Новое в лингвистике - Розенцвайг М.Л.

НОВОЕ В ЛИНГВИСТИКЕ. ВЫПУСК 6. Языковые контакты

В. Ю. Розенцвейг, Основные вопросы теории языковых контактов.

А. Мартине, Распространение языка и структурная лингвистика.

Б. Гавранек, К проблематике смешения языков.

А. Росетти, Смешанный язык и смешение языков.

B. Бертольди, Греческий и латинский: языки, служившие средством передачи местных традиций и орудием колонизации в Западном Средиземноморье.

Дж. Гринберг, Изучение языковых контактов в Африке.

Ш. Клейн, Некоторые компоненты программы динамического моделирования исторических изменений в языке.

А. Табуре-Келлер, К изучению двуязычия в социологическом плане.

М. Уи, Социологический очерк двуязычия в Черной Африке.

Дж. Гамперц, Переключение кодов хинди — пенджаби в Дели.

С. Либерсон, Новое приложение показателей разноязычия Гринберга.

У. Лэмберт, Дж. Гавелка, С. Кросби, Зависимость двуязычия от условий усвоения языка.

П. Колерс, Межъязыковые словесные ассоциации.

A. Мартине, Контакты структур: оглушение свистящих в испанском языке.

Э. Петрович, Унаследованное и приобретенное под иноязычным влиянием в фонетическом и фонологическом развитии румынского языка.

Р. Фаукес, Английская, французская и немецкая фонетика и теория субстрата.

B. Шпербер, К соотношению между лужицкими и немецкими топонимами в двуязычной Лужице.

В. Георгиев, К вопросу о балканском языковом союзе.

В. Таули, О внешних контактах уральских языков.

Ю. A. Haйда, Племенные и торговые языки.

Д. Тэйлор, Очерк структуры креольского языка карибов.

Р. У. Томпсон, Заметка о некоторых чертах, сближающих креолизованные диалекты Старого и Нового Света.

Д. Тэйлор, О классификации креолизованных языков.

Р. А. Xолл - мл. Креолизованные языки и «генеалогическое родство».

У. Вайнрайх, О совместимости генеалогического родства и конвергентного развития.

Д. Тэйлор, «Функция — форма» в «нетрадиционных языках».

Автор: Розенцвайг М.Л.

Теги: лингвистика языкознание изучение языков социолингвистика издательство прогресс

Год: 1972

Похожие

Новое в зарубежной лингвистике. Когнитивные аспекты языка

Новое в зарубежной лингвистике. Выпуск XIII. Логика и лингвистика. (Проблемы референции)

Новый лингвистический учебник. Введение в прикладную лингвистику

Новое в зарубежной лингвистике

Текст

НОВОЕ
В ЛИНГВИСТИКЕ
ВЫПУСК VI
языковые контакты
Составление, редакция,
вступительная статья к комментарий
В. Ю. РОЗЕНЦВЕЙГА
ИЗДАТЕЛЬСТВО «ПРОГРЕСС»
Москва 1972

перевод с английского, французского
немецкого и итальянского
Этот выпуск серии «Новое в лингвистике» посвящен вопросам
взаимодействия языков. В первом разделе сборника публикуются
работы, в которых намечаются многосторонние подходы к
проблематике языковых контактов. Второй раздел включает
социолингвистические статьи, в которых рассматриваются социологические
аспекты контактов, обсуждаются новые методы (в том числе
статистические) описания ситуаций двуязычия. В третьем разделе
представлены новейшие психолингвистические исследования процесса
интерференции при двуязычии. Заключительный раздел, наиболее
крупный по объему, составлен из работ, посвященных описанию
изменения языков в ходе контактов — явлений заимствования,
калькирования, изменений фонологической, морфологической
и синтаксической структуры речи, явлениям креолизации языков.
Сборнику предпослан обзор проблемы языковых контактов в
современной лингвистике.
7—1-1
БЗ № 32-53-72
Редакция учебников русского языка
и литературы по лингвистике

ОСНОВНЫЕ ВОПРОСЫ ТЕОРИИ
языковых контактов
В течение последних двух десятилетий, а в особенности
после выхода в свет известной монографии Уриэля
Вайнрайха1 литература по вопросам языковых контактов,
как собственно лингвистическая, так и смежная с ней,
чрезвычайно разрослась. Нет надобности говорить здесь
об исторических обстоятельствах, обусловливающих
актуальность проблематики контактов. Достаточно будет
напомнить, что из вопроса сугубо теоретического,
интересовавшего лингвистов в связи со сравнительно-историческими
исследованиями и решавшегосй почти исключительно
на индоевропейском материале, языковые контакты
переросли в вопрос общественной и государственной практики,
а для многих стран Азии и Африки и в вопрос
злободневный 2.
Укажем прежде всего на связь новейших
лингвистических работ по контактам с идеями, выдвинутыми в
европейском языкознании в прошлом, хотя бы для того, чтобы
уточнить относящиеся к делу понятия и терминологию.
Термин «языковые контакты», который вслед за A.
Мартине и У. Вайнрайхом стали применять многие
лингвисты, призван заменить термин «смешение языков»,
введенный в языкознание Г. Шухардтом в полемике
с концепцией об органической сущности языка. Как извест-
1 Uriel Weinreich, Languages in Contact, New York,
1953. Второе издание — The Hague, 1963.
2 Из последних зарубежных монографий, в которых вопросы
языкового строительства и нормирования обсуждаются в связи
с языковыми контактами, укажем следующие: Punya Sloka Ray,
Language Standardization, The Hague, 1963; Einar Haugen,
Language Conflict and Language Planning, Cambridge, Mass., 1966;
Valter Tauli, Introduction to a Theory of Language Planning,
Uppsala, 1968.
5

но, понятие смешения языков оказалось неприемлемым
не только для таких лингвистов, как Уитни, Мейе,
Сэпир, не допускавших мысли о смешении
грамматического строя, точнее, морфологии двух языков, но и для
других языковедов ввиду неопределенности этого понятия.
Тем не менее этот термин, как и термин «взаимное влияние
языков», продолжает употребляться и по сей день 3. Они
плохо подходят, однако, для обозначения относящихся
сюда явлений, и не только потому, что действие одного
из контактирующих языков на другой может быть и
односторонним, по крайней мере преимущественно
односторонним 4. Оба эти термина, как и термин «заимствование»,
употребляемый часто применительно к явлениям контакта
в целом, а не только в области словаря, представляют
сложный процесс языковых контактов как отношение,
в котором тот или иной из двух (или более) языков
выступает как сторона «дающая» в противоположность к другой,
«берущей», или же в котором оба языка «обогащают» друг
друга 5. Подобное представление естественно возникает
при генетическом подходе, когда задаются вопросом
происхождения того или иного «некоренного» элемента
исследуемого языка. Между тем даже в период, когда
языкознание интересовалось преимущественно разветвлением
языков из предполагаемого общего состояния и их
дивергентным развитием, смело и непредубежденно мыслившие
3 См. в настоящем сборнике статью А. Росетти
«Смешанный язык и смешение языков».
4 См. об этом в настоящем сборнике статью Б. Гавранека
«К проблематике смешения языков».
5 К этому представлению легко примешиваются соображения,
чуждые науке, в особенности когда речь идет о влиянии. Ср. сл.
высказывание, содержащееся в одном из докладов на 1-м
Международном конгрессе по балканистике: «Причины[...] отвращения,
которое балканские лингвисты испытывают к исследованию
влияния соседних языков на язык своей страны[...] очевидны: народы
Балкан долго жили в атмосфере взаимного недоверия и
национального антагонизма и полагали, что, признавая влияние соседнего
народа на свой язык, они признали бы себя в долгу перед этой
страной... Они считали, что им следует, наоборот, подчеркнуть
и даже преувеличить... влияние, оказанное их языком на соседние
языки...», N. Andriotis et G. Kourmoulis, Questions
de la linguistique balkanique et l'apport de la langue grecque, «Les
problemes fondamentaux de la linguistique balkanique» (1er Congres
international des etudes balkaniques et sud-est europeennes), Sofia,
1966, стр. 23—24. Сказанное здесь верно не только в отношении
балканской лингвистики.
6

языковеды сознавали, что явления, определяемые как
«заимствование» и «влияние», не сводятся к проникновению
чужеродных элементов из одного языка в другой, что они
принадлежат к процессу схождения, конвергенции языков,
столь же мощному и всестороннему, как и процесс
дивергенции. «Развитие языка,— писал Г. Шухардт,—
складывается из дивергенции и конвергенции; первую питают
импульсы, исходящие из индивидуальной деятельности
человека, вторая удовлетворяет потребности в
установлении взаимопонимания» 6. Именно из потребности
взаимопонимания, как справедливо полагал Шухардт, следует
исходить при изучении процесса взаимного приспособления
говорящего и слушающего — носителей разных языков,
порождающего все те явления, которые при поверхностном
взгляде кажутся всего лишь заимствованием.
К сходным мыслям пришел независимо от Шухардта —
и даже раньше его — И. А. Бодуэн де Куртенэ 7.
Сравнительно-историческое описание родственных языков и
сопоставление языков, связанных не генетически, а своей
географической и общественно-исторической смежностью, Бодуэн
де Куртенэ рассматривал как принципиально сходные
задачи теории языка 8. Мысль Бодуэна, что при контакте
языков происходит не только заимствование тех или иных
элементов, но и ослабление степени и силы различаемости,
свойственной отдельным частям языка, то есть упрощение
6 Г. Шухардт, Избранные статьи по языкознанию.
Перевод с немецкого, Москва, 1950, стр. 78.
7 Как отметил Л. В. Щерба, уже в «Опыте фонетики резьян-
ских говоров», опубликованном в 1875 году, Бодуэн высказал
«оригинальную идею о смешанном характере языков... почти что
не нашедшую отклика в тогдашнем языковедении»: Л. В. Щ е ? б а,
И. А. Бодуэн-де-Куртенэ, «Известия по русскому языку и
словесности» (Академия наук СССР), т. 3, Ленинград, 1930,
стр. 316. Следует также напомнить в связи с рассматриваемыми
здесь понятиями о таких лингвистах, как Пауль, Боа с,
Вакернагель, Есперсен, Томсен. См. в особенности
J. Wackernagel, Sprachtausch und Sprachmischung,
«Nachrichten von der Kon. Gesellschaft der Wissenschaften zu Gottingen»,
1904, 1, 112.
8 См. вступительную лекцию в «Курсе сравнительной
грамматики славянских языков в связи с другими языками ариоевро-
пейскими», читанном И. А. Бодуэном де Куртенэ
в 1900 г. в Петербургском университете, озаглавленную «О
смешанном характере всех языков» (И. А. Бодуэн де Куртенэ,
Избранные труды по общему языкознанию, 1, Москва, 1963,
стр. 362—372).
7

системы в целом, была продолжена и уточнена Л. В.
Щербой. Его исследование восточнолужицкого говора, начатое
в 1907 г. по предложению Бодуэна, привело Л. В. Щербу
к выводам, имеющим фундаментальное значение для
современной теории языковых контактов. Щерба выдвинул тезис
о том, что процесс языковых контактов — он говорит
именно о контактах — состоит в схождении и обобщении
означаемых при сохранении различий в означающих и что
то или иное течение этого процесса обусловлено разными
видами двуязычия 9. Работами Щербы была намечена
программа изучения и описания языковых контактов как
процесса интерференции, сущность которого лингвистически
определяется взаимным приспособлением языка говорящего
и языка слушающего и соответствующим изменением норм
обоих контактирующих языков 10. Такое функциональное
и динамическое рассмотрение процесса конвергентного
развития языков в условиях контактов вполне
соответствовало пониманию задач лингвистики, которое было
свойственно ученым Пражского кружка. Естественно, что идеи,
восходящие к Бодуэну де Куртенэ, разрабатывались здесь
в том же направлении и в области контактов п. Стимули-
9 См. Л. В. Щерба, Восточнолужицкое наречие, Петроград,
1915; L. Scerba, Sur la notion de melange des langues,
«Яфетический сборник», IV, Ленинград, 1926, стр. 1—19. Русский
перевод— «О понятии смешения языков»—в кн.: Л. В. Щерба,
Избранные работы по языкознанию и фонетике, I, Ленинград,
1958, стр. 40—53.
10 В этом направлении работала и мысль Б. А. Ларина.
См. его статьи «К лингвистической характеристике города» в
«Известиях Педагогического института им. А. И. Герцена», вып. 1,
Ленинград, 1928, стр. 175—184; «О лингвистическом изучении
города», «Русский язык», Ленинград, 1928, III, стр. 61 и сл.;
«О филологии близкого будущего», «Филологические науки»
(научные доклады высшей школы), 1963, № 1. Поучительно сравнить
результаты, полученные Л. В. Щербой, сданными В.
Шпербера (см. стр. 383—397 настоящего издания).
11 Из относящихся сюда работ укажем: R. Jakobson,
Ober die phonologischen Sprachbunde, TCLP, 4, 1931; К
характеристике евразийского языкового союза, Париж, 1931;
R.Jacobson, Sur la theorie des affinites phonologiques entre les langues,
«Actes du IVe Congres International de Linguistes», Copenhague,
1938 [см. эти работы в: Roman Jakobson, Selected Writings,
I, The Hague, 1962, стр. 137—143, 144—201, 234—246]; N. S.
Trubetskoy, Phonologie und Sprachgeographie, TCLP, 1931;
его же, Wie soll das Lautsystem einer kunstlichen
internationalen Hilfssprache beschaffen sein?, TCLP, 8, 1939; ?. ? ? -
8

рующими развитие исследований были и работы А.
Мартине, который и ввел в обиход в новейшее время термин
«языковые контакты» 12. Укажем, наконец, на работы
неолингвистов, интересующихся не столько лингвистическим
процессом языковых контактов, сколько языковыми
результатами взаимодействия цивилизаций и культур 13.
Круг идей, обсуждаемых в новейших работах по
языковым контактам, относится, таким образом, к трем
основным проблемам: двуязычие, интерференция, конвергенция
языков в условиях контактов.
Рассмотрим вкратце, какие при этом встают вопросы.
Под двуязычием 14 обычно понимается владение двумя
языками и регулярное переключение с одного на другой
livanov, La perception des sons d'une langue etrangere, TCLP,
4, 1931; B. Havranek, Zur phonologischen Sprachgeographie.
Das Vokalsystem des balkanischen Sprachbundes, «Proceedings of
the First International Congress of Phonetic Sciences», Archives
Neerlandaises de Phonetique experimentale, 8—9, 1932, стр. 280—
304; В. Havranek, Romansky typ perfekta factum habeo a casus
sum, casum habeo ? makedonskych narecich, «Melanges P. M. Has-
kovec», Brno, 1936, стр. 147—155; Lucien ? e s ? i e r e,
Phonologie et melange de langues, TCLP, 4, 1939; Cercle linguistique de
Prague [Reponse a la question: «Dans quelles conditions et dans
quelles limites peut s'exercer sur le systeme morphologique d'une
langue l'action du systeme morphologique d'une autre langue? »],
в: «Actes du VIe Congres International des Linguistes», Paris, 1949,
стр. 305.
12 См. наряду с публикующейся здесь статьей А. Мартине
«Распространение языка и структурная лингвистика» его
предисловие к книге У. Вайнрайха «Languages in Contact», его
ответ на вопрос о грамматическом сродстве в «Proceedings of the
Seventh International Congress of Linguists», I, London, 1956, а
также A. Martinet, Affinite Linguistique, «Bulletino dell'atlante
linguistico mediterraneo», I, 1959, 3, стр. 145—152.
13 См. в настоящем сборнике работу В. Бертольди,
«Греческий и латинский...». Ср. фундаментальные этимологические
труды И. Хубшмида (Johannes Hubschmid, Sardische
Studien, Bern, 1953; его же, Schlauche und Fesser, Bern, 1955)
и В. И. Абаeва («Историко-этимологический словарь
осетинского языка», I, М., 1958, и «Скифо-европейские изоглоссы на
стыке Востока и Запада», М., 1965). Известный параллелизм
в развитии лингвистики и этнографии XIX в. определяется их
историзмом, генетическим подходом к изучению культуры, к
диффузии элементов культуры и языка, о чем свидетельствуют лучшие,
в особенности ранние, работы Н. Я. Марра.
14 Здесь и в дальнейшем имеется в виду не только двуязычие,
но и многоязычие.
9

в зависимости от ситуации общения. При этом встают два
вопроса, решение которых выходит за пределы теории
контактов. Первый из них касается определения различия
языков и степени этого различия, второй — степени владения
языками. Как правило, допускается, что двуязычие имеет
место всякий раз, когда человек переключается с одного
языкового кода на другой в конкретных условиях речевого
общения, независимо от того, идет ли речь о переходе
от одного национального языка к другому, от
национального языка к диалекту или же к языку межплеменного
(межнационального, международного) общения и т. п. 15. Что
касается вопроса о степени владения двумя языками, то он
не решается при описании контактов. Предполагается лишь
одно — использование каждого из двух языков в
типической ситуации общения 16.
16 О двуязычной диалектологии в связи с общей теорией
контактов см. работы У. Вайнрайха: Four Riddles in Bilingual
Dialectology, «American Contributions to the Fifth International
Congress of Slavists», The Hague, 1963, стр. 335—359; Western
Traits in Transcarpathian Yiddish, «For Max Weinreich on his
seventieth Birthday», The Hague, 1964, стр. 245—264; Yiddish and
Colonial German in Eastern Europe. The Differential Impact of Slavic,
«American Contributions to the Fourth International Congress of
Slavicists», The Hague, 1958, стр. 364—421; Multilingual
Dialectology and the New Yiddish Atlas, «Anthropological Linguistics»,
Jan. 1962, стр. 6—22. Уместно напомнить здесь о многочисленных
работах В. М. Жирмунского по двуязычной диалектологии.
См., напр., Проблемы колониальной диалектологии, «Язык и
мышление», 1929, вып. 3, стр. 179—220; его же, Процессы языкового
смешения в франко-швабских говорах южной Украины, «Язык
и литература», 7, 1931, стр. 93—109; его же, О некоторых
вопросах еврейской диалектографии, «Язык и мышление», 9, 1940,
стр. 135—145. Укажем также на попытку введения термина
«диглоссия», призванного обозначать употребление в одном и том же
языковом коллективе наряду со стандартным, общеупотребительным
вариантом языка (общенациональным или региональным) также
отличного от него, более строго нормированного варианта,
служащего языком литературы и усваиваемого лишь в школе. Примеры
диглоссии —«египетский» арабский и арабский классический,
швейцарский немецкий и литературный немецкий и т. п. См. Charles
A. Ferguson, Diglossia, «Word», 15, 1959, стр. 325—340.
16 Ср. название статьи, посвященной описанию ситуаций
двуязычия: J. A. Fishman, Who Speaks What Language to Whom
and When?, «La Linguistique», 1965, 20, стр. 67—88, и примыкающую
к ней статью Ж· Р. Ремана в настоящем сборнике. См. также:
Leon Zawadowski, Fundamental Relations in Language
Contact, «Biuletyn Polskiego Towarzystwa Jczykoznawczego», XX,
1961, стр. 3—26.
10

Первостепенное значение в связи с этим приобретает
изучение ситуации двуязычия. В какой мере изменится
язык в ходе контактов, направление и скорость изменений,
вплоть до исчезновения одного из языков, зависит в
конечном счете от социально-исторических условий. Это
очевидно, давно отмечено и общепризнано 17.
Каким образом и в какой мере социально-исторические
условия общения носителей других языков определяют тот
или иной ход процесса контактов, выясняется, лишь когда
познается связь между речевым поведением двуязычных
людей и социальными ситуациями двуязычия. На эту
связь обратил внимание Л. Щерба, указав, что характер
сосуществования двух языков в индивиде находится в
зависимости от условий усвоения неродного языка. Если
носитель языка А усваивает язык В в общении с носителем
последнего, не знающим языка А, и общение происходит
исключительно на языке В, причем носитель этого
последнего занимает в обществе А периферийное место, то есть его
связи с этим обществом ограничены небольшим числом
к тому же несущественных функций, то языки А и В
образуют в носителе языка А две отдельные системы
ассоциаций, не имеющие между собой контакта. На примере
людей, выучивших иностранный язык от гувернанток,
которые владеют лишь своим родным языком, Щерба показал,
что при таком двуязычии происходит лишь заимствование
отдельных слов языка В носителем языка А. Если же
усвоение неродного языка происходит таким образом, что
носители двух языков, общаясь в разных и
многочисленных, общественно важных ситуациях, переключаются
с одного языка на другой, «переводя» мысль то на один
язык, то на другой, то имеет место обобщение означаемых
17 Ср. характерное высказывание американского исследователя
контактов: «Мой опыт по изучению двуязычия среди групп
американских индейцев в Мексике наводит меня на мысль, что описание
одних лишь языковых явлений, хотя и поучительное в смысле
обогащения типологии языкового заимствования, является
праздным упражнением, если оно не сопровождается социологическим
анализом», A. Richard Diebold Jr., Incipient Bilingualism,
«Language», 37, 1961, 1, стр. 97. В советском языкознании подобный
подход к изучению контактов утвердился давно. См., напр.,
Е. Д. Поливанов, За марксистское языкознание, М., 1931;
В. Жирмунский, Национальный язык и социальные
диалекты, Л., 1936.
11

двух языков, вплоть до образования единого языка в плане
содержания с двумя способами выражения 18.
Типы двуязычия, выявленные Л. В. Шербой,
представляют собой лишь два крайних случая разновидностей
многоязычия. Исследования двуязычия, проведенные в
последнее время — и не только в Европе, но и в Северной и
Южной Америке, в странах Азии и Африки, — значительно
расширили наши представления о двуязычных ситуациях, куда
более разнообразных, чем это можно было себе представить,
оперируя лишь такими географическими понятиями, как
маргинальное или немаргинальное двуязычие, или же сводя
социальные факторы к определению большего или
меньшего престижа контактирующих языков19. Значительно
усовершенствовалась техника проведения социологических
исследований двуязычных ситуаций 20. С лингвистической
точки зрения описание ситуаций двуязычия может быть
представлено как набор языковых вариаций, которыми
располагают двуязычные индивиды, и правил их
использования в зависимости от той или иной сферы их
общественных и личных связей. Подобное описание может касаться
определенной социальной или этнической группы данного
18 См. Л. В. Щерба, цит. соч. в «Избранных работах...»,
стр. 47—48. Ср. многочисленные примеры подобного парного
обозначения в публикуемой здесь статье В. Шпербера.
19 См. следующие работы: A. Meillet, A. Sauvageot,
Le bilinguisme des hommes cultives, «Conferences de l'Institut de
Linguistique de l'Universite de Paris», 2, 1934; Bertil Malmberg,
L'espagnol dans le nouveau monde, «Studia Linguistica», I, 1947,
стр. 79—116; II, 1948, стр. 1—36; Leo Pap, Portuguese —
American Speech, New York, 1949; Einar H a u g e n, The Norvegian
Language in America, I—II, Philadelphia, 1953; Joseph
Casagrande, Comanche Linguistic Acculturation, «International
Journal of American Linguistics», 1954, № 2—3, 1955, № 1; ?. ?.
Emeneau, Bilingualism and Structural Borrowing, «Proceedings of
the American Philosophical Society», 106, 5, 1962, стр. 430—442;
Frank A. Rice (ed.), Study of the Role of Second Languages in
Asia, Africa, and Latin America, Washington, 1962; сборник
«Языковая ситуация в странах Азии и Африки», М., 1967; а также
в настоящем сборнике статьи: Д. Гринберг, Изучение
языковых контактов в Африке; М. У и, Социологический очерк
двуязычия в Черной Африке; Дж. Д. Гамперц, Переключение кодов
хинди — пенджаби в Дели; Ю. Найда, Племенные и торговые
языки.
20 См. в этом сборнике статьи Ж- Р. ?емана и А.
Табуре-Келлер, а также William Labov, Hypercorrection
by the Lower Middle Class as a Factor in Linguistic Change; William
Bright (ed.), Sociolinguistics, The Hague, 1966, стр. 84—113.
12

общества, причем задача лингвиста сводится к составлению
«матрицы кодов» этого коллектива, то есть языковых средств,
используемых его членами при переключении с одного
канала общественной связи на другой. Такого рода
описания особенно полезны при изучении пестрых
многоязычных районов 21. Укажем, кстати, на предложенные в
последнее время статистические методы количественного
измерения разноязычия как межтерриториального, так и
межгруппового 22.
Изучение ситуаций двуязычия относится, собственно
говоря, к компетенции социологии, хотя привлечение
к этому делу лингвиста, видимо, целесообразно.
Заинтересована лингвистика и в психологических исследованиях
явлений сосуществования двух (или более) языков у одного
индивида. Многие из такого рода работ посвящены
проверке идеи Л. В. Щербы о двух видах двуязычия,
переформулированной американскими психологами Ч.
Осгудом и С. Эрвин: двуязычие, при котором происходит
переключение с одного языка на другой, они назвали
«смешанным» (compound), а двуязычие, при котором каждый
из двух языков существует в двуязычном индивиде
отдельно,—«координированным» (coordinate)23. Хотя в основу
психолингвистических экспериментов, сводящихся, как
правило, к выявлению словесных ассоциаций двуязычного
индивида, положено такое психологическое представление
о речевом поведении двуязычного индивида, которое вряд
ли можно признать адекватным 24, они (эти эксперименты)
21 См. в настоящем сборнике статью Джона Дж. Гамперца
«Переключение кодов хинди — пенджаби в Дели» и его же (John
J. Gumperz) «On the Ethnology of Linguistic Change», в:
William Bright (ed.), цит. соч., стр. 27—38.
22 См. в разделе «Двуязычие» статьи Дж. Гринберга
и С. Либерсона.
23 S. М. Ervin, С. Е. Osgood, Language Learning and
Bilingualism, в: Charles ?. Osgood and F. Sebeok (eds),
Psychlinguistics, «Journal of Abnormal and Social Psychology»,
Supplement, v. 49, 1954, стр. 139—146. Новое издание, с
приложением обзора исследований в области психолингвистики в 1954—
1964 гг.— Bloomington, 1965. О комплексном исследовании
двуязычия см. доклад Вайнрайха на Восьмом международном
конгрессе лингвистов: «Research Frontiers in Bilingualism Studies»,
«Proceedings of the Eighth International Congress of Linguists», Oslo,
1958, стр. 786—797.
24 Ср. Noam Chomsky, Review of Skinners Verbal Behaviour,
«Language», 36, 1959, стр. 26.
13

открывают путь к проверке лингвистического описания
процесса отклонения от норм контактирующих языков,
который ученые Пражского лингвистического кружка назвали
интерференцией 25. Разработка этих вопросов находится
в самой начальной стадии. Предлагается различать
«микроскопическое» изучение интерференции — синхронное
рассмотрение явлений контакта — и макроскопическое ее
изучение, то есть диахроническое исследование результатов
воздействия одного языка на другой 26. Можно полагать,
однако, что моделирование речевого поведения
двуязычного индивида и моделирование процесса изменения
контактирующих языков представляют принципиально
сходные задачи: и тут и там лингвист пытается построить
последовательное описание правил анализа (понимания)
и говорения (синтеза) текстов при переходе от одного языка
к другому. Адекватность описания первого из этих
процессов — интерференции — может быть установлена путем
интерпретации описания данными речи двуязычных
индивидов, включая и данные экспериментальные, полученные
психологическими методами 27. Адекватность же описания
второго процесса — конвергенции контактирующих
языков — проверяется на исторических данных. Согласование
логики описания с данными как синхронными, так, по
возможности, и историческими придает описанию
теоретическую убедительность 28.
25 См. раздел «Интерференция» в настоящем сборнике.
26 См. в открывающей настоящий сборник статье
Вайнрайха раздел 2.7. В своей книге «Languages in Contact»,
раздел 2.14, Вайнрайх различал интерференцию в речи и
интерференцию в языке. В некоторых работах явления конвергенции языков
характеризуются понятием «взаимное проникновение» языков. См.
Мах Niedermann, L'interpenetration des langues, «Recueil
Max Niedermann», Neuchatel, 1954, стр. 9—27, a также доклад
Э. Петровича на Десятом международном конгрессе лингвистов:
Emil Petrovici, Interpenetration des systemes linguistiques,
Bucarest, 1967.
27 При этом следует учесть, что интерференция описывается
в динамике. Она может либо слабеть, уступая место переключению
с одного языка на другой по правилам соответствия, существующим
между этими языками (тогда мы говорим о несмешанном двуязычии),
либо прогрессировать, приводя к полному объединению
означаемых, т. е. к образованию одного плана содержания и двух планов
выражения (тогда мы говорим о смешанном двуязычии).
28 Могут возразить, что подобное описание, не устанавливая
причинно-следственной связи явлений, не обладает объяснительной
14

Проиллюстрируем сказанное на синтаксическом
материале. Из соображений общего характера, которые здесь
нет возможности представить подробно, мы будем считать,
что интерференция в области синтаксиса выражается
главным образом в замене правил синтаксического оформления
предложения, свойственных каждому из контактирующих
языков, правилами общими, оформляющими те же
смысловые отношения. Мы будем считать, в частности, что при
контакте французского языка с русским инфинитивные
конструкции типа франц. Je le vois venir «я вижу, что он идет»
заменяются в речи носителя французского языка
вариантными конструкциями типа Je vois qu'il vient29. Пусть эта
замена, значительно облегчающая общение француза с
носителем русского языка, где отсутствуют предложения
типа Je le vois venir, касается всех инфинитивных
конструкций, управляемых глаголами в личной форме,
независимо от значения последних. Тогда по сравнению с речью
одноязычного француза речь двуязычного индивида —
носителя французского языка, общающегося с русским,
будет отмечена отклонением от нормы: вместо набора
правил, порождающих предложения типа Je peux venir «я могу
прийти», Je veux venir «я хочу прийти», с одной стороны,
и Je veux qu'il vienne «я хочу, чтобы он пришел», Je le vois
venir, Je vois qu'il vient — с другой стороны, то есть вместо
набора многочисленных, несимметричных, сложных, а
частично и неоднозначных правил оформления одних и тех
же отношений его речь будет содержать лишь предложения
типа Je peux (veux) venir, с одной стороны, и Je veux qu'il
vienne, je vois qu'il vient — с другой, то есть лишь две
конструкции, противопоставленные по признаку
совпадения — несовпадения субъекта двух предикатов.
Естественно, что французская речь носителя русского языка должна
будет соответствовать в рассматриваемых конструкциях
такому упрощению правил.
силой. Это верно, но претендовать на такого рода объяснение
явлений контактов еще нет оснований. Как легко найти данные,
противоречащие «объяснению» того или иного изменения «влиянием»
другого языка, можно увидеть из публикуемой статьи Р. А.
Фаукеса об английской, французской и немецкой фонетике и теории
субстрата.
29 Есть основание постулировать и более решительное
упрощение, а именно замену гипотактических конструкций
паратактическими, в данном примере — конструкцией типа je vois, il vient.
15

Отклонение от нормы в данном случае не нарушает еще
грамматического строя французского языка, то есть
интерференция здесь не явная, а скрытая: французская речь стала
менее «идиоматичной», менее гибкой, но осталась
правильной. При моделировании контакта французского языка
с языком, структурно более отдаленным от него, нежели
русский, например с каким-либо африканским языком,
и если учесть к тому же, что ситуация двуязычия
содействует резкому ускорению хода интерференции, разумно
было бы предположить, что из двух наборов правил
синтаксического оформления рассмотренных только что отношений
останется лишь один, а именно тот, который обеспечивает
наиболее явное эмфатическое выражение мысли, а
следовательно, и надежное понимание ее (в нашем случае
сохранение конструкции типа je vois qu'il vient и выпадение
конструкции типа je le vois venir из речи контактирующих
индивидов). Интерференция была бы в этом случае не
скрытой, а явной: оказался бы нарушенным строй французского
языка 30.
Обратимся теперь к тому, что Вайнрайх называл
«макроскопическим» исследованием результатов влияния одного
языка на другой. Как известно, в балканских языках —
новогреческом, албанском, болгарском, румынском —
инфинитивные конструкции почти отсутствуют. Если
полагать — а для этого имеются веские основания,— что такие
конструкции существовали в балканских языках в прошлом
(по крайней мере в некоторых из них) и что их исчезновение
есть результат не отдельного для каждого из этих языков,
чисто внутреннего процесса 31, a явление конвергенции
контактирующих языков 32, то задача лингвиста состоит в
реконструкции этого процесса, то есть в построении такого
описания изменений в правилах синтаксического анализа
30 Так оно и происходит в действительности. См. относящиеся
сюда данные в: Pradel Pompilius, La Langue francaise en
Haiti, Paris, 1961; Elodie Jourdain, Du francais aux parlers
creoles, Paris, 1956; Marcel Cohen, Le subjonctif en francais
contemporain, Paris, 1961.
31 Cp. Knud Togeby, L'infinitif dans les langues
balkaniques, «Romance Phylology», 15, 3, 1962, стр. 221—233.
32 Ср. статью ?. ?. Селищева: «Des traits linguistiques
communs aux langues balkaniques: un balkanisme ancien en bulgare»,
«Revue des etudes slaves», 5, 1925, 1—2, стр. 38—57 и известную
работу Сандфельда: Кг. Sandfeld, Linguistique balkanique,
Paris, 1930.
16

и синтеза рассматриваемых конструкций, которое, будучи
логически последовательным, согласовалось бы вместе
с тем с историческими данными, то есть с временной
последовательностью изменения этих конструкций. Логика
описания тут в принципе та же, что и при описании
интерференции: вместо двух наборов правил, обеспечивающих синтез
и анализ инфинитивных предложений и предложений с
глаголом в личной форме, семантически равнозначных, но
отличающихся по оформлению субъектных отношений, мы будем
иметь в нашем описании лишь один, а именно тот, который
явно и однозначно указывает, как строить и понимать
предложение, выражающее соответствующее отношение.
Переход от начального состояния — наличия двух
поверхностных синтаксических конструкций, оформляющих одну
и ту же глубинную структуру,— до конечного — наличия
лишь одной из этих конструкций, а именно предложения
с глаголом в личной форме, в которой субъектные
отношения выражаются явно,— будет в таком описании логически
последовательным. Первыми заменяются инфинитивные
предложения, для анализа которых требуются наиболее
сложные правила (при наличии параллельных предложений
с глаголом в личной форме, выражающих те же отношения,
легко и однозначно анализируемых): ср., например, франц.
J'entends chanter une chanson «я слышу, что кто то поет
песню» и J'entends chanter une femme «я слышу, что поет
женщина», где одна и та же синтаксическая конструкция
оформляет разные субъектные отношения, и, с другой
стороны, однозначное оформление этих отношений в
предложениях J'entends qu'on chante une chanson и J'entends
qu'une femme chante. Последними заменяются
инфинитивные предложения, в которых субъектные отношения
выражены однозначно. Ср., например, предложения, в которых
инфинитив управляется глаголом со значением «мочь»,
исключающим несовпадение субъекта инфинитива с
субъектом управляющего глагола.
Подкрепление такого описания исторически
засвидетельствованными данными синтаксиса балканских языков
затруднено ввиду скудности относящегося сюда материала,
в особенности памятников устной, бытовой речи. Однако
даже имеющиеся данные показывают, что схематически
намеченная здесь логическая последовательность в
принципе воспроизводит последовательность историческую.
Согласуется она и с аналогичными данными из исто-
2—0293
17

рии других языков, как и данными
диалектологическими 33.
Сказанное о принципиальном методологическом
единстве синхронического описания (интерференции) и
диахронического описания (конвергенции) можно было бы
сформулировать и так: лингвистическое описание процесса
контактов является принципиально единым, независимо от
того, имеется ли в виду протекание этого процесса в
настоящем и будущем (интерференция) или в прошлом
(конвергенция). Теоретически такое понимание задачи
лингвистического изучения языковых контактов сближает этот
раздел лингвистики с методологией современной лингвистики,
синхронической и диахронической34. Ввиду возможных
приложений теории языковых контактов в работе по
установлению норм языка важно учесть, что надежное
прогнозирование изменений контактирующих языков требует
от лингвистики единого метода описания процесса.
При лингвистическом описании явлений интерференции
и конвергенции встает вопрос о способе сопоставления
единиц контактирующих языков. Поскольку единиц разных
языков, взаимно-однозначно соответствующих друг другу,
весьма мало, непосредственное сопоставление отдельных
фонем, слов, форм ведет лишь к тривиальному
установлению их несовпадения. Принято поэтому сопоставлять не
фонемы, морфемы, лексемы непосредственно, а их
характеристики, причем не изолированно, а в рамках системы, хотя
33 Здесь нет возможности привести и прокомментировать
относящиеся сюда данные. Отметим лишь, что из инфинитивных
конструкций в балканских языках (в болгарском, румынском)
сохранились лишь те, где глагол имеет значение «мочь», то есть где,
как уже говорилось, субъектные отношения выражены ясно.
34 См. в этой связи: Вяч. В. Иванов, Лингвистика как
теория отношений между языковыми системами и ее современные
практические приложения, сб. «Лингвистические исследования по
машинному переводу», 2, М., 1961; А. А. Зализняк, О
возможной связи между операционными понятиями синхронного
описания и диахронией, «Симпозиум по структурному изучению
знаковых систем. Тезисы докладов», М., 1962, стр. 56; И. А.
Мельчук, О соотношении синхронического и диахронического
описаний (к постановке вопроса), «Материалы Всесоюзной конференции
по общему языкознанию», 1, Самарканд, 1966, стр. 9—12. См.также
Jeffrey Ellis, Towards a General Comparative Linguistics, The
Hague, 1966. Следует указать на принципиально иной путь
моделирования процесса изменения контактирующих языков,
предложенный Ш. Клейном в публикуемой здесь статье.
18

на этот счет и высказываются сомнения 35. Так, на
фонологическом уровне сопоставляются дифференциальные
признаки, а также правила распределения фонем. Считается, что
если различительный признак, характерный для
фонологической системы языка А, отсутствует в языке В, то носитель
последнего будет грешить недоразличением этого признака;
в обратном случае, то есть если некоторый признак является
различительным в языке В, но отсутствует в языке А,
носитель языка В будет «переразличать» этот признак в тексте
на языке А 36. Интерференция будет иметь место и в случае,
когда признаки одной фонемы языка В представлены в двух
или более фонемах языка А или при разном распределении
фонем в двух языках. Интерференция, разумеется, может
привести к перестройке всей фонологической системы в
целом, как это произошло, например, в румынском в ходе
контакта со славянскими языками 37. Более того,
интерференция на фонологическом уровне может быть вызвана
не только ошибочным установлением фонологических
соответствий. Как верно замечает Xауген, «...даже
соображения семантического порядка могут препятствовать одно-
однозначному воспроизведению фонем языка S с помощью
фонем языка Р» 38.
Сопоставление единиц плана содержания также
целесообразно проводить не прямо, а посредством выделенных
в них признаков. Так, глагольные формы условного
придаточного предложения в русском и французском
языках могут быть сопоставлены по следующим четырем
признакам:
реальное условие, относящееся к настоящему (??),
реальное условие, относящееся к будущему (П2),
предположительное условие, относящееся к настоящему-
будущему (П3),
предположительное условие, относящееся к
прошлому (П4).
36 См. замечания Хаугена в публикуемом здесь докладе
«Языковой контакт», раздел 5.
36 См. раздел 3 в статье Вайнрайха «Одноязычие и
многоязычие».'
37 См. в настоящем сборнике статью Э. Петровича
«Унаследованное и приобретенное под иноязычным влиянием в
фонетическом и фонологическом развитии румынского языка».
38 См. «Языковой контакт», § 6.1.
2* 19

Признаки
?1!
п2
П3
п4
Языки
Русский
Форма настоящего
Форма будущего
Сослагательное
наклонение
Французский
Present
Imparfait
Plus-que-parfait
Схематически указанное соотношение между двумя
языками может быть представлено следующим образом:
Из схемы видно, что (1) русский язык требует
обязательного морфологического обозначения временного
признака и не требует такого обозначения признака
предположительного условия и что (2) французский язык не
требует морфологического обозначения реального условия, но
требует обязательного обозначения предположительного
условия. При таком сопоставлении нетрудно предвидеть,
что в речи носителей русского языка, усваивающих
французский язык, интерференция выразится здесь в недодиф-
ференциации третьего и четвертого признаков (ср. Si j'avais
le temps hier je viendrais, вместо si j'avais eu le temps hier,
je serais venu «если бы у меня вчера было время, я бы
пришел») и сверхдифференциации первых двух признаков (Ср.
Si j'aurai le temps je viendrai, вместо si j'ai le temps je
viendrai «если у меня будет время, я приду»).
Легко заметить, что в подобном описании, сходном
с описаниями, принятыми при сравнительно-исторической
реконструкции и структурно-типологическом
сопоставлении 39, совокупность различительных признаков выражения
данного смысла в двух сопоставляемых системах образует
третью систему, по сравнению с которой каждая из двух
остальных систем представляется отклонением. Однако для
носителя каждого из двух языков именно это «отклонение»,
усвоенное в детстве и зафиксированное в памяти, является
39 См. Б. А. Успенский, Структурная типология языков,
М., 1965; Т. В. Цивьян, Имя существительное в балканских
языках, М., 1963.
20

единственно правильным. Интерференция вызвана, видимо,
трудностью введения и закрепления в памяти совокупности
различительных признаков — третьей системы — и
бессознательного применения правил перехода от нее к
каждой из двух систем при построении и понимании текста 40.
С особой силой интерференция дает о себе знать при
морфологическом оформлении смысловых различительных
признаков, хотя проявляется не только на этом уровне.
Понятно, почему морфологически резко различающиеся языки
сопротивляются конвергенции. Но если заимствование
и взаимное проникновение морфологии действительно
редкое явление, как верно отмечал A. Meйе, то верно, что
конвергенция тем не менее происходит и при развитой
морфологии 41. Стремление к обобщению различительных
признаков и правил их оформления здесь выражается, как
проницательно отметил Л. Теньер 42, в упрощении двух
контактирующих языков путем замены флексий
лексическими и/или синтаксическими способами оформления
смысловых отношений. Предельное проявление подобной
конвергенции — креолизация 43.
Интерференция и конвергенция в области синтаксиса !
до сих пор мало описаны. Работы в этой области касаются
в основном «поверхностного синтаксиса»— порядка слов,
согласования, управления и т. п. 44. Можно надеяться, что
значительные результаты, достигнутые в последние годы
в описании синтаксиса, благотворно скажутся и на
изучении контактов.
40 Эта трудность усиливается с возрастом. Естественно, что
при правильном усвоении второго языка в раннем детстве
интерференция минимальна. Изучению детского двуязычия посвящено
много работ. См. соответствующую литературу в монографии
Вайнрайха. Из последних работ, в которых обсуждаются
главным образом педагогические вопросы, связанные с детским
двуязычием, укажем монографию Tore osterberg,
Bilingualism and the First School Language, Umea, 1961.
41 См. дискуссию по этому вопросу на VI Международном
конгрессе лингвистов, обобщенно представленную в докладе Hans
Vogt, в: «Actes du sixieme congres international de linguistes»,
Paris, 1949, стр. 31—40.
42 Lucien Tesniere, Phonologie et melange des langues,
TCLP, 8, 1939.
43 См. в настоящем сборнике статьи Найды, Тэйлора,
Томпсона, посвященные креольским языкам.
44 См., однако, в публикуемой здесь статье Дж. Гамперца
попытку применения стратификационной грамматики С. Лэмба
к сопоставлению синтаксиса хинди—пенджаби.
21

Сказанное здесь относится и к семантике. Семантическое
переустройство языков в ходе контактов до сих пор
изучалось главным образом лишь в пределах слова, а не более
широко, имея в виду высказывание о некоторой ситуации.
При таком подходе внимание обращается в основном
на изменение репертуара словаря — заимствование и
калькирование слов, выпадение других слов. Как ни важны
исследования такого рода, классификация заимствований
и калек, изучение их ассимиляции 45, они все же оставляют
вне рассмотрения интерференцию в наиболее существенной
части словаря, в которой выражается свойственный
каждому языку особый способ категоризации действительности,
своеобразное выражение универсальных понятий. Между
тем изменения в этой системной части словаря в
значительной мере определяют конвергенцию контактирующих
языков, вплоть до образования языкового союза.
Теория языковых контактов находится лишь в стадии
формирования. Не будет совсем безосновательным
утверждение, что преждевременно заниматься изучением процесса
коммуникации в условиях двуязычия — нет еще ясного
и точного представления о механизме речевого общения
в «обычных» условиях. Но, оставляя в стороне вопрос,
не обычное ли явление двуязычие и даже многоязычие,
можно заметить, что для многих лингвистов изучение
двуязычия, интерференции, конвергенции контактирующих
языков уже стало делом актуальным и важным как
теоретически, так и в связи с потребностями современного общества.
Об этом свидетельствует обширная литература,
посвященная этим вопросам, о которой этот очередной выпуск серии
«Новое в лингвистике» призван дать советскому читателю
хотя бы примерное представление.
В. Розенцвейг
Москва, 1968
См. статью Э. Хаугена «Процесс заимствования».

I
ПРОБЛЕМАТИКА ЯЗЫКОВЫХ
КОНТАКТОВ

Уриэль Вайнрайх
ОДНОЯЗЫЧИЕ И МНОГОЯЗЫЧИЕ 1*
1, Определения
1.1. Если бы процесс коммуникации ограничивался
рамками языковых коллективов, то в отношении культур
человечество являло бы не менее пеструю и разнообразную
картину, чем в языковом отношении. Но дело обстоит
иначе. Районы наиболее ярко выраженного языкового
разнообразия, такие, как Кавказ, Новая Гвинея, провинция
Плато в Нигерии, район Оахака в Мексике и др., вовсе
не отличаются соответствующей этнической пестротой.
Случаи поразительного единообразия в области культуры
в условиях пестрого разнообразия языков служат
доказательством того, что общение может преодолевать и
действительно преодолевает языковые границы. Оно оказывается
возможным благодаря посредству многоязычных
носителей.
Это умозаключение находит эмпирическое
подтверждение в чрезвычайно богатых данных индийской языковой
статистики 2. Языковое разнообразие в Индии распределено
неравномерно: оно очень ярко выражено в ряде районов
Ассама, в центре Деканского полуострова, вокруг пустыни
Раджастан и вдоль тибетских перевалов, тогда как
основные части северной равнины и почти все побережье с
языковой точки зрения вполне однородны. Владение еще
каким-либо языком, помимо родного, также распространено
очень неравномерно. Можно было бы ожидать по крайней
мере, что оба эти показателя находятся в прямой
зависимости друг от друга, однако в действительности они
оказываются независимыми. Это значит, что в ряде районов
языковое разнообразие более или менее полно компенсируется
* Комментарий к тексту, помеченному жирными цифрами, см.
на стр. 513—515.
25

двуязычием (в городах, на Деканском полуострове, вдоль
проходов в Тибет), чего нельзя сказать, например, об
Ассаме, Раджастане и вообще о сельских районах, если их
сравнивать с городскими. Наибольшим этот разрыв
оказывается в районах, для которых характерна наибольшая
степень культурной отсталости. Таким образом,
препятствием процессу общения является не просто языковое
разнообразие как таковое, а языковое разнообразие в
сочетании с недостатком компенсирующего его многоязычия 3.
1.2. Хотя многоязычие, несомненно, представляет собой
явление не только значительное, но и достаточно обычное
и распространенное, принято, в том числе и среди
лингвистов, рассматривать одноязычие как правило, а
многоязычие — как нечто исключительное. У этого в высшей
степени идеализированного взгляда есть ряд источников.
Один из них — в соблазне экстраполировать опыт
нескольких европейских и американских стран, которые в течение
недолгого исторического периода приближались, с
известным успехом, к сознательно поставленной цели — полной
стандартизации языка как символу и орудию своего
национального бытия. Другой источник этого взгляда связан
с тем, что структурная лингвистика на ранних стадиях
своего развития нуждалась в допущении синхронности
и качественной однородности языковых текстов, служивших
объектом ее описания. Но ни культурно-географические
перегородки, ни временные методологические установки,
связанные с младенческой незрелостью нашей науки,
не должны заслонять от нас того реального факта, что
миллионы людей, возможно большинство людей, в течение
своей жизни в той или иной степени овладевают двумя или
несколькими языковыми системами и умеют пускать их
в ход каждую в отдельности — в зависимости от требований
обстановки.
1.3. Могут возразить, что говорить о многоязычии,
не затрагивая вопроса о минимальном различии между
языками,— значит давать этой проблеме чересчур широкое
и неопределенное толкование. Но вполне обоснованной
представляется такая точка зрения, при которой случаи владения,
скажем, французским и вьетнамским, французским и
провансальским или даже парижским и марсельским
французским рассматриваются как разновидности по существу
одного и того же явления. Ибо проблема, стоящая перед
говорящим во всех этих случаях, качественно одна и та же:
26

следовать огромному количеству норм в соответствующих
контекстах; и в случае неудачи результат один и тот же:
вторжение (интерференция) норм одной системы в пределы
другой. И вовсе не очевидно, что четко различающиеся
системы норм легче спутать, чем системы сходные.
1.4. Другая черта многоязычия, которую легко
представить в виде переменной,— это степень владения каждым
данным языком у одного и того же говорящего. Совершенно
свободное и всестороннее владение двумя языками, конечно,
очень сильно отличается от усвоения лишь начатков второго
языка; но опять-таки трудность задачи, стоящей перед
человеком, и характер его неудач при дублировании
одноязычных норм каждого из языков (в отличие от «размеров» этих
неудач) в обоих случаях сходны. Сравнительная степень
владения двумя языками вообще не может быть точно
сформулирована в чисто лингвистических терминах. Это один
из тех многочисленных аспектов двуязычия (которое мы
далее для простоты и подвергнем рассмотрению как
наиболее важный тип многоязычия), для исследования которых
лингвистике необходимо сотрудничество с психологией
и общественными науками.
1.5. С лингвистической точки зрения проблема
двуязычия заключается в том, чтобы описать те несколько
языковых систем, которые оказываются в контакте друг с другом;
выявить те различия между этими системами, которые
затрудняют одновременное владение ими, и предсказать
таким образом наиболее вероятные проявления
интерференции, которая возникает в результате контакта языков,
и, наконец, указать в поведении двуязычных носителей те
отклонения от норм каждого из языков, которые связаны
с их двуязычием. Но не все потенциальные возможности
интерференции переходят в действительность. Разные люди
с различным успехом преодолевают тенденцию к
интерференции — как автоматически, так и сознательными усилиями.
В некоторой данной ситуации контакта между языками А
и В говорящий № 1 может владеть обоими языками, как
своим родным, а у говорящего № 2 речь на языке В может
изобиловать отпечатками норм языка А. Исследование
подобных различий в поведении двуязычных носителей опять-
таки требует соединенных усилий лингвистики и смежных
наук. Может быть так, что наши два носителя различны
по своим врожденным языковым способностям или, скажем,
что носитель № 2 лишь приступает к изучению языка В.
27

Может быть, они изучали эти языки разными способами,
например носитель № 2 пользовался методом, не
рассчитанным на подавление интерференции. Возможно также,
что носитель № 1 придерживается пуристических
установок, а№2 стремится лишь к тому, чтобы быть правильно
понятым и готов пренебречь языковыми нормами. При этом
различия в языковых установках и в степени терпимости
к интерференции могут носить характер как личных
особенностей, так и социальных явлений, обусловленных тем
коллективом, в рамках которого происходит контакт двух
языков. В Канаде местный французский акцент в
английском языке в социальном отношении менее выгоден для
говорящего, нежели в США, где, скажем, гувернантке-
француженке может быть даже экономически выгодно
культивировать французский акцент как символ своего вполне
«авторитетного» происхождения. Лингвист может найти
в этих различиях хотя бы примерное объяснение того
факта, что одни контакты между языками, имевшие место
в истории, оставили вполне определенный отпечаток на
соответствующих языках (эффект «субстрата»), а другие
прошли почти бесследно. Но точное описание взаимосвязей
между языковыми, психологическими и
общественно-культурными факторами, участвующими в современных,
допускающих непосредственное наблюдение ситуациях
языкового контакта, предполагает исследование двуязычия
методами целого комплекса смежных наук.
2. Контакт языковых систем
2.1. В случаях, когда перед лицом или группой лиц,
обычно пользующихся языком А, встает задача усвоения
второго языка, В, есть ряд возможностей. Во-первых, язык
А может быть вообще заменен языком В; в этом случае мы
говорим о языковом сдвиге. Во-вторых, языки А и В
могут употребляться попеременно, в зависимости от
требований обстановки; тогда мы говорим о
переключении (switching) с языка А на язык В и обратно. В-третьих,
может произойти слияние (merging) языков А и В
в единую языковую систему.
2.2. Термин «система» не следует обязательно понимать
как относящийся к языку в целом; сдвиги между
системами, переключение с одной из двух различных, но
одновременно доступных систем на другую и слияние систем могут
28

происходить и на уровне составных частей языка, т. е.
на уровне словаря, грамматики, фонологии и даже их
компонентов. Возьмем в качестве примера фонологический
вопрос выбора между [е] и [?] в случае двуязычия
«французский — русский». В не-конечной позиции правила
французского языка требуют [е] в открытом слоге и [?] в
закрытом. По правилам русского языка [е] появляется только
в окружении палатализованных согласных, а в остальных
случаях произносится [?]. Если системы выбора аллофонов
сосуществуют у двуязычного носителя раздельно, то он
будет переключаться с одного правила на другое в
зависимости от того, является ли высказывание в целом
французским или русским. Если же эти системы у него слились,
то возникает новое фонологическое противопоставление
между двумя языками, требующее, например, [?] во
французском (Compiegne), но [е] в русском {пень).
Аналогичные возможности имеются и в плане содержания.
Некоторый элемент плана содержания при контакте двух
языков может принимать двойное значение — вещества или
предмета, если он фигурирует в контексте французского
высказывания (verre), тогда как в русском высказывании
он получил бы дальнейшее различение {стекло vs стакан).
Если бы языковые системы слились, то мы бы сказали, что
в новой системе имеются два слова со значением «стекло»—
одно неоднозначное, а другое однозначное. То же самое
можно заключить и о языковом знаке в целом, т. е. о
пересечении содержания и выражения. Можно представить себе
носителя русского и французского языков, у которого для
единицы содержания «сахар» есть две синонимичные
единицы выражения [sykr] и [saxar], выбор между которыми
производится в зависимости от того, является ли
высказывание в целом русским или французским. Далее, для такого
носителя слово [nos] оказывается межъязыковым
омонимом, многозначность которого разрешается одним образом
в высказываниях на русском языке (нос) и другим —
в высказываниях на французском языке (noces «свадьба»).
Если же, напротив, сосуществующие языковые системы
остаются раздельными, то «сахар» [sykr] и «свадьба» [nos] —
это знаки одной системы, а «сахар» [saxar] и «нос» [nos] —
знаки другой системы.
2.3. Модель слияния языковых систем предоставляет
в распоряжение лингвиста заманчивое объяснение для
многих явлений интерференции, наблюдаемых в речи двуязыч-
29

ных носителей. Мы будем говорить о языке S — источнике
интерференции (source of the interference) и языке С —
объекте интерференции (target [cible] of the interference).
Знаки языка С или элементы его систем выражения или
содержания благодаря субстанциальному или частичному
формальному сходству отождествляются со знаками или
элементами языка S. Затем двуязычный носитель
подвергает таким образом отождествленные элементы дальнейшему
действию норм языка S, которые могут в значительной
мере расходиться с нормами языка С. Ниже, в §§ 3—5,
рассматривается механизм интерференции в ряде сфер
языка.
2.4. Разграничение слившихся и сосуществующих
языковых систем имеет — помимо своего теоретического
значения как основы для описания наблюдаемых явлений
интерференции — еще и психологический аспект. С точки
зрения психологии отсутствие интерференции в том или
ином конкретном случае само по себе еще вовсе не говорит
о том, что двуязычный носитель осуществляет
переключение между двумя раздельными системами. Для определения
того, в какой мере две фонологические, грамматические или
семантические системы или подсистемы являются
раздельными у данного двуязычного носителя, имеются
специальные процедуры, основанные на прямых психологических
тестах. При исследовании типов двуязычия целесообразно
также сравнивать данные, полученные путем
непосредственных лингвистических наблюдений, с данными
психологических тестов.
2.5. В любом лингвистическом исследовании важно
различать продукцию говорящего — то есть некоторый
конечный текст, сколь бы длинным он ни был,— и стоящую
за этим текстом систему, существующую у него в мозгу
и позволяющую ему продуцировать не только этот текст,
но и бесконечное количество других высказываний,
которые будут восприниматься остальными членами его
языкового коллектива как соответствующие языковой норме.
Не менее актуальным является это различие и для
исследования явлений языкового контакта. Но говорящий всегда
может (а многие люди в этом отношении являются особенно
одаренными) научиться воспроизводить с абсолютной
точностью некоторый ряд моделей иностранного языка, отнюдь
не овладев этим языком как целой порождающей системой,
т. е. не приобретя способности производить бесконечное
30

количество правильных комбинаций элементов этого
языка. Может случиться также, что некоторые высказывания,
порождаемые системой одного языка, случайно окажутся
соответствующими правилам и нормам другого языка.
Так, например, какое-нибудь конечное русское -s может
оказаться правильным выражением для французской фонемы
/s/, даже несмотря на то, что его глухость не является
различительным признаком в русском, а его твердость
противопоставляет его другой русской фонеме /s7, что совершенно
чуждо системе противопоставлений французского языка.
Аналогичным образом порядок слов подлежащее —
дополнение — сказуемое во фр. il me voit, будучи применен
к соответствующим русским словам, даст правильное с
точки зрения субстанции и эквивалентное по смыслу
предложение: он меня видит; однако этот порядок слов в русском
высказывании содержит дополнительный формальный
элемент, противопоставляющий это высказывание другому,
напр., он видит меня, не имеющему во французском
достаточно простого эквивалента. Поэтому в исследовании
двуязычия неразумно ограничивать свое внимание явлениями
интерференции, наблюдаемыми на материале ограниченных
текстов, так как даже правильные с точки зрения
субстанции высказывания на языке С могут быть результатом
случайности, за которым скрываются существенные пробелы
во владении языком С как порождающей системой. Анализ
двуязычия должен продолжаться до тех пор, пока
полностью не будет определена степень владения каждой из
языковых систем.
2.6. Особая проблема встает в связи с разницей между
пассивным и активным владением языком. Есть веские
основания полагать, что способность декодировать
сообщения первична и отчасти даже независима от способности
кодировать их. С точки зрения психологии языка серьезный
интерес представляет описание процесса, в ходе которого
человек начинает разбираться в незнакомом языке,
обходясь при этом без каких-либо четких указаний со стороны.
С точки зрения социологии двуязычия еще важнее
исследовать те двусторонние отношения, которые возникают между
двумя говорящими или даже между двумя языковыми
коллективами, когда каждый говорит (кодирует) на своем
собственном языке и свободно декодирует сообщения,
посылаемые партнером. Такие отношения особенно характерны
для тех случаев, когда речь идет о диалектах одного языка
31

или близкородственных языках типа скандинавских. В
подобных случаях эта особая психолингвистическая установка
говорящих перерастает в ощущение регулярности различий
между системами и осознание этих различий как четких
формул перехода — даже людьми, сколь угодно далекими
от занятий сравнительным языкознанием. Изучение «диа-
систем» (синхроническое описание систем диалектов)
привлекло в последнее время внимание многих лингвистов,
и за ним, конечно, последуют работы по психологической
природе диасистем у носителей языка.
2.7. «Микроскопическому» рассмотрению явлений
языкового контакта на материале поведения отдельных
двуязычных носителей может быть противопоставлено
«макроскопическое» исследование результатов воздействия одного
языка на другой. При «микроскопическом» подходе
последствия двуязычия рассматриваются на фоне языкового
поведения одноязычных носителей. При «макроскопическом»
подходе мы сравниваем язык, который рассматривается как
подвергшийся действию контакта, с соседними в
пространстве или во времени участками того же языка, относительно
которых предполагается, что они не были затронуты
действием контакта. При синхроническом «микроскопическом»
наблюдении особое внимание должно уделяться выяснению
того, какие иностранные элементы в речи двуязычного
носителя связаны с его личным участием в языковом контакте.
Так, носитель испанского языка в Соединенных Штатах
может сказать objectores concientes в качестве
импровизированного перевода словосочетания conscientious
objectors «пацифисты, уклоняющиеся от военной службы»
(букв, «совестливые возражатели»), которое известно ему
как двуязычному носителю из английского языка; с другой
стороны, употребление им таких испанских слов, как beisbol
или jazz, хотя и имеющих в конечном счете английское
происхождение, вовсе не связано с тем, что он знает
английский язык: они являются неотъемлемой составной
частью словарного запаса одноязычных носителей
испанского языка.
3. Фонетическая интерференция
3.1. Сопоставляя фонетические системы, скажем,
французского и английского языков, мы замечаем, что во
французском имеются звуки, которые отсутствуют в английском,
32

напр. [у], а в английском—такие звуки, как [?, о],
не представленные во французском. Но есть и другие
фонологические различия между этими двумя языками, которые
не сводятся к простому несовпадению наборов целых фонем;
так, и в английском и во французском есть фонема /г/, но
с точки зрения субстанции здесь имеются значительные
различия. Звук [?] во французском языке — полноценная
фонема, а в английском он встречается только в
ретрофлексном варианте как реализация последовательности фонем
/er/. Звук [р] во французском является основной и почти
единственной реализацией фонемы /р/, а в английском —
лишь одним из позиционно обусловленных аллофонов
(напр., в последовательности /sp/) наряду с /ph/,
представленным в других очень частых позициях. Поэтому, для
того чтобы дать полное описание проблем, встающих перед
двуязычным носителем при пользовании двумя
фонетическими системами, необходимо пойти дальше простой
инвентаризации фонем и обратиться к их дифференциальным
признакам, контекстному взаимодействию этих признаков
и правилам построения допустимых последовательностей
фонем в каждом из языков. Возьмем в качестве примера
английское [о]. Это звонкий апикальный фрикативный
согласный. В испанском языке есть похожий звук, но у него
фрикативность является не дифференциальным, а
факультативным признаком, возникающим в некоторых позициях,
а именно в интервокальной и в конце слова. Двуязычный
носитель, для которого испанский является языком S,
а английский — изучаемым языком С и который не знает
о фрикативности английского звука, будет грешить его
«недоразличением» (under-differentiate). В некоторых
случаях он будет нечаянно выдавать правильную реализацию,
напр., в словах /fe'dr, rijo/, а в других словах, например,
таких, как /re'der, rijd/, эта «недоразличающая установка»
может привести к подстановке варианта [d] в соответствии
с правилами выбора между аллофонами [d] и [?] в
испанском языке S. Носителем арабского языка S, наоборот,
краткость и не-фарингализованный характер звуков —
избыточные в английской фонологической системе — могут
быть приняты за различительные, поскольку в его арабской
фонологической системе S /o/ противопоставлено /o/ и /oo/.
Но «сверхразличение» (overdiiferentiation) английских
звуков, к которому это поведет, не грозит двуязычному
носителю никакими нарушениями английских норм.
3—0293
33

3.2. Итак, если у некоторого данного звука в данной
позиции некоторый признак либо всегда присутствует, либо
всегда отсутствует как в языке S, так и в языке С, то
следует ожидать, что речевое поведение двуязычного носителя
будет в этом отношении находиться в согласии с
одноязычными нормами соответствующих языков. Если некоторый
признак присутствует в языке S в порядке свободного
варьирования, а в языке С участвует в фонологическом
противопоставлении, то следует ожидать непредсказуемых
ошибок. Так, по-видимому, можно описывать озвончение
согласных носителем южнонемецкого S в его французской
речи (С). Если же в языке S некоторый звук может как
обладать, так и не обладать некоторым признаком, а в языке С
присутствие этого признака определяется особыми
позиционными условиями, то следует ожидать интерференции
в определенных, предсказуемых позициях; таков случай
контакта испанского и английского языков, описанный
выше.
При двуязычии может иметь место еще одно явление,
заключающееся в том, что признаки, одновременно
представленные в фонеме языка С, в речи двуязычного носителя
оказываются распределенными между двумя или
несколькими последовательными звуками. Так, индийцы,
передающие английские /о, f/ как [dh, ph], связывают место
образования звука и работу связок с первым, взрывным
элементом, а фрикативность передают отдельным звуковым
сегментом; аналогичным образом носители русского языка S
часто передают отдельными сегментами передний ряд
и огубленность /у/ французского языка С, что дает [ju].
3.3. Даже если два языка, находящиеся в контакте,
имеют много общих фонем, законы их распределения могут
быть очень различными. Так, хотя /р, s, s, г/ являются
фонемами как в английском, так и во французском, начальная
последовательность /ps-/ не характерна для английского,
a /sr-/ не встречается во французском. В английском
последовательность /-okr-/ вполне обычна в интервокальном
положении (напр., increment), но когда сквозь фильтры
английских законов распределения фонем проходит имя Нкрума,
та же самая последовательность, оказавшись в начале
слова, приобретает в высшей степени экзотический оттенок.
В истории французского языка был период, когда /sp-/
в начале слова также было нарушением законов следования
фонем; сейчас такая последовательность вполне допустима,
34

но вот носитель испанского языка S по-прежнему склоней
добавлять начальное /е-/, когда он в качестве двуязычного
носителя пытается произнести слово special французского
языка С.
3.4. Аналогичные различия между языками и явления
интерференции можно заметить и в сфере просодии. Если
в языке S ударение ставится на каждом слове, то можно
ожидать, что двуязычный носитель будет тщательно
следить за ударениями в языке С, по какому бы принципу они
ни были организованы, и будет точно воспроизводить их,
даже если он таким образом будет придавать
дифференциальное значение вещам, носящим в языке С чисто
автоматический характер. (Так обстоит дело с носителем
немецкого языка S, когда он говорит на французском языке С.)
Если же, напротив, двуязычный носитель не приучен
правилами языка S к тому, чтобы следить за местом ударения
в каждом отдельном слове, то от него следует ожидать самых
различных ошибок в ударении, которые исчезнут лишь
при полном овладении языком С.
3.5. Стоит лишний раз отметить, что в действительности
реализуются не все возможности интерференции,
вытекающие из различий между данными языковыми системами.
Эксперименты показывают, что отклонения в восприятии
и в воспроизведении иностранных звуков не всегда
совпадают друг с другом. В зависимости от колебаний в степени
внимательности и заинтересованности различные носители
могут подавлять потенциально возможную интерференцию
или допускать ее беспорядочное проявление. Одни подмены
звуков (sound substitutions) прощаются коллективом
носителей языка С охотнее, чем другие; американцы, например,
гораздо решительнее протестуют против замены /?/ на [s]
или [f], чем на [t]. Таким образом, даже сами иностранные
акценты получают частичное признание в качестве явлений,
имеющих определенный общественный статус (partly
institutionalized faits sociaux). Но наилучшим исходным
пунктом для описания двуязычного поведения пока что
остается сопоставительный анализ находящихся в контакте
языковых систем.
3.6. Явления фонетической интерференции,
проявляющиеся на «микроскопическом» уровне в иностранном
акценте двуязычных носителей, вновь встречаются нам на
«макроскопическом» уровне при рассмотрении исторического
влияния одного языка на другой. Весьма вероятно, напри-
3* 35

мер, что именно влияние славянских языков привело к
появлению в румынском языке палатализованных вариантов
согласных, что в свою очередь после выпадения палатали-
зирующего гласного (процесс, также, по-видимому,
объясняющийся славянским влиянием) привело к фонологизации
противопоставления палатализованных и
непалатализованных согласных 4. На северо-западе Югославии влияние
романских языков, лишенных тонов, по-видимому, привело
к утрате различительной роли тонов в ряде
сербскохорватских диалектов. Очень часто в территориально близких
языках появляются одинаковые инновации, причем не
всегда можно определить, где они впервые возникли и в каком
направлении распространяются. Так, болгарский,
румынский, украинский языки и диалект языка идиш на Украине
и в Румынии имеют очень близкие системы из 3 X 2
гласных. В Швейцарии некоторые соседствующие диалекты
ретороманского и алеманнского утратили различительный
признак лабиализации гласных. Подобное конвергентное
развитие иногда фигурирует в качестве критерия при
определении близости языков («языковые союзы»). Это понятие
существенно раздвинуло пределы языковой географии,
позволив перешагивать через языковые границы при
прослеживании звуковых инноваций.
4. Грамматическая интерференция
4.1. Грамматическая интерференция возникает тогда,
когда правила расстановки, согласования, выбора или
обязательного изменения грамматических единиц, входящие
в систему языка S, применяются к примерно таким же
цепочкам элементов языка С, что ведет к нарушению норм
языка С, либо тогда, когда правила, обязательные с точки
зрения грамматики языка С, не срабатывают ввиду их
отсутствия в грамматике языка S 5.
4.2. Предложение il revient chez lui aujourd'hui «он
возвращается домой сегодня» может быть передано
по-английски с обстоятельством времени в начале или в конце
предложения: today he comes home или he comes home today.
В немецком нет никаких ограничений на позицию наречия
«сегодня», его можно вставить и в середину, перед словами
nach Hause «домой» (er kommt heute nach Hause). Сложность
английских правил порядка слов для наречий по сравнению
с более свободной системой в немецком ведет к нарушению
36

английских норм двуязычными носителями немецкого
языка типа he comes tomorrow home. Правила английского
языка С, требующие одного порядка слов в прямом вопросе
(What does he think? Что он думает?), а другого в косвенном
вопросе (...what he thinks ...что он думает), легко приводят
к ошибкам у носителей более простых в этом отношении
языков S, типа русского (*What he thinks? *I know what
does he think). В португальском языке С
североамериканских иммигрантов встречаются такие образования, как
Portugues Recreativo Club, по образцу Portuguese Recreative
Club в английском языке S.
4.3. Нетрудно привести примеры и на интерференцию,
связанную с различиями в правилах согласования. Во
французском языке прилагательное в предикативной функции
согласуется с подлежащим в роде (Le X est blanc; La Y est
blanche). В немецком хотя вообще имеется согласование
в роде прилагательного с существительным, но это не
касается прилагательного в предикативной функции. Отсюда
вероятность утраты согласования (La Y est blanc) y
двуязычных носителей немецкого языка S и французского С.
Аналогичное соотношение имеет место между устным и
письменным французским языком, создавая известные
орфографические трудности даже для грамотных французов: (est)
venu vs. (sont) venus при инварианте [vny]. Другой пример:
в иврите согласование в роде между сказуемым и
подлежащим во втором лице знакомо двуязычным носителям
славянских языков S, но часто вызывает интерференцию в речи
на иврите (С) у двуязычных израильтян, родные языки S
которых не различают родов в местоимении второго лица.
4.4. Неудачи в проведении различий между
грамматическими категориями языка С, имеющими смысловое
значение, очень часто наблюдаются в ситуациях языкового
контакта. Так, противопоставление датива и аккузатива в
немецком языке хотя отчасти и совпадает с
противопоставлением la/lui во французском, однако не имеет параллели
во французском языке при различении движения в каком-
либо месте и движения в направлении к этому месту (in
der Stadt «в городе», in die Stadt «в город»). У двуязычных
носителей французского языка S это легко приводит
к ошибкам в немецком С. Аналогичным образом различия
между исчисляемыми и неисчисляемыми существительными
и системами определенных и неопределенных артиклей для
каждого из этих классов (фр. le/du, le/un, англ. the/some,
37

the/an) представляют необычайные трудности для
носителей таких языков S (типа русского), в которых нет ничего
подобного; и даже когда такие системы в общих чертах уже
изучены, многочисленные частные случаи, в которых
происходит «идиоматичное» опускание или выбор особых
артиклей, служат неисчерпаемым источником интерференции.
4.5. Иногда наблюдается и обратное явление, когда
определяемая сугубо формально категория языка С
«семантизируется» по образцу языка S. Так, в английском языке
противопоставление настоящего и будущего времени
нейтрализуется в одном из типов условного придаточного,
причем настоящее время выступает в роли общего
непрошедшего времени. Однако носитель русского языка S будет
склонен употреблять будущее время именно в условных
придаточных, относящихся к будущему: if he will ask me,
вместо нормального if he asks me «если он меня спросит».
4.6. Нередко бывает и так, что специфические правила
языка S применяются к цепочкам языка С, хотя они
находятся в противоречии с его грамматикой. В языке
польских иммигрантов в США, например, мы встречаем
словосложение английского типа (напр., the x is [like] a
y->- the у x: the man is [like] a bird -> the bird man),
применяемое к материалу польского языка С (ptak czlowiek),
хотя обычная польская модель, так же как и французская
и русская, иная: ху (czlowiek-ptak «человек-птица»).
Английская формула неограниченного наращивания
именной группы путем присоединения определяющих
существительных без какой-либо иерархии в ударениях (the w x y z;
напр., The State Cancer Research Institute Bulletin) также
ведет к появлению недопустимых конструкций в речи
двуязычных носителей, для которых языком С является даже
тот или иной германский язык, скажем немецкий или идиш,
где каждое вновь нанизываемое существительное получает
более сильное ударение по сравнению с предыдущим.
4.7. Автоматический выбор алломорфов легко
оказывается жертвой интерференции вследствие слабого владения
языковыми нормами, носящими характер
немотивированных особенностей данного языка. Так, необычное
чередование вариантов английской морфемы say «говорить» /sej/
и /se/, из которых последний выступает в позиции перед
суффиксом -s, дает у двуязычных носителей, недостаточно
хорошо овладевших этим правилом, ошибочную форму
/sejz/ says «говорит» независимо от того, каков их родной
38

язык. При контакте языков, характеризующихся
значительным сходством, восходящим к генетическому родству
или связанным с обширными заимствованиями, двуязычные
носители — уже по другой причине — часто делают
ошибки в выборе алломорфов, не учитывая различий в их
распределении. Возьмем носителя немецкого языка S,
привыкшего к образованию причастий прошедшего времени от
слабого глагола weben — gewebt «ткать» и от сильного глагола
sterben — gestorben «умирать», сталкивающегося с
совершенно отличными английскими (С) моделями: weave —
woven «ткать», но starve — starved «голодать, умирать
от голода». Известны даже примеры создания новых
вариантов морфем языка С, которые потребовались для того, чтобы
соблюсти правила распределения, действующие в языке S.
В некоторых разновидностях ретороманского, например,
зафиксированы случаи, когда двуязычные носители
употребляли форму inan как вариант для ina в значении
неопределенного артикля женского рода в позиции перед
гласными — по образцу алеманнского чередования а/ап.
4.8. Когда двуязычный носитель отождествляет на
некотором семантическом основании слово языка S со словом
языка С, он склонен распространять на слово языка С
синтаксические «права и обязанности» слова языка S, к
которому он его приравнял, часто в нарушение норм языка С.
Так, английские слова say и tell оба приблизительно
соответствуют французскому dire, но tell обязательно требует
косвенного дополнения, тогда как say может принимать
косвенное дополнение лишь при посредстве предлога:
I told him how to do it «Я сказал ему, как это сделать»
I said hello (to him) «Я сказал (ему) «привет».
Французам, говорящим по-английски, очень трудно
избегать употребления таких недопустимых конструкций, как
*I said him how to do it или * I told hello. Английский
глагол enjoy «пользоваться, наслаждаться чем-л.» требует
прямого дополнения или возвратного местоимения: to enjoy
oneself букв, «наслаждать себя». Менее категоричные
синтаксические требования, скажем, у соответствующего глагола
в идиш nahos hobn (fun...) «получать удовольствие (от...)»
приводят к тому, что, говоря по-английски, носители идиш
употребляют глагол enjoy в непереходной конструкции:
*Did you enjoy? (вм. Did you enjoy yourself? «Получили ли
вы удовольствие?»).
39

4.9. Результаты воздействия одной грамматической
системы на другую можно, аналогично тому, как мы это
делали с фонетической интерференцией, рассматривать и в
«макроскопическом» плане — на материале грамматических
инноваций, связанных со взаимодействием языков. Опять-
таки не всегда может быть ясно, какой из языков послужил
источником, а какой адресатом этого нововведения, но,
по-видимому, общие грамматические инновации в соседних
языках имеют единые «доисторические» корни.
Балканский полуостров является хорошо известным примером
области грамматической конвергенции языков. Тот факт,
например, что и в румынском, и в болгарском, а в
албанском развился постпозитивный определенный артикль,
не может быть объяснен их индоевропейским родством, так
как каждый из них является единственным языком в своей
подгруппе, имеющим эту черту. Грамматические инновации
могут быть связаны как с отмиранием старых категорий,
так и с появлением новых противопоставлений. Так, в
вышеперечисленных балканских языках, а также в греческом
древний инфинитив исчез, и в каждом из этих языков
различаются теперь по два союза типа «что/чтобы», вводящих
придаточные предложения с личными формами глагола
вместо прежних конструкций с инфинитивом.
Рассматривать возникновение новых прошедших времен, образуемых
глаголом «иметь» плюс причастие прошедшего времени,
в греческом, романских и германских языках как простую
серию совпадений значило бы злоупотреблять собственной
доверчивостью; точно так же, по-видимому, имеет смысл
видеть историческую связь между отмиранием простого
претерита в разговорном французском и в южнонемецком
(alla, ging). Распространение сложного прошедшего
времени, образуемого с помощью глагола «иметь»,
происходящее посредством грамматического калькирования
и не останавливающееся на европейских языковых
границах, не прекратилось до сих пор. Бретонский копирует эти
конструкции с французского, силезские диалекты польского
языка — с немецкого, а македонский — с албанского.
Идиш, утратив контакт с немецкими образцами и,
возможно, вдохновляемый новыми контактами со славянскими
языками, отказался от правил особого порядка слов в
придаточных предложениях и от большей части
противопоставлений сильного и слабого склонений прилагательных;
с другой стороны, он перенял у славянских языков двух-
40

ступенчатую систему уменьшительных и общую схему
глагольных видов, хотя для выражения этих новых категорий
используются «родные» германские морфемы.
4.10. Одной из острых проблем, связанных с
грамматическими последствиями языковых контактов, является
переход аффиксальных морфем из одного языка в другой.
Действительно, в английском языке есть продуктивный
уменьшительный суффикс -ette (напр., kitchenette «кухонька»,
roomette «один из типов купе» и т. п.) французского
происхождения. Но лучшим объяснением существования
заимствованных словообразовательных морфем является тот факт,
что они стали продуктивными в заимствовавшем их языке
благодаря появлению в нем таких пар слов, где одно из них
содержало такую морфему, а другое — нет. Из таких пар
заимствований, как cigar —cigarette, statue — statuette,
суффикс -ette мог быть извлечен и получил статус
продуктивного английского суффикса. Словообразовательные
элементы с экспрессивным значением часто используются
подобным образом. С другой стороны, явления переноса
настоящих словоизменительных морфем крайне редки.
В тех случаях, когда они действительно имеют место, они,
по-видимому, предполагают огромное предварительное
сходство между синтаксическими системами, например
такое, которое характерно для близких диалектов одного
и того же языка.
4.11. Помимо конкретных проявлений воздействия
одного языка на другой, законный интерес представляет
также вопрос о том, может ли контакт сказаться на общем
грамматическом складе языка. Пока что, к сожалению,
по этому вопросу не собрано достаточно убедительных
данных. Конечно, соблазнительно было бы взглянуть на
тенденцию многочисленных индоевропейских языков к
аналитичности как на единый исторический процесс, в котором
участвовали и некоторые неиндоевропейские языки; однако
мы не располагаем достаточным количеством контрольного
материала, необходимого для выводов такого рода. Но,
пожалуй, можно с большой степенью уверенности
утверждать, что быстро развивающееся двуязычие как таковое,
независимо от склада участвующих в нем языков, ведет
к росту аналитичности в том случае, если условия
способствуют поддержанию интерференции. Можно показать, что,
например, креольские языки (см. § 6.2) часто более анали-
тичны, чем их «предки».
41

5. Лексическая интерференция
5.1. Словарь любого языка постоянно находится в
текучем состоянии, одни слова выходят из употребления.,
другие, наоборот, пускаются в оборот. Слова с низкой частотой,
возможно, просто недостаточно прочно удерживаются в
памяти, чтобы устойчиво функционировать. Регулярные
фонологические и грамматические изменения могут приводить
к возникновению неудобных или обременительных
омонимичных пар, один из членов которых должен быть заменен
каким-либо другим словом. В некоторых семантических
сферах имеется общая потребность в синонимах, в
особенности когда речь идет об экспрессивной лексике,
призванной заменить слова, утратившие свою экспрессивность.
В обществах с высоким уровнем социальной подвижности,
где исчезли социальные диалекты как таковые, особый
аристократический лексикон может служить паролем
общественной элиты, но он обречен на постоянную изменчивость
вследствие подражания со стороны жаждущей возвышения
массы. Часть этого спроса на обновление словаря может
удовлетворяться неологизмами внутреннего
происхождения. Но особенно богатый и свежий материал может быть
почерпнут из иностранных языков. Ввиду легкости
распространения лексических единиц (по сравнению с
фонологическими и грамматическими правилами) для заимствования
слов достаточно минимального контакта между языками.
При массовом двуязычии лексическое влияние одного
языка на другой может достигать огромных размеров.
При определенных социо-культурных условиях у
двуязычных носителей происходит нечто вроде слияния
словарных запасов двух языков в единый фонд лексических
инноваций.
Лексические заимствования можно исследовать с точки
зрения приведшего к ним механизма интерференции и
с точки зрения фонологического, грамматического,
семантического и стилистического врастания новых слов в
заимствующий язык. Рассмотрим сначала вопрос о механизме
интерференции.
5.2. Представим себе двуязычного носителя языков S
и С, отождествляющего слово S1 языка S с некоторым
словом C1 языка С, затем слово S2 со словом С2 и т. д. Но вот
для простого слова S6 и для сложного слова (S7 + S8) + S9
он не находит подходящих эквивалентов в языке С. Пожа-
42

луй, основополагающим условием для лексической
интерференции и является подобное ощущение лексического
«дефицита» (lexical "gap").
Вопрос о лексических заимствованиях следует
рассмотреть прежде всего с точки зрения морфологической
структуры того материала, который используется для покрытия
этого лексического дефицита. Когда слово bargain «сделка»
английского языка S перенимается луизианским
французским в форме barguine или когда слово языка могавк,
означающее «металл», расширяет свое значение и включает
также значение «деньги», для того чтобы удовлетворить
обнаруживаемую двуязычными носителями английского S
и могавка С потребность в слове money «деньги», то в этих
случаях мы имеем дело с заимствованиями (в широком
смысле), которые являются одноморфемными как в языке S,
так и в языке С. Наоборот, когда американский испанский С
заполняет пробелы, обнаруживающиеся в нем на фоне
английского S, например New Deal «Новый курс
(Рузвельта)» или conscientious objectors, такими выражениями, как
Nuevo Trato и objectores concientes, то мы имеем дело
со словами многоморфемными как в S, так и в С. Но
сохранение подобного изоморфизма необязательно. При
заимствовании во французском языке русского слова спутник
форма, состоящая в языке S из трех морфем, вводится
в язык С как морфологически простая единица. Возможно
и обратное: англ. pencil /pensai/ «карандаш»
переразлагается в американском идиш и истолковывается как двухмор-
фемное квазиуменьшительное на -1 (на что указывает и его
принадлежность в идиш к среднему роду, куда относятся
уменьшительные, но не попадают другие заимствования).
Заполнение лексических «белых пятен», обнаруживаемых
в языке команчей (С) с точки зрения английского (S) —
напр. battery «аккумулятор», передаваемое выражением,
означающим «ящик с молниями»,— или отсутствие в
американском итальянском английского (S) слова bulldog
«бульдог», передаваемого как cana-buldogga,— также
примеры лексических заимствований, имеющих в языке С более
сложное строение, чем в языке S.
5.3. Особый вопрос, связанный с заимствованиями,
которые являются сложными как в языке S, так и в языке С,
касается того, одинаково ли их грамматическое строение
в обоих языках. В немецком языке слово Wolken-kratz-er
«небоскреб», созданное по образцу англ. sky-scrap-er,
43

построено по той же самой схеме образования имен
деятеля — из словосочетаний глагол плюс дополнение; во фр.
gratte-ciel, напротив, мы видим идиоматичное применение
соответствующей французской словообразовательной
модели, формальное строение которой совершенно иное. Иногда,
впрочем, мы находим механическую имитацию сложных
форм, которые с точки зрения языка С могут
рассматриваться лишь как бессмысленные или даже противоречащие
здравому смыслу построения. Это часто бывает, когда
английские сложные существительные переносятся в языки,
не имеющие аналогичных моделей словосложения, напр.,
science-fiction (=беллетристика, являющаяся наукой),
«научная фантастика», Servicestation (=станция для
обслуживания) «станция обслуживания» в современном
французском.
5.4. Следующая проблема, связанная с лексическими
заимствованиями,— это вопрос о том, заполняется ли брешь,
связанная с отсутствием данного слова в языке С,
перенесением этого слова из языка S в язык С или подысканием
на эту роль какого-нибудь из слов языка С, что
приблизительно соответствует классическому делению на
заимствованные слова и «заимствованные переводы»— кальки.
Слово «металл»>«деньги» из языка могавк, «ящик с молниями»
из языка команчей, ам.-исп. NuevoTrato, нем.
Wolkenkratzer, фр. gratte-ciel — все это примеры подстановки вместо
слов языка S подходящих форм из языка С; в случае же
луизианского французского barguine, ам.-исп. objectores
concientes, фр. sputnik, ам.-идиш pensl мы имеем дело
с перенесением форм языка S в язык С. При
многоморфемных заимствованиях возможно сочетание обоих способов,
ср. пенс.-нем. Drohtfens, построенное по образцу англ.
wire fence «проволочный забор». В ам.-ит. cana-buldogga
мы имеем любопытный случай одновременного
перенесения английской формы и ее присоединения к выбранной
в качестве эквивалента форме языка С.
5.5. Рассмотрим различные семантические типы
механизма подстановки. При расширении значения слова
«металл» в языке могавк, которое включило также и- смысл
«деньги», имел место новый акт обозначения (designation).
С другой стороны, при расширении значения слов англ.
nucleus, нем. Kern, рус. ядро и т. п., включившего также
и атомные ядра, лишь повторился тот же самый тип
называния. Часто случается, в особенности при контактах между
44

генетически или культурно близкими языками, что форма,
перенесенная из языка S, оказывается сходной с
родственной ей формой, уже существовавшей в языке С с другим
значением, напр. англ. introduce «знакомить» -> канад.-фр.
introduire «вводить» + «знакомить», англ. library
«библиотека» -> ам.-порт, livraria «книжная лавка» + «библиотека»,
англ. engine «локомотив»->- ам.-порт, engenho
«наивность» + «локомотив». Во многих подобных случаях
бывает трудно определить, где здесь перенесение, а где
подстановка.
5.6. Тогда как возможности расширения словаря путем
подстановки, по-видимому, неограниченны, расширение
словаря путем перенесения иностранных слов, как
неоднократно отмечалось, наталкивается на определенное
сопротивление в некоторых языках или в некоторых сферах языка.
Хорошо известно, что, например, венгерский, финский
и исландский языки шли в развитии своего словаря в
направлении «европейского стандарта» почти исключительно
по пути подстановок. В пределах одной языковой семьи мы
имеем чешский, обычно прибегавший к подстановке, и
русский, охотно пользовавшийся перенесением (ср. divadlo —
театр, odstavec — абзац, basnik — поэт, sloh — стиль).
В период своего развития израильский иврит часто
прибегал к «временным» перенесениям, которые затем постепенно
заменялись подстановочными формами (kultura — tarbut,
politika — mediniut). В любом списке перенесений одни
части речи представлены более широко, чем другие.
Поэтому современная лингвистика вполне естественно
заинтересовалась вопросом, не определяется ли выбор механизма
лексической интерференции, хотя бы в некоторых случаях,
факторами грамматического порядка и, в частности, не
предопределяет ли сама структура языка при некоторых
условиях его сопротивление перенесениям.
На этот вопрос нет простого ответа. В большинстве
случаев решительное сопротивление перенесению лексических
единиц, конечно, обусловлено соображениями социо-куль-
турного, а не грамматического порядка. Не случайно
предпочтение подстановки оказалось столь сильным в
чешском и венгерском языках, где перенесение было бы
истолковано в народе как онемечивание, что в тот период было
несовместимо с национальными чаяниями этих народов.
В странах, где вопрос о выборе путей к лексической
европеизации языка стоит на повестке дня, на поверхность так-
45

же выступают решающие культурные факторы[...] В Индии,
например, группы, выступающие за обогащение словарного
запаса хинди а) путем перенесения интернациональной
лексики или б) путем подстановки на эту роль санскритских
корней, открыто указывают на идеологический смысл обоих
путей. Но в некоторых случаях дело обстоит более тонко
и все зависит от фонологического аспекта обращения с
переносимой лексикой. В языках типа венгерского и иврита,
где звуковая оболочка слов гораздо более строго
кодифицирована, чем, скажем, в английском или французском
языках, заимствованное слово поневоле будет резко выделяться
на фоне слов родного языка, если его звуковая оболочка
не подвергнется радикальному изменению; но в этом
случае оно рискует утратить и значительную долю тех
этимологических связей с международными корнями, ради
которых, возможно, и было оказано предпочтение механизму
перенесения перед подстановкой. Кроме того, в языках
типа иврита или китайского, где не только строго
регламентировано звуковое строение слов, но и очень высока
степень использования фонологически возможных
звуковых последовательностей в качестве морфем,
фонологическое усвоение заимствованных слов дополнительно
осложняется опасностью возникновения омонимии с уже
существующими словами. Когда в китайском языке слово
England «Англия» передается наполовину путем
перенесения, наполовину путем подстановки — как ing kuo (kuo
«страна»), то даже перенесенная часть ing оказывается
многозначной, и она получает семантическое истолкование
(закрепляемое выбором идеограммы) «почтенный».
Франция (France), аналогично передаваемая как fa kuo,
получает благодаря идеограмме fa стандартное наименование
«страны разума». Ясно, что в таком языке, как китайский,
массовое перенесение как основной принцип обогащения
словаря привело бы к самым различным нежелательным
результатам.
5.7. Ряд других аспектов, связанных с ролью
структурных факторов в заимствовании слов, касается различной
подверженности слов заимствованию (transferability) в
зависимости от их грамматического статуса. Так, подсчеты
английских заимствований в американском норвежском
показали, что процент существительных среди
заимствований примерно на 50% выше, чем процент существительных
в норвежском или в английском языке в целом; с другой
46

стороны, для глаголов этот процент на 20% ниже, чем
в этих же языках вообще, а некоторые части речи
представлены среди заимствований еще более скудно. Вполне
возможно, что эти цифры соответствуют общей
неравномерности инноваций (т. е. не только заимствований) в разных
частях речи. В таком случае эти показатели отражают
различную степень «открытости» разных классов морфем,
последнее место среди которых занимают
словоизменительные аффиксы.
5.8. С фонологической точки зрения перенесенные
лексемы могут либо подвергнуться изменениям, направленным
на то, чтобы привести их в соответствие с
синтагматическими и парадигматическими правилами звуковой системы
языка С, либо, напротив, может быть сделана попытка
сохранить их звуковую оболочку в неприкосновенности
и рассматривать их как своего рода фонологические цитаты
из языка S. Имеются также все промежуточные степени
частичного усвоения иностранной фонологической формы.
Механизм фонологического усвоения заимствованных слов
в принципе тот же, что и механизм непосредственного
взаимодействия звуковых систем разных языков; однако в
количественном отношении ситуация усвоения лексических
заимствований предоставляет гораздо больший простор для
свободного взаимодействия двух фонологических систем.
Количество усилий, затрачиваемых на сохранение исходной
звуковой оболочки заимствованного слова, зависит,
по-видимому, во-первых, от степени знакомства с языком S и,
во-вторых, от того престижа, который связывается со
знанием языка S как источника заимствования. Фактор
знакомства с языком S отражен в сообщении о том, что
двуязычные носители индейского языка меномини в США
передают англ. automobile «автомобиль» на своем языке как
atamo'pil, a y одноязычных носителей меномини это слово
подвергается дальнейшей интерференции в соответствии
с фонологией их языка и получает вид atamopen. В
гавайском — опять-таки, по-видимому, в языке одноязычных
носителей — мы находим такие радикальные
преобразования заимствованных слов, как rice [rais] «рис»>laiki,
brush [bras] «щетка» > palaki. Действие фактора престижа
можно увидеть, если сопоставить стремление американцев
сохранить такие неанглийские звуки, как [?, о], в
изысканных французских заимствованиях (типа chef d'?uvre
«шедевр», facon de parler «манера говорить») с полным стира-
47

нием всяких неанглийских особенностей в звуковой
оболочке заимствований, скажем, из языков американских
индейцев.
Очевидно, что широкое перенесение иностранной
лексики, не сопровождающееся ее полным фонологическим
усвоением, ведет к появлению в языке новых законов
распределения звуков и даже новых фонем. Так возникло,
например, фонологическое противопоставление f и v, s
и z, z и s в английском, g и к в чешском и т. д.
5.9. С грамматической точки зрения лексическое
заимствование также подлежит ассимиляции в рамках системы
языка С. На одном краю шкалы располагаются слова,
сохраняющие в языке С неизменяемость, присущую им
в языке S, и не подчиняющиеся синтаксическим
требованиям языка С; такова, например, была судьба
французского слова paletot > пальто в литературном русском
языке, где оно не изменяется ни по числам, ни по падежам,
хотя в русском языке и имеется полноценное склонение
слов на -о. Другую крайность представляет сохранение
в языке G словоизменения, характерного для языка S: так,
одно время в литературном немецком было принято
склонять латинские существительные по-латински (das Ver-
bum, mit dem Verbo, unter den Verbis). Обе эти крайности,
по-видимому, являются следствием вмешательства
представителей нормативной грамматики и связаны с
культурной атмосферой, чуткой к вопросам языкового престижа.
Гораздо более обычным является компромиссное допущение
заимствованных слов в открытые грамматические классы
языка С с включением их в словоизменительные парадигмы
наравне со словами этого языка. Так, в американском
литовском к англ. bum (bommis) «бум», boss (bossis) «босс»,
dress (drese) «платье» добавляются окончания
существительных, а к англ. funny (foniskas) «забавный», dirty (dortunas)
«грязный»— окончания прилагательных и т. п. Часто, если
в грамматике языка С есть ряд параллельных, семантически
немотивированных категорий, то заимствованная лексика
преимущественно поступает в какую-нибудь одну из них.
Так, в США в каждом из языков иммигрантов один из родов
существительных выступает в роли открытого класса,
принимающего существительные, заимствуемые из
английского языка: в немецком это женский род, а в норвежском,
литовском и португальском — мужской. Из нескольких
португальских спряжений подавляющее большинство гла-
48

голов, заимствованных из английского языка, попадает
в спряжение на -av.
5.10. С точки зрения семантики и стилистики
заимствованная лексика может сначала оказаться в положении
свободного варьирования со старым словарным запасом, но
в дальнейшем, если и родное и заимствованное слово
выживают, обычно происходит специализация значений. При
соответствующих социо-культурных условиях заимствованные
слова могут приобретать характер изысканных выражений
или, наоборот, характер грубых выражений вульгарной
речи. Хорошо известна двоякая судьба латинских слов как
элемента научной лексики и одновременно студенческого
жаргона европейских языков. Аналогичную двойную
стилистическую роль удалось установить и для иврито-арамей-
ских элементов в языке идиш. В период между двумя
войнами немецкие заимствования в чешском и чешские
заимствования в языке судетских немцев приобрели
отрицательные коннотации вследствие взаимоотношений,
установившихся в тот период между двумя национальными
группами.
6. Интерференция, языковой сдвиг
и возникновение новых языков
6.1. Если языковой сдвиг определяется как переход
от регулярного пользования одним языком к пользованию
другим, то возникает вопрос, может ли интерференция
достигнуть такой силы, чтобы оказаться фактически
равнозначной переходу на новый язык.
Другими словами, может ли речь двуязычного носителя
на языке С постепенно подпасть под столь сильное влияние
языка S, чтобы стать неотличимой от речи на языке S?
В большинстве описаний ситуаций языкового контакта,
находимых в литературе, делается допущение, что мы
всегда располагаем критериями, которые позволяют нам
отнести высказывание — скажем, предложение —
двуязычного носителя к грамматической системе одного из двух
известных языков, как бы ни была сильна фонологическая,
лексическая или грамматическая интерференция со
стороны системы другого языка в данном предложении. Если
это верно, то переключение с одного языка на другой всегда
может быть зафиксировано на границах предложений,
а постепенный языковой сдвиг может быть определен как
4—0293
49

переход от постоянного пользования языком С через всё
более частое переключение с С на S к окончательному
преобладанию языка S. Но в некоторых ситуациях
языкового контакта, как кажется, двуязычные носители
приходят в такое состояние, когда уже и целое предложение
(а иногда и словосочетание) нельзя отнести с
грамматической точки зрения к тому или иному из языков. В таких
случаях разница между грамматической интерференцией
и переключением становится неопределенной: различие
между языками снимается. При этих условиях можно
говорить об интерференции как об источнике постепенного
языкового сдвига.
6.2. Разновидности языковой системы, являющиеся
плодом значительного влияния других языков, могут оказаться
преходящим явлением или остаться на периферии языковой
жизни одноязычного коллектива. Но при благоприятных
социо-культурных условиях эти разновидности могут
превратиться в совершенно самостоятельные новые языки.
Такова, например, история той ветви французского языка,
которая, испытав сильнейшее влияние африканских
языков, превратилась в современный карибский креольский
в нескольких его разновидностях. При сходных
обстоятельствах возникли креольские языки и языки пиджин
и в других районах мира. В Индии разновидности языка
хиндустани, оказавшись одна под персидским, а другая
под санскритским влиянием, разошлись в разные стороны
и превратились в урду и хинди. В юго-восточной Азии силы,
тянущие в противоположные стороны малайский язык
в Индонезии и малайский язык в Малайе, уже привели
к различиям в письме и лексике и в будущем могут
привести к полному разделению этого языка на два. Но когда
изменившаяся под иностранным влиянием разновидность
языка становится самостоятельным языком? От нового
языка мы требуем по крайней мере заметных формальных
отличий от обоих его «родителей» и известной формальной
определенности, которая должна последовать за
первоначальными колебаниями и вариациями. Ряд критериев
связан с функционированием и статусом этого языка. Если
некоторая гибридная разновидность языка используется
в роли своего рода импровизированного рабочего жаргона,
то это, пожалуй, еще не дает ей права называться
самостоятельным языком. От языка мы ожидаем, что он возьмет
на себя и более существенные функции, например роль
50

Средства общения между матерью и ребенком или орудий
официальной речи. Мнение самих носителей о статусе их
языка, конечно, является дополнительным критерием с
точки зрения социальной психологии языка. Лингвистика,
будучи неспособной разрешить все эти проблемы
самостоятельно, вынуждена считать понятие языка уже
определенным и переходить прямо к его дескриптивному и
историческому описанию.
7. Двуязычный носитель как личность
7.1. Речевое поведение разных двуязычных носителей
очень различно. Как уже отмечалось в § 1, некоторые
из них овладевают несколькими иностранными языками
так же хорошо, как своим родным, и интерференция у них
оказывается незначительной. Другие владеют вторым
языком значительно слабее, чем родным, и в их речи
постоянно наблюдается сильная интерференция. Одни легко
переключаются с одного языка на другой в зависимости от
ситуации, другие делают это с большим трудом. Один и тот же
человек может повести себя совершенно по-разному в
разных ситуациях двуязычия, его поведение может меняться
с течением времени, или он может с рождения быть
предрасположен к определенной форме языкового поведения. Все
эти переменные величины должны быть тщательно изучены
специалистами по психологии языка.
7.2. Много еще неизвестного в вопросе о различиях
во врожденной способности к изучению иностранного языка
и о ее связи с владением родным языком. Каждый учитель
иностранного языка знает, что одни ученики гораздо более
успешно изучают иностранные языки, чем другие, но вот
попытки предсказывать подобные успехи на основании
тестов — исключая, разумеется, наблюдение за самим
процессом обучения — пока что находятся в самой начальной
стадии. Часто выдвигаемое утверждение, что раннее
двуязычие повышает способность к изучению иностранных
языков, также все еще ждет научной проверки. Неясно также,
связана ли способность к переключению с языка на язык
по мере надобности — или противоположная ей склонность
к чрезмерному переключению — с некоторой врожденной
предрасположенностью или это исключительно результат
тренировки. Выдвинутое рядом невропатологов
предположение, что есть особый участок мозга, ведающий переклю-
4* 51

меняем языков, по-разному развивающийся у здоровых
людей и подверженный расстройствам при повреждениях
мозга, пока что следует рассматривать с изрядной дозой
скептицизма.
7.3. Несколько больше ясности (по сравнению с
вопросом о роли врожденных факторов) в вопросе о влиянии
на языковое поведение двуязычных носителей условий,
в которых они изучают эти языки. Здесь нас интересуют
такие понятия, как родной язык, первый язык и основной,
или доминирующий, язык. Очевидно, что представление,
согласно которому человек в совершенстве владеет своим
«родным языком», затем выучивает другие языки, причем
интерференция со стороны родного языка влияет на его
речь на этих новых языках, такое представление — плод
чрезмерного упрощения. Потому что, если определить
«родной язык» как язык, усваиваемый первым, то ясно, что
он сам может оказаться объектом интерференции со стороны
языков, которые усваиваются после него. Определить,
какой из двух языков у данного двуязычного носителя
является основным, доминирующим и какой из них
является главным источником интерференции (если вообще один
из них является главным, а другой второстепенным в этом
отношении),— это две отдельные задачи. Наша теория
должна быть достаточно гибкой, чтобы учитывать, что
в речи двуязычного носителя интерференция может
происходить в обоих направлениях. Имеет смысл выработать
чисто психологические критерии определения того, какой
язык является основным для данного носителя, и затем
соотнести таким образом определенное «доминирование»
с его возможными языковыми последствиями.
7.4. Психологическое доминирование одного языка над
другим может быть установлено с помощью тестов разной
степени сложности 6. Можно, например, задаться вопросом
о том, какой из двух языков оказывается более удобным
средством для передачи распоряжений, которые должны
быть быстро и точно выполнены. Возможна даже такая
постановка вопроса: на каком языке двуязычный носитель
«думает»; для этого надо проверить, на каком языке он
охотнее выдает ассоциации на стимулы, предъявляемые ему
вразбивку на обоих языках. С другой стороны, можно
держаться того мнения, что «доминирование» языка
представляет собой сложную комбинацию факторов примерно
следующего типа.
52

По сравнительному совершенству владения языком:
доминирующим является тот язык, которым носитель на
данном отрезке своей жизни лучше владеет.
По способу использования: зрительные реакции
настолько важны для подкрепления устного пользования языком,
что для двуязычного носителя, который владеет грамотой
л ишь на одном из языков, этот язык и будет основным,
независимо от соотношения в уровне устного владения
этими языками.
По порядку изучения и возрасту: обычно считается, что
язык, которым овладевают в первую очередь, уже по
одному этому является «доминирующим». Однако следует внести
в это положение некоторые поправки, так как, например,
при эмиграции первый язык может вытесняться из памяти
двуязычных носителей вследствие постоянной интенсивной
практики в употреблении исключительно второго языка.
С другой стороны, эмоциональные установки по отношению
к первому языку редко полностью переносятся на другие
языки. Среди вторых языков язык, усвоенный в детстве
и закрепленный практикой, имеет больше шансов на
почетное положение в сознании двуязычного носителя по
сравнению с языком, выученным в более поздние годы.
По роли в общении: хотя двуязычный носитель может
одинаково хорошо владеть обоими языками, может
оказаться, что ему чаще приходится прибегать к одному,
а не к другому из них. Более частое употребление языка
может при прочих равных условиях возвести его в ранг
«доминирующего» языка.
По роли в общественном продвижении говорящего: при
определенных социальных условиях владение тем или
иным языком становится важным не только с точки зрения
нужд обучения, но и для продвижения человека по
общественной лестнице. При этих условиях он будет стремиться
не просто выучить соответствующий язык, но и выучить его
хорошо, то есть по возможности преодолеть потенциальную
интерференцию. Таков еще один источник «доминирования
языка».
7.5. Помимо многочисленных аспектов, в которых
доминирование данного языка может проявляться у данного
носителя в данный отрезок его жизни, существуют
различные изменчивые обстоятельства конкретных ситуаций
речевого общения, которые могут отражаться на поведении
двуязычного носителя. Например, если его собеседник вла-
53

деет только одним языком, то двуязычному носителю
приходится подавлять большую часть потенциальной
интерференции и отказываться от свободы переключения с
языка на язык, тогда как, имея дело с двуязычным
собеседником, он может свободнее поддаться тенденции к
интерференции и переключению. Сильнейшее влияние английского
языка на языки иммигрантов в США может быть понято
в свете того факта, что целые коллективы становились
двуязычными и что не оставалось практически никакого
неанглийского одноязычия, необходимого для
сопротивления английскому влиянию. У двуязычных носителей есть
также тенденция к разграничению тем и собеседников,
за которыми закрепляется тот или иной из двух языков.
Такой двуязычный носитель может свободно говорить
на каждом из языков в соответствующих условиях, но
всякое насильственное смещение в этом отношении может
привести к значительной интерференции; наконец, масштабы
и характер интерференции могут меняться в зависимости
от степени утомления и от эмоционального состояния
говорящего. Преодоление интерференции требует усилий,
которые не всегда и с легкостью могут быть затрачены.
7.6. Лингвисты могут с удовлетворением заметить, что
психологи в последнее время уделяют все больше
внимания двуязычию, которое является важным источником
данных о психологии языка в целом. В частности, много работ
было посвящено проблеме различия между двумя типами
двуязычия, соответствующими двум типам, выделяемым
с лингвистической точки зрения (см. выше § 1.4.).
Различные тесты показали, что одни двуязычные носители склонны
обращаться с обоими языками как с тесно связанными
частями единой знаковой системы, а другие скорее
располагают двумя соотнесенными, но отдельными
системами.
Эти различия проявляются, например, в различной
степени независимости семантических значимостей примерно
одинаковых выражений этих языков. Делались попытки
выявить типичные условия, при которых развивается
каждый из этих типов двуязычия. Роль предвзятого отношения
к тем или иным языкам была продемонстрирована с помощью
теста, в ходе которого канадцы положительно отозвались
о некоторых лицах, прослушав записи их английской
речи, а затем отрицательно, прослушав их записи
на французском языке, не зная, что это были одни и те же
54

люди. Любопытно, что такая реакция на французский язык
имела место как у англоговорящих, так и у франкоговоря-
щих канадцев.
8. Социо-культурные условия языкового контакта
8.1. Изучение языкового поведения двуязычного
носителя и связи между его биографией и его речью на обоих
языках вовсе не должно ограничиваться каждый раз одним
человеком. Когда контакт между языками происходит
в масштабе целой группы людей, особенно если это
достаточно большая группа, то индивидуальные особенности
языкового поведения отдельных носителей взаимно
уничтожаются и проступают социально обусловленные языковые
навыки и процессы, характерные для группы в целом.
Многие факторы, дающие языку статус «доминирующего»— его
важная роль в общении, его значение для социального
продвижения и т. д.,— навязываются человеку окружающей
средой. Поэтому соотношение между языками часто
оказывается одинаковым для многих носителей, участвующих
в данной ситуации контакта.
Даже порядок, в котором языки изучаются, возраст,
в котором они усваиваются, и степень грамотности в
каждом из языков часто определяются обществом, а не самим
носителем. Более того, окружающая среда может
закреплять даже за каждым языком определенные темы и типы
собеседников единым для всей группы образом. В одних
обществах двуязычие находится под подозрением, в других
окружено уважением. В одних обществах переключение
с языка на язык допускается, в других — осуждается.
Интерференция может разрешаться в одном языке и
презираться в другом. Двуязычный носитель стремится
придерживаться норм той группы, к которой он принадлежит.
8.2. Очень важный аспект проблемы связан с
функциями языка в многоязычном коллективе. Одни функции явно
оказывают более консервативное воздействие на языковые
нормы, чем другие. Значительна роль консервативных
факторов, например, в языке как инструменте образования.
Там, где школа оказывается в состоянии служить
передатчиком сильной и яркой литературной традиции, там
молодому поколению с успехом прививается бдительность
к интерференции. В повседневной речи, стремящейся лишь
к понятности, тщательностью произношения пренебрегают;
55

здесь интерференция получает простор и легко входит
в привычку. Отлучение языка от функций, придающих
ему престиж, например от роли государственного языка,
часто снижает его авторитет и уменьшает сопротивление
интерференции, способствуя закреплению нововведений,
вносимых двуязычными носителями.
8.3. Конечно, «коллектив» слишком крупная единица
для нашего рассмотрения. Удобнее рассматривать
двуязычный коллектив как состоящий из двух групп, имеющих
каждая свой родной язык (two mother-tongue groups —
MTG). Каждая MTG включает всех тех членов коллектива,
которые усвоили данный язык в качестве своего родного
языка. Правда, в эту схему не укладываются случаи, когда
весь двуязычный коллектив усваивает оба языка в одно
и то же время, в детстве, или когда в двуязычном
коллективе один из языков ни для кого не является родным.
(Это бывает при таком двуязычии, когда один из языков
является лишь традиционным языком литературы,
богослужения и т. п., но не служит средством общения матери
с ребенком.) Рассматривая двуязычный коллектив как
состоящий из двух MTG, мы можем определить роль
каждого языка для каждой из MTG. Мы можем сравнить
размеры этих групп и увидеть, на какую из групп
приходится основное бремя языкового общения. Если в некотором
коллективе есть две MTG, по 50% жителей в каждой,
то следует ожидать, что равные части каждой группы
выучат язык другой группы; можно будет сказать, что
бремя двуязычия распределено равномерно. Однако если
окажется, что в одной MTG 60% двуязычных носителей,
а в другой только 10%, то это является статистическим
выражением более привилегированного положения второго
языка в данной ситуации языкового контакта.
8.4. Очень поучительно сравнить деление коллектива
на MTG с прочими видами его деления на подгруппы.
Одним из возможных коррелятов деления на MTG является
географическое деление: распространены такие ситуации
контакта языков, когда каждая MTG занимает достаточно
четко очерченную территорию. Таково, например,
положение в двуязычном Фрейбурге в Швейцарии в
противоположность двуязычному же Билю. Связь может иметься
также между делением на MTG и делением жителей на
исконных и пришлых, иммигрантов. Если одна из MTG
является менее исконной, чем другая, то ее язык может
56

оказаться более подверженным интерференции, не только
потому что на новом месте жительства могут обнаружиться
и стать более заметными «белые пятна» в языке иммигрантов
(см. § 5.2), но и потому, что социальный статус этого языка
может быть более низким, чем у языка местных жителей.
Так как во многих иммигрантских группах очень велик
процент женщин, то вытекающие отсюда смешанные браки
также могут вести к нарушению непрерывной языковой
традиции в этих MTG. Часто различия между MTQ
оказываются связанными с различиями в обычаях и других
неязыковых сферах культуры. Но это не обязательно:
в Швейцарии, например, неязыковые культурные различия
между французской и немецкой или немецкой и
ретороманской MTG во многих местах почти незаметны. Различия
в религии, параллельные различиям в принадлежности
к MTG, могут иметь важные косвенные языковые
последствия, связанные с тем, что редкость смешанных браков
может привести к тому, что большинство семей окажется
одноязычными, так что у детей первые языковые
впечатления будут складываться в условиях одноязычной среды.
Там же, где к делению на MTG не присоединяются
религиозные различия, детское двуязычие, являющееся
следствием смешанных браков, может повести к ослаблению
специфических норм обоих языков. Утверждение, что одна
из двух MTG данного коллектива в среднем старше другой,
есть не что иное, как синхроническая формулировка того
факта, что в этом коллективе происходит языковой сдвиг.
Различия в общественном положении — например,
проживание в деревне или в городе, принадлежность к
классу, касте,— если они регулярно соотносятся с различиями
в принадлежности к MTG, также могут вести к различиям
в склонности к закреплению интерференции в находящихся
в контакте языках.
8.5. Язык может внушать носителям чувство
патриотизма, подобное национальному патриотическому чувству,
связанному с идеей нации. Язык, будучи
неприкосновенной сущностью, противопоставляемой другим языкам,
занимает высокое положение на шкале ценностей, положение,
которое нуждается в «отстаивании». В ответ на
угрожающий языку сдвиг это чувство верности языку приводит
в действие силы, направленные на сохранение языка,
оказавшегося под угрозой; в ответ на интерференцию оно
превращает стандартизованный вариант языка в символ
57

веры и святыню. Идеал стандартизованного языка и
окружающий его эмоциональный ореол являются неотъемлемой
частью западной цивилизации и оказались необычайно
заразительными — странный анахронизм! — для
азиатских и африканских стран, недавно освободившихся от
колониализма. Но вряд ли стоит сомневаться, что именно
в ситуациях языкового контакта люди лучше всего
осознают отличительные особенности своего языка по
сравнению с другими и именно в этих ситуациях чистый или
стандартизованный язык легче всего становится символом
единства группы. Следующая за этим мобилизация чувства
языкового патриотизма может успешно
противодействовать «естественному» распространению интерференции в
двуязычных ситуациях. В § 5.6. мы уже говорили о стремлении
избегать перенесения как средства обогащения словарного
запаса во многих языках, где естественные источники
заимствования были связаны с нежелательными
ассоциациями. В истории индонезийского или израильского
национализма усиленное культивирование одного языка,
являющегося родным для MTG, составляющей меньшинство или
вообще равной нулю, было реакцией на угрожавшую
перспективу многоязычного хаоса. Процесс освобождения
от немецкого влияния в чешском или от славянского
влияния в румынском был результатом сознательного
вмешательства в процесс языкового развития и имел целью
противодействовать влиянию контакта; благодаря
значительному языковому патриотизму, который удалось
мобилизовать, он оказался вполне успешным.
8.6. Языковой сдвиг мы определили в § 2.1. как
прекращение употребления одного языка и переход на новый
язык. Процесс перехода с одного языка на другой может
иметь следующие интересные аспекты. Он может произойти
в сфере только некоторых коммуникативных функций
языка, и с точки зрения социологии языка важно выявить
иерархию функций языка, определяющую возможность
распространения сдвига из одних сфер языковой жизни
(ср. общение родителей с детьми) на другие сферы.
Успешная мобилизация чувства языкового патриотизма на борьбу
с уже начавшимся языковым сдвигом, приводящая к
длительному периоду двуязычия, обычно с разграничением
функций каждого из языков, опровергла уже не одно
предсказание о близкой смерти того или иного
языка.
58

В большинстве случаев способность двуязычной MTG
к сохранению своего языка перед лицом угрожающего
ему сдвига не зависит от структуры этого языка. Если
к языку вообще применима формула «выживает
сильнейший», то «сильнейший» может означать только «больший»,
учитывая, что сам механизм общения в
индустриализованном мире ставит меньшие MTG в невыгодное положение.
Можно было бы показать, что для того, чтобы сохранение
языка в определенных сферах коммуникации было
экономически целесообразно, его MTG не должна быть меньше
определенного минимума по своей абсолютной величине.
Вероятно, трудно использовать в качестве языка
университетского образования такой язык, MTG которого не
насчитывает нескольких миллионов грамотных членов.
Если численность MTG не достигает даже нескольких
тысяч человек, то использование ее языка даже в качестве
языка начального образования оказывается связанным
с серьезными экономическими затруднениями. Вслед за
неудачей MTG в утверждении или сохранении своего языка
в наиболее важных и почетных сферах языковой
коммуникации часто, как снежный ком, нарастают все новые
и новые проявления его изгнания даже из самых обычных,
будничных ситуаций.
В отличие от этих факторов, связанных с
функционированием языка, структура какого-либо языка вряд ли может
оказаться причиной его неспособности к выживацию.
Многим языкам пришлось пройти значительный путь развития
в лексическом и даже в грамматическом отношении, прежде
чем они достигли «общеевропейского» уровня; ясно, что
и любой другой язык мог бы развиться таким же образом,
если бы этому благоприятствовали социо-культурные
условия.
8.7. Лингвисту важно помнить, что направление и
скорость языкового сдвига не обязательно связаны с
направлением и силой языкового влияния. Носители «гибнущего»
языка могут передать фонетические и грамматические
особенности своей речи в качестве субстрата будущим
поколениям носителей языка-«победителя». Но бывает — напр.,
у многих племен американских индейцев,— что язык
умирает целиком и в нетронутом виде. Необходимость
раздельного описания «внутренней» и «внешней» судеб языка
является еще одним доводом в пользу объединения усилий
лингвистики и других наук в деле изучения многоязычия.
59

ЛИТЕРАТУРА
Uriel Weinreich, Languages in Contact, 2-е изд.,
пересмотренное и дополненное (The Hague, 1962). Книга содержит
библиографию, включающую приблизительно 1000 названий.
Первое издание вышло в 1953 г. в качестве первой публикации Нью-
йоркского лингвистического кружка.
Специально о двуязычии в Америке см. также Einar
Haugen, Bilingualism in the Americas. A Bibliography and Guide to
Research (Publications of the American Dialect Society, № 26, 1957).
Библиография по двуязычию в Эльзасе приложена к
французскому переводу книги «Languages in Contact», рукописной
диссертационной работе, представленной Жанин Жодель (Janine Jau-
d е 1) на филологический факультет Страсбурского университета
в декабре1956 г.

