Автор: Бенвенуто С.
Теги: психология психоанализ этика сексуальность перверсии мазохизм садизм
Год: 2016
Текст
WW
S-: >■- ■ • j
1ержио Бенвенуто- ПЕРВЕРС И И
ПСИХОАНАЛИТИЧЕСКИЕ
ГОРИЗОНТЫ
РЕДАКЦИОННЫЙ СОВЕТ:
Елизавета Зельдина
Елена Костылева
Виктор Мазин
Елена Маркевич
Ярослав Микитенко
Олелуш
Екатерина Синцова
Айтен Юран
Сержио Бенвенуто
ПЕРВЕРСИИ
СЕКСУАЛЬНОСТЬ, ЭТИКА, ПСИХОАНАЛИЗ
Перевод с английского Елены Маркевич
Под редакцией Виктора Мазина
прш
Санкт-Петербург
2016
СОДЕРЖАНИЕ
Виктор Мазин.
Несколько слов о Сержио Бенвенуто и «Перверсиях» ... 9
ВВЕДЕНИЕ 15
«Устройство» перверсий 18
От «заболевания» к «патологии» 22
«Устройство» и «расстройство» парафилий 24
Звездное небо души 32
Аберрации и различия 34
Бриколаж 39
Сексуальность, интерсубъективность 41
Телесная метафора 45
Три центробежные линии 51
I. ЧТО ТАКОЕ ПЕРВЕРСИЯ? 54
Этика перверсии 54
Гетеродистония 58
Я не знаю о том, что я знаю 64
Секс и милосердие 66
Перверсия уклоняется от ревности 68
Исключенный взгляд.
Эксгибиционизм и вуайеризм 75
Перверсия самосознания 81
Психоаналитики и гомосексуалисты 84
Перверсивный гомосексуал 94
Перверсивная пара 98
-6-
IL БОЛЬ ПЕРВЕРТА 103
Пол и гендер ЮЗ
Первичная женственность. Теория Роберта Столлера. . 111
Транссексуальный эксперимент 116
Проигрывание травмы 119
Перверсивная трагедия 124
Жульничество 129
III. МАЗОХИЗМ 133
Мазохизм и исключение 134
Мазохистический протест 137
От страсти к действию 141
Контракты 143
Боль и закрытость. Основано на случае,
описанном Сержем Андре 148
Мазохизм и фетишизм. Ярость Антонио 155
Невроз навязчивости и мазохизм 158
Эротический социализм 164
IV. САДИЗМ 167
Безразличная садистическая страсть 167
Распятые шлюхи 171
Святой мученик 174
Лакан и фантазии Сада 177
Герои несправедливости 185
Перверсивна ли теория перверсий? 192
Садисты, все. Арендт и Милгрэм 196
V. ПЕРВЕРСИВНАЯ ЖЕНЩИНА 200
Является ли женственность перверсивной? 200
Возмездие Кармен 207
Подневольная красавица. Случай М. Хана 212
Лекарство против афанисиса 216
Анализ как перверсия 223
VI. ОТЛУЧЕНИЕ ОТ ПЕРВЕРСИИ 227
Лечение перверсий 227
Расщепление я 230
-7-
Гетеродистония 236
Скорбь и отлучение 238
Лечение Другого 241
ПРИЛОЖЕНИЕ 246
Фрейд и мазохизм 246
Центральная мысль Фрейда 247
По ту сторону субъективного принципа 253
Этика и принцип удовольствия 256
Наслаждение как утешение 258
«Экономическая проблема мазохизма» 260
Вина мазохиста 266
Вина — это противостояние Другому 269
Библиография 273
-8-
Несколько слов о Сержио
Бенвенуто и «Перверсиях»
ержио Бенвенуто — практикующий аналитик, теоре¬
тик психоанализа, редактор прославленного психо¬
аналитического журнала, автор множества статей и
книг. Его учителем в поле психоанализа стал Элвио Факинелли,
которому посвящена книга «Перверсий». Элвио Факинелли был
знаменитым миланским психоаналитиком, критически настро¬
енным членом IPA, активистом, основателем контркультурно¬
го журнала Herb a Voglio, переводчиком ряда трудов Фрейда на
итальянский язык, в том числе «Толкования сновидений». Впро¬
чем, с психоанализом Сержио Бенвенуто познакомился раньше,
до встречи с Элвио Факинелли, до своего возвращения в Италию
из Франции, где он учился в Университете Париж VII — Дени
Дидро, причем в невероятно насыщенный исторический период,
с 1967 по 1973 год. Ничего удивительного в том, что он посещал
семинары Жака Лакана. Впоследствии Бенвенуто переведет на
итальянский язык его XX книгу семинаров («Еще», 1972-1973)1.
В 1995 году Сержио Бенвенуто основал, находясь в
Нью-Йорке, где он в течение нескольких лет занимался исследо¬
Сержио Бенвенуто переводил не только Лакана, но и Дольто, Фейерабен-
да, Рорти. Переводческий диапазон уже указывает на его разносторонние
интересы, равно как и на важный стык психоаналитической практики и
переводческой работы.
-9-
вательской работой на философском факультете Новой школы
социальных исследований, Журнал европейского психоанализа
(переименованный в 2012 году в Европейский журнал психо¬
анализа). И по сей день он остается главным редактором этого
англоязычного издания, которое с 2012 года стало выходить в
Киеве по-русски. В журнале публикуются статьи, призванные
с самых разных сторон прояснять особенности психоанали¬
тической практики, положения психоанализа в мире, а также
разговоры с различными психоаналитиками и близкими пси¬
хоанализу мыслителями: Корнелиусом Касториадисом, Юлией
Кристевой, Изабель Стенгере, Жаном Лапланшем, Элизабет Ру-
динеско, Жаном-Давидом Назьо, Франсуазой Дольто, Рене Жи¬
раром, Жаном-Франсуа Лиотаром2.
В своей работе Сержио Бенвенуто стремится, оставаясь в
поле психоанализа, исследовать его пределы. О пределах мы
говорим и в смысле внутреннего психоаналитического дискур¬
сивного пространства, и в смысле различающих внутреннее и
внешнее пространства границы. Бенвенуто интересует разно¬
образие в пределах психоаналитического дискурса и много¬
образие стыков психоанализа с социальными теориями, поли¬
тологией, кинематографом3, философией (особенно аналити¬
ческой4). В траектории движения мысли в поле психоанализа
В 2009 году «Разговоры» вышли в свет под редакцией Бенвенуто и Молино
отдельной книгой: In Freud’s Tracks. Conversations from the lournal of European
Psychoanalysis. Washington, USA: Jason Aronson. Разговор Бенвенуто с Лио¬
таром по-русски: «Сопротивления»//Кабинет Ю. Картины мира III. СПб.:
Скифия-принт, 2010. — С. 127-140.
См. анализ «Меланхолии» Ларса фон Триера (Бенвенуто С. Земля — это
зло (перевод с английского Максима Алюкова)//Лака//алг/я, №12, 2013);
а также статью об анатомическом реализме в кино: Бенвенуто С. Анатоми¬
ческие женщины (перевод с английского Ярослава Микитенко)//27акаиа-
лия, №17 «Монстры», 2015. — С. 99-104.
См. «Витгенштейн и Лакан читают Фрейда»//Бенвенуто С. Мечта Лакана.
СПб.: Алетейя, 2006. — С. 17-52.
-10-
Бенвенуто ориентируется на язык и культуру. Он предельно
внимателен к идиоматике, всегда готов к ней прислушаться, о
чем свидетельствуют его лекции, супервизии, тексты5.
Психоанализ всегда уже складывается в определенном куль¬
турном поле в конкретной исторической ситуации. Так было с
Зигмундом Фрейдом и его окружением в поле немецкого языка,
так было с Мелани Кляйн в рамках английского языка, так было
с Жаком Лаканом и его работой в языке французском. Так про¬
исходит и сегодня, когда психоанализ дискредитируется в одной
части света и набирает обороты в другой. Возможно, по этой
причине Сержио Бенвенуто в течение двух последних десяти¬
летий наносит визиты не только в различные страны Западной
Европы и Америки, но и в Китай, Японию, Украину, Россию.
Вообще, тем, кто увлечен психоанализом, представлять
Сержио Бенвенуто не нужно. Его статьи не раз печатались в
киевском журнале «Психоанал1з», в сетевом журнале «Лакана-
лия». В 2006 году в серии «Лакановские тетради» в издатель¬
стве «Алетейя» вышла его книга «Мечта Лакана», получившая
самые высокие оценки от взыскательных читателей. Бенвенуто
многократно приезжал с лекциями и супервизиями в Россию и
в Украину. С 2011 года он преподает в киевском Международ¬
ном институте глубинной психологии, почетным профессо¬
Бенвенуто постоянно отмечает, насколько малейшие изменения языка
обыденной жизни свидетельствуют о тех или иных переменах в психике,
культуре, обществе. Так, например, одно дело, когда молодая мать гово¬
рит «Как же замечательно иметь ребенка!», совсем другое — «Для меня
важен опыт материнства» (Benvenuto S. Introduction////; Freud’s Tracks.
Conversations from the Journal of European Psychoanalysis. — P. 18). Раз¬
личные акценты высказываний отмечают происходящий в культуре сдвиг.
Другие замечательные примеры работы с идиоматикой можно, например,
найти в статье «Дора убегает...» (перевод Инны Чеботарь)///7акаиалия,
№21,2016.—С. 12-32.
- 11 -
ром которого является. Не раз Сержио Бенвенуто выступал и в
санкт-петербургском Музее сновидений Фрейда.
Для Бенвенуто, как и для Лакана и для Жижека6, принци¬
пиальным оказывается нацеленность исследования на невоз¬
можное реальное, на то, что внеположено территории значения,
но что организует в своей невыписываемости в символическом
психоаналитическую клинику, научные теории и художествен¬
ные практики. В своих книгах, в «Фрейдовской стратегии»
(1984) и в «Перверсиях» (2005), он пересматривает психоанализ
в широком контексте истории идей, истории науки, истории
учения Фрейда. Посвященная перверсиям книга сначала вышла
по-итальянски в туринском издательстве Bollati Boringhieri, а в
2016 году по-английски в британском издательстве Karnac Books.
Текст для английского издания был написан Сержио Бенвенуто
спустя десять лет после выхода книги в свет заново, именно по
этой причине мы предпочли перевод на русский с авторизован¬
ного английского языка.
В «Перверсиях» читателей подкупают широта кругозора,
с одной стороны, и виртуозное владение психоаналитическим
дискурсом — с другой. Чтение оказывается особенно увлекатель¬
ным в силу множества самых разных гипотез и разнообразных
клинических примеров. Из этой книги можно узнать не только о
перверсиях, но и о психоанализе и его различных школах.
Характер письма «Перверсий» Сержио Бенвенуто весьма
необычен. Порой оно кажется хаотическим, нестрогим и даже
причудливым, будто следует за перверсиями. Впрочем, если та¬
ким оно покажется читателю, то объяснить это можно стрем¬
лением Бенвенуто представить в тексте школы психоанализа,
6 Жижек уместен хотя бы по той причине, что Бенвенуто — автор предисло¬
вия к итальянскому изданию книги Daly & Zizek. A Conversation with Zizek.
По-русски: Бенвенуто С. Введение к итальянскому изданию С. Жижека
и Г. Дейли “Conversations with Zizek’’ (перевод с итальянского Осанны Над-
жафовой)!/Лаканалия, №5, 2011. — С. 54—70.
-12-
дискурсивно значительно различающиеся. Более того, местами
подчеркнуто гетерогенный текст дает возможность ощутить ге¬
терогенность перверсий. В этом отношении книга оказывается
интересной как для знатока психоаналитической мысли, так и
для того, кто с ней вообще не знаком.
Непременно стоит сказать и о том, что вопрос о первер¬
сиях сегодня стоит как никогда остро. В начале XX века Фрейд
заложил основы радикально нового, не сексологического, не
медицинского, не органицистского подхода к пониманию че¬
ловеческой сексуальности, которая всегда уже отклоняется от
человеческой биологии и всегда уже является полиморфно-пер¬
версивной. В середине XX века Лакан, следуя за Фрейдом, сфор¬
мулировал перверсию в качестве одной из трех принципиаль¬
ных структур человеческой психики. Однако именно сегодня,
в начале XXI века, перверсия оказывается в фокусе исследова¬
тельского внимания, поскольку мы живем в эпоху господства
дискурса, который принято называть университетским, науч¬
ным, бюрократическим. Администрируемое общество контро¬
ля основано именно на перверсивном дискурсе, в котором субъ¬
ект занимает позицию объекта, приносящего Другому наслаж¬
дение. В этом отношении сегодняшнее общество настолько же
перверсивно, насколько и паранойяльно7 и депрессивно8.
Перверсивность сегодняшнего общества выражается и в
возврате от модели Фрейда к натуралистически-позитивист-
ским теориям, к новой волне нормализации и натурализации
7 Бенвенуто С. Чудовища по соседству (перевод с английского Дарины Чар-
ской)1/Лаканалия, №8 «Тревога», 2012. — С. 37-43.
8 Бенвенуто С. Век счастья, век депрессии (перевод с итальянского Дианы
Кушнер)//Лаканалия, №6 «Природа человека II — исчезновение субъекта»,
2011, —С. 37-43.
- 13 -
человека9. Неудивительно, что перверсии образуют неопозити¬
вистский бестиарий, в котором можно, конечно же, при жела¬
нии усмотреть зоофилию. Неудивительно и то, что вместе с но¬
вой волной органицизма вновь, как и в конце нормализующего
XIX века, одним из центральных пунктов аргументации оказы¬
вается вместе с «естественным» не только «противоестествен¬
ное», но и «вырождение», и «дегенерация», от которых Фрейд
отказался в начале XX века. Именно здесь бюрократия сходится
с биократией10, для которой перверсии пребывают в отклоне¬
нии от нормы, проецируемой каким-то чудом на обожествля¬
емую Природу.
Наконец, отметим и то, что книга «Перверсий» далеко не
только о перверсиях. Она — о психоанализе, о клинике, о не¬
врозе и психозе, этике и скорби, удовольствии и счастье. Разго¬
вор о перверсиях неизбежно — что понятно всем, кто знаком с
«Тремя очерками по теории сексуальности» — ведет к вопросу
становления субъекта. Субъективация как процесс становле¬
ния субъекта исторична, психо-технологична, и потому сам
вопрос о перверсиях меняет конфигурацию ввиду истории. Так
на «Перверсии» Бенвенуто можно взглянуть как на психо-сек¬
суальную панораму сегодняшнего дня.
Виктор Мазин
9 Под натурализацией в данном случае понимается сведение человеческо¬
го субъекта к объективированному поведенческому животному. Даже «в
научной философии сегодня превалирует точка зрения, согласно кото¬
рой все, что существует — от природы» (Benvenuto S. Perversions Today//
European Journal of Psychoanalysis, 30, 2010. — P. 34), в том числе и закон,
сводимый к законам природы.
10 Понятие Элизабет Рудиенско. См. Roudinesco Е. Some Facets of Perversion//
European Journal of Psychoanalysis, 30, 2010. — P. 20.
-14-
Введение
егодня одно лишь употребление слова «перверсия»
воспринимается с подозрением и беспокойством.
Оно считается политически некорректным, особенно
в Соединенных Штатах.
Что же является перверсией, а что нет? — спрашивают
люди, недоумевая. Слово «перверсия» зачастую воспринимает¬
ся как моральное осуждение: упрек, оскорбление или клевета.
И таким образом, как всякое моральное суждение, оно меняет¬
ся в соответствии с обычаями эпохи и культуры (о вариабель¬
ности того, что рассматривается сексуально приемлемым, см.:
Моргенталер, 1980).
Сегодня не так часто говорят о перверсии, скорее о пара¬
филии, то есть «об отклонении от нормальных объектов». Тер¬
мин «парафилия» впервые был предложен в 1903 году немецким
психиатром С.Ф. Крауссом. Паранойя — это вера в неправиль¬
ные вещи, парафилия — жажда неправильных объектов. Но,
несмотря на указание в самом понятии para (по-гречески — ря¬
дом, около, возле) на отклонение в сторону странного или не¬
правильного, тенденция к более свободным трактовкам всег¬
да неизбежно присутствует. К примеру, сексолог Джон Мани
(1988, с. 214) ввел различие между парафилией и нормофилией
и определил последнее как «гетеросексуализм в соответствии
- 15 -
со стандартами, продиктованными традиционными, религиоз¬
ными или юридическими законами». И тогда получается, что
парафилия — это такое сексуальное поведение, которое просто
отклоняется от нормы, будь то религиозной, юридической или,
что наиболее вероятно, статистической. В общем, парафилия —
это одна из разновидностей так называемых сексуальных мень¬
шинств. И если современная биология называет особей, кото¬
рые обладают меньшими признаками, в пределах своей популя¬
ции, — мутантами, то почему бы не рассмотреть парафилов как
мутантов сексуального желания? В этом случае речь будет идти
о различении среди «меньшинств» тех, чье поведение является
юридически или этически приемлемым, и тех, чье поведение та¬
ким не является, например, поведение педофилов или садистов.
Карл Краус как-то сказал, что в Вене начала двадцатого века
«различие между старой и новой школами психологии заключа¬
лось в том, что старая школа была возмущена любым отклоне¬
нием от нормы, в то время как новая, напротив, внесла значи¬
тельный вклад, развивая классовое сознание для принятия та¬
кого отклонения» (1924, с. 209). Сегодня перверты претендуют
на классовое сознание.
Перверсия, которую мы не будем детально анализировать
в этой книге, с точки зрения указанной выше, это педофилия.
Сегодня существует полный социальный отказ от педофилов;
даже когда они попадают в тюрьму, они рискуют быть убитыми
другими осужденными. Хотя буквально несколько десятилетий
назад все было иначе, и многие родители, верующие католики,
закрывали глаза на некоторые действия священнослужителей,
которым они доверили своих сыновей, отдавая себе отчет в их
сексуальных наклонностях (так, в Неаполе в 1960-х писатель в
четырнадцать лет был отправлен в школу для мальчиков под
опеку монахов и оставался там в течение двух лет. Студенты
и их родители знали, что некоторые «священники» сексуально
домогались своих молодых учеников; все это было само собой
-16-
разумеющимся). Сегодня всех педофилов стригут под одну гре¬
бенку; все они «монстры». И это несмотря на то, что многие
из них не относятся к насильникам или наркоманам, они, если
можно так выразиться, «платонические» педофилы, которые на¬
стаивают на уважении к их желаниям в ряде публикаций. Их
требования заключаются в напоминании о том, что историче¬
ски обусловило принятие гомосексуализма как законной сек¬
суальной ориентации. Они также отстаивают педофилический
прайд по образцу движения «за права гомосексуалистов». В
своих текстах Краус пытается осмыслить этот этап развития в
истории гомосексуализма.
Таким образом, в сегодняшней ситуации книга, посвящен¬
ная целиком именно перверсиям, а не парафилии, выглядит как
весьма провокационный жест. Единственный способ законно
говорить на эту тему обязывает опираться на медико-психоло¬
гическое понятие перверсии. Поэтому задача, стоящая перед
мыслителями двадцать первого века, — не столько пытаться
объяснить, понять или проанализировать понятие «перверсия»,
сколько сосредоточиться на историческом контексте, в котором
эта категория складывалась, и только тогда можно будет подой¬
ти к пониманию происходящего сегодня.
Само понятие «перверсия» было сформулировано в девят¬
надцатом веке позитивистской сексологией, таким образом, оно
существует чуть больше века (Крафт-Эбинг 1893; Хэвлок Эллис
1897; Молль 1893; Хиршфилд 1910, 1914; Бине, 1887, 1888, и др.).
Одно из первых исследований, проведенное Рихардом Крафт-
Эбингом, было обосновано этико-правовыми принципами: от¬
личить либертинов от первертов (Лантери Лаура, 1979). Те, кто
подпадал Под первую категорию, относились к психически здо¬
ровым субъектам, и их должны были судить по моральным кри¬
териям, а далее следовало наказание согласно эпохе уголовного
кодекса; первертов же признавали больными. К тому времени
один выдающийся сексолог смог доказать, что причиной гомо¬
-17-
сексуализма является psychopatia sexualis. Случись это раньше,
Оскар Уайльд не был бы приговорен к принудительному труду,
и Алан Тьюринг не покончил бы жизнь самоубийством, уличен¬
ный в гомосексуальности.
Современная психопатология сместилась с различения пер-
верт/либертин в сторону различий между «сексуальностью в
пределах средних норм» и «сексуальностью, отклонившейся от
нормы» (кроме педофилии, как мы уже отметили). Перверсии,
таким образом, все чаще рассматриваются в качестве вариан¬
тов сексуальной ориентации, нежели патологии. И тот факт, что
психоаналитики приняли термин «перверсия», не предложив
альтернативного понятия, свидетельствует об их соучастии в
«моральной эпистемологии» старой школы психиатрии.
«Устройство» перверсий
Есть такие доктора — доктора мысли, — которые зани¬
маются тем, что придумывают всякие названия, а после
требуют их лечения, как если бы они действительно
были болезнями.
И. Кант
На сегодняшний день Диагностическое и Статистическое
Руководство по психическим расстройствам (DSM) — это тот
текст, на котором базируется подготовка психиатров во всем
мире. Перверсии в этом руководстве (DSM-5, АРА 2013) рассма¬
триваются как расстройства (на мой взгляд, кажется важным,
что термин «расстройство» предпочли другим, таким как «нез¬
доровье», «недуг» или «заболевание»). Придерживаясь домини¬
рующей (американской) медицинской парадигмы, навязанной
студентам в качестве универсального «эсперанто» психиатри¬
ческой практики, преследуется цель, чтобы все психиатры го¬
ворили на одном (американском) языке. На деле каждое новое
DSM издание предстает результатом различных компромиссов
-18-
внутри установившихся тенденций в области психиатрии, ко¬
торые сегодня преобладают среди англо-американских стан¬
дартов, поэтому их неофициальное назначение демонстрирует
скорее отношения власти между различными тенденциями. Это
инструмент, рассчитанный на гомогенизацию и глобальную
бюрократизацию различных заболеваний и психических откло¬
нений. И то, как этот инструмент для создания универсальных
стандартов обходится с парафилией, вызывает немалый инте¬
рес, что мы с вами увидим, как только коснемся его пятого из¬
дания.
Откровенно говоря, современный перечень не сильно от¬
личается от того, что был составлен в XIX веке первоисследо¬
вателями, которые «психиатризировали» перверсии: эксгиби¬
ционизм, вуайеризм, фетишизм, фроттеризм (поглаживание),
педофилию, мазохизм, сексуальный садизм, трансвестизм. Как
в IV, так и в V DSM был добавлен краткий список с пометкой «не
указанное ранее», перечисляющий: телефонную скатологию (не¬
пристойные телефонные звонки женщинам), некрофилию (секс
с трупами), парциализм (сексуальный интерес к определенным
частям тела), зоофилию (секс с животными), копрофилию (эро¬
тическое влечение к фекалиям), клизмафилию (удовольствие от
клизм) и урофилию (эротическое влечение к моче).
Но то, что действительно поражает в этом списке, так это
явное умалчивание о некоторых типах перверсий. К ним, конеч¬
но же, относятся гомосексуализм, инцест, сексуальный нарцис¬
сизм и геронтофилия (сексуальное влечение молодых к пожи¬
лым людям). Все это в руководстве не перечислено.
Успех некоторых слащавых голливудских фильмов, к при¬
меру «Гарольд и Мод» Хэла Хэшби (1971), который рассказыва¬
ет, как двадцатилетний мальчик влюбляется в богемную вось¬
мидесятилетнюю старушку, — несомненно, достигается за счет
того, что выражает милую романтическую заповедь, согласно
которой «у любви нет возраста», и это несмотря на то, что, по
-19-
мнению сегодняшней психиатрии, любовь между людьми с раз¬
ницей в возрасте более тридцати лет — это уже не любовь, а па¬
тология. Но — разве мы не живем в мире и времени, в котором
все остаются молодыми? С другой стороны, мочеиспускание на
лицо девушке зрелище уже не столь романтичное, поэтому такое
поведение относится к парафилическим, а именно к урофилии.
Не менее интересно исключение инцеста, и это несмотря на
то, что он никуда от нас не исчезал (например, во Франции в
1990-х годах 20% судебных дел были связаны с инцестом (Лопез,
1997)). Что позволяет психиатрическим учреждениям считать,
что случаи, когда родители занимаются сексом со своими деть¬
ми, к тому же несовершеннолетними, не относятся к парафи¬
лии? Казалось бы, даже если секс между близкими родственни¬
ками не относится к правонарушениям, как, к примеру, на Запа¬
де, где законом не осуждаются сексуальные отношения между
взрослыми людьми по обоюдному согласию, даже если такие
отношения происходят между родителем и ребенком, то инцест
с несовершеннолетними детьми — это как минимум педофили-
ческий акт. В этом случае психиатрия полагается на правовую
оценку: если нет состава преступления, то нет и психических
расстройств.
Но, возможно, есть и более тонкие причины того, почему
инцест исключают из перверсий. Например, потому, что мы
живем в эпоху, где нет никакого понимания, что относится к
инцестуозным отношениям, а что нет, повторяемость и три¬
виальность которых только недавно стали нами приниматься.
Сейчас некоторые части западной культуры смотрят на инцест
довольно-таки благосклонно. Существует даже бесчисленное
множество романов и фильмов, где инцестуозный герой — будь
то мать или отец — играет положительную роль.
С одной стороны, многие до сих пор считают инцест серьез¬
ным моральным нарушением и склоняются к тому, чтобы при¬
равнять его к одному из видов парафилии, тем самым уменьшив
-20-
его греховный вес. С другой — люди, требующие рассмотреть
инцест с точки зрения гражданского права: «Наше сердце нам
не подвластно!». И несмотря на противоположные позиции, и
те и другие настаивают на исключении инцеста из списка пара¬
филий.
Но самое главное, что DSM-5 ничего не говорит о том, по¬
чему мы должны рассматривать парафилии в качестве психиче¬
ских расстройств или, еще точнее, в качестве поведения, нару¬
шающего порядок.
Во времена Фрейда сексуальные отношения были продик¬
тованы традиционными взглядами, когда единственно нор¬
мальным считался гетеросексуальный половой акт, ведущий к
зачатию. Все акты, которые выходили за пределы этого, назы¬
вались порочными: анальный секс с женщиной, оральный секс,
гомосексуальные отношения и др. Поцелуи и ласки не относи¬
лись к перверсивным только в том случае, если они не касались
половых органов партнера; собственные репродуктивные ор¬
ганы должны вступать в контакт только с половыми органами
противоположного пола, любой другой вариант приравнивался
к перверсии. Даже в 1956 году такой психоаналитик-нонкон¬
формист, как Михаэль Балинт (1965, с. 25), писал о куннилин-
гусе как о перверсии.
В конце девятнадцатого века общественным суждениям
очевидно удалось освободиться от религиозного морализма, со¬
гласно которому единственно законной сексуальностью счита¬
лась та, что служила цели продолжения рода. Однако различные
направления позитивистского и даже медицинского характера,
не имеющие никакого отношения к религии, продолжали рас¬
сматривать завершенный половой акт нормальным только в
том случае, если его целью было сделать женщину беременной
(на самом деле сексуальный акт даже с бесплодной женщиной
вполне «нормален»).
- 21 -
Сегодня такие «перверсии», как минет, куннилингус, аналь¬
ный секс, и др. практикуются большей частью населения. Дви¬
жения за гражданские права и изменение культурных традиций
фактически запретили господствующей психиатрии борьбу с
гомосексуализмом, геронтофилией, минетом, порно-шоу вне
зависимости от того, относит ли их психиатрия к патологии или
к перверсии. В настоящее время статьи, посвященные «гомо¬
сексуальной перверсии», встречаются крайне редко, особенно в
англо-американских культурных кругах. Большая часть психо¬
аналитиков соглашается с такой господствующей концепцией,
хотя часто и с неохотой. Я с такой концепцией не согласен и,
продолжая разговор о перверсиях в этой книге, объясню почему.
От «заболевания» к «патологии»
Такие изменения в психиатрической классификации, по
крайней мере касающиеся перверсий, безусловно, вызывают бес¬
покойство, так как влекут за собой этические изменения, проис¬
ходящие в западном мире, и психиатрия в них буквально утопает.
Очевидно, что сегодня то, как мы классифицируем «первер¬
сии» и «парафилии», во многом зависит от наших собственных
моральных критериев и парадигмы, и это касается не только
вопросов сексуальности. Совершенно бессмысленно говорить о
том, что наши этические критерии лучше или хуже, чем в про¬
шлом веке. Безусловно, они разные (хотя мы и склонны утверж¬
дать, что наши лучше именно потому, что они наши). Теперь
различные неврозы, психозы и перверсии тесно связаны с тем,
что мы маркируем как «хорошие» или «плохие» действия. Дей¬
ствия невозможно рассматривать как хорошие или плохие, нор¬
мальные или патологические по отношению к Закону, который
я пишу с заглавной буквы, потому что он служит основанием не
только гражданского и уголовного законодательства, но и эти¬
ческим критериям культуры.
-22-
Теперь вернемся к обсуждению того критерия, который
вдохновил позитивистскую психиатрию в конце XIX века, так
же как это было во времена христианских церквей и даже запад¬
ного консервативного общественного мнения. Речь идет о все
той же оппозиции Аристотеля между естественным (ката cpùçiv)
и противоестественным (лара cpvçiv). С точки зрения Аристо¬
теля, перверсивная сексуальность была «патологичной» по тем
же причинам, что и гомосексуализм: ни то ни другое не ведет
к оплодотворению женщины. (К примеру, в официальной като¬
лической этике эта оппозиция между естественным и противо¬
естественным была глубоко морализована, поскольку такой акт
считался «грешным».)
Однако мы живем в постаристотелевскую эпоху, в которой
оппозиция между «естественным» и «противоестественным»
имеет все меньше и меньше смысла: согласно господствующей
сегодня философии все, что есть, — естественно. Ничто не мо¬
жет быть противоестественным, так как вне природы ничего
нет. И если сегодня мы говорим о каких-то действиях как о не¬
пристойных, то это не потому, что они относятся к противоесте¬
ственным, а потому, что они аморальны (и мы увидим, как это
происходит). Это связано с тем, что сейчас на Западе, несмотря
на сопротивление консервативного общественного мнения, все
больше распространяется утилитаристская философия этики:
«хорошо» — это то, что ведет к увеличению удовольствия или
счастью людей, «плохо» — следует обратной логике и обозна¬
чает все то, что приносит человеку неудовольствие или несча¬
стье. Эта этика основана на «принципе удовольствия», который
Фрейд рассматривал в качестве «стража» психической жизни
(вопрос, к которому мы еще вернемся). Так объясняется, поче¬
му сегодня законы о признании гомосексуальных браков имеют
такой успех: поскольку в гомосексуальных отношениях один
доставляет удовольствие другому, и наоборот, именно поэтому
такие отношения государство готово признать «хорошими».
-23-
С этой точки зрения, перверсивный акт считается плохим
и даже уголовным преступлением только тогда, когда он при¬
чиняет вред («недомогание или нарушения», как говорится в
DSM-5), будь то явный или предполагаемый, такой как в садиз¬
ме, эксгибиционизме, вуайеризме, педофилии. Или же он явля¬
ется морально допустимым и не причиняет никакого вреда дру¬
гим людям — фетишизм, мазохизм, трансвестизм, урофилия.
Возникает тогда вопрос о том, каковы те критерии, которые
заставляют сегодня классифицировать перверсии в психиатрии
как «плохие» и «допустимые» вместе, объединяя их одной кате¬
горией — парафилия. И как мы постараемся продемонстриро¬
вать, эти критерии все еще придерживаются моральной этики.
Давайте теперь посмотрим, как DSM-5 справляется с этой
проблемой.
«Устройство» и «расстройство» парафилий
Итак, давайте теперь посмотрим на ту красноречивую ил¬
люстрацию тупика в основах современной психиатрии каса¬
тельно парафилии, которую нам демонстрирует DSM-5.
В DSM-5, в разделе «Парафилические расстройства» пред¬
принимается попытка установить принципиальное различие
между простой парафилией (раньше она назвалась «непатоло¬
гической») и парафилическими сексуальными расстройства¬
ми («сексуальная патология»). Видимо, DSM признал критику
развратный/либертин, направленную на депатологизицию пер¬
версивных желаний как таковых, заявляя об их легитимности в
качестве вариации сексуального желания, разве что... кроме тех
конкретных ситуаций, когда наносится ущерб кому-либо.
В целях выполнения такой «хирургической» операции —
так сказать, отделяя допустимую парафилию от расстройства —
DSM предлагает два основных критерия, А и В:
-24-
КРИТЕРИЙ А:
В течение длительного периода, не менее 6 месяцев,
постоянно возникает интенсивное сексуальное возбужде¬
ние [... от парафилического объекта или акта...], представ¬
ленное как в фантазиях, так и в побуждениях или поведе¬
нии.
КРИТЕРИЙ В:
Индивид действовал на основании сексуальных по¬
буждений без согласия партнера, или его сексуальные по¬
буждения и фантазии причинили клинически заметные не¬
домогания или ухудшения в социальной, профессиональ¬
ной или других важных областях взаимодействия (DSM-5,
2013, с. 685-705).
Таким образом, DSM гласит, что парафилическое расстрой¬
ство может быть диагностировано только в том случае, если
критерий В дополняет критерий А (конечно же, критерия В не
могло бы быть без А). В случае же, если перед нами критерий
А и никаких следов от критерия В, это уже не расстройство, а
допустимая парафилия. Так в чем же заключается существенная
разница между этими критериями?
Если кто-то ограничивает себя в желании и фантазирова¬
нии о перверсивных актах, то это относится к простой пара¬
филии, вне психиатрической юрисдикции. И напротив, то, что
выступает как «расстройство» — и относится к медицинскому
дискурсу, — это когда за такими желаниями следует их осущест¬
вление. И опять же, не всё, что относится к последнему уточне¬
нию, представляет интерес для психиатра. Три условия должны
быть выполнены для получения акта на ввод в психиатрическую
юрисдикцию?
1) Действие без согласия партнера;
2) Действие, повлекшее за собой значимое клиническое недо¬
могание;
-25-
3) Действие, повлекшее за собой ухудшения в социальной,
профессиональной или других важных областях взаимо¬
действия (Там же, с. 697).
Легко понять, что такие критерии для установления патоло¬
гического характера парафилических действий не выдержива¬
ют никакой критики.
Во-первых, не все парафилические действия совершаются
без согласия другой стороны. К примеру, мазохистические и
фетишистские игры происходят с индифферентным или даже
заинтересованным лицом, часто с проститутками. Даже педо-
филические практики не исключают такого согласия; как мы
знаем, дети часто соблазняются взрослыми, демонстрирующи¬
ми нежность. В действительности, глава «Педофилические рас¬
стройства» в DSM-5 не рассматривает вопрос о «несогласии» из
критерия В в случае «половой зрелости ребенка». Следователь¬
но, насилие над другими не является отличительной характери¬
стикой патологической парафилии в целом, а относится лишь к
ее определенным видам.
Во-вторых, казалось бы, что к фактическим отличительным
признакам патологической парафилии относятся личное недо¬
могание и разлад в социальной сфере, которые являются обяза¬
тельным условием психического расстройства согласно DSM-5.
И в связи с этим такое эго-дистонное следствие влияет на то, что
парафилия оказывается помещенной в DSM. Все это соответ¬
ствует утилитаристской этической философии, которая доми¬
нирует в области психиатрии. Даже если в данном случае это не
вопрос оценки «вреда», а «расстройства». Основным критерием
для последнего служат страдания или ущерб для самого субъ¬
екта. DSM-5 говорит о «клинически значимом недомогании или
нарушении в социальном взаимодействии», но следует задаться
вопросом, каким должно быть «недомогание» или «нарушение
в социальном взаимодействии», чтобы стать «клиническим».
-26-
Здесь-то перед нами и возникает логически-порочный круг:
недомогание или нарушение в социальном взаимодействии от¬
носятся к «клиническим», когда мы считаем их значимыми; но
значимы они потому, что они клинические.
Становятся ли указанные критерии «клиническими» только
в серьезных ситуациях, и что тогда считать рубежом такой серь¬
езности, за пределом которого эти критерии становится клини¬
ческими? DSM об этом не говорит. И в частности, не поднима¬
ется вопрос о том, кто будет устанавливать такую клиническую
значимость в случаях «ухудшений в социальной, профессио¬
нальной или других важных областях взаимодействия», чтобы
это стало критерием «расстройства». Не следует ли делать такое
сопоставление тому, с кем это непосредственно происходит?
Или такой критерий могут распознать исключительно врачи,
родственники или друзья?
Всё то, о чем мы сейчас говорили, не относится к критике.
Скорее, мы хотим выделить скрытые этически-политические
колебания внутри DSM-5. Также у нас нет цели дискредитиро¬
вать положения DSM, касающиеся вышеизложенных вопросов,
указывая на все их неясности и противоречия. Точнее будет ска¬
зать, что мы пытаемся продемонстрировать, что такие неясно¬
сти и противоречия указывают на неуверенность, которая до¬
статочно длительное время влияет на психиатрическую область
в целом. Неуверенность в плане тех критериев, на основании
которых возможно судить о том, что требует медикализации, а
что нет (или, как бы мы сказали раньше, «относится это к пато¬
логическому или нет»).
Эволюция в психиатрии за последние два столетия обнажа¬
ет философию и этические позиции в западном мире, которые
вытекали одна из другой. И такое понимание вопроса особенно
верно для перверсий.
Некоторые перверсии, вполне возможно, не влекут за собой
никаких «клинически значимых недомоганий или ухудшений в
-27-
социальной, профессиональной или других важных областях
взаимодействия». В каждом случае по-разному. К примеру, в
случае мазохистического фетишиста его парафилические прак¬
тики могут быть полностью удовлетворены, если он находит
для них соучастника: получается, что этого достаточно, чтобы
заявить, что его парафилия не относится к «расстройству», а
считается обычной?
Возможен ли окончательный критерий, позволяющий уста¬
новить, осуществляет ли парафил свои перверсивные фантазии
или нет? Мы знаем, что осуществление или неосуществление
некоторых перверсивных фантазий может полностью зависеть
от обстоятельств или от субъективной нерешительности. И та¬
кое осуществление может произойти даже после многих лет
фантазирования. Вопросы, рассмотренные в DSM, касающиеся
различий критериев парафилии и парафилического расстрой¬
ства, неоднозначны, сбивчивы и неубедительны.
Эта неоднозначность и путаница возникают, в частности, и
тогда, когда DSM касается вопроса педофилии. Вновь выделив
критерии, на этот раз три, DSM находит возможность провести
различия между нормальной педофилией и педофилическим
расстройством:
КРИТЕРИЙ А
За длительный период, не менее 6 месяцев, периоди¬
ческие и интенсивные сексуально возбуждающие фанта¬
зии, побуждения или повеление, включающие сексуаль¬
ные действия, совершаемые с ребенком предпубертатного
возраста (главным образом в возрасте 13 лет или младше).
КРИТЕРИЙ В
Индивид на основании этих-сексуальных побуждений-
вступил в контакт-без сог-л-аеия-ггартнера, или сексуальные
побуждения или фантазии вызывают клинически заметное
недомогание или раздал в социальной, профессиональной
или других важных областях взаимодействия.
-28-
КРИТЕРИИ С
[Педофилический] индивид, не моложе 16 лет и, как
минимум, на 5 лет старше ребенка или детей из критерия А.
Я перечеркнул первое предложение в критерии В, чтобы
выделить его отсутствие в тексте DSM: то есть DSM признает,
что в педофилическом акте возможен консенсус (и скорее всего,
это происходит в большинстве педофилических актов).
Критерий С совпадает с правовой нормой. Таким образом,
психиатрия ставит себя в позицию законодателя в вопросах
уголовного права: она определяет, с какого возраста кто-либо
может быть педофилом (с 16), возраст близкий к восемнадцати
годам, который в некоторых государствах считается тем воз¬
растом, когда пора начать взрослую жизнь (но ведь, по сути, и
в свои четырнадцать лет педофил может быть опасным, даже
если DSM исключает такую возможность). Поскольку, согласно
DSM, педофилия возможна с ребенком только до тринадцати
лет, это означает, что если восемнадцатилетний мальчик соблаз¬
няет тринадцатилетнего ребенка, то первый должен считаться
педофилом, однако он не будет считаться педофилом, если ему,
к примеру, семнадцать лет и десять месяцев.
В итоге, выделив указанные критерии, перед нами встает
основной вопрос: если субъект удовлетворяет критерию А, но
не удовлетворяет критерию В, следует ли из этого, что такой слу¬
чай будет рассматриваться в рамках «нормальной» педофилии?
Однако стоит также отметить, что DSM в критерии А упоминает
не только о «фантазиях» и «побуждениях», но и о «поведении».
Тогда каким образом выходит так, что в критерии В отсутствие
такого поведения санкционируется как расстройство? Относит¬
ся ли это к нормальной парафилии, если взрослый мастурбиру¬
ет, представляя перед собой ребенка? Или если он гладит ребен¬
ка без генитального проникновения, это также будет считаться
нормальной парафилией? DSM никак не отвечает на такие во¬
просы, оставляя их решение на усмотрение психиатра.
-29-
Почему DSM, которое гордо заявляет о своих строгих и
скрупулезных основах, в случае педофилии впадает в такие
смутные и поверхностные высказывания?
Проблема в том, — как мы уже говорили, — что педофилия
сегодня рассматривается общественным мнением не как пер¬
версия наряду с другими, а скорее как ужас. Сегодня на Западе
одно то, что кто-то рассматривает фотографии обнаженных де¬
тей в интернете, классифицируется преступлением: и несмотря
на то, что разговор идет о педофилическом желании, а не о дей¬
ствиях, совершитель все равно понесет наказание. Не случайно
существуют различные истории про охоту на педофилов (что
хорошо показано в датском фильме «Охота», 2012, Томаса Вин-
терберга). Такой момент времени и культуры, в котором все мы
живем, ставит редакцию DSM в крайне неудобное положение.
Ведь если критерием «расстройства» является переход от фан¬
тазий к действию, что, в свою очередь, приводит к субъективно¬
му недомоганию и/или разладу в социуме, этого недостаточно,
чтобы «нормализовать» педофилию, что тем не менее уголовно
наказуемо даже в том случае, если такие критерии не встреча¬
ются. Следовательно, DSM использует трюк: помещая любое
неопределенное «поведение» внутри «нормальной» педофилии,
оно фактически прокладывает путь к уголовной наказуемости
простых или нормальных педофилов. Это можно рассматривать
как (скрытое) сообщение, оставленное DSM — «педофилия —
это в любом случае ужасно, даже если нет предписанных пока¬
заний для вмешательства психиатра!»
Исходя из этого, мы могли бы сказать, что для DSM-5 пара¬
филия относится к «расстройству» даже в случае невроза: иначе
говоря, когда перверсивные желания субъекта заставляют его
страдать и приводят к проблемам. Подобные изменения можно
заметить и в тех случаях, когда DSM имеет дело с психозами: ча¬
сто психозы становятся «расстройствами», когда они вызывают
серьезное недомогание у психотиков или у тех, кто их окружает.
- 30 -
Но стоит заметить, что не все психозы влекут за собой бедствия
для субъекта. В маниакальных состояниях, например, субъект
находится в приподнятом настроении. В некоторых формах
эротомании и мании величия субъект реагирует с некоторой
тревогой на свой собственный бред. Следовательно, должны
ли быть ограждены от психиатрического вмешательства те, кто
тихо бредит, не мешая окружающим и себе? Не следует ли вме¬
шиваться психиатрии только в тех случаях, когда речь заходит о
явных страданиях — как самого субъекта, так и его/ее соседей?
Но тогда критерии медицинских заключений будут полностью
отделены не только от сущности «расстройства» (которое, как
мы уже говорили, может привести и к страданию субъекта и
его окружения), но и от его субъективной структуры. Диагноз,
таким образом, становится просто поверхностным критерием
для вмешательства: он предписывает (но относительно какого
закона?), на каком этапе парафилии или паранойи врач может
законно вмешаться.
Такая ограниченность DSM-5 является следствием бихеви¬
ористского подхода, который доминирует в психиатрии: пове¬
дение, действия и слова, которые рассматриваются не более чем
признаком какого-либо страдания. Психиатрия, таким образом,
отказывается задаваться вопросом, каков смысл субъективного
поведения. Иначе обстоит дело с психоанализом, который, так¬
же отталкиваясь от поведения, особенно выраженного вербаль¬
но, — реконструирует ту сингулярность смысла, которая имеет
значение исключительно для конкретного субъекта; в то время
как основы психиатрии исключают любой вопрос, касающийся
субъективности такого смысла. Значительным для DSM оказы¬
вается не то, что субъект так сильно вожделеет секса с детьми
каждый день, а то, что этим он беспокоит ребенка.
Тем не менее даже бихевиористская психиатрия признает,
что вопрос субъективности смысла действий и поведения не
может быть полностью исключен из психиатрических сообра¬
-31 -
жений. Откуда и возникает этот прием с различением «пара¬
филии» и «парафилического расстройства», неопределенность
критериев, судя по которым, с одной стороны, кажется, что пре¬
имущественным критерием является несогласие тех, кто под¬
вергается парафилическому акту, с другой — это тема страда¬
ния, а с третьей — речь идет о социальных последствиях такого
акта. Следовательно, психиатрия, будучи не способной и не же¬
лающей задаваться вопросом о субъективном смысле извраще¬
ний, очерчивает круг, устанавливая, таким образом, границы, за
которыми медицинское вмешательство является законным.
Звездное небо души
Тот факт, что психиатр в итоге не знает, что такое перверсия
или даже есть ли она вообще, неминуемо вводит в замешатель¬
ство обывателя.
«Психиатрическая нозология» — классификация психиче¬
ских заболеваний и расстройств — напоминает описание неба
той астрономии, которая предшествовала современной: каждая
культура группировала звезды так, как ей заблагорассудится.
Так возникла западная астрология, китайская и т. д. Но сегодня
научная космология может с точностью сказать, что две звез¬
ды, которые для невооруженного глаза кажутся очень близкими
друг к другу, на самом деле находятся на расстоянии в несколь¬
ко световых лет друг от друга и еще дальше от нас. Теперь со¬
гласованность среди астрономов в определении фактического
расстояния между звездами может нас заверить, что их метод
группировки полностью реалистичен.
Расстройства психики и сексуальной ориентации — как
звезды в астрологии, в том плане, что симптомы могут быть
классифицированы как угодно, и нет никакого всеобщего согла¬
сия в вопросе, каким образом их объединять в группы. К при¬
меру, какой-нибудь человек может пожаловаться на состояние
-32-
депрессии или на то, что он испытывает головокружение: и в
зависимости от приверженности к той или иной диагностиче¬
ской системе интерпретации этого симптома будут различны —
депрессия, истерия, фобия и др. Все издания DSM на данный
момент походят лишь на подобие такого всеобщего согласия, и
поскольку психиатрия еще только на пути своего развития, то
DSM демонстрирует нам не меньшую «астрологичность», неже¬
ли классические психопатологические парадигмы Крепелина,
Блейлера или Эя.
Органическая медицина, активно развивающаяся в об¬
ласти физиологии, позволила нам улучшить эффективность
различных процессов за счет выявления симптомов. Сегодня
медицина успешна во многих случаях описания болезненных
процессов независимо от комплекса семиологических данных,
то есть от того, что проступает на поверхности: таким образом,
она может надежно различать симптомы, которые проявляются
при схожих клинических наблюдениях, описывая различия в их
процессах и патологиях. В психиатрии же гипотезы о процес¬
се заболевания остаются, по большей части, все еще в сущно¬
сти гипотетическими: по сути, болезнь — простите, расстрой¬
ство — по-прежнему определяется ее симптомами, это то же
самое, как если бы астрономия продолжала смотреть на звезды
невооруженным глазом. Или, скорее, расстройство определяет¬
ся прежде всего жалобами субъекта и его явным поведением;
плюс на сегодняшний день — такое заключение делают исходя
из реакции на определенные психотропные медикаменты. Как
это ни парадоксально, но те вопросы, которых мы с вами уже
коснулись, демонстрируют, как объект психиатрии, дисципли¬
ны по преимуществу частного мира, остается публичным: и
более того, продолжает зависеть, как никто другой, от мнения
общества и идолов «городских площадей и рынков». И более
всего это верно в отношении перверсий. Невозможно развести
шизофреническое поведение или дискурс с самой шизофренией
-33-
как патологией — будь то физической или психической, — от¬
ражающейся на поведении; или, к примеру, истерическую ре¬
акцию поместить по одну сторону, а реальную истерию — по
другую: все это суть одно и то же. У психиатрии достаточно сво¬
боды — точнее, было достаточно до появления DSM — для того,
чтобы упорядочить поведение и симптомы, утвердив тем самым
свои собственные теоретические убеждения.
Психоанализ во многом следует их примеру: каждая пси¬
хоаналитическая школа, рассматривая синдромы перверсии,
видит то, что ей хочется видеть. Например, прошли уже десяти¬
летия, как истерия исчезла из многих психоаналитических ис¬
следований, а взамен появилась «пограничная личность». Свя¬
заны такие перемены с тем, что внимание стало фокусироваться
прежде всего на эго и его предполагаемой структуре, или «пси¬
хотическом ядре» субъекта. И для истерической структуры как
таковой попросту не осталось места. На то, чтобы истерия, на
которой основывалось учение Фрейда, бесследно исчезла, пона¬
добилось совсем немного времени; искусная теория, возникнув¬
шая в девятнадцатом веке, уже в двадцатом веке растворилась в
различных эго-направлениях. Не оттого ли исчезли истерички,
что все они оказались на стороне «исследователей». Я же про¬
должаю в них «верить» потому, что все еще сохраняю опреде¬
ленное доверие к психопатологическим «констелляциям», раз¬
работанным Фрейдом (см. также: Боллас, 2000).
Подобному «исчезновению» подверглись и перверсии. Моя
работа прежде всего нацелена на то, чтобы понять, действи¬
тельно ли они существуют, и если да, то я также попробую разо¬
браться, каковы они и в чем причина их существования.
Аберрации и различия
Натуралистический подход к сексуальности — который
стремится затушевать, свести к аннулированию различия меж¬
- 34-
ду перверсией и не перверсией — находится в согласии с сегод¬
няшней свободной рыночной демократией, преобладающей
в западных странах и склонной к легитимации всякого рода
различий, в том числе и эротических. Традиционный подход
расширял различия, выстраивая их иерархически: абсолютная
норма, аномалия, ненормальность, невротичность, погранич-
ность и, наконец, психотические патологии. Натуралистиче¬
ский подход сегодня направлен на стирание таких различий:
каждому населению соответствуют определенные характери¬
стики, — цвет кожи или волос, IQ, сексуальные предпочтения
и т. п., — уравнивающие в одном направлении совокупность
всех переменных. Поэтому DSM-5 говорит об «аутистическом
спектре»: все мы в большей или меньшей степени аутисты, так
же как каждый из нас более или менее высокий. В конце кон¬
цов, не существует двух людей в пределах одной популяции с
одинаковым, идентичным цветом кожи: в такой популяции ско¬
рее можно наблюдать спектр различий, начиная от темно-аф¬
риканского и заканчивая скандинавским. Нет четкого различия
между одной расой и другой, именно по этой причине биологи
отказались от концепции расы.
Применительно к сексуальности такой критерий разрушает
само понятие «перверсия» или «парафилия». Ведь так же невоз¬
можно провести четкое различие между перверсией и нормаль¬
ным актом. Сексуальные акты представляют широкий спектр
вариантов и возможны для классификации исключительно вну¬
три господствующей культуры: их вариативность можно срав¬
нить с неповторимостью совокупности генов. Как невозможно
найти двух людей с одинаковым ДНК — кроме близнецов, — так
же невозможно найти двух людей с абсолютно одинаковым сек¬
суальным аппетитом.
Но не стоит сопротивляться или высмеивать такой нату¬
ралистический подход: ведь он служит напоминанием нам о
биологической реальности, которую аналитики — как правило
-35-
придерживающиеся гуманистических основ, — увы, слишком
часто склонны не принимать во внимание. Давайте предполо¬
жим, ради некоего довода, что каждый из нас на 97% определя¬
ется собственным генотипом. И что исторически изменчивыми
оказываются оставшиеся 3%, с которыми как раз аналитики и
имеют дело.
Конечно же, я предполагаю это только ради аргумента: се¬
годня некоторые биологи отрицают, что непосредственно гены
определяют различные характеристики индивида (фенотип),
настаивая на том, что это определение происходит в силу со¬
четания генетических эффектов и взаимодействия с объектами
окружающей среды (см., например Левонтин, 1982, 1998; Ояма,
2000). Здесь мы только пытаемся провести мысленный экспе¬
римент. Генетический детерминизм определяется сегодня не
устойчивостью, а неизбежностью процесса. Сам факт, что муж¬
чина отращивает бороду, например, не является устойчивым
признаком этого мужчины, но появление этого физического
потенциала в подростковом возрасте — неизбежно, поскольку
оно генетически обусловлено.
Сейчас часто происходит так, что — с помощью психоана¬
литического лечения, например — сексуальные предпочтения
меняются: следовательно, этот признак является непостоян¬
ным. После 1950-х годов многие «обратились» к гомосексуализ¬
му, будучи всю жизнь до этого гетеросексуалами, и наоборот.
Иначе дело обстоит с цветом кожи или ростом взрослого чело¬
века, которые в течение жизни не меняются. Не следует забы¬
вать о предрасположенности и изменчивости, которые зависят
от генетических и конституциональных факторов. Однако все
же во многом человеческая сексуальность исторична.
Исходя из этого, даже если мы не можем провести линию
размежевания между отклонениями от нормы и нормой, это
не мешает нам отметить некоторые ключевые различия между
ними. Например (Рудинеско, 2002, 2009), некоторые склонны
-36-
рассматривать гомосексуализм как данность, которая не тре¬
бует объяснений: инверсия вполне может быть такой очевид¬
ностью просто как часть природной конституции, с которой
рождаются как имеющие пол мужчины или женщины. Даже
Лакан — аналитик, который, в отличие от своих французских
коллег, принимал гомосексуалистов в анализ еще в 1930-х го¬
дах, — отметил, что в ходе анализа случалось «конвертировать»
гомосексуальность в гетеросексуальность, а вот наоборот в его
опыте никогда не происходило. Могут ли аналитики подтвер¬
дить такую асимметрию сегодня? И если да, то какой вывод из
этого следует сделать?
Те, кто считает, что гомосексуализм безусловно относится к
«расстройству» — или, по крайней мере, к форме психической
незрелости, еще одно мнение, на котором многие настаивают, —
будут утверждать, что среди разных «гомосексуальностей» су¬
ществует только различие в их степени: анализ может сместить
какой-то гомосексуализм, а какой-то нет, или, возможно, ему
потребуется больше времени и более радикальный анализ. Но
в конце концов — психоанализ настаивал — все гомосексуали¬
сты должны быть «исцелены» от их инверсии. Такая позиция
среди американских аналитиков доминировала до 1960-х годов.
По их мнению, каждый гомосексуалист был «латентным гетеро¬
сексуалом» (Байбер, 1962), а всякий гомосексуализм относили к
неудавшейся патологической биосоциальной адаптации в ответ
на страх, вызванный своими собственными гетеросексуальны¬
ми импульсами. В частности, Сокарайдес (1968) рассматривал
гомосексуальность как невроз: компромисс между предписани¬
ями эго и требованиями оно должен «лечиться» в точности, как
и любой другой невроз.
Возвращаясь к перверсиям, хотелось бы остановиться на
том, что у меня есть убеждение: по истечении определенного
времени перверсивные анализанты, как правило, отказывают¬
ся от своей перверсии. (Как и многие французские аналитики,
-37-
я буду называть аналитических клиентов не пациентами — так
как это термин имеет отношение к медицинской этике, — а ана-
лизантами, поскольку именно они выполняют большую часть
аналитической работы.) Если бы я сказал, что точно знаю, по¬
чему так происходит, то обманул бы в первую очередь себя. Не
происходит ли это под влиянием моего бессознательного же¬
лания и, таким образом, неконтролируемо движет мной? Бес¬
сознательно я настроен против перверсивных актов; другими
словами, я уважаю принцип аналитического нейтралитета, но
отдаю себе отчет в том, что он может быть иллюзией. Другая
возможность: не использует ли мою «нейтральную» позицию
субъект, который приходит ко мне именно потому, что он не¬
счастлив со своей собственной перверсией и хочет от нее осво¬
бодиться? Или же все-таки отказ от перверсивной позиции
происходит в результате аналитической работы, что является
аналогичным процессу субъективации, или выражению своего
истинного «я», или процессу переоценки ценностей, или инте¬
грации личности и т. д. — в зависимости от психоаналитическо¬
го языка выберите, кому как больше нравится.
Согласно Фрейду конец анализа знаменуется Wo Es war,
soil Ich werden, что в переводе звучит как «где было оно, должно
стать я». Но если бы перверсия исходила из «оно», что стало бы
тогда с субъектом в конце анализа? Или, поставив вопрос иначе,
возможно ли — как думали традиционные психоаналитики, —
что перверсия — это то, что делается в третьем, нейтральном,
лице (оно), в то время как «нормальная» сексуальность пред¬
полагает отношения от первого лица, которые задают второго
участника, то есть отношения я-ты? Совпадает ли то, что делает
сексуальную жизнь не перверсивной (как это определено в на¬
чале двадцать первого века), с субъективацией? Можем ли мы
говорить о том, что мужчина, который спит со своей женой,
«я-сексуален», или, напротив, если он кружит вокруг молодень¬
ких девушек и выставляет им свой пенис, то его сексуальность
-38-
заключена в «оно»? Не является ли сексуальность в принципе
тем, что всегда включает в себя определенную дозу как оно, так
и я, то есть своего рода десубъективизацию, которая конститу¬
ирует ее мощность? И нет ли перверсивного ядра даже в самой
что ни на есть сбалансированной и легальной сексуальности,
которую полагали как позитивистские основоположники, так и
сам Фрейд? Эта книга не нацелена на то, чтобы прямо ответить
на эти вопросы. Скорее, мы попытаемся сделать так, чтобы из¬
менились сами вопросы.
Бриколаж
Фрейд сделал феноменальное открытие: гомосексуальность
и перверсия не относятся к патологии. Бесспорность этого по¬
ложения подтвердилась в двадцатом веке, потому что, следуя
ему, становится очевидным тот факт, что те сексуальные отно¬
шения, которые мы признаем в качестве нормальных, на деле
лишь успешный бриколаж перверсий.
Фрейд не использовал понятие «бриколаж», который я за¬
имствовал у К. Леви-Стросса ( 1962) и Ф. Жакоба (1977). Первый
использовал его для объяснения концепций в примитивных
культурах, а позднее — для описания биологической эволюции
видов. Отметим также, что понятие «бриколаж» имело необы¬
чайный успех в эволюционистской биологии, несмотря на то что
термин «переадаптация», у которого почти такой же смысл, —
был распространен в этой области (Элдридж, Гулд, 1972).
Бриколаж заключается в том, что мелкие бытовые работы
выполняются импровизированным способом. И здесь важно
подчеркнуть отличие бриколера от проектировщика, так как
последний использует ad hoc материал, специально предназна¬
ченный для того, чтобы создать что-то ex novo, новое. Мы поль¬
зуемся словом «бриколаж» скорее в духе Пикассо и даже в сюр¬
реалистическом смысле: для создания произведения использу¬
-39-
ются части из разных контекстов и соединяются ироническим
способом. К примеру, когда мы сконструировали человеческую
фигуру из частей стула, крючков для одежды, посуды и др. И
важно то, что предыдущая функция этих частей в бриколаже
по-прежнему может оставаться узнаваемой: фрагменты стула,
стола, крючков для одежды, и др. признаются в качестве тако¬
вых. Таким же образом Фрейд рассматривал нормальный кои¬
тус — это не что иное, как замысловатый и успешный бриколаж
любви, хлипкая конструкция, сделанная из подручных материа¬
лов, вытекающих из прегенитальной фазы сексуальности и вы¬
глядящих как «перверсия», если рассматривать их по отдельно¬
сти. Перверсию можно сравнить с разрозненными аккордами,
которые при ловкости музыканта могут соединиться в симфо¬
нию.
Престарелый князь Салина, прототип Джузеппе Томази ди
Лампедузы, герой романа о жизни в девятнадцатом веке «Лео¬
пард» (1959), жаловался на то, что он никогда не видел пупка
своей жены, хотя у них было много совместных детей. Сегодня
сексуальное проникновение, ограниченное строго целями ре¬
продукции, как правило, считается абберантным. В нормальном
коитусе мы хотя бы раз, но пробуем какие-либо «перверсивные»
формы: для современного мировосприятия в сексуальных отно¬
шениях есть «некое движение» до тех пор, пока есть взаимное
желание и согласие. Неважно, на какие ухищрения для этого
идет пара, главное, чтобы в конце они добрались до «блажен¬
ного» оргазма и удовольствия, которые стали священными для
нашей современной культуры.
С этой точки зрения, перверт производит впечатление за¬
фиксированного на одном фрагменте бриколажа, так как до¬
стижение оргазма для него возможно только в случае наличия
«определенного объекта» (Боллас, 2000). Это выглядит так, как
если бы для художника создание бриколажа обнаженной фигу¬
ры женщины было бы возможным только в том случае, если бы
-40-
ее грудь была изображена двумя розовыми супницами, и никак
иначе. Даже когда перверт в итоге создает композицию такой
универсальной фигуры — универсальной в том смысле, что
она обязательно приведет к блаженному коитусу, — то все рав¬
но странная специфика его желания не будет давать ему покоя.
Парадоксально, но в итоге перверсивный субъект — субъект,
который находит сексуальное даже в неорганическом, — вовсе
не представляет из себя эдакого чемпиона сексуальности, ко¬
торая безгранично переполняет его, а на самом деле еще более
зависим и ограничен различными условиями. И такое положе¬
ние дел наблюдается как у гомо-, так и у гетеросексуалов. Для
примера, один 25-летний гомосексуалист обратился ко мне не
потому, что он был геем, а потому, что стал осознавать, что вы¬
бирает себе партнеров исключительно от 55 лет и старше (60 лет
для него был идеальный вариант), а также их принадлежность к
низкому социальному классу: клерки, официанты, водопровод¬
чики, могильщики. И такая геронтофилия казалась нездоровой
даже ему самому, несмотря на то что DSM-5 не классифициро¬
вала бы этот случай как расстройство.
Именно от такого понимания перверсии — более или менее
приближенного к тому, о чем говорил Фрейд, — должен оттал¬
киваться в своей работе аналитик. Но, забегая немного вперед,
скажу, что и этого не достаточно. Нам следует сформулировать
несколько иное понимание, основанное на этической позиции и
предлагающее более решительные пути в вопросе субъектива-
ции, нежели те, на которые опирается стандартная психоанали¬
тическая теория.
