RUSSIA'S
GREAT
REFORMS:
1856-1874
Edited by
Larissa Zakharova, Ben Eklof. John BushnelE
Moscow University Press
1991

ВЕЛИКИЕ
РЕФОРМЫ
В РОССИИ
1856-4874
Под редакцией
Л.Г.Захаровой, Б.Эклофа, Дж.Бушнелла
Издательство
Московского университета
1992

ББК 63.3BL71
В27
Рецензенты:
доктор исторических наук Б. Г. Литвак,
доктор исторических наук В. А. Федоров
Печатается по постановлению
Редакционно-издательского совета
Московского университета
Великие реформы в России. 1856—1874: Сборник/Под
В27 ред. Л. Г. Захаровой, Б. Эклофа, Дж. Бушнелла. — М.:
Изд-во Моск. ун-та, 1992. — 336 с.
ISBN 5—211—02222—X
Предлагаемый сборник включает исследования российских и
зарубежных, в основном американских, ученых, разрабатывающих
проблемы одного из ключевых этапов русской истории — Великих реформ
середины прошлого века. Это первая в современной
историографии попытка рассмотреть все важнейшие преобразования в комплексе,
их истоки, значение, экономический и общественный фон.
Представлены новые, оригинальные подходы, не изучавшиеся ранее аспекты
реформ, а также широкие концептуальные обобщения и выводы.
Для специалистов-историков, научных работников, всех
интересующихся проблемами реформ в истории России.
0503020300—103
В 30—92
077@2)-92
ISBN 5—211—02222—X
ББК 63.3BL7
(С) II зд ателье г «о Московского
университет, 1992 г.

От составителей 6
Э. Глисон. Великие реформы в послевоенной историографии ... 8
РАЗДЕЛ I. ПОЛИТИКА РЕФОРМ
Л. Г. Захарова. Самодержавие и реформы в России. 1861 —1874 24
А. Дж. Рибер. Групповые интересы в борьбе вокруг Великих реформ 44
Д. Филд. 1861: «Год юбилея» 73
С. Хок. Банковский кризис, крестьянская реформа и выкупная
операция в России. 1857—1861 90
РАЗДЕЛ II РЕФОРМЫ И ЭКОНОМИКА
П. Готрелл. Значение Великих реформ в истории экономики России . 106
Д. Крисчн Забытая реформа оIмена винных откупов в России . . 126
Дж. У. Кипп. Русский военно-морской флот и проблема техническо-
кого переоснащения экономический базис
военно-промышленного развития 1853-1876 гг . 139
РАЗДЕЛ III ПОРЕФОРМЕННЫЕ ИНСТИТУТЫ
И. Ф. Устьянцева Институт мировых посредников в крестьянской
реформе . 166
А. К. Афанасьев. Присяжные заседатели в России. 1866—1885 . . 184
Ф. А. Петров. Органы самоуправления в системе самодержавной
России: земство в 1864—1879 гг . .... 203
В. А. Нардова. Городское самоуправление в России после
реформы 1870 г 221
Дж. Бушнелл. Д. Милютин и Балканская война испытание военной
реформы . ... . 239
РАЗДЕЛ IV. ГРАЖДАНСКОЕ ОБЩЕСТВО
А. Кимбэлл Русское гражданское общество и политический кризис
в эпоху Великих реформ 1859—1863 260
А. Линденмейер. Добровольные благотворительные общества в эпоху
Великих реформ 283
Т. Тарановски Судебная реформа и политическая культура царской
России ... 301
С Д. Кэссоу Университетский устав 1863 г новая точка зрения . . 317

Памяти профессора
Петра Андреевича Зайончковского
посвящается
ОТ СОСТАВИТЕЛЕЙ
Предлагаемый вниманию читателя сборник является плодом
совместных усилий российских и зарубежных, в основном
американских, ученых, посвятивших свой многолетний труд
исследованию одного из ключевых этапов русской истории: Великих
реформ 60—70-х годов XIX в.
Творческие научные контакты между отечественными и
зарубежными историками были и прежде, и один из самых ярких
примеров — школа профессора П. А. Зайончковского в
Московском университете. Под руководством этого замечательного
ученого проходили обучение и стажировку многие американские
историки (их имена мы встретим и среди авторов данного
сборника). Но в наши дни подобное сотрудничество приобретает не
только новые формы, меняется сама его основа, его суть.
Сближение историков различных стран, занимающихся одними
проблемами, — это плодотворный путь взаимообогащения, реальная
перспектива развития науки. Общий интерес к прошлому
России, интерес к научному поиску своих коллег предполагает и
дискуссии, различие подходов. Однако даже представленные в
настоящем издании материалы дают возможность убедиться,
сколь далек характер таких различий от сравнительно
недавнего еще противостояния исторических школ, которое так памятно
всем нам.
Толчком к созданию сборника послужила научная
конференция, посвященная Великим реформам, которая состоялась в
Пенсильванском университете (Филадельфия) в мае 1989 г.
Большинство статей представляет собой переработанные
доклады ее участников. Конечно, для того чтобы охватить все
важнейшие преобразования, представить ключевые исторические и
концептуальные проблемы, потребовалось значительно
дополнить материалы конференции. В то же время многое оказалось
невозможно включить, в первую очередь по соображениям
6

объема (а это еще по крайней мере не меньше десятка только
американских участников!).
Составители сборника выражают особую благодарность за
содействие в проведении конференции Центру по славянским и
восточноевропейским исследованиям при Пенсильванском
университете и его руководителю Эллиотту Моссмену.
Получившийся таким образом труд является фактически
первым в современной историографии опытом рассмотрения
важнейших преобразований прошлого века в совокупности, во
взаимосвязи, на их экономическом и общественном фоне. Необычно
и то, что большинство включенных статей принадлежит перу
американских и других зарубежных исследователей. Не
сомневаемся, что отечественный читатель по достоинству оценит
оригинальность, широту подхода, профессиональный уровень
американской исследовательской традиции, впервые столь широко
представленной по данной проблематике.
Современная американская историография Великих реформ
начала складываться в 60-е годы нашего века. Практически для
всех представляющих ее ученых характерен первостепенный
интерес к выявлению основополагающих долговременных
тенденций общественного развития, к поиску факторов, которые
обусловили своеобразие исторического пути России. Они обращались
к реформам в рамках изучения социальных конфликтов,
массового сознания, эволюции российской бюрократии, проблемы
самосохранения «старого режима», структуры правящей элиты и
т. д. Интерес к «гражданскому обществу», проявившийся во
многих статьях американских авторов настоящего сборника,
отражает популярность в среде западных историков идей Юргена
Хабермаса, который одним из первых начал изучение
независимого от государства и свободного от аристократической опеки
общественного мнения. Политические изменения последних лет
способствовали возрождению интереса исследователей к
истории политических институтов, к проблеме реформ как
альтернативы революции. Среди специалистов по экономической истории
оживленная дискуссия по «протоиндустриализации» выдвинула
на первый план вопрос о том, следует ли рассматривать
экономическое развитие России в рамках теории постепенности и
длительности изменений или же подходить к нему с позиций
произошедшего резкого скачка, «прорыва» на новую стадию.
Эти проблемы также занимают важное место во многих из
представленных исследований.
Перевод статей зарубежных авторов сделан Л. А. Гуреевой
и А. А. Сидоровым.

ЭББОТ ГЛИСОН
Университет Брауна, Провиденс (шт. Род-Айленд),
США
ВЕЛИКИЕ РЕФОРМЫ В ПОСЛЕВОЕННОЙ
ИСТОРИОГРАФИИ
В прошлом разработка истории государств и народов была
в основном уделом национальных историографии, т. е. писалась
как бы «изнутри», «внутренними наблюдателями». История
Франции большей частью была написана французскими savants,
история Германии — немецкими Gelehrten. Они знают язык,
культуру, как правило, лучше знакомы с архивными
материалами. Именно они обычно создают исследовательские парадигмы
или же по крайней мере выражают определенные установки,
которые лежат в основе таких парадигм. В то же время весьма
важная роль нередко принадлежит «внешним наблюдателям»,
поскольку они способны бросить вызов господствующему
режиму, обратившись к таким проблемам, которые официальная
школа предпочла бы проигнорировать. Так, значительный вклад
в создание историографии современной Англии внес Эли
Халеви1; англоязычные историки в свою очередь вели
плодотворный диалог с немецкими исследователями по проблемам
истории Германии со времен Бисмарка. Последний пример
свидетельствует о том, что взаимоотношения между «внутренними»
и «внешними» наблюдателями могут строиться на основе
соперничества. Ярким проявлением этого стала борьба немецких
историков старшего поколения и ряда иностранных ученых за
главенствующее положение в германской историографии. Такая
острая конфронтация была обусловлена двумя мировыми
войнами и их последствиями.
Кроме примера с историей Германии я знаю еще лишь один
подобный, когда разногласия между «внешними» и
«внутренними» наблюдателями были столь же глубоки, а соперничество
и споры столь же ожесточенны: это противостояние советских и
зарубежных ученых, в основном американских, занимающихся
8

русской историей. Ситуация оставалась неизменной более
сорока лет, вплоть до последнего времени. Современные
политические процессы вселяют надежду, что в следующем поколении
многие раны зарубцуются, разногласия будут преодолены,
в том числе — и между историками, изучающими Россию
«изнутри» и «со стороны».
Но процесс формирования единой историографии России
будет нелегким. Сохраняются расхождения между
представителями двух научных школ по вопросам методологии. В то время
как ученые в России проявляют все больше желания принять
идеал «объективности» в историческом исследовании (уже не
отвергая его как «буржуазный»), американским историкам
сама возможность «объективного» изучения представляется
гораздо более проблематичной2. Кроме того, пути развития
советской исторической науки и американской были весьма
различны, а сейчас они, видимо, могут еще больше разойтись.
В последние годы американцы уже отошли от изучения
истории государственных институтов, и мало вероятно, что их
интерес к этой области возродится. Внимание российских ученых,
как можно ожидать, будут по-прежнему больше привлекать
идейные течения, общественная борьба в России периода
империализма, а не история государственных учреждений. Но
предпринимаемые в наши дни в очередной раз усилия по созданию
того, что принято именовать «гражданским обществом»,
соединяют в нашем сознании начало 1990-х годов и период русской
истории, который традиционно называют эпохой Великих
реформ. Значение этого фактора, безусловно, нельзя
недооценивать.
Американские историки серьезно приступили к изучению
истории России только после второй мировой войны, в условиях
начавшейся «холодной войны», что сильно сказалось на их
работе. Прежде всего перед этими начинающими историографами
современной России, среди которых были либералы,
консерваторы, ряд радикалов, встала огромная задача — понять истоки
и сущность русской революции. Исследования тех лет
значительно отличались по своему уровню. Однако в то время как
бЬльшинство советских историков пытались выработать такую
версию событий, которая стала бы официально признанной и
господствующей, западные историки создавали свои
контрверсии, стремясь выяснить, как же все происходило на самом деле.
С каких бы позиций они ни начинали свои исследования —
либеральных, консервативных, фрейдистских или марксистских,
сам факт «холодной войны» иногда сильно, а иногда и
незаметно подталкивал их к выработке единой общей позиции. Они
были склонны игнорировать исследования советских авторов и
основывать свои взгляды на имеющей народнический оттенок
либеральной русской историографии конца XIX — начала XX в.,
которая уделяла значительное внимание борьбе против
царского режима. Они погружались в изучение работ таких историков,
9

как В. И. Семевский, А. И. Пыпин и А. А. Корнилов.
Исследования, посвященные общественному и революционному
движению, вскоре стали доминирующими в европейской и особенно в
американской историографии, и эта тенденция сохранялась
довольно долго 3.
В последние два десятилетия американская и в меньшей
степени западногерманская исторические школы наконец обратили
свое внимание на государственные институты самодержавия и
их представителей. При этом Великие реформы всегда
считались одной из важнейших тем: это мнение было унаследовано
от либеральных историков Российской империи. Реформам
отводилось значительное место при исследовании предпосылок
русской революции; поскольку многих американских историков
занимал вопрос об альтернативах послереволюционному
развитию, то вполне естественно, что эти размышления
концентрировались вокруг Великих реформ, а также первой мировой войны.
«Отмена в 1861 г. царем Александром II крепостного права,—
писал в 1965 г. Артур Адамс, — может справедливо служить
отправной точкой любого исследования того, как Россия шла к
революциям XX века... В конечном счете эти революции
произошли потому, что Россия не сумела достаточно быстро и
адекватно отреагировать на все возрастающую после 1861 г.
потребность перемен»4.
Американские исследователи, занимавшиеся непосредственно
историей России XIX в., также находились под сильным
впечатлением от самого факта разрешения огромной задачи,
каковой являлось освобождение крестьянства (несмотря на то что в
конечном счете оно не было успешным). «Отмена крепостного
права, — писал Т. Эммонс, — представляет собой, вероятно,
самый яркий и единственный в своем роде пример социального
переустройства под руководством государства в новой
европейской истории до начала XX в.»5.
В Советском Союзе действовали совершенно иные факторы,
одни из которых способствовали изучению реформ, другие,
напротив, сдерживали этот процесс6. Вероятно, ни один
одержавший победу марксистский режим изначально не расположен
уделять много внимания политической истории побежденного
классового врага. Вполне естественно, что когда советские историки
обратились к изучению XVIII и XIX столетий, они прежде всего
проявили интерес к тому, как из этого, сравнительно недавнего,
прошлого родилось настоящее. Для этого следовало выделить
и изучить зарождение «прогрессивных» социальных групп,
классов и формаций — интеллигенции, рабочего класса, а также
самого капитализма. Затем исследователи обратились к проблеме
угнетенного положения крестьян, а также (где это
представлялось возможным) к изучению героической борьбы против этого
гнета, т. е. крестьянского движения. Было показано, как
развивалась «прогрессивная» общественная мысль, что связывалось
либо с экономическим развитием, либо с оппозиционной деятель-
ю

ностью новых классов7. Все это привело к чрезмерному, по
мнению зарубежных специалистов, увлечению периодизацией:
например, к стремлению установить точный момент, когда
«феодализм» уступил место «капитализму»8.
Что же касается изучения политической истории царской
России, то ситуация здесь складывалась совсем по-другому.
Обычно обращение к истории государственных учреждений
своей страны сопровождается ощущением определенной
преемственности или даже почтительности. Создать исследование
действительно глубокое, фундаментальное, отличающееся
проникновенным отношением к предмету (а именно эти качества
ассоциируются в «буржуазном мире» с национальной
историографией), невозможно, если не воспринимаешь государственные
институты и деятелей прошлого как своих исторических
предшественников. Но советским историкам государственные
институты самодержавия представлялись давно похороненным,
чуждым и далеким прошлым. Цари, их аппарат управления, мир
эксплуатации — со всем этим было навсегда покончено в
результате победного марша Истории. Феномен, получивший
определение «пролетарская революция», обусловил полный разрыв
между прошлым и настоящим, чему в истории Запада не было
никаких аналогов. И даже если советские историки не осознавали до
конца этого разрыва или никогда полностью не верили в него,
все равно сам факт свершения революции серьезнейшим
образом сдерживал изучение государственных учреждений царского
режима, особенно в течение первых нескольких десятилетий
после 1917 г.
Однако, особенно в период после второй мировой войны,
возрождение русского патриотизма и национализма,
поддерживаемое и насаждаемое государством, постепенно изменило
первоначальную «революционную» ориентацию советской
историографии. Тем не менее лишь некоторые аспекты прошлого,
связанного с царским режимом, были полностью «реабилитированы»,
по крайней мере до недавнего времени. Необходимость
«патриотического воспитания» требовала сделать исключение для
истории войн, завоеваний и дипломатии при сохранении в целом
осуждения царского режима.
Начиная с 30-х годов, после окончательной дискредитации
школы М. Н. Покровского, было узаконено изучение того, что
в широком смысле можно назвать «созданием Российской
империи», с древних времен и вплоть до ее великолепного
настоящего. Чем больше царскую Россию признавали в качестве
предшественницы России Советской, тем выше могли
превозноситься ее победы. Несмотря на неослабевающее прославление
Октябрьской революции, это подчеркивание преемственности
несколько уменьшило ее значение как точки отсчета новой эры.
В то же время отчаянные реформаторские усилия, которые
имели место на протяжении 60 последних лет существования
царизма, отнюдь не представлялись такой же славной главой в
11

истории государства, как создание Российской империи9. В
противоположность западным историкам советские ученые
исходили из того, что поскольку феодальный строй неизбежно должен
был смениться буржуазным, то все попытки реформ были
бесполезны и бессмысленны. Д. Филд весьма проницательно
заметил, что в контексте советской культуры результаты реформ
60-х годов XIX в. оценивались гораздо ниже, чем в нашем
«буржуазном» мире: «Мы придаем большое значение правовым
нормам и, таким образом, видим в реформах 60-х годов XIX в.
принципы, аналогичные вехам на пути прогресса в нашем
собственном прошлом...: замена рабства и кабалы гражданскими
свободами, суды присяжных, выборные местные органы власти
и всеобщая воинская повинность... Но в советском обществе
движение вперед и перемены не зависят от принятия и
введения в действие конституционных принципов» 10.
В советской исторической схеме подлинное значение Великих
реформ было трансформировано таким образом, чтобы они
вписывались в общую картину перехода от феодализма к
капитализму. Поскольку правящий класс обязательно должен был
постараться отсрочить или предотвратить эти перемены, то, по
мнению советских историков, реформы неизбежно представляли
собой как бы проявление агонии. Поэтому если старый режим в
России и сделал решительную попытку реформировать себя
(даже при таком непросвещенном и упрямом монархе, как
Александр II), то только под давлением внешних обстоятельств.
Если действительно пытаться понять значение реформ 60-х
годов XIX в. (продолжая эту линию аргументации), то надо
изучить прежде всего основные тенденции экономического и
общественного развития, а также то, каким образом эти тенденции
повлияли в конце концов на царский режим. Именно такая
логика привела к созданию парадигмы «революционной ситуации»,
которая до недавнего времени оставалась одним из ключевых
понятий, определявших подход советских ученых к изучению
реформ.
Западные исследователи обычно исходят из того, что
настоящее развивается из прошлого без каких-либо резких переломов
или разрывов. В основном они рассматривали Советский Союз
как особое, но в конечном итоге закономерно развившееся
государственное образование, ставшее наследником российского
самодержания. Для этих ученых вполне естествен вопрос, не
может ли изучение реформ Александра II способствовать
пониманию реформ Михаила Горбачева, а также сравнение реформ
Александра II с реформами Петра I, С. Ю. Витте и др. 11 До
недавнего времени у большинства советских ученых не было
глубокого понимания непрерывности и целостности исторического
процесса, хотя сейчас оно довольно быстро внедряется в
сознание. Ярким примером может служить работа Н. Я. Эйдельмана
«Революции сверху в России», представляющая собой
великолепный образец популяризации истории. В ней рассматриваются
12

сложный комплекс традиций авторитарных «революций сверху»
в России и их влияние на подданных, которые еще не достигли
статуса граждан. Эта работа, несомненно, была написана с
учетом современной ситуации в стране.
Серьезным исследованием является статья Л. Г. Захаровой
в журнале «Вопросы истории» A989). Основанная на научном
анализе прошлого, она имеет явные выходы в современность.
Это чувствуется не только в подчеркнутом внимании к
использованию терминов «гласность» и «перестройка» (характерном
для обеих эпох), но и в описании тяжелого наследия,
оставшегося от эры застоя и репрессий. Захарова делает выводы о том,
что слабость и неорганизованность общественных сил,
поддерживавших реформы, дали возможность бюрократии и
чиновникам, защищавшим старый режим, в значительной степени
восстановить свои позиции, что только мощное демократическое
движение может служить гарантом реформ.
Совершенно очевидно, что она имеет при этом в виду не
только XIX век 12.
Хотя прошлое и настоящее в интеллектуальном мире
советской историографии разграничены гораздо более резко, чем в
западных, было бы упрощением говорить о полярном
противостоянии советской и американской научных школ. В силу ряда
причин историки всегда проводят параллели между некоторыми
историческими событиями или деятелями и современностью,
таким образом сближая их во времени; в то же время другие
события как бы остаются вдали и их связь с настоящим
остается неисследованной или неясной. Для советской
историографии характерны, пожалуй, лишь большая тенденциозность и
систематичность в выборе подобных аналогий. Если советский
ученый обращался к революционному прошлому, в частности к
революционному движению середины XIX в., то это прошлое
(тот же 1861 год) в его исследовании неизбежно оказывалось
«приближенным» к настоящему. Однако при исследовании
вопроса, как государственные деятели Российской империи
боролись за сохранение феодальной России путем реформ,
1861 год был отодвинут во временную даль. До выхода в свет
недавней работы Л. Г. Захаровой13 Чернышевский
воспринимался как фигура, гораздо ближе стоящая к современности, чем,
например, Николай Милютин, в то время как для западных
историков разницы практически не существует. Огромные
скачки и драматические перемещения в устоявшейся исторической
перспективе значительно более характерны для Советского
Союза, чем для Запада, поскольку советские ученые намного
резче и отчетливее ощутили на себе, как современная ситуация
может влиять на интерпретацию историком событий прошлого.
Хотя эпоха Великих реформ для советских ученых всегда
отстояла гораздо дальше во времени, чем для западных, однако
нынешнаяя приверженность идее плюралистического
гражданского общества и правового государства будет способствовать
13

тому, что события 60-х годов прошлого столетия еще станут
предметом пристального интереса.
В силу следования марксистской исторической схеме
феодальное прошлое также трактовалось как более ретроградное,
чем принято считать на Западе. Чем ближе к «прекрасному
настоящему», тем лучше становился мир, несмотря на
сохранявшуюся мощь и давление реакционных структур. Многое в
советской историографии можно квалифицировать как позднее
проявление вигской исторической школы. Марксистская школа
совершенно ясно была настроена против изучения ретроградных,
«непрогрессивных» исторических явлений. Считалось, что в
подобных исследованиях не было ничего актуального, так как
нельзя почерпнуть ничего практически ценного, исследуя такие
явления, как неудачные попытки феодальных или
полуфеодальных институтов перестроиться или реформироваться. «Должен
сказать, — писал академик Н. М. Дружинин, ведя дискуссию с
Франко Вентури четверть века назад, — что я не считаю
реформу 1861 года «великой»15.
Принимая во внимание все различия, существующие в
подходах советских и западных историков к изучению Великих
реформ, весьма примечательно и, вероятно, даже удивительно то
обстоятельство, что один советский ученый смог оказать
огромное влияние на исследование реформ как в Советском Союзе,
так и в Соединенных Штатах. Но это именно так. Этим ученым
был Петр Андреевич Зайончковский.
Однако понять по-настоящему суть этого явления непросто.
До какой степени, например, Зайончковский действительно был
представителем советской исторической школы в широком
смысле слова? Или же значение его творчества скорее в
продолжении некоторых аспектов великой традиции, идущей из
прошлого? Как считает Т. Эммонс, метод Зайончковского заключался
«в прямом эмпирическом изложении фактов, основывавшемся на
серьезнейшем систематическом изучении правительственных
документов и архивов, а также личных архивов государственных
деятелей». Это, по мнению Эммонса, было «новым явлением для
советской историографии», но, конечно, не для европейской.
Альфред Дж. Рибер отмечал, что Зайончковский рассматривал
освобождение крепостных крестьян в «объективном контексте»
и особо подчеркивал роль государства в этом процессе 16.
Развивая свою интерпретацию реформы, Зайончковский, как
пишет Рибер, «особенно выделял противоречие между
развивающимися капиталистическими отношениями в деревне и
феодальной структурой землевладения». Несомненно, с точки
зрения марксизма это верная отправная точка. Исследуя отмену
крепостного права, Зайончковский во всех своих работах
подчеркивал роль государства; инициатива шла сверху как
закономерная ответная реакция на социально-экономические
потребности системы, реакция, которая, несомненно, отражала
растущие, хотя еще не господствующие интересы капитала 17.
14

Нельзя определенно утверждать, многие ли из американских
учеников Зайончковского признавали вслед за ним важность
«растущих интересов капитала», однако его взгляды оказались,
видимо, достаточно широки, чтобы уменьшить разногласия
между марксистами и немарксистами. По мнению Рибера,
марксистская интерпретация реформы Зайончковским смогла
примирить подходы «государственной школы» и «социологической
школы», прежде всего ее господствующей марксистской ветви.
Вероятно, относительный успех этой попытки сблизить столь
противоположные точки зрения — одна из причин влияния
Зайончковского.
Все американские ученики Зайончковского вспоминают о его
необычайном знании источников, причем он настаивал на том,
что для всех занимающихся серьезной исследовательской
работой по какой-либо теме такое знание необходимо. Филд даже
говорит, что для Зайончковского историческое образование
практически означало знание источников — источниковедение...
Такое отношение связывает Петра Андреевича с заповедями...
корифеев XIX в. С точки зрения академической генеалогии связь
Зайончковского с классиками несомненна. Он был учеником
Ю. В. Готье, также великолепно владевшего источниками18,
который в свою очередь был учеником В. О. Ключевского.
Три первые монографии Зайончковского составляют
стержень его исследований реформ: это его переработанная
докторская диссертация по военным реформам 1860—1870-х годов и
две книги об отмене крепостного права 19. В этих работах ему
удалось сочетать экономический детерминизм с утверждением
роли государства и восстановить значение таких крупных
деятелей самодержавия, как Д. А. Милютин и П. А. Валуев, чьи
дневники он опубликовал 20.
Итак, под воздействием экономических изменений и угрозы
крестьянского восстания правительство приступило к
трансформации феодальной монархии в буржуазную. Ему пришлось
начать с отмены крепостного права. По мнению Зайончковского,
обеспокоенность правительства была чрезмерной: аморфное и
неорганизованное крестьянское движение, слишком далекое еще
от преодоления монархических настроений, не представляло
собой большой угрозы. Но эта точка зрения не была
единственной в советской историографии. Вскоре заявила о себе другая,
значительно расходившаяся с позицией Зайончковского как в
оценке важности крестьянского движения, так и в ряде других
вопросов.
Журнал «История СССР» за март—апрель 1958 г.
информировал своих читателей об образовании «Группы по изучению
революционной ситуации в России 1859—1861 гг.». Восемь
ученых встретились на первом заседании 22 января 1958 г. под
руководством своего организатора и лидера Милицы Васильевны
Нечкиной21. Сообщение об этом заседании было в основном
посвящено рассмотрению их новой парадигмы — «революцион-
15

ной ситуации». Выяснилось, что Маркс и Энгельс «уже
упоминали» о существовании «революционной ситуации» в своих
статьях и письмах конца 50-х годов XIX в., хотя и не
использовали именно этот термин. Однако Ленин его использовал. Этот
термин иногда употребляли и некоторые ученые, но теперь он
приобретал новое значение.
Несколько лет спустя появился первый сборник серии
коллективных работ, и во вступительной статье академик Нечкина
более четко определила свое понимание термина
«революционная ситуация». Она отмечала, что в нескольких статьях Ленин
делал предположение, что решающий революционный момент,
по-видимому, наступает тогда, когда правящий класс понимает,
что он не может править по-старому, а народные массы не
хотят жить по-старому, однако важнейшим текстом Нечкина
считала полемическую работу 1915 г. «Крах II Интернационала»,
где сформулированы известные три признака революционной
ситуации 22.
Исходя из этих трех признаков, Нечкина составила план
исследовательской работы для себя и своих коллег, в
соответствии с которым должно было изучаться положение в России
конца 50-х — начала 60-х годов прошлого века. Необходимо
было серьезно исследовать процесс созревания капитализма,
приведший к экономическому кризису: недовольство низших слоев
общества, выразившееся прежде всего в «крестьянском
движении»; появление и эволюцию «революционеров 1861 г.»,
попытавшихся «возглавить движение народных масс»; и, наконец,
«кризис верхов», причем это понятие охватывало все проявления
реакции правительства на создавшуюся ситуацию, но основное
внимание было сосредоточено на реформах, которые
правительство было вынуждено провести. Все эти аспекты должны были
рассматриваться в комплексе. Несмотря на убежденность Неч-
киной в том, что реформы в «кризисе верхов» занимали
центральное место, в первом сборнике о «революционной ситуации»
в России A960) ни одной работы, посвященной этой проблеме,
не было23.
Два года спустя вышел второй сборник планируемой серии.
В открывающей его статье Нечкина заявляет о своем
несогласии с концепцией Зайончковского, даже заглавие статьи уже
говорит само за себя: «Реформа 1861 года как побочный
продукт революционной борьбы»24. Она отмечает, что это заглавие
представляет собой ленинскую формулировку, которая была
дана им в статье 1911 г. «Крестьянская реформа и пролетарско-
крестьянская революция». В своей работе Нечкина утверждает,
что реформа 1861 г. может рассматриваться только на основе
концепции «революционной ситуации». После краткой критики
дореволюционной историографии и суровой критики в адрес
М. Н. Покровского за то, что он не использовал этого понятия
в своих работах, она приступает к разбору концепции
Зайончковского. Признавая, что его книга «Отмена крепостного права»
16

углубила исследования по этой проблематике, особенно в
вопросе проведения в жизнь «Положений 19 февраля», а также
«скрупулезного изучения» им тысяч уставных грамот на землю, она
обвинила его в непонимании того, что реформа была «силой
вырвана» у правительства, как понимал это Ленин.
Радикальная интеллигенция и мятежно настроенное крестьянство, по
версии Зайончковского, просто «помогли» правительству провести
отмену крепостного права. Хотя понятие «революционая
ситуация» присутствует в его работе, оно упоминается лишь один
раз и как «абстрактная формула». Нечкина с возмущением
отмечает, что Зайончковский не относился серьезно ни к
народным массам, ни к созданию революционных организаций; даже
Герцену и Чернышевскому он не уделил достаточно внимания.
Несомненно, что концепция «революционной ситуации»
содержит определенное рациональное зерно, и даже ученые, не
согласные с ней, могут принять некоторые ее аспекты. Это в
первую очередь мысль о том, что во второй половине 50-х годов
XIX в. царский режим опасался за свое будущее и чувствовал
необходимость провести преобразования, которые могли бы его
укрепить. Затем: этот период действительно характеризовался
крестьянскими волнениями и ростом революционных настроений
среди интеллигенции. Более того, почти все западные ученые,
исследовавшие историю России в последний период
существования самодержавия, согласились бы с мнением Ленина о том,
что отмена крепостного права сыграла важную роль в развитии
предпосылок революции 1905 г. Тем не менее большинство
западных историков не согласны с тем, что кризис старого режима
ставил на повестку дня настолько серьезные и безотлагательные
вопросы, чтобы его можно было определить как
«революционная ситуация» и утверждать, что реформы были «вырваны» у
режима под нажимом интеллигенции или крестьянства.
Некоторые ученые даже отрицают, что Россия вообще стояла перед
лицом «тяжелого кризиса»25. Наиболее серьезным аргументом
некоторых американских ученых против концепции
«революционной ситуации» является то, что она по-прежнему ориентирует
историков на изучение революционного движения, крестьянских
волнений, социальной борьбы и т. п., в то время как изучение
самих реформ продвигается незначительно26. Некоторые из
лучших статей в этой серии, отдавая должное формуле
«революционной ситуации», очень мало подкрепляют ее своим текстом27.
В американской историографии первой серьезной попыткой
проанализировать генезис реформ 60-х годов в России явилась
работа Альфреда Дж. Рибера «Политика самодержавия»28.
Автор, прекрасно зная позиции Нечкиной и Зайончковского,
отверг утверждение, что реформы были «вырваны» у царя,
и выдвинул собственную точку зрения. Видимо, в силу своего
глубокого интереса к вопросам внешней политики (Рибер
опубликовал 42 письма Александра II князю Барятинскому) он
поставил во главу угла именно эту сферу, попытавшись углу-
17

бить и конкретизировать «расплывчатый тезис о том, что
поражение в Крымской войне показало слабость России и
необходимость принять решительные меры для исправления
положения». В своей достаточно серьезной, хотя и несколько
умозрительной работе Рибер утверждает, что Александр II пришел к
выводу, во-первых, о том, что оставляющие желать лучшего
действия армии в Крымской войне и чрезмерно большие
затраты на обеспечение этих действий поставили под угрозу само
существование России, а во-вторых, что реформа в армии
может быть проведена только в том случае, если будет изменена
вся система ее комплектования, а для этого необходима отмена
крепостного права.
Два года спустя Теренс Эммонс опубликовал свою работу
«Русское поместное дворянство и отмена крепостного права».
В целом он соглашается с Рибером, что поражение в войне
имело важное значение, но основной акцент делает на
долговременно действовавших факторах социально-культурного
характера. Это в первую очередь комплекс стыда в связи с
сохранением крепостного права, развившийся в просвещенном русском
обществе в результате полувекового воздействия западных идей;
кроме того, рост влияния экономических теорий, связывавших
развитие страны с необходимостью вложения капитала и
рассматривавших крепостное право как одно из главных
препятствий на этом пути, и т. п. В отличие от Рибера Эммонс, который
работал в Москве с Зайончковским, придавал большое значение
также фактору страха правительства- перед вспышкой
крестьянских волнений и экономическим переменам, но и он
отказывался принять тезис о том, что правящие круги были вынуждены
провести реформы29. Эммонс особо подчеркивал, что
побудительными мотивами царя и его советников было стремление к
«социальной и политической стабильности», опасение, что
крестьянство может подняться, если крепостное право будет
сохранено. Эммонс, несомненно, более серьезно, чем Рибер,
отнесся к официальному объяснению реформы 1861 г. (тем, что
ухудшились взаимоотношения между помещиками и
крепостными), но он также видел здесь элемент неискренности.
В середине 70-х годов вышла книга Дэниела Филда «Конец
крепостного права»30, где в основном рассматривался вопрос,
почему произошла отмена крепостного права, что для Филда
практически означало — как это произошло. Филд камня на
камне не оставил от концепции «революционной ситуации»,
указав, что опасность крестьянских волнений стала фактором,
влияющим на политику правительства, только после того, как
решение об отмене крепостного права было уже принято31.
По-видимому, его не очень интересовала подчеркиваемая
Рибером и Эммонсом связь между поражением России в
Крымской войне и решением освободить крепостных крестьян, и он
указывает, что доказательства этой связи могут быть лишь
косвенными. Он также не был склонен приписывать Александру II
18

честь именоваться освободителем крепостного крестьянства32.
Он приходит к выводу, что к 50-м годам XIX в.
«фундаментальные политические и идеологические структуры», на которых
основывалось крепостное право, уже были разрушены. Как только
государство, с колебаниями и оговорками, лишило институт
крепостного права своей поддержки, он тут же рухнул. Это
лишение поддержки нельзя рассматривать как единоличное
решение царя, или же как решение царя и его
советников-бюрократов; это был результат сложного политического процесса,
длившегося около семи лет.
Надо отметить, что политика разрядки сильно повлияла на
воинствующую «революционность» Нечкиной и ее тенденцию
рассматривать все в резко полемическом свете, с точки зрения
«разделения на два противоположных лагеря»33. За прошедшие
после завершения публикации многотомной серии
«Революционная ситуация» годы разногласия между американскими и
советскими учеными заметно сгладились. Это сближение
отчетливо проявилось, например, в статьях Л. Г. Захаровой, особенна
в ее работе «Самодержавие и отмена крепостного права». Как
и ее учитель Зайончковский, Захарова принимает
концептуальное понятие «революционаня ситуация»; она также считает, что
реформа была «вырвана» у царского режима, однако, по ее
мнению, ученым следует уделять больше внимания изучению
«кризиса верхов», нежели исследованию «общественного
движения», которое уже было изучено «достаточно полно». Захарова
рассматривает отмену крепостного права как часть гораздо
более длительного процесса реформ, начавшегося с
«прибалтийской эмансипации» 1816—1819 гг. и закончившегося
обязательным выкупом наделов в 1883 г. Однако центральное место в ее
книге занимает исследование процесса подготовки самого
законодательного акта в редакционных комиссиях34. В этой работе,
а также в ее последних статьях традиции Зайончковского
сказываются вполне определенно: при сохранении общего
марксистского подхода акцент сделан на роли либеральной бюрократии
и исследовании ее реформаторских воззрений; Н. Милютин
рассматривается как лидер-реформатор. Как бы ни были важны
и «кризис», и страх верхов (а Захарова показала
действительную важность крестьянского восстания в Эстляндии в 1858 г.),
отмена крепостного права была длительным и сложным
процессом, который нельзя свести лишь к ответной реакции на
«революционную ситуацию».
В. Г. Чернуха в книге «Правительственная политика в
отношении печати в 60—70-е годы XIX века» также принимает
концепцию «революционной ситуации» в целом, но не
соглашается с ее интерпретацией Нечкиной. Она дает тщательный
анализ либеральной и консервативной прессы (а не только
прогрессивных левых органов печати) и правительственной политики35.
Эти исследования способствовали дальнейшему сближению
позиции русских и американских ученых, прямо или косвенно
19

находившихся под влиянием Зайончковского. Воздействие его
мощной индивидуальности сказалось прежде всего на историках
среднего поколения, но пока не совсем ясно, какую роль оно
сыграет в будущем 36.
Можно ожидать, что в Соединенных Штатах в ближайшее
время не будет наблюдаться интереса к истории
государственных институтов. Представляется маловероятным, что он может
сменить доминирующий ныне интерес к истории культуры и
общества. Большинство лучших работ о реформах, написанных
американскими учеными в последнее десятилетие, создавались
в русле разработки проблемы формирования русской и
советской бюрократии, рассматривавших ее с точки зрения
выявления групповых интересов. Авторы сознательно противопоставили
свои трактовки устаревшей концепции «государственной
школы»; они также ощущали влияние Зайончковского, большое
значение имел и начавшийся отход западных исследователей
русского и советского общества от многих положений
«тоталитарной теории» *37. Как и другие американские историки
последнего периода, они стремились охватить политические процессы во
всей их сложности и целостности, а не сводить все к
распоряжениям и указам сверху. Однако, по-видимому, интерес к
изучению бюрократического аппарата и чиновничества38 в основном
уже иссяк, и теперь американские ученые, занимающиеся
Россией XIX в., работают в основном над изучением проблем
социальной истории.
В самой России, напротив, можно, видимо, ожидать
появления большого количества серьезных исследований в области
политической истории царского режима, так как нынешние
перемены в стране будут способствовать усилению чувства связи с
прошлым. Нельзя не видеть аналогий между эпохой развития
гражданского общества в России после 1861 г. и теми
процессами, которые происходят в настоящее время. Гражданское
общество последнего периода существования Российской империи
выросло из реформ 60-х годов XIX в., будем ли мы считать их
«великими» или нет.
События, свидетелями которых мы стали в последние годы,
помогают нам глубже осознать всю важность политических
перемен для развития общества, по-новому, более пристально
взглянуть на тот замечательный период русской истории,
который мы не ограничиваем только «революционной ситуацией»
1859—1861 гг., но связываем с целым двадцатилетием — с 1855
по 1874 г. Для развития историографии России, необходимо
участие как отечественных, так и зарубежных исследователей.
Пусть все мы будем достойны этой грандиозной задачи.
* Теория, которая появилась в 50-е годы и была особенно популярна в
американской историографии. Ее сторонники исходили из того, что советский
тоталитарный режим являлся прямым продолжением российского
самодержавия.
J20

1 См.: Халеви Э. История Англии в эпоху империализма. М, 1937.
2 Современная немарксистская историография и советская историческая
!аука. (Беседы за круглым столом) //История СССР. 1988. № 1. С. 172—202.
Сомнения в отношении принципа «объективности» высказывает автор
недавно вышедшей книги: Scott J. W. Gender and the Politics of History.
V Y., 1988. См. также по этой проблеме: Novick P. That Noble Dream:
The «Objectivity Question» and the American Historical Profession. Cambridge;
N. Y, 1988; Kloppenberg J. T. Objectivity and Historicism: A century of
American Historical Writing//The American Historical Review. Vol. 94, N 4.
October 1989. P. 1011 — 1030.
3 См. работы представителей первого послевоенного поколения
американских историков,, в том числе М. Малия, Р. Пайпса, М. Раева, Н. Рязанов-
ского, Л Хеймсона, С. Монаса, X. Роттера и др.
4 Adams A Imperial Russia after 1861; Peaceful Modernization of
Revolution? Boston, 1965. P VI. См. также: Kennan G. The Breakdown of the
Tsarist Autocracy//Revolutionary Russia: A Symposium/Ed. by R. Pipes.
Garden City, 1969. P. 1—32; R i eb e г A. J. The Politics of Autocracy. Paris;
The Hague, 1966. P. 15.
5 Emmons T. The Russian Landed Gentry and the Peasant
Emancipation of 1861. Cambridge, 1968. P. 414.
6 Чтобы убедиться, насколько поздно началось в советской
историографии изучение освобождения крестьян, см : 3 а й о н ч к о в с к и й П. А.
Советская историография реформы 1861 г.//Вопросы истории. 1961. №2.
С 85—104; Литвак Б. Г Советская историография реформы 19 февраля
1861 т. //История СССР. 1960. №6. С. 99—120; Захарова Л. Г.
Отечественная историография о подготовке крестьянской реформы 1861
г.//История СССР. 1976. № 4. С. 54—76.
7 «Во всех этих прекрасных книгах и статьях — пишет Д Филд в
заключении к своему обзору советской историографии Великих реформ,
написанному 15 лет назад, — внимание концентрируется на тех аспектах
реформ, которые в первую очередь связаны с землей и соответственно не
имеют прямого отношения к истории государственных учреждений и права.
Они сосредоточились на изучении экономической части: размере земельных
нгделов и повинностей, темпах и формах выкупа, т. е. на всем, что в тот
момент имело чрезвычайно важное значение для миллионов русских крестьян;
очевидно, земство, новые суды, новая система цензуры и университеты
интересуют их гораздо меньше, чем когда-то самих крестьян» (Field D.
The Reforms of the 1860s//Windows on the Russian Past/Ed by S H.
Baron, N W. Heer Columbus, 1977. P. 101).
8 «Отмена крепостного права как историографическая проблема, —
отмечал Т Эммонс, — стала в некотором смысле орудием неосхоластов,
стремящихся дать «правильную» интерпретацию и периодизацию русской истории»
(Emansipation of the Russian Serfs/Ed. by T Emmons N. Y ; Chicago etc
1970 См. также написанное им предисловие к английскому переводу работы
П. А. Зайончковского «Отмена крепостного права» (Academic Intern. Press,
Gulf Breeze, 1978 P. VIII—X).
9 Shteppa K. Russian Historians and the Soviet State. New Brunswick,
1962. P 21—206.
10 F i e 1 d D. Op. cit. P. 95.
11 Ge as on A. «Glasnost» in Russian History//Soviet News. Vol III.
1987. N 1. January 27.
12 См.: Эйдельмаы Н. Революции сверху в России. М., 1989;
Захарова Л Г. Самодержавие, бюрократия и реформы 60-х годов XIX в. в
России // Вопросы истории. 1989. № 10.
13 См : Захарова Л. Г. Самодержавие и отмена крепостного права в
России. 1856—1861. М., 1984.
14 Я использую этот термин в его общепринятом смысле, имея в виду
телеологический тип исторического исследования, которое более или менее
сознательно строится таким образом, что описание прошлого утверждает
разумность и справедливость ныне существующего порядка. Первоначально
этот термин был употреблен применительно к историкам провигской ориен-
21

тации — от Томаса Бэбингтона Маколея до Джорджа Тревильяна
(Butter fie Id H. The Whig Interpretation of History. London, 1954).
Несомненно, «вигские» элементы присутсгвовали и в работах американских
ученых по советской истории во времена «холодной войны». Об этом пишет
Стивен Коэн (Cohen S. Sovietology as a Vocation//Rethingking the
Soviet Experience. N. Y.; Oxford, 1985. P. 19—27 & passim).
15 История СССР. 1963. № 4. С. 183 Видимо, ученый, занимающийся
исследованием государственных институтов, более склонен к восхищению
Великими реформами, чем историк, изучающий социально-экономическое
развитие. То, что Н. М. Дружинин был историком крестьянской России XIX в.
и соответственно меньше интересовался политическими воззрениями и
деятельностью дворянства, несомненно, отчасти объясняет его отношение к
реформе. Некоторые западные историки, специалисты по
социально-экономическим вопросам, знакомые с положением русской деревни в период между
1861 и 1917 гг., могли бы согласиться с этим мнением. Видимо, советским
историкам действительно по многим причинам труднее проникнуться мыслью,
что реформы были «великими» Великие реформы никоим образом не
улучшили благосостояния людей, которые не отличались особой
предприимчивостью, склонностью к риску или просто удачливостью. Именно судьба
широких народных масс является точкой отсчета для большинства советских
историков (Field D. Op. cit. P. 96).
16 См. некрологи, написанные Альфредом Дж. Рибером (Jahrbucher fur
Geschichte Osteuropas. 1985. Bd. 33. S. 313—316), Далиелом Филдом
(Russian Review. Vol. 42, N 3. July, 1983. P. V—VII) и Тсренсом Эммонсом
(Slavic Review. Vol. 42, N 4. Winter, 1983. P. 742—743).
17 См.: 3 а й о н ч к о в с к и й П. А. Отмена крепостного права в России.
М, 1954. С. 75—77 и др. Д. Филд отмечал, что для Зайончковского
«излюбленной темой были вопросы высокой политики, деяния монархов,
генералов и государственных деятелей» (Russian Review. Vol. 42, N 3. July,
1983 P. VI).
18 The Time of Troubles. The Diary of Jurii V. Goi'e Moscow, July 8,
1917 to July 23, 1922/Ed by T Emmons. Princeton, 1988. P. 12
19 См . 3 а й о н ч к о в с к и й П. А. Военные реформы 1860—1870-х
годов в России. М., 1952; Он же. Проведение в жизнь крестьянской реформы
1861 г. М, 1958; Он же. Отмена крепостного права в России. М., 1954.
A960, 1968).
20 См библиографию: Петр Андреевич Зайончковский. К семидесятиле-
тыо со дня рождения. М, 1974.
21 История СССР. 1958. № 2. С. 225—229. Этими учеными были:
М В Нечкина, И. Я. Линков, А Ф Смирнов, С. В. Токарев, И И. Миллер,
В. А. Федоров, И. С. Кобецкий, И. Н. Кобленц.
22 См: Ленин В И. Поли собр. соч Т. 26 С 213—214.
23 Помимо самих сборников см. также: A d 1 е г Ch С. The Revolutiona-
r> Situation 1859—1861: The Uses of an Historical Conception//Canadian Sla-
\ic Studies. Vol. III. N 2. Summer, 1969 P. 383—389; Kimball A.
Revolutionary Situation in Russia A859—1863)//Modern Encyclopedia of Russian
and Soviet History. Vol. 31. Gulf Breeze, 1983. P. 54—57. Книга Д. Филда
«Реформы...» содержит много тонких и острых наблюдений по проблеме
«революционной ситуации» и ее историографии
24 Как отмечали Б. Г. Литвак и Альфред Дж. Рибер более двадцати
лет спустя, основным предшественником Нечкиной в создании концепции
реформы как результата давления снизу был Е. А. Мороховец, чьи взгляды
по этому вопросу наиболее четко сформулированы в его работе
«Крестьянская реформа 1861 г.» (М, 1937), хотя он и не использует ленинские
формулировки.
25 См , например- Р i n t n e r W. Reformability in the Age of Reform and
Counterreform, 1855—1894//Reform in Russia and the USSR: Past and
Prospects / Ed. by R. Crummey. Urbana; Chicago, 1989. P. 86—103.
26 Помимо статьи Нечкиной, в которой утверждалось, что реформа
1861 г. была лишь «побочным продуктом», в восьми сборниках серии было
всего 4 статьи о реформах: Ю. В Герасимовой «Кризис правительственной
22

юлитики в революционной ситуации и Александр II» (сб. 1962 г.);
Э. Д. Днепрова «Проект устава морского суда и его роль в подготовке
судебной реформы (апрель 1860 <г.)» (сб. 1970 г.); Р. Г. Эймонтовой
«Революционная ситуация и подготовка университетской реформы в России 1852—
1861 гг.» (сб. 1974 г.); В. И. Неутюкоева «Податной вопрос в ходе
реформы 1861 года» (сб. 1978 г.).
27 См., например, указ. статью Э. Я. Днепрова.
28 Rieber A. The Politics of Autocrasy. Paris; The Hague, 1966.
В историографическом предисловии Рибер отмечает не только полемику
между Зайоичковским и Нечкиной, «о также и недавнее возвращение
Теодора фон Лауэ к более старой идее, поддерживаемой еще Энгельсом, что
отмена русским самодержавием крепостного орава представляла собой
«сознательное усилие преодолеть отсталость России» (Von L a u e Th. The
Slate and the Economy//The Transformation of the Russian Society / Ed. by
С Black. Cambridge, 1967. P. 209—225).
29 Emmons T. The Russian Landed Gentry and the Peasant
Emancipation. Cambridge, 1968. P. 3—52.
30 F i e 1 d D. The End of Serfdom. Nobility and Bureaucracy in Russia.
1855—1861. Cambridge, 1976.
31 В своем недавнем ответе Л. Г. Захаровой Филд допускает, что страх
шред крестьянскими выступлениями играл несколько большую роль в
подготовке правительством реформы по отмене крепостного права. Однако он про-
дглжает оставаться при своем мнении, что этот фактор не смог подвигнуть
«режим осуществить отмену крепостного права в 1857 г.» (Russian Review.
Vol. 44,, N 1. January, 1985. P. VI). Он высоко отозвался о книге Захаровой,
что было отмечено Н Г. Думовой в дискуссии «Современная немарксистская
историография..» (История СССР 1988. № 1. С. 181))
32 Это утверждение привлекло к себе внимание некоторых рецензентов.
Критика этого положения (на мой взгляд, не очень убедительная),
основанная на том, что кажущаяся недостаточная проницательность и
нерешительность Александра II были лишь маской, содержится в статье: Peirera N.
Alexander II and the Decision to Emancipate the Russian Serfs, 1855—1861//
Canadian Slavonic Papers. Vol. 22. 1980. P. 99—115.
33 Так, интересный контраст между взглядами Нечкиной и других
представителей советской исторической школы по проблемам декабристского
движения отмечен Джоном Голдингом (Soviet Studies. Vol. XL, N 2. April,
1988. P 196—209).
34 См.: Захарова Л. Г. Самодержавие и отмена крепостного права в
России. С. 137—221.
35 См : Чернуха В. Г. Правительственная политика в отношении
печати в 60—70-е годы XIX века. Л., 1989.
\/36 Один из учеников Зайончковского, И. В. Оржеховский, проводил
исследования в области политической истории режима и в то же время не
задался непосредственно изучением реформ (см. его работу «Из истории
внутренней политики самодержавия в 60—70-х годах XIX века». Горький, 1974).
37 Среди важнейших работ назовем: Wortman R. The Development
of a Russian Legal Consciousness. Chicago; London, 1976; McKenzie
Pintner W., Rowney K-, don Russian officialdom. The Bureaucratization
of Russian Society from the 17th to the 20th Century. Chapel Hill, 1980;
Orlovsky D. T. The Limits of Reform: The Ministry of Internal Affairs in
Imperial Russia, 1802—1881. Cambridge, 1981; Lincoln R. B. In the
Vanguard of Reform: Russia's Enlightened Bureaucrats, 1825—1861. De Kalb,
1982. См. библиографию за первые несколько лет существования этого
направления в кн.: Orlovsky D. Recent Studies on the Russian
Bureaucracy II Russian Review. Vol. 35 October, 1976. P. 448—467.
38 Среди немецких исюриков интерес к изучению бюрократического
аппарата в России сохраняется См: Amburger E. Geschichte der Behorde-
norganisalion Russlands von Peter dem Grossen bis 1917. Leiden, 1966; Tor-
ke H-J Das riissische Beamtentum in der ersten Halfte des 19 Jahrhunderts//
Forschungen zur osteuropaischen Geschichte. Bd. 13. 1967 S. 7—345,
Kaiser F В Die Riissische Justizreform von 1864 Leiden, 1972.
23

Раздел I
ПОЛИТИКА РЕФОРМ
Л. Г. ЗАХАРОВА
Московский государственный университет
САМОДЕРЖАВИЕ И РЕФОРМЫ В РОССИИ.
1861 — 1874
(К ВОПРОСУ О ВЫБОРЕ ПУТИ РАЗВИТИЯ)
Современный интерес к опыту реформ в дореволюционной
России, а также лакуны, оставшиеся в исторической литературе,
ставят перед историком-профессионалом задачу еще раз
вернуться к преобразованиям прошлого века. Необходимо
осмыслить их в свете сегодняшних подходов, разрабатываемых
исторической наукой. Важнейшие проблемы, которые требуют
рассмотрения, следующие: проблема выбора пути развития —
альтернатив; формирование общей концепции реформ, их
взаимосвязь (крестьянской 1861 г., земской и судебной 1864 г.,
городской 1870 г.); характер государственной власти —
самодержавия, провозгласившей и осуществлявшей эти реформы.
* * *
Отмена крепостного права явилась «перевалом»,
«поворотным пунктом» русской истории. Так осознавали это крупнейшее
историческое событие современники — сами законодатели,
классики русской литературы Л. Н. Толстой, М. Е.
Салтыков-Щедрин, так оценивали его исследователи и мыслители разных
поколений. Однако переворот этот, по своим последствиям
сопоставимый с европейскими буржуазными революциями,
совершился сверху, по инициативе и при решающей роли
государственной власти. Причины, побудительные мотивы действий
самодержавия, самого царя и бюрократии — одна из важных проблем
истории реформ, еще не вполне выясненных в исторической
науке.
ПРАВИТЕЛЬСТВЕННАЯ ИНИЦИАТИВА ПРОВЕДЕНИЯ
РЕФОРМ И ЕЕ ПРИЧИНЫ
Есть хрестоматийные факты, общепризнанные в
литературе,— и той, которая считает Александра II «Освободителем»,
и той, которая это отвергает. Александру II принадлежат слова,
24

произнесенные в речи перед предводителями дворянства в
Москве 30 марта 1856 г.: «Гораздо лучше, чтобы это
(освобождение крестьян — Л.З.) произошло свыше, нежели снизу». С его
личного согласия новый министр внутренних дел С. С. Ланской
и товарищ министра А. И. Левшин вели переговоры с
предводителями дворянства во время коронации в Москве в августе
1856 г. о подаче дворянством адресов на имя царя с просьбой об
освобождении крестьян. Инициатива самодержавия, хотя и
робкая, очевидна. Но каковы непосредственные мотивы,
вынудившие крепостническую монархию приняться за отмену
крепостного права?
Александр II, в отличие от своего брата вел. кн.
Константина Николаевича, не был человеком либеральных убеждений.
До воцарения он в течение 15 лет участвовал в государственной
деятельности, гражданской и военной, в русле реакционной
политики Николая I. Он председательствовал в самых
реакционных комитетах по крестьянскому делу 1846 г. и 1848 г.,
способствовал учреждению Бутурлинского цензурного комитета 1848—
1855 гг. Его речи в Государственном Совете 19 февраля и перед
дипломатическим корпусом 23 февраля 1855 г. не сулили
никаких изменений. Однако здравый ум, который признавали в нем
его учителя и все современники, способность быстро оценивать
и остро схватывать ситуацию в целом, видеть главное,
полученное под руководством В. А. Жуковского воспитание, в котором
общечеловеческие ценности превалировали над
идейно-политическими установками, отсутствие фанатизма помогли
сориентироваться в сложной внутри- и внешнеполитической обстановке.
Прежде всего в связи с поражением в Крымской войне
возникло понимание несостоятельности внешнеполитического курса
николаевской системы, стремление преодолеть изоляцию.
Забота о европейском общественном мнении, идущая вразрез с
амбициозной идеологией «официальной народности», проявилась в
первых шагах правительства Александра II, еще до постановки
крестьянского вопроса. В середине 1855 г. создается новое
заграничное издание — газета «Le Nord» в Бельгии. Цель, как
формулирует ее Ланской, — «знакомить Европу с
действительным положением России», «стремиться к уничтожению
неосновательных, ложных понятий о нашем отечестве». И тут же
последовал циркуляр начальникам губерний с указанием
поддержать распространение «столь полезного издания». Не
случайно первая заявка правительства на реформы выражена в
Манифесте 19 марта 1856 г. о Парижском мире. Когда в ноябре
1857 г. будет принят рескрипт В. И. Назимову, он сначала
будет опубликован в «Le Nord» и только позже в России.
Сближение России с Францией — свидетельство разрыва с
прежней традицией распавшегося Священного Союза —
ассоциировалось в глазах европейского общественного мнения с
поворотом к либеральному курсу во внутренней политике
Александра II. Особенно наглядно это отразилось в письме-ответе
25

Александра II папе римскому Пию IX в 1859 г. Отбиваясь от
упреков в излишней доверчивости и благосклонности к
Наполеону III, Александр II писал: «Что же касается до зловредных
реформ, которые, как В. Св-во говорите, он мне внушил, на это
я могу сказать только одно: что совершеннолетию моему
исполнилось уже много лет, и хотя я не имею претензии на
гениальность, но чувствую в себе довольно здравого смысла, чтобы не
следовать чьим бы то внушениям, без собственного убеждения
в пользе совета! Какие же зловредные реформы я допускаю в
своем государстве? Если В. С-во намекаете на мою решимость
уничтожить крепостное право, то неужели верховный
христианский пастырь может назвать это зловредным? ...Если же по
заключении мира император Наполеон убеждал меня
приступить к этому делу, может быть несколькими месяцами ранее,
нежели я думал, то мое государственное здание нисколько не
потерпело» 2.
Необходимость восстановить утраченный Россией престиж
на международной арене вынуждала Александра II и его
правительство искать новые пути, принимать новые решения.
Значение внешнеполитических факторов в истории отмены
крепостного права в России более других в современной литературе
осветил Д. Филд, но он взял один аспект — влияние идей, здесь
рассматривается та же проблема, но на другом материале и в.
ином срезе.
Другим важным стимулом действий Александра II и
правительства стало понимание кризиса внутриполитического курса
николаевской системы. Запрет, наложенный Николаем I на
печатное слово, доведенный в «мрачное семилетие» 1848—1855 гг.
до «цензурного террора», был сметен страстной, неудержимой
потребностью общества выговориться, т. е. привел к
противоположным результатам: к распространению в невиданных ранее
масштабах рукописной литературы (записки П. А. Валуева,
А. И. Кошелева, К. Д. Кавелина, Ю. Ф. Самарина, Б. Н.
Чичерина и др.). Гласность возникла стихийно, не «по манию
царя». Правительство шло в хвосте событий, отказавшись от
чрезвычайных цензурных запретов. Это позже оно возьмет
гласность на вооружение, в арсенал средств своей политики. Чутко
уловил ситуацию А. И. Герцен. Он понял потребность своей
родины в правдивом слове после длительного периода
молчания и фальши, он основал Вольную типографию в Лондоне
A853), «Полярную звезду» A855), «Голоса из России» A856),
«Колокол» A857)—издания, известные всей читающей России,
не исключая царя и царицы.
«Гласность», как и «оттепель», — слово-понятие,
слово-символ, в котором воплотится 1856 год. Гласность обличала, но
пафос ее был в созидании, в конструктивных предложениях и
проектах, и потому она несла здоровый заряд оптимизма и
светлых надежд. Она побуждала правительство к действиям. С
гласностью стал вытесняться страх, сущностный признак николаев-
26

кой системы. Раскрепощение духовных сил общества
предшествовало и стало предпосылкой приступа к реформам.
Был и еще один мощный стимул — экономический. То, что
вольнонаемный труд выгоднее крепостного, что крепостничество
тормозило развитие земледелия и товарного производства
хлеба, было достаточно известно правительству и раньше. Тем
более что кризисные явления не характеризовали именно данный
момент. Экономика не разваливалась, 1856 г. был урожайным,
страна экспортировала хлеб. Но симптом несостоятельности
существующей крепостнической системы хозяйствования грозно
заявил о себе в сфере, особенно чувствительной для
правительства,— в финансах. За время с 1853 по 1856 г. общая сумма
дефицита выросла с 52 млн до 307 млн руб. сер., уменьшилась
золотая обеспеченность бумажных денег более чем на 50%,
среди статей дохода вырос удельный вес винных откупов — с 1/3
в 1845 г. до 43% в 1853—1856 гг. Известный экономист Л. Тен-
гоборский в своей записке (январь 1857 г.) пришел к
заключению: «Необходимо принять неотложно самые решительные
меры к сокращению расходов..., ибо в противном случае
государственное банкротство неминуемо»3. Постоянно растущий
дефицит бюджета поставил страну на грань финансового кризиса,
вынуждая «верхи» к преобразованиям. 9B1) марта 1857 г.
Александр II писал брату вел. кн. Константину Николаевичу,
который являлся членом Финансового комитета, за границу: «Теперь
меня крайне озабочивает положение наших финансов, оно
таково, что нам надобно всеми средствами стараться из него
выйти». В ответных письмах и дневнике Константин Николаевич
в свою очередь выражал крайнюю озабоченность
«катастрофическим положением финансов». Катастрофическим было и
положение банков. За два года, с июля 1857 до июля 1859,
наличность банковых касс упала с 150 до 13 млн руб. Правительство
признавало наличе кризиса в состоянии и деятельности банков4.
Смена царствований совпала с острым проявлением
стихийной и осознанной необходимости коренных преобразований,
продиктованных внешними и внутренними обстоятельствами,
с кризисом всей николаевской системы. «Прежняя система
отжила свой век» — таков приговор одного из идеологов этой
системы М. Н. Погодина, произнесенный им через три месяца
после смерти Николая I. Отказ от прежней системы означал и
отказ от ее идеологического обоснования — теории
«официальной народности». Новизна внутренней политики выражалась в
снятии множества запретов: разрешении свободной выдачи
заграничных паспортов (с 1856 по 1859 г. выезд увеличился в
4,5 раза: с 6 тыс. до 26 тыс. человек в год), ослаблении
цензурного гнета и различных стеснений в университетах, содействии
российским подданным «упрочить торговые наши связи с
иностранными государствами и заимствовать оттуда сделанные в
последнее время в Европе усовершенствования в науке»5,
уничтожении военных поселений, сокращении армии, сложении не-
27

доимок и освобождении на три года податных сословий от
рекрутских наборов. И, что особенно важно, к коронации в августе
1856 г. была объявлена амнистия политическим заключенным —
оставшимся в живых декабристам, петрашевцам, участникам
польского восстания 1831 г., 9 тыс. человек освобождались от
административно-полицейского надзора.
Любопытные сведения о восприятии этих первых мер
царствования Александра II европейским обществом сообщает
Д. А. Милютину А. В. Головнин, сопровождавший вел. кн.
Константина Николаевича в его заграничном путешествии летом
1858 г.: «Я виделся в Париже с некоторыми из моих
прошлогодних знакомых французов, выбирая тех, кто поумнее, и много
говорил о здешних делах и о России. Взгляд их на наши
обстоятельства меня особенно интересовал. Они поражены многими
мерами, которые у нас приняты... Они чрезвычайно хвалят это
и предсказывают России в будущем необыкновенное развитие.
Видно, что в настоящее время именно это внутреннее развитие
дает ей вес в делах европейской политики»6. Не менее интересно
восприятие новых веяний и новых правительственных мер Д.
Милютиным, посетившим Петербург после годичного отсутствия.
Он писал на Кавказ своему начальнику кн. А. И. Барятинскому
28 октября 1857 г.: «Здесь вообще нашел я поразительное
явление: стремление к преобразованиям, к изобретению чего-то
нового обуяло всех и каждого; хотят, чтобы всё прежнее ломали
тут же, прежде чем обдумано новое»7.
Ощущение приближающихся крупномасштабных перемен,
необычности, чрезвычайности складывавшейся в стране
кризисной ситуации характерно для общественного сознания той
эпохи. Не случайно Лев Толстой сравнивал это время в истории
России с Великой французской революцией 1789 г.
АЛЬТЕРНАТИВНЫЕ ВАРИАНТЫ ОТМЕНЫ КРЕПОСТНОГО
ПРАВА И РАССТАНОВКА СИЛ
Выступив с инициативой решения крестьянского вопроса,
правительство еще не имело определенного плана действий или
программы преобразований. Подготовка первой и главной из
реформ — отмены крепостного права — начиналась вполне
традиционно. Открылся очередной Секретный комитет 1857 г. в
Зимнем дворце. И действовал он также традиционно, как и
прежние секретные комитеты в царствование Николая I,
пытаясь ограничиться расширенным применением таких
паллиативных мер, как указы 1803 г. и 1842 г. о вольных хлебопашцах
и обязанных крестьянах. Однако в новых
общественно-политических условиях наступившей оттепели и всеобщего ожидания
перемен этот рецидив реакции был вскоре преодолен. Первый
документ, с которого принято начинать историю отмены
крепостного права, — рескрипт 20 ноября 1857 г. виленскому генерал-
губернатору В. И. Назимову — не содержит даже следов этого
28

первоначального плана Секретного комитета. Однако и он
фактически имеет в основе уже апробированные в прошлом два
варианта решения крестьянского вопроса, реализованные в
локальных пределах. Это инвентари 1848 г. в Юго-Западном крае
и освобождение крестьян в трех Прибалтийских губерниях в
1816—1819 гг. Рескрипт свидетельствовал о признании
правительством в данный момент какого-то промежуточного варианта
между инвентарями и «остзейским опытом»: вся земля
оставалась в собственности помещиков, крестьяне получали право
выкупа только усадьбы и пользования полевым наделом за
повинности; вотчинная власть сохранялась за помещиком, правовое
положение крестьян определялось неясным термином
«улучшение быта»; окончательные цели и задачи реформы оставались
неопределенными. И локальные рамки рескрипта, и его
основные положения свидетельствовали о том, что первая
правительственная программа реформы больше ориентировалась на уже
апробированные модели, чем на радикально новое решение
крестьянского вопроса.
То принципиально новое в правительственной политике, что
означало отрыв от прежней практики, была гласность. В
срочном порядке рескрипт был отпечатан и разослан губернаторам
и предводителям дворянства во все европейские губернии
России. В этой акции были заявка на повсеместность реформы и
одновременно обращение к дворянству за поддержкой, которая
должна была выглядеть как его собственная «инициатива».
Через неделю рескрипт появился в заграничном официозе «Le
Nord», 5 декабря Александр II дал рескрипт на имя
петербургского генерал-губернатора П. Н. Игнатьева, а затем оба
рескрипта были опубликованы в ведомственном журнале
Министерства внутренних дел и в столичных газетах, издаваемых на
французском и немецком языках. Слово было сказано, рубикон
перейден. Подготовка реформы вышла из стен Секретного
комитета и канцелярий. С этого момента, хотя и продолжая
контролировать события, правительство далеко не все могло в них
рассчитать и предусмотреть.
Дворянство в массе своей было против реформы, однако под
нажимом правительства вынужденно выступило с
«инициативой» повсеместного распространения рескриптов в губерниях.
В течение 1858 — начале 1859 г. в Европейской России
открылось 46 дворянских губернских комитетов и 2 комиссии (всего
около 1,5 тыс. человек). Это был новый, нетрадиционный
механизм проведения реформы. Начало деятельности губернских
комитетов выявило в среде дворянства наличие фракций, почти
в каждом из них образовались либеральное «меньшинство» и
консервативно-реакционное «большинство». В комитетах
встретились представители разных поколений и разных общественно-
политических течений: амнистированные декабристы и
петрашевцы, славянофилы и западники, сторонники и противники
отмены крепостного права. Не дожидаясь инструкций, вводилась
29

публичность заседаний дворянских комитетов,
литографировались журналы их заседаний, шла фракционная борьба, между
комитетами разных губерний стали налаживаться связи,
особенно через либеральных лидеров, таких, как А. И. Кошелев,
Ю. Ф. Самарин, А. М. Унковский, В. А. Черкасский и др.
Учились обсуждать и решать государственные вопросы, учились
приемам политической борьбы, учились начаткам
конституционности. Гласность приобретала неожиданные для правительства
формы и последствия. Пресса набирала силу, цензура не
успевала ориентироваться в событиях. Развернувшаяся на местах
борьба дворянства «исключительно из-за меры и формы
уступки» (В. И. Ленин) была борьбой за различные варианты
реформы (сохранение всей земельной собственности и вотчинной
власти за дворянством, т. е. обезземеливание крестьянства, или
же обязательный выкуп части надельной земли крестьянами,
отмена вотчинной власти дворянства, проведение комплекса
реформ, закладывавших основы правового государства).
Главный комитет (бывший Секретный) оказался втянутым в
водоворот неожиданных событий, на которые обязан был
реагировать.
Правительство бдительно следило за ситуацией в стране: не
только за дворянством, общественным мнением и прессой, но
также и с еще большей настороженностью за крестьянством,
напряженно ожидавшим решения своей участи. После первых
рескриптов, с декабря 1857 г. до отмены крепостного права в
феврале 1861 г., министр внутренних дел по требованию
Александра II делал еженедельные доклады о настроениях
дворянства и крестьянства, о «слухах» и «толках» на местах, о
деятельности губернских комитетов и обязательно обо всех случаях
крестьянских волнений 8.
В советской литературе, конечно, есть преувеличение роли
крестьянского движения в истории отмены крепостного права.
Традиция эта восходит к 1930-м годам. Преодолевая ее, не
следует, однако, впадать в другую крайность. Несмотря на
неорганизованность, стихийность, слабость протеста, крестьянство
«успело наложить на реформу неизгладимое клеймо свое»
(Салтыков-Щедрин, 1863 г.). Еще в конце Крымской войны в ответ
на призыв правительства к созданию морского и сухопутного
ополчений, всколыхнувший в крестьянстве надежду на
освобождение, возникло перемещение масс крепостного населения,
«угрожающее порядку и спокойствию». А в июне 1856 г., после
заключения мира, 12 тыс. крепостных двинулись в Крым,
подогреваемые слухами об освобождении крестьян, «повсюду
распространяемыми»9. Гласный приступ правительства к
подготовке реформы на первых порах не вызвал опасных последствий.
Напряженное ожидание свободы не нарушалось сколько-нибудь
крупными волнениями. Массовый протест крестьянства
проявится позже, в 1859 г., в форме «трезвенного движения». Но еще
ранее опасность возникла с неожиданной стороны. В апреле
30

1858 г. в Эстляндии, где крепостное право было отменено за
40 лет до того, вспыхнули крестьянские волнения в связи с
реализацией нового закона, ничем не облегчившего положения
безземельного крестьянства. Волнения длились более трех месяцев,
стали массовыми и перешли в вооруженную борьбу («война в
Махтре»). Эти события имели значение не столько сами по
себе, сколько в контексте с общероссийской
общественно-политической ситуацией. Волнения были подавлены, но «остзейский
вариант» в глазах Александра II оказался развенчанным,
позиции многочисленных сторонников этого варианта в
правительстве ослабли. Этому в значительной степени способствовали и
«Колокол» Герцена, разоблачавший «государственных мужей»,
которые по примеру Прибалтики пытались провести
обезземеливание крестьян во всей России, и «Современник» Н. Г.
Чернышевского, отстаивавший освобождение крестьян с землей. И
хотя не было непосредственной угрозы восстания, память о
прежних крестьянских войнах, особенно о Пугачеве, об участии
европейского крестьянства в революциях многократно усиливала
страх «верхов» перед «низами».
На этом фоне развернувшейся в дворянских комитетах
борьбы «меньшинства» и «большинства», крестьянских волнений в
Эстляндии, пошатнувших авторитет «остзейского опыта», в
официальной правительственной политике начинает пробиваться и
быстро завоевывает приоритет новое направление, которое
видит конечную цель реформы в превращении крестьян в
собственников своих наделов, в уничтожении вотчинной власти
помещиков и приобщении крестьянства к гражданской жизни. Это
направление представлено либеральной бюрократией во главе с
Н. А. Милютиным, который с середины 1858 г. приобрел
решающее влияние на подготовку отмены крепостного права и
реформу местного управления.
Либеральная бюрократия (в американской литературе
больше признается термин «просвещенная бюрократия») начала
формироваться еще в 40-х годах в среде министерств и ведомств,
но не изолированно, а в содружестве с либеральными
общественными деятелями, литераторами, учеными. Это содружество
укрепилось с созданием в 1845 г. Русского Географического
общества под председательством вел. кн. Константина
Николаевича, который поддерживал либеральную бюрократию; по штатам
и статусу Географическое общество находилось при
Министерстве внутренних дел, в котором активность либеральной
бюрократии проявлялась с особенной энергией. Здесь в качестве
директора хозяйственного департамента служил Н. Милютин,
с апреля 1859 г. до апреля 1861 г. он был товарищем министра,
правда «временно-исполняющим» должность. В 1856 г., когда
наступила «оттепель», Н. Милютин был готов к решению
крестьянского вопроса. Свои взгляды он изложил в записке об
освобождении крестьян в имении вел. кн. Елены Павловны (тетки
Александра II) Карловка Полтавской губернии — записке, ко-
31

торая станет моделью реформы 1861 г., но которая накануне
учреждения Секретного комитета была решительно отклонена
Александром II. Милютин также владел и вопросом о местном
самоуправлении, городском (реформа 1846 г. в Петербурге) и
земском, который разрабатывался в министерстве с 1856 г. (при
участии Салтыкова-Щедрина). Почти одновременно в среде
юристов началась разработка основных положений
судоустройства и судопроизводства. Еще ранее, в 1854 г., к реформам
приступило Морское министерство по инициативе вел. кн.
Константина Николаевича. Хотя общей программы всех
предстоящих реформ, изложенной в каком-то одном документе, и не
было, однако связь между разрозненными планами и проектами
существовала. Она выражалась в общности принципов,
программных установок либеральной бюрократии. Эти люди новой
формации в среде бюрократии, люди 40-х годов, были готовы при
благоприятных обстоятельствах взять дело преобразований в
свои руки. Такой момент, такой перелом в «верхах» наступил
осенью 1858 г.
Либерализация правительственного курса в подготовке
отмены крепостного права (а параллельно и других реформ)
связана с личностью члена Главного комитета генерал-адъютанта
Я. И. Ростовцева, самого близкого друга Александра II.
Именно он, пользуясь полным доверием монарха, способствовал
утверждению программы и позиции либеральной бюрократии в
обстановке стремительно развивающейся в стране общественно-
политической ситуации. Многое испытав, продумав и
прочувствовав, он отказался от варианта безземельного освобождения
крестьян и признал либеральные цели и идеи реформы,
которые еще в апреле 1858 г. запрещались и преследовались
правительством (опала К. Д. Кавелина за статью о выкупе
надельной земли крестьянами в «Современнике»). Причины
превращения Ростовцева в «ревностного прогрессиста и эмансипатора»
различны и достаточно известны. Но главная, думаю,
заключалась в мотивах личного характера: в стремлении освободиться
от обвинения в измене друзьям-декабристам и реабилитировать
себя перед теми из них, кто вернулся из ссылки, перед своими
сыновьями, перед обществом. Особенно потрясла Ростовцева
предсмертная просьба младшего сына летом 1858 г. «помочь
делу освобождения крестьян» и тем восстановить честь их
фамилии. Тема «покаяния» не нова в нашей исторической
традиции, хотя в разные эпохи она выражалась далеко не
однозначно в жизни общества, во взаимоотношениях «отцов и детей».
Накануне реформ 60-х годов XIX в., в период общественного
подъема и светлых надежд, покаяние объединило отца с сыном,
преуспевающего бюрократа с отторгнутыми от общества и
вернувшимися через 30 лет декабристами, «покаяние» вливалось в
общий процесс, завершившийся отменой крепостного права.
Через Ростовцева, через декабристов — членов губернских
комитетов в истории реформ Александра II выявляется одной из своих
32

многочисленных граней проблема значения декабризма,
имеющая еще много аспектов.
Хорошо известные по литературе четыре всеподданнейших
письма Ростовцева из-за границы (август—сентябрь 1858 г.) с
изложением новых взглядов на крестьянский вопрос по решению
Александра II обсуждались в Главном комитете. Сначала
Ланскому удается отстоять ходатайство либерального большинства
Тверского комитета о распространении выкупа усадьбы и на
полевые земли. Затем под нажимом Александра II,
разделившего взгляды Ростовцева, принимается новая
правительственная программа крестьянской реформы 4 декабря 1858 г. с
установкой на образование класса крестьян-собственников, т. е. на
выкуп надельной земли у помещиков и образование двух типов
хозяйства: крупного помещичьего и мелкого крестьянского.
Большинство членов Главного комитета против, но Александр II
пресекает дебаты и объявляет вопрос решенным. Эти
драматические страницы истории Главного комитета отражены в
дневнике кн. П. П. Гагарина 10.
Принятие новой программы, которую, кстати, правительство
не решилось публиковать подобно рескрипту, неизбежно вело к
усилению либеральной бюрократии, олицетворявшей творческое
начало, творческий потенциал существующей политической
системы. Отказ Александра II в октябре 1856 г. одобрить
предварительный план освобождения крестьян Карловки не остановил
Н. Милютина. Работа продолжалась два года, при участии
Кавелина, Черкасского и других. К концу 1858 г. проект был готов,
обсужден в Главном комитете и подписан Александром II
1 февраля 1859 г.11 Теперь либеральной бюрократии предстояло
самое трудное — перенести локальную, приватную модель на
общее законодательство. Эта задача требовала завоевания новых
позиций в расстановке сил в «верхах». И случилась еще одна
метаморфоза (после скачка от секретности к гласности и от
рескрипта к новой программе), на этот раз в самой структуре
высшей государственной власти: было создано новое,
нетрадиционное учреждение — Редакционные комиссии, — метаморфоза
временная, но решающая в истории отмены крепостного права,
а в конечном счете и других реформ.
ЛИБЕРАЛЬНАЯ БЮРОКРАТИЯ В СТРУКТУРЕ
САМОДЕРЖАВНОЙ МОНАРХИИ И КОНЦЕПЦИЯ РЕФОРМ
Масштабы, которые приняла подготовка крестьянской
реформы, превзошли возможности Главного комитета и вообще
традиционных институтов самодержавной монархии. Оказалось, что
фракции «меньшинства» и «большинства» в губернских
комитетах составляют отдельные проекты, так что ожидалось их не 48,
а. около сотни. Еще большая сложность заключалась в том, что
комитеты руководствовались рескриптами, а правительство 4 де-
2 Зак. 251
33

кабря 1858 г. приняло уже новую программу, отказавшись,
вместе с тем от отдельного локального законодательства для
каждой губернии и постепенности его реализации с запада на
восток. Предстояло создать общий для всей Европейской России
закон, новый, отличный от законодательства прошлых
десятилетий— работа непосильная для престарелых членов Главного
комитета. Нужны были силы созидания и творчества, единая
концепция преобразований, нужны были новые люди. 17 февраля
1859 г. Александр II санкционировал создание нового
учреждения— Редакционных комиссий, с единственным условием,
чтобы председательствовал лично ему преданный Ростовцев.
Вскоре к Редакционным комиссиям будет приковано
общественное мнение России и Европы. Современники характеризовали
Комиссии как учреждение, «доселе небывалое в России»,
независимое и самостоятельное.
Нетрадиционность нового учреждения заключалась в первую
очередь в том, что большинство состояло из либеральных
деятелей, выработавших единую платформу, единую концепцию
реформы при руководящей роли либеральной бюрократии. Эта
были люди одного поколения (в основном от 35 до 45 лет),
многие из них являлись видными государственными или
общественными деятелями: Ю. Ф. Самарин, П. П. Семенов-Тян-Шанский,
В. А. Черкасский, Н. X. Бунге. Лидером Комиссий, по общему
признанию, был Н. А. Милютин, человек государственного ума,
огромной целеустремленности, страстного темперамента и
самоотверженности в деле. Конечно, в Комиссиях были представлены
и крепостники, крупные землевладельцы, но они оказались в
меньшинстве. Факт создания либерального большинства в
Комиссиях приобретал особое значение ввиду расстановки сил в
губернских комитетах и в дворянстве в целом, в среде
бюрократии, в высших и центральных органах власти и в местном
управлении, где либералы составляли меньшинство. Комиссии были
нетрадиционным учреждением не только по своему составу, но
и по характеру деятельности. Они использовали гласность как
метод государственной практики, ее новый инструмент.
Журналы Комиссий срочно набирались в типографии и рассылались в
количестве 3 тыс. экземпляров. Гласность сознательно
использовалась для укрепления либеральных сил в стране, для
распространения программы реформы. Милютин говорил своим
соратникам по Комиссиям, когда возникали внутренние трения:
«Сейчас не время для разногласий. Хорошо, если успеем бросить
семя». Темпы работ Комиссий были стремительные, обычная
медлительность, вялость отброшены, преодолены. Другая
характерная черта — научная обоснованность трудов Комиссий и
высокая ответственность за дело. Члены Комиссий сознавали свою
причастность к определению исторических судеб России. Они
видели себя перед лицом соотечественников и общественным
мнением Европы, перед судом потомков и историков. Их
подписи стояли в опубликованных журналах.
34

В системе высших органов власти Редакционные комиссии
занимали особое место, подчиняясь через своего председателя
непосредственно императору и представляя «как бы отдельное
в государстве временное учреждение». Они были
«инкорпорированы», как тогда говорили, в государственную систему
самодержавной монархии в момент «кризиса верхов». Чужеродность
Редакционных комиссий существующему государственному
строю выразилась даже в том, что они никогда не были
допущены в помещения, предназначенные для правительственных
учреждений, а также в их неожиданном закрытии в октябре
1860 г. Учреждение, подобное Редакционным комиссиям,
никогда больше в России не создавалось. Проекты и концепция,
ими разработанные, легли в основу «Положений 19 февраля
1861 г.» и во многом определили характер других реформ.
В концепции либерального большинства Редакционных
комиссий крестьянская реформа — это заключенный в единый
законодательный акт процесс переворота, начальная стадия
которого— освобождение помещичьих крестьян от личной
крепостной зависимости, конечная — превращение их (всех) в мелких
собственников-хозяев при сохранении значительной части
дворянского землевладения и крупного помещичьего хозяйства.
Осуществление этой цели мыслилось мирным путем, минуя
революционные потрясения, характерные для стран Западной и
Центральной Европы. В объяснительной записке к
кодифицированным проектам Комиссий отмечалось: «В этом отношении
Россия счастливее. Ей дана возможность воспользоваться
опытом других земель..., обнять сразу весь предстоящий путь от
первого приступа к делу до полного прекращения обязательных
отношений посредством выкупа земли»12. Используя опыт
аграрного развития Франции и Пруссии, авторы концепции и
проектов создали самобытный вариант решения крестьянского
вопроса, основанный на внутренних условиях, особенностях и
традициях, например сохранении общины. Этот российский вариант
нового аграрного строя состоял в сосуществовании двух типов
хозяйства — крупного помещичьего и мелкого крестьянского —
и должен был исключить раскрестьянивание, образование
пролетариата и связанные с ним революционные потрясения. В этой
концепции сочетаются реальные и конкретные цели с утопией и
иллюзиями, очень характерными для той эпохи вообще.
Либеральные члены Редакционных комиссий верили в возможность
направлять исторический процесс, конструировать будущий
строй, воздействовать на определение пути развития страны,
стоящей «на пороге новой жизни». Реализация этих идей
привела к тому, что Редакционные комиссии, как нигде в Европе,-
создали закон, жестко регламентирующий будущее развитие.
На эту особенность обратил внимание Т. Эммонс в предисловии
к американскому изданию книги П. А. Зайончковского.
Эта жесткая регламентация в значительной степени
объяснялась тем, что либеральная бюрократия действовала в рамках
2*
35

крепостнической монархии и вынуждена была считаться с
непреодолимыми препятствиями, например с решительным отказом
Александра II признать обязательный для помещиков выкуп
крестьянами полевой земли или с безусловной
неприкосновенностью прерогатив монарха. Редакционные комиссии создали
внутренний механизм реформы, который обеспечивал
непрерывность и неукоснительность движения от начального этапа —
личного освобождения крестьян, через временнообязанные
отношения, к конечной цели — переходу на выкуп: пользование
наделом признано «вечным», а повинность, однажды
установленная,— «постоянной». В условиях отмены крепостного права,
меняющейся рыночной конъюнктуры на землю и хлеб, при острой
нужде помещиков в деньгах для переустройства своих
заложенных и перезаложенных имений вечность пользования наделом и
неизменность повинности за него должны были вынуждать
помещика к выкупу, делали выкуп единственной развязкой туго
затянутого государством узла. Для крестьян также не оставалось
свободы выбора. Боясь, что тяжесть экономических условий,
пользования и приобретения земли в собственность приведет к
значительному обезземеливанию крестьянства, законодатели
прибегли к такой искусственной мере, как запрет отказа от
земли. Этой же цели во многом служило сохранение общины,
затруднительность (хотя и не запрет) выхода из нее. Система
выкупа, включая роль государственной власти как кредитора,
ложилась тяжелым бременем на крестьян. Расчет на «вынудитель-
ность» выкупа сработал безотказно: к 1881 г. 85% крестьян
перешли на выкуп, а для остальных он был признан
обязательным.
В сфере правовых отношений концепция реформы была
более последовательной и решительной. Уничтожение личной
крепостной зависимости сочеталось в конечном итоге с утратой
помещиками вотчинной власти. Создавалось крестьянское
самоуправление: волостное и сельское (общество на основе общины),
с выборными от крестьян должностными лицами, со сходом. Она
явилось основой для участия крестьян в других реформах — в
земстве, суде присяжных. Защищая интересы крестьян от
вчерашних крепостников, оно, однако, было поставлено под
контроль местной администрации, что усиливало роль
государственной власти.
Этот вариант отмены крепостного права опирался на один из
важнейших постулатов либеральной бюрократии — ставку на
инициативную роль монархии в предстоящих преобразованиях.
В общей концепции реформ инициативная роль монархии
являлась своего рода гарантом и осуществления отмены
крепостного права, и проведения связанных с ней преобразований.
Инициативная роль монархии была символом веры либеральной
бюрократии, ее credo, своеобразной заменой конституции,
которая в данный исторический момент не входила в ее программу,
делая эту программу приемлемой для монархии.
36

Программа Редакционных комиссий подверглась критике с
разных сторон, но одинаково нетерпимой. На нее обрушились
сначала крепостники внутри самих Комиссий. Затем прибывшие
в Петербург для обсуждения трудов Комиссий депутаты
губернских комитетов: либералы, консерваторы, реакционеры. Одни
были против выкупа полевой земли крестьянами, их
самоуправления и уничтожения вотчинной власти помещиков; другие —
за выкуп, но урезанного вполовину надела, однако за широкие
реформы местного управления, суда, системы просвещения. Но
все без исключения энергично нападали на присвоенную
государственной властью функцию арбитра в делах сословий, на
усиление ее роли в социально-экономической сфере. Устойчивую
оппозицию встретили проекты Комиссий и в высших органах
государственной власти, но Александр II не принял ее в расчет,
подписав мнение меньшинства Государственного совета 13. Хотя
Редакционные комиссии были изъяты из государственной
системы самодержавной монархии как чужеродный ей элемент, их
проекты в целом не были пересмотрены. Даже шеф жандармов
В. А. Долгоруков, который сначала тормозил реформу, в 1860 г.
предупреждал, что промедление невозможно, так как «терпению
при ожидании есть предел». Механизм торможения реформы
не остановил ее, но все-таки существенно откорректировал
проекты Комиссий, особенно в земельном вопросе; отрезка
составила в результате 20% всего надельного фонда, повинности
увеличились, что удорожило стоимость выкупа земли. Выкупная
операция всей тяжестью легла на крестьянство, но оказалась
прибыльной для государства. Перспектива разорения
значительной части крестьянства, которую так силились избежать
составители проектов, приблизилась, стала неизбежной. И без того
обремененный феодальными нормами и пережитками вариант
аграрного развития, разработанный большинством
Редакционных комиссий, с этими поправками вышел еще более
противоречивым, половинчатым, тяжелым особенно для крестьяства, но
и для дворянства также. Монархия же вышла из кризиса
обновленной и усиленной.
Такой исторический акт, как отмена крепостного права
(«Положения 19 февраля 1861 г.»), с абсолютной неизбежностью
требовал преобразований в различных сферах жизни,
органически связанных с крепостничеством. В первую очередь это
касалось государственной и удельной деревни. С началом работ
Редакционных комиссий вопрос был принципиально решен, их
программа должна была стать основой для всех аграрных
реформ, о чем в первых же заседаниях провозгласил Ростовцев.
Более того, реформы удельных крестьян 1863 г. и
государственных крестьян 1866 и 1886 гг. полнее осуществили общую цель
Редакционных комиссий — создание мелкой крестьянской
собственности и самостоятельного мелкого хозяйства, так как
крестьянские наделы здесь были значительно больше, чем у
помещичьих крестьян.
37

С упразднением вотчинной власти дворянства и
приобщением крестьянства к гражданским правам не мог оставаться
прежним весь строй местного управления и судоустройства.
В марте 1858 г. при Министерстве внутренних дел была создана
Комиссия под руководством Н. А. Милютина для разработки
законодательства об уездном и губернском самоуправлении,
т. е. земстве. Ее органическая связь с Редакционными
комиссиями и концепцией крестьянской реформы выражается в том,
что Комиссия Милютина работала и над проектом
законодательства о мировых посредниках — нового института,
создававшегося для реализации «Положений 19 февраля», как часть их. Хотя
институт мировых посредников был сословным, дворянским по
составу (вопрос о выборности и участии в нем крестьянства
ставился, но не мог быть решен до отмены крепостного права
и поэтому отложен на три года), либеральная бюрократия
реализовала в нем такие принципы будущих судебных уставов, как
независимость, несменяемость, гласность делопроизводства.
Выборность и всесословность Комиссия Милютина сделала
фундаментом будущего земства, что стало возможным только
благодаря введению крестьянского сельского и волостного
самоуправления в 1861 г. Всесословность достигалась через
сословность, сословная крестьянская организация помогала
вчерашним крепостным выйти в широкий и неведомый еще мир
всесословности, новое достигалось через преодоление старого,
а не через его революционную ломку. Цельность и органичность
замысла крестьянской и земской реформ в программе
Милютина и либеральной бюрократии подтверждаются такой же
цельностью противоположной программы П. А. Валуева, рьяного и
неутомимого оппонента Редакционных комиссий, который
отстаивал сохранение всего землевладения и основанных на нем
привилегий за дворянством, безземельное освобождение
крестьян, создание земства на основе дворянских собраний,
фактически без крестьян. Осуществление земской реформы
сделало неотвратимым создание городского самоуправления также
на началах выборности и всесословности по закону 1870 г.
Идея перерастания института мировых посредников в
мировых судей, которую лелеяли члены комиссии Милютина и
Редакционных комиссий, стараниями П. А. Валуева, принявшего
Министерство внутренних дел в апреле 1861 г. и открывшего
буквально поход против первого призыва мировых посредников,
набранного в основном при Милютине и Ланском, была
парализована. Но более общая цель связи отмены крепостного права
с судебными преобразованиями оправдалась. «Судебные Уставы
20 ноября 1864 г.», разработанные лучшими и прогрессивными
юристами страны в соответствии с современными достижениями
науки и юриспруденции передовых стран Европы, дали России
новый суд: бессословный, гласный, состязательный, с
адвокатурой, выборностью мирового суда, с несменяемостью коронного,
с судом присяжных, представленным многими сословиями и со-
38

циальными группами, с большим удельным весом крестьянства,
в чем особенно наглядно проявилась связь с крестьянской
реформой 1861 г., — «суд улицы», как тогда же окрестили его
враги. Так, по 20 губерниям (без столицы) в 1883 г. в числе
присяжных было: дворян и чиновников 14,9%, купцов 9,4%, мещан
18,3%, крестьян 57% (см. статью А. К. Афанасьева). «Судебные
Уставы» были самой последовательной и радикальной из
реформ 60-х годов XIX в. в России. Они не только создали новый,
современный, буржуазный суд, но в определенной степени
установлением норм правового порядка в сфере юридической
несколько ограничивали самодержавную монархию.
Были приняты и другие реформы: народного просвещения во
всех его звеньях, цензуры, военные, финансов, статистики,
государственного контроля (публикация расходов и доходов) и
другие. Все пришло в движение. Только высшие органы
государственной власти, центральная администрация, власть монарха
и всесилие бюрократии остались вне этого общего процесса
перестройки. И в этом заключалась угроза самим реформам, так
решительно начатым, подготовленным и принятым
правительством в условиях общественного подъема и пробуждения.
МОНАРХИЯ И ВОПРОС О КОНСТИТУЦИИ
Отмена крепостного права явилась рубежом в истории
России. Крепостничество как определенный строй, как система
социальных и общественных отношений пало, хотя многие его
черты и пережитки сохранились в законодательстве, а еще больше
в жизни, не были преодолены первой революцией 1905 г. и
дожили до революций 1917 г. Это в первую очередь относится к
государственности и политической культуре феодальной
самодержавной монархии в России, которые обнаружили большую
устойчивость и живучесть. Даже в период общественного
подъема, впервые наступившей гласности после поражения в
Крымской войне и краха николаевской системы, даже в самый разгар
подготовки отмены крепостного права и других реформ
самодержавная монархия проявляла свою неограниченную,
самодовлеющую власть. Одновременно с рассекречиванием
Секретного комитета и превращением его в Главный комитет по
крестьянскому делу, одновременно с открытием губернских
дворянских комитетов и публичностью их заседаний был создан
Совет Министров под личным председательством Александра II,
который воплощал не идею коллегиального, единого
правительства, а усиление неограниченной власти самодержца. В течение
нескольких первых лет он не имел своего статуса, каждый раз
созывался по личному распоряжению царя, не имел протоколов
заседаний, своего отдельного делопроизводства, заседания его
часто прерывались на полуслове, если царствующему
председателю становилось скучно или утомительно 15. Именно это
учреждение воплощало характерную для России традиционную госу-
39

дарственность, а не Редакционные комиссии 1859—1860 гг.,
с их сплоченным вокруг либеральной программы отмены
крепостного права большинством, с привлечением общественных сил,
с новыми методами государственной практики (гласностью,
публикацией трудов, высоким профессионализмом и опорой на
науку), яркой вспышкой озарившие старорежимную
феодальную государственность, которая только окрепла в результате
отмены крепостного права, хотя и в несколько
модернизированном виде. Весьма симптоматично, что именно этот Совет
Министров похоронит «Конституцию» М. Т. Лорис-Меликова 8
марта 1881 г. и на этом фактически прекратит свое существование.
Александр II, так решительно поддерживавший отмену
крепостного права, упорно и последовательно отрицал
необходимость и возможность конституции для России. Прослушанный
в годы учения полуторагодичный курс лекций М. М.
Сперанского «Беседы о законах», где один из первых в прошлом
конституционалистов России доказывал незыблемость «чистой
монархии», дал ростки. Если можно говорить об убеждениях
Александра II, то это прежде всего относится к его вере в
самодержавную монархию как лучшую и наиболее органичную для
русского народа форму правления. Сохранилось довольно много
свидетельств о его отношении к конституции. В цитированном
выше письме Александра II папе Пию IX он «пишет с
укором и сожалением о прусском короле (своем дяде):
«Он боялся конституции, которую имел слабость допустить».
Осенью того же 1859 г. с гневом и раздражением он реагирует
на всеподданнейшие адреса дворянства, в равной степени —
либеральные и реакционные, содержащие намек на конституцию.
Особенно ярко он выразил свой взгляд на конституцию и
либеральные учреждения в России в беседе 10 ноября 1861 г. с
прусским послом О. Бисмарком. Александр II сказал: «Во всей
стране народ видит в монархе посланника бога, отеческого и
всевластного господина. Это чувство, которое имеет силу почти
религиозного чувства, неотделимо от личной зависимости от
меня, и я охотно думаю, что я не ошибаюсь. Чувство власти,
которое дает мне корона, если им поступиться, образует бреши в
нимбе, которым владеет нация. Глубокое уважение, которое
русский народ издревле, в силу прирожденного чувства окружает
трон своего царя, невозможно устранить, я без всякой
компенсации сократил бы авторитарность правительства, если бы
хотел ввести туда представителей дворянства или нации. Бог
знает, куда мы вообще придем с делом крестьян и помещиков,
если авторитет царя будет недостаточно полным, чтобы
оказывать решающее воздействие» 16.
Аналогичный взгляд высказывал Александр II спустя два
года в беседе с Н. Милютиным (накануне его отправки в
Польшу) : для того чтобы «восстановить у поляков сейм и
конституционную хартию», необходимо «созвать Земский собор в
Москве или Петербурге, а между тем он находит, что русский
40

народ еще не созрел для подобной перемены». Причем
Александр II относил это не только к «простому народу», который
считал «самым надежным оплотом порядка в России», но и к
высшим классам русского общества, которые «не приобрели
еще той степени образованности, которая необходима для
представительного правления»17. Те же доводы повторил
Александр II предводителю дворянства Д. П. Голохвастову в 1865 г.
Давление общественных сил было недостаточно сильным, чтобы
вынудить власть к уступкам.
Когда же наконец Александр II, казалось, уже склонился к
уступке и 1 марта 1881 г. дал согласие на созыв Совета
Министров для обсуждения проекта «Конституции» Лорис-Меликова,
в тот самый день он был убит народовольцами. В трагическом
конце реформатора и конец эпохи реформ. Вместо конституции
Россия получила сначала манифест «О незыблемости
самодержавия» 29 апреля 1881 г., а затем «Положение о мерах к
сохранению государственной безопасности и общественного
спокойствия» 14 августа 1881 г. По этому «Положению» в любой
местности могло быть введено чрезвычайное положение, каждый ее
житель подвергнут аресту, сослан без суда на 5 лет, предан
военному суду. Местная администрация получила право
закрывать учебные заведения, торговые и промышленные
предприятия, приостанавливать деятельность земств и городских дум,
закрывать органы печати. «Положение», изданное как
«временное» на три года, возобновлялось по истечении каждого
трехлетия и действовало вплоть до февральской революции 1917 г.,
являясь «фактической российской конституцией» 18.
Это «Положение» стало заслоном на пути первых шагов к
буржуазному правопорядку и судоустройству, которые
вводились реформами 1861—1874 гг. Контрреформы 80-х — начала
90-х годов станут еще одной преградой наметившейся
модернизации государственного строя. Самодержавная, феодальная
государственность и политическая культура получили мощное
законодательное подкрепление. Пора гласности и участия
общественных сил в обсуждении (частично и в решении.)
государственных вопросов оказалась очень недолгой. «Незыблемое
самодержавие» оставалось запретной зоной для критики. Гласность не
была даже в период реформ в полной мере проявлением
буржуазного правопорядка, она вынужденно допускалась или даже
использовалась самодержавием, она была чужда традиционной
политической культуре и государственности страны.
Достаточно вспомнить официальную правительственную политику в
период наивысшего проявления ее либерального курса на отмену
крепостного права, когда принятая 4 декабря 1858 г. новая
программа не была оглашена, когда Александр II писал вел. кн.
Константину Николаевичу в феврале 1859 г. за границу о
«необузданности нашей безрассудной литературы, которой давно
надо было положить узду»19. И это — одновременно с
учреждением Редакционных комиссиий, с публикацией и рассылкой их
41

материалов и т. п. О более позднем времени говорить не
приходится. «Самодержавие, — писал в 1920 г. В. Г. Короленко
А. В. Луначарскому, — истощив все творческие силы в
крестьянской реформе и еще нескольких за ней последовавших,
перешло к слепой реакции и много лет подавляло органический
рост страны»20.
И потому нет ничего удивительного, что судьба реформ
оказалась тяжелой, драматичной. Сами по себе половинчатые и
непоследовательные, они тут же по принятии вырывались из рук
составителей и передавались для реализации их врагам.
Концепция реформ, разработанная либеральной бюрократией,
оказалась под ударом с первых лет их проведения, механизм
гарантий был уязвим и слаб, напротив, традиционная
государственность сильна. Крестьянская реформа 1861 г. не решила
земельного вопроса, завязав новый «гордиев узел», который не
разрубили даже две буржуазно-демократические революции. Это
вовсе не противоречит тому факту, что отмена крепостного
права и другие реформы явились в истории России рубежом,
переворотом, осуществленным «сверху». Описывая в своем дневнике
19 февраля 1861 г. акт подписания Александром II Манифеста
и всех «Положений» крестьянской реформы, вел. кн. Константин
Николаевич заключал без поддельного пафоса: «С сегодняшнего
дня, стало быть, начинается новая история, новая эпоха
России. Дай Бог, чтобы это было к вящему ее величию»21.
Действительно, угроза потерять роль великой державы в семье
цивилизованных европейских стран была преодолена. Авторитет
России и государственной власти, мирно свергшей крепостное
рабство, поднялся высоко не только в Европе, но и в Америке.
Россия быстро пошла по пути социально-экономического и
общественного прогресса. Но путь этот был очень тяжелым и
разорительным для народа, чреватым бедствиями и потрясениями.
* * *
В результате реформы 1861 г. власть государства над
экономикой усилилась, а это значит, что усилилась и его власть над
обществом. Таковы условия приобщения основной массы
населения, миллионов крестьянства к гражданской жизни. То, что
для монархии было «откупным торгом» (т. е. освобождение
крестьян и другие реформы), воспринималось либералами как
инициативная роль, творческий потенциал самодержания, его
способность к прогрессу. Действительность не оправдала этих
надежд. Реакционные тенденции в правительственной политике
после осуществления основных реформ, особенно после 1866 г.,
стали усиливаться; напротив, позиции либеральной бюрократии
ослабли. Либерализм утрачивает свое лидирующее положение
сразу после отмены крепостного права — уже в 60-е, тем более
в 70-е и 80-е годы XIX в., уступая место крайним течениям.
Отказ от проекта «Конституции» Лорис-Меликова подвел черту
42

эпохе реформ, так и не получивших своего завершения. СамС
державие навсегда теряет инициативную роль не только в
реальной политике, но и в сознании современников, тех, кто верил в
прогресс, даруемый монархией. Последние либералы 60-х
годов— творцы Великих реформ — сошли со сцены, наступила
эпоха контрреформ, складывалась новая расстановка сил, в ко*
торой либерализм принял новые формы и содержание. Проводя
линию от 1861 г. к 1905 г., надо учитывать, что наследие
реформ было обременено контрреформами, что крепостничество,
как тогда же подметил Салтыков-Щедрин, еще раз показало
свою живучесть. С другой стороны, когда мы сегодня
справедливо ставим проблему «реформы 60-х годов XIX в. и 1917 год»,
мы должны видеть все витки этого пути: не только реформы и
контрреформы, но и 1905 год, и столыпинское
законодательство. Цель деятелей реформ — избежать, в отличие от Западной
Европы, революции на 500 лет (Кавелин) оказалась чистой
утопией.
1 ЦГИА CGCP. Ф. 1282. Оп. 1. Д. 1933. Л. 1 об.
2 Там же. Ф. 1093. Оп. 1. Д. 336. Л. 7—8. Копия с копии в переводе
(не единственная). Письмо Пия IX Александру II публиковалось впервые
в 1866 г. в Италии.
3 Там же. Ф. 565. Оп. 14. Д. 152. Л. 493—497; ЦГАОР СССР. Ф. 722.
Оп. 1. Д. 928. Л. 266—271.
4 ЦГАОР СССР. Ф. 722. Оп. ,1. Д. 681. Л. 65; Д. 928. Л. 184—201, 221,
266—271; ЦГИА СССР. Ф. 563. Оп. 1. Д. 9. Л. 1—7. ;
5. ЦГИА СССР. Ф. 1284. Оп. 66. Д. 11. Л. 1—10; Ф. 563. Оп. 2.
Д. 135. Л. 6,
6 ОР ГБЛ. Ф. 169. Карт. 61. Бд. хр. 25. Л. 34 об.
7 Там же. Карт. 13. Ед. хр. 12. Л. 188.
8 ЦГИА СССР. Ф. 1180. Оп. XV. Д. 25. ,
9 Там же. Ф. 1284. Оп. 66. Д. 8. Л. Па.
10 ЦГАОР СССР. Ф. 728. Оп. 1. Д. 2197. Ч. 6. Л. 16, 31 об., 38, 41, 43,
58, 60, 67.
11 ЦГИА СССР. Ф. 1180. Оп. XV. Д. 38. Л. 1-69; Журналы Секретного
и Главного комитетов по крестьянскому делу. Т. I. Пг., 1915. С. 333—336.
12 Материалы Редакционных комиссий. Ч. 18. Спб., 1860. С. 3—8.
13 См.: Захарова Л. Г. Самодержавие и отмена крепостного права в
России. 1856—1861. М., 1984. С. 179—232; Eadem. Autocracy and the
Abolition of Serfdom in Russia, 1856—1861 //Soviet Studies in History. 1987. N 2.
14 ЦГАОР СССР. Ф. 109. Секр. архив. On. 85. Д. 23. Л. 130.
15 ЦГИА СССР. Ф. 1275. Оп. 1. Д. 4. Л. 40—46; Д. 5. Л. 17—18; ОР
ГБЛ. Ф. 169. Карт. 14. Ед. хр. 1. Л. 23—24; Чернуха В. Г. Совет
Министров в 1857—-»1861 гг. // Вспомогальтеные исторические дисциплины. Выл. V.
Л., 1973. С. 120—137.
16 Die politischen Berichte des Furften Bismarck aus Petersburg und Paris
A859—1862). Bd 2. Berlin, 1920. S. 130.
17 L e г о у - В e a u 1 i e u. A. Un homme d'Etat Russe (Nicolas Milutine)'.
Paris, 1884. P. 163, 168—169.
18 Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 21. С. М4.
19 ЦГАОР СССР. Ф. 722. Оп. 1. Д. 85:1. Л. 103 об.
20 Новый мир. 1988. № 10. С. 217.
« ЦГАОР СССР. Ф, 722. Оп. 1. Д. 851. Л. 103.
^3

АЛЬФРЕД ДЖ. РИБЕР
Пенсильванский университет, Филадельфия, США
ГРУППОВЫЕ ИНТЕРЕСЫ В БОРЬБЕ ВОКРУГ
ВЕЛИКИХ РЕФОРМ
В эпоху Великих реформ был заложен фундамент русской
политической культуры новейшего времени.
До реформ, даже в царствование Николая I, несмотря на
существование развитой бюрократической системы,
политическая жизнь была сосредоточена при императорском дворе.
Здесь, вокруг облеченных государственной властью лиц,
влиятельных семейств и их ставленников, образовывались
придворные «партии», которые соперничали между собой. Во
внутренней политике Московского княжества в допетровское время
центральное место занимали религиозные и культурные
проблемы, в XVIII в. главным полем битвы между придворными
группировками стала внешняя политика. Именно в этой сфере
честолюбивым царедворцам, стремившимся сделать карьеру
проконсулов империи, предоставлялась возможность немедленно и
наиболее полно удовлетворить личные амбиции. Лишь иногда,
в периоды кризисов, связанных с престолонаследием, как,
например, в 1730 и 1825 гг., группировка, представлявшая
определенную часть дворянства, образовывалась для того, чтобы защитить
свои права или привилегии. К началу XIX в. уже сложились
некоторые структуры — предшественники новых организационных
форм политической жизни, расширившие ее институциональные
рамки и увеличившие число участвующих в ней людей.
Создание министерств, формирование профессиональной бюрократии,
открытие высших учебных заведений — все это положило начало
медленному процессу деперсонализации борьбы в высших
эшелонах власти, перехода ее в идейно-политическую плоскость.
На протяжении всего периода Великих реформ правящая
элита оставалась относительно небольшой, но ее внутренняя
структура и взаимоотношения с остальным обществом
становились все более сложными. В центре политической жизни
продолжает оставаться самодержец. Его родственники благодаря своей
многочисленности начинают заполнять коридоры власти;
возникает институт великих князей. Однако все больше и больше
профессиональных чиновников проникает на тот высший уровень,
где делается политика. Придворные продолжают пользоваться
исключительными социальными привилегиями, близостью к
царю, однако они уже не обладают достаточными знаниями и
навыками, чтобы управлять экономическим комплексом и
обществом. Офицерское звание и военная карьера больше не
являются единственно необходимым или даже сколько-нибудь важ-
44

ным условием для продвижения по служебной лестнице к
высшим должностям. Придворные группировки не исчезают со
сцены; однако центр политической жизни теперь смещается от
царского двора к министерствам. Создание министерств,
положившее конец коллегиальности в деятельности высших
должностных лиц, при отсутствии системы единого кабинета министров,
предоставило каждому из министров колоссальную автономию.
Он становится как бы самодержцем в своей сфере, окруженным
множеством верных сторонников, профессионально
подготовленных и преданных своему департаменту. Потенциально каждый
министр является главой своей собственной «партии», или
группировки.
ФОРМИРОВАНИЕ ГРУППОВЫХ ИНТЕРЕСОВ И
РАСПРЕДЕЛЕНИЕ ПОЛИТИЧЕСКИХ СИЛ
В период царствования Александра II впервые в истории
самодержавия на политической арене появляются группировки,
представляющие определенные, достаточно широкие интересы.
Эти политические группировки, продолжая оставаться
принадлежностью правящей элиты, формировались из представителей
высшего и среднего слоев общества, стремящихся защищать и
отстаивать те направления в общественной и политической
жизни, которые соответствовали их идеологическим убеждениям и
материальным потребностям. Эти формальные или
неформальные объединения складывались либо на основе общности
профессиональной деятельности, либо на основе общности взглядов
и убеждений.
«Профессиональные группы» концентрировались вокруг
министерств; иногда даже трудно отличить этот новый тип
группировки от традиционного — с влиятельным
министром-патроном во главе преданного отряда его подчиненных-клиентов.
Разница заключалась в том, что «профессиональные группы»
ставили перед собой определенные задачи и цели, т. е. стремились
проводить свою политическую линию, а это уже далеко
выходило за рамки личных амбиций какого-либо министра и не
ограничивалось сроком его пребывания на своем посту. Подобной
группе было присуще особое самосознание — этос, глубокая
приверженность таким абстрактным ценностям, как
профессиональная гордость и служебный долг. Однако политические
традиции и формы отмирали очень медленно; придворные
фракции не представляли собой исключения. Вследствие этого
принципиальных различий между традиционными и новыми
группировками выделить нельзя.
Группировки второй категории — идеологические —
объединяли людей независимо от рода занятий или профессиональной
принадлежности. В основе такого объединения могло быть
единство взглядов по проблемам социально-экономического и поли-
45