Эйнар Хауген
ЯЗЫКОВОЙ КОНТАКТ
1. Введение
1.1. Каждый лингвист рано или поздно сталкивается
с проблемами, которые своим появлением обязаны
языковому контакту. Этот удачный термин был
впервые предложен Андре Мартине и введен в
широкое употребление Уриэлем Вайнрайхом, который
в своей яркой книге «Languages in Contact» 1 поставил
основные актуальные вопросы и дал обзор мирового
состояния исследований в этой области. Целью настоящего
доклада является не повторение ценных идей, высказанных
в этой книге, а попытка дополнить их соображениями,
появившимися у меня в ходе исследования языка
норвежских иммигрантов в Америке (результаты которого
изложены в моей книге о норвежском языке в Америке) 2
и исследования двуязычия в Америке в целом 3.
Языковой контакт определяется как «поочередное
использование двух или более языков одними и теми же
лицами», которых называют носителями двух (или более)
языков, или двуязычными носителями.
В этом определении ничего не говорится об уровне их
владения этими языками, о степени различия между
языками, об условиях их употребления или масштабах возни-
Einar Haugen, Language Contact, «Reports for the Eighth
International Congress of Linguists», Oslo, 5—9 august 1957, II,
стр. 253—267.
1 См. U. Weinteich, Languages in Contact, New York, 1953.
2 Cm. E. Haugen, Norwegian Language in America, I—II,
Philadelphia, 1953.
3 См. мою книгу «Bilingualism in the Americas» (Publications
of the American Dialect Society, 1957), а также мою рецензию на
книгу Вайнрайха в «Language», 30, 1953, стр. 380—388 и рецензию
Магне Офтедаля на «Norwegian Language in America»
в «Norsk Tidsskrift for Sprokvidenskap», 17, стр. 592—603.
61

кающей при этом интерференции, но принимается в качестве
аксиомы, что имеются две (или более) различные языковые
системы и что, как правило, в тексте можно указать момент,
когда говорящий переходит от одной из них к другой.
В действительности такая задача может оказаться
достаточно трудной, причем именно наложение двух систем
в процессе речи и приводит к интерференции,
которая определяется как «случаи отклонения от норм
данного языка, появляющиеся в речи двуязычных
носителей в результате их знакомства с двумя или несколькими
языками». Ясно, что этими определениями покрываются
самые разнообразные явления в сфере языковых контактов,
рассматривавшиеся лингвистикой под такими рубриками,
как двуязычие, субстраты, конвергенция языков,
смешение языков, заимствования, креольские языки, языки-
пиджин, иностранный акцент, изучение языков и т. д.
1.2. Осознание того факта, что все эти явления связаны
с ситуациями, в которых носители одного языка прибегают
также к какому-то другому языку, создает необходимые
предпосылки для изучения интерференции, которая
интересует лингвиста в первую очередь. Интерференция
привлекалась многими лингвистами для объяснения языковой
эволюции наиболее непосредственно в области развития
словарного состава, но также и для объяснения
фонологических и морфологических инноваций. Развитие
дескриптивной синхронической лингвистики поставило ряд новых
интересных проблем, связанных со структурой языков,
на которую, как можно надеяться, изучение языковых
контактов прольет новый свет (ср. аналогичное замечание
Ганса Фогта (Vogt) 4. Двуязычный носитель
представляет собой тот случай, когда есть основание говорить
о «сосуществовании» разных языковых систем, если
воспользоваться термином, предложенным для несколько
отличной, но сходной ситуации (см. статью Пайка (Pike)
и Фриза (Fries) в «Language» 25, 1949, стр. 29—50).
Правда, позволительно задаться вопросом, действительно
ли любой двуязычный носитель располагает двумя
сосуществующими системами; ведь как показывает даже само
явление интерференции, он, по-видимому, располагает
менее чем двумя, хотя и более чем одной системой. Реше-
4 См. «Word», 10, 1954, стр. 365—374.
62

ние этих проблем может быть получено лишь в результате
всестороннего рассмотрения многочисленных и
разнообразных данных, которые еще предстоит собрать.
2. Двуязычие и двойная культура (Bilingualism and
Biculturalism)
Многое из того, что делается в этой области под знаком
лингвистического исследования, в действительности носит
психологический или
социологический характер. Лингвисты, занимавшиеся полевым
исследованием конкретных явлений языкового контакта,
неизбежно собирали также огромный материал по
неязыковым аспектам этого вопроса. Сюда относятся такие
вещи, как данные об обстоятельствах, при которых был
усвоен и пускается в ход каждый из языков; о более
широких социальных факторах, приведших к их усвоению
и употреблению; об отношении к употреблению этих
языков; о способности и умении говорящих не только
пользоваться каждым языком в отдельности, но и избегать
интерференции или, наоборот, прибегать к ней; о тенденциях
развития, ведущих к вытеснению того или иного из этих
языков; о плюсах и минусах двуязычия; наконец, о
связанных с этим политических и образовательных проблемах.
Хотя в прошлом подобного рода сведения собирались
лингвистами, в настоящее время по психологическим
и социальным вопросам имеются гораздо более полные
и точные данные, нежели те, которые в состоянии собрать
большинство лингвистов. Поэтому следует надеяться, что
по всем вопросам, которые не являются сугубо
лингвистическими, лингвисты смогут воспользоваться услугами
соответствующих смежных дисциплин.
2.1. Это важно не только ввиду чисто количественной
установки на получение большей и лучшей информации,
но и главным образом потому, что языковые проблемы
и проблемы культуры, как таковой, часто смешиваются
как лингвистами, так и социологами. На это недавно указал
один психолог 5, проводящий различие между двуязычием
(bilingualism) и двойной культурой (biculturalism). Исходя
из того, что различные языки могут использоваться в пре-
5 См. James Soffietti, статья в: «Journal of Educational
Psychology», 46, 1955, стр. 222—227.
63

делах одной культуры и один и тот же язык — в разных
культурах, он делает вывод, что явления двуязычия и
двойной культуры не обязательно совпадают друг с другом.
Точно так же, как бывают языковые акценты, бывают
и акценты в отношении культуры, являющиеся следствием
интерференции сталкивающихся моделей поведения, и от
них бывает так же трудно (или нежелательно) избавиться,
как и от языковых акцентов. Поэтому можно различать
следующие четыре типа ситуаций: (1) двойная культура
при двуязычии; (2) двойная культура при одноязычии;
(3) единая культура (monoculture) при двуязычии; (4)
единая культура при одноязычии. «Человек, изучающий
иностранный язык в обстановке единой культуры, вовсе не
обязательно усвоит полностью новую систему культурных
моделей» (стр. 225). Мне тоже приходилось наблюдать это
явление при изучении поведения американских норвежцев:
двуязычный носитель английского и норвежского языков
в Америке не обязательно является носителем двух
культур. Даже само употребление им заимствований из
английского языка диктуется стремлением приспособить свой
родной язык к новой культуре; когда этот процесс
завершается, он уже может свободно и уверенно переходить
с одного языка на другой, не чувствуя себя в отношении
культуры чужеродным телом в окружающей его
одноязычной среде (ср. «Norwegian Language in America», стр. 72).
2.2. Точно так же, как двуязычный носитель может
владеть менее чем двумя целыми языковыми системами,
носитель двойной культуры может владеть менее чем
двумя целыми культурами. Хотя допущение, что степень
двуязычия прямо пропорциональна степени бикультура-
лизма, выглядит очень заманчиво, однако оно пока что
не подтверждается имеющимися данными. Для того чтобы
точно установить, насколько в действительности связаны
эти две вещи, потребуются дальнейшие исследования.
Поскольку словарный состав одновременно представляет
собой как бы инвентарь соответствующей культуры и,
взятый целиком, по-видимому, может рассматриваться как
ее описание, то наибольшей взаимозависимости следует
ожидать именно в сфере лексики: ведь словарь выражает
значения, т. е. в сущности то, из чего и состоит данная
культура. Что же касается соотнесенности с культурой
таких чисто языковых и структурных элементов языка,
как фонология, морфология и синтаксис, то она является
64

гораздо менее непосредственной; эти элементы не так
чутко реагируют на изменения в области культуры, так что
вопрос о влиянии на них бикультурализма остается
открытым и требует дальнейшего изучения. Для лингвистов,
занимающихся этими вопросами, полезно было бы
сотрудничество с представителями наук, известных в Америке
под такими несколько широковещательными, но,
по-видимому, правильно ориентирующими названиями, как
психолингвистика, этнолингвистика, глоттополитика и т. п.
Некоторые проблемы, возникшие при изучении двуязычия,
окажутся почти целиком связанными не столько с языком,
как таковым, сколько с ситуациями общения между их
носителями, принадлежащими к разным культурам.
Собственно лингвистическая же задача здесь состоит в том,
чтобы давать точную и существенную информацию о
соответствующих языках.
3. Американские работы
Иллюстрацией того, как эти области связаны друг
с другом и взаимно способствуют разрешению проблемы
двуязычия, может служить исследование языковой
ситуации в Северной и Южной Америке. Как показано в моей
книге «Bilingualism in the Americas», здесь мы
сталкиваемся с четырьмя типами языков, находящихся в контакте
друг с другом: языками туземцев, колонизаторов,
иммигрантов и креольскими языками.
Туземные языки — это многочисленные индейские
и эскимосские языки; языки колонизаторов — это в
основном английский, французский, португальский и
испанский; языки иммигрантов включают эти последние, а также
огромное количество других языков, прежде всего
европейских; креольские языки возникли в результате введения
колонизаторами рабства в ряде районов, в особенности
в бассейне Карибского моря.
3.1. Взаимоотношения между этими языками являются
в последние годы объектом пристального внимания со
стороны ученых, хотя по-прежнему еще очень многое остается
сделать в этой интереснейшей в истории человечества
естественной лаборатории двуязычия. Социальное господство
одних языков над другими объясняется политическими
условиями, информацию о которых мы можем почерпнуть
только у исследователей политической истории народов.
5—0293
65

Языкам политически зависимых fpyrtn угрожало
исчезновение; только благодаря упорному сопротивлению в области
культуры им удавалось противостоять этой тенденции (как
показывает пример французского населения Канады). За
объяснением такого сопротивления (или его отсутствия)
мы можем обратиться к работам социологов, в частности
Г. Майнера о приходе Сен-Дени в Квебеке 6,
Уорнера и Сроула о жизни иммигрантов в одном из
восточно-американских городов 7 или Жильберто ?рейре
об отношениях между белыми и неграми в Бразилии 8.
В районах, где представлено два или более разных языков,
определенные языковые проблемы возникают в связи
с постановкой образования; особенно острыми они
оказались в юго-западных штатах США, где в течение долгого
времени бок о бок существовали испанский, английский
и индейские языки. Имеется обширная педагогическая
литература, исходящая часто из довольно поверхностного
представления о соответствующих лингвистических
проблемах, но ценная с точки зрения собранного в ней богатого
материала о языковой и культурной интерференции в
условиях школьного обучения. Укажу на интересный доклад
ЮНЕСКО об использовании туземных языков при
обучении 9, содержащий краткие сведения почти по всем странам
мира7.
3.2. Однако независимо от того, усваивается ли тот
или иной язык в школе или вне ее, вопрос о том, как
происходит усвоение языков, является одним из центральных
в изучении двуязычия. Это особая сфера психологии (в том
числе психологии обучения), которая уже занималась
такими проблемами, как языковые способности, измерение
языковых навыков и влияние двуязычия на умственные
способности и единство личности (формирование
характера). В этой области было сделано немало сомнительных
утверждений (в том числе, что двуязычный носитель
в моральном и умственном отношении стоит ниже
одноязычного), подтверждение или опровержение которых тре-
6 См. Н. Miner, St. Denis, a French Canadian Parish,
Chicago, 1939.
7 Warner and Srole, The Social Systems of American
Ethnic Groups, New Haven, 1945.
8 Gilbert Freyre, The Masters and the Slaves, New York,
1946.
9 The Use of Vernacular Languages in Education, UNESCO,
1953.
66

бует интенсивных психологических (и социологических)
исследований. Внимание, уделявшееся этой проблеме
в последние годы психолингвистами (напр., Чарльзом
Осгудом (Osgood) в его труде «Психолингвистика») 10,
является обнадеживающим свидетельством того, что для
исследования этих проблем начинают применяться
современные экспериментальные методы. Психологи предложили
даже теоретическую модель хранения языковых навыков
в мозгу человека, которая согласуется с вышеупомянутым
лингвистическим понятием сосуществующих языковых
систем: психологи различают координированное (coordinate)
и сложное (compound) двуязычие, понимая под первым
такое, при котором человек располагает двумя отдельными
системами, а под вторым такое, при котором
языковые системы подверглись хотя бы частичному
слиянию.
3.3. Особый интерес с точки зрения двуязычия
представляет детство человека, т. е. тот период, когда языковые
системы только формируются; детское
двуязычие обычно признается наиболее ценным (и кстати,
наиболее прочным). Поэтому особенно плодотворными
оказались исследования о развитии двуязычия в детском
возрасте, начиная с пионерской работы Ронжа (Ronjat)
(Париж, 1913) 8; наиболее подробной из них до сих пор
остается очень интересная книга Вернера
Леопольда 11, хотя здесь в центре внимания находятся, пожалуй,
проблемы, связанные не столько с двуязычием, сколько
вообще с детской речью 12.
3.4. Развитие психологии восприятия также
представляет интерес с точки зрения проблем языкового контакта,
так как интерференция тесно связана с проблемой
ошибочного восприятия у слушающего и у наблюдателя.
Подстановка звуков и морфем часто может быть объяснена
влиянием родного языка, в особенности когда речь идет об
изучающих иностранный язык взрослых. Поэтому
исследования по восприятию речи — такие, как работа Джорд-
10 Psycholinguistics: A Survey of Theory and Research
Problems, «Supplement to the Journal of Abnormal and Social
Psychology», 49, 1954, 4.2.
11 W. Leopold, Speech Development of a Bilingual Child,
1—4, Evanston, Illinois, 1939—1950.
12 Ср. мою рецензию в: «Journal of English and German
Philology», 52, 1953, стр. 392—397.
5* 67

жа Миллера (Miller)13,— имеют прямое отношение
к проблемам языкового контакта. Если носитель языка
способен произвести самое большее около шести
одновременных актов выбора из пар элементов, с которыми он
был предварительно ознакомлен, то вполне понятно, что
он оказывается в крайне затруднительном положении при
попытке овладеть совершенно новой системой различий
в рамках знакомой ему сферы восприятия.
3.5. Таковы лишь некоторые из областей, в которых
деятельность лингвиста может опираться на исследования,
ведущиеся в смежных областях науки. Был проведен ряд
конференций, призванных способствовать сближению
ученых, работающих над смежными проблемами: прежде всего
конференция по неанглийской речи в США 14, затем
рабочее совещание по двуязычию в Колумбийском университете
(10—11 мая 1954 г.), в котором участвовали лингвисты,
психологи и социологи, симпозиумы по тому же вопросу
в Джорджтаунском университете в 1954 г.15, заседание секции
общей фонетики ассоциации современных языков (Modern
Language Association) (1955) и, наконец, создана
специальная исследовательская организация — юго-западная
группа по сравнительной психолингвистике 16, в состав которой
входят носители навахо и других языков юго-запада
Соединенных Штатов. Более подробные сведения по этим вопросам
можно найти в моей книге, на которую я уже ссылался.
4. Интерференция
Если мы теперь обратимся к проблемам, встающим перед
лингвистом при исследовании языкового контакта, то
очевидно, что первой его задачей является
обнаружение интерференции. Это вовсе не всегда так просто, как
может показаться на первый взгляд, в особенности в случае
мертвых языков (под которыми здесь понимаются любые
языки, недоступные для полевых наблюдений). Ведь для
13 В сб. «For Roman Jakobson», The Hague, 1956, стр. 353—359,
ср. там же работу Фрая (D. В. Fry), стр. 169—173.
14 Ее материалам посвящен 34-й номер «Bulletin of the American
Council of Learned Societies», 1942.
15 Материалы опубликованы в: «Monograph Series on Languages
and Linguistics», № 7, Georgetown University.
16 См. статью Джозефа Б. Касагранде (Casagrande)
в «Items», органе Social Science Research Council, 10, 1956,
стр. 41—45.
68

этого необходимо располагать знанием нормы,
предшествовавшей интерференции, умением установить тот
иностранный образец, копией которого является рассматриваемое
отклонение от нормы, и, наконец, доказательствами того,
что предполагаемая интерференция не могла явиться
результатом внутренних тенденций развития данного языка.
4.1. Поскольку самый момент заимствования лишь в
редких случаях поддается непосредственному наблюдению, то
большинство утверждений относительно интерференции
основывается на умозаключениях и выводах, в которых
охотно используются и данные внеязыкового характера.
Непосредственное наблюдение и эксперименты над
языковым поведением двуязычных носителей имеют особую
ценность именно потому, что таким образом оказывается
возможным исследовать явление интерференции в самый
момент его возникновения, еще до того как оно подвергнется
стандартизирующему влиянию регулярного употребления.
Получаемые при этом данные образуют почти непрерывный
континуум, на одном конце которого располагается
переключение кодов (code switching), а на другом — их полная
интеграция или смешение. Переключение кодов имеет место
в тех случаях, когда говорящий переходит с одного языка
на другой; в наиболее явных случаях переключение
оказывается полным, т. е. в речевом потоке можно указать
момент, когда меняются все аспекты высказывания,
включая фонологию, морфологию, синтаксис и лексику. Это
случается как в конце полного высказывания, так и в
середине, причем иногда сводится к включению в высказывание
одного отдельного иностранного слова. Однако во многих
случаях переходная грань не так ясна: например,
говорящий может не владеть в полной мере фонологической
системой иностранного языка и подставлять фонемы своего
родного языка в употребляемые им отдельные иностранные
слова или целые высказывания на этом языке. В таком
случае можно говорить об интерференции постольку,
поскольку говорящий в том или ином отношении
отклоняется от норм языка, которым он пользуется. Но
интерференция не обязана всегда оставаться интерференцией,
т. е. отклонением от нормы; при частом повторении она
сама может стать нормой. Подобную интеграцию кодов
следует принципиально отличать от интерференции, хотя
никаких абсолютных критериев их разграничения пока
не установлено. Таким образом, мы имеем три стадии,
69

из которых лишь средняя является в строгом смысле слова
интерференцией, т. е. наложением двух языковых систем.
4.2. Если мы (вслед за Вайнрайхом)17 назовем
эти два языка языком ? (primary, «исходный») и языком S
(secondary, «вторичный»), то мы можем сказать, что
переключение кодов в направлении от ? к S и обратно не
является интерференцией, как не является интерференцией и
употребление материала языка ? в языке S, если этот материал
полностью усвоен языком S. Вопрос о степени
интегрированности заимствованного материала остается открытым, но
в этом случае всегда можно обратиться к поведению
одноязычных носителей языка S. Мой опыт показывает, что
двуязычные носители часто не имеют твердого мнения
в вопросе о языковой принадлежности тех или иных
конкретных слов, хотя, как правило, отдают себе отчет в том,
на каком языке они говорят в каждый данный момент 18.
Исследователю часто приходится ограничиваться
утверждением, что некоторый элемент является более или менее
интегрированным в фонологическом, морфологическом или
синтаксическом отношении. Таковы факты, доступные
наблюдению; решающими они могут оказаться лишь
постольку, поскольку рассматриваемые языки действительно
различны. Но если две языковые системы настолько сходны,
что сколько-нибудь определенных критериев найти не
удастся, то ни говорящий, ни исследователь не смогут
сказать ничего определенного. Поэтому существенной
предпосылкой успешного обнаружения, а также классификации
явлений интерференции является, таким образом,
адекватное описание рассматриваемых языков.
5. Межъязыковое (dialinguistic) описание
Недавнее бурное развитие дескриптивной лингвистики
привело к значительным расхождениям между лингвистами
в их подходе к языку. Традиционная система школьной
грамматики рухнула и была заменена многочисленными
теоретическими и терминологическими нововведениями.
Какой именно вид лингвистика примет в будущем, пока
неизвестно, но уже сейчас, по-видимому, имеется
значительный круг вопросов, по которым существует единство
17 См. его статью «On the Description of Phonic Interference»,
«Word», 1957.
18 Cm. «Norwegian Language in America», p. 68—69 и 384—385.
70

мнений, что, однако, трудно заметить ввиду
терминологического разнобоя. Так, по-видимому, большинство
лингвистов согласны относительно двустороннего характера
языка, включающего выражение и содержание, или —
проще — звучание и значение. На это деление накладывается
противопоставление формы и субстанции, на чем в
особенности настаивает Ельмслев (Hjelmslev). К явлению
языкового контакта эти два противопоставления были
применены, в частности, Вайнрайхом, который,
например, объясняет интерференцию элементов формы разных
языков сходством их субстанции («Languages in Contact»,
стр. 8). Хотя это бесспорно, однако вопрос о
целесообразности утверждений, основанных на допущении, что форма
содержания и форма выражения совершенно независимы
от субстанции содержания и субстанции выражения, пока
остается открытым, и мне лично такой подход
представляется бесполезным. Элементами субстанции содержания
признаются те, которые манифестируются при помощи
субстанции выражения. Это можно проиллюстрировать на
приводимом самим Вайнрайхом примере: русское слово
нога и английское foot могут отождествляться ввиду
материального сходства обозначаемых ими объектов; однако
нет никаких признаков смешения понятий «нога» и «foot»,
кроме того смешения, которое возникает в определенных
контекстах, где двуязычные носители неправильно
употребляют слово «нога» (говоря по-русски) или слово «foot»
(говоря по-английски). Аналогичное рассмотрение
фонологической структуры как реальности, существующей помимо
и вне своей субстанций, мы находим у Вайнрайха и в его
классификации явлений интерференции (там же, стр. 18),
где различие между подстановкой звуков (phones) и
другими типами интерференции проводится на основе
классификации фонем по дифференциальным признакам.
Приводимый им пример с передними гласными ретороманского
и швейцарского немецкого, на наш взгляд, как раз
противоречит предположению, что их позиция влияет на их
произношение в каждом из языков: ретороманские /i I е/не
воспроизводятся соответственно как /i е ае/ в швейцарском
немецком, а образуют нестандартную модель, основанную
на субстанции, где /i I/ оба передаются как /i/, тогда как
/г/ предстает либо как /е/, либо как /ае/.
5.1. Этих примеров, пожалуй, вполне достаточно, чтобы
показать, что двойная дихотомия, принятая в глоссематике,
71

столь же затемняет, сколь и проясняет рассматриваемые
явления, но что пользоваться можно любой системой
описания при условии, что (а) к обоим языкам применяется одна
и та же система и (б) если в ней учитываются все
существенные различия. Какие бы элементы ни принимались за
единицы плана выражения — фонемы, аллофоны (микрофонемы)
или дифференциальные признаки, все они должны быть
перечислены и определены и, кроме того, должны быть
перечислены все последовательности этих единиц,
допустимые в каждом из рассматриваемых языков. То же самое
верно и для единиц плана содержания, определяются ли
они «нематериально», как, например, семантемы в некоторых
теориях, или «материально»— как морфемы у большинства
американских лингвистов. Понимаемая таким образом
морфема состоит из фонем, расположенных в определенном
порядке, и множества контекстов, составляющих ее
значение. Только в терминах такой или подобной системы и
можно надеяться получить удовлетворительное описание
явления интерференции. При этом возможны две основные
процедуры: (1) предсказание потенциально возможных
интерференции на основе сопоставления языковых систем;
(2) проверка сделанных предсказаний путем наблюдения
реально имеющихся интерференции. Вторая процедура
может, конечно, во времени предшествовать первой,
позволяя, таким образом, делать выводы о характере
механизмов, выработанных говорящим для различения и
отождествления двух языковых кодов. Сопоставление языковых
систем, которое мы здесь имеем в виду, отличается от
традиционного сравнительного языкознания; Вайнрайх
называет его различительным
(дифференциальным, differential) описанием, а я —
двуязычным (bilingual) описанием; в заголовке настоящего
раздела предлагается еще один термин — межъязыковое
(dialinguistic) описание, определяемое как установление
сходств и различий между языковыми системами.
6. Фонология
Еще Герман Пауль указывал, что двуязычный
носитель подставляет «наиболее близкие звуки» своего родного
языка на место звуков иностранного языка 19. Открытым
остается, однако, вопрос о том, какие же звуки являются
19 См. «Prinzipien», стр. 340—341.
72

«наиболее близкими». Носитель английского языка не видит
особой близости между [?] в слове thin «тонкий» и первыми
звуками слов tin «жесть» и sin «грех», однако именно они
подставляются вместо него многими иностранцами. Наше
описание должно позволять нам предсказывать, какие
звуки разных языков двуязычный носитель будет
отождествлять друг с другом при идеальных условиях восприятия
и усвоения языков. Мы можем принять допущение,
сформулированное Боасом (Boas) в 1889 г., что «каждый апперце-
пирует незнакомые звуки при помощи звуков своего
родного языка» 20. Вайнрайх предложил (в своей последней
статье, на которую мы ссылались выше) строить описание
в терминах избыточных и различительных признаков.
В результате анализа, осуществляемого носителем языка
(я предпочел бы говорить о «восприятии»), тот или иной
различительный признак может быть принят за
избыточный, что приведет к недоразличению (under-differentiation),
или, наоборот, избыточный может быть принят за
различительный, что приведет к чрезмерному различению,
сверхразличению (over-differentiation). Эффективность этой
терминологии нуждается в проверке в конкретном описании.
Заметим, что она предполагает, в частности, умение
определять, какие признаки являются различительными, а какие —
избыточными. Кроме того, поскольку некоторые из
указанных неверных различений не приводят к ошибкам в
воспроизведении, то они совершенно ускользают от нашего
контроля. Конечной проверкой всякого описания является
прагматическая проверка данными самой интерференции.
6.1. Изучение интерференции показывает, что она
связана не только с чисто фонологическими отождествлениями,
но и с рядом других факторов. На ранних этапах обучения
языку особенно часто имеют место колебания в восприятии,
в свою очередь ведущие к разнобою в подстановке сходных
фонем (ср. «Norwegian Language in America», стр. 394).
Позиция данного звука в последовательности фонем,
ассоциация со сходно звучащими словами и даже соображения
семантического порядка могут препятствовать
одно-однозначному воспроизведению фонем языка S с помощью
фонем языка Р.
6.2. Однако если отвлечься от исключений, то в
явлениях интерференции обнаруживается система и оказы-
См. «American Anthropologist», 2, стр. 47—53.
73

вается возможным установить некоторые общие формулы,
управляющие отождествлением звуков разных языков. Если
взять, например, испанское [п], которое в конечной
позиции часто подставляется вместо английских [m] и [g]
(а также, конечно, [п]), то можно сказать, что говорящий
на английском языке S подставил один звук своего родного
испанского языка ? вместо трех английских звуков. Эту
операцию можно обозначить знаком равенства и записать
так: a /-m, -n, -g/= и /-?/, где дефис указывает на конечную
позицию. Однако эта формула необратима, поскольку
носители английского языка не будут производить
аналогичных отождествлений испанского ? с указанными
звуками, а только с Лп/. Поэтому части этой формулы лучше
соединить направленной стрелкой a/-m, -n, -g/-> и/-?/,
где стрелка может читаться «воспроизводится как». Я
предложил называть это отношение диафоническим,
так как оно выходит за пределы одной языковой системы.
Недавно я предложил также называть такие
«иностранные» элементы фонологической системы диафонами;
в отличие от предлагавшегося мной ранее определения
диафонов как фонем, отождествляемых на межъязыковом
уровне, я бы предпочел теперь говорить о диафонах как
о двуязычных аллофонах. Это значило бы, что все три
перечисленных выше английских звука являются
диафонами испанского [п] в конечной позиции. Диафоническое
отождествление может быть либо конвергентным,
как в данном случае, либо дивергентным (когда
одна фонема воспроизводится в другом языке с помощью
нескольких различных звуков), либо простым (когда
имеется однозначное соотношение). В этих терминах
усвоение звуковой системы иностранного языка может быть
описано как фонологизация диафонов.
Хёнигсвальд (Hoenigswald) показал, что взаимная
понятность близких диалектов основывается именно на
подобных отождествлениях их фонем и аллофонов 21.
7. Морфология
Межъязыковое отождествление распространяется и на
значащие элементы, которые мы будем называть
морфемами; сюда относятся корни, основы, слова, пристав-
«Studies in Linguistics», 1952, стр. 1—5.
74

ки, суффиксы— короче говоря, любые минимальные
звуковые отрезки, обладающие значением. Морфемы можно
считать аналогичными фонемам в том смысле, что для их
полного описания нужно перечислить все их алломорфы
и задать их дистрибуцию,— причем дистрибуцию в самом
широком смысле слова, что включает не только языковую
дистрибуцию, но также и социальную, т. е., иначе говоря,
значение морфемы.
7.1. Интерференция морфем возникает вследствие
идентификации либо их звуковой оболочки, т. е. их
фонологических составляющих, либо их значения. Носитель
английского языка, услышав шведскую морфему ljung [jug:]
«вереск», отождествит ее по звуковому признаку с англ.
young «молодой», что может в дальнейшем привести, скажем,
к английской интерпретации фамилии Ljungkvist в виде
Youngquist. A когда носитель американского
португальского говорит, что у него frio «простуда», то ясно, что он
отождествил порт, frio «холод» с англ. cold «холод, простуда»
и подставил его в выражение to catch a cold
«простудиться» 22. Если мы распространим терминологию,
предложенную нами для диафонических отношений, на морфы, то
мы сможем говорить о двух типах диаморфических
отношений: один из них омофонический
(как в случае с ljung), a другой чисто
синонимический (как в случае с frio). Для носителя американского
португальского frio стало диаморфом (т. е.
двуязычным алломорфом) английского cold и встречается примерно
в тех же контекстах, что и cold. Нередко диаморфы бывают
омофоническими и синонимическими одновременно; пример
слова Riegel weg в пенсильванском немецком (из англ.
railway «железная дорога»23) показывает, что как Riegel
и rail, так и Weg и way были отождествлены друг с другом,
благодаря чему возникло новое немецкое сложное слово.
Но ведь слова Riegel «брусок» и Weg «путь» действительно
значат то же, что и англ. rail «перила, брусок, рельс» и way
«путь, дорога», по крайней мере в некоторых контекстах,
так что налицо как фонетическая, так и семантическая
близость. Близкородственные языки часто имеют так много
диаморфов этого типа, что их носители уверенно опираются
22 См. Leo Pap, Portuguese-American Speech, New York,
1949, стр. 87.
23 См. Paul Schach в: «American Speech», 26, 1951,
стр. 257—267.
75

на них при образовании новых форм. Говорящие выводят
для себя даже «формулы перехода», как их назвал
Вайнрайх 24; эти формулы могут иногда приводить к созданию
слов, основанных на совершенно ошибочных аналогиях;
впрочем, такие новообразования представляют собой не
что иное, как еще один тип явлений, связанных с
интерференцией.
7.2. Отождествление морфем, так же как и
отождествление фонем, не обязательно производится на уровне
минимальных единиц. Как в правой, так и в левой части формулы
может стоять сразу несколько морфем. Так, одноморфем-
ная единица hoy «сегодня» в испанском соответствует двух-
морфемной английской единице to-day и пятиморфемной
французской aujourd'hui. Если называть лексемой
любую последовательность морфем, значение которой не
выводится из ее структуры, то можно говорить о
межъязыковом отождествлении лексем как о вполне обычном
явлении. Одна из трудностей перевода состоит как раз в том,
что лексемы, справедливо отождествляемые в одном
контексте, вовсе не следует отождествлять в другом. В
двуязычных ситуациях интерференция на этом уровне
возникает очень часто, например когда носитель канадского
французского спрашивает у продавца, сколько он charge
за свои товары, вместо того чтобы употребить слово
demander*. При самом расширительном толковании термин
морфема может употребляться и для обозначения
значащих синтаксических моделей, например применительно
к случаям, когда порядок слов одного языка влияет на
порядок слов другого языка. В заключение мы сошлемся
на «грамматику перехода» («transfer grammar»),
предложенную Зеллигом С. Харрисом (Harris)25: «Можно
построить чисто структурные правила перехода между
фонологическими системами двух языков, или между их
морфонологическими системами, или между их
морфологическими системами. Можно также построить и правила
перехода для пар элементов этих двух языков, пар,
образованных по тому или иному разумному признаку».
24 См. «Languages in Contact», стр. 2.
* Интерференция связана с отождествлением франц. charger
«нагружать, заряжать, поручать» и англ. to charge «заряжать,
нагружать, поручать, требовать, назначать цену»; франц. demander
«спрашивать; просить (за товар)».— Прим. перев.
26 См. «International Journal of American Linguistics», 20, 1954,
стр. 259—270.
76

8. Классификация видов интерференции
Большинство исследователей проблемы взаимовлияния
языков в своих классификациях всегда проводят различие
между заимствованными словами и прочими типами
заимствований. Как те, так и другие суть инновации, обязанные
своим появлением в языке интерференции того или иного
типа. Большинство подобных классификаций основано
на языковом материале, который уже более или менее
хорошо усвоен заимствующим языком, что затрудняет
реконструкцию ситуации в момент двуязычной
интерференции. Одна из лучших классификаций разработана Верне-
ром Бетцем на материале древневерхненемецких глосс
к латинским текстам 26. Нами была предложена
классификация другого рода 27. Заимствованное слово может быть
определено как перенесенная (imported) (из
иностранного языка) лексема, причем ее форма в
заимствующем языке должна находиться в более или менее полном
диафоническом соответствии с иностранным образцом. При
других же типах иностранного влияния вместо
иностранных лексем подставляются лексемы родного
языка. В качестве общего названия для таких лексем,
получаемых путем подстановки, мной был предложен термин
заимствование-сдвиг (loanshift), поскольку
при этом происходит сдвиг в значении (внеязыковом
контексте) лексемы родного языка. Новые слова,
возникающие под воздействием иностранных слов, но не являющиеся
результатом копирования их формы, Бетц назвал
Lehnschopfungen— заимствованными образованиями; я
предпочитаю называть их induced creations —
индуцированными образованиями, чтобы термином
заимствованные образования (значений)
воспользоваться для обозначения тех новых сложных
слов, которые строятся по иностранному образцу — типа
Riegelweg в пенсильванском немецком (см. выше).
Заимствованные образования оказываются в таком случае
подклассом заимствований-сдвигов; другой подкласс
составляют заимствованные расширения
(значений), обычно называемые семантическими.
26 См. W. Betz, Deutsch und Lateinisch, Bonn, 1949.
27 Последнюю формулировку см. в рецензии на работу Гнойсса
(Gneuss) «Lehnbildungen und Lehnbedeutungen im Altenglischen»
в «Language», 1957.
77

основополагающее различие между перенесением и
подстановкой часто бывает трудно провести в тех случаях,
когда заимствование оказывается омонимичным какому-
либо слову родного языка, например в американском
норвежском заимствованное слово fil (< англ. field «поле»)
омонимично норвежскому слову со значением
«напильник». Только на основании таких сугубо формальных
признаков, как отсутствие конечного [d] и женский род слова
fil, можно прийти к выводу, что данный случай лучше
рассматривать как омофоническое заимствование-сдвиг:
вместо иностранного слова было подставлено целое слово
родного языка, а не просто последовательность диафонов.
8.1. Одним из преимуществ такой классификации
является открывающаяся благодаря ей возможность
сравнения различных ситуаций, связанных с языковыми
контактами, например латинских заимствований,
производившихся в средние века составителями английских глосс
(ср. упомянутую книгу Гнойсса), и заимствований из
английского языка в языке команчей 28. В обоих случаях
процент заимствованных слов заметно ниже процента
заимствований-сдвигов; однако если в глоссах это в
основном заимствованные образования, то у команчей—это
прежде всего индуцированные образования, но без
прямого формального влияния английских образцов.
В списках заимствований часто встречаются и такие
лексические единицы, которые являются одновременно и
заимствованными словами, и заимствованиями-сдвигами,
например в американском норвежском слово eplepai «яблочный
пирог» (англ. apple-pie) eple — норвежское слово, a pai —
заимствование из английского. Подобные заимствования
часто называют гибридными (мной был предложен термин
loanblends — букв, «заимствования-смеси»), но с точки
зрения двуязычной интерференции их лучше
рассматривать как результат двух последовательных актов
заимствования. По-видимому, сначала было заимствовано слово
pai «пирог», и к моменту образования сложного слова оно
уже ощущалось как слово родного языка; однако ввиду
невозможности непосредственного наблюдения самого
момента заимствования делать какие-либо определенные
утверждения в подобных случаях очень трудно.
28 См. ценную работу Касагранде о языковой
ассимиляции команчей в: «International Journal of American Linguistics»,
20—21, 1954—1955.
78

9. Движущие силы и масштабы интерференции
В этой области предстоит сделать еще очень много,
в частности в вопросе о роли, которую при этом играет
структура языка. Совершенно очевидно, что большинство
явлений интерференции, в особенности того типа, который
мы называем заимствованием, связано с факторами вне-
языкового характера. Упомянутые выше политические
и социальные факторы, приводящие к господствующему
положению одного языка по отношению к другому,
вызывают к жизни также и те установки в поведении носителей
языка, которые могут оказаться благоприятными или
неблагоприятными для усвоения заимствований. Далее,
от условий обучения зависит, произойдет ли усвоение
языка в достаточно раннем возрасте, чтобы у человека
могли сложиться две отдельные языковые системы. С другой
стороны, ясно, что сама форма заимствований определяется
тем, как соотношения между двумя языковыми системами
воспринимаются двуязычными носителями. Утверждают,
что одни языки в силу своего строения менее восприимчивы
к заимствованиям, чем другие; этот тезис остается пока
не доказанным. Что касается метафорического
высказывания С э ? и ? а о «психологической установке самого
заимствующего языка» («Language», стр. 220), то из его
примеров видно, что имеются в виду словообразовательные
модели данного языка: заимствованные слова охотно
усваиваются языками, в которых слова имеют простое строение
и не распадаются на части, и гораздо менее охотно —
языками с продуктивными моделями словосложения.
Перспективным объектом исследования представляются индейские
языки, поскольку они резко различаются по количеству
заимствованных слов 29. Но даже и здесь разница, может
быть, скорее формальная, нежели действительная; с
заимствованными словами в язык входят новые основы, но
заимствования-сдвиги в не меньшей мере являются
нововведениями в языке.
9.1. Одной из причин сопротивления заимствованию,
конечно, является степень связанности или независимости
языковых единиц. Мной была определена шкала «усваивае-
29 Ср. статью Дугласа Тэйлора (Taylor) о карибском языке
острова Доминика в: «International Journal of American
Linguistics», 12, 1946, стр. 213—216.
79

мости» (adoptability) 30, которую Вайнрайх соотнес со
степенью интегрированности морфем: чем больше
неотделимость данной морфемы, тем меньше вероятность ее
перенесения 31. Таким образом, стирается абсолютная грань
между лексическим и грамматическим заимствованием, на
которой так настаивали раньше 32. Те морфемы, которые
сами не фигурируют в качестве самостоятельных
высказываний, обычно заимствуются лишь в составе целых отрезков
высказывания и не становятся продуктивными в
заимствующем языке, если только их количество в нем не
оказывается достаточным для возникновения аналогии.
9.2. Особый интерес для исследования представляют
креольские языки, как один из предельных случаев
интерференции. С точки зрения процесса заимствования, как он
был описан выше, усвоение отдельными туземцами (в
частности, неграми) языка колонизаторов может рассматриваться
как несовершенное копирование
(imperfect replica), при котором переносятся только свободные
морфемы (но не связанные), причем они встраиваются
в систему фонологических и синтаксических навыков
заимствующего языка. Эти языки почти целиком
состоят из заимствованных слов; лишь
отдельные разрозненные элементы восходят к древним
африканским источникам. Заимствованные слова — это,
как правило, просто основы, но они сохранили некоторое
количество связанных морфем, что позволяет утверждать,
как это делает Роберт А. Холл-младший (Hall Jr.),
что креольские языки представляют собой особые
индоевропейские диалекты 9. Что же касается случаев, когда
не имело место то принудительное и беспорядочное обучение
господствующему языку, которое привело к возникновению
креольских языков, то там заимствование было гораздо
менее интенсивным и число заимствованных слов в
обычных текстах редко превышало 5%. Списки заимствований,
имеющиеся для самых разных иммигрантских языков,
редко содержат более 1000 слов, многие из которых в свою
очередь являются малоупотребительными,— а эта цифра
явно не может считаться очень высокой по отношению
к словарному запасу какого бы то ни было языка.
30 См. «Language», 26, 1950, стр. 224.
31 См. U. Weinreich, цит. соч., стр. 35.
32 Ср. Meillet, Linguistique historique et linguistique
generale, 1, 1921, стр. 82.

Андре Мартине
РАСПРОСТРАНЕНИЕ ЯЗЫКА
И СТРУКТУРНАЯ ЛИНГВИСТИКА
Ряд лингвистов (в том числе и некоторые из корифеев)
считали изучение распространения языков вполне
достойным занятием для себя. Достаточно напомнить здесь книгу
«Les langues dans l'Europe nouvelle», опубликованную
после первой мировой войны (в 1928 г.) Антуаном Мейе
(Meillet) вместе с Люсьеном Теньером (Tesniere).
Однако вовсе не очевидно, что лингвисты сами по себе
наилучшим образом подготовлены для выполнения работы
такого рода. В самом деле, когда речь идет о современных
литературных языках, для которых имеются надежные
данные переписей, то для решения задачи, скорее всего,
нужен статистик, а если для языка или периода, о котором
идет речь, нет таких статистических данных, то мы не
можем ожидать ничего, кроме предположительных оценок,
которые будут основываться на сведениях, которые может
собрать и выразить количественно не столько лингвист,
сколько этнограф, историк или филолог. Если нас не
удовлетворяет чисто описательный подход (все равно —
синхронический или диахронический), т. е. если мы
попытаемся собрать сведения о причинах распространения
некоторого языка, то, скорей всего, мы придем к выводу,
что оно является побочным продуктом военной,
политической, религиозной, культурной, экономической или просто
демографической экспансии народа, чьим орудием общения
и является данный язык. Язык одолевает своих соперников
не в силу каких-то своих внутренних качеств, а потому,
что носители его являются более воинственными, фанатич-
Andre Martinet, Diffusion of Language and Structural
Linguistics, «Romance Philology», 1952, 6, стр. 5—13. Этот текст
был зачитан 29 декабря 1950 г. в качестве доклада на собрании
Ассоциации современных языков.
6—0293
81

ными, культурными, предприимчивыми. Ничто в характере
латинского, арабского, испанского и английского языков
не предрасполагало к распространению их далеко за свои
первоначальные пределы. Или, во всяком случае, все то
в их структуре, что могло помочь им в процессе их
распространения, лишь отражало те черты народного
характера и культурные особенности, которые так или иначе
предопределили дальнейший ход событий.
Если, таким образом, распространение языков само
по себе не принадлежит к тем явлениям, которые имеют
к нам, лингвистам, прямое отношение, оно тем не менее
может создать ситуации, которые затрагивают как
распространяющийся язык, так и другие языки, вступающие
с ним в контакт. Даже в случаях, когда язык
распространяется на ранее не заселенные территории, остается
возможность, что новая среда и новый способ жизни определят
развитие речи данного района, а косвенно и языка в целом.
Но, как правило, распространение языка проходит через
ситуацию двуязычия, которая вне зависимости от того,
выживает ли каждый из борющихся языков или же один
из них исчезает, всегда оказывает весьма значительное
влияние на данный язык. Не вызывает, по-видимому,
сомнения то обстоятельство, что лингвистическим
проблемам, возникающим при этом, до сих пор не уделялось
должного внимания. Грубая классификация возникающих
при этом социально-языковых ситуаций при помощи
понятий субстрата, суперстрата и адстрата вряд ли может быть
признана удовлетворительной. Она не может учесть
бесконечного разнообразия двуязычных и многоязычных
ситуаций. Она разделяет вещи, которые в действительности
тесно связаны: так, можно спросить, где кончается
иберийский 1 субстрат и где начинается эускарийский 2 адстрат?
1 Этот термин применяется здесь в широком смысле — ко всем
языкам, которые могли употребляться на «Иберийском»
(Пиренейском) полуострове в то время, когда там начала распространяться
латынь. Из его употребления вовсе не следует принятие гипотезы,
что баскский и язык (или языки) иберийских надписей генетически
связаны; см. ?. Tovar, Estudios sobre las primitivas lenguas
hispanicas, Buenos Aires, 1949.
2 Предполагается, что этот термин имеет как географически,
так и исторически больший объем, чем термин «баскский»;
вымерший «аквитанский» был эускарийским языком. См. R. Lafon,
L'etat actuel du probleme des origines de la langue basque, Eusko-
Jakintza [Bayonne], 1, 1947, стр. 35—47, 151—163, 505—524, в
особенности стр. 507—509.
82

Она располагает ученых к тому, чтобы удовлетвориться
простым наклеиванием ярлычков там, где необходимо
непредвзятое наблюдение и исследование. Тот факт, что
«адстрат» до сих пор остается чуть ли не пустым звуком,
характерен для общего духа подобных теорий: ситуация
двуязычия сама по себе отпугивает большинство
традиционно мыслящих лингвистов. Лишь когда одноязычие
восстановлено, они могут вновь вздохнуть свободно.
Но тогда, разумеется, уже невозможно прямое наблюдение
и слишком часто остается лишь или признать свою
некомпетентность, или же работать с непроверенными
предположениями. Нам представляется, что в этой области
необходимо больше исследований типа работы Берти-
ла Малмберга (Malmberg), посвященной языковой
ситуации в Парагвае3, более многочисленных и более
научных исследований того, как провинциальные или
колониальные формы литературных языков окрашиваются
в устах местных жителей.
Как только отдашь себе отчет в том, что силы, которые
назывались действием субстрата и действием суперстрата,
представляют собой просто два из большего числа
следствий двуязычия и что в связи с двуязычием возникают
почти те же самые проблемы вне зависимости от того,
являются ли два контактирующих языка совершенно
несвязанными, как испанский и гуарани в Парагвае, или же
генетически близкородственными, например двумя
романскими диалектами, начинаешь понимать огромную важность
следствий распространения языков. По-видимому, не будет
преувеличением сказать, что взаимовлияние языков —
один из самых могучих стимулов языковых изменений.
Когда многие современные лингвисты утверждают, что
язык — это структура, они имеют в виду, что язык не
случайное скопление слов и звуков, а хорошо
организованное и внутренне связанное целое. Этот аспект языковой
действительности недостаточно подчеркивался
младограмматиками, оставившими на долю своих преемников
ликвидировать этот пробел и вывести необходимые следствия,
однако из их практической деятельности можно заключить,
3 «Notas sobre la fonetica del espanol en el Paraguay», Vetens-
kapssocietaten i zund, Arsbol, 1947, стр. 1 —18 и «L'espagnol dans
le Nouveau Monde: Probleme de linguistique generale» в «Studia
Linguistica», I, 1947, стр. 79—116, II, 1948, стр. 1—36.
6* 83

что они рассматривали каждый язык как совершенно
автономное и самодовлеющее образование, которое могло
изнашиваться или затрагиваться внешними неязыковыми
факторами, но фонетическое и морфологическое ядро которого
было недоступно внешнеязыковому влиянию. Можно было
бы сказать, что в своем сопротивлении признанию
«смешанных языков» (Mischsprachen) и взглядам таких ученых,
как Гуго Шухардт, они выступали прямо-таки борцами
за дело структурализма. Фердинанд де Соссюр —
пионер структурализма — считал, что раскрыть системный
характер языка можно, лишь подходя к нему статически
и отвлекаясь от таких динамических тенденций и внешних
влияний, которые постоянно угрожают устойчивости языка.
Для тех, кто до сих пор разделяет эти взгляды, само
название этой статьи должно звучать как вызов или как
объединение двух несовместимых аспектов действительности.
Только тем, кто рассматривает структуру как постоянную
и динамическую реальность каждого языка, предлагаемый
здесь подход необязательно покажется противоречивым.
Структура языка есть не результат его окостенения, а
нормальное следствие экономии языковой деятельности 4.
Когда два языка в результате распространения одного из
них вступают в контакт, то это означает, что по крайней
мере некоторым людям придется для целей коммуникации
использовать две различные языковые структуры.
Основная лингвистическая проблема, возникающая в связи
с двуязычием, состоит в следующем: в какой мере две
контактирующие структуры могут сохраниться
неизменными и в какой степени они будут влиять друг на друга,
изменять друг друга? Хотя этой проблеме до сих пор не
уделяется должного внимания 5, можно утверждать, что,
как правило, происходит большее или меньшее
взаимовлияние, в то время как полная независимость обеих
структур — несомненное исключение, ибо последняя требует,
по-видимому, от двуязычного индивида такой
целенаправленной деятельности, на которую мало кто способен, особен-
4 См. ?. Martinet, The Unvoicing of Old Spanish Sibilants,
Romance Philology, V, 2—3, 1951 — 1952, стр. 133—156. (См. в
настоящем сборнике, стр. 290 и сл.: А. Мартине, Контакты структур:
оглушение свистящих в испанском языке.— Прим. ред.)
5 Эта проблема правильно поставлена по крайней мере
У. Вайнрайхом (Weinreich) в его диссертации, защищенной
в Колумбийском университете и до сих пор не опубликованной ? о.
84

но если речь идет о значительном промежутке времени.
Во всяком случае, можно сказать, что целостность обеих
структур имеет больше шансов сохраниться, если оба
контактирующих языка обладают равным или сравнимым
престижем — эта ситуация часто имеет место в случаях,
которые можно назвать индивидуальным двуязычием или
многоязычием. Было бы неверно исключить такие ситуации
из полного обзора проблем, связанных с распространением
языков. Тот факт, что Цицерон был носителем латино-
греческого двуязычия, оставил неизгладимые следы в нашем
современном словаре. Однако индивидуальное многоязычие
(именно поскольку менее вероятно, что оно затронет
наиболее полно структурализованные аспекты языка, а именно
фонологические и морфологические модели), по-видимому,
всегда будет оставаться на втором плане, и внимание
лингвистов будет обращено на коллективное двуязычие
в результате распространения нового языка на весь
коллектив. То, как распространяется новый язык, зависит
от целого ряда факторов, которые мы не можем ни
анализировать, ни даже перечислить здесь. Достаточно сказать,
что одним из таких факторов будет специфический характер
престижа, которым пользуются носители нового языка.
Во всяком случае, этот процесс является постепенным
и можно ожидать, что структура нового языка на первых
порах подвергнется дурному обращению. Однако через
несколько поколений ситуация, как правило, меняется
за счет местного языка. Когда в 10 году до нашей эры
африканский город Гурза просил о назначении римского
протектора, латынь этого прошения была исключительно
жалкой, находясь под сильным влиянием структуры
местного пунического диалекта (подписавшие носили
карфагенские имена). Через 70 лет подобная петиция была
привезена в Рим местными чиновниками, которые называли
себя Herennius Maximus и Sempronius Quartus. На этот
раз латынь была безукоризненной 6. У нас нет никаких
данных о структуре местного пунического диалекта в то
время, но наши знания о сходных ситуациях заставляют
нас думать, что его первоначальная семитская структура
значительно пострадала. Такое разрушение должно было
ясно проявиться как в текстах, так и в речи через
бессистемные на первый взгляд отклонения от предшествовав-
6 G. Boissier, L'Afrique romaine, Paris, 1895, стр. 291.
85

шей практики. На самом деле эти отклонения являются
симптомами далеко зашедших структурных изменений
и могут быть объяснены лишь этим. После того как язык
прошел через такой период двуязычия, в котором язык-
соперник был побежден, структура языка-победителя —
вне зависимости от того, стал ли им распространявшийся
язык, как было в романских странах, или же местный
язык, как это было в Англии в XIV веке,— должна
оцениваться в связи с первоначальной структурой обоих
контактирующих языков: изолированные аналогии могут быть
обманчивы и случайны, в то время как целые ряды
структурных черт достаточно убедительны. До тех пор пока
будет преобладать атомистический метод, по которому
каждая черта рассматривается сама по себе
безотносительно к общей модели, мы не можем надеяться получить
нечто большее, чем расплывчатые предположения о
влиянии другого языка. Когда игнорируется идея о
структурной природе языка вместе с вытекающим из нее
положением, что изменение в одной точке может в дальнейшем
определить далеко идущую реорганизацию модели, то
происходит одно из двух: ученые или не замечают
глубокого влияния периода двуязычия, или же склоняются
к весьма спекулятивным предположениям о
последействии благоприобретенных или унаследованных
тенденций.
Если, как того требует структурный подход, языковое
изменение может быть полностью объяснено только в свете
его связи с общей структурой языка, в котором оно
происходит, то исследование общей структуры до и после
изменения может дать нам ответ на вопрос, лежит ли его
причина внутри исследуемого языка или же она
объясняется влиянием другого языка. Некоторые изменения
«оправданы» формой языка, в котором они появляются.
В парижском варианте французского языка совпадение
in и un, происходящее буквально на наших глазах 7, может
быть объяснено следующим образом: оппозиция этих двух
фонем могла сохраняться до тех пор, пока они
артикулировались с такой апертурой, которая позволяла говорящим
огубление при произнесении un, т. е. сохранение признака,
7 См. A. Martinet, La prononciation du francais
contemporain, Paris, 1945, стр. 147 и ел.
86

отличающего un от in. Однако носовые гласные фонемы 8,
по-видимому, стремятся к возможно более широкой
артикуляции для более равномерного распределения потока
воздуха между носовым и ртовым резонатором и более
ясного выделения специфики ртовой артикуляции. Однако
слишком широкая артикуляция приходит в столкновение
с огублением. Если бы говорящие нуждались в оппозиции
in : un, то раскрытие артикуляции остановилось бы,
достигнув опасной зоны. Но поскольку эта оппозиция почти
не играет различительной роли в системе языка 9, то
говорящие не чувствовали необходимости сопротивляться этой
тенденции к открытию рта и произошло совпадение in
и un. Мы замечаем, что это совпадение, по-видимому,
распространяется и в некоторых провинциях. Здесь
необходимо различать три следующих процесса: (1) в некоторых
местах опасная зона была достигнута в результате
естественной эволюции, которая могла быть ускорена влиянием
Парижа; (2) в других местах носовые передние гласные
являются сами по себе достаточно высокими для
осуществления огубленной артикуляции, но это игнорируется
вследствие подражания Парижу, все un переходят в in
и фонемы совпадают 10; (3) в некоторых районах, где обе
артикуляции четко различаются, некоторые слова,
содержащие un, в результате подражания будут произнесены
с in, в то время как в других будет сохранена традиционная
фонема; с течением времени число слов, получающих in
вместо un, будет увеличиваться, и un постепенно исчезнет
из-за отсутствия слов, в которых оно слышится и
произносится. Необходимо учитывать все три возможности, при-
8 Это верно, во всяком случае, относительно носовых гласных
переднего ряда. В случае задних гласных, по-видимому, действуют
и другие факторы. Когда on и an начинают сливаться в современном
французском языке, то в результате, скорее всего, получится [о].
Старославянскому e (<en) соответствует в русском языке ['а],
а с соответствует [и]. Возможно, носовой резонатор постоянно
стремится придать звуку более низкий тембр. Это объяснило бы оба
перехода: [?>e>?] и [а > 51.
9 Имеется, по-видимому, очень мало пар и «квазиомофонов»
типа alun — Alain, причем таких, которые могут быть легко
различены по другим признакам.
10 Это, по-видимому, случилось в районе Бри к востоку от
Парижа, где результатом совпадения явилось [е], см. M. Durand,
Le genre grammatical en francais parle, Paris, 1936, стр. 161 и ел.
и карты 1 и 2.
87

чем не только для местных вариантов литературного
французского языка, но и для всех наречий, как романских,
так и нероманских. В бретонском, например, имеются две
фонемы /?/ и /?/, причем их противопоставление,
по-видимому, играет большую различительную роль 11, чем во
французском, и все же можно ожидать, что если носители
французско-бретонского двуязычия смешивают в своем
французском языке в результате одного из первых двух
процессов in и un, то то же самое они будут делать и в своем
бретонском. Таким образом, слияние in и un, которое
структурно «оправдано» в Париже и некоторых соседних
областях, может распространиться на диалекты,
фонемные и морфофонемные структуры которых не могут дать
этому объяснения. Эта ситуация заставляет предположить,
что во всех случаях, когда мы имеем дело с изменением,
которое в прошлом распространилось на широкую
территорию, включающую различные диалекты или языки, мы
можем установить первоначальный центр его
распространения, исследуя, какую структуру во время изменения
имели все затронутые этим изменением языки. Мы часто
найдем в одном из них некоторые определяющие факторы,
которые отсутствуют в остальных. Этот метод был
применен Андре Одрикуром (Haudricourt) к проблеме
перехода ei>ci во французском языке12, ибо с точки
зрения структуры средневекового парижского
французского этот переход представляется странным. Верно то,
что повышение гласного в дифтонге ai в то время
подвергало опасности полезную оппозицию ai : ei, но в
непосредственной близости от Парижа, на север и на запад от него,
носители диалекта французского вполне справлялись
с совпадением двух дифтонгов, и ничто в парижской модели
не давало ключа для объяснения странного сдвига
артикуляции назад. Напротив, если мы рассмотрим ситуацию
к востоку от Парижа, в Шампани и Бургундии, то увидим,
что переход ci > ci произошел в связи с общей заменой
е на с, которую, как видно из существующих диалектов,
11 Или, выражаясь более специальным языком, может иметь
большую функциональную нагрузку, то есть различать большее
число «квазиомофонов». О бретонских носовых гласных см.
F. Falc'hun, Le systeme consonantique du breton, Rennes, 1951,
стр. 23.
12 См. «Problemes de phonologie diachronique (francais ei > oi)»,
«Lingua», I, 1948, стр. 209—218.
88

повлекла за собой реорганизация системы кратких гласных
в результате перехода u> u. Замена ei на ci в Париже,
по-видимому, происходила в отдельных словах в
соответствии с третьим путем, рассмотренным выше. Некоторые
слова, как, например, craie, не были затронуты ни в
написании, ни в произношении; некоторое число других
и некоторые грамматические окончания и конечные слоги
начали писаться с oi, но, по-видимому, произносились
так лишь частью населения, так что в конце концов §,
регулярно развившееся из ei путем смешения с рефлексом ai,
сменило своего соперника ci.
Тот же метод может быть применен к более древнему
изменению, охватившему более широкую область, а именно
к дифтонгизации долгих g и ?» которая, по-видимому,
проходила в третьей четверти первого тысячелетия в
северном и восточном галло-романском, в юго-западном
германском и северном итало-романском. Мы отвлечемся здесь
от кастильского перехода g и c в ie и uo, происходившего,
по-видимому, в других фонетических условиях. В
романской области дифтонгизация распространяется на все
районы, подчиненные раннему франкскому,
бургундскому и лангобардскому господству, и вполне возможно,
что фон Вартбург 13 (von Wartburg) прав,
утверждая, что первое условие дифтонгизации, а именно полное
удлинение гласных в свободных слогах, было следствием
влияния германской речи, в которой долгота гласного была
различительной чертой. Но отсюда вовсе не следует, что
германским влиянием объясняется и сама дифтонгизация,
которая не распространилась за пределы самой южной
части германоязычной области 14. Вообще говоря, можно
предположить, что центр дифтонгизации был где угодно,
в любой части германской или романской территории, и она
распространилась оттуда благодаря двуязычным индивидам
на всю ту территорию, где мы находим ее следы. Однако
если мы сравним вокалическую систему романского с той,
которая предполагается для раннего западногерманского,
то мы можем установить, что романский,
характеризующийся четырьмя различительными степенями открытости
13 См. «Die Ausgliederung der romanischen Sprachraume»,
Bern, 1950, стр. 85 и ел.
14 Ср. точку зрения Т. Фрингса в: «Franzosisch und
Frankisch» (2. Die nordfranzosische Diphtongierung), «Zeitschrift fur
romanische Philologie», LIX, 1939, стр. 257—283.
89

по сравнению с тремя в германском, был в гораздо большей
степени подвержен профилактической дифтонгизации. Это
объяснение, как представляется, гораздо лучше, чем
собственные аргументы ?рингса 15, подтверждает его
вывод, что дифтонгизация распространилась из Северной
Франции на Южную Германию. Французская и
североитальянская дифтонгизация g и ? были следствием
параллельного местного развития под аналогичным иноязычным
влиянием, действовавшим на практически одинаковую
вокалическую систему.
Нетрудно представить себе, как может происходить
фонетический сдвиг в двух языках, начинаясь в пределах
двуязычной области и распространяясь на одноязычные
районы. Ситуация, возникающая, когда данное изменение
распространяется по всей области, в которой язык А или
является единственным, или же употребляется параллельно
с языком В, а затем проникает и в область, где
употребляется только язык В, вряд ли принципиально отличается
от предыдущей. Более удивительным представляется
случай, когда сдвиг, который произошел в достаточно далеком
прошлом и результаты которого сосредоточены в языке А,
проявляется в соседнем языке В среди двуязычного
населения или же через посредство некоторой зоны двуязычия.
В какое-то время в прошлом каждое и во французском
языке перешло в u по причинам, которые здесь незачем
обсуждать. Через много столетий эти и — или, во всяком
случае, некоторые и — перешли в u не только во многих
галло-романских диалектах, но и в соседних баскских
и нижненемецких диалектах. Этот переход столь трудно
объяснить французским влиянием, что многие лингвисты
склонны вообще это влияние отвергать. Однако
географические и культурные аргументы в пользу именно такого
распространения этих явлений столь сильны, что стоит
попытаться найти их лингвистическое обоснование.
Ясности в этом вопросе можно добиться, лишь если будут
установлены и приняты во внимание фонемные структуры
рассматриваемых языков. Процесс, который можно себе
представить, будет выглядеть примерно так: язык (или диалект) В
является нормальным средством общения для данного
коллектива, язык А — это «язык престижа» и на нем наряду
с языком В говорят правящие классы. Ряд слов проникает
15 Там же, стр. 278.
90

из А в В. Они содержат фонетический элемент, незнакомый
в В, в нашем случае [u]. Одноязычные носители языка В
затрудняются произносить его и заменяют ближайшим
звуком родного языка, т.е. [и]; последующие поколения,
начиная с ранних лет подражать высшим классам, уже
могут произнести [u], но поскольку они остаются
одноязычными носителями В и не являются специалистами
по этимологии, то они не ограничивают применение
звука [u] заимствованными словами, а иногда распространяют
его и на слова языка В, заменяя исконное [и]. В их речи
[и] и [и] становятся двумя вариантами одной фонемы,
причем [u] употребляется в официальных ситуациях
и в «благородных» словах, а [и] в обычной обиходной речи.
Если эта социально-языковая ситуация сохраняется
достаточно долгое время, то [u] распространится за счет [и].
Первоначальное [и] или исчезнет, или будет ограничено
кругом «низких» слов, и лингвисты могут вообще не
заметить их, если это [и] совпадает с какими-нибудь новыми [и],
получившимися в результате некоторого локального
фонетического сдвига, который в свою очередь может быть
в большей или меньшей степени вызван пустой клеткой
(«дырой») в системе, практически образовавшейся в
результате широкого распространения [u]. Именно такому
процессу я бы приписал голландско-фламандский переход
германского и в u16.
В некоторых случаях процесс может быть в известной
мере осложнен тем фактом, что новое произнесение [u]
закрепляется лишь в особо благоприятных фонетических
условиях, в то время как в остальных случаях
сохраняется [и]. Таково, например, положение в соулетинском
диалекте баскского языка 17. Это усиливает впечатление, что
мы имеем дело с нормальным фонетическим переходом,
тем не менее мы не должны забывать о первоначальной
причине перехода: подражание было успешным только
там, где оно было относительно простым.
16 В Голландии прослеживается замена [и] на [и] в отдельных
словах, причем этот процесс идет с юга на север. См. об этом
G. G. Kloeke, De hollandsche expansie, The Hague, 1927, в
особенности стр. 107, § VIII.
17 См. H. Gavel, Elements de phonetique basque, Paris,
1920, стр. 40 и ел. Подробно рассмотрев (стр. 46 и ел.) вероятность
беарнского происхождения соулетинского перехода u > u и
представив веские аргументы в пользу этой гипотезы, автор в конце
не решается сделать очевидный вывод.
91

? других случаях новый звук [u] может появиться
в неожиданных контекстах, например в палатальном
окружении в качестве рефлекса некоторой иной фонемы,
а не первоначального [и]. Здесь перед нами местное
развитие, которое мы можем считать независимым от замены [и]
на [и], но которому, по-видимому, благоприятствовало
существование [u] или в местном языке, или в «языке
престижа». Именно это мы обнаруживаем во
франко-провансальском диалекте района Во (Vaux), прекрасно
изученного и описанного Антоненом Дюрафуром
(Duraffour)18.
Если, как многие считают, дорсальное или увулярное г
в ряде европейских языков объясняется парижским
влиянием, то его распространение следовало бы объяснять
почти таким же способом. Здесь вновь, так же как и в
случае соулетинского [u], мы замечаем, что распространение
заднего г часто ограничено во многих языках или типах
речи некоторыми фонетическими ситуациями или
фонемными вариантами: во франко-провансальском диалекте
Отвиля (Hauteville) оно встречается в начале слова,
в конце слова и в удвоении, в то время как после
согласного и в интервокальном положении сохраняется
вибрация 19. Мы находим аналогичные ограничения в
провансальском 20, баскском21, во многих американских
разновидностях испанского и португальского22 и некоторых
диалектах центральной Швеции 23. Трубецкой
в «Основах фонологии» указал, что структура чешского
языка мешает распространению этого типа r; это,
по-видимому, относится и к некоторым другим языкам, которые
18 См. «Bulletin de la Societe Linguistique», XXVII, 1927,
стр. 77—79 и XLIII, 1947, стр. 83—85.
19 A. Mart i net, «Revue de Linguistique Romane», XV, 1939,
стр. 28—30 (Description phonologique du parler franco-provencal
d'Hauteville (Savoie)).
20 H. N. Coustenoble, La Phonetique du provencal
moderne en terre d'Arles, Hertford, 1945, стр. 192 и сл.
21 H. Gavel, Grammaire basque, Bayonne, 1929, стр. 58 и сл.
22 T. Navarro, El espafiol en Puerto Rico, Rio Piedras, 1948,
стр. 89 и сл. В случае американо-испанского и португальского мы
должны, во всяком случае, считаться с возможностью независимых
местных переходов, при которых была ликвидирована фонемная
аномалия изолированной пары долгого и краткого согласного
г : г.
23 В обширной зоне центральной Швеции, севернее провинций
Сконе и Смоланд, где задняя артикуляция г встречается почти
92

не подвержены такому изменению. Может быть, дело
в том, что внедрению г в некоторых языках и диалектах
благоприятствовало то, что оно решало назревшую
структурную проблему. Так, благодаря ему в системе романских
языков исключался последний остаток латинской
корреляции долготы согласных.
Настойчивое требование Трубецкого и многих других
ведущих фонологов различать две автономные науки,
фонетику и фонологию, было справедливо в тот период,
когда для ясности требовалось подчеркнуть различие между
старым и новым подходом. Трубецкой даже отождествил
понятие фонемной релевантности с соссюровским «langue»,
оставив фонетистам всю область «parole». Это привело
некоторых ученых к ошибочному предположению, что
задача структурной лингвистики исчерпывается
составлением списков или таблиц фонем и грамматических
морфем. На самом же деле осознание структурной природы
языка должно помочь нам в оценке любого наблюдаемого
факта, каким бы мелким и неважным он ни казался, в свете
языковой системы в целом. Описание структуры языка
не означает, что мы должны ограничиваться лишь
немногими фактами, которые представляются особенно важными,
а требует установления иерархии, в которой каждый
элемент языка найдет место, которого он заслуживает в связи
с выполняемой им функцией в процессе человеческого
общения.
во всех позициях, долгое г в середине слова и (долгое или краткое)
конечное r имеют заднюю артикуляцию, в то время как в остальных
случаях сохранена первоначальная артикуляция кончиком языка,
см. G. Sjostedt, Studier over r-ljuden i sydskandinaviska mal,
Lund, 1936, стр. 157 и ел. В западнороманском начальное r является
исконно долгим и обычно разделяет судьбу долгого r в середине
слова. О происхождении долгого начального r см. мою статью
«Celtic Lenition and Western Romance Consonants» в «Language»,
XXVIII, 1952.

Богу слав Гавранек
К ПРОБЛЕМАТИКЕ СМЕШЕНИЯ ЯЗЫКОВ
Термин «смешение языков» употребляется здесь в
широком смысле. Это связано с желанием рассмотреть в данной
работе некоторые общие вопросы, а также ряд
специальных славистических проблем, причем меня будет
интересовать не столько процесс смешения языков, сколько его
результаты *.
Исследуемое явление вполне можно было бы обозначить
термином «языковой контакт» («language contact»). Этот
термин, введенный Андре Мартине и получивший
известность благодаря У. Вайнрайху, в последних
работах (Вайнрайх, Фогт, Хауген,
3авадовский и др.) 2 стал общепринятым: он удобен, а главное,
достаточно широк; однако он ничего не объясняет в
лингвистическом отношении, лишь обозначая языковые
ситуации — этим ситуациям в свою очередь противопоставлены
возникающие в результате их общие языковые явления,
которые можно обозначить термином «языковая
интерференция» 3.
Пути, ведущие от «контакта» к возникновению
совокупности общих языковых черт, к «интерференции», могут быть
весьма различными: речь может идти об одностороннем
влиянии одного языка на другой, или о взаимном влиянии
двух или более языков, или о конвергентном развитии
определенной языковой группы, или, наконец, об общем
субстрате (правда, значение последнего понятия раньше
переоценивали, и часто оно появлялось для объяснения
Bohuslav Havranek, Zur Problematik der
Sprachmischung, B:«Travaux linguistiques de Prague», 2, Prague, 1966, стр. 81 —
95. Перевод данного текста автором просмотрен и дополнен.
94

как deus ex machina; по моему мненйк), субстрат не
относится ? главным факторам изменения языка; это мнение
в последнее время становится преобладающим среди
лингвистов) 4.
Таким образом, говоря о языковом смешении в широком
смысле слова, мы имеем в виду определенные ситуации
и определенные пути развития, но в первую очередь нас
интересует их результат, а именно общие языковые черты
(языковая интерференция). Мы оставляем в стороне
проблемы контакта различных стилей и типов речи внутри одного
языка, а также контакты близкородственных языков, легко
понятных для носителей этих языков.
Я хотел бы сказать здесь также несколько слов об
общей проблеме развития языка. С одной стороны, оно
понимается как имманентное развитие каждого отдельного
языка — сегодня вряд ли кто стал бы возражать против
такой точки зрения; и если я в дальнейшем не
останавливаюсь на имманентном развитии, то не потому, что не
признаю этого принципа, ибо для Пражской школы, к
которой я принадлежу, этот принцип был и остается
основным.
Но с другой стороны, существует внешняя
мотивированность языкового развития, и здесь иноязычное влияние
является одним из важнейших факторов. Правда, при
более глубоком рассмотрении приходится и здесь различать
внутренний и внешний аспекты. Ибо те, кто рассматривает
влияние чужих языков лишь как внешнюю мотивировку,
целиком отличную от имманентного развития и даже
противоположную ему, упрощают весь вопрос; речь идет
не только о чуждом, идущем извне влиянии, но прежде
всего о том, как проявляется это влияние в
воспринимающем языке, а это уже вопрос, связанный с внутренним
развитием данного языка, которое и определяет, какие черты
заимствуются, а какие нет. Необходимо поставить вопрос
о причинах того, почему одни черты заимствуются, а другие
нет. Часто ответ на него найти бывает трудно, но многое
зависит от того, насколько иноязычное влияние
соответствует возможностям внутриязыкового развития 5.
При постановке вопроса о языковом смешении часто
исходят из проблемы «двуязычия». Я считаю, однако,
и многие лингвисты придерживаются того же мнения, что
двуязычие — это особый случай языкового контакта.
Правда, двуязычие — это опять некоторая ситуация, а не
95

ее разрешение в отдельном случае. Однако двуязычие
можно понимать по-разному. До сих пор есть еще ученые,
которые понимают под двуязычием в широком смысле
любое влияние чужого языка, вне зависимости от того,
имеет ли оно коллективное или индивидуальное
проявление, идет ли речь о действительном владении двумя языками
или же только о контакте с чужим языком (например,
благодаря изучению языка в школе или же просто
пассивному овладению им). Это широкое понимание двуязычия
можно найти еще в литературе XIX века, например у
Германа Пауля в его классическом труде «Принципы
истории языка» (1880), но также и у некоторых современных
авторов 6.
Я считаю такое понимание двуязычия слишком
широким, поэтому в начале своей статьи я отдал предпочтение
термину «языковой контакт».
По-моему, невозможно рассматривать индивидуально
реализуемое двуязычие в качестве существенного фактора
языкового развития, каковым могут быть лишь
коллективные явления. Однако двуязычный коллектив не
обязательно должен быть чем-то цельным в этническом или
национальном плане.
Я не отрицаю также, что влиянию одного языка на
другой, вне зависимости от того, является ли оно
односторонним или взаимным, может способствовать индивидуальное
владение другим языком. Так распространяются прежде
всего научные термины, что мы явственно ощущаем особенно
в последнее время. Так же очевидно, что индивидуальное
двуязычие может стать объектом лингвистического
исследования, но лишь как симптом, а не как фактор
конкретного развития языка 7.
По-моему, термин «двуязычие» при изучении развития
языка следует применять лишь к коллективному
двуязычию, т. е. ограничить его теми случаями, когда в одном
языковом коллективе (а не только у отдельных его членов)
имеются и используются две разные грамматические
системы и два разных словаря 8 (при этом, разумеется, речь
может идти о разных степенях различия грамматики и
лексики и тем самым о большей или меньшей степени
двуязычия).
Можно говорить по крайней мере о двух степенях
двуязычия : о полном двуязычии и частичном
двуязычии. Разумеется, следует различать степени кол лек-
96

тивного двуязычия, а все, что им не является, подпадает
под более широкую категорию языкового контакта 9.
Иногда говорят о двуязычии в пределах одного и того же
языка (для этого случая был еще предложен специальный
новый термин «диглоссия» 10), но я не буду заниматься
таким двуязычием, так же как и мнимым двуязычием
на пограничье двух близкородственных языков.
Я хотел бы привести примеры различных типов
коллективного двуязычия в славянской языковой
области.
В прошлом на чешской территории существовало
чешско-немецкое двуязычие,
распространявшееся, однако, не на весь народ, а только на его часть. В
первую очередь двуязычие распространилось на некоторые
крупные города, в которых оно началось еще раньше (с XIII
века), продолжалось в XVII и XVIII веках и даже в начале
XIX века, а в некоторых моравских городах еще дольше
(до конца XIX века). Другого рода двуязычие имело место
на стыке двух этих языков, где до обострения
национальных противоречий в Чехии и Моравии чешские и немецкие
общины, не всегда даже четко разделенные, поддерживали
добрососедские отношения, но где двуязычие носило иной
характер, чем в городах.
Городское двуязычие можно было бы также назвать
«двуязычием сверху», а двуязычие в пограничье
—«двуязычием снизу». Например, в таких местах, как область от
Либьехова до Мимони (в северо-восточной Чехии), еще
в дни моего детства (к началу XX века) было много
крестьян, преимущественно мужчин, которые в общем (в
рамках своих потребностей) владели двумя языками или,
точнее, диалектами каждого из них, и с точки зрения
социально-этнической их двуязычие было взаимным 11.
Говоря о городском двуязычии, необходимо различать,
идет ли речь о господствующем слое патрициев или же
о ремесленниках и мелких торговцах. Двуязычие вторых
по сравнению с первыми было взаимным.
Итак, для нашей территории можно с уверенностью
говорить о чешско-немецком двуязычии в прошлом. Это
не было, правда, полное двуязычие, однако имелись
ситуации и периоды, когда не только отдельные индивиды,
но и целые коллективы в силу местоположения, обществен-
7-0293
97

ного положения и условий существования действительно
пользовались двумя языками — хотя и не в равной мере,
но все же так, что они в основном владели как
грамматической структурой, так и словарем обоих языков. Но,
несмотря на это, определенно имелись какие-то изъяны то в
чешском, то в немецком языке 12.
Точно так же несомненно, что в определенный период
на чешской территории создалась и такая языковая
ситуация, которую можно назвать чешско-латинским
двуязычием, хотя это двуязычие и ограничивалось одной
определенной функцией. Носители гуманистической
образованности в XVI и XVII веках могли одинаково хорошо
выражать свои мысли по определенному кругу вопросов
на чешском и латинском языках; может быть, им даже легче
было пользоваться латынью. Конечно, это был другой вид
двуязычия, чем чешско-немецкий: это было
функциональное двуязычие, существовавшее, разумеется, не только
у нас 13.
Однако можно привести и пример полного
двуязычия на славянской территории.
Серболужичане во второй половине XIX века и в XX веке
действительно почти все были двуязычными. Я имею сведения
о Лужице начиная с 20-х годов, когда я прошел пешком
если не всю Верхнюю Лужицу, то, во всяком случае,
значительную ее часть, и только в одной деревне (Радворь)
на мое лужицкое приветствие мне ответили по-лужицки
(может быть, это была случайность, но, во всяком случае,
по-лужицки отвечали редко). Между собой серболужичане
тогда еще говорили по-лужицки, но с чужим человеком,
т. е. любым, который не принадлежал к их деревенской
общине, они привыкли говорить только по-немецки.
За исключением двух-трех старух, все лужицкое
население было действительно двуязычным. Этот вид двуязычия
можно назвать полным 14. Такое же полное двуязычие
(может быть, несколько иного рода в силу большей
изолированности тогдашних деревень) можно найти в
определенный период и у полабских славян — во всяком случае,
в период, предшествовавший исчезновению их языка.
(Можно было бы привести и другие европейские примеры.)
На славянской территории существует и совершенно
другой вид языковых контактов, а именно
балканский языковой союз. Балканский языковой союз,
несомненно, типичный пример сближения генетически
98

неродственных языков: румынского (не только дакору-
мынского, но и арумынского и мегленорумынского),
новогреческого, болгарского, македонского и албанского. Все
эти языки имеют общие черты. Некоторые из этих черт
могут быть объяснены как результат местного
(болгарского, румынского и т. п.) развития, но совпадение целого
ряда таких черт позволяет рассматривать и объяснять
их с высокой степенью вероятности как действительно
общие и взаимосвязанные явления.
Существование общих языковых черт на Балканах
подтверждается чисто эмпирическим путем. Точно так же
как не нужно быть лингвистом, чтобы заметить родство
славянских языков, очень легко установить и балканские
соответствия. Уже Копитар и Добровский
обозначили болгарский язык как slavica lingua romana,
назвав его славороманским (тогда еще очень мало знали
о болгарском языке). Известна также формула M и к л о -
ш и ч а, что у балканских языков одна грамматика и
различная лексика, что они вставляют разные слова в одну
и ту же грамматическую структуру. Эта формулировка,
правда, не вполне соответствует действительности, но
в известной мере все же отражает положение вещей.
Являются ли общие черты балканских языков
результатом частного или полного двуязычия (или многоязычия)?
Разумеется, трудно говорить о полном двуязычии на
Балканах — о полном болгаро-греческом или албано-греческом
двуязычии или румыно-болгаро-греческом триязычии
и т. п. Однако здесь, несомненно, существовало двуязычие
(многоязычие), которое, правда, распространялось лишь
на торговые центры и важные торговые пути. Балканские
торговые пути, которыми пользовались все балканские
народы, были исследованы с исторической и
документальной точки зрения Константином Йиречком (J i г е с е к).
Например, очень важным в этом отношении было русло
Вардара (который был, однако, не единственным путем этого
типа на Балканах). Мы знаем, что там действительно еще
в XIX веке и в начале XX века население таких торговых
центров, как Скопле, Битоль (но, разумеется, не сельское
население), было не только двуязычным, но, как правило,
трехъязычным и даже четырехъязычным. Я сам могу
засвидетельствовать, что там еще в 30-е годы мелкие
ремесленники (являющиеся на Балканах и мелкими
торговцами) были по крайней мере трехъязычными, а во
7* 99

многих случаях и четырехъязычными. Я сам знал человека,
говорившего по-сербски, по-македонски, по-албански и по-
турецки; и этот человек ни в коем случае не был
исключением (правда, я не мог установить, говорил ли он на всех
этих языках безукоризненно правильно, но в любых
ситуациях он без труда свободно договаривался с собеседником).
Следует ли предполагать, что такие люди, которые говорили
по крайней мере на трех языках, действительно владели
тремя языковыми системами и тремя словарями? С точки
зрения языковой психологии было бы трудно понять, как
эти простые люди (причем не в единичных случаях, а как
правило) действительно смогли бы овладеть так хорошо
многими языками, если бы эти языки не имели общих черт.
Можно предположить, что для говорящих структуры
языков хотя бы частично совпали, став в большей или
меньшей степени одной и той же структурой. Поэтому
говорящим нужно было, собственно, овладеть всего лишь одной
основной структурой, которую они затем
дифференцировали определенным способом при реализации различных
языков. У этих языков много общих грамматических
категорий и средств, а также довольно большое совпадение
словаря (особенно в области ремесла). Здесь можно с
полным правом говорить о многоязычии (мультилингвизме)
особого рода, и все же это многоязычие не затрагивало
целую этническую группу, оно распространялось лишь
на определенные области, из которых общие черты
проникали в отдельные языки.
Таким образом, двуязычие (или многоязычие) в
славянской языковой области оказывается явлением
коллективным, хотя и не затрагивающим обычно целые народы.
Однако это частичное двуязычие оказывает влияние на
развитие отдельных языков.
Поставим теперь вопрос, к каким уровням языка
относится интерференция, возникшая в результате языкового
контакта (в смысле двуязычия или многоязычия и
конвергенции). Пока на этот вопрос можно ответить следующим
образом.
Разумеется, когда вообще говорят о смешении языков
на основе коллективного двуязычия, то имеют в виду не
отдельные заимствования слов, ибо последние
могут возникнуть в результате самого слабого языкового
100

контакта (даже только индивидуального). Но если перед
нами целые функционально связанные лексические слои,
как, например, слой французских слов для определенных
абстрактных культурных понятий в английском языке,
слой арабских слов в испанском языке или немецкие
ремесленные термины в чешском языке, то вполне может
возникнуть вопрос, не следует ли рассматривать их как
результат двуязычия. По-моему, здесь скорее можно говорить
о профессиональной терминологии как результате развития
в двуязычном коллективе. Разумеется, что, например, те
чешские ремесленники, которые употребляли чехизиро-
ванные по своей форме термины немецкого происхождения,
не обязательно должны были сами владеть немецким
языком; но эти термины все же были результатом
определенного языкового контакта, профессионального или
функционального двуязычия. Примером того, сколь широко были
распространены среди чешских мастеров немецкие термины,
может служить то обстоятельство, что ремесленные
термины, введенные в XIX веке чехами после освобождения
Болгарии в болгарский язык, были немецкого
происхождения и в то же время носили явную печать чешского
посредничества (ср., например, столярную терминологию) 15.
Особое внимание следует уделить языковой
интерференции в звуковой и грамматической
системе. Здесь возникает довольно сложный вопрос, при каких
типах языковых контактов может возникнуть такая
интерференция. Я согласен здесь с теми, кто утверждает, что
общие черты в этой области могут возникнуть лишь на
более высоком этапе коллективного двуязычия.
Возникает и другой вопрос: следует ли рассматривать
такие общие черты (применительно к славянской языковой
области) как результат одностороннего влияния
одного языка на другой, или взаимного влияния
двух или нескольких языков, или, наконец,
конвергентного развития группы языков.
С полной уверенностью можно говорить об
одностороннем влиянии латыни на
западнославянские и частично на южнославянские, а также вообще
на европейские языки, причем это влияние простиралось
не только на лексику, но и на синтаксическую структуру.
По-моему, здесь можно говорить о двуязычии; правда, это
было социально и функционально ограниченное двуязычие,
которое влияло в первую очередь на развитие литератур-
101

ных языков — на структуру сложноподчиненного
предложения, на порядок слов, употребление причастных
оборотов и т. п. Конечно, родной язык влиял на письменную
и устную латинскую речь, но это влияние было весьма
незначительным. Я имею здесь в виду эпоху позднего
средневековья и Возрождения, когда латынь была живой
лишь в условиях тогдашнего двуязычия, отвлекаясь от
ранней романизации большой части Европы (тогда имели
место очень важные воздействия; достаточно указать на
суффикс -arius или на прошедшее типа factum habeo,
casus sum и т. п.).
В южнославянской языковой
области господствовало несомненное хорватско-
итальянское двуязычие в Дубровнике и в
городах Далмации; это двуязычие проявляется в
классической литературе Дубровника, где, например, можно
найти инфинитивы итальянского типа с za и т. п. При этом
далматинские города Задар, Сплит и Дубровник были
с самого начала двуязычными: романскими и славянскими;
старый романский «далматинский» лишь позднее был
заменен итальянским. Ситуация здесь была слишком сложна,
чтобы ее можно было изложить в нескольких строках:
с одной стороны, имело место в большинстве случаев
одностороннее славянское влияние на неславянское население —
влияние, которое, правда, было более сильным в речи,
чем на письме, и которое иногда сопровождалось обратным
влиянием; с другой стороны, наблюдалось функционально
ограниченное культурное итальяно-хорватское двуязычие16.
В чешском языке также можно установить
одностороннее влияние немецкого языка.
Это влияние видели в различных явлениях
фонетического уровня: в ударении на первом слоге,
в дифтонгизации долгих гласных, в частичной потере
палатализации, а также в некоторых грамматических
явлениях 17. Но и эти вопросы в какой-то мере спорны.
Целый ряд авторов указывает, что немецкое ударение
в сущности носит другой характер, чем чешское, падая
на лексическую морфему (то есть не на начало слова, как
в чешском языке), так что чешское ударение на первом
слоге слова не может быть объяснено односторонним
немецким влиянием. Тем не менее можно ставить вопрос об
общности языков в этом отношении, а именно в плане
стабилизации ударения на определенном слоге: венгерское
102

ударение падает на первый слог, как в чешском языке,
польское ударение также стабилизовалось, а именно на
предпоследнем слоге, в лужицких языках известны оба
типа и т. п. Поэтому можно считать стабилизацию
ударения, несмотря на различные ее проявления, общей
среднеевропейской чертой, вряд ли, однако, возникшей на
основе одностороннего влияния. Точно так же в Македонии
как для славянских, так и неславянских языков
характерно парокситональное и пропарокситональное ударение.
Иначе выглядит вопрос о дифтонгизации долгих
гласных у (частично i) > ei, u > ou (в старом написании au).
До последнего времени исследователи не пришли в этом
вопросе к однозначному решению, и нужны новые, более
глубокие исследования.
Я сам придерживаюсь мнения, что чешская и немецкая
дифтонгизация настолько похожи друг на друга, что трудно
было бы исключить здесь немецкое влияние. Но прежде
чем мы решим этот вопрос, необходимо четко осознать, что
причиной было не подражание немецкому языку чехами,
а, по-видимому, чехизация немецких патрициев и
немецких ремесленников в городах: в их выговоре чешский
язык изменился, и это изменение распространилось как
городское, социально более высокое произношение.
Напомню в этой связи возмущение Яна Гуса некоторыми
явлениями в тогдашнем чешском языке Праги, которые
свидетельствуют о подобной ситуации (исчезновение корреляции
1/1 и корреляции i/y в Праге)18; к этому можно прибавить
и исчезновение мягких губных и свистящих.
В грамматическом строе литературного
чешского языка вряд ли можно найти какие-нибудь
явления в области морфологии и синтаксиса, которые можно
и нужно было бы объяснять как следствие немецкого
влияния, если не считать общеевропейского типа построения
предложения и некоторых случаев управления.
Необходимо, однако, отдавать себе отчет (это особенно
ясно на материале балканских языков) в том, что
литературный язык иногда сохраняет более резкие отличия от
соседнего языка, чем народный язык. Например,
литературные балканские языки довольно далеко отошли от
общего балканского языкового типа, так что отражения
балканского языкового союза в них в известной степени
затемнены (это показано в работе одного молодого чешского
балканиста) 19. То же становится очевидным при анализе
103

чешского народного языка по сравнению с литературным,
в особенности его более старой формы. Как мне
представляется, нельзя полностью отрицать тот факт, что в чешский
язык все же проникли определенные, хотя и одиночные,
грамматические явления немецкого типа, однако даже
здесь они не носят систематического характера.
Сравните частое употребление местоимения ten «тот,
этот» для придания значения определенности (tak sem pfisel
do ty hospody «и вот, пришел я в этот трактир»), такие
местоимения, как ten samy «тот самый», тип перфекта je
odejity (ср. нем. er ist abgegangen, weggegangen), оборот
je k dostani (нем. es ist zu bekommen) и т. п.— все это
явления, не типичные больше для литературного чешского
языка. По-моему, весь этот комплекс явлений требует
углубленного анализа.
При этом здесь было бы полезно подробное сопоставление
с другими славянскими языками, в особенности в области
фразеологии; во всяком случае, несомненно, что здесь
можно найти следы частичного двуязычия различной
степени (см. выше) и что эти общие явления обязаны своим
происхождением проникновению определенных немецких
черт в чешский язык уже указанным путем, причем в тех
случаях, когда структура самого чешского языка
способствовала этому.
В связи с вопросом о влиянии грамматической системы
в полном смысле слова упомяну полабский язык,
ибо в полабском часто видят пример языка, разрушенного
односторонним (немецким) влиянием. Мы знаем полабский
язык из очень поздних и довольно неточных записей.
Я сделал попытку проанализировать глагольную систему
полабского языка в своей до сих пор не опубликованной
работе и пришел к следующим выводам: влияние
немецкого языка не разрушило старую глагольную систему
полабского — оно проявилось там, где и другие
западнославянские языки имеют новообразования, т. е. в
различных типах аналитических глагольных форм — в первую
очередь в пассиве и в перфекте типа factum habeo, casus sum
(последний представляет, однако, не специфически
немецкое, а европейское явление). Почти такое же положение
в кашубском. Разумеется, полабский язык стал жертвой
иноязычного влияния, в особенности в своей последней
фазе — в этом не может быть сомнений; здесь как раз
тот случай, когда действует упрощенная формула: один
104

язык побеждает, другой побежден. Но даже здесь
разрушение грамматики не охватило весь грамматический строй,
например система склонения в основе своей осталась
славянской.
Во всех приводившихся до сих пор примерах речь шла
о влиянии, направленном в основном в одну сторону, но
также и об активности заимствующего языка, состоящей
в том, что он заимствует одни явления и не заимствует
другие, определяя условия заимствования. Даже для
предельной ситуации, примером которой служит полабский
язык, характерно, что иноязычное влияние проявилось
в новообразованиях глагольной системы и не разрушило
старой системы 20.
На Балканах мы имеем типичный случай действительно
взаимного сближения, общих явлений, для
которых необходимо принять предпосылку взаимных влияний.
Концепция балканского языкового сою-
з а, правда, уязвима в некоторых пунктах, и она
действительно подвергалась критике в связи с
расплывчатостью его географических границ и. Конечно, здесь можно
говорить о ядре и о периферии, например, юго-восточные
диалекты сербского языка имеют некоторые так
называемые балканизмы, чуждые остальным сербохорватским
диалектам, за исключением весьма широко распространенных
форм аналитического будущего с (ho)cu «хочу» 12.
Аналогичное положение занимают новогреческие диалекты:
имеется значительная разница между северногреческими
диалектами и диалектами Пелопоннеса2I. Но нельзя отрицать, что
имеются определенные общие явления,
распространяющиеся всегда на ряд языков, хотя и не в одинаковой степени.
Кроме фонологической системы, которая, по-моему,
относится к общим явлениям балканских языков 22, сюда
следует отнести аналитическое склонение или ослабление
флективного типа склонения (родительный совпал здесь
в большей или меньшей степени с дательным),
постпозитивный артикль, местоименные репризы,
отсутствие инфинитива, описательное будущее с «хочу»,
формы прошедшего типа factum habeo, casus sum
(последняя черта имеет меньшее распространение, зато
предпоследняя известна очень широко)23. Можно задаться вопросом,
следует ли рассматривать эти явления как структурные —
ведь почти все они могут быть подведены под определенный
аналитический тип 24.
105

С другой стороны, вопрос возникновения этих общих
явлений достаточно сложен. Я уже упоминал о проблеме
субстрата, с удовлетворением отметив, что теория субстрата
в новейших работах, как правило, отвергается 25. В
некоторых работах подчеркивалось, что исходным пунктом был
греческий 26 — роль греческого в этой области несомненна,
однако нельзя оставлять без внимания тот факт, что все
указанные черты почти одновременно проявились в
греческих диалектах и в остальных балканских языках и
диалектах. Иногда подчеркивают значение латинского или
романского элемента на Балканах. Я сам готов
предположить, что некоторые из этих явлений действительно
связаны с балканской латынью. Это поздние явления, однако
они связаны с чертами других романских языков.
Интересно, однако, что для некоторых из этих явлений
нельзя с уверенностью установить исходную точку. Важнее
в конце концов общее развитие, общий результат, тот
факт, что эти языки действительно — и в первую очередь
в их ядре — проделали общее развитие и пришли к тому
же результату. Для этого типа я когда-то предложил термин
«конвергентное развитие», и этот термин получил
распространение. Я понимаю под этим определенное общее
развитие языков, основанное на определенных общественных
условиях и потребностях. Я попытался хотя бы частично
показать, насколько обсуждаемая языковая общность
соответствовала общественным условиям и потребностям. По
сути дела, речь шла о контактах людей, говоривших на
языках различной грамматической структуры. При этом
контакте больше всего пострадали сложная флективная
морфология и синтетическая грамматическая система.
Понятно, что при контакте различных языков и различных
морфологических систем эти системы претерпевают ломку
и упрощаются, т. е. появляются новые, более простые
формы выражения 27.
Я хотел бы обратить внимание на следующее
обстоятельство. Если сделать еще один шаг дальше, то все
романские языки попадут под понятие языкового
союза. Было бы неверно пытаться поставить романские
языки и их развитие в один ряд с германскими, и тем более
славянскими, языками. Здесь, в романских языках,
действительно имелся языковой союз, но, разумеется, другого
106

типа, чем балканский (и географически гораздо большей
протяженности). Но дело в том, что здесь на обширной
территории был в связи с общественными потребностями
преобразован латинский язык, причем он был преобразован
при условиях, общих и приемлемых для всей территории.
Поэтому в романских языках мы, с одной стороны, имеем
дело с развитием из одной исходной точки, а именно
латыни — в этом не может быть сомнений, но, с другой стороны,
здесь существовал и определенный тип конвергентного
развития по принципу языкового союза. Хотя элементы
вымерших «побежденных» языков (фракийского,
иллирийского, кельтских и т. п.) проявлялись минимальным
образом, все же и здесь шел определенным образом процесс их
разложения и «язык-победитель» развивался в
двусторонней или, вернее, многосторонней ситуации и в соответствии
с потребностями этой ситуации и носителей «побежденных»
языков. На этом основаны некоторые общие черты
романских языков, бросающиеся в глаза, несмотря на все
различия.
В заключение я хотел бы подчеркнуть, что моя цель
была в том, чтобы хотя бы на нескольких конкретных
примерах показать, что в случае коллективного двуязычия,
в случае языкового контакта, при языковой интерференции
речь идет не только об одном возможном типе, но что
формы здесь многообразны и тип одностороннего влияния вовсе
не самый частый.
Что же касается возможности возникновения общих
инноваций в результате языковой интерференции, то я
показал, что определенные языковые инновации возникают
и могут возникать.
Я также хотел бы обратить внимание на то, что
возможно пассивное и активное участие. Влияние чужого языка —
не только внешний фактор, но также и нечто, связанное
с внутренним, имманентным развитием языка, который
избирает то, что требуется соответственно его структуре
и языковым условиям его существования. То, что язык
избирает, становится составной частью его имманентного
развития, или, другими словами, активным является
заимствующий язык, а пассивным язык, из которого
заимствуют, и было бы неверно представлять это отношение
обратным.
107

ПРИМЕЧАНИЯ
1 Первый вариант этой работы был доложен весной 1964 г.
в Загребе и Задаре (на классической почве двуязычия) и
опубликован в «Zadarska revija» (Problematika mijesanija jezika, 12, 1964,
стр. 177—185). Предложенный вариант, доложенный в начале 1965 г.
в Геттингене, Бонне и Гейдельберге, также не является
окончательным, он задуман как исходный пункт для дальнейших
исследований.
Разумеется, мои исследования и здесь основаны на положениях
Пражской школы (в особенности в том виде, какой они нашли
в TCLP, вып. 1, 1929, и в «Actes du VIe Congres International des
Linguistes», Paris, 1949, стр. 305 и сл., a также на моих замечаниях
По вопросу о языковой интерференции в TCLP, вып. 1, 1929, и вып. 4,
1931, и на моих работах, посвященных отдельным вопросам: «Zur
phonologischen Geographie. Das Vokalsystem des balkanischen
Sprachbundes» в: «Proceedings of the 1. Internat. Congress of Phonetic
Sciences», Amsterdam, 1932. Archives Neerlandais de Phonetique
experimentale 8—9, 1932, стр. 28—34, Romansky typ perfecta factum
habeo a casus sum, casum habeo v makedonskych narecich (с резюме
на франц. яз.) в: «Melanges Р. M. Haskovec», Brno 1936, стр. 147—155;
ср. также ответы автора на анкету «Zajednickecrtebalkanskih jezika»
и «Probierni fonoloskih sistema „jezicnih saveza"» в «IIIeme Congres
Internat, des Slavistes», Publication No 3; Supplement (Beograd,
1939), стр. 41—43, 48—49. (Далее ссылки на эти работы даются
сокращенно — 1932, 1936 и 1939.)
2 U. Weinreich, Languages in Contact, N. Y., 1953
(ср. рецензию E. Haugen в «Language», 30, 1954, стр. 380—388)
и L. Zawadowski в «Bulletin de la Societe Polonaise de
Linguistique», 17, 1958, стр. 175—191).— H. Vogt, Language
Contacts, «Word», 10, 1954, стр. 365—374.— E. Haugen, Language
Contact и U. Weinreich, Research Frontiers in Bilinguism
Studies в: «Proceedings of the 8. Internat. Congress of Linguists»,
Oslo, 1958, стр. 771—797.— L. Zawadowski, Fundamental
Relations in Language Contact в «Bulletin de la Societe Polonaise
de Linguistique», 20, 1961, стр. 3—26.— В. Ю. Розенцвейг,
О языковых контактах, ВЯ, 1963, № 1, стр. 57—69 (здесь
показывается, что уже в 1926 г. Л. В. Щерба употреблял термин
«контакт»).
Библиография соответствующей литературы столь обильно
представлена у Вайнрайха (1953, 122—146) и 1958 (795—797), что
я вполне могу обойтись без библиографических ссылок, поэтому
в дальнейшем я буду ссылаться лишь на наиболее важные и
новейшие работы. В частности, библиографию в области славистики^1
необходимо дополнить 9-м томом «Докладов и сообщений Института
языкознания», Москва, 1956 (в дальнейшем сокращенно ДиС 9),
в котором помещены доклады В. И. Борковского, В.Н.
Ярцевой, Б. А. Серебренникова, В. И. Абаева,
А. В. Десницкой, В. Г. Орловой, Е. И. Убрято-
вой и М. Я- Немировского и важная дискуссия по этим
вопросам. Там, а также в статье Jaroslav Moravec, К otazkam
jazykovych vztahu na zaklade bilingvismu в «Slovo a slovesnost»,
21, 1960, стр. 161 —173, можно найти дальнейшие ссылки из слави-
108

стической литературы.— Мы должны добавить основополагающую
статью Л. В. Щербы «О понятии смешения языков», 1926 г.
(См. его «Избр. работы по языкознанию и фонетике», 1, Л., 1958,
стр. 42 и сл.)
3 Этот термин (interference) введен Пражской школой — ср.,
напр., «Actes du VIe Congres International des Linguistes», Paris,
1948, стр. 305, и H. Vogt, там же, стр. 33 и сл.; и теперь он часто
употребляется, например, Вайнрайхом (1953, стр. 1 и сл.)
в вышеупомянутом смысле.
4 Преувеличение роли субстрата было подвергнуто резкой
критике в ответах А. Соважо, Ж- Сан Дам, Е. Уотма
и др. на анкету V Международного конгресса лингвистов (1939 г.),
см. Reponses au questionnaire, Bruges, 1939, стр. 47 и сл. (так,
Уотма (Whatmough) пишет: «С мистической или
атавистической интерпретацией субстрата нужно покончить раз и навсегда;
это химера или, вернее, собрание химер»). Ср. более поздние
высказывания Мартине в «Romance philology», 6, 1952, № 1, стр. 6,
Десницкой, ДиС, 9, 1956, В. Ю. Розенцвейга в ВЯ,
1963, № 1, стр. 57 и сл. и т. п. Автор высказывался против теории
субстрата применительно к балканским языкам в работах 1936
и 1939 г., ср. сноску 25.
5 В. Н. Ярцева (ДиС, 9, стр. 18) приписывает этот взгляд
Фогту («Word», 10, 1954, стр. 372), но я должен восстановить
истину — это взгляд Пражской школы, что признается и Фогтом;
и сам автор часто высказывался в этом смысле после TCLP, 4, 1931,
стр. 304; ср. ответ Пражского лингвистического кружка на анкету
в «Actes du VIe Congres Internat, des Linguistes», Paris, 1948—1949,
стр. 305 и сл.
6 Hermann Paul, Prinzipien der Sprachgeschichte, 5-е изд.,
1920 (1-е изд.— 1880), стр. 391 и сл. (Г. Пауль, Принципы
истории языка, перевод с нем., М., 1960, стр. 460). Из новой литературы
можно привести, напр., К- Н. Schonfelder, Probleme der
Volker- und Sprachmischung, Halle (S.), 1956, стр. 43 и сл., J.
Moravec в «Slovo a slovesnost», 21, 1960, стр. 168.
7 Индивидуальными случаями двуязычия занимались не
только ученые XIX века, например Гуго Шухардт в своих
знаменитых новаторских работах «Slawo-deutsches und Slawo-italieni-
sches», Graz, 1884 и др. (см. Schuchardt-Brevier, Halle, 1922,
стр. 128—141 — Г. Шухардт, Избранные статьи по
языкознанию, перевод с нем., М., 1950, стр. 174—184); ему посвящены
и новейшие, приведенные выше работы по языковым контактам;
см., например, работу Вайнрайха 1953 г., которая в большей
своей части построена на индивидуальном двуязычии, а также
Розенцвейг, цит. соч., стр. 62 и сл.
8 Еще более основательное овладение предполагает Браун
(Мах. Braun) в своих замечаниях по вопросу о многоязычии
(Gottingische gelehrte Anzeigen, 1937, № 4, стр. 115—130), понимая
под многоязычием «активное совершенное одновременное владение
двумя или несколькими языками», но только в индивидуальных
случаях.
9 Завадовский (Zawadowski), 1961, стр. 20 и сл.
попытался дать классификацию всех возможных ситуаций
языкового контакта; рассмотренное здесь двуязычие совпадает с его
типом III
109

10 Я писал о двуязычии в различных слоях чешского языка
в работе «Ceska nareci» («Cs. Vlastiveda», III, «Jazyk» 1934, стр. 86).
По поводу ненужного — с моей точки зрения — термина
«диглоссия» ср. С А. Ferguson, Diglossia, в «Word», 15, 1959, стр. 324
и сл., A. F. Soberg в «Word», 18, 1962, стр. 269 и сл.
11 По терминологии М. Брауна (цит. соч.), последний тип
обозначается как «смешение языков», а первый как «расслоение
языка»; его можно назвать также контактным или локальным
двуязычием или, пользуясь терминологией Серебренникова (ДиС, 9,
стр. 36 и сл.), маргинальным двуязычием. У других авторов можно
найти и другие (иногда ненужные) термины. Ср. «Proceedings of
the 9. Congress of Linguists», 1964, стр. 373, Haugen.
12 Cp. P. Frost, Das spate Prager Deutsch, «Germanica
Pragensia», 2, 1962, стр. 31 и сл.
13 A. Meйe приводит похожий пример двуязычия в
средневековой Франции (A. Meillet, Le bilinguisme des hommes
cultives в: «Conferences de l'Institut de Linguistique», Paris, 2, 1935,
стр. 7). С этим типом двуязычия можно сравнить современное
соотношение испанского и каталанского языка в Каталонии (см.
А. М. Badia-Margarit, Some Aspects of Bilinguismus among
Cultured People in Catalonia, «Proceedings of the 9. Congress of
Linguists», 1964, стр. 366).
14 Это лужицко-немецкое двуязычие описывается, в частности,
Л. В. Щербой в работе «Восточнолужицкое наречие»,
Петроград, 1915, стр. 7 и сл., стр. 193 и сл.— См. также его общие
выводы в труде «О понятии смешения языков», 1926, см. сн. 2.
16 Ср. Sv. Ivancev, Ceske prvky v bulharske truhlarske
terminologii в: «Ceskoslovensko-bulharske vztahy v zrcadle staleti»,
Praha, 1963, стр. 381—401 (в болгарском издании: «Чехословакия
и България през вековете», София, 1963, стр. 471—495).
16 Ср. работу автора «Genera verbi v slovanskych jazycich»,
1, 1928, стр. 9, и особенно Z. Muljacic, Dalmatski elementi
u mletacki pisanim dubrovackim dokumentima 14. st. (Rad Jugoslov.
akademije, Zagreb, 327, 1962, стр. 237—380). I. Mahnken,
Zur Frage der Dialekteigentumlichkeiten des Serbokroatischen in
Dubrovnik im XIV. Jh. «Opera slavica», 4, 1963, стр. 41 и сл.,
и Slavisch und Romanisch im mittelalterlichen Dubrovnik, «Ztschr.
fur Balkanologie», 1, 1963, стр. 60 и сл.
17 Из новейшей литературы можно назвать Р. Trost,
Nemecke vlivy na slovanske jazyky в сборнике «Ceskoslovenske
prednasky pro V. mezinarodni sjezd slavistu v Sofii», Praha, 1960, стр. 29
и сл. (Трост отвергает это влияние) и А. Lamprecht, К otazce
vlivu jazyka na jazyk в: «Sbornik praci filosoficke fakulty brnenske
University», A, 6, 1958, стр. 88—93 и «Zur Frage der
tschechischdeutschen Sprachkonvergenz» в томе «Deutsch-tschechische
Beziehungen im Bereich der Sprache und Kultur» (Abh. d. Sachs. Ak. d. Wiss.
zu Leipzig. Philol.-hyst. Klasse, Bd. 57, H. 2, 1965, стр. 29
и сл.).
18 Ср. точку зрения автора, изложенную в TCLP, 1, 1929,
стр. ИЗ, а также в новой его работе: «Studie о spisovnem jazyce»,
Praha, 1963, стр. 24.
19 С. Гepжман (S. Herman) в подготовленной им
кандидатской работе, ср. также его статью «К vyvoji spisovne bulharstiny
110

a rumunstiny XIX. stol.» в «Slavica Pragensia», 4, 1963, стр. 565
и сл.
20 Ср. статьи автора в «Slavia» 22, 1953, стр. 247 и 27, 1958,
стр. 159 (теперь также в «Studie о spisovnem jazyce» 1963, стр. 343).
Ср. сходные результаты лужицко-немецкого двуязычия на
грамматическом и даже звуковом уровне у Щербы — «Восточно-
лужицкое наречие», 1915, стр. 193 и сл.
21 Havranek, 1936, стр. 153.
22 Havranek, 1932, стр. 28 и сл.
23 Havranek, 1936, стр. 145 и сл. и 1939, стр. 41 и сл.
Лучший (после книги Сандфельда «Linguistique balcanique»)
обзор балканизмов дан в книге: A. Rosetti, Istoria limbii
romine. II, Limbile balcanice (3-е изд.), 1962.
24 Т. В. Цивьян справедливо требует структурного и
типологического описания балканских языков в «Славянска филология»,
София, 1, 1963, стр. 303 и сл. Такое описание в области
структурного и синхронного анализа склонения Цивьян успешно провела
в недавно вышедшей работе «Имя существительное в балканских
языках», Москва, 1965.
26 К. Horalek в «Сборнике ответов на вопросы по
языкознанию», Москва, 1958, стр. 198, S. Herman в «Slavica
Pragensia» 1, 1959, стр. 133 и сл., Z. Golab, «Word», 15, 1959, 3,
стр. 415 и сл., A. Gallis, «Scandoslavica», 6, 1960, стр. 167 и сл.,
А. Vraciu, «Romanoslavica», 9, 1963, стр. 65 и сл., Е.
Seidel, «Zeitschrift f. Slawistik», 8, 1963, стр. 907 и сл., и др. Особенно
в ответах на анкету в «Славянска филология», 1, София, 1963,
стр. 299 и сл., и стр. 305 и сл.— Однако и в последнее время
находится достаточно защитников теории субстрата, ср., в частности,
A. Rosetti в «Studii si cercetari lingvistice» 9, 1959, стр. 303
и сл. (на рус. яз. в «Revue linguistique», 3, 1958, стр. 135 и сл.),
С. Б. Бepнштeйн, Очерк сравнительной грамматики
славянских языков, 1961, стр. 13, 24; другие работы указаны в
«Slavica Pragensia», 1, 1959, стр. 133, и «Славянска филология», 1, стр. 299
и сл. Мил. Павлович (Mil. Pavlovic) также использует в своем
историческом анализе балканских языков теорию субстрата для
объяснения отдельных явлений (см. La perspective et les zones des
processus linguistiques balkaniques, «Juznosl. filolog.», 22, 1958,
стр. 206—239). Автор обосновал свое отрицательное отношение
к теории субстрата в работах 1936 г. (стр. 153 и сл.) и 1939 г. (стр. 41
и сл.). Также и Цивьян (см. сноску 24) понимает «балканизмы» как
следствие взаимных влияний.
26 Кг. Sandfeld, Linguistique balkanique, Paris, 1930.
27 Автор в работе 1939 года (стр. 42).— Ср. ту же мысль у
у Л. Теньера (Tesniere) в: TCLP, 8, 1939, стр. 88 (при других
обстоятельствах почти та же ситуация вскрыта Шухардтом —
см. его «Избранные работы по языкознанию», 183, а также статью
«Die Lingua franca» в «Zeitschrift fur romanische Philologie»,33, 1909,
стр. 441 и сл.). Близка к этому и точка зрения в работе: H. L.
Klagstade, Toward a Morpho-syntactic Treatment of
the Balkan Linguistic Group, «American Contributions to the Fifth
Congress of Slavists», 1963, стр. 21 и сл.; также у Розенцвей-
г а, цит. соч., стр. 85, который напомнил, что эту — давно
забытую — мысль высказал в 1819 г. Я. Гpимм, и связывает ее
с проблемой языка-посредника для машинного перевода.

Л. Росетти
СМЕШАННЫЙ ЯЗЫК И СМЕШЕНИЕ ЯЗЫКОВ
ВВЕДЕНИЕ
Проблема смешения языков особенно занимала
лингвистов в конце XIX века. Благодаря многочисленным
работам Шухардта, посвященным данному вопросу, тема
эта постоянно оставалась в сфере научных интересов
языковедов. Затем последовала некоторая пауза —
языкознание утверждало свой метод и завоевывало новые позиции.
Наконец, сравнительно недавно советский лингвист
Н. Я. Марр, специально не занимаясь этим вопросом,
придавал особое значение смешению языков в связи с
проблемой возникновения новых качественных образований
в языке или возникновения новых языковых систем.
Было бы любопытно вновь обратиться к данному
вопросу, учитывая последние достижения лингвистики. Именно
это мы и намерены сделать в предлагаемой работе.
ПОСТАНОВКА ВОПРОСА
Для уточнения нашей терминологии следует прежде
всего разграничить две категории фактов:
1. Смешанный язык (langue mixte). Этот
термин применим в случаях, когда налицо
взаимопроникновение двух морфологических систем, например, в
норвежском или в креольских языках Америки (Vendryes,
21, стр. 348).
Причина процесса — в двуязычии. Говорящий на двух
языках смешивает две языковые системы, причем чем бли-
A. Rosetti, Langue mixte et langues melangees, «Acta
Linguistica», V, Copenhague, 1945—1949, стр. 73—79; см. также
A. Rosetti, «Linguistica», s'Grauenhague, 1965, стр. 65—70.
112

же эти системы, тем легче происходит смешение; так, в
результате смешения норвежского и датского языков возник
риксмол.
2. Язык с элементами смешения
(langue melangee). Язык с элементами смешения предполагает
заимствования из других языков, не затрагивающие
морфологию, которая лишь в редких случаях воспринимает
отдельные элементы чужого языка 1.
Таковы, например, в румынском вокатив на -о в именах
женского рода, заимствованный из славянских языков, или
в валлийском (уэльском) — окончание -s множественного
числа имен, заимствованное из английского.
Что касается суффиксов — а число суффиксов
славянского происхождения в румынском весьма значительно,—
то они проникли через словарь 2 (будучи выделены из
состава славянских слов, содержащих те или иные
суффиксы, и впоследствии стали продуктивными в румынском).
Здесь также причина процесса в двуязычии, но, вообще
говоря, словарные заимствования не предполагают
обязательного владения языком, из которого заимствуются
отдельные элементы.
Явлением двуязычия можно объяснить и языковые
кальки 3, т. е. воспроизведение внутренней формы
иностранного слова. Например: нем. Eindruck, Ausdruck
образованы по типу im-pression, ex-pression; ст.-ел. чръынло
«чернила» — калька с латинского atramentum и гот. swartizl
(Meillet, 6, стр. 68); рум. unt-de-lemn «растительное
масло» (букв, «древесное масло») образовано по типу болг.
дървено масло и т. д.
Немец, говорящий по-французски, славянин,
говорящий на каком-либо романском языке, румын, говорящий
на одном из славянских языков, создавали кальки с
иностранных языков; то же явление находим в латинском
auiare «птицелов» (ср. ст.-франц. oiseler — калька с др.-в.-
нем. fogalon, созданная неким носителем германского
языка, обосновавшимся в Италии, Duvau, 3).
1 Виндиш (Windisch) справедливо указывал, что термин
langue melangee, т. е. «язык с элементами смешения», означает
язык, который испытал влияние иностранного языка, а не сам
этот иностранный язык (22, стр. 104).
2 Sommerfelt, 19, стр. 5.
3 Т. е. «переводные заимствования» («emprunt de traduction»),
по терминологии Моля (Mohl, 11).
8-0293
113

Установленное нами различие между двумя группами
явлений весьма существенно. Оно способно примирить тех,
кто принимает теорию смешения языков, и тех, кто ее
отвергает,
Макс Мюллер (Schuchardt, 16, стр. 5) и
Ф. Жео Моль4 утверждали, что смешанных языков
не существует. Г. Шухардт (16, стр. 5= 17, стр. 131)
считал, что не существует языков без смешения. Того же
мнения придерживался Н. Я. Марр (Марр, 4, I,
стр. 55—56, III, стр. 5—6; I, стр. 23, 27, прим. 1; III,
стр. 5; V, стр. 405; Мещанинов, 9), который полагал,
что все языки в момент их возникновения — смешанные 5.
Эти теории рассматривают язык извне (см. Щ е ? б а,
16, стр. 7); лингвист высказывается по данному вопросу,
исходя из анализа данного языка.
Существует и иной подход к данному вопросу: язык
рассматривают как бы изнутри, основываясь на языковом
чувстве носителя языка. Применяя этот метод, Mейе
утверждал, что говорящий чувствует, что он пользуется
одним языком: «во всех известных до сих пор случаях мы
имеем дело с одной непрерывной языковой традицией» 6.
Meйе, однако, допускал использование в особых
случаях, например в языках Дальнего Востока,
морфологических средств другого языка 7.
4 Mоль (12, стр. 53) пишет: «Собственно говоря, не
существует истинно смешанных языков, смешанных языков не может
существовать». Mейе (7, стр. 80, 104): «Французский язык...
это — латынь, точнее, вульгарная латынь, которую восприняло
население Галлии приблизительно в I в. н. э. вследствие римского
завоевания, ...И как бы ни увеличивалось расхождение,
французский язык тем не менее останется преобразованной латынью до тех
пор, пока будут говорить на французском языке... Не
количественное отношение того или иного элемента важно, а то, на каком языке
хотели говорить и полагали, что говорят, носители языка между
двумя рассматриваемыми датами».
5 Языки с элементами смешения или, по терминологии Map·
? а, «языки мешаного типа» (цит. соч.) Марр называет также
«скрещенными» языками.
6 Sjoestedt-Jonval, 18, замечает: «Я никогда не
встречал двуязычных индивидов в чистом виде; все индивиды, которых
я наблюдал, предпочитали один язык, переданный по традиции».
7 Meйе, 8, стр. 81: «Для таких языков, как языки Дальнего
Востока, в распоряжении которых находится минимум морфологии
и где фраза строится при помощи определенного порядка слов
и вспомогательных слов, легче допускать, что говорящий
пользуется средствами двух языков».
114

Итак, следует решить: какое из этих двух положений
справедливо: то, в котором утверждается, что смешанные
языки существуют (ведь существование языков с
элементами смешения общепризнано), или то, в котором отвергается
реальность их существования?
Справедливо указывалось, что опасно брать за основу
лингвистического исследования языковое сознание
говорящего (Martinett, 5, стр. 36 и сл.). Эта опасность состоит
в том, что вы можете сделать выводы, основываясь на
субъективной оценке говорящего. Если для познания предмета
необходимо его выявить, то отсюда следует, что нужно
использовать объективные критерии, чтобы ответить на
поставленный вопрос.
Но если объективные средства анализа, которыми мы
располагаем, позволяют нам распознать в морфологии
данного языка элементы различного происхождения,
которые принадлежат к двум разным системам, то мы неизбежно
придем к выводу о правильности первого положения —
т. е. к тому, что смешанные языки существуют.
1. Смешанный язык (Langue mixte)
Смешанный язык есть продукт двуязычия.
Смешанный язык имеет больше шансов возникнуть там,
где существуют две близкие языковые системы. Влияние
иностранного языка распространяется на фонетику,
морфологию и словарный состав данного языка.
Чем менее развит язык заимствующий, тем большие
изменения претерпевает язык, из которого делаются
заимствования (ср. креольские языки) 13. Родной язык народа,
заимствующего иностранный язык, постепенно деградирует.
Так случилось с немецким языком в Америке, который
под влиянием английского стал смешанным (Wundt,
23, стр, 404 и сл.) 14. Аналогично во французском местные
говоры также постепенно исчезли под натиском
общенационального языка. Наибольшее сопротивление оказывает
морфология, но и она в конце концов уступает, и старая
языковая система сразу исчезает 8.
8 Bloch, 1, стр. 135: «Морфология местных говоров мало
задета. Система форм, особенно глагольных, составляет связное целое,
которое удивительным образом сопротивляется натиску
общенационального языка и исчезает лишь с исчезновением самого говора,
причем не постепенно, уступая вторжению чужеродных элементов,
а сразу».
8* 115

Смешанным языком является, например, норвежский
риксмол; его фонетическая система—датско-норвежская,
распределение фонем объясняется фонематической системой
датского языка, морфология — смешанная,
датско-норвежская, словарь также содержит элементы обоих языков
(Sommerfelt, 19).
Креольские языки (негро-португальский, -английский,
-французский) также издавна считались смешанными
(Schuchardt, 17, стр. 135 и сл.; Delafosse, 2,
стр. 559); грамматика этих языков — негро-африканская
с элементами соответственно португальского, английского,
французского (Delafosse, 2, стр. 559; например:
mastone образовано по типу дуальского ma-dale «камни»,
Schuchardt, 17, стр. 137). Так наз. «lingua franca» —
это романский язык с турецкой или арабской
грамматикой.
Именно так и возникает новая языковая система, новый
язык (Мещанинов, 9).
Таким образом, в появлении смешанных языков
повинно двуязычие, но бывают случаи, когда два языка
существуют бок о бок, а взаимопроникновения не происходит.
Оба языка существуют изолированно, и говорящий резко
разграничивает их употребление. В этом случае переход
от одной языковой системы к другой труден или даже
совсем невозможен. Известен случай, когда женщина,
крестьянка из трансильванской деревни, владела с детства
румынским и венгерским языками и бегло говорила на
обоих, но была совершенно не способна перевести хотя бы
одну фразу с одного языка на другой: в ее сознании оба
языка были разделены глухой стеной.
Несомненно, это случай исключительный. Чаще всего
говорящий просто испытывает известные трудности,
переходя с одного языка на другой (Щерба, 15, стр. 7
и сл.).
Следует различать еще и третий случай: когда две
языковые системы сосуществуют, образуя в нашем сознании
одну систему ассоциаций; каждый элемент одного
языка имеет соответствие в другом языке. Здесь переход от
одной системы к другой происходит без труда. Таково
положение с лужицким языком: говорящий в равной мере
пользуется лужицким и соответствующим ему немецким
словом (лужицкий является смешанным языком с двумя
терминами, Щерба, 15, стр. 7).
116

2. Язык с элементами смешения
(Langue melangee)
Языков, абсолютно лишенных каких бы то ни было
элементов смешения, нет, а это означает, что все языки
в той или иной мере смешанные (см. выше).
Смешение затрагивает в первую очередь словарный
состав. Фонетика, синтаксис и морфология данного языка
также могут подвергаться смешению под влиянием
иностранного языка, но в значительно меньшей степени, тогда
как словарный состав может смениться полностью — так,
например, в Армении морфологическая система языка
цыган — армянская, а словарь — цыганский
(Vendryes, 21, стр. 344), а у цыган Испании — это испанский язык
с цыганской лексикой (Schuchаrdt, 16, стр. 10), в то
время как морфология лишь в исключительных случаях
воспринимает некоторые элементы иностранного языка 9.
Для примера обратимся к румынскому языку.
Фонетика его носит некоторые черты славянского влияния
(йотированное произношение e: el «он» произносится [iel] и т. д.);
не лишен славянского влияния и румынский синтаксис.
Морфология, которая выступает в качестве замкнутой
системы языка, не подверженной, по мнению некоторых
лингвистов (ср. Tesniere, 20, стр. 87), иностранным
влияниям, также содержит некоторые элементы
славянского происхождения (формы вокатива, суффиксы,
приставки, числительные). Но лишь в словаре славянское
влияние проявилось в полной мере: по статистическим
данным 1879 года, из 5765 слов румынского языка 2/5 —
славянского происхождения 10.
Морфологическая же система румынского языка в целом
осталась вне иностранных влияний.
Легко отметить, что для построения румынской фразы
следует обратиться к латинским элементам.
Возьмем несколько слов славянского происхождения
и составим из них румынскую фразу: Iubesc ре prietenii
9 Moль пишет (12, стр. 54): «Морфология, которая является
как бы душой и сердцем языка, в основных своих чертах всегда
остается живой и нетронутой; некоторые поправки и изменения,
вносимые чужим языком, не имеют сколько-нибудь существенного
значения». Ср.: er wohnt nella Heinrichstra?e (но нельзя сказать:
sie ist nella Kuche; nella употребляется только с местным
наименованием, Schuchardt, 16, стр. 9).
10 Puscariu, 14, стр. 45 и сл.
117

mei dragi «я люблю своих дорогих друзей». Эта фраза
содержит три славянских слова: iubi (глагол), prieten
и drag. Но iubi имеет латинское окончание (-esc), ре (лат.
per) — аккузативная конструкция при существительных
со значением лица, mei — мн. число от meu (<. лат. meus),
a i в prietenii и dragi представляет собой латинское illi.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Итак, как мы видели, двуязычие является причиной
смешения языков. Создание смешанного языка или языка
с элементами смешения —это лишь вопрос степени: если
смешение не вышло за те пределы, внутри которых язык
сохраняет верность своей исторической традиции,
представляя веками одну и ту же грамматическую систему, то
морфология этого языка свободна от смешения.
Если же морфологическая система данного языка
уступила под давлением иностранного языка, тогда
заимствующий язык становится языком смешанным, который черпает
грамматические элементы одновременно из двух
источников и, таким образом, представляет две языковые системы.
Лишь углубленно изучая механизм двуязычия в каждом
случае и для каждого языка в отдельности, можно точно
определить степень смешения и принадлежность каждого
элемента тому или иному языку.
Итак, существует ограниченное число смешанных
языков, тогда как смешение элементов является нормой для
любого языка.
Таким образом, можно считать, что не существует
языков, полностью лишенных элементов смешения.
ЛИТЕРАТУРА
1 Oscar Bloch, La penetration du francais dans les parlers
des Vosges meridionales, Paris, 1921.
2 Maurice Delafosse, Les langues du Soudan et de la
Guinee. Les langues du monde, Paris, 1924, стр. 463 и сл.
3 Louis Duvau, Expressions hybrides, «Memoires de la
Societe de linguistique de Paris», VIII, 1894, стр. 190 и сл.
4 H. И. Марр, Избранные работы, I, II, III, V. M.— Л.,
1933, 1934, 1935.
6 Andrei Martinet, Ou en est la phonologie?, «Lingua»,
I, стр. 34 и сл.
118

6 A. Meillet, Compte rendu de «Slavisches etymologisches
Worterbuch» von Dr. Erich Berneker, в «Rocznik slawistyczny», II,
Krakow, 1909, стр. 57 и сл.
7 A. Meillet, Linguistique historique et linguistique
generale, Paris, 1921.
8 A. Meillet, La methode comparative en linguistique
historique, Oslo, 1925. (Русское издание: A. M e й e, Сравнительный
метод в историческом языкознании, М., 1954.)
9I. Mescaninov, Das neue in der Sprachwissenschaft,
«Sowjet-Literatur», II, 1946, стр. 126 и сл. (См. сб. «Вопросы
грамматики», М.— Л., 1960, стр. 12—28.)
10 F. Geo Mohl, Le mecanisme grammatical peut-il
s'emprunter?, «Memoirs de la Societe de linguistique de Paris», VII, 1892,
стр. 196.
11 F. Geo Mohl, Observations surThistoire des langues
siberiennes, «Memoirs de la Societe de linguistique de Paris», VII, 1892,
стр. 389 и сл.
12 F. Geo Mohl, Introduction a la chronologie du latin
vulgaire, Paris, 1899.
13 Max Muller, apud Hugo Schuchardt,
Slawodeutsches und slawo-italienisches, Graz, 1884, стр. 5.
14 Sextil Puscariu, La place de la langue roumaine parmi
les langues romanes, «Etudes de linguistique roumaine». Cluj — Висц-
resti, 1937, стр. 3 и сл.
16 Л. В. Щерба, О понятии смешений языков — в книге:
Л. В. Щерба, Избранные работы по языкознанию и фонетике,
I, Л., 1958, стр. 40—53.
10 Hugo Schuchardt, Dem Herrn Franz von Miklosich
zum 20. November 1883. Slawo-deutsches und slawo-italienisches,
Graz, 1884.
17 Hugo Schuchardt-Brevier,... zusammengestellt
und eingeleitet von Leo Spitzer, Halle, 1922.
18 M. L. Sjoestedt-Jonval, Bilinguisme populaire
et bilinguisme cultive, Reponses au questionnaire (suite), Vme Congres
international des linguistes, 28 aout — 2 septembre 1939, Bruges, 12.
10 AH Sommerfelt, Un cas de melange de grammaires,
Oslo, 1926. (B «Avhandlinger utgitt av det norske Videnskaps-Akade-
mi i Oslo», II, Hist.-filos. KL, 1925, №. 4.)
20 Lucien Tesniere, Phonologie et melange de langues в:
«Travaux du Cercle linguistique de Prague», VIII, 1939, стр. 83 и сл.
21 J. Vendryes, Le langage, Paris, 1921. (Русское издание:
Ж. Вандриес, Язык, М., 1937.)
22 Windisch, Zur Theorie der Mischsprachen und
Lehnworter, «Berichte uber die Verhandlungen der Konigl. Sachsischen
Gesellschaft der Wissenschaften zu Leipzig, phil.-hist. Cl.», XLIX,
1897, стр. 101 и сл.
23 Wilhelm Wund.t, Volkerpsychologie, I: Die Sprache, I4,
Stuttgart, 1921.

В. Бертольди
ГРЕЧЕСКИЙ И ЛАТИНСКИЙ: ЯЗЫКИ,
СЛУЖИВШИЕ СРЕДСТВОМ ПЕРЕДАЧИ МЕСТНЫХ ТРАДИЦИЙ
И ОРУДИЕМ КОЛОНИЗАЦИИ
В ЗАПАДНОМ СРЕДИЗЕМНОМОРЬЕ
Языковой облик европейского
Средиземноморья повсеместно и многократно менялся
вследствие инородных проникновений и колонизации и проходил
через различные фазы и формы двуязычия и многоязычия.
В самом деле, между началом и концом любого процесса
языкового обновления, даже самого быстрого и
решительного, имеет место смена длинного ряда промежуточных
этапов, характеризующихся разными формами двуязычия,
начиная от чисто слуховой фазы, когда говорящий понимает
другой язык, но не может на нем говорить, и кончая
полным владением двумя языками; эти этапы определяются,
говоря на самом общем уровне, различными комбинациями
факторов взаимного слияния и противоборства двух
языков: побеждающего и терпящего поражение.
Например, движение арийских и
семитских народов в бассейн
Средиземноморья представляет собой начало длительного
языкового процесса приспособления и обновления, которому
было суждено, совершаясь постепенно, шаг за шагом,
привести к медленному разложению местных
средиземноморских наречий, но не к полному их исчезновению.
Поэтому нет ничего удивительного в том, что
лингвистические исследования в последние десятилетия с особенным
предпочтением и с неожиданным успехом были обращены
на изучение форм и степеней многоязычия, возникшего
в результате столкновения между местными традициями
средиземноморской культуры и культурными традициями
пришельцев. Иначе говоря, в какой степени и при каких
Глава из книги: Vittorio Bertoldi, Colonizzazioni
nell'antico mediterraneo occidentale alla luce degli aspetti linguistici,
Napoli, 1950.
120

условиях можно говорить, что исторически
засвидетельствованные или ныне существующие в Средиземноморье
языки несут на себе следы общего субстрата? Будучи
ограничена рамками тирренско-апеннинской и эгейско-
анатолийской областей, проблема уточняется до
следующей: выявить те инновации, которые пришлось претерпеть
таким двум языкам, как латинский и
греческий, вследствие необходимости соблюдать некоторые
культурные прерогативы, принадлежавшие местному
населению Средиземноморья. Например, греческий и
латинский языки остаются чуждыми континентальной
европейской традиции в отношении имени «железо». Оба языка,
один со своим ???????, другой — с ferrum, примыкают к
различным сторонам средиземноморской культуры.
Действительно, анализ показывает, что эти два слова с
одинаковым значением имеют догреческое и долатинское
происхождение. Переведенный в термины культуры, этот
языковой факт приводит к первому выводу исторического
порядка: обнаруживается, что континентальная Европа
не принимала участия в тех фазах средиземноморской
истории железа, которые нашли свое отражение в греческом
и латинском именах. Более того, из факта, что термину
??????? соответствует равнозначное ему слово ferrum
совершенно другого происхождения, можно сделать еще один
вывод: греческий мир и римский мир обнаруживают свою
независимость друг от друга в отношении первоначального
понятия о железе и ранней эпохи его применения. Таким
образом, языковое различие позволяет установить
взаимную независимость двух культур. С другой стороны, общее
для них обоих следование средиземноморским традициям
несомненно показывает, что греки и римляне впервые
узнали железо вскоре после своего прихода в те места,
где их застает история. Какому же народу они обязаны
этим знанием?
Проведя более тщательный анализ слов, обозначающих
железо в греческом и латинском, мы, возможно, будем
в состоянии ответить на этот вопрос. Что касается слова
????????, то факты указывают в направлении Малой Азии
и более точно — Фригии х или Ликии, если видеть в ликий-
1 На город Ида во Фригии указывают как на место, богатое
железом, обитатели которого (?????? ?????? ?????? ?????????
«идейцы — горные жители Фригии») первыми обнаружили в
горных долинах этот металл и с помощью огня положили начало метал-
121

ском топониме ???????? собирательное от ???????, ?. е.
страну, в которой железо добывалось или из которой оно
вывозилось в Элладу. Если учесть к тому же то, что в
кавказских диалектах 2 сохранилось слово zido «железо»,
то можно предположить, что первыми дали имя металлу
жители богатых железом горных районов Малой Азии,
и, таким образом, считать ??????? греческой адаптацией
анатолийского термина.
В Западной Европе средиземноморской традиции,
отразившейся в ferrum, противостоит континентальная
традиция, проявившаяся в галльском *isarnos «железо» 3.
Археологические исследования и находки, согласно которым
родиной добычи железа на Апеннинском полуострове,
по-видимому, была Этрурия, дают основание видеть
в ferrum технический термин, пришедший в латынь через
посредство этрусского языка. Если это так, то имя ferrum
присоединяется к ряду слов, начинающихся на f- и
появившихся в латыни из того же источника. Известно, что этрус-
ско-латинская традиция изобилует именами с начальным
f-. Вспомним, например, имена населенных пунктов в
древней Этрурии и по соседству с ней, такие, как Felsina,
Faesulae, Fescennia, Fregenae и т. д., или собственные имена
и имена родов, как Faesonius, Fulfennius, Ferennius и т. д.,
а также имя богини Feronia «mater nympha Campaniae»
{«нимфа — мать Кампании») (Сервий, ad Aen. VIII,
стр. 564), которая в этрусско-кампанском культе считалась
«dea agrorum sive inferorum» («богиней полей или подземно-
лургии (?? ?????? ?????? ?????????? ????????? ????? ??
???????? ?????? ?????? ??????? ?? ??? ?'??????? ??? ?????????
????? ??????? «Первыми обнаружили в лесистых лощинах темно-
синее железо и [овладели] искусствам] хитроумного Гефеста. Они
помещали его в огонь и дали образцы чудесной работы»— Schol.
Apoll., Arg., I, стр. 1126).
2 Ср. Tomaschek в «Zeitschr. f. orient. Philol.», I,
стр. 125; Вoisacq, Diet. etym. 1. grecque, стр. 864;
Schrader — Nehring, Reallexikon, 1, 1923, стр. 230.
3 Галльское название *isarnos «железо» является частью
сложного слова Isarno-dori, которое латинские источники
переводят как Ferrei-ostii: «Ortus haud longe a vico, cui vetusta paganitas
ob celebritatem clausuramque fortissimam superstitiosissimi templi
Gallica lingua Isarnodori i.e. Ferrei Ostii indidit
nomen»—«возникший недалеко от поселения, которому языческая древность дала
на галльском наречии имя Isarnodori, т. е. Железная Дверь, потому
что там находился древнейший и знаменитый храм с очень сильно
укрепленным входом» (см. Holder, Altcelt. Sprachschatz, II, 76).
122

го мира»): «Circaeumque iugum: circa hunc tractum Gampaniae
colebatur... Iuno virgo, quae Feronia dicebatur» («Киркей-
ский холм: в этой части Кампании почиталась... дева
Юнона, называвшаяся Ферония») (Сервий, ad Aen.,
VII, стр. 799). В особенности же латинский словарь богат
такими именами, как iala, ialarica, faecenia (vitis), fescen-
nini versus, fenestra и т. д., которые все начинаются с f-
и связаны, как о том свидетельствуют различные
источники, с культурой Этрурии; языком, через который они
проникли в латынь, был, по-видимому, этрусский.
Во многих из этих случаев мы находим в этрусском
языке f- в тех словах, которые вне Этрурии
засвидетельствованы с начальным р- или b-. Так, этрусско-латинское
имя Fursius (этрусск. qmrse) сопоставляется с собственным
именем Porsenna. Имя этрусского божеотва Feronia
сопоставляется с Perenna в имени божества Anna Perenna;
точно так же родовому имени Perennius соответствует
этрусско-латинское Ferennius.
Многие полезные соответствия обнаруживаются, как
обычно, в лексике. Этрусско-латинское falae «dietae ab
altitudine» («называемые так из-за их высоты») (Фест, 88)
имеет соответствия за пределами Этрурии в
существительном pala «возвышенность»; деривату faladum «quod apud
Etruscos significat caelum» («что у этрусков означает небо»)
(Фест, 88) соответствует «caeli palatum», которое
засвидетельствовано Эннием со значением «небесный свод» 4.
Одно из важнейших соответствий — этрусское слово epersu,
относящееся к изображению человека в маске на могиле
авгуров в Тарквиниях, что навело Скутша (Skutsch)
на счастливую мысль сблизить это слово с латинским
persona, первоначальное, техническое значение которого —
«театральная маска» 5.
4 В связи с лексическим гнездом fala сошлюсь на обширную
библиографию, собранную Гофманом (Hofmann) — под словом
fala в LEW 3, стр. 446, 864; ср. также Studi etruschi VII, стр. 279
и ел. Сравнение этрусско-латинского Fursius (этрусск. (purse)
с именем Porsenna, a также Feronia (этрусское божество) с Perenna
(древнее италийское божество) принадлежит Fr. Altheim,
Terra mater, стр. 102 и ел.
5 Skutsch, «Archiv f. lat. Lex.», XV, 1908, стр. 145 и ел.;
?. Ernout, Les elements etrusques du vocabulaire latin, «Bull,
de la Soc. linguistique de Paris», XXX, 1929, стр. 88; A. Meillet,
Esquisse d'une histoire de la langue latine, 1931, стр. 84; Ernout—
Meillet, Diet. etym. 1. lat., 1939, стр. 758; F. Fiesel, Etrus-
kisch, 1931, стр. 47.
123

В свете этих соответствий имя ferrum может быть
интерпретировано в связи с традицией восточного
происхождения, к которой относятся слова одного и того же значения
типа *parzu и, между прочим, ассирийское parzillu
«железо» и финикийское barzel; промежуточной формой было
*fersom, из которой ferrum образовалось по ассимиляции.
Таким способом удается восстановить, в полном согласии
с данными исторических и археологических источников,
еще одно большое течение в
средиземноморской культуре: с востока на запад, из
Месопотамии в тибрско-тирренскую область; это течение
связано с открытием и использованием железа, название
которого — ferrum указывает на то, что путь этого течения
проходил через горнодобывающий район Этрурии.
Термины для понятия «железо», находимые в
латинском и греческом языках, представляют собой лишь один
из многих примеров функционирования этих двух языков
в общей для них обоих исторической роли посредников
между двумя разными формами цивилизации, вошедшими
в контакт: цивилизацией автохтонных племен
Средиземноморья и цивилизацией народов пришлых,
эллинистических и италийских.
Несмотря на тесные узы родства, связывавшие два
великих языка культуры — греческий и латынь,— и
несмотря на то, что им обоим суждено было расцвести в
культурной атмосфере Средиземноморья, их история представляет
значительные расхождения как в плане их роли
посредников между различными сторонами и формами
средиземноморской цивилизации, так и в отношении их экспансии
в страны восточного Средиземноморья в качестве
колонизаторских языков.
Различными были прежде всего взаимоотношения
между устной и письменной традициями. Поэтому различен
и вклад отдельных областей в литературный язык.
В тибрско-тирренской области — полное подавление
диалектов единым языковым типом Лациума, который
в силу ассимилирующего и экспансионистского влияния
Рима становится языком всего полуострова, а затем и всех
провинций империи.
В районе Эллады, напротив,— многочисленность и
разнообразие факторов, способствующих превращению языка
124

в литературный. В Элладе каждая область, каждый
крупный городской центр имел собственный диалект, на
котором и составлялись общественные и частные документы;
каждому литературному жанру соответствовала особая
разновидность языка; и каждый писатель по-своему
реагировал на ту его разновидность, которой ему приходилось
пользоваться в своем творчестве. В Греции существовала
весьма сложная языковая ситуация.
Если в Италии имелись особые диалекты Умбрии,
Кампании, Сабины, диалекты Фалер, Пренесте и др., все
в большей или меньшей степени втянутые в орбиту языка
Рима и Лациума, то в Греции был не только диалект Афин
и Аттики, ставший языком великих трагиков, и не только
ионийские и эолийские говоры, наложившие отпечаток
на сложный по своему типу язык гомеровских поэм, но
и особый диалект острова Лесбос, с которым связана поэзия
Сафо и Алкея, дорийские говоры, лежащие в основе
технической традиции хоральной поэзии, наконец, говоры
Беотии, на которых сложилась поэзия Коринны.
Таким образом, процесс эволюции от диалекта к языку
как орудию искусства совершается вновь и вновь в
разных областях Эллады, и региональный вклад в историю
общего языка оказывается достаточно богатым и
разнообразным для подтверждения того взгляда, что история
греческой культуры есть, в сущности говоря, история
эллинской колонизации.
Различным было в греческом и латыни и направление
ассимиляции общесредиземноморского материала.
Заимствуя сельскохозяйственные и ритуальные термины
средиземноморского происхождения, латинский язык
удовлетворял потребности религиозной жизни и сельского
хозяйства. Греческий же язык, заимствуя эгейские, анатолийские
или догреческие термины, относящиеся к организации
общества и государства, к морскому делу, театру,
состязаниям, музыке, танцам и пению, удовлетворял
потребности рафинированной жизни города.
И в историческом функционировании двух языков
колонизации, греческого и латыни, имеются существенные
различия. В латинском наблюдается максимальная
ассимилирующая сила, в греческом — минимальная. История
греческого как колониального языка коротка, а его
влияние пространственно ограниченно. Действительно,
греческому языку удавалось завоевать лишь прибрежные зоны;
125

он не проникал во внутренние районы колонизируемых
стран.
В качестве колониального языка греческий предстает
лишь как язык моряков и вообще людей, связанных
с морем.
Напротив, история латинского языка как языка
колонизации оказалась долгой, а его влияние
распространилось очень далеко. Победа латинского языка в провинциях
знаменует и освящает территориальное завоевание всей
колонизованной страны. Например, Галлия в результате
римского завоевания изменила и свой языковой облик.
Из галльской она постепенно превратилась в латинскую,
пройдя ряд этапов галльско-латинского двуязычия. Даже
если верить Сульпицию Северу (Dial., I, 27) в том,
что галльский в какой-то мере был живым языком в
сельских местностях вплоть до V века, его быстрое
исчезновение и вытеснение латынью было предрешено уже
несколькими столетиями ранее в городских центрах Галлии и среди
высших классов галльского общества. В деле романизации
завоеванной территории участвовали, впрочем, все классы
общества: легионеры, колоны, купцы, учителя и т. д.
То же самое в Иберии. Правда, здесь процесс упадка
и исчезновения местных говоров, вытесняемых латынью,
был, по-видимому, более замедленным, если судить по
эдикту, изданному императором Веспасианом, который
счел нужным разрешить употребление иберийских
диалектов в частных отношениях и документах. Кроме того,
латинский язык встретил стойкое противодействие в
баскских диалектах Пиренеев, этой маленькой языковой
крепости, не сдающейся до сего дня.
Как и в Галлии, в Иберии решающие этапы упадка
диалектной традиции, вытесняемой языком колонизаторов,
ознаменованы триумфом латыни в сельских местностях.
Ускорению этого процесса, как всегда, способствовало
начало установления родственных связей между
колонизаторами и колонизируемыми; появление смешанных
сельских семей привело к возникновению двуязычной среды,
чрезвычайно благоприятной для решительного изменения
языка. Это та среда, о которой говорит Геродот, повествуя
об ионийско-греческой колонизации Малой Азии. Геродот
рассказывает, что ионийские завоеватели, истребив
значительную часть исконных жителей Карий, взяли в жены
их дочерей. Многочисленные термины родства карийского
126

происхождения, встречаемые в ионийских надписях,
свидетельствуют о той стадии двуязычия, которая предшествует
полной победе языка колонизаторов.
Из эпиграфических источников мы узнаем о
существовании в Северной Африке, Мавритании и Нумидии
аналогичной двуязычной среды, возникшей вследствие римского
завоевания.
Тот факт, что находимые в романо-африканской
эпиграфике собственные имена ливийского и пунического
происхождения обычно относятся к старшим членам семьи,
позволяет нам как бы быть свидетелями своеобразного
конфликта в лоне одной и той же семьи, конфликта, при
котором латинский язык оказывается достоянием
младшего поколения.
Мы видим, что как на территории греческих колоний
в Анатолии и других частях восточного Средиземноморья,
так и в районах, захваченных римлянами в западном
Средиземноморье — в Галлии, Иберии и Ливии, следует
исходить из колеблющегося и богатого оттенками
многообразия явлений двуязычия, развертывающегося на фоне
самых разнообразных социальных ситуаций.
Более того, латинскому языку Иберии в том виде, какой
он постепенно принял в Испании и Португалии, суждено
было еще раз стать языком колонизации и
распространиться на вновь открытые континенты. К европейским и
африканским территориям, вошедшим в сферу действия
латинского языка в античную эпоху, прибавились страны
южноамериканского континента, завоеванные испанским
и португальским языками в новое время. Этой огромной
территории, подпавшей под влияние латыни в результате
нескольких колонизации, в истории греческого языка
противостоит лишь небольшая часть Балканского полуострова,
занимаемая нынешней Грецией, где до сих пор звучит
в новогреческой форме эллинская речь. Вся остальная
территория, на которой в свое время победил греческий
язык, давно потеряна для него: в Марселе, Сиракузах
и Неаполе говорят ныне на неолатинских диалектах.
Статистический баланс между двумя языками,
греческим и латинским, как орудиями колонизации всецело
в пользу латинского — как по размерам территории, так
и по числу говорящих.
Однако престиж языка не измеряется лишь квадратными
километрами или миллионами говорящих на этом языке.
127

В самом деле, судьба отдельных греческих слов —
символов культуры — в Европе и во всем мире оказалась
совсем иной. Вся гражданская жизнь Европы пронизана
греческими заимствованиями. Известно, что наука,
техника, философия, искусство достигли выразительности
и точности благодаря греческой терминологии. Традиция,
связанная с латинским словом ferrum, по существу, не
вышла за пределы латинского мира; грецизм же siderurgia
стал техническим термином, используемым во всем мире.
По сравнению с латынью восприимчивость греческого
языка почти равняется нулю. По сравнению с греческим
восприимчивость латинского языка огромна.
И поскольку восприимчивость означает гибкость латыни
и ее способность к приспособлению и реакции, то
проблемы, возникающие в связи с грецизмами в латинском языке,
многообразны и сложны. В самом деле, различия в реакции
латыни на греческие термины зависят не только от того,
в какую эпоху греческие слова проникли на италийскую
почву от древнейших времен, когда грецизмы ионийского
происхождения проникали через порт Кумы 6, до более
поздней эпохи, но прежде всего от различных культурных
и социальных условий, в которых греческим словам
суждено было войти в употребление в латыни.
Например, латинское слово gubernare «управлять
кораблем», отражающее мореходный термин ????????, по всей
вероятности, было передано эгейскими моряками через
посредство ионийских моряков кумским морякам.
Латинский язык восприимчиво реагирует также на
грецизмы, распространившиеся вдоль береговой полосы
западного Средиземноморья в результате фокийской
колонизации. В колеблющейся форме слова circius или cercius
(греческое название ветра: ???????) видна реакция крестьян
Галлии или Иберии на слово, занесенное массалийскими
моряками. Другой морской термин греческого
происхождения (греч. ?????????), пришедший в западносредизем-
6 В связи с этой темой сошлюсь на фундаментальный труд
G. Pasquali, Preistoria delia poesia romana, Firenze, 1936,
в особенности на главу под названием «Культура архаического
Рима» (La cultura di Roma arcaica), стр. 59—74; глава, полная, как
всегда, фактов и оригинальных, острых наблюдений. Ср. также
В. Friedmann, Die ionischen und attischen Worter im Altlatein,
Helsingfors, 1937; G. Devoto, I primi grecismi nella storia della
lingua latina, «Melanges Boisacq», Bruxelles, 1937, 1, стр. 327—332.
128

номорские порты из того же массалийского источника,
хорошо приспособился к латыни и вошел в ней в
употребление, но зато получил новую форму remulcum,
подсказанную ассоциацией с remus «весло». В случае со словом
durata — западнолатинским диалектизмом, обозначающим
разновидность ванны, называемую греками ??????,
реакция выразилась в том, что в начальную группу согласных
был вставлен гласный. Если происхождение слова и в этом
случае несомненно греческое, а само слово было внесено
в латинский язык Иберии массалийскими колонизаторами,
то эту адаптацию слова следует приписывать оскам; во
всяком случае, ее легко можно объяснить, если исходить
из оскско-латинского двуязычия завоевателей Иберии.
Это лишь немногие примеры, но из них явствует, что
каждое греческое заимствование в латинском языке ставит
проблему одновременно эллинской и латинской культур,
так как за перипетиями языка, как обычно, стоит история
культуры, причем не только греческого народа, который
«дает», но и латинского, который «принимает», а также
культуры того народа, который сыграл роль посредника
в контактах между греками и римлянами.
Из примеров становится ясно, кроме того, что
греческая культура в большой степени распространялась
римлянами.
Эллинизированные римляне сами стали одной из самых
действенных сил в распространении греческой культуры.
Христианство в своем победном шествии с востока на запад
принимает по большей части греческое языковое обличье.
Христианская церковнообрядовая терминология
насыщена грецизмами. Огромная масса греческих слов во все
эпохи была источником обогащения ученой лексики Европы
и всего мира.
С этой точки зрения баланс получается, несомненно,
в пользу греческого языка. Graecia capta ferum сер it
victoreml
Понимаемая таким образом история языка всегда
сводится к истории культуры 15.