Сексуальность, интерсубъективность
Данная работа задает определенную рельефность в психо¬
аналитической теоретизации перверсии, так как, с одной сторо¬
ны, автор — практикующий психоаналитик, с другой — потому
- 41 -
что тема перверсии всегда была в фокусе именно психоанали¬
тических исследований, а не психологических или психотера¬
певтических. Многие сексологи занимались тщательным описа¬
нием перверсии, но теории, будь то верные или нет, возникали
исключительно в поле психоанализа.
Тем не менее мои предпочтения не означают пренебрежи¬
тельную позицию по отношению к другим подходам. Многие
психоаналитики верят в свой современный подход: они стоят на
стороне здорового скептицизма (когнитивисты, нейроученые,
терапевты системных отношений, приверженцы психологии и
др.). По другую сторону находятся борцы — психологи, которые
считают аналитиков самозванцами, от которых необходимо из¬
бавиться, и требуют их разоблачения. Для себя же я обозначил
цель не свести размышления в моей книге к очередным фун¬
даментальным истинам, будь то психоаналитическим или анти-
психоаналитическим.
Таким образом, моя позиция не сводится к тандему с пси¬
хологами против нейрологов. Нейрология и когнитивная наука
будут стремительно развиваться, и кто знает, вполне возможно,
им удастся предложить убедительные теории взамен психоана¬
литических.
Перверсии все так же остаются плодородной почвой для
аналитиков и по другой причине, потому что в их случае клю¬
чевая роль сексуальности становится неопровержимой. Вслед
за первым поколением психоаналитиков психоанализ прогрес¬
сивно «ментализировался» сам по себе, что привело его к пере¬
сечению с когнитивизмом или совершенно противоположными
науками и всецело погрузило в мистицизм. Сегодня некоторые
аналитики едва ли не стыдятся всех тех приблизительных и
в какой-то мере даже наивных концепций Фрейда и его первых
последователей в вопросах сексуальности. К примеру, почему
Фрейд включил в сферу сексуальных удовольствий связь с де¬
-42-
фекацией, мочеиспусканием, метеоризмом, поеданием, но не
связывал их с тщеславием, жадностью, азартом или жаждой к
власти? В качестве одного из предположений можно подумать
о том, что Фрейд, тщательно поразмыслив, отнес к «сексуаль¬
ному» все то, что, по взглядам буржуазии конца девятнадцатого
века, венского Gemütlichkeit имело отношение к вульгарному и
непристойному — критерии, которые не особо значимы для нас
в настоящее время.
Это правда, что Фрейд никогда не излагал связного, стро¬
гого и логически сформулированного основания, на которое
он сам полагался, — что главным фактором душевного разла¬
да является сексуальность. Тем не менее мы можем сказать, что
Фрейд включал в сексуальную сферу, во-первых, желания, кото¬
рые влекут за собой определенные действия, а во-вторых, Дру¬
гого как субъекта. Чревоугодие — это вопрос отношений между
ненасытностью и едой, которая доставляет удовольствие, тогда
как к оральной сексуальности будет иметь отношение, к при¬
меру, желание поцеловать кого-либо. К анальной сексуальности
также относится степень включенности Другого: к примеру,
когда один хочет нанести экскременты на другого, тем самым
унизив его. Сегодня многие пост- или антифрейдистские анали¬
тические школы противопоставляют свои концепции, которые
они считают более корректными и современными, солипсичес¬
кому видению Фрейда, сформулированному вокруг понятия
«влечение»: концепции, основанные на отношениях и интер¬
субъективности. Боюсь только, что такая самопровозглашенная
оригинальность в противоречии отцу-основателю исходит из-
за недопонимания: ведь согласно Фрейду сексуальность всегда
включает Другого.
Это произошло из-за того, что (имплицитный) интерсубъ¬
ективный пункт сексуальной теории Фрейда остался незамечен¬
ным даже для фрейдистов, и со временем это привело к тому, что
отсылки к эротической и телесной функциям стали восприни¬
-43-
маться все более и более метафорично — это похоже на повто¬
рение в психоаналитической теории, когда нечто, возвращаясь,
становится более приемлемым. По сути, Лакан уже проинтер¬
претировал довербальное и домыслительное в лингвистических
терминах. Мы же, в свою очередь, не будем вдаваться в такие во¬
просы, как это сделал столь сложный и гениальный автор. Мало
кто будет отрицать, что тот перевод фрейдовских «плотских»
аспектов в означающие, то есть символы (пенис как означающее
фаллоса, Эдипов комплекс как Имя-отца, либидо как желание
и др.), который сделал Лакан, опираясь на оригинальные фрей¬
довские концепции, буквально вернул их к жизни.
С тех пор, как внимание сфокусировалось на объектных от¬
ношениях, от Кляйн до Биона, тело и его функции стали транс-
субстивироваться в большей степени в психические метафоры:
прото-психические, альфа-функции, бета-элементы, self и non¬
self и т. д. Кляйн разработала очень сырые — почти никем не
тронутые — сексуальные образы, тогда как сегодня кляйниан-
цы говорят о чувствах, аффектах, эмоциях, психических состо¬
яниях и теориях мышления. Не говоря уже об американской
эго-психологии, которая делает ставку на десексуализацию эго.
Несмотря на то, что стратегии расходились, многие постфрей¬
дисты ощущали потребность укрыться в логоцентрических тер¬
минах фрейдовского обнаженного «вульгарного материализма».
Но все же...
Все же перверсивная феноменология, несмотря на попыт¬
ки, осуществляемые многими аналитиками, психологизировать
ее, возвращает нас к вульгарной реальности некоторых фрей¬
довских щекотливых моментов. Как ни очевиден тот факт, что
психоанализ не относится к разряду респектабельных дисци¬
плин, — даже сегодня он все равно не полностью десексуали-
зирован. Ведь несмотря на все это психоанализ отводит сексу¬
альности роль того, что всегда переполняет жизнь людей. На
чем завязаны почти все романы, фильмы, песни, слухи, проис¬
-44-
ходящее под столом между соседями, если не на любви и сексе?
Режиссер Франсуа Трюффо любил говорить: если вы скажете
мне, что 99,9% фильмов о любви, я отвечу, что этого все равно
недостаточно. Любовь, эрос, проблемы взаимоотношений по¬
глощают большую часть нашей жизни. Когда кто-то начинает
рассказывать о любви, наши уши навостряются. Фрейд всего
лишь ввел либидо в регистр, который в то время отдавал лоском
научности, актуальностью же его наделили сами люди.
Телесная метафора
Многие считают наоборот, что теории Фрейда — это вы¬
ражение предубеждений, согласно которым телесные части и
функции являются пределом в понимании душевных проблем;
другими словами, что телесное доминирует над психическим.
Сегодня мы обвиняем Фрейда уже не в пансексуализме, а скорее
в отепеснивании-. в его приверженности тому, что вся психи¬
ческая деятельность — даже самая изощренная — может быть
прослежена обратно к вопросам груди, контролю сфинктеров,
манипуляций с пенисом, кусанию сосков и прочему. Многие рас¬
сматривают подобный примат телесных функций как следствие
метафизической антропологии, согласно которой определенные
фундаментальные физические функции могут быть отнесены к
истине разума, в то же время другие, исключительно психиче¬
ские, функции имеют отношение всего лишь к их производным,
так называемым «надстройкам». По мнению Канта, такое удо¬
вольствие, как игра в шахматы или чтение, это explanandum,
которое требует объяснения; в то время как удовольствия от
опорожнения какого-либо пузыря или прикосновения к коже
девушки таких объяснений не требует. Наоборот, эти действия
являются explicans менее материальных удовольствий. И ведь на
самом деле Фрейд создал психоанализ на основе метафизики —
говоря в общих чертах, — исходным условием которой являет¬
-45-
ся предположение о том, что человеческое — это порядок саго
significans, телесное — это означающие.
И все же, почему нам следует рассматривать удовольствие
от сосания груди как фундаментальное, а то, что связано с игрой
в шахматы или чтением, как производное от какого-либо фун¬
даментального желания? Очевидно, что некоторые физиологи¬
ческие удовольствия хронологически предшествуют в челове¬
ческой жизни и не влекут к логическому или онтологическому
превосходству.
Когда я был подростком, то часто ошивался в довольно
убогих местах, среди нищенской молодежи Неаполя, или, как
их еще называют, среди люмпенизированных слоев населения.
И хотя я был выходцем из интеллектуальной буржуазной семьи,
после обращения в коммунизм я почувствовал потребность
«испачкаться», контактируя с таким нищенским окружением,
спасать которых считалось своего рода подвигом. Что поразило
меня тогда, так это то, на чем был основан язык этой молодежи
из vasci, окрестностей Вентальери, вся его пошлая метафорика.
Физиологизация психических и интерсубъективных процес¬
сов — которая и по сей день частое явление среди молодежи, —
в определенном роде является действующим редукционистским
vis, который, подобно фрейдовскому, добивается определенного
полемического и агрессивного воздействия против эвфемиче-
ского отполированного буржуазного мира. Не было ли в этой
fil rouge, путеводной нити между неапольскими переулками и
венским Бергассе?
Тем не менее, когда мы ругаемся от досады или эмоциональ¬
ного возбуждения, наш язык похож на что-то вроде того, ка¬
ким пользуются раггамаффины. Иудео-христианская культура
ограничивает выбор нецензурных выражений, относя их либо
к копролалии, либо к богохульству, пределом ругательств будет
сочетание того и другого. Когда мы находимся в тисках сильных
эмоций и ищем адекватный способ выражения, то выражаем их
-46-
низшими и высшими словами: гениталии, экскреторные органы
и Бог. Это похоже на то, как если бы сильная эмоция вывела нас
из себя, вознесла до небес и опустила к самой низменной теле¬
сности. Несомненно, что психоанализ находит явные преиму¬
щества такому «выходу из себя» в противовес рутинной благо¬
пристойности. Для Фрейда сексуальность — это и есть «выход
из себя».
Аналитическая теория различает два полюса в нашей пси¬
хической жизни: сублимация и сексуализация. Многие психо¬
аналитики настаивают на той мысли, что перверсия относит¬
ся к сексуализации. Если я — будучи мужчиной — восхищен
знанием другого мужчины, следую его учению, становясь при
этом его преданным учеником, я сублимирую; и наоборот, если
я снимаю штаны перед таким замечательным человеком и при¬
глашаю его к содомии со мной, то в этом случае я сексуализирую.
Дело в том, что психоанализ проповедует сублимацию несколь¬
ко лучше, нежели сексуализацию, но такая этическая позиция
сталкивает его с собственной эпистемологией: он объясняет
сублимацию с точки зрения сексуализации, но не в обратном
порядке. Например, он объясняет педантичного и скупого че¬
ловека с точки зрения анальной эротики, но не объясняет эту
самую эротику с точки зрения педантичности и скупости. Если
коротко, то психоаналитическая теория соответствует первер¬
сивной форме жизни: она сексуализирует то, что сублимируют
другие человеческие знания.
Такой сексуализированный подход всегда можно оспорить,
сказав, что нет причин думать, что грязный язык подростков
из низшего класса более оригинален и фундаментален, неже¬
ли язык прустовских героев. Однако бедность также приводит
к сворачиванию горизонтов во всех смыслах этого значения:
она возвращает нас к истокам нашего бытия в мире. Мы пред¬
полагаем некое «археологическое» превосходство бедности над
богатством: бедность могла бы рассказать нам о тех вещах, без
-47-
которых мы действительно не смогли бы жить. Мы прекрасно
проживем без шахмат и Канта, но, очевидно, не сможем этого
сделать без еды и воды. Даже в античных трагедиях главные
действующие лица — как правило, король, королева или ка¬
кой-нибудь героический персонаж — размышляли о чести,
идеалах, любви и долге, в то время как персонажи из народа,
зачастую играющие комическую роль, озадачены прежде все¬
го материальными проблемами: добыванием еды, сохранением
своей шкуры, поиском женщины. С высоты своего образова¬
ния и благосостояния человек смотрит сверху вниз, на те самые
низменности, которые открываются невеже и бедняку изнутри.
Услаждаясь языком и эпистемологией телесного, такая комиче¬
ская фигура утверждает тем самым свои узкие взгляды, как бы
говоря: «Оставаясь на своем собственном месте, я тем самым
не отдаляюсь от себя, своего тела и своей истории, я нахожусь в
кругу тех границ, которые утверждают меня живым». Никто из
нас, даже те, кто путешествует между континентами, не спосо¬
бен отделить себя от своего собственного тела, с которым наве¬
ки скреплен. Бедность, дети и Фрейд призывают нас вернуться
назад, к своим первоначальным истокам, они возвращают нас
к нашему нутру, эгоцентричному и соматоцентричному миру,
из которого вышли мы навстречу нашим центробежным и аб¬
страктным приключениям. Отсюда возникает этот парадоксаль¬
ный и бурный эффект, который раскрывает нас изнутри: он вы¬
дает нашу склонность к телесным импульсам, сталкивает нас с
ними, насмехаясь над нашим притворным «высоким полетом».
Именно перверсивная эротика оказывается тем местом, в
котором, буквально форсируя, такое сведение духовного к ли-
бидинально-соматическому торжествует. Женщина, погружен¬
ная в карьеру на интеллектуальном поприще, обратилась ко
мне потому, что чувствовала себя ограниченной и стесненной в
сравнении с мужчинами, будь то ее коллегами, начальством или
любовниками. «Почему у меня не получается быть такой хоро¬
-48-
шей, как некоторые из них?» — раздраженно говорила она себе.
Однажды вечером она посетила лекцию одного мужчины, о чем
кратко поведала мне. Она была увлечена его словами и вдруг
чуть не закричала: «Как ему не стыдно показывать всем свой
член?» Она проинтерпретировала его риторическую искусность
как демонстрацию фаллоса. И в тот момент, когда лектор доста¬
вал свои бумаги, она почувствовала «дикий порыв», бушующий
внутри нее, расстегнуть его ширинку, взять его пенис в свой рот
и жадно глотать его сперму. Она покраснела и задрожала. После
лекции она решилась и соблазнила его. Тогда ей удалось реали¬
зовать свою фантазию о минете на людях, после чего она почув¬
ствовала удовлетворение и позор.
То, что может выглядеть как «перверсия» в подобных же¬
ланиях и поступках, имеющих отношение к тем или иным аб¬
страктным потребностям — «было бы неплохо для начала уста¬
новить мысли и понимание этого человека в глубоком диалоги¬
ческом и интерсубъективном обмене», — превращается в плот¬
ские образы: талант отождествляется с извлечением пениса,
получение знаний — с глотанием извергающегося семени. Нам
следует спросить себя о том, как много такой психологизации
потеряно в связи «с трудностями перевода».
Примеры о неапольских беспризорниках или университет¬
ском лекторе показывают, что Фрейд — несмотря на отрицания
его последователей — не переставал напоминать нам: даже если
предшествование сырой сексуальности идет в хронологиче¬
ском или социологическом порядке, ее метафоризация позво¬
ляет держать нас, хотя бы частично, в узде. Осознание такой
примитивной опоры воспринимается весьма болезненно теми,
кто расценивает себя достаточно свободным и богатым; и когда
эпизоды копролалии напоминают нам об этом, мы можем вос¬
принять это за акт агрессии.
Итак, перевод интерсубъективных отношений в телесную
метафорику пронизывает почти все перверсии. Фетишист, же¬
-49-
лающий женщину только за то, что она является обладательни¬
цей лодыжек, театрально заявляет: «Я не желаю тебя за то, что
ты прекрасна, но желаю, как ту, у которой есть кое-что еще».
Это «кое-что еще», это дополнение — носки, туфли, ступни, —
связанное с неприметными частями тела, говорит нам многое о
том, что первостепенно для перверта, а именно: женские конеч¬
ности с характерным запахом. А также это говорит нам о том,
что где-то, очень глубоко внутри, перверт идентифицирует себя
с такой конечностью или запахом. В фетишизме такой предель¬
ный подход к эротическому объекту — который воспроизводит
исключение субъекта — предстает как основополагающий. (Уже
Крафт-Эбингом было замечено, что фетишистские и мазохист¬
ские импульсы часто встречаются в одном лице; мы могли бы
даже сказать, что фетишизм — это «диалект» мазохистского
языка.)
* * *
Однако мазохист не ограничивается выражением «мне нра¬
вятся жесткие женщины, грубые по отношению ко мне». Он тре¬
бует ту, которая избивает его, которую он ждет, пока она развле¬
кает себя с другим мужчиной, которая требует пить ее мочу и
тому подобное. Здесь мы имеем дело не просто с «унижением»
или с позицией «быть наказанным», а скорее с кнутами, гвоздя¬
ми, которые забивают в пенис, фекалиями и кровоточащими ра¬
нами. Перверсия это гротеск — театрализация и барокко — фарс.
Следовательно, перверсию следует читать как моральную
риторику. Делез (1977) установил различие между садистской
иронией и мазохистским юмором; что, собственно, можем сде¬
лать и мы, признав нелепый комизм фетишизма, самоиронию
эксгибиционизма, немногословность морального осуждения
вуайериста и педофила как ожившую карикатуру на тех, кто лю¬
бит ангелов.
Такая грубая метафора перверсивных персонажей напоми¬
нает истерическую феноменологию, разработанную Фрейдом.
-50-
Истерик использует части своего тела и его функции примерно
тем же образом — как метафорический инструмент. Вспомнить
один из первых случаев Фрейда, связанный с истерией (Фрейд,
Брейер, 1895), случай Сесиль, который заключался в том, что
пациентка жаловалась не на свои обиды на мужа, а на боль в
щеке. В ходе работы эта боль была истолкована как воплощение
«моральной пощечины», так как пациентка была уверена, что
муж предал ее. Перверты и истерики не любят эвфемизмов: они
предпочитают грубую концентрацию соматической буквально¬
сти.
Поэтому я уверен, что психоанализ, несмотря на свой ин¬
теллектуальный пыл, все еще владеет теми рычагами, которые в
эпоху виртуального доминирования могут сыграть решающую
роль в вопросе телесности, нашей зависимости от нее и вернуть
нас к соединению с телом. И это тем более очевидно в случае
перверсий, которые, в определенной степени, манифестируют
своего рода нищету. Перверт, даже если он обладает обширны¬
ми знаниями и успешен, живет со своей собственной первер¬
сией как с расплатой за вину, которую он никогда не искупит:
в итоге он брошен другими, он изгой. Дух ярости в его изыскан¬
ных наслаждениях делает его морально несчастным.
Три центробежные линии
Помимо Фрейда, есть еще три автора, на которых я хотел
бы сосредоточиться, это Масуд Хан, Жак Лакан и Роберт Стол¬
лер. Хотя, возможно, у кого-то в связи с этим появится вопрос,
почему из всех психоаналитиков, которые когда-либо писали о
перверсиях, меня впечатлили именно они.
Нет более отличных друг от друга авторов, чем те, которых
я перечислил. Хан (1924-1989) — это богатый пакистанец, ко¬
торый жил в Лондоне, был учеником Винникотта и, возможно,
единственным из его настоящих последователей. Лакан (1901—
-51 -
1981) — парижанин до мозга костей, основал психоаналитиче¬
ское течение, которое сегодня поляризует исследования гума¬
нитарной области в западных университетах: наряду с другими
постструктуралистами он внес значительный вклад в гендерные
исследования, исследования культуры, искусства, литературной
критики, философии и т. д. Столлер (1925-1991) — американ¬
ский психоаналитик, приверженец эго-психологии, до недавне¬
го времени доминировавшей в Соединенных Штатах.
Но, помимо таких радикальных различий, было нечто, что
объединяло этих трех авторов — все трое были членами пси¬
хоаналитической организации IPA (International Psychoanalytic
Association).
В 1975 году Хан был исключен из Британского психоанали¬
тического общества. Его дискредитировали на основании обви¬
нений в перверсии и сексуальных контактах с пациентами (он
был автором блестящих работ о перверсии). Лакан в 1960-х го¬
дах порвал с IPA и основал свою собственную школу. Столлер,
будучи причисленным к психоаналитикам, отличался от них
своими психолого-социологическими исследованиями, прово¬
дя опросы среди первертов, транссексуалов, садомазохистов, с
интервью и анкетами.
Если коротко, то эти авторы вступали, каждый своим путем,
на центробежную тропу, ведущую прочь от ортодоксальности.
Сыграло ли это роль в том плане, что они оказались теми, кто
после Фрейда сумел сказать что-либо оригинальное касательно
перверсии? Это как если бы их «перверсивная» позиция — бор¬
ца, нонконформиста, одного из меньшинства — по отношению
к основному течению психоанализа того времени помогла бы
им сформулировать нечто нетривиальное о перверсии.
Непохожесть этих трех авторов открывает тройную воз¬
можность возрождения и жизнеспособности для психоанализа
в целом. Хан, несколько политически некорректный, своеволь¬
ный автор замечательных клинических реконструкций — в ко¬
-52-
торых со временем он отбрасывает всю теоретическую надмен¬
ность — излагает такую тенденцию психоанализа, которая фо¬
кусируется на очень личном и беспристрастном клиническом
описании, причем не без литературного изящества. Лакан, более
чем какой-либо другой психоаналитик, расширил психоанализ
до горизонтов философии, художественно-литературной кри¬
тики и гуманистической интерпретации логики и математики.
Столлер, со своими социопсихологическими исследованиями,
воплощает третий путь: возможность сближения психоанализа
с социальными науками.
Подводя итог, можно сказать, что, ориентируясь на эти три
направления, мы можем надеяться на возобновление актуаль¬
ности психоанализа: на более утонченное клиническое описа¬
ние, смешение с философией и диалог с социальными и когни¬
тивными науками. Возможно, психоанализу удастся высказать
что-либо новое и убедительное, не впадая в нарциссизм своей
собственной практики и теории, а делая свой непосредствен¬
ный вклад в соседние формы знания и дискурса.
I. Что такое перверсия?
Этика перверсии
езусловно, перверсия — это этический термин, с не¬
явным моральным уклоном, но это не подразумевает,
что такой концепт должен быть отвергнут психоана¬
лизом. Более того, я рискну сказать даже то, что он принадле¬
жит психоанализу именно благодаря таким этическим коннота¬
циям, даже когда перверсивные практики не имеют отношения
к уголовному закону. По сути, любой невроз сам по себе — это
этическое заболевание.
Расхожая психоаналитическая позиция примерно такова:
«Мы подходим к исследованиям перверсии и неврозов объек¬
тивно, научно, без тени какого-либо морального осуждения, и
при таком подходе мы можем отметить, что зачастую они выра¬
жены как скрытый моральный конфликт». Классический пси¬
хоанализ аморально смотрит на невротических или перверсив¬
ных субъектов, если они представлены в качестве «моральных
объектов». Последние философские размышления выдвигают
серьезные сомнения касательно вопроса дихотомии между фак¬
тами и ценностями, которым преисполнена современная мысль.
-54-
фактами, для примера, могут быть определенные «механизмы»
человеческой психики (здесь крайне важен сам термин «меха¬
низм» — он указывает на то, что психика рассматривается как
машина, описанная подобно «механике» в физике). Ценности
подменяют те параметры, на основании которых происходит
оценка действий как хороших или плохих, прекрасных или не
очень, допустимых или недопустимых.
Психоанализ заслуживает некоторого доверия уже потому,
что ему удалось ослабить абсолютное разграничение, где факты
выступали против ценностей: аналитический «объективный»
взгляд еще более морален, чем классические психоаналитики
могли себе это представить, и, несомненно, изящество мораль¬
ной проблематики невротика и перверта имеет гораздо большее
отношение к реальности другого, чем мы думали.
Мы говорим о том, что действие перверсивно, так как оно
затрагивает этический регистр. Некоторые даже предлагают от¬
казаться от всех поведенческих критериев в случае перверсий:
на самом деле то, что могло бы иметь значение, не имеет отноше¬
ния к тому, как и с кем перверт осуществлял свои эротические
акты, скорее, важным является то, как это переносит другой, с
которым перверт производит это осуществление, и переносит
ли. Если коротко, то мы должны наделять перверсивностью та¬
кой акт, который приносит субъекту сексуальное наслаждение,
в то время как другой субъект включен в него лишь в качестве
инструмента для этого наслаждения, и когда первый субъект не
рассматривает наслаждение, особенно сексуальное, этого дру¬
гого субъекта как повод для окончания происходящего акта.
Для нас идеальный коитус, будь то гетеросексуальный или
гомосексуальный, представляется как желание доставить удо¬
вольствие не только себе, но и другому. То, что доставляет мне
удовольствие, не сводится просто к тому сексуальному удоволь¬
ствию, которое я черпаю из другого, или же к упоению от той
мысли, что другой получает удовольствие от меня; очевидно, что
-55-
такое удовольствие возникает оттого, что другой получает его
вместе со мной. Но, с этой стороны, получается, что такой ба¬
нальный гетеросексуальный акт, как секс с проституткой, может
быть рассмотрен как перверсивный: мало кто занимается сексом
с проституткой для того, чтобы доставить ей удовольствие. И тог¬
да, с другой стороны, гомосексуальный акт становится вовсе не
перверсивным, так как двое партнеров получают наслаждение не
только от наслаждения другим, но и от своего собственного.
(Стоит отметить, что за последние десятилетия отношение
к проституции изменилось; секс с проституткой все чаще рас¬
сматривается как перверсивный акт. В Швейцарии, например,
клиент проститутки может быть законно обвинен. Происходит
нарастание нетерпимости по отношению к двум субъектам —
продавцу и клиенту — проституции ввиду того, что в эпоху,
когда женщины сексуально доступны, считается, что в прости¬
туции, как в сексуальной отдушине, больше нет необходимости,
и соответственно те, кто пользуется их услугами, преследуют
достижения ненормального удовольствия. Парадоксально, но
после той революции, которая утвердила гомосексуализм и ряд
перверсий, тень морализаторства пала на гетеросексуальность.)
Не поймите меня неправильно, я вовсе не говорю о том, что
в результате перверсий другой воспринимается как один из соб¬
ственных объектов. Сегодня в психоанализе поддерживается то
мнение, что «в перверсии другой используется как вещь, а не
человек, как объект зависти и желания, а не как объект любви...
акцент с отношений между двумя людьми смещается на акт»
(Столлер, 1975, 1978, с. 212; также: Хан, 1965а, 19656). Возника¬
ет только вопрос: как некто может испытывать зависть по от¬
ношению к объекту? И каким образом возможен акт с вещью?
Перверсия не предполагает использование другого как объект, а
использует его как субъекта. В перверсии другой не «субъектив¬
ный объект», как об этом пишет Хан (1979), но индивидуально
-56-
объективирован как субъект. Субъективность другого являет¬
ся важным, компонентом перверсивного акта.
Например, эксгибиционист требует взгляда, удивленного
или восхищенного, от той женщины, которой он демонстриру¬
ет свой пенис. Сцена, необходимая для вовлечения вуайериста,
должна состоять из одного или нескольких субъектов, получаю¬
щих сексуальное удовольствие: их наслаждение в качестве субъ¬
ектов является необходимой чертой для вуайериста. Садист на¬
слаждается мольбами и болью своей жертвы: его не интересует
нападение или захват объекта, он нацелен на то, чтобы причи¬
нить субъекту страдание. Мазохист, напротив, кажется удов¬
летворенным тем, что у него есть соучастник: но вся первер¬
сивная инсценировка на деле оборачивается желанием вызвать
гнев и презрение Другого. Здесь стоит отметить, что у «другого»
субъекта есть два наклонения. Одно, которое я бы назвал «ак¬
туальный другой», конкретная субъективность какого-либо че¬
ловека, которую я использую для своего наслаждения. Второй,
которого Лакан записывает как Другого с большой буквы «Д»,
когда речь идет не о тех конкретных и существующих других, а
о фигуре, представленной имплицитно, в виде неявной вирту¬
альной инаковости. Согласно Лакану перверсии являются спо¬
собом доставить наслаждение Другому. Позже мы еще коснемся
этого момента, а пока будем говорить об актуальном другом.
В общем, мы распознаем перверсию там, где субъективность
другого эксплуатируется больше как инструмент для удоволь¬
ствия, а не в качестве цели. То есть, возвращаясь к Хану, скажем,
что этическое измерение возникает там, где другой человек рас¬
сматривается как цель, а не как средство.
Именно Фрейд впервые сформулировал теорию перверсий
как «лица невроза», а невроз как «негатив перверсии» (1905, с. 64;
1908, с. 153). Согласно его ранним теориям естественная струк¬
тура сексуальности перверсивна: ее «изнанка» впоследствии
вытесняется, оборачиваясь в невроз. Согласно как Фрейду, так
-57 -
и Вордсворту (The Rainbow, см. http://www.bartleby.com/101/532.
html), «ребенок — отец взрослого»; ребенок — полиморфный
перверт, перед которым не стоит цель создать сексуальный
бриколаж, так как его влечения не сводятся к коитусу как к их
конечной цели. Инфантильная, доэдипальная сексуальность
своего рода первичный процесс эротического. Итак, в ранних
работах Фрейда перверсия предстает как лицевая сторона сек¬
суальности: подлинная сексуальность — та, в которой субъект
не требует любви и репродуктивной обязанности от другого.
Позднее Фрейд внес коррективы в этот тезис, который был
основан на мифе того времени, что перверсия — это свободная,
беспрепятственная сексуальность. Ведь что может быть пози¬
тивного или естественного у фетишиста, эрекция которого воз¬
можна только лишь в том случае, если на женщине надета пара
туфель на высоком каблуке? Хотя определенно есть некая утон¬
ченная «изнанка» даже в случае перверсивного эротизма. Таким
образом, та этическая проблема, которая была полностью упу¬
щена в первых психоаналитических изысканиях, мало-помалу
напоминала о себе. И позднее Фрейд выработал более зрелую
концепцию о перверсии, особенно внимательно касаясь в ней
проблем мазохизма и фетишизма.
Как мы знаем, Фрейд ( 1927; 1938) говорит о фетишизме как об
отклонении (Verleugnung), процессе, который в корне отличен от
вытеснения (Verdrangung), чьи эффекты он отождествил с самим
бессознательным. Модель вытеснения — это забвение. Позже мы
еще на этом остановимся. (Алан Бас (2000) продемонстрировал
достаточно проницательный подход к фетишизму и отклонению,
построив его на оригинальной реконструкции психоанализа.)
Г етеродистония
Я заметил, что во франкофонных странах многие (без пре¬
увеличения) люди имеют достаточно отчетливое представление
-58-
о том, кто такой перверт. Если задать им вопрос, то ответ их
прозвучит примерно так: перверт — это тот, кто нуждается в за¬
коне для того, чтобы получить наслаждение. Такое представле¬
ние, несомненно, обязано своим существованием определенной
популяризации лакановской мысли во французской культуре.
Они понимают, что перверсивному человеку необходимо при¬
своить моральный запрет для того, чтобы пользоваться им для
сексуального удовольствия, так как перверт лучше, чем кто-ли¬
бо, знает о сути этого запрета — он использует его не для того,
чтобы быть хорошим, а для того, чтобы достичь сексуального
наслаждения.
Следовательно, перверсия задана этическими рамками. Са¬
дист следует предписанию «не преследовать невинных», именно
поэтому он «причиняет боль» невинному, потому, как мы уви¬
дим дальше, это и есть конечная цель его удовольствия. Тот же
закон, но «перверсированный» на мазохистический лад, звучит
так: он наслаждается, будучи наказанным за провинность, по¬
этому притворяется, что совершает эти провинности.
Для удовольствия эксгибициониста необходимо соблю¬
дение правила «не показывать свои гениталии посторонним»,
именно поэтому он наслаждается, демонстрируя их. А в случае
вуайериста правило, от несоблюдения которого он получает
удовольствие, звучит как «не подглядывать с вожделением за
другими в то время, когда они занимаются сексом». Удоволь¬
ствие фетишиста требует этически-сексуального предписания
«женщина должна быть желанна в своей целостности», для того
чтобы желать ее отдельные части. Все перверсии демонстриру¬
ют нам такую инверсию использования моральных норм.
Означает ли это, что все перверсии, в той мере, в какой мы
концептуализируем их сегодня, есть простая трансгрессия норм
и сексуальной морали? Вопрос весьма сложный.
В аналитике нуждаются, когда требуется лечение того, что
вызывает эго-дистонию, — то есть к аналитику обращаются,
-59-
чтобы найти лекарство от того, что не нравится. Неврозы — это
эго-дистония по определению. Однако то, что мы признаем сего¬
дня как перверсию, противоположно эго-дистонии: перверсии
являются средством для получения наслаждения, от которого
субъект ни за что на свете не хотел бы отказываться. Конеч¬
но, эти средства получения наслаждения зачастую неудобны и
опасны, особенно когда речь идет о тех из них, что караются за¬
коном. Вот почему перверты оказываются в анализе — зачастую
это является условием их досрочно-условного освобождения;
анализ первертов, в основном, проходит в рамках судебно-ме¬
дицинской экспертизы.
Перверсивные представители обычно жалуются не на не¬
возможность получить наслаждение, а на тот факт, что они не
нравятся другим, и только поэтому страдают от своего наслаж¬
дения. То есть эти представители приходят в анализ, поскольку
эго-дистония их касается: в общем, они также страдают от не¬
вроза. Иногда сама перверсия может быть их «симптомом».
Таким образом, перверсия это не столько эго-дистония,
сколько гетеродистония: то есть дистония — даже в неагрессив¬
ных формах мазохизма и фетишизма — желания другого. Даже
не криминализованные формы перверсии входят в противоре¬
чие с «другим», поскольку мазохизм и фетишизм невозможны
без женского соучастия. Женщина может быть готова унижать,
уходить или бить мазохиста, но все эти действия будут наслаж¬
дением для мазохиста, а не ее собственным.
Все невротики говорят аналитику: «Я не прочь получить
наслаждение, но у меня не получается». Перверты же жалуются
аналитику так: «Я наслаждаюсь, но другой не получает наслаж¬
дения от моего способа это делать». Психотики, наоборот, могут
как безмерно страдать, так и наслаждаться (например, в форме
мегаломании, эротомании или маниакальном состоянии), и то,
что позволяет нам диагностировать субъекту психоз, — это дис-
кразия (нарушение) субъективных способов поведения в отно-
-60-
щении определенной социальной толерантности. На психотика
обращают внимание исключительно в случае нарушения об¬
щепринятого «общественного порядка». Фактически, на сегод¬
няшний день «тихий» психотик не вызывает ни у кого интереса.
Тем не менее даже в тех случаях, когда психоз не проявляется в
нарушениях, то, что в итоге может вынудить суд признать ко¬
го-либо «сумасшедшим», — это непостижимость для социума
его поведения; его бредовые когнитивные критерии являются
социально неприемлемыми. То есть в итоге психоз можно отне¬
сти к социодистонии.
Неврозы: Эго-дистония
Перверсии: Гетеродистония
Психозы: Социодистония
Таким образом, подлинная суть перверсий выявляется в
этической несогласованности с наслаждением другого, в жела¬
нии использовать другого в качестве субъекта для того, чтобы
получить удовольствие. Подчеркнем: в качестве именно субъек¬
та, не объекта.
Всегда ли перверсии были гетеродистонией или это взгляд
на них из сегодняшней действительности? Это сложный вопрос.
На фоне утилитаристского поворота моральных норм в ли¬
берально-демократических обществах, о которых мы упомина¬
ли во введении, фрейдовская теория перверсий — которая ос¬
нована, как мы с вами увидим, на «расщеплении я» — должна
быть заново проинтерпретирована как этическое расщепление:
перверсия нуждается в субъективности другого, но эта необ¬
ходимость связана с собственным наслаждением. Садист ну¬
ждается в страдании субъективного другого, мазохист — в его
гневе и требовательности, вуайеристу и эксгибиционисту не¬
обходимо реальное или выдуманное сексуальное наслаждение
другого, педофилу — эротические влечения ребенка как друго¬
го, фетишисту — нарциссизм другого, а трансвеститу — оши¬
- 61 -
бочная убежденность другого относительно его собственной
сексуальной идентичности. Как мы видим, все это имеет отно¬
шение либо к очень специфическому, фактическому другому,
либо к Другому в лакановском смысле. В любом случае каждая
перверсия призывает вымышленного другого или его очевид¬
ную субъективность. Однако эта субъективность другого не
предусматривает некоторые наслаждения: важно то, что такая
зависимость от Другого или других приводит к обособленному
наслаждению, которое противопоставляется равнодушию или
страданию другого.
Я должен заметить, что лаканисты обычно отрицают то,
что я только что сказал, и зачастую достаточно жестко. Дей¬
ствительно, как я уже упоминал, лаканисты считают, что пер¬
версивный акт осуществляет наслаждение Другого. Но давайте
не будем забывать, что для Лакана Другой, в прямом смысле, не
существует; он подобен линии горизонта, которую мы непре¬
менно видим, когда смотрим на поверхность Земли, но кото¬
рая не существует в качестве чего-то реального, и мы не можем
ее коснуться. Его тезис наслаждения Другого касается прежде
всего садизма и мазохизма. Мазохист получает наслаждение
от того, что доставляет наслаждение садистическому Другому,
тому, кто унижает и наказывает его, даже если этот Другой не
представлен, так сказать; женщина, которая одалживает себя
для мазохистической мизансцены, воплощает Другого так же,
как актриса воплощает свой персонаж. Точно так же мы можем
увидеть и садистический акт — как способ доставить наслажде¬
ние Другому, тому, кто хочет наказать жертву, и садист в этом
акте является всего лишь палачом. Ясно одно — что садомазо¬
хизм касается наслаждения Другого.
Но что это за Другой, который извлекает наслаждение из
таких перверсий, как педофилия, фетишизм или вуайеризм? На
деле и сами лаканисты в итоге признают, что актуальный дру¬
гой, даже когда она или он олицетворяют Другого, представляет
-62-
для перверсий того, кем будут пользоваться; и даже в лучшем
случае, когда он оказывается больше, чем просто инструментом
для перверта, он все равно должен «разыгрывать партию» Дру¬
гого. Мне кажется, что действительно характерным знаком для
перверсий является страдание или исключенность актуального
другого, и это даже более важно, так как еще раз указывает, что
предоставление наслаждения Другому вовсе не является специ¬
фикой перверсий. К примеру, меланхолия — это очевидная
форма наслаждения Другого (которую, именно в этой клинике,
Фрейд назвал сверх-я): здесь Другой извлекает наслаждение из
морального уничтожения я субъекта.
Мы также должны добавить, что такое наслаждение Друго¬
го в перверсии, в отличие от того, что происходит при неврозе,
всегда является тем, что известно и осознанно первертом. Дру¬
гими словами, Другой, который извлекает здесь наслаждение,
не бессознателен. Давайте возьмем мазохизм: мы определенно
можем сказать, что мазохист получает удовольствие от того, что
предоставляет удовольствие Другому, воплощенному в строгой
высокомерной женщине. Суть здесь заключена в том, что ма¬
зохист об этом прекрасно знает, хотя и старается сделать так,
чтобы «актриса» как можно точнее совпадала своим характером
с Другим. Он надеется на партнера, который окончил актер¬
скую студию. Безжалостная, презрительная женщина является
Другим в лакановском смысле, поскольку на самом деле она не
существует, так же как не существует герой романа. Другой —
необходимый персонаж сюжета, которого все обсуждают, но
которого никто не видел. Это может быть целый гарнизон, как
в романе Дино Буццати «Татарская пустыня» (1940), где все об¬
суждали и ждали варваров, которые в итоге так и не появились.
Лакановский Другой — персонаж подобного рода.
Однако, на мой взгляд, то, что наделяет мазохистскую игру
перверсивным качеством, это именно тот факт, что актриса
(настоящая женщина) используется только в качестве персо¬
-63-
нажа (Другого, безжалостной женщины). Мы не рассматрива¬
ем в качестве перверсивных такие садомазохистические игры,
в которых, к примеру, один из партнеров прикован к постели
и подвергается жестокому обращению, но при этом получает
удовольствие от всего этого. В этом случае мы можем говорить
только о сексуальных играх, но не о перверсии, потому что та
женщина, которая исполняет мазохистскую роль, субъективно
включена в Другого, в Женщину, которую мужчина-любовник
хочет жестоко поработить. В целом, перверсия заключается в
этом разрыве между актуальным другим и Другим, который
всегда виртуален. Во всяком случае в наше время.
Я не знаю о том, что я знаю
В истории психоанализа перверсии имеют огромное тео¬
ретическое значение, так как за счет осмысления фетишизма
Фрейду удалось конкретизировать понятие «расщепление я»
(Ich-Spaltung) как следствие отклонения (Verleugnung) реаль¬
ности. Фетишизм — своего рода эффект отрицания отсутствия
пениса у женщины. На сознательном уровне фетишист знает,
что у женщины нет пениса, но с другой стороны — со стороны
желаемого знания — он продолжает думать, что пенис у жен¬
щины есть. Фетиш является не чем иным, как женским фалло¬
сом, наличие которого делает женщину желанной. Такое сосу¬
ществование двух «знаний» определяет расщепление я: с одной
стороны, есть знание, а с другой — «знание».
Сейчас многие психоаналитики распространяют механизм
отклонения на все перверсии. Но если в фетишизме этот меха¬
низм очевиден, то насколько он явлен в других перверсиях?
На самом деле фетишист обладает двойным знанием: субъ¬
ект предположительно знающий расщеплен другим «знанием».
Садист наслаждается, потому что, с одной стороны, он
очень хорошо знает, что его жертва невиновна, что она не заслу¬
-64-
живает такого страдания. Но с другой — когда дело касается не¬
посредственно его эротической практики, Другой «знает», что
жертва заслуживает наказания. Та же ситуация и с мазохистом,
он прекрасно знает, что женщина, на которую возложена кара¬
ющая роль, всего лишь его соучастница; но все же, его Другой
«знает», что у женщины или мужчины есть право причинять
ему сильные страдания.
В садизме и мазохизме роли виновного и невиновного рас¬
положены по разные стороны расщепления: на уровне эмпири¬
ческого знания невиновность (другого или своя собственная)
признается, но в то же время на уровне «наслаждающегося зна¬
ния» допускается виновность (другого или себя).
Что касается вуайериста, то он знает, что исключен из сек¬
суальной сцены, которую наблюдает, потому что простой факт
собственного сокрытия исключает его из акта; но, опять же, его
Другой «знает» и «видит», что он участвует в этом коитусе; его
удовольствие проистекает именно из этого чувства включенно¬
сти через исключенность, как будто он был частью того сексу¬
ального акта, который его исключает.
Эксгибиционист отлично знает, что демонстрация его пе¬
ниса не доставляет женщине какого-либо удовольствия; и тем
не менее Другой эксгибиционист «знает», что женщина насла¬
ждается этим, поэтому в этот момент он чувствует себя велико¬
душным организатором приятного шоу.
То есть в визуальных перверсиях, в отношениях между сво¬
им наслаждением и наслаждением другого, тоже есть расщепле¬
ние: с одной стороны, перверсивный индивид знает, что кто-то
(он сам как подглядывающий или другой как жертва этого пред¬
ставления) на самом деле не получает наслаждения, но с другой
стороны, он «знает», что этот кто-то наслаждается по полной.
В педофилии то, что является отрицаемым, отклоняемым,
так это общее знание окружающих о детстве (которое у психоа¬
нализа вызывает некоторые сомнения), то есть некто знает, что
-65-
дети не испытывают генитального наслаждения, как это делают
взрослые. Но через свой акт педофил «знает» — убеждая себя
порой весьма рационально, — что ребенок получает удоволь¬
ствие от генитальных сексуальных игр.
В трансвестизме расщепление касается различия между
двумя видами знания, своего собственного и актуального дру¬
гого: субъект знает себя мужчиной, пока другой «знает» его как
женщину. Трансвестит получает удовольствие от того факта,
что другой знает его как женщину.
Перверсия
Знание, необходимое
для наслаждения
Скрытое знание
Фетишизм
У женщины есть пенис
У женщины нет пениса
Садизм
Жертва виновна
Жертва невинна
Мазохизм
Мучитель
в ярости от меня
Истязатель только лишь
мой соучастник
Вуайеризм
Я включен
в сексуальную сцену
Я исключен
из сексуальной сцены
Эксгибицио¬
низм
Человек, который
смотрит на мои
гениталии,
наслаждается этим
Человек испытывает
отвращение от того,
что смотрит на мои
гениталии
Педофилия
Ребенок испытывает
сексуальное желание
Ребенок шокирован
сексуальностью взрослого
Трансвестизм
Другой знает меня как
женщину
Я знаю, что я мужчина
Как мы с вами видим, в перверсии мы должны вернуться к
основному вопросу: какова роль другого как субъекта, или как
Другого, в сексуальном акте?
Секс и милосердие
Госселин и Уилсон (1980, с. 43) писали, что для мужчины
вполне нормально любить женские ноги — фетишизмом это
становится тогда, когда «он предпочитает находиться у ног пар¬
- 66 -
тнера больше, чем между ногами». Но что определяет такую
разницу? Даже здесь, если мы будем рассматривать явное пове¬
дение, мы не уйдем дальше, чем в различие между нормафилией
и парафилией. Различие приобретает значение, только когда мы
задумываемся о том, что пребывание между ног обычно достав¬
ляет удовольствие и женщине тоже; в то время как нахождение
у ног, как правило, значит, что мужчина не берет в расчет удо¬
вольствие партнера. Такое нежелание анатомического объекта
указывает не на саму перверсию, а на то, что я бы назвал отсут¬
ствием заботы о другом как о субъекте желания и наслаждения.
В общем, не перверсивный сексуальный акт — это милосерд¬
ное (caritas) отношение одного к другому. В Средние века caritas
означало не сам акт милосердия, а скорее «любовь», отличную от
amor, сексуального влечения. Милосердием была любовь к Богу,
церкви, ближнему — и даже к жене, для которой amor (сексу¬
альная любовь) необходима, но недостаточна. Для полноцен¬
ного коитуса необходимы и amor, и caritas. Милосердие — это
опыт со-чувствия к желанию другого, ощущение, как говорят,
ответного влечения, потребность в том, чтобы другой был тем,
кто создан для нас, и таким образом происходит со-действие.
Коитус как со-чувствие милосердия является этическим актом
par excellence.
Не случайно католический брак основан на коитусе как на
сакральном акте: если он не реализовался, то таинство брака не
состоялось. Кроме того, католическая церковь описывает союз
между Христом и его церковью как мистическое соитие: мило¬
сердие в том, что Христос, проникая в женщину/церковь, запол¬
няет ее лакуну, и церковь, предлагая себя Его услугам, предо¬
ставляет Христу ту пустоту, которой ему недостает.
Называя коитус актом сочувственного милосердия, риску¬
ешь вызвать у некатолического читателя смех. Но вскоре мы
понимаем, что без сочувственного милосердия любой сексуаль¬
ный акт — даже при полном совпадении с гетеросексуальными
-67-
нормами — приобретает перверсивный оттенок и проявляется
как использование другого в роли субъекта, как средство для
удовольствия.
Интерсубъективный предлог сексуальных отношений оче¬
виден: это в высшей степени то, что другой (мужчина или жен¬
щина) желает меня и провоцирует удовольствие во мне, а в ответ
я готов желать и провоцировать удовольствие в нем. Чаще всего
это является отражением своего собственного желания в другом,
который воспринимается эротически возбуждающим; но такое
отражение предполагает ipso facto признание желающей субъек¬
тивности другого. И не случайно опытная проститутка симули¬
рует возбуждение и даже оргазм с клиентом; и он не испытал бы
настоящего удовольствия, если бы не любовался наслаждением.
В неперверсивном коитусе мужчиной движет желание жен¬
щины, предлагающей свою béant, дыру, которую необходимо
заполнить. Женщиной движет зависть к пенису, который, не¬
смотря на свою эрекцию, требует лакуны для своего умиротво¬
рения. В плотском союзе каждый партнер наслаждается, пред¬
лагая другому то, чего ему не хватает: удовольствие, которое
проистекает из нарциссического самолюбия за свою способ¬
ность удовлетворить другого, но также и из своего собствен¬
ного удовлетворения от того, что заполняется пустота другого.
Такое наполнение разрешается в чрезмерности оргазма, теле¬
сные конвульсии которого так напоминают боль и в котором,
благодаря милосердию, предстают две противоположности,
чтобы достичь вместе delicium (что означает одновременно как
удовольствие, так и преступление) от нехватки в себе и от пре¬
доставления этой нехватки другому.
Перверсия уклоняется от ревности
В действительности, перверсивному акту не хватает мило¬
сердия для другого — а часто и для себя в роли другого, — по¬
-68-
тому что это позволяет держаться на расстоянии от неприят¬
ных чувств ревности и обмана, которые возникают из амурных
и либидинальных отношений любимого человека с кем-то еще.
То есть перверсивная сексуальность находит свой решающий
источник в ревности, а не в той зависти и ее производных, на
проявлении которых фокусировалось внимание постфрейдист¬
ских аналитиков.
И все же, выдвинув Эдипа на центральное место, Фрейд
установил ревность ядром всей психической истории, а не толь¬
ко перверсивной (сегодня мы должны рассматривать Эдипа
как нечто «преждевременное», изначально детерминированное
инфантильной прегенитальной сексуальностью). Эдипов ком¬
плекс — это не только вопрос желания и зависти. Безусловно,
такое желание ребенка недопустимо для взрослого и также обу¬
словлено тем, что родитель того же пола сексуально наслажда¬
ется другим родителем. Но Эдип также может быть ревностью к
тому факту, что любимый взрослый, которому ребенок не может
доставить наслаждение, является наслаждением для другого, и
которым этот возлюбленный тоже наслаждается. Однако даже
такое общеизвестное чувство, как ревность, требует уточнения.
Аналитики, как правило, расценивают ревность, по сути,
как страх потерять любовный объект, в конфигурации которого
решающим оказывается отношение между субъектом и его объ¬
ектом любви и ненависти. Для примера, рассуждая о различиях
между завистью, жадностью и ревностью, Мелани Кляйн (1957)
говорит, что в основаниях ревности лежит страх потерять то,
что имеешь. То есть ревность в итоге сводится к страданию от
потери чего-либо. В такой перспективе я ревную свою жену,
так как боюсь, что, влюбившись в кого-то еще, она откажется
от меня; откуда и вытекает моя амбивалентность по отношению
к «моему милому врагу» (как говорил Мигель де Сервантес),
мое садистическое фантазирование о ней и мое последующее
чувство вины как попытки компенсации и т. д„ в общем, все то
-69-
фантастическое великолепие, которое психоанализ «объектных
отношений» упорно изучал со всех сторон. Но мы знаем, что
страх потери любовного объекта является всего лишь одним из
аспектов ревности — и я бы хотел спросить, действительно ли
это существенно?
Давайте возьмем один из самых известных случаев ревно¬
сти: Отелло. Он никогда не говорил, что его мучает страх поте¬
рять Дездемону или что он не чувствует себя больше любимым.
Мы, читатели/зрители, знаем, что его ревность необоснована, и
таким образом, верим, что Дездемона по-прежнему любит Отел¬
ло и что ревность мавра не может стать причиной для охлажде¬
ния ее чувств к нему. Что заставляет Отелло страдать? Вообра¬
жаемая сцена: Дездемона занимается любовью с Кассио, получая
при этом удовольствие. Никто не мог успокоить Отелло, сказав,
например: «Почему тебя так волнует то, что делает Дездемона,
когда ты отсутствуешь? Главное то, что ты получаешь удоволь¬
ствие от Дездемоны, она от тебя, а остальное не твое дело». Но
такой мудрый эгоцентричный аргумент не имеет смысла для
ревнивца, который слишком гетероцентричен: эти если и с кем
его любимая получает удовольствие в его отсутствие, изводит
его. Ревность в итоге это настоящая страсть: это страдание за
правду, которое невозможно унять автократическими фантази¬
ями. Философ мог бы назвать ревность экстатической, тем, что
выплескивает нас наружу: это аффект, который с самого начала
окутывает реальность постоянной необходимостью «знать точ¬
но, что происходит!».
Сегодня основная психоаналитическая теория фокусирует¬
ся на том, какое значение другой имеет для субъекта или каким
объектом я являюсь для другого, практически не рассматривая
реальность-в-себе, то есть что другие значат для нас; и при этом
теряется суть психической драмы Эдипа. Безусловно, я имею
здесь в виду наших значимых других. Важно признать не только
то, что значимые другие — in primis наша мать — имеют фун¬
-70-
даментальное значение для нашей психической жизни, которое
обусловлено представлением, что мы сами создаем их; более
важно признать, что наша психическая жизнь зачастую обу¬
словлена загадочной реальностью значимых других как субъек¬
тов и катализируется тем, «как и почему» они наслаждаются и
страдают.
Ревностная зависть выходит за рамки сексуальной жизни.
Для примера, множество людей завидуют успеху своих коллег
по причине их способности приносить обществу — обществу
специалистов или широкой общественности — удовольствие,
которое сами они не приносят. Успех во многих профессиях яв¬
ляется эквивалентом способности предоставить удовольствие
другим — нарциссизм, как правило, альтруистичен.
Действительно, когда Фрейд (1918) говорил о «первичной
сцене», Urszene, он предположил, что для большинства субъек¬
тов это было бы весьма травматично — наблюдать коитус взрос¬
лого, будучи ребенком, или даже просто представлять его. Есть
несколько причин, по которым наблюдение или представление
коитуса взрослых может закончиться травматично. Но, безус¬
ловно, ребенку очень неприятно представлять себе, что взрос¬
лые получают интенсивные, бурные и счастливые переживания
друг от друга. И по сути, первичная сцена — это одно из исклю¬
чений: субъект находится вне этой сцены — «я не являюсь ни
источником желания, ни удовольствия для другого, которого я
люблю». Отсюда сложность в бытии субъекта. Такая исключен-
ность другим и есть матрица перверсии, которая всегда вклады¬
вается в игру исключения субъекта значимым другим.
Травма от исключенности взрослыми может объяснить
высокий уровень конформизма среди детей. Для ребенка яв¬
ляется важным не выделяться — даже не для его собственного
достоинства — из группы своих сверстников или из какой-то
другой референтной группы. Необычное имя, ношение очков,
рыжий цвет волос, лопоухость воспринимаются ребенком как
-71 -
клеймо, когда он сравнивает себя со своими сверстниками: в
самом деле, обладание хотя бы одной из таких особенностей
оказывается достаточным для того, чтобы стать жертвой класса
или соседских хулиганов. Одна из причин такого повышенного
конформизма у детей — которые компенсируют свою независи¬
мость на родителях — это высокая детская чувствительность к
исключенности. Важно не выделяться из группы, так как разо¬
чарование, причиненное родителями, может повторить себя во
всей катастрофичности в отношениях со сверстником. Ребенок
не просто изголодался по привязанности: он жаждет включен¬
ности.
Центральное положение субъективной исключенности из
сексуальных отношений освещает еще один аспект в перверси¬
ях, на который обращают внимание некоторые аналитики: пер¬
версивные акты, которые, как правило, демонстрируют страда¬
ние при столкновении с тайной, зачастую связаны с вопросом
сексуальных различий. Почему для нас, даже для взрослых лю¬
дей, сексуальность, одна из самых нормальных вещей в мире,
продолжает представать как нечто загадочное и тревожащее?
Возможно, именно эта загадка так беспокоит ревнивца: кто этот
другой, которого я люблю, и что он действительно чувствует?
К тому же, почему он флиртует с другим? Загадка заключена в
субъективности другого и, таким образом, в его страдании и на¬
слаждении; так как в конечном счете каждый из нас исключен
из другого как субъект. То есть мучение, доставляемое тайной
сексуального различия, это также мучение от нашего бытия, ко¬
торое исключает нас из чувств другого и из него как такового.
(Возможно, что транссексуализм — «гендерная дисфория» —
это радикальная мера для устранения этой исключенности из
сексуального тела другого.)
В ревности чувство исключенности оборачивается ощуще¬
нием, что третий участник неотвратимо включается в отноше¬
ния пары: и что третий участник, который исключает меня, тем
- 72 -
самым включает себя в мои эротические отношения. Отелло
подозревает, что найдет поцелуи Кассио на устах Дездемоны
(Отелло, акт 3, сцена 3). Отелло, будучи джентльменом, исполь¬
зует целомудренное выражение, в то время как мы предполага¬
ем за этими поцелуями гораздо большее — что они служат эвфе¬
мизмом к пенису Кассио, который Отелло находит внутри Дез¬
демоны. Мужская ревность может также быть описана в виде
отвратительного предположения, что полость его любимой
«заполнена» фаллосом другого, и в результате занятие любовью
со своей женщиной становится своего рода гомосексуальным
столкновением с пенисом другого. Отсюда следует фрейдовский
тезис (1910), согласно которому ревность и гомосексуализм глу¬
боко связаны между собой.
Я сам был свидетелем того, как некоторые американские
проповедники-фундаменталисты настойчиво используют при¬
сутствие in absentia внутри тела одного из партнеров других,
для того чтобы отговорить молодых людей от промискуитета.
Проповедник говорит следующее: «Если твоя девушка бывает с
кем-то еще, ты целуешь не только ее губы, но и того другого.
И если он, в свою очередь, бывает еще и с другими, то тогда ты
целуешь всех девушек, которых целовал он, девушек, которые
также целовались с другими... в общем, ты находишь во рту
своей девушки сотни и тысячи других ртов, других языков, слю¬
ней других...» Такие гипертрофированные идеи находят отклик
у многих молодых людей.
В любом случае ревнивец предпочтет скорее уничтожить
любимый объект — убить Дездемону, — чем признает право
получать эротическое удовольствие без него. Сводить ревности
к страданию от возможной утраты другого в качестве объек¬
та значит совершать ошибку; по большей части, он страдает от
своей собственной исключенности из эротического наслажде¬
ния другого с Другим. Утрата возлюбленной — это не столько
источник ревности, сколько ее окончательное разрешение.
-73-
Ревность гетероцентрична, так как является скорбью от
изгнания из наслаждающегося другого. И мне видится, что она
представляет собой элементарную боль, которая лежит в осно¬
вании перверсивных «выборов». Шедевр перверсивности за¬
ключается в преобразовании травмы ревности в особый способ
сексуального наслаждения.
Даже Столлер (1975) отмечает, что перверт обычно убежда¬
ется в том, что созданная им перверсия — это своего рода про¬
изведение искусства. Он даже «рассматривает свое извращение
как наивысшее достижение». По сути, Столлер допускает (1975,
с. 106), что «перверсия — это один из многочисленных шедевров
человеческого интеллекта». Такое исключительно эстетическое
измерение перверсии связано с измерением этическим.
В действительности, психоаналитическая практика уже
в течение некоторого времени задается вопросом о том, как
сильно перверсивный акт связан с формой психической боли,
особенно с депрессией и яростью. Таким образом, перверсию
можно рассматривать как своего рода лечение — или, используя
психоаналитический язык — защиту против депрессии и яро¬
сти. Слово «защита» — это перевод более точного слова Abwehr,
которое использовал Фрейд, военного термина, означающего
«щит», «уворачивание от чего-либо». Перверт уворачивается от
депрессии и ярости, как фехтовальщик от нисходящего удара.
Но суть в том, чтобы понять, что является причиной депрес¬
сии, ярости или того и другого вместе. Сегодня, под влиянием
теории привязанности, считается, что угнетающим или фру-
стрирующим для субъекта является отсутствие — физическое
или психическое — матери; но я считаю, что ребенок также рев¬
нует к тому факту, что мать получает удовольствие где-то еще
или что она страдает из-за отсутствия удовольствия с кем-либо
другим, кто не является ее ребенком. Или даже таким угнетаю¬
щим и фрустрирующим фактором для ребенка становится то,
что мать как объект более не оказывается в его распоряжении, и
-74-
то, что он не был выбран матерью как объект ее наслаждения и
нежности. Нам следовало бы сказать психоаналитикам, которые
сегодня слишком сильно сфокусированы на дуальных отноше¬
ниях мать/ребенок: «Не забывайте, что мать — это женщина».
Ребенок в определенный момент неизбежно наталкивается на
то, что его мать — это также и женщина. И именно этот момент
может спровоцировать перверсивную жажду мести, которая за¬
ключается в том, что сексуальное удовольствие извлекается из
повторения именно той ситуации, которая будет угнетать и вы¬
водить меня из себя.
Возьмем для примера мазохизм, где я как субъект нахожусь
на уровне униженного объекта, оставленного женщиной. Мое
существование в качестве отвергнутого объекта становится
толчком для особого удовольствия, поскольку удовольствие
другого — кто «предал меня» с другим — становится причи¬
ной моего субъективного наслаждения. В общем, перверсии
являются особым, пародийным альтруизмом, конечно, не в том
смысле, что один жертвует своим собственным удовольствием,
доставляя его другому, а в том, что предполагаемое удоволь¬
ствие другого заключается в причинении неудовольствия, кото¬
рое становится удовольствием.
Исключенный взгляд.
Эксгибиционизм и вуайеризм
Эксгибиционист может трансформировать себя в вуайери¬
ста и наоборот. Но в то же время эти двое никогда не дополня¬
ют друг друга: эксгибиционист наслаждается, предъявляя себя
женщине, только в том случае, если она не вуайеристка, а вуайе¬
рист не испытывает особого удовольствия от просмотра эксги¬
биционистского «перфоманса».
Эксгибиционист — это мужчина, который неожиданно де¬
монстрирует свой пенис — часто во время мастурбации — не¬
-75-
известной женщине в неподходящих ситуациях. В это же время
предел эксгибиционистского акта никак не связан с соблазнени¬
ем женщины: все удовольствие извлекается из эксгибиционист¬
ского акта как такового. Потому что, если бы женщина сказала
эксгибиционисту: «Так ты хочешь дать это мне? Отлично, по¬
знакомь меня с ним», — он бы быстро удалился, смутившись
и разочаровавшись. Эксгибиционизм перверсирован до такой
степени, что не инициирует коитус, в котором участвует другой,
а замещает его.
Эксгибиционист выбирает свою жертву, женщину или де¬
вушку, без какого-либо явного эротического желания, потому
что его целью является захват ее взгляда — она видит то, что не
может не радовать ее. Обычно он надеется возбудить жертву.
Но здесь мы имеем дело не с «милосердным» актом, который
имеет место в порнографическом шоу, где вуайеризм и эксгиби¬
ционизм не относятся к перверсии, как это предполагается той
парой на экране и той публикой, которая восхищается ими, — и
те и другие получают удовольствие от шоу (даже если актеры,
получающие удовольствие, были оплачены). В порнографиче¬
ском шоу желания всегда согласованы: каждый знает, что он или
она подыгрывают друг другу.