тического развития, причем взгляды членов группировки обычно
не совпадали с общепринятыми в их среде.
В конце концов в этих группировках оказались
представлены самые различные сферы деятельности, включая
правительственные круги. Здесь разрабатывались политические
программы— по одному или нескольким направлениям, причем обычно
это был довольно широкий круг вопросов, превышающий
компетенцию какого-либо одного ведомства.
В период реформ объединения, представляющие групповые
интересы, не были оформлены организационно — в основном в
силу того, что самодержавие питало глубокое недоверие к
организациям, которые могли иметь хотя бы малейшую
политическую направленность. В XVIII в. существовало лишь несколько
обществ, официально признанных правительством, крупнейшим
было Вольное экономическое общество. Законом от 8 апреля
1792 г. были установлены строгие правила для организаций
подобного рода и порядок осуществления государственного
контроля над ними. Короткий период расцвета деятельности
общественных организаций в царствование Александра I вызвал
серьезные опасения; в 1822 г. это привело к принятию закона о
запрете тайных обществ и закончилось волной репрессий после
декабристского восстания. В царствование Николая I было
основано около 20 новых обществ, однако все они занимались
проблемами экономики (в основном сельским хозяйством),
образования и благотворительности. Лишь Русское
Географическое общество имело реальный политический потенциал. Но как
только оно робко вступило на путь его реализации, это принесло
ему — даже в реформаторские 60-е годы — серьезные
неприятности: Министерство внутренних дел упразднило его политико-
экономический отдел за то, что он организовал обсуждение
вопросов текущей политики. Даже акционерные компании не
могли быть образованы без соответствующего законодательного
акта. Все попытки добиться принятия закона об объединениях
закончились неудачей.
Из организаций, представляющих групповые интересы,
первыми получили официальный статус в 60-е годы Российское
Технологическое общество и Общество содействия российской
промышленности и торговле. Технологическое общество ставило
своей главной целью развитие технического образования в
России, а Общество содействия промышленности и торговле вело
интенсивную «лоббистскую» деятельность, добиваясь
установления покровительственных тарифов, а также отмены
монополий и правительственного вмешательства в отечественную
промышленность. Несмотря на критическое отношение к политике
правительства, эти общества носили почти официозный
характер — как вследствие ограниченности своих уставов, так и в
силу принадлежности большинства членов к аппарату министерств.
Наиболее влиятельным объединением подобного рода в период
реформ был Московский союз предпринимателей (его деятель-
46

ность проанализирована автором в ряде работ), представлявший
собой неформальную организацию2.
Гораздо более кратковременной и ограниченной по
характеру была деятельность подобных группировок в губерниях, куда
обычно входили представители местной элиты — чиновники,
крупные землевладельцы, а также некоторые купцы и
промышленники. Они стремились отстаивать собственные экономические
интересы, причем в период реформ эти интересы
концентрировались вокруг строительства железных дорог. Земства были
слишком неопытны в экономических вопросах, чтобы эффективно
выступать в подобной роли.
Весьма неоднозначной представляется роль сословных
организаций. В эпоху реформ они узурпировали некоторые функции,
которые правительство не намеревалось им передавать.
Дворянские и купеческие корпоративные организации стали выдвигать
определенные требования, превратившись, можно сказать,
в «группы давления» на правительство. Из всех общественных
организаций они были наиболее репрезентативными по своему
социальному составу, однако их статус был весьма
неопределенным. Пользуясь самоуправлением и выполняя ряд
государственных функций, они обладали потенциальной возможностью
стать политическими организациями в полном смысле слова.
Дворянские собрания были особенно активны в период
подготовки и обсуждения закона об освобождении крестьян, именно
тогда дворянство начало открыто играть политическую роль.
Купеческие организации в свою очередь (такие, например, как
Биржевое общество), активно участвовали в дискуссиях по
вопросам торговли и тарифов в 60-е и 70-е годы.
Огромные массы городского и сельского населения не
принимали никакого участия в политической жизни. Даже после
создания земств и городских дум избиратели, принадлежавшие
к мещанскому и крестьянскому сословиям, не стремились
создавать каких-либо политических объединений или партии ни на
местном, ни на губернском уровне. Лишь в нескольких случаях
можно говорить о признаках согласованных политических
действий, таких, например, как редчайший эпизод «бунта»
мещанства против интеллигенции на выборах в Московскую думу в
1879—1880 гг.
Нелегальные политические организации, претендовавшие на
то, чтобы представлять интересы народных масс, не играли
непосредственной роли в политической жизни. Их значение для
истории рассматриваемых нами группировок — косвенное,
связано оно с тем, что фактор угрозы существующему строю
безусловно учитывался в политической борьбе в
правительственных кругах: прямая апелляция к «красной угрозе» была
довольно обычным приемом.
Процесс эволюции политических институтов в эпоху реформ
был медленным, но неуклонным, в то же время структуры,
обеспечивающие связь и взаимодействие политических институтов,
47

претерпели весьма резкие и значительные изменения. С самого
начала царствования Александра II процессы в области
выработки законодательства активизировались и усложнились, хотя
и не стали более систематизированными. Образование Совета
Министров было направлено на обеспечение лучшей
координации действий отдельных министерств, однако старый Комитет
министров не был упразднен. Возникло множество специальных
совещаний, комитетов и комиссий для рассмотрения отдельных
вопросов; они работали годами, медленно и неторопливо,
производя на свет горы документации. Это началось с создания
Секретного, впоследствии Главного, комитета для выработки
закона об освобождении крестьян; позже были образованы
комиссия для пересмотра фабричного и ремесленного уставов,
комиссия для исследования железнодорожного дела в России.
Государственный Совет превратился в некое подобие прото-пар-
ламента. Приданная ему Государственная канцелярия,
состоявшая из нескольких департаментов, где работали специалисты,
стала еще одним важным органом, призванным обеспечивать
более успешное осуществление административной и
законодательной деятельности3.
Все эти государственные структуры, выполнявшие
частично пересекавшиеся и не четко определенные функции,
расширили тем не менее спектр политической активности, в большой
степени способствуя сближению политических союзников и
образованию группировок.
Поистине небывалым, удивительным явлением стало
рождение массовой общероссийской прессы, что еще шире раздвинуло
границы политической жизни. Это произошло в силу как
политических, так и технических предпосылок, сложившихся к
60-м годам XIX в.
На протяжении 10 лет после ослабления цензурного террора
российское законодательство по печати пребывало в состоянии
«полнейшей анархии»: не было ни общих подходов к контролю
над прессой, ни последовательности в действиях администрации.
Репрессивные меры проводились наугад, зачастую не достигая
цели, что обнадеживало наиболее смелых и предприимчивых.
С другой стороны, технический прогресс в области полиграфии
позволил выпускать периодику значительно большими
тиражами. Разрешение печатать коммерческую рекламу позволило
снизить стоимость подписки, а растущая сеть железных дорог
способствовала расширению читательской аудитории. Телеграф и
железные дороги обеспечивали быструю, иногда практически
мгновенную передачу информации из европейских стран.
В правительственных кругах быстро поняли, что массовую
периодическую печать можно использовать в собственных
политических интересах. Унылые и скучные ведомственные официозы
трансформировались в органы со своей собственной позицией,
отстаивающие ее в острой полемике с конкурирующими
изданиями других министерств и частной прессой. Война в печати
48

стала неотъемлемой частью межфракционной борьбы внутри
бюрократии.
Однако поистине феноменальные изменения претерпели
частные издания, в первую очередь такие, как «Московские
ведомости», «Голос», «Сын Отечества» и «Санкт-Петербургские
ведомости». Под руководством своих владельцев — крупных
деятелей прессы — М. Н. Каткова, А. А. Краевского, А. В. Старчев-
ского, А. С. Суворина, эти газеты вышли на массовый рынок.
До 1855 г. наибольший тираж ежедневной газеты составлял
приблизительно 3500 экземпляров; к середине 60-х годов
«Московские ведомости» Каткова печатались тиражом 12 000
экземпляров, а «Сын Отечества» — тиражом 20 000.
Политические фракции в правительстве стремились привлечь
сторонников разными способами: убеждением, субсидиями или
угрозами, но это им удавалось далеко не всегда. Пресса могла
стать главным козырем в этой игре. Групипровки,
представляющие определенные интересы, стремились создавать собственные
печатные органы или же добиться поддержки какого-либо из
уже существующих изданий. Политика правительства, и в
особенности экономическая политика, горячо обсуждалась на
страницах газет и журналов. Информация и ход дебатов в прессе
оказывали влияние на принятие решений по большому спектру
проблем, например, связанных с национальным вопросом
(особенно в Польше и в Прибалтийских губерниях), образованием,
со строительством железных дорог. Даже царь следил за
публикациями. В нескольких случаях обвинения министров его
правительства (были ли они инспирированы врагами этих
министров или же журналистами—любителями сенсационных
разоблачений) привели к тому, что царь настоял на прекращении
внутриведомственной борьбы, а одного из министров даже заставил
подать в отставку4.
Несмотря на расширение гласности (термин «гласность»
широко использовался в то время), политические игры в
основном были скрыты от взоров общественности, и велись эти игры
без всяких правил. Поскольку в России не было единого
законодательного органа (парламента), то отсутствовали и нормы,
регламентирующие выработку и принятие законов, а за
неимением Кабинета министров отсутствовал механизм формирования
правительственного консенсуса. В узком, ограниченном кругу
правящей элиты царил произвол: сменяющие друг друга
коалиции и союзы, интриги, личная месть... Все это в значительной
мере осложняло проведение беспрецедентных по масштабам
преобразований в обществе, которое отличалось косностью и
консерватизмом.
Основная цель маневров заключалась в том, чтобы привлечь
на свою сторону самодержца. Существовали два основных
способа проникновения в главную цитадель власти. Первый
заключался в формировании «объединенного правительства».
В этом случае ставились следующие задачи: создать мощный
49

-фракционный плацдарм в бюрократическом аппарате,
заручиться поддержкой прессы, а также проникнуть внутрь других
ведомств и «колонизировать» их для того, чтобы в конце концов
заменить министров-конкурентов своими надежными
сторонниками или протеже. Такой тактики придерживались, например,
великий князь Константин Николаевич в первые годы
царствования своего брата Александра II и граф П. Шувалов в конце
'60-х — начале 70-х годов. Другой способ состоял в том, чтобы
стать «eminence grise»* императора, суметь убедить его
полностью положиться на одного из министров, который задавал бы
тон, определяя генеральную политическую линию для всего
правительства в целом. П. А. Валуев и в несколько меньшей
степени Д. А. Милютин были склонны придерживаться именно такой
тактики и сожалели, что царь не шел им навстречу5. Царь,
несомненно, стремился избежать подобных сетей и ловушек. Он
не хотел лишиться своих самодержавных прерогатив: это была
ответственность, возложенная на него Богом, бремя которой он
должен был нести сам и распоряжаться ею по своему
усмотрению, даже если он не всегда точно знал, как именно следует
действовать. Конечно, царь был подвержен влияниям и даже
манипулированию, особенно в подходе к таким проблемам, как
финансовая стабильность, национальная оборона и
общественный порядок. Но иногда эти фундаментальные интересы
государства входили в противоречие друг с другом, и царю
приходилось делать выбор. Эти моменты были для него чрезвычайно
'болезненны.
Нельзя свести понимание сложных процессов взаимодействия
между политическими группировками лишь к наклеиванию на
:них традиционных идеологических ярлыков. Здесь существует
несколько проблем — структурного и лингвистического
характера. Политический язык, использовавшийся как в XIX в., так и
большинством историков, начиная с того времени и до сих пор,
сформирован на основании опыта западноевропейских стран.
Если его применять в контексте русской истории, то это лишь
сбивает с толку и уводит в сторону от истины.
Традиционная терминология несет на себе политическую
нагрузку. Чаще всего определения — «либеральный» или
«консервативный», «красный» или «реакционный», «буржуазный» или
«феодальный» — используется для характеристики политических
противников, а не друзей или сторонников. Такой метод анализа
не заслуживает доверия. Так что же должно быть основным
критерием при употреблении подобных терминов? Для России
ответ на этот вопрос найти будет особенно сложно, поскольку
здесь существовали особые политические институты и особая
социальная структура. Если речь идет о требовании
конституционного представительства и защите частной собственности,
тогда «либералами» нужно объявить дворян. Если мы возьмем
* «Eminence grise» (фр.) — «серый кардинал».
50

свободу прессы, свободу слова и реформу образования,
опирающуюся на гуманистические ценности, тогда либералом можно
назвать Каткова. Или, например, можно ли рассматривать
бюрократическую централизацию и великорусский шовинизм как
явные признаки реакционности? Тогда братьев Милютиных
следует причислить к сторонникам именно этого лагеря. А как
квалифицировать Валуева, который отстаивал не только военную
реформу, принцип национальной автономии, экономический
прогресс и созыв совещательного собрания, но наряду с этим
вотчинное право над крестьянами, дворянские привилегии и
ограничение свободы прессы и университетов? Едва ли
удовлетворительным решением будет называть подобных деятелей
либерально-консервативными. Точно так же невозможно прийти к
какому-либо определенному суждению по этому поводу на
основе абстрактных, «объективных» критериев, так как это
предполагает существование некоего единообразного процесса
изменений в обществе, что не соответствует исторической реальности.
Таким образом, для описания политической жизни России
требуется совершенно иная терминология.
Особенности политики самодержавия в России в XIX в.
проистекают из искажений и отклонений при воплощении в жизнь
программы реформ М. М. Сперанского. Попытка создания
законодательного органа, даже с совещательными полномочиями,
закончилась неудачей; вследствие этого на неопределенный срок
отодвигался созыв общенационального форума для обсуждение
различных вопросов (что, несомненно, способствовало бы
развитию политической культуры элиты и всего просвещенного
общества). Повторные попытки восполнить этот пробел,
предпринимавшиеся в 60-х и 70-х годах и завершившиеся созданием
проекта М. Т. Лорис-Меликова, также встречали сопротивление
со стороны монарха.
На выполнение своего давнего обещания — создать
совещательный орган — монархия неохотно пошла лишь под нажимом
вооруженного восстания 1905 г., но было уже поздно.
Самодержавие так и не смогло примириться с реальным продвижением
к парламентаризму — созданием Государственной думы, а
всеобщее избирательное право (на основе которого были избраны
ее депутаты) никак не сочеталось с самим институтом
самодержавия.
Под влиянием дворянства произошел также отход, от
принципов, внедрявшихся Сперанским в отношении государственной
службы: это прежде всего высокие требования к тем, кто
поступал в государственные учреждения, продвижение к высшим
чинам только при условии определенных заслуг и т. п. То, чта
осталось от его системы, — это министерская форма управление
и ряд высших учебных заведений, однако взаимосвязь между
ними, которая предполагалась достаточно тесной, не была
осуществлена в полной мере. Вследствие этого Российское
государство застыло в своем развитии где-то на дальних поступах к
51

тому этапу, который М. Вебер охарактеризовал как правление
иерархически, рационально организованной бюрократии,
осуществляемое посредством закона. В правительственных кругах
России сохранялся традиционный тип отношений покровителей
и протеже.
Налицо были два -сосуществующих политических стиля:
протекционизм и профессионализм, которые иногда могли
сливаться— в случае, если занимавшие высокие посты официальные
лица или придворные брали под свое покровительство какую-
либо группу чиновников-профессионалов.
В середине 60-х годов в России можно выделить четыре
основные бюрократические «партии», сложившиеся на основе
общности групповых интересов: «экономисты», «инженеры»,
«военные» и фракция Шувалова. Ярким примером переходной
формы от сообщества «клиентов» влиятельного покровителя к
группировке, отстаивающей политические интересы, являлись
«константиновцы» — либерально настроенные чиновники,
сплотившиеся вокруг брата императора великого князя
Константина Николаевича. Эта группировка была наиболее
влиятельной в первое десятилетие царствования Александра П. В
документах и источниках того времени она известна также под
названием «орлы Константина Николаевича». Многие из них
пользовались, кроме того, милостями и покровительством
просвещенной тетки царя — великой княгини Елены Павловны.
Константин Николаевич имел сильное влияние на царя вплоть
до восстания в Польше и располагал возможностью определять
своих протеже на должности министров: А. В. Головнин стал
министром просвещения, Д. Н. Замятнин — министром юстиции',
адмирал Н. К. Краббе возглавил руководство военно-морским
флотом и М. X. Рейтерн — Министерство финансов. Помимо
этих лиц в число его протеже входила большая группа
чиновников среднего ранга, разрабатывавших и проводивших в жизнь
закон об освобождении крепостных крестьян, реформы в
области судопроизводства, университетского образования, печати и
финансов, а также большую программу строительства
железных дорог6. Константин Николаевич потерял свое влияние,
будучи наместником Польши, так как крах его политической
линии, направленной на примирение с поляками, стал причиной
широкомасштабного восстания. Вслед за этим попытка
покушения на царя в 1866 г. дискредитировала и его внутреннюю
политику гласности и законности, которую сменила политика
более жестких полицейских мер. Большая часть его «орлов»
слетела со своих мест, сохранить положение удалось лишь Рейтер-
ну. Хотя Константин Николаевич, после двухлетней
добровольной ссылки, и приступил к обязанностям главы
Государственного Совета, ему не удалось восстановить утраченное
положение, ни тем более вернуть себе роль лидера группировки.
Однако к этому времени его «орлы» уже оперились и готовы были
взмыть вверх без его помощи.
52

ГРУППИРОВКА ЭКОНОМИСТОВ
Первую группировку, которую мы выделяем, можно назвать
«экономистами». Она состояла из крепкого ядра специалистов
в области финансов, статистики, экономистов-теоретиков и
журналистов, объединившихся вокруг министра финансов М. X. Рей-
терна. Им удалось пережить закат звезды Константина
Николаевича, а это было верным признаком того, что они
представляли собой нечто большее, чем традиционную систему протеже,
которая обычно прекращала свое существование после падения
или смерти своего покровителя. Полагаясь на
профессиональные знания и опыт бюрократической борьбы, они упрочили свое
положение в аппарате чиновничества и сумели пережить даже
отставку своего лидера в конце 70-х годов. «Экономисты»
установили тесные связи с группами предпринимателей на местах;
они разработали собственную долгосрочную программу
экономического развития России, основанную на принципе смешанной
экономики. Эта программа предусматривала сочетание
государственных и частных интересов под патронажем Министерства
финансов и Государственного банка, что должно было
обеспечить кораблю экономики устойчивое положение в бурном море
капиталистической экспансии и индустриализации. После
периода проб и ошибок их программа в области налогообложения,
финансов, банковского дела, тарифов, железных дорог и
внешней торговли постепенно стала официальным курсом
государственной политики. Когда им приходилось отстаивать свою
политическую линию, они могли рассчитывать на некоторые
отечественные издания — «Санкт-Петербургские ведомости»,
«Биржевые ведомости», а за рубежом (что было особенно важно,
поскольку высокая репутация российской финансовой политики
была неотъемлемым условием успешной реализации их планов
экономического развития)—на субсидируемый русским
правительством «Le Nord». Вначале к числу сторонников этой
группировки принадлежал и М. Н. Катков, который предоставил
страницы своего толстого журнала «Русский вестник» для
публикации их предложений в области экономики. Однако
позже он порвал с ними — из-за расхождений по поводу Польши
и Прибалтийских губерний.
Осуществление внутриполитической программы
«экономистов» было невозможно без поддержания стабильных отношений
со странами Западной Европы, в особенности с
Великобританией и Францией, так как именно там предполагалось
разместить российские железнодорожные и другие
правительственные займы. Вследствие этого они выступали за политику
согласия в Польском Королевстве и сохранение автономных прав
Прибалтийских губерний, чтобы не нарушать отношений с
местными деловыми и коммерческими кругами, тесно связанными с
европейским рынком. Они также старались не задевать
интересов влиятельных общин польских эмигрантов в Париже и Лон-
53

доне. Такая позиция вызывала враждебное отношение к
«экономистам» в определенных правительственных кругах, особенно со
стороны фракции военных, которые считали, что автономия
западных приграничных земель ставит под угрозу безопасность
государства 7.
Наибольшим испытаниям на прочность позиции
«экономистов» подверглись в период, когда начались попытки вырвать
у них из рук контроль над финансовой политикой на уровне
губерний. Это подтолкнуло Рейтерна к созданию его знаменитой
записки 1866 г. Она получила высочайшее одобрение, разрушив
планы противников Рейтерна, и легла в основу экономической
политики России, проводившейся вплоть до времен графа
С. Ю. Витте.
Записка Рейтерна 1866 г. отражала не только его
собственный осторожный подход к экономическим проблемам: она
отвечала также сдержанным воззрениям Александра П. Рейтерн с
сожалением констатировал, что не существует
быстродействующих и абсолютно эффективных средств для излечения больной
российской экономики; он считал, что только трезвая и хорошо
продуманная политика накоплений и инвестиций, потребующая
больших жертв, сможет обеспечить медленный, но неуклонный
ее подъем. Россия находилась на переходном этапе, новые
институты не упрочились еще настолько, чтобы полностью взять
на себя удовлетворение потребностей общественного развития.
Растущая необходимость капиталовложений в сферу средств
производства требовала форсированных накоплений. Рейтерн
считал основными их источниками ограничение
непроизводительных займов и повышение налогов. Первая мера наносила
удар по дворянским привилегиям, а вторая — по жизненному
уровню крестьянства.
Рейтерн был убежден, что было бы неприемлемо
политически— возложить всю тяжесть этой ноши на дворянство и в то
же время пагубно экономически — обременять только одних
крестьян. Рейтерн уже настроил против себя
дворян-землевладельцев и приобрел врага в лице графа П. Шувалова, главы
продворянской группировки в правительстве. В Главном
комитете Рейтерн поддерживал большинство, возглавляемое
Константином Николаевичем и защищавшее крестьянство от
притязаний помещиков в период после отмены крепостного права.
Он выступал против предложения Валуева о создании
дворянского земельного банка и делал попытки ограничить продажу
алкогольных напитков, что еще больше сократило бы доходы
многих крупных землевладельцев. Все это отчасти и послужило
причиной его вступления в 1866 г. в борьбу с фракцией
Шувалова.
В своей записке Рейтерн стремился найти компромиссное
решение, однако политически беспомощному крестьянству как
всегда пришлось принять на свои плечи основное бремя.
По оценкам Рейтерна, в период между 1831 и 1865 гг. прави-
54

тельство и помещики получили займов на 2 миллиарда рублей,
причем продуктивные капиталовложения составили лишь
незначительную часть этой суммы. Все остальное пошло на
разорительные войны и поддержание высокого уровня жизни
дворянства. «Если бы даже половина этой суммы была израсходована
на продуктивные капиталовложения, — писал он с оттенком
упрека, — Россия покрылась бы сетью железных дорог и имела
бы тяжелую промышленность, оживленную торговлю,
зажиточных граждан и процветающие финансы». Согласно его
предложениям дворянство больше не должно получать ссуд на цели
потребления, однако он не считал возможным введение налога
на землю. В качестве вынужденной меры он предложил
увеличить подушный налог на пятьдесят копеек, что ударило по
беднейшим слоям населения. Сам он не отрицал этого8.
Основные рекомендациции записки Рейтерна содержались в
трех пунктах и представляли собой, по сути, политическую
программу:
1) остановить отток капитала за границу, укрепив доверие
к правительству посредством безотлагательного применения
основных принципов реформы в гражданских отношениях, а
также предоставления гарантий, что Россия не намерена
вмешиваться в политические разногласия других держав;
2) уменьшить правительственные расходы, а
высвободившиеся средства направить в наиболее прибыльные сферы
инвестирования;
3) брать займы только для производительных
капиталовложений, «среди которых железные дороги занимают первое
место».
Для Рейтерна строительство железных дорог являлось
основным средством, которое позволит России увеличить экспорт и,
следовательно, обеспечить активный баланс торговли и получить
валютные средства для дальнейших инвестиций. Это стало
краеугольным камнем экономической политики Рейтерна и
эпицентром политических бурь следующего десятилетия.
Царь одобрил основные положения записки Рейтерна и вновь
подтвердил его полновластие в решении финансовых вопросов;
Валуев понял, что пора заключать перемирие и налаживать
взаимоотношения с министром финансов9.
Вокруг каждой железнодорожной концессии,
предоставляемой правительством, велась упорная борьба, в ней сталкивались
группировки «экономистов» и «инженеров», «военных» и
«шуваловцев». План Рейтерна предусматривал, что государство и
частные предприниматели должны стать партнерами в этом
деле. Государство должно было определить, какие
железнодорожные линии необходимо построить; затем выбрать одно из
предложений, поступивших от частных компаний, и установить
цену; авансировать одну треть всех затрат, а на сумму оставшихся
двух третей выпустить облигации. Компания, взявшаяся за
строительство дороги, должна продать эти облигации (т. е.
55

собрать две трети необходимого капитала), построить дорогу и:
далее осуществлять ее эксплуатацию.
Для того чтобы упрочить финансовое положение
правительства и обеспечить ему возможность вести на равных переговоры
с предпринимателями, Рейтерн предложил создать специальный
фонд для финансирования железнодорожного строительства.
Первым шагом Рейтерна в этом направлении стала
организация им продажи Аляски, а следующим — продажа в руки
одной из частных компаний Николаевской железной дороги,
принадлежавшей государству. Переговоры о продаже Аляски
велись в обстановке чрезвычайной секретности. За исключением
самого Рейтерна, а также канцлера Горчакова и главы
Морского министерства адмирала Н. К. Краббе (одного из «орлов»
вел. кн. Константина Николаевича), никто из министров даже
не знал об этом плане; они были поставлены в известность лишь
через несколько дней после подписания договора с
Вашингтоном. Шувалов и Валуев были потрясены, когда узнали об
этом 10.
Дело о продаже Николаевской железной дороги решить
подобным образом было невозможно, оно стало предметом
широкого обсуждения и привело к серьезным политическим
столкновениям.
Защищая свое предложение, Рейтерн приводит следующий
аргумент: строительство любой железной дороги совершенна
необходимо не только потому, что это улучшит финансовое
положение, но и потому, что каждая дорога усиливает мощь
государства. Придавая одинаково важное значение и вопросам
экономики, и вопросам безопасности государства, Рейтерн
затронул две наиболее чувствительные струны в душе своего
господина. Казне по-прежнему не хватало средств даже на
выполнение своих предыдущих обязательств, как, например,
строительство двух государственных железных дорог (Москва — Курск —
Киев и Одесса — Харьков), на которое необходимо было
выделять в течение трех лет по 30 миллионов рублей ежегодно, и это
помимо 30 миллионов рублей, предусмотренных в бюджете на
1867 г. на помощь в финансировании строительства
железнодорожных линий частными компаниями. Ни заграничные, ни
внутренние кредиты не могли обеспечить такой огромной суммы.
Оставался лишь один способ получения средств —
приватизация государственных железных дорог.
Предвосхищая критику в отношении того, что такая
жизненно важная артерия, как Николаевская дорога, перейдет во
владение частного лица, возможно даже иностранца, Рейтерн
высказывал твердое убеждение, что каждая дорога,
принадлежащая частной компании, будет служить интересам государства
так же эффективно, как и любая государственная11. Он
приводил аргументы, доказывающие: пока Российское государство
будет оставаться сильным и стабильным, нет никаких причин
опасаться того, что любое, даже важнейшее национальное,
56

достояние, приобретенное иностранцами, может стать средством
политического давления или контроля. Этот взгляд
последовательно отстаивался преемниками Рейтерна вплоть до революции
1917 г.
Основным противником плана Рейтерна стала группа
инженеров-путейцев. Министр путей сообщения П. П. Мельников
считал, что Николаевская дорога должна служить образцом, на
который следует равняться при строительстве и эксплуатации
других железнодорожных линий. Эта дорога выполняла такие
важные социальные функции, которых нельзя было ждать от
частных линий: она осуществляла дешевые перевозки
строительных материалов для других железных дорог и предоставляла
билеты третьего класса по самым низким в стране расценкам.
Мельников возлагал большие надежды на то, что ее
дальнейшее развитие будет иметь значение для улучшения условий
жизни всего общества. Частные же владельцы, по его мнению,
будут выжимать из железной дороги все возможное, поднимут
плату за перевозки до такого уровня, что это приведет к
ухудшению общего благосостояния. В то же время государство,
управляя ею, могло бы способствовать развитию торговли,
снизив тарифы до самого низкого уровня, и даже, если это будет
необходимо, пожертвовать доходами, чтобы обеспечить
укрепление безопасности или увеличение государственных доходов в
других областях 12.
В обсуждение предполагаемой продажи Николаевской
дороги довольно быстро включилась пресса, выразили свое
отношение и другие политические группировки. «Инженеры»
объединили свои усилия с группой «московских предпринимателей» и
передали информацию о будущей сделке представителям
славянофильской прессы Ф. В. Чижову и Ивану Аксакову. Со
стороны правительства Военное министерство начало кампанию в
защиту государственных железных дорог, обеспечивающих
безопасность государства. Рейтерн проиграл первое сражение,
когда подавляющее большинство Совета Министров
проголосовало против его плана. Тогда он сумел перенести дальнейшее
обсуждение вопроса в Финансовый комитет, находившийся под
его контролем. План Рейтерна получил сильную поддержку со
стороны специалистов комитета, что дало возможность царю
успокоить свою совесть и одобрить продажу 13. После этого еще
более ожесточенная борьба развернулась вокруг вопроса, кто
станет покупателем дороги — русская или иностранная
компания.
Двумя основными претендентами на покупку были
акционерное общество «Grand Societe de chernins de fer russes», которое
поддерживали «экономисты», и группа «московских
предпринимателей», поддерживаемая практически всеми остальными
группировками. Добиваясь того, чтобы выбор правительства пал на
них, московские предприниматели вели кампанию в трех
направлениях: в думах и земствах тех губерний, для которых желез-
57

ная дорога имела наибольшее значение, — в Нижнем
Новгороде, Москве, Твери и Санкт-Петербурге; в прессе, где они
использовали главным образом издания Ивана Аксакова «Москва»
и «Москвич»; кроме того, они пытались найти подходы к
отдельным министрам через купцов, чье участие в
государственных лицензионных мероприятиях (например, в производстве
крепких спиртных напитков) давало возможность личных
контактов с высокими официальными лицами. К немалому
беспокойству «экономистов» московская группа смогла привлечь на
свою сторону большинство членов Совета Министров. Однако
опыт тактической борьбы принес победу Рейтерну. Александр II
еще раз поддержал мнение меньшинства, и в результате
железнодорожный фонд был увеличен более чем на 100 млн рублей14.
Для закрепления этого успеха необходимо было заменить
министра путей сообщения П. Мельникова, поскольку, несмотря на
то что общий политический контроль был прерогативой Рейтер-
на, каждая концессия превращалась в перетягивание каната, за
один конец которого тянули «экономисты», а за другой —
«инженеры» и «военные». Военный министр Д. Милютин был
неуязвим. Поэтому была сплетена интрига с целью смещения
Мельникова. Распространялись компрометирующие его слухи, ошибки
в управлении и эксплуатации железных дорог получали
необычайно громкую огласку и широко обсуждались в органах печати,
находившихся под контролем «экономистов». Царь,
убежденный, что репутация Мельникова небезразлична для финансовой
респектабельности правительства, попросил его подать в
отставку. Рейтерну удалось добиться назначения графа В. А. Бобрин-
ского, одного из своих друзей, пользовавшегося также
покровительством великой княгини Елены Павловны, на пост главы
Министерства путей сообщения A869—1871) 15.
Рейтерн вместе со своим союзником В. А. Бобринским
разработал проект новой сети железных дорог, состоящей из 18
линий: этот проект предоставлял предпринимателям так много
возможностей прибыльного размещения капитала, что для
строительства линий политического и стратегического значения
(на чем настаивали «инженеры» и «военные») просто не
нашлось желающих. «Экономисты» умело манипулировали гибкими
правилами о концессиях, чтобы отдавать контракты своим
фаворитам из числа предпринимателей, в основном прибалтийским
немцам и евреям (среди них — фон Дервиз, фон Мек, Поляков),
которые имели хорошо налаженные связи с европейскими
финансовыми рынками. «Экономисты» убедили царя продать все
остальные государственные железные дороги частным
компаниям. «Инженеры» вели арьергардные бои, чтобы
приостановить разрушение дела всей своей жизни. Однако судьба по-
прежнему благоприятствовала Рейтерну. В 1871 г. исчезло
последнее препятствие на пути проведения его финансовых
операций: умер государственный контролер В. Татаринов. Рейтерн
добился назначения на этот пост еще одного из членов своей
58

фракции — А. А. Абаза, также находящегося под
покровительством Елены Павловны, крупного помещика. Несмотря на волну
скандалов и спекуляций, Рейтерн остался непревзойденным в
проведении государственной экономической политики 16.
ГРУППИРОВКА ИНЖЕНЕРОВ
«Инженеры» представляли собой вторую по величине и
значению политическую группировку в правительственных кругах.
Особенности их профессиональной подготовки, сфера
деятельности, исполнительские по преимуществу функции делали их
идейно-политические воззрения несколько более ограниченными
по сравнению с «экономистами». Однако, в отличие, например,
от английских и американских инженеров, они имели
достаточно широкие философские и моральные представления. Можно
сказать, что они создали свой собственный вариант «моральной
экономики» (т. е. экономики, ориентированной на
удовлетворение потребностей общества, а не на извлечение прибыли). Здесь
сказались главным образом традиции петровского времени,
утвердившего взгляд на российского инженера как на слугу
государства, а также влияние французской модели профессии
инженера. Соответственно они считали общественные работы
мощным инструментом как социальных, так и экономических
преобразований. Их учителями были несколько французских
политехников — Ламе, Клайперон и Рокур, которые жили,
работали и преподавали в России в те годы, когда создавался
Институт инженеров путей сообщения; их портреты и сейчас
украшают стены этого учебного заведения в Санкт-Петербурге.
Французские инженеры и их русские ученики были
сторонниками оригинальной политэкономической концепции
Сен-Симона, в которой особый упор делался на созидательную роль
государства. В интерпретации таких французских последователей
Сен-Симона, как Мишель Шевалье и братья Перейра,
государству уже не отводилось такого исключительного места, и именно
в этом варианте теория Сен-Симона в 40-х и 50-х годах XIX в.
проникла в Россию, оказав большое влияние на взгляды
«экономистов». Но русские инженеры в основном оставались
приверженцами более старой традиции, т. е. выступали за
экономическое развитие под полным контролем государства, в то время
как «экономисты» придерживались теорий более позднего
сенсимонизма, отдававшего предпочтение смешанной экономике,
или регулируемому капитализму.
В 40-х годах русские инженеры были на переднем крае
фронта общественных работ, начатых «инженером» из Зимнего
дворца— Николаем I. Но царь не воспользовался возможностью
стать русским Сен-Симоном в седле. Присутствие в России
французских инженеров всегда вызывало у Николая I
беспокойство, особенно после того, как они выразили сочувствие
полякам во время восстания 1830 г. Несмотря на то что царь в об-
59

щем был сторонником технического прогресса, Институт
инженеров путей сообщения не пользовался его симпатией, так как
считался «рассадником свободомыслия». Как и во многих
других высших учебных заведениях России, после 1848 г. здесь
была введена строгая военная дисциплина. Полицейский террор
позволил сдержать, но отнюдь не сломить сен-симонистский дух
российских инженеров 17.
Поколение инженеров, сформировавшееся перед Крымской
войной, отстаивало два основных требования: чтобы изучение
строительства железных дорог было введено в программу
института и чтобы само это строительство находилось полностью в
руках государства. Они последовательно стремились выражать
свои взгляды по проблемам стратегического и экономического
характера, но до поры могли это сделать лишь на страницах
ведомственного органа («Журнала Министерства путей
сообщения»), а также в отчетах и записках на высочайшее имя. После
завершения строительства первой магистральной линии в
России— Николаевской дороги Москва—Петербург они
испытывали законное чувство профессиональной гордости и
выполненного долга. Хотя главным инженером-конструктором ее был
американец майор Уистлер, но исполнителями работ на месте были
русские офицеры П. Мельников и Н. Крафт. Последующая
критика в отношении строительства этой дороги никоим образом
не затрагивала технической стороны дела; напротив, эта линия
действительно являлась самой лучшей и надежной железной
дорогой в России. Единственной проблемой была ее высокая
себестоимость за одну версту пути.
Если французская инженерная школа обеспечила
теоретическую базу в подготовке русских специалистов, то практической
моделью строительства железнодорожных магистралей
послужил опыт американцев. Мельников в 1839 г. совершил
длительную поездку в Соединенные Штаты (вместе с Н. О. Крафтом),
готовясь к проектированию и прокладке Николаевской железной
дороги. Глубокое впечатление от этой поездки он сохранил до
конца своей жизни. «Американцы — это в основном
индустриальный народ», — писал он; они сразу оценили, что у
использования пара в движении паровозов по железным дорогам
огромное будущее. Железные дороги позволили Соединенным Штатам
освоить огромные малозаселенные пространства, наличие
которых могло бы замедлить темпы экономического роста.
Стремительное расширение сети железных дорог превратило
Соединенные Штаты в опасного конкурента России как поставщика
зерна для Европы. Описывая удивительные изменения,
привнесенные железнодорожными линиями в жизнь американцев, он
заявлял: «Мы вскоре обнаружили, что те же самые основания
для расширения сети железных дорог, только еще в большей
степени, существуют и в России...».
Мельников и его коллеги хорошо понимали значение
рационально спланированной общегосударственной сети железных
60

дорог для обеспечения сбалансированного экономического
развития различных регионов и быстрой переброски войск в случае
войны из внутренних районов страны в пункты сосредоточения
на границах. Основные железнодорожные магистрали
располагались в виде большого креста: вертикальная линия от Москвы
до Севастополя и горизонтальная линия от Саратова до
Динабурга. По мнению Мельникова, такая схема облегчала товарный
обмен зерна из южных и восточных районов, угля из
Донецкого бассейна, соли из Крыма, льна и пеньки из Прибалтийских
губерний и Центрального сельскохозяйственного района, мяса,
сала, шерсти и табака с берегов Черного и Каспийского морей,
на промышленные товары, производимые в центре страны 18.
Не всегда удавалось достичь согласия относительно
конкретного месторасположения железнодорожных линий; некоторые из
«инженеров» придавали больше значения стратегическим, а не
экономическим соображениям. Например, М. С. Волков,
опытный специалист, много лет проработавший на железных
дорогах и преподававший в Институсе инженеров путей сообщения,
считал, что линия Петербург — Севастополь должна была
проходить через западные регионы, где лояльность населения «по
меньшей мере представляется сомнительной»; пересекаясь с
главной магистралью, идущей с востока на запад в направлении
границы, она дает возможность оперативно осуществлять
переброску войск 19. Но каковы бы ни были разногласия между
инженерами, все они были едины в том, что государство
благодаря строительству железных дорог должно стать основной
движущей силой экономического развития, обеспечивающей
политическую интеграцию и военную безопасность.
До 1862 г. голос инженеров был слышен слабо, так как
ключевых постов в правительстве они не занимали. Но с
назначением П. П. Мельникова министром путей сообщения инженеры
оказались на переднем крае государственного планирования..
Мельников предпринял решительные меры для
профессионализации штата своего министерства и всего корпуса инженеров..
По его настоянию Институт инженеров путей сообщения из
военного был преобразован в специальное высшее учебное
заведение, что подняло его престиж и сделало инженерную карьеру
более привлекательной. Таким образом, инженеры из офицеров,
превратились в гражданских специалистов. Была также
проведена административная реорганизация в самом министерстве,
что позволило преодолеть разобщенность различных
департаментов и дало возможность каждому из них заниматься всем
спектром проблем, связанных со сферой его деятельности20.
Благодаря такой профессиональной структуре инженеры смогли
создать первый проект широкомасштабной сети железных дорог
для европейской части России. Будучи результатом более чем
двадцатилетних разработок, этот проект включал пять
магистральных линий, которые, по мнению инженеров, были
необходимы, чтобы связать основные производящие регионы страны,
61

и в то же время отвечали стратегическим потребностям.
Следующее поколение призвано было воплотить в жизнь этот
замысел.
Хотя Мельников вынужден был покинуть свой пост в 1871 г.,
а Рейтерн одержал верх по всем статьям, все же это не стало
окончательным поражением «инженеров». Их союз с фракцией
военйых помог отстоять некоторые важные магистрали
экономического и стратегического значения, хотя было очень сложно
изыскать средства для их строительства. Некоторые из наиболее
политически дальновидных инженеров признавали
необходимость пересмотра узкопрофессиональных подходов, характерных
для этой группировки, поиска союзников на более широкой
идейной основе. Они стали инициаторами создания Российского
Технологического общества. В то же время группировка
чиновников в министерстве по-прежнему выступала за то, чтобы
государственное железнодорожное строительство было в центре
правительственной политики.
В начале 70-х годов «инженеры», во главе специальной
комиссии, начали разработку грандиозного проекта
Транссибирской магистрали (который увенчался сооружением
государственной железной дороги уже при С. Ю. Витте). Когда министром
путей сообщения был назначен адмирал К. Н. Посьет,
«инженеры» обрели нового лидера, открывшего огонь критики по
системе Рейтерна и сумевшего добиться образования комиссии по
исследованию железнодорожного дела. Однако эта комиссия, во
главе с Барановым, контролировалась в основном
«экономистами»; она проработала 8 лет без каких-либо конкретных
результатов. Все же организованная «инженерами» кампания критики
не осталась без последствий. После окончания русско-турецкой
войны 1877—1878 гг. группировка «военных» стала все более
настойчиво требовать строительства государственных
стратегических железнодорожных линий. В докладной записке А. А. Ли-
вена о состоянии государственных шахт и металлургических
заводов содержались рекомендации по выработке более
систематизированной государственной программы строительства
железных дорог, связанной с развитием Донецкого угольного
бассейна. Под этим нажимом Министерство путей сообщения,
возглавляемое уже одним из «экономистов», было вынуждено наконец
уступить, признав, что необходима новая правительственная
программа государственного железнодорожного строительства,
отвечающая насущным потребностям обороны и промышленного
развития страны21. Началась новая эра государственного
строительства.
ГРУППИРОВКА ВОЕННЫХ
Группировка военных, часто выступавшая в тесном союзе с
«инженерами» по вопросам железнодорожного строительства,
преследовала гораздо более далеко идущие политические цели.
<62

Как и «инженеры», «военные» сплотились в основном на основе
общности профессиональных интересов. Ядро группировки
составила небольшая группа офицеров — выпускников и
преподавателей Николаевской академии Генерального штаба и
Инженерной академии. Как и в третью военную академию,
Артиллерийскую, в эти учебные заведения поступали сыновья менее
богатых, зачастую безземельных, дворянских семейств, а отнюдь не
отпрыски аристократов, которые обучались в Пажеском
корпусе, а затем служили в привилегированных гвардейских полках,
овеянных романтической славой. Хотя в военных заведениях так
же, как и в инженерных, в николаевское время царила
мертвящая атмосфера, из этих стен вышли мыслящие офицеры,
будущие архитекторы военных реформ и ведущие стратеги 60—
70-х годов XIX в., занимавшие высшие военно-административные
посты до конца царствования Александра II. Выпускной класс
Николаевской академии был невелик — от 25 до 28 человек, но
это были весьма талантливые, мыслящие люди. Лидер фракции
«военных» Дмитрий Милютин, в 1862—1881 гг. военный
министр, закончил Академию в середине 30-х годов и позже
преподавал в ней, став непримиримым противником чересчур
схоластичного, далекого от практики метода обучения в
Академии 22.
В первые годы пребывания Милютина на посту министра все
помыслы и энергия сторонников реформ были почти полностью
отданы решению проблем, связанных с восстановлением
статуса России как первоклассной военной державы: с реограниза-
цией центральных и местных военно-административных органов
на территориальной основе, созданием системы запаса,
перевооружением и улучшением подготовки войск. Лишь позже они в
полной мере осознали значение фактора технологической
отсталости, его влияние на боеспособность армии. Принадлежа к
суворовской школе военной мысли, они уделяли особое внимание
моральному фактору.
К середине 60-х годов группировка военных сделала вывод,
что перестройка вооруженных сил требует выхода к новым
перспективам, она невозможна без решения широкого круга
экономических проблем. Программы, связанные с
совершенствованием артиллерии, строительством стратегических железных
дорог, имели следствием вовлечение «военных» в дебаты по
финансовой и промышленной политике правительства. В то же
время они были втянуты и в более глубокие политические
разногласия, касающиеся Польши и Прибалтики. «Военные»
высказывали опасение, что в этом регионе центробежные силы могут
нанести урон обороноспособности империи; стратегической
контрмерой в ответ на давление Запада в этом вопросе должны
были стать, по их мнению, решительные действия в
Центральной Азии. И наконец, обсуждение проектов реорганизации
военных академий и училищ вовлекло эту группировку в дискуссии
по реформе системы образования. Рупором их взглядов стал
63:

официальный орган военного министерства «Русский инвалид»,
который превратился в общественно-политическое издание с
твердой и независимой позицией по большинству проблем
внутренней и внешней политики.
Основные разногласия, которые имелись у «военных» с
другими группировками, касались: с «экономистами» — финансовых
проблем, с фракцией Шувалова — реформы образования,
крестьянского вопроса и роли дворянства в совещательных
правительственных органах.
Первое столкновение с группировкой экономистов произошло
в 1862 г., когда Министерство финансов впервые объявило о
публикации бюджета. Но критический момент наступил в 1866 г.,
когда Рейтерн потребовал сократить военный бюджет на сумму
от 15 до 20 млн рублей, что привело Д. Милютина в ярость.
Реакция Александра, оказавшегося между двумя министрами-
реформаторами в их споре по важнейшим для него самого
вопросам — финансовой стабильности и военной безопасности,
была достаточно характерной. Он настоятельно рекомендовал
всем министрам приложить усилия, чтобы уложиться в
предложенный Рейтерном бюджет, а затем в личной беседе заверил
Милютина, что он даст разрешение только на такое
сокращение бюджета, которое ни в коей мере не повлияет на
существующую структуру армии и не ослабит ее боевой мощи23.
Подобные столкновения имели место и по поводу планов
Рейтерна о предоставлении концессий на строительство
железных дорог. Милютин считал предпринимателей-капиталистов
мошенниками и негодяями, которые набивают карманы сотнями
тысяч рублей, украденных из государственной казны. Он
обвинял их в том, что они взвалили на плечи России неподъемный
груз — плохо построенные, не приносящие дохода и не имеющие
достаточной пропускной способности железные дороги, которые
с самого начала нуждаются в ремонте, а помимо этого требуют
еще выплаты процентов на вложенный капитал. Впрочем, в этом
вопросе Александр отчасти пошел навстречу Милютину,
включив в планируемую сеть железных дорог несколько линий
стратегического назначения. Но по существу все дело осталось в
руках Рейтерна, так как строительством все-таки должны были
заниматься частные компании, которые в конкурентной борьбе
добивались наиболее выгодных заказов.
Военное ведомство также активно участвовало в
грандиозном сражении за реформу системы образования. Оно, по сути
дела, создало альтернативную структуру среднего
образования—военные училища и гимназии, функционировавшие
параллельно с гражданскими средними школами, находившимися в
ведении Министерства народного просвещения. Военная
гимназия быстро завоевала себе отличную репутацию благодаря новой
методике преподавания, введенной педагогами-реформаторами
Николаем Пироговым и Константином Ушинским. Наиболее
серьезное противодействие образовательным реформам Д. Ми-
^.4

лютина оказывала группировка Шувалова. Граф Дмитрий
Толстой, министр народного просвещения, ставленник Шувалова,
выступал против автономии военных школ, а также вообще
против провозглашенной Милютиным демократизации образования
и армии. Реформаторы-военные были весьма уязвимы в одном
пункте: было известно, что в их средних учебных заведениях и
академиях ведется радикальная агитация. Когда в 1867 г.
начались беспорядки в Петербургской Медико-хирургической
академии, Толстой и Шувалов развернули кампанию, пытаясь
связать деятельность некоторых профессоров и «агитаторов» с
неудавшимся покушением Каракозова в 1866 г. на жизнь царя,
дискредитировать таким образом Д. А. Милютина, а затем
передать Академию под юрисдикцию Министерства народного
просвещения. Усиливая нападки, они обвинили и Каткова,
который в газете «Московские ведомости» защищал Милютина 24.
Тянувшаяся 7 лет полемика вокруг Медико-хирургической
академии была частью общей дискуссии о контрреформах в
области просвещения — противоборства сторонников классического
и реального образования. Милютин заявил, что дело об
Академии является его личным делом, иными словами, он собирался
уйти в отставку, если оно не будет решено так, как он считает
нужным 25. В этом вопросе он, как военный министр, несомненно,
находился в пределах своих полномочий, и Александр II в конце
концов согласился с ним. Но в целом в дискуссии об
образовании «военные» все же потерпели поражение, поскольку здесь
они совершенно явно вышли за официально установленные
границы своей бюрократической компетенции.
ФРАКЦИЯ ШУВАЛОВА
В отличие от рассмотренных выше группировок, фракцию
Шувалова трудно квалифицировать однозначно. В ней
сочетались элементы традиционной связи «патрон—клиенты» и
политического альянса нового типа, выражающего определенные
групповые интересы. Состоявшая в основном из представителей
высшего дворянства, объединившихся вокруг графа Петра
Шувалова (вельможи, занимавшегося политической деятельностью),
эта группировка ближе, чем какая-либо другая, подошла к
созданию объединенного правительства под своим контролем. В этом
отношении она схожа с группировкой «константиновцев», также
возглавляемой патроном-аристократом и стремившейся в начале
царствования Александра II во все министерства поставить
своих сторонников.
Группировка Шувалова сформировалась из членов так
называемой «партии плантаторов», которых не устраивали условия
освобождения крепостных крестьян. Первоначально в нее
входили такие аристократы, как отец Шувалова граф Андрей
Петрович, еще один их родственник — предводитель петербургского
дворянства граф Петр Павлович Шувалов, князь В. А. Долго-
3 Зак. 251
65

руков, граф Ф. И. Паскевич, князь А. С. Меньшиков. Однако
молодой Шувалов был гораздо дальновиднее всех этих
высокопоставленных старцев. Он чувствовал, что нельзя открыто идти
наперекор духу своего времени. Его главной идеей было
добиться участия дворян в представительных органах власти, но без
какого-либо ущемления власти самодержца. К концу
десятилетия он стал одним из самых влиятельных и могущественных
(после царя) людей в России.
Шувалову было только 33 года, когда Александр II,
потрясенный каракозовским покушением, вызвал его из Риги в
столицу, чтобы сменить князя Долгорукова на посту шефа
жандармов и начальника III отделения. В накаленной атмосфере того
времени честолюбивому человеку было довольно легко
превратить службу в системе безопасности в трамплин для прыжка к
вершине власти. На протяжении следующих семи лет Шувалов
использовал свое положение, чтобы сблизиться с царем и
распространять свое влияние на всю администрацию. Постепенно
он собрал вокруг себя группу своих приверженцев из
охранительных органов (Валуев называл ее иронически «Комитетом
общественного спасения»). Шувалов быстро установил
контроль над теми министерствами, которые были непосредственно
связаны с охраной общественного порядка. Через два года он
сумел заменить «константиновцев» А. В. Головнина (на посту
министра народного просвещения) и Д. Н. Замятнина
(министра юстиции) Дмитрием Толстым и графом К. И. Паленом.
Когда Валуев ушел из Министерства внутренних дел, Шувалов
добился назначения на этот пост одного из своих бывших
заместителей А. Е. Тимашева. Шувалову удалось также заменить
ставленника Рейтерна на посту министра путей сообщения
В. А. Бобринского графом А. П. Бобринским A871—1874), что
стало постоянным источником раздражения для министра
финансов. В отличие от своих аристократических
предшественников, Шувалов прекрасно понимал роль прессы в политической
борьбе. Аристократическая газета «Весть» оказывала Шувалову
неизменную поддержку, однако иногда он находил, что тон
статей слишком холоден и равнодушен, а взгляды слишком
ограничены. В связи с этим он «обрабатывал» Каткова, старался
выказать себя его защитником и, с большим или меньшим
успехом, принимал на себя роль посредника между редактором и
царем26.
Шувалов обладал таким же честолюбием, как Дизраэли и
Бисмарк, но в нем было слишком много от интригана и слишком
мало от государственного деятеля, чтобы он мог достичь их
уровня. У него не было ясных политических принципов, но в
одном он был убежден твердо — в необходимости упрочить
позиции аристократии, не входя при этом в конфликт с
самодержавием. Он видел угрозу своему классу с двух сторон: слева
(ему угрожали демократия, социализм и нигилизм, а справа —
бюрократический абсолютизм. В поисках альтернативы он сде-
66

лал ставку на плодотворные, по его мнению, идеи Валуева —
«notre doyen»*, как ласково называл его Шувалов. Программа
Валуева, с некоторыми модификациями принятая Шуваловым,
строилась на двух, казалось бы, противоположных принципах
правительственной политики: министерская централизация и
права губерний. Но противоречие было только кажущимся.
И Шувалов, и Валуев предполагали сохранить рычаги
политической власти за высшими должностными лицами,
назначаемыми царем, по возможности, такими же аристократами, как они
сами, предоставив при этом выборным представителям от
местного дворянства совещательную роль. Они ставили цель
возродить дворянство как политически активный класс, изолировать
революционеров, склонив на свою сторону общественное мнение,
и укрепить связь беспокойных приграничных регионов с ядром
Российской империи, или, по словам Валуева, дать России
возможность сделать еще один шаг — через Польшу — по дороге,
ведущей к развитию государственных институтов, заставить
западные земли повернуться лицом к Москве и спиной к Польше;
«без каких бы то ни было представительных учреждений
тяготение окраин к центру невозможно» 27.
Фракция Шувалова оказывала огромное влияние на процесс
реализации Великих реформ в период с 1866 по 1874 г. Толстой
на посту министра народного просвещения настоял на
административной централизации и сохранении классического
образования; эти два принципа оставались определяющими в
структуре средних учебных заведений вплоть до революции 1905 г.
Пален в должности министра юстиции также был неизменным
сторонником административной гегемонии и оказывал поддержку
губернаторам и полиции в их последовательной борьбе с
независимым судопроизводством. Тимашев, менее способный, чем
его коллеги, был одержим идеей ужесточения цензуры и
проведения городской реформы 1870 г. на основе принципа
приоритета государственной власти. И все же ни одному из них не
удалось отменить важнейших реформ своих предшественников.
По многим важным пунктам противники реформ были
вынуждены либо пойти на компромисс, либо полностью отказаться от
планов пересмотра законодательства28. Они стали «жертвами»
политики, рожденной новой эпохой. Громоздкий процесс
принятия законов давал возможность предпринимать тактические
маневры, с тем чтобы отложить обсуждение или «размыть»
положения законопроектов. Политическая оппозиция внутри
министерств, все еще удерживавшая позиции второго эшелона,
фракционная борьба в Совете Министров, Государственном совете —
все это были методы противодействия не только реформам, но
и контрреформам. В конце концов влияние фракции Шувалова
ослабло из-за внутренних политических разногласий.
Наиболее упорное и успешное сопротивление идее
объединенного правительства под барственной эгидой Шувалова ока-
* «Notre doyen» (фр.) — зд.: наш староста.
3*
67

зывали «экономисты» и «военные». Рейтерн и его коллеги
сумели отразить попытку восстановить прежние полномочия
генерал-губернаторов в области местного судопроизводства и
финансов. Это, писал Рейтерн царю, ввергло бы губернии в
административный хаос, породило бы бесконечные споры и
разбирательства, привело бы к уменьшению доходов государства... Рейтерн,
как и Шувалов, знал слабые места своего господина. Он
апеллировал к его страху перед экономическим хаосом, который
уравновешивал страх перед революционной анархией29.
Экономисты обошли Шувалова и в вопросе о налогообложении.
А в случае, если бы им пришлось отступать в железнодорожной
политике, они были готовы взять реванш, потребовав смещения
министра путей сообщения Бобринского — креатуры
Шувалова30. Когда Шувалов в 1874 г. ушел со сцены, система Рейтер-
на осталась незыблемой.
Безуспешны в целом были и попытки Шувалова уменьшить
влияние Милютина. Ему удалось лишь подрезать крылья
«Русскому инвалиду». Но атака на милютинскую военную реформу
1874 г. закончилась неудачей, несмотря на то что ее поддержали
аристократы, например фельдмаршал князь А. И. Барятинский;
один из близких друзей царя. В то же время Шувалов пытался
организовать политическую кампанию, которая стала для него
последней: в начале 70-х годов он вернулся к давно лелеемому
им проекту введения представителей дворян в центральные
органы власти. Он собирался сделать это под видом избрания
членов земств для участия в двух специальных
правительственных комиссиях. В последовавшем за этим бюрократическом
«ближнем бою» Шувалов как политический деятель проявил все
слабости, характерные для его класса. Критикуемый Рейтерном
и Милютиным, в данном случае защищавшими принцип
бюрократического централизма и опасавшимися олигархической
направленности этого проекта, а с другой стороны, шумно
обвиняемый противниками «конституции», шуваловский план
провалился31. Вслед за этим стала рушиться и его политическая карьера.
Из его последних битв можно извлечь весьма поучительные
уроки. Несмотря на очевидные сомнения и неуверенность,
Александр II оставался удивительно последовательным в своей
поддержке лидеров «экономистов» и «военных». Именно они, по
мнению царя, наиболее успешно обеспечивали непоколебимость
двух столпов самодержавия: первого — стабильности финансов и
экономического роста, второго — боеспособности армии и
нерушимости империи. Вполне понятно было, что этих целей нельзя
достичь без преобразований всего общества. Но на этом
обширном и неровном пространстве практически не было ясных и
четких разграничений. Поэтому именно здесь Шувалов и его
«Комитет общественного спасения» могли действовать хотя и не
без помех, но, в общем, достаточно свободно. В каких бы
случаях «экономисты» или, гораздо чаще, «военные» ни пытались
действовать вне строго определенной сферы своей профессио-
68

нальной компетенции, они оказывались обстреляны и отброшены
назад. Но такой же отпор встречали и органы безопасности,
если они пытались проникнуть на «территорию»,
контролируемую «экономистами» или «военными». В конечном итоге
последнее слово всегда оставалось за самодержцем. Но часто — даже
слишком часто, по мнению многих, — он годами мог
колебаться, решая, где и как надо установить границы полномочий, в то
время как вокруг шли ожесточенные бюрократические бои.
По мере развития экономики, эволюции структуры общества и
увеличения количества политических столкновений Александр II
все больше и больше принимал на себя роль третейского судьи
в спорах между группировками. Однако такой стиль управления
лишь способствовал появлению и росту все новых политических
группировок. В конце концов царю приходилось вершить
третейский суд при полной неразберихе и путанице
взаимоотношений соперничающих политических сил. Самодержец начал
терять контроль над процессом управления; сами же группировки
были слишком слабыми и раздробленными, чтобы взять этот
контроль в свои руки.
Новый стиль управления представлял собой весьма
значительный сдвиг в эволюции политики самодержавия. Прошли те
времена, когда министры и генерал-губернаторы выступали в
роли нераздумывающих исполнителей воли царя. Великие
реформы создали новые институты, дали толчок к выявлению
групповых политических интересов и породили такие социально-
экономические процессы, которые самодержец уже не мог ни
остановить, ни замедлить, а в некоторых случаях даже и
контролировать. Валуев, с присущей ему прямотой, указал царю на
первые признаки ограниченности его абсолютной власти.
«Одного почерка пера Вашего Величества достаточно, чтобы отменить
весь Свод законов Русской империи, но никакое высочайшее
повеление не может ни поднять, ни понизить курса
государственных кредитных бумаг на Санкт-Петербургской бирже»32.
На протяжении двух следующих царствований самодержцам
вновь и вновь приходилось убеждаться на горьком опыте, что
существует все больше вопросов, которые они не могут решить
одним росчерком пера.
Таким образом, Великие реформы создали новое, более
сложно организованное общество. В этом смысле они были
необратимы. По приказу царя уже нельзя было вернуть
крепостное право, замедлить темпы развития индустрии, ликвидировать
железные дороги. Даже контрреформы 80-х годов не
уничтожили важнейших результатов Великих реформ. Можно было
заменить реформаторов другими людьми на высших
административных постах, но проведение подобной чистки на уровне среднего
чиновничества парализовало бы работу государственной
машины. Чиновники среднего звена слишком глубоко внедрились в
аппарат Государственного совета, министерств, в университеты,
земства и редакции газет и журналов. Заняв эти плацдармы, они
69

сопротивлялись, уклонялись от проведения контрреформ,
тормозили этот процесс, точно так же, как их противники
двадцатью годами раньше пытались противостоять реформам.
Политическая борьба продолжалась. В разные периоды царь
отдавал предпочтение то одной, то другой группировке, однако он
скорее мог урегулировать конфликты внутри бюрократии, чем
устранить их.
С развитием индустриализации и урбанизации, повышением
социальной мобильности и уровня грамотности, увеличением
иностранных капиталовложений и ростом внешнеторгового
оборота шел процесс выявления и организационного оформления
групповых интересов—социально-политических, этнических,
региональных. Царь был бессилен остановить это размежевание
или хотя бы контролировать этот процесс. Но в стране не
существовало каких-либо институтов, в рамках которых
противоборствующие интересы могли бы искать согласия, разрешения
возникающих конфликтов. Не было национальной политической
культуры, но отсутствовали и те средства, которые ее создают.
В пореформенный период самодержец неуклонно терял
контроль над процессом управления, а правительственные
группировки были слабы и недостаточно влиятельны. Когда в 1917 г.
настал час решающих испытаний, никто из них не сумел
удержать в своих руках государственную власть.
1 Специальных исследований, посвященных общественным организациям
дореформенного периода, нет, однако весьма ценные сведения можно
почерпнуть из статьи «Общество» в Энциклопедическом словаре Брокгауза к
Ефрона (Спб., 1897. Т. 42. С. 607—628). Издание общества
естествоиспытателей «Bulletin de la Societe imperiale des naturalistes de Moscou.
Seance extraordinaire solonelle du 28 dec. 1855...» (Suppl. . Vol. 29,
M., 1856) содержит сведения об основных научных обществах Российской
(империи; о законе 1836 г. об акционерных компаниях см.: Шепелев Л. Е.
Акционерные компании в России. Л., 1973. С. 46—54; О Русском Географа
ческом обществе см.: Берг Л. С. Всесоюзное географическое общество за
сто лет. М., 1946. С. 180—182; о благотворительных обществах см.: L i n-
denmeyr A. Public Poor Relief and Private Charity in Late Imperial Russia.
Ph. D. dissertation. Princeton Univ., 1980.
2 Выводы сделаны на основе изучения «Записок» Российского
технологического общества и «Трудов Общества содействия российской
промышленности» О Московской группе предпринимателей см.: Rieber J. Merchants
and Enterpreneurs in Imperial Russia. Chapel Hill, 1983 (espec. ch. 4, 5);
Owen Th. Capitalism and Politics in Russia. Cambridge, 1981 (esp. ch. 2, 3).
3 Yaney G. The Systematization of Russian Society. Urbana, 1973;
Whelan H. W. Alexander III and the State Council. New Brunswick, 1982.
О комиссии Штакельберга см.: Z e 1 n i k R. Labour and Society in Tsarist
Russia. Stanford, 1971. Ch. 4; исследований о комиссии Баранова нет; OP
ГБЛ. Ф. 169 (Милютин). Карт. 37. Ед. хр. 18. Комиссия для исследования
железных дорог в России (ред. Е. Т. Баранов). Август 1882 г. «Общий
доклад Комиссии».
4 См.: Скабичевский А. М. Очерки истории русской цензуры
A700—1863 гг.). Спб., 1892. С. 398—407, 421—443, 490; Лемке М. Эпоха
цензурных реформ 1859—1865 годов. Спб., 1904. С. 202; Собрание
материалов о направлении различных отраслей русской словесности за последнее
70

десятилетие и отечественной журналистики за 1863 и 1864 гг. Спб., 1865.
С 216—217, 244—245; Ruud Ch. Fighting Words: Imperial Censorship and
the Russian Press. 1804—1906. Toronto, 1982. Ch. 7, 8; Твардов-
<кая В. А. Идеология пореформенного самодержавия. М. Н. Катков и его
издания М, 1978.
5 ОР ГБЛ. Ф. 169. Карт. 14. Ед. хр. 2. Л. 111; Валуев П. А.
Дневник. Т. I М., 1961 С. 301, 358, прим. 93. Князь В. А. Долгорукий
придерживался сходного мнения по этому вопросу (там же. С. 292).
6 О карьере и биографиях «константиновцев» см.: L i n с о 1 п В. In the
Vanguard of Reform. Russia's Enlightened Bureaucrats. 1825—1861. DeKalb,
1982; об их участии в процессе освобождения крепостных крестьян см.:
Field D. The End of Serfdom. Cambridge; Mass., 1976; о судебной
реформе см.: Wort man R. The Development of a Legal Consciousness.
Chicago, 1976. P. 215, 246—252; о военно-морской реформе см.: Kipp J.
Consequences of Defeat: Modernizing the Russian Navy. 1856—1863//Jahr-
b'icher fur Geschichte Osteuropas. Bd. 2. June, 1972. S. 210—225;
по вопросам цензуры см.: Ruud Ch. A. V. Golovnin and the Liberal
Russian Censorship, January—June, 1862//Slavonic and East European
Review. Vol. 50 April, 1972. N 119. P. 119—129; Idem. The Russian Empire's
New Censorship Law of 1865//Canadian and American Slavic Studies. N 2.
Summer, 1969 P. 235—245.
7 Биографические сведения о некоторых из «экономистов» см. в работе:
Шепелев Л. Е. Царизм и буржуазия во второй половине XIX в. Л., 1981.
С 44—52; см. также серию статей в «Русском вестнике»: Гегемейстер М.
Взгляд на промышленность и торговлю России A857. № 7) {подчеркиваются
особенное!и пути России к индустриализации, необходимость освобождения
крепостных крестьян); Бунге Н. О месте, занимаемом политической
экономией в системе народного образования и об отношении его к практической
деятельности A856. №3); Вернадский И. О внешней торговле A859.
Л? 2). О субсидировании «Le Nord»: ЦГАОР. Ф. 722 (Мраморный дворец).
Он. 1. Д. 459. Отношение Константина Николаевича к А. М. Горчакову ог
13 января 1858 г.
8 См.: Куломзин А. Н., Рейтерн-НолькенВ. Г. М. X. Рейтерн.
Биографический очерк. Спб, 1910. С. 64, 71. 76.
9 Там же. С. 82, 98, 100; Валуев П. А. Дневник. Т. II. М., 196!.
С. 149 153 154.
10 В а л уев П. А. Дневник. Т. II. С. 195; ОР ГБЛ. Ф. 120 (Катков).
Карт. 25. Ед хр. 32. Письмо Маркевича Каткову от 23 марта 1869 г.
" ОР ГБЛ. Ф. 169. Карт. 37. Ед хр. 12. М. X. Рейтерн. О средствах к
образованию фонда сооружения железных дорог, 3 февраля 1867 г.
Л. 1—5, 7, 8.
12 Там же. Ед. хр. 13. П. П. Мельников. Записка от 17 февраля 1867 г-
Л. 1—6.
13 ОР ГБЛ Ф. 332 (Чижов). Карт. 25. Ед. хр. 4. Письма Дельвига Чи-
*гву от 2, 8, 15 марта 1867 г.; Валуев П. А. Дневник. Т. И. С. 191
(прим. 266), 484—485; ОР ГБЛ. Ф. 169. Карт. 16. Ед. хр. Л. 32—34.
14 ОР ГБЛ. Ф. 332. Карт. 25. Ед. хр. 5. Письма Дельвига Чижову от
• 4 и 27 декабря 1868 г., Карг 73. Ед. хр. 8. Записка к Дельвигу; Ед. хр. 10.
Товарищество по приобретению Николаевской железной дороги. Записка на
имя министерства М. X. Рейтерна. (Ответ по вопросу), январь 1868 г.;
Валуев П. А. Дневник. Т. II. С. 228, 264; Кислинский Н. А. Наша
железнодорожная политика, по документам архива Комитета министров.
Т I. Спб., 1899. С. 305, 312—315, 320—321.
15 ОР ГБЛ. Ф 169. Карт. 16. Ед. хр. 2. Л. 223—224; Валуев П. А.
Дневник. Т. I. С. 198; В итте С. Ю. Воспоминания. М., 1960. Т. I. С. 85—87.
16 См.: Кислинский Н. А. Наша железнодорожная политика. Т. IL
С 39—42, 64—69, 54, 58—60, 79—80; ОР ГБЛ. Ф. 169. Карт. 16. Ед. хр. 13;
Витте С. Ю. Воспоминания. Т. I. С. 216—217.
17 Rieber A. J. The formation of «La Grand Societe des chemins de fer
rubses» I/ Jahrbucher fur Geschichte Osteuropas. Bd. 21. June, 1973.
71

18 Библиотека Института инженеров путей сообщения. Рукописный отдел
(далее — БИИПС РО). П. П. Мельников. О железных дорогах. 1856 г.
С. 4—5. Официальный отчет Мельникова о путешествии в Америку см.:
Красный архив. 1936. № 3 G6). С. 127—144.
19 БИИПС РО. М. С. Волков. Петербургоко-Севастопольская железная
дорога. 1857 г. Л. 1—2.
20 Краткий исторический очерк развития и деятельности ведомства путей
сообщения за сто лет его существования A789—1898 гг.). Спб., 1898. С. 121 —
128; К и с л и н с к и й Н. А. Наша железнодорожная политика. Доклад
Мельникова Александру II от 7 июля 1863 г.; прилож. № 51 к документам
Совета Министров.
21 ЦГИАЛ. Ф. 678. Оп. 1. Ед. хр. 683. Всеподданнейший отчет статс-
секретаря Ливена о состоянии государственных шахт и казенных горных
заводов. 1880 г. Л. 27—90; Краткий исторический очерк... Ведомства путей
сообщения. С. 168 и далее; Погребинский А. П. Строительство
железных дорог в пореформенной России и финансовая политика царизма F0—
90-е годы XIX в.)//Исторические записки. 1954. №47, 167—170; С о л о в fa-
ев а А. М. Железнодорожный транспорт России во второй половине XIX в
М., 1975.
22 См.: Зайончковский П. А. Военные реформы I860—1870-х гг.
в России. М, 1952. С. 213—236; Меньков П. К. Записки: В 3 т. Спб.,
1898
23 ОР ГБЛ. Ф. 169. Карт. 15. Ед. хр. 2. 1865 г. Л. 260—262; Ед. хр. 3.
1866 г. Л. 269—273; Обручев Н. Н. Обзор деятельности Военного
министерства в последнее пятилетие, финансовых его средств и нужд армии//
Военный сборник. 1865. Октябрь — ноябрь; Валуев П. А. Дневник. Т. I.
С. 155—156.
24 См.: Зайончковский П. А. Военные реформы. Гл. 6; Miller F.
Dmitrii Miliutin and the Reform Era in Russia. Vanderbilt, 1968. Ch. 4;
OP ГБЛ. Ф. 120. Карт. 36. Ед. хр. 30—32. Л. 31—34.
25 См.; Милютин Д. А. Дневник. 1873—1875 гг. М., 1947. Т. I
С. 197—203.
26 ОР ГБЛ Ф 120 (Катков). Карт 19. Ед. хр. 1. Письма Шувалова
Каткову от 1 октября 1866 г., 3 февраля 1872 г., 14 марта [1867 г."|, 13 декабря
F/г); Ед. хр. 46. Письмо Каткова Шувалову, октябрь 1866 г. Л. 105а—107.
27 См • Валуев П. А. Дневник Т. I. С 123, 310, 329. прим 32; Т II
С. 132. О роли Валуева см.: Зайончковский П. А. Военные реформы.
С. 3. Новый материал представлен в следующих работах: Чернуха В. Г.
Проблема политической реформы в правительственных кругах России в
начале 70-х годов XIX века // Проблемы крестьянского землевладения и
внутренняя политика России в дооктябрьский период. Л., 1972. С 130—191;
OrlovskyD The Limits of Reform. Cambridge, 1981. P. 63—84.
28 О контрреформах в области образования, суда, административного
управления см.: S i n е 1 A. The Classroom and the Chancellery State
Educational Reform under Count Dmitrii Tolstoi. Cambridge, 1973; Wartman R.
Op. cit. P. 276—283; Orlovsky D. Op. cit. P. 84—93, 154—157, 163—164.
29 См.: Середонин С. М. Исторический обзор деятельности Комитета
министров. Т. III, ч. 1. Спб., 1902. С. 138—139; Валуев П. А. Дневник
Т. II. С. 467—469; ОР ГБЛ. Ф. 169. Ед. хр. 3. Л. 205—206.
30 См.: Чернуха В. Г. Внутренняя политика царизма с середины
50-х до начала 80-х годов XIX в. Л., 1978. С. 233—235; Кислин-
ский Н. А. Наша железнодорожная политика. Т. II. С. 117—118,127, 131 —
135, 139—159.
31 См.: Чернуха В. Г. Внутренняя политика. С. 94—95, 97—100, 101;
Милютин Д. А. Дневник. Т. I. С. 140—141; Валуев П. А. Дневник.
Т. II. С. 299—300; ЦГИА. Ф. 722 (Мраморный дворец). Оп. 1. Д. 106. Л. 22,
24—25.
32 В а л у е в П. А. Дневник. Т. I. С. 325.

ДАНИЭЛ ФИЛД
Сиракузский университет (шт. Нью-Йорк), США
1861: «ГОД ЮБИЛЕЯ»*
. . Вострубите трубою по всей земле вашей;
... и объявите свободу на земле всем жителям ея;
да будет это у вас юбилей; и возвратитесь
каждый во владение свое, и каждый
возвратитесь в свое племя.
Третья книга Моисея, 25 : 9—10
Близится царствие Божие и будет год юбилея.
Духовная песня американских рабов XIX в.
Мне хотелось бы начать свой очерк проведения
крестьянской реформы 1861 г. в России с восприятия этих событий
самими крестьянами.
Калужский губернатор В. А. Арцимович, усердный
реформатор, зная отношение чиновников на местах к отмене
крепостного права, опасался, что радостная весть дойдет до крестьян
в искаженном виде. Поэтому для оглашения и объяснения им
наиболее важных статей «Положений 19 февраля 1861 г.» он
направил в уезды своей губернии 167 «вестников воли» из числа
своих подчиненных. Одним из них был Н. В. Сахаров, который
оставил яркие воспоминания об этих событиях. Он писал, что
крестьяне приняли его вежливо, но проявили «поразительную
сдержанность». Казалось, вековая неволя лишила их
способности выражать свои чувства. Мужчин прежде всего интересовали
размер надела, который они получат, и условия пользования им,
о чем некоторые осмелились спросить Сахарова. Когда же он
объяснил, что наделы и повинности относятся к компентенции
еще не назначенных мировых посредников, крестьяне отошли,
о чем-то тихо переговариваясь.
Однако крестьянки выказали заметную радость.
«Положения 19 февраля», касавшиеся наделов, повинностей и выкупа,
должны были вступить в действие только после двухлетнего
переходного периода, но право помещиков на получение с крестьян
«столовых запасов» (ягод, грибов, яиц, а также тканей и т. д.)
отменялось немедленно. «Столовые запасы» были нелегкой
повинностью и исполняли ее главным образом женщин'ы. Сахаров
заметил, как они молча переглядывались и улыбались. Одна
из них, «не молодая уже, видимо, разбитная, тетка Лукерья, не
* Я хотел бы выразить благодарность П. Кольчину, Л. Г. Захаровой, а
также членам семинара по европейской истории Сиракузского университета
за замечания по первоначальному варианту данной статьи. Я также очень
признателен участникам конференции в Филадельфии за их замечания и
предложения.
73

выдержала и с радости, очевидно, не доверяя себе, спросила
у меня:
— Что же, теперь и курочку отдавать господам шабаш?
— Теперь уж шабаш!
— И яички шабаш?
— И яички шабаш!
— И тальки прясть на господ шабаш?
— И тальки шабаш!
— И ягоды и грибы собирать для господ шабаш?
— Да, все шабаш.
— А когда же шабаш?
— А вот с этой минуты все и шабаш. Вчера еще можно было,
а вот сейчас уж нельзя.
— Значит, как лето придет, можно уж не ходить по грибы к
по ягоды на господ?
— За деньги отчего же, ходи себе, или если будет твоя
добрая воля.
— Да ты не нарочно?
— Нет, взаправду. Вот в этой законной книге написано.
— И, бабочки милые! Что ж это такое к нам привалило! —
воскликнула радостно тетка Лукерья, обернувшись к
женщинам. — Значит, нашей Александре Сергеевне вот теперь что! —
И она бесцеремонно послала масляный шиш по направлению к
барскому двору».
Ее сразу же «осадили» и выругали мужчины, а один «обозвал
ее балалайкой», но она не смутилась и бойко крикнула: «Я
теперь вольная!». Сахаров отметил: «И надо было видеть этот
радостный блеск в глазах, это разлитое по всему лицу чувство
самоудовлетворения, когда она выкрикнула это: «Я теперь
вольная!». «Вы уж не обезсудьте ее, — сказали мне некоторые
крестьяне, шокированные ее развязностью и извиняясь за нее.—
Видите, какая она у нас. Потому, значит, по городам жила по
работницам» 1.
Хотя законодательное «освобождение» не обеспечивало
полной свободы и 1861 г. отнюдь не стал библейским «юбилейным
годом», оно избавило от крепостной зависимости 22 миллиона
крестьян. «Положения 19 февраля», другие реформы 1860-х
годов, а также административные меры, связанные с их
осуществлением, ограничивали права крестьян, их географическую и
профессиональную мобильность, возлагали на них финансовые и
экономические тяготы. Тем не менее сама суть крепостного
права— произвол помещиков, их почти неограниченная власть над
своими крепостными—отменялась навсегда. И Лукерья, в
отличие от односельчан, быстро осознала произошедшую
перемену.
Крестьяне (мужики) сосредоточились на основных
экономических положениях реформы, касавшихся земельных наделов и
повинностей. Но перед тем, как их рассматривать, обратим вни-
74

мание на поведение крестьян в присутствии Сахарова. Сам он
считал себя другом мужиков, но те воспринимали его как
чужого, «не нашего». Он был помещиком, чиновником, а для
крестьян приезд в деревню что того, что другого предвещал
беду. В их присутствии следовало быть осторожным, проявлять
почтительность, которую и не замедлили выказать Сахарову
односельчане Лукерьи. Поведение их, которое повторялось в
тысячах российских деревень, ставит перед нами вопрос о
социальной иерархии.
Обнародование Манифеста и «Положений 19 февраля
1861 г.» уничтожило крепостную зависимость крестьян от
помещиков, но почти не затронуло верховенства над ними
поместного дворянства, чиновников и вообще представителей других
сословий. Одна из основных целей крестьянской реформы (по
сути, реформ) была достигнута и одно из главных опасений
режима было, как представлялось, устранено. Но необходимо
было для сохранения этого верховенства решить еще одну задачу,
ближайшую: предотвратить социальный взрыв в ответ на
сообщение об отмене крепостного права. Казалось бы, устранение
вековой несправедливости должно было не возбудить, а
обрадовать народ, но, по укоренившимся понятиям государственной
мудрости, самым опасным моментом был бы тот, когда государь
формально откажется признавать практически единственную
власть, которая существовала вне пределов уездных городов,—
власть помещиков. Николай I выразил эту мысль в 1842 г. в
речи на заседании Государственного совета. Отмена
крепостного права, сказал он, была бы благом, но в отдаленном будущем;
«в настоящую эпоху всякий помысел о том был бы не что иное,
как преступное посягательство на общественное спокойствие и
на благо государства. Пугачевский бунт доказал, до чего может
доходить буйство черни»2. Его преемник Александр II в 1858 г.
высказал аналогичное опасение, определив три непременных
условия уже готовившейся тогда крестьянской реформы, одним
из которых было то, «чтобы сильная власть ни на минуту на
месте не колебалась, от чего ни на минуту же и общественный
порядок не нарушался»3.
С целью предотвратить повторение пугачевского бунта
(возможность которого, учитывая относительное спокойствие, с
каким крестьяне приняли реформу, была маловероятной) царский
режим использовал как традиционные, так и новые институты.
Прежде всего он опирался на церковь и армию. Обнародование
реформы было намеренно отложено до начала Великого поста,
когда православные должны воздерживаться от употребления
крепких напитков, которые часто подогревали народные
выступления. Правительство обратилось к церковным иерархам, чтобы
они дали указание приходским священникам объяснять
крестьянам необходимость выполнения их обязательств перед
помещиками и властями. Один митрополит велел своим подчиненным
проповедовать, что свобода «равносильна необходимости и...
75

состоит в исполнении требований человеческой природы и
общественного порядка, а не требований плоти и страстей»4.
Усилия духовенства были поддержаны армией. В помощь
гражданским властям по стране были рассредоточены части
80 полков5, Несмотря на имевшие место случаи кровопролития
в 1861 г., первостепенная задача войск состояла не в
вооруженном подавлении народа, а в том, чтобы при неповиновении
властям внушать крестьянам благоговейный страх и смирение,
уравновешивать столь несопоставимые в численном отношении
силы сторон (а именно это всегда определяло их взаимную
стратегию). В большинстве сельских уездов России в середине
XIX в. находилось всего два-три чиновника, а кроме них еще
лишь несколько лиц, не принадлежавших к сельскому
состоянию6. Крестьяне поэтому избегали насилия или прямых угроз,
полагаясь на внушительное воздействие своей колоссальной
массы, единой и упорной в требованиях. При этом они хорошо
понимали, что невозможно применить уголовное наказание к
сотням и тысячам людей, занятых производительным трудом.
Власти, со своей стороны, стремились разрушить это единство,
хватая, иногда наобум, отдельных крестьян и обвиняя их как
«зачинщиков» и «подстрекателей»; те подвергались
немедленной экзекуции, а позже иногда и уголовному наказанию. Тем
самым для остальных крестьян открывалась возможность
принять официальную версию, что они якобы были обмануты
арестованными, покаяться, разойтись по домам и выполнять
требования властей. Иногда на такой путь их толкали массовые
наказания. Без помощи взвода солдат исправнику с парой его
помощников было бы затруднительно выпороть пять сотен
крестьян, чтобы вернуть их в привычное для властей покорное
(хотя бы внешне) состояние. Если подобный способ не достигал
цели, то солдат использовали в другом качестве: их оставляли
квартировать в непокорной деревне до тех пор, пока она не
уступит. Проживание в каждой избе солдата, пользовавшегося
тем немногим, что имела крестьянская семья, было обузой,
которую едва ли долго могла выдержать любая деревня.
Каждая сторона, таким образом, обладала собственным набором
средств воздействия, но в распоряжении правительства были
солдаты.
Однако в виду того, что ситуация в 1861 г. носила
чрезвычайный характер, режим не ограничился применением обычных
методов. Правительство сделало одну из редких попыток
использовать монархические иллюзии крестьян. В каждую губернию,
где число крепостных было значительным, царь направил одного
из своих личных адъютантов — свитских полковников и
генералов, выделявшихся среди других офицеров царским вензелем на
эполетах. Затея оказалась бесполезной. В большинстве случаев
адъютанты царя просто смешались с обычными чиновниками,
за которыми должны были наблюдать; ни один из них не
сообщил случая, когда бы ему довелось сыграть какую-то особую
76

роль и когда бы «печать величия», которую он принес с собой
из Петербурга, способствовала «просвещению» крестьян.
Адъютанты были отозваны сразу же, как только стало
возможно7.
Предлогом для их отзыва послужило введение института
мировых посредников, на которых непосредственно возлагалось
проведение крестьянской реформы. Они составляли низший и
наиболее важный уровень в иерархии новых органов, вершиной
которой был Главный комитет об устройстве сельского
состояния в Петербурге. Создание такого института отчасти было
вызвано огромной численностью крестьян. Даже если
должностные лица на местах были достаточно компетентны и
сочувствовали реформе, они не располагали возможностью наблюдать
за ее выполнением во всех поместьях. Миссия мировых
посредников предполагала хорошее знание законов, проведение
прямой инспекции каждого поместья, а также терпеливое
разъяснение нового порядка как помещикам, так и крестьянам. Она еще
более осложнялась тем, что как те, так и другие склонны были
считать себя обиженными и зачастую выказывали упорное
непонимание, притворное или искреннее. Например, чувства Лукерьи
по поводу немедленной отмены «столовых запасов» хорошо
дополняет реакция одной из тамошних помещиц, которая сетовала
Сахарову: «Ах, господи! Да что же это такое? Какие же мы
стали теперь господа? То получали все, получали, а то вдруг и
ничего. Да какая же это такая воля? Нельзя уж и распорядиться
своими рабами... Это вы все сочиняете. Это все Арцимович ваш
сочинил».
В таких важнейших вопросах, как размеры наделов и
повинностей, условия реформы оказались гораздо более
благоприятны для крестьян и более жестки но отношению к помещикам
по сравнению с тем, что предлагали губернские дворянские
комитеты год или два назад8.
Мировые посредники назначались из дворян, но не
подчинялись корпоративной организации дворянства — дворянскому
собранию. По замыслу законодателей это должны были быть
люди с твердым характером, которые проявили себя как
активные сторонники реформ9. Таких людей вообще было трудно
найти в российской глубинке, но еще более осложнял дело
высокий имущественный ценз. Посредники подчеркивали свою
объективность и беспристрастие, особенно когда подвергались
нападкам своих же собратьев-дворян. «Напрасно старались в
некоторых уездах дружескими внушениями и напором извне
обратить мировых посредников, если не de jure, то de facto,
в какое-то домашнее, дворянское учреждение, перед которым
голос дворянина значил все, а голос крестьянина ничего... Как
люди независимые по своему положению, мировые посредники
предпочли остаться независимыми, и по духу, по направлению,
стать выше сословных интересов... и проводить в исполнение
положение 19 февраля в том самом духе, который создал его» 10.
fcL.
77

Многие из посредников, вероятно, не были «идеалом» в
смысле беспристрастности и приверженности реформе, но та
злобная критика, которую щедро расточали в их адрес
помещики, является хотя и косвенным, но довольно веским
подтверждением их добросовестности. О том же свидетельствуют отчеты
губернаторов, которые имели основания предвзято относиться к
людям, не находящимся у них в подчинении. Введение
института мировых посредников, по мнению смоленского губернатора,
обусловило разительную перемену: «...на вопросы и недоумения
крестьян им перестали кричать «молчать», грозя прикладами и
штыками, а читали и разъясняли закон, действовали силою
убеждений. С этого времени вызова воинских команд не было,
редко приглашалась и земская полиция». Позднее он сообщал,
что крестьяне его губернии, «встретив в посредниках
терпеливых и беспристрастных толкователей нового закона, не
затруднявших их бумажным производством и беспрестанными
призывами в суд, возымели к ним полное уважение и доверие» 12.
Представляется, что реформа 1861 г., учитывая накал страстей
и глубину затронутых интересов, осуществлялась удивительно
спокойно и последовательно, и немалая заслуга в этом
принадлежит посредникам.
С позиций Санкт-Петербурга сохранение верховенства
помещиков в сословной иерархии означало предотвращение любого
социального взрыва — ликования или недовольства,
обеспечение нормальных условий для сева и сбора урожая 1861 г.
Находящиеся же в гуще крестьянской массы помещики и
чиновники на местах не просто разделяли такую озабоченность, но
преследовали еще другую, более деликатную и далеко идущую
цель. Необходимо было дать понять крестьянству, что
времена сильно не изменились, сословное неравенство сохраняется и
внешне, и по существу. Крестьянам, которые встретили
манифест выражением: «Ныне не прежняя пора»13 сразу
продемонстрировали, что старый аппарат по-прежнему на месте. Вот как
проводились в жизнь «новые порядки» в одной из деревень
неподалеку от Минска: «...крестьянам этим по приводе в полицию
поодиночке в присутствии сего административного места
приставом Двораковским читаны были ...главнейшие правила
высочайшего «Положения», после чего каждый подвергался
соразмерному при бытности властей наказанию» 14.
Крестьяне по-своему поняли и оценили новый закон. Вот как
это происходило в селе Молостовка Казанской губернии,
находившемся неподалеку от печально известной деревни Бездна.
Крестьяне «отказались от исполнения повинности по уставной
грамоте, желая непременно работать по-старому, запретили
сельскому старосте исполнять распоряжения мирового
посредника по введению в действие грамоты; упорство их основано на
распространившемся слухе, что через два года будет им полная
свобода с даровой землей, и на ложном понимании высочайшего
манифеста, в котором сказано, что в продолжение 2-х лет, дан-
78

ных на приведение в исполнение Положений, в имениях должен
оставаться существовавший порядок». Староста и шесть «выбор
ных» из Молостовки были вызваны в столицу губернии с тем,
чтобы предстать перед губернским судом по крестьянским
делам15. Здесь «по надлежащем внушении и объяснении им их
заблуждения они вполне сознали свою вину, чистосердечно рас
каялись и дали подписку, коей обязались на будущее время в
точности исполнять как повинности по уставной грамоте, так и
все, что потребует от них местное начальство»16. Судя по
многим документам подобного рода, «надлежащее внушение и
объяснение» означало угрозу наказания. Показательна та
готовность, с которой крестьяне отреагировали на «внушение» и
раскаялись17. Столь быстрый поворот—а это имело место и в,
других уездах — особенно удивителен потому, что их
сопротивление основывалось на тексте самого закона, только что
изданного царем 18.
Многие крестьяне впали в такое же заблуждение, и
произошло это из-за того, что они сосредоточились на одной фразе
манифеста 19 февраля и игнорировали другие его положения.
Типичным является случай в Сумском уезде, описанный
харьковским губернатором: «...крестьяне на коленях просили мирового
посредника и помещика оставить их до истечения двухлетнего
срока на трехдневной барщине, обещая добросовестно
выполнять все работы и выражая надежду, что по миновании этого
срока они перейдут на «царское положение», т. е. на выкуп.
При совершенной покорности крестьян никакие убеждения и
доводы не могли склонить их к принятию уставной грамоты».
Ожидание нового закона, или «настоящей воли» 19, в конце
двухлетнего переходного периода было, так сказать, местной
разновидностью широко распространенного среди крестьянства мифа.
Продолжая свой доклад, харьковский губернатор писал:
«Другие крестьяне, отказываясь от всех со стороны помещика
предложений для составления грамот, объявляют решительное
намерение остаться при настоящем порядке вещей «до слушного
часа», который в понятии некоторых совпадает с окончанием
двухлетнего срока и другими объясняется таинственным словом
«жданное». По мнению их, с наступлением этого ожидаемого
часа прекратятся обязательные отношения к помещикам и
земля будет отдана крестьянам безвозмездно. Немногим
помещикам удается при помощи посредников с значительною жертвой
собственных выгод убедить крестьян согласиться на
какую-нибудь сделку; но весьма также часто случается, что по
происшествии незначительного времени они отказываются от своего
намерения и данных обещаний вследствие какого-нибудь нелепого
слуха, нечаянно до них дошедшего чрез прохожих или даже
преднамеренно выдуманного одним из их же собратий для
отклонения общества от заявленного им согласия.
Такое почти общее настроение крестьян, плод неразвития и
непонимания важности для них же самих новых законоположе-
79

ний, ставит мировых посредников в горестную необходимость
действовать при введении уставных грамот принудительно» 20.
Доклад губернатора интересен и заслуживает доверия,
причем удивительно, как, будучи вдали от деревни, он сумел
попасть в самую точку. Как смог он верно уловить таинственные,
сокровенные и основанные на мифах чаяния скрытных
крестьян?21 Однако частично в своем анализе он исходил не из
наблюдений, а из идеологических посылок, на которые
опиралось крепостное право и которые пережили его. Одна из них
состояла в том, что крестьян может вывести из их
естественного и благотворного состояния покоя только внешний
(«прохожий») или внутренний подстрекатель; это было частью мифа о
крестьянине. Такое представление было широко распространено
и лежало в основе политики в отношении деревни. В частности,
циркуляр министра внутренних дел 1 июля 1861 г.
предусматривал безоговорочную высылку «подстрекателей», если против них
не было собрано достаточных улик для привлечения к
уголовной ответственности. Циркуляр был явно направлен против
представителей других, некрестьянских, «податных сословий»,
включая как пришлых, так и местных зачинщиков22.
Хотя губернатор, по всей видимости, обошел острые и
неоднозначные вопросы, его доклад полностью подтверждается
другими источниками.
Таким образом, ожидание некоего «слушного часа» после
объявления реформы — один из очень немногих в новое время
примеров, когда безрассудная и парализующая вера
охватывала огромные массы народа.
Крестьяне в Сумском, как и в Спасском, уезде отказались
подписывать уставную грамоту или каким-либо образом
участвовать в ее составлении. Грамота не являлась договором двух
сторон. Закон поощрял добровольные соглашения между
бывшими крепостными и помещиками, причем некоторые из них даже
шли для этого на непредусмотренные законом уступки. Если же
соглашения достигнуть не удавалось, то мировой посредник
вводил в действие установленные законом нормы как в отношении
помещика, так и крестьян; представители обеих сторон обязаны
были подписать грамоту, но их согласие уже не требовалось23.
Когда крестьяне отказывались подписать грамоту или даже
осматривать поля вместе с посредником, они не столько
выражали свое несогласие с ней, сколько пытались избежать какого-
либо участия в действиях, которые могли быть истолкованы как
уклонение от истинной царской воли, лишающее их права на
будущее вознаграждение, уготованное «верным» крестьянам.
Для них выполнение «Положений 19 февраля» являлось как бы
проверкой лояльности или же источником заразы, избежать
которой необходимо любой ценой. Как объяснял это один
жандарм, многие крестьяне пребывали «в опасении
бессознательном приложить руку, считая подпись какою-то кабалою и
обязательством» 24.
80

На 1 января 1862 г. было одобрено и вступило в действие
лишь 2796 грамот, что составляло 3% от предполагавшегося
общего числа; они охватывали наиболее «исправных» крестьян
иi помещиков. Более трети из них не были подписаны
крестьянами25. Год спустя, за 2 месяца до истечения крайнего срока,
учитывалось уже 78 185 грамот (около двух третей общего
количества), немногим меньше половины их было подписана
крестьянами. Доля неподписавших варьировалась от самой
низкой — 20,4% в Полтавской губернии до самой высокой — 99,8%
Минской, а в среднем по стране составляла 42%. Здесь не
существует какой-либо закономерности (в соседней с Полтавской
Черниговской губернии соотношение подписавших и
неподписавших оказалось почти противоположным), за исключением того,
что этнические различия, видимо, усугубляли опасения
крестьян26. Результат зависел прежде всего от усердия и
таланта чиновников на местах: одни посредники смогли убедить
крестьян, что Положение «является подлинным и
окончательным», другие уступили «тягостной необходимости» принуждения
крестьян к подписанию27, остальные просто вводили грамоты в
действие без всяких крестьянских подписей.
Приведенные цифры весьма красноречивы. Ведь по закону
крестьяне не имели веских оснований для отказа от подписания
грамот и под сильным нажимом вынуждены были делать это,
а кроме того, поставить подпись за всю общину мог любой
крестьянин или посторонний человек, уполномоченный сходом.
Эти цифры свидетельствуют об удивительно широком
распространении невероятного разочарования и безрассудных надежд,
которые возлагались (хотя лишь отчасти) на далекого царя.
Ответ Александра II прозвучал в одном из его выступлений.
15 августа 1861 г. он объявил собравшимся в Полтаве
крестьянским старостам: «...ко мне доходят слухи, что вы ожидаете
другой воли. Никакой другой воли не будет, как та, которую я вам
дал. Исполняйте, чего требуют закон и Положение. Трудитесь и
работайте. Будьте послушны властям и помещикам». Двумя
неделями позже министр внутренних дел П. А. Валуев разослал
циркуляр, предписывавший каждому мировому посреднику
довести суть этой и других подобных речей до уездных старост в
подведомственном им округе23.
Таким образом, крестьяне, отказываясь подписывать
уставные грамоты в надежде получить «новую», «подлинную» волю в
1863 г. и ожидая «слушного часа», предавались утопиям. Вместе
с тем их поведение вполне соответствовало укорененному
правосознанию.
Понятие владения (в отношении земли) в России имеет свои
особенности по сравнению с Западной Европой. Тем не менее
в XVIII в. императорский режим принял концепцию земельной
собственности, установленную римским правом и известную на
Западе, а в прошлом столетии русские государственные деятели,
как и их коллеги повсюду в Европе, исходили из того, что право
81

собственности лежит в основе прочного государственного устрой
ства и экономики, а его защита является главной обязанностью
государства. В соответствии с этим Манифест 19 февраля про
возгласил помещичье «право собственности на все земли, при
надлежавшие им»29, хотя положения реформы, касавшиеся на
дела и выкупа, фактически нарушали его.
Русские крестьяне, как известно, полностью отвергали
правительственную трактовку земельной собственности30. По их
понятиям, предъявлять претензии на владение пахотной землей в
том смысле, как кто-то владеет топором или шапкой, было
столь же абсурдным, как претендовать на владение солнечным
светом или Волгой. Земля принадлежит тому, кто ее обрабаты
вает, но является «собственностью» Бога, царя или (что в
сущности одно и то же) ничьей31. Исходя из этого, пахотная земля
принадлежала крепостным крестьянам, которые ее
обрабатывали, даже несмотря на то, что сами они принадлежали
помещику. Абсолютная несовместимость двух концепций
собственности была одним из проявлений той культурной пропасти,
которая отделяла крошечную космополитичную элиту — «общество»
от «народа», в основном состоявшего из крестьян. Образовалась
она преимущественно вследствие сословных различий,
связанных с окончательным оформлением крепостного права в
Соборном Уложении 1649 г.32 Эта пропасть значительно углубилась
и расширилась благодаря реформам Петра I, и не только
потому, что он ввел европейские культурные нормы для элиты (в то
же время позволив крестьянам носить бороды), но и потому,
что им были систематизированы и закреплены различия между
сословиями. Чем больше унижались крепостные, тем упорнее
цеплялись они за традиционные нормы отчасти по
стратегическим соображениям самосохранения, отчасти, чтобы утвердить
собственное достоинство. В выражении «мы — ваши, а земля —
наша», с которым крепостные крестьяне обращались к своим
господам33, выражение покорности переплеталось с
утверждением своего права.
В 1861 г. крестьяне, с одной стороны, и помещики с
чиновниками— с другой, как противостоящие стороны исходили из
совершенно различных систем ценностей. С точки зрения
крестьян, требование выкупных платежей за землю было более
вопиющей несправедливостью, чем само крепостное право.
В. И. Ленин отмечал, что «1861 г. породил 1905 г.», а
революция 1905 г. явилась «генеральной репетицией» 1917 г.34
Действительно, существует причинная связь между крестьянской
реформой 1861 г. и Октябрьской революцией. Но можно также
сказать, что 1649 г. породил 1861 г., т. е. что антагонизм,
взаимное недоверие и непонимание, которые сопровождали
вступление России в новую эру, были следствием крепостного права.
Однако, как мы увидим, рассмотрев основные аспекты
реформы, наследие крепостного права выходило за рамки
социальных отношений и противоположности культурных ценностей.
82

Положения законодательства о реформе значительна
варьировались по губерниям. Его авторы прежде всего хотел»
удовлетворить интересы поземельного дворянства. Поэтому в
нечерноземных губерниях предполагалось сделать крестьянские
наделы относительно круговыми, но дорогими: поскольку земля
здесь не являлась большой ценностью, помещики должны были
получить деньги. К югу, по мере того как ценность земли
возрастала и помещики стремились удержать ее за собой, участки
были меньше, но (в пересчете на рыночные цены) не столь
дороги. Большинство крестьянских семей не смогли бы свести
концы с концами, полагаясь только на продукцию своих усадеб
и земельных наделов, потому что либо надел был слишком мал,
либо слишком большая часть продукции должна была идти на
выплату налогов и выкупных платежей.
Пореформенное урегулирование усложнялось из-за
существования ряда особых категорий зависимого населения. Так, на
большей части Украины не было общинных переделов. В 1863 г.
реформа распространилась на удельных крестьян, а в 1866 г.—
на государственных, причем условия их освобождения были
более благоприятны, чем крепостных, т. е. для самодержавия
более приемлемым оказалось пожертвовать интересами казны,
нежели помещиков. Большинство дворовых людей — категории,
включавшей мастеровых, домашнюю прислугу и т. п. и
составлявшей около 7% крепостных, — не пользовались правом на
наделы пахотной земли. Если же оставить в стороне эти и иные
особые случаи и рассматривать положение большинства
великорусских крестьян, можно оценить значение реформы, сравнив
созданный ею порядок с той системой, которая существовала
при крепостном праве.
A) Власть помещика. Сущность крепостного права состояла
в подчинении крепостных почти неограниченной власти их
господ, которые могли посылать их на любую работу, переселять на
новое место, разрушать их семьи, подвергать уголовному
наказанию, сдавать мужчин в солдаты. Помещики могли покупать,
продавать, закладывать, дарить или проигрывать крепостных.
Многие из них подвергались физическому или половому
насилию. Законы, определявшие права помещиков, были
немногочисленны, неопределенны и редко выполнялись, но в некоторых:
отношениях помещиков, вероятно, сдерживало не правительство,
а обычай. Произвол помещиков был полностью уничтожен
законодательством 1861 г. Но освобожденные крестьяне вскоре
вновь почувствовали власть над собой (хотя и в другой форме)
класса помещиков. По новому закону поместное дворянство
полностью доминировало в местной администрации, включая
органы, осуществляющие проведение отмены крепостного
права35. Большинство бывших крепостных уже в качестве
арендаторов, наемных работников или издольщиков вынуждены были
обращаться к местному землевладельцу (хотя необязательно к
своему прежнему господину).
ЯЗ:

B) Прикрепление к земле. Вторым элементом крепостного
права было приписывание, или прикрепление к земле.
Крепостной крестьянин мог даже на время покидать родную деревню
лишь с письменного разрешения своего господина. Он мог
провести вне села несколько месяцев, подрядившись бурлаком, или
несколько лет, работая на фабрике, но все равно
рассматривался законом как член сельской общины и от него требовалось
выплачивать свою долю налогов и выполнять другие общинные
повинности. С отменой крепостного права крестьяне оставались
«приписанными», но полномочия регулировать их передвижение
перешли от помещика к общине. Теперь она выдавала паспорта,
дававшие крестьянам возможность поиска работы по найму.
Крестьяне, имеющие паспорт и обязанные посылать часть
заработка общине, к которой они были приписаны, составляли
основную массу наемной рабочей силы в промышленности, на
транспорте и строительстве. Получить паспорт было нетрудно,
ибо многие крестьянские общины не могли выполнять
возложенные на них повинности только на основе сельскохозяйственного
производства, поэтому прикрепление не слишком
препятствовало притоку рабочей силы в промышленность36.
Правительство рассматривало прикрепление к общине как
подстраховочное средство: уволенный рабочий обязан был
вернуться в деревню и оставался там до тех пор, пока вновь не
понадобится предпринимателю. Многие крестьяне, которые, по
сути, являлись уже рабочими, предпочитали возвращаться в
деревню в праздники или для того, чтобы помочь с урожаем.
Но это средство было все же недостаточно действенным, чтобы
поддерживать мир в трудовых отношениях. Р. Джонсон показал,
что московские рабочие, сохранявшие тесные связи с родными
деревнями и с сельским хозяйством, были более расположены
к забастовкам или другим способам противодействия
предпринимателям, чем собственно пролетарии37.
C) Социальный статус. Законодательство о реформе
повысило статус бывших крепостных, объявив их «свободными
сельскими жителями», но не устранило социальной иерархии. Более
того, в правовом отношении, за исключением нескольких
областей, таких как уголовные преступления и судебные тяжбы с
представителями иных сословий, крестьянин чаще выступал
субъектом местного, обычного права, нежели государственного
законодательства. Были и другие средства поддержания
сословных различий. Например, крестьяне получили право входить в
состав созданного судебной реформой 1864 г. суда присяжных,
но установленный имущественный ценз давал возможность
выполнения этих обязанностей, помимо должностных лиц
крестьянского самоуправления, лишь немногим богатым крестьянам.
Но наиболее резко ограничивали свободу бывших
крепостных экономические условия реформы, а не формальные
запреты. Большинство крестьян получили (через общину) земельный
надел и обязаны были выполнять соответствующие повинности.
:84

Освободиться от своего надела и тем самым избавиться от
повинности на практике было почти невозможно38. Даже во
Владимирской губернии, где была относительно развитая
промышленность и имелись многочисленные крепостные капиталисты,
к 1880 г. от общины отделилось лишь полпроцента бывших
крепостных. Большинство крестьян не желали порывать с общиной
или с землей. А главное, лишь немногие из тех крестьян,
которые, подобно переселенцам в Америке, хотели (или вынуждены
были) сниматься с места и начинать новую жизнь, реально
могли это сделать.
D) Экономика. Для крепостного сельского хозяйства
характерны были четыре основных признака. Первый — это
господство крупных поместий. В среднем поместьи было, как правило,
больше крепостных (около сотни лиц мужского пола), чем
рабов на плантации в Америке, за исключением самых крупных.
Эти поместья редко использовали весь свой потенциал для
эффективного и продуктивного ведения сельского хозяйства,
поскольку большинство из них были просто агломератами
крестьянских деревень. Простые орудия труда и тягловый скот,
которыми обрабатывалась помещичья земля, принадлежали
крестьянам и применялись также на крестьянских наделах. Способы
обработки земли и выбор культур определяли не агрономические
предписания и требования рынка, а прежде всего крестьянский
обычай.
Второй особенностью была поземельная община.
Крестьянская семья из поколения в поколение владела усадьбой,
огородом, но пахотные земли находились во владении общины и
периодически перераспределялись. Цель перераспределения
состояла в том, чтобы обеспечить соответствие земельного надела
потребительским нуждам семьи во избежание голода, но
особенно важно было то, чтобы надел соответствовал трудовым
ресурсам каждого хозяйства. Община распределяла и
перераспределяла налоги, повинности и другие обязательства перед
помещиком и государством, а также пахотную землю. И
помещики, и правительство настаивали на сохранении системы
круговой поруки, когда за должников платила вся община. Поэтому
в интересах каждой семьи и общины в целом было наделение
хозяйств пахотной землей пропорционально их
производственным возможностям, важнейшей составной частью которых был
человеческий труд.
Как и на американской ферме, главной производственной
единицей была семья. При крепостном праве она владела
тягловым скотом и инвентарем, которые перешли в ее собственность
по закону 1861 г. Помещик же, владевший тысячами десятин
земли и сохранивший большую ее часть после реформы,
чаще всего не располагал тягловой силой и орудиями труда.
Третьей характерной особенностью крепостной экономики
было внеэкономическое принуждение. Экономические отношения
между господином и крепостным не определялись условиями
85

рынка — предложением и спросом на землю, рабочую силу и
сельскохозяйственные продукты. При крепостном праве
определение размера земельных наделов крепостных, их трудовых
повинностей или денежного оброка зависело от воли помещиков,
точнее сказать, от их представления о том, как надо вести дела.
Правительство поддерживало их требования, вплоть до
посылки армейских частей в случае сопротивления.
Наконец, при крепостном праве было две основные формы
повинностей: оброк, или денежные выплаты, и барщина, или
трудовая повинность.
В целом характерные черты крепостной экономики
сохранились в измененном виде и после уничтожения крепостного
права, их разрушение проходило очень медленно. Одной из причин
этого была нерешительность и инерция вчерашних душевладель-
цев. Они могли купить лошадей и инвентарь, нанять работников
для возделывания своей земли, превратившись таким образом
в предпринимателей. Но большинство предпочитали не
вкладывать средств, не рисковать, а воспользоваться трудным
экономическим положением бывших крепостных, чьи земельные
наделы были так малы, а повинности так высоки, что при опоре
лишь на имеющиеся у них ресурсы они не могли бы свести
концы с концами. Многие помещики прибегли к русскому варианту
издольщины, называемому «отработки»: крестьянская семья,
используя своих лошадей и инвентарь, обрабатывала
определенную часть помещичьей земли, а взамен могла обработать
другой, более мелкий участок для собственного пользования. Эта
очень походило на барщину.
Однако основной причиной медленного развития сельского
хозяйства России была вполне определенная позиция, занятая
самодержавием и воплотившаяся в законодательстве о реформе.
Для того чтобы сделать переход более плавным, авторы
реформы приняли в качестве своего отправного пункта основы
экономического устройства, характерные для крепостничества. Так,
установленный законом размер земельных участков
определялся, исходя из размера надела при крепостном праве.
Реформаторы сохранили общину, хотя считали ее серьезным препятствием
на пути прогресса сельского хозяйства 39: они, как и помещики,
предпочитали использовать ее в качестве «промежуточного
звена», избавлявшего режим от необходимости иметь дело
непосредственно с 22 млн бывших крепостных. «Положения»
представляли собой попытку, хотя весьма непоследовательную,
уменьшить экономическую зависимость бывших крепостных от
своих прежних господ. Этому должен был способствовать выкуп
надела. По закону он был необязательным, предполагал
соглашение между помещиком и крепостным. Переход крестьян на
выкуп происходил постепенно, растянулся на 20 лет (в 1883 г.,
когда оставалось около 15% не перешедших на выкуп
крестьянских хозяйств, он был объявлен обязательным). До перехода на
выкуп крестьяне считались «временнообязанными»: сам термин
86

подчеркивал сохранение их подчиненного положения. В рамках,
установленных законом, они обязаны были выполнять
повинности (оброк или барщину) в качестве эквивалента платы за
земельные наделы. Медленные темпы перехода крестьян or
временнообязанного состояния на выкуп еще больше сгладили
остроту переходного периода.
В целом отмена крепостного права была скорее
упорядочением, приведением в систему старого, чем введением нового.
Но само это упорядочение уже являлось громадным шагом
вперед, ибо произвол душевладельца (и поддержка его власти
государством) составлял суть крепостного права. То, что
реформа сохраняла многие социально-экономические черты
крепостничества, видимо, означает, что режим переоценивал значение
своих благих намерений, слишком уповая на «силу слов».
Самодержавие ожидало получить великие блага просто уже
вследствие того, что нашло мужество объявить низложенным базовый
институт русской жизни — крепостное право.
Противоречивый характер крестьянской реформы также
выявляет сложные побуждения царского правительства.
«Положения 19 февраля 1861 г.» не могли быть и не стали
непосредственным стимулом для экономического развития. Царизм в
XIX в. придавал больше значения социально-экономической
стабильности, процветанию поместного дворянства и
благосостоянию крестьян, чем развитию экономики. Царь и его советники
сильнее опасались хаоса, чем желали прогресса. Таким образом,
результатом реформы было обеспечение видимой стабильности,
сохранение неравноправного положения крестьян при
открывшейся возможности постепенного выхода из социальных и
экономических форм крепостничества.
1 Сахаров Н. А. Из воспоминаний о В. А. Арцимовиче//В. А. Арця-
мович. Воспоминания-характеристики. Спб., 1904. С. 439. О количестве
«вестников» см.: Корнилов А. А. Крестьянская реформа в Калужской
губернии при В. А. Арцимовиче//Там же. С. 265.
2 Цит. по: К о р ф М. А. Император Николай в совещательных собраниях:
Сб РИО. Т. XCVI1I Спб, 1896. С. 115.
3 Высочайшее повеление 26 октября 1858 г.//Сборник правительственных
распоряжений по устройству быта крестьян. 3-е изд. Т. 1 Спб., 1869. С. 31.
Министр внутренних дел С. С. Ланской отреагировал на такие опасения,
начав свой первый доклад о ходе осуществления реформы словами: «Полное
спокойствие и тишина встретили манифест...» (Отмена крепостного права.
Доклады министров внутренних дел о проведении крестьянской реформы
1861 — 1862 гг./Под ред. С. Н. Валка. М.; Л., 1950. С. 7).
4 Зайончковский П. А. Проведение в жизнь крестьянской реформа
1561 г. М., 1960. С. 47—49.
5 См.: Зайончковский П. А. О правительственных мерах для
подавления народных волнений в период отмены крепостного права // Исторический
архив. 1957. № 1. С. 151—193.
s В XIX в. русские люди часто сетовали на «язву чиновничества», однако
С Старр показал, что, наоброт, проблема состояла в нехватке чиновников.
В середине прошлого столетия соотношение числа должностных лиц на граж-
87