Джозеф Гринберг
ИЗУЧЕНИЕ ЯЗЫКОВЫХ КОНТАКТОВ В АФРИКЕ
Изучение языковых контактов имеет дело с влиянием
языков друг на друга. Это, конечно, очень обширная тема.
Кроме того, в принципе не существует никаких особых
сугубо африканских проблем, а лишь
общелингвистические проблемы на специфически африканском материале
и в условиях, типичных для Африки. Но все-таки те
переменные величины, в терминах которых описываются
явления языкового контакта, принимают в разных частях света
разные значения и предстают в разных формах. Так,
проблема соотношения между авторитетным нормативным
языком и различными местными говорами (patois),
находящаяся в центре внимания европейских лингвистов,
обсуждающих вопросы языкового контакта в Европе, в Африке почти
не стоит *. С другой стороны, для Африки типично
положение, не известное в Западной Европе и Соединенных
Штатах, при котором роль официального языка играет
язык, не являющийся родным ни для одной из групп
местного населения. Поскольку большая часть исследований
по контактам между африканскими языками проводилась
в тех странах, для которых характерно именно такое
положение, можно надеяться, что полученные данные явятся
ценным материалом как для проверки старых гипотез,
так и для выдвижения новых.
Ввиду всего этого настоящая статья носит
преимущественно программный характер и призвана в первую очередь
Joseph H. Greenberg, The Study of Language Contact in
Africa. В сб. «Colloque sur le multilinguisme. Symposium on
multilingualism», Brazzaville, 1962, стр. 167—176.
1 Все же в Африке существуют ситуации, аналогичные
европейским. В хауса играющий роль общеязыковой нормы диалект кано
занимает сейчас положение, сравнимое с положением литературных
языков по отношению к местным устным диалектам.
130

Дать более или менее общий предварительный очерк этого
комплекса проблем, никоим образом не претендуя на то,
чтобы быть исчерпывающей. Прежде всего имеется в виду
указать на возможные направления исследований, в
широком масштабе еще не проводившиеся в Африке, а в ряде
случаев и вообще нигде. Некоторые из затрагиваемых
проблем неизбежно выходят за пределы компетенции
лингвистики. Но их следует коснуться здесь хотя бы потому,
что это важные проблемы, требующие систематического
изучения [...]
В Африке к югу от Сахары имеются две литературные
традиции доколониального периода, оказавшие серьезное
влияние на современные языки,— традиция арабского
языка и литературы в мусульманском мире Африки и
классическая эфиопская литературная традиция языка геэз
среди христианского и фалашского еврейского (Falasha
Jewish) населения Эфиопии. Важным аспектом изучения
их влияния является вопрос о произношении на этих
языках, так как оно сказывается на фонетической форме
заимствований. Геэз с этой точки зрения изучался, во
всяком случае, постольку, поскольку речь идет о носителях
амхарского языка, что же касается классического
арабского языка, на котором написан и читается Коран, то о его
произношении носителями фульбе, сонгаи, хауса, канури
и суахили нет почти никаких сведений 2. Подобные
исследования прояснили бы многое в истории распространения
ислама. Во многих случаях одно негритянское племя
принимало мусульманство от другого негритянского
племени, так что арабское произношение попадало к нему через
вторые или третьи руки. Историческая картина этих
контактов между культурами (intercultural contacts) может
быть восстановлена путем сравнительного изучения разных
традиций в произношении классического арабского[...]
В диахронических исследованиях контактов между
языками можно выделить ряд направлений. Один принцип
классификации соответствует различию между диффузией
(diffusion) и аккультурацией (acculturation) в
исследованиях контактов между культурами 16.
Другой принцип классификации — более лингвистиче-
2 О древнем произношении языка геэз см. Е. Mittwoch,
Die traditionelle Aussprache des Aethiopischen, Berlin, 1916,
и M. Cohen, La prononciation traditionelle du Gueze, «Journal
Asiatique», 1921, стр. 217—-268.
9* 131

ский по своей природе и связан с различием между тем,
что я буду называть здесь заимствованием и влиянием.
При исследовании диффузии наше внимание
сосредоточивается на истории того или иного отдельного элемента
культуры. Например, недавняя работа Mёрдока
привлекла внимание к проблеме возникновения и
распространения в Африке культурных растений 3. Лингвистика
внесла вполне определенный существенный вклад в изучение
этой и подобных проблем. Лингвистическое исследование
заимствований в области терминологии, связанной с теми
или иными историко-культурными явлениями, способно
самостоятельно получить важные результаты в целом ряде
вопросов. Исследование заимствований естественным
образом входит в более широкий круг лингвистических
исследований, связанных с историей и реконструкцией
исчезнувших форм. В числе результатов, интересных с историко-
культурной точки зрения, будут и данные, которые будут
получены на основании работ по классификации языков,
глоттохронологического метода и из реконструированных
словарей древних языков и праязыков, типа словарей, уже
имеющихся, например, для группы банту. Изучение
заимствований обладает одним важным потенциальным
преимуществом по сравнению с другими методами,
основывающимися на распространении и распределении элементов
культуры. Часто оно позволяет определить направление
процесса заимствования, а тем самым вероятное направление
культурного влияния.
Однако изучение заимствований лексики, относящейся
к сфере того или иного историко-культурного явления,
требует в каждом отдельном случае рассмотрения всей
ситуации контакта двух языков. Отдельные случаи обычно
не могут рассматриваться изолированно, вне связи с
другими данными о контакте между языками. Этот тип
исследований можно назвать аккультурационным
(acculturational). В исследованиях этого типа сущность контакта между
двумя языковыми коллективами рассматривается по всем
аспектам происходящего взаимовлияния. Во внимание
должны приниматься и сопоставление фонологических систем
двух языков, и данные о направлении заимствований,
основанные на том, в каком из языков рассматриваемые
3 G. P. Murdock, Africa: its Peoples and Their Culture
History, New York, 1959.
132

слова являются разложимыми, и то, какие сферы значений
оказались вовлеченными в процесс заимствования 4.
Таким образом, намечаемая программа достаточно
обширна. Каждый отдельный, имевший место в истории
случай контакта языков потребует отдельного исследования.
Однако в принципе эта цель является вполне реальной,
хотя и трудно достижимой. Сама проблема представляет
бесспорный интерес с чисто лингвистической точки зрения.
К тому же пробуждающаяся сейчас заинтересованность
историков в возможном вкладе лингвистики в изучение
этих проблем налагает на лингвистов обязанность
развивать этот аспект африканского исторического языкознания
более интенсивно, чем до сих пор.
Изучение заимствований, связанных одновременно и со
звуковой оболочкой, и со значением соответствующих
языковых единиц, следует отличать от изучения влияний,
затрагивающих только значение или только звучание.
Положение о том, что в результате длительного контакта
фонетические системы соседних языков независимо от того,
являются ли они родственными или нет, имеют тенденцию
сближаться друг с другом, является твердо установленным
фактом. Такое сближение может приводить к значительному
сходству между целыми фонетическими системами языков,
принадлежащих к зоне, для которой характерны особенно
интенсивные межъязыковые контакты. Например, в
провинции Плато и соседних с ней районах Нигерии как для
семьи языков Нигер-Конго, так и для чадских языков
наиболее характерной является система из шести гласных
[а, ?, е, i, о, и]. Тут большой интерес представляет
выявление географического распределения специфических
фонетических черт. Так, лабиовелярные звуки типа [кр] и т. п.
распространены в районе, который образует
географически очень четкий и почти сплошной пояс, тянущийся почти
через всю Африку от Атлантического океана до Восточного
Судана и довольно узкий в направлении с севера на юг.
Следует подчеркнуть, что подобные
лингво-географические соответствия имеют смысл именно в качестве
ориентиров при определении сферы и направления конкретных
лингвистических исследований. Прямое соотнесение их
с распределением внеязыковых явлений было бы прежде-
4 Более подробно о технике заимствования см. J. H.
Greenberg, Linguistic Evidence for the Influence of the Kanuri on the
Hausa, «Journal of African History», 1, 1960, стр. 205—212.
133

временным и необоснованным. В родственных языках
наличие общих звуков может быть результатом сохранения
звуков общего языка-предка, а не следствием его
недавнего распространения. Здесь также необходимо применение
методики, сложившейся в сравнительно-историческом
языкознании. Прежде чем делать какие-либо выводы, нужно
тщательно рассмотреть частотность соответствующих
звуков в данном языке и их встречаемость в заимствованных
словах по сравнению с исконными словами этого языка.
Так, что касается уже упоминавшихся лабиовелярных
звуков, хотя они представлены почти во всех языках
указанного географического пояса, то они встречаются лишь
в очень немногих языках чадо-хамитской ветви.
Кроме того, в тех из этих языков, в которых они
имеются (например, бата, болева), они статистически очень
редки и встречаются преимущественно в заимствованиях из
языков Нигер-Конго. Поэтому их постоянное
географическое соседство в языках Чад и Нигер-Конго, взятое само
по себе и без сравнительно-исторической оценки, легко
может повести к неверным выводам.
Распределение грамматических и семантических
категорий также допускает географическое толкование и
наталкивает на выводы исторического характера. Некоторые
общие грамматические и семантические черты, как уже
неоднократно отмечалось, распространены очень широко,
почти по всему континенту. Примером может служить
выражение сравнительной степени при помощи глагола
со значением «превосходить». Следует, однако, отметить,
что этот способ не является в Африке единственным и что
у него есть ряд разновидностей, каждая со своим особым
географическим распределением. По-видимому, наиболее
распространенными являются следующие две формулы
выражения сравнительной степени: «х превосходит у по
величине» и «х большой превосходит у».
В области грамматической и семантической структуры
африканских языков необходимо создать подробные
монографические описания различных явлений, уже ставшие
обычной практикой в исследовании европейских языков.
Так, из видо-временных форм глагола ряд категорий, по-
видимому, распространен очень широко, например
категории абитуальности, точечности и настоящего-будущего
времени. Было бы в высшей степени интересно построить
общую типологию видо-временных систем в африканских
134

языках. Однако здесь легко пойти по обманчивому пути
навешивания привычных грамматических ярлыков.
Примером четкого специального исследования, способного лечь
в основу более широких обобщений, может служить
недавняя работа Арнотта о сослагательном наклонении
в языке фульбе 5.
Другой почти неисчерпаемой сферой сопоставительно-
типологических исследований являются отглагольные
формы и системы именных классов африканских языков.
Сказанного, вероятно, достаточно для того, чтобы дать
некоторое представление о масштабах и значении
исследований, которые следовало бы предпринять в области
исторического изучения языковых контактов. Что касается
более современных проблем языкового контакта, то
наиболее резкое отличие современного периода от предыдущих
связано с воздействием — как прямым, так и косвенным —
европейской колонизации на языковую ситуацию в
Африке. Даже там, где колониальные режимы уже ушли в
прошлое, как это имеет место в большей части Африки, проблема
европейско-африканского языкового контакта по-прежнему
остается вполне актуальной в связи с использованием
европейских языков, прежде всего английского и французского,
в качестве вспомогательных языков при устном общении,
в системе образования и в дипломатической сфере.
Можно различать прямые и косвенные следствия
колониализма в языковой ситуации Африки. Косвенные
следствия, бесспорно, имеют гораздо большее значение, чем
прямые. Под прямыми следствиями здесь понимается
влияние европейских языков на словарный состав, а также —
гораздо более слабое — на грамматику и фонологию
африканских языков. Основные плоды косвенного воздействия,
на которых мы остановимся более подробно, — это
организованное или стихийное распространение вспомогательных
языков, как европейских, так и африканских, разработка
стандартных письменностей и связанная с ней
стандартизация фонетики и грамматики африканских языков, а
также в ряде случаев развитие вполне основательной и
обширной технической терминологии. Даже там, где, как,
например, в хауса и суахили, для этой цели использовался
какой-нибудь неевропейский язык, например арабский, толч-
5 P. W. Arnott, The Subjunctive in Fula, «African Language
Studies», II, London, 1961, стр. 125-138,
135

ком послужило появление европейской техники, а вместе
с ней и потребности в соответствующей терминологии.
Непосредственное влияние европейских языков, в
частности английского и французского, на африканские языки
изучено слабо. Наиболее заметно оно в области лексики.
Есть тенденция из пуристических соображений не включать
в словари местных языков слова европейского
происхождения. Действительно, часто затруднительно провести
границу между словами, которые можно считать
полноценными языковыми единицами, и словами, которые не получили
и, возможно, никогда не получат этого статуса. С этой
точки зрения полезно было бы провести сопоставительное
изучение речи грамотных африканцев, владеющих как родным,
так и европейским языком, с речью неграмотных
одноязычных носителей. Можно ожидать, что двуязычные
африканцы, говоря на своем родном языке, сами ощущают, где в их
речи цитаты из европейского языка и «переключение кода»
(code switching), а где — заимствования из европейского
языка, уже являющиеся законной составной частью их
родного языка. Другую сторону вопроса представляет
реакция на потребность в новой терминологии тех
африканских языков, которые уже использовались в качестве
языков учебной и научной литературы. Эта потребность
может удовлетворяться тремя основными способами: 1)
расширением значений слов родного языка; 2) образованием
новых единиц, т. е. словообразованием, созданием новых
словосочетаний, часто калек, использующих корни родного
языка; 3) заимствованием слов. Первый способ,
по-видимому, в той или иной степени пускается в ход во всех
случаях, но он никогда не оказывается достаточным для
полного решения задачи. Наиболее важным является выбор
между вторым и третьим способами. Уже отмечалось, что
для американских индейских языков к северу от Мехико
характерно стремление приспособиться к современным
условиям, прибегая к минимуму заимствований, тогда как
индейские языки Латинской Америки охотно заимствуют
испанскую и португальскую лексику. Исследование с этой
точки зрения африканских языков позволит расширить ту
базу, на которой могла бы строиться общая теория этих
процессов.
Африканские языки с системами именных классов дают
почву для проверки того, имеют ли законы отнесения
заимствованных слов к грамматическим родам, выявленные
136

на материале языков иммигрантов в США, силу в условиях
любых культур 6. По-видимому, некоторую роль в этом
могут играть фонетические факторы, как, например, при
отнесении араб, kitubu «книга» к классу имен на ki- в
суахили. Однако главная роль принадлежит семантике.
Отнесение новых слов к тем или иным классам могло бы
послужить ключом к выявлению общего значения этих классов,
в сознательной или бессознательной форме имеющегося
у носителя языка. В случае африканских языков особенно
поразительным является отнесение большинства
заимствований в основном к одному-двум классам. Так, во многих
языках банту заимствования попадают либо в класс на
mu-/ba- (лица), либо в класс li-/ma- (не-лица). Какую
роль — и в какой мере — играют в этом частота этих
классов и их семантическая структура? Интересно было
бы в порядке эксперимента попросить носителей языков
банту, владеющих европейскими языками, распределить
по классам слова европейских языков, в том числе и такие
слова, которые не употребляются в качестве заимствований
в их родных языках.
Непосредственное влияние европейских языков,
конечно, особенно заметно в области словаря. Однако
заслуживает внимания и вопрос о семантическом влиянии
европейских языков, по крайней мере в некоторых
грамматических категориях. Здесь, вполне возможно, роль
посредника сыграла литература, в особенности переводы Библии.
В ряде случаев, например, переводчики Библии
останавливались на некоторой африканской форме как на
эквиваленте нужной им английской или французской временной
формы. Если это затем приобретало характер литературной
нормы, то ее авторитет открывал по меньшей мере
возможность определенной ассимиляции под влиянием норм
европейского языка. Другой пример — обязательность
противопоставления по числам в английском языке в отличие от
необязательности или даже полного отсутствия этого
противопоставления в африканских языках. Здесь опять-таки
6 Укажем на некоторые работы о грамматическом роде
заимствований из английского языка: G. T. Flom, The Gender of
English Loanwords in Norse Dialects in America, «Journal of English
and Germanic Philology», 5, 1903—1905, стр. 1—31; A. Aron,
The Gender of English Loanwords in Colloquial American German,
Baltimore, 1931; С. Е. Reed, The Gender of English Loanwords
in Pennsylvania German, «American Speech», 17, 1940, стр. 25—29.
137

переводная литература и повсеместное употребление
европейского языка африканцами ведет ко все более
регулярному противопоставлению единственного и
множественного чисел.
Выше мы кратко упомянули о косвенном влиянии
европейских языков на африканские. Пожалуй, основным его
следствием было распространение разного рода
вспомогательных языков — как европейских, так и африканских,
выполняющих роль посредника. Такие вспомогательные
языки существовали, конечно, и до контактов с
европейскими языками, но не в таком масштабе [...] Считается, и,
очевидно, совершенно справедливо, что если двуязычный
носитель выучил один язык в более раннем возрасте и гораздо
основательнее, чем второй, то интерференция первого
языка во втором будет значительно более сильной, чем
наоборот. Языками-посредниками пользуется большое
количество двуязычных носителей с самыми разными языками.
Последствия этого должны быть глубокими и
всеобъемлющими. Открывается широкое поле для исследования
явлений интерференции родных языков в европейских и
африканских linguae francae, имеющего и безусловное
практическое значение для преподавания этих языков.
В США ведется обширная работа по так называемым
«грамматикам перехода» (transfer grammars) 7.
Сопоставительный анализ структур двух языков в известной
степени позволяет предсказать, что для носителей одного из этих
языков будет представлять регулярные трудности при
изучении другого. Насколько известно,
африкано-европейские грамматики перехода пока что не разрабатывались.
Многие согласятся, что в принципе желательно, чтобы
преподавание иностранного языка велось на основе
детальных сопоставительных описаний структуры
соответствующих языков. Ясно, что преподавание английского языка
носителю языка тви — задача, отличная от преподавания
английского носителю ибо.
В этой связи большое значение приобретает исследование
той формы английского и французского, какая имеет
хождение у носителей африканских языков. Уже поверхностное
наблюдение показывает, что, скажем, английский язык
африканцев отличается большим единообразием, чем мож-
7 Пример «грамматики перехода» можно найти у Н. Wolff,
Partial Comparison of the Sound Systems of English and Puerto-
Rican Spanish, «Language Learning», 3, 1950, стр. 38—40.
138

но было бы ожидать исходя из теоретических предпосылок.
Если это действительно так, это может объясняться целым
рядом причин. Грамматики перехода указывают на
возможные трудности, различные в зависимости от того, какой
язык является родным для того или иного носителя. Однако
сходные черты африканских языков, связанные с
общностью их происхождения или с упоминавшимся выше
распространением фонетических, грамматических и
семантических явлений на целые лингво-географические области,
приводят к тому, что на достаточно большой территории
африканцы фактически имеют дело с одними и теми же
трудностями при изучении европейского языка. Кроме
того, грамматики перехода лишь предсказывают
трудности. Но эти трудности часто преодолеваются, частично или
полностью. Причем даже формы частичного преодоления
трудностей вполне могут оказаться одинаковыми ввиду
общности характерных черт языковой жизни в Африке.
Так, большинство африканцев говорит на тоновых языках,
лишенных силового ударения. По-видимому, все они
склонны отождествлять ударение с высоким тоном и не будут
редуцировать безударные гласные в той степени, в какой
это делают англичане. Наконец, многие африканцы с самого
начала имеют дело с европейским языком в том виде, в
каком на нем говорят африканцы, и, естественно, готовы
принимать за образец именно эту его разновидность. Это
ведет к возникновению достаточно единообразных
«диалектов» английского и французского языков, которые,
собственно, ни для кого не являются родным языком, т. е.
получается нечто, напоминающее индийский английский
(Indian English). В таком диалекте или группе диалектов
интерференция родных языков оказывается, по-видимому,
гораздо меньшей, чем можно было бы ожидать исходя из
переходных грамматик соответствующих пар языков.
Современные контакты между европейскими и
африканскими языками исследованы довольно основательно. Это
очень важно в связи со структурными различиями между
этими языками и различием функций, выполняемых ими
в жизни африканского общества. Однако контакты между
разными африканскими языками также продолжают играть
в настоящее время очень важную роль. Огромное
количество африканцев пользуется в своей повседневной жизни
не двумя, а многими языками. Не только широко
распространенные вспомогательные африканские языки, но часто
139

и языки гораздо более узкой сферы употребления
оказываются в роли вторых языков, в особенности в районах с
ярко выраженным многоязычием. Способ усвоения вторых
африканских языков африканцами, обычно без всякого
специального обучения и без знакомства с их письменной
формой, представляет большой интерес с точки зрения
исследования воздействий одного языка на другой.
Поскольку именно родной язык является в Африке
основой единства племени и его главным конституирующим
признаком, проблема выживания различных языковых
группировок как отдельных величин имеет важнейшее
значение для развития надплеменного национального единства.
Все говорит за то, что даже повсеместное распространение
вспомогательных языков не угрожает существованию
достаточно больших языковых коллективов (от 10 000 членов
и выше). Большинство более мелких языковых
коллективов также, по-видимому, не подвергается непосредственной
опасности. Если это утверждение справедливо, то оно
означает, что и в дальнейшем многоязычие будет оставаться
нормой для большого числа африканцев и что, таким
образом, Африка представляет и будет представлять
благодарную почву для исследования межъязыковых контактов
в самых разнообразных условиях. Построение шкал
отношения к языку (language attitude scales), исследование
интерференции языков у детей, в особенности при
одновременном изучении нескольких языков, разработка и
применение понятия относительной меры владения родными
языками — вот некоторые из областей исследования, где
потребуется сотрудничество лингвистов и психологов. Более
подробные лингвистические данные, которые могут быть
получены в ходе переписей, а также отдельными
исследователями с социологическим направлением интересов, могут
пролить более определенный, чем до сих пор, свет на
степень многоязычия и на его распространение
соотносительно с теми или иными чертами социальной структуры. Такие
исследования наряду со все более интенсивным
применением чисто лингвистических методов будут существенно
способствовать лучшему пониманию языковых контактов
в Африке [...]

Шелдон Клейн
НЕКОТОРЫЕ КОМПОНЕНТЫ
ПРОГРАММЫ ДИНАМИЧЕСКОГО МОДЕЛИРОВАНИЯ
ИСТОРИЧЕСКИХ ИЗМЕНЕНИЙ В ЯЗЫКЕ
РЕЗЮМЕ
В настоящее время с помощью языка программирования
JOVIAL разрабатывается алгоритм для моделирования
языковых изменений. В этом алгоритме учитывается
требование, что каждый член языкового коллектива должен
быть представлен своей порождающей и своей
распознающей грамматикой. Единицами взаимодействия,
подлежащими моделированию, являются беседы. В процессе
действия могут заимствоваться или, наоборот, теряться
некоторые правила грамматики. Эти правила не
ограничиваются формой, предписываемой одной определенной
теорией языка, они могут относиться к любому уровню
лингвистического описания или даже ко всем сразу.
Модель может быть дополнена так, чтобы учитывались
внешнелингвистические факторы, определяющие языковое
изменение.
1.0. Моделирующая система
Общая система моделирования, предназначенная для
проверки гипотез о языковых изменениях во времени,
запрограммирована при помощи языка JOVIAL (типа
АЛГОЛ) и частично отлажена на
электронно-вычислительной машине Philco [4]. Основные гипотезы о природе
языковых изменений, учитывавшиеся в модели, включают
понятие порождающей грамматики, а также
сформулированное Блумфилдом [1] понятие речевого коллектива
и Сэпирово понятие стихийного языкового движения [5].
Sheldon Klein, Some Components of a Program for Dynamic
Modelling of Historical Change in Language, «International
Conference on Computational Linguistics» Preprints, Paper № 14, New
York, May 19—21, 1965.
141

Кроме этих понятий, которые включены в самое модель,
программа построена так, что экспериментатор может
произвольно менять факторы, влияющие на языковые
изменения. Предполагается, что система окажется достаточно
гибкой: что она совместима как с трансформационной, так
и стратификационной моделью языка, что она может
моделировать взаимодействие членов речевого коллектива
между собой и с членами других коллективов, что она будет
отражать специфические отношения между отдельными
членами (например, семейных групп и социальных
классов), что она поможет моделировать овладение одним или
несколькими новыми языками, а также передачу языка
от поколения к поколению.
Основная гипотеза, лежащая в основе системы
моделирования, состоит в том, что взаимодействие между членами
речевого коллектива является главным фокусом, в
котором концентрируются причины языковых изменений.
Каждый член речевого коллектива представлен своей
порождающей и распознающей грамматикой. Члены коллектива,
владеющие иностранными языками, представлены
дополнительными грамматиками. Отдельные правила
грамматики могут меняться от индивида к индивиду. Грамматики,
представляющие новорожденных детей, будут пустыми.
Взрослый, вступающий в новый коллектив, но не
говорящий на языке последнего, может быть представлен пустой
распознающей и пустой порождающей грамматикой
данного языка в дополнение к непустым грамматикам языков,
которые он знает.
Основными единицами взаимодействия являются
формы, произведенные в ответ на другие речевые формы.
Первичная функция системы состоит в моделировании бесед
между членами речевого коллектива. В течение беседы один
индивид производит некоторую форму, а другой пытается
проанализировать ее. Если правила анализирующего
недостаточны для выполнения задачи, он может заимствовать
необходимые правила из порождающей грамматики
говорящего, а затем он может использовать их, когда наступает
его очередь говорить. Заметим при этом, что двуязычный
индивид может использовать при анализе правила всех тех
грамматик, которыми он владеет.
Многие решения внутри моделирующей системы
принимаются с помощью случайных чисел и функций,
определяющих переход из одного состояния в другое. В работе
142

системы используется метод Монте-Карло. В принципе
этот термин употребляют, когда речь идет об использовании
случайных элементов для решения вполне детерминистских
проблем, которые, однако, слишком трудно решить
детерминистскими методами. Поэтому для оценки результатов
такой системы весьма существенно определить воздействие
на них различного выбора случайных чисел. Если модель
является детерминистской, то результаты повторных
опытов, различающихся наборами случайных чисел на входе,
должны быть достаточно похожими.
2.0. Компоненты системы
Основными компонентами моделирующей системы
являются а) таблица, содержащая правила грамматики
и параметры, сопоставленные каждому моделируемому
индивиду; б) порождающее и распознающее устройства,
использующие грамматики взаимодействующих индивидов; в)
таблица функциональных отношений, содержащая правила
взаимодействия, используемые в данной конкретной
модели, и, наконец, г) управляющая система, которая
определяет ход моделирования и течение времени и которая
периодически сообщает экспериментатору об изменениях,
происходящих на отдельных этапах моделирования.
Первый вариант моделирующей системы строится на
основе системы автоматического реферирования,
предложенной автором [2] и дающей пересказ текста, написанного
на ограниченном английском языке, а также краткую
схему этого текста. Синтаксический стиль выходного текста
контролируется системой параметров, использующих
частоту употребления определенных порождающих правил [3].
Таблица функциональных отношений, содержащая
определение специфической модели языка, может включать
правила, характеризующиеся следующими чертами:
1. Члены одной социальной группы чаще говорят друг
с другом, чем с членами других групп.
2. Каждый раз, когда некоторый индивид
взаимодействует с определенным членом коллектива, вероятность
будущего взаимодействия с этим членом повышается.
Могут вводиться и более сложные функции, отражающие
специфические социо-культурные условия.
Другие функции могут обеспечить стирание нечастотных
грамматических правил или сдвиг грамматического прави-
143

ла из распознающей грамматики в порождающую.
Управляющая система устроена так, что она работает со
смешанным репертуаром функциональных отношений,
характеризующих самые различные явления. В каждый момент, когда
необходимо принять решение, управляющая система
просматривает всю таблицу функций, пока не найдет
подходящую строку.
3.0. Ручное моделирование
Сущность и функции основных составных частей
системы можно продемонстрировать на примере действия столь
простой модели, что все операции могут быть выполнены
вручную.
Пусть весь коллектив насчитывает шесть членов: Джона,
Мэри, Елену, Питера, Германа и Ребенка — и пусть у
каждого будет своя отдельная порождающая и распознающая
грамматики. Пусть каждому приписывается статус S,
варьирующийся от 0,01 до 0,99, и пусть буквы А, В, С, D, Е, F
представляют правила, существующие в коллективе (см.
таблицу 1).
Содержание правил намеренно не уточняется. Они могут
относиться к семантике, синтаксису, морфологии и/или
фонологии. Каждое правило снабжается определенным
весом. Правило, вес которого ниже определенного порога
(в нашей модели этот порог равен 0,1), может входить
только в распознающую грамматику. Правило, вес которого
больше или равен порогу, должно присутствовать
и в порождающей, и в распознающей грамматике индивида.
Правило, входящее в обе грамматики, имеет в них
одинаковый вес. Правило, вес которого падает ниже
определенного минимума (0,01 в данной модели), стирается из обеих
грамматик.
Таблица 1 содержит информацию о различных
состояниях речевого коллектива в моменты Тi,j, где i относится
к большому циклу — взаимодействию отдельного индивида
с рядом говорящих, а j — к малому циклу — интервалу
взаимодействия с отдельным говорящим. При каждом
увеличении i управляющая система случайным образом
выбирает одного члена в качестве говорящего для большого
цикла, а затем выбирает слушающих для данного
говорящего. Это определение происходит согласно таблице 2.
Каждый раз, когда выбран некоторый слушающий, число
144

Таблица 1
Т0.0 Т0.1 Т0.2 Т0.3 Т1.0 Т1.1 Т1.2
Джон S 0,8 S 0,8
порождение А 0,5 А 0,47
С 0,5 С 0,48
DO,5 DO,53
распознавание А 0,5 А 0,47
В 0,04 В 0,02
С 0,5 С 0,48
D0,5 D0,53
Мэри S 0,7 S 0,72 S 0,7 S 0,64
порождение А 0,5
В 0,5
DO,5
распознавание А 0,5
??\5
DO,5
? 0,08
Елена S 0,4 S 0,4
порождение В 0,5 В 0,48
Е0,5 Е0,5
F 0,15
распознавание В 0,5 В 0,48
С 0,02 ? 0,5
Е0,5 F 0,15
F 0,06
Питер S 0,3 S 0,32 S 0,38 S 0,38
порождение В 0,5
? 0,5
F 0,5
распознавание В 0,5
D0,08
? 0,5
F 0,5
Герман S 0,6 S 0,6 S 0,6
порождение ВО,5 ВО, 53 ВО, 57
С 0,5 С 0,48 С 0,46
распознавание ВО,5 ВО, 53 ВО, 57
С 0,5 С 0,48 С 0,46
D0,02 A 0,07 А 0,05
F 0,05
Ребенок S 0,4 S 0,4 S 0,4
порождение В 0,16
распознавание А 0,07 А 0,05
В 0,07 В 0,16
D0,07 D0,05
? 0,05
F 0,05
145

повторений малого цикла j увеличивается на I. Когда
управляющая система перебрала всех членов коллектива
в качестве слушающих, происходит выбор нового
говорящего для нового большого цикла. В начале каждого
большого цикла величина j — счетчик малых циклов получает
значение 0. Данные в столбце Т0..0 таблицы 1 суть исходные
данные, которые задаются автором. Данные в момент Tit ;·
используются для вычисления изменений, происшедших
за период Tit j+i. Пустые места в таблице 1 указывают, что
данные не изменились по сравнению с предшествующим
интервалом.
Таблица 2 содержит список правил, используемых
управляющей системой в процессе моделирования. При
вычислении все величины, равные или большие 1,
представлены как 0,99, а все данные, равные или меньшие 0,
представлены как 0,01. Все вычисления проводились с
точностью до сотых.
Таблица 2. Функции
1. Вероятность того, что ? будет говорящим по
отношению к уу равна:
Pst <*' У)= |Sw(*)-St-i(iO| '
где St-i (х) —статус говорящего ? в момент t — 1.
2. Вес распознающего правила m в момент t после
использования его при анализе:
/Ft_i (m)—относительная частота m при\
Ft (m) = Ft-i (m) - I анализе в момент t 1 #
3. Вес правила, не используемого при анализе в
момент t:
Ft (m) = Ft.! (m) -0,02.
4. Пороговый вес для удаления правила из
порождающей грамматики:
0,1.
146

5. Пороговый вес для удаления правила из
распознающей грамматики:
0,01.
6. Статус S говорящего ? после того, как он говорил
со слушающим у:
Моделирование для удобства начинается в момент Тол,
а не в момент Т0.0.
Тол
Управляющая система выбирает Мэри в качестве
говорящего для нулевого цикла и просматривает список
возможных слушателей. Первым кандидатом является Джон,
В соответствии с формулой (1) таблицы 2 вероятность того,
что Мэри будет говорить с Джоном, равна 0,1, деленной
на абсолютную величину разности статусов.
10,7-0,81 =°>" (округленно)
Мэри будет говорить с Джоном потому, что датчик
случайных чисел не может дать величину, превышающую 0,99.
Предположим, что Мэри производит форму
G (A, 2D),
которую следует интерпретировать так, что при
порождении правило А было использовано один раз, а правило D
дважды. Джон в состоянии проанализировать эту форму
при помощи собственных распознающих правил, и их
веса изменяются согласно формулам (2) и (3) таблицы 2.
Для правила А получаем:
05 _ (0,5-0,33) =0>47>
а для правила D:
05_ (0,5-0,67) =053
Распознающие правила В и С Джон при анализе не
использовал, поэтому, согласно формуле (3) таблицы 2, их
10* 147

веca соответственно уменьшаются на 0,2. В соответствии
с формулой (6) таблицы 2 новый статус S для Мэри
принимает величину:
0,7- (0'77°'8) =0,72.
То 2
Управляющая система ищет нового слушающего для
Мэри. Мэри сама исключена как кандидат.
Следующей идет Елена. Вероятность того, что Мэри
будет говорить с Еленой, согласно формуле (1) таблицы 2,
равна:
0,1 = 1
| 0,72-0,4 | " 3,2 *
Предположим, что Елена отвергается в качестве
слушателя, потому что датчик случайных чисел произведет
величину, большую чем g-;?. Предположим, что отвергнут и
следующий кандидат Питер. Тогда управляющая система
избирает в качестве следующего кандидата Германа.
Предположим теперь, что после соответствующих расчетов
Герман выбран в качестве слушающего. Пусть Мэри
сделала высказывание:
G (A, 2B).
Герман должен заимствовать правило А из порождающей
грамматики Мэри для завершения анализа. Правило А
входит в распознающую грамматику Германа и по
формуле (2) таблицы 2 получает вес:
0_ (0-0,33) =№
Поскольку этот вес меньше, чем 0,1, то данное правило
не включается в порождающую грамматику Германа.
Новый вес для правила В определяется следующим образом:
05_ (0,5-0,67) =0>53j
Вес правил, не участвующих в анализе, уменьшается на
0,02. Соответственно вес распознающего правила D у
Германа падает ниже 0,01, и оно вычеркивается из его
распознающей грамматики.
148

Статус S для Мэри получает величину:
0,72- <°y>= 0,7.
То.з
Ребенок является следующим возможным кандидатом
на роль слушающего. Предположим, что управляющая
система принимает Ребенка в качестве слушающего и Мэри
говорит ему:
G (А, В, D).
Ребенок должен заимствовать все эти правила из
грамматики Мэри, и каждое получает вес в соответствии с формулой
(2) таблицы 2, а именно:
?_ (0-0.33) = 0>(?7.
О
Новая величина статуса S для Мэри принимает вид:
07_ (0,7-0,4) =ом
Управляющая система исчерпала список кандидатов на
роль слушающего, и нужно случайным способом выбрать
нового говорящего.
??.?
Пусть в качестве нового говорящего выбран Питер.
Пусть Джон и Мэри отвергнуты в качестве слушающих
и на эту роль выбрана Елена.
Q(E,F)
Правило ? имеется в распознающей грамматике Елены, и его
новый вес принимает вид:
0,5--^?°^ = 0,5,
т. е. остается неизменным. Вес правила F получается:
0>06_ (0.06-0.6) = ?, 1б>
и согласно формуле (4) таблицы 2 правило F входит в ее
порождающую грамматику.
Вес правил, которые Елена не употребляла при анализе,
уменьшается на 0,02.
149

Новое значение величины статуса S для Питера равно:
0,3- (0'37°'4) -0,32.
Ti.i
Предположим, что в качестве следующего слушающего
для Питера выбран Герман и что Питер говорит:
G(3B, F).
Правило В есть в грамматике Германа и его новый вес будет:
053_ (0,53-0,75) ^Ъ1
Правило F заимствуется из грамматики Питера, и оно
получает в грамматике Германа вес:
0_ (0-0,25) =005
Неиспользованные правила Германа уменьшают свой вес
на 0,02 каждое. Новая величина статуса S для Питера
равна:
032__ (0,32-0,6) = ож
Предположим, что следующим слушающим выбирается
Ребенок и что Питер производит:
G(2B, E, F).
Правило В имеется в распознающей грамматике Ребенка,
и его новый вес составляет:
007_ (0,07-0,5) =0>16?
Вследствие этого правило В входит в порождающую
грамматику Ребенка.
Правила ? и F Ребенок должен заимствовать у Питера,
и каждое из них входит в распознающую грамматику
Ребенка с весом:
0_ (0-0,25) =0>05
Вес каждого правила, не использованного в анализе,
уменьшается на 0,02.
Новая величина статуса S для Питера составляет:
0,38- ^38ГМ) ^0,38.
о
150

4.0. Обсуждение
Предшествующая миниатюрная модель, выполненная
вручную, представляется достаточной в качестве
иллюстрации того, как действует моделирующая система.
Предполагаемые машинные эксперименты будут производиться
с моделью, включающей от 50 до 100 индивидов, каждый
из которых обладает несколькими сотнями
грамматических правил.
Однозначное распознавание может быть достигнуто
использованием веса правил для определения тех из них,
которые должны употребляться чаще. Функции,
приведенные в таблице 2, могут быть расширены с точки зрения их
числа и их содержания.
Желательно ввести специальные правила для
взаимодействия между родителями и детьми, между супругами,
между членами одной возрастной группы и т. п., а также
включить механизм, определяющий рождение и смерть
различных членов. Статус S может быть разделен на
несколько весов, относящихся к социальному положению,
возрасту, географической близости и т. п.
Идеальной проверкой ценности модели является ее
предсказующая сила. Можно надеяться, что удастся
предугадать определенное состояние языка, используя модель
определенного более раннего этапа. Основной проблемой
при этом является чувствительность модели к выбору
величин параметров и констант. Например, константы в
формулах таблицы 2, по-видимому, приводят к тому, что Ребенок
слишком быстро обучается языку. Можно было бы ввести
более значительное снижение веса для неиспользованных
правил, и это уменьшило бы темп обучения языку. Эта
необходимость различных проб при введении величин будет
все увеличиваться с усложнением модели. Поэтому начать
следует с простых моделей, постепенно повышая их
сложность.
Пока что автор стремится смоделировать стабильность
языка. Он хочет построить модель речевого коллектива,
включающего около 50 членов, каждому из которых
поставлена в соответствие простая грамматика непосредственных
составляющих (английского языка), и смоделировать
период в 3—4 поколения — причем язык в начале
моделирования, разумеется, не должен сильно отличаться от языка,
получающегося в конце 17,
151

ЛИТЕРАТУРА
1 L. Bloomfield, Language, New York, 1933. [Русское
издание: Л. Блумфилд, Язык, M., 1968.]
2 S. Klein, Automatic Paraphrasing in Essay Format,
«Mechanical Translation», 8, 1965, 3—4, стр. 68—83.
3 S. Klein, Control of Style with a Generative Grammar,
«Language», 41, 1965, 4, стр. 619—631.
4 S. Klein, Dynamic Simulation of Historical Change in
Language Using Monte Carlo Techniques, SP-1908, System
Development Corporation, Santa Monica, December 1964.
5 E. Sapir, Language, New York, 1921 (русский перевод:
Эдуард Сэпир, Язык. Введение в изучение речи, перевод
с английского А. М. Сухотина, М.— Л., 1934).

II
ДВУЯЗЫЧИЕ

Жан Рене Реман
ОЧЕРК ОДНОЙ СИТУАЦИИ МНОГОЯЗЫЧИЯ:
ЛЮКСЕМБУРГ
Предлагаемое нами описание ситуации многоязычия
основано на описании выбора языка в зависимости от его
употреблений (emplois). Для данного описания мы
используем метод, предложенный Дж. А. Фишманом, а
именно классификацию употреблений *.
Мы различаем употребления конкуррентные (emplois
concurrentiels), когда используются несколько языков,
и исключительные (emplois exclusifs), когда используется
лишь один язык, а все прочие исключаются. Обратимся
к таблице конкуррентных употреблений и к спискам
исключительных употреблений (см. ниже). Каждой строке или
каждому употреблению в таблице соответствует список
языков, например ЛФ, НФЛ и т. д., где Л обозначает
люксембургский, H — немецкий и ? — французский, а
порядок символов — частоту выбора каждого из языков; НФЛ,
например, означает, что для данного употребления чаще
всего выбирается немецкий язык, затем следует
французский и, наконец, люксембургский. Символ \ указывает,
что отношение взаимных частот использования двух первых
языков в списке языков (например, ? и ? в ФНЛ)
развивается в пользу первого (в сочетании с ФНЛ символ f
означает, что диспропорция между французским
(употребляемым преимущественно) и немецким языками постоянно
возрастает). Символ \ означает, что отношение частот
использования двух первых языков, напротив, развивается
в пользу второго. Символ X означает, что в данном случае
Jean Rene Reimen, Esquisse d'une situation plurilingue,
le Luxembourg, «La Linguistique», 1965, 2, стр. 89—102.
1 См. J. A. Fishman, Who Speaks What Language to Whom
and When?, «La Linguistique», 1965, 2, стр. 67—88.
155

автор сведениями не располагает. Тире означает, что
строго определенного употребления не существует.
В классификации и определении употреблений мы
используем четыре вида характеристик: конку ? рентное vs
исключительное употребления (1), люксембургский vs
французский языки (2), область употребления (3) и тип
употребления (4). Как уже говорилось, мы различаем
употребления конкуррентные и исключительные. Кроме того, в
сфере исключительных употреблений, списки которых
приведены ниже, мы различаем употребления, присущие только
люксембургскому или только французскому языку.
Таблица конкуррентных употреблений насчитывает двадцать
областей — от речей и лекций до этикеток и надписей —
и два типа употреблений — порождение (П) (emission)
и восприятие (В) (reception). Каждое конкуррентное
употребление определяется сочетанием характеристик «область»
и «тип»: например, печатная продукция (В). Возможны
все сочетания характеристик «область» (с 1-й по 20-ю)
с характеристиками ? и В: в самом деле, во всех областях
употребления языка можно различать активный
(порождение) и пассивный (восприятие) аспекты.
Под типом употребления (usage) мы понимаем различные
аспекты процесса речевой коммуникации. Порождение (или
активный тип) и восприятие (пассивный тип) означают
соответственно порождение и восприятие сообщения,
диалог и монолог — присутствие и отсутствие собеседника;
наконец, устный тип (usage oral) и графический тип (usage
graphique) — разговорный код и письменный код2. При
классификации употреблений мы принимаем во внимание
лишь их активный или пассивный характер (см. выше);
характеристики же «диалог»/«моноЛог», «устное»/«графиче-
ское» не используются. Что это означает?
2 Мы предпочитаем термины устный тип/графический тип
(usage oral/usage graphique) параллельным терминам разговорный
узус — разговорный язык/письменный узус — письменный язык
(usage et langue parles/usage et langue ecrits), которые означают те же
свойства, но с иной точки зрения. Понятия «область» (domaine)
и «тип» (usage) есть и у Фишмана (см. цит. статью). «Область»
(domaine) в работе Фишмана — domain, устный и графический
типы он называет media, активный и пассивный аспекты —
(momentary) role. Разумеется, количество и содержание областей у
Фишмана отличается от описанных нами. Это является следствием
того, что определение областей частично отражает функцию выбора
языка (см. ниже). Понятие «употребление» (emploi) не
рассматривается Фишманом, и этого термина в его работе нет.
156

Люксембургский, как мы увидим ниже, употребляется
только в диалоге. Иными словами, сочетание
характеристики «диалог» с любой другой характеристикой неизменно
порождает идентичные с точки зрения выбора языка
употребления: языком любого диалогического употребления
всегда остается люксембургский. Поскольку при
составлении таблицы необходимо обеспечить хотя бы минимальную
независимость выбора языка от каждой (в отдельности)
из использованных характеристик, характеристика «диалог»
в таблицу не включается 3. В областях, помеченных
«только французский», языком любого употребления является
французский. Употребление только Л и только ? в
таблицу не входит. Диалогические употребления выступают
в качестве исключительных по отношению к конкуррент-
ным монологическим употреблениям (см. таблицу), по
отношению же к монологическим употреблениям с пометкой
только ? они являются употреблениями, обозначаемыми
только Л. Стало быть, мы их не противопоставляем по
признакам «диалог»/«монолог».
Диалогический тип употребления в таблицу не входит.
Мы анализируем лишь монологический и графический типы
употребления, т. е. те области, к которым относятся устные
тексты без собеседника и тексты письменные, например
речи, радио- и телепередачи, пьесы (театр), письма,
доклады, бланки и т. п. канцелярские документы и т. д. По
существу, во всех этих областях диалогическое употребление
невозможно 4. Кроме того, в областях с 9-й по 20-ю (от
личных заметок до надписей) исключается и
монологический тип. Что же касается областей 1—8 (от речей до
проповедей), то они допускают графический тип, обязательно
предполагая устный тип без собеседника. (Письменный
тип имеет здесь вид текстов, которые воспроизводят устный
текст и относятся к областям с 9-й по 20-ю, например речи —
здесь письменный тип использования относится к
областям 13, 14, 16 и 17, охватывающим понятие «пресса».)
3 См. Fishman, цит. статья: «Одним словом, конфигурация
преобладания (the dominance configuration) может быть сведена
к тем аспектам уровня двуязычия и областям его распространения,
которые имеют наибольшее самостоятельное значение» (The
Dominance Configuration (V)).
4 См. Fishman, цит. статья: «Полный перечень теоретически
возможных источников и областей вариантности в языковом
поведении до сих пор не установлен» (The Dominance Configuration (I)).
157

В сущности, все области относятся либо к монологическому,
либо к графическому типу. Вот почему в нашей таблице
области МОНОЛОГИЧЕСКОГО ТИПА и области
ГРАФИЧЕСКОГО ТИПА представлены не как две отдельные
колонки, а как одна, разделенная на две части. Употребления
монологические и графические различны еще и потому,
что относятся к разным областям; характеристики же
монологический (устный) тип употребления и графический тип
употребления, т. е. устное и графическое, в данном случае
не играют роли.
В качестве примера классификации, которой можно
достичь, если брать менее специальные области,
определяемые не на основании текстов, а по другим признакам и
способные сочетаться со всеми типами (употреблений),
можно привести употребления, относящиеся к области
юриспруденции.
УСТНЫЙ ТИП УПОТРЕБЛЕНИЯ ГРАФИЧЕСКИЙ ТИП
ДИАЛОГ МОНОЛОГ УПОТРЕБЛЕНИЯ
порождение восприятие порождение восприятие
? ? ? ФН ФН
Определение употреблений в известной степени зависит
от выбора языка. Речь может идти о выборе одного языка
при исключении всех прочих или о более или менее частом
выборе каждого из нескольких языков. Число различных
возможных сочетаний ЛН, НЛ, ЛНФ и т. д. настолько
велико, что количество возможных вариантов в выборе
языков намного превышает количество языков в
описываемой ситуации.
Предположим, мы рассматриваем употребление:
«периодические издания», В; в данной ситуации это употребление
может быть охарактеризовано сочетанием НФ, а так как
употребление «толстые журналы», В, характеризуется
сочетанием ФН, то мы должны выделить особую область
«толстые журналы» (18), отличную от области
«периодические издания» (17). Различным вариантам выбора языка
у нас соответствуют различные употребления. Но
оказывается, что употреблений мы различаем больше, чем
вариантов выбора, следовательно, определение употреблений
зависит от вариантов языкового выбора в той мере, в какой
различным, и только различным, вариантам выбора
соответствуют различные употребления. Заметим, кстати, что
158

Можно было бы, несомненно, расчленить также некоторые
представленные в данной таблице области, если бы мы
не были вынуждены из-за отсутствия цифровых данных,
которые вообще невозможно найти, определить
употребления таким образом, чтобы показать явную диспропорцию
в распространении языков для каждого употребления;
Таблица конкуррентных употреблений
Порождение
Восприятие
(МОНОЛОГИЧЕСКИЙ ТИП: устные
тексты без собеседника)
1. Речи, приветствия, лекции, беседы
2. Выступления в палате депутатов,
в муниципальных советах ....
3. Радио
4. Телевидение
5. Пластинки
6. Кино
7. Театр
8. Проповеди, богослужения ....
(ГРАФИЧЕСКИЙ ТИП: письменные
тексты)
9. Личные заметки
10. Частная переписка
11. Канцелярии (правительственные
учреждения, общества,
промышленные, торговые предприятия,
банки, нотариальные конторы) . .
12. Печатная продукция (без
периодики)
13. Люксембургские газеты
14. Региональные газеты**
15. Иностранные газеты
16. Иллюстрированные журналы . . .
17. Еженедельные и периодические
издания (кроме толстых журналов)
18. Толстые журналы
19. Реклама
20. Надписи, объявления, этикетки . .
* Символ Л обязан своим местом в таблице многоязычному характеру
соответствующего пассивного употребления.
** Французские и бельгийские провинциальные газеты, посвящающие
Люксембургу местную хронику.
159

так, например, в таблице сочетания ЛФН и ФЛН говорят
о том, что в охарактеризованном подобным образом
употреблении люксембургский и французский стоят рядом.
Первая часть нашего описания люксембургской
ситуации — описание выбора языка по употреблениям,
содержит, кроме таблицы конкуррентных употреблений (см.
предыдущую страницу), списки исключительных
употреблений, которые мы приводим ниже. В случае
исключительных употреблений выбор падает либо на люксембургский,
либо на французский, немецкий же не употребляется
исключительно. В диалоге используется только люксембургский
язык. Исключения, редкие и весьма спорные, составляют:
педагогические советы (классные советы и т. п.) в лицеях,
Государственный совет, сфера юрисдикции, где имеет
хождение французский язык, а иногда французский и
люксембургский. Большинство этих довольно стереотипных
употреблений относится к монологическому типу.
Исключительными употреблениями французского языка в
графическом типе являются: законы, постановления,
судопроизводство, судебные акты (кроме уголовных дел); извещения
и т. п.; вывески, дорожные знаки и т. д. В монологическом
типе французский употребляется исключительно при
устных формах судопроизводства, в речах защитников,
обвинительных речах и т. д.
Охарактеризовав употребления в целом, мы можем
довольно четко представить себе специализацию языков по
употреблениям: люксембургский специализировался в
диалогических употреблениях (где он только один и
употребляется как язык «исконный», «родной»), а немецкий и
французский, т. е. языки школы, в недиалогических
(причем эти последние явно преобладают). Что же касается,
с одной стороны, люксембургского, с другой — немецкого
и французского, то они специализировались
соответственно в диалогических употреблениях (где используется
только «исконный» люксембургский) и недиалогических (где
немецкий и французский, т. е. языки школы, явно
преобладают). Мы видели, что одноязычный характер
диалогического типа явился причиной того, что он не включен в
таблицу. Приведем списки употреблений немецкого и
французского языков.
а) Употребления, в которых преобладает французский
язык: 1 ? (порождение) и В (восприятие), 2 ? и В, 7 В,
11 ? и В, 12 П, 14 (В), 15 (В), 18 ? и В, 20 ? и В; к этим
160

употреблениям следует добавить приведенные выше
исключительные употребления.
б) Употребления, в которых преобладает немецкий
язык: 3 В, 5 (В), 6 В, 8 ? и В, 13 ? и В, 16 ? и В, 17 ? и В.
В данном случае понятия «активный и пассивный тип
употребления» и «область» не принимают^ во внимание·
Таким образом, эти списки удовлетворяют условию,
которому подчинено составление таблицы, а именно сохранена
частичная независимость выбора языка от каждой из
использованных характеристик 5. Во второй части нашего
исследования мы постараемся выяснить, чем обусловлены
применительно к соотношению языков различия между
активным и пассивным употреблениями ряда областей.
Что же касается соотношения в распространении
немецкого и французского языков, то из имеющихся на этот
счет в таблице указаний (стрелки) следует, что
расхождение между различными употреблениями, для которых мы
располагаем данными, явно увеличивается в, иными
словами, каждый язык укрепляет свои позиции относительно
другого языка (и абсолютно, но этого таблица не
показывает) в тех употреблениях, где он является
преобладающим. Дальнейшее распространение немецкого языка
связано с развитием массовых средств коммуникации и, как
следствие этого, усилением иностранного влияния в
области культуры; успешному развитию немецкого языка,
связанному с иностранным влиянием, можно
противопоставить французский, который обязан своими успехами
неустанным усилиям самих люксембуржцев7.
Б См. пункт 3 таблицы.
6 За исключением употребления 4 В; но и здесь в настоящее
время берет верх французский язык.
7 См. Р. escatore, Le regime des langues au Grand-Duche
de Luxembourg, Stage du Traite de Bruxelles, 17—30 сентября 1951:
«Недавняя (1948 г.) конституционная реформа... рекомендует
принять следующие законодательные решения: признание
французского языка в качестве официального языка органов власти; право
представлять документы на двух языках: французском и немецком;
допустить в случае необходимости использование исключительно
немецкого языка» (стр. 4). Ф. Гофман (F. Hoffmann) в
«Geschichte der luxemburger Mundartdichtung», I, Luxembourg, 1964,
отмечает тенденцию люксембургского укрепиться в сфере «как
официальной, так и церковной жизни» (стр. 20), особенно в
монологическом типе употребления; это отвечает стремлению
учредителей реформы 1948 г. «предоставить некоторые права
люксембургскому, что прежней конституцией фактически исключалось
11—.0293
161

Вторая часть нашего описания, к которой мы теперь
приступаем, посвящена характеристикам сложившейся в
Люксембурге языковой ситуации, большинство которых
более или менее наглядно представлено в таблице
классификации употреблений или обсуждается в плане этой
классификации. Некоторые из этих характеристик можно
рассматривать в качестве факторов, влияющих на выбор
языка, однако для классификации употреблений этих
черт недостаточно, ибо в качестве различительных
признаков употреблений они обладают слишком слабой
классификационной силой (как, например, стилистический аспект,
см. сноску 4), а также потому, что они относятся к
постоянным факторам, обусловливающим выбор языка (например,
степень владения языком) 8. Именно поэтому мы не
принимали их во внимание прежде. Вот основные из этих
характеристик в том порядке, в каком мы будем их
рассматривать: иностранное влияние на культурную и
экономическую жизнь страны, способы усвоения данных
языков, состав и относительная важность некоторых групп
людей, соответствующих данным употреблениям языка,
распространение языков во множестве употреблений,
значимость этих языков, интерференция.
Начнем с наиболее наглядной из этих характеристик —
иностранного влияния. Изменения в соотношении языков
при переходе от активного употребления к пассивному
в 3, 7 и 12-й областях (радио, театр, печатная
продукция) и отсутствие активного употребления,
соответствующего 4, 5, 6, 14 и 15-й областям (телевидение, пластинки,
кино, местные и иностранные газеты) являются показателем
иностранного влияния на экономическую и культурную
жизнь страны. Пассивные употребления, соответствующие
этим областям, как, впрочем, и областям 16, 17, 18 и 19
(периодическая печать, реклама), касаются производства,
которое включает наряду с национальным производством,
если оно не равно нулю (области 4, 5, 6, 14 и 15-я) и
импортную продукцию. Хотя точных цифр у нас нет, однако те
данные, которыми мы располагаем для 16, 17, 18 и 19-й
(например, не допускалось использование люксембургского
органами власти)»— Pescatore, там же, стр. 4.
8 О подобном противопоставлении обусловленности
различительной и обусловленности непрерывной см. A. Martinet,
Economie des changements phonetiques, 1956, I, 12, стр. 20.
162

областей, не обнаруживают присутствия импортной
продукции. Важность ввоза иностранной продукции 9 в
области культуры, как и всякой иной, является одним из
элементов, которые обусловливают распространение в
Люксембурге немецкого и французского языков.
Родным языком жителей Люксембурга является
люксембургский 10. Немецкий и французский изучаются
позднее, в школе. Следовательно, условия усвоения этих двух
языков не отвечают тем, при которых «смысл монем
устанавливается путем прямой ассоциации обозначающего и
обозначаемого и ничем не опосредствован» и. Так, Людови-
си сожалеет о «времени, потерянном на изучение языков,
а не сущности вещей» 12. Люксембургский не преподается;
из этого следует, что почти во всех употреблениях
единственными письменными языками являются немецкий и
французский (исключение составляют лишь некоторые
употребления, например печатная продукция).
Обучение немецкому языку начинается в первом
классе начальной школы («учиться писать» — синоним
выражения «учиться немецкому языку»), французскому — во
втором полугодии второго класса 13. Французским языком
владеют хуже, чем немецким; лишь к концу обучения в
средней школе знания учащихся в области обоих этих языков
примерно сравниваются. В отдельных случаях немецким
все же владеют лучше. Французский язык, который по
9 Отношение между импортной и национальной продукцией
достигает порядка 80% в Люксембурге, 30% — в Швейцарии,
20% — в Федеративной Республике Германии, 10% — во Фран
ции и т. д. (По данным Французского центра экономической
документации — О.С.D.E.).
10 U. Weinreich, Languages in Contact, New York, 1953,
стр. 88, ?. 5; с точки зрения родного языка (родным языком
Вайнрайх считает «language learned first») существует лишь
одна-единственная группа. В качестве примера языковой ситуации подобного
типа Вайнрайх приводит немецкую Швейцарию (там же, стр. 89).
11 U. Weinreich, цит. соч. стр. 78, сноска 27.
12 Е. Ludovicy, Notes sur le bilinguisme, «Revue de
psychologie des peuples», 1954, 152, 18 стр. (из которых 7 посвящено
языковой ситуации в Люксембурге), стр. 168.
13 См. Ludovicy, L'organisation et les methodes de
renseignement des langues vivantes au Luxembourg, «Revue des langues
vivantes», 1951/6, стр. 489 и Weinreich, цит. соч., стр. 77,
сноска 17.
11* 163

своей структуре дальше от люксембургского, чем
немецкий, и менее распространен, считается трудным.
Французскому языку отведено большее или по крайней мере
равное с немецким количество учебных часов. Количество
часов французского и немецкого языков одинаково в
младших классах начальной и старших классах средней школы.
Языком, на котором ведется преподавание, является
сначала люксембургский, затем немецкий и, наконец,
французский. Иногда длительное время используются
одновременно два языка. Что касается немецкого и французского
языков, то поворот в сторону преобладания второго
наступает в третьем или четвертом классе; в старших же
классах французский язык становится единственным языком,
на котором ведется преподавание.
Мы уже говорили, что равновесие во владении немецким
и французским языками наступает ко времени окончания
средней школы. Менее 10% окончивших среднюю школу
и получивших диплом бакалавра одинаково хорошо
владеют немецким и французским языками, более 90%
выпускников знают лучше немецкий 14. Из того факта, что
существует значительная группа людей, одинаково хорошо
владеющих немецким и французским языками, еще не
следует, что французский используется так же часто, как и
немецкий.
В Люксембурге нет университета, и поэтому молодежь,
прослушав, как правило, годовой подготовительный курс
у себя на родине, поступает в высшую школу за границей.
Эта временная эмиграция способствует проникновению
иностранной культуры точно так же, как радио,
телевидение, пластинки, кино, различные издания, пресса и
реклама.
Рассмотрим теперь применение языков не с точки
зрения их употреблений, а с точки зрения того, какие группы
населения относятся к этим употреблениям. Все жители
Люксембурга триязычны, если считать, что триязычие имеет
место тогда, когда каждый из трех языков используется
по меньшей мере в одном употреблении. Мы будем называть
14 См. «L'education dans le monde», III (L'enseignement de
second degre), U.N.E.S.C.O., 1963, и «Annuaire Statistique», Service
central de la statistique et des etudes economiques, Ministere de
l'Economie Nationale, Luxembourg, 1964.
164

«одноязычными» и «многоязычными» не тех индивидов,
которые знают лишь один или несколько языков, а тех,
которые в определенном употреблении применяют
соответственно лишь один или несколько языков. В случае
исключительных употреблений одного из языков (например, в
диалоге — люксембургского) можно сказать, что носители
языка одноязычны. В случае конкурентных
употреблений группы, состоящие из индивидов, которые относятся
к одному и тому же употреблению, являются смешанными;
обычно они состоят из двух подгрупп, которые в языковом
отношении ведут себя одинаково: это, с одной стороны,
одна или несколько одноязычных подгрупп, с другой —
одна или несколько подгрупп многоязычных. Например,
в группу политических деятелей, которые относятся к
употреблению 2 П, входят: 1) подгруппа Л, состоящая из
людей, которые в своих выступлениях используют только
люксембургский; 2) подгруппа ЛФ, которая активно
использует два языка (люксембургский и французский), но
люксембургский чаще, чем французский; 3) подгруппа ФЛ,
где имеет место обратное явление, и, наконец, 4)
подгруппа Ф, которая активно употребляет только французский.
Группа индивидов, соответствующая области «печатная
продукция», состоит только из одноязычных подгрупп.
Одноязычие может быть фактом сознательного выбора, как,
например, одноязычие писателей. Языковое поведение
индивида может меняться в зависимости от употребления: в
одном употреблении оно может быть охарактеризовано,
например, ФН, а в другом — НФ.
Из того, что мы знаем о различии во владении немецким
и французским языками, следует, что менее 10%
населения страны может быть отнесено к французским
употреблениям по преимуществу. Можно полагать, с другой
стороны, что эти группы малочисленны.
Отметим, что многоязычие не свойственно индивидам.
В прессе, в некоторых печатных изданиях используется
два, иногда три языка. Можно выделить три случая: 1) текст
французский, перевод немецкий (тексты законов или
постановлений, предназначенные для широкого распространения;
административные акты, касающиеся налогов, выборов
и т. д.; распоряжения, уведомления и т. п.); 2) немецкий
и французский соседствуют (пресса, реклама и т. д.; в
газетах немецкий почти монопольно владеет разделами
политической и общей информации; еженедельные литературные
165

ные приложения издаются на обоих языках, хотя и здесь
абсолютного равенства нет); 3) наконец, частный случай
предыдущего — немецкий и французский чередуются,
особенно в передовых статьях.
Можно ли сравнить распространение рассматриваемых
языков во всех употреблениях в целом? В рамках одного
употребления в основу оценки положена большая или
меньшая частота выбора языка в каждом отдельном
случае, или, точнее, большая или меньшая частота появления
одной единицы, такой, например, как речь, передача, пьеса,
фильм, письмо, доклад и т. п., случайное появление
которых совпадает со случайностью выбора. Следовательно,
употребления и особенно области различаются своими, только
им свойственными единицами.
Для оценки распространения языков во множестве
употреблений требуется стандартная единица измерения.
Однако возможность соизмеримости языков в различных
типах употреблений вызывает сомнение. Действительно,
что, кроме продолжительности, позволяет приравнивать
«десять минут чтения» и «десять минут сочинения»? Но для
оценки распространения языков во множестве
употреблений данного типа подобная единица вполне применима.
Так, с одной стороны, мы видим, что монополия
диалогического употребления принадлежит люксембургскому; с
другой стороны, можно считать, что в активном
монологическом типе на первом месте также стоит люксембургский,
в пассивном монологическом типе — немецкий, в активном
графическом типе — немецкий и в пассивном графическом
типе — снова немецкий. Что же касается пассивного
графического типа в трех областях под рубрикой «газеты»,
то, исходя из количества проданных экземпляров, можно
определить отношение немецкого к французскому как 5
к 1 15. Мы упростили картину, считая люксембургские
газеты в языковом отношении однородными.
Учитывая все вышеизложенное, приходим к
следующему выводу: картина распространения языков во
множестве употреблений в целом показывает, что
люксембургский язык преобладает над немецким, а немецкий — над
Официальные данные.
166

французским. Соотношение ЛНФ справедливо более чем
для 90% индивидов, соотношение ЛФН — менее чем для
10%.
Употребления, в которых первенство принадлежит
французскому языку, а именно театр В, печатная продукция
П, канцелярия ? и В, и примыкающие к ним
исключительные употребления занимают первое место по шкале
значимости, если только разные употребления могут быть
упорядочены по такой шкале. Вместе с тем малочисленные
группы населения, относящиеся к этим употреблениям и, более
того, регулярно отдающие предпочтение французскому во
всех употреблениях, т. е. люди со средним образованием,
занимают верхнюю часть социальной лестницы. Таким
образом, французский часто связывается как с вершиной
лестницы употреблений, так и с верхом социальной
лестницы, приобретая особый престиж, что ведет к его
использованию в качестве «высокого стиля» всюду, где выбор языка
связан с выбором стиля. Кроме того, французский язык
временами заменял и сейчас еще заменяет люксембургский
как символ национального самосознания 16, что содействует
усилиям, направленным к его распространению.
Тот факт, что французский язык используется узкими
группами населения, принадлежащими к верхней части
общественной пирамиды, приводит к относительной
слабости его распространения во множестве употреблений.
Следствием диспропорции между выдающейся значимостью
французского языка и его малым распространением
являются более или менее ощутимые осложнения 17.
Постольку, поскольку выбор стиля связан с выбором
языка, французский выбирают, когда необходим высокий
16 См. Weinreich, цит. соч., стр. 100: «...символическая
ассоциация языка... с групповым «единством».
17 Эти осложнения особенно ясно видны на примере
литераторов, пишущих по-французски. А. Аран (Arend) по этому поводу
высказывается следующим образом: выбор языка и, следовательно,
«духовной родины» является добровольным, но жизнь этих
писателей превращается в «нескончаемую битву с самими собою», они
становятся «пионерами французской мысли и французской
цивилизации», положение которых «почти героично». (Luxembourg,
Mille ans d'impregnation francaise, «Bulletin de documentation du
Service information et presse», Ministere d'Etat, Luxembourg,
31 octobre 1963, стр. 26.)
167

стиль, например в активных употреблениях, относящихся
к областям: речи..., переписка, канцелярия,
люксембургские газеты, реклама. Как мы видим, употребления, в
которых выбор языка зависит от выбора стиля,
немногочисленны. В некоторых употреблениях носители языка не
располагают гаммой стилистических регистров, в других —
выбор стиля не связан с выбором языка, таковы, например,
употребления радио ? и В, театр В, печатная продукция
? и В и т. д.
В отличие от французского немецкий язык не
выполняет символических функций; в стилистическом отношении
он обычно служит нейтральным дополнением французского
в графическом типе. Мы уже говорили о массовом характере
его распространения и приводили некоторые доводы,
объясняющие это явление: способы усвоения этого языка и
развитие средств массовой коммуникации. По сравнению
с французским его использование писателями — напомним,
что области 13 ? соответствует значительная подгруппа
населения, применяющая только немецкий, — больше
соответствует его распространенности и хотя бы поэтому
лишено осложнений.
Распространение немецкого и французского языков и
малая численность населения 18 Люксембурга
препятствуют успешному развитию люксембургского, в частности его
лексики. Еще не так давно перед лицом нацистской
опасности 19 люксембургский язык был возведен в символ
национального единства, что в послевоенное время явилось
причиной попытки нормализовать орфографию, которая,
однако, успеха не имела. В школе люксембургский как особый
предмет не преподается; лишь в начальной школе и
младших классах средней несколько часов отведено чтению
люксембургских авторов. Тот факт, что французский язык
использовался и используется до сих пор наравне с
люксембургским как символ национального самосознания,
заставляет полагать, что оба языка здесь, как и в других
употреблениях, находятся друг к другу в дополнительном
распределении. В стилистическом плане люксембургский
успешно сопротивляется французскому в области
патриотического красноречия.
18 Население Люксембурга насчитывает около трехсот тысяч
человек.
19 См. Hoffmann, цит. соч., стр. 21—23.
168

Интерференция находится в зависимости от
большинства описываемых выше факторов. Малочисленность
населения служит препятствием к установлению особого
немецкого и французского говоров Люксембурга путем
закрепления индивидуальной интерференции 20. Языковая норма
все еще навязывается извне. Явления интерференции,
которые имеют место в люксембургском, или, точнее, в
разновидностях люксембургского, в некоторой степени
постоянны. Но самым ярким является исключительное разнообразие
в индивидуальном использовании люксембургского,
особенно в области лексических заимствований; последнее
является следствием того, что не существует четко установленной
и соблюдаемой языковой нормы; этому способствует также
отсутствие ярко выраженной воли к сопротивлению
интерференции и то, что «иностранный» характер немецкого и
французского языков все менее ощутим. Интерференция
всех трех языков колеблется в зависимости от индивидов
и употреблений.
См. Weinreich, цит. соч. 2.14, стр. 11.

Андре Табуре-Келлер
К ИЗУЧЕНИЮ ДВУЯЗЫЧИЯ
В СОЦИОЛОГИЧЕСКОМ ПЛАНЕ
ВСТУПЛЕНИЕ
В Южной Франции вследствие быстрого затухания
различных говоров, принадлежащих к семье диалектов
Прованса, сложился ряд разнообразных ситуаций двуязычия,
для которых в целом характерно постоянно растущее
преобладание французского языка над местными формами
гасконских, лангедокских и провансальских диалектов.
В городах используется почти исключительно французский
язык, для сельской местности типично двуязычие с
различным соотношением в использовании двух данных языков.
На северо-востоке Франции, в Эльзасе, позиции местного
диалекта весьма прочны. В сельской местности, где в устном
использовании явно преобладает эльзасский —
верхненемецкий диалект,— картина двуязычия на редкость
однородна; в городах же, где французский язык и эльзасский
диалект вступают в самые разнообразные отношения,
двуязычие имеет множество вариантов.
Характеристикой ситуации двуязычия в каждой из двух
рассматриваемых нами областей — Провансе и Эльзасе —
может служить способ установления отношений между
французским языком и местным говором в период
овладения языком. График на рис. 2 показывает, что в Провансе
французский язык, критерием знания которого служит его
понимание и умение правильно использовать его словарный
состав, является общеупотребительным, тогда как в Эльзасе
это достигается лишь с возрастом, т. е. в процессе
школьного обучения, когда ребенок постепенно усваивает второй
язык, французский. Обратно, в Эльзасе общеупотребитель-
Andree Tabouret-К elle r, Contribution a l'etude
sociologique des bilinguismes, «Proceedings of the Ninth International
Congress of Linguists», London, The Hague, Paris, 1964, стр.
612—621.
170

ным языком, знакомым его жителям с самого раннего
возраста, является диалект, в то время как в Провансе
диалектом овладевают постепенно и всего 40% детей.
Эти факты показывают путь, по которому идет развитие
языковых отношений. В Эльзасе диалект занимает прочные
позиции; он является родным языком не только для
подавляющего большинства взрослых жителей, но и для детей,
Рис. /.
Жирными линиями обозначены языковые
границы провансальских говоров на юге и
немецких говоров на северо-востоке Франции.
Обследование, о котором идет речь в данной
статье, проводилось в департаментах,
заштрихованных на карте.
которые осваивают французский как второй язык лишь
в школе. В Провансе, напротив, провансальские говоры,
бывшие родными для большинства жителей старше 50 лет,
незнакомы детям, для которых родным языком стал
французский. Диалектом в качестве второго языка овладевает
менее половины детей.
Представленные здесь данные носят статистический
характер (в каждом из рассматриваемых районов обследо-
171

вано детское население порядка 1000 человек) и не относятся
к населению крупных городов, где языковые отношения
развиваются по-иному. Данные нашего обследования
говорят о том, что языковая ситуация в Эльзасе однородна;
развитие направлено в сторону дальнейшего усвоения
французского языка, хотя этот процесс носит скрытый характер
Рис. 2.
Изменения в знании французского языка и
использовании диалекта в Эльзасе и Провансе в зависимости от
возраста.
и на фоне всеобщего распространения диалекта, который
до сих пор остается родным языком эльзасцев, мало
заметен. Данные нашего обследования говорят также о том, что
развитие языковых отношений в Провансе, где в течение
последних пятидесяти лет языковая ситуация претерпела
быстрые и существенные изменений в сторону дальнейшего
172

распространения французского языка, идет полным ходом.
Социологические причины этих изменений и являются
объектом данного исследования.
ОСОБЕННОСТИ ОБСЛЕДОВАНИЯ И ОБЪЕМ ДОКУМЕНТАЦИИ
Обследование проводилось в начальных школах в
департаментах Верхняя Гаронна и Верхние Пиренеи и было
направлено на выяснение языкового поведения детей
школьного возраста, проживающих в 29 населенных пунктах
сельской местности. Опрос проводился учителями по
анкете, содержащей следующие разделы:
Населенный пункт:
число жителей, размещение их по его территории
и за его пределами, число жителей-иностранцев,
высота местности над уровнем моря, используемый
диалект (гасконский, провансальский и т. д.);
школа и классы:
ступень, количество учеников;
ученики:
возраст, пол, использование языков.
Следующие 11 вопросов касаются использования
языков: школьник говорит на диалекте и отлично его понимает;
говорит на диалекте в основном с матерью; говорит на
диалекте в основном с отцом; говорит на диалекте в основном
с бабушкой и дедушкой; говорит немного, но хорошо
понимает диалект; не говорит, но довольно хорошо понимает
диалект; не говорит, но немного понимает; не говорит
и не понимает диалекта; на диалекте говорят между собой
дети одной семьи; на диалекте говорит со сверстниками
во дворе школы; говорит на диалекте с торговцами. Ответы
располагаются столбиком; выбранный ответ отмечается
крестиком. Особо отмечаются дети, говорящие дома на
итальянском, испанском или каком-либо другом языке,
являющемся родным для данного ребенка.
Родители:
профессия и место работы;
учитель:
длительность его пребывания в данном селе и
в данном районе.
173

В нашем обследовании используются сведения,
касающиеся 1025 детей и 24081 взрослого жителя Прованса.
Цифры по Эльзасу несколько выше. Обследование
проводилось с июня 1961 по июнь 1962 г. в Провансе и с 1957 по
1962 г. в Эльзасе.
РЕЗУЛЬТАТЫ ОБСЛЕДОВАНИЯ И ОПЫТ АНАЛИЗА
1. Использование языков и возраст детей
Количество детей (в процентном выражении), которые
в совершенстве владеют диалектом, с возрастом
увеличивается, и если в 8—9 лет оно не превышает 15%, то к 13
годам эта цифра достигает 40%. Если ребенок к 8 годам хоро-
Рис. 3.
Изменения процента детей в зависимости от возраста: в Провансе
(пунктирные линии) — говорящих и хорошо понимающих местный
говор (кривая 1) и хорошо понимающих, но мало или совсем не
говорящих на местном говоре (кривая 2); в Эльзасе (сплошная
линия) — говорящих и хорошо понимающих диалект.
174

шо понимает и свободно говорит на диалекте, то можно
считать, что диалект является его родным языком.
Замечено, что начиная с 11-летнего возраста это соотношение
растет весьма ощутимо. По всей вероятности, это вызвано
тем, что начиная с этого возраста дети больше общаются
со взрослыми. Детей, которые понимают, но мало или
совсем не говорят на диалекте, в процентном отношении всегда
больше, чем детей, бегло говорящих на диалекте: это
означает, что более половины детей имеет возможность
достаточно часто слышать диалект, чтобы научиться понимать
его. Примером может служить языковая ситуация в
Эльзасе.
2. Использование языков и пол детей
Девочки несколько чаще бегло говорят на диалекте, чем
мальчики; соотношение таково: 28% девочек и 23%
мальчиков. Это различие статистически несущественно.
3. Использование языков и отношения
с родственниками
Дети несколько чаще говорят на диалекте с отцом, чем
с матерью: 58,5% детей заявили, что пользуются диалектом
в основном в разговорах с отцом и только 45,7% — с
матерью. Это различие статистически значимо (.82) при пороге
p = 0,05 и указывает на определенную тенденцию, которой
пока невозможно дать то или иное толкование. При
детальном изучении распределений замечаем, что количество
детей, которые заявили, что говорят на диалекте
преимущественно с одним из родителей, с возрастом увеличивается
статистически незначительно.
Мальчики
Девочки
Всего
Мать 40,8% 57,1% 45,7%
Отец 55,1% 66,6% 58,5%
Бабушка и дедушка .... — — 51,4%
Начиная с 12-летнего возраста значимость различия (.91)
в использовании диалекта увеличивается в пользу отца
(р = 0,001), что, несомненно, отражает отношения в семье.
175

Весьма значительное различие между мальчиками и
девочками в применении диалекта при общении с матерью также
отражает определенный тип общественных отношений:
вполне вероятно, что девочки чаще общаются с матерью, чем
мальчики. Число детей, говорящих преимущественно на
диалекте с бабушкой или дедушкой, представляется
незначительным. Вопрос, говорит ли ребенок на диалекте с
дедушкой и бабушкой, касался, естественно, только живых
дедушек и бабушек. Возможно, если бы вопрос был
сформулирован иначе, т. е. был бы направлен на то, чтобы получить
сведения о языковом поведении всего старшего поколения,
мы могли бы проследить, как именно сокращалось
использование диалекта на протяжении трех поколений.
4. Использование языков и некоторые
социально-экономические факторы
Изучение языковой ситуации в Эльзасе показало, что
сельская среда обеспечивает существование диалекта как
общеупотребительного языка. Была выдвинута гипотеза
о существовании положительной связи между
использованием диалектов и социально-экономическим и в особенности
социально-профессиональным положением в деревне. Были
изучены некоторые факторы, характеризующие, по нашему
мнению, существующее положение.
График на рис. 4 показывает что численность детского
населения, широко использующего диалект, зависит от
удельного веса чисто сельскохозяйственных профессий
в каждом населенном пункте.
Если в населенном пункте не менее 60% населения
занято в сельском хозяйстве, то не менее 35% детей используют
в своей речи диалект, причем связь между этими двумя
явлениями становится все более тесной. Пятидесяти или
более процентам детей, бегло говорящих на диалекте,
соответствует 60—80% крестьян, занимающихся исключительно
сельским хозяйством; то же соотношение характерно и для
сел с населением менее 600 человек. Если крестьяне
составляют менее 60%, то непосредственно в сельском хозяйстве
может быть занято от 0 до 60% населения; соответственно
колеблется и число детей (от 0 до 35%), говорящих на
диалекте. Малому удельному весу сельскохозяйственных
профессий (менее 25%) всегда соответствует малый процент
детей, говорящих на диалекте.
176

Рис. 4.
Сравнительные изменения процента крестьян и процента детей,
использующих диалект. Точками обозначены населенные пункты.
Процент детей, использующих диалект
Рис. 5.
Сравнительные изменения процента заводских рабочих и процента
детей, использующих диалект. Точками обозначены населенные
пункты.

График, представленный на рисунке 5, показывает
связь между присутствием заводских рабочих 1 и
использованием диалекта детским населением. Связь эта
отрицательная: если заводские рабочие составляют более 25%
населения, использование диалекта исключено (в любом
случае на диалекте говорит менее 15% населения). Если
более 25% детей бегло говорит на диалекте, заводских
рабочих среди населения нет (менее 5%). О чем говорит малый
процент (от 0 до 15%) носителей диалекта в селах со
значительным числом индустриальных рабочих? По всей
вероятности, о том, что небольшие населенные пункты,
расположенные поблизости от индустриальных центров, стали
поставщиками рабочей силы. Нам удалось выяснить, что
малый процент носителей диалекта всегда составляют
обитатели более или менее отдаленных ферм, расположенных
за пределами собственно населенного пункта. Языковое
поведение крестьян не изменилось, но относительная
численность этой категории населения уменьшилась.
Поселения Монжискар (Montgiscard) и Монтескьё-Воль-
ветр (Montesquieu-Volvestre) заслуживают особого
внимания. В обоих этих местах проживает, по сути, две
категории населения — сельскохозяйственное и промышленное,
каждое из которых характеризуется своими, только ему
присущими чертами: промышленное население не занято
по месту жительства, а ежедневно ездит к месту работы;
сельскохозяйственное население живет не в селе в
собственном смысле слова, а, как говорится, на отшибе, в хуторах —
сельскохозяйственное население обосновалось здесь давно,
промышленное недавно. Оба населенных пункта
расположены на важных транспортных путях.
На рисунке 6 показано на примере района Тулузы
значение транспортных путей для языкового развития района.
В местностях, расположенных в радиусе 20 км от Тулузы,
более 30% населения занято в промышленности; в том же
самом периметре более 40% трудящегося населения
ежедневно проделывает путь от дома к месту работы. Процент
сельскохозяйственного населения значительно сократился,
процент же носителей диалекта сократился еще более;
1 Мы делаем различие между заводскими рабочими и рабочими
сельскохозяйственными, а также рабочими, обслуживающими
небольшие кустарные предприятия (гаражи, мастерские по ремонту
металлоизделий, кузницы и т. п.).
178

об этом свидетельствуют следующие цифры: в населенных
пунктах, расположенных в данном периметре, диалектом
пользуется менее 15% населения, численность же
сельскохозяйственного населения колеблется от 8 до 36%. Число
жителей в этих селах колеблется от 374 (Пэн Жюстарэ —
Pins Justaret) до 1539 (Верфей — Verfeil), прямой
зависимости между величиной села и использованием дчалекта
здесь не наблюдается.
Рис. 6.
Район Тулузы. Белыми кружками обозначены населенные пункты
с преимущественно сельскохозяйственным производством,
черными — с преимущественно промышленным производством.
Особо следует отметить языковую ситуацию в Монто
(Montaut). Эта деревня также расположена поблизости
от Тулузы, но река Гаронна, через которую здесь можно
переправиться лишь на пароме, отделяет ее от шоссейной
и железной дорог; население почти полностью занято
12* 179

в сельском хозяйстве, местный говор является
общеупотребительным.
Еще одно следствие индустриализации этого района
Южной Франции — приток рабочих из Италии и Испании.
Рисунок 7 показывает, что наличие детей, говорящих
в семье не по-французски и не на диалекте, способствует,
Рис. 7.
Изменения в зависимости от возраста процента детей,
говорящих на местном говоре (1), и процента детей,
которые не говорят и не понимают местного говора (8).
как и следовало ожидать, уменьшению процента носителей
диалекта. Эти дети очень легко воспринимают диалект
и отвечают положительно на 5-й и 6-й вопросы анкеты,
однако бегло говорить на диалекте не могут.
Рисунок 8 показывает связь между процентом детей,
говорящих на диалекте, и процентом иностранцев,
проживающих в данном населенном пункте. В селах, где
иностранцы составляют значительную часть населения, процент
носителей диалекта резко сократился. Между этими
факторами существует лишь на вид прямая связь: чем больше
180

в данном населенном пункте иностранцев, тем выше
процент населения, занятого в промышленности. Присутствие
иностранцев является фактором, ускоряющим процесс
отступления диалекта.
Рис. 8.
Изменение процента детей, использующих диалект, в зависимости
от процента иностранцев, проживающих в каждом населенном
пункте.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
В рассмотренной нами ситуации некоторые факторы
социологического порядка убыстряют процесс перехода от
двуязычия (т. е.. одновременного использования
провансальского или других диалектов и французского языка) к одно-
язычию (т. е. к использованию только французского языка).
Данное исследование показывает важность следующих
факторов: индустриализации района, развития сети путей
сообщения и близости к ним сельских населенных пунктов.
Следует также отметить значение вытекающих отсюда
обстоятельств: изменение в соотношении рабочей силы в сельском
181

хозяйстве и в промышленности, ежедневные переезды
к месту работы (миграция охватывает от 16 до 74%
активного населения), приток трудящихся и их семей из-за
границы. За пределами этих районов населенные пункты,
в которых носители диалекта и местных говоров
составляют высокий процент, характеризуются следующими
чертами: население их всегда невелико (менее 500 жителей),
процент крестьян довольно высок (более 60%), место
работы — тот же населенный пункт (для 85% активного
населения), заводских рабочих нет, иммиграция практически
равна нулю (менее 4%).

M. Уи
СОЦИОЛОГИЧЕСКИЙ ОЧЕРК ДВУЯЗЫЧИЯ
В ЧЕРНОЙ АФРИКЕ
типология ситуаций двуязычия
Нам представляется необходимым рассматривать
социальные условия двуязычия, наблюдаемого в Черной
Африке, в перспективе контактов культур и цивилизаций. Более
или менее общая типология контактов была предложена
Р. Бастидом (R. Bastide) в его «Initiation a la recherche
de l'interpretation des civilisations», Paris, 1948. Наша
работа в основном выдержана в духе тех же идей, хотя и
применительно к интересующим нас проблемам.
Ситуации двуязычия располагаются между двумя
полюсами — конфликтом и равновесием. Практически трудно
найти случай как полного равновесия, так и конфликта
без признаков его рассасывания. Двуязычный коллектив,
как правило, стремится к урегулированию своего языкового
конфликта, но за всяким сколько-нибудь
удовлетворительным его сглаживанием обычно следует новая
напряженность. Вот та минимальная перспектива, в которой мы
намерены рассматривать ситуации двуязычия в Черной
Африке. С типологической точки зрения в Африке
вырисовываются три главных типа двуязычных ситуаций: общее
двуязычие (bilinguisme generalise), ориентированное
двуязычие (bilinguisme oriente) и афро-европейское двуязычие
(bilinguisme africano-europeen).
Общее двуязычие
Оно представляется переходным этапом динамического
процесса, движущего общество в направлении единоязы-
М. Houis, Apercu sociologique sur le bilinguisme en Afrique
Noire, «Notes Africaines», 96, 1962, стр. 107—113. Печатается в
сокращении.
183

чия. Сюда относятся языковые меньшинства, подверженные
действию центробежных сил и находящиеся в «поле
притяжения» других народов, в силу исторических причин
обладающих престижем: например, серер vs. волоф; басари vs.
мандинго или фульбе; группы племен бага, ландуман,
мани и налу частично vs. сусу. Мы дадим определение этому
типу двуязычной ситуации в четырех аспектах: 1)
характеристика социальных групп — носителей двуязычия; 2) их
культуры; 3) степень усвоения второго языка; 4) условия,
в которых отдельные индивидуумы усваивают этот второй
язык.
1. Социальные группы, затронутые двуязычием,— это
население обширных зон, расположенных вдоль границ
или торговых путей; если процесс ассимиляции зашел уже
далеко, то это может быть все население в целом. Так,
бага полуострова Калум в настоящее время можно узнать
лишь по некоторым следам их языка, сохранившимся
у нескольких десятков стариков. Если этот язык еще
не угас, то он угаснет со смертью этих последних его
носителей. В языке коба ассимиляция еще не достигла такой
высокой степени; в собане она значительна. Лишь ситему
сохраняет кое-какую автономию, хотя во всех больших
придорожных деревнях активно проходит процесс его
разложения под сильным напором языка сусу.
2. Культуры двуязычных народов различны; одна из них
может представлять собой анимизм, проявления которого
со временем становятся все более умеренными, или
социальную структуру с семьей в качестве основной ячейки, или
режим строгой экономии, направленной на поддержание
жизни; другая культура часто связана с исламом, с таким
политическим устройством, которое выходит за рамки
деревни и подчас даже имеет теократический характер (как,
например, у йоруба и моей); экономически же она связана
с рынком. Ассимиляция «принимающего» коллектива
постепенно захватывает весь диапазон его интересов и занятий;
усвоение второго языка играет при этом одновременно роль
и следствия, и причины процесса.
3. Ассимилятивные процессы локализуются в районе
проживания «принимающего» коллектива, и поскольку
главный стимул для контактов в наше время — прежде
всего экономического порядка, то двуязычие первоначально
возникает в местах концентрации населения,
расположенных вдоль торговых путей.
184

4. Второй язык имеет тенденцию к полной гегемонии,
в том числе в лексике. Постепенно он становится способным
удовлетворять любые потребности, возникающие при
общении. Параллельно этому все более широкому принятию
второго языка происходит процесс языковой дифференциации,
затрагивающей первый язык. Он может претерпевать
некоторые структурные изменения, но не сливается со вторым,
более влиятельным языком: он продолжает существовать,
пока есть люди, которые на нем говорят. Что касается
областей применения первого языка, то есть тенденция
ограничивать его семейным кругом; в общественных же местах
на нем говорят лишь о местных делах. Если человек
покидает данную территорию, то он скоро становится более
сведущим во втором языке, чем в первом, которым он почти
не пользуется.
5. Усвоение второго языка индивидуумом происходит
при общем двуязычии рано, еще в юности. Интересно
проверить, всегда ли мать играет в этом главную роль; во всяком
случае, в области бага и коба влияние матери, несомненно,
способствует усвоению языка сусу, так как знание этого
языка представляется гарантией будущего равноправного
положения их детей в обществе.
Ориентированное двуязычие
Оно может быть признаком того, что в обществе
намечаются процессы, которые в дальнейшем приведут к
общему двуязычию. Тем не менее данный тип двуязычия имеет
свои собственные черты. Примером могут служить те
коллективы, которые для каких-либо нужд общения усвоили
некий «язык-посредник»; так, например, многие сенуфо
и другие народы Берега Слоновой Кости и западной части
Верхней Вольты знают и используют язык бамбара-диула.
1. Социальные группы, затронутые этим типом
двуязычия, более узки, ограниченны, чем в предыдущем случае.
Это активные группы населения, занимающиеся торговлей.
2. Культуры, как правило, различны. Если культура
двуязычного народа и не разлагается, она все же занимает
более низкое положение; причем это так не только в
современной обстановке, но восходит к доколониальной эпохе
в той мере, в какой более влиятельный язык принадлежит
обществу, политически хорошо организованному. В «при-
185

принимающем» коллективе можно заметить признаки
распада на диалекты, причем в тем большей степени, чем
меньшую роль играет центральная власть. Напомним, что пишет
Д. Ф. Сакитиба («Presence Africaine», 1957).
«Бесчисленные этнические меньшинства этих Стран будут
поглощены крупными политическими организмами, внутри
каждого из которых им не избежать давления со стороны
«победителей», более многочисленных и сильных». Такой прогноз
на будущее кажется нам верным; при этом он в еще
большей степени применим к общему двуязычию. Можно
предположить — не претендуя, однако, на абсолютно точное
предвидение,— что общества, в которых разноязычные
группы пользуются таким языком-посредником, постепенно
перейдут от ориентированного двуязычия к общему. Таким
образом, двуязычие, основанное первоначально на одних
экономических факторах, переходит в двуязычие, в котором
играют роль факторы социальные и культурные.
3. Ориентированное двуязычие может локализоваться
как в «принимающей», так и в «дающей» области в центрах
сосредоточения населения. Рынки существуют в Африке
с давних времен, и есть основания полагать, что
«призвание» отдельных языков служить средством коммуникации
в торговле имеет многовековую традицию. Таким образом,
ориентированное двуязычие может иметь широкую область
распространения. Заметим, однако, что если
«язык-посредник» интенсивно применяется в самой «принимающей»
области, то ситуация приобретает сходство с общим
двуязычием. Примером может служить язык бариба, по всем
экономически важным направлениям вытесняемый языком
денди.
4. Второй язык усваивается не в полном варианте,
а в виде своего рода basic. Это одна из важнейших черт
ориентированного двуязычия; именно в этом смысле оно
является ориентированным. Потому что basic означает
выделение основного словарного ядра и морфологическое
упрощение. Влияние второго языка скажется в заимствованиях,
которые, в зависимости от своих значений, органически
войдут в структуру «принимающего» языка или же
останутся за ее пределами. Степень владения вторым языком
зависит от определенных нужд, таких, как передвижение
(транспорт, устройство на временное жительство,
расписание, направления), торговля (веса, денежная система),
взаимоотношения с властями.
186

5. Язык усваивается не под влиянием факторов
глобального порядка, как в случае с общим двуязычием, но
в связи с практическими нуждами и в зависимости от более
или менее активного участия говорящих в деятельности,
обусловливающей двуязычие.
Афро-европейское двуязычие
1. Это двуязычие распространилось вместе с успехами
школьного образования. Очевидно (хотя и трудно с
точностью говорить о степени), что некоторые страны, а внутри их
отдельные районы оказались в более благоприятном
положении, чем другие страны и районы. Таким образом,
процент владеющих французским языком весьма различен
в разных местностях; не следует, однако, преувеличивать
их число, несмотря на специфически важные функции
европейских языков, прежде всего французского и английского.
Следует отметить, что африканские государства
предпринимают большие усилия в области школьного образования,
причем наряду с национальными местными языками
английский и французский в ряде стран приняты в соответствии
с их конституциями в качестве официальных языков.
2. Фактор различия цивилизаций не играет в этом
случае такой роли, как в предыдущих, поскольку речь идет
о фактах новейшей истории. Две цивилизации, о которых
идет речь, находятся в контакте лишь с недавнего времени,
если не считать нескольких прибрежных участков,
имеющих свою специфику. В сущности говоря, соприкоснулись
две цивилизации, не имевшие между собой ничего общего.
Ныне западная цивилизация является несомненным
центром притяжения для Африки, хотя неверно было бы видеть
со стороны последней лишь пассивное усвоение. Все четче
определяются новые культурные аспекты африканской
цивилизации, для которых характерно, во-первых,
осознание ее специфических отличий, а во-вторых, использование
тех импульсов и возможностей, которые дает контакт с
западным миром. Нынешнюю ситуацию можно считать
случаем равновесия между двумя составными элементами
двуязычия, которые сосуществуют, не мешая друг другу.
Но чтобы это равновесие не оказалось неустойчивым,
предстоит решить некоторые проблемы, невзирая на технические
трудности, которые при этом могут возникнуть.
Правительствам придется уделить внимание вопросам двуязычия;
187

специальные комиссии должны изучить возможность
применения ряда африканских языков в школьном обучении,
будь то в посреднической роли или в качестве изучаемого
предмета.
3. Связь афро-европейского двуязычия с
государственными институтами имеет своим следствием то, что оно
распространено по всей стране, соответствуя размещению
официальных учреждений и чиновников, миссионерских баз
и расселению европейцев; разумеется, во всех этих случаях
функции, выполняемые французским языком, несколько
различны.
4. В связи со степенью усвоения языка и владения им
встает вопрос о качестве французского языка при данном
типе двуязычия. Наблюдаются самые различные степени
знания языка, от владения им в совершенстве до самого
примитивного практического употребления. У очень
многих африканцев знание французского языка остается на
уровне basic. Но при этом все же есть отличие от
употребления в посреднической роли какого-нибудь африканского
языка. У сообщений, формулируемых на таком
элементарном французском языке, нет той семантической
направленности, какая налицо, например, при употреблении денди
в Параку или диула в Бобо-Диулассо. Употребление
французского языка находится в связи с определенной
интеллектуальной перспективой, варьирующейся у разных
говорящих в зависимости от степени их «европеизированности».
Во многих случаях соответствующие сообщения могли бы
быть выражены и на их родном языке; но тогда
потребовалось бы наделять знаки этого языка семантической
структурой, соответствующей структуре выражаемой мысли и не
свойственной им ввиду отсутствия моделей, которые
оправдывали бы ее существование.
5. Усвоение французского языка становится с
развитием школьного образования задачей первых классов
начальной школы. Вначале он для большинства является
и изучаемым предметом, и средством обучения; иначе
обстоит дело в африканских странах Британского
содружества наций, где родной язык считается важным
воспитательным фактором и обучение сначала проводится на нем,
а затем уже вводится английский (за исключением больших
городов и местностей с очень пестрым населением). В задачи
нашей статьи не входит критический анализ этих двух
методов. Сторонники их непрерывно обмениваются полеми-
188

ческими аргументами, часто весьма категорического
свойства. Для нас же важнее всего, что один из них является
непосредственным порождением французского принципа
централизации и ассимиляции, а другой — английской
системы непрямого управления.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Мы настаиваем и будем настаивать на том, что
Африка — идеальная арена для исследования проблем
двуязычия. Почти все написанное по этим проблемам (как в
психологическом, так и в социальном аспекте) относится к
европейскому материалу, т. е. к тому ареалу, где
взаимоотношения языков устойчиво определены в том, что касается зон
их распространения, их принадлежности к тому или иному
сектору общественной жизни, их относительной важности,
их влияния на культуру и образование.
Что касается Африки, то здесь мы, напротив,
встречаемся с подвижными ситуациями; языковые отношения
между коллективами тесным образом зависят от
современной динамики общего процесса эволюции.
Вывод из статьи Haйды*, непосредственно
затрагивающий нашу тему, состоит в том, что язык есть орудие,
непрерывно изменяемое и совершенствуемое говорящими на нем,
которыми движет стремление приспосабливаться к
многообразным и изменчивым условиям коммуникации. Отсюда
следует, что бегло очерченные нами типы ситуаций
двуязычия следует рассматривать как ситуации подвижные и
меняющиеся, в которых за, казалось бы, достигнутым
равновесием может следовать новая напряженность, но при этом
действуют и тенденции к сглаживанию и рассасыванию
возникающих конфликтов.
IFAN (Institut Francais d'Afrique Noire),
Дакар
* См. стр. 447—452 настоящего сборника.— Прим. ред.

Джон Дж. Гамперц
ПЕРЕКЛЮЧЕНИЕ КОДОВ ХИНДИ-ПЕНДЖАБИ В ДЕЛИ
Данная статья посвящена лингвистическому явлению,
характерному для городской среды в так называемых
множественных сообществах ("plural societies") Востока. В этих
сообществах в тесной географической близости живут
группы, сильно различающиеся в региональном и культурном
отношении. Они вступают во взаимодействие в сфере
торговли и обслуживания и свободно общаются друг с другом
в общественных местах. Они подчиняются одному и тому же
правительству и часто посещают одни и те же школы.
И однако регулярное и частое взаимодействие не стирает
важнейших культурных и языковых различий между ними.
Каждая группа по-прежнему сохраняет свои особые
традиции, ценности и пристрастия, часто проявляющиеся в
особенностях одежды и кухни. В результате разнообразие
норм поведения оказывается значительно большим, чем
в промышленно более высоко развитых городах
современного Запада.
Дом, семья и круг родных по-прежнему остаются
центром жизни отдельного человека. Связи, приобретенные
в результате женитьбы, и свободные дружеские отношения
редко вторгаются в эту замкнутую систему. Повседневная
жизнь неизбежно сталкивает человека с посторонними, но
его поведение в обществе строго отграничено от тех
близких отношений, в которых он находится со своими
домашними и, шире, со своим кланом. Человек может свободно
общаться с людьми совершенно иного круга и даже подражать
им на работе, в школе или в обществе. Но дома его ждет
John J. Gumperz, Hindi-Punjabi Code-switching in Delhi,
«Proceedings of the Ninth International Congress of Linguists»,
London, The Hague, Paris, 1964, стр. 1115—1124.
190

своя среда, требующая от него возвращения к принятым
в ней нормам поведения. Таким образом, разделение
общественной и частной систем поведения ведет к определенной
изоляции группы и препятствует просачиванию
нововведений извне.
Существование в сфере частной жизни этих
обособленных родовых групп сопровождается сосредоточением тех
или иных видов общественной деятельности в руках
определенных коллективов. Оптовая и розничная торговля и
различные ремесла распределяются среди ряда более или менее
замкнутых групп. Другие группы поставляют контингент
служителей культа, судебных и административных
чиновников. Кругом различных общественных функций,
выполняемых тем или иным лицом, определяется число различных
типов общественного поведения, которыми он должен
овладеть. Взаимодействие людей в обществе характеризуется
в значительной степени тем, что этнографы называют
«спецификой функций» ("role specificity") 1,—круг повседневной
деятельности распадается на отдельные сферы,
предписывающие различные, а подчас и прямо противоположные
нормы поведения.
Социальная структура такого типа, притом в условиях
общества с резко выраженным многоязычием, стремится
к сохранению имеющихся языковых и диалектных
различий в гораздо большей степени, чем это имеет место в какой-
либо из стран Запада. Действительно, по всей Индии и в
других районах Азии мы находим группы
иммигрантского происхождения, которые сохраняют свой язык в
течение многих веков, даже будучи очень немногочисленными.
Число и конкретный набор языковых кодов, используемых
в данном коллективе, а также их генетические корни
определяются исторической случайностью; но, раз
укоренившись, языковой код начинает ассоциироваться с
поведением той группы, которая пользуется им наиболее
регулярно. Затем этот язык становится символом самой группы.
Однако это отнюдь не предполагает его однородности. Один
или несколько официальных стилей языка этой группы
могут применяться в сфере религиозных отправлений и/или
профессиональной деятельности группы. Другие стили,
несущие на себе следы влияния окружающих языковых
1 См. Edward M. Bruner, Primary Group Experience and
the Process of Acculturation, «American Anthropologist», 58, 1956,
стр. 605 и сл.
191

кодов, используются теми членами группы, которые по роду
своих занятий ежедневно вступают в контакт с членами
окружающих групп. Из этого вытекает, что в той мере,
в какой человек принимает участие в различных аспектах
общественной жизни, он должен владеть кодами,
связанными с этими ее аспектами.
Поэтому в противоположность западному обществу, где
один языковой код или система тесно связанных друг
с другом стилей, образующих то, что принято называть
одним и тем же языком, обслуживает все возможные
ситуации повседневной жизни, для множественных сообществ
городов Востока характерно различие языковых кодов.
Многоязычие является там неотъемлемой частью
общественной жизни и необходимо для полноценного участия в ней.
Есть, однако, фундаментальное различие между таким
коллективным многоязычием и индивидуальным дву- или
многоязычием отдельных высокообразованных
представителей общества, которое в целом является одноязычным [...].
Многоязычные коллективы имеют тенденцию
устанавливать свои собственные нормы, часто совершенно отличные
от норм, принятых в соответствующих одноязычных
обществах. Индиец может владеть английским языком почти так
же свободно, как своим родным; он может превосходно
читать, писать и читать лекции по-английски. Но когда он
пользуется английским языком в Индии, его речь
разделяет многие особенности других языковых кодов Индии,
с которыми английскому приходится чередоваться в ходе
повседневной деятельности этого человека. Поэтому
индийский английский будет значительно отклоняться от нормы,
принятой, скажем, среди носителей этого языка на
американском Среднем Западе. Этот тип отклонения вовсе не
означает плохого владения английским языком, а представляет
собой естественное следствие социальных условий,
имеющихся в том непосредственном окружении, в котором
происходит функционирование индийского английского.
Социальные условия, преобладающие в многоязычных
обществах, вызывают к жизни множество взаимно
противоположных тенденций. Необходимость частого переключения
кодов, актуальная для большого числа говорящих, действует
в направлении сокращения расстояний между кодами.
Наибольшим языковое сближение оказывается в ситуациях,
благоприятствующих контактам между группами. Здесь,
как мы покажем ниже, заимствование может достигать
192

масштабов, которые раньше считались отличительной
чертой языков пиджин. Но, с другой стороны, потребность
в сохранении и поддержании хотя бы каких-то символов
«специфики фунций» оказывается фактором,
сдерживающим чрезмерные заимствования, и таким образом
препятствует окончательному слиянию кодов.
Взаимопроникновение кодов оказывается значительно более слабым в
ситуациях, специфических для той или иной группы. Таким
образом, языковая картина складывается из целого
калейдоскопа ситуационно детерминированных стилей, образующих
то, что принято называть одним и тем же языком. Эти стили
могут сильно расходиться в отношении произношения,
грамматики и словаря, но они редко отражаются на
представлении носителей о самом языке — и, следовательно,
на том названии, которое они закрепляют за этим языком.
Лингвист, занимающийся этой проблемой, может избрать
один из двух возможных подходов: он может
сосредоточить свое внимание (как это и делается в большинстве работ,
посвященных этой теме) на различных стилях или кодах,
обычно объединяемых под общим названием того или иного
языка. Тогда он займется анализом всех форм этого языка
независимо от того, где и когда они используются. В
случае пенджаби такое описание будет охватывать все его
разновидности, на которых говорят как в тех областях,
где он является господствующим, так и в Дели и в других
частях Индии, где он является языком меньшинства.
Но лингвист может подойти к этой проблеме и иначе,
ограничив область своего исследования рамками
«языкового хозяйства» какого-нибудь отдельного коллектива.
В таком случае объектом его описания окажутся все коды,
используемые в данном коллективе, независимо от того,
с какими языками они соотносятся номинально и
генетически. Он, однако, должен будет исключить из своего
рассмотрения те разновидности этих языков, которые
представлены в других местах, но для данного коллектива
«функциональными» не являются 2. Такой подход, пока
что применяемый довольно редко, представляется
перспективным, так как он соотносит речевое поведение носителей
некоторого языка с экстралингвистическим контекстом
и обещает поэтому пролить свет на связь языковых измене-
2 S. F. Nadel, The Theory of Social Structure, London, 1957.
13—0293
193

ний с социальными факторами. Вот почему мы в настоящей
статье избрали именно этот второй подход.
Мы будем пользоваться термином «матрица кодов» для
обозначения всего объема функционально существенных
кодов некоторого коллектива. Компонентами матрицы кодов
могут быть диалекты или стили одного и того же языка,
или родственные языки, или даже неродственные языки.
В Индии городские общества сильно различаются в
отношении состава своих кодовых матриц. В промышленных
центрах, возникших в старых племенных районах, таких,
как Джамшедпур в штате Бихар, матрица кодов включает
племенные языки группы мунда, местные диалекты бихари,
стандартный хинди и английский язык образованных слоев
населения. Даже для сравнительно малообразованного
представителя местного племени более или менее
нормальным является владение хотя бы некоторыми стилями
каждого из этих языков. В Дели близость между хинди и пен-
джаби как компонентами матрицы значительно теснее,
однако независимо от реального расстояния между кодами
можно сказать, что Дели и Джамшедпур — многоязычные
общества, имеющие сходные социальные черты.
Настоящая статья представляет собой предварительную
попытку продемонстрировать некоторые аспекты
коллективного многоязычия у носителей хинди и пенджаби в Дели.
Носители пенджаби, крупнейшего из языковых меньшинств
Дели, происходят из довольно обширной области,
протянувшейся от районов Хисар и Патиала приблизительно
в 150 милях к западу от Дели и до Равалпинди в
теперешнем Пакистане. Их родной язык, хотя генетически и очень
близкий к хинди, по индийской конституции считается
особым языком. Он имеет свою литературную
традицию и грамматические нормы; по распространенному
мнению, носители хинди и пенджаби не понимают друг
друга. Хотя большинство пенджабских семей переехало
в Дели лишь в XX веке, два языка сосуществуют в
пределах единой языковой области и единого культурного
комплекса уже в течение нескольких столетий. Некоторые
разновидности хинди регулярно используются как средство
общения при торговле на большинстве городских базаров
штата Пенджаб. Они выступают также в роли
литературного суперстрата, вносимого мусульманами и индуистами,
и таким образом сосуществуют с литературным пенджаби,
культивируемым преимущественно сикхами. Поэтому для
194

большинства носителей пенджаби переезд в Дели не был
связан с коренными изменениями в языковом окружении.
Он просто привел к увеличению числа двуязычных
носителей и круга тех ситуаций, в которых применяется хинди,
так что теперь оба языка выполняют важные функции
в повседневном социальном общении. На пенджаби говорят
как в домашнем кругу, так и вне его. Однако делийский
пенджаби далеко не однороден. Черты, унаследованные
от различных местных диалектов, соседствуют со
специфически городскими стилями, обнаруживающими влияние
господствующего здесь хинди. Носители пенджаби отдают
себе отчет в этих различиях и имеют специальное название
thet для стилей, сохраняющих тот или иной местный
оттенок.
Настоящая работа посвящена рассмотрению как раз тех
ситуаций, для которых переключение кодов является
нормальным. Нашим главным информантом был студент
колледжа, говорящий на хинди, пенджаби и английском. Хотя
его семья приехала в Дели из Пешавара, большую часть
своей жизни он прожил в Дели. В наших экспериментах
ему предлагались некоторые четко определенные ситуации
общения и его просили вообразить себя разговаривающим
в этих ситуациях сначала со студентом — носителем
пенджаби, а затем с носителем хинди. В дальнейшем ему
предлагалось также сообщить для каждого из своих
собственных высказываний на городском пенджаби соответствующие
эквиваленты на thet. Полученные данные были
сопоставлены с данными, собранными в ходе трехмесячных полевых
наблюдений в Дели, и с данными, полученными от других
информантов, а также со сведениями, содержащимися
в грамматике литературного пенджаби 3. Вся эта
информация носит, конечно, предварительный характер и требует
проверки путем дальнейших, более тщательных полевых
наблюдений, однако даже имеющиеся результаты
представляются достаточно интересными и уже сейчас
заслуживающими освещения.
Перспективы структурного сопоставления разнородных
языковых данных в значительной мере прояснились
благодаря недавним достижениям в области лингвистической
теории. Были выдвинуты теоретические модели языковой
3 См. Т. Graham Bailey, Punjabi Grammar, в: «Punjabi
Manual and Grammars», Languages Department, Punjab, India,
Patiala, 1961.
13* 195

структуры, основанные на категориях достаточно общих,
чтобы быть приложимыми к любым языковым системам.
Грамматика понимается в них не как нечто специфическое
для того или иного языка, а как набор правил,
сопоставляющих структурное описание данным наблюдения на любом
уровне языка 4. Эти правила задаются в терминах
символов и формул, связанных друг с другом четко
определенными формальными процедурами, что сообщает
лингвистическим формулировкам высокую степень точности и
сопоставимости, едва ли достижимую в рамках традиционного
словесного описания. Поскольку грамматические правила
могут формулироваться в сколь угодно абстрактном виде,
постольку и нет более оснований для априорного
утверждения, что одна и та же формулировка не может относиться
одновременно к различным совокупностям данных,
традиционно трактуемым в качестве различных языков. Мы
просто различаем общие правила и правила, специфичные лишь
для одной из подсистем единой макроструктуры. Такие
специфические правила и являются мерой языкового расстояния
между рассматриваемыми подструктурами.
Сказанное относится к целому ряду выдвинутых
в последнее время моделей языка. В предлагаемом ниже
сопоставительном анализе мы следуем системе,
предложенной недавно Сиднеем М. Лэмбом 5. Метод Лэмба состоит
в разработке и уточнении так называемого метода «единиц
и размещений» ("item and arrangement"), связанного с
именем Хоккета (Hockett) и др. Структура языка
описывается как иерархия систем кодового типа, определяющих
строение его различных уровней — фонологического, мор-
фонологического, морфологического, семологического,
которые и рассматриваются в качестве основных характеристик
языка. Эта модель различает три типа отношений:
отношение класса к его членам, сочетания к его компонентам
и отношение «эмической» единицы к ее вариантам на
«этическом» уровне. Эти отношения обозначаются с помощью
набора символов классов, специфического для каждого
уровня, набора морфотаксических правил, описывающих
допустимые сочетания элементов в пределах данного уров-
4 См. Noam Chomsky, Some Methodological Remarks on
Generative Grammar, «Word», 17, 1961, стр. 220 и сл.
6 См. Sidney M. Lamb, Outline of Stratificational Grammar,
University of California, 1962 i».
196

ня, и набора правил репрезентации, переводящих единицы
одного уровня в единицы другого уровня. Грамматическое
описание является полным, если оно сопоставляет
произвольному высказыванию его описание на всех уровнях
языковой структуры.
Сравнительный анализ текстов, полученных от нашего
основного информанта, показывает, что различия между
ними относятся почти исключительно к сфере грамматики.
Более 90% лексических единиц городского стиля,
характеризующегося переключением кодов, это слова хинди.
Многие из различающихся лексических единиц связаны
регулярными фонологическими соответствиями, например,
долгое -аа в хинди kaam «работа» соответствует краткому -а
в пендж. kam «работа».
Мы начнем сопоставительный анализ грамматики с
морфологического уровня. Таксические правила этого уровня
формулируются в терминах общих символов классов,
представляющих такие категории, как часть речи, падеж, род
и т. д. Эти символы получают конкретное лексическое
наполнение лишь при переходе к следующему, морфонологи-
ческому уровню. Большая часть таксических правил
морфологического уровня является общей для обоих
рассматриваемых кодов. Ниже мы приводим несколько примеров 6.
6 Используемые символы имеют следующие значения (если
в тексте они не оговорены специально): S = субстантивная группа,
V = глагольная группа, Рг = местоимение, Nc = именная
конструкция, А = прилагательное, stN = основа существительного,
stA = основа прилагательного, en = суффикс числа-падежа, рр =
= послелог, Aux = вспомогательный глагол, stAux = основа
вспомогательного глагола, D = указательное местоимение, ? = личное
местоимение, I = вопросительное местоимение, R = относительное
местоимение. Подстрочные индексы указывают на согласование,
а знак : означает, что в тексте может встретиться более одного
элемента данной категории. Факультативные элементы заключаются
в квадратные скобки, а элементы крупных классов слов — в
фигурные скобки. Знак < означает включение конструкции в класс;
круглые скобки и знак + используются, как в алгебре, для
указания возможных комбинаций морфем.
В правилах репрезентации надстрочным знаком т помечены
правила, переводящие морфологическую запись в морфонологиче-
скую. Значком тp снабжены правила перехода от морфонологиче-
ской записи к фонологическому представлению текста.
В фонологической транскрипции долгота обозначается
двойными гласными в случае ii, uu, аа и оо. Фонемы е, аэ и э всегда
фонетически долгие.
197

Изъявительным предложением (Indicative Clause — 1С)
будет называться та часть высказывания, которая остается
за вычетом интонации. Оно может соответствовать целому
предложению (sentence) или его части. Изъявительное
предложение может порождаться следующим правилом:
(1) [Sl2] [S:] Vl2 < IС.
Изъявительное предложение состоит из множества
факультативных субстантивных конструкций и одной
глагольной конструкции. Глагол может согласовываться в
роде, числе и падеже (что мы показываем с помощью
подстрочных индексов) с одной из субстантивных конструкций.
(2) {Pr, Ne} <S.
Класс субстантивных конструкций включает
местоимения и именные конструкции.
(3) [А4:] N4 <Nc.
Именная конструкция образуется из одного или
нескольких прилагательных (факультативных), за которыми
следует существительное.
(4) (stN + stA)-en [-pp] <N.
Существительное в свою очередь состоит из основы
существительного или основы прилагательного, к которой
присоединяются суффиксы числа-падежа и, факультативно,
один из послелогов.
(5) (stA + stN — en — К) — en! < А.
Прилагательное может включать либо основу
прилагательного, либо основу существительного. За основой
существительного в этом случае следуют суффиксы
числа-падежа или особая морфема К. Ко всей конструкции в целом
присоединяются суффиксы числа-падежа, согласующиеся
со следующим существительным.
(6) {D1, D2, ?, I, R} <Рг.
(7) QD1 < I.
(8) JD2 <R.
Класс местоимений включает два класса указательных
местоимений, личные, вопросительные и относительные
местоимения; вопросительные и относительные местоимения
196

в свою очередь складываются из указательных местоимений
и морфем Q и J соответственно.
Структура глагола может быть сведена в следующую
ниже таблицу. А, В, С и D — общие символы для классов
морфем, фигурирующих в таблице. С1, D1 и С2, D2 относятся
соответственно к первым и вторым элементам каждого
столбца. Символ Aux обозначает вспомогательный глагол.
А В С D Aux
stV и? ? cn1
stAux iye ? aa
Сочетания морфем, допустимые в различных типах
глагольных конструкций, могут быть заданы следующим ниже
правилом, из которого путем перемножения (как в
алгебраической формуле) получаются конкретные предложения.
(9) А ( 1 + В1 (1 + C1D1) + В2 (1 + С1D2) + D1 (1 + С1 + С2).
Основные морфологические правила являются общими
для двух кодов; различия появляются при переходе
от символов морфологических классов к
морфонологическому уровню и в правилах перевода морфонологической
записи в фонологическую. Эти правила мы
проиллюстрируем на конкретных примерах из нашего материала,
которые для краткости дадим в фонологической
транскрипции. (Двойные гласные обозначают долготу.)
Пенджаба хинди
(10) оо na-ii khaa-nd-aa woo na-i i khaa-t-aa
Он не ест.
( 11 ) оо ghar-wic hae-g-aa woo ghai>mae hae
Он в доме.
(12) is-d-i k-ii kimat hae-g-iii is-k-ii k-yaa kimat has
Сколько это стоит?
(13) tuha a~-nuu k-ii caa-iidaa aap-koo k-yaa caa-iye
Что вы хотите?
(14) mae khaa-walT mae khaa-u u
Я должен поесть.
199

В приведенных примерах следует обратить внимание
на сходство в (10) суффиксов числа-падежа аа и ее,
а в (12) и (13) — начальной вопросительной морфемы k-
в k-ii (пенджаби) и в к-уаа «что» (хинди). Некоторые
важнейшие различия возникают при морфонологической
реализации общих морфем. Так, -d- в пенджаби и -к- в хинди
(см. п. 12) являются представителями одной и той же
морфемы -к-, представленной также в (5). Аналогично, -nd-
в пенджаби и -t- в хинди (10) являются представителями
одной и той же морфемы. Различия между кодами могут
быть сформулированы в виде следующих правил
репрезентации.
(15) К1"// Р, — /d iiT™// ?, - /Та
"V/ H,—/k m// H,— /Tu.
Буквы Р и Н обозначают здесь соответственно пенджаби
и хинди. Правило гласит, что морфемы К и uu
морфонологически реализуются как к и uu в хинди и как d и аа в
пенджаби. Аналогичные соотношения имеются между -коо
в хинди и -nuu в пенджаби, а также -тае в хинди и -wie
в пенджаби (послелог «в»).
В других случаях тождество морфонологических
правил сменяется различиями лишь при переходе к
фонологическому уровню. Таков случай с woo в хинди, оо в пенджаби
(«тот, он»). Поскольку очевидно фонологическое сходство
woo с оо, а также известно, что в хинди w- выпадает в
сочетаниях типа j-oo «кто» (см. выше п. 8), то эти два сегмента
получают в обоих кодах одинаковую морфонологическую
транскрипцию. Различия же появляются лишь в ходе
работы правил, превращающих морфонологическую
транскрипцию в фонологическую:
(16) оотР//Р, # — /оо
тР // ?, ? — /woo.
Это правило означает, что морфонологическая единица оо
в позиции после стыка ? фонологически реализуется как
оо в пенджаби и как woo в хинди.
На фонологическом уровне в ситуациях с
переключением кодов никаких различий между двумя языками в
отношении инвентаря фонем обнаружено не было. Тон,
встречающийся в пенджаби в тех морфемах, которые
соответствуют в хинди морфемам, содержащим звонкие придыхательные
200

тельные, например, ghar «дом», по-видимому, утрачивается
в ситуациях с переключением кодов, хотя в других
ситуациях он присутствует. Многие фонетические черты пенджа-
би присущи также и делийскому хинди. Это относится,
например, к /ае/ и /о/, которые являются монофтонгами
в делийском хинди и дифтонгами в восточном хинди.
Аналогично, /t/ и /d/ в делийском хинди характеризуются такой
же высокой степенью ретрофлексивности, как и в пенджаби,
тогда как в восточном хинди она остается весьма
незначительной.
Если перейти от ситуаций переключения кодов к
ситуациям, более специфическим для групп, говорящих на
пенджаби, то мы на всех уровнях обнаружим дополнительные
различия, увеличивающие расстояние между двумя кодами.
На морфологическом уровне прилагательные в пенджабском
thet имеют особые окончания, согласующиеся с косвенными
падежами существительных множественного числа. Кроме
того, алломорф -d- причастий настоящего времени
переходит в -п- при подлежащем в первом лице. К классу
суффиксов числа добавляется локативный суффикс.
Некоторые дополнительные фонологические и морфоно-
логические отличия thet могут быть проиллюстрированы
соответствующими вариантами (11) и (12).
(lia) oo kar-wic hae-g-aa.
(12а) ed-d-ii k-ii pauu hae-g-ii.
Здесь каг «дом» и pauu «цена» имеют восходящий тон.
Кроме того, в (12а) косвенная форма местоимения is- «этот»,
сходная с соответствующей формой хинди, заменена
формой ed-.
Ряд других морфонологических особенностей связан
с использованием различных послелогов, ср.
пенджаби
хинди (при переключении пенджаби
кодов) (thet)
-se -se -too «из»
-saat -saat -nal «с, вместе»
Лексические различия между thet и кодами, участвующими
в переключении, касаются многих самых общих наречий
времени, места и образа действия и многих
употребительных прилагательных и существительных. Вот некоторые
примеры.
201

хинди
ab
idhar
itn-aa
aes-e
acch-aa
dukaan
пенджаби
(переключение
кодов)
ab
idar
itn-aa
aes-e
acch-aa
dukaan
пенджаби
(thet)
hun
edar
enn-aa
edd-aa
cang-aa
hattii
«сейчас»
«здесь»
«столько»
«так»
«хороший»
«магазин»
Помимо особенностей, специфичных для thet,
дополнительные вариации могут иметь место в некоторых крайних
случаях, которые скорее сокращают, чем увеличивают
расстояние между хинди и пенджаби. Это можно показать
на примере следующих вариантов правил (11), (13) и (14):
(116) оо ghar-mae hae-g-aa,
(136) aap-koo k-i i caaiye,
(146) mae khaa-uu.
Обратите внимание, что в (11) вместо wie появляется mae,
а в (13) вместо tuhaa-nuu и caa-iidaa — aap-koo и caaiye.
В (14) подстановка суффикса -uu вместо -аа делает
высказывание неотличимым от высказывания на хинди. Оно будет
понято как высказывание на пенджаби, только если
встретится в более широком контексте, содержащем бесспорные
признаки пенджаби.
Одним из поразительных с лингвистической точки
зрения аспектов ситуации переключения кодов является тот
факт, что здесь, в общем, не подтверждается прочно
укрепившееся в лингвистике убеждение, что грамматика не
заимствуется. Влияние одного языка на другой затрагивает все
уровни языковой структуры — морфологический,
морфонологический и фонологический, а также лексику. Кажется,
что два языка постепенно чуть ли не сливаются в один.
Это почти не отличается от ситуации, которая имеет место
в языках пиджин. В крайней точке этого континуума кодов
исконными остаются лишь несколько единиц, такие, как
пенджабский глагольный суффикс -nd- и вопросительное
слово k-ii «что». Это оказывается достаточным минимумом,
символизирующим «специфику функций».
Что касается социальной принадлежности, языковой
статус стиля, участвующего в переключении кодов, является
неопределенным. Наш основной информант считает, что
202

этот стиль принадлежит языку пенджаби. Более старые
уроженцы Пенджаба, однако, не склонны признавать этот
стиль за пенджаби и считают, что здесь имеет место
неграмотная речь на хинди. Последнее сомнительно, поскольку
наш двуязычный информант легко мог отказаться от
немногих признаков, отличающих его пенджаби от его же хинди.
Следует признать, что сколь бы странным ни казался этот
код, он, по крайней мере в некоторых ситуациях,
выполняет определенную социальную функцию.
Поскольку этот стиль не обладает достаточным
социальным престижем и нет единства мнений относительно его
языкового статуса, он может оказаться включенным или
не включенным в описательную грамматику пенджаби,
материал для которой собирается без учета конкретных
ситуаций языкового общения. Его включение в грамматику
зависит от выбора информантов и методов работы с ними.
В обычные нормативные грамматики его, конечно,
не включат. Аналогичным образом и сам информант на
вопросы о пенджаби будет реагировать только в связи с
ситуациями, специфическими для носителей пенджаби. Это
не надо понимать в том смысле, что такие стили, как стиль,
пускаемый в ход при переключении кодов, не могут
исследоваться традиционными методами. Эти стили
обнаруживают строение, аналогичное строению остальных языковых
явлений, и с успехом могут быть описаны при условии
должного учета ситуационного фактора.
Другой вывод, вытекающий из нашего исследования,
касается проблемы грамматических заимствований и
различия между языками пиджин и прочими языками.
По-видимому, наличие или отсутствие грамматических
заимствований не является чисто лингвистической проблемой, а
связано, по крайней мере отчасти, с существованием социальных
норм, которые препятствуют их попаданию в
описательные грамматики языка. Точно так же высокая степень
так называемого «языкового смешения» в случае языков
пиджин может быть объяснена отсутствием чувства
группового престижа или податливостью общественных норм,
регулирующих ситуации, в которых применяются языки
пиджин.

Джозеф Гринберг
ОПРЕДЕЛЕНИЕ МЕРЫ РАЗНОЯЗЫЧИЯ
1. При взгляде на карту распределения языков на
достаточно обширном пространстве бросается в глаза несходство
отдельных территорий: мы видим там и участки
чрезвычайно пестрые, вроде Новой Гвинеи или Нубийских
Холмов в Судане, и сравнительно однородные, такие, как
Восточные Леса Северной Америки до завоевания или же
современные Соединенные Штаты, и, наконец, все
промежуточные градации. В настоящей статье мы рассмотрим вопрос
о выработке оценок, которые помогли бы в объективной
форме выразить субъективные впечатления от этих
различий, дав последним количественную характеристику,
позволили бы сравнивать между собой территории,
географически несходные, и, быть может, обнаружить некоторую связь
между уровнем разноязычия (linguistic diversity), с одной
стороны, и политическими, экономическими,
географическими, историческими и прочими внеязыковыми факторами—
с другой.
2. Первый, простейший способ оценки — мы будем
называть его методом А — это одноязычный
невзвешенный метод (monolingual nonweighted
method) (смысл этого наименования вскоре станет ясным
читателю). Вероятность того, что два произвольно взятых
жителя данной территории говорят на общем языке, можно
считать мерой разноязычия этой территории. Если все
жители данной местности говорят на одном языке, то
вероятность общего языка у двух произвольно взятых жителей,
очевидно, равна 1, то есть достоверности. Наоборот, если
каждый житель говорит на своем языке, то вероятность эта
Joseph H. Greenberg, The Measurement of Linguistic
Diversity, «Language», 32, 1956, 1, стр. 109—115.
204

будет равна нулю. Поскольку мы хотим измерять не
степень сходства, а уровень различий, то мы будем вычитать
значения вероятности из 1, так что наш показатель будет
изменяться в пределах от 0, что соответствует
минимальному уровню разноязычия, до 1, то есть до самого высокого
уровня.
Общая вероятность случайного отбора двух людей,
говорящих на одном и том же языке, представляет собой
сумму вероятностей такого отбора для каждого из
распространенных в данной местности языков M, N, О и т. д.
В свою очередь эти вероятности выражаются как
m2, n2, o2, . . ., где m — отношение числа носителей языка
M ко всему населению, n — то же самое для языка N и т. д.
Вычитая эти вероятности из 1, как мы только что
условились, получаем формулу : 1 минус сумма квадратов m, ?, ?
и т. д., или
(?) ?=1-?,(.*),
где А — показатель разноязычия, a i последовательно
принимает значения m, n, о и т. д. Поясним это на условном
примере. Если V8 населения некоторой местности говорит
на языке М, 3/8 — на языке N и 1/2 — на языке О, то
а = ? - [да + да + е/2)21 - ? - 2б/64 =
= 38/64, т. е. 0,593...
3. Есть два соображения, побуждающие строить другую
модель, более сложную, но отражающую степень близости
между языками. Дело в том, что, во-первых, при
пропорциональном распределении языков в каких-либо двух
местностях мы хотели бы считать более разноязычной ту из
них, в которой говорят на языках неродственных или
отдаленно родственных, по сравнению с областью, где
распространены близкородственные языки, входящие в одну
языковую группу. Во-вторых, поскольку нет четкого
определения, отличающего язык от диалекта, данные по разным
территориям могут оказаться, строго говоря,
несопоставимыми, если придерживаться обычного условного
разграничения. Ввиду этого можно предложить следующее
видоизменение вышеописанной процедуры, которое мы назовем
одноязычным взвешенным методом
(monolingual weighted method), или методом В. Для пары
языков M и N вероятность случайного отбора
последовательно сначала носителя М, а затем носителя N, равна
205

произведению mn, где m (соответственно ?) — это доля,
которую составляют носители языка M (соответственно,
языка N). Помножим это произведение на весовой
коэффициент, пробегающий значения от 0 до 1 ; коэффициент этот,
называемый коэффициентом сходства (resemblance) г,
определяется так: берем произвольный, но фиксированный
набор слов, например новейшую редакцию
глоттохронологического списка, и подсчитываем для каждой пары
языков, какую долю составляют совпадающие слова.
Поскольку измеряем мы реальное сходство, а не историческое
родство, предлагается заимствования учитывать наравне
со словами, восходящими к единому корню. Вычитая сумму
взвешенных таким образом произведений из единицы,
получаем значение взвешенного одноязычного показателя В:
(2) В = 1 — ??? (mn) (rMN ),
где ??? — коэффициент сходства между языками M и ?,
отвечающий приведенному определению. В сущности,
метод А можно считать частным случаем метода В, при
котором тип помножаются на 1, если они равны, и на 0, если
они неравны. В частности, для первого примера
А = 1 - 1 X [(V8)2 + (3/8)2 + (V2)2] +
+ 0 х [(V8 х 3/8) + (1/8 x 1/2) + (3/8 x 1/8) +
+ (3/8 х V2) + (1/2 x 1/8) + (1/2 x 3/8)].
Процедуру расчета показателя В можно
проиллюстрировать на том же примере, слегка видоизменив его.
Принимая прежнее распределение языков ?, ? и О, допустим
теперь, что коэффициент сходства между языками M и N
равен 0,85, между M и О — 0,30, а между N и О — 0,25.
Тогда
В = 1 - [(V64 X 1) + (3/64 X 0,85) +
+ (Vie X 0,30) + (3/64 X 0,85) + (%4 X 1) +
+ ?/1? ? 0,25) + (Vu ? 0,30) + (3/16 ? 0,25) +
+ (?/4 ? 1)] =0,381.
Очевидно, что В всегда меньше или равно А (последнее
будет иметь место, только когда коэффициенты сходства
для всех пар языков равны нулю). Безразлично, назовем ли
мы языки, имеющие коэффициент сходства равный единице,
разными языками или же будем считать, что это один
206

и тот же язык. Мы, таким образом, попутно получили
рабочее определение языка как совокупности говоров со
100-процентным сходством «базовых» словарей — определение,
которое вне данного контекста необязательно окажется
удачным. Пользуясь методом А, можно избавиться от
известной расплывчатости понятия «язык», приняв в качестве
критерия языкового тождества коэффициент сходства,
равный 1,00 или чуть меньше, скажем как минимум 0,95.
4. В принципе мы предполагаем с учетом всевозможных
поправок, что более разноязычными окажутся территории
с низким уровнем коммуникации и что повышение этого
уровня, сопряженное с ростом хозяйства и развитием
государственности, как правило, должно вести к
распространению некоторого местного или заимствованного языка-
посредника (lingua franca), к росту двуязычия и в конечном
счете к исчезновению всех языков, кроме одного
господствующего. Естественно поэтому ожидать, что между
показателями разноязычия и показателями уровня культуры
и экономики будут наблюдаться корреляции, выявить
которые возможно только при учете фактора многоязычия.
Мы назвали показатели А и В одноязычными в том
смысле, что при их вычислении каждый житель территории
учитывался как носитель только одного языка — своего
родного. В настоящем разделе мы опишем ряд показателей,
учитывающих данные о многоязычии. Сразу же
напрашивается простейший способ, который состоит в том, чтобы
посчитать человека, говорящего на двух языках, за двоих,
говорящего на трех языках — за троих и т. д. Назовем этот
способ методом дробления индивида (split-
personality method) и обозначим его невзвешенный и
взвешенный варианты соответственно буквами С и D.
Логически более приемлем, может быть, другой способ — метод
случайного говорящего (random speaker
method), в свою очередь со взвешенным и невзвешенным
вариантами. Этот метод основан на следующей вероятностной
схеме. Допустим, что взят первый попавшийся житель
данной местности и что он полиглот, который с равной
вероятностью заговорит на любом из известных ему языков;
выберем произвольно другого жителя, и вероятность того, что
оба заговорят на одном языке, будем считать значением
показателя Е, а вероятное значение коэффициента
сходства между языками, на которых они заговорят,—
значением показателя F. Для населения сплошь одноязычного
207

показатель Е будет иметь то же значение, что А, а
показатель F — то же значение, что В. Процедура расчетов тоже
будет, в общем, такая же, как при вычислении А и,
соответственно, В, но с той разницей, что население теперь
разбивается на доли говорящих на каждом из языков и на
нескольких языках во всех возможных сочетаниях. Так,
население местности, где употребляются языки ?, ? и О,
будет разбито, скажем, на следующие доли: m = V8 —
говорящие только на языке ?; n = 3/8 — говорящие только
на языке ?; о = Vi6 — говорящие только на О; mn = V4 —
двуязычные, говорящие на языках M и N; то = 0
—двуязычные, говорящие на M и О; no = 3/16 — двуязычные,
говорящие на N и О; и, наконец, тпо = 1/16 —
трехъязычные, говорящие на ?, ? и О. В сумме эти величины,
естественно, дают 1, то есть все население. Попарные
произведения всех долей вычисляются, как было описано. В
данном случае этих пар 49, считая и те, которые имеют
нулевое значение. Так, скажем, mn X mno = 1/4 x 1/16 =
= 1/64,— вероятность того, что при случайном отборе
первый человек будет говорить на языках M и N, a второй
окажется трехъязычным. Далее каждое произведение
нужно поделить на число частей, полученное от перемножения.
Так, произведение mn X mno в предыдущем примере
нужно разделить на 6, что соответствует числу комбинаций
языков ММ, MN, MO, NM, NN и NO. При вычислении
показателя ? эти значения умножаются либо на 1 для
тождественных пар (ММ, NN), либо на 0 —для разнородных пар
(MN, MO, NM и N0). В нашем примере, где произведение
mn X mno = V4 X Vi6 = V64 делится на 6 частей, каждая
из которых будет равна V384> две из них надо помножить
на 1, а четыре — на 0, так что в результате получится
V64 X V3 = Vi92· При вычислении показателя F каждую
из шести частей нужно помножить на коэффициент
сходства соответствующей пары языков. Как и в предыдущих
случаях, полученные значения суммируются и вычитаются
из единицы.
Следующий возможный метод оценки — метод
случайных собеседников (random speaker-hearer
method), или метод G. Этот показатель измеряется
вероятностью того, что если произвольно взятый многоязычный
житель некоторой местности заговорит на любом из
известных ему языков, то другой произвольно взятый житель этой
местности сможет его понять, иными словами, будет знать
208

тот язык, на котором заговорит первый. Сглаживая эффект
разноязычия, этот показатель более рельефно отражает
распространение lingua franca. Практически применим
только невзвешенный вариант этого метода. Процедура
расчета та же, что и при методе Е; единственная разница
состоит в том, что после того как произведения долей,
характеризующих многоязычные группы, будут разделены на
равные части, каждая часть умножается на 1 не только для пар
тождественных языков, но и для пар, второй член которых
хотя бы в одной паре выступает в качестве первого члена.
Так, возвращаясь к примеру из пункта 4, на единицу
теперь следует помножать доли, соответствующие не только
парам ММ и NN, но и парам MN и NM, а на 0 — только
доли, соответствующие парам N0 и МО. В результате
вместо значения 1/192, полученного по методу Е, получаем
1/ ? 2/ — 1/
1/64 x 2/3 = 1/96
Наконец, последним предлагается показатель
уровня коммуникации (index of
communication), H, который определяется как вероятность того, что
два произвольно взятых жителя некоторой местности
говорят хотя бы на одном общем языке. Этот показатель
отражает реальную возможность языкового общения между
двумя случайными собеседниками, в силу чего он
чувствительнее других показателей реагирует на такие явления,
как распространение вспомогательных языков. Чтобы
определить его, нужно сначала разделить все население на доли,
отражающие число говорящих на каждом из языков
и на каждой комбинации языков, а затем вычислить все
попарные произведения этих долей, как при методе Е.
Затем, если среди языков, соответствующих сомножителям
произведения, имеется хотя бы один общий, то такое
произведение помножается на 1. Например, если 1/20 населения
говорит на трех языках MNO и V20 — на двух языках ОР,
то произведение этих долей, равное 1/400 , следует помножить
на 1. Потом все произведения складываются. Вычитать их
из 1 в данном случае, по-видимому, не имеет смысла, так
как тогда мы получили бы не показатель коммуникации,
а показатель разобщенности.
Уровень коммуникации и языковая однородность
(величина, противоположная разноязычию и определяемая
вычитанием показателей разноязычия из 1) — понятия не
равнозначные. Действительно, при высоком уровне разноязычия
показатель уровня коммуникации может быть равен 1, что
14—0293
209

имеет месте, когда все члены разноязычного населения
владеют некоторым общим языком.
Отметим также, что описанные выше показатели не
учитывают, что полиглот владеет известными ему языками
неодинаково. Пока что нет удовлетворительного способа
оценки этих различий, и даже если бы удалось его
разработать, то едва ли возможно было бы его применить настолько
широко, чтобы получить данные, характеризующие с этой
точки зрения население целой области. Правда, можно
было бы выделить основной, обычно родной язык, отличив
его от прочих (такие сведения часто даже включают в
переписи), но мы не видим, как дать этим различиям
математическое выражение, которое не было бы произвольным.
Условный пример табл. 1 показывает, каким образом
I
II
III
IV
с
0,80
0,83
0,64
0,70
D
0,40
0,37
0,31
0,50
?
0,80
0,75
0,60
0,70
F
0,40
0,365
0,30
0,60
G
0,80
0,66
0,40
0,40
Таблица 1
H
0,20
0,48
1,00
1,00
происходит рост уровня коммуникации. В строке I
показано население, которое распадается на пять одноязычных
групп, равных по численности и говорящих,
соответственно, на языках M, N, О, ? и Q; коэффициент сходства для
любой пары языков равен 0,50. На стадии, отраженной
в строке II, один из языков, М, начал распространяться
и усвоен половиной носителей каждого из остальных
четырех языков. В результате 1/5 населения говорит только
на М, по 1/10 приходится на двуязычные группы MN, МО,
MP и MQ, а еще по 1/10 — это одноязычные, не говорящие
на М. На следующей стадии (III), язык M известен уже
всему населению, которое, если не считать исконных
носителей М, теперь сплошь состоит из двуязычных. IV строке
соответствует следующая картина: имеется универсальный
язык-посредник R, не родственный ни одному из местных
языков; население, таким образом, распадается на пять
равных по численности двуязычных групп: MR, NR, OR,
PR и QR, причем коэффициент сходства между языком R
210

и любым местным языком = 0,00, а между местными
языками, как и ранее, 0,50. Как указывалось, С обозначает
невзвешенный метод дробления индивида, D — взвешенный
метод дробления индивида, ? — невзвешенный метод
случайного говорящего, F — взвешенный метод случайного
говорящего, Q — метод случайных собеседников и H —
показатель уровня коммуникации.
5. Поскольку исходные данные о группах, говорящих
на том или ином языке или на той или иной комбинации
языков, выражаются долями от общей численности
населения, вышеизложенные методы применимы к различным
местностям независимо от территории и численности
населения (что является, несомненно, достоинством этих
методов). Какие области избрать объектом для сравнения —
этот вопрос исследователь решает по своему усмотрению,
исходя из специфики интересующих его проблем. В обычном
случае сравниваемые области должны быть хотя бы
приблизительно равны по территории и численности населения.
В самом деле, представляется сомнительным, чтобы можно
было извлечь какую-либо пользу, скажем, из сравнения
уровня разноязычия на островах Зеленого Мыса с
соответствующим показателем, вычисленным для Азиатского
континента. В то же время подобрать для сравнения
местности, абсолютно одинаковые по территории или по
численности населения, бывает практически невозможно, так как
данные переписей всегда относятся к установленным
политико-административным единицам.
Возникает вопрос, нельзя ли учесть эти расхождения,
внеся некоторый поправочный коэффициент. В принципе
при увеличении территории разноязычие должно
возрастать. Можно показать, что если вычислить показатели
разноязычия отдельно для местностей X и Y, a затем для
объединенной территории X + Y, то общий показатель
будет больше обоих или хотя бы одного из них. Равен он
будет частным показателям лишь в случае их равенства
между собой, а также если в местностях X и Y в
одинаковых пропорциях распределены одни и те же языки;
ни при каких условиях общий показатель не будет меньше
каждого частного.
Сказанное можно проиллюстрировать данными табл. 2.
Из 32 1 штатов и территорий Мексики у 20 показатель А
1 В таблице 31 территория; вероятно, пропущен Чиапас.—
Прим. neрев.
14* 211

Таблица 2
Агуас Кальентес 0,0016 0,9997
Вера Крус 0,3465 0,8175
Герреро 0,3655 0,7371
Гуанахуато 0,0152 0,9992
Дуранго 0,0404 0,9862
Идальго 0,5060 0,6665
Кампече 0,4997 0,7042
Керетаро 0,1665 0,9469
Кинтана-Роо 0,5508 0,7448
Коауила 0,0324 0,9998
Колима 0,0140 1,0000
Мехико, штат .' 0,3763 0,8635
Мичоакан 0,1189 0,9624
Морелос 0,2476 0,9949
Наярит 0,0720 0,9588
Нуэво-Леон 0,0288 0,9978
Оахака 0,8363 0,4767
Пуэбла 0,5922 0,7043
Сан-Луис-Потоси 0,3357 0,8610
Сакатекас 0,0002 0,9998
Северная Нижняя Калифорния 0,3893 0,9434
Синалоа 0,0618 0,9950
Сонора 0,2226 0,9577
Таваско 0,1871 0,9588
Тамаулипас 0,0570 0,9988
Тласкала 0,3104 0,8982
Федеральный округ 0,1295 0,9994
Халиско 0,0141 1,0000
Чиуауа 0,1955 0,9112
Южная Нижняя Калифорния 0,0315 0,9999
Юкатан 0,4056 0,9998
Мексика 0,3122 0,8386
Грузия 0,6370
Армения 0,2740
Азербайджан 0,6105
Дагестан 0,8988
Чечения 0,1161
Северная Осетия 0,2736
Карачаевская обл 0,3252
Кавказ . 0,8703
Провинция Плато (Сев. Нигерия)
0,9539

(одноязычный невзвешенный метод) ниже, чем для страны
в целом, и только у 12 — выше. У 23 отдельных штатов
и территорий показатель уровня коммуникации H выше,
чем для страны в целом, и только у девяти он ниже. Пример
Кавказа в этом смысле еще разительнее: шесть из семи
кавказских районов имеют показатель разноязычия А ниже,
чем Кавказ в целом, и только у Дагестана, района
исключительно разноязычного, этот показатель несколько выше.
При сравнении двух районов, X и Y, естественно было
бы ожидать, что если Y больше X, то уровень разноязычия
в районе Y будет равняться уровню разноязычия в
территориальном комплексе, состоящем из X и дополнительного
участка, равного Y — X, принимая, что на этом
дополнительном участке уровень разноязычия тот же, что в
районе X. Однако, как мы видели, разноязычие
территориального комплекса нельзя определить исходя из показателей,
характеризующих отдельные районы. Даже в случае, когда
эти показатели равны, уровень разноязычия на
объединенной территории будет зависеть от того, какие из языков
того или иного района одновременно употребляются и в
других районах, а всякое заведомое предположение на этот
счет представляется произвольным. Проблема, таким
образом, остается пока не решенной.
6. Выше мы мимоходом указали на различие между
уровнем возможностей общения, или уровнем
коммуникации, измеряемым показателем Н, и степенью языковой
однородности, меру которой можно получить, вычитая
любой показатель разноязычия из единицы. Полезно
определить также, в чем заключается разница между
взвешенными и невзвешенными показателями разноязычия. Для
этого представим себе, с одной стороны, глухую сельскую
местность с примитивным хозяйством, а с другой —
промышленный район, население которого разноплеменно
и состоит из переселенцев, недавно прибывших из районов,
удаленных друг от друга. Невзвешенные показатели
разноязычия у этих двух местностей могут оказаться равными;
однако взвешенные значения, отражающие степень
сходства между языками, вероятно, покажут более высокий
уровень разноязычия для промышленного района. Из этого
примера видно также, что хотя, вообще говоря, в районах
с низким уровнем коммуникации и хозяйственного
развития скорее можно ожидать высокого уровня разноязычия,
связь эта далеко не проста. Так, повышение уровня комму-
213

никации в местности, где до этого господствовала
разобщенность, может на первых порах вызвать повышение всех
показателей разноязычия.
Мы не будем здесь углубляться в рассмотрение связи
между значениями отдельных показателей разноязычия
и внеязыковыми факторами, так как изучение этой
связи — дело прежде всего социологии и этнографии. Итогом
такого изучения могла бы явиться типологическая
классификация, которая установила бы, что районы, у которых
совпадают значения всех показателей разноязычия,
характеризуются одинаковыми экологическими, экономическими
и политическими условиями.
7. В табл. 2 приведены значения ряда показателей,
вычисленных специально, чтобы проиллюстрировать
на примерах, какого рода данные можно получать с
помощью описанных методов. Показатели А (невзвешенный
одноязычный метод) и H (уровень коммуникации) рассчитаны
для всех штатов и территорий Мексики и для страны в
целом по данным переписи 1930 г.; выбор объясняется, в
частности, наличием в этой переписи сведений о двуязычии.
Взвешенные показатели не вычислялись, так как с этим
сопряжены очень трудоемкие расчеты, да и все равно
имеющаяся лингвистическая информация недостаточно
полна. Затем следуют значения показателя А, вычисленные
для семи районов Кавказа отдельно и для всей территории
в целом по данным переписи 1926 г. Наконец, мы вычислили
показатель А еще для одной территории — для провинции
Плато в Северной Нигерии 1. Это местность рекордно
высокого разноязычия: показатель А для нее выше, чем для
Дагестана и Оахаки, территорий, которые также весьма
примечательны в этом отношении.
1 По данным справочника С. G. Ames, Gazetteer of the
Plateau Province, Nigeria, Jos, 1932.