Ничего подобного не происходит в перверсивном эксги¬
биционизме, где, напротив, реакция женщины или девушки —
это, как правило, ужас, отвращение и страх. Эксгибиционист
старается «захватить» женский взгляд так, чтобы она не смогла
остаться равнодушной и нашла то, что интересно ей. Он хочет
поляризовать ее взгляд так, чтобы она не смогла проигнориро¬
вать его пенис. Женский, или какой-либо еще, взгляд подобен
пустоте, которая стремится быть заполненной стимулирующи¬
ми и приятными объектами, но, конечно, ни эксгибиционист,
ни его гениталии не являются такими объектами. Эта женщина,
которая кругом несет свой взгляд, не ищет меня, она меня не
желает, и в ее пустоте эксгибиционист выставляет не свой пе¬
-76-
нис, а его восприятие. Так он «разоблачает» желание женщины:
он срывает маску с того, что она предположительно ищет сво¬
им блуждающим взглядом, хотя ему и не удается удовлетворить
или наполнить его. То впечатление, которое он производит ви¬
дом своего пениса на нее, обескураживает ее, в позитивном и
негативном смысле этого слова: она оказывается исключенной
навязанным перверсивным актом. Это как в традиции Дон Жу¬
ана, где эксгибиционист — это «каратель женщин». И согласно
многим исследованиям эксгибиционист характеризуется боль¬
шой долей ненависти по отношению к женщине — особенно
к матери. Мать эксгибициониста зачастую оказывается холод¬
ной и жестокой, а в жены он выбирает женщину «материнского
типа» (Кристоффел, 1956).
В общем, эксгибиционист денонсирует свою исключен-
ность из сексуального желания женщины, несмотря на то что
теперь эта исключенность позволяет ему черпать свое наслаж¬
дение, предоставляя ей фаллос, от которого она до сих пор так
успешно защищалась.
* * *
Гнев субъекта, который вызывает у него его собственная ис¬
ключенность, еще более очевиден в вуайеризме. Вуайерист пер¬
версивен, поскольку наслаждается, подсматривая совокупление
пары — или женщины, которая мастурбирует, — не будучи, в
свою очередь, видимым тем, на кого смотрит. Подглядываю¬
щий — это тот, кто наблюдает за чьим-либо сексуальным актом,
но, в свою очередь, не хочет, чтобы его видели. Таким образом,
то, чем он действительно наслаждается, — это не сексуальный
акт, а его собственная исключенность из сексуального акта. Та¬
кое различение имеет первостепенное значение.
Любовники или мастурбирующая женщина не хотят его
включения даже в качестве наблюдателя, и, по сути, это должно
вызвать гнев за исключенность. Но в итоге гнев будет принадле¬
жать действующим лицам, когда случайно, или по замыслу, они
-77-
узнают о «включенности» себя во взгляд третьего. Вуайерист
трансформирует страдание от собственной исключенности в
удовольствие, так как теперь он занимает активную позицию,
которая превосходит их активность: любовники, которые по¬
лучают удовольствие, не обращая на него никакого внимания,
сокращаются до объектов его довольствующегося взгляда. Не¬
заметно для них вуайерист овладевает ими, в силу того что пре¬
вращает свое исключение в тайную связь, в которой теперь он
является тем, кто включает своим собственным взглядом тех,
кто исключает его. Таким образом, он не просто наслаждается
своим реваншем, который он берет у матери и ее партнера, у
тех, кто предзадал ему позицию в его детстве — не-участия в
их коитусе, — но также занимает господскую позицию: теперь
это любовники оказываются исключенными из его взгляда, ко¬
торый «удерживает» их, то есть они исключены из видения того,
что они делают.
Мощность вуайеризма может быть также гиперболизиро¬
вана. Уже в 1979 году японский фотограф Кохеи Есиюки стал
всемирно известным как вуайерист вуайеристов. Он выставил
черно-белые фотографии, на которых были запечатлены (на¬
стоящие) вуайеристы из двух парков в Токио. На фотографиях
были пары, ласкающие друг друга, но главными объектами на
этих фотографиях были вуайеристы из парка, которые иногда
даже набирались смелости и прикасались к «подсматриваемой»
паре. Более того, первый раз он выставил эти фотографии в од¬
ной из галерей Токио, где они были показаны в полной темноте,
и посетители, чтобы увидеть их, должны были использовать фо¬
нарики. Таким образом, аудитория оказывалась в позиции ву¬
айериста в энной степени. Такое не часто бывает, но искусству
удалось выставить саму суть перверсий: главное наслаждение
принадлежит зрителям в галерее, поскольку они наслаждаются
не только своим исключением из эротической сцены, но также
получают наслаждение от исключенности из удовольствия са¬
-78-
мого вуайериста, который в этот момент оказывается исключен¬
ным.
По аналогии с эксгибиционистом, которым правит исклю¬
чительно интерес к женщине, вуайерист прежде всего хочет
шпионить за женщиной, которая совокупляется: это она являет¬
ся той, кого он желает пристыдить, так как ощущает исключен-
ность из нее. Карл Краус отметил этот момент, когда написал:
«Вуайерист переступает границы в своем исследовании силы
природной чувственности: влечение подглядывать за женщи¬
ной с мужчиной позволяет преодолеть отвращение, полученное
от наблюдения за мужчиной с женщиной» (Краус, 1924).
Тот анализ, который я здесь провел, является отголоском
знаменитого феноменологического описания взгляда у Сартра
в Бытие и Ничто (1943). В этом анализе садомазохистская и ву¬
айеристская динамика используется как ключ для описания лю¬
бого интерсубъективного отношения, основанного на взгляде.
Мужчина, исповедующийся в церкви, признается: «Я делаю
это так, чтобы женщина могла получить удовольствие и сказать:
“Сущность, таким образом, оказывается, прекрасно видна, без
завес!”» Каждый эксгибиционист, различными способами, стре¬
мится оправдать себя, утверждая, что хотел предложить жен¬
щине чувственный, откровенный вид, как если бы то удоволь¬
ствие, которое он доставляет Другому, было бы источником его
собственного удовольствия. Я пишу здесь Другого с большой
буквы, так как эксгибиционист не берет в расчет то, что он до¬
ставляет удовольствие реальному другому: другой использует¬
ся субъектом как Другой, в чьем предполагаемом удовольствии
он нуждается, чтобы самому получить удовольствие. То есть
Другой — это фикция: реальный другой, несчастная женщина,
занимает место этого Другого, кто вписан в некую нереальную
сцену, в которую субъект оказывается пойман. Реальная жен¬
щина на деле не более чем псевдо-другая, как одна из тех, кто
использует псевдоним.
-79-
Совершенно иначе дело обстоит при вуайеризме: здесь ре¬
альный другой оказывается вовлеченным в акты удовольствия,
и в то же время этот скоптофилический субъект исключен. Но
такая исключенность субъекта не имеет отношения к удоволь¬
ствию Другого: ipso facto (тем самым, лат.) он занимает Его ме¬
сто. Пока в эксгибиционизме субъект наслаждается, доставляя
наслаждение Другому и вынуждая реального другого страдать,
в вуайеризме субъект наслаждается, наблюдая за другим, насла¬
ждающимся во плоти, заставляя Другого, исключенного из этой
сцены, страдать.
В итоге эксгибиционист — это своего рода альтруист, так
как он стремится предложить женщине нечто доставляющее
удовольствие, и такой контраст позволяет говорить об эгоизме
вуайериста, так как он получает наслаждение от удовольствия
других, которые не подозревают о его наслаждении. Но в обоих
случаях важно то, как и до какой степени скоптофилия имеет
отношение к наслаждению другого, в особенности женщины:
как в активном пленении ее взгляда (эксгибиционизм), так и
в том удовольствии женщины, которое становится для него
спектаклем, захватывая его (вуайеризм). В общем, перверт обя¬
зан быть в контакте с наслаждением другого, но его поведение
перверсивно, поскольку переход от удовольствия другого к удо¬
вольствию субъекта прерывается: два удовольствия не конвер¬
гируются, а дивергируются до точки возможного исполнения.
Другой, которого ищет перверт, чтобы доставить ему наслаж¬
дение, или чьим наслаждением он наслаждается сам, — это не
конкретный другой, который имеет значение в этом вопросе.
Это почти актуальный другой, который мало заботился о пер¬
версивном субъекте и который оказался вынужденным насла¬
ждаться только за счет того, чтобы доставить удовольствие
перверту; свобода другого удерживается во имя того особого
наслаждения, которое требует перверт, чтобы, в свою очередь,
иметь возможность получать наслаждение.
-80-
Перверсия самосознания
Человек —■ это единственное животное, которое крас¬
неет, и которое действительно в этом нуждается.
Марк Твен (1916)
Хороший психоанализ имеет склонность не столько «нор¬
мализовать» перверсии, сколько «перверсировать» нормаль¬
ность.
Славой Жижек отметил, что определенная доза перверсив-
ности неотъемлема даже от самых нормальных сексуальных
отношений. Когда мужчина занимается любовью с женщиной,
где-то в глубине его сознания он представляет, что третий глаз
следит за ним, и, в общем, он занимается сексом с кем-то еще,
кто остается присутствующе-отсутствующим в этой сцене.
В этом месте мы можем говорить о существовании
фундаментальной структуры стыда. Когда ты вовлечен в
сексуальную активность, всегда существует некая притя-
гательность/ужас от того, как она могла бы выглядеть в
глазах Другого [Жижек, Лейли, 2003).
Здесь Другой удостоился заглавной «Д» потому, что некто
имеет дело именно с другим, но не с реальным, а трансцендент¬
ным, то есть скрытым от глаз для того удовольствия, которое
организовано сексуальной сценой. Другими словами, даже са¬
мый банальный коитус стимулируется одновременно за счет
эксгибиционистского и вуайеристского удовольствия. Эксгиби¬
ционистского — потому что некто выставляет все свои сексу¬
альные возможности напоказ перед Другим; вуайеристского —
потому что некто любуется собой в акте как Другой.
Мы не желаем заниматься любовью с нашим партнером,
когда находимся наедине сами с собой, без похотливой скопто-
филической дистанции от глаз Другого, который подпитывает
-81 -
наше удовольствие, его наполняет. Так происходит, потому что,
в жижеко-лакановской оптике, перверсивный субъект насла¬
ждается потому, что наслаждается Другой.
Мы можем сомневаться в универсальности такого пер¬
версивного отношения в коитусе. Однако то, что оказывается
несомненным, даже когда мы не можем найти никаких следов
этого, так это присутствие Другого, который нависает на заднем
плане, именно потому, что каждый сексуальный акт есть нечто
человеческое, то есть акт животного, наделенного самосознани¬
ем. Но что представляет собой такое самосознание, в которое
добрая часть современной философии, начиная с Декарта, вкла¬
дывает столько надежд?
Самосознание — это способность человека быть увиден¬
ным самим собой, как бы отражаясь в зеркале. Высшие прима¬
ты — как нас уверяют эксперты — лишены такого самосозна¬
ния, в связи с чем у них не возникает интереса устраивать шоу
для самих себя перед самими же собою, а еще меньше перед дру¬
гими. Когда омега-шимпанзе, названный так, потому что он за¬
мыкает стаю, энное количество раз отвергается самкой — кото¬
рая предпочитает спариваться с доминантным самцом, — он не
воспринимает себя как исключенного, не испытывает жалости
к самому себе как к отвергнутому объекту. Омега-самец не вос¬
принимает себя обесчещенным изгнанником. Только человече¬
ские существа чувствуют унижение. Униженный человек — это
всегда иное-я нежели-то-я, которое я знаю.
В итоге самосознание — это всегда сознание своей собствен¬
ной исключенности, видение себя в качестве объекта, ob-jectum
(этимологически: отделенный), выброшенным, исключенным.
Не случайно древняя западная традиция, апогеем которой яв¬
ляется Гамлет, делает самосознание заболеванием par excellence
интеллигентной души: человеческий субъект, в установлении
своей сцены, чувствует транзитивность своего прерванного же¬
-82-
лания, разделенного надвое. Когда меланхоличный Гамлет гово¬
рит: «Таким образом совесть делает трусами всех нас» {Гамлет,
акт 3, сцена 1, 318-9), — он не делает различение сознания на
высокое или низкое чувство собственного значения: самосозна¬
ние — это, по сути, умственное расстройство. (Во многих язы¬
ках совесть и сознание — это одно слово, например, во фран¬
цузском — conscience.') Но почему?
Так называемый альфа-шимпанзе, который спаривается с
лучшими самками стаи, не получает того наслаждения, которое
доступно альфа-мужчине (пользующимся неизменным успе¬
хом у женщин): наслаждение от самолюбования. Или завоева¬
тель наслаждается восхищением объекта, каким он является в
глазах других и в его собственных глазах в том смысле, что он
есть другой по отношению к себе. Но такому самолюбованию
не следует быть слишком... очевидным, в противном случае он
может стать слишком замкнутым и начать страдать от тревож¬
ности, как называют это состояние сегодня. Уверенность в себе
всегда должна быть своего рода самоувлеченностью, мы долж¬
ны быть абсолютно тем, чем предстаем перед другими: в данном
случае — объектом восхищения. Для того чтобы присоединить
такое самобессознательное, которое обеспечит успех, мы долж¬
ны перенаправить невидящий глаз в себя, оставляя другим за¬
дачу разглядывания нас. Потому что, если мы действительно
посмотрим в себя, если мы по-настоящему станем объектами
самих себя, то вскоре почувствуем расщепление. Такое расще¬
пление «делает нас трусами» до тех пор, пока непрерывность
между тем, что мы чувствуем, и тем, что мы в конечном итоге
делаем; с нашей точки зрения, разрушена. И потом, чувствовать
себя объектом взгляда — едва ли это может стать по-настояще¬
му волнующим: быть объектом — это в итоге то же, что быть
отброшенным, или, если вам угодно, объективированным.
Человеческое существо созревает до соития достаточно
поздно. Перед тем как стать способным заниматься любовью,
-83-
он или она все время находится в мире видения себя в качестве
исключенных из взрослой любви: первый образ сексуальных
отношений, от которого отталкивается каждое человеческое су¬
щество, — это его собственное исключение. Вслед за этим мы
можем сказать, что в нормальном коитусе мы, взрослые, берем
реванш за нашу изначальную исключенность из пары: и на этот
раз Другой может только смотреть на нас. Эта третья сторона,
которая наблюдает за мной, занимающимся сексом с кем-то
еще, есть не что иное, как я в роли недоуменного ребенка, остав¬
шегося там.
Но в перверсивных актах, будь то эксгибиционистские или
вуайеристские, мы вновь и вновь оказываемся теми исключен¬
ными: наше изгнание из удовольствия другого оказывается не
отомщенным, а тем, что вновь возвращается в игру в самых гру¬
бейших формах.
Психоаналитики и гомосексуалисты
Гомосексуальность, по крайней мере в ее самых общих фор¬
мах, уже не считается перверсией и даже не относится к «рас¬
стройству» в психиатрическом поле. Гомосексуалисты, как и
гетеросексуалы, могут позволить себе участие в перверсивных
практиках, но гомосексуальность сама по себе не более первер¬
сивна, чем гетеросексуальность.
В 1974 году самое влиятельное американское диагностиче¬
ское руководство (DSM-II) аннулировало положение о гомосек¬
суальности, которое до этого входило в перечень «расстройств»
(хотя ICD-10, диагностическое руководство психических забо¬
леваний Всемирной Организации Здоровья (ВОЗ), исключило
гомосексуальность только в 1992 году). Это вымарывание со¬
провождалось тринадцатью годами дискриминации гомосек¬
суальности в Великобритании; на самом деле обе аннуляции —
как преступления для уголовного права, так и «расстройства»
-84-
для психиатрии — частично совпадают. (До 1974 года гомосек¬
суальность была декриминализована в некоторых американ¬
ских штатах, среди них были Иллинойс, Коннектикут и Колора¬
до. В Восточной Германии гомосексуальность санкционировали
с 1968 года, в Западной — с 1969, во Франции — с 1982. Италия
в этом вопросе была абсолютно авангардистской, декриминали-
зовав гомосексуальность аж в 1889 году.)
Правовая и психиатрически-диагностическая системы пря¬
мо взаимосвязаны, так как обе принадлежат одной и той же
Kultur. Легализация гомосексуальности — это следствие успеха
утилитаристской философии в западных странах, которая вы¬
ражалась в преобладании общего принципа: «Каждый волен
делать в своей собственной кровати то, что сочтет нужным (за
исключением присутствия детей в этой кровати)». Я убежден,
что психиатрические руководства (прежде всего DSM) гораздо
больше отражают политически-этические изменения в наших
обществах, нежели научный прогресс.
Мы можем столкнуться с невротическими гомосексуали¬
стами, которые живут со своей гомосексуальностью как симп¬
томом: мужчины или женщины, которые могли бы и хотели
бы быть гетеросексуалами, но успешны только в отношени¬
ях и опыте с лицами того же пола, что вызывает у них стыд и
чувство вины. Гомосексуальность может возникнуть в связи с
психотическим кризисом, особенно у мужчин, в формах дели¬
рия, например, в виде транссексуального изменения тела, как
в случае знаменитого председателя Шребера. Или она может
быть даже в форме перверсии, прежде всего в виде случайных
или эпизодических контактов с лицами того же пола. Гомосек¬
суальность может быть даже полностью вписана в жизнь, как
в случае гея, который вполне счастлив со своей ориентацией,
о чем открыто «заявляет». Так вот вопрос заключается в том,
можем ли мы считать происхождение гомосексуализма одина¬
ковым во всех контекстах? Может ли гомосексуальное желание
- 85 -
быть совершенно неразличимым в своих значениях и причинах
согласно тому субъективному контексту, в котором оно возник¬
ло? И означает ли гомосексуальное поведение на деле то же, что
и гомосексуальная субъективность? И что мы имеем в виду под
«гомосексуальной субъективностью»?
Гомосексуальная ориентация часто развивается из некоего
перверсивного ядра, которое позднее более или менее преодо¬
левается. Гетеросексуальность, безусловно, может также иметь
перверсивное ядро. Тем не менее Фрейд считал, что как гомо¬
сексуальность, так и перверсии относятся к сексуальным откло¬
нениям, хотя и отличаются друг от друга.
Классический психоанализ представляет гомосексуальную
структуру следующим образом: гомосексуалист желает пре¬
красного мальчика с красивым пенисом, потому что это то, что,
согласно желающему субъекту, желала его мать (или другая зна¬
чимая для него женщина), а также еще потому, что, возможно,
она так и не получила это. На самом деле ее мужчина, и отец
субъекта, не имел особого значения и редко присутствовал.
Одно несомненно: мальчик с красивым пенисом, которого она
ищет, — это не этот субъект! Основа гомосексуальности нар-
циссична, поскольку тот красивый мальчик, которого гомосек¬
суал разыскивает, — это тот, кем он хотел бы быть (для его ма¬
тери), но никогда не был. То есть в основе гомосексуальности
может быть недостижимое инцестуозное желание матери.
Другая классическая теория вместо этого фокусируется на
отношениях отец-сын. Сын, в поисках освобождения себя от
материнской опеки, может столкнуться с большими сложно¬
стями в установлении взаимоотношений, прежде всего с отцом;
отсюда его готовность «подставить свой зад» отцу, добиваясь
его внимания и заинтересованности. Это как если бы субъект,
будущий гомосексуал, в своем воображении занял место мате¬
ри в отношениях с отцом: он желает удовлетворять его подобно
матери. Лично у меня складывается впечатление, что такое же¬
-86-
лание доставить удовольствие отцу за счет феминизации себя
более типично для гомосексуала, который предпочитает зани¬
мать пассивную позицию, или гетеросексуала, который позво¬
ляет себе гомосексуальные поступки.
Первый тезис, по-видимому, находит косвенные под¬
тверждения в некоторых аспектах гей-культуры. Для примера,
гомосексуалисты мужского пола часто демонстрируют настоя¬
щий культ по отношению к красивым известным женщинам, та¬
ким как Мадонна, которые представляют собой именно то, кем
они, в определенном смысле, хотели бы быть: обворожительная
женщина, которую желает любой мужчина (по теме «гомосексу¬
альной культуры» см.: Белл и Вейнберг, 1978; Поллак, 1982). Та¬
кая женщина — Идеал их я: они могут иметь любого мужчину,
какого только пожелают. Но все же они служат для них только
Идеалами, а не тем, кем они являются: они желанные женщи¬
ны, а не мужчины. Отсюда склонность многих гомосексуалов
выбирать себе такие профессии, как портной, дизайнер или
парикмахер для женщин: они находят удовлетворение в том,
что делают женщину желанной для мужчины, то есть позволяя
женщине добиться того, что они чувствовали к женщине в дет¬
стве, стремясь быть ею. Найдя прекрасного молодого мужчину,
изначальный гомосексуал заполняет пустоту его подлинной
женщины, предоставляя ей то, чего она не имела, потому что
он сам как ребенок не был наполнен им в фаллическом смысле.
Эти психоаналитические гипотезы о гомосексуализме были
консолидированы в Америке, став по сути клише, которое про¬
существовало, по крайней мере, до 1986 года. Даже в 1983 году
глоссарий Американской Психоаналитической Ассоциации
описывает гомосексуализм в следующих терминах:
Многие гомосексуальные мужчины испытывали слиш¬
ком сильную привязанность к своей матери во время ран¬
них эдипальных отношений. Оставшись «верными» ей, они
оказались неспособными передать сексуальные ошушения
-87-
другой женщине, не испытывая при этом иниестуозные
фантазии, сопровождающиеся запретами, — таким обра¬
зом они сменили свою ориентацию с женщин на мужчин.
Страх кастрации привел также к негативному комплек¬
су Эдипа с частичной регрессией к оральной и анальной
стадиям интеграции и фиксации [...] Негативный Эдипов
комплекс, поддерживающий гомосексуальную ориента¬
цию, как правило, также связан с проблемой в раннем
доэдипальном отношении к матери, которые преобразова¬
лись в привязанность к отцу.
[Гомосексуальная] девочка идеализирует свою мать,
но иногда мать разоблачают в процессе анализа как ту,
что была равнодушной, кто контролировал телесные про¬
цессы и запрещал инфантильные сексуальные удоволь¬
ствия, включая мастурбацию. В этом контексте партнер
становится заместителем «хорошей матери», и целью го¬
мосексуальной активности является выражение счастли¬
вых отношений симбиоза, которые отрицаются эдиповым
конфликтом: дочь не ненавидит свою мать, а наоборот,
любит ее, и ее мать позволяет получать сексуальные удо¬
вольствия, а не фрустрирует их (Мур, Файн, 1983).
Сухой катехизис аналитической ортодоксальности такого
рода был поставлен под вопрос в 1986 году. С этого момента
гомосексуальность перестала рассматриваться как психопато¬
логия, и многие осмелились утверждать, что важнейшим ком¬
понентом гомосексуальности является врожденность (тезис,
сигнализирующий о прогрессивности теорий врожденности и
генетичности в психиатрии и общественном мышлении). Стол¬
лер ( 1991Ь) дойдет даже до того, что будет отрицать существова¬
ние гомосексуальности. Такие изменения в психологии вводят
в силу психоаналитические теории как таковые, которые уже
сейчас, более или менее изощренным способом, стремятся при¬
способиться к новым моральным принципам масс. Как бы там
ни было, я бы не стал исключать влияние на американский пси¬
хоанализ неаналитических исследований, которые осуществля¬
лась эмпирическими методологиями и были направлены, как
-88-
правило, на то, чтобы показать незначительность корреляций
между детской семейной динамикой и будущей гомосексуаль¬
ностью у взрослого (Белл, Вейнберг, Хаммерсмит, 1981). Один
из этих факторов, сформированный в 70-е, в большей степени
мотивирован побуждающей пояснительной силой аналитиче¬
ских теорий.
Не вдаваясь в сложные дебаты о гомосексуализме, я про¬
сто скажу, что сам психоанализ недостаточно поднимает этот
вопрос. Нет никакого смысла решать, относится ли гомосексу¬
альность к патологии или нет, по той простой причине, что само
различие между патологией и нормой совершенно бессмыслен¬
но. Magnum opus психоанализа заключался именно в том, чтобы
стереть различия между нормой и патологией. Если, как думал
Фрейд, идентификации и сексуальные действия являются пло¬
дом субъективной истории, так сказать, неврозом, то заявлять,
что гомосексуализм и перверсии являются патологией, — это
то же, что и отнести к патологии ислам или христианство или
смертную казнь в некоторых странах. Кто-то может осудить
христианство, ислам или смертную казнь, но не за то, что они
патологичны: сам концепт патологии подразумевает определе¬
ние нормальности, которое на самом деле далеко от ясности
или бесспорности (философские дебаты относительно сути или
даже существования «заболеваний» или «расстройств», особен¬
но касающихся психических заболеваний или расстройств, вы¬
деляют абсолютно разные подходы. Обзор этих обсуждений см.:
Жиру, Лемо (2012)). Кроме того, тезис, согласно которому неко¬
торые люди рождены гомосексуальными, также мало доказан,
как и тезис, согласно которому причиной является их эволюци¬
онная история: не существует окончательного доказательства
ни того, ни другого. Определенный упадок в классических пси¬
хоаналитических объяснениях не позволил создать более силь¬
ные или лучшие теории, а скорее привел их к пробелу. Сегодня
нет человека, который мог бы сказать, что он владеет сильной
-89-
теорией, способной объяснить основы сексуальной ориентации
(или невроза, психоза, аутизма и т. д).
Здесь нет возможности для «деконструкции» тех аналити¬
ческих теорий, которые мы затронули, теорий, целью которых
было бы объяснение — как в научной теории — «выбора» го¬
мосексуальности. Достаточно высказать несколько серьезных
сомнений касательно нарциссизма, который использовался как
passe-partout. Вряд ли можно принять за правдоподобное объяс¬
нение то, что гомосексуалист совершает нарциссический выбор
объекта, желая себе подобного, скорее это похоже на лингвисти¬
ческое переуточнение, парафразу explanandum, чье объяснение
требует дополнительного объяснения. Почему мужчина жела¬
ет другого мужчину? Потому что он нарциссичен. А что значит
нарциссичен? Это значит, что он предпочитает любить того, кто
напоминает самого себя. В общем, объяснения об основании
нарциссизма напоминают широко известные издевательские
объяснения врачей у Мольера: «Опиум действует снотворно,
так как в нем имеется virtus dormitiva [сила вызывающая сон]».
Даже сегодня мы допускаем парафразу или перевод феномена,
который требует объяснения. Нарциссизм, оставшийся без ка¬
кой-либо реальной разработки, — это virtus dormitiva анали¬
тиков. Кроме того, необходимо объяснить, почему один делает
нарциссический выбор, а другой нет: загадка остается.
Я, конечно, не хочу сказать, что понятие нарциссизм, если
подойти к нему с критической точки зрения, следует отбросить
(о реконструкции фрейдовского понятия нарциссизм см.: Бен¬
венуто, 1995, 2004).
Но этого, безусловно, недостаточно для объяснения гомо¬
сексуальной судьбы. Демографические данные свидетельствуют
о том, что большая часть сексуальных выборов в той или иной
степени нарциссична и демонстрирует, что наибольший про¬
цент населения сочетается браком с мужчиной или женщиной
их национальности, часто из того же города или региона, той же
-90-
расы, религии, культурного и социального класса и возраста. Та¬
кая врожденная эндогамия нашей сексуальной жизни — это не
только плод обстоятельств: мы прекрасно понимаем, что обычно
мужчина ищет женщину, которая имеет сходство с ним и на кого
бы он хотел быть похожим, и наоборот. Если для целого поко¬
ления латинских мужчин эротическим идеалом женщины была
высокая, богатая скандинавская блондинка, то это потому, что
латинский мужчина сам хотел бы быть высоким богатым блонди¬
ном. Несомненно, противоположный пол привлекателен за счет
своих отличий (и не только физических), но при условии, что эти
различия выделяются на фоне сходства: в этом смысле любое
эротическое желание остается нарциссическим. Почти каждый
человек желает свое собственное отражение в зеркале, будь оно
реальным или идеальным, каким бы мы хотели себя видеть.
Кроме того, отношение к значительной разнице, непривыч¬
ной для окружающих, демонстрируется в восприятии неравных
пар, даже в настоящее время: если молодая женщина заводит
отношения с пожилым мужчиной, ей припишут геронтофилию,
а его назовут старым ловеласом. Наши определяющие сексуаль¬
ные ценности в некотором роде поддерживают нарциссизм и
осуждают — пусть и негласно — любые отступления: «подоб¬
ный идет с подобным».
Таким образом, разница между гомосексуалами и гетеро¬
сексуалами, на мой взгляд, заключается не столько в выборе
нарциссического объекта, его большей или меньшей степени,
сколько в разных способах присвоения идентификаций и раз¬
личий. В то время как гетеросексуал эротизирует сексуальные
различия, отталкиваясь от идентификации с себе подобным (с
тем, кто одного с ним пола), гомосексуал эротизирует свое по¬
добие, отталкиваясь от идентификации с тем, кто отличен (меч¬
татель о противоположном поле).
Это правда, что гетеросексуал — особенно в подростковом
возрасте, — как правило, относится к противоположному полу
-91 -
как к радикально Другому, как если бы это был иной биологи¬
ческий вид, возвышающийся над ним и вовсе не кажущийся
соблазнительным для «нарциссизма малых различий». И все
же, если мы внимательно рассмотрим гетеросексуальные пред¬
почтения, то заметим, что привлекательными окажутся те от¬
метки частей тела или лица противоположного пола, в которых
заметно отличие, которые выделяются на фоне телесного (зер¬
кального) образа себя. В другом привлекает нечто такое, что вы¬
текает из человеческой фигуры, которая полностью изоморфна
нашей собственной, выделяясь как инаковое. Таким образом,
гетеросексуал оценивает различия в «объекте», основанные на
идентификаторной гомологии: наша идентификация другого с
собой создает фон, на котором становится заметно эротическое
различие. Это степень, в которой лицо противоположного пола
напоминает нам, что мы соблазняемся различиями между по¬
хожестями и нашим образом. В гомосексуальности покрой в
основном тот же, но только вывернут наизнанку: различия про¬
ходят уже не вдоль линий объекта, а скорее — вдоль (зеркаль¬
ного) образа себя, который в случае мужского гомосексуализ¬
ма является женским. Гомосексуальный мужчина в основном
«идентифицируется» с фигурой женского пола, и тогда получа¬
ется, что это — вожделение к женщине, которая пленит его как
отличный от него объект, по крайней мере, так может показать¬
ся извне. Таким образом, гомосексуалы нарциссичны не больше
гетеросексуалов; скорее, они нарциссичны по-другому. Если для
первых различие проходит вдоль идентификаторных линий и
нарциссизм объектуален, то для последних нарциссизм иденти-
фикаторен, а различия объектуальны. Гомосексуальность — это
нарциссизм объекта, основанного на гетероидентификации, в
то время как гетеросексуальность — это нарциссизм идентифи¬
кации, основанный на гетерообъекте.
Также много чего можно сказать о понятии «идентифика¬
ция», которое дополняет нарциссизм. Психоаналитическая те¬
-92-
ория систематически ссылается на процессы идентификации и
объекты желания, настолько, что уже кажется, что возникает
эффект en abîme, как если бы перед одним зеркалом постави¬
ли другое с потенциально бесконечным отражением объекта в
нем. Точно так же, если я люблю розы, то психоаналитик, ско¬
рее всего, будет говорить, что эти розы вне меня, отражение
тех роз, которые я люблю внутри себя, то есть роз, с которыми
я идентифицировался и которые я идентифицировал с собой:
я люблю розы-которыми-я-являюсь. Но эти розы внутри, в ко¬
торых я идентифицировал себя, в свою очередь, однажды были
снаружи: я метафорически «съел» их, потому что когда-то они
были вне меня. Но почему я смог интроецировать их, если они
когда-то не были внутренними объектами, спроецированными
мной наружу? И так далее. Например, некоторые школы рассма¬
тривают материнскую грудь в качестве первичного объекта: но
эта внешняя грудь, желанная грудным ребенком, может быть
объектом собственных нагрузок только в той степени, в какой
она уже интроецирована, и грудной ребенок идентифицировал
уже себя с ней; и т. д. Таким образом, любая попытка прервать
этот цикл процессов и установить Абсолют, инаугурационное,
мифическое начало проективного или идентификаторного про¬
цесса, предполагает ауру произвола. Так возникает впечатление
некоторого производственного дефекта в психоаналитической
теории: он описывает некоторые физические процессы в теоре¬
тической форме, которые имитируют сами описываемые про¬
цессы. Так, аналитическая теория нарциссизма сама кажется
нарциссичной: объект и его отображение ограничиваются од¬
ним в другом, не будучи способными достигнуть какой-либо
«вещи», которая предшествовала бы всему остальному. Также
и здесь, теория берет именно структуру того, что она призвана
объяснить и реконструировать.
По этой причине аналитик, в поиске объясняющей теории
Для гомосексуальности или какой-то еще, втягивается в когни¬
-93-
тивные науки, в нейронауки, генетику и т. п.; и именно поэтому
аналитическое поле — это не поле научных теорий, которые мо¬
гут быть фальсифицированы или удостоверены, а поле этиче¬
ской практики. Тот факт, что аналитик стремится представить
гомосексуальность доступной для понимания, не подразумева¬
ет непременно того, что он при этом способен объяснить ее в
том смысле, в каком наука действительно дает объяснения.
Перверсивный гомосексуал
Во многих мужских гомосексуальных средах, особенно на¬
чиная с 1970-х годов, перверсия прокладывала свой путь в са-
домазохистических практиках, в золотом дожде (триумф мочи),
«фистинге» и в анонимных встречах в группах скрытых гомо¬
сексуалов.
По поводу гомосексуального садомазохизма Фуко отметил
(1982-1983, с. 20):
Садомазохизм — это отношения не между человеком
(любого пола), который страдает, и другим (любого пола),
который причиняет страдания, а скорее между господи¬
ном и кем-то, над кем этот господин одерживает верх.
Что интересует практикующих садомазохизм — это от¬
ношения, которые одновременно как регулируются, так и
остаются открытыми. Это напоминает игру в шахматы, в
том смысле, что один может победить, а другой проиграть.
Господин может проиграть в садомазохистической игре,
если он обнаруживает, что не в состоянии удовлетворить
потребности и запросы своей жертвы. По той же причине
прислужник проигрывает, если он не может пройти или
вытерпеть такое испытание, которое господин ему зада¬
ет. Такая путаница правил и некий произвол приводит к
эффекту усиления сексуальных отношений с помощью
нескончаемого удивления, вечного напряжения и беско¬
нечной неуверенности, которые отсутствуют в простом
выполнении сексуального акта. Кроме того, существует
тенденция пользования всеми частями тела в качестве сек¬
суального инструмента.
-94-
Именно потому, что мы имеем дело с совместными, хотя
и состязательными играми, играми с партнером, невозможно
действительно говорить здесь о перверсии, предназначенной
использовать другого в качестве субъекта, но без какой-либо
взаимности. Идея одиночной игры, которая вводит в свою пар¬
тию дополнительные роли, содержится в самом определении
Фуко, когда он произносит «садомазохизм» в одно слово. Про¬
блема того, почему сегодня многие гомосексуалы посвящают
себя практикам, которые имеют парафилические коннотации, —
остается открытой. Кто-то может подумать, что христианская
культура всегда рассматривала гомосексуальный акт как грехов¬
ный и преступный, и поэтому, как только запрет был снят, более
не осталось никаких пределов для полиморфной сексуальности.
В то же время гетеросексуальные отношения, именно потому,
что они всегда были вписаны в признанные или священные со¬
циальные роли, имеют тенденцию препятствовать более свобод¬
ной выразительности. Гомосексуальные взаимодействия, таким
образом, могут быть беспрепятственны, как парадоксальный
побочный продукт мирского неодобрения гомосексуальности.
Однако такие околоперверсивные практики также могут
быть попыткой преодолеть возникающую некомплементар-
ность, достигнуть которую в гомосексуальности еще сложнее,
нежели в гетеросексуальности. В итоге то, что делает гетеросек¬
суальные отношения одновременно и трудными, и утонченны¬
ми, — это тот факт, что мужчина и женщина, несмотря на свою
анатомическую представленность, не дополняют друг друга и
несопоставимы в структурах желания, что подтверждают сле¬
дующие примеры: «мужчина любит, потому что он желает, жен¬
щина жейает, потому что она любит» или «мужчина не может
понять, почему женщины не могут быть настолько перверсив¬
ны, насколько этого желает мужчина, и наоборот». Мужчина и
женщина таинственны друг для друга именно потому, что они
не являются отражением или дополнением одного для другого.
-95-
Отсюда и возникает та сложность ухаживания между полами,
тема, которая, не переставая, повторяется в кино и литературе:
виртуальность желания, которая в итоге связывает мужчину и
женщину, — дискретна и требует непрерывной работы пере-
прошивания. Это никак не умаляет важность ухаживания как
исторического продукта, вытекающего из этики и эстетики кур¬
туазной любви или средневекового fin amor. В Древней Греции,
например, ухаживание за мальчиками — потому как зрелый
мужчина имел право завоевывать подростка — имело принци¬
пиальное значение, в то время как женщина считалась слишком
легкой добычей для покорения.
Что касается «смешения языков» между мужчиной и жен¬
щиной, то гомосексуальные отношения предстают, в этом пла¬
не, намного более легкими, быстрыми и понятными: достаточно
отправить правильные сигналы. В нашей культуре случайные
сексуальные связи между гомосексуалами легче и проще, чем
между гетеросексуалами (а длительные отношения, напротив,
даже в наши дни, между гетеросексуалами гораздо проще, чем
между гомосексуалами). Во многих гей-заведениях был даже
разработан код, чтобы сообщать о своих предпочтениях и до¬
ступности: носовой платок определенного цвета в кармане брюк
означает, что субъект специализируется на пассивных анальных
отношениях, шарф, надетый определенным образом, значит,
что субъект доступен для садомазохистических игр, и так да¬
лее. Длительные ухаживания сокращаются до минимума более
очевидно, чем в гетеросексуальных отношениях; гомосексуаль¬
ные отношения стремятся быть эффективными, экономичными
и максимальными. По крайней мере, до столкновения с эпиде¬
мией СПИДа современная гомосексуальность представлялась
очень рационализированной, похожей на хорошо слаженный
механизм. Не потому, что гомосексуалы более рациональны,
чем гетеросексуалы, а скорее из-за большего понимания среди
подобных людей.
-96-
И все же чрезмерная простота и банальность мужских гомо¬
сексуальных отношений несут в себе и угрозу желанию, которое
требует Другого в его несопоставимости или, если короче, тре¬
бует определенной дозы травмы. В предыдущем параграфе я за¬
явил, что мы находим нарциссизм даже в гетеросексуальных от¬
ношениях, хотя гетеросексуальный нарциссизм не преграждает
своего рода столкновение с другим в качестве биологического и
аффективного другого. Следовательно, в парафилических играх
работает парадоксальная функция «гетеросексуализирования»
гей-отношений с помощью включения элементов риска, стра¬
ха и непостижимости. Гомосексуалист как бы склонен страдать
из-за отсутствия инаковости: таким образом, рискованная или
отталкивающая игра позволяет ему установить дистанцию с
другим, который, через усложнение удовлетворения желания,
усиливает его. Гомосексуалист, который мочится в рот своего
партнера и так насмехается над ролью восхитительной женской
пассивности, таким образом устанавливает драматическую дис¬
танцию между собой и своим альтер эго. То есть азартная игра
стремится ввести трагическое удовольствие отношений между
двумя полами в мыльную оперу чрезмерного гомосексуального
понимания.
С другой стороны, именно такой рационализирующий и
эффективный аспект мужских гомосексуальных отношений,
как правило, закрепляет гомосексуальность в качестве модели
отношений даже для гетеросексуалов. Не случайно в 1980-х го¬
дах и ранних 90-х кино и литературу заполонили работы, в кото¬
рых описываются гомосексуальные отношения: за эти годы са¬
мыми значительными историями любви, особенно в кино, были
истории б геях. Впрочем, этого недостаточно, чтобы сказать, что
за последние десятилетия толерантность к гомосексуализму до¬
стигла своего пика; в определенном смысле наша культура при¬
няла гомосексуальные отношения как модель некоторых эроти¬
ческих (не парных) отношений. Кроме того, такие влиятельные
-97-
сексологи, как Мастерс и Джонсон (1979), уже в 1970-е годы го¬
ворили об эротических гомосексуальных отношениях как идеа¬
ле для любой гетеросексуальной пары.
Перверсивная пара
Некоторые интеллектуальные мелодрамы демонстри¬
руют нам то, что истинная любовь не сводится к простым
симметричным отношениям между двумя людьми, глядя¬
щими друг другу в глаза, забывая о мире. Это то, что Бер¬
тольд Брехт назвал das Lob der dritten Sache, превознесе¬
ние третьей веши. Для того чтобы любовные отношения
были счастливыми, должно быть третье обшее дело. Мы
не смотрим глаза в глаза, мы оба смотрим на обшее дело,
и только так мы можем быть счастливы в межличностных
отношениях (Жижек и Лейли, 2004, с. 115).
Всем хорошо знакома шутка о том, как встречаются са¬
дист и мазохист. Мазохист падает на колени и умоляет садиста:
«Ударь меня!» А садист отвечает: «Ни за что!»
Жиль Делез (1967) нашел эту шутку весьма глупой, так как,
по его мнению, садист и мазохист никогда не могут встретиться.
Они принадлежат двум раздельным вселенным. Такое утверж¬
дение справедливо для всех первертов. Нет и не может быть ни¬
какой комплементарности между двумя перверсиями. Наобо¬
рот, именно отсутствие комплементарности является тем, что
характеризует перверсию.
Однако мы можем встретить перверсивные пары. В главе 5
мы остановимся на садо-мазохистических парах, описанных
Масудом Ханом. Под перверсивными парами я не имею в виду
те, в которых один из партнеров доставляет удовольствие дру¬
гому во имя любви, сочувствия или корыстных целей. Обычно
это женщина, которая выражает недовольство по поводу пер¬
версии своего партнера, которую она должна удовлетворять, —
-98-
крест, который она несет во имя любви. У нас есть ряд осно¬
ваний в этом усомниться. Разве партнер парафила сочувствует
настолько, насколько принимает отсутствие сочувствия у пара¬
фила? Пользуясь словами Ларошфуко, «лицемерие — это дань
уважения, которую порок платит за добродетели», мы могли бы
сказать, что содействие перверту это дань уважения, которую
добродетель платит пороку.
Под перверсивной парой я имею в виду ту, в которой два
перверта ощущают взаимное удовольствие друг от друга: она
может быть садисткой, а он мазохистом, или наоборот, она
может быть нимфоманкой, а он может наслаждаться, любуясь
ее сношениями с другими, он может получать наслаждение от
клизм, а она — ставя эти клизмы, и т. д. Здесь важен другой во¬
прос: действительно ли существуют такие пары? Или все же Де¬
лез прав, когда скептически относится к возможности встречи
между двумя первертами? Между двумя парафилическими пер¬
сонами определенно может существовать такая совместимость,
но бывают ли настоящие встречи?
Этот вопрос ведет к еще одному: могут ли отношения между
двумя первертами быть действительно любовными отношения¬
ми? Обычно мы говорим, что между ними сплошная страсть:
они могут быть незаменимыми друг для друга, но там не хва¬
тает измерения caritas, которое отличает любовные отношения
от взаимного эротического пристрастия. Может ли такое разли¬
чение быть проекцией устаревшей концепции любви, унаследо¬
ванной от платоновски-христианских традиций?
Можно предположить, что под «нормальной парой»— будь
то гетеро- или гомосексуальная — подразумевается своего рода
успешное втискивание перверсий в определенные рамки. Тогда
любовь, по которой тоскует нравоучительная мораль, просто не
существует: не перверсивен только тот «перверт», который на¬
шел свою половинку. Возможно, первертом маркировали толь¬
ко того несчастного, кто в силу своих парафилических особен¬
-99-
ностей не смог найти свою половинку. Следовательно, мы мо¬
жем сказать, что не столько не существуют перверсивные пары,
сколько каждая пара, в определенной степени, скрывает свою
перверсию.
Другая точка зрения отрицает, что в этом случае наличе¬
ствует реальная комплементарность между партнерами, даже
если они производят впечатление гармоничной пары. Потому
что если перверсия — это amor без caritas, то о какой паре без
caritas может идти речь?
Таким образом, мы могли бы рассматривать каждую «со¬
ответствующую» пару как треугольник: третий должен быть
представлен, хотя бы виртуально, так, чтобы два партнера мог¬
ли признать себя как пару. Самый явный случай — это брак: тре¬
тий — общество — ратифицирует и признает отношения пары
в зависимости от материального статуса обоих. И вместо того,
чтобы задавать себе вопрос, почему мы все меньше и меньше
верим в брак сегодня, нам следует спросить себя, почему, несмо¬
тря на то, что неженатые пары допустимы и находятся под защи¬
той в той же мере, что и женатые, люди продолжают жениться.
Может быть, потому, что двое, считающие себя влюбленными
друг в друга, крайне нуждаются в привлечении «глаза народа»
как свидетеля и гаранта пары. Даже без законной регистрации
кажется, что каждая пара призывает третью сторону не только
для наблюдения (у Жижека Другой в роли вуайериста), но и как
форму поддержки. К примеру, для неженатой пары важно быть
признанными как пара в кругу их знакомых и друзей.
Клавро (1967) отмечает, что эта третья сторона включена
в перверсивную пару именно для того, чтобы быть из нее ис¬
ключенной: вместо брачного договора между первертами имеет
силу «договор секретности». Фактически истинной трансгрес¬
сией в паре первертов определенно является раскрытие секре¬
та — непростительное действие предательства партнера. Другой
перверта может быть неверным, может оскорблять его/ее в раз¬
- 100-
личной форме, но не имеет права разоблачать перверсивные
отношения. Сделать это публично означает позволить третьей
стороне вступить в игру. Для авторов, вдохновленных Лаканом,
каким является Клавро, перверсивная пара оказывается парой
только как фигура речи, причем именно потому, что это только
пара: не существует трансцедентальной отсылки к третьей сто¬
роне как к Другому.
Что поражает, так это явное несоответствие между членами
перверсивной пары:
Таким образом, мы видим атлета с маленьким щу¬
пленьким пареньком, утонченного интеллектуала с дере¬
венщиной, огромную женщину с ангелом женственности,
безнравственного алкоголика со святым, грязного старо¬
го развратника с незрелым юнцом, почтенную персону с
бродягой (Клавро, 1967, с. 99).
Такая асимметричность является, возможно, всего лишь
красочным свидетельством более существенных различий, ко¬
торые делают перверсивную пару псевдопарой: то, что удержи¬
вает двух актеров вместе, — это не взаимное терпение, а в луч¬
шем случае сценарий, двойное параллельное соучастие. Удачное
втягивание двух одиночеств.
Такая гетерогенность субъектов была открыта, или, точ¬
нее, теоретизирована в педерастических отношениях в Древней
Греции. В таких парах не было взаимного эротизма: взрослый
мужчина (erastès), который страстно желал и любил юношу (его-
mends'), не надеялся на то, что будет таким же желанным для
этого мальчика до появления у того бороды, примерно к восем¬
надцати годам. Это было допустимо и пристойно для юноши
(éphèbe), который хотел учиться и желал познавать, ответить
скорее дружбой (philia), а не Эросом. Взрослый любовник на¬
слаждался, содомируя мальчика, который наслаждался, будучи
на месте ученика для любовника, — жизнь с педерастом была
- 101 -
для юных мальчиков Древней Греции по сути тем же, что посту¬
пление в высшую школу для сегодняшней молодежи.
Разумеется, полной взаимности не существует ни в одной
паре, однако не настолько, насколько это может быть в первер¬
сии. Здесь мы можем ухватить важность третьей стороны — вне
зависимости от того, воплощен ли он в гражданского чиновника
или нет, — в конструкции пары: третья сторона, как свидетель,
заверитель и гарант, ставит личные отношения между двумя
людьми в идеальное поле взаимности, которое устанавливает
права и обязанности в мире ролей и норм, в которых индивиду¬
альные причуды заключены в скобки. Третья сторона удостове¬
ряет, что отношения есть или имели место.
То, что исключение третьей стороны, свидетеля, являет¬
ся непременным условием перверсии, дает нам возможность
по-настоящему понять вот что: матрица каждой перверсии за¬
ключена, возможно, именно в исключении третьей стороны,
которой изначально был сам субъект. Тайна, которую хочет
продолжать хранить перверт, является, вследствие этого, повто¬
рением неведения, в котором субъект сохраняет себя как ребен¬
ка. Неперверсивная пара, напротив, складывается, поскольку
третья сторона, которая была исключена, включается за счет
закона, потому что его виртуальное присутствие лишает пер¬
версивный полюс его власти и позволяет наслаждению другого
стать одновременно и причиной, и достижением собственного
наслаждения.
II. Боль перверта
Пол и гендер
одобно Клавро, Роберт Дж. Столлер также уверен,
что перверсивная пара — это иллюзия. Он доказы¬
вает, что перверсии являются способом выраже¬
ния — а также контроля и смягчения — глубокой враждебности
по отношению к другому. Эта ненависть, очевидная в садисти¬
ческих актах, пронизывает все формы перверсии, которые всег¬
да являются результатом взаимосвязи между враждебностью и
сексуальным желанием. Партнер перверта — соучастник или
жертва — является заменой родителя, по отношению к которо¬
му парафилы проявляют свои чувства обиды.
Подобного рода злобная враждебность в процессе игр в
перверсии зависит от того, что по крайней мере один из родите¬
лей решил отказать ребенку в гендерной идентичности — наи¬
более часто в мужественности. То есть мама с папой не хотели
иметь мальчика (или, возможно — я хотел бы добавить к гипо¬
тезе Столлера, — им не понравилось, что это мальчик?).
Клинический опыт с первертами подтверждает такое отри¬
цание гендерной идентичности. Перверты часто рассказывают
- 103 -
о том, что родители — обычно мать — не хотели мальчика. Их
причесывали и одевали как девочек. Если у матери не было доч¬
ки, то она выражала страстное желание ее иметь.
Но что представляет собой мужественность или женствен¬
ность? Теперь недостаточно иметь пенис, чтобы быть мужчи¬
ной, или вагину, чтобы быть женщиной. Все сексуальные от¬
клонения, начиная от различных форм гомосексуальности до
транссексуальности, подтверждают, что для принятия опреде¬
ленного пола субъектом еще более необходимо быть представи¬
телем определенного гендера. Это является основной спекуля¬
цией психоанализа.
Но именно эта принципиально важная точка является той,
что задает психоанализу проблематичную нерешительность.
Одна из фрейдовских догм, которую принимают аналитики
практически всех школ, заключается в фундаментальной бисек¬
суальной конституции каждого человеческого существа. Быть
«нормальной» женщиной или мужчиной означает, что одна из
двух половинок, мужская или женская, превалирует над дру¬
гой. Другой гендер, как правило, не отменяется, а подобно тому,
как происходит в бриколаже, соединяется с преобладающей
половой идентификацией. Психоаналитическая теория как не¬
врозов, так и перверсий вращается на диалектике между муже¬
ственностью и женственностью. Для примера, истерички — в
одинаковой степени как мужского, так и женского пола — явля¬
ются субъектами, у которых есть большие сложности в приня¬
тии своей «женской стороны».
Однако проблема в том, что Фрейд в действительности
никогда не уточнял, что он имел в виду под мужественностью
и женственностью, — поэтому не ясно, в чем заключается би¬
сексуальность. (О двусмысленности понятия бисексуальности
и сексуальности в целом в психоанализе см. значения «актив¬
ность-пассивность», «бисексуальность», и «сексуальность» в
словаре Лапланша и Понталиса (1988).) Прежде всего, для пси¬
- 104-
хоанализа сексуальное желание (либидо) не относится конкрет¬
но к мужественности или женственности: сексуальные влече¬
ния не имеют пола. Когда мы думаем о мужественности и жен¬
ственности, мы думаем о различии между выпуклым и вогну¬
тым; но что, казалось бы, имеет значение здесь, так это скорее
активная роль.
В биологии сегодня мужественность и женственность иден¬
тифицируется не с индивидом, который обладает или не облада¬
ет пенисом, а с типом гамет, сексуальных клеток. Среди лягушек
нет пола, обладающего пенисом. И то, что именуется мужским
полом, — это особь, которая имеет высокое количество малых
гамет, а к женской особи относятся те, кто имеет ограниченное
количество больших гамет. Следовательно, господствующая те¬
ория заключается в том, что большинство физических и культу¬
ральных характеристик зависит от этой разницы в количестве
гамет.
Фрейд, напротив, говорит, что в определенном смысле мы
можем идентифицировать мужественность с активностью, а
женственность с пассивностью (1905, 1915). Он полагает, что
каждое влечение (Trieb) имеет активную и пассивную форму:
сосать и быть тем, кого сосут, испражняться и принимать экс¬
кременты других, смотреть и быть под присмотром, атаковать и
быть атакованным и т. д. В таком случае можем ли мы подразу¬
мевать под «женственностью» пассивную версию влечения?
Впрочем, Фрейд также говорит, что любое влечение как та¬
ковое в определенном смысле активно — оно совершает работу.
Поэтому каждое влечение будет мужественным и сексуальным,
и тогда женщина будет мужественной тоже. Лакан затем пред¬
полагает, что пассивный вариант влечения следует описать так:
быть тем, кого сосут, быть тем, на кого испражняются, быть тем,
на кого смотрят, быть тем, в кого проникают или кого атакуют и
т. д. Мужчина дает и берет, в то время как женщина отдает себя
и позволяет быть взятой. Женственность, таким образом, для
- 105 -
Фрейда конкретизирует мужественность: владение тем, что
тебе нужно. Но имеет ли отношение это что-то к анатомиче¬
ским аспектам мужского и женского?
В последние десятилетия размышления — исторические,
антропологические, психологические, философские — о ген¬
дерном различии погрязли в драматичности. И, как мне кажет¬
ся, этот тип литературы, как правило, сводится к следующему
заключению: помимо анатомической и гормональной действи¬
тельности, никто, по существу, не знает, в чем заключается
гендерное различие, и отсюда следует, что никто также толком
не знает, что означает мужская и женская идентичность. Сексу¬
альная идентичность и различия радикально историзированы
гендерными исследованиями, согласно которым каждая культу¬
ра или эпоха «интерпретирует» своим собственным специфиче¬
ским способом, что значит быть мужчиной или женщиной. Це¬
лая пропасть разделяет афганскую женщину в парандже и Леди
Гагу: однако обе каким-то образом принадлежат парадигмам
женственности. Было бы грубостью сказать, что афганская ил¬
люстрирует естественную женственность, в то время как Леди
Гага представляет некую культуральную женственность, или
наоборот. Между физическим доказательством, которое четко
различает два типа половых органов, и культурной историей,
которая дает это различие в совершенно разных значениях, про¬
легает колоссальная пропасть.
Проект Фрейда — который имеет несколько изданий и при
этом остался проектом, за которым следует психоанализ, — был
чем-то весьма смелым, если не сказать больше. С одной сторо¬
ны, Фрейд хотел создать психоанализ как науку, другими слова¬
ми, он хотел разработать универсальные обоснованные поясне¬
ния всего человеческого существования, прошлого, настоящего
и будущего. Его непринятие антропологического релятивизма с
самого начала привело к напряженным отношениям с культур¬
ными антропологами. Вскоре последние обвинили его в универ¬
- 106-
сализации способов бытия и, в частности, в сексуализации этих
способов в индустриальных западных обществах (Об истори¬
ческих дебатах между антропологами и психоаналитиками см.:
Journal des Anthropologues, 1996).
Риск, который взял на себя Фрейд, заключался еще и в том,
что он наделил историзацией то, что мы называем «идентично¬
стью», «здоровьем», «нормальностью», «патологией», — особен¬
но гендерную идентичность, суть которой сводится к тому, что
мы не рождаемся мужчиной или женщиной, а становимся ими.
Для Фрейда сбалансированные мужчина и женщина — это те,
кто последовал вдохновляющей заповеди Ницше: «Стань тем,
кто ты есть». Психоанализ, таким образом, — это «историзм»,
в том смысле, что он направлен на историю каждого человека.
Отсюда следуют аналитические теории эволюции либидо, свя¬
зи кастрации, Эдипа и его крушения и т. д. Теории, которые
направлены на то, чтобы продемонстрировать, как существо с
определенным типом тела будет психически становиться муж¬
чиной или женщиной — или кем-то еще — через исторический
процесс, отмеченный борьбой, разочарованиями, индивидуаль¬
ными мифами и травмами.
В этой истории анатомическое играет особую роль, но в
основном как опыт объективной конфронтации с анатомией
другого: в определенный момент для мальчика важно обнару¬
жить, что у девочек нет пениса, а для девочек — что у мальчиков
есть что-то, чего нет у них, и для обоих важно обнаружить в
какой-то момент, что их родители проделывают странные вещи
с телом друг друга. В любом случае, психоанализ не отрицает
анатомическое: это важный фактор, но он остается всего лишь
одной из переменных.
Такое авантюрное предприятие, проделанное психоанали¬
зом, основанное на историзации каждого субъекта, приводит к
довольно рискованным теориям. К примеру, материнская лю¬
бовь происходит не из врожденного инстинкта материнства у
- 107-
женщин, а из символического измерения: ребенок как фаллос,
который каждая женщина хотела бы иметь и который она стре¬
мится воспроизвести и обладать им. Желание быть матерью
вписано не как генетическая и гормональная судьба женского,
а как продукт исторической трансформации женского желания.
Такой проект явно отличается от здравого смысла даже для
биологов. Ученому сложно принять идею о том, что различия
мужского и женского — это только анатомические различия, и
что все сводится к истории желания; для биолога сексуальные
различия прежде всего гормональны.
Как мы знаем, у женщин две X хромосомы, а у мужчин X и
Y хромосомы. Сейчас в X хромосоме обнаружено большое ко¬
личество генов — свыше 90, — в то время как в Y хромосоме,
которая детерминирует маскулинность, найденных генов нет.
Это означает, что гены мужчин и женщин одинаковы — очевид¬
но, мы даже можем сказать, что на нашем генетическом уровне
мужчина и женщина женственны. За счет наличия Y хромо¬
сомы ограничивается развитие гормонов, что, по-видимому,
продуцирует эффекты с самого начала: Y хромосома активи¬
рует мужской гормон, тестостерон, ткани которого отвечают
за создание мужских гениталий. Гормональное различие — это
не различие между всем и ничем, а различие между большим и
меньшим: женщина производит эстроген в несколько большем
количестве, чем мужчина, мужчина, в свою очередь, вырабаты¬
вает тестостерон в большем, относительно женщины, объеме.
В заключение, для биологии различия между мужчиной и жен¬
щиной, даже психические, возникают непосредственно не из
генов, а из гормональных вариаций; в то время как для психоа¬
нализа главным является анатомическое различие.
Независимо от происхождения различий факт остается
фактом: результаты сегодняшних изощренных тестов, несмотря
на равноправие во множестве регистров — интеллектуального
уровня, например, — указывают на то, что определенные спо¬
- 108-
собности весьма по-разному распределены между мужчиной и
женщиной. (Как мы знаем, психологи, которые применяют тесты
«на интеллект», часто предпочитают определять этот «интел¬
лект» как «то, что наши интеллектуальные тесты измеряют...»)
Можно ли объяснить такое различие с точки зрения психиче¬
ского формирования? У нас есть две противоположные точки
зрения на это. С одной стороны, некоторые ученые стремятся
выйти за пределы Фрейда, радикально историзируя гендерную
идентичность. С другой — наоборот, пытаются универсализи¬
ровать и натурализовать различия между мужским и женским;
для этих последних исторические и культурные изменения мы
способны задокументировать, однако видимое, в конечном сче¬
те, является малозначительным (одним из наиболее известных
популяризаторов такого натуралистического подхода является
Стивен Пинкер (2002)).
Теперь фрейдовская теория особенно соблазнительна, по¬
тому что она никогда по-настоящему не сводилась ни к одно¬
му из этих подходов, ни к историзации, ни к натурализму. Она
одинаково направлена как на изложение того, что есть универ¬
сального в человеческом роде, и поэтому отсылает обратно — к
тому, что сегодня называют генетикой — к Homo Sapiens, так и
к реконструкции формирования сексуальной идентичности как
индивидуального исторического процесса. К примеру, развитие
различных либидинальных фаз — оральной, анальной, фалли¬
ческой — у Фрейда, кажется, завязано на генетическую запись.
Является ли тогда Эдип тем, что вписывает в психобиологиче¬
скую судьбу каждое человеческое существо, или он относится к
этапу индивидуальной истории? Но если это продукт индиви¬
дуальной истории, каким образом получается так, что он про¬
исходит везде и всегда?
Отсюда следует та важность, которой Фрейд наделял кредо
Ламарка. Согласно Ламарку в животном мире приобретенные
признаки могут передаваться по наследству. Сегодня биологи
- 109-
полностью отказались от ламаркизма, но он был полезным для
Фрейда, чтобы сохранить его научно-универсализированный
пирог и одновременно съесть его исторический кусок: если воз¬
можна передача приобретенных характеристик нашему потом¬
ству, тогда различие между природным и культурным исчезает.
Фрейд попытался рационализировать эту неоднозначность
в своем знаменитом мифе о происхождении, проиллюстриро¬
ванным в «Тотеме и Табу»: человечество, как мы знаем, — это
эффект убийства праотца примитивной орды братской коа¬
лицией. Для Фрейда цивилизация — это продукт успешного
мужского замысла, интриги с целью убийства и поедания отца.
Существует что-то, что совершили и пережили человеческие
существа, как минимум однажды, и такое событие не вписано
в человеческую ДНК; но постольку, поскольку наша душа яв¬
ляется следствием такого структурообразующего события, она
стала частью нашего естества, по крайней мере нашей психики.
Убийство праотца — это вымышленная проекция фрейдовско¬
го научного мифа: выйти за пределы границ между культурой и
природой, между историей и генотипом, за те границы, на ко¬
торых настаивал неодарвинизм. По сути, «центральная догма»
неодарвинизма гласит: нет таких событий, которые, произойдя
на фенотипическом уровне (на индивидуальном), повлияли бы
на генотип (то есть биологически передавались бы потомкам),
другими словами, историческая и культурная эволюция не име¬
ют ничего общего с эволюционной логикой природы, т. е. с на¬
шими генами.
Но как нам лавировать между этими двумя противореча¬
щими друг другу парадигмами, между парадигмой, основанной
на историчности, которая определяет гендерные идентичности,
и натуралистичной, которая, наоборот, подчеркивает генетиче¬
ский детерминизм? Должны ли мы сделать четкий выбор или
в качестве альтернативы принять эклектизм, который если все
и залатает, то абсолютно произвольно? Проектом Фрейда было
- ПО-
объяснение сексуальности и человеческого существования в
целом одновременно как индивидуальной исторической кон¬
струкции, так и с точки зрения укорененности влечений: явля¬
ется ли проект все еще возможным в свете того прогресса, кото¬
рый достигнут в области биологии? Или его следует отбросить
как фантастическую авантюру, ту, что была потеряна, как и ла¬
маркизм в биологии или бихевиоризм в психологии? Это одна
из величайших проблем, на кону которой стоит выживание пси¬
хоанализа.
