Москва 1969
ИЗДАТЕЛЬСТВО ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
Оцифровка
dominas
2018

\J
Ж
ЧЕРКИ О ЖЕНЩИНАХ-

ВЫПУСК ВТОРОЙ
I ероях V-ОВЕтского Lolo
ЗА

9|С|27
Г 39
Второй выпуск сборника
очерков «Героини», так же как и первый,
посвящен славным дочерям
советского народа, удостоенным звания
Героя Советского Союза. О
замечательных советских патриотках, об их
беспредельной любви к своей
Родине, о самоотверженной защите ее
свободы и независимости в годы
Великой Отечественной войны
рассказывают в своих очерках писатели
и журналисты. В книге повествуется
также о женщинах, которым звание
Героя Советского Союза присвоено
за подвиги, совершенные в мирное
время. Как и в первом выпуске,
очерки располагаются в алфавитном
порядке по фамилиям героинь.
Отзывы о книге просим
присылать по адресу:
Москва, А-47, Миусская пл.г 7,
Политиздат, редакция литературы по
истории советского общества.
Редактор-составитель
Л. Ф. ТОРОПОВ

в. песков — 4р^ L* «Чайка»
я
«Волга, колыбель моя-..»
Мужество — не привилегия
только мужчин. 16 июня 1963 года мы вспомнили многих
женщин, прославивших Землю. В тот день Земля
узнала еще одно имя славной дочери.
Валя Терешкова. Двадцать шесть лет. Дочь
тракториста. Родилась в деревне, росла в Ярославле. Училась
в техникуме. Работала на комбинате прядильщиков и
ткачей. Последняя работа — секретарь комсомольского
комитета. Парашютистка. Член партии коммунистов.
Летчик-космонавт. Ее позывным словом из космоса
было красивое слово «Чайка»...
Журналистов в ее биографии очень интересовал день
12 апреля 1961 года. В этот день, в 10 часов по
московскому времени, мир узнал имя: Гагарин. Мы до
мельчайших подробностей помним, что делалось в это утро в
Москве. Люди запрудили улицы. На газетах, на
случайной бумаге, на белых халатах люди писали слова
восторга: «Ура!», «Мы первые!», «Ура Гагарину!»,
«Следующим хочу я!» В редакциях беспрерывно стучали
телетайпы, звонили телефоны. Взбудораженный мир хотел
знать подробности полета, хотел знать все о человеке с
русской фамилией. Что думала, что делала в этот день
Валя?
В этот день она была, как всегда, на работе...
Огромный комбинат в Ярославле. Трубы. Ярусы окон.

История комбината уходит к мануфактуре петровского
времени. Много поколений ткачей одевало Россию на
Ярославской мануфактуре. Сейчас на главном фасаде
комбината ткачей и прядильщиков —орден Ленина.
Сейчас тут делают ткани для нашей промышленности. Люди
на комбинате — как в песне: «Незамужние ткачихи
составляют большинство...»
В управлении производством на втором этаже, в
небольшой комнате у парторга стоит приемник. Очень
старый. Приемник наверняка помнит челюскинцев и
Чкалова. Этот приемник сказал в сорок первом: «война».
Этот же приемник возвестил о победе. Давно бы пора
заменить потемневший охрипший ящик. Но есть вещи,
к которым привыкаешь, как к людям.
Хозяйку приемника Валентину Федоровну Усову
ткачихи больше двадцати лет выбирают своим секретарем.
Сначала комсомольским, потом партийным. В ее
комнату в дни больших новостей ткачихи приходят узнать
что и как. Много хороших вестей сказал старый
приемник. 12 апреля 1961 года приемник говорил
о Гагарине. Взбудораженные ткачихи забегали по
очереди:
— Ну как он?..
У приемника сидели две Валентины. Старшая,
Валентина Федоровна, и младшая — секретарь комсомольцев.
Младшая крутила ручку.
— Девочки, пошел на посадку... Девочки, давайте
все будем думать о нем — ему легче будет. Посадка —
самое трудное...
Девочки слушали каждый вздох, каждый шорох
старого ящика. А потом девчонки плясали от радости. Валя
опять крутила ручку.
— Он говорит... Его голос. Его голос, девочки!
Тут же сообща ткачихи сочинили хорошую
телеграмму: «Москва, Гагарину». Весь день не выключали
приемника. Кто он? Откуда?
В тот день секретарь комсомольского комитета
Валентина Терешкова не знала, что через два года
подруги будут бегать из цеха к тому же приемнику. Мир
будет сидеть у старых и новых приемников. Миллионы
людей будут с нетерпением спрашивать: «Кто она?
Откуда?»

Ее детство начиналось в деревне. Деревня Маслени-
ково стоит на высоком лесистом холме в тридцати
километрах от Ярославля. Тут в маленькой хате под
ветлами у колхозников Елены Федоровны и Владимира
Аксеновича Терешковых в 1937 году родилась девочка.
Назвали девочку Валей.
Детство было как у всех деревенских детей: игра на
лугу, прыганье через веревочку, встреча коровы из
стада, купание в неглубоком сельском пруду.
Отца Валя не помнит. По рассказам матери, это был
человек веселый, общительный, честный. В колхозе он
был трактористом. Он не вернулся с войны. В день,
когда пришло извещение о гибели, у Елены Федоровны
Терешковой родился сын. В честь отца сына назвали
Владимиром.
Трое детей на руках матери... Особенно трудно
пришлось нашим матерям в годы войны. Только
неблагодарный человек может забыть, как много сделали для
нас наши матери. Матери, делая вид, что они сыты, под-
кладывали нам, детям, последний кусок. Матери не
жалели здоровья, чтобы мы вырастали здоровыми, чтобы
детство для нас осталось детством. Вот как об этом
говорит Валя: «Мать для нас сделала все и даже больше,
что может сделать самая любящая мать. Всю жизнь, все
самое дорогое ей отдавать — и все равно перед нею
будешь в долгу».
В 1945 году семья Терешковых — мать с сыном и
двумя дочерьми — переехала к родственникам в
Ярославль. Поселились в маленькой бревенчатой комнате с
низким потолком и единственным окном. В окно сын и
две дочери видели грядку зеленого лука, борозды
картошки, низкие деревца вишен. Мать поступила работать
на ткацкую фабрику. Две ее дочери, Люда и Валя,
пошли в ярославскую школу. Люда — в третий, Валя — в
первый класс.
«Жили бедно, — вспоминает Валя о школьных
годах. — Не всегда был хлеб. Спасала картошка. Но жили
дружно, ссор в доме не было никогда. После школы мы
обязательно помогали маме по хозяйству: мыли полы,
варили обед, носили воду, кололи дрова, стирали, пололи
огород. Бывало, готовишь уроки, а на коленях
укачиваешь Вовку. Каждый в семье знал, что ему делать, не
ждал, что за него это сдалают другие...