Стэнли Либерсон
НОВОЕ ПРИЛОЖЕНИЕ ПОКАЗАТЕЛЕЙ РАЗНОЯЗЫЧИЯ
ГРИНБЕРГА
1. В различных странах и местностях возможности
языкового общения между жителями колеблются в широком
диапазоне от ситуации полной разобщенности, когда ни один
из обитателей данной территории не понимает языка, на
котором говорит другой, до такого положения, когда все они
владеют некоторым общим языком, то есть составляют
речевой коллектив. Для числовой характеристики этих
различий Гринбергом были в 1956 г. предложены восемь
«показателей разноязычия», которые в отличие от чисто
словесных описаний позволяют соотносить данные о
распределении языков в некоторой местности с теми или иными
социально-экономическими, политическими и
географическими факторами 1.
Хотя сам Гринберг, определяя разноязычие, говорит
лишь о населении некоторой территории, например
страны, области или города, его показатели можно с равным
успехом применить и к группам населения, выделенным
не по территориальному, а по какому-либо социальному
признаку. Например: «служащие государственного
аппарата Индии», «украинцы, проживающие в СССР»,
«подростки — жители Брюсселя» или «негры, живущие в Чикаго».
Все показатели Гринберга предназначены для
измерения разноязычия или, наоборот, возможностей языкового
общения внутри какой-то одной группы населения. В
настоящей работе я расширил область применения его
показателей, предложив пользоваться ими для измерения сте-
Stanley Lieberson, An Extension of Greenberg's Linguistic
Diversity Measures, «Language», 40, 1964, 4, стр. 526—531.
1 Joseph H. Greenberg, The Measurement of Linguistic
Diversity, «Language», 32, 1956, I, стр. 109—115 (См. стр, 204—214
настоящего издания).
215

степени разноязычия и, соответственно, возможностей общения
уже не внутри одной группы, а между двумя или более
группами населения, различающимися либо территориально,
либо как социально-разнородные подгруппы
территориально единого конгломерата. Предлагаемые мною
показатели межтерриториального или межгруппового
разноязычия являются обобщением внутритерриториальных
вероятностных показателей Гринберга, и они
непосредственно, без какого бы то ни было пересчета, сопоставимы с его
показателями, заслужившими похвальный отзыв
специалистов-статистиков Гудмена и Крускэла2.
Предлагаемый метод вычисления межгрупповых
отношений в равной мере приложим ко всем восьми
показателям Гринберга, но я рассмотрю его на примере двух
показателей, поскольку существо процедуры при этом не
меняется.
2. Алжир накануне ухода французов — удобный пример
для того, чтобы объяснить, как вычисляется
показатель Н, характеризующий межгрупповые возможности
языкового общения. Внутригрупповой показатель H
определяется как «вероятность того, что два произвольно взятых
жителя некоторой местности говорят хотя бы на одном
общем языке» (стр. 209). Вычислим значения этого
показателя по данным табл. 1, отражающей распределение
языков среди населения старше десяти лет: H для
населения Алжира в целом составит 0,669, а отдельно для
неевропейской части населения — 0,801, для
европейской — 1,000. Таким образом, мы получаем довольно
высокую вероятность общения для всего населения Алжира,
более высокую — для неевропейцев и максимально
высокую — для европейцев. Последняя цифра может вызвать
сомнения — получается, что нет ни одного европейца,
не говорящего по-французски. Расчеты основаны на
формуле, описанной Гринбергом, и мы их не приводим.
Но как же измерить возможности языкового общения
между двумя главными этническими группами — неевро-
2 Они упоминают работу Гринберга как «один из немногих
известных нам примеров, когда данные описательной статистики
имеют структуру, позволяющую их операционное истолкование
в указанном выше смысле». См. Leo ?. Goodman and William
H. Kruskal, Measures of Association for Cross Classification:
II. Further Discussion and References, «Journal of the American
Statistical Association», 54, 1959, стр. 155.
216

пейцами и европейцами? Какова вероятность, что
произвольно взятый неевропеец и произвольно взятый
европеец смогут объясниться на каком-нибудь известном им
обоим языке? Показатель Н, вычисленный по обычной
формуле, не отвечает на этот вопрос, и возникает
необходимость в новом показателе, характеризующем возможности
межгруппового общения. Объясним сначала, почему для
этой цели нельзя просто взять обычный показатель Н,
вычисленный для населения страны в целом. Дело в том, что
в это общее значение Н, равное 0,669, в действительности
вносит поправку соотношение по численности групп:
на 5,4 миллиона неевропейцев в возрасте старше десяти лет
приходится лишь 0,8 миллиона европейцев, то есть реально
значение H взвешивается пропорционально численности
преобладающей группы. Кроме того, следует учесть, что
значение Н, вычисленное по формуле Гринберга, зависит
и от вероятностей общения внутри каждой из групп,
а не только между ними: действительно, представим себе,
что население некоторой страны состоит из двух групп —
А и В, причем все члены группы А говорят только на
языке X, а все члены группы В —только на языке Y; ясно,
что если H в этом случае и отразит уровень языковой
коммуникации по стране в целом, его значение ровным счетом
ничего не скажет о возможностях общения между
отдельными этническими группами.
Оба указанных недостатка можно преодолеть
следующим способом. По данным распределения языков среди
неевропейцев и европейцев, как это показано в табл. 1,
Таблица 1
Распределение языков в Алжире среди населения от 10 лет
? старше, по данным на 1948 г.

Арабский

берский

цузский

+арабский

Французский -}-

ский-{-берберский

цузский
Всего
Население в
целом 0,676 0,097 0,064 0,041 0,006 0,116 1,000
Неевропейцы 0,780 0,112 0,053 0,047 0,007 0,001 1,000
Европейцы . . — — 0,135 0,003 0,001 0,860 0,999
определяем векторные произведения чисел членов обеих
групп, владеющих одним или более общими языками. Внут-
217

ри групп мы такие векторные произведения определять
не будем: это нужно лишь тогда, когда определяется внутри-
групповое значение Н. Пусть А, Б и ? обозначают,
соответственно, арабский, берберский и французский языки,
индекс 1 — неевропейцев, а индекс 2 — европейцев; тогда
межгрупповой показатель ? будет равен:
А, (А2 + ФА2 + ФАБ2) + Bt (Б2 + ФАБ2 + ФБ2) +
+ ФА4 (А2 + ФА2 + ФАБ2 + ФБ2 + Ф2) +
+ ???4 (А2 + Б2 + ФА2 + ФАБ2 + ФБ2 + Ф2) +
+ ФЪ1 (Б2 + ФА2 + ФАБ2 + ФБ2 + Ф2) +
+ Ф, (ФА2 + ФАБ2 + ФБ2 + Ф2).
По данным табл. 1, возможности языкового общения
между африканцами и французами определяются так:
0,780(0 + 0,135 + 0,003) +
+ 0,112 (0 + 0,003 + 0,001) +
+ 0,053 (0 + 0,135 + 0,003 + 0,001 + 0,860) +
+ 0,047 (0 + 0 + 0,135 + 0,003 + 0,001. + 0,860)+
+ 0,007 (0 + 0,135 + 0,003 + 0,001 + 0,860) +
+ 0,001 (0,135 + 0,003 + 0,001 + 0,860).
Значение межгруппового показателя ? в данном случае
составит, таким образом, 0,216.
Как было указано, предлагаемый нами показатель
по своим отправным точкам не отличается от показателя
Гринберга, и поэтому несовпадение расчетных формул
не препятствует сопоставлению результатов.
Предреволюционный Алжир представлял собой общество с довольно
высоким уровнем языковой коммуникации по стране в
целом (0,669), но наряду с этим налицо была резкая
разобщенность этнических групп. Иначе говоря, уровень
коммуникации был довольно высоким внутри групп, но низким
между группами: произвольно выбранные европеец и
неевропеец могли объясниться на общем языке чуть чаще, чем
в двух случаях из десяти.
3. Межгрупповые показатели можно вычислять для
любого количества групп, а не только для двух. Покажем это
на примере Бельгии. Бельгия разделяется на три зоны:
зона с преобладанием французского языка (Эно, Льеж,
Люксембург и Намюр), зона с преобладанием голландского
языка (Антверпен, Западная Фландрия, Восточная Фландрия
и Лимбург) и, наконец, Брабант — центральная
провинция, на территории которой находится Брюссель. Вычисляя
218

ляя показатель H по формуле Гринберга, определим
возможности языкового общения внутри каждой из трех зон.
Значение этого показателя оказывается довольно высоким
во всех зонах, хотя в Брабанте оно несколько ниже, чем
в двух других (см. табл. 2). Вычисляя межгрупповой пока-
Таблица 2
Распределение языков в Бельгии среди населения всех возрастов,
по данным на 1947 г.
? = французский язык, Г = голландский язык, ? = немецкий язык
Брабант . . .
Зона
французского
языка . . .
Зона
голландского
языка . . .
е
0,293
0,837
0,019
и
0,309
0,007
0,753
X
0,001
0,018
0,002
+
О
0,318
0,056
0,152
X
+
0,010
0,023
0,001
X
+
0,002
0,001
0,005
X
+
+
0,036
0,012
0,030
Не владеют ни
одним из трех
языков
0,030
0,046
0,040
Внутригруппо-
вой показатель
?
0,748
0,866
0,893
показатель ? по описанному выше способу, получаем, что
вероятность общения между Брабантом и зоной голландского
языка равна 0,695, а между Брабантом и зоной
французского языка — 0,639, то есть что она довольно высока
как в том, так и в другом случае. В то же время
показатель Н, характеризующий возможности общения между
зонами французского и голландского языков, оказывается
совсем невысоким — его значение составляет 0,249.
Любопытно, что значение ? внутри Брабанта ниже, чем в
каждой из двух других зон. Получается, что при сравнительно
низком уровне коммуникации внутри некоторой зоны
уровень ее коммуникации с другими зонами может быть
значительно выше, чем у менее разноязычных областей. Добавим,
что расчет внутриобластных и межобластных
показателей свидетельствует, что бельгийцам, живущим в
Брабанте, в общем не труднее общаться с бельгийцами из
областей, где говорят в основном по-фламандски или по-валлон-
219

ски, чем между собой (значения H соответственно 0,695
и 0,639, с одной стороны, и 0,748 — с другой).
4. В общем виде сформулировать порядок расчета
межгрупповых значений по всем восьми показателям
разноязычия Гринберга довольно просто. Во-первых, всякий раз
необходимо знать распределение языков по исследуемым
группам населения. Далее, на основе этих данных
необходимо вычислить векторные произведения чисел,
показывающих, какие доли от общей численности населения
составляют те подгруппы исследуемых групп, члены которых
имеют общий(-ие) язык(и), —-то есть сомножителями
выступают только подгруппы из разных групп (составляющие
пересечение групп между собой по совпадающим языкам),
но ни в коем случае не из одной группы. Наконец, если
требуется учесть степень близости языков по методу
глоттохронологии, то к межгрупповым показателям
применяются те же весовые коэффициенты, что и ко внутригрупповым.
Это относится к показателям Гринберга В, D и F (см.
стр. 205 и ел.). Все полученные таким образом межгрупповые
показатели разноязычия не зависят ни от степени языковой
однородности групп, ни от соотношения последних по
численности и потому в общем более непосредственно
характеризуют вероятность языкового общения между
группами.
5. Объясним расчет и истолкование показателей на
примере показателя разноязычия А. Измерение разноязычия
с помощью этого показателя называется «одноязычным
невзвешенным методом», который формулируется так:
«Вероятность того, что два произвольно взятых жителя
данной территории говорят на общем языке, можно считать
мерой разноязычия этой территории» (стр. 204). Вычисление
межгруппового показателя А производится в принципе,
как указано выше: задача состоит в том, чтобы определить
вероятность того, что произвольно взятый представитель
первой группы и произвольно взятый представитель
второй группы будут говорить на одном и том же языке. Эта
вероятность считается показателем языковой близости
данных групп. Предположим, например, что, имея данные
о распределении двух или более групп населения по
признаку «родной язык», мы хотим определить их разноязычие
с помощью межгруппового аналога показателя А,
описанного выше как внутригрупповой показатель. Вычислив
векторные произведения для пересечений групп по совпа-
220

дающим языкам, получаем следующее значение показателя
разноязычия между первым и вторым поколением
иммигрантов в США из Норвегии на 1940 г. (табл. 3 *)3:
0,924 X 0,502 + 0,051 X 0,477 +
+ 0,012 X 0,008 + 0,013 X 0,013 = 0,488.
Таблица 3
Распределение по родному языку норвежских
иммигрантов в США; данные 1940 г.

Норвежский

Английский
Шведский
Все
прочие + нет
сведений
Всего
Первое поколение 0,924 0,051 0,012 0,013 1,000
Второе поколение 0,502 0,477 0,008 0,013 1,000
Поскольку все показатели Гринберга, за исключением Н,
о котором была речь выше, выражаются как
вероятностные показатели разноязычия, то для полной аналогии с его
расчетами мы вычитаем наши векторные произведения
из единицы; тогда А = 1—0,488 = 0,512. Интервал
значений, которые может пробегать данный показатель,
ограничен с одной стороны нулем (любые два представителя двух
групп всегда говорят на общем языке), а с другой стороны,
единицей (любые два представителя разных групп всегда
разноязычны). Для групп населения, сплошь одноязычного,
А = 1 — Н.
Возможности сопоставления межгрупповых показателей
разноязычия с внутригрупповыми показателями Гринберга
иллюстрируются данными таблицы 4. В первых двух
столбцах приведены значения внутригрупповых показателей А
для двух поколений иммигрантов в США из различных
стран Европы. Бросается в глаза рост разноязычия во
втором поколении, в особенности у групп, отличавшихся
языковой однородностью на родине, в частности у норвежцев,
шведов, немцев и греков. Например, вероятность, что два
произвольно взятых иммигранта из Германии говорят
не на общем родном языке, равна 0,124; во втором поколе-
3 Для простоты я принимаю, что оба поколения малочисленной
группы «все прочие + нет сведений» говорят на языке старшего
поколения.
221

Таблица 4
Показатели А внутри- и межгрупповые, отражающие
распределение по родному языку у первого и второго поколения
иммигрантов в США. Данные 1940 г.
Внутригрупповой
показатель Л
внутри
первого
поколения
внутри
второго
поколения
Можгрупповой
показатель А
между двумя
поколениями
Норвегия .
Швеция . .
Швейцария
Германия .
Греция . .
Польша . .
СССР . . .
Литва . .
0,143
0,122
0,495
0,124
0,113
0,407
0,603
0,430
0,520
0,513
0,531
0,524
0,529
0,485
0,690
0,583
0,512
0,589
0,739
0,535
0,468
0,476
0,762
0,555
нии вероятность разных родных языков у двух
представителей этой группы поднимается до 0,524. Языковая
однородность групп во втором поколении во всех случаях падает,
что вызвано увеличением числа лиц, для которых родным
языком является английский, хотя значительная часть
группы может и во втором поколении сохранить родной
национальный язык, как, например, иммигрант из
Норвегии (см. табл. 3). Значения межгрупповых показателей А,
приведенные в последнем столбце таблицы 4, отражают
вероятность несовпадения родного языка у произвольно
взятых представителей первого и второго поколения одних
и тех же национальных групп. Характерно, что вероятность
разноязычия здесь значительно выше, чем внутри старшего
поколения.
6. В табл. 5 над линией расположены значения
показателя А, рассчитанные по указанному выше методу
и показывающие уровни разноязычия между группами
иммигрантов старшего поколения. Как видно из таблицы,
эти уровни чрезвычайно высоки. Например, вероятность
несовпадения родного языка у иммигранта из Норвегии
и у иммигранта из Германии равна 0,998. Под линией
приведены соответствующие межгрупповые показатели
разноязычия для второго поколения. Во втором поколении
222

Таблица S
Показатель А, отражающий вероятность совпадения
родного языка между группами иммигрантов в США
из Европы на 1940 г.
Норвегия
Швеция .
Швейцария
Германия
Греция
Польша .
СССР . .
Литва . .
Первое поколение над линией
Второе поколение под линией
значения показателей всегда уменьшаются; единственное
исключение составляют группы иммигрантов из Швейцарии
и Германии. Вероятность несовпадения родного языка
у норвежца и немца во втором поколении уменьшается,
в частности, до 0,763.
Смысл данных этой таблицы в их сопоставлении с табл. 4
заключается в следующем. Группы иммигрантов в США
из Европы в большинстве случаев резко отличались друг
от друга по родному языку. Во втором поколении
происходит сдвиг в сторону ослабления языковых барьеров
между иммигрантами из разных стран при одновременном
уменьшении языковой однородности внутри самих
национальных групп. Более того, расхождение в родном языке
между разными поколениями весьма существенно и
значительно превосходит разноязычие в первом поколении,
иными словами, процесс ассимиляции сопровождается ростом
несовпадений родного языка у представителей одной
национальности при параллельном падении разноязычия между
национальностями.
223

7. Показатели Гринберга позволяют измерять уровень
языковой коммуникации внутри групп населения,
выделенных по территориальному либо по социальному признаку.
Предлагаемые здесь показатели позволят подойти к
вопросам языковой коммуникации между отдельными группами
конгломерата. Используя те и другие показатели вместе,
мы получаем в руки средство к решению основной
проблемы социолингвистики, состоящей в том, чтобы выяснить,
до какой степени язык определяет границы социальных
групп, то есть насколько языковая коммуникация внутри
отдельных социальных групп выше, чем между ними.

III
ИНТЕРФЕРЕНЦИЯ

Сьюзэн М. Эрвин
СЕМАНТИЧЕСКИЙ СДВИГ ПРИ ДВУЯЗЫЧИИ
Давно известно, что системы обозначения цветов в
разных языках не совпадают. Сравнивая с этой точки зрения
язык зуни с английским, Робертс и Леннеберг
заметили, что у зуни, знающих оба языка, система
обозначения цветов иная, чем у зуни одноязычных 1. В настоящей
работе предлагается метод, позволяющий предсказывать
систему названий цветов у двуязычных носителей; этот метод
основан на несложной теории «словесной медиации» (verbal
mediation).
Цель исследования была двоякой: проверить
предлагаемое дополнение к этой теории 2 и объяснить явление
семантической интерференции, или сдвига в значении слов,
возникающего под влиянием второго языка 3.
Семантику цвета как у отдельных говорящих, так и для
целых языковых коллективов целесообразно описывать
Susan M. Ervin, Semantic Shift in Bilingualism, «The
American Journal of Psychology», 74, 1961, 2, стр. 233—241.
1 E. H. Lenneberg and J. M. Roberts, The Language
of Experience, «International Journal of American Linguistics»,
Memoir 13, 1956, стр. 22.
2 J. P. Foley, Jr., and M. A. Mathews, Mediated
Generalization and the Interpretation of Verbal Behavior IV.
Experimental Study of the Development of Interlinguistic Synonym Gradients,
«Journal of Experimental Psychology», 33, 1943, стр. 188—200;
W. A. R ussell and L. H. Storms, Implicit Verbal Chaining
in Paired-Associate Learning, там же, 49, 1955, стр. 287—299;
J. R. Bastian, Response Chaining in Verbal Transfer, «Studies
in the Role of Language in Behavior», Technical Rep., 13, 1957,
стр. 44—45.
3 Явлением семантического сдвига занимались исследователи-
лингвисты; см., в частности, U. Weinreich, Languages in
Contact, New York, 1953, стр. 47—62, и Einar Haugen, The
Norwegian Language in America, Philadelphia, 1953, 2, стр. 459—
474.
15* 227

7 13 19 25 31 37 43 49 55 61 67 73 79 85
В. Названия цветов у 41 одноязычного англофона
С Названия цветов у 28 одноязычных навахов
Континуум стимулов (номера оттенков по Фарнсуорсру-Манселу)
Рис. 9.
Диаграмма семантических сдвигов при двуязычии. А. Время
реакции. В. Названия цветов у одноязычных англофонов. С. Названия
цветов у одноязычных навахов.

в вероятностных терминах. Впрочем, это, должно быть,
относится к любой системе категорий, членящих некоторый
отрезок плавно меняющихся физических свойств,
во-первых, потому, что такие свойства труднее научиться
различать, а во-вторых, потому, что условия восприятия у
говорящего, называющего свойство, и у слушающего,
закрепляющего в этот момент свой речевой навык, редко бывают
одинаковыми.
Центральным значением, или вершиной каждой
категории, считается тот оттенок, для которого вероятность
употребления данного названия наибольшая. Как видно
из сравнения рис. 9 А и 9 В, время реакции при назывании
«вершинных» оттенков значительно короче, чем при
назывании остальных. Таким образом, закон Марбе (Marbe)
относится не только к словесным ассоциациям, но и к
процессу называния 4. Как показали Браун и
Леннеберг, при тестах на называние, проводимых с
одноязычными испытуемыми, наблюдается высокая корреляция
между быстротой реакции и степенью совпадения названий
как у разных испытуемых (общеупотребительность), так
и у одного испытуемого в разное время 5.
У двуязычного испытуемого выбор возможных реакций
шире. Если попросить его при назывании цвета
пользоваться только одним языком, то ему придется вытеснять
слова второго языка, которые будут вторгаться в сознание,
и наличие таких скрытых реакций на вытесняемом языке
обязательно повлияет на вероятности наблюдаемых
реакций на первом языке.
Скрытая реакция на вытесняемом языке служит
промежуточным звеном, «выталкивающим» наблюдаемую
реакцию на допущенном языке. Если в прошлом два разных
слова часто произносились в связи с одним и тем же внешним
раздражителем, то между ними возникает ассоциативная
связь и в дальнейшем одно из них может по ассоциации
вызывать другое уже помимо внешнего раздражителя.
4 Согласно этому закону, чем привычнее ассоциация, тем
короче задержка реакции. Изложение работы Марбе и
позднейших подтверждений его закона можно найти в книге: С. Е. Osgood,
Method and Theory in Experimental Psychology, Oxford University
Press, 1953, стр. 722—723.
5 R. W. Brown and E.H. Lenneberg, A Study in
Language and Cognition, «Journal of Abnormal and Social Psychology»,
49, 1954, стр. 454—462.
229

Примерами таких связей являются ассоциации
слов-синонимов у одноязычных испытуемых и переводных
эквивалентов у двуязычных. Как показали эксперименты по
заучиванию парных ассоциаций, запоминание пар А — С и А—В
ведет к образованию связей в парах С — В и В — С6.
Слова, наиболее употребительные в качестве названий данного
цвета в каждом из языков, не обязательно оказываются
строго эквивалентными при переводе; здесь нет
симметричного отношения, так как слову одного языка может
соответствовать несколько слов другого 7.
Если известны вероятности появления слов-реакций
в каждом языке, степень владения данным языком у
данного говорящего и вероятность употребления слов одного
языка в качестве переводных эквивалентов слов другого
языка, то можно попробовать предсказать семантические
сдвиги в отдельных названиях.
методика эксперимента
Испытуемые. Участниками экспериментов были
индейцы-навахи, живущие в резервации, в том числе 28
одноязычных, 21 двуязычный с доминирующим языком
английским и 13 двуязычных с доминирующим языком навахо;
в большинстве это были женщины в возрасте от 17 до 70 лет.
Группу одноязычных англофонов составляли 41
заключенный тюрьмы Сан-Кинтин; этот выбор связан с их низким
образовательным уровнем. При отклонениях от обычных
названий цветов испытуемым навахо после эксперимента
предлагалось рассортировать разноцветные фишки, чтобы
проверить, не дальтоники ли они. Сан-кинтинские
заключенные перед тестом на называние цветов прошли проверку
цветового зрения (тест Исихары — Ishihara).
Определение доминирующего языка. Перед тестом на
называние цветов двуязычные испытуемые выполнили тест
с картинками, при котором измерялась быстрота называ-
6 P. M. Kjeldegaard and D. L. Horton, An
Experimental Analysis of Associative Factors in Stimulus Equivalence,
Response Equivalence, and Chaining Paradigms, «Studies in Verbal
Behavior», University of Minnesota, 1960, 3, стр. 21—36.
7 S. M. Ervin, Information Transmission with Code
Translation, «Journal of Abnormal and Social Psychology», Suppl., 49,
1954, стр. 185—192.
230

ния предметов на каждом языке; если реакции на языке
навахо у испытуемого были быстрее, чем на английском, то
язык навахо считался для испытуемого доминирующим. Этот
тест подробнее описан в другой работе. Надежность
критерия подтверждается наличием корреляции с
продолжительностью учения в школе (коэффициент 0,72) (где в основном
и происходит тренировка в английском языке) и с данными
тестов на вспоминание слов каждого из языков.
Подчеркнем, что скорость реакции в описанных ниже
экспериментах по называнию цвета не находится в корреляции с
остальными признаками доминантности языка.
Тестовый материал. Использовались покрытые
целлофаном цветные фишки из 100-колерного тестового набора
по Фарнсуорфу-Манселу, где стимулы отличаются только
по оттенку при одинаковом насыщении и яркости.
Перцептуально интервалы между оттенками равны 8. Для теста
отбиралась каждая третья фишка.
Порядок проведения эксперимента. Цвета
предъявлялись вперемешку, но так, чтобы сложные оттенки не шли
подряд. Сначала испытуемый должен был называть цвета
на языке навахо; а несколько позже, но в этот же день —
по-английски. Испытуемых просили называть цвета
непринужденно, как будто в разговоре с другом.
Инструкции на языке навахо давались в записи на
пленку. Они были подготовлены опытным переводчиком, затем
снова переведены на английский, сначала дословно, потом
вольно, и в окончательном варианте записаны. Чтобы
отвечать на вопросы, переводчик присутствовал и при
экспериментах. В ходе эксперимента записывались
произносившиеся названия цветов и время реакции. Если испытуемый
не успевал подобрать название цвета за 30 сек., фишку
убирали, а потом она предъявлялась повторно в ряду
с оставшимися фишками.
Анализ данных. Время реакции, выраженное в секундах,
было обращено в логарифмы, а затем, чтобы сделать
показатели сопоставимыми, в них были внесены поправки на
индивидуальные особенности испытуемых. Двучленные
названия цветов классифицировались по главному элементу
конструкции, который определялся в языке навахо по
суффиксам, а в английском по суффиксам и по порядку слов.
8 Dean Farnswort h, The Farnsworth—Munsell 100 Hue
and Dichotomous Tests for Color Vision, «Journal of the Optical
Society of America», 33, 1943, стр. 568—576.
231

Так, blue-green «сине-зеленый» подсчитывалось вместе
с green «зеленый», a greenish blue «зеленовато-синий»—
вместе с blue «синий». При паузе между элементами, как,
например, blue... green «синий... зеленый», принималось
во внимание только первое слово. Никаких других
объединений групп слов не делалось.
РЕЗУЛЬТАТЫ
(1) Одноязычные испытуемые. Сначала мы выявили
ключевые моменты различия между одноязычными группами,
чтобы затем, исходя из этих различий, по ним
предсказывать точки, в которых должен происходить семантический
сдвиг. Главнейшие различия между двумя одноязычными
группами состояли в следующем.
(а) Желтый цвет. Подбирать названия оттенкам в
желтой части спектра по-английски оказалось труднее, чем
на языке навахо. Слово языка навахо Litso покрывает
более широкий отрезок спектра и в своем центральном
значении имеет гораздо более высокую вероятность
употребления, чем англ. yellow 9. Центральным для обоих языков
был оттенок № 16, но из навахов его назвали словом Litso
89%, а из английской группы словом yellow его обозначили
только 34%. Оттенок № 16 слабее насыщен, чем «хороший»
желтый цвет, и были испытуемые, которые назвали его
словами tan «желто-коричневый», beige «бежевый», green
«зеленый» и brown «коричневый». Запаздывание при
назывании этого оттенка у английских одноязычных было
наибольшим, если не считать оттенок № 84. Их реакция была
значительно медленней, чем у группы навахо (р < 0,0001).
Таким образом, для оттенка № 16 можно было
предсказать, что двуязычные, говоря по-английски, сначала
внутренне назовут цвет словом навахо, и это повысит
вероятность употребления ими англ. yellow.
9 При транскрипции слов навахо мы придерживались
следующих условных обозначений: L — глухой латеральный спирант,
как «л», произнесенное шепотом; q — гортанная смычка, или тонкое
придыхание, - как начальный согласный, который слышится в слове
«Аня», если его громко крикнуть, или как согласный в начале
второго слога междометия hunh-unh «гм, гм»; zh «ж»; острым
ударением обозначено повышение тона.
232

(б) Граница желтого цвета. Граница между желтым
и зеленым в навахо проходит ближе к зеленому, чем в
английском. Переходным для английских одноязычных
является оттенок № 17, а для группы навахо — оттенок
№ 25.
При назывании оттенка № 17 можно ожидать, что
на двуязычного испытуемого, когда он будет говорить
по-английски, окажет давление соответствующее слово
языка навахо; а когда он будет подыскивать навахское
название оттенку № 25, то, наоборот, ощутит воздействие
английского. Далее, поскольку нав. Litso переводится на
английский более однозначно, чем англ. green на язык навахо,
то давление английского при назывании оттенка № 25
должно ощущаться слабее, чем давление навахо при
назывании оттенка № 17. Реакции на промежуточные цвета
будут зависеть от того, какой язык у испытуемого
доминирующий, так как эти цвета в обоих языках расположены
на периферии соответствующих отрезков спектра. Так,
у испытуемого с доминирующим языком навахо при речи
по-английски чаще будет возникать скрытая реакция
на языке навахо, чем у испытуемого с доминирующим
английским, и поэтому он назовет все промежуточные оттенки
английским словом yellow.
Давление английского слова green должно продвинуть
точку максимальной интерференции у испытуемых с
доминантностью английского глубже в желтую полосу спектра,
чем у испытуемых с доминантностью навахо.
При опытах с английским языком нав. Litso,
замедляющее реакцию, будет глубже внедряться в зеленую полосу
спектра у испытуемых с доминантностью навахо, чем у
испытуемых с доминантностью английского. Короче говоря,
независимо от языка, на котором проводятся опыты, точка
максимально замедленной реакции у людей с
доминантностью навахо будет расположена глубже в зеленой полосе
спектра.
(в) Нав. dotLqizh. Это слово навахо соответствует трем
английским названиям цветов: green «зеленый», blue «синий»
и purple «фиолетовый».
Правда, к этому отрезку спектра относятся также
и другие слова и различные средства уточнения,
позволяющие дифференцированно называть расположенные в нем
оттенки, но все же главным словом для всего отрезка
с № 25 по № 67 остается нав. dotLqizh.
233

Вершина англ. green приходится на оттенки с № 31
по № 34, для которых это слово употребили 95%
одноязычных англофонов. Вершина соответствующего навах-
ского слова tatLqid (которое употребили 25% одноязычных
навахов) приходится на оттенки № 34 и 37. Точка перехода
от green к blue лежит между оттенками № 44 и 45; в языке
навахо этого перехода нет из-за малой употребительности
названия зеленого цвета, и индеец-навах, изучая
английский, вынужден осваивать новое для него различение
зеленого и синего. Можно было бы ожидать, что чем лучше
он знает английский, тем устойчивее у него навыки
различения зеленого и синего и тем точнее проводимая им граница
совпадает с нормой английского языка. При речи на языке
навахо у него под влиянием англ. green может возрасти
частота употребления переводных эквивалентов этого
слова независимо от их собственных вероятностей. Однако
появление этих эквивалентов менее вероятно после оттенка
№ 45, так как здесь уже начинается сфера влияния англ. blue.
(г) Англ. purple «фиолетовый». Это слово не имеет
эквивалента в навахо. Граница между обширной областью
нав. dotLqizh и следующей категорией — нав. Lichiiq
«красный»— проходит через оттенок № 69, на который
в английском языке приходится вершина категории purple.
Англ. purple с одной стороны граничит с blue (точка
перехода между оттенками № 60 и 61), а с другой — с pink
«розовый» (точка перехода — оттенок № 79).
Названия цветов и время реак
* Английский был доминирующим языком у 21 испытуемого, навахо — у 13,
234
Английский
Навахо
Английский
Навахо
английский
английский
навахо
навахо

Когда двуязычный носитель говорит на языке навахо,
никакой интерференции английского слова purple
происходить не должно, так как у этого слова нет однозначного
перевода в языке навахо, который оно могло бы
«выталкивать». Зато при речи на английском область
употребления purple должна сужаться из-за интерференции нав.
dotLqizh и Lichiiq, имеющих другие, более вероятные
переводы. Этот эффект должен быть особенно заметен
у двуязычных с доминантностью навахо.
(д) Англ. grey «серый». Навахи переводят нав. Liba
английским grey. С невысокой частотой нав. Liba
употреблено для довольно широкой полосы оттенков, а оттенок № 61
этим словом назвали целых 46% навахов. Англ. grey
оказалось малоупотребительным; его вершинная
частотность, всего 7%, пришлась на оттенки № 64 и 67. Если
при назывании оттенка № 61 по-английски нав. Liba
окажет какое-то влияние, то это влияние, очевидно,
выразится в повышении частоты англ. grey, в особенности у
двуязычных с доминантностью навахо. Обратного влияния
английского языка на язык навахо быть не должно, так
как оттенок № 61 лежит на границе между blue и purple.
(2) Данные экспериментов с двуязычными испытуемыми.
Эти данные излагаются отдельно по каждому замеченному
отклонению от одноязычной нормы. (Все приводимые
значения вероятностей ограничены только сверху.)
(а) Желтый цвет. Доля двуязычных индейцев,
назвавших оттенок № 16 yellow, была значительно выше
Таблица 1
ции у двуязычных испытуемых
235

(? < 0,0005 по X2), чем в группе одноязычных англофонов
(р < 0,0005 по X2). Едва ли можно объяснять эту разницу
отсутствием выбора из-за бедности запаса английских слов,
так как главным конкурирующим названием у
одноязычных англофонов было brown «коричневый» (32%) —слово,
которое по отношению к другому оттенку употребили 38%
двуязычных с доминантностью навахо и 52% — с
доминантностью английского.
(б) Граница желтого цвета. Предсказание, что влияние
англ. green вызовет повышенную частотность его навах-
ских эквивалентов для оттенка № 24, не сбылось. Однако
для оттенка № 18 нав. Litso и англ. yellow действительно
преобладали (см. табл. 1). Для оттенка № 21 в опытах
с языком навахо (но не с английским) вероятность
употребления переводов англ. green (нав. tatLqid и dotLqizh)
оказалась значительно больше у двуязычных с
доминирующим английским по сравнению с группой, для которой
доминирующим языком был навахо (р < 0,03 по X2).
Однако и для опытов с английским языком вычисление
средней точки перехода от желтого к зеленому показало,
что у группы с доминантностью навахо эта точка лежит
ближе к зеленому (р < 0,05 по t-критерию *).
Несовпадение граничной точки между желтым и зеленым у
двуязычных групп подтверждается также и тем, что у группы с
доминантностью английского, независимо от языка
эксперимента, вершина была смещена дальше в сторону желтого,
чем у группы с доминантностью навахо. В эксперименте
с английским языком вершина у этих групп приходилась,
соответственно, на оттенки № 18 и № 21, а в эксперименте
с языком навахо — № 21 и № 24 (р < 0,05 по X2).
(в) Нав. dotLqizh. При опытах с называнием
по-английски у группы с доминантностью английского наблюдалось
большее совпадение границ категорий у разных
испытуемых и у одного испытуемого в разное время, чем у группы
с доминантностью навахо. У 5% членов первой группы
и у 58% членов второй группы наблюдалось пересечение
цветов, то есть они называли английским словом green
оттенок более синий, чем другой оттенок, который они же
называли blue. Вот названия, которые дал оттенкам с № 24
по № 70 испытуемый с наиболее ярко выраженным
пересечением цветов: purple, purple, green, green, blue, green,
* Критерий Стьюдент а.— Прим. перев.
236

green, green, green, blue, green, green, purple, green и Далее
до конца purple. Все это — оттенки, которые на языке
навахо можно назвать одним словом dotLqizh.
Если определять гипотетическую граничную точку для
каждого испытуемого как оттенок, лежащий на середине
отрезка между последним из оттенков, названных green,
и первым из названных blue, то колебания у группы с
доминантностью навахо будут ощутимо шире, чем у группы
с доминантностью английского (р < 0,01).
Данных, которые свидетельствовали бы о повышенной
употребительности среди двуязычных испытуемых
навахского слова tatLqid (или единиц, уточняющих нав. dotLqizh
при назывании оттенков в зеленой части спектра), не
получено. Возможно, это объясняется, в частности, тем, что
испытуемые-навахи младшего поколения не знают слова
tatLqid (? < 0,005 по t-критерию); теоретически частота
употребления этого эквивалента англ. green должна расти
вместе со степенью овладения английским языком, однако
этому, может быть, препятствует его исходно низкая
частота 10.
Среди двуязычных с доминирующим языком навахо
разброс переводных эквивалентов англ. green был значимо
меньше, чем у навахов одноязычных (р < 0,05), из чего
можно заключить, что когда промежуточным словом,
«выталкивающим» реакцию, является англ. blue, то вероятность
появления его главного переводного эквивалента
dotLqizh повышается, но что этого не происходит, когда
в роли скрытого промежуточного стимула выступает англ.
green, которое может быть отражено в языке навахо и как
dotLqizh, и как tatLqid.
(г) Англ, purple «фиолетовый». Если подсчитывать
только случаи употребления англ. blue и англ. purple, то
двуязычных, назвавших оттенок № 63 словом blue, окажется
10 В частном сообщении Герберт Ландар, много изучавший
медицинскую лексику, обратил мое внимание еще на одну
возможную причину низкой частотности нав. tatLqid: это слово можно
разложить на морфемы ta- «вода» и -tLqid «flatus», чем, возможно,
и объясняется несклонность некоторых навахов употреблять его
в «приличной» беседе несмотря на то, что в сложении морфемы
получают значение «мох, водоросли или пена на воде». Вероятно,
это слово вытесняется в первую очередь у индейцев, обладающих
сравнительно более высоким культурным уровнем, и поэтому его
реже можно услышать от испытуемых, для которых доминирующим
стал английский язык.
237

Гораздо больше, чем употребивших англ. purple (? < 0,0005
по X2). Далее, если так же сопоставить случаи
употребления англ. violet «лиловый», lavender «бледно-лиловый»
и purple «фиолетовый», с одной стороны, и red «красный»
и pink «розовый» — с другой, при назывании оттенка № 78,
то двуязычных испытуемых, употребивших последние два
слова, окажется значимо больше (р < 0,03 по X2), чем
употребивших первые три слова. Таким образом, для
двуязычных испытуемых категория «purple» и его синонимов
уже, чем для одноязычных. (У двуязычных испытуемых
с доминантностью навахо этот эффект не был значимо
сильнее, чем у остальных двуязычных.)
(д) Англ. grey «серый». В полосе оттенков с № 57 по
№ 69 англ. слово grey употреблялось двуязычными
испытуемыми чаще, чем одноязычными, причем гораздо
большее число испытуемых с доминантностью навахо
употребили это слово хотя бы по одному разу (р < 0,05 по X2).
РАССМОТРЕНИЕ ПОЛУЧЕННЫХ ДАННЫХ
Данные эксперимента подтверждают, что в ряде
ситуаций правомерно описывать процессы называния у
двуязычных в терминах скрытых реакций, влияющих на речь
через перевод. Сформулируем эти ситуации в более общем
виде.
(1) Когда в одном языке имелось
высокоупотребительное название, а в другом языке такого названия не было,
в речи двуязычных на том и на другом языке преобладало
это высоковероятное название и, соответственно, его
переводной эквивалент (случай а).
(2) Если языки проводили границу между двумя
категориями, имеющими названия в каждом языке, в разных
точках, то двуязычные, определяя эту граничную точку,
ориентировались на свой доминирующий язык (случаи б
и а).
(3) Если категория одного языка обнимала область
значений, которой во втором языке соответствует две
категории, то граничная точка между этими последними
варьировала и зависела от степени владения вторым
языком (случай в).
(4) В случае, когда область, покрываемая в одном
языке двумя категориями, другим языком членилась на
три категории, так что граничная точка между категория-
238

ми первого языка оказывалась внутри средней категорий
второго, двуязычные при речи на втором языке сужали
эту среднюю категорию (случай г).
Первоначально мы предполагали, что в распоряжении
обеих групп двуязычных имеются примерно одинаковые
по богатству наборы названий цветов и что ожидаемые
различия в реакциях будут связаны с разницей в силе
давления, оказываемого на каждую из групп ее
доминирующим языком — навахо или английским. Это
предположение оказалось ошибочным. Результаты
эксперимента свидетельствуют, что с усвоением английского языка
словарь названий цветов становится богаче, причем
наблюдается зависимость между показателем степени
доминантности языка и вероятностью употребления таких слов,
как lavender «бледно-лиловый» и violet «лиловый» (р <
< 0,005 по t-критерию), имеющих в английском языке
меньшую частотность, чем purple «фиолетовый» 11.
Подобные различия наблюдались и при речи
двуязычных на языке навахо: запас названий цветов у пожилых
испытуемых был богаче. Употребительность как нав.
tatLqid, так и нав. Liba зависела от возраста испытуемых,
хотя, в общем, Liba употреблено большим числом
двуязычных. Некоторые молодые двуязычные с доминантностью
английского пользовались этими словами неправильно
с точки зрения одноязычной нормы. Например, один из
них называл словом tatLqid только оттенки № 18 и № 63
и ни один из промежуточных оттенков. Таким образом,
оказывается, что вероятность переводных соответствий
между словами двух языков не всегда можно точно
предсказать из-за неодинаковой степени владения словарем.
Вероятно, процессы, аналогичные выявленным при
назывании цветов, будут иметь место и при семантических
сдвигах в других областях значений, например, у слов,
относящихся к эмоциональной сфере. Остается неясным, прило-
жимо ли то же простое объяснение и к сдвигам в значении
слов, относящихся к дискретным категориям, а не к
сплошному спектру свойств.
Полученные результаты не дают оснований
предполагать какие-либо различия в цветовом видении у одноязыч-
11 Е. L. ?horndike and I. Lorge, A Teacher's Word
Book of 30,000 Words, 1944. По Торндайку — Лорджу purple входит
в категорию частотности 2 В, violet — 3 A, lavender — 8. Последние
два слова редко употреблялись заключенными из Сан-Кинтина.
239

ных и двуязычных испытуемых непосредственно в момент
восприятия. Опыты Леннеберга с языком зуни не
обнаружили различий в восприятии цвета у носителей языка
зуни и английского при одновременной демонстрации
цветовых образцов 12.
Как показали тесты на сортировку цветов и опыты по
определению пороговых значений, языковые категории
не оказывают влияния на остроту цветового восприятия.
В то же время очевидно, что в ситуациях, где можно
предположить «словесную медиацию» (verbal mediation),
одноязычные и двуязычные испытуемые будут вести себя
неодинаково.
12 E. H. Lenneberg, Color Naming, Color Recognition,
Color Discrimination: a Re-appraisal (in press).

У. Лэмберт, Дж. Гавелка, С. Кросби
ЗАВИСИМОСТЬ ДВУЯЗЫЧИЯ
ОТ УСЛОВИИ УСВОЕНИЯ ЯЗЫКА
Человеку, говорящему на двух языках, вероятно, в свое
время пришлось усвоить по две разных словесных реакции
на каждый денотат, подобно тому, что происходит, когда
при экспериментальном изучении негативного перенесения
вырабатываются две различные реакции на один и тот же
раздражитель. С точки зрения психолога интересна поэтому
столь часто наблюдаемая способность двуязычных
носителей свободно говорить на одном из известных им языков
без сколько-нибудь заметной интерференции другого
языка. Психологической теории, которая адекватно описала
бы явление двуязычия, до сих пор не существует. В
заключение своего обзора, охватывающего имеющиеся частичные
объяснения двуязычия, Вайнрайх пишет: «Цельной
психологической теории двуязычия предстоит объяснить
как способность к успешному независимому пользованию
каждым из языков, так и явление межъязыковой
интерференции» [9, стр. 71]. Целью настоящего исследования
было попытаться внести посильный вклад в создание такой
общей теории, проанализировав некоторые условия,
предположительно оказывающие влияние как на способность
двуязычного индивида к «успешному независимому
пользованию» языками, так и на «межъязыковую
интерференцию».
Сначала мы попробуем применить некоторые
психологические законы, открытые при экспериментах по
заучиванию ассоциативных пар и при изучении явлений
перенесения, попытавшись описать в терминах этих законов
W. Е. Lambert, J. Havelka and C. Crosby, The
Influence of Language-Acquisition Contexts on Bilingualism, «The
Journal of Abnormal and Social Psychology», 56, 1958, 2, стр. 239—
244.
16-0293
241

процессы, происходящие при усвоении двух языков 1.
В экспериментах по образованию ретроактивного
торможения испытуемый сначала вырабатывает ассоциативную связь
между стимулом S1 и реакцией R1 a затем на следующей,
интерполирующей стадии — между стимулом S1 и
реакцией R2. В результате образования двух соперничающих
реакций, связанных с одним стимулом, возникает
интерференция между этими двумя реакциями. Когда человек
овладевает двумя языками — скажем, когда ему нужно
выработать ассоциативную связь между англ. church
«церковь» и франц. eglise «церковь», с одной стороны, и одним
и тем же фактом действительности, с другой,— то перед
ним стоит, в общем, сходная учебная задача.
Обычное средство, позволяющее уменьшить
интерференцию при опытах по заучиванию, состоит в подчеркивании
тех признаков, которыми рассматриваемые учебные задачи
отличаются друг от друга 2. Так, при опытах по выработке
ретроактивного торможения интерференцию успешно
сводят к минимуму, повышая уровень заучивания исходной
и интерферирующей задач или же уменьшая ассоциативное
сходство между соперничающими реакциями. В обоих
случаях подчеркиваются моменты несходства этих задач.
Добавляя к задачам несовпадающие дополнительные
признаки, скажем используя фон разных цветов, удается
повысить функциональную независимость задач.
Исходя из теории интерференции, мы вправе
предположить, что конкуренция реакций при двуязычии
функционально зависит от степени различия контекстов, в
которых у данного лица происходило овладение каждым из
языков. Чем более несхожи, «раздельны» были эти кон-
1 В 1915 году Эпстейн (Epstein) [2] описал двуязычие
в терминах такой психологической теории, но не подверг свое
описание экспериментальной проверке.
2 В сущности, на том же принципе основан так называемый
«прямой метод» обучения языкам. Сторонники этого метода
предлагают учить иностранному языку, вырабатывая ассоциативные связи
непосредственно с элементами окружающей действительности,
не прибегая к посредству родного языка. Скажем, при изучении
французского предлагается ни в коем случае не вырабатывать связь
между франц. pomme и рус. яблоко, а связывать слово pomme с
соответствующим фактом восприятия. В противоположность
«непрямому методу», который использует перевод в числе средств
обучения, «прямой метод» стремится выработать «чистое» двуязычие,
то есть способность переноситься из семантической реальности
родного языка в особый мир другого языка почти без интерференции.
242

тексты, тем меньшей должна быть интерференция. Условия,
в которых усваивались языки, мы считаем «раздельными»,
когда ассоциация между таким словесным символом, как,
например, англ. church, и соответствующим фактом
действительности вырабатывалась и закреплялась в контексте,
в корне ином, чем тот, в котором вырабатывалась
ассоциация между франц. eglise и соответствующим фактом
действительности. В противоположность этому «смешанными»
условиями усвоения языка считаются такие, при которых
члены языкового коллектива пользуются для обозначения
одного факта действительности попеременно то одним,
то другим словесным символом, что увеличивает
«взаимозаменяемость» этих символов.
Недавно Эрвин и Осгудом [4] была
предложена теоретическая модель двуязычия, отводящая важное
место условиям, в которых происходило усвоение языков 19.
В зависимости от этих условий исследователи предлагают
различать два типа двуязычия: «сложное» (compound)
и «координированное» (coordinate). «Сложный» тип
двуязычия, предположительно, вырабатывается в
«смешанных» окружающих условиях, например когда язык
изучается в школе, в которой практикуется заучивание слов
по словарю, или в семье, члены которой употребляют
попеременно то один, то другой язык, говоря об одних и тех
же фактах действительности. «Координированное»
двуязычие вырабатывается при общении с разными языковыми
средами в условиях, когда переключение с одного языка
на другой происходит сравнительно редко. Как полагают
названные авторы, эквивалентные слова двух языков имеют
общее значение у человека с двуязычием сложного типа,
в то время как при координированном двуязычии у
каждого из таких слов вырабатывается свое особое значение,
что, предположительно, происходит из-за несходства
условий, в которых усваиваются языки.
Приняв этот взгляд в качестве теоретической
предпосылки, мы предположили, что если двуязычный
испытуемый усваивал известные ему языки главным образом
в «раздельных» окружениях, то в его речевом поведении
будет наблюдаться функциональная независимость
языков — большая, чем у испытуемых, изучавших языки
в «смешанном» окружении. Исходя из этого, мы сделали
следующие предсказания: в сопоставлении с группой,
изучавшей языки в «смешанном» окружении, у двуязычных.
16* 243

изучавших языки «раздельно», будут наблюдаться
сравнительно большие различия в семантике слов первого языка
и их переводных эквивалентов во втором языке; системы
ассоциативных связей слов, являющихся взаимными
переводными эквивалентами, будут обладать у этих испытуемых
сравнительно большей автономностью; и, наконец, этим
испытуемым будет труднее переключаться с языка на
язык.
методика эксперимента
Классификация испытуемых
Участниками эксперимента были студенты колледжа
и университета, обладавшие обширной практикой в
английском и французском языках. Поскольку все они, за
исключением четверых, были учащимися высших учебных
заведений или готовились к поступлению туда, группу можно
считать сравнительно однородной по уровню умственного
развития. Каждый испытуемый предварительно был
подвергнут тесту, выявившему степень его «двуязычия» [5, 6];
все расчеты основаны на данных, полученных при работе
с 32 испытуемыми, удовлетворившими критерию
«равновесия» языков, под чем понимается такая степень владения
вторым языком, при которой применявшаяся методика
измерения оказывается не в состоянии обнаружить какое-
либо преобладание (доминантность) одного языка над
другим.
Прежде всего нам нужно было расклассифицировать
испытуемых по типу условий усвоения языков, и с этой
целью мы собрали от каждого из них подробные сведения
о том, как, когда и где они изучали тот и другой язык.
«Раздельными» мы считали такие условия, когда один
язык изучался исключительно дома, а другой —
исключительно вне дома; когда один из родителей постоянно
говорил на одном языке, а другой — на другом; когда первый
язык изучался в окружении иной национальной культуры,
чем второй. «Смешанными» считались такие условия, когда
и отец, и мать говорили попеременно то на одном, то на
другом языке; когда оба языка использовались и в семье,
и вне ее; когда второй язык изучался в школе, где уроки
проводились на родном языке, причем преподаватель
налегал на перевод и заучивание вокабул. Эта классификация
244

основана на предложенных Эрвин и Осгудом [4]
определениях сложного и координированного двуязычия. Несмотря
на четкость применявшихся критериев классификации,
отнесение каждого данного испытуемого к той или иной
группе по типу условий усвоения языков неизбежно носило
во многом произвольный характер. Например, в пяти
случаях было неясно, вправе ли мы считать «раздельными»
условия усвоения языков у испытуемых, которые в детстве
какое-то время имели дело со «смешанным» окружением,
как, например, когда англосакс сначала изучал
французский язык на родине в школе, а затем длительное время
жил во Франции, где говорил только по-французски.
Было решено относить таких испытуемых к группе с
«раздельными» условиями усвоения (короче, к «раздельной»
группе), если они не меньше года без перерыва
пользовались исключительно или преимущественно вторым языком.
Исходя из этого критерия, мы отнесли 23 испытуемых
к «раздельной» группе и 9 — к группе «смешанной»3.
«Раздельную» группу можно было далее разбить на
подгруппы на основании следующих рассуждений. В
«раздельную» группу входили как те двуязычные, которые
изучали оба языка в одной и той же
национально-культурной среде, как, например, жители Квебека, так и те, кто
изучал языки в разных странах, в окружении особенных
национальных культур, как, например, люди, которые,
прожив много лет во Франции, затем переселились в США.
Мы предположили, что «раздельные» условия усвоения
языка в случаях, когда речь идет о двух разных
национальных культурах, как в последнем примере, должны
особенно резко усиливать эффект различия окружений.
В самом деле, ведь в этих случаях факты действительности,
обозначаемые эквивалентными словами разных языков,
могут сильно отличаться друг от друга; скажем, денотатом
франц. eglise может быть готическая церковь, а денотатом
англ. church — высокое деревянное строение, где по
воскресеньям читают проповеди; неодинаковые значения могут
получать и такие, например, слова, как франц. ami «друг»
и англ. friend «друг». Как показало недавнее исследование
3 Поскольку наш метод отбора испытуемых [см. 6] был нацелен
на получение групп, равных по численности, мы вправе заключить
из этого неравного соотношения, что двуязычные, изучавшие языки
в «раздельных» условиях, с большей легкостью достигают
равновесия в степени владения языками»
245

Эрвин [3], такие различия среды могут влиять на ряд
особенностей восприятия и на тип поведения двуязычных
индивидуумов. Учитывая все это, мы разбили «раздельную»
группу на две подгруппы: в первую вошли 15 испытуемых,
овладевавших языками в окружении разных национальных
культур («двукультурная группа»), а во вторую — 8
испытуемых, овладевших обоими языками в окружении одной
и той же культуры («однокультурная группа»).
Характеристики речевого поведения,
отражающие влияние условий,
в которых усваивался язык
Для оценки различий в семантике слов, обозначающих
близкие понятия в языках, известных двуязычному
испытуемому, мы воспользовались «методом семантических
дифференциалов» Осгуда [7]. Этот метод заключается в том, что
испытуемому предлагается оценить слова-стимулы по
«смысловым шкалам», входящим в некоторый заданный набор.
Например, испытуемому предъявляют слово «дом» и просят
оценить это слово по семибалльной шкале значений типа
«быстрое-медленное» или «приятное-неприятное». В
рассматриваемом случае в качестве слов-стимулов были взяты
четыре употребительных английских понятия (house «дом»,
drink «питье», poor «бедный» и me «я, меня») и их
французские эквиваленты. Слова предъявлялись в
фиксированном порядке, обеспечивавшем максимальную удаленность
каждого слова от его переводного эквивалента. Для
определения семантических дифференциалов использовались
10 стандартных шкал [см. 8]; порядок шкал постоянно
менялся, для того чтобы исключить выработку стереотипа
в оценках. Поскольку при переходе к французскому языку
переводились не только слова-стимулы, но и названия
крайних значений каждой шкалы, мы вправе делать выводы
только касательно различий в значениях между словами-
стимулами и названиями определяющих признаков
смысловых шкал (либо о взаимовлиянии тех и других). Для
каждого испытуемого и для каждой из четырех пар
слов-стимулов вычислялось среднее расстояние между семантическими
оценками, полученными для французского и для
английского слов. Скажем, испытуемый мог оценить англ. house
тройкой по шкале «быстрое-медленное», а затем франц.
maison «дом»— пятеркой по шкале, названной француз-
241?

скими эквивалентами тех же прилагательных. Для этого
использовались «семантические дифференциалы» (D) Осгу-
да [7]: чем больше значение D, тем больше семантическое
расстояние между английским и французским словами,
являющимися взаимопереводными эквивалентами. Мы
предсказали, что у испытуемых «раздельной» группы будут
наблюдаться относительно большие семантические различия
между парами переводных эквивалентов.
Для измерения степени ассоциативной независимости
переводных эквивалентов мы воспользовались моделью
ретроактивного торможения. Если испытуемый сначала
заучивает список А, затем список В, а затем повторно
заучивает список А, то можно измерить величину интерференции
ассоциаций, связанных со словами интерполирующего
списка. Если интерполяция не оказала никакого влияния на
воспроизведение предварительно заученного материала, то
можно считать списки А и В функционально независимыми.
Если же интерполирующий материал нарушает
воспроизведение (интерференция) или облегчает его (фацилитация),
то это можно считать свидетельством наличия некоторой
функциональной связи между исходной и
интерполирующей задачей.
Каждому из наших испытуемых мы предложили для
заучивания по методу антиципации список, состоявший
из 20 употребительных английских слов. Нормой
успешного выполнения задачи считалось 8 верных ответов из 20;
тем самым мы оставили большой резерв для возможного
улучшения результата под влиянием интерполирующей
задачи. Затем испытуемому трижды предъявлялся список,
состоявший из 20 трехбуквенных квазислов. После этого
список английских слов был предъявлен повторно, и затем
измерялось запоминание. Далее испытуемым еще раз
предлагался для заучивания список квазислов, но данные этого
теста мы здесь не рассматриваем.
Такой предварительный тест позволил получить оценки
ассоциативной интерференции (либо фацилитации), которая
была вызвана ассоциациями, связанными с квазисловами;
квазислова мы рассматривали как семантически
независимые от исходного списка.
После некоторой передышки повторялась та же
процедура, но на этот раз вслед за аналогичным списком из 20
английских слов, заучивавшихся до того же уровня (8 верных
ответов), испытуемому трижды предъявлялся список точных
247

переводов этих слов на французский язык. По результатам
этого теста для каждого испытуемого была вычислена
оценка, отражающая величину интерференции (либо
фацилитации), вызванной ассоциациями с интерполирующим
французским материалом; эта оценка была сравнительной,
она вычислялась по отношению к результатам первого
контрольного теста, в котором использовался список
квазислов. Ниже для иллюстрации приведены результаты,
показанные одним из испытуемых; в данном случае обе
интерполирующие задачи облегчили заучивание английских
списков, но эта фацилитация была большей, когда
интерполирующий список состоял из французских слов. В
столбце А записано число верных ответов при первой попытке
воспроизведения, а в столбце А' — число верных ответов
у данного испытуемого при заключительных тестах на
запоминание, соответственно, после интерполяции
квазислов (серия I) и французских слов (серия II):
Оценка со знаком + означает, что интерполяция
французских переводных эквивалентов облегчает
запоминание английских слов в большей степени, чем
интерполяция квазислов. Отрицательная оценка, напротив,
показывает, что интерполяция французских переводных
эквивалентов препятствует запоминанию английских слов
в результате интерференции. Нулевое значение
соответствовало бы случаю, когда интерполяция французских
слов облегчает заучивание не в большей мере, чем
интерполяция квазислов. В соответствии с общим ходом наших
рассуждений, чем ближе значения оценок к нулю, тем
больше ассоциативная независимость переводных
эквивалентов. Мы предсказали, что испытуемые «раздельной»
группы покажут большую ассоциативную независимость
переводных эквивалентов, чем «смешанная» группа.
248

Наконец, наше последнее предсказание гласило, что
испытуемые «смешанной» группы будут легче
переключаться с языка на язык. Для измерения этой легкости мы
воспользовались тестом по определению скорости перевода,
описанном в [6]. Каждому испытуемому предлагалось
перевести 20 французских и 20 английских слов, и по
результатам оценивалась средняя скорость перевода с
английского на французский и с французского на английский.
Скорость измерялась хроноскопом, включавшимся от
голосового сигнала.
Анализ результатов и обсуждение
Как и было предсказано, двуязычные, изучавшие языки
в «раздельных» окружениях, показали значительно
большие расхождения в значениях слов, являющихся
взаимопереводными эквивалентами, чем испытуемые, усвоившие
оба языка в «смешанном» окружении (см. табл. 1). Однако
когда затем было произведено сравнение данных,
относящихся к подгруппе испытуемых, изучавших каждый язык
Таблица 1
Сравнение семантических дифференциалов
* Цифры, записанные в этом столбце, представляют собой средние значения
семантических дифференциалов [7]. Чем выше эти значения, тем больше
семантические различия между языками.
** В тех случаях, когда дисперсии не были однородными, значения p
вычислялись по формуле Эдуардса (Edwards) [1, стр. 273 и сл.]. Все t-критерии
(критерий Стьюдента) в этой и следующих таблицах представляют собой
выражения критерия значимости, ограниченные снизу и сверху.
249

в обстановке особой национальной культуры
(«двукультурная группа»), с данными о речевом поведении испытуемых,
также овладевавших языками в «раздельных»
окружениях, но внутри одного географического района
(«однокультурные»), то стало ясно, что различия между
«раздельной» и «смешанной» группами целиком объясняются за счет
особенностей «двукультурной» подгруппы.
Действительно, испытуемые, изучавшие оба языка в одном и том же
национально-культурном окружении, как оказалось,
принципиально не отличаются от остальных двух групп в том,
что касается семантической близости взаимопереводных
эквивалентов. Таким образом, выяснилось, что расхождения
в семантике переводных эквивалентов вызываются не
просто фактом изучения языков в «раздельных» окружениях,
но что «раздельность» окружающих условий накладывает
реальный отпечаток на структуру значений каждого из
языков, известных двуязычному, только в тех случаях,
когда это «раздельное» изучение вдобавок происходит
в окружении разных национальных культур, то есть когда
имеется большая вероятность фактического несовпадения
денотатов.
Эксперимент показал также, что у двуязычных
«раздельной» группы переводные эквиваленты обладают
большей ассоциативной независимостью, чем у двуязычных
«смешанной» группы (см. табл. 2). Эффект интерполяции
Таблица 2
Сравнительные оценки независимости ассоциаций
Смешанные (С) . .
Раздельные (Р) . .
Двукультурные (Д)
Однокультурные (О)
* Чем ближе к нулю эти значения, тем автономнее ассоциативные связи слов
каждого из языков. Для устранения отрицательных значений перед расчетом
дисперсий каждая оценка была увеличена на 8 единиц.
250

французских эквивалентов у «раздельной» группы был почти
таким же, как при интерполяции квазислов; у «смешанной»
группы, напротив, интерполяция французских слов явно
улучшала запоминание.
Эти результаты согласуются с приведенными выше
данными о семантических различиях. Поскольку для
«смешанной» группы переводные эквиваленты обладали
большей семантической близостью, чем для «раздельной», то
интерполяция списка французских переводов исходных
английских слов в каком-то смысле была для «смешанной»
группы равносильна дополнительному предъявлению этих
английских слов; естественно, что эта интерполяция помогла
ей больше, чем «раздельной» группе. Ввиду того что
переводные эквиваленты для «раздельной» группы обладают
сравнительно большим семантическим расхождением с
английским, они должны были в меньшей степени облегчать
этой группе заучивание исходного английского списка
за счет ассоциации (а иногда даже мешать его заучиванию),
что и наблюдалось при эксперименте.
У этого объяснения, правда, есть одно слабое место:
данные табл. 2 показывают, что между «двукультурной»
и «однокультурной» подгруппами нет различий в уровне
ассоциативной независимости (автономности). В то же
время средние значения для обеих этих подгрупп
существенно отличаются от значения, полученного для
«смешанной» группы. Это показывает, что изучение языков в
«раздельных» окружениях (как «двукультурных», так и «одно-
культурных») усиливает ассоциативную независимость
переводных эквивалентов в языках, известных двуязычному,
усиливает по сравнению со степенью ассоциативной
близости, которую эти эквиваленты имеют в случае «смешанного»
окружения.
Как показывает табл. 3, между группами испытуемых
не наблюдалось никаких различий в легкости переключения
с языка на язык. Этот результат противоречит нашему
предсказанию. Чем объяснить это отсутствие различий
между группами, мы не знаем; разве что предположить, что
наш метод оценки был недостаточно чувствителен. Если
все же считать наши данные надежными, то можно
высказать гадательное предположение, что испытуемые в обеих
группах были одинаково хорошо натренированы в
переводе, хотя эта тренировка произошла при разных
обстоятельствах. Члены «смешанной» группы, по определению,
251

Таблица 3
Сравнительные оценки легкости переключения с языка на язык
* Цифры, записанные в этом столбце, представляют собой усредненные
значения для соответствующей группы испытуемых, выраженные в сотых долях
секунды. Чем выше значение этого показателя, тем меньше скорость перевода
на французский и английский язык у испытуемых данной группы.
** Двое испытуемых не смогли принять участие в этом тесте.
изучали языки в обстановке, благоприятствующей
практике перевода; с другой стороны, двуязычному, который
постоянно контактирует с разными языковыми общностями,
часто приходится рассказывать членам каждой из этих
общностей об эпизодах, в которых он участвовал, находясь
в другом окружении. В каком-то смысле он становится
своего рода связным между языковыми коллективами
и при этом учится пользоваться понятиями, имеющими
эквивалентный смысл в обоих языках.
Получив установку на перевод, испытуемые в обеих
группах показали равную способность к переключению
с языка на язык. Однако есть другие данные, которые
свидетельствуют, что процессы перевода, возможно, играют
не совсем одинаковую роль в речевом поведении членов
«раздельной» и «смешанной» группы. Выполняя задачу
на заучивание, испытуемые «смешанной» группы
воспользовались интерполирующими переводами, благодаря чему
им удалось запомнить больше материала. Не исключено
(хотя при сборе данных мы об этом не думали), что члены
«раздельной» группы слабее сознавали, что
интерполирующий материал состоит из переводов исходного списка, чем
члены «смешанной» группы. Иными словами, «смешанная»
группа имеет, может быть, несколько более сильную
психическую установку на перевод, чем «раздельная».
252

Итак, нам удалось Показать, что — по крайней мере,
насколько позволяют судить данные, полученные при
работе с небольшой группой испытуемых,— окружающие
условия, в которых происходит овладение языком,
действительно в некоторых отношениях влияют на
функциональную независимость языков в речевом поведении
двуязычного. Тем самым получено экспериментальное
подтверждение теории координированного и сложного двуязычия
и выявлены дополнительные определяющие признаки
каждого из этих типов двуязычия. Оказалось, что при
координированном двуязычии две языковые системы,
по-видимому, слабее связаны друг с другом, чем при сложном. Если,
сверх того, двуязычие координированного типа
вырабатывалось в двух разных национально-культурных окружениях,
то у таких двуязычных наблюдаются значительные
различия в семантике слов, выражающих тождественные понятия
в обоих языках. Тем не менее двуязычные, принадлежащие
как к координированному, так и к сложному типу,
проявили себя одинаково способными к переключению с одного
языка на другой.
ЛИТЕРАТУРА
1 A. L. Edwards, Statistical Methods for the Behavioral
Sciences, New York, 1954.
2 I. Epstein, La pensee et la polyglossie, Paris, approx.
1915.
3 S. ?. ?rvin, The Verbal Behavior of Bilinguals: the Effect
of the Language of Report upon the T.A.T. stories of Adult French
Bilinguals. Unpublished Dissertation, Univ. of Michigan, 1955.
4 S. ?. ?rvin, & С. Е. Osgood, Second Language
Learning and Bilingualism. В: С E. Osgood and F. Sebeоk
(Eds.), Psycholinguistics, «Journal of Abnormal and Social
Psychology», Supplement, 1954, стр. 139—146.
5 W. ?. Lambert, Measurement of the Linguistic Dominance
of Bilinguals, «Journal of Abnormal and Social Psychology», 50,
1955, стр. 197—200.
6 W. E. Lambert, J. Havelka & R. Gardner,
Linguistic Manifestations of Bilingualism (Mimeo.).
7 С. Е. Osgood, The Nature and Measurement of Meaning,
«Psych. Bulletin», 49, 1952, стр. 197—237.
8 С. ?. Osgood & ?. Luria, A Blind Analysis of a Case
of Multiple Personality Using the Semantic Differential, «Journal
of Abnormal and Social Psychology», 49, 1954, стр. 579—591.
9 U. Weinreich, Languages in Contact, New York, 1953.

Поль Колерс
МЕЖЪЯЗЫКОВЫЕ СЛОВЕСНЫЕ АССОЦИАЦИИ
Характерной общей особенностью людей, владеющих
двумя языками, является их способность говорить на
одном языке почти без всякой примеси элементов другого.
Доля таких непроизвольных примесей в их речи
сравнительно невелика, причем, по-видимому, чаще это
синтаксические единицы, а не отдельные слова [4, 15]. Из этих
наблюдений напрашивается вывод о наличии некоего общего
организующего принципа, обеспечивающего отделенность
языков в психике двуязычного индивида, хотя что это такое,
пока ничего неизвестно. На этот счет высказывалось много
гипотез; настоящая работа рассматривает две из них.
Согласно первой гипотезе, элементы действительности
кодируются только один раз в жизни при первом восприятии
и имеется некое общее хранилище следов восприятий, из
которого «черпает» каждый из языков, известных
двуязычному носителю; другая гипотеза, в противоположность
этому, гласит, что элементы действительности кодируются
и хранятся в памяти вместе с элементами того языка, сквозь
призму которого они были восприняты, и что каждый язык
имеет, таким образом, свое особое хранилище следов
восприятий.
Если восприятия, сопровождавшиеся речевыми
сигналами, были когда-то в прошлом «отмечены» или
закодированы и помещены в общее хранилище, то надо полагать, что
они хранятся там в некоторой надъязыковой форме, в виде
«мыслей» или «идей», или же в форме, с точки зрения языка
нейтральной, например в виде зрительных образов или
цепочек двигательных операций. В таком случае языки,
Paul A. Kolers, Interlingual Word Associations, «Journal
of Verbal Learning and Verbal Behavior», 2, 1963, 4, стр. 291—300.
254

известные двуязычному говорящему, представляют собой
два независимых инструмента, с помощью которых он
черпает из общего хранилища, а восприятия, первоначально
зарегистрированные через посредство одного языка, могут
беспрепятственно извлекаться из памяти и описываться
непосредственно на другом языке, если только это
допускают правила его грамматики [1, 11]. Тот факт, что
двуязычный испытуемый по-разному реагирует на набор
«стандартных» слов-стимулов в зависимости от того, на каком
из своих двух языков он в данный момент говорит [5, 7, 8],
действительно, можно истолковать с помощью гипотезы
о совместном хранении восприятий в памяти. Эту гипотезу
мы будем называть «совместной гипотезой» (shared
hypothesis).
Наоборот, если восприятия в прошлом кодировались
и помещались в памяти в форме, специфически связанной
с тем языком, на котором человек мысленно называл их,
то в таком случае у двуязычных людей для каждого из
языков должны иметься отдельно хранимые массивы
восприятий, иначе говоря, каждый элемент воспринимаемой
действительности им приходится кодировать несколько раз,
по числу известных им языков. Это значит, что невозможно
непосредственно назвать или извлечь из памяти некоторое
переживание, пользуясь не тем языком, на котором оно
было закодировано. Сделать это можно будет, только
выполнив специальную дополнительную операцию — перевод.
Предположение о раздельном хранении следов восприятий
в памяти мы будем называть «раздельной гипотезой»
(separated hypothesis).
На рис. 10 приведена схема тестов на словесные
ассоциации, целью которых было сопоставить две указанные
гипотезы. Буквами ? и N на схеме и далее в тексте
обозначены, соответственно, английский и родной языки,
а индексы s и г обозначают слово-стимул и слово-реакцию.
Слова Ns и Es являются словарными эквивалентами.
Горизонтальными стрелками показан тест на внутриязыковые
словесные ассоциации, а диагональными — межъязыковой
тест. В обоих тестах целью было определить, насколько
часто Nr и Ег являются переводными эквивалентами.
Если верна «совместная» гипотеза, то нужно ожидать,
что Nr и Ег достаточно часто будут переводными
эквивалентами, в особенности при межъязыковых тестах, где
слова могут иметь общий денотат, хранимый в одной, общей
255

ячейке памяти. Если же к истине ближе «раздельная
гипотеза», то число взаимных переводов Nr и Ег должно
оказаться сравнительно небольшим.
Другая проблема касается процедуры перехода, или
пути, которым испытуемый переходит от Ns к Ег и от Es
к Nr. Что происходит при образовании межъязыковой
ассоциации: подбирает ли испытуемый ассоциацию к
исходному слову-стимулу, а затем переводит ее, или же он
сначала переводит исходный стимул, а затем подбирает
ассоциацию к переводному эквиваленту? В настоящей работе
описывается эксперимент, целью которого было пролить
свет на названные вопросы; участвовали в эксперименте
три группы двуязычных испытуемых.
МЕТОДИКА ЭКСПЕРИМЕНТА
Испытуемые
В эксперименте участвовали двуязычные испытуемые,
родные языки которых были немецкий, испанский и таи.
В первых двух группах было по 10 студентов, в третьей —
14. Все участники эксперимента свободно говорят
по-английски, что было установлено в беседе с каждым из них после
эксперимента, не говоря о том, что каждый из них
достаточно владеет английским, чтобы успешно заниматься
в колледже, где преподавание ведется на этом языке.
Мы не пытались подбирать испытуемых по типу
двуязычия [15]. Большинство изучали английский на родине,
причем многие до приезда в США довольно долго жили
в других странах английского языка.
Материал
В качестве материала были взяты 55 английских
существительных и их словарных эквивалентов, по возможности
точных, на родном языке испытуемого. Эти слова распа-
256
Рис. 10.
Схема тестов на словесные ассоциации
внутри языков и между языками. ?
и N обозначают, соответственно,
английский язык и родной язык
испытуемого; индексы s и г указывают,
соответственно, слова-стимулы и
слова-реакции.

даются на пять групп: (1) 9 слов из списка Рассела—
Дженкинса [13], первичные ассоциации которых
встретились более чем в 60% случаев; (2) 10
существительных с абстрактным значением; (3) 10 конкретных или
«зрительно-представимых» существительных; (4) 15 слов,
относящихся к эмоциям; и (5) 15 общеупотребительных
слов, использовавшихся в качестве заполняющего
балласта; по нескольку таких слов включены в каждый список,
чтобы выровнять списки по длине. Ниже следуют
английские слова и их переводные эквиваленты *.
Английские слова
Список Рассела—Дженкинса: man, table, bread, boy,
king, blossom, girl, butter, scissors. Абстрактные: freedom,
justice, law, honor, government, patience, wisdom,
materialism, duty, civilization. Конкретные: lamb, thorn, butterfly,
worm, smoke, castle, tree, Norway, leaf, scissors.
Эмоциональные: pain, hate, jealousy, fear, love, rage, guilt, joy,
sadness, pity, sorrow, depression, anger, happiness, doubt
Слова-заполнители: pencil, paper, ink *, window *, floor,
chair, bicycle, bird *, finger *, milk *, leg, book, night *,
rug *, desk*.
Немецкие слова
Список Рассела—Дженкинса: Mann, Tisch, Brot, Junge,
Konig, Blute, Madchen, Butter, Schere. Абстрактные:
Freiheit, Gerechtigkeit, Gesetz, Ehre, Regierung, Geduld,
Weisheit, Materialismus, Pflicht, Zivilisation. Конкретные:
Lamm, Dorm, Schmetterling, Wurm, Rauch, Schlo?, Baum,
Norwegen, Blatt, Schere. Эмоциональные: Schmerz, Ha?,
Eifersucht, Furcht, Liebe, Wut, Schuld, Freude, Traurigkeit,
* Русский перевод слов: Список Рассела — Дженкинса: человек,
стол, хлеб, мальчик, царь, цвет (цветение), девочка, масло,
ножницы. Абстрактные: свобода, справедливость, закон, честь,
правление, терпение, мудрость, материализм, долг, цивилизация.
Конкретные и «зрительно-представимые»: ягненок, колючка, бабочка,
червяк, дым, замок, дерево, Норвегия, лист, ножницы.
Эмоциональные: боль, ненависть, ревность, страх, любовь, ярость, вина,
радость, печаль, жалость, горе, подавленность, гнев, счастье,
сомнение. Слова-заполнители: карандаш, бумага, чернила *, окно *,
пол, стул, велосипед, птица*, палец*, молоко*, нога, книга, ночь *,
ковер *, письменный стол.
17—0293
257

Mitleid, Gram, Niedergeschlagenheit, Zorn, Glucklichkeit,
Zweifel. Слова-заполнители: Bleistift, Papier, Tinte, Fenster,
Fu?boden, Stuhl, Fahrrad, Vogel, Finger, Milch, Bein,
Buch, Nacht, Teppich, Schreibtisch.
Испанские слова
Список Рассела—Дженкинса: hombre, mesa, pan, mucha-
cho, rey, flor, nina, mantequilla, tijeras. Абстрактные:
libertad, justicia, ley, honor, gobierno, paciencia, sabiduria,
materialismo, el deber, civilisacion. Конкретные: ovejito,
espina, mariposa, gusano, humo, castillo, arbol, Noruega,
hoja, tijeras. Эмоциональные: dolor, odio, celos, miedo,
amor, rabia, culpa, alegria, tristeza, piedad, pena profunda,
depresion, ira, felicidad, duda. Слова-заполнители: lapiz,
papel, tinta, ventana, suelo, silla, bicicleta, pajaro, dedo,
leche, pierna, libro, noche, alfombra, escritorio.
Язык таи
Список Рассела—Дженкинса: poo chai, dto, ka-nombpung,
dek poo chai, pra chjow paan did, dauk mai barn, dek poo
ying, nur-ie, gkan gkrai. Абстрактные: say-ree parp, yoo-dti
turn, gkot mai, gkee-at-dti, gkan bpok-kraung, kwam ot-ton,
kwam raub roo, lut-ti tee teu wat-too bpen lak, nah tee,
ah-ra-ya turn. Конкретные: look gkaa, nam, pee sur-ah,
naun, kwan, bprah-sart, dton mai, nor-way, bai mai, gkan
gkrai. Эмоциональные: chjep bpoo-at, kwam gklee-at, heung,
kwam gklau, kwam ruk, gkrot chjoo-an bah, kwam pit, kwam
bplurm chjai, kwam sow, song sarn, kwam sow see-ah chjai,
kwam took chjai mark, kwam gkrot, kwam-sook, kwam
song-sai. Слова заполнители: din saw, gkra-dat, meuk, nah
dtang, peun, gkow-ee, rot chjakra-yarn, nok, new meu, num
nom, kah, nang seu, gklang kurn, prom, dto kee-an nang seu.
Слова таи были записаны в алфавите таи. Здесь они
транслитерированы по системе Макфарлэнда [9].
В категории слов-заполнителей слова, отмеченные
звездочкой, включались в список четыре раза и учтены в расчетах.
Слово «ножницы» подсчитывалось дважды, в разных
категориях.
Переводные эквиваленты подбирались с помощью
словарей и уточнялись с коренными носителями каждого из
трех языков и с американцами, говорящими на этих язы-
258

ках. Материал участники эксперимента получали в
следующем виде. Списки слов были сброшюрованы в одинаков
вые книжечки. Порядок слов в списках был произвольный,
но разный для каждого из четырех описанных ниже тестов.
В списках, предназначенных для одного и того же теста
у разных групп испытуемых, порядок слов совпадал.
Проведение эксперимента
Брошюрки открывались биографическим вопросником.
За ним шли четыре страницы с тестовыми списками, в
каждом из которых фигурировали все 55 отобранных
слов-стимулов. Все слова на странице всегда принадлежали одному
языку, английскому или родному. Если обозначить через
? — N тест, при котором слово-стимул было английским,
а слово-реакция давалось на родном языке, то четыре
теста, составивших эксперимент, можно будет обозначить
? — ?, ? — ?, ? — ??? — ?. Перед участником
эксперимента ставилась задача записать первое слово, которое
придет в голову, но не само слово-стимул и не его
переводной эквивалент. Прокладками между тестовыми списками
служили страницы, содержащие указания для
выполнения следующего теста и несколько образцов.
Все испытуемые сначала выполняли тесты на
внутриязыковые ассоциации (Е — ? и N — ?), а затем тесты
на межъязыковые ассоциации (Е — N и N — Е), причем
в каждой группе половина испытуемых начинала работу-
с английских слов-стимулов, а другая половина со
стимулов на родном языке. Испытуемые работали в маленьких
группах, по нескольку человек.
Подсчет и оценка результатов
Данные оценивались несколькими способами. Один из
этих способов, а именно подсчеты, связанные с денотатом
слова-реакции, нужно объяснить на конкретном примере.
Подсчеты эти касались только тестов на межъязыковые
ассоциации. В табл. 1 даны образцы реакций одного из
латиноамериканских участников эксперимента по всем
четырем тестам, а в табл. 2 показано, каким образом
подсчитывались при межъязыковых тестах слова-реакции,
записанные в правом столбце табл. 1. Строчные латинские
буквы в табл. 2 указывают на соответствующие строки
17* 259

Таблица 1
Пример тестев на внутриязыковые и межъязыковые ассоциации
табл. 1. При подсчетах учитывалось, совпало ли слово-
реакция по лексическому значению с соответствующим
словом в одном или в обоих внутриязыковых тестах или же
ни в одном не совпало. Совпадающими лексически
считались, например, такие слова, как англ. man, men, исп.
hombre, hombres «человек», ед. и мн. ч. Таким образом,
260

Таблица 2
Система подсчета результатов при тестах на межъязыковые
ассоциации (на примере данных таблицы 1)
? = английский b
N = родной а е, h
S = «совместный» с g
D —- «раздельный» d f
первая иноязычная реакция в столбце ? — N таблицы 1 *
silla «стул» совпадает со словом-реакцией на родном языке,
и поэтому она включена в расчет показателя,
записываемого в таблице 2** на пересечении столбца ? со строкой N
(обозначен буквой а). Второе слово в тесте на
межъязыковые ассоциации, nina, является переводным эквивалентом
английского girl «девочка», и оно включено в расчет
показателя, записываемого в клетке ? — ? табл. 2** (буква b).
Третье слово-реакция межъязыкового теста, reina
«царица», является переводным эквивалентом английского
queen и одновременно совпадает с реакцией при
внутриязыковом тесте N — N; при подсчетах оно отнесено к
клетке ? — S (где S обозначает «совместный» денотат). Слова-
реакции теста на межъязыковые ассоциации, которые
не совпали лексически с соответствующими реакциями во
внутриязыковых тестах или их переводными
эквивалентами, отнесены при подсчетах к клетке ? — D (где D
обозначает «разные, или раздельные», денотаты). Треугольник,
образуемый в табл. 1 словом-реакцией межъязыкового
теста и двумя словами-реакциями внутриязыковых тестов,
рассматривался, таким образом, для каждого из исходных
слов, и получаемые частотные данные заносились в
таблицу. Ввиду того что некоторые испытуемые оставили без
реакций часть слов, сведения о частотах для каждого
испытуемого были выражены в долях и большинство
результатов выражено в средних значениях этих долей.
* В тексте, очевидно, по ошибке: «табл. 2».— Прим. перев.
** В тексте, очевидно, по ошибке; «табл. 3».— Прим. перев.
261

результаты
Реакции при межъязыковых тестах
Основные результаты анализа вышеописанных
межъязыковых тестов приведены в табл. 3. Столбцы этой таблицы
показывают язык, на котором слова-стимулы
предъявлялись каждой из трех групп испытуемых. В строках таблицы
Таблица 3
Средние доли различных видов денотатов реакций при межъязыковых
тестах
записаны средние значения долей для каждого вида
денотатов слов-реакций. Отметим две интересные особенности
этих данных. Первое, что обращает на себя внимание, это
сходство чисел внутри строк: независимо от языка
стимулов, доли слов-реакций, по денотату совпавших только со
словами родного языка, —p (?), только со словами
английского языка, — p (Е), и слов, имеющих общий денотат
в обоих языках,—p (S), в каждом случае почти равны
у всех трех групп испытуемых. Самый «плохой» случай —
строка 2, где значения колеблются от 0,09 до 0,16 при
соответствующих стандартных квадратичных
отклонениях 0,08 и 0,09, приближается к порогу значимости
0,05 >p > 0,01 по Уилкоксону. Вторая интересная
особенность таблицы состоит в том, что, как показывает
строка ? (D), более половины всех слов-реакций лексически
не совпали с реакциями в обоих тестах на внутриязыковые
ассоциации. Так, таблица показывает, что более половины
всех слов-реакций межъязыкового теста не совпали ни
с какими другими словами, около 20% имеют совместный
денотат, а из остальных 20—30% примерно половина
262

имеет общий денотат со словами английского языка и
половина — со словами родного.
Из табл. 3 видно также, что нет однозначного ответа
на вопрос о том, каким путем идет межъязыковая
ассоциация. Усредненные данные для немецкой группы
испытуемых показывают, что когда слова-стимулы —
немецкие, то слов-реакций, имеющих общий денотат с
английскими словами, несколько больше, чем имеющих общий
денотат с немецкими; а когда слова-стимулы английские,
то наблюдается обратное. Таким образом, если некоторый
денотат встретился всего один раз, то для немецкой группы
несколько более вероятно, что он принадлежит тому языку,
на котором выдаются реакции. У испытуемых, для которых
родным языком был испанский, наблюдалась другая
тенденция — они всякий раз отдавали предпочтение денотатам
родного языка; наконец, у сиамской группы не замечено
в этом смысле вообще никакой тенденции. (Впрочем,
различия в этих двух строках таблицы, в общем, невелики
и никогда не достигают уровня значимости 0,01.)
Отчасти незначительность колебаний объясняется тем,
что показатели представляют собой средние значения
достаточно сильно разбросанных рядов. На табл. 4
приведена часть данных до усреднения (немецкая группа).
Там видно, что при тесте N — ? (стимулы немецкие,
реакции английские) доля ассоциаций, общих для двух языков,
Таблица 4
Языковые анамнезы и данные эксперимента для немецкой группы
испытуемых (10 человек)
263

колебалась от 0,02 до 0,51 у отдельных испытуемых. В тесте
? — N размах колебаний был чуть-чуть меньше — от 0,07
до 0,50. Есть и другие проявления индивидуальных
различий. Далее, столбцы N : ? и ? : N показывают, какую
долю составляли денотаты родного resp. английского
языка при тестах со стимулами на родном resp. на
английском языке. Если большая часть реакций имела
общие денотаты со словами языка стимулов, то отношение
в соответствующем столбце будет больше единицы, в
противном случае — меньше единицы. Испытуемые
расположены в порядке убывающей продолжительности
проживания в странах английского языка. В таблице показано
также, сколько лет каждый испытуемый изучал английский
язык в школе в Германии.
Во-первых, из этой таблицы видно, что нет прямой
зависимости между количеством совместных ассоциаций, p (S),
и продолжительностью проживания в странах английского
языка, продолжительностью изучения английского языка
на родине, а также значениями N : ? и ? : N. Во-вторых,
большинство испытуемых выбирали ассоциацию из того
языка, на котором они при данном тесте давали слова-
реакции; очевидно, они сначала переводили слово-стимул,
а затем подыскивали ассоциацию к переводному
эквиваленту. Однако испытуемые EG и JW все же в основном
ассоциировали к словам родного языка, испытуемые GiW
и GeW, наоборот, шли от английского, а испытуемый VK
менял свой тип реакции в зависимости от языка
слов-стимулов. Таким образом, оказывается невозможным
определить некий единый путь образования словесных
ассоциаций. Данные, полученные при работе с таиландцами
и латиноамериканцами, здесь не приводятся, но в них
наблюдается такая же изменчивость, не связанная ни
со способом изучения языка, ни с продолжительностью
жизни среди говорящих по-английски, ни с возрастом,
с которого было начато изучение второго языка.
Получается, что у людей с разным языковым анамнезом
показатели могут быть одинаковыми, и наоборот.
Тематическое сходство
Критерий лексического сходства, определенный выше,
довольно жёсток. Некоторые из межъязыковых ассоциаций
были связаны по теме, хотя лексические значения их
2C4

Доли различных видов денотатов слов-реакций, вычисленные
на основе критерия тематического сходства (немецкая группа
испытуемых)
Главное отличие этой таблицы от табл. 3 состоит в том,
что значения p (D) уменьшились, а ? (S) увеличились
(по Уилкоксону, ? = 0, p < 0,01). Многие из
слов-реакций, ранее рассматривавшиеся как раздельные, теперь
подсчитаны как совместные. Незначительные изменения
наблюдаются также в доле слов-реакций, по денотату
совпадающих со словами одного из языков — английского
или родного; но эти изменения никогда не достигают уровня
значимости 0,01. Таким образом, критерий тематического
сходства сильно увеличивает долю слов, имеющих общий
денотат в двух языках, за счет включения более широких
ассоциаций, но почти или вовсе не влияет на число
ассоциаций, специфически связанных с каким-либо одним
языком.
265
не совпадали. Например, flower «цветок», blossom «цвет»
фруктовых деревьев, bloom «цветок», преимущественно
декоративный, plant «растение», trees «деревья» и тому
подобные слова по теме связаны со словом leaf «лист».
хотя они лексически несхожи. Для того чтобы определить,
какое влияние на результаты может оказать замена
критерия, мы провели анализ, аналогичный отраженному
в табл. 3. Материалом служили те же данные, полученные
при работе с немецкой группой, но с заменой критерия —
учитывалось уже не лексическое, а тематическое сходство.
Тематическое сходство нарочно понималось широко, так
что охватывало все слова, хоть сколько-нибудь связанные
по смыслу. Этому критерию примерно соответствует
степень близости между словами одной рубрики в словаре-
тезаурусе. Результаты этого пересчета приведены в табл. 5.
Таблица 5

Переводные эквиваленты среди слов-реакций
Случаи, когда слова-реакции в различных тестах
оказались переводными эквивалентами, были также подсчитаны
и занесены в особую таблицу. Эти тесты перечислены
в табл. 1, а данные подсчетов приведены в табл. 6, где
«по вертикали» указаны случаи переводной
эквивалентности по тестам, различающимся по языку стимулов и по
языку реакций, а «по горизонтали»— по тестам,
различающимся только по языку реакций.
Таблица 6
Доли слов-реакций, являющихся переводными эквивалентами
друг для друга
Главное, что бросается в глаза при взгляде на табл. 6,—
это большое сходство всех чисел; независимо ни от языка,
ни от направления перевода, лишь одна треть
слов-реакций является переводными эквивалентами друг друга.
Все же в этих цифрах есть как будто бы намек на некоторое
преобладание переводной эквивалентности при тестах на
межъязыковые ассоциации по сравнению с остальными
тестами.
Семантические категории слов
В таблице 7 приведены значения ? (?) и ? (S) для
слов-стимулов, сгруппированных по семантическим
категориям. Данные для обоих языков слов-стимулов, англий-
266

ского и родного, были усреднены при расчетах p (S) для
каждой из трех групп испытуемых, поскольку отдельные
показатели отличались несущественно. Таблица
показывает, что во всех случаях, кроме двух, значения p (?)
Таблица 7
Виды денотатов слов-реакций, сгруппированных по семантическим
категориям слов-стимулов
Заполнители . . .
Рассел—Дженкинс
Конкретные....
Абстрактные . . .
Эмоциональные . .
слабо колеблются для разных групп испытуемых и разных
семантических категорий слов. Такая же устойчивость
заметна и в значениях p (?), хотя мы не поместили здесь
этих сведений, чтобы не загромождать таблицу. Зато
значения p (S), будучи весьма близкими в пределах одной
категории у разных языковых групп (строки таблицы), сильно
колеблются внутри каждого языка в зависимости от
семантической категории слова (столбцы таблицы).
Частотность
Значение ? (S) вычислялось как функция от частотности
английских слов, по данным
Торндайка—Лорджа (1944) [14]. Столбец табл. 7, озаглавленный MF,
содержит геометрические средние частотностей слов по
каждой из семантических категорий. Ясно, что прямой
зависимости между средней частотностью и ? (S) не
существует. На рис. 11 приведены графики, представляющие
p (S) как функцию от частотности слов независимо от
семантической категории последних. Кривые по форме
достаточно похожи, тенденции почти не видно. Таким образом,
число совместных ассоциаций как будто не зависит от
частотности английских слов,
267

рассмотрение полученных данных
Если бы после восприятия фактов действительности,
описываемых словами, эти факты кодировались и
хранились в памяти в некоем надъязыковом виде, то следовало бы
ожидать, что двуязычный носитель будет одинаково
выражать их на каждом из известных ему языков. То же было
бы справедливо и в том случае, если бы память была
устроена в языковом отношении нейтрально. Если бы, например,
представление испытуемого о бабочке, червяке или дыме
или любое другое понятие из группы «конкретные»
основывалось на некотором зрительном образе, то ассоциации
к этим словам почти совпадали бы на всех известных ему
языках. Однако один из главных результатов описываемого
эксперимента состоит в том, что удалось показать обратное,
а именно, что у испытуемых наблюдается тенденция
называть по ассоциации со словом родного языка не те слова,
что по ассоциации с соответствующим английским (табл. 6).
Далее, при тестах на межъязыковые ассоциации — когда
язык слов-стимулов и слов-реакций не совпадает — ассо-
268
Рис. 11.
Доля слов-реакций с «совместным» денотатом при межъязыковом
тесте, выраженная как функция от частотности английских слов-
стимулов.

ассоциации также оказались достаточно мало похожими
(p (S), табл. 3). Подтверждая данные, полученные другими
методами [5, 7], настоящие результаты заставляют думать,
что зрительное представление, по-видимому, является лишь
побочным, а не главным свойством денотата
существительного.
Правда, недавние исследования показали, что
словесные ассоциации нельзя рассматривать как вполне
надежный критерий, определяющий форму кодирования и
хранения восприятий, поскольку далеко не ясна природа
„Совместная "гипотеза
„Раздельная" гипотеза
Рис. 12.
Схематическое представление «совместной» и «раздельной» гипотез,
рассматриваемых в работе.
самих словесных ассоциаций [2, 10]. Известно также, что
информацию несут не только слова, но и синтаксис и
морфология языка [12], то есть существуют такие способы
выражения фактов опыта, для которых метод словесных
ассоциаций малопоказателен. И все же, при всех оговорках,
чтобы более четко сформулировать стоящую перед нами
проблему, можно изобразить названные во введении
гипотезы совместного и раздельного хранения фактов опыта
в памяти с помощью блок-схемы рис. 12. Буквами N и ?
обозначены, соответственно, для родного и английского
языка процессы кодирования и построения выходного
текста. M обозначает запоминающее устройство («совме-
269

стное»), a MN и МЕ —«раздельные» запоминающие
устройства, соответственно, родного и английского языка, ? —
процессы перевода, происходящие либо до ассоциации слов,
либо после. Для «раздельной» гипотезы на блок-схеме
показано, что у каждого языка есть особый «резервуар»
памяти; между собой эти «резервуары» сообщаются через
переводящее устройство. Для «совместной» гипотезы на
блок-схеме показана общая память, работающая
параллельно с переводящим устройством; кроме того, как
показано на схеме, есть и прямой путь от языка к языку через
память. (Мы не пытались отразить на схеме операции,
связанные с осуществлением описываемых процессов, такие,
например, как образование целевой установки и техника
отбора слов.) При всех оговорках низкие значения p (S),
полученные при эксперименте, даже если принять
критерий тематического сходства, по-видимому, показывают, что
«совместная» гипотеза малоправдоподобна. Если бы верным
было предположение, что элементы восприятия,
представленные денотатами слов, хранятся все вместе, в форме,
не зависящей от языка или в языковом отношении
нейтральной, то значения ? (S) были бы выше, чем в
действительности получено, тем более, что большинство
испытуемых принадлежит к так называемому «сложному»
(compound) типу двуязычия, то есть английский язык они
изучали через посредство родного. Если каждый след
в памяти, каждый денотат имеет свою отдельную «метку»,
до которой можно добраться через ассоциацию со словом,
то результаты эксперимента, по-видимому, показывают,
что у каждого языка эти «метки», эти следы — свои. Можно
предположить, что и поиск идет независимо, и поэтому
описание событий, первоначально закодированных на
другом языке, предполагает внутренний перевод — процесс,
который сейчас изучается в ходе других экспериментов.
То же самое должно относиться и к мышлению на языке
музыки, математики и любом другом 1.
Остается неясным, почему ни одно из полученных
значений p (S) все же не было нулевым. Как показывают
1 Похоже, что некоторые формальные операции тесно связаны
с языком, на котором человек впервые научился их делать: почти
все наши испытуемые рассказали, что, хотя они свободно говорят
на обоих языках, математические действия они выполняют на том
языке, на котором их изучали. Один из наших коллег, переехавший
270

табл. 7 и рис. 11, р (S), отражающее степень «совместности»
ассоциаций, сильно зависит от семантической категории
слова, но, как правило, не зависит от его частотности.
Слова, имеющие абстрактное, мало «осязаемое» значение,
дают гораздо меньшую величину p (S), чем слова,
обозначающие предметы повседневного обихода. Одно из
возможных объяснений, согласующихся с «раздельной» гипотезой,
состоит в следующем: подобные действия с повседневными
предметами ведут к образованию сходных ассоциаций со
словами, называющими эти предметы. Действия,
связанные с такими конкретными вещами, как стул, карандаш,
мальчик и бумага, скорее окажутся похожими, чем
ассоциации к более отвлеченным понятиям. Жизненная
практика могла очертить узкие сферы употребления
конкретных понятий, одинаково описываемые обоими языками.
Чем менее конкретен опыт, связанный у испытуемого с
данным предметом, тем неопределеннее возможные понятия
и слова, которые будут ассоциироваться у него с названием
этого предмета; и чем абстрактнее денотат, тем меньше
можно ожидать похожих действий с ним и, соответственно,
сходства ассоциаций 2. Таким образом, тип (kind)
семантического пространства слов [2] зависит от того, конкретно или
абстрактно обозначаемое этим словом понятие. Во всяком
случае, как показывает рис. 11*, никоим образом нельзя
считать, что простая частотность слова является
характеристикой жизненного опыта, связанного с этим словом;
кроме того, нет основания думать, что слова всех типов
обрабатываются нервной системой одинаково 3.
из Франции в США в 12-летнем возрасте, рассказывает, что он
до сих пор решает арифметические задачи по-французски, а
алгебраические по-английски. Нечто похожее можно наблюдать у
двуязычных торговцев-иммигрантов.
2 Отчасти различия могут быть связаны с трудностями
перевода. Очевидно, что несовпадающих значений у слов pencil и
Bleistift «карандаш» гораздо меньше, чем, скажем, между happiness
и Glucklichkeit «счастье». «Демократия» не везде означает одно
и то же. Возможность образования несовпадающих ассоциаций
возрастает вместе с несходством значений слов, а это несходство
тем больше, чем отвлеченней смысл слов, чем они дальше от
конкретно-чувственного опыта.
* В тексте оригинала ссылка на рис. 12.— Прим. перев.
3 Другое возможное объяснение состоит в предположении,
что слова-ассоциации отражают целые словосочетания или обрывки
речи (как однажды предположил Mакнейл [10]). Одно из
предсказаний, вытекающих из этой гипотезы, гласит, что p (S)
271

По различиям в языковой биографии двуязычных делят
на два класса, выделяя типы «сложного» (compound)
и «координированного» (coordinate) двуязычия в
зависимости от того, изучался ли второй язык через посредство
родного или непосредственно от окружения, говорящего
на втором языке [6]. Данные, собранные в табл. 4, ставят
под сомнение целесообразность такого деления для
описания соответствующих психических функций. Из таблицы
видно, что люди с почти одинаковым языковым анамнезом
реагируют очень часто по-разному, и наоборот, бывает,
что реакции похожи, несмотря на различия в анамнезе.
Вообще эта классификация основана на предположении,
будто тип пользования языком раз навсегда задан способом
его изучения; это предположение представляется спорным,
поскольку оно означает, что жизненный опыт,
приобретаемый из общения со средой говорящих на языке, усвоенном
ранее через родной, никак не влияет на речь. Едва ли это
верный подход к описанию поведения взрослого,
способного усваивать новые навыки. Вместо этого можно было
бы предположить, что после того как известная степень
владения языком достигнута, обе группы испытуемых,
независимо от первоначального способа изучения второго
языка, утрачивают всякие различия в том, что касается
влияния чисто языковых факторов на языковое
кодирование фактов жизненного опыта. Далее, типы реакций
и модель поведения при тестах на межъязыковые
ассоциации (табл. 4), по-видимому, отражают не столько способ
изучения английского языка, сколько психическую установку,
связанную с самосознанием личности и другими
познавательно-эмоциональными особенностями. Эти особенности
могут быть не менее, если не более важными, чем чисто
языковые с точки зрения того влияния, которое они
оказывают на речь на втором языке [3]. Например, есть
некоторая вероятность, что реакции у человека, считающего себя
немцем, живущим в Америке, будут отличаться от реакций
испытуемого, который смотрит на себя как на американца,
родившегося в Германии, даже если языковые анамнезы
полностью совпадают.
должно изменяться как функция от синтаксической близости
языков; однако, как показывает табл. 3, это не имеет места при
сравнении с английским трех других языков с очень непохожими
синтаксическими системами.
27

Деление двуязычия на «сложное» и
«координированное»— логическая классификация по способу изучения
второго языка, и, хотя другие исследователи ею
пользовались, возможности ее для описания психических
процессов, лежащих в основе умения говорить на двух языках,
представляются ограниченными.
ЛИТЕРАТУРА
1 N. Chomsky, Syntactic structures, The Hague, 1957
2 J. Deese, On the Structure of Associative Meaning»
«Psychological Revue», 69, 1962, стр. 161 —175.
3 A. R. Diebold, Jr., Incipient Bilingualism, «Language»,
37, 1961, стр. 97—112.
4 A. R. Diebold, Jr., Code-Switching in Greek-Englich
Bilingual Speech, в: «Proceedings XIII Annual Round-Table Meeting
on Linguistics and Language Studies», Georgetown University
Monograph Series on Languages and Linguistics № 15, Washington,
1963, стр. 53—62.
6 S. M. Ervin, Semantic Shift in Bilingualism, «Amer.
J. Psychol.», 74, 1961, стр. 233—241.
6 S. M. Ervin and С. E. Osgood, Second Language
Learning and Bilingualism, «The Journal of Abnormal Psychology»,
Suppl., 49, 1954, стр. 139—146.
7 W. E. Lambert, J. Havelka and C. Crossby,
The Influence of Language-Acquisition Contexts on Bilingualism,
«The Journal of Abnormal and Social Psychology», 56, 1958, 2,
стр. 239—244.
8 E. H. Lenneberg and J. M. Roberts, The
Language of Experience, «Indiana Univ. Publ. Anthrop. Linguistics», 1956,
Memoir 13.
9 J. B. Mc Farland, Thai-English Dictionary, Stanford,
1944.
10 D. McNeill, The Origin of Associations within the same
Grammatical Class, «Journal of Verbal Learning and Verbal
Behavior», 2, 1963, стр. 250—262.
11 G. A. Miller, E. Galanter and К. Pribram,
Plans and the Structure of Behavior, New York, 1960.
12 G. A. Miller and S. Isard, Some Perceptual
Consequences of Linguistic Rules, «Journal of Verbal Learning and Verbal
Behavior», 2, 1963, стр. 217—228.
18—0293
273

13 W. A. Russell, J.J. Jenkins, The Complete
Minnesota Norms for Responses to 100 Words from the Kent-Rosanoff
Word Association Test. University of Minnesota, Department of
Psychology, 1954, Tech. Rep. No. 11.
14 E. I.. Thorndike and I. Lorge, The Teacher's
Word Book of 30, 000 words, New York, 1944.
15 U. Weinreich, Languages in contact. New York, 1954.

IV
КОНВЕРГЕНЦИЯ КОНТАКТИРУЮЩИХ
языков

Эйнар Хауген
ПРОБЛЕМЫ ДВУЯЗЫЧНОГО ОПИСАНИЯ
Нам хотелось бы привлечь особое внимание к проблеме
двуязычного описания. В последнее время много говорят
о проблемах, связанных с техникой описания, но мало
кто обращался к проблемам, встающим при попытке
заняться одновременным описанием более чем одного языка или
диалекта. Мы должны расширить понятие описания таким
образом, чтобы оно включило ситуации, возникающие при
описании двух или более языков, используемых одними
и теми же носителями. Мы должны изучить методы,
позволяющие проводить системное сопоставление языков и
диалектов безотносительно к их генетическим связям. Говоря
о таких сопоставлениях, я буду пользоваться здесь
термином «двуязычное описание» (bilingual
description). Вообще изучение заимствований относится к сфере
диахронической лингвистики, но в самый момент
заимствования мы имеем дело с определенным состоянием языка,
которое может изучаться и само по себе, а именно, мы
сталкиваемся с одновременным наличием у одних и тех же
носителей различных языковых систем. Интерференции,
приводящие к заимствованию, являются свидетельством
межъязыковых отождествлений, производимых этими
носителями. Задача двуязычного описания — предсказать
(а иногда и предотвратить) эти интерференции, описав те
отождествления, которых следует ожидать. Таким образом,
двуязычное описание есть нечто большее, нежели
механическая сумма двух одноязычных описаний, оно направлено
на то, чтобы соотнести и приравнять друг к другу единицы
Einar Haugen, Problems of Bilingual Description,
«Georgetown University Monograph Series on Language and Linguistics»,
7, September 1954, стр. 9—19,
277

этих языков. При этом оно может быть строго
синхроническим и должно быть применимо к любой паре языков или
диалектов. Грамматики иностранных языков и двуязычные
словари более или менее явно основаны на двуязычном
описании, и, следовательно, для них было бы полезным
исследование принципов такого описания. Последствия
двуязычия, представленные в любом языке в виде
заимствованных слов и сдвигов значения, дают конкретный материал
для проверки наших гипотез. Но и не дожидаясь
результатов исторического развития, мы можем проверять свои
гипотезы на материале обучения иностранным языкам
одноязычных носителей.
Мы начнем с устранения теоретической трудности,
связанной с принятым представлением о фонеме как о единице,
присущей только некоторой данной языковой структуре.
Действительно, если единицы некоторой структуры могут
быть получены исключительно путем сравнения
высказываний на данном диалекте или идиолекте, то каким образом
возможно сравнение их с единицами других структур,
извлеченными из совершенно иных высказываний? До
возникновения структурной лингвистики эта проблема не
была такой сложной. Считалось, что фонологическая
система языка состоит из звуков, звукам одного языка
ставились в соответствие звуки другого языка, вот и все.
Лингвисты были немногим более искушенными, чем сами
носители языков, и в не меньшей степени, чем они, были
подвержены действию интерференции. Сейчас большинство
фонологических описаний строится вокруг понятия
фонемы, и большинство лингвистов сочло бы вполне
естественным сравнение фонем одного языка непосредственно с
фонемами другого языка. Но как указывает Вайнрайх
в своей книге «Языковые контакты», фонемы разных языков
по определению несоизмеримы друг с другом. Он разрешает
эту проблему принятием дихотомии формы и субстанции,
относя фонологическую структуру к первой, а
межъязыковые отождествления — ко второй. «Реальные звуки,
произносимые двуязычным носителем,— пишет он,— в
структурном отношении находятся на ничейной территории,
разделяющей две фонологические системы» 1. В другом месте
он пишет, что именно «физическое сходство... склоняет
1 U. Weinreich, Languages in Contact, New York, 1953,
стр. 14.
278

двуязычного носителя к отождествлению двух фонем,
несмотря на пропасть между языками» 2. Независимо от
того, согласны мы с этим утверждением или нет, оно ясно
указывает на важность сведений об аллофонах и их
распределении для двуязычного описания. Если
отождествления основаны на чисто физическом сходстве, наше
описание должно содержать исчерпывающую характеристику
физической природы фонем. И в этом нет большой беды,
в особенности если прав Харрис, писавший в своих «Методах
структурной лингвистики», что «элементарными единицами
фонологической системы языка, на которых, по-видимому,
сойдутся все лингвисты, описывающие этот язык, являются
скорее различные (взаимно противопоставленные) сегменты
(позиционные варианты или аллофоны), нежели
фонемы» 3 .
Эту проблему можно проиллюстрировать на примере
работы Дэвида У. Рида (совместно с Робертом Ладо и Яо
Шен), посвященной двуязычному описанию английского
языка — в сопоставлении с испанским, китайским и
португальским 4. Фонемы этих языков представлены там с
помощью параллельных фонетических диаграмм, которые
сопровождаются рассмотрением тех специфических
трудностей, которые встают при изучении английского носителями
испанского, китайского и португальского языков. Меня
поразила ничтожность предсказующей корреляции между
диаграммами и этими трудностями. Некоторые
соответствия, конечно, очевидны, но есть и труднообъяснимые
случаи. Так, сообщается, что как в английском, так
и в китайском есть фонемы /l/ и /r/, однако говорится, что
китайцы путают английские звуки, так что у них звучат
одинаково pull и poor. При подобного рода описании
немецкого и английского мы констатировали бы наличие в обоих
языках фонем /s/ и /?/, тогда как хорошо известно
регулярное смешение этих фонем в произношении немцев,
говорящих по-английски. Ключ к решению проблемы в том, что
2 Там же, стр. 7.
3 Harris, Methods in Structural Linguistics, Chicago, 1951,
стр. 72 и сл., 28.
4 Reed, R. Ladо, Yao Shen, The Importance of the Native
Language in Foreign Language Learning, «Language Learning», 1,
1948, стр. 17—23; ср. также Yao S h e n, Initial /r/ in American
English and Mandarin Chinese and how to Teach it, там же, 2, 1949,
стр. 47—55,
279

необходимо исчерпывающее описание фонетических при
знаков и дистрибуции. Недостаточно знать, что в
китайском есть фонема /1/, нужно знать также, где она
встречается и считать ли ее физически тождественной англ. /1/
или англ. /r/.
Вот те реальные проблемы, с которыми приходится
сталкиваться изучающему язык, и потому естественно
спросить, является ли фонологическая транскрипция
наиболее удобной и уместной при транскрибировании
иностранного текста. Именно этот вопрос поставлен Яо Шен
в ее недавней статье, причем она приходит к выводу, что
отклонения от фонемной записи настоятельно необходимы
в тех случаях, когда она способна лишь дезориентировать
изучающего язык 5.
Собрав основные фонетические и дистрибутивные
данные по каждому из нашей пары языков, мы можем
переходить к позиционному сопоставлению аллофонов. Но мы,
конечно, не удовлетворимся той достаточно сложной
формой, которую примут наши данные о сравнении по
аллофонам. Нам нужны, насколько это только возможно,
максимально обобщенные формулы. Довольно распространенный
случай, так сказать, прагматической эквивалентности,
когда все аллофоны какой-нибудь фонемы одного языка
отождествимы с аллофонами одной и той же фонемы другого
языка, заслуживает специального названия. Я буду
называть его диафоническим отношением
и говорить про две фонемы, связанные этим отношением,
что они являются диафонами друг друга. Термин
«диафон» был применен несколько лет назад Дэниэлом
Джоунзом (Jones) по отношению к тождеству фонем
различных диалектов одного языка и с успехом может быть
распространен на различные языки. Такое диафоническое
отношение существует, например, между английским /b/
и норвежским /b/; его можно записать в виде следующей
формулы: а/b > b/н. Это значит, что английское /b/
трактуется норвежцами как соответствие их собственному /b/;
знак «>» не должен вызывать диахронических ассоциаций,
он просто значит «отождествляется с» и всегда направлен
от вторичного (усваиваемого) языка к первичному
(родному). Его следует перевернуть в случае, если имеется в виду
? Departures from Phonemic Representations, «Language
Learning», 4, 1952—1953, стр. 83—91,
280

использование норвежского /b/ носителями английского
языка „/b > b/а. Такое одно-однозначное обратимое
соотношение не является ни единственным, ни наиболее
распространенным. Очень часто две или более фонем одного
языка отождествляются с одной фонемой другого языка,
например, a/aj, ej > aei/H. Такие диафоны можно различать,
называя первый простым, а второй составным
диафоном. Поскольку здесь две английские фонемы
сходятся к одной норвежской, можно говорить о
конвергентном диафоне в противоположность
дивергентному при формуле а/и > и, о/н. Во всех тех
случаях, когда аллофоны одной фонемы отождествляются
с аллофонами разных фонем второго языка, мы будем
говорить о сложном диафоне: JpYi > ?; J?Vd > 37а,
т. е. попросту, что исландские /р/ и /37 суть одна и та же
фонема, но что они будут трактоваться как две разные
англичанами, говорящими по-исландски. Иногда мы будем
иметь дело даже со сложным диафоном, имеющим составные
члены, например а/э>0, о, а, а; э > е, а/н. Запятые
означают свободное варьирование, точки с запятой разделяют
разные аллофоны. Составные и сложные аллофоны также
могут быть обратимыми, но не обязательно. Укажу, хотя
здесь и не место подробно останавливаться на этом, что
аналогичную терминологию можно было бы разработать
и для морфем, называя диаморфами отождествляемые друг
с другом морфемы разных языков.
Теперь мы можем обратиться ко второму кардинальному
вопросу двуязычного описания: какова вероятность того,
что различные исследователи придут к одинаковым
диафонам? Многое будет здесь зависеть от выбора тех
фонологических принципов, которыми они будут руководствоваться
при одноязычном описании. Я проиллюстрирую эту
проблему на примере небольшого, но достаточно подробного
двуязычного описания некоторых собранных мной фактов.
Попробуем описать диафоны количества, или долготы,
у английских и норвежских гласных с лингвистической
точки зрения, а затем сравним это с тем, что реально
наблюдается в речи иммигрантов. Значительная часть
приводимого материала была опубликована в моей недавней работе
«The Norwegian Language in America»6 («Норвежский
6 Philadelphia, 1953, стр. 419—432.
281

язык в Америке»), но здесь он дается в несколько иной
интерпретации.
Поскольку родным языком в этом сопоставлении
является норвежский, я начну с него. Носители норвежского
языка, выступавшие в роли информантов, начали изучать
английский язык, располагая системой из 9 простых
гласных /а е i о u y ае 0 а/, которые могут быть долгими
и краткими, и 3 дифтонгов /aei, 0y, 0u/, которые бывают
только долгими. Долгота обычно рассматривается в
качестве особой фонемы и изображается двоеточием /:/,
следующим за простыми гласными. Однако в норвежском она
имеет место только под ударением, находясь в этих случаях
в дополнительном распределении с долготой согласных,
так что возможны два типа ударных слогов, которые можно
изображать как /V: (С)/, например в /barken/ «задняя
сторона», и как /VC:/ в /bak:en/ «холм». Это значит, что
любой не норвежский слог будет произноситься либо
с долгим, либо с кратким гласным, причем во втором случае
согласный подвергнется удлинению. Далее, как мы видели,
имеется явный структурный параллелизм между долгими
гласными и дифтонгами, так что можно с равным
основанием считать долгие гласные двойными. Это привело бы
к устранению фонемы долготы, поскольку считать
двойными долгие согласные тем больше оснований, что в
стандартной орфографии они обычно изображаются как
двойные. Это значило бы, что к уже имеющимся 3 сложным
гласным следует присоединить еще 9 и считать, что
иностранные слоговые должны трактоваться либо как простые, либо
как сложные, с дополнительным распределением в
передаче последующих согласных. Но, сделав этот шаг, мы
можем пойти еще дальше и допустить возможность
рассмотрения долгих слоговых как состоящих из гласного
плюс согласный или полугласный. В этом случае нам
придется различать фонемы верхнего подъема и все прочие.
Четыре фонемы верхнего подъема /i у и о/ распадаются
на две группы: одни оканчиваются (очень легким) глайдом,
производимым самым кончиком языка, а другие —
лабиализацией; их можно изобразить соответственно как /ij yj/
и /uw ow/. Гласные среднего и нижнего подъема если
и имеют какой-нибудь глайд, то нижнего ряда или
центральный, так что их придется записать как /eh 0h ah aeh
ah/. Дифтонги в свою очередь были бы записаны как
/aej 0j 0w/. Существуют аргументы против такой трактовки
282

фактов норвежского языка; один из них состоит в
отсутствии превокального /w/, другой — в появлении очень
сложных комбинаций согласных, третий — в утрате
параллелизма между долготой у гласных и у согласных. Но мне
бы не хотелось обсуждать сравнительные достоинства
предложенных фонологических описаний. Я хотел бы
только показать, как каждое из них меняет картину
двуязычного описания.
Не секрет, что различные описания могут быть пред
ложены и для английских слоговых 7. В самом деле, именно
значительные расхождения между современными
фонологическими описаниями заставили меня выбрать для моей
книги традиционную транскрипцию МФА. Ни одно из
новых описаний не подходило в точности к моему диалекту,
а кеньоновский вариант международной фонетической
транскрипции по крайней мере предоставлял в мое
распоряжение символы, четко различающие все имеющиеся слоговые.
Для своего диалекта, который можно считать одной из
разновидностей общего среднезападного диалекта, я взял
11 гласных /i ? илае аз i ео и/ и 3 дифтонга /ai au oi/;
вы найдете их в первом столбце прилагаемой таблицы 8.
Другие исследователи предлагают две основные
альтернативы такой транскрипции. Суть одной из них,
принадлежащей С в о д е ш у, состоит в том, что первые четыре
из выписанных мной гласных признаются простыми,
а остальные — сложными и изображаются каждая в виде
комбинации двух гласных. Поскольку мой диалект в
основном сходен с диалектом Сводеша, этот способ подошел бы
и для него. Но тогда 14 выписанных выше слоговых
включали бы только 4 гласных /i е и э/ и 10 дифтонгов /аеае аа оо
? ei ou uu ai au oi/9. Другая, более общепризнанная трак-
7 Leonard Bloomfield, Language, New York, 1933,
стр. 91; Bloch and Trager, Outline of Linguistic Analysis,
Baltimore, Md., 1942; Haugen and Twaddell, Facts and
Phonemics, «Language» 18, 1942, стр. 228—237; Martin Joos,
Studies in Linguistics 2, 1943, стр. 44; Morris S w a d e s h, On
the Analysis of English Syllabics, «Language», 23, 1947, стр. 137—
150; Kenneth L. Pike, On the Phonemic Status of English Di-
phtongs, «Language» 23, 1947, стр. 151 —159; Trager and Smith,
An Outline of English Structure (Norman, Okla., 1951).
8 Я родился и вырос в Сиу-Сити, Айова, учился в Айове,
Миннесота, и в Иллинойсе; преподаю в штате Висконсин с 1931 года.
9 Символы ш и о были подставлены взамен сводешевских s
и о, a ei и ou взамен ее и оо.
283

товка английских слоговых была предложена
Блумфилдом и развита Блоком, Трейгером
и Смитом. В некоторых своих более ранних формах
она совершенно неприемлема для описания
рассматриваемого здесь диалекта, но теперь, когда она перестала быть
фонологическим описанием одного диалекта и превратилась
в своего рода инвентарь транскрипционных элементов,
которым может пользоваться любой носитель английского
языка, она дает по крайней мере один приемлемый способ
описания данных рассматриваемого диалекта. В этой
системе мы будем иметь также четыре кратких слоговых: /i e
и э/. Но долгие слоговые будут здесь состоять из гласных
плюс согласный, причем в роли согласного будут
выступать полугласные /h j w/10. На прилагаемой таблице
показано соотношение этой транскрипции с другими.
Особенностью полугласной /h/ является сомнительность ее
фонологического статуса. Можно считать, что она встречается
после кратких слоговых, причем только перед /r/ в словах
типа beer, care, poor, turn. С другой стороны, гласные
/ае, а, о/ не встречаются без /h/. Слова bomb и balm, can
и can, pot и bought не различаются по долготе. В этой
системе транскрипции долгие гласные /i e о и/
расщепляются на гласный и глайд Гц ej ow uw/ и таким образом
попадают в тот же класс, что и явные дифтонги /aj aw oj/.
Даже на основе такого беглого очерка слоговых двух
языков, по-видимому, можно сделать некоторые прогнозы
относительно двуязычной трактовки количества гласных
носителями норвежского языка. Английские слоговые
распадаются на четыре класса, разделенные в нашей таблице
горизонтальными линиями: (1) те, относительно которых
все согласны, что они являются краткими и
односоставными, а именно /i e u э/; (2) те, у которых долгота носит
фонетический характер, т. е. /ае а о/ плюс четыре предыдущих
перед /r/; (3) те, которые одними принимаются за простые,
а другими за двойные гласные или гласные плюс
полугласный, это /ij ej uw ow/; (4) те, которые единодушно
признаются дифтонгами /aj aw oj/. Поскольку гласные
класса (1) краткие и встречаются только перед согласными,
можно ожидать, что норвежцы будут отождествлять их
со своими собственными краткими гласными, для которых
10 Использование /j/, a не /у/ вызвано соображениями,
связанными с норвежской транскрипцией.
284

верно то же самое. Так и происходит, но в таких случаях
структура норвежского языка требует удлинения
последующей согласной: picnic, bet, bull, husk /pikknik, betta,
bull, hasska/. Мы можем, далее, ожидать, что те элементы
американских слоговых, которые могут трактоваться как
долгота, будут отождествлены с долготой в норвежском,
так как последняя также может рассматриваться как
удлинение кратких слоговых и встречается перед стыком.
Так как в норвежском долгота редко встречается перед
группой согласных, следует ожидать, что в этих позициях
удлинение будет утрачиваться. Это соответствует и данным
наблюдения, за исключением, как увидим, одного пункта.
Гласные класса (2) трактуются как долгие в словах
типа add, bother, lawn /ae:da, ba:der, lain/ и перед /r/ —
в bar, chores /ba:r, ca:s/. Перед группами согласных,
которые остаются таковыми и в норвежском, они трактуются
как краткие — например, в словах типа candy, box, cord
/kenndi, bakks, karrd/. Но они часто отождествляются
с краткими гласными и перед одиночными согласными,
например, в словах типа black, map, cob /blekk, mapp,
kabb/. Хотя это касается в основном глухих согласных,
пример с cob показывает, что это правило не универсально.
Если обратиться к гласным класса (3), мы столкнемся
с аналогичной ситуацией, с той разницей, что здесь перед
одиночными согласными они почти всегда трактуются как
долгие: например, в словах, приводимых в нашей таблице,
мы имеем /bi:ta, ke:k, ra:d, lu:sa/, тогда как перед группами
согласных происходит сокращение гласных, например:
beans, rails, toast, tools /binns, relis, tosst, tulls/. Отдельные
случаи сокращения наблюдаются также перед одиночными
согласными, как в reap, plate, grocery, stoop /rippa, plett,
grasseri, stupp/. Только один из гласных этого класса может
интерпретироваться как дифтонг, а именно /ej7 в словах
типа frame, jail /fraeim, jaeil/. Что касается слоговых
класса (4), то они всегда трактуются как дифтонги, так что
слова из нашей таблицы либо произносятся как
соответствующие норвежские дифтонги — например, в словах
ripe, flour, joist /raeip, fl0ur, J0yst/, либо для них создаются
новые дифтонги по образцу английских — например,
в friedcake, county, spoil /fraidke:k, kaonti, spaila/. В этих
случаях, так же как и в случае некоторых других
упомянутых выше интерпретаций, (между информантами)
наблюдаются значительные расхождения.
285

286
Таблица диафонов (английский > норвежский) для ударных гласных

Примечание. Квадратными скобками показана фонетическая долгота, а круглыми — фонемная долгота;,
в знаменателе дробей в норвежской части таблицы приводятся звуковые последовательности, перенесенные из
английского языка.
287

Всякая попытка записать в символах обрисованные
здесь диафонические отношения вовлекла бы нас в спор
относительно наилучшей системы транскрипции для
гласных каждого из рассмотренных языков. Все системы
проводят различие между простыми и сложными слоговыми,
которые могут быть обозначены соответственно как V и VV
(или как VS для транскрипции
Блока—-Трейгера — Смита). Международная фонетическая
транскрипция с ее 11 простыми и 3 сложными слоговыми даст
нам следующие формулы: (1) a/V (?) > V:, VV; V (СС) >
> V; V (С) > V, V:, VV/H. (2) a/VV > VV/H. Если
норвежские долгие гласные изображать как VV, то эти формулы
можно упростить следующим образом: (1) a/V (#) > VV;
V (СС) > V; V (С) > V, W/h. (2) a/W > W/„. Если
норвежские долгие изображать как VS, это будет означать
замену W на VS во всех случаях. Если мы примем один
из новейших вариантов фонологического описания
английского языка, то сложной станет вторая формула, а первая,
наоборот, упростится: (1) a/V > V/H. (2) a/W (?) > VV;
VV (CC) > V; VV (С) > V, W/H. Если мы применим к
любому из двух языков или к ним обоим систему описания
типа VS, то это приведет в каждом случае к замене W
на VS. Нет, конечно, никакой необходимости пользоваться
для обоих языков одинаковыми системами транскрипций;
многое говорит в пользу транскрипции гласный
—полугласный для английского языка в противоположность
транскрипции гласный — гласный для норвежского. Ни одна из
формул не охватывает всей сложности ситуации, и каждая
из систем имеет свои преимущества. В международной
фонетической транскрипции не проявляется сходство
поведения классов (2) и (3), а в остальных системах —различия
между классами (3) и (4).
Я не удивлюсь, если окажется, что на некоторых из вас
все это многообразие транскрипционных возможностей
произвело несколько беспорядочное впечатление. У меня
нет ни времени, ни желания защищать здесь достоинства
той или иной из этих систем или углубляться в вопрос
о том, не следует ли признать диафонические соотношения
одним из критериев выбора лучшей транскрипции. Скажу
только, что в двуязычном учебнике транскрипцию имеет
смысл строить скорее на основе соображений
диафонических, нежели сугубо фонологических. Я лишь стремился
показать, как различия в фонологической транскрипции
288

могут сказаться на формулировке диафонических
отношений.
Несмотря на эти серьезные расхождения, не следует
забывать, что разногласия по поводу важнейших явлений
фонетического и дистрибутивного порядка по сути дела
незначительны. В конечном счете различия в
фонологических формулировках достаточно поверхностны и, вероятно,
будут сглаживаться в ходе дальнейших исследований.
Основные идеи, которые я хотел изложить, сводятся к
следующему: (1) синхронический подход возможен и при
изучении явлений двуязычия; (2) отождествление
двуязычными носителями элементов различных фонологических
систем может предсказываться на основе тщательного
двуязычного описания; (3) такие отождествления могут
быть проверены с помощью наблюдений и экспериментов,
а затем зафиксированы в виде диафонических формул,
связывающих фонемы рассматриваемых языков.