Первичная женственность.
Теория Роберта Столлера
В своей теории Столлер отталкивается от противопостав¬
ления расхожему мнению в отношении между сексуальностью
и индивидуальной историей.
В качестве ответа на загадку о бисексуальности он выдви¬
гает гипотезу о первичной женственности, отличную от той,
которую излагал Фрейд, то есть, как он сам формулирует, о «ну¬
клеарной гендерной идентичности». Такая идентичность не за¬
висит от исторических перипетий, а является врожденной. «По¬
мимо теоретизирований Фрейда, — пишет Столлер (1975), —
был ли кто-нибудь, кто сомневался в существовании первичной
женственности?» (На самом деле многие выдающиеся биологи
сомневались в этом, к примеру, Левонтин (1995).)
Согласно Столлеру именно женственность, не мужествен¬
ность, является первичной: изначально все мы женщины. Затем
некоторые из нас приобретают мужественность; как правило —
это индивиды с пенисом, но бывают и интересные исключения
(то, что DSM называет гендерной дисфорией). В такой психоэм¬
бриологии Столлера женственность — это то, что все мы насле¬
дуем, а мужественность — нечто такое, что только некоторые
из нас приобретают. Мы все рождены женщинами, мы можем
- 111 -
стать мужчиной. Поэтому Столлер думает, хотя и не говорит
об этом открыто, что мы являемся женщинами, потому что
мы остаемся женщинами: женственность — это неудавшееся
развитие. И более того, становясь мужчиной, мы нуждаемся в
крепкой помощи наших матерей.
По своему происхождению мы все являемся женщинами,
так как первый человек, с которым мы оказываемся связаны, —
это женщина: в симбиотических, срощенных отношениях, уста¬
новленных между ребенком и матерью, первые принимают
женственность последних как первичную идентификацию. Наш
первый пол оказывается полом наших матерей.
Но на этом моменте Столлер запутывается в своих соб¬
ственных рассуждениях. Эта первичная женственность являет¬
ся явно приобретенной в отношениях с матерью, но затем он
также говорит о биологической маскулинности. Такая нуклеар¬
ная идентичность, предположительно, заметна во всех ранних
различиях в соответствии между мужским и женским, следо¬
вательно, эти различия не являются производными внешних
воздействий. К примеру, новорожденные дети, мальчики, более
способны, чем девочки, поднимать свою голову в лежачем по¬
ложении; к тринадцати месяцам девочки с большей охотой, чем
мальчики, отделяются от своих матерей; мальчики, как правило,
кидаются своими игрушками, а девочки собирают их вместе; де¬
вочка съест больше, если еду подсластить, чего не происходит в
случае мальчиков, и тому подобное.
Итак, эти и другие примеры рассматривают действия или спо¬
собности, представленные больше или меньше у мужчин и жен¬
щин, но которые не проводят различия в категории разумности.
Достаточно ли меньшего или большего стремления что-то сделать
для того, чтобы определить гендерные различия? И когда, буду¬
чи взрослым, мужчина интересуется исключительно женщинами,
а женщина исключительно мужчинами, основано ли это резкое
расхождение на более или менее выраженных способностях?
- 112-
И хотя Столлер отстаивает существование первичной сек¬
суальной идентичности, он все же является психоаналитиком,
и для него остается значимой история индивидуальности, через
которую, даже несмотря на то, что ты родился мужчиной, ты
можешь стать женоподобным гомосексуалом, трансвеститом
или транссексуалом. А для того, чтобы история состоялась —
то есть чтобы состоялся отказ или измена по отношению к пер¬
вичной гендерной идентификации, — должно произойти вме¬
шательство Другого. Этим Другим в мейнстрим-психоанализе
является мать. Если индивид отказывается от того, кем он изна¬
чально был, то происходит это вследствие того, что мать иска¬
жает нечто первичное.
Относительно примитивных отношений субъекта с Другим
психоанализ, преимущественно американский, отталкивается
от столь же мифического предположения: первичного симби¬
оза с матерью. Теория симбиоза — согласно которой Самость
младенца изначально не дифференцирована от материнского —
была разработана группой аналитиков для замены другого, не
менее мифического предположения Фрейда: о первичном нар¬
циссизме, то есть о том, что изначально ребенок озабочен толь¬
ко своим телом и его потребностями. По мнению многих пси¬
хоаналитиков, за сто лет был достигнут значительный прогресс
в психоаналитическом знании о маленьких детях: понимание
того, что изначально мы не замкнуты в себе, а сливаемся с ма¬
терью, и, следовательно, большее значение приобретает не со¬
зревание, в котором происходит постепенное раскрытие перед
другими (как думал Фрейд), а скорее разделение и выделение
себя от матери. У меня сложилось впечатление, что с переходом
от основного мифа о первичном нарциссизме к этому симбиозу
с матерью психоанализ сделал прыжок из огня в полымя.
Однако наш опыт с маленькими детьми не дает нам ника¬
ких доказательств такого рода симбиоза. Если мы достаточно
часто подходим к ребенку грудного возраста, мы легко можем
- ИЗ -
стать заменой матери, даже в ее реальном присутствии. Малень¬
ких детей привлекает внешний мир на очень ранней стадии: они
заинтригованы шариками, двигающимися вверх и вниз, стран¬
ными звуками, они соглашаются, чтобы их укачивали незнаком¬
цы, и т. д. И если у них нет внешнего стимула, они плачут от ску¬
ки, даже в присутствии матери. (В конечном счете, даже будучи
взрослыми, мы не перестаем быть детьми: большую часть вре¬
мени мы тратим на то, чтобы избежать скуки. Так как скука дает
нам мучительное переживание чистого влечения, которое ищет
объекты и не находит их.) Бесспорно, что с матерью устанав¬
ливаются абсолютно привилегированные отношения, но зачем
определять их как слияние? Теория раннего симбиоза отнюдь не
вытекает из непосредственного наблюдения: эту генеалогиче¬
скую аксиому используют аналитики для интерпретации исто¬
рии ребенка. Это теоретический предрассудок, т. е. априорное
суждение, которое предопределяет опыт. Я не говорю — оши¬
бочное. Каждая теория более или менее противоречит наблю¬
дению и основывается на априорных предположениях, но эта
теория никогда не была подтверждена.
Так вот, ссылаясь на этот мифический первичный сим¬
биоз, Столлер объясняет маскулинную гомосексуальность и
транссексуализм. В симбиотической фазе ребенок думает, что
он является матерью: он чувствует себя частью матери, а мать
частью его. И так как мать женского пола, субъект ощущает
себя женщиной. Эта предполагаемая ранняя феминность рас¬
сматривается не как некая оппозиция маскулинности, а как
apeiron, что-то бесконечное, неограниченное, из чего вытекают
как мужественность, так и женственность. Следовательно, тот
факт, что в более поздний период жизни мужчина чувствует в
себе женственность, является остатком такой ранней феминно¬
сти, остатком, основанным на материнском импринтинге. Ин¬
терпретация, безусловно, очаровательная, но она встречается с
серьезными трудностями.
- 114-
Во-первых, тот факт, что мать является женщиной не ipso
facto, подразумевает, что материнские функции являются жен¬
скими. Женские функции и материнские функции не совпада¬
ют. Если, подобно Фрейду, под мужественностью мы подразу¬
меваем активность, тогда нам следовало бы квалифицировать
материнские функции как мужественные: кто более активен,
чем мать, и кто более пассивен, чем новорожденный? Исходя из
существования симбиоза, связь мать-дитя предстает в качестве
комплементарных отношений, в которых мать играет активную
роль. Если ребенок идентифицировался бы с матерью, то это
была бы идентификация в высшей степени с активной функци¬
ей. Если только Столлер не имеет в виду, что ребенок идентифи¬
цируется — или психологически сливается — не с матерью как
матерью, а скорее с матерью как с женщиной. Но в таком случае
мы хотели бы указать на совершенно иную перспективу, так как
получается, что ребенок способен увидеть мать как женщину,
то есть как ту, кто пребывает вне их отношений. Тогда первич¬
ные отношения мать-дитя были бы эдипальными ab initio. И это
кажется мне правильным направлением: как и в ревности, от¬
ношения с другим выходят далеко за пределы конкретных отно¬
шений с этим другим.
В итоге взрослый, не вышедший из симбиотической фазы,
не сумевший себя дифференцировать в качестве автономной
Самости, возможно, будет полностью отсталым индивидом или
шизофреником. В то время как женоподобные гомосексуалы и
транссексуалы, как правило, отнюдь не отсталые и не шизофре¬
ники. Каким образом тогда к ним применима теория первично¬
го симбиоза?
Здесь на помощь приходит Гринэйкр (1959) со своей теори¬
ей фокусного симбиоза: мать женоподобного гомосексуала или
транссексуала оказывается неспособной разрешить симбиоз,
сфокусированный на сексуальных особенностях. Но зачем и
дальше использовать термин «симбиоз», который всегда подра¬
- 115 -
зумевает нечто целостное, нечто проникающее и не подразуме¬
вающий что-то фокусное. Фокусный симбиоз — это оксюморон.
Но если аналитики считают, что они должны использовать по¬
добные причудливые выражения, то это неотвратимая расплата
за теорию (читай: догму), требующую ссылки на раннюю сим¬
биотическую стадию.
Транссексуальный эксперимент
Согласно Столлеру перверт — даже в большей степени, чем
женоподобный гомосексуал и транссексуал, — является мужчи¬
ной, который остался без материнской помощи в преодолении
первичной женственности. Причина тому — ранняя симбиоти¬
ческая фаза с матерью длилась слишком долго или была слиш¬
ком интенсивной. То есть перверт — это «маменькин сынок».
Это могло бы также объяснить, почему перверсии являются
преимущественно мужской сферой.
Столлер указывает на это, когда анализирует мужской
транссексуализм. Транссексуал — это субъект с мужским телом,
который воспринимает себя — начиная с самых ранних своих
воспоминаний — женщиной и которого так же воспринимали
в его семье. Его лейтмотив гласит: «У меня женская душа, ко¬
торую захватило мужское тело». Его сложно назвать женоподоб¬
ным, так как он ведет себя как женщина крайне убедительно.
И зачастую он, рано или поздно, принимает меры в исправлении
«недоразумения» хирургическим путем и меняет свой пол (тот
факт, что некоторые делают это позже, а не раньше, заставляет
нас задуматься: не является ли это выражением неопределен¬
ности между гомосексуальностью и транссексуальностью?). Он
не любит женщин, наоборот, он сознательно, открыто и зача¬
стую отчаянно завидует им. Он заводит отношения с сильными
мужчинами с ярко выраженной мужественностью — транссек¬
суалы ненавидят гомосексуальных мужчин — ив целом живут
- 116-
обычной женской жизнью как в любовных отношениях, так и на
работе. Работа, которую они выбирают, в основном с типично
женскими коннотациями: модель, учительница младших клас¬
сов, нянечка, проститутка. Сменив однажды пол, он начинает
страдать от невротических расстройств, как и большинство на¬
селения. Теперь Столлер попытается доказать, что транссексу¬
ал — это мужчина, который в детстве остался женщиной: есте¬
ственный эксперимент для подтверждения его теории.
Мать транссексуала никогда не была довольна своим соб¬
ственным полом. Это происходило потому, что ее мать, в свою
очередь, относилась к ней как бесполому существу, а отец спо¬
собствовал ее идентификации с ним. До своего пубертатного
возраста будущая мать транссексуала хотела быть мужчиной,
носить мужскую одежду и играть с мальчиками. С началом
подросткового возраста эта женщина отказалась от своей му¬
жественности и соорудила себе женскую внешность, что при¬
вело ее к замужеству и материнству. Мужчина, за которого она
вышла замуж (отец транссексуала), пассивный и отстраненный,
в целом был в семье слабой фигурой. Жена высмеивала его пе¬
ред детьми. Если у нее было больше одного ребенка, будущий
транссексуал был тем, кого она считала «красивым и утончен¬
ным», шедевром, нарциссическим зеркалом. Воображаемый,
партеногенетический результат — привилегированный сын
становится «идеальным фаллосом». Период кормления грудью
является идеальным, абсолютным симбиозом, установленным,
увековеченным этой неудавшейся мужественностью матери в
качестве компенсации и исцеления ее фундаментального несча¬
стья. Когда юный транссексуал — транссексуальность проявля¬
ется очень рано — посещает психолога со своей матерью, пара
создает видимость совершенной, счастливой гармонии. О чем и
пишет Столлер:
Их заметной особенностью [в отношениях мать —
мальчик-транссексуал] является отсутствие конфликта.
- 117-
Мальчик никогда не вступает в гетеросексуальные отно¬
шения со своей матерью (без терапевтического вмеша¬
тельства), в результате чего не наступает эдипальный кон¬
фликт. Они оба являются одним пелым, одним телом друг
для друга, что приводит к тому, что сексуального напряже¬
ния не возникает (Столлер, 1975, с. 143).
Для Столлера транссексуализм — это не перверсия, а ско¬
рее эксперимент природы, причем успешный, который тестиру¬
ет неудавшееся развитие мужественности в ребенке, которому
случилось быть обладателем пениса, висящего между его ног.
Транссексуал достигает успеха там, где перверт потерпел неуда¬
чу. Перверт также является продуктом чрезмерного, слишком
длительного симбиоза со своей матерью и ее отказом от муже¬
ственности. Однако в отличие от транссексуала, который оста¬
ется женщиной, перверт развивается мужественным, но ценой
перверсии. Последний метафорически демонстрирует враждеб¬
ность по отношению к матери, поскольку она отрицала, унижа¬
ла и портила ему существование мужчины. В общем, перверт
бунтует против транссексуальной судьбы, которую бессозна¬
тельно уготовила ему мать.
Теория Столлера не лишена элегантности или достоверно¬
сти. Ее преимущество в том, что она дает нам объяснение (оспа¬
риваемое сегодня) преобладания перверсий у мужчин, одна из
немногих теорий, которая что-то сообщает на этот счет. К сожа¬
лению, Столлер заканчивает тем, что объявляет недействитель¬
ными свои весомые доводы, когда рассматривает враждебные
влечения и ненависть по отношению к другому как необходимые
условия для любого сексуального возбуждения, даже наименее
перверсивного. По его словам, в сексуальном возбуждении лю¬
бовные и нежные приливы всегда сливаются с агрессивными:
желание другого всегда выражается как в готовности к любви
и самоотречению, так и в мести от чувства обиды за возбужде¬
ние, которое вызывает соблазнительный другой. Человеческое
это далеко не только любовная сфера — особенно, когда люди
- 118-
занимаются любовью. Враждебность — это ингредиент сексу¬
альности — и многих других форм удовольствия, например ху¬
дожественной. В истинном искусстве разрушающая ненависть
нуждается в том, чтобы быть выраженной: согласно Столлеру
искусство — это разрушение; китч — это оставленный труп, он
возникает, когда искусство утрачивает свой гнев (1975). Первер¬
сия разоблачает нормальную сексуальность как некий китч.
Но если любое сексуальное желание подразумевает де¬
структивную враждебность, специфика перверсии разрушает¬
ся. В определенном смысле Столлер возвращается к первона¬
чальной теории Фрейда: перверсии, в конечном счете, — это
компоненты зрелой генитальной сексуальности. Чистое и толь¬
ко конструктивное любовное желание будет скучным и неинте¬
ресным.
Изначально Фрейд сокращал разницу между перверсивной
и нормальной сексуальностью, делая последнюю бриколажем
первой. Столлер пошел дальше, поворачивая перверсию как
ключ к любой форме сексуального возбуждения.
Проигрывание травмы
Независимо от того, согласны ли аналитики с тезисом Стол¬
лера или нет, они в любом случае склонны думать, что причина
перверсий — это хроническая травма. Травма — это историче¬
ское событие: что-то, что нарушается в субъективной жизни и
меняет ее курс. В генетической мифологии теории объектных
отношений, к такому раннему событию относится задержка
или отсутствие материнской груди, что становится источником
и моделью каждой будущей травмы. Однако обычно аналитики
считают, что такое событие происходит не одномоментно, а ско¬
рее, что оно раскрывается в ходе длительных отношений с кор¬
милицей. Перверсия, как и любая другая структура желания, —
это якобы ответ на какое-то значимое событие для субъекта:
- 119-
последовательность отрывов и разочарований в отношениях с
матерью и с другими «значимыми другими». Но каким образом
это событие влияет на фантазии и перверсивные акты?
Согласно Фрейду наша психика — это непрерывное превра¬
щение того, что травматизирует нас, в представления. Элемен¬
тарная травма — это событие, которое, даже если не поражает
фактически, все же нас ранит (греческое слово trauma означает
рана, ранение'). Если машина, в которой я путешествую, опроки¬
дывается, то я становлюсь пассивной жертвой этого происше¬
ствия. Психическое усложнение будет заключаться в том, чтобы
справиться и подчинить каким-то образом то, что сводит меня
к страдающему. По мнению Фрейда, такое психическое овладе¬
ние (Bemàchtigung) событием, которое угрожает и ранит, упоря¬
дочивается через игровое повторение. Через игру и фантазию
человеческое существо подчиняет травмы, повторяя их как
имитацию. Прежде всего, психика превращает страх в боязнь:
последняя, за счет своей объектной репрезентации, избавляет
от совершенно непредсказуемого события, которое травмирует.
В нашем примере, после того как машина опрокинулась, у меня
появится боязнь ездить на машине на какое-то время. Страх
установил связь со случившимся событием, в то время как бо¬
язнь определилась психическим представлением возможного
будущего события.
Наиболее известный пример ранней репрезентации был
описан Фрейдом (1920) как «игра в катушку». В полуторагодо¬
валом возрасте внук Фрейда наслаждался тем, что закидывал
различные предметы за мебель. По мнению Фрейда, эта была
трансформация другой игры, которой предавался внук в еще
более юном возрасте: стоя в своей колыбели, он кидал катушку,
соединенную с нитью, издавая протяжный звук о-о-о (немецкое
fort: прочь), после чего тянул ее обратно, чтобы она вновь по¬
явилась перед ним, восклицая da (по-немецки «сюда»). Интер¬
претация: с помощью этой игры малыш инсценировал то, что
- 120 -
было для него одним из наиболее травматичных событий, уход
его мамы. Но это игра со счастливым концом, потому что ка¬
тушка — читай: мать — рано или поздно возвращалась обратно.
Словом, освоение травматического события — отсутствия, как
здесь — заключается в трансформации травматической сингу¬
лярности путем повторения его репрезентации. Травма преодо¬
левается за счет своей театрализации.
Игры, подобные игре в катушку, являются основой каждой
комедии со счастливым концом: мы идентифицируем героя как
того, кто проходит через множество опасностей — fort'. — нов
итоге он одерживает победу — da! В то же время, если в упо¬
мянутой игре, когда ребенок кидает предметы, они не появятся
вновь, это кажется сюжетом примитивной трагедии: счастливо¬
го конца не происходит, и герой погибает. Что же нас, взрослых,
толкает — вслед за детьми — искать удовольствие не только в
художественных произведениях со счастливым концом, но и в
тех, где кто-то несчастен?
Общеизвестно, что публика, состоящая из простого на¬
рода и детей, враждебно относится к трагическим концовкам.
Поэтому многие фильмы с очевидным неблагоприятным раз¬
витием истории прилепляют импровизированный счастливый
конец. Da! После fort! По этой причине мы склонны думать, что
массовая аудитория — менее зрелая, в то время как аудитория,
предпочитающая трагическое, якобы сильнее и более зрелая.
Наша цивилизация — вот источник гордости за трагическое на¬
слаждение: есть что-то благородное в том, чтобы находить удо¬
вольствие в поражении. Я бы сказал, что в западной истории, от
Аристотеля до Ларса фон Триера, самая благородная фигура —
это всегда «меланхолик», подавленный и скептический субъект;
и не случайно, что то, что рассматривается «пределом» трагедии,
по западным канонам, — это «Гамлет», история меланхолика.
Все же, как мы с вами отметили, в играх детей есть место
определенному скольжению от комедии до трагедии.
- 121 -
Но какое удовольствие мы получаем, когда становимся сви¬
детелями страдания или гибели нашего героя? В общем, нет ли
чего-то перверсивного в том, что мы предпочитаем трагическое?
Самые важные ответы на загадку трагического удоволь¬
ствия приходят от Аристотеля и Фрейда. Давайте начнем с по¬
следнего.
С точки зрения Фрейда, мы овладеваем травмами путем пе¬
реработки страха и превращением его в боязнь. (Я использую
здесь слово «страх», а не «мука», которое на самом деле предпочел
бы, так как первое утвердило себя в качестве используемого пе¬
ревода Angst. Касательно этого выбора см.: Кастрильон, Бенвену¬
то, (2014)). К примеру, Фрейд задавался вопросом о назначении
травматических снов: не опровергают ли эти повторяющиеся сны,
в которых мы вновь переживаем некогда испытанную истинную
травму, его теорию сновидений, согласно которой сны — вооб¬
ражаемое исполнение наших желаний? Как травма может быть
желанной и, исходя из этого, сниться? — Но у ночных кошмаров
свои функции: за счет повторения сцены травмы путем сновиде¬
ния субъект связывает событие и превращает его в репрезента¬
цию. Впредь это не настоящая автомобильная авария, а ее образ.
То, от чего психика страдала пассивно, становится теперь, благо¬
даря повторению его представления, угрожающей фигурой, кото¬
рую субъект может контролировать; гораздо легче маневрировать
представлениями, чем реальными событиями. Это представление
может стать бессознательным тоже, и в таком случае боязнь разо¬
вьется в страх. Но даже страх для бессознательного представления
— подобно тому, когда мы боимся, но, кажется, не знаем почему —
принадлежит этому нарастающему Bindung — связыванию с тем
событием, которое заставляет нас страдать.
Поэтому переход от испуга к страху является также перехо¬
дом от события к представлению:
1) Испуг (Schrek) — это эффект от события утраты какого-либо
представления, и, следовательно, он крайне травматичен;
- 122-
2) Боязнь (Furcht) — это трепет перед событием, которое пред¬
ставляется как нечто возможное в будущем;
3) Страх {Angst) — это трепет от представления, которое на
данный момент не отсылает ни к какому событию.
Мы можем схематизировать эту разработку в виде таблицы,
где «+» означает наличие характерной особенности в вопросе,
а «-» — ее отсутствие.
СОБЫТИЕ
ПРЕДСТАВЛЕНИЕ
Настоящее Будущее
Сознательное Бессознательное
Schreck
+ +
- -
Furcht
+
+
Angst
-
+ +
Как мы видим, страх расположен как в сознательных, так и
в бессознательных представлениях, и отличия между ними могут
быть едва различимы. Агорафобия, к примеру, — это тревожность
по поводу сознательного представления: публичных мест. Но в то
же время, согласно Фрейду, фобическая ситуация заменяет другое
представление, бессознательное. Тогда страх — это испуг, подлин¬
ный объект которого проскользнул в бессознательное.
Таким образом, страх — это наименьший вред для субъек¬
та: то, от чего мы страдаем, становится чем-то, что может быть
репрезентировано, следовательно, чем-то предсказуемым и
определенно ограниченным, чем-то, что может быть психиче¬
ски переработано и поэтому аннулировано. Я не могу избавить¬
ся от травматического события — происходящего сейчас, — но
я могу избавиться от его представлений. В работе скорби я от¬
деляю себя от любимого человека, которого я потерял; таким же
образом в работе страха я медленно отделяю себя от того, что
изводит меня, от того, что я могу аннулировать. Конечно, нам не
нравится страх: это как лекарство, которое может снабдить нас
массой преимуществ, но оно остается чрезвычайно горьким.
- 123-
Перверсивная трагедия
Вернемся к трагическому наслаждению. Что прекрасного
или возвышенного находим мы в представлении неисправимо¬
го страдания героя, с которым идентифицируемся? Не относит¬
ся ли это к мазохистическому стремлению находить удоволь¬
ствие в мрачном представлении? Безусловно, мазохизм — это
именно то удовольствие, которое проистекает из представления
чего-то трагического. Поэтому сказать, что удовольствие, полу¬
ченное от трагической игры, мазохистично, значит то же, что и:
трагическая игра вызывает... трагическое удовольствие.
Для Аристотеля трагическое представление было имитаци¬
ей или симуляцией поступка {mimesis prâxeos) {Поэтика, 49b,
24). И такая симуляция порождала в зрителе противополож¬
ное поступку: пафос. Для греков пафос был противоположным
поступку {praxis'). Первый обозначал страсть, страдание, пас¬
сивность, аффект. Не у всех трагедий была катастрофическая
концовка, но зрители, именно потому, что они видели ошибки
героя и уже знали о мучительной судьбе, ему уготованной, всег¬
да были охвачены двумя эмоциями или страстями: жалостью
{eleos) и страхом {phobos) по отношению к герою. Как сказал
Фома Аквинский о субъекте, который страдает за превратности
судьбы другого, — трагический зритель милосерден. Но мило¬
сердие — тоже страсть.
В любом случае, почему жалость и страх, которые достав¬
ляют нам только страдания, если мы испытываем их по отноше¬
нию к настоящему другу, становятся приятной печалью, когда
они вызваны симуляцией? Видимо, осознание того факта, что
это только вымысел, имеет силу превратить чувства из неудо¬
вольствия в удовольствие. В самом деле, дети, которые еще не
проводят различия между реальностью и воображением, часто
не выдерживают те сказки, которые вызывают жалость и страх.
Но в конце Аристотель добавляет, что, столкнувшись с трагиче¬
- 124-
ской развязкой, зритель «освобождает» свои эмоции жалости и
страха и высвобождает свое милосердие. Аристотель назвал это
высвобождение катарсисом.
На протяжении столетий мы пытались понять, что Ари¬
стотель на самом деле имел в виду под catharsis, и эти дебаты
продолжаются и по сей день. Для того чтобы интерпретировать
аристотелевскую теорию, использовались все значения этого
греческого термина: kâtharsis как очищение, выведение, отделе¬
ние, искупление, высвобождение, кровопускание, менструация
(О катарсисе Аристотеля см.: Лир, Джанко, 1992). Не вникая в
тонкости этого многовекового спора, мы можем сказать, что,
согласно Аристотелю, kâtharsis — это удовольствие, которое
несет на себе отпечаток боли, от которой мы высвобождаемся.
Подобно тому, как очаг боли затрагивается во время массажа:
стимуляция этого центра ввиду того, что боль в нем продолжа¬
ется, вызывает высвобождающее удовольствие, сладкую горечь,
восхитительно приятную боль. Так как узел развязывается, что-
то неподвижное расслабляется.
Мы находим аналогичную неподвижность в скуке, которая
толкает нас смотреть представления, пробуждающие жалость и
страх. Жан-Батист Дюбо (1719) связывал трагическое и скуку:
лучше быть взволнованным от боли, чем умереть от скуки. Ску¬
ка — это чистая потенциальность жалости и страха, которые,
не сумев актуализироваться в отношении событий, возвраща¬
ются к нам подобно бумерангу: чистое желание наслаждения,
которое не находит некоего страдания, чтобы насладиться. (Мы
можем сказать, что в скуке мы имеем дело с аффективным пере¬
живанием, которое Фрейд назвал Tribe, влечения: нам скучно,
когда наши влечения, которые никогда не покидают нас, не на¬
ходят объект для инвестиции — так мы получаем «волну» чи¬
стых влечений.)
Мы можем сказать, что развлечения — включая трагиче¬
ские драмы — это своеобразная форма защиты от скуки. К при¬
- 125 -
меру, в итальянском или испанском языке слова, используемые
в значении развлечь себя, происходят от латинского divertere
(divertirsi, divertirse) — отвлекать, отступать, отклоняться:
забавные представления отвлекают нас от депрессии.
Некоторое время назад в клинической практике была уста¬
новлена связь между перверсивными действиями и депресси¬
ями: часто перверт — это эндемически подавленный человек.
И те, кто впадает в депрессию, временами способны на первер¬
сивные действия, которые в нормальном состоянии их никогда
не привлекают. Они страдают в основном от так называемых
«пустых депрессий», ощущения «пустого Я»: субъекты жалуют¬
ся на пустоту, которая делает их жизнь бессмысленной, их суще¬
ствование становится серым. Это пустое я не оплакивает про¬
вал или чувство вины, оно оплакивает ощущение бесполезно¬
сти, почти несуществования. Сейчас каждый из нас может ощу¬
щать начальную стадию такого рода депрессии: это та смутно
вырисовывающаяся скука, которая заставляет нас превращать
удивительные представления в то, что дает жизни новую жизнь.
Это то, что делает большинство из нас, идя в театр или кино, то,
что приковывает нас к телевизору — иначе говоря, приводит к
перверсивному отыгрыванию. Поскольку все мы являемся рас¬
щепленными, постольку каждый из нас потенциально первер¬
сивен: иначе у нас не было бы необходимости развлекать себя,
а такие вещи, как искусство, литература, драма, никогда бы не
увидели свет.
Следовательно, развлечения с печальным концом приносят
нам пародоксальное удовольствие — катарсис — шиацу для на¬
шей души; удовольствие, отличное от того, что мы получаем от
комедий или приключенческих историй. Эти жанры также вы¬
зывают жалость и страх — в них наш герой тоже проходит через
ад, — но в итоге это всегда сводится к «много шума из ничего»:
счастливый конец освобождает нас от этих чувств. В трагиче¬
ском же спектакле вызволение аффекта жалости производится
- 126-
за счет подтверждения причин для жалости и страха: трагиче¬
ское наслаждение основывается на таком подтверждении.
Как мы видели, для Фрейда травматические события пре¬
образовывают психические процессы в страх. Но этот страх —
или сопутствующие ему жалость или сочувствие — воссозда¬
ются искусственно через представление того уровня опасности,
которому мы, через фигуру героя, ужасаемся. Представление и
игра делают так, что психика оказывается неспособной спра¬
виться самостоятельно: они разбирают, они анализируют (тер¬
мин, который происходит от греческого analuein, распутывать),
что вызывает у нас страх. Благодаря такой вписанности в дей¬
ствие наслаждение похищает субъекта.
Для того чтобы катарсическое удовольствие свершилось,
страсти прежде всего должны быть мобилизованы. Страсти в
том смысле, что мы страдаем, мы терпим и не способны оказать
этому сопротивление (в буквальном смысле латинского passio).
Жалость и страх в какой-то мере противоположны ревности и
зависти, которые также относятся к страстям. Жалость означает
страдание за существующее страдание другого; а страх означает
страдание за возможное в будущем страдание другого. Значение
ревности можно определить как страдание за удовольствие дру¬
гого, которого я люблю, а зависти — как страдание за удоволь¬
ствие другого, которого я не люблю.
В перверсивной постановке происходит что-то подобное
такому трагическому маневру, хотя и при наличии других стра¬
стей: парафилический акт репрезентирует травму ревности,
одно репрезентирует другое, но при этом субъект освобождает
себя от нее, даже если только временно. Трагическое удоволь¬
ствие также является временным: мы можем наслаждаться тра¬
гическими представлениями всю жизнь, потому что — к сча¬
стью — мы никогда не исцелимся от того, что делает их при¬
ятными для нас. Аристотелевский катарсис — это не полное
излечение: это массаж, в котором мы периодически нуждаемся.
- 127-
Поэтому мы бесконечно возвращаемся в театр, в кино, в кон¬
цертный зал и т. д. Но в чем заключается эта «рана», которая
трагически излечивается от массажа, доставляя нам очищаю¬
щее и освобождающее удовольствие?
Мы говорили о гнетущей скуке, обсуждая детей, жаждущих
найти стимул, который отвлечет их от их пустоты. Скука (пере¬
живание силы наших влечений, как мы уже отмечали) — это,
возможно, реакция на изначальную несправедливость условий
человеческого существования: рано или поздно каждый субъ¬
ект испытывает фрустрацию по отношению к обещанию, о ко¬
тором свидетельствуют самые ранние заботы родителей, что в
жизни мы получаем удовольствие вне зависимости от наших
заслуг, то есть что Благодать с нами. Обещание, что они будут
помогать просто исходя из любви, милости, — опровергается
действительностью, но прежде всего, рано или поздно, самими
родителями. Кроме того, не правда, что мы получаем удоволь¬
ствие или страдаем, потому что заслужили это. Такая неспра¬
ведливая, нелепая боль человеческого страдания является ту¬
гим узлом, который искусство непрестанно пытается распутать.
Таким образом, перверсии — это катарсические трагедии,
отбрасывающие ревность; они являются представлениями с
пагубным содержанием, которые по этой причине приносят на¬
слаждение. Перверсия подобна массажу эротической души: ту¬
пая боль, расположенная непосредственно под складкой нашей
совести, снабжает восхитительными эмоциями перверсивного
исполнения.
Психоаналитическое лечение тоже трагично. Не столько
потому, что это строгая процедура, исключающая физический
контакт между анализантом и аналитиком, сколько из-за того,
что анализ направлен на реактуализацию травмы, необходимую
для устранения ее влияния. Анализ приоткрывает старые раны,
зачастую вызывая при этом несомненное удовольствие. Некото¬
рые люди, не верящие в силы психоанализа, спрашивают: «Как
- 128-
такое может быть, что кто-то платит аналитику хорошие деньги
за годы практики, у которой нет никакого научного консенсуса?
Не является ли психоанализ больше мазохизмом, чем его лече¬
нием?» Дело в том, что, несмотря ни на что, анализ доставляет
удовольствие. Даже если это сомнительное перверсивное удо¬
вольствие.
Жульничество
Первертами могут быть самые разные люди, и у всех них
есть свой собственный стиль бытия-в-мире, который также
можно найти и у не перверсивных индивидов. Их побуждает
определенного рода склонность к разочарованию, которая зача¬
стую принимает форму обвинения социальной жизни в жульни¬
честве. Те, кто не отказывает себе в перверсивных действиях,
относятся, как правило, к людям, которые каким-то образом «не
верят», — но что это, во что они не верят?
Было отмечено, что перверты часто работают в высокомо¬
ральных институциях: в мировом суде, полиции, церкви, шко¬
ле. Но нам следует спросить себя, не является ли их тяготение
к такому этическому бытию предпочтительным ввиду некой
сверхкомпенсации за их фундаментальный скептицизм по от¬
ношению к добродетели человеческих существ или их хорошего
намерения. Перверты преследуют моральное измерение, кото¬
рого — так справедливо — им не хватает в их сексуальном же¬
лании. Но эти перверты, которые также являются хранителями
закона, совершают ту же ошибку, что и многие философы: эти¬
ческое не сводится к моральным нормам.
Перверты не верят: и не только в Бога, но и в хороший закон
или в добродетель человеческой природы. В глубине души они
убеждены, что тот, кто произносит возвышенные речи о вещах,
подобных альтруизму, душевной экзальтации, самопожертво¬
ванию ради дела и ради других, о согласии между словами и
- 129-
действиями, тот, кто пристрастно верит в Бога, — все они на са¬
мом деле самозванцы. Это не сводится к тому, что сексуальные
перверты более злые, чем большинство людей, хотя возможно,
что с законом они не ладят больше других; но даже когда пер¬
верты являются честными гражданами, в глубине души они не
верят в городские ценности. Отсюда их склонность к иронич¬
ности, разоблачению лицемерия тех уважаемых людей с высо¬
кими чувствами, высмеиванию громких слов, что превозносят
добродетель. Это моральный аспект того, что традиционные
аналитики связывали с анальностью первертов: «Мир — дерь¬
мо» (Идея примата анального в перверсиях была разработана
Шассге-Смиржель, (1985)).
Иногда перверты открыто заявляют, что в конечном ито¬
ге все люди перверсивны. Это немного напоминает некоторых
мужчин-гомосексуалов, которые убеждены, что под гетеросек¬
суальным глянцем все мужчины геи. Сексуальные перверты не
доверяют ни одному человеку, и они знают, что другим не следу¬
ет доверять им. И если сексуальные перверсии так сильно инте¬
ресуют нас сегодня, то это потому, что по многим аспектам наше
секуляризированное общество задает точку зрения на перверта
своей собственной: оно все меньше и меньше верит в добро¬
желательную сущность человечества и в абсолютную ценность
праведных дел. Это позволило психоаналитику Сержу Андре
(1993) написать, что перверт — это моралист нашей эпохи.
Подобная фигура уже была описана Мольером в «Дон Жу¬
ане», который в свое время столь сильно шокировал ханжей и
педантов. Несомненно, что Дон Жуан был не первертом, а все¬
го лишь распутником и мольеровским философом: его либер-
тинаж есть следствие, или неизбежный вывод, атеистического,
разочарованного видения мира. «Итак, если я правильно тебя
понимаю, твоя религия — это арифметика?» — кричит ему слу¬
га Сганарель. Вопрос, на который любая современная матери¬
алистическая наука ответила бы утвердительно. Страсть Дон
- 130-
Жуана смотрелась в католическом мире как сексуальное след¬
ствие эпохи Просвещения: секуляризованное разочарование
современности, по сути, перверсивно. Но именно это является
причиной, по которой Дон Жуан, страдалец за права этически
неограниченного удовольствия, оказывается насквозь морали-
стичным. Дон Жуан героически не сдается даже перед лицом
каменного гостя и обещания вечного страдания. Его мораль
заключается в том, что современная наука ставит перед собой
задачу деконструкции благих намерений: не является ли альтру¬
изм коллажем перверсивного эгоизма? Особенностью эгоисти¬
ческих генов?
Несомненно, такое перверсивное разоблачение лицемерия
и лживого альтруизма добряков завораживает многих из нас.
Откуда и возникает интерес к таким авторам, как Шодерло де
Лакло, де Сад, Захер-Мазох, Уайльд, Батай, Мисима, Селин, Жу-
андо, Жене, Пазолини, и многим другим. Авторы, которые ото¬
бражали, по большей части в парадигматических отношениях,
определенные перверсии, свидетелями которых они зачастую
являлись — в том смысле, что имели отношение к жизнеописа¬
нию мучеников — ценой собственной жизни.
Но что оставляет нас в недоумении, несмотря на свой шарм,
относительно перверсивного акта, в смысле его определения
нами? Тот факт, что эти субъекты, пока они ведут себя как пер-
верты, остаются каким-то образом связанными с тем же жуль¬
ничеством, которое они разоблачают и которое на самом деле
им никогда не преодолеть. Они подобны Вольтеру, который,
разоблачая все религиозные убеждения как мошеннические,
ничего не может с собой поделать и одевается священником,
когда посещает своего любовника: сексуальный акт приносит
ему наслаждение только в том случае, если он способен также
разоблачить вожделение священника. Такой маскарад может за¬
бавлять нас как казус, но, конечно, мы не можем оценить его как
необходимое условие для занятий любовью. В сущности, пер¬
- 131 -
версивный акт — это разоблачение, но такое, которое не приво¬
дит к прощению разоблачающего оскорбления. Перверты — это
моралисты, нуждающиеся в мошеннике, разоблачение которого
доставляет им подлинное удовольствие.
Эксгибиционист может найти наслаждение только в разо¬
блачении женского похотливого желания; вуайерист — в ра¬
зоблачении любовников, которые хотят скрыть свое удоволь¬
ствие. Фетишист находит наслаждение, аллегорически разобла¬
чая вожделение фаллоса, что волнует женщин, поскольку они
устраивают маскарад соблазнения. Трансвестит высмеивает
поверхностность мужского эротизма, который требует только
обманчивых женских фетишей — короткую юбку, кружевной
бюстгальтер, всякие безделушки, — чтобы желать женщину;
трансвестит — это великий пародист гетеросексуального муж¬
ского желания. Садист разоблачает свою женщину-жертву, не
желающую осознавать боль, причиной которой была она сама;
мазохист разоблачает свою женщину-мучительницу, которая
подавляет его. Педофил, возможно, разоблачает инфантильную
сексуальность, которая возникает из культурного мифа о дет¬
ской невинности. То есть перверт может наслаждаться другим
только путем прямого или косвенного разоблачения. Но, разо¬
блачив, он больше не способен любить.
Тогда каким образом аналитик может перенаправить неиз¬
менную страсть разоблачения обмана? Мы постараемся найти
ответ на этот важнейший вопрос в шестой главе.
III. Мазохизм
Я, Имазато Масукичи, должен совершить самоубийство.
Я знаю, что у моей жены, Имазато Мурако, есть любовник.
Я также знаю, что она хотела бы вступить с ним в брак. И так
как я люблю ее до полного изнеможения, то свободно и охотно убью
себя, чтобы обеспечить ей счастье. Люди могут думать, что моя
смерть — это в действительности убийство и что это Мурако уби¬
ла меня. Именно потому, что такие домыслы будут причинять ей
страдание, и также потому, что они идут вразрез с моей волей, я
составил следующее завещание с целью покончить с такого рода по¬
дозрениями.
Я подтверждаю, что умру от применения токсического веще¬
ства. Я требую, чтобы не было никаких сомнений в этом вопросе.
Но учитывая необычный, единичный характер моего способа совер¬
шения самоубийства, люди будут думать, несмотря на все то, что
я уже написал, что все же я был убит (...) Хотя мое самоубийство
направлено на предоставление счастья моей жене, тем не менее оно
сопровождается определенным требованием, которое обязательно
должно быть удовлетворено моей женой. Это требование заключа¬
ется в следующем. Я должен умереть, выпив яд, для чего, собственно,
я его и приму, но я хочу, чтобы это был такой яд, который причинит
мне значительное страдание. Мое требование заключается в том,
чтобы после того, как я принял яд, смерть наступила только после
двух или трех часов невыносимой боли. Также я хочу, чтобы Мурако,
непременно, на протяжении всего времени моего страдания до самой
смерти, неподвижно сидела напротив меня, не сводя с меня глаз. Это
совершенно необязательно для нее, чтобы помочь мне в самоубий¬
стве, но я требую, чтобы она смотрела на мою гибель до самого кон¬
ца. Я нахожу, что не может быть приятнее смерти, чем воображать
- 133 -
себя умирающим, когда ты захвачен мучительной болью, в то время
как твоя жена смотрит на тебя. Я буду чувствовать себя в десять
раз счастливее, нежели живя любимым ею. Умереть при таких обсто¬
ятельствах — это высшее удовольствие, которое только могла уго¬
товить мне жизнь. Моя жена согласилась и дала мне свое слово, что
она будет соблюдать этот пункт.
Июль 1953 Имазато Масукичи
аковы последняя воля и завет, которые предстали в
новелле Дзюнъитиро Танидзаки Безжалостные хро¬
ники (с отсылкой к Айзенштейн, 2000). Главному ге¬
рою Масукичи удалось найти свою молодую жену среди руин
Хиросимы после атомной бомбы, но лишь для того, чтобы об¬
наружить, что он потерял свою сексуальную потенцию. Его
план совершить это ужасное самоубийство должен был стать
грандиозным финалом после потери мужественности. Я про¬
цитировал его здесь потому, что сцена, где он представляет
человека, страдающего на глазах у женщины, которая любит
другого, является классической постановкой того, что я назы¬
ваю элементарными мазохистическими фантазиями; то есть
человека, получающего удовольствие от страданий, которые
ему причиняет его любимая женщина. Такой тип страдания ас¬
социируется с настоящим предательством: моя безжалостная
женщина предпочитает другого мужчину. Но, как ни странно,
боль, причиняемая ею, не внушает ему ненависти. Наоборот,
эти боль и страдание, которые претерпевает мазохист, каким-то
образом позволяют возвеличить, а не осудить предполагаемое
удовольствие женщины.
Мазохизм и исключение
В мазохизме исключенность превращается в удовольствие
в самой драматической манере. Я, мазохист, не хочу, чтобы моя
женщина любила, желала и уважала меня; наоборот, я хочу, что¬
- 134-
бы меня избивали и унижали. Ей следует демонстрировать пре¬
зрение ко мне, а я буду наслаждаться ее презрением. Но почему?
Часто мазохист отвечает на этот вопрос в полудуховном
тоне: «Через унижение и боль я возвышаюсь». Аналогично
итальянские проститутки, рекламируя свои навыки в «играх в
стиле d'Annuzio» — то есть игры с мазохистическими клиента¬
ми, — размещают в газете объявления относительно их образо¬
вания. Суровое образование возвышает душу, открывая путь к
высшему удовольствию, подтверждая жертву и унижение. Эро¬
тическое удовольствие мазохиста часто уподобляется привер¬
женности духовного возвышения через умерщвление, в то вре¬
мя как в обыденном понимании мазохизм воспринимается как
форма добровольного самоуничижения, в которой святой или
филантроп идет дальше, чем просто потворствует тому, что
общество отвергает. На деле он отвергает сам себя, на деле он
представляет крах человека.
Жертвенность Святого Франциска Ассизского была столь
захватывающей, сколь и волнительной — для него было недо¬
статочным жить в бедности, он также нуждался в том, чтобы
жить как нищий и причинять себе боль. То, что он назвал «со¬
вершенной радостью», могло быть достигнуто только через
страдание, и прежде всего через унижение (Уголино Брунфорте,
1913, в частности, глава 8).
На самом деле мазохист не испытывает удовольствия от
физической боли как таковой. Вне мазохистического сценария
боль так же неприятна для него, как и для любого другого; одна¬
ко в рамках эротического контекста она пропитывается особой
ценностью и становится проводником интенсивного удоволь¬
ствия. Мазохист наслаждается таким страданием, поскольку
оно ассоциируется с унижением и наказанием, тем самым ста¬
новясь моральным знаком.
Следовательно, мы можем сказать, что в отличие от нор¬
мальных «прекрасных» удовольствий мазохистические — впро¬
- 135-
чем, как и любые перверсивные удовольствия, — являются воз¬
вышенными. Кант занимался проблематикой различения меж¬
ду прекрасным и возвышенным в своей книге Критика способ¬
ности суждения, хотя делал он это с эстетической точки зрения
(1790, часть I, первая и вторая книги). В то время определенные
романтические произведения считались «возвышенными» — те,
которые уходили от классического критерия «изобразительного
искусства», изображая напряженные, дикие сцены и в целом пе¬
редавая ощущение чего-то грандиозного и неизмеримого. Для
Канта возвышенное включало в себя переживания неприят¬
ного удовольствия или приятного неудовольствия, различаясь
на «математическое возвышенное» (которое больше вызывало
удовольствие, чем неудовольствие) и «динамическое возвышен¬
ное» (которое, наоборот, больше вызывало неудовольствие, чем
удовольствие). Мы можем сказать, что перверсии и неврозы от¬
носятся к «прекрасной нормальности» так, как для Канта воз¬
вышенное относилось к прекрасному: триумф удовольствия,
которое все же придется потеснить для непреодолимого порыва
к неудовольствию.
Математическое возвышенное — несвоевременное и
дерзкое наслаждение — это форма возвышенного, характер¬
ная для неврозов: наслаждение, переживаемое в фантазии,
вызывает чувство вины и, таким образом, неудовольствие.
Динамическое возвышенное, наоборот, угадывается в мазо¬
хизме (и в целом в перверсиях): здесь повторение неприятно¬
го действия становится непременным условием для подлин¬
ного удовольствия.
Однако не следует полагать, что мазохист приносит себя в
жертву желанию женщины, суть которого наказывать и уни¬
жать. Женщина не более чем инструмент для него, ее задача за¬
ключается в том, чтобы быть грубой. Зрелище, в котором она
отвергает его вместо со всеми его замыслами и целями, является
мизансценой, поставленной самим мазохистом.
- 136-
Хотя мазохист зачастую вынужден обращаться к услугам
проституток, в глубине души он мечтает о женщине, которая
по-настоящему хочет его наказывать, у которой он на самом
деле вызывает ярость. Но даже если бы поиск такой женщи¬
ны увенчался успехом, вовсе не обязательно, что благотворная
комплементарность, которая смогла бы аннулировать первер¬
сивную стратегию, при этом бы произошла. Женщина, которая
действительно была бы способной приходить в ярость от субъ¬
екта, не обязательно получала бы от этого удовольствие. В конце
концов, что это за удовольствие оттого, что кто-то приходит в
ярость? Смиренный субъект-мазохист мечтает о «непреклон¬
ной женщине», но не о том, чтобы удовлетворить ее желание:
чувства его партнера — это не конечная точка для него (в том
смысле, в каком их удовлетворение могло бы быть его целью),
а всего лишь средство для его собственного удовольствия. Де¬
лая себя жертвой женской жестокости, он не стремится удов¬
летворить ее желание быть суровой, а лишь выуживает из по¬
следствий этой жестокости гедонистическую выгоду. К приме¬
ру, когда мазохист объявляет себя «рабом» своей «хозяйки», его
удовольствие вытекает из его собственного ощущения рабства,
а не из того, что он удовлетворяет желание женщины быть хо¬
зяйкой раба.
Сам акт поиска унижения раскрывает суть иронии мазо¬
хизма, потому что в итоге женщина, которая унижает, превра¬
щается в реальный объект-субъект унижения.
Мазохистический протест
Анализант, в возрасте сорока с небольшим лет, увлекся
Джульеттой, женщиной одного с ним возраста, с которой у него
были дикие сексуальные отношения, граничащие с полным бе¬
зумием. Однако прошло не так много времени, как он начал об¬
винять ее в том, что она «недалекая», выскочка и невыносимо
- 137-
сварливая истеричка. После этого он завел куда более благора¬
зумные отношения с другой женщиной, которую он уважал,
хотя и продолжал видеться с Джульеттой. Дела с этой новой
женщиной, которая вроде как заслужила его уважение, пошли
хорошо, но все же удовольствие, которое он испытывал с Джу¬
льеттой, было «чем-то большим»! Узнав о его романе, Джульет¬
та взяла реванш, отказав ему в своем расположении, которое до
этого приносило ему удовлетворение. Он расстался с «той злоб¬
ной старой ведьмой», но только для того, чтобы возобновить
все несколько месяцев спустя.
Раньше он время от времени вынашивал мазохистические
фантазии, но при этом никогда не применял их на практике.
Однако начиная с этого времени его сексуальные отношения с
Джульеттой приняли новый оборот: она стала мочиться и ис¬
пражняться на него. Он лизал ее вульву, в то время как она мо¬
чилась на его лицо, и, смакуя глотал мочу. Его приводило в пол¬
ный экстаз, если он целовал ее вульву во время менструации.
Только после таких игр — сдобренных и другими мазохисти-
ческими «услугами» — они приступали к обычному половому
акту. Временами он не виделся с ней целую неделю, а то и месяц,
пока желание «быть тем, с кем обходятся как с унитазом», как
выразился он сам, не одолевало его снова.
Стоит отметить, что такое происходило только с Джульет¬
той: он даже не фантазировал о подобных подвигах с другими
женщинами. Видимо, такого рода мазохистические игры слу¬
жили одновременно и средством мести Джульетте, и своеобраз¬
ным трауром по печальной любви. Они были оборотной сторо¬
ной того неуважения, которое он испытывал к своей партнерше,
к той, что никогда не совершала подобных действий прежде, но
также нашла их восхитительными. Он сам открыл для себя этот
источник развлечения только после того, как признал, что для
него было просто невозможно иметь обычный любовный ро¬
ман с «этой ведьмой». Сам факт того, что он продолжал видеть¬
- 138-
ся с Джульеттой, заставлял его чувствовать себя ничтожеством,
но с помощью их экскрементальных игр ему удалось переделать
свое унижение в удовольствие. Однако его уничижение было не
чем иным, как зеркальным отражением того низменного обра¬
за, который он получал от своей партнерши, той, что в конце
концов осознала: его требования, чтобы она мочилась на него, в
действительности были формой возвратного возмездия. В итоге
она ушла от него, сказав: «Ты относился ко мне как настоящее
дерьмо!»
Правда в том, что все мазохистические игры разыгрывают
подобное возмездие: когда мазохист добивается того, чтобы его
партнер унижал его, то в конечном счете партнер становится тем,
кого унижает мазохист. С этой точки зрения, мазохизм можно
рассматривать как едва различимую форму садизма, в котором
роли ироническим образом инвертированы. То есть мазохизм —
это форма протеста против другого и, как правило, против жен¬
щины. Это протест, который тут же удовлетворяется, учитывая,
что субъект предоставляет свое собственное тело в качестве легко
доступной замены настоящего объекта унижения. Мазохизм —
это, по сути, «причинение себе...» наказания другого.
Однако случай, описанный выше, не должен вводить нас в
заблуждение: садистические побуждения мазохистов, как пра¬
вило, в качестве своего объекта выбирают мужскую, а не жен¬
скую фигуру. Здравый смысл может привести нас к предположе¬
нию, что истинным объектом мазохистической враждебности
является женщина, при помощи которой он стремится быть
подавленным или униженным. Как бы то ни было, перверсии
не имеют отношения ни к линейности, ни к картезианству, они,
если угодно, являют собой эстетику барокко (настолько, что я
задаюсь вопросом: может ли аналитик, который не ценит ба¬
рокко и его головокружительное великолепие, по-настоящему
понять их?). Фактически мазохист зачастую отстаивает права
женщин, и его обида, как правило, направлена против могуще¬
- 139-
ственной мужской фигуры или, как мы могли бы сказать, фигу¬
ры отцовской. Исходя из этого, можно сделать вывод, что, когда
субъект позволяет себе быть изнасилованным женщиной, он
тем самым предоставляет свое собственное тело для того, чтобы
видеть фигуру неполноценного мужчины (его отца?), изнасило¬
ванную и униженную яростью женщины.
Мазохист часто услаждается в фантазиях и иногда в реаль¬
ности, превращая своего партнера в проститутку. Опять же,
было бы ошибкой интерпретировать это просто как проявление
агрессии, направленной исключительно против женщин. Су¬
щественную важность для мазохиста играет тот факт, что роль
проститутки должна быть исполнена добропорядочной жен¬
щиной, «матерью, в ее лучшем проявлении» (Делез, 1967, с. 57).
Захер-Мазох принуждал свою жену Ванду искать любовников
через газетные объявления и заниматься проституцией за день¬
ги. «Как прекрасно, — писал Мазох, — обнаружить в своей соб¬
ственной хорошей, добропорядочной женщине чувственное
удовольствие, которое обычно ищешь в женщине распутной».
В то время как Ванда делала все это, чтобы удовлетворить сво¬
его раба/господина, Мазох рассматривал это как способ осу¬
ществления желания женщины (матери?), как он его понимал —
иметь много любовников и быть проституткой. Другими слова¬
ми, мазохист верит, что он осуществляет запретные фантазии
женщин, — и иногда это так. Его способ манипулирования жен¬
щинами вовсе не обязательно является враждебным, скорее его
можно назвать женолюбием.
Многие мазохисты питают слабость к милым, даже к ан¬
гельским женщинам. Их действительно возбуждает обнажение
женской похоти, женского пламени, скрывающегося под вуалью
старомодного шарма. Для мужчин с мазохистическими тен¬
денциями основной возбуждающей сценой становится то, что
должно расстроить их как детей, — открытие материнской сек¬
суальности, направленной не на них.
- 140 -
Наблюдение за своей собственной женщиной, предлагаю¬
щей свое тело другому, является «трагической» репрезентацией
первичной травмы: сцена изначального материнского преда¬
тельства. «Мужчины, которым нравится быть рогоносцами»,
подслащают свою горькую ревность сладостью перверсии.
Но — другой оксюморон в стиле барокко — распущенность
женщины мазохиста, как это ни парадоксально, является так¬
же его возмездием против мужчин, которые наслаждаются ее
услугами: он, мазохист, знает, в то время как другие — нет. Он
руководит сценой, и мужчины, которые, не ведая, наслаждают¬
ся его любимой, — это бедолаги, которым предложили женское
тело в качестве простой приманки. Другие мужчины являются
всего лишь марионетками в руках maître du jeu. Для мазохиста
огромное значение имеет тот факт, чтобы женщина была его со¬
общником, ведь таким образом он по-иному разыгрывает давно
пережитый им опыт, когда он сам был «другим», когда его роди¬
тели считали, что «он глупый ребенок и ничего не понимает».
В целом мы можем назвать такой тип мазохизма негативной
ревностью.
И в заключение: мазохизм является целесообразностью,
которая трансформирует ту неприятную исключенность из на¬
слаждения значимого другого в сцену, объект, своего собствен¬
ного наслаждения, из которой на этот раз исключенным стано¬
вится другой.
От страсти к действию
В фильме Вуди Аллена «Хватай деньги и беги» (1969) мо¬
лодой герой живет в неблагополучном районе. Он хилый маль¬
чишка, его часто избивают, по поводу и без. Хулиганы срывают
с него очки, бросают их на землю и растаптывают ногами. Годы
спустя, как мужчина, который прекрасно знаком с таким обра¬
щением, герой Вуди Аллена создает свою модификацию этой
- 141 -
ситуации: как только он чувствует, что нападение неизбежно,
он срывает с себя очки и растаптывает их на земле. Таким об¬
разом он собственноручно вершит насилие, в котором раньше
был пассивной жертвой.
Эта комическая сцена демонстрирует то, что психоанализ
определил в качестве «идентификации с агрессором» (Ференци,
1932; Анна Фрейд, 1936), которая, в свою очередь, иллюстрирует
процесс, который описывал Фрейд, объясняя загадку невроти¬
ков, тех, кто, причиняет себе боль и страдание, не имея на то
убедительной причины — порой даже бессознательной. В ответ
на такое загадочное поведение Фрейд разработал свою концеп¬
цию первичного мазохизма — и лежащего в его основе влечения
к смерти (По ту сторону принципа удовольствия, 1920). Однако
введение такого фундаментального мазохизма служит только
тому, чтобы переформулировать эту загадку, но не решить ее.
Как мы видим в первой главе, прежде чем подойти к та¬
кому выводу, Фрейд делает предположение, что большинство
способов самопричинения боли, хотя и косвенно, но по-преж¬
нему подчиняются принципу удовольствия (Lustprinzip) — пу¬
тем преобразования субъекта из пассивной жертвы в активного
агента страдания, боль от которого восстанавливает определен¬
ное господство и тем самым приносит утешение. Как и Вуди Ал¬
лен, которому не удается избежать жестокости по отношению к
себе, мазохист предпочитает причинять ее себе самостоятель¬
но — и таким способом извлекать убогую гордость. Такое само-
разрушающее поведение приносит наслаждение, так как через
акт нападения на себя мазохисту становится доступным сади¬
стическое наслаждение того человека, который когда-то с ним
жестоко обращался.
Как и все перверсии, мазохизм является стратегией извле¬
чения удовольствия из того, что когда-то было крайне неприят¬
ным. Мазохист повторяет болезненное переживание, при этом
эротизируя его. Этот процесс наглядно продемонстрирован в
- 142-
ряде случаев, взятых из садомазохистической коммуны Лос-Ан¬
джелеса, о которых сообщает Столлер (1991а). Все четыре экс¬
тремальных мазохиста, с которыми он столкнулся и которые
преследовали физическую боль, имели одну общую черту. Бу¬
дучи детьми, они все перенесли серьезное длительное заболе¬
вание. Все четверо в течение продолжительного времени были
вынуждены терпеть лишения, не имея возможности открыто и
адекватно выражать разочарование, отчаяние и ярость, которы¬
ми они были поглощены.
Например, молодая девушка, одна из этой группы мазохи¬
стов, настолько остро страдала от заболевания позвоночника,
что боль не позволяла ей сидеть в течение нескольких дней
подряд. Другой мужчина в детстве страдал от муковисцидо¬
за, был надолго госпитализирован и прошел ряд медицинских
процедур, включая инъекции, внутривенные надрезы и крово¬
пускания, которые затем, будучи взрослым, стал совершать сам
для получения удовольствия. Общеизвестно, что сложнее все¬
го проследить путь от специфической, оригинальной травмы к
возвращенным формам мазохизма, включающим унижение и
наказание, и, как правило, такие травмы всегда выходят на свет
через аналитическую реконструкцию.
Итак, несмотря на то, что мазохисту необходимо обеспе¬
чить господство над другим, еще в большей степени ему необ¬
ходимо овладеть своей собственной пассивностью. Как в случае
художника, который репрезентирует свою собственную несо¬
стоятельность, эта активная репрезентация является мазохи-
стическим унижением, которое обеспечивает его господство.
Контракты
Одним из классических признаков мазохизма является
использование контрактов. Это действительно в духе мазохи¬
стов — составлять контракты, предписывающие повиновение,
- 143-
которые должна подписать их госпожа-мучительница. Вот, к
примеру, один из них, составленный Захер-Мазохом для своей
возлюбленной Фанни фон Пистор.
Договор между г-жой Фанни фон Пистор
и Леопольдом фон Захер-Мазохом
Г-н Леопольд фон Захер-Мазох своим честным словом обязуется
быть рабом г-жи Фанни фон Пистор, безоговорочно исполнять все ее
желания и приказания в течение шести месяцев кряду.
Г-жа Фанни фон Пистор, со своей стороны, не имеет права до¬
могаться от него чего-либо бесчестного (лишающего его чести как
человека и гражданина). Она, далее, должна предоставлять ему еже¬
дневно шесть часов для его работы и никогда не просматривать его
письма и записи. При каждом его проступке, упущении или оскорбле¬
нии величества госпожи (Фанни фон Пистор) она может наказывать
своего раба (Леопольда фон Захер-Мазоха), как ей заблагорассудится.
Словом, ее подданный Леопольд должен повиноваться своей госпоже с
рабским покорством, принимать изъявления ее милости как восхи¬
тительный дар, не предъявлять никаких притязаний на ее любовь,
никаких прав в качестве ее возлюбленного. Со своей стороны, Фанни
фон Пистор обещает по возможности чаще носить меха, особенно
тогда, когда она выказывает жестокость.
[Позже вычеркнуто] По истечении шести месяцев обе стороны
должны рассматривать эту интермедию рабства как не имевшую
места и не делать на нее никаких серьезных намеков, а все, что имело
место, — забыть и вступить в прежние любовные отношения.
Эти шесть месяцев не обязательно должны следовать друг за
другом, они могут на долгое время прерываться, кончаться и вновь
начинаться по прихоти госпожи.
Этот договор скрепляется подписями договаривающихся.
Вручено 8 декабря 1869.
Фанни фон Пистор Богданова.
Леопольд Кавалер фон Захер-Мазох.
На первый взгляд, договор такого рода кажется простым
выражением мазохистической озабоченности в контроле за
игрой, сохранением измерения «игры». Называя себя рабом,
партнер одновременно устанавливает пределы своему рабству
- 144-
и сохраняет контроль над ситуацией. Благодаря контракту «го¬
спожа» становится подвластной: ее превосходство осуществля¬
ется только внутри четких пределов, детерминированных ис¬
ключительно наслаждением от порабощения.
Однако годом позже Мазох пишет другой договор — на
этот раз для жены Ванды.
Мой раб!
Условия, на которых я принимаю вас и терплю рядом с собой,
таковы:
Полный и безусловный отказ от собственного я.
Помимо меня, у вас не может быть никакой воли.
В моих руках вы — слепое орудие, которое беспрекословно вы¬
полняет все мои приказы. На случай, если вы забудете, что вы раб,
и перестанете выказывать по отношению ко мне безусловное послу¬
шание во всем, мне дается право наказывать и карать вас, как мне
заблагорассудится.