В школьные годы я почему-то очень любила паровоз.
Я и сейчас очень люблю ездить в поезде. Прислонишься
лбом к стеклу и стоишь молча. Березы кружатся. Мост
прогремел. Лошади на лугу. Трубы завода. Огоньки
незнакомых поселков... В детстве мне казалось самой
большой радостью посидеть рядом с машинистом. В школе
я говорила подружкам: «После семилетки еду в
Ленинград, в железнодорожное училище».
Мать рассказывает: «Средняя дочь росла сорванцом.
Водилась с мальчишками. Брата обидят — обидчику нос
расквасит. Одежда огнем горела. Портфеля на зиму не
хватало. Летом наперед всех мальчишек с железного
моста в реку сигала. За проделки ее меня в школу
тягали. Училась хорошо. Особенно ладилась математика...»
Валя легко решала задачи и свои, и старшей сестры,
и даже девчонок из техникума. Семь лет ходила Валя в
дневную школу. К осени мать, как всегда, купила
книжки, новый портфель. Но дочь твердо сказала:
— Мама, я должна пойти на работу. Я должна тебе
помогать. Учиться буду вечером.
Валя поступила работать на Ярославский шинный
завод, но через год поменяла работу. Из дома
Терешковых в ткацкие и прядильные цехи стали ходить трое:
мать и две дочери.
Но одной только работой мечтательная и
непоседливая девчонка жить не могла.
Вечерняя школа. День работы, а потом книжки. У
подруг глаза слипаются от усталости, а ей и этого мало.
Лыжи. Кружок домбристов. Связки книг из заводской
библиотеки. Работа по дому: пол в маленькой комнате
начищен до блеска, на окне всегда чистая занавеска,
прополота картошка, посолены огурцы, сшиты для
племянника распашонки. И все с шутками, с песнями.
«Есть такие люди. Работать начнут — у всех руки
чешутся взяться за дело. За стол сядут — у всех аппетит
появляется. Валя у нас такая», — это слова Людмилы,
сестры Вали.
Окончена десятилетка. После школы Валя пошла в
заочный техникум. Опять —днем работа, вечером —
книжки. Лыжи, лесные костры, волжские плесы.
Появилась и еще одна страсть. Эта страсть пугала и мать и
сестру, а Валя смеялась:
— Это ж совсем не страшно!
8

Началось с того, что Валя стала подниматься по
утрам раньше обычного. Тихо, чтобы не проснулись мать
и сестра, выйдет к калитке и смотрит. А там, за крайней
улицей, каждое утро пролетал самолет. Если пристально
поглядеть, увидишь, как самолет высыпает на землю
темные гвоздики. Гвоздики падают и один за другим
превращаются в легкие одуванчики. Медленно, чуть
наискосок одуванчики проплывают над лугом. Так было
каждое тихое утро. Когда шли на работу, Валя
говорила матери и сестре:
— Вот люди, да!
В какое-то утро она не выдержала. Едва только
самолет появился, побежала, перемахнула, как
мальчишка, через забор — и прямиком к лугу...
Потом однажды явилась домой в синяках, с
вывихнутой ногой. Мать расплакалась, а она бросилась
целовать:
— Мама, ну что ты! Многие так начинают... Мама,
это же счастье: плывешь — и петь хочется...
И мать поверила в это непонятное для матери
счастье. Дочь уходила задолго до рассвета. Мать
поднималась следом за ней. Мать у калитки ждала самолета.
С тревогой и смутной радостью мать наблюдала, как на
восходе солнца по небу плывут белые купола...
Дочь добровольно выбрала трудную жизнь: рано
утром — прыжки, днем — работа, вечером — техникум...
25 июня, 1963 год. В большом зале Московского
университета состоялась пресс-конференция. Космонавта
Терешкову спросили: «Вашей последней работой перед
уходом в отряд космонавтов была комсомольская
работа. Какое место в вашей жизни занимает эта работа,
чему она вас научила?»
Ответ: «Комсомольская работа научила меня быть
честной с людьми, научила верить в людей, любить
людей».
Такая это работа: сколько ни делай, все мало, и
сделанного часто не видно, и похвалу не часто услышишь.
Поднимаешься с солнцем, ложишься, когда все окна уже
без огней. В суматохе не всегда пообедаешь вовремя.
И каждый день отдаешь людям частицу своего сердца.
Эта работа не удается, если нет большого и горячего
сердца. Ткачихи выбрали Валю Терешкову на такую
работу...

В 1960 году Валя окончила техникум и перешла в ре-
монтно-механический цех «по-настоящему изучить
оборудование». Это было продолжением учебы, но времени
теперь было больше, и Валя не расставалась с
парашютом. Ранец с парашютом она принесла в комсомольскую
комнату. Это не была парадная комната с плакатами и
диаграммами достижений. Тут после воскресников,
случалось, стояли лопаты и метлы. На столах лежали
рулоны бума1и для стенных газет, в шкафу — костюмы
для маскарадов, подарки шефам. Парашют, конечно,—
всем знакомая штука, но больше по кино, по картинам.
А тут можно растянуть по комнате пучок тонких
веревок, потрогать рукою холодное белое полотно. Много
нашлось любопытных ткачих. Так родилась парашютная
секция. Валя Терешкова стала руководителем секции. Но
скоро вокруг Вали стали собираться не только по делам
парашютным. У кого-то из вечерней школы не
получилась задача. Валя сидит, решает вместе с девчонкой.
Кого-то обидели в цехе. Валя идет в завком. Валю отводят
в сторону: «Валя, посоветуй...» — и доверяют случай,
какой доверишь не всякому.
Тут как раз приспели выборы нового секретаря
комсомола. Должность не легкая. Были на комбинате люди
с опытом комсомольской работы, но ткачихи захотели
выбрать «Валю-парашютистку».
Позвали Валю в партком:
— Тебя называют. Ты как?
— Но я же не справлюсь. Протоколы, собрания...
— Ты думаешь, люди выбирают тебя писать
протоколы?.. Легкого не жди, не такая работа...
— Хорошо. Дайте подумать.
Утром она сказала:
— Если выберут, я согласна.
«Ее выбрали — и не ошиблись», — так рассказывает
старая коммунистка Валентина Федоровна Усова.
А вот как рассказывает о комсомольской работе сама
Валя:
«Новая должность пугала. Более тысячи
комсомольцев на комбинате. А я вроде за командира. С чего
начать? Тут я первый раз в жизни узнала бессонные ночи.
Каждый день надо было во что-то вмешиваться, кого-то
убеждать, с кем-то спорить. Каждая работа, как в
цепочке, тянула за собой новое дело. Бывали дни, прихо-
10