донской службе и численности населения в России было в три раза
меньшим, чем во Франции или Англии (Starr S. F. Decentralization and Self-
Government in Russia, 1830—1870. Princeton, 1972. P. 48—49).
7 Доклады царских адъютантов были опубликованы Е. А. Мороховцом
в книге «Крестьянское движение в России после отмены крепостного права»
(М.; Л., 1949). Указ об их отзыве см.: Сборник правительственных
распоряжений по устройству быта крестьян, вышедших из крепостной зависимости.
Т. II, ч. 1. Спб., 1867. С. 49.
8 О позиции дворянства см.: Field D. The End of Serfdom.
Cambridge; Mass., 1976. P. 339—443.
9 Циркуляр министра внутренних дел губернаторам см.: Сборник
правительственных распоряжений. Т. II, ч. 1. С. 99—102.
10 Их положение являлось «независимым», поскольку их смещение не
могло производиться губернаторами или даже министром внутренних дел,
не говоря уже об их собратьях — дворянах, а лишь специальным актом
Сената (см.: Устьянцева Н. Ф. Институт мировых посредников в
оценке современников (по материалам газеты «Мировой посредник») // Вестн.
Моск. ун-та. Сер. 8. 1984. № 1. С. 72; Она же. Институт мировых
посредников в системе государственного строя России A861—1863 гг.):
Автореф. канд. дис. М., 1984. Менее полезной в данном случае является
работа- Rose J. W. The Russian Peasant Emancipation and the Problem of
Rural Administration: The Institution of the Mirovoi posrednik. Ph. D.
dissertation. Univ. of Kansas, 1976.
11 Цит. по: Будаев Д. И. Крестьянская реформа 1861 г. в Смоленской
губернии. Смоленск, 1967. С. 116.
12 Со слов П. А. Валуева (Отмена крепостного права / Под ред. С. Н.
Валка. С. 58). В своих еженедельных докладах царю в мае—июле Валуев почти
не упоминает о мировых посредниках, кроме тех случаев, когда в его отчетах
речь шла о создании институтов крестьянского самоуправления, что
являлось первоочередной обязанностью посредников; очевидно, доклады,
подобные цитированному, вынуждали его быть более благосклонным.
13 См., например: Крестьянское движение в России в 1857 — мае 1861 гг.:
Сб. документов / Под ред. С. Б. Окуня, К. В. Сивкова. М., 1963. С. 327.
14 Там же. С. 399.
15 Владельцами деревни являлись помещики Молостовы, одним из них
был, вероятно, предводитель дворянства В. В. Молостов, который встречался
с генералом Апраксиным накануне штурма села Бездна, а затем в панике
бежал в Казань (Field D. Rebels in the Name of the Tsar. Boston, 1989.
P. 77, 70).
™ Несмотря на раскаяние, староста и многие его односельчане по
возвращении домой были наказаны (Крестьянекое движение в России в 1861 —
1868 гг. Сб. документов. М., 1964. С. 51).
17 Иногда полицейские чиновники информировали начальство, что кто-то
из крестьян в округе продолжает упорствовать, но я никогда не встречал
доклада о притворном раскаянии, оно всегда характеризовалось как
«искреннее» или «чистосердечное».
18 Конечно, ссылка крестьян на закон была, видимо, проявлением их
способности умело обставлять свое сопротивление властям. Они «ослушание
свое прикрывают личиною скромности «и простоты, зная,, что тем избавятся
от наказания», — заметил о некоторых непокорных крестьянах из
Александровского уезда владимирской губернатор (Крестьянское движение в России
в 1861—1868 гг. С. 132).
19 Многие представители других сословий считали, что крестьяне
понимают «волю» как право на безделье и в особенности как свободу от
налогов, повинностей и иных обязательств.
20 Крестьянское движение в России в 1861—1868 гг. С 112—113. В
ежегодном докладе царю глава III отделения сообщал, что слухи о «новой*
полной воле» по истечении двух лет «циркулируют повсюду», но утешительно
добавлял, что непокорными крестьянами «постоянно выражалась
неколебимая вера в царскую волю. Одно опасение уклониться от нее и вновь
подвергнуться крепостной зависимости доводило их к ослушанию...» (Кресть-
88

янское движение в России в 1827—1869 гг./Под ред. Е. А. Морвхввца. М.,
1931 С. 21—22).
21 Нельзя, однако, охарактеризовать эти надежды как подобные
ожиданию тысячелетнего царства Христа. Название данной статьи указывает, во-
первых, на то, сколь глубок был контраст между ожиданиями крепостных
и законодательством 19 февраля 1861 г, а во-вторых, сколь различны по
характеру были ожидания крепостных в России и рабов в Соединенных
Штатах. Земной, житейский характер надежд крестьян на «слушный час»
явно далек от религиозных упований американских рабов. О последнем см.:
Strickland J S Across Space and Time Chapel Hill, 1992.
22 Сборник правительственных распоряжений. Т. II, ч. 1. С. 53—54.
Б итоге в 1861 —1862 гг. виновными в возбуждении крестьянских
беспорядков было признано 913 человек, а за участие в них взято под стражу
990 крестьян (Крестьянское движение в России в 1827—1863 гг. С. 17, 19,
40, 44)
23 См.: ст. 36, 49 и 69 Великороссийского положения // Крестьянская
реформа в России 1861 года: Сб. законодательных актов / Под ред. К. А. Соф-
роненко. М., 1954. С. 169—175.
24 Крестьянское движение в России в 1861 —1868. С. 78
25 См.: Зайончковский П. А. Проведение в жизнь крестьянской
реформы 1861 г. С. 103. Близкой проблемой был отказ крестьян участвовать в
качестве свидетелей при подписании грамот в соседних деревнях (Архив
законодательных дел. Журналы Главного комитета об устройстве сельского
состояния Т. I. С 5 марта 1861 года по 28 декабря 1862 года. Петроград,
•1918. С. 438—442).
26 Самой низкой доля подписанных грамот была в трех губерниях (Ко-
венской, Гродненской, Минской), в которых большинство помещиков
составляли поляки-католики, а большинство крестьян были восточными славянами и
православными (Отмена крепостного права. С. 287). Для 31 великорусской
и левобережной губернии не существует статистически значимой коррекции
между долей подписавших и любой переменной, касающейся крепостного
права, которую мы имеем на соответствующем уровне обобщения: средний
земельный надел крепостного, удельный вес крепостных в составе населения
губернии, среднее количество крепостных мужского пола на поместье, доля
крестьян на оброке.
27 Все крестьяне деревни, отказавшейся подписывать грамоту, были под
конвоем доставлены в губернскую столицу — Новгород — и высечены на
площади (см.: Дружинин Н. М Русская деревня на переломе 1861 — 1880 гг.
М, 1978 С. 48, Отмена крепостного права. С. 76).
28 Пятнадцать месяцев спустя царь произнес похожую речь на
собрании крестьянских представителей; затем она была зачитана во всех уездах
и, по сообщению главы III отделения, «положила конец ложным надеждам»
(Сборник правительственных распоряжений. Т. II, ч. 2. С. 46—47;
Крестьянское движение в России в 1861—1868 гг. С 553; Татищев С. С.
Император Александр II. Его жизнь и царствование. Т. II. Спб., 1903. С. 407;
Крестьянское движение в России в 1827—1868 гг. С. 27).
29 Крестьянская реформа в России 1861 года. С. 32.
30 Несмотря на неоднократные попытки вынудить их сделать это,
наиболее существенной из которых была, конечно, столыпинская реформа 1906—
1911 гг. По своей терминологии законодательство 1861 г. представляло
собой подобную же попытку. Законы классифицировали начавших выкупной
процесс крестьян как «крестьян-собственников», хотя их собственнические права
на наделы были ограничены, вероятно, в расчете на то, что они сами
привыкнут считать себя собственниками.
31 Один помещик в 1861 г. пытался убедить своих крестьян освободиться
or высказанного ими «самого коммунистического понятия о собственности»,
проводя аналогию между владением одеждой или домашним скотом и
владением землей (см.: Носович С. И. Крестьянская реформа в Новгородской
губернии. Записка С. И. Носовича. 1861—1863 гг.//Историческое обозрение.
Спб., 1899. Т. X—XII. С. 19).
89

32 H e 11 i е Я Enserfment and Military Change in Moscow. Chicago,
1971. P. 247. Э. Кинэн считает, что в XVI столетии в Московии были три
различные политические культуры — царского двора, бюрократии и деревни.
Если соединить его взгляды с интерпретацией Р Хелли (что не одобрил бы
ни тот, ни другой), мы может сказать, что к началу XVIII в. придворная
культура и культура бюрократии слились в одну, которая на протяжении
века все более отдалялась от культуры деревни (Keen an E. L. Muscovite
Political Folkways//Russian Review. 1986. Vol. 46, N 4. P. 123—145;
сравните: Н el lie R Edward Keenan's Scholarly Ways//Russian Review.
1987. Vol. 47, N 2. P. 111 — 190).
33 Об этом свидетельствовал, например, Дмитрий Самарин в статье
«Уставная грамота» (День. 1861. №7) (цит. кн: Корнилов А. А.
Деятельность мировых посредников//Великая реформа. Русское общество л
крестьянский вопрос в прошлом и настоящем: В 6 т./Под ред. А. К. Джи-
вслегова и др. М., 1911. Т. V. С. 243).
34 Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 20. С. 177.
35 Авторы законодательства определили, что мировые посредники будут
избираться из числа местных дворян крестьянами; но в итоге они
назначались губернатором по представлению предводителей дворянства и за)ем
утверждались Сенатом (см.: Захарова Л. Г. Крестьянство России в
буржуазных реформах 60-х годов XIX в.//Социально-политическое и правовое
положение крестьянства в дореволюционной России / Под ред. В. Т. Пашуто
D др. Воронеж, 1983. С. 203; Положение о губернских и уездных по
крестьянскому делу учреждениях. Гл. 1, ст. 13//Крестьянская реформа в России
1861 года. С. 137; Устьянцева Н Ф. Институт мировых посредников
в системе государственного строя. С. 16).
36 Если мы признаем, что на начальной стадии индустриализации
заработная плата фабричного рабочего приблизительно равнялась прожиточному
минимуму, тогда прикрепление, помимо всего прочего, было дополнительным
бременем для возникавшей русской промышленности: заработная плата
должна была покрывать расходы на поддержание жизни самих рабочих плюс на
выполнение их обязательств перед общиной.
37 Johnson R. E. Peasant and Proletarian: The Working Class of
Moscow at the End of the Nineteenth Century. New Brunswick, 1979. P. 158.
38 К данному вопросу относятся статьи 140—143 Великороссийского
положения (Крестьянская реформа в России 1861 года. С. 212).
39 F i е 1 d D The End of Serfdom. P. 444.
СТИВЕН ХОК
Университет Айовы, США
БАНКОВСКИЙ КРИЗИС, КРЕСТЬЯНСКАЯ
РЕФОРМА И ВЫКУПНАЯ ОПЕРАЦИЯ В РОССИИ.
1857—1861 *
Большинство работ о Великих реформах посвящено
исследованию мотивов, побудивших царский режим провести отмену
крепостного права, а также процессу реализации
законодательства, т. е. ходу освобождения. Эти исследования многое дали
для углубления нашего понимания политики реформ, но они не
* Данная статья является сокращенным вариантом публикации в:
American Historical Revue. June 1991.
SO

до конца объясняют специфику самого принятого закона.
Недооцененной оказалась роль кризиса банковской системы, который
стал бичом реформы. Именно он определил условия
освобождения и ослабил, таким образом, последующее экономическое
развитие страны.
В 1859 г., когда правительственные чиновники начали
разработку законодательства по крестьянской реформе, они
оказались перед лицом кризиса: растущий государственный долг,
инфляция, отрицательный платежный баланс, неблагоприятный
климат для внешних займов, невозможность восстановить
обратимость рубля и, наконец, крах государственных кредитных
учреждений. В этих условиях и готовилась реформа.
Центральным, определяющим моментом в ее разработке стал для
правительства банковский кризис 1859 г.
В конце 1858 г. в качестве краеугольного камня политики
крестьянской реформы был принят принцип освобождения
крестьян с полевой землей за выкуп с компенсацией для
дворянства. Однако банковский кризис, разразившийся через
несколько месяцев, хотя и не ослабил приверженности правительства
реформе, в значительной степени ограничил реформаторов,
когда они попытались обратить политические намерения в
законодательные нормы. Положения закона 1861 г. о выкупе
земли (если не касаться намерения превратить крестьян в
земельных собственников) не могут быть поняты без рассмотрения
вопроса о крахе государственных кредитных учреждений.
Банковский кризис сделал необходимой резкую
перестановку в приоритетах финансовой политики правительства. Это не
позволило ему субсидировать приобретение крестьянами земли
в собственность, как было сделано в Пруссии и Австрии. Это на
многие годы обременило крестьян высокими процентами на их
выкупные долги, существенно увеличившими ежегодные
выкупные платежи. Это оказалось на руку тем, кто стремился свести
к минимуму размеры крестьянских земельных наделов. Это
стало дополнительным аргументом в пользу того, что выкуп
должен быть постепенным, а не единовременным и
обязательным. Это сделало необходимым ограничить обращение
кредитных бумаг, выпущенных для помещиков, к ущербу их
держателей. В целом огромная выкупная операция и жесткие условия,
в которые она поставила крестьян, явились не просто
результатом того, что помещики успешно отстаивали свои интересы.
Это было следствием финансовых трудностей, вызванных
крахом государственных кредитных учреждений.
В России после Крымской войны стремление к реформам
вызвало существенные изменения в системе государственных
финансов и частном капитале. Финансируемые из внутренних
ресурсов акционерные компании, которые долгое время
запрещались, вдруг были разрешены. Хронический государственный
бюджетный дефицит, десятилетиями покрывавшийся из внешних
займов или монопольных государственных банков, теперь был
91

покрыт выпуском внутренних облигаций. Вековая политика
предоставления помещикам на льготных условиях ссуд на их
личные расходы была отброшена. Развитие транспорта стало
приоритетным в инвестиционной политике, а дворянство было
оставлено без доступа к кредиту.
В Европе 50-е годы XIX в. были десятилетием появления и
распространения важных финансовых нововведений. Создание
в 1852 г. акционерного банка «Креди Мобилье» позволило
Франции преодолеть застарелый дефицит на рынках капитала. В это
десятилетие были основаны крупные инвестиционные банки в
Германии и Австрии, обеспечившие привлечение капитала как в
железнодорожное строительство, так и в угольную и легкую
промышленность. Даже в Англии с ее высокоразвитыми
рынками капитала это было десятилетие значительных изменений.
Для историков заметим, что именно исследование вовлечения
банков в процесс экономического развития легло в основу
известной «теории относительной отсталости» А. Гершенкрона.
Гершенкрон разработал различные модели участия
государства в развертывании процесса индустриализации в
условиях отсталости. Так, в Германии, стране средней отсталости,
инвестиционные банки взяли на себя роль, которую ранее в
Англии сыграл частный предприниматель. В России же
«недостаток капитала... был таков, что никакая банковская система не
смогла бы обеспечить предоставление достаточных сумм для
финансирования широкомасштабной индустриализации»2. Здесь
государству пришлось использовать собственные финансовые
ресурсы, т. е. сделать то, что в других странах делали банки.
Одним из негативных свойств отсталых обществ является
тенденция полностью заимствовать неприложимые для данных
условий политику, идеи и учреждения, вместо того чтобы
надлежащим образом реформировать существующие институты.
В конце 50-х годов XIX в. Россия стремилась создать новые
финансовые учреждения и орудия кредита, чтобы приступить к
решению назревших проблем. Но в середине века Россия имела
неразвитый рынок капитала. Идеи, заимствованные из опыта
западноевропейского финансового капитализма, были
практически неприменимы, так как общество не было готово эффективно
их использовать. В отличие от принятой в конце столетия
политики государственного вмешательства в экономику, в конце
50-х годов российское самодержавие, хотя и стесненное
недостатком национального капитала и развитых финансовых
рынков, стремилось опереться не на государственные, а на частные
ресурсы. Идя по этому пути, правительство спровоцировало
финансовый кризис — следствие избытка акций частного,
транспорта. В конечном счете попытка самодержавия обеспечить
капитал противоречила его цели — создать свободных
крестьян-собственников.
Государственные кредитные учреждения в России были
созданы во второй половине XVIII столетия, для того чтобы обес-
$2

печить помещиков дешевым и надежным источником
долгосрочных займов. Сроки закладных займов часто менялись, однако
к концу 1850-х годов большинство помещиков имели долг 28-
или 30-летней давности. Все государственные кредитные
учреждения были обязаны принимать деньги как вклады до
востребования и платить по ним проценты.
Предоставляя долгосрочные займы и одновременно
обслуживая вклады до востребования, такая банковская система имела
серьезный структурный недостаток: чтобы избежать массового
изъятия вкладов правительство было вынуждено ограничить
другие возможности инвестиций. Частные коммерческие банки
были запрещены, а несколько разрешенных акционерных
компаний должны были получить свой капитал из-за границы. Эта
политика часто приводила к тому, что государственные
кредитные учреждения держали излишек вкладов, по которым они
должны были выплачивать проценты, но для которых не могли
найти заемщиков. Это существенно сокращало их доход.
В 1820-е годы государственная казна решила проблему
сосредоточенного в ее руках мертвого капитала путем займа денег у
себя самой на покрытие бюджетного дефицита.
После Крымской войны проблема превышения вкладов над
займами вновь всплыла на поверхность. Чтобы финансировать
войну, правительство прибегло к печатанию значительного
количества бумажных денег. Не имея никаких возможностей для
вклада, бумаги вскоре сосредоточились в государственных
кредитных учреждениях. К концу 1857 г. эти учреждения держали
более 180 млн руб. неиспользованного капитала, в то время как.
накануне войны его было 20 млн руб.
Чтобы сократить убытки от мертвого капитала
государственных кредитных учреждений и небольшого Государственного
коммерческого банка, правительство разрешило им переводить
эти средства в Государственный заемный банк. Последний,
таким образом, должен был выплачивать к 1857 г. по
неиспользованным вкладам более чем 6 млн руб. в год. Однако в конце
ответственность ложилась на казну, так как гарантом всех:
выплат была она.
В 1857 г. правительство приступило к главному вопросу,
который поставила на повестку дня Крымская война:
необходимость создания новой транспортной системы, отсутствие
которой предопределило военное поражение России. В январе было
объявлено об образовании гигантского Главного общества
российских железных дорог с уставным капиталом в 275 млн руб.
Большая часть капитала должна была быть получена из
внутренних ресурсов. Затем правительство объявило о своем
намерении содействовать образованию и других подобных
акционерных фирм. В результате между 1857 и 1859 гг. было разрешено
образовать 75 акционерных компаний, в большинстве
железнодорожных и пароходных. Все вместе они могли собрать капитал
около 140 млн руб. •
9а

Вследствие финасового кризиса в большинстве стран Европы
в 1857 г. первые русские акции за границей не были полностью
проданы. Чтобы привлечь капитал к покупке акций внутри
страны, 20 июля 1857 г. правительство объявило о понижении
процентов по вкладам в государственных кредитных учреждениях3.
Процент по вкладам частных лиц был сокращен с 4 до 3%, а по
займам — с 5 до 4%.
Однако за этим актом правительства стояли и другие
мотивы. В результате войны тяжелым бременем стало погашение
задолженности. Сокращая выплату по государственным займам
на 1%, казна сохранила бы более 5 млн руб. в год. К тому же,
«если бы из банков можно было вывести мертвый капитал,
правительство сохранило бы еще от 6 до 7 млн руб. Таким образом,
цель понижения процента заключалась в перемещении
излишков капитала из государственных кредитных учреждений,
направлении этих денег в акционерные компании и сокращении
государственных расходов.
Единственным скептиком был Ю. А. Гагемейстер,
управляющий Особой канцелярией кредитного отдела. Он опасался, что
«выталкивание вкладов» из государственных кредитных
учреждений приведет к катастрофическому изъятию средств,
«гибельному для казны»4. Чтобы выплачивать проценты по вкладам,
правительство будет вынуждено печатать деньги или брать
внешние займы на невыгодных условиях5. Как и предсказывал
Гагемейстер, ситуация быстро ухудшилась. Е. И. Ламанский,
главный участник решения вопроса о банковском кризисе,
вспоминал в своих мемуарах, что «в исходе 1858 года и в начале
1859 года обнаружились уже все признаки банковского
кризиса, выдвигавшего на очередь вопрос о коренном
преобразовании действовавшей тогда банковской системы»6. За 18 месяцев
до этого банки буквально были наводнены деньгами, сейчас им
угрожало банкротство. Таким образом, одна из первых Великих
реформ — использование крупных частных ресурсов для
финансирования железнодорожного строительства и пароходства —
вызвала необходимость следующей: ликвидацию
государственных кредитных учреждений.
А. М. Княжевич, назначенный министром финансов в 1858 г.,
не участвовал в решении 1857 г. о понижении процентных
ставок и не был особенно опытным в финансовых делах. Но он
осознал необходимость перестройки существующей структуры
банковских вкладов и привлек к этому несколько человек,
которые стали определять финансовую политику России в
последующие три десятилетия. М. X. Рейтерн и Н. X. Бунге —
будущие министры финансов, Е. И. Ламанский, вскоре назначенный
управляющим Государственным банком, впервые заявили о
себе благодаря участию в разрешении банковского кризиса.
Вместе с Гагемейстером и Н. А. Милютиным, временно
исполняющим должность товарища министра внутренних дел, они
составили 5 из 8 членов будущей комиссии по реформе банков.
34

Хотя этих людей историки часто называют просвещенными
бюрократами, они имели узкий взгляд на вещи, рассматривая
ешение проблем, стоящих перед Россией, преимущественно
через фискальные рамки. Они были захвачены идеей железных
орог и в не меньшей степени враждебны к помещичьей
расточительности, которую они презирали. Все они выступали за
налоговую реформу и упорно противостояли дефицитному
бюджетному финансированию. Большинство из них много вращались в
вропейских финансовых кругах и были в курсе недавних ново-
ведений в области коммерческого кредита.
Первая рекомендация этой группы была реализована 13
марта 1859 г., когда правительство объявило о выпуске бессрочных
блигаций, или билетов непрерывного дохода. Это была первая
из двух попыток перестроить структуру банковского долга, т. е.
перевести вклады до востребования в долгосрочные облигации.
Идя на эту меру, правительство было не совсем искренним и
старательно избегало слов «кризис» или «банкротство», чтобы
сохранить спокойствие на рынке.
В финансовой прессе Бунге и Ламанский опубликовали ряд
статей, призывающих частных лиц покупать новые облигации.
Они объяснили, что выпуск новых облигаций не потребует
правительственных расходов, но банки должны будут расстаться со-
своими доходами. 4%, которые помещики будут платить по
займам, покроют 4%, которые предполагается выплачивать по
билетам непрерывного дохода. Выгода заключалась в том, что эти-
облигации более соответствовали структуре существующего
долгосрочного долга помещиков7.
Несмотря на эти усилия, объявление о выпуске 4%-ных
облигаций вызвало панику и наплыв в банки желающих изъять,
свои вклады. В апреле, чтобы сократить количество денег,
изымавшихся из банков, правительство прекратило выдачу новых
займов под залог поместья и запретило изменение сроков
выплаты существующего долга. Правительство объяснило, что
в связи с предстоящей реформой и земельным переустройством
будущие долгосрочные займы должны предоставляться на
основе ценности земли, а не численности крепостных. В
действительности количество проданных облигаций было недостаточно,
чтобы спасти банки. В те дни, когда правительство
приостановило выдачу ссуд помещикам, оно предприняло шаг по
реформированию банковской системы п ликвидации государственных
кредитных учреждений. Гагемейстер, Бунге, Ламанский, Рейтерн
и Милютин были назначены членами правительственной
комиссии по банковской реформе.
В июне 1859 г. Княжевич был вынужден сообщить в Совете
государственных кредитных учреждений, что банки пребывают
«в довольно тяжелых обстоятельствах в настоящее время».
Чтобы покрыть спрос на изъятие денег из банков, правительство
санкционировало выпуск 100 млн руб. Образование новых
акционерных компаний было приостановлено. В июле 1859 г.
9S

опекунские советы перестали быть самостоятельными банков
скими единицами и были подчинены министру финансов.
1 сентября 1859 г., будучи в состоянии полной паники,
правительство объявило о второй и значительно более
дорогостоящей попытке превратить вклады до востребования в
долгосрочные ценные бумаги. Планировалось выпустить 5%-ные
облигации, которые должны быть погашены в течение 37 лет. Таким
образом, помещики платили 4% по займам в банках, а те в свою
очередь выплачивали 5% держателям облигаций. Необычным
при объявлении этого указа было откровенное обсуждение
необходимости банковской реформы.
В своем докладе министр финансов Княжевич писал о
крайне неблагоприятных последствиях понижения процентных ставок
в 1857 г. На 1 июля 1859 г. банки имели в наличии только
23 млн руб., в то время как 365 млн руб. «могут быть
востребованы во всякое время». И эти вклады «могут порождать
затруднения... крайне тягостные для правительства»8.
Более полную картину он нарисовал через год. «С августа
1859 года перевес возврата вкладов против взноса денег, в
течение 22 месяцев, достиг до 143 млн руб., а наличность банков,
составлявшая в июне 1857 свыше 150 млн руб., понизилась в
июне 1859 года до 20 млн руб.» Княжевич предвидел на
оставшиеся месяцы 1859 г. изъятие еще до «50 млн руб.
компанейских капиталов» и угрозу значительно больших изъятий, если
существующие акционерные компании выпустят все акции,
которые им разрешено продать. Он опять говорил о «трудной
ситуации» в банках. На самом же деле они были просто
банкротами9.
Опасаясь, что и во второй раз не удастся привлечь
вкладчиков к приобретению долгосрочных облигаций и, следовательно,
придется печатать еще больше бумажных денег или, что еще
хуже, приостановить выдачу вкладов до востребования,
Банковская комиссия стремилась сделать новые 5%-ные банковские
билеты особенно привлекательными и удобными в обращении.
Реакция на новые 5%-ные облигации была медленной. Так
как это была новая для России форма инвестиций многие
боялись, что обещанные условия погашения не будут соблюдены.
Как и предыдущей весной, Бунге и Ламанский начали
компанию в прессе для привлечения вкладов в новые облигации. Оба
были откровенны относительно стоимости перестройки
структуры долга. Ежегодный ущерб, предполагал Бунге, достигнет
приблизительно 6,75 млн руб. Прогнозы Ламанского были
менее определенными, он констатировал только, что реформа
действительно будет довольно дорогостоящей 10.
Крайний срок приобретения 5%-ных облигаций пришлось
продлить, но в целом перестройка оказалась успешной. К
сентябрю 1860 г. 272,6 млн руб. вкладов были использованы для
покупки 37-летних билетов. К концу 1860 г. почти 148 млн руб.
ограниченных вкладов от государственных и частных организа-
J96

ций были обращены в билеты непрерывного дохода. Таким
образом, более 43% всех вкладов в государственные банки было
обменено на долгосрочные облигации. Денежные изъятия были
покрыты выпуском бумажных денег и двумя внешними
займами, один из которых на довольно невыгодных условиях.
Затраты на реформу в первый год составили 10,1 млн руб., что было
значительно больше оценок Бунге. Общие затраты за все время
существования облигаций, как ожидалось, составят примерно
200 млн руб.
Ближайший кризис был, таким образом, преодолен. Но в
течение весны и лета 1859 г. образовался сложный клубок
проблем: перестройки структуры долга, развития транспорта,
подготовки крестьянской реформы, сельскохозяйственного
кредита. Вот как это выглядело на практике. В декабре 1858 г.,
когда стал очевидным финансовый кризис, правительство
приняло программу освобождения крестьян с землей. В феврале
1859 г. царь постановил о создании Редакционной комиссии для
разработки проекта законодательства. В это самое время
группа финансовых советников боролась с банковским кризисом, что
привело к выпуску в марте 4%-ных билетов непрерывного
дохода. К апрелю стало ясно, что введение этих бессрочных
облигаций только обострило проблему, государственные кредитные
учреждения были на грани краха; была создана Банковская
комиссия. А 27 апреля была образована специальная
Финансовая комиссия для разработки закона о выкупе крестьянами
земли (что требовало специальной квалификации, которой не
было у членов Редакционной комиссии). И Банковская, и
Финансовая комиссии включали по 8 членов. Бунге, Ламанский,
Гагемейстер, Рейтерн и Н. А. Милютин состояли в обеих.
10 июля правительство объявило о создании еще одного
учреждения— Комиссии по устройству земельных банков, которая
должна была разработать законодательство о восстановлении
долгосрочного сельскохозяйственного кредита. Среди 14 членов
этой комиссии было несколько юристов. Но для финансовых дел
правительство призвало ту же группу из пяти человек.
Гагемейстер был назначен председателем.
Первый проект закона о выкупе был подготовлен
Финансовой комиссией к 12 августа. 25 августа начала свою работу
Комиссия по устройству банков и продолжала ее до декабря.
Банковская комиссия вернулась к составлению устава нового
Земельного банка. 1 июля 1860 г. открылся Государственный
банк с Ламанским на посту вице-директора. Правительственные
финансовые эксперты продолжали свою работу над законом о
выкупе на протяжении всего 1860 г. В конце ноября он был
готов к утверждению.
Для многих проведение крупномасштабной выкупной
операции, требующей множества кредитных обязательств, сразу
после выпуска 275 млн руб. свободно обращающихся 5%-ных
облигаций казалось невозможным. Однако члены Финансовой
4 Зак. 251
97

комиссии приложили значительные усилия, чтобы приспособить
закон о выкупе к условиям банковского кризиса. Вначале
правительство намеревалось оказать значительную финансовую
поддержку выкупной операции. В феврале 1859 г. Я. И.
Ростовцев, председатель Редакционной комиссии, предполагал, что
можно выделять на эти цели из бюджета 5 млн руб. в год.
Однако члены Финансовой комиссии были непоколебимы в том,
что выкупная операция должна быть чистой кредитной сделкой,
полностью самоокупающейся. Они были против каких-либо
новых правительственных расходов, кроме как на развитие
железных дорог. Комиссия была тверда в вопросе о
правительственной помощи реформе. «В видах финансовой осторожности,
следует принять за правило, что выкупная операция, так сказать,
питает сама себя, не обременяя Государственное Казначейство
новыми постоянными расходами»11. Все процентные и основные
выплаты, все административные и непредвиденные расходы
должны были покрываться за счет крестьянских платежей.
В Пруссии правительство оплатило значительную часть
выкупа и все административные расходы, а в Австрии
государственная помощь была еще больше. Многие ожидали, что в России
выкупная операция будет построена на тех же основаниях.
Однако комиссия сочла необходимым ограничить миссию
правительства ролью посредника, а не дающего субсидии. Царское
правительство не потратило ни копейки на проведение великой
реформы по превращению более 20 млн бывших крепостных
крестьян в собственников.
Такая финансовая расчетливость дорого стоила крестьянам.
Закон о выкупе устанавливал, что, становясь собственниками,
крестьяне вступают в 49-летнюю кредитную операцию.
Правительство компенсирует помещикам стоимость земли,
переходящей к крестьянам, через 5%-ные облигации и 5%-ные
выкупные свидетельства. Новые банковские билеты были обозначены
второй серией (чтобы отличать их от 37-летних облигаций,
выпущенных для перестройки банковских вкладов). Что касается
выкупных свидетельств, то каждые 5 лет после заключения
договора о выкупе одна третья их часть должна была
обмениваться на банковские билеты (облигации), пока через 15 лет у
помещика не останется ни единого свидетельства. Все
облигации планировалось погасить в течение 49-летнего периода.
В 1862 г. было объявлено, что должны быть выпущены 5,5%-ные
ренты для земель, которые первоначально не подлежали
выкупу (барщинные).
В свою очередь крестьяне должны были платить
правительству ежегодно 6% от всей суммы выкупа, причитающейся их
бывшему владельцу. 5 или 5,5% из них должны были покрыть
выплаты по выкупным свидетельствам, 0,5% шли на погашение
основной суммы выкупа. Оставшиеся 0,5% от выплат по
банковским билетам и выкупным свидетельствам шли на
административные расходы и в счет неуплаты (недоимок). То есть один:
98

из 12 рублей, полученных правительством обратно от крестьян,
пошел не на выплату процентов или основной суммы, а на
покрытие административных и непредвиденных расходов. И
кроме того, большинство выкупных сделок принесли 5%-ный доход.
Правительство получило больше того, что требовалось для
покрытия процентов и основного капитала. Это превышение
особенно четко демонстрирует, что казна не субсидировала
выкупную операцию. В целом крестьянский выкупной долг нес
высокие процентные ставки. Причиной было воздействие
банковского кризиса на рыночные процентные ставки и на
возможность правительства субсидировать выкупную операцию.
По условиям закона о выкупе компенсация помещикам и
соответственно размер крестьянских платежей не были связаны
со стоимостью выкупаемой земли: для этого необходимо было
бы составить кадастр, что отсрочило бы реформу на годы.
Выплаты устанавливались, исходя из оброка, т. е. способности
крестьян платить. Если крестьяне и помещики не могли
достигнуть соглашения по сумме оброка, должны были вводиться
установленные законом региональные нормы. Чтобы получить
приблизительную стоимость земли, сумма оброка умножалась
на коэффициент 16,67.
Однако проблема была в том, что в действительности
ценность земли, полученная крестьянами, не всегда
соответствовала ее капитализированной стоимости. Финансовая комиссия
предполагала, что в районах, где были распространены
несельскохозяйственные промыслы, оброк, вероятно, отражал и эти
дополнительные источники дохода. Комиссия решила данный
вопрос так, как сделал бы любой современный банк:
крестьянам ссужалась не вся сумма выкупа, а 75 или 80%
капитализированного оброка в зависимости от обстоятельств. Таким
образом, как объясняла Финансовая комиссия, «для большей
осторожности и ввиду устранения всякого риска для
государственного кредита» было необходимо обеспечить 20- или 25%-ный
запас (маржу) при залоге земли в ходе выкупа 12.
Самой трудной проблемой для Финансовой комиссии была
следующая: как достигнуть цели и сделать крестьян
собственниками посредством кредитной операции в 800 млн руб. без
угрозы для кредитных рынков, находящихся и без того уже в
напряженном состоянии. В своих мемуарах Ламанский
вспоминает, что «другие члены комиссии, и в том числе М. X. Рейтерн,
опасались, что появление в обращении такой массы процентных
бумаг убьет денежный рынок, в особенности при непривычке
вообще России к крупным кредитным операциям. Указанные
опасения послужили, между прочим, основанием для всяческого
сокращения на первых, по крайней мере, порах выкупных
сделок» 13. В 1866 г. Рейтерн описывал свои опасения: «Великие
Реформы... застали нас с разрушающеюся системою кредитных
установлений, расстроенным денежным обращением и
недостаточным народным капиталом». Решение Финансовой комиссии
4*
99

заключалось в том, что выкуп должен быть медленным,
постепенным и добровольным процессом. Выпуск кредитных бумаг и
обращение на рынке уже выпущенных должны быть
ограничены.
Россия не пошла по пути Австрии и Пруссии с их
непосредственным, обязательным выкупом крестьянских наделов.
Финансовая комиссия подчеркивала: «Вообще обязательный
выкуп был обыкновенно следствием политической необходимости,
которая требовала решительных мер для успокоения
земледельческого населения». Такой ситуации, утверждала комиссия,
в России не было. Что касается финансовых проблем, то
комиссия предупреждала правительство: «Обязательный выкуп
требовал бы внезапного выпуска кредитных бумаг в громадных
размерах, что произвело бы самые пагубные последствия и для
всего внутреннего кредита, и для самих землевладельцев».
Боясь наводнения рынка выкупными бумагами вскоре после
выпуска первой серии банковских билетов (облигаций), комиссия
заявляла, что «охранение внутреннего кредита от всяких, хотя
бы и временных колебаний, и даже от малейшего риска,
вызовет некоторые меры к удержанию выкупных сделок в пределах
строгой постепенности» 15.
В результате закон не распространял выкуп на барщинных
крестьян (пересмотрен в 1862 г.) и ограничил размер надела,
который правительство должно было взять взаклад. Многие
дворянские губернские комитеты, рассматривая проект
законодательства, выразили несогласие с тем, что барщинные имения
не подлежали выкупу. Несколько помещиков предложили
принять меры для разрешения выкупа барщинных имений. Однако
комиссия осталась при своем мнении, и принцип постепенности
процесса выкупа, ограничивающий поток кредитных бумаг на
рынок, был введен в закон.
Эти же соображения повлияли на ограничение размера
надела, который правительство должно было принять в заклад.
Выкуп главным образом должен был быть добровольным
соглашением, сами помещики и крестьяне определяли его начало,
размеры надела и ценность земли. Правительство устанавливало
нормы только в том случае, если соглашение не могло быть
достигнуто и помещик настаивал на выкупе. В связи с этим
Финансовая комиссия предостерегала: «Необходимо установить
правила для определения высшего... размера выкупной
суммы...» 16. Комиссия опасалась, что добровольный процесс без
ограничения количества земли, которое обе стороны могут
включить в выкупную сделку, мог бы привести к гораздо более
крупной выкупной операции, чем желало правительство, и к
неконтролируемому выпуску кредитных бумаг.
Таким образом, в противоположность Редакционной
комиссии, которая на своих первых заседаниях выразила желание,
чтобы большинство крестьян сохранили свои существующие
наделы, Финансовая комиссия стремилась ограничить максимальный
100

надел из фискальных соображений, и в конце концов это и было
сделано. По закону о выкупе помещики и крестьяне были
свободны в достижении соглашения о количестве земли,
приобретаемой крестьянами, и о цене, которую они должны были
платить. Однако максимальный размер надела, который мог быть
выкуплен через государственную кредитную операцию, был
ограничен. Точно так же был установлен максимальный оброк
для исчисления капитализированной стоимости земли.
Результаты оказались разорительными. Многие дворяне,
хотя и желали, чтобы их бывшие крепостные приобрели земли
сверх установленного максимума, отказались от этого, так как
не имели правительственной гарантии регулярного получения
платежей.
Правительство пошло дальше, чтобы уменьшить количество
выкупных бумаг в обращении. Закон требовал, чтобы все
существующие закладные долги в государственные кредитные
учреждения были вычтены из общей суммы выкупа, полагавшейся
помещикам; новые кредитные бумаги должны выдаваться только
на сумму этой разницы. Финансовая комиссия предполагала, что
«это обстоятельство существенно облегчает операцию выкупа...
при этом потребовалась бы от Правительства одна лишь
гарантия долга Банковым Установлениям без выпуска новых
кредитных бумаг, представляющих наиболее затруднений в настоящем
деле»17. Таким образом, выкуп был массовой и добровольной
выплатой долгов помещиков кредитным установлениям.
Пользуясь официальной терминологией, дворянские долги в банке
«были переведены» в выкупную операцию.
Этот так называемый «перевод» имел и другие аспекты
фискальной предосторожности. Вспомним, что в 1857 г. процентные
ставки на займы были снижены, с этого времени помещики
платили 4%. Чтобы погасить долг, они платили дополнительно 2%
в течение 28 лет или 1,5% в течение 33 лет. Когда долги были
переведены в выкупную операцию, правительство должно было
получать от крестьян 6% в течение 49 лет. Что Финансовая
комиссия предлагала сделать с прибылью, поступающей в
течение 16 лет или 21 года? «Означенная разность должна
обратиться в пользу самой выкупной операции, усиливая запасный
капитал ея, а с тем вместе обеспечивая и ускоряя правильный исход
выкупа»18. Никто не подал мысль сократить размер
крестьянских платежей с самого начала, в предвидении этих
дополнительных доходов.
Из 948 млн руб., по оценке комиссии, стоимости помещичьей
земли, переданной в наделы крестьянам, правительство
получило бы взаклад максимум 758,5 млн руб. Из них следовало
вычесть 425 млн руб. помещичьего долга, остальные 333,5 млн руб.
выпустить в кредитных бумагах. Так как выкуп был ограничен
только оброчными крестьянами, комиссия полагала, что вряд ли
в первые пять лет начнут выкупать свои земли более чем
2,5 млн крестьян, поэтому требовалось выпустить в этот период
101

не более 50 млн руб. в кредитных бумагах. И кроме того,
выпущенные выкупные бумаги должны быть ограничены в
обращении, чтобы защитить кредитные рынки.
Закон предполагал, что с началом выкупа дворянин-помещик
останется хотя и с меньшим, но вполне достаточным
количеством земли, при этом он будет свободен от долгов и получит
облигации, которые частично сможет обратить в деньги, в то
время как другая часть будет приносить ему ежегодный доход.
Обратимые облигации вкупе с новыми формами долгосрочного
кредита, предложенного вслед за этим, дали бы помещику
капитал, необходимый для перестройки хозяйств на коммерческий
лад. Если выкупное соглашение было добровольным, помещик
мог также получить часть денежных платежей непосредственно
от крестьян.
Намерение Финансовой комиссии заключалось в том, чтобы
удержать вне рынка большую часть кредитных бумаг,
выпущенных для выкупа. По закону большинство помещиков должны
были получить как 5%-ные банковские билеты, так и выкупные
свидетельства. Выкупные сделки до 1000 руб. должны были
осуществляться исключительно в банковских билетах. Для больших
сумм только от 1/5 до 1/20 должны быть в банковских билетах,
а остальные — в свидетельствах. Вторая серия банковских
билетов, или облигаций, могла свободно продаваться на рынке и
поэтому быстро обращаться в деньги.
Выкупные же свидетельства, напротив, не должны были
выпускаться достоинством меньше 3000 руб. и в любом случае
не меньше чем 300 руб. Выкупными свидетельствами запрещено
было торговать на бирже. Они должны были выпускаться как
именные акты и передавались только в соответствии с
процедурами, регулирующими обращение недвижимой собственности,
т. е. только посредством купчей крепости. Крупное денежное
достоинство и ограничение обмена, по утверждению комиссии,
были необходимы «для прочности внутреннего кредита, ибо
одновременный выпуск новых облигаций на огромную сумму мог
бы иметь неблагоприятное влияние на их курс... и помешал бы
успешному развитию всей операции»19. Финансовая комиссия
опасалась, что 5%-ные гарантированные правительством
выкупные бумаги, выброшенные на рынок и продаваемые существенно
ниже своей номинальной стоимости, будут конкурировать с
другими возможностями для вложения капитала. Такое вливание
свободного капитала в выкупные бумаги будет препятствовать
развитию железнодорожных компаний, плачевно скажется на
правительственных займах и еще больше поднимет процентные
ставки.
В целом крестьянская реформа не имела высокого
финансового приоритета. Правительство отказалось субсидировать
приобретение земли крестьянами, оно не предполагало также
сокращать из-за выкупной операции потребности государственного
или транспортного кредита. Ограничение выкупного займа 80-ю
102

процентами закладной стоимости и перевод банковского долга
на крестьян значительно ограничили количество кредитных
бумаг, которые предстояло выпустить. Вместе с высокими
процентами, возложенными на крестьян, перевод долга обеспечил
возможность возместить капитал с излишками. Чтобы защитить
кредитный рынок от внезапного выпуска бумаг так скоро после
банковского кризиса, выкуп должен был стать добровольным
и не включать барщинных крестьян, чтобы быть постепенным.
Рынок одержал победу над законодательными
ограничениями, хотя правительственное регулирование не было
безрезультатным. В период между 1862 и 1866 гг. легко обменивавшиеся
на деньги банковские билеты сохранили свою стоимость, в то
время как ограниченные в обращении бумаги продавались с
большой скидкой. В мае 1863 г. банковские билеты могли быть
реализованы за 97—98% их номинальной стоимости, выкупные
свидетельства — только за 80%, а 5,5%-ные ренты, выпущенные
позднее для выкупа барщинных имений, приносили только 78%.
Чтобы быть уверенным, что выкуп не принесет такого большого
ущерба помещикам, что те откажутся заключать любой
выкупной договор, правительство было вынуждено ослабить
ограничения на продажу свидетельств. Хотя свидетельства никогда не
обращались так же свободно, как банковские билеты, к
середине 1864 г. разница в их рыночной стоимости приблизилась, по
грубым подсчетам, к половине того, что было до этого.
Банковский кризис вызвал выпуск более чем 420 млн руб. в
долгосрочных облигациях и билетах непрерывного дохода.
Многие компании при первоначальной продаже акций в 1857 и
1858 гг. рассчитывали, что банковский капитал будет привлечен
к их предприятиям. Однако банковские вклады были обращены
прежде всего в 5%-ные билеты. Поэтому акционерный рынок
претерпел перемены, наступил период безденежья. Ламанский
убедительно утверждал, что огромный выпуск бумажных денег
в течение Крымской войны временно покрыл нехватку капитала,
которую испытывала Россия20.
В Англии и Франции только малая часть капитала была
связана с акционерными предприятиями, когда разразился кризис
1857 г. Но в России с ее неразвитым рынком капитала подобное
нововведение оказалось опасным. Несколько транспортных
компаний потерпели банкротство, а другие были вынуждены
сокращать масштабы своей деятельности. Вера в частное
предпринимательство через акционерные компании была подорвана на
долгие годы. К концу 1860-х годов эта попытка применить
зарубежные методы частного финансирования открыто
критиковалась.
Когда стали реализовываться условия выкупа, кредитные
бумаги, которые пришлось выпустить, углубили кризис и
продлили время безденежья. Обещание новых форм долгосрочного
закладного кредита для дворян-помещиков не могло быть
выполнено. Таким образом, системе организации сельскохозяйст-
103

венного производства, которую предусматривали великие
реформаторы,— наемный труд с использованием современного
земледельческого инвентаря — не суждено было осуществиться. Даже
помещики, склонные к сельскохозяйственным
усовершенствованиям, были скованы финансовым кризисом.
В целом выкупная операция и жесткие условия, навязанные
крестьянам, были в значительной мере результатом финансовых
трудностей, вызванных крахом государственных кредитных
учреждений. Это было роковое решение самодержавия —
возложить на неразвитый рынок частного капитала финансирование
развития транспорта, решение, которое затормозило
экономический рост, подняло процентные ставки, снизило стоимость
выкупных бумаг и на десятилетия обременило крестьян высокими
годовыми платежами. Провал этой политики способствовал
возвращению России к автократическим традициям вмешательства
государства в жизнь общества. Все же государственное
вмешательство в экономику на ранних этапах индустриализации в
условиях исключительной отсталости требовало, чтобы
политическая воля была новаторской и искала альтернативы.
Необходимо было выработать политику индустриализации
исключительно для России, а не просто переносить сюда зарубежные
методы финансирования, признать шире социальные и экономические
факторы развития, а не идти по пути финансовых ограничений.
Только тогда политика отвечала бы экономической
необходимости. Однако именно такого видения реформ не имели
реформаторы.
1 Field D. The End of Serfdom. Nobility and Bureaucrasy in Russia,
1855—1861. Cambridge, 1976.
a Gerschenkron A. Russia: Agrarian Policies and Industrialization,
1861—1914//Idem. Continuity in History and Other Essays. Cambridge;
Mass., 1968. P. 140—248.
3 ПСЗ. Собр. 2. Т. 32. № 300812 B0 июля 1857). См. также: Журнал для
акционеров. 1857. 29 октября. № 44.
4 Цит. по: Погребинский А. Государственные финансы России на-
кан^е реформы 1861 года//Исторический архив. 1956. №2. С. 101.
5)См.: Гагемейстер Ю. О финансах России // Исторический архив.
195в^№ 2. С. 115.
6 Журнал для акционеров. 1860. 28 сентября. № 194; Л а м а н-
ский Е. И. Из воспоминаний Евгения Ивановича Ламанского A840—
1890 гг.)//Русская старина. 1915. № 3. С. 584—685.
7 См.: Ламанский Е. И. Вклады в банках или билетах непрерывного
дохода//Русский вестник. 1859. №3. С. 221—224; Он же.
Государственные четырехпроцентные, непрерывно-доходные билеты // Указатель политико-
экономический. 1859. 4—6 апреля. С. 317—324; Бунге Н. X. Непрерывно-
доходные четырехпроцентные билеты//Журнал для акционеров. 1859.
30 апреля. № 120; Он же. Лучше ли для государства иметь процентный
долг в 500 млн руб. или же на 500 млн бумажных денег?//Журнал для
акционеров. 1859. 7 мая. № 121.
8 ПСЗ. Собр. 2. Т. 34. № 34852 A сентября 1859).
9 Текст речи в Совете государственных кредитных учреждений см.:
Отчет государственных кредитных установлений за 1859 г. Спб., 1861.
С. 4-Ч>; Указатель экономический. 1860. 1 октября. № 40; Акционер. 1860.
23 сентября. № 38; Журнал для акционеров. 1860. 14 сентября. № 192.
104

10 См.: Ламанский Е. И. Несколько слов объяснений по поводу
пятипроцентных банковых билетов//Указатель политико-экономический. 1859.
26 сентября. № 39; Б у н г е Н. X. Преобразование русских банков //
Журнал для акционеров. 1859. 24 сентября. № 141.
11 Первое издание материалов Редакционных комиссий для составления
«Положений о крестьянах, вышедших из крепостной зависимости» (далее —
ПИМ): В 18 т. Спб., 1859—1860. Т. XI. С. 217.
12 ПИМ. Т. XI. С. 161; ПСЗ. Собр. 2. Т. 36. № 36659 A9 февраля
1861). Ст. 66.
*3 Л а м а н с к и й Е. И. Из воспоминаний... № 3. С. 586—587.
14Рейтерн М. X. Доклад в Совете Министров. 16 сентября 1866//
М X. Рейтерн. Биографический очерк /Под ред. Б. Г. Рейтерн. Спб.в 1910.
С. 135. См. также: Биржевые ведомости. 1862. 22 декабря. № 4.
15 ПИМ. Т. IX. С. 133; Т. XI. С. ,136; Т. III. С. 15—16, 26.
16 ПИМ. Т. III. С. 19.
17 ПИМ. Т. III. С. 22. См. также: ПСЗ. Собр. 2. Т. 36. № 36659. Ст. 143;
Кованько П. Реформа 19 февраля 1861 года и ея последствия с
финансовой точки зрения (выкупная операция 1861 г. — 1907 г.). Киев, 1914. С. 299.
18 ПИМ. Т. XI. С. 194.
19 ПИМ. Т. III. С. 23.
20 Биржевые ведомости. 1861. 21 февраля. № 43.

Раздел II
РЕФОРМЫ И ЭКОНОМИКА
ПИТЕР ГОТРЕЛЛ
Факультет экономической истории
Университет Манчестера, Англия
ЗНАЧЕНИЕ ВЕЛИКИХ РЕФОРМ В ИСТОРИИ
ЭКОНОМИКИ РОССИИ
В историографии утвердилось мнение, что «большой» XIX век
в России A800—1914 гг.), как и XX, был отмечен несколькими
переломными моментами, самые драматичные из которых —
реформы 1860-х годов и революция 1905 г. В какой степени
трактовка десятилетия реформ как периода крутого перелома может
быть приемлема с точки зрения истории экономики?
Убедительных свидетельств того, что реформы обусловили какие-либо
крупные изменения тенденций экономического развития, нет.
Да и сама концепция, утверждающая, что периоды
равномерного поступательного развития сменяются резкими подъемами,
«прорывами» на новую качественную ступень, все чаще
ставится под сомнение учеными, исследующими историю европейской
экономики.
Идея перерыва постепенности в хозяйственном развитии
получила широкое распространение в 1950—1960-е годы, в
частности она нашла выражение во влиятельной теории «подъема к
самообеспечивающемуся росту» известного американского
экономиста Уолтера Ростоу*. В настоящее время доверие к этому
подходу во многом утрачено, ибо имеются неоспоримые
свидетельства структурных сдвигов и роста экономики в
предшествующий «подъему» период. Показательно, что даже историки,
разделяющие эту концепцию, нередко расходятся относительно
хронологии «подъема» в каждой отдельной стране. Чем больше
накапливается сведений о значительном повышении
производительности труда еще до «рывка», о крупных инициативах в
сфере экономической политики или предпринимательской
деятельности, тем труднее согласиться с идеей революционного
разрыва с прошлым.
* Здесь имеется в виду теория «стадий экономического роста». Как
известно, У. Ростоу выделял пять таких стадий, которые, по его представлению,
охватывали всю экономическую историю человечества: 1) традиционное
общество, 2) переходное общество, 3,) стадия подъема, 4) стадия быстрого
созревания, 5) век высокого массового потребления. В данном случае речь
идет о третьей стадии, которую Ростоу относил к прошлому столетию
(см.: Ростоу В. Стадии экономического роста. Нью-Йорк, 1961. С. 20—21).
106

Альтернативный подход допускает, что на определенном
этапе происходит ускорение темпов экономического развития, но
отрицает возможность ограничения этого «рывка» рамками
одного или двух десятилетий. Такая схема не предполагает
резкого «скачка» на более высокую ступень, она представляет линию
развития в виде кривой, которая постепенно все круче уходит
вверх. В последнее время в историографии экономического
развития Европы начался сдвиг в пользу концепции «ускорений
роста», идея непрерывности хозяйственного развития
европейских стран в течение длительного времени приобретает все
большее влияние2.
Какой же из двух моделей соответствует развитие
экономики России в эпоху Великих реформ? Каждый, кто знаком с
историографией проблемы, признает значимость концепции
нарушения непрерывности в модели развития русской экономики,
предложенной Александром Гершенкроном. То, что сама по
себе крестьянская реформа не смогла создать благоприятных
условий для экономического роста, заставило, по его мнению,
правительство искать другие меры для преодоления отсталости,
которые в свою очередь и явились причиной «рывка» 1890-х
годов. В последующих исследованиях, однако, отмечается, что
масштаб этого «рывка» явно был преувеличен. Как мы видим
ниже, в последней трети прошлого века происходило ускорение
развития на основах, заложенных еще в дореформенную эпоху3.
Историку экономики следует начинать свое исследование с
определения количественных параметров экономических
процессов, без чего любая зависимость между хозяйственным
развитием страны и реформами останется чисто умозрительной.
В первой части статьи рассматриваются общие тенденции
хозяйственного развития в XIX в., основное внимание уделяется
динамике основных экономических показателей в период с 1855
по 1875 г. Во второй части ставится задача определить, в какой
мере эпоха Великих реформ обусловила фундаментальные
изменения в структуре и развитии экономики.
ЭКОНОМИЧЕСКИЙ РОСТ В XIX В.
Первостепенным требованием при анализе тенденций
экономического роста в XIX в. является создание адекватной базы
статистических данных. К сожалению, мы не располагаем
данными для определения таких базовых показателей, как объем
сельскохозяйственного производства, валовое промышленное
производство, занятость населения и капиталовложения.
Скудными являются также демографические сведения. Наиболее
доступным и вполне приемлемым источником, находящимся в
нашем распоряжении, является статистика внешней торговли.
Для других совокупных экономических показателей
приблизительно до 1885 г. достоверные данные отсутствуют. Лишь
весьма приблизительную картину можно составить там, где затра-
107

гиваются такие важные показатели, как рабочая сила,
капиталовложения и мелкое промышленное производство. Тем не
менее в отношении развития крупной промышленности мы можем
получить вполне приемлемые цифры. Сложнее обстоит дело с
сельскохозяйственным производством. Однако и здесь имеются
последовательные данные о зерновом производстве начиная с
1850 г. Статистика внешней торговли, как отмечалось выше,
также позволяет делать сравнения до- и послереформенного
периодов4.
Для анализа темпов роста промышленного производства в
распоряжении специалистов имеется два различных ряда
данных. Один из них, рассчитанный в 1926 г. Н. Д. Кондратьевым
и 30 лет спустя переработанный Раймондом Голдсмитом,
основывается на физическом объеме производства 21 наименования
товаров. Ряд Кондратьева охватывал период с 1885 до 1913 г.;
используя те же источники, Голдсмит продлил его вплоть до
1860 г. Он также вывел оригинальный индекс промышленного
производства, используя собственную методику. В результате
Голдсмит пришел к выводу, что прирост продукции крупной
промышленности в 1860—1900 гг. ежегодно составлял в
среднем 5 с небольшим процентов.
Индекс промышленного производства может быть также
рассчитан на основе стоимостных показателей объема продукции
тяжелой индустрии. С 1860 по 1900 г. средний прирост
промышленного производства в текущих ценах составил 4,6% в год.
Поскольку оптовые цены на промышленную продукцию на
протяжении 1870-х годов в целом снижались, то рост
промышленного производства в постоянных ценах будет, вероятно, немного
выше. Таким образом, близкая к 5% величина, каким бы
способом она ни была получена, представляется наиболее
обоснованным показателем темпов прироста промышленного
производства России в 1860—1900 гг.5
Ускорение промышленного роста происходило в период после
1875 г., а затем вновь после 1888 г. В этом смысле статистика
подтверждает общепринятое положение, что индустриализация
в России набрала темпы к концу столетия. Но едва ли
убедительны доказательства того, что приблизительно с середины
1880-х годов здесь начался «большой рывок». Голдсмит сам
весьма осмотрительно относился к идее резкого перелома в
тенденциях экономического развития в то время. Равномерный,
последовательный, а не взрывной рост, — видимо, такое
определение наиболее точно характеризует процесс индустриализации
в России. Если же принять во внимание быстрое увеличение
населения к концу XIX в., то выраженный в показателях на душу
населения рост промышленного производства становится еще
менее впечатляющим. Скептики могут возразить, что С. Ю.
Витте и его современники считали, что живут в эпоху
стремительной индустриализации страны. Но современники всегда
склонны преувеличивать степень изменений, которые они испытывают,
106

и лишены возможности точно распознавать долговременные
тенденции 6.
В дореформенный период промышленное производство также
увеличивалось, хотя темпы его роста не поддаются точному
измерению. Судя по стоимостным показателям в 1823—1843 гг.,
рост промышленной продукции был умеренным. Он ускорился в
течение двух десятилетий после 1845 г. М. И. Туган-Баранов-
ский связывал такое ускорение с расширением мелкого
производства, доказывая (не совсем убедительно), что фабричное
производство в это время вступило в полосу длительной
стагнации. С. Г. Струмилин, напротив, утверждал, что крупное
производство динамично развивалось. В 1845—1855 гг. выпуск
продукции на одного занятого в крупной промышленности вырос в
серебряных рублях на 25%, а в 1855—1863 гг. — на 85%.
Однако, как мы увидим ниже, не все крупные предприятия внесли
свой вклад в этот прирост7.
Состояние русского сельского хозяйства отнюдь не
определялось только урожаями зерновых; в конце прошлого века они
составляли лишь половину всей сельскохозяйственной
продукции. К сожалению, мы не располагаем адекватными данными
о других ее компонентах, поэтому последующие оценки
базируются на данных о производстве зерна. Его падение,
сопровождавшееся увеличением сельского населения в первой половине
XIX в., хорошо документировано И. Д. Ковальченко, А. С.
Нифонтовым, С. Д. Уиткрофтом. Производство на душу населения
сократилось приблизительно на 8% между 1802—1811 и 1841 —
1850 гг. и оставалось примерно на том же уровне в следующие
два десятилетия.
В 1870—1880-е годы можно говорить лишь о небольшом
улучшении, и в течение последнего десятилетия XIX в.
производство зерна на душу оставалось ниже уровня, достигнутого
столетием раньше8.
Анализ положения в отдельных регионах выявляет
существенные различия в их развитии. В Северном потребительском
регионе длительное снижение производства зерна на душу
населения было прервано непродолжительным подъемом в 1880-е
годы9. В 1802—1811 гг. на долю этого региона приходилось 37%
общего урожая по стране, а к 1851 —1860 гг. лишь 28%.
Однако нельзя сказать, что этот регион находился в состоянии
кризиса. Экономическая активность здесь все более
концентрировалась на несельскохозяйственном производстве, регион мог
рассчитывать на ввоз зерна из других мест. Развивался процесс
региональной специализации. Гораздо более тревожным было
снижение в первой половине столетия производства зерна на
душу населения в Центральном регионе, где в 1850-е годы
началось новое падение, которое не было остановлено вплоть до
1870-х годов10. С быстрым ростом населения ситуация еще
более ухудшилась в 1880—1890-е годы, «кризис центра» к тому
времени стал острым.
109

В противоположность неблагополучной ситуации в
центральных областях возросло производство зерна на душу населения
в Восточном производящем регионе11. Однако его вклад в
валовой сбор зерновых оставался скромным: 12% в 1850-е и 15% в
1890-е годы. Весьма важным было последующее улучшение
положения в Южном производящем регионе, где к 1880-м годам
производство зерна на душу населения на 20% превысило
уровень, зафиксированный в начале столетия, и на 30%
—достигнутый в 1850-е годы. В 1802—1811 гг. Юг давал менее пятой части
производимого зерна, его доля не изменялась в середине века,
но к 1890-м годам она составила уже треть общего объема12.
Без учета указанных региональных различий невозможно
создать более детализированную картину состояния сельского
хозяйства до и после отмены крепостного права, которая
позволила бы точнее оценить не только застой производства (в
расчете на душу населения) в густонаселенных
центрально-черноземных губерниях и на Нижней Волге, но и динамичное развитие
других районов, а также начало региональной специализации
еще до освобождения крестьян. Этот процесс набрал силу после
1860 г. с заметным ростом сельскохозяйственного производства
на Украине и расширением во второй половине XIX в.
межрегиональных зерновых перевозок.
Главная проблема зернового производства состояла в том,
что на протяжении первой половины столетия урожайность
существенно не увеличивалась. По утверждению И. Д. Коваль-
ченко, в 1850-е годы средние урожаи только на 5% превышали
уровень полувековой давности. Эта фактическая стагнация
плодородия земель компенсировалась ростом посевных площадей,
что, однако, не смогло обеспечить рост производства зерна на
душу населения.
В течение второй половины столетия производство зерна
возросло на 65%. Урожайность увеличилась почти на 50%, а
засеваемые площади расширились на 12%. Рост урожайности
пришелся в основном на 1870—1890-е годы, в десятилетие
реформ она росла довольно слабо. Общенациональная картина
вновь скрывает интересные региональные различия. На Севере
во второй половине века наблюдался устойчивый рост урожаев.
На Юге резкое повышение урожайности произошло лишь к
концу указанного периода: еще в 1860—1870-е годы урожаи здесь
падали, а рост производства до 1880 г. происходил в основном
за счет расширения посевных площадей. В Центральном районе
площади под зерновыми культурами остались неизменными,
однако, вопреки устоявшемуся мнению, урожайность постепенна
повышалась. Наконец, развивалось земледелие на Востоке, где,
как и на Юге, было еще немало неосвоенных земель.
Таким образом, поступательное развитие сельского
хозяйства в России в прошлом столетии характеризовалось
региональными различиями, расширением площадей под зерновыми
культурами и весьма умеренным повышением продуктивности зе-
по

мель. Освоение новых земель, внедрение новой техники,
развитие специализации сельскохозяйственного производства были
составляющими длительного процесса, который прямо не
зависел от сохранения или отмены крепостного права.
Немаловажную роль также сыграли рост населения, расширение рынков,
строительство железных дорог, способствоваших освоению новых
земель 13.
Статистика внешней торговли представляет еще один
индикатор экономических тенденций в России XIX в. С трехлетия
1850—1852 гг. по 1870—1872 гг. экспорт в среднем возрастал на
6,3% в год. В 1860—1870-х годах этот показатель подскочил до
11,6%, т. е. почти в три раза превысил уровень, характерный
для середины столетия (данные за 1840—1842 и 1860—1862 гг.).
Впоследствии темпы резко упали: в течение двух последних
десятилетий они составили приблизительно 2% в год. Несколько
отличными были тенденции в развитии импорта. Несомненно,
после 1850 г. его прирост увеличивался, хотя далеко не такими
темпами, как экспорт. После 1870—1872 гг. здесь также
наблюдалось резкое снижение, свидетельствующее о том, что
последняя четверть века не характеризовалась быстрым расширением
внешней торговли, которое пришлось, таким образом, в
основном на третью четверть прошлого столетия.
Приведенные цифры подтверждают, что хозяйственный рост
наблюдался еще в дореформенный период. Они также
показывают, что быстрый рост экспорта в третьей четверти века был
связан с увеличением спроса на русский хлеб. Строительство
железных дорог, связавших русские порты с зернопроизводящи-
ми регионами страны, способствовало громадному расширению
экспорта. В начале 1860-х годов зерно составляло около трети
всех экспортных поставок, а уже десятилетие спустя его доля
возросла до половины.
Однако увеличение объема экспорта не привело к
соответствующему росту других связанных с ним поступлений, например
с перевозкой товаров, которая в основном осуществлялась
иностранными торговыми судами 15.
Хотя импорт за 1860—1870-е годы увеличивался не так
быстро, как экспорт, в этот период произошли важные изменения в
его структуре. Россия, в частности, стала ввозить рельсы,
паровозы и другую продукцию тяжелой промышленности в гораздо
больших масштабах, чем прежде. В конце 1860-х — начале
1870-х годов эта практика привела к устойчивому дефициту
торгового баланса. В начале 1860-х годов ввоз металла,
металлоизделий и механизмов составлял 10% общего объема импорта,
а к концу 1870-х годов их доля удвоилась. Такая пропорция
была нарушена в 1880-е годы, когда стал быстро расти импорт
хлопка-сырца. Только в конце 1890-х годов, когда
капиталовложения в промышленность и железнодорожный транспорт
достигли более высокого уровня, начался новый подъем импорта
промышленных полуфабрикатов и средств производства.
ill

Важную роль в расширении экспорта России играли внешние
факторы, особенно увеличение спроса на русское зерно в
Европе. Правительство, поддерживая строительство железных дорог,
косвенно способствовало увеличению вывоза зерна за границу
и ввоза оттуда средств производства. Оно также оказывало
влияние на импорт посредством тарифной политики. Если в
1822—1850 гг. сохранялись высокие пошлины, то эпоха реформ
характеризовалась более низкими тарифными ставками (их
понижения были проведены в 1850, 1857 и 1868 гг.) и
либерализацией торговли с европейскими странами. Дальнейшее развитие
наметившейся в те годы тенденции было нарушено
несколькими повышениями тарифов в 1877—1891 гг. Подобные меры
отражали реакцию царского правительства на неблагоприятный
торговый баланс 1870-х годов. Уже к 1891 г. пошлины на ввоз
хлопчатобумажных тканей были в два раза выше, чем в 1868 г.,
пошлины на ввоз керосина утроились, на рельсы и паровозы
они возросли в четыре, а на чугун — в десять раз16.
Принятые государством меры и благоприятные внешние
факторы в совокупности способствовали увеличению объема
торговли в третьей четверти XIX в. В тот период правительство
придерживалось политики либерализации торговых отношений,
давая России возможность воспользоваться наблюдавшимся
тогда расширением европейской торговли, и поощряло
строительство железных дорог, облегчая тем самым перевозки зерна.
Впоследствии, исходя в основном из фискальных соображений,
царское правительство, напротив, установило высокие тарифные
барьеры. Это привело к снижению темпов роста импорта. В то
же время правительство стремилось поощрять вывоз зерна,
хотя темпы прироста экспорта в стоимостном выражении
продолжали падать вследствие снижения цен на сельскохозяйственную
продукцию на мировом рынке 17.
Анализ базовых экономических показателей, таким образом,
не обнаруживает сколь-нибудь существенного перелома в
развитии долговременных экономических тенденций в десятилетие
реформ. Нет оснований говорить и о «великом рывке» конца
столетия. Напротив, факты свидетельствуют, что в третьей
четверти XIX в. произошло ускорение экономического роста и что
оно продолжалось и в последней четверти. Реформы 1860-х
годов проводились на фоне длительного экономического роста.
Кажется маловероятным, что сами по себе институциональные
реформы стимулировали ускорение хозяйственного развития,
хотя, вероятно, они и сыграли в нем определенную роль. При
объяснении причин быстрого роста экономики в указанный
период в большей степени следует учитывать такие факторы, как
повышение спроса на русское зерно на международном рынке,
либерализация торговли, рост населения и его урбанизация,
которые способствовали увеличению потребления, а также первую
волну железнодорожного строительства. Политика
либерализации торговли и строительства железных дорог свидетельствова-
112

ла об изменении отношения к экономике в некоторых
правительственных кругах. В этом смысле «дух реформы» — фактор,
который нельзя игнорировать, изучая экономическую историю.
Исследование динамики хозяйственного развития позволяет
выявить непосредственное воздействие реформ на процессы в
экономике. К сожалению, историки экономики уделяли
слишком мало внимания колебаниям экономической активности, за
исключением показателя сбора зерновых. С определенной
уверенностью можно констатировать, что экономическое положение
в 1860—1865 гг. было довольно сложным, особенно по
сравнению с благоприятными условиями, характеризующими вторую
половину десятилетия. В промышленности период быстрого
роста 1858—1861 гг. сменился спадом производства, который
продолжался вплоть до 1866 г. Освобождение подневольного
труда поставило промышленность в тяжелую ситуацию. Резкое
(хотя и непродолжительное) сокращение заработной платы в
первой половине 1860-х годов обусловило снижение массового
потребления промышленных товаров. Восстановление уровня
промышленного производства произошло только к концу
десятилетия, но и позже правительственные субсидии и
распоряжения служили поддержке предпринимателей. Состояние
капиталовложений и экспорта на протяжении четырех лет после
1861 г. также было неудовлетворительным вследствие
неустойчивости рынка. К счастью, это были урожайные годы.
Проведение реформы в сельскохозяйственных районах России,
несомненно, привело к сокращению посевов зерновых в 1861 —1863 гг.
Однако оно было компенсировано высокими урожаями.
Главным фактором здесь, вероятно, были погодные условия.
Сохранение высокой урожайности благоприятствовало перестройке
сельского хозяйства России: лишь урожай зерновых 1865 г. дал
серьезные основания для беспокойства 18.
Эти краткие наблюдения приводят к выводу, что быстрый
хозяйственный рост и структурные изменения в экономике —
это два процесса, которые не совпадали друг с другом
непосредственно. Только к концу 1860-х годов экономическое развитие
приняло более стабильный характер. Эта проблема явно
требует дальнейшего исследования.
ОРГАНИЗАЦИЯ ЭКОНОМИКИ И ВЕЛИКИЕ РЕФОРМЫ
Экономическое значение реформы не следует оценивать
исключительно с точки зрения роста хозяйственных показателей
в ближайшей и в долгосрочной перспективе. Следует также
принять во внимание изменения в организации и
функционировании экономики и поставить вопрос о том, в какой степени
сдвиги в этой области явились следствием институциональных
реформ. Начать, безусловно, надо с крепостного права и его
отмены.
113

Освобождение крестьян не было единовременным
законодательным актом, а представляло комплексный процесс. Его
проведение осложнялось характером господствовавших до 1861 г.
взаимоотношений между помещиками и крепостными. В отличие
ют Западной Европы, где обязательства крестьян по обработке
господской земли и выплате ренты имели тенденцию становиться
фиксированными (либо по обычаю, либо по закону), в России
помещик имел почти неограниченное право устанавливать
размер барщины или оброка. Он мог варьировать феодальными
обязанностями по собственному желанию, исходя из
менявшихся экономических условий. На практике, однако, его воля была
ограничена главным образом невозможностью проследить за
всеми крестьянами даже в том случае, когда они выполняли
повинности на его землях. Задолженность по оброку также
свидетельствует о том, что русские помещики, как и их прусские
собратья, не всегда уапешно справлялись со сбором возросших
оброчных платежей 19.
Утвердилось мнение, что большинство русских помещиков не
могли хорошо управлять своими поместьями при крепостном
праве и не сумели извлечь крупных экономических выгод после
его отмены. В подобных взглядах на дворянское
предпринимательство есть немалая доля правды. Однако величина и бремя
дворянской задолженности в период до 1861 г. несколько
преувеличены. До реформы помещики держали в государственных
банках значительные вклады, которые рециркулировали в виде
займов владельцам крепостных и государству. Русские
крепостники далеко не в полной мере пользовались своим правом на
получение займов. Б. Г. Литвак установил, что в шести
черноземных губерниях помещики, располагая возможностью
получить в виде займа до 70 руб. серебром за душу, фактически
имели займов в среднем вполовину меньше. По последним
оценкам, общая стоимость недвижимого имущества, находившегося
в руках помещиков накануне освобождения крестьян, равнялась
2,1 млрд руб., а их долг в 1859 г. в целом составлял 425 млн руб.
Такое соотношение долга и собственности отнюдь не
представляется чрезмерным. Мало вероятно к тому же, чтобы эти долги
были лишь следствием прямого расточительства помещиков.
Так, известно, что владельцы усадеб, чьи крепостные находились
на оброке, склонны были брать займы отчасти и для того,
чтобы употребить эти средства на финансирование
несельскохозяйственных промыслов. Следует, видимо, воздать должное
помещику за то, что он был куда более рачителен, чем считалось до
сих пор20.
Крепостное право явно стесняло предпринимательскую
инициативу крестьян, однако, несмотря на это, крепостные
предприниматели ухитрялись накапливать значительные состояния.
Над этим богатством всегда висела угроза со стороны
ненасытного помещика, но в его же интересах было укреплять, а не
подрывать источник собственного дохода. Удавалось ли разбога-
114

тевшим крепостным сохранять дополнительную прибыль?
Ситуация здесь была неоднозначной. И. Д. Ковальченко показал,
что оброк не являлся прогрессивным налогом на прибыль и чта
доходы более предприимчивых крестьян росли. С другой
стороны, он также описывает тактику, посредством которой помещик
мог попытаться «вырвать» часть или даже весь полученный его
крепостным доход. Это делалось, например, путем получения
взятки за освобождение годных к военной службе молодых
мужчин от рекрутской повинности. Крепостное право, таким
образом, предоставляло крестьянам некоторый простор для
сбережений, но одновременно давало помещику возможность подрывать
накопление капитала в деревне21.
Процесс перевода крестьян на оброк во второй четверти
XIX столетия советские исследователи рассматривали как
показатель разложения и трансформации крепостного права.
Традиционным феодальным мерам принуждения шла на смену
экономическая система, в которой деньги стали играть все более
важную роль, земельный надел постепенно терял свое значение
как средство к существованию, а крестьяне могли стать более
самостоятельной экономической силой. Некоторые западные
историки согласны с такой оценкой, связывая распространение
оброка с «протоиндустриализацией» — процессом, речь о
котором пойдет ниже22.
Не следует полагать, что отмена крепостного права
автоматически предоставила русским крестьянам большую
самостоятельность и лучшие экономические возможности, чем прежде.
Практически реализация положений законодательства об
освобождении означала сохранение некоторых особенностей
крепостнического устройства, наименее благоприятных для
экономического прогресса, а кроме того, создание нового финансовога
бремени, которое ограничивало возможность крестьянских
накоплений.
С точки зрения помещика, требовалось, чтобы перевод
крестьян из крепостных в свободные осуществлялся без ущерба
для дохода их бывшего владельца и для производственного
потенциала поместья. Помещик столкнулся с необходимостью
восполнить потерю сельскохозяйственного инвентаря и рабочего
скота, которые прежде предоставлял крестьянин,
обрабатывающий помещичьи земли. Однако главной целью помещика
являлось сохранение дохода.
В черноземных губерниях, где преобладала барщина,
бывшие крепостники, стремившиеся воспользоваться расширением
зернового рынка, столкнулись со значительными трудностями.
Регулировать по своему усмотрению временные обязанности
крестьян так же, как в прошлом их трудовые повинности, они
уже не могли. В таких условиях и с началом предусмотренного
в 1862 г. перевода на оброк их более всего устраивало быстрое
развертывание процесса выкупа, с тем чтобы получить
достаточный оборотный капитал, необходимый для найма работников,.
115

покупки скота и инвентаря. Впоследствии у них появилось
опасение, что крестьяне не справятся с выплатой нового оброка;
в таком случае будет лучше, если правительство, а не
поместное дворянство возьмет на себя бремя крестьянских долгов.
И действительно, крестьяне черноземных губерний, районов
Нижней и Средней Волги испытывали затруднения при
выполнении их новых денежных повинностей23.
Напротив, в тех регионах, где преобладала оброчная
система, помещики предпочитали по-прежнему получать оброк, а не
связываться с процедурой выкупа. Размер оброка здесь был уже
увеличен. Часть крестьян могла продолжать нести свои
повинности, работая вне деревни. Лишь позднее, в начале 1870-х
годов, рост недоимков убедил этих помещиков, что в их интересах
заключить с крестьянами выкупные соглашения, переложив,
таким образом, проблему крестьянских долгов на
правительство 24.
Отмена крепостного права предоставила новые возможности
русскому поместному дворянству. В шести черноземных
губерниях, изученных Б. Г. Литваком, бывшие крепостники получили
почти две трети общей суммы выкупных платежей, остальное
пошло на погашение их задолженности государственным
финансовым учреждениям (которая в 1861 г. составляла около
320 млн руб.). Современники полагали, что этих средств более
чем достаточно, чтобы модернизировать помещичье хозяйство и
определенная реконструкция, несомненно, имела место. Неверно
считать, что выкупные платежи были для помещиков чем-то
типа случайного выигрыша, который они тут же стали безрассудно
тратить. Русские дворяне вкладывали свои деньги в
строительство железных дорог, покупали и продавали недвижимость в
городах. Некоторые наиболее состоятельные землевладельцы
активно включались в развитие промышленного производства25.
Законодательная отмена внеэкономического принуждения,
безусловно, представляла собой крупный шаг вперед для
крестьянства в целом. Однако для него процесс приспособления
к новым условиям был более болезненным, чем для помещиков.
Положения закона 1861 г. ставили крестьян в невыгодные
условия во многих отношениях. В дополнение к налогам,
возложенным на них центральными и местными властями, бывшие
крепостные были обременены выкупными обязательствами. Кроме
того, необходимо было возместить отрезанные в результате
реформы земли: рост сельского населения (его сокращение
частично может быть связано с указом об освобождении)
вынуждал арендовать дополнительные участки земли. Вздутая
арендная плата съедала их доходы от земледелия или других занятий.
Финансовое бремя, которое вынуждены были нести на своих
плечах крестьяне, сужало их возможности накопления. Наконец,
наиболее предприимчивые крестьяне не могли развернуться
из-за общинных переделов земли и других ограничений, а
такие

же из-за круговой поруки, которая возлагала на них долги
экономически несостоятельных общинников.
Повинности временнообязанных крестьян и выкупные
платежи, безусловно, были очень тяжелы для бывших крепостных.
Но ставили ли такие платежи крестьян в худшее положение, чем
то, в котором они находились ранее? Оброк, который крестьяне
должны были временно платить, сохранялся на существовавшем
до освобождения уровне, хотя, конечно, сокращение наделов
означало его фактическое увеличение. Вместе с тем в основном
в нечерноземных губерниях крестьянам, которые оставались
«временнообязанными», в некоторых случаях удавалось
уклоняться от выполнения требований по оброку. Гораздо сложнее
было уклониться от выкупных платежей. Их размер исчислялся
в соответствии с повинностью временнообязанных крестьян
(в основе которой — дореформенный оброк) и не соотносился с
рыночной стоимостью земли. Выкупные платежи превышали
доходы от земледелия, что приводило к накоплению значительной
задолженности. Но следует помнить, что положение не было
одинаковым в разных регионах; в 1883 г. ежегодная сумма
обложения была сокращена. Крестьяне в плодородных губерниях
Средней и Нижней Волги получили так называемый
«нищенский», или даровой (четвертной), надел и не вносили выкупных
взносов. Более состоятельные из них впоследствии арендовали
дополнительные участки земли. Крестьяне, располагавшие
помимо сельского хозяйства другими источниками дохода,
находились в лучшем положении. Некоторые имели прибыль от
ремесленных промыслов и торговли, хотя после 1880 г. доходы от
отходничества упали, вследствие того что из-за высокой
конкуренции на рынке рабочей силы заработки уменьшились26.
Однако весьма важным моментом в отношении выкупных
платежей за земельный надел является то, что крестьяне,
несмотря на накопившуюся задолженность, как члены сельского
общества имели гарантию владения. Выделенные им участки
земли могли быть хуже по качеству и меньше по размеру, чем
те, которые они обрабатывали до освобождения, но они были
неотчуждаемы от крестьян 27.
Многочисленные положения закона об освобождении
представляли бывшим крепостникам возможность сокращать
выделяемые крестьянам земельные наделы, произвольно
устанавливать их границы, ограничивать доступ к непахотным землям.
Все это усиливало потребность крестьянства в увеличении
наделов. Она еще больше обострялась из-за быстрого роста
населения. Для восстановления размеров и границ своих прежних
участков — компенсации отрезков — крестьяне вынуждены были
заключать на невыгодных для себя условиях краткосрочные
соглашения, прибегать к аренде земли, вследствие чего возникли
различные формы издольщины. Крестьяне, часто без
разрешения, пасли свой скот на землях помещика, ловили рыбу в его
реках, охотились в его лесах. Налагавшиеся на них за наруше-
117

ние прав собственности штрафы, а также дополнительные
договоры об условиях пользования угодьями воспринимались
крестьянами как восстановление прежних зависимых отношений.
Это подтверждает ту точку зрения, что между двумя
разделенными реформой периодами в развитии страны существовала
глубокая преемственность28.
Освобождение крестьян усилило экономическую и
административную роль традиционной сельской общины. Она
осуществляла контроль за распределением земельных наделов среди ее
членов, определяла повседневную практику землепользования,
организовывала артели для выполнения различных сельских
работ. Община взяла на себя ряд административных
обязанностей, таких, как контроль за передвижением ее членов, что
прежде осуществлялось помещиком. К ней также перешли
фискальные функции. Община обеспечивала крестьянам
определенную поддержку в случае бедствий и неурожаев. Отмена
крепостного права положила конец тому положению, когда крестьяне
могли рассчитывать на помощь и покровительство помещика;
ответственность за нуждающихся отныне легла на общину.
В этом плане ее возросшие полномочия покрывали крупный
изъян в пореформенном устройстве села: истощение ресурсов
деревни во время голода или иных бедствий ограничивало
возможности инвестиции капитала в сельское хозяйство29.
Б. Н. Миронов четко выделил противоборствующие силы
внутри пореформенной сельской общины, которые содействовали
либо, напротив, препятствовали накоплению капитала.
Освобождение крестьян отнюдь не давало широкого простора для
развития капиталистических отношений в деревне. Помехой для
накопления капитала служили осуществлявшиеся в соответствии
с законодательными положениями 1861 г. действия поземельной
общины с характерным для нее периодическим
перераспределением земли. В то же время предпринимательские элементы
боролись за освобождение от ее оков так же, как ранее этого
добивались, несмотря на воздвигнутые крепостным правом
барьеры, крепостные предприниматели. Крестьяне покупали
недвижимость, включая земли, которые не попадали под
контроль и юрисдикцию общины30. Но приобретшие ненадельную
землю крестьяне страдали уже не из-за общинных ограничений,
а из-за недостатка сельскохозяйственных кредитов. Царское
правительство, при всем своем реформаторском рвении, так и
не сумело улучшить кредитование фермеров, которое поощряло
бы их покупать семена, сельскохозяйственный инвентарь,
домашний скот. Создание в 1883 г. Крестьянского земельного
банка, а 10 лет спустя кредитных кооперативов расширило
возможности крестьян в покупке земли, но новые институты ничего не
сделали для того, чтобы стимулировать приобретение столь
необходимых дополнительных средств производства. Отсутствие
системы сельскохозяйственного кредита стало упущенной
возможностью, существенным изъяном реформы31.
118

Уничтожение внеэкономического принуждения также
повлекло за собой крупные изменения в организации и
функционировании промышленности. Но даже не углубляясь в проблемы ее
развития, можно установить, что резких различий между
дореформенной и послереформенной эпохами не было. Конечно,
реформа посессионных предприятий была связана с глубокими
переменами в организации металлургических и
металлообрабатывающих производств. Правительство отменило также труд
приписных крестьян на военных заводах. Однако реформы
1860-х годов не внесли существенных изменений в организацию
и управление вотчинных предприятий. Еще до 1861 г. здесь уже
широко использовался наемный труд и были основательно
подорваны традиционные отношения между помещиком и
крепостным. Вотчинная мануфактура, возможно, даже кое в чем
обогнала другие предприятия. В конце XIX столетия наиболее
передовые промышленные предприятия Европы основывались на
бюрократической системе управления. Организация русского
вотчинного предприятия уже была будто бы специально приспособлена
к новым условиям32.
Масштабы вызванных реформой перемен не следует
преувеличивать. Одни отрасли промышленности ощутили ее
воздействие больше, другие — меньше. В 1863 г. дворяне утратили
монополию на винокурение; дворянские предприятия в других
секторах экономики, таких, как изготовление тканей, свечей,
ковров, испытывали серьезные трудности. С другой стороны, в
основном благодаря помощи правительства улучшилось положение
сахарозаводчиков.
В целом устойчивость дворянского промышленного
предпринимательства подтверждают такие данные: из 2 тыс.
принадлежавших дворянам предприятий, функционировавших в 1903 г.,
одна пятая часть была основана до 1861 г.33
Мелкотоварное промышленное производство еще до 1861 г.
охватывало значительное число ремесленников, занятых в
различных отраслях. Их численный рост отражал распространение
оброчной системы главным образом в нечерноземном регионе.
Особенно быстро этот процесс развивался во время спада в
торговле, когда владельцы вотчинных предприятий
предпочитали свертывать собственное производство и переводить рабочих
на оброк. Тенгоборский подсчитал, что в 1850-е годы валовой
объем производства мелкой промышленности составлял 23%
всего промышленного производства. Разумеется, этот
показатель не отражает весьма серьезных региональных различий.
Надомный промысел получил широкое распространение в
Центральном промышленном регионе и нечерноземных губерниях.
На Украине, напротив, мелкотоварное производство давало не
более 10% всей промышленной продукции, хотя его низкий
удельный вес в значительной степени обусловливался тем, что
вотчинным фабрикам — особенно производившим сахар и
спирт — удавалось сохранять свой рынок34.
119

Мелкотоварное производство, обеспечивавшее
расширявшиеся городской и сельский рынки, вполне удовлетворяло
потребности крестьян в дополнительных заработках и круглогодичной
занятости. С другой стороны, доходы от крестьянских
промыслов удовлетворяли и запросы крепостников, а также
государственных сборщиков налогов. Но в долгосрочном плане развитие
мелкотоварного производства не зависело от помещиков и
государства. Кустари зависели от расширения рынка, развития
межрегиональной торговли сырьем и полуфабрикатами,
возможностей получения кредита, т. е. факторов, которые не были
впрямую связаны с крепостным правом или его отменой.
Кустарная промышленность сохранилась и после
освобождения крестьян, в условиях распространения крупных
предприятий и еще в начале XX столетия продолжался ее быстрый рост.
Во многих отношениях фабрика уступала мелкому
производителю, который мог изготовить более дешевые и качественные
полуфабрикаты, такие, как железо, ткани, лесоматериалы.
Отливы и приливы в мелкотоварном производстве в каждом
регионе, вероятно, больше зависели от конкуренции со стороны
мелких же товаропроизводителей других частей страны. Такая
тенденция прослеживается начиная с 1870-х годов, когда
расширение транспортной сети включило прежде изолированные
области в орбиту тех регионов, которые обладали определенным
преимуществом в производстве того или иного продукта.
Например, изготовители упряжи и ремней в Курской губернии были
вытеснены не фабрикой, а конкурентами из более северных
областей35.
Дореформенная Россия, таким образом, являла собой
устоявшуюся модель «протоиндустриального» развития, которая почти
без изменений вошла в XX век. Развитие русской
промышленности отражало активное участие в мелкотоварном производстве
крестьян, иногда отдававших кустарным промыслам часы
досуга, а иногда посвящавшим им все свое время. По словам Эрика
Джунса, в рамки традиционного представления о «подъеме»
никак не укладываются результаты изучения сельской
промышленности, которые показали, насколько широко она была
распространена и насколько длительным и последовательным был
ее рост. Развитие кустарного производства в России в XIX в.
переживало спады и подъемы. Но эпоха реформ не обозначила
кардинального перелома в его эволюции36.
В какой степени эпоха реформ связана с крупными
изменениями в организации государственных финансов, в банковской
системе, в законодательстве о компаниях? Реформы и финансы
оказались неразрывно связаны отчасти вследствие того, что все
преобразования стоили денег, а отчасти потому, что изменения
в бюджетной практике уже сами по себе стали пробным камнем
реформы. Коммерческие банковские операции получили стимул
уже в период преобразований, однако банковская практика в
ее современном виде так и не укоренилась еще в течение не-
120

скольких десятилетий. Законодательство о компаниях
сохраняло некоторые архаичные черты, что, впрочем, не препятствовало
широкому внедрению принципа акционерной организации
предприятий.
Реформа имела свою цену. Государство взяло на себя
издержки по ликвидации задолженности старым финансовым
институтам, а также организацию кредитной операции по отмене
крепостного права. К 1881 г. правительство выделило на
обеспечение процесса выкупа 750 млн руб., из которых 300 млн
предназначались для погашения задолженности помещиков, а еще
350 млн пошли на выпуск выкупных свидетельств и банковских
билетов*. За время пребывания на посту министра финансов
М. X. Рейтерна A862—1878) в результате различных займов
правительства (в том числе и связанных с войной)
государственный долг возрос до 3 млрд руб. Правительство гораздо более
решительно, чем прежде, выходило на внутренний и внешний
валютные рынки37.
Потребность в займах, отчасти обусловленная крестьянской
реформой, привела в свою очередь к признанию необходимости
дальнейших преобразований. Наиболее важная инициатива
касалась изменения бюджетной практики. Подготовленный в
1858 г. В. А. Татариновым доклад предусматривал
систематическое предоставление министерствами данных о своих
бюджетах, тщательную проверку бюджета истекшего года при
одобрении новых смет и т. п. В конечном итоге Государственный совет
согласился упорядочить, таким образом, бюджетную практику
министерств. Сам Татаринов в 1863 г. стал Государственным
контролером, отвечавшим за проверку и согласование
представляемых министерствами финансовых отчетов. С образованием
этого нового правительственного ведомства прожектор гласности
был направлен на государственный бюджет. Более широкий
доступ общественности к обсуждению бюджета и уверенность в
его достоверности ускорили продвижение реформы38.
Некоторые инициативы так никогда и не были осуществлены.
В пореформенное десятилетие не произошло никаких
значительных изменений в налоговой политике. Подушная подать
сохранялась вплоть до 1883 г., хотя ее фискальное значение упало
задолго до 1860 г. Были отвергнуты предложения о введении
подоходного налога; вместо этого правительство сделало упор
на косвенные налоги. Крупные изменения в налоговой системе
относятся уже не к 1860-м, а к 1880-м годам.
Другая неосуществленная, но необходимая реформа
касалась сферы валютной политики. В 1862—1863 гг. активно
разрабатывались планы установления в России золотого стандарта,
но из-за кризиса, порожденного восстанием в Польше (а позже
в связи с крайним напряжением бюджета, вызванным русско-
* Выкупные платежи крестьян, которые растянулись до 1906 г., с лихвой
возместили государственные кредиты (прим. ред.).
121

турецкой войной), они были отложены. Прошло три
десятилетия, прежде чем правительство одобрило введение золотого
стандарта и тем самым открыло России выход на
международные валютные рынки39.
Дореволюционные специалисты утверждали, что образование
в 1860-е годы акционерных банков представляло поворотный
пункт в развитии финансовой системы России. Трудно полностью
согласиться с такой оценкой значимости этого
институционального изменения. Первый коммерческий банк в России был
создан в 1864 г. Поскольку он являлся акционерным предприятием,
его устав должен был утверждаться правительством. Однако
последнее приняло гораздо более широкое участие, предоставив
до половины первоначального капитала. Вслед за созданием
первого коммерческого банка начали быстро возникать другие:
с 1864 по 1873 г. открылось 60 банков. В обстановке
конкуренции новые институты предлагали высокие дивиденды, с тем
чтобы привлечь держателей акций. Утверждалось, что тем самым
банки отвлекали капиталы от инвестирования в
товаропроизводящем секторе. Однако такой аргумент не слишком убедителен,
ибо на той стадии обрабатывающая промышленность не
требовала значительных вложений в основной капитал, зато банки
предоставляли промышленности остро необходимые ей
оборотные средства40.
Однако в целом роль коммерческих банков в развитии
экономики в 1864—1881 гг. не следует преувеличивать. Другие
финансовые институты, особенно Государственный банк, отнюдь не
меньше привлекали вкладчиков. В середине 1870-х годов, когда
по общему признанию коммерческий сектор переживал
нелегкие времена, в Государственном банке находилось 30% всех
текущих и депозитных вкладов, в коммерческих же банках было 40%.
В 1881 г. он продолжал сохранять свою долю, тогда как
удельный вес коммерческих банков снизился до 28%. Схожие тенден-
ци могут быть выявлены в деятельности русского финансового
сектора и по таким показателям, как предоставление кредитов
и учет векселей; здесь особую значимость приобрели, в
частности, муниципальные банки. Лишь после 1880 г. коммерческие
банки начали постепенно выдвигаться на первый план во
многом благодаря их согласию давать ссуды под акции и другие
обеспеченные бумаги, а также вследствие повышения интереса
в обществе к ценным бумагам41.
Начало систематизации русского законодательства о
компаниях относится к 1836 г., когда в свод законов были внесены
условия регистрации и принцип ограниченной ответственности
компаний. Акт 1836 г. был весьма примечателен не столько тем,
что в нем прослеживалось очевидное намерение сосредоточить
запретительные функции в руках центрального правительства,
сколько тем, что он законодательно закреплял принцип
ограниченной ответственности. Стоит отметить, что в Англии этот
принцип был введен спустя два десятилетия, а в Германии лишь
122

во время грюндерства 1860-х годов. Основные положения
закона 1836 г. оставались в силе до конца столетия. Попытки
упростить его условия, предпринятые в 1867 и 1874 гг.,
разбились о непоколебимую скалу бюрократизма. Либерализация
законодательства имела мало шансов на успех. Тем не менее,
несмотря на препятствия образованию компаний, в конце
1850-х — начале 1870-х годов появилось немало преуспевающих
предприятий. Существенную поддержку они получили
благодаря налоговой системе42.
Упомянутые выше сдвиги сопровождались изменением
отношения государства к частному сектору. В пореформенный
период правительство содействовало росту частных предприятий,
в металлургии и машиностроении. Конкретные меры включали
«не предусмотренные законом» займы отдельным фирмам и
железнодорожным компаниям, более крупные, чем прежде, заказы
(на тех же выгодных условиях) и даже приобретение акций.
Делать подобные шаги царское правительство, вероятно,
побуждала прагматическая заинтересованность в развитии
частных фирм в период ускоренного строительства железных
дорог43.
* * *
Уничтожение внеэкономического принуждения, которое
составляло сущность освобождения крестьян от крепостной
зависимости, явилось крупным шагом вперед. 1861 год открыл новые
возможности для двух пятых населения страны. Но для истории
экономики главное значение имеет то, что многие важнейшие
процессы начались еще в период до 1861 г.: постепенное
разложение крепостного права (рост наемного труда; возможности,
которые давала крестьянину оброчная система), а с другой
стороны, некоторые элементы внеэкономического принуждения
сохранились после его отмены. В сфере организации
промышленности, как показывают факты, десятилетие реформ не
обозначило какого-либо качественного перелома: посессионные
фабрики к этому времени уже находились в состоянии упадка,
вотчинные предприятия развивались за счет наемного труда, а
мелкие производители продолжали функционировать во многом так
же, как и до 1861 г. В результате реформы производственные
отношения в России не подверглись коренной трансформации.
С другой стороны, взгляды и политика определенных кругов
царской администрации, видимо, претерпели такие изменения,
что стало возможным развитие более современных финасовых
институтов. Такой сдвиг в политике, в свете приверженности
правительства к аграрной реформе и железнодорожному
строительству, был связан с острой потребностью в средствах.
Значение строительства железных дорог не следует недооценивать,
ибо не менее важным с точки зрения последующего
экономического развития было «освобождение» России от специфических
123

трудностей, обусловленных протяженностью ее территории, чем
крепостных от помещиков.
Традиционно в исследованиях по экономической истории
России придается большое значение реформам 1860-х годов. Для
советских историков эпоха реформ стала своеобразным
водоразделом, отмечавшим переход от феодализма к капитализму.
Для многих зарубежных исследователей она ознаменовала
переход от традиционного общества к современному. В данной
статье предлагается иная интерпретация. Она состоит в том, что
реформы совпали с периодом ускорения экономического роста,
а не положили ему начало. В дореформенные годы этот рост
отчасти был связан с некапиталистическими формами
производства, наиболее ярким проявлением которых был подневольный
труд. Вместе с тем уже в то время возникали новые
производственные отношения и институты — наемный труд и
акционерные предприятия. Дореформенная эпоха обнаруживала
признаки экономического прогресса, такие, как технические сдвиги в
промышленности, расширение мелкотоварного производства и
начало региональной экономической специализации.
Несомненно, реформы имели большое политическое и
социальное значение. Но их экономическое влияние следует
оценивать весьма осторожно. Значимость реформы начинает
меркнуть, когда она рассматривается на фоне длительного
экономического развития. Воздействие географических и других
неинституциональных факторов на хозяйственное развитие
приобретает большую важность, чем институциональные ограничения,
такие, как крепостное право, которые можно было преодолеть
усилиями людей. В такой интерпретации внешние факторы —
мир в Европе на протяжении «большого» XIX в. и рост мировой
экономики, сопровождавшийся распространением товаров,
капиталов и технологий, — занимают центральное место.
1 R о s t о w W. W. The Stages of Economic Growth: A NonCommunist
Manifesto. Cambridge, 1960; O'Brien P. K. Do We Have a Typology for
the Study of European Industrialization in the Nineteenth Century?//Journal
of European Economic History. 1986. Vol. 15. P. 291—333.
2 Crafts N. F. British Economic Growth During the Industrial
Revolution. Oxford, 1985; Good D. F. The Economic Rise of the Habsburg Empire,
1750—1914. Berkeley, 1984.
3 Gerschenkron A. Economic Backwardness in Historical Perspective.
Cambridge; Mass., 1960. См. также: Crisp О. Studies in the Russian
Economy before 1914. Macmillan, 1976. Ch. 1; Rudolph R. L. Agricultural
Structure and Proto-industrialization: Economic Development with Unfree
Labor//Journal of Economic- History. Vol. 45. 1985. P. 47—69.
4 Статистические данные см.: Массовые источники по
социально-экономической истории России периода капитализма. М., 1979.
5 Goldsmith R. W. The Economic Growth of Tsarist Russia, 1860—
1913 //Economic Development and Cultural Change. 1961. Vol. 9. P. 441—475;
Струмилин С. Г. Очерки экономической истории России и СССР. М.>
1966. С. 380, 423, 428—429, 434—438, 442, 445.
124

6 С r a f t s N. F. R. et al. Economic Growth in Nineteenth-Century
Britain: Comparisons with Europe in the Context of Gerschenkron's Hypotheses//
University of Warwik, U. K. Department of Economics. Discussion Paper.
1988. N 308.
7 См.: Струмилин С. Г. Указ. соч. С^ 380, 387; Tugan-Baranov-
sky M. I. The Russian Factory in the Nineteenth Century. Howemood, 1970.
Ch. 1, 7.
8 См.: Ковальченко И. Д. Русское крепостное крестьянство в первой
половине XIX века. М., 1967; Нифонтов А. С. Зерновое производства
России во второй половине XIX века. М., 1974; Wheatcroft S. D. Grain
Production and Utilization in Russia and the USSR before Collectivization.
Ph. D. Dissertation. University of Birmingham, 1980.
9 Северный потребительский регион соответствует Центральному
промышленному району, Северу, Северо-Западу и Белоруссии.
10 Центральный производящий регион включает Центрально-Черноземный
район, Нижнее и Среднее Поволжье.
11 Восточный производящий регион составляют Урал и Западная Сибирь.
12 Южный производящий регион охватывает юго-западные районы
России и Малороссию.
13 Gatrell P. W. The Tsarist Economy, 1850—1917. London, 1986. Ch. 4;
Lowe H.-D. Die Lage der Bauern in Russland, 1880—1905; WirtschaftHche
und soziale Veranderungen in der landlichen Gesellschaft des Zarenreiches. St,
Katharinen, 1987.
14 Показатели экономического роста рассчитаны по данным:
Хромов П. А. Экономическое развитие России в XIX—XX веках. М. 1950.
С. 437, 439, 453, 455.
15 Там же. С. 252.
16 С г i s p О. Op. cit. P. 98.
17 См.: Китанина Т. М. Хлебная торговля России в 1875—1914 гг.
Л., 1978.
18 См.: Мендельсон Л. А. Теория и история экономических
кризисов и циклов. Т. 2. М, 1959. С. 398.
19 Исключения, о которых идет речь, составляли законодательство 1832 г..
и введение инвентарей в Северо-Западном крае в 1840-х годах (см.:
Улащик Н. Н. Предпосылки крестьянской реформы 1861 г. в Литве и
Западной Белоруссии. М., 1965. С. 453; Yaney G. L. The Systematizatiorr
of Russian Government: Social Evolution in the Domestic Administration of
Imperial Russia. Urbana, 1973. P. 169. См. также: Ковальченко И. Д.
Указ. соч. С. 106—108, 154; Domar В., Ma china M. On the
Profitability of Serfdom//Journal of Economic History. 1984. Vol. 44. P. 919—955).
20 См.: Литва к Б. Г. Русская деревня в реформе 1861 г.:
черноземный центр. 1861—1892. М., 1972. С. 380, 384.
21 См.: Ковальченко И. Д. Указ. соч. С. 285; Rosovsky H. The-
Serf Entrepreneur in Russia // Exploration in Entrepreneurial History. 1954.
Vol. 6. P. 207—229.
22 См.: Рындзюнский П. Г. Утверждение капитализма в России.
1850—1880. М, 1978. См. также: Yaney G. L. Op cit. P. 152—153.
23 См.: Дружинин Н. М. Русская деревня на переломе, 1861 —
1880 гг. М, 1978. С. 64—67.
24 Там же. С. 253—254; Л и т в а к Б. Г. Указ. соч. С. 399—400.
25 См.: Литвак Б. Г. Указ. соч. С. 385—387; Корелин А. П.
Дворянство в пореформенной России, 1861—1904. М., 1979. С. 106—122; 3 а й-
ончковский П. А. Отмена крепостного права в России. М., 1968. С. 296—
298; Лоситский А. Б. Выкупная операция. Спб., 1906. С. 13, 44, 54—55.
26 См.: Дружинин Н. М. Указ. соч. С. 255—256; Зайончков-
ский П. А. Указ. соч. С. 233—236, 301—305.
27 С г i s p О. Peasant Land Tenure and Civil Rights Implications before
1906//Civil Rights in Imperial Russia / Ed. by O. Crisp, L. H. Edmondson.
Oxford, 1989. P. 33—64.
28 См.: Ковальченко И. Д. Указ соч. С. 156, 160—161, 219;
Kerb lay В. La reform de 1861 et ses effets sur la vie rural dans la provin-
125

-се de Smolensk//Le statut des paysans Liberes du servage. 1861—1961/Ed.
by R. Portal. Paris, 1963. P. 267—310.
29 Mironov B. N. The Russian Peasant Commune after the Reforms of
the 1860s//Slavic Review. 1985. Vol. 44. P. 438—467.
30 Ibidem; S h a n i n T. The Aukward Class: Political Sociology of
Peasantry in a Developing Society. Russia 1910—1925. Clarendon Press, 1972.
Подход Ленина был совершенно иным, см.: Ленин В. И. Развитие
капитализма в России // Поли. собр. соч. Т. 22.
31 См.: Корелин А. П. Сельскохозяйственный кредит в России в конце
XIX —начале XX в. М., 1988.
32 Tugan-B ar a novsky N. I. Op. cit. P. 249—251; Bradley J.
Guns for the Tsar: Technology Transfer and the Small Arms Industry in
Nineteenth-Century Russia. DeKalb, 1990.
33 См.: Корелин А. П. Дворянство... С. 107—108, 390. ;
34 См.: Мельник Л. Г. К вопросу о начале промышленного
переворота в России//Проблемы генезиса капитализма. М., 1979; Яцун-
с к и й В. К. Социально-экономическая история России, XVIII—XIX вв. М.,
1973. С. 97.
35 См.: Дружинин М. Н. Указ. соч. С. 97.
м Цит. по: Н a g e n W. Capitalism and the Countryside in Early Modern
Europe: Interpretations, Models, Debates//Agricultural History. 1988. Vol. 62.
P. 13—47.
37 Министерство финансов, 1802—^1902. Т. 1. Спб., 1902. С. 444—445, 452.
См. также статью С. Хока в данном сборнике.
38 См.: К о н я е в А. И. Финансовый контроль в дореволюционной
России. М., 1959. С. 69.
39 См.: Чернуха В. Г. Внутренняя политика царизма с середины
50-х до начала 80-х годов XIX в. Л., 1979. Гл. 3; Шепелев Л. Е. Царизм
и буржуазия во второй половине XIX в. Л., 1981. С. 86—87.
40 См.: Г инд ии И. Ф. Русские коммерческие банки. М.; Л., 1948;
Crisp О. Op. cit. P. 123, 141.
41 См.: Гиндин И. Ф. Указ. соч. С. 43; Шепелев Л. Е.
Акционерные компании в России. Л., 1973. С. 86, 91—92; Crisp О. Op. cit. Ch. 5.
42 См.: Шепелев Л. Е. Акционерные компании... С. 54, 66, 80—81,
92—93, 99, 116.
48 См.: Гиндин И. Ф. Государственный капитализм в России
домонополистического периода // Вопросы истории. 1964. № 9. С. 72—95.
ДЭВИД КРИСЧН
Университет Мак-Куэри, Сидней, Австралия
ЗАБЫТАЯ РЕФОРМА: ОТМЕНА ВИННЫХ
ОТКУПОВ В РОССИИ
1 января 1863 г., менее чем через 2 года после отмены
крепостного права, русское правительство ввело в действие
чрезвычайно сложный по своей структуре и терминологии закон,
состоявший из 279 статей. Впервые законопроект был опубликован
4 июля 1861 г. под малопримечательным названием «Положение
о питейном сборе». Однако смысл он имел весьма важный:
правительство намеревалось изменить способ взимания налоговых
сборов с виноторговли. Единая система налогообложения, при
которой с винокуров взимались акцизы, а с оптовых и розничных
126

продавцов патентные сборы, пришла на смену довольно
запутанной системе откупов. К тому же виноторговля в целом была
освобождена от большинства существовавших в то время форм
государственного регулирования. Эта новая система
просуществовала лишь до 90-х годов XIX в., когда государство начало
осуществлять непосредственный контроль над виноторговлей.
Поэтому в ретроспективе реформа 1863 г. выглядела как
аберрация, некий уклон в сторону легкого флирта с идеей «laisser-
faire» *, который заставил русское правительство на некоторое
время ослабить узы, от века связывавшие его с монопольной
экономикой.
Фискальные реформы такого рода — далеко не самое
захватывающее историческое событие, а когда они к тому же
представляются столь эфемерными, то могут просто «затеряться».
Вполне понятно поэтому, что историки, занимавшиеся периодом
60-х годов прошлого века, обычно не изучали реформу 1863 г.,
а концентрировали свое внимание на других преобразованиях,
которые традиционно относят к числу Великих реформ.
В данной работе делается попытка доказать, что реформа
1863 г. заслуживает более серьезного исследования, так как она
привела к отмене системы откупов. Это событие было столь же
важным и значительным в истории государственной власти и
экономики России, как и упразднение в 1791 г. системы
«Генеральных откупов» во Франции.
Что касается финансовой стороны дела, то в результате этой
реформы была проведена успешная реорганизация наиболее
важного для русского правительства источника дохода —
налогов с питейной торговли. Она в значительной мере
способствовала финасовой стабильности правительства России не только
на протяжении всего периода Великих реформ, но и в
дальнейшем. Следствием этой реформы явилась и заметная
переориентация капиталовложений российских предпринимателей —
купцов и дворян — с такой малопродуктивной сферы коммерции,
как питейные откупа, на банковское дело, железнодорожное
строительство, грузовые перевозки, нефтяные промыслы, т. е.
сферы, где эти капиталовложения могли существенно
способствовать развитию экономики России. В результате проведения
реформы был также устранен наиболее значительный источник
бюрократической коррупции в России — а это, как хорошо
понимали все современники, было необходимой предпосылкой для
любой серьезной попытки установить правопорядок в стране.
И наконец, реформа ознаменовала собой глубокие перемены в.
сфере экономических прав господствующего класса, элиты
России, так как наряду с отменой крепостного права она означала
конец эры традиционных сословных привилегий. Все статьи
доходов правящего класса (за исключением доходов самого госу-
* «Laisser-faire» (фр.), — «предоставить самому себе»: общий принцип
невмешательства.
12Г

дарства) обрели чисто коммерческие формы: ренты, ссудного
процента или прибыли. Тем самым данная реформа положила
конец российскому фискальному «ancien regime»* — с этого
момента Российское государство смогло наконец установить свою
монополию в сфере налогообложения, что заставило русскую
аристократическую и купеческую элиту неохотно, но
бесповоротно приобщиться к неуютному миру современного
капитализма.
Поэтому, я считаю, что, несмотря на явно ограниченные
цели, которые преследовала реформа 1863 г., она явилась важной
составной частью процесса «перестройки» конца 50-х — начала
60-х годов XIX в.
РЕГЛАМЕНТАЦИЯ ПИТЕЙНОЙ ТОРГОВЛИ В РОССИИ ДО
1863 Г.
Система регламентации и налогообложения питейной
торговли до 1863 г. была довольно сложной, к тому же в ряде
регионов имела свои особенности2. Два основных региона
составляли: первый — 30 великорусских губерний, старинные земли
княжества Московского — сердца Российской империи; второй —
Прибалтийские губернии и 16 губерний, расположенных вдоль
западных границ империи (включая Польшу) и пользовавшихся
определенными привилегиями.
В Северо-Западных, Юго-Западных губерниях и Польше
местная знать и некоторые другие социальные группы (казаки,
жители некоторых «заштатных» городов) пользовались
старинным «пропинационным» правом — правом свободного
изготовления и продажи собственных спиртных напитков. В результате
контроль правительства за питейной торговлей и его доходы
были ограничены. Даже после введения здесь в 1851 г. «акцизных
откупов» сумма, полученная в этом регионе от продажи
спиртных напитков, составила лишь третью часть соответствующего
дохода в великорусских губерниях, хотя потребление водки в
западных губерниях было более чем в полтора раза выше3.
Эти цифры наглядно демонстрируют чрезвычайно большое
значение фиска в великорусских губерниях. Здесь
правительство осуществляло более сильный контроль, как политический, так
и фискальный, над питейной торговлей с самого момента ее
зарождения в Московии, т. е. примерно с начала XVI в.
Вначале правительство пыталось регламентировать питейную
торговлю, осуществляя прямой контроль над кабаками, которые
первоначально и изготавливали и продавали спиртные напитки.
Но вскоре в виноторговле стала вводиться система откупов,
которая в 1767 г. была распространена на всю территорию
великорусских губерний. Эта система и просуществовала до
реформы 1863 г.
* «Ancien regime» (фр-) — «старый режим», добуржуазный порядок.
128