Все, чем я могу вас порадовать или осчастливить, есть моя
милость, и лишь как таковая должна вами с благодарностью вос¬
приниматься; перед вами нет у меня никаких долгов, никаких обяза¬
тельств.
Вы не можете быть мне ни сыном, ни братом, ни другом, ничем,
кроме простершегося раба.
Подобно плоти вашей, мне принадлежит также и ваша душа, и
как бы вы из-за этого ни страдали, вы должны все-таки подчинить
моей власти все свои чувства, все свои ощущения.
Мне позволена величайшая жестокость, и даже если я вас изуве¬
чу, вы должны снести это безо всяких жалоб. Вы должны работать на
меня, как раб, и если я утопаю в роскоши, а вас оставляю прозябать,
терпеть лишения и попираю вас ногами, вы должны безропотно цело¬
вать ногу, попирающую вас.
Я могу вас в любой момент прогнать, вы же без моей на то воли
никогда не должны оставлять меня, и если вы от меня убежите, то
вы признаете за мной власть и право замучить вас до смерти при
помощи всех мыслимых пыток.
Помимо меня, вы не имеете ничего, я для вас все — ваша жизнь,
ваше будущее, ваше счастье, ваше несчастье, ваша мука и ваше на¬
слаждение.
- 145-
Все, чего я желаю, доброе или дурное, вы должны исполнить, и
если я потребую от вас преступления, то вы должны, чтобы повино¬
ваться моей воле, стать и преступником.
Ваша честь принадлежит мне, как и ваша кровь, ваш дух, ваша
рабочая сила, я — госпожа над вашей жизнью и смертью.
Когда вы не сможете более выносить моего господства, когда
цепи станут для вас слишком тяжелыми, тогда вы должны убить
себя сами, свободу я вам не верну никогда.
«Своим честным словом я обязуюсь быть рабом г-жи Ванды фон
Дунаевой, в точности так, как она этого желает, и не противясь
покориться тому, что она мне присудит.
Д-р Леопольд Кавалер фон Захер-Мазох».
(http://www.ijp.ru/razd/pr.php?failp=00603100129)
По сравнению с первым договором подчинение, описанное
в этом, достигает куда больших крайностей. В игре подчинения
нет никаких пределов; очевидно, что этот контракт учреждает
подчинение без каких-либо ограничений вообще. На первый
взгляд кажется, что Мазох избегает рокового момента, но как
писал Теодор Райк, «мазохист проигрывает все битвы, кроме
последней» (1953, с. 363). Эта «последняя битва» отсылает не к
хронологической реальности, а скорее к ультиматуму господ¬
ства. В итоге мазохист — это тот, кто побеждает.
Эта окончательная победа выражается в первую очередь в
самом акте составления договора. В действительности, с юри¬
дической точки зрения, письменный договор служит гарантией
для обеих сторон, в особенности для более слабой. Само по себе
составление договора устанавливает лимиты на власть. Настоя¬
щий раб никогда не извлекает выгоды от контракта со своим го¬
сподином: если таковое произойдет, то, в силу самого факта, он
перестанет быть рабом. Таким образом, «рабский договор» —
это иронический парадокс.
Это также представляет интерес при изучении формы дого¬
вора Мазоха с Вандой. И даже притом, что Ванда является субъ¬
ектом, «я», контрактного соглашения, нет никаких сомнений в
- 146-
том, что автором, то есть подлинным субъектом, является сам
Леопольд. И это делает окончательные подписи весьма неод¬
нозначными. Означает ли это, что автор допускает последний
абзац, появляясь в кавычках («Своим честным словом я обязу¬
юсь...»), или таким образом он признается в авторстве текста,
в котором навязывает свою волю? Но если Леопольд истин¬
ный составитель договора, который постановляет его рабство,
кто же тогда настоящий господин? Не является ли договором
только этот последний абзац — в котором Леопольд допускает
свое рабство — или, каким-то изощренным способом, весь этот
текст, несмотря на свою перформативную форму, как сказали
бы лингвистические философы, является предписанием пра¬
вил? («Перформативная пропозиция» отсылает к утверждению,
которое не просто описывает факт, а чье высказывание равно¬
сильно интерсубъективному акту. К примеру, если я скажу «я
обещаю прийти к тебе домой завтра», простое произнесение
этих слов выполняет акт обещания.)
В лингвистике «утверждение» (énoncé) отсылает к экспли¬
цитной устной речи, в то время как «пропозиция» (énonciation)
является самим актом, который вербально манифестирует это
утверждение. На самом деле, даже если субъект утверждения
(Ванда) предполагает безусловное подчинение субъекту пропо¬
зиции (Леопольду), несмотря на это, условия оказываются про¬
писанными: мазохистический субъект должен принять условие,
согласно которому в игре его подчинение будет безусловным.
Такая безусловная природа включена и защищена договорным
условием. Это служит двойной целью для мазохиста: сохраня¬
ет его покорность внутри пределов (перверсивной) игры, в то
время как акт установления пределов для его неограниченного
порабощения доставляет ему наслаждение само по себе. Несо¬
мненно, что, составляя договор, мазохист уже наслаждается, так
как акт установления границ и условий его собственного под¬
чинения позволяет ему предвкушать этот опыт. Подписание до¬
- 147-
говора само по себе является мазохистическим наслаждением,
так как сам договор содержит специфическую мазохистическую
динамику: поскольку договор предполагает и способствует ма-
зохистическому подчинению, он доставляет ему наслаждение,
а поскольку это еще и акт абсолютного господства, то он еще и
обеспечивает победоносное обрамление для его покорения.
Кажется, что подход Захер-Мазоха раскрывается после его
договора с Вандой. К тому времени, когда он его подготовил, он
стал настолько ловким и уверенным в перверсии, что мог позво¬
лить себе играть раба с гораздо большим правдоподобием. Важ¬
но то, что настоящее порабощение — не в игре, а в «социальной
жизни» — затрагивается, пока сохраняется тонкая грань, кото¬
рая никогда не должна быть преступлена. Леопольд делает так,
что Ванда пишет, будто она является его безжалостной госпо¬
жой, хотя на самом деле — это он, известный, уважаемый автор,
член правящей элиты Австро-Венгерской империи, всегда был
тем, кто занимал место господина в этой игре. Благодаря мазо-
хистическому антитезису субъект, через ироническую гипербо¬
лу своего рабства, основательно наслаждается своим виртуоз¬
ным превосходством над женщиной.
Боль и закрытость. Основано на случае,
описанном Сержем Андре
Мазохистическая потребность страдать прекрасно проил¬
люстрирована в случае, описанном бельгийским аналитиком
Сержем Андре (1993, с. 43-57). Его пациент, Блэйз, страдал на
протяжении пяти лет, начиная с женитьбы, от невыносимой
боли, вызванной лицевой невралгией на левой щеке. Никакой ор¬
ганической причины установлено не было, и все же стреляющая
боль была такой сильной, что он задумывался о суициде. «Ах!
Это же случай конверсионной истерии!» — может воскликнуть
кто-то. Что ж, да, отчасти это будет правдой, но лишь отчасти.
- 148-
Будучи довольно поздним ребенком, Блэйз родился, когда
его братьям и сестрам было уже по десять лет. Его отец умер,
когда ему было пять, и у Блэйза нет практически никаких вос¬
поминаний о нем. Только будучи взрослым, он узнал, что его
отец покончил жизнь самоубийством (источник его собствен¬
ных фантазий о суициде?), при этом он ни от кого не мог до¬
биться ответа на вопрос «почему». Его братья и сестра покину¬
ли дом в достаточно раннем возрасте, после чего он жил много
лет один со своей матерью и был ее единственным утешением.
Кроме того, все это происходило в условиях катастрофической
экономической ситуации, так как смерть отца повергла ранее
благополучную семью в нищету.
Есть некая сцена, ассоциирующаяся с его внезапной, захва¬
тывающе исцеляющей истерической невралгией. Когда Блэйзу
было семь, он стал свидетелем того, как мочится десятилетняя
африканская девочка. Заглядывая под дверь в ванную, он от¬
четливо увидел гениталии девочки, которые на тот момент еще
не были покрыты волосами. Он был пленен контуром ее со¬
единенных половых губ и сияющими брызгами мочи. С тех пор
его стало преследовать видение линий голых половых органов
женщины, и в итоге этот знак стал его фетишем. Чисто выбри¬
тые невозбужденные половые органы женщины — сомкнутые
линии — оказываются для него объектом максимального эро¬
тического возбуждения. Но этот фетиш-знак распространил
свою мощь далеко за пределы генитального объекта: женщина,
смотрящая на него поджав губы (на французском pincées) или с
холодным и злым выражением лица {pincée), уже вызвала у него
эрекцию. Он даже перестал пользовать ручкой, потому что вид
тех лийий, которые возникали перед ним, когда он ее закрывал,
вызывали в нем мастурбаторные фантазии.
Он регулярно меняет проституток, пока не находит ту, тип
гениталий которой ему нравится. Он пристально смотрит на
сомкнутые губы ее половых органов, мастурбирует до оргазма,
- 149-
по окончании чего падает в ее объятия. Его жена согласилась
брить свои лобковые волосы и позволяла ему лицезреть ли¬
нию ее сомкнутых половых губ, а в момент, когда она начинала
возбуждаться, они выключали свет для того, чтобы он не мог
видеть устрашающую щель ее слегка приоткрытой вагины. Его
полностью отвращало даже малейшее открытие губ. Словом, он
был фетишистом сомкнутой линии, которая распространялась
от изначально сомкнутой вульвы до перечня всех объектов с по¬
добным очертанием.
Если мы придерживаемся фрейдовской теории фетишизма
(фетиш как репрезентация недостающего женского пениса), мы
можем сделать вывод, что знак сомкнутости был фетишизиро¬
ван, хотя безусловно, что здесь он представляет собой некий
предельный случай, поскольку то, что на месте пениса, является
чистой нехваткой. Этот случай мог бы быть описан как своего
рода нулевой уровень на шкале фетишизма, так как фетишем
здесь является не объект, который помещается на место отсут¬
ствующего пениса, а скорее нечто как знак отсутствия в прин¬
ципе.
Однажды, в очередной раз описывая сцену с маленькой
писающей девочкой, Блэйз вспомнил, что его левая щека каса¬
лась земли, так как он подглядывал за ней под дверь снизу. Он
припомнил, как стоял и чувствовал покалывание гравия на той
щеке, на которую он опирался. И едва он вспомнил этот эпизод,
его невралгические боли внезапно исчезли. Такое исцеление на¬
помнило катарсический метод, практиковавшийся Фрейдом в
1880-х, когда симптом исчезал при оживлении ключевой сцены.
(Сейчас, как и тогда, «катарсическое» исцеление такого типа все
еще встречается.) Как бы то ни было, после оживления симпто¬
ма Блэйз полностью освобождается от своего фетишизма. «В
итоге он смог преодолеть свои мастурбаторные фантазии без
необходимости расплачиваться за них страданием». Это навело
его на мысль сделать тату на спине, которое, как он считал, озна¬
- 150 -
менует прекращение его анализа. Тату должно было изображать
женщину-дракона, лежащую на спине с раздвинутыми ногами.
«Он планировал сделать татуировку на спине таким образом,
что щель женских половых органов совпадала бы с линией меж¬
ду его ягодиц» (Андре, 1993, с. 51). Блэйзу стали нравиться напо¬
ловину мужчины наполовину женщины, описанные Аристофа¬
ном в известном мифе в платоновском диалоге «Пир». С одной
стороны мужчина, с другой девушка. Он хотел носить свой фе¬
тиш на своем теле, видеть который, однако, мог бы только тот,
кто находился позади. Аналитик высказал свое неодобрение,
назвав этот план маскарадом, на что Блэйз возразил, что ана¬
литик не принял во внимание тот факт, что ему, Блэйзу, придет¬
ся терпеть боль от иглы на протяжении месяцев или даже лет.
Блэйз был не совсем не прав по этому поводу, так как идея с тату
указывала на то, что он нуждается в своем в симптоме: другими
словами, тату было простым перемещением невралгии, от кото¬
рой он избавлялся. В итоге Блэйз действительно бросил своего
аналитика, чтобы отдать себя в руки татуировщика.
Последняя точка — потребность субъекта в страдании, из¬
начально от истерического симптома, а потом от тату — являет¬
ся ключевой. Мазохизм Блэйза четко и рельефно выделяется на
фоне фетишистской фантасмагории. Неминуемость боли мож¬
но рассматривать как плату за нехватку открытости другому,
нехватку открытости, которая повторяется в течение анализа.
По сути, каждая перверсия несет в себе нечто подобное, не¬
что мазохистическое. Мазохистическая страсть Блэйза раскры¬
вается в многочисленных письмах, которыми он снабжал своего
аналитика и в которых рассказывал о себе как об «олицетворе¬
нии нелепости», «куче фарша», «определенной разновидности
содомированного мужчины», «чистом продукте поллюции»,
«ошметках фруктовой кожуры» и т. д.
Что же стоит за этой потребностью в боли и самоуниже¬
нии? И какова связь между его фетишем — знаком сомкнуто¬
- 151 -
сти — и потребностью страдать, которая выглядит так, будто
это расплата за удовольствие? Андре умер и не может ответить
нам на эти вопросы, однако будет не слишком сложно попробо¬
вать объяснить некоторые вещи, которые он не пояснил.
Кажется, что вагинальная щель как фетиш отсылает не
только к чему-то женскому, что имеет отношение к утраченному
пенису, как это описано в классической фрейдовской теории, но
и для обозначения закрытости в целом. Здесь существенно, что
вагина не открыта и даже не кажется для него открытой. И это
не просто вопрос желания в знаке закрытости: как мы уже убе¬
дились, Блэйз не позволяет себе «раскрывать» даже проститу¬
ток, которых регулярно посещает. Но откуда берется подобная
фиксация на женской закрытости?
Давайте не будем забывать, что в течение нескольких лет он
жил с матерью, которая закрылась после суицида мужа, замкну¬
лась как в своей боли, так и в своей целомудренности. У мате¬
ри не было любовников, и ее сын определенно не был для нее
любовником. Губы матери остаются сомкнутыми (pincées) каса¬
тельно мотивов смерти отца, и в это же время сама мать кажет¬
ся pincée, что во французском также имеет смысл обиженной и
злой. Поведение Блэйза с проститутками рассказывается им в
следующем порядке: насладившись зрелищем «закрытости» их
влагалища, он целомудренно ложится в их объятия и так вос¬
производит ситуацию детства.
Более того, характер переноса Блэйза указывает на то, как
эта закрытость — для которой щель является одновременно и
метафорой, и метонимией — характерна для его отношений с
другим. Долгое время он даже приходил в ужас от аналитика,
ужас, который напоминал ему тот, что исходил от зияния от¬
крытой вагины. Чтобы спастись от сосущего вампира — именно
так он ощущал свой перенос с аналитиком, — ему в голову при¬
шла идея полностью укрываться каким-то защитным шлемом,
который должен был скрывать его от взгляда аналитика. «На
- 152 -
внешней стороне шлема, — пишет он, — в качестве ловушки я
нарисую окровавленные кишечные изгибы разрушенного флу¬
оресцентного мозга. Этот шлем будет моим аксессуаром, всегда
при мне, моей воображаемой защитой» (Андре, 1993, с. 51). По
всей видимости, Блэйз чувствует, что психологическое проник¬
новение, которое он приписывает аналитику, — высасывает его,
овладевает им, и потому он фантазирует о шлеме, который бу¬
дет закрывать его от такого вторжения.
Аналитическое слушание также может быть замещением
вагинального отверстия — всепоглощающего и принимаю¬
щего внутрь. Вместо того чтобы отпустить свой засасываю¬
щийся пенис-мозг, Блэйз создает в ответ на это образ-оберег
разрушенного мозга, который к тому же репрезентирует и его
кишки. Как кишечник, так и мозг являются внутренними ор¬
ганами, и, похоже, Блэйз хочет защитить их от любого анали¬
тического манипулирования. (Возможно, американцы имеют
в виду что-то похожее, когда называют аналитиков «тянутеля-
ми», точнее, мозготянутелями.) Это как если бы Блэйз должен
был обеспечить закрытие своего собственного разума, как это
было необходимо для закрытости материнской сексуальности,
и отсюда вытекает то, что приводило его в полный ужас —
«быть открытым», даже для взгляда другого мужчины. Таким
образом, татуировка, с помощью которой он препятствует
аналитическим ярлыкам, позволяет ему создать нестираемую
закрытость: Другой может наслаждаться им, глядя на него со
спины, но только глядя. Блэйз не хочет быть содомизирован-
ным: фактически его анус останется закрытым. Не считал ли
он себя «особо содомированным мужчиной»? В таком случае
он тот, кто содомирован виртуально, не физически. Отсюда
и фетиш, который здесь не столько репрезентирует суррогат
воображаемого женского фаллоса, сколько подтверждает жен¬
скую закрытость фаллическому проникновению. В целом та¬
кой фетиш подразумевает его собственную закрытость по от¬
- 153 -
ношению к Другому, его изолированность от nomos, от Закона
как открытости Другому.
Его ужасная невралгия началась после женитьбы. Став му¬
жем, ему оказалось недостаточно просто созерцать закрытые
половые органы женщины: он должен был открывать их, про¬
никать в них. Женившись, Блэйз взял на себя обязательство от¬
казаться от своего фетишизма, по крайней мере частично. Ему
удавалось исполнять свой супружеский долг, но только ценой
невралгической боли, и теперь, ценой боли от татуировочной
иглы, он надеется найти новый баланс. Но, судя по всему, эта
боль, столь необходимая ему, была не чем иным, как его соб¬
ственной болью, так и болью несчастий его матери, в чей рот
было замуровано смертельное отцовское страдание. Боль Блэй¬
за — это не только штраф, который он платил за открытие жен¬
щины, той, что должна оставаться закрытой — согласно семей¬
ным правилам, — но это также и условие его собственного удо¬
вольствия: возможно, это та же боль, что привела его отца к су¬
ициду, — отца, который наслаждался его матерью и кто подарил
ей несколько детей. Наслаждение, боль и суицид оказываются,
таким образом, крепко-накрепко переплетены: если наслажде¬
ние не подразумевает необходимую нравственность (то есть,
закрытость) — или, как в этом случае, если субъект позволяет
себе насладиться открытием — тогда фатальная боль и, возмож¬
но, суицид будут следовать за ним подобно его тени.
Как правило, страдание возвращает мазохиста к реально¬
сти, которая прежде всего является реальностью нашего бытия
с другим. Утратив подлинную этику — подобно causa vivendi,
которая в итоге всегда является счастьем другого, — мазохист
оказывается вынужденным довольствоваться реальностью
страдания. Он переживает наказания при отсутствии какой-ли¬
бо причины или цели и существует как симулякр закона, кото¬
рый для него ничего не значит. (Эта тема будет рассмотрена бо¬
лее подробно в приложении, в главе «Фрейд и мазохизм».)
- 154-
Мазохизм и фетишизм. Ярость Антонио
И наконец, фетишизм ног, как подвид, относится к ма¬
зохизму, который связан с отношением к мужчине и
женщине.
Фрейл, 1914
Фрейд описывает фетишизм как иллюзию. Каждая первер¬
сия — это иллюзия. И иллюзия фетишиста заключается в припи¬
сывании пениса женщине, чья репрезентация и будет фетишем.
Но фетишизм имеет и другую функцию для субъекта — пе¬
ресмотра основ, вульгарной стороны. Если сказать короче, то он
предстает способом трансформации «униженной и оскорблен¬
ной» жизни в эротическое удовольствие. И именно здесь имеет
место соприкосновение фетишизма с мазохизмом.
На самом деле есть еще одна причина, из-за которой фети¬
шист демонстрирует слабость к обуви и ногам: они сильно пах¬
нут. Таков мазохистический подтекст фетиша. Эта корреляция
восходит к самым ранним размышлениям о фетишизме, и мы
можем увидеть ее в цитате, написанной выше.
* * *
Антонио пришел ко мне в возрасте тридцати пяти лет, не¬
замедлительно обозначив себя мазохистическим фетишистом.
Половые отношения с его девушкой были для него возможны,
только если она ходила по нему как по коврику, при этом на ней
должна была быть надета определенная обувь, и эта обувь долж¬
на была играть ведущую роль в их сексуальной жизни. Самое
главное — он просил ее мочиться ему на лицо. Такие фантазии
доминировали в его сексуальности, начиная с подросткового
возраста. «Как я смогу быть настоящим мужем и отцом с такой
сексуальностью!» — сокрушался он.
На нашей первой встрече он рассказал о «матери всех сцен»,
которая впоследствии легла в основу всей его эксклюзивной эро¬
- 155 -
тической специализации. В возрасте пяти лет он играл со своим
младшим братом и ударил его, не серьезно, игрушечным писто¬
летом, и в этот момент его мать — охваченная порывом ярости,
который он находит чрезмерным по отношению к случившему¬
ся инциденту, — хватает его пистолет и растаптывает его нога¬
ми. Эта сцена до сих пор преследует его во всех своих деталях,
подобно сериям флешбэков: голубые туфли, которые топчут его
«pistolino» (выражение, которое в итальянском обозначает как
пистолетик, так и пенис маленького мальчика), чулки телесного
цвета, яркие цвета в интерьере — весь этот набор по-прежне¬
му доминирует в сцене, которая возбуждает его и без которой
у него нет эрекции. Его любовница должна наступать на него
точно так же, как мать наступала на маленький пистолетик, и
голубые туфли являются для него высшей точкой эротического.
Как тогда, так и сейчас он одержим приступами ярости,
которые он называет «маленькими путешествиями». Они про¬
исходят, когда он сталкивается с несправедливостью, действи¬
тельной или воображаемой, и которая почти всегда исходит от
мужской фигуры: жульническое правительство, начальники на
работе, хулиганы в кино, сериалах или выпусках новостей, по¬
лиция, его арендодатель... для него все эти мужчины надменно
и насильственно совершают преступления.
На первый взгляд может показаться, что всё это — мазо-
хистическая постановочная зарисовка женщины-деспота, и
тогда первоначальным объектом его обиды должна быть мать.
Но всё не так просто. Антонио «феминист». Вся его ярость явно
направлена на мужчину, который удерживает власть над ним и
над женщиной. Только позже Антонио понял, что эти яростные
«путешествия» — в итоге не что иное, как воссоздание неожи¬
данной ярости его матери, что стало для него «матерью всех
фантазий».
Определенно мы можем усмотреть пенис в том, что женщи¬
на крушит под своими ногами. Редкие детские воспоминания
- 156-
Антонио, в сущности, восходят к этому фаллическому смыслу.
Есть сцена, в которой его мать делает ему укол, в то время как он,
еще маленький мальчик, лежит, уткнувшись в своего отца, как
будто тот — небольшой валик. Другой флешбэк: будучи ребен¬
ком, он спал в спальне своих родителей, и однажды ночью его
разбудила ужасная «боль в животе», он стал звать отца, который,
как он вспоминает, лежал на той стороне кровати, что была бли¬
же к его кроватке, на стороне, где обычно спала его мать.
В этих флешбэках сексуальные роли предстают инвертиро¬
ванными: «жгучая» женщина сверху, пассивный отец снизу — и
он сам посередине, психический гермафродит, одновременно
и пронзенный, и пронизывающий. Когда, будучи ребенком, он
проснулся от боли (чтобы стать свидетелем коитуса родите¬
лей?), то отец «на материнской стороне» был тем, кто помог ему.
То есть все это заставляет нас подумать о фаллической матери,
в то время как отец оказывается сведенным к матрацу или ма¬
ленькому коврику.
Не являет ли такая сцена-экран — словно на него проеци¬
руется фильм — фотографию отношений внутри семьи? Ничего
подобного.
Отец нашего субъекта был авторитетной, но не авторитар¬
ной фигурой как в семье, так и за ее пределами. Он женился на
женщине низкого социального и культурного уровня (как по¬
том сделал и его сын). Согласно словам Антонио его отец, по¬
глощенный своей работой врача, пренебрегал женой, которая
постоянно сетовала по этому поводу. Кажется, что тем своим
порывом она говорит: «Я растаптываю не только твой малень¬
кий пистолет, но также и отцовский». Отсюда следует то, что
Антонио в своих «маленьких путешествиях» как будто бы ста¬
новился на место материнской ярости против мужской власти.
Можно ли это назвать «идентификацией с матерью»?
Антонио описывает себя как «столлеровского» перверта. По
его словам, его мать хотела дочку и ввиду такой незадачи про¬
- 157-
должала относиться к сыну как к маленькой девочке. В то вре¬
мя как отец, напротив, настаивал на более мальчишеском стиле
и не одобрял те девчачьи прически, которые делала сыну мать.
Отец Антонио напоминает скорее отца Захер-Мазоха, шефа Ав¬
стро-Венгерской полиции: неприкосновенную личность чрез¬
вычайно строгого нрава, внешне безэмоциональную. Антонио
унаследовал не только отцовский закон с его незыблемыми
ценностями, но и фрустрированность, раздражительность, как
женскую идентификацию, полученную от матери уже в детском
возрасте. Даже увидев по телевизору женщину, которую пресле¬
дуют плохие парни, Антонио оказывался готовым отправиться
в одно из своих «маленьких путешествий».
Невроз навязчивости и мазохизм
Мало-помалу я стал приходить к тому выводу, что субъек¬
тивной структурой Антонио, пока раскрывалась сцена его фан¬
тазий и перверсивных действий, является невроз навязчивости.
Кроме того, профессия, которую он выбрал, была связана с пе¬
редовыми исследованиями в области компьютерных наук, что
отлично подходило навязчивому характеру. Его анализ будет
довольно длительным, как это часто случается с невротиками,
поскольку рационализация, принципиальное оружие невро¬
тиков, при помощи логики препятствует бессознательному и
потому систематически задерживает любое понимание их соб¬
ственного желания.
Два характеризующих элемента подтолкнули меня к тому,
чтобы прийти к заключению, что этот субъект имеет структуру
навязчивого невроза: чувство вины, тяготеющее над ним, и его
отказ считать себя субъектом желания.
Обсессивно-компульсивный симптом всегда выводит на¬
ружу конфликт между двумя противоположными импульсами,
который субъект удовлетворяет альтернативным способом, по¬
- 158 -
лучая, таким образом, своего рода алгебраический нуль между
ними двумя. Обычно — это конфликт между законом, который
в общих чертах обозначают как этический, и влечениями, ко¬
торые трансгрессируют этот закон, и невротик никак не может
выбрать между ними. Отсюда тяготеющее над невротиком чув¬
ство вины и тенденция к самонаказанию.
Антонио, который всегда очень осторожен в финансовых
вопросах, хочет приобрести дом и ради этого пускается на край¬
не рискованную сделку с недвижимостью, которая пойдет не так
и в своей долгосрочной перспективе грозит ему полным разоре¬
нием. Это все равно что жить под дамокловым мечом, висящим
над головой. Он бросил свою подружку, с которой «играл» в ма¬
зохиста, и начал новые отношения, хотя и без особого энтузиаз¬
ма, с сорокалетней женщиной. Вскоре женщина открывает ему,
что у нее рассеянный склероз, хотя симптомы болезни еще не
проявились. «После того, как она мне рассказала это, — сказал
он, — я уже не мог бросить ее! Отказаться от женщины только
потому, что она больна, было бы подло и трусливо, хотя моим
первым импульсом и было «перерезать пуповину»». Но все же
эта женщина никоим образом не соответствовала его представ¬
лениям об идеальной спутнице: уровень ее образования значи¬
тельно уступал его уровню, она католичка и консерватор, в то
время как он атеист, к тому же левый радикал, она равнодушна
к искусству в отличие от него; но самое серьезное — это то, что
будет диагностировано в дальнейшем: она не может иметь де¬
тей.
Далее, бедная женщина не может открыто настаивать на
том, чтобы он венчался с ней в церкви, и не поднимает вопрос
о детях, но он уверен: это именно то, чего она хочет. В резуль¬
тате: он женится на ней по церковному обряду, а учитывая ее
бесплодие, она отправится за границу для искусственного опло¬
дотворения, в результате чего родится девочка. Все это может
показаться длинной серией актов глубокой любви по отноше¬
- 159-
нию к этой женщине, с которой после всего пережитого у него
спокойные и безупречные отношения.
Но все это может быть прочитано и в ключе раскаяния: ис¬
портить свою жизнь покупкой дома, причем юридический риск
покупки заключался в том, что дом никогда не станет его соб¬
ственностью; жениться на женщине с дегенеративным заболе¬
ванием, которую, по его словам, он вовсе не любит. Он назы¬
вает себя трусом, но в итоге организует все так, что, по-своему,
проживает героическую жизнь. Но какую вину он должен иску¬
пить?
Определенно, его агрессивные импульсы, которые нашли
свой выход в надоедливом младшем брате, и есть его вина: даже
сегодня он нуждается в женском наказании для искупления
этих влечений. Однако Антонио частично аннулирует вину сво¬
им обсессивным наказанием, эротизируя его как перверсивный
ритуал.
Но есть во всем этом также и вина его отца, который, с
одной стороны, является «рыцарским» опекуном морального
закона и по-своему обязывает его удовлетворять женщину, а с
другой — является причиной женской неудовлетворенности.
Тупик Антонио заключается в следовании моральному зако¬
ну — отцовской инстанции, а не того отца, что из плоти и кро¬
ви, — ив той вине, которая следует за фантазией о его «грубо¬
сти» с женщиной или за фантазией, где он оставляет женщину
неудовлетворенной. Это как быть судимым судьей, который сам
является преступником, что мы видим в заключительной части
фильма Фрица Ланга М. (1931).
Как невротик, Антонио не знал, чего хочет. Его запрос в
анализе заключался в том, чтобы стать настоящим мужем и от¬
цом — и, в общем-то, анализ удовлетворил его требованиям, но
все же он говорит, что не удовлетворен, потому что в итоге он
начал задаваться вопросом: «действительно ли я этого желаю?».
Тут же возникает сомнение: «я хочу этого или того?». Подобно
- 160-
гаитянскому зомби, он походит на субъекта, подчиненного воле
Другого.
Так как его жена отказывается от любого рода фетишист¬
ских и мазохистских игр, он подчинился нормальным сексуаль¬
ным отношениям. Но все же Антонио убежден, что на самом
деле он не любит эту женщину. «Я всего лишь делаю то, что она
хочет!» И когда я указываю ему, что, наоборот, это он хотел все¬
го этого, он отвечает: «Да, но только потому, что я знал, что она
хочет венчания и детей». Это его лейтмотив: «Всё, что я делаю,
это не то, чего хочу я, а то, что хочет Другой».
К примеру, именно он поменял свою карьеру — компьютер¬
ные исследования, к которой страстно пылал, на математику,
утверждая при этом, что его работа — это то, что он вынужден
делать. — Но тогда какую же работу Вы на самом деле хотели? —
Он не может сказать. Кажется, он хочет только те «вредные»
удовольствия, которыми позволяет себе баловаться: курение
трубки и мастурбация каждое утро, втайне от жены. При этом
мастурбация по утрам не удовлетворяет его, а похожа скорее на
навязчивость, «это как пробивать карточки учета». 16 августа,
в день Святого Лоренцо, он с друзьями наблюдал звездопад, и
один из них сказал: «Каждый загадывает желание». На что Ан¬
тонио: «Желание? Но у меня нет желаний».
Благодаря аналитической реконструкции Антонио стало
понятно, что он занимает позицию протеста по отношению к
суровой, карательной отцовской фигуре, которую переносит на
других мужчин, облеченных властью. Как-то его сильно впе¬
чатлил один сон: «У меня какая-то физическая проблема, и мой
отец (врач) осматривает меня и надевает мне на голову шлем.
Я спрашиваю, как долго мне надо его носить, на что он отвеча¬
ет: “Всю жизнь”». Вот образ, который он себе представляет: он
стеснен «отцовским» психическим шлемом, который одновре¬
менно угнетает и защищает его и от которого ему не сбежать.
Но все же его настоящий отец является противоположностью
- 161 -
такому padre padrone, насильственному «отцу-господину», кото¬
рый «живет» в его снах и симптомах. Его настоящий отец очень
снисходительный человек и никогда его не наказывал. Но все же
в его бессознательном Отец — часто идентифицирующийся в
его снах с ненавистным Папой (в итальянском papa, священник,
очень близко к papà, папа) — является угнетателем. Это кажет¬
ся мне одним из тех случаев, что опровергают психоаналитиче¬
ский реляционизм: ничто из его «реальных» отношений с отцом
не объясняло такую глубокую ненависть и ту конфронтацию с
отцовской фигурой, которая идентифицировалась с тираном по
отношению к женщинам.
Кроме того, его отношения со мной часто маркировались
актами бунта в связи с тем, что он считал невыносимыми мои
злоупотребления властью. К примеру, когда я был вынужден
переменить время нашей встречи, по уважительной причине,
то в течение месяца после этого он упрекал меня в «нарушении
нашего договора» и выражал недовольство тем, что вынужден
был принять такое изменение. Навязчивый субъект нетерпим
к каким-либо изменениям в правилах, такие отступления трак¬
туются, по большей части, как злоупотребления. Даже после не¬
скольких лет анализа он часто упрекал меня за то, что, по его
мнению, я не позволял ему закончить анализ (в действительно¬
сти я никогда не настаивал на продолжении его анализа хоть
сколько-нибудь). Если говорить проще, то он мог закончить
анализ, только если Другой (в нашем случае аналитик) желал
этого окончания. Аналитик, подобно отцу, стремился вопло¬
титься в этом означающем (как сказал бы Лакан) отца-господи¬
на. Как сказал Лакан, невротики навязчивости проводят жизнь
в ожидании смерти своего господина. Но такое ожидание делает
их неподвижными, полуживыми, поскольку они оказываются
лишенными желания отстаивать.
Он закончил свой анализ только после того, как смог нако¬
нец-то рассказать мне то, что никогда не рассказывал прежде. Его
- 162 -
мучение — как он признался — заключалось в том, что ему до¬
стался пенис меньше среднего размера, и отсюда проистекала его
убежденность в том, что он не способен сексуально удовлетво¬
рить женщину. Благодаря этому откровению, которое он сделал
после рождения его обожаемой дочери, его воображаемый мир,
в качестве обратной реакции, принял практически завершенную
форму: «мать всех сцен» выставила на обозрение материнскую
ярость, которая была вызвана его слишком маленьким и не¬
удовлетворительным пенисом (неудовлетворительный, как «от¬
сутствующий» пенис отца). С этого момента все пошло так, как
будто он подчинился неоспоримому Закону: стремление удовле¬
творить любое желание неудовлетворенной женщины. Он, со сво¬
им маленьким пенисом как причиной ее неудовлетворенности,
сделал себя, таким образом, объектом женской ярости. Все, что
он мог делать, это потакать неудовлетворенному желанию жен¬
щины. Склероз и бездетность его спутницы стали воплощением
женской нехватки. В итальянском слово fallo обозначает как фал¬
лос, так и вину, — игра слов, которой воспользовался Антонио:
«мой фаллос виновен». От бессилия перед желанием он чувство¬
вал себя обязанным подавлять свое зарождающееся желание за
счет мастурбации, что на воображаемом уровне доставляло ему
наслаждение от унизительности самой этой сцены, так как в ней
он был на месте того, кто не способен удовлетворить женщину.
Итак, мы видим здесь крайне сложное переплетение, сце¬
пление мазохистско-фетишистской и навязчивой структуры.
То, чего Антонио вынужден избегать, так это собственной без¬
жалостности по отношению к женщинам, при этом он предла¬
гает им «шутливую», профилактическую месть за жестокость,
которую он испытывает. Он потратил свою жизнь, пытаясь
компенсировать женщине страдания, причиненные мужчиной,
хотя ему это никогда не удается из-за недостаточности его пе¬
ниса, который в то же время предоставляет ему воображаемую
невозможность дать ей то, чего ей не хватает.
- 163 -
Его невроз исчез, когда он решился рассказать мне то, что
являлось реальным фактом, а не воображаемой конструкци¬
ей, — наличие маленького пениса. Он впервые сделал такое при¬
знание другому человеку. Способность Антонио признаться в
том, чего ему не хватает, обернулась успехом в решении того
тупика, в котором он жил. В итоге он смог принять решение со¬
гласно своему собственному желанию: завершить свой анализ.
Эротический социализм
Туфли приводят нас обратно к ногам, которые, вместе с
анусом, относятся к самым непритязательным частям тела. При
этом ноги, в отличие от экскреторных органов, по большей ча¬
сти исключены из эротической сферы жизни. Фетишисты ног
и туфель по-своему передают евангельское послание: «Край¬
нее, ноги и туфли, должно стать первоочередным в моей жиз¬
ни». Посредством обуви самая нижняя часть тела прикасается к
грязной земле. И не случайно так много унизительных выраже¬
ний и метафор во многих языках касаются ног и ануса: «поцелуй
мои ноги», «встань на колени перед моими ногами», «я не досто¬
ин прикасаться даже к вашим шнуркам», «вытирать об кого-то
обувь», «вылизывать чью-то обувь», «поцелуй мой зад», «лизать
чей-то зад», «быть куском говна», «хватать кого-то за задницу» и
т. д. Отсюда видно, что вовсе не случайно такие скатологические
фантазии и замены в предостаточном количестве оказываются
посреди туфель и ног фетишистов. В случае Антонио такое уни¬
жение также принимало политический и социальный аспекты:
быть преследуемым и неудачником. Как он рассказывал мне, с
детства он всегда чувствовал себя дистанцированным от мате¬
ринской любви, во-первых, потому, что он был мужского пола,
а во-вторых, потому, что она была причастна к появлению вто¬
рого ребенка. Какая банальность! Такое происходит со многими
людьми, но вовсе не обязательно, что они становятся перверта-
- 164-
ми или невротиками. И все же такое унижение и такое отверже¬
ние повели Антонио именно в этом направлении — к фетишиз¬
му в пределах навязчивой субъективности.
Все происходит так, будто первичное унижение определяет
его эрос. Но все было совершенно не так, так как его мать или
отец вовсе его не унижали. Как раз наоборот. Будучи рожден¬
ным первым, «я был водворен на пьедестал», сказал он. В ита¬
льянском слово «пьедестал», piedistallo, состоит из комбинации
слов piede (ноги) и stallo (стойка, место, сиденье). Получается,
что он был раздавлен ногой пьедестала, на который ребенком
был помещен.
Туфля или нога вызывают его желание, потому что туфли
и ноги являются его причиной или, кто-то мог бы сказать, —
«причиной социализма». Эти объекты, вовсе не идеальные,
ироническим образом становятся его идеальными объектами.
Фетишисты являются социалистами эроса.
По сути, туфля — это не только пенис, которого не хвата¬
ет женщине, но также, поскольку туфля — это вместилище, как
сказал бы Бион — ее вагина, которая оказывается не явленной;
в любом случае Эрос фетишиста целиком вращается вокруг
отсутствия. Фетишист, в том плане что он всегда в какой-то
степени мазохист, больше озадачен уменьшением мучения, чем
тем, что его представляет.
Крафт-Эбинг, говоря о «негативном фетишизме», отмечал,
что некоторых субъектов возбуждает не какая-то часть женско¬
го тела, а ее отсутствие. К примеру, один субъект мог вступить в
сексуальные отношения с женщиной, только если у нее не было
ноги или она явно хромала, другой — только с косоглазыми
женщинами. И как мы уже видели, Антонио удалось преодолеть
мазохистско-фетишистские condition sine qua поп в сексуальных
отношениях с женщиной только тогда, когда он нашел стериль¬
ную женщину с рассеянным склерозом. Нехватка сделала жен¬
щину желанной.
- 165-
Такой фетишизм нехватки, по-видимому, является «объект¬
ным» лицом Расстройства Идентичности Телесной Целостно¬
сти (Body Integrity Identity Disorder (BUD)), посредством кото¬
рого некоторые люди чувствуют, что им доставляют неудобство
определенные части тела, вплоть до того, что они пытаются их
ампутировать под предлогом более или менее вымышленных
заболеваний, ибо только такая нехватка может снять их диском¬
форт и предоставить им ощущение «целостности»; это что-то
близкое к окончательной расплате по долгам. Очертания этих
двух зеркальных синдромов мы видим у Антонио, для которого
сексуальная связь возможна только с «изуродованной» женщи¬
ной, потому что он сам живет как изуродованный мужчина —
его пенис чересчур маленький.
Но возможно, негативный фетишизм — это путь преодоле¬
ния фетишизма как такового, суть которого, согласно Фрейду,
заключается в том, что фетиш — это всегда в некотором роде
«отрицание»: фетиш располагается там, где чего-то не хватает.
И отсутствие того, чего недостает, само по себе может быть фе¬
тишизировано. Так, например, отсутствие женских ног делает ее
желанной, потому что ее нехватка репрезентирует еще одну не¬
хватку. Это ироническая, гиперболическая репрезентация того,
чего женщине не хватает (пениса).
Не является ли то, что возбуждает фетишиста, в любом слу¬
чае тем, что всегда представлено недостатком в женщине? Это
как если бы то сочувствие к другому, которое всегда отсутству¬
ет в сексе между настоящими любовниками, отклонялось бы от
другого в сторону чего-то дополнительного — или, наоборот,
недостающего, — которое иллюстрировало бы, за счет отраже¬
ния, его недостаточность. И тогда вместо сочувствия, разделе¬
ния страдания и удовольствия с другим фетишист наслаждается
тем, чем наслаждался бы другой, если бы нехватка не причиняла
ему страдание.
IV. Садизм
Безразличная садистическая страсть
ременами садизм рассматривают как своего рода ну¬
левую отметку на шкале перверсий: у каждого из нас
есть садистические тенденции в некоторых пределах:
мы желаем отомстить тем, кто заставлял нас страдать. С этой
точки зрения любая ситуация яростного возмездия другому
сталкивает нас лицом к лицу с садизмом.
Таким образом, я, садист, наслаждаюсь, избивая женщин,
чтобы наказать Женщину за ее изначальное «предательство», то
есть за то, что она испытывала удовольствие с другим, а не со
мной. Садистическое насилие — это в своем роде применение
закона возмездия: теперь я (исключенный ребенок) сделаю так,
чтобы моя первоначальная женщина (моя мать) расплатилась
за удовольствие (которое она испытывала со своим мужем или
другим ребенком) во время полового акта и избиения, — чего и
заслуживает «шлюха» за то, что отказывала мне как партнеру в
удовольствии, когда я был ребенком. Проще говоря, движущая
сила садизма — это чувство обиды.
Этим объясняется явление, столь распространенное во
время войн, даже современных, когда солдаты оккупационной
- 167-
армии насилуют женщин вражеской страны, зачастую в при¬
сутствии их мужей или отцов, которые бессильны этому вос¬
препятствовать. Женщина моего врага должна быть «наказана»,
потому что она наслаждалась моим врагом. В фильме Михаэля
Ханеке Код неизвестен (2001) есть сцена, которая происходит в
метро Парижа: пара молодых арабов пристают к белой девушке,
которая не реагирует на их провокации. Через какое-то время
один из этих молодых людей плюет ей в лицо. Таким образом,
женщина получает возмездие за свой сексуальный отказ через
акт плевка, который является оральной инверсией поцелуя. Та¬
кая очень простая динамика на самом деле присуща каждому
садистическому сексуальному опыту.
И все же сексуальный садизм гораздо более сложен. Он
вовсе не представляет собой форму мести, так как садист не
испытывает никакой злобы к своей жертве. Такое безразличие
мучителя, которое можно найти во всех произведения Марки¬
за де Сада, характерно для садизма. Создается впечатление, что
садист следует театральному правилу Брехта: отчуждение и дис¬
танция от источника возбуждения. Но в таком случае действи¬
тельно ли садист безразличен? Садизм, по сути — это пафос,
страсть; проще говоря — это способ получения удовольствия.
Тогда каким образом пафос может быть безразличным?
Клавро (1967, с. 100) приводит в пример свидетельские по¬
казания пары садистских убийц в ходе судебного процесса в
середине 70-х годов. Своего пика наслаждения они достигали
не столько в момент созерцания страдания жертвы, сколько от
несомненности в ее или его невиновности. «Гораздо больше, чем
крики жертв от боли, — пишет Клавро, — садиста волнуют их
заявления о невиновности и мольбы о пощаде». Другими слова¬
ми, садист ставит себя на место того, кто наказывает виновного,
вынужденного просить пощады.
Иначе говоря, садистический акт — является моральным
актом, а не простым интенсивным выражением ярости. Поня¬
- 168-
тия невиновности и виновности подразумевают уголовную си¬
стему, или точнее, нравственный закон. По сути, садист откры¬
вает разновидность наказывающего ритуала. С одной стороны,
он воспринимает садистический акт как причинение справед¬
ливого наказания. Следовательно, как любой уважающий себя
палач, он не должен чувствовать никакой враждебности к сво¬
ей жертве: он остается равнодушным, он «laide indifference». Но,
кроме того (и это имеет отношение к тем садистам, которых я
бы назвал «несправедлитель»), он может наслаждаться прояв¬
лением несправедливости, посредником которого является он
сам, чтобы наказать невинного человека. Такое действие может
служить выражением его собственной обиды, но все же кажет¬
ся, что в первую очередь оно предназначено для того, чтобы
вызвать обиду в другом. Это как если бы он сделал себя героем
несправедливости, навлекая на себя обиды всех тех, кто неза¬
служенно страдает. В этом смысле садист маневрирует в преде¬
лах мнимого философского сценария, столь досконально про¬
думанного Садом: садист делает себя инструментом — земным
посредником — природной фундаментальности, метафизиче¬
ской безжалостности. В эпоху, когда Бог все еще имел значение,
садист обвинял его в безжалостности, учиняя философский/
моральный протест против Бога или Природы или против
обоих.
В 1947 году в эссе, которое было посвящено де Саду, фи¬
лософ Пьер Клоссовски дает просветительскую интерпретацию
садовского мира, определяя его как пронизанный «мужской
безжалостностью к матери». В таком представлении садизм
проявляется не в обычном комплексе Эдипа, а скорее в форме
того, что мы могли бы назвать комплексом Ореста, в котором
герой убивает бесстыдную мать для того, чтобы восстановить
отца. Жертвы садовских героев были как мужского, так и жен¬
ского пола, тем не менее все они обладали женскими качества¬
ми. Добродетельную Жюстину, к примеру, которую Сад выбрал
- 169-
жертвой для наисильнейших фантасмагорических мук, можно
рассматривать как парадигму садовской жертвы.
Муки Сада отображают все черты анархического беззако¬
ния, деспотичного отца, который создает союз, объединившись
с женскими фигурами — такими, как непослушная Жюльетта —
для усиления безжалостного преследования матери. Возможно,
такая идея антиматеринского — а отсюда и антиженского — яв¬
ляется констелляцией, которая вызывает сомнения, так как са¬
дисты точно так же могут нападать и на мужчин. Но все же в
большинстве случаев свирепые убийства мужчин несут опреде¬
ленное «значение», к примеру, значение мести. Жертва мужско¬
го пола — это определенная ненавистная фигура, в то же время
убийца-садист, как правило, не знаком со своей жертвой жен¬
ского пола лично, и его акт является чисто «эротическим». Та¬
кое предположение Клоссовски может пролить некоторый свет
на случаи действительно сенсационного садизма.
«Величайшим» (по численности жертв) серийным убийцей
нашего времени является колумбиец Педро Лопез по прозвищу
«Монстр из Андеса», который до сих пор жив. Предположитель¬
но, он изнасиловал и убил — в Колумбии, Перу и Эквадоре —
более чем 300 девочек в возрасте между девятью и двенадцатью
годами (Боа, Бландель, 1983, с. 116-118). Да, они, конечно, еще не
были женщинами, но... Сын проститутки, Педро чуть не умер
от голода после того, как мать выгнала его и он остался один на
улицах разваливающегося пригорода. Мне думается, что более
глубокая реконструкция этого случая могла бы показать, что
эти девочки были для него и непримиримым отвержением ма¬
тери, и отбрасыванием детского.
Шесть похищенных жертв в 1995-1996 годах, которых пы¬
тал и изнасиловал печально известный бельгийский педофил
и убийца Марк Дютро, также были молодыми девушками или
девочками подросткового возраста, между восемью и девятнад¬
цатью годами.
- 170-
Но самым печально известным — и я бы сказал, значи¬
мым — садистом всех времен был Джек-потрошитель. В 1888
году в самом убогом районе Уайтчепел были найдены убитыми
то ли пять, то ли семь проституток, тела которых были ужас¬
но изуродованы. Мастерство, с которым они были разрублены,
натолкнуло на мысль, что убийца был мясником или хирургом.
Джек-потрошитель так и не был пойман.
Были ли все его жертвы проститутками просто потому, что
проститутки были самой доступной и беззащитной мишенью?
Сравнение с аналогичными случаями показывает, что особо
жестокие убийства, совершенные с такой ритуальной дотошно¬
стью, замешаны на отношении между сексуальностью и мораль¬
ностью. Предположив, что у Джека-потрошителя действитель¬
но было семь жертв, не могло ли быть так, что это количество
обозначало семь смертных грехов? Другими словами, был ли его
выбор сделать жертвами женщин-проституток всего лишь сте¬
чением обстоятельств? И не несут ли его свирепые преступле¬
ния на себе отпечаток некоего ненавистничества, карательной,
очищающей страсти? За такими кропотливо выполненными
убийствами скрывается тень женоненавистника Раскольнико¬
ва, героя Достоевского в «Преступлении и наказании», который
убил двух женщин в знак нравственного протеста. Здесь мы
подходим к важной отметке.
Распятые шлюхи
Флорентийский сантехник Риккардо Вити зверски убил
около десятка уличных шлюх возрастом старше пятнадцати
лет. Его последняя жертва, двадцатишестилетняя румынка
Андреа Кристина Замфир, была найдена мертвой в мае 2014
года в флорентийском парке Кашине, в главной городской
зоне для проституток, будучи изнасилованной, замученной,
голой, со вставленным внутрь ее вагины черенком от лопаты.
- 171 -
Ее тело было привязано к стволу дерева так, что напоминало
распятие.
Почему Джек-потрошитель, флорентийский сантехник и
многие другие выбирали проституток в качестве своих жертв?
Создается впечатление, что этот тип садистов имеет что-то про¬
тив «куртизанок», особенно тех, что бедны. Если садистический
акт по своей сути является актом против женщин — как это до¬
казывает Клоссовски, — тогда еще более очевидно, что женщи¬
ной-жертвой должна быть та, кто продает свое тело.
Когда Риккардо признавался в убийстве начальнику поли¬
ции, он прошептал: «Мне жаль моих родителей». На что поли¬
цейский смог спросить только: «А эту девочку тебе не жаль?»
Нет, садисту не «жаль» его жертв, даже наоборот; он выбирал
их для того, чтобы сделать теми, кто будет вызывать сочувствие.
Его беспокоило только, чтобы мама и папа не узнали о его па¬
рафилии.
Судебное разбирательство по делу Риккардо выявило в его
поступках, как и у Джека-потрошителя, шокирующую мораль¬
ную цель: желание очистить «падших женщин».
Еще один мрачный криминальный случай был совершен
другим «флорентийским монстром», который убил восемь пар
в провинции Флоренция между 1968 и 1985 годами, при этом он
зачастую производил надругательства над трупами. Он убивал
молодые пары в укромных местах, и часто в тот момент, когда
они занимались сексом. В четырех из восьми случаев он удалял
лобок с женщины-жертвы, а в других двух случаях отрубал им
левую грудь. Обычно он убивал мужчину-жертву первым, затем
вытаскивал девушку из машины или палатки и начинал издевать¬
ся над ней — создавая физическое разделение между мужски¬
ми и женскими телами, он символически отменял их плотский
союз. Ампутация лобка и груди свидетельствует о десексуали¬
зации женщины, которая напоминает нам картины наказания в
аду за сладострастные преступления, такие как фрески на стенах
- 172-
некоторых средневековых соборов, включая собор Сан-Джими¬
ньяно в Тоскане. Было ли это убийство только лишь убийством
из зависти к молодым парам, наслаждающимся эротической или
любовной идиллией, или оно было вызвано гиперболической ка¬
рательной миссией против «грешной плоти» молодости?
Ключ к этим преступлениям, казалось бы, элементарный:
убийца-мужчина в ярости оттого, что отвергнут противопо¬
ложным полом, и, следовательно, переполнен чувством обиды
на женщин. И в самом деле, Риккардо сказал полицейскому: «Я
убил их из мести». По-видимому, женщины, не проститутки,
часто отвергали его, хотя в то же время когда-то он был женат
на украинке. В свои пятьдесят пять он был коренастым мужчи¬
ной с лишним весом, с выдающимся животиком и залысинами.
Соседи описывали его как «инфантильного, маменькиного сы¬
ночка» (он и в самом деле жил под крылом своей матери). От¬
вергали ли его женщины, когда он был моложе? Я думаю, жен¬
щинам свойственно отвергать даже статных мужчин, если они
чувствуют исходящую от них ненависть. А причиной того, что
они оказываются ненавистны, является их власть в принятии
решения: удовлетворять мужской сексуальный голод или нет.
И все же Риккардо издевался и убивал тех женщин, которые
были готовы удовлетворить голод. На допросе он сказал, что у
него были нормальные отношения с теми проститутками, ко¬
торые ему нравились, а издевался он только над теми, которые
«ему не нравились». В этом случае женщина должна была быть
наказанной за тройной грех: за то, что она женщина, за то, что
она шлюха, и, наконец, за то, что она не привлекательна. В слу¬
чае Кристины надо признать, что регулярное употребление нар¬
котиков в самом деле лишило Кристину привлекательности.
В садистических преступлениях против женщин, которые
по большей части являются серийными — то есть могут про¬
должаться вечно, — садист, в итоге, хочет причинить страдание
всем женщинам, или, иначе говоря, он хочет заставить страдать
- 173 -
Женщину. Именно это является метафизической и моральной
меткой истины садизма.
В молодости он был членом молодежного коммунистическо¬
го клуба и совершил паломничество в социалистическую Вос¬
точную Германию. Истинный «товарищ», который, по-видимо¬
му, был вскормлен революционно-освободительными идеалами.
Религиозная и политическая мораль — это две цветущие ветви
одного дерева, которое приносит плоды садистического зла.
Увлечения Риккардо кое-что о нем нам раскрывают: он ин¬
тересовался карате и Второй мировой войной. Влечение к на¬
силию раскрывает агрессивную наполненность, скрывающую¬
ся за фасадом любезного «мамсика». Этот случай больше всего
характеризует суть садистической логики: политический акт
возмездия против Женщины как доминирующего гендера. Для
Риккардо женщина заняла место капитализма.
Но почему же это возмездие свершилось над девушкой, ко¬
торая не представляет собой ничего, кроме человеческих слабо¬
стей? Иммигрантка, наркоманка, без средств к существованию
и абсолютно непривлекательная, Кристина должна была прода¬
вать себя, чтобы покупать наркотики и отправлять некоторые
деньги на содержание двух своих детей, покинувших Румынию
вместе с ее родителями. Так или иначе, Кристина — распятая
за тридцать евро, которые напоминают о тридцати сребрениках
Иуды, — была готова предоставить Риккардо свою вагину. Но
легкая добыча, которая была предложена в качестве дара, оказа¬
лась сложной. Прежде чем отдать ей свой пенис, он награждает
ее смертельной метлой.
Святой мученик
Садистическое чувство обиды выбирает проститутку, по¬
тому что она является одной из наиболее невинных женщин.
Марта, еще одна проститутка, которую Риккардо пытался заму¬
- 174-
чить, была пятидесятилетней румынкой, матерью десяти детей.
Садист получает удовольствие не в наказывании за «вину», не
за то, что прекрасные женщины смотрят на него сверху, а скорее
за невинность. Он ниспровергает моральную логику, хотя, без¬
условно, его акт является моральным. Садист — это ироничный
мститель за несправедливость.
Бедные проститутки, возможно, вызывали у Риккардо пе-
ниафобию (от penia, «нищета» в древнегреческом), которую
ошибочно принимают за ксенофобию, хотя, по сути, чаще всего
ненависть вызывают не сами иностранцы, а тот факт, что они
бедны. В Италии расисты возмущены марокканцами, бангла¬
дешцами, албанцами, румынами, в особенности румынами, так
как они бедны и больны. За ксенофобией чаще всего скрывается
террор против бедности.
Злоумышленная ненависть заметна у многих людей, когда
они на улице встречают бродяг, нищих и иммигрантов в лох¬
мотьях. Сам факт визуальной представленности нищих дей¬
ствует разрушающе на сердца порядочной, респектабельной
толпы, как будто в этой деградирующей или чахнущей бедности
они находят также и себя. Бедность отсылает к каким-то пениа-
фобическим страхам, подобно страху перед «инфекциями», к
тому, что это может настигнуть и тебя.
Но пениафобия не может быть принята потому, что «кор¬
ректная» религиозная и политическая мораль требует идеали¬
зации бедности. Христианский филантроп скажет, что «в лике
любого бедняка я вижу лик Христа». Наша культура испытыва¬
ет раздирающее противоречие. По этой причине огромное зна¬
чение имеет то, что Риккардо распял бедную Кристину, как если
бы она была Христом.
По моим ощущениям, у садистов, подобных Риккардо, пе¬
ниафобия — это только предварительное условие какой-то бо¬
лее изощренной страсти. Садист знает, что «бедная проститут¬
ка» наиболее сакральна среди всех бедняков.
- 175-
В течение века наша культура испытывала глубокую амбива¬
лентность по отношению к бедности, но еще более глубокую по
отношению к проституции. Если вы в ярости от женщины, то пер¬
вое оскорбление, которое приходит на ум, звучит приблизительно
как «чертова шлюха». Если кто-то сплетничает или скверносло¬
вит, мы говорим, что они «bitching» (автор подчеркивает неодно¬
значность этого слова на английском: за счет своего корня оно оз¬
начает как «недовольство» или «нытье», так и грубое ругательство
«сука» (прим, переводчика)). И в то время как о пениафобии мол¬
чат, лицемерно не исповедуя ее, порнофобия (porné по-гречески
«проститутка») оказывается вполне приемлемой и разрастается
как прекрасный субститут для богохульства. Понятие «шлюха»
искусно заменяет слово «Бог», при этом впитывая величие по¬
следнего. Похоже, что христианская культура всегда освящала
проституток, начиная с Марии Магдалины. В Евангелиях Мария
была не проституткой, а скорее одержимой женщиной, которую
Иисус избавил от семи дьяволов. Но все же, на протяжении бо¬
лее тысячи лет, христиане абсолютно убеждены, что главной уче¬
ницей Христа была шлюха. На самом деле проституток, которые
стали монахинями или святыми в христианстве, настолько много,
что их и не счесть. На протяжении веков в западном мире прости¬
тутка низшего класса во всех романах, фильмах или песнях неиз¬
менно оказывается куда более высокой в своей морали, нежели те
«праведники», которые ее окружают. Существенно, что румынка
Кристина — чье имя несет на себе отпечаток божественного —
символически распята: невинная и «божественная». Истязание
проститутки — это насилие над святым ликом Женщины. Сади¬
стическое удовольствие состоит не только в лицезрении женского
страдания, но и, по преимуществу, в том знании, что страдание
обратит жертву в мученика. Только несправедливое наказание
бедности и невинности позволяет садисту обновить и актуализи¬
ровать глубокую рану, вокруг которой было развязано его сладо¬
страстие: бытие мужчины, отвергнутого женщиной.
- 176-
Лакан и фантазии Сада
Исключение чувства обиды, дистанцированность, является
центральным аспектом как в мазохизме, так и в садизме. Ма¬
зохист не испытывает никакой враждебности по отношению
к женщине, которая его мучает, так же как и истинный садист
никогда не сердится на свою жертву, а, напротив, очень споко¬
ен. Тем не менее психоанализ предполагает, что чувство обиды,
даже если и неосознанное, является движущей силой садома¬
зохистской машины; акт заменяет первоначальную злость или
чувство обиды.
Так происходит во всех формах перверсий, в которых аф¬
фект (пассивность) за счет активности сводится на нет. С ари¬
стотелевской точки зрения перверсия трансформирует то, что
изначально было воспринято как беспомощная пассивность
(pathos), — в активность (enérgheia). На самом деле ярость, раз¬
дражение и чувство обиды являются как аффектами, так и стра¬
даниями; но при этом перверсия — это парадоксальная страсть,
которая исключает пассивность. Как мы уже могли видеть, даже
мазохист в высшей степени активен: ведь это он позволяет себя
бить и унижать — это он держит поводья, даже если сам от этого
задыхается.
Лакан (1966b), вдохновившись Маркизом де Садом, разра¬
ботал оригинальную теорию садомазохизма (о других достиже¬
ниях в поле лакановской мысли см.: Фехер-Гуревич, 2002; Нобус,
Даунинг, 2006; Веро, 2008; Свэйлс, 2012).
За пределами Франции Сад обычно рассматривался не мно¬
гим более чем порнографический писатель, в то время как в са¬
мой Франции он сохраняет за собой место одного из самых вы¬
дающихся писателей и мыслителей, которому такие авторы, как
Морис Бланшо, Пьер Клоссовски, Мишель Фуко, Ролан Барт,
Жак Деррида и Жак Лакан, посвятили свои труды. Неслучайно
во Франции Сада называют «божественным маркизом».
- 177-
Лакан говорит: мы должны провести различие между ге¬
роями романов Сада — которые гиперболически изображают
садистское желание — и самим Маркизом, вся жизнь которого,
как ни странно, делает его чемпионом мазохизма.
Следуя психоаналитической традиции, Лакан считает — не
соглашаясь с Делезом (1967), — что садизм и мазохизм коррели¬
руют, что садист — это противоположность мазохиста и наобо¬
рот. Садист и мазохист меняются ролями так же, как на сцене
актер может играть палача или жертву, в зависимости от случая.
Лакан по этому поводу напоминает об одной остроте, которая
была распространенной во времена Советского Союза. Вопрос:
«Что такое капитализм?» Правильный ответ: «Человек, эксплуа¬
тирующий человека». Вопрос: «Что такое социализм?» Правиль¬
ный ответ: «Наоборот». Садизм и мазохизм — это один и тот же
акт, который рассматривают с двух разных точек зрения. К тому
же в романах Сада садистические мучители рано или поздно
сами становятся жертвами других садистов, которые их превос¬
ходят.
Сад, который был брошен в тюрьму за либертеновские
игры, которые впоследствии стали довольно безобидными,
фактически стал жертвой мести его законной матери, мадам де
Монтрей, которая, по-видимому, донесла на него, так как была
безответно влюблена. Сад делал все возможное, чтобы оста¬
ваться затворником большую часть своей жизни: двенадцать
лет в тюрьме (во всех крепостях Бастилии) и другие двенадцать
в клинике для умалишенных Шарантон. После разрушения Ба¬
стилии он вновь стал свободным, но всегда вел себя так, что
большинство режимов, которые во Франции следовали один за
другим, считали необходимым лишать его свободы. Он умер в
клинике для умалишенных в 1814 году.