дила в отчаяние: в одном цехе собрание не проводится,
в другом за два месяца задолжали членские взносы,
кто-то напился пьяным, от кого-то муж ушел, в
прядильном цехе план не выполняет вся молодежная бригада.
На все надо немедленно реагировать — и без ошибок.
Помню, пришла в общежитие. Двадцать коек. Белье
грязное, на окнах грязь, на полу мусор. Полы, наверно,
год не мылись. Занавески угольные от пыли. А ребята
живут неплохие. Работают хорошо, кое-кого я видела
даже на Почетной доске. Попыталась стыдить. А в
ответ мне такое, что и сейчас вспомнишь — уши краснеют:
«Тоже, учить нас пришла...»
Собрала, помню, девушек. Нагрянули в общежитие
с ведрами. Вымыли окна, полы, белье поменяли, чистые
занавески повесили, цветы на окна поставили. Ребятам
порядок понравился. Учредили дежурство.
Договорились: пока одна смена работает, другая обед им
готовит. Я в ту неделю ходила счастливая. «Хорошо, —
думают—повернула! Теперь за другое дело возьмусь».
Через полмесяца заглянула в общежитие — и чуть
прямо там не расплакалась. В общежитии пьянка. Чистоты
как будто и не было. Надо было начинать все сначала,
надо было подходить к делу с какой-то новой
стороны. Честно признаюсь, бывали дни, приходила к
парторгу:
— Валентина Федоровна, не могу, это работа не
для меня. Авторитета у меня никакого. Один этот
Валька Нарышкин всю душу вымотал...
Валентина Нарышкина мы в комитете прозвали
Фомой неверящим, ни во что не верил: ни в честность
людей, ни в благородство. Начнет рассуждать — выходит,
каждый о себе только и должен думать. Спокойно
рассуждает. А я не выдерживала. Сцеплюсь — и до
хрипоты. Рассказывала об этих стычках Валентине
Федоровне Усовой. Она терпеливо слушала и начинала
«воспитывать»:
— Ты хочешь, чтоб сразу все, как от волшебной
палочки образовалось. Нет, Валя, такой волшебной
палочки. Нет! Надо много работать. Надо быть
настойчивой и терпеливой. В каждом человеке — хорошее и
плохое. Надо пробуждать хорошее в человеке, надо указать
человеку и на плохое. Но делать все надо умело, не
обижая людей. Валя Нарышкин— совсем молодой
11

парень. Давай вместе с тобой с ним говорить... Не
старайся все делать одна. В нашей работе это самая
большая ошибка...
В комсомольском бюро оказалось много активных и
увлеченных работой девушек и ребят. Я всю жизнь буду
с благодарностью вспоминать помощь своих друзей:
Вали Васюковой, Саши Долуханова, Тани Шепелевой,
Гали Демченко. Парторг Валентина Федоровна Усова
почти каждый день заходила к нам в комитет. Подолгу
беседовала, участвовала в наших рейдах в общежития и
цехи, бывала на собраниях. Это она помогла нам
справиться с «идеологией Валентина Нарышкина». Валя
Нарышкин стал одним из лучших комсомольцев всего
комбината.
Много славных ребят работает у нас на «Красном
Перекопе». Многим я искренне признательна. Они
показали мне: жизнь не тихое зеркальное озеро, жизнь —
это бурное течение с подводными камнями, с порогами.
Я поняла: только при быстром течении вода жизни
остается светлой и чистой. Я поняла: не надо бояться
течения. Надо идти к людям с открытым сердцем, с
добрыми намерениями, и люди всегда поймут. На
комбинате ткачей и прядильщиц меня учили
принципиальности, учили не бояться трудностей, учили любить
жизнь и быть людям полезной. Разве это мало для
человека?..»
Полтора года работала Валя комсомольским
секретарем. Полторы тысячи комсомольцев. Собрания.
Протоколы. Воскресники. Походы. Персональные дела.
Боевые листки. Шефский концерт. Семинары. Рейды на
производство. Первомайская демонстрация... Кто бы мог
перечислить дела, которые принято называть
комсомольской работой! Их не все запланируешь. Их не ждешь,
они приходят сами. Заходит девчонка, вытирает
платочком слезы. Ни отца, ни матери, ни брата, ни сестры
у девчонки, ни жилья, ни работы.
— Хорошо, Вера, недельку поживешь у меня...
Ведет секретарь девчонку к себе домой. А дом все
тот же — одно окошко. Спят рядом. Девчонку, наконец,
берут на работу и в общежитие. А у секретаря новые
хлопоты. У кого-то в семье нелады, кому-то квартира
нужна. А тут вызывают в горком, «снимают стружку» за
какую-то недоделку, за какой-то не вовремя сданный от-
12

чет. Случалось, в горкоме ругалась до хрипоты.
Ткачихи горячо полюбили веселую, готовую всегда подраться
за правду, «Валю-парашютистку».
В суете дел парашют для Вали был едва ли не
главной радостью.
«Ни разу не прыгнув, я уже полюбила этот
увлекательный спорт. Какой прыжок больше всего запомнился?
Конечно, первый прыжок. Это было летом 1959 года».
Ее первый прыжок помнят в аэроклубе. Было раннее
утро. Моросил дождик. На поле около самолета
блестели лужи. Ждали погоды. Немножко нервничали.
Наконец солнце прорвалось сквозь облака. В кабину «Яка»
шагнула невысокая девушка. Летчик видел: волнуется,
из-за шума мотора боится прослушать команду:
«Пошел!». И прослушала.
«Я потеряла ощущение времени. Я вдруг поняла:
надо прыгать. Зажмурив глаза, шагнула в бездну...»
Она не помнит, что думала в короткие секунды
стремительного падения. Она пришла в себя, когда ее
встряхнул раскрывшийся белый купол. Сразу стали
видны солнце, белые облака. Блеснула Волга, голубая
полоса леса виднелась на горизонте. «Я почувствовала:
эта вся красота на земле создана для меня».
Подбежали подруги.
— «Да» или «нет»?..
С парашютом так: после первого раза или человек
скажет «нет», или парашют станет для него божеством.
— Да, да, да! — кричала Валя. — Буду прыгать
миллион раз.
Подошел инструктор и сразу охладил пыл:
— Почему без команды?
«Я лепетала что-то насчет шума мотора. Это было,
наверно, смешно, потому что все отвернулись, чтобы
скрыть улыбку». Инструктор сказал:
— Ладно, прыжок все-таки есть. Приземление
хорошее. Есть все возможности стать хорошей
парашютисткой.
Страх. Был ли он, когда я прыгнула первый раз.
И да и нет. Ведь прыгала я сама. Никто меня не толкал.
И все же я закрыла глаза. И второй раз зажмурилась.
В пятый раз преодолела страх. Падала с
открытыми глазами. Это был перелом — я стала
парашютисткой!
13

В Ярославле она прыгнула около сотни раз.
Прыгала и утром и ночью. И в траву, где росли
одуванчики, и в Волгу на большом празднике. «Отними
парашют— жизнь покажется пресной». Она, как
альпинист, узнала чувство победной радости: шаг за шагом к
вершине, шаг за шагом к познанию своей внутренней
силы и выдержки! Она узнала чувство острого
ощущения жизни.
Валя мечтала поступить в авиационный институт. В
потрепанной сумке рядом с бутербродами, с россыпью
пластмассовых медиаторов для домры она всегда
носила учебники. Чаще всего раскрывала книжку, читала
подругам стихи по-французски.
Говорили о космонавтах. Полетят ли женщины.
Решили: когда-нибудь полетят, но все-таки это, наверное,
мужская работа.
Однажды в аэроклуб приехал полковник. Листал
бумаги, наводил справки. Долго говорил с Валей. О чем
говорил, никто не знает.
Узнали: Валя уезжает в Москву. Подружки пришли
проводить.
Валино лицо светилось счастьем...
Дорога на космодром...
Старт!
Перед полетом, когда было решено: летит Терешкова,
журналисты попросили Валю рассказать о первых днях
в отряде космонавтов.
«Сказать откровенно, когда приехали, сердце
зашлось. Как встретят? Кто мы такие? Простые девчонки.
Жизни толком не знали, заслуг у нас никаких. А тут
летчики. Самые лучшие летчики. Двое из них уже
космонавты — герои. Гагарин, Титов. Простое знакомство
с ними казалось большим счастьем».
В просторном холле, где девушки робко присели,
никого не было. На стенах фотографии, как в институте,
на больших досках объявления, расписания занятий,
какие-то схемы, графики. Все было пугающе непонятно.
Чтобы как-нибудь успокоиться, девушки включили
телевизор. И тут пришли космонавты. Они вошли большой
оживленной группой. Стройные, но все не очень высоко-
14