В данной статье проблема рассматривается главным образом
на материале великорусских губерний, потому что именно на
этих территориях система откупа процветала и давала
наибольшие доходы.
НАЛОГООБЛОЖЕНИЕ В ПИТЕЙНОЙ ТОРГОВЛЕ И
ВИНОКУРЕНИИ И ИСТОРИЯ ОТКУПНОЙ СИСТЕМЫ
В РОССИИ
Несмотря на всю его значимость, система откупов — это
предмет, которым почти полностью пренебрегали все
исследователи новой истории России4.
Откупа являлись одной из разновидностей коммерческого
предпринимательства: откупщики, обычно частные лица, один
или несколько, заключали договор с правительством, по
которому выплачивали ему установленную сумму, а взамен получали
право взимать питейные сборы в свою пользу, получая прибыль
от предоставляемой им монополии. Откупа — это старинная
система фиска, известная еще со времен античности. Однако
особенно широкое распространение она получила в Европе в
XVII—XVIII вв.; в XVIII в. французские откупщики были среди
самых известных и влиятельных людей в торговых кругах
Европы. Откупа рассматривались как одно из неотъемлемых
составных частей «ancien regime» во Франции; их отмена была одной
из первых революционных мер (закон от 27 марта 1791т.) 5.
В России откупа как форма сбора налогов также появляются
с развитием денежного обращения. Как отмечает Ричард
Пайпс, московские князья пришли к власти, действуя как
хорошие откупщики по сбору дани для Золотой Орды в XIV в.,
причем наибольший успех в этой сфере сопутствовал Ивану
Калите A325—1340) 6. Упрочив свои позиции независимости и
суверенитета, московские князья обнаружили, что им в свою
очередь также выгодно предоставлять другим право сбора дани.
Возникает система «кормления» — порядок, при котором за
правительственным наместником закреплялась определенная
территория, получая доход с которой он мог содержать себя; при
этом ему вменялось в обязанность осуществление
административных функций на этой территории, а также сбор налогов для
княжеского двора, что, по сути, представляет собой форму
откупа. С появлением в 1555 г. указа о формальной отмене
кормления откуп налогов приобретает более современные формы: во
многих местностях на откуп стало предоставляться право сбора
пошлин. Откуп налогов в питейной торговле как одна из форм
сбора налогов появляется к концу XVI столетия7. К началу
XVII в. на откуп были отданы некоторые виды налогов,
включая пошлины, соляной и питейный сборы, но уже тогда
питейный сбор становится одним из важнейших видов откупа,
оттесняя сбор пошлин на второй план8. В конце XVII в. большое
значение приобретает также соляной сбор, но в середине XVIII в.
5 Зак 251
129

правительственный контроль за соляной торговлей ослабевает,
и в то же время во всех великорусоких губерниях вводятся
винные откупа9. Таким образом, если во Франции откуп налогов
прежде всего ассоциировался с налогами на соль, то в России
откупная система в период своего наивысшего развития ассо-
цировалась главным образом с налогами в виноторговле
(«питейный откуп»). Откуп питейных сборов в России стал
синонимом всей системы откупа, и само слово «откупщик» стало
означать фактически «винный откупщик».
Период 1767—1863 гг. в России был временем расцвета
откупной системы и соответственно временем процветания винных
откупщиков. Именно в эти годы наиболее ярко проявляется
значение питейных откупов для увеличения финансовой мощи и
стабильности русского правительства, развития экономики России.
К середине XVIII столетия питейный сбор уже был основным
видом косвенных налогов; к 30-м годам XIX в. он стал
важнейшей формой налогообложения в фискальном арсенале
правительства и доходы от него намного превышали поступления от
основных видов прямых налогов — подушной подати и оброка с
государственных крестьян. В период с 1767 по 1863 г. налоги
от питейной торговли давали в среднем 33% всех доходов
правительства, а в 50-х годах XIX столетия эта цифра
увеличивается до 40% 10. В этот период поступления в казну от
виноторговли в значительной степени покрывали немалые военные
расходы, необходимые для поддержания статуса России как
великой европейской державы. Правительство настолько сильно
зависело от колоссальных сумм винных откупов, что если бы в
какой-то момент в XIX в. все русские внезапно решили бы
бросить пить водку, то государственной казне грозило бы полное
банкротство.
Но у правительства были и другие причины благосклонна
относиться к винным откупам. При существовавшей системе
сбор налогов с виноторговли обходился чрезвычайно дешево,
так как большую часть административных расходов откупщики
брали на себя. В XIX в. около 80% общего дохода, получаемого
от продажи спиртных напитков, поступали в казну, в XVIII в.
эта цифра была лишь немногим ниже11. Доходы от
виноторговли являлись одной из наиболее надежных составляющих
правительственного бюджета. Государственный казначей Ф. А.
Голубцов вскоре после окончания войны с Наполеоном отмечал, чта
ни один из значительных государственных доходов «не
поступает в казну с такой определительностью, исправностью и
удобностью, как откупной, который, повсюду поступая по известным
числам каждый месяц, облегчает тем самым выполнение
правительственных расходов»12. И после окончания Крымской войны
стабильность поступления доходов от налогообложения
виноторговли оставалась неизменной. Это составляло поразительный
контраст с другими видами налогов, которые либо сократились,
либо перестали расти в связи с войной, в то время как питей-
130

ные сборы продолжали увеличиваться, спасая правительство от
банкротства.
Сами масштабы, размах виноторгового дела в России также
определяли его большое экономическое значение. Водка была
необходимым атрибутом жизни русского трудящегося населения
как в городе, так и в деревне, и, следовательно, те, кто
продавал водку, мог рассчитывать на огромный, непрекращающийся
спрос на свой товар 13. Наиболее точной оценкой объема
товарооборота в этом деле можно, видимо, считать данные,
представленные правительственной комиссией, которая
подготавливала реформу 1863 г.; по подсчетам этой комиссии для
Российской империи в целом за период с 1859 по 1863 г. он составлял
180—220 млн руб. в год14. Если учесть, что, по оценке
Н. М. Дружинина, в 1850 г. общий товарооборот на внутреннем
рынке России составил около одного миллиарда рублей, то это
означает, что виноторговля давала 20% этой суммы 15.
Питейная торговля была одной из важнейших сфер
коммерческой деятельности в середине прошлого века, а крупнейшие
виноторговцы были влиятельнейшими капиталистами. Д. Е. Бе-
нардаки, самый богатый откупщик конца 50-х годов прошлого
столетия, со своих доходов, получаемых от виноторговли, в
период с 1859 по 1863 г. ежегодно выплачивал правительству
около 19 млн. руб.16 Еще 27 откупщиков платили свыше 1 млн. руб.
в год, 30 откупщиков — более 500 тыс. руб. ежегодно. 145 из
216 откупщиков выплачивали каждый более 100 тыс. руб. в
год17. Большинство из этих 145 откупщиков F3%) были
купцами; но в виноторговлю были инвестированы и капиталы
многих людей, принадлежащих к другим классам и сословиям
русского общества, в котором область приложения капитала была
еще очень ограничена. Около 20% среди этих откупщиков
составляли правительственные чиновники, еще 10%—отставные
армейские офицеры и 4%—дворяне. Однако фактически в
системе откупов было инвестировано гораздо больше дворянских
капиталов, так как многие дворяне принимали участие в деле,
вкладывая свои капиталы от имени других лиц или на паях 18.
Были и дворяне, такие, как, например, либерал А. И. Кошелев,
которые открыто занимались виноторговлей.
ПРЕДПОСЫЛКИ РЕФОРМЫ 1863 Г.
Почему же русское правительство, которому была,
несомненно, выгодна система откупов, решилось все-таки отменить ее?
Дело в том, что наряду с многочисленными преимуществами
у этой системы были и серьезные недостатки. Больше всего
правительство было обеспокоено тем, что система порождала
широкомасштабную коррупцию. Правительство попало в
затруднительное положение: с одной стороны, ему были необходимы
доходы, получаемые в результате энергичной, но вызывающей
недовольство деятельности откупщиков, но с другой — оно раз-
5*
131

деляло принципы «моральной экономики»* земельных
аристократов — помещиков и в связи с этим чувствовало
необходимость сохранять некоторую дистанцию по отношению к такому
грязному делу, как питейные откупа. Был принят ряд законов,
регулирующих деятельность откупщиков. Однако уже давно
стало ясно, что требовать строгого соблюдения этих законов,
в которых детально регламентировались цены, качество и т. п.,
было хорошо лишь с точки зрения морали, но отнюдь не
интересов дела. Поэтому почти в течение целого столетия, с 1767 по
1863 г., правительство шло на компромиссы, издавая строгие
указы и при этом понимая невозможность их исполнения. В
результате виноторговцы и нанимавшие их откупщики были
вынуждены прибегать к различным способам «коммерческой
коррупции», т. е. обмана покупателя, из-за того, что им в свою очередь
приходилось ограждать себя от «сверхбдительных» чиновников
при помощи различных видов «бюрократической коррупции», или,
иначе говоря, взяток 19. (Представляется вполне вероятным, что
в конце 50-х годов XIX в. откупщики давали большинству
высших губернских чиновников такие взятки, которые практически
равнялись жалованью, получаемому этими чиновниками от
правительства.) Именно этот компромисс между приверженностью
правительства принципам «моральной экономики» и
фискальными интересами и привел к тому взяточничеству, которое
снискало откупам столь дурную славу.
Коррупция в таких размерах имела как моральные, так и
финансовые последствия; ведь правительство никогда не могло
быть уверено, что оно получает надлежащую долю прибыли от
питейной торговли, где реальные масштабы торгового оборота
были скрыты завесой взяточничества. Как писал один из
чиновников Министерства финансов в 1818 г., «количество
проданного вина, равно и действительный сбор, делались для
правительства тайной, известной одним откупщикам, и казенный
доход с питий зависел, так сказать, от их произвола»20.
Эти серьезные недостатки откупной системы вызывали
постоянное недовольство правительства. На короткое время она
отменило систему откупов в 20-х годах XIX в., а в 40-х годах
велись серьезные дискуссии по поводу ее альтернатив. К концу
40-х годов большинство членов правительства понимали, что
откупную систему, так же как и крепостное право, придется в
конце концов отменить. И все же, как и в вопросе о крепостном
праве, несмотря на бесконечные обсуждения, правительство
никак не могло отважиться на решительный шаг, поскольку было
крайне зависимо от этой системы.
То, что в конце 50-х годов оно все же приступило к решению
этой проблемы, определялось рядом взаимосвязанных факторов.
* «Моральная экономика» — термин, введенный современной
западной историографией для обозначения типа хозяйства, целью и стимулом
которого является не получение максимальной прибыли любой ценой в
условиях рынка, а обеспечение жизненных потребностей
1Я9

По-видимому, главным явилась отмена крепостного права,
которая определила отношение правительства и к остальным
пережиткам «старого режима». Но сыграли свою роль и
некоторые другие, более специфические факторы, наиболее важными
из которых стали:
— резкое увеличение размеров взяточничества в питейной
торговле в 40-е и 50-е годы;
— осознание помещиками — производителями спиртных
напитков того факта, что их прибыль растет гораздо медленнее,
чем получаемые незаконными способами доходы откупщиков;
— все более возрастающее стремление самих членов
правительства уничтожить традиционные сословные монополии;
— и наконец, активные выступления в 1859 г. потребителей,
недовольных коррупцией, которая так глубоко укоренилась в
питейной торговле.
Возрастающие прибыли от продажи спиртных напитков в
40-е и 50-е годы, столь выгодные государственной казне,
особенно в период Крымской войны, были в основном результатом
постоянно увеличивавшихся масштабов коррупции, незаконных
способов получения прибыли за счет разбавления спиртных
напитков и неоправданного увеличения цен на водку21. Но все эти
факторы в свою очередь увеличивали зависимость питейной
торговли от подкупа правительственных чиновников, а
соответственно— стремление официальных лиц игнорировать проявления
коррупции. Как только правительство приняло решение
провести реформы и одновременно позволило прессе более широка
обсуждать предстоящие преобразования, масштабы коррупции
в виноторговле сразу стали больной темой. То, что прибыль
откупщиков все чаще извлекалась за счет разбавления спиртных
напитков или незаконного увеличения цены, означало, что
дворяне— производители спиртных напитков не имеют своей доли в
этих прибылях. Хотя прибыли откупщиков все время росли,
количество водки, закупаемой у ее производителей, и количества
зерна, закупаемого у других помещиков производителями
водки, оставались почти неизменными. Отметим, что
правительственные закупки водки в 1859 г. были лишь незначительно выше
уровня 1819 г., т. е. уровня сорокалетней давности22. По этой
причине к концу 50-х годов и производители водки, и вся
помещичья среда, по крайней мере в великорусских губерниях,
были в основном настроены отрицательно по отношению к
системе откупа.
Этими настроениями сумела воспользоваться группа более
молодых, «прогрессивных» бюрократов, которые были
принципиально против большинства видов монополий, включая и
использование труда крепостных, и продажу водки. Именно
сочетание их теоретических доводов против системы откупов в
питейной торговле и не столь бескорыстной враждебности к ней
дворян-производителей и обусловило тот критический тон,
который преобладал в длительной дискуссии, развернувшейся на
133

страницах многих «толстых журналов» во второй половине
1858 г.
Эта дискуссия в свою очередь открыла шлюзы волне
недовольства потребителей, поскольку они также страдали от
взяточничества откупщиков, платя все более высокие цены за
продукт, качество которого постоянно ухудшалось; фактически
питейные сборы на водку в великорусских губерниях увеличились
с 1,68 руб. на человека в 1855 г. до 2,41 руб. в 1859 г., в то время
как количество алкоголя, которое соответствовало этим суммам,
уменьшилось23. Поскольку расходы на водку всегда были
неотъемлемой частью крестьянского бюджета, то увеличение цен на
спиртные напитки имело для них такие же серьезные
последствия, как если бы были увеличены основные налоги или оброк.
В конце концов, в первой половине 1859 г. недовольство
потребителей достигло угрожающих размеров: сначала оно приняло
форму бойкотирования потребления водки, охватившего всю
страну, а затем с мая 1859 г. начались погромы питейных
заведений24. Эти выступления, направленные против винных
откупов, были весьма многочисленны: в 1859 г. они составляли 68%
от общего числа «беспорядков» F36 случаев из 938) различного
рода, зарегистрированных полицией 25.
Немаловажно было влияние и такого фактора, как
возрастающая приверженность сторонников реформы в правительстве
идее «законности»: ведь сохранение откупов предполагало
дальнейшее процветание коррупции и взяточничества в колоссальных
размерах, т. е. системы, отрицавшей сами понятия
«правопорядок» и «законность». Наиболее влиятельными сторониками
такой позиции были великий князь Константин Николаевич и
генерал Я. И. Ростовцев. Именно Ростовцеву удалось в феврале
1860 г. заручиться обещанием императора, что проблемой
откупа налогов правительство займется сразу же после
освобождения крестьян.
Наконец, настроенные в пользу реформы чиновники, среди
которых наибольшим влиянием пользовались К. К. Грот и
А. П. Заблоцкий-Десятовский, смогли убедить правительство
(несмотря на традиционное недоверие его к собственным
чиновникам), что если реформа будет проведена надлежащим
образом, то государственные служащие смогут собирать деньги
(которые будут поступать в результате нового акцизного сбора)
умело, честно и аккуратно26. Они также убедили обеспокоенное
Министерство финансов, что эта реформа не вызовет падения
доходов от виноторговли.
Таким образом, к 1860 г. внутри правительства уже
сложилась мощная коалиция, настроенная крайне отрицательно в
отношении питейного откупа и вооруженная вескими аргументами
в пользу необходимости покончить с ним. Вскоре эта коалиция
одержала победу в Государственном совете, на рассмотрение
которого император передал вопрос об отмене откупа налогов в
1859 г. В ноябре 1860 г. по предложению Государственного со-
134

вета была создана специальная комиссия во главе с А. П. Заб-
лоцким-Десятовским, которая и подготовила основные
положения реформы. Но, несмотря на все это, решение об отмене
откупа откладывалось, так как в 1862 г. сильной группировке
откупщиков удалось убедить Министерство финансов в том, что
необходимо тщательно изучить их предложение: откупщики
продолжали бы собирать акциз со спиртных напитков на территории
всей страны и одновременно брали на себя обязательство
перед правительством построить разветвленную сеть железных
дорог протяженностью около 2800 верст27. И только после того
как Министерство финансов, которое теперь возглавлял один из
сторонников реформ М. X. Рейтерн, посоветовало императору
отклонить это предложение, участь винного откупа была
наконец решена.
ЗНАЧЕНИЕ РЕФОРМЫ 1863 Г.
Реформа унифицировала чрезвычайно сложную систему
законодательства, регламентирующую питейную торговлю на
территории Российской империи, и отменила одну из традиционных
сословных монополий. В великорусских губерниях была
уничтожена торговая монополия откупщиков, а в землях,
пользовавшихся привилегиями, было покончено с традиционным «пропи-
национным правом» — прерогативой в основном местного
дворянства. В результате нового закона налоги на прибыль от
продажи спиртных напитков были заменены акцизом, получаемым
от производителей: по 4 рубля за каждое ведро чистого спирта,
что составляло приблизительно 1,60 рубля за каждое ведро
стандартной, сорокаградусной водки (одно ведро=12,3 литра).
Реформа имела большое финансовое значение. Огромная
зависимость правительства от доходов, получаемых от
виноторговли, особенно после Крымской войны, требовала чрезвычайно
осторожного вмешательства в эту сферу. Отмена откупа
налогов в 1863 г. была проведена без каких-либо неблагоприятных
последствий для финансов. После небольшого падения валового
дохода до уровня, несколько ниже, чем в 1859 г., он снова
стабилизировался и продолжал увеличиваться вплоть до введения
государственной монополии в 1894 г., способствовавшей его
дальнейшему росту. С отменой пропинационното права в
Прибалтийских и западных губерниях правительственный контроль
за торговлей водкой значительно усилился на всей территории
Российской империи. Таким образом, реформа 1863 г.
обеспечила финасовую стабильность правительства как в период
проведения Великих реформ, так и в последующие десятилетия. Эта
реформа внесла также значительный вклад в экономическое
развитие России в пореформенный период. Как уже было отмечено,
уничтожение системы винных откупов высвободило огромные
средства для более продуктивного капиталовложения.
Например, Василий Кокорев после некоторых затруднений в начале
135

60-х годов вложил свой капитал в «железные дороги, пароходы,
банковское дело, нефтеочистительные заводы, внешнюю
торговлю, сельскохозяйственные опыты, искусство и недвижимость»;
в некоторых из этих видов деятельности вместе с ним принимали
участие и другие бывшие откупщики28. Их капиталы сыграли
большую роль в развитии культурной жизни России конца
XIX столетия, так как именно средства, нажитые в результате
винных откупов, стали основой для создания первых больших
коллекций произведений русского искусства. Так, Савва
Мамонтов использовал свои капиталы для того, чтобы вновь сделать
Москву центром культурной жизни России29. Таким образом,
в результате реформы 1863 г. весьма значительная доля
отечественных капиталов была извлечена из инертной,
коррумпированной и довольно непродуктивной отрасли и направлена в
сферы более эффективной экономической деятельности, что
способствовало росту экономики России в конце XIX в.
Реформа 1863 г. имела большие последствия и для развития
правопорядка: она ознаменовала собой конец практики
систематической коррупции, связанной с винным откупом. Конечно,
критики всегда отмечали, что после этого возникли новые формы
коррупции. Производители спиртных напитков постоянно
находились в состоянии войны с акцизными чиновниками, скрывая
реальное количество водки, произведенное ими, чтобы иметь
возможность продавать какую-то часть без уплаты акцизного
сбора30. Реформа не смогла устранить и мелкую коррупцию
содержателей питейных заведений: разбавление и недолив спиртных
напитков и некоторые другие виды порочной практики прежней
системы. Обвинения вновь были предъявлены виноторговле в
конце 70-х — начале 80-х годов. Но в результате реформы
удалось покончить с систематической практикой
крупномасштабной коррупции, существовавшей в 50-х годах. Система откупа
налога вынуждала откупщиков защищаться при помощи взяток,
а чиновников — брать эти взятки и действовать в сговоре с
откупщиками. С введением новой системы виноторговцам уже не
надо было давать взятки, а правительству не было
необходимости закрывать глаза на практику коррупции. Обман и
коррупция в торговле стали лишь одной из возможных коммерческих
стратегий; но она больше не являлась жизненно важной и
неотъемлемой частью всей системы.
Реформа внесла чувствительные перемены в привычные для
губернских чиновников порядки, способствовала укоренению в
сознании мысли о необходимости соблюдения законов31.
Отмена системы откупа налогов имела и еще одно, весьма
важное значение. Основной характеристикой «старого режима»
и государственного устройства (или «оброчного, податного
общества», как назвал его Эрик Вулф) было то, что при нем
право налогообложения не являлось монополией правительства и
было поделено между несколькими группами внутри правящей
элиты32. Такое государство могло взимать подати или налоги
136

натуральными продуктами, трудом, деньгами (и даже, как в
случае с воинской повинностью, людьми). Но точно так же
поступали и дворяне, и купцы, и организации, например
церковь. В противоположность этому при современном устройстве
общества лишь государству принадлежит исключительное
право собирать любые подати или налоги; в то же время высшие
слои и классы общества получают доход (по крайней мере в
капиталистическом обществе) через механизмы рынка, в виде
рент или прибылей.
Откуп налогов представлял собой весьма запутанную и
сложную переходную форму между «оброчной системой» и
рыночной. Государство как бы отдавало в аренду свои фискальные
полномочия, которые осуществлялись купцами, получавшими от
этого коммерческие прибыли. Но сам элемент оброка хотя и в
скрытом виде, но оставался. Как признал в 1859 г. министр
финансов А. М. Княжевич, прибыли, получаемые от откупа,
фактически являлись формой оброка с торговли водкой33. С отменой
системы откупа налогов в России в 1863 г. (как и во Франции
в 1791 г.) купечество было полностью отстранено от сбора
налогов в любой, даже косвенной, форме, каковую и представлял
собой винный откуп. В западных губерниях другие сословия
были лишены подобных прав, в том числе и «пропинационного
права», которое практически являлось правом взимания
подати.
Вместе с отменой в 1861 г. другой важнейшей формы
взимания дани — крепостного права — можно сказать, что эти
изменения привели к уничтожению последних видов податей,
которые господствующие классы России получали
непосредственно. Теперь как дворянству, так и купечеству надо было
«зарабатывать» свои доходы.
Купечество смогло успешно пройти через эти испытания,
внеся в свою деятельность некоторые коррективы после
первоначальных затруднений. Гораздо сложнее пришлось дворянству,
весь образ жизни которого был основан на получении дани и
оброка. Например, дворянам — производителям спиртных
напитков в западных губерниях теперь пришлось конкурировать
с более высококапитализированными производителями; при этом
они лишились традиционных гарантированных рынков сбыта как
в своих собственных, так и в соседних имениях. В результате
многие были разорены. В 1862—1863 гг. в Российской империи
было 4017 производителей спиртных напитков; к 1876—1877 гг.
их осталось 2566 человек34. Таким образом, реформа 1863 г.
явилась важной стадией того процесса ликвидации сословных
привилегий, на которую были направлены и другие Великие
реформы.
Итак, реформа 1863 г. ознаменовала окончательное
установление монополии государства: отныне лишь оно обладало
правом сбора налогов. Реформа 1863 г. означала переход русского
общества к более современным формам государственного уст-
137

ройства, по крайней мере в фискальном отношении. Эта
реформа означала, что с фискальным «ancien regime» в России было
покончено.
1 ПСЗ. Собр. 2. Т. 42. И 37197. «Положение о питейном сборе».
Данная статья базируется на обширном исследовании виноторговли в России
в начале XIX в., которое автор опубликовал в 1990 г.: Christian D.
Living Water: Vodka and Russian Society on the Eve of
Emancipation (Oxford). Автор выражает благодарность Линде Боумэн и Джону
Бушнеллу за помощь при подготовке данной статьи.
2 О ранней истории виноторговли см.: Smith R. E. F., Christian D.
Bread and Salt: A Social and Economic History of Food and Drink in Russia.
Cambridge, 1984.
3 Сведения о питейных сборах. Ч. 3. Спб., 1863. С. 6—7, 10.
4 В последней книге А. Кахана (The Plow, the Hammer and the
Knout. Chicago, 1985), где подробно рассматриваются система
налогообложения, понятие «откуп налога» даже отсутствует в указателе. Одна из
последних статей на английском языке на эту тему: Bushkovitch P.
Taxation, Tax Farming and Merchants in Sixteenth-Century Russia//Slavic
Review Vol. 37, 1978, N 3. P. 381—398.
5 Классическим исследованием системы откупов во Франции является
работа: Mattews G. Т. The Royal General Farms in Eighteenth-Century
France. N. Y., 1958.
6 Pipes R. Russia under the Old Regime. London, 1974. P. 60—61.
7 В u s h k о v i t с h P. Op. cit. P. 385, 390—392.
8 Очерки истории СССР XVII в. / Под ред. А. А. Новосельского. М.,
1955. С. 424; В u s h k о v i t с h P. Op. cit. P. 397.
9 Об откупе соляных налогов см.: Введенский Р. М. Соляная
регалия и учреждение вольной продажи соли в России // История СССР. 1985.
№ 1. С. 171—181.
10 Подсчитано по материалам: Министерство финансов. 1802—1902:
В 2 т. Спб., 1902. Т. 1. С. 616—621, 624—629.
11 Подсчитано по материалам: К ah an A. The Plow, the Hammer
and the Knout. P. 324—325; Сведения о питейных сборах. Т. 3. С. 6—9, 10;
Министерство финансов. Т. 1. С. 616—619, 624—627, 632—635, 640—641,
646—647.
12 Министерство финансов. Т. 1. С. 110.
13 О потреблении водки см.: Christian D. Traditional and Modern
Drinking Cultures in Russia on the Eve of Emancipation// Australian Slavonic
and E. European Studies. 1987. Vol. 1, N 1. P. 61—84.
14 Труды комиссии Высочайше учрежденной, для составления проекта
положения об акцизе с литей: В '2 ч. Ч. 1, вып. 12. Спб., 1861. С. 12—13.
15 См. об этом: Рындзюнский П. Г. Утверждение капитализма в
России. М., 1978. С. 10.
16 Бенардаки ссужал деньги еще Н. В. Гоголю в 1839 г. Высказано
предположение, что он являлся прототипом добродетельного откупщика
Муразова во 2-<м томе «Мертвых душ» (Magarshak D. Gogol: A life.
N. Y., 1969. P. 178, 183).
17 Сведения о литейных сборах. Т. 3. С. 61—66.
18 Наилучшим примером этого может служить С. П. Шипов, чья карьера
описана в исследовании: R i e b e r A. J. The Moscow Entrepreneurial group:
The Emergence of a New Form in Autocratic Politics // Jahrbiicher fur Ge-
¦sclrichte Osteuropas. 1977. Bd. 25. S. 5—6. См. также: Русский
биографический словарь. Т. 23. Спб., 1911. С. 296-,299.
19 Об этих определениях и о коррупции как явлении в целом см.:
Christian D. Vodka and Corrumption in Russia on the Eve of Emancipa-
iion//Slavic Review. 1987. Vol. 46, N 3/4. P. 471—488.
20 Сведения о питейных сборах. Т. 1. С. 37.
21 Christian D. Vodka and Corrumption...
22 Сведения о питейных сборах. Т. 4. С. 214.
138

23 Подсчитано по: Сведения о питейных сборах. Т. 4. С. 70—74,
266-269.
24 О протестах потребителей см.- Christian D. The Black and the
Geld Seals: Popular Protests Against the Liquor Trade in the Eve of
Emancipation II Peasant Economy. Culture and Politics in European Russia. 1800—
1917/Ed. by E. Kingstone-Mann, T. Mixter. Princeton, 1991.
25 См.: Федоров В. А. Крестьянское трезвенное движение. 1858—
1859 гг. // Революционная ситуация в России в 1859—1861 гг. Т. 2. М., 1962.
С. 125; Крестьянское движение в России в 1857—>1861 гг. Документы / Под
ред. С. В. Окуня. М., 1963. С. 736.
26 См.: Семенов П. П. Некролог К. К. Грота//Русская старина. 1898.
Т. 4. С. 220. См также: Семенов-Тян-Шанский П. П. Эпоха
освобождения крестьян в России A857—1861 гг.) в воспоминаниях: В 4 т.
Т. 1. Спб., 1911. С. 418—439. Помощник Ростовцева П. П. Семенов
утверждал, что Ростовцев сам предполагал заниматься проблемой отмены винных
откупов (К. К. Грот как государственный и общественный деятель:
Материалы для его биографии и характеристики: В 3 т. Т. 1. Петроград, 1915. С. 160).
27 Это предложение было опубликовано в газете «Московские ведомости»
A862. № 124—126, 8—10 июня).
28 Lieberman P. L. V. A. Kokorev: An Industrial Entrepreneur in
Nineteenth Century Russia. PH. D. Thesis [Диссертация]. Yale Univ., 1981.
P. III. Chs. 4, 5,
29 Rieber A. The Moscow Enterpreneur Group. .. P. 11 —12.
30 Эти сложные операции подробно описаны в книге: Березин П. В.
На службе злому делу. Хроника из жизни на винокуренных заводах. М.,
1900. См. также: Фридман М. М. Винная монополия: В 2 т. Т. 2.
Петроград, 1916. С. 70—74.
31 См.: Краткий очерк 50-летия акцизной системы взимания налога с
крепких напитков. 1816—1913. Спб., 1913. С. 11,1.
32 Подробнее об этой концепции см. в фундаментальном труде:
Wolf E. Europe and the People without History. Univ. of California Press,
1982.
33 См.: Герцен А. И., Огарев Н. П. Колокол: В 11 т. (факсимил.
изд.). Т 2. М, 1962. С. 455 A ноября 1859).
34 Ф р и д м а н М. М. Указ. соч. Т. 2. С. 91—92.
ДЖЕКОБ У. КИПП
Отдел изучения Советской Армии
Фт. Ливенворт, Канзас, США
РУССКИЙ ВОЕННО-МОРСКОЙ ФЛОТ И
ПРОБЛЕМА ТЕХНИЧЕСКОГО
ПЕРЕОСНАЩЕНИЯ: ЭКОНОМИЧЕСКИЙ БАЗИС
ВОЕННО-ПРОМЫШЛЕННОГО РАЗВИТИЯ.
1853—1876 ГГ.*
В середине XIX в. Западная Европа, в первую очередь-
Англия, начала постепенно переходить к промышленному
способу производства вооружений, что явилось следствием дина-
* Взгляды, высказанные в данной статье, являются точкой зрения
автора и не могут быть истолкованы как мнение министерства обороны и
департамента армии Соединенных Штатов Америки.
139

мичного развития экономики в целом. В Англии и Франции
сдвиги в военно-технической области прежде всего проявились
в морском деле, где переход от парусных к паровинтовым
боевым кораблям вызвал гонку морских вооружений, в ходе
которой обе державы стремились быстрее заменить парусные
линейные корабли и фрегаты винтовыми судами. К началу Крымской
войны Англия уже явно и решительно одерживала верх в этом
соперничестве.
В основе успеха Англии лежал комплекс причин, и во
многом этот успех определялся наличием тесных связей между ее
динамично развивавшейся гражданской экономикой и
Адмиралтейством. Хотя на протяжении всего XIX столетия страна
содержала крупные военно-морские силы, ее частные
кораблестроительные верфи и машиностроительные заводы — благодаря
наличию большого торгового флота, расширению мировых
рынков сбыта британских товаров и заказам на строительство
боевых судов — почти не зависели от Королевских военно-морских
сил. Последние находились в завидном положении: они
располагали собственными доками для строительства крупных военных
кораблей и вдобавок могли рассчитывать на всю сеть частных
верфей, которые в случае необходимости подлежали
мобилизации. Частные верфи во многих отношениях превосходили те,
которые находились в ведении флота, по части использования в
судостроении новой техники и технологий. Частные верфи
первыми наладили производство стальных корабельных корпусов;
частные механические заводы прокладывали путь в
совершенствовании парового двигателя. Английские пароходные линии
первыми приобретали такие суда. Располагая самым крупным в
мире торговым флотом и львиной долей в мировом
промышленном производстве, Англия могла надеяться на то, что военно-
морской флот надежно защитит морские коммуникации империи
и тем самым обеспечит ее процветание. Экономическое
благополучие не давало верфям и мастерским попасть в зависимость от
заказов Адмиралтейства. Когда пар, а позднее винтовые
двигатели сменили парус, в Великобритании имелись прекрасные
условия для переоснащения своего военного флота. В
англо-французском морском соперничестве конца 1840-х — начала 1850-х
годов Англия с ее смешанной системой государственных и частных
судостроительных верфей оказалась более сильной, чем Франция
с ее централизованными, бюрократическими, находившимися в
собственности государства кораблестроительными заводами.
И этот урок был усвоен русскими реформаторами2.
Экономическое могущество, по утверждению Пола Кеннеди, стало основой
морской мощи Англии в период Pax Britannica 3.
Положение России, как показала Крымская война, было
гораздо более худшим. К середине XIX в. страна отставала в
экономическом и техническом отношении от передовых европейских
держав. Если в XVIII столетии ее металлургическая
промышленность находилась на уровне, обеспечивавшем ей место среди
J40

ведущих производителей железа, то к 1850-м годам она уже не
могла конкурировать с ними. Россия практически не имела
собственного торгового флота. Единственная железная дорога
страны связывала лишь Москву и Петербург, а производство
паровозов, вагонов и рельс только зарождалось.
Вплоть до Крымской войны русские государственные
деятели, за редким исключением, не отдавали себе ясного отчета в
том, какое значение имело относительное ослабление
экономических позиций империи для ее политического статуса как
великой державы. Поражение в войне заставило это понять.
На Альме колонны русских войск, вооруженных
гладкоствольными ружьями и холодным оружием, буквально растаяли под
огнем винтовок врага. К своему стыду царское правительство
обнаружило, что Англия и Франция, особенно на более позднем
этапе войны, могли лучше снаряжать свои войска в далеком
Крыму. Отсутствие общенациональной сети железных дорог,
связывавших густонаселенные промышленные центры империи
с южным театром боевых действий, пагубно сказалось как на
снабжении войск, так и в стратегическом отношении. Не
располагая современными винтовыми судами', русские адмиралы
вынуждены были либо держать свои корабли под прикрытием
орудий береговых укреплений, либо затопить их, так как не могли
пойти на риск открытого сражения с англо-французским
флотом4.
Уже в ходе войны реформистски настроенные русские
государственные деятели признали необходимость осуществления
радикальных преобразований для восстановления позиций
империи в качестве великой державы. По их мнению, на время
проведения программы реформ, которая включала широкий
комплекс мер, начиная с освобождения крепостных крестьян и вплоть
до реорганизации правительственных и экономических структур,
Россия нуждалась в установлении общеевропейского мира. Как
отмечал в 1857 г. американский посланник в Петербурге,
«политикой тех, кто правит Россией, является мир во всех ее
внешнеполитических отношениях, ибо сейчас она должна больше
полагаться на развитие новой международной системы и ее
внутренних ресурсов — обширных лесных районов и рудников — ее
промышленности и средств связи, заселение ее громадной
территории и искусство переговоров, чем на войну»5. Российское
самодержавие, таким образом, приступило к осуществлению
программы реформ «сверху» — реформ, которые вновь сделали
бы империю великой державой. Вместе с тем оно проводило
сдержанную внешнюю политику и сокращало свои вооруженные
силы.
Вследствие постоянных финансовых затруднений, с
которыми царское правительство столкнулось после завершения
Крымской войны, Александр II сократил численность армии до уровня
значительно ниже, чем в 1840-е годы, и стремился ограничить
военные расходы. Русские государственные деятели, такие, как
141

Л. В. Тенгоборский и М. X. Рейтерн, подчеркивали
необходимость сокращения военного бюджета с тем, чтобы поправить
финансовое положение и увеличить объем капиталов, которые
могли бы вкладываться в промышленность, торговлю, сельское
хозяйство. Подъем экономики в целом казался реформаторам
ключом к хозяйственной модернизации России и усилению ее
международных позиций6.
Подобные настроения разделяли и сторонники
преобразований в русском военном флоте. Генерал-адмирал великий князь
Константин Николаевич в письме к главнокомандующему
Кавказской армией князю А. И. Барятинскому указал на насущную
необходимость глубоких внутренних реформ для
стимулирования экономического развития страны и заявил, что после войны
должен наступить период внутренних преобразований и
финансовой экономии. Военно-морской флот, по его мнению, должен
полагаться на качество, а не количество боевых кораблей и
моряков. Отметив, что пришло время, когда нужно «пожертвовать
многими прекрасными надеждами», он особо подчеркнул
важность поощрения экономического развития: «В то же время
необходимо изыскать новые и притом колоссальные источники
народного богатства, дабы Россия сравнялась в этом отношении
с другими государствами: ибо мы и слабее и беднее
первостепенных держав и что при том беднее не только материальными
способами, но и силами умственными, особенно в деле
администрации»7.
Так что же дало толчок военной модернизации, которая
началась в России в данный период? Некоторые историки, в
частности Альфред Дж. Рибер, полагали, что преобразования в
военной области проистекали в основном из общей
приверженности Александра II к внутренним реформам. Однако при всей
ее простоте такая интерпретация подверглась острой критике
даже в приложении к освобождению крепостных крестьян, т. е.
краеугольному камню всех остальных гражданских реформ8.
О справедливости подобной критики говорит масса фактов,
в частности то, как медленно проходила реформа в русской
армии. Большинство исследователей, вероятно, согласятся с
мнением П. А. Зайончковского о том, что до назначения в 1861 г.
военным министром Д. А. Милютина существенные изменения в
ней так и не начались9. Рассматривая образование альянса
между Военным министерством и частными предпринимателями,
П. А. Зайончковский делает весьма важное наблюдение,
отметив, что министерство с большой неохотой вынуждено было
пойти на поддержку частных оружейных заводов и замену
крепостных на наемных рабочих в своих собственных оружейных
мастерских и арсеналах 10.
До середины XIX в. русские вооруженные силы строились на
институциональных устоях, которые были заложены еще в
начале XVIII столетия Петром Великим в ходе борьбы за
преобразование империи по западному образцу. Петр I осуществил
142

широкую программу реформ «сверху», чтобы сделать Россию
достойным противником Швеции, и вплоть до Крымской войны
его последователи продолжали опираться на выработанные
тогда принципы военного строительства. Успехи русского
оружия не раз подтверждали надежность этих принципов. Даже
накануне Крымской войны европейские государственные и
военные деятели находились >в плену представлений об огромной
военной мощи России11.
Система, давшая возможность России создать большую
постоянную армию и сильный парусный флот, предполагала
реорганизацию высшего служилого сословия по западному образцу,
крепостное состояние огромного большинства населения страны,
рекрутский набор и почти пожизненный срок службы солдат,
создание российской военной промышленности на основе
ручного труда ремесленников и приписных работников 12. В доиндуст-
риальном мире с его относительной технической стабильностью
эта система позволила России стать великой державой. При
таких условиях самодержавное государство было в состоянии
выделять большую часть своего военного бюджета на содержание
многочисленной постоянной армии и флота, насчитывавших в
1840-е годы соответственно 800 и 100 тыс. человек, при
относительно небольших затратах на вооружения, срок службы
которых мог исчисляться несколькими десятилетиями 13.
Крымская война выявила серьезные недостатки самих основ
военной системы в России и наиболее серьезными были
отсутствие механизма, позволяющего быстро и значительно
увеличивать численность армии в случае войны, и неспособность
военной промышленности наладить производство оружия новейших
образцов или получить его с Запада 14. Первый недостаток
можно было определить как неспособность использовать такой
мобилизационный потенциал, который вскрыла выдвинутая во
время Великой французской революции концепция «вооруженной
нации». В социально-политическом плане это ставило вопрос о
переходе от армии, основанной на сословных принципах, к
армии, основанной на всеобщей воинской повинности граждан.
Второй недостаток — несоответствие вооружения русских войск
последним достижениям в этой области Англии и Франции —
был более новой проблемой, которая затрагивала
экономические основы военной мощи, была связана с изменениями в
военной доктрине, стратегии и тактике, и предъявляла новые, более
высокие требования к обучению и подготовке личного состава.
В русской армии этот вопрос возник сразу после 1856 г., причем
его обсуждение сосредоточилось в основном на трех
взаимосвязанных (что не вполне осознавалось) проблемах: солдафонском
духе николаевской армии, преимуществах разомкнутого боевого
строя перед сомкнутым, издержках и темпах перевооружения
армии нарезным оружием 15.
В русском военно-морском флоте даже ограниченный
тактический опыт боя с использованием паровых судов, полученный в
143

ходе Крымской войны, уже вызвал глубокие сдвиги.
Контрадмирал Г. И. Бутаков, который командовал построенным в
Англии колесным пароходо-фрегатом «Владимир» в успешном
трехчасовом сражении с аналогичным по типу турецким
кораблем «Перваз-Бахри» 5 ноября 1853 г., сразу по окончании
войны приступил к систематическому изучению зарубежных работ
по тактике боя паровых судов. Он начал размышлять о
перевороте в ведении боевых действий на море, связанном с тем, что
сложные маневры стали вытеснять обычное линейное
построение кораблей. Создание учебной эскадры в составе 40 винтовых
канонерок, которая в 1860—1862 гг. под его руководством
каждое лето проводила учения в финских шхерах, стало первым
практическим шагом в этом направлении. В 1863 г., анлизируя
опыт сражения между «Монитором» и «Мерримаком»*, Бутаков
писал, что «пар должен сделать в морской тактике такой же
переворот, какой произошел в сухопутной тактике в конце
прошлого столетия» 16.
ПРОМЫШЛЕННОСТЬ И ВООРУЖЕНИЯ
Необходимость производить современные вооружения для
осуществления этого переворота стала во время Крымской
войны отправной точкой в развитии новой военной
промышленности. В довоенном производстве России — комплексе казенных
заводов, арсеналов, верфей, располагавшихся в обеих столицах
(Петербурге и Москве), Туле, на Урале и юге страны — все еще
применялись различные формы крепостного труда. Поскольку
такая рабочая сила, состоявшая из государственных крестьян,
приписных рабочих и ремесленников, была хотя и дешевой, но
весьма непроизводительной, хозяйственные функции государства
сводились в основном к принуждению работников выполнять их
трудовые обязанности, при этом мало внимания уделялось
техническим новшествам. Поэтому, хотя некоторые русские
морские офицеры довольно рано поняли значение новейшей паро-
винтовой техники и строительства кораблей из металла,
казенная военная промышленность оказалась медлительной и
неповоротливой в налаживании их выпуска. Ее критики особо
отмечали несоответствие мануфактурной организации производства в
России появлявшейся машинной технике, применявшейся тогда
в Америке и Западной Европе. Для повышения эффективности
работы государственных верфей и заводов реформаторы
выступали за замену приписной рабочей силы наемными работниками
и при этом подчеркивали преимущества рынка труда в поддер-
* Морской бой, о котором идет речь, произошел в период
Гражданской войны в США 1861—1865 гг. 9 марта 1862 г. бронированный корабль
северян «Монитор», вооруженный двумя 280-мм орудиями во
вращающейся башне, нанес поражение броненосцу южан «Мерримак» (прим. ред.).
144

жании трудовой дисциплины в рамках фабричной системы пе~
ред бюрократическо-полицейскими методами 17. Хотя лесковский
«косоглазый мастеровой из Тулы» смог подковать шеффилдскую
механическую блоху, Россия, для того, чтобы сравняться с
Шеффилдом и Манчестером, нуждалась в «капитанах
индустрии».
Неотъемлемой частью решения проблемы преодоления
хозяйственной отсталости России, по мнению реформаторов,
являлось свободное предпринимательство18. Оно было мощным
двигателем общественного производства и экономического
прогресса. Образцом такого предпринимателя был американский
капиталист с его лозунгом «иди вперед без колебаний», желавший
поставить на карту все ради преобразования континента. Такие
силы были бы высвобождены только тогда, когда значительно
укрепились бы государственные финансы, денежная система и
банки и были бы созданы благоприятные условия для
капиталовложений. Сторонники реформ в русском военном флоте хорошо
знали, что в основе этого механизма — корыстолюбие и
жадность, но они считали, что гласность и общественный контроль
помогут обуздать их 19.
Поддержка частного предпринимательства во имя
восстановления сил страны и упрочения ее обороны не означала, что
флотские реформаторы намеревались посредством установления
новых отношений между государственными и частными
верфями и заводами создать большой военный флот. Основной упор
они делали не на количество, а на качество. Действительно,
поверхностное знакомство с фактами привело бы к заключению,
что первые годы после Крымской войны являлись периодом
упадка морской мощи России. В 1850 г. империя имела 40
линейных кораблей и 100 тыс. матросов в составе двух флотов,
а к 1860 г. эти показатели снизились до 8 линейных судов,
54,5 тыс. моряков и одного флота. В 1856—1859 гг. бюджет
Морского министерства приблизительно равнялся 19 млн руб. в год,
В 1860 г. он увеличился до 21,4 млн руб. Однако, если принять
в расчет инфляцию, это будет несколько меньше, чем бюджет
1853 г.20
В период быстрых технических сдвигов подобные сравнения
весьма обманчивы. В 1853—1860 гг. русский военно-морской
флот осуществил переход от парусных к паро-винтовым судам.
Более того, благодаря демилитаризации Черного моря и
решению прекратить строительство военных кораблей в
Архангельске судостроительная программа империи оказалась
сосредоточенной главным образом в Кронштадте и Санкт-Петербурге.
Прекратив постройку парусников и демобилизовав часть личного
состава, Морское министерство заметно увеличило ту долю
своего бюджета, которая шла на приобретение новых судов.
В целом это была крупная судостроительная программа,
которая оказала весьма значительное влияние на экономику
Петербурга и близлежащих районов21.
14S

ВОЕННЫЙ ФЛОТ И ЧАСТНЫЕ ВЕРФИ ВО ВРЕМЯ
КРЫМСКОЙ ВОЙНЫ
Истоки тесного сотрудничества русского военного флота и
частной промышленности следует искать в технических сдвигах
конца 1830—1840-х годов. Тогда впервые со времени
царствования Петра I перед руководителями флота встал вопрос его
технического переоснащения, поскольку они понимали, что в
той или иной форме необходимо воспринять новые изобретения.
Хотя первый паровой военный корабль был построен в России
в 1826 г., внедрение новейшей техники стало насущной
проблемой только в конце 1830-х годов. На начальной стадии Морское
министерство намеревалось использовать для строительства
паровых судов, в основном для Балтийского флота, казенные
верфи и мастерские. Однако оснащать пароходами Черноморский
флот при отсутствии современных стапелей и крупных
машиностроительных заводов на юге оно предпочло путем закупки их
в Англии. Для заключения с частными верфями и заводами по
производству двигателей договоров о постройке таких судов в
Америку и Англию были направлены коммерческие агенты и
морские офицеры. Военно-морские миссии начали вести, пока
еще не систематическую, разведку новой техники22. Специально
,для наблюдения за поставкой новых кораблей Морское
министерство образовало Пароходный комитет, призванный
выполнять функции как планирующего ведомства, так и органа по
обработке разведывательной информации23. Одновременно
делались попытки вербовать на русскую службу морских инженеров
и механиков. Началась работа по обновлению верфей в
Кронштадте, Николаеве и Ижоре. Однако сделанного было явно
недостаточно, все это скорее обеспечивало возможность ремонта,
но не производства новейших деревянных и железных корпусов,
двигателей и винтовых механизмов24.
Приобретение судов в Англии, оправданное с точки зрения
возможностей русского кораблестроения и машиностроения,
имело много недостатков. Начать с того, что коммерческие агенты
получали комиссионное вознаграждение в зависимости от общей
стоимости корабля и посему имели стимул к заключению
контрактов на сумму, превышавшую рыночные цены. Часто
оказывалось, что за аналогичные боевые суда Россия платила больше,
чем другие государства25. Более серьезным недостатком была
зависимость от зарубежных поставщиков. В случае с Англией
это означало, что потенциально враждебная держава может
прервать доставку современных военных кораблей, что и
проявилось во время Крымской войны. Накануне ее, когда русско-
английские отношения дошли до открытой конфронтации и были
на грани разрыва, британское правительство конфисковало
двигатели и механизмы, заказанные Россией предприятиям
Роберта Непира и Пенна для нескольких линейных кораблей и
фрегатов. Впоследствии англо-французская морская блокада
146

Балтики помешала доставке построенных в Америке крупных,
винтовых судов, на которые русский флот заключил договор.
Подобные действия оттянули окончание постройки современных
кораблей до конца войны и стали серьезным предупреждением
руководству морского ведомства о необходимости обеспечить
независимость от иностранных верфей и заводов в производстве
новейшей техники26.
До Крымской войны русский военный флот не добился
больших успехов в освоении паро-винтовых судов. В 1846 г. морской
инженер полковник Амосов был назначен наблюдать за
постройкой фрегата «Архимед»-с двигателем в 300 л. с. В 1850 г. во
время шторма у Борнхольма корабль погиб. Морское
министерство не спускало на воду другой винтовой фрегат — «Полкан» —
вплоть до 1853 г., а винтовые линейные корабли «Выборг» и
«Орел» так и не вошли в строй даже в начале войны27. Итак,
в то время как Англия и Франция развернули гонку морских
вооружений, соревнуясь в численности винтовых линейных
кораблей и фрегатов, Россия едва лишь вступала на этот путь.
Правда, в тот же период морское ведомство снизило темпы
строительства новых военных судов на русских верфях и
выделило средства для тимберовки (ремонта корпуса) старых
парусных кораблей с целью продления срока их службы28.
Во время Крымской войны Морское министерство
предприняло первые шаги по устранению зависимости от заграничных
поставок и обратилось к частным русским фирмам. Как только
ведомство извлекло урок из конфискации британским
правительством двигателей от Непира и Пенна, оно предложило
отечественным машиностроительным заводам заключить контракт
на их производство. Поскольку один экземпляр непировского
двигателя уже прибыл, министерство сочло возможным
использовать его в качестве образца. В результате проведенных торгов
заказ на производство трех двигателей и винтовых механизмов-
непировского типа стоимостью 592,5 тыс. руб. и сроком
исполнения не позднее весны 1856 г. получил Э. Нобель. Он, однако,
оговорил в договоре, что выполнение сроков обусловливается
возможностью ввезти некоторые механические части из-за
границы. Объявление Англией войны России и последующая
блокада сделали это невозможным. Более того, и Морское
министерство, и Нобель вскоре с сожалением обнаружили, что избранная
модель была дорогостоящей ошибкой. Установленный на
«Выборге» подлинный непировский двигатель оказался весьма
ненадежным, подверженным частым поломкам. Отсрочки в
поставке заказанных двигателей и споры о стоимости их
перепроектирования закончились судебной тяжбой, которая затянулась на
все 1850-е годы и отравила отношения между Нобелем и
Морским министерством29.
Пока Нобель занимался изготовлением двигателей,
министерство стало готовить корпуса для них. В ноябре 1853 г. она
заключило с купцом I гильдии С. Г. Кудрявцевым контракт на
147

408 тыс. руб., по которому он обязался построить 2 новых
линейных корабля и переделать 2 парусника. Заказ выполнялся на
государственных верфях из казенного материала, но мастерами,
нанятыми Кудрявцевым. Бывшие парусники, перестройка
которых велась в спешке и из плохих материалов, имели серьезные
конструкционные и строительные недостатки 30.
К счастью для реформаторов русского военного флота,
лучше обстояло дело с производством на частных предприятиях
менее мощных двигателей. Пенновский двигатель оказался
более надежным. Во время и после Крымской войны он
использовался в качестве образца для производства русских
двигателей для фрегатов и корветов31.
Обеспокоенное англо-французской экспедицией в Балтийское
море в 1854 г., Морское министерство приступило к усилению
своего флота для действий в шхерах Финского залива путем
замены галер пароходами. Два образца винтовых канонерок
появилось летом 1854 г., а в конце года после анализа их
конструкции Пароходный комитет составил собственный план
постройки судов такого типа. Уже в январе 1855 г. начались
работы по строительству 32 канонерских лодок. Двигатели (в 50—
75 л. с.) для них изготавливали многие петербургские фирмы:
5 винтовых механизмов и котлов делал Александровский завод.
Предприятия Томпсона, Ишервуда, Фрике доставили 19
двигателей, в то время как заводы Берда, Семенова, компания
«Ашворт и Стивене» сделали котлы для 19 канонерок. Ижорский
казенный завод изготовил 6 двигателей и котлов. К маю 1855 г.
было готово уже 23 механизма и 26 котлов32.
В этом предприятии руководители морского ведомства, в
частности его глава великий князь Константин Николаевич,
«обратился к частной промышленности и поручил дело доверенным
лицам вне обыкновенного бюрократического порядка»33.
Безусловно, главным «доверенным лицом» был Н. И. Путилов,
которого великий князь сделал своим полномочным представителем.
Человек незаурядной энергии и предпринимательских
способностей, Путилов участвовал в издании периодического листка,
сообщавшего новости с фронта и ведшего патриотическую
пропаганду34. Теперь же он взял на себя задачу координации
производства механизмов для канонерок на частных и казенных
заводах. Получив кредит в сумме 640 тыс. руб. с условием
поставки 32 комплектов оборудования по цене 20 тыс. руб. за
каждый к лету 1855 г., Путилов приступил к найму рабочих
и управленческого аппарата. За несколько месяцев число
рабочих механических цехов и заводов Санкт-Петербурга по
производству паровых котлов увеличилось в 20 раз. В конечном счете
Путилов сумел поставить все 32 комплекта оборудования общей
стоимостью 619 870 руб., сэкономив для казны 20130 руб.35.
В 1855 г. Морское министерство решило использовать те же
методы при реализации более крупной программы,
предусматривавшей строительство 35 канонерок и 14 корветов. В этот раз
.148

Путилов взял в кредит 1470 тыс. руб. и привлек к выполнению
заказа десять частных заводов. Самые крупные подряды
получили Гальванопластический, Александровский заводы,
предприятия Нобеля, Берда, Томпсона, Фрике, фирма «Ашворт и
Стивене» и завод Мерщанского36.
Пока Путилов занимался приобретением двигателей для
канонерок, С. Г. Кудрявцев силами своих рабочих на
государственных верфях и из казенных материалов взялся построить
20 канонерских лодок по цене 5,5 тыс. руб. за штуку и 14
корветов стоимостью 27 750 руб. каждый. Еще 15 канонерок он
обязался сделать из своих материалов по цене 13 250 руб.
каждая. Общая стоимость программы 1855 г. доходила до 2125 тыс.
руб.37
СОЗДАНИЕ ВИНТОВОГО ФЛОТА
Рождение русского винтового флота в годы Крымской войны
было, таким образом, связано с развитием тесных отношений
между частными верфями и заводами Петербурга и Морским
министерством. После войны флот стремился превратить
существовавшие прежде эпизодические контакты с частными
предприятиями в постоянное сотрудничество. В течение многих лет
русские моряки выражали неудовлетворенность спускаемыми с
казенных стапелей боевыми судами и обвиняли в этом
строителей и некачественные материалы. Сразу же после Крымской
войны реформаторы в морском ведомстве начали
трансформировать эту систему, освободив к 1860 г. адмиралтейских
крепостных работников в Охте близ Петербурга и поселениях под
Николаевым. Одновремено они сократили число приписных
рабочих на других принадлежавших флоту верфях и к началу
1860-х годов принудительный труд был заменен наемной
рабочей силой двух категорий: кадровыми квалифицированными
рабочими, составлявшими постоянный штат верфей и заводов,
и массой неквалифицированных работников, которые
нанимались на определенное время38. В период перехода от одной
системы организации труда к другой для обеспечения казенных
верфей рабочей силой Морское министерство широко
пользовалось услугами подрядчиков типа Кудрявцева, предоставляя им
доки на Галерном острове. При такой системе подрядчик сам
нанимал квалифицированных рабочих, организовывал
постройку корабля, а иногда и доставлял какую-то часть необходимых
для нее материалов, тогда как за техническими и
конструкторскими аспектами проекта наблюдал морской офицер-инженер 39.
После Крымской войны русский военный флот ускорил
переход от парусных кораблей к паро-винтовым. В организационном
плане Морское министерство заменило Пароходный комитет
двумя самостоятельными органами: Кораблестроительным
департаментом, имевшим полномочия решать финансовые вопросы
всех строительных проектов, и Кораблестроительным техниче-
149

ским комитетом, который следил за техническими
достижениями за рубежом, составлял планы постройки каждого нового
судна и переделки старых кораблей40.
При новой организации, которую Александр II ввел весной
1855 г., генерал-адмирал Константин Николаевич взял на себя
прямое наблюдение за технической стороной морского дела. Для
объединившихся вокруг него морских офицеров главным стал
лозунг: «Чтобы министерство служило флоту, а не флот
министерству». После окончания войны великий князь направил
несколько способных молодых офицеров из своего окружения за
границу41. В отличие от предвоенного периода Морское
министерство стало последовательно придерживаться политики
использования заказанных за границей боевых кораблей и
механизмов преимущественно в качестве образца. Французский
морской инженер Арман построил в Бордо обшитый железом фрегат
«Светлана». В Нью-Йорке под наблюдением капитана I ранга
И. А. Шестакова, с чьим именем позднее, в 1880-е годы, связана
вступление русского флота в эпоху стальных линкоров, был
завершен 70-пушечный фрегат «Генерал-адмирал»42.
Одновременно министерство продолжало размещать заказы на
производство новейших более мощных двигателей среди частных фирм
Англии. Но во всех случаях заказы ограничивались только
одним экземпляром, который затем мог быть использован
Кораблестроительным департаментом в качестве образца для
российских заводов.
К концу 1850-х годов эта система начала приносить
значительные дивиденды. Доступ к зарубежным моделям и
продолжавшееся поступление заказов позволили петербургским
машиностроительным заводам самим наладить производство самых
крупных корабельных двигателей. В 1859 г. морское ведомство
заключило контракт с Бердом на изготовление двигателя в
800 л. с. для фрегата «Дмитрий Донской», а другой такой же
для фрегата «Александр Невский» заказало Ижорскому
государственному заводу43.
Изготовление судовых двигателей предполагало расширение
петербургской металлургической промышленности. В 1859 г.
Морское министерство заключило контракт с бывшим своим
чиновником Путиловым о переработке на его литейном заводе
листового железа в котельные листы44. Долговременная
программа строительства крупных паровых кораблей, корветов,
клипперов полностью обеспечила работой государственные и
частные судостроительные предприятия и верфи в России и
Финляндии45.
Министерство не ограничивало своих отношений с частной
промышленностью строительством кораблей и изготовлением
двигателей. Столкнувшись с необходимостью демилитаризации
Черного моря, оно стремилось увеличить остававшийся там
торговый и транспортный флот, поощряя создание Российского
общества пароходства и торговли. Генерал-адмирал добился для
150

него субсидий из государственной казны и передал ей припасы
и имущество, которые оставались в военных доках и портах юга
России46. Для стимулирования пассажирских перевозок в
Средиземноморье он отправил Б. П. Мансурова, одного из своих
чиновников, в Палестину, где тот должен был наблюдать за
содержанием постоялых дворов для православных паломников в
Святую Землю. Так, нововведение XIX в. — туризм —
опосредованно стало служить интересам военного флота 47.
Реформаторы в военно-морском ведомстве проявили
серьезную заинтересованность в развитии русского торгового флота;
они собирали статистические сведения по данному вопросу,
предлагали различные варианты организации государственных и
частных заведений для подготовки моряков торговых судов.
К I860 г. около 200 отставных морских офицеров были
переведены в торговый флот48.
Однако, несмотря на все усилия, так и не удалось
преодолеть те громадные экономические и социальные барьеры,
которые стояли перед русским торговым флотом, и он продолжал
оставаться далеко позади торговых флотов других морских
держав. Подавляющее большинство морских перевозок
осуществляли маленькие парусные каботажные суда. Без щедрых
субсидий и заказов государства, а также учитывая степень риска,
пароходные компании не обеспечивали прибылей, достаточных для
привлечения частных инвесторов. Чего действительно
добились реформаторы флота, так это создания de facto военно-
морского резерва на Черном море, который мог эффективно
использоваться в военное время, как случилось с судами
Российского общества пароходства и торговли в период
русско-турецкой войны 1877—1878 гг., когда Россия еще не имела здесь
крупного военного флота 49.
ПЕРЕХОД К БРОНЕНОСНОМУ ФЛОТУ
Послевоенное сотрудничество с частной промышленностью,
пробудившее так много надежд среди флотских реформаторов,
в 1860-е годы переросло в тесный союз, поскольку в этот
период Морское министерство оказалось перед лицом следующего
этапа переворота в военно-морской технике, начало которому
положило строительство во Франции и Англии первых
броненосцев— «Ла Глуар» и «Уорриор»50.
В октябре 1860 г. один из ведущих экспертов флота по
артиллерии Р. Мусселиус заявил в «Морском сборнике», что
появление броненосцев угрожает сразу же сделать устаревшими
новейшие винтовые деревянные корабли всех флотов. В гонке
морских вооружений начался новый виток, и Мусселиус предвидел
быстрое улучшение качества корабельной брони, а также
совершенствование артиллерии51. Его статья стала первым выстрелом
в сражении, начатом Морским министерством с целью
получения финансовых средств для строительства русских броненос-
151

цев, — борьбе, которая велась в правительственных кругах в
течение двух лет.
В 1858 г. Константин Николаевич обратил внимание царя
на броненосцы как на принципиально новое явление в области
военного кораблестроения. Он следил за развитием французских
и английских «бронированных плавучих батарей» в течение
Крымской войны и теперь был встревожен, когда Франция
объявила о намерении построить броненосный фрегат. В 1859 г. он
запросил у Государственного совета выделения дополнительных
средств на постройку одного такого корабля, но вследствие
продолжавшегося финансового кризиса запрос был отклонен52.
Спустя год генерал-адмирал включил в смету министерства
расходы на строительство трех таких судов и отстаивал их в
Государственном совете. На заседании 29 ноября 1860 г. он в резких
выражениях обрисовал угрозу, которую представляют собой
такие корабли: не может быть никакого сомнения, заявил он, что
«окованные фрегаты являются судами, которые в морском
сражении и особенно при обороне берегов дадут решительный
перевес над всеми известными до сего времени кораблями»53.
Он предупреждал, что дальнейшие отсрочки сделают
беззащитными Кронштадт и Петербург. Одновременно он сообщил
Александру II мнения морских экспертов о том, что «будущность
военных флотов — в железных броненосных судах, вооруженных
артиллериею самого большого калибра и дальнего полета»54.
Хотя великий князь и другие сторонники тяжелой морской
артиллерии недооценивали тактические проблемы, связанные с
наводкой и стрельбой из крупных орудий в бою на море, они
прекрасно понимали взаимосвязь между совершенствованием
брони и артиллерии. После двухлетней проволочки, несмотря на
возражения некоторых чиновников, ссылавшихся на финансовые
трудности, император санкционировал покупку в Англии
первой русской броненосной батареи 55.
Пока Государственный совет обсуждал, а морские инженеры
подготавливали технические характеристики броненосной
батареи, верфи продолжали работать. Завод компании «Карр и Мак-
ферсон» в Петербурге в сотрудничестве с Кораблестроительным
техническим комитетом построил 270-тонную бронированную
канонерку «Опыт». На Балтийской верфи на нее был
установлен изготовленный фирмой «Томпсон и К°» двигатель мощностью
70 л. с. Спущенный на воду в октябре 1861 г., «Опыт» с
4,5-дюймовой носовой броней воплотил в себе все лучшее, что могла
тогда сделать промышленность России в этой новой области.
Его броня, из-за невозможности отлить плиты такой толщины на
русских литейных заводах, была получена из Англии 56.
С самого начала Морское министерство преисполнилось
решимости изменить такую ситуацию. «Первенец», 3277-тонная
броненосная батарея, построенная на стапелях Темзы, станет
первым и последним русским кораблем такого типа,
сооруженным за границей. Направленная в Лондон для наблюдения за
152

его постройкой группа, состоявшая из морских инженеров,
конструкторов, корабельных техников и механиков, отчасти
осуществляла надзор, а отчасти вела разведку57. Предполагалось, что
на лондонских верфях русские специалисты ознакомятся с
новейшей техникой, применявшейся в строительстве металлических
судов и броненосцев.
В 1862 г. военно-морское ведомство, заключив с английским
кораблестроителем Митчеллом контракт о постройке второй
броненосной батареи «Не тронь меня» уже в самой России, сделало
важный шаг по пути создания производственной базы для
сооружения металлических судов. По условиям договора
министерство обязалось передать в распоряжение Митчелла
кораблестроительный завод на Галерном острове и модернизировать
верфи. Митчелл в свою очередь согласился нанять английских
инженеров и техников и обучить русских специалистов58.
Одновременно Морское министерство, следуя примеру британского
флота, решило переоборудовать в броненосцы два новых
деревянных фрегата «Севастополь» и «Петропавловск».
Переоснащение кораблей было поручено фирме «Карр и Макферсон» и
казенным верфям Семянникова и Полетики59. В то время как
Митчелл на Галерном острове продолжал работы над второй
броненосной плавучей батареей, министерство в 1863 г. передало
Семянникову и Полетике подряд на третий и последний корабль
такого класса — «Кремль»60.
За 3 года Морское министерство смогло перейти от закупок
броненосцев за рубежом к постройке их в России, в
значительной степени опираясь в этом деле на частные верфи
Петербурга. Однако на той стадии броненосное кораблестроение России
все еще сохраняло зависимость от умения организовать дело и
знаний иностранцев, от поставок заграничных материалов.
В первом случае соглашение министерства с Митчеллом
сулило изменение положения в не столь уж далеком будущем.
Но материалы все еще оставались проблемой в 1862—1863 гг.
Русские литейные заводы были пока не в состоянии
изготавливать броню для новых судов, поэтому броневую обшивку для
всех пяти кораблей изготовила фирма «Браун и К°» из
Шеффилда61.
Дух космополитизма, присущий той эпохе, несомненно,
способствовал выполнению программы строительства русского
броненосного флота. Британская металлургическая компания «Темз
Айрон Уоркс», так же как и фирмы Мессеров и Берда из Мес-
сисайда, не считала продажу броненосцев иностранцам, даже
русскому царю, предосудительной, и контракт Митчелла был не
более чем проявлением подобной позиции. В самой России
многие компании, с которыми имело дело морское ведомство, тоже
могли считаться иностранными: «Берд», «Карр и Макферсон»,
«Томпсон», «Ашворт и Стивене» и т. д. Позже других
обосновавшаяся в Петербурге машиностроительная фирма «Берд»
наняла за границей несколько инженеров и в их числе Джона
153

Скотта Рассела, сына известного конструктора военных судов62.
Наука и техника, как заметил М. X. Рейтерн, не имеют
отечества и могут быть поставлены на службу любому обществу,
которое признает преимущества свободного труда и частного
предпринимательства63. К тому же в тогдашней Англии ограничений
практически не было. Самоуверенно убежденное в
исключительности своей страны — «мастерской мира», британское общество,
а также правительство Ее Величества не видели особых причин
для уменьшения благ, которые свободная торговля, даже
боевыми кораблями, приносила империи. Если международные
осложнения создавали угрозу безопасности страны, то правительства
должно было принимать меры. Но в конечном счете это
рассматривалось как исключительная ситуация.
Такое положение, однако, вскоре возникло вследствие
ухудшения взаимоотношений Англии с царским правительством в
связи с польским восстанием 1863 г. Чтобы предотвратить
конфискацию сооружавшегося на британских верфях «Первенца»,
Морское министерство перевело корабль в Кронштадт, где он
был окончательно завершен в августе того же года64.
МОНИТОРНАЯ ПРОГРАММА СУДОСТРОЕНИЯ
Незадолго до этих событий произошедшее в 1862 г. в ходе
Гражданской войны в США сражение между бронированным
судном северян «Монитор» и кораблем конфедератов
«Вирджиния», привлекло внимание руководителей морского ведомства
России к американскому бронированному флоту.
Кораблестроительный технический комитет направил в Америку большую'
группу специалистов. Группа, в состав которой входили
капитан I ранга С. С. Лесовский, 'инженер-кораблестроитель
Н. А. Арцеулов, специалист по артиллерии Ф. Н. Пестич, по
возвращении представила восторженный доклад о многочисленных
преимуществах «Монитора» как корабля береговой защиты65.
Небольшой размер, малая осадка и тяжелая артиллерия,
установленная во вращающейся башне, делали его идеальным
судном для действий в шхерах Финского залива и защиты
Кронштадта и Петербурга. В начале 1863 г. Арцеулов вернулся в
Россию с чертежами «Монитора» и в своем отчете
Кораблестроительному техническому комитету особо подчеркнул
преимущества, которые сулило применение американского слойного
метода производства броневых плит посредством соединения
однодюймовых плит. Такой способ позволял выпускать
корабельную броню на русских литейных заводах и тем самым
уменьшить зависимость судостроительной промышленности
империи от Англии 66.
Размер «Монитора» и относительная простота его постройки
заинтересовали адмирала Н. К. Краббе, исполнявшего
обязанности морского министра в отсутствие генерал-адмирала.
Стоимость монитора была значительно меньше, чем бронированных
154

батарей или перестроенных фрегатов, а сооружен он мог быть
намного быстрее67. Постройка первого судна такого типа — от
закладки киля до приемки — заняла лишь 100 дней.
Финансовая экономия была также громадной. «Первенец» обошелся в
миллион рублей, а общие издержки на бронирование и
переоснащение одного фрегата приближались к 1,5 млн руб. Русские
же мониторы стоили около 575,6 тыс. руб. каждый 68.
В условиях вероятности войны с Англией и Францией
Морское министерство делало ставку на «Монитор», что получило
благоприятный отзыв со стороны специального комитета по
обороне Кронштадта и Петербурга во главе с генералом Крыжа-
новским69. Данный тип корабля не предназначался для борьбы
за господство на море или для крейсерских операций, а потому
не посягал на гегемонию британского флота. Однако он был
прямым потомком петровских галер и джефферсоновских
канонерок. Для континентального государства его значение состояло
в контроле за прибрежными водами. К лету 1863 г. военные
приготовления набрали лихорадочный темп. По наблюдениям
американского консула в Петеребурге, «Россия ведет
прекрасную подготовку к войне. Работы на укреплениях Петербурга,
Кронштадта, Свеаборга, Выборга и других портов
продолжаются день и ночь. Быстро вступают в строй новые мониторы»70.
В то время когда русские солдаты и матросы укрепляли
оборонительные сооружения Финского залива, Морское
министерство в глубокой тайне подготовило выход в море лучших
винтовых судов. Адмирал Н. К- Краббе приказал
контр-адмиралу С. С. Лесовскому перевести его эскадру через Атлантику
в американские порты, а контр-адмирал А. А. Попов по
собственной инициативе перевел тихоокеанскую эскадру в
Сан-Франциско. Угрожая при косвенной поддержке Североамериканских
штатов британским торговым коммуникациям на
Атлантическом и Тихом океанах, русское правительство тем самым
прибегло к военно-морскому сдерживанию. Между тем фрегат
«Генерал-адмирал» направился в Англию, для того чтобы
эскортировать в Кронштадт незавершенный броненосец «Первенец».
Руководство русского военного флота прилагало все усилия для
улучшения морских позиций империи до начала боевых
действий и предотвращения повторения ситуации, которая в годы
Крымской войны вынудила флот искать защиты у крепостных
батарей71. Новая техника способствовала формированию
принципиально новой морской стратегии России.
За одно десятилетие, прошедшее с начала Крымской войны,
Россия значительно продвинулась в техническом отношении.
Она вступила в войну, располагая на Балтике флотом уже
безнадежно устаревших галер, а вышла из нее, обладая
флотилией винтовых канонерских лодок. Каждая из них стоила менее
40 тыс. руб. В 1861 г. Морское министерство с помощью фирмы
«Карр и Макферсон» построило первую русскую бронированную
канонерку «Опыт». К 1863 г. для выполнения тех же функций.
155

которые всего лишь 10 лет назад возлагались на галеру, оно
взяло на вооружение монитор.
Принятая в 1863 г. программа создания броненосного флота
привела к увеличению расходов на судостроение до 7,9 млн руб.,
включая чрезвычайный кредит в размере 3,6 млн руб.
Благодаря этим средствам флот получил 10 однобашенных
мониторов, двухбашенный корабль «Смерч» с установленной на нем
башенной системой капитана Ч. П. Кольза, 13 бронированных
паромов и уже упоминавшуюся броненосную батарею «Кремль».
Для выполнения столь крупной и перспективной программы
Морское министерство мобилизовало все наличные
кораблестроительные мощности — казенные заводы, частные верфи,
иностранные компании. Два монитора были построены в Новом
адмиралтействе, два — Кудрявцевым на Галерном острове,
два — на верфях «Карр и Макферсон», два — на Невских
верфях Семянникова и Полетики, а части еще двух были
изготовлены в Бельгии и доставлены в Кронштадт для сборки. «Смерч»
сооружался Митчеллом на Галерном острове72.
С нарастанием угрозы войны контакты Морского
министерства с частными кораблестроительными верфями и
механическими заводами стали более тесными. В 1863 г., несмотря на
сильные возражения военного ведомства, при содействии флота на
основе Александровских мастерских в Петербурге было создано
первое в России частное предприятие по производству
артиллерийских орудий — Обуховский сталелитейный завод. Он был
образован в результате соглашения между полковником
П. М. Обуховым, бывшим директором казенного орудийного
завода в Златоусте, его партнером Путиловым и Кудрявцевым и
Морским министерством специально для того, чтобы снабжать
военно-морской флот мощной стальной нарезной артиллерией,
способной пробивать* новейшую броню. Один из горячих
сторонников этой идеи в морском ведомстве Р. Мусселиус, ком*
ментируя создание Обуховско>го завода, писал, что такое
предприятие гарантирует России внутренний источник получения
новейших типов артиллерийского вооружения и сократит расходы
и задержки в оснащении боевых кораблей крупными орудиями,
а его сталелитейные мощности могут использоваться в
интересах дальнейшего развития российского судостроительства,
железных дорог и промышленности вообще73. После «польского
кризиса» 1863 г. руководители флота пришли к заключению,
что свободное предпринимательство представляет собой ключ к
решению долгосрочных задач морской обороны империи.
Журнал «Морской сборник» напечатал ряд статей о
металлургической индустрии Петербурга, авторы которых почти не
сомневались, что альянс между военно-морским ведомством и частной
промышленностью возможен74.

ДАЛЬНЕЙШЕЕ ВЛИЯНИЕ ТЕХНИЧЕСКИХ СДВИГОВ
Основание Обуховского завода и осуществление мониторной
программы 1863—1864 гг. были «медовым месяцем» для
русского военного флота и промышленности. Возникшие под
влиянием развития зарубежной техники, непосредственной угрозы
войны и веры в экономический потенциал свободного
предпринимательства, новые программы способствовали установлению
тесных связей между Морским министерством и ведущими
предпринимателями Петербурга. После 1864 г. попытки
министерства углубить проводимый им курс натолкнулись на серьезные
трудности. Взаимозависимость артиллерии и брони вызвала
новую гонку вооружений, в ходе которой появление каждого
нового образца орудия требовало улучшения брони, а
повышение качества брони стимулировало производителей
артиллерийских средств к созданию орудий большей пробивной силы.
Подстегнутое усилиями Англии по созданию океанских
броненосцев, Морское министерство в 1864 г. приняло программу,
которая предусматривала строительство восьми броненосных
кораблей. Завершить ее предполагалось к 1869 г.75
Реализация нового проекта, следовавшего сразу же за
мониторной программой 1863 г., дала мощный толчок развитию
индустрии Петербурга. За период 1863—1866 гг. Морское
министерство потратило на сооружение кораблей, механизмов и
артиллерии свыше 37 млн руб. Большая часть суммы пошла на
строительство броненосцев и была израсходована в Петербурге76.
Еще в самом начале, добиваясь выделения средств для
финансирования этой программы, генерал-адмирал Константин
Николаевич привел массу доводов как экономического, так и
технического характера. Он указывал на выгоды, которые
принесет передача подрядов петербургским частным верфям и
государственным кораблестроительным заводам. Во время
выполнения мониторной программы в столице были бы
сконцентрированы материалы и рабочая сила. Новые контракты на более
продолжительный период сохранили бы производственные
мощности судостроительной промышленности, особенно
квалифицированных рабочих. Наконец, программа укрепила бы потенциал
металлургической, кораблестроительной и машиностроительной
промышленности Петербурга, развитие которой, по
утверждению генерал-адмирала, было жизненно важно для обороны
страны 77.
Морское министерство вскоре, однако, вынуждено было
отречься от высказанного косвенным образом генерал-адмиралом
обещания непрерывного финансирования. Новый финансовый
кризис сильно ударил по ведомству. В 1867 г. его бюджет
сократился с 24 до 17,5 млн руб.78 Сочетание кризиса финансовой
системы с падением политического веса самого Константина
Николаевича после покушения на Александра II (которое многие
консерваторы связывали с либеральными настроениями, исхо-
157

дившими из Мраморного дворца, резиденции генерал-адмирала)
•оказалось непреодолимым. Уменьшение расходов на флот не
оставило морскому ведомству иного выбора, кроме как
сокращение основных программ. У него не было, например, излишка
рабочей силы, которым оно могло бы пожертвовать. Расходы
министерства на судостроение снижались вплоть до конца
десятилетия и в 1869 г. достигли низшей отметки в 5,5 млн руб.
В следующем году они немного увеличились, но все же были
меньше ежегодных ассигнований в период пика броненосной
программы. Сколь серьезным было положение, видно уже из
показателей затрат на изготовление корабельных двигателей
и механизмов: в 1869 г. они составили всего 267 230 руб.79
Неоднократные сокращения бюджета вынуждали Морское
министерство затягивать строительство броненосцев. В результате
они устаревали уже ко времени спуска на воду.
Последствия такой экономии оказались очень серьезными.
Для недавно еще процветавших частных кораблестроительных
заводов она, по словам Нобеля, означала банкротство80. Одни
фирмы смогли переключиться на производство иной продукции,
в частности материалов для субсидировавшихся государством
железных дорог, а другие — нет81. Компания «Карр и Макфер-
сон» разорилась во время экономического кризиса 1870-х годов,
а принадлежавшая ей Балтийская верфь была реорганизована.
Пострадали не только частные верфи. Когда военно-морское
ведомство вновь оказалось в состоянии размещать заказы, оно
обнаружило сужение производственных возможностей и
ухудшение качества продукции. В середине 1870-х годов генерал-
адмирал угрожал разорвать давние связи с фирмой «Берд» по
причине снижения качества выпускаемых ею корабельных
двигателей 82.
Русские машиностроители и корабелы, столкнувшись с
внезапным и длительным прекращением контрактов со стороны
военно-морского флота, не имели ни внутренних, ни
зарубежных заказов, на которые могли опереться. Русский торговый
флот был слишком мал и беден, чтобы приобретать изготав-
лявшиеся Балтийской и Невской верфями металлические
пароходы. Положение здесь не изменилось даже к концу века 83.
Поощрение Морским министерством свободного
предпринимательства не принесло тех результатов, на которые
рассчитывали творцы этой политики. Экономическая отсталость и
изменившийся курс правительства сделали их надежды на
быстрый подъем экономики нереальными. Когда было объявлено об
основании Обуховского завода, эти люди рассуждали о «мечах»
и «оралах», но в результате он выпускал продукцию в основном
для армии и субсидируемых государством железных дорог.
Да и сам он стал казенным предприятием, после того как со
смертью Обухова и Кудрявцева распалось образовавшее его
товарищество, задолжав министерству 1,3 млн руб.84 В
кораблестроительной и машиностроительной промышленности альянс
158

военно-морского ведомства с частными предпринимателями
также оказался весьма непрочным. Большие издержки на
производство новой техники вкупе с сомнениями в прибыльности
такого дела отпугивали предпринимателей от вложения в него
капиталов. Те, кто вкладывал, рисковал потерей независимости
и возможным разорением. Единственным действительным
энтузиастом военно-морских проектов среди петербургских
промышленников был Н. И. Путилов, который, наряду с участием в
управлении Обуховским заводом, создал собственное
предприятие по производству рельс для переживавшего в то время
периода бума железнодорожного строительства. Путилов
продолжал испытывать интерес к морским делам, и в 1870-х годах его
увлечение постройкой глубоководного канала между
Кронштадтом и Петербургом стоило ему состояния 85.
Тот же технический толчок, который побудил флотских
реформаторов воспользоваться услугами частной
промышленности в годы Крымской войны и «обхаживать» ее в начале
1860-х годов, теперь усиливал экономическую зависимость
русских частных верфей и заводов от государственных контрактов.
В двух случаях, когда морское ведомство добилось явного
успеха,— программах строительства канонерок во время Крымской
войны и мониторов в 1863—1864 гг. — частные предприятия
привлекались для постройки серийных и относительно дешевых
судов, выпуск которых не требовал немедленного и крупного
вложения капиталов. Общая стоимость корпуса и механизмов
одной канонерской лодки не превышала 40 тыс. руб. Но уже
для монитора этот показатель вырос более, чем в 12 раз.
Принятие в 1864 г. программы строительства крупных мореходных
броненосцев вызвало радикальное увеличение стоимости
единицы продукции. В 1870-е годы Морское министерство истратило
свыше 5,5-млн руб. на сооружение броненосного корабля «Петр
Великий», спроектированного известным русским
кораблестроителем А. А. Поповым в противовес строившемуся
одновременно с ним в Англии броненосцу «Девастейшн» 86. Позднее,
вследствие скудости флотских ресурсов и хронического финансового
кризиса в государстве, броненосцы могли сооружаться лишь в
малом количестве, не обеспечивающем полную загрузку
казенных и частных верфей. Немногочисленные правительственные
подряды стали вопросом жизни и смерти для частных
судостроительных заводов Петербурга. Их положение еще более
ухудшилось в 1870-е годы, когда Россия получила возможность
восстановить Черноморский флот: после 1876 г. Морское министерство
выделяло значительные средства на развитие кораблестроения
на юге. Экономический кризис способствовал дальнейшему
усилению зависимости частных предприятий от государства87.
Несмотря на эти проблемы, реформаторы в русском военно-
морском флоте расценивали установление альянса между
государством и частной промышленностью как успех. В 1880 г.
генерал-адмирал Константин Николаевич утверждал в докладе
159

Александру II, что основные цели достигнуты: «Без сомнения в
сей сложнейшей области [в политике] не обошлось без срывов
и отступлений, но все же они оказали своевременную услугу и
не только русскому флоту, но также всему механическому делу
в России. Существование тех [заводов], что пережили этот
трудный период, сделало нас теперь независимыми от иностранцев
не только в кораблестроении, но и в иных важных областях
металлургии и машиностроения» 88.
ВЫВОДЫ
Таким образом, Морское министерство, столкнувшись в
середине XIX в. с проблемой экономической и технической
отсталости, пошло по пути сотрудничества с частными
кораблестроительными верфями, машиностроительными и металлургическими
предприятиями Петербурга. Наиболее заметных успехов
министерство добилось в тех случаях, когда необходимая техника
могла быть легко изготовлена и быстро приспособлена к
потребностям морской обороны России. Яркими примерами этого
были програмы строительства канонерских лодок во время
Крымской войны и мониторов в период «польского кризиса» 1863 г.
Политика морского ведомства была направлена на поиск
«золотой середины» между зависимостью от поставок иностранной
техники, как это было до Крымской войны, и экономической
автаркией, которая нарастала вопреки его расчетам на рынок,
нововведения и прогресс.
Особенности русской кораблестроительной промышленности
того периода едва ли имели что-то общее с английской или
американской. Три главные черты определяли специфику России
в этом плане: она была в экономическом отношении отсталой,
в политическом — самодержавной, в географическом —
континентальной державой.
Экономическая отсталость обусловила стремление русского
государства руками морского ведомства преодолеть явную
техническую несостоятельность в важных для обороны страны
областях путем импорта техники и использования частного
предпринимательства в интересах страны. Такая политика создавала
тепличные условия для развития отдельных отраслей
промышленности в Петербурге, но в то же время изолировала их от
остальной национальной экономики и тем самым
способствовала усилению их экономической и политической зависимости от
государства. Для них характерны более совершенная техника,
самые высокие издержки производства, большая прямая
зависимость от государственных субсидий и заказов. К этой
категории относилось производство современных морских двигателей,
броневой обшивки и тяжелой нарезной казенно-зарядной
стальной артиллерии для флота.
Непродуманные эксперименты с производством современных
систем вооружений внутри страны, нередко основанные на не-
160

проверенных иностранных и отечественных идеях, обходились
дорого. Так было в случае с броненосцами береговой обороны
типа «Минин», сооруженными по образцу английского судна
«Кэптен» по проекту Ч. Кольза, и «поповками»,
предназначавшимися для использования на Черном море. Оптимальным
вариантом оказалось приспособление судов лучших зарубежных
и русских конструкций для определенных стратегических
потребностей и задач: канонерок и мониторов для береговой
обороны и фрегатов для линейного боя. Морскому министерству
постоянно приходилось сталкиваться с проблемой малых
технических «революций», проходивших в рамках промышленного
переворота.
Самодержавная политика Александра II, особенно его
привычка стравливать одного министра с другим, означала, что
политика Морского министерства, несмотря на ее значение для
обороны и экономики России, не координировалась с другими
министерствами и не поддерживалась ими. Вместе с тем
продолжительный срок пребывания на посту генерал-адмирала
брата императора Константина Николаевича обеспечил
непрерывность руководства, а тесные связи с Александром II
усиливали позиции военно-морского флота в течение первых
десяти лет его царствования A855—1866).
Наконец, хотя особое отношение к военно-морскому делу в
России после Крымской войны и привело к временной
концентрации мощностей по производству судовых двигателей,
артиллерийских орудий и строительству кораблей в Петербурге, все
же львиная доля бюджета предназначалась для армии. Самое
большее, чего могло добиться Морское министерство, — это
временное следование мудрому принципу Петра I: «Монарх, у
которого есть армия, имеет одну руку, а если у него есть флот,
то он имеет две руки».
Деятельность Морского министерства проливает некоторый
свет на связь экономической политики царского правительства
в эпоху Великих реформ и того, что Александр Гершенкрон
назвал «петровским меркантилизмом» 89. Очень верно один
критик генерал-адмирала Константина Николаевича и его
сподвижников охарактеризовал их как людей, каждый из которых
собирался стать «Петром I XIX века»90. Здесь верно схвачена
суть, а именно, что они стремились импортировать с Запада
новую технику и совершенно иные способы организации
производства с целью высвобождения экономического потенциала
России и в то же время использовать все это в интересах
государства. Как представители самодержавия, флотские
реформаторы стремились сохранить инициативу в руках правительства
даже тогда, когда превозносили свободное
предпринимательство, наемный труд и фабричную систему. Такое господствующее
влияние государства, столь соответствующее российским
традициям и столь отличное от обстановки на индустриальном Запа-
6 Зак 251
161

де в середине XIX столетия, является парадоксом развития
российского военно-промышленного комплекса и экономического
базиса реформ.
1 Hamilton С. I. The Royal Navy, Seapower and the Screw Ship of
the Line, 1845—1860. Ph. D. Dissertation. University of London, 1974.
2 См.: Рейтерн М. X. Опыт краткого сравнительного исследования
морских бюджетов английского и французского // Морской сборник. 1854. № 1.
Учен.-Лит. С. 1—36. О взаимосвязи между индустриализацией и
модернизацией военно-морского флота см.: Т г е u e W. Der Krimkrieg und seine Be-
deutung fuer die Entstehung der modern Flotten. 2nd Ed. Herford, 1980.
3 Kennedy P. M. The Rise and Fall of British Naval Mastery. Malabar,
1982. P. 149 ff.
4 К i p p J. W. Consequences of Defeat: Modernizing the Russian Navy,
1856—1863//Jahrbucher fur Geschichte Osteuropas. Bd 20. 1972. N 2 (June).
S. 210 ff.
5 National Archives of the United States. Record Group 59. Departament of
State. Dispatches from the U. S. Ministers to Russia (далее - RG 59). Vol. 18.
N11. September, 1858 (n. s.).
6 OP ГПБ. Ф. 208 (А. В. Головнин). Д. 10. Л., 266; Д. 67. Л. 1—12
«Докладная записка в. кн. Константина Николаевича о финансовом
положении России» (Paris, 8B0) нояб., 1857).
7 См.: Зиссерман А. Л. Фельдмаршал князь Барятинский // Русский
архив. Т. XXVII. 1889. Кн. 1. С. 131. См. также: Павлов-Сильванский Н. П.
Великий князь Константин Николаевич//Соч. Спб., 1910. Т. 2. С. 330—331.
8 Rieber A. J. The Politics of Autocracy: Letters of Alexander II to»
Prince A. I. Bariatinskii, 1857—1864. Paris, 1966. P. 15 ff.; Field D. The
End of Serfdom: Nobility and Bureaucracy in Russia, 1855—1861. Cambridge,
1976. P. 51 ff.
9 См.: Зайончковский П. А. Военные реформы 1860—1870-х годов
в России. М., 1952; Miller F. A. Dimitrii Miliutin and the Reform-
Era in Russia. Charlotte, 1968; Бескровный Л. Г. Русская армия
и флот в XIX веке. М., 1973.
10 См.: Зайончковский П. А. Указ. соч. С. 138—148. О подходе
Военного министерства к модернизации своего арсенала см.: В г a d-
I е у J. The Russian Small Arms Industry and the Introduction of the American
System of Manufactures, 1855—1881. DeKalb, 1991.
"Constantin de Grunwald. Tsar Nicholas I. Transl. by Br.
Patmore. London, 1954. P. 255.
12 Бескровный Л. Г. Русская армия и флот в XVIII веке. М., 1958*
С. 74—96, 344—364, 635—637.
13 См.: Бескровный Л. Г. Русская армия и флот в XIX веке. С. 277—
2D3, 330—343.
14 См.: Бескровный Л. Г. Русское военное искусство в XIX в. М.,
1974. С. 224; Curtiss J. Sh. Russia's Crimean War. Durham, 1979. P. 299—
341, 425—471.
15 Несколько замечаний по поводу статьи: «Взгляд на состояние русских
войск в минувшую войну», помещенную в 1-м номере «Военного сборника»//
Военный сборник. 1858. № 6 (сентябрь). Отд. II. С. 271—288.
16 Бут а ков Г. И. Новые основания пароходной тактики. Спб., 1862.
С. 1—3. О сражении «Владимира» с «Перваз-Бахри» см.: Вице-адмирал
Корнилов/Под ред. Н. В. Новикова, П. Г. Софинова. М.. 1947. С. 210—212.
17 См.: Мансуров Б. П. Охтенские адмиралтейские селения:
Историческое описание. Ч. III. Спб., 1856. С. 15. Б. П. Мансуров в исследовании по
истории охтенских адмиралтейских мастеровых сделал вывод, что их
освобождение от крепостной зависимости полностью отвечает интересам
Морского министерства, самих поселян и правительства. В более общем плане
Мансуров заключил, что наемный труд в кораблестроительной
промышленности был бы более производительным. В целом сторонники вел. кн. Кон-
162

стантина Николаевича — «константиновцы»— поддерживали максимально воз-
мсжное расширение свободного предпринимательства в экономике страны.
Более полное изложение их позиции см.: Рейтерн М. X. Влияние
экономического характера народа на образование капиталов //Морской сборник.
I860. № 5 (апрель). Ч. неоф. С. 64.
18 ОР ГПБ. Ф. 208. Д. 2. Л. 149; ОР ГБЛ. Ф. 169 (Д. А. Милютин).
Д. 42. Карт. 15. Л. 7—8.
19 К i p p J. W. M. Kh. Reutern on the Russian State and Economy:
A Liberal Bureaucrat during rhe Crimean Era, 1854—1860 //Journal of Modern
History. Vol. 47, 1975. N 4. P. 438—459.
20 Отчет по морскому ведомству з^, 1859 г. Спб., 1860. О влиянии
инфляции на стоимость рабочей силы и судостроительных материалов см.: ОР
ГПБ. Ф. 208. Д. 23. Л. 7—9.
21 Краткий отчет по морскому ведомству за 1856, 1857 и 1858 гг. Спб.,
1860. с. 22.
22 ОР ГПБ. Ф. 413 (М. П. Лазарев). Д. 5. Л. 1—80.
23 Обзор деятельности морского управления в России в первое
двадцатилетие царствования Г. Имп. Александра Николаевича (далее — Обзор).
Т. 1. Спб., 1880. С. 414—415.
24 ОР ГПБ. Ф. 413. Д. 5. Л. 1—180.
25 Там же. Л. 32—42 (письма капитана Истомина адмиралу Лазареву;
Лондон, 2A4) февр. 1842).
26 Краткий отчет по морскому ведомству за 1853—1854 гг. Спб., 1860.
С. 8-9.
27 См.: Мордовии Н. Русское военное судостроение в течение
последних 25 лет//Морской сборник. 1880 № 11 (август). С. 111—120;
Краткий отчет по морскому ведомству за 1853—1854 гг. Спб., 1860. С. 6—7.
28 Деятельность адмиралтейств в царствование Императора Николая I //
Морской сборник. 1869. № 11 (ноябрь). €. 1—28.
29 Краткий отчет по морскому ведомству за 1853—1854 гг. С. 198—'202.
30 См.: Воеводский А. В. Отчет директора кораблестроительного
департамента за 1858 г. //Морской сборник. 1860. №5 (апрель). С. 70—81;
Краткий отчет по морскому ведомству за 1856, 1857 и 1858 гг. С. 107—108.
31 Краткий отчет по морскому ведомству за 1853—1854 гг. С. 205.
32 Краткий отчет по морскому ведомству за 1856, 1857 и 1858 гг.
33 ОР ГПБ. Ф. 208. Д. 2. Л. 149; Краткий отчет по морскому ведомству
за 1855 год. С. 54—55.
34 Сборник известий, относящихся до настоящей войны, издаваемый с
Высочайшего соизволения Н. Путиловым. Т. I. Спб., 1854. С. 1 и далее.
36 ОР ГПБ. Ф. 208. Д. 2. Л. 149.
36 Краткий отчет по морскому ведомству за 1855 год. С. 55.
37 Там же. С. 58—59.
38 Там же. С. 56—57.
39 Обзор... Т. II. С. 200—207.
40 См.: Воеводский А. В. Отчет директора кораблестроительного
департамента за 1859 год//Морской сборник. 1860. №5 (апрель). С. 60—78;
Краткий отчет по морскому ведомству за 1856, 1857 и 1858 гг. С. 29—^34.
41 Общее образование управления морским ведомством. Спб., 1859. С. 28
и далее.
42 ОР ГПБ. Ф. 208. Д. 52. Л. 1—4 A7B9) июля 1856).
43 Краткий отчет по морскому ведомству за 1856, 1857 и 1858 гг. С. 105;
ОР ГПБ. Ф. 208. Д. 23. Л. 96-97.
44 Отчет директора кораблестроительного департамента за 1859 год //
Морской сборник 1860. № 5 (апрель). С. 64—65.
45 См.: Воеводский А. В. Отчет о действиях Кораблестроительного
департамента морского министерства за 1860 год. Спб., 1861. С. НО—111.
46 Отчет директора кораблестроительного департамента за 1859 год.
С. 60—78. В 1859 г. на стапелях находились следующие паровые суда,
предназначавшиеся для военного флота: 1 линейный корабль, 7 фрегатов,
2 клиппера и 1 колесный пароход. Строительство 6 из них — линейного
корабля, четырех фрегатов и корвета — велось в районе Петербурга по большей
6*
163

части на казенных верфях частными подрядчиками. Три корабля — корвет и
два клиппера — строились в Архангельске, но их механизмы впоследствии
устанавливались в Петербурге. Дополнительно к фрегатам «Светлана> и «Ге-
нерал-Адмирал»,, которые были построены во Франции и Соединенных
Штатах, Морское министерство заключило еще один зарубежный контракт с лов-
донской компанией «Темз Айрон Уоркс» на постройку двух шхун с
металлическими корпусами. Большинство паровых двигателей для строившихся в
России кораблей поставляли петербургские заводы Берда и фирмы «Карр
и Макферсон» и казенный завод в Ижоре.
47 Отчет о мерах,, принятых к улучшению быта русских православных
паломников в Палестине. Спб., 1860. С. 1 и далее; ОР ГПБ. Ф. 208. Д. 10.
Л 192. См. также: Mosse W. E. Russia and Levant. 1852—1862: Grand
Duke Constantine Nicolaevich and the Russian Steam Navigation Company//
Journal of Modern History. 1954. Vol. XXVI. P. 39—48.
48 См.: Вольдемар Х. Русский торговый флот, в особенности
балтийский, его состояние, развитие и будущность//Морской сборник. 1860. № 4
(март). Ч. неоф. С. 109—132; Мельницкий В. Русский коммерческий
лот по 1—3 января 1858 г.//Морской сборник. 1859. №3 (март). Ч. неоф.
.213—247; №4 (апрель). С. 487—500; №5 (май). С. 171—188; №6
(июнь). Ч. неоф. С. 349—354. См. также: Б .а р б а ш о в Н. К истории
мореходного образования в России. М., 1959. С. 161 и далее.
49 См.: Скальковский К. Русский торговый флот и срочное парОг-
ходство на Черном и Азовском морях. Спб., 1887. С. 508—554.
50 S a n d 1 е г S. The Emergence of the Modern Capital Ship.
Newark, 1979. P. 15 ff. Об экономических аспектах «броненосного
переворота» см.: Р u g h Ph. G. The Cost of Sea Power: The Influence of Money
on Naval Affairs from 1815 to the Present Day. London, 1986.
51 См.: Мусселиус Р. О броненосных судах//Морской сборник. 1860.
Х° 11 октябрь). С. 349—361.
52 Краткий отчет по морскому ведомству за 1859 г. С. 48.
53 ОР ГПБ. Ф. 208. Д. '23. Л. 5^6.
54 Там же. Д. Q2. Л. 9—11; Д. 23. Л. 7-20.
55 Отчет по морскому ведомству за 1860 год. Спб., 1862. С. 18—21.
56 Отчет по морскому ведомству за 1861 год. Спб., 1862. С. 18—21.
57 Там же. С. 86—90.
58 См.: Чернявский С. В. Отчет о действиях Кораблестроительного»
технического комитета в 1862 году//Морокой сборник. 1863. №8 (августI.
С. 166—173; Отчет о действиях Кораблестроительного технического комитета
в 1863 году//Морской сборник. 1864. № 8 (август). С. 58—61.
59 См.: Чернявский СВ. Отчет о действиях кораблестроительного
технического комитета в 1862 году. С. 166—A73.
60 Отчет о действиях Кораблестроительного технического комитета в-
1863 году. С. 61—65.
61 Отчет Кораблестроительного департамента за 1862 год. С. 5.
62 Е m m e r s о n G. S. John Scott Russell: A Great Victorian Engineer
and Naval Architect. London, 1977. P. 291.
63 См.: Рейтерн М. X. Влияние экономического характера народа на
образование капиталов. Ч. неоф. С. 65.
64 Переход из Англии в Кронштадт броненосной батареи «Первенец» //
Морской сборник. 1863. № 9 (сентябрь). Ч. офиц. С. 1—9.
65 Отчет о действиях Кораблестроительного технического комитета в-
1863 году. С. 65—67.
66 Там же. С. 67-^68.
67 Мордовии Н. Русское военное судостроение в течение последних
25 лет//Морской сборник. 1881. № 10 (октябрь). С. 67—68.
68 Там же.
69 Там же. С. 73.
70 RG 59 Consular Despatches: St. Peterburg. Vol. 11 July 20, 1863 (n s.).
71 Переход из Англии в Кронштадт броненосной батареи «Первенец».
С. 1—9. Об эскадрах Лесовского и Попова см.: Гончаров В.
Американская экспедиция русского флота в 1863—1864 гг. //Морской сборник. 1913«.
t
164

№9 (август). С. 25—58; Бело/мор А., Конкевич А. Г. Вторая
тихоокеанская эскадра//Морской сборник. 1914. № 10 (октябрь). Ч. неоф.
С. 509—517.
72 Отчет о действиях Кораблестроительного технического комитета в
1863 году. С. 61—81; Обзор... Т. I. С. 509—517.
73 См.: Мусселиус Р. О сталелитейном производстве // Морской
сборник. 1862. № 9 (сентябрь). Ч. неоф. С. 21Q—211.
74 Металлические заводы, фабрики и размещение заведения в
С.-Петербурге и его окрестностях в 1863 г. //Морской сборник. 1864. № 10 (октябрь).
Ч. неоф. С. 187—208; Адмиралтейства и заводы Балтийского флота//Мор-
ской сборник. 1864. № 11 (ноябрь). Ч. неоф. С. 210—1211.
75 Отчет по морскому ведомству за 1864 год. Спб., 1865. С. 26—36.
76 См.: Воеводский А. В. Извещение... 1865 год // Морской
сборник. 1866. № 8 (август). С. 7; Отчет Кораблестроительного департамента за
1866 год. С. 8—10; Отчет по морскому ведомству за 1870-^1873 гг. С. 51—53.
77 Отчет по морскому ведомству за 1864 год. Спб., 1865. С. 28—36.
78 См.: Огородников С. О. Исторический обзор развития и
деятельности Морского министерства за 100 лет его существования. Спб., 1902.
С. 215.
79 См.: Воеводский А. В. Извещение... 1865 год. С. 10; Отчет
Кораблестроительного департамента за 1866 год. С. 8—'10. О корабле «Минин»
см.: Отчет по морскому ведомству за 1868 год. С. 21; Отчет по морскому
ведомству за 1870—1873 гг. С. 59—63; Отчет по морскому ведомству за
1874—1878 гг. С. 32-^33.
80 Записки русского технического общества. Вып. X. Спб., 1876. Прилож.
С 233—234.
81 Наша железнодорожная политика по документам архива Комитета
министерств. Исторический очерк. Т. IV. Спб., 1902. С. 225. Цит. по*
Гиндин И. Государственный банк и экономическая политика царского
правительства. М., 1960. С. 35.
82 Отчет по морскому ведомству за 1874—1878 гг. С. 33—34.
83 Брокгауз-Эфрон. Энциклопедический словарь. Т. XLIII. Спб.г
1901. С. 603—604; Lloyd's Calendar. London, 1898. P. 123.
84 Обзор... Т. II. С. 84—85.
85 См.: Мительман М., Слебов Б., УльянскийА. История Пу-
тиловского завода. М., 1961. С. 18—27.
86 Ведомость о сравнении кредитов, открытых по сметам Морского
министерства на 1862—1884. Спб., 1885.
87 О морской политике в этот период и взаимосвязях военно-
морской стратегии, структуре и обеспечении боевыми судами см.;
Kipp J. W. Tsarist Politics and the Naval Ministry, 1876—1881: Balanced
Fleet or Cruiser Navy?//Canadian-American Slavic Studies. Vol. 11, 1983.
N 2. P. 151—179.
88 Обзор... Т. II. С. 111—112.
89 Gerschenkron A. Europe in the Russian Mirror: Four Lectures in
Economic History. Cambridge, 1970. P. 94 ff.
90 Долгоруков П. В. Петербургские очерки: Памфлеты эмигранта,
1860—1867 гг. М., 1927. С. 115.