Лакан считает, что Сад опровергает Канта (вероятно, Лакан
имеет в виду материалистическое уничтожение гегельянства,
которое привнес Маркс). Кантовский универсальный закон,
- 178-
который оказывается не в интересах субъекта, является для
Сада законом Природы. Божественный Маркиз идентифици¬
рует Природу с обязательством наслаждения, и прежде всего
в том смысле, что это наслаждение Природы (в субъектно-ро¬
дительном падеже: Природа наслаждается чем-то): ей необходи¬
мо уничтожить все живое, предпочтительно человеческое, для
того, чтобы создать это живое заново. Но также в том смысле,
что Природа заставляет нас наслаждаться, даже если под этим
подразумевается уничтожение другого. Садистическое удоволь¬
ствие — это категорический императив в кантианском смысле:
оно не направлено на благосостояние или комфорт субъектов и
не стремится сохранить их жизнь, а принуждает всякого безого¬
ворочно стать объектом удовольствия другого. Таким образом,
садист — это представитель безжалостного Закона Природы.
Сегодня мы могли бы сказать, что Природа для Сада является
нацистом, но все же подчинение Закону Природы — это истин¬
ная свобода, у которой есть своя ценность.
В каждой перверсии мы обязаны проводить различие меж¬
ду героем в мизансцене, а также ее автором или режиссером.
Мизансцена Сада, несомненно, садистическая, но ее режис¬
сер — мазохист. Описывая этот разрыв, Лакан представляет две
практически идентичные схемы.
1er schéma
- 179-
В обеих схемах «игра» начинается с маленького а, которое
стоит за другим как объект: садист пытает своих жертв. Это пред¬
ставление садистического акта делает нас ценителями жестоких
сцен в кино. К примеру, в недавнем фильме Иствуда «Американ¬
ский снайпер» мы получаем некоторое «эстетическое» удоволь¬
ствие даже от сцены, в которой снайпер убивает маленькую ирак¬
скую девочку, используя при этом в качестве оправдания нашего
наслаждения то, что это шедевральное кино. И все же эта сцена
действует на нас и возбуждает, так как отражает весь тот ужас,
который является изнанкой садистического наслаждения. Мы
черпаем наслаждение из искусства именно потому, что оно воз¬
носит наши собственные влечения к пределам толерантности.
Многие жестокие фильмы или истории призваны быть ин¬
струментами разоблачения преступлений или предоставления
моральных ориентиров, хотя на практике они апеллируют к на¬
шему садомазохистскому удовольствию, и вовсе не потому, что
мы желали такой жестокости до встречи с ними. Суть в том, что
они расщепляют нас надвое. Одна наша часть переживает ужа¬
сающие сцены, как если бы мы были их свидетелями в реальной
жизни, и, таким образом, отвергает их; другая, «эстетическая»
часть оценивает их как мощные эффектные сцены. Одна часть
нас протестует против мучения, другая находит в нем удоволь¬
ствие. Делегируя вымышленному представителю дьявола, пред¬
ставленному в художественной литературе, задачу претворить
зло, мы тем самым позволяем себе быть в восторге от садисти¬
ческого акта, чьей потенциальной жертвой мы себя восприни¬
маем, но в глубине души радуемся тому, что место реальной
жертвы занимаем не мы.
Обратим внимание на фильм «Страсти Христовы» Мела
Гибсона (2004), который был высоко оценен и рекомендован на
высших уровнях церковной христианской иерархии. Консерва¬
тивные церковнослужители приводили своих детей, чтобы те
посмотрели этот фильм. Но даже самая благочестивая пропа¬
- 180-
ганда не может замаскировать главный пусковой механизм са¬
домазохистских импульсов, которые делают этот фильм таким
привлекательным для многих. В течение полутора часов мы
становимся свидетелями всех мучений Христа, которые не ща¬
дят нас своими мельчайшими и ужасающими подробностями,
оставляя нам лишь мгновения для того, чтобы перевести дыха¬
ние. В то же время произведения Сада позволяют нам глотнуть
воздуха, поскольку зачастую жестокие сцены в них чередуются
с изощренными философскими изысканиями. Может возник¬
нуть вопрос: не возникает ли успех такого кинематографическо¬
го жанра среди верующих за счет того, что по большей части он
призван скрыть иную садистическую изнанку идеалов братства
и доброты, основанных на евангельской вере?
Лакан (который всегда удивляет нас своими неожиданны¬
ми аргументами) описывает садистического агента как объект,
а не как субъекта, как кто-то мог бы надеяться, поскольку для
него истинный субъект (2) является жертвой. Субъект по опре¬
делению. Во многих сценах распятия, которые мы находим в
искусстве, мы всегда идентифицируемся с Христом на кресте,
а не с его палачами. Такое расщепление, на которое обращает
внимание Лакан, совершенно очевидно пронизывает всю хри¬
стианскую драму мучения на кресте. Мучители являются всего
лишь инструментами-объектами для страсти Христовой.
Итак, для Лакана субъект — подобно Христу на кресте —
расщеплен в своем основании. В садовском значении — это
расщепление, потому что, с одной стороны, субъект подчиня¬
ет себя своему мучителю, он покоряется закону, который велит
ему: «Сделай себя объектом Другого, мучителя, удовольствия».
В действительности парадоксальный садовский закон заключа¬
ется в том, что любой человек, неважно кто, должен стать объек¬
том наслаждения другого, даже ценой того, чтобы подвергнуть
себя самым зверским истязаниям. Но все же, с другой стороны,
в субъекте все восстает против страдания.
- 181 -
С одной стороны, Христос не сопротивляется смерти, так
как это воля Отца, для которого он должен сделать из себя свя¬
того агнца; с другой — как человеческое существо, Христос вос¬
стает против идеи своего смертельного страдания и в Гефсима¬
нии молится Отцу: «Твоя воля избавить меня от этой горькой
чаши». На кресте он кричит: «Отец мой, почему ты покинул
меня?» В итоге мы являемся субъектами, поскольку мы все рас¬
щеплены подобно «бедному Христу» («povero Cristo» обиходное
выражение в Италии, которое описывает того, кто унижен и не¬
удачлив, «бедолага»).
Евангелия и Сад — это возвышенные примеры. На более
прозаическом уровне — проститутки рассматриваются кли¬
ентами как те, кто хочет быть изнасилованными. «Исполни¬
тельница» должна делать вид, что ее силой принудили к сексу
с заказчиком, кричать от страха и отвращения (отыгрывание
садистической фантазии). Но, как правило, мужчина также
просит женщину кричать от удовольствия во время сублимиро¬
ванного изнасилования. Это своего рода приручающая форма
садизма, которая направлена на извлечение необычайного ор¬
газма из жертвы. Дело в том, что как страдание, так и наслажде¬
ние расщепляют субъекта: в обоих случаях он вне себя, так как
противоречит себе. Крик, от удовольствия или от боли, возбу¬
ждает тех, кто, подобно садистам, не выносит другого субъекта,
поскольку он является субъектом в «себе». В случае имитиро¬
ванного изнасилования расщепление происходит между ролью
жертвы и смущающим, противоречивым оргазмом.
Такая имитация отлична от настоящего изнасилования, где
тот, кто насилует, один или в группе, абсолютно не заботится об
аффектах жертвы. Жертва в этом случае кажется чистым объ¬
ектом удовольствия. Однако более тонкий анализ настоящих
изнасилований приведет нас к различению между отличающи¬
мися типами агрессии. Кажется, что групповое изнасилование
вращается вокруг ритуального наказания женщины. Но в чем
- 182-
виновна женщина? Видимо, в том, что не подчиняется закону
Сада, который предписывает каждому человеку стать объектом
наслаждения другого. Вместо этого женщина обладает чудо¬
вищной властью выбирать, с кем именно ей получать удоволь¬
ствие. Сексуальность подталкивает к тому, что каждый субъект
оказывается во власти другого; благодаря сексуальности другой
обладает огромной властью. В отличие от прочих удовольствий
сексуальное, по большей части, требует участия другого, имен¬
но поэтому Фрейд придавал ему такое большое значение. Уже
Фрейд был «реляционным» аналитиком.
Увы, все любовные отношения, помимо тех чистых и недол¬
гих, когда происходит идиллическое слияние тел, также зача¬
стую становятся ареной борьбы за власть. Другой властен сде¬
лать меня счастливым или предоставить мне удовольствие, но
и я также обладаю такой властью над другим. Кто из нас любит
и желает другого сильнее? Если я понимаю, что в итоге я имею
большее значение для него или для нее, чем он или она для меня,
то возникает сильное искушение воспользоваться этой разни¬
цей и начать шантажировать другого.
Именно на таком фоне борьбы за власть возникает мужское
насилие как военный акт против женской силы; сексуальное на¬
силие — это политический акт, потому что любой акт садизма,
согласно Саду, является санкционированием себя Законом как
неким правилом, которое легитимирует пытки над виновным
другим. Для того, кто насилует, женщина и есть такая виновная,
так как она невинна.
Лакан говорит нечто подобное, когда утверждает, что сади¬
стический агент (а) действует не в направлении субъекта-жерт¬
вы, а что его насилие следует Воле (V) как чему-то трансцен¬
дентному. По сути, Лакан убеждается, что Маркиз был кантини-
анцем, хотя и более извращенным, чем сам Кант. Для Канта суть
морального закона не имеет ничего общего с пафосом субъекта;
он не касается желания, наслаждения, аффектов, а является ско¬
- 183 -
рее законом чистого долга. Моральный закон — это категориче¬
ский императив, то есть то, что не обусловлено субъективными
аффектами. Этический императив гласит: «Не укради», — даже
если я умираю от голода, беден и мне нечем кормить детей. Учи¬
тывая его универсальную значимость, закон не допускает ника¬
ких «патологических» исключений, то есть он не принимает во
внимание аффекты. Для Канта этика — это безразличие, почти
садистическое, и, в конечном счете, безразличие даже по отно¬
шению к субъекту, к этическому акту, который следует благо¬
словить. Таким образом, для Канта подчинение моральному за¬
кону является истинной свободой, потому что ни мое желание,
ни мое удовольствие, ни мое страдание не могут меня склонить,
или заставить, подчиниться им. Я свободен в своем выборе ис¬
полнить свой долг, в то время как пафос заставляет меня делать
то, что приносит мне удовольствие. Для Канта этическое суще¬
ство — это по-настоящему auotonomous человеческое существо,
независимое от воли страстей.
Но к страданию жертвы можно также подобраться и че¬
рез утопическую перспективу Воли беспринципной Природы.
Жертва расщеплена, потому что только в этой точке она ока¬
зывается сведенной к чистому страданию, невнятному крику,
в котором аннигилируется как чувство собственного достоин¬
ства, так и гуманность — гиперболическое страдание приводит
сначала к смерти субъективности жертвы, а затем и к его фи¬
зической смерти — садистический поступок, который жаждет
аннигилировать само страдание. В качестве финального резуль¬
тата Фантазии Сада у нас потенциально есть (S), мифический
субъект чистого удовольствия.
Это (S) тем самым оказывается субъектом того, что обещает
нам великая идеология Вечного Блаженства. Я бы еще взял (S) в
качестве того, что задает Вечное Блаженство. Многие психоте¬
рапевты Нью-Эйдж практик, применяющие свободные техни¬
ки, диеты, медитации, массажи и диетотерапии, обещают инди¬
- 184-
видуальное счастье на земле. Но (S) — это также и еврейское,
христианское или мусульманское обещание небесного счастья
после смерти, марксистское обещание коммунистического об¬
щества, где потребности каждого будут удовлетворены, или
обещанный либералом процветающий мир, в котором наста¬
нет день и Невидимая Рука свободного Рынка позволит воздать
каждому по его заслугам. Националистское обещание счастли¬
вого перераспределения «этнической» идентичности каждого,
окончательное освобождение от «другого», нечистых, низших
или проклятых рас, уличных бродяг, империализма, коммуниз¬
ма или фундаментализма — если коротко, то освобождение от
Дьявола — все устремлены к S, субъекту чистого удовольствия,
Новому Человеческому Существу, которое санкционирует
жертвоприношения, борьбу, войны, гонения и зверские убий¬
ства и даже делает их необходимыми. Начиная от пыток инкви¬
зиции и советских гулагов и вплоть до сегодняшнего исламско¬
го государства (ИГИЛ), в котором сжигают и обезглавливают,
история повторяет саму себя. Рай на земле (утверждение Субъ¬
екта чистого удовольствия) вызвано и следует за садистической
гонкой, суть которой искоренение других — необходимое меро¬
приятие до тех пор, пока другой сопротивляется.
Герои несправедливости
Разница между двумя идентичными схемами Лакана лежит
в их вращении относительно желания (d). Кто и чего желает? В
отличие от сцены распятия, где фокус сосредоточен на жертве,
в работах Сада фокус концентрируется на палаче, который по¬
лучает удовольствие, причиняя своей жертве страдание, расще¬
пляя его или ее. Но психологическая интерпретация — это всего
лишь одна из всех возможных. Давайте позволим себе сделать
такое предположение: Бен Ладен, устроивший 9 сентября, сделал
это только ради собственного удовольствия. Когда мы смотрим
- 185-
на разрушение Башен-Близнецов, мы одновременно приходим
как в ужас, так и в состояние зачарованное™. С мазохистской
точки зрения мы идентифицируемся со множеством жертв, по¬
павших в этот ад. Сценарии многих голливудских фильмов-ка¬
тастроф, которые предвосхитили события 9 сентября, были вы¬
строены одновременно как на общей мазохистской готовности
поставить себя на место жертвы, так и на неосознанном садиз¬
ме, который приносит наслаждение от просмотра таких филь¬
мов. Если бы наша идентификация сводилась только к позиции
жертвы, несущей нам страдания, мы определенно не ходили бы
смотреть такие фильмы. Но мы можем прочитать события 9 сен¬
тября и в ином, не психологическом плане — как продукт тран¬
сцендентной Воли (V), которая выходит за пределы Аль-Каиды
и их лидеров: предполагаемая Воля самого Аллаха, требующего
джихад. Для фундаменталистов 9 сентября несло значение не са¬
дистической сцены, а сладостного мига, который на глобальном
уровне приведет к триумфу Ислама, к святому, добродетельно¬
му и счастливому обществу. Садистские и мазохистские «экста¬
зы» — лишь краткие миги такой Мега-фантазии.
Итак, садист — это агент Закона, который, одновремен¬
но, — просто закон, и закон дьявольский.
Один субъект по ходу анализа нередко рассказывал мне,
как он ненавидел детей, особенно мальчиков. Это создало про¬
блемы в семье, как только его жена захотела ребенка, поскольку
сама идея претила ему. Однажды, увидев на улице женщину с
ребенком, он сказал жене, что был бы счастлив, если бы голова
ребенка ударилась так, что его мозги брызнули бы наружу, —
после чего брак повис на волоске. Сначала я думал, что он разы¬
грывает свою агрессивность против сестры, рождение которой
его не обрадовало. Но все же главной мишенью его ужасных
фантазий были мальчики, и этот факт вроде бы не согласовы¬
вался с предполагаемой фиксацией, связанной с травмой от
рождения его сестры.
- 186-
Он говорил, что ненавидит детей потому, что считает их
эгоистичными, капризными, требовательными, не обращаю¬
щими внимания на потребности других, «сильными со слабыми
и слабыми с сильными». Как только он перечислил свои пре¬
тензии к ним, мне стало ясно, что в каком-то смысле ребенок,
которого он описывает, на самом деле это он сам, тот ребенок,
который сохранился в нем, взрослом. Я понял, что его вообра¬
жаемые пытки над ненавистным ребенком были своего рода
отражающей проекцией самого себя, даже если сам он не осо¬
знавал это в качестве такового.
Можно ли утверждать, что такие садистские фантазии от¬
сылают здесь к фактическим мазохистским переживаниям?
Впрочем, это не та инверсия ролей, суть которой мы находим
в динамике садизма. На деле он осознавал те садистские фанта¬
зии, что он вынашивал еще ребенком и которые соотносил с тем
неудовольствием, что доставляла ему маленькая сестра. То есть
его садистские фантазии были таковыми только на определен¬
ном уровне; они совершали наказание за эгоистичность, а зна¬
чит за субстанциональную садистичность и за то, что его нельзя
считать полностью невиновным. В общем, садистическое муче¬
ние невинных — это перевернутое отражение вины: садист не
перестает преследовать свой собственный садизм, которым он
наслаждается.
Но в корне этой вины заложена та, почти метафизическая
несправедливость, которую Сад теоретизировал на свой манер
в своей дикой философии: космическая несправедливость же¬
стокой мачехи, Природы. Садист хочет хоть как-то утолить дья¬
вольский голод Природы, несмотря на то что сам является его
жертвой. В ядре садизма содержится жажда мести против пре¬
зренной матери, которая подвела нас, — за исключением того,
что садист адаптируется к этой материнской несправедливости,
к ее суверенному произволу, с помощью причинения боли не¬
винным и виновным созданиям, подобным ему самому.
- 187-
Хорхе Луис Борхес был бы доволен сценарием фильма Дэ¬
вида Финчера «Семь», снятого в 1995 году. В необозначенном
грязном американском мегаполисе (мы видим намек на библей¬
ские Содом и Гоморру) происходит серия убийств, без какой-ли¬
бо видимой связи между жертвами, но все же очевидно, что все
они совершены одними и теми же руками, убивавшими жерт¬
ву после жестоких пыток. За дело берется молодой детектив,
который ненавидит весь мир, за исключением своей молодой
жены, которую он обожает. По уликам, оставленным на месте
каждого преступления, вскоре становится понятно, что каждая
жертва олицетворяет один из семи смертных грехов: богатый
беспринципный адвокат наказан за Жадность; тучный муж¬
чина за Чревоугодие; проститутка за Похоть; мелкий торговец
наркотиками за Леность; очаровательная модель за Гордость.
Остаются два греха: Гнев и Зависть, и тут убийца, бритоголовый
протестантский фундаменталист, внезапно сдается полиции,
хвастаясь своими подвигами как осуществлением Божествен¬
ной справедливости.
Убийца утверждает, что два последних убийства уже совер¬
шены, и просит, чтобы его отвезли на некий участок пустыни,
куда почтальон доставляет странную посылку.
В ней детектив обнаруживает голову своей любимой
жены — у убийцы было время на то, чтобы добраться до их дома
и обезглавить женщину. «Это, — говорит убийца, — наказание
за твой грех: Гнев. А теперь подойди и убей меня, так как я тоже
грешен и завидую тебе». И в самом деле, гнев детектива берет
над ним верх: он убивает убийцу и тем самым губит себя. Серия
наказаний завершена.
В этом сюжете мы видим сдвиг с садистической фантазии
в сторону мазохистического исхода, который был описан Лака¬
ном через пассаж, соединяющий творчество де Сада с его жиз¬
нью. Несомненно, этот убийца садист — он беспощаден к своим
жертвам, — но все же он настаивает на высокой моральной цели
- 188-
своих преступлений. Интересно, что в итоге убийца сознается в
том, что грешен, но имеет в виду зависть, а не садистичность. На
самом деле садизм не упоминается среди Семи Смертных Гре¬
хов, но все же современное позитивистское понимание садизма
содержит в себе корни двух из них — Гнева и Зависти (даже если
в садизме они не осознаются). Гнев — это ярость против дру¬
гого, когда субъект чувствует себя неудовлетворенным; зависть
является корнем любой садистической вендетты, осуществлен¬
ной на основании зависти.
Убийца, поскольку он предлагает себя в качестве жертвы
полицейскому, в конечном счете заканчивает в мазохистской
позиции. Или, скорее, он именно в ней всегда и находился. Все
его преступления были устремлены к жертвоприношению са¬
мого великого грешника из всех — его самого. Не является ли
зависть — которая погубила Сатану и которая, согласно Ме¬
лани Кляйн, губит нас всех — наиболее радикальным из всех
грехов? Садистический путь, в итоге, разоблачает мазохисти-
ческую конструкцию. Именно поэтому, когда кто-то пытается
разоблачить его, говоря: «Ты наслаждаешься, будучи мирской
рукой Бога», — благочестивый убийца отрицает, что является
садистом: «Нет ничего плохого в том, что мне нравится делать
свою работу». Он трудится только во славу Воли Божьей. Будь
этот убийца лаканистом, он бы сказал: «На самом деле наслаж¬
дение было не моим, а Другого» (будь то Бога или этического За¬
кона). В определенном смысле садист не существует как субъ¬
ект. Многие садистические акты, безусловно, перформативны,
но в большинстве из них садистический агент будет отрицать
свое личное наслаждение как причину этих актов. Именно это
и контрастирует с мазохистским признанием, и все мазохисты
с этим согласны. Мазохизм всегда принадлежит мне, садизм —
это всегда то, что принадлежит другому.
Но было бы ошибкой пытаться уходить от избитой психо¬
логии и говорить, что садист отрицает, что это он и есть, потому
- 189-
что чувство вины приводит его к рационализации его действий.
Представляет ли он себя мстителем в борьбе за справедли¬
вость — или несправедливость — только ради своего морально¬
го оправдания? Тогда почему садист, в отличие от многих других
перверсивных субъектов, обладает таким особым призванием
к рационализации или избеганию вины? Эксгибиционисты
или вуайеристы, будучи пойманными, не будут пытаться найти
оправдание своим действиям. Другими словами, не бывает чи¬
стого садиста. Быть орудием закона — даже для садовского не¬
справедливого, жестокого закона природы — один из конститу¬
ирующих элементов садизма. Это то, что Лакан обозначает как
V, то есть как определенного рода трансцендентальную Волю,
относительно которой садист становится представителем, пала¬
чом и инструментом одновременно. В фильме «Семь» эта Воля
является божественной, но в других случаях она может быть Во¬
лей Государства или даже Волей самого Человека.
Третий рейх пытался прийти к консенсусу в своей по¬
литике ликвидации психически больных посредством серии
фильмов, вращающихся вокруг следующей темы: прекрасный
невролог, настоящий ариец, понимает, что дегенеративное за¬
болевание головного мозга в скором времени приведет к не¬
обратимой деградации его субъективности. Он спрашивает
разрешения у коллег убить себя. Мораль фильма такова, что
в убийстве психически больных (для нацистской психиатрии,
которая на сегодняшний день доминирует, все психические
заболевания являются следствием поражения головного моз¬
га). Государство всего лишь следует за волей индивидуального
эго, пока это все еще эго. Нацистская жестокость представлена
здесь как акт сострадательной эвтаназии. Но было бы наивным
говорить, что «это всего лишь пропаганда, чтобы сделать без¬
жалостную меру морально приемлемой». Куда вероятнее, что
гитлеровские рассуждения следовали этим фильмам: истре¬
бление слабых осуществляется во имя высокой Воли, которая
- 190-
дана голубоглазому, светловолосому мужчине в его психиче¬
ских способностях.
Когда Лакан пишет, что садист — это объект (а), в то время
как мазохист — это жертва, перечеркнутый субъект (2), то из его
слов следует, что субъект по определению является субъектом
поданным, жертвой. Таким образом, садист — это объект-при¬
чина мазохиста, точно таким же образом, как противник задает
себе соперника — не может быть соперников там, где нет про¬
тивников. Но эти роли меняются: те, кто совершает садистиче¬
ские действия, зачастую оказываются жертвами.
Давайте вернемся к фильму «Семь». На схеме 1 убийца на¬
ходится в позиции а, и эта позиция несомненно предполагает,
что он движим садистическим желанием: он стремится убивать
грешников для приведения в исполнение божественной Воли
(V). Но для триумфа этой Воле потребуется ад во имя зла, или,
точнее, ад на земле, устроение которого убийца берет на себя.
В свою очередь, однако, страдание грешника-жертвы возвраща¬
ется обратно к утопии безграничного Блаженства (S). Этот мир
наконец-то освободился от Зла и от страдания.
Такая циркуляция может быть инвертирована, как пока¬
зывает история: от S (абсолютного Блаженства) она движется
в а (садизм). Я указываю на этот путь инверсии как на то, что
способствует политической критике утопии. Я не говорю, что
великий милленаризм, который предлагает искоренить мирское
страдание, является оправданием для садистов; было бы вернее
говорить, что милленаристская идеология производит садизм.
Садистическое желание — это скорее эффект амбиции абсо¬
лютного освобождения от зла, чем причина столь многих пре¬
ступлений. Мы уверены, что в мирных и богатых странах сади¬
стов не меньше, чем в том же Ираке или Нигерии. Ведь, в самом
деле, в Норвегии, богатейшей и одной из самых толерантных
стран в мире, в июле 2011 года тридцатидвухлетний гражданин
убил 77 человек за один день.
- 191 -
В фильме «Семь», когда убийца выставляет себя жертвой,
детектив, репрессивная рука Закона, становится палачом (а):
желание, которое подпитывает садистическое мучение в схе¬
ме 1, теперь подпитывает мазохистическое требование в нака¬
зании в схеме 2. Но в целом картина все же не меняется. Мазо¬
хизм — это субъективация садизма.
Перверсивна ди теория перверсий?
Существует множество теорий о садомазохизме, но имен¬
но лакановская оказывается наиболее важной из всех них. Она
удовлетворяет потребностям тех, кто, отталкиваясь от фило¬
софской, феноменологической позиции, настороженно отно¬
сится к психологии. Садистические и мазохистические влечения
пересматриваются Лаканом в терминах силы, превосходящей
индивидуальный пафос, апеллирующей к чему-то находящему¬
ся по ту сторону индивидуального, подобно Воле и идеально¬
му Субъекту. В итоге лакановская теория пытается обеспечить
клинической субстанцией то, что для Гегеля было Объективным
Духом: субъективность, которая не идентифицируется с инди¬
видуальным разумом, а определяет его, будучи в то же самое
время анонимной, коллективной, логической и формальной.
Национальная конституция, к примеру, или ее судебная система
являются моментами Объективного Духа.
Лакан, в отличие от доминирующего психологизма в пси¬
хоанализе, полностью освещает истинное этическое измерение
в перверсиях. Для него перверсивны оказываются не те живот¬
ные, которые творят разные незаконные вещи; наоборот, он ука¬
зывает на то, что перверты получают удовольствие, представляя
Закон. Садист не нарушает закон так, как это делает, к приме¬
ру, уличный воришка, который крадет ради хлеба насущного.
В действительности мы признаем перверсивное в садизме, но не
в воровстве (за исключением случая клептомании, где первер¬
- 192-
сивное удовольствие все же возникает). С непсихологической
точки зрения мучитель наслаждается удовольствием, потому
что он интерпретирует закон садистически: для него он являет¬
ся удовольствием Другого.
Этот тезис не должен удивлять нас, так как история запад¬
ной мысли полна теорий, касающихся закона, и обосновывает
этот аргумент: правовая система — это способ гарантировать
удовольствие немногим привилегированным. Для греческих со¬
фистов — Пол, Калликл, Тразимах — вопрос заключался в том,
издаются ли городские законы сильнейшими для того, чтобы с
их помощью удерживать свою власть, или они являются оруди¬
ем слабых, чтобы защитить себя от власти сильных. А марксизм
интерпретировал правовую систему капиталистических об¬
ществ как устройство, гарантирующее пожелания тех, кто вла¬
деет средствами производства. Зачастую закон, в его описании
и подаче, интерпретируется как способ дать наслаждение силь¬
нейшему Другому.
Но дело в том, что закон — это не этика. Сегодня во мно¬
гих языках этика отлична от морали, и это отличие задано
разграничением между легитимностью и легальностью. Ле¬
гальность — это система законов, в то время как легитим¬
ность — это порядок, который выходит за рамки правовой
системы: это негласный принцип, который, в свою очередь,
оценивает законы и признает, являются ли они легальными
или нет. Понятие легитимности — Закона, который оценива¬
ет законы — вызвано этическим измерением законов, тогда
как мораль эфемерна, подобно нормам, которые меняются
от общества к обществу (зачастую мораль презирается как
консервативная сексуальная привычка). Безусловно, капо из
фашистских концлагерей действовали законно, но может ли
кто-нибудь сказать, что их действия были этичными? Соглас¬
но лакановской деконструкции этическое измерение в садо¬
мазохизме отсутствует. Лакановские перверты в душе мора-
- 193-
листы, но именно это является причиной того, почему они
этически регрессивны.
Итак, в садомазохистических фантазиях, реконструиро¬
ванных Лаканом, отсутствующим является другой в качестве
субъекта как такового. Отсюда возникает вопрос: является ли
эта нехватка характеризующей исключительно перверсию или
она лежит в основе всей лакановской теории? Или, не принимая
в расчет другого субъекта, описывает ли Лакан со всей прони¬
цательностью перверсивную форму жизни или, в итоге, он сам
участвует в этом перверсивном устранении другого? Я говорю
это не для того, чтобы оскорбить: существуют великолепные
перверсивные теории, опирающиеся на перверсию, как, напри¬
мер, существуют великолепные христианские теории, основан¬
ные на христианстве. Но почему у нас вызывает подозрение ла-
кановская теория перверсий?
В этой теории другой является как Другим, так и объек¬
том (а). Другой — это одновременно и закон, и язык, и копилка
означающих, и садовская Воля Природы (которая, иначе го¬
воря, является чем-то, что выходит за рамки каждого субъек¬
та), и также — это объект маленькое а, который возбуждает и
соблазняет меня. В обоих случаях другой как сам субъект не
существует. Другой существует либо как объект (и тогда он не
является действительно другим для меня или другим по отно¬
шению ко мне, учитывая то, что кто-то всегда является объ¬
ектом по отношению к субъекту), или его не существует (если
принимать в расчет то, что он является Другим как таковым).
Согласно Лакану Другой существует только для психотика, для
того, кто реально думает, что Другой (воображаемый пресле¬
дователь) господствует над ним, внушает и контролирует его
мысли, проникает в его тело и так далее. Другими словами, для
Лакана вера в то, что Другой существует, является паранойей.
Позиция, место или агент не подразумевает действительного
существования, так как, если бы такое существование было,
- 194-
оно бы было «как таковое» и уже не Другим. Для Лакана Другой
существует подобно существованию линии горизонта: если мы
хотим переступить наш горизонт, то он перестает быть этой ли¬
нией, ведь она всегда смещается вместе с нами. Другой подобен
изнанке перчатки: мы можем вывернуть его наизнанку и сде¬
лать ее видимой, но тогда другая его сторона станет изнанкой и
будет невидимой. Лакановский Другой — это место в отноше¬
нии, топологическое пространство (подобное линии горизонта
или изнанке перчатки), а не специфическое место или нечто в
мире. Но все же этическое измерение жизни задает нам необ¬
ходимое предположение, что другой существует, даже если мы,
очевидно, не можем схватить окончательное доказательство
этого существования. То, что мы видим, или, точнее, то, что мы
рассматриваем за пределами себя как доказательство, является
всего лишь характеристикой другого. Но мы вводим этическое
измерение постольку, поскольку рассматриваем субъекта в ка¬
честве того, кто манифестирует себя в этих характеристиках
как существование, — существование, которое ограничивает и
обязует нас.
Итак, в садомазохизме другой может быть легальным, но то,
как перверсивный субъект использует его, всегда является не
легитимным, даже если такое исключительное использование не
преследуется законом. Отсюда, в зависимости от той степени, в
которой садомазохист подчиняется закону (в противном случае
для него было бы невозможным получать наслаждение от этих
действий), он теряет этическое отношение с другим. В действи¬
тельности мы не можем сказать, что убийца из фильма «Семь»
или Халиф Аль Багдади являются духовно этичными, потому
что этика, помимо прочего, — это и милосердие по отношению
к другому. И для нас каждый закон легитимен, то есть этичен, в
той степени, в какой он делает другого для нас представимым,
а не как в случае с изнанкой перчатки, где правильная сторона
остается за нами.
- 195-
Садисты, все. Арендт и Милгрэм
Когда мы рассматриваем садизм, то сложно не сослаться
при этом на ужасы нацизма. Когда тот или иной режиссер пы¬
тается экранизировать какую-либо из работ Сада, то чувству¬
ет себя практически обязанным вставить в нее садистическую
жестокость в контексте холокоста. Лилиана Кавани сняла свой
фильм Ночной портье, 1974 года, в нацистском концлагере,
чтобы выразить садомазохистское соучастие. Пазолини, экра¬
низируя сценарий Сада 120 дней Содома (1975), снимал его в
нацистско-фашистской республике Сало. Мы рассматриваем
нацистские зверства как политическое, спланированное приме¬
нение системы, о которой «Божественный маркиз» всего лишь
фантазировал.
Сегодня при рассмотрении нацистских преступлений воз¬
никают две противоположные точки зрения, которые исключа¬
ют друг друга. Одна, выдвинутая Ханной Арендт (1963), адре¬
сована «банальности зла» и направлена на то, чтобы сорвать со
зверств двадцать первого века ауру романтичности «гения зла».
Нацистский палач не имеет отношения ни к одному из гипер¬
болически дьявольских героев Сада, он всего лишь жестокий
рабский бюрократ. Адольф Эйхман, как его описала Арендт, —
это чемпион экстремального дрифта, в котором она видит за¬
урядное кантианство. Эйхман всего лишь тупой исполнитель
распоряжений, эпигон морали чистого долга, деградировавший
до слепого подчинения иерархии. Бюрократическая машина со¬
временного государства, поскольку она не способна удерживать
ответственного субъекта и понижает легитимность действия до
чистой легальности, приходит в таком случае к зверствам.
Удивительно то, что, когда впервые тезис Арендт был вы¬
двинут, он вызвал скандальную реакцию, особенно со стороны
евреев (Арендт сама была еврейкой). Евреи твердо верили в то,
что дирижеры холокоста были «гениями зла», эдакие Суперме¬
- 196-
ны. На самом деле тезис Арендт был довольно-таки опасен, так
как он подразумевал, что кровожадным палачом может быть
любой, самый обычный человек... даже еврей.
Со временем тезис банальности зла стал популярным не в
последнюю очередь благодаря известному эксперименту Стэн¬
ли Милгрэма (1983), который заинтересовался, будут ли его
американские соотечественники вести себя подобно немецким
палачам во времена Второй мировой войны, если окажутся в
подобных обстоятельствах. Он разыграл следующую ситуацию:
группу людей, прошедших случайный отбор (которых мы будем
называть «учителями»), пригласили принять участие в экспе¬
рименте, цель которого (как им рассказывали) заключалась в
исследовании влияния боли на учебный процесс. Каждый раз,
когда «ученик» (который на самом деле был актером), запертый
в соседней комнате, неправильно отвечал на вопрос, «учителя»
должны были прибавлять воздействие электрошока, даже если
это воздействие превышало допустимый предел. Совершенно
очевидно, что электрошок был поддельным, как и те «ученики»,
которые издавали мучительные крики. Настоящими субъек¬
тами эксперимента были «учителя», и суть заключалась в том,
чтобы установить, до какой степени они бы могли замучить сво¬
их «учеников», просто следуя соблюдению протокола.
Этот эксперимент стал широко известен потому, что пода¬
вляющее большинство «учителей» повиновались протоколу до
крайних пределов. Настоящие экспериментаторы заставляли
их мучить «учеников», взывая к возвышенной необходимости
научного исследования, и те повиновались. Эксперимент при¬
вел к убежденности в том, что любой, даже твой самый ближай¬
ший сосед, может превратиться в настоящего палача-варвара,
если какое-либо авторитетное лицо простимулирует его к этому
должным образом.
Достоверность этого эксперимента была крайне пере¬
оценена; и вообще странно, что на него указали как на окон-
- 197-
нательное доказательство потенциальной жестокости любо¬
го обычного человеческого существа. Милгрэм не принял в
расчет фрейдовское расщепление я, проявившееся в том, что
какая-то часть субъекта была уверена в том, что действитель¬
но принимает участие в эксперименте, исследующем обуча¬
ющий процесс, а другая часть каким-то шестым чувством
понимала, что все это игра или постановка. Таким образом,
экспериментатор ничего не говорит нам о том, как бы на са¬
мом деле вели себя люди, если бы действительно оказались в
такой ситуации.
Однако этот эксперимент способствовал популярности те¬
ории банальности зла, контрапункты которого относятся к те¬
ории политической жестокости, которую разрабатывали в свое
время Фрейд и Батай (1949). Согласно этой теории нацистская
система задала ту законность, которая впоследствии широко
распространилась и исторически обусловила садистические
влечения. Нацист, сталинист или террорист из ИГИЛа может
быть всего лишь мелким клерком Ужаса, но вмененные влече¬
ния, несомненно, сделали возможным выполнение того, что
прежде было лишь индивидуальной фантазией.
В самом деле, если мы рассмотрим эксперимент Милгрэма
с другой точки зрения, то заметим, что, несмотря на некоторую
условность, косвенно он нам все же кое о чем рассказывает, а
именно о садистической динамике. В качестве устройства для
наказания за неверные ответы предоставлялся электрошокер.
Другими словами, это он являлся карательной, или, точнее, мо¬
ральной задачей, которая сподвигла большинство испытуемых
действовать (реально или виртуально) садистически. Важно от¬
метить, что сами по себе «учителя» были безразличны: у них не
было садистических желаний, и все же они действовали как са¬
дисты. Садист — это тот, кто мстит за зло, которое представляет
другой, — то есть, как это очевидно у де Сада, он садистически
наказывает тех, кто садистически творит зло. Апатия безжа¬
- 198-
лостности бюрократа или мирового судьи — вот истинная пе¬
чать садизма.
Идея, согласно которой сам Бог является прототипом са¬
диста, проделала долгий путь через погреба и катакомбы мо¬
нотеистической культуры (при этом без этого пути монотеизм
просто-напросто бы не выжил, как не выжила бы ни одна герои¬
ческая армия, если бы ее солдаты не вкладывали свою агрессив¬
ность и даже безжалостность). Не случайно на протяжении по¬
следних десятилетий пристальное внимание стала привлекать
«Книга Иова», в которой Бог Израиля, как кажется, предъявля¬
ет, так сказать, неприкрытую безжалостность. Однако в итоге
страдающий христианин довольствуется великим утешением:
Бог, даже несмотря на то, что мы страдаем от этой боли, тронут
нашими страданиями. Христианский Бог, возможно, действи¬
тельно сотворил множество гнусных вещей, но он не безразли¬
чен. (И это делает христианскую веру более великодушной, если
можно так выразиться, чем иудейская или ислам, так как там
Бог вовсе не явлен для того, чтобы любить.) Что если безразли¬
чие и впрямь есть то, что задает садистическую безжалостность
и толкает на причинение боли жертве?
V. Перверсивная женщина
Является ли женственность перверсивной?
очему перверсия чаще бывает мужской и гораздо
реже женской «слабостью»?
Согласно раннему психоанализу перверсивная
женщина — это редкость в силу ее конституции. Фрейд говорил
о женском мазохизме: «Быть женщиной — это само по себе что-
то мазохистичное» (1924, Экономические проблемы мазохизма).
Не удивительно, что примеры женского мазохизма он описы¬
вает, по большей части, мужскими случаями: именно у мужчин
мазохизм становится тем, что заслуживает внимания.
Все же, несмотря на непринятие фрейдовской теории уче¬
ными феминистками, именно женщина, Хелен Дойч (1930, 1944,
1945), оказалась той, кто полностью разработал теорию так на¬
зываемой мазохистической сути женщины. Фрейд ограничивал
себя в разговоре о женском мазохизме, потому как считал, что
не все в мазохизме специфично именно для женщины. Но как
большая фрейдистка, чем сам Фрейд, Дойч полагает, что жен¬
щины мазохистичны по своей сути. Она утверждает, что удо¬
вольствие в коитусе чаще всего женщине доставляют фантазии
-200-
о «жертве насилия, жестокости», «о болях при родах». Опыт ро¬
дов, как утверждает Дойч, является мазохистической оргией для
женщины, а в течение схваток сбываются ее заветные желания.
Сегодня этот тезис кажется несколько преувеличенным, но нам
следует воспользоваться ядром его истины: как и все перверты,
женщины нуждаются в том, чтобы превратить свое унижение в
удовольствие. Другими словами, они должны скользить от боли
проникновения, от вторжения другого к «возвышенному» удо¬
вольствию. Но действительно ли проникновение является уни¬
жением?
У детей обоих полов от проникновения в любые отвер¬
стия — к примеру, для клизмы — возникает сильное отвраще¬
ние: они ощущают, что их лишают тела. Девочки, в основном,
практикуют клиторальную мастурбацию, и когда девочка-под¬
росток проникает в себя, детские психологи сразу подозревают
какое-либо психическое расстройство. Некоторые психоанали¬
тики (Хорни, 1967) отрицали тот факт, что девочки обнаружи¬
вают вагину только в подростковом возрасте, аргументируя это
тем, что пубертат — это время «переобнаружения», то есть от¬
крытия заново уже известного, так как маленькая девочка, как
правило, подавляет любое воспоминание об этом. Так или ина¬
че, будь то незнание или подавление, для девочки в предпубер-
татном возрасте вагинальная полость «представляет проблему».
Как мы знаем, различные представительницы феминизма
нередко нападали на Фрейда за его упорство в вопросе ваги¬
нального оргазма как «истинно» женского. Отстаивание прав
на клиторальное наслаждение ставит в один ряд фаллический
идеал женского — «у нас, женщин, тоже есть наш собственный
фаллос» — и подрывает многие аспекты классического видения
женственности, такие как пассивность, чувствительность, отре¬
чение и т. д. Но разве подобного рода нападки на фрейдовский
тезис не обнажают первоначальный стыд за женственность как
пассивность, который разделяют студентки-феминистки, в точ¬
-201 -
ке «фаллицизации» женщин, насколько это вообще возможно?
Тем не менее этот «стыд» большинство женщин умудряются
преобразить в беспредельное удовольствие.
На самом деле каждая женщина нуждается в том, чтобы
преобразовать «оскорбление» (со всеми коннотациями лише¬
ния) — в триумф. Она должна превратить внедрение внутрь
себя в источник неклиторального удовольствия. Странное
удовольствие, которое поражает нас, мужчин-первертов, в ко¬
нечном счете очень похоже на вагинальное удовольствие жен¬
щины. Парадоксально, но сегодня клиторальная сексуальность
является «нормальной», в то время как вагинальная относится
к «перверсивной» — хотя, если быть честными, наша культура,
включая Фрейда, всегда говорила об обратном.
Ольга, 38-летняя пациентка, которую я диагностировал как
истеричку, в течение 15 лет была замужем за мужчиной, «кото¬
рого, по сути, она никогда не любила» и от которого у нее двое
детей. Она красивая, успешная в карьере и финансово состоя¬
тельная женщина. Ольга вышла замуж — лишь изредка нару¬
шая супружескую верность — за мужчину, которого сама счи¬
тает интеллектуально и социально неполноценным и кого она,
в сущности, должна «финансировать», поскольку все его амби¬
циозные и причудливые бизнес-предприятия потерпели крах.
«Всё, что ему нужно, — это мои деньги», — повторяет она. (Оль¬
га признает, что повторяет судьбу своего отца. Тот тоже сделал
блестящую карьеру, занимал высокое положение в обществе и
при этом был женат на социально неполноценной женщине, ма¬
тери Ольги.) Муж Ольги обвиняет ее во фригидности, и сама
пациентка признает, что половой акт приносит ей мало ощуще¬
ний. Иногда она достигает оргазма, стимулируя клитор.
Однажды Ольга узнает, что ее «неудачник» муж в течение
многих лет встречался с молодой девушкой, при этом он тратил
ее деньги, не отказывая себе в романтических путешествиях в
Париж и другие места со своей молодой любовницей. Первым
- 202 -
порывом Ольги было намерение немедленно развестись, но
сразу после разоблачения происходит нечто особенное: во вре¬
мя секса с неверным мужем она впервые достигает — как она
утверждает — «настоящего вагинального оргазма». Оргазма,
которого, согласно некоторым биологам, не существует... Дру¬
гими словами, она подходит к высшей точке — первый раз в
своей жизни — в тот момент, когда в нее проникают. И вот, с од¬
ной стороны, она запускает бракоразводный процесс, но с дру¬
гой — участвует в сексуальных отношениях с мужем, которого,
по собственным меркам, считает «диким», и в среднем дважды в
день получает такое неизменное удовольствие в сексе, которого
никогда прежде не испытывала.
Психическая структура Ольги, безусловно, запутана, но
очевидно, что она обнаружила свою женственность — предна¬
значенную для того, чтобы полностью отдать себя мужчине —
благодаря треугольнику: знание, что у ее мужа есть молодая и
красивая любовница, стимулировало «вагинальный оргазм»
(старомодный фрейдизм сказал бы, что она может найти удо¬
вольствие только в эдиповом треугольнике). Через унижение,
будучи обманутой и будучи женой мужчины, которого она, по
сути, презирает, она может получить утонченное наслаждение,
которое до тех пор рассматривалось ею — как и всеми истерич¬
ками — как стыд за то, что она женщина (учитывая, что именно
она, а не муж — сведенный к материнской роли для их потом¬
ства — была фаллосом в семье).
* * *
Исторически сложилось так, что отношение Запада к муж¬
ской и женской гомосексуальности всегда было разным. Пока
женская гомосексуальность обсуждалась скупо и с некоторым
снисхождением, мужской гомосексуализм был объектом суро¬
вого осуждения, а иногда и драматических дебатов. Мужской
гомосексуализм — по крайней мере до недавнего времени —
вызывал ужас и отвращение у большинства людей. Сексология,
- 203 -
в строгом смысле этого слова, образовалась в конце девятнадца¬
того века и была одержима мужским гомосексуализмом как се¬
рьезнейшим извращением, в то время как педофилия считалась
относительно заурядной патологией (Рудинеско, 2009). Меньше
чем за столетие медицинский и научный мировые суды над го¬
мосексуализмом были почти полностью отменены, и не в связи
с научной «продвинутостью», а просто потому, что изменилась
наша сексуальная этика.
Тогдашнее беспокойство в меньшей степени было вызва¬
но активной ролью в мужском гомосексуальном половом акте
(во многих традиционных западных культурах для многих
подростков содомирование мальчика считалось демонстра¬
цией мужественности, тем, чем можно было гордиться). Это
беспокойство в большей степени относилось к пассивному
мужчине, которого презирали как «женоподобного», «бабу».
Между тем понятно, что в лесбийских отношениях одна или
две женщины должны играть мужскую роль. Такие двойные
стандарты демонстрируют, насколько сильно пассивность (в
нашей секуляризированной культурной традиции) связана с
ущемляющими суждениями, хотя в случае с женщинами на
это нельзя указать явно. «Пассивность» никогда не была ком¬
плиментом, даже сегодня. Каждая женщина должна считаться
с дурной репутацией пассивности. Истеричка обычно реаги¬
рует путем отказа от сексуальных отношений или восприни¬
мает их травматично или пароксизмально. А не истеричная
женщина может находить, подобно перверту, удовольствие и
самоуважение в такой приводящей в смущение пассивности,
как в случае с Ольгой.
Истеричка, которую Фрейд считал перверсивной в вооб¬
ражении, во многих отношениях является женщиной, которая
не принимает женский мазохизм. Она не намерена мириться со
«страданием» от проникновения и таким образом идентифици¬
рует себя с основной пустотой ее телесного бытия, с пустотой,
-204-
для защиты которой она предпринимает все усилия (Назио,
1995). Точно так же анорексичная девушка отказывается от еды
и от пениса как от невыносимых телесных вторжений, которые
наносят ущерб известной автократии ее собственного тела. Ис¬
теричка и анорексичка отступают от своей женственности в той
мере, в какой перверсивность отступает от женственности: они
воображают себя непорочными матерями, подобно Мадонне.
Они идеализируют себя как женщин, но в то же время прези¬
рают как женский пол: они скорее вуманистки, нежели феми¬
нистки.
Обратите внимание, христианские мистики женского
пола — такие как Святая Тереза из Авила — превозносят не
свою феминность, а свою «женскость» (вуманизм). Они отказы¬
ваются от использования вагины как пассивного органа и пре¬
возносят форму бытия женщины как духовной привилегии, по¬
тому что ее пустота остается незаполненной. С другой стороны,
никто никогда не читает мистиков-мужчин, которые поют ди¬
фирамбы своей мужественности, ведь это выглядело бы совер¬
шенно неуместно и даже послужило бы препятствием на пути
к отношениям с Богом. Женщина-мистик идеализирует форму
бытия женщины в той мере, в какой она отказывается от того,
чтобы в нее проникали, чтобы быть женщиной (Как я пытал¬
ся доказать (Бенвенуто, 2006), в частности, анализируя драмы
средневекового немецкого писателя Гротсвита.)
Культ Девы Марии, равно как и истерии, является попыт¬
кой ответить на противоречивую проблему женственности: как
женщине принять вторжение, проникновение и «разрушение»
и превратить все это в ее собственное удовольствие? Как может
она предложить свою собственную пустоту другому без анниги¬
ляции своей женственной силы и возможностей вагины?
Женское сексуальное удовольствие напоминает нам первер¬
сивное удовольствие, поскольку часто кажется, что нормальные
женщины подражают эротическим мазохистам. Мужчина игра¬
- 205 -
ет партию садистического агрессора, женщина — его жертвы.
В постели удовольствие многих женщин возрастает, если муж¬
чина уничижительно оскорбляет их — в той мере, конечно, в
какой все это напоминает игру. Напротив, мужчина, который
наслаждается, будучи оскорбляемым своей женщиной, партне¬
ром, встречается куда реже. (Один пациент как-то жаловался,
что размер его пениса меньше среднего, но при этом утверж¬
дал, что достиг полного удовольствия в постели, когда женщина
открыто высмеяла его «коротышку», саркастически сравнивая
его орган с огромными пенисами других мужчин, с которыми
у нее был секс. Но в этой ситуации мы говорим скорее о некой
перверсии.) В своем опыте я замечал, что чем больше женщины
социально эмансипированы, тем больше они наслаждаются ма¬
зохистским удовольствием от оскорблений во время секса.
Является ли такое унижение всего лишь пикантностью в
любовной игре или его участие подразумевает что-то более
существенное в половом акте? Многие признают, что нет ни¬
какого удовольствия в постели, если не имитировать там са¬
домазохистские отношения. Является ли разыгрывание ролей
«разрушителя» и «разрушаемой» реальным, пусть даже умалчи¬
ваемым, фоном отношений между мужчиной и женщиной?
Если правда то, что истерия — это по большей части склон¬
ность женщин, а перверсия — мужская тенденция, то я мог бы
сказать, что все мы сталкиваемся с перверсивными женщинами.
Когда Эльфрида Еллинек опубликовала свой роман Пианистка
{Die Klavierspielerin (1983), экранизированная Ханеке в фильме
Пианистка (2001)), то образ ее героини, женщины-мазохистки,
вовсе не оказался убедительным для многих сексологов, кото¬
рые задавались вопросом: «может ли в действительности суще¬
ствовать перверсивная женщина?». Почему нет? Зачастую мы не
усматриваем перверсию за некоторыми женщинами только по¬
тому, что по умолчанию верим, что их перверсивность это нечто
само собой разумеющееся.
- 206 -
Возмездие Кармен
Кармен была у меня на терапии, когда ей уже было пятьдесят
лет. Она могла получить подлинное удовольствие от половой
связи только в том случае, если представляла, что один мужчина
проникает в нее, в то время как другой мужчина проникает в
ее мужчину анально. Никогда ни с одним из своих любовников
она не делилась тем, что эта фантазия была conditio sine qua non
для достижения ее оргазма. Сексуальная жизнь Кармен была со¬
вершенно беспорядочна. Она прошла через два развода, а ино¬
гда занималась и проституцией — больше для удовольствия от
продажи себя, чем ради денег. Затем, в один прекрасный день,
она, будучи взрослым и зрелым человеком, встретила мужчину,
которому понравилась ее фантазия, и он воплотил ее в жизнь.
Кармен получала истинное наслаждение, проникая в него боль¬
шим вибратором как во время их половой связи, так и в других
ситуациях.
Здесь мы также можем говорить о перверсии, так как парт¬
нер использовался скорее как игрушка для удовольствия, не¬
жели как тот, кому стремились доставить удовольствие. Вне
зависимости от того, наслаждался он или нет, Кармен могла
получить наслаждение от своего партнера, только представляя
его содомированным и наслаждающимся этой содомией. Она
получала удовольствие от того факта, что наслаждение ее пар¬
тнера происходит именно от содомии, а не от того, что парт¬
нер наслаждается ею. Позже выяснилось, что источником такой
определенной формы наслаждения послужило то, что она вос¬
принимала коитус как форму унижения и поэтому могла полу¬
чать удовольствие от своего мужчины только в том случае, если
он симметрично подвергался тому же. Эротическая вариация
закона возмездия. Так как мужчина сведен к женской роли, ее
немая обида по отношению к обладателю жестокого фаллоса
смягчается, и половой акт становится шутливым возмездием
- 207-
между равными. С другой стороны, через случайный опыт в ка¬
честве проститутки Кармен получила своего рода компенсацию
за свое женское бытие: половой акт стал оскорблением себя как
женщины и тем, в чем она нуждалась, чтобы чувствовать себя
защищенной.
«С одной стороны, как женщина, я завидовала спо¬
собности мужчины доставлять мне наслаждение, но с дру¬
гой — для меня было невозможно наслаждаться нормаль¬
ным коитусом, потому что это было унизительно для меня,
ибо противоречило тому, что я обладаю своим собствен¬
ным телом. Поэтому я получаю наслаждение от своей ме¬
сти, направленной на вторгающегося в меня мужчину, во¬
ображая и отыгрывая пассивное проникновение в него; и
я получаю наслаждение, компенсируя унизительное наси¬
лие, от которого я страдала, путем расплаты "око за око"».
Возникает сложный аффективный узел (такой сложный,
что это объясняет относительную редкость перверсивного по¬
ведения у женщин): с одной стороны, зависть по отношению к
мужчине за его силу доставлять женщине удовольствие, а с дру¬
гой — женская неспособность наслаждаться коитусом нормаль¬
но из-за того унижения и насильственного проникновения в то,
что принадлежит ей. Следовательно, она мстит мужчине, кото¬
рый в нее вторгается, представляя (или осуществляя) анальное
вторжение в него.
Возможно, что случаи такого рода могут предоставить нам
идею о том, почему женщины менее склонны к сексуальным пер¬
версиям (и на самом деле более склонны к истерии). Как перверт
получает удовольствие от косвенного переживания травматиче¬
ского опыта или предательства, так и каждая женщина — в том
сексуальном опыте, который мы маркируем как нормальный.
Это как если бы маленькая девочка пережила тройную травму:
ее мать «предала» ее с мужчиной, ее любимый отец «предал» ее
с женщиной, а самое главное, она пассивно должна страдать из-
за «оскорбления» от коитуса. Это выглядит так, будто с каждым
-208-
реальным коитусом женщина рискует пережить это тройное
поражение и при этом успешно превращает его в возможность
для наслаждения — так же, как и в перверсиях.
В новелле Две женщины (La ciociara, 1957), снятой Витторио
Де Сика в 1960 году, Альберто Моравиа рассказывает историю
девочки-подростка Розетты и ее матери, которые были эвакуи¬
рованы из Рима в 1944 году, в конце Второй мировой войны. Ро¬
зетта благочестива, честна и девственна, «небесный ангел». Но
когда она оказывается изнасилованной группой марокканских
солдат-союзников, служащих во французской армии, ее реак¬
ция на травму оказывается совершенно не истеричной. Вместо
отвращения к сексу она находит перверсивное решение. Она
отдает себя всем мальчикам, которые ее желают, она готова уча¬
ствовать в любой сексуальной игре, какую бы ей ни предложи¬
ли, она ведет себя как «раба» со всеми своими любовниками, она
готова стать для них любым пригодным сексуальным объектом.
Моравиа подчеркивает мазохистическую линию ее распущен¬
ности: она как будто нуждается в том, чтобы снова и снова вос¬
производить то, что с ней сделали марокканцы.
Не живет ли в каждой женщине Розетта? Не нуждается ли
каждая женщина в трансформации своего тайного поражения
в парадоксальный триумф? Трансформировать неудовольствие
от себя как пассивного объекта в удовольствие от той себя, ко¬
торая будет любима другим? В любом случае типичное женское
решение отличает от перверсивного тот факт, что она предлагает
свое удовольствие — больше возвышенное, чем прекрасное — в
удовольствие другому (кантовское различие между прекрасным
и возвышенным см. главу 3, «Мазохизм и исключение»),
Часто отмечают, что девочки серьезно влюбляются в знаме¬
нитостей — в известных певцов, актеров, спортивных чемпи¬
онов или ди-джеев (Альберони, 1992). И напротив, мальчики,
как правило, не влюбляются в женщин-знаменитостей, которых
они сексуально желают. По крайней мере, в нашей европейской
- 209-
культуре женщина стремится к идеальному мужчине; точнее,
она стремится к воображаемому или реальному мужчине, ко¬
торый превосходит ее в эротическом плане, выше нее в плане
красоты, богатства, престижа, возраста, а еще лучше, когда со¬
четает все эти качества. Женщины куда в большей степени, чем
мужчины, создают впечатление карьеристок в вопросе любви.
И даже если в действительности женщина должна делать это с
кем-то посредственным или того хуже, то в глубине души она
все равно мечтает о любви с Богом (Эта тема, основанная на
комедии Плавта «Амфитрион», обсуждается в XXI Семинаре
Лакана (1964, глава И)). Это подталкивает многих женщин к
тому, чтобы, в отсутствие кого-либо более привлекательного,
обожествлять своих посредственных спутников жизни. Не объ¬
ясняет ли этот факт, по крайней мере отчасти, женское бытовое
или политическое подчинение мужчинам, которое происходит
на протяжении многих веков. Ввиду того, что женщины более
избирательны в выборе партнера, нежели мужчины, как гло¬
бальная популяция они занимают более низкое положение по
отношению к мужчинам (в нашей культуре красота женщины
является достаточной для выбора мужчины, они не требуют
больше).
Но именно потому, что некий реальный партнер женщины
является суррогатом Идеального мужчины — или Бога, — жен¬
щину перестает заботить этот «бедолага», который желает, а ча¬
сто даже любит ее, и, посвящая его в благотворительный культ,
изначально предназначенный Мужчине или Богу, она всегда бу¬
дет ощущать нехватку.
Мы уже отмечали, что основным предположением психо¬
аналитической теории является предположение о фундамен¬
тальной человеческой бисексуальности. Мы также видели, что
женственность, в случае как женщины, так и мужчины, может
быть описана как активно-пассивная активность: позволить
себе быть проникнутой. Но в этом описании мы в очередной
-210-
раз наталкиваемся на то, что мы предположили как (схожее)
определение перверсии: делать так, чтобы другой отвергал
меня, и наслаждаться этим отвержением. Будучи исключенной
или обманутой, я на самом деле продвигаюсь к тому, что создаю
другого, который исключает или обманывает меня. Мы можем
сказать, что перверсии — это путь, с помощью которого некото¬
рые мужчины (и, конечно, некоторые женщины тоже) пытают¬
ся быть женщинами, — то есть таким способом они пытаются
проскользнуть из мужского «прекрасного» к женскому «возвы¬
шенному». К примеру, субъект в анализе, гетеросексуал и даже
в какой-то степени дамский угодник, иногда чувствовал потреб¬
ность в мужчине (обязательно с большим пенисом), который
проникал бы в его рот или анус, хотя он и не был гомосексуалом
в прямом смысле этого слова. Мы определили эти эпизоды, в ко¬
торых он испытывал некоторое мазохистическое удовольствие,
в качестве «приступов женственности». И я задаюсь вопросом:
нельзя ли определить большинство перверсий в качестве атак
женственности?
Мы отметили, что греки называли пассивность пафосом,
аффектом. То есть аффект — это пассивный эффект активной
причины. Фрейд считал, что в некотором смысле мужчина, в
связи с тем, что влечения являются «мужскими» (в немецком
der Trieb, влечение — мужского рода), является причиной жен¬
щины, в том же смысле, что и действие является причиной эф¬
фекта. Вот почему мазохизм воспринимается как нечто жен¬
ственное: он подразумевает под собой позицию страдающего
субъекта, который пере-носит действие другого.
Но в то же время, как мы заметили, весь мазохизм — это
мизансцена: реальный другой вовсе не является причиной — в
смысле «причины, гнетущей людей» — субъекта и его или ее на¬
слаждения. Реальный другой — это всего лишь эрзац, суррогат
наслаждающегося субъекта, суррогат другого-как-причины, ко¬
торого нельзя обнаружить, который ускользнул.
- 211 -
Подневольная красавица. Случай М. Хана
Есть благие величие и радость в том, чтобы отдать себя
на поруки воле других (любовники и мистики знакомы
с этим чувством величия и вкусом радости), и в том,
чтобы наконец-то обнаружить себя! — избавившись от
тяжести своего собственного удовольствия, интересов и
личных трудностей.
Жан Полан, Счастье в рабстве
М. Хан (1979) рассказал историю своей пациентки, молодой
замужней красавицы. Вот краткое изложение ее истории.
Когда ей — я буду называть ее Подневольная Красавица —
было около 23 лет, она жила с молодым человеком по собствен¬
ному желанию и с серьезными намерениями. Как-то раз, на од¬
ном изысканном обеде в Лондоне, куда она была приглашена,
она заметила, что сидит рядом с неприятным и довольно взрос¬
лым мужчиной.
Он подслушивал, как она рассказывала другому чело¬
веку, сидевшему с другой стороны от нее, что следующим
утром улетает в Рим, где собиралась работать моделью.
[...] Этот мужчина небрежно осведомился у нее, ког¬
да именно и каким рейсом она улетает. Она была край¬
не изумлена, обнаружив его ожидавшим ее в аэропорту.
С манерной небрежностью и ненавязчивой легкостью он
сказал ей, что решил на день поехать в Рим, так как очень
любит этот город. [...] По прибытии в Рим он проводил ее
до отеля; уходя, поинтересовался ее работой и пригласил
вместе пообедать. В конце их совместного обеда он сооб¬
щил, что не делал брони в каком-либо отеле, так как этим
же вечером возвращается в Лондон. [...] Она посчитала
себя обязанной пригласить его в свой отель. Он не делал
попыток соблазнить ее, и она почувствовала себя крайне
заинтригованной его разговором и интересом к ней. Ког¬
да они добрались до ее номера, она почувствовала себя
необычайно сексуально возбужденной и отчаянно жела¬
ющей переспать с ним. Она ни на минуту не сомневалась,
что он обязан хотеть «трахнуть» ее (говоря словами па¬
циентки), иначе зачем бы он так со всем заморачивался?
-212-
Она сообщила ему о своем желании и была обескуражена
его обходительным и вежливым отказом с ненавязчивым
объяснением, что он встретил ее совершенно случайно, и
все и так было слишком прекрасно ей не удастся со¬
блазнить его, но если они еще раз встретятся в Лондоне
и она согласится провести с ним выходные в Риме, то он
перед ней не устоит (с. 197-198).