го роста, все офицеры, у всех в петлицах серебристые
птички.
«Первые минуты замешательства прошли очень
быстро. И в этом заслуга ребят. Кто-то из них, сейчас я
уже не помню кто, подошел к нам и очень просто
сказал:
— Давайте знакомиться. Меня зовут...
Потом представились остальные. И сразу стало
просто и хорошо, хотя волновались и робели еще много дней
и недель».
Космонавты радушно приняли «женское пополнение».
В первом же разговоре девушки почувствовали в
ребятах хороших, добрых друзей. Все хотели лететь, но в
разговоре не было громких слов. Был разговор о работе.
Девушки поняли: газеты не преувеличивали, а, скорее,
преуменьшали трудности подготовки. Впереди была
работа, работа, учеба... Ребята-космонавты вызвались во
всем помогать.
Подготовка мужчин во многом была проще, чем
девушек. Они знали перегрузки по летной практике. Они
все были великолепными, натренированными
спортсменами. Гимнастика, легкая атлетика, штанга, плавание,
баскетбол — все это было для мужчин-космонавтов
обыденным, как ежедневное умывание. После полутора
часов напряженной беготни по футбольному полю они
могли продуктивно работать. Эту закалку они принесли с
собой из летных училищ и авиационных полков.
Девушкам все надо было начинать с самого начала.
После тщательного медицинского обследования
девушки стали на первые ступеньки трудной лестницы,
которая должна привести на космодром. Одна из самых
первых ступенек — «беговая дорожка». Широкая
движущаяся лента. Становишься — и лента с бешеной
скоростью несется тебе под ноги. Надо бежать. Быстрее,
быстрее, ленте навстречу, чтобы не быть отброшенной
назад. Врачи задают скорость дорожки, врачи следят
за показаниями многочисленных датчиков: надо знать,
как работает сердце у новичка, легкие, крепки ли
нервы.
Ротор, центрифуга, термокамера, сурдокамера.
Прошли недели, месяцы. И опять тренировки, тренировки...
Любопытно, что чувствовала, чем жила девушка из
Ярославля. Об этом лучше всего расскажут ее письма
15

домой. Письма матери, подругам на фабрику, подругам-
парашютисткам.
«Дорогая моя Танюша. Нет слов благодарить
тебя... Ждешь сына. Назови Романом или Андреем.
Я верю, что будет парень...
Я только что вернулась с прыжков. Видно,
определяли, какие мы из себя, ведь тут все корифеи,
а я-то — сама знаешь. Но ты скажи всем нашим: не
подведу Ярославль. Выполнила все десять прыжков.
Сначала колесила, потом уже стабильно делала
развороты на крест и спирали. Инструктор у нас
мировой. Когда с ним — падаешь хорошо и радуешься,
как ребенок. Я так ему благодарна! Передай
поклон всем нашим инструкторам, которые из «кулемы»
сделали человека. Я не согласна с тобой, что жизнь
проходит мимо. Надо не смотреть на жизнь со
стороны, а идти вместе с ней...»
«Мама, родная моя! У меня все хорошо. Ни
капельки не надо ни волноваться, ни беспокоиться. Все
идет так же, как в Ярославле: прыжки и разные
другие тренировки. Бывают и не очень легкие
тренировки. Но ты ведь знаешь, я выносливая... Бываю в
Москве. Стояла вечером у кремлевской стены. Кремль
ночью особенно красив. Вот ты приедешь, мы сходим
вместе к Кремлю...
Скоро приеду. Привезу Володе костюм и
обещанный Сережке маленький парашют...»
«Дорогой человек! Была на съезде, встретилась
с нашими ярославскими. С Виктором Жуковым жали
друг другу руки и вспоминали, как ругались в
горкоме...
Сидела рядом с Гагариным. Совсем рядом, как
в школе за партами...
Подружки у меня хорошие. Есть чему поучиться...
Как работает комбинат, как комсомолия наша?
Яблони принялись или нет?.. Была на первомайском
параде. Сколько людей! Вспоминаю, как мы
оформляли свои колонны. Теперь бы я не так сделала...»
«Мама, родная моя! Все хорошо. По-прежнему
прыгаю. Тренируемся на разных снарядах. Есть
такие снаряды, что просто не выговоришь...
16

В. В. Николаева
(Терешкова)
Полк ночных легких бомбардировщиков получил боевую задачу. Командир полка
Е. Д. Бершанская (в центре) разъясняет ее летному составу. (Лето 1943 года.)

К. И. Назарова. А. А. Никандрова.
Е. А. Никулина (справа) и Е. М. Е. И. Носа ль.
Руднева.

М. В. Октябрьская.
Вручение наград в полку ночных легких бомбардировщиков.

Н. А. Онилова. 3. И. Парфенова.
П. Д. Осипенко. М. Б. Осипова.

Е. Б. Пасько.
Л. М. Павличенко.

А. В. Петрова. Г. К. Петрова.
В момент вручения гвардейского знамени.

3. М. Порт нов а.
Командир полка ночных легких бомбардировщиков Е. Д. Бершайская принимает
гвардейское знамя.

Ф. А. Пушина. М. hA. Раскова.
Н. М. Распопова. Л. С. Ратушная.

Е. В. Рябова. 3. А. Самсонова.
И. Ф. Себрова. Н. И. Соснина.

В. И. Сафронова.
Заседание бюро комсомольской организации полка. Третья слева Герой Советского
Союза Е. К. Стемпковская.

М. Г. Сыртланова.
Встреча подруг юности бывшей летчицы Героя Советского
Союза А. А. Тимофеевой (Егоровой) и ст. инженера мет-
рос троя И. А. Трошкиной (Волковой). Май 1965 г.

Н. В. Троян. 3. М. Туснолобова-Марченко.
Е. К. Убийвовк. Н. 3. Ульяненко.

Н. Н. Федутенко.
К. Я. Фомичева. В. 3. Хоружая.

В конце войны. Слева направо: Маша Смирнова, Надя Попова, Наташа Меклин, Женя
Жигуленко, Саша Акимова, Таня Сумарокова.

М. Н. Цуканова. А. Ф. Худякова.
И. Чайкина. М. П. Чечнева.

М. С. Шкарлетова.
М. 3. Щербаченко.