A. Мартине
КОНТАКТЫ СТРУКТУР: ОГЛУШЕНИЕ СВИСТЯЩИХ
В ИСПАНСКОМ ЯЗЫКЕ
I. Введение
1. Среди современных романских языков испанский
поражает исключительной простотой своей фонологической
системы. Это единственный язык, в котором всего пять
гласных и вообще не больше фонем, чем букв в латинском
алфавите. Такая простота не означает, однако, что
испанский язык не принимал участия в фонологических
изменениях поздней латыни и начала средних веков —
изменениях, которые значительно расширили состав фонем почти
всех романских диалектов. Если в области лексики
Иберийский полуостров, возможно, и был более консервативен,
чем другие районы, то во всех фонологических изменениях,
общих для Галлии и Северной Италии, он, разве что с
некоторым запозданием, всегда принимал участие.
Кастильский диалект, в частности, с его почти всеобщей
дифтонгизацией е и о оказывается более развитым по сравнению
с соседними испанскими диалектами. На первых этапах
фонологической эволюции не было заметно, что романский
язык Испании вообще и его центральные и северные
разновидности в частности сильно отклоняются от привычного
романского пути развития. Позднее, разумеется,
отдельные западнороманские диалекты сильно разошлись.
Французский язык, в частности, претерпел некоторое число
радикальных изменений, в результате которых он
совершенно отделился от своих собратьев, в особенности в
отношении ударения и количества. Однако во многих отноше-
А. Martinet, Economie des changements phonetiques, Berne,
1955, Ch. 12. Structures en contact: le devoisement des sifflantes
en espagnol, стр. 297—325. Эта глава представляет собой
сокращенный и слегка измененный вариант статьи «The Unvoicing of Old
Spanish Sibilants» («Оглушение староиспанских свистящих»)
«Romance Philology», 5, 1951 — 1952, стр. 133—156.
290

ниях французский язык только опередил — часто, правда,
на несколько веков —другие романские языки:
назализация в широком масштабе имеет место в португальском
и, по-видимому, проходила в провансальском; переход [и]
в [и] является общим у французского языка с
провансальским, с северо-западными итальянскими диалектами
и с недавних пор с некоторыми стилями произношения
в португальском х; наконец, полное исчезновение
заударных гласных является не более чем завершением древней
двухтысячелетней тенденции к их ослаблению. На
Иберийском полуострове каталанский и даже португальский, во
многом богатые инновациями, не отклоняются ни в одном
из существенных пунктов от главнейших путей
фонологического развития западных романских языков.
2. В течение всего средневековья кастильский язык,
насколько мы его знаем вначале по глоссам, а затем по
литературным памятникам, шел по общему пути развития.
Продолжительное вмешательство арабов, которое глубоко
затронуло словарь, по-видимому, не коснулось более
внутренних аспектов языка — фонологии и морфологии.
На заре нового времени выявился, однако, ряд
фонетических изменений. Это прежде всего повсеместная замена f на
ft. Затем, во второй половине XVI в. и первых десятилетиях
XVII в., произошел целый ряд революционных изменений:
перестали различаться b и v; три звонкие фонемы совпали
с соответствующими им глухими; коренной фонологической
реорганизации подверглась система фрикативов. Менее чем
за один век консонантическая система языка претерпела
более глубокие изменения, чем за предшествующее
тысячелетие. Периоды быстрых и обширных фонологических
изменений известны, вообще говоря, и в других языках.
Но в изменениях кастильского языка XVI века
удивительно то, что они резко и как бы внезапно порывают с
традиционной романской линией развития. Вообще говоря, нет
ничего удивительного в появлении новых фонетических
типов [?] и [х]. Старофранцузское [?] было, конечно, не
чем иным, как вариантом [а] на конце слова, а сейчас
большинство франко-провансальских диалектов имеют
пару [?] — [d]. В некоторых из современных романских
1 Ср. разделы 2.18 и 2.19 в книге: A. Martinet, Economie
des changements phonetiques, Berne, 1955. Шесть глав из этой книги
вышли по-русски под названием: А. Мартине, Принцип
экономии в фонетических изменениях, М., 1960.
19* 291

языков имеется глухой заднеязычный фрикатив. Нет
необходимости напоминать, что фонологические смешения
происходят повсюду. Однако смешение звонких и глухих
фонем, не ограниченное концом слова,— это для
романских языков явление экстраординарное. Помимо
кастильского диалекта, оно наблюдается, по-видимому, лишь
в нескольких диалектах южной Франции 2, причем эти
диалекты имеют с кастильским несколько других общих
черт, и в них это явление следует, видимо, объяснять как
завершение тех же тенденций, которые приходится ввести
в рассмотрение, чтобы понять соответствующее явление
в испанской части Пиренейского полуострова.
3. Данное фонологическое смешение не могло не
привлечь внимания лингвистов, которые рассматривают
языковые, и в частности фонологические, изменения с
функциональной и структурной точки зрения. Действительно,
лингвисты с полным основанием задавали себе вопрос,
каким образом в кастильском языке могли утратиться три
фонологических противопоставления, которые должны были
играть столь важную роль в экономии языка. Прежде чем
браться отыскивать тенденции, приведшие к этим
изменениям, рассмотрим более подробно фонологические единицы,
о которых идет речь.
4. Старокастильские тексты различают в
интервокальном положении -s- и -ss-. Параллелизм с другими западными
романскими диалектами, регулярный характер
интервокального озвончения во всех случаях утраты удвоенных
согласных классической лытыни3, свидетельство Анто-
нио де Небрихи 4 — все это говорит о том, что -s-
представляло собой звонкий коррелят фонемы, передаваемой через
-ss-. Труднее установить, какова могла быть точная
артикуляция этих двух фонем; они, без сомнения, были
свистящими, как латинское s, потомками которого они являются,
и как современное кастильское s, которое из них развилось;
по-видимому, около 1500 года, в то время, к которому
относится описание Небрихи, эти звуки должны были произ-
2 См. A. G. Haudricоur t, A. G. Juilland, Essai pour
une histoire structurale du phonetisme francais, Paris, 1949, стр. 68.
3 О соотношении этих двух явлений см. A. Martinet,
цит. соч., разделы 11.14 и 11.21, а также «Word», 5, 1949, стр. 121.
4 А. Alonso, Examen de las noticias de Nebrija sobre antigua
pronunciacion espanola, NRFH, 3, 1949, стр. 1—82.
292

носиться с помощью кончика языка, прижатого к
альвеолам, совсем так, как в современном испанском языке 5.
5. На протяжении истории староиспанского языка
постепенно становилось все более обычным различение
в графике между c (с перед i, e)6, с одной стороны, иг —
с другой, во всех позициях, кроме конца слова, где
употреблялась только старая недифференцированная графема ? 7.
Данные, которые получаются при этом сравнении, так же
как различные свидетельства, отмечают аффрикатный
характер произношения, так что с и c обозначают глухую
фонему, которую можно записать как [ts], а г — ее звонкий
коррелят [dz]. Однако на конце слова, где
противопоставление двух фонем нейтрализуется, ?, по-видимому,
обозначало [ts] 8. Трудно сказать, какова была точная природа
этого свистящего элемента, но представляется
несомненным, что около 1500 г. фонемы, представляемые
графемами c и ?, не были аффрикатными коррелятами свистящих
фонем, записывавшихся как -ss- и -s-. В течение всего XVI в.
грамматисты отождествляли испанские f и гс двумя
итальянскими фонемами, передаваемыми графемой ?, т. е. с /ts/
и /dz/9.
6. Что касается староиспанской буквы х, то можно
не сомневаться, что она соответствовала шипящему фрика-
тиву, который во французском передается как ch, a
в итальянском — как -sc(i)- 10. Положение с j, т. е. с g
перед i, e, менее ясное; начальная j соответствует в
нормальном случае латинскому неслоговому i или палатальному g
вульгарной латыни; в обоих случаях это фонетическое [i];
в интервокальном положении j есть результат чисто
кастильской эволюции общероманского j. Данные, которыми
мы располагаем, указывают на шипящую артикуляцию;
однако у нас нет достаточных оснований предполагать
здесь аффрикату [dz] или фрикатив [?]. Для начального [i]
можно было бы предположить усиление в [d], как в неко-
5 Там же, стр. 58 и сл.; s и z обозначают в дальнейшем апикаль-
но-альвеолярные звуки.
6 Ср. J. D. M. Ford, The Old Spanish Sibilants, «Studies and
Notes in Philology and Literature», 7, 1900, 2, стр. 2.
7 Ср., например, R. J. Cuervo, Disquisiciones filologicas,
V. I. Bogota, 1939, стр. 149.
8 J. D. M. For d, цит. соч., стр. 94 и сл.
9 См. A. Alonso, цит. соч., стр. 28 и сл.
10 Там же, стр. 75.
293

торых западногерманских диалектах, откуда как
конечный результат [dz]. В свете процесса дифференциации,
описанного в данной книге (в главе 11), можно себе
представить, почему этот процесс не был общим: сильная форма,
нормально появляющаяся после конечной согласной
предшествующего слова, долгое время чередовалась со слабой
формой [i]; ясно, что перед а, гласным очень открытым,
[i] везде сохранилось, ср., например, уа «уже»;
исключением является одно слово jamas «никогда», которое может
произноситься с экспрессивным усилением; перед
передними гласными, как правило, выступает [i], как в yeso
«гипс», которое в слабой предударной позиции обычно
выпадает, рткуда hermano «брат» с чисто
орфографическим ft; не ясно, какие фонетические факторы сделали здесь
предпочтительной слабую форму [i]. В положении внутри
слова нельзя предположить, чтобы [11 переходило в
шипящий через промежуточную ступень [i], поскольку у
сохраняется в роуо «скамья» из podium, однако можно пытаться
постулировать переход [1] в [dz], основанный на увеличении
контакта языка с нёбом и распространения его на
латеральную зону. Однако в Аргентине, Эквадоре и Мексике 11
имеются такие варианты произношения, где современное
испанское [1] звучит как Ш, тогда как у не изменилось,
так что имеется cabazo «лошадь», но mayo «май». Это
заставляет предположить прямой переход [1] в [?], хотя мы не
можем полностью исключить возможность, что ? из испано-
американского cabazo является результатом нормальной
редукции более раннего интервокального [dz]. Можно
предполагать, что сефардское разделение [dz] и [z] 12, где первый
вариант в словах general «всеобщий; генерал», angel
«ангел», vergel «сад, цветник», а второй в словах viejo
«старый», paja «солома», ojo «глаз» продолжают
старокастильскую норму, однако ниже мы увидим, что фрикативная
артикуляция должна была в некоторых районах Кастилии
стать общей для всех позиций.
7. До фонетического изменения, которое нас интересует,
в общеиспанском языке были, по-видимому, следующие
11 Amado Alonso, Estudios linguisticos; Temas hispano
americanos, Madrid, 1953, стр. 230—231, 235, 237.
12 Ср. A. Alonso, Correspondencias arabigo-espanolas, RFH,
7, 1946, 1, стр. 15.
294

свистящие фонемы:
ts (с, c, -?), s (s, -SS-), s (?),
dz (z)y ^:(-5-), g[dz] или [?] (/, g);
кроме того, была аффриката /с/ (ch). Менее чем через
столетие, как показывают несомненные свидетельства, в
образцовых вариантах испанского языка [?] заменило старые
/ts/, /dz/, заднеязычный спирант [х] занял место /s/ и /g/,
a /s/ стал соответствовать как древнему /?/, так и /s/.
Попытаемся проанализировать фонологическую систему
кастильского языка, до того как осуществилась эта серия
смешений, и обнаружить факты, которые могли бы дать какое-
либо объяснение этому явлению.
II. Общие черты западнороманского и кастильского
8. Поскольку наша задача состоит прежде всего в том,
чтобы обнаружить общие тенденции, мы не можем
удовлетвориться фонологическим описанием языка в период,
непосредственно предшествующий тем изменениям, которые
имели место в XVI веке. Условием столь радикальных
изменений должны быть тенденции, которые проявлялись
уже за несколько веков до этого. Нужно, следовательно,
подняться выше и проследить эволюцию, которой
подверглась система западнороманского в тех частях полуострова,
где затем возник кастильский язык. Говоря о
западнороманском языке как о едином целом, мы не утверждаем, что
все диалекты, охватываемые этим термином, осуществляли
всякое данное изменение в одно и то же время, как если
бы они были одним и тем же языком. Мы не оперируем
понятием общего западнороманского языка, а
рассматриваем параллельные эволюции, быть может не всегда
синхронные. Этот параллелизм проистекает чаще всего
из унаследованных тенденций, но также и из взаимных
влияний.
9. Оставляя в стороне плавные и носовые согласные,
эволюция которых затрагивает эволюцию системы взрывных
и спирантов только в некоторых особых случаях,
попытаемся восстановить систему согласных, резюмируя
результаты, достигнутые всеми западнороманскими диалектами.
Мы не утверждаем, что все эти диалекты или хотя бы
295

какой-то один из них когда-либо имели фонологическую
систему в точности того вида, который будет дан ниже:
вполне возможно, например, что новые ассибиляции
наметились прежде, чем результаты палатализации,
проходившей еще в вульгарной латыни, окончательно
зафиксировались в [ts] и [dz]; но каждый из них мог затрагивать лишь
часть рассматриваемой области и, следовательно, не
имеет права фигурировать в этой таблице:
? t ts k
b d -dz- g
? -d- -?- -g-
f s
В целом, если принимать во внимание изменения внутри
слова только в интервокальном положении, то /р t ts k/
происходят из начальных или сдвоенных глухих взрывных;
/b d dz g/ — из начальных звонких взрывных и из
интервокальных глухих взрывных; /-?-, -d-, -z-, -g-/ — из
интервокальных взрывных и звонких фрикативных; /-?-/
происходит из латинского согласного и, a /f s/ —
соответственно из /-, -//- и s-, -SS-.
10. К этому набору кастильский, как и все родственные
ему языки, постепенно добавил группу шипящих — в ходе
фонологических процессов, которые не обязательно
совпадали с изменениями в других диалектах. Глухой фрикатив
/s/ возникает чаще всего из комбинации романского
глухого /s/ с предшествующим или последующим Ц], в
соответствии с процессом, который является у кастильского
языка общим со всеми его испанскими соседями. Но в то
время как эти последние изменяют sc + [i] и st + [i] в [s],
кастильский дает в этом случае глухую нешипящую
аффрикату — ту, которая передается в графике через с или с.
Кастильское ch, аффрикатный коррелят /s/, происходит
из постконсонантного [kl], a также из специфической
эволюции группы [it]. Мы уже обсуждали здесь, в
пункте 6, вопрос о происхождении и характере звонкого
шипящего. Условия его возникновения сильно отличаются от
тех, которые мы должны предположить для португальского
и каталанского. Переход [1] в / в интервокальном
положении можно считать явлением чисто кастильским.
И. Есть все основания думать, что способ артикуляции
/ts dz/ отличался от способа артикуляции /s z/13, в особен-
Ср. A. Martinet, цит. соч., раздел 9.15.
296

ности до появления ряда шипящих. Во французском языке,
где шипящие фрикативы появились очень поздно, вполне
естественно, что апикальная артикуляция традиционных
свистящих сохранялась весьма продолжительное время.
Там, где /s/ очень древнее, как вообще на Иберийском
полуострове, можно ожидать перехода к среднеязычной
артикуляции, которая в конце концов установилась и во
французском. Но как мы уже видели в разделах 9.16 и 12.4,
ничто не говорит о том, что это явление когда-либо имело
место в традиционной кастильской области.
12. Трудно сказать что-либо определенное о степени
взаимной фонологической независимости [-d-] и [-cl·], [-g-]
и [-g-]. Орфография староиспанского языка не делает
различия между взрывным и фрикативным элементом в каждой
паре, но, по крайней мере в случае /d/ — /d/, можно
заметить разницу в поведении между -d-, происходящим из
латинского t, и -d-, происходящим из латинского -d-.
Первое абсолютно устойчиво, последнее же имеет
тенденцию к исчезновению, ср. vida «жизнь» из uita, но frido
или frio из frigidum «холодный». Это, по-видимому,
является показателем более слабого — скорее всего
фрикативного — произношения исконного -d-. Поэтому мы
различаем две фонемы, Idl и /d/, и аналогично /g/ и /g/.
13. Все это вместе приводит в старокастильском языке
к следующей системе:
? t ts с k
b d -dz- g [dz], [z] g
До сих пор фонологическая эволюция кастильского
языка, очевидно, не отклоняется сколько-нибудь
существенно от общей эволюции западнороманских языков
в целом. Переход [1] > -j- специфичен, но вполне допустим
в рамках романской фонологии и легко объясним, если
обратиться к фонологическим условиям, в которых
происходит этот переход: в системе имеется близкая шипящая
фонема, а именно j-, возникшая в результате усиления
артикуляции [i], но эта фонема никогда не бывает в
интервокальном положении, т. е. точно в той позиции, в которой
встречается [1]. С другой стороны, в удвоенных n и l,
единственных наряду с -rr- остатках достаточно полной
латинской системы удвоенных согласных, длительность арти-
297

куляции заменяется более сильным прижатием передней
части языка к твердому нёбу, в результате чего появляется
угроза смешения -ll- с романским [l]. Переход [l] в [z]
сохраняет фонологическую цельность языка.
III. Переход f в h
14. Теперь мы переходим к фонологической инновации,
которую часто считают наиболее типичным из всех
изменений, способствовавших противопоставлению
кастильского всем остальным романским языкам: это ослабление,
достаточно регулярное, латинского f в h. Правда, эту
инновацию кастильский язык разделяет с гасконским
и с некоторыми диалектами южной Италии, и в гасконском
изменение является гораздо более общим, чем в
кастильском (ср. гасконское huec и испанское fuego «огонь»).
Но с точки зрения испанского это изменение, разрезающее
полуостров на две части и оставляющее на каждой стороне
более консервативные зоны — каталанскую и
галло-португальскую,— представляет собой выдающееся явление.
Если учесть, что кастильский язык, строго говоря, был
первоначально романским диалектом, распространенным
на северной границе Старой Кастилии, т. е. в области,
близкой к области баскского языка, и что гасконский
язык — также непосредственный сосед баскского,
отделенный от него лишь склоном Пиренеев, возникает соблазн
попытаться найти в баскском ключ к объяснению
фонетического перехода, который хотя и встречается достаточно
широко в других языках, но с романской точки зрения
остается несколько загадочным. Дело в том, что баскский
язык не знает фонемы f, если не считать нескольких поздних
романских заимствований 14. Мы не будем пытаться
изложить здесь даже в сжатой форме все точки зрения, когда-
либо высказанные по этому вопросу. Наш подход к
проблеме будет основан на исследовании Менендеса Пидаля
(изложенном в его «Origenes del espanol») 15, который
с помощью детального изучения географического аспекта
вопроса подошел к удовлетворительному решению гораздо
ближе, чем все его предшественники. Сейчас установлено,
14 См. Н. Gavel, Grammaire basque, v. I, Bayonne, 1929,
стр. 62.
x5 3-е изд., стр. 208—233.
298

что наиболее древние примеры h (или нуля звука),
происходящего из f (XI—XIII вв.), локализуются (если
исключить Арагон) на крайнем севере Старой Кастилии, совсем
близко от территории, которая сейчас является баскской
языковой областью. Между тем на юге Старой Кастилии,
в Сеговии, примеры замены f на h можно найти не ранее
конца XIV в. 16. Цитируя Менендеса Пидаля, h было
вначале «не чем иным, как диалектным варваризмом,
ограниченным пределами северной Кастилии (старая Кантабрия)
и Риохи», его последующее распространение есть «один
из многочисленных случаев, когда чисто кастильские
особенности, вначале территориально ограниченные, позднее,
с расширением территории Кастилии, распространились
почти на весь полуостров» 17. К концу XV в. h вместо f,
по-видимому, является нормальным для всех слов
обиходной речи — во всех положениях, кроме положения
перед согласными и, не вполне регулярно, перед [и] и [i] 18.
Большая часть ученых слов сохраняет f. В сефардском
иногда f, иногда нуль звука. Ср. fizo и izo «сын», favlar
и avlar «говорить»19.
15. Согласно Менендесу Пидалю, ответственность за
переход f в h ложится на носителей иберийского языка
Кантабрии 20. Эти последние, обучаясь латыни, заменяли
в соответствии с «акустической эквивалентностью»21 f,
которое в их языке отсутствовало, на h. Это, конечно,
наиболее дискуссионный аспект гипотезы великого
испанского лингвиста. Мы не сомневаемся в том, что в древне-
баскском языке была фонема h, несмотря на то, что она
отсутствует в современных разновидностях баскского языка
Пиренейского полуострова. Менендес Пидаль приводит
блестящие примеры в пользу этой гипотезы, которая
подтверждается также тем, что мы можем усмотреть из фоно-
16 M. Pidal, цит. соч., стр. 227; ср. J. H. English, The
Alternation of h and f in Old Spanish, New York, 1926, стр. 35—39.
17 M. Pida1, цит. соч., стр. 230 и сл.
18 A. Alonso, цит. соч., стр. 80.
19 Ср., например, Воurсiez, Elements de linguistique
romane, Paris, 1930, стр. 406, 411.
20 Мы не хотим вступать в дискуссию относительно того, какой
объем следует приписывать термину «иберийский», и термин
«баскский» применяется не только по отношению к баскскому языку,
но и по отношению к исчезнувшим диалектам, на которых говорило
население на окраинах нынешней баскской языковой области.
21 M. Pidа1, цит. соч., стр. 232; ср. также стр. 217.
299

фонологической эволюции баскского языка. Неясно, однако,
почему носители баскского языка должны были заменять
латинский устойчиво артикулируемый лабиодентальный f
на слабое глоттальное придыхание. Это не согласуется
с тем, что мы знаем об аналогичных случаях замещения
лабиодентального f чужого языка фонемами родного языка:
в таких случаях лабиальный характер f, как правило,
сохраняется. Если в воспринимающем языке имеется в числе
других фонем взрывная лабиальная придыхательная, то
обычно именно она выбирается в качестве субститута;
если нет, то эта роль выполняется просто глухой
билабиальной. Но нам неизвестны языки, которые, имея /р/
и /h/, отдали бы предпочтение последнему 22. В случае
баскских заимствований из латыни и из романских языков
мы часто обнаруживаем наряду со словами, в которых
латинскому f- соответствует вокалическое начало, слова
с начальным b- или p-, например: baba из faba «боб», bago,
pago из fagum «бук», besta, pesta из festa «празднество»—
все эти примеры цитирует сам М. Пидаль. Он производит
22 Нетрудно привести длинный список языков, которые имеют
/h/ и не имеют /f/, и которые автоматически заменяют иностранное
/f/ на /рh/ или /р/. Всего несколько примеров: латинское f
передается греческим ?, даже в ту эпоху, когда ? передавалась в латыни
через ph, откуда видно, что это был взрывной придыхательный;
у Полибия, например, Falisci заменяется на ????????; язык
чинук, в котором имеется /h/ и /р/, воспроизводит английское /f/
как /?/: ?iah вместо fire «огонь», kaupy вместо coffee «кофе»
(?. Hale, Oregon Trade Language, London, 1890, стр. 11
и G. С. Shaw, The Chinook Jargon and How to Use it, Seattle,
1909); язык кутенаи воспроизводит англ. Harry как ha'le и франц.
Francois, Fabien как pilaswa, pa-pyan (см. P. L. Garvin,
Christian Names in Kutenai, IJAL, v. 13, 1947, стр. 70). Языки, которые
имеют глухое w или сочетания /hw/, /hv/, но не имеют /f/, как
правило, предпочитают заменять иностранное /f/ на эти комплексы,
а не на /р/. Во всяком случае, лабиальный признак сохраняется.
Менендес Пидаль (цит. соч., 217) обращает внимание на то,
что на других участках романской территории, где происходит
замещение /f/, мы всегда находим /h/, a не /b/ или /р/; возможно,
однако, что в случаях, на которые он ссылается, речь идет не о
замещении, а о фонетической эволюции старого /?/, которое
использовалось вместо лабиодентального /f/. Если в современном
испанском просторечье /f/ может восприниматься как /h/, то это потому,
что то f, к которому оно восходит, было ослабленным
билабиальным звуком, а не лабиодентальным, который в системе, подобной
системе современного испанского, должен был бы бороться на
каждом шагу за сохранение своей устойчивости и неприкосновенности;
ср. A. Martinet, цит. соч. 3.25.
300

форму типа iru «нить» из filu(m) через промежуточное
*hilu с автоматической заменой иностранного f- на местное
h-. Но поскольку, по-видимому, существуют случаи, когда
баскский начальный гласный соответствует латинскому
или романскому р-, как в словах ollo, oilo «курица» 23,
то можно равным образом предложить баскский эквивалент
*pilu к исходному filu(m). Остается, конечно, объяснить,
каким образом древнебаскское начальное *р могло
оказаться представленным в современных формах языка как h или
нуль звука.
Для очень древнего периода баскского языка можно
восстановить в начале слова ряд глухих придыхательных
о
ph, th, kh и слабых глухих b, d, g; латинское p- (глухой
сильный непридыхательный) в нормальном случае
передавалось, по-видимому, как b-, но в некоторых случаях
о
как ph-; позднее b- озвончился, без сомнения, под
романским влиянием, a ph ослабился в /?/, откуда в настоящее
время по диалектам находим h или нуль; латинское b,
для которого не было баскского эквивалента,
первоначально, должно быть, передавалось глухим
придыхательным *ph или его ослабленной формой [?], откуда для
filu(m) получаем *philu или *?i1u и, после дальнейшего
ослабления, *hilu>iru. После ослабления *ср в h b
осталось в системе единственной начальной лабиальной
согласной и стало употребляться в качестве субститута
латинского и романского f, как, например, в слове bago из fagum,
besta из festa. Варианты pago, pake объясняются более
поздним оглушением, обусловленным наличием начальной
глухой фонемы в соответствующих романских формах.
16. Рассмотрим теперь процесс романизации
коллектива, который был носителем баскского языка. Она не могла,
конечно, осуществиться за один день. Действительно,
мы должны считаться с длительным процессом,
охватывающим несколько последовательных поколений людей с
полным или частичным двуязычием, которые имитировали,
насколько могли, либо одноязычных людей романского
происхождения, с которыми они встречались, либо тех
23 См. С. С. Uh1еnbeсk, Contribution a une etude
comparative des dialectes basques, Paris, 1910, стр. 92, a также H. Ga?e1,
Elements de phonetique basque, Paris, 1920, стр. 330; ср. A.
Martinet, цит. соч., 14.12.
301

из соотечественников, которые достаточно хорошо знали
социально господствующий язык и благодаря этому
приобретали определенный престиж. Если предположить, что
этот процесс начался достаточно рано, когда в баскском
еще было *?h или его потомок *?, то вульгарнолатинское
forno «печь» должно было передаваться как *phorno или
*?огпо. Если контакты с носителями латинского языка
были достаточно частыми и тесными, то должен был
наступить такой день, когда дети оказались в состоянии точно
воспроизвести нормальную фрикативную лабиодентальную
артикуляцию латинского forno. Именно этот процесс
следует предположить для обширных районов севера Испании.
В районах, где отношения с носителями латинского языка
были территориально далекими и где языку престижа
обучались, имитируя недавно романизованных местных
жителей, форма типа *?оrпо должна была сохраняться до
тех пор, пока фонологическая эволюция данного диалекта
не ослабила [?] в [h], откуда horno. Или, быть может,
поддержка латинского f способствовала сохранению [?]
в романских языках еще долгое время после того, как
баскское *? ослабилось в [h]; но ослабление, по-видимому,
происходило и в романских языках, по крайней мере
в положении перед гласным 24.
17. Следует принять во внимание также другую
возможность, а именно, что романизация общества,
пользовавшегося баскским языком, происходила в эпоху, когда
b было единственным сохранившимся в баскском языке
о
начальным лабиальным. Очевидно, романское forno
воспроизводилось вначале как bоrnо (ср. баск, bago, besta).
Но пытаясь достичь совершенства во владении фонологическом
24 Характер звука [?] перед неслоговыми [l, r, u, i] не может
быть установлен с помощью баскского языка, поскольку в нем
таких комбинаций в древние времена, вероятнее всего, не
существовало. Несомненно, что закрытая артикуляция последующих
неслоговых звуков играла роль в сохранении губного в словах flor
«цветок», frente «лоб», fuego «огонь» и т. д.; но не так-то легко
установить, когда и как этот фактор сыграл свою роль. Можно
предположить, что [?] переходило в [h] перед слоговыми звуками,
но оставалось в виде [?] перед плавными и полугласными; когда
это деление было воспринято теми, кто сохранил f, [h] продолжало
воспроизводиться как таковое, a [?] превратилось в [f]. В конце
концов диалект, претерпевший инновацию, мог изменить все
оставшиеся [?] на [h], как гасконский, или на [f] в порядке имитации
общего языка.
302

ской системой нового языка, двуязычное население должно
было, конечно, каким-то образом отличать взрывные от
фрикативных: комбинируя артикуляторный признак
«фрикативный глухой» (известный им из свистящих /s/ и /s/)
с артикуляцией билабиального спиранта [?]
(комбинаторного варианта фонемы, начальным вариантом которой
является [b]), они не могли не натолкнуться на [?] как
на самый близкий эквивалент романского [f]. Однако это
новое [?] имело, видимо, ту же судьбу, что и его баскский
предшественник, т. е. должно было в конце концов перейти
в [h] во всех положениях, кроме положения перед
неслоговыми.
18. С течением веков h должно было в среднесеверных
районах романской Испании уступить место f. Но настал
день, когда процесс замены [h] на [f] остановился и пошел
в обратную сторону. Коллективы, которые говорили horno,
в течение нескольких поколений одноязычные, перестали
осознавать себя в социальном отношении низшими по
сравнению со своими соседями, которые говорили forno.
Заимствование некоторого количества французских слов
с начальным h также могло сыграть роль в обращении этой
тенденции: те, кто делал honta из слова honte, которое
они слышали из уст французских пилигримов, рыцарей
или авантюристов, знали, что у них есть «резон» против
тех, кто опускает h или говорит fonta, потому что те
произносили [f] там, где их соседи произносили [h]. Исходом
борьбы был компромисс: все кастильцы были уже в
состоянии произносить и [f], и [h] до тех самых пор, пока [h]
не отпал — судьба вполне обычная для глоттального фри-
катива в языке, где придыхание не выступает в других
случаях в качестве различительного признака. Поскольку
/h/ и придыхательные взрывные в целом сохранились во
«французском» баскском и, как правило, исчезли в
баскских диалектах, распространенных на южном склоне
Пиренеев, вполне вероятно, что кастильский, а не баскский
первым утратил придыхание.
19. Есть основания полагать, что в большинстве
районов романской языковой области проходил именно тот
процесс романизации, который мы только что в общих
чертах описали. В случае испанского языка
удивительным может показаться то, что тенденция повернула в
обратную сторону; это позволяет думать, что от самых древних
и самых верных хранителей латинского наследия престиж
303

перешел к более поздним представителям этой семьи,
диалект которых кишел звуковыми варваризмами. Однако
история позволяет это понять 25.
20. В течение первого тысячелетия (н. э.) верховья
Эбро, в особенности северный берег, оставались,
по-видимому, как в культурном, так и в политическом отношении
окраинной областью. В романский период этот район был
разделен между Таррагоном на востоке и Галисией на
западе, и обе части находились далеко от центра
провинции. Во времена господства вестготов положение этого
района стало еще более окраинным, поскольку столицей
был Толедо. Первые попытки борьбы против арабов со
стороны христиан северной части полуострова,
вдохновляемые астурийской монархией, исходили вначале из Овьедо,
затем из Леона, расположенного южнее. Только в конце
IX века Кантабрия, когда-то не игравшая никакой
политической роли, начала заявлять о себе под именем
Кастилии, и ее сеньоры, некогда бывшие вассалами короля
Астурии, принялись расширять свои владения на юг;
они заняли сначала район Бургоса, а затем, в X в.,
продвинулись до Авилы и Сеговии, достигнув, таким образом,
самых южных границ той территории, которая известна
сейчас под названием Старой Кастилии. Однако только
в XI веке Кастилия, в то время независимое королевство,
проявила себя как мощный фактор испанской политической
жизни и встала в авангарде испанской реконкисты. После
этого кастильский диалект начал веерообразно
распространяться к югу, вытесняя не только старые мозарабские
диалекты, но также (как на западе, так и на востоке) своих
старых соперников — диалекты Леона и Арагона. Чтобы
правильно истолковать языковые факты, следует помнить,
что начало военной экспансии Кастилии почти на два
века отстоит от того момента, когда она практически
утвердится как главная политическая сила полуострова, которая
в конце концов навяжет ему свой язык. Когда центральные
и южные области Старой Кастилии, романизованные в
древнюю эпоху, были в течение X—XI вв. более или менее
26 Исторические замечания, которые приводятся ниже,
основываются преимущественно на третьей части «Origenes» Менендеса
?идаля (Regiones y epocas) — стр. 415 и cл.; что касается
вероятного распространения баскского языка в IX и X вв., то
мы отсылаем читателя к карте, помещенной между стр. 464 и 465
той же книги.
304

окончательно освобождены от арабского господства,
кантабрийский диалект не мог ни для освобожденных христиан,
ни для завоевателей стать образцом для подражания. Такие
изменения, как переход [1] в /; [\t] в eft, sc+ Ц] или st + Ц]
в c, которые находятся в полном соответствии с
нормальными тенденциями исторического развития романских
языков, хотя они и отдаляют кастильский язык от других
иберо-романских диалектов, скорее всего возникли на
традиционно романской территории. Менендес Пидаль
показывает на двух картах 26 вероятную область
распространения первых двух изменений в конце XI в. Там можно видеть,
что эта область простирается на запад до Саагуна и
Саламанки; учитывая относительно малую значимость
Кастилии в предшествующие века, разумно предположить, что
те участки Леона, которые в этот период оказались
охвачены изменением, должны составлять часть той
ограниченной области, откуда эти явления начали распространяться
Выйдя из своей колыбели, расположенной на берегах
Дуэро, эти изменения распространились к северу; при
этом шипящие, которые получились в результате этих
изменений, воспроизводились, хорошо ли, плохо ли,
жителями севера, которые в этот период были склонны вовне
подыскивать для себя языковые образцы. С последующим
ростом кастильской гегемонии картина сильно изменилась;
однако не следует забывать, что понадобилось четыре века
на то, чтобы первоначально слабо выраженный переход
f > ft получил всеобщее распространение.
IV. Смешение звонких взрывных и спирантов
21. Мы остановились довольно подробно на переходе
f в ft, поскольку, по нашему мнению, это дает ключ к
объяснению важнейших фонологических изменений, которым
кастильский диалект подвергся в период между XIII
и XVII вв., включая самые удивительные консонантические
изменения XVI и XVII вв. Этот переход является первым,
и притом наиболее ярким свидетельством того влияния,
которое фонологическая система баскского языка оказала
на фонологическую эволюцию кастильского языка; но этот
пример влияния далеко не единственный. По свидетельству
Цит. соч., стр. 492.
20—0293
305

Небрихи 27, испанское ? на пороге XVI в. было
лабиодентальным спирантом, четко отличавшимся от
билабиального b, по-видимому устойчиво сохранявшего взрывной
характер. Однако примерно через сто лет, по-видимому,
стало нормой их смешение, т. е. ситуация, имеющая место
в современном испанском 28. В то же время современный
баскский язык не имеет [?] и располагает для своего b
теми же комбинаторными вариантами, что и современный
испанский. Нет оснований считать, что в баскском никогда
не было ?, отличного от b, и для более древних периодов
истории этого языка такие черты, как ослабление b u g
в интервокальном положении, указывают на спирантную
артикуляцию звонких фонем в данном положении. От
носителей древнебаскского языка, пытающихся воспроизвести
звуки вульгарной латыни, следует ожидать смешения
латинских b и ? не только в интервокальном положении,
где это смешение, по-видимому, было общим для всего
романского ареала, но также и в абсолютном начале.
В положении между гласными результатом смешения
должен быть билабиальный спирант [?]; в начальном
положении — билабиальный смычный, настолько звонкий,
насколько это возможно для носителей баскского языка
в таких случаях 29. Интервокальное -р-, которое основная
масса носителей романских диалектов, по-видимому,
озвончала, скорее всего сохранилось как [р], что соответствует
сохранению в современном баскском латинских
интервокальных глухих взрывных, ср. bake из pace(m) «мир».
Наиболее древние документы, исходящие с севера Старой
Кастилии и из соседней Риохи, отражают систему губных,
которую легко можно истолковать как результат
несовершенного воспроизведения вульгарной латыни
носителями баскского языка: b и и (неслоговое), по-видимому,
употребляются недифференцированно для латинских b и и,
притом не только в интервокальном положении (как в
словах labat «моет», culpauiles «виновные»), но и вообще в
середине слова и даже в начале (как в словах serbicios «службы»,
betatu «запрещенное», uetait «запретил»)30;
интервокальное -р- чаще всего представлено как p, хотя в том районе,
А. А1оnsо, цит. соч., стр. 63 и cл.
Ср. R. J. Cuervo, цит. соч., стр. 143.
Ср. A. Martinet, цит. соч., раздел 14.9.
?. ?ida1, цит. соч., стр. 68.
306

который нас интересует, с меньшей регулярностью, чем
западнее, в Наварре и Арагоне. Выдвигалась точка
зрения, что эти графемы следует рассматривать как «cultismos»,
даже если они появляются в романизованных формах типа
copiertos «покрытые» 31. Однако нет никаких оснований
для того, чтобы эти «cultismos» появлялись в Кастилии
чаще, чем, например, в Леоне, где их вообще нет; таким
образом, в этом ? можно видеть отражение действительно
глухих артикуляций, как те, которые иногда
наблюдаются — вплоть до наших дней — в некоторых диалектах
Арагона и Беарна. Однако в позднем кастильском fr
предстает как конечный пункт развития латинского
интервокального -p-, и отсюда нужно сделать вывод, что все
следы интервокальных глухих, которые могли сохраниться
в кастильском языке, уже уступили место звонким
взрывным в леонском и в большей части западнороманских
диалектов.
22. В более поздних кастильских памятниках, таких,
как «Cantar del Mio Cid» («Песнь о моем Сиде»), которые
происходят чаще всего с территории, отвоеванной у
арабов, обнаруживается система, в меньшей мере затронутая
баскским влиянием: различие между [b] и [?] в начале
слова, как правило, соблюдается, хотя, правда, можно
найти примеры колебаний и хотя распределение b и и
не всегда соответствует этимологии 32. Во многих случаях
следует считаться с возможностью диссимиляции и с
явлениями фонетического синтаксиса; очевидно, однако, что
ситуация здесь гораздо более запутанная, чем в большей
части других романских диалектов. В частности, никогда
нельзя полностью исключить возможность смешения
диалектов. В той мере, в какой «Песнь» отражает какой-то
один диалект, нечеткость в распределении b и и как в начале
слова, так и в положении после согласных указывает
как будто бы на то, что в этом диалекте [b] и [?] все еще
являются фонологически различными единицами, но его
носители имеют контакты с менее консервативными
диалектами; интервокальное -p- представлено как -b-, которое
никогда не смешивается с потомками древних -b- и
неслогового -и-33. Этого и следовало ожидать в данную эпоху
31 ?. ?idal, цит. соч., стр. 249.
32 ?. ?idаl, Cantar del Mio Cid, Madrid, 1944—1946, стр. 172
и cл.
33 Там же, стр. 177.
20* 307

от романского диалекта Испании, не затронутого влиянием
баскского языка. Вплоть до конца XVI века случаи
смешения Ь и ? ограничены почти исключительно пределами
Старой Кастилии и близкими к ней северными
провинциями. Как мы видели, андалузец Небриха сохраняет
различие между начальными b и v.
23. На заре XVII в. картина меняется: начальные b и ?
полностью совпадали — скорее всего в звуке [b] или
[?] — в зависимости от синтагматического окружения; тоже
самое происходит в середине слова в положении после
согласной. В интервокальном положении /b/ (из р) и /?/
(из b, u) совпадают в /?/. Именно такова ситуация в
современном испанском языке: имеется одна губная звонкая
фонема, реализация которой является взрывной или
фрикативной в зависимости от окружения. Эта ситуация
является результатом распространения на большую часть
среднесеверной Испании системы губных, существовавшей
первоначально лишь в Риохе, на северо-востоке Старой
Кастилии и, быть может, в некоторых более южных районах
этой провинции, где среди населения, появившегося после
изгнания арабов, было большое количество носителей
баскского языка 34. Эта часть населения, по-видимому,
никогда не была в состоянии различать начальные [b]
и [?]. Что касается интервокального -p-, то
соответствующее ему [р] в диалектах, подвергшихся влиянию баскского,
по-видимому, скоро исчезло вследствие подражания
звуку [b] как норме. Поскольку, однако, интервокальные
звонкие взрывные были чужеродными для автохтонной
системы баскского языка, то результатом явился спирант
[?], который стал употребляться также вместо исходных
-b- и -u-. В первых десятилетиях XVII в. новая система,
выйдя за пределы Старой Кастилии, стала быстро
распространяться и скоро утвердилась на всей территории
кастильского языка.
24. Аргументом против того, что экспансия
кастильского смешения /b/ и /?/ обусловлена теми же влияниями, что
и переход от /f/ к /h/, может служить отсутствие
параллелизма в распространении этих двух явлений. И то и другое
обнаружилось вначале в Старой Кастилии и только позднее
было перенесено на другие районы; но в то время как
распределение f и h, которое соответствует /f/ и нулю звука
?. ?idа1, Origines del espanol, стр. 473.
30&

в современном кастильском, обнаруживается у Небрихи
около 1500 г., смешение /b/ и /?/ становится правилом
лишь спустя столетие. Не следует, однако, забывать, что
речь идет о двух различных процессах: в случае перехода
f > [h] мы имеем дело с одной и той же фонемой,
артикуляция которой переходит из губной зоны в заднеязычную
в ограниченной части кастильской языковой области,
откуда в дальнейшем [h] распространилось в качестве
индивидуального варианта фонемы f. Это прямо вытекает
из графики: например, средневековое испанское fonta
соответствует старофранцузскому honte. В речи
большинства людей, которые пишут fonta, нет звука [h], однако
эти люди привыкли воспринимать [h] y своих соседей
просто как другую манеру произношения /f/. Если
предложить им форму [honta] 35, они будут воспринимать ее
как fonta и воспроизводить как [fonta]. С течением времени
большинство людей научилось артикулировать оба
варианта, и с этого момента распределение этих вариантов
начинает диктоваться либо фонетическим контекстом ([h] перед
гласными, [f] — в остальных положениях), либо
ощущением, что [f ] более «изысканно», откуда сохранение f в таком
слове, как fe «вера». В кастильском языке позднего
средневековья то, что называется переходом [f] в [h], есть не
что иное, как распространение на основные центры области
того распределения, которое мы только что описали. С
фонологической точки зрения этот результат может быть описан
как расщепление одной фонемы на две; при этом принцип
экономии языка не затрагивается сколько-нибудь глубоко,
ибо из этого не вытекает никаких смешений. Это, конечно,
делает более понятным, почему окончательная победа [h]
произошла на целое столетие раньше, чем те инновации,
которые привели к смешению фонологически различных
элементов.
25. Смешение /b/ и /?/, явление менее эффектное,
поскольку оно не отразилось сколько-нибудь глубоко на
36 Несомненно, именно такой формой передавалось вначале
на Пиренейском полуострове старофранцузское honte. Как пишет
J. Н. English (цит. соч., стр. 68 и cл.), «в северной Испании
была в древности область, диалект которой содержал h, и
иностранные придыхательные могли здесь восприниматься и
воспроизводиться как h начиная с момента, когда они попадали в Испанию...
Ясно... что французы попадали в Испанию с севера, который и был
областью иберийского h.
309

орфографии, представляет собой один из аспектов общего
процесса смешения звонких взрывных с соответствующими
звонкими спирантами. Весьма правдоподобно, что в
древнебаскском языке, так же как в современных баскских
диалектах, звуки la] и [g] были не независимыми фонемами,
а лишь вариантами фонем /d/ и /g/с распределением,
аналогичным тому, которое имеет место в современном испанском
языке. Все данные, которыми мы располагаем, говорят
о полном параллелизме эволюции интервокальных р, t и с
в раннем и средневековом кастильском, и если мы
припишем влиянию баскского смешение потомков
интервокальных -b- и -а- с потомками -p-, то то же самое нужно
будет предположить относительно смешения t и с
соответственно с d и g или по крайней мере с тем, что от них
осталось. Смешение двух серий раннего кастильского языка —
/b d g/ и /? d g/,— по-видимому, в очень сильной степени
затронуло экономию языка, и не удивительно, что для
повсеместного распространения этого явления
потребовалось гораздо больше времени, чем для безобидного
расщепления IfI на два фонологических элемента. Во всем
дальнейшем изложении не следует упускать из виду
фундаментальное различие между фонологическим смешением
и фонологическим расщеплением.
V. Оглушение свистящих
26. Принимая во внимание вышеприведенные данные
о продолжительном влиянии баскской фонологической
системы на испанскую и ярко выраженный динамизм
языковых систем, охваченных этим влиянием, естественно
предположить, что баскский язык играл роль и в
изменениях системы согласных в XVI—XVII вв.
Действительно, изучение баскской системы фрикативов и
сравнение ее с тем, что мы знаем или можем предположить
относительно системы фрикативов староиспанского языка,
подтверждает гипотезу о том, что самая удивительная черта
этой эволюции, а именно фонологическое смешение,
получает вполне правдоподобное объяснение, если
предположить, что эта эволюция проистекает из обобщения системы,
характерной для говоров северной Кастилии, в которых
не 'было никаких оснований для реализации
фонологических различий, совершенно чуждых для их баскских
предков.
310

27. Система свистящих в большей части баскских
диалектов характеризуется почти исключительным
предпочтением глухих артикуляций 86. Если оставить в стороне
сулетинский диалект, на котором говорят на французской
стороне Пиренеев и на крайнем северо-востоке,— диалект,
подвергшийся глубокому влиянию соседнего с ним
беарнского диалекта,— то можно сказать, что звонкие
свистящие встречаются только в качестве комбинаторных
вариантов согласных, нормально глухих; ср., например,
лабурдинское gasna «сыр», которое молодое поколение в Саре
произносит как [gazna]. Большинство современных
диалектов имеет только две свистящих фонемы; однако
многочисленные свидетельства говорят о том, что традиционная
система представлена теми диалектами, которые различают
три свистящих: псевдоальвеолярный глухой /s/
(орфографически z), апикально-альвеолярный глухой, в некоторых
диалектах — какуминальный, /s/ (орфографически s) и
шипящий глухой, слегка палатализованный /s/ (обычно
передается в орфографии как ch во Франции и как ? в Испании).
Все они часто появляются в сочетании с предшествующим
/t/, откуда возникают комбинации /ts, ts, ts/. Однако, как
правило, эти группы встречаются только в середине или
в конце слова. Только /ts/ появляется с некоторой частотой
в начале слова, в особенности в экспрессивных словах.
Возможно, начальное /ts-/ и даже /ts-/ также существовали
когда-то, но затем упростились в /s-/ и /s-/ 37. Вполне
вероятно, что по крайней мере /s/ и /s/ были возможны
в начальном положении наряду с /ts/ и /ts/. Таким образом,
для древнего периода языка можно наметить следующую
систему:
В начале слова Внутри слова
36 H. Gavel, Grammaire basque, v. I, стр. 55 и cл.
37 H. Gavel, Elements de phonetique basque, стр. 146;
R. Lafоn, Correspondances basques — caucasiques. «Eusko-Jakin-
tza», 2, 1948, стр. 362.
311

28. Для старокастильского можно предположить
следующее:
В начале слова Внутри слова
Эти таблицы показывают, что баски без труда могли
воспроизвести с достаточной точностью любой из глухих
свистящих старокастильского языка (как фрикатив, так
и аффрикату), но что они, по всей вероятности, имели
склонность заменять /dz z z g/ на соответствующие глухие
/ts s s с/, смешивая тем самым фонемы, обозначаемые через
c и z, -SS- и -s- и ? или ch (в зависимости от характера
шипящей звонкой фонемы) и j. Но ведь это в точности та картина,
которую мы имеем на первых этапах современного
испанского языка, где, как мы знаем, j смешивается с х, а не с ch.
Схема, приведенная ниже, может служить иллюстрацией,
во-первых, реакции басков на систему кастильских
свистящих, в которой j всегда спирант, а во-вторых, того, что
можно назвать первым актом консонантических изменений
XVI—XVII вв. Невозможно считать случайностью такой
поразительный параллелизм двух языков, которые, как
мы знаем, находились в тесном контакте на протяжении
всей истории кастильского языка. А если исключить
случайность, то очевидно, что в данном случае баскский влиял
на кастильский, а не наоборот, поскольку точно
установлено, что западнороманские языки, и в частности
старокастильский, различали звонкие и глухие свистящие,
а баскский — нет.
312

29. В этом случае, так же как в случае смешения
звонких взрывных и спирантов, мы должны предположить
существование нескольких последовательных фаз кастилизации
носителей баскского языка. Следует даже предположить
существование периода, в течение которого система,
распространенная на вновь принятых в лоно романского языка,
неявным образом подвергалась влиянию поколений людей
баскского происхождения. В течение веков люди,
усваивавшие испанский язык, сталкивались со звонким шумным
шипящим [g], который они имели тенденцию смешивать
с [с]. Эта гипотеза находится в соответствии с данными,
которые мы изложим ниже. По мере того как эти люди
приобретали привычку к звонкой артикуляции, они начали
обращаться с [g] так же, как со своими /b d g/. Если они
еще имели склонность к фрикативному произношению
своих взрывных в окружении гласных (на баскский манер),
то [g] ослаблялось почти без исключений в [?]. Новые
поколения, сталкиваясь с [?], воспроизводили его обычно
как s, так что a Juan превратилось в [a zuan]; в то же время
con Juan (т. е. [kon guan]) воспроизводилось
непосредственно как [kon cuan]; но поскольку [с] и [s] ни в кастильском,
ни в баскском не могли рассматриваться как варианты
одной и той же фонемы, эта звуковая единица слова должна
была заместиться обобщением во всех случаях какой-то
одной шипящей фонемы. Не следует удивляться, что
в конечном счете победило /s/,— ведь -j- в середине слова,
кроме положения после я, автоматически звучало как [?],
откуда в свою очередь [s], a начальное j- переходило во
фрикатив во всех положениях, кроме положения в начале
фразы и после п.
30. Мы напрасно бы пытались установить точные даты
или локализацию какого-либо из процессов, о которых
мы только что говорили. В отношении географического
расположения эти процессы можно, пожалуй, отнести
к традиционной, все время сужающейся баскской
области или же к районам Старой Кастилии, в которые пришли
баскские поселенцы; взятые в целом, эти районы
составляли довольно большую часть того трамплина, с которого
началась кастильская реконкиста. Остальную часть области
занимали традиционные носители романского языка, а
кроме того (что часто упускают из виду), компактная масса
одноязычных басков, которых, конечно же, нельзя считать
313

гетерогенным элементом в этой среде в ту эпоху, когда
религия и феодальные узы, без сомнения, были более
важными социальными факторами, чем язык. Возможно, что
с течением веков какая-то часть баскского населения
спускалась к югу. И чем дальше шли эти люди, тем легче им
было полностью ассимилироваться с их новым
окружением. Но те, кто не продвинулся на юг дальше Бургоса,
скорее всего застали (по крайней мере в низших слоях
населения) романский язык, уже пронизанный разного
рода баскскими чертами. Если они обосновывались в этих
местах, то и они сами, и их потомки усваивали это местное
наречие и, быть может, привносили в него некоторое
количество дополнительных баскских черт. В рамках нашей
гипотезы нет необходимости предполагать, что баскский
язык был распространен достаточно широко за пределами
традиционной баскской области, скажем, после XII века.
Но позднее низшие слои населения на больших
территориях Кастилии пользовались, по-видимому,
фонологической системой, в большой степени совпадавшей с той,
которая впоследствии стала нормой или по крайней мере
содержала ее в зародыше. Тот факт, что вплоть до XVI века
мы находим очень мало следов этой системы,
свидетельствует лишь о том, что она не была употребительна в тех
слоях населения, из которых обычно вербуют писцов.
31. Все, что мы можем констатировать начиная
примерно с 1550 г., отнюдь не относится к числу фонетических
изменений такого типа, когда все общество постепенно
изменяет привычные для него артикуляции. Если принять во
внимание, что все провинции и все классы общества всей
кастильско-говорящей Испании оказались затронуты теми
революционными преобразованиями, о которых
говорилось выше, то трудно себе представить, как эти
преобразования распространились по всем уголкам столь обширного
района примерно за три четверти века, т. е. за период,
равный жизни одного поколения людей,— период, с
лингвистической точки зрения действительно короткий.
Непостижимо, каким образом могло получиться так, что в 1550 году
вся нация от Бургоса до Гренады произносила [viezo],
а в 1625 году — уже [bjexo]. Что бы при этом было с
восьмидесятилетним стариком, родившимся в 1540 году?
Конечно, большое число людей, в особенности в отдаленных
районах, могло произносить [viezo] и в 1650 году, и позднее.
Но этого мало. То, что произошло, невозможно понять ина-
314

иначе, как разрыв в языковой традиции, в течение долгого
времени сохранявшейся высшими слоями, разрыв, мало-
помалу находивший поддержку в широких слоях населения
все новых и новых районов; старая норма, видимо,
поддерживалась своего рода социальной сегрегацией вопреки
влиянию кормилиц и слуг. Защитники языковой традиции,
конечно, прекрасно понимали язык народа — так же как
в современной Европе буржуа понимает язык рабочих
и даже диалект своих фермеров. Нашему
восьмидесятилетнему старику 1625 года [bj[exo] должно было казаться очень
вульгарным, хотя он наверняка мог слышать такое
произношение чуть не с колыбели. Нужны века для того, чтобы
изменения такого масштаба развились и получили
всеобщее распространение. По-видимому, в течение
предшествующих веков вариант кастильского языка без звонких
свистящих и с неопределенными границами-между
звонкими взрывными и спирантами, придя с севера, медленно
распространялся среди крестьян и низших слоев
ремесленников; достигнув границ Старой Кастилии или, быть может,
даже выйдя за ее пределы, этот вариант постепенно
подрывал традиционную форму языка. Постепенно
распространяясь, эта система достигла районов, где в это время
проходили другие процессы, видоизменяющие фонетическую
реализацию некоторых фонем. Именно такой сплав и
возник в конце концов на руинах традиционной
фонологической системы.
32. Изучение памятников старокастильского языка не
дает исчерпывающих доказательств в пользу
существования тенденции к смешению звонких свистящих с
соответствующими глухими. Однако можно указать на некоторые
интересные факты. В случае /ts/ и /dz/ употребление ?
(или его варианта с) вместо /ts/, a также /dz/ вплоть до
XIII века 38 является слишком общей чертой для Кастилии
и для других районов, в частности для Леона, чтобы ее
можно было интерпретировать как проявление тенденции
к смешению. Здесь следует принять во внимание
орфографические привычки, которые маскируют фонологические
противопоставления, и поэтому невозможно точно
установить, где и когда ? свидетельствует о смешении ts и dz.
В памятнике «Mio Cid», который был написан в ту эпоху,
когда нормой было различение c и ?, нет никаких следов
?. ?idal, цит. соч., стр. 63 и cл.
315

смешения звонких и глухих фонем 39. Однако некоторые
документы этого периода никак не используют наличие
двух букв c и ? 40, в чем можно видеть результат того, что
писцы избегали выражать на письме фонологическое
различие, которое они с таким трудом могли воспроизвести
в своей собственной речи. Позднейшие документы
подтверждают нашу гипотезу о том, что Старая Кастилия была
первой среди испанских провинций, где четко проявилась
эта черта 41. Что касается апикально-альвеолярных
фрикативов, для которых простое интервокальное -s-,
по-видимому, представляло звонкий вариант, а двойное -ss
глухой, то следов их смешения в древних документах можно
найти довольно много 42. В «Mio Cid» -s- вместо -ss-
встречается редко43; иногда, однако, наоборот, писцы этой
эпохи употребляют -ss- там, где естественно было бы
ожидать -s- 44.
33. В случае шипящих мы находим в самых древних
документах многочисленные проявления тенденции к
смешению в письменности глухой аффрикаты /с/ с кастильской
фонемой, соответствующей романскому [l]; нередко вместо
того и другого употребляется gg; вместо звонких и
глухих употребляется иногда недифференцированно буква i,
а также комбинации ch и ih 45. Это, по-видимому,
показывает, что звонкий звук был когда-то аффрикатой [dz],
которую люди баскского происхождения были склонны
смешивать с глухой фонемой /с/. Для последующих
периодов было бы неосторожно делать далеко идущие выводы
из графических сочетаний типа xamas вместо jamas
«никогда», которые как будто бы встречаются 46 в мадридских
памятниках уже в XIII в. Действительно, Мадрид не
относился к той области, в которой свистящие могли оглушить-
ся в столь ранний период. В целом мы не располагаем
достаточно ясными и бесспорными данными, которые
указывали бы на общее смешение ранее XVI в., т. е. до того мо-
39 ?. ?ida1, Cantar del Mio Cid, стр. 212.
40 R. J. Cuervo, цит. соч., стр. 162.
41 Там же, стр. 163 и cл.
42 ?. ?ida1, Origenes... стр. 67.
43 ?. ?ida1, Cantar del Mio Cid, стр. 180.
44 Там же, стр. 221, п. 3.
45 ?. ?idа1, Origenes... стр. 60 и cл.
46 Н. Gave 1, Essai sur l'evolution de la prononciation du
castillan depuis le XIVe siecle, Paris, 1920, стр. 470.
316

момента, когда язык всех классов общества оказался
затронут преобразованием.
34. Во втором томе работы «Estudios linguisticos» Амадо
Алонзо (А 1 о ? s о) можно найти ряд наблюдений,
касающихся современной эволюции в Испании и в Америке
некоторых испанских непрерывных фонем 47. Из этих
наблюдений следует, что звонкие непрерывные под влиянием того,
что испанские фонетисты и лингвисты называют
«rehilamiento» 48, везде обнаруживают тенденцию к утрате своей
звонкости. Алонзо видит в этом оглушении то же явление,
которое три века назад привело к смешению звонких и
глухих свистящих: в испанском языке rehilantes имеют
тенденцию к оглушению, тогда как слабые звуки — не-
rehilantes — сохраняют свою звонкость. Эта теория весьма
соблазнительна. Однако возникает вопрос, почему
оглушение звонких фонем с устойчивой артикуляцией
произошло только в кастильском и неизвестно в португальском
и французском, не говоря уж о других романских языках.
Иными словами, почему нужно очень хорошо знать
испанский язык, чтобы сразу понять, чему соответствует слово
rehilamiento. Поскольку другие романские языки не знают
этого слова, то, видимо, кастильский один приобрел в
какой-то момент этот способ дифференциации различных
типов непрерывных согласных. Аналогичная тенденция
к оглушению сильно артикулируемых согласных
отмечена в бретонском и в валлийском 49. Но в кельтских языках
для этого существуют вполне понятные морфологические
предпосылки. Ничего похожего нет в кастильском:
аргентинский «porteno» (житель Буэнос-Айреса), который
склонен заменять в своей речи cabazo на cabaso, не подчиняется
давлению парадигмы склонения; здесь имеет место чисто
фонетический процесс, проистекающий из того, что можно
назвать специфической тенденцией современного
кастильского языка. В поисках источника этой тенденции мы снова
придем к баскскому языку, в котором никогда не было
звонких непрерывных, за исключением ослабленных
взрывных. Проблема сводится, следовательно, к тому, чтобы
определить, когда эта тенденция перешла с баскского на
кастильский. Желательно при этом не быть введенным
47 См. в особенности стр. 226—258.
48 См. ?. Martinet, цит. соч., разделы 4.44 и 4.45.
49 См. A. Martinet, цит. соч., раздел 6.2.
317

в заблуждение своей собственной терминологией: тенденция
не «набрасывается» на язык как болезнь; она передается
от языка к языку только в том случае, когда одна
структура испытывает глубокое влияние со стороны другой;
фонологическая структура баскского языка оказала влияние
на структуру кастильского, в результате чего смешались
1b/ и /v/, /ts/ и /dz/, /s/ и /?/, IsI и /?/. После того как
произошли эти смешения, говорящие потеряли свободу
комбинирования звонкости с непрерывностью в согласных, за
исключением плавных или слабых смычных; в настоящее
время если в результате языковой эволюции тут или там
возникает какое-нибудь [?], оно слишком изолированно,
чтобы сделать неограниченно возможным необычное
сочетание работы голосовых связок с энергичной артикуляцией,
какая имеет место при произнесении шипящих. Короче
говоря, именно оглушение свистящих стоит у истоков
существующих языковых привычек носителей
кастильского языка, а отнюдь не наоборот.
35. Чтобы гипотеза о баскском происхождении
смешения звонких и глухих свистящих завоевала сторонников,
следует произвести сравнение романской и баскской
фонологических структур. Но это сравнение не принесет плодов,
если предварительно не разделить весь комплекс изменений,
которые произошли к XVII в., на два различных акта,
частично совпадающих по времени: оглушение, с одной
стороны, и устранение специфических артикуляций —
с другой. Если мы хотим понять действительную природу
этого последнего явления и уловить некоторые из факторов,
способствовавших этой реорганизации ртовых
артикуляций, то мы должны временно отвлечься от фактов
фонологических смешений, несмотря на то что памятники
отражают только те звуки, которые являются результатами
смешений. Система взрывных и фрикативов, возникшая
в результате баскских влияний, проанализированных выше,
может быть представлена при помощи следующей схемы:
318

С точки зрения различительных функций эта система
страдает слишком большой концентрацией в области
свистящих, тогда как соседние артикуляторные возможности
остаются неиспользованными. Общебаскский язык, в
котором не было единой фонемы /ts/, но зато было три фрикатива,
/s/, /s/ и /s/, стремится разрешить этот конфликт путем
смешения двух фонем из трех. Следует предположить
аналогичное смешение (/ts/ и /s/) для большой части
Андалузии, откуда оно могло проникнуть и в Америку. Но для
испанского языка центральных областей можно отметить,
что фонема /ts/ в конце концов приобрела зубную
артикуляцию, которая сделала из нее фрикативный коррелят
для /t d/. Вероятно, на некоторых участках кастильской
области развитие c и ? в направлении [?] и [d]
предшествовало смешению этих двух фонем, так что жители этих
районов в конце концов стали смешивать [?] и [d],
имитируя тех, кто смешивал [ts] и [dz] ([?] и [ts]; [d] и [dz] были,
разумеется, вариантами одной и той же фонемы). Тот
факт, что фрикатив [d] не совпал повсеместно с
ослабленным вариантом /d/, возможно, объясняется более
энергичной артикуляцией [d] (в письменности ?) 50; как известно,
наличие/отсутствие голоса не единственный признак,
отличающий в современном испанском языке d в -ado и z в -azo.
Однако пример juzgar «судить», -azgo из judgar, -adgo
показывает, что по крайней мере в положении на конце слога
и в середине слова смешение все-таки происходило.
36. Шипящая /s/ также становилась акустически более
противопоставленной /s/, отходя в направлении дорсальной
артикуляции /к/ и /g/. Здесь также, вполне возможно,
изменение началось (по крайней мере в каких-то районах)
раньше, чем произошло смешение /s/ и /?/. Хотя переход
шипящей артикуляции в дорсальную и засвидетельствован
в нескольких баскских диалектах 51, маловероятно, чтобы
в кастильском это изменение произошло под влиянием
баскской фонологический системы, поскольку схема
эволюции Ц > j > d > dz > ts > s > ?], приводимая Гавелем
как процесс, в результате которого в некоторых баскских
50 Было бы, конечно, полезно проводить различие в
транскрипции между ослабленным спирантом и устойчивым фрикативом;
как можно было заметить, мы, как правило, использовали термин
«спирант» для слабых смычных, а термин «фрикатив»— для
непрерывных звуков с сильной артикуляцией.
51 H. Gavel, Grammaire basque, v. I, стр. 48.
319

диалектах появились глухие дорсальные фрикативы,
действовала лишь в некоторых районах Испании. Звуки Ц]
и [d] остаются самыми нормальными реализациями для
баскской фонемы, обозначаемой на письме как j52. Таким
образом, вполне вероятно, что баскские диалекты,
имеющие звук [х], обязаны появлением этой артикуляции
сравнительно недавнему кастильскому влиянию. Трудно
определить точно характер и ход этого влияния, не
проанализировав полностью фонологическую систему каждого из
рассматриваемых диалектов. Отсутствие точных сведений
о географическом источнике сдвига шипящей артикуляции
назад в кастильском не может повлиять на наше мнение
о том, что смешение звонких и глухих свистящих на каком-
то этапе своего распространения достигло районов, где
осуществилась реорганизация ртовых артикуляций, и уже
эта система, получившаяся в результате реорганизации,
продолжала распространяться и стала в конце концов
составной частью общеиспанского языка. В конечном счете
возникла система, которую можно представить так:
р t ch с
b d g
f ? s j
Если отвлечься от плавных и носовых, то таблица,
приведенная в разделе 3.26 книги «Принцип экономии» для
современного кастильского языка, отличается от настоящей
схемы только наличием неслоговых у и и. Отсюда мы видим,
что переход «полугласных» в согласные получает очень
хорошее объяснение в рамках фонологической системы
современного кастильского языка. Аналогичный переход,
правда, имеет место и во многих баскских диалектах как
на севере Пиренеев, так и на юге, однако здесь нет
необходимости предполагать взаимное влияние. Речь идет
просто о параллельной эволюции, обусловленной
фундаментальным сходством консонантических систем этих двух
языков.
52 В баскском j встречается, как правило, в начале слова,
и усиление /i/ в /d/ в этой позиции вполне естественно для системы,
в которой b, d и g являются смычными в начале слова и спирантами
в положении между гласными.

3. Петрович
УНАСЛЕДОВАННОЕ И ПРИОБРЕТЕННОЕ
ПОД ИНОЯЗЫЧНЫМ ВЛИЯНИЕМ В ФОНЕТИЧЕСКОМ
И ФОНОЛОГИЧЕСКОМ РАЗВИТИИ РУМЫНСКОГО ЯЗЫКА
(В СВЯЗИ С ИНФЛЕКСИЕЙ РУМЫНСКИХ ГЛАСНЫХ E и О)
В фонетическом развитии румынского языка можно
различить два этапа, первый из которых является общим
для всех — или почти всех — романских языков, а второй
характеризуется появлением фонетических и
фонологических особенностей, отсутствующих в родственных
румынскому романских языках.
Одной из таких специфических черт является
преломление ударных е, о в еа (а), оа (а) в положении перед слогом,
содержащим а или е х. Согласно В. Мейеру-Любке,
это фонетическое изменение — чисто румынское в отличие
от аналогичного явления в некоторых западнороманских
говорах (например, в южной Италии), где оно вызвано
i, и следующего слога. Ср. лат. niger «черный» — nigra,
рум. negru — neagra, южноитал. niuru — neura 2.
Тем не менее эти два фонетических изменения, по
существу, представляют собой один и тот же процесс:
уподобление ударных гласных е, о гласному следующего слога по
высоте тембра. Перед i, и гласные е, о произносились более
E. Petrovici, Patrimoine herite et affinites acquises dans
l'evolution phonetique et phonologique du roumain. (A propos de
l'inflexion des voyelles roumaines e, o.) «Recueil d'etudes romanes»,
Bucarest, 1959, стр. 211—219. Текст оригинала исправлен и
дополнен автором.
1 См. проделанное более трети века тому назад подробное
исследование этого процесса в кн.: Iorgu Iоrdan, Diftongarea
lui e si о accentuati in ??????? ?, e, Jassy, 1920.
2 Cm. W. Meyer-Lubke, Rumanisch und Romanisch,
Bucarest, 1930, стр. 2 (Academia Romana, Mem. Sect. Lit., seria III,
t. V, mem. 1). Различие в способе, которым проявляется этот
процесс в румынском и в западнороманских языках, было отмечено
уже в кн. ?. ?iktin, Studien zur rumanischen Philologie, erster
Teil, Leipzig, 1884, стр. 53 и cл.
21—0293
321

закрыто 3, во всех же других позициях они остались менее
закрытыми (например, перед а, е, о или в конце слова) 4.
Речь идет о процессе, получившем название инфлексии
ударного е, о в романских языках. Разница между двумя
видами е и о особенно отчетливо выражена в сардском,
ср. ferru — kcra, mortu — mcrta 5. M. Л. Вагнер называет
и другие романские диалекты, в которых происходит
инфлексия е, о, например южноитальянский, португальские
говоры. Однако к этой группе романских диалектов
принадлежит и румынский, так как его еа, оа, несомненно,
прошли через этап c, c>. Sec «сухой» — seaca, mort
«мертвый» — moarta имели когда-то вид secu — scca, mortu —
mcrta. Заметим, что румынские гласные е, о даже под
ударением более закрыты, чем соответствующие гласные
большинства европейских языков.
Следовательно, эволюция е, о в румынском языке на
каком-то довольно древнем этапе совпадала с
эволюцией тех же гласных в некоторых западнороманских
диалектах: перед i или u 6 следующего слога гласные е, о
выступали в вариантах c, c, a в других позициях — в
вариантах с, ?·
Фр. Миклошич был первым лингвистом, выдвинувшим
резонное предположение, что румынские дифтонги еа, оа
прошли через этап §, c, что, по его мнению, было
результатом «раскрывающего» воздействия открытых гласных а, е
(более открытых, чем i, и) на предшествовавшие е, о7.
3 Ср. W. Meyer-Lubke, Grammatik der Romanischen
Sprachen, I, Leipzig, 1890, стр. 98 и cл., 131 и cл., 137 и cл.;
Е. Воurсiez, Elements de linguistique romane, 4 изд., Paris,
1946, §§ 154 ?, 156 b, с, d, 401 (Э. Б у р с ь е, Основы романского
языкознания, М., 1952, §§ 154 а, 156 б, в, г, 401).
4 Румынские формы stea, dea ( < лат. stet, det) являются
примерами преломления ударного гласного е в конечной позиции.
См. Ovide Densusianu, Histoire de la langue roumaine, II,
Paris, 1938, стр. 21.
5 См. M. L. Wagner, Lautlehre der sudsardischen Mundarten,
Halle/Saale, 1907, стр. 8 («Zeitschrift fur romanische Philologie»,
Beiheft 12); его же, Historische Lautlehre des Sardischen,
Haue/Saale, 1941, стр. 10 и ел. (там же, Beiheft 93); W. Meyer-
Lubke, Grammatik..., I, стр. 99, 132.
6 Заметим, что безударное о очень рано превратилось в
румынском в и: лат. rogo «просить» ;> общерум. rogu.
7 Fr. Miklоsiсh, Beitrage zur Lautlehre der rumunischen
Dialekte, «Sitzungsberichte der phil.-hist. Klasse der Kaiserlichen
Akademie der Wissenschaften», XCVIII—СII, Wien, 1881—1883,
Vokalismus, II, стр. 115.
322

Если инфлексия е, о является общей для румынского
и ряда западнороманских диалектов, то переход с, c B еа
(а), оа (а) — специфическая черта румынского. Следует ли
объяснять «раскрытие» е> о через с, сва (еа, °а)
физиологическими причинами 8 или славянским влиянием на
румынскую фонетику 9, т. е. воздействием субстрата? 10
Общепризнано, что в том, что касается еа, румынский имеет
значительное сходство с восточноболгарским. Вместе с тем вряд
ли можно считать, что появление в румынском еа —
результат прямого воздействия болгарской фонетики на
румынскую. Далее, румынские варианты §, 9 не совпали со
славянскими отражениями и.-е. *ё, *o, которые должны были
пройти через стадии *еа, *оа п.
Переход и.-е. *о > слав, а, без сомнения, относится
к более отдаленной эпохе, чем контакт между
восточнороманским и славянским. Славянизмы в румынском
отражают и.-е. *о в виде а (а не оа). Ср. рум. dar «подарок» <
< слав. darъ.
Между тем румынский и восточноболгарский (как и ряд
других языков Восточной Европы и Передней Азии)
обладают общей фонологической чертой, которая объясняет
появление в болгарском еа (точнее, 'а), а в румынском —
еа и оа: это наличие в том и в другом языке согласных с
собственным фонологическим тембром. В болгарском имеются
8 О различных объяснениях этого явления см. Iorgu Iоrdan,
цит. соч., стр. 29 и cл.
9 A. Vaillant, Grammaire comparee des langues slaves
(I. Phonetique), Lyon — Paris, 1950, стр. 114 и cл.; ?.
Petro?iсi, Influera slava asupra sistemului fonemelor limbii romine,
Bucuresti, 1956, стр. 32 и cл.; ?. Petrovici, Kann das
Phonemsystem einer Sprache durch fremden Einflu? umgestaltet werden?
Zum slavischen Einflu? auf das rumanische Lautsystem, Haag, 1957,
стр. 23, 32, 39 («Janua Linguarum», III); A. Rosett ?, Studii
linguistice, Bucuresti, 1955, стр. 81; ?. Rоsetti, Slavo-romanica.
Sur la constitution du systeme vocalique du roumain,
«Romanoslavica», I, Bucuresti, 1958, стр. 27 и cл.
10 Согласно В. Георгиеву («Тракийският език», София,
1957, стр. 19—20), во фракийском был дифтонг-??, подобный
румынскому еа (еа).
11 О существовании в общеславянском дифтонгов *еа> *оа
(wa) (< и.-е. *ё, *o) см. A. Vaillant, Grammaire comparee
des langues slaves, I, стр. 115; A. Martinet, Economie des
changements phonetiques, Berne, 1955, стр. 359, 362; G. Y. She?elоv,
A Prehistory of Slavic, The Historical Phonology of Common Slavic,
Heidelberg, 1964, стр. 150 и cл., 164 и cл.
21^ 323

согласные с палатальным фонологическим тембром (формы
дал и дял < общеслав. *delъ различаются оппозицией
«твердый согласный — мягкий согласный»: /d/ — /d/) 12,
а в румынском — согласные с палатальным,
лабиовелярным и лабиопалатальным фонологическим тембром (пары
lac — leac, dar — doar, сага — chioara различаются
оппозициями «нейтральный [непалатализованный и
нелабиализованный] согласный — просто палатализованный
согласный», «нейтральный согласный — просто лабиализованный
согласный» и «нейтральный согласный —
лабиализованнопалатализованный согласный»: /1/ — /1/, /d/ — /d°/, /k/ —
/k'° / :/lak/ —/l'ak/, /dar/—/d°ar/, /кагэ/ — /к'° агэ/). В
румынском согласные с различной окраской представлены
также в конце слова: te sco/1/ (= scoli), ca/d°/ (= cadu),
o/k'7 (= ochiu). (В литературном румынском языке
округленные конечные согласные делабиализовались: cad, ochi.)13
Фонологическое родство румынского и славянских
языков в отношении корреляции по палатализации согласных
есть, несомненно, результат контакта, конвергентного
развития. Возникновение в румынском языке фонологической
системы, столь сходной с системами славянских языков,
принадлежащих к евразийскому языковому ареалу (я
имею в виду прежде всего корреляции по тембру
согласных), стало возможным благодаря повседневным контак-
12 Апостроф обозначает здесь фонологическую (а не
позиционную) мягкость, а значок 0 — фонологическую лабиализацию
(округление) согласных.
13 Первым лингвистом, указавшим на существование в
румынском корреляции согласных по палатализации, был Р. Якобсон;
см. R. Jakobson, Remarques sur l'evolution phonologique du
russe comparee a celle des autres langues slaves, в «Travaux du Cercle
Linguistique de Prague», (TCLP), II, 1929, стр. 109, прим. 50;
его же, К характеристике евразийского языкового союза,
Paris, 1931, стр. 26; его же, Uber die phonologischen Sprachbunde,
TCLP, IV, 1931, стр. 236 и cл.; его же, Sur la theorie des
affinites phonologiques entre les langues, в: «Actes du IVme Congres
international de linguistes» (Copenhague, 27.VIII — 1.IX.1936),
Copenhague, 1938; опубликовано также в виде приложения к книге:
N. S. Trubetzkoy, Principes de phonologie, стр. 361. См. также
A. Graur — A. Rosetti, Esquisse d'une phonologie du
roumain, «Bulletin linguistique», VI, 1938, стр. 14 и cл. Об округленных
согласных в румынском см. Е. Petrovici, Esquisse du systeme
phonologique du roumain, в книге: «For Roman Jakobson. Essays
on the Occasion of His 60th Birthday», The Hague, 1956, стр. 382 и cл.;
его же, Kann das Phonemsystem einer Sprache durch fremden
Einflu?..., стр. 25 и cл.
324

там романского населения со славянским, в ходе которых
романское население усвоило славянские
произносительные навыки. Изменения, происшедшие в славянской
фонологической системе, через посредство множества двуязычий
передались и романскому. В нижеследующих заметках
я попытаюсь очертить этапы, пройденные общерумынской
фонологической системой на пути к так называемому
«преломлению» 14 гласных e, ? в еа (а) оа (а).
До появления дифтонгов еа, оа в общерумынском была
следующая система гласных:
325
Со смыслоразличительной точки зрения большая
закрытость или большая открытость ударных е, о не играла
никакой роли, будучи полностью обусловленной фонетическим
контекстом. Таким образом, в общерумынском языке на
довольно отдаленном этапе его развития ударные е, о
находились в таком же положении, как и в некоторых
западнороманских диалектах, в особенности в capдcком.
Чтобы объяснить превращение g, c в ??, оа, следует
предположить существование в общерумынском явления,
называемого групповым сингармонизмом, суть которого
заключается в том, что высота тона согласной и следующей
за ней гласной, образующих группу, унифицируется путем
прогрессивной или регрессивной ассимиляции.
Прогрессивная ассимиляция вызвала переход гласных i, a, a (с
велярным тембром) в i, е, а (= с) после палатальных согласных
(как, например, ?, l) и в и, о, а (= с) после w. В
результате этого фонетического изменения латинское а, вначале
отразившееся в общерумынском как ?, a, i, получило в
конце концов отражение в виде девяти гласных. В
общерумынском латинским формам vigilando, vigilamus, vigilare
«бодрствовать»; arando, aramus, arare «пахать»; leuando,
leuamus, leuare «поднимать» соответствовали следующие
формы:
vegl'indu arindu luwundu
vegl'emu aramu luwomu
vegl'are arare luware
^vegl'cre) (luwcre)
Cm. ?. ?ourciez, цит. соч., § 460.

Итак, общерумынский имел два типа открытых е и о;
одни произошли от ударных е, о в результате романской
инфлексии гласных, другие — от а после палатальных
согласных и w. Таким образом, е и о во многих случаях
слились с а. Соответствие § — a — 9 в одних и тех же
грамматических формах стало весьма частым явлением:
vegl'cre — агаге — luwcre; vin'a (vin'c) «виноград» — casa
«дом» — dziwa (dziwc) «день».
Групповой сингармонизм был также результатом
регрессивно-ассимилятивного воздействия гласных на
предшествующие согласные, палатализовавшиеся перед i, e, §
и лабиализовавшиеся (округлившиеся) перед и, о, с.
Следует заметить, что общерумынская палатализация
согласных перед i, e, c не влекла за собой какого-либо
смягчения, существенно изменявшего согласную. Она
представляла собой легкое повышение тона согласной по
сравнению с последующей гласной, бывшее результатом
несколько большего подъема спинки языка к нёбу, чем
при артикуляции последующей палатальной гласной.
В очень многих современных румынских говорах имеется
эта слабая степень палатализации согласных, отмечаемая
на картах «Румынского лингвистического атласа» («Atlas
linguistique roumain») как i, e и полугласная е, помещаемые
между согласной и следующей за ней гласной. К этому
типу согласных больше подходит термин «диезные»
(по-английски sharp или sharpened), так как термин
«палатализованные согласные» может означать согласные, место
артикуляции которых сдвинуто в направлении к центру нёба,
что не имеет места при артикуляции диезных согласных
румынского языка 15.
Палатализованный или лабиализованный характер
согласных всегда вызывался последующей палатальной или
лабиовелярной гласной. Палатализованные и
лабиализованные согласные были лишь комбинаторными вариантами
соответствующих непалатализованных и
нелабиализованных согласных, встречавшихся в позициях перед гласными
16 Относительно терминов sharp = sharpened и flat = flattened,
которые можно перевести как «диезные» и «бемольные», см.:
R. Jakobson, С. G. M. Fant, M. Halle, Preliminaries to
Speech Analysis, The Distinctive Features and their Correlates,
Technical Report № 13, 2nd print., Acoustics Laboratory, MIT, 1955,
стр. 31 и cл.; L. Kaiser, Manual of Phonetics, Amsterdam, 1957,
стр. 235.
326

я, a, i. Аналогичное явление имело место, согласно Андре
Бюрже, в общероманском перед гласными § (< лат. ё) и ?
(<лат. ?), которые дифтонгизировались вследствие
появления между согласным и гласным переходного гласного
элемента с тембром соответственно i и и 1в. В общерумынском
переходный гласный элемент i общероманского дифтонга ie
развился в йот, который сохранился лишь в начале слова
и после лабиальных. Когда йоту предшествовали другие
(нелабиальные) согласные, он исчезал, вызывая при этом
смягчение предшествующего ему согласного (например, r', l)
или его превращение в полузакрытый или шипящий.
Ср., с одной стороны, ferra «земля» (< tyerra < лат.
terra), d'zece «десять» (< с!уесе<лат. decern); s'ede «сидит»
(<зуеае<лат. sedet), Гериге «заяц» (< lyepore < лат.
leporem), гебе «холодно» (<гуесе< лат. recens), c'erbu
«олень» (< kyerbu < лат. cervus), g'emu «стонать» (<
gyemu < лат. gemo), с другой стороны — pyeptu «грудь» (< лат.
pectus), myere «мед» (<лат. *melem), fyerru «железо»
(< лат. ferrum), vyerme «червь» (< лат. vermis) 17.
В отличие от общероманского в общерумынском
согласные подверглись палатализации и лабиализации перед
любой палатальной или лабиовелярной гласной независимо
от степени открытости, что вызвало появление между
согласной и последующей гласной переходных гласных
элементов, несколько более высоких или низких по тону, чем
последующая гласная. Так возникли формы рагii «колы»,
s*ecu «сухой», s*era «вечер», parwu, tuotuu, t°cta (< pari <
<лат. pali, sеси<лат. siccus, sera <лат. sera, paru < лат.
palus «кол», totu «весь» < лат. totus, tcta «вся»< лат. tota).
На этом этапе развития общерумынского
фонологическая система румынского языка подверглась радикальной
перестройке в результате появления корреляций между
согласными по тембру. Процесс рефонологизации начался
с отпадения конечных i и и. Согласные, за которыми
раньше следовали гласные, сохранили даже после отпадения
последних палатализованный или лабиализованный
характер, который они получили под их влиянием. Различительная
16 См. Andre Burger, Phonematique et diachronie, в
«Cahiers Ferdinand de Saussure», 1955, стр. 28 и cл.
17 Не следует забывать, что во всех этих общерумынских
формах ударное е выступало в более закрытом варианте перед слогом,
содержащим i или и, и в более открытом — перед слогом,
содержащим a или е.
327

ная функция, ранее выполнявшаяся гласными -i и -и,
перешла к согласным, ставшим конечными. Так появились
в общерумынском диезные (палатализованные) и бемольные
(лабиализованные) согласные фонемы, наделенные
важными морфологическими функциями. Ср. paruu, рагi, aruu
(< лат. аго), агЧ (< лат. * aris, классич. aras) > paru =
= /раг°/ед. ч. par1 = /раг7ми. ч., аги = /аг°/ 1-е л. ед. ч. —
аг1 = /аг7 2-е л. ед. ч.
Поскольку палатализованные и лабиализованные
комбинаторные варианты в конце концов превратились в
самостоятельные фонемы, выполняющие важные
морфологические функции, в группах, состоящих из согласной плюс
гласная с тем же тембром, различительную роль взяли
на себя согласные различных тембров, тогда как раньше
эту роль выполняла группа «согласная плюс гласная»
в целом.
До появления диезных и бемольных согласных фонем,
противопоставленных нейтральным согласным фонемам
(недиезным и небемольным) и друг другу, формы bata «чтобы
он дрался» — becta «пьяный», pate «он страдает» — p°cte
«он может» 18, различались между собой группами bа — bе§,
ра — p°c>. С появлением диезных и бемольных согласных
эти согласные приняли на себя всю полноту различительной
функции. Вследствие этого c, c — или, точнее, е§, °c —
превратились в нефонологические варианты а. (Следует
иметь в виду, что во многих грамматических формах си c
соответствовали а 19.) Вышеприведенные формы стали
различаться противопоставлением /b/ — /b7, /р/ — /р°/. Это
дало возможность гласным ec, a, °c, слитным в
фонологическом отношении, стать слитными и в фонетическом
отношении. Формы b'cta, p°c)ta стали b'ata, p°ata, реализуемыми
в виде beata, b^ata, p°ata, puata 20. Как непосредственный
18 Bata < лат. batt(u)at, becta < лат. *bibita, pate < лат.
patit, ? °cte < лат. *potet.
19 См. выше.
20 Согласно A. Ionascu («Diftongarea» lui е si о accentuaji
in posijia ?, e в кн.: «Omagiu lui I. Iordan eu prilejul implinirii
a 70 de.ani», Bucurecti, 1958, стр. 430), §, c расширились до ?, чтобы
сохранить отличие от е, о, которые стали менее закрытыми после
падения конечных i, u. Но дифференцировать две разновидности
е, о — более закрытую и более открытую — не было никакой
необходимости, так как они являлись лишь позиционными вариантами
гласных фонем е, о. Таким образом, их совпадение не могло вызвать
появления каких-либо пар одинаково звучащих слов,
323

результат перестройки фонологической системы
общерумынского, а именно появления корреляций по
палатализации и лабиализации среди согласных фонем, возникли
дифтонги еа, оа, по существу представляющие собой фонему
/а/, началу которой предыдущая палатализованная или
лабиализованная согласная придает оттенок е, i или о, и 21.
Процесс возникновения группового сингармонизма,
установления корреляций согласных по тембру и слияния —
сначала фонологического, а затем и фонетического —
гласных g, a, ? проходил параллельно в румынском и в
восточноболгарском 22. Правда, в болгарском развилась лишь одна
корреляция согласных по тембру, а именно связанная
с палатализацией, а фонетико-фонологическому слиянию
подверглись лишь две гласные первой ступени открытости:
ё, бывшее первоначально лишь открытым е, и а. (Слияние
индоевропейских *?, *a является общеславянским и
восходит к весьма отдаленной эпохе.) Гласная ё (= §) стала,
как и в румынском, чем-то вроде дифтонга, первая часть
которого представляла собой лишь переходный гласный
элемент, автоматически появлявшийся между диезным
согласным и следующей за ним гласной [а]. Таким образом,
тенденция славянских языков наделять согласные
собственным фонологическим тембром усилилась в румынском, где
она привела к появлению двух корреляций согласных по
тембру. Подобная же картина наблюдается и в некоторых
других языках, расположенных на периферии
евразийского фонологического ареала, как, например, в абхазском,
дунганском, кашмирском и др. 23. Известно, что
характерные черты данного фонологического ареала проявляются
с особенной силой на его периферии.
21 Этот процесс фонологической перестройки более подробно
описан мной в статье «Явления сингармонизма в исторической
фонетике румынского языка — следствие славяно-румынской
языковой интерференции», опубликованной в «Romanoslavica»
(сборник в честь IV Международного конгресса славистов в Москве,
1 —10 сентября 1958 г.), II, стр. 8 и cл. Румынский текст этой статьи,
«Fenomene de sinarmonism in fonetica istorica a limbii romine»,
опубликован в: «Cercetari de linguistica», II, 1957, стр. 97 и cл.
22 Об аналогичных явлениях в славянском см. R.
Jakobson, TCLP, II, стр. 22, 48 и cл., стр. 76 и cл.; A. Martinet,
Economie des changements phonetiques, стр. 356 и cл.; H. G. Lunt,
On the Origin of Phonemic Palatalization in Slavic, в кн. «For
Roman Jakobson», The Hague, 1956, стр. 306 и cл.
23 См- Trubezkoy, Principes de phonologie, стр. 149.
329

Какова была судьба корреляций согласных по тембру
в различных диалектах и говорах румынского языка? Для
ответа на этот вопрос необходимы точные данные о
фонологических системах румынских говоров. Описанием этих
местных -фонологических систем следовало бы заняться
нашим диалектологам. Но уже и сейчас, пока еще не
существует фонологической географии румынского языка, мы
можем в общих чертах представить себе фонологию наших
диалектов, основываясь на данных монографий,
посвященных этой теме. То, что нам известно о фонологии
румынских диалектов и говоров, дает основание заключить, что
корреляции согласных по тембру в румынском языке
регрессируют. В некоторых диалектах число различных по
окраске согласных значительно уменьшилось, их
дистрибуция ограничена, из двух корреляций по тембру осталась
одна, а то и ни одной. Так, в литературном румынском
языке округленные согласные встречаются только перед
ударным /а/, тогда как во многих диалектах они
сохраняются и на конце слова, где выполняют важные
морфологические функции (ср. /stingac0/ ед. ч. «левша» —
/stingac/ мн. ч.; /injung0/ 1-е л. «я закалываю кинжалом» —
/injung/ 2-е л.)24. В меглено-румынском в конечном
положении встречаются лишь две пары фонем с различием по
твердости/мягкости: /п/ — /?/, /l/ — /l/. Однако, будучи
дорсально-палатальными, меглено-румынские /n/ и /l/
могут рассматриваться как противопоставляемые апикальным
/п/, /1/ по месту образования. Таким образом,
мегленорумынский фактически больше не использует корреляций
согласных по тембру, как и большинство
болгаро-македонских говоров. В этом отношении развитие
меглено-румынского и болгаро-македонских говоров было параллельным.
В некоторых диалектах северо-западной части дако-
румынской области корреляция согласных по
лабиализации исчезла, а корреляция по палатализации
представлена лишь небольшим числом пар согласных, имеющих
весьма ограниченную дистрибуцию. Из палатализованных
согласных /t/, /d/, /?/ образуются аналогично дорсально-
палатальным венгерского, словацкого, чешского, западно-
украинского и некоторых сербохорватских говоров. Мы
видим, что это фонетическое сходство, распространенное
в области, которую Р. Якобсон называет дунайской, вклю-
24 См. «Bulletin linguistique», VI, стр. 25.
330

включает и дако-румынские говоры северо-запада. С
фонологической точки зрения эти говоры находятся в том же
положении, что и западноукраинские говоры, в которых
дорсально-палатальные /t/, /d/, /n/ должны рассматриваться
как ряд диезных согласных, противопоставленных
недиезным, тогда как в других языках дунайского фонетического
ареала этот ряд согласных как палатальные
противопоставляется по месту образования лабиальным, дентальным
или гуттуральным 25.
В истро-румынском совершенно исчезли корреляции
согласных по тембру, а с ними и такие
противопоставления, как /fecor/ ед. ч. «сын, парень» — /fecor'/ мн. ч.
Единственное и множественное число стали звучать
одинаково: /lup/ «волк» ед. ч.— /lup/ мн. ч. В результате
исчезновения фонологических окрасок согласных исчезли и
дифтонги еа, оа. Lu/m'a/, са/lа/, merin/d'a/, noap/t'a/, mul'a/r'a/
(ср. литературные формы lumea «мир, люди», calea «путь»,
merindea «полдник», noaptea «ночь», muierea «женщина»)
превратились в luma, cala, merinda, nopta, тиlаrа26.
В середине слова в истро-румынском обнаруживаем g, о
на месте дифтонгов еа, оа: sgrg (дако-рум. литерат. seara),
morg «мельница» (дако-рум. moara) < лат. mola. Эти
гласные не отражают е, о древнего этапа общерумынского (еще
до преломления g, c). Они развились из еа, оа, иными
словами, из 'а, °а, в результате палатализующего -или
лабиализующего воздействия предшествующей согласной на
гласную а, которая превратилась соответственно: a > g, a >
> c > о. Формы Jarbg «трава» (дако-рум. iarba) < лат.
herba, тиlаге (дако-рум. muiere, XVI в. muiare), sarpe
«змея» (дако-рум. carpe) < лат. serpens, zane «ножны»
мн. ч. (дако-рум. geana) < лат. gena, ra{e «холодно»
(дакорум. гесе), га «хочет» (дако-рум. vrea, диал. vra) < лат.
*volet, fare «вне» (дако-рум. afara < *afoara) < лат. ad
foras, доказывают, что и в истро-румынском следует
предполагать существование дифтонгов еа, оа.
25 См. Р. Якобсон, К характеристике..., стр. 22 и cл.
28 См. S. Puscariu, Studii istro-romine, II, Bucuresti,
1926, стр. 146. В дако-румынском вследствие исчезновения
палатализации некоторых диезных согласных дифтонг еа также утратил
переходный палатальный элемент и превратился в а: /f'/ata
«девушка» (feata) >> fata, /b'/ata (beata < лат. vitta) > bata, /m'/asa
«стол» (measa) > masa, /{Vara «земля» (teara) > tar&» /sVara
(seara) > sara, /r'a/ «плохая» (rea) >> ra, /stVarpa «бесплодная»
(stearpa) > starpa и т. д.
331

Утрата корреляций согласных по тембру и «редукция»
дифтонгов еау оа в a, §, о в истро-румынском являются,
вне всякого сомнения, результатом влияния на
истрорумынский окружающих хорватских говоров.
Истро-румынский — это диалект, принадлежавший к евразийскому
фонологическому ареалу (которому свойственны
корреляции согласных по тембру) и перенесенный миграциями
с северо-востока Балканского полуострова в область,
расположенную в пределах европейского фонологического
ареала. В новом окружении он приобрел новые
фонетические черты, сближающие его с соседями. (Так, например,
истро-румынский имеет палатальные согласные с, n, l,
подобные соответствующим палатальным хорватского
языка Истрии.)
Примеры сходства различных румынских говоров с
соседними нерумынскими говорами можно было бы
умножить 27. При объяснении развития румынского языка и его
диалектов необходимо учитывать эти черты сходства,
явившиеся результатом конвергентного развития соседних
языков.
27 См. ?. ?atrut, Influences slaves et magyares sur les parlers
roumains, «Romanoslavica», 1958, стр. 31 и cл.

Роберт А. Фаукес
АНГЛИЙСКАЯ, ФРАНЦУЗСКАЯ И НЕМЕЦКАЯ ФОНЕТИКА
И ТЕОРИЯ СУБСТРАТА
П. Делаттр в своей блестящей статье г об
относительной позиции английской, французской и немецкой
фонетики хорошо излагает основные фонетические черты
этих языков и приводит убедительные соображения в
пользу промежуточной позиции немецкого языка между
французским и английским. Его наблюдения основаны на
научном анализе и подтверждены данными, полученными с
помощью современного оборудования в фонетической
лаборатории. Вряд ли их можно опровергнуть. Однако в
объяснительной части своей статьи он, к сожалению, вновь
вызывает старый призрак субстрата и именно в связи с этим
наталкивается на почти непреодолимые трудности.
Поскольку определенные тенденции в развитии английского языка
в значительной мере приписываются в этой статье, как он
говорит, расслабленной артикуляции и «ошибкам в
произношении» британских кельтов 2, представляется уместным
проанализировать тот кельтский язык в Британии, на
котором говорят до сих пор, а именно валлийский, и
установить, имеются ли в нем те черты, которые приписываются
теорией субстрата его кельтскому предку.
Место ударения в валлийском слове предсказуемо, ибо
оно почти всегда падает на предпоследний слог, как в
польском или испанском, и лишь небольшое число слов
представляет исключение из этого правила. Но даже и в этих
словах ударение первоначально падало на предпоследний
слог, как, например, в слове Cymraeg [kam'rarig] «валлийский
Robert A. Fоwkes, English, French, and German Phonetics
and the Substratum Theory, «Linguistics», 21, 1966, стр. 45—53.
1 См. P. Delattre, German Phonetics between English and
French, «Linguistics», 8, 1964, стр. 43—55.
2 Там же, стр. 54.
333

ский», в котором последний слог получился из стяжения
двусложного когда-то окончания [-ai-ig]. Однако для
проблемы, разбираемой в настоящей работе, гораздо важнее
не место, а характер этого ударения. В валлийском оно,
по существу, того же типа, что в немецком и английском,
и воспринимается как усиление степени громкости ударного
слога. Оно сильнее, чем французское ударение; что же
касается вопроса о том, сильнее ли валлийское ударение,
чем английское, то эксперты расходятся здесь во мнениях.
Соммерфельт в своих исследованиях кифейлиогского
(Cyfeiliog) диалекта 3 утверждает, что ударение в нем слабее,
чем в английском или немецком. С другой стороны, Стефен
Джоунз 4 говорит, что оно более выражено, чем в
английском языке. Джоунз описывает то, что можно назвать
стандартным североваллийским, и вполне можно
предполагать, что сила ударения в нем слегка отличается от
наречия, обследованного Соммерфельтом. Во всяком случае,
ясно, что ударение в валлийском гораздо ближе к
английскому и немецкому, чем к французскому. Следует, правда,
признать, что имеется известная связь между ударением
и длительностью гласного в валлийском, что напоминает
французский язык, но тип ударения явно отличается от
французского.
Что касается артикуляции r, то в валлийском оно в
первую очередь характеризуется вибрацией языка; в нем нет
никаких признаков альвеоло-палатального
ретрофлексного г. Многие индивиды произносят увулярный R, но это
расценивается как дефект речи и в народе называется
«толстоязычием» (tafod tew). Валлийские велярные /к/
и /g/ артикулируются глубже, чем в английском, а
фарингальный фрикативный 1x1 глубже, чем немецкий ach-Laut.
Звуки t, d, n имеют в валлийском отчетливо зубную, а не
альвеолярную артикуляцию. Что касается частотности
согласных, то в валлийском они располагаются в
следующем порядке: n, r, d (g, l, ?, m), в то время как английский
и немецкий дают n, t, r, а французский — r, l, t.
Немецкий и английский языки имеют дифтонги типа
ai, au, ou с известными фонетическими вариантами
(разными в двух языках), а также позиционно обусловленными
3 АН Sommerfelt, Studies in Cyfeiliog Welsh, Oslo,
1925, стр. 57.
4 St. J?nes, A Welsh Phonetic Reader, London, 1926, стр. 20.
334

аллофонами. В валлийском дифтонгов гораздо больше:
oi, ui, ??; iu, eu, tu; эй; a{, oi, щ, ??, но это обилие дифтонгов
в валлийском объясняется отнюдь не дифтонгизацией
долгих гласных, за исключением [au] из [а:]. В валлийском нет
ничего, напоминающего процесс, который Делаттр называет
«ненапряженной артикуляцией, приводящей к созданию
дифтонгов»5. Валлийский, точно так же как немецкий
и французский, имеет так называемые «чистые» гласные
[е:] и [о:]. Признак напряженности, который, разумеется,
трудно измерить, по-видимому, ослаблен в этих валлийских
долгих гласных по сравнению с немецкими и французскими;
кроме того, они имеют в валлийском несколько более
открытый характер. Однако по сравнению с долгими дифтонгами
в английском валлийские [е:] и [о:] явно являются более
напряженными. В английском языке всех валлийцев такое
монофтонгическое произношение долгих е и о является
хорошо известной чертой, которая широко используется
на сцене для имитации «валлийского акцента».
Немецкий и английский языки унаследовали некоторое
число аффрикат, которые они сохранили. Английскому
языку приписывается тенденция создавать аффрикаты 6.
В валлийском нет унаследованных аффрикат и не видно
никакой тенденции создавать их. Имеется весьма
ограниченное число заимствований, в которых они встречаются,
но чаще они замещаются при заимствовании другими
звуками, обычно щелевыми (ср. siars [sars] «попечение, забота,
командование» из charge). Здесь скорее мы имеем дело
с проявлением двуязычия и контакта языков, чем с
субстратом или суперстратом. Эти редкие аффрикаты не стали
«продуктивными» в валлийской системе согласных. В этом
отношении валлийский можно назвать «более германским,
чем немецкий»; во всяком случае, это касается его
сопротивления какому-либо созданию аффрикат. Замечательно
и то, что в валлийском /к/ произносится с полным
взрывом в таких сочетаниях, как kt, gkt и т. п. 7, и это еще
раз подтверждает, как далек валлийский от
приписываемой ему ненапряженности кельтской артикуляции. Если
сравнить произношение валлийских слов actau ['aktail
«акты» и sanctaidd ['sagktaio] «святой» с английскими
? См. P. Dеlattrе, цит. соч., стр. 49.
6 Там же.
7 St. Jоnеs, цит. соч., стр. 16.
335

actor, sanctity «святость», то ясно ощущается взрыв [к]
перед образованием следующего [t], в то время как в
английских словах actor и sanctity [k] является имплозивным.
Валлийская артикуляция скорее напоминает
произношение немецкого слова Akt или французского acte. Более
того, в валлийских словах с начальным сочетанием
согласных [kn-], например, cnawd [knaud] «плоть», cnau [knail
«орехи», артикуляция [п] не начинается до тех пор, пока
не закончен взрыв [к] — положение, которое можно
сравнить с произнесением немецких слов Knie, Knecht, knapp.
В самом деле, для комбинаций согласных в валлийском
языке типично сохранение независимой артикуляции
каждого согласного. Это особенно заметно в сочетании [xw],
в котором велярный щелевой [х] произносится без
округления губ, несмотря на следующий [w], т. е. [х] и [w]
артикулируются независимо. (Конечно, в историческом
развитии валлийского имел место процесс ассимиляции глухих
и звонких в звуковой цепи, но это явление совсем иного
порядка.) Практическим отражением этой фонетической
ситуации — как в области гласных, так и в области
согласных — является то, что валлийцы обычно легче обучаются
немецкому произношению, чем англичане. Наоборот,
валлийцы, говорящие по-английски, часто испытывают
значительные трудности при усвоении дифтонгического
произношения английских долгих гласных и обычно заменяют
их монофтонгами, точно так же как французы и немцы,
говорящие по-английски.
В валлийском языке нет назализации гласных, хотя
именно это считается особенностью западно-английской
территории, где кельты предположительно были
основным населением, когда началось распространение
«англосаксонского языка» 8. Ясно, что кельты еще более плотно
заселяли области, называемые теперь Уэльсом, однако они
совсем не передали своим современным потомкам никакой
тенденции ни к назализации, ни к каким другим
«ненапряженным» чертам, которые приписываются этому
влиянию. Верно, что бретонский имеет теперь носовые гласные,
однако он мог приобрести их в результате контакта с
французским. Многочисленные бретонские заимствования из
французского обнаруживают такие звуки. Носовые
распространились и на исконно бретонские слова, и им вряд
P. Dеlattrе, цит. соч.* стр. 50.
336

ли можно приписывать кельтское происхождение,
поскольку они незнакомы в валлийском (или корнском). Может
быть, правда, нам надо поверить в своего рода «замедленную
реакцию», при которой некие скрытые тенденции вдруг
вновь стали активными после столетий покоя (скажем,
под влиянием французского в качестве катализатора).
По-видимому, уже давно в кругах неспециалистов или
полуспециалистов стало привычкой объяснять
«лингвистические особенности романских языков кельтским влиянием.
Галлам приписывают тенденцию, проявившуюся среди
говорящих на латыни в Галлии, к опусканию мягкого нёба,
что привело к назализации латинских гласных, столь
характерной для французского языка. Но сколь ни скудны
наши знания о галльском языке, все же ничто не говорит
в пользу наличия носовых в этом языке 9. Более того,
валлийский и корнский, в фонологическом отношении
близкие к галльскому, не имеют носовых гласных, а
бретонский, как мы видели, приобрел их лишь в результате
контакта с французским языком. С другой стороны, в
романском эти гласные были почти с самого начала 10.
Предположение о галльском или другом кельтском субстрате
было бы здесь анахронизмом. Остается лишь надеяться,
что кельтам не припишут возникновения подобных явлений
в старославянском или в польском, хотя и можно делать
всякие предположения в связи с названием «Галиция».
Что касается утраты «тембра гласных», то валлийский
разделяет эту историческую черту с немецким (а также
и с английским и с французским): в истории имела место
редукция безударных гласных. Однако сейчас не
наблюдается никакой тенденции к возникновению новых шва.
Наоборот, можно утверждать, что имеется явное
противодействие этой тенденции. Интересен тот факт, что если для
немецкого языка сохранение тембра безударных гласных
может быть продемонстрировано по понятным историческим
причинам только в заимствованных словах, например
Demokrat, Demokratie, demokratischu, то в валлийском
тембр сохраняется в огромном числе исконных слов, напри-
9 G. Dоttin, La langue gauloise, Paris, 1918, стр. 95—97;
R. A. Fawkes, The Phonology of Gaulish, «Language», 16, 1940,
стр. 297—299.
10 W. Meyer-Lubke, Einfuhrung in das Studium der
romanischen Sprachwissenschaft, Heidelberg, 1920, стр. 233—234.
11 P. Delattrе, цит. соч., стр. 50.
22-0293
337

мер gwelaf fgwelav] «я вижу», agorant [a'gorant] «они
откроют, открывают», bechan ['bexan] «маленькая» и т. п.
(и, конечно, в таких заимствованиях, как democrataidd
[demo'krataio] «демократический» и т. п.). Не наблюдается
в валлийском и нейтрализации или утраты тембра гласных
перед [г], ср. dirgel ['dirgel] «тайный», ers [ers] «(тому) назад»
(англ. ago), berwi ['berwi] «кипеть», wrth [ur0] «с, к, до».
Валлийский не только не теряет тембра в безударных
слогах, но, наоборот, усиливает тембр гласного в
безударных слогах или слогах, несущих побочное ударение, в
словах, заимствованных из английского языка, хотя это
сопровождается и интонационными сдвигами, ср. англ.
island — англо-валлийское [ai-land], в то время как
английский источник дает t'ailind] или ['aitend].
Признак придыхания в валлийском очень похож на тот
же признак в английском и немецком (в отличие от
французского), однако распространяется в валлийском на
большее число позиций. Глухие взрывные обычно произносятся
с придыханием в любом окружении (за исключением t
в сочетании [tr]). Валлийское [l] ближе к французскому
или немецкому, чем к английскому «темному l». Конечно,
в валлийском имеется специальная глухая фонема /l/,
так называемое «двойное 1» (Llangollen и т. п.), но это
не влияет на фонетическое положение валлийского
относительно английского, французского или немецкого.
Валлийские [t], [d], [n], упомянутые раньше, являются зубными
звуками, а не альвеолярными, как соответствующие
английские. Они ближе по артикуляции к французским
зубным, чем к немецким, которые, по-видимому, находятся
где-то посредине между французскими и английскими.
Интервокальные /р, t, k/ не озвончаются в валлийском
и не подвержены влиянию соседних гласных. Ослабление
/р, t, k/ в валлийском проводится чаще и полнее, чем
в английском, что делает его более похожим на
французский и немецкий.
Палатализация, или смягчение, также мало характерна
для валлийского произношения, во всяком случае, не играет
большей роли, чем в немецком языке. Правда, явления
палатализации имеются в корнском языке, но они были
крайне редкими в ранний период и увеличивались в
процессе усиления контактов с английским языком.
Естественно считать более вероятным влияние английского языка
на корнский, чем обратное влияние. Особенно важно отме-
338

отметить сопротивление валлийского языка по отношению к
палатализации звука [к]. Делаттр указывает, что «германский
сохранял свое /к/ перед /i, e, а/ на протяжении всей
истории» 12. (Он, несомненно, имеет в виду немецкий, а не
германский, ибо в противном случае из германской группы
исключаются английский, фризский и скандинавские
языки.) Разумеется, в современном немецком языке /к/ остается
/к/ в Kaiser, Kirche, Kind, а английские слова church
и child явно показывают действие палатализации. При этом
утверждается, что смягчение произошло «в устах
британских кельтов». Разве при этом не удивительно, что Iwl Cesar
[ju:l'kesar] до сих пор остается валлийским соответствием
для Julius Caesar, что латинское cella «комната» дает в
валлийском cell [kel] «камера; покой», а латинское cista «ящик,
сундук» дает cest [kest] «брюхо», что certus «верный,
уверенный» > certh [kеrб] «верный; ужасный», civit(as)
«граждане, народ» > ciwed I'kiwed] «народ, толпа»; и что эти
заимствования восходят ? периоду римской оккупации Уэльса 13.
Более того, даже индоевропейское /к/ до сих пор остается
/к/ в унаследованных словах валлийского языка, например
в celu ['kelil «прятать» (староирландское celim «я прячу»,
родственное (но не заимствованное) латинскому celo из
индоевропейского *kel)14.
Все сказанное можно подытожить следующим образом:
те черты английского языка, которые нас призывают
считать результатом продолжительного воздействия
кельтского субстрата, как раз отсутствуют в валлийском, прямом
продолжателе британского кельтского языка, причем многие
из этих черт таковы, что британский или какой-нибудь
другой кельтский язык не мог характеризоваться ими ни
в какой период своего развития. Наоборот, те черты
французского языка, которые приписываются влиянию
германского суперстрата, главным образом древнефранкского,
оказываются чертами, которые имеются и в валлийском.
Нужно обладать очень богатым воображением, чтобы
представить себе эти черты в валлийском как результат
воздействия англосаксонского суперстрата, особенно если учесть,
что многие из них существовали в кельтском языке Брита-
12 Там же, стр. 53.
13 Н. Lеwis, Yr Elfen Ladin yn yr Iaith Cymraeg, Cardiff,
1943, стр. 35.
14 J. Pokorny, Indogermanisches etymologisches
Worterbuch, Bern, 1959, стр. 55.
22^ 339

Бриташи задолго до прихода англов и саксов (и ютов). Это, во
всяком случае, верно в отношении заимствований из
латыни в период римского владычества. Если кто-либо станет
объяснять романским суперстратом эти черты
«нерасслабленной артикуляции» (некоторые из которых встречаются
и в ирландском, где вообще не могло быть никакого
романского суперстрата), то вряд ли для этого удастся найти
какие-либо доказательства (во всяком случае,
опровергающий материал представить куда легче). Точно так же
маловероятной, а может быть, и вообще абсурдной была бы
теория, по которой германский суперстрат освободил
валлийскую артикуляцию от ее внутренних тенденций к
расслабленности, в то время как в Англии, наоборот, кельтский
субстрат привел к проникновению в англосаксонскую
артикуляцию этих тенденций в соответствии с неким
мистическим принципом обратной компенсации.
Обратимся теперь к какому-нибудь германскому языку,
для которого вообще очень трудно говорить о каком-либо
кельтском субстрате. С этой точки зрения весьма интересен
фарерский диалект. Здесь сторонники теории субстрата
с удивлением обнаружили бы многие черты ненапряженной
артикуляции, характерные для английского (и
французского) и приписываемые, как мы видели, кельтскому
влиянию. Если допустить, что германский элемент был способен
препятствовать и противоборствовать определенным
фонологическим тенденциям французского языка (и даже
повернуть их в другую сторону) на территории, где германский
действовал лишь как суперстрат, то разве не следует
ожидать, что фарерский диалект, являясь языком полностью
(северо)германским и никак не подверженным действию
какого-либо субстрата, суперстрата или адстрата, в
высокой степени сохранит те характеристики, которые
считаются собственно германскими? Однако в фарерском
дифтонгизация получила очень большое распространение — и не
только в случае долгих гласных, но в значительной степени
и в случае кратких гласных. Весьма консервативная и
вводящая в заблуждение орфография (хотя и принятая
не очень давно), по-видимому, объясняет тот факт, что часто,
в особенности сторонние наблюдатели, преувеличивают
сходство между фарерским и исландским. Долгое и
(орфографически ? в подражание исландскому) реализуется
как дифтонг [mi], например, tu [tttu] «ты». Аналогично о
долгое реализуется как дифтонг [ou] или [эй], например
340

storir [stourir] «большие»; а долгое, как правило,
произносится [эа], например mala [moala] «красить». Долгое i
дает [иу], например lika [luyka] «похожий, как». Приведем
примеры дифтонгизации первоначально кратких гласных:
tao [tea] «что», hava ['heava] «иметь», stova [stouva]
«комната», hevur Theavur] «имеет» и т. п. Здесь дается,
разумеется, фонетическая, а не фонологическая транскрипция 15.
Что касается палатализации, то в фарерском она зашла
даже дальше, чем в английском. Достаточно привести всего
несколько примеров, чтобы показать размеры этого явления.
И здесь традиционная орфография скрывает истинное
положение дел, отражая более древнее состояние языка (что
становится ясным из сравнения с древне- и
ново-исландским), хотя принята она была лишь в нашем столетии:
gestur ['jestur] «гость», hja [сэа] «у, при, с», hyggja ['hi J Ja]
«взгляд», Eingilskmann ['ainj ilskman] «англичанин», tykjast
['ti:cast] «казаться», ikki ['ici] «не», kjallar ['cadlar] «подвал»,
til merkis [til'mercis] «например», skip [sip] «корабль»,
rikid0m ['ruycid0m] «богатство» и ?. п.
Исландский язык обнаруживает сходную
дифтонгизацию долгих гласных, например a [au:] «на, в», oska [Ou:ska]
«желать», her [hje:r] «здесь», где е\ долгое реализуется как
восходящий дифтонг 1в. Но, по-видимому, здесь нет, как
в фарерском, дифтонгизации [i:] и [и:] и тем более кратких
гласных. Палатализация представлена в зачатках,
например последовательность-ggi дает [gH]. Ясно, что это
развитие в фарерском и исландском не может быть объяснено
никаким кельтским субстратом (хотя в Исландии в период
поселения скандинавов, как утверждают, и найдены следы
нескольких ирландских якорных стоянок).
При попытке применить теорию субстрата возникает
и целый ряд общих трудностей. Например, у нас нет
никакой реальной возможности определить, какая именно
этнолингвистическая группа действительно ответственна за
рассматриваемые здесь изменения и тенденции. Но даже если
бы нам это удалось, то у нас нет никаких сведений о
речевых навыках соответствующего народа, кроме того,
отсутствуют средства приписать определенный удельный вес
15 Примеры взяты из: W. В. Lосkwооd, An Introduction to
Faroese, Copenhagen, 1955.
16 Ami Boovarsson, Hljoofroeoi, Reykjavik, 1953,
стр. 45—46; Stefan Einarsson, Icelandic, Baltimore, 1949,
стр. 6—7.
341

суперстрату по отношению к субстрату, чтобы выяснить,
подкрепляются или, наоборот, подавляются те или иные
тенденции. Несколько больше законных оснований
приписать определенные процессы адстрату, поскольку здесь
речь идет о наблюдаемых явлениях, о живом контакте
языков. Вряд ли кто-нибудь будет оспаривать
взаимодействие соседей-современников или же почти очевидный
факт, что поколение, изучающее новый язык, принесет
в этот язык много собственных речевых навыков. Что же
касается таинственной атавистической силы древних
субстратов, то она представляется окутанной слишком густым
туманом, чтобы можно было вести научное наблюдение:
есть лишь возможность строить всякие, иногда довольно
увлекательные, предположения. Более того, даже если
поверить в доказательность субстрата, то почему мы
должны в случае Британии ограничиться кельтами? Они были,
в конце концов, лишь одной из волн завоевателей и
поселенцев, причем одной из довольно поздних. Разве их язык,
навязанный уже имевшемуся там населению, не мог
подвергнуться влиянию языка, который они заменили своим,
плюс влияние языков всех предшествующих волн — вплоть
до автохтонных насельников острова? Подобным же
образом и те северонемецкие диалекты, которые впоследствии
образовали англосаксонский, относились к той части
Германии, которая когда-то была кельтской. Если теория
субстрата справедлива, то речевые навыки англов и
саксов должны были бы отражать саксонское влияние еще до
того, как они покинули материк. Но и франкский был
в большей части распространен на бывшей кельтской
территории, и поэтому черты, приписываемые германскому,
могут быть результатом старых кельтских тенденций. Так
открывается возможность для бесконечных спекуляций,
и вся теория становится непроходимым лабиринтом 17.
Когда переход [i] в [h] в испанском начинают объяснять
баскским субстратом (с последующей утратой [h]) 18, то
достаточно указать на то, что параллельное развитие имело
место в калабрийских диалектах южной Италии, где не
17 Ср. благотворный скептицизм Блумфилда
(«Languaage», New York, 1933, стр. 386, 469) и де Соссюра («Курс
общей лингвистики», М., 1933, стр. 151).
18 A. Martinet, Economie des changementsf"phonetiques,
Berne, 1955, стр. 304—305 = стр. 298 и ел. настоящего сборника;
W. J. Entwistle, Aspects of Language, London, 1953, стр. 60.
342

могло быть никакого баскского субстрата. Некоторые
романисты 19 к тому же считают, что переход f > h —
достаточно поздний процесс в испанском языке. А если первые
поколения, овладевавшие латинским языком на
территории, которая потом стала Испанией, не совершали этой
«ошибки» в произношении, то как мы можем приписывать
ее баскскому субстрату? Сторонники теории субстрата,
разумеется, скажут, что была передана соответствующая
«тенденция». Но каков реальный смысл такого
высказывания? Конечно, надо быть благодарным за любую попытку
приблизиться к «объясняющей лингвистике», однако теория
субстрата до сих пор остается исключительно шатким
основанием для какого-либо объяснительного построения.
19 Ср. R. Menendez Pidal, Origenes del Espanol,
Madrid, 1926, стр. 219—240.