Они не виделись в течение шести месяцев. Затем, в один
прекрасный день, он позвонил ей и пригласил в ресторан в
Риме. Она согласилась. На этот раз она с ужасом обнаруживает,
насколько омерзительным и отталкивающим он был на самом
деле.
После обеда они провели время вместе до ужина, а потом
поехали к нему в отель, где «он трахал ее всю ночь, как до этого
ее никогда не трахали». Она была подчинена его авторитету. Он
рассказал ей, что удачно женат, но что «ни один брак не был бы
возможным, если к нему не прибавить третьего». (Ольга, моя
пациентка, могла бы сказать примерно то же самое.) По сути, он
сказал ей, что использует ее для укрепления собственного бра¬
ка. Они устроили сексуальную оргию с нескончаемым удоволь¬
ствием, которая длилась неделю.
Позже ее любовник — которого я буду называть Мерзкий
Господин — сменил тактику. Он держал ее в состоянии посто¬
янной неопределенности, пока в один из дней не звонил ей вне¬
запно, чтобы пригласить пообедать и заняться любовью, после
чего вновь исчезал. Для нее это было неконтролируемым и вос¬
хитительным вторжением в ее жизнь.
Постепенно ему удалось разрушить ее отношения с
бойфрендом, который был скорее тихим занудным юниом.
Затем он снял ей маленькую квартиру, но его присутствие
в ней никогда не было предсказуемым. С одной стороны,
он настаивал на том, чтобы она не прекращала свою про¬
фессиональную карьеру, хотя с другой — высмеивал и
очернял ее стремление работать. И так он добился своей
пели: он успешно деморализовал ее vis-a-vis, ее професси¬
-213-
ональные возможности и сделал ее полностью зависимой
от него. [...] Быть его любовницей это вовсе не та роль, о
которой она мечтала; но все же она приняла ее с такой же
пассивностью, как и другие роли, которые были ему нуж¬
ны, чтобы развлекаться ею. Страсть сама управляла ими
(с. 198-199)
Она была поражена тем фактом, что он требовал от нее ока¬
зывать ему небольшое сопротивление. Как оказалось, это при¬
водило его в нужное состояние, чтобы заняться с ней сексом:
Мерзкому Господину было необходимо чувствовать своего рода
отпор с ее стороны — отпор, над которым он должен одержать
верх. Изощренно унижая ее, он высвобождал как свое собствен¬
ное, так и ее сексуальное наслаждение. Она сопротивлялась его
укрощению с неистовой яростью, но в конечном счете остава¬
лась удовлетворенной, уступая ему по своей воле и сексуально¬
му желанию. Со временем она все больше и больше привыкала
к роли зависимой жертвы. Однажды Мерзкий Господин заста¬
вил ее участвовать в групповом сексе из трех человек. Выбор
третьего человека должен был происходить на его усмотрение:
им должен стать мужчина с одним-единственным условием —
быть невероятно уродливым. Через год, или около того, она оч¬
нулась «от своего транса покорного очарования» и ушла от него
навсегда.
Рассказывая эту историю своему аналитику много лет спу¬
стя, наша Красавица вспомнила роман Полин Реаж «История
О.», которую она читала со своим любовником в тот странный
год. «Только порнографическая литература действительно по¬
учительна и идеалистична!» — прокомментировала она. Она
спрашивала себя, как могла оказаться пойманной в сети такого
эротического мазохизма.
Когда наша героиня была ребенком, Вторая мировая война
разрушила ее семейное окружение. Ее отец ушел на войну, и она,
вместе с матерью и братьями, кочевала из одного дома в другой
в состоянии постоянной неопределенности. Затем она пошла в
-214-
школу-интернат и нашла свое спасение в книгах. Как бывает у
многих детей, чтение заменило ей реальность.
Перед поступлением в университет она прошла через вось¬
мимесячный депрессивный кризис. Но потом, уже в универси¬
тете, ее образ жизни драматически изменился. Она запустила
учебу и с головой ушла в интенсивную социальную жизнь и эро¬
тическую распущенность. После депрессивной фазы она вошла
в своего рода маниакальное состояние; она чувствовала себя
вынужденной совершать сексуальные подвиги.
Наша Подневольная Красавица была склонна к маниакаль¬
но-депрессивному психозу: после окончания университета она
снова погрузилась в состояние апатии. Ее интеллектуальные ин¬
тересы потерпели фиаско, но, будучи очень красивой молодой
девушкой, она начала работать моделью — только для того, что¬
бы чем-нибудь себя занять. Именно в этот период она постро¬
ила свои первые стабильные отношения с вышеупомянутым
тихим молодым человеком. Он был довольно мрачным, а она
пребывала в постоянной апатии, которая граничила с депресси¬
ей, и их отношениям не хватало энтузиазма. В этот период она
цепляется за своего партнера, чтобы избежать парализующей
депрессии, — и тут происходит перверсивный эпизод с Мерз¬
ким Господином.
Но даже сегодня в некоторых ситуациях, при определен¬
ном усилии памяти, то чувственное и неприличное наслаждение
всплывает на поверхность. Как-то раз «ее дети сильно каприз¬
ничали и были очень требовательны. У нас дома, на выходных,
было много гостей, и муж был раздражен и огорчен ее плохим
настроением, и надоедал ей, указывая на то, что она не способна
получать удовольствие в компании их гостей». Отправившись
спать после едва не случившегося взрыва ярости, она стала фан¬
тазировать: «Я была со своим любовником, и он неистово трахал
меня». Она получила огромное наслаждение от своей фантазии.
Рассказав все это аналитику, она начала описывать свое детство,
-215-
период после того, как отец ушел на войну. В частности, она рас¬
сказала о своем гневе, который был у нее на тот момент. Он легко
вспыхивал в ее чувствах, и мать должна была наказывать ее за
это. Она спорила со своими старшими братьями и обычно была
не права — в общем, была немного строптива. Но в возрасте пяти
или шести лет происходит перемена: она становится послушным
и сдержанным ребенком, целиком отдаваясь чтению.
В этот момент Хан помогает ей обратить внимание на то,
что в детстве, так же как и в ее нынешней семейной жизни, она
испытывает сильные чувства гнева по отношению к своим близ¬
ким, и это наводит на мысль, что вся ее мазохистическая исто¬
рия была просто лекарством от гнева по отношению к ее люби¬
мым людям. Затем наша Красавица призналась, что в возрасте
между четырнадцатью и семнадцатью она увлекалась «ужасной
мастурбацией», хотя она и была механической и не удовлетво¬
ряла ее. При этом она фантазировала о том, что «принужденно
вступает в сексуальную связь с физически непривлекательным
человеком» (с. 203). Иногда там были и другие, наблюдающие за
ней, в то время как ее «унижали таким образом». Следователь¬
но, заключил аналитик, ее приключение с Мерзким Господином
было для нее, по сути дела, вновь разыгранной эротической
фантазией.
Лекарство против афанисиса
На данном этапе представления своего случая Хан, в стиле
Конан Дойля, наконец открывает нам, почему эта леди пришла
к нему. Эта «своенравная и упорная женщина» (с. 204) была в
счастливом браке вот уже десять лет за мужчиной высокого со¬
циального и личностного статуса, нежным и щедрым, и благо¬
даря ему она чувствовала, что кому-то принадлежит, что у нее
есть дом. Однако она была в состоянии острой возбужденной
депрессии и боялась сломаться. Этот кризис был очень похож на
-216-
тот, от которого она страдала перед университетом. В то время
она чувствовала, что ни на что не реагирует. «Она будто бы за¬
мкнулась в глобальной апатии, в которой ощущала тупую боль,
а гнев сжимал ее». Перверсивная история позволила ей ощу¬
тить настоящее страдание по отношению к реальному человеку.
С Мерзким Господином боль и гнев нашли наконец-то объект
и таким образом стали приемлемыми, к тому же все это было
приправлено сексуальным удовольствием. «Ее отношения с лю¬
бовником положили начало ее опытам; они зафиксировали ее
жизнь», — отмечает Хан. В этом месте текст Хана соскальзывает
в неприкрытое оправдание перверсии. В итоге вся книга, в кото¬
рой рассматриваемая ситуация была описана, в конечном счете
нацелена на иллюстрацию целительных аспектов перверсии, ко¬
торая вовсе не относится к заболеванию, а является, скорее, бо¬
лее или менее успешным способом избавления от болезни, — и
доходит даже до того, что автор в определенный момент, как мы
позже это увидим, установит четкую аналогию между первер¬
сивной ситуацией и аналитической.
Почему магия перверсивных отношений заканчивается
тогда, когда Мерзкий Господин сталкивает Красавицу лицом к
лицу с половым актом с другим мужчиной? Ведь, по большому
счету, не такую же ли ситуацию представляла она, когда мастур¬
бировала, будучи подростком? К тому же сексуальная связь с
тем джентльменом, который прилагался к ее любовнику, не до¬
ставила ей ни удовольствия, ни боли, а только смутное отвраще¬
ние. Ее сопротивление привело к тому, что Мерзкий Господин
почувствовал себя полностью бессильным перед ней — и это
разрушило садомазохистскую околдованность. Потеряв силу,
любовник стал ничем. В действительности «активное жела¬
ние перверта функционирует только в рамках иллюзии, где его
жертва, через свое пассивное желание, требует и поддерживает
его активность». Под первертом Хан подразумевает здесь лю¬
бовника Подневольной Красавицы.
-217-
Согласно автору колдовство было разрушено потому, что
другой утратил силу. Однако он не объясняет, почему предло¬
жение Красавице другого мужчины повлекло за собой утрату
силы. И здесь я предлагаю нам поиграть: представить ответ на
этот вопрос, в котором мы будем опираться на то, что Хан нам
рассказал.
Как мне видится, наша belle именно в этой фазе игры нако¬
нец-то обнаружила мазохистичность Мерзкого Господина. Она
раскусила, что его цель заключалась в том, чтобы другие, трахая
ее, унижали не только ее, но и его. И таким образом он поста¬
вил крест на своей садистической харизме. Кроме его садисти¬
ческой раскрепощенности, она могла прочитать в этом всепо¬
глощающую страсть своего господина, которая порабощала его
самого: он раб своей перверсии. За олимпийским спокойствием,
которое так прельщало ее, она теперь видела импульсивную и
пассивную стороны своего господина. Очаровательная взаи¬
мосвязь между садистической властью и мазохистической снис¬
ходительностью развязывается в какофоническом столкнове¬
нии между двумя мазохизмами. Это ситуация, которую мы уже
с вами видели: садист — это, в конечном счете, всегда другой, в
то время как «я» — это всегда мазохист.
Хан ставит перед нами задачу: вообразить причины, в ко¬
торых кроются эти ужасные бушующие депрессии, которые
приводят то к распущенности, то к перверсивному эпизоду, то,
в конце концов, к аналитическим отношениям. Была ли источ¬
ником всего этого ее разлука с отцом? Ведь, уйдя в армию, он
оставил ее в беде с матерью, которая не могла гарантировать ей
ни стабильность, ни безопасность. Давайте двигаться дальше.
Давайте представим, что наша Красавица была в ярости из-за
отсутствия отца, но единственный способ (который Хан назы¬
вает необходимым) компенсировать эту ярость заключался в
представлении себя существом, которым обладал ее отец, «этот
отвратительный мужчина». Ее перверсивный любовник на са¬
-218-
мом деле обладал набором отцовских характеристик: взрос¬
лый, систематически отсутствующий, женатый. Не могло быть
и речи, чтобы он полностью принадлежал ей. Таким образом,
действующий эффект травмы буквально маячит перед нами: от¬
сутствие отца. Эта травма переживалась вновь через депрессив¬
ные кризисы с парализующей апатией, переходящей в ярость.
Мы уже говорили о взаимосвязи между депрессией и пер¬
версией (см. главу 1, «Перверсия как уклонение от ревности»).
Теперь перверсия может быть описана как болезненная неспо¬
собность насладиться удовольствием, и прежде всего удоволь¬
ствием от жизни. Это подобно афанисису, как сказал бы Джонс
(1927, 1933). Согласно Джонсу афанисис — это истинное значе¬
ние фрейдовского страха кастрации, учитывая, что последний
мы не можем вразумительно применить к женщинам. То, что
Фрейд назвал ужасом кастрации, на самом деле — страх (как
мужчины, так и женщины) потерять способность наслаждаться.
В отличие от такой бессильной неспособности наслаждать¬
ся жизнью перверсия воскрешает субъекта через формы удо¬
вольствия. То есть, в определенном смысле, принуждение в
сексуальном удовольствии является обязательным субститутом
жизни, которая не может быть удовлетворительной, которая
воспринимается как бремя. Перверсивное удовольствие, таким
образом, состоит именно в имитации того, что отсутствует или
потеряно и что бросает свою тень на эго при депрессии — ив
контроле над этой имитацией. Фактически, отправляясь на во¬
йну, отец нашей героини отказывается от обладания своей вла¬
стью над семьей. Страдание девочки могло бы показаться эф¬
фектом отсутствия отцовской власти. Классическое эдипальное
заблуждение — «мой отец наслаждается моей матерью, он не за¬
ботится обо мне!» — заменяется различными видами заблужде¬
ний: отец, который бессилен, потому что отсутствует. Тогда мо¬
жет оказаться так, что в ее мастурбаторных фантазиях отцов¬
ская фигура, через идентификацию с неприятным человеком,
-219-
восстанавливается и овладевает своим полновластием. Другой
мужчина, который в подростковых фантазиях нашей героини
наблюдает за изнасилованием — и редко совокупляется с ней,
— похоже, олицетворяет дистанцию субъективного сладостра¬
стия, препятствуя ее драматизации. На самом деле если субъект
выбирает перверсивное решение в виде боли, то при определен¬
ной критической дистанции к ней появляется возможность от¬
бросить, поместить травму на сцену. Это немного напоминает
Гёте, который смог освободиться от травмы, от своего реально¬
го фиаско с Шарлоттой Буфф, написав Страдания молодого Вер¬
тера (неудачные отношения между Гете и молодой девушкой,
которую он встретил в Ветцларе, вдохновили его на написание
романа в 1774 году). В книге как сам Гёте, так и читатели получа¬
ют удовольствие от того факта, что Вертер в конце концов уби¬
вает себя — и благодаря такому мазохистическому наслажде¬
нию Гёте не только убивает себя, но также становится богатым
и известным. Это как если бы в любом личном романе перверта
страдающий главный герой забирает с собой, как козел отпуще¬
ния, всю боль субъекта — даже когда мазохистический субъект
предоставляет свое собственное тело страдающему герою в ка¬
честве пушечного мяса, если можно так выразиться.
Таким образом, частичное эротическое удовольствие в пер¬
версивном отношении контрастирует с афанисисом. Многие
перверты описывают удовольствие, вызванное перверсивным
актом, в гиперболических терминах: их оргазмы в обычных си¬
туациях не выдерживают сравнения с перверсивным удоволь¬
ствием особого качества. Это восхитительное удовольствие
подтачивается чувством опасности, трепетом, в котором пере¬
плетаются страх и чувственность. Откуда проистекает такой
несравненное и трепетное Lust7. Из того факта, что эта игра ос¬
нована, хоть это и не всегда ощущается, на боли — хотя в то
же время и облегчает ее. Субъект чувствует рану только тогда,
когда она затрагивается перверсией. Теперь, в случае с анали-
-220-
занткой Хана, могло бы показаться, что исключительное удо¬
вольствие от наслаждения с Мерзким Господином было другой
стороной ее боли — апатии, депрессии и гнева. На сбой, вызван¬
ный ключевой нехваткой — потерей отца в детстве, согласно на¬
шей теории, — перверсия реагирует каким-то новым всплеском
нехватки, но в то же время благотворно воздействует на нее.
Кроме того, Хан явно говорит нам о том, что наша Красави¬
ца смогла преодолеть барьер афанисиса — свою депрессивную
неспособность наслаждаться — благодаря внешнему мужскому
присутствию. Несомненно, «мужчина» должен был откуда-то
появиться, чтобы спасти ее: сначала Мерзкий Господин, затем
ее Муж и, наконец, ее Аналитик. Только тогда, когда у мужчи¬
ны есть достаточно власти, чтобы «обладать ею», наша герои¬
ня ломает барьер. Другими словами, она нуждается в мужчине,
проявляющем свою власть над ней и оберегающем от ее бес¬
чувственной пустоты. Будучи свободной и космополитичной,
она не может сделать это самостоятельно: выходящий-из-ря-
да-вон мужчина должен взять ее под свою опеку. Но тогда по¬
чему, спросит кто-то, наша героиня, которая в итоге находится
в прекрасных отношениях со своей семьей, опять впадает в де¬
прессивный афанисис? Хан не дает нам достаточно информа¬
ции по этому поводу, но, как и в случае с прошлым вопросом,
предоставляет возможность «поиграть» с некоторыми общими
гипотезами.
Наша Красавица, Субъект, рисует для аналитика идеали¬
стический образ своей замужней жизни. Единственное, от чего
она немного страдает, — это от того, что у нее иногда нет на¬
строения для великосветских приемов. В определенном смысле
она превратила своего мужа в свою причину — практически, как
тогда, когда она, будучи строптивым ребенком, превратилась
в «послушную и покорную» девочку. Помните эпизод, кото¬
рый предшествовал ее фантазии о сексуальных отношениях с
Мерзким Господином? Ее муж, «раздраженный ее ужасным по¬
-221 -
ведением», напомнил ей о том, что она не может насладиться
компанией гостей. Мы можем взглянуть на это высказывание
как на косвенное описание ее семейной жизни: жизни, в кото¬
рой есть любовь и счастье, но нет реального наслаждения. Она
принадлежит мужчине, который делает ее жизнь безопасной и
привносит в эту жизнь определенный смысл, но ей не хватает
чего-то существенного, и это приводит ее к депрессивной без¬
дне. Кажется, что у нее есть все, в чем она нуждается, но че¬
го-то не хватает, что-то ее мужчина не может дать ей. Как мне
кажется, это недостающее может быть только одной вещью: ее
собственной нехваткой. На самом деле, как намекает на это Хан
между строк, в ее отношениях с аналитиком она наконец-то на¬
ходит, как кажется, ту нехватку, которой ей недоставало: у тебя
не может быть сексуальных отношений с твоим аналитиком. Ты
не можешь принадлежать твоему аналитику.
Наша Героиня, не считая перверсивного эпизода, страдает
как истеричка. Как заметил еще Фрейд, фантазии истеричек, как
и всех невротиков, носят перверсивный характер. К тому же, в
отличие от настоящих первертов, истерички страдают, вместо
того чтобы получать удовольствие. Или то удовольствие, кото¬
рое они позволяют себе, становится для них чем-то разруши¬
тельным из-за горечи его основ. Фрейд всегда удивлялся: поче¬
му истерички подвергают себя болям и поражениям, без кото¬
рых они могли бы легко обходиться? В конечном счете, каждый
невротик мазохистичен в той степени, в какой как субъект он
подвергает себя такому страданию. Вся история психоаналити¬
ческой теории заключается в том, чтобы попытаться ответить
на это непостижимое явление: почему невротики, как кажется,
делают все, чтобы страдать и быть неудовлетворенными?
Я не знаю, возможно ли дать окончательный ответ на это
явление, но одно все же ясно: истерички не могут обойтись без
той пустоты, которая их мучает. Другими словами, истеричка
не может разрешить себе горевать и преодолеть эту пустоту,
-222-
от которой, как ей кажется, зависят как источник ее боли, так
и обещанное удовольствие, поэтому ни от того ни от другого
отрекаться она не хочет. То исключение, которое встраивает¬
ся первертом в сцену и доставляет ему удовольствие, обычно
воспринимается невротиком как исключение из правил — пе¬
рехватывающий дыхание, яркий, страстный мир тех, кто по-на¬
стоящему живет. Невротик чувствует изгнанность в изоляции
своей собственной пустоты, даже когда очевидно, что он ведет
блестящую социальную жизнь.
Очевидно, именно поэтому, Красавица Хана должна со¬
жалеть о том катастрофическом отсутствии отцовской власти.
Конечно, она испытывает время от времени периоды восхити¬
тельного повиновения: периоды, когда она предается чтению
или ведет счастливую семейную жизнь. Но рано или поздно
рана воспаляется снова, вызывая большую депрессию и ярость.
Потому что эта травма является обещанием особого удоволь¬
ствия: отец вернется и будет любить ее, и все станет радостным
и прекрасным снова. Но это обещание невозможно сдержать, и
не только потому, что отец никогда не спал с ней: потому, что
все прекрасно до тех пор, пока остается таковым, а свершение
станет лишь разочарованием. Воплощение желания откладыва¬
ет настоящее удовольствие. И только в фантазиях или в первер¬
сивных авантюрах происходит так, что мечта сбывается — от¬
сюда возникают боль и ярость.
Анализ как перверсия
Как мы уже сказали, — этот клинический случай сводится
Ханом к тому, что перверсия рассматривается как оздоровление.
Для приверженцев теории Винникотта, как и для него самого,
перверсия и психоанализ принадлежат к одной области жиз¬
ни: переходному феномену. Хан ссылается на Винникотта (1971,
с. 38): «Психотерапия происходит в наложении двух измерений
- 223 -
игры, одно из которых принадлежит пациенту, другое терапевт?
Психотерапия должна объединить двух играющих людей».
И даже ранее описанная перверсия — сексуальное столк¬
новение между Господином и его Подчиненной — была игрой.
Точно таким же образом искусство и все формы иллюзий, вне
зависимости от умеренности или чрезмерности, начиная с ре¬
лигии, также относятся к играм. Далее, согласно Винникотту и
Хану, искусство, перверсия и анализ — все являются иллюзия¬
ми. Отсюда следует парадокс: чтобы по-настоящему жить, субъ¬
ект должен пройти через игры и иллюзии. Лакан говорил нечто
похожее, когда использовал термин semblant, видимость.
Хан отмечает, что его пациентка обязала себя к трем кон¬
трактам: один с Мерзким Господином, другой с мужем и послед¬
ний — с аналитиком. Иными словами, анализ стоит на полпу¬
ти между перверсивными отношениями и браком. Все эти три
«контракта» — которые, как думает Хан, должны привести к
терапевтическим эффектам, — основаны на могущественном
мужчине. Даже «крайне утонченная и искусно построенная ана¬
литическая ситуация, где аналитик играет решающую роль, ис¬
пользуется как сила и власть» (1979, с. 207). Хан не согласен с аб¬
солютно притворным образом аналитика, который бездейству¬
ет и не оказывает никакой власти над анализантом, отводя себе
роль исключительно созерцательного слушателя. Стереотип,
распространенный среди аналитиков, препятствует олимпий¬
ской нейтральности аналитика в перспективе — как когнитив¬
ной, так и бихевиоральной — психотерапии. Согласно такому
избитому мнению аналитики противопоставляют себя доктор¬
ам, которые прописывают лечение. Аналитики не являют собой
ограниченную силу, они всего лишь бестелесные собеседники,
которые оставляют любое решение по поводу того, как и что де¬
лать другим.
Но вполне очевидно, что аналитики очень много чего про¬
писывают! Для начала они прописывают сеттинг, что уже го¬
-224-
ворит о многом. Они прописывают ритм сессий, разные ма¬
лоприятные правила, к примеру оплату пропущенных сессий;
кому стоит лежать на кушетке, а кому нет. Если вы думаете, что
аналитический сеттинг полагает больший эффект от анализа, то
тогда вы также должны думать, что введение аналитиком пра¬
вил тоже является необходимой мерой. Важно то, что перелом¬
ные моменты в анализе случаются чаще, когда субъект начинает
подвергать сомнению сеттинг, оспаривать аналитическое регу¬
лирование власти. Потому что в сеттинге анализант оказыва¬
ется плененным противоречиями аналитика — только через
сеттинг аналитики оказывают свое влияние. В общем, в уста¬
новлении сеттинга они манифестируют свое желание или волю.
Нужно быть совершенно наивным, чтобы поверить в то,
что аналитики, не предписывая что-либо явно, и в самом деле
ничего не прописывают. Мы прекрасно знаем, что кашля, пе¬
рекрещивания ног, различных хмммм вполне достаточно для
«приписывания» пациентам того, что им следует сказать, как им
это следует сказать и следует ли им вообще все это говорить. На
своих поздних супервизиях Бион демонстрирует аналитикам
то, что их пациенты говорили или делали, всего лишь то, что их
аналитик в глубине души желал увидеть или услышать. «Такой
кляйнизм является фантазиями ваших пациентов!» — повторял
он саркастически аналитикам, которые представляли ему свои
собственные случаи на групповых сессиях. (Я обязан этой за¬
писью Биче Бенвенуто, которая в то время проходила стажи¬
ровку в Тавистокской клинике в Лондоне.) У анализантов —
как и у всех субъектов, вовлеченных в глубокие отношения,
— есть шестое чувство, которое помогает им понять то, чего
хочет аналитик или к чему он питает отвращение. Существует
бесчисленное количество разговоров о сопротивлении анали-
занта, но проблема в том, что, как правило, они отнюдь не со¬
противляются! Поэтому психоанализ, в конечном счете, носит
чересчур предписывающий характер — разве что предписывает
-225 -
он весьма утонченным, этическим, корректным и немного ли¬
цемерным способом. Анализ на самом деле работает благодаря
внушению — что происходит в любых социальных отношениях.
Пункт, который позволяет увидеть, приведет ли это внушение к
какому-то анализу или нет.
Анализ, подчеркивает Хан, — это властная игра. Аналити¬
ки, чтобы быть «судьбоносными» — как сказал Хан, используя
для этого неоднозначное понятие, — прибегают к использо¬
ванию некоторых форм власти; к примеру, они настаивают на
том, чтобы их интерпретации принимались как истинные. Та¬
ким образом, анализанты-субъекты встречаются лицом к лицу
с двумя альтернативами: либо поддаться и стать соучастником
действия этой власти и тогда играть в «хорошего анализанта»,
либо противостоять, используя сопротивление. В действитель¬
ности в клинической практике мы сталкиваемся со спектром
всевозможных реакций на такую власть: от покорного подчи¬
нения слову аналитика в позиции благоговейного доверия — до
наиболее крайних форм неприятия, до сведения аналитика к
позиции того, «кто бесконечно говорит» (такая реакция наибо¬
лее распространена у первертов). Но называя реакцию субъекта
сопротивлением, мы заблуждаемся: в реальности тот субъект,
который не может проглотить все это, кто требует от аналити¬
ка гораздо большего, нежели абстрактные или учебные интер¬
претации, переводит аналитические отношения в скептическое
оспаривание власти, которое определенно волнует его и в жиз¬
ни. То есть перверты противостоят аналитикам точно так же,
как они противостоят всем формам власти, ибо они весьма хо¬
рошо осведомлены о жульничестве всякой власти.
VI. Отлучение от перверсии
озможно ли лечение перверсий?
Тот факт, что разница между заботой, лечением
и терапией была темой бесконечного числа споров,
указывает на то, что аналитики не определились в сути своей
практики. Притом что я не собираюсь вступать в дебаты, моя
позиция касательно этого вопроса прояснится для читателей к
концу этой главы. А пока я буду использовать термин аналити¬
ческое лечение во всей его двусмысленности.
Лечение перверсий
Некоторые аналитики утверждают, что, в отличие от невро¬
зов, перверсии неизлечимы только потому, что в них нет того,
что могло бы быть вылеченным. Они говорят, что невозможно
изменить субъективную структуру, которая обеспечивает ин¬
тенсивным удовольствием. На самом деле аналитики никогда не
имели дело с чистыми первертами. Будь они таковыми, они бы
не стремились к излечению. Ведь если они к этому стремятся,
значит, чем-то в себе недовольны, то есть в этом случае мы го¬
ворим о невротической эго-дистонии. Такой невроз может за¬
ключаться в недовольстве своей перверсией, что уже делает ее
-227 -
потенциально поддающейся лечению. На практике аналитики
идут на психоаналитический контакт только с невротическими
первертами, то есть с невротиками, которые не отказывают себе
в перверсивных фантазиях или действиях.
Безусловно, некоторые перверты никогда не отказываются
от своих перверсивных фантазий, даже после анализа, тем не
менее мы не можем рассматривать их излечение как неудавше¬
еся. Анализ позволяет им принять свою перверсию не невроти¬
ческим и не саморазрушительным способом. Анализ приводит
их к упорядочиванию своего перверсивного наслаждения: они
получают доступ к amor fati, и их судьба — это их перверсия.
Как правило, они также добиваются неперверсивной сексуаль¬
ной жизни, колеблющейся между «нормальными» сексуальны¬
ми отношениями и «перверсивным» блаженством. Ссылаясь
еще раз на различие Краффт-Эбинга, с которого началась эта
книга, можно сказать, что из первертов они превращаются в ли-
бертенов.
Другие, напротив, совершенно отказываются от перверсии.
Что же в этом случае происходит во время анализа? Что являет¬
ся причиной такого преобразования?
Аналитики объясняют эффекты анализа, отталкиваясь от
шаблонов и координат тех школ, к которым они принадлежат.
Такие шаблоны и координаты чаще всего называют метапсихо-
логическими. Даже когда они обмениваются своими идеями (что,
к сожалению, происходит крайне редко) с коллегами из других
школ, они интерпретируют эффекты, возникшие у анализантов
в ходе анализа у их коллег, согласно метапсихологии своей соб¬
ственной школы. В лучшем случае они уверены, что их колле¬
ги из конкурирующей школы достигли позитивного эффекта,
сами того не понимая, как они это сделали. Безусловно, я тоже
предпочитаю пояснительные координаты определенных школ
другим, но здесь я попытаюсь отречься от самого себя или, как
сказал бы Гуссерль, следовать эпоха. Я постараюсь отложить в
- 228 -
сторону наиболее популярные среди аналитиков теоретические
реконструкции и ограничить себя минимальной реконструкци¬
ей того, что, как мне кажется, происходит между аналитиком
(тем, кто придерживается так называемого аналитического про¬
токола, который более или менее обобщает все аналитические
ориентации) и перверсивным субъектом.
Безусловно, у любой аналитической школы есть такие
«исцеляющие» критерии. Для кого-то лечение заключается в
компенсации внутренних объектов, которые подверглись ата¬
ке и разрушению садистическими влечениями и фантазиями
(кляйнизм). Для других оно открывает доступ к креативному
измерению игры, которое задает более шутливый тон жизни
(винникоттизм). Для третьих лечение основано на усилении Эго,
которое помогает индивидам справиться с давлением реально¬
сти (эго-психология), или на интеграции расщепленных частей
в связное Я (селф-психология). Еще одна школа рассматривает
лечение в привнесении полного слова на место пустого слова от¬
чуждения (ранний Лакан) или в «настройке кого-либо по отно¬
шению к реальному» (более поздний Лакан) и так далее. Однако
по-прежнему остается неясным, до какой степени и как эти раз¬
личия между школами выражаются, по крайней мере, в части
фундаментальной этики и в техническом расхождении, или же
все они являются непростыми способами реализации в схожих
между собой понятиях, описанных на разных языках, в зависи¬
мости от школы. Одно из основных сомнений, что остается у
нас, когда мы имеем дело с психоаналитической литературой,
звучит так: действительно ли между школами существуют раз¬
личные стратегии или эта аналитическая стратегия одна, а ана¬
литикам просто не хватает общего теоретического языка?
Мне кажется, что итоги в анализе вовсе не заключаются в
содержании интерпретаций, которые могут быть даны. Анали¬
тики часто впадают в интеллектуальную наивность, веря, что их
анализанты изменились только потому, что интерпретация ана¬
-229-
литика была дана каким-то конкретным способом, а не другим.
Но практика психоанализа сама производит эффекты, и незави¬
симо от метапсихологии она отсылает к ним. Те изменения, ко¬
торых она достигает, не являются эффектами концептуального
содержания интерпретаций. Мы могли бы здесь сказать, что это
не герменевтические эффекты. Для того чтобы понять эти фак¬
торы изменения, нам следует искать в другом месте. На самом
деле сегодня многие пытаются выделить действительные факто¬
ры, которые влияют на такое изменение как то, что скрыто при¬
сутствует в аналитическом сеттинге, помимо интерпретаций
определенных школ. Изучение сторон практики и сеттинга, по
крайней мере во временном отношении, является метапсихоло¬
гией. Предприятие крупное и рискованное, но насущное.
Расщепление я
Терапевтическая стратегия, направленная на единство
субъекта или, точнее, единство самости, происходит из фрей¬
довской теории Ichspaltung, расщепления я (1927, 1940 [1938]),
теории, которую мы уже обсуждали в первой главе.
Если каждая перверсия иллюстрирует расщепление эго так,
как если бы два разных субъекта, с различными формами зна¬
ния о реальности, принимали участие в одной и той же игре, то
мы можем сделать вывод, что аналитическое лечение направле¬
но на устранение этого разделения и интеграцию двух частей.
Другими словами, оно должно обеспечить совпадение (взросло¬
го) субъекта, который осознает объективную реальность, и же¬
лания (юного) субъекта. В парадигматическом случае, в фети¬
шизме — субъект должен желать женщину именно потому, что у
нее нет пениса, а не потому, что благодаря фетишу она могла бы
его иметь. (В случае мужского гомосексуального фетишизма мы
могли бы сказать, что субъекту необходимо принять тот факт,
что не существует мужчины с суперфаллосом, которому он мог
-230-
бы подчиниться.) Таким образом, лечение перверсии должно
заключаться в интеграции частей самости, ведущей к единству
субъекта, а знание и желание должны при этом совпасть друг с
другом.
Но так ли мы уверены, что эта окончательная интеграция
действительно встречается у нормальных женщин и мужчин?
И уверены ли мы также в том, что такая интеграция или един¬
ство всегда желательны?
В «Фетишизме» Фрейд приводит в пример нефетишистский
случай, который выдвигается им как парадигма и который поз¬
же он назовет расщеплением я. Двое молодых мужчин потеряли
отца, когда были детьми, но отказываются принять этот факт.
Такое отрицание реальности, замечает Фрейд, не приводит их
к психозу.
Это было лишь течение в их душевной жизни, кото¬
рое не признавало смерть отца; существовало также дру¬
гое течение, которое полностью считалось с этим фактом.
Установка, сообразная желанию, и установка, сообраз¬
ная реальности, существовали рядом друг с другом (1927,
с. 413).
У одного из этих двух мужчин такая ситуация стала при¬
чиной невроза навязчивости: субъект колебался между верой в
то, что его отец все еще жив и препятствует на его пути, и про¬
тивоположной, что отец умер и что сын стал его наследником.
(Попутно отмечу, что этот случай предоставляет нам возмож¬
ность говорить об аналогиях между фетишизмом и неврозом
навязчивости. В конце концов, невротик навязчивости тоже
расщеплен: навязчивое повторение является именно таковым
потому, что выражает конфликт между противоборствующими
инстанциями, а также между двумя самостями.)
Как мы уже сказали, согласно Фрейду, я фетишиста являет¬
ся расщепленным в той мере, в какой он однажды поверил или
не поверил в женский фаллос. Но не относится ли такое условие
-231 -
к любому верующему, будь то в Бога или во что-то еще? Если мы
прочтем работы великих мистиков, то это условие будет непре¬
менно нами найдено: зачастую они терзаются сомнением, при¬
сущим вере в Бога. Одна их часть верит в Бога, другая противо¬
стоит этой вере. Именно такая игра в укрывание и поиск между
верой и неверием наделяет божественную фигуру необычайной
яркостью.
В действительности религиозная вера, больше чем какая-
либо еще, дает нам прекрасную идею нормализации такого рас¬
щепления, которое Фрейд рассматривает в работе с фетишиз¬
мом и неврозом навязчивости. К примеру, эфиопское племя
Дорзе верит, что леопард — это христианское животное, и в свя¬
зи с этим оно также соблюдает пост по средам и пятницам, как
и коптские православные христиане. Но на практике — это же
племя защищает свои жилища от нападения леопарда по средам
и пятницам тоже. Они верят (согласно традиции), что леопарды
постятся в те же дни, что и коптские христиане, но также и в
то, что они едят каждый божий день (согласно их ежедневному
опыту). Современная жизнь также насыщена двойственными
поверьями или верой с оттенком неверия. Согласно результатам
общественного опроса большинство европейцев верят в жизнь
после смерти; но на практике от этого они не меньше боятся
смерти, чем те люди, которые не верят в такой ход событий.
В уголовных кодексах многих стран предусмотрено, что
наказанными могут быть лишь те люди, которые совершают
преступление по своей собственной воле, — если же будет дока¬
зано какое-либо психическое расстройство, то такое наказание
невозможно. Но мы также убеждены, что преступное поведе¬
ние определяется несколькими факторами: социально-эконо¬
мическим состоянием, семейной историей, этической и рели¬
гиозной позицией, генетическими факторами и так далее. Как
нам примирить эти два взгляда, или две формы знания, о пре¬
ступлении? Одна из них основана на картезианской и кантов¬
- 232 -
ской предпосылке моральной свободы, другая — рассматривает
исторические и социальные детерминации индивида. Теорети¬
чески — мы в любом случае не можем их сопоставить: на прак¬
тике — мы соединяем их через компромиссы, путем наказания
преступников в любом случае, но предоставляя послабления
для некоторых по психо-социологическим причинам или даже
предоставляя освобождение от отбывания наказания на осно¬
вании психического недуга.
Мы находим формы компромисса между нашими неприми¬
римыми видениями примерно таким же образом, как фетиши¬
сты находят в своих фетишах компромисс между присутствием
и отсутствием пениса.
Можно сказать, что расщепленное я Фрейда не отсылает к
когнитивному, напротив, оно заключается в различии между
тем, что мы знаем рационально, и иным «знанием», тем, что вы¬
ражает себя в желаниях и эротических актах. (В действительно¬
сти, ставка Фрейда заключается в отслеживании аффективных и
эротических гравитаций, которые приводят обратно к бессозна¬
тельным убеждениям.) Как мы уже заметили ранее, перверты,
по-видимому, располагают двумя формами знания: одним, ко¬
торое мы могли бы назвать эволюционированным, применяе¬
мым для когнитивной жизни, и другим, архаическим, для жиз¬
ни сексуальной. И здесь мы постепенно подходим к вышеука¬
занной разнице между первертом и невротиком навязчивости.
В то время как двойственная субъективность перверта, две его
расщепленные части, мирно делят свое царство, двойственная
субъективность невротика навязчивости постоянно находится
в состоянии конфликта, утверждая это самое царство, субъек¬
тивную жизнь. Перверсия — это удачный компромисс, в то вре¬
мя как невроз навязчивости — это компромисс невозможный.
Впрочем, двойственная субъективность не является чем-то
уникальным, присущим только первертам и невротикам. Ведь
каждый раз, когда мы находим удовольствие от кино, к примеру,
- 233 -
или от чтения романа, происходит самое настоящее Ichspaltung,
расщепление я. Рационально мы знаем, что испытания героя
фильма являются чистейшей выдумкой, но какая-то детская
часть нас воспринимает это все как нечто реальное; если бы
мы не обладали чем-то таким детским и легковерным, мы бы
так не трепетали от опасностей, уготованных для нашего героя,
не были бы тронуты его любовными переживаниями и не вос¬
торгались бы его успехами. Любое эстетическое наслаждение
структурировано перверсивно. Во многом именно на это указы¬
вал Винникотт (1971).
Все мы расщеплены гораздо в большей мере, чем готовы
признать. Я не верю в суеверия, но до сих пор переживаю, когда
черная кошка перебегает мне дорогу. Где-то в рамках осведом¬
ленности сохраняется место, которое по-прежнему остается
суеверным. У итальянцев есть выражение, раскрывающее суть
суеверий: «Это не правда, но я в это верю». Или, как отметил
Маннони (1969): «Я прекрасно это знаю... но тем не менее...»
Я бы даже сказал, что некоторые формы расщепления я на
самом деле предопределены — к примеру, у неизлечимых боль¬
ных. Зачастую они прекрасно осознают — как любой мыслящий
человек, — что надежды нет, и тем не менее продолжают гово¬
рить и вести себя так, будто у них впереди долгая жизнь. Они
могут начать посещать альтернативные медицинские группы,
которые высмеивали прежде, до болезни, и говорить, что такие
группы — ключ к выздоровлению, — хотя другая часть их знает,
что это невозможно. Я видел людей, умирающих с улыбкой на
устах, потому что они «знали», что прошли свой путь к выздо¬
ровлению. Осознание приближающейся смерти расщепляет нас
больше, чем что-либо. Нам стоит задуматься о том, что осозна¬
ние нашей смертности является куда более подлинным источ¬
ником расщепленного я, нежели встреча с фактом отсутствия
пениса у женщины. Мы все прекрасно знаем, что смертны, но
есть какая-то частичка в нас (к счастью?), которая отказывается
- 234-
этот факт признавать. По мнению Фрейда, бессознательное иг¬
норирует смерть.
В этой связи на ум приходит распространенный в Италии
девиз, который Антонио Грамши заимствовал у Жоржа Сореля:
«Пессимизм разума и оптимизм воли». Как часто расщепление
между волей и разумом, оптимизмом и пессимизмом, надеждой
и отчаянием оказывается самым мудрым способом справить¬
ся с жизнью. И мне бы хотелось пойти дальше и сказать, что
это единственное условие, которое предоставляет нам тот ми¬
нимальный уровень человечности, который делает определен¬
ные ситуации возможными. У многих из нас, в конечном счете,
есть бредовое ощущение, что ничего плохого с нами случиться
не может, что мы в безопасности (ощущение, описанное Витт-
генштейном (1930)): необоснованное ощущение безопасности,
которое является необходимым условием проявления бесстра¬
шия. Бесстрашие, в итоге, питается секретными магическими
предположениями.
В общем, можно сказать, что расщепление я — это самый
мудрый ответ в определенных жизненных обстоятельствах. Эту
мысль следует противопоставить всем психоаналитическим
теориям, пропагандирующим идеал целостности самости: со¬
гласно таким подходам расщепление — это расстройство, дис¬
социация, субъективная неоднородность, в то время как идеал
нормальности — это самость, которая заключает различные ин¬
станции во всеобъемлющее единство.
В своем романе Несуществующий рыцарь (1959) Итало
Кальвино невольно демонстрирует нам карикатуру на такие
идеологии целостности самости. В Средние века рыцари были
закованы в герметичные латы, но у одного из них, у того, что зва¬
ли Агилульф, латы были весьма своеобразными: его прекрасная
цельная броня состояла «из ничего». Агилульф общается, сража¬
ется, становится объектом женской любовной страсти — даму
пленяет именно загадочная целостность рыцаря, — но при этом
- 235-
он не существует как таковой. Эту картину можно понимать как
литературный символ пустоты самости, описываемую некото¬
рыми аналитиками (Грин, Донне, 1973; Джиоваччини, 1975).
Именно благодаря расщеплению мы вступаем в социальные
отношения; для отношений с другим мы должны оставить нашу
уверенность в стороне. Мы не можем быть совершенно безу¬
пречными и чересчур самоуверенными. Если бы расщепление
не было нашей фундаментальной способностью, мы бы пре¬
вратились либо в фанатиков, либо в полных лицемеров. Други¬
ми словами, нам необходимо твердо верить во что-либо, но в
то же время нам не следует верить в это целиком и полностью.
Безусловно, нам необходимо верить в себя, но не слишком; ка¬
кая-то часть нас должна сомневаться и слушать тех, кто нами
не является и смотрит на вещи совершенно иначе. Чрезмерная
целостность приводит к надменности, глухоте по отношению к
доводам и требованиям других.
Поэтому степень расщепления крайне важна для того, что¬
бы открыться другим и быть принятым не только другими, но
и самими собой. Это также касается и психоаналитиков: в их
же интересах не вполне доверять своим метапсихологическим
парадигмам.
Г етеродистония
Итак, расщепление я, или самости, — это не только то, что
сопутствует патологиям и перверсиям: оно также способству¬
ет развитию творчества и толерантности. Расщепление я — это
психический механизм, предложенный Фрейдом как отличный
от вытеснения, и который является универсальным — он свой¬
ственен любому человеческому существу и совершенно ему не¬
обходим.
Именно этим вопросом занимался Винникотт (1971), когда
развивал теорию переходных объектов и процессов. Типичный
-236-
переходный объект — это детский мишка Тедди, предмет, со¬
здающий чувство безопасности: что-то такое, что не является
частью кого-то, но одновременно неотделим от я. В этом месте
Винникотт перерабатывает фрейдовский тезис, основанный на
расщеплении я, и переносит его в регистр различия между «я» и
«не я». К переходным опытам во взрослой жизни относятся как
раз перверсии, но также к ним можно причислить и религию,
искусство, игры... и психоанализ.
Согласно Фрейду лечение неврозов было эквивалентно из¬
бавлению от определенного вытесненного материала (безуслов¬
но, не от всего — мы не можем полностью осушить бессозна¬
тельное). Аналогично лечение перверсий является эквивален¬
том избавления от определенного расщепления. Но от какого
конкретно?
Мы уже говорили о том, что перверсии характеризуются
гетеродистонией. Иными словами, перверсивный субъект в
итоге оказывается на войне с другими. В то же время может по¬
казаться, что такой конфликт — это внешним следствеим пер¬
версии, но при более близком рассмотрении мы замечаем, что
он является его причиной. У первертов, как правило, есть мощ¬
ный агрессивный заряд по отношению к другим в целом; то есть
можно сказать, что они по-прежнему снедаемы ревностью, — и
перверсивная сцена, которая заново создает травму ревности,
это единственный путь к получению удовольствия. Перверсив¬
ные субъекты расщеплены, потому что в обыденной жизни они
не особо злятся на окружающих их людей и ревнуют их, но жи¬
вущий в душе ребенок — который по-прежнему детерминирует
сексуальное желание — все такой же разозленный и ревнивый.
Часть их я совмещается (или оказывается совмещенной) с ми¬
ром, в то время как другая, которая предстает в распутстве, не
позволяет перестать ковыряться в открытой ране. Разочаро¬
вание перверта всегда оказывается свежим. Перверсия — это
средство от боли перверта, потерявшего всю свою память, но
-237-
которая также является болью, требующей перверсивного акта,
чтобы продолжать себя обезболивать. Это субъекты, которые
страдают — и поэтому восстают против этого мира разочарова¬
ния — от краха своей эротической жизни настолько, насколько
она идет вразрез с другим. Отсюда и возникает этическое и эсте¬
тическое расхождение с другим.
Скорбь и отлучение
Если все это так устроено, тогда какими возможностями
обладает аналитический процесс, чтобы произвести изменения
этой гетеродистонии?
Аналитический процесс подводит субъектов к отказу от
их перверсивных действий и фантазий, поскольку он обладает
характеристиками скорби и отлучения. Скорбь и отлучение —
это проработки, процессы, которые ведут к сепарации. Процесс
скорби дает нам время для сепарации от того, чем мы дорожи¬
ли; отлучение — подводит младенца к отделению от источни¬
ка наслаждения, материнского молока и груди. К примеру, мы
можем отучить кого-то от наркотика: болезненный реконверси¬
онный процесс чьей-либо системы удовольствия, либидиналь-
ных ритмов, помогает им обойтись без сладострастия, которое
предлагают психоактивные вещества. Перверсивные фантазии
и действия подобны наркотикам, источник изысканного удо¬
вольствия, отделение от которого субъекты находят крайне тя¬
желым. Тяжелым, но не невозможным. Перверсивное удоволь¬
ствие — это «обезьяна на чьей-то спине», в том смысле, в каком
Фрейд думает, что мы «под непрерывным наблюдением» прин¬
ципа удовольствия-желания (Lustprinzip). Мы все рискуем но¬
сить обезьяну на своей спине, и зачастую мы ее носим, даже если
этого и не признаем. Ведь, как мы уже с вами видели, «обезья¬
на» перверсии демонстрирует, как в принципе, так и в режиме
повторения, кульминационную сцену и фундаментальное стра¬
-238 -
дание, связанное с исключенностью субъекта из удовольствия
значимого другого. Следовательно, отделение от такой первер¬
сии также характеризуется всеми признаками скорби.
Как же работает аналитический сеттинг в отношении со¬
здания процесса скорби и отлучения — отделения от первер¬
сии? Под аналитическим сеттингом я имею в виду регулярные
сессии с терапевтом, который не осуждает и не занимается пред¬
писаниями, который отображает определенный благоприятный
нейтралитет и кто не отвечает контрпереносом (то есть не де¬
лает того, что делает большинство). Кроме того, повторяющее¬
ся содержание в обсуждениях на аналитических сессиях — это
перипетии детства субъекта. Я же, напротив, не считаю приду¬
мывание интерпретаций с психоаналитическим или каким-то
другим уклоном спецификой того, что сегодня мы называем
психоанализом (и в действительности некоторые влиятельные
психоаналитические школы отреклись от интерпретаций). Этот
механизм постепенно приводит субъектов к определенному
концентрированному перверсивному удовольствию: они отка¬
зываются от него потому, что он давно утратил былое очарова¬
ние. Почему?
На самом деле аналитики являются таковыми потому, что
они только и желают, что реконструировать субъективные
истории, — такое пожелание, благодаря переносу, заражает са¬
мих субъектов. У Биона есть девиз, который крайне популярен
сегодня, особенно в Италии: «Аналитику следует воздержаться
от памяти и желания». Но я не согласен с тем, что аналитик мо¬
жет или должен воздержаться от всякого желания. Во-первых,
он не может воздержаться от желания анализировать или, как
кто-то говорит, «выстраивать». За счет перестраивания или
выстраивания истории субъекты выуживают свои травмы, ко¬
торые являются источником их перверсивного представления.
То есть анализ вонзает нож в неизлечимую рану. Именно это
происходит в скорби. Скорбящие вовсе не отвлекают свой ум от
-239 -
той Вещи, которую они потеряли, а на деле разворачивают свои
мысли в направлении тех эпизодов и ситуаций, где Вещь пред¬
стает перед ними наиболее ярко. Как это ни парадоксально, но
скорбь — это глубокая преданность тому, что было утеряно. (По
сути, тот факт, что homo sapiens реагируют на потерю скорбью
и депрессией, опровергает радикальный дарвинизм: любое горе
не адаптивно.) Такая регрессивная инвестиция в прошлое — в
котором потерянная Вещь становится больше чем субъектив¬
ным объектом любви и ненависти — совершенно необходима.
В действительности мы часто реконструируем определенные
психические переживания именно как эффект неудачной скорби
(касательно случая «неудачной скорби», приведшей к хрониче¬
ской депрессии, см.: Хан, 1979, глава 10). Субъект переживает
определенного рода бесконечную беспредметную боль именно
потому, что она или он не вполне уступили парадоксу и ущер¬
бу скорби. Теперь, что касается нормальной скорби, субъек¬
ты — именно за счет переинвестиции в потерянный объект — в
конце концов освобождаются от него. Чем больше они хранят
его в своей голове в качестве объекта их нежности, тем больше
они признают его утратившим свое назначение в настоящем.
Скорбь обращает субъекта к этическому принятию настояще¬
го, в котором аналитик является вожаком: этический принцип
анализа заключается в том, что субъект прежде всего должен
подчиниться происходящему.
Итак, анализ расшатывает прошлое переживание субъекта
точно таким же способом, что и трагическая репрезентация. То
есть он делает это на перверсивный манер: в таком ворошении
травматического прошлого субъект оказывается одержим удо¬
вольствием. Каким-то образом анализ также заставляет полу¬
чить удовольствие от самого страдания, которое ритуализиру¬
ется в анализе: в этом и заключается структура перверсии. Ана¬
лиз позволяет преодолеть перверсию через заимствование его
динамики, как в действительности это и понимал Хан (глава 5).
-240-
Лечение Другого
Но почему этот процесс отчуждения от травмы — репре¬
зентацией чего, в конечном счете, оказывается перверсия, кото¬
рая, в свою очередь, делает возможным извлечение из нее удо¬
вольствия, — предполагает этический переход? Как фетишист,
к примеру, тот, который когда-то любил женские ноги или их
обувь, умудряется сделать так, что однажды начинает желать
женщину и выше щиколоток тоже? Такой этический переход —
маленькое чудо аналитического лечения — возникает не пото¬
му, что аналитик занимается проповедями; на самом деле ана¬
литики аморальны. Они даже могут показаться безразличными:
они лечат только потому, что желают не вылечить, а анализи¬
ровать. Так или иначе, аналитическая аморальность ни в коем
случае не подразумевает отсутствие этики. Как ни странно, но
их безразличие способно со временем видоизменить пафос их
перверсивных анализантов.
Такой переход может быть объяснен тем фактом, что все че¬
ловеческие существа, если только они не страдают чрезвычай¬
но, стремятся к спонтанной этичности, или, другими словами,
они стремятся заботиться о других как о субъектах. Так же и в
сексуальной жизни: с самого начала она инвестируется в друго¬
го не как в персональный объект, а как в другого субъекта, кото¬
рый страдает, наслаждается и обладает знанием. Определенная
спонтанность, определенная этичность — забота о другом как о
субъекте — возможно, является чертой в отборе биологической
эволюции, предназначенной для облегчения выживания homo
sapiens и для воспроизводства их генов. Эгоистичность и злость
зачастую превалируют, это так, но, как правило, это происхо¬
дит только тогда, когда внутренне они этичны группе, к которой
принадлежат: босс мафии является злым по отношению к обще¬
ству в целом, но по большому счету он «инстинктивно» добр,
к примеру, по отношению к молодому гангстеру в его банде.
-241 -
Без этики что-то получается изолированным, непроявленным,
потерянным. Те, у кого нет Причины к воодушевлению себя, в
конечном счете кажутся нам скучными или даже презренными,
теми, кому не хватает сексуальной привлекательности альтру¬
изма.
Поймите меня правильно: психоанализ и другие теории со¬
вершенно правы, подчеркивая, что любой субъект — даже свя¬
той — это рассадник эгоизма, ненависти, нарциссического само¬
любования и возмущения; другими словами, зло вынашивается
в каждом человеческом существе. Но верно и обратное. Есть
что-то этическое даже в негодяе, у которого некоторая форма
заинтересованности в другом не сводится к использованию его
как инструмента для своего собственного удовлетворения. Вос¬
приятие подгоняет каждого субъекта к внешней чувственной
реальности — конечно, всегда с риском перцептивных искаже¬
ний и аберраций, как в мираже. Точно так же наш этический
инстинкт подгоняет нас к дружелюбной реальности с другими.
В этом смысле перверты являются этическим миражом: подоб¬
но тому, как в пустыне наши глаза могут перепутать песок с во¬
дой, так в эротической жизни наши влечения путают другого
субъекта с инструментом.
Это как раз и есть то место, где перверсия встречается с
неврозами, где можно найти объяснение, почему и то и другое
способно к модификации: нарциссизм, еще один фрейдовский
термин, который со временем становится все более и более ту¬
манным именно из-за его необычайного успеха. Сегодня он ис¬
пользуется для объяснения всего что угодно. Но кто в итоге яв¬
ляется самым элементарным нарциссом? Фрейд (1914) форму¬
лирует это предельно ясно: некто, кто страдает, даже физически.
Если мы страдаем от зубной боли, мир вокруг нас исчезает; все,
что нас заботит, — это наш зуб. Думать о том, злой ли субъект,
или он эгоистичен, нет никакой необходимости: нарциссизм —
это наша биологически заданная реакция на страдания. Точно
-242-
так же наркоманы не проявляют никакого интереса ни к миру,
ни к другим, если они не могут получить от них свои нарко¬
тики. Таким образом, каждый невроз нарциссичен; поскольку
он заставляет нас страдать, он заставляет нас забыть о превос¬
ходстве мира как для нас, так и над нами. Но перверты также
нарциссичны, поскольку их перверсивное удовольствие — это
приспособление, исцеляющие от фундаментального страдания:
страдание, причиной которого является их исключенность из
удовольствия другого. Перверты предстают как те, над кем го¬
сподствует их удовольствие — удовольствие других может быть
только субъективированным, — так как первоначальное стра¬
дание их субъективного изгнания притупляет их этические воз¬
можности.
В действительности аналитические отношения, фокусируя
субъектов на их боли, помогают им отделиться от причины этой
боли, точно таким же образом как в скорби субъект фокусиру¬
ется на потерянном объекте и отделяется от него во имя эти¬
ческого превосходства и реальности. Анализ, подобно скорби
и отлучению, помимо всего прочего — это лечение временем.
Анализ — на контрасте с краткосрочными психотерапиями,
которые концентрируются на специфическом симптоме, —
проводит продолжительное лечение. Фрейд (1926) сказал, что
анализ — это медленное волшебство. Анализ — когда он имеет
успех — способен повернуть повторяющееся время, время без
истории, без изменений, к историческому времени, где мы ме¬
няемся и трансформируемся. Для первертов требуется время,
чтобы изъять себя из своих травм и постепенно избавиться от
своих перверсивных действий, смысл которых ослабевает, так
как сила их боли уменьшается, ускользает.
Но такое отделение сравнимо с отлучением еще потому, что
перверты отделяют себя — со временем — от некоторой формы
удовольствия. Для того чтобы быть способным это сделать, им
необходим кто-то (аналитик), кто, в свою очередь, предоставит
- 243 -
им другое определенное удовольствие. Но тогда кем именно яв¬
ляется аналитик? Каким субъектом он предстает? Очевидно,
что существует много различных типов аналитиков, и некото¬
рые из них даже противоположны друг другу. Но нет ли такой
общей черты, которая есть если не у всех, то, по крайней мере, у
некоторых? Черты, которая позволяет им работать именно ана¬
литиками?
Я думаю, вовсе не случайно одной из наиболее распростра¬
ненных процедур в отношении злоупотребления алкоголем
является стратегия Анонимных Алкоголиков, ассоциации быв¬
ших алкоголиков, которые помогают другим алкоголикам вы¬
лечиться. Было замечено, что воздержание от алкоголя длится
дольше, если субъекты посвящают себя восстановлению других
алкоголиков: лечение другого становится лечением себя. Я ду¬
маю, что по сути это касается и аналитиков: они также являются
бывшими нарциссическими субъектами или первертами или,
как бы то ни было, теми, кто ищет излечения через исцеление
других нарциссических людей. Заботясь о других, они открыва¬
ют им перспективу, помогая также отказаться от нарциссизма.
Поэтому анализ — это не только психотерапевтическая техни¬
ка, — хотя с Фрейдом он и возник как терапевтическая техника
в медицинском контексте. Прежде всего анализ — это этическое
лечение, цель которого — забота о другом.
Перверты, как мы уже сказали, не заботятся о другом, пото¬
му что они пережили раннюю травму: само обнаружение того,
что другой существует в реальности, исключает их из нее. Для
многих субъектов оказывается крайне травматичным осозна¬
ние того, что другой является не их функцией, не хорошим для
них объектом, а чем-то в себе — и потому недоступным. Субъ¬
ект страдает от своей исключенности из другого — ив итоге от
такого ограничения, как существование, имеющее предел в про¬
странстве, времени и эросе. Перверты ностальгируют о «насто¬
ящей жизни» — о той, в которой они наслаждались бы другим,
-244-
как если бы сами были бы этим другим, — но получить доступ к
этой жизни у них никогда не было возможности. Все же им уда¬
ется трансформировать свою исключенность в удовольствие.
В то время как невротики, преследуемые такой исключенно-
стью, вопреки своей воле преодолевают травму и принимают
участие в жизни других.
Приложение
Фрейд и мазохизм
Как мы знаем, мазохизм представлял для Фрейда проблему.
Проблема заключалась не только в его «экономической» приро¬
де, но также в том, что этот вопрос создавал массу затруднений
для его главного проекта новой науки, — и по этой причине он
часто писал различные работы на тему мазохизма.
Весьма амбициозный автор — каковым Фрейд, несомнен¬
но, был — главным образом концентрируется на темах, кото¬
рые создают наибольшие трудности и даже противоречат той
исследовательской программе, которой он придерживается (я
использую здесь терминологию Лакатоса (1978): его «програм¬
мы научного исследования» подразумевают под собой набор
теорий, которые происходят от определенных парадигм и ко¬
торые часто возникают вследствие конкуренции с другими ис¬
следовательскими программами). Мазохизм был загадкой для
психоаналитической теории — и он все еще предстает таковым,
(как это демонстрирует нам заглавие одной из последних книг
на данную тему — Загадка мазохизма (Андре, 2000)).
Но что является загадкой мазохизма для фрейдовской тео¬
рии? Что является сутью этой теории, которая вступает в про¬
-246-
тиворечие со всевозможными вариациями мазохизма (посколь¬
ку их больше чем одна)? Чтобы ответить на этот вопрос, необ¬
ходимо ответить на другой: в чем суть фрейдовской теории? Эта
теория, сложная и запутанная, эволюционировала с течением
времени. Но какова основная предпосылка, на которой Фрейд
сконструировал свой лабиринтообразный монумент?
Центральная мысль Фрейда
Хайдеггер как-то сказал, что каждый великий мыслитель
конструирует свою работу вокруг одной центральной идеи. Та¬
ким образом, если Фрейд был великим мыслителем, необходи¬
мо задаться вопросом, в чем заключалась его центральная, или
основная, мысль.
Для меня психоаналитическая теория во всей ее полноте —
это система пояснений, основанная изначально — но не окон¬
чательно, как мы увидим, — на том, что для Фрейда было ос¬
новной истиной человеческих существ (и по сути каждого жи¬
вущего существа): die Lust. Фрейд оставил неизгладимый след
на века, поставив точку в вопросе метафизической природы:
фундаментальная сила, побуждающая человеческих существ,
сила, с которой начинаются и которой заканчиваются их пре¬
вратности, — это Lust. (Если верить последней эпистемологии,
то каждая научно-исследовательская программа основана на
метафизическом решении. Но это вовсе не означает, что каж¬
дый научный проект, основанный на метафизическом решении,
эволюционирует как зрелая наука.)
На английской этот термин чаще всего переводят как
pleasure, удовольствие, на французский — как plaisir, на ита¬
льянский — piacere, на испанский — placer и т. д. Но в немец¬
ком языке у Lust есть эротическая коннотация, которой нет в
английском pleasure: Lust происходит от Vollust, как английское
«lust» или «concupiscence». Возможно, именно поэтому Фрейд
-247-
предпочитал этот термин остальным, которые также обознача¬
ли удовольствие: Freude, Gefallen, Gemiss, Vergnügen, Wonne. По¬
лисемантически Lust несет значения желания и удовольствия,
вожделения и наслаждения (неоднозначность этого термина не¬
однократно подчеркивалась Лапланшем (1972, с. 157) и Деррида
(1980, с. 293)). К примеру, в немецком можно сказать: «Ich habe
Lust zu schlafen» — я хочу спать. Таким образом Lust — это не
только удовольствие, но также и то, что толкает нас к удоволь¬
ствию, удовольствие от нацеленности на удовольствие, непри¬
ятная мука, которая кажется приятной постольку, поскольку
приводит нас к удовольствию. Поэтому я бы предпочел пере¬
водить Lustprinzip на английский язык как принцип вожделения.