Получила квартиру. Удивительно, у меня своя
квартира! Вымыла полы, раковины, ванну, балкон.
Стала посредине комнаты — пусто. В один угол по*
ставила парашютную сумку, в другой — унты. И рас-»
смеялась: есть обстановка!»
«Дорогая моя!
... Много работы. Бывает, вздохнуть нет часа.
Прыжки, тренировки, книги... В свободные минуты
сажусь у проигрывателя. Помнишь — Чайковский,
играет Ван Клиберн. Музыка... Как будто
раздвигаются стены у нашей маленькой комнаты. После такой
музыки всегда думаешь о жизни, о счастье. Счастье,
по-моему, — это уметь бороться, уметь смеяться,
уметь работать и идти в ногу со всеми, кто за счастье
воюет. У нас людям много дано, чтобы быть
счастливыми. Надо быть достойными этого счастья.
Целую тебя. Валя».
Тренировки. Свободное время — спорту и музыке.
И опять тренировки.
И вот — старт. Космодром. Этот репортаж написан
на космодроме ночью в канун старта и днем 16 июня,
когда она стартовала.
«Я расскажу, как начинался день старта на
космодроме.
Мужские шаги по бетону. Мужчины-ракетчики в
обветренных, загорелых руках несут ей цветы. Обычное
дело — мужчины подносят цветы. Но можно поручиться:
никогда еще на земле мужчины не подносили цветы
женщине с такой нежностью и уважением. Две девушки:
одна — в красноватом платье, другая — в платье
небесного цвета. Это Валя Терешкова.
— Валя, мы передаем тебе ракету. В ней все
проверено, отлажено, все готово к полету...
Девушка и ракета. Вот они стоят рядом: девушка и
ракета. Девушка в белых туфлях и строгом голубом
платье. Если бы я увидел ее не здесь, в пустынной степи,
на бетонных стартовых плитах, я бы подумал:
«Девушка идет на свидание». Красивая, стройная. Ветер чуть
шевелит русые волосы... Девушка «принимает ракету».
3 Героини. Вып. 2 17

Они стоят рядом. Ромашка и огромной высоты тополь.
Вот почему так взволнован ракетчик-мужчина,
передающий цветы, вот почему взволнованы Председатель
Государственной комиссии и ученые...
Еще не остыла степь от жара первой ракеты. Еще не
улеглось волнение первого старта. На первом старте я
стоял с нею у смотрового барьера. Она была в простом
синем платье с цветочками. Она глядела в бинокль туда,
где стояла ракета Быковского. На ее плечи легла
двойная перегрузка ожидания. Она, как свою, пережила
отпущенную Валерию долю волнений. Она, не отрываясь,
глядела на извержение молний из ракеты. Казалось, от
грома, а не от ветра колышутся ее волосы. Старт был
прекрасен. Спустя секунду после того, как она опустила
бинокль, я дотронулся до руки.
— Валя, два слова об этом.
— Сейчас не могу. Потом...
Днем я встретил ее на пункте связи. Она сидела у
большого телеэкрана. На экране — лицо человека,
которого только что проводили в космос. Она взяла
микрофон:
— «Ястреб», «Ястреб»! Ты узнаешь голос?.. Привет
тебе, горячий привет!
Лицо на экране улыбнулось.
— Жду...
И вот она сама уже хозяйка ракеты. Красный пожар
заката. Засветилось окошко в домике под тополями. Мы,
журналисты, ждем: не выйдет ли Валя? До этого в ночь
перед стартом в домик всегда приезжали космонавты-
мужчины. Отсюда утром они шли надевать доспехи.
Сейчас хозяйка в домике — девушка. Появляется Главный
конструктор, делает знак рукой.
— Дорогие журналисты, спать. Ее нельзя беспокоить...
У калитки седоволосая женщина. Она стелила
постель Гагарину, Титову, Николаеву, Поповичу. Старая
женщина смотрит на дорожку вдоль тополя. Там в белой
рубашке проходит Главный конструктор. Женщина
шепчет нам:
— Вот и Юрочка когда улетал, он все ходил, ходил...
Почти до утра. Подойдет, спросит: «Спит?» — и опять
ходит...
В ожидании старта на космодроме мы, журналисты,
жили в одной гостинице с космонавтами. Вместе играли
18

в волейбол, вместе ездили на рыбалку. Мы видели, как
Валя выходила делать зарядку, видели, как внимательно
изучает она журнал корабля, видели: слушает музыку,
смотрит кино; видели, как вместе с Гагариным она
укладывала пакеты с едой для Быковского. Мы видели, как
с помощью парикмахера за два дня перед стартом Валя
приводила в порядок прическу.
В дни перед стартом Валя много работала.
Знакомилась с документами корабля, еще и еще изучала
программу полета. Каждый день — физкультура, поездки на
площадку, где готовились корабли.
Валя много читала. Вчера на стартовой площадке
я видел книгу. Она читала Стефана Цвейга. Ее любимый
писатель? Она назвала Льва Толстого, Макаренко,
Шолохова — «пишут правдиво». Ее любимая песня?
Назвала четыре любимых песни. Любимые духи — «Красная
Москва». Ее любимые цветы — полевые ромашки и
белые гладиолусы...
16 июня... Земля приготовила ясный, погожий день.
Над космодромом с запада на восток тянулись
прозрачные паутинные облака. Нам сообщают: в восемь
она проснулась, делала зарядку. Сейчас надевает
скафандр.
И вот мы уже видим не просто девушку, а девушку-
космонавта. Синий теплый костюм. На груди эмблема:
на синем поле — лучи солнца и вышитый белым шелком
силуэт голубя. Внизу — красные четкие буквы: «СССР».
Надевается шлем. Укрепляются датчики...
На старте в это время ракетчики и ученые ведут
последнюю проверку корабля и ракеты-носителя.
Голоса с разных участков площадки:
— Система готова... Готова...
Точно по расписанию в сорока шагах от ракеты
останавливается синий автобус. Десятки глаз смотрят на
дверь.
— Выходит...
Аплодисменты. Аплодируют люди внизу, аплодируют,
оторвавшись на минуту от дела, с верхних площадок.
У всех космонавтов на пути к кораблю, кажется, одна и
та же походка. В оранжевых костюмах они кажутся
совсем одинаковыми. Но вот лицо. Улыбка девушки.
*• 19

Сегодня мир узнает эту улыбку. Мы увидим первыми
эту улыбку в овале скафандра.
Четверть минуты делового доклада:
— Космонавт Терешкова к полету готова!
Прощальные поцелуи. Люди, которые к Вале
подходят, годятся ей в отцы и даже в деды. А вот поцелуи
ровесников — Гагарин, Титов, Николаев.
Шаги вверх по ступенькам. Кабина лифта. Точно так
же было позавчера. Точно так же стоял Валерий. Одна
рука жмет другую над головой. Ветер уносит в степь
прощальное слово. Щелчок двери лифта. Точно такой же
щелчок, как в наших домах. Вместе с Валей к вершине
ракеты поднимается один из конструкторов корабля. Он
помогает Вале занять место в кабине, дает последние
советы. Все. Люк закрывается. Теперь человеческий
голос Валя услышит только по радио. Земля говорит
голосом космонавта Гагарина.
— «Чайка», как самочувствие? Начинаем проверку
аппаратуры, включите глобус...
— Я «Чайка»! Я «Чайка»! Включаю аппаратуру...
Из другого репродуктора голос: «Покинуть
площадку...» Уезжаем на пункт наблюдения за стартом.
...Я стою на том же месте, где стоял перед стартом
позавчера. На барьере, окрашенном масляной краской,—
глубокая черточка. Ее ногтем позавчера оставила Валя
в минуту, когда услышала: «Старт!» Сейчас ее голос из
корабля:
— Я «Чайка»! У меня все в порядке. Аппаратура
в порядке. Давление, влажность, температура в кабине —
все хорошо.
Голос Главного конструктора:
— Мы тебе, Валя, завидуем. У нас жара тридцать
пять градусов.
По небу над космодромом высоко проплывают тонкие
паутинные облака. По желтой степи мимо ракеты ветер
гонит тонкую пыль. Кажется, ветер отводит в сторону
ажурные фермы. И вот ракета стоит, открытая всем
ветрам. Наверно, шуршат по ракете песчинки. Как бы
хотелось потрогать сейчас ракету рукой, ласково
пожелать счастливой дороги! Кое-кому из романтиков это,
видимо, удается. Гагарин сообщает на борт корабля:
— «Чайка»! «Чайка»! На ракете появились над*
писи мелом: «Счастливой дороги, Валя!», «Валя, мы
20