Эйнар Хауген
ПРОЦЕСС ЗАИМСТВОВАНИЯ
Слыша незнакомое иностранное слово
(или, если говорить в более общем плане,
отрезок иностранного текста, допускающий
по своей величине восприятие на слух), мы
пытаемся обнаружить в нем комбинацию
наших фонологических представлений,
разложить его на фонемы нашего родного языка
и даже сделать это в согласии с законами
следования фонем, присущими нашему языку.
(?. ?оli?an??, La perception des
sons d'une langue etrangere 1.)
Поскольку наиболее характерной чертой американских
диалектов норвежского языка являются английские
заимствования, то нам придется более подробно остановиться
на процессе заимствования. Этот процесс происходит
повсюду, где есть двуязычные носители. Следовательно, в основе
своей это процесс, протекающий в каждом отдельном
двуязычном носителе, а уж затем он переносится в сферу
общественного поведения. Каждый, кто говорит на двух языках,
должен так или иначе примирить друг с другом языки,
которыми он владеет. К сожалению, мы не можем
наблюдать непосредственно процессы, протекающие в мозгу
человека, и можем лишь догадываться о них, наблюдая
внешние проявления и сопоставляя их с тем, как сами
говорящие описывают свое языковое поведение. Поскольку
языковое поведение в основном формируется в столь раннем
возрасте, что становится совершенно бессознательным,
свидетельства носителей языка обычно неточны и не могут
считаться достоверными. Если от отдельного носителя
языка мы обратимся к той группе, в пределах которой
развертывается его языковое общение, то мы убедимся, что очень
редко можно проследить траекторию, которую описывает
слово, переходя из одного языка в другой. Каждое
заимствование, по-видимому, делается сначала каким-то одним
человеком, а затем принимается и повторяется многими
другими, и возможно, весь процесс повторяется снова
Einar Haugеn, The Norwegian Language in America,
Philadelphia, 1953, v. II, Ch. 15, The Process of Borrowing,
стр. 383—411
344

и снова. Все это ограничивает возможности нашего
научного наблюдения, и с этим ничего не поделаешь. Однако
рассмотрение заимствованных слов в различных языках
позволяет установить определенные закономерности
процесса заимствования [...]
1. Выявление заимствований
В главе 4 было показано, что носители языка не всегда
могут с уверенностью сказать, является ли то или иное
слово норвежским или английским, даже если они и
сознают, что в их речи присутствуют заимствования из
английского языка. Были приведены примеры норвежских слов
типа potet «картошка», принимаемых некоторыми
говорящими за английские заимствования, а также таких
английских слов, как buttery «кладовая», принимаемых за
норвежские. Ясно, что такое смешение представляет наиболее
благоприятную почву для заимствования. Но каковы те
критерии, которыми лингвисту следует руководствоваться
при распутывании подобных клубков? Всегда ли и лингвист
может с уверенностью говорить о заимствовании данного
слова или какого-либо иного языкового элемента из другого
языка?
В предыдущей главе мы определили заимствование как
попытку говорящего воспроизвести в одном языке навыки,
усвоенные им в качестве носителя другого языка. Это
определение носит ярко выраженный исторический
характер, так как оно соотнесено с историческим процессом
и требует, чтобы лингвист доказал относительно каждого
заимствованного элемента, что первоначально он
существовал в языке А и, лишь после того как А и В впервые
вступили в контакт друг с другом, он появился в языке В,
а также что этот элемент не мог возникнуть в языке В в ходе
самостоятельного развития последнего.
Это значит, что исследование заимствований в
американском норвежском предполагает установление· (а) того,
что каждый из рассматриваемых элементов наличествовал
в том английском языке, с которым столкнулись
норвежские иммигранты, (б) что ранее он отсутствовал в их
норвежском языке и (в) что они не могли выработать его
самостоятельно. Поскольку мы лишены реальной возможности
наблюдать появление заимствований, то нам придется
довольствоваться допущениями и утверждениями, имеющими
345

некоторую, достаточно высокую степень вероятности. Одно
из таких допущений состоит в том, что язык иммигрантов,
находясь под сильным давлением английского языка, вряд
ли мог создавать новые единицы, совершенно аналогичные
английским, иначе как путем имитации этих английских
форм. Поэтому мы позволим себе считать, что всякий
элемент, для которого выполнены первые два условия,
удовлетворяет и третьему условию, т. е. что он не возник в ходе
самостоятельного развития. Так, если в американском
норвежском есть слово kornmj0l в значении «cornmeal,
молотая кукуруза», т. е. слово, которое в Норвегии обозначало
только молотый ячмень, то мы будем считать, что новое
значение получено от английского слова. Однако в таких
случаях, как использование в американском норвежском
слова kubberulle в значении «oxcart, бычья упряжка на
деревянных колесах» при отсутствии в английском слова,
близкого по структуре и значению, мы будем считать, что
это продукт языкового творчества иммигрантов, если не
удастся доказать, что это слово употреблялось в Норвегии
и до эмиграции.
Как и следует ожидать, основной задачей обычно
является доказательство не того, что некоторая форма
существовала в американском английском, а того, что она не
существовала в норвежском языке эмигрантов. Американский
английский был относительно единообразен, и тщательное
изучение его разновидностей позволило дать ясный ответ
относительно всех интересующих нас выражений. Что же
касается норвежских диалектов, то, как мы видели, они
отличались крайним разнообразием; и, несмотря на
наличие в Норвегии старой диалектологической традиции,
многое остается неясным в вопросе о языковых формах,
представленных в сельских местностях. Мы не можем
ограничиться рассмотрением языковой нормы, поскольку для
нас отправной точкой является тот реальный язык, на
котором говорили эмигранты в эпоху эмиграции. Слова, хорошо
известные в норвежских городах, могли быть совершенно
незнакомы сельским жителям; в то же время эти последние
могли употреблять множество слов, абсолютно
неизвестных горожанам. Во всяком случае, гораздо труднее
доказать отсутствие какой-либо формы, чем ее наличие.
Рассмотрим некоторые типы спорных случаев.
(1) Заимствования до эмиграции. Некоторые
заимствования проникли в норвежский язык из английского еще
346

до эмиграции в ходе морских торговых контактов, а в
девятнадцатом веке также и через посредство туристов.
Норвежские матросы в течение долгого времени
находились в тесном контакте с говорящими на английском языке
и перенесли в свой норвежский язык значительное
количество морских терминов 2. Некоторые из иммигрантов могли
выучить первые из «онорвежившихся» английских слов
на борту кораблей во время переезда в Америку, не грворя
уже о том, что среди самих иммигрантов было много
матросов. Англичане, построившие в 1855 г. в Норвегии первую
железную дорогу, по-видимому, внесли в норвежский язык
слово train «поезд». До сих пор во многих диалектах в
Норвегии это слово сохраняется в той самой форме, в какой
оно представлено в американском норвежском: et tr?n.
В языке более культурных носителей норвежского языка
это слово было вытеснено словом tog, построенным по
образцу немецкого Zug 3. Еще одна трудность связана с тем,
что часть иммигрантов вернулась в Норвегию, привезя
с собой английские слова. Слова coat «пальто», courthouse
«суд», river «река», surveyor «надсмотрщик», table «стол»,
knife «нож», ticket «билет», как показывают данные,
собранные в уезде Тинн (Телемарк), были услышаны от
вернувшихся «американцев» 4. Таким образом, для многих слов
нельзя исключить возможность того, что если они и
были заимствованы из английского, то это произошло не
в Америке.
(2) Интернациональная лексика. Особая проблема
связана со словами, представляющими общее достояние
западноевропейских языков и потому не имеющими
определенной национальной принадлежности. Такие слова, как
cigar «сигара», district «район», section «отдел»,—
английские, но к моменту иммиграции они были также и
норвежскими. Писались они в основном так же, хотя
произносились иначе, и для всех было ясно, что это те же самые слова.
Но относительно многих из них нельзя сказать, были ли
они в период иммиграции известны сельским жителям.
Часть этих слов, по-видимому, входила в их пассивный
словарный запас, усваиваемый посредством чтения, а
другие могли быть им и вовсе неизвестны. Поскольку в
словари норвежских диалектов такие слова обычно не
включались, узнать, были ли они известны, нет никакой
возможности. Тот факт, что они часто произносятся на норвежский
манер, вовсе не доказывает, что они были известны в Нор-
347

Норвегии, так как они могли получить орфографическое
произношение и здесь, в Америке, если первоначально они были
усвоены в письменной форме. Слова alfalfa «альфальфа»
и timothy «тимофеевка» были, очевидно, усвоены в
Америке, так как до эмиграции эти растения не были широко
известны в Норвегии. Однако они обычно произносятся
по-норвежски. С другой стороны, для таких слов, как
music «музыка», museum «музей» и university «университет»,
в норвежском имелись параллельные образования — musik,
museum, universitet. Тем не менее носители американского
норвежского обычно произносят эти слова с американскими
звуками, как если бы они услышали их здесь впервые.
(3) Межъязыковые совпадения. Некоторые слова обоих
языков настолько сходны как по звучанию, так и по
значению, что установить, имеем ли мы дело с заимствованием,
не представляется возможным. Несколько лет назад
писатель Ион Норстог (Nоrstоg), пишущий на
американском норвежском, выступил со статьей в газете, где
поставил под сомнение утверждение автора настоящей книги,
что ам.-норв. kru происходит от английского слова crew
«команда, бригада». Норстог указал, что слово kru с
детства известно ему из его телемаркского диалекта, и
настаивал, что оно имеет тот же смысл, что и в английском. На
самом же деле в норвежском диалекте это слово обозначает
скорее «толпа, куча», а не единый рабочий коллектив,
как ам.-норв. kru и англ. crew. Есть еще два аргумента
в мою пользу: норвежское слово — среднего рода, а
американско-норвежское — женского; норвежское слово
отличается крайне ограниченным диалектным
употреблением, тогда как американско-норвежское слово
общеупотребительно и входит в состав таких сложных слов, как
traskarkru «бригада молотильщиков», seksjonskru «персонал
отдела», в которых его английское происхождение
неоспоримо. Если, однако, подобное слово в грамматическом
отношении совпадает с широко употребительным норвежским
словом, представляется целесообразным рассматривать его
как норвежское слово, приобретшее новое значение. Это
относится к таким словам, как korn, англ. corn, которое
усвоило значение ам.-англ. слова corn = maize «кукуруза»,
но звучит и оформляется обычно так, как это принято в
соответствующем норвежском диалекте.
Трудным случаем является слово travla «ходьба,
прогулка», которое широко употреблялось в американском
348

Норвежском, противопоставляясь слову kj;0yra «езда,
поездка». Норвежское слово с этим значением не зафиксировано,
хотя имеются слова trava = англ. trot «рысь, быстрая
ходьба» и travla «борьба, труд, раб». Фонетически это слово
очень похоже на норвежское, и его английское
происхождение представляется сомнительным, поскольку как раз
в этом значении оно в Висконсине не зафиксировано.
Приписать его появление самостоятельному развитию трудно,
но на это пришлось бы пойти, если бы английское слово
travel в значении «прогулка» не было зафиксировано как
широко употребительное в британских диалектах5. Поэтому
вполне вероятным будет предположение, что из
английских диалектов оно было занесено в Америку и
употреблялось в Висконсине (хотя и не было зафиксировано
диалектологами), где и было подхвачено норвежскими
иммигрантами.
Другая проблема может быть проиллюстрирована на
примере слова kulde, англ. cold. Оно широко
употребляется как в значении «холод», так и в значении «простуда»;
однако норвежское слово нигде не зафиксировано в этом
втором значении, и поэтому представляется вероятным,
что это значение было им усвоено под влиянием английского
cold. Однако некоторые диалектные варианты, напр. kj0ld,
зафиксированы в Норвегии как имеющие оба эти
значения 6. Только крайняя ограниченность этого диалектного
употребления дает нам основания полагать, что изменение
в значении произошло в Америке и что оно было обязано
влиянию английского слова.
В случаях, подобных рассмотренным, не всегда можно
избежать произвольности в суждениях, и вполне
возможно, что в дальнейшем будут получены данные, которые
внесут коррективы в нашу классификацию. Однако в
подавляющем большинстве случаев решение оказывается не
особенно трудным.
2. Роль подстановки
Всякое заимствование, допускаемое в тот или иной язык,
является для него неким новым элементом. Однако, как
видно из ряда приведенных выше примеров, эта вносимая
извне инновация может быть лишь частичной. Фактически
иностранное слово заимствуется в нетронутом виде, со
всеми его звуками, формами и значениями очень редко, так
349

как это означало бы целый сдвиг в системе языка, и
носители избегают этого посредством подстановки в
заимствуемое слово некоторых привычных элементов своего
собственного языка. Делается это, конечно, неосознанно;
многие носители языка просто не могут при
воспроизведении элементов другого языка пойти дальше довольно-таки
несовершенного подражания. Они часто даже не «слышат»,
что в ряде существенных отношений иностранный язык
отличается от их собственного. Но эта неспособность
«слышать» является не чем иным, как следствием их языковых
навыков, которые и мешают проникновению в их сознание
новых звуков.
Поскольку мы не имеем возможности разобраться в
связанных со всем этим психологических явлениях, мы можем
встать на чисто лингвистическую точку зрения и сказать,
что мы будем рассматривать всякое заимствование как
включающее элемент перенесения и элемент подстановки.
Если нам в точности известен образец, представленный
в языке — источнике заимствования, то мы можем
сравнить его с результатом, получившимся в заимствующем
языке. Все черты сходства между ними мы будем называть
перенесением, а все различия — подстановкой материала
заимствующего языка. Подстановка означает, что имитация
иностранного образца не достигает совершенства, но она
означает также, что этот образец стал более знакомым
и близким для носителей заимствующего языка.
Различие, проводимое между перенесением и
подстановкой, касается не только данного заимствования в целом,
но также и составляющих его элементов, так как судьба
различных частей иностранного образца может быть
различной. У носителя американского норвежского, пытавшегося
воспроизвести ам.-англ. whip [hwip] «кнут», обычно
получалось hyp'ре. При этом он переносил целую иностранную
форму, но подставлял в нее последний слог слова svepe —
норвежского слова, означающего «кнут», превращая его
таким образом в существительное женского рода, имеющее
свой набор окончаний в определенной форме и во
множественном числе. Вместо последовательности звуков [wi]
он подставлял один звук [у] своего родного языка, а чтобы
сохранить краткость этого гласного, он в соответствии
с правилами норвежской просодии удваивал следующий
за ним согласный [р]. Только начальный звук [h] остался
нетронутым; здесь мы также можем допускать подстановку
350

ку, но там, где структура обоих языков одинакова, нет
никакой реальной разницы между перенесением и
подстановкой.
Термин «подстановка» (substitution) уже в течение
некоторого времени употребляется лингвистами в
применении к звукам родного языка, используемым вместо
иностранных в заимствованных словах. Термин «перенесение»
(importation) был предложен в дополнение к «подстановке»
автором настоящей книги в статье «Анализ языкового
заимствования» (Analysis of Linguistic Borrowing),
опубликованной в журнале «Language» в 1950 году 7. Во всех тех
случаях, когда структура иностранного образца,
подвергающегося имитированию, незнакома носителям
заимствующего языка, они стараются найти то или иное
компромиссное решение, подобное только что рассмотренному.
Происходит приспособление навыков, выражающееся в том,
что говорящий выбирает из числа своих языковых
навыков такой, который можно подставить вместо сходного
элемента заимствуемой единицы. Результаты этого, обычно
бессознательного процесса свидетельствуют о том, что, хотя
во многих случаях выбор может принимать довольно
причудливые формы, общая тенденция вовсе не является
беспорядочной. Не формулируя этого в явном виде, носители
языка производят, грубо говоря, лингвистическое
сопоставление двух языков. Когда носитель американского
португальского усваивает английское слово boarder
«пансионер» в форме bordo, он четко разлагает английское слово
на две части board и -er. Если бы он этого не делал, то,
как это видно из его обращения с другими английскими
словами, оканчивающимися на -er, у него получилось бы
не bordo, a borda. Окончание -о в португальском языке
является показателем имени деятеля, что вполне
соответствует значению английского -er. Таким образом, он
перенес из английского морфему board-, но вместо английского
суффикса подставил португальский -о. Все это
свидетельствует о довольно-таки тонком мыслительном процессе,
позволяющем ему установить частичное сходство значения
и формы в пределах сложной морфемы. Лингвист
представляет эту операцию в явном виде, констатируя в
заимствованном слове частичную морфемную подстановку.
Аналогичным образом можно говорить о полной или частичной
подстановке фонем и даже о синтаксической
подстановке,
351

Итак, подстановка и перенесение представляют собой
противоположные аспекты всякого языкового
воспроизведения, и результаты заимствования описываются через
соотношение между ними.
3. Вопросы терминологии
При описании заимствований используется вполне
установившаяся терминология. Обычно различаются три
основных типа заимствований: заимствованные слова, кальки
и семантические заимствования. О заимствованном
слове (или собственно заимствовании) обычно говорят
только в тех случаях, когда из иностранного языка
заимствуется как значение, так и звуковая оболочка слова.
Ам.-англ. shivaree «кошачий концерт» не является точным
фонетическим соответствием имитируемого французского
слова (charivari), но оно настолько близко к нему, что
происхождение одного от другого не вызывает сомнений 8.
Все имеющиеся различия в звучании могут быть
объяснены как явления фонологической подстановки,
встречающиеся в большинстве заимствованных слов. Но многие
очевидные заимствования содержат существенные
отклонения от этой схемы. Очевидно, что для пенсильванского
немецкого blaumepai источником послужило ам.-англ. plum
pie «пирог со сливами». До того как носители
пенсильванского немецкого вступили в контакт с американцами, у них
не было названий ни для пирога (pie), ни для пирога со
сливами (plum pie). Но объяснить форму blaum как
непосредственный результат имитации слова plum невозможно:
звуки слишком различны, и в других словах нет
соответствий, которые бы подтверждали подобное предположение.
С другой стороны, всякому, кто знает пенсильванский
немецкий, известно, что в нем есть слово blaum «слива».
Усвоив английское слово pie, носители пенсильванского
немецкого могли дальше действовать самостоятельно и
образовать собственное сложное слово из своего родного blaum
и нового для них pai. Такие слова иногда называют
гибридными заимствованиями, так как
они образованы частично из родного, а частично из
иностранного материала. В терминах проводимого нами
различия между подстановкой и перенесением мы можем сказать,
что в них представлено перенесение сложного слова
и подстановка одной из его морфем 9.
352

Тот тип заимствований, который по-английски обычно
называют loan translation «калька» (буквально
«заимствование-перевод»), означает еще один шаг в том же
направлении. Здесь переносится только общее строение сложного
или производного слова, конечно, вместе с его значением,
но на место всех иностранных морфем подставляются
морфемы родного языка. Слово translation «перевод» должно
указывать именно на этот акт подстановки, но в
действительности подстановка при этом обычно оказывается чисто
механической и не является переводом в полном смысле
слова. Более удачно это явление описывается французским
термином calque (и русским «калька».— Прим. перев.).
В качестве примера обычно приводят такие слова, как
франц. presqu'ile и нем. Halbinsel, построенные по образцу
лат. paeninsula «полуостров», или нем. Wolkenkratzer, ??.
gratte-ciel, исп. rascacielos по образцу англ. sky-scraper
«небоскреб» 10. Сходное явление представляет собой и так
наз. семантическое заимствование,
заключающееся в том, что слово приобретает новое значение
благодаря своему семантическому и фонетическому сходству
с каким-либо словом иностранного языка. Когда носители
американского португальского придали своему родному
слову humoroso то же значение, что у ам.-англ. humorous
«юмористический», они (по всей вероятности,
бессознательно) значительно расширили его значение по сравнению
с тем, каким оно было в португальском, где оно значило
только «капризный». Они, таким образом, перенесли из
американского английского слово humorous, но
подставили вместо него свою собственную форму humoroso,
руководствуясь фонетическим сходством и совершенно не
обращая внимания на его прежнее значение. Такое
заимствование проявляется в конце концов лишь в появлении
у известного и ранее слова нового значения. Называя его
семантическим заимствованием, мы имеем в виду, что это
единственное заимствование, которое является чисто
смысловым. Но не следует забывать, что все выше
рассмотренные заимствования также являются смысловыми.
Мы рассмотрели ряд типов заимствований и выявили
между ними различия, позволяющие описать их более
точно. В заимствованное слово из иностранного языка
переносится звуковая оболочка, причем в той или иной
степени имеет место и фонологическая подстановка. При
гибридном заимствовании вместо части иностранного слова
23—0293
353

подставляется морфема родного языка. В кальку из
иностранного языка переносится морфемное строение слова,
но в качестве его составных частей подставляются морфемы
родного языка. Смысловое заимствование не переносит
даже и морфемного строения и всюду подставляет морфемы
родного языка.
Это позволяет нам различать два основных типа
заимствований в зависимости от сферы действия подстановки:
заимствования с полным или частичным перенесением
фонетической оболочки иностранного слова и все прочие
заимствования. Первые мы будем называть
заимствованными словами (loanwords), а вторые —
заимствованными сдвигами, или
заимствованиями-сдвигами (loanshifts), поскольку
в этом случае заимствование проявляется исключительно
в сдвиге употребления (shift of a context) некоторого слова
родного языка. Заимствованные слова можно подразделить
далее на «собственно заимствованные слова» (pure
loanwords) и «гибридные заимствования» (loanblends) — в
зависимости от того, переносятся ли иностранные морфемы
полностью или частично. Заимствования-сдвиги можно
подразделить на расширения (extensions) и
создания (creations) в зависимости от того, используют
ли они некоторую комбинацию элементов родного языка,
существовавшую и до заимствования, или строят новую.
Расширения соответствуют семантическим заимствованиям:
происходит лишь расширение значений готовых языковых
единиц. Создания соответствуют калькам, представляя
собой новые единицы языка.
Каждому из этих типов заимствований будет посвящен
особый раздел; кроме того, в специальном разделе мы
рассмотрим заимствования, которые не укладываются в
рамки предложенной классификации, так как в них
перенесению подвергается не значение, а грамматические
свойства иностранных слов 11.
4. Фонологическая адаптация заимствованного
слова
Простейшим и наиболее распространенным случаем
подстановки является употребление звуковых
последовательностей родного языка для имитации иностранных
звуковых последовательностей. Полная подстановка типична для
354

неискушенного подхода к изучению иностранного языка
и производит на его носителей впечатление «иностранного
акцента». Как бы нежелательно это ни было в случае
пользования иностранным языком, это вполне нормально для
ситуации воспроизведения элементов, заимствуемых из
иностранного языка, в рамках родного языка. Результат
такой подстановки может при этом оказаться почти
совершенно неузнаваемым для носителя исходного языка,
например при воспроизведении исп. virgen «дева» в языке
индейцев таос в виде [m'ilхinа].или англ. spade «лопата, заступ»
в американском португальском в виде [shi'peiro]12.
Говорящие очень часто не отдают себе отчета в том, что они
изменили иностранное слово. Поливанову принадлежит
рассказ о японском студенте, который спросил преподавателя,
как правильнее произносить европейское слово драма:
dzurama или dorama? Когда же учитель ответил, что и то
и другое неверно, а нужно говорить «драма», студент кивнул
и сказал: «Ага, понятно, значит, dorama» 13.
Герман Пауль, а затем и многие другие описывали
интересующий нас процесс как подстановку говорящим
на место звуков иностранного языка «наиболее близких
к ним звуков» его родного языка 14. Однако как самому
говорящему, так и лингвисту, исследующему его языковое
поведение, далеко не всегда ясно, какой именно звук
родного языка ближе всего к имитируемому иностранному
звуку. Только располагая полным описанием фонетической
системы и звуковых последовательностей этого языка,
можно предвидеть, к каким звукам говорящие скорее всего
прибегнут в том или ином конкретном случае. Когда
индейцы яки передают исп. estufa «печь» как [ehtupa], то это
происходит потому, что [h] подставляется вместо [s] только
перед [t] и [к], так как в этой позиции [s] не встречается
в их языке; в других позициях передача [s] не представляет
никаких трудностей. Говорящие привыкли реагировать
на определенные признаки в речевом потоке и
воспроизводить их в своей собственной речи; но при этом они привыкли
воспроизводить их лишь в ограниченном числе комбинаций
и последовательностей. Фонология заимствований имеет
своей целью дать описание этих аналитических навыков
говорящего, реально отражающихся в результатах
фонологической подстановки.
Задача такого описания в значительной степени
осложняется тем, что изучение языка не проходит бесследно для
23^ 355

языковых установок говорящего. По мере усвоения нового
языка он постепенно освобождается от необходимости
интерпретировать его навыки в терминах навыков своего
родного языка. Таким образом он постепенно переносит
в свой собственный язык те усвоенные им навыки
иностранного языка, которые не слишком несовместимы с
установившимися ранее навыками родного языка. Лингвисты
полагают, что на основании фонологической формы
заимствованных слов можно восстановить историческую
перспективу процесса заимствования. Предполагается, что
ранние заимствования — это наиболее сильно искаженные
слова, тогда как поздние должны стоять гораздо ближе
к своим иностранным образцам. Так, Трейгер (Тrager)
в своем списке испанских заимствований в языке таос
различает «ранние», «новые» и «новейшие» заимствования,
основываясь главным образом на различиях в фонологии
этих заимствованных слов 15.
Этот принцип представляется в целом разумным,
однако он нуждается в ряде оговорок. Во-первых, необходимые
признаки отсутствуют в тех словах, которые не содержат
«трудных» звуков. Во-вторых, различия между наиболее
и наименее искаженными звуками связаны не столько
с хронологией, сколько со степенью двуязычия. Двуязычие
может развиваться быстрее и медленнее; оно может
сохраняться в течение многих поколений, как, например, в случае
пенсильванского немецкого, причем слова могут проникать
через посредство разных членов языкового коллектива
и в разных формах. В разных коллективах, говорящих
на американском норвежском, большинство
заимствованных слов представлено вариантами, характеризующимися
большей или меньшей степенью фонологической
подстановки; однако многие подстановки распространены
настолько широко, что вряд ли могут быть признаны недавними
заимствованиями. Возможны также случаи, когда
двуязычные носители как бы «пересматривают» форму сделанного
ранее заимствования и заменяют ее более «правильной»,
если таковая оказывается в их распоряжении.
Поскольку мы лишены возможности проследить судьбу
отдельных слов и выражений начиная с момента их
появления в заимствующем языке, мы вынуждены
довольствоваться догадками о факторах, повлиявших на форму
каждого из них. Однако мы можем сделать ряд допущений.
Во-первых, что двуязычный носитель при -
356

придает заимствуемому им новому слову
фонетическую форму, настолько
близкую к оригинальной, насколько это
в его силах. Во-вторых, что если ему
приходится повторить ее еще раз или если
другие говорящие также начинают
употреблять ее, то происходит
дальнейшая подстановка элементов родного
языка. В-третьих, что если это слово
переходит в речь людей, говорящих только
на родном языке, то происходит
полная или почти полная подстановка
элементов заимствующего языка. В
случае американского норвежского языка мы имеем дело в
значительной мере с двуязычными носителями, которые в
большинстве своем знают английский с детства. Поэтому
естественно ожидать, что их заимствования могут иметь как
формы, полностью приспособленные к нормам норвежской
фонологии, так и совершенно неассимилированные формы.
Мы рассмотрим здесь некоторые типичные стадии
заимствования, отдавая себе полный отчет в том, что они не
всегда имеют хронологический смысл: (1) Период,
предшествующий двуязычию, когда
заимствования производятся сравнительно небольшой группой
двуязычных носителей и широко распространяются среди
одноязычного большинства; форма слов подвергается при
этом (почти) полной подстановке и характеризуется
высокой степенью фонетической нерегулярности. Некоторые
фонемы и последовательности фонем вызывают у
говорящих значительные колебания, так что вместо них
подставляются то одни, то другие элементы родного языка.
В американском норвежском такие созвучные слова, как
road [roud] «дорога» и load [loud] «груз», воспроизводятся
с помощью разных норвежских фонем: rad и lod. Такое
поведение можно назвать рассеянной
подстановкой и сравнить с разбросом попаданий вокруг
мишени, характерным для неопытного стрелка. (2) Период
двуязычия у взрослых, когда возрастание
знакомства с английским языком обеспечивает более
последовательную подстановку, выражающуюся
в том, что одна и та же норвежская фонема регулярно
используется в новых английских заимствованиях. Это часто
сопровождается употреблением знакомых звуков в новых
357

позициях, т. е. в позициях, в которых эти звуки не
употреблялись в родном языке. Так, начальное /?/ в англ.
very «очень», vicious «порочный» и других словах
французского происхождения должно было когда-то звучать
странно для англичан, привыкших произносить этот звук только
между гласными. В современном чешском /g/ в начале
слова встречается только в заимствованиях; в остальных
позициях оно просто является аллофоном /к/16. Этот процесс
мы будем называть фонологическим
перераспределением, поскольку он приводит к
изменениям в распределении фонем. (3) Период детского
двуязычия, для которого характерным является
процесс фонологического перенесения, т. е. в язык вводятся
звуки совершенно нового типа. Индейцы яки, которые
в первом поколении должны были подставлять /р/ на место
/f/ в исп. estufa «печь» и говорили [ehtupa], сейчас усвоили
испанский язык в достаточной степени, чтобы без труда
произносить слово [fonografo] «магнитофон». Носители
американского норвежского произносили заимствованное из
английского слово whip [wip] «кнут» как hyp'ре в первом
поколении, но уже как wipp' во втором.
Таким образом, заимствование подвергается
постоянной интерференции со стороны своего источника в
иностранном языке; этот процесс мы будем называть
вторичным заимствованием (reborrowing).
Совершенно обычным явлением среди иммигрантов в Америке
является употребление разными возрастными группами
говорящих одного и того же заимствованного слова в
различной форме. Различия обычно касаются степени
фонологического и морфологического перенесения.
Приведем ряд примеров из американского норвежского.
Английский tavern surveyor Trempe- crackers mocassin lake
aleau
Старшее
поколение ta'van saver trom'lo kraek'kis maeg'gis le'k
Молодежь tae'varn sorveier trem'polo krae'kgrs ma'gesin lei'k
По-разному воспроизводятся заимствованные формы и
тогда, когда они попадают к носителям различных
диалектов заимствующего языка. Это естественно вытекает из
наших определений процесса заимствования, однако
ситуация запутывается окончательно, когда носители различных
диалектов живут вместе, как это типично для иммигрантов,
358

многие из которых владеют в начале только одним языком,
и заимствованное слово передается от одного говорящего
к другому. Удалось выделить ряд примеров, с достаточной
степенью определенности демонстрирующих передачу
заимствованного слова от одного из американских норвежских
диалектов к другому. Во всяком случае, их легче объяснить
именно как междиалектные
заимствования, нежели как прямые заимствования из английского
языка. Ниже следует список таких примеров.
1. Английский источ- 2. Первоначальное за- 3. Вторичная фор-
ник имствование ма (переданная
в другой
диалект)
(1) англ. [dl] > зап.-норв. [dl] > вост.-норв. [11]
cradle «жнейка» kridl krill
middling «мука гру- middling milling
бого помола»
peddler «разносчик» peddlar pellar (один
информант)
(2) англ. [е] > вост.-норв. [ei] > зап.-норв. [ai]
lake «озеро» leik lai к
pail «бадья» peil pail
jail «тюрьма» jeil jail
frame «рама» freim fraim
(3) англ. [о] > вост.-норв. [a] > зап.-норв. [ао]
hoe «мотыга» ha hao
(4) англ. [ао]> вост.-норв. [su] > / с™ёРСКИ? Диалект |?У1
^' l J ^ F l J ^ \ реросскии диалект [о]
flour «мука» Иаэиг fbyr, flor
(5) англ. [э] > вост.-норв. [а] > гудбрандедальский диалект [ou]
log «бревно» lagg lougg
В каждом из этих случаев вариации среди
заимствованных форм соответствуют различным отражениям одних
и тех же древненорвежских единиц, представленных в
значительном числе современных норвежских слов. Однако
многие другие заимствования с теми же английскими
фонемами представлены иными формами: так, mail
превратилось в упомянутых диалектах не в [mail], а в [meil].
Другим источником интерференции при заимствовании
оказывается орфография. Орфографическое
произношение следует предполагать во всех тех случаях, когда
359

воспроизведение заимствованного слова отклоняется от
нормы в направлении, диктуемом правилами произношения
данной буквы в заимствующем языке. У грамотных
носителей языка такое влияние орфографии — явление вполне
вероятное и сказывается на произношении большого числа
слов, заимствованных в письменной форме. Для
иммигрантов это не особенно характерно, но, во всяком случае,
в американском норвежском заметна тенденция
произносить ам.-англ. [ае] как [а], а ам.-англ. [а] как [а] (пишется
соответственно а и о).
Написание таких слов, как lot, вероятно, известно из
официальных бумаг; таких, как bran и alfalfa,— из
надписей на тюках для зерна; saloon и tavern — из вывесок,
a gallon и battery — из рекламных объявлений.
Характерно, что орфографическое произношение обычно
распространяется не на все слово (если возможен выбор),
так что, например, слово gallon может произноситься с [al
во втором слоге, что соответствует [э] английского
оригинала. Сопоставление с английскими заимствованиями в
норвежском языке, описанными Астой Стене (Stете),
свидетельствует о том, что там процент орфографически
произносимых заимствований выше, чем в американском
норвежском; ср. норв. buss (bus «автобус») и ам.-норв.
bass, норв. kut'te (cut «резать») и ам.-норв. katsta, норв.
hik 'kori (hickory «орешник») и ам.-норв. hek^ri (или даже
hikYill). Как объяснил один носитель американского
норвежского, когда его спросили о слове battery: «Они просто
читают английские буквы по-норвежски».
5. Морфологическая адаптация заимствованного
слова
Поскольку каждому заимствованному слову предстоит
фигурировать в высказываниях заимствующего языка,
оно должно получить ту или иную морфологическую
интерпретацию в терминах этого языка. Носители американского
360

норвежского, усвоившие англ. barn «амбар» в виде barren,
истолковали конечное -п как норвежский определенный
артикль, а затем подкрепили такую интерпретацию,
образовав новую форму bare по аналогии с haren — hare
«кролик».
От морфологической интерпретации такого типа до
возникновения заимствований-гибридов всего один шаг. В
каком-то смысле всякое заимствование, получающее новый
морфологический суффикс, является одновременно и
гибридным заимствованием; однако мы будем употреблять
этот термин лишь применительно к подстановкам
несловоизменительных морфем.
Конечно, можно вводить в свою речь отдельное
слово или словосочетание из иностранного языка, не
придавая ему новых морфологических форм, так же как это
делается с фонемами. Американец, который говорит indices
вместо indexes «индексы», поступает именно так. Но
носители американского норвежского по большей части недолго
придерживались подобного рода тонкостей, и
общеупотребительными становились формы множественного числа
на -s.
Первая проблема, встававшая перед заимствующим, была
связана с правильным выбором грамматического класса.
В случае таких языков, как английский и норвежский,
обладающих большим сходством грамматических
структур, на этом уровне никаких трудностей не возникало.
Английские существительные становились норвежскими
существительными и т. д. Известно, однако, что в
индейском языке чирикдхуа такие испанские прилагательные,
как loco «безумный» и rico «богатый», трактовались при
заимствовании как глаголы 17. Что касается вопроса о
морфологическом типе тех классов, которые характеризуются
словоизменением, то здесь трудности были и у носителей
американского норвежского. Норвежские
существительные делятся на три подкласса, традиционно именуемые
мужским, женским и средним родами и различающиеся
361

морфологическими и синтаксическими свойствами.
Поскольку в английском нет подобного деления, то английские
слова должны быть отнесены к одному из этих трех классов
на основании аналогий, которые бывает трудно обнаружить
как самому говорящему, так и исследователю-лингвисту.
Для большинства языков, на материале которых
прослеживалось это явление, характерна явная тенденция
относить заимствованные слова к какому-нибудь одному
определенному роду во всех случаях, когда та или иная
конкретная аналогия не навязывает причисления данного
слова к какому-либо другому классу. Это особенно хорошо
видно на примере глаголов, где практически все
заимствованные слова попадают в первый класс слабых глаголов.
Что же касается таких грамматических категорий, как
определенность, посессивность и множественное число, то
соответствие между языками настолько близко, что в основном
требуется лишь подстановка норвежских форм вместо
английских. Опять-таки в языках, находящихся в более
отдаленном родстве, дело обстоит иначе; так, в языке
яки многие заимствованные слова получили суффикс -um
со значением единственного числа, хотя в этом языке он
обозначает множественное число 18.
Но даже при заимствовании из английского в
норвежский многочисленны случаи ошибочной интерпретации,
являющейся результатом особых конкретных условий,
так что, например, англ. -s мн. числа может быть отнесено
к основе и заимствованное целое будет трактоваться как
форма единственного числа. Примером может служить
слово kars (англ. саr) «автомашина», мн. ч. karser, ср.
также ам.-итал. pinozzi (англ. peanuts) «земляной орех».
Однако следующим шагом в процессе заимствования,
связанным с двуязычной стадией, оказывается именно
перенесение показателя множественного числа для
употребления в английских заимствованиях. Это явление
становится настолько привычным, что к английскому окончанию
может присоединяться норвежский суффигированный
артикль, в результате чего образуется составное окончание
-s-a (где -а — определенный артикль), напр. kisa (англ.
keys) «эти ключи». Прилагательные и наречия также могут
присоединять норвежские суффиксы, но не столь
свободно. Здесь английское влияние часто вело к перенесению
нулевых показателей, т. е. отбрасыванию окончаний. Аста
Стене указывала, что эта тенденция усилилась благодаря
362

тому, что в норвежском в некоторых позициях также
имелись нулевые показатели 19. Напротив, глаголы полностью
сохранили норвежскую систему спряжения, практически
ничего не перенеся из английского. Это явление отмечено
для целого ряда языков и заслуживает внимательного
изучения 20.
Стене подчеркивает, что существительные и
прилагательные могут оказываться в таких позициях, где
словоизменение не является обязательным, тогда как для глаголов
такая возможность исключена. Это верно, однако не следует
забывать, что функция глагольных окончаний несколько
отличается от «функций окончаний у существительных и
прилагательных. Время является категорией, обязательной
для любого норвежского (и английского) предложения,
тогда как категория множественности в некотором смысле
таковой не является; у глаголов нет такой формы с
окончанием, которая имела бы столь же общее значение, как
единственное число существительных. Существительное
в ед. числе относится не только к отдельным представителям
соответствующего вида, но и к виду в целом, и этого во
многих случаях оказывается вполне достаточно (так,
заимствованное слово rabbit «кролик» может обозначать как
отдельного кролика, так и кроликов вообще). У
прилагательных словоизменительные окончания носят еще более
второстепенный характер, поскольку они не имеют никакого
самостоятельного значения, а зависят от существительных,
к которым относятся. Таким образом, перенесение из
английского его морфологической бедности облегчалось той
сравнительно незначительной ролью, которую играли
соответствующие норвежские окончания, и потому нет
необходимости предполагать какое-то сознательное «стремление
избегать словоизменения», во всяком случае, у тех
достаточно неискушенных носителей языка, о которых идет речь
в настоящей работе.
Воспроизводя формы иностранного языка, говорящие
часто идут в процессе адаптации дальше простой
подстановки звуков и морфем родного языка на место
иностранных. Они могут, например, вставить часть морфемы
родного языка или даже целую морфему на место части
иностранной морфемы, как это случилось в ам.-порт. словах
alvachus (англ. overshoes) «боты» и alvarozes (англ. overalls)
«комбинезон», где португальская приставка al- была
подставлена на место англ. о- 21. Подобные морфологические
363

подстановки обычно очень трудно заметить; они
обнаруживаются лишь благодаря отклонению звуковой формы
заимствования от тех результатов, которых следовало бы
ожидать, исходя из чисто фонологической подстановки.
Так, англ. -еr воспроизводится в американском норвежском
как -еr в соответствии с законами фонологической
подстановки. Поэтому ясно, что если -ег в ряде случаев предстает
как -а, то здесь играет роль какой-то побочный фактор.
Так, слово karna (англ. corner) «угол» является
результатом скрещивания с норв. hyrna, подобно тому как мы
раньше видели, что слово whip подверглось скрещиванию со
svepe и дало hyppe. Аналогичным образом в слове iarmar
(из англ. farmer «фермер») норвежский суффикс имени
деятеля -аr был подставлен на место соответствующего
англ. суффикса -er. Поскольку в слове corner суффикс
фактически никакого значения не имеет, мы можем считать
karna гибридной основой. Что же касается farmar, то это
гибридное производное, аналогичное пенс-нем. словам
bassig (англ. bossy «начальственный»), fonnig (англ. funny
«забавный»), tricksig (англ. tricky «хитрый»). В этих
случаях немецкое -ig было подставлено на место англ. -у 22.
В американском норвежском подобные примеры выявить
довольно трудно, так как норв. -ig в большинстве
диалектов произносится как -i и, таким образом, фонетически
эквивалентно англ. -у.
Самую большую группу заимствований-гибридов в
американском норвежском составляют сложные слова.
Структура сложных слов в обоих языках аналогична, так что
они заимствуются весьма свободно. Некоторые из них
представляют собой собственно заимствования, переносимые
целиком, иногда с некоторым морфологическим
переосмыслением, ср. wedh'ar-riport (англ. weather report
«сводка погоды»). Если переносится только главный компонент
(или ядро) сложного слова, то заимствование можно
называть «ядерным», в противном случае —«маргинальным»
(или периферийным). Все примеры из предыдущего абзаца
относятся к ядерному типу; примером периферийного
заимствования-гибрида может служить пенс.-нем. слово
bockabuch «карманное издание» из англ. pocket «карман» и нем.
Buch «книга». Если обе части являются продуктом
подстановки, то мы, конечно, имеем дело с заимствованием-
сдвигом. Некоторые словосочетания, которые в английском,
строго говоря, не были сложными словами, стали ими в
364

норвежском, например black walnut «черный орех» >
> blakkvalnot; некоторые носители выработали в
дальнейшем для этого дерева новое название — blakkval, что
является естественным выводом из формы сложного слова
blakkvalnot.
Ряд слов, которые обычно считались заимствованиями-
гибридами, рассматриваются здесь как самостоятельные
образования, возникшие во втором языке. Это относится
ко всем тем случаям, когда отсутствует английское слово,
которое могло бы послужить образцом для копирования
в американском норвежском.
6. Классификация заимствований-сдвигов
Выше мы определили два основных типа заимствований-
сдвигов: расширение значений и создание новых значений.
Наиболее детальным исследованием о заимствованиях-
сдвигах до сих пор остается работа Вернера Бетца
«Deutsch und Lateinisch» 23. Заимствования-сдвиги он
называет заимствованиями-штампами (Lehnpragung),
«расширения» — заимствованными значениями (Lehnbedeutung), а
«создания»—заимствованными образованиями (Lehnbildung).
Иногда при расширении слова приобретают такие
новые значения, которые не имеют никакой видимой
связи с кругом прежних значений данного слова. Так,
слово grosseria, которое в португальском означает
«грубое замечание, грубость», получило в американском
португальском дополнительное значение «бакалейная
лавка» (англ. grocery). Поскольку в основе этого
отождествления лежит исключительно звуковое сходство,
мы выделим этот тип расширения под названием
омофонического. Омофоническим расширением при
заимствовании-сдвиге мы будем называть расширение
значения, вызванное чисто звуковым совпадением; в словаре
такое новое значение, по-видимому, должно образовывать
отдельную словарную статью. Естественно, что на практике
возможны расхождения в трактовке тех или иных
конкретных случаев: так, например, ам.-порт. Crismas (англ.
Christmas «рождество») на первый взгляд кажется обычным
заимствованием. Однако это слово существовало в
португальском языке и до иммиграции и, следовательно, должно
быть признано заимствованием-сдвигом. Оно означало
«миро, елей». Л. Пап, которому принадлежит этот пример,
365

находит португальское слово «семантически связанным»
с английским 24. Однако мы склонны думать, что его лучше
отнести к классу омофонических расширений, поскольку
два слова имеют между собой мало общего, если не считать
общецерковных коннотаций. Напротив, если звуковое
сходство полностью отсутствует, то можно говорить о
синонимическом расширении; это значит, что значения
английского и норвежского слов частично пересекаются,
что в еще большей степени усиливается переносом в
американский норвежский еще одного — английского —
значения. Воспользуемся здесь также примером из
американского португальского: как и в американском норвежском,
слово, обозначающее «холод» (frio), приобрело
дополнительное значение «простуда» под влиянием англ. cold
«простуда» 25. В большинстве случаев, однако, и звуковая
оболочка и семантика слова, действуя совместно, вызывают
расширение значений; сочетание омофонии и синонимии при
расширении мы будем называть гомологическим
расширением значений слов.
Суть расширения при заимствовании-сдвиге можно
кратко резюмировать следующим образом: если язык А
испытывает влияние языка В, то это влияние отчасти проявится
в употреблении в некоторых новых контекстах тех слов
языка А, которые кажутся его носителям сходными со
словами языка В. Если имеется слово родного языка a1 со
значением ?1 и другое слово а2 со значением А2, то слово a1
часто будет употребляться в значении А2, если имеется
иностранное слово b, сочетающее значения слов аА и а2,
в особенности если ai по звучанию ближе к b, чем а2. Так,
порт, livraria до эмиграции означало «книжный магазин,
домашняя библиотека», но от англ. library оно переняло
значение «публичная библиотека», для которого имелось
португальское слово biblioteca. Это явление можно назвать
семантическим смешением (semantic
confusion), поскольку оно приводит к стиранию различий,
ранее существовавших в языке. Бывают также
семантические смещения (semantic displacements),
когда значение изменяется, не совпадая, однако, ни с каким
из ранее существовавших слов, ввиду того что оно называет
элемент новой культуры, в общих чертах сходный с одним
из элементов прежней культуры. Так, в американском
португальском для обозначения доллара использовалось
слово peso (испанского происхождения).
366

Создание при заимствовании-сдвиге новых значений
отличается от расширения значения тем, что оно переносит
из иностранного языка целую комбинацию морфем, что
ведет к появлению в языке нового слова или словосочетания.
Так, англ. corn crib «кукурузный амбар» отразилось в
американском норвежском как kornkrubba с полной
подстановкой элементов из американского норвежского.
Элементы этого сложного слова означали «зерно» и «ясли (для
скота)», но в американском норвежском это слово стало
обозначать строение для хранения очищенной кукурузы.
Если слова такого типа являются сложными, их обычно
называют кальками. Кальки сыграли важную роль в
развитии многих языков, хотя, быть может, и не большую, чем
заимствованные слова и расширения значений при
заимствовании-сдвиге. Так, греч. ???-??????, которое
английским было заимствовано путем перенесения, дало — в
результате морфемной подстановки — лат. compassio, нем.
Mitleid, дат. Medlidenhed и рус. соболезнование * 2в. Однако
создание новых единиц при заимствовании-сдвиге не
ограничивается сложными словами; оно может приводить и к
образованию целых словосочетаний. Примером последнего может
служить ам.-порт. responder para tras из англ. to talk back
«отвечать, огрызаться», букв, «говорить назад/обратно» 27.
Тот факт, что носители американского норвежского
охотно прибегали к заимствованиям такого типа, показывает,
что сходство английского и норвежского языков оказалось
существенным фактором языкового смешения. Искушение
разливать новое вино в старые мехи тем больше, чем труднее
отличить старые мехи от новых. Говоря точнее, частичное
совпадение звуковой или семантической стороны часто
приводит к полному отождествлению соответствующих
элементов языка.
Теперь мы можем подвести итоги нашей классификации
заимствований разных типов, сведя их в следующую
таблицу (на каждый тип дается по одному примеру из
американского норвежского).
А. Заимствован- 1. Собственно а. Неассимили- har dvoeV «ско-
ное слово (пере- заимствованное рованное (фоно- бяные товары»
носятся, частич- слово (морфоло- логической под- (англ. hardware)
но или полно- гической подста- становки нет)
стью, иностран- новки нет)
ные морфемы)
* По-видимому, ближе сострадание.— Прим. перев.
367

А.
Заимствованное слово
(переносятся,
частично или
полностью,
иностранные морфемы)
1. Собственно
заимствованное
слово
(морфологической
подстановки нет)
2.
Заимствование-гибрид
(частичная
морфологическая
подстановка;
ядерное или
периферийное, в
зависимости от роли
переносимого
компонента)
б. Частично
ассимилированное
(есть
фонологическая
подстановка)
в. Полностью

ассимилированное (полная
фонологическая
подстановка)
а.
Непроизводное
(подстановка
незначащего суффикса)
б. Производное
(подстановка
значащего
суффикса)
в. Сложное
(подстановка
полнозначных
морфем)
Б.
Заимствование-сдвиг
(подставляются
морфемы родного
языка)
1. Создание
(переносится
структура сочетания
морфем; может
быть
производным или
сложным словом или
словосочетанием )
а. Буквальное
(структура
тождественна
иностранной)
б.
Приблизительное
(структура отличается
от иностранной)
harNdwoersta r
«магазин
скобяных изделий»
(hardware store)
sta'r «магазин»
(англ. store)
karvna «угол»
(англ. corner)
farvmar
«фермер» (англ.
farmer)
far^mhu^s
«жилой дом на
ферме» (англ.
farmhouse) —
периферийное;
ju4ekar'd
«рождественская
открытка» (англ.
Christmas-card)
— ядерное
plane
«планировать» (англ. plan)
heimplassen
«дом, дома»,
(англ. the home
place);
vel av
«состоятельный» (англ.
well off)
hyrehjelp
«наемный работник»
(англ. hired
help). В ам.-
норв.
встречается редко, ср. нем.
Vaterland
«родина» из patria,
Halbinsel
«полуостров» из
paeninsula

2. Расширение
(структура не
переносится;
может быть
непроизводным,
производным или
сложным словом
или
словосочетанием)
а.
омофоническое (сходство с
иностранным
источником чисто
фонетическое)
б.
Гомологическое (похоже на
источник и по
звучанию, и по
значению)
в.
Синонимическое (похоже на
источник только
по значению)
7. Новообразования под воздействием двуязычия
Мы не включили в нашу классификацию два типа
новообразований, которые более или менее тесно связаны с
двуязычием или по крайней мере со взаимодействием двух
культур, хотя и не являются заимствованиями в строгом
смысле. Это индуцированные (induced) и
гибридные новообразования.
Индуцированное новообразование (ср. термин Бетца
Lehnschopfung « «заимствованное новообразование»)
возникает в тех случаях, когда носители некоторого языка
желают получить слово, эквивалентное по смыслу какому-
либо слову другого языка, но создают при этом новое
слово, не имеющее никакой формальной аналогии с этим
иностранным словом 28. Бетц приводит в качестве
примера нем. Umwelt «среда», букв, «окружающий мир», обра-
24-0293
369
brand «отруби»
(англ. bran;
норв. «огонь»);
fila
«чувствовать» (англ.
feel; норв.
«пилить»)
gr0n «зерно»
(англ. grain;
норв. «блюдо из
хлебных
злаков»);
lykkelig
«удачливый» (англ.
lucky; норв.
«счастливый»);
god tid
«хорошее
времяпрепровождение»
(англ. good time;
норв. «много
времени)
В ам.-норв.
отсутствует; ср.
ам.-порт. frio
«простуда»
(англ. cold);
correr «быть
кандидатом на
должность»
(англ. run for)

образованное для передачи фр. milieu «среда». Индейские
языки, образуя новые слова под влиянием английского, отдают
предпочтение именно этому способу перед
заимствованием 29. Среди примеров из языка пима, приводимых Джорджем
Герцогом (Herzog), есть такие оригинальные термины,
как «имеющий метелки, направленные вниз» («овес»),
«морщинистые ягодицы» («слоны»), «сухой виноград» («изюм»),
«ящик с молниями» («батарея») и т. д. 30. В американском
норвежском индуцированные новообразования крайне
редки; единственным случаем, по-видимому, является слово
kubberulla «бычья упряжка» (англ. oxcart).
К числу заимствований мы относим также множество
выражений, которые своим существованием обязаны в
конечном счете контакту с другой культурой и языком,
хотя в строгом смысле они вовсе не являются
заимствованиями. Это слова, которые возникли не в результате
непосредственной имитации иностранных образцов, а явились
продуктом вторичного образования уже в пределах
заимствующего языка. Примером может служить слово
liosnooka «молиться» в языке яки, образованное из
заимствованного слова Hos «бог» (из исп. dios) и местного слова nooka
«говорить» 31. Слова этого типа иногда смешивают с
заимствованиями-гибридами, поскольку для них общим
является признак «гибридности». Но с той точки зрения, с которой
мы здесь рассматриваем процесс заимствования, их нельзя
признать возникшими в качестве подражания иностранным
образцам, поскольку в испанском нет слова «говорить
с богом» в значении «молиться». Аналогичный случай
представляет ам.-норв. sj?rbrukar «арендатор фермы,
участвующий в прибылях», термин, широко употребляющийся в
табаководческих районах штата Висконсин. Первой частью
этого слова является заимствованное слово sj?r (англ.
share «доля, акция»), а второй — норв. brukar «фермер,
арендатор». Ам.-англ. слово sharecropper «издольщик» в
этих местах не употребляется; в том же значении в
английском языке иногда употребляется также слово shareman.
Но ни одно из этих слов не могло быть источником ам.-
норв. слова; этот источник следует искать в норв.
gardbrukar «фермер» (т. е. «пользующийся фермой»), в которое
на место норв. gard и было подставлено
заимствованное sj?r.
Такая обратная подстановка (reverse
substitution), когда заимствованные морфемы вставляются
370

в модели родного языка, явно отлична от описанных выше
заимствований, и это различие следует четко проводить.
В пенсильванском немецком есть интересная группа
образований типа Gekick «регулярные побои» (ср. англ. kick
«бить»), Gekooks «уговоры» (англ. coaxing), Gepeddel
«торговля вразнос» (англ. peddling), Getschabber «болтовня»
(англ. jabbering) 32. При классификации, не учитывающей
процесса заимствования, такие слова могут оказаться
отнесенными к «гибридам», однако история их возникновения
иная, нежели у таких заимствований-гибридов, как уже
приводившееся blaumpie «пирог со сливами». Их строение
не является английским, так как в английском нет слов
такого типа со значением регулярных или надоедливых
действий. По-видимому, это вторичные производные от
заимствованных глаголов (например, kicken из англ. kick),
построенные по образцу таких немецких слов, как
Gejammer «бесконечные стенания, жалобы». Единственным
критерием принадлежности слова к этому классу
новообразований внутри родного языка является отсутствие
соответствующего образца в предполагаемом языке-источнике, что
бывает трудно установить без более или менее
исчерпывающего знания этого последнего. Примером трудного случая
может служить ам.-ит. sciainatore «чистильщик сапог»,
полученное, видимо, путем подстановки заимствованного
слова sciainare (англ. shine «полировать, придавать блеск,
чистить») в итальянскую модель, представленную,
например, словом trovatore «изобретатель; трубадур». Однако если
имеется, как полагает итальянский лингвист А.
Менарини, ам.-англ. слово shiner, означающее «чистильщик
сапог», то слово sciainatore является
заимствованием-гибридом, в котором итальянский суффикс -tore был просто
подставлен вместо англ. -еr 33. Мне никогда не приходилось
слышать или читать слово shiner, кроме как в значении
«синяк под глазом»; в смысле «чистильщик» обычно
употребляется boot-black, однако верно, что оно существует как
часть сложного слова shoe-shiner «чистильщик ботинок»
(чаще и более принята, однако, форма shoe-shine).
Поскольку рассмотренный только что тип
новообразований нуждается в названии, которое отличало бы его от
новообразований, пользующихся исключительно
материалом родного языка, мы окрестили его гибридным
новообразованием (hybrid creation), чтобы
подчеркнуть его двуязычную природу. Следует, однако, при-
24^ 371

признать, что это явление не относится к самому процессу
заимствования; оно является скорее свидетельством того, что
заимствованные элементы усвоены языком настолько
органично, что даже стали продуктивными в этом языке.
Похоже, что число гибридных новообразований довольно резко
колеблется в зависимости от условий. В пенсильванском
немецком их, по-видимому, очень много, причем
используются такие высокопродуктивные суффиксы, как -erei, -es,
-sel, -keet, -meesig, -voll, -weis, и глагольная приставка
var- 34. В американском норвежском их, наоборот,
сравнительно мало, что может быть связано с относительной
немногочисленностью продуктивных аффиксов в
норвежском, а также с меньшей продолжительностью пребывания
норвежских иммигрантов в Америке. Большинство
гибридных новообразований относится к тому типу, где
заимствованные морфемы выступают в роли ядра, а периферийные
компоненты (аффиксы) — норвежские; противоположный
тип, с периферийным перенесением, типа англ. talkative
«разговорчивый», в американском норвежском обнаружен
не был.
8. Сопротивление заимствованию
Давно известно, что одни типы языковых единиц
заимствуются гораздо охотнее, чем другие. В 1881 году Уильям
Дуайт Уитни построил шкалу, на которой различные
языковые единицы располагались в порядке убывания их
подверженности заимствованию 35. Оказалось, что из всех
частей речи наиболее свободно заимствуются
существительные; за ними идут суффиксы, затем окончания и, наконец,
фонетические единицы. Уитни признавал, что все они могут
заимствоваться, но утверждал, что окончания и отдельные
звуки заимствуются очень редко, причем только в составе
целых словарных единиц. «Тот факт, что «грамматика»
не поддается смешению, вовсе не является изолированным;
просто грамматический механизм наиболее успешно
противостоит всякому вторжению благодаря тому, что он
является наименее материальной и наиболее формальной
частью языка. На шкале возрастающего сопротивления
заимствованию он занимает крайнее место». Аналогичная
точка зрения — причем, по-видимому, независимо от
Уитни — была высказана в 1939 году Люсьеном Теньером
(L. ?еsniere): «La miscibilite d'une lange est fonction
372

inverse de sa systematisation»36 («способность языка
к смешению обратно пропорциональна его
системности»).
Если выражаться в терминах языковых навыков, это
равносильно утверждению, что те навыки, которые
пускаются в ход чаще и потому имеют более глубокие корни,
наименее подвержены изменению под влиянием иностранного
языка. Так как число фонем в любом языке сравнительно
невелико и каждая из них повторяется в речи очень часто,
они вряд ли подвергнутся каким-либо изменениям, если
только говорящий не испытает влияние иностранного
языка в период обучения языку, т. е. в раннем детстве.
Грамматические окончания также твердо усваиваются в достаточно
раннем возрасте; это относится и к наиболее продуктивным
суффиксам. Поскольку все они могут встречаться в речи
лишь как части более крупных отрезков, то заимствоваться
они могут только в составе заимствуемых целиком слов или
словосочетаний. Выше мы видели, что подстановка
особенно охотно производится на уровне фонем и окончаний, хотя
и там бывают случаи перенесения. Мы видели также, что
производные и сложные слова могут заимствоваться
целиком, но что лишь в очень немногих случаях заимствованные
суффиксы становятся впоследствии продуктивными.
Суффиксы родного языка легко присоединяются к
иностранным основам, но не наоборот. Это, по-видимому, связано
с тем, что суффиксы представляют собой часть хорошо
знакомой структуры родного языка. Иностранные суффиксы
могут быть осознаны носителями языка как таковые и
пущены в ход в новых ситуациях лишь после того, как они
войдут в их язык в составе большого количества
заимствованных слов и таким образом окажутся включенными
в структуру этого языка.
Степень легкости, с которой различные части речи
могут переноситься в заимствующий язык, также
следует рассматривать в связи с вопросом о структурной
организации этого языка. Во всех до сих пор составленных
списках заимствований в языках обычной европейской
структуры обращает на себя внимание резкое преобладание
существительных над другими частями речи. Приводимые
ниже данные дают приблизительное представление об этом
соотношении в двух иммигрантских языках —
американском норвежском и американском шведском, которые
можно считать вполне показательными.
373

Процент от общего числа заимствований:
Ам.-норв. (наш
список) 75,5 18,4 3,4 1,2 1,4
Ам.-норв. (кошко-
нонгский список
Флома) 71,7 23,0 4,2 0,8 0,5
Ам.-швед.
(чикагский список
Джонсона) 72,2 23,2 3,3 0,4 0,8
Хотя артикли и местоимения в этих списках не
фигурируют, заимствования этих классов также имеют место,
однако они не становятся настолько употребительными,
чтобы войти в общепринятую языковую норму. Тот факт,
что местоимения могут заимствоваться, иллюстрируется
английскими местоимениями they, their, them,
перенесенными из скандинавского в средневековую эпоху.
Обилие заимствований —существительных и глаголов
и немногочисленность предлогов, междометий и союзов
естественно согласуется с тем, что в языке много первых
и мало последних: язык нуждается лишь в небольшом
количестве служебных слов, выполняющих сугубо
грамматическую функцию обозначения очень обобщенных отношений
между «значащими» словами. В некоторых языках они
вообще представлены не отдельными словами, а аффиксами
(суффиксами и окончаниями). Мною было рассмотрено
917 несложных слов, взятых из одного из норвежских
диалектов; из них 48,3% было существительных, 24,6 —
глаголов, 16,7 — прилагательных, 1,4 — числительных, 4,8—
наречий, 2,3 — местоимений, 1,2 — предлогов, 0,4 —
союзов, 0,3 — междометий и 0,1%—артиклей. Как видим,
единственное существенное расхождение с приведенными
выше данными связано с более высокой частотностью
прилагательных и наречий при более низкой частотности
существительных. В процесс заимствования вообще охотнее
вовлекаются достаточно большие классы слов. Так,
существительные мужского рода встречаются среди
заимствований чаще, чем вообще в данном языке, то же относится
к слабым глаголам. Точно так же процент существительных
оказался среди заимствований еще выше, чем в языке
вообще. Таким образом, изменение коснулось не того, как язык
374

говорит о вещах, а самих вещей, о которых идет речь.
Лишь в отдельных случаях изменения затронули и
структуру языка. Иными словами, чем более привычным и
автоматическим является элемент языка, тем менее он
подвержен изменениям.
Если внутренние различия такого рода существуют
в пределах одного языка, то аналогичные различия могут
иметь место и между языками — в той мере, в какой эти
языки различаются в грамматическом отношении. Об этом
часто говорится в связи с большей однородностью словаря
одних языков по сравнению с другими. Характерным в этом
отношении является подход Отакара Вочадло, который
построил, так сказать, межъязыковую шкалу
восприимчивости (к заимствованиям) (scale of
receptivity), разделив языки на три основные группы:
«гомогенные», «амальгамные» и «гетерогенные» 37. К
сожалению, в своем определении «восприимчивости»
Вочадло сознательно обходит заимствования из других языков
той же языковой семьи, так что, например, датский язык
он рассматривает как гомогенный. Кроме того, он
интересуется в первую очередь практическими вопросами
очищения языка, вследствие чего основополагающий вопрос о том,
какие факторы — структурные или социальные — играют
в заимствовании решающую роль, не ставится им с
достаточной определенностью. Кипарский (Кiparskу)
решительно заявляет в связи с этой работой Вочадло:
«Die Fahigkeit der sog. „homogenen" Sprachen, Entlehnungen
aufzunehmen, hangt nicht von der linguistischen Struktur
der Sprache, sondern von der politisch-sozialen Einstellung
der Sprecher ab»з8 («восприимчивость так называемых
«гомогенных» языков к заимствованиям зависит не от
внутренней структуры языка, а от социально-политической
установки говорящего»).
Языковая ситуация в США представляется нам
особенно подходящим объектом для исследований, призванных
дать ответ на этот вопрос. В Соединенных Штатах
сравнительно однородные язык и культура оказывали более или
менее сходное влияние на большое число разных языков;
ценные результаты могло бы дать сопоставление
заимствований в разных иммигрантских языках друг с другом, а
затем и с заимствованиями в индейских языках, которые
по своему строению гораздо более различны, чем языки
иммигрантов. Большинство различий, рассматриваемых
375

Вочадло,— это, по сути дела, различия не в самом
процессе заимствования, а в соотношениях между тем, что
мы здесь определили как перенесение и подстановку. Одни
языки переносят целые морфемы, другие подставляют свои
собственные, но все они прибегают к заимствованию, если
для него появляются социальные предпосылки, т. е.
наличие группы влиятельных в языковом отношении
двуязычных носителей.
9. Последствия заимствования
Неоднократно обсуждался следующий интересный
вопрос: каково влияние заимствований на язык? Из
вышеизложенного с очевидностью следует, что основным следствием
заимствования является заметное обогащение словарного
запаса языка. Но сильное и продолжительное влияние
одного языка на другой может привести к такому большому
наплыву иностранной лексики, что и весь облик
заимствующего языка претерпит значительные изменения. Таким было
влияние, оказанное на английский язык скандинавскими
викингами и в еще более поразительной степени —
французским языком нормандских завоевателей. Язык может
усвоить столь большое количество иностранных слов,
принадлежащих к определенным структурным типам, что и сами
эти структурные типы окажутся вошедшими в
заимствующий язык. Мы видели выше подобную тенденцию в
американском норвежском, в особенности ясно проступающую
при сравнении языкового поведения первого и второго
поколений его носителей. Чем дальше, тем все меньше
усилий носители языка затрачивают на приспособление
заимствованных слов к строю своего родного языка. Но даже
при этом не произошло достаточно широкого стирания
граней внутри норвежского языка. Каждый диалект
по-прежнему сохраняет свои отличительные черты, хотя в
некоторых отношениях изменился в сторону приближения к
некоторому общему типу.
Во всех тех случаях, когда в языке имеются категории,
между которыми при заимствовании нового слова
необходимо сделать выбор, есть вероятность, что эти категории
постепенно окажутся упраздненными. Одному из членов
противопоставления внутри данной категории обычно
отдается предпочтение перед другими, как мы это видели
на примере существительных мужского рода и слабых гла-
376

глаголов. Уже было показано, что заимствованные слова
проявляют большее постоянство, чем слова родного языка,
в отношении принадлежности к тому или иному
грамматическому классу 39. Причиной тому частое отсутствие у них
показателей, которые позволили бы говорящему быстро
отнести их к тому или иному согласовательному классу.
В конце концов такое положение должно привести к тому,
что возобладают более простые категории и произойдет
выравнивание остальных слов по аналогии. Опасность
разрушения морфологической системы исландского языка
выдвигалась в качестве одного из аргументов против
перенесения в него заимствованных слов. Была применена
морфологическая подстановка, с помощью которой из
исландского материала и было образовано огромное количество
заимствований-сдвигов, которые так характерны для этого
языка.
С точки зрения фонологии большинство заимствованных
слов приводит лишь к заполнению пробелов в звуковой
системе языка. Так, когда американский норвежский
заимствовал английское слово street «улица» в форме strit,
в фонологическую структуру не было внесено ничего нового.
В американском норвежском уже имелись такие слова,
как stri «упрямый» и krit «мел», содержащие именно эти
сочетания звуков. Однако если процесс перенесения
заимствований будет продолжаться долго, то и в этом отношении
рано или поздно могут произойти определенные изменения.
Американский финский заимствовал слово stove «печка»
в форме touvi: в тот момент в языке еще не допускалось
стечение согласных в начале слова. Но в дальнейшем в этот
язык проникло слово skeptikko «скептик», где s- стоит в
ранее не допускавшейся позиции 40. Это изменение в
фонологической дистрибуции делает необходимым включение
последовательности sk- в описание фонологической структуры
американского финского. Следующим шагом является
перенесение совершенно новых звуков. Единственной фонемой,
которой английский язык, по-видимому, обязан
иностранному влиянию, является последний звук в слове rouge
«румяна»— [?]. Он встречается исключительно во
французских заимствованиях, но его перенесению, по-видимому,
способствовал тог факт, что этот звук уже был представлен
в английском в сложной фонеме /3/ — ср. edge «край»,
George «Джордж» и т. п. Такие звуки, как французские носовые
или немецкое ch, почти не употребляются носителями анг-
377

английского языка, если не считать тех, кто хотя бы в
некоторой степени владеет этими языками. В языке алеутских
эскимосов до контакта с русскими не было звуков [р, b, f;
в первых заимствованиях вместо ? подставлялось k, a
вместо b — m. Когда же алеуты овладели звуком р, то они
в течение некоторого времени подставляли его вместо f,
пока не усвоили и его; рус. фуражка давало pura:sxix
у старшего поколения алеутов, но iura:skix — у более
молодых носителей 41. Но даже и здесь новые звуки образуются
сочетанием уже знакомых движений органов речи: ?
сочетает некоторые признаки m и t, a f — признаки m и s. Более
поразительно, что в тот же период был перенесен также
звук [г], с призвуком, напоминающим палатализованное ?.
Верно, что, в общем, все подобные новые фонемы
сохраняют периферийное положение в системе языка. Многие
из них употребляются только двуязычными носителями,
а остальные встречаются лишь в отдельных словах и
выражениях. Поэтому многие лингвисты имеют обыкновение
исключать из рассмотрения эти «инородные» элементы
языка, прежде чем приступить к описанию структуры языка,
чтобы как-то облегчить себе задачу построения более или
менее стройной системы. Но такие произвольные
упрощения не должны создавать у нас ошибочного представления,
будто эти элементы языковой структуры выделяются из нее
и самими говорящими. Предпринимавшиеся до сих пор
попытки определить заимствованные слова на чисто
синхронической, дескриптивной основе пока что не увенчались
успехом 42. Большинство заимствований не отличается
от слов родного языка никакими признаками,
характеризующими состояние языка в тот или иной момент его
развития. Некоторые заимствованные слова сохраняют
определенные черты своих иностранных образцов, но даже и эти
черты могут быть присущи хотя бы некоторым словам
родного языка.
Заимствованные слова, вместе с которыми переносятся
черты, ранее чуждые лексике данного языка, являются
фактором, повышающим меру нерегулярности структурного
языка, но не единственным фактором, действующим в этом
направлении. Языковые модели не столь категоричны и
неизменны, как математические формулы; они имеют очень
сложное, причудливое и часто неправильное строение.
Некоторые элементы, входящие в эти модели,
употребляются более часто и потому обладают большей устойчивостью,
378

чем остальные, но между теми и другими вовсе нет
непроходимой грани. Каково бы ни было их происхождение, модели,
характеризующиеся более высокой частотой употребления,
не могут казаться «странными» или «чуждыми», и
рискованной была бы попытка точно указать, с какого момента
может возникнуть такое ощущение. Никто сейчас не видит
в словах priest «священник», due «должный, надлежащий»,
law «закон» или skirt «юбка» признаков их неанглийского
происхождения; тот факт, что у других слов могло
сохраниться больше черт, связанных с их иностранным
происхождением, не дает нам права выделять их в особые
системы внутри английского языка. Двуязычные носители
склонны узнавать такие заимствования и даже видеть их
там, где их нет, а налицо просто случайные совпадения или
результаты параллельного развития родственных языков.
Но одноязычные носители употребляют их без какого-либо
иного ощущения непривычности, нежели то, которое
связано с их малоупотребительностью или трудностью в
произношении.
ПОСЛЕСЛОВИЕ АВТОРА К РУССКОМУ ПЕРЕВОДУ
НАСТОЯЩЕЙ ГЛАВЫ (1966)
Развиваемые в этой главе из моей книги «The Norwegian
Language in America» (1953) мысли о процессе
заимствования были впервые высказаны в статье, опубликованной
в журнале «Language» (26, 1950, стр. 210—231). Там мной
впервые было проведено разграничение явлений
«перенесения» и «подстановки» и соответствующее деление
заимствований на «заимствованные слова» и «заимствования-сдвиги»,
причем последний термин, по-видимому, принадлежит мне.
Я имел в виду одним термином охватить такие явления, как
«семантическое заимствование» и «калька», при которых
иностранная звуковая оболочка не переносится. В этой
статье я в качестве особой категории рассматривал также
заимствования-гибриды, но в книге я отнес их к
заимствованным словам, так как по крайней мере часть слова в этом
случае переносится из иностранного языка.
Классификация, предложенная немецким ученым
Вернером Бетцем (В е t z) в его исследованиях по латинским
заимствованиям в древневерхненемецком языке, послужила
для меня стимулом к более существенной перестройке моей
классификации, что нашло отражение в моих более поздних
379

публикациях: статье «The Impact of English on American-
Norwegian Letter Writing» (в сб. «Studies in Honor of Albert
Morey Sturtevant», Univ. of Kansas Press, 1952, стр. 76—-
102) и рецензиях на работы: Emil Ohmann, Die
mittelhochdeutsche Lehnpragung nach altfranzosischen Vorbild, в
«Language», 28, 1952, стр. 397—401, и Helmut Gneuss,
Lehnbildungen und Lehnbedeutungen im Altenglischen, в
«Language», 32, 1956, стр. 761—766.
В этих более поздних работах я последовательно
проводил принцип дихотомического деления каждого из классов
заимствований: заимствованные слова делились на
ассимилированные и неассимилированные, а
заимствования-сдвиги — на расширения и создания значений; создания при
заимствовании-сдвиге делились на точные и
приблизительные копии, а расширения — на омонимические и
синонимические. В отличие от системы Бетца, имеющей свои
неоспоримые достоинства, но находящейся в зависимости
от избираемого исследователем способа описания языка,
моя система может применяться ко всем уровням языка
и в принципе не зависит от способа описания. Эта система
была применена мной в книге: «Bilingualism in the Americas:
A Bibliography and Research Guide» (Univ. of Alabama,
American Dialect Society, 1956; publication № 26). Очень
полезным для меня оказалось знакомство с работой Уриэля
Вайнрайха (см. мою рецензию на его «Languages in
Contact» в «Language», 30, 1954, стр. 380—388). Я принял
его термины «интерференция» и «межъязыковое
отождествление» и в качестве единиц последнего предложил
рассматривать элементы, которые я назвал «диафонами» и «диамор-
фами» (в публикуемой в настоящем сборнике статье
«Проблемы двуязычного описания»).
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Travaux du cercle linguistique de Prague, Prague, 1929—1939
(далее TCLP), 4 (1931), стр. 80.
2 Ср. Ivar Alnaes, Bidrag til en ordsamling over sjo mands-
sproget (Christiania, 1902); R. ??ersen, Lanord og lonnord
hos folk og fant (Trondheim, 1939); A. Larsen og G. Stоltz,
Bergens bymal (Christiania, 1912). К сожалению, сколько-нибудь
полное исследование по английским заимствованиям в диалектах
отсутствует.
3 Материалы по этому вопросу были собраны по моей просьбе
в диалектологических архивах Магие Офтедалем (Оfteda1)
в Осло и Олаем Скулерудом (Skulerud) в Бергене.
380

4 Sкulеrud, Telemaalet 73 (Christiania, 1918) и
Tinnsmaalet (Halle a. S., 1922); ср. аналогичные сообщения из
Швеции и Финляндии в «Folksmalsstudier», 2, 1934, стр. 137—140,
и в «Svejiskbygden», 1932, стр. 3—5.
6 Wright, English Dialect Dictionary.
6 Aasen, NO2 из Sogn "og fier".
7 «Language», 26, 1950, стр. 210—231.
8 Ср. Alva L. Davis и Raven ?. M с Da?id, Jr.,
"Shivaree", an Example of Cultural Diffusion, «American Speech»,
24, 1949, стр. 249—255.
9 Ср. Paul Schach, Hybrid Compounds in Pennsylvania
German, «American Speech», 23, 1948, стр. 121 —134.
10 Kr. Sandfeld-Jensen, Die Sprachwissenschaft 69
(Leipzig und Berlin, 1915).
11 Предлагаемая здесь классификация отчасти отличается от
той, которая была намечена в моей статье в «Language», ср. мою
статью «The Impact of English on American-Norwegian Letter
Writing» в Стертевантовском томе работ Канзасского университета.
12 G. Trager, «International Journal of American
Linguistics» (далее UAL), 10, 1944, стр. 46, Leo Pap, Portuguese-American
Speech, N.Y., 1949, стр. 94.
13 TCLP, 4, 1931, стр. 79—96.
14 Paul, Prinzipien, стр. 340—341; Geo H e m ? 1,
Transactions of the American Philological Association, 29.37,
Bloomfield, Language,' стр. 446 (XXV.2).
15 UAL, 1944, 10, стр. 145.
16 V. Mathesius, Englische Studien, 1935—36, 70.23.
17 Harry ?оijer, «Language», 15, 1939, стр. 110—115.
18 Spicer, «American Anthropologist», 45, 1943, стр. 410—426.
19 English Loanwords in Modern Norwegian, 164, London — Oslo,
1945 (далее ELN).
20 Stene, ELN (ее мнение, что по этой причине
заимствованных глаголов меньше, чем существительных, представляется
недостаточно обоснованным); Leo Pap, Portuguese-American Speech,
стр. 106.
21 Leo Pap, Portuguese-American Speech, стр. 96.
22 Paul Schach «Symposium», 1949, 3.120.
23 W. Вetz, Deutsch und Lateinisch. Die Lehnbildungen der
althochdeutschen Benediktinerregel, Bonn, 1949.
24 ?а?, стр. 87.
2!? Pap, стр. 87; здесь следует указать на ценную статью
Пауля Шаха, Semantic Borrowing in Pennsylvania German,
«American Speech», 26, 1951, стр. 257—267.
26 Sandfeld-Jensen, стр. 69.
27 Pap, стр. 89.
28 Deutsch und Lateinisch, стр. 25.
29 Bloomfield, Language, стр. 455 (XXV.7).
30 Language, Culture and Personality, Menasha, Wis., 1941,
стр. 66—74.
31 S?iсer, «American Anthropologist», 45, стр. 410—426.
32 Paul Schach, «Symposium», 1949, 3.115.
33 A. Menarini, Ai Margini della Lingua, Firenze, 1947,
стр. 145—208.
34 Schach, «Symposium», 1949, 3.115.
381

85 W. D. Whitney, On Mixture in Language, «Transactions
of the American Philological Association», 12, 1881, стр. 5—26.
36 TCLP, 8, 1939, стр. 85.
37 Otakar Vocadlo, Some Observations on Mixed
Languages, «Actes du quatrieme congres international de linguistes»,
Copenhagen, 1938, стр. 169—176.
38 Цит. соч., стр. 176.
39 Ср. Stene, ELN, 5.
40 J. I. Kolehmainen, «American Sociological Review»,
2, 1937, стр. 62—66.
41 Частное сообщение профессора Кнута Бергсланда,
Осло, 13 сентября 1950 г.
42 Ср. Stene, ELN, 5; мою рецензию см. в «Language».
25, 1949, стр. 63—68.

В. Шпербер
К СООТНОШЕНИЮ МЕЖДУ ЛУЖИЦКИМИ И НЕМЕЦКИМИ
ТОПОНИМАМИ В ДВУЯЗЫЧНОЙ ЛУЖИЦЕ
(Названия урочищ)
1. В большинстве населенных пунктов Верхней и
Нижней Лужицы (теперешние округа Дрезденский и
Коттбусский) используются два языка: наряду с литературным
немецким языком или просторечием и немецкими диалектами
говорят на верхнелужицком или нижнелужицком языке
или их диалектах. В настоящее время картина
распределения серболужицких и немецкого языков выглядит
следующим образом 1
В центральных областях вокруг Баутцена и Коттбуса
живет наряду с одноязычными немцами двуязычное
население, говорящее как на одном из серболужицких языков,
так и на немецком языке 2. На периферии серболужицкой
области с более или менее давних времен говорят только
на немецком языке.
2. В результате тесного соприкосновения носителей
немецкого и серболужицких языков в течение почти целого
тысячелетия исторически возникли контакты между
двумя языками. В области ономастики это привело к
возникновению лужицко-немецких пар названий как имен и
фамилий, так и местностей, населенных пунктов и урочищ.
W. Sperber, Zum Verhaltnis zwischen sorbischen und
deutschen Flurnamen in der zweisprachigen Lausitz, «Zeitschrift
fur Slawistik», 8, 1963, 4, стр. 515—524.
1 Ср. ?. Tschernik, Die Entwicklung der sorbischen
Bevolkerung von 1832—1945. Eine demographische Untersuchung,
«Veroffentlichungen des Instituts fur Slawistik der Deutschen Akademie
der Wissenschaften zu Berlin», Berlin, 1954, 4, стр. 8, 14, карта
№ 4 (после стр. 40).
2 Как правило, серболужицкий является родным языком,
а немецкому обучаются с детства в семье или на улицах и самое
позднее — в школе. Реже родным языком бывает немецкий, а
серболужицкому обучаются в деревнях с преимущественно
серболужицким населением или же просто из любопытства.
383

Под парой названий понимается наличие двух
имен: серболужицкого и немецкого для одного и того же
объекта, например пары личных имен 3:
Возникновение новых имен собственных сопровождается
разнообразным взаимовлиянием серболужицких и
немецких форм на базе уже существующих пар.
3. Как показывают приведенные примеры, эти пары
носят весьма различный характер как в отношении способа
их построения и соотношения их членов, так и в
отношении времени их возникновения.
3 Ср. Е. Kranzmayer, Zur Ortsnamenforschung in
Grenzland, «Zeitschrift fur Ortsnamenforschung», Bd. 10, 1934, стр. 105.
384

Подобные пары возникают следующими способами4:
а) Заимствование
В позднейших заимствованиях имеет место довольно
близкое соответствие звукового облика обоих членов пары.
Такие пары, как Krawcik = Kraut schick, Lipic = Lippitsch,
Luh = Wuh, различаются скорее по написанию, чем по
произношению. В случае ранних заимствований, происходивших
между средневерхненемецкими и древнелужицкими
диалектами, оба члена пары часто сильно расходятся в результате
различного звукового развития в серболужицком и
немецком: Hanza = Agnes, Mercin=Martii Zur^Sauer, Budysin =
Bautzen, tuzica=-Lausitz, Luh=Lug.
б) Перевод с одного на другой язык
Sewc=Schuster, Delany=Niederland, Breza=Birkau,
Reka = Bach, Flie?.
в) Частичный перевод, т. е. переход имени в другой
язык путем заимствования одной части и перевода другой
Maly Wjelkow = Kleinwelka, Halterski hat = Halterteich.
г) Независимое наименование в обоих языках, т. е.
возникновение пары без взаимовлияния между ее членами
При этом члены пары могут связываться с разными
фактами объективной действительности: Rakecy =Konigswartha,
Precnik = Ober der Wiese 5.
Оба члена пары могут связываться и с одним фактом
объективной действительности: Lukecy=Hausdorf6. Часто
4 Систематическое сопоставление типов именных пар у
названий населенных пунктов проведено в цитированной работе
Кранцмайера (стр. 105 и cл., особ. 111). Поскольку пары
названий урочищ, как правило, более позднего происхождения,
чем пары других топонимов, и возникают еще на наших глазах,
то можно надеяться уточнить положения Кранцмайера на материале
названий урочищ.
5 ?едлих, исследовавший двойные имена населенных
пунктов в Нижней Лужице, говорит в этом случае об «истинно двойных
именах»; ср. F. Redlich, Doppelnamigkeit in der Niederlausitz
(II Arbeitskonferenz der Internationalen Onomastischen Kommission
beim Internat. Slawistenkomitee in Berlin), Berlin, 1961, стр. 18.
6 Как серболужицкое, так и немецкое наименование этого места,
расположенного в округе Каменц, произведены от имени его
основателя, священника Гуго, упомянутого в грамоте 1225 года, в которой
говорится, что его приход в Каменце получает участок леса около
25—0293
385

члены именных пар возникают независимо на основе одних
и тех же фактов объективной действительности, в
результате ничем не отличаясь от истинных переводных пар;
такие пары, как Delany = Niederland, Reka=Flie?, могли с
одинаковой вероятностью возникнуть как путем перевода,
так и независимо друг от друга.
В качестве особого случая независимого названия в
обоих языках можно выделить использование
заимствованного элемента в одном языке, в то время как в другом языке
нет этимологического соответствия этому элементу : Njeradk=
Neuoppitz, Rogenc=Branitz. ?. Редлих говорит в таких
случаях о «псевдодвойных именах» 7, ибо если
рассматривать лишь этимологию, то речь идет не о
немецко-серболужицких парах, а о лужицко-лужицких. Мнимыми, однако,
такие пары являются лишь для этимолога; по своей
функции они никак не отличаются от других пар вне
зависимости от того, возникли ли эти пары путем
заимствования, перевода или параллельного независимого
называния.
4. В любом случае предпосылкой возникновения и
существования именных пар является двуязычие. Там, где
двуязычие прекращается, именные пары теряют свой смысл
и постепенно исчезают. Термин «двуязычие» следует
понимать при этом двояко. Во-первых, речь может идти о
соприкосновении двух языков в определенном географическом
районе, причем каждый из жителей говорит на своем языке.
Такого вида двуязычие может привести лишь к «свободным
именным парам» 8, члены которых в языковом отношении
никак не связаны между собой, или же к именам
переводного типа, члены которых, однако, возникли независимо
друг от друга.
Во-вторых, речь может идти о двуязычии в том смысле,
что те же самые индивиды наряду с основным языком более
или менее хорошо владеют и другим языком. Этот вид
двуязычия, связанный не с территорией, а с людьми,
живущими на ней, и является той основой, на которой возникают
живые отношения между языками; именно этот вид дву-
Билы (соседняя с Хаусдорфом деревня) для порубки; ср.
Н. Кnоthe, Urkundenbuch der Stadte Kamenz und Lobau. «Codex
diplomaticus Saxoniae regiae», Zweiter Hauptteil, VII Bd., Leipzig,
1883, № 1, стр. 3.
7 Redlich, цит. соч., стр. 19.
8 Kranzmayer, цит. соч., стр. 111, 142 и cл.
386

язычия, как я указывал в начале статьи, представляет
общее явление в теперешних Верхней и Нижней Лужице.
Двуязычный индивид стремится к тому, чтобы располагать
для каждого средства выражения одного языка
эквивалентом в другом языке. Для имен эти эквиваленты создаются
путем заимствования или калькирования, что возможно
только для двуязычных индивидов. Однако и те пары имен,
которые независимо возникли в обоих языках, могут
в дальнейшем служить эквивалентами. Поэтому для
двуязычных индивидов именные пары — это не следствие
случайного двойного именования; напротив, эти пары
выполняют вполне определенную функцию, гармонически
включаясь во всеохватывающую систему отношений элементов
обоих языков.
5. В немецких населенных пунктах Лужицы, которые
теперь стали одноязычными, уже нет поэтому живых
отношений между серболужицкими и немецкими названиями
урочищ. В этих местах говорят лишь на одном языке,
на немецком, поэтому остался лишь определенный запас
имен собственных в пределах этого языка. Являются ли
названия урочищ по своему происхождению немецкими или
серболужицкими или же немецкими новообразованиями
на основе словесного материала, заимствованного из
серболужицкого,— это не влияет на их положение в системе
немецкой разговорной речи данного населенного пункта.
Как употребительные заимствованные и иностранные слова
являются неотъемлемой частью словарного состава языка,
по своей функции ничем не отличающейся от
унаследованного, точно так же заимствованные названия урочищ
входят в качестве составной части в топонимику данного
населенного пункта, ничем не отличаясь по своей функции
от незаимствованных названий урочищ. Конечно, и сейчас
еще имена урочищ, бывшие когда-то серболужицкими,
могут изменять под влиянием немецких топонимов свою
форму (например, путем прибавления немецкого
уточняющего слова и путем переосмысления через народную
этимологию), однако все это не межъязыковые, а
внутриязыковые процессы, которые в той же мере распространяются
и на исконно немецкие топонимы. Существование
заимствованных названий урочищ в одноязычных населенных
пунктах свидетельствует о том, что здесь в прошлом в период
двуязычия имелись лужицко-немецкие языковые
отношения.
25^ 387

Совершенно по-иному выглядит отношение между
серболужицкими и немецкими названиями урочищ в населенных
пунктах с двуязычным населением. Названия урочищ
служат потребностям людей в ориентации и во
взаимопонимании, и в первую очередь потребностям
сельскохозяйственного производства. Поэтому они, как правило, значимы
лишь в пределах тесного производственного и бытового
коллектива, каким является деревня и ее население,
занятое в сельском хозяйстве. Само по себе наличие двуязычных
жителей в деревне еще не является поводом для
возникновения лужицко-немецких пар, до тех пор пока беседы о
соответствующем урочище ведутся на одном языке, но это
предпосылка, на базе которой подобные пары могут
появиться, если в этом возникнет необходимость, например
при беседе о данном урочище с одноязычными лицами,
не владеющими тем языком, на котором названы все
топонимы данной местности 9, а также между двуязычными
индивидами, которые именно в силу своего двуязычия хотят
пользоваться не только обычным для данного места
названием, но и названием на другом языке.
6. Под заимствованием мы понимаем переход
названия из одного языка в другой на основе
действующих в данное время законов субституции звуков
и соответствующих типов грамматических окончаний и
категорий, а также отдельных суффиксов.
Обычные формы звуковых замен при переходе из
серболужицкого в немецкий или обратно ясно показывают, что
подавляющее большинство возникших путем заимствования
пар для названий урочищ в местах, в которых до сих пор
говорят по-лужицки, образовалось в нововерхненемецкий
период, т. е. в недалеком прошлом. Заимствования из древ-
нелужицких диалектов в восточносредневерхненемецкие
и наоборот фиксируются для названий урочищ лишь в
изолированных случаях, да и тогда речь идет о более крупных
объектах, представлявших интерес для немецкой
администрации (например, о лесах, горах, руслах рек и т. п.),
9 Так как в Лужице нет больше одноязычных серболужичан,
то сегодня всегда речь идет о двуязычных населенных пунктах
с исконно серболужицкими названиями урочищ и о необходимости
договориться с одноязычными немцами, например, при письменной
фиксации названий урочищ в официальных целях, или с вновь
приехавшими немцами, или — в прошлом — с администрацией
помещичьего имения, пользовавшейся немецким языком.
388

или же о топонимах внутри городов, в которых уже в
течение ряда столетий разговорным языком был немецкий. Тем
самым пары в названиях урочищ резко отличаются от пар
в названиях населенных пунктов и местностей, которые
в своем большинстве возникли в средневерхненемецкий
и соответственно древнелужицкий период. Отсюда можно
сделать вывод, что формы звуковых замен в названиях
населенных пунктов, как правило, указывают на начало
интенсивного и непрерывного контакта серболужичан
и немцев в масштабе целой области, в то время как формы
звуковых замен в названиях урочищ содержат ценные
указания на момент интенсивного и непрерывного контакта
между достаточно значительной группой местных немцев
и серболужичан в одном населенном пункте и тем самым на
начало этнического процесса ассимиляции в данном пункте.
Заимствованные Названия урочищ подчиняются не
только фонологической системе заимствующего языка (путем
замены звуков), но и грамматической системе. Последнее
достигается путем приспособления окончаний к тем,
которые имеются в заимствующем языке, путем передачи
грамматических категорий средствами заимствующего языка
и замены некоторых суффиксов определенными суффиксами
заимствующего языка. При этом устанавливаются строго
определенные законы соответствий для отдельных фонем
и их комбинаций, а также для грамматических категорий,
окончаний и суффиксов. Поэтому при исследовании
заимствованных форм следует учитывать не только правила
«фонетики соответствий», но и правила «словообразования
и словоизменения соответствий».
Существующие пары, возникшие путем заимствования,
могут далее расходиться в процессе фонетического и
морфологического развития обоих языков, а также в
результате переосмысления методом «народной этимологии».
Так разошлись члены пары Кира = Каире (результат
немецкой дифтонгизации ? > au), члены пары Luh — Lug
(верхнелужицкий переход g > h, i > и). Морфологические
новообразования появляются, когда в заимствующем
языке к заимствованной форме прибавляются новые основы,
суффиксы или определители, например серболуж. Mostki =
нем. Muskaer Wiese; Maly Lejmtajch = Lehmteich.
Народная этимология способствует расхождению в
случаях типа верхнелуж. Chrostowc = нем. Gro?holz,
Christberg; Podrozniki = Podroschnicken > Butterschinken.
389

В результате такого расхождения могут появиться
обратные кальки (Ruckentlehnung). Обратная калька
становится возможной лишь тогда, когда исходная и
заимствованная формы уже достаточно разошлись. Ср. примеры типа
серболуж. Kawprnchojny = нем. Kaupenbusch,
Luktajch ~= Lugteich,
которые стали возможными лишь после того, как звуковое
развитие и морфологические новообразования достаточно
изменили облик слов.
До тех пор пока расхождение двух членов пары не
допускает обратного заимствования и тем самым полной
ликвидации формы, существовавшей в одном из языков, между
членами пары отмечается взаимовлияние иного рода (ср.
п. 13).
7. В парах, возникших путем перевода, следует
различать калькирование и адекватный перевод 10. Кальками
являются такие переводы, иностранное происхождение
которых проявляется в необычной синтаксической или
морфологической форме или в необычной семантике, например
верхнелуж. Pode wsu = нем. Unter Dorfe
Hlina hat == Lehmteich
Toflacy puc == Latschenweg «кривой путь»
В парах названий, возникших путем адекватного перевода,
наоборот, трудно обнаружить, какой из членов является
источником, а какой — переводом. Поэтому часто нельзя
отличить пары, возникшие путем адекватного перевода, от пар,
возникших независимо, на основе одинаковых условий
действительности. Члены пар, возникших путем
адекватного перевода, имеют одинаковое значение и одинаково
употребительны в обоих языках. Неодинаковая
продуктивность формальных средств в немецком и серболужицком
языках привела к тому, что и здесь возникают
формальные системы соответствий 11.
8. Часто одна из частей топонима переводится, а другая
заимствуется. Этот тип заимствований называют частичным
переводом. Этот тип встречается как в названиях урочищ,
10 Ср. работу автора: «Sorbisch-deutsche
Obersetzungsentsprechungen bei Flurnamen» в: II. Arbeitskonferenz der Internationalen
Onomastischen Kommission beim Internationalen Slawistenkomitee
in Berlin von 17. bis 19. Oktober 1961, Resumes der Vortrage von
Teilnehmern aus der DDR», Berlin, 1961, стр. 20 и ел.
11 Там же.
390

так и в названиях населенных пунктов (см. выше п. 3).
В названиях урочищ, гораздо ближе стоящих по своей
структуре к общему словарю, чем названия населенных
пунктов, пары гораздо чаще образуются именно по этому
принципу, дающему возможность легко включить
соответствующее название в грамматическую систему.
Этому служит, в частности, перевод предлога
адвербиальных имен с одновременным присоединением
соответствующих окончаний (например, Na horkach = Auf den
Horken) и перевод опорного слова двучленных названий
(например, Halterski hat ^ Halterteich, Torf-iuki =
Torfwiesen); часто встречается и перевод только
определяющего слова (например, Corny jezor = Der Schwarze Gieser,
Stara Sanca = Alte Schanze)12; во всяком случае,
серболужицкие сложные слова типа Kobjel-hat, содержащие
лужицкий первый элемент, возникли путем частичного
перевода из немецких сложных слов, первый элемент которых —
заимствованное из серболужицкого название урочища:
так, Kobjel-hat = нем. Kobelteich, где нем. Kobel =
cepболуж. Kobjel.
9. Заимствование, перевод и частичный перевод суть
процессы, обусловленные определенными языковыми и
общественными причинами.
Предпосылкой адекватного перевода названия урочища
является ясность значения 13 и наличие адекватного
соответствия в другом языке. Если значение неизвестно, то
возможно лишь заимствование. Если название урочища
содержит, правда, еще известный, но неактуальный
элемент, то в большинстве случаев оно заимствуется, но иногда
и переводится. Если же в его значении есть не очень
понятные элементы, то название заимствуется или же
калькируется, подвергаясь народной этимологии. Если нет
адекватного соответствия, то также возможны лишь
заимствование или калькирование.
Наличие адекватного, но формально достаточно
далекого эквивалента, конечно, не исключает возможности
перевода, но все-таки благоприятствует заимствованию,
особенно в тех случаях, когда адекватный эквивалент
соответствует двум разным формам выражения в другом языке,
из которых одна имеет и формальное соответствие. Поэтому
Там же.
Ср. Kranzmayer, цит. соч., стр. 113.
391

серболужицкие уменьшительные, как правило,
заимствуются и реже переводятся соответствующими немецкими
неуменьшительными. Сложные слова типа Podgora, Zalas
почти всегда заимствуются и лишь в очень редких случаях
переводятся предложной группой. Серболужицкие
названия, образованные при помощи суффикса,
заимствуются чаще, чем простые непроизводные названия.
Частичный перевод, как правило, встречается в тех
случаях, когда в названии имеется два элемента, один из
которых семантически неясен или же с трудом
подвергается переводу, а другой вполне прозрачен, например
серболуж. Hnilki hat = нем. Nilgerteich14 или нем. Halterteich =
серболуж. Halterski hat. То же происходит в случаях, когда
частичный перевод способствует включению слова в
грамматическую систему соответствующего языка, например
нем. Bei Zschirwenychjamo ==· серболуж. Pola cerwjenych
jamow 15.
Когда перенимается название урочища, то в выборе
способа заимствования важную роль играют общественные
факторы. Длительное совместное проживание и общение
немцев и двуязычных серболужичан благоприятствует
переводам и ограничивает до необходимого минимума число
заимствований, в то время как при слабо выраженном
двуязычии число заимствований возрастает. В стадии
распада или одного из кризисов двуязычия встречаются
заимствования из побеждающего языка в язык, выходящий из
употребления, и в случае этимологически прозрачных
слов, которые при живом двуязычии, как правило,
переводятся: серболуж. Cerwjena jama вытесняется через
Сеrwjena gruba, a Winica — через Wajnberk.
10. Пары, члены которых возникли независимо друг
от друга, образуются не в речи двуязычных индивидов,
а в случае, когда в одном месте, с одной стороны,
проживает серболужицкое население, говорящее только на своем
языке или двуязычное, а с другой стороны, одноязычное
немецкое население. При этом отношение обоих членов
пары друг к другу может быть различным:
14 L. Hoffmann, Die slawischen Flurnamen des Kr. Lobau,
«Deutsch-Slawische Forschungen zur Namenkunde und Sicdlungs-
geschichte», 9, Halle/Saale, 1959, стр. 22.
15 Р. Кuhne1, Die slavischen Orts- und Flurnamen der
Oberlausitz, «Neues Lausitzisches Magazin», Bd. 69, стр. 79.
392

а) они могут выделять совершенно разные признаки
соответствующего урочища, например серболуж. Precnik =
нем. Uber der Wiese.
б) Если названия состоят из нескольких частей, то в
одной из них они могут совпадать, например серболуж.
Delni m}yn = нем. Kupfermuhle.
в) Оба члена могут выделять один и тот же признак,
но в разной форме, например серболуж. Dubowa zahroda =
нем. Bei den Eichen.
г) Оба члена могут находиться друг к другу в
отношении адекватного перевода, передавая ту же
действительность в одинаковой или близкой форме, например
серболуж. Roka = нем. Bach
Luka = Wiese
Winica = Weinberg.
Весьма трудно установить, возникли члены этих пар
путем перевода из одного языка в другой или независимо,
поскольку названия урочищ часто зафиксированы лишь
недавно. Здесь необходимо исследование всей
совокупности названий урочищ данного населенного пункта в его
историческом развитии в связи с историей его населения.
Но решение этого вопроса вообще имеет второстепенное
значение. Если речь идет о названиях урочищ, которые
уже давно существуют в современном объеме, то скорее
следует отдать предпочтение гипотезе о независимом
происхождении данной формы. Если речь идет о названиях,
возникших в недавнем прошлом, когда в данном населенном
пункте жили две национальности, то неважно, был ли
обозначен вновь сооруженный пруд сначала серболужичанином
как Nowy hat, а затем немцем как Neuer Teich или же
наоборот. Решающее значение в любом случае имеет функция
таких названий для двуязычных индивидов, а
функционально — вне зависимости от способа ее возникновения — они
являются переводными парами.
Пары, возникшие в результате независимого
называния, члены которых являются синонимичными, можно
считать такими же переводными парами, как и те, что
появились в результате перенесения значения.
11. Двойственное положение переводных пар, члены
которых возникли независимо друг от друга, объясняется
сущностью каждого имени собственного, как такового.
393

Возникает вопрос, переводимы ли вообще имена
собственные как индивидуальные знаки отдельных предметов.
Нарицательные имена переводимы, если данное понятие
имеет обозначение в обоих языках. Переводная пара имен
нарицательных объединяется видовым понятием в качестве
tertium comparationis. To же соотношение имеет место между
членами каждой пары имен собственных (вне зависимости
от ее возникновения) с той разницей, что роль tertium
comparationis играет не видовое понятие, а индивидуальный
предмет.
При переносе имени нарицательного в другой язык
происходит перевод, если в последнем есть выражение для
соответствующего предмета, и заимствование,
калькирование или новообразование в противном случае. Имена
собственные заимствуются так же, как и нарицательные.
Соотношение между членами свободной именной пары
соответствует соотношению образца и новообразования в случае
имен нарицательных. Несомненно, однако, что между
переводными парами в случае нарицательных и собственных
имен имеются различия.
Переводы в первом случае вначале основаны на
принципе, что два слова переводят друг друга, если каждое
из них обозначает объект одного вида, а в дальнейшем и на
принципе, что два слова переводят друг друга потому, что
являются эквивалентами в других контекстах. Этот второй
принцип, в котором не используется форма контроля
обращением к действительности, делает возможными кальки
(часто это просто неверные переводы) и является единственной
основой при переводе имен собственных. Перевод имен
собственных всегда основан на том, что они переносятся в
другой язык или как соответствующие нарицательные, или
с помощью закона соответствия, связывающего и другие
имена собственные. Поэтому пары названий типа серболуж.
Reka = нем. Bach, Winica = Weinberg объясняются
аналогичными парами нарицательных: reka = Bach, winica =
Weinberg, и аналогичными «свободными парами»: Reka =
= Bach, Winica = Weinberg. В качестве соответствия сер-
болужицкому названию урочища Borse образуется
немецкое Forst («лес, бор»)16, поскольку в других топонимах
16 Например, в Дёбре (округ Каменц), где одно урочище Borse
(лес, лесная поляна) обозначает не густой лес, а заболоченные
поляны, т. е. восходит к древнелужицкому *borsc «медвежья лапа».
394

серболужицкое Borse и немецкое Forst образуют пару.
Точно так же серболужицкое имя Mercin переводится
немецким Martin, поскольку так зовут по-немецки других
обладателей того же имени.
Этот принцип аналогии, однако, столь тесно связан
с любой переводческой деятельностью, что, учитывая
вышеуказанные особенности, вполне уместно говорить о
переводе и в случае имен.
12. Точно так же как не всегда можно разграничить
свободные пары и адекватный перевод, стираются порой и
границы между парами, возникшими путем заимствования
и путем перевода.
Когда речь идет об именах нарицательных, то мы,
вообще говоря, можем говорить о заимствовании лишь до тех
пор, пока слово одного языка не переводится, а
перенимается, не являясь родным для другого языка. Как только
заимствованное слово становится общим достоянием языка,
внешне аналогичный процесс функционально (а не
исторически) следует рассматривать как перевод, а не как
заимствование. То же явление наблюдается и в именах
собственных. Там, где возникшие путем заимствования старые пары
типа
нем. Forst =: серболуж. Borse
Кира == Каире
Martin == Mercin
становятся основой для образования новых именных пар,
речь идет уже не о процессе заимствования, а о переводе.
13. У двуязычных индивидов члены существующих пар
постоянно взаимодействуют и влияют друг на друга в
сторону выравнивания. Последняя тенденция объясняется
стремлением установить как можно более регулярные
звуковые и формальные соответствия между двумя членами
пар и тем самым облегчить переключение с одного языка
на другой.
Звуковое сближение происходит прежде всего в тех
случаях, когда оба члена пары с самого начала имеют схожее
звучание в результате заимствования, исконного родства
или случайно. Так, например, немецкое название Michalks
Busch заменяется на Michaliks Busch под влиянием
серболужицкого Michalkec chojny, серболуж. Swinjacy hat
превращается в Swinjacy hat под влиянием нем. Schweineteich,
серболуж. Simanec horka становится Simans horka под
влиянием нем. Schiemanns Horken.
395

Причиной формального сближения обоих членов пары
может служить различие типа образования имени (оно же
может благоприятствовать заимствованию, ср. выше п. 9).
Типичной является в этом случае замена простого или
образованного при помощи суффикса серболужицкого
названия урочища двучленным названием, составленным на
немецкий образец из двух имен: определяющего и
определяемого (Winica = Weinberg > Winowa hora
«Виноградник», Borse = Forstwiesen > Borscan Juki «Лесные
поляны»), и введение артикля в серболужицкую форму названия
(Swinjacy hat = Der Schweineteich > Туп swinjaey hat
«Свинячий пруд»).
14. Вызванным двуязычием тенденциям к сближению
противодействуют различные в двух языках
внутриязыковые тенденции звукового и морфологического развития
(см. выше п. 6). Пока продолжается двуязычие, обе
тенденции, находясь друг к другу в диалектическом
противоречии, постоянно влияют на развитие членов пары, обе
тенденции взаимообусловливают и сменяют друг друга, но
ни одна из них не определяет целиком развитие пары.
Так, древнелужицкое Lug и немецкое Lug разошлись
в процессе внутриязыкового фонетического развития
серболужицкого языка (Lug [uu]); немецкая внутриязыковая
тенденция прояснять семантически опустошенные слова
добавлением второго компонента привела к созданию
соответствия Luh = Lugawald, а для образованного на этой
основе названия населенного пункта Luh = Luga была
создана форма Lugk Hauser; отсюда межъязыковая
тенденция к сближению членов именной пары создала пары
серболуж. Luhowski les = нем. Lugawald
Luhowske chezki = Lugk Hauser,
причем последняя пара была вытеснена парой
Luh = Sommerluga.
Тенденция к звуковому и формальному сближению
членов пары не только определяет ее дальнейшее развитие,
но часто является и решающей при выборе эквивалента
названия. В таких парах, как
серболуж. Hozdz = нем. Haslich
Hajk, Hajisco = Gehege
Borse = Forst,
396

именно звуковое сходство в первую очередь определяет
выбор немецкого соответствия. Тот же принцип ассонанса
встречается часто в случае суффиксальных соответствий,
например
серболуж. Dubrawa = нем. Dubrau
Bukowc = Buchholz
Breznik = Briesing.
15. Когда в населенном пункте двуязычие сменяется
одноязычием, пары названий урочищ теряют свой смысл
и исчезают в том смысле, что или один из членов пары
целиком выходит из употребления, или же оба члена
обозначают различные урочища. То же явление наблюдается
и в названиях населенных пунктов и рек 17. Оно основано
на тенденции согласовать по возможности означающее
и означаемое. Та же тенденция действует при двойном
наименовании в пределах одного языка. Так, поля, лежащие за
усадьбами, обозначаются в верхнелужицком как через
Wumenk, так и через Zahunyg. Нередко в одном и том же
населенном пункте оба названия конкурируют между собой,
причем, как правило, или называемые так урочища делятся
на две части, каждая из которых получает одно из
названий, или же одно из них исчезает 18.
17 Ср. Kranzmayer, цит. соч., стр. 118 и сл. Муке (Mucke)
указывает на лужицко-немецкую пару названий населенного
пункта, сохранившуюся сегодня в названиях двух соседних
пунктов, а именно Zickau и Kasel (ср. нем. Ziege и серболуж. kozol),
(ср. Е. Mucke, Worterbuch der nieder-wencHschen Sprache und
ihrer Dialekte, Prag, 1928, стр. 134).
18 Ср. работу автора «Namen der Flurstucke hinter den Hofen
in den sorbischen Dorfern des Kreises Kamenz», в: «Leipziger
Studien, Th. Frings zum 70. Geburtstag. Deutsch-Slawische Forschungen
zur Namenkunde und Siedlungsgeschichte», 5, Halle (Saale), 1957,
стр. 161.
397

?. Георгиев
К ВОПРОСУ О БАЛКАНСКОМ ЯЗЫКОВОМ СОЮЗЕ
Конвергенция языков, типичным примером которой
может служить балканский языковой союз,— явление
исключительно интересное. Вот почему балканистика,
казалось бы занимающаяся частной проблемой
взаимоотношений между языками Балканского полуострова, на самом
деле решает важные задачи общего языкознания.
Основная задача данной статьи — обрисовать
современное состояние балканского языкознания, выявить
важнейшие проблемы, возникшие после выхода в свет книги
Кр. Сандфельда (Кг. Sandfeld).
Для обозначения наиболее характерных черт, общих
для всех балканских языков, Сандфельд в своих книгах
«Balkanfilologien», 1926 (имеется в виду датское издание)
и «Linguistique balkanique», 1930, использовал термин
«языковое единство» («unite linguistique»). В 1928 году
на I Международном съезде лингвистов в Гааге Н. С.
??убецкой предложил выделять языковые группы двух
типов: языковую семью и языковой союз (Sprachbund). По
его мнению, балканский языковой союз и является
типичным примером языковых групп такого рода.
Это положение Трубецкого было изложено Р.
Якобсоном на Пражской фонологической конференции в 1930
году: его сообщение было опубликовано в 1931 году в
Трудах Пражского лингвистического кружка г. Затем поль-
V. Gеоrgiеv, Le probleme de l'union linguistique
balkanique в: «Les problemes fondamentaux de la linguistique
balkanique» (Association internationale d'etudes du sud-est europeen,
1er Congres international des etudes balkaniques et sud-est
europeennes), Sofia, 1966, стр. 5—81.
1 T. IV = R. Jakоbs?n, Selected Writings, I, s'Grauen-
hague, 1962, стр. 137 и cл.
393

польский славист M. Малецкий (M. Maleck i) в сообщении,
сделанном на III Международном съезде лингвистов
в 1933 году 2 и озаглавленном «Наблюдения над балканским
языковым союзом», попытался осветить вопрос о
балканском языковом союзе. М. Малецкий рассматривает здесь
следующие вопросы: какие языки входят в состав
балканского языкового союза, каковы их общие характерные
черты, каково их распространение, когда сформировались
эти общие черты, каково происхождение балканского
языкового союза.
В настоящее время термин «языковой союз» и понятие,
им обозначаемое, утвердились в языкознании. Однако
существуют языковеды, которые его оспаривают,
предпочитая иные термины; есть и такие, что вообще отвергают
необходимость подобного термина. Обсуждение этого
вопроса на таком съезде, как наш, было бы весьма желательно.
В 1934 году в Белграде вышел первый том журнала
«Revue internationale des etudes balkaniques», которому
принадлежат большие заслуги в области развития балканского
языкознания. Свою вступительную статью, озаглавленную
«Цель и значение исследования балканских языков», оба
редактора — П. Скок и М. Будимир — посвящают
изучению вопроса об общих чертах балканских языков
(стр. 14 и cл.). Но они говорят о «языковой общности»
(communaute linguistique), a не о языковом союзе.
Знаменитый французский языковед A. Meйе в
опубликованной в том же томе упомянутого выше журнала
короткой статье («Проблема балканского языкознания», стр. 29—
30) говорит лишь «о соответствиях, обычно наблюдаемых
в говорах одного и того же района» (стр. 30).
В том же журнале греческий языковед Г.
Ананьостопулос оспаривает термин «балканское языкознание»
и предпочитает говорить о «взаимовлиянии балканских
языков», подчеркивая, что часть их общих черт появилась
в результате сходного, но независимого развития, а «прочие
встречаются лишь в некоторых диалектах двух или трех
языков» (стр. 274).
Комментируя взгляды М. Малецкого (см. выше),
известный югославский славист А. Б е л и ч становится на по-
2 Сообщение опубликовано в «Atti del III Congresso
Internationale dei linguisti», Roma, 1935, стр. 72 и cл.
299

позицию отрицания языкового единства балканских языков
и языкового союза вообще 3: «... утверждая, что они
(т.е. «отношения, объединяющие балканские языки») создают
языковое единство (une unite linguistique), мы
совершаем коренную ошибку,— пишет А. Белич,— которая
еще более углубляется, когда мы пытаемся установить
языки, входящие в это единство, пользуясь критериями
Малецкого. Следует прежде всего спросить себя: являются ли
общие языковые черты балканского единства достаточно
унифицированными и многочисленными, чтобы давать нам
право говорить о некоем языковом единстве» (стр. 168).
Против тезиса о существовании балканского языкового
союза автор выдвигает следующие возражения:
1. Общие черты «очень неоднородны как в плане их
географического распределения, так и в том, что касается
их языковой природы» (стр. 168), например образование
будущего времени, утрата инфинитива и склонения,
появление артикля и т. д.
2. Происхождение многих сходных особенностей
балканских языков одинаково, но «в сочетании с местными
чертами эти особенности дают различные — в
географическом и языковом планах — результаты» (стр. 169).
Для обозначения общих черт балканских языков (бал-
канизмов), существования которых А. Белич не может
отрицать, ученый пользуется термином «языковое
соответствие» («reciprocite linguistique») (стр. 169), слишком,
на наш взгляд, расплывчатым и не затрагивающим сути
проблемы, т. е. специфической природы данного языкового
явления.
Болгарский языковед С. Младенов занял по
отношению ко всему балканскому языкознанию позицию резко
отрицательную 4.
Белич справедливо подчеркивает тот факт, что «общие
черты балканских языков имеют неодинаковое
географическое распределение и различную языковую природу», что
единство указанных языков неоднородно. Действительно,
балканский языковой союз в узком смысле слова обра-
3 A. Belic, La linguistique balkanique aux congres
internationaux des linguistes, «Revue internationale des etudes balkaniques»,
H-eme annee, I—II (3—4), 1936, стр. 167 и ел.
4 См. С. Младенов, Българският език в светлината на бал-
канистиката, «Годишник на Софийский Университет», ист.-фил.
XXXV, 13, София, 1939, стр. 1 и ел.
400

образуют лишь албанский, болгарский (включая македонский)
и румынский языки. Греческий участвует лишь как язык,
оказывающий большое влияние на создание этого
единства, сербохорватский —только в той части, которая
касается лексики; турецкий входит в этот союз постольку,
поскольку с другими балканскими языками его связывают
определенные лексические отношения. Одним словом,
справедливо утверждение, что каждый из балканских языков
сохраняет свою собственную, свойственную ему одному природу.
Тем не менее балканским языкам неоспоримо присущи
общие специфические черты. Изучение их и составляет ядро
той отрасли языкознания, которую мы обозначаем термином
«балканское языкознание» (в узком смысле слова).
Языкознанию знакомы лишь два основных процесса
развития языков: дифференциация и интеграция. Основная
задача изучения языковой семьи, возникшей вследствие
дифференциации некоего общего языка, заключается в том,
чтобы показать, как та или иная форма языка-основы
представлена в языке современном: например, и.-е. *(е-) pekwet
(3 л. ед. ч. наст. вр. действ, зал. изъяв, накл.) >
> болг. пече. Основная цель изучения языков, входящих
в состав данного языкового союза,— установить, каким
образом различные по происхождению формы были сведены
к одной модели: примером может служить будущее время,
образуемое с помощью частицы, выражающей будущее,+
+ настоящее время изъяв, наклонения спрягаемого глагола.
Главной причиной возникновения языкового союза
является языковая интерференция (контакт языков), т. е.
различные формы двуязычия, обязанные своим
происхождением субстрату, адстрату и суперстрату.
Следовательно, языковой союз есть
остановившееся на полпути движение
языков к интеграции. Этот факт объясняет все:
общие специфические черты, неравномерность их
географического распределения (разная степень в различных
районах), одинаковое или различное их происхождение.
Интенсивность процессов конвергенции, которые вели
к интеграции, не слишком велика. Центром, ядром
конвергирующих потоков были албанский, румынский и
болгарский языки; греческий, сербохорватский и турецкий
оставались на периферии.
Следовательно, термин «языковой с о ю з»
совершенно необходим для обозначения сходного
26—0293
401

го развития различных языков, которое охватывает не
только лексику, но и фонетику, морфологию, синтаксис и
словообразование 5.
Балканские языки дают нам типичный пример сходного
развития языков, являясь конкретной иллюстрацией
понятия «языковой союз». Для балканского союза языков
характерны следующие черты:
1. Большое сходство артикуляционной базы (которая
иногда почти одинакова). Одинаковая артикуляция
основных гласных: а, е, i, о, и 6. Отсутствие фонологических
оппозиций: краткие/долгие, закрытые/открытые,
чистые/носовые и т. д. В болгарском, румынском и албанском имеется
также типичная гласная a (= ъ = а = ё). В румынском,
болгарском (на востоке страны) и в северных диалектах
греческого гласные е, о в безударном слоге редуцировались
в i, u. Артикуляция большинства согласных — p/b, t/d,
k/g, k7g\ c/dz, f/v, s/z, h, j и др.—одинакова.
2. Многочисленные одинаковые лексические элементы
по большей части заимствованы из греческого или
турецкого. Много языковых калек. Так, болгарский и румынский,
не являясь по происхождению близкородственными
языками, имеют в своем словарном составе 38% одинаковых
или сходных слов. Приводимые нами статистические
данные почерпнуты из словарей, отражающих письменную
форму языка: в разговорной речи (и в диалектах) этот
процент еще выше. С другой стороны, контингент турецких
(и греческих) слов в остальных балканских языках почти
тот же.
3. Сохранение одинаковых или сходных морфем.
4. Развитие одинаковых, сходных или параллельных
морфологических и синтаксических элементов.
5 Литература по изучаемому вопросу чрезвычайно богата.
Из появившихся за последнее время работ см. следующие:
Н. Becker, Der Sprachbund, Leipzig — Berlin, 1958; U.
Weinreich, Languages in contact, The Hague, 1963; ?. Birnbaum,
Balkanslavisch und Sudslavisch, «Zeitschrift fur Balkanologie»,
III, 1965, стр. 12 и cл. (приведена библиография)2**.
6 См. В. Havranek, Zur phonologischen Geographie (das
Vokalsystem des balkanischen Sprachbunds), Archives Neerlandaises
de phonetique experimentale, VIII—IX, 1933, стр. 119 и ел. См.
также Е. Petrovici, Kann das Phonemsystem einer Sprache
durch fremden Einflu? umgestaltet werden?, The Hague, 1957.
402

Пункты 3 и 4 отражают наиболее типичные черты
языкового союза. Примеры:
Исчезнувшая в остальных романских языках латинская
звательная форма на -е сохраняется в румынском под
влиянием той же морфемы в болгарском и греческом.
Хотя в процессе исторического развития в болгарском
языке исчезла система склонения, однако дательный падеж
на -и в мужском роде (човек-у) и на -е в женском (майц-е)
в общенародном языке сохранился (правда, как архаизм),
во многих же диалектах он фигурирует в качестве живой
формы; его существование поддерживается наличием в
румынском языке дательного на -ui, -u (муж. р.) и -е (жен. р.),
а в греческом — родительного на -и в той же функции.
В греческом, албанском, болгарском и румынском
языках родительный и дательный падежи выражены одной
и той же формой (синтетической или аналитической).
Смешение родительного и дательного засвидетельствовано для
фригийского языка 7.
В греческом, болгарском и румынском языках имена
мужского рода во множественном числе (им. пад.)
оканчиваются на -i: греч. -ot = i, болг. -и, рум. -i, -i. Рум. -?
(указывающее на палатализацию предшествующего
согласного) представляет собой результат недавнего развития -i;
точное соответствие этому находим в албанском.
Окончание множественного числа -е (им. пад. жен. р.) встречается
в румынском и (изредка) в болгарском.
Средний род, существовавший в латинском, исчез во всех
романских языках, кроме румынского, где он сохранился
благодаря влиянию болгарского, албанского и греческого,
имеющих эту категорию.
Формы дательного-родительного и винительного падежей
у личного местоимения первого лица почти одинаковы:
греч. ???? ???, болг. мене ми, рум. mie mi
греч. ???? ??, болг. мене ме, рум. mine ma.
Древние синтетические формы различного
происхождения, использовавшиеся в балканских языках для
выражения сравнительной степени, заменены сходными
аналитическими конструкциями: греч. ???, болг. по, алб. mе, рум.
mai + прилагательное.
7 См. О. Haas, Die phrygischen Sprachdenkmaler, Sofia,
1966, стр. 51 и 220. Это явление было свойственно и
древнегреческому языку во Фригии (возможно, влияние фригийского?).
26* 403

В румынском 1-е лицо настоящего времени
изъявительного наклонения глагола a avea «иметь», а именно am «я
имею», имеет окончание -m, которое нельзя объяснить
исходя непосредственно из латинской формы habeo, но
которое вполне соотносимо с албанским kam и
болгарским и(м)ам «я имею».
В романских языках II и III латинские спряжения
довольно рано теряют продуктивность. На западе романские
языки сразу же отдают предпочтение I спряжению (с
основой на -а-), тогда как в румынском, напротив, широкое
развитие получает IV спряжение (с основой на -i-),
используемое как в отыменных новообразованиях, так и (особенно)
при заимствовании глаголов и даже суффиксов из
славянских, венгерского и греческого языков. В средние века
к IV спряжению относилось более половины всех
румынских глаголов. Есть основания считать это результатом
влияния славянских языков, где глаголы на -i- составляют
значительную группу 8.
Под влиянием греческого будущее время образуется при
помощи частицы, которая по своему происхождению
является краткой формой глагола «хотеть»: греч. ?? ?? ?????,
болг. ще да пиша, алб. do te shkruaj, рум. о sa scriu «я
буду писать»; возможны и еще более краткие формы: греч.
?? ?????, болг. ще пиша, макед. ke pisam, алб. do shkruaj,
румын, va scriu «я буду писать».
Угасание инфинитива9, пролептическое употребление
личных местоимений и т. п. также являются характерными
чертами балканских языков.
Вопрос о балканском языковом союзе тесно связан с
проблемой происхождения балканских народов, их
принадлежности к той или иной этнической группе. Чтобы выяснить
их происхождение, следует обратиться к прошлому, к
эпохе создания на Балканах первых цивилизаций. Вот почему
я должен сделать краткий обзор этнической ситуации на
Балканском полуострове начиная с античной эпохи.
8 См. A. Grаuг, La romanite du roumain, Bucarest, 1965,
стр. 15 и cл.; И. Гълъбов, Проблемът за члена в български
и румънски език, София, 1962, стр. 46 и cл.
9 В румынском инфинитив сохраняется, но область его
применения резко сократилась.
404

Недавние изыскания, проводившиеся на разнообразном
языковом материале — причем большое внимание было
уделено топонимии Балканского полуострова,— дают нам
возможность выделить здесь уже в глубокой древности
семь основных этнических районов, т. е. семь языковых
групп, каждая из которых представляет собой некое
языковое единство 10.
В этот период южную часть полуострова, т. е. примерно
территорию, лежащую к югу от Пинда, занимало
доэллинское население. Язык этого народа давно уже исчез: он
сохранился лишь в греческой топонимии и в качестве
субстрата греческого языка. Такие названия мест, как Лариса
(???????, Коринф (????????), Парнас (?????????) и т. п.,
или такие слова, как ????????? «бадья, ванна», ??????
«башня», ???????? «властелин, повелитель» и т. п.,
свидетельствуют сегодня о существовании языка, условно
называемого нами «языком пеласгов».
Долгое время считалось, что язык пеласгов — доиндо-
европейского происхождения, но недавнее изучение
субстрата греческого языка показало, что речь идет скорее о
языке, родственном, с одной стороны, хеттскому и лувийскому
языкам Малой Азии, а с другой — фракийскому языку.
В III тысячелетии до н. э. греки жили где-то в
северовосточной части современной Греции. В конце III
тысячелетия (или в начале II) греки начали продвигаться к югу.
Постепенно они заняли всю южную часть Балканского
полуострова и ассимилировали местное население.
Во II тысячелетии до н. э. греки создали собственную
цивилизацию в Микенах. Лет десять назад расшифрованы
написанные слоговым письмом тексты, оставленные этой
удивительной культурой.
Во II тысячелетии микенская культура начала
распространяться на северные районы полуострова и почти по
всему побережью Средиземного моря.
Восточная часть Балканского полуострова, т. е. район,
занимаемый в настоящее время южной Болгарией,
европейской частью Турции и северо-восточной Грецией, была
населена фракийцами. Для топонимии древней Фракии
характерны такие названия мест, как Bessapara, Bendi-
10 См. V. Gеоrgiе?, La toponymie ancienne de la peninsule
Balkanique et la these mediterraneenne, Sofia, 1961; его] же,
Introduzione alla storia delie lingue indoeuropee, Roma, 1966,
стр. 49 и cл.
405

Bendipara, Tranupara, Kobria, Mesambria, Poltymbria, Orudiza,
Ostudizos, Tyrodiza. В IV и III тысячелетиях до н. э. язык
и культура Фракии были близки языку и культуре северо-
запада Малой Азии и доэллинской культуре побережья
Эгейского моря.
На севере полуострова — приблизительно в Дакии и в
обеих Мёзиях (т. е. на территории современной Румынии,
северной Болгарии, северо-восточной Югославии и
восточной Венгрии)—жили дако-мизийские племена. Их язык —·
дако-мизийский, или просто дакский,— был
оригинальным индоевропейским языком, отличным от фракийского
и иллирийского. Реликтами, наилучшим образом
характеризующими дакский язык, являются дошедшие до нас
названия мест типа Aiadava, Dacidava, Dausdava, Patridava,
Thermidava и т. д.
Очень рано дако-мизийские племена начали
перемещаться к югу. Во II тысячелетии до н.э. они занимали уже
центральную часть полуострова. Они проникли в Иллирию
и частично в северную Грецию и ко второй половине II
тысячелетия, пройдя Фракию, обосновались на северо-западе
Малой Азии, где они известны под названием мизийцев
и дарданайцев.
Самый факт существования самостоятельного дакского
(или дако-мизийского) языка дает нам возможность лучше
понять субстрат румынского языка и отношения между
румынским и албанским языками. Прежде считали, что
однородный фракийский, фрако-дакский, или же фрако-
дако-фригийский язык был распространен на территории
от Северных Карпат до центральной части Малой Азии.
Придерживаясь этой точки зрения, невозможно было
составить себе ясное представление об особенностях субстрата
румынского языка и о родстве древних языков на
Балканах. Часто, пытаясь доказать, что дакский — этот тот же
иллирийский или, на худой конец, его диалект, ссылаются
на географа Страбона или на иных древних авторов. Но
понятие языкового родства возникло лишь в XIX в. и древние
авторы не имели представления об этой категории
современной сравнительной грамматики. Если принять это их
утверждение, то придется согласиться с ними и в том, что
латынь — всего лишь эолийский диалект греческого языка
(Тираннион Амизский, Варрон).
Западную часть полуострова населяли иллирийцы. Еще
лет двадцать назад считалось, что иллирийский и фракий-
406

ский — близкородственные языки; говорили даже о фрако-
иллирийском языке. Недавние исследования в области
фракийской и иллирийской ономастики показали, что
иллирийский и фракийский — языки совершенно различные.
Наиболее типичные для западной части Балканского
полуострова древние топонимы —такие, например, как
Delminium, Scardona, Ulcinium и т. п., абсолютно отсутствуют
на востоке, и наоборот.
Совершенно различны также иллирийские и фракийские
антропонимы. Неодинаково и их образование: если во
фракийском преобладают двухосновные собственные имена —
Aulouzenes, Mestikenthos, Rescotozme, Roimetalkas и т. п.,
то в иллирийском они почти исключительно
одноосновные — Aetor, Aplo, Bato, Ceunus, Plator и т. п.
Впрочем, в этническом отношении западная часть
Балканского полуострова не была совершенно однородной.
Югославский языковед Р. Катичич показал в своих недавних
работах, что иллирийский язык был распространен лишь
в юго-восточной части этого района; родственные же ему
далматинский и либурнийский являются
самостоятельными языками, отличными от иллирийского 11.
В центральной части полуострова говорили на
бригийском (= фригийском) и македонском языках. Фригийские
племена очень рано стали перемещаться к востоку: уже
к концу II тысячелетия до н. э. они пересекли южную
Фракию и пришли в Малую Азию, где основали свое царство.
Фригийская составляющая участвовала в формировании
армянского языка.
Недавние исследования многочисленных фригийских
надписей убедительно показали, что фригийский —
самостоятельный язык, отличный от фракийского 12. Фригийский
и фракийский языки родственны в такой же степени, в
какой родственны, например, греческий и албанский, т. е.
так же, как два любых совершенно самостоятельных
индоевропейских языка, а не два диалекта одного и того же
11 Ср. R. Кaticiс, Namengebiete im romischen Dalmatien,
«Die Sprache», X, 1964, стр. 23 и cл.; его же, Illyrii proprie
dicti, «Ziva Antika», XIII—XIV, 1964, стр. 87 и cл., его же,
Suvremena istrazivanja о jeziku starosjedilaca ilirskih provincija,
Centar za balkanski istraSivanija, I, 1964; G. Alfоldy, Die
Namengebung der Urbevolkerung in der romischen Provinz
Dalmatia, «Beitrage zur Namenforschung», 15, 1964, стр. 54 и cл.
12 См. О. Haas, цит. соч.
407

языка. К тому же фригийский ближе к греческому, чем
к фракийскому.
Что касается древнемакедонского, то о его
происхождении существуют четыре гипотезы. 1. Македонский является
диалектом греческого. 2. Македонский язык произошел
от иллирийского. 3. Македонский произошел от
фракийского. Новейшие исследования в области фракийского
и иллирийского языков доказали, что македонский не имеет
ничего общего ни с фракийским, ни с иллирийским. С
другой стороны, расшифровка микенских надписей убедила
в том, что он не является и диалектом греческого языка.
4. Македонский очень близок к греческому; их языковое
родство можно объяснить следующим образом. В конце IV
или начале III тысячелетия до н. э. существовало некое
протогрекомакедонское единство. Но позднее македонский
и греческий разделились, что произошло еще до
образования греческих диалектов классической эпохи.
Во II—I тысячелетиях население большинства районов
Балканского полуострова было очень пестрым, и можно
предположить, что языки различных племен, населявших
полуостров, испытывали взаимное влияние. Возможно,
это и было отдаленным началом современной балканской
общности.
Однако действительная основа языковой однородности
Балканского полуострова создавалась в эпоху греческой
колонизации, затем в период македонской экспансии, а
позднее — во времена Римской и Византийской империй.
Греческий и латинский — языки, обладавшие огромным
культурным престижем,— оказывали влияние на местные
языки и даже частично замещали их.
Римское завоевание разделило полуостров на две
различные по языку части. Линия раздела шла от
Дурреса (Dyrrhachion) на Адриатическом побережье через
Скопле (Scupi), и минуя на востоке Сердику (Serdica, ныне
София), пересекала Гемус (Haemus) и выходила к Черному
морю (так называемая линия Йиречека (Jirecek). После
того как римские легионы покинули Дакию (275 г. н. э.),
на южном Дунае были созданы новые римские провинции:
Дакия Задунайская (Dada ripensis) — между
Дунаем и Балканами, и Дакия
Средиземноморская (Dada mediterranea) — на юге этой
территории, со столицей в Сердике (София). В 379 г. (при
императоре Грациане) Дакия, Македония и Южная Далмация
408

отошли к Восточной Римской империи. Западная Иллирия
была объединена в один административный район с
Италией. С V века Восточной Римской империи стали
принадлежать Паннония, южнодунайская Дакия, Дардания, Мезия,
Превалитания и Македония. Раздел Римской империи
и возникновение Византийского государства во многом
способствовали распространению влияния греческого
языка на север и северо-запад от линии Йиречека.
Весьма вероятно, что уже в ранний античный период
под влиянием греческого и латыни сложился языковой
союз, в состав которого входили фракийский, дакский,
фригийский, македонский и иллирийский языки, причем
первые три образовали ядро этого союза.
Югославский романист и балканолог Г. Барич
показал, что к концу эпохи римского владычества на
Балканах латинский язык, на котором говорило население
полуострова, делился на два диалекта: восточнобалканский
(к которому восходит румынский язык) и
западнобалканский, давший начало далматинскому (велиотскому)13. Этот
факт имеет большое значение для решения проблемы
происхождения румынского и албанского языков.
На этот полуэллинизированный,
полулатинизированный этнический пласт позднее добавились славянские,
а затем турецкие наслоения.
С этого момента начинается активное
взаимопроникновение балканских языков, которое особенно усиливается
во времена Оттоманской империи. Двумя-тремя языками
владели почти все.
Исключительно важным и весьма характерным для
населения Балкан был кочевой образ жизни, связанный с
неизменным перегоном скота на летние пастбища.
Так в течение трех тысячелетий сложилось то
замечательное языковое объединение, которое мы называем
балканским языковым союзом. Все балканские языки, живые
и мертвые, в той или иной мере способствовали созданию
этого союза.
Конвергенция языков — явление исключительно
сложное, вызываемое подчас множеством причин. Но основной
13 См. Н. Baric, Albanisch, Romanisch und Rumanisch,
Godisnjak, I, Sarajevo, 1954, стр. 7 и cл.; его же, Istorija
arbanskog jezika, Sarajevo, 1959; С. Daiсо?iсiu, Em.
Petro?iсi, Gh. Stefan, La formation du peuple roumain et de sa
langue, Bucarest, 1963, стр. 37, 44.
409

причиной, как правило, служат конвергентные потоки,
исходящие из разных центров. Отличной иллюстрацией этого
явления может быть история развития постпозитивного
артикля, который мы детально рассмотрим как типичный
пример конвергенции в языках балканского языкового
союза.
постпозитивный артикль
Наиболее сложной проблемой балканского языкознания
является образование постпозитивного артикля. Данный
вопрос изучали многие авторы, но до сих пор не найдено
сколько-нибудь убедительного объяснения этого явления.
Известно, что в греческом уже в первой
половине I тысячелетия до н. э. существовали препозитивный
(о ???????? «человек») и «копулятивный» (о ???????? о
?????? «хороший человек», о ????? ? ??? ????????
«народ Афин, афиняне») артикли. Следовательно, вполне
вероятно, что исходный толчок был дан именно греческим
языком, откуда могла прийти, прямо или косвенно (т. е.
через субстрат, суперстрат или адстрат), модель
употребления данной грамматической категории. Даже если
признать за румынским языком «латинские традиции», нельзя
отрицать, что румынский подвергся — прямо или
косвенно — гораздо более сильному влиянию греческого, чем
другие романские языки.
Это, однако, не объясняет постпозиции артикля и
особенностей его употребления. Кроме того, следует учесть,
что в общеславянском языке постпозитивный артикль
имели прилагательные.
В древнеболгарском прилагательные имели
своего рода определенный артикль, образуемый
элементами -i (муж. р.), -ja (жен. p.), -je (ср. р.) в постпозиции.
Этот постпозитивный артикль унаследован от
общеславянского языка и имеет точные соответствия в балтийских
языках: например, лит. -is (муж. p.), -ji (жен. р.).
Следовательно, он имеет балто-славянское происхождение, т. е.
восходит к глубокой древности.
Постпозитивный балто-славянский артикль происходит
от относительного местоимения *уо- (а частично и от
указательного местоимения *i-), которое служило для
подчеркивания аппозиции прилагательного по отношению к
существительному и, следовательно, для определения группы
410

существительного и прилагательного или указывало на
самостоятельное употребление прилагательного. Например,
др.-болг. добры-и чьлов-Ькъ, букв, «bonus-ille homo».
«Это [...]самый настоящий артикль,— писал А. Вайан
(«Grammaire comparee des langues slaves», II, 1958, 428),—
хотя он употребляется не так, как в греческом, и определяет
не существительное, а прилагательное». Иранские языки,
где встречается такое же употребление артикля,
раскрывают нам пути его эволюции: ср. др.-перс, kara hya
babairuviya (прилагательное с артиклем) «армия, которая (есть)
вавилонская» > «армия, вавилонская»; авест. carotam yam
аатэуфп (вин. пад.) «дорога, которая длинная» >
«длинная дорога» (с артиклем перед прилагательным); авест.
уэт angram (вин. пад.) «тот, который враг» > «враг»
(с артиклем). Это относительное местоимение превратилось
в современном персидском языке в «копулятивный» артикль
(изафет) «i». Ср. mord i xub «хороший человек», буквально
«homo qui (= ille) bonus»14.
С другой стороны, в древнеболгарском встречается и
энклитическое употребление указательных местоимений тъ
исбв качестве постпозитивного артикля; ср. рабъ тъу рабъ
сь > рабо-тъ, рабо-сь (с артиклем). Развитие этого
артикля для всех именных категорий происходило в период
между IX/X—XIII/XIV вв. 15. Этот период включает два
века пребывания Болгарии под властью Византии.
Несомненно, в это время развилось двуязычие, полное или
частичное, что создало благоприятные условия для влияния
греческого языка на болгарский.
Однако постпозиция болгарского артикля не может быть
объяснена влиянием греческого; можно лишь предполагать,
что в эту эпоху постпозитивный артикль образовался по
модели определенного артикля в греческом, но средствами
самого болгарского языка.
Эта особенность болгарского артикля вполне
объяснима, если учесть энклитический характер указательных
местоимений в славянских языках, наличие постпозитивного
14 См. А. Vaillant, цит. соч., стр. 428 и ел.; V. ?isani,
Saggi di linguistica storica, Torino, 1959, стр. 105 и cл.
16 См. ?· ?ирчев, Историческа граматика на българския
език, изд. 2, София, 1963, стр. 182. См. также И. Гълъбов,
цит. соч., стр. 51 и cл. Однако его гипотеза о существовании в
общеславянском языке (тройного) постпозитивного артикля при
существительных не убедительна.
411

артикля при прилагательных в общеславянском языке и,
возможно, также влияние субстрата. Греческие формы
? ???????? и о ?????? ???????? в известной мере
обусловили появление болгарских образований човекът «человек»
и добрият човек «хороший человек». Но средства для
выражения определенности — исконно славянские, и они-то
и породили особенности артикля в болгарском языке.
Кроме того, во многих болгарских диалектах
существует тройной постпозитивный артикль, образованный при
помощи указательных местоимений 1, -s, -n в
родопском диалекте (центральная часть южной Болгарии) и -t,
-?, -? — в болгаро-македонских говорах и трынском
говоре на западе Болгарии. Эти три артикля используются
следующим образом: -t выражает общую идею
определенности, -s (или -?) употребляется для указания на объект,
расположенный вблизи от говорящего, -п — для указания
на удаленный объект16. Например: родоп. сино-т «сын»,
сино-с «сын (который здесь)», сино-н «сын (который
там)» 17.
Но эти три артикля имеют разительные соответствия
в армянском языке, где артикли -s, -d, -n употребляются
по отношению к объектам, расположенным: вблизи от
говорящего (-s), немного дальше (-d) и в удалении от
говорящего (-п)18. Например: mard-s «человек (который здесь)»,
mard-d «человек (возле тебя)» и mard-n — «человек (который
там)». Уже давно ученые (V. Bogrea, ?. Lew у)
предполагали, что это не случайное совпадение, а результат
влияния общего бригийско-фригийского субстрата19. Теперь,
когда мы установили, что в армянском имеются мизийская
и фригийская составляющие 20, это предположение
становится еще более вероятным.
Итак, к созданию постпозитивного артикля в
болгарском языке привело действие нескольких конвергентных
16 См. С. Стоиков, Българска диалектология,София, 1962,
стр. 141.
17 См. С. Кабасанов, Един старинен български говор,
София, 1963, стр. 47 и сл.
*8 См. A. Meillet, Esquisse d'une grammaire comparee
de l'armenien classique, изд. 2, Vienne, 1936, стр. 88.
19 См. ссылки в работе Кг. Sandfеld, Linguistique
balkanique, стр. 166.
20 См. В. Георгиев, Тракийският език, София, 1957,
стр. 78 и сл.
412

потоков, а именно: славянский постпозитивный артикль
при прилагательных, энклитическое употребление
указательных местоимений в древнеболгарском, наличие
постпозитивного артикля в субстрате и влияние одной из форм
греческого определенного артикля 21.
В албанском имеется постпозитивный артикль -i или -и
(муж. р.), -а (жен. p.), -t (ср. р.) 22 и, кроме того, артикль
препозитивный или «копулятивный», который ставится
между существительным и определяющим его
прилагательным (или существительным в родительном определения):
i (муж. р.), е (жен. p.), te (косв. пад.), se (мн. ч.)23.
Например: mal-i «гора», букв, «mons-ille»; — mal (-i) i larte
«высокая гора», букв, «mons (-ille) ille altus».
Что касается его происхождения и употребления, то
следует заметить, что албанский артикль на i (-i) имеет
удивительные соответствия в славянских, балтийских
и иранских языках. Это означает, что и постпозитивный,
и препозитивный артикли в албанском языке (очень)
древнего происхождения24. С другой стороны, нет сомнения,
что артикль среднего рода -t и формы косвенных падежей
te, se восходят к указательным местоимениям *to, *k'i
21 Предположение A. Graur (цит. соч., 20) о том, что «истоки
болгарского постпозитивного артикля следует искать в период
средневековья в румынском или албанском языках», не
представляется убедительным.
22 Артикль в албанском происходит от относительного
местоимения *уо и указательного *i в безударном положении
(энклитика). Он родствен указательным местоимениям ai (муж. р.)
«ille» из и.-е. *a-i (ср. тоскское ay), a-jo «ilia» из * ya, a-ta «illud»
из *tod; a — дейктическая частица.
23 Формы te, se «копулятивного» артикля соответствуют формам
косвенных падежей указательного местоимения ai; ср. ate — вин.
пад. муж. и жен. p., atij, tij — род. и дат. пад. муж. p., (a)saj —
род. и дат. пад. жен. р. и т. д.
24 N. Jокl («Indogermanische Forschungen», XLIX, стр. 274
и ел., L, стр. 33 и ел.) считает, что постпозитивный артикль уже
существовал в албанском языке в эпоху первых заимствований
из латыни. По мнению Е. Cabej («Studii si cercetari lingvistice»,
I, 1959, стр. 535, 539 и cл.), постпозитивный артикль в албанском
очень древнего происхождения. См. также высказывания по этому
поводу V. ?isani в «Saggi di linguistica storica», Torino, 1959,
стр. 105 и ел., и H. Baric, Istorija arbanaskog jezika, Sarajevo,
1949, стр. 25.
413

и имеют соответствия в армянском и болгарском 25. Очень
возможно, что еще в протоалбанский период три (или
четыре) местоименных основы — *уо (и *i-s), *to-, *k'i-
(и *owo-) образовали систему склонения артикля.
Употребление двух артиклей в албанском языке имеет
точное соответствие в румынском. Например:
алб. njeri-u i mire «хороший человек»,
рум. om-ul eel bun «хороший человек».
Албанское словосочетание sistem-i i edukim-i-t
«система воспитания» построено так же, как румынское cutea
сеа de piatra «каменный оселок».
Соответствующее употребление артикля есть и в
греческом. Так, использование двух артиклей в алб. mik-u i
mire «хороший друг» и sistem-i i edukim-i-t (род. пад.)
точно соответствует греческим формам о ???? о ??????
«хороший человек» и о ????? ? ??? ???????? (род. пад.)
«народ Афин» (букв, «народ афинян», ср. франц. le peuple des
Atheniens.— Прим. перев).
Следовательно, вполне возможно, что на употребление
в албанском языке определенной формы артикля повлияло
использование артикля в греческом, но возник он гораздо
раньше.
Если считать, что албанский произошел от
дако-мизийского, а дако-мизийский непосредственно родствен
фракийскому, то албанский артикль должен иметь
соответствие во фракийском языке.
Фракийская надпись на найденном в Езерове золотом
перстне, который датируется V в. до н. э., содержит
следующий текст 26:
25 P. Skоk (Considerations generales sur la declinaison nominale
roumaino-albanaise, в: «Archiv za arbanasku starinu», III, стр. 168)
считает, что артикль -и происходит от -owo-s = болг.-макед. -ov;
см. также Н. Baric, там же, стр. 25.
26 Этот золотой перстень найден в могильнике. Что касается
его содержимого, см. рассказ Геродота об обычаях (богатых)
фракийцев (V, 5): ???? ???????? ??????? ??????* ????? ?? ??? ?????
???????, ?????? ??????? ?????? ??? ???????? ??? ????? ???????
??????! ???? ?????, ???? ?????? ???????? ??????? ??? ??? ??????* ??' ??
????? ??? ????-?^, ????????????? ??? ?? ?????? ??? ????????
???????? ?? ??? ????? ??? ??? ??????????? ??????, ????????? ??
??????????? ?? ?????. at ?? ????? ???????? ??????? ?????????*
??????? ??? ??? ????? ???????? ???????.
«Каждый (из них) имеет многих жен, и, когда кто-нибудь из них
умирает, возникает между жен большой спор и между друзей
414

rolisteneasnereneatilteaneskoarazeadomeantilezyptam
— = Rolistene, as(n), nere (e?) nea t(i), iltea, nesko ara-
zea do mean tilezyptam...
Rolistene — имя покойного мужа в звательной форме.
asti = авест. агэт, лат. ego и т. д.
пеге или ner(i) = хотан. nara и пап, санскр. nari
«супруга», «женщина», авест. nairi «женщина», санскр. паг-
«мужчина», алб. njeri «мужчина» или же ner(e) e nea: e = алб. е-
«копулятивный» (?) артикль, ср. алб. grua(ja) e ге, рум.
so|ia cea tanara «молодая супруга (женщина)».
пеа греч. ??? «новая; молодая» из и.-е.* newa (жен. р.).
Ср. с приведенным текстом Геродота: ???? ????????....
??????.... ?????? ??????? ?????? ??? ????????.... ???? ??????
???????? ??????? ??? ??? ??????.
t(i) или ? = алб. ty, t\ te, рум. Ji, болг. ti —личное
мест, в дат. притяж. пад., ед. ч. «тебя, твой», ср. фр. «a toi»,
«de toi».
ilte-a «выбранная, избранная» из *wlta-ya — стр.
прич. прош. вр. жен. р. с постпозитивным артиклем =
= санскр. vrta (жен. р.) от vrta- «выбранный, избранный»
и т. д.: во фракийском w и у между гласными, a w также
в начальном положении перед гласными исчезли; перед
всеми гласными, кроме-е, и.-е. a> ё (>е). Ср., например,
в тексте Геродота ?????? «выбор, избрание» и ??'??
????-? «выбранная, избранная».
riesko «я умираю» (или «я умру») = греч. ?????? — ср.
???????? ?? ??? ????? («умерщвляется на могиле») в тексте
Геродота.
агагеа = ? a(n)raze -? «рядом с» (букв. ср. нем.
in der Reihe, рус. наряду, болг. наред): предлог а(п), ср.
фрак. An-asamus «город на рекеАзамус», ??-??????, A-ser-
сильная озабоченность — которая из них была более всех любима
мужем. И та, на которую падает честь выбора, превознесенная
и мужчинами и женщинами, умерщвляется на могиле своим
ближайшим родичем, а умерщвленная, хоронится вместе с мужем.
Остальные же испытывают великую скорбь, потому что для них
это величайший позор».
Открытие могильника, в котором были найдены скелеты
мужчины (в военных доспехах) и молодой женщины (лет 18 — 20)
в богатых украшениях, а также боевая колесница и скелет коня,
подтвердили достоверность описания Геродота.
27 Ср. вед. agna — мест. пад. ед. ч. от agni-h «огонь», греч.
(в надписях) ????, Гом. ?????—дат. пад. ед. ч. от ????? «город».
415

mos; raze- из и.-е. *rog'e(y) — местн. пад. ед. ч.2? от *rog'i =
= вед. raji- (жен. р.) нем. «Linie, Reihe, Richtung»^ ср.-
нижне-нем. геке, жен. р. «Reihe, Ordnung» 28 и
постпозитивный артикль -я, как в ilte-a, см. выше.
do mean tilezyptam «рядом с моим усопшим» (букв,
нем. «neben meinem sanft-Entschlafenen»), ср. ?????????
?? ??????????? ?? '????? «погребается вместе с мужем»
в тексте Геродота; do = болг. до «возле», англ. to и т. д.
из и.-е. *d(h)5; mean = лат. meum, вин. пад. от «мой» из
и.-е. *meyo-m; tile — ср. лит. tylus «спокойный»; zyptam =
= санскр. supta-m — вин. пад. от «заснувший». Артикль
после предлога отсутствует, как в албанском и румынском.
Перевод: «О Ролистен, я, твоя юная супруга, твоя
избранница, умираю рядом с тобою, моим навеки уснувшим».
В этом фракийском тексте слово ilte-a «избранница»
образовано так же, как рум. aleas-a «избранница» (из aleasa),
carte-a «книга» (из carte) и алб. е zgjedhur-a «избранница»
(из zgjedhur «избранная»), fole-ja «гнездо» (из fole).
Хотя и нельзя считать, что расшифровка данной надписи
абсолютно достоверна, тем не менее вышеизложенные
факты убеждают в том, что постпозитивный артикль как
грамматическая категория существовал в древних балканских
языках уже в самые отдаленные времена.
В румынском языке существует как
постпозитивный, так и препозитивный артикли; употребление
обоих исключительно сложно. Постпозитивный артикль,
который получает широкое распространение после XVI в.,
встречается уже в первых румынских текстах 29. Этим
румынский отличается от прочих романских языков, которые
имеют лишь препозитивный артикль. Некоторые
романисты иногда забывают об этом важном языковом факте
и пытаются объяснить постпозицию артикля в румынском
латинскими традициями (Е. Herzog и пр.) 30.
Развитие артикля в румынском языке относится к VI —
X вв. А. Граур al считает, что постпозитивный артикль
28 См. J. ?оkоrnу, Indogermanisches etymologisches
Worterbuch, стр. 855.
29 Ср. A. Graur, цит. соч., стр. 20.
30 См. Кг. Sandfeld, цит. соч., стр. 167.
31 «Romania», LV, 1929, стр. 475 и ел. и «Bulletin linguistique»,
VII, 1936, стр. 204 и ел.; см. также A. Rоsetti, «Славянска
филология», III, София, 1963, стр. 174.
416

в румынском обязан своим происхождением
переразложению аттрибутивной синтагмы homo/ille bonus, которая
превратилась в homo ille/bonus. По мнению Трейгера
(Q. L. ?ragеr), в народной латыни артикль появляется
уже в конце VII в. 32. Притяжательный артикль в
румынском (al и пр.) — романского происхождения, но два
других (напр., om-ul и om-ul eel bun) развились, по крайней
мере частично, под влиянием дакского субстрата 33 (и,
возможно, в какой-то мере также и болгарского) 34. Вместе
с тем нам не хотелось бы отрицать влияние «латинских
традиций». Мне кажется, находившиеся в зачаточном
состоянии некоторые свойства латинского языка (ille homo
и homo ille) облегчили влияние иностранных языков на
румынский.
Существует разительное сходство в употреблении
артикля в румынском и албанском языках, например:
рум. lupta жен. р. без артикля «борьба» — lupta жен.
р. с артиклем;
алб. luite жен. р. без артикля «борьба» — luita жен. р.
с артиклем.
Окончания форм женского рода с артиклем (и без
артикля) почти одинаковы:
рум. om-ul eel bun «хороший человек» (букв, homo-ille
ecce-ille bonus)
алб. njeri-u i mire «хороший человек».
Если перед существительным стоит предлог, артикль
не ставится:
рум. la cal «верхом» (ср. франц. «a cheval»);
алб. ne kal «верхом».
В болгарском можно сказать и на кон (без артикля)
и на коня (с артиклем) «верхом».
Происхождение формы определенного артикля в
румынском совершенно ясно: артикль мужского рода -ul
(диал. -и) происходит от лат. -u(m) illu(m), артикль
женского рода -а — от -а-(е)а < лат. -a(m) illa(m) — это
правильное развитие латинской формы в энклитической
(безударной) позиции.
32 См. S. Stati, Istoria limbii romine, Bucuresti, 1, 1965,
стр. 150 и cл.
33 См. Al. Rоsetti, Istoria limbii romine, II, изд. 4е ,
Bucuresti, 1964, стр. 96 и cл.
34 См. И. Гълъбов, цит. соч., стр. 114 и cл.
27—0293
417

Развитие форм постпозитивного артикля в албанском
было рассмотрено выше.
Итак, очевидно, что постпозитивный и «копулятивный»
артикли румынского языка имеют латинское
происхождение; употребление же их является калькой
использования артиклей в дако-мизийском языке, прямым
наследником которого в настоящее время является албанский.
Следовательно, появление и употребление артикля в
румынском, болгарском и албанском языках есть результат
исключительно сложных взаимоотношений между
балканскими языками: существовали «начальные толчки» или
исходящие из различных центров потоки, кальки с
соседних языков или с субстрата в употреблении тех или иных
форм, но существовали и языковые тенденции,
унаследованные от языка-основы. Именно это сложное развитие
типично для процесса установления сходных черт в
балканских языках.