Раздел III
ПОРЕФОРМЕННЫЕ ИНСТИТУТЫ
Н. Ф. УСТЬЯНЦЕВА
Институт культуры, Челябинск
ИНСТИТУТ МИРОВЫХ ПОСРЕДНИКОВ
В КРЕСТЬЯНСКОЙ РЕФОРМЕ
Середина XIX в. в России — время коренной перестройки
экономических отношений. Старая система хозяйства, основанная
на принудительном труде и господстве внерыночного механизма,
отжила свой век и была обречена. Переворот произошел
«сверху» и начался с самого больного вопроса — отмены
крепостного права.
Характер преобразований во многом зависел от механизма
проведения реформы, ибо самое прекрасное дело в условиях
тогдашней России можно было легко спустить на тормозах или
даже совсем похоронить. Поэтому вопрос о том, в чьи руки
отдать проведение реформы на местах, стал одним из важнейших
и вызвал немало споров. Лидер либеральной бюрократии
Н. А. Милютин, руководитель комиссии, готовившей проект
мировых учреждений, отмечал: «Что бы мы здесь ни писали... как
бы ни старались оградить интересы ныне бесправного
крестьянского сословия, весь успех великого дела будет зависеть от
того, как оно будет приводиться в исполнение. Исполнение может
исказить и обратить в мертвую букву лучшие намерения
законодателя».
Проводником буржуазных идей выступала либеральная
бюрократия. Именно она, в условиях обострения ситуации в
стране, была призвана правительством для разработки реформ.
В свою очередь, либеральная бюрократия при проведении
реформы стремилась опереться на либеральное дворянство, не
выпуская весь процесс из-под своего контроля.
В начальный период подготовки реформы ее реализация
возлагалась на поместное дворянство в лице губернских
дворянских комитетов. Однако довольно скоро правительство было
вынуждено пойти на более радикальное решение крестьянского
вопроса, принципиально изменив исходную программу реформы.
В частности, было создано специальное учреждение по
реализации реформы на местах — институт мировых посредников2.
Всего в 1861 г. в 444-х уездах 44-х губерний России было
назначено около 1700 посредников. Мировые посредники вместе
166

с «членом от правительства» составляли уездный мировой съезд.
Причем в проекте комиссии Милютина председателем мирового
съезда предполагалось сделать одного из посредников по
выбору их самих. Реакционная поправка, заменившая посредника
уездным предводителем дворянства, была принята при
прохождении проекта через Государственный совет3.
Кроме посредников и уездных мировых съездов для
введения в действие «Положений 19 февраля 1861 г.» в каждой
губернии учреждалось губернское по крестьянским делам
присутствие в составе губернатора, управляющего палатой
государственных имуществ, губернского предводителя дворянства,
прокурора, двух членов по выбору дворян и двух — по назначению
правительства, но обязательно из числа местных помещиков.
Всего посредников вместе с кандидатами, «членами от
правительства» мировых съездов, членами губернских присутствий от
дворян и правительства — насчитывалось до 5 тыс. человек.
За 13 же лет существования института через все эти
должности прошло около 9 тыс. человек4. Главной фигурой являлся,
безусловно, мировой посредник, на котором лежала основная
работа по проведению реформы.
Мировыми посредниками могли стать местные
потомственные дворяне, владевшие не менее 500 десятин земли (или 250
для окончивших высшие учебные заведения). Личные дворяне
могли назначаться лишь при нехватке потомственных дворян и
при условии двойного ценза5.
Имущественный ценз посредников, согласно закону,
учитывал всю землю помещика в уезде, включая и отданную в
пользование крестьянам, а при ее недостатке в других уездах и даже
губерниях. Кроме того, в счет ценза допускалось включать
землевладение родителей и жены, что значительно расширяло круг
претендентов. Для еще большего его расширения «высочайшим
повелением» 18 февраля и циркуляром губернаторам от 26
февраля 1861 г. разрешалось находящимся на военной и
государственной службе отлучаться в свои губернии, если они будут
назначены «исправлять должности по крестьянскому делу».
В этом случае за ними сохранялись все права и преимущества
действительной службы, они лишь не получали жалованья по
своему ведомству. Офицеры либо отчислялись в запасные
войска, либо увольнялись в бессрочный отпуск, гражданские же
или сохраняли за собой старые должности, или оставались
причисленными к своему ведомству6.
Все эти меры позволяли создать широкое поле выбора:
в среднем по России один посредник назначался из 10—15
претендентов. Единый ценз, правда, не учитывал особенности мало-
и многоземельных губерний, и если в Ковенской губернии один
посредник назначался из 21 претендента, то в Курской — из 9.
Даже в одной губернии были существенные различия.
Имущественный ценз для посредников примерно
соответствовал цензу на право непосредственного голоса в губернском
167

дворянском собрании, «отсекая» мелкопоместное дворянство.
Ценз, впрочем, не имел определяющего значения, так как при
отборе вступали в силу другие факторы, и в первую очередь
отношение к самой реформе. Именно за выполнением этого,
неписаного в законе «ценза» особенно пристально следила
либеральная бюрократия, руководившая подготовкой и первыми
шагами реформы. В циркуляре министра внутренних дел С. С.
Ланского начальникам губерний от 22 марта 1861 г. перечислялись
качества, которыми должны обладать назначаемые в
посредники лица: беспристрастность, искренняя преданность делу
освобождения крестьян, образованность, доверие крестьян. Особо
обращалось внимание как на членов бывших губернских
комитетов, так и на прочих местных помещиков, известных
«несомненным сочувствием к преобразованиям и хорошим обращением
с крестьянами»7.
Комиссии Милютина в ходе подготовки проекта удалось
отвергнуть реакционные претензии предоставить выбор
посредников корпоративным органам дворянства. Однако и на
всесословный выбор бюрократия не пошла, мотивируя тем, что
«в первое время, по освобождении крестьян, в предлагаемых
собраниях или высшее сословие возьмет перевес над менее
образованным своим умственным превосходством, или, наоборот,
необразованная масса одержит верх своею численностью, и
тогда образованные классы не будут иметь надлежащего влияния,
или, наконец, дворяне будут считать для себя уничижительным
участвовать наравне с крестьянами, и поэтому будут уклоняться
от участия в общественных делах»8.
В итоге было принято решение: на первые три года поручить
назначение посредников начальникам губерний, а
окончательное решение отложить. Такой порядок сохранился до конца
существования института, лишь каждое трехлетие правительство
продляло срок полномочий посредников. Назначенные
губернатором, посредники утверждались Сенатом, который, не
вмешиваясь в дело по существу, следил лишь за соблюдением уста*
новленной законом процедуры назначения.
Списки всех дворян уезда, удовлетворявших условиям
имущественного и возрастного (не моложе 21 года) цензов,
составлялись уездным предводителем дворянства и рассматривались
дворянским собранием.
Заметим, что право местного дворянства составлять и
поверять списки для назначения посредников в значительной
степени являлось простой формальностью, так как в списки
вносились все без исключения лица, а при поверке исключались лишь
опороченные по суду или состоящие под судом или следствием.
Относительную возможность влиять на формирование
института дворянство получило через право совещания предводителей с
губернатором. Однако, во-первых, решающее слово оставалось
за губернатором, во-вторых, неопределенность формулировки
закона (по совещанию, а не по соглашению) не обязывала гу-
168

бернаторов учитывать мнение предводителей. Тем самым
«Положение» до предела ограничило участие дворянской
корпорации в подборе деятелей мировых учреждений, особенно в
первые годы.
Еще при прохождении проекта через Государственный совет
крепостническое его большинство C1 человек) заявило, что
назначение посредников губернатором ограничивает право
дворянского собрания одной лишь формальностью и «вовсе не дает
дворянам действительного участия в самом избрании Мировых
Посредников... Одно совещание губернатора с предводителями,
как предположено в проекте, не представляет для дворянства
никакого поручительства в том, что будут назначены в Мировые
Посредники именно те лица, которых само дворянство находило
достойными, ибо совещание это не есть обязательное»9. Однако
Александр II утвердил позицию меньшинства A3 человек),
отстаивавшего определенный проектом порядок назначения.
После обнародования «Положений 19 февраля», когда встал
вопрос о конкретном подборе посредников, борьба разгорелась
с новой силой 10. Так, например, жандрамский офицер Ходкевич
доносил из Псковской губернии 18 апреля 1861 г., что
«недовольных (реформой. — Я. У.), конечно с разными оттенками, 99 на
100, поэтому умы помещиков теперь заняты главным образом
избранием посредников. При этом дворянство очень недовольно,
что избрание этих посредников Правительство предоставило
губернаторам, а не ему»11. В Холмском уезде дворянское
собрание просило о назначении вместо трех посредников с
жалованьем двенадцать без жалованья, но избранных дворянами.
Помещики Чернского уезда Тульской губернии предложили так
увеличить число посредников и кандидатов, чтобы ими стали
все имеющие право голоса в дворянском собрании 12.
Дворянство как высшее сословие, всегда игравшее главную роль в
местной жизни, не могло, да и не хотело поверить, что в столь
важном деле, затрагивавшем к тому же его собственные интересы,
оно отодвинуто на второй план. Именно поэтому оно
настойчиво пыталось повернуть назначение в русло традиционных
выборов.
Комплектование института на местах проходило в различных
условиях, зависевших от соотношения сил реакционного и
либерального дворянства, от степени влияния либеральной
оппозиции, роли губернатора и его взглядов на крестьянскую реформу.
В этих условиях либеральная бюрократия рассчитывала в
основном на себя. Важным шагом на этом пути стал уже
упоминавшийся циркуляр от 22 марта 1861 г. Он возлагал на
губернатора ответственность за контроль по составлению списков и
предварительный подбор лиц, отвечающих видам
правительства. При этом министерство обещало помощь указанием на
«образованных и благонадежных лиц дворянского сословия,
служивших в Санкт-Петербурге и не всегда лично известных губер-
169

наторам». В заключение содержалась просьба сообщать в
министерство обо всех распоряжениях относительно посредников.
Вслед за циркуляром, под грифом «секретно», последовали
из министерства списки лиц, предпочтительных на должности
посредника. А. Н. Куломзин, бывший посредником,
впоследствии крупный государственный деятель, вспоминал: «В то время
был такой порядок: хотя официально назначение мировых
посредников зависело от губернатора... но Милютин старался
иметь по возможности в каждом уезде, по крайней мере, по
одному человеку из лиц вполне надежных, т. е. искренне
сочувствующих реформе. Этих лиц из Министерства указывали
губернатору, и они были назначаемы» 13.
Из 166 рекомендованных министерством было назначено 112,
или около 70%, т. е. значительная часть указаний была учтена
губернаторами. Подобные конфиденциальные письма
посылались и для представления кандидатов в члены «от
правительства» на мировые съезды.
Назначенные губернатором и утвержденные Сенатом,
посредники могли отстраняться от должности только последним и
лишь за нарушения, влекущие передачу дела в суд. На
практике этот принцип несменяемости посредников давал им
возможность противостоять давлению местной дворянской
корпорации.
Недовольство посредниками проявилось, в частности, на
дворянских выборах в конце 1861 г. Так, в Смоленской
губернии, несмотря на усилия губернатора (вплоть до угрозы закрыть
собрание), ненависть помещиков к мировым учреждениям
прорвалась наружу. Они требовали «избавления дворян от
опеки и надзора мировых посредников», уменьшения числа
посредников, «составляющих бремя губернии», сокращения более чем
вдвое жалованья и баллотировки членов губернского
присутствия, избираемых от дворян. Вельские помещики пошли еще
дальше. Они требовали избрания двух дворян в состав
мирового съезда. Лишь тогда, по их мнению, права обоих сословий
не будут ущемлены, ибо мировые посредники, как адвокаты
крестьян, будут продолжать защищать их интересы, а
избранные дворянами лица станут «медиаторами» высшего сословия 14.
Новый министр внутренних дел П. А. Валуев, сменивший
отправленного в конце апреля 1861 г. в отставку С. С. Ланского
и неприязненно относившийся к институту мировых посредников
в том составе, как он был сформирован Н. А. Милютиным и его
соратниками, вынужден был отклонять подобные просьбы как
незаконные. Либеральная бюрократия прежнего состава
министерства успела «бросить семя». Что касается П. А. Валуева,
то его отношение к мировым учреждениям красноречиво
характеризуют строки его письма А. Г. Тройницкому в августе 1862 г.:
«Я настаиваю на общем принципе, что посредникам не следует
давать ни одного лишнего шага, а, напротив, убавлять их ход
где можно. Я не люблю друзей наших врагов, и пока у нас не
170

будет несменяемых судей, я не понимаю несменяемости
посредников, которым хотят придать административное значение» 15.
Посредники обладали довольно широким кругом полномочий
как в административных, так и в судебно-нотариальных делах.
Основным их занятием было регулирование поземельных
отношений двух сословий: введение, а в определенных случаях и
составление уставных грамот, разверстание угодий, повышение
или понижение повинностей, введение выкупных актов,
взимание недоимок и т. п., а также утверждение должностных лиц
крестьянского самоуправления.
К судебным делам относился разбор споров, недоразумений
и жалоб на помещика, крестьян, сельские общества, органы
крестьянского общественного управления. Нотариальные дела
включали свидетельствование различных актов, заключаемых
помещиками с временнообязанными крестьянами.
Посредникам были поручены также некоторые дела
судебно-полицейского свойства: о потравах, порубках и т. п. Наряду
с этим в ведение посредников поступили дела по аренде земель
и найму на сельскохозяйственные работы, выходившие за
пределы отношений двух сословий. Через несколько лет судебные
дела перешли к вновь учрежденному мировому суду.
Посредническая деятельность, особенно на первых порах,
когда правительство торопило с введением уставных грамот,
требовала весьма напряженной ежедневной работы. Она была
сопряжена с постоянными разъездами по участку, который в
центральных губерниях составлял в среднем 30 на 30 верст,
а в окраинных и того более, доходя в Пермской до 100 и более
верст. Можно представить себе эти разъезды в условиях ве-
сенне-осенней распутицы, зимней стужи, летней жары и пыли.
На территории мирового участка проживало в среднем
6 тыс. душ, а это несколько десятков селений и помещичьих
имений. И вот посредник, как правило, помещик того же
участка, оказывался перед лицом тысяч крестьян, желавших
получить землю без всякого выкупа, и десятков своих соседей и
знакомых, в большинстве своем не желавших изменения
положения. Можно представить, насколько трудно было посреднику
оставаться на высоте своего положения.
И все же при столь многосложных обязанностях недостатка
в желающих занять посредническую должность на первых
порах не было. Здесь сказалось стремление либеральной просве-
щеной части русского общества освободить Россию от
позорного перед лицом Европы рабства, дикости, «азиатчины»,
«европеизировать» ее. Волна общественного подъема после
николаевского темного, застойного времени всколыхнула даже
глухие углы провинциальной России. Многие студенты-помещики
возвращались из университетов с сильным антикрепостническим
зарядом и стремлением приложить свои силы к делу
освобождения крестьян.
171

Либеральная эйфория величия свершавшихся
преобразований охватила значительную часть молодого образованного
дворянства. А. М. Лазаревский, посредник Черниговской губернии
(впоследствии известный археограф), вспоминал: «Когда я
прочитал Положения, меня обуяла великая охота самому попасть
в число тех, кто призывался для «приведения в действие»
великого закона. Казалось, что все молодые силы отдал бы этому
делу — так оно было светло и радостно»16. М. Е. Салтыков-
Щедрин, характеризуя общественное настроение на рубеже 50—
60-х годов, писал: «Разом освободить из плена египетского
целые массы людей, разом заставить умолкнуть те скорбные
стоны, которые раздавались из края в край по всему лицу
России,— такое дело способно вдохнуть энтузиазм
беспредельный» 17.
В начальный период должность посредника была очень
популярной и престижной. Об этом свидетельствует периодическая
печать того времени. «Московские ведомости» писали: «Можно
смело сказать, что в настоящее время в России нет звания
более почетного, высокого, благородного, но вместе с тем и более
трудного, как звание мирового посредника». А «Современная
летопись» «Русского вестника» утверждала, что в мировые
посредники поступило много достойных людей из местных
дворян, которые «посвятили себя этой деятельности не из личных
выгод, не из расчетов на служебные пособия и преимущества,
а единственно из бескорыстного сочувствия к свершившемуся
преобразованию». Еще в конце марта 1861 г., прозондировав
настроение в столицах, редакция этого издания заявила, что
«теперь становится даже модой ехать в деревню и идти в
мировые посредники. Такое настроение... значительно облегчит
начальникам губерний выбор» 18.
В марте 1862 г. в «Современной летописи» появились
зарисовки уездной жизни лета 1861 г. Посетив 6 уездов своей
губернии, автор убедился, что разговоры ведутся только о
крестьянском деле. «Главные действующие лица в уездах,
разумеется, посредники; они на языке у всех, и если бы дело было во
Франции, то, конечно, мы носили бы шляпы a lа посредник,
галстуки, ботинки, палки а 1а посредник... Большая часть мировых
посредников молодые люди и можно сказать лучшие в уезде.
«Почтенные люди» сами неохотно шли в посредники, поняв, что
должность эта требует много заботы, много занятий, хлопот,
даже некоторых жертв и связана с частыми неприятностями» 19.
Престижу должности посредника в немалой степени
способствовали его несменяемость, независимость, широкая степень
самостоятельности, гласность деятельности. Посредник не мог
быть смещен административным путем, не был прямо и
непосредственно подчинен даже мировому съезду и губернскому
присутствию. По многим вопросам закон предоставлял ему право
окончательного решения. Министерство внутренних дел в марте
1861 г. разъясняло губернаторам: «Действия посредников под-
172

лежат, в известных случаях, пересмотру по решению губернских
•присутствий, но подчинения тут нет»20.
Ограниченной, согласно закону, была и зависимость
посредников от Министерства внутренних дел, ибо последнее не могло
не только уволить посредника, но и прямо вмешиваться в его
деятельность, а лишь направляло ее посредством циркуляров и
прочих подзаконных актов, разъясняющих «Положения 19
февраля». Это, безусловно, ставило посредников в зависимость от
правительства, но не стесняло мелочной регламентацией. Судя
по мемуарам посредников, сами они высоко ценили
независимость своей должности. А смоленский губернатор сообщал в
министерство: посредники его губернии заявляют, что они
«подлежат контролю только Бога и Сената»21.
Абсолютно новым явлением для уездной жизни того времени
была гласность деятельности и публичность заседаний
посредников и мировых съездов. Разбор дел и принятие решений
происходили в присутствии не только участвовавших в деле сторон,
но и посторонних лиц. Так, в новом институте в зародыше
содержались те принципы, которые получат свое развитие в
последующих реформах.
Современники высоко ценя институт мировых посредников,
в первую очередь отмечали его принципиальную новизну и
связь с последующими местными учреждениями. Так, П. Н.
Обнинский, известный юрист и публицист либерального
направления, а в прошлом посредник «первого призыва» и участковый
мировой судья Калужской губернии, в своих воспоминаниях
отмечал: «Надо еще вспомнить и то, чем была наша
государственная служба до 19-го февраля 1861 года и чем она стала после
этого «перелома», внезапно охватившего все сферы,
создавшего мировых посредников, земских деятелей, судей по убеждению
совести. Пассивное, почти механическое исполнение
предначертаний свыше, мирное следование по наторенным путям, карьера,
оклады, протекция — вот существо, пределы и все факторы
дореформенного дела, которое даже и не называлось «делом»,
а «прохождением службы»... И вот вдруг... в эту застоявшуюся,
омертвелую среду врывается дуновение новой, неведомой ранее
жизни, на место прежних приспособлений и подражаний
становятся воля и творчество... чиновник преображается в
миссионера, и идея, зажигая сердца, руководит делом!»22.
Деятельность посредников не была безвозмездной (подобно
предводителям дворянства). Они получали 1500 руб. в год на
расходы по исправлению должности: разъезды, содержание
канцелярии и т. п. Сумма по тем временам немалая. Отчета с
расходовании этих денег не требовалось. Однако не содержание
привлекало посредников, особенно «первого призыва». Имея в
среднем 200—300 душ крестьян и около 2000 десятин,
посредники были достаточно обеспечены, обладая определенной
экономической независимостью. На это обращали внимание и
современники. В газете «Мировой посредник» даже обосновывался тезис,
173

что крупный землевладелец в силу нестесненности в средствах
и независимости от получаемого содержания имеет больше
времени для общественной деятельности 23. Поэтому вряд ли
большинство посредников смотрели на свою службу как на источник
дохода, а тем более существования; с другой стороны, подобное
имущественное положение позволяло им держаться на равных
с прочими помещиками уезда. К тому же большая часть
посредников обладала в губернском дворянском собрании правом
непосредственного голоса.
За средними показателями скрывается неоднородность
состава мировых посредников. «Персонал их, — вспоминал А. М.
Лазаревский,— оказался очень разнообразным как по возрасту,,
так и по образованию и по степени самостоятельности... Тут
были и старики и люди, только что оставившие школьные
скамейки, были университетские, были и гимназии неокончившие,
были такие богачи, как, например, Василий Аркадьевич Кочубей,
и были такие бедняки (последние, впрочем, в единицах), у
которых только что хватило земли на ценз. Различны были и
воззрения этого разнообразного персонала на значение
освободительной реформы»24.
Хотя в «Положении» особого ценза на возраст и образование
не устанавливалось, но циркуляр от 22 марта 1861 г., по словам
П. Г. Обнинского, провозглашал как бы «нравственный ценз».
Кто же мог наилучшим образом удовлетворить такому цензу?
Ответ частично можно найти у М. Е. Салтыкова-Щедрина,
который принимал участие в работе комиссии Милютина, а также,
занимая пост вице-губернатора Рязанской, а затем Тверской
губерний, мог наблюдать все перипетии борьбы вокруг реформы,
начиная с работы губернских дворянских комитетов и
продолжая деятельностью мировых учреждений.
Салтыков писал: «Ни в какой среде основная мысль
Положений 19 февраля не встречала такого горячего сочувствия, как
в среде «детей» (здесь и далее он использует образ из только
что вышедшего романа И. С. Тургенева «Отцы и дети». — Я. У.),
и ни на кого не сыплется со всех сторон... столько упреков,
сколько сыплется их именно на молодое поколение».
Крестьянская реформа, по его мнению, вызвала к деятельности прежде
всего молодых людей. «Нигде не проявлялось такой страстной
жажды служить делу в духе Положений 19 февраля, ниоткуда
не пришло столько деятелей для нового дела, сколько пришло
их из рядов именно молодого поколения».
Проводя различие между «отцами» — крепостниками и
ретроградами и «детьми» — эмансипаторами и либералами, Салтыков
увидел тесную связь между возрастом и взглядами: «Молодое
поколение не может иметь естественно-сочувствующих
отношений к упраздненному праву уже по одному тому, что оно
практически не вкусило от плодов его: не успело... они умереннее
уже потому, что не раздражаются присущими воспоминаниями
о древнем великолепии». Тогда как «для того, чтобы быть кре-
174

постниками до такой степени, чтобы решиться защищать
упраздненное право с помощью кулака (речь идет о нашумевшем деле
об избиении псковского посредника помещиками в доме
дворянского собрания. — Н. У.), необходимо, чтобы человек, так
сказать, всласть напитался этим правом, проникся не только
наружными красотами его, но и тем тончайшим эфиром, который
присутствует в самых сокровенных его тайниках. Очевидно, это
возможно лишь при помощи долговременной и пристальной
практики, и притом для тех только, кто не токмо семена сеял,
но и жатву не один раз снимал». Из всего этого он заключал,
что «все надежды законоположений 19 февраля должны
покоиться исключительно на молодом поколении, которое,
естественно, ему сочувствует»25. Самому Салтыкову в это время было
36 лет.
Проведенные подсчеты показывают, что средний возраст
посредников составлял 37 лет, причем две трети из них имели
возраст до 40 лет, а каждый четвертый был в подлинном смысле
этого слова молодым человеком. Старцев с большим
крепостническим прошлым было всего 2%.
П. Н. Обнинский подходил к «нравственному цензу»
несколько с иной стороны. Главную причину успеха действий
посредников он видел в наличии у них хорошего образования и
особенно в условиях его получения в предреформенные годы, когда
«дух освобождения» проникал даже в старшие классы
гимназии через Соловьева, Белинского, Тургенева, Костомарова,
Добролюбова, но еще более он витал в стенах университета
50-х годов с незабываемой плеядой своих профессоров.
Предваряя возможный вопрос, Обнинский замечал: «Читатель может
возразить: если влияние средней школы и университета было
столь благотворно, то почему оно не отразилось на дворянской
оппозиции? Но вопрос падает сам собою ввиду того, что... эта
оппозиция в сплошную состояла из озлобленных старцев,
переживших влияние какой бы то ни было школы»26.
Подобные наблюдения встречаются и у посредника
Воронежской губернии Н. А. Боровкова, вспоминавшего работу
губернского комитета, в которой он сам принимал участие.
Большинство его членов, писал он, «как люди зрелых лет» были
убежденные крепостники, «меньшинство же, имея за собой
молодость, образование, знакомство с заграничными порядками,
умеряли пыл крепостников...»27.
Хотя в каждом конкретном случае связь взглядов с
возрастом и образованием не была столь однозначной, как отмечали
некоторые современники, особенно либерального направления,
однако в виде общей тенденции подобная связь, безусловно,
существовала.
Подсчеты показывают, что высшее образование имели почти
половина посредников. Такой необычайно высокий показатель
составил бы честь любому центральному учреждению, местные
же учреждения того времени и мечтать не могли о подобном.
175

В России буквально не существовало такого высшего или
среднего учебного заведения, в списках выпускников которого
нельзя было бы встретить будущего посредника. Среди них —
выпускники всех российских университетов (были и с европейским
образованием), лицеев, высших военных учебных заведений,
включая самые привилегированные.
Свыше половины посредников имели военные чины, и среди
них значительную часть составляли офицеры гвардейских,
артиллерийских, инженерных частей и флотских экипажей, т. е.
армейская «элита».
Обратившись к такому показателю, как «титулованность»,
можно увидеть, что при наличии в России 2% титулованных
дворянских родов для мировых посредников этот показатель
составляет более 5%. В работе нового института приняли
участие представители известных дворянских фамилий,
выдающиеся деятели культуры, науки... Здесь можно встретить имена
Л. Н. Толстого и его брата Сергея, К. Д. Кавелина, Н. И. Пиро-
гова, братьев Самариных, сыновей министра внутренних дел
С. С. Ланского, зятя его преемника П. А. Валуева, сыновей
историка Н. М. Карамзина, сыновей Дениса Давыдова —
легендарного партизана войны 1812 г., братьев М. Е. Салтыкова-
Щедрина, Н. Н. Ге, физиолога Н. М. Сеченова, биолога К. А.
Тимирязева и многих других.
Небольшой пример. Еще до реформы в 1860 г. в Америку
уехал тверской дворянин кн. М. И. Хилков. Здесь он решил
пройти путь Петра I, только не по плотницкому и корабельному
делу, а по паровозному, начав с помощника кочегара. В самый
канун реформы он вернулся домой, некоторое время состоял
тверским посредником, затем в 1864 г. вновь отбыл в Америку,
где продолжал начатое дело, дослужившись до начальника
дистанции. Окончательно вернувшись домой, он стал министром
путей сообщения. И подобных ярких и самобытных личностей
среди посредников было множество.
Столь неординарный состав посредников, на наш взгляд,
объяснялся необычностью и значительностью цели, которую был
призван реализовать мировой институт, и своеобразием условий
его возникновения. Формируемый из дворян-помещиков, он был
обособлен как от дворянской корпорации, так и от губернской
администрации. Новые принципы, положенные в его основу,
должны были, с одной стороны, обеспечить выполнение
возложенных на него задач, с другой — привлекли значительную
часть либерального дворянства, увидевшую в посреднической
деятельности приложение сил в живом деле преобразования.
На протяжении 13-летней своей истории мировой институт
претерпел существенные изменения, которые начались
практически сразу с его создания. Некоторые посредники оставили
службу в первые полгода, столкнувшись с хлопотностью должности,
особенно имевшие преклонный возраст, а также с необходи-
176

мостью соотносить претензии соседей помещиков с законом и
т. п. Таких, правда, оказалось немного.
Однако до середины 1863 г. преобладали «добровольные»
отставки совсем иного рода. Дело в том, что посредники
нередко приходили в столкновение с крепостнически настроенными
помещиками, и избавиться от независимого и несменяемого па
закону посредника можно было, только заставив его
«добровольно» подать в отставку. Эти столкновения показывают, что
мировые посредники вовсе не являлись «передовым отрядом»
поместного дворянства в его борьбе против крестьян, как это
зачастую оценивалось в советской исторической науке28.
Источник конфликтов заложен в самом мировом институте, его
принципах, условиях создания, статусе посредников.
Примером подобного рода служит посредническая
деятельность Л. Н. Толстого в Крапивенском уезде Тульской губернии,
оцененная помещиками как направленная в пользу крестьян.
На губернском дворянском съезде в декабре 1861 г. дворяне
уезда ходатайствовали об увольнении его от должности
посредника «ввиду отсутствия в помещиках доверия к гр. Толстому».
В январе 1862 г. он писал В. П. Боткину: «Я попал в мировые
посредники совершенно неожиданно и несмотря на то, что вел
дело самым хладнокровным и совестливым образом, заслужил
страшное негодование дворян. Меня и бить хотят, и под суд
подвести, но ни то, ни другое не удастся. Я жду только того,
чтобы они поугомонились, и тогда сам выйду в отставку»29.
В Смоленской губернии в декабре 1861 г. все посредники
хотели подать в отставку, и губернатору стоило большого труда,
убедить их не уступать незаконным требованиям дворянства.
Причем в этой губернии, по донесению жандармского офицера,
«выбор кандидатов на должности мировых посредников
производился в каждом уезде самими дворянами» и «были
окончательно допущены к исправлению должности те лица, которые
представляли наибольшую благонадежность». И даже при
подобной «благонадежности» первые же действия посредников
превратили их в «социалистов и коммунистов»30.
В ряде губерний посредники подверглись массированному
давлению и не каждый мог выдержать такой организованный
напор. Как вспоминал сотрудник ряда изданий либерального
направления того времени Ф. Ф. Воропонов, «юридическая
порочность их (посредников. — Н.У.) положения на практике
нередко уступала влиянию помещичьего недовольства, вопреки
которому оставаться на месте решался не всякий»31.
Либеральная печать осуждала посредников, уступивших
притязаниям дворянства. В «Московских ведомостях» была
перепечатана статья из «Могилевских губернских ведомостей» о
причинах отставки двух посредников Быховского уезда. Дворяне
составили обвинительный акт, где посредники
характеризовались как «расхитители общественного достояния», им ставились
в вину «слишком самостоятельная деятельность и невнимание к
177

интересам дворян». Передав акт в губернское присутствие,
посредники подали в отставку. Автор ставил вопрос: «Правы ли
мировые посредники, подав из оскорбления в отставку и
уступив незаконному неудовольствию 18-ти человек дворян.
Неужели интересы более 20 тысяч крестьян, права которых охранялись
беспристрастной деятельностью посредников, остались у них на
втором плане?»32
Большинство либеральных посредников отвергали
незаконные притязания помещиков. Д. Д. Броневский, посредник
Воронежской губернии, вспоминал, как, оставшись в меньшинстве
на своем мировом съезде, сложившемся целиком из
крепостников, на предложение выйти в отставку он ответил: «Мировой
съезд не имеет права мне делать таких предложений... я служу
не дворянам. Тогда все общество, как ужаленное, крикнуло:
«Кому же?» — Краю, в котором живу, отвечал я...»33. Эти
наиболее стойкие посредники отдавали себе отчет, кто придет им
на смену. А. Н. Куломзин писал: «Мы знали, что оставь мы
свои места, то за переменою направления наверху,
крестьянское дело попадет... в руки людей, совершенно
противоположного с нами направления, начатое дело будет коренным образом
испорчено, и мы оставались, лавируя между Положением и
циркулярами, стараясь забывать последнее, когда только это
было возможно»34.
Новая волна изменений в составе мировых учреждений
началась в середине 1863 г. Во-первых, правительство обязало
возвратиться на действительную службу военных, которые стали
посредниками, не выходя в отставку, согласно циркуляру 26
февраля 1861 г. Во-вторых, начались сокращения мировых
участков, о чем следует сказать особо. Дело в том, что эти
сокращения, связанные с некоторым уменьшением объема работ
посредников и необходимостью снизить расходы по содержанию
мировых учреждений (ежегодно более 4 млн руб., в том числе
собственно на посредников — 2,5 млнK5, оказались единственным
реальным способом для местного дворянства избавиться от
неугодных посредников. Такие просьбы из ряда губерний стали
поступать в министерство уже с конца 1861 г. При этом
губернаторы сообщали, что побудительной причиной «служило не
столько действительная необходимость к уменьшению участков,
сколько желание избавиться от известных личностей»36.
Валуеву, проект которого о временном отстранении
посредников от должности административным путем еще в 1861 г. был
отвергнут Главным комитетом по крестьянскому делу во главе
с вел. кн. Константином Николаевичем, удалось в июле 1863 г.
провести проект «О сокращении числа и состава местных по
крестьянским делам учреждений». «Очень скоро, — писал
один из посредников П. Г. Обнинский, — был изобретен
радикальный способ избавиться от непрошенных и ненужных уже
поборников законности: начали один за другим сокращаться
мировые участки»37.
178

Ярким примером служит Калужская губерния, где под
руководством губернатора В. А. Арцимовича сложился особенна
спаянный коллектив посредников. Один из них впоследствии
вспоминал: «По уходе Виктора Антоновича, как говорят, по
инициативе Валуева, в Калужской губернии началось
сокращение мировых участков, причем увольнялись те из мировых
посредников, действия которых казались вредными для
помещичьих интересов, а затем предполагалось восстановить
прежнее число участков, назначая в них новых желанных людей».
Большинство посредников, не дожидаясь сокращения, стали
выходить в отставку; буквально за полгода оставили должность
20 человек. Позже пятеро из них в письме к В. А. Артемовичу
признавались: «Мы все уже оставили мировую деятельность,
утомленные бесполезной борьбой с партией, тянущей назад,
которая составляет теперь большинство повсюду — и в
губернском присутствии, и в мировом съезде»38.
В итоге за три года мировые учреждения России обновились
примерно на 45%. Либеральная прослойка, с которой
связывались надежды на более или менее благоприятное проведение
реформы, зажатая между жерновами изменившегося
правительственного курса и требованиями реакционного дворянства,
постепенно истончилась.
Особую страницу в истории мировых учреждений
представляют посредники 9-ти губерний Западного края (Виленской, Ко-
венской, Гродненской, Минской, Могилевской, Витебской,
Киевской, Волынской, Подольской), составлявшие почти четверть их
общего состава. Здесь в связи с польскими событиями 1863 г.
мировые учреждения претерпели еще более значительные
изменения.
В Западном крае подавляющее большинство помещиков (и
соответственно посредников) были поляками. Волнения в
Польше начались в начале 1861 г., поэтому оппозиционные
настроения посредников Западного края проявились с первых шагов
деятельности мировых учреждений. Так, подольский губернатор
доносил весной 1861 г., что уездные предводители используют
съезды дворянства по составлению списков претендентов на
должности посредников для организации польских
патриотических манифестаций39. Оппозиционность проявлялась сначала в
служении панихид по убитым во время варшавских событий,
в ношении траура, пении в костелах польского патриотического
гимна, ношении шапок-конфедераток, булавок и заколок с
польским орлом и т. п.
К 1863 г. поддержка посредниками Западного края
польского национального движения стала явной. До правительства
доходили сведения об участии посредников в сборе денег на
подготовку восстания, о пожертвовании на эти цели содержания по
должности, о попытках влиять на крестьян, привлекая их к
восстанию, об употреблении в официальной переписке с
волостными правлениями польского языка, об обучении помещиками и
179

посредниками крестьян военному строю, об устройстве польских
начальных школ для крестьян. Крестьянам объявлялось, что
если они присоединятся к восстанию, то получат всю землю
даром и не будут платить никаких податей. При отказе крестьян
посредники ходатайствовали о посылке воинских команд для
усмирения мнимых бунтов. В ответ правительство циркуляром
от 15 августа 1861 г. прекратило командирование войск в
деревни по вызовам посредников.
Нет сомнения, что посредники оказали сильное влияние на
подбор крестьянской администрации. Так, на должности
волостных писарей и секретарей назначались преимущественно лица,
уволенные из учебных заведений за участие в политических
выступлениях, на должности волостных старшин — лишь лица
католического вероисповедания.
Должность посредника по самому своему характеру была
удобна для конспиративной деятельности, предполагая
постоянные разъезды, посещения имений помещиков, довольно сильное
влияние на крестьян и органы их самоуправления. А. Зелинский,
посредник, возглавивший одну из окружных повстанческих
организаций, свидетельствовал (в своих показаниях после ареста:
«Все мои поездки, как по собиранию денег, так и для
свидания... совпадали с поездками по делам службы»40.
При делении уездов на окружные повстанческие
организации за основу часто брались мировые участки. Уже вскоре после
провозглашения «Положений 19 февраля» в Царстве Польском
был составлен своего рода «польский катехизис» — «Польская
инструкция мировым посредникам Северо-Западного края»,
в которой учитывалась специфика посреднической
деятельности41. Правительство, ведя борьбу с польским освободительным
движением, в августе 1861 г. распорядилось предавать
следствию и суду, установленным порядком, неблагонадежных
посредников, назначая временно на их место чиновников от
правительства, если в числе кандидатов, уже предназначенных к занятию
этих должностей, не окажется лиц благонадежных»42.
В этот период увольнения были нечасты, шли согласно
статусу посредников, через Сенат. Однако с 1863 г., когда
движение достигло особого размаха, замена отдельных
неблагонадежных посредников не могла удовлетворить правительство. В
итоге 7 марта 1863 г. Александр II предоставил
генерал-губернаторам право увольнять от должности мировых посредников края,
волостных старшин и сельских старост, «которых при
нынешних чрезвычайных обстоятельствах признают недостаточно
благонадежными». На их место разрешалось назначать новых, как
из кандидатов, так и из других лиц военного и гражданского
ведомств43. Таким образом, правительство пошло на
отстранение мировых посредников Западного края административным
путем. Во исполнение этого указа в мае 1863 г. практически все
деятели мировых учреждений края были уволены от
занимаемых должностей, многие — с преданием суду.
180

Как видим, с середины 1863 г. начался новый этап в
деятельности мирового института в целом, изменился
количественный и качественный его состав. В Западном крае места
уволенных посредников занимались русскими чиновниками и
помещиками, значительную часть которых составляли бывшие
посредники Центральной России. Многие из них приобрели земли,
продаваемые и даруемые правительством после конфискации у
польских помещиков.
В других окраинах России, в большинстве из которых
крестьянская реформа проводилась позднее, чем в центре,
мировые учреждения создавались на несколько иных началах.
На мировой институт повлияла и крестьянская реформа в
удельной A863 г.) и государственной A866 г.) деревне.
Потребовалось увеличение, иногда значительное, посредников там,
где такие крестьяне жили компактными массами. Так, в
Пермской губернии число посредников в 1866 г. возросло втрое.
Однако наибольшее влияние на институт мировых
посредников оказали земская и особенно судебная реформы. Связь
мировых посредников с мировыми судьями восходит еще к периоду
разработки проектов. Перед комиссией Н. А. Милютина тогда
встал вопрос: создавать ли особые учреждения по крестьянским
делам или возложить эти дела на мировых судей (введение
которых предполагалось в рамках судебной реформы)? В итоге,
как известно, было создано два отдельных учреждения. В
мировом суде по реформе 1864 г. получили развитие принципы,
прошедшие апробацию в первые годы крестьянской реформы у
посредников. К тому же в ведение мирового суда (перешла
значительная часть дел посредников. Не случаен и всплеск интереса
общественности к мировым посредникам в период обсуждения
проекта судоустройства в России. На практике открытие
мировых судов привлекло многих посредников, в результате чего
сюда произошел отток ряда активных и опытных деятелей.
Причем, согласно новому закону, трехлетняя посредническая
деятельность автоматически давала право баллотироваться в
мировые судьи. В ходе земской реформы немало мировых
посредников стали председателями губернских и уездных управ.
К началу 70-х годов институт мировых посредников был
совсем не тот, что в 1861 г. Сократился круг деятельности,
усилились рычаги давления со стороны правительства. Н. А.
Боровков вспоминал, что у него сохранился экземпляр «Положений»,
где против каждой статьи он отмечал все разъяснения
министерства. «О боже, — заключал он, — какое получилось собрание
противоречий, искажений и затемнений основных статей
«Положений»!»44. Это ставило институт посредников в один ряд с
традиционными местными учреждениями и, разумеется, не могло
не отразиться на его составе.
Красочную характеристику такого изменения состава
оставил либеральный публицист С. Н. Терпигорев. Вначале, писал
он, в посредники попало много честных людей, глубоко и ис-
181

кренне преданных делу и принципам реформы. Однако «первый
порыв, необыкновенно сильный, честный и горячий, скоро
сменился усталостью, разочарованием... «Чудаки» один за другим
устали... и кто уехал в Петербург, кто в Москву, кто за
границу... Люди же, сменившие их, были уж совсем иного закала,
образа и вкуса. Эта вторая смена почти сплошь состояла из
крепостников, озлобленных Положением 19 февраля и своими
неудачами по заведению рациональных хозяйств... Из них почти
никто не попал в первую смену, потому что тогда еще
неизвестно было, чем разыграется «объявление», и они трусили, боялись
встретиться лицом к лицу со свободным мужиком: ведь все мы
ждали чуть не поголовного своего истребления. (...) Последние
годы эта, прекрасная по Положению 19 февраля должность
была...чем-то ...мертвым, опошленным и оскандаленным... Теперь,
в эти последние годы, рвались попасть в посредники для целей
уже чисто, прямо и непосредственно наживных и мздоим-
ных»45.
По закону от 27 июля 1874 г. мировые посредники и съезды
упразднялись. Их заменили новые местные учреждения —
губернские и уездные по крестьянским делам присутствия, к
которым перешли немногие оставшиеся к этому времени функции
института посредников. В новом учреждении собственно
посреднические обязанности, т. е. завершение поземельных отношений
между помещиками или государством и крестьянами,
возлагались на так называемых «непременных членов» уездного
присутствия. Последние хоть и назначались из местных дворян-
землевладельцев, но полностью зависели от администрации, а в
служебных правах приравнивались не к уездным предводителям
дворянства как посредники, а к чиновникам Министерства
внутренних дел. Все остальные члены присутствия входили в него по
должности.
После 1874 г. мировые посредники остались в ряде
окраинных районов страны, где не были еще проведены земская и
судебная реформы. Затем в 1877—1882 гг. уездные присутствия
были введены в Астраханской, Оренбургской, Уфимской,
Витебской, Минской, Могилевской, Архангельской и Вологодской
губерниях.
История института мировых посредников показательна для
всех реформ 60-х годов XIX в. Глубокие перемены не могли не
сопровождаться некоторой либерализацией и раскрепощением
духовных сил общества. В результате нашлись исполнители,
были открыты новые возможности людям, жаждущим службы во
имя общественных интересов.
С другой стороны, в условиях переворота «сверху» хоть
какой-то гарантией последовательности и необратимости
преобразований была инициативная и покровительственная роль
монархии. Это проявилось в системе назначения мировых
посредников, их относительной независимости и несменяемости. Однако
такая гарантия не могла быть надежной.
182

По своим принципам институт мировых посредников в
первые пореформенные годы (до земской и судебной реформ) стал
как бы апробацией норм буржуазного законодательства,
хрупким островком нового в системе абсолютной монархии, несущим
в себе и печать старых традиций. Поэтому деятельность
мировых посредников во многом держалась на их личном
энтузиазме, а иногда и подвижничестве. В этом заключалось наиболее
уязвимое звено и всей политики либеральной бюрократии
эпохи реформ.
1 Освобождение крестьян в царствование императора Александра II.
Хроника деятельности комиссий по крестьянскому делу Н. П. Семенова. Т. 3,
ч. 1. Спб., 1891. С. 346.
2 Впервые создание института мировых посредников в русле общего
решения крестьянского вопроса рассмотрено в исследовании Л. Г. Захаровой
«Самодержавие и отмена крепостного права. 1857—1861 гг» (М., 1984.
С. 214—221). Позиции правительства в этом .вопросе посвящена глава в
книге В. Г. Чернухи «'Крестьянский вопрос в правительственной политике России»
(Л, 1972. С. 25--69).
3 Журналы и мемории Общего собрания Государственного Совета по
крестьянскому делу с 28 января по 14 марта 1861 г. Пг., 1915. С. 56.
4 Подсчеты по составу института мировых посредников здесь и далее
сделаны нами (см.: Устьянцева Н. Ф. Институт мировых посредников
в системе государственного строя России. Рук. канд. диссертации. М., 1984).
5 Все правовые вопросы института мировых посредников отражены в
«Положении о губернских и уездных по крестьянским делам учреждениях»
(ПСЗ. Собр 2. Т. XXXVI. Отд. 1. № 36660).
6 Сборник правительственных распоряжений по устройству быта
крестьян, вышедших из крепостной зависимости. Т. II, ч. 1. Спб.,, 1861.
С 35—38.
7 Там же. С. 111 — 115.
8 Первое издание материалов Редакционных комиссий для составления
положений о крестьянах, выходящих из крепостной зависимости. Т. IX. Спб.,
1860. Объяснительная записка С. 45.
9 Журналы и мемории Общего собрания Государственного Совета по
крестьянскому делу... С. 41—42.
10 О формировании института мировых посредников см.:
Устьянцева Н. Ф. Институт мировых посредников в системе государственного строя
России (формирование и компетенция) // Государственный строй и политико-
правовые идеи России второй половины XIX столетия. Воронеж, 1987.
? 24 34
11 ЦГАОР СССР. Ф. 109. 4-я эксп. 1861 г. Д, 225. Л. 21 об.
12 ЦГИА СССР. Ф. 1181. Оп. 1. (т. XV). 1861 г. Д. 22. Л. 2—2 об.
13 К у л о м з и н А. Н. Воспоминания мирового посредника // Записки
ОР ГБЛ. Вып. 10. М., 1941. С. 10.
14 ЦГИА СССР. Ф. 1282. Оп. 2. 1861 т. Д. 1095. Л. 10—12, 51—54 об..
58—62 об., 67—68. ¦
15 Русская старина. 1905. Кн. 4. С. 274.
16 Киевская старина. 1901. Т. 72. № 3. С. 352.
17 Салтыков-Щедрин М. Е. Собр. соч.: В 20 т. Т. 7. М., 1969.
•С 238.
18 Московские ведомости. 1862. 4 августа. С. 1367—1369; Современная
летопись Русского вестника. 1861. № 13. С. 14; № 40. С. 23.
19 Современная летопись Русского вестника. 1862. № Л2. С. 1—4.
20 ЦГИА СССР. Ф. 1291. Оп. 123. 1861 г. Д. 22. Л. 1—4 об.
21 Там же. Оп. 1. 1861 г. Д. 47. Л. 264—264 об.
22 Обнинский П. Н. В. А. Арцимович в Калуге в 1861—1863 годах//
В. А. Арцимович. Воспоминания. Характеристики. Спб., 1904. С. 113.
183

23 Вестник мировых учреждений (бывший Мировой посредник). 1863.
№ 6. С. 425--426. Специально анализу газеты «Мировой посредник»
посвящена статья: Устьянцева Н. Ф. Институт мировых посредников в оценке
современников (по материалам газеты «Мировой посредник») // Вестн. Моск.
ун-та. Сер. 8. История. 1984. № 1. С. 64—75.
24 Киевская старина. 1901. Т. 73, № 5. С. 287.
25 Салтыков-Щедрин М. Е. Собр. соч. Т. 5. М., 1966. С. 235—
236, 503.
26 Русская мысль. 1896. № 6. С. 47.
27 Боровков Н. А. Из прошлого. Спб., 1901. С. 40.
28 См.: Найденов М. Е. Классовая борьба в пореформенной деревне
A861--1863 гг.). М., 1955. С. 175, 181, 190; Кор ел ин А. П. Дворянство в
пореформенной России. 1861—1904 гг. М., 1979. С. 183.
2* Общественная деятельность Л. Н. Толстого в Тульском крае. Сборник
документов. Тула, 1980. С. 10—11; Толстой Л. Н. Поли. собр. coq.
Т. 60. С. 415.
30 ЦГИА СССР. Ф. 1282. Оп. 2. 1861 г. Д. 1095. Л. 52 об. — 53;
ЦГАОР СССР. Ф. 109. 4-я эксп. 1861 г. Д. 231. Л. 76—79.
31 Вестник Европы. 1904. № 7. С. 21.
32 Московские ведомости. 1862. 30 мая. С. 295—296; 2 августа. С. 1351—
1352; Могилевские губернские ведомости. 1862. 18 апреля.
33 Русский архив. 1901. Кн. II. Вып. 8. С. 561.
34 К у л о м з и н А. Н. Указ. соч. С. 19. i
35 Обзор действий Министерства внутренних дел по крестьянскому делу
с января 1861 по 19 февраля 1864 г. Спб., 1864. С. 17—18.
36 ЦГИА СССР. Ф. 1291. Оп. 36. Д. 8а (ч. 1). Л. 204—205; Д. 8б (ч. 2).
Л. 36 об. — 42 об., 74.
37 Сборник правительственных распоряжений... Т. IV, ч. 2. С. 22—23;
Русский архив. 1892. Кн. 1. вып. 1. С. 127.
38 М у р о м ц е в А. А. Мои воспоминания о Викторе Антоновиче Арци-
мовиче // В. А. Арцимович. Воспоминания... С. 612; ЦГАОР СССР. Ф. 815
(В. А. Арцимовича). Оп. 1. Д. 433. Л. 1—2.
39 Общественно-политическое движение на Украине в 1863—1864 гг. Т. 1
A856—1862 гг.). Киев, 1963. С. 114.
40 Там же. Т. 2 A863—1864 гг.). Киев, 1964. С. 349.
41 Сборник документов музея графа М. Н. Муравьева/Сост. А.
Белецкий. Т. 1. Вильна, 1906. С. 229—233.
42 Революционный подъем в Литве и Белоруссии в 1861—1862 гг. М.,
1964. С. 53; Сборник документов музея графа М. Н. Муравьева. С. 12.
43 ПСЗ. Собр. 2. Т. XXXVIII. Отд. I. № 39354.
44 Боровков Н. А. Указ. соч. С. 68.
45Терпигорев С. Н. Оскудение. Очерки помещичьего разорения.
Т. 1. М., 1958. С. 276, 284.
А. К. АФАНАСЬЕВ
Государственный Исторический музей, Москва
ПРИСЯЖНЫЕ ЗАСЕДАТЕЛИ В РОССИИ.
1866—1885 гг.
Отмена крепостного права в 1861 г. дала возможность
провести земскую, городскую, военную и другие буржуазные
реформы. В результате были созданы новые общественные
институты, основанные на принципах самоуправления, начался про-
184

цесс демократизации ряда отраслей государственного
управления.
Судебная реформа 20 ноября 1864 г., ликвидировав старый
феодальный суд, устранила серьезную помеху на пути развития
капитализма в России.
Суд присяжных был важнейшим институтом, введенным этой
наиболее последовательной из реформ. Несмотря на некоторую
ограниченность русского суда присяжных по сравнению с жюри
стран Европы и Америки, в нем воплотились основные
принципы буржуазного права: независимость суда, устность и
гласность процесса, равенство всех перед судом, участие общества
в отправлении правосудия. Судом с участием присяжных
решалась основная масса — три четверти уголовных дел.
О судебной реформе и ее главных институтах имеется
немало работ. Однако почти все они принадлежат перу
современников и носят полемический характер. В немногочисленных
работах юристов и историков нашего времени освещаются
главным образом вопросы подготовки реформы и организации
нового суда по Судебным уставам. Монографического
исследования по истории русского суда присяжных до сих пор нет1.
Одним из главных вопросов истории любого
государственного или общественного института является вопрос о его
социальном составе. Именно состав во многом определяет
характер института, его деятельность, отношение к нему общества
и властей. Вопрос о составе суда присяжных в России — это
прежде всего вопрос политический, вопрос о демократичности
данного института, о степени участия народа в такой важной
отрасли государственного управления, какой является суд.
Главный показатель деятельности нового суда — его
репрессивность— также находится в прямой зависимости от состава
жюри.
Особое значение вопроса о составе присяжных постоянно
привлекало к нему внимание современников. Однако
статистические сведения о русских присяжных заседателях никогда не
публиковались. Системой судебной отчетности сбор таких
сведений не был предусмотрен. Поэтому в рассуждениях о составе
жюри основывались или на практическом опыте (что,
естественно, не могло охватить проблему в целом по стране), или на
анализе соответствующих статей Судебных уставов.
По закону присяжным заседателем мог быть местный
обыватель любого сословия, отвечавший трем основным
требованиям: русское подданство, возраст от 25 до 70 лет и
проживание не менее двух лет в том уезде, где проводилось избрание
в присяжные. К участию в суде не допускались преступники,
несостоятельные должники, немые, слепые, глухие,
сумасшедшие и не знавшие русского языка.
Чтобы определить круг людей, имевших право на избрание
в присяжные заседатели, в каждом уезде составлялись
первоначальные, или общие, списки. В них вносились почетные миро-
185

вые судьи, гражданские чиновники не выше 5-го класса, а
также все лица, занимавшие выборные общественные должности.
В последнюю категорию входили и крестьяне, избранные в
сельские суды, исполнявшие должности сельских старост,
волостных старшин, голов и другие должности по крестьянскому
общественному управлению, созданному «Положениями 19
февраля 1861 г.».
Для всех остальных устанавливался имущественный ценз:
присяжными заседателями могли назначаться лица,
«владеющие землей в количестве не менее 100 десятин, или другим
недвижимым имуществом ценою: в столицах не менее 2000
рублей, в губернских городах и градоначальствах — не менее 1000,
а в прочих местах не менее 500 рублей, или же получающие
жалование, или доход от своего капитала, занятия, ремесла или
промысла: в столицах не менее 500, а в прочих местах не менее
200 рублей в год» 2.
Следует заметить, что имущественный ценз не был слишком
высоким. А. Ф. Кони писал: «Достаточно было получать
200 рублей валового дохода или жалованья в большом
губернском городе, чтобы быть внесенным в списки присяжных
заседателей. Но 16 руб. 66 коп. заработка в месяц для жителя
большого города — есть признак крайней бедности, а на службе
такой размер вознаграждения указывает на самые низшие
канцелярские должности, занимающие которые лица должны
находиться почти в нужде»3. Тем не менее основная масса
населения России, состоявшая из полунищего крестьянства, лишалась
права быть присяжными заседателями, так как не отвечала и
этим, довольно скромным, требованиям.
В общие списки не вносились: священнослужители и
монашествующие, военные чины, состоявшие на действительной
службе, гражданские чиновники, прикомандированные к
военному ведомству, служащие судебного ведомства, казначеи,
лесничие, чины полиции, учителя народных школ и все те, кто
находился «в услужении у частных лиц».
Общие списки составлялись к 1 сентября 1864 г.
«особенными временными комиссиями, состоящими из лиц, назначаемых
для этой цели ежегодно уездными земскими собраниями,
а в столицах — соединенными заседаниями общих городских
дум и местных уездных земских собраний». В течение месяца
все желающие могли заявлять комиссии о неправильном
внесении или невнесении кого-либо в эти списки. По исправлении
общие списки представлялись на проверку губернатору, который
к 1 ноября возвращал списки и приказывал их публиковать.
Затем те же особые комиссии, но в «усиленном» составе — под
председательством уездного предводителя дворянства и при
участии одного из мировых судей — по своему усмотрению
выбирали из общих списков определенное число присяжных
заседателей для участия в суде в течение года. Избранные лица
вносились в очередные списки, распределялись по четвертям года
186

и извещались о сроках явки в суд. Одновременно с очередными
составлялись списки запасных заседателей из жителей тех
городов, в которых должны были проходить судебные заседания.
Запасные присяжные предназначались для замены в суде не-
явившихся или выбывших очередных. «В очередной список
присяжных заседателей вносятся: по городам С.-Петербургу и
Москве с их уездами— 1200 лиц; по уездам, в которых больше
100 тыс. жителей, — 400 лиц; по уездам, в которых меньше
100 тыс. жителей, — 200 лиц. [...] В список запасных заседателей
вносится: по городам С.-Петербургу и Москве — 200, а по
прочим городам — 60 лиц»4.
Судебными уставами не допускалось участие администрации
в выборе присяжных. Губернатору предоставлялась лишь
контрольная функция: исключая кого-либо из общего списка, он был
обязан обосновать свое решение. Списки составлялись
представителями земств и городских дум, что усиливало значение
органов местного общественного управления. Однако
председательство уездного предводителя дворянства в особой комиссии и
участие в ней мирового судьи ограничивали принцип всесослов-
ности суда.
Различное толкование закона о выборах присяжных
заседателей зачастую приводило к противоположным выводам.
В 1862 г. Н. П. Огарев, анализируя статьи «Основных
положений преобразования судебной части в России», утверждал,
что «в среде присяжных крестьян почти не будет» и что
«большее число присяжных будет назначено из правительственных
чиновников»5. Весной 1867 г. на заявление газеты «Весть»
B0 марта 1867 г., № 38) о том, что состав русских присяжных
слишком демократичен, М. Н. Катков писал: «Большинство
присяжных, напротив, состоит из людей, принадлежащих к
высшим общественным слоям». Обозреватель журнала «Дело»,
основываясь на цифрах о составе населения страны, высказал
предположение, что присяжные будут рекрутироваться главным
образом из крестьянского сословия6.
Юристы-практики, писавшие о суде присяжных (А. М. Боб-
рищев-Пушкин, А. Ф. Кони, Н. П. Тимофеев), отмечали, что в
провинции большинство присяжных было из крестьян, однако
конкретных данных не приводили. О размере участия в суде
присяжных представителей других сословий в литературе нет
даже приблизительных сведений.
В докладе известного адвоката и общественного деятеля
К. К. Арсеньева на заседании Петербургского юридического
общества 6 апреля 1896 г. говорилось: «У нас нет элементарных
сведений о суде присяжных, например, о распределении
сословий и классов в составе присяжных, о числе образованных
и т. п. Присяжные до сих пор остаются теми таинственными
незнакомцами, о которых говорил А. Ф. Кони»7.
И до сих пор присяжные являются не менее «таинственными
незнакомцами». В советской литературе давно и прочно утвер-
187

дился вывод об антидемократичности состава присяжных
заседателей. Этот вывод основан не на анализе фактических
данных, а на изучении статей законодательства о порядке выбора
присяжных.
Наличие имущественного и «служебного» цензов,
руководство дворян в комиссиях по составлению списков присяжных
должны были исключить возможность широкого участия
представителей простого народа в суде. Поэтому, с точки зрения
формальной логики, вполне убедительным является
утверждение о том, что крестьяне, составлявшие огромное большинства
населения страны, фактически не допускались в суд в качестве
присяжных. Однако российская действительность внесла свои
коррективы как в предположения законодателей, так и в
априорное решение вопроса о составе присяжных заседателей.
Вопрос о необходимости сбора и публикации сведений о
присяжных неоднократно поднимался в юридической
литературе8. В начале 1870-х годов правительство, обеспокоенное
слишком высоким процентом оправдательных приговоров по
делам о должностных преступлениях, обратило внимание на
состав присяжных заседателей. В архиве Министерства юстиции
сохранился «Список присяжных заседателей по Владимирской
губернии на 1874 год»9. Список приложен к рапорту
губернатора в качестве иллюстрации того, что существует прямая
зависимость репрессивности суда присяжных от его состава.
12 июня 1884 г. был утвержден закон «Об изменении
постановлений о присяжных заседателях» 10, названный
современниками «первой новеллой о присяжных заседателях». В ходе
подготовки этого закона в марте 1880 г. при Сенате была создана
особая комиссия под председательством М. Н. Любощинского,
которая организовала систематический сбор сведений о
присяжных. С мест присылались составленные по единой форме
ведомости. К сожалению, сохранились ведомости лишь за 1883 г.
Они составляют три огромных тома Приложений к делу «Об
изменении порядка составления общих и очередных списков
присяжных заседателей».
Эти ведомости представляют собой рукописные цифровые
таблицы, содержащие сведения о количестве присяжных в
каждом уезде, их принадлежности к тому или иному сословию,
грамотности и вероисповедании. Иногда выделялись
военнослужащие, канцелярские служители и крестьяне, обладавшие
имущественным цензом. В большинстве своем ведомости составлены
небрежно, без соблюдения установленной формы. При проверке
итоговые цифры не всегда сходились. В силу этого в настоящей
статье использованы лишь сопоставимые и добротные
ведомости B2 ведомости из 62 сохранившихся). Однако этого вполне
достаточно, чтобы иметь представление в целом по стране,
поскольку расхождения в сословном составе присяжных
заседателей различных окружных судов очень незначительны
(исключением являются столичные окружные суды). Цифровые дан-
188

ные о присяжных заседателях в России публикуются здесь
впервые.
Другим источником о составе суда присяжных послужили
газеты — местные «Губернские ведомости», в которых ежегодна
публиковались списки очередных и запасных присяжных.
Полные комплекты газет сохранились лишь по нескольким
губерниям. В нашей статье приведены данные, извлеченные из
«Владимирских губернских ведомостей», «Казанских губернских
ведомостей» и «Нижегородских губернских ведомостей» за 1873 г.
Сопоставление данных за 1873 г. с соответствующими
показателями 1883 г. позволяет судить о степени изменения состава
присяжных за десятилетие в одних и тех же районах и на
основании одного и того же законодательства о порядке их
избрания.
В помещенных ниже таблицах приведены суммарные данные
о количестве очередных и запасных присяжных заседателях,
назначенных в текущем году к исполнению своих обязанностей
в суде. При этом необходимо иметь в виду, что изучение
состава присяжных требует строго дифференцированного подхода,
так как уезды губернских городов резко отличаются по составу
присяжных от других уездов. В силу этого в таблицах
выделены три графы: отдельно для губернских уездов, для остальных
уездов и для губернии в целом.
По сословному составу присяжные разделены на четыре
категории. Данные о дворянам и чиновниках представлены
суммарно, в одной графе. Примерно пятая часть этих лиц указана
в наших источниках как дворяне, остальные являлись
чиновниками: причем известно, что русское чиновничество происходила
в основном из дворян. Среди купцов около 20% являлись
почетными гражданами, потомственными и личными. К мещанам, для
которых выделена третья графа, причислены и цеховые,
поскольку те из них, кто мог быть присяжными, принадлежали к
мещанскому сословию; цеховые составляли около 10% присяжных
из мещан, приблизительно такой же была доля и включенных
в эту же графу разночинцев. О содержании четвертой графы,
отражающей участие крестьян в суде, будет сказано особо.
Прежде всего обращает на себя внимание прямо
противоположная картина в составе присяжных столичных уездов и
всех остальных. В С.-Петербургском уезде дворян и купцов
среди присяжных насчитывалось в 15 раз больше, чем крестьян.
В остальных уездах этой губернии количество крестьян более
чем вдвое превышало число дворян и купцов, вместе взятых.
Примерно такая же пропорция наблюдается и в Московской
губернии.
О составе присяжных С.-Петербурга и его уезда имеются
данные и за 1873 г.13 Тогда среди очередных и запасных
присяжных здесь находилось: дворян и чиновников — 54%,
купцов— 14,6, мещан — 26,4 и крестьян — 5% (в 1883 г. соответст-
189*

Таблица 1
Состав присяжных столичных губерний в 1883 г.12
Присяжные
Дворяне и
чиновники
Купцы
Мещане
Крестьяне
Итого
Из них грамотных
С -Петербургская губерния
столичный
уезц
1536
53,Оо/о
389
13,4%
840*
29,0%
135
4,бо/о
2900
100%
остальные
уезды
357
15,6%
196
8,6%
498
21,9%
1228
53,9%
2279
100%
92,3%**
всего в
губернии
1893
36,6%
586
н,з%
1338
25,8%
1363
26,3%
5179
100%
Московская губерния
столичный
уезд
996
46,2%
700
32,4%
286
13,2%
178
8,2%
2160
100%
1926
89,2%
остальные
уезды
273
8,2%
517
15,7%
673
20,4%
1837
55,6%
3300
: Ю0%
1896
57,5%
всего в
губернии
1269
23,2%
1217
22,3%
959
17,6%
2015
36,9%
5460
Ю0о0
3822
70,0%
* К мещанам здесь причислены и разночинцы, составлявшие почти пятую
часть присяжных уезда. Такая большая доля разночинцев объясняется
исключительностью С.-Петербурга как официальной столицы империи.
** По данным трех уездов: Царскосельского, Шлиссельбургского и
Новоладожского.
венно: 53%, 13,4, 29 и 4,6%). Эти цифры говорят о том, что
изменений за десять лет практически не произошло.
Поскольку основную массу присяжных столицы составляли
чиновники, интересно выяснить, к какому классу табели о
рангах они принадлежали. Такие сведения имеются по С-
Петербургу за 1873 г. Из 756 чиновников, составлявших в то время
54% столичных присяжных14, у четверых титулованных дворян
не был указан чин, 107 человек имели чин ниже 10-го класса.
Лиц с более высокими чинами насчитывалось 645, т. е. в 6 раз
больше. Среди них находились 3 тайных, 90 действительных
статских и 59 титулярных советников. Таким образом,
значительное большинство столичных присяжных из чиновников
принадлежали к высшей и средней бюрократии 15.
Крестьяне в 1873 г. составляли всего 5% общего числа
присяжных столицы, хотя в начале 1870-х годов население Петер-
190

бурга на одну треть состояло из крестьян, в то время как
дворяне представляли лишь около 10% столичных жителей. Так,
же редко появлялись крестьяне и среди присяжных
Московского уезда. По данным за 1882 г., крестьяне составляли 49,2%
всех москвичей, а дворяне и чиновники, к которым
принадлежала почти половина московских присяжных, — всего 7,4% 16.
Таблица 1 показывает, что серьезных различий в составах
присяжных Петербурга и Москвы не наблюдалось. В то же
время эти данные отражают характер обеих столиц империи. Лицо
официального города — Петербурга представлено тем, что
больше половины E3%) присяжных здесь носили чиновничьи
мундиры. Купеческий, патриархальный облик первопрестольной
столицы выражен в том, что в Москве среди присяжных было
в 2,5 раза больше купцов C2,4% против 13,4% в Петербурге),
почти вдвое больше крестьян (8,2% против 4,6%) и несколько-
меньше чиновников D6,2%).
По количеству грамотных среди присяжных столичные
губернии несколько отличались друг от друга, хотя в целом
уровень грамотности был довольно высоким.
Практически все присяжные столичных губерний были
русскими по национальности, о чем свидетельствует их
принадлежность к православному вероисповеданию: 90,4% в
Петербургской губернии и 95,4% —в Московской.
Общие данные говорят о том, что присяжные заседатели
столичных губерний в большинстве своем являлись
представителями привилегированных сословий. Крестьяне составляли
здесь менее трети присяжных, несмотря на то что в
нестоличных уездах крестьян среди присяжных было больше половины.
Недемократический состав присяжных особенно характерен
для Петербургского и Московского уездов, где крестьянами
представлено в общей сложности около 6% заседателей. Такой
чрезвычайно низкий процент крестьян среди столичных «судей
совести» объясняется отсутствием здесь лиц, занимавших
выборные должности по крестьянскому общественному
управлению. К тому же имущественный ценз в столицах в два с
половиной раза превышал ценз, установленный для присяжных в
остальных местах. Сказывалось и нежелание членов комиссии
по составлению списков допускать в суд представителей
«низшего» сословия, когда имелась возможность выбирать из
«высших» слоев общества.
Огромное большинство столичных жителей вообще были
лишены права принимать участие в суде присяжных. В 1875 г.
из 200 тыс. москвичей мужского пола в возрасте от 25 до 70 лет
в общие списки присяжных было занесено около 10 тыс., или
всего 5%17.
В обеих столицах проживало в общей сложности лишь около
2% населения Европейской России18. Доля присяжных
столичных губерний в сумме составляла примерно 1/20 часть всех
присяжных заседателей страны 19.
191

Чтобы судить о составе суда присяжных в целом в России,
рассмотрим состав присяжных в губерниях всех 7 судебных
округов, действовавших в 1883 г.: С.-Петербургского,
Московского, Харьковского, Одесского, Казанского, Саратовского и
Киевского.
Таблица 2
Состав присяжных провинциальных губерний в 1883 г.21
Присяжные
Дворяне и
чиновники
Купцы
.Мещане
Крестьяне
Итого
Из них грамотных*
Губернские
уезды
3059
35,9о/0
1289
15,1%
2014
23,8%
2147
25,2о/0
8509
100%
86,5?/0
Остальные
уезды
5317
П,1%
4013
8,4%
8298
17,3%
30 227
63,2о/0
47 855
100%
51,99J
Всего
в губернии
8376
14,9%
5302
9,4%
10312
18,3%
32 374
57,4%
56 364
100 о/0
57,0о/0
* Средний процент грамотности присяжных вычислен
по данным 12 губерний22.
В табл. 2 представлены данные о заседателях 20 окружных
судов, как правило, территориально совпадавших с
одноименными губерниями20.
Состав присяжных провинциальных губерний значительно
отличался от столичных. Больше половины провинциальных
присяжных было представлено крестьянами, тогда как дворяне,
чиновники и купцы составляли около четверти заседателей.
Как и в столичных губерниях, в составе жюри губернских
уездов в провинции наблюдается прямо противоположная
картина по сравнению с остальными уездами, где около двух
третей присяжных были крестьянами. Очень важным является то
обстоятельство, что в негубернских уездах находилось почти в
6 раз больше присяжных, чем в уездах губернских городов. Это
определило положение в целом по стране.
192

В трех губерниях есть возможность сопоставить данные
1883 г. с показателями за 1873 г. В 1873 г. крестьяне составляли
среди очередных присяжных Владимирской губернии 73,7%,
Нижегородской — 78,1 и Казанской — 72,2%. Через 10 лет доля
крестьян несколько сократилась, но по-прежнему оставалась
самой большой: 64,8% во Владимирской, 73,1% в
Нижегородской и 70,6% в Казанской. В 1883 г. за счет некоторого
сокращения числа крестьян среди очередных присяжных происходит
увеличение доли мещан: во Владимирской губернии на 10%,
в Нижегородской на 3% и в Казанской на 8%, что явилось
следствием роста городского населения, вызванного развитием
капиталистических отношений23.
Выше отмечалось, что в составе присяжных столичных
губерний в течение десятилетия с 1873 по 1883 г. заметных
изменений не произошло. Об этом же говорят и данные по трем
провинциальным губерниям. Это позволяет уверенно предположить,
что и в других губерниях социальный состав суда присяжных в
указанный период существенно не изменялся.
Участие рабочих и цеховых в суде присяжных Судебными
уставами не запрещалось. Однако для этого необходимо было
зарабатывать в провинции не менее 16 руб. 66 коп. в месяц,
а в столицах — в 2,5 раза больше D1 руб. 66 коп.). Месячный
заработок взрослого рабочего составлял в среднем по стране
14 руб. 16 коп. (на своих харчах). Лишь в двух отраслях
промышленности заработная плата удовлетворяла имущественный
ценз в провинции: на машиностроительных предприятиях, где
рабочие получали в среднем 23 руб. 74 коп., и в прядильно-
ткацком производстве—16 руб. 82 коп. Больше 200 руб. в год
зарабатывали также мастеровые всех фабрик, получавшие в
среднем 18 руб. 41 коп. в месяц24. Таким образом, столичные
рабочие были полностью отстранены от участия в суде как не
отвечавшие имущественному цензу. В провинциальных списках
присяжных заседателей встречаются лишь считанные единицы
мастеровых, т. е. и в других городах рабочие практически были
лишены права входить в состав жюри.
О цеховых имеются данные по Нижегородской губернии за
1873 г. Среди присяжных Нижегородского уезда цеховые
составляли 2,8%, Балахнинского уезда — 0,5, Ардатовского — 4,7 и
Арзамасского — 4%. В других уездах этой губернии цеховых
среди присяжных не было25. Цеховых среди присяжных
названных уездов было вдвое меньше, чем чиновников, составлявших
меньшинство в очередных списках.
Практически все' провинциальные чиновники, занесенные в
списки присяжных, имели классный чин. Канцелярские
служители были редким исключением в провинции, а среди столичных
присяжных их вовсе не было.
В 12 губерниях, по которым имеются полные сведения о
числе грамотных, почти половина присяжных не умела ни читать,
ни писать. Ценз грамотности не устанавливался, а крестьяне,
7 Зак. 251
193

составлявшие большинство присяжных, в массе своей были
неграмотными. Особенно низким был процент грамотности среди
присяжных негубернских уездов. Во время выездных сессий
окружных судов нередко приходилось прибегать к повторной
жеребьевке, потому что из 12 членов жюри не находилось ни
одного, кого можно было бы назначить старшиной присяжных,
который по закону должен быть грамотным. Причиной этого
был очень низкий уровень грамотности среди населения, в
особенности сельского. Тем не менее средний уровень
грамотности присяжных в провинции более чем в два раза превосходил
средний уровень грамотности мужчин 50 губерний Европейской
России (среди принятых на военную службу в 1883 г.
насчитывалось 24,5% грамотных26).
Национальность присяжных заседателей в источниках не
указывалась. О ней с достаточной полнотой можно судить по
принадлежности к тому или иному вероисповеданию. Так,
присяжные, исповедовавшие православие, в подавляющей массе
были русскими. Лютеранство указывало на немцев и выходцев
из Прибалтики, католицизм — на поляков, иудаизм — на евреев,
а мусульманство — на татар.
Присяжные центральных губерний почти на 100% были
русскими. На окраинах Европейской России, где большинство
населения было «инородческим», картина несколько другая. В
некоторых уездах Казанской губернии (Мамадышский, Лаишев-
ский, Тетюшский) почти каждый четвертый присяжный
заседатель был мусульманином, а в целом по этой губернии среди
присяжных насчитывалось около 12% татар. Между присяжными,
принимавшими участие в работе Симферопольского окружного
суда, татар было около 18%, а в Пермской и Симбирской
губерниях, входивших в Казанский судебный округ, — лишь
около 4%27.
С наибольшей последовательностью политика дискримина-
нации проводилась по отношению к лицам еврейской
национальности, которые составляли значительную часть населения
Западного и Юго-Западного края. Законом о введении нового
суда в девяти западных губерниях (Киевской, Волынской,
Подольской, Витебской, Виленской, Ковенской, Гродненской, Могилев-
ской и Минской) специально говорилось о том, что доля евреев
среди присяжных не должна превышать их процентного
отношения к общей численности населения. Старшинами присяжных
могли быть только христиане; участие евреев в делах против
веры не допускалось28. В результате всех этих мер в Киевской
губернии, где евреи в некоторых уездах составляли половину
населения, среди присяжных их насчитывалось около 10%.
То же наблюдалось в Волынской губернии 29.
Численное преобладание крестьянского элемента в жюри
сыграло важную роль в истории нового суда. Поэтому
необходимо выяснить, чем было вызвано это преобладание, что представ-
194

ляли собой «господа присяжные заседатели» из крестьян и
какое значение имело их широкое участие в суде присяжных.
Составители Судебных уставов не могли не предвидеть, что
в крестьянской по населению стране значительная часть
присяжных будет представлена выходцами из «низшего» сословия.
Однако, судя по тексту статей законодательства, вряд ли
авторы судебной реформы предполагали, что крестьяне составят
абсолютное большинство среди присяжных.
Главной причиной этого, безусловно, являлась сама
структура населения России, состоявшего почти на 90% из крестьян.
Важными обстоятельствами, в значительной мере
определявшими состав присяжных, явились условия деятельности нового
суда и недостатки законодательства о порядке избрания жюри.
Уже в «медовый месяц» судебной реформы, когда суд
присяжных только начал свою работу и пользовался огромной
популярностью, в высших слоях общества наблюдалось
стремление уклониться от исполнения обязанностей присяжных. После
первых же заседаний суда присяжных либеральная столичная
газета «Голос» сообщила о распространившемся в Петербурге
слухе, будто столичная аристократия решила бойкотировать
суд присяжных. В «Колоколе» А. И. Герцена этот фельетон был
перепечатан полностью под красноречивым заголовком:
«Холопов в душе вряд ли можно сделать свободными людьми»30.
Характерной являлась неудавшаяся попытка одного лица
освободиться от исполнения обязанностей присяжного заседателя на
том основании, что он был потомственным дворянином и имел
право не служить вообще31.
В течение первых месяцев работы жюри в Петербурге 18
человек были преданы суду за злостное уклонение (неявку в суд
3 раза подряд) от участия в жюри32. Со временем это число
увеличилось. Ряды фрондирующей аристократии пополнялись
за счет некоторой части привилегированных слоев населения.
В 1874 г. в письме московскому городскому голове
председатель окружного суда указывал, что из года в год снижается в
списках число людей, получивших образование. «Не говоря уже
о списках присяжных заседателей за 1866 и 1867 годы,
составленных почти исключительно из людей образованных, списки
за 1868, 1869 и 1870 годы еще изобиловали таковыми. Но за
последние годы и в особенности за 1874 г., фамилия
образованного человека появляется в списках присяжных заседателей как
исключение»33. Такой же процесс происходил и в Петербурге:
«в 1886 г. представители наиболее развитых и образованных
классов населения составляли 36% всего состава присяжных»34.
В провинции уклонение от почетной обязанности присяжного
в первые годы было незначительным. Один из современников
писал: «Присяжные наших первых лет, это были люди на
подбор, интеллигенция наша сама стремилась в ряды присяжных,
все лучшие силы уезда домогались этой чести, были, конечно,
в их числе и купцы, и мещане, и крестьяне, но вместе с тем это
7*
195

были все люди грамотные, развитые, пустить неграмотного в
присяжные считалось решительно невозможным»35.
Постепенно уклонение присяжных стало довольно
распространенным явлением и в провинции. В Казани, например,
в 1883 г. число неявившихся составляло 22,5%, что иногда
служило причиной перенесения заседаний суда, так как неявка 7
из 36 вызывавшихся влекла за собой возможность неизбрания
жюри из 12 человек. Во всей же Казанской губернии не явилось
в этом году 13% присяжных. По данным 1884 г., в Псковском
окружном суде таких насчитывалось 12%. В других местах
положение было не лучше. В течение первых шести с половиной
лет деятельности нового суда A866—1872) судебному
взысканию за уклонение было подвергнуто 2358 человек36. Надо
заметить, что за этот период по всей стране в заседаниях суда
приняло участие около полумиллиона присяжных заседателей.
Самоустранение верхов общества привлекло внимание и
правительства. Министерство юстиции и Министерство внутренних
дел разослали в губернии запросы о причинах этого явления.
Ответы с мест привели к выводу о том, что «причиной
уклонения лиц образованных сословий от участия в сессиях с
присяжными заседателями весьма часто служат: 1) продолжительность
сессии в большей части окружных судов и 2) крайняя
неудовлетворительность помещений для присяжных заседателей,
не только в местах выездов суда, но и в постоянных
помещениях окружных судов»37.
Необходимо отметить, что по закону присяжные не имели
права выходить из здания суда до окончания дела. Нередко
случалось, что сложные дела рассматривались в течение
нескольких дней, иногда даже недель. Окружные суды обычно
располагались в старых, запущенных зданиях, в которых
зимой было холодно, чадили печи, а летом — жарко и душно. Не
было ни буфетов, ни спальных принадлежностей. Присяжные
устраивались ночевать на голых скамьях в помещениях для
публики или же в служебных помещениях, порой по соседству
с малопривлекательными «вещественными доказательствами» —
орудиями убийства, препарированными частями тел жертв
преступлений и т. п.
Ко всему этому в «громких» делах, которые обсуждались в
прессе еще до суда, тот или иной приговор, не соответствующий
ожиданиям публики, вызывал град упреков и всевозможных
подозрений в отношении присяжных.
Вполне естественно, что люди, привыкшие к комфорту,
занимавшие видное положение в обществе или же просто
равнодушные к делам правосудия, старались уклониться от
исполнения тяжелой и неприятной присяжной повинности.
К началу судебной сессии, как писал современник, «на
очередных присяжных из богатых купцов и дворян вдруг нападало
целое поветрие самых разнообразных болезней, богатые
землевладельцы подвергались внезапным несчастным случаям по хо-
196

зяйству, чиновники проникались исключительным рвением к
исполнению особых поручений начальства, и вместо всех их на
суде являлись только свидетельства о болезни, просьбы,
ходатайства и заявления различных начальников. Одни крестьяне и
мещане аккуратно несли тяжелую для них, более чем для кого-
либо повинность»38. Богатые люди иногда просто откупались
уплатой штрафа за неявку. Некоторые пускали в ход связи с
членами комиссии по составлению списков присяжных
заседателей. В конечном итоге тяжесть присяжничества
перекладывалась на плечи простых людей, главным образом крестьян.
Русское крестьянство представляло собой далеко не
однородную массу, поэтому следует выяснить, из каких его слоев чаще
всего рекрутировались присяжные заседатели.
Закон обставил выборы присяжных таким образом, чтобы
в жюри попадали лишь наиболее «благонадежные» и
состоятельные крестьяне. Напомним, что в списки присяжных
вносились крестьяне, во-первых, отвечавшие условиям
имущественного ценза и, во-вторых, занимавшие определенные должности в
крестьянском управлении. При этом от последних не
требовалось обладания определенным размером имущества, земли или
дохода. Судя по данным наших источников, именно ко второй
категории и относилась основная масса присяжных из крестьян.
Согласно «Сведениям о присяжных заседателях по Велико-
луцкому уезду», 85% крестьян, внесенных в списки присяжных
с 1879 по 1882 г., были сельскими старостами, волостными
старшинами и т. п. Крестьян, имевших не менее 100 десятин земли,
насчитывалось в этих списках 11%, а получавших доход не
менее 200 руб. в год — только 4%. Сведения о структуре
крестьянского представительства среди присяжных имеются по Мо-
гилевскому и Летическому уездам, а также по 8 уездам
Орловской губернии. Во всех этих районах наблюдается почти такое
же соотношение, как и в Великолуцком уезде. Так, в 8 уездах
Орловской губернии 85% крестьян-присяжных не отвечали
требованиям имущественного ценза. Примерно 2/3 являлись
сельскими старостами, далеко не все из них были зажиточными.
Из 224 сельских старост, внесенных в списки присяжных Моги-
левского уезда, только 56 владели необходимым размером
имущества 39.
В центральных и западных губерниях, где находилась
основная масса присяжных, насчитывается в среднем около 5%
присяжных из крестьян, имевших не менее 100 десятин земли. В
некоторых нечерноземных губерниях (Новгородской, Самарской,
Пермской, Симбирской) количество таких крестьян иногда
превышало 50%. Это, однако, не означало, что все были
зажиточными хозяевами, так как «ценз в 100 дес, весьма значительный
в черноземных губерниях, представляет в других местах самый
скудный доход»40.
Освобождая часть крестьян от имущественного ценза,
авторы судебной реформы, видимо, предполагали, что на должности
197

по крестьянскому общественному управлению избираются самые
зажиточные и «благонамеренные» люди. Однако на практике
богатые крестьяне обычно избегали выборных должностей. В
результате идея «крепкого мужика» на месте присяжного
заседателя не была осуществлена. Большинство крестьян, попавших
в списки присяжных на основании «служебного» ценза,
являлись выходцами из беднейших слоев народа.
В одном из донесений министру юстиции говорилось: «Состав
наших присяжных на суде в большинстве всегда является из
представителей бедного, почти голодного, безграмотного
крестьянства, полуграмотного мещанства и мелкого чиновничества».
Иногда среди присяжных можно было видеть таких, о ком
сообщал в рапорте прокурор Владимирского окружного суда:
«В октябре 1870 года в город Шуя явился вызванный в
качестве присяжного заседателя крестьянин дер. Дубниково Петр
Леонтьев, 62 лет, который прямо заявил суду, что если его не
уволят, то он должен будет умереть с голоду; на этом
крестьянине был надет изношенный арестантский халат, который он
по бедности приобрел из числа продававшихся за негодностью,
и на халате были следы букв, обозначавших каторжного
арестанта»41.
Как отмечал министр внутренних дел, нередко наблюдалось
«появление между ними таких лиц, кои, будучи лишены средств
к существованию, вынуждены наниматься в свободное время от
судебных заседаний на поденные работы [...], прошение
присяжными заседателями милостыни по улицам иногда толпою»42.
Нищество присяжных было распространенным явлением,
постоянно привлекавшим к себе внимание общества. В газетах
приводились десятки сообщений о голодающих «судьях
совести». Некоторые земства по своей инициативе стали выдавать
нуждающимся присяжным небольшие пособия. Однако Указом
от 5 сентября 1873 г. Сенат запретил это, исходя из того, что
Положение о земских учреждениях (принятое, кстати, раньше
Судебных уставов) не предусматривало таких расходов.
Такое явление, как численное преобладание крестьян в
русском суде присяжных, нельзя оценить однозначно. Оно имело
противоречивое значение как для самих крестьян, так и для
нового судебного института.
Для крестьян участие в суде было тяжелой повинностью, от
которой они не могли уклониться. В то же время это участие
повышало уровень народного правосознания, имело большое
воспитательное и образовательное воздействие. Присяжные
заседатели из крестьян выгодно отличались тем, что хорошо
знали условия жизни и побудительные мотивы к преступлению
большинства подсудимых, также принадлежавших к
крестьянскому сословию. В 1873 г., например, крестьяне составляли
86,8% населения всех действовавших тогда 6 судебных округов
и 61,9% всех осужденных судом43.
198

Вместе с тем крестьяне, успешно справлявшиеся с массой дел
о «бытовых» преступлениях (убийства, кражи и др.), были
наиболее консервативным элементом, когда дело касалось
преступлений против церкви или имевших политическую окраску.
Крестьянский состав присяжных вряд ли смог бы оправдать
Веру Засулич.
Несмотря на большинство в жюри, крестьяне не всегда
были тем элементом суда, мнение которого определяло приговор.
Иногда они попадали под влияние красноречивых
представителей привилегированных сословий, умевших убедить
неграмотное и косноязычное большинство в необходимости вынесения
того или иного вердикта.
В огромном большинстве случаев приговоры присяжных
были просты и справедливы (о чем говорит, в частности,
незначительный процент апелляций). Они выражали отношение народа
к явлениям российской действительности и заставили изменить
ряд устаревших и жестоких законов, не соответствовавших
представлениям общества о соотношении преступления и наказания.
Однако имелись и примеры явной несправедливости
присяжных по некоторым категориям уголовных дел: беспощадная
жестокость к конокрадам и святотатцам, чрезмерная
снисходительность к преступлениям против женской чести и
злоупотреблениям должностных лиц. Наблюдалось и резкое увеличение
числа оправдательных вердиктов перед большими
христианскими праздниками. В результате репрессивность суда присяжных
в рассматриваемый период была на 12% ниже репрессивности
коронного суда 44.
Преобладание в жюри темной, полунищей крестьянской
массы власти не без основания считали одной из главных причин
не всегда удовлетворительной деятельности суда присяжных.
Путь «исправления» этого судебного института видели в
улучшении состава присяжных за счет привлечения в него
образованных слоев населения.
Достигнуть этого можно было, ликвидировав причины
устранения привилегированной части общества, т. е. улучшив условия
деятельности суда присяжных. Однако правящие круги не
нашли возможности выделять необходимые на это средства. Было
решено добиться этой цели способом, вообще характерным для
деятельности русского правительства, — путем усиления
административного нажима и запретительными мерами.
12 июня 1884 г. был принят упоминавшийся выше закон
«Об изменении постановлений о присяжных заседателях»,
который допустил полицейских чиновников к формированию
состава присяжных, вдвое ограничил право отвода и сократил число
запасных заседателей. Было резкое увеличено количество
присяжных в столицах и уменьшено в провинции. 28 апреля 1887 г.
был утвержден новый закон «Об изменении правил составления
списков присяжных заседателей» 45. Он удвоил ценз присяжным,
дал губернаторам право исключать любого из списков без объ-
199

яснения причин и установил правило, чтобы присяжные умели
читать, — по выражению Г. А. Джаншиева, «ценз
полуграмотности», так как грамотность подразумевает умение читать и
писать46.
Мы не располагаем фактическими данными о том, насколько
изменился состав жюри в результате указанных законов,
однако думаем, что это изменение не было значительным, поскольку
структура населения страны осталась прежней, а причины
уклонения от участия в суде присяжных не были устранены.
При Александре III был взят политический курс на усиление
позиций дворянства во всех государственных и общественных
институтах. Делалось это за счет сокращения
представительства крестьян и мещан, доля которых в середине 1880-х годов
была значительной: в уездных земствах они составляли около 40%,
а в уездных городских думах, где находилась основная масса
городских гласных России, — почти половину47. Надо заметить,
что принятые с этой целью новые законы — «Положение о
губернских и уездных земских учреждениях» от 12 июня 1890 г.
и «Городовое положение» от 11 июня 1892 г. — не смогли
кардинальным образом изменить состав земских и городских
гласных.
Суд присяжных по своему составу был самым
демократическим из всех институтов, установленных в России в результате
буржуазных реформ. Политический характер института
присяжных заседателей проявлялся более отчетливо по сравнению с
органами местного самоуправления (земствами и городскими
думами): суд присяжных обладал в широком масштабе правом
помилования, являвшемся прежде исключительной прерогативой
верховной власти; своими приговорами жюри влияло на
изменение законодательства, было олицетворением власти
большинства в осуществлении одной из важнейших частей
государственного управления — судебной власти.
Поэтому с установлением реакционного политического курса
власти в первую очередь решили привести в соответствие с
самодержавной формой правления наиболее прогрессивный и
демократический институт, каким являлся суд присяжных.
Выражавшая официальное мнение реакционная публицистика,
основываясь на отдельных примерах несправедливых вердиктов,
называла суд присяжных «судом улицы», требовала
немедленного его упразднения.
На страницах «Московских ведомостей», «Гражданина» и
некоторых других органов печати развернулась настоящая
травля нового суда. По свидетельству столичного юридического
журнала, «суд присяжных в первое 25-летие своего существования
в России вынес на себе неизмеримо больше нападок, чем все
другие институты, вызванные к жизни уставами императора
Александра II» 48.
Законы 1884 и 1887 гг. были первыми звеньями в цепи мер
правительства, направленных на свертывание и без того незна-
200

чительного участия общества в управлении страной, на
усиление дворянско-бюрократического аппарата самодержавия.
1 На правах рукописи имеется наша диссертация, защищенная в МГУ
в 1979 г., «Суд присяжных >в России (организация, состав и деятельность в
1866—Л 885 годах)». В ней рассматривается первый период существования
русского суда присяжных.
2 ПСЗ. Собр. 2. № 41475. Ст. 84.
3 Ко н и А. Ф. Собр. соч. Т. 4. М., 1965. С. 263.
4 ПСЗ. Собр. 2. № 41475. Ст. 85, 86, 89, 97-99, 107, 100, 1012.
5 Колокол. 1861. 1 декабря. № 151. С. 1249.
6 Московские ведомости. 1867. 31 марта. № 73; Дело. 1868. № 5
«Внутреннее обозрение». С. 104.
7 Журнал юридического общества при императорском С.-Петербургском
университете. 1896. Кн. 9. Ноябрь. С. 11.
8 Юридический вестник. 1871. Кн. 1. С. 51; Журнал гражданского и
уголовного права. 1882. Кн. 2 С. 84; 1885. Кн. 3. С. 18-Л9.
9 ЦГИА СССР. Ф. 1405 (Министерство юстиции). Оп. 69. Д. 7033в.
Л 212 об. —213.
10 ПСЗ. Собр. 3. № 2314.
11 ЦГИА СССР. Ф. 1405. Оп. 73. Д. 3655а. Л. 119—1U9 об.; Д. 3656а .
36566, 3656в . Приложение I, II, III.
12 Таблица составлена на основе следующих источников: Ведомость о
присяжных заседателях по округу С.-Петербургского окружного суда за
1883 г. с распределением их по четвертям года (ЦГИА СССР. Ф. 1405. Оп. 73.
Д. 3656а. Л. 2 об. — 3); Сводная ведомость о присяжных заседателях по
округу Московского окружного суда за 1883 г. (там же. Л. 23—27).
13 ЛГИА. Ф. 53 (Петроградский историко-филологический институт). Оп. 1.
Д. 460. Л 9—9 об.
14 В 1873 г. в С-Петербургском уезде было избрано 1200 очередных и
200 запасных присяжных заседателей. Этого было недостаточно для города
с населением 700 тыс. человек, а через 10' лет — почти 1 млн. Поэтому было
решено удвоить число присяжных. В 1883 г. оно составило 2400 очередных
и 500 запасных (ПСЗ. Собр. 2. № 54751). Было увеличено число
присяжных и в Москве.
15 Судебные уставы освобождали чиновников выше 5-го класса от
присяжной повинности (ПСЗ. Собр. 2. № 41475. С. 84. П. 2). Наличие здесь
93 чиновников 3—4-го классов объясняется тем, что закон не запрещал
высшим чинам по своему желанию принимать участие в суде присяжных.
16Рашин А. Г. Население России за сто лет. 1811—1913.
Статистические очерки. М., 1956. С. 129. Табл. 91; С. 125. Табл. 88.
17 ЦГИА г. Москвы. Ф. 16. Оп. 225. Д. 1132. Л. 2.
18 См.: Ра шин А. Г. Указ. соч. С. 45. Табл. 19; С. 111. Табл. 69.
19 В первой половине 1880-х годов ежегодно назначалось около 160 тыс.
очередных присяжных (ЦГИА СССР. Ф. 1406. Оп. 86. Д. 3007. Л. 85).
Вместе с запасными это составляло 200 тыс., тогда как в столичных
губерниях было 10,5 тыс. присяжных.
20 Это губернии: Владимирская, Воронежская,, Волынская (Луцкий
окружной суд), Екатеринославская, Казанская, Киевская, Бессарабская область
(Кишиневский окружной суд), Нижегородская, Новгородская, Пензенская,
Пермская (Пермский и Екатеринбургский окружные суды), Псковская (Вели-
колуцкий окружной суд), Рязанская, Симбирская, Смоленская, Таврическая,
(Симферопольский окружной суд), Тамбовская, Тверская, Черниговская и
Ярославская.
21 Таблица составлена по данным «Ведомостей о присяжных
заседателях» за 1883 г. (ЦГИА СССР. Ф. 1405. Оп. 73. Д. 3656а. Л. 2 об. —3,
10 об. —11, 13, 23, 28, 30 об. —31, 50, 54, 55 об. — 56, 58, 68, 84, 130 об.—
201

131, 141 об. —142, 162, .175, 180, 191 об. —192, 197, 201 об.—
202, 205, 227, 232 об.—233, 243, 245, 247 об.—248, 259 об. —260,
268 об. —269, 271).
22 Владимирская, Казанская, Киевская, Бессарабская область, Пензенская,
Пермская, Симбирская, Таврическая, Воронежская, Тамбовская, Тверская и
Ярославская. В абсолютных выражениях грамотных в списках очередных и
запасных присяжных было: в губернских уездах 4768 из общего числа
5514 человек, в остальных уездах— 16 668 из 32 105; всего в 12 губерниях —
21436 из 37 619.
23 Более подробные сведения о присяжных заседателях в трех
указанных губерниях имеются в нашей статье в журнале «Вопросы истории»
A978. № 6).
24 См. Балабанов Н. Очерки по истории рабочего класса в России.
Ч. 2. Киев, 1924. С. 94—95.
25 Нижегородские ведомости. 1872. №48, 58; 1873. №2, 5, 11.
26 См. Р а ш и н А. Г. Указ. соч. С. 304. Табл. 253.
27 ЦГИА СССР. Ф. 1405. Оп. 73. Д. 3656а. Л. 192, 175, 202, 227,
232 об 233
26 ПСЗ. Собр. 12. № 57 589. Ст. 5, 7, 8.
29 ЦГИА СССР. Ф. 1405. Оп. 73. Д. 3556а. Л. 248, 260, '268—269 об.
30 Голос. 1866. 2 сентября. № 242; Колокол. 1866. 1 октября. № 228.
С. 1867.
31 Голос. 1866. 31 августа. № 240.
32 Отчет Министерства юстиции за 1866 год. Спб., 1869. С. 21.
33 ЦГИА г. Москвы. Ф. 16. Оп. 225. Д. 1132. Л. 1 об.
34 Юридическая газета. 1902. 6 января. № 2.
35 Тимофеев И. П. Суд присяжных в России. Судебные очерки. М.,
1882. С. 91.
36 ЦГИА СССР. Ф. 1405. Оп. 73. Д. 3656а. Л. 179; Л. 1; Оп. 521.
Д. 88—90, 94; Оп. 68. Д. 1894; Оп. 69. Д. 889; Оп. 71. Д. 2638, 2639.
37 ЦГИА СССР. Ф. 1405. Оп. 69. Д. 7033 б. Л. 108 об.
38 Дело. 1884. № 3. «Современное обозрением С. 75.
39 ЦГИА СССР. Ф. 1405. Оп 73. Д. 36566. Л. 14, 182; Д. 3656в . Л. 91—
91 об.; Д. 36566. Л 182.
40 Русский вестник. 1885. Т. 176. С. 11.
41 ЦГИА СССР. Ф. 1405. Оп. 69. Д. 7033в. Л. 213; Л. 24.
* ЦГИА г. Москвы. Ф. 16. Оп. 225. Д. 1132. Л. 12.
43 Свод статистических сведений по делам уголовным, возникшим в
1873 г. Спб., 1874. С. 53.
44 О деятельности суда присяжных см. нашу статью в сборнике: Труды
Государственного Исторического музея. Вып. 67. М., 1988. С. 56—74.
45 ПСЗ. Собр. 3. № 4396.
^6 См.: Джаншиев Г. А. Основы судебной реформы. М., 1891.
С. 177—178.
47 См.: Захарова Л. Г. Земская контрреформа 1890 г. М., 1968.
С. 153; Писарь ко в а Л. Ф. Московское городское общественное
управление с середины 1880-х годов до первой русской революции: Автореф.
канд. дис. М., 1980. СИ.
48 Журнал гражданского и уголовного права. 1889. Кн. 9. Ноябрь. С. 1.

Ф. А. ПЕТРОВ
Государственный Исторический музей, Москва
ОРГАНЫ САМОУПРАВЛЕНИЯ В СИСТЕМЕ
САМОДЕРЖАВНОЙ РОССИИ: ЗЕМСТВО В
1864—1879 ГГ.
Отмена крепостного права неизбежно влекла за собой
перемены в государственном механизме самодержавной России.
В 1860-е годы речь шла не об изменении
самодержавно-бюрократической системы в целом, а лишь о введении в эту систему
нового института всесословного самоуправления — земства. Как
горько шутили либеральные публицисты, «новое вино было
влито в старые меха». Власть российского императора
по-прежнему осталась неограниченной, высшие государственные
учреждения сохраняли феодальный характер, однако на местах
наряду с органами государственного управления были созданы
выборные органы с самостоятельной сферой деятельности.
1 января 1864 г. Александр II утвердил «Положение о
губернских и уездных земских учреждениях» — законодательный
акт, которым вводилось земство. Это «Положение»
просуществовало четверть века, вплоть до нового «Положения» 1890 г.
(его в литературе принято называть «земской контрреформой»).
Для страны, большинство населения которой составляли
крестьяне, только что освободившиеся от крепостной зависимости,
введение органов местного самоуправления было значительным
шагом в развитии политической культуры. Избираемые
различными сословиями русского общества, земские учреждения
принципиально отличались от корпоративно-сословных организаций,
таких, как дворянские собрания. Крепостники возмущались тем,
что на скамье в земском собрании «сидит вчерашний раб рядом
со своим недавним хозяином». Действительно, в земствах были
представлены различные сословия — дворяне, чиновники,
духовенство, купцы, промышленники, мещане и крестьяне. По
«Положению» 1864 г. все избиратели делились на три курии. В
первую курию — уездных землевладельцев — входили владельцы не
менее 200 десятин земли, другой недвижимой собственности
стоимостью не ниже 15 тыс. руб., торговых и промышленных
предприятий с годовым оборотом — в 6 тыс. руб. и более, а
также уполномоченные от мелких землевладельцев A/20 полного
ценза) и духовенства. Во второй курии — городской —
участвовали «шеститысячники», купцы 1-й и 2-й гильдий, а также
владельцы городской недвижимости, которая в зависимости от
численности населения города оценивалась от 500 до 3000 руб.
Имущественный ценз для участия и выборах по третьей
курии— сельских обществ — отсутствовал. Однако выборы были
двухступенчатыми. На волостных сходах крестьяне избирали
203

так называемых выборщиков, которые в свою очередь на
специальных съездах избирали гласных. Таким образом, в
структуру органов местного всесословного самоуправления оказались
как бы «вмонтированы» созданные реформой 1861 г. органы
крестьянского самоуправления. Баллотироваться по этой курии
имели право и землевладельцы. Особым расписанием было
определено число гласных, которые избирались в то или иное
уездное земское собрание от каждой из курий. В результате
представительство различных сословий в органах местного
самоуправления не было пропорционально их удельному весу в
структуре населения России.
Так, на первых выборах в уездные земства в среднем по
стране дворяне составляли 41,7%, духовенство — 6,5, купцы —
10,4, крестьяне — 38,4%. А поскольку гласные в губернские
земские собрания выбирались не прямо, а на уездных земских
собраниях, то нетрудно понять, что там доминировало
поместное дворянство. Из 2055 губернских гласных (за тот же период)
дворян и чиновников было 74,2%, духовенства — 3,8, купцов —
10,9, крестьян—10,6%.
В дальнейшем началось постепенное вытеснение дворянства
в уездных земствах центральных, южных и юго-восточных
губерний промышленной и новой землевладельческой буржуазией
из купечества и крестьянства. Так, например, удельный вес
купцов в уездных земских собраниях Костромской губернии
увеличился за 20 лет с 9,8 до 25,4%, Нижегородской—с 7,2 до 14,5%,
Владимирской — с 16,3 до 29,1, Московской — с 14,9 до 23,9%;
крестьян-собственников в уездных земских собраниях
Таврической губ. — с 1 до 14,1%, Саратовской губ.— с 0,8 до 5,4%.
Доля гласных-дворян в губернских собраниях в целом росла:
в 1883—1886 гг. она достигла 81,6%; нельзя, однако, не
отметить уменьшение гласных-дворян в Московском губернском
земском собрании почти на 7% и вместе с тем значительное
усиление дворян в Курском, Полтавском, Самарском и ряде других
губернских земских собраний. А в губернских земствах северо-
востока Европейской России — Олонецком, Вологодском,
Вятском, Пермском — дворяне вообще не составляли большинства
гласных: русские публицисты дали им название «крестьянские
земства»2.
Земские гласные ежегодно собирались в губернских и
уездных городах на очередные земские собрания (были и
чрезвычайные собрания). Председателем этих собраний был местный
предводитель дворянства. На собраниях избирался
исполнительный орган земства — земская управа во главе с председателем
(его сословная принадлежность не была ограничена), которая
и вершила текущие земские дела. Состав гласных сменялся
каждые 3 года.
Сфера деятельности новых органов всесословного
самоуправления была ограничена лишь хозяйственно-культурными
делами: содержанием местных путей сообщения, попечением о ме-
204

дицинской помощи населения, о народном образовании, местной
торговле и промышленности, народном продовольствии и т. д.
Земству предоставлялось право ходатайствовать перед
правительством «по предметам, касающимся местных хозяйственных
польз и нужд губернии или уезда»3.
Вместе с тем правительство постаралось поставить земство
в такие условия, в силу которых оно получило
малопочтительное прозвище «пятого колеса» в телеге государственного
управления. Как уже можно было видеть, новые органы всесословного
самоуправления были введены лишь на уровне губерний и
уездов. Отсутствовало центральное земское представительство,
не было и мелкой земской единицы в волости. Современники
остроумно называли земство «зданием без фундамента и
крыши». Лозунг «увенчания здания» стал с той поры главным
лозунгом русских либералов на протяжении 40 лет — вплоть до
создания Государственной думы. Более того, представителям
земств различных губерний было строго-настрого запрещено
общаться между собой, даже по вопросам, требовавшим
безотлагательного совместного решения, например, по борьбе с
эпидемиями. Административно-полицейская власть на местах
оставалась в руках правительства. По «Положению» 1864 г.
губернатор имел право «остановить исполнение всякого
постановления земских учреждений, противного законам и
общегосударственным пользам» (ст. 7).
Земства учреждались лишь в 34 губерниях Европейской
России. В Прибалтике, Белоруссии, Правобережной Украине, на
Кавказе и в Средней Азии, в Астраханской и Архангельской
губерниях, в Сибири и на Дальнем Востоке новые органы
самоуправления введены не были. В 1876 г. земство было открыто
в Области войска Донского, но уже через 6 лет закрыто.
Итак, сфера функционирования земской системы в
государственном механизме России была ограничена во всех
отношениях. Но даже в таком урезанном виде органы местного
самоуправления были несовместимы с принципами самодержавного
управления государством. Постепенная и сложная эволюция
России от абсолютной к конституционной монархии
сопровождалась борьбой двух тенденций в правительственной политике в
области земских учреждений.
В рассматриваемый период основной тенденцией было
постоянное наступление бюрократии на права земства. Уже
через два года после земской реформы законом от 21 ноября
1866 г. был нанесен удар по источникам земского бюджета —
значительно ограничено право земств облагать сборами
торговые и промышленные заведения, а когда Петербургское
губернское земское собрание обратилось к правительству, чтобы оно
впредь допускало земства к участию в обсуждении
законопроектов, последовало «высочайшее» распоряжение о закрытии его
на полгода. Закон от 13 июля 1867 г. подчинял журналы и
другие издания земств губернаторской цензуре и значительно рас-
205

ширял права председателей земских собраний; они под угрозой
наказания должны были закрывать собрания, в которых
ставились вопросы, не согласные, по мнению администрации, с
законом. Положением о народных училищах 1874 г. были
существенно ограничены права земства в области народного
образования.
Вместе с тем периодически, особенно в кризисные для
самодержавия периоды, в правительственной политике оживали
либеральные тенденции. Наиболее дальновидные государственные
деятели России понимали, что рано или поздно необходимо
будет провести реорганизацию не только местного, но и
центрального управления, и разрабатывали проекты, которые, с одной
стороны, должны были привлечь либеральную общественность,
а с другой — принесли бы минимальный ущерб самодержавной
власти. Еще в период подготовки земской реформы министр
внутренних дел П. А. Валуев выдвинул идею реорганизации
высшего государственного учреждения России —
Государственного Совета путем включения в него представителей от земств,
предполагая, что они будут состоять главным образом из
дворян. Идея Валуева не была реализована. Та же участь постигла
проект брата Александра II великого князя Константина
Николаевича A866). Мысль о призыве земских представителей
нашла свое отражение в плане государственных преобразований,
разработанном всесильным министром последних месяцев
царствования Александра II — М. Т. Лорис-Меликовым (в
литературе этот план получил весьма условное наименование
«конституции Лорис-Меликова»). Как подчеркивал П. А. Зайончков-
ский, «сам по себе проект Лорис-Меликова не посягал на
принцип самодержавной власти, однако в условиях сложившейся
обстановки он при определенном соотношении сил мог явиться
началом утверждения парламентской системы в России»4.
Однако убийство народовольцам Александра II 1 марта 1881 г. не
только на долгие годы похоронило надежды либералов на
«увенчание здания», но и способствовало утверждению реакционного
курса правительства Александра III, одним из проявлений
которого была земская контрреформа.
Какова же была роль нового института всесословного
самоуправления в жизни страны?
Без сомнения, земства сыграли выдающуюся роль в поднятии
культурного уровня русской деревни в распространении
грамотности среди крестьян5. Не менее велика и роль земства в
развитии здравоохранения в Европейской России. Земские
больницы были открыты для всех слоев крестьянства, до этого
практически лишенного какой бы то ни было медицинской помощи.
Самоотверженный труд врачей, которые часто отказывались от
выгодной столичной практики, чтобы лечить крестьян в
провинциальном захолустье, — тема особого исследования.
Менее результативными были экономические мероприятия
земства. «Едва ли найдется, — справедливо писал Б. Б. Веселов-
206

ский, — какая-либо другая область земской деятельности, столь
богатая всевозможными начинаниями и вместе с тем
страдавшая до последнего времени такой поразительной
бессистемностью, как область экономических мероприятий»6. В основе
этих мероприятий лежал аграрный вопрос. В литературе порой
приходится встретить мнение, что в земских собраниях
«о крестьянском малоземелье до 90-х годов говорили мало»7.
Это не совсем так. В 1880 г. голод, резкое ухудшение
экономического положения крестьян большинства губерний европейской
части страны поставили аграрный вопрос как центральный на
очередной сессии земских собраний. На заседании
Воронежского губернского земского собрания в декабре 1880 г. было
прямо заявлено, что «малоземелье крестьянских наделов [...]
столь разными учреждениями, как земские собрания,
правительственные комиссии, исследованиями ученых обществ, наконец,
частными исследованиями — всеми равно признается как общий
факт»8. Продовольственный вопрос обсуждался тогда
земствами различных регионов — Петербургским и Новгородским,
Курским, Харьковским и Самарским. А Тверское губернское
земское собрание прямо поставило вопрос о пересмотре
«Положений 19 февраля 1861 г.» как «временного, переходного
компромисса» между «часто совершенно противоположными
интересами крестьян и помещиков» с участием «самих заинтересованных
лиц и в особенности крестьян как крайнего большинства
населения» 9.
Широкое распространение в земствах получила организация
мелкого поземельного кредита для содействия сельским
общинам в покупке и аренде земли. Многие земства организовывали
ссудосберегательные товарищества, кустарные артели,
выдавали продовольственные и денежные пособия голодающим
крестьянам, ходатайствовали о понижении платимых крестьянами
выкупных платежей, о замене подушной подати всесословным
подоходным налогом, о содействии переселению крестьян...
Но все эти меры не в состоянии были коренным образом
облегчить положение деревни. Определенную роль здесь, конечно,
сыграла нехватка земских средств (источники поступления
которых, как указывалось выше, были ограничены), но главное,
на наш взгляд, все же заключалось не в этом. За редким
исключением даже самые либерально настроенные земские деятели
были помещиками, которым претила сама мысль о переделе
земель или, как выразился один из идеологов русского
либерализма К. Д. Кавелин, о «поощрении крестьянского
землевладения за счет крупного». Тем не менее не следует сбрасывать со
счетов и эту сферу деятельности земства. Особенно хотелось бы
сказать о земской статистике, благодаря которой впервые было
проведено детальное обследование русской деревни, охватившее
4,5 млн крестьянских дворов.
Деятельность земских учреждений в России не
ограничивалась только культурно-хозяйственными вопросами. Они стреми-
207

лись играть роль и в политической жизни страны. По своей
природе новые органы местного всесословного самоуправления
неизбежно тяготели к центральному самоуправлению, к
парламентским формам государственного устройства. Поэтому в
рамках земства в России возникло в пореформенный период
оппозиционное самодержавию политическое течение, получившее в
исторической литературе название земского либерального
движения. Американский журналист Джордж Кеннан, несколько
раз посетивший Россию, посвятил русским либералам
специальный очерк («Century», 1887, № 11), в котором, в частности,
писал: «Единственный базис, на который они могли опереться,
был тот, который давался самим учреждением земств, так как
они, будучи членами законом утвержденной корпорации, были
призваны правительством в качестве уполномоченных от
населения» 10. И действительно, русские либералы верили, как
писал один из них — основатель специальной газеты «Земство»
В. Ю. Скалой, что «за упорядочением местного самоуправления
и весь государственный строй подвергнется преобразованию» и
правительство призовет земских представителей «на более
важные посты в области правительственной деятельности»11.
История земского либерализма — это составная часть
истории российского либерализма. К сожалению, объем данной
статьи не дает возможности изложить эту обширную проблему.
Мы хотели бы сосредоточить внимание на первом выступлении
земства на политической арене, которое относится к концу
1870-х годов. Именно в этот период наметились основные пункты
политической программы земского либерализма: расширение
сферы деятельности земства посредством передачи ему
административно-политических функций на местах и
распространения принципов самоуправления на верхние этажи
государственного устройства России, а также обеспечение элементарных
гражданских свобод — личности, слова, печати, собраний и т. д.
Значительную роль в активизации
либерально-конституционных идей в русском обществе сыграла русско-турецкая война
1877—1878 гг., в результате которой Болгария стала свободным
конституционно-демократическим государством. «Балканская
война всколыхнула все слои народа, — подчеркивал лидер
левого крыла земского движения И. И. Петрункевич. — Мы пошли
в Болгарию как освободители, превратили турецкую провинцию
в свободное и конституционное государство, вчерашних рабов
сделали свободными гражданами, одаренными всеми
конституционными правами и гарантиями, а сами вернулись домой по-
прежнему рабами». Член революционного кружка «южных
бунтарей» В. К. Дебогорий-Мокриевич вспоминал, что после войны
«о необходимости конституции стали говорить всюду. Земства
оживились, принялись готовиться к подаче адресов на
высочайшее имя» 12.
Повод для подачи адресов представился довольно скоро.
1878 год ознаменовался не только окончанием русско-турецкой
208 '

войны, но и целой серией террористических актов руских
революционеров, крупнейшими из которых было покушение Веры,
Засулич на петербургского градоначальника Трепова B4
января) и убийство шефа жандармов Мезенцова Сергеем Кравчин-
ским D августа). Правительство дважды (официоз
«Правительственный вестник» 20 августа и речь Александра II в Москве
20 ноября) обратилось к обществу за содействием в борьбе с
революционым движением. Земства поспешили откликнуться на
правительственный призыв. Большинство из них в своих адресах
ограничились выражением негодования в адрес
революционеров и беспредельной преданности царю, однако некоторые
адресовали правительству петиции, содержавшие намеки на
необходимость продолжения реформ 60-х годов и дарования
конституции.
«Адресная кампания» конца 70-х годов, бывшая основной
формой политических выступлений земства, слабо изучена в
исторической литературе, что заставляет нас подробнее
остановиться на этом вопросе. Основными источниками послужили
журналы и протоколы земских собраний, русская и зарубежная
пресса и, наконец, обнаруженные нами архивные материалы.
Следует подчеркнуть, что степень оппозиционности земских
адресов была различной. Так, Петербургское, Олонецкое,
Владимирское, Орловское и Екатеринбургское губернские и Котель-
ничское (Вятская губ.) уездные земства выражали весьма
туманные пожелания, чтобы «злоумышления» не остановили царя
на пути «великих и благодетельных преобразований» 13. На
декабрьской сессии Харьковского губернского земского собрания
гласный Е. С. Гордеенко (харьковский городской голова) подал
записку, в которой попытался поставить успешность борьбы с
революционерами-террористами в зависимость от введения
центрального общеземского представительства. Однако в принятом
собранием 14 декабря официальном ответе Харьковского
земства правительству эта мысль была затушевана. В связи с этим
Гордеенко опубликовал в русских эмигрантских газетах «Общее
дело» A879, январь) и «Громада» A879, № 4) и немецкой
газете «Alllgemeine Zeitung» B5 января 1879) адрес от имени
Харьковского земства, в котором конституционные вожделения были
выражены весьма явственно. «Всемилостивейший государь! —
говорилось в заключении этого документа. — Дай своему
верному народу право самоуправления, которое ему свойственно от
природы, дай ему милостиво то, что ты дал болгарам...».
В адресе Полтавского губернского земского собрания
(копию с него нам удалось обнаружить в архиве III отделения)
подчеркивалось, что «окончательно побороть пропаганду,
предпринятую врагами правительства и общества, доступно лишь
совокупным силам правительства и всего земства»15. Итак,
в большинстве адресов весьма туманные намеки на
необходимость продолжения реформ 60-х годов и «увенчания здания»
земского самоуправления сочетались с явно выраженной готов-
209

ностью при малейших уступках со стороны самодержавия
содействовать ему в борьбе с революционным движением.
Более последовательно стремление либералов
придерживаться «золотой середины» между правительством и
революционерами было выражено в адресах Черниговского и Тверского
земств.
В 70-х годах прошлого века в Черниговской губернии
сформировался своеобразный кружок земских деятелей, целью
которого было «земские учреждения превратить в школу
самоуправления и этим путем подготовить страну к
конституционному устройству» 16. Кружок этот состоял из представителей
поместного дворянства, либерально настроенной части
губернского чиновничества и городской интеллигенции. Во главе его
стоял И. И. Петрункевич — местный землевладелец,
председатель мирового съезда Борзенского уезда и гласный
Черниговского губернского земства, одни из лидеров земского
либерального движения вплоть до 1905 г., а впоследствии — член ЦК
кадетской партии. Членами кружка были: директор городского
банка А. П. Карпинский, ставший с 1879 г. председателем
губернской земской управы; гласный Городнянского уездного и
Черниговского губернского земств А. Ф. Линдфорс;
черниговский городской голова и активный земский деятель В. М. Хиж-
няков, по профессии учитель; мировой судья Борзенского уезда
В. А. Савич и другие гласные. Конституционные планы
черниговских земских деятелей поддерживали также близкие к
революционным народникам земский врач Я. М. Белый, сельские
учителя Г. Я. Ерченко и И. П. Чудновский и крестьянин
М. Н. Майстренко, гласный губернского земства. Успеху
конституционной агитации препятствовало то обстоятельство, что
наряду с либеральной группировкой в земстве существовала и
реакционная во главе с предводителем дворянства Н. И. Неплюевым.
Между этими группировками происходили постоянные
столкновения, которые достигли своего апогея в конце 1870-х годов.
Принято считать, что Черниговское земство впервые
выступило с адресом в январе 1879 г. На самом деле, с января 1878
по январь 1879 г. было подготовлено три адреса земства. 23
января 1878 г. либеральные гласные предложили поднести
императору адрес «по случаю окончания войны с Турцией, в котором
намекалось на необходимость дать нашему государству
конституцию и который заканчивался ходатайством о помиловании
государственных преступников». Однако вследствие резкого
противодействия реакционной части гласных собрание
ограничилось приветственной телеграммой на имя министра внутренних
дел 17.
В ответ на правительственное обращение в № 260
«Правительственного вестника» за 1878 г. был помещен адрес
Черниговского земства, проникнутый верноподданнической
готовностью поддерживать существующий порядок. Этот адрес был
составлен и послан губернской управой, возглавлявшейся в то
210

время одним из «правых» — М. И. Искрицким. Возражая против:
того, чтобы управа выражала «чувства от всего земства»,
либеральные гласные на первом же заседании очередного
губернского земского собрания 13 января 1879 г. возбудили вопрос о
выборе комиссии для составления «ответа правительству на его
обращение». 14 января после ожесточенных прений было
постановлено избрать комиссию в составе 11 человек во главе с
К. А. Рачинским. То обстоятельство, что председатель и ряд
членов комиссии принадлежали к черниговским «правым»,
наложило отпечаток на адрес, составленный И. И. Петрункеви-
чем.
Тем не менее черниговский адрес резко отличался от
рассмотренных выше. В нем последовательно проводилась мысль
о том, что рост революционного движения был вызван
реакционным курсом правительства, который лишь способствовал
«процветанию идей, противных государственному строю,
противных желаниям правительства и людей, признающих, что прочно
и надежно лишь мирное развитие общественных учреждений».
В качестве примера приводилась политика Д. А. Толстого в
области народного просвещения, которая сделала из юношества
«самый благоприятный материал для пропаганды анархических
идей». В докладе выражалось возмущение искажениями
крестьянской, земской и судебной реформ, нарушением «гарантий
закона, одинаково необходимых для всех и во всех сферах
государства» и «безответственностью и бесконтрольностью
бюрократии». Особое внимание было уделено отсутствию гласности.
Составители доклада указывали на то, что вследствие
цензурных гонений общество было лишено возможности выражать свои
мнения, «в то время, как анархические идеи распространяются
и тайной печатью, и устной агитацией». В заключение
черниговские земцы прямо отказывали правительству в поддержке в
борьбе с революционерами и намекали на необходимость
конституционных преобразований.
По распоряжению местных властей зал, где происходили
земские собрания, был окружен жандармами и городовыми,
и заседание 23 января, на котором должен был обсуждаться
адрес, было объявлено закрытым для публики. Попытка Петрун-
кевича все же прочесть адрес была пресечена предводителем
дворянства Неплюевым, после чего он и еще 20 гласных
покинули собрание 19.
О происшедшем на Черниговском губернском земском
собрании было доложено Александру II, который потребовал,
«чтобы дальнейшие суждения и прения» по составлению
ответа на правительственное сообщение впредь в земских собраниях
не допускались20. В этом распоряжении сказалась вся
непоследовательность политики самодержавного правительства,
вынужденного апеллировать к общественному мнению и вместе с тем
боявшегося его. Правительство расправилось и с самим Петрун-
кевичем, затребовав сведения о нем у местного жандармского
211