бее сразу целуем тебя. Ракетчики», «Ты молодец,
«Чайка»!»
Объявляется пятнадцатиминутная готовность.
— Я «Чайка»!.. Закрыла иллюминатор скафандра,
надела перчатки.
Пятнадцать минут до старта. Сколько поэтов воспели
эти пятнадцать минут! Во многом поэты не ошибались:
пятнадцать минут готовности к старту очень волнуют.
Но у всех поэтов героем всегда был мужчина. Он,
уверенный и спокойный, ожидал старта там, на верху
ракеты. Женщинам место отводилось на смотровой
площадке. Они подносили платочки к глазам, они волновались.
Так было в поэмах. Жизнь оказалась куда поэтичнее:
женщина там, на верху ракеты, спокойная, уверенная,
мы, мужчины, — на смотровой площадке. Мы не
отнимаем биноклей от глаз, мы волнуемся.
— Я «Чайка»! К старту готова!
Тают пятнадцать минут. Не отрывая глаз от ракеты,
звоню на главный пункт управления полетом.
— Интересно узнать, где в эти пятнадцать минут
Валерий?
Полминуты расчетов:
— Валерий летит сейчас от экватора в направлении
Индии...
Сейчас для пуска важны не только минуты, не только
секунды, но доли секунды. Знойная тишина. Кажется,
над степью опрокинули синий прозрачный колпак. Ни
звука под знойною крышей. Даже ветер не крутит над
степью пыльные вихри. Слышно, как просят еды птенцы
воробьев под легкою крышей. Гляжу на часы. До чего
же равнодушно бежит секундная стрелка...
Старт!
Сначала короткий свет, как будто зарница сверкнула
за ракетою-маяком. Потом огромной высоты облако
пыли и дыма, будто дремавший тысячи лет вулкан
выбросил к небу темные тучи. И гул. Нарастающий гул. От
него покалывает кончики пальцев и, кажется, шевелятся
листы у блокнота. И пламя. Сначала круглый
светящийся шар, потом слепящая полоса. И вот уже видно —
ракета в воздухе. «Пошла! Пошла!..» Именно эти слова
вырвались у всех, кто стоял под навесом. «Пошла!
Пошла!..»
Аплодисменты сливаются с громом. «Пошла!..»
21

Длинные языки пламени тянет по небу ракета.
Мгновение: кажется, ракета оставила в небе полосу снега. Это
белый инверсионный след. Еще две секунды, еще
секунду горит огонек. Вот он превращается в искорку,
растворяется в синеве. Аплодисменты. Хочется кричать от
радости.
Слышен голос издалека:
— Я «Чайка»! Я «Чайка»! На борту все в порядке.
Чувствую перегрузки. Самочувствие отличное. Вижу
горизонт! Голубая и синяя полоса. Это Земля. Это Земля!
— Поздравляю, поздравляю, поздравляю,
Валюта! — Это голос Главного конструктора. — «Чайка»!
«Чайка»! Все отлично, орбита отличная.
— Я «Чайка»! Я «Чайка»!—Это голос бывшей
ткачихи!».
...Трое суток полета. На космодроме на главный
пункт управления полетом круглые сутки шла
информация с борта «Востока-6». Вся информация прежде всего
поступала врачам. Здоровье человека в первую очередь
интересовало ученых. Каждые два часа Председатель
Государственной комиссии собирал инженеров,
конструкторов, радистов, медиков. Они докладывали: «На
корабле все в порядке. Нормальная температура.
Нормальное давление. Нормальный воздух. Космонавт
чувствует себя хорошо. Космонавт передает на Землю
результаты работы и наблюдений».
Это были напряженные трое суток. Она работала —
Земля бережно принимала каждый сигнал о работе. Она
по расписанию ложилась спать, а Земля не спала, Земля
следила за каждым вздохом своей дочери.
И Земля уже готовила ей встречу. Матери, родившие
дочерей, в эти трое суток называли их русским именем:
Валя. В ее родном Ярославле до поздней ночи улицы
были запружены людьми. Люди несли ее портреты.
Люди несли по улицам плакаты с идущими от сердца
словами. На ее родном «Красном Перекопе» у каждого
станка каждое утро появлялись газеты с отчетом о
полете, с ее портретом — ткачиха Валентина Терешкова
вместе с подругами несла и земную вахту. Ей в космос
послал приветствие Центральный Комитет комсомола:
«Известно, что советские девчата ни в чем не отстают от
22

ребят, но Вашим мужеством и Вашим героизмом совет*
екая молодежь гордится особенно. Мы уверены, что Вы с
честью выполните заданную программу... Ждем Вас на
родной Земле!» Поэты посвящали ей стихи, все газеты
мира на первых полосах печатали ее портреты, все
радиостанции мира повторяли ее имя. У нее на корабле
был широковещательный приемник. Она слышала, как
славит Земля ее имя. И в эти часы напряженной работы,
в эти дни большой славы она не забыла о человеке,
который дал ей жизнь, который больше всех людей на
Земле ждал ее возвращения.
Валентина Терешкова делала девятнадцатый виток
вокруг Земли. По разрешению Председателя
Государственной комиссии я взял микрофон связи космос — Земля.
Слышались позывные:
— Я «Чайка»! Я «Чайка»! Прием...
ЖУРНАЛИСТ: Говорит корреспондент
«Комсомолки». Валя, как самочувствие? Только что я слышал по
радио голос Вашей матери из Ярославля. Что ей
передать?
«ЧАЙКА»: Очень рада Вас слышать. Маме передайте,
маме передайте: она у меня самая хорошая. Передайте
маме: пусть не беспокоится обо мне. Передайте всем
матерям: беспокоиться не надо. У меня все хорошо, беспо--
коиться не надо.
Здравствуй, Земля!
Приземление. Утром 19 июня стало известно:
«Программа полета выполнена. Сегодня приземление
кораблей». Приземление — один из самых ответственных
моментов полета. Вот репортерская запись 19 июня 1963
года:
«Горячий ветер свистит в проводах высоких антенн.
В доме вдоль стен — серые шкафы приборов приемно-
передающих радиостанций. Люди с наушниками, с
телефонными трубками, с микрофонами в руках напряженно
слушают небо. Почти у каждого радиста около аппарата
кнопками приколота фотография девушки, фотография
Вали Терешковой. Уже известно: на корабле «Восток-6»
включена тормозная установка. До родной Земли еще
Далеко, но Земля уже открыла объятия,
23