Вальтер Таули
О ВНЕШНИХ КОНТАКТАХ УРАЛЬСКИХ ЯЗЫКОВ
[...] Можно полагать, что уральские языки обязаны
своим теперешним строением контакту по крайней мере
стремя различными группами языков: 1) индоевропейской,
2) алтайской, или тюркской, и 3) арктической, т. е. некой
древнесеверной группой языков. Индоевропейское влияние
на уральскую группу языков особенно заметно в
прибалтийско-финских языках и в саамском языке, а в несколько
меньшей степени и в других западных финно-угорских
языках. Оно проявляется в фонетике, лексике, морфологии
и синтаксисе. Более того, возможно, что уральские и
индоевропейские языки имеют и более древнюю общность,
восходящую либо к контактам, имевшим место где-то в
евразийской области к югу от их теперешнего местоположения,
либо к некой третьей семье языков г. Следует отметить,
что, по мнению некоторых ученых, уральский или
финноугорский язык является одним из компонентов
индоевропейского 2.
Литература по урало-алтайским связям также очень
обширна. Сходство между уральскими и алтайскими
языками в самом деле поразительно как в области фонологии
(гармония гласных) и морфологии (ср.,напр.,сходные
показатели генитива и аблатива), так и в особенности в
синтаксисе, где Д. Фукс (D.Fuchs) насчитал до 73 явлений,
общих для финно-угорских и тюркских языков 3. Сходство
между уральскими и тюркскими языками в большей степени
проявляется в восточных и южных языках уральской
группы. Синор (Sinоr) допускает генетическое родство
Valter ?аuli, On Foreign Contacts of the Uralic Languages,
«Ural-Altaische Jahrbucher», 1955, XXVII, 1—2, стр. 7—31;
переводится по тексту, специально сокращенному автором для
русского издания.— Прим. ред.
27^ 419

уральских и тюркских, а также уральских и тунгусо-
маньчжурских языков, но отделяет все эти группы от
монгольской 4. По мнению К. Буда (К. Bouda),
тунгусоманьчжурская группа с ее отрицательным глаголом и
системой спряжения представляет собой промежуточное звено
между уральскими и алтайскими языками б. Наличие
алтайского компонента в уральских языках не вызывает
сомнений, но проблема его происхождения пока что не решена.
Дело еще более осложняется неразрешенностью вопроса
о взаимоотношениях внутри алтайской группы.
По-видимому, с определенностью можно говорить лишь о тюркском
компоненте, придерживаясь пока что того мнения, что
черты, общие у уральских языков с алтайскими, или
тюркскими, обязаны своим происхождением длительным
взаимным контактам, и не делая более рискованных
предположений о гипотетическом едином праязыке 6.
Некоторые ученые полагают, что прауральский имел
тесные связи с индоевропейским, а также алтайским
праязыками. В порядке аналогии следует указать, что,
согласно взгляду фольклориста О. Лооритса (О. Lооrits),
прибалтийско-финская мифология содержит элементы как
дальневосточного, так и индоевропейского происхождения, причем
первые, по его мнению, отличаются большей древностью 7.
С точки зрения языковой структуры алтайский, или
тюркский, компонент уральских языков, по-видимому, является
более древним, чем компонент индоевропейский.
Некоторые исследователи продолжают цепочку индо-
европейско-уральско-алтайских контактов в
северо-восточном направлении, находя, что восточные палеосибирские
языки имеют общие черты с уральскими, что может быть
объяснено либо языковым родством, либо тесными
контактами. Прежде всего отмечалась связь между уральским
и юкагирским, причем Коллиндер 8 (Соllinder) и
Буда 9 отстаивают точку зрения, что юкагирский входит
в уральскую группу, а Бубрих10 полагает, что между
ними имелся тесный контакт. По Милевскому
(Mi1ewski), юкагирский возник в результате смешения
нескольких самодийских и палеоазиатских диалектов 11. Вряд ли
можно отрицать, что по крайней мере ненецкий и
юкагирский или какой-нибудь другой палеосибирский диалект
находились в теснейшем контакте и оказали влияние друг
на друга, поскольку в ненецком и юкагирском отмечены
несомненные черты сходства, ср., например, формы датива,
420

аблатива и императива. Ученик Коллиндера Дж. Анкеря
(J. ?nkеrjа) обратил внимание на то, что чукотская
языковая группа также имеет ряд общих черт с уральскими
языками, в особенности в области морфологии 12. Буда
продемонстрировал 239 этимологических параллелей между
чукотскими и уральскими, в основном финно-угорскими,
языками, обнаруживающих известную степень
регулярности фонологических соответствий. На основании этих
данных, а также общих морфологических элементов Буда
делает вывод о наличии в чукотском значительного
уральского слоя 13.
Ряд ученых включает в эту цепь контактов также и
эскимосский. В непосредственную связь друг с другом, минуя
посредство палеосибирских языков, эскимосский язык и
уральские языки ставились, например, Соважо
(Sauvagеоt)14. Наиболее существенными чертами сходства
между ними являются суффикс множественного числа -t и
суффикс двойственного числа -к. Примечательно, что в
уральской языковой области двойственное число встречается
только в северных языках: саамском, хантыйском,
мансийском и ненецком, и во всех этих языках в формах
двойственного числа присутствует тот же элемент -к, что и в
эскимосском. Показательно также, что суффикс
множественного числа -t есть как во всех северных уральских
языках (а также, впрочем, в мордовском и марийском),
так и в восточных палеосибирских (чукотском и
камчадальском) и в эскимосском. К. Бергсланд (К.
Bergs1and)15 и А. Соважо16 обратили также особое
внимание на сходство между структурами объектного
спряжения в уральских и в эскимосском. Следует отметить, что,
по мнению ряда ученых, аналогичное объектное спряжение
существовало в более раннюю эпоху также и в саамском
языке 17. Помимо этих морфологических параллелей, можно
указать на интересное фонологическое явление, общее для
прибалтийско-финских, саамского, ненецкого и
эскимосского: Т. Ульвинг (T. Ul?ing) обнаружил в эскимосском
чередование согласных, охватывающее все согласные и
сходное с явлением чередования, характерным для
прибалтийско-финских и саамского 18. Уленбек считает, что
общие уральско-эскимосские черты («слишком
определенные, чтобы объяснять их конвергенцией») свидетельствуют
о древнейших культурных контактах между их
носителями 19. Mилевский полагает, что эскимосский возник
421

из скрещения уральских и палеосибирских компонентов 20.
Себеок (Sebeоk) также видит в урало-алтайской
языковой структуре сходство как с индоевропейской, так и с
палеосибирской, а в отдельных случаях даже и с
эскимосской структурой21. Бергсланд ставил вопрос о том,
не восходят ли общие черты ненецкого и эскимосского
к сходным взаимосвязям, подобным тем историческим
факторам, которыми объясняются общие черты
угро-финских и индоевропейских языков 22. Согласно Г. Н.
Прокофьеву, ненцы, нганасаны и селькупы, ханты, манси
и кеты представляют собой продукт смешения племен,
пришедших с юга (саянско-самодийских и угорских), с
племенами, жившими в доисторическую эпоху на Крайнем Севере.
Эти последние состояли из двух групп: восточной и
западной. Восточная группа сыграла определенную роль в
процессе формирования не только северных самодийцев, но
также чукчей, коряков и азиатских эскимосов 23.
По-видимому, нет никаких сомнений в том, что по
крайней мере в северной группе уральских языков — саамском,
хантыйском, мансийском и ненецком — наличествуют
определенные элементы, общие для восточных палеосибирских
языков и эскимосского и которые можно объединить под
названием (за неимением лучшего) арктического
компонента. Этот компонент включает прежде всего показатели
двойственного и множественного числа и, возможно,
чередование звуков 24. Сфера действия этого компонента включает
также южные финно-угорские языки, во всяком случае,
его влияние заметно в прибалтийско-финских, мордовском
и марийском. В настоящее время невозможно установить
происхождение этого арктического компонента и указать,
попал ли он в северные языки из уральского или, наоборот,
восходит к какой-либо третьей, палеоевразийской (resp.
палеоевропейской) группе языков. Но так или иначе, этот
компонент представляется очень древним 25.
За вычетом трех рассмотренных компонентов в
структуре уральских языков имеются элементы, указывающие
на присутствие некоего четвертого компонента, хотя эти
элементы можно считать восходящими, по крайней мере
частично, и к арктическому компоненту. Имеется в виду (1)
особенность, которая отличает мордовский язык от
других уральских языков и не может быть объяснена
контактом с тюркскими языками, а именно определенное
склонение существительного с суффигированным указательным
422

местоимением; (2) богатая падежная система в западных
финно-угорских языках. Обе эти особенности указывают
в направлении Черного и Каспийского морей. Хотя первая
из этих черт встречается также и в скандинавских языках,
следует особо подчеркнуть, что она представлена в ряде
территориально близких друг к другу языков юга, а именно
в некоторых русских диалектах, в болгарском,
албанском, румынском, в кабардино-черкесском, осетинском,
армянском, хурритском и в ряде индийских языков. То же
явление имеет место и в баскском, который сейчас более
или менее единодушно признается родственным кавказским
языкам. Что касается второй из вышеупомянутых
особенностей, то следует отметить, что многопадежная система
типа венгерской и финно-пермяцкой из всех языковых
семей мира имеется только в кавказских языках, среди
которых есть языки с числом падежей, более чем вдвое
превосходящим максимальное количество падежей,
встречающихся в каком-либо из финно-угорских языков.
Возможно, что сходство падежных систем в финно-угорских и
кавказских языках объясняется когда-либо имевшим место
тесным контактом между ними.
Б. Мункачи (B.Munkacsi) в свое время обнаружил
в финно-угорских языках, в особенности в венгерском,
множество слов кавказского происхождения 26, однако его
этимологии подверглись резкой критике27. Основываясь
главным образом на кавказских и индоиранских
заимствованиях в финно-угорских языках, Мункачи пришел к
выводу, что прародиной угро-финнов были районы к северу
от Кавказа, богатые лесами и реками, где они испытали
влияние индоиранской культуры 28. Английский
исследователь Р. Э. Бёрнэм (R. Е. Burnham),
основывающийся на индоиранских заимствованиях, также полагает, что
в последний период эпохи общности финно-угорские
народы жили где-то к северу от Кавказа 29. В дополнение к
указанным выше сходным чертам строения мордовского и
индоиранских языков следует упомянуть, что в мордовском
есть и такие черты, которых нет в других финно-угорских
языках, но которые имеются в фарси и турецком,—
например, суффигированный вспомогательный глагол быть при
именах (именное спряжение). Следует отметить, что,
согласно Й. Чекановскому (J. Czekanowski), наряду
с палеоазиатским компонентом в мордовской расе
существенным образом представлен также средиземноморский
423

компонент 30. А сравнительно недавно Б у д а обнаружил
некоторые лексические элементы, общие для кавказских
и финно-угорских языков, в особенности грузинского и
мордовского31. Э. Леви (Е. Lewy) также считает, что
мордовский язык своей структурой, отличной от других
финно-угорских языков, указывает в направлении
Кавказа 32. Уленбек допускает, что баскский язык, который
он считает родственным кавказским языкам, и уральские
языки в глубокой древности могли иметь много общего
как в лексическом, так и в других отношениях 33.
С другой стороны, общие лексические 34 и
грамматические 35 черты были обнаружены в баскско-кавказской и
чукотской палеосибирской группах языков. Н. Холмер
(N. Holmer) считает баскско-кавказский языковой тип
архаичным и отстаивает ту точку зрения, что эти языки
являются отражением евразийского культурного слоя,
предшествовавшего тому, который получил свое выражение
в индоевропейских и финно-угорских языках. Кроме
чукотского, Холмер связывает с этой группой языков
архаической структуры также кетский и коттский языки из
палеосибирской группы и язык бурушаски в северо-западном
Кашмире, обнаруживая в этих языках даже общие
морфемы 36. В этой связи поразительным является тот факт, что
в мордовском есть грамматическая особенность,
отсутствующая в других уральских языках и присутствующая
в баскском, кавказских, палеосибирских и эскимосском:
объектное спряжение, выражающее с помощью специального
показателя не только субъект, но и объект действия
(единственное различие состоит в том, что в баскском и
кавказских языках объектным показателем является префикс).
К этому следует добавить, что в мордовском вообще очень
многочисленны глагольные категории, в частности
категории наклонения. Таким образом, мы видим, что
мордовский язык имеет черты, связывающие его с группой
языков, представляющих, по-видимому, весьма архаичный
структурный тип и протянувшихся цепочкой от
Пиренейского полуострова через Кавказ и до Берингова пролива.
Возможно, что в связь со всем вышеизложенным следует
поставить и наличие в мордовском, фарси, турецком,
ненецком и в палеосибирских языках (кетском и коряцком),
а также в эскимосском именного спряжения: и тут
мордовский оказывается связующим звеном между языками
Сибири и Ближнего Востока.
424

Не должно быть сомнений в том, что такие языки, как
баскский, кавказские и эскимосский, находившиеся в
течение достаточно долгого времени в изоляции, являются
представителями сравнительно архаичного
грамматического строя. Некоторые черты их грамматики, например
объектное спряжение, встречаются даже в палеосибирских
и в ряде уральских языков, в частности в мордовском.
Вполне вероятно, что финно-угорские языки, структура которых
близка к индоевропейскому и тюркскому типу, являются
сравнительно более молодыми языками. Возможно, что
в финно-угорской языковой области в более раннюю эпоху
существовали другие, архаичные языки так называемых
«первобытных европейцев» и что этот субстрат отразился
и на современном состоянии финно-угорских языков. В
северных финно-угорских языках этот субстрат родствен
арктическому компоненту, так как вполне возможно, что
палеосибирские языки своим происхождением частично
обязаны языкам этих палеоевропейцев (resp.
палеоевразиатов). Возможно также, что мордовский язык с его особой
структурой имел в качестве субстрата южную группу этих
древних языков, располагавшуюся где-то в районе Кавказа.
Современное строение уральских языков может быть
объяснено, только если допустить обширные контакты
и смешение с другими языковыми семьями, но никак не
исходя из изолированного внутреннего развития из единого
«праязыка». Й. Фаркаш (J. Farkas) справедливо
утверждает, что в свете новейших исследований становится все
более и более очевидным, что «происхождение народов и
языков евразийского ареала представляло собой сложнейший
процесс, который вел ко все новым и новым объединениям
народов, к смене рас, к смешению языков и даже к обмену
языками» 37.
Рассмотрим кратко следы внешнего влияния,
обнаруживаемые в отдельных уральских языках. Синтаксическое
строение прибалтийско-финских языков в целом напоминает
картину, наблюдаемую в индоевропейских языках;
особенно разительно, например, употребление связки вместо
назывной конструкции, наличие придаточных
предложений 38, согласование прилагательных, сложные времена
глагола, порядок слов «глагол—зависимое»(ср., с одной
стороны, эст. aednik istutab lille «садовник сажает цветок»,
а с другой стороны, венг. a kertesz viragot ultet). Помимо
позднейших заимствований у прибалтийско-финских язы-
425

языков есть ряд поразительных сходных черт с балтийскими,
скандинавскими и славянскими языками. Предположение
о том, что между прибалтийско-финскими языками, с одной
стороны, и индоевропейскими — с другой, в
доисторическую эпоху имели место тесные контакты, подкрепляется,
в частности, наличием в прибалтийско-финских языках
заимствований из индоевропейских языков. Здесь,
естественно, встает вопрос о субстратах. По мнению Равилы
(Ravila), следует учитывать возможность того, что
современные прибалтийско-финские языки являются
продуктом субстратов 39. Это предположение согласуется
также с результатами антропологических исследований, так как
прибалтийско-финские народы, среди которых преобладает
восточно-балтийская и северно-европеоидная раса 40,
похожи на своих соседей, говорящих на индоевропейских
языках, и отличаются от народов, говорящих на
близкородственных языках, например саами, мордвы, марийцев
и вотяков.
По мнению археолога Инд?еко, считающего, что
прибалтийско-финские народы являются аборигенами восточно-
балтийской области, индоевропейцы проникли в эту область
примерно за два тысячелетия до нашей эры (эпоха лодки,
топора и гончарной культуры). В северной части этой
области их было немного, и они были ассимилированы
местными жителями — прибалтийско-финскими
племенами,— тогда как в южных районах они оказались в
большинстве и положили начало прибалтийским народам 41. По
мнению латвийского археолога Э. Шту?мсa (E.Sturms),
который считает аборигенами восточно-балтийской области
угро-финнов, произошло частичное слияние двух групп,
т. е. угро-финнов и прибалтийцев, но обе культуры
остались «в основном самостоятельными» 42. Археолог А.
Вассар (А. Vassar) также полагает, что какое-то
прибалтийское племя было поглощено прибалтийско-финскими
племенами 43. Далее, следует указать, что, согласно точке
зрения антрополога Ф. Паудлера (F. Paudler),
латышский язык — это литовский язык, усвоенный финнами,
а сами финны — это финизированные литовцы или какое-то
другое прибалтийское племя44. По мнению Кеттунена
(Kettunen), тот факт, что среди балтийских
заимствований в прибалтийско-финских языках очень
многочисленны «бесполезные» заимствования, тогда как в
балтийских языках очень немного прибалтийско-финских заим-
426

заимствований, может быть объяснен только смешением каких-
то балтийских племен с прибалтийско-финскими.
Следует отметить, что балтийские, скандинавские и
славянские языки, с одной стороны, и прибалтийско-финские—
с другой, имеют общие черты, по-видимому отсутствующие
в других, близкородственных им индоевропейских и финно-
угорских языках. Последнее затрудняет установление того,
какая из сторон выступала в роли заимствующей.
Соважо привлек внимание к двум особенностям: 1) пассивному
залогу и 2) партитивному падежу 46.
1) В прибалтийско-финских языках возвратное
местоимение третьего лица, по всей вероятности, слилось с
глаголом, имевшим на конце каузативный суффикс, и вся эта
форма стала выступать в роли безличного пассива, напр.
эст. kutsutakse < *kutsutaksen «зовется». Скандинавский
пассив на -s образовался аналогичным образом.
Единственное различие состоит в том, что в скандинавских языках
местоимение присоединяется непосредственно к корневой
основе, напр. швед, kailas < *kalla-sik «зовется».
Балтийские и славянские возвратные формы возникли в результате
подобной же агглютинации, например, латышек, vilkas
«тащится»47, русск. мыться. Далее, следует принять во
внимание, что местоименные морфемы во всех
рассматриваемых языках обнаруживают даже фонетическое сходство
(элемент -s и частично вокализм: в славянских и
балтийских имеем -se-) 48, что в свою очередь облегчает
заимствование конструкции. Сходство между
прибалтийско-финскими и скандинавско-балтийскими языками представляется
тем более значительным, что личный пассив существовал
по крайней мере в отдельных местах также и в
прибалтийско-финских языках (его остатки до сих пор имеются в
южноэстонском), а также (в прошлом) и в скандинавских
языках 49. Сходство имеется также между возвратным
спряжением в северо-восточной группе прибалтийско-финских
языков и в балтийских языках, ср. например, вепск. та
pezcme «я моюсь», тогда как в водском и южно-эстонском
возвратные формы представлены преимущественно только
в 3-м лице. Сходство между олонецкими (карельскими)
и балто-славянскими возвратными формами так велико,
что в обеих языковых группах к формам 1-го и 2-го лица
после показателя соответствующего лица присоединяется
суффикс 3-го лица, содержащий -s; ср. возвратные
суффиксы 1-го и 2-го лица мн. числа: олонецк. -mmokseh, - ttok-
427

seh; латыш., диал.-mes,-tes, лит. mes, tes50. Фонетическое
сходство между суффиксами 1-го и 2-го лица в
прибалтийско-финских и индоевропейских языках также бросается
в глаза. Все три местоимения в уральских и
индоевропейских языках также признаются этимологически
тождественными. Наличие возвратного спряжения
(словоизменительной, а не словообразовательной категории) и
личного пассива в прибалтийско-финских языках не
обязательно связывать с аналогичными явлениями в
индоевропейских языках, так как они могут восходить и к
арктическому компоненту в уральских языках, поскольку разные
личные показатели у возвратных глаголов встречаются
и в северной группе самодийских языков, а личный пассив,
связанный с возвратной формой, есть в саамских диалектах
и в венгерском. Общей для прибалтийско-финских и
скандинавских языков является тенденция к исчезновению
возвратных форм 1-го и 2-го лица.
2) Употребление партитивного падежа в роли
(частичного) подлежащего, дополнения и сказуемого в
прибалтийско-финских языках очень напоминает употребление
генитива в партитивном значении в древнескандинавском.
Партитивное значение падежного суффикса -ta в прибалтийско-
финских языках развилось, как полагают, из
отложительного и элативного значений этого суффикса. Поскольку
подобное развитие значения имело место и в других языках,
например во французском, а отложительный и элативный
падеж в других уральских языках часто выступают в
партитивном значении, то вполне возможно, что прибалтийско-
финский партитив является продуктом внутреннего
развития. С другой стороны, употребление балто-славянского
и германского генитива в партитивной функции также могло
быть следствием внутреннего развития, так как подобное
употребление имело место и в ряде других древних
индоевропейских языков 51. Хотя в балто-славянском и
германском генитив совпал с аблативом 52, связь между
прибалтийско-финским партитивом и балто-славянским
генитивом в партитивном значении не является самоочевидной.
Самым поразительным сходством между употреблением
прибалтийско-финского партитива и балто-славянского
генитива является то, что они употребляются со словами,
обозначающими количество, прежде всего числительными,
и в отрицательных предложениях 53, поскольку такое
употребление никак не может быть выведено непосредственно
428

из фактов уральских языков. Ю. Покорный (J.Pokorny)
полагает, что это последнее явление объясняется влиянием
на балтийские и славянские языки угро-финского
субстрата 54, а Соважо считает, что здесь в
прибалтийско-финских языках находит свое выражение «мышление,
затронутое влиянием балтийского духа» 55.
Вполне возможно, что употребление подобных
индоевропейским превербам глагольных частиц, в изобилии
представленных, например, в эстонском и ливском,
возникло в прибалтийско-финских языках отчасти под влиянием
германских, балтийских и славянских языков. Особенно
значительно сходство между эстонским и ливским
языками, с одной стороны, и латышским — с другой, ср.
употребление некоторых наречий в роли превербов, выражающих
завершенность действия, тогда как в литовском
регулярным является употребление глагольных префиксов 56. Так
как такие выражения широко распространены во всех
эстонских диалектах, они не могут рассматриваться
исключительно как следствие позднего немецкого влияния,
которое оказывалось на эстонский язык через посредство
образованных слоев населения и литературной нормы. Однако
многочисленные сочетания типа наречие + глагол
в эстонском языке, несомненно, являются поздними
кальками с немецкого б7.
Изложенные соображения могут быть отнесены также
и к следующей общей черте эстонско-ливского и
балтогерманского: образованию аналитической формы
безличного пассива с помощью вспомогательного глагола «быть»
и причастия прошедшего времени основного глагола; эта
конструкция очень часто встречается в эстонских
диалектах, например, эст. sai tantsitud, нем. wurde getanzt
«танцевали» 58. Поразительно сходство между прибалтийско-
финскими и балтийскими языками, выражающееся в
употреблении причастия настоящего времени в конструкции
с verba dicendi и sentiendi, например, эст. nagin teda tule-
vat, букв, «я видел его приходящим» 59. В остальных
уральских языках в таких случаях употребляются другие
отглагольные имена 60. Следует отметить, что в эстонском и
ливском, с одной стороны, и в литовском и латышском — с
другой, та же причастная форма выступает и в роли
личного глагола в косвенной речи, например ta tulevat «говорят,
что он пришел». Невозможно решить, имеем ли мы здесь
дело с параллельным независимым развитием или с влия-
429

влиянием одного языка на другие, и если верно второе, то какой
язык выступал в роли источника заимствования 61.
Рассмотрение вопроса об употреблении причастия прошедшего
времени с verba dicendi и sentiendi в прибалтийско-финских
и балтийских языках должно быть отложено до тех пор,
пока не будет установлено, как эта конструкция возникла.
Более мелкой чертой, общей для латышского (а местами
и литовского), с одной стороны, и эстонского, ливского,
водского и ижорского — с другой, является образование
императива при помощи вспомогательного глагола со
значением «разрешать» (англ. let); например, эст. las(e) ta
votab «пусть он возьмет», где как грамматическое, так
и фонетическое сходство очевидно,— ср. латыш, lai.
Аналогичная конструкция имеется и в вепсском и в
людиковском, а также в русском.
Заимствование в ливском некоторых латышских
морфем 62 и конструкций может быть с полной очевидностью
доказано для более позднего времени, в частности в области
словообразования 63. Глагольные префиксы,
заимствованные из латышского, есть также в южно-эстонских
диалектах 64. Ливский заимствовал из латышского некоторые
предлоги. Что касается объектных падежей, то
употребление генитива вместо номинатива в повелительном
наклонении в ливском языке объясняется, по всей вероятности,
латышским влиянием. Латышским влиянием, по-видимому,
вызвано также частичное распространение показателя 3-го
л. ед. ч. -b в салатском диалекте ливского языка 65.
Возможно, что германский субстрат имеется и в
прибалтийско-финских языках. Количество и характер германских
заимствований свидетельствуют о длительном соседстве
и сосуществовании германских и прибалтийско-финских
народов.
Помимо уже упомянутых общих черт прибалтийско-
финских, балтийских и германских языков, прибалтийско-
финские языки имеют еще ряд поразительных общих черт
с германскими языками, отсутствующих в других
уральских языках, за исключением саамского, которые, по
крайней мере отчасти, можно объяснить германским влиянием.
Это, в частности: 1) общий строй синтаксиса, очень похожий
на германский, в особенности в том, что касается
придаточных предложений, и 2) аналитические формы прошедшего
времени, образуемые вспомогательным глаголом «быть»
и причастием прошедшего времени, тогда как в других
430

уральских языках сложные времена обычно строятся
совсем иначе. Эти общие черты не могут быть объяснены
влиянием, оказанным на прибалтийско-финские языки уже
в историческую эпоху германскими завоевателями, так как
эстонцы в подавляющем большинстве не были двуязычными
и не знали немецкого языка. Такие существенные черты
грамматического строя, как наличие придаточных
предложений и сложных форм прошедшего времени,
распространенные по всей эстоноязычной области, не могут считаться
позднейшим заимствованием. Следовательно, они либо
являются продуктом самостоятельного развития
прибалтийско-финских языков, либо свидетельствуют о том, что в
далеком прошлом на этой территории было широко
представлено двуязычие. Так или иначе, сходство с германской
грамматикой не может быть случайным, хотя предпосылки для
появления этих конструкций существовали в языке и
раньше. Некоторые ученые обращали внимание на сходство
системы времен и наклонений прибалтийско-финских и
германских языков 66, но из этого вряд ли можно было сделать
какие-либо выводы. Покорный рассматривает
сходство между германской и прибалтийско-финской
системами времен как свидетельство наличия
угро-финского субстрата в германских языках 67.
Кроме общих черт в области морфологии и синтаксиса,
прибалтийско-финские и германские языки имеют также
ряд сходных черт в области фонологии. Л. Пости (L.
Posti) показал, что важнейшие изменения в прафинском
консонантизме могут быть объяснены германским и в
меньшей степени балтийским влиянием. По его мнению 68, эти
фонетические изменения обязаны своим возникновением
германцам и балтийцам, которые, говоря на прафинском
языке, заменяли отсутствующие в их родном языке звуки
прафинского языка приблизительными германскими или
балтийскими эквивалентами. «Эти произносительные
навыки германцев и балтийцев усваивались их соседями-прафин-
нами, по-видимому, в значительной мере вследствие более
высокого социального положения этих иностранцев.
Постепенно новое произношение [..] распространилось на всю
прафинскую языковую область» 69. Итконен считает
версию Л. Пости вполне правдоподобной 70. Убедительность
аргументов, основывающихся на этих фонетических
изменениях, снижается тем, что эти изменения в значительной
степени связаны с обычными тенденциями к ассимиляции
431

и упрощению фонологической системы, характерными для
многих языков и вполне объяснимыми в качестве
тенденций внутреннего развития. Тем не менее сравнение
фонетической системы прибалтийско-финских языков с
германской и частично балтийской (включая общие для
прибалтийско-финских и балтийских языков звуковые изменения)
дает поразительные результаты, в особенности если
рассматривать их в связи с общими явлениями в области
грамматики.
Особый интерес представляют параллели к закону
Вернера и ступеням аблаута 71. Но если эти звуковые
изменения действительно являются следствием германского
(resp. балтийского) влияния, то тогда они не могут быть
объяснены тем распространением среди прафинского
населения произносительной манеры двуязычных
иностранцев, какое склонен допускать Поста; следует предположить
гораздо более массовое двуязычие и допустить, что
германцы или балтийцы сменили свой язык на тот, на котором
говорили прибалтийские финны 72. Однако рассмотренные
только что фонологические черты не являются
достаточным свидетельством в пользу предположения о
германском субстрате в прибалтийско-финских языках.
Позднейшее влияние шведского на финский несомненно.
Этим частично объясняется все более широкое употребление
предлогов и послелогов вместо падежных форм, причем это
явление имеет место и в диалектах. Шведскому влиянию
финский обязан также образованием будущего времени
с помощью глагола «приходить» 73.
Славянское влияние на структуру прибалтийско-финских
языков заметно не только в уже упомянутых отношениях,
но также и в сравнительно недавнем влиянии русского
языка — прежде всего на такие восточные языки, как вод-
ский, олонецкий (диалект карельского языка), людиков-
ский и в особенности на вепсский. Заимствовались не
только грамматические явления, но и конкретные морфемы,
в особенности словообразовательные суффиксы. Русский
словообразовательный суффикс -ник перешел из
заимствованных слов в исконные слова всех прибалтийско-
финских языков 74. Некоторые тенденции и изменения
в употреблении объектных падежей в водском, олонецком,
людиковском и вепсском также объясняются влиянием
русского языка. Такова, по-видимому, причина частичного
употребления партитива вместо номинатива и генитива
432

в роли падежа прямого объекта, в особенности
применительно к одушевленным существам: прибалтийско-финский
партитив ведет себя как русский родительный (ср. выше,
стр. 428).
Что касается глагольной системы, то русское влияние
проявляется, например, в повелительных формах. Русская
энклитика -ка представлена в императиве в ижорском
(-G, -ко), в водском (-k[k]a, -ga, -k, -k[k]o), карельском
(-kko, -kka) и вепсском (-k), например, водск. avitakka
«помогай», ср. рус. помоги-ка. 75 Вспомогательный глагол
со значением «давать», употребляемый в формах
императива в олонецком и людиковском, также является
заимствованием — калькой с русского давай, употребляемого
в такой же функции. В олонецком в повелительном
значении употребляется также частица nu, а в людиковском —
pus'; обе они заимствованы из русского.
Влияние русского языка заметно и в употреблении
других глагольных форм. В олонецком, а также в вепсском
возвратный глагол употребляется в безличном значении,
по русскому образцу, а в вепсском в безличном значении
употребляется и форма 3-го л. мн. числа, также по примеру
русского языка 76. Возможно, что аналогичное «русское»
употребление форм 3 л. мн. числа как в личном, так и в
безличном значении способствовало также замещению 3 л.
мн. ч. безличной формой, наблюдаемому в олонецком,
в некоторых финских диалектах, водском и вепсском,
а также отчасти в Кольском диалекте саамского языка 77.
Русским влиянием объясняется также отсутствие
вспомогательного глагола «быть» в вепсском, главным образом
в сложных временах, но также и в предикативных
конструкциях типа pudr saged «каша густая» 78.
Как уже говорилось выше, синтаксический строй и
характер грамматических категорий прибалтийско-финских
языков образуют в целом индоевропейскую картину.
Очевидно, что она сложилась в результате соприкосновения
с индоевропейскими языками. Так, ?авила находит,
что употребление множественного числа в прибалтийско-
финских языках в основном совпадает с тем, как оно
употребляется в индоевропейских языках 79. Тем не менее
не всегда удается установить, в какой степени то или иное
явление объясняется индоевропейским влиянием и в
какой — внутренними факторами. Спорным является вопрос
о согласовании прилагательных. Одни исследователи
28-0293
433

допускают здесь влияние индоевропейских (балтийских
и германских) языков 80, другие полагают, что
согласование в прибалтийско-финских языках не обязательно
возводить к индоевропейскому влиянию 81. Третьи держатся
того мнения, что согласование возникло в прибалтийско-
финских языках независимо от иностранного влияния,
развившись из аппозиции, при которой прилагательное
ставилось после существительного, так как в этом случае
прилагательное согласуется с существительным и в других
угро-финских языках 82. Это, однако, не представляется
убедительным, так как аппозиция представляет собой
явление достаточно редкое и даже исключительное и потому
четко отделяется его носителями от обычной
конструкции прилагательное + существительное. Если
согласование возникло в ходе независимого развития, то нет
необходимости искать ему объяснение в аппозиции. Конечно,
согласование могло явиться результатом независимого
развития, но поскольку оно встречается как раз в тех
языках, которые находились в наиболее тесном контакте
с индоевропейскими языками и которые помимо
согласования имеют и другие общие черты с индоевропейскими
языками, и в первую очередь в области синтаксиса,
постольку, естественно, напрашивается вывод, что прибалтийско-
финское согласование и другие синтаксические явления
находятся в непосредственной связи с соответствующими
явлениями в соседних индоевропейских языках. Точно
так же отсутствие согласования и наличие целого ряда
других грамматических явлений в восточных
финно-угорских языках в свою очередь должны быть поставлены в связь
с соответствующими чертами языков, с которыми они
находились в контакте.
Саамский язык — язык по-преимуществу смешанный.
В последнее время все более завоевывает права мнение,
что саамский в далеком прошлом находился в тесном
контакте с обско-угорскими и ненецким языками 83. Уже
наличие показателя двойственного числа -к-, общего для всех
этих языков, и отсутствие двойственного числа во всех
остальных уральских языках определенно свидетельствуют
об особой близости саамского, обско-угорских и ненецкого
языков. Кроме того, довольно большое число слов
(Тойвонен — Toivonen — предложил около 100 этимологии)
встречается только в саамском, обско-угорском и ненецком
или только в саамском и в одном из двух остальных, но
434

отсутствует во всех прочих уральских языках 84.
Тойвонен полагает, что саами раньше говорили на одном из
самодийских языков85, на возможность чего уже указывал
К. Hильсен (К. Nielsen). Тойвонен предположил,
что саами, отделившись от остальных самодийцев,
вступили в общение с предками угорских народов. Позднее саами
испытали влияние западных финно-угорских, волжско-
финских и прибалтийско-финских языков. Следует
отметить, что антрополог Чекановский считает, что
с антропологической точки зрения саами должны
рассматриваться как угрофинизированные самодийцы 86. По
мнению Лагеркранца (Lagerckrantz), саами в
языковом отношении «очень близки» к манси, ханты и ненцам.
Лагеркранц стоит на той точке зрения, что около 6000 г. до
н. э. все эти народы жили вместе к западу от Урала,
составляя арктическую расу 87. Хотя в настоящее время мы
лишены возможности с большей определенностью установить
происхождение саамского языка, мы, однако, можем
утверждать, что весь его древнейший слой или по крайней
мере некоторая его часть восходит к тому компоненту,
который мы выше предложили называть арктическим.
Кроме этого арктического компонента, в саамском имеются
элементы западного финно-угорского происхождения, что
проявляется в сходстве саамского с финской частью финно-
угорских языков. Однако помимо этих компонентов, в
саамском может присутствовать какой-то еще не известный
(палеоевропейский или палеоевразийский) субстрат, в
особенности если принять во внимание ту довольно
значительную часть саамской лексики, для которой пока нет никаких
этимологии.
Позднее саамский язык развивался в тесном контакте
с прибалтийско-финскими языками, что привело к
большому сходству в их строении 88. Еще позднее на саамский
язык сильно повлиял финский, чем обычно объясняют
наличие партитива и внешнелокативных падежей в восточно-
саамском 89. Саамский синтаксис, подобно прибалтийско-
финскому, обнаруживает индоевропейские черты. Здесь
мы встречаем те же явления, что и в прибалтийско-финском:
связку, придаточное предложение (наряду с древними
конструкциями с отглагольным именем), сложные времена
и, правда в меньшей степени, согласование
прилагательных, а в некоторых местах даже порядок слов «глагол—
зависимое». В каком-то смысле по структуре предложения
28* 435

саамский даже больше напоминает индоевропейский, чем
финский. Соважо полагает, что, если не считать
эстонского, саамский является наиболее развитым из всех
финно-угорских языков 90. Индоевропейские черты
саамского языка могут объясняться длительным и тесным
контактом с индоевропейскими языками, причем этот контакт
не может сводиться к сравнительно недавнему
соприкосновению со скандинавскими языками (уже в историческую
эпоху); судя по масштабам индоевропейского влияния, оно
является гораздо более древним и, может быть, указывает
на наличие в саамском западного субстрата. Возможно даже,
что впечатление непоследовательности и путаницы,
оставляемое саамской падежной системой, например различие
падежных окончаний единственного и множественного
числа, до известной степени связано с его смешанной
природой. Во всей области распространения уральских языков
только ненецкая падежная система представляет более
или менее аналогичную картину 91. Все упомянутые факты
свидетельствуют о том, что в состав саамского языка входит
несколько различных компонентов. В вопросе о
происхождении саамского языка были бы получены лучшие
результаты, если бы вместо попыток реконструировать
прасаамский мы сосредоточили свои усилия на выявлении и анализе
его различных компонентов и слоев.
Наконец, следует отметить, что в позднейшее время
саамские диалекты явно заимствовали из скандинавских
языков морфемы и в еще большей степени синтаксические
конструкции. В Кольском диалекте саамского языка
заметны следы русского влияния, хотя эта проблема не
разработана пока что достаточно детально.
Все остальные финно-угорские языки имеют ряд общих
грамматических черт, присутствующих также в алтайских
и прежде всего в тюркских языках, но отсутствующих
в прибалтийско-финских и саамском. Это говорит о том,
что во всех этих финно-угорских языках алтайский (или
тюркский) компонент представлен сильнее, чем в
прибалтийско-финских и саамском. Относительно многих из этих
черт пока нельзя сказать, где следы позднего влияния,
а где древнейшие алтайско- (или тюркско-) уральские
изоглоссы. Те грамматические явления, которые особенно
четко указывают на сходство с тюркскими (или алтайскими)
языками, наиболее полно представлены в марийском,
пермских, в особенности в коми-удмуртском, и венгерском язы-
436

языках, но они встречаются также и в мордовском, хантыйском
и мансийском. К этим явлениям относятся, в частности,
1) преобладание конструкции с отглагольным
существительным за счет придаточных предложений, в особенности
в марийском, коми-удмуртском, хантыйском и мансийском
(а также ненецком), тогда как в мордовском и
коми-зырянском под влиянием русского имеется довольно сильная
тенденция к развитию придаточных предложений; 2) слово,
от которого зависит существительное, связанное с ним
генитивным отношением, оформляется суффиксом
принадлежности 3-го л. 92; 3) суффикс принадлежности
употребляется в детерминативном значении; 4) глагольное
сказуемое часто выступает в форме единственного числа при
подлежащем во множественном числе — в марийском, коми-
удмуртском и венгерском; 5) формы прошедшего времени
в марийском, пермских и венгерском образуются с помощью
личных форм основного глагола и вспомогательного
глагола «быть»: ср. венг. ir vala «писал» (букв, «пишет был»);
6) формы конъюнктива образуются с помощью
вспомогательного глагола «быть» в мордовском и марийском, то же
имеет место и в камасинском (в саамском техника
несколько иная: там берется инфинитив основного глагола); 7)
дополнение, имеющее суффикс принадлежности, ставится
в номинативе (а не в аккузативе) в марийском, венгерском
и в хантыйских диалектах; 8) порядок слов «зависимое —
глагол» — в марийском, коми-удмуртском, венгерском,
хантыйском, отчасти в коми-зырянском, а также в ненецком;
9) назывное предложение (без связки «есть»). Бергсланду
принадлежит наблюдение, что конструкция «числительное+
существительное» в им. пад. ед. числа типа венг. ket haz
«два дома» наиболее регулярно встречается в тех финно-
угорских языках, где тюркское влияние было особенно
сильным, т. е. в марийском, пермских и венгерском 93.
Рассмотрим по отдельности каждый из упомянутых языков.
Об исключительном положении мордовского языка
среди уральских и финно-угорских языков мы уже говорили.
Все четыре упомянутых выше компонента уральских
языков четко представлены в мордовском. Структура
мордовского языка обнаруживает следы самых разнообразных
влияний и контактов. То же самое характерно и для
лексического состава мордовского языка, богатого
заимствованиями из балтийских, русского, индо-иранских и
тюркских языков. В позднейшее время мордовский подпал под
437

сильное влияние русского языка, которое заметно на всех
уровнях. Мокшанский диалект мордовского языка местами
просто переполнен русскими словами, которые сохраняют
даже свою систему словоизменения; особенно типично это
для глаголов, ср. gazetat'mon ni polutsaju и русский перевод
«газеты я не получаю» 94. По-видимому, русским влиянием,
по крайней мере отчасти, объясняется и замена
конструкций с отглагольным существительным придаточными
предложениями; это предположение подкрепляется наличием
в мордовском русских союзов и порядком слов «глагол —
зависимое».
Марийский, как и коми-удмуртский, обычно
рассматривается как типичный представитель финно-угорских
языков 95. Если мы будем считать, что финно-угорский
языковой тип подобен тюркскому, то такая характеристика
марийского языка будет вполне обоснованной, так как
в нем много тюркских черт. Помимо уже упомянутых черт,
есть и другие — например, сравнительно аналитическое
строение словоизменительных суффиксов и присоединение
словообразовательных суффиксов к падежным окончаниям
существительного; то же самое имеет место и в монгольском
языке 96. В венгерском второе из этих двух явлений
встречалось в основном в период языковой реформы 97. В
венгерских диалектах и в мордовском языке
словообразовательные суффиксы обычно присоединяются к падежным
окончаниям только в наречиях и послелогах, но это бывает
и в других языках. Ввиду своего тюркского характера
марийский язык ближе к коми-удмуртскому, чем к
мордовскому. Беке (Веке) полагает, что общие черты марийского
и пермских языков свидетельствуют о том, что они
оставались единым языком и после того, как мордовский
отделился от них 98, в то время как в соответствии с традиционным
взглядом мордовский и марийский составляли общий волж-
ско-финский праязык после их отделения от пермских.
Марийский — это один из тех финно-угорских языков,
на которых тюркское влияние сказалось с особенной силой,
что подтверждается также обилием в нем слов,
заимствованных из чувашского и татарского. В марийском языке
есть даже грамматические показатели тюркского
происхождения, например одни словообразовательные суффиксы
имеют чувашское, а другие — татарское происхождение ".
Показатели множественного числа -samet's и -wlak, -wlak 10°
связаны с чувашскими показателями множественного числа
438

-sam, -sem и *wlak; суффикс сравнительной степени -гак,
-гак имеет соответствие в турецком языке 101. В более позднее
время марийский испытал влияние русского языка. Среди
слов, заимствованных из русского, есть союзы и частица
со значением превосходной степени samoi102.
Одной из черт, сближающих пермские языки с
тюркскими, является наличие аналитических глагольных форм,
что можно объяснить влиянием татарского языка. Это
явление имеет место также в марийском и в камасинском.
Тюркской чертой является также употребление
прилагательных без падежных окончаний в роли наречий в
комивотяцком языке, а также отчасти в марийском, венгерском,
хантыйском, мансийском и ненецком 103. В более позднее
время пермские языки подверглись влиянию русского
языка. Коми-вотяцкий и коми-зырянский заимствовали
из русского языка частицу превосходной степени самый 104.
В аналитических формах глагола в коми-вотяцком русские
глаголы выступают с русским окончанием инфинитива -ть.
Наиболее значительное влияние в области синтаксиса
русский язык оказал на коми-зырянский, где возникла
сильная тенденция к употреблению придаточных предложений
и порядку слов «глагол — зависимое». Вместо условного
наклонения в коми-зырянском, как и в русском,
используются формы прошедшего времени изъявительного
наклонения.
Разнородные компоненты, входящие в состав
венгерского языка, так же очевидны, как расовые компоненты
венгерской нации. Венгерский язык тесно связан с другими
так называемыми угорскими языками, т. е. хантыйским
и мансийским, с которыми у него много этимологически
общих морфем 105. Грамматические явления, общие у
венгерского с хантыйским и мансийским языками, указывают
на алтайский (или тюркский) языковой компонент, но общим
для них является и объектное спряжение и использование
превербов для выражения законченности действия.
Объектное спряжение — единственное явление в венгерском
языке, которое указывает на арктический компонент.
Тюркский компонент наиболее сильно представлен в венгерском
языке, который является продуктом длительных контактов
с тюркскими языками и, по всей вероятности, частично
основан на тюркском субстрате. Сколь значительную роль
сыграли тюрки в формировании венгерской нации и ее
историческом развитии — вопрос пока не решенный, и вен-
439

венгерские ученые придерживаются здесь различных мнений.
Несомненно, однако, что венгры ассимилировали ряд
тюркских народностей, например кабаров, половцев и др.
В теории, выдвинутой тюркологом Неметом (Jy. Nemeth),
тюркским народам отводится большая роль в формировании
венгерской нации 106. Венгерские заимствования из
тюркских языков, относящиеся к различным эпохам, также
свидетельствуют о тесных контактах между венгерским и
тюркскими языками.
Характерной чертой венгерской морфологии в отличие
от других уральских языков является происхождение
большинства падежных суффиксов из агглютинированных
послелогов. Это довольно поздно развившееся явление
сближает венгерский с тюркскими, а также с
индо-иранскими и кавказскими языками. На контакты с кавказскими
языками указывают также древние иранские (осетинские)
заимствования в венгерском языке. О предполагаемых
кавказских заимствованиях мы уже говорили выше. Немет
и ряд других венгерских ученых полагают, что венгры,
покинув, по известной гипотезе, Западную Сибирь, но еще
не достигнув территории современной Венгрии, прожили
примерно 400 лет (463—830) где-то в районе Кубани и
Северного Кавказа 107. К сожалению, происхождение
венгерской нации и венгерского языка остается по-прежнему
загадкой для науки, подобно упоминавшейся выше
проблеме саами.
Влияние на венгерский индоевропейских языков явно
относится к более позднему времени, чем тюркское
влияние. Индоевропейское влияние проявляется главным
образом в области синтаксиса, где сосуществуют одновременно
алтайские и индоевропейские черты, так что венгерский
синтаксис производит впечатление какого-то гибридного
образования. К индоевропейским чертам относятся прежде
всего артикль, придаточное предложение, широкое
употребление приставок и ряд аналитических глагольных форм.
Достигнув территории Венгрии, венгры столкнулись
в числе прочих со славянскими племенами, которые они
и ассимилировали. Помимо слов и ряда
словообразовательных суффиксов, заимствованных из славянских
языков, следы славянского влияния заметны главным
образом в синтаксисе. Вероятно, контакт со славянскими
языками сказался на употреблении датива в генитивном
значении и на употреблении приставок. В венгерских диалектах
440

тах заметно и позднейшее славянское влияние108. Некоторые
диалекты заимствовали из хорватского приставку
превосходной степени -naj, -naj 109. Синтаксис венгерского
литературного языка в начале своего существования подвергся
влиянию латинского языка, что особенно заметно в
употреблении придаточных предложений и сложных форм
прошедшего времени, а также пассивных форм глагола в переводах
латинских текстов. В более позднее время венгерский
синтаксис испытал сильнейшее влияние немецкого, в
особенности сказавшееся на литературном языке, а именно
на употреблении придаточных предложений и сложных
форм пассива. Последнее характерно и для
задунайских диалектов 110. Употребление приставок также,
по-видимому, объясняется в известной степени немецким
влиянием. В трансильванском и других окраинных диалектах
венгерского языка в области синтаксиса заметно влияние
румынского языка, в частности в образовании пассива
с помощью вспомогательного глагола «приходить» и
герундия на -va,-ve от основного глагола, например a fa ki jo
vagva «дерево будет срублено», в употреблении
придаточного предложения вместо инфинитива, в употреблении
герундия на -va в роли определения и с падежными и
числовыми показателями (в сокодотском диалекте)111
Что касается контактов хантыйского и мансийского
языков с другими языковыми семьями и следов, оставленных
ими в грамматической структуре этих языков, то пока что
по существу нечего добавить к сказанному выше. Их
структура, по-видимому, содержит два основных
компонента — арктический и алтайский.
То же самое относится и к ненецкому языку. Частичная
нелинейность и наличие различных падежных суффиксов
в единственном и во множественном числе в ненецком при
в основном финно-угорско-алтайском языковом типе,
возможно, объясняются влиянием какого-нибудь древнейшего
языкового компонента с ярко выраженным синтетическим
строем (арктического, палеоевразийского или
палеоевропейского) или возникли в результате смешения языков.
Некоторые исследователи обращали внимание на черты
сходства между ненецким и эвенкийским. В частности,
Синор связывал ненецкий показатель множественного
числа -1а с эвенкийским показателем множественного числа
-1112. Следует отметить, что согласование прилагательных
имеет место в эвенкийском и частично в селькупском, и что
441

в большей части северных эвенкийских диалектов
существительное, определяемое числительным, принимает форму
множественного числа — явление, в определенной степени
встречающееся и в ненецком. Из финно-угорских языков
это явление встречается в саамском и мордовском, в которых
имеет место также и частичное согласование
прилагательных. В настоящее время невозможно сказать, имеем ли мы
здесь дело с индоевропейским влиянием, с каким-нибудь
древним палеоевразийским субстратом или с каким-либо
другим фактором. Указанные явления встречаются также
в бурят-монгольских диалектах.
Более позднее тюркское влияние обнаруживается в
камасинском языке, где имеются не, только черты, общие
с тюркскими языками и отсутствующие в других
самодийских языках — например, образование конъюнктива с
помощью вспомогательного глагола «быть» и сложные
глагольные формы,— но и ряд аффиксов, заимствованных из
тюркских языков: например, показатель сравнительной
степени -гак, частица превосходной степени ugand и причастный
суффикс d'zuk, -dsk, заимствованные из татарского языка,
и герундий прошедшего времени на -d'ek, -t'ek в
койбальско-карагасском 113. Есть также аффиксы, заимствованные
из русского языка, например частица превосходной степени
wes в селькупском 114 и samwi в камасинском языке115.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Ср. A. Nehring, «Wiener Beitrage zur Kulturgeschichte
und Linguistik» (WBKL), 4, стр. 15.
2 Forrer, «Mannus», 26, стр. 115; С. С. Uhlenbeck,
«American Anthropologist» (AmA) 39, стр. 390; Nehring, цит.
соч.; на эту точку зрения стал также антрополог CS. Coon,
ср. «The Races of Europe» (RE), New York, 1939, стр. 178
и сл., 226.
3 «Finno-ugrische Forschungen»(FUF) 24, стр.292 и сл.;
относительно фонетических, морфологических и лексических явлений
см., например, Collinder, «Uppsala UniversitetsArsskrift» (UUA),
1948 : 13, стр. 12 и сл.; M. Rasanen, «Studia Orientalia» (SO)
15, стр. 15 и сл.; «Ural-AItaische Jahrbucher» (UAJb) 25, стр. 19
и сл.; о суффиксах множественного числа см. Sinor, AM 2,
стр. 203 и сл.
4 «La Revue de Geographie Humaine et d'Ethnologie» 1, стр. 69,
AM 2, стр. 230.
5 UAJb 25, стр. 161.
6 Ср. Sinоr, «T'oung Pao» (TP) 37, стр. 243 и сл.
7 «The Slavonic and East European Review» (SEER) 31, стр. 1
и сл.
442

8 UUA, 1940: 8.
9 UAJb 20, стр. 71.
10 Известия Академии наук СССР, Отделение литературы и
языка (ИАН) 7, стр. 517.
11 ZJO 11, стр. 406.
12 UUA, 1951 : 9, стр. 108 и сл.
13 «Lingua», стр. 286 и сл.; ср. «Zeitschrift der Deutschen
Morgenlandischen Gesellschaft» (ZDMG) 91, стр. 222 — об уральском
и северовосточносибирском компоненте в юкагирском; критику
этой работы см. у Соважо, «Bulletin de la Societe de Linguistique
de Paris» (BSL) 49 : 2, стр. 179; ср. о финно-угорском и
палеосибирских антропологических параллелях J. Czekanowski,
«Memoires de la Societe Finno-Ougrienne» (MSFOu) 67, стр. 70.
14 «Journal de la Societe des Americanistes de Paris» (1924),
стр. 279 и сл.
16 «Det Norske Videnskaps-Akademi i Oslo Arsbok» (NVAA),
1949, 16; cp. «Studia Septentrionalia» (SS) 5, стр. 67.
16 BSL 49 : 1, стр. 107 и сл.
17 A. Nesheim, SS 2, стр. 175, Ravila, «Kungl. Hu-
manistika Vetenskaps-samfundet i Uppsala Arsbok», 1948, стр. 58
и сл.
18 «International Journal of American Linguistics» (UAL) 19,
стр. 406.
19 AmA 39, стр. 390.
20 ZJO 11, стр. 406.
21 «Lingua» 2, стр. 138.
22 NVAA, 1949, стр. ? Л
23 «Советская этнография» (СЭ) 3, стр. 67 и сл.
24 Е. Itkonen указывает, что саамский показатель
двойственного числа к может быть объяснен контаминацией с
показателем к множественного числа (Vir, 1955, стр. 168 и сл.). Это
объяснение представляется искусственным и неубедительным.
25 Ср. Jakobson, AmA 44, стр. 602 и сл.; Lagercrantz
MSFOu 98, стр. 119.
26 См., например, KSz 1, 38 n«Arjaes kaukazusi elemek a finn-
magyar nyelvekben» I, Budapest, 1901, где рассматриваются также
и более ранние точки зрения по этому вопросу.
27 Например, Н. Schuchardt, «Wiener Zeitschrift fur
die Kunde des Morgenlandes» 16, стр. 286 и сл.; О. A s b о t h,
NyK 33, стр. 92 и сл., Zsirai, Finnugor rokonsagunk, Budapest,
1937, (FUR), стр. 130.
28 KSz 6, стр. 217 и сл.
29 «Who are the Finns?», London, 1946, стр.53 и сл.
30 MFSOu 67, 68; ср. также Чeбоксaров, СЭ, 1952 : 1,
стр. 47 и сл., 50.
31 См., например, «Zeitschrift fur Phonetik und allgemeine
Sprachwissenschaft» 2, стр. 338, «Lingua» 2, стр. 296 и сл.
32 «Transactions of the Philological Society» (TPhS), 1943, 12;
«Studium Generale» 4, стр. 416.
33 «Gernica» 1, стр. 175.
34 Например, Bouda, Die Verwandtschaftsverhaltnisse der
tschuktschichen Sprachgruppe, Salamanca, 1952, стр. 59 и сл.
35 Lewy, цит. соч.
443

36 «International Anthropological and Linguistic Review» (IALR)
1, стр. 160 и сл.
37 UAJb 26, 41.
38 Ср. развитие придаточных предложений в тех тюркских
языках, которые находились в контакте с индоевропейскими
языками, К- Н. Menges, «Word», 1, стр. 191 и сл.
39 SHK, I, 19.
40 См. также, например, об эстонцах, J. Aul в «Fenno-Ugrica»
VB, Tallinn, 1936, стр. 162 и сл.
41 Vir, 1947, стр. 318.
42 «Acta Instituti Baltici» 1, Hamburg, 1950, стр. 14.
43 Ajalooline Ajakiri, 1938, стр. 55, примечание 32.
44 Цит. соч., стр. 138.
45 «Annales Litterarum Societatis Esthonicae» 1938, стр. 114.
46 В: «Cent-cinquantenaire de l'Ecole des Langues Orientales»
(ELO), Paris, 1948, стр. 328, 330 и сл.
47 J. Endzelin, Lettische Grammatik, Heidelberg, 1923,
стр. 688 и сл.
48 Цит. соч., стр. 706 и сл.
49 См., например, Р. Kretschmer, Osterreichische
Akademie der Wissenschaften, Phil.-hist. KL, Sitzungsberichte 225 : 2
(1947), стр. 12.
60 Endzelin, цит. соч., стр. 702.
61 См., например, К- Brugmann, Grundri? der
vergleichenden Grammatik der indogermanischen Sprachen II, 2, Stra?burg,
1911.
62 См., например, J. Wackernagel, Vorlesungen uber
Syntax I, Basel, 1926.
63 Относительно балтийских языков ср. Endzelin, цит.
соч., стр. 410 и сл., 469 и сл.
64 «Mitteilungen der Anthropologischen Gesellschaft in Wien»
66, стр. 72.
65 Цит. соч., стр. 336.
56 Ср. W. Grunthal, Itamerensuomalaisten kielten yksi-
kon nominatiivi objektin edustajana aktiivin yhteydessa, Helsinki,
1941, p. L.; о латышском см. Endzelin, цит. соч., стр. 737
и сл.
57 См. А. Raun, «Neuphilologische Mitteilungen» (NM) 53,
стр. 242 и сл.
58 О латышском см. Endzelin, цит. соч., стр. 763.
69 О балтийских языках см. цит. соч., стр. 757 и сл.
60 Ср., однако, в связи с хантыйским V. ? ? 1 а у, NyK 35,
стр. 423.
61 Ср. О. Ikо1a, «Suomi» 106 : 4, стр. 42 и сл.
62 Под морфемой здесь понимается морфема с грамматическим
значением.
63 J. Magiste, Eesti Keel (??), 1935, стр. 86.
64 Magiste, цит. соч., стр. 78 и сл.
65 Ср. Sjogren, цит. соч., стр. 150; L. Posti, MSFOu
85, стр. 280.
66 См., например, Sauvageot, цит. соч., стр. 328;
Bergsland, «Norsk Tidskrift for Sprogvidenskap» 65, стр. 371 и сл.
67 Цит. соч., стр. 83, 86.
68 FUF 31, стр. 1 и сл.
444

89 Цит. соч., стр. 91.
70 Vir. 1953, стр. 307 и сл.; критику гипотезы ?ости и см.
в «Raun Studies in Linguistics» 11, стр. 83 и сл.
71 Ср. также Tauli, «Annales Societatis Litterarum Estonicae
in Svecia» I, Stockholm, 1952, стр. 32 и сл.
72 О фонологическом субстрате и смешении языков в связи
с завоеваниями и языковой эволюцией ср. К- Н. Schonfelder,
«Wissenschaftliche Zeitschrift der Karl-Marx-Universitat», Leipzig,
1952/53, стр. 395.
73 N. Denison, NM 55, стр. 10.
74 Magiste, ?? 1935, стр. 85; ?. ?. ?unkelо, «Suomi» V,
20, 2, стр. 87.
76 Magiste, ?? 1933, стр. 83 и сл.
76 R. Е. Nirvi, «Suomi» 104 : 4, стр. 14.
77 Ср. Nirvi, цит. соч., стр. 7, 14, 17 и сл., 24, 34.
78 Kettunen, цит. соч., стр. 70 и сл.
79 FUF 27, стр. 61.
80 Например, G. Gabelentz, Die Sprachwissenschaft,
Leipzig, 1901, стр. 271; Sebestyen, NyK 44, стр. 124; R а -
Vila, FUF 27, стр. 112.
81 Munkacsi в: «Budenz-Album», Budapest, 1884, стр. 256;
F. Misteli, Charakteristik der hauptsachlichen Typen des
Sprachbaues, Berlin, 1893, стр. 366; L. Erdelyi, NyK 36, стр. 257,
Kettunen, Vir., 1937, стр. 354 и сл.
82 Fоkоs, NyK 63, стр. 39 и сл.; А. Klemm, Magyar
torteneti mondattan (MTM), Budapest, 1928—1942; Hakulinen,
Suomen kielen rakenne ja kehitys (SKR) H, Helsingissal, 1946,
стр. 243.
83 Например, P. Hajd?, NyK 54, стр. 268; Farkas,
UAJb 26, стр. 54.
84 «Sitzungsberichte der Finnischen Akademie der
Wissenschaften», 1949, стр. 170 и сл.; «Esitelmat ja Poytakirjat» (EP), 1949,
стр. 167 и сл.
8!> FUF 13, стр. 204; критику этой точки зрения см. у
Sauvageot, BSL 47 : 2, стр. 214; Collinder, UUA, 1954 : 10,
стр. 93 и сл.; ср. Itkоnеn, Vir. 1955, стр. 174.
86 MSFOu 67, стр. 69.
87 «Synopsis des Lappischen» (SL), Oslo, 1941, стр.
336.
88 Ср. Ravila, FUF 23, стр. 20 и сл.; ?оi?оnen,
EP 1949, стр. 166; с другой стороны, ср. Collinder, UUA,
1945: 12, стр. 129 и сл.
89 Ср., например, Nesheim, Der lappische Dualis, Oslo,
1942, стр. 129.
90 BSL 47 : 2, стр. 214, «Les langues du monde» (LM), Paris,
1952, стр. 312.
91 Ср. также о саамской фонологической системе
Lagercrantz, SL, стр. 346.
92 См. O. Веке, KSz 15, стр. 21 и сл.
93 SS 5, стр. 65; о других синтаксических явлениях см.
Fuchs, FUF 24, стр. 292 и сл.
94 J. Juhasz, NyK 47, стр. 296 и сл.
95 Lewy, «Proceedings of the Royal Irish Academie» 48 С
(1942—1943), § 244, 355.
445

96 G. J. Ramstedt, Einfuhrung in die altaische
Sprachwissenschaft II, Helsinki, 1952, 19, стр. 36 и сл., 234; Bekе KSz 15,
стр. 62 и сл.
97 Zs. Simonyi, A jelzok mondattana (JM), Budapest,
1913, стр. 51.
98 См., например, «Acta Linguistica Academiae Scientiarum
Hungaricae» (ALH) 2, стр. 338; 4, стр. 124.
99 Bekе, цит. соч., стр. 134 и сл., 287 и сл., 301 и сл.
100 Bekе, цит. соч., § 180; Ramstedt, цит. соч., стр. 59.
101 Fuchs, FUF 30, стр. 172, о чувашском влиянии см. также
Б. А. Серебренников, «Вопросы языкознания», 1955, 1,
стр. 19 и сл.
102 Fuchs, FUF 30, стр. 210.
юз Q грамматическом сходстве коми-удмуртского и татарского
см. также Серебренников, цит. соч., стр. 11 и сл.
104 Fuchs, FUF 30, стр. 199 и сл.
Щ Ср., например, о первичных падежных суффиксах Tauli,
UAJb 24, 3—4, стр. 32 и сл.
106 A honfoglalo magyarsag kialakulasa, Budapest, 1930; о
противниках этой теории см., например, Е. Moor, ALH 2, стр. 25 и сл.
107 Подробности и библиографию см. в: «А magyarsag ostorte-
nete», Budapest, 1943 (МО), стр. 71 и сл.; критику этой точки зрения
см. Moor, цит. соч., стр. 111 и сл.
108 См., например, о словенском влиянии Simonyi, Die
Ungarische Sprache, Stra?burg, 1907, стр. 134; A. Horger, A
magyar nyelvjarasok, Budapest, 1934, § 476.
109 Fuchs, FUF 30, стр. 226.
110 Horger, цит. соч., § 453.
111 Цит. соч., § 452, 482, 458.
112 AM 2, стр. 214 и сл., ср. там же, стр. 228.
113 К- Donner, Kamassisches Worterbuch, Helsinki, 1944,
стр. 135 и сл., 179.
114 M. А. Сastren, Grammatik der samojedischen Sprachen,
St. Petersburg, 1854, стр. 190.
115 Donner, цит. соч., стр. 136.

Юджин А. Найда
ПЛЕМЕННЫЕ И ТОРГОВЫЕ ЯЗЫКИ
Проблемы, возникшие в различных районах Африки
в результате «соревнования» между племенными и
торговыми языками, знакомы всем, кто находился в
соприкосновении с быстро меняющейся языковой ситуацией в
современной Африке. В Западной Африке есть две области,
дающие наиболее яркие иллюстрации того, что происходит,
когда сталкивается много языков и когда современная
национальная политика накладывает свой отпечаток на
существующие этнические и языковые проблемы.
РАЗВИТИЕ ЯЗЫКА КИТУБА
В юго-западной части Бельгийского Конго язык китуба,
всеми презираемый пасынок языка киконго, незаметно
развился в самостоятельный язык. К приходу в Нижнее Конго
белых торговцев, исследователей и поселенцев основным
средством общения между белыми и африканцами была
креолизованная форма киконго. Мы не знаем, насколько
широко употреблялась до этого какая-нибудь упрощенная
форма киконго в межплеменном общении; несомненно
только, что за короткое время в Нижнем Конго развилась более
или менее стандартная форма упрощенного киконго и под
названиями китуба, кибуламатади, простое киконго и
торговое киконго получила широкое распространение.
Не следует думать, что эта чрезвычайно упрощенная
форма высокоразвитого языка киконго отражает лишь
искажения, внесенные белыми. Довольно часто сами местные
жители используют грамматически обедненную форму
Eugene ?. Nida, Tribal and Trade Languages, «African
Studies», 14, 1955, 4, стр. 155—158.
447

своего родного языка в общении с иностранцами, поскольку
они легко замечают языковые трудности, с которыми
сталкивается большинство иностранцев.
Хотя большинство миссионеров в Нижнем Конго
смотрят свысока на «искаженную форму» киконго и обычно
отказываются прибегать к ней, правительственные
чиновники, торговцы и плантаторы пользуются почти
исключительно языком китуба. В связи с этим этот креолизованный
язык стал практически единственным средством
официального общения и вошел в употребление в растущих
торговых центрах, где он скоро стал играть важную роль в
межплеменном общении. Еще большее значение как средство
межплеменного общения приобрел язык китуба на
больших плантациях и фабриках, где собирались вместе
представители различных племен. Его можно было легко
выучить, так как система согласования в нем коренным
образом упрощена, а глаголы имеют очень мало аффиксов.
Кроме того, в китуба утрачены сложные тонические структуры,
а их место заняла система динамического ударения.
Нельзя отрицать того факта, что для передачи более
сложных идей и понятий китуба был довольно грубым
инструментом, но он отлично служил официальным и
торговым целям. Вполне понятно, что в районах, где говорили
на племенном языке киконго, миссионеры отказывались
употреблять креолизованный диалект, напоминавший им
детский лепет. Однако по мере того, как язык китуба
распространялся по реке Касаи и вниз по реке Кванго и
укреплялся в ряде стратегических центров, таких, как Левер-
виль и Киквит, он стал привлекать внимание миссионеров,
которым было весьма желательно найти какое-либо
средство общения (пусть и упрощенное) с многочисленными
мелкими племенными группами в районе реки Кванго.
Американская миссия братьев-меннонитов первой начала
выпускать книги на языке китуба (который они называли
кикванго) и опубликовала за эти годы более пятидесяти
книг и брошюр общим тиражом более 200 000 экземпляров.
Между тем китуба быстро распространялся в районах
Нижнего Конго от Матади к северу до Леопольдвиля (ныне
Киншаса.— Прим. ред.), где он стал конкурировать с
другим торговым языком — лингала. Он распространился
к западу и к югу и почти беспрепятственно проник в
провинцию Касаи, где вновь столкнулся с конкурирующим
торговым языком чилуба. В настоящее время считается, что
448

целых два миллиона человек в Бельгийском Конго говорят
на китуба. Однако китуба получил распространение
не только в Бельгийском Конго, но и во Французской
Экваториальной Африке, где на нем говорят около миллиона
человек.
Не следует думать, что китуба совершенно однороден
во всей области своего распространения. Естественно,
наблюдаются многочисленные местные особенности, но,
несмотря на эти различия, заслуживающие
систематического изучения, лица, говорящие на китуба, могут
общаться друг с другом с исключительной легкостью.
критическая стадия в развитии торгового языка
Однако, несмотря на широкое употребление торгового
языка типа китуба, язык такого рода может остаться
относительно статичным и неразвитым, коль скоро он
употребляется лишь как второй язык и при общении в
определенных социальных ситуациях. Более того, при изменении
экономических и социальных условий такой второй язык
может исчезнуть так же быстро, как и возник. Критической
точкой в развитии всякого торгового языка является
момент, когда он имеет возможность стать единственным
языком для значительного числа говорящих. Именно это
случилось с языком китуба. В таких центрах, как
Леопольдвиль, Левервиль и Киквит, тысячи жителей уже не знают
племенного языка и еще большее количество людей лучше
владеют языком китуба, чем племенными языками, на
которых они говорили раньше.
Как только язык прошел критическую стадию своего
развития, не только обеспечивается его высокая
стабильность, но и значительно ускоряется разработка словаря
и грамматической структуры. Люди всегда находят способ
поговорить о своих интересах, делах и отношениях; в
любом обществе все эти моменты отличаются сложностью
и разветвленностью. Соответственно любой язык,
являющийся единственным или главным средством общения
любого народа, вскоре становится вполне адекватным средством
выражения, т. е. языком в полном смысле этого слова.
Сейчас китуба с поразительной скоростью обогащает
свой словарь и вырабатывает морфологическую и
синтаксическую структуру путем увеличения числа именных
классов и усложнения глагольных конструкций. Правительство
29- 0293
449

использует его в изданиях типа руководств для водителей
машин; на китуба регулярно ведутся радиопередачи из
Леопольдвиля. Важная роль китуба как функционирующего
разговорного языка привела к тому, что из презираемого,
несовершенного, креолизованного языка он стал одним
из значительных средств общения в современной Западной
Африке*
Интересные данные дает анализ того, что происходит
в одной из миссий района Кванго, где в школах применяется
племенной язык киконго, несмотря на то что учащиеся
говорят на ряде языков, весьма отдаленных от киконго.
Вполне понятно, почему миссия пыталась использовать
киконго: это язык области, где миссия начала свою работу
в Конго и откуда продолжает поступать значительный
процент ее руководителей. Кроме того, единый язык упрощает
решение многих проблем в программе обучения и, конечно,
облегчает общение миссионеров и африканского персонала
миссии. Однако, несмотря на то что учащиеся школ хорошо
усваивают киконго и в классах говорят только на этом
языке, большинство из них в общежитии говорят на китуба.
В целом обнаруживается, что после окончания школы
учащиеся могут объясняться на китуба более свободно, чем
на киконго. Иными словами, язык, которому люди учатся
в связанных с реальной жизнью ситуациях в общежитии,
в конце концов выходит победителем над языком школы.
история языка булу как торгового языка
Чтобы избежать искажения картины современного
положения торговых и племенных языков в Африке, следует
рассмотреть и ситуацию во Французском Камеруне,
противоположную ситуации с языком китуба. Американская
пресвитерианская миссия, работающая в центральной части
Камеруна, с самого начала своей деятельности пользовалась
почти исключительно языком булу *. Булу — важный
племенной язык, на который были переведены библия и ряд
учебников и на котором велось все преподавание и
большая часть проповеднической деятельности, хотя последние
несколько лет преподавание велось отчасти по-французски.
Миссии удалось основать широкою сеть школ с
преподаванием на языке булу в районе, где представлены совсем
1 В части района, унаследованного от немецкой миссии, они
употребляли язык басса, использовавшийся здесь ранее.
450

иные языки, например кака, мака, нджем, баджуэ и
нгумба. Ввиду сильного стремления к образованию и благодаря
особой склонности к изучению иностранных языков,
которой обладают большинство африканцев, многие племена
охотно изучали и употребляли булу. Существенное
исключение составило племя нгумба, отколовшееся от
пресвитерианской церкви и основавшее свою собственную,
независимую организацию в результате конфликта по языковому
вопросу. Нгумба настаивали на том, чтобы иметь библию
на своем родном языке, но миссия в тот период не могла
пойти на этот шаг.
Однако, несмотря на определенные трудности, связанные
с отношением к племенным языкам, употребление булу было
довольно эффективным и сослужило полезную службу
в объединении церкви и упрощении проблемы выпуска
учебников для многоязычного населения.
ПРЕПЯТСТВУЮЩИЕ ФАКТОРЫ
Благоприятные обстоятельства, сделавшие возможным
употребление булу в качестве своеобразного торгового
языка, были, однако, нарушены значительными
изменениями в социально-политической ситуации. Прежде всего все
большее и большее значение стал приобретать французский
язык как язык с культурным престижем и как средство
экономического прогресса. Кроме того, богатые ресурсы
французского языка, конечно, намного превышают все то, что мог дать
булу. В связи с этим африканцы, как булу, так и другие
племена, стали требовать школы с обучением на французском
языке. Мало-помалу значение языка булу сошло на
нет.
Другим фактором, приведшим к падению престижа
языка булу, является то обстоятельство, что родственный булу
и конкурирующий с ним диалект яунде несколько шире
употреблялся в деловых сношениях и торговле.
Тот факт, что город Яунде является административным
и торговым средоточием центрального района Камеруна,
обеспечивает диалекту яунде распространение, большее,
чем распространение чисто торгового языка. Однако
противодействие языку булу коренится не только — и даже
не в первую очередь — в конкуренции со стороны
французского или со стороны яунде. Оно основывается на более
значительном социально-психологическом явлении — росте
29* 451

национального самосознания в результате подъема
национального движения.
Может показаться несколько противоречивым
утверждение, что национализм, в основе своей являющийся
объединяющим фактором, дает толчок некоторым аспектам
трибализма, что сопровождается увеличением внутренних
различий. Однако национализм ведет не только к процессу
объединения, но и к росту этнического самосознания. Это
самосознание редко бывает ограничено национальными
рамками; в самом деле, обычно исходный пункт для роста
этнического самосознания — местная племенная группа,
являющаяся единственной реальностью, которая имеет значение
для среднего индивида. Это означает, что с национализмом
тесно связаны факторы племенных различий, которые
со временем становятся все более важными.
Одним из результатов возросшего племенного
самосознания во Французском Камеруне было увеличение
противодействия языку булу. Люди, говорящие на таких языках,
как кака, мака, нджем, баджуэ и бети, становятся все более
недовольны тем, что в местных школах преподают на булу.
Они настаивают, что их языки так же хороши, как и булу.
Если они должны иметь школы с преподаванием на местном
языке, почему им не должен быть их родной язык? Многие
также желают иметь на своем языке и библию. Они
предпочитают употреблять родной язык и французский вместо
местного торгового языка. Конечно, обычно такая точка
зрения не формулируется столь четко и не излагается
детально, но она выражает преобладающее «ощущение».
С одной стороны, обстоятельства (как, например, в
Конго) могут привести к развитию и распространению
торгового языка типа китуба; однако, с другой стороны,
существуют и иные ситуации (как в Камеруне), результатом
которых является уменьшение влияния языка,
выполнявшего полезные межплеменные функции, но вынужденного
в конце концов отступить перед конкурирующими
племенными языками и французским.
Для Африки в целом справедливо, что с ростом
мобильности и концентрации населения быстро развиваются
торговые языки; но не в меньшей степени справедливо и то, что
племенные языки приобретают во многих случаях новое
значение для людей, начинающих более полно осознавать
свое особое культурное наследство, воплощенное в их
родном языке.
452

Дуглас Тэйлор
ОЧЕРК СТРУКТУРЫ КРЕОЛЬСКОГО ЯЗЫКА КАРИБОВ1
I. Морфология
Креольский язык карибов не имеет флексий2; и, хотя он
позаимствовал значительную часть французского
словообразовательного аппарата, структурно он тяготеет к
словоизменению посредством нулевых аффиксов. Однако
разнообразие синтаксических функций креольского достаточно
ограниченно (в особенности если принять во внимание
момент отбора), чтобы приписать ему те же части речи, что
существуют в языке-источнике.
В креольском языке произошел целый ряд
аналогических выравниваний, чуждых стандартному французскому,
Douglas Taylor, Structural Outline of Caribbean Creole
«Word», 7, 1951, 1, стр. 43—59.
1 См. Phonemes of Caribbean Creole, «Word», 3 : 3, стр. 173—
179. Следует добавить еще один факт, который тогда не был мне
известен. В этом языке есть, по крайней мере в одном слове,
начальная группа СС: в [ywit] «восемь», слышимом как [yuit]. Этот пример
является также единственным для звука [и].
2 Три кажущихся исключения составляют следующие пары:
kuz§, kuzin «кузен», «кузина»; brc, brin «коричневый, -ая, темный,
-ая, смуглый, -ая»; fu, fol «сумасшедший, -ая». Первая пара —
существительные, а другие две могут выступать в качестве таковых
(«смуглый мужчина — смуглая женщина» и т. д.).Их употребление
как прилагательных представляется вторичным; как
прилагательные они образованы с помощью нулевого аффикса от
существительных; так что эта кажущаяся флективность на деле не более важна
в грамматическом отношении, чем, например, изменение
начального согласного в pere, mere во французском языке. Там, где во
французском прилагательном есть различие мужской и женской
форм, в креольском, как правило, принимается какая-нибудь одна
форма; в тех немногих случаях, когда креольский имеет обе формы,
они различны по значению. Ср. gro «большой»— gros «беременная
(о женщине)»: pl§ «полный», plen «беременная (о животном и о
женщине)», «полная (о луне)»; sek «хрупкий, высохший»; ses «сухой»,
ver «зеленый» (редкое), vet «еще не ссохшийся, не высохший (о
дереве)»; f§ «изящный», fin «тонкий».
453

но иррегулярность словообразовательных процессов во
французском, по-видимому, помешала образованию новых
слов из имеющегося лексического материала и привела
к заметному преобладанию заимствований. Примеры
словообразования, сравнительно мало отличающегося от
французского, следующие: du «нежный», dudu «возлюбленный»,
duser «сладость, сласть», dusi «подслащенный, подслащать»,
dusrr^ «нежно»; su «пьяный», sula «пьяница», suie
«опьяненный, опьяняться», sulezc «опьянение»; bc «хороший,
добрый», ЪсЪс «булочка», bcte «доброта», bonma «совершенно»;
bel «хорошенький, красивый», belte «смазливость, красота»;
move «плохой», movezte «дурной нрав, испорченность»; те§з
«злой», mes^ste «злобный, злобность» (ср. malis «хитрый»);
sot «глупый», sottiz «глупость»; so «прыжок, падение», sote
«прыгать»; bor «край, граница» или «рядом» (с
неодушевленными предметами), borde «окаймленный, ограниченный,
приподнятые (края каноэ)» или «окаймлять» и т. д.; reg
«линейка плотника», regle «упорядоченный, организованный»
или «устраивать»; zam «нога», хфе «идти, шагать через,
по»; kus «подушка, лежанка»; kuse «ложиться, лежать,
лежание»; has «топор»; hase «рубить, рубленый»; pik$
«колючка, шип», pice «уколотый; колоть; укол»; sav «знать»,
sav$ «умный, знающий; ясновидец»; kre «верить», krecs
«вера»; mal «боль, вред; плохо», malmg «плохо;
неуклюжий», uver «открытый; открывать», ruver «вновь открытый,
вновь открывать»; vire «повернутый, поворачиваться»,
devire «поворачиваться назад, возвращаться; повернутый,
вернувшийся назад»; pale «говорить; говорил»; depale
«оговориться, оговорился» (ср. нем. sich versprechen).
Бесполезно умножать эти примеры, которые, какова бы
ни была их лексическая и семантическая ценность, не
содержат в словообразовательном плане ничего, чего бы не было
и во французском языке. Несколько иного типа
следующие примеры: lakay (~akay) «дома, в доме кого-л.» (нар.
и предл.), ср. кау «дом»; lapes «рыбная ловля; ловя (рыбу)»
(сущ. и нар. с предл.), ср. pes «пойманная рыба»; pese
«ловил, ловить рыбу» (также о кошках: «гоняться за
птицами, мышами или иной мелкой дичью»); peser «рыбак»
(всякий, кто ловит или может ловить рыбу); peskader
«рыбак» (по профессии); lasas «охота, охотясь на» (сущ. и нар.
с предл.), ср. $sas «на охоте», sase «охотиться, охотился»,
saser «охотник»; lavil «город; в город» (сущ. и нар.), ^vil
454

«в городе». Морфемный статус креольского 1а- (в котором
совместились французские a la и 1а) в приведенных
примерах довольно ясен; можно рассматривать его как свободную
форму, a *sas и * vil считать связанными существительными.
Во всяком случае, важно указать, что морфему 1а- не
следует смешивать с одинаково звучащей последовательностью
фонем в таких простых словах, как laport «дверь, -и», lasal
«жилая комната, -ы», которые не имеют частичного фоне-
тико-смыслового сходства ни с одной другой формой
данного языка 3. По-видимому, пограничным случаем является
слово lavct «продажа», которое имеет такое «частичное
сходство» с van «продавал, продавать», vgdez «продавец,
продавщица» (но не с vqt «живот», v$ «ветер», которые
в креольском не имеют другого значения). Если мы все же
решим (что представляется резонным), что lavgt — это
производное, но неделимое слово, то будет неоправданным
признавать существование другой, свободной морфемы *1а
в *la-vil «город, в город»; *la-sas «охота, охотясь на».
В связи с этим встает проблема связанности форм —
не только в креольском, но в какой-то мере и во
французском языке. Очевидно, что французское en «в» не может
быть осмысленно произнесено в изоляции от других слов
(разве только при его гипостазировании); довольно трудно
отличить его «свободу» в выражении en face «напротив;
наряду; в упор» от его «связанности» в слове envers «по
отношению к». Тем не менее ввиду параллелизма креольских
форм типа bor ewizin «рядом с кухней», ad$ ewizin «в
кухню», 3<iid3 ewizin «в кухне», d$ de zu «через два дня»,
с одной стороны, и $ ewizin «в кухне», $ de zu «за два дня»,
? лучше всего рассматривать как одноморфемное слово,
способное сочетаться с другими свободными формами,
образуя такие компоненты, как фа «внизу, вниз, под» (нар.
и предл.), cmitq «в середине, посреди» (нар. и предл.), фо
«вверху, наверху» (нар.), или — в сочетании со связанным
3 Ср. также \ащ «деньги», аащ «серебро», dlo (~glo) «вода»,
dukwe «средства, достаточные для того, чтобы», Zafa «ребенок;
дети», nom «человек; люди». Исторически ясно, что эти слова
происходят от французских l'argent, d'argent, de Геаи, de quoi, des
(или les) enfants, un homme, но в креольском они представляют
собой одноморфемные слова; подобная инкорпорация
французского артикля чрезвычайно распространена. Лучшей иллюстрацией
этому будут следующие креольские словосочетания: yc monck
«дядя», monck-mwe «мой дядя», monck-u «твой дядя», yc matqt
«тетя», mataj-mwc «моя тетя», matqt-u «твоя тетя» и т. д.
455

корнем — такие производные, как cler «вверху, наверху»
(нар. и предл.), §fas «напротив», gsam «вместе» (поскольку
креольские -fas, -1er [в отличие от 1er «пространство» и 1er
«время, когда»— сущ. и союз] являются столь же
связанными, как вторые компоненты во французском ensemble
«вместе» или креольском csam).
Есть все основания рассматривать фонетическое
изменение, имеющее место, например, в kesoy (англ. something)
«что-то», по сравнению с сек soy (англ. some thing «какая-то
вещь» 4 (из франц. quelque и chose) как доказательство
связанности и считать первый из приведенных примеров
составным словом б. Подобным же образом, сравнивая oti
4 Сдвиг k -> с (например, в паре pika^ «колючка, шип»— pice
«колол, колоть; укол») — фонетическое изменение, которое еще
нельзя считать завершенным. Он регулярно происходит там, где
за исходным французским к следовал передний гласный:
французские последовательности фонем /ki/, /ky/, /ke/, /??/,/ke/, /k?/
в креольском обычно превращаются в /ci/, /eu/ или /се/ (это
изменение согласного происходит и перед назализованными гласными).
Примеры: ciy «киль» от франц. quille; cim «пена» от франц. ecume;
eu «зад» от франц. cul; sice «жевать, жевал (табак)» от франц.
chiquer; lacet «накопления (денежные)» от франц. la quete «поиски;
сбор средств»; lace «хвост» от франц. la queue; ccz «пятнадцать»
от франц. quinze; koec «мошенник» от франц. coquin; cer «сердце»
от франц. c?ur; ocen «никакой», «ни один» (прил. и неопред, мест.)
от франц. формы с сандхи aucun (скорее чем от aucune). Это
изменение не происходит, если перед /к/ стоит /s/; TaK,eskize «извинять»,
pisket (—pishet) «pisquette» (маленькая рыбка). Сохранение /к/
в kesoy «что-то» (ср. сек «какой-то»), по-видимому, является
результатом диссимиляции с /s/. Среди наиболее употребительных слов,
в которых указанный сдвиг пока не произошел, ki «что?, который?,
тот, который» (вопрос, и относ, мест.); kite «отпускать, оставлять,
оставил»; ke (видовременной показатель будущего времени);
koke «совокупляться»; cvoke «вызывать, призывать, -ал».
Распространенное в настоящее время слово cilo «килограмм»,
принесенное с французских Антильских островов (где его произносят
kilo) контрабандистами с о-ва Доминика во время последней войны,
и современные варианты произношения слов puki — puci «почему»,
beke ~ bece «белый человек» (слово из языка ибо) показывают, что
процесс изменения все еще является живым.
В тех же условиях французское /g/ по большей части
становилось креольским /j/, например jer «едва ли, вовсе нет» от франц.
guere; lajer «война» от франц. la guerre; jel — jol «рот, челюсти»
от франц. gueule и др.
5 Подобным же образом, kudpye ~ kulpye «пинок», kudros ~
kulros «удар камнем» и т. д. представляются составными словами,
включающими свободные формы руе «нога, ноги», ros «камень,
скала» и kud-, kut-, kul связанные варианты ku «удар».
Напротив, kudmc «группа рабочих или ее деятельность» в крайнем
случае производное; оно имеет слабое сходство с ku lamc «удар рукой».
456

«где (есть)?» (например, в oti u «где ты?», oti papa «где
папа?», ale oti papa «иди туда, где папа»; -ti ни в одном
другом слове не встречается) и ola «где» (например, в ola i ye
«где он, она, оно?», (ра) sav ola nu ye «он (не) знает, где мы»;
1а — свободная форма со значением «там, где» [указ. нар.
или относ, мест.]) с u sa? «где?» (с оттенком нетерпения), мы
можем заключить, что и «где?» — редкое и
фразово-связанное одноморфемное слово, более обычным связанным
вариантом которого является о-6. И поскольку в креольском
есть лишь одна морфема о- (отличная от междометия о!
и вокативного -о), то следующие примеры следует считать
скорее отыменными наречиями, чем наречными
словосочетаниями: obwa «по дрова» от bwa «дрова», odlo «по воду»
от dlo «вода», omanyok «за маниокой» от manyok «маниока».
Следует заметить, что отыменные формы на о- со значением
«достать, принести что-либо» ограничиваются описанием тех
будничных задач, выполнение которых требует некоторой
отлучки (или, выражаясь французским словом, course)
для того, чтобы достать и принести домой материал или
предмет, обозначаемый корнем слова, в особенности такие
предметы первой необходимости, как дрова и вода. Так:
mamc pa la, i ale obwa «матери нет, она пошла по дрова»;
serser rive, i sorti odlo «сестра пришла, она ходила по воду».
С другой стороны, креольское а- (от французского a)
нигде не может рассматриваться как слово. Оно не
обозначает направления и употребляется лишь в некоторых
устойчивых выражениях, указывающих на положение
в пространстве или во времени. Так: ater «на земле, под
землей», «под защитой чего-л.» (нар. и предл.) и фигуральное
«мертвецки пьяный» от ter «земля»; aprezc «сейчас» (нар.) от
prez$ «настоящее»; aler «во время, в это время», alercile
«в столь позднее время» (франц. a l'heure qu'il est) и akiler
«когда?», «в какое время?» от 1er «время, когда» (сущ.
и союз). Последний пример представляет разложение kiler
«когда?» (вопрос, нар.), состоящее в свою очередь из ki —
вопросительного прилагательного со значением «что,
который?» или относительного местоимения «кто, который» +
1er (см. выше).
6 Это, однако, уже неверно в отношении молодого поколения,
говорящего на креольском, которое употребляет о в качестве
свободной формы, например: o-toclayt-la? «где факел?». В том более
консервативном варианте речи, который здесь описывается, это
звучало бы oti toclayt-la? или ola toclayt-la ye?
457

В качестве свободной формы ki в обеих своих функциях
выступает в предложениях: ki mun ki ba-u sa? «кто дал тебе
это?» (букв, «кто, который дал тебе это?»); ki liv ki gier tab-
-la? «что это за книга на столе?» (букв, «какая книга,
которая на столе там?»); однако относительное местоимение
не употребляется вместе с объектом: ki yon u simye?
«который вы предпочитаете?»; ki plas u sorti? «откуда (из какого
места) вы пришли?»; ba ki mun u porte sa? «для кого (для
какого лица) вы принесли это?». Помимо форм,
приведенных в предыдущем абзаце (kiler?, akiler? и, с ослаблением к
в с, alercile), ki сочетается с вопросительной
вспомогательной частицей-глаголом es, образуя kiles «кто?», «который»
(вопрос, мест, и прил.), а также с указательным
адъективным местоимением sa «этот, тот, те, он, она и т. д.» (которое
употребляется в качестве вопросительного местоимения
со значением «кто?», «что?»), образуя составное
вопросительное местоимение kisa «кто? что?». Обе эти формы в роли
субъекта высказывания должны сопровождаться ki в
качестве относительного местоимения: kiles ki di-u sa? «кто
сказал тебе это?»; kiles u simye? «который ты предпочитаешь?»;
kiles simiz u vie? «какая рубашка тебе нужна?»; (ki)sa ki
bat-li? «кто побил его (ее)?»; (ki)sa ki 3 cwizin? «кто
в кухне?»; (ki)sa ki fer-u? «кто тебя сделал?», «что с тобой
случилось?» (двойное значение этой фразы постоянно
используется в каламбурах); (ki)sa i di-u? «что он тебе
сказал?»; (ki)sa u ka fer-a? «что ты там делаешь?»; (ki)sa yo te
ka gade? «на кого/на что они смотрели?». Поскольку нет
никакой разницы в значении между sa в вопросительной
функции и kisa, то первое, возможно, появилось в
результате сокращения второго. На Гваделупе вопросительное sa
(а также, насколько мне известно, kisa) заменено ka,
которое и по звучанию и по существу есть то же самое, что
карибская вопросительная глагол-частица ka «что? кто?».
Наконец, в сочетании с предлогом pu «для» ki образует
вопросительное наречие puki ~ puci «почему?» и
выражение paspuci koz? «по какой причине?».
В креольском есть целый ряд форм, составной характер
которых, с синхронной точки зрения, весьма сомнителен.
Так, например, sup le «пожалуйста» (из франц. s'il vous plait)
и eti? «извините?» (из франц. plait-il?; вежливая фраза,
употребляемая вместо более обычного sa u di? «что ты
сказал?») должны, по-видимому, рассматриваться как
одноморфемные слова, хотя в креольском и имеется переходный
458

глагол pier «нравиться кому-либо» и существительное plezi
«удовольствие». Интересная форма, напоминающая
английское goodbye,— это креольское desadye «завтра». Ее
источник все еще довольно прозрачен благодаря существованию
устаревшего варианта demc-spetadye (из франц. demain s'il
plait a Dieu); есть и промежуточная форма с тем же
значением, demc-sadye. Но я никогда не слышал ни demc, ни dye
отдельно (ср. apre-demc «послезавтра», prie-dye «молиться,
молился», bcdye «бог»); если это и слова, то фразово
связанные.
Основные грамматические модели креольского языка
относятся к области синтаксиса; однако есть одна черта
французского синтаксиса, которая, в той мере в какой она
сохранилась в креольском, должна рассматриваться в
рамках морфологии. Как было показано выше, в креольском
часто происходит инкорпорация французского артикля, его
сандхи-форм или их частей существительным (см. сноску 3);
в результате этого, а также сохранения аспирированного h
и утраты начальных гласных очень немногие креольские
слова начинаются на гласный. Когда же они начинаются
на гласный, то не происходит ничего похожего на элизию
или liaison; например, i ale «он пошел», yc apcter
«наблюдатель». Единственный случай настоящего сандхи в
креольском связан со слабым указательным элементом -а ~ ??
и местоимением 3-го лица единственного числа i ~* U
в его постпозитивной функции (-i ~ -li); поскольку эти
формы энклитические, они будут рассматриваться в разделе
о синтаксисе. Здесь мы коснемся явлений, возникающих
в результате сохранения сандхи-форм французских
числительных, за которыми следуют (французские) слова an(s)
«год, года, лет», или heure(s) «час, часа, часов» (однако
не в значении англ. "o'clock")· Как свободные формы,
креольские количественные числительные неизменяемы
(за исключением числительного «один», имеющего две
формы: ус, служащее неопределенным артиклем и
адъективным числительным, yon — местоимение и предикативно
употребляемое прилагательное, англ. alone); примеры: ус
«1», de «2», twa «3», kat «4», sgk «5», sis «6», set «7», y wit «8»,
nef «9», dis «10» , . . vc «20» ,..8? «100»; de apcter, dis
ap$ter, vc apgter, s% ap$ter и т. д. Помимо этого, имеется
креольское 1er «время» (сущ.) или «когда» (союз), например,
в ус 1er «однажды, когда-то», 1er i vini «когда он придет/
пришел»; пег «час, -ы», например: de пег «два часа» (длитель-
45O

длительность; тот же смысл имеет de пег dit$, где dit$ —«время»,
которое не должно смешиваться с Ц «погода»). Но,
обращаясь к креольскому эквиваленту англ. o'clock, мы
сталкиваемся с альтернативой: либо признать существование
четырех вариантов этого слова (*er, *zer, *rer, *сег), а
также пяти не встречающихся в других контекстах вариантов
числительных: yon «1», *s§ «5», *si «6», *nev «9», *diz «10»
(не считая *vgt, *s$t, употребляемых применительно к
годам, но не о времени дня), либо, что представляется более
верным, считать, что время дня в креольском выражается
рядом производных слов, включающих некоторые из
числительных в слегка измененной форме. Например: уоппег
«час (дня)», dezer «2 часа», twazer «3 часа», katrer «4 часа»,
sccer «5 часов», sizer «6 часов», seter «7 часов», ywiter «8
часов», never «9 часов», dizer «10 часов», wczer «11 часов»,
duzer «12 часов» (вместо последнего говорят обычно midi
«полдень» или menwit «полночь»). То же происходит с -a
«год, года, лет», употребляемым обычно для
обозначения возраста, но больше ни с какой другой формой
в языке.
Из всего этого мы заключаем, что -er и -? — связанные
формы в отличие от -пег «час, -ы», 1er «время; когда» и lane
«год, -ы».
II. Синтаксис
В креольском языке предложения делятся на два
основных типа: неглагольное и глагольное; каждый из этих
типов имеет по нескольку подтипов.
Неглагольное предложение состоит по меньшей мере
из двух слов и включает субстантивную группу в роли
подлежащего и адъективную, адвербиальную или
субстантивную группу в роли сказуемого.
Примеры первых двух подтипов: mun sot «люди
глупы», ses malad «сестра больна», nu f§ «мы голодны», mw§
las «я устал», u pa las sottiz «ты не устал от глупостей»,
уо zwelf dlo «они хотят пить», zot per tet-syc «вы (мн. ч.)
боитесь боа-констрикторов», per esit «священник здесь»,
Lamerik lwc «Америка далеко», (ki)sa ki g cwizin? «кто
(что) на кухне?».
Что касается двух субстантивных групп, то они
(за исключением фразеологизмов) могут быть приравнены
одна к другой лишь через посредство глагола-частицы,
460

имеющей в настоящем времени форму se «есмь, есть, суть» 7.
Такое полное предложение, следовательно состоит минимум
из трех слов: например, mwc se mun «я человек», u se
madam-li «ты его жена», deyer do se yc gr$ pei «то, что
находится за спиной,— большая страна» (т. е. «никогда не
знаешь, что случится в твое отсутствие»), уо se щ ki pei?
«это житель (-ли) какой страны?», i se nom «он мужчина».
Этот последний пример отличен от i nom «он мужественный»
или i tro nom «он слишком большой, самостоятельный»
(упрек, обычно относящийся к мальчикам, которые ведут
себя слишком «по-взрослому» для своих лет); здесь nom —
прилагательное, что ясно видно из употребления наречия
tro «слишком» вместо прилагательного trop «излишний,
чрезмерный» (например, в trop nom «слишком много
людей»). Неглагольные предложения, как и глагольные,
могут спрягаться с помощью видо-временных частиц, о
которых пойдет речь ниже, при описании глагольной системы.
Неспрягаемые фразеологизмы ограничиваются
пословицами и поговорками. Например: pli tar pli tris «чем позже,
тем печальнее» (равнозначно англ. поcл, pride goes before
a fall «гордыня предшествует падению»), ri duvc plere deyer
«смех впереди, слезы позади», parol ц. bus pa say «слова
во рту не бремя» (т. е. от красивых слов еще далеко до дела
или серьезных намерений).
Более крупные по составу глагольные предложения
содержат глагольную группу и (за исключением
повелительных предложений) субстантивную группу, играющую
роль подлежащего. Таким образом, в конструкции
«деятель — действие» глагольное предложение состоит
минимум из двух слов, например, mw§ vini «я пришел»; уо ale
«они ушли, они пошли»; nu gade-yo «мы посмотрели на них»;
уо gade-nu «они посмотрели на нас».
В повелительных предложениях глагол всегда стоит
на первом месте и может быть единственным членом
предложения (за исключением запрещений, где ему
предшествует отрицательное наречие ра). Например: vini «приходи»,
gade «смотри»; pa pale sot «не говори глупостей» (sot здесь —
7 Под глаголом-частицей подразумевается слово, которое, хотя
и функционирует в ряде отношений как глагол, не может спрягаться
с помощью видовременных показателей, которые сами
представляют собой глаголы-частицы. Se может употребляться в двусловных
предложениях, как se mw§ «это я» (ответ на вопрос типа kiles ki la?
«кто там?»).
461

наречие «глупо», образованное нулевым аффиксом от
прилагательного sot «глупый»); ре bus-u «заткни глотку»
(любопытная аналогия с английским языком негров). В тех
редких случаях, когда субъект повелительного
предложения бывает выражен, он ставится после глагола: fer vit u
«делай побыстрее!».
Нормальный порядок слов как в неглагольных
предложениях, так и в глагольных типа «деятель — действие»
таков: подлежащее, сказуемое. Например: u las «ты устал»;
пи esit «мы здесь»; уо kc sa «они таковы»; u se madam-li
«ты его жена»;пшс mase «я гулял». Некоторые
обстоятельственные слова могут предшествовать подлежащему: zordi
mw§ malad «сегодня я болен»; acwelmc nu esit «мы сейчас
здесь»; tuzu уо kc sa «они всегда таковы»; сек fwa mwc
mase «иногда я гулял». Другие могут или должны стоять
между подлежащим и сказуемым: i pa qkor malad §pil «он/
она еще не очень болен/больна»; i pa gkor mcde-mwc «он/
она меня еще не спрашивал/-а»; ср. значение тех же
компонентов при более обычном их порядке: i pa malad cpil ckor
«он/она уже не так тяжело болен/больна»; i pa mgde-mwc
gkor «он/она больше меня не спрашивал/-а».
В крупносоставных глагольных предложениях—как типа
«деятель — действие», так и повелительных —именной или
местоименный объект следует непосредственно за
переходным глаголом во всех тех случаях (а их большинство),
когда непрямой объект может быть выражен лишь
предложной группой (в экзоцентрических выражениях) или
наречием. Например: pa pale sottiz kc sa la mwc «не говорите
мне такую ерунду»; i ramase-yo ater «он подобрал их с
земли (букв, на земле)»; уо ре bus-yo tutswit «они сразу же
заткнулись». Некоторые переходные глаголы, в частности
Ьа «давание, дать, дал, данный» и di «говорение, сказать,
сказал, сказанный», могут иметь субстантивную группу
в роли непрямого объекта; в таких случаях этот
«дательный лица» предшествует субстантивной группе,
являющейся прямым объектом, за которым в свою очередь могут
следовать одно или несколько наречных или
экзоцентрических выражений. Например, mw§ ba Zanin s§k predyal pu
i ggye pc ba mw§ «я дал Жанин пять предьялов (=15
центов), чтобы она купила мне хлеба»; pa ba-i-li «не давайте
это ему!»; ba-mw§-i vit «дайте мне это быстро!»; sa ki ba-u-
li? «кто дал тебе это?»; u za di-mw§ listwer-sa «ты уже
рассказывал мне эту историю». В этих конструкциях за непере-
462

непереходным глаголом могут следовать одно или несколько
наречных или экзоцентрических выражений, среди которых
предложные обычно следуют за беспредложными, например: уо
vini esit kote mwc «они пришли сюда ко мне»; vini esit kote
mwc «иди сюда ко мне!».
Вопросы типа «да — нет» задаются без изменения
нормального (повествовательного) порядка слов, добавлением
слева вопросительной частицы es «есть?, есмь?, суть?» или
простым изменением интонации. Например: (es) u las?
«ты устал?»; (es) i esit? «он здесь?»; (es) mwc kc sa? «я
такой?»; (es) u se madam-li? «ты его жена?»; (es) yo mase?
«они гуляли?». В специальных вопросах вопросительное
слово как в неглагольных предложениях, так и в
глагольных предложениях типа «деятель — действие» обычно стоит
на первом месте и в отличие от es в вопросах типа «да —
нет» заменяет se «есмь, есть, суть», функционирующее как
связка в уравнительных субстантивных выражениях.
Например: (ki) sa ki las? «кто устал?», puci u per? «почему ты
боишься?»; (ki)sa u per? «чего ты боишься?»; (ki)sakiper-u?
«кто тебя боится?»; depi ki iq. nu esit? «с какого времени
мы здесь?»; (ki)sa ki madam-li? «кто его жена?»; kommc
pu hard-sa? «сколько (стоит) эта одежда?»; (ki)sa ki bat
madam-li? «кто побил его жену?»; (ki)sa madam-li fer-i? «что
его жена сделала ему?»; epi kiles u vini «с кем/чем ты
пришел?», ki kote yo ale? «куда они шли (пошли)?». Но при
вопросительном неглагольном предложении, уравнивающем
два субстантива, вместо (ki)sa ki madam-li? может быть
madam-li se kisa? «его жена кто?», с сохранением частицы
se, или глагольное предложение с уе «быть» (см. ниже):
(ki)sa madam-li ye? «кто его жена?», в котором опущено
относительное местоимение ki. Ср. также: oti u? «где ты?»,
ola u уе? «где ты?», ola u sorti? «откуда ты пришел?»; kum$ u
уе? «как ты поживаешь?», sa sa уе? «что это?».
Особый вид инверсии может применяться для эмфазы.
При неглагольной, наречной и субстантивной предикации
сказуемое с se «есмь, есть, суть» предшествует подлежащему,
за которым следует глагол уе «быть». Например: se esit u
уе «ты здесь\»; se kc sa mwc уе «я таков»; se madam-li u ye
«ты его жена». В неглагольных адъективных и в глагольных
предложениях типа «деятель — действие» предложению
с нормальным порядком слов предпосылается se плюс
глагол или прилагательное, повторяющие сказуемое.
Например: se las u las «это (потому, что) ты устал»; se mase mwc
463

mase «я гулял» (объяснение или возражение), в отличие от
mwc mase «я гулял» (простое утверждение). Говоря точнее,
эта инверсия в большей степени заменяет нашу
противопоставительную интонацию; это видно из следующего
диалога: puci u pa vini щ. travay iyer? «почему ты не пришел вчера
на работу?» Ill — mw§ teni mal ?1? «y меня болели зубы»
1.1 se su u te su «ты был пьян /i/». Когда у глагола в такой
инвертированной конструкции есть объект, то он не
повторяется: se bat u bat-li «ты побил его/ее». В небольших
по размеру предложениях объект может быть подчеркнут
постановкой его перед подлежащим и сказуемым: (se) sis i
porte «он принес шесть».
Субстантивная группа содержит минимум одно
существительное или местоимение и может быть по своему
характеру атрибутивной или координативной. Некоторые
определения предшествуют главному слову, другие следуют
за ним. Притяжательность (именная или местоименная)
выражается простым соположением; имя обладаемого
предшествует имени обладателя. Например: sim§ «дорога»,
bitasyc «плантация, ферма», simc bitasyc «дорога на
плантацию»; bwet «ящик, коробка», zalimet «спички»; yc bwet
zalimet «спичечная коробка»; nu «мы», simc-nu «наша
дорога»; de grq fimel korbo nwer «две большие черные вороны-
самки»; sy§ epi sat «собака(-и) и кошка(-и)».
Личные местоимения, функционирующие также как
адъективные посессивные показатели: 1-ел.ед. ч. mw§, мн.
nu; 2-е л. ед. ч.и, мн. zot; 3-е л. ед. ч. i (~li), мн. уо.
За исключением варианта -И, не встречающегося в роли
субъекта, эти местоимения равным образом употребляются
в качестве как субъекта, так и объекта предикации: mw§
rmjze «я ел, я съел»; уо per «они боятся»; Zanin g^ye-yo
«Жанин купила их»; иногда в качестве «объекта» при
адъективном сказуемом: уо las-nu «они устали от нас»;
nu рег-уо «мы их боимся»; в качестве имени обладателя:
hard-u «твоя одежда»; finism^yo «их конец». За вычетом
тех случаев, когда они выступают как главное слово
субстантивной группы, их целесообразно считать энклитиками
при том переходном глаголе, адъективном сказуемом или
существительном, за которым они следуют, как в
описанной выше конструкции «дательный лица», так и по
отношению друг к другу. Во всех этих позициях форма с сандхи li
заменяет i (местоимение 3-го л. ед. ч.) в тех случаях, когда
слово, к которому она энклитически примыкает, кончается
464

на неслоговой гласный или согласный, кроме r; или в тех
случаях, когда в качестве объекта переходного глагола
в конструкции «дательный лица» она энклитически
примыкает к местоимению 2-го л. ед. ч. и или 3-го л. ед. ч. i. Так,
например: уо travay-li «они работали над ним/ней» 8; уо
bat-li «они побили его»; уо ba Zanin-li «они дали его
Дании»; nu ba-zot-li «мы дали его вам»; уо ba-u-li «они дали
его тебе»; yo-ba-i-li «они дали его ему»; mwc las-li «я устал
от него»; zorey-li «его ухо/уши»; tet-li «ее голова», но: уо
bo-i «они поцеловали ее»; уо ier-i «они сделали это»; уо
ba-mwc-i «они дали его мне»; mwc ba-yo-i «я дал его им»;
mw§ per-i «я боюсь его»; cer-i «его сердце»; pye-i «ее ноги».
В креольском есть показатель определенности а с
формой сандхи la, употребление которого аналогично
употреблению личного местоимения i ~ li в функции имени
обладателя; этот показатель тоже лучше всего описать как
энклитику по отношению к имени, за которым он следует.
Показатель а обычно переводится на английский язык как
"the", "this (these)" или "that (those)", однако в отличие
от английского определенного артикля он никогда не
употребляется для выражения единственности, уникальности
("the sun", "the sky", "the sea" и т. д.) и в отличие от
аналогичного французского артикля не имеет обобщающего
характера (« le tigre et le lion sont des betes feroces »); с другой
стороны, креольский показатель а можно употреблять
способом, чуждым обоим этим языкам,— например, при
именах, которым уже как-то иначе придана определенность,
и при местоимениях. Для пояснения не будет излишним
привести ряд примеров. В bei-la u van la kuzc-mwc-a vini
kraze tut zadc-mw§ «корова, которую ты продал моему
кузену, пришла и разорила мой сад», bef-/a естественно
перевести "the cow"; буквальным же переводом kuz§-mw§-a
будет невозможное в английском "the my cousin" или "that
my cousin"; а креольское zordi-a "the/this today" или zordi
8 Личное местоимение i ~ -li в зависимости от контекста
и/или позиции может выражать значения «он», «она», «оно», «его»,
«ее» (в объектной и притяжательной роли), однако в дальнейшем
будет даваться лишь один перевод, выбираемый произвольно или
по смыслу в данном контексте. Точно так же глагол без
предшествующего видо-временного показателя в конструкции «деятель —
действие» будет переводиться лишь одним из двух возможных
способов: настоящим совершенным или простым прошедшим временем.
(По-русски будут употребляться формы прошедшего времени
глаголов совершенного и несовершенного вида.— Прим. ред.).
30—0293
465

mem "today self' (последний перевод также пример хорошей
англо-креольской речи), трудно даже перифразировать;
нужно употребить другое существительное, сказав this very day
(«именно в этот день»). Креольские существительные
«ограничиваются» не так, как большинство английских и
французских; в nu pr$ sim§ par bwa, se la soley kuse-nu «мы
пошли лесом, и там солнце «уложило» нас», т. е. «там мы были
застигнуты темнотой», simc «дорога» в достаточной степени
определена словами par bwa «лесом», тогда как bwa «лес»
и soley «солнце» принадлежат к категории «единичных»
вещей, не нуждающихся в показателе определенности.
Креольское syc epi sat pa ka dakor «собака/-и и кошка/-и
не ладят» можно перевести английским множественным
числом соответствующих существительных, однако
креольская форма сама по себе отнюдь не связана с идеей
множественности, что ясно из следующей пословицы: tule zu
kalbas kay laivyer, yc zu i ni pu rete la «каждый день кувшин
ходит на реку, однажды он останется там» (ср. франц. поcл,
tant va la cruche a Геаи и т. д.). Функция показателя -а~
-la в креольском ruz-la epi nwer-a «красный и черный»
аналогична употреблению определенного артикля во
французском языке перед существительными, образованными
нулевым аффиксом от качественных прилагательных.
Употребление креольского -а ~ -la о. местоимением для
эмфазы чуждо как английскому, так и французскому: mw§-a
«я!» или «меня, мне!». В креольском есть и другой
показатель определенности, указательное sa «этот, тот» в
адъективной функции; он более точен, чем -а ~ -la, который он
может заменять или усиливать; ср. pr$ liv-la ba mw§
«возьми (ту) книгу для меня»; ki liv? «какую книгу?»— liw-sa или
liv-sa-a «эту книгу (вон там)».
Креольский язык карибов в отличие от креольского
Гаити не употребляет уо «они, их» в качестве показателя
множественного числа. Но с собственными личными именами
эта конструкция встречается, имея значение
собирательности: Ma do yo ale bcyc Pislc «Мадо и компания пошли
купаться у Пишлена».
В то время как -а ~ -la, sa, a также mem «сам» следуют
за определяемым ими существительным, se «эти, те»
предшествует ему, равно как и показатели числа и
неопределенности, среди которых se и находит свое место. Вот эти
показатели: ase «достаточно», зрП «много», сек «некоторые»,
dot «больше, еще», ki? «какой, который?»; kiles? «который?»,
466

kommc «сколько?», «столько», lezot «другие», lot «другой»,
mem «тот же» (не смешивать с mem «сам», подчеркивающим
тождество и постпозитивным), ncport ki «любой», осеп
«никакой», 01? «много, -ие»; ре «немного, -ие», plis «больше»
(большее количество чего-л.; ср. наречие pli «больше»),
plizier «несколько», pyes «не, нисколько», sak «каждый»,
se «эти, те», sertc «некий», tel «такой», titak «немного,
некоторое количество», trop «слишком много» (ср. наречие tro
«слишком»), tut «каждый, все» (ср. наречие tu «совсем»), ус
«один», «некоторый». Возможно, что se и lezot лучше будет
считать отдельным классом показателей множественности,
вместе с tule «каждый», встречающимся лишь в
адвербиальных выражениях времени, например, tule zu «каждый день»,
tule swer «каждый вечер», tule mwa «каждый месяц», tule
dimgs «каждое воскресенье»; но ср. tut nom «каждый
человек, все люди»; tut se nom-la «все эти/те люди». К классу
показателей числа и неопределенности принадлежат также
элементы, которые произошли от французского
определенного артикля le, la, les и ныне устойчиво связаны с
определенными формами и функциями. Ср. даты: H kat z§vie
«4 января»; в распределительном значении «каждый»: kom-
mc li руе? «сколько за (=почем) фут?», kommc la liv?
«почем фунт?», le встречается лишь в качестве определения
при других прилагательных, например le gro ros «какие
большие скалы» (le несет на себе главное ударение).
Креольское ус «один, некоторый» опускается в тех
отрицательных предложениях, где французский язык заменяет
un, une на de; подобно английскому неопределенному
артиклю, он не имеет формы множественного числа. Ср.
ba-i yc muswer pos «дай ему носовой платок», i pa ni
muswer pos «y него нет носового платка», ba-i cek muswer pos
«дай ему несколько носовых платков». Следует отметить,
что креольское di, происходящее от французского de,
употребляется только для связи двух существительных со
значением партитивности, или выбора: plizier di yo «несколько
из них», yon di nu «один из нас».
Выступая в роли субъекта в конструкции «деятель —
действие» и добавления к сказуемому в неглагольном
предложении, возвратные местоимения образуются из личного
местоимения плюс определитель mem «сам», например:
i-mem ier-i «он сам это сделал»; i so i-mem «ему самому
жарко». Подобным же образом они употребляются при
указательных местоимениях, наречиях и при существительных,
301 467

когда необходимо подчеркнуть тождество. Например: se sa
mem «это именно то, то самое» (ср. англо-креольское is
that self); sa-a mem «тот самый» (ср. англо-креольское
that one self); se la mem «(это) именно там, несомненно там»
(ср. англо-креольское is there self); sa se yc pye balata mem
«это, несомненно, дерево балата». В качестве возвратного
объекта употребляется слово kor «тело» с личным
местоимением, например: i-mem cwe kor-i «он сам убил себя»; u pa
hai kor-u «ты не ненавидишь самого себя».
Указательное и вопросительное местоимение sa «этот,
тот, эти, те, который, что?, кто?», подобно одноименному
адъективному указательному элементу, может
употребляться с личным местоимением, выражающим обладателя, и/или
с одним из показателей определенности: -а ~ 4а или тет.
Примеры его употребления: sa bel, mc sa-a led «этот —
красивый, а тот — уродливый»; kiles ki di-u sa? «кто сказал
тебе это?»; sa i m$de se sa i trape «что он просил, то и
получил»; sa ki sav pa ka pale, sa ki ka pale pa sav «те, которые
знают, не говорят, а те, которые говорят, не знают». Притя-
жательность типа англ. mine, yours и т. д. выражается
в креольском при помощи sa плюс личное местоимение,
например: mi sa-mw§, epi mi sa-u «вот мое, а вот твое».
В роли вопросительного местоимения sa может
предшествовать самому себе в указательной функции: sa sa ye sa? «что
это?» (буквально "what that is that?") или, из-за
неразличения значений «кто?» и «что?», приводит к
двусмысленности; например: sa kifer-u? обычно означает «что с тобой
случилось?». Однако омонимия этого выражения с «кто
сделал тебя?» может вызвать притворное непонимание,
ответом на которое будет: «мужчина и женщина»[...]
Многие из' неопределенных местоимений совпадают
с адъективными показателями неопределенности. Вот
наиболее употребительные из них: dukwe «необходимые
средства», cpe «немного», §у§ и hak «ничего», kesoy «что-то»,
kommc «сколько?», lezot «другие», lot «другой», осеп «никто,
ничего», pesson «никто», pyes «никто, ничто», plizier
«некоторые», sak «каждый», tut «все», yon «один»; словосочетания
сек тип «кто-то», «кто-нибудь», сеk kote «где-то», pyes mun
«никто»; pyes kote «нигде»; уо sak «каждый из них», уо tut
«все они».
Качественное прилагательное иногда предшествует
определяемому существительному, а иногда следует за ним,
за исключением тех случаев, когда оно служит атрибутом
468

при неглагольной предикации; тогда оно следует за
субъектом. В качестве определения прилагательное довольно
твердо придерживается французских моделей. Например;
yc bel nom «красивый человек»; de bel fiy «две хорошенькие
девочки»; piti has ka bat gro bwa «маленький топорик валит
большие деревья»; yc madam bla «белая дама», yc cilot etret
«узкие брюки», simc kut, lavi kut; sim§ loi), lavi log
«короткая дорога, короткая жизнь; долгая/длинная дорога,
долгая жизнь». Все же в силу аналогического выравнивания
прилагательное, которое во французском постпозитивно,
в креольском может стать препозитивным, например ус
led nom «безобразный человек». Отчасти это происходит
потому, что постпозитивное прилагательное ассоциируется
в креольском с неглагольной предикативной конструкцией,
часто заменяющей наши субстантивно-атрибутивные
выражения: так, yc nom led будет понято как «человек
безобразен», а «безобразный человек» будет выражено либо
указанным выше способом, либо путем неглагольной предикации:
yc nom ki led «человек, который безобразен».
Всегда, когда это позволяет смысл, креольский глагол
может функционировать и как отглагольное
существительное без всякого внешнего изменения; например, troce se
pa vole «обмен не есть кража» от troce «обменивать» и vole
«красть». Такого рода отглагольные имена могут иметь при
себе «ограничивающий» указательный элемент или
качественное прилагательное, например, mase-a te log «эта
прогулка была долгой»; yc bc d$se «хороший танец»; уо m$ze
tut mgze-nu «они съели всю нашу еду» 9. Таким же путем
могут образовываться существительные от качественных
прилагательных: ruz-la «красная» ("the red one"); yc ruz
«красный» ("? red one"); yc sot «глупец», «дурак» ("? stupid
one»); se piti ka bat grg «это маленький, который бьет боль»·
шого» (говорится беременной женщине, жалующейся на
боли или плохое самочувствие).
Аналогично повелительной глагольной конструкции
существует звательная форма именного предложения (смысд
ее обычно ограничивается обозначением лиц), образуемая
энклитикой о или оу. Например: Ari-o! «эй, Анри!»; se mun-
9 В креольском языке rrujze «еда» и его английский эквивалент
food не включают таких понятий как vyan «мясо», pwesc «рыба»,
ze «яйца», pc «хлеб», lejim «европейские овощи» и т. д., а
обозначают маниоку, батат, ямс, плоды хлебного дерева и зеленые бананы,
употребляемые в вареном виде.
469

la-oy! «эй вы, люди!» (букв, «эти люди, эй!»). Ср. также:
wi-o! да!, mwc ka vini-o «я сейчас приду» в глагольных
предложениях, когда говорящий находится далеко от
слушающего.
Креольская глагольная система строится на основе трех
видовременнах показателей: te (прошедшее время), ке
(будущее время) и ка (длительный вид, форма способности).
Вот примеры их употребления в неглагольных выражениях:
от las «усталый»: mwc las «я устал»; mwc te las «я был
усталым»; mwc ке las «я буду усталым»; mwc te ке las «я устал
бы»; mwc ка las «я начинаю уставать, я устаю»; mwc te ka
las «я начинал уставать, уставал». Примеры употребления
в глагольных конструкциях типа «деятель — действие»: от
lasi «утомлять»: уо lasi-mwc «они меня утомили, утомляли»;
уо te lasi-mwc «они меня утомили (в прошлом)»; уо ke lasi
mwc «они утомят меня»; уо te ke lasi-mwc «они утомили бы
меня»; уо ка lasi-mwc «они утомляют меня (сейчас или
вообще)»; уо te ka lasi-mwc «они утомляли меня (в какой-то
момент или обычно)». В уравнительных выражениях с se
«есмь, есть, суть» и в длительном виде будущего времени
конструкции «деятель — действие» глагол с
предшествующим ему ка равен по смыслу английскому причастию на
-ing; ср. уже приведенный пример se piti ka bat gv^. «это
маленький, который бьет большого»; 1er u vini, и ke zwen-
mwc ka dormi «когда ты придешь, ты застанешь
меня,спящим» 10. Видовременное частицы не употребляются в
повелительных конструкциях.
Следует заметить, что если в креольском предложении,
будь то один из двух типов уравнительных выражений или
конструкция «деятель — действие», отсутствует видовре-
менная частица, то это выражает скорее совершенный вид,
чем настоящее или прошедшее время. В каком-то смысле уо
lasi mwc «они утомили меня» для носителя креольского
языка является каузативом от mwc las «я устал, утомлен»,
поскольку оба выражения означают завершенность: одно —
действия, другое — состояния. Это становится ясным
10 Я не упомянул о частице kау, обозначающей близкое
будущее, так как считаю (может быть, ошибочно), что это сложение
ka + ale «идти»; например: mwc kау las «я скоро устану»; mwc te
kay las «я начинал уставать (= «собирался» устать)»; уо kay
lasimwc «они вот-вот утомят меня»; уо te kay lasi-mwc «они начинали
утомлять меня». Заметим, что ка не может считаться проклитикой,
так как после него допускается наречие, например zame «никогда».
470

при сравнении таких глаголов, как sav «знать», vie (~le)
«хотеть», с tan «слышать», vwer (~wer) «видеть». За
исключением придаточных предложений, конструкции,
включающие sav или vie с предшествующей именной группой и без
видовременной частицы, представляют собой высказывания
о состоянии, существующем в данный момент, так что mwc
sav «я знаю» и mwc vie «я хочу» аналогичны mwc las «я
устал». Поскольку же частица ка всегда выражает либо
незавершенный процесс, либо способность,
предрасположенность, такое высказывание, как mwc ka sav, может быть
перифразировано в зависимости от контекста, как «я
разузнаю» или «я узнаю», причем последнее более естественно,
потому что «знание» мыслится как состояние. Подобным же
образом mwc te sav «я знал», mwc te vie «я хотел»
аналогичны mwc te las «я был усталым».
Но в случае с глаголами «слышать» или «видеть»
креольский язык проводит формальное различие между
утверждениями о процессе (или событии), с одной стороны, и
утверждениями о наличном состоянии или обстоятельствах
(причем часто подразумевается, что это было неизвестно
заинтересованному лицу или лицам) — с другой; в то же время
фактор времени, столь важный для нас, игнорируется
или смазывается. Например: mwc tan/vwer «я услышал/
увидел, слышал/видел» или «я слышу/вижу»; mwc te tan/
vwer «я услышал/увидел в прошлом» или «я услышал/
увидел, я слышал/видел» (с подразумеваемым: «хотя ты/он
и не знал об этом»); mwcka tan/vwer «я слышу/вижу»
(действие) или «я могу услышать/увидеть» (эмфатич.)
(состояние).
Формы с te ka представляют собой лишь прошедшее
время соответствующих форм с ka; другие же
«видо-времена», с ке и te ke, всегда недвусмысленны. Например: mwc
ке las «я буду усталым»; mwc ke sav «я буду знать»; mwc
ке tan «я услышу»; mwc te ke las «я был бы усталым»; mwc
te ке sav «я знал бы»; mwc te ke tan «я услышал бы».
Будущего длительного с *ке ка не существует; идея «я буду
есть в тот момент, когда он придет» передается так: 1er i
vini, i ke zwen-mwc ka mcze «когда он придет, он увидит
меня за едой» (eating). В задачи настоящей статьи не входит
описывать все возможные сочетания видов и времен в
сложных предложениях; стоит, однако, упомянуть, что частица
ке не употребляется в придаточных предложениях,
начинающихся на 1er «когда» или на si «если», хотя она возможна
471

на в предложениях, где si означает «ли». Например: mwc
tan 1er i vini «я слышал, когда он пришел», mwc te sorti 1er
i vini «я уже ушел, когда он пришел»; 1er i vini, mwc ke rgtre
«когда он придет, я вернусь»; si u fer-i, mwc ke bat-u «если
ты это сделаешь, я тебя побью»; si u te fer-i, mwc te ke bat-u
«если бы ты это сделал, я бы тебя побил» (нереальное
условие); si u te ke fer-i, mwc te ke bat-u «если бы ты это сделал,
я бы тебя побил (реальное условие); si mwc pl$te-u, es u ke
puse?, что означает «если я попрошу тебя, окажешь ли ты
мне услугу?», букв, «если я посажу тебя, вырастешь ли ты?».
Видовременной показатель te употребляется также в
значении своего рода «целевого сослагательного наклонения»
в предложениях, начинающихся на pu «для того, чтобы».
Например: pu mwc te ре rive zordi, mwc te ke fer plis ki sa
«чтобы приехать сегодня, я бы мог и еще больше сделать»;
se mun-la pa te ni cyc pu yo te ba-nu «этим людям нечего
было дать нам»; mwc fer tut sa mwc te sav pu yo te pe aie
«я сделал все возможное для того, чтобы они смогли пойти»;
i krie-mwc pu mwc te vini zwen-li «он позвал меня, чтобы
я пришел и присоединился к нему».
В креольском не привились производные глаголы типа
франц. apporter, emporter, rapporter; amener, emmener,
ramener и т. д.; вместо них часто используются пары
глаголов, в которых второй глагол играет роль наречия места
или образа действия. Например: porte-i-vini «принесите его
сюда»; porte-i-ale «уберите его»; porte-i-vire «унесите его
обратно»; porte-i-mcte «поднимите его»; porte-i-desan
«опустите его»; u ka mase bwete «ты хромаешь» (букв, «идешь,
хромаешь»); i led fini «он очень безобразен»; i zwe fini «он
играл замечательно» (fini «кончил»).
Различные аспекты действия, кроме тех, которые
обозначаются видовременными частицами, могут быть
выражены с помощью некоторых глаголов, вообще правильйых
и употребительных, но в данном случае используемых как
вспомогательные перед основным глаголом. Например: i pr$
s$te «он начал петь» (букв, «он взял петь»); i mette kuri «он
бросился бежать» (букв, «он положил бежать»); i peze njtre
«он ворвался снова» (букв, «он отвесил возвращаться»); i
sorti rgtre «он только что вернулся» (букв, «он только что
вышел входить»); также i sorti sorti «он только что вышел»;
i m$ce tcbe «он чуть не упал»; i fini zwe «он кончил играть»
(ср. последний пример предыдущего абзаца); i sav ре «может
быть (букв, «it can be able»); i sav zwen-li «он может встре-
472

встретить его»; u dwe scze-nu «ты должен думать/помнить о нас»;
nu dwetet ni «у нас, возможно, есть (сколько-то)», i sav pe
ni «может быть (сколько-то)» («there may be some»); i ke vie
vini «он захочет прийти»; kite-i ale «позвольте ему
идти».
Всегда, когда в неглагольном предложении, сказуемое
которого выражено наречной или именной группой,
происходит инверсия, после инвертированного подлежащего
должен добавляться глагол уе «быть». Ср. u esit «ты здесь»,
но se esit и уе «ты здесь». То же в случае, когда такое
предложение «спрягаемо»; при этом te, ke и te ke могут
предшествовать уе, а ка и te ка не могут. Например: i te kc sa «он
был таким»; с инверсией se kc sa i te уе. Инверсия в
неглагольном предложении со сказуемым-прилагательным
происходит по другой модели, как инверсия с повтором (см.
выше), например: i ke malad «он будет болен», но se malad i
ke malad «он будет болен (i)» Вопросительные предложения
уравнительного типа с se могут инвертироваться с
опусканием se и введением уе после инвертированного
подлежащего; ср. sa se ki yon? «это который?» ("that is which one?")
и ki yon sa ye? «который это?» ("which one is that?") ; u se щ
ki pei? «ты уроженец какой страны?» и гц. ki pei u ye?
«уроженцем какой страны ты являешься?».
Помимо видовременных частиц te, ke, ka,
уравнительной частицы se «есмь, есть, суть», вопросительной частицы
(для вопросов типа «да — нет») es? «есмь? есть? суть?» (ср.
es se i? «он ли это?») и вопросительной частицы со значением
места oti «где (есть)?», имеются три частицы, употребляемые
со значением повелительности: cnu «давай, ну»; ge «смотри,
вон», mi «вот!» ("here/there is/are"). Примеры: qnu ale
«пойдем!»; qnu mase «пошли погуляем!»; cnu dormi «давай
спать!»; $nu «давай!»; ge-i «посмотри на него/нее!»; ge
«смотри!»; mi bagay-u «вот твои вещи»; mi-i «вот он/она/
оно»; mi «вот!» (ср. франц. voici!, voila!). Происходя с
несомненностью от франц. allons, regardez и (вероятно) от исп.
mire «смотрите», эти креольские слова спрягаются и
употребляются только как повелительные частицы, и с
синхронной точки зрения они даже частично не имеют никакого
фонетико-смыслового сходства ни с какой другой формой
языка, как, например, ale «идти, ушел», gade «смотреть на,
смотрел на».
Мы кратко рассмотрели существительные, местоимения,
прилагательные и глаголы; теперь необходимо сказать
473

несколько слов об остальных частях речи: наречиях,
предлогах, союзах и междометиях.
Большинство наречий образа действия непосредственно
заимствованы из французского; например, ale dusma «иди
медленно/мягко»; vini vit «приходи скорей; mase by§ «иди
как следует» (и, в качестве междометия, «до свиданья»);
i mal mcse «она (рукоятка) плохо надета»; nu pa fer-i (par)
espre «мы сделали это не нарочно». Иногда наречный
суффикс тц. — добавляется к наречию для изменения его
смысла, например: mw§ sav fer-i malma «я могу сделать это
плохо»; lave simiz-sa vitmg «быстро выстирай эту рубашку!».
В других случаях, по аналогии с такими французскими
словами, как net (des assiettes nettes, refuser net), в
креольском наречие образуется от прилагательного нулевым
аффиксом, например, ус dra net «чистая простыня»; i fini
net «это совершенно закончено» и в параллель этому — u ka
m$ze led «ты ешь плохо» (led «некрасивый»); balye sam-nu
prop «вымети нашу комнату чисто» (prop «чистый»); уо fer
bagay-la sis «они сделали это скупо» (sis «скупой»); i malad
move «он серьезно болен»; уо bat-li move «они его жестоко
побили» (move «плохой») п. Другие наречия являются
словосочетаниями: piti piti nu ke pr$ pei-a «понемножку мы
захватили эту страну»; i te ka vini piti pa «он приближался
крадучись» (букв, «маленькими шажками»).
Наречия времени и места: acweln^ «теперь»; alercile
«в такое-то время»; aprez$ «сейчас, теперь»; apre-dem§
«послезавтра», apre-midi «сегодня после полудня»; av?zyer
«позавчера»; $Ьа «внизу»; $ho «наверху»; $dehor (см. dehor);
§А\ац. «внутри»; $fas «напротив»; qkor «снова, еще, все еще»;
фтиЦ «в середине»; 3sam «вместе»; bcmatc «утром»; boner
«рано»; dehor (~ dewor) «снаружи», deza (см. za), desadye
«завтра», esit «здесь»; isi (см. esit); iyer «вчера»; la «там»;
laba «там, вон»; lakay «дома»; lapes «на рыбной ловле»;
lasas «на охоте»; 191? «давно»; lwc «далеко»; olye «вместо
этого»; oswer-a «сегодня вечером» (ср. leswer «по вечерам»);
pre «близко»; taler «недавно, только что»; tar «поздно»; t$to
«позже в тот же день»; tapatu «везде, повсюду»; tuzu «всегда,
все еще»; wonm3 «постоянно, все время; однако»; yc fwa
11 Значения mal и move (употребляемых наречно) совершенно
различны: первое означает «неумело, с ошибками, плохо», второе —
«очень, серьезно, прискорбно». Слово malm^, употребляемое как
наречие или как прилагательное в роли именного сказуемого,
означает «неуклюжий, неуклюже, плохой, в плохом состоянии».
474

«однажды, сразу»; yc zu «однажды», za «уже»; zame
«никогда»; zordi «сегодня».
Что касается наречий степени, то нужно отметить, что
pli «больше», tro «слишком», tu «совершенно, вполне»,
предшествующие определяемому ими прилагательному (pli bel
«более прекрасный»; tro bel «слишком прекрасный»; tu bel
«совершенно прекрасный»), отличаются от прилагательных
и местоимений: plis «больший», trop «слишком многий»,
tut «всякий, все» (plis belte «большая красота», trop belte
«слишком много красоты», tut belte «вся, всякая красота»);
однако trop может стоять и после прилагательного,
играющего роль именной части сказуемого, как количественное
наречие, и тогда по форме и позиции идентично
местоимению. Ср. i voras trop «он прожорлив свыше меры» и i bwer
trop «он (вы)пил слишком много». Другие наречия степени:
ase «достаточно» (тж. мест.); %ni «только» (тж. союз); $pil
«много» (тж. мест.); §ре «немного» (тж. мест.); kc «как,
подобно» (тж. союз, относит, мест, и предл.); mwcs «меньше»
(тж. мест.); net «полностью» (тж. прил. «чистый»); otq «очень»
(тж. прил. и мест, «много, многие»); si «так, столь»; si telmg
«столь много» (тж. прил. и мест.); telmq «столько» (тж.
прил. и мест.); tu bonm^ «совершенно, в высшей степени».
Наречия утверждения, сомнения и отрицания: aboner
«по всей вероятности»; absoliir^ «абсолютно»; dwetet
«возможно»; meyer «предположительно» (ср. с meyer «лучше»—
качественным прилагательным и наречием степени); ncpli
«ни»; ра «не»; pitet «может быть»; pozitivmq «определенно»;
probab «вероятно».
Предлоги включают много слов, принадлежащих также
и к другим частям речи. Вот некоторые наиболее
употребительные из них: ad$ «в» (предл. места, тж. нар. «внутри»);
apre «после» (тж. нар.) asu ~ asi «на»; avg «до» (предл.
времени, тж. нар.); щ. «в, из»; фа «под» (нар. «внизу»); qdehor
«вне» (тж. нар.); qdidg«внутри» (тж. нар.); $fas «напротив»
(тж. нар.); §1ег «на, сверху»; Ьа «к, в» (тж. глагол «давать»);
bor «рядом» (о неодушевл.; тж. сущ. «край»); deyer «сзади»
(тж. нар.); di "of (употребляется лишь в выражениях
со значением количественного выбора); duvq «впереди»
(тж. нар.); epi «с, вместе с» (союз и нар.: «и», «тогда»);
esepte «кроме» (тж. глагол); hord «прочь от»; kote «рядом с»
(об одушевл., тж. сущ. «бок»); kc «как» (тж. нар. и относит,
мест.); lakay «в доме кого-л.» (тж. нар.); lapes «ловя (рыбу)»
(тж. нар. и сущ.); laplas «на месте кого-л.»; lasas «охотясь
475

на» (тж. нар. и сущ.); lot bor «на дальнем конце чего-л.»
(тж. нар.); lwc «далеко от» (тж. нар.); magre «несмотря на»;
pami «среди»; pase «вне; далеко от того, чтобы» (при
сравнениях); pgdq «во время» (тж. союз «в то время как»); pre
«близко к» (тж. нар.); pu «для»; rc «вокруг»; 8? «без»; silc
«согласно» (тж. нар.) soi «кроме»; zik ~ zis «насколько;
до тех пор как» (тж. союз «даже»).
Направление движения чаще выражается самим
глаголом, чем предлогом; ср. mette-i asu tab-la «положи его
на стол»; tire-i asu tab-la «сними его со стола»; ale ц. dlo
«войди в воду»; sorti ц. dlo «выйди из воды». Как bа, так и pu
могут означать «к» или «для», но если Ьа обычно означает
получателя, pu указывает на цель, выгоду, обмен,
перемещение и т. д. Например, van sa ba mwc «продай это мне»;
van sa pu mwc «продай это для меня» (т. е. «от моего имени»).
Более того, pu может обозначать будущее или
принудительность. Например: mwc ni pu sakle «мне надо полоть»; si se
pu mwc sakle «если я собираюсь полоть»; se pu i sakle «он
должен полоть». Слово pase может быть прилагательным
(simen pase «на прошлой неделе»), глаголом (u pase mwc $
lari «ты прошел мимо меня на улице») или предлогом (pase
sizer «после шести часов», pase legliz «за церковью»). Как
предлог оно употребляется, кроме того, для выражения
степеней сравнения, например u gr$ pase mwc «ты выше
меня»; nu sav d$se meyer pase zot «мы умеем танцевать
лучше, чем вы»; уо pli move pase пи «они хуже, чем мы».
Примеры союзов: $ni «только»; epi «и»; kernen «однако»;
ki «чем» (только при количественном сравнении, например:
i ni plis ke mwc «он имеет больше, чем я»); kc «как»; 1er
«когда»; mc «но», ni... ni... «ни... ни...»; osito «как только»;
pis «потому что, поскольку»; si «если»; swe... swe... «или...
или...».
Наиболее употребительные междометия: a cc
(нетерпение); awwa «никоим образом!»; ф§ «ну да!»; cot
(нетерпение); dyct «черт побери!»; nc «нет!»; о cor (нетерпение или
недоверие); way (боль); wes tottos (удивление); wi «да».
Многие «креолизмы» в английском и французском
языках Вест-Индии, бесспорно, возникли в результате
двусторонних заимствований, в которых креольский играл роль
посредника. Так, вест-индское английское look it! явно
происходит от франц. regardez-le через креольское gade-i,
а мартиниканское французское comment etes-vous явно
позаимствовано из креольского kumc u ye, которое происхо-
476

дит от англ. how are you?. В креольском развились,
помимо того, многие способы выражения, чуждые как
стандартному английскому, так и стандартному французскому, но
передавшиеся местным вариантам обоих этих языков.
Например, разговорное So what? «Ну и что?» выражается
в креольском как Mem sa, с противопоставительной
интонацией на слове mem, a в вест-индском английском —
Even, с такой же интонацией на первом гласном. Англ.
And how! «Да еще как! Еще бы!» соответствуют креольское
Si и вест-индское К, оба с долгой повышающейся
интонацией на гласном. Обозначим повышающийся тон значком
['], а падающий — значком N, тогда англ. It's true «ей-ей,
правда-правда» с интонацией увещевания будет в
креольском соответствовать vre wi, а в вест-индском true у es;
англ. Is it true? «Да ну?» с интонацией удивления —
креольское vre по? и вест-индское true no?. Сходным образом,
mc кштц и but how означают "naturally, why sure" («ну,
разумеется, конечно»); mw§ ka di-u и I telling you означают
то же самое, что и приподнятое "I'll say!" «Вот это да!»,
хотя здесь на di и teil — скорее противопоставительная,
чем повышающаяся интонация. Такие обороты речи, как i
ka fer so «становится жарко» и it making hot, по-видимому,
заимствованы из французского, но не i ka fer so ba mwc
«мне жарко» и его вест-индско-английское соответствие it
making hot for me. Ср., наконец, восклицание n^ti-u и your
lie вместо обычного u mgti «ты соврал» или u ka mijti «ты
(сейчас) врешь».