управления, которые и были представлены в III Отделение.
Примечательно, что в вину Петрункевичу было поставлено то,
что он «слишком много и горячо интересовался делами
народного образования»; его обвиняли и в излишнем сочувствии к
крестьянам, что выразилось в возбуждении вопросов о
понижении выкупных платежей, об организации переселений
бедствовавших крестьян и защите их от произвола полиции. Главное
же обвинение заключалось в составлении адреса. На полях
донесения шеф жандармов А. Р. Дрентельн написал карандашом:
«Это — безусловный протест против правительства и
государственного строя России»21.
Словно предвидя последствия своего выступления,
Петрункевич в начале апреля 1879 г. в письме к графине А. С.
Паниной (оно было перлюстрировано) высказывал опасение, что «мы,
люди мирного прогресса, можем быть смешаны с
революционной партией и на своей коже испытать всю прелесть
административной ссылки»22. Дрентельн предложил министру
внутренних дел Л. С. Макову выслать Петрункевича как «человека
крайних воззрений» в какую-либо отдаленную местность. По
распоряжению Макова 26 апреля Петрункевич был арестован и
выслан в уездный город Варнавин Костромской губернии под
надзор полиции. Срок его ссылки кончился лишь в 1886 г.
Арест и ссылка Петрункевича произвели большое
впечатление на современников. Студенты Петербургского университета
прислали ему письмо, приветствуя «одно из тех, очень
немногих российских земств, в котором нашлись люди, способные к
честному, независимому шагу». Солидарность с черниговскими
земцами была выражена как на страницах эмигрантской
«Громады» A879, № 4), так и в подцензурных изданиях «Русская
мысль» A880, № 2) и «Русская речь» A880, № 10). Сами
либеральные гласные Черниговского земства, выражая протест
против административной ссылки Петрункевича, избрали его в
зимнюю сессию 1880/81 г. борзенским уездным и черниговским
губернским гласным и возбудили ходатайство о предоставлении
ему возможности исполнять свои обязанности23.
Подобно Е. С. Гордеенко, И. И. Петрункевич не
удовлетворился составлением вынужденно умеренного адреса. Еще до
своего ареста он анонимно опубликовал за границей брошюру
«Ближайшие задачи земства». Нельзя согласиться с мнением,
будто эта брошюра появилась «в итоге обсуждения
программных вопросов группой земских конституционалистов»24 на 1-м
земском съезде, состоявшемся 1 апреля 1879 г. Брошюра была
написана не после, а до земского съезда. Сопоставление
содержания брошюры и воспоминаний Петрункевича позволяет ее
датировать периодом времени между 9 и 16 февраля.
«Ближайшие задачи земства» можно рассматривать как
радикальную редакцию адреса Черниговского земства (сам
Петрункевич вспоминал впоследствии, что аргументировал ее
теми же соображениями). Как и в адресе, в брошюре говори-
212

лось о нежелании либералов при существующих условиях
содействовать правительству в борьбе с революционным
движением. Петрункевич также негодовал по поводу «переделки на
старый лад» реформ 60-х годов и указывал на игнорирование
земских интересов правительственными агентами. Вместе с тем
в брошюре он значительно более резко оценивал положение
современной ему России: «Благосостояние народа помрачено
войной и нужны многие годы, чтобы залечить открывшиеся
язвы. Нищета беднейших классов, тягость налогов, невежество,
казнокрадство, расхищение государственных имуществ,
мотовство народных средств, финансовое банкротство, преследование
учащейся молодежи, развитие политических доносов,
административные ссылки сотнями — вот картина России. Ожидать, что
правительство одолеет такую задачу, нет причины. Напротив,
оно доказало нам свою неспособность справиться с положением,
им же создаваемым. Прося у нас помощи, оно доказало нам
свое бессилие в борьбе с маленькой, но энергичной партией.
Теперь очередь за самим обществом»25.
Брошюра Петрункевича претендовала на то, чтобы стать
программой всего земского либерального движения,
формулирующей как его «ближайшие задачи», так и конечные цели, его
тактику в условиях роста революционного движения и кризиса
самодержавия. В качестве целей, для достижения которых
должны были объединиться земские либералы, он указывал на
общественный контроль за государственными расходами,
«свободу слова и личности, уничтожение административной ссылки
и произвола администрации, независимость крестьянского
сословия от полиции, изменение налогов и образования в смысле,
льготном для населения, и, наконец, исполнение правительством
законов, им же издаваемых». «Отвергая «всякую конституцию,
данную сверху», Петрункевич выдвинул требование созыва
Учредительного собрания, «так как после черниговского опыта
нельзя было сомневаться, что правительство неспособно в чем-
нибудь ограничивать себя и октроировать конституцию, пока не
будет вынуждено к тому силой»26.
Программа, выдвинутая Петрункевичем, и прежде всего
требование созыва Учредительного собрания (кстати, в брошюре
этот лозунг был выдвинут на полгода раньше, чем в программе
«Народной Воли»), представляла собой систему мер по
превращению России в правовое государство. Но именно это и
препятствовало тому, чтобы «Ближайшие задачи земства» стали
общеземским программным документом. Для большинства земских
либералов того времени, которые просили самодержавие лишь
о совещательном представительстве, боясь даже произнести
само слово «конституция», этот лозунг был чересчур радикален.
Последним по времени выступило с адресом Тверское
земство, в котором живы были традиции тверского либерального
дворянства конца 1850-х — начала 1860-х годов. В
рассматриваемый период лидерами тверских земских либералов были: Алек-
213

сандр и Павел Бакунины — братья знаменитого русского
анархиста Михаила Бакунина, гласные Новоторжского уездного и
Тверского губернского земств; их родственник Василий Линд,
председатель Новоторжской уездной управы; родной брат
Ивана Петрункевича Михаил, старший врач Тверской губернской
больницы; Т. Н. Повало-Швейковский; председатель губернской
земской управы Н. П. Оленин; предводитель дворянства Весь-
егонского уезда Ф. И. Родичев — друг и единомышленник
И. И. Петрункевича, ставший впоследствии одним из ведущих
деятелей кадетской партии и депутатом Государственной думы
всех созывов; председателе Весьегонского съезда мировых судей
и губернский гласный П. А. Корсаков, плодотворно работавший
в земстве в области народного образования, медицины и
мелкого поземельного кредита; философ-позитивист, гласный от Ста-
рицкого уезда Е. В. де Роберти и др. Подобно членам
Черниговского кружка, тверские земские деятели стремились
«подготовить себя к будущей роли местного избранника в центральное
представительное собрание. Это учреждение у всех не
выходило из помыслов»27.
Известный публицист М. П. Драгоманов в общем правильно
отметил, что «Тверской адрес представляет как бы продолжение
Черниговского, но превосходит его положительностью
требований, превосходя в то же время Харьковский достоинством»28.
Почти дословно повторив данную своими черниговскими
коллегами критику правительства, тверские земцы высказали
пожелания, которые те не смогли включить в свой адрес. Тверской
адрес заканчивался обращением к царю даровать России, по
примеру освобожденной от турецкого ига Болгарии, «истинное
самоуправление, неприкосновенность прав личности,
независимость суда, свободу печати»29. Вплоть до недавнего времени
оставались неизвестными подписавшие этот адрес лица. Их фа-
мили позволяет установить обнаруженная в ЦГАОР СССР
копия с этого документа30.
Попытка утвердить этот адрес была предпринята тверскими
либералами на экстренном губернском земском собрании 21
февраля 1879 г., собранном главным образом для обсуждения мер
по борьбе с эпидемией чумы, нависшей в то время над Россией.
Тверской губернатор не разрешил печатать протокол этого
собрания. Однако содержание выступлений либеральных гласных
можно восстановить по архивным источникам.
В докладе губернской управы о мерах по борьбе с чумой
было предложено избрать специальную комиссию для
санитарного исследования местностей, представлявших особую
опасность, и ходатайствовать о разрешении представителям этой
комиссии встретиться «с такими же представителями других
губерний в Москве, как главном центре всех путей сообщения, для
разработки общих мер ограждения населения от заразы...»
Доклад этот вызвал оживленное обсуждение, причем не только
было указано на необходимость консолидации земских сил для
214

успешной борьбы с эпидемией, но и затронут вопрос о правовом
статусе земства и гарантиях личности. Так, А. А. Бакунин
заявил, что «чума — зло не физическое только, это зло
нравственное, порождаемое бездеятельностью общества, бездеятельностью
вынужденною». Поддерживая его, Ф. И. Родичев отметил, что
в адресе указаны «те общие условия общественной автономии
и личной свободы, при которых в настоящее время только
возможно мирное и законное развитие общества». Не решив эти
общие вопросы, по его мнению, нельзя было обсуждать и
частные, такие, как борьба с чумой. Однак попытка обсудить адрес
в собрании закончилась неудачей: как и в Черниговском
земстве председатель запретил даже огласить записку. В связи с
этим тверские либералы ограничились постановлением
«ходатайствовать о разрешении съезда санитарных комиссий от всех
земств для обсуждения мер, необходимых для борьбы и
предупреждения эпидемий». Губернатор опротестовал постановление,
а начальник Тверского губернского жандармского управления
б своем донесении отметил, что «в ходатайстве о разрешении
земского съезда в Москве нельзя не видеть стремления к
введению, хотя в принципе, всероссийских земских съездов»31.
Необходимо отметить, что в январе — феврале 1879 г. вопрос
о созыве в Москве общеземского съезда для борьбы с чумой
был поставлен еще на пяти губернских земских собраниях:
Черниговском, Московском, Рязанском, Ярославском и
Нижегородском32. Как нам представляется, таким способом либеральные
гласные этих губерний пытались легализовать готовившийся в
Москве тайный общеземский съезд, придав ему видимость
съезда по борьбе с чумой.
Подготовка и проведение 1-го общеземского съезда —
событие особой значимости в истории земского либерализма 1870-х
годов33. Прежде всего надо объяснить, почему либералы,
стоявшие, как выразился тот же А. А. Бакунин, «на почве
законности», обратились к нелегальной политической деятельности.
Дело в том, что все ходатайства земств о разрешении съездов их
представителей для обсуждения вопросов медицины, народного
образования, сельского хозяйства и т. д., которые в указанный
период получили довольно широкое распространение, были
отклонены правительством. Комитет министров,
рассматривавший земские ходатайства, мотивировал это тем, что «общие
земские съезды были бы не согласны с одним из коренных начал
Земского Положения, по которому земским учреждениям
присвоен исключительно местный характер»34. В связи с этим
отдельные, наиболее радикально настроенные земские деятели
различных регионов страны решили провести общеземский
съезд, целью которого было объединить раздробленные силы
либеральной оппозиции, консолидировать петиционную кампанию
и другие легальные средства воздействия на правительство.
1-й общеземский съезд состоялся 1 апреля 1879 г. в Москве,
на квартире судебного деятеля С. М. Кропоткина, на Новинском
215

бульваре. Председательствовал на съезде профессор
Московского университета, известный русский ученый и общественный*
деятель М. М. Ковалевский. Нам удалось установить фамилии
22 участников съезда. 4 человека представляли Черниговское
земство, 7 — Тверское. Помимо Максима Ковалевского, на
съезде были также его единомышленники и товарищи по
юридическому факультету Московского университета, бывшего в то-
время оплотом конституционалистов: В. А. Гольцев, ставший
через год гласным Тверского земства; выдающийся русский
экономист А. И. Чупров; были здесь также представители
украинской и польской интеллигенции. И. И. Петрункевич, один из
главных организаторов этого мероприятия, вспоминал, что на
съезде «обсуждались меры, которые скорее всего могли бы
способствовать осуществлению конституции в России [...], вывести
страну из того положения, в котором она находилась, когда
террор, с одной стороны, и реакция с безграничным произволом,
с другой, казалось, устранили все культурные интересы
общества»35. На съезде вновь был поднят вопрос об Учредительном
собрании. В архиве известного историка В. Я. Богучарского есть
запись слов Ф. И. Родичева, который подтверждал, что
украинский общественный деятель В. Л. Беренштам «внес
предложение об образ [овании] общества, цель кот[оро]го добиться
Учредительного] собр[ания]. Поддержали «южане» и Гольцев.
«Северяне» высказались против»36. В итоге, провозгласив
необходимость введения в России конституционного строя, участники
съезда не решились создать какую-либо действенную земскую
организацию. По предложению Родичева было решено лишь
периодически продолжать земские съезды, однако и это
предложение не было реализовано: следующий земский съезд
состоялся лишь 14 лет спустя, в 1893 г., уже при иных
обстоятельствах и при ином соотношении сил в обществе.
Важной частью нелегальной деятельности земских
либералов конца 1870-х годов были попытки установления контактов
с революционными народниками в целях совместной
политической борьбы. Мы уже видели, как земства в своих адресах,
осуждая террористические акты, выражали готовность при
малейших уступках со стороны самодержавия содействовать ему
в борьбе с революционным движением. Вместе с тем лидеры
левого крыла земского либерализма, такие, как Петрункевич,
Линдфорс и другие, не теряли надежды отговорить
революционеров от террористической борьбы с самодержавием и вовлечь
их в русло мирной петиционной кампании за конституционные
реформы. В свою очередь именно в этот период изменилось и
отношение революционеров к либералам. Еще в мае 1878 г.
народническая газета «Начало» писала, что революционерам
безразличен «самый факт замены самодержавного
правительства конституционным» и никто из них не собирается «помогать
либералам в борьбе за конституцию». Но постепенно
революционные народники, как вспоминал один из них, М. Ю. Ашенбрен-
216

нер, «поняли, ч[то] главный их враг — само правительство,
кот[орое] не позволяет развиться общественному движению, что
ближайшей задачей для боевой партии б[ыло] приобретение
политических гарантий, ч[то]б получить свободу пропаганды в
народе [...]. Т[а]к[им] об [разом] установилось соприкосновение
социалистов с либералами — с земскими радикалами,
писателями и адвокатами и завязались переговоры»37.
Наиболее благоприятным моментом для ведения переговоров
о совместной политической деятельности был кратковременный
период конца 1878 — начала 1879 г., когда революционные
народники уже перешли к борьбе за политические свободы, а
либерально-монархическая общественность еще не была напугана
покушениями на императора. Такие переговоры зимой 1878/79 г.
велись дважды — в Киеве и Петербурге.
Совещание в Киеве прошло 3 декабря 1878 г. В нем
участвовали представители земских либералов,
революционеров-народников и украинские общественные деятели, выступавшие в
качестве посредников. Вопросы, обсуждавшиеся на этом
совещании, носили весьма общий характер и их обсуждение не
привело к каким-либо конкретным результатам38.
Совершенно неизвестными в исторической литературе
оставались переговоры между радикально настроенными
представителями либерального лагеря и членами революционной партии
«Земля и воля», происходившие в феврале 1879 г. в Петербурге.
Инициатором этих переговоров был революционер Дмитрий
Клеменц, имевший обширные связи в столичных кругах.
Сопоставление материалов III Отделения с мемуарными
источниками показывает, что в этих переговорах участвовали, с одной
стороны, кроме Клеменца, организатор землевольческой
типографии Н. К. Бух, его брат Лев, издатели газеты «Начало»
В. В. Луцкий, Н. И. Жуковский, А. А. Астафьев; с другой
стороны, земские деятели А. Ф. Линдфорс, П. А. Александров —
губернский гласный Нижегородского земства, либеральный
публицист А. А. Головачев (автор известной книги «Десять лет
реформ»), издатель журнала «Слово» А. А. Жемчужников,
тесно связанный с кружком либеральных самарских земцев во
главе с А. Н. Хардиным, писатель А. И. Эртель и др.39
В отличе от киевского совещания на этих переговорах был
поставлен один конкретный вопрос: об издании совместной
нелегальной газеты. В этом в первую очередь были
заинтересованы земские либералы, которые в указанный период
практически были лишены возможности вследствие цензурных гонений
вести пропаганду своих идей на страницах легальной русской
печати.
На страницах этой газеты земские деятели надеялись
«познакомить общество с земскими нуждами и правом расширения
его деятельности». Однако в ходе переговоров выявились
разногласия в вопросе о том, кто должен играть ведущую роль в
предполагаемом издании. Так, Головачев доказывал, что «глав-
217

кая общественная сила России заключается в передовой
интеллигенции, в ее органе — земстве». Со своей стороны, Жуковский
заявил, что «только революционеры ведут непосредственную
борьбу с правительством, только они обладают свободным
печатным органом. А чего добивается земство в своих петициях
на высочайшее имя? Оно добивается, чтобы правительство, при
своей борьбе с революционерами, искало опору в них,
представителях помещиков. Могут ли революционеры помогать им в
этом?» В результате землевольцы отказались сотрудничать с
либералами в общей газете, предлагая им основать свой
собственный печатный орган, причем Н. К. Бух обещал даже помочь
в устройстве тайной типографии. В целях организации
нелегальной общеземской газеты Александров отправился в Москву с
рекомендательным письмом к ряду либеральных деятелей, в
котором он был назван «главным деятелем по формированию
кружка с конституционным направлением и редактором новой
подпольной газеты». Однако по адресу он письмо не передал,
не желая, как он объяснил в показаниях в III Отделении, быть
редактором подобного издания40.
Таким образом, земские либералы побоялись взять на себя
инициативу по распространению своих же конституционных
заявлений. Статья о выступлениях земств была написана
Д. А. Клеменцом и опубликована в приложении № 4 газеты
«Земля и воля» от 8 марта 1879 г. вместе с полными текстами
черниговского и тверского адресов. Материалы III Отделения
свидетельствуют о том, что землевольческие издания были
получены в земских собраниях Полтавской, Курской, Рязанской,
Саратовской и даже Вятской губерний41. Так что слова Кенна-
на о распространении черниговского адреса «по всем земствам
Российской империи»42 были не столь уж далеки от истины.
Общественное движение в конце 1870-х годов не вылилось
в общий натиск всех оппозиционных самодержавию сил.
Революционеры не желали сложить оружие и не ждали, по их
собственным словам, от либералов самостоятельных действий.
В свою очередь даже наиболее радикально настроенные
земские либералы рассматривали нелегальную деятельность как
временное, вынужденное и вспомогательное средство и не
желали сходить с той законной почвы, которую, по их мнению,
представляли сами по себе земские учреждения. Нам
представляется, что неудача этих переговоров, еще больше отдалившая
революционный лагерь от земской либеральной оппозиции, в
какой-то мере предопределила первомартовскую трагедию 1881 г.
Покушение А. К. Соловьева на Александра II B апреля
1879 г.) отпугнуло монархически настроенных земских деятелей
от каких бы то ни было связей с революционным подпольем и
привело к новому усилению правительственной реакции. 5
апреля 1879 г. был введен институт временных
генерал-губернаторов, которые получили чрезвычайно широкие права, вплоть до
приостановки деятельности земских собраний. Закон 19 августа
218

того же года для «замещения постоянных должностей по
земским и городским учреждениям, как по выборам, так и по
найму» требовал предварительно согласия губернатора.
«Антиземские» законы привели к резкому спаду политической активности
земств. Очередная зимняя сессия земских собраний 1879/80 г.
прошла на редкость бесцветно.
Оживление земского либерального движения вновь началось
лишь в эпоху так называемой «диктатуры Лорис-Меликова».
Это был качественно новый этап в политической истории
земства, характеризовавшийся прежде всего обилием конкретных
проектов преобразований высшего государственного аппарата
России путем введения в него в той или иной форме выборных
земских представителей. Рассмотрение этого вопроса, на наш
взгляд, могло бы составить содержание специальной статьи.
Таким образом, новый институт всесословного
самоуправления, введенный в России в эпоху реформ 1860-х годов, был
ограничен весьма узкими рамками. Тем не менее земства уже
на первых порах своей деятельности смогли добиться
значительных успехов в народном образовании, медицине и в меньшей
степени в сфере экономической. Что же касается деятельности
политической, то лишь спустя 15 лет после реформы они
выступили на историческую арену как органы общественного мнения,
с определенной программой преобразования политической жизни
страны. Краткий отрезок времени, длившийся менее года,—
с августа 1878 по апрель 1879 г. — был весьма насыщенным с
точки зрения проявления различных форм земского
либерализма, который именно в этот период заметно продвинулся в
политическом отношении. Программа земского либерализма
вместила в себя различные оттенки общественной мысли: от
умеренно-славянофильских, смыкавшихся с консервативными, до лево-
либеральных идей Петрункевича и его товарищей, выдвинувших
лозунг Учредительного собрания. Но общей тенденцией всех
земско-либеральных проектов было стремление к
распространению принципов всесословного самоуправления, заложенных
реформой 1864 г., на весь государственный аппарат России.
Это предполагало дальнейшее движение страны по пути
реформ. Однако если выступления либерального дворянства в
конце 1850-х годов способствовали реформам 1860-х годов и в
определенной степени определили характер этих реформ, то
выступления земских либералов 20 лет спустя не привели к
непосредственным результатам. Эволюция государственного
устройства России в конституционном направлении задержалась
на четверть века, до первой российской революции 1905 г.
1 См. подробнее: Гармиза В. В. Подготовка земской реформы
1864 года. М., 1957.
2 См.: Захарова Л. Г. Земская контрреформа 1890 г. М., 1968.
3 Положение о губернских и уездных земских учреждениях 1 января
1864 г. Сергиев Посад, 1915. С. 3-4.
219

43айончко1вский П. А. Кризис самодержавия на рубеже 1870—
1880-х годов. М., 1964. С. 477.
5 Е с 1 о f В. Russia peasant Schools Officialdom, Village Culture and
Popular Pedagogy. 1861 — 1914. Los Angeles, 1986.
6 Веселовский Б. Б. История земства за сорок лет. Т. II. Спб.,,
1909. С. 13.
7 Пирумова Н. М. Земское либеральное движение. Социальные
корни и эволюция до начала XX века. М., 1977. С. 14!2.
8 Журналы Воронежсконю губернского земского собрания очередного
1880 года. Воронеж, »18»1. С. 168—169.
9 Протоколы очередного тверского губернского земского собрания 1880 г.
Тверь, 1881. С. 28—30, 223-^224, 296—300-.
10 К е н н а н Дж. Последнее заявление русских либералов. Пер. с англ.
Ростов-на-Дону, 1905. С. 15—16.
11 Земство. 1880. № 2.
12 П е т р у н к е в и ч И. И. Страничка из воспоминаний // Памяти Голь-
цева. М., 1910. С. 102—103; Дебогорий-Мок риевич В. К.
Воспоминания. Спб., 1906. С. 308.
13 Правительственный вестник. 1878. 12, 24 и 30 сентября, 7 и 21
октября; 1878. '13 января.
14 Подробнее см.: Петров Ф. А. Земское либеральное движение в
период второй революционной ситуации (конец 1870-х—начало 1880-х гг.).
Р> копись канд. дис. М., 1975. С. 52—55, 223—224.
15 ЦГАОР СССР. Ф. 109. 3-я эксп. 1879 г. Д. 178. Л. 4. Адрес
подписали 12 гласных во главе с известным деятелем крестьянской реформы
Г. П. Галаганом. Но по решению собрания адрес был оставлен при делах
управы (свод журналов Полтавского губернского земского собрания XVI оч>
созыва 1878 г. Полтава, 1879).
16 Петрункевич И. И. Из записок общественного деятеля. Прага,
1934. С. 41—42. См. также: Х[ижняков] В. М. О земских делах и
деятелях. Письма из Чернигова//Слово. 1878. №10—12; Он же. Воспоминания
земского деятеля. Пг.в 1916; Русова С. Ф. К 40-летию Черниговского
земства//Русская мысль. 1904. № 12; О н а же. Moi спомини//За сто лп\
Кн. 2. КиТв, 1928; Белый Я. М. Из недавней старины. Воспоминания
земского врача. Новгород, 1907.
17 Журналы Черниговского губернского земского собрания очередной
сессии января 1878 г. Чернигов, 1879. С. 241—243; ЦГИА СССР. Ф. канц.
министра юстиции. Оп. 584. Д. 1259.
18 Мнения земских собраний о современном положении России. Berlin,
1883. С. 91—98.
19 Копия с протокола заседания 23 января хранится: ЦГАОР СССР.
Ф. 109. 3-я эксп. Оп. 1879 г. Д. 75. Л. 16—25.
20 ЦГИА СССР. Ф. канц. министра внутр. дел. Оп. 1. Д. 612. Л. 18.
21 ЦГАОР СССР. Ф. 109. 3-я эксп. Оп. 1879 г. Д. 75. Л. 3, 32—50.
22 Там же. Ф. 109. Прилож. к делам. Оп. 214. Д. 610. Л. 13.
23 Это ходатайство было отклонено Комитетом министров (Журналы
Черниговского губернского земского собрания очередных сессий 1880 и 1881 гг.
Чернигов, 1881, 1882; ЦГИА СССР. Ф. Комитета министров. 4 мая 1882 г.
Оп. 356. Л. 48, 249).
24 Пирумова Н. М. Указ. соч. С. 131, 186.
25 Юбилейный земский сборник. М., 1914. С. 434.
28 Там же. С. 432—435; Петрункевич И. И. Из записок
общественного деятеля. С. 110.
27 Головин К. Ф. Мои воспоминания. Т. 1. Спб., б/г. С. 269.
28 Драгоманов М. П. Собрание политических сочинений. Т. IL
Paris, 1906. С. 807.
29 Мнения земских собраний. С. 85—90.
30 Адрес подписали: А. А. и П. А. Бакунины, А. П. Балавенский,
М. А. Волосков, А. Б. Врасский, И. А. Калитеевский, С. Д. Карасенский,
И. Д. Караулов, Н. Д. Квашнин-Самарин, И. А. и П. В. Корсаковы,
П. П. Максимович, И. Н. Мамонтов, С. А. Недовесков, М. И. Окнов,
220

Н. П. Оленин, М. И. Петрункевич, Т. Н. Повало-Швейковский, Е. В. де Ро-
берти Д. И. и Ф. И. Родичевы, Л. А. Ушаков, Н. А. Чаплин (ЦГАОР
СССР. Ф. 109. 3-я эксп. Оп. 1878 г. Д. 201. Л. 49).
31 ЦГАОР СССР. Ф. 109. 3-я эксп. Оп. 1878 г. Д. 201. Л. 12, 25—52.
32 ЦГИА СССР. Ф. канц. министра внутр. дел. Оп. 2. Д. 1827. Л. 2,
34-39.
33 См.: Петров Ф. А. Нелегальные общеземские совещания и съезды
конца 70-х — начала 80-х годов XIX в. // Вопросы истории. 1974. № 9.
С. 33—44.
34 Сборник правительственных распоряжений по делам до земских
учреждений относящимся A879—1880). Т. XI. Спб., 1889. С. 79.
35 Петрункевич И. И. Страничка из воспоминаний. С. 110; О га же.
Из записок общественного деятеля. С. 112.
36 ЦГАЛИ. Ф. В. Я. Богучарского. Д. 169. Л. 62.
37 ОПИ ГИМ. Ф. 282. Д. 419. Л. 41.
38 См.: Петров Ф. А. Из истории общественного движения в период
второй революционной ситуации в России. Революционеры и либералы в
конце 1870-х годов//История СССР. 1981. № 1. С. 144—155.
39 См.: Клеменц Д. А. Из прошлого. Л., 1925; Бух Н. К.
Воспоминания. М., 1928. С. 127—128; Архив «Земли и воли». М., 1925; ЦГАОР СССР.
Ф. 109. 3-я эксп. Оп. 1878 г. Д. 138. Л 127—130.
40 ЦГАОР СССР. Ф. 109. 3-я экоп. Оп. 1879 г. Д. 138. Л. 129—130.
41 Там же. Д. 171. Л. 15.
42 Кеннан Дж. Указ. соч. С. 18.
В. А. НАРДОВ А
Институт отечественной истории, РАН.
С.-Петербургское отделение
ГОРОДСКОЕ САМОУПРАВЛЕНИЕ В РОССИИ
ПОСЛЕ РЕФОРМЫ 1870 г.1
В правительственных кругах России отчетливо понимали, что
крестьянская реформа не может остаться изолированным
законодательным актом, что, «двинув крестьянский вопрос,
надлежало вместе с ним, или вслед за ним, двинуть и все другие»2.
В числе преобразований, которые неизбежно должны были
последовать за отменой крепостного права, важное место
отводилось реформам местного управления, прежде всего земского.
В свою очередь реформа земская повлекла за собой и оказала
существенное влияние на складывание системы общественного'
управления в городах.
Вопрос о проведении городской реформы назрел давно
Вступление России на путь капитализма ознаменовалось
бурным развитием городов, изменением социальной структуры их
населения3, привело к возрастанию роли городских центров в
экономической, общественно-политической и культурной жизни
страны. В силу этого вопросы управления городами,
налаживания коммунального хозяйства приобретали особое значение.
Вплоть до начала 70-х годов прошлого века основным
законодательным документом, регулировавшим устройство городского
221

общественного управления, оставалась «Жалованная грамота»
городам Екатерины II A785). Некоторые ее положения были
фактически сведены на нет последующими законодательными
актами, другие перечеркнуты самой жизнью, но формально
отменены не были. Все законодательство, запутанное и
неопределенное, давно перестало соответствовать уровню
социально-экономического развития городов.
Выборного представительного органа, наделенного
распорядительными функциями, не было, они осуществлялись
собранием «городского общества». В его состав входили лица,
принадлежащие исключительно к городским сословиям: купечество,
почетные граждане, мещане и ремесленники. Проживавшие в
городах дворяне, лица духовного звания, разночинцы, сельские
обыватели были отстранены от участия в общественных делах.
Для вынесения «приговоров» (постановлений), избрания
исполнительного органа и т.д. требовалось всякий раз созывать
собрания всего «городского общества». Такой порядок
свидетельствовал о неразвитости форм городской общественной
организации, в то время как европейский муниципальный строй
базировался уже на основе представительства. Исполнительный
орган — дума — состоял всего из нескольких гласных во главе
с городским головой. Практически дума не обладала никакой
властью, находилась в полной зависимости от администрации.
Единственным городом, имевшим до отмены крепостного
права особое общественное устройство, был Петербург. Реформа
столичного управления была проведена в 1846 г. Ею прежде
всего закреплялось право на участие в общественном управлении
неподатных сословий. Основным критерием для приобретения
такого права стала не сословная принадлежность, а
имущественное состояние. Другое важное преобразование заключалось в
перенесении распорядительных функций с «городского общества»
на собрание его уполномоченных — «общую думу». Она
избиралась по сословиям и состояла первоначально из 750 гласных (по
150 человек от каждой сословной группы). Исполнительный
орган— «распорядительная дума» — теперь избирался уже не на
собрании «городского общества», а «общей думой». Были
разграничены обязанности исполнительного и распорядительного
органов. Однако пределы самостоятельности общественного
управления оставались невелики.
Организация общественного управления в Петербурге
строилась на сочетании буржуазного и сословного начал. Но при
всем несовершенстве реформы был сделан существенный шаг
вперед по сравнению с существовавшим в городах
общественным устройством. В 1862—1863 гг. в ответ на поступившие
ходатайства организация управления, аналогичная петербургской,
была распространена на Москву — вторую столицу государства
и Одессу — крупнейший торговый порт на Черном море.
В 1862 г. Министерство внутренних дел возбудило вопрос
о городской реформе и получило санкцию царя. Первоначально
222

правительство выдвигало компромиссную программу, которая
предусматривала введение, с некоторыми поправками,
Городового положения 1846 г. Однако в начале 60-х годов такой
характер реформы уже не мог устроить широкую общественность, с
мнением которой в новых условиях приходилось считаться.
Об этом неоспоримо свидетельствовали соображения по поводу
проектируемой реформы, поступившие в Министерство
внутренних дел от созданных по его распоряжению в городах особых
комиссий из чиновников и представителей населения. На
изменение программных установок в более прогрессивном направление
оказала влияние и опережающая разработка земского
положения. Принятая в 1864 г. на гребне общественно-политического
подъема земская реформа породила принципиально новый тип
общественных учреждений — с представительством от всех
сословий, буржуазным имущественным цензом, известной
самостоятельностью в решении хозяйственных вопросов. Ранее
определившиеся принципы построения земской реформы имелись в
виду при подготовке первого проекта городского положения, а
когда он был окончен A864 г.), поступило распоряжение
согласовать последний с вступившим в силу Положением о земских
учреждениях.
Проект городской реформы довольно далеко отошел от
первоначальных замыслов правительства, был значительно
приближен к буржуазным правовым нормам. По своему содержанию
он находился в русле прогрессивных реформ начала 60-х годов
(земской, судебной). В основу проекта были положены
принципы всесословности представительства, буржуазного
имущественного ценза, разделения распорядительной и исполнительной
властей и самоуправления городского общества.
Первая редакция проекта не стала окончательной, и лишь
третий по счету министерский проект получил в 1870 г. силу
закона. Таким образом, подготовка городской реформы
затянулась на целых восемь лет. За эти годы произошло резкое
поправение внутриполитического курса, что не могло не вызвать
изменений в подходе правительства к решению проблем
местного самоуправления. Кроме того, несомненно, сказался и опыт
взаимодействия правительства как с земским, так и с
преобразованными городскими представительными учреждениями.
Городские думы (Петербургская, Московская, Одесская) в 60-е
годы продемонстрировали готовность общественных сил взять на
себя осуществление функций городского управления в объеме
значительно большем, чем это входило в намерения
правительства. В их деятельности оно усмотрело проявление таких
тенденций, которые были не приемлемы для правящего лагеря:
стремление расширить свою компетенцию, выйти за рамки чисто
хозяйственных вопросов, ослабить зависимость от
административного аппарата и т.д. Первый раз проект был внесен в
Государственный совет в декабре 1866 г., но пролежал там без всякого
движения до весны 1868 г. В обстановке, которая сложилась в
22$

стране после покушения на царя (апрель 1866 г.),
представлялось недопустимым обсуждать документ, в основу которого были
положены принципы самоуправления. Все же необходимость в
проведении городской реформы была настолько очевидной, что
Министерство внутренних дел не могло совсем отказаться от
рассмотрения составленного проекта. Однако, вернувшись к его
доработке, постаралось принять все меры для усиления
охранительных тенденций в статьях будущего закона.
В результате последующего редактирования проекта Горо-
довое положение приняло более консервативный, ограниченный
характер по сравнению с реформами начала 60-х годов. Но
главные принципы земского положения явились
основополагающими также и для городового. Независимо от изменения
внутриполитической ситуации правящие круги были заинтересованы в
такой реорганизации общественного управления в городах,
которая создала бы условия для более эффективного решения
муниципальных проблем.
Городской реформой 1870 г. были созданы всесословные
органы местного самоуправления. Распорядительные функции
теперь возлагались уже не на все городское общество, а его
представительный орган — думу. Выборы в думу происходили
раз в четыре года. Число членов думы — гласных — было
довольно значительным: в зависимости от численности
избирателей в городе — от 30 до 72 человек. В столичных думах
гласных было намного больше: в Московской—180,
Петербургской— 252. На заседании думы избирался исполнительный орган
общественного управления — управа и городской голова,
который являлся председателем одновременно исполнительного и
распорядительного органов.
Избирательное право базировалось на буржуазном
имущественном цензе. Право участия в выборах независимо от сословия
получали владельцы недвижимой собственности, облагаемой
налогом в пользу города, а также лица, уплачивающие ему
определенные торгово-промышленные сборы. Избирательным правом
в качестве юридического лица пользовались также разные
ведомства, учреждения, общества, компании, церкви, монастыри.
Принимать личное участие в голосовании дозволялось только
мужчинам, достигшим 25-летнего возраста. Женщины,
обладавшие необходимым избирательным цензом, могли участвовать в
выборах лишь через своих доверенных лиц. Фактически
лишенными избирательного права оказались наемные рабочие, в
подавляющем большинстве не владевшие недвижимой
собственностью, а также представители образованной части населения,
люди умственного труда: инженеры, врачи, преподаватели,
чиновники, в основном не имевшие собственных домов, а
снимавшие квартиры.
В течение всего периода действия Городового положения
1870 г. со страниц либеральной периодической печати не сходил
вопрос о необходимости предоставления избирательного права
224

лицам, снимающим квартиры определенной стоимости.
Обращалось внимание на парадоксальность положения, когда из-за
отсутствия установленного минимального имущественного ценза
избирательное право получили фактически неимущие владельцы
хибар и лотошники, уплачивавшие копейки за право торговли
вразнос. В то же время достаточно состоятельные лица,
снимавшие дорогостоящие комфортабельные квартиры, этого права
были лишены, хотя многие из них благодаря образованию,
профессиональным знаниям, могли бы принести реальную пользу
обществу в качестве городских гласных. Забегая вперед, отметим,
что имели место попытки обойти закон или путем покупки
рублевых «свидетельств на мелочный торг», или приобретения
малоценной недвижимости. Так, например, известный
ученый-правовед Б. Н. Чичерин постоянно проживал в Тамбове и
имущественным цензом, необходимым для участия в выборах в Москве,
не располагал. Однако, приняв решение баллотироваться на
пост московского городского головы, он приобрел
домишко-развалюху на краю города и в качестве собственника
недвижимости получил формальное право на внесение в список столичных
избирателей. Поскольку дело касалось такой известной
личности, как Чичерин, его избрание в городские головы не осталось
незамеченным прессой. При этом печать поспешила приоткрыть
и завесу над тем, каким образом Чичерину удалось «внезапно и
искусственно сделаться московским гражданином».
Что касается вопроса о минимальном имущественном цензе,
то, не устанавливая его, законодатель, однако, постарался
принять меры для ограничения влияния на выборах малоимущих
горожан. Был провозглашен принцип «соразмерности участия
в общественном управлении количеству уплачиваемых налогов».
Он вылился в так называемую «трехразрядную систему»
группировки избирателей, заимствованную из прусского
муниципального законодательства. Ее суть заключалась в том, что списки
избирателей составлялись в порядке уменьшения налогов,
уплачиваемых в городской бюджет. В такой последовательности
избиратели подразделялись на три численно далеко не равные
группы, размер которых определялся суммарным равенством
городских платежей. На этом основании каждый из трех
разрядов имел право избирать в думу одинаковое число гласных.
Таким образом, незначительная горстка наиболее состоятельных
людей, вносившая 7з часть налогов, могла послать в
общественное управление столько же своих представителей, сколько
избирала их туда основная масса малоимущих налогоплательщиков,
включенных в третий разряд. Вот, например, какая картина
складывалась на первых выборах в Петербурге. В первый
разряд вошло 224 человека, во второй — 887 и в третий —
остальные 17 479 избирателей. Каждой категории было положено
избирать по 84 депутата. И получалось, что в думу проходил один
депутат от 2,6 избирателя первого разряда, от 10,5 — второго и
от 208 — третьего.
S Зак 251
225

На новые общественные учреждения были возложены задачи
по управлению муниципальным хозяйством. В их ведение
передавался широкий круг вопросов городского хозяйства и
благоустройства: водоснабжение, канализация, уличное освещение,
транспорт, озеленение, градостроительные проблемы и т. п.
Городские думы были обязаны заботиться также и об
«общественном благосостоянии»: оказывать содействие в обеспечении
населения продовольствием, принимать меры против пожаров и
других бедствий, способствовать охране «народного здравия»
(устраивать больницы, помогать полиции в проведении
санитарно-гигиенических мероприятий), принимать меры против
нищенства, способствовать распространению народного образования
(учреждать школы, музеи и т.д.).
Органы самоуправления в рамках очередной компетенции
наделялись правом самостоятельности. Функции контроля,
осуществляемые губернской администрацией, были сведены к надзору
за «законностью действий» общественного управления.
Законодательно ограничив компетенцию дум сферой
хозяйственной деятельности, самодержавное правительство
стремилось дополнительно принять предупредительные меры против
превышения думами предела установленных для них
полномочий. Наибольшие опасения вызывала возможность
использования думской трибуны для заявления сколько-нибудь
оппозиционного характера.
Уже в первую редакцию проекта была включена статья, на
основании которой управа — исполнительный орган, подотчетный
думе, получала право опротестовывать постановления
последней, т. е. приобретала функции надзора над распорядительным
органом. В результате дальнейшей доработки проекта его
консервативно-охранительная направленность усилилась. В
частности, было изменено первоначальное положение,
предусматривавшее отдельных председателей для распорядительного и
исполнительного органов. Государственный Совет пришел к
выводу, что в интересах правительства слияние обеих должностей,
так как усиление значения и авторитета городского головы
будет «лучшим ручательством против незаконных постановлений»
и в думе и управе. С той же охранительной целью городской
голова был наделен правом останавливать исполнение
определений думы, признанных им противозаконными.
Наиболее консервативно настроенные силы пытались
добиться расширения права вмешательства администрации в
деятельность городских дум. На одном из последних этапов
прохождения проекта — в собрании Соединенных департаментов
Государственного Совета — было поддержано предложение о
создании на местах органа надзора за деятельностью городского
общественного управления — губернского по городским делам
присутствия, правомочного не только утверждать или отклонять
постановления дум, но и выносить решения по существу
вопроса. Даже Министерство внутренних дел не считало возможным
226

пойти так далеко по пути ограничения самостоятельности
органов общественного управления. Министр внутренних дел
А. Е. Тимашев доказывал, что столь широкие полномочия
«должны подорвать ту самостоятельность в делах городского
хозяйства и устройства, которая присваивается городскому
управлению другими статьями проекта, и в этом отношении го-
рсдовое положение существенно отступило бы от Положения о
земских учреждениях»4. Общее собрание Государственного
Совета нашло нежелательным слишком большой разрыв в объеме
прав, предоставляемых двум органам местного общественного
управления. Вопрос о наделении губернских присутствий правом
вмешиваться непосредственно в деятельность городского
самоуправления был решен отрицательно. Как мы видим, влияние
закона о земских учреждениях сказалось не только на
начальной стадии подготовки Городового положения, но и на
завершающем этапе.
При окончательном редактировании проекта не было учтено
ни одно из предложений, принятие которых могло бы укрепить
позиции органов самоуправления.
Реформа для своего времени была, безусловно,
прогрессивным законодательным актом, хотя и носила ограниченный,
«половинчатый» характер. Компетенция органов самоуправления
была сведена исключительно к сфере хозяйственной
деятельности. И хотя в этой области городским учреждениям была
предоставлена самостоятельность, их возможности здесь
оказывались в общем весьма узкими, прежде всего в силу
ограничений бюджетного права. На результатах деятельности не
могло не сказаться и отсутствие у городских учреждений
принудительной власти: добиваться выполнения своих распоряжений
они могли только через полицию. Серьезный минус Городового
положения заключался в том, что принцип разграничения
исполнительной и распорядительной власти был проведен
недостаточно последовательно. Наконец, избирательный закон носил
недемократичный характер. Таковы основные черты Городового
положения, во многом предопределившие условия деятельности
и развития городского самоуправления.
Любопытно отметить, что в некоторых кругах Городовое
положение 1870 г. воспринималось лишь как первый этап, за
которым предполагались последующие законодательные акты,
призванные упрочить дело городского самоуправления. В целом
реформа была принята в обществе сочувственно, на нее
возлагались большие надежды. От новых органов общественного
управления ждали решительных перемен в состоянии хозяйства и
благоустройства городов. Разумеется, эти ожидания были
связаны с представлениями о более широких пределах
самостоятельности, независимости общественных органов от
административной власти, их авторитетности и весе в обществе.
В соответствии с «высочайшим указом Правительствующему
Сенату» под действие закона 16 июня 1870 г. подпадали только
8*
227

города внутренних русских губерний, Сибири и Бессарабской
области, причем и здесь он вводился не единовременно.
Незамедлительно Городовое положение вступало в силу в 41
губернском и областном центре и четырех портовых городах, имеющих
важное торговое и военное значение. В 1872 г. были приняты
Правила о применении Городового положения к столицам и
Одессе. Внесенные в них изменения по сравнению с законом
16 июня 1870 г. касались в основном процедурных вопросов и
были вызваны прежде всего потребностью упростить механизм
функционирования городских дум крупнейших городов, где числа
гласных было самым большим. Вместе с тем учитывался и
несопоставимый с другими городами объем деятельности этих
органов.
Важнейшим звеном в реализации городской реформы
являлись выборы в органы самоуправления — в думы и управы.
Вынужденное считаться с возрастающей силой городской
буржуазии, власти стремились, по возможности, ослабить ее влияние,
растворив в массе избирателей, на принадлежащих к торгово-
промышленным слоям населения города. При этом наибольшую
заинтересованность правительство проявляло в привлечении к
городскому самоуправлению представителей дворянского
сословия. Одновременно преследовалась цель максимально
ограничить доступ в думы представителей малоимущих слоев
городского населения.
Судить о том, в какой мере избирательный закон оправдал
надежды его создателей, можно по результатам выборов. В
Центральном государственном историческом архиве в Петербурге
сохранился ценнейший источник для изучения состава
избирательных собраний и городских общественных учреждений
практически за весь период действия Городового положения 1870 г.
Это единые и обязательные для всех городов формы
статистической отчетности об итогах выборов, поступавшие в
Министерство внутренних дел.
Автором были проанализированы сведения о результатах
выборов на очередное четырехлетие, проведенных в 1883/84 г.
по столичным, губернским и крупным портовым городам, где
Городовое положение вводилось в первую очередь.
Статистические данные свидетельствуют, что право участия в выборах
получила ничтожно малая часть городского населения: средняя
доля избирателей в общей численности жителей по 40
учитываемым нами городам составила лишь 5,5%. При этом выявилась
определенная закономерность: с увеличением размера города
процент горожан, наделенных правом голоса, имел тенденцию к
снижению. Это объяснялось тем, что в больших городах
оказывался выше удельный вес жителей, не имевших недвижимой
собственности: наемных рабочих, студенчества, интеллигенции и
т.д. В Петербурге из 861 тыс. жителей избирательные права
получили только 16,1 тыс. человек—1,9%. Данные статистики
по 40 указанным городам могут быть дополнены имеющимися
228

сведениями о количестве лиц, внесенных в избирательные
списки на первое выборное четырехлетие по 501 городу.
Выяснилось, что в городах с населением более 20 тыс. человек доля
избирателей не превысила 4%, и только в городах,
насчитывающих менее 5 тыс. жителей, она составила 10,4%.
По мнению ряда дореволюционных авторов, в небольших
мещанских городах избирательное право фактически
приближалось к всеобщему5. Анализ статистических материалов не дает
оснований для таких утверждений.
О социальном составе городских избирательных собраний
позволяют судить данные о распределении избирателей по роду
платимых налогов. Плательщикам сбора с недвижимой
собственности, т. е. домовладельцами в чистом виде, были дворяне,
духовенство, кроме того, мещане и разночинцы. Число
представителей купеческого сословия в этой группе было
незначительно. Лица, уплачивавшие торговые сборы, а также оба налога
(с торговых документов и недвижимости), относятся к одной
торгово-промышленной группе. Это либо крупная и средняя
буржуазия, в основном купечество, либо мелкая буржуазия,
принадлежавшая к разным сословиям: мещанству, крестьянству,
ремесленникам. В числе налогоплательщиков с торговых
документов выступают и дворяне, занявшиеся капиталистическим
предпринимательством.
Огромное большинство получивших избирательное право
составляли владельцы недвижимого имущества. В учтенных нами
городах на их долю приходилось от 60 до 92% избирателей, они
имели перевес даже в развитых торгово-промышленных
центрах, таких, как Одесса, Харьков и другие. Единственное
исключение составлял Петербург. Здесь торгово-промышленный класс
располагал 76% от общего числа избирателей. Казалось бы,
при таком соотношении двух категорий избирателей (на что и
рассчитывало правительство) численное преимущество в новых
общественных учреждениях должно быть обеспечено за
домовладельцами. На самом деле положение оказалось иным.
Решающую роль в этом сыграла неодинаковая степень участия в
выборах избирателей двух указанных групп. Вообще обращает
на себя внимание тот факт, что число избирателей,
воспользовавшихся своим правом, было крайне невелико. Но при
абсентеизме, наблюдаемом как в той, так и другой категориях
избирателей, во всех без исключения городах
торгово-промышленный класс проявил значительно больший интерес к выборам.
Средний процент участия избирателей этой группы составил
29,2%, в то время как домовладельцев — 9,1% от возможного
числа избирателей каждой из категорий. Естественно, что
отмеченное соотношение не могло не сказаться на результатах
городских выборов. Итоговые данные о сословном составе 40
городских дум следующие: к 1-й группе (дворянство, духовенство,
разночинцы) принадлежало 33,2% гласных, ко второй (купече-
22&

ство)—53,7 и к третьей (мещане, ремесленинки, крестьяне) —
всего 13,1%.
Итак, 7з часть мест в думах занимали гласные первой
группы. Условно ее можно назвать дворянско-чиновничьей,
поскольку гласных из духовенства были единицы, а разночинцы,
включенные в группу домовладельцев, по своей профессиональной
принадлежности относились в основном к чиновничеству.
Высокая доля гласных данной группы по сравнению с удельным
весом в составе городского населения свидетельствовала о
заинтересованности жителей этих категорий в попадании в состав
органов городского общественного управления. В свою очередь
это в известной мере являлось отражением начавшегося после
реформы процесса усиленного оттока дворянства из уездов в
города.
На долю купечества приходилось почти 54% гласных. Но,
как показали наши подсчеты, удельный вес гласных,
занимавшихся торгово-промышленной деятельностью, был значительно
выше, чем гласных из купеческого сословия, — около 68%. Эти
сведения весьма интересны, отражают процесс разложения
сословий, формирования классов капиталистического общества.
Выяснилось, что из общего числа гласных дворян примерно
1/5 часть уплачивала взнос с торговых документов. Интересы
дворян-предпринимателей в думах не могли не совпадать во
многом с интересами купечества. По-видимому, в оценке
результатов выборов правительственные чиновники исходили только
из цифр, показывающих сословное представительство в думах,
но и на этом основании, считая удельный вес дворян
недостаточным, были недовольны их итогами.
Весьма важным для правительства были данные о
принадлежности гласных к одному из трех имущественных разрядов.
Они должны были служить показателем эффективности
«трехразрядной системы», которая была введена как заслон на пути
проникновения в органы общественного управления
избирателей из малоимущих слоев населения. Трехразрядная система,
как уже подчеркивалось, создала гражданское неравенство для
избирателей разных групп. Средние цифры по 40 городам
показывают, что на выборах 1883/84 г. один гласный избирался в
I разряде от 2,4, во II—от 8,4 и в III—от 181,3 избирателя.
Если же обратиться к сведениям по отдельным городам, то
бросается в глаза не только несоразмерность данных о количестве
избирателей по разрядам, но и малочисленность I разряда.
Даже по списочному составу только в половине городов число
избирателей I разряда превышало число подлежащих избранию
более чем в 2 раза. На практике же, вследствие проявляемого
повсеместно абсентеизма, двукратное превышение сохранялось
лишь в отдельных городах. Не были единичны и такие выборы,
как, например, в Туле, когда 25 избирателей I разряда должны
были избирать 24 гласных.
230

Оправдала ли «трехразрядная система» расчеты
правительства? Судить об этом позволяют данные о распределении
гласных по разрядам. Из 2940 гласных (по 40 думам) к I разряду
относились 759, ко II — 1031, к III — 1051 гласных C9%).
Несопоставимый с первыми двумя по численности избирателей
III разряд был представлен в думах лишь 39% гласных.
«Трехразрядная система», безусловно, сыграла свою роль в
ограничении возможностей для попадания в думу малоимущих
налогоплательщиков. Но даже столь скромное представительство
избирателей III разряда в органах общественного управления не
устраивало правящие круги. К тому же сразу стало очевидным, что
трехразрядная система наибольшую услугу оказала купечеству.
Основные выводы по 40 городам находят подтверждение в
статистических источниках менее детализированных, но
охватывающих существенно большее число городов.
Результаты выборов не удовлетворили правящие круги. Уже
в начале 1880-х годов был поставлен вопрос о необходимости
пересмотра избирательного закона. Намечаемым пересмотром
имелось в виду обеспечить решение следующих задач: 1.
ослабить влияние буржуазных элементов в городском общественном
управлении; 2. отстранить от участия в выборах наименее
имущую часть городского населения; 3. ввести в состав
«полноправных» горожан образованную и состоятельную часть жителей,
не обладающих недвижимой собственностью, так называемых
квартиронанимателей.
Городская реформа создала совершенно новые по своему
характеру и задачам учреждения. Функции органов городского
управления претерпели коренные изменения. В то время как
прежде их задачи сводились в основном к взиманию налогов и
сборов, выполнению разного рода повинностей, субсидированию
ряда правительственных учреждений, то теперь на первый план
выдвинулись чисто муниципальные вопросы. Правительство
целиком освободило себя от забот о развитии и управлении
городским хозяйством, полностью возложив их на органы
общественного управления. В их руках постепенно сосредоточился весь
круг вопросов, связанных с благоустройством,
санитарно-гигиеническим состоянием города, развитием транспортных средств,
постановкой начального народного образования, медицинского
обслуживания населения.
За 20 лет, с 1871 по 1890 г., доходы городов возросли с 19
до 56 млн руб. Если в 1871 г. годовой доход, превышавший
200 тыс. руб., имели 10 городов, то в 1890 г. — 43 города.
Появились большие возможности для решения таких вопросов, как
освещение улиц, канализация, сооружение водопроводов и т.д.
Правда, города не были полностью свободны в расходовании
своих денежных средств, значительную часть бюджета
составляли так называемые «обязательные расходы». В 1890 г. до
22% бюджета шло на содержание полиции, воинский постой,
освещение и отопление тюрем и пр. Расходы на соержание боль-
231

ниц, благотворительных заведений, на образование относились
к числу «необязательных». Но именно в этом направлении своей
деятельности думы добились наибольших успехов. Если в 1871 г.
городскими думами было отпущено на содержание
благотворительных заведений 581 тыс. руб. и учебных — 500 тыс. руб., то
в 1890 г. расходы по этим статьям удалось довести
соответственно до 5,2 млн руб. и 4,7 млн руб. На примере Петербурга можно
видеть, насколько разительнее перемены за сравнительно
короткий срок произошли, в частности, в положении дел с народным
образованием. В 1877 г., когда общественное управление только
получило право заведовать начальными городскими училищами,
на всю столицу насчитывалось лишь 16 казенных одноклассных
училищ. В 1883 г. число городских начальных училищ было
доведено думой до 156 и к 1893 г.—до 300. На школьное
образование дума ассигновывала примерно 1/10 часть тех средств,
которыми она могла распоряжаться самостоятельно. Заслуживают
внимания и некоторые начинания думы, имевшие целью
содействовать распространению культуры и просвещения среди низших
слоев взрослого населения (открытие воскресных школ,
бесплатных городских читален и т.д.). С большим или меньшим успехом
такая работа проводилась и в других крупных, и не только
крупных, городах страны.
Разумеется, говорить о значительном прогрессе в развитии
муниципального хозяйства не приходится. Деятельность
городского самоуправления оставляла желать лучшего.
Общегородские интересы нередко приносились в жертву кучке думских
заправил, имели место злоупотребления в расходовании городских
средств, основная масса гласных была равнодушна к
общественному делу. Многие недостатки объяснялись отсутствием
традиционного опыта общественной муниципальной практики. Но
главное заключалось в том, что Городовое положение 1870 г.,
выделив новым общественным учреждениям широкий круг
обязанностей и возложив на них большую ответственность, не
создало необходимых условий для их работы. Сказывались и
ограничение бюджетных прав, и отсутствие у органов
самоуправления принудительной власти, и практика взаимоотношений с
местной администрацией и т. д. Тем не менее органы городского
самоуправления не бездействовали. Либеральная
общественность, поднявшая в конце 80-х годов голос в защиту органов
самоуправления, подчеркивала, что удивляться надо не тому, что
они мало сделали, а тому, что в тех условиях сумели добиться
положительных результатов6.
Городовое положение 1870 г. строго ограничивало
компетенцию общественного управления областью хозяйственных дел.
Юридически это исключало возможность каких бы то ни было
проявлений его политической активности, к тому же в составе
большинства дум преобладало купечество с присущим ему тогда
политическим индифферентизмом. Этим также во многом
определялся характер деятельности городских дум. На протяжении
232

70—80-х годов выступления или заявления политического
содержания в стенах дум были единичны. К их числу могут быть
отнесены такие эпизоды, вошедшие в историю городского
самоуправления, как, например, либеральный адрес Московской думы
A870), речь московского городского головы Б. Н. Чичерина по
случаю коронации Александра III A883) и некоторые другие.
Московский адрес был составлен по инициативе группы
славянофилов, игравших в те годы влиятельную роль в думе. В нем
поднимался вопрос о ряде либеральных реформ, которые
сводились к предоставлению свободы слова и печати, свободы совести
и религии. Само пожелание предпринять реформы было
воспринято Александром II как покушение на полноту самодержавной
власти. Разразился скандал, городской голова кн. В. А.
Черкасский вынужден был уйти в отставку. Реакция правительства на
этот документ объяснялась не только его характером, но и тем,
что предложение исходило от городской думы — учреждения, до
сих пор не претендовавшего на какую-либо роль в общественно-
политической жизни страны.
Аналогичный резонанс вызвало выступление другого
руководителя городского общественного управления Москвы
Б.Н.Чичерина на банкете городских голов в мае 1883 г. Он высказал
пожелание, чтобы собрание голов «не прошло бесследно», а
явилось «началом объединения земских людей». Речь Чичерина
вызвала крайнее неудовольствие в высших сферах, будучи
расценена как «конституционная». Чичерину объявили, что его
императорское величество находит образ действий городского
головы, «не соответствующим занимаемому им месту», и предложили
выйти в отставку. После смещения Чичерина обстановка в
Московской думе накалилась до предела. Несколько раз
назначаемые до истечения полномочий думы выборы городского головы
так и не дали результата.
На очередных выборах в думу в конце 1884 г. Б. Н.
Чичерин снова избирается гласным. В первом же заседании
обновленного состава думы 29 декабря 1884 г. ему была выражена
признательность за предшествующую службу на благо города.
Этот акт правящие верхи не без основания восприняли как
антиправительственную демонстрацию. С нескрываемым
беспокойством власти ожидали предстоящие в января 1885 г. выборы
городского головы. Чуть ли не ежедневно московский генерал-
губернатор докладывал в Петербург о настроениях в думе
и своих опасениях о возможном выдвижении кандидатуры
Б. Н. Чичерина. Несмотря на принятые генерал-губернатором
меры, эта кандидатура была действительно включена в список
для голосования, однако в самый последний момент Чичерин
отказался от баллотировки.
Кроме этих случаев на протяжении двух десятилетий имели
место лишь выступления отдельных гласных, которые дали
основание чиновникам причислить их к разряду
антиправительственных. Так, внимание администрации в 1881 г. обратила на
гза

•себя дискуссия в С.-Петербургской думе в связи с предложением
об избрании бывшего министра внутренних дел М. Т. Лорис-
Меликова почетным гражданином города. В ходе прений
гласные позволили себе критически рассуждать о внутренней
политике правительства последних лет, некоторые выступления
носили крайне резкий характер. Правительство приняло все
зависящие от него меры, чтобы сведения о происходящем в
Петербургской думе не проникли в печать7. Известно, что и в отдельных
провинциальных думах возбуждались вопросы оппозиционного
направления. Так, например, в г. Николаеве после кончины
императора Александра II было внесено предложение возбудить
ходатайство о введении в России конституции.
В целом же, как показала двадцатилетняя практика, думы
не выходили и даже не пытались выйти за пределы очерченного
для них круга хозяйственной деятельности. Тем не менее
между городскими общественными учреждениями и администрацией
постоянно возникали недоразумения по различным поводам.
Высшая губернская администрация в своем подавляющем
большинстве продолжала рассматривать себя в качестве
полновластного «хозяина губернии», которому в одинаковой мере
подначальны и коронные чиновники, и руководители новых органов
общественного управления. Проявление откровенного
неуважения, роняющего должностной престиж руководителей
общественного управления, не раз было причиной серьезных столкновений
между губернаторами и городскими головами. Только в начале
1873 г. в результате такого рода конфликтов подали прошение
об увольнении городские головы Москвы, Рязани, Перми.
Правительство не безоговорочно поддерживало притязания
местной административной власти, однако в большинстве
случаев малейшие попытки дум усилить свое влияние за счет власти
бюрократии решительно осуждались. Во всех звеньях правитель
ственнои администрации отчетливо прослеживается стремление
вообще свести на нет значение думы как выразителя
общегородских интересов за пределами чисто хозяйственной
деятельности. Так, было признано противозаконным и отменено
губернским по городским делам присутствием постановление
Петербургской думы об ассигновании 3000 руб. на похороы
скончавшегося во Франции И. С. Тургенева.
Столкновения между органами общественного управления и
администрацией нередко принимали острую, крайне
нежелательную для правительства форму. В начале 80-х годов между
С.-Петербургской думой и Министерством внутренних дел
возник конфликт по вопросу о пересмотре городского бюджета. Он
продолжался несколько лет, и в конечном счете дума
обратилась в Сенат с жалобой непосредственно на министра
внутренних дел. В правительственных кругах этот акт был воспринят
как экстраординарный.
Городские общественные учреждения в кругу тех задач,
которые были на них возложены, стремились действовать вполне
234

самостоятельно, независимо от бюрократического аппарата
власти. Однако границы их компетенции были очерчены весьма
расплывчато, уже одно это приводило к бесконечным
конфликтам на хозяйственной почве. Губернское начальство нередко
нарушало и совершенно четко определенные положения закона.
Наибольший размах административный произвол принял во
второй половине 80-х годов. В 1888 г. возник конфликт между
Одесским общественным управлением и администрацией.
Одесский генерал-губернатор X. X. Рооп, не считаясь с тем, что
больничное дело находилось в заведовании общественного
управления, попытался навязывать ему новый устав городской
больницы, а в ответ на возражения думы издал «обязательное
постановление», вводившее новый устав и подчинявшее больницу
контролю полицейского управления. Явившимся на прием к
генерал-губернатору представителям думы Рооп заявил, что
располагает громадными полномочиями и для водворения порядка
не преминет прибегнуть к крайним мерам. Он пригрозил
административной высылкой каждому, кто не подчинится его
распоряжениям в вопросах городского хозяйства.
Слишком явное пренебрежение законом вызвало неодобрение
даже в правительственных сферах. Министр внутренних дел
Д. А. Толстой, который отнюдь не мог быть заподозрен в каких-
либо симпатиях к городскому общественному управлению, в
докладе царю расценил действия генерал-губернатора как
«несогласные с Городовым положением» и просил дать указания об
отмене постановления, изданного Роопом. В резолюции на
докладе министра внутренних дел Александр III написал:
«Распоряжение генерал-губернатора, конечно, неправильно, но ему
ничего не оставалось делать другого, так как городская дума
не слушалась никого и слишком зазналась». Постановление
одесского генерал-губернатора царь предложил «до времени
оставить в силе»8.
Описанный эпизод — одно из убедительных свидетельств того,
что в условиях самодержавного строя права органов
самоуправления были лишены каких бы то ни было гарантий.
Постепенный отход от соблюдения принципов
самоуправления можно проследить на изменении отношения правительства
к вопросу об утверждении руководителей городского
общественного управления. По Городовому положению, городские головы
и лица, их замещающие, подлежали утверждению: в
негубернских городах — губернаторами, в губернских — министром
внутренних дел, а в обеих столицах — царем. На протяжении
70-х годов правительство не считало возможным вмешиваться в
решения городских дум даже в тех случаях, когда по тем или
иным причинам кандидат на пост головы не устраивал
администрацию. Основанием для неутверждения признавалось только
несоблюдение при выборах формальных требований Городового
положения. Однако уже в первой половине 80-х годов в этом
вопросе стал допускаться полнейший произвол. Примером мо-
235

жет служить отказ в утверждении на должность помощника
петербургского городского головы известного журналиста,
редактора либерального журнала «Вестник Европы» М. М. Стасюле-
вича. Он дважды избирался гласным, принимал самое активное
участие в работе думы и в мае 1884 г. был избран на пост
товарища головы. Однако министр внутренних дел Д. А. Толстой
нашел утверждение невозможным «ввиду несоответственных
целям правительства образа мыслей и направления деятельности
М. М. Стасюлевича». Мнение министра внутренних дел было
одобрено царем. В этом же году последовал отказ в
утверждении замещающим городского голову г. Томска бывшего
ссыльного Б. П. Шостаковича (деда композитора Д. Д. Шостаковича).
Подобные факты имели место и в последующие годы.
В конце 80-х годов широкое распространение в
правительственной администрации получает мнение о неспособности
органов городского самоуправления самостоятельно справиться с
решением серьезных задач городского хозяйства. Утверждения
такого рода в отношении некоторых дум послужили в ряде случаев
основанием для нарушения одного из коренных принципов
Городового положения — выборности руководителей общественного
управления. В обход этого непременного условия стало
практиковаться назначение городских голов по распоряжению
правительства.
Городские думы отнюдь не оставались безучастны в тех
случаях, когда администрация посягала на права общественного
управления, которые были закреплены в Городовом положении.
Их протест не всегда был пассивным и не сводился лишь к
обращению с жалобой в Сенат. Он выливался и в такие формы,
как повторные выборы лиц, не утвержденных правительством,
демонстративный срыв выборов и т.д.
Многие из столкновений, возникших на протяжении 70—
80-х годов между правительственной администрацией и органами
общественного управления, не получили сколько-нибудь
заметного резонанса в обществе. И хотя поводы для столкновений
зачастую бывали крайне незначительны, они тем не менее
воспринимались администрацией с сильным беспокойством. Каждый
конфликт привлекал пристальное внимание правительства,
любые проявления неуступчивости требованиям местной
администрации квалифицировались как оппозиционные и
противозаконные действия. Эти случаи показывают, что вопреки
существующему мнению, думы иногда позволяли себе «фрондировать»,
в ходе конфликтов обнаруживались зачатки самосознания
разнородных элементов, объединенных званием гласных, их
готовность противостоять бюрократическому аппарату монархии.
Отношение правительства к городскому самоуправлению не
оставалось неизменным. Для первого десятилетия действия
реформы характерен в основном протекционизм высшей
администрации к городскому представительству. Но даже в эти годы
позицию правящих кругов определяло стремление избежать лю-
236

бых законодательных изменений Городового положения в
пользу общественного управления. Оно рассматривалось
самодержавием как предел допустимых уступок. Недостатки закона 1870 г.
были не следствием случайных промахов и недоработок, а
изначально порождены намерением приспособить общественное
управление к системе самодержавного строя.
Новый общественный подъем конца 70-х — начала 80-х
годов заставил правящие круги признать неизбежность решения
некоторых проблем городского общественного управления,
появились соответствующие проекты 1882 г., но лишь только
правительству удалось упрочить свое положение, всякая
деятельность в этом направлении была прекращена. Уже с начала
80-х годов ряд законодательных предположений был направлен
на то, чтобы частично ограничить действие принципов
самоуправления, провозглашенных в пореформенном законодательстве.
В 1886 г. министр внутренних дел Д. А. Толстой выступил с
развернутой программой пересмотра реформ 60—70-х годов о
местном общественном управлении. Его программа
«контрреформ» исходила из необходимости максимально усилить
подчиненность органов самоуправления бюрократическому аппарату
монархии. Для этого предлагалось, во-первых, расширить
полномочия Министерства внутренних дел по надзору за земскими,
городскими и крестьянскими учреждениями и, во-вторых,
ограничить начало выборности при замещении должностей по
местному общественному управлению в пользу системы
правительственного назначения. Одновременно ставился вопрос о
расширении участия дворянства в местном управлении.
Реорганизацию городского управления намечалось осуществить после
принятия реформ крестьянской и земской. Городская реформа
должна была соответствовать по своему духу новой земской реформе
и быть согласованной с ней в своих принципиальных положениях.
Необходимость коренной реформы городского общественного
управления обосновывалась не только невозможностью
сохранения прежнего статуса для городских учреждений при
изменении такового для земства, но и неудовлетворительным ведением
городского хозяйства. Причины этого усматривались в
предоставлении городским думам неоправдавшей себя
самостоятельности, в недостаточности правительственного контроля, в слабом
участии в городском общественном управлении дворянства.
Изменение соотношения сил в пользу дворянского сословия стало
одной из главных целей ревизии Городского положения 1870 г.
Принятием И июня 1892 г. городской «контрреформы»
завершается определенный этап правительственной политики в
области городского общественного управления. Подводя итог,
отметим, что реформы 60-х — начала 70-х годов XIX в., бесспорно,
являлись уступкой, на которую правящие круги были
вынуждены пойти в условиях кризиса власти. Вместе с тем, преследуя
цель как-то приспособить отживающий самодержавный строй к
развитию капиталистических отношений в стране, правительство
237

и само оказывалось заинтересованным в положительных
результатах осуществляемых им преобразований. Городская реформа
носила по своему существу буржуазный характер, хотя далеко
не во всем была до конца последовательной, что в конечном
счете предопределило ограниченный успех ее реализации. Тем
не менее Городовое положение 1870 г. было безусловным
шагом вперед относительно законодательных норм, регулирующих
дореформенное устройство общественного управления в городах,
создало предпосылки для решения муниципальных проблем,
порождаемых становлением и развитием капиталистического
города.
Несмотря на то что Городовое положение реально не
обеспечивало условий, необходимых для эффективного
функционирования органов общественного управления, думы, прежде всего в
наиболее значительных центрах, смогли добиться весьма
ощутимых результатов по ряду направлений своей деятельности. По
мере достижения городскими думами тех или иных успехов рос
их общественный авторитет, все больше утверждалось
убеждение в перспективности местного самоуправления, его
преимуществе по сравнению с бюрократическим. За два десятилетия
действия Городового положения 1870 г. идеи самоуправления
пустили настолько прочные корни в общественном сознании, что
самодержавное правительство уже не могло не учитывать этого
при разработке городской контрреформы и оказалось
вынужденным сохранить за думами хотя бы некоторую долю
самостоятельности. Именно реформа 1870 г., что признавали и
правительственные чиновники, сделала в дальнейшем уже
невозможным полный отказ от тех основополагающих принципов, которые
были заложены в ней.
1 Настоящая статья основана на выводах монографического исследова*
ния автора: Нардов а В. А. Городское самоуправление в России в 60-х —
начале 90-х годов XIX в. Л., 1984. Ссылки на архивные и печатные
источники содержатся в постраничном аппарате указанной книги.
2 Записка П. А. Валуева Александру II//Исторический архив. 1961.
N° 1. С. 80. -
3 См.: Миронов Б. Н. Русский город во второй половине XVIII —
первой половине XIX в.//История СССР. 1988. № 4. С. 150—168.
4 Материалы, относящиеся до нового общественного устройства в
городах империи. Т. III. Спб., 1877. С. 461.
5 См.: трейдер Г. И. Наше городское общественное управление.
Т. 1. М., 1902. С. 62; Михайловский А. Г. Реформа городского
самоуправления в России. М., 1908. С. 19. По имеющимся сведениям, в тех
государствах, где в рассматриваемый период существовало всеобщее
избирательное право, например во Франции, процент правоспособных мужчин
составлял 25—30% от всего населения.
6 См.: Нардов а В. А. Городское самоуправление в журналистике 70—
80-х гг. XIX в.//Общественная мысль в России. Л., 1986. С. 159—180.
7 См.: Валуев П. А. Дневник. 1877—1884. Пг., 1919. С. 167.
8 Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце
XIX столетия. М.„ 1970. С. 157—158.

ДЖОН БУШНЕЛЛ
Университет Норд-Вест, Чикаго, США
Д. МИЛЮТИН И БАЛКАНСКАЯ ВОЙНА:
ИСПЫТАНИЕ ВОЕННОЙ РЕФОРМЫ
В предрассветной мгле 15 июня 1877г. (по старому
стилю) русские войска форсировали Дунай в его среднем течении
и вступили на болгарскую землю1. Разбив немногочисленное
турецкое охранение у Систово, русские прочно укрепились на
плацдарме. За несколько дней был построен понтонный мост,
и к началу июля на южном берегу находилось уже 120 тыс.
солдат. Столь успешно проведенная переправа была
тщательно подготовлена. Район наступления примерно был известен
туркам, но точное место переправы русское верховное
командование хранило в строгом секрете вплоть до последней
минуты; его не знали даже войска, участвующие в операции. Но
главное, русские смогли лишить турок полного контроля над
Дунаем, который те имели в самом начале кампании. Не
располагая после Крымской войны сколько-нибудь серьезными
военно-морскими силами на Черном море, русские сумели
оттеснить турецкие корабли под прикрытие крепостных орудий,
используя подводные мины, ночные торпедные атаки
небольших катеров и огонь береговых батарей.
Вся операция по форсированию реки была проведена почти
точно по плану, она стала кульминацией весьма оперативно
проведенной мобилизации русской армии. Россия имела
достаточно времени для подготовки к военным действиям. Жесткое
подавление турками восстаний в Боснии и Герцеговине в
1875 г. и в Болгарии в 1876 г., а также нанесенное ими
сокрушительное поражение Сербии в 1876 г. поставили Россию и
Турцию на грань войны. 1 ноября 1876 г. Александр II отдал
приказ о мобилизации одной трети личного состава: 225 тыс.
человек было призвано из запаса, из станиц было вызвано
33 тыс. казаков. Используя недавно построенные железные
дороги, все 4 корпуса, предназначенные для действия на
Балканском театре, заняли свои позиции вдоль реки Прут к 7
января, всего на 6 дней позже запланированного срока. После
объявления Россией войны Турции 12 апреля 1877 г. было
проведено еще несколько частичных мобилизаций, в
результате к войскам на Балканском театре добавилось еще 3
корпуса; таким образом, в состояние боевой готовности была
приведена половина русской армии. Недавно созданный в России
механизм призыва войск и доставки их к театру военных
действий по железным дорогам действовал в целом хорошо. К
концу мая в соответствии с планом все 7 корпусов встали
лагерем на северном берегу Дуная в том месте, где река выгибает-
239

. к югу и ближе всего подходит к Балканам. К тому времени
урецкая речная флотилия была уже нейтрализована.
Сразу после форсирования Дуная и начала боев с турками
планы русских пошли насмарку. Главной причиной неудач
была некомпетентность верховного командования. Руководство
кампанией было возложено на младшего брата царя великого
князя Николая Николаевича и его начальника штаба
генерала А. А. Непокойчицкого. Составленный генералом Н.
Н.Обручевым план предусматривал обход русскими войсками
четырехугольника турецких крепостей в Восточной Болгарии— Си-
листрии, Варны, Рущука и Шумлы, находившихся на прямом
пути к Константинополю. В основе плана было стремление
избежать длительной крепостной войны и добиться решительной
победы над турками до того, как смогут вмешаться
европейские державы; Обручев предлагал наступать через
центральные районы Болгарии. Русские войска разделялись на две
армии. Одной из них надлежало немедленно пересечь Балканский
хребет через Шипкииский перевал и максимально быстро
продвинуться к Константинополю — стратегической цели войны.
Вторая армия обеспечивала фланги, блокируя турецкие
войска, идущие из Видина, и заняв слабейшую крепость в
Рущуке2. Первостепенное значение придавалось скорости
продвижения; затяжных боевых действий следовало избегать всеми
средствами. Однако именно обходившиеся дорогой ценой
штурмы и продолжительные осады и были навязаны русской армии
в результате роковых просчетов верховного командования.
Вместо того чтобы быстро двинуть половину своей армии
через Балканы, Николай Николаевич разделил ее на три
отряда, ни один из которых оказался не в состоянии решить
поставленной перед ним задачи. Половину сил он использовал
для того, чтобы обложить Рущук, что более или менее
соответствовало плану. Однако выделенный отряд был явно велик
для проведения в целом пассивной блокирующей операции.
IX корпус, а затем и другие части Николай Николаевич послал
на овладение небольшой турецкой крепостью в Никополе и
защиту западного фланга русской армии. Для перехода через
Балканы был выделен отряд генерала И. В. Гурко,
насчитывавший всего 12 тыс. человек. Поскольку для движения на
Константинополь этого было слишком мало, отряд Гурко
просто занял проходы, а потом действовал по обстоятельствам.
Кроме того, русские ослабили свои ударные силы, оставив
части к северу от Дуная напротив Рущука на случай прорыва
здесь турок, а также разместив целый корпус в Добрудже, где
он до конца войны находился в бездействии.
Таким образом, изменив весь план кампании, великий князь
свел стратегическую цель войны — удар по
Константинополю — к второстепенной или даже третьестепенной задаче.
Вместо обхода турецкой армии, которая была привязана к
крепостям, русские позволили противнику диктовать его собствен-
240

ные оперативные планы. Вместо концентрации всех
имеющихся сил для прорыва через Балканы и перенесения боевых
действий к Константинополю они рассредоточили эти силы. Таким
образом, развитие событий совершенно противоречило
расчетам Обручева. Нерешительность и медлительность в
проведении кампании великим князем были характерны и для
оперативного командования. 3 июля Западный отряд, IX корпус
генерала Н. П. Криденера, после слабого сопротивления турок
взял Никополь, но потом три дня бездействовал. Лишь 7 июля
Криденер отправил генерала Ю. И. Шильдер-Шульднера с
усиленной дивизией (в общей сложности 9 тыс.) на захват
Плевны, находившейся в 40 км южнее, гарнизон которой
насчитывал 3 тыс. человек. Но сюда уже прибыл Осман-паша с
20 тыс. солдат. На следующий день русские, фактически без
разведки, атаковали Плевну. Атака велась без применения
ружейного огня, густыми колоннами, тактика которых
безнадежно устарела уже ко времени Крымской войны. Русские,
которые все-таки сумели прорваться в город, вынуждены были
отойти вследствие тяжелых потерь, составивших 2,4 тыс.
убитыми и ранеными.
Неудачей закончился и второй штурм Плевны. Ко времени
новой атаки русских 18 июля, турки успели возвести мощную
систему земляных укреплений. Криденер обладал небольшим
численным перевесом, но повел наступление там, где турецкие
позиции были самыми сильными: полагая, что противник
имеет двойное превосходство, он выбрал для атаки место,
которое было наиболее удобным для отступления. Вновь русские
полки пошли под огонь турок в ротных колоннах; некоторые
шли, не открывая ответной стрельбы. 7 тыс. русских было
убито и ранено, весь Западный оперативный отряд оказался на
грани беспорядочного бегства, хотя турки так и не покинули
своих редутов. После этого русское командование приказала
перебросить из России на театр боевых действий две с
половиной уже укомплектованные дивизии, а также дополнительна
провести мобилизацию в общей сложности 110 тыс. человек.
Однако подкрепления не могли прибыть до конца года.
Русская армия оказалась в «котле» между
четырехугольником турецких крепостей на востоке, Плевной на западе и
Балканами на юге. Линия фронта растянулась более чем на 300 км.
В ней были значительные бреши, на востоке и западе
отсутствовали сильные опорные пункты, куда русские войска могли
бы отойти в случае турецкого наступления. При неудачном
развитии кампании можно было ожидать двойного
окружения.3. Лишь благодаря поистине героической борьбе
небольшого русского отряда на Шипкинском перевале в августе 1877 г.
и полнейшей некомпетентности командующих турецких
крепостей турки не отбросили русских на север от Балканского
хребта и не создали угрозу всей их позиции в Болгарии.
После провала третьего штурма Плевны в конце августа, общие
241

потери в котором составили 16 тыс. человек, великий князь и
его начальник штаба настаивали на отводе войск за Дунай и
приостановке кампании до весны. Только по настоянию
военного министра Д. А. Милютина, сопровождавшего Александра
в поездке по фронту, было решено окружить Плевну и взять
ее осадой.
27 ноября Осман-паша сделал неудачную попытку
прорваться из Плевны, а вскоре капитулировал. Это высвободило
силы русской армии, которая теперь — с прибытием гвардии и
гренадерского корпуса — обладала подавляющим численным
превосходством. В конце декабря русские войска форсировали
обледеневшие горные перевалы. Турецкие части в панике
бежали, и русские быстро двинулись к Константинополю,
остановившись у города только вследствие заключенного 19 января
перемирия. Турецкие крепости были отрезаны и оказались не
в состоянии защищать столицу, т. е. в конце концов
произошло то, что первоначально планировал Н. Н. Обручев.
Ошибки общего стратегического руководства можно
отнести на счет нескольких лиц во главе с великим князем
Николаем Николаевичем, но не оправдал ожиданий и генералитет, и
другие командиры. Русские войска шли в атаку сомкнутыми
ротными колоннами, не открывали огня, пока не
приближались к противнику на несколько сотен шагов, а иногда и
вообще не стреляли (тогда как турки открывали огонь с 2000 и
даже 3000 шагов), не умели окапываться. В одном сражении
русский полк не использовал винтовок даже в обороне,
неоднократно отбрасывая наступавших турок штыками. Русские
офицеры и солдаты постепенно усваивали необходимость
рассредоточения и укрытия; к середине войны многие части
атаковали уже в стрелковых цепях, а к концу научились окапываться
так же хорошо, как и турки. Примечательно, что каждая
прибывавшая на фронт новая часть проходила эту школу
самостоятельно.
Под руководством М. Д. Скобелева, этого прославленного
героя, превозносимого как лучший из русских генералов,
войска всю войну шли под огонь противника стройными
колоннами с развевающимися знаменами и под бодрые звуки
оркестров. Апофеозом этой картины был сам Скобелев на
неизменном белом коне. Подобное героико-романтическое видение
войны было свойственно и многим другим генералам и
офицерам. Неизбежным результатом было то, что русские, атакуя
даже небольшие турецкие редуты, несли тяжелые потери;
каждая их победа доставалась очень высокой ценой.
Современники восхищались решимостью и храбростью русских
солдат и офицеров еще с XVIII в., но командиры не умели с
пользой реализовать этих качеств.
Промежуточное звено между стратегическими замыслами и
тактикой полевого боя — оперативное командование — также
проявило свою слабость. Большинство генералов, подобно
:242

Криденеру и Шильдер-Шульднеру, медлили с выступлением к
намеченным объектам, были не способны сформулировать
четкие планы и отдать точные приказы, не торопились развить
успех, быстро поддавались панике и отходили. Очень плохо
показала себя кавалерия., часто несправлявшаяся с возложенными
на нее задачами, в первую очередь по блокированию подвоза
туркам продовольствия и боеприпасов. Снова и снова, как под
Плевной, русские штурмовали турецкие позиции не там, где
они были более всего уязвимы, а в самых укрепленных местах.
Русские не расплачивались за свои оперативные ошибки
порой только потому, что турецкий генералитет был еще хуже.
По сравнению с указанными недостатками командования
все остальные проблемы русской армии были не столь
вопиющи, или, по крайней мере, простительны в неразберихе войны.
Часть турецкой артиллерии обладала определенными
преимуществами перед русской, которая имела снаряды совершенна
неэффективные против турецких земляных укреплений. В
некоторых русских частях винтовки были хуже турецких, а
использование русскими двух различных моделей винтовки
затрудняло снабжение патронами. Штабная работа была
организована так плохо, что, когда в декабре 1877 г. русская армия
начала движение, приказы поступали через несколько дней после
того, как они должны были вступать в силу. Комиссариат и
его пресловутые поставщики Грегор, Коган и Горвиц были
совершенно некомпетентны и коррумпированы. Каждый из
названных факторов затруднял операции русской армии, но лишь
отчасти. Перевес в численности личного состава и количестве
орудий, единство командования и четкая стратегическая цель
должны были бы обеспечить русской армии решающее
превосходство, на котором Обручев строил свой военный план.
Однако кампания развивалась неважно вследствие бездарности
русского командования.
Даже такой крупный успех, как зимний переход через
Балканы и прорыв к Константиполю, не мог скрыть
многочисленных трудностей и просчетов. Главный удар критики
обрушился на великого князя Николая Николаевича как
главнокомандующего, но он был лишь одним из двенадцати великих
князей, участвовавших в кампании, которая уже к лету 1877 г.
получила саркастическое название «войны великих князей».
Все они вовсе не являлись хорошими командующими, к кому
же их далеко не блестящие начальники штабов также плохо
выполняли свои обязанности. Несколько генералов — Гурко,
Радецкий, Скобелев — прослыли способными командирами, на
и они нередко совершали дорого обходившиеся русским грубые
просчеты. Малоуспешные в целом действия русской армии
трудно было представить в более или менее достойном виде,
поэтому и публикация официльного отчета о войне
задерживалась. Комиссия, уполномоченная написать историю войны,
была образована сразу же в 1879 г., но до 1898 г. ничего не пуб-
243

ликовала. Предпочтение было отдано документальным
сборникам, к 1912 г. их было издано 97 томов: большинство
материалов отдельных частей и рапортов о предпринятых действиях
обнаруживали склонность русских командиров к
самооправданию. Когда в 1897 г. были готовы к печати первые тома по
истории войны, вмешался военный министр А. Н. Куропаткин
(служивший во время нее в штабе Скобелева) и распорядился
опустить критику отдельных лиц и особо выделить геройские
действия. Глава комиссии ушел в отставку, а публикация
официальной истории была снова отсрочена 4.
Русско-турецкая война стала проверкой проведенных в
России в 60—70-е годы военных реформ и выявила их
ограниченность. Находившийся с 1861 г. на посту военного министра
Дмитрий Милютин считал, что война полностью подтвердила
правильность осуществленной им программы преобразований.
В период мобилизации конца 1876 г. — начала 1877 г. он
неоднократно отмечал в своем дневнике, что реформы доказали
свою значимость, что многие, обвинявшие его в разрушении
армии, теперь приумолки, что император Александр поздравил
его. Милютин предусмотрительно заметил, что, хотя армия и
находится в хорошем боевом состоянии, одна она не обеспечит
успеха; многое будет зависеть от дипломатической ситуации и
качества командования. Он открыто признавал, что не видит
среди русского генералитета никого, чьи стратегические и
тактические способности внушали бы доверие; в России
подготовлены войска и материальные средства, но не главнокоманду-
щие и корпусные командиры5. Признание Милютиным своей
беспомощности в обеспечении должного командного состава
практически было признанием будущей неудачи. Но сам
Милютин так не считал.
Назначение на высшие командные посты оставалось
прерогативой царя. Александр не спрашивал мнения Милютина,
когда назначал одного из своих братьев главнокомандующим
армией на Балканах, другого — русскими войсками на
Кавказе, старшего сына — командиром отряда, блокировавшего Ру-
щук, а младшего — командиром гвардейской пехотной
дивизии. Не мог министр высказывать своего недовольства и при
выдвижении на высшие должности многих некомпетентных
людей не столь знатного происхождения. При заполнении
вакансий царь лишь изредка советовался с ним. Милютин
признавался, что перед началом войны он понятия не имел,
составил ли царь уже список генералов, которым он доверит
армию6.
Негативные последствия вмешательства царя в военные
дела были очевидны уже в ходе подготовки к проведению
перестройки армии. Крымская война не оставила ни у кого
сомнений в необходимости преобразований. Генералы представили
докладные записки, царь учредил комитет по выработке
рекомендаций. Военным министром он назначил генерала Н. О. Су-
244

хозанета, которого многие считали невеждой. Царь поручил
ему проведение реформ, однако, хотя исполнительность была
его главной добродетелью, Сухозанет не представлял, что же
следует делать. Александр изложил собственные идеи, но
большинство их касалось изменения военной формы. Сухозанет,
движимый более соображениями экономии, нежели повышения
боеспособности войск, освободил армию от некоторых
совершенно бесполезных придатков. Однако, помимо этого, никаких
серьезных шагов более не предпринималось вплоть до
назначения военным министром в ноябре 1861 г. Дмитрия
Алексеевича Милютина, т. е. на протяжении более пяти лет после
окончания Крымской войны7.
Подробно разработанный план военной реформы Д.
А.Милютин представил царю уже 15 января 1862 г., спустя два
месяца после своего назначения. О путях преобразований в армии
новый министр думал уже давно8. Он участвовал в заседаниях
комитета по разработке военных реформ, а ранее уже
опробовал новые принципы войскового управления, когда служил
начальником штаба у главнокомандующего войсками на
Кавказе князя А. И. Барятинского в 1856—1860 гг. (По
рекомендации последнего царь назначил его товарищем военного
министра при Сухозанете в 1860 г.). Перед ним стояли две
взаимоисключающие, казалось, задачи: сократить расходы и в
то же время усилить боевую мощь армии. Он полагал, что
сможет достичь обеих целей путем преобразования военной
администрации и сокращения сроков службы. Громоздкий аппарат
управления был дорогостоящим и малоэффективным.
Чрезмерная продолжительность службы — 15 лет перед Крымской
войной (по закону — 25 лет, но на практике 10 лет
«прощались» за хорошее поведение) — приводила к тому, что армия
имела незначительные призывные резервы, соответственно
приходилось поддерживать крупный постоянный контингент. При
сокращении срока службы можно было бы иметь в запасе
больше подготовленных людей и в мирное время содержать
меньшую армию. В докладе 1862 г. Милютин предложил
уменьшить срок службы до 8 лет. Он хотел рекомендовать еще
большее его сокращение, но не решился.
Милютин также выдвинул и ряд других преобразований,
которые, как показал недавний трагический опыт Крымской
войны, были насущно необходимы. Русская армия нуждалась
в улучшении подготовки офицеров (в то время только
четверть офицерского корпуса имела военное образование), а
также порядка назначения на командные должности.
Следовало изменить систему подготовки солдат: готовить их к
действиям на местности, а не, только к парадам на плацу; нужно
было учить их грамоте, чтобы они исполняли службу более
осмысленно. Пехоту и артиллерию требовалось обеспечить
нарезным оружием. В изменении нуждалась и система снабжения —
от комиссариата до полков. Возникла острая потребность в
245

строительстве казарм: в них было размещено чуть больше
четверти солдат, а остальные расквартировывались среди
населения и собирались в свои части только во время летних
лагерей 9.
Александр II одобрил обширную программу
преобразований, которая составила основу всей деятельности Милютина
на посту военного министра вплоть до отставки в 1881 г.
Конечно, при ее осуществлении возникали трудности. Так,
Милютин постоянно сетовал на отсутствие средств и пренебрежение
министра финансов М. X. Рейтерна интересами армии. Однако
военный бюджет увеличивался пропорционально росту общих
государственных расходов. На нужды армии в среднем шло
27% бюджета в 1858—1862 гг. и 29% в период с 1865 по 1875 г.
А если исключить правительственную программу
железнодорожного строительства, то доля армии в государственных
расходах в 1865—1875 гг. в среднем ежегодно составляла 31% 10.
К концу пребывания Милютина на своем посту вооружение
русских войск находилось почти на европейском уровне.
К 1881 г. более половины личного составаа армии
размещалось в специальных казармах, а еще четверть — в перестроенных
гражданских зданиях, вследствие чего соответствующее
количество полков было укомплектовано круглогодично11. Имея
больше средств в своем распоряжении, Военное министерство
могло бы перевооружить войска и выстроить казармы горазда
быстрее, хотя, вероятно, оно получало столько денег, сколько
можно было выделить. Бедность страны губительно
сказывалась и на армии, но, учитывая финансовое положение России,
у Милютина было немного оснований для жалоб на
недостаток средств.
Потребность в использовании вооруженных сил и
сопротивление традиционалистов, включая самого Александра II,
затягивали осуществление основной цели Милютина — создания
небольшой кадровой армии, которая при необходимости
могла быть быстро увеличена за счет призыва обученных людей
из запаса. В 1856 г. срок службы был уменьшен до 15 лет и
тем самым была официально закреплена давнишняя
практика, а в 1859 г. — до 12 лет. В связи с демобилизацией после
Крымской войны, уменьшением срока службы и приостановкой
набора вплоть до 1863 г. численность армии сократилась с
2,3 млн в 1856 г. до чуть более 800 тыс. человек в 1863 г.
Сокращение могло бы быть еще больше, если бы не Кавказская
война (завершившаяся в 1864 г.). Солдаты очередного
набора января 1863 г. были брошены на подавление восстания в
Польше, что привело к призыву солдат из запаса. К 1864 г.
численность армии вновь превысила 1 млн. человек, ее
призывные резервы были исчерпаны. Однако к 1870 г. путем
постепенного сокращения штатов мирного времени, уменьшения в
1868 г. срока службы до 10 лет и ежегодного несколько
увеличенного призыва с целью досрочной демобилизации старослужа-
246

щих солдат численность армии была доведена до 700 тыс.
человек, еще 500 тыс. могли быть призваны в любой момент 12.
Таким образом, Милютин постепенно создал обученный
контингент запаса. Но по численности солдат, способных в случае
войны сразу встать под ружье, Россия еще отставала от
ведущих европейских держав. Милютин хотел решительно снизить
срок действительной службы и значительно увеличить запас, с
тем чтобы Россия могла выставить 2 млн обученных солдат.
Однако вплоть до франко-прусской войны Александр II не
желал порывать с традиционной концепцией военной службы.
Гораздо быстрее Милютин смог осуществить радикальную
реформу системы управления войсками. Раньше штаб армии
выполнял как командные, так и
административно-снабженческие функции в отношении подчиненных ему частей;
аналогичные задачи возлагались и на корпусные штабы. На практике
штабы не могли эффективно исполнять ни тех, ни других
функций, особенно если подчиненные им части были
рассредоточены по разным губерниям. Милютин предложил создать
территориальную, окружную систему, при которой командование
отделялось бы от снабжения. Снабженческие и материально-
технические функции возлагались на штаб округа, а
оперативное командование сосредоточивалось в руках дивизионных
командиров. По удачному определению Форреста, Миллера,
округа становились пуповиной, к которой всегда могли
подключиться дивизии, где бы ни случалось им остановиться 13.
С самого1 начала идея создания военных округов не
встретила особых возражений, поскольку прежняя система
управления полностью дискредитировала себя, а новая заметно его
упрошала. В 1862 г. в целях более гибкого реагирования на
ухудшавшуюся обстановку в Польше вместо Первой армии
учреждались Варшавский, Киевский и Виленский военные
округа. Во время польского восстания 1863 г. система
территориального управления сыграла важную роль в координации
действий против повстанцев. Милютин так и доложил
Александру, который вслед за тем с энтузиазмом одобрил
окончательный переход к системе военных округов.
Была и другая причина быстрого признания окружной
системы: новая структура отвечала господствовавшим в то время
представлениям об оптимально организованном управлении.
Командующий военным округом обладал большой
ответственностью и автономными от центра полномочиями, он стоял во
главе совета начальников различных материально-технических
служб. Это соответствовало идеалу сильного и независимого
губернатора, руководящего с помощью совета, который
координирует деятельность различных гражданских органов.
Несомненно, такой идеал был близок к своему воплощению в
военной, а не в гражданской службе, поскольку губернаторы
имели дело с учреждениями, относившимися к ведению
многочисленных министерств, ревниво оберегавших свои прерогати-
247

вы, тогда как все военные органы подчинялись одному
министерству 15.
Само Военное министерство было также реорганизовано па
образцу военного округа. До 1862 г. военный министр был не
только отделен от всей цепочки командования полевой армии,
но в его подчинение не входили многие центральные военные
ведомства. Ко времени завершения реорганизации в 1869 г.
все департаменты были объединены под властью военного
министра, который опирался на совет. Существовали и
институциональные связи между министерством и военными округами,
однако командующих ими назначал царь.
Это было той ценой, достаточно высокой, которую Милютин
вынужден был заплатить за проведение своих
административных реформ.
Первоначально почти столь же широкое согласие
существовало относительно необходимости глубоких изменений в
системе подготовки офицерских кадров, но постепенно милютин-
ские реформы в области военного образования вызвали
отрицательную реакцию со стороны армейских традиционалистов
и защитников дворянских привилегий (по большей части
являвшихся представителями одной и той же группы). Так, еще
в 1850-е годы приблизительно четверть офицеров обучались за
счет государства в восьмилетних кадетских корпусах, по
окончании почти все они поступали в привилегированные
гвардейские полки. Остальные, преимущественно выходцы из низших
слоев дворянства, становились офицерами после
непродолжительной службы юнкерами в армейских частях и сдачи
экзамена, в ходе которого проверялось в основном знание
воинских уставов. Их невежество в военном деле много
обсуждалось после Крымской войны.
В 1864 г. Милютин, последовав примеру некоторых
корпусных командиров, которые после Крыма создали при своих
штабах школы юнкеров, учредил юнкерские училища при
новых военных округах; они обеспечивали базовую
двухгодичную подготовку тем, кто поступил на службу, имея
необходимое общее образование. Было создано также несколько
военных гимназий, дававших в основном гражданское
образование. Большинство кадетских корпусов было упразднено и
заменено новыми четырехлетними военными училищами,
поступить в которые мог любой юноша от 16 лет и старше,
имевший гимназическое образование. Русская армия еще
сохраняла «двухколейную» систему военного образования: дети
элиты через военные училища попадали в гвардию, остальные
(на первых порах в большинстве принадлежавшие к
дворянскому сословию) через юнкерские училища пополняли
армейские части. Вместе с тем общий уровень подготовки офицеров
существенно возрос.
Одновременно Милютин занимался и реформой военно-
судебной системы. В основном она шла в русле гражданских
248

судебных реформ 1864 г. Как и в гражданском
судопроизводстве, дореформенные военные суды рассматривали дела на
основе письменных материалов, защита не была
предусмотрена. Командиры обладали полномочиями по своему
усмотрению изменять приговоры, вынесенные судом. Новая система
военного судопроизводства, закрепленная в уставе 1867 г.,
предусматривала открытое судебное разбирательство, устное
ведение процесса, участие защитника. Полковой суд
назначался, командиром части и занимался делами рядового и унтер-
офицерского состава. Военно-окружные суды рассматривали
дела офицеров и некоторые категории преступлений солдат, а
Главный военный суд в Санкт-Петербурге разбирал
апелляции. Судьи окружных и Главного судов назначались царем и
потому были независимы от командного состава. Тогда же, в
1867 г., для подготовки кадров военных юристов Милютин
открыл Военно-юридическую академию.
Еще в начале своей деятельности Милютин предпринял
усилия для того, чтобы сделать более человечными условия
службы солдат. В 1863 г. новый устав о наказаниях за нарушение
дисциплины отменил особенно жестокие наказания, такие, как
прогон сквозь строй, и значительно ограничил применение и
суровость других телесных наказаний. Когда в 1863 г.
проводился первый после окончания Крымской войны набор в
армию, призывникам было разрешено в ожидании медицинского
осмотра оставаться в нательном белье, а не стоять, как бывало
прежде, часами совершенно раздетыми. При направлении в
часть их уже не обряжали в одежду каторжников и не
выбривали лбы — старая предосторожность от побега, которая
ставила рекрута в положение изгоя общества 16. Милютин развил
программы обучения грамоте, которые появились сразу же
после Крымской войны. Он, как и многие другие, считал, что
грамотные солдаты лучше бы понимали свои обязанности,
служили более сознательно, совершали меньше
дисциплинарных проступков. Хотя обучение грамоте стало абсолютно
обязательным лишь в 1875 г. (что сохранялось до 1880 г.),
его поощрение министерством дало свои результаты. В конце
1860-х годов, когда лишь около 10% призывников отвечало
минимальным требованиям к грамотности, по статистике
военного министерства, 50% солдат срочной службы умели читать,
а 28% — писать. Инспектора считали эти данные
завышенными на треть, но, бесспорно, немалая часть солдат обучалась
грамоте в армии 17.
В течение первых нескольких лет пребывания на посту
военного министра Д. А. Милютин заложил основы организации
и управления русской армии, просуществовавшие до 1917 г.
Структура военного министерства, полномочия министра,
военные округа, юнкерские и военные училища, военно-судебная
система и многие другие более частные реформы, принятые в
1860-е годы, продолжали жить и после отставки Милютина.
249

Хотя он так и не смог убедить царя одобрить переход к армии
с небольшим сроком службы и значительным контингентом
запаса, Милютин все же сумел постепенно сократить
продолжительность военной службы и создать определенные
призывные резервы.
К концу десятилетия сопротивление военной реформе стала
нарастать, отчасти вследствие общей политической реакции,
вызванной покушением на Александра II. Самого Милютина
подозревали в скрытом либерализме, считали, что он, как и
его брат Николай, сыгравший важную роль в освобождении
крепостных крестьян, является радикалом. В действительности
же Милютин требовал проведения жесткой антипольской
политики, поддерживал русскую экспансию в Средней Азии,
страстно стремился взять реванш у Англии, на которую он
возлагал вину за горестное положение России. С другой стороны,
он всегда ставил интересы государства и самодержавия выше
эгоистичных интересов дворянства: он выступал против любых
институтов, дававших дворянам решающий голос в принятии
политических решений, желал ограничить привилегии,
которыми они традиционно пользовались, но которые мешали
развитию страны и укреплению государственной власти. Он знал,
что реформа военного образования поставила под угрозу
вековые привилегии знати и несколько облегчила продвижение
на высокие посты людей недворянского происхождения. Он не
видел оснований приносить боеспособность войск в жертву
привилегиям18. Таким образом, после 1866 г. Милютин не
случайно стал мишенью для нападок набиравшей силу и
влияние партии аристократов во главе с Петром Шуваловым и
вынужден был постоянно отражать попытки
дискредитировать его самого и его реформы в глазах царя.
Милютин имел противников также и в военных кругах.
Некоторые из генералов испытывали растерянность перед
массой нововведений, других возмущала социальная
направленность реформ. Неоднозначно оценивались и преимущества
военных округов, многие не видели особой нужды в
образовании солдат. Иные полагали, что посадить солдата за
незначительные проступки на несколько дней под замок, вместо того
чтобы выпороть, по сути, означает предоставить ему
незаслуженный отпуск. Некоторые консервативные генералы уверяли,
что даже сами солдаты предпочитают порку.
Традиционалисты особо возмущались по поводу закрытия кадетских
корпусов, которые1 многие из них посещали еще мальчиками и в
которых, по их мнению, воспитывался настоящий воинский дух;
они отвергали само название «военная гимназия». После
отставки Милютина в 1881 г. вновь были образованы кадетские
корпуса с их традиционной муштрой вместо серьезного
образования 19.
Наиболее ожесточенные нападки и на самого Милютина, и
на военные реформы исходили от его бывшего патрона, фельд-
250

маршала князя Александра Барятинского. Последний
предполагал, что русская армия будет перестроена по прусскому
образцу и Милютин, как министр, будет ведать административными
и снабженческими службами, а сам он займет новую должность
начальника штаба. Но эти надежды рухнули, и страдающий
подагрой Барятинский вышел в отставку и удалился в свое
поместье. В 1868 г. он выступил с резкой критикой системы
военных округов и нового полевого устава. Барятинский также
обвинил Военное министерство в излишнем бумаготворчестве
и коррупции. Будучи другом детства Александра II и его
доверенным лицом, Барятинский был уверен, что тот
прислушается к его обвинениям, и продолжал нападки на Милютина до
начала 1870-х годов. Он проводил широкую кампанию,
распространяя мнение, что Милютин уделяет слишком большое
внимание проблемам управления и обучения в ущерб
воспитанию воинского духа20. Неудивительно, что Милютин в
своем дневнике неоднократно упоминал о комплементах,
которые он получал во время успешной мобилизации армии в
1876—1877 гг.
Атака консерваторов на Милютина была столь мощной и
всесторонней, поскольку военные реформы затрагивали
главные принципы социальной организации России. Тем не менее
Милютин и его программа устояли, так как
заинтересованность государства в сильной армии взяла верх над всеми
другими соображениями. Франко-прусская война 1870 г.
своевременно напомнила об этом. Когда она разразилась, Петр
Валуев, бывший министр внутренних дел и член Государственного
совета, находился в Германии и смог лично убедиться в
боеготовности немецкой армии. По возвращении в Россию он
поддержал Милютина в вопросе о сроках службы. Более того, он
выступил за то, чтобы в целях увеличения численности армии
воинская повинность была распространена на всех членов
общества, исключая лишь духовенство. Система запаса и
всеобщая, воинская повинность фактически являлись отдельными
вопросами.
По существовавшему закону призыву не подлежало всего
около 20% населения, и Милютин мог достичь чисто
военных целей и без ограничения привилегий дворянства. Но он
не видел смысла в сохранении дворянской привилегии в
данной сфере более чем в любой другой.
По настоянию Милютина и Валуева царь в ноябре 1870 г.
публично объявил что новый закон о военной службе,
включавший положения о всеобщей воинской повинности и системе
запаса, будет одобрен. Однако свыше трех лет прошло в
ожесточенных дебатах, борьбе не на жизнь, а на смерть с
Барятинским и Шуваловым, до того, как были отработаны детали.
1 января 1874 г. Александр II законодательно установил
шестилетний срок службы и практически всеобщую воинскую
повинность. Тем самым программа преобразований Милютина
251

была завершена21. Интересы государства восторжествовали
над привилегиями.
Милютин, таким образом, сумел провести основные
реформы, которые наметил в программе, представленной царю в
1862 г. В 1874 г. он писал: «Коренные преобразования в
устройстве наших сил, начатые с 1862 г приводились в
исполнение с настойчивой последовательностью в течение ряда лет
и привели всю нашу армию и всю нашу военную систему на
такую ступень силы и стройности, которая вполне
соответствовала высшим государственным задачам»22. Но, как показала
война 1877—1878 гг., реформы не оправдали такого
утверждения: они не создали эффективной военной машины. Армия
действительно хорошо управлялась, вполне возможно, военная
администрация во времена Милютина была более
отлаженной, чем любая другая. Однако этого было слишком мало,
чтобы выигрывать сражения. Не решало дела и то, что солдаты
были обучены, грамотны и с ними обходились хорошо, а также
то, что офицеры (тогда еще младшие) прошли подготовку в.
новых юнкерских и военных училищах. Представления
Милютина об обращении с солдатами и об образовании офицеров
были либеральными, разумными и заслуживавшими
одобрения, но реформы, превратившие армию в более гуманный
институт, не дали непосредственного военного эффекта.
Офицеры и солдаты плохой, дореформенной армии дрались столь же
храбро. Проблема состояла в том, что сражались они старыми
способами: реформы Милютина существенно не изменили
образа действий русской армии в бою, они не вели к пересмотру
устаревшей тактики.
Милютин также нес свою долю ответственности за это, ибо
принимал распоряжения, утверждавшие пресловутые
национальные особенности. Главным творцом русской военной
теории и новых пехотных уставов был Михаил Драгомиров, с
1860 г. преподававший тактику в Академии Генерального
штаба. В 1862 г. Милютин назначил его в комитет, который
занимался разработкой реформ в сфере подготовки и в структуре
войск23. Драгомиров стремился приспособить тактику русской
армии к менявшимся, условиям ведения войны, в то же время
возрождая национальные военные традиции, которые он
возводил к концу XVIII в., к А. В. Суворову. Взращивать
суворовский культ помогал и сам Милютин, который начал свою
академическую карьеру с изучения итальянского похода 1799 г.;
он взял практический опыт Суворова за образец для
современной русской армии и, кажется, никогда не ставил под сомнение
«неосуворовскую» доктрину Драгомирова24. Некоторые
суворовские принципы, которые воспринял Драгомиров, например,
что солдат следует обучать тому, что они затем будут
применять на поле боя, были весьма полезны. Он требовал положить
конец традиционной парадной муштре и обучать войска на
местности. В противоположность сторонникам слепой дисцип-
252

лины, он был убежден в важности образования и
сознательного побуждения.
Однако Драгомиров придавал решающее значение воле к:
победе, воодушевлению людей. В этом его взгляды мало
отличались от сентиментального национализма военных
консерваторов, утверждавших, что воинский дух являлся сердцевиной
русской военной традиции и неизменной опорой русского
оружия.. Русскую концепцию силы духа Драгомиров также
возводил к Суворову, который выдвинул принцип, что «пуля — дура,
а штык—молодец». Драгомиров утверждал, что исход боя
решается штыком, огонь же играет подчиненную,
подготовительную роль перед решающей схваткой. Он понимал, что
огонь нарезного оружия может наносить тяжелые потери
наступавшим, что батальонное построение представляет уже
слишком крупную цель и основной тактической единицей
должна быть рота, что стрелковая цепь и рассыпной строй
приобретают решающее значение. Однако он утверждал, что
сомкнутый боевой порядок остается главным видом атаки. Более
того, он настаивал на том, чтобы солдаты стреляли из винтовок
как можно реже, и обращался к другой суворовской догме, что
солдат должен стрелять «редко, да метко», так как
прицеливание и стрельба замедляют движение. Он высказывался
против усиленной стрелковой подготовки и использования
укрытий, считая, что это развивает инстинкт самосохранения у
солдат и подрывает их наступательный порыв. Хотя Драгомиров
наиболее последовательно выражал подобные взгляды, в то
время они были широко распространены.
Рекомендации Драгомирова нашли воплощение в
пехотных уставах, принятых в 1862—1866 гг. Одна из пяти рот в
батальоне получила название стрелковой и предназначалась для
атаки в цепи, а остальные следовали за ней в прежнем
боевом порядке, в колоннах. Стрелкам разрешалось открывать
огонь по групповой цели с 600—800 шагов, по одиночной
— с 300 шагов. Предпочтение отдавалось стрельбе залпами, а
от четырех пятых батальона стрельбы вообще не требовалось.
Пересмотр уставов в 1870-е годы лишь слегка смягчил упор на
огонь залпами, наступление в колоннах и штыковой бой25.
Конечно, русская армия была не единственной, столкнувшейся с
трудностью приспособления тактики к развитию вооружений,
но ей было труднее, чем другим. Поэтому вплоть до
Балканской войны русская армия готовилась в соответствии с
национальными традициями доблестно маршировать под огнем.
Милютин, кажется, не нашел изъянов в этой теории, вероятно,
потому, что сам был приверженцем национальных традиций.
Но как бы ни была плоха теория, практические знания и
навыки солдат и офицеров оказались еще хуже, они не
отвечали даже заниженным требованиям уставов. Во время летних
занятий полковые командиры с большим усердием обучали
своих людей действиям в закрытых боевых порядках и сомкну-
25S