На нашем пункте люди склоняются над огромной
картой. Вся карта в строгих квадратах. Хорошо видно
красную полосу направления орбиты. Вот полоса
обрывается. Это место обведено кружком. Над картой —
радисты, летчики-космонавты. В окно видно широкое поле
аэродрома. Два часа назад из окна были видны
самолеты и вертолеты. Сейчас поле пустое. Самолеты и
вертолеты поднялись в воздух. Каждый самолет держит связь
с нашим пунктом. Радиограммы. Звонки. Люди теснее
склоняются над картой. Корабль «Восток-6» идет на
посадку...
Ждем сообщений из нужного квадрата. Как долго
тянутся одна, две, три, четыре минуты!.. Напряженные
лица. Трещит морзянка. Шорохи в репродукторе.
Наконец один из радистов поднимает глаза:
— Есть. Приземлилась!
У всех счастливые лица. Радио понесло над Землей
дорогое долгожданное слово: «Приземлилась!»
Люди на пункте обнимаются, поздравляют друг
друга. Поздравляем космонавтов, конструктора корабля.
Радио приносит новые вести. «В точку приземления идут
самолеты и вертолеты». Сигнал с самолета: «Вижу,
вижу «Чайку»». Новый сигнал: «В точку посадки
космонавта Терешковой приземляется врач». Еще один сигнал:
«Состояние космонавта отличное!»
Первый в мире космонавт-женщина успешно
закончила беспримерный полет. Она была в космосе 71 час,
сделала 48 полных витков, прошла над землей около
2 миллионов километров. Ждем встречи с ней. Готовим
цветы.
Я не успел положить перо, как в комнату вбежал
взволнованный космонавт: «Приземлился! Приземлился
Валерий!»
Большая радость! Два человека благополучно
вернулись на Землю.
Вечером самолет доставил Валю в Караганду.
Тысячи людей с самого утра ждали ее.
— Ва-ля! Ва-ля! Ва-ля!..— сплошной гул
приветствий.
Машина идет среди цветов, по коридору ликующих
людей. Чьи-то руки протягивают ей ромашки. Где их
могли найти в казахстанской степи, эти цветы ее
родины?
24

Мы встретились с Валей в домике, где она теперь
отдыхает. Ее опекают врачи, ее обнимают
друзья-космонавты. Но она не забыла и журналистов, провожавших
ее на космодроме.
— Труженики, вы уже тут?
Валя пожимает нам руки.
— Как самочувствие, Валя?
— Чувствую себя хорошо.
Это и без слов видно: Валя чувствует себя хорошо.
Она улыбается так же приветливо, как перед стартом.
Она сразу спросила:
— Ребята, а песня как?
На космодроме журналисты написали шуточные
куплеты о космонавтах. Валя говорит, что брала их с собою
в космос. Валя спрашивает:
— Наверное, новые есть?
— Конечно, есть.
Стоим, взявшись за руки, счастливые, как
мальчишки, декламируем новую шутку. Валя заразительно
смеется. На ней легкая, спортивная, голубого цвета
кофточка, с белым воротничком. Она не успела еще переодеться
после полета. Она счастлива. Делаем снимки. Звонит
телефон. С космодрома звонит Главный конструктор.
Надо было видеть этот трогательный разговор. Мы не
слышали, что спрашивал Главный конструктор. Мы
слышим, что говорит Валя:
— Спасибо Вам! Спасибо за корабль, за заботу, за
все большое спасибо! Чувствую себя превосходно. Все
хорошо.
Валя говорит о своих впечатлениях, о полете, о
первых встречах с людьми.
— При встрече я расскажу много, много... Полет был
замечательный.
Еще раз атакуем Валю с фотоаппаратами. Ей
подносят ромашки и гладиолусы. Кто-то из присутствующих
подносит сувениры Караганды.
За дверью строгие глаза врачей:
— Пора, пора-
Река телеграмм идет Вале со всех сторон: из
Ярославля, из Москвы, из Киева, из Воронежа, из Донецка...
Адрес простой: Вале Терешковой!
Ночью мы с телеграфа позвонили в домик, где
только что простились с Валей. Тихий голос ее подруги:
25

— Поужинала. Спит.
Такое же сообщение пришло из Кустаная, где эту
ночь проведет Валерий Быковский.
Утром два космонавта встретились. Сначала по
телефону в Караганду позвонил Валерий:
— Здравствуйте! Это я... Здравствуйте, дорогие
друзья!..
А в восемь утра два самолета взяли курс к Волге:
один из Кустаная, другой из Караганды. Караганда
улыбками, цветами, возгласами: «Ва-ля! Ва-ля!..»—
проводила желанную гостью до ковровой дорожки
самолетного трапа.
ИЛ-18. Летят врачи, космонавты, Главный
конструктор корабля, операторы, журналисты. В салоне за
столиком с белой скатертью — наша Валя, Валентина
Владимировна Терешкова. Она готовится к докладу
Государственной комиссии. Что-то пишет, пишет... Рядом со
столиком — свежие карагандинские розы. На Вале
голубое, как небо в иллюминаторе, платье. Именно в этом
платье она принимала на космодроме ракету.
Журналисты в самолете слушают подробности ее
вчерашнего приземления. Рассказывает один из очевидцев:
— Вижу с самолета большой круг людей. Она!
Приземляемся: я и врач... Валя и врач, между прочим,
подруги. Бросились друг к другу, целуются, разговор
—сплошные радостные междометия. Потом, наконец, доктор
вспомнила: надо же пульс попробовать. Пробует пульс.
Валя улыбается. Сообщаем по радио: «Состояние
отличное!» А круг людей все растет и растет... Каждый
человек хочет сказать хоть слово. Валя всем машет,
улыбается: «Спасибо, дорогие, спасибо!» Какая-то старушка
с радостными слезами пробирается в середину круга:
«Пустите за ради бога. Мне жить осталось немного.
Дайте поглядеть, какая она»...
...ИЛ-18 идет к Волге, ее реке, к городу, в котором
пьют ту же волжскую воду, что и в ее родном городе
Ярославле.
Журналистам сказали: «Терешкова работу окончила.
Теперь полчаса — вам». Атакуем салон с блокнотами и
фотоаппаратами, даем для подписи первые фотографии.
...Город на Волге. Аэродром. Море людей.
Приземляются два самолета. Два человека спешат, почти бегут
друг другу навстречу. Обнимаются, тонут в цветах.
26

Потом доклады. Первым докладывает Валерий. Крепкие
мужские объятия. Объятия с Председателем, с Главным
конструктором, с друзьями. Гагарин обнимает
именинников. Подходит Андриян Николаев. Два человека молча
держат друг друга за плечи, припадают друг к другу и
оторваться не могут. Так встречаются только сердечно
близкие люди.
Доклад Терешковой. Стройная. Счастливая.
Взволнованная. Валя говорит Председателю все, что должен
сказать человек, исполнивший все, что надо было
исполнить.
Председатель: Поздравляю Вас, Валентина
Владимировна, с благополучным приземлением... — и не
выдерживает Председатель: — Валюша, дай я тебя
поцелую...
Еще, еще объятия. Возгласы: «Молодец, Валя,
молодец!» А Валя в эту минуту забыла, кажется, обо всех.
В голубой рубашке навыпуск подходит Главный
конструктор. Валя вдруг порывается, роняет голову на грудь
человеку и плачет...
Пресс-конференция в городе на Волге. Полет в
Москву. Внуково. Красная дорожка от самолета к трибуне.
Валя стоит у двери. Валерий стоит у двери. В
иллюминатор хорошо видно море людей, трубы оркестра, пушки,
готовые дать салют, пионеры с цветами. Две матери
стоят на трибуне, члены правительства...
Открылась дверь. В иллюминатор видно: из-под
крыла самолета по красной дорожке шагнули мужские
ботинки и белые туфельки. И вот уже во весь рост видно:
идут по дорожке навстречу людям два космонавта —
мужчина и женщина. Еще раз доказано: мужество —не
привилегия только мужчин.