Из-за такой явной двусмысленности этого термина Фрейд
поначалу неохотно его принимал. После введения термина ли¬
бидо в «Трех очерках по теории сексуальности» Фрейд сделал
заметку в 1910 году, написав: «Единственное подходящее слово
в немецком языке, Lust, к сожалению, слишком двусмысленно
и используется для обозначения переживания как потребности
[Bedürfnis], так и удовольствия [Befriedigung]» (1905, с.ЗЗ). И все
же думается, что позднее Фрейд принял этот термин не столь¬
ко вопреки этой двусмысленности, сколько из-за нее, даже не¬
смотря на то, что принятие этого термина со временем сделало
невозможным для него оставаться верным концепции, которая
изначально побудила его проект: концепции утилитаристской
философии.
Касательно этого пункта было бы полезно подумать о раз¬
личиях, которые провел Аристотель в вопросе о причинности
(в «Физике»), Если Lust является основной силой, побуждающей
живое существо, то либидо, как напряжение желания, является
действующей причиной Lust, в то время как наслаждение или
удовольствие (Genuss и Befriedigung) — это конечная причина.
Впоследствии нам также следует рассмотреть другие аристоте¬
левские причины — материю и форму.
-248-
Утилитаризм — это теория, согласно которой у всех чело¬
веческих существ есть два повелителя: один отвечает за полу¬
чение удовольствия, другой за избегание боли. Иеремия Бентам
(1970, с. 1) вполне ясно сформулировал это в своей известной
максиме: «Природа поместила человечество под управление
двух суверенных правителей, боли и удовольствия. Только они
могут указывать нам, что мы должны делать, а также опреде¬
лять, что мы будем делать». Как мы с вами видим, этот принцип
двусмыслен в самой своей сути: он сразу утверждает то, что мы
делаем (люди всегда стараются максимизировать удовольствие
и минимизировать неудовольствие) и что нам следует делать
(приходится). Именно по этой причине того, чему следует быть,
в некотором роде нет. Для некоторых наук, где человеческое
существо выступает как объект, интеграция существования и
долженствования являются проблематичными. Если поиск удо¬
вольствия — это общая цель для каждого человеческого суще¬
ства, тогда такая цель является неотъемлемой частью его суще¬
ствования — на самом деле это и есть его суть. Другими словами,
бытие человека, поскольку он — живое существо, заключается в
том, чтобы наслаждаться. Таким образом, исходя из утилитари¬
стской точки зрения, этика одного периода или географического
месторасположения может значительно отличаться от другого
времени и места, но в любом случае каждая этика предписывает
субъекту «наслаждаться». Поэтому для Лакана — кто прекрасно
понимал, что сверх-я утилитарно — фрейдовское сверх-я всегда
отдает приказ «Наслаждайся!». Неотъемлемым обязательством,
универсально присутствующим в каждом существе, является
обязательство наслаждаться. Отдельные индивиды, в опреде¬
ленных культурах и периодах, «свободны» определять свои соб¬
ственные способы и условия для наслаждения и для того, чтобы
быть счастливыми, но ясно, что их решение не влияет на чело¬
веческое существование в целом: каково его наслаждение и/или
счастье.
-249-
Два суверенных повелителя утилитаризма — избегание
боли и стремление к удовольствию — соединены Фрейдом (ре¬
зультат такого соединения анализироваться здесь не будет) в
одного Herr, или господина: Lustprinzip (далее LP).
На самом деле для Фрейда удовольствие эквивалентно
уменьшению или аннулированию неудовольствия, а само не¬
удовольствие — это всего лишь бесцельное, неудовлетворен¬
ное желание (Trieb, влечение, libido). Однако, на взгляд Фрейда,
удовольствие и неудовольствие являются аффективными след¬
ствиями Lust как важнейшей причины психической жизни: это
аффективная сторона эффектов психической энергии.
Согласно Фрейду эта энергия может быть как свободной
(в первичных процессах), так и ограниченной (во вторичных
процессах). Неудовольствие соответствует возрастанию, а
удовольствие — понижению количества свободной энергии.
Но Лапланш продемонстрировал, что, полагаясь только на
принцип константности, мы не можем сказать, что возраста¬
ние возбуждения само по себе может быть неприятным или
приятным: гораздо важнее, двигается ли возбуждение или
высвобождение на постоянном уровне или нет. Используя
терминологию античных метафизиков, мы можем сказать,
что свободная энергия подобна hylé (материи), энергия как
таковая — бесформенна и что когда она сообщается с morphé
(формой), она становится ограниченной. Фрейдовское я —
это потенциальная энергия, которая впоследствии становится
оформленной: энергетический материал, который приобрета¬
ет форму.
Фрейд часто возвращается к своему Herrshaft (господству)
принципа удовольствия. Для Фрейда LP — это наш господин,
потому что ощущения удовольствия и неудовольствия, которые
манифестируют эту энергию, являются для нас «императивом»
и «империей». Но LP — это именно Lust как Prinzip, или, ины¬
ми словами, как цель (и, таким образом, как надежда, наконец).
-250 -
LP — то, что регулирует психическую жизнь, — это одновремен¬
но и принцип, и его измерение.
Психический аппарат регулируется LP до тех пор, пока
последний пытается поддерживать количество возбужде¬
ния, присутствующее внутри себя, не только на таком низком
уровне, насколько это возможно, но также и на наиболее кон¬
стантном уровне: это и есть его цель. Но у фрейдовского я два
источника: возбуждение поступает как от внешнего мира, так
и из организма субъекта. Это возбуждение — нарушение рав¬
новесия — появляется в человеческом сознании как Spawning:
неприятное напряжение. LP как удовольствие — это Lust как
конечная причина психической жизни; в то время как жела¬
ния (либидо, влечения и напряжение) — это Lust как побуж¬
дающая причина. Я следую здесь четырем причинам Аристо¬
теля, производящим окончательную материю и форму (даже
Лакан (1966) использовал эти четыре причины, детерминируя
существенные различия между магией, религией, наукой и
психоанализом). Иными словами, Фрейд изначально исходит
из того, что субъект — это не простая tabula rasa, а скорее за¬
ряженная tabula rasa, которая в этой связи должна учиться из¬
бавляться от напряжения.
Но картина осложняется тем, что желание живого существа
неоднородно: оно облачено в несметное количество влечений
(распадающихся на влечения я и объектные влечения), кото¬
рые запутаны в контрастирующих и зачастую противоречивых
желаниях и которые никогда не будут по-настоящему последо¬
вательными. По этой причине эти влечения, в интересах я, ча¬
сто вступают в конфликт, что ведет к необходимости выбора
одного из них и означает подавление (verdrangen, вытеснение)
остальных.
Но все же вытесненные представления влечений возвра¬
щаются, в том смысле, что они стремятся наружу, они ищут
пути стать экс-подавленными и признанными в своем выраже¬
-251 -
нии, даже если только скрытым образом. То есть недостаточно
сказать, что фрейдовская теория — это теория конфликта: кон¬
фликт может быть выражен различными способами, а может
быть разрешен через ликвидацию одного или нескольких со¬
перников. Наоборот, для Фрейда вытесненные представления
влечения в какой-то степени всегда удовлетворены: по-другому
и быть не может, так как LP доминирует над ними и направляет
их. Lust, конечная цель и суть всего того, что обитает в живом
существе, командует каждым Trieb, чтобы удовлетворить себя.
Однако когда такое удовлетворение оборачивается эго-дисто¬
нией, эго, т. е. я воспринимает его как Unlust. К примеру, не¬
вротические симптомы, навязчивые убеждения или тревожные
сны неприятны для я. На самом деле Lust манифестируется
внутри я не только как Lust, но и как Unlust. Таким образом, не¬
обходимая либидинальная нагрузка, каковой Unlust представ¬
лен для я, подчиняется LP настолько, насколько я распознает
Unlust.
Подытоживая, можно сказать, что применение LP — если
определять его феноменологически — приводит к ощущени¬
ям как удовольствия, так и неудовольствия для я. Используя
аристотелевскую терминологию, мы могли бы сказать, что
удовольствие — это конечная причина психических процес¬
сов; неудовольствие, напротив, — их побуждающая причина.
Но неудовольствие я — это также эффект конфликта между
влечениями, каждый из которых регулируется или управляет¬
ся принципом удовольствия: то есть как кто-то мог бы сказать,
Unlust — это также расплата за плюрализм влечений. Я подоб¬
но исполнительной власти, рискующей быть парализованной
в результате конфликтов между партиями в парламенте. Даже
я — исполнительная субъективность — пытается защитить
организм от чрезмерности наслаждения, которое может при¬
вести к смерти, означающей прекращение любой формы на¬
слаждения.
- 252-
По ту сторону субъективного принципа
Тот факт, что такого рода обособленная или окольная ис¬
тина человеческих существ (LP), характеризуется в терминах
эффектов и аффектов, коренится в неоднозначности Lust. Эта
неоднозначность заключается в том, что, согласно Фрейду, удо¬
вольствие и желание — это, с одной стороны, тот же самый Lust,
а с другой — противоречие, поскольку желание является неудо¬
вольствием, которое взывает нас к стремлению к удовольствию,
так как удовольствие — это цель (и конец, смерть) желания.
Желание — это психическая форма, неудовольствие которой
предполагается Endogene Reize (внутренним напряжением) и
которое всегда стремится к разрядке. Когда желание на самом
деле не имеет цели, когда оно неограничено и несвоевремен¬
но, оно воспринимается и обнаруживается (но не распознает¬
ся) как тревога (Angst) — тревога, являющаяся порывом, Lust,
которое я не в силах ограничить, в чем и заключается неумест¬
ность и неосуществимость желания. Таким образом, поскольку
цель Lust как желания — это его собственное окончание в Lust
как в удовольствии, то Lust стремится к своему собственному
угасанию. Такая фундаментальная тенденция Lust к самоогра¬
ничению и в итоге к самоаннигиляции и саморазрушению — в
достижении нирваны — была интерпретирована позже самим
Фрейдом как выражение влечения, которое регулирует правило
Lust: Toderstrieb, влечение смерти.
Поэтому нам не следует удивляться тому, что LP доста¬
точно часто предстает в жизни как отсрочка удовольствия на
неопределенный срок или даже — к примеру, в мазохизме —
как стремление к удовольствию посредством неудовольствия.
Таким образом, Lust может принять за свою собственную цель
ее крайние противоположности, и в некоторых случаях — по¬
чему бы и нет? — это может выражаться как желание в жела¬
нии себя.
- 253 -
К примеру, лакановская теория интерпретирует клиники
истерии и анорексии как «желание желания»: то есть желание
желать — это и есть цель истерического или анорексичного
субъекта. Этот тезис, безусловно, эксплуатирует неоднознач¬
ность LP.
Следовательно, одно из величайших достижений Фрей¬
да состояло в демонстрации того, что любое живое существо
стремится к удовольствию и что даже когда кажется, что субъ¬
ект весьма странным образом причиняет себе неудовольствие,
господство принципа удовольствия оказывается здесь налицо.
Все это происходит и в случае невротических симптомов, и в па¬
ранойе, в торможении и тревоге, а также, возможно, и в случае
мазохизма. Почти все известные «открытия» Фрейда — теория
желания как воображаемого удовлетворения желания; невроза
как выражения конфликта между влечениями я и сексуальны¬
ми влечениями; психозов и меланхолии как нарциссических
регрессий и т. д. — в основном являются выводом из его строго¬
го принципа, согласно которому die Lust является и началом, и
концом психической жизни.
Нам следует окончательно отказаться от наивной, «эмпи-
рицистской» идеи, что Фрейд вывел свою теорию непосред¬
ственно из практики, и тем самым она свободна от каких-либо
предубеждений. В действительности он применял свою осново¬
полагающую интерпретативную парадигму, искусно и система¬
тически выстроенную, в клинических наблюдениях.
Тревога и невроз, если они проистекают из предполагаемой
травмы, объясняются, таким образом, как следствия влечения к
господству, которое, за счет интернализации этой травмы, дела¬
ет ее бессмысленной и чуждой. Тем не менее однажды субъекти¬
вированная функция такого господствующего влечения проде¬
монстрировала, что проблема остается: является ли это влече¬
ние к господству влечением субъекта к LP или тем, что избегает
его? Фрейд, главным образом, был заинтересован в понимании
-254-
того, является ли навязчивое повторение, как только его функ¬
ция психического Bindung (связывания) подтвердилась, полно¬
стью подчиненным принципу удовольствия или же оно делает
очевидным тот автоматизм, который к нему не сводится.
В своем окончательном ответе — несколько неудобовари¬
мом почти для всех психоаналитиков — Фрейд сказал, что даже
Bindung (субъективация травмы через тревогу) не сводится к
LP: связывание манифестирует влечения жизни и смерти, ко¬
торые всегда взаимосвязаны — влечения, которые сами по себе
являются не субъективными, а скорее «биологическими».
Французский психоанализ более, чем какой-либо другой,
поднял флаг над дебиологизацией Фрейда. Таким образом, его
теория, предположительно, всегда имела дело с влечениями
(чем-то субъективным), а не инстинктами (чем-то биологиче¬
ским). На мой взгляд, это спиритуалистическое отклонение от
фрейдовской программы. Для него субъективность является
маловразумительной без отсыла к чему-то, что субъективным
не является, к травматической реальности и биологически вы¬
явленным инстинктам. Влечения к жизни и смерти транссубъ¬
ективны по своей сути именно в силу того, что являются корнем
субъективности; таким образом, мы можем рассматривать их
как биологические силы, биологические основания субъектив¬
ной истории.
Так как влечение смерти ведет к аннигиляции субъекта, а
влечение жизни разворачивает каждого субъекта по направле¬
нию к другому, то оба они выводят субъекта из себя. В конце
концов, возникает то — что постфрейдисты пытались отбросить
любой ценой, — что децентрализирует каждую субъективность,
привязывает каждую субъективность к тому, что не субъектив¬
но. Другими словами, в основе строгой теории субъекта возни¬
кает трансцендентальность, которая смещает каждого субъекта.
Эта трансцендентальность, или экстаз (ekstasis) — децентрали¬
зация субъекта, — парадоксальным образом является условием
- 255 -
аналитических уз (которые в противном случае были бы сведе¬
ны к межличностной стратегии, «когнитивной» терапии), того,
что лежит в их пределах, и того, что выходит за них.
Этика и принцип удовольствия
Но каковы отношения между этим LP, который Фрейд по¬
стулировал как фундамент своей работы, и тем, что мы называ¬
ем этикой?
Мы знаем, что homo sapiens отличен от «низших» видов,
поскольку последние действуют согласно программам поведе¬
ния, которые жестко детерминированы их генами. Когда на¬
стает время брачного сезона для птиц, то достаточно одного
взгляда на особь противоположного пола, чтобы выполнение
программы было запущено: ритуал ухаживания, поведенче¬
ские паттерны, которые автоматически ведут к копуляции,
строительство гнезд, воспитание, уход за потомством и т. д.
С правильными внешними стимулами этот порядок продол¬
жается до тех пор, пока не дойдет до последней точки, задан¬
ной птичьим ДНК. Этика таких животных, если мы можем ее
так назвать, заключается в автоматизме с минимальной субъ¬
ективностью.
В процессе эволюции все больше устанавливаются откры¬
тые программы, в которых генетический детерминизм стано¬
вится слабее. Высшие млекопитающие не обладают такой непо¬
колебимой программой, которая обеспечивала бы их репродук¬
цию: для них существует стратегия удовольствия. Оно вовсе
не предопределяет, к примеру, серии паттернов сексуального
поведения; скорее оно сведено к мотивации животного. Особь
должна изобретать способы и средства для достижения кои¬
туса. Принцип удовольствия, таким образом, является целесо¬
образным, в частности, для того, чтобы подтолкнуть каждого
примата к придумыванию стратегий, которые сделают воспро¬
- 256-
изводство для нее, или для него, возможным. Но может ли пове¬
дение — в том числе и сексуальное — homo sapiens быть сведено
к стратегиям удовольствия?
Понятно, что человеческие существа не всегда ищут удо¬
вольствия. Стремится ли к удовольствию аскет, который живет
в полном одиночестве в пустыне, или террорист-смертник, ко¬
торый добровольно жертвует своей жизнью ради ислама? Ответ
на этот вопрос не так уж и очевиден. Лакан провел различение
между удовольствием и наслаждением для того, чтобы проде¬
монстрировать, что даже в активном поиске неудовольствия не¬
кто наслаждается. Кто-то может сказать, что вместе с anthropos
эволюция сделала шаг в сторону приспособляемости, которую
когда-то называли свободой. При такой точке зрения человече¬
ское существо ищет счастье в выходе за пределы удовольствия,
поиске больше чем удовольствия и избегании неудовольствия.
Такое состояние психического благополучия, которое менее
привязано к чувственному наслаждению, является чем-то более
неземным, чем удовольствие. Состояние счастья рассматрива¬
ется как «высшее» бытие, в отличие от чувственных ощуще¬
ний, потому что оно предполагает свободу, которой, видимо,
животные не могут насладиться в той же мере. Это рассматри¬
вается как признак того, что человеческие существа частично
освобождены от власти или преобладания удовольствия. Таким
образом, удовольствие больше относится к сфере чувств, в то
время как счастье — больше к разумному.
Греки много дискутировали о связи между edoné и eudaimo-
nia, между удовольствием и счастьем. Является ли эвдемонизм
более «либеральной» формой гедонизма? Для эвдемониста Дон
Жуан и странник античности, живший в суровой фивейской
пустыне, имеют некую существенную общность: они оба стре¬
мятся к счастью. Каждый из нас может искать счастье в самых
разнообразных и противоположных формах: но нет никого, кто
не жаждал бы счастья. То есть если человек не всегда является
-257-
человек стремится делать то, что должно быть сделано: опре¬
деленные вещи должны быть сделанными даже ценой риска
собственной жизни. Чувство глубокого удовлетворения воз¬
никает из того, что выполненный акт является возможным
поощрением.
Когда мы выполнили наш долг, мы чувствуем удовлетворен¬
ность настолько, насколько мы соответствовали нашей nomos.
Nomoi — это нормы, которые могут различаться от одного че¬
ловека к другому, от одной культуры к другой, от одного перио¬
да времени к другому. Вопрос, однако, в том, можно ли каждый
nomos свести к принципу удовольствия и/или счастья? Это во¬
прос, которым задавался сам Фрейд, и на самом деле — это гло¬
бальнейший вопрос; все остальное всего лишь детали.
«Экономическая проблема мазохизма»
Фрейд задавался вопросом: можем ли мы с уверенностью
сказать, что каждое человеческое существо, без исключения,
всегда и непременно ищет удовольствие? (Мы выделили здесь
цель счастья для упрощения аргумента.)
Может ли существовать хоть один кантинианский чело¬
век — или хотя бы частичка кантинианства в каждом челове¬
ческом существе, — который подчиняется категорическому
императиву в кантовском смысле, а не условному императиву
удовольствия?
Существенно, что Фрейд — начиная с утилитаристской
идеи о том, что LP полностью доминирует в человеческом су¬
ществовании, — был крайне впечатлен мазохизмом: не проти¬
воречит ли этот факт тому предположению, что человеческие
существа являются рабами наслаждения?
Фрейд различил три типа мазохизма: эрогенный, женский
и моральный. Эрогенный мазохизм — это сексуальная первер¬
сия. Женский мазохизм — достижение удовольствия, или даже
-260-
оргазма, посредством неудовольствия, которое, в свою очередь,
служит средством, а не целью, — более типичен для мужчин,
чем для женщин. Оба этих пункта не представляют никакой
проблемы для теории, поскольку как один, так и другой, хотя и с
небольшими искажениями, являются способами приобретения
удовольствия. А вот моральный мазохизм (ММ), как мы уже
могли с вами заметить, — это действительно серьезная пробле¬
ма, поскольку его сложно объяснить посредством LP. Его суть
не сводится к тому, чтобы получить обычное окончательное
удовольствие путем извилистого и запутанного маршрута боли,
напротив, он вскрывает радикальное, непоколебимое стрем¬
ление к несчастью, гораздо большее, чем стремление к неудо¬
вольствию. Таким образом, ММ производит впечатление выхо¬
дящего за пределы кантовского «прекрасного» и «возвышенно¬
го» (как мы уже отметили в главе 3); скорее, он больше похож
на дадаизм, который предполагался как форма антиискусства,
нон-арт tout court. ММ как то, что порывает с LP, является да¬
даизмом удовольствия.
Давайте посмотрим, как Фрейд противостоит радикаль¬
ному вызову ММ, в небольшой работе, которая называется
«Экономическая проблема мазохизма» (1924, с. 361-377). Он
отчетливо говорит здесь, что загадка мазохизма заключается в
том факте, что неудовольствие — это не столько средство для
достижения удовольствия, сколько сама цель: «Lustprinzip па¬
рализован — страж нашей душевной жизни словно под нар¬
козом» (там же, с. 365). Следует отметить, что LP описывается
здесь не как господин психической жизни (чуть дальше, в этой
работе, Фрейд назовет его господином всей нашей жизни), а
лишь в качестве ее стража (Wachter) — того, кто сохраняет и
защищает ее. Биологическая жизнь находится под защитой LP,
принципа весьма мудрого, каковым является всякий страж.
Поэтому нашего хранителя усыпляют и парализуют. Но кто и
с какой целью?
-261 -
Фрейд представляет ММ как основной пример негативной
терапевтической реакции: отказ преодолеть невроз, несмотря
на анализ. Для таких пациентов «страдание, которое приносит
с собой невроз, как раз и представляет собой тот момент, из-за
которого оно становится ценным для мазохистической тенден¬
ции» (там же, с. 372). Моральный мазохист не просто отрека¬
ется от удовольствия плоти — он не ходит в одной власянице,
подобно святому Франциску, чтобы достичь состояния perfetta
letizia («совершенной радости»): он тайно жаждет несчастья.
Я бы хотел подчеркнуть это «тайно»: субъект не знает, что он
ищет несчастья, поскольку сознательно он продолжает призы¬
вать LP. Пока нечто сохраняет счастье в качестве чего-то конеч¬
ного — обязательного — избегая пути неудовольствия, LP тем
самым вновь подтверждается; но в случае ММ целью оказыва¬
ется именно letizia («радость»), которая упущена.
Все же Фрейд стремится восстановить загадочный мазо¬
хизм внутри экономии Lust, несмотря на тщетность попытки
отстоять свою позицию в пределах психической диалектики.
Иными словами, он стремится восстановить ММ в эрогенной
и женской формах мазохизма — и таким образом, пытается, в
очередной раз, поместить его в рамках LP. Но сам он, несколь¬
кими годами ранее, допускал, что не все в психике определяет¬
ся принципом или господством удовольствия. Не отступает ли
здесь Фрейд относительно той позиции, которую сам занимал?
Определенно нет, потому что даже в самом конце Фрейд ста¬
рался апеллировать к господству Lust, насколько это могло быть
правомерным: то, что располагается за пределами LP, всегда со¬
храняет лимит, запас того, что превосходит. Поэтому Фрейд ни¬
когда не отказывался от своей собственной (утилитаристской)
парадигмы, основанной на LP: то, что выходит за его пределы,
предстает как ограничение или парадокс удовольствия, а не как
то, что полностью проходит через него, разрушает его или ему
препятствует. Фрейд всегда сохраняет LP как свое фундамен¬
-262-
тальное интерпретирующее правило: по ту сторону — влечений
к жизни и смерти всегда возникает скрытое между строк «По
ту сторону» (не субъективное) всегда находится эксплицитный
ultimatum и никогда не primatum.
На самом деле моральный мазохист (ММ) — это не тот, кто
ищет удовольствие через неудовольствие, а тот, кто устраивает
все так, чтобы вечно быть неудовлетворенным и несчастным.
ММ — это тот, для кого все происходящее неправильно, он «не¬
удачник» — который терпит неудачу даже на анализе. «Важно
то, какое значение имеет страдание само по себе», как сказал
Фрейд:
Я там указывал, по каким признакам этих лип [мазо¬
хистов] можно распознать («негативная терапевтическая
реакция»). Удовлетворение (Befdedigung) этого бессозна¬
тельного чувства вины, возможно, составляет огромную
часть выгод от болезни, причем состоящую, как правило,
из нескольких пунктов, суммы сил, которые противятся
выздоровлению и не хотят отказываться от болезни. Стра¬
дание (Leiden), которое приносит с собой невроз, являет¬
ся именно тем фактором, из-за которого оно становится
ценным для мазохистской тенденции. Поучительно также
узнать, что вопреки всем теориям и ожиданиям невроз,
который не поддавался никаким терапевтическим усили¬
ям, может исчезнуть, если человек оказался в бедствен¬
ном положении из-за несчастного брака, потерял свое
имущество или заболел опасно органической болезнью.
В таком случае одна форма страдания сменилась другой,
и мы видим, что важно было лишь суметь сохранить опре¬
деленную степень страдания (1924, с. 372).
Как нам вновь засечь формы жизни, которые стремятся к
несчастью, а не к счастью, внутри господства Lust?
Первый ответ Фрейда заключался в том, что это страдание
каким-то образом удовлетворяет что-то или кого-то в субъек¬
те, и таким образом — это страдание производит наслаждение
где-то еще: оно удовлетворяет бессознательное чувство вины.
Но тут же, после предположения такого механизма, Фрейд со¬
- 263 -
жалеет о нем: чувство вины — это, по факту, чувство, аффект
и потому нечто осознаваемое. (В отличие от многих постфрей¬
дистов, сам Фрейд никогда не верил, что чувства могут быть
бессознательными и что, таким образом, мы должны интерпре¬
тировать их эффекты.) Особенность ММ, напротив, заключа¬
ется именно в несознательности этого чувства вины: как может
быть у кого-то чувства, которое не является сознательным? По
этой причине Фрейд предлагает понятие «потребность в нака¬
зании» (Strafbedürfnis): потребность в чем-то менее субъектив¬
ном, на самом деле в чем-то биологическом. ММ тем не менее
удовлетворяет потребность, другой вопрос, управляется ли эта
потребность LP или нет? И если эта потребность управляется
LP, то почему тогда это потребность, а не желание или влечение?
И откуда проистекает эта потребность в наказании? Другими
словами, кто является субъектом этой потребности?
Фрейд отвечает, что эта потребность в наказании может
быть разделена на две потребности. Одна является садисти¬
ческой потребностью сверх-я наказывать и унижать субъекта,
другая — мазохистической потребность я быть наказанным и
униженным. В этом случае садомазохистическая идиллия по¬
рождена между двумя сторонами или инстанциями субъекта: и
тогда известная встреча садиста и мазохиста — которую Делез
считает невозможной (я имею в виду здесь ту шутку, на кото¬
рую я указывал в первой главе, в «Перверсивной паре») — в ито¬
ге реализуется внутри самой субъективности. Таким образом,
ММ — это совершенные перверсивные отношения! И вновь
возвращаясь, скажу, что в этом случае возмутительный поиск
страдания возвращается под эгиду LP: конечный продукт —
страдание — является результатом композиции двух наслажде¬
ний, одного садистического и другого мазохистического.
Такая гипотеза позволяет сказать Фрейду, что ММ — это во¬
все не мораль, скорее это сексуализация морали. В отличие от
перверсий — это не способ получить сексуальное удовольствие
-264-
от использования моральных норм, а как будто бы наслаждение
от морального наказания — это и есть сексуальное удовлетворе¬
ние. Таким образом, Фрейд вновь пытается вернуть ММ под ру¬
брику перверсий, даже несмотря на то, что это не столько случай
сексуального поведения, сколько способ бытия: согласно Фрей¬
ду именно поэтому моральный мазохист избегает сексуального
удовлетворения, так как он сексуализирует свою собственную
жизнь. То есть он скорее моральный, чем сексуальный перверт,
именно потому, что моральность здесь сексуализирована.
Но для чего вина заставляет сверх-я — представленная вну¬
три субъекта в качестве строгих родительских приказов — на¬
казывать я? И что должно искупить я, которое мазохистично
наслаждается, будучи наказанным? Фрейд немногословен в
отношении этой вины — предполагаемой, воображаемой или
не соответствующей наказанию, каким бы оно ни было. Мож¬
но сказать, что она может быть какой угодно. Фрейд отменяет
широко распространенную концепцию, типичную для позити¬
визма того времени. Подобно Жану Ростану (1983), он, кажет¬
ся, думает, что «мораль — это то, что остается от страха, когда
он оказывается забытым»; другими словами, мораль состоит из
интериоризованных запретов взрослых. Если, к примеру, на вас
кричали родители, когда вы были в возрасте двух лет, потому что
вы производили слишком много шума, то это может также ока¬
заться тем проступком, который надо будет искупить в будущем.
На самом деле проступки, которые представляются тривиаль¬
ными для взрослых, могут быть восприняты ребенком серьез¬
ными грехами. Но в таком случае почему мы все не становимся
моральными мазохистами? Что за субъективные качества необ¬
ходимы для того, чтобы человеческое существо на протяжении
всей жизни продолжало искупать свои проступки, которые, по
сути, воображаемы, — даже если Фрейд не говорит нам об этом,
эта потребность в наказании всегда связана с конкретными фан¬
тазиями — тривиальны или вовсе не существуют?
-265-
Вина мазохиста
Как мы можем интерпретировать сегодня молчание Фрейда
по этому поводу? Лично я думаю, что молчание это предназна¬
чалось для того, чтобы мы подумали о том, что он, возможно,
не смог сказать: что истинная вина в том, что мазохист должен
искупить ее... будучи субъектом, охваченным моралью. Как и
в случае Йозефа К., главного героя «Процесса» Кафки, мораль¬
ный мазохист наказывается за загадочную, возможно несуще¬
ствующую, вину.
Традиционная психоаналитическая интерпретация ро¬
мана Кафки такова: «К. вытесняет правонарушение, которое
становится причиной кошмарного процесса и окончательного
приговора». Но является ли оно действительно забытым право¬
нарушением, о котором его сознание ничего не желает знать?
Не заключается ли оно именно в том, ...чтобы быть субъектом,
захваченным машиной правосудия? На самом деле Кафка кон¬
центрировался не столько на финальном наказании, сколько на
процессе Prozess (Процесс) (В тексте фраза написана так: «...on
the process of the Prozess», т. e. «на процессе Процесса». Прим,
пер.): на машине правосудия, которая предстает непонятной и
отчужденной от жизни. Также в случае морального мазохизма,
что действительно имеет значение, так это сама машина вины, а
не особенность преступления.
Но действительно ли моральный мазохист не виновен?
Является ли навязчивость к повторению первоначального на¬
казания — нанесенного ребенку кем-то из родителей — доста¬
точной, чтобы объяснить неразбериху, которая может длиться
всю жизнь, несмотря на всевозможные аналитические попытки
лечения такой самонаказующей стратегии? Не является ли эта
опора на навязчивое повторение — и, таким образом, на вле¬
чение к смерти — своеобразным способом говорения, что это
повторение не поддается объяснению? Не является ли вывора¬
-266-
чивание повторения во влечение, маскировкой очевидного фак¬
та неспособности — и возможно, нежелания — объяснить ма¬
зохизм? Касаясь вопроса влечения смерти, того, что невозмож¬
но вразумительно объяснить, если отталкиваться от влечения
жизни, Фрейд не раз приводил в пример пояснение, которое ис¬
пользовали врачи Мольера, что сила опиума действует снотвор¬
но, так как в нем имеется virtus dormitiva. По сути, повторение
влечения также подталкивает нас к повторению удовольствия,
возможно, такому же навязчивому, как в случае с наркотиче¬
ской зависимостью и безудержной сексуальной активностью.
Но в случае с ММ возникает вопрос: почему навязчивое повто¬
рение предпочитает повторять страдание? Если возобновление
того же удовольствия и так само по себе достаточно разруши¬
тельно, то почему такое смертельное повторение у некоторых
людей усугублено повторяемостью неудовольствия?
Возможно, нам стоит попытаться вырваться из тупика, в
котором оказывается Фрейд, когда предполагает, что мораль¬
ный мазохист действительно искупает вину. В таком случае у
нас не было бы необходимости прибегать к деспотичному са¬
дистическому наслаждению сверх-я — как своего рода deus ex
machine, которая заставляет теорию работать также удовлетво¬
рительно, что, в свою очередь, возобновляет действие LP. На са¬
мом деле мы видим карающее сверх-я, когда меланхолик говорит
от первого лица: депрессивный субъект, который корит себя
за ужасные проступки и неспособность, делает это с позиции
сурового и беспощадного судьи. В меланхолии сверх-я не бес¬
сознательно и говорит вслух: и мы также можем почувствовать
его наслаждение, потому как что-то внутри меланхолического
субъекта определенно наслаждается, когда он порочит себя. Это
единственное наслаждение, которое у него осталось.
Можно ли тогда сказать, что ММ — это бессознательная
меланхолия? Ведь на самом деле в случае ММ сверх-я не гово¬
рит вслух, так как Фрейд вычитывает его предполагаемые сле¬
-267-
ды только в поведении. В основу он ставит садистическую силу
сверх-я, которая не выражает себя от первого лица. Однако меж¬
ду депрессией и ММ существует асимметрия. Фрейд пытается
объяснить, почему в меланхолии сверх-я атакует я: потому что
последнее занимает место объекта, который разочаровал, по¬
этому сверх-я атакует объект, атакует того, кто разочаровал я.
То есть как мог бы звучать вопрос меланхолика: «Против кого
я впадаю в депрессию?». Меланхолия немного напоминает суи¬
цид в Китае, когда при его свершении задаются вопросом: «Про¬
тив кого он это сделал?», что отлично от вопроса, который фор¬
мулируется на Западе: «Почему он это сделал?».
Когда-то было совершено преступление: и таким образом,
депрессия — это просто ошибка в идентификации субъектом
проступка и объекта наказания. В ММ, наоборот, очевидны са¬
дистское и мазохистское наслаждения, а не преступление или
вина. ММ — это как у Кафки: видимым может быть только на¬
казание, но не преступление. Тогда где нам его искать?
Следующее замечание может поставить нас на правильный
путь: моральный мазохист не испытывает какого-либо сожале¬
ния. Сожаление и стыд за вину — это аффективные следы раска¬
яния и, следовательно, способ сожалеть о преступлении. Даже
меланхолический субъект по-своему испытывает сожаление,
хотя скорее — это пылкое рвение цензора, которое тут же воз¬
никает на фронте. В то время как моральный мазохист никогда
не раскаивается: он не перестает быть наказанным, но при этом
он никогда не раскаивается. Тогда за что он должен раскаивать¬
ся? И если фрейдовская линия интерпретации корректна, то
почему же все-таки моральный мазохист не раскаивается? Вина
очевидна, но для того, чтобы понять, что это за вина, необхо¬
димо анализировать каждый конкретный случай. Как мы уже
с вами видели, в случае Антонио, навязчивого мазохиста, вина
заключалась в том, что он ненавидел своего младшего брата и
своего отца, который (воображаемо) мучает его мать. Но в це¬
-268-
лом какие характеристики должен иметь этот проступок, чтобы
стать причиной мазохистического самонаказания?
Вина — это противостояние Другому
«Но ведь я невиновен. Это ошибка. И как человек может
считаться виновным вообще? А мы тут все люди, что я,
что другой».
«Правильно, — сказал священник, — но виновные всег¬
да так говорят».
Кафка (1925), Процесс
Таким образом, нам надо задаться вопросом: чем по сути
является вина, помимо тех различий, которые присутствуют
в наших моральных сводах? Вопрос такого характера является
дополнением к другому философскому вопросу: какова в целом
моральная норма для субъекта? Тот, кто виновен или совершает
грех, не соответствует стандартам нормы, будь то собственным
или тем, которые представляет какая-либо социальная группа.
Все заповеди, которые мы считаем этическими, — к приме¬
ру, Десять Заповедей — на самом деле вращаются вокруг одного
существенного момента: значимости другого. Животные авто¬
матизмы низшего вида — именно потому, что они не подчинены
LP, — являются основой схематических отношений с другими
членами того же вида. Но в случае человеческих существ, по¬
мимо таких автоматизмов, подключается не только LP: помимо
него срабатывают моральные правила, потому что этика — по
крайней мере на эксплицитном уровне — регулирует мои отно¬
шения с ближним. В некоторых культурах ближним является
мой соотечественник, в других — это любое человеческое су¬
щество, а есть и такие, где ближними считаются даже живот¬
ные. Закон говорит мне, что если другой является ближним, то
я не имею права убивать его, красть у него или использовать
его в сексуальных целях без его согласия; я не должен причи¬
-269-
нять ему вред, ложно свидетельствуя против него, не должен
желать его женщины или его скота; я не должен оскорблять его/
ее, если он/a являются моими отцом или матерью. Если другой
является Богом, я должен признать Его своим, и что я не могу
поклоняться другим богам, что я не должен произносить Его
имя всуе и должен почитать Его в святые дни. Этика в любом
случае касается другого или Другого: она говорит мне, что его/
ее субъективность (та, которая любит и ненавидит, которая ду¬
мает и желает) касается меня. Следовательно, быть виновным
в некоторых культурах означает утратить уважение к другому:
используя другого как объект, как инструмент, и не относиться
к нему/ней как к друтому-такому-же-как я, с которым поддер¬
живаются взаимные нормативные отношения.
Но как нам следует рассматривать такие «пуританские» за¬
поведи, которые запрещают прелюбодеяние или мастурбацию?
Каким образом они касаются другого? Даже в таких нормах,
которые, казалось бы, касаются только субъекта — от которых
современная этика, вдохновленная утилитаристской филосо¬
фией, старается избавить себя, — заинтересованность в другом,
и для другого тем не менее очевидна: для иудео-христианской
культуры, выстроенной на Десяти Заповедях, секс не является
личной прерогативой человека, а возможен только для мужа и
жены. В их строгих моральных системах некоторые эротиче¬
ские действия являются запрещенными не потому, что ослож¬
няют жизнь конкретного человека, а потому, что полагают, что
тело — то, что принадлежит Богу, то, что дано им для времен¬
ного пользования, так сказать, для супружества. Поэтому, зани¬
маясь сексом в эгоистичных целях, мы тем самым обманываем
другого, того, кто является его законным владельцем. На самом
деле сексуальная верность столь же необходима для нашей со¬
временной светской культуры свободной любви, той культуры,
которая по сей день в основном остается моногамной. До сих
пор мы говорим, если кто-то неверен своему партнеру, что он/
- 270-
она обманывает другого: просто потому, что семейная жизнь
подразумевает право на сексуальную эксклюзивность.
Таким образом, в каждой культуре, пределы и территория
другого варьируются, но в любом случае этическое качество за¬
поведи или нормы подразумевает отношение с ним.
В своей работе Фрейд пишет, что «сверх-я является как
представителем [Vertreter] оно, так и представителем внешнего
мира» (1924, с. 373). Vertreter (буквально: «тот, кто неотступно
следует за..») означает представителя в том же смысле, в каком
мы говорим о «коммерческом представителе», об «агенте», «суб¬
ституте», «том, кто выполняет какую-либо функцию», «опору»,
«делегата», «гаранта», «исполнителя».
Внешний мир (Aussenwelf) — это прежде всего мир других,
социальное местообитание, в котором мы пребываем. Дру¬
гие, внешний мир социальной жизни — который представля¬
ют наши родители — это то, что нас изначально ограничивает,
то, что налагает на нас обязательства и нас сдерживает. В итоге
мы становимся «хорошими людьми», поскольку принимаем мо¬
ральные правила нашего окружения за свои. Другими словами,
то, что Фрейд называет сверх-я, является эротизированной фи¬
гурой трансцедентального другого, с которым мы соглашаемся
разделить социальные узы.
Фрейд описывал Эрос, или влечение жизни, как некую
трансцендентальную склонность к субъекту: оно обращено к
другому, но не как к инструменту собственного удовлетворе¬
ния, а как к тому, что сделает меня с ним одним. Эрос — при¬
мат другого — это истинное «по ту сторону LP», так как в этот
момент мое субъективное наслаждение перестает быть моим
привилегированным правилом: оно превращается в правило
«доставь наслаждение другому». Очевидно, что именно этого не
хватает моральному мазохисту. Он не способен наслаждаться,
потому что ему не хватает эротической трансцендентности, его
жизнь устроена иначе в отношении наслаждения другого. Она
- 271 -
подчинена исключительно LP, поэтому у него нет «причины»,
чтобы жить, из чего вытекают его исключительные страдания.
Я бы даже сказал, что социопат (тот, кто полностью исклю¬
чен из измерения этического) и моральный мазохист демон¬
стрируют два разных способа уклонения от инаковости. Социо¬
пату как всецело эгоистичному субъекту недостает эротическо¬
го напряжения по отношению к актуальным другим, к тем, кто
его окружает. И подобно некоторым серьезным преступникам,
коих они напоминают, цена, которую они зачастую платят, сво¬
дится к социальному судебному наказанию, тюрьме и, возмож¬
но, к смерти. Для них другие не инвестируемы как «реальные»
субъекты, отношения с которыми выстроены на моральных
связях. Моральному мазохисту, наоборот, не хватает эротиче¬
ского напряжения по отношению к Другому — Богу в религиоз¬
ной этике, символическому Другому в лакановской теории или
виртуальному Другому, по отношению к которому каждый из
нас чувствует себя чем-то обязанным. В его случае наказание
приходит не из социальных институций, а через «судьбу».
Впрпочем, здесь мы не будем углубляться в сложный во¬
прос инаковости в психоанализе, который также является цен¬
тральным для отдельных феноменологических аналитических
переинтерпретаций. Я просто хочу сказать, что когда говорю
«другой», то говорю это в том смысле, в каком Фрейд говорит
о субъекте Эроса: другой — это тот, кто обладает силой пробу¬
ждать мое желание и мою любовь. То есть — это и есть причина
моего бытия, причина того, что я есть, — и, согласно Фрейду,
я есть желание и влечения. Другой является причиной моего
бытия.
БИБЛИОГРАФИЯ
1. Айзенштейн, Марили (2000) Aisenstein, М. Douloureuse énigme. In: J. Andre
(Ed.), Eënigme du masochisme. Paris: PUF.
2. Альберони, Франческо. (1992) Alberoni, F. Il volo nuziale. Milan, Italy:
Garzanti.
3. Американская психиатрическая ассоциация (2013) American Psychiatric
Association. Diagnostic and Statistical Manual of Mental Disorders. DSM V.
Washington, DC: American Psychiatric Publishing.
4. Андре, Жак (2000) Andre, J. Eénigme du masochisme. Paris: PUF.
5. Андре, Серж (1993) Andre, S. L'imposture perverse. Paris: Seuil.
6. Арендт, Ханна (2008) Банальность зла. Эйхман в Иерусалиме. М.: Европа.
7. Байбер, Ирвин (1962) Bieber, I. Homosexuality: A Psychoanalytic Study. New
York: Basic Books.
8. Балинт, Микаэл (1956) Balint, M. Perversions and procreation. In: M. Balint
& S. Lorand (Eds.), Perversions, Psychdynamic and Therapy. New York:
Gramercy.
9. Басс, Алан (2000) Bass, A. Difference and Disavowal. Stanford, CA: Stanford
University Press,.
10. Батай, Жорж (1949) Bataille, G. A part Maudite. Essai d'économie generale.
Paris: Editions de Minuit.
11. Белл, Алан, Вейнберг, Мартин (1978) Bell, A. P., & Weinberg, M. S.
Homosexualities: A Study of Diversity Among Men and Women. New York:
Simon & Shuster.
- 273 -
12. Белл, Алан, Вейнберг, Мартин, Хаммерсмит, Сью (1981) Bell, А. Р,
Weinberg, М. S., & Hammersmith, S. Sexual Preference: Its Development in Men
and Women. Bloomington: Indiana University Press.
13. Бенвенуто, Сержио (1995) Benvenuto, S. Freud's concept of narcissism.
Journal of European Psychoanalysis, 1: 139-159. http://www.psychomedia.it/
jep/number 1 /benvenuto 1 .htm.
14. Бенвенуто, Сержио (2000) Benvenuto, S. L 'orrore discrete delfeticismo. Freud
e I feticisti. Agalma: Rivista di studi cultural! e di estetica, 1: 29-40.
15. Бенвенуто, Сержио (2006) Benvenuto, S. La seduzione della castita. Rosvita di
Gandersheim. Agalma: Rivista di studi cultural! e di estetica, 12: 40-54. http://
www.sgai.it/Upload/PA_15.pdf.
16. Бентам, Иеремия (1998) Введение в основания нравственности и законо¬
дательства. М.: РОССПЭН.
17. Бине, Альфред (1887) Binet, A. Le fétichisme dans Гатоиг. Revue
Philosophique, 24.
18. Бине, Альфред (1888) Binet, A. Etudes des psychologie expérimentale: le
fétichisme dans l’amour. Paris: Doin.
19. Боа, Роже, Бландель, Нигель (1983) Boar, R., 8< Blundell, N. The World's Most
Infamous Murders. London: Octopus.
20. Боллас, Кристофер (1999) Bollas, C. Hysteria. London: Routledge.
21. Буццати, Дино (1989) Татарская пустыня. Избранное: Сборник. М.: Ра¬
дуга.
22. Веро, Поль (2008) Verhaeghe, Р. On Being Normal and Other Disorders (ch. 14,
pp. 397-427). London: Karnac.
23. Винникотт, Дональд (1971) Игра и реальность. М.: Институт общегума¬
нитарных исследований. 2002.
24. Виттгенштейн, Людвиг (1930) Лекция об этике И Даугава № 2. 1989.
25. Госселин, Крис, Уилсон, Гленн (1980) Gosselin, С., & Wilson, G. Sexual
Variations: Fetishism, Sadomasochism and Transvestism. London: Faber and Faber.
26. Грин, Андре, Донне, Жан-Люк (1973) Green, А., & Donnet, J. -L. L’Enfant de
ça. Paris: Editions de Minuit.
Tl. Гринэйкр, Филлис (1959) Greenacre, P. On focal symbiosis. In: L. Jessner & E.
Pavensiedt (Eds.), Dynamic psychopathology in childhood (pp. 243-256). New
York: Grune & Stratton.
28. Делез, Жиль (1967) Deleuze, G. Présentation de Sacher-Masoch. Paris: Editions
de Minuit. English translation, Masochism: Coldness and Cruetly dr Venus in
Furs. New York: Zone, 1991.
- 274 -
29. Деррида, Жак (1999) О почтовой открытке от Сократа до Фрейда и не
только. Минск: Современный литератор.
30. Джанко, Ричард (1992) Janko, R. From catharsis to the Aristotelian mean. In:
M. C. Nussbaum & A. Okseberg Rorty (Eds.), Aristotle's Poetics (pp. 341-358).
Princeton, NJ: Princeton University Press.
31. Джиоваччини, Питер (1975) Giovacchini, L. P. Psychoanalysis of Character
Disorders. New York: Jason Aronson.
32. Джонс, Эрнест (1927) Jones, E. The early development of female sexuality. In:
Papers on Psychoanalysis (pp. 438-451). Boston: Beacon Press, 1981.
33. Джонс, Эрнест (1933) Jones, E. The phallic phase. International Journal of
Psychoanalysis, 14(1).
34. Дойч, Хелен (1930) Deutsch, H. Der feminine Masochismus und seine
Beziehung zur Frigiditât. Internationale Zeitschrift fur Psychoanalyse, XVII
(2).
35. Дойч, Хелен (1943) Deutsch, H .The Psychology of Women: A Psychoanalytic
Interpretation. Volume 1. New York: Grune & Stratton.
36. Дойч, Хелен (1945) Deutsch, H. The Psychology of Women: A Psychoanalytic
Interpretation. Volume 2: Motherhood. New York: Grune & Stratton.
37. Дюбо, Жан-Батист (1719) Dubos, Abbe, J. В. Reflexions critiques sur la poésie
et sur la peinture. Paris, École nationale supérieure des beaux-arts, 1993.
38. Еллинек, Эльфрида (1983) Пианистка. СПб.: Симпозиум, 2001.
39. Жакоб, Франсуа (1977) Jacob, F. Evolution and tinkering. Science, 196: 1161-
1166.
40. Жижек, Славой, Дейли, Глин (2003) Zizek, S., & Daly, G. Conversations with
Zizek. Cambridge: Polity.
41. Жиру, Элоди, Лемо, Мае (2012) Giroux, Е., & Lemoine, M. Philosophie de la
médecine. Santé, maladie, pathologie. Paris: Vrin.
42. Кальвино, Итало (1959) Calvino, I. The nonexistent Knight and The Cloven
Viscount. Fort Washington, PA: Harvest, 1977.
43. Кант, Иммануил (1790) Критика способности суждения. М.: Искусство,
1994.-
44. Кастрильон, Фернандо, Бенвенуто, Сержио (2014) Castrillon, Е, &
Benvenuto, S. Translating Angst: Inhibitions and symptoms in Anglo-American
psychoanalysis, http://www.journal-psychoanalysis.eu/translating-angst/; and
discussion on “Translating Angst” by Fernando Castrillon. European Journal
of Psychoanalysis, http://www.journal-psychoanalysis.eu/discussion-of-
translating-angst-by-f-castrillon/.
- 275 -
45. Кафка, Франц (1925) Процесс. СПб.: Вита Нова, 2003.
46. Клавро, Жан (1967) Clavreul, J. Le couple pervers. In: P. Aulagnier-Spairani,
J. Clavreul, F. Perrier, G. Rosolato, & J. -P. Valabrega, Le désir et la perversion
(pp. 91-126). Paris: Seuil.
47. Клоссовски, Пьер (1941) Klossowski, P. Sade my neighbor. Evanston, IL:
Northwestern University Press. 1991.
48. Кляйн, Мелани (1957) «Зависть и благодарность» и другие работы 1955-
1963 гг. T. VI. Ижевск: ERGO, 2012.
49. Краус, Карл (1924) Kraus, К. Beim Wort gennomen. Munich, Germany: Kosel-
Verlag, 1955.
50. Крафт-Эбинг, Рихард (1893) Половая психопатия. М.: Книжный Клуб
Книговек, 2013.
51. Лакан, Жак (1954/55) Семинары. Книга 2: «Я» в теории Фрейда и в техни¬
ке психоанализа. М.: Гнозис/Логос, 1999.
52. Лакан, Жак (1964) Семинары. Книга 11: Четыре основные понятия психо¬
анализа. М.: Гнозис/Логос, 2004.
53. Лакан, Жак (1966а) Lacan, J. La science et la vérité. In: Ecrits (pp. 855-877).
Paris: Seuil.
54. Лакан, Жак (1966b) Lacan, J. Kant avec Sade. In: Ecrits (pp. 765-790). Paris:
Seuil.
55. Лакатос, Имре (1978) Фальсификация и методология научно-исследова¬
тельских программ. М.: Медиум, 1995.
56. Лантери Лаура, Джорджес (1979) Lanteri Laura, G. Lecture des perversions.
Histoire de leur appropriation medicale. Paris: Masson.
57. Лапланш, Жан (1972) Laplanche, J. Life and Death in Psychoanalysis. Baltimor,
MD: Johns Hopkins University Press.
58. Лапланш, Жан (2000) Laplanche, J. Masochisme et sexualité. In: J. Andre
L'enigma du masochisme (pp. 19-30). Paris: PUF. English translation,
Masochism and Sexuality, http://www.journal-psychoanalysis.eu/masochism-
and-sexuality-jean-laplanche-an-interview-with-jacques-andre/.
59. Лапланш, Жан, Понталис, Жан-Бертран (1988) Словарь по психоанализу.
М.: Высшая школа. 1996.
60. Ларошфуко, Франсуа (1678) Максимы и моральные размышления. М.: На¬
ука. 1993.
61. Леви-Стросс, Клод (1962) Неприрученная мысль. М.: Академический про¬
ект, 2008.
-276-
62. Левонтии, Ричард Чарльз (1995) Lewontin, R. Human diversity. New York:
Scientific American Library.
63. Левонтин, Ричард Чарльз (1998) Lewontin, R. Gene, organisme e ambiente.
Rome: Laterza.
64. Лидер, Дариан (2012) Leader, D. What is Madness? (ch. 5, p. 30). London:
Penguin.
65. Лир, Джонатан (1992) Lear, J. Katharsis. In: M. C. Nussbaum & A. Okseberg
Rorty (Eds.), Aristotle's Poetics (pp. 315-340). Princeton, NJ: Princeton
University Press.
66. Лопез, Жерард (1997) Lopez, G. Les violences sexuelles sur les enfants. Paris:
PUF.
67. Малиновский, Бронислав (1924) Аргонавты западной части Тихого океа¬
на. М.: РОССПЭН, 2004.
68. Мани, Джон (1988) Money, J. Gay, Straight, and In-Between: The Sexology of
Erotic Orientation. New York: Oxford University Press.
69. Маннони, Октав (1969) Mannoni, O. Je sais bien, mais quand meme ... In:
Clefs pour Г Autre Scene (pp. 9-33). Paris: Seuil. English translation, http://
ideiaeideologia.com/wp-content/uploads/2013/05/Mannoni-I-Know-very-
well.pdf.
70. Мастерс, Вильям, Джонсон, Вирджиния (1979) Masters, W. & Johnson, V.
Homosexuality in Perspective. Boston MA: Little Brown.
71. Милгрэм, Стэнли (1983) Milgram, S. Obedience to Authority: An Experimental
View. New York: Harper/Collins.
72. Молль, Альберт (1893) Moll, A. Es perversions de l’instinct génital, étude sur
l’inversion sexuelle basée sur des documents officiels. Paris, G. Carré.
73. Мольер, Жан-Батист Поклен (1682) Мнимый больной. Собрание сочине¬
ний в двух томах. Т. 2. М., ГИХЛ, 1957.
74. Моравиа, Альберто (1957) Moravia, A. Two Women. Cambridge, MA:
Zoland, 2001.
75. Моргенталер, Фриц (1980) Morgenthaler, F. Homosexuality, Heterosexuality,
Perversion. New York: Analytic Press.
76. Мур, Бернес, Файн, Бернард (1983) Moore, В. E., & Fine, B.D. Psychoanalytic
Terms and Concepts. New York: Yale University Press.
77. Назио, Хуан Давид (1995) Nasio, J. D. L’Hystérie ou l’enfant magnifique de la
psychanalyse. Paris: Payot-Rivages.
78. Нобус, Дани, Даунинг, Лиза (2006) Nobus, D., & Downing, L. Perversion:
Psychoanalytic Perspectives/ Perspectives on Psychoanalysis. London: Karnac.
-Til -
79. Ояма, Сьюзен (1998) Oyama, S. A Systems View of the Biology-Culture Divide.
Durham, NC: Duke University Press.
80. Пинкер, Стивен (2002) Pinker, S. The Blank Slate: The Modern Denial of
Human Nature. New York: Penguin.
81. Полан, Жан (1954) Paulhan, J. Essay. In: P. Reage, The Story of O, with an Essay
by Jean Paulhan. Paris: Olympia Press.
82. Поллак, Мишель (1982) Pollak, M. L’homosexualité masculine, ou le bonheur
dans le ghetto?, Communications. Sexualités occidentales. 35: 37-55.
83. Райк, Теодор (1953) Reik, T. Masochism in Modem Man. New Tork: Farraf &
Rinehart.
84. Рудинеско, Элизабет (2002) Roudinesco, E. Homosexuality today. A challenge
for psychoanalysis? Journal of European Psychoanalysis, 15: 159-187. www.
psychomedia.it/jep/numberl5/roudinesco.htm.
85. Рудинеско, Элизабет (2009) Roudinesco, Е. Our Dark Side. A History of
Perversion. Cambridge, Polity Press.
86. Сартр, Жан Поль (1943) Бытие и ничто: Опыт феноменологической он¬
тологии. М.: Республика, 2000.
87. Свэйлс, Стефани (2012) Swales, S. S. Perversion: a Lacanian psychoanalytic
approach to the subject. New York: Routledge.
88. Сокарайдес, Чарльз (1968) Socarides, C. The Overt Homosexual. New York:
Grune & Stratton.
89. Столлер, Роберт Джесси (1975) Stoller, R. J. Perversion: The Erotic Form of
Hatred. New York: Pantheon.
90. Столлер, Роберт Джесси (1991a) Stoller, R. J. Eros and Polis: What is this thing
called love? Journal of the American Psychoanalytic Association, 39(4): 1065-1102.
91. Столлер, Роберт Джесси (1991b) Stoller, R. J. “X SM”. Nouvelle revue de
psychanalyse, 43: 250-276.
92. Твен, Марк (1916) По экватору. Таинственный незнакомец. Собрание со¬
чинений в 12 томах. Том 9. М.: ГИХЛ, 1959-1961.
93. Томази ди Лампедуза, Джузеппе (1961) Леопард. М.: Иностранная лите¬
ратура.
94. Уголино, Брунфорте (1913) Цветочки святого Франциска Ассизского. М.
Вся Москва, 1990.
95. Ференци, Шандор (1932) Ferenczi, S. Sprachverwirrung zwischen den erwach-
senen und dem kind. English translation, The confusion of tongues between
adults and children: the language of tenderness and of passion. M. Balint (Ed.),
International Journal of Psychoanalysis, 30(4), 1949.
- 278 -
96. Фехер-Гуревич, Жюдит (2002) Feher-Gurewich, J. The Philanthropy of
Perversion. In: J. M. Rabate (Ed.), Lacan in America (pp. 361-377). New York:
Other Press.
97. Фрейд, Анна (1936) Freud, A. Das Ich und die Abwehrmechanismen. English
translation, The writings of Anna Freud. Vol. 2. Ego and the Mechanisms of
Defense. Indiana, PA: Indiana University of Pennsylvania, 1968.
98. Фрейд, Зигмунд (1905) Три очерка по теории сексуальности. Учебное
издание под ред. А.М. Боковикова, 'Г. 5, «Сексуальная жизнь». М.: ООО
Фирма СТД, 2006.
99. Фрейд, Зигмунд (1906) Мои взгляды на роль сексуальности в этиологии
неврозов. Учебное издание под ред. А.М. Боковикова, Т. 5, «Сексуальная
жизнь». М.: ООО Фирма СТД, 2006.
100. Фрейд, Зигмунд (1911) Психоаналитические заметки об одном автобио¬
графически описанном случае паранойи. Учебное издание под ред. А.М.
Боковикова, Т. 7, «Навязчивость, паранойя и перверсия». М.: ООО Фир¬
ма СТД, 2006.
101. Фрейд, Зигмунд (1912-1913) Тотем и табу. Учебное издание под ред.
А.М. Боковикова, Т. 9, «Вопросы общества и происхождения религии».
М.: ООО Фирма СТД, 2008.
102. Фрейд, Зигмунд (1914) Freud, Z. Meeting 11 March 1914. In: H. Nunberg
and E. Federn (Eds.), Minutes of Vienna Psychoanalytic Society, Vol. IV: 1912-
1918. Madison, CT: International Universities Press, 1974.
103. Фрейд, Зигмунд (1914) О введении понятия «нарцизм». Учебное издание
под ред. А.М. Боковикова, Т. 3, «Психология бессознательного». М.: ООО
Фирма СТД, 2006.
104. Фрейд, Зигмунд (1915) Влечения и их судьбы. Учебное издание под ред.
А.М. Боковикова, Т. 3, «Психология бессознательного». М.: ООО Фирма
СТД, 2006.
105. Фрейд, Зигмунд (1918) Из истории одного инфантильного невроза. Учеб¬
ное издание под ред. А.М. Боковикова, Т. 8, «Два детских невроза». М.:
ООО Фирма СТД, 2007.
106. Фрейд, Зигмунд (1920) По ту сторону принципа удовольствия. Учебное
издание под ред. А.М. Боковикова, Т. 3, «Психология бессознательного».
М.: ООО Фирма СТД, 2006.
107. Фрейд, Зигмунд (1924) Экономические проблемы мазохизма. Учебное из¬
дание под ред. А.М. Боковикова, Т. 3, «Психология бессознательного». М.:
ООО Фирма СТД, 2006.
-279-
108. Фрейд, Зигмунд (1926) К вопросу о дилетантском анализе. Учебное из¬
дание под ред. А.М. Боковикова, Дополнительный том, «Сочинения по
технике лечения». М.: ООО Фирма СТД, 2008.
109. Фрейд, Зигмунд (1927) Фетишизм. Учебное издание под ред. А.М. Боко¬
викова, Т. 3, «Психология бессознательного». М.: ООО Фирма СТД, 2006.
ПО. Фрейд, Зигмунд (1933) Новый цикл лекций по введению в психоанализ.
Учебное издание под ред. А.М. Боковикова, T. 1, «Лекции по введению в
психоанализ». М.: ООО Фирма СТД, 2006.
111. Фрейд, Зигмунд (1940 [1938]) Расщепление Я в процессе защиты. Учебное
издание под ред. А.М. Боковикова, Т. 3, «Психология бессознательного».
М.: ООО Фирма СТД, 2006.
112. Фрейд, Зигмунд, Брейер, Йозеф (1895) Предуведомление. О психическом
механизме истерических феноменов. Собрание сочинений в 26 томах. Т.
1, Исследования истерии. СПб.: Восточно-Европейский Институт Психо¬
анализа, 2005.
113. Фуко, Мишель (1982-83) Foucault, М. Sexual Choice, Sexual Act. An Interview
with Michel Foucault, conducted by James O’Higgins Salmagundi, 58-59, Fall
1982-WINTER 1983 (pp. 10-24). New York: Skidmore College.
114. Фуко, Мишель (1984) История сексуальности. T. 2. Использование удо¬
вольствий. СПб.: Академический проект, 2004.
115. Хайдеггер, Мартин (1910) Ницше. Т.2. СПб.: Владимир Даль, 2007.
116. Хан, Масуд (1965а) Khan, М. М. R. Foreskin fetishism and its relation to ego
pathology in a male homosexual. International Journal of Psychoanalysis, 46:
64-80.
117. Хан, Масуд (1965b) Khan, M. M. R. The function of intimacy and acting out in
the pervesions. In: R.Slovenko (Ed.), Sexual Behavior and the Law. Springfield,
IL: C.C. Thomas.
118. Хан, Масуд (1979) Khan, M. M. R. Alienation in Perversions. London: Hogarth.
119. Хиршфельд, Магнус (1910) Hirshfeld, M. The Transvestites: The Erotic Drive
to Cross-Dress. M.A. Lombardi-Nash (Trans). Amherst, NY: Prometheus, 1991.
120. Хиршфельд, Магнус (1914) Hirshfeld, M. Die Homosexuality des Mannes
und des Weibes. Berlin: Marcus.
121. Хорни, Карен (1967) Психология женщины. М.: Академический проект,
2009.
122. Хэвлок Эллис, Генри (1897) Havelock Ellis, G. Studies in the Psychology of Sex.
San Francisco, CA: University Press of the Pacific, 2001.
123. Шассге-Смиржель, Жанин (1985) Chasseguet-Smirgel, J. Creativity and
Perversion. London: Free Association.
124. Элдридж, Ниле, Гулд, Стефен Джэй (1972) Eldredge, N. & Gould, S. J.
Punctuated equilibria: an alternative to phyletic gradualism. In: T.J.M. Schopf
(Ed.), Models in paleobiology (pp. 82-115). San Francisco, CA: Freeman.