тых рядах, чем в рассыпном строю и стрелковых цепях.
Основная масса солдат упражнялась только в штыковом бою. Когда
пехота стреляла из новых дорогих винтовок (проверка
стрелковой подготовки не требовалась на летних смотрах до 1871 г.),
то только залпами. Вместо того чтобы обучать солдат
приспосабливаться к местности, сама местность для маневров
выбиралась, исходя из эффективности готовящегося зрелища. При
всем том пехота, вероятно, была лучше подготовлена, чем
другие рода войск. Еще до Балканской войны кавалерия
«славилась» недостаточной подготовленностью и абсолютным
неумением вести огонь с седла. Артиллеристы во время
маневров занимали позиции в непосредственной близости от
противника. Командующие военных округов укоряли победивших в
учебном бою генералов, если те не давали своему
«противнику» возможность исправить допущенные им ошибки. После
военных учений в Красном Селе в 1874 г., в которых обеими
сторонами командовали великие князья Николай Николаевич
и Михаил Николаевич, Милютин конфиденциально сообщал в
дневнике: «На маневрах присутствовало много иностранных
офицеров; не раз приходилось пред ними краснеть за наших
генералов и командиров частей»26.
В определенной степени прежние традиции увековечивались
из-за ограниченности военного бюджета. На протяжении
1860—1870-х годов в русской армии происходил переход от
старой системы круглогодичного, за исключением нескольких
месяцев лагерных сборов, расквартирования солдат среди
гражданского населения к размещению их в казармах.
Обучение в частях, находившихся на постое, могло носить лишь
эпизодический характер. Но и там, где солдаты проживали
вместе в казармах, времени на подготовку не хватало,
поскольку они должны были заниматься производством предметов
первой необходимости, которыми их не обеспечивало Военное
министерство. Ежегодно часть солдат оставляла свои
подразделения для того, чтобы заработать деньги на собственные и
полковые нужды; другие работали на огородах, шили
униформу и чинили сапоги. Существовало еще великое множество
хозяйственных и подсобных работ, выполнявшихся солдатами.
В конце пребывания Милютина на посту министра лишь в
очень удачный день в зимние месяцы в роте из ста человек
нашелся бы десяток солдат, которых можно было послать на
учения. Нередко в летних лагерях собиралось менее половины
полка. Даже при желании офицеры не могли обучать своих
людей чему-либо, кроме обычной строевой подготовки27.
Недостатки тактической теории и практики обучения стали
причиной тяжелых людских потерь, но, как показала
Балканская война, они были не столь губительны для русской армии,
как грубые ошибки генералитета. После Крымской войны
Милютин и многие другие старшие офицеры сильно ругали
командование и рекомендовали, чтобы при отборе на ключевые по-
254

сты применялись новые критерии. Со своей стороны Милютин
повысил требования для поступления в Академию
Генерального штаба, улучшил учебный план и к 1870-м годам превратил
ее в центр военного профессионализма. Преподаватели и
выпускники академии, хотя и не всегда вызывавшие восхищение
у своих менее образованных товарищей, бесспорно, составляли
элиту армии. На страницах только что появившейся военной
прессы они вели полезные дискуссии по военным вопросам. За
время пребывания. Милютина в должности через академию
прошло относительно немного офицеров, и к 1877 г. они еще
не дослужились до высоких чинов. Однако в начале XX в.
офицеры Генерального штаба доминировали среди высшего
командного состава, и в том определенно была заслуга
Милютина. Вероятно, не следует винить его за то, что выпускники
академии привели русскую армию к поражению в годы русско-
японской и первой мировой войн. Тем не менее тот факт, что
после его отставки офицеры Генерального штаба выдвигались
в основном благодаря умелой штабной работе, а не на
строевой службе, может рассматриваться как отдаленное следствие
милютинских преобразований28. Однако главное все же было
не в этом.
Одним из выпускников академии был великий князь
Николай Николаевич-младший, будущий главнокомандующий
русской армии в первую мировую войну. В 1876 г. он сдавал
экзамены в присутствии своего отца Николая
Николаевича-старшего, ставшего вскоре главнокомандующим на Балканском
театре29. Младший Николай, возможно, и заслужил статус
офицера Генерального штаба, и, возможно, выбор его в
качестве главнокомандующего в 1914 г. был удачным. Но его
личные качества в данном случае роли не играли, так как
назначение великих князей на высокие военные посты являлось
традицией, в силу которой главнокомандующим стали и он сам, и
его отец. Последнее проходило без участия Милютина, и он не
смог бы, даже если бы и пытался, покончить с этой традицией.
Русским самодержцам и их родственникам нравилось
выполнять свои военные обязанности. Они детьми назначались в
полки, став старше, проводили время в компании офицеров,
участвовали в маневрах, а заняв трон, продолжали дружить с
молодыми гвардейскими офицерами. Александр II плакал,
когда читал список павших в атаке на Горный Дубняк 12 октября
1877 г. гвардейских офицеров, поскольку многих из них он знал
лично30. Цари неизменно использовали свои самодержавные
прерогативы для заполнения ключевых военных постов.
Милютин мог лишь высказать — да и то далеко не всегда — свое
мнение о генералах, которых царь выбирал в качестве
командующих военными округами. Поскольку великие князья
серьезно относились к своей военной карьере, Александр и его
преемники по заведенному порядку назначали их на высокие
должности. Штат инспекторов, система военного образования,
255

военные округа — все это при Александре II и позже
неоднократно возглавляли великие князья31.
Таким образом сложилась система протекций во главе с
царем-патроном, выдвигавшим на ключевые посты своих
родственников, друзей-сослуживцев или тех, кого они
рекомендовали. Некоторые из подобных назначений оказывались
удачными, например, назначение его давнего друга Барятинского
главнокомандующим армии на Кавказе и, конечно,
Милютина на должность военного министра. Однако патронаж являлся
единственной дорогой к высокому посту: без протекции
Барятинского, без поддержки дяди, графа Киселева, военная
карьера Милютина едва ли зашла бы столь далеко. Наиболее же
вероятными кандидатами на высокий военный пост при такой
системе были расчетливые посредственности, вроде преемника
Милютина П. Ванновского. В русско-турецкую войну Ваннов-
ский служил начальником штаба Рущукского отряда под
командованием великого князя Александра Александровича, где
не проявил особых талантов. Но когда великий князь стал
царем Александром III, он естественно сделал своим военным
министром генерала, который его устраивал.
Лишь коренные изменения в политической системе могли
бы сделать профессиональную компетентность основным
критерием при продвижении к высшим командным постам. Как и в
случае с другими реформами 1860—1870-х годов, сохранение
принципов и практики самодержавия определило границы,
выйти за которые военная реформа уже не могла. Однако связь
между политикой самодержавия и неспособностью
реформированных институтов адекватно выполнять свои функции более
ярко проявилась в военных, нежели в гражданских делах.
С трудом доставшаяся русской армии победа над
третьестепенной державой в Балканской войне была недвусмысленным
признаком провала, а сам характер и причины неудач напрямую
восходят к самодержавной системе.
Конечно, обновленная армия была лучше дореформенной.
Заметные улучшения проявились даже в Балканской войне.
Русская армия 1877—1878 гг. стала современной — по
структуре, вооружению, образованию, тогда как армия,
сражавшаяся в Крыму, была явно отсталой. Но неспособность добиться
победы «малой кровью» явилась вовсе не результатом
нескольких ошибок или стечения обстоятельств. Тактика русской
армии, обусловившая огромные потери, имела в своей основе,
во-первых, приверженность идее национальной
исключительности в ее военном варианте и, во-вторых, недостаток средств,
вследствие чего солдаты отвлекались от занятий, командиры
не могли обучать их ничему иному, кроме традиционных
построений. Самодержавная практика взрастила бездарное
командование. Основные политические, интеллектуальные и
социальные особенности императорской России обусловили серьезные
недостатки в действии военного механизма. Если военная про-
-256

грамма Милютина отразила реформы в гражданском
обществе, то трудности армии в 1877 г., вероятно, предвосхитили
несостоятельность Великих реформ в целом в спасении царизма от
краха.
•1 Описание и анализ военных действий на Балканском театре
основываются на: Беляев Н. И. Русско-турецкая война 1877—1878 гг. М., 1956;
Золотарев В. А. Россия и Турция. Война 1877—1878 гг. М., 1983; Керс-
новский А. История русской армии. Т. 2 (От взятия Парижа до
покорения Средней Азии). A814—1881). Белград, 1934. С. 416—462;
Милютин Д. А. Дневник Д. А. Милютина. Т. 2. М, 1949; Паренсов П. Из
прошлого. Воспоминания офицера Генерального штаба. Т. 1. Спб., 1901;
I азенкампф М. Мой дневник. 1877—1878 гг. 2-е изд. Спб., 1908; К у р о-
п а т к и н А. М. Действия отрядов генерала Скобелева в русско-турецкую
войну 1877—1878 годов: В 2т. Спб,, 18в5; Скалой Д. А. Мои
воспоминания 1877—1878 гг. Т. 1. Спб., 1913; Пузыревский А.
Воспоминания офицера Генерального штаба о войне 1877—1878 гг. в
европейской Турции. Спб., 1879; Карцов П. П. Из прошлого. Личные
и служебные воспоминания. Т. 2. Спб., 1888; Сборник материалов по
русско-турецкой войне 1877—.1878 гг. на Балканском полуострове (далее —
Сборник материалов). Т. 14, 25, 26. Спб., 1898—1899. Использованы
многочисленные статьи в «Военном сборнике» за 1878—1880 гг. См. также:
Greene F. V. Report on the Russian Army and its Campaigns in Turkey in
1877—1878. N. Y., 1879; Greene F. V. Sketches of Army Life in Russia.
N Y., 1880; Baker-Pasha Valentine. War in Bulgaria. A Narrative
of Personal Experiences. 2 vis. London, 1879.
2 О стратегическом плане Обручева см.: Газенкампф М. Мой
дневник. Прилож. 1 и 4; Б а р б а с о в А. П. Новые факты о планировании
русско-турецкой войны 1877—1878 гг.//Военно-<истор'ический журнал. 1976.
№ 2. С. 98—104.
3 См. рекомендации Милютина царю после второго сражения под Плев-
ной: Записка Военного министерства об изменении плана кампании,
доложенная 21 июля 1877 г. Императору Александру II//Сборник материалов.
Т. 26. С. 152—166.
4 Оценку работы комиссии см.: Золотарев В. А. Россия и Турция.
Q у о од
5 См.: Милютин Д. А. Дневник. Т. 2. С. 52, 64, 65, 109, 117, 131, 164.
6 Там же. С. 65.
7 Brooks E. W. Reform in the Russian Army//Slavic Review. Vol. 43,
N 1. Spring, 1984. P. 63—82.
8 Доклад Д. А. Милютина в январе 1862 г. см.: Столетие Военного
министерства, 1802—1902. Т. 1. Спб., 1902. Прилож. С. 70—183. Я следую
общепринятым оценкам в описании плана Милютина и последующих реформ;
см.: Зайончковский П. А. Военные реформы 1860—1870-х годов в
России. М., 1952; Miller F. A. Dmitrii Miliutin and the Reform Era in
Pussia. Vanderbilt, 1968; Исторический очерк деятельности Военного
министерства в России в первое двадцатипятилетие благополучного царствования
Государя Императора Александра Николаевича A855—1880 гг.) /Под ред.
М Богдановича: В 6 т. Спб., 1879—1881. Важным является также
объяснение самим Милютиным ключевых реформ; Военные реформы Императора
Александра II//Вестник Европы. 1882. № 1. С. 5—35.
9 О постое см.: Аничков В. Военное хозяйство. Сравнительное
исследование положительных законодательств России, Франции,, Пруссии, Австрии,
Сардинии, Бельгии и Баварии. Спб., 1860. С. 223.
10 Министерство финансов 1802—li902. Спб., 1902. Т. 1. С. 636—639; Т. 2.
С 642—643.
11 О казармах см.: Зайончковский П. А. Самодержавие и русская
армия на рубеже XIX—XX столетий. М., 1973. G. 270—271; В еу г a u D.
9 Зак. 251
257

Militar und Gesellschaft im vorrevolutionaren Russland. Cologne; Vienna,
1984. P. 328—334.
12 Исторический очерк деятельности Военного министерства в России.
Т. 3. С. 90—97, 112, 118; Прилож. 38.
13 Miller F. A. Dmitrii Miliutin and the Reform Era in Russia. P. 61.
14 Подробное описание см.: К а р ц о в П. П. Из прошлого. Личные и
служебные воспоминания. Т. 1. Опб., 1888. Гл. 7—10.
15 Starr S. F. Decentralization and Self-Government in Russia, 1830—
1870. Princeton, 1972.
16 О рекрутском -наборе в 1863 году//Военный сборник. 1862. Т. 28.
С. 385—3912.
17 В u s h n е 11 J. Mutiny amid Repression. Russian Soldiers in the
Revolution of 1905—1906. Bloomington, 1985. P. 8; В г о о ks E. W. D. A. Miliutin:
Life and Activity to 1856. Ph. D. dissertation. Stanford University, 1970.
P 260—261. В I860—1870-е годы «Военный сборник» опубликовал много
статей о практике я результатах обучения солдат.
*? Четыре опубликованных тома дневника Милютина представляют
лучший источник для изучения его взглядов. Весьма полезным является
написанное П. А. Зайончковским введение в первом томе (см.: Милютин Д. А.
Дневник. Т. 1. С. 5—72). См. также: Brooks E. W. D. A. Miliutin: Life
and Activity to 1856. Ph. D. dissertation.
19 См.: Карцов П. П. Из прошлого. Т. 1. С. 51, 54, 232—234, 236—
238, 374—376, 492; Т. 2. С. 536—637, 650—651; «ерсновскяй А.
История русской армии. Т. ]2. С. 400—401.
20 См.: Зайончковский П. А. Военные реформы 1860—1870-х годов
в России. С. 115—119; Fadeev R. Russlands Kriegsmacht und Kriegspoli-
tik. Leipzig, 1870. S. 197—202; Фадеев Р. Русское общество в настоящем
и будущем. (Чем нам быть?). Спб., 1874. С. 132—154; Карцов П. П.
Из прошлого. С. 484—486. Ответом на эта обвинения стала статья Д. А.
Милютина «Военные реформы».
21 См.: Зайончковский П. А. Военные реформы 1860—Ш70-х
годов в России. С. 257—»261, 304—331; Он же. Подготовка воениой реформы
1874 г. // Исторические записки. 1948. Т. 27. С. 170—201; Милютин Д. А.
Дневник. Т. 1; Miller F. Dmitrii Miliutjn and the Reform Era in Russia.
P. 194—225.
22 Цит. по: Золотарев В. А. Россия и Турция. С. 29.
23 См.: Драгомиров М. Учебник тактики. 2-е изд. Спб., 1881.
С. 40—45, 63—65 и т.д.; Он же. Сборник оригинальных и передовых
стратегий,, 1850—'1889. Спб., 1881. С. 291—354; Мещеряков Г. П. Русская
военная мысль в XIX в. М., 1973. С. 196-,203, 215—216; Menning B. The
Army of D. A. Miliutin and M. I. Dragomirov. 1984 (неопубликованная работа).
24 См.: Милютин Д. А. Суворов как полководец//Отечественные
записки. 1839. Апрель. С. 1—32; Май. С. 71—94; Brooks E. D. A. Miliutin:
Life and Activity to 1856. P. 67—68, 127—132.
25 [H. 3.] Наш пехотный строевой устав//Военный сборник. 1878. №5.
С 29—65; № 6. С. 191—216; Зайончковский П. А. Военные реформы
I860—1870-х годов в России. С. 187—191, 246—247; Мещеряков Г. П.
Русская военная мысль. С. 203-^204; Menning В. The Army of D. A.
Miliutin and M. I. Dragomirov.
йМилютин Д. А. Дневник. Т. 1. С. 164. См. также: П узы рев-
с к и й А. К. Отрывочные заметки из опыта минувшей кампании // Военный
сборник. 1878. № 7. С. 70; Зедделер. Несколько практических выводов//
Военный сборник. 1878. № 6. С. 220—222; [Н. 3.] Наш пехотный строевой
устав. С. 195; Карцов П. П. Из прошлого. Т. 1. С. 384—385, 458—466;
Епанчин Н. На службе трех императоров. 1939. Typescript text.
Columbia University. Bakhmeteff Archive. P. 36; Зайончковский П. А.
Военные реформы 1860—1870-х годов в России. С. 192-^200; Керснов-
с к и й А. История русской армии. Т. 2. С. 404—406; Бутовский Н. Новое
направление в смотровых требованиях. Спб., 1893. С. 3—6.
258

27 Buchnell J. Russian Soldiers* Artel, 1700—1900: A History and an
Interpretation // Land Commune and Peasant Community in Russia (в печати);
Buchnell J. Mutiny amid Repression. P. 11—15.
28 См.* Мещеряков Г. П. Русская военная мысль. С. 181, 183'—190.
218, 222; 3 а йо нч ковск и й П. А. Военные реформы I860—1870-х годов в
России. С. 231—236; Fuller W. jr. Civil-Military Conflict in Imperial
Russia, 1881—1914. Princeton, 1985. P. 9—10, 31—46; В uch nel 1 J. The
Tsarist Officer. Corps, 1881—1914; Customs, Duties, Inefficiency//American
Historical Review. Oct. 1981. P. 771—773.
29 См.: Милютин Д. А. Дневник. Т. 2. С. 33.
30 Там же. Т. 2. С. 231—232.
31 См., например: Зайончковский П. А. Военнные реформы 1860—
1870-х годов в России. С. 100, 106 и далее; Он же. Самодержавие и
русская армия на рубеже XIX—XX столетий. М., 1973. С. 31—77.
9*

Раздел IV
ГРАЖДАНСКОЕ ОБЩЕСТВО
ЭЛАН КИМБЭЛЛ
Орегонский университет, Юджин, США
РУССКОЕ ГРАЖДАНСКОЕ ОБЩЕСТВО И
ПОЛИТИЧЕСКИЙ КРИЗИС В ЭПОХУ ВЕЛИКИХ
РЕФОРМ. 1859—1863
Поражение в Крымской войне потрясло Российскую
империю; оно ознаменовало собой начало периода, длившегося
около десяти лет, который получил название эпохи Великих
реформ. Центральное место в нем занимает одно из важнейших
событий истории России XIX столетия — отмена в 1861 г.
крепостного права. Оно произошло на фоне глубокого
политического кризиса (который иногда называют первой
революционной ситуацией в России), длившегося «с 1859 по 1863 г.
Выделим основные вехи этого кризисного четырехлетия.
Государство объявило о своем намерении освободить
крепостных крестьян и осуществить некоторые другие важные
реформы. Граждане — или же вначале, видимо, правильнее сказать
«подданные империи» — в ответ на инициативы государства
выступили со своими собственными инициативами. В течение
буквально нескольких лет предыдущая эпоха в развитии
русского гражданского общества, для которой были характерны
небольшие дискуссионные кружки, сменилась новой: возникли
многочисленные более крупные организации, объединения и
союзы. Время политических партий еще не пришло, однако это
было уже начало организованного гражданского общества.
В планы правительства, однако, не входило проведение
«гражданской реформы», поскольку правящие круги не были
непосредственно в ней заинтересованы. Государство не выработало
никаких других способов действий в отношении
выплеснувшейся общественной активности, кроме тех, что были им
унаследованы от царствования Николая I. Последующая конфронтация
между государством и его пробудившимися к гражданской
жизни подданными стала причиной возникновения
революционной ситуации; именно в этом — истоки русского
революционного подполья. Таким образом, революционное движение
складывалось как реакция на то, что «подданным» империи в
самом начале процесса их гражданской самоорганизации был
прегражден путь1.
260

Если ту эпоху представить в виде грандиозного оперного
спектакля, то главные роли в нем исполняли бы пять хоров.
В порядке их появления на сцене это: государство,
крестьянство, поместное дворянство, группы национальных меньшинств
и, наконец, зарождающееся гражданское общество. В каждом
из «хоров» выделяется по нескольку выдающихся солистов,
однако действие держится не на них, а скорее на поведении
групп, составляющих «хоры». Эти группы действуют в рамках
определенных институтов или общественных организаций, а
иногда выступают и массово, как, например, в случае
крестьянских волнений или усмирения этих волнений при помощи
войск. В этой опере, как будто созданной Модестом
Мусоргским и поставленной Сергеем Эйзенштейном, все участники
объединены общим стройным, хотя и стихийным действом,
лишь изредка выступая вперед для сольной партии.
Представим сцену, которую в глубине пересекает
высокая крепостная стена. Государство — позади этой стены, а
другие четыре «хора» почти всегда находятся перед стеной, в
тени ее. Имперское государство, однако, отнюдь не скрывается
где-то в глубине сцены, напротив, оно возвышается и
доминирует над всем действием2.
«Хор» государства не всегда звучал стройно. Глубокие
разногласия среди царской администрации относительно
масштабов, темпов проведения и характера реформы угрожали
стабильности правительства изнутри. Морское министерство,
возглавляемое великим князем Константином Николаевичем,
давало приют реформаторам и тем, кто находился в оппозии к
традиционной власти централизованного государства.
Официоз министерства — журнад «Морской сборник» в середине 50-х
годов был главным рупором сторонников реформ. В их
поддержку выступил и орган Военного министерства — «Военный
сборник», где некоторое время (в 1858 г. сотрудничал в
качестве одного из редакторов Н. Г. Чернышевский3. Русская
православная церковь, духовенство принимали деятельное участие в
событиях4. Позади стены мы видим четкие контуры четырех
группировок: царский двор, министерское чиновничество,
офицерство и церковь. По ходу событий каждая из этих четырех
группировок порой выступала самостоятельно, заявляла о себе,
а затем снова возвращалась на свои позиции за бастионами
государства. Хотя устои государства явственно зашатались и в
какой-то момент, зимой 1861/62 г., даже казалось, что оно
готово рухнуть, все же в конце концов оно сумело выстоять и
преодолеть кризис.
И традиционные государственные институты, и социальные
структуры пребывали в нехарактерном для них ранее
мобильном состоянии. Три из четырех «хоров», находившихся перед
стеной государственной власти (исключение составляло лишь
крестьянство), удивительным образом «сливались» с
государственным «хором» за стеной, а кроме того, все время обмени-
261

вались членами между собой. Гражданское чиновничество,
армия и духовенство постоянно выталкивали из своих рядов
большое число людей, которые больше не могли продолжать
карьеру «за стеной». Эти люди присоединялись к «хору»
общественного движения, привнося в него дополнительный элемент
недовольства.
Ярким примером подобного «перемещения» может служить
судьба Николая Серно-Соловьевича — честолюбивого
молодого бюрократа, ставшего затем революционным заговорщиком.
Александр Слепцов, другой организатор подпольной
организации — «Земля и Воля», долгое время служил в Министерстве
просвещения. Полковник Николай Обручев, занимавшийся
активной деятельностью в Литературном фонде, Шахматном
клубе и т. д., преподавал в Николаевской академии
Генерального штаба. Подполковник Александр Путята,
разработавший множество проектов для. общественных организаций, был
также приписан к Генеральному штабу. Полковник Петр
Лавров, занимавший руководящие должности в Литфонде и
Шахматном клубе, был профессором Артиллерийской академии.
Многие из сыновей священников, не собиравшиеся посвятить
себя духовной карьере, оставили свой след в истории этого
периода: Николай Добролюбов (один из редакторов
«Современника», самого популярного журнала той эпохи), Григорий
Благосветлов (редактор еще одного очень популярного
журнала — «Русское слово», член Литфонда и Шахматного клуба и
один из основателей организации «Земля и Воля») и, конечно,
Н. Г. Чернышевский.
Таким образом, в государстве — первом «хоре»
политической драмы 60-х годов XIX в. — звучала явная разноголосица.
Второй и третий «хоры» — крепостные крестьяне и их хозяева-
дворяне — также не отличались стройностью. Массовые
«хоры» крестьян выражали свое недовольство, причем тщательный
анализ крестьянских волнений выявляет несколько большую
степень организованности, чем можно было бы ожидать5.
Дворянские комитеты в губерниях обсуждали вопрос об отмене
крепостного права; на своих традиционных собраниях дворяне
метали громы и молнии, возмущаясь произволом
правительства. Дворянский «хор» выступал с большим чувством, но без
особого эффекта6. Третий «хор» перед стеной государства
состоял из представителей национальных окраин. Он был весьма
разнороден и в те годы относительно невелик. Империю
всегда слегка лихорадило из-за того, что многие нерусские нации и
народности, управляемые из Санкт-Петербурга, испытывали
чувство негодования по отношению к царской власти7. Мы
вскоре увидим, что именно Польское восстание 1863 г.
обозначило конечный рубеж революционной ситуации.
Дворянство и национальные меньшинства вели важнейшие
партии в четвертом «хоре» — гражданском обществе; он
появился на сцене последним, но заявил о себе наиболее четко и
262

определенно среди всех «хоров», противостоящих
государственной власти. Гражданское общество (тогда чаще
использовался термин «общество», иногда — «публика»)
формировалось вместе с развитием сети разнообразных добровольных
объединений. Иными словами, абстрактное понятие «общество»
нашло свое конкретное воплощение в деятельности сотен
отдельных обществ. Они представляли всевозможные виды
групповой деятельности: акционерные общества и банки,
сберегательные и ссудные кассы, страховые общества, промышленные,
железнодорожные, пароходные, торговые компании, журналы,
школы, сельскохозяйственные общества, мастерские
('плотницкие, сапожные, швейные), кооперативы (потребительские,
производственные, жилищные), вновь возродившиеся к жизни
крестьянские сходы, общества (братства) трезвости,
религиозные общины, объединения священнослужителей, организации
национальных меньшинств, научные общества,
профессиональные группы (юристы, врачи, журналисты, учителя,
архитекторы, актеры и драматурги, переводчики, писатели),
издательства, книжные магазины, публичные библиотеки,
городские коммунальные службы (компании городских
осветительных сетей, общественные прачечные, пожарные команды,
водопроводные и канализационные компании),
благотворительные фонды и организации и многие другие8.
Можно выделить пять основных узлов, вокруг которых в
основном группировались общественные структуры:
1) дворянские собрания, комитеты, сельскохозяйственные
общества и различные предпринимательские союзы A858—
1862 гг.);
2) Литературный фонд, его провинциальные филиалы,
студенческая секция и Вольный университет A859—1862 гг.);
3) комитеты по распространению грамотности, воскресные
школы, торговля педагогической и общеобразовательной
литературой и пресса A859—1862 гг.);
4) Шахматный клуб A861 —1862 гг.) и, наконец,
5) организация «Земля и Воля» A862—1863 гг.).
Первые организации, выступившие с гражданскими
инициативами, были связаны с дворянской оппозицией. В 1859 г. два
авторитетных добровольных общества — Вольное
экономическое общество и Императорское Географическое общество —
образовали политико-экономические комитеты, которые имели
явную политическую направленность9. В 1860 г. наблюдалось
значительное оживление деятельности Московского общества
сельского хозяйства; подобное общество возникло и в
Петербурге 10.
Необходимо подчеркнуть, что наиболее активны в
политическом отношении были группировки, связанные не с сельским
хозяйством, а с экономикой и техникой, например общества
лароходств, железных дорог и городского хозяйства11. Особую
263

активность на политической арене проявляло «Русское
общество пароходства и торговли» 12.
Такое же оживление царило и в среде лиц свободных
профессий, особенно тех, которые были связаны с культурой и
образованием: от писателей и ученых, издателей и
книготорговцев до школьных учителей. В 1858 г. умирающее
«Общество любителей российской словесности» в Москве вновь
воспряло к жизни под руководством Лонгинова, К. С. Аксакова и
А. С. Хомякова 13.
Наиболее быстро растущей и к 1862 г. самой крупной
общественной организацией было Общество для пособия
нуждающимся, литераторам и ученым — Литфонд, исполнительный
комитет которого находился в Петербурге. Литфонд был создан
в 1859 г., среди его основателей были П. Анненков, И.
Тургенев, А. Краевский, К. Кавелин, Н. Серно-Соловьевич, П.
Лавров, Н. Чернышевский и еще около семидесяти ведущих
писателей, издателей, ученых и журналистов. В год отмены
крепостного права число его членов уже составляло приблизительно
600 человек. Благосветлов, братья Курочкины, А. Слепцов и
другие центральные фигуры русской оппозиции той эпохи
присоединились к Литфонду в первые недели его существования.
Многие из этих людей стали хорошо известны в связи с
революционной организацией «Земля и Воля», возникшей
несколько позже. Членами Литфонда были не только писатели и
ученые, туда входили экономисты, изобретатели,
предприниматели, учителя, чиновники, офицеры, книгоиздатели, переводчики,
юристы и врачи — это было все общество в миниатюре 14.
Отделения Литфонда функционировали в Москве, Саратове,
Одессе и других крупных городах.
Цель и задачи Литфонда были декларированы в самом его
названии: собирать и распределять денежные средства в
помощь нуждающимся литераторам и ученым. Однако многие
втайне надеялись, что Литфонд мог бы стать
профессиональным объединением писателей и ученых или даже центром
формирования независимого и просвещенного общественного
мнения. Денежные фонды складывались из взносов, которые
принимались от любого желающего. Огромную сумму
предоставила царская семья. Литфонд организовывал публичные чтения и
драматические представления. Так, в 1860 г. А. Писемский,
Ф. М. Достоевский, Ап. Майков, Д. Григорович, А.
Краевский, И. С. Тургенев и другие «столпы» Литфонда выступили
в роли актеров, сыграв в сенсационном публичном спектакле-
бенефисе по пьесе Гоголя «Ревизор». Денежные средства
Литфонда вскоре превысили 35 тыс. рублей, что составляло
огромную сумму. Такого империя еще не знала.
Помощь Литфонда состояла в единовременных пособиях
временно бедствующим писателям или ученым, а также в
постоянных пенсиях нетрудоспособным и престарелым.
Определенная тенденция в распределении пособий проявилась в пер-
264

вые же месяцы. Литфонд оказывал поддержку декабристам,
возвращавшимся из сибирской ссылки, семьям почитаемых
лидеров общественной оппозиции (например, престарелому сыну
Александра Радищева и сильно нуждающейся вдове
Виссариона Белинского), а также бывшим членам группы петрашевцев,
действовавшей еще в 1848—1849 гг. Литфонд выкупил из
крепостного рабства нескольких членов семьи украинского поэта
Т. Г. Шевченко. Более того, из казны Литфонда выделялись
средства и на то, чтобы (по выражению П. Лаврова)
оказывать поддержку «более здоровым элементам общества». Так,
профессор Платон Павлов получил значительную сумму —
500 рублей в период, когда он организовывал в Петербурге
воскресные школы.
Литературные вечера Литфонда неожиданно переросли в
нечто большее, чем мероприятие по сбору денежных средств.
Все присутствовавшие на них чувствовали огромный прилив
эмоциональной энергии, источником которой была не только
сцена, читаемые с нее произведения, но и сердца самих
слушателей. Собиравшаяся на вечера публика не просто получала
информацию. Аудитория ловила слова, через которые могла
выразить свой глубоко прочувствованный (хотя и пассивный)
протест, представляющий собой пока просто ощущение новой
свободы—свободы собрания и высказывания. Пестрая толпа
в военных и чиновничьих мундирах, студенческих тужурках, в
вечерних туалетах и в традиционной русской одежде являла
настоящий исторический спектакль. Эти собрания
формировали новую в России силу — общественность. Алексей Плещеев,
член Петрашевских дискуссионных кружков, а позднее один из
уполномоченных московского отделения Литфонда,
подчеркивал, что Литфонд свел воедино всех, независимо от их
общественного и материального положения. Членство в Литфонде
представляло собой миниатюрную копию идеи Французской
революции о «citoyen»*, а публичные собрания, были репетици-
Мероприятия Литфонда и его отделений помогали выявлять
ями «Liberte, egalite et fraternite»**15.
весь спектр интересов в среде провинциальной и столичной
общественности, но одновременно усиливали неблагоприятное
впечатление, которое Литфонд производил на полицию в силу
своего пестрого социального состава.
В августе 1860 г. группа видных деятелей и основателей
Литфонда, отдыхавших на острове Уайт у берегов Англии,
собралась, чтобы обсудить проект создания дочерней общественной
организации при Литфонде— Общества по распространению
грамотности и начального образования. Дискуссии шли под
председательством Ивана Тургенева. Молодой чиновник и
общественный деятель Александр Слепцов, которого чаще всего
* «Citoyen» (фр.) — гражданин.
** «Liberte, egalite et fraternite» (фр.) — свобода, равенство, братство.
265

вспоминают в связи с созданием организации «Земля и Воля»,
также принимал участие в этих дискуссиях, когда они были
продолжены в Западной Европе. Другой участник дискуссий
на острове Уайт, П. Анненков, осенью того же года привел
Слепцова в Литфонд. Проект, обсуждавшийся на острове
Уайт, не был претворен в жизнь, но такого рода организации
вскоре появились в разных уголках империи, и повсюду в их
руководстве принимали участие активисты Литфонда.
В апреле 1861 г. Вольное экономическое общество внесло
некоторую упорядоченность в развитие подобных организаций,
создав свой Комитет грамотности. Этот комитет занялся
созданием технических и сельскохозяйственных школ, изданием
учебников и других книг, а также сбором данных об уровне
образования населения по всей территории России. Через
несколько недель после своего учреждения Комитет грамотности
уже насчитывал 170 членов в 30 губерниях16. Он работал в
тесном контакте со всеми организациями, стремившимися
наладить связи с народом.
Зимой 1862 г. Слепцов побывал в кружках, созданных в
приволжских городах: Ярославле, Нижнем Новгороде,
Саратове 17. Он ездил туда в качестве сотрудника Комитета
грамотности, однако сам трактовал миссию этой организации более
широко. Будучи участником дискуссионных собраний в Западной
Европе, на которых рождался проект общества по
распространению грамотности, Слепцов рассматривал Комитет
грамотности как составную часть более широкого замысла —
создания организации «Земля и Воля», о чем уже говорилось в
некоторых обществах, в которые он входил. Но если замысел
«Земли и Воли» еще только обсуждался в узких кругах, то
Литфонд и Комитет грамотности уже были реально
существующими разветвленными организациями. Они еще шире
охватили территорию Российской империи, когда в сотнях мест
пустило корни движение воскресных школ 18.
В феврале 1861 г. Министерство просвещения одобрило
проведение регулярных собраний всероссийского
исполнительного комитета и представителей местных воскресных школ с
целью «обеспечить единство действий». Анненков, который
привел Слепцова в Литфонд, стал (первым председателем
всероссийского комитета по распространению грамотности.
Воскресные школы были организационно связаны с комитетами
грамотности, а также с Литфондом, который взял на себя
миссию просвещения народа. В Российской империи начала
формироваться густая сеть просветительских учреждений.
К лету 1862 г. сотни воскресных школ, организованных почти
во всех районах страны и ставивших перед собой задачу дать
бесплатное начальное образование всем неимущим, получили
официальное одобрение.
Деятельность школ в определенной степени
координировалась. Их общественно-политическое значение было всем доста-
266

точно ясно, однако школы отнюдь не были чем-то вроде
тайных обществ. Они появились на свет так же естественно, как и
другие организации, о которых мы говорили, — иными
словами, они возникли как воплощение различных и в то же время
сходных в своей основе представлений о необходимости
соединения способностей и стремлений образованного общества с
широкими социальными нуждами. Вряд ли можно было найти
более органичное выражение активности интеллигенции, чем
создание школ. Оно точно так же, как литературная,
публицистическая, издательская деятельность, давало выход самым
естественным профессиональным интересам пробуждающейся
интеллигенции.
Нигде так отчетливо не проявилось столкновение интересов
государства и общества, как в конфликтах по вопросам
цензуры и контроля за прессой. С деятельностью комитетов
грамотности было связано основанное в марте 1862 г. в Петербурге
Общество по изданию дешевых книг для народа 19. На
территории Российской империи появилось еще несколько
организаций подобного рода. В центре этой деятельности — ведущие
активисты Литфонда: П. Лавров, А. Слепцов, А. Энгельгардт и
А. Ф. Погосский, издатель и редактор журнала для народа
«Народная беседа», активный член педагогических обществ и
впоследствии один из деятелей организации «Земля и Воля».
Братья Серно-Соловьевичи занялись издательским делом.
Связанный с Шахматным клубом и движением по
распространению грамотности, Николай Серно-Соловьевич заложил
родовой дом, занял 25 тыс. руб. и открыл книжный магазин и
издательство. Братья намеревались сделать свой книжный магазин
средоточием всего прогрессивного, предполагали они и
продавать учебники по низким ценам, поскольку открытие
воскресных школ повлекло за собой расширение книжного рынка.
Школы, находящиеся в таких отдаленных местах, как,
например, Саратов, делали большие заказы через магазин братьев
Серно-Соловьевичей. Просвещение большей частью
неграмотного населения России было благодатной сферой приложения
энергии общественности, где каждый мог использовать свои
природные таланты и способности в близкой ему области
книжного дела, от написания текста до распространения печатной
продукции, а также на других стадиях этого процесса. Таким
образом формировались разветвленные и сложные
общественные структуры, налаживались контакты с народными
массами20.
Удивительно быстро процесс общественной
самоорганизации происходил в университетах. Важнейшим его элементом
были различные университетские студенческие организации:
землячества (обьединявшие студентов, приехавших из одного
города, местности или принадлежащих к одной
национальности), библиотеки, читальни, студенческие суды и студенческие
собрания, на которых принимались решения по важным для
267

студентов вопросам. Во всех университетах Российской
империи наблюдались резкое увеличение числа студентов и подъем
общественно-организационной активности среди вновь
поступивших21.
Формированию студенческих организаций способствовало то
же активное осознание корпоративных интересов, которое
вызвало к жизни и комитеты грамотности, и воскресные школы.
Фактически студенческая среда была основным поставщиком
подготовленных учителей для воскресных школ. Во всех
главных университетах страны для удовлетворения более
специфических корпоративных нужд и потребностей появились и
другие организационные нововведения: студенческие собрания,
курительные комнаты; суды, органы самоуправления,
студенческие кассы и др. Они отвечали разнообразным потребностям
малообеспеченных студентов, число которых все время росло.
Поток таких студентов буквально наводнил либерализованные
университеты, когда после Крымской войны государство
распахнуло их двери перед детьми мещан и разночинцев —
элементов средних слоев общества, придерживаясь политики
добродушного безразличия в отношении многих студенческих
нововведений. Как только представилась возможность, студенты
во всех университетских сообществах поспешили взять в свои
руки контроль над повседневными делами. Студенческая жизнь
часто ассоциируется с различными безрассудными забавами,
но всегда в основе требований и деятельности студентов лежат
их коренные интересы22.
Утверждение, что студенческие организации внесли свою
лепту в политические беспорядки того времени, отнюдь не
ново23. К этому необходимо добавить, что студенты
действовали в тесной связи или же параллельно со «взрослыми»
общественными организациями. Невозможно отделить действия
студентов от действий профессоров, даже если мы видим их
отличительные особенности. С официальной точки зрения
университеты представляли, собой одну из сфер государственной
службы. Профессора и студенты даже не рассматривались как
гражданские лица: профессорские звания по табели о рангах
соответствовали офицерским чинам, а студенты
приравнивались если не к солдатам, то по крайней мере к кадетам,
готовящимся к получению первого гражданского чина. Некоторые
из наиболее значительных общественных волнений были
вызваны борьбой за пересмотр устава университетов,
освобождение профессоров и студентов от прежней опеки государства,
усиление их позиций в гражданском обществе. Таким образом,
борьба внутри университетов была вполне в русле с другими
характерными проявлениями широкого общественного
движения. Когда в начале 1859 г. Петербургский университет
расширил список лекций, предлагаемых широкой публике, печатный
орган Военного министерства «Русский инвалид»
прокомментировал это событие следующим образом: «Кажется, ни один
268

из наших университетов не стоит так близко к обществу, как
Санкт-Петербургский университет»24.
Студенческие инициативы и интересы были связаны с
деятельностью Литфонда. Еще до начала студенческих
беспорядков осенью 1861 г. студенты обращались к посредничеству
Литфонда для разрешения внутриуниверситетских споров.
Многие ведущие деятели Литфонда были уважаемыми и
популярными профессорами. Благодаря вмешательству Литфонда в
начале весны 1861 г. удалось избежать скандала, который
мог разразиться из-за незаконного использования средств из
студенческой казны. Благодаря своим тесным контактам с
Министерством просвещения Литфонд защищал либерализацию
университетской жизни.
В то лето власти неожиданно решили изменить проводимую
ими на протяжении предыдущих пяти лет либеральную
политику в отношении высших учебных заведений. Государство
отменило стипендии, стало запрещать студенческие
организации (суды, кассы, собрания, библиотеки, читальни и т. п.) и
строго ограничило поступление в университеты.
Приблизительно для половины студентов, уже занимавшихся в
университетах, это означало крушение всех надежд на дальнейшую
карьеру. Это также означало свертывание общественной жизни для
тех, кому удалось остаться в университете.
Эти перемены затронули не только студентов, но и весь
процесс обучения: реакционные меры были направлены также
против программ тех преподавателей, которые были
ориентированы на большую независимость университетов от
государства. В целом изменение государственной политики по
отношению к университетам воспринималось активными
сторонниками реформ в обществе, среди
профессорско-преподавательского состава и студентов как пощечина всем, кто
отстаивал дело общественного и интеллектуального прогресса. Само
обсуждение этой проблемы в министерствах и выбор времени
для объявления о переменах были явным оскорблением
общества: студенты впервые узнали об этом, вернувшись в
университеты осенью. Они выразили свой протест «en masse».
Государство ответило суровыми мерами: был закрыт
Петербургский университет и арестованы сотни студентов в Петербурге
и других университетских городах.
Симпатии общества в целом были на стороне студентов.
Исполнительный комитет Литфонда уже к 16 октября выделил
500 руб. и предоставил комитету профессоров полномочия по
распределению этих средств, оговорив, что эти деньги
должны быть использованы на помощь неимущим студентам в
завершении образования. В середине декабря. Комитет выделил
еще 1000 руб. для студентов и согласился вести распределение
денежных пособий25.
Судя по счетам Литфонда, 57 студентов получили 1150 руб.,
причем суммы варьировались от 5 до 60 руб. В распределении
269

финансовой помощи, среди прочих, активное участие
принимали Кавелин, Лавров, Чернышевский и известный дипломат
Егор Ковалевский. В отчете Литфонда, представленном
министру просвещения А. В. Головнину, все получившие денежное
пособие в 1861 г. значатся как одно юридическое лицо26; таким
образом, Литфонд избежал необходимости представлять
поименный список. Более подробные собственные списки
Литфонда раскрывают причины, по которым это было сделано:
некоторые из этих лиц были руководителями студенческих
волнений27.
Николай Утин и Лонгин Пантелеев, будущие лидеры
«Земли и Воли», получали литфондовские деньги и стали наиболее
активными членами студенческой секции Литфонда, созданной
в течение первых месяцев 1862 г. Эта секция смело начала
свою деятельность, не дожидаясь официального разрешения.
Ее основным проектом было создание Вольного университета,
который обеспечил бы студентам продолжение учебы на время
закрытия столичного университета28. На самом деле многие
студенты и профессора мечтали о том, что их новосозданный
университет, руководимый самими профессорами, заменит
государственное учебное заведение. Созданный по модели
французского колледжа, Вольный университет представлял собой
курс лекций, которые читали ведущие ученые страны.
Публичные лекции должны были быть открыты для широкого
посещения. Зимой 1862 г. взволнованная публика вместе со
студентами и профессорами заполнила лекционный зал. Это было в
каком-то смысле естественным продолжением идеи воскресной
школы.
Вдохновленное успехами, русское общество расширило и
активизировало свою деятельность осенью 1861 г. Все более
политизировавшаяся энергия искала выход в создании новых
организаций. В октябре 1861 г. после некоторых колебаний
активисты Литфонда, рассмотрев несколько возможных
вариантов, остановились на Шахматном клубе — «Обществе
любителей шахматной игры». Шах-клуб существовал уже много
лет; теперь же, когда свыше 100 наиболее активных
общественных деятелей столицы взяли руководство им в свои руки,
он полностью трансформировался29. Государство никогда бы
не дало разрешения на создание общества, подобного тому,
какое собирались организовать эти активисты. Подняв свой
флаг над уже существующей организацией, новые члены
обошли бюрократические формальности. Шах-клуб дал
возможность расширить политическую направленность деятельности
Литфонда, воскресных школ и других общественных
организаций. Члены Шах-клуба выбирали темы своих заседаний с
удивительной и совершенно непривычной политической смелостью,
охватывая гораздо более широкий круг проблем по сравнению
с тем, который обсуждался ранее существовавшими
обществами: отмена цензуры, реформа системы налогообложения, вве-
270

дение конституционного правления. Таким образом, эти новые
«шахматисты» обдумывали политические ходы против
русского императора, а отнюдь не ходы на доске против шахматного
короля 30.
Все правовые и административные нормы соблюдались
строжайшим образом, но было очевидно, что ведущими
деятелями Шах-клуба стали активисты левого крыла Литфонда:
Лавров (избранный одним из трех старост клуба),
Чернышевский и Благосветлов, братья Серно-Соловьевичи и Курочкин, а
также Григорий Елисеев (бывший преподаватель Казанской
духовной академии, в то время работавший в редколлегии
«Современника»), Николай Костомаров (который за время
своей десятилетней ссылки в Саратове с 1848 по 1858 г. стал
историком и теоретиком российского феодализма) и П. В.
Павлов (один из основателей движения за открытие воскресных
школ). В этот же период в деятельности Шах-клуба
принимали участие и некоторые руководители студенческих волнений в
Санкт-Петербургском университете; здесь же мы находим
имена наиболее активных членов студенческой секции Литфонда,
в том числе Н. Утина и А. Пантелеева.
Суть ситуации проявилась в истории с профессором П.
Павловым, который прочел одну из публичных лекций под эгидой
Вольного университета. Темой его лекции было тысячелетие
России. Текст лекции, как обычно, был одобрен цензором,
который, конечно, не мог предполагать столь бурной реакции
слушателей. Если в тот вечер произошел всплеск бунтарских
настроений, то публика была повинна в этом не меньше, чем:
сам Павлов. Он отметил юбилей своего государства, рассказав
о том, как на протяжении ©сего ее тысячелетнего
существовалия Россия была рабовладельческой страной, с мощным
централизованным государственным аппаратом, где всегда
подавлялись малейшие проявления общественной
независимости31. Публика поддерживала лектора шумными
аплодисментами; стены зала сотрясали крики одобрения. Полиция быстро
исправила промах цензора. На следующий день после лекции
Павлов был арестован, а через 3 дня он был уже на пути в
Ветлугу, в ссылку. Его «сообщника» — публику, состоящую из
членов Литфонда, Комитета грамотности, Шах-клуба и учителей
воскресных школ, — не тронули, и она имела возможность
обдумать свой следующий шаг.
До этого случая активисты Литфонда и Шах-клуба уже
дважды выражали свой протест — в связи с незаконным
арестом Михаила Михайлова, популярного поэта, одного из
основателей Литфонда, члена Шах-клуба и редактора массового
«Энциклопедического словаря» (издание, задуманное
Литфондом и построенное по принципу «Энциклопедии» Дидро).
Теперь они вновь выступили с протестом против акта
произвола — ареста и ссылки профессора Павлова. Они составили
протесты по всей форме (или, точнее, с претензией на это) от
271

имени юридического лица — корпоративных представителей
«общества».
Михайлов выразил свои взгляды в знаменитом памфлете
«К молодому поколению», а Павлов свои — в лекции,
вызвавшей столь бурную реакцию. Эти взгляды в различной степени
разделялись общественностью, но суть дела была не в согласии
или несогласии с текстами прокламации или лекции. Протесты
по делу Михайлова были тщательно продуманными,
коллективными жалобами на акт произвола государства по отношению
к коллеге-интеллигенту. Протест по делу Павлова был также
корпоративной жалобой в защиту корпоративных интересов,
которые в наше время назвали бы гражданскими правами
или, в более широком смысле, правами человека. В
действительности тексты этих коллективных протестов говорят нам не
меньше или даже больше об образе мыслей людей той эпохи,
чем тексты самих прокламации и лекции32.
Следующие 6 недель были критическим периодом. В это
время наиболее смелые активисты начали решительно
разворачивать деятельность Шах-клуба в направлении открытой
политической конфронтации с государством, предпринимая
одновременно различные нелегальные акции; так, была выпущена
прокламация «Земская дума» и впервые стало обсуждаться
создание организации типа будущей «Земли и Воли».
В этот период появилось около 80 прокламаций. Спектр
содержавшихся в них политических требований можно
суммировать следующим образом. Во-первых, объявленная отмена
крепостного права представляет собой обман и обречена на
провал. Во-вторых, только весь народ, включая все сословия,
может добиться подлинной свободы, действуя против
самодержавного государства под руководством прогрессивных
лидеров. В-третьих, здание подлинной свободы может быть
органично построено только на основе национальных традиций,
таких, как мирской сход, земский собор, при самом широком
представительстве. В-четвертых, добиться этого можно не
стихийным бунтом или мятежом, а только планомерной
подготовительной организационной работой, за которой последует
решающая политическая акция, возможно, даже вооруженное
восстание. В этих прокламациях в еще большей степени, чем
крестьянская община, идеализируются гражданское общество
и парламентская демократия33.
«Земская дума» явилась квинтэссенцией политических идей,
содержавшихся в прокламациях той эпохи, точно так же, как
Шах-клуб представлял собой квинтэссенцию организованных
общественных инициатив.
До сих пор большинство общественных инициатив
зарождалось и реализовывалось в полном соответствии с буквой
закона. Но размах этой деятельности, ее огромный резонанс
превзошли все ожидания. Никто из тех, кто давал официальное
разрешение, или тех, кто его добивался, не могли в полной
272

мере предвидеть всех последствий. Хотя инициативы
общественности были вполне законны и по форме и по существу,
государство инстинктивно ощущало угрозу для, себя. Но эту
угрозу видела не только полиция. Многие люди, охваченные
вначале порывом небывалого энтузиазма в отношении
общественных инициатив, по мере того, как начинали более ясно
понимать, что происходит, и замечать первые признаки
надвигающейся опасности, стали отходить в сторону. Однако многие
прекрасно чувствовали себя в атмосфере нарастающего
кризиса и приветствовали идею конфронтации с государством. В
конце концов некоторых закрутило в водовороте событий; их
собственный выбор или решение уже почти не могли повлиять на
темп или направление развития событий.
Полиция Российской империи убеждала правительство
покончить с отеческой снисходительностью в отношении
свободного развития общественного движения. Полиция все более
определенно рассматривала активность общества как
злокачественное новообразование и иностранную заразу. В минуту
откровенности шеф жандармов Василий Долгоруков
предсказывал, что теперь, когда свыше половины населения страны
обязаны своим образованием независимым учебным заведениям,
могут возникнуть политические беспорядки. Министр
внутренних дел П. А. Валуев все больше склонялся к тому же мнению.
В этом отношении длинное донесение Валуева о движении
воскресных школ представляет собой весьма примечательный
документ. При внимательном анализе становится заметно
стремление Валуева увидеть в воскресных школах широкую сеть
преступного заговора, поскольку он опасался, что при помощи этих
школ налаживается эффективная и независимая связь между
просвещенным обществом и неграмотным народом. Такие
школы были необходимы и явно справлялись со своей задачей,
однако, по мнению Валуева, они должны были
функционировать под строгим контролем центрального государственного
аппарата, а не под руководством независимых общественных
организаций 34.
Военный министр Дмитрий Милютин не доверял обществу и
считал, что только государство может нести прогресс. Его
также беспокоило то, что студенческая секция брала на себя
функции, не предусмотренные при регистрации Литфонда, и
что секция вмешивается в деятельность официальных
учреждений, созданных с этой целью35.
Самые крупные и наиболее активные общества той эпохи —
например Литфонд, Шах-клуб, Комитет грамотности при
Вольном экономическом обществе, воскресные школы, публичные
библиотеки и книжные магазины — были официально
разрешенными и вполне легальными организациями. В то же время
уже самим своим существованием они мешали государству с
гордостью носить лавры великого реформатора. Списки
членов этих обществ изобиловали именами людей, считавших
10 Зак. 251
273

или начинавших склоняться к тому, что именно имперское
государство является основным препятствием на пути страны к
прогрессу. Чувство неудовлетворенности вследствие
несбывшихся ожиданий, охватившее, с одной стороны, общественных
деятелей, с другой — полицию, ускорило процесс
радикализации. Государство было вынуждено занести в реестр
«преступных» все организации, представлявшие для него опасность, —
для того, чтобы ликвидировать или выхолостить их; наиболее
решительные общественные лидеры должны были уйти в
подполье, чтобы продолжить свою деятельность, направленную на
осуществление значительных политических преобразований36.
31 мая 1862 г., когда еще не успели остыть угли после
грандиозного пожара в центре столицы, а читающая публика еще
не успела остыть от ажиотажа вокруг прокламации Зайчнев-
ского «Молодая Россия», начальник полиции генерал Потапов
сообщил, что началась открытая война против правительства,
спровоцированная, «демагогами и социалистами», а также
либералами, среди которых есть даже государственные
чиновники и военные. Обстоятельства требовали — «к сожалению!» —
репрессивных мер. Генерал Потапов рекомендовал
прекратить деятельность воскресных школ, Вольного университета,
публичных библиотек, Шах-клуба и студенческой секции
Литфонда и «главным образом не дозволять учреждения вновь
обществ и товариществ под каким бы то ни было названием
они ни составлялись, разумеется, исключая торговых и
промышленных»37. Государство последовало всем его
рекомендациям. К середине июня деятельность этих организаций была
прекращена на всей территории империи.
Некоторые наиболее активные деятели, принимавшие
участие в движении воскресных школ, были арестованы.
«Современник» и другие журналы были временно закрыты. В июле
были арестованы Д. Писарев, Н. Чернышевский и Николай
Серно-Соловьевич, а его брат Александр бежал за границу.
К сентябрю более ста литераторов, ученых, интеллектуалов
(лиц свободных профессий), студентов, офицеров находились
в тюрьме, под домашним арестом или же разыскивались
властями, так как был отдан приказ об их аресте. В течение
следующих нескольких месяцев сотни общественных деятелей были
арестованы, многие из них были отданы под суд, десятки
признаны виновными и осуждены, в то время как другие были
сосланы в административном порядке или подверглись другим
видам наказания, иногда чрезвычайно суровым, за самые
незначительные оппозиционные действия или же выражение
независимых взглядов. Государство все больше вмешивалось в
работу обществ, которые не были закрыты, например
комитетов по распространению грамотности, политико-экономических
комитетов при Русском географическом обществе и Вольном
экономическом обществе38. Прокламация Зайчневского и
большой пожар в столице создали удобную дымовую завесу и эмо-
274

циональную атмосферу, в которой государство могло
принимать меры против общества.
Этот процесс дал толчок к образованию первой
организации «Земля и Воля» начала 60-х годов. Ее часто
представляют всего лишь как группу студентов-радикалов, в
действительности же она возникла и развивалась в тесной взаимосвязи с
судьбой Литфонда и Шах-клуба, движения воскресных школ и
комитетов грамотности. К лету 1862 г. политическая ситуация
настолько ухудшилась, что только радикальное подполье
предоставляло единственную возможность общественной
деятельности. Знаменитое собрание в Казани, на котором была
основана «Земля и Воля», произошло в июле, во время первых
арестов. Понятия «подполье» и «тайна» противоположны
понятиям «публика» и «гласность», столь близким до этого времени
сердцу активистов; однако государство лишило общество
возможности действовать в рамках достаточно влиятельных
легальных обществ.
Осенью 1862 г. Утин в беседе с Пантелеевым попытался
убедить его в необходимости продолжать усилия по созданию
конспиративной политической организации, проект которой
обсуждался еще с весны39. Сначала Пантелеев, удрученный
недавними событиями, отказывался, говоря, что для этого еще не
пришло время и нет людей, способных поддержать
значительное политическое движение. Пантелеев разделял мнение
большинства современников, что «Молодая Россия»
дискредитировала оппозиционное движение, и саркастически спросил Утина,
не рассчитывает ли он на тех, кто написал эту прокламацию,
будучи явно «не в здравом уме». Утин ответил, что многие
хотят работать на благо отечества. Вполне возможно было бы
создать такую организацию, которая бы «выступила перед
русским обществом с здравыми требованиями, с целью для
всех понятною». Утин продолжил свою мысль: «... а я тебе
скажу, что есть не только деятели, но есть уже и организация.
Цель ее самая почтенная — создание Земского собрания». Это
собрание было бы наделено правом рассматривать насущные
социально-политические вопросы, стоящие перед Россией, и
решать их усилиями «свободно избранных народных
представителей». Эта политическая идея, как считал Утин, была
наиболее популярна в данный момент в России и признана «во всех
сферах» единственным выходом из создавшегося трудного
положения. Даже в официальных кругах знают об этой идее.
Когда Пантелеев спросил о планах этого общества, Утин
ответил: «Оно будет пропагандировать идею земского
собрания, как печатным, так и устным словом, соединяя в одно
целое приверженцев этой идеи, оно, наконец, предъявит свои
стремления правительству и последнее, видя в них голос
русского общества, принуждено будет созвать земское собрание.
Тогда организация прекратит свое существование, так как цель
ее будет достигнута».
10*
275

Все эти мысли были очень хорошо знакомы каждому, кто,
подобно Утину и Пантелееву, принимал участие в заседаниях
Шах-клуба прошлой весной. Утин надеялся продолжить
справедливое дело с того рубежа, на котором государство
приостановило их усилия в этом направлении. Его программа сильно
напоминает политические идеи, выдвинутые в памфлете
«Земская дума», много обсуждаемом в Шах-клубе, с которым
ранее была так тесно связана деятельность Утина.
Размышляя об отрицательном отношении Пантелеева к
авторам «Молодой России», Утин сказал: «Далее, организация
состоит из людей дельных, которые не скомпрометируют дела
каким-нибудь неловким шагом; теперь их еще не много, но с
каждым днем организация растет»40. Утин имел в виду тех
деятелей Литфонда и Шах-клуба, которые сотрудничали со
студентами на протяжении всей прошлой зимы.
Лавров и Елисеев, его товарищ по Литфонду и Шах-клубу,
в это же время стали консультативными членами организации
«Земля и Воля»41. Лаврову удалось провести довольно
значительное мероприятие — передачу денежных средств из казны
Литфонда, ранее предназначенных для поддержки студентов,
Пантелееву, Утину и другим лидерам новой организации.
Лавров, Е. Ковалевский и другие члены исполнительного комитета
Литфонда провели все лето в Петербурге и каждый вторник
встречались по делам Литфонда42.
Тогда же Ковалевский, отвечавший за распределение
средств, полученных студенческой секцией, выделил 402 руб.
нескольким активистам-радикалам. Позже, осенью, это
делалось уже через Литфонд. Сохранились расписки на. общую
сумму 343 руб. Среди получателей пособий — Издебский,
Утин, Пантелеев43.
«Земля и Воля» возникла на «матрице» Литфонда и, «Шах-
клуба, из «обломков» наиболее смелых политических проектов,
которые развивали организации предшествующего периода.
Очевидно, что «помощь нуждающимся студентам»,
оказываемая Литфондом, была в основном источником финансирования
организации «Земля и Воля» в тот период, когда члены ее
приступили к решению таких серьезных организационных
вопросов, как наем конспиративной квартиры и приобретение
печатного станка. Об этой весомой финансовой поддержке «Земли
и Воли» члены Литфонда знали лишь частично. Литфонд стал
действовать тайно, так как в то время уже почти ничего нельзя
было делать открыто. В предсмертные мгновения своей
политической активности Литфонд способствовал становлению
«Земли и Воли», считающейся первой русской революционной
организацией нового времени.
Таким образом, «Земля и Воля» не была порождением
агрессивного, сплоченного и централизованного революционного
движения. Она сформировалась под тяжким гнетом
обстоятельств. Эта организация — небольшая, хранящая память о бо-
276

лее светлых и свободных днях общественной жизни —
сложилась и начала свое самостоятельное существование в конце
1862 г. К тому времени была возможность апеллировать к
«массовому недовольству» лишь в Польше и Белоруссии.
Далеко не самая славная страница в короткой истории
существования «Земли и Воли» — это финальный эпизод,
относящийся к 1863 г.: «Казанский заговор». Он выразился в
создании подложных манифестов и других акциях, ориентированных
скорее на военную помощь блокированному Польскому
восстанию, нежели на борьбу за удовлетворение экономических и
политических потребностей русского народа. Казанский заговор
представлял собой как бы удар с тыла, с целью оттянуть
русские войска из Польши, где они сражались против борцов за
независимость. Государство быстро и решительно подавило
этот заговор44. Пантелеев был арестован, Утин бежал за
границу, а Слепцов был спасен своими высокопоставленными
покровителями и отправлен с миссией за границу. Идея «Земли
и Воли» воплотилась в реальную организацию «Земля и
Воля», попавшую в жернова Польского восстания и
уничтоженную.
Революционная ситуация закончилась; общество вновь
должно было вернуться к своим обычным, повседневным делам.
Члены Географического общества и Вольного экономического
общества дружно развели руками и стали избегать проблем,
которые могли бы привести к конфронтации. Комитет
грамотности ограничился более скромной ролью распространителя
просвещения и грамотности среди простого народа. После
краткого периода оживления активности в 90-х годах XIX в. Комитет
грамотности в 1898 г. был включен в государственные
структуры и 600 членов покинули его в знак протеста. Литфонду
удалось выстоять, но количество его членов сильно уменьшилось
а студенческая секция навеки прекратила свое
существование 45.
Большинство людей, проявлявших политическую
активность в 60-е годы, отошли от политической жизни или же были
вынуждены бездействовать. Со временем многие пошли на
компромисс, удовольствовавшись теми ролями, которые были
четко определены государством: в земствах, в новой системе
судопроизводства и в других профессиональных сферах. Сотни
людей, отправленных в ссылки, начали работать на
административных должностях в провинции, по мере того как снимались
запреты, ограничивающие их деятельность. Политические
ссыльные внесли большой вклад в развитие административного
аппарата на северо-востоке России и в Сибири, а также в
развитие в этих регионах гражданского общества. Значительное
число этих людей заняли посты в новой судебной системе на
местах.
Слепцов и Николай Обручев сделали блестящую карьеру,
один — гражданскую, другой — военную. Николай Серно-Со-
277

ловьевич вскоре умер в ссылке, там же, правда, намного позже,
умер и Чернышевский. Пантелеев отсидел срок и позже стал
заметной фигурой в культурной и политической жизни.
Небольшая, но в итоге ставшая очень заметной, горстка людей
присоединилась к революционной оппозии. В тесном сотрудничестве
с Карлом Марксом Утин основал Русскую секцию I
Интернационала и вел борьбу против влияния Михаила Бакунина в
Международной ассоциации рабочих. Позднее он
ходатайствовал перед русским правительством о помиловании, и его
ходатайство было удовлетворено. Он вернулся в Россию и
управлял большим предприятием на Урале. Петр Лавров,
избежавший ареста в 1862 г., был взят под стражу позже, сидел в
тюрьме, затем был осужден и выслан в Вологду, где пробыл
с 1866 по 1870 г. После этого он уехал в Западную Европу,
где стал одним из ведущих теоретиков русского
революционного социализма. Его имя было высечено рядом с именами Дже-
рарда Уинстэнли, Георгия Плеханова и других знаменитых
борцов против «старого мира» на обелиске в честь великих
революционеров у Кремлевской стены.
В обстановке кризиса, приведшего к таким результатам,
каждая из сил — государство, крестьянство, дворянство,
национальные меньшинства и гражданское общество —
действовала либо с целью улучшить свое положение, либо защитить
то, что она имела. Конфликты возникали в сферах
пересекающихся интересов. Со временем многие начали понимать
непримиримость устремлений государства и общества. Все
противостоящие государству силы стали оспаривать у него
традиционное монопольное право контролировать развитие событий.
В те годы политическая оппозиция не была оторвана от
реальных интересов общества. Оппозиционное политическое
движение отнюдь не было делом молодой радикальной,
идеалистически и альтруистически настроенной или же
неуравновешенной и нетерпимой интеллигенции. Общественная деятельность
принимала драматические формы, но она никогда не
находилась на периферии главных, массовых интересов растущего
гражданского общества. Старики и молодежь, богачи и
бедняки, титулованные особы и простые люди, мужчины и
женщины— ряды членов политической оппозии в обществе
представляли собой поразительно широкий спектр городского
населения, побуждаемого к действию весьма реальными и четко
осознаваемыми интересами.
Борьба между государством и обществом порождалась
конфликтом интересов, таким же глубоким, как и конфликт между
крестьянином и помещиком. Фактически конфликт между
государством и обществом «покрывал» социальные конфликты,
которые, как часто считают, лежат в основе дореволюционной
русской политической истории. Политическая борьба имела две
стороны. Сущность первой стороны выражали понятия
«гласность» и «переустройство», сущность второй — слова «тай-
278

ный», «подпольный» и «революционный». Интересы высших
сановников и бюрократии входили в противоречие с
требованием гражданской реформы («переустройством») и таким
образом вызывали к жизни революционное движение
(«заговоры»). Вероятно, именно по этой причине события и не могли
развиваться, иначе. Если было бы возможно достичь
взаимоприемлемого согласования интересов между государством и
обществом, все могло бы пойти по-другому. То, что не была
проведена реформа в области гражданских прав, стало
величайшей структурной слабостью старого режима в последние
50 лет его существования.
История зарождения гражданского общества и история
зарождения политической оппозиции в России неразрывно
взаимосвязаны. Обе они родились из политического конфликта
между социальными группами, отдельными лицами,
защищающими свои вполне определенные интересы, с одной стороны, и
огромным самодержавным государством, преследующим
собственные цели, — с другой. На протяжении какого-то времени
государство, занимая господствующее положение, играло роль
главного героя. Оно победило, а четыре другие силы потерпели
поражение. В течение последующих 50 лет в процессе
индустриализации сформировался шестой «хор», состоящий из
рабочих. Закаленная в борьбе революционная интеллигенция
окрепла и усилилась. Гражданское общество — двигатель
европейской модернизации — увядало, но основные темы
политической драмы оставались практически неизменными, даже
после 1917 г. 60-е годы XIX в. стали началом. Это была первая
революционная ситуация нового времени в России. И она не
стала последней.
Kimball A. Revolutionary Situation in Russia A859—1862) //The
Modern Encyclopedia of Russian and Soviet History. 1974. Vol. 31«
P. 54—57.
2 Большинство исторических работ о революции не затрагивает роль
государства,, видя в нем явное, «о относительно инертное «зло». В этом смысле
замечательная книга Франко Вентури «Корни революции» (Venturi F«
Roots of Revolution) рассматривает не «корни», а фактически «ветви
революции». Мы должны, говоря словами Тиды Скокпол, «вернуть государство» в
наши исторические исследования.
3Brooks E. W. The Imposible Connection: D. A. Miljutin and
N. G. Chernyshevskiy. 1848—1862//Journal GO Vol. 31. 1989. P. 21—44.
4 Freeze G. L. The Parish Clergy in XlXth Century Russia. Crisis,
Reform, Counter-Reform. Princeton, 1983.
5 Общества (братства) трезвости A859—1860) демонстрируют
организаторские способности крестьянства (Kimball A. Conspiracy and
Circumstance in Saratov. 1859—1864//Pilitics and Society in Provincial Russia]
Saratov, 1590—1917/Ed. A. Rex, S. J. Seregny. Columbus, 1989).
6Zaionchkovskii P. A. The Abolition of Serfdom in Russia. Gulf
Breeze, 1978; Emmons T. The Russian Landed Gentry and Peasant
Emancipation. Cambridge, 1968; Field D. The End of Serfdom: Nobility and
Bureaucracy in Russia, 1855—1861. Cambridge; Mass., 1976; Захарова Л. F«
Самодержавие и отмена крепостного права в России. 1856—1861. М., 1984.
219

. .. J См., например: Шаблрвский Е. С. Шевченко и российська револю-
цийиа демократ!я. Кшв, 1975; Чериковер И. М.'История Общества для
распространения просвещения между евреями в России:
культурно-общественные течения в русском еврействе, 1863—1913 гг. Т. I. Спб , 1913;
Федосова Т. Ф. Польские революционные организации в Москве. М., 1974;
Казарян Г. М. Армянское общественное политическое движение в 50—
60-х годах XIX века и Россия. Ереван, 1979.
8 Этот раздел написан на основе детального, сделанного с помощью
компьютера исследования общественных организаций и политической
оппозиции в годы после окончания Крымской войны. Изучив десятки архивных
фондов и неиспользованные опубликованные документы, я создал банк
данных, состоящий приблизительно из 3000 биографических статей о членах и
сотрудниках общественных организаций, а также о людях, принимавших
участие в различных политических акциях того времени. В этом банке
данных содержатся также сведения о 800 добровольных организациях,
различных по численности, продолжительности существования и местонахождению.
Две основные ежедневные газеты «Санкт-Петербургские ведомости» и
«Московские ведомости» публиковали уставы, иногда состав и протоколы
собраний и заседаний. Подобная информация об организациях публиковалась
также в «Книжном вестнике», «Русском инвалиде» и других журналах.
Единственная попытка систематизации истории общественных организаций в
России была предпринята А. Д. Степаньским. Им проделана полезная работа,
однако по своему замыслу его труды представляют собой учебное пособие,
дающее лишь самый общий обзор деятельности общественных организаций
(см. его книгу «История общественных организаций дореволюционной России:
учебное пособие» (М, 1979) и статью «Общественные организации
российской интеллигенции и революционное движение» в сб. под редакцией
К. В. Гусева «Интеллигенция и революция: XX век» (М., 1985). См. также
другие работы по истории добровольных обществ в России: Аронсон М.,
Рейзер С. Литературные кружки и салоны /Под ред. Б. М. Эйхенбаума. Л.,
1929; Lindenmeyr A. Public Poor Relief and Private Charity in Late
Imperial Russia. Ph. D. dissertation. Princeton University, 1980; From
Supplication to Revolution: A Documentary Social History of Imperial Russia//Ed.
by G L. Freeze Oxford. 1988.
9 См.: Ходи ев А. И. История императорского Вольного
экономического общества с 1765 до 1865 г. Спб., 1865. С. 356—357. См. также:
Двадцатилетие Императорского Русского Географического общества. Спб., 1872:
История полувековой деятельности Императорского Русского Географического
общества. 1845—1895 гг. Ч. 1. Спб., 1896.
10 См.: Довженко И. Т. Сельскохозяйственные общества в
дореволюционной России, их особенности и размещение//Историческая география
России, XII —начало XX в. М., 1975. С. 205—216. См. также: Краткий
обзор пятидесятилетней деятельности Императорского Московского общества
сельского хозяйства с 1820 по 1870 год. М., 1871; Историческая записка о
30-летней деятельности Императорского Московского общества сельского
хозяйства и его Президента И. Н. Шатилова, 1860—1889 гг. М., 1890;
Боровский М. П. Исторический обзор пятидесятилетней деятельности
Императорского Общества сельского хозяйства южной России, с 1828 по
1878 год. Одесса, 1878; Сборник статей о сельском хозяйстве юга России,
извлеченных из Записок Императорского Общества сельского хозяйства
Южной России, с 1830 по 1868 год/Под ред. И. Палимпсестова. Одесса,
1868. О петербургской организации «Сельский хозяин» см . Московские
ведомости. 1859. 18 марта. № 66.
11 О городских службах см.: Несколько слов об Обществе публичных
прачечных заведений в Москве//Московские ведомости. 1859. 13 августа.
№ 491. О других обществах городских служб см.: Общество столичного осве-
щения//Московские ведомости. 1858. 30 октября. № 130. Общество
водоснабжения настолько улучшило службу водоснабжения в Петербурге, что
даже планировало распространить свою деятельность на те местности, где
чистая вода стала проблемой, — Киев, Саратов, Тамбов, Казань и т. д.
(Московские ведомости. 1858. 20 ноября. № 139)«
280

12 См.: Боровой С. Я. С. С. Громека и А. И. Герцен//Революционная
ситуация в России в 1859—1861 гг. Выл. 9. М., 19в6. С. 126—136;
Иловайский С. Исторический очерк пятидесятилетия Русского общества
пароходства и торговли. Одесса, 1907.
13 Беседы в Обществе любителей Российской словесности при Московском
университете. Т. I. M., 1867; Историческая записка и материалы за сто лет.
М., 1911; Публичное заседание Общества любителей Российской словесности,.
7 ноября//Московские ведомости. 1860. № 48; Речи, произнесенные в
Обществе любителей Российской словесности...//Русская беседа. 1860. № 1.
Кн. 19. С. 1—40.
14 Основные опубликованные источники по Литфонду: XXV лет, 1859—
1884: Сборник, изданный Комитетом Общества для пособия нуждающимся
литераторам и ученым. Спб., 1884; Общество для пособия нуждающимся
литераторам и ученым: Первый год его существования... Спб., 1861;
Общество для пособия нуждающимся литераторам и ученым, за 3-й год его
существования... Спб., 1863; Устав Литературного фонда. Спб., 1859;
Юбилейный сборник Литературного фонда, 1859—1909/Под ред. С. А. Венгерова.
Спб., 1909. Архивные источники указаны ниже.
15 См. письма Плещеева губернатору Саратовской губернии (цит. по:
Шестидесятые годы: материалы по истории литературы и общественному
движению / Под ред. Н. К. Пиксанова и О. В. Цехновицер. М.; Л., 1940. С. 453—
468 См также эссе Плещеева Литературный вечер (рассказ не
обличительный)//Современник. 1861. № 8. С. 215—258. О его связи с организацией
«Земля и Воля» в более поздние годы см.: Восстание 1863 года: Материалы
и документы. Powstanie slyczniowe: materialy. dokumenty. Сер.
Русско-польские революционные связи. Т. 2. М„ 1963. С. 95, 132, 133).
16 ЦГИАЛ. Ф 92 Оп 3. Д. 1; Д и к с о н К. И., К е т р и ц В. Санкт-
Петербургский Комитет грамотности. Gn6., 1915; Протопопов Д. Д.
История Санкт-Петербургского Комитета грамотности, состоявшего при
Императорском Вольном Экономическом обществе A861 —1895). Спб., 1898.
17 В. Касаткин — Е. Якушкину//Литературное наследство. Т. 41/42. М.,
1941. С. 39—50.
18 Z е 1 n i k R. E. Labour and Siciety in Tsarist Russia: The
Factory Workers of St. Petersburg, 1856—1870. Stanford, il971; Лемке М. К.
Очерки освободительного движения «шестидесятых годов» по неизданным
документам с портретами. Спб., 1908. С. 399—438; Ионов а Г. И.
Воскресные школы в годы первой революционной ситуации A859—1861)
//Исторические записки. 1956. № 57. С. 177—209; Таубин Р. А. Революционная
пропаганда в воскресных школах России в 1860—1862 годах//Вопросы истории.
1?59. №8; Л инков Я. И. Воскресные школы и русское революционное
движение 1860-х годов//Исторический архив. 1956. №6. С. 176—179; Раз-
кочинно-демократическое движение в Поволжье и на Урале. Т. 1. А. И.
Герцен, Н. П. Огарев и общественное движение в Поволжье и на Урале.
Казань, 1964.
19 ЦГАОР. Ф. 95. Оп. 1. Ед. хр. 214. Л. 21—26, 40—4».
20 См.: Баренбаум И. Е. Штурманы грядущей бури: Н. А. Серно-
Соловьевич, Н. П. Баллин, А. А. Черкесов. М., И987; Тишкин Г. А.
Н А Серно-Соловьевич и студенты Петербургского университета в 1861 —
1862 гг.//Вестн. Ленингр. ун-та. Вып. 1: История, язык, литература. 1969.
С 169—174.
21 См., например: Снытко Т. Г. Студенческое движение в русских
университетах в начале 60-х годов и восстание 1863 г. // Восстание 1863 г. и
русско-польские революционные связи 60-х годов. Сб. статей и материалов /
Под ред. В. Д. Королюка и И. С. Миллер. М., 1960. С. 176—322.
22 Kimball A. Student Interests and Student Politics; Kazan University
before the Crisis of 1862//Acta Slavica Japonica. 1988. N 6. P. 1—-15.
23 В г о w e r D. R. Training and Nihilists; Education and Radicalism in
Tsarist Russia. Itaca, 1975; Gleason A. Young Russia: The Genesis of
Russian Radicalism in the 1860s. N.Y., 1980.
281

24 См.: Унский А Публичные лекции в С.-Петербургском
университете // Русский инвалид. 1859. 13 февраля. № 35. С. 137.
25 ОР ГПБ. Ф. 438 (Литфонд). Ед. хр. 1. Л. 175—176, 182 и 186.
26 XXV лет... С. 23.
27 ОР ГПБ. Ф. 438. Ед. хр. 1. Л. 14—17.
28 См.: Пантелеев Л. Ф. Воспоминания. М., 1958. С. 259; Вольф-
с о н Т. С. «Вольный университет» 1862 г.//Вестн. Ленингр. ун-та. 1947. № 7.
29 Первое обсуждение состоялось в конце лета 1861 г. в доме П. Лаврова
на Фурштадской улице, тогда же был составлен список будущих членов
(ЦГВИА. Ф. 801. Оп. 74/15. Ед. хр. 70. Л. 251—251 об.). В списке членов,
приводимом Таубиным, есть неточности (см.: Таубин Р. А. К вопросу о
роли Н. Г. Чернышевского в создании «революционной партии» в конце 50-х—
начале 60-х годов XIX века» // Исторические записки. Т. 39. М., 1952. С. 87.
См. также: Т е г u h i r о Sasaki. Roto bundan shogi kurabu ten-matsuki
A861—1862)//Journal of Saitama University. Vol. 18. 1984. P. 69—80).
30 ИРЛИ. Ф. 548 (Зотов). On. 1. Д. 432 «Общество шахматной игры в
С.-Петербурге». См. также: «Дело по отношению Санкт-Петербургского
Военного генерал-губернатора по проекту правил Устава для собрания
любителей (шахматный клуб в Санкт-Петербурге) (ЦГИА. Ф. 1286. Оп. 13. Ед.
хр. 459; ОР ГПБ. Ф. 568 (Пекарский). Д. 277).
31 См.: Лемке М. К. Оцерки освободительного движения... С. 7—13.
32 См.: Герц ей А. И. Поли. собр. соч. и писем/Под ред. М. К.
Лемке. Т. 11. С. 263—'264; «Профессор Павлов сослан...»//Лемке М. К.
Очерки освободительного движения. С. 13. Петиция Лаврова в защиту
Павлова находится в ЦГВИА (Ф. 801. Оп. 74/15. Ед. хр. 70. Л. 211—212).
33 Эти общие характеристики основываются на анализе текстов более
80 политических прокламаций того времени. Ни в одном научном
исследовании эти прокламации не собраны воедино Наиболее полно они даются в кн.:
Восстание 1863 г.: Материалы и документы. Т. 1, 2. М., 1963.
34 См.: Валуев П. О Воскресных школах и о действиях Следственной
комиссии Высочайше учрежденной для исследования действий лиц,
заведовавших некоторыми школами в Спб. (ЦГИАЛ. Ф. 1275. Оп. 1. Ед. хр. 41.
Л. 49—78).
35 ОР ГБЛ. Ф. 169 (Милютин). Карт. 14. Ед. хр. 2. Л. 53—94.
36 С 30 мая по 10 июня 1862 г. проходили заседания Кабинета
министров, на которых обсуждался переход правительства в наступление (ЦГИА.
Ф. 1275. On. (93)-1. Ед. хр. 38. Л. 33).
37 Русский инвалид. 1862. 8 июня. С. 26.
38 21 декабря 1862 г. Александр II выразил Кабинету министров
желание ограничить появление все новых комитетов и комиссий при
общественных организациях, в первую очередь это относилось к
Политико-экономическим комитетам и Комитету грамотности Вольного экономического общества
(ЦГИА. Ф. 1284. Оп. 66. Ед. хр. 37. Л. 52). В конце концов был закрыт
и Политико-экономический комитет Императорского Русского географического
общества (ЦГИА. Ф. 1284. Оп. 66. Ед. хр 37. Л 111—114).
39 Сведения о зарождении «Земли и Воли» взяты из протокола допроса
Пантелеева после его ареста в 1863 г. (ОР ГПБ. Ф. 629. Ед. хр. 287)
40 ОР ГПБ. Ф. 629. Ед. хр. 287. Л. 1—4.
41 См.: Слепцова А. А. Воспоминания//Н. Г. Чернышевский. Статьи,
исследования и материалы. Т. 3. М., 1962. С. 269.
42 Санкт-Петербургские ведомости. 1863. № 50.
43 ОР ГПБ. Ф. 438. Ед. хр. 1. Л. 201, 221, 222; Ед. хр. 11. Л. 414—422.
44 См.: Лейкина-Свирская В. Р. «Казанский заговор» 1863
^/Революционная ситуация в России. Вып. 1. С. 423—441.
45 О деятельности Литфонда в период после проведения реформ см.:
Kimball A. Literary Fund: from 1859 to the Present Day//The Modern
Encyclopedia of Russian and Soviet History. Vol. 49 P. 236—239.
О деятельности Литфонда в период реформ см.: Сажин В. Н.
Литературный фонд в годы революционной ситуации//Революционная ситуация в
России. Вып. 7. С. 138—157.
282

АДЕЛЬ ЛИНДЕНМЕЙЕР
Университет Вилланова, Филадельфия, США
ДОБРОВОЛЬНЫЕ БЛАГОТВОРИТЕЛЬНЫЕ
ОБЩЕСТВА В ЭПОХУ ВЕЛИКИХ РЕФОРМ
Одной из наиболее удивительных особенностей русского
общества эпохи Великих реформ стало пробудившееся
стремление к созданию независимых общественных организаций.
Контраст по сравнению с предыдущими годами был разительным.
Николай I, всегда весьма подозрительно относившийся к
любым проявлениям частной инициативы, после революции 1848 г,
в Европе еще более ужесточил проводимый его
правительством курс. Даже историк Михаил Погодин, который одно время
был защитником николаевской доктрины «официальной
народности», в последние годы царствования Николая I осуждал
правительство. Он писал, что в России наступило
кладбищенское безмолвие: правительство сковало «излишними
стеснениями печать», не позволяя ей «рта разинуть», преследованием
наук и образования довело страну до отсталости и «тьмы
невежества».
Поражение России в Крымской войне нарушило эту
тишину. В начале царствования Александра II в стране стали
возникать различные добровольные общества —
профессиональные и филантропические, просветительские и кооперативные,
умеренные и радикальные; число их увеличивалось с каждым
днем. При всех существовавших между ними различиях эти
организации отражали появление независимого общественного
мнения, нового гражданского сознания и стремления к
самостоятельной общественной деятельности. Более того, за четверть
века «дух самодеятельности» окреп настолько, что сумел
выжить и в тот период, когда правительственная политика
(после 1881 г.) стала гораздо более сдержанной и осторожной, и
количество всевозможных добровольных обществ продолжало
расти вплоть до Октябрьской революции2.
Где же истоки того удивительного всплеска общественной
активности, который произошел в России в 60-е годы XIX в.?
Было ли это только спонтанным движением снизу? Что
заставило стольких русских людей объединиться в годы после
Крымской войны ради преобразования общества? Или же этот
«дух самодеятельности» обязан своим рождением инициативам,
исходившим сверху? Какую роль сыграли более либеральное
царствование, сами Великие реформы и изменения в политике
правительства по отношению к добровольным общественным
283

организациям? В этой статье делается попытка ответить на
все эти вопросы на основе исследования частных
благотворительных обществ.
ВОЗНИКНОВЕНИЕ И РАСПРОСТРАНЕНИЕ
БЛАГОТВОРИТЕЛЬНЫХ ОБЩЕСТВ
Четверть века, с 1855 по 1880 г., стали периодом
колоссального роста числа благотворительных обществ и заведений.
Обзор их деятельности, составленный в 1880 г. Министерством
внутренних дел, дает представление о масштабах этого
явления. По данным обзора, в начале царствования Александра II
в Российской империи было всего 40 частных
благотворительных обществ и 73 частных благотворительных заведения. «Но
последовавшие затем правительственные мероприятия, — с
оттенком гордости говорится, в документе, — в связи с постоянно
возрастающей самодеятельностью самого общества принесли
обширные результаты»: к 1880 г. существовало уже 348
частных благотворительных обществ и 225 заведений3. Далеко не
полные обзоры благотворительной деятельности, сделанные в
80-е годы, также свидетельствуют о бурном развитии
частной благотворительности в течение трех предыдущих
десятилетий4.
Более развернутое представление о деятельности обществ,
основанных в эпоху Великих реформ, дает информация,
собранная в самом полном обзоре русской благотворительности,
который был составлен в 1901 г. Канцелярией по учреждениям
императрицы Марии Федоровны5. В этот обзор были,
естественно, включены лишь те частные благотворительные
общества, которые существовали на момент проведения обследования;
несомненно, многие общества, основанные в предыдущие
десятилетия, уже прекратили свою деятельность и соответственно
не были включены в обзор. Тем не менее данные по
благотворительным обществам, основанным в период между 1855 и
1881 гг. и продолжавшим существовать в 1901 г., позволяют
отметить некоторые интересные характерные черты
благотворительной деятельности в эпоху реформ6.
Обзор 1901 г. приводит сведения о гораздо большем
количестве обществ, открытых в период реформ, по сравнению с тем,
что сообщило Министерство внутренних дел в 1880 г. Из 3700
частных благотворительных обществ, которые в 1901 г.
представили сведения о дате своего основания, 753 (т. е. 20%) были
учреждены в период 1856—1880 гг. Для сравнения: только 101
общество (из существовавших в 1901 г.) возникло в период
между 1801 и 1855 гг. и только 9 — до 1801 г.
Как видно из приводимых ,ниже данных, количество обществ
увеличивалось, хотя и неравномерно, на протяжении всего
периода 1856—1880 гг.:
284

1856—1860 гг
1861 — 1865 гг
1866—1870 гг
1871 — 1875 гг
1876—1880 гг
Подавляющее большинство благотворительных обществ в тот
период было образовано — и это вполне понятно — в
Петербурге, Москве или губернских городах (95 петербургских и 44
московских благотворительных организаций, существовавших в
1901 г., были основаны в период между 1861 и 1880 гг.).
В губернских
городах
В уездных городах
В уездах
В «заштатных»
городах
1856—
1860 гг.
11
8
2
3
1861-
1865 гг.
40
12
4
4
1866—
1870 гг.
75
55
10
11
1871 —
1875 гг.
128
45
8
7
1876—
1880 гг.
141
143
22
19
Общее
количество
395
263
46
44
Данные обзора 1901 г. позволяют составить представление
о наиболее популярных видах общественной благотворительной
деятельности того времени. Многие общества имели
православный характер; от 20 до 40% всех благотворительных обществ,
открывавшихся в течение каждых 5 лет за период 1856—1875 гг.,
оказывали помощь только людям православного
вероисповедания. Более трети всех обществ, учрежденных в 60-е годы XIX в.
и продолжавших существовать в 1901 г., находились в ведении
«Ведомства православного исповедания». Некоторые
священники, на которых оказали влияние реформаторские идеи и
настроения 60-х годов, начали создавать в церковных приходах центры
по оказанию помощи нуждающемуся духовенству и приходским
беднякам7. Это движение, направленное на оживление
православного прихода, получило поддержку со стороны славянофила
И. С. Аксакова, который в своем журнале «День» выступал за
распространение традиционных православных форм личной и
общественной благотворительности8. В 1864 г. были изданы
положения о церковноприходских попечительствах и церковных
братствах, которые дали возможность организовать
благотворительность в приходах.
В том же обзоре приводятся сведения о двух новых видах
благотворительной деятельности, появившихся после Крымской
войны. Подавляющее большинство обществ, учрежденных в
1856—1865 гг. (от 2/3 до 3/4 от общего числа), считали себя
«общеблаготворительными», т. е. не выделяли особо какого-либо
вида оказываемой ими помощи. Однако в течение следующего
десятилетия многие новые общества направляли свою
деятельность специально на помощь либо нуждающимся студентам, уча-
24 общества
61 »
153 »
188 »
327 »
285

щимся, либо солдатам и людям, пострадавшим в результате
стихийных бедствий (обычно в сотрудничестве с только что
образованным русским обществом «Красный Крест»). Помощь
нуждающимся учащимся, особенно гимназистам, получила
широкое распространение в 70-е годы XIX в.; в это десятилетие
было учреждено по меньшей мере 129 такого рода организаций9.
Местные отделения «Красного Креста» начали возникать в
конце 60-х годов, к середине 70-х насчитывалось уже 55
отделений (данные включают лишь отделения, которые продолжали
существовать в 1901 г.). Большое количество местных комитетов
«Красного Креста» возникло в связи с началом русско-турецкой
войны 1877—1878 гг. для оказания помощи семьям призванных
в армию. По крайней мере 88 местных отделений — в основном
в губернских городах — были организованы с 1876 по 1880 г.
(что составляет более одной четверти общего числа
благотворительных обществ, образованных за пять летI0. Распространение
комитетов «Красного Креста» во время русско-турецкой войны
было связано и с панславистским движением, стремлением
людей в меру своих сил способствовать делу освобождения
славянских братьев России. Под воздействием идей И. С. Аксакова и
других теоретиков панславизма в 60-е и 70-е годы с той же
целью создавались славянские комитеты11.
ПОЛИТИКА САМОДЕРЖАВИЯ В ОТНОШЕНИИ
ЧАСТНЫХ БЛАГОТВОРИТЕЛЬНЫХ ОРГАНИЗАЦИЙ
Учреждение добровольного общества во времена
царствования Николая I было далеко не легким делом. Для того чтобы
иметь право на законное существование, любому добровольному
обществу необходимо было получить высочайшее разрешение
через Комитет министров. Ежегодно лишь небольшое число
благотворительных обществ и других организаций получали такие
разрешения — вплоть до 1848 г., когда революция в Европе
положила конец даже этой осторожной политике12. Заявив о том,
что «всякий имеет возможность оказывать пособие бедным
личными подаяниями, либо через посредничество Приказов
Общественного Призрения», Николай I в марте 1848 г. наложил
запрет на все новые благотворительные общества. Официально он
был отменен только в 1859 г. 13
Однако, несмотря на запрет, уже в начале Крымской войны
наблюдалась небывалая активность в деле образования
добровольных обществ. По-видимому, само правительство
способствовало основанию по крайней мере некоторых из них. Наиболее
известны такие примеры, как общины сестер милосердия и
«сердобольных вдов»; их члены, подобно английским и французским
сестрам, в период Крымской войны добровольно шли работать
во фронтовые госпитали. Эти общины находились под
покровительством императорской семьи: в 1854 г. великая княгиня
Елена Павловна основала Крестовоздвиженскую общину; входив-
286

шие в нее сестры оказывали помощь непосредственно во время
военных действий в Севастополе и на других участках фронта, а
вдовствующая императрица Александра Федоровна стала
покровительницей аналогичного общества — ордена «сердобольных
вдов»14.
Еще одна организация, учрежденная в начале царствования
нового императора, имела тесные связи с правительством.
Группа, образовавшая в 1857 г. «Общество для улучшения
помещений рабочего населения в Санкт-Петербурге», состояла из
представителей высших правительственных и придворных кругов и
находилась под покровительством герцога Мекленбургского,
мужа великой княжны Екатерины Михайловны15. Это общество
намеревалось ввести в России новую форму организованной
благотворительной деятельности, весьма популярную в то время в
Европе и особенно в Англии, где она была известна под
названием «пятипроцентная филантропия»: она заключалась в
создании акционерных обществ в пользу улучшения жилищных
условий городской бедноты. Как и его европейские аналоги,
общество предложило продавать акции, обещая скромный, но
регулярный и не связанный практически ни с каким риском доход, и
таким образом финансировать строительство дешевых жилых
домов. Учредители этого общества имели связи в самых высоких
сферах, что, несомненно, помогло им удостоиться благословения
царя и похвалы «Журнала Министерства внутренних дел», где,
в частности, говорилось: «В этом важном для общественного
блага деле правительству остается желать полного и скорейшего
успеха просвещенным учредителям столь полезного и давно
ожидаемого предприятия»16.
Высочайшее покровительство этим ранним формам
благотворительной деятельности свидетельствует о том, что в середине
50-х годов XIX в. уже складывалось новое отношение к
добровольным обществам. Однако это не было результатом
продуманной политической линии, глубокого осмысления и признания
роли общественных инициатив в самодержавном государстве или
же стремления искать пути действительного улучшения
'положения бедных и нуждающихся. Скорее, такая политика
складывалась в силу конкретных обстоятельств, «ad hoc», в ответ на
давление со стороны общественности, проявлявшей все больший
интерес к созданию различных общественно полезных
организаций 17. К концу 50-х годов в Министерстве внутренних дел
скопилось множество ходатайств о выдаче разрешения на открытие
благотворительного общества. Престарелый министр внутренних
дел граф С. С. Ланской, который еще при Александре I активно
участвовал в деятельности филантропических обществ, в 1859 г.
убедил Александра II удовлетворить все ходатайства,
полученные к тому времени правительством. В результате запрет 1848 г.
был фактически аннулирован18.
Дальнейшее смягчение политической линии правительства
было связано с рассмотрением в конце 1861 — начале 1862 г.
287

прошения от группы жителей Оренбурга, желающих учредить
благотворительное общество. Рекомендуя Комитету министров
дать разрешение Оренбургскому благотворительному обществу,
министр внутренних дел П. А. Валуев подробно изложил свою
точку зрения на благотворительные общества в целом. Валуев
доказывает, что поскольку частные благотворительные общества
лучше знают потребности бедных семей и могут оказать им
более индивидуальную и непосредственную помощь, то эти
организации являются необходимым дополнением к деятельности
приказов общественного призрения. Кроме того, продолжает он,
благотворительные общества в значительной мере снимают с
правительства заботу о помощи населению, к тому же они
обычно не обращаются за финансовой поддержкой. По этим
причинам, говорится далее в документе, Министерство внутренних дел
старается как можно более тесно сотрудничать с основателями
подобных обществ.
Однако, замечает Валуев, существующий закон об
утверждении уставов таких обществ, который требует каждый раз
высочайшего разрешения после рассмотрения ходатайств Комитетом
министров, «обременяет Правительство рассмотрением
излишних дел, а с другой [стороны] замедляет открытие таких
учреждений, кои по роду своему должны быть всемерно поощряемы
Правительством, так как цель их самая благодетельная и они
облегчают Правительство в его обязанностях по общественному
призрению». Валуев рекомендует предоставить право
утверждать уставы новых благотворительных обществ министру
внутренних дел после консультации с другими заинтересованными
ведомствами19. С одобрения Комитета министров и
Александра II новая политика обрела силу закона в начале 1862 г.20
Закон 1862 г. сразу же оказал положительное влияние на
развитие благотворительных обществ в России21. Во-первых, он
ускорил бюрократическую процедуру их регистрации (в первый
же месяц после принятия этого закона было официально
открыто 9 новых благотворительных обществJ2. Во-вторых, новый
закон стимулировал общественную активность в этой сфере,
ознаменовав собой ее официальное признание. В 1861—1863 гг.
Министерство внутренних дел получило прошения о разрешении
деятельности от 43 благотворительных обществ и обществ
взаимопомощи — больше, чем было получено за весь период
царствования Николая I23. Очевидно, правительство было
удовлетворено новой процедурой, так как в 1869 г. оно приняло еще один
закон, согласно которому император и Комитет министров
передавали министру внутренних дел все полномочия на выдачу
разрешений частным благотворительным заведениям. В 1868 г. в
своем докладе Комитету министров, где были высказаны
рекомендации относительно проведения этой новой политики,
министр А. Е. Тимашев отмечал, что в последние годы число
общественных и частных благотворительных заведений растет
очень быстро. Как и его предшественник на этом посту, он вы-
288

ражал уверенность, что правительству необходимо поощрять
развитие общественной благотворительности24.
В целом благожелательное и более либеральное отношение
самодержавной власти к добровольным обществам отнюдь не
означало, что правительство будет раздавать подобные
разрешения направо и налево. В одном из отчетов Министерства
внутренних дел, написанном в начале 60-х годов, говорится, что
всякое ходатайство об учреждении обществ, «которое могло бы
иметь какое-либо политическое или социальное значение», либо
не удовлетворялось, либо передавалось на рассмотрение
Комитета министров. Так, например, Министерство внутренних дел
отказалось дать разрешение благотворительным обществам в
Вильне, Житомире и Каменце25; вероятно, особая
настороженность в отношении любых организаций в этих районах (вдоль
западной границы) была связана с восстанием 1863 г. в
Польше. Фактически новая политика правительства совершенно
не затронула польских территорий, входивших в состав России;
учреждаемым там благотворительным обществам необходимо
было, как и прежде, получать высочайшее разрешение через
Комитет министров26.
История движения за открытие воскресных школ,
просуществовавшего очень недолго A859—1862), также показывает,
насколько быстро терпимость правительства по отношению к
некоторым общественным движениям и инициативам могла
смениться политикой репрессий27. В конце концов было принято два
законодательных акта, которые точно определили, какое общество
следует считать нелегальным или противозаконным. Во-первых,
были запрещены все «тайные» — иными словами, не получившие
официального разрешения — общества, независимо от целей и
задач, которые они перед собой ставили. А во-вторых, любое
легальное общество, которое в своей деятельности отклонялось от
своего устава или же использовало разрешенные виды
деятельности для прикрытия антиправительственных действий, также
считалось нелегальным28.
Позиция правительства по вопросу о частных
благотворительных учреждениях была составной частью общей политики в
отношении развития общественной жизни в период реформ.
Царский режим терпимо относился к общественным акциям и
инициативам, иногда даже поощрял их, но лишь постольку,
поскольку это облегчало бремя государственных расходов в такой
относительно второстепенной, по мнению правительства, области,
как помощь нуждающимся и нищим. Именно так министр
внутренних дел П. А. Валуев в качестве главы специальной комиссии
A863) подошел к решению вопроса об улучшении
материального положения приходских священников России, влачивших
нищенское существование: он высказался за то, чтобы заботу о
них взяло на себя не государство, а сами прихожане. Линия
правительства была отражением того, что Грегори Фриз
назвал парализующим противоречием в политике проведения Вели-
289

ких реформ: с одной стороны, было желание стимулировать
независимое общественное развитие, а с другой — страх, что оно
может либо зайти слишком далеко, либо принять
непредвиденные и нежелательные формы»29. Превознося благотворительные
общества за моральную добродетель и приносимую ими
общественную пользу, правительство в то же время стремилось к тому,
чтобы деятельность этих обществ не выходила за пределы
официально установленных границ. Местное самоуправление,
возможность создавать добровольные общества, другие
гражданские свободы — все это были лишь подачки со стороны
осторожного Александра II, сделанные только для того, чтобы (как
отмечал Альфред Рибер) «народ мог еще лучше служить и
повиноваться ему»30. О предоставлении русскому обществу
подлинной свободы речи, как и прежде, не было.
ДУХ ФИЛАНТРОПИИ: ПОКОЛЕНИЕ ШЕСТИДЕСЯТНИКОВ
Более либеральная политика правительства по отношению к
частным благотворительным обществам, конечно,
способствовала проявлению «духа самодеятельности», рожденного эпохой
реформ, однако не в ней надо искать первопричину его
возникновения. Подъем общественной активности уходит корнями в
уникальный этос (систему моральных ценностей), развившийся в
образованном обществе в тот период. «Поколение
шестидесятников» высоко ценило сострадание и совесть, почитая служение
народу моральным долгом каждого человека. Молодые русские
интеллигенты стремились посвятить себя благородному делу —
повышению культурного и материального уровня жизни народа.
Как мужчины, так и женщины этого поколения жаждали
перемен в обществе, и эта жажда явственно читалась за модными
нигилистическими формулами в духе научного рационализма и
утилитаризма.
«Шестидесятые годы можно назвать весною нашей жизни,
эпохою расцвета духовных сил и общественных идеалов, временем
горячих стремлений к свету и к новой, неизведанной еще
общественной деятельности, — писала одна из «шестидесятниц» в
своих мемуарах. Для того чтобы понять то время, пишет она далее,
необходимо представить себе «... как охватило русских людей
лихорадочное движение вперед, как страстно стремилась
молодежь к самообразованию и просвещению народа, какую
непреклонную решимость выражала она, чтобы сразу стряхнуть с
себя ветхого человека, зажить новою жизнью и сделать
счастливыми всех нуждающихся и обремененных. Такое небывалое до
тех пор стремление общества к нравственному и умственному
обновлению имело громадное влияние на изменение всего
миросозерцания русских людей, а вместе с тем и на многие явления
жизни, на отношение одного класса общества к другому»31.
Хотя традиционно исследователей больше привлекали
радикальные организации, такие, например, как коммуны, нигилисти-
290

ческие кружки, не меньшего внимания заслуживает и такое
явление, как легальные добровольные общества, которые
открывали реальный выход для накопившегося страстного стремления
к обновлению.
Дух 60-х годов определил судьбы многих людей, ставших
лидерами общественной благотворительности в последний период,
существования Российской империи. Возьмем лишь три примера:
это люди (все они родились в 1837 г.), чьи молодые годы
пришлись на эпоху Великих реформ, а вся последующая жизнь
была посвящена благотворительной деятельности и служению
обществу. Первая из этого поколения —Анна Философова A837—
1912), возглавляла феминистское движение, активно
участвовала в филантропической деятельности. По воспоминаниям юриста
А. Ф. Кони, еще одного «шестидесятника», это была женщина
тонко чувствующая, остро реагировавшая на несправедливость,
очень деятельная и энергичная, возмущавшаяся отсталостью и
невежеством, полная надежд на «прекрасное будущее», т. е.
обладающая всеми качествами, столь высоко ценимыми ее
современниками32. С присущими им «подлинной страстью к
благотворительности» и «неподдельным уважением» к беднякам, Анна
Философова и ее петербургский кружок внесли оживление в
традиционную филантропическую деятельность, которой издавна
занимались благородные дамы33.
Юрист П. Н. Обнинский A837—1904), ставший воплощением
духа 60-х годов, также активно участвовал в
благотворительных делах. Будучи мировым посредником в период
освобождения крепостных крестьян, Обнинский бесплатно раздал лучшие
свои земли бывшим крепостным. В 1866 г. он стал мировым
судьей своего округа — в Калуге. Позже, когда он занимал
должность прокурора в Москве, Обнинский стал одним из
лидеров благотворительного движения помощи детям. Он первым з
России начал борьбу в защиту детей от жестокого обращения34.
Еще один современник — либеральный историк Владимир
Герье A837—1919), известный своей деятельностью в области
высшего женского образования, основатель Высших женских
курсов A872 г.). В качестве депутата Московской городской
думы (с 1876 г.) Герье принимал деятельное участие в городских
делах, а также был одним из активнейших реформаторов
общественной благотворительности. В 90-х годах Герье участвовал в
создании новой системы общественного призрения в Москве, а
также в качестве члена правительственной комиссии занимался
подготовкой закона об общественном призрении35.
Не так-то легко объяснить причины возникновения столь
ярко выраженного этоса шестидесятников. Сами реформы,
конечно, оказали сильное влияние на общество. Отмена крепостного
права в особенности внушала надежду на то, что весь старый
режим в целом, с его нищетой, невежеством, взяточничеством,
патриархальностью и культурной отсталостью, можно
уничтожить усилиями здравомыслящих и самоотверженных людей. По-
291

скольку процедура создания благотворительных обществ и
заведений в 60-х годах XIX в. была упрощена, то
благотворительность стала относительно доступным видом общественной
деятельности — к тому же она пользовалась полной поддержкой
правительства. После десятилетий подозрительности в
отношении «вольнодумства» и любых форм независимой деятельности
правительство Александра II, казалось, само призвало
образованное общество оказать ему помощь в деле обновления. Сам
император как бы являл достойный подражания пример
общественного служения: для лояльных русских граждан реформы
Александра II были выражением его глубоко гуманной заботы
о своих подданных. В отчете одного из провинциальных
благотворительных обществ, основанного в конце 60-х годов, в
частности, говорилось: «В 60-х годах Россия волею покойного
Государя призвана к новой жизни, к новой великой деятельности.
Освобождение крестьян, местное самоуправление, судебная
реформа — все эти вопросы не могли не волновать, не будить,
не заставить оглянуться, одуматься, подумать о будущем... Что-
то хорошее, более светлое, доброе и чистое зашевелилось в
сердце каждого; в уезде и даже губернии получилась общая жизнь,
общие заботы, общая необходимость познакомиться, сойтись,
работать дружно, подать руку помощи начинающему земству.
...Эти новые веяния, это новое направление послужило причиной,
или скорей стимулом к основанию и нашего Можайского
Благотворительного общества»36.
Вероятно, одним из побудительных мотивов для других
«шестидесятников» стало чувство вины за свое привилегированное
положение. Автор статьи, опубликованной в 1858 г. в «Журнале
землевладельцев», упрекал «праздное уездное дворянство» за
его «эгоизм и апатию» и призывал организовывать
благотворительные общества37. Анна Философова писала своему мужу в
1872 г.: «Я не могу видеть страждущих, особенно в нашей
деревне, без того, чтобы не бранить себя и не корить себя в этом. Мы
должны помочь им, это наш долг!»38 В духовной атмосфере тех
лет служение обществу давало человеку чувство
удовлетворения, чувство выполненного долга. Это было особенно важно, так
как именно в это время стала оспариваться незыблемость таких
традиционных основ личного благополучия, как служебная
карьера, брак и семья39.
В самом начале эпохи реформ к филантропии как одному из
способов работать на благо общества относились благосклонно
даже в радикальных кругах. В одной из своих статей,
опубликованной в «Современнике» в 1857 г., Н. Г. Чернышевский
одобрительно отзывался о деятельности Одесского женского
благотворительного общества (учрежденного еще в первые годы
царствования Николая I) и высказывал соображения по поводу того,
каким образом благотворительные общества могли бы
способствовать улучшению жизни городской бедноты. Хотя
Чернышевский с некоторой долей юмора пишет о тщеславии, зачастую яв-
292

лившемся основным мотивом щедрости «некоторых
благотворителей, однако в целом он поддерживает разумную
филантропическую деятельность, которая могла бы уменьшить — если и не
устранить полностью — страдания бедняков40. Через два номера
«Современник» перепечатал статью из «Журнала Министерства
внутренних дел», рассказывающую об «Обществе для
улучшения помещений рабочего населения»; организация и задачи
этого общества вполне соответствовали той программе
филантропической деятельности, которую рекомендовал в своей статье
Чернышевский41. В статье Элана Кимбэлла, публикуемой в
настоящем сборнике, показано, как на начальном этапе реформ
радикальные и либеральные круги действовали в тесном контакте
друг с другом, осуществляя различные совместные проекты
(например, такие, как учреждение Литературного фонда или
организация воскресных школ).
Филантропия как одна из возможностей самовыражения
приобрела особое значение для женщин, которых коснулся Zeitgeist
(дух) 60-х годов. В одной из работ, посвященных роли женщин
в истории благотворительности в России, говорилось: «Так как
•сфера деятельности женщин у нас гораздо уже мужской, вся
эта накопившаяся энергия была обращена на дело
общественной благотворительности»42. В 60-е годы женщины возглавляли
многие крупные благотворительные начинания, например, такие,
как организация дневных яслей, швейных мастерских и др.,
которые имели целью предоставить бедным женщинам
возможность самим зарабатывать себе на жизнь. Одна из таких
швейных мастерских для бедных женщин была описана в романе
Чернышевского «Что делать?» A863), получившем
колоссальный резонанс. Однако попытки помочь работающим женщинам
предпринимались еще до выхода романа в свет. Как пишет
Л. П. Богословская, моделью для Чернышевского послужили
существовавшие в то время швейные мастерские, первые были
организованы еще в 1859 г. «Обществом дешевых квартир»,
основанном Анной Философовой, Надеждой Стасовой и Марией
Трубниковой43. Однако поддержка этой деятельности
Чернышевским, изображение им швейной мастерской в романе «Что
делать?» еще больше (воодушевили этих женщин44. В то же время
меры по улучшению условий жизни бедных работающих женщин
предпринимались не только феминистками или прогрессивно
мыслящими активистками. В Москве, например, в том же году,
когда «Современник» опубликовал роман Чернышевского,
глубоко религиозная Александра Стрекалова основала «Общество
для поощрения трудолюбия» с целью предоставить бедным
девушкам возможность работать швеями и учиться45.
Но союз между радикализмом и филантропией был
недолгим, по крайней мере, в Петербурге. Филантропия была
дискредитирована в глазах радикалов после того, как проект
основания в Петербурге «Общества женского труда» (плод
совместных усилий Петра Лаврова, впоследствии ставшего одним из
293

крупнейших теоретиков народничества, и умеренных
феминисток) потерпел крах в результате острого конфликта между
«нигилистами» и «аристократами»46.
Перед «шестидесятниками» открывалось много различных
путей. Некоторые из них, разочаровавшись в реформах и не
веря в возможность постепенных изменений, обратились к
радикальным доктринам нигилизма и народничества, стали
заниматься подпольной политической деятельностью. Другие, как
мужчины, так и женщины, воспользовались появившейся
возможностью получить профессиональные знания и работать в
области медицины, просвещения, права и других сферах. Однако
третьи продолжали видеть именно в общественной
благотворительности один из путей решения социальных проблем и
содействия улучшению быта народа.
БЛАГОТВОРИТЕЛЬНОСТЬ И ПОЛЕМИКА 60-х ГОДОВ
В эпоху Великих реформ впервые с того времени, когда в
царствование Александра I «Журнал Императорского
человеколюбивого общества» A817—1826) начал рассказывать о новых
инициативах в сфере благотворительности на Западе и в России,
стали проводиться публичные дискуссии по проблемам
бедности и благотворительности. В период между 1855 и 1881 гг. по
этим вопросам было опубликовано около 4 тыс. книг и статей,
что свидетельствует о беспрецедентном интересе к ним
читающей публики47. Столичные и провинциальные газеты и журналы
печатали ежегодные отчеты благотворительных обществ и
заведений, дискуссионные заметки по истории благотворительности,
сообщения о новых видах помощи нуждающимся. Впервые на
страницах российской прессы появились статьи, в которых
довольно глубоко освещались проблемы бедности, нищенства,
трущоб, безработицы и преступности малолетних. После
долгого перерыва начали выходить журналы, специально
посвященные благотворительной тематике48.
Многие проблемы благотворительной деятельности вызывали
споры. Нищенство и благотворительность, и в особенности
раздача милостыни, стали предметом дискуссии между прогрессист-
скими и позднеславянофильскими публицистами49.
Высказывались защитники как личной, так и организованной
филантропии, одни на первый план выдвигали ее моральное значение,
другие — утилитарное.
Прогрессивные и радикальные писатели на страницах
журналов «Современник» и «Искра» подвергли резкой критике не
только старинный русский обычай раздачи милостыни, который,
по их мнению, способствовал росту и распространению
нищенства, праздности и тунеядства, но и его
защитников-славянофилов, которые идеализировали нищету и бедность50. Назвав в
1857 г. раздачу милостыни «патриархальным» и старомодным
обычаем в своей статье о филантропии51, Н. Г. Чернышевский
294