Р. У. Томпсон
ЗАМЕТКА О НЕКОТОРЫХ ЧЕРТАХ, СБЛИЖАЮЩИХ
КРЕОЛИЗОВАННЫЕ ДИАЛЕКТЫ СТАРОГО
И НОВОГО СВЕТА
Хорошо известно, что креолизованные диалекты Нового
Света, происходящие в отдельности от различных
европейских языков, имеют тем не менее ряд общих структурных
черт. Для большинства ученых ясно, что аналогии не
случайны, но подчиняются единой модели генезиса и развития.
Некоторые придают большое значение тому
западноафриканскому субстрату, который, как утверждают,
присутствует во всех этих языках.
В этом кратком сообщении я хочу показать, что
некоторые черты, по всей видимости сближающие английский,
французский и другие креолизованные диалекты карибского
бассейна, включая папиаменту, присутствуют также в ряде
креолизованных португальских диалектов Старого Света,
распространенных в районе от островов Зеленого Мыса,
по берегам Африки, Индийского субконтинента,
Малайского архипелага и восточноиндийских островов, до Макао,
Гонконга и Шанхая. Сходные черты наблюдаются также
в трех контактных испанских диалектах Филиппинских
островов, о которых говорит в своей недавно вышедшей
книге Кейт Уиннэм (Whinnom) называющий их кави-
теньо, эрмитаньо и самбоангуэньо1. Уиннэм показывает,
что источником этих говоров явился креолизованный
португальский диалект острова Тернате (Молуккские острова),
испанский гарнизон и христианское население которого,
уже в значительной степени испанизированное, были пере-
R. W. Thompson, A Noie en Seme Possible Affinities
between the Creole Dialects of the Old World and those of the New,
«Proceedings of the Conference on Creole Language Studies», London,
1961, стр. 106—113.
1 Keith Whinnom, Spanish Contact Vernaculars in the
Philippine Islands, Hongkong, London and New York, 1956.
478

переведены на Филиппины в 1658 году. Поэтому можно и даже
следует отнести эти филиппинские диалекты к семье
португальских креолизованных диалектов Старого Света, в
особенности живых диалектов малайско-португальской
группы, т. е. Малакки, Сингапура и Макао, а также
диалекта тугу на Яве, достоверные сведения о котором имеются
в работах Шухардта.
Соображения, изложенные на этих страницах, возникли
в ходе чтения книги Уиннэма и переписки о ней с
Дугласом Тэйлором, а также в связи с рецензией последнего
на эту книгу в журнале «Word>>2.
Вначале я укажу на некоторые структурные черты,
сближающие креолизованные диалекты Старого и Нового
Света, а затем остановлюсь на тех элементах лексики,
которые, по-видимому, общи для обоих районов.
Возможные общие структурные черты
Наиболее бросающейся в глаза чертой, сближающей
креольские языковые группы Вест-Индии, является
однотипность их глагольной системы: одна неизменная основа
снабжается различными частицами для выражения вида,
наклонения или времени. Например, в карибском франко-
креольском диалекте острова Доминика прошедшее время
выражается показателем te: mw§ te тз2е «ясъел» ("I had eaten").
Непрошедшее время не имеет показателя: mwcmgze «я съел,
я ел» ("I have eaten, I ate").Будущее обозначается модальным
показателем ke: mwc ke mgze «я буду, собираюсь есть».
В этом креольском диалекте не делается различия между
длительным видом и формой обыкновения, так что mwc ka
mqze с имперфективной частицей ka может означать «я ем
(сейчас)» или «я ем (вообще)» 3. Другие креольские языки,
например Ямайки или Гаити, делают различие между этими
двумя видовыми значениями, напр. ямайск. mi a go — mi
da go «я иду (сейчас)», но mi go «я хожу, ходил (обычно)».
Не исключено, что это расхождение может оказаться
фундаментальным для определения генетического родства всех
креольских диалектов.
2 См. «Word», 13, [1957], стр. 489—499.
3 Дуглас ?эйлор (ср. его «Language Contacts in the West
Indies», «Word», 12, 1956, 3, стр. 408) подверг сравнению
глагольные системы трех относительно изолированных друг от друга
креольских языков Вест-Индии.
479

Модель глагольной системы, в общем сходная с
моделью креольских диалектов Вест-Индии, обнаруживается
также и в диалектах Старого Света. Для иллюстрации этого
утверждения дадим краткий анализ системы португальского
креолизованного диалекта Гонконга, поскольку этот
диалект, для обозначения которого я буду пользоваться
гонконгским варваризмом «маканезский» (Macanese), типичен
как представитель креолизованных языков Старого Света.
Речь идет о языке, употребляемом в частной и
общественной жизни четырьмя тысячами человек смешанного
этнического происхождения, чьи предки пришли из Макао после
оккупации острова Гонконг англичанами в 1841 году.
Из всех разновидностей маканезского, существующих
на побережье Китая, это лучше всего сохранившийся
вариант; диалект самого города Макао в течение нынешнего
столетия постепенно приобрел значительное сходство с
португальским языком метрополии. Почти все носители
гонконгского диалекта триязычны: они говорят на маканез-
ском, кантонском и английском; на последнем языке они
и получают свое образование. Кантонский диалект, судя
по имеющимся данным, мало повлиял на структуру и
лексику их родного языка, который, по-видимому, «пришел»
в Китай уже вполне сложившимся. Его структурные
сходства с малайско-португальскими диалектами Малакки
и Явы, с индо-португальским комплексом и с
португальскими креолизованными диалектами Западной Африки
(включая сюда даже язык, на котором говорят комические
африканцы Жиля Висенте) гораздо более многочисленны, чем
случайные параллели со структурой кантонского диалекта.
Глагол в маканезском обычно состоит из одной основы
или корня, который в изолированном виде или в сочетании
с частицей может выражать способ действия, вид или время.
Корень без частицы выражает обыкновение или прошедшее
время, как и в языках Ямайки или Гаити: ele fala makista
«он говорит (говорил) по-маканезски». Длительный, или
несовершенный, вид выражается частицей ta плюс корень:
sol ta subi «солнце восходит»; уо ta skreve kwando ele veg
«я писал, когда он вошел»; ele ta cura «она плачет»; nos ta
veg kwando veg cuwa «мы почти пришли (букв,
«подходили»), когда начался дождь».
Точечный, или совершенный, вид (прошедшее время)
маканезского глагола использует перфективную частицу ja:
480

ele Ja vei) «он пришел»; ose ja ola ele juntado ko nos «мы
видели его с нами»; nos ja vai Макао «мы поехали в Макао»; уо
fa peska uga grande pese «я поймал большую рыбу».
Ингрессив, или будущее, образуется частицей logo +
корень: ele logo kaza ko Maria «он женится на Марии»;
nos logo vai merkado «мы пойдем на рынок»; уо logo fala
«я буду говорить»; dos muler logo vai juntado ko elotro-sa
kyansa «эти две женщины пойдут со своими детьми»; ilotro
kere ola kwaduga logo pode faze ome tira kapote pemero «они
хотели посмотреть, кто сможет заставить (этого) человека
снять плащ». В отрицании вместо logo употребляется
специальная частица nadi (<португ. nao ha de). Она имеется
также в малаккском и индо-португальских диалектах.
Эта глагольная система в своей основе — та же самая
по форме и функциям, что и система трех контактных
наречий, исследованных Уиннэмом. Это в общих чертах система
всех португальских креолизованных диалектов восточного
полушария. Но особенно интересно то, что в основном
аналогичная система обнаруживается и в креольских языках
Вест-Индии, хотя и с некоторыми важными оговорками
касательно длительного вида и формы обыкновения.
В нижеследующей таблице приведены некоторые
западно- и восточно-креольские эквиваленты тех показателей
в маканезском, о которых было сказано выше.
Другая черта креолизованных диалектов обоих
полушарий — использование повтора для выражения
интенсивности или множественности в языках, лишенных собственно
31—0293
481

морфологических показателей множественного числа.
Buеnung-bueno (кавитеньо) и bueno-bueno (эрмитаньо) имеют
в Новом Свете аналогии в виде gudu-gudu (сранан-тонго)
и good-good (диалект средних классов на Ямайке).
Puelteng-puelte (эрмитаньо) «очень сильный» имеет параллель
tranga-tranga в сранан-тонго. Сюда же относятся
конструкции: эрмитаньо ta come-come «он поглощен едой», cosa-
cosa «что-то», (camina) poco-poco «едва-едва»; самбоангуэньо
grande-grande «очень большой», dulce-dulce «очень сладкий»;
сранан-тонго е brentji-brentji «много щурящийся», pis-pis
«маленький кусочек», bidjin-bidjin «самое начало»; папиа-
менту meimei di «посредине»; маканез. china-china
«китайский народ», pedra-pedra «камни», kyansa-kyansa «дети»,
amigo-amigo «друзья»; ямайск. im taak, im taak, im taak —
bot im no se notin «он много болтает, но не говорит ничего»;
wip dem, wip dem wid de wip «стегай их как следует»; im
ozban blak op, blak op laas nait «ее муж был очень пьян
вчера вечером».
Количество повторов в креолизованных языках
чрезвычайно велико. Однако не следует приписывать этому
явлению слишком большое значение. Отнюдь не всякий, кто
говорит «si, si, senor» или «ay, ay, sir» или «oh, la,
la»,—носитель креолизованного языка. Повторы свойственны многим
языкам, но лишь их особые функции при формировании
пиджинов могут объяснить их расцвет в креольских
языках.
Другое явление, свойственное многим креолизованным
языкам,— это передача идей «много» и «очень» с помощью
форм, первоначально означавших «слишком много» или
«слишком». ? э й л о ? замечает, впрочем, что это
семантическое развитие имеет аналогию в англ. exceedingly good,
excessively late. Примеры: эрмитаньо masiao, кавитеньо
dimasiado, самбоангуэньо demasiado, папиаменту masha,
креольский о-ва Доминика tro и даже китайский пиджин
побережья tu-maci (<англ. too much).
Употребление слова со значениеМ «вещь» в качестве
вопросительного «что?» типично как для португальских
креолизованных диалектов Востока, так и для
англокреольских диалектов Суринама: соответственно cosa (cusa)
и sani. Правда, это свойственно и нормативному
итальянскому в оборотах вроде Cosa dice? «что вы говорите?».
Сходная конструкция встречается также в кантонском
диалекте и в стандартном китайском языке.
482

Лексические элементы, общие для восточных
и западных креолизованных языков
Caba
Тэйлор отмечает, что caba употребляется для
обозначения завершенного действия в эрмитаньо, кавитеньо и самбо-
ангуэньо, а также в сранан-тонго. Деривативы от
португальского (вряд ли первоначально испанского) acabar
встречаются также в папиаменту, индо-португальском, мака-
незском и других креолизованных диалектах Старого Света.
??
Другим лексическим элементом, с большой
регулярностью находимым в большинстве креолизованных языков,
является локативное па, засвидетельствованное в
папиаменту, сранан-тонго, диалектах острова Св. Лючии,
Тринидада и Гаити (па), франко-креольском языке и, возможно,
в ina острова Ямайки. Тэйлор сравнивает кавитеньо па
medio de «в середине (чего-л.)» со сранан-тонго па mindri
di; па detras de «позади (чего-л.)» с na baca; na dentro di
«внутри чего-л.» с па ini; па junto de «рядом с (чем-л.)»
с па see. В голландско-креольском языке Виргинских
островов находим pien na kop «боль в голове». К этим примерам
мы можем добавить папиаменту na tur «в целом, вместе»
и тринидадское франко-креольское na tu с тем же
значением. В Малакке мы встречаем па meio «в середине» и па
сей «в небе». В маканезском: па Makao «в Макао», па
syur)-sa tera «на земле этого господина».
Форма па иногда встречается также в афро-испанских
говорах Кубы и Пуэрто-Рико. Во всех случаях она,
по-видимому, восходит к португальскому предлогу женского
рода, означающему «в (чем-то)» ("in the").
ВЫВОДЫ
Португальский пиджин XV века в Западной Африке 4
был, по-видимому, креолизован в районе факторий, но
в последующие столетия вновь стал употребляться как
пиджин на побережье5 Индии и Малайзии. Диалекты
4 J. W. Blake, Europeans in West Africa, 1450—1560,
London, 1942, стр. 3—63.
5 D. Lopes, A expansao da lingua portuguesa no Oriente nos
seculos, XVI, XVII, XVIII, Barcelos, 1936.
31* 483

Цейлона, Малакки, Явы и Макао сохранили внешние черты
западноафриканского пиджина, тогда как диалекты
norteiros («северян») Индии под влиянием Гоа постепенно, но
неуклонно сближались со стандартным португальским.
Согласно проф. Томасу Наварро и проф. ван
Вейку 6, папиаменту вырос из жаргона работорговцев
Западной Африки. Этот жаргон, на который, несомненно,
повлиял и западноафриканский субстрат, был, возможно,
моделью для всех креольских диалектов Вест-Индии точно
таким же образом, как в восточном и тихоокеанском
ареале португальские креолизованные диалекты, хорошо
известные европейцам разных национальностей, возможно,
явились моделью для двух больших ветвей английского
пиджина: пиджина китайского побережья и
неомеланезийского. Не было бы ничего удивительного, если бы этот
жаргон оказался береговой португальской lingua franca
Западной Африки, которую португальцы и их западноафриканское
мулатское потомство передавали из поколения в поколение
и принесли в португальские фактории, рассеянные по
берегам Африки и Азии от островов Зеленого Мыса до Нагасаки,
как четки, нанизанные на одну нитку (выражение одного
наивного пропагандиста католичества).
Уиннэм высказал предположение 7, что малайско-
португальский язык Тернате на Молуккских островах,
«возможно, не «чистое» контактное наречие, но нечто вроде
подражания сабиру, lingua franca Средиземноморья».
Но разве не будет еще более вероятным, что любая
имитация старых пиджинов имела место значительно раньше,
еще в XV веке, в первый период португальской экспансии,
шедшей вдоль западного берега Африки.
На VIII международном конгрессе лингвистов в Осло
в 1957 г. проф. Альф Соммерфельт с нетерпением
требовал создания карибской грамматики — своего рода
балканской грамматики для Нового Света. Возможно,
когда-нибудь мы сможем предъявить ему Общекреольскую
Грамматику. И может ли быть задача увлекательнее, чем
доказательство ее происхождения от грамматики
средиземноморской lingua franca?
6 T. Tomas Navarro, Observaciones sobre el papiamento,
NRFH, VII, 1951, и H. L. van Wijk, Origenes y evolucion del
papiamentu, «Neo-philologus», XLII, 1958.
7 Цит. соч., стр. 9.

Дуглас Тэйлор
О КЛАССИФИКАЦИИ КРЕОЛИЗОВАННЫХ ЯЗЫКОВ
Совершенно очевидно — хотя похоже, что об этом все
время забывают,— что если нет договоренности о том, что
понимать под генеалогическим родством языков, то ее
не будет и по вопросу о критериях установления этого
родства. По Meйе, «два языка называются родственными,
когда они оба являются результатом двух раздельных
процессов развития одного и того же языка, существовавшего
ранее» *; далее он поясняет, что надо понимать под
развитием языка:
«Не во всех случаях налицо непрерывность,
преемственность: спонтанно происходящие изменения, не являющиеся
подражанием какой-либо чуждой манере речи, происходят
не из стремления к новшеству; наоборот, они возникают
несмотря на всегдашнее стремление детей имитировать
речь взрослых; и никогда они не оказываются ни столь
значительными, ни столь многочисленными, чтобы одно
и то же поколение людей могло потерять уверенность в том,
что оно говорит на том же самом языке» 2.
Если называть генеалогическим родством в
лингвистическом смысле это и только это — а разные вещи не должны
носить одно и то же имя,— то критерии, по которым оно
может быть опознано, должны отказать любому пиджину,
lingua franca и креолизованному языку в генеалогическом
родстве с какими-либо иными языками, нежели те, которым
он сам дает начало, расщепившись на ряд диалектов, пото-
Douglas Taylor, Language Contacts in the West Indies. II.
On the Classification of Creolized Languages, «Word», 12, 1956, 3,
стр. 407—414.
1 ?. Meillet, Introduction a l'etude comparative des langues
indo-europeennes, стр. 16.
2 Там же, стр. 20.
485

му что общепризнано, что креолизованный язык, чем бы
он ни был помимо того,— это язык, происходящий от
искусственного языка — пиджина, или от жаргона,
который не является ничьим родным языком, но специально
приспосабливается или принимается членами двух или
более языковых коллективов с целью достигнуть
взаимопонимания; отсюда ясно, что он не является результатом
эволюции какого-либо ранее существовавшего языка.
Отсюда следует, что Ян Воорхуве (Voorhoeve)21
имеет в виду нечто совсем другое, когда, говоря об
англо-креольском языке Суринама, известном под
именем сранан-тонго или таки-таки, называет
франко-креольский язык Доминики родственным ему языком; Сюзанн
Сильвен (Sylvain) — когда на основе синтаксических
данных делает вывод о том, что креольский язык Гаити
есть язык африканский (язык эве с французской лексикой);
Роберт Xолл - мл.— когда пишет: «По своим
историческим связям в области фонетики, морфологии, синтаксиса
и лексики креольский язык Гаити — романский язык,
относящийся к северной галло-романской подгруппе; а таки-
таки и всевозможные разновидности английских
пиджинов — германские языки английской подгруппы
западногерманской группы» 22.
Первые два утверждения основаны, по-видимому,
главным образом на структурных аналогиях, классификация же
Холла опирается прежде всего на лексику и на регулярные
фонетические соответствия.
Воорхуве удивляет почти полная идентичность
глагольных систем сранан-тонго и креольского языка
Доминики, к которым еще можно добавить креольский язык
Гаити. Эти системы сведены воедино в нижеследующей
таблице способом, позаимствованным у Д. Г. Хаймза
(D. H. Hymes). После субъекта наблюдается следующий
порядок формальных показателей и грамматических
категорий:
Сранан-тонго
Креольский язык
Доминики
Креольский язык
Гаити
(1) Отрицательная (1) Отрицательная (1) Отрицательная
частица частица частица
(2) Прошедшее время (2) Прошедшее время (2) Прошедшее время
(3) Будущее (3) Будущее (3) Будущее
(Future mood) (4) Обстоятельство
486

Сранан-тонго
Креольский язык
Доминики
Креольский язык
Гаити
(4) Длительный вид,
или форма
обыкновения
(3) Длительный вид,
или форма
обыкновения
(5) Длительный вид
(4) Обстоятельство
(5) Основа (5) Основа (6) Основа
За основой могут следовать непрямой и прямой
местоименные объекты; этот их порядок одинаков во всех трех
языках. В креольском языке Гаити, как говорит Холл,
(3) после (1) автоматически заменяется на (5), если
налицо (1); так что перед основой могут быть заполнены лишь
четыре позиции, как и в других языках. В креольском
языке Доминики обстоятельство со значением англ. "ever"
обычно занимает указанную позицию (4); однако иногда
оно стоит между показателями прошедшего времени и
длительного вида, но никогда после показателя будущего.
Эта последняя комбинация, которая, по словам Сильвен,
встречается, хотя и очень редко, в креольском языке Гаити
(где к тому же длительный вид не выражает обыкновения),
вообще не была обнаружена Воорхуве в сранан-тонго до
выхода в свет его монографии; о наличии этого сочетания
он сообщил мне в частном письме.
Сильвен не приводит данных, которые делали бы
возможным сравнение глагольной системы языка эве с
вышеприведенной таблицей; и я не имел доступа к какому-либо
другому западноафриканскому материалу, кроме того,
который приводит Ида Уорд (Ward) в своем «Introduction
to the Ibo Language». В языке ибо форма глагола на -па
(как называет ее Уорд) с различными тональными
рисунками встречается (а) в значении verbum finitum,
обозначающего длительное или обыкновенно совершаемое действие;
например, «они (обычно) играют» или «они (в какой-то
момент) играют», (б) в относительных предложениях, как,
например, «человек, который играет,— N» или «человек,
который играет (в какой-то момент),— N» и (в) в качестве
причастия, как, например, в форме со значением «он сидел
на земле, играя». Во всех Этих случаях формы глагола ибо
487

на -па аналогичны формам на de- в сранан-тонго, формам
на ка- в креольском Доминики и формам на ар- в
креольском Гаити (если не считать того, что последние обозначают
лишь длительное, но не обычно совершаемое действие).
Подобным же образом форма будущего времени на ga-
глагола ибо, используемая для выражения не только
будущего, но и принуждения или разрешения, абсолютно
аналогична креольским формам на sa- (сранан-тонго), kе
(Доминика) и aw (a)- = ~ (v) a- (Гаити), которые я здесь
обозначил как «future mood» (будущее). Уорд пишет далее,
что «другие формы будущего и длительного (например,
будущее перфективное, будущее длительное и т. д.) имеют
па- и ga- в различных комбинациях», например, э ga na-abea
«он будет приходить». И эта последняя конструкция имеет
аналогию в длительных формах будущего сранан-тонго
на sa-de- и креольского языка Гаити на av-ap-; креольский
же язык Доминики, не имеющий длительного будущего,
выражает это значение предикативной конструкцией с kе,
за которым следует форма на kа-, носящая причастный
характер: i ke la ka vini «он будет туда приходить».
Сравнение с языком эве, вне сомнения, выявило бы
и другие совпадения; однако в остальном линейный порядок
составных элементов глагольной формы ибо значительно
отличается от порядка своих креольских эквивалентов.
Так, отрицание в ибо обычно выражено суффиксом; то, что
можно назвать аористическим видом — значение
достигнутого состояния («ты что-то знаешь»; «он болен») или
завершенного действия, процесса («я прошелся», «он встретил
его»),— в креольских языках выражается простой формой
глагола, немаркированной в отношении времени, вида
или наклонения, а в ибо — суффиксом -rV после
глагольного корня (где V — повторенный корневой гласный).
Помимо того, в ибо отсутствует сочетание прошедшего
и будущего со значением кондиционалиса, имеющееся во
всех трех рассматриваемых нами креольских языках.
Холл находит креольский язык Гаити фонологически
«весьма близким к французскому», хотя в нем отсутствуют
округленные гласные переднего ряда (front rounded), а
также гласный средненизкого подъема среднего ряда (low mid
central vowel) и имеется пять носовых гласных. Он
обнаруживает в обоих языках одни и те же основные классы
форм, но говорит, что морфологические критерии, по
которым они распознаются в креольском, «весьма отличны
488

от тех, которые мы имеем в индоевропейских языках».
Он находит в креольском языке Гаити черты романского
спряжения, так как дериваты типа gado «человек,
присматривающий за детьми» и mato «лжец» от gade «наблюдать
за» и mati «лгать» свидетельствуют о существовании
«глагольных корней gad-, mat- и т. д. как связанных форм»;
он вынужден признать тем не менее, что морфологическая
система в креольском «значительно сокращена и упрощена
по сравнению со стандартным или диалектальным
французским и во многом напоминает системы
западноафриканских языков». Приводимые Холлом синтаксические
параллели, как, например, заменимость слова словосочетанием
и порядок слов «подлежащее — сказуемое», легковесны
и малоубедительны, по крайней мере для меня. С другой
стороны, бесспорно, что основной лексический запас
креольского языка Гаити или Доминики «преимущественно
французский и по происхождению, и по семантической
структуре». Применяя испытательный список в сто слов
Сводеша (S w a d e s h) к французскому языку и к
креольскому Доминики, мы получаем 87 соответствий, 2 неясных
случая и 11 расхождений, причем среди последних лишь
одно нефранцузское слово тип «человек», заимствованное
из какого-то африканского языка (ср. так же звучащее
гаитянское moun с тем же значением, в отличие от lemon
«мир» от франц. monde) и две вероятные кальки: pye bwa
«дерево» и lapo «кора». Что касается сранан-тонго, то я могу
дать ответ лишь о 56 словах списка, из которых 42
соответствуют английским; среди расхождений — mi «я», fooru
«птица», bobi «груди» и taki «говорить», возможно,
английского происхождения; pikin «маленький», sabi «знать»
и bun «хороший»— романского, скорее всего
португальского, происхождения, a bom «дерево»— голландского, как,
возможно, и un(u) «мы» и «вы» [мн. ч.]; suma «личность»
и «кто?»— из ашанти; tutu «рог», njan «есть», san(i) «что?»
и «вещь»— неясного происхождения.
В отношении порядка следования семантически
эквивалентных показателей внутри глагольного комплекса
англо-креольский язык Суринама и два
франко-креольских языка (Гаити и Доминики) отличаются от
французского и английского, но настолько схожи между собой,
что это можно объяснить лишь сохранением в них одной
общей модели, принадлежавшей тому языку (или языкам),
489

на который они наслоились. Но по лексике один из них —
английский, а два других — французский язык. Есть все
основания полагать, что все те родственные связи, которые
были указаны для этих языков Воорхуве, Сильвен и
Холлом, исторически обоснованы. И все же эти языки отнюдь
не являются «результатом раздельных процессов развития
одного и того же языка, существовавшего ранее»;
следовательно, эти языки надо отличать и друг от друга (как
терминологически, так и в других отношениях), и от тех
семей родственных языков, которые произошли
вышеуказанным образом. Термин «генеалогический» применительно
к классификации языков, хотя в некоторых отношениях
и неудачный, слишком широко распространен, чтобы мы
могли его отбросить. Но его следует употреблять строго
в пределах, ему отведенных, а для обозначения тех видов
исторического родства, о которых говорится здесь,
подобрать другие определения, например «лексическое» или
«глубинное» (basic), faute de mieux*.
Для так называемой мужской речи XVII века, бывшей
в употреблении на острове Доминика и других Малых
Антильских островах, характерно использование арава-
канского синтаксиса и морфологии и карибских лексем.
Например (в записи Раймона Б ? е ? о н а), два
предложения: nembouiatina tibonam (мужская речь) и chileatina
tone (женская речь) означают «я пришел (пришла) к ней»
и содержат араваканский элемент -atina (перфектный вид
1 л. ед. ч.) и t- (3 л. ед. ч. жен. р.); корни же «приходить»
и «к» в первом примере карибские, а во втором —
араваканские. Точно так же мужское cheulleba nhibonam и
женское alloucouraba nhaune «дай ты им» содержат b- (2 л.
ед. ч.), -а (повел, накл. с подл, в ед. ч.) и nh- (3 л. одушевл.
мн. ч.) араваканского происхождения; а корень «давать»
и морфема «направления», как и в первой паре примеров,
карибские в мужской фразе и араваканские в женской.
Что касается основного словарного ядра, то Бретон
приводит и карибские (мужские) и араваканские (женские)
переводы для 59 из 100 слов испытательного списка, еще
для 11 — только карибские слова (употребляющиеся и
мужчинами и женщинами), а для остальных 30 — только
араваканские (также употребляемые лицами обоего пола).
Сравнивая мужскую речь с речью континентальных галиби,
* За неимением лучшего (франц.).
490

он говорит: «Там, где континентальные карибы произносят
p и r, островные карибы часто произносят b и l».
Согласно преданиям этого народа, эти острова были
завоеваны галиби с континента и завоеватели пощадили
только туземных женщин; так что в высшей степени
вероятно, что предком их «мужской речи» был пиджин,
развившийся в результате этого древнего завоевания и
служивший для общения между местными женщинами, родным
языком которых был араваканский, и
пришельцами-мужчинами, говорившими по-карибски. Престиж последних
как воителей имел своим результатом сохранение их языка
даже спустя века после того, как он утратил какое-либо
практическое значение; исконный араваканский язык, хотя
и в измененном виде, существует и по сей день как родной
язык всего племени; в мужском же языке нашего времени
(который все еще является живым среди так называемых
черных карибов Центральной Америки) всего 21 слово
из 100 слов испытательного списка — карибского
происхождения (16 из них употребляются сейчас и в «женской», или
общей, речи), а все остальные (кроме mutu «человек»,
которое, как и креольское тип, родом из Африки) ара-
ваканские.
Уильям Самарин23 описывает африканскую lingua
franca санго как «диалект санго, местный язык,
упростившийся вследствие утраты большей части морфологии и
словаря, лишь частично восполнившегося заимствованиями
из других языков, но все еще напоминающий
первоначальный язык в фонологии и синтаксисе». К сожалению, он
не говорит ничего о том, какая именно часть словаря санго
(сведшегося к каким-нибудь 800 словам!) была
заимствована; и последние его слова в известной мере обесцениваются
следующим замечанием: «Большинство фонем санго похожи
на фонемы других языков. Фактически именно фонология
санго претерпела изменения под влиянием других языков...
Синтаксис также довольно близко напоминает синтаксис
других языков».
«Мужская речь» островных карибов и lingua franca
санго, возможно, нетипичны в каком-то отношении для
новых языков; в первом наблюдается скорее
грамматическая субституция, чем упрощение, а второй возник как
средство межплеменного общения без всякого вторжения
со стороны более сильной или привилегированной группы;
оба языка, хотя и в силу различных причин, приобрели
491

значительное влияние.. В то же время можно предположить,
что современные креольские языки Вест-Индии
сформировались в попытке рабов разных национальностей
достигнуть взаимопонимания, по крайней мере такого же, какое
было между хозяином и рабом. Сильвен пишет (стр. 10),
что «колонисты, пребывавшие в состоянии постоянной
настороженности из-за частых восстаний, старались
выбирать рабов из разных племен»; в другом месте (стр. 36) она
приводит слова Хью Миджида (Migeod) о
западноафриканских языках: «Особенно поражает полное
несходство в словарном составе при однотипности синтаксиса».
Таким образом, то, что европейцу кажется грубым
упрощением его собственной грамматической модели, в
действительности может быть сохранением модели, общей для
нескольких языков Западной Африки.
Все сказанное наводит на мысль (хотя еще ничего не
доказывает), что все языки, имеющие своим источником
пиджин или жаргон, и/или только они, будучи в
генеалогическом отношении «сиротами», имеют двух «приемных
родителей», один из которых передает им основные
морфологические и/или синтаксические схемы, а другой —
словарный запас. Там, где налицо социальное или
политическое неравенство, попытки достигнуть взаимопонимания
осуществляются главным образом низшей, зависимой
группой; и если контактирующие языки значительно
различаются, то эта группа может оказаться вынужденной
приспособить для употребления наиболее доступную часть
другого языка — словарь — или ту сферу другого языка,
которая структурно близка зависимой группе.

Роберт А. Холл-мл.
КРЕОЛИЗОВАННЫЕ ЯЗЫКИ
И «ГЕНЕАЛОГИЧЕСКОЕ РОДСТВО»
В своей статье «Языковые контакты в Британской
Вест-Индии», и в особенности во II части —«О
классификации креолизованных языков» (см. стр. 485 и ел. наст. изд.—
Прим. ред.),— Дуглас ?эйлор затрагивает некоторые
положения моей статьи «Генеалогические связи
креольского языка Гаити» («Ricerche linguistiche», 1.194—203 [1950])
и моей монографии «Haitian Creole: Grammar, Texts,
Vocabulary» (American Anthropological Association, 1953).
В рассуждениях Тэйлора есть два аспекта, заслуживающих
дальнейшего прояснения: природа родства креольского
языка Гаити и других креольских языков с французским
и критерии, которые следует применять при установлении
такого родства, в особенности в том, что касается
«структуры».
В своих статье и монографии я пользовался термином
«генеалогическое родство», имея в виду, что креольский
язык Гаити и другие креольские языки следует
рассматривать как генеалогически восходящие к французскому
языку, а не к африканским, хотя они и подверглись
значительному структурному влиянию со стороны последних.
Я не давал развернутого определения термина
«генеалогическое родство», в особенности в отношении длительности
или непрерывности соответствующих языковых традиций,
а пользовался этим термином в том общем смысле, в котором
он принят среди американских лингвистов.
На стр. 485 Тэйлор цитирует то место из «Введения»
M e й е, где тот выдвигает непрерывность языковой
традиции внутри одного и того же речевого коллектива и посте-
Robert A." Hall Jr., Creolized Languages and «Genetic
Relationships», «Word», 14, 1958, 2—3, стр. 367—373.
493

пенность изменения в качестве критериев для определения
языкового развития и, следовательно, «генеалогического»
родства. Затем Тэйлор говорит: «Если называть
генеалогическим родством в лингвистическом смысле это и только
это, то критерии, по которым оно может быть опознано,
должны отказать любому пиджину, lingua franca и крео-
лизованному языку в генеалогическом родстве с какими-
либо иными языками, нежели те, которым он сам даст
начало, расщепившись на ряд диалектов». Но кто сказал,
что генеалогическим родством должно называться «это
и только это»? Бесспорно, что положение Мейе о
постепенной эволюции от поколения к поколению не является
неотъемлемой чертой генеалогического родства; оно не
разделяется целым рядом историков языка. Одной из
главных целей моей статьи в «Ricerche linguistiche» и моей
статьи «Sostrato е lingue creole» в «Archivio glottologico
italiano», 40, 1955, стр. 1—9 было показать, что для
генеалогического родства (в том смысле, в каком мы обычно
употребляем этот термин) безразлично, считаем ли мы
соответствующие языковые изменения происходившими
постепенно или скачкообразно и передавались ли они
от поколения к поколению или нет. Определение языкового
родства, данное Мейе, страдает узостью, неполнотой и
расплывчатостью: так, например, говоря о «стремлении детей
имитировать речь взрослых», он забывает, что существует
детская речь, с которой взрослые обращаются к детям
и которая сильно отличается от нормальной речи взрослых,
служащей, по словам Мейе, главным объектом подражания
для ребенка. Вряд ли стоит принимать одно определение
некоторого термина за стандарт и отвергать любое другое
его употребление лишь потому, что оно не соответствует
этому произвольно выбранному определению.
Что касается того конкретного типа языкового родства,
который я называл термином «генеалогическое родство»
(причем я убежден, что большинство современных
историков языка понимают этот термин так же, как я), то это
тот самый тип родства, о котором говорят Кент («Sounds
of Latin») и Блумфилд («Language»): когда мы находим
систематические соответствия на всех уровнях структуры
языка (в фонологии, морфологии, синтаксисе, словаре)
между двумя языками, существующими одновременно или
в различные периоды истории, мы заключаем, что либо один
должен быть результатом развития другого, либо у них
494

общий источник. Заметим, что это определение не говорит
ни слова о способах передачи от одного поколения к
другому или от одного речевого коллектива к другому (ср.,
например, усвоение латинского языка этрусками, галлами
и жителями Иберии). В то же время оно подчеркивает,
что соответствия между языками должны быть на всех
уровнях их структуры, а не только в фонологии и лексике
(последняя вообще является одним из наименее надежных
свидетельств языкового родства), и что эти соответствия
должны быть не столько многочисленными, сколько
систематическими.
Языки, над которыми издавна работали компаративисты
и для которых они реконструировали «протоязыки»
(например , индоевропейские, малайско-полинезийские, финно-
угорские), послужили для них источником некоторых
дополнительных допущений, которые теперь и являются
предметом разногласий. Таковы допущения, (а) что процесс
расхождения языков, имеющих общий источник, всегда
был постепенным; (б) что родство между такими языками
всегда было «чистым», т. е. почти без влияния каких-либо
структурных моделей (фонематических, морфологических,
синтаксических) за пределами тех, которые свойственны
языкам данной семьи. Последнее допущение — в большой
степени пережиток Ренессанса и неоклассического
пуризма; крайним случаем такого «исторического пуризма»
может считаться замечание одного ученого, что древне-
персидская надпись со словом buma «земля» вместо
«правильного» bumT, несомненно, является позднейшей
подделкой, ибо ни один чистокровный перс не мог бы сделать
подобной ошибки в языке своих предков.
Еще до начала нынешней интенсификации исследований
в области пиджинов и креолизованных языков многие
ученые высказывали сомнения в научной состоятельности
этих побочных допущений; материал пиджинов и
креолизованных языков показывает, что такие сомнения вполне
резонны. Перестройка английского языка в тихоокеанский
пиджин (из которого развились новомеланезийский,
новосоломоновский и ряд других пиджинов Океании)
совершилась менее чем за полстолетия, с 20-х годов XIX века
(когда англичане впервые в достаточном количестве
появились на островах Южных морей) до 1860—1870 гг.;
перестройка английского языка в китайский пиджин также
заняла мало времени: с 1660 г. (когда в Кантоне была
495

основана первая фактория) до первой половины XVIII века,
к которой относятся первые свидетельства о китайском
пиджине; пиджин французского происхождения, из
которого развились разнообразные креольские языки, возник
за столь же короткое время. Для пиджина полстолетия —
долгий срок: пиджин может возникнуть за несколько дней
торговли или за несколько часов общения англоязычного
туриста с итальянским гидом. Ломка структуры,
происходящая при этом, носит чрезвычайно резкий характер
и совершается очень быстро по сравнению с привычным
для нас «постепенным» изменением в ходе столетий. Далее,
и при постепенном и при резком изменении языковое
родство никогда не является «чистым»; чтобы не удаляться
от знакомой нам почвы, приведем пример хотя бы
романских языков, в которых много структурных черт,
позаимствованных из языков, соседних по территории (таково,
например, румынское [J], позаимствованное из славянских
языков); встречается и обратное (например, носовые
гласные в эльзасском варианте немецкого языка,
позаимствованные из французского).
Никто, однако, не считает, что в случаях, подобных
последнему, основная генеалогическая принадлежность
языка изменяется из-за наличия структурных заимствований;
оттого что в эльзасском немецком есть носовые гласные,
он не становится романским языком. Встает вопрос: как
далеко должны зайти структурные заимствования, чтобы
изменить генеалогическую классификацию в отношении
какого-либо языка? В традиционной компаративистике этот
вопрос не возникал, так как всякое генеалогическое
родство считалось чистым и поэтому любой язык должен был
генеалогически относиться к одной и только одной
языковой семье. В полемике со сравнительным методом
Шухардт и его последователи противопоставили
понятие «смешанного» языка понятию «чистого» языка;
первоначальной целью предпринятого Шухардтом исследования
пиджинов и креолизованных языков была демонстрадия
того, что эти языки как «смешанные» входят в более чем
одну семью, а потому и вся концепция строгой и
однозначной генеалогической принадлежности, основанная на
языковой «чистоте», оказывается несостоятельной. Однако
поскольку ныне противопоставление «чистых» языков
«смешанным» признано бесполезным (мы считаем все языки
«нечистыми»), то непосредственная цель работы Шухардта
496

над креолизованными языками и пиджинами потеряла
смысл.
Но при том, что все языки являются «смешанными»,
некоторые из них оказываются более «смешанными», чем
другие. Перед нами встает вопрос, являются ли эти более
«смешанные» языки настолько «смешанными», чтобы
допущение об их генеалогической принадлежности к одной
определенной семье лишилось смысла — в особенности это
касается языков, об истории которых мы не имеем
подробных сведений. Теоретически возможно представить себе
язык, который сочетал бы элементы, взятые из двух или
более источников, в совершенно равной пропорции, что
делало бы невозможным определение его генеалогической
принадлежности в традиционном смысле. Я полагаю,
однако, что на практике такое состояние полного равновесия
никогда не встречается; нет его и в пиджинах и
креолизованных языках (которые сейчас изучены лучше и
подробнее, чем это мог сделать, скажем, Шухардт), несмотря на
всем известное сосуществование в них многочисленных как
структурных, так и лексических элементов китайского,
меланезийского, африканских и других субстратов. Более
того, я полагаю, что французское структурное влияние
в креольском языке больше и глубже затрагивает самые
основы языка, чем влияние африканских языков; то же
можно сказать и о китайском пиджине, новомеланезийском,
сранан-тонго и др. по отношению к английскому языку.
Даже эсперанто в основном представляет собой
искусственный пиджин романского происхождения с некоторыми
заимствованиями в лексике и структуре из германских
языков и других источников.
Пора внести некоторую дополнительную ясность
и в самый термин «структура». Тэйлор также говорит
о «структуре» как критерии для установления языкового
родства; однако из его слов явствует, что он приравнивает
структуру к морфологии и синтаксису и не относит к ней
фонологию; например, на стр. 486 он говорит, что
классификации Воорхуве и Сильвен «основаны,
по-видимому, главным образом на структурных аналогиях,
классификация же Холла опирается прежде всего на
лексику и на регулярные фонетические соответствия». Это
не вполне точное изложение моих взглядов; я отнюдь не
полагаюсь на одну только лексику (значительная часть
которой, в особенности в текстах на современном креоль-
32—0293
497

креольском языке Гаити, которыми мне довелось пользоваться,
несомненно, позаимствована из французского в самое
последнее время) или на одни только регулярные
фонетические соответствия. Мне представляется, что систематические
соответствия между креольским и французским (или между
сранан-тонго или новомеланезийским и английским и т. д.)
пронизывают весь язык и могут быть обнаружены во всех
разветвлениях его структуры; между тем соответствия
между креольским и сранан-тонго, с одной стороны, и
африканскими языками — с другой (или между
новомеланезийскими и меланезийскими языками, между
англо-китайским пиджином и китайским и т. д.), хотя и многочисленны,
но распылены и менее систематичны. (Любое утверждение
подобного рода на нынешнем этапе исследования по
необходимости субъективно; чтобы получить возможность
говорить хотя бы в самых общих количественных терминах,
нам придется ждать появления полной исторической
грамматики минимум одного креолизованного языка.)
Далее, мне кажется, что в своих высказываниях о
морфологических и синтаксических параллелях между
креольским и сранан-тонго, с одной стороны, и африканскими
языками — с другой, Тэйлор не проводит достаточно четкой
границы между различными уровнями морфологической
и синтаксической структуры. Бесспорно, что многие
морфологические категории и грамматические процессы
в креольском языке отражают скорее африканские, чем
романские образцы; отрицать это было бы проявлением
крайнего дилетантизма. Однако существуют, с одной
стороны, различные уровни структуры со специфическими
для них категориями и процессами, а с другой —
некоторые фундаментальные классы форм (form classes),
характерные для языка в целом; последние, несомненно,
более глубинны (basic), чем первые. Подобным же образом,
словообразовательные модели являются более глубинными
и близкими к самому ядру языковой структуры, чем
словоизменительные модели. Так, если изучение фактов языка
заставляет нас констатировать, что романские по типу
различия в спряжении обнаруживаются скорее на
словообразовательном, чем на словоизменительном уровне, то
мы приходим к выводу, что исконно романский характер
глагольной системы все еще заметен, однако как бы
сдвинут на более фундаментальный, хотя внешне и менее
заметный уровень языковой структуры в результате позднейшего
498

наслоения иных (африканских) элементов. Подобным же
образом и в синтаксисе Тэйлор считает «легковесными
и малоубедительными» факты заменяемости слова группой
слов и фиксированного порядка «подлежащее —
сказуемое»; мне же эти черты кажутся важными и убедительными,
поскольку они находятся на более фундаментальном уровне
и в большей степени являются частью, лежащей в основе
(underlying) модели, чем находимые там и здесь
единичные типы словосочетаний, хотя последние могут быть
статистически более многочисленными. (Здесь также
системность и совпадение с моделью более важны, чем частотность.)
Что касается самого термина «генеалогическое родство»,
то он мне не так уж дорог. Если он кому-то не нравится
(как, например, Хоккету (Hockett) в его недавней
статье «The Terminology of Historical Linguistics», в
«Studies in Linguistics», 12, стр. 57—73 [1957]), то можно
заменить его каким-нибудь другим термином. Можно, если
угодно, пользоваться терминами «глубинное» и
«лексическое» родство, тогда я склонен считать, что креольский
состоит в «глубинном» родстве с французским языком
XVII века, с основательным влиянием и реликтами
африканского языкового строя (на более поверхностном
синтаксическом уровне), источником которых является язык
(языки) первых людей, говоривших на негритянско-фран-
цузском пиджине; «лексическое» же родство связывает его
с французским языком XIX и XX веков. Далее, я склонен
отрицать наличие «глубинного» (в понимании Тэйлора)
родства между креольским и сранан-тонго, гуллах,
папиаменту и др., поскольку они обязаны своими
несомненными общими чертами не фундаментальной и
всепроникающей структурной модели общего происхождения,
а заимствованиям из одного и того же африканского
субстрата. Ведь не считаем мы албанский романским языком
или чаморро — диалектом испанского, как не считаем
английский, французский или североитальянский
«глубинным» образом связанными с кельтским, потому что в них
можно найти более или менее значительные структурные
реликты или заимствования из общего кельтского субстрата;
вряд ли есть смысл утверждать, например, что
французский — это «кельтский язык с латинскими словами», так
как это затемняет более фундаментальное структурное
родство французского с латинским и романскими языками.
Тот факт, что непрерывность языковой традиции и преем-
32* 499

ственность внутри речевого коллектива не имела места,
ничего не значит: конечно, совершенно новый речевой
коллектив возникал каждый раз, когда появлялся новый
пиджин, но ведь речевой коллектив — это одно
(совокупность людей), а языковая структура — совершенно другое
(моделирование определенных языковых навыков).
Вопрос о генеалогическом родстве сводится к
относительному весу, приписываемому нами тем или иным чертам
структуры языка. Я, по-видимому, стою посередине между
такими учеными, как, с одной стороны, Воорхуве, Сильвен
(по крайней мере в ее монографии 1936 г.) и Тэйлор,
которые дали научно обоснованные описания креольского языка,
но которые, как в свое время Шухардт, преувеличивают роль
субстрата, и, с другой стороны, такими лицами, как Ж- Фэн
(J. Faine) и большинство исследователей романских языков,
которых все еще приходится с большим трудом убеждать
в существовании какого бы то ни было африканского
субстрата вообще. Что касается общей теории языкового
родства, то наличие креолизованных языков, как мне кажется,
не опровергает, а подтверждает практическую применимость
того, что мы привыкли называть гипотезой о необходимо
существующих генеалогических связях между языками.
Во всяком случае, и Тэйлор (которого я хочу
поблагодарить за подробный критический разбор первых набросков
этой статьи) и я согласны в том, что это дружеское
расхождение во мнениях будет стимулировать дальнейшие дискуссии,
так как проблема слишком интересна, чтобы оставаться
предметом спора лишь двух людей.

Уриэль Вайнрайх
О СОВМЕСТИМОСТИ ГЕНЕАЛОГИЧЕСКОГО РОДСТВА
И КОНВЕРГЕНТНОГО РАЗВИТИЯ
В дискуссии между Д. Тэйлором и Робертом
А. Холлом-мл., которая приятно напомнила нам
о более старом споре, происходившем между Шухардтом
и Мейе 1 многие вопросы, как мне кажется, могут быть
разрешены, если более строго сформулировать проблему
и быть более, точными в обращении к авторитетам.
1. Позиция Мейе. Я не согласен с мнением Холла, что
позиция Мейе страдает «узостью, неполнотой и
расплывчатостью». Мейе считал, что:
а) Язык в своей фонологической и грамматической
структуре может подвергнуться влиянию другого языка.
Мейе понимал, что такое влияние редко заходит особенно
далеко; но даже когда оно бывает бурным и
скачкообразным, как это имело место в случае с креольскими языками,
от этого процесса еще очень далеко до смешения двух
структур на равных началах (LHLG, I, стр. 83, 85).
Uriel Weinreich, On the Compatibility of Genetic
Relationship and Convergent Development, «Word», 14, 1958, 2—3,
стр. 374—379.
1 См., например, статью A. Meillet, Le probleme de la
parente des langues, «Scientia» (Rivista di scienza), XV, 1914,
стр. 403—425, перепечатанную в его «Linguistique historique et
linguistique generale» (далее LHLG), Paris, I, 1921, стр. 76—101;
Hugo Schuchardt, Zur methodischen Erforschung der
Sprachwissenschaft, II, «Nordisk Tidsskrift for Filologi», ser. 4, VI, 1914,
стр. 145—151, и Sprachverwandtschaft, «Sitzungsberichte der Berliner
Akademie der Wissenschaften», XXXVII, 1917, стр. 518—529;
перепечатано в Hugo Schuchardt-Brevier, Halle, 1928,
стр. 189—204; Meillet, Les Parentes de Langues, B.S.L.P.,
XXI, 1921, стр. 9—15; перепечатано в LHLG, I, стр. 102—109.
Книга Мейе «Introduction a l'etude comparative des langues
indoeuropeennes» (русский перевод: A. Мейе, Введение в
сравнительное изучение индоевропейских языков, Соцэкгиз, 1939) условно
обозначается далее как Введ.
501

б) Народ либо продолжает говорить на данном языке,
либо усваивает новый — третьего не дано. Даже те
коренные изменения, которые претерпел французский язык
в карибском бассейне под «африканским» влиянием, могли,
согласно Мейе, произойти без нарушения непрерывности
тождества языка самому себе (LHLG, I, стр. 85; Введ.,
стр. 58 и cл.).
в) Языковые факты говорят за то, что
французско-креольские языки, несомненно, являются ответвлениями
французского (LHLG, I, стр. 85). Очевидно, таким же образом
Мейе рассматривал бы сранан-тонго как ответвление
голландского и т. д.
г) Влияние иных структур на креольские языки нигде
не становится настолько сильным, чтобы поставить под
сомнение их отнесение к числу современных
индоевропейских языков. Мейе соглашается, что описанные Шухардтом
«гибриды» (вроде славянско-итальянского и славянско-
немецкого) хуже согласуются с теорией однозначной
генеалогической классификации; однако, возражая Шухардту,
он указывает, что эти «гибриды», во-первых, недолговечны
и, во-вторых, скудно описаны, чтобы служить основой для
новых теорий (LHLG, I, стр. 109). «Прежде чем делать вывод
о неприменимости классической теории к трудным и
неясным случаям, необходимо создать сравнительные
грамматики, которых пока не существует».
2. Позиция Тэйлора. Д. Тэйлор («Word», 12, стр. 407)
цитирует высказывание Мейе (Введ., 20) о непрерывности
языковой традиции внутри генеалогически единой семьи и
говорит, что такой непрерывности не могло быть при
переходе от французского к креольскому в карибском бассейне.
Однако а) Мейе считал такую непрерывность не
критерием, а лишь типичной чертой генеалогического
родства. Цитируемый Тэйлором пассаж взят из сравнительной
грамматики индоевропейских языков, и формулировка
специально приспособлена к хорошо известным фактам,
касающимся этих языков. Сам Мейе предостерегает: «Эти
принципы являются общими. Однако прежде всего они
относятся к индоевропейским языкам [древним]» (Введ., 14).
б) Он к тому же показывает (во Введ., 23 и ел., и в
особенности в LHLG, I, стр. 85 — работе с более общими
установками, чем Введ.), что как раз изменения во французском
языке карибского бассейна вполне могут рассматриваться
в рамках непрерывной истории языка. Поэтому представ-
502

представляется, что Д. Тэйлор несправедливо поступает с Мейе,
основывая новую теорию на вырванной из контекста цитате
из его работы.
Едва ли целесообразно пользоваться критерием
прерывности или непрерывности языковой традиции (как
настаивает Д. Тэйлор), поскольку прошлую историю
внутриязыковой преемственности трудно восстановить в деталях.
Структуры современных языков — это единственный
достоверный материал, доступный нам, и единственная
надежная основа для отнесения языка к той или иной
семье. Классификация языков по их функции (ср.,
например, «языки плантаций» и «языки торговли» Рейнеке 2,
язык детской и др.) должна быть отдельной и автономной
процедурой.
Попытка Д. Тэйлора (стр. 486 и сл.) обосновать якобы
генеалогическое родство креольских языков между собой,
опираясь на систему Д. Г. Хаймза (D. Н. Hymes,
«Word», 11, 1955, стр. 10—23), неубедительна. Д. Г. Хаймз
применял свой метод для реконструкции глагольной модели
в протоатапаскском, но он не доказывал и не мог
доказывать с его помощью существование атапаскской языковой
семьи. Последнее он должен был принять в качестве
априорного положения, установленного общепринятыми методами
сравнительного языкознания.
3. Позиция Холла. В главном вопросе Р. А. Холл, как
мне кажется, ближе к истине, чем Д. Тэйлор. Определение
же генеалогического родства у Мейе дает повод для упрека
в расплывчатости и практической неприменимости лишь
в результате того цитирования в отрыве от контекста,
к которому прибегает Д. Тэйлор. Если бы Р. А. Холл
обратился к полному тексту высказываний Мейе, он,
вероятно, нашел бы их оправданными.
Тем не менее я считаю нужным подвергнуть критике
некоторые детали рассуждений Р. А. Холла. Во-первых,
мне непонятно, почему «словообразовательные модели
являются более глубинными и близкими к самому ядру
языковой структуры, чем словоизменительные модели»
(стр. 498). Если вообще можно говорить об иерархии,
то я скорее держался бы противоположного мнения, так
как, по-видимому, словообразование гораздо более под-
2 John ?. Reinecke, Trade Jargons and Creole Dialects as
Marginal Languages, «Social Forces», XVII, 1938, стр. 107—118.
503

вержено иноязычным влияниям, чем морфология.
Во-вторых, я сомневаюсь в доказательности фиксированного
порядка членов «подлежащее + сказуемое» (каким бы
глубинным ни был его уровень), поскольку при столь
ограниченном выборе (П + С, С + ? или свободный порядок)
нельзя исключить возможности влияния наряду с
возможностью генеалогического унаследования 3. Наконец,
рассмотрение фонологии, словаря и грамматики по
отдельности кажется мне непозволительно нестрогим. Фонология
сама по себе, как говорит Р. А. Холл, не может быть
критерием родства, лексика же сама по себе вообще не имеет
смысла как понятие сравнительное. Проще и лучше
всего было бы сказать, что искомым критерием является
существование родственных элементов в основном
морфемном составе, убедительным дополнением к чему служит
параллелизм в алломорфных вариациях. Если уточнить
определение родства как «сходства в звучании и
значении» 4, сказав, что это «сходство в выражении (форме)
и значении (функции)», то можно вообще обойтись без
отдельного рассмотрения фонетических соответствий в
лексике и грамматике, поскольку в одну рубрику будут
включены как сегментные морфемы, так и несегментные способы
выражения, как значимые морфемы, так и, по существу,
«лишенные значения» функциональные морфемы
грамматики.
4. Конвергенция карибских языков. При первом
обращении к креольским языкам у исследователя создается
впечатление, что базовая лексика в них одного происхождения
(европейского), а основы грамматики—другого
(«африканского»). Но опыт всех до сих пор известных областей
сравнительного языкознания показывает, что основной
запас слов и грамматическая структура всегда развивались
вместе. Теоретически это означает, что для креольских
языков следует выработать более тонкую типологию
языковых различий, в которой грамматика и основной
словарный состав фигурировали бы как раздельные критерии
3 Это, как известно, является слабым местом классификации
языков Юго-Восточной Азии, предложенной Стеном Коновом
(Sten Konow). Ср. Robert Shafer, Classification of the
SinoTibetan Languages, «Word», XI [1955], стр. 94—111.
4 Joseph H. Greenberg, Genetic Relationship among
Languages, в: «Essays in Linguistics», Chicago, 1957, стр. 35—45. Эта
глава, как кажется, наиболее ясное из существующих изложений
обсуждаемой ныне проблемы.
504

родства; креольские языки надо было бы рассматривать
как необычный случай перекрещивания этих критериев.
Изучение креольских языков привело бы, таким образом, к
пересмотру некоторых положений лингвистической теории.
Но в каком смысле можно утверждать, что основная
грамматика креольских языков — неиндоевропейская? Мы
считаем морфемы родственными, когда они сходны по
звучанию и значению (для грамматических целей можно
сказать: по звучанию, значению и функции). Если мы
обратимся к таким грамматическим морфемам креольского
языка Гаити, как ар- (показатель длительного вида) и aw(a)-
(показатель будущего), то обнаружим, что они фонетически
соответствуют франц. apres и avoir и по значению и функции
представляют собой лишь результат постепенной
модификации этих французских слов, так же как англ. gate «ворота»
и нем. Gasse «переулок», для которых мы можем
восстановить весь постепенный процесс фонетических и
семантических изменений. Этого нельзя сказать, например, об
отношении ар- и aw(a)- к па- и ga- языка ибо, имеющим
приблизительно те же значение и функцию, но отличным по
фонетическому облику.
Креольские языки широко использовали в грамматике
заимствование путем перевода, или калькирование. Это
калькирование является, быть может, более полным и
точным, чем в других случаях контактов между языками, но
оно принадлежит к тому же самому типу. Так, в идиш
различаются geschribn vs. ongeschribn («писал» vs.
«написал») и a briv-1 («записка», «заметка») vs. a briv-ele
(«записочка» [уменьш.-ласкат.]), причем модели германского
происхождения используются для построения совершенного
вида и диминутива второй степени по славянскому образцу
(ср. польск. pisal — na-pisat, list-ek — list-eczek). Но при
всем том, несмотря на эти негерманские особенности
грамматики, идиш относится к германской группе языков,
потому что рассматриваемые морфемы родственны (по
звучанию и по несколько модифицированному значению)
германским, а не славянским морфемам.
Отношение креольских языков и пиджинов к своим
языкам-основам является особым не потому, что они
порвали со своей языковой семьей — теория языковых семей
не настолько слаба, чтобы эти далеко отошедшие дети
могли быть из них исключены,— но потому, что
значительная часть их грамматики является калькированной.
505

«Если не проводить различия между такими языками,
как эсперанто, пиджины и креольские, и «другими»
членами установленных языковых семей,— пишет Тэйлор
в письме от 28 мая 1958 г.,—то антропологам придется
отбросить или изменить выводы, которые они привыкли
делать из включения того или иного языка в эти семьи».
Но в свете тех многочисленных предостережений, которые
уже давно раздаются в адрес антропологии относительно
правомерности делать экстралингвистические выводы из
лингвистических данных, было бы, пожалуй, удивительно,
если бы обнаружилось особенно много этнологических
теорий, еще подлежащих «отбрасыванию» в результате
нынешней дискуссии.
Я согласен с Тэйлором и Холлом в том, что было бы
полезно придумать специальный термин для характеристики
отношения креольских языков друг к другу. Но мне не
кажется^ как м-ру Тэйлору, что эти отношения в какой-то
мере затрагивают генеалогическую классификацию языков,
и я не согласен называть это родство «глубинным» (basic)
или «лексическим» (Тэйлор, стр. 490), или «пиджинетиче-
ским» (pidginetic) (Тэйлор, личная беседа), или каким-либо
иным термином (Холл, стр. 499). Лингвисты уже обсуждали
ранее этот тип взаимоотношений между языками под
названием Sprachbund («языковой союз») (Роман Якобсон)5.
Это те взаимоотношения, которые существуют, например,
между балканскими языками и объясняют сходства в
системах гласных украинского, юговосточного идиш,
румынского и болгарского, или те, которые объясняют сходства
в системах согласных языков, расположенных на
территории от Польши до Японии, или употребление
классифицирующих формантов в языках юга и юго-востока Азии.
Но все же, хотя данное явление всем знакомо, термин
Sprachbund представляется неудовлетворительным. Его
основной недостаток состоит в том, что он предполагает некое
единство, группу, как будто каждый язык либо является,
либо не является членом данного Sprachbund'a. Но ведь ясно,
что такая группировка языков не имеет особых a priori
заданных критериев; ряд географически смежных языков
5 Лучшее изложение вопроса — в кн. Henrik Becker,
Der Sprachbund, Berlin — Leipzig, 1948. Об аналогичных идеях
Франца Боаса см. R. Jakobson, Franz Boas* Approach to
Language, «International Journal of American Linguistics», X,
1944, стр. 188—195 и 193.
506

может быть объединен в Sprachbund, образованный ad hoc,
по любой структурной изоглоссе. Термин, предлагаемый для
этого явления английским языком — affinity «близость,
сходство, родство»,— неудачен еще и потому, что
подразумевает не класс языков, но свойство, определяющее этот
класс. Мне кажется, что лучше будет отказаться от этих
терминов и просто говорить о случаях конвергентного
развития или, если необходимо, о зонах конвергенции
(convergence areas) 6. Мы тогда могли бы говорить, что
в карибской зоне, как, например, и на Балканах, ряд
индоевропейских (по происхождению) языков пережил
этап интенсивного конвергентного развития. В
формировании креольских языков сыграли роль и неизвестный
африканский субстрат, и взаимовлияния, и «минимизация»
(или «оптимизация») грамматики 7, которой, по-видимому,
сопровождается любой внезапный контакт языков. Такая
формулировка не идет вразрез ни с Мейе, ни с
индоевропеистикой.
6 Возможно, что термин «зона конвергенции» в некотором
отношении говорит больше, чем термин «языковая зона» (linguistic
area), предложенный M. Б. Эмено (Еmеnеau) («Language»,
XXXII, 1956, стр. 16).
7 См. Uriel Weinreich, Languages in Contact, ?. ?.,
1953, 43, сноска 75. См. также А. Б. Долгопольский,
Против ошибочной концепции «гибридных» языков (о креольских
наречиях). Грамматический строй, «Ученые записки 1-го МГПИИЯ»,
VII), Москва, 1955, стр. 29—60, особенно стр. 41.

Дуглас Тэйлор
«ФУНКЦИЯ - ФОРМА»
В «НЕТРАДИЦИОННЫХ ЯЗЫКАХ»
Растение, известное ботаникам под именем Manihot
esculenta Grantz, a большинству остальных людей как
маниока, или кассава, встречается во многих
разновидностях, из которых одни ядовиты, а другие нет. Наличие
или отсутствие этого признака несущественно с точки
зрения научной классификации, но имеет первостепенное
значение для того, кто потребляет или выращивает маниоку:
он должен уметь по морфологическим признакам отличать
его «сладкие» разновидности от «горьких». Нечто подобное
имеет место в отношении языка, известного лингвистам
как северный галлороманский, а другим — как
французский, существующий в разных вариантах, из которых
одни являются традиционными, а другие нет. В число
последних я включил бы различные
французско-креольские диалекты карибов, которые м-р Вайнрайх 1
в одном месте своей статьи называет просто «карибским
французским», поскольку креольский язык определен как
родной язык, происходящий от пиджина, а пиджин — как
результат языкового компромисса, не являющийся ничьим
родным языком и употребляемый двумя или несколькими
языковыми коллективами, когда они вступают в общение.
Наличие или отсутствие в жизни языка традиции, т. е.
непрерывной преемственности и постепенности в
изменениях, по-видимому, не играет никакой роли при
определении «генеалогического родства», однако оно представляет
Douglas ?ay1оr, On Function versus Form in
«Non-Traditional Languages», «Word», 15, 1959, 3, стр. 485—499.
1 Настоящая цитата, как и другие цитаты из этого автора,
взяты из статьи «On the Compatibility of Genetic Relationship and
Convergent Development», «Word», XIV, 1958, стр. 374—379 =
= стр. 501—507 настоящего издания.
508

значительный интерес для многих антропологов и
лингвистов с антропологическим уклоном, которые ввиду
отсутствия в большинстве случаев прямых свидетельств
пытаются найти лингвистические критерии для установления
такого родства. Так, Хаймз считает, что «возможность
определять по этому принципу креолизованные языки есть
наиболее важное из того, что могут дать дальнейшие
исследования карибского материала» 2.
Для Вайнрайха (и, несомненно, для многих других
«чистых» лингвистов) «искомым критерием [языкового
родства] является существование родственных элементов
в основном морфемном составе, убедительным дополнением
к чему служит параллелизм в алломорфных вариациях.
Если уточнить определение родства как «сходства в
звучании и значении», сказав, что это «сходство в выражении
(форме) и значении (функции)», то можно вообще обойтись
без отдельного рассмотрения фонетических соответствий
в лексике и грамматике...» (стр. 504 наст. изд.).
Я не буду здесь обсуждать теоретическую сторону этой
формулировки, поскольку Вайнрайх не претендует на
исчерпывающий характер своего критерия, не определяет
понятия «основной (basic) морфемный состав», не
упоминает о количестве и даже не говорит, имеет ли он в виду
какое-либо историческое или (как я полагаю) лишь так
называемое генеалогическое родство. Но мне хотелось бы
сказать несколько слов о том, как он применяет этот
критерий к креолизованным языкам.
«Если мы обратимся к таким грамматическим морфемам
креольского языка Гаити, как ар- (показатель
длительного вида) и aw(a)- (показатель будущего), то обнаружим,
что они фонетически соответствуют франц. apres и avoir
и по значению и функции представляют собой лишь
результат постепенной модификации этих французских слов...»
Креольские морфемы удовлетворяют, таким образом,
определению родства применительно к французскому языку.
Вторая из этих форм выглядела в моей записи как av(a)- ~
~ (v)a- (замена ? на w в первоначальной публикации была
типографской ошибкой); этим я имел в виду показать, что
она включает в качестве алломорфов яш-, av-, va-, a-;
но «ava, va, а в языке эве являются показателями будущего
2 Dell Hymes, Genetic Classification: Retrospect and
Prospect, «Anthropologica Linguistics», I, 1959, стр. 50—66.
509

времени и соответствуют корню bia «приходить» в языках
банту, от которого происходят показатели будущего в очень
многих африканских языках» 3. Таким образом, показатель
awa- в языке Гаити отнюдь не наверняка связан с франц.
avoir (или, как полагают некоторые, с франц. va).
Э. Журден пишет также, что ka — показатель
обыкновения и длительного вида в креольских языках Малых
Антильских островов,— возможно, происходит от франц.
qui a или от франц. qu'a; но она говорит также, «что в
сенегальских диалектах есть глагольная форма ka (cepep) или
kan (диула), означающая «делать» и постоянно
используемая при спряжении в качестве интенсива»4.
Вайнрайх продолжает: «Этого нельзя сказать, например,
об отношении ар- и aw(a)- к па- и ga- языка ибо,
имеющим приблизительно те же значение и функцию, но
отличным по фонетическому облику». Как я уже объяснил
в статье, на которую ссылается Вайнрайх, выбор языка
ибо в качестве материала для сравнения с креольскими
языками Вест-Индии был вынужденным, поскольку на
острове, где я живу, отсутствует какой-либо другой
западноафриканский материал; и я, бесспорно, согласен с
последней частью его высказывания. Но его формулировка
«приблизительно те же» едва ли равнозначна моей «совершенно
аналогичные», по крайней мере в том, что касается
показателей будущего (которое является скорее наклонением,
чем временем), а его упоминание о сранан (= Negerengels =
= таки-таки; креольский с английской основой) как об
«ответвлении голландского» дает основание предположить,
что в момент написания статьи Вайнрайх располагал
таким же малым количеством прямой или косвенной
информации о данной группе креольских языков, как я о любом
африканском языке.
Поэтому я считаю полезным привести здесь отрывок
из анализа глагольной системы сранан-тонго,
принадлежащего Яну Воорхуве, и сравнить, насколько это в моих
силах, его данные с креольскими языками Доминики
и Гаити, с одной стороны, и с языком ибо — с другой.
Воорхуве пишет 5:
3 Elodie Jourdain, цитата из С. Сильвен в: «Du
Francais aux parlers creoles», стр. 146.
4 ?. Jourdain, цит. соч., стр. 144.
5 Jan Voorhoeve, The Verbal Svstem of Sranan, «Lingua»,
VI, 1957, стр. 374—396 (см. стр. 383).
510

«Каждый из трех глагольных префиксов ben-, sa- и е-
(возможно, происходящих от англ. been, shall и am/are) своим
присутствием или отсутствием выражает соответственно
два времени, две степени модальности и два вида.
Benin нуль образуют категорию времени
(прошедшее/настоящее), sa и нуль — модальную категорию non-realis I realis;
префикс е- или его отсутствие выражает видовую категорию
незавершенности/завершенности. Как уже было показано
выше, эти три префикса, их сочетания и «нулевой случай»
(беспрефиксная форма глагола) дают в результате восемь
глагольных форм, которые можно представить в виде
следующей схемы:
время
прошедшее настоящее
( realis ben- нуль Л
Модаль- ! non~rea^s ben-sa sa- завершенность I
ность realis ben-e- e- незавершенность ?
V non-realis ben-sa-e sa-e J
Сранан ben-, sa- и е- можно заменить креольскими
(Доминика) te, ke и ka, которые вполне укладываются
в вышеприведенную схему с тем исключением, что
сочетания *ke ka и *te ke ka,. насколько мне известно, никогда
не встречаются; незавершенное non-realis выражается
перифрастически, например le u devire, и ke (te ke) jwen mwe
ka travay «когда ты вернешься, ты застанешь меня за
работой», где ka + V выступает в причастной функции.
На место этих префиксов сранан могут быть подставлены
и префиксы языка Гаити te-, ava- (и др.; см. выше), ар-
(и другие алломорфы), которые укладываются в данную
схему, с той оговоркой что последний из них обозначает
скорее длительный, чем незавершенный (выражающий
длительность или обыкновение) вид.
На место префиксов сранан sa- и е- можно подставить
ибо ga- и па-, если не считать того, что вместо «нулевого
случая» будет форма с суффиксом. Иначе говоря, аффикс
ибо ga-, по-видимому, дает форму, имеющую все функции
non-realis (будущее, разрешение, запрещение и т. д.) формы
sa- сранан, ke Доминики и ???- и др. Гаити; ибо па-
выражает вид, совмещающий в себе все функции (длительность,
причастность, обыкновение и т. д.) форм е- сранан и kа-
Доминики; сочетание же ga-na в ибо функционально
соответствует сранан sa-e- и гаитянскому ??-??.
Безотносительно к тому, происходят ли эти префиксы, глагольные
511

частицы или показатели сранан, креольского Доминики
и креольского Гаити соответственно от английских или
от французских форм, я не вижу каких-либо оснований
рассматривать их как «результат постепенной модификации
этих [английских и] французских слов».
Как пишет Роберт А. Холл-мл., «вопрос о генеалогическом
родстве сводится к относительному весу, приписываемому
нами тем или иным чертам структуры» 6. Или, как я скорее
сказал бы, к относительному весу, который мы в
состоянии приписать различным чертам структуры; потому что
если эти и другие креолизованные языки (например,
французско-креольские диалекты Луизианы, Кайенны, островов
Маврикий и Реюньон, португальско- или
испанско-креольский папиаменту и португальско- или англо-креольский
сарамаккан) имеют общие структурные черты, чуждые
тому языку или языкам, от которых они произошли, и если
эти черты следует приписать влиянию общего
африканского субстрата 7, то такую оценку может дать лишь
исследователь, владеющий не только креольскими и теми
языками, от которых они произошли, но и целым рядом
западноафриканских языков.
X. Л. А. ван Вейк отстаивал «афропортугальский,
а не афроиспанский характер первоначального папиаменту,
развившегося на Кюрасао в период, когда испанский уже
сошел со сцены и потому едва ли мог влиять на
формирование языка Кюрасао...»8. Кейт Уиннэм считает, что
испанско-креольские языки Филиппин возникли как
«подражания другому пиджину»—индо-португальскому 9,
а Р. У. Томпсон выдвигает тезис о том, что ранний
португальский пиджин мог быть занесен из Африки
и в Азию, и в Новый Свет, чтобы там изменить свой словарь
под давлением языков других народов — словарь, но
не (или в гораздо меньшей степени) грамматику (см. стр. 478
и сл. наст. изд.).
Я допускаю, что все это недоказанные, а возможно,
и недоказуемые гипотезы; но (повторяя мысль
Сэпира), «никогда не следует отождествлять язык с его
словарным составом».
6 См. стр. 500 настоящего издания.
7 Ср. стр. 499 настоящего издания.
8 H. L. A. van Wijk, Origenes у evolucion del papiamentu,
«Neophilologus», XLII, 1958, стр. 169—182; см. стр. 182.
9 См. Keith Whinnom, Spanish Contact Vernaculars in the
Philippine Islands, Hongkong, London and New York, 1956.
512

КОММЕНТАРИИ
? Статья «Unilingualism and Multilingualism» была написана У.
Вайнрайхом в 1961 г. Печатается по рукописи, любезно
предоставленной автором. В 1968 г. она вышла на французском языке под редакцией
А. Мартине в книге «Le Langage» (Encyclopedie de la Pleiade), Paris,
1968, стр. 647—684.
2 Обсуждению статистических данных о многоязычии в Индии
посвящена статья У. Вайнрайха «Functional Aspects of Indian
Bilingualism», «Word», 13, 1957, 2, стр. 203—233.
3 О методах количественной оценки языкового разнообразия
см. в настоящем сборнике статьи Д. Гринберга и С.
Либе?сона.
4 О румыно-славянской фонологической конвергенции см.
в настоящем сборнике статью Э. Петровича, в частности
о корреляции по палатализации — стр. 324 и сл.
5 Внимательный читатель заметит, что автор, говоря о
грамматической интерференции, рассматривает лишь явления,
относящиеся к оформлению синтаксических связей в предложении. Можно
полагать, однако, что интерференция происходит уже на более
глубоком уровне высказывания, при выборе синтаксической
конструкции для выражения данного смыслового отношения.
6 См. по этому вопросу статьи в разделе «Интерференция»
настоящего сборника.
7 Укажем также на «Colloque sur le multilingualisme [Conseil
scientifique pour l'Afrique. Publication 87]», London, 1964.
8 Имеется в виду работа: Jules Ronjat, Le developpement
du langage observe chez un enfant bilingue, Paris, 1913.
1/2 33-0293
513

9 Ср. в конце раздела «Конвергенция» дискуссию по этому
вопросу между Холлом-младшим, Тэйлором и
Вайнрайхом.
10 Эта диссертационная работа, проведенная под руководством
А. Мартине, легла в основу книги «Languages in Contact.
Findings and Problems». Опубликована в Нью-Йорке в 1953 г. с
предисловием А. Мартине.
11 О балканском языковом союзе см. работу В. Георгиева
в разделе «Конвергенция», а также статью Б. Гавранека
«Au sujet du caractere et de l'anciennete de l'evolution convergente
des langues balkaniques» в «Les etudes balkaniques tchecoslovaques»,
II, Prague, 1967, стр. 5—10.
12 Ср. Henrik Birnbaum, Balkanslavisch und Sudslavisch,
«Zeitschrift fur Balkanologie», III, 1965, 1—2, стр. 12—63.
13 Исследования по креольским языкам дают основания
полагать, что образование этих языков можно представить не как
результат изменения развитого западноевропейского (заимствуемого)
языка носителями менее развитого африканского (заимствующего)
языка, а как крайнее проявление процесса конвергенции в
определенных ситуациях двуязычия, в ходе которого сильно упрощенный
вариант португальского (испанского, французского, английского),
служивший языком-посредником (lingua franca, пиджин), стал
общеупотребительным языком данного коллектива. См. в разделе
«Конвергенция» статьи Ю. Hайды, Д. Тэйлора, Р.
Томпсона, Р. А. Холла-мл. и У. Вайнрайха.
14 О немецком языке в США см. Paul Schach, Hybrid
Compounds in Pennsylvania German, «American Speech», 1948,
№ 23, стр. 121—134, и eго жe, Semantic Borrowing in
Pennsylvania German, «American Speech», 1951, № 26, стр. 257—267.
15 Поставленная здесь задача решается в многочисленных
работах неолингвистов. Укажем на исследования, ведущиеся в
связи с составлением атласа Средиземноморья и на соответствующие
публикации в «Bolletino delPatlante linguistico mediterraneo»,
а также на образцовые для этого направления этимологические
работы Хубшмида — см. Johannes Hubschmid, Schlauche
und Fasser, Bern, 1953; рецензия на этот труд — Jacov
Mаlkiel, «Language», 38, 1962, 2, стр. 149—185.
16 Понятие «диффузия» распространилось в этнографии в конце
XIX в. В отличие от классической этнографии, считавшей, что
сходство между различными культурами объясняется
универсальными законами эволюции человечества («эволюционизм»),
этнографы, утвердившие понятие «диффузии», объясняли схождение
культур распространением предметов и черт материальной и духовной
514

культуры от одного общества к другому (или другим). В русской
этнографии это направление представлено В. Г. Богоразом —
одним из создателей советской этнографии (см. его труд
«Распространение культур на Земле», Ленинград, 1928). В начале XX в.
в этнографии (этнологии) развилось новое направление
исследования культурных контактов, а именно изучение процесса,
механизма «аккультурации»— сближения, схождения, интеграции
культур (обзор этих работ см.: Ralph В е а 1 s, Acculturation,
«Anthropology Today», Chicago, 1957).
17 Автор частично уже осуществил эти намерения. См.
Sheldon Klein, Historical Change in Language. Using Monte Carlo
Techniques, «Mechanical Translation», 9, 1966, 3—4, стр. 67—82.
В докладе, представленном на X международный съезд
лингвистов, автор сообщил о новых результатах своих работ по имитации
исторических изменений в языке.
18 См. более подробное изложение модели стратификационной
грамматики в работе: Sydney M. Lamb, Outline of Stratificational
Grammar, Washington, 1966.
19 См. предисловие, стр. 11 — 13.
20 См. также статью Г. В. Церетели, О языковом родстве
и языковых союзах, «Вопросы языкознания», 1968, 3, стр. 3—18.
21 Ян Воорхуве — голландский лингвист, специалист
по креольским языкам. См. его статьи «The Verbal System of Sranan»,
«Lingua», 6, 1957, стр. 4, и «Creole Languages and Communication»
в «Colloque sur le multilingualisme» [Conseil scientifique pour
l'Afrique. Publication 87], London, 1964.
22 Роберт Холл-младший — американский лингвист, автор
многочисленных статей о креольских языках, а также книги «Pidgin
and Creole Languages», N. Y., 1966.
23 Уильям Самарин — специалист по языку санго, см. его
монографию «A Grammar of Sango», The Hague — Paris, 1967
33*

УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН
Абаев, В. И. 9
Алонзо, Амадо (Alonso, Ama-
do) 292, 293, 294, 299, 306,
317
Алфелди, Д. (Alfoldy, G.) 407
Альтгейм, Франц (Altheim,
Franz) 123
Ананьостопуло, Г. (Anagnosto-
poulos, G.) 399
Андриотис, H. (Andriotis, ?.)
6
Анкеря, Дж. (Ankerja, J.) 421
Аран, A. (Arend, A.) 167
Арнотт, П. У. (Arnott, P. W.)
135
Арон, A. (Aron, A.) 137
Барич, ?. (Baric, ?.) 409, 413,
414
Бастиан, Дж. Р. (Bastian, J.
R.) 227
Бастид, Р. (Bastide, R.) 183
Бёдварссон, Арни (Boovars-
son, Arni) 341
Беке, Одон (Веке, Odon) 438
Бейли, Т. Г. (Bailey, T. G.)
195
Бекер, Хенрик (Becker,
Henrik) 402, 506
Белич, A. (Belie, А.) 399, 400
Бергсланд, Кнут (Bergsland,
Knut) 421, 437
Бёрнэм, Р. Э. (Burnham, R. ?.)
423
Бертольди, В. (Bertoldi, V.)
9, 120
Бетц, Вернер (Betz, Werner)
77, 365, 369, 379, 380
Бирнбаум, Хенрик (Birnbaum,
Henrik) 402
Блейк, Дж. У. (Blake, J. W.)
483
Блок, Оскар (Bloch, Oscar)
115, 118, 283, 284, 286, 288
Блумфилд, Леонард (Bloom-
field, Leonard) 141, 283, 284,
342, 494
Боас, Франц (Boas, Franz) 7,
73, 506
Богря, В. (Bogrea, V.) 412
Бодуэн де Куртене, И. А. 7, 8
Брайт, Уильям (Bright,
William) 12, 13
Браун, Р. У. (Brown, R. W.)
229
Бретон, Раймон (Breton,
Raymond) 490
Брунер, Э. M. (Bruner, E. M.)
191
Буазак, Э. (Boisacq, E.) 122
Буасье, Ж· (Boissier, G.) 85
Бубрих, Дмитрий
Владимирович 420
Буда, К. (Bouda, К·) 420, 421,
424
Будимир, M. (Budimir, M.) 399
Бурсье, Эдуард (Bourciez,
Edouard) 299, 322, 325
Бюрже, Андре (Burger, Andre)
327
Вагнер, M. Л. (Wagner, M. L.)
322
Вайнрайх, Уриэль (Weinreich,
Uuriel) 5, 9, 10, 13, 14, 19,
21, 70, 71, 72, 73, 76, 80, 84,
94, 163, 167, 169, 227, 241,
274, 278, 380, 402, 507, 508,
509, 510
516

Вайян, Андре (Vaillant, Andre)
323, 411
Вакернагель, И.
(Wackernagel, J.) 7
Ван-Вейк, X. Л. A. (Wijk,
H. L. A. van) 484, 512
Вандриес, Жозеф (Vendryes,
Joseph) 112, 117
Вартбург, Вальтер фон
(Wartburg, Walther, von) 89
Baccap, ?. (Vassar, А). 426
Вернер (Werner) 432
Виндиш (Windisch) 113
Вольф, Г. (Wolff, ?.) 138
Воорхуве, Ян (Voorhoeve, Jan)
486, 487, 490, 497, 500, 510
Вочадло, Отакар (Vocadlo, Ota-
kar) 375, 376, 382
Вундт, Вильгельм (Wundt,
Wilhelm) 115, 119
Гавель, Анри (Gavel, Henri)
91, 92, 298, 301, 311, 316, 319
Гавранек, Богуслав (Havra-
nek, Bohuslav) 6, 9, 94, 402
Гамперц, Дж. Д. (Gumperz,
John J.) 12, 13, 21, 190
Гарвен, Поль Л. (Garvin, Paul
L.) 300
Георгиев, Владимир 323, 405,
412
Герцог, Э. (Herzog, E.) 416
Герцог, Джордж (Herzog, G.)
370
Гнойсс, Хельмут (Gneuss,
Helmut) 77, 78, 380
Гофман (Hofmann) 123
Гофман, Л. (Hoffmann, L.) 392
Гофман, ?. (Hoffmann, F.) 161,
168
Траур, Александру (Graur,
Alexandru) 324, 404, 413,
416
Гринберг, Джозеф (Greenberg,
Joseph H.) 12, 13, 130, 133,
204, 215, 216, 217, 218, 219,
220, 221, 224, 504
Гудмэн, Лео A. (Goodman, Leo
?.) 216
Гылыбов, Ив. (Гълъбов, Ив.)
404, 411, 417
Дайковичу (Daicoviciu, С.) 409
Девото, Джакомо (Devoto, Gia-
como) 128
Делаттр, Пьер (Delattre,
Pierre) 333, 335, 336, 337, 339
Деляфосс, Морис (Delafosse,
Maurice) 116
Денсушану, Овид (Densusianu,
Ovide) 322
Дженкинс, Джеймс (Jenkins,
James J.) 257, 258, 267, 274
Джоунз, Дэниэл (Jones,
Daniel) 280
Джоунз, Стефен (Jones, St.)
334, 335
Джус, Мартин (Joos, Martin)
283
Диболд, А. Ричард, мл. (Die-
bold, A. R., Jr.) 11, 273
Добровский, Йозеф (Dobrov-
sky, Josef) 99
Долгопольский, А. Б. 507
Доттен, Г. (Dottin, G.) 337
Дюво, Луи (Duvau, Louis) 113
Дюран, M. (Durand, M.) 87
Дюрафур, Антонен (Duraffour,
Antonin) 92
Ельмслев, Луи (Hjelmslev,
Louis) 71
Есперсен, Otto (Jespersen,
Otto) 7
Жирмунский В. M. 10, 11
Журден, Элоди (Jourdain, Elo-
die) 16, 510
Жюйан, Альфонс (Juilland,
Alphonse G.) 292
Завадовский, Леон (Zawadow-
ski, Leon) 10, 94
Зализняк, ?. ?. 18
Иванов, Вяч. В. 18
Инглиш (Дж. X.) (English,
J. H.) 309
Индреко, P. (Indreko, R.) 426
Исихара (Ishihara) 230
Итконен, Эркки (Itkonen, Erk-
ki) 431
Йиречек, Константин (Jirecek,
К.) 99, 408
Йокль, H. (Jokl, N.) 413
Йонашку, ?. (Ionascu, A.) 328
Йордан, Йоргу (Iordan, Iorgu)
321, 323
517

Кабасанов, Стайко 412
Кайзер, Луиза (Kaiser, Louise)
326
Kapp, Дж. Б. (Carr, J. В.)
Касагранде, Джозеф Б. (Са-
sagrande, Joseph В.) 12, 68,
78
Катичич, P. (Katicic, R.) 407
Кент (Kent) 494
Кеттунен, Лаури (Kettunen,
Lauri) 426
Кипарский, Валентин (Kipar-
sky, Valentin) 375
Клейн, Шелдон (Klein,
Sheldon) 18, 141
Клёке, Г. Г. (Kloeke, G. G.)
91
Кноте, Г. (Knothe, H.) 386
Коллиндер, Бьёрн (Collinder,
Bjorn) 420, 421
Конов, Стен (Konow, Sten) 504
Копитар, В. 99
Коэн, Марсель (Cohen, Marcel)
16, 131
Кранцмайер, Эберхард
(Kranzmayer, Eberhard) 384, 385,
386, 391, 397
Крускэл, Уильям (Kruskal,
William H.) 216
Куерво, P. X. (Cuervo, R. J.)
293, 306, 316
Курмулис, Г. (Kourmoulis, G.)
6
Кустенобль, Элен H. (Couste-
noble, Helene ?.) 92
Кьельдегаард, П. M. (Kjelde-
gaard, P. M.) 230
Кюнель, П. (Kuhnel, P.) 392
Лабов, Уильям (Labov,
William) 12
Лагеркранц, Элиэль
(Lagercrantz, Eliel) 435
Ладо, Роберт (Lado, Robert)
279
Ландар, Герберт (Landar,
Herbert) 237
Лант, Хорэс (Lunt, Horace G.)
329
Ларин, Борис Александрович 8
Лафон, Рене (Lafon, Rene) 82,
311
Леви, Эрнст (Lewy, Ernst) 412,
424
Леннеберг, Э. X. (Lenneberg,
?. ?.) 227, 229, 240, 273
Леопольд, Вернер (Leopold,
Werner) 67
Либерсон, С. (Liberson,
Stanley) 13, 215
Локвуд, У. Б. (Lockwood,
W. В.) 341
Лооритс, Оскар (Loorits,
Oskar) 420
Лопес, Д. (Lopes, D.) 483
Лордж, Ирвин (Lorge, Irvin)
239, 267, 274
Лэмб, Сидней М. (Lamb,
Sydney M.) 196
Людовичи,Э. (Ludovicy, E.) 163
Льюис, Генри (Lewis, Henry)
339
Майнер, Горэс (Miner, Horace)
66
Макнейл, Дэвид (McNeill,
David) 271, 273
Макфарлэнд, Дж. Б. (McFar-
land, J. В.) 258, 273
Малецкий, M. (Matecki, M.)
399, 400
Малмберг, Бертил
(Malmberg, Bertil) 12, 83
Мансел (Munsell) 228, 231
Марбе, К. (Marbe, ?·) 229
Марр, Николай Яковлевич 9,
112, 114
Мартине, Андре (Martinet,
Andre) 5, 9, 61, 81, 84, 86, 92,
94, 115, 162, 290, 291, 292,
296, 300, 301, 306, 317, 323,
329, 342
Мейе, Антуан (Meillet,
Antoine) 12, 21, 80, 81, 114, 123,
399, 412, 485, 493, 494, 501,
502, 503, 507
Мейер-Любке, В. (Meyer-Lub-
ke, W.) 321, 322, 337
Мельчук И. А. 18
Менарини, Альберто (Menari-
ni, Alberto) 371
Менендес Пидаль, Рамон (Ме-
hendez Pidal, Ramon) 298,
299, 300, 304, 305, 306, 307,
308, 315, 316, 343
Мёрдок, Г. П. (Murdock, G. P.)
132
Мещанинов, Иван Иванович
114, 116
518

Миджид, Хью (Migeod, Hugh)
492
Миклошич, Франц (Miklosich,
Franz) 99, 322
Милевский, Тадеуш (Milewski,
Tadeusz) 420, 421
Миллер, Джордж (Miller,
George ?.) 68, 273
Мирчев, Кирил 411
Митвох, Э. (Mittwoch, E.) 131
Младенов, С. 400
Моль, Ф. Жео (Mohl, F. Geo)
113, 114, 117, 119
Муке, Э. (Mucke, E.) 397
Мункачи, Бернар (Munkacsi,
Bernard) 423
Мэтьюс, M. A. (Methews, M. A.)
227
Мюллер, Макс (Muller, Max)
114
Наварро, Томас (Navarro,
Tomas) 92, 484
Надель С. ?. (Nadel, S. F.) 193
Найда, Ю. (Nida, Eugene ?.)
12, 21, 189
Немет, Дьюла (Nemeth,
Gyula) 440
Неринг, Альфонс (Nehring,
Allons) 122
Нидерман, Макс (Niedermann,
Max) 14
Нильсен, Конрад (Nielsen,
Konrad) 435 ·
Одрикур, Андре (Haudricourt,
Andre) 88, 292
Осгуд, Чарльз (Osgood,
Charles ?.) 13, 67, 229, 243, 245,
246, 247, 273
Офтедаль, Магне (Oftedal,
Magne) 61, 380
Пайк, Кеннет Л. (Pike,
Kenneth L.) 62, 283
Пап, Лео (Pap, Leo) 12, 75,
365
Паскуали, Дж. (Pasquali, G.)
128
Паудлер, Ф. (Paudler, F.) 426
Пауль, Герман (Paul,
Hermann) 7, 72, 96, 355
Пескаторе, П. (Pescatore, P.)
161, 162
Петрович, Э. (Petrovici, E.)
14, 19, 321, 323, 402, 409
Пизани, Витторе (Pisani,
Vittore) 411, 413
Покорный, Юлиус (Pokorny,
Julius) 339, 416, 429, 431
Поливанов, Е. Д. 9, 344, 355
Помпилиус, Прадель
(Pompilius, Pradel) 16
Пости, Лаури (Posti, Lauri)
431, 432
Прокофьев, Г. Н. 422
Пушкариу (Puscariu, Sextil)
117 119 331
Пэтруц, Й. (Patrut, I.) 332
Равила, Пааво (Ravila, Paavo)
426, 433
Рассел, У. A. (Russell, W. A.)
227, 257, 258, 267, 274
Редлих, Фридрих (Redlich,
Friedrich) 385, 386
Рей, Пунья Слока (Ray,
Punya Sloka) 5
Рейнеке, Джон (Reinecke,
John ?.) 503
Реманн, Жан Рене (Reiman,
Jean Rene) 10, 12, 155
Рид (Reed, С. Е.) 137
Рид, Дэвид У. (Reed, David
W.) 279
Роберте, Дж. М. (Roberts,
J. M.) 227, 273
Ронжа, Ж. (Ronjat, J.) 67
Росетти, Ал. (Rosetti, Al.) 6,
323, 324, 416, 417
Сабей, Экрем (Cabej, Eqrem)
413
Сакитиба, Д. ?. (Sakitiba,
D. F.) 186
Самарин, Уильям (Samarin,
William J.) 491
Сандфельд, Кр. (Sandfeld, Kr.)
16, 398, 412, 416
Сводеш, Морис (Swadesh,
Morris) 283, 489
Себеок, Томас A. (Sebeok,
Thomas ?.) 422
Селищев, ?. ?. 16
Сильвен, Сюзанн (Sylvain,
Syzanne) 486, 487, 490, 492,
497, 500, 510
Синор, Дэнис (Sinor, Denis)
419, 441
519

Скок, П. (Skok, P.) 399, 414
Скутш (Skutch) 123
Смит (Smith) 283, 284, 286, 288
Соважо, Орельен (Sauvageot,
Aurelien) 12, 421, 427, 429,
436
Соммерфельт, Альф
(Sommerfeit, Alf) 113, 116, 334, 484
Соссюр, Фердинанд де
(Saussure, Ferdinand de) 84, 342
Софиетти, Джеймс (Soffietti,
James) 63
Сроул (Srole) 66
Стати, Сорин (Stati, Sorin) 417
Стене, Аста (Stene, Asta) 360,
362, 381, 382
Стойков Ст. 412
Стормс, Л. Г. (Storms, L. H.)
227
Сэпир Эдуард (Sapir, Edward)
79, 141, 512
Табуре-Келлер, Андре
(Taburet-Keller, Andree) 12, 170
Таули, Вальтер (Tauli,
Valter) 5, 419
Тводделл, В. Фримэн
(Twaddell W. Freeman) 283
Теньер, Люсьен (Tesniere,
Lucien) 9, 21, 81, 117, 372
Тиктин, X. (Tiktin, H.) 321
Товар, Антонио (Tovar,
Antonio) 82
Тогби, Кнуд (Togeby, Knud) 16
Тойвонен, Ю. X. (Toivonen,
Y. H.) 434, 435
Томашек (Tomaschek) 122
Томпсон Р. У. (Thompson,
R. W.) 21, 512
Торндайк, Э. Л. (Thorndike,
?. L.) 239, 267, 274
Трейгер, Джордж Л. (Trager,
George L.) 283, 284, 286,
288, 356, 417
Трубецкой, Николай
Сергеевич 8, 92, 93, 324, 329, 398
Тэйлор, Дуглас (Taylor,
Douglas) 21, 79, 479, 482, 483,
493, 494, 497, 498, 499, 500,
501, 502, 503, 506.
Уилкоксон (Wilcockson) 262,
265
Уиннэм, Кейт (Whinnom,
Keith) 478, 479, 481, 484, 512
Уитни, Уильям Дуайт
(Whitney, William D.) 372, 382
Уленбек (Uhlenbeck, С. С.)
301, 421, 424
Ульвинг, T. (Ulving, T.) 421
Уорд, Ида (Ward) 487, 488
Уорнер (Warner) 66
Успенский, Б. А. 20
Фалькун, Франсуа (Falc'hun,
Francois) 88
Фант (Fant, С. G. M.) 326
Фаркаш, Й. (Farkas, J.) 425
Фарнсуорф, Д. (Farnsworth,
Dean) 228, 231
Фаукес, P. A. Fawkes, R. ?.)
14, 337
Фергусон, Чарльз A.
(Ferguson, Charles A.) 10
Физель, ?. (Fiesel, F.) 123
Фишман, Дж. A. (Fishman,
J. A.) 10, 155, 156, 157
Флом, Г. T. (Flom, G. T.) 137,
374
Фогт, Ганс (Vogt, Hans) 21,
62, 94
Фоли, Дж. П., мл. (Foley,
J. P., Jr.) 227
Форд, Дж. Д. M. (Ford, J.
D. M.) 293
Фрай, Д. Б. (Fry, D. В.) 68
Фрейре, Жильберто (Freyre,
Gilberto) 66
Фридман, Б. (Friedmann, В.)
128
Фрингс, Теодор (Frings,
Theodor) 89, 90
Фриз, Чарльз (Fries, Charles)
62
Фукс, Д. (Fuchs, D.) 419
Фэн, Ж. (Faine, J.) 500
Хаас, Otto (Haas, Otto) 403,
407
Хаймз, Д. Г. (Hymes, Dell H.)
486, 503, 509
Халле, Морис (Halle, Morris)
326
Харрис, Зеллиг С. (Harris,
Zellig S.) 76, 279
Хауген, Эйнар (Haugen, Ei-
nar) 5, 12, 18, 19, 22, 94,
227, 283
520

Хейл, Горацио (Hale, Horatio)
300
Хёнигсвальд, Генри M.
(Hoenigswald, Henry M.) 74
Хоккет, Чарльз ?. (Hockett,
Charles F.) 196, 499
Холл, Роберт ?., мл. (Hall,
Robert, A. Jr.) 80, 486, 487,
489, 490, 497, 501, 503, 504,
506, 512
Холмер, Нильс М. (Holmer,
Nils M.) 424
Хольдер (Holder) 122
Хомский [ = Чомски], Ноам
(Chomsky, Noam) 13, 196,
273
Хортон, Д. Л. (Horton, D. L.)
230
Хубшмид, И. (Hubschmied, J.)
9
Цивьян, Т. В. 20
Чекановский, Й.
(Czekanowski, J.) 423, 435
Черник, Э. (Tschernik, E.) 383
Шафер, Роберт (Shafer,
Robert) 504
Шах, Пауль (Schach, Paul) 75
Шебеок, ?. (Sebeok, F.) 13
Шевелов, Дж. (Shevelov,
George Y.) 323
Шёстедт, Г. (Sjostedt, G.) 92
Шёстедт-Йонваль, M. Л.
(Sjoestedt-Jonval, M. L.) 114
Шоу (Shaw, G. С.) 300
Шпербер, В. (Sperber, W.) 8, 11
Шрадер (Schrader) 122
Штефан, Г. (Ctefan, Gh.) 409
Штурме, Э. (Sturms, E.) 426
Шухардт, Гуго (Schuchardt,
Hugo) 5, 7, 84, 112, 114,
116, 117, 479, 496, 497, 500,
501, 502
Щерба, Лев Владимирович 7,
8, 11, 12, 13, 114, 116
Эдуарде, А. Л. (Edwards, A. L.)
249, 253
Эйнарссон, Стефан (Einarsson,
Stefan) 341
Эллис, Джеффери (Ellis,
Jeffrey) 18
Эман, Эмиль (Ohman, Emil)
380
Эмено, M. Б. (Emeneau, M. В.)
12, 507
Энтвисл, У. Дж. (Entwistle,
W. J.) 342
Эпстейн, И. (Epstein, I.) 242
253
Эрвин, Сьюзен М. (Erwin,
Susan M.) 13, 227, 230, 243,
245, 246, 253, 273
Эрну, Альфред (Ernout,
Alfred) 123
Эстерберг, Торе (Osterberg,
Тоге) 21
Якобсон, Роман (Jakobson,
Roman) 8, 324, 326, 329, 330,
331, 398, 506
Яо Шен (Yao Shen) 279, 280

УКАЗАТЕЛЬ ЯЗЫКОВ
абхазский 329
авестийский 411, 415
аквитанский 82
албанский 16, 40, 99, 100, 401
402, 403, 404, 406, 409, 413,
414, 415, 416, 417, 418, 423,
499
алеманнский 36, 39
алтайские 419, 420, 436, 439,
440, 441
амхарский 131
анатолийские 122, 125
английский 28, 32, 33, 34, 36,
37, 38, 39, 41, 43, 44, 45, 46,
48, 49, 54, 64, 65, 66, 71, 73,
74, 75, 76, 78, 82, 101, 11З,
115, 116, 135, 136, 137, 138,
139, 187, 188, 192, 194, 195,
221, 222, 227, 231, 232,
233, 234, 235, 236, 237, 238,
239, 240, 242, 243, 244, 245,
246, 247, 248, 249, 251, 252,
255, 256, 257, 259, 260, 261,
262, 263, 264, 265, 266, 267,
268, 269, 270, 271, 272, 279,
280, 281, 282, 283, 284, 285,
286, 287, 288, 300, 326, 333,
334, 335, 336, 337, 338, 339,
340, 341, 344, 345, 346, 347,
348, 349, 351, 352, 353, 355,
357, 358, 359, 360, 361, 362,
363, 364, 365, 366, 367, 368,
369, 370, 371, 372, 374, 376,
377, 378, 379, 416, 430, 459,
461, 462, 465, 466, 467, 468,
469, 470, 477, 480, 482, 487,
489, 490, 495, 497, 498, 499,
505, 507, 510, 511, 512
английский язык в Америке
346, 348, 350, 352, 353, 357,
360, 371
английский язык в Вест-Индии
476, 477
английский язык в Индии
(«индийский английский») 139, 192
англо-креольские 486, 489, 512
англосаксонский 336, 339, 340,
342
арабский 33, 82, 101, 116, 131,
135, 137, 217, 218
араваканский 490, 491
арамейский 49
арктические (древнесеверные)
419, 422, 435, 439, 441
армянский 117, 407, 412, 414,
423
арумынский 99, 404
ассирийский 124
атапаскский 503
африканские языки (языки
Африки) 50, 130, 134, 135, 136,
137, 138, 139, 140, 188, 486,
489, 491, 493, 497, 498, 499,
500, 507, 510, 512
афро-испанские (креольские)
483
ашанти 489
баджуэ 451, 452
балканская латынь 106
балканские 16, 40, 99, 103,
105, 106, 398, 399, 400, 401,
402, 403, 404, 409, 416, 418,
506
балтийские 410, 413, 426, 427,
429, 430, 431, 432, 434, 437
522

балто-славянский 410, 427, 428
бамбара-диула 185
банту 132, 137, 510
бариба 186
баскский 82, 92, 126, 298, 299,
300, 301, 302, 303, 304, 305,
306, 307, 308, 312, 313, 314,
317, 318, 319, 320, 342, 343,
423, 424, 425; баскские
диалекты 90, 126, 303, 310, 311,
319, 320
басса 450
бата 134
беарнский 91, 311
берберский 217, 218
бети 452
бихари 194
болгаро-македонские диалекты
330, 412, 414
болгарский 16, 36, 40, 99, 101,
ИЗ, 323, 329, 401, 402, 403,
404, 411, 412, 414, 415, 416,
417, 418, 423, 506; восточно-
болгарский диалект 323, 329
болева 134
бретонский 40, 88, 317, 336, 337
британский (кельтский) 339
булу 450, 451
бурушаски 424
бурят-монгольские диалекты
442
валлийский (уэльский) 113,
317, 333, 334, 335, 336, 337,
338, 339, 340;
североваллийский диалект 334
валлонский 219
венгерский 45, 46, 102, 116,
330, 404, 423, 425, 428, 436,
437, 438, 439, 440, 441
вепсский 427, 430, 432, 433
верхнелужицкий 383, 389, 390,
397
водский 427, 430, 432, 433
волжско-финские 435, 438
восточнобалканская латынь
409
восточносредневерхне
немецкие диалекты 388
вульгарная латынь (народная)
114, 293, 296, 302, 306, 417
вьетнамский 26
гавайский 47
гаитянский (креольский) 489,
511
галло-романские 486
галло-романский
(французский) 89, 90, 508
галльский 122, 126, 337
гасконский (диалект
французского языка) 170, 173, 298,
302
германские 40, 89, 91, 106,
113, 335, 339, 340, 342, 428,
429, 430, 431, 432, 434, 486,
497, 505; западногерманский
89, 294, 486;
северогерманский 340
геэз 131
голландский 91, 218, 219, 489,
502, 510
голландско-креольский 483
готский 113
греческий 40, 85, 99, 106, 120,
121, 122, 124, 125, 126, 127,
128, 129, 300, 367, 401, 403,
404, 405, 407, 408, 409, 410,
411, 412, 413, 414, 415; се-
верные диалекты 402; язык
Гомера 125
грузинский 424
гуарани 83
гудбрандедальский (диалект
норвежского языка) 359
гуллах 499
дако-мизийский (дакский) 406,
409, 414, 417, 418
дако-румынские диалекты
(румынского языка) 99, 331
далматинский (велиотский)
407, 409
датский 113, 116, 367, 375
делийский (диалект хинди) 201
денди 186, 188
диула 188, 510
дорийский (диалект греческого
языка) 125
древнебаскский 299, 301, 306,
310
древнеболгарский 410, 411, 413
древневерхненемецкий 77, 113,
379
древнегреческий 403
древнеисландский 341
древнелужицкие диалекты 385,
388, 394, 396
древнемакедонский 408
34* 523

древненорвежский 359
древнеперсидский 411, 495
древнескандинавский 428
древнефранкский 339
дуальский 116
дунганский 329
задунайские (диалекты
венгерского языка) 441
западноафриканские 478, 484,
489, 492, 512
западнобалканская латынь
409
западнославянские 101
зуни 227, 240
иберийский 82, 299, 309
иберийские диалекты 126
иберо-романские диалекты 305
ибо 138, 456, 487, 488, 505, 510,
511
иврит 37, 45, 46, 49
идиш 36, 38, 39, 40, 43, 44, 49,
505; американский диалект
43, 44; юговосточный
диалект 506
ижорский 430, 433
иллирийский 107, 406, 407, 408,
409
индейцев американских языки
48, 65, 66, 79, 136, 370, 375
индийские 423
индоевропейские 41, 323, 329,
406, 407, 413, 415, 416, 419,
420, 422, 424, 425, 426, 427,
428, 429, 433, 434, 435, 436,
440, 442, 489, 495, 502, 507
индоевропейские диалекты 80,
339
индо-иранские 423, 437, 440
индо-португальские диалекты
480, 481, 483, 512
ионийский (диалект греческого
языка) 125, 127
иранские 411, 413, 440
ирландский 340;
староирландский 339
исландский 45, 281, 340, 341,
377
испанские диалекты (креоли-
зованные) 478, 481, 512
испанский 32, 33, 34, 43, 65,
66, 74, 76, 82, 83, 101, 117,
127, 136, 173, 256, 258, 260,
262, 263, 266, 267, 268, 279,
290, 293, 294, 295, 298, 300,
303, 306, 308, 309, 310, 312,
313, 317, 319, 333, 342, 343,
353, 355, 356, 358, 361, 366,
370, 483, 499, 512;
американский диалект 43, 44, 92, 294
истро-румынский (диалект
румынского языка) 331, 332
итало-романский 89
итальянский 102, 173, 293, 371,
482; американский диалект
43, 44, 362, 371;
североитальянский 90, 499;
северозападные диалекты 291;
южноитальянский 321, 322
кабардино-черкесский 423
кавитеньо 478, 482, 483
кавказские 122, 423, 424, 425,
440
кака 451, 452
калабрийские (диалекты
итальянского языка) 342
камасинский 437, 439, 442
камчадальский 421
канадский (диалект
французского языка) 45, 76
кано (диалект языка хауса) 130
кантабрийский (диалект
испанского языка) 305
кантонский диалект
(креолизованный) 480, 482
канури 131
карельский 433
карибский 490, 491
карибский (креольский) 50, 79,
453, 455, 457, 458, 459, 460,
465, 466, 467, 468, 469, 470,
472, 473, 474, 476, 477, 478,
484, 504, 508, 509
карийский 126
кастильский 89, 290, 291,
292, 295, 296, 297, 298, 299,
303, 304, 305, 307, 308, 309,
310, 312, 313, 314, 315, 316,
317, 318, 319, 320
каталанский 291, 296
кашмирский 329
кашубский 104
кельтские 107, 317, 333, 335,
337, 339, 340, 341, 342, 499
кетский 424
киконго 447, 448, 450
524

китайский 46, 279, 280, 482,
497, 498
китайский пиджин 482, 495,
496, 497
китуба (кикванго, кибуламата-
ди, простое киконго,
торговое киконго) (вариант языка
киконго) 447, 448, 449, 450,
452
кифейлиогский (диалект
валлийского языка) 334
коба 184
койбальско-карагасский 442
Кольский (диалект саамского
языка) 433, 436
команчей язык 43, 44, 78
коми-вотяцкий 439
коми-зырянский 437, 439
коми-удмуртский 436, 437, 438,
446
корнский 337, 338
коряцкий 424
коттский 424
креольские 41, 50, 62, 65, 80,
112, 115, 116, 478, 479, 481,
482, 484, 485, 486, 487, 488,
489, 491, 492, 493, 494, 495,
496, 497, 498, 499, 500, 501,
502, 503, 504, 505, 506, 507,
508, 509, 510, 511, 512
кутенаи 300
лабурдинский (диалект
баскского языка) 311
лангедокский (диалект
французского языка) 170
латинский 48, 77, 78, 82, 85,
93, 98, 101, 102, 106, 107,
11З, 114, 117, 118, 120, 121,
122, 123, 124, 125, 126, 127,
128, 129, 259, 290, 292, 293,
296, 297, 298, 299, 300, 301,
302, 306, 307, 321, 322, 325,
327, 328, 331, 337, 339, 340,
343, 353, 367, 379, 403, 404,
406, 408, 409, 410, 415, 416,
417, 418, 441, 495, 499
латышский 426, 427, 428, 429,
430
леонский (диалект испанского
языка) 307
либурнийский 407
ливский 429, 430
ликийский 121 — 122
лингала 448
лингва франка (lingua franca)
116, 484, 485, 491, 494
литовский 48, 410, 416, 426,
429, 430; американский
диалект 48
лувийский 405
лужицкие 8, 98, 103, 116, 383,
387, 388, 389, 391, 397
луизианский (диалект
французского языка) 43, 44
людиковский (диалект
карельского языка) 430, 432, 433
люксембургский 155, 156, 157,
160, 161, 162, 163, 164, 165,
166, 167, 168, 169
мака 451, 452
маканезский (креолизованный
португальский диалект
Гонконга) 480, 481, 482, 483
македонский 40, 99, 100, 401,
404, 407, 408, 409
малайский 50
малайско-полинезийские 495
малайско-португальские
диалекты (креолизованные) 479,
480, 484
малаккский диалект
(креолизованный) 481
мансийский 421, 422, 437, 439,
441
марийский 421, 422, 436, 437,
438, 439
марсельский (диалект
французского языка) 26
мегленорумынский 99, 330
меланезийские 497, 498
меномини 47
мизийский 412
могавк 43, 44
мозарабские диалекты 304
мокшанский (диалект
мордовского языка) 438
монгольский 420, 438
мордовский 421, 422, 423, 424,
425, 437, 438, 442
мунда 194
навахо 68, 230, 231, 232, 233,
234, 235, 236, 237, 238, 239
нгумба 451
нджем 451, 452
525

негро-английский 116
негро-африканский 116
негро-португальский 116
негро-французский 116, 499
немецкий 36, 37, 38, 39, 40, 43,
44, 48, 49, 75, 97, 98, 101,
102, 103, 104, 113, 115, 116,
155, 160, 161, 163, 164, 165,
166, 168, 169, 171, 256, 257,
262, 263, 266, 267, 268, 279,
333, 334, 335, 336, 337, 338,
339, 353, 364, 367, 369, 371,
377, 383, 384, 385, 386, 387,
388, 389, 390, 391, 392, 393,
394, 395, 396, 397, 415, 416,
429, 431, 441, 496;
верхненемецкий диалект 170;
нижненемецкий диалект 90, 416;
северонемецкие диалекты 342;
южнонемецкий диалект 34,
40
ненецкий 420, 421, 422, 424,
434, 436, 437, 439, 441, 442
неолатинские диалекты 127
нигер-конго 133, 134
нижнелужицкий 383
новогреческий 16, 99, 105, 127;
диалекты Пелопоннеса 105;
северногреческие диалекты
105
новомеланезийский (пиджин)
495, 497, 498
новосоломоновский (пиджин)
495
норвежский 46, 48, 78, 112,
113, 116, 221, 280, 281, 282,
283, 284, 285, 286, 287, 288,
345, 346, 347, 348, 349, 350,
357, 359, 360, 361, 362, 364,
365, 366, 367, 369, 370, 372,
374, 376; американский
диалект 46, 61, 64, 78, 281, 344,
345, 346, 347, 348, 349, 350,
356, 357, 358, 359, 360, 361,
363, 364, 365, 366, 367, 368,
369, 370, 372, 373, 374, 376,
377; восточный диалект 359,
западный диалект 359
обско-угорские 434
общеиспанский 295, 320
общероманский 293, 327
общерумынский 325, 326, 327,
328, 329, 331
общеславянский 323, 329, 410,
412
олонецкий (диалект
карельского языка) 427, 432, 433
осетинский 423, 440
оскский 129
палеоазиатские 420
палеоевразийские 422, 435,
441, 442
палеоевропейские 422, 435, 441
палеосибирские 420, 421, 422,
424, 425
папиаменту (креольский) 478,
481, 482, 483, 484, 499, 512
парижский (диалект
французского языка) 26, 86, 88
пеласгов язык 405
пенджаби 190, 193, 194, 195,
197, 199, 200, 201, 202, 203
пенсильванский (диалект
немецкого языка) 44, 75, 77,
352, 356, 364, 371, 372
пермские 436, 437, 438, 439
персидский 50, 411
пиджин языки 50, 62, 193,
202, 203, 482, 484, 486, 491,
492, 494, 495, 496, 497, 499,
505, 506, 508, 512
пима 370
полабский 104, 105
польский 38, 103, 333, 337,
505
португало-креольские 512
португальские диалекты (кре-
олизованные) 478, 479, 480,
481, 482, 484
португальский 48, 65, 116,
127, 136, 279, 291, 296, 317,
322, 351, 353, 363, 365, 366,
480, 483, 484, 489;
американский диалект 37, 45, 75, 92,
351, 353, 355, 363, 365, 366,
367, 369
португальский пиджин 483, 512
прасаамский 436
прафинский 431
прауральский 420
прибалтийско-финские 419,
421, 422, 425, 426, 427, 428,
429, 430, 431, 432, 433, 434,
435, 436
провансальский 26, 92, 170,
171, 173, 181, 291
526

протоатапаскский 503
пунический диалект 85
рёросский (диалект
норвежского языка) 359
ретороманский 36, 39, 71
риксмол 113, 116
родопский (диалект
болгарского языка 412
романские 36, 40, 83, 88, 89,
93, 102, 106, 107, 113, 116,
290, 291, 292, 296, 297, 298,
300, 301, 302, 303, 305, 306,
308, 313, 314, 316, 317, 318,
321, 322, 324, 325, 326, 337,
340, 403, 404, 410, 416, 417,
486, 489, 496, 497, 498, 499,
500; восточнороманские 323;
западнороманские 93, 290,
292, 295, 297, 307, 312, 321,
323, 325
румынский 16, 19, 36, 40, 58,
99, 113, 116, 117, 321, 322,
323, 324, 327, 329, 330, 332,
401, 402, 403, 404, 406, 409
410, 413, 414, 415, 416, 417,
418, 423, 441, 496, 506
русский 15, 19, 20, 29, 31,
37, 38, 43, 44, 45, 48, 71, 87,
242, 367, 378, 415, 423, 427,
430, 432, 433, 436, 437, 438,
439, 442
саамский 419, 421, 422, 428,
430, 434, 435, 436, 437, 442
сабир (lingua franca
Средиземноморья) 484
салатский (диалект ливского
языка) 430
самбоангуэньо 478, 482, 483
самодийские 420, 428, 435, 442
санго (африканская lingua
franca) 491
санскрит 46, 50, 415, 416
сарамаккан 481, 512
сардский 322, 325
селькупский 441, 442
семитские 85
сенегальские диалекты 510
серболужицкие 383, 384, 385,
386, 387, 388, 389, 390, 391,
392, 393, 394, 395, 396, 397
сербохорватский 401
сербскохорватские диалекты
36, 105, 330
сербский 100; юго-восточные
диалекты 105
серер 510
сефардский 294, 299
силезские диалекты (польского
языка) 40
ситему 184
скандинавские 32, 339, 374,
423, 426, 427, 428, 436
славороманский 99
славянские 19, 36, 40, 97,
99, 100, 102, 103, 104, 106,
113, 117, 118, 323, 324, 325,
329, 404, 412, 413, 426, 427,
429, 432, 440, 441, 496, 505
словацкий 330
собане 184
сокодотский (диалект
венгерского языка) 441
солёрский (диалект
норвежского языка) 359
сонгаи 131
со(у)летинский (диалект
баскского языка) 91, 92, 311
сранан-тонго (таки-таки) 481,
482, 483, 486, 487, 488, 489,
497, 498, 499, 502, 510, 511,
512
средневерхненемецкие
диалекты 385
староиспанский 293, 297, 310
старокастильский 292, 294,
297, 312, 315
старославянский 87, 113, 337
старофранцузский 291, 309
суахили 131, 135, 137
сусу 184, 185
таи (сиамский) 256, 258, 262,
266, 267, 268
таос (язык индейцев) 355, 356
татарский 438, 439, 442
тви 138
телемаркский (диалект
норвежского языка) 348
тихоокеанский пиджин 495
тоскский 413
трансильванский (диалект
венгерского языка) 441
трынский (диалект
болгарского языка) 412
тугу 479
тунгусо-маньчжурские 420
527

турецкий 100, 116, 401, 402.
423, 424, 439
тюркские 419, 420, 422, 425,
436, 437, 438, 439, 440, 442
угорские 439
украинский 36, 506; западно-
украинский диалект 330, 331
урало-алтайские 419, 422
уральские 419, 420, 421, 422,
424, 425, 428, 429, 431, 434,
435, 436, 437, 440
УРДУ 50
уэльский — см. валлийский
фалашский еврейский 131
фарёрский 340, 341
фарси 423, 424
финикийский 124
финно-угорские 419, 421, 422,
423, 424, 425, 427, 429, 431,
434, 435, 436, 437, 438, 441,
442 495
финский 45, 432, 433, 435,
436; американский диалект
377
фламандский 91, 219
фракийский 107, 323, 405, 406,
407, 408, 409, 414, 415, 416
франко-креольские 486, 489,
502, 508, 512
франко-провансальские
диалекты 92, 291
франкский 342
французский 15, 16, 19, 20,
26, 29, 31, 32, 33, 34, 37, 39,
40, 41, 43, 44, 46, 47, 48, 50,
54, 55, 65, 76, 87, 88, 90,
101, 113, 114, 115, 116, 135,
136, 137, 138, 139, 155, 156,
157, 160, 161, 163, 164, 165,
166, 167, 168, 169, 170, 171,
172, 173, 180, 181, 187, 188,
216, 217, 218, 242, 243, 244,
245, 246, 247, 248, 249, 251,
252, 271, 290, 291, 293, 297,
300, 303, 317, 333, 334, 335,
336, 337, 338, 339, 340, 352,
353, 358, 370, 376, 377, 414,
415, 417, 428, 451, 452, 453,
454, 455, 456, 457, 458, 459,
465, 466, 467, 469, 472, 473,
474, 477, 486, 488, 489, 490,
493, 496, 497, 498, 499, 502,
505, 508, 509, 510, 512
французский язык в
Вест-Индии 476
фригийский (бригийский) 403,
406, 407, 408, 409, 412
фризский 339
фульбе 131, 135
хамитские 134
хантыйский 421 422, 437, 439
441
хауса 130, 131, 135
хеттский 405
хинди 46, 50, 190, 194, 195,
197, 199, 200, 201, 202, 203;
восточный диалект 201
хиндустани 50
хорватский 102, 332, 441
хурритский 423
цыганский 117
чадские (языки оз. Чад) 133,
134
чаморро 499
чешский 45, 48, 49, 58, 93, 97,
98, 101, 102, 103, 104, 330,
358
чилуба 448
чинук 300
чирикахуа (язык индейцев) 361
чувашский 438, 446
чукотские 421, 424
шведский 75, 221, 427, 432;
американский диалект 373,
374
швейцарский (диалект
немецкого языка) 71
эве 486, 487, 488, 509
эвенкийский 441, 442
эгейский 125
эльзасский (диалект немецкого
языка) 170, 496
эолийский (диалект греческого
языка) 125, 406
эрмитаньо 478, 482, 483
эскимосский 421, 422, 424, 425
эскимосские 65, 378
эсперанто 497, 506
эстонский 425, 427, 429, 430,
436; южноэстонский диалект
427, 430
528

этрусский 122, 123 яки (язык индейцев) 355, 358
370
ямайский (креольский) 479,
южнославянские 101 482
юкагирский 420 яунде (диалект) 451

ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ
Автоматическое
реферирование 143
Аллофон 279
Амальгамные языки
(разнородные) 375
Балканский языковый союз 98,
105, 400
Взаимное влияние языков 6,
101
Влияние одного языка на
другой 202
Внеязыковой фактор 79
Восприятие (reception) (тип
употребления языка) 156
Вторичное заимствование 358
Вторичный язык 70
Выражение (план выражения
в языке) 71
Высказывание 69
Генеалогическое родство
языков 485, 494, 500, 501
Гетерогенные (смешанные)
языки 375
Гибридное новообразование
371
Гибридные заимствования 78,
352, 354, 361
Гомогенные языки
(однородные) 375
Гомологическое расширение
(значений слов) 366
Грамматика перехода 76
Грамматическая
интерференция 36, 50
Графический тип употребления
языка 156, 157
Групповой сингармонизм 325
Двуязычие 9, 10, 11, 12, 13,
27, 31, 54, 63, 83, 84, 85, 95,
96, 102, 112, 113, 120, 386
Двуязычное описание
языковых систем 72, 277
Двуязычный носитель 27, 51,
61, 62, 70, 71
Диалог 156, 157
Диаморф 75, 281
Диаморфическое отношение 75
Диасистема 32
Диафон 74, 280
Диафоническое отношение 74,
280
Дивергентное диафоническое
отождествление 74
Дивергентный диафон 281
Диглоссия 97
Диезные согласные 326
Дистрибуция 75
Дифтонгизация 89
Доминирование
(психологическое) одного языка над
другим 52, 53
Единицы плана выражения 72
Единицы плана содержания 72
Единоязычие 183—184
Заимствование 6, 43, 77, 78,
100, 105, 277, 344, 349, 350,
388, 395
Заимствование-перевод 353
Заимствование-сдвиг 77, 78,
354
Заимствования-смеси 78
Заимствованное слово 77, 352,
354, 395
530

Заимствованные образования
77
Заимствованные расширения
77
Изъявительное предложение
198
Имя нарицательное 394
Имя собственное 394
Индуцированное
новообразование 77, 369
Интеграция 69
Интерференция 8, 13, 15, 19,
20, 21, 27, 50, 62, 69, 71, 73,
94, 95, 100, 107, 277, 401
Интерференция морфем 75
Исключительное употребление
языка 155
Источник интерференции 30
Исходный язык 70
Калька (языковая) 113, 353
Конвергентное диафоническое
отождествление 74
Конвергентное развитие
языков 101, 106,
Конвергентный диафон 281
Конвергенция (языковое
схождение) 7, 21, 398, 410
Конкуррентное употребление
языка 155, 156
Координированное двуязычие
13, 67, 243, 253, 272, 273
Креольские языки 41, 508
Лексема 76
Лексическая интерференция 42
Маргинальное заимствование
(периферийное) 364
Матрица кодов 194
Межъязыковое описание 70
Межъязыковой омоним 29
Метод «единиц и размещений»
196
Многоязычие (мультилингвизм)
26, 27, 85, 99, 100, 109
Многоязычный (носитель) 165
Моделирующая система 141,
142, 143
Монолог 156
Монологический тип
употребления 157
Морфема 72, 74, 76
Морфотаксические правила 196
Недоразличение 33, 73
Область (употребления языка)
156
Обратная подстановка 370
Обратные кальки 390
Общее двуязычие 183
Объект интерференции 30
Одностороннее влияние одного
языка на другой 101
Одноязычие 26
Одноязычный (носитель) 165
Омофоническое отношение 75
Омофоническое расширение
365
Ориентированное двуязычие
183, 185, 186
Основной язык
(доминирующий) 53
Отождествление морфем 76
Отождествление фонем 76
Палатализованные согласные
326
Пара названий 384
Первый язык 53
Переключение 28, 49, 50, 69,
70
Перенесение 44, 78, 350, 351,
352
Период двуязычия у взрослых
(период заимствования) 357
Период детского двуязычия
(период заимствования) 358
Письменный узус 156
Письменный язык 156
Подстановка 44, 71, 78, 349,
350, 351, 352, 353, 357
Показатели разноязычия 215
Полное двуязычие 96, 98
Порождающая грамматика 141
Порождающая система 30, 31
Порождение (emission) (тип
употребления языка) 156
Правила репрезентации 197
Простой диафон 281
Простое диафоническое
отождествление 74
«Прямой метод» обучения
языкам 242
531

Развитие языка 95, 485
Разговорный узус 156
Разговорный язык 156
Различительное
(дифференциальное) описание языковых
систем 72
Рассеянная подстановка 357
Расслоение языка (контактное
или локальное двуязычие,
или маргинальное
двуязычие) 110
Расширения (значений) 354
Речевое поведение 51
Речевой коллектив 141, 500
Родной язык 52
Родство языков 485, 496
Сверхразличение 33, 73
Сдвиг (языковой) 28, 49, 50, 58
Семантическое заимствование
353
Семантическое смешение 366
Синонимическое отношение 75
Система (языка) 28
Система моделирования 141,
142
Системы моделирующей
компоненты 143
Ситуация двуязычия 183
Скрещенные языки 114
Слияние 28
Словообразовательная модель
79
Сложное двуязычие (составные
двуязычные носители) 67,
243, 253, 272, 273
Смешанный язык (langue
mixte) 112, 115, 116, 118
Смешение (языковое) 5, 6, 71,
94, 110, 116
Собственно заимствованные
слова 354
Содержание (план содержания
в языке) 71
Создания (creations) 354
Составной диафон 281
Социо-культурные условия
языкового контакта 55
Стандартизованный язык 58
Стихийное языковое движение
141
Структура языка 83, 84, 93,
196, 497, 500
Субстанция языка 71
Субстрат 28, 59, 94, 106
Тип употребления языка
(usage) 156
Уровень коммуникации 209
Устный тип употребления
языка 156
Фонема 278
Фонетическая интерференция
32, 35
Фонологизация диафонов 74
Фонологическое
перераспределение 358
Форма языка 71
Формулы перехода 76
Функциональная нагрузка 88
Функциональное двуязычие
98
Частичное двуязычие 96
«Чистое» двуязычие 242
Ядерное заимствование 364
Язык 50, 84, 207
Язык basic 186
Язык-посредник (lingua
franca) 207
«Язык престижа» 90
Язык с элементами смешения
(langue melangee) 113, 114,
118
Языки пиджин 508
Языки мешаного типа 114
Языковая однородность 209
Языковой знак 29
Языковой контакт 5, 8, 61, 94,
97, 130
Языковой союз 36, 399, 401

СОДЕРЖАНИЕ
В. Ю. Розенцвейг, Основные вопросы теории языковых кон
тактов „
I· Проблематика языковых контактов
У. Вайнрайх, Одноязычие и многоязычие. Перевод
с английского А, К- Жолковского 25
Э. Xауген, Языковой контакт. Перевод с английского
А. К. Жолковского 61
A. Мартине, Распространение языка и структурная
лингвистика. Перевод с английского Р. В. Зенина ... 81
Б. Гавранек, К проблематике смешения языков.
Перевод с немецкого Р. В. Зенина 9^
?. ?осетти, Смешанный язык и смешение языков.
Перевод с французского М. А. Щербины 112
B. Бертольди, Греческий и латинский: языки,
служившие средством передачи местных традиций и орудием
колонизации в Западном Средиземноморье. Перевод с
итальянского Ю. К. Щеглова 120
Дж. Гринберг, Изучение языковых контактов в Африке.
Перевод с английского М. В. Никулиной 130
Ш. Клейн, Некоторые компоненты программы
динамического моделирования исторических изменений в языке.
Перевод с английского Р. В. Зенина 141
II· Двуязычие
Ж. ?. ?еман, Очерк одной ситуации многоязычия:
Люксембург. Перевод с французского М. А. Щербины ... 155
А. Табуре-Келлер, К изучению двуязычия в
социологическом плане. Перевод с французского ??. Л.
Щербины 170
М. Уи, Социологический очерк двуязычия в Черной
Африке. Перевод с французского Ю. К- Щеглова 183
Дж. Гам? е ? ц, Переключение кодов хинди — пенджаби
в Дели. Перевод с английского А. К. Жолковского . . . 190
533

Дж. Гринберг, Определение меры разноязычия.
Перевод с английского К. О. Эрастова 204
С. Либерсон, Новое приложение показателей
разноязычия Гринберга. Перевод с английского К. О. Эрастова 215
III. Интерференция
С. М. Эрвин, Семантический сдвиг при двуязычии.
Перевод с английского К- О. Эрастова 227
У. Лэмберт, Дж. Гавелка, С. Кросби,
Зависимость двуязычия от условий усвоения языка.
Перевод с английского К· О. Эрастова 241
П. Колере, Межъязыковые словесные ассоциации.
Перевод с английского К- О. Эрастова 254
IV. Конвергенция контактирующих
языков
Э. Xауген, Проблемы двуязычного описания. Перевод
с английского А. К. Жолковского 277
A. Мартине, Контакты структур: оглушение свистящих
в испанском языке. Перевод с французского А. А.
Зализняка 290
Э. Петрович, Унаследованное и приобретенное под
иноязычным влиянием в фонетическом и фонологическом
развитии румынского языка. Перевод с французского
Ю. К. Щеглова 321
Р. ?аукес, Английская, французская и немецкая
фонетика и теория субстрата. Перевод с английского Р. В.
Бенина 333
Э. Xауген, Процесс заимствования. Перевод с
английского А. К- Жолковского 344
B. Шпербер, К соотношению между лужицкими и
немецкими топонимами в двуязычной Лужице. Перевод
с немецкого Р. В. Бенина 383
В. Георгиев, К вопросу о балканском языковом союзе.
Перевод с французского М. А. Щербины 398
В. ?аули, О внешних контактах уральских языков.
Перевод с английского Л. К- Жолковского 419
Ю. A. Haйда, Племенные и торговые языки. Перевод
с английского М. В. Никулиной 447
Д. ?эйлор, Очерк структуры креольского языка карибов.
Перевод с английского Ю. К- Щеглова 453
Р. У. Томпсон, Заметка о некоторых чертах,
сближающих креолизованные диалекты Старого и Нового
Света. Перевод с английского Ю. К- Щеглова 478
Д. ?эйлор, О классификации креолизованных языков.
Перевод с английского Ю. К- Щеглова 485
Р. А. Xолл - м л. Креолизованные языки и
«генеалогическое родство». Перевод с английского Ю. /С. Щеглова 493
534

У. Вайнрайх, О совместимости генеалогического
родства и конвергентного развития. Перевод с английского
Ю. К. Щеглова 501
Д. ?эйлор, «Функция — форма» в «нетрадиционных
языках». Перевод с английского Ю. К- Щеглова 508
Комментарий 513
Указатель имен. Составитель Р. А. Агеева .... 516
Указатель языков. Составитель Р. А. Агеева 522
Предметный указатель. Составитель Р. А.
Агеева 530

новое в лингвистике
Вып. VI
Редактор Н. Беляева
Художественный редактор Л. Шканов
Технический редактор В. Павлова
Сдано в производство 4/V 1972 г.
Подписано к печати 22/IX 1972 г.
Бумага 84хЮ81/з2· Бум. л. 83/8
Печ. л. 28,14 Уч.-изд. л. 29,28
Изд. № 13/9247
Цена 2 р. 38 к. Зак. 0293
Издательство «Прогресс»
Государственного комитета Совета Министров СССР
по делам издательств, полиграфии и книжной торговли
Москва Г-21, Зубовский бульвар, 21
Ордена Трудового Красного Знамени
Московская типография № 7 «Искра революции»
Главполиграфпрома Госкомитета Совета Министров СССР
по делам издательств, полиграфии и книжной торговли:
Москва, Трехпрудный пер. 9