вернулся к этой теме в романе «Что делать?». Одна из героинь
романа Катерина Васильевна Полозова, «как и всякая добрая
женщина», давала деньги бедным. Однако после долгих раздумий
и чтения книг она приходит к выводу, что ее помощь приносит
не так уж много пользы. Она начинает понимать, что ее часто
обманывали мошенники, а людям действительно нуждающимся
ее деньги почти всегда приносили лишь временное облегчение.
Катерина Васильевна находит ответ на волнующие ее вопросы
о богатстве, нищете и смысле жизни в своей новой дружбе с
Верой Павловной и поддержке ее швейной мастерской.
Одним из наиболее яростных противников нищенства и
традиционных форм материальной помощи был народник Иван
Прыжов. В своей книге о московских нищих, вышедшей в
1862 г., он попытался разоблачить тот обман, который, по его
мнению, скрывается под маской нищенства. Он особо
подчеркивает вред, наносимый случайными подаяниями: по его мнению,
«копеечная милостыня гибельна как для нищих, так и для тех,
кто ее подает»52. С не менее резкой критикой выступил и Петр
Ткачев. В статье 1864 г. «Бедность и благотворительность» он
утверждал, что в то время как число нищих и бедняков в
России все время растет, правительство и общество поражены
«сонной апатиею». Но еще хуже, пишет он далее, что некоторые
даже находят в нищенстве хорошую сторону, так как оно
возбуждает в людях дух гуманности и благотворительности53.
Сторонники личных подаяний, оставляя в стороне проблему
улучшения общества, делали упор на нравственном значении
помощи ближнему. Например, критик-славянофил Н. Н. Страхов
в своей статье, опубликованной в журнале Ф. М. Достоевского
«Время», критиковал таких противников милостыни, как
английский философ Дж. С. Милль и его русские сторонники из
журнала «Искра». «Частная благотворительность «лицом к
лицу» — это, по его мнению, «без всякого сомнения,
чистейшая форма благотворительности»54.
Вопроса о благотворительности касался в своих романах и
сам Достоевский, который всегда раздавал милостыню
петербургским беднякам. Так, один из героев романа «Идиот» A869)
Ипполит произносит весьма пространный монолог на эту тему.
Он заявляет, что любой, «кто посягает на единичную
«милостыню», тот посягает на природу человека и презирает его личное
достоинство». Ипполит далее рассказывает об одном старике-
«генерале», который жил в Москве и был известен
великодушным и щедрым отношением к арестантам, человеческим
участием к их судьбе. Достоевский здесь подразумевал реального
человека— тюремного врача Ф. П. Гааза A780—1853), отличав
шегося необычным сочувствием к своим пациентам и сердечной
благотворительностью. Слова Ипполита перекликаются с
высказываниями Страхова: «Бросая ваше семя, бросая вашу
«милостыню», ваше доброе дело в какой бы то ни было форме, вы
отдаете часть вашей личности и принимаете в себя часть другой;
295

вы взаимно приобщаетесь один к другому; еще несколько
внимания, и вы вознаграждаетесь уже знанием, самыми
неожиданными открытиями».
Народническое отрицание милостыни и благотворительности
Достоевский несколько карикатурно представил в романе
«Бесы» A872). «Прогрессистка» Варвара Петровна говорит, обра
щаясь к Степану Трофимовичу: «Милостыня развращает и
подающего и берущего и, сверх того, не достигает цели, потому что
только усиливает нищенство... Милостыня и в теперешнем
обществе должна быть законом запрещена. В новом устройстве
совсем не будет бедных».
Если принять во внимание состав участников всех этих
дискуссий, то нетрудно предположить, что по существу речь в них
шла о гораздо более широких и принципиальных проблемах.
Прыжов, Чернышевский, Ткачев и другие радикалы,
осуждавшие подаяние, считали, что для устранения бедности
необходимы коренные социально-политические перемены, а не устроение
благотворительных обществ. В то же время Страхов и
Достоевский, отталкиваясь от проблемы раздачи милостыни, развивали
идеи о природе добра, о русском характере. Вследствие этого
достаточно сложно оценить ту степень влияния на общество,
которую могли иметь эти дискуссии. Действительно ли они
способствовали образованию новых благотворительных организаций?
Вероятно, да, поскольку форма добровольного общества
допускает самый широкий спектр взглядов на то, как следует
подходить к проблеме бедности. Люди, вдохновляемые
славянофильской идеей индивидуального совершения благих дел и
идеями традиционной благотворительности, могли принять участие
в создании приходских или других, связанных с церковью,
благотворительных обществ, которые стали особенно популярны в 60-е
годы XIX в. С другой стороны, противники раздачи милостыни
также склонялись к поддержке благотворительных обществ,
рассматривая их по крайней мере как шаг вперед по сравнению
со случайными подаяниями. Даже те, кто считал
благотворительность всего лишь слабым паллиативом, могли
воспользоваться (как многие это и делали) формой благотворительного
общества, чтобы решать какие-либо прогрессивные задачи, будь
то предоставление работы женщинам или просвещение народа.
В любом случае дискуссии по этим вопросам стимулировали
общественный интерес к благотворительной деятельности.
¦ *
*
Так можем ли мы объяснить зарождение того духа
«самодеятельности», который захватил русское общество в эпоху
Великих реформ? Принятие новых законов и более либеральная
политика правительства, как мы уже видели, в действительности
лишь объясняют, почему так много обществ и движений — хо-
296

тя далеко не все — получили санкции на законное
существование. В то же время пример, Поданный Александром II, а также
сами реформы вдохновили многих русских людей на
общественно полезную деятельность. К другим факторам,
стимулировавшим развитие благотворительного движения, относятся как
специфические (например, создание в 1867 г. русского общества
«Красного Креста»), так и более широкие социальные и
культурные тенденции того времени: общественная активность
православной церкви, движение панславизма, начало участия
женщин в общественной жизни. Одним из источников духа
«самодеятельности» был характерный этос 60-х годов прошлого века,
с его верой в возможность прогрессивного развития,
стремлением бескорыстно служить своей стране и народу и надеждой
достичь если и не полного равенства, то хотя бы заметного
сближения между различными классами.
Еще одна причина кроется в самой форме добровольного
общества, так как ее гибкость обеспечивала сосуществование
совершенно различных политических и социальных программ. Вот
почему, вероятно, добровольные общественные организации и,
в частности, благотворительные общества продолжали
распространяться в России на протяжении всех последних
десятилетий XIX в. и в начале XX в. В этом смысле эпоха Великих
реформ не закончилась ни с покушением Каракозова в 1866 г., ни
с гибелью Александра II в 1881 г.
Важнейшим наследием эпохи реформ стало появление
более зрелых форм самоорганизации общества, развития
гражданского сознания. И в немалой степени способствовали этому
общественные благотворительные организации.
1 Погодин М. Историко-политические письма и записки в
продолжение Крымской войны. 1853—1856//Соч. Т. IV. М., 1874. С. 286—287.
2 Одним из первых историков, обративших внимание на развитие
добровольных обществ в Российской империи, был Дж. Уолкин (Walkin J. The
R/se of Democracy in Pre-Revolutionary Russia: Political and Social
Institutions under the Last Three Tsars. N. Y., 1962. Ch. 6).
3 ЦГИА. Ф. 1287 (Хозяйственный департамент Министерства внутренних
дел). On. 15 Д. 127. «Обозрение общественного призрения за 1-е
двадцатилетие настоящего царствования». Л 3—3 об. По данным этого отчета,
аналогичный рост наблюдался среди обществ взаимопомощи: с 1862 г. их было
основано 460. В документе не указано, каким образом были получены
данные, по-видимому, они взяты из списков официально одобренных уставов.
4 В период между 1875 и 1886 гг. Императорское человеколюбивое
общество опубликовало результаты своего обследования благотворительных
организаций и заведений, которое оно проводило вместе с Центральным
статистическим комитетом (Императорское человеколюбивое общество. Сб.
сведений по общественной благотворительности: В 7 т. Спб„ 1875—1886).
Обследование не отражало полной картины, в основном из-за неточности
ответов и отказа некоторых благотворительных обществ от сотрудничества. Более
успешные обследования были проведены Московской и Петербургской
городскими думами в 1880-е годы; хотя и эти обследования были неполными,
все же они выявили широкую сеть частной благотворительности в этих
городах (Сборники справочных и статистических сведений о благотворителъ-
297

ности в С.-Петербурге за 1884 год/Под ред. Ю. Е. Янсона. Спб., 1885;
Сборник сведений о благотворительности в С.-Петербурге. Спб., 1891;
Сборник статистических сведений о благотворительности в Москве за 1889 год.
М, 1891).
5 Собственная е. и. в. Канцелярия по учреждениям императрицы Марии //
Благотворительность в России: В 2 т. Спб., [1907].
6 Приводимые ниже статистические данные получены в результате
проведенного мною анализа сведений о 4119 благотворительных обществах,
существовавших на 1901 г.; опубликованы в кн.: Благотворительность в
России. Т. 2.
7 См.: П а п к о в А. А. Церковно-общественные вопросы в эпоху царя-
освободителя. Спб., 1902; Freeze G. L. The Parish Clergy in Nineteenth-
Century Russia: Crisis, Reform, Counter-Reform. Princeton, 1983. P. 286—297.
8 Riasanovsky N. V. Russia and the West in the Teaching of the
Slavophiles: A Study of Romantic Ideology. Cambridge, Mass., 1952. P. 131.
Ob идеях И. Аксакова относительно роли просвещенного общества в
пореформенной России см.: Ц и м б а е в Н. И. И. С. Аксаков в общественной
жизни пореформенной России. М., 1978.
9 Это составило 26% всех обществ, образованных за эти 10 лет и
сохранившихся к 1901 г. (которые представили сведения о дате своего основания
и целях).
10 103, или треть всех обществ, образованных в 1876—1880 гг.,
находились в ведении Главного комитета «Красного Креста».
11 См.: Никитин С. А. Славянские комитеты в России в 1858—
1876 гг. М., 1960.
12 В одной из работ утверждается, что при Николае I было образовано
только 25 благотворительных, ученых и сельскохозяйственных обществ (см.:
Ануфриев Н. Правительственная регламентация образования частных
обществ в России//Вопросы административного права. Кн. 1. Спб., 1916.
С 24). В «Полном собрании законов» (Собр. 2) за этот период имеются
следения о 20 новых благотворительных обществах (включая 6 обществ
взаимопомощи), которые получили официальное разрешение.
13 Зтот указ Николая I в то время не был обнародован. Министр
внутренних дел П. А. Валуев отметил это в записке о благотворительных
обществах 1862 г. (ЦГИА. Ф. 11263 (Комитета министров). Оп. 51. Д. 2953. Л.
25 об.).
14 Curtiss J. Sh. Russian Sisters of Mercy in the Crimea, 1854—1855//
Slavic Review. Vol. 25, N 1. March, 1966. P. 84—100; Meehan-Wa-
t e r s B. From Contemplative Practice to Charitable Activity: Russian Women's
Religious Communities and the Development if Charitable Work, 1861—»
1917//Lady Bountiful Revisited: Women, Philanthropy and Power/Ed. by
K. McCarthy. Rutgers, 1991.
15 Об учреждении в С.-Петербурге общества для улучшения помещений
рабочего населения // Журнал Министерства внутренних дел. 1857. Вып. 24.
С. 19—28. Среди его основателей были сенатор Д. П. Хрущев, петербургский
предводитель дворянства граф Шувалов, А. А. Абаза (который в 1880 г.
стал министром финансов), банкир барон Штиглиц.
16 Т а г г J. N. Five Per Cent Philanthropy: An Account of Housing in
Urban Areas Between 1840 and 1914. London, 1973.
17 Министр внутренних дел в своем докладе в начале 1860-х годов отме-
чгл, что в обществе имеется наклонность к развитию любых форм и видов
публичной деятельности. Извлечение из отчета министра внутренних дел за
1861, 1&62 и 1863 гг. Спб, 1865. С. 134—135).
18 ЦГИА. Ф. 1263. Оп. 51. Д. 2953. Л. 25 об. — 26 об.
19 Там же. Л. 27—28 об.
20 ПСЗ. Собр. 2. Т. 37. № 37852 A2 января 1862 г.). Подобная передача
полномочий была осуществлена в это время и в отношении других обществ;
в 1863 г., например, право разрешить деятельность научных обществ было
передано Министерству просвещения; в 1866 г. то же право получило
Министерство государственных имуществ в отношении сельскохозяйственных
обществ (см.: Ануфриев Н. Указ соч. С. 26).
298

21 Новый закон и положительное отношение правительства к
организованной благотворительности были разъяснены в докладе «Устройство
общественного призрения в России», который был подготовлен экономическим
департаментом Министерства внутренних дел для комиссии, разрабатывающей
реформу местного самоуправления. Этот доклад, который провозглашал но-
в)ю политическую линию, был широко опубликован: в газетах «Северная
почта» (спец приложение к № 181 и 191 за 1862 г.) и «Наше время» A862,
№ 181, 183, 193, 201, 203). Копии доклада были разосланы губернатором с
рекомендацией довести его содержание до сведения всех, кто заинтересован
в помощи бедным (Сборник циркуляров и инструкций Министерства
внутренних дел за 1862, 1863 и 1864 гг. (Сост. Д. Чудовский. Спб., 1873.
С 105—106).
22 Максимов Е. Общественная помощь нуждающимся в
историческом развитии ее в России//Благотворительность в России. Т. 1. С. 75.
23 Извлечение из отчета министра внутренних дел за 1861, 1862 и 1863 гг.
С 135.
24 ЦГИА. Ф. 1263. Оп. 1D5). 1868 г. Ед. хр. 3361. Л. 701 об.—703.
Оценивая весь период царствования Александра II до 1880 г, министр
внутренних дел выражал удовлетворение развитием общественной и частной
благотворительности. В докладе перечислены правительственные меры, которые
этому способствовали: закон 1862 г. о благотворительных обществах; линия
правительства на строгое исполнение воли благотворителей о целевом
использовании их средств; закон об освобождении крестьян (который давал
право общинам устраивать собственные благотворительные заведения), Го-
родовое положение 1870 г. и меры, предоставляющие право министерству,
земствам и городским думам принимать благотворительные пожертвования.
Как ни странно, не упоминался закон о земской реформе (ЦГИА. Ф. 1287.
Оп. 15. Д. 127).
25 Извлечение из отчета министра внутренних дел за 1861, 1862 и
1863 гг. С. 135.
26 ПСЗ. Т. 13. 1892. № 441, примеч. Прошения, направленные для
одобрения в министерство, обычно отсылались в департамент полиции.
27 О воскресных школах и движении «малых дел» см.: Z е 1 n i k R. Е.
ЬзЬог and Society in Tsarist Russia: The Factory Workers of St. Petersburg,
1855—1870 Stanford, 1971 Ch. 5.
28 ПСЗ. Собр. 2. Т. 42. № 44402 B7 марта 1867 г.); Т. 49. № 53606
D июня 1874 г.).
29 Freeze G. L. Op. cit. P. 251, 254.
30 Rieber A. J. Alexander II: A Revisionist View//Journal of Modern
History Vol. 43. 1971. P. 55.
31 Водовозов а Е. Н. На заре жизни: мемуарные очерки и
портреты: В 2 т. М., 1987. Т. 2. С. 25—26.
32 К о н и А. Ф. Памяти А. П. Философовой // Сборник памяти А. П. Фи-
лософовой. Т. 2 Пг, 1915. С. 1—10.
33 S t i t e s R. The Women's Liberation Movement in Russia: Feminism,
Nihilism and Bolshevism, 1860—1930. Princeton, 1978. P. 65. Цитируется
биография одной из деятельниц раннего феминизма.
34 См.: Кони А. Ф. Памяти Петра Наркизовича Обнинского//
П. Н. Обнинский. Сборник, статей. М., 1914. С. 5—18.
35 J о h a n s о n Ch. Ger'e (Guerrier), Vladimir Ivanovich//Modern
Encyclopedia of Russian and Soviet History/Ed. by J. L. Wieczynski. Vol. 12. Gulf
Breeze, 1979. P 149—151; Lindenmeyr A. A Russian Experiment in
Voluntarism: The Municipal Guardianships of the Poor, 1894—1914 // Jahrbucher
fur Geschichte Osteuropeas. Bd. 30. 1982. S. 429—451.
36 Отчет Можайского благотворительного общества за первые 25 лет
его существования. М., 1893. С. 1.
37 См.: 3[абели]н А. И. Мысли об общественной
благотворительности //Журнал землевладельцев. № 2. Авг. 1858. С. 86, 91.
38 Милюкова А. Общественное настроение 60-х годов и А. П. Фило-
софова // Сборник памяти А. П. Философовой. Т. 2. С. 44. Подчеркнуто в
оригинале
299

"Stites R. Op. cit. P. 2. Passim. Понятие об обязанности служения
обществу часто имело в основе сознание собственного морального
превосходства над «темными» массами -и над эгоистичным, непросвещенным
дореформенным поколением. Все «шестидесятники» — и радикалы, и либералы —
ощущали себя чем-то вроде новой моральной элиты, принадлежать к
которой означало посвятить себя другим людям.
40 Отчет управления Одесского женского благотворительного общества
за 1856 г.//Современник. 1857. №5. Авторство Чернышевского доказывает
автор комментарий в т. 4 его Полного собрания сочинений (М., 1948).
41 См.: Чернышевский Н. Г. Поли. собр. соч. Т. 4. С. 801—805.
42 А р и я н П. Женщины в истории благотворительности в России //
Вестник благотворительности. № IX. С. 48.
43 См.: Богословская Л. П. «Что делать?» Н. Г. Чернышевского
и женские артели 60-х годов XIX в. // Революционная ситуация в России в
185)9—1861 гг./Под ред. М. В. Нечкиной. М., 1974. С. 128; En gel В. А.
Mothers and Daughters: Women of the Intelligentsia in Nineteenth-Century
Russia. Cambridge, 1983. P. 58—59; Stites K. Op. cit. P. 69.
44 См.: Богословская Л. П. Указ соч. С. 127, 132. Швейное
предприятие Веры Павловны, описанное в романе, гораздо более прогрессивное,
чем большинство швейных мастерских этого периода; она делает из него
производственный и потребительский кооператив, доходы которого
распределяются между рабочими-партнерами. Об усилиях женщин организовать
швейные мастерские по модели романа Чернышевского см.: Водовоз о-
в а Е. Н. На заре жизни. Т. 2. Гл. 22.
45 См.: Яковлев С. Александра Стрекалова (Биографический очерк)//
Трудовая помощь. 1904. Сентябрь. С. 215—216. Стрекалова также основала
общество для издания «полезных книг» для народа в начале 1860-х годов.
46 Е n g е 1 В. A. Op. cit. P. 59—60; Stites К. Op. cit. P. 69—70.
47 См.: М е ж о в В. И. Благотворительность в России. Библиографический
указатель книг и статей на русском языке, вышедших в России в период
царствования Императора Александра II. Спб., Ш83.
48 Вестник благотворительности. 1870. 7 выпусков; Нужда и помощь.
1871. 5 выпусков; Вестник нужды и помощи. 1871. 4 выпуска. Журнал- «Дух
Христианина» A861—1865), лидер движения за возрождение приходов,
также часто лисал о благотворительности.
49 См.: Ямпольский И. Сатирическая журналистика 1860-х годов:
Журнал революционной сатиры «Искра» A859—1873). М., 1964. С. 117—118*
Автор считает, что истоки дискуссии — в споре 1840-х годов о
благотворительности между Виссарионом Белинским и Константином Аксаковым.
50 См., например: Курбановский М. Н. Нищенство и
благотворительность//Современник. Т. 83. Сент. 1860. С. 249—304. Статья В. С. Ку-
рочкина, члена «Земли и воли», под названием «Дилетантизм в
благотворительности», опубликованная в «Искре» в 1860 г., представляла собой
карикатуру на славянофильскую романтизацию милостыни.
51 Отчет правления Одесского женского благотворительного общества //
Чернышевский Н. Г. Поли. собр. соч. Т. 4. С. 593.
52 Прыжов И. Т. Нищие на святой Руси. Материалы для истории
общественного и народного быта в России. М., 1862. С. Ii22.
53 См.: Ткачев П. Статистические этюды. № 3. Бедность и
благотворительность//Библиотека для чтения. 1864. № Ю—11. С. 19.
54 Страхов Н. Из истории литературного нигилизма 1861-1865. Спб.,
1890. С. 193. Статьи, критикующие раздачу милостыни, появились также и в*
журнале «Время» (см.: Нечаева В. С. Журнал М. М. и Ф. М.
Достоевских «Время». М., 1972. С. 199).

ТЕОДОР ТАРАНОВСКИ
Университет Пьюджет Саунд (шт. Вашингтон), СШЛ
СУДЕБНАЯ РЕФОРМА И РАЗВИТИЕ
ПОЛИТИЧЕСКОЙ КУЛЬТУРЫ ЦАРСКОЙ
РОССИИ
Памяти Ф. В. Тарановского
До сих пор смысл, характер и цели судебной реформы 1864 г.-
продолжают оставаться неким белым пятном в историографии.
Хотя существует большая дореволюционная литература, в
которой рассматриваются результаты и значения реформы, по
большей части это — труды профессиональных юристов по
специальным вопросам, в то время как более общие исследования
представляют собой панегирики и агиографии. Последнее
обстоятельство является следствием активной позиции самих
реформаторов, отстаивавших новую судебную систему. Советская
историографическая школа не уделяла большого внимания этой
теме1; западные историки, пожалуй, больше занимаются
исследованиями в этой области2.
Целью данной статьи прежде всего является оценка значения:
реформы 1864 г. для политической истории царской России на
основании исследования причин реформы, ее содержания и
последствий. Делается это через призму идеологии различных групп
бюрократии эпохи Великих реформ и пореформенного периода.
В центре исследования — русское самодержавие и его
бюрократический аппарат. Ведь именно государство разработало
проект реформы и провело ее в жизнь, воплощением же
политической культуры русского самодержавия было гражданское
чиновничество — бюрократия. Во-вторых, необходимо определить
место судебной реформы в контексте всех Великих реформ для
того, чтобы изучить их взаимосвязь и значение. В результате
проведенного исследования был сделан вывод о том, что
Великие реформы, и в особенности введение новой системы
судопроизводства, представляли собой важную веху на пути эволюции
государственного устройства России от абсолютной к
конституционной монархии.
Существует довольно распространенное, традиционное
мнение, что как эволюция, так и сам феномен царского
самодержавия с присущими ему гипертрофией государственной власти и
соответственно пассивностью общества объясняются отсутствием
в России западноевропейской правовой традиции, базирующейся
на принципах римского права. В этом часто усматривают одну
из главных причин, помешавших России создать
демократическую политическую систему и плюралистическое общество,
соответствующее современной западной модели3. Как Россия в прош-
301

лом, так и Советский Союз в XX в. представляют собой
совершенно особый политический феномен, который невозможно
понять и объяснить с точки зрения научных гипотез, применимых
в отношении всех остальных европейских стран.
Однако такой версии можно с достаточной убедительностью
противопоставить другую: схема эволюции российского
государства начального периода новой истории соответствует аналогам
других стран Европейского континента, причем в значительной
мере в силу того, что русские заимствовали свои правовые
концепции из интеллектуального арсенала Запада. Вполне
справедливо утверждение, что право как система официальных норм и
институтов, юриспруденция как направление научной мысли и
юристы как оформившаяся группа профессионалов-специалистов
появились в России только после реформы 1864 г. Те
«рудименты», которые существовали ранее, не имели интеллектуальной
или политической значимости своих западноевропейских
аналогов4. Тем не менее нельзя сказать, что право являлось областью
на периферии таких сфер, как политическая история,
государственная политика, сфера умонастроений и психологии элиты или
система судебной администрации. Напротив, идеологические
постулаты о природе права, его роли и функциях в обществе
составляли саму основу политической культуры русского
самодержавия после Петра I, и именно они определяли направление
развития, содержание деятельности и задачи государственных
институтов и правительственной политики. Более того, западная
правовая теория и практика играли большую роль в деятельности
российских судов, по крайней мере начиная с XVIII в.
Процесс модернизации русского общества начался с XVII в.,
однако принципиальные изменения произошли в царствование
Петра I, когда русское самодержавие восприняло систему
законности, идеологию и институциональные формы абсолютных
монархий Запада. Российская империя определилась как
отсталое, но мощное государство — вариант европейского Polizeistaat.
Традиционное «полицейское государство» являлось одной из
разновидностей секуляризованной абсолютной монархии,
которая обосновывалась теориями естественного права и
общественного договора, в соответствии с которым монарху
предоставляется власть над его подданными с целью обеспечения общего
блага. Монарх управляет государством через посредство
наследственной гражданской и военной бюрократии, образующей
рационально организованную государственную структуру5. Публичное
право также составляет один из неотъемлемых компонентов этой
системы, но оно имеет особое значение и служит специфическим
целям. Монархическое право было правом принудительным; оно
представляло собой административное, а иногда даже тайное,
право. Его первооснова — это указ суверена, инструмент его
воли, служивший для того, чтобы приводить общественный
порядок в соответствие с рациональными положениями
естественного права. Это также и регулирующий механизм, с помощью
-392

которого осуществлялся контроль за самой бюрократией. Как:
кратко охарактеризовал данное явление X. Розенберг,
анализируя прусскую монархию, это была форма правления
«посредством закона»: «Административное право не ограждает от
произвольных приказов. Его основной функцией является
принуждение к послушанию, а не защита прав личности или гражданских
прав. Таким образом, было бы абсолютно неправильно
проецировать либеральные идеалы «правления закона» (Rechtsstaat),
на прусское полицейское государство Старого Режима»6.
Правда, этот монархический абсолютизм нельзя назвать
безудержным деспотизмом. К XIX в. даже в его русском варианте
он сдерживался доктриной самоограничения монарха,
утверждающей, что суверен может изменять, но не нарушать свои
собственные законы. Предполагалось, что законы должны быть,
разумными и не противоречить друг другу. Но с другой
стороны, понятие «законность» означало лишь более строгое
соблюдение буквы закона, изданного законодателем, и его
эффективное проведение в жизнь представителями правительства. Такая
механистическая и авторитарная, но понимаемая как
«прогрессивная» концепция права вполне соответствовала психологии и
modus operandi «просвещенной» монархии XVIII в.; она
продолжала оставаться базисом политической культуры
российского самодержавия и во второй половине XIX в. Однако успешное
внедрение этой идеологии было не под силу царскому
правительству. Теоретически нормы российского права запрещали
любому чиновнику пользоваться дискреционной властью, т. е.
решать вопросы по своему усмотрению. Практически же
отсутствие свода законов в XVIII в. и в начале XIX в., а также
неспособность самодержавия создать надежную систему институтов и
профессиональный, хорошо подготовленный бюрократический
аппарат привели к пагубным последствиям. Слуги самодержца
как личные представители суверена, почувствовав вкус
государственной власти, действовали соответствующим образом.
Результатом этого явилось повсеместное упоение чиновников
властью — то, что называлось «произволом».
Судебно-административные органы империи как в
организационном, так и в процессуальном отношении также строились в
основном на базе европейской континентальной модели.
Формальная теория права, сформировавшаяся под влиянием
средневековой схоластики, и процедура следствия были заимствованы
Петром I из опыта западноевропейских стран. Порядок сбора
улик и свидетельских показаний восходил главным образом к
«Наказу» Екатерины II, отражавшему прогрессивные идеи
XVIII столетия. Отдельные нормы и формы практической
деятельности перенимались на протяжении долгого времени,
некоторые были заимствованы М. М. Сперанским, когда он создавал
свод государственных законов в России. Однако в XIX в.
законодатели на Западе стали все больше и больше приходить к
выводу о несовершенстве подобной системы судопроизводства. Во
30&

Франции от нее отказались на рубеже XVIII и XIX столетий в
Германии — после 1848 г., а в России она была отменена в
1864 г.7
Таким образом, российские судебно-административные
органы были несостоятельны и в организационном, и в
процессуальном, и в профессиональном отношении. Сложная система с
особыми судами для различных социальных групп включала
огромное количество инстанций, которые могли вести судебное
разбирательство десятилетиями. Четкого разграничения между
судебной и административной властью не было, многие судьи
являлись государственными служащими, на них могло быть
оказано давление либо они просто вынуждены были подчиняться
вышестоящим чиновникам. Полиция также играла важную роль в
судебном процессе, а ее некомпетентность и коррумпированность
были печально известны. Казалось, в России должна была
торжествовать законность, так как лишь высшие чины в судебной
иерархии назначались правительством; большинство же судей
и заседателей более низкого уровня избирались людьми,
принадлежавшими к соответствующим сословиям, даже
государственными крестьянами. Но результат был совершенно
противоположный. Местная элита старалась не участвовать в выборных
сословных органах, в том числе и в сословных судах, вследствие
чего многие выборные судьи часто не отличались
компетентностью и неподкупностью. Многие из них умели только читать и
писать, и даже на самых высоких уровнях, как, например, в
Сенате, во второй четверти XIX в. лишь некоторые чиновники
имели специальную юридическую подготовку. Все это привело к
тому, что реальная власть в судах принадлежала вездесущим
продажным секретарям и мелким канцеляристам, чье мастерство в
ведении бумажных дел и знание процедуры ставили в полную
зависимость от них всех, кто обращался в суд.
Все судебные служащие действовали в тесных рамках
архаичной и нерациональной судебной процедуры, которая, с одной
стороны, обеспечивала им возможность всяческих
злоупотреблений, а с другой — связывала их по рукам и ногам. Все это
приводило к тому, что в судах зачастую принимались вопиюще
несправедливые решения. Эти решения были результатом
следственного процесса, в котором суд принимал активное участие,
основываясь на так называемой «формальной теории
доказательств». Согласно этой теории, различные виды доказательств
имеют разную ценность, a priori заслуживают большего или
меньшего доверия. Они систематизируются по чисто
абстрактным принципам; механически смешанные и сгруппированные,
они и служат основанием для определения виновности
подсудимого. Признание своей вины обвиняемым рассматривалось как
наилучшее из возможных доказательств, а показания
свидетелей оценивались в зависимости от их пола, социального или
образовательного статуса. Вся процедура велась исключительно
на основе письменных документов, которые, конечно, должны
-304

были представляться в надлежащей форме. Надо ли говорить,
как много имелось возможностей для давления, подкупа и
взяточничества, злоупотребления властью, различных видов
коррупции и вопиющих нарушений законности8.
Сами суды и судебная процедура, критиковавшиеся
сторонниками реформ, а также русскими юристами и историками,
также имели массу серьезных недостатков. Источник их был вовсе
не в том, что дореформенная система правосудия была по сути
своей неевропейской. Причиной этих недостатков было то, что
Россия не сумела, во-первых, идти в ногу с прогрессом,
достигнутым к этому времени в теории и практике права на Западе, а
во-вторых, подготовить корпус юристов и судей, которые могли
бы интерпретировать законы и отправлять правосудие. Еще
более важную роль сыграли осознание того, сколь велик
становится разрыв между действительностью и «идеальным» порядком —
и в деятельности судов, и правительства России, и в жизни
общества в целом. Как институты, так и политическая культура
русского самодержавия критиковались многими
современниками. Традиционное понимание «права» как инструмента
верховной власти было уже анахронизмом в ту эпоху, когда все
настойчивее отстаивалась идея о том, что право независимо от
политики и должно стоять над ней9. Эта идея о «правлении
закона» как о нормативном принципе устройства государства и
общества лежала в основе не только судебной реформы 1864 г.,
ко и всей эпохи реформ.
Судебная реформа стала наиболее радикальной, новаторской
и технически успешной из всех Великих реформ; по
историческому значению ее можно сравнить лишь с отменой крепостного
права. Хотя собственно гражданское и уголовное право не
подверглись реформе, новая институциональная и процессуальная
структура системы судопроизводства представляла собой явный
разрыв с предшествующей правовой традицией, а также пример
творческой адаптации всех лучших достижений юриспруденции
и судебной практики западноевропейских стран, главным
образом Франции и Великобритании. Судебные уставы,
обнародованные 20 ноября 1864 г., и новое процессуальное гражданское
и уголовное законодательство ввели систему независимых
судов, где заседали профессионально подготовленные судьи,
пребывающие в должности пожизненно. Правосудие было отделено
от администрации, и даже за самодержцем сохранялось лишь
право помилования. Публичность и гласность судебных
заседаний, принцип состязательности сторон, учреждение суда
присяжных и адвокатуры — все это создало важные гарантии для
надлежащего ведения судебных процессов. Возможность подавать
аппеляции не только по существу разбираемого дела, но и по
ловоду нарушения процессуальных норм, неправильного
применения закона (кассация) постепенно способствовала внедрению
принципа приоритета законности и права в политическую систе-
П Зак 251
305

му, до этого основывающуюся на принципе приоритета
законодательной и административной власти.
За пределами губерний европейской части России эта новая
система вводилась лишь постепенно, да и то не в полной мере;
военные, церковные и коммерческие суды сохраняли особое
положение; политические преступления рассматривались часто в
административном порядке, со временем подобные дела совсем
вышли из-под юрисдикции обычных судов; право частного лица
требовать возмещения или компенсации ущерба, нанесенного в
результате действий правительственного чиновника, было
сильно ограничено в русском законодательстве; дела крестьян,
составлявших большую часть населения России, оставались в
юрисдикции традиционного обычного права и волостных судов.
Тем не менее судебная реформа имела огромное значение не
только потому, что она вычистила авгиевы конюшни
дореформенного правосудия. Обеспечивая довольно существенную
степень защиты подданных Российской империи в гражданских и,
в несколько меньшей степени, уголовных делах10, судебная
реформа способствовала также и самому процессу выработки
понятия прав человека как гражданина России. Наряду с другими
Великими реформами судебная реформа «заразила микробами
конституционализма»11 российское самодержавие.
Следует отметить, что судебной реформе и ее значению
уделялось сравнительно мало внимания после 1917 г., когда
царская правовая система, как и все остальное ее институциональное
наследие, была сметена Советской властью. Остаются без
ответа многие важные вопросы, которые начинают проясняться
только теперь. Откуда могли появиться реформаторы в обществе,
совершенно неспособном, казалось бы, их породить? Каковы
были их цели и стремления? Как стал возможен успех этих
людей — ведь их рекомендации, с небольшими поправками, были
приняты в 1864 г.? И наконец, насколько прочно и долговечно
было все то, что им удалось совершить?
В новаторской работе Р. Уортмана даны ответы на многие
вопросы. Интеллектуальная цельность и политический успех
реформы были в основном заслугой сравнительно молодых,
принадлежавших к элите государственной бюрократии чиновников,
получивших юридическое образование в недавно созданном
Училище правоведения и в русских университетах. Число
юристов было весьма невелико, и они были буквально «нарасхват»—
благодаря своей общей подготовке и специальным знаниям, к
тому же они находились под покровительством людей,
занимавших ключевые позиции на самом верху санкт-петербургской
социальной и политической пирамиды, например великого князя
Константина Николаевича. К 50-м годам XIX в. юристы
находились на стратегических постах в высших эшелонах
правительства Российской империи позволявших им составлять проекты
реформ и продвигать эти проекты через запутанные
бюрократические лабиринты. Связанные узами личной дружбы и общим
306

образованием, движимые как благородными идеями, так и
личным честолюбием, люди, подготовившие реформу 1864 г., были
«группой специалистов в области права, стремившихся к тому,
чтобы приобрести атрибуты профессии»12. Таким образом,
генезис реформы надо искать в самом правительстве Российской
империи, в динамике эволюционного развития бюрократии.
Банкротство старой системы, специфический характер судебной
реформы и тот факт, что значение Великих реформ в целом
понималось еще весьма смутно, — все это помогло правоведам
добиться успеха. Нельзя недооценивать мнения А. В. Головнина,
в записях которого (относящихся, вероятно, к периоду после
1870 г., когда прилив реформистских идей сменился отливом и
Александр II начал сомневаться в правильности принятых им
решений) можно прочесть следующее: «Император, подписывая
реформы, не в полной мере предвидел, к каким последствиям
они могут привести, иными словами, он не понимал, что же он
подписывает»13.
Действительно, формирование нового типа гражданского
чиновника, носителя «правового этоса», к середине XIX в. стало
ключевым направлением в эволюции русской бюрократии. Даже
Николай I понимал, как необходимы хорошо образованные
специалисты для того, чтобы русские административно-судебные
органы, не говоря уже о правительственном аппарате
Российской империи в целом, работали эффективно. Молодых ученых,
например, таких, как Редкин и Неволин, посылали за границу
изучать право, чтобы по возвращении они стали профессорами
в университетах России. В 1835 г. было основано элитарное
заведение английского типа — Императорское Училище
правоведения, в дополнение к возникшему ранее Царскосельскому
лицею; оно стало специальным учебным заведением для
подготовки государственных служащих для Сената и Министерства
юстиции. Однако курс обучения в Училище правоведения и
юридическая подготовка кадров в России в целом были весьма
слабы с интеллектуальной точки зрения, и нельзя объяснить
правовые воззрения реформаторов влиянием этих факторов. Этос
реформаторов вырабатывался главным образом более широкими
интеллектуальными течениями, сформировавшими
интеллектуальные и общекультурные особенности поколения 30-х и 40-х
годов XIX в.
Относительную слабость русской юриспруденции можно
назвать тем недостатком, который в конечном счете неожиданно
обернулся благом. К тому времени интеллектуальное наследие
эпохи Просвещения и идея естественного права уже потеряли
свою привлекательность. Им на смену пришли получившие
самое широкое распространение идеи немецкого идеализма и
(мало пока изученная) «историческая школа» в юриспруденции
Ф. Савиньи. Однако в России чиновники-реформаторы 40—50-х
годов восприняли не только консервативную сторону, но и
«либертарианский», эмансипаторский смысл этих идей относительно
1) •
307

исторического процесса и эволюции права. Здесь также
сыграло определенную роль и влияние литературного течения
романтизма и концепций французского социализма. В результате
всего этого правовое сознание государственных чиновников,
готовивших проект реформы 1864 г., носило гораздо менее
позитивистский и релятивистский характер, чем академическая
юриспруденция второй половины XIX в.14, хотя, с точки зрения самих
реформаторов, их мышление было вполне «научным». Это
придавало реформаторам уверенность, целеустремленность, а
также определило их безграничный идеализм и веру в
благотворное влияние законности и права на все общество. Тем не менее
они зачастую излагали свои воззрения в интеллектуально
туманной и эмоционально экзальтированной форме. Это
обстоятельство, однако, можно отчасти объяснить осторожностью, которую
приходилось соблюдать чиновнику, если он хотел оставаться на
государственной службе. В результате конечный смысл и
значение их идей были не всегда ясны.
Но все же в результате возникло совершенно новое для
русского самодержавия отношение к закону и зародился новый тип
политической культуры внутри чиновничества. По мысли
реформаторов-юристов, идея права и законности вышла за рамки
функции инструментальной и стала функцией нормативной, т. е.
перестала быть средством исполнения воли суверена и
приобрела определяющую роль. В конечном счете это вело к
ограничению власти монарха, означало признание за подданными
Объективных личных и гражданских прав. Реформаторы отвергали
авторитарную концепцию естественого права как системы
налагаемых всемогущим государством на общество ограничений
ради блага всех его членов. Скорее, им была ближе современная
западная либеральная концепция естественных прав личности,
защищаемых законом ради блага самой личности15.
«Законность» вскоре стала ключевым словом,
символизировавшим это новое отношение. Оно стало употребляться очень
широко. «Законность» противопоставлялась понятию «произвол»,
отражавшему традиционную психологию и практику русского
самодержавия и старой бюрократии. Понятие «законности»
постепенно занимало основополагающее место в концепции
«правового государства» — Rechtsstaat. В соответствии с этой
концепцией государство и общество имеют равный статус, и именно
право, реализуемое профессионалами-специалистами в этой
области, регулирует взаимоотношения между обществом и
государством. Бюрократия превращается в слой, который служит
интересам не короны, а общества. Конституционный смысл
подобных идей становился все более очевиден. Логическим
последствием реформы 1864 г. являлось правительство,
ограниченное законом, — русское Rechtsstaat.
Однако, фокусируя внимание на эволюции правосознания в
России, нельзя забывать о том, что, во-первых, подобные идеи.
были в то время чрезвычайно распространены среди бюрократии

повсеместно и, во-вторых, что реформистский импульс имел еще
и других носителей, и другие причины. В своей работе,
посвященной появлению «просвещенной бюрократии» в России в
середине XIX в., У. Б. Линкольн иначе трактует процесс, в
результате которого молодое поколение чиновников в царствование
Николая I стало поддерживать фундаментальные
экономические и социальные реформы. Многие из них действительно
принадлежали к специалистам в области права (т. е. к типу,
описываемому Уортманом), однако некоторые, например Н.
Милютин, относились к несколько более старшему поколению, они
сформировались под влиянием других факторов и посвятили
себя решению других задач — главным образом освобождению
крепостного крестьянства и реорганизации органов местного
самоуправления16. Их убежденность в необходимости
фундаментальных реформ складывалась в основном как результат их
административной деятельности, логики политического выбора,
поиска наиболее эффективных путей развития (помимо влияния
интеллектуальных течений того времени, о которых уже
говорилось выше). Им тоже были свойственны честолюбие,
идейность и профессиональный этос, однако их не вполне можно
отнести к «юридическо-этическому» типу, описанному Уортманом.
Их главными ценностями были профессиональный анализ и
компетентность исполнения — кредо специалистов-бюрократов.
Тем не менее между членами всех этих бюрократических
кругов и группировок было много общего: полученное образование,
интеллектуальные влияния, работа в правительственных
учреждениях, посещение одних и тех же петербургских салонов и
гостиных, социальные функции. Однако имелись и существенные
различия. Очень показательно бывает проследить, как
складывался их жизненный путь: кто сделал карьеру на
государственной службе; кто, поработав над подготовкой одной из реформ,
вернулся к прежней жизни, отошел от службы; кто так и не
смог органично вписаться и стать своим в бюрократическом
мире; кто в конечном итоге отверг систему в целом и вступил в
ряды оппозиционеров. В данном случае следует скорее
подчеркнуть лежащую в основе общность идей и ценностей. С этой
точки зрения исследования Уортмана и Линкольна дополняют друг
друга и дают возможность составить представление о более
крупном цельном процессе. Обе эти работы фиксируют
появление в России «подлинной» бюрократии в том смысле, как этот
термин использовал М. Вебер.
Здесь необходимо также сказать и о социальной эволюции
русского чиновничества в первой половине XIX в. Исследование
американского ученого У. М. Пинтнера, проведенное с
использованием количественных методов, является одной из самых
ранних и наиболее важных работ в этой области. По его мнению,
гражданское чиновничество, особенно на уровне высоких постов
и элиты центрального аппарата, превращалось в отчетливо
оформившуюся социальную категорию — в полунаследственный
309

класс государственных служащих, имеющих все более хорошее
образование, «которые не обладали земельной собственностью и
целиком зависели от государства, как с точки зрения
обеспечения их экономического благосостояния, так и с точки зрения
социального престижа»17. В то время как наследственное
дворянство по-прежнему преобладало в составе чиновничества, было
также много и обедневших дворян, выходцев из других
сословий, сравнительно недавно получивших дворянство за
государственную службу.
Многие чиновники специализировались в какой-то одной
сфере, в их послужном списке нельзя найти данных о
смешанной гражданско-военной карьере, столь типичной для
предыдущих поколений.
Широкое развитие бюрократического аппарата, начавшееся
. в царствование Екатерины II, динамика его эволюции
способствовали процессу социальной мобильности и консолидации
группировок. Этот процесс в результате привел к тому, что среди
бюрократии, во всяком случае на элитарном уровне, стали
развиваться сознание собственной профессиональной
принадлежности и особая социальная психология. Это стало одним из
дополнительных факторов в появлении и развитии реформистского
крыла в российской бюрократии, выработавшего собственную
программу и новое видение своей роли и функций в государстве
и обществе.
С моей точки зрения, социальные изменения и
«интеллектуальный фермент» второй четверти XIX в. породили группу
либеральных чиновников, ставших основной силой в подготовке и
осуществлении Великих реформ в царствование Александра II.
Хотя они и составляли меньшинство среди чиновничества, все
же они были достаточно влиятельны, чтобы определять
политический курс государства в десятилетие после окончания
Крымской войны. Этому способствовали осознание кризиса
самодержавия и поддержка со стороны пробуждающегося
общественного мнения. Либеральные бюрократы принадлежали к лагерю
«западников». Они представляли собой прагматическое крыло
этого лагеря; для многих из них было характерно качество,
которое можно назвать «здравомыслием». Они хотели сблизить
Россию с Европой, чтобы она могла двигаться по пути
прогресса, которым шел весь цивилизованный мир. Характернейшей их
чертой была лояльность по отношению к династии Романовых
и самодержавию: они оказались способны — как
психологически, так и интеллектуально — работать для того, чтобы
реформировать режим изнутри. В этом отношении они отличались и
от радикальной интеллигенции, стремившейся к свержению
царизма, и от либеральных интеллектуалов и земских
активистов — представителей дворянства и различных профессий, у
которых зачастую были общие цели с
реформаторами-чиновниками, но которые так и не смогли стать союзниками
правительства18. Тем не менее многие царские чиновники разделяли взгля-
310

ды, представлявшие собой скорее вариант
центральноевропейского, нежели западноевропейского, либерализма XIX в.
Реформаторы 60-х годов довольно быстро потеряли свое
влияние в правительстве Российской империи, и на смену
реформаторским идеям пришли реакционные тенденции, особенно
в период после 1881 г., но это отнюдь не означает, что либералы
полностью исчезли со сцены. Напротив, их можно было найти в
различных учреждениях — от Сената и Государственного
Совета до Министерства юстиции и Министерства финансов, и они
продолжали отстаивать свои взгляды очень умело и иногда
довольно успешно. Период между реформами 60-х годов и
революцией 1905 г. характеризуется тем, что продолжительная борьба
велась по любому более или менее значительному вопросу,
касавшемуся государственной политики; эта борьба шла между
чиновниками-консерваторами, выступавшими в защиту
традиционного Polizeistaat, и либералами-реформаторами,
стремившимися модифицировать русское самодержавие таким образом,
чтобы оно соответствовало требованиям времени. Необходимо
отметить, что некоторые государственные служащие в высших
эшелонах власти, начинавшие свою службу в царствование
Николая I, продолжали занимать ответственные посты и в первые
годы царствования Николая II. Это вносило некоторый личный
элемент как в политические конфликты пореформенной эры, так
и в дебаты последней четверти XIX в. В то же время это
свидетельствует о том, что идеи и политика 60-х годов XIX в. не
утратили своего значения и привлекательности.
Судьба самой судебной реформы представляет собой яркий
пример подобного конфликта. Царское правительство не хотела
и не могло уничтожить базовые принципы реформы 1864 г.,
хотя оно и несколько ограничило их применение в тех случаях,
где были поставлены на карту основные интересы
самодержавия. Так, в 90-х годах XIX в. был заблокирован план
проведения судебной контрреформы Н. В. Муравьева19. Юристам
удалось даже отвоевать некоторые позиции в 1912 г., когда был
восстановлен институт мирового суда. Учреждение в 1889 г.
должности начальника полицейского округа, наделенного как
административной, так и судебной властью, вызывало
постоянное недовольство у юристов, поскольку это было вопиющее
нарушение принципа реформы 1864 г. о разделении
исполнительной и судебной власти — основополагающего принципа
правового государства.
Более того, либералам все-таки удалось добиться
распространения принципов реформы 1864 г. на функционирование
государственных органов. Об этом редко упоминают, но тем не
менее чрезвычайно важен для эволюции русского права после
1864 г. тот факт, что постепенно стала развиваться система
административной юстиции, являвшейся арбитром в решении
конфликтов, во-первых, между государством и его функционерами,
а во-вторых, между государственными учреждениями и отдель-
зп

быми гражданами. В результате принятия различных законов
была создана система так называемых «смешанных
присутствий», куда входили наряду с чиновниками и общественные
представители; они рассматривали конфликтные дела,
связанные, например, с земством или фабричным законодательством.
Обжаловать их решения можно было в 1-м департаменте Сената
B-й департамент, созданный в 1884 г., занимался
исключительно вопросами, связанными с крестьянствомJ0. Таким образом,
Сенат как высшая судебная инстанция Российской империи до
некоторой степени вернул себе, хотя и в новой форме,
институциональный престиж и власть, утраченные им в начале XIX в. с
созданием министерств.
Такое развитие событий ознаменовало собой качественно
новую фазу в эволюции «правового государства» в царской России,
и либералы-реформаторы 60-х годов, например В. Арцимович и
А. Шумахер, служившие в «административном» Сенате,
способствовали этому процессу. Подобным образом решения
Уголовных и Гражданских кассационных департаментов Сената, где
судьи были защищены тем, что их нельзя было сместить,
способствовали повышению престижа судебных органов и их роли в
формировании и распространении законности и права. Хотя
теоретически запрещалось как-либо интерпретировать закон, вскоре
после реформы 1864 г. российские судьи стали заниматься тем,
что на языке русской юриспруденции называлось
«правотворческой» деятельностью, а также использовать прецеденты,
что несколько напоминало систему британского
судопроизводства21. Ко второй половине XIX в. стал постепенно сужаться
разрыв между желаемым и действительным в отправлении
правосудия и обеспечении справедливого и беспристрастного
обращения с подданными Российской империи.
Необходимо подчеркнуть, что принципы гласности и
законности, как отмечал Линкольн, были заложены в той или иной
степени во все Великие реформы; значение этих принципов
выходило за пределы сферы права и судопроизводства. Они
означали большую степень институционализации государственной
власти в России и ограничение власти чиновничества. В то же
время реформаторы хотели разделять государственную власть и
ответственность с другими элитарными группировками в
русском обществе. Эта попытка кооптировать общественные, вне-
бюрократические силы в местную администрацию лежала в
основе как реформы земства, так и муниципальной реформы. Это
было полной противоположностью психологии Polizeistaat,
постулировавшей, что решение вопросов, связанных с управлением,
может быть доверено только государственным служащим.
Чиновники-либералы вели долгую борьбу, однако так и не
сумели внедрить этот принцип в организацию центральных
правительственных учреждений. Почти 20 лет либералы и некоторые
умеренные консерваторы, например великий князь Константин
Николаевич, П. А. Валуев и М. Т. Лорис-Меликов, время от вре-
312

мени пытались убедить царя ввести общественных
представителей в Государственный совет — до тех пор, пока убийство
Александра II не положило конец любым попыткам такого рода.
Многие другие выступали в поддержку подобных взглядов в
своих письмах и мемуарах, а некоторые, например А. В. Головнин и
Н. А. Милютин, к концу своей жизни стали исповедовать идеи
умеренного конституционализма. В выступлении А. Абаза на
роковом заседании 8 марта 1881 г., когда произошел первый
кризис кабинета в истории российского самодержавия,
отразились надежды и чаяния государственных чиновников-либералов.
Зищищая Великие реформы от атак К. П. Победоносцева и
доказывая, что проблемы и промахи неизбежны «во время
переходного периода от полного застоя к разумной степени
гражданских свобод», Абаза утверждал, что «трон не может опираться
только и исключительно на миллион штыков и армию
чиновников... Мы не должны забывать, что ...в государстве есть также
и образованные классы. Для пользы дела необходимо
заручиться их участием в правительстве, прислушаться к их мнению и
не пренебрегать их зачастую столь разумными советами»22.
С другой стороны, предложения либералов — например,
комиссии Каханова начала 80-х годов — были направлены на
демократизацию уже существовавших институтов земства, распро
странение принципа самоуправления дальше в провинцию,
включение крестьян в структуру местных органов управления.
Сохраняя учреждения, занимавшиеся исключительно делами
крестьянства, проект комиссии предусматривал упразднение волости как
территориальной единицы и замену ее всесословной
территориальной единицей, которой бы управляло официальное лицо,
избираемое местным земством23.
Таким образом, бюрократический либерализм был
направлен на прогрессивную эволюцию авторитарной политической
системы и создание консенсусного правительства, которое
опиралось бы не на силу, а на поддержку общества. Самодержец
теоретически мог оставаться сувереном, однако практически полно
мочия определять политическую линию государства должны
были принадлежать не только короне, но и государственному
аппарату как таковому, а также ответственным элементам
общества. Такой процесс взаимного приспособления и уступок на
квазиконституционном уровне сменил бы традиционную модель
авторитарного неограниченного правления. Если бы вопрос был
решен подобным образом, то в Российской империи уже в
последней трети XIX столетия могла бы существовать система
правления, ненамного отличавшаяся от той, которая возникла после
революции 1905 г.
Что касается вопросов общественно-политической жизни, то
чиновники-реформаторы стремились обеспечить свободу
личности и автономные права социальных групп и общественных
организаций, иными словами, такую систему структур и
взаимоотношений, которую в современной научной литературе характе-
31S

ризуют термином «гражданское общество». В целом
государственные служащие-либералы были гораздо более оптимистично
настроены в отношении положения и будущего русского народа,
чем их оппоненты-консерваторы, все время говорившие об
опасности свободы для «невежественного народа». Либералы
выступали против искусственного сохранения сословных барьеров и
придерживались принципа равенства всех членов русского
общества перед законом. Поскольку их сочувствие помещикам
оставалось весьма ограниченным, то они предпочитали
способствовать развитию сельского хозяйства и землевладения в целом.
Они очень настороженно относились к ничем не сдерживаемому
капитализму, по данному вопросу их взгляды отличались от
мнения некоторых их коллег на Западе. Вследствие этого они
зачастую проявляли гораздо больше желания пропагандировать
фабричное законодательство, чем Министерство финансов. Тем
не менее либералы полагали, что правительство должно
опираться на частную инициативу и скорее способствовать
прогрессу в социальной и экономической сферах, нежели само быть его
основной движущей силой.
Они настаивали на соблюдении прав крестьян, которые им
предоставил закон об отмене крепостничества, и противостояли
(попыткам сохранить традиционную государственную отеку над
деревней. С их точки зрения, нужно было ускорить переход от
крестьянской общины к наследственному семейному владению.
Они надеялись, что придет день, когда крестьянин будет владеть
своей землей как мелкий собственник. Они выступали за
уничтожение круговой поруки и проведение реформы паспортной
системы.
Н. X. Бунге, в 80-х годах прошлого столетия занимавший
пост министра финансов, особенно настаивал на кодификации
обычного крестьянского права для упрочения прав
собственности и прав личности. Взгляды Бунге отражали общую точку
зрения либералов по социальным вопросам, хотя по некоторым
конкретным деталям этой проблемы у него было свое, отличное
от либералов мнение. В своем политическом завещании он
доказывал, что государство обязано помогать обществу самому
создавать такие условия, которые бы «прямо или косвенно»
способствовали развитию и приобретению частной собственности,
благоприятствовали «(Накоплению капитала», развили дух
конкуренции и обеспечили «использование кредитов более для
решения задач производства, нежели потребления». Государству надо
'было бы также развивать систему образования, принять
социальное законодательство, защищающее низшие классы, ввести
подоходный налог и даже побуждать промышленников и
«правящие классы» вообще ввести некую форму участия в прибылях—
либо в виде денежных взносов, либо в виде особых фондов или
акций для рабочих; он считал, что эти меры помогут снизить до
минимума социальные конфликты и противоречия.
Напоминавшие социальную политику Бисмарка, взгляды Бунге во многих
314

отношениях предвосхитили воззрения XX столетия24. В целом
русские либералы как в правительстве, так и вне его довольно
редко одобряли индивидуализм и капитализм свободной
конкуренции. Они скорее стремились к поиску социального согласия и
общего благосостояния.
Анализируя законодательные акты и политику 60-х годов
XIX в., а также побудительные мотивы и идеи их создателей,
надо отметить интеллектуальную и программную
последовательность эпохи реформ, наложивших свой отпечаток на следующую
половину столетия. И в то же время если рассматривать
каждую из реформ отдельно, а не все их в совокупности, то
возникает парадоксальное ощущение случайности ее генезиса и
проведения в жизнь. Это ощущение парадоксальности исчезнет, если
мы поймем, что характерная черта реформ — не целостность
плана или проекта, а единство основ, на которых зиждилась
политическая культура бюрократии, породившая эти планы. С
моей точки зрения, эти основы наиболее четко и последовательно
выразились в судебной реформе 1864 г.
Однако в конечном счете реформы представляли собой
полумеры, которые их создатели не смогли довести до логического
конца. Реформаторы хотели, чтобы Россия развивалась по пути
создания конституционной монархии (т. е. государства,
основанного на «правлении закона») и плюралистического общества.
Тем не менее абсолютная монархия в России все еще
сохраняла свою жизнеспособность. Последние три царя из дома
Романовых знали, что дальнейшая реформаторская деятельность
нанесет непоправимый ущерб самому принципу самодержавности,
и не хотели этого допустить. Их усилия, направленные на то,
чтобы сохранить свои прерогативы, поддерживались большей
частью бюрократии, продолжавшей оставаться верной нормам
традиционной политической культуры как по убеждениям, так и
по соображениям карьеры. Следствием этого явился
продолжительный конфликт в правительственных органах, в котором
ни одна из сторон не смогла одержать победу. Идеология и
практика «полицейского государства» были анахроничными и
политически неплодотворными в условиях, сложившихся в
конце XIX — начале XX в. Чиновникам-либералам недоставало
политического напора, чтобы оказать давление на царя или
убедить его последовать их советам. В итоге развился паралич
власти, нарастало ощущение болезненной безнадежности,
отразившееся в мемуарах и переписке русских государственных
деятелей конца прошлого столетия25.
С этой точки зрения можно сказать, что реформы 60-х годов
привели к революции 1905 г. не только потому, что они
подорвали существовавший порядок, но и потому, что они лодорвали его.
недостаточно.

1 Монографий на эту тему немного (см.: В и ленский Б. В. Судебная
реформа и контрреформа в России. Саратов, 1969; Коротких М. Г.
Подготовка судебной реформы 1864 г. в России. Воронеж, 1989).
2 Работа С. Кучерова (Kucherov S. Courts, Lawjers and Trials
under the Last Three Tsars. N. Y., 1953) написана в довольно
традиционной манере, однако книга Р. С. Уортмана (W о г t m a n R. S. The
Development of a Russia Legal Consciousness. Chicago, 1976) —
это действительно новое слово в историографии. См. также: К a i z e r F. В.
Zur Geschichte der russischen Justiz von Katharina II bis 1917. Leiden, 1972.
3 W a 1 i с k i A. Legal Philosophies of Russian Liberalism. Oxford, 1987.
P. 1—18.
4 Hammer D. P. Russia and the Roman Law//American Slavic and
East European Review. 1957. Vol. 16, N ,1. P. 1—13; Raef f M. Codification
et droit en Russie imperiale. Quelques remarques comparatives//Cahiers du
monde russe et sovietique. 1979. Vol. 20. N 1. P. 5—13.
5 Chapman B. Police State. London, 1970; Raeff M. The
Well-Ordered Police State: Social and Institutional Change through Law in the Ger-
manies and Russia, 1600—1800. New Haven, 1983.
6 Rosenberg H. Bureaucracy, Aristocracy and Autocracy. The Prussian
Experience, 1660—1815. Cambridge; Mass., 1958. P. 48.
7 Wartman R. S. Op. cit. P. 14—17; Доказательства уголовные //
Энциклопедический словарь. Т. Ха. Спб., 1893. С. 882—883.
8 Kucherov S. Op. cit. P. 1—19.
9 W a 1 i с k i A. Op. cit. P. 5.
10 S z e f t e 1 M. Personal Inviolability in the Legislation of the Russian
Absolute Monarchy//American Slavic and East European Review. 1958.
Vol. 17, N 1. P. 1—24.
11 Szeftel M. The Form of Government of the Russian Empire Prior
to the Constitutional Reforms of 1905—1906//Essays in Russian and Soviet
History/Ed. by J. S. Curtiss. Leiden, .1963. P. 1—24.
12 W a r t m a n R. S. Op. cit. P. 3.
13 Цит. no: Lincoln R. B. Reform and Reaction in Russia.. . // Cahiers
du Monde Russe et Sovietique. 1975. Vol. 16, N 2. P. 171.
14 H a 11 о w e 11 J. H. Main Currents in Modern Political Thought.
Lanham, 1984. Ch. 10. Хотя многие русские профессора права были
направлены для получения профессиональной подготовки в Берлин к Ф. Савиньи,
ни Уортман, ни Линкольн не придают большого значения возможности
влияния Савиньи на развитие правовой мысли в России.
15 Tuck R. Natural Rights Theories, Their Origin and Development.
Cambridge, 1979.
16 Li ncol n W. B. In the Vanguard of Reform. Russia's Enlightened
Bureaucrats, 1825—1861. DeKalb, 1982.
17 P i n t n e r W. M. The Social Characteristics of the Early Nineteenth
Century Russian Bureaucracy//Slavic Review. 1970. Vol. 29, N 3. P. 429—443;
Russian Officialdom, The Bureaucratization of the Russian Society from the
Seventeenth to the Twentieth Century / Ed. by W. M. Pintner, D. R. Rowney.
Chapel Hill, 1980. Ch. 8, 9.
18 Leontovitsch V. Geschichte des Liberalismus in Russland.
Frankfurt am Main,' 1957; Fischer G. Russian Liberalism, From Gentry to
Intelligentsia. Cambridge; Mass., 1958.
19 T a r a n о v s k i T. The Aborted Counter-Reform: Murav'ev Commission
and the Judicial Statutes of 1864//Jahrbticher fur Geschichte Osteuropas.
1981. Bd. 29, N 2. S. 161 — 184; Wagner W. G. Tsarist Legal Policies at
the End of the Nineteenth Century: A Study in Inconsistencies // Slavonic and
East European Review. 1976. Vol. 54, N 3. P. 371—394.
20 См.: Корф С. А. Административная юстиция в России: В 2 т,
Спб., 1910.
21 Szeftel M. Op. cit. P. 114—115; История правительствующего
Сената за двести лет. Спб., 1911. Т. IV. С. 141—442, 176.
22 Перетц Е. А. Дневник Е. А. Перетца. М., 1927. С. 37, 40—41.
316

23 См.: Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце
XIX столетия. М., 1970. С. 220—221.
24 Записка, найденная в бумагах Н. X. Бунте. 1881—4894 гг. ОР ГБЛ.
<Ф. 133. Здесь он обсуждает меры, необходимые для борьбы с социализмом.
25 См.: Соловьев Ю. Б. Самодержавие и дворянство в конце XIX в.
Л., 1973. Гл. 1.
СЭМЮЭЛ Д. КЭССОУ
Тринити Колледж, Гартфорд (шт. Коннектикут),
США
УНИВЕРСИТЕТСКИЙ УСТАВ 1863 г.:
НОВАЯ ТОЧКА ЗРЕНИЯ
I
В 1929 г. профессор А. А. Кизеветтер, находясь в эмиграции,
описывал ежегодное празднование Татьяниного дня, который
традиционно считается днем основания Московского
университета. Задолго до начала официальной церемонии главная
университетская аудитория заполнялась студентами, профессорами,
членами администрации и выпускниками университета,
приезжавшими со всех концов России. После молебна, длинного
академического доклада и выступления ректора все
присутствующие вставали, пели национальный гимн, а затем отправлялись
в московские рестораны, где празднование продолжалось. Это
был единственный день в году, когда полиция смотрела сквозь
пальцы на толпы студентов в университетских тужурках,
направлявшиеся к «Романовке» и другим излюбленным своим
заведениям на Тверском и Страстном бульварах. По всей Москве
отмечали этот день в своем кругу бывшие студенты —
выпускники университета, среди которых были профессора и врачи,
юристы и чиновники, даже промышленники и коммерсанты.
Ближе к вечеру все собирались в огромном зале Большого
Московского трактира в центре города. Здесь также произносились
речи и тосты, после чего на тройках ехали в «Яр». В этот день —
12 B5) января — знаменитый ресторан обслуживал только
университетскую публику. Все залы были заполнены. Каждую
прибывающую группу гостей встречали громкие приветственные
возгласы. Великий историк В. О. Ключевский исполнял
юмористические куплеты, а знаменитый адвокат Ф. Н. Плевако
выступал с импровизированными речами на темы, которые
выкрикивались из публики.
... Это был веселый праздник. Каждому было приятно
ощутить хотя бы раз в году, что он принадлежит к большому кругу
людей культуры, связанных общими воспоминаниями, общим
духом. Все разделяющие барьеры — возраст, политические
317

убеждения, профессия — были отброшены... Чем же был этот
однодневный московский карнавал? Просто веселым и шумным
развлечением? Нет, это был праздник сознательного единения
просвещенной России. Эту просвещенную Россию раздирали на
части споры и противоречия, но в Татьянин день чувство
принадлежности к одной alma mater перевешивало любые
разногласия1.
Не все разделяли подобное сентиментально-лирическое
отношение к «однодневному карнавалу», и не без оснований. Были
годы, когда в этот день между студентами-бражниками и
мясниками из соседнего Охотного Ряда завязывались шумные
уличные драки. Студенческие организации вели кампанию против
публичного пьянства в Татьянин день и призывали студентов
поддерживать традиции и честь студенчества по-другому: своим
участием в собраниях, на которых обсуждалось ужасное
положение непросвещенных народных масс. В то же время для
многих описанная Кизеветтером «семья культурных людей» —
выпускников Московского университета — скорее ассоциировалась
с чередой героев чеховских пьес: тоскующих 'неудачников —
врачей и чиновников, вспоминающих университетские дни как
полузабытый сон.
Таким образом, даже Татьянин день являлся символом
неоднозначности, неопределенности статуса университетов в царской
России. Стычки между относительно привилегированным
студенчеством и согражданами из бедных слоев; неспокойная
совесть, заставлявшая многих студентов отказываться от веселья,
чтобы выразить свою озабоченность положением обездоленных
масс; сомнения по поводу того, действительно ли продуктом
университетского образования является определенный
социальный слой, скрепленный общностью культуры, или же этот слой —
лишь бледное подобие подлинного гражданского общества и в
условиях российской действительности подвержен распаду —
все это было следствием парадоксального положения, в котором
находилась в России система высшего образования.
Корень же этого парадокса заключался в том, что учебные
заведения, подобные Московскому университету, были детищем
государства Российского, питавшего глубокое недоверие именно
к тому сознательному единению просвещенной России,
символом которого был Татьянин день. Почти до самого конца
существования самодержавия в России не было никакой реальной
альтернативной силы (будь то церковь, частные лица или
муниципалитеты), которая имела бы возможность самостоятельно,
без участия государства, основывать и поддерживать высшие
учебные заведения. По иронии судьбы Российское государство,
столь реакционное во многих отношениях, стало одним из
основных источников революционных преобразований, что
доказывает, в частности, его политика в области высшего образования.
Твердо приверженное сохранению принципов сословности,
незыблемости русской православной веры и дворянских привиле-
318

тий, самодержавие в то же время основывает университеты,
учреждает другие структуры, непосредственно подрывавшие
«основной закон» сословного общества: то, что статус каждого
человека определяется его рождением. Высшие учебные заведения,
в особенности университеты, куда могли поступать молодые
люди любых сословий, представляли собой угрозу для
государства — некое подобие мины замедленного действия — еще и в
силу того, что эти заведения готовили все больше
государственных служащих, имевших либеральное образование и новые
взгляды на служение обществу2. Главным принципом
университетского образования была опора на научное знание, открытость
научному поиску, а также связь с мировой академической
культурой, которая отвергала все попытки строгой регламентации и
контроля, неизбежно входя в противоречие с идеологией,
базировавшейся на самодержавной власти царя и официальном
православии.
Взаимоотношения университетов и государства в России
складывались довольно сложно. Но были ли постоянные
конфликты между ними неотвратимы? Правы ли историки,
утверждавшие, что «самоуправление» (пусть даже не автономия
университетов) по своей внутренней сущности несовместимо с
самодержавным государством? 3 Или все же существовали какие-то
лути достижения стабильности во взаимоотношениях между
высшими учебными заведениями и правительством? Устав 1863 г.,
несмотря на все свои недостатки, наиболее полно отразил
взгляды большей части русских профессоров. Если согласиться с
тем, что судьба его была предрешена заранее, то в этом случае
ставится под вопрос сама возможность существования
подлинного университетского образования в Российской империи.
В этой работе не будет рассматриваться процесс подготовки
проекта устава, равно как и основные его пункты; это уже
было сделано в других исследованиях4. Задачей автора является
определение роли и места устава в контексте истории
российских университетов, а также его достоинств и недостатков.
II
Задачи Секретного комитета Александра I, готовившего
проект устава 1804 г., и графа С. Уварова, главного творца устава
1835 г., определялись необходимостью создать прочную основу
системы высшего образования в весьма неблагоприятных для
этого условиях5. Авторы оказались перед лицом целого ряда
проблем. То, как они подошли к их разрешению, т. е. сам
процесс становления российских университетов, определило и
будущую политику в данном вопросе, в том числе и в эпоху Великих
реформ. Каковы же были эти проблемы в начале XIX в.?
Во-первых, царское правительство должно было сделать
выбор: предпочесть ли модель университета как краеугольный
камень системы высшего образования или же последовать при-
319

меру Франции, создав сеть специальных училищ (школ) под
контролем центральной администрации? Несмотря на явный
упадок университетов во Франции и Англии, устав 1804 г. дал
недвусмысленный ответ: если ориентироваться на какую-либо
зарубежную модель, то только на модель университета в
Германии. Это решение вызвало большое недовольство со стороны
представителей самых разных политических течений, но именно
оно легло в основу структуры университетского образования
Российской империи и определяло ее до 1917 г. Русские
университеты, конечно, отличались от немецких. Обучение здесь
было мало похоже на немецкую систему «Lernfreiheit und
Lehrfreiheit»*: в России просто не было стольких университетов
и профессоров, как в Германии, что и обеспечивало
функционирование там подобной системы. Этот аспект сыграл большую
роль в судьбе Устава 1863 г., названного П. Н. Милюковым
компромиссом между немецкой моделью университета и
французской системой регламентированных учебных планов6.
После того как авторы первого устава сделали свой выбор,
перед ними встала вторая проблема: что предпочесть —
систему академического управления по типу Гёттингена,
предоставлявшую широкую автономию факультетам, или же настаивать
на жесткой подконтрольности университетского совета
попечителю и министру? В России не хватало хорошо подготовленных
университетских преподавателей и профессоров, что,
естественно, способствовало усилению руководящих органов в лице
попечителей и министров, которые должны были «держать в
узде» своенравные, неповоротливые и неопытные советы
профессоров и принимать нелегкие решения, необходимые для
укрепления университетов7.
Эта головоломная задача — создание сильных университетов
в стране, где таковых не было, что требовало жесткого
внешнего контроля, — определила будущие отношения между
профессорской корпорацией и государством. Как только советы
профессоров обрели некоторую уверенность в своих силах, стали
неизбежными и конфликты относительно их роли при
назначении на различные академические должности и при решении
других вопросов управления. Например, подпадают проблемы
финансов или дисциплины студентов под юрисдикцию лиц,
назначаемых попечителем, или же ректором, которого избирает совет
профессоров? Устав 1804 г. предоставил совету чрезвычайно
широкие полномочия. Основной же принцип уваровского устава
1835 г. заключался в том, что советы профессоров не
занимаются дисциплинарными и финансовыми вопросами (хотя у них все
же осталось право выбирать ректора). К 1863 г. многие
профессора уже настаивали на возврате к принципам Устава 1804 г. и
открыто критиковали Устав 1835 г.8 Такие ученые, как Николай
* «Lernfreiheit und Lehrfreiheit» (нем.) — система свободного обучения
для учащихся и преподавателей.
320

Пирогов и В. Д. Спасович, поддержали совет Харьковского
университета, требовавший ограничить власть попечителя.
Окончательный вариант Устава не внес ясности в трактовку этого
пункта, и, таким образом, полномочия попечителя, ректора и совета
не были четко определены, что было чревато опасными
последствиями9.
Третий вопрос заключался в следующем: должны ли
университеты, а фактически и вся система образования в целом,
быть открыты для представителей всех классов общества (при
том, что образование — основной рычаг социальной
мобильности) или же они должны соответствовать официальному
сословному разделению общества. Секретный комитет Александра I
придерживался первого мнения, и хотя Николай I также
недвусмысленно высказывался в пользу «закрытых университетов»,
однако Министерство просвещения так и не отказалось от
принципа всесословности10.
В-четвертых, если университеты действительно призваны
венчать единую, охватывающую все классы «лестницу», внизу
которой — деревенские школы, а в среднем уровне — гимназии,
то каковы должны быть их административные взаимоотношения
с нижними ступенями системы образования? В Уставе 1804 г.
говорилось, что университеты осуществляют административное
руководство нижними ступенями образовательной лестницы,
однако это положение отошло на второй план в Уставе 1835 г.11 и
уже не обсуждалось в ходе дебатов в 1863 г.
В-пятых, следовало решить: должно ли университетское
образование быть «профессиональным» и «утилитарным», т. е.
решать задачу подготовки специалистов и государственных
служащих, или же, как полагал Гумбольдт, университеты будут
служить благу отечества (и к тому же выпускать лучше
подготовленных специалистов), сочетая обучение с исследовательской
деятельностью и отдавая предпочтение «чистой», а не
прикладной науке?12 Устав 1863 г. остался верен традиции. Он сильно
расширил диапазон университетского образования, хотя пункты
устава, касавшиеся финансовых проблем, далеко не
соответствовали ожиданиям и надеждам многих профессоров31. С другой
стороны, призывы Пирогова к установлению более широких связей
между «чистой наукой» и прикладными областями знания в
университетах не нашли отражения в уставе14.
В-шестых: поскольку дворянство с предубеждением
относилось к высшему образованию, стояла задача привлечь
дворянских детей в университеты. Если бы этого не удалось добиться,
то государство встало бы перед проблемой неприятного выбора:
либо принимать на государственную службу людей
недворянского происхождения, либо признать, что университетское
образование необязательно для чиновников. К началу 60-х годов XIX в.
этот вопрос был в основном решен, поскольку к этому времени
дворяне составляли уже значительную часть студенчества15.
Однако в эпоху реформ было много дебатов по поводу того, что
321

"право служить" было связано с наличием университетского
диплома — это являлось стимулом, первоначально
использованным правительством для привлечения дворян в университеты.
По этому вопросу (как, впрочем, и по многим другим) не
существовало какой-либо четкой «либеральной» или
«консервативной» позиции 16.
В-седьмых: как могли университеты в кратчайшие сроки
освободиться от чрезмерной зависимости от иностранных ученых и
подготовить способных русских преподавателей? Проблема
заполнения штата профессоров и преподавателей продолжала
оставаться на повестке дня вплоть до 1917 г.; все же к середине
XIX в. наметился значительный прогресс в этом вопросе, как
это видно из отчетов министерства. В период с 1855 по 1862 г.
профессорско-преподавательский состав претерпел значительные
изменения. В конце 1861 г. из всех университетских
преподавателей 47,5% вступили в должность в предыдущие пять лет17.
Этот приток новых людей сильно повлиял на оживление
университетской жизни18.
В целом Министерство просвещения смогло сообщить о
некоторых замечательных достижениях за период между 1804 и
1863 гг. Университеты укрепили свои позиции, С. Уваров,
несмотря на все свои недостатки, сделал многое для улучшения
качества обучения, русская профессура теперь готовила
собственные научные кадры для России, все больше становилось
чиновников в гражданских учреждениях с высшим образованием.
В 1862 г. Андреевский, профессор Санкт-Петербургского
университета, в своей докладной записке комиссии Воронова
утверждал, что университеты, добившись духовного возрождения
правящей элиты, сделали возможным проведение реформ19.
Джеймс Флинн убедительно доказал, что скорее успех,
нежели неудача, университетских реформ вызвал недоверие
Николая I и гонения на университеты в (период с 1848 по 1855 г.20
Но эта атака реакционных сил быстро сменилась после 1855 г.
целой серией мер, направленных на либерализацию,
преобразившую университеты и, по мнению многих, ставшую причиной
студенческих беспорядков в 1860—1861 гг. Таким образом,
непосредственный смысл Устава 1863 г. заключался не в
«либерализации», а в развитии понятия «государственный университет»,
что могло бы решить проблему волнений в студенческой среде.
III
В силу финансовой зависимости университетов от
государства необходим был такой устав, который охватывал бы и
регулировал практически все многообразие отношений внутри этих
чрезвычайно сложных по структуре заведений. Даже в более
богатых и благополучных странах отношения между университетами
и обществом представляли собой довольно трудную проблему,
не имеющую простых и однозначных решений. Тем не менее ус-
322

тав должен был внести определенность в такие
взаимосвязанные вопросы, как управление университетами, положение
студентов, финансовые полномочия, порядок учреждения новых
кафедр, приглашение профессоров и преподавателей, прерогативы
министра и попечителя, а также многое другое.
Значение, которое придавалось уставу, объяснялось не
только финансовой зависимостью университетов от государства.
В отличие, например, от Англии в России не было длительной
традиции университетского образования, когда общественное
мнение играет роль бастиона, защищающего от чрезмерного
вмешательства государства. Доверие было заменено уставом.
В период дебатов, предшествовавших университетской
реформе, Николай Пирогов поставил под сомнение необходимость
разработки детализированного устава. Гораздо легче, подчеркивал
он, определить, чем не являются университеты, нежели то, чем
они являются: «Если трудно было сказать что-нибудь
положительное и общее о современном университете в Европе, то еще
труднее это сказать про наш. Он не есть учреждение ни
реальное, ни свободно научное, ни специальное, ни
общеобразовательное, ни воспитательное, ни церковное, ни сословное, ни
средневековое — корпоративное, ни филантропическое, ни чисто
бюрократическое. Между тем каждое из этих начал внесено в него в
известной степени...»21 Он утверждал, что даже самый лучший
устав не может заменить автономию, взаимное доверие,
профессиональную и научную компетентность. Он надеялся, что
реформа обеспечит децентрализацию университетов, они смогут
лучше приспособиться к местным условиям.
Но, как показала история составления Устава 1863 г.,
сторонников «доверия» было мало. Не только правительство, но и
большая часть профессорско-преподавательского состава
ощущала потребность в новом уставе. Если правительство
стремилось закрепить свое право контролировать деятельность
университетов, то профессура хотела, чтобы были зафиксированы
правительственные обязательства в отношении численности штата,
прав совета профессоров и факультетов. Широкую поддержку
получило предложение о том, что устав гарантировал
определенный уровень образования для будущих государственных
служащих и специалистов. Таким образом, по вопросу составления
устава позиция Пирогова не отражала мнения большинства
русских профессоров и преподавателей22.
Несомненно, постоянно возникали противоречия между
жесткими требованиями устава и кипучей университетской жизнью.
Как и в любой другой стране, университеты в России должны
были отвечать потребностям широкого и разнородного
контингента и выполнять разнообразные и зачастую противоречащие
друг другу функции. Бюрократия хотела, чтобы университеты
готовили послушных, лояльных государственных чиновников и
специалистов-профессионалов. Многие профессора были против
того, что правительство делало упор на обучающей функции
323

-университетов, считая, что университеты должны служить своей
стране, занимаясь независимыми научными исследованиями,
поскольку именно университеты — научные центры — могут
готовить подлинных специалистов своего дела и просвещенных
служащих для государственного аппарата. Все это осложнялось
тем, что среди профессоров не было единой точки зрения по
этой проблеме, а многие, наиболее презираемые министры
народного просвещения — Н. П. Боголепов, А. Н. Шварц,
Л. А. Кассо — сами были учеными, в прошлом профессорами.
Революционеры рассматривали университеты как
благодатное поле деятельности по пополнению своих рядов и как
рассадник политического недовольства. Помимо этого в русских
университетах была взращена студенческая субкультура; именно
здесь встречались и общались тысячи молодых людей со всей
России, зачастую очень бедных и в то же время весьма
далеких от народных масс, а еще больше — от правящей элиты,
здесь они вливались в новую социальную группу —
«студенчество»; затем они покидали университеты, чтобы стать
преподавателями или учителями, врачами или чиновниками, а
порой — ожесточенными и отчаянными революционерами. Если бы
эти студенты понимали учебу в университете так же, как их
профессора и преподаватели, если бы они тихо и спокойно
слушали лекции на протяжении пяти лет и потом разъезжались с
дипломами в кармане, то не было бы никакого студенческого
движения. Но общая мечта профессоров и правительства о том,
что студенческое движение каким-то образом исчезнет,
наталкивалась на слишком глубокие различия между Россией и
странами Западной Европы. Не столько сама по себе бедность
студентов, сколько «внемодельный» статус тех ролей, к которым
«элитарные» университеты готовили студентов, толкая студенческое
движение к постоянной конфронтации23.
Именно студенческие беспорядки в основном определяли
правительственную политику в отношении университетов в период
после принятия Устава 1863 г. Хотя существовали и другие
важные проблемы — установление полномочий профессорской
корпорации; определение взаимоотношений между университетами,
попечителями и государством; создание новых кафедр и учебных
заведений в соответствии с развитием научных знаний и др. —
все-таки студенческое движение стало главным фактором
политики в области образования.
IV
На первый взгляд очень непросто определить взаимосвязь
между Уставом 1863 г. и другими Великими реформами. В
отличие от крестьянской, земской и судебной реформ Устав 1863 г.
нельзя назвать дух захватывающим нововведением. Хотя он
значительно расширил полномочия профессуры, в
действительности в нем были подтверждены основные принципы Устава
324

1804 г. Многие выражали сожаление, что хотя роль совета
профессоров в руководстве деятельностью университетов намного
возросла, в нем не было четко определено, как соотносятся
между собой полномочия попечителя и ректора. По крайней мере по
одному вопросу, а именно о правах студентов, Устав 1863 г., как
мы увидим, представлял собой в значительной мере отказ от тех
уступок, на которые пошло правительство после смерти
Николая I.
Г. А. Джаншиев называл университетский Устав 1863 г.
«беспринципным компромиссом», хотя в целом он очень
положительно оценивает Великие реформы24. Несомненно, Устав 1863 г.
представлял собой компромисс, но в то же время он стал
значительной вехой в истории университетов России. Впервые
принятию университетского устава предшествовало столь широкое
общественное обсуждение. Никогда ранее проблеме студенчества
не уделялось столько внимания25. Общественные дискуссии и
появление проблемы студенчества были достаточно
симптоматичны и свидетельствовали о фундаментальных изменениях в
самой природе «университетского вопроса», происшедших со
времени принятия предыдущих уставов 1804 и 1835 гг.
Университеты достигли такого уровня развития, общественного
признания и структурной сложности, что уже было невозможно
урегулировать все вопросы в приказном порядке.
В дальнейшем университетская политика все больше и
больше являлась отражением сложного взаимодействия процессов
социального развития, студенческого движения, позиций
профессорско-преподавательского состава и внутриправительствен-
ных дебатов. Студенческие демонстрации 1858—1861 гг.
бросили вызов не только власти правительства. Студенты, особенно
когда они требовали отстранения от должности непопулярных
профессоров, бросали вызов и власти профессорской
корпорации. Даже такие «либеральные» профессора, как Н. И.
Костомаров и К. Д. Кавелин, смогли убедиться, что настроения
студентов весьма переменчивы. Большинство профессоров были бы
счастливы, если бы был принят устав, предоставляющий больше
прав им самим, но не студентам. Неспособность решить
студенческий вопрос в результате стала ахиллесовой пятой устава26.
Пункты Устава 1863 г. стали отражением нескольких
противоречивых тенденций. Первая стадия процесса реформы
началась в 1858 г., когда Григорий Александрович Щербатов,
попечитель Санкт-Петербургского учебного округа, обратился к совету
профессоров Санкт-Петербургского университета с просьбой
составить примерный проект устава. «Младотурки» из совета
профессоров во главе с Кавелиным подготовили проект,
включавший в себя положения о значительном ограничении власти
попечителя, усилении роли совета профессоров и избираемого ими
ректора и, что наиболее важно, признании прав студентов27.
Этот проект остался невостребованным. Но основные различия
между проектом, составленным в Санкт-Петербургском универ-
325

ситете, и окончательным вариантом Устава 1863 г. показывают,
как далеко назад отступило правительство по таким ключевым
пунктам, как роль попечителя и положение студентов28.
После того как политика министра Е. В. Путятина привела
к плачевным последствиям, царь заменил его А. В. Головниным
и санкционировал создание комиссии во главе с Е. Ф. фон
Брадке, попечителем Дерптского учебного округа. Комиссия фон
Брадке составила свой проект устава. Но важнее то, что она
опубликовала десятки работ по университетскому вопросу,
написанных русскими и иностранными профессорами,
попечителями и журналистами29. Затем материалы комиссии поступили в
Главное управление училищ, где была образована вторая
комиссия во главе с Вороновым. Комиссия Воронова
уполномочила нескольких профессоров, в основном из
Санкт-Петербургского университета, рассмотреть материалы комиссии фон Брадке
к дать свои рекомендации по отдельным разделам
предложенного устава30. Александр, явно демонстрируя, что не имеет
твердой позиции в отношении университетской реформы,
предоставил полномочия еще одной комиссии, возглавляемой графом
Строгановым, дать заключение по рекомендациям Воронова.
В конечном итоге появился Устав 1863 г. — продукт
многократных и значительных переработок.
В своих замечаниях по материалам комиссии фон Брадке
И. Д. Делянов, бывший в то время попечителем
Санкт-Петербургского учебного округа и будущий министр народного
просвещения, остановился на некоторых ключевых проблемах. Во-
первых, должны ли университеты быть полностью «открытыми»,
как, например, Коллеж де Франс, или же они должны
представлять собой закрытые корпоративные учебные заведения? Если
так, то должна ли существовать только
профессорско-преподавательская «корпорация» или же государство должно признать и
существование уже сформировавшейся «студенческой
корпорации»? Во-вторых, должен ли существовать принцип «Lehrfreiheit
und Lernfreiheit» или же университетам необходимо вести
преподавание по четко определенным учебным планам? В-третьих,
что должно быть задачей университетского образования:
широкие энциклопедические познания в различных областях науки
или же более интенсивное изучение специальных предметов?31
Помимо этого его замечания касались и других важных
моментов — расширения полномочий совета по сравнению с Уставом
1835 г. и того, как сделать преподавательскую деятельность в
университетах более привлекательной профессией.
Дебаты по вопросу, какую модель высшего образования —
немецкую или французскую — следует предпочесть, на самом
деле затрагивали проблемы, связанные с самой сущностью всех
Великих реформ. Статьи Пирогова, полемика между
Костомаровым и Чичериным об «открытых университетах» и более
традиционной модели высшего учебного заведения в
действительности затрагивали саму суть понятия «общественность», т. е.
326

проблему «гражданского общества» в России. По мнению
Костомарова, гражданское общество, развиваясь, должно вытеснять
традиционные принципы сословности и корпоративности. Целью
учреждений, подобных университетам, являлось также
отделение задачи распространения знаний от других вопросов,
например нравственного воспитания студентов, подготовки
необходимых специалистов для государственной службы. Только
«открытый» университет, дающий не только утилитарное образование,
мог стать на службу российскому обществу, которому
необходимо было освободиться от сознательной и бессознательной
склонности к подчинению, от нерешительности, неспособности
покончить с тягой к рангам, государственному попечительству и
стадной психологии32. Особая приверженность традициям
сословности и корпоративности, а также тенденция смешивать
приобретение знаний с их нравственной пользой препятствовали
общественному развитию, стали основанием для неограниченного
бюрократического вмешательства в этот процесс, в формирова
ние жизненно важных институтов. Костомаров рассматривал
«открытость» университетов и как средство разрешения
студенческой проблемы — до тех пор, пока в марте 1862 г. «инцидент
в Думе» не освободил его от этой иллюзии33.
Чичерин рассуждал по-иному. Он доказывал, что
превращение студентов в «индивидуальных посетителей» будет
равносильно уничтожению университетов. Если студенты не сохранят
особого статуса и положения, то университеты превратятся в
место общественных развлечений, станут жалким отражением
всех недостатков, присущих русскому обществу: несерьезности,
низкой культуры, склонности к интеллектуальным причудам
и т. д. Чичерин считал, что задача российских университетов
заключается в следующем: они должны способствовать
созданию столь необходимой гражданской культуры, а не просто
быть отражением недостатков и незрелости окружающего
общества. Университеты, по его мнению, должны стать оазисами, где
научные исследования сочетались бы с уважением к упорному
труду и образованностью; благодаря им в аморфном и
неразвитом русском обществе будут прививаться новые, более высокие
ценности. В его концепции подчеркивалась необходимость тесной
взаимосвязи между такими категориями, как образование,
дисциплина, власть и иерархия для формирования зрелой
гражданской культуры, для подготовки профессиональной и
бюрократической элиты34.
На эти рассуждения Чичерина Костомаров ответил
следующее: если согласиться с аргументами относительно незрелости
русского общества, то тогда почему бы не перенести
университеты в северные леса и Пинские болота, где будет гарантирована
их изоляция? Весьма странно, утверждал Костомаров,
проводить разграничительную черту между понятиями «студент» и
«гражданин». Университеты существуют не для того, чтобы
переделывать общество, а для того, чтобы служить ему.
327

Этот спор стал еще одним примером того, что
противопоставление «либералы» — «консерваторы» не работает. Такие
«консерваторы», как Никитенко и Корф, выступили в поддержку
основных принципов костомаровской схемы, в то время как
«либералы», например Кавелин, приняли сторону Чичерина.
В конечном счете Устав 1863 г. не стал выражением единой
четкой позиции по вопросу о развитии университетов (в отличие
от Устава 1884 г.). В основе контрреформы 1884 г. лежала
определенная политическая линия, Устав же 1863 г. явился
компромиссом. Профессора добились многого из того, что они
хотели, а студенты потеряли многое из того, что уже имели.
Границы между сферами полномочий правительства и университетским
советом оставались чересчур размытыми, что предвещало
серьезные осложнения в будущем. Хотя окончательный вариант как
будто бы следовал чичеринской точке зрения на структуру
университета, однако будущее «университетского вопроса»
показало, насколько хрупкой оказалась вера в способность
университетов сочетать образование и воспитание, заменить иерархию
сословности на иерархию достижений и утвердить новый
профессиональный этос.
В целом Устав 1863 г. представляет собой упущенную
возможность определить прерогативы русских университетов и
обеспечить им хотя бы некоторую стабильность. Но это отнюдь
не умаляет достоинств устава. Он обеспечил условия для
профессионализации русской профессуры и для развития русской
науки; рост научных обществ, признание за университетским
советом первенства в назначении на различные должности, его
полномочий в вопросах распределения бюджета, студенческой
дисциплины — все это было большим шагом вперед по
сравнению с Уставом 1835 г.35
Но Устав 1863 г. не сумел узаконить право русских
университетов на «особое положение», о чем так убедительно писал
Пирогов в своей статье. Профессоров должны были назначать, а
не выбирать в специальный совещательный комитет при
Министерстве просвещения. Недостаточно определенно
гарантировались академические свободы. За попечителем сохранялось
полное право вмешиваться в университетские дела. Однако это не
значит, что комиссии, занимавшиеся разработкой устава, грубо
попирали желания профессоров. На самом деле устав
предоставил профессорским советам и факультетам в некоторых
важнейших вопросах такие же полномочия, какие имели университеты
в Германии. Однако сам процесс выработки устава не создал
значительных прецедентов. В комиссии фон Брадке и Воронова
профессора назначались, а не выбирались. Тот факт, что
Александр II смог затем передать их проекты для окончательной
доработки тому самому графу Строганову, который за два года до
этого требовал закрытия университетов, показывает, что он не
понимал важности такой актуальной проблемы, как
взаимоотношения между университетами и государством. Даже сравни-
328

тельно консервативные профессора, например Чичерин,
возмущались по поводу того, что Норов, Путятин и Головнин,
занимавшие в разное время пост министра просвещения, не были
специалистами в этой области36.
Принятие устава последовало вслед за существенными
переменами в жизни русских студентов, начавшимися в 1855 г. и
заявившими о себе быстрым развитием корпоративного
студенческого духа. Однако в окончательном варианте устава Строганов
пренебрег рекомендациями Кавелина и Спасовича о признании
прав студентов. Таким образом, с точки зрения студентов,
принятие подобного устава было шагом назад, поскольку в нем ан
нулировалось все то, что им удалось завоевать в 50-е годы.
Профессора и преподаватели, по-видимому, были довольны, что им
удалось завоевать определенные позиции в управлении
университетами (хотя некоторые московские профессора — они были
в меньшинстве — отдавали предпочтение старой системе
попечителей), они были слишком напуганы студенческим движением,
чтобы бороться за отмену ограничительных мер, направленных
против студенческих организаций.
Попытки вернуть на ранее занимаемые должности
уволенных профессоров (в частности, Костомарова и Кавелина),
закончившиеся провалом, политика Головнина в отношении наз
начений на должности в Одессе и Дерпте, запутанное дело Леш-
кова 1866 г. (во время которого подали в отставку Соловьев,
Бабст, Чичерин и др.) показали, что применение на практике
Устава 1863 г. представляло сложную задачу... Возникали
вполне обоснованные вопросы относительно качества
университетского образования. Раздоры в профессорской среде, а также
неспособность правительства и университетского руководства
справиться со студенческими беспорядками поставили под сомнение
основы Устава 1863 г. и открыли путь для контрреформ.
Вновь развернулась борьба вокруг университетов,
продолжавшаяся до середины 70-х годов. Наступление на Устав 1863 г.
возглавили М. Н. Катков, Н. А. Любимов и Д. Толстой. Они
считали, что компромисс между немецкой и французской система
ми, лежавший в основе устава, не дееспособен. Университеты
страдали от низкого уровня преподавания, чрезмерного
контроля профессорского совета за студенческой дисциплиной,
приемом и увольнением преподавателей, а также из-за
безответственного зачисления неподготовленных абитуриентов. Сочетание
более строгого государственного надзора с лучшими чертами
немецкого «Lehrfreiheit und Lernfreiheit» помогло бы решить
проблему. Необходимыми представлялись такие меры, как
отмена контроля совета профессоров над бюджетом, дисциплиной
студентов и назначением на должности, проведение
государственных экзаменов вне стен университета и др.
Эта борьба велась в прессе и в Комиссии 1875 г.37 В статье,
опубликованной в февральском номере «Вестника Европы» за
1876 г., В. И. Герье выразил взгляды большинства русских про-
329

фессоров, критикуя предложения Любимова о заимствовании
университетами России основных принципов немецкой системы38.
К 1879 г. Толстой уже лишил профессорские советы права
решать дисциплинарные вопросы. И несмотря на мощную
оппозицию, существовавшую и в Комиссии 1875 г., и в
Государственном Совете, царь Александр III одобрил Университетский устав
1884 г., в основном отразивший взгляды Каткова и Любимова.
Политика правительства в отношении университетов
определялась, с одной стороны, стремлением государства усилить свой
контроль, а с другой — тем, что развитие университетов шла
под воздействием факторов, противостоящих подобному
контролю и нажиму. Введение новых академических дисциплин,
достижение ученых России, растущее убеждение как старшего
поколения, так и молодежи в том, что высшее образование в той
или иной области необходимо для достижения социального и
материального успеха,— все это вызывало перемены и создавало
постоянное движение в жизни университетов. Государство
могло осуществлять руководство таким учебным заведением, где
профессора желали бы только преподавать и ничего больше,
а студенты — только усердно заниматься и становиться
врачами, юристами, преподавателями и чиновниками. Но государству
было нелегко управлять учебными заведениями, где студенты не
столько были уверены в том, кем они хотят стать в будущем
после окончания университета, сколько в том, кем они не хотят
стать — провинциалами с бесполезными дипломами об
окончании высшего учебного заведения. Государству было трудно
также осуществлять контроль над профессорами, которые все
больше и больше приходили к мысли о том, что вопросы управления
университетами составляют неотъемлемую часть их
профессиональных прерогатив.
Государство почти всегда было готово признать профессора
как преподавателя и как ученого. Но оно никогда не могло
пойти на признание такой прерогативы профессии, которая
объединяла бы всех профессоров независимо от специальности общей
ответственностью за управление университетом, а также
неприкосновенности академических свобод39. Однако многие
русские профессора и не стремились обладать такой
профессиональной прерогативой. Основная проблема заключалась не в том,
что государство не могли пойти на предоставление
университетам временной автономии, а в том, что оно не хотело
согласиться на создание определенных форм постоянной и определенной
институционализации такой автономии. Государственная
«идеология порядка» искажала его политическое видение и
уменьшала его способность управлять быстро меняющимся обществом.
Таким образом, значение Устава 1863 г. состоит в
следующем. Признав до определенной степени полномочия совета
профессоров, устав способствовал закреплению такой точки зрения
на управление университетами, которая всегда пользовалась
поддержкой в высших эшелонах бюрократии. Примером тому
330

могут служить решения Государственного совета, принятые в
1883—1884 гг. Однако устав не смог создать концепцию
«баланса сил» между государством, профессорско-преподавательским
составом и студенчеством. Возможно, это спорное утверждение,
особенно если принять во внимание, что «университетская
проблема» была в принципе «неразрешима».
Именно в эпоху Великих реформ была возможность дать
убедительный образец признания и институционализации
уникальной сущности университетов. (Позже, с ростом и развитием
городского пролетариата, правящей элите все меньше и меньше
был свойствен широкий подход к проблеме студенческих
беспорядков.) Университеты, несомненно, представляли собой
критические узловые точки, где напряжение, рождаемое
конфликтом между официальной авторитарностью и автономным
общественным развитием, проявлялось в форме взаимного
непонимания и конфронтации. Может быть, нельзя было требовать
осознания подобных вопросов от высшей бюрократии, в основном не
имевшей университетского образования. Однако тот факт, что,
лриняв передовой во всех отношениях устав, Россия обогнала
бы в этой области остальные страны, не может оправдать
реформаторов, которые не воспользовались имевшейся
возможностью.
1 См: Кизеветтер А. А. На рубеже двух столетий. Прага, 1929.
С. 315—318.
2 Li even D. Russia's Rulers under the Old Regime. New Haven, 1989.
P. 84--121; Pintner W. The Russian civil Service on the Eve of the Great
Reforms//Journal of Social History. Spring 1975. P. 55—68; Wort man R. S.
The Development of a Russian Legal Conciousness. Chicago, 1976. P. 34—51,
197—236; Зайончковский П. А. Правительственный аппарат
самодержавной России в девятнадцатом веке. М.,, 1978 П. Виноградов горячо
защищает значение университетов в^ деле улучшения гражданской службы в
своей работе «Учебное дело в наших университетах» (Вестник Европы. 1901.
№ 10). Gm. также комментарии профессора И. И. Андреевского: Журнал
заседаний ученого комитета главного управления училищ. Спб.., 1863.
Приложение к протоколам заседания, проведенного 14 августа 1862 г.
3 См., например: Meyer К. L'histoire de la question universitaire au
XIX siecle//Cahiers du Monde Russe et Sovietiqe. 1978. N 3. P. 301—302.
Абсолютно противоположное мнение было выражено в документах,
подготовленных профессорско-преподавательским составом; см. докладную записку
Совета профессоров Харьковского университета министру народного
просвещения Ванновскому (ЦГИА. Ф. 733. Оп. 226. Л. 95).
4 По процедуре составления проектов устава существует сравнительно
немного научных работ. Прекрасное исследование принадлежит Уильяму
Мэтсу, однако в своей работе он не использует архивных материалов
(М a t h e s W. The Struggle for University Autonomy in Russia during the
First Decade of Reign of Alexander II A855—1866). Ph. D. dissertation.
Columbia University, 1966). Из исследований советских ученых см.: Э й м о н-
това Р. Г. Университетская реформа 1863 г.//Исторические записки. 1961.
№ 70; Она же. Революционная ситуация и подготовка университетской
реформы в России//Революционная ситуация в России в 1859—1861 гг.
Вып. 6. М., 1974; Она же. Университетский вопрос и русская
общественность в 50—60-х годах XIX века//История СССР. 1971. № 6. В этих
работах представлена прекрасная фактическая база, однако вряд ли кто-нибудь
331

смог бы обвинять профессора Эймонтову в том, что она пренебрегла основа»
ми марксизма-ленинизма. Интересный обзор деятельности университетов в
период, предшествовавший эпохе Великих реформ, см.: Эймонтова Р. Г,
Русский университет на грани двух эпох: от России крепостной к России
капиталистической. М., 1985. Список дореволюционных работ по Уставу
1863 г. включает в себя: Джаншиев Г. А. Университетская автономия//
Эпоха Великих реформ (Спб., 1907; Соловьев И. М. Университетский
вопрос в 60-х годах//Вестник воспитания. 1913. № 9; Глинский Б. Б.
Университетские Уставы // Исторический вестник. 1900. № 1—2;
Милюков П. Н. Университеты в России // Энциклопедический словарь Брокгауза И1
Ефрона. Т. 68. Спб., 1902. См. также: Рождественский С. В.
Исторический обзор деятельности Министерства народного просвещения 1802—
1902 гг. Спб., 1903.
5 Лучшие исследования по этому периоду: Flynn J. T. The University
Reform of Tsar Alexander I. 1802—1835. Washington, 1988; Whittaker С
The Origine of Modern Russian Education; An Intellectual Biography of Count
Sergei Uvarov. 1786—1855. De Kalb, 1984.
6 См.: Милюков П. Н. Университеты в России. С. 793. Н. И. Пирогов
отстаивал «Lernfreiheit» и критиковал Устав 1863 г. за то, что в нем
студентам не было предоставлено большей свободы выбора (см.:
Пирогов Н. И. Избранные педагогические сочинения. М., 1961. С. 404). Б. Н.
Чичерин, с другой стороны, выступал в защиту ограничений, предусмотренных
положением устава, поскольку он считал, что они больше соответствуют
реальным потребностям русских студентов (см.: Чичерин Б. Н. Что нужно
для русских университетов? // Замечания на проект общего Устава
Императорских Российских университетов. Т. 2. Спб., 1862. С. 354). К. Д. Кавелин
высказывал крайне негативное мнение о французской модели высшего
образования (см.: Кавелин К. Д. Извлечение из письма от 4 A6) октября из
Парижа//Собр. соч. Т. 3. С. 213—226). Однако следует отметить, что
Кавелин отчасти критиковал и немецкие университеты. По крайней мере, он
относился к ним с гораздо меньшим энтузиазмом, чем Пирогов. См. его работы
«Свобода преподавания в Германии» и «Устройство и управление немецких
университетов» (Собр. соч. Т. 3. С. 5—212).
7 Flynn J. Т. Op. cit. P. 216—259. В защиту полномочий попечителей
выступал Д. С. Левшин, попечитель Харьковского учебного округа
(Замечания на (проект. Т. 1. С. 361—389). ,
8 См. докладную записку Совета профессоров Харьковского
университета в комиссию фон Брадке (Замечания на проект. Т. 1. С. 280—319),
замечания и комментарии А. Н. Пыпина (там же. С. 153—161).
9 П. Капнист называл это одним из основных недостатков Устава
1863 г. (см.: Капнист П. Университетские вопросы//Вестник Европы.
1903. № 11. Сч. 189—190). Дебаты по проблеме попечительства отражены в
протоколах заседаний Комиссии 186B г. под руководством Воронова
(Журналы заседаний ученого комитета главного управления училищ по проекту
общего Устава Императорских Российских университетов. Спб., 1862).
10 Flynn J. Т. Op. cit. P. 253—255. В апреле 1861 г. граф Строганов
предложил решить студенческую проблему путем превращения университетов,
в «закрытые учебные заведения», куда принимались бы только представители
дЕОрянства и «имущих классов». По свидетельству А. В. Нвдситенко,
Государственный Совет почти абсолютным большинством голосов отверг этот план
(см.: Никитенко А. В. Дневник. Т. II. М., 1955. С. 189—190). Однако
это никоим образом не уменьшило веру Александра II в способности графа
Строганова. Как мы увидим, в 1863 г. царь назначил его главой комитета,
в задачу которого входили пересмотр и редактирование проекта устава.
11 Б. Б. Глинский высказывает сожаления по этому поводу
(Исторический вестник. 1900. № 1. С. 341).
12 Джеймс МакКлеланд доказывает, что правительство допустило
большую ошибку, последовав немецкому идеалу «чистого знания»
(McClelland, J. Autocrats and Academics. Chicago, 1979). Огромное
большинство профессоров и преподавателей России, как «либералы», так и
«консерваторы», были категорически не согласны с этим мнением. В этом отно-
332

шении типичным примером является докладная записка профессора
Андреевского комиссии 1862 г., возглавляемой Вороновым: «...Университеты
подготовили целое поколение, отвернувшееся от рабства.. Университеты
подготовили поколение, сумевшее реформировать судебную систему и готовое помочь*
правительству претворить эту идею в жизнь... Это поколение развивает все
области чистой науки, которая так необходима обществу и правительству...
Только лишь Университеты дают возможность независимого и
последовательного развития науки... (Специальные учебные заведения не в состоянии это*
сделать)» (Журнал заседаний учебного комитета главного управления учи*
лищ. Спб., 1862. Приложение к протоколам заседания, состоявшегося
14 августа 1862 г.).
13 В то время как согласно Уставу 1835 г. в каждом университете
должно было быть 34 кафедры и 39 профессоров, в Уставе 1863 г.
предусматривалось увеличение количества кафедр до 53 и числа профессоров до 57
человек. На самом деле всегда было очень трудно найти достаточное число
кандидатов на эти должности, которые бы имели две ученые степени (а на
этом условии, как на обязательном, настаивала русская профессура), и
поэтому многие преподавательские должности оставались вакантными,
поскольку их занимали люди без докторской степени или же профессора «в
отставке» (ом.: 'Милюков П. Н. Университеты в России. С. 794).
14 См.: Пирогов Н. И. Избранные педагогические сочинения. С. 346.
15 К 1857 г. сыновья дворян и государственных служащих составляла
около двух третей общего числа студентов в университетах (см.: Э й м о н-
т о в а Р. Г. Русские университеты на грани двух эпох. С. 242).
16 Некоторые «либералы», например Пирогов, поддерживали мнение
«консерваторов», таких, как Путятин, что необходимо упразднить связь между
получением университетского диплома и возможностью после окончания
университета работать в государственных учреждениях. «Консерваторы» считали,
что отмена этого стимула снизит приток карьеристов и бедных студентов в
университеты и таким образом уменьшит вероятность возникновения
студенческих беспорядков. «Либералы» видели в этом путь к освобождению науки
от опеки государства. С другой стороны, многие профессора,
принадлежавшие к противоположным политическим направлениям, доказывали, что
зависимость между правом получения места в государственных учреждениях и
университетским дипломом является одним из необходимых предварительных
условий для создания мощного штата честных государственных служащих.
17 Gm.: Эймонтова Р. Г. Русские университеты на грани двух эпох,
С. 108.
18 Этот вопрос исследован в работе: М a t h e s W. Op. cit. P. 86—94.
19 Журнал заседаний ученого комитета Главного управления училищ.
Приложение ..
20 F 1 у n n J. Т. Op. cit. P. 254.
21 Пирогов Н. И. Избранные педагогические сочинения. М., 1985 С. 322.
22 Mathes W. Op. cit. P. 150.
23 Я заимствовала понятие «элитарного университета» и «университета
специалистов» из теоретической статьи Джозефа Бен-Дейвида и Рэнделла
Каллинза (A Comparative Study of Academic Freedom and Student Politics//
Student Politics/Ed. by S. M. Upset. New York, 1970. P. 148—195).
«Элитарные университеты» не готовили из своих выпускников
профессионалов-практиков, в то время как «университеты специалистов» ставили перед
собой эту задачу. Авторы вводят также понятия «модельной» и «внемодель-
ной» систем. В первом случае университеты готовят своих выпускников к
определенным обязанностям и положению в обществе, которые соответствуют
четко очерченным социальным моделям. Во втором случае университеты
«создаются традиционной, или, по крайней мере, не имеющей образования,
элитой для того, чтобы в конечном итоге изменить себя или развить свои
деловые качества и способности путем подготовки новых и более
квалифицированных людей такого рода, который еще не существует в данной
стране».
333

24 Джаншиев Г. А. Эпоха Великих реформ. М, 1909. С. 285.
25 В период между 1853 и 1860 гг. число студентов, поступивших в
 университетов Российской империи (Санкт-Петербургский, Московский,
Киевский, Харьковский и Казанский), увеличилось с 2809 до 4935 человек.
Существует несколько хороших исследований по вопросам студенческого движения:
Ашевский С. Русское студенчество в эпоху 60-х годов // Современный
мир. 1907. №6—11; Brower D. Training the Nihilists: Education and
Radicalism in Tsarist Russia. Ithaca; London, 1975; Besancon A. Education
€t Societe en Russie dans le second tiers du 19me Siecle. Paris, 1974;
Mathes W. L. The Origins of Confrontation Politics in Russian Universities:
Student Activism 1855—1861//Canadian Slavic Studies. 1968. N 2.
26 Многие профессора, особенно в Санкт-Петербургском университете,
доказывали, что студентам надо разрешить проводить собрания,
организовывать библиотеки, фонды взаимопомощи и другие организации,, а также
избирать своих делегатов в административные органы университетов. Это
предусматривалось в проекте устава, разработанного в 1858 г. профессорами и
преподавателями Санкт-Петербургского университета, а К. Д. Кавелин
написал убедительную докладную записку, в которой призывал к тому, чтобы
права, завоеванные студентами после 1855 г., не были отменены. В
особенности он защищал их право организовывать сходки. На признании прав
студентов настаивал и профессор Спасович, один из членов комиссии,
возглавляемой Вороновым (Журнал заседаний ученого комитета. С. 141—163). Но,
как указывает Уильям Мэтс, многие профессора, особенно московские, были
потрясены тем, что студенты претендуют на то, чтобы накладывать вето
de facto на назначения на должности профессоров и преподавателей, и
поэтому они хотели проведения более жесткой политики. См. также:
Кавелин К. Д. Записка о беспорядках в Санкт-Петербургском университете //
Собр. соч. Т. 2. Спб., 1904. С. 119B—1'206; Эймонтова Р. Г.
Революционная ситуация . С 63—64; Mathes W. The Struggle for University
Autonomy... P. 120.
27 См : Эймонтова Р. Г. Революционная ситуация... С. 62—63.
28 Там же.
29 Замечания на Проект общего устава Императорских Российских
университетов: В 2-х т. Спб., 1863.
30 Документы, относящиеся к деятельности комиссии, возглавляемой
Вороновым, содержатся в «Журнале ученого комитета главного управления
училищ по проекту общего устава Императорских Российских университетов»
(Спб., 1862).
31 Замечания на проект общего устава. Т. I. С. 213—215.
32 Замечания на проект общего устава. Т. II. С. 155—168.
33 См.: Эймонтова Р. Г. Русские университеты. С. 316—317.
34 Замечания на проект общего устава. Т. I. С. 341—363.
35Vuchinich A. Science in Russian Culture. Vol. II. Stanford, 1970.
P. 66—104.
36 См.: Чичерин Б. Н. Воспоминания: Московский университет. М.,
1929. С. 25.
37 Объемистые журналы комиссии 1875 г., занимавшейся пересмотром
положений Устава 1863 г., особенно ценны для понимания последующих
попыток разрешить университетские проблемы путем введения «Lernfreiheit»,
гонораров, т.д. (Журнал комиссии для пересмотра общего устава
Императорских Российских университетов. Спб., 1875).
88 См.: Г е р ь е В. И. Свет и тени университетского быта // Вестник
Европы. 1876. № 2.
39 О концепции междисциплинарной профессиональной подготовки
(Metzger W. Academic Freedom and Scientific Freedom. Spring, 1978).

Научное издание
ВЕЛИКИЕ РЕФОРМЫ В РОССИИ. 1856-1874
Зав. редакцией Г. М. Степаненко
Редактор Г. В. Кошелееа
Переплет художника В. А. Чернецова
Художественный редактор Л. А. Прокошев
Технические редакторы Н. И. Смирнова, Н. И. Матю,
Корректор Л. А. Костылева

ИБ Nq 4365
Сдано в набор 31.03.92. Подписано в печать 18.06.92.
Формат 60x90Vi6. Бумага тип. № 2.
Гарнитура литературная. Высокая печать.
Усл. печ. л. 21,0. Уч.-изд. л. 24,58
Тираж 2460 экз. Заказ 251. Изд. № 2040.
Ордена «Знак Почета» издательство Московского университета.
103009, Москва, ул. Герцена, 5/7.
Типография ордена «Знак Почета» изд-ва МГУ.
119899, Москва, Ленинские горы