Jx*
в. Дмитриев ±у \?лава и ее друзья
Клаву Назарову гитлеровцы
арестовали 7 ноября 1942 года. Ей было тогда двадцать
четыре года. Через месяц фашистская петля оборвала
жизнь девушки.
Сегодня Клава, изваянная в камне, как живая,
смотрит на нас, на родной город Остров. Она не умрет
никогда, потому что не умирает человек, совершивший
подвиг.
В этом очерке рассказывается о действительных
событиях— не обо всех, конечно. Названы подлинные
имена товарищей Клавы Назаровой по подпольной
борьбе. До войны все они были близкими друзьями, а Клава,
старшая пионервожатая школы имени Ленина, считалась
признанным авторитетом среди молодежи. К ней
потянулись те, кто остался в тяжелые дни оккупации. Клава
создала подпольную группу...
Первые листовки появились в Острове в августе 1941
года. Кто-то наклеивал их поверх немецких приказов.
Сделано было не без юмора. Вначале, сверху, люди
читали отпечатанное жирным типографским шрифтом: «К
населению города Острова и уезда. Обращение
германского командования» или: «Приказ. Обязателен для всех
русских». Но ниже этого был наклеен другой лист, где
крупным почерком, от руки, было написано: «Смерть
немецким оккупантам!» И далее следовало правдивое
сообщение о положении на фронтах, рассказывалось о
28

зверствах и грабежах гитлеровцев, об обманных
заверениях оккупационных властей.
Немецкие солдаты, чертыхаясь, соскабливали
листовки, отгоняли любопытствующих. Листовки снова
появлялись, виновные не находились.
Остров стал в силу сложившейся обстановки на
фронте важнейшим коммуникационным пунктом 18-й армии
группы «Север». Здесь скрещивалось множество дорог
из Прибалтики и юга на пути к Ленинграду. Здесь
разместились штабные организации и разведорганы. Отсюда
осуществлялось руководство дорожным строительством,
ремонтом и охраной. Через Остров проходило большое
количество войск и военных грузов. Здесь должен быть
идеальный порядок и спокойствие!
Порядка не было. И спокойствия тоже. На стол фельд-
коменданта легли доклады о первых диверсиях в городе.
Они еще очень скромные, эти диверсии: замечена порча
электрооборудования на электростанции; несколько раз
выходили из строя механизмы; нарушалась подача света
и связь даже в военном городке. Но плохо, что опять не
нашли виновных. Очень плохо! Если не пресечь
вовремя, надо ждать крупных неприятностей.
Скоро произошел грандиозный скандал. Островское
начальство было смещено и заменено другими, более
решительными руководителями. В одном из штабов исчез
архиважный и секретный документ: план размещения и
движения ряда частей и военных объектов; вместе с
описанием пропала и карта, где все было обозначено.
Гестапо так и не узнало, что план был выкраден и
доставлен по назначению разведчицей Ниной Бережито, а ей
в этом помогал Лева Судаков.
По совету Клавы Назаровой все подпольщики
устроились на работу. Мила Филиппова — в столовую. Отсюда
она без труда проникала в военно-хозяйственные части,
присматривала источники для получения полезных
сведений. Олег Серебренников поступил дежурным
электриком на электростанцию; он был одним из первых среди
подпольщиков, кто начал диверсии. Лева Судаков стал
электромонтером в военном городке. На работу и
обратно он всегда ходил через железнодорожную станцию,
а вечером сообщал Клаве собранные им лично и через
привлеченных ребят сведения о движении и характере
вражеских эшелонов.
29

Сама Клава Назарова устроилась ученицей в
частную мастерскую портнихи Семеновой. Маленькая
портновская мастерская стала местом встреч молодых
подпольщиков.
Клаве приходилось трудно. Ребята стремились на
какое-то большое, заметное дело, но она использовала
весь свой авторитет, чтобы запретить самовольные
действия. Надо было приобрести навыки подпольной
работы, привлечь новых людей из числа молодежи. Надо
было, несмотря на трудности и опасность, хоть изредка,
но поддерживать связь с партизанами. К счастью, среди
подпольщиков появился и сразу зарекомендовал себя
Саша Козловский из пригородной деревни Ногино.
Первый же его поход к партизанам обнаружил в нем
незаменимого ходока. Встречаясь с немецкими патрулями,
Саша ловко и уверенно избегал опасностей. Он умел
произвести самое безобидное впечатление. Ему было
легче уходить, потому что жил не в городе.
После скандальной истории в военном городке всех
работавших там русских выгнали. Леву Судакова тоже.
Клава посоветовала ему устроиться киномехаником в
Дом культуры. Лева поморщился.
— Хороши мы, нечего сказать!
— А ты не спеши. Разве не видел афиши по всему
городу? Скоро привезут много немецких кинокартин,
будут расхваливать ихний рейх. Хочешь считаться
настоящим подпольщиком — сорви это дело, но чтоб сам
уцелел и нас не подвел!
Через две недели в киноскладе Дома культуры
случился пожар. Сгорела целая партия новых фильмов,
которые так и не были показаны. Лева Судаков активнее
других участвовал в тушении пожара. Даже его осеннее
пальто прогорело так основательно, что ходить в нем
больше не пришлось. Зато на допросе Леву держали
меньше всех. Пожар потушить не удалось. Клава и
другие ребята поздравили Леву Судакова с
успехом.
25 октября 1941 года Олегу Серебренникову
исполнилось восемнадцать лет. В день рождения у него
собрались Клава Назарова, Мила Филиппова, Саша
Митрофанов, Лева Судаков. Анастасия Ивановна, мать Олега,
принесла в комнату сына скромное угощение: картошку
и гороховые блины. Когда мать вышла, Клава сказала:
30

«Мы уже поздравили нашего товарища с
восемнадцатилетием, но сегодня — важный день для всех нас. Нужно
решить, как мы справимся с заданием».
Саша спросил:
— Что-нибудь новенькое?
Олег сказал:
— Пора бы!
Клава ответила:
— Верно. Но нельзя недооценивать и будничной
работы. А знаете, сколько все мы вместе собрали уже
оружия, гранат и патронов! Коля Михайлов и Костя
Дмитриев дважды заполняли вырытые в горе за Рядобжей
тайники, потом передавали все в лес, а сейчас в тайниках
опять полно. А то, что про листовки говорит весь город
и Саша умудряется клеить их даже в учреждениях,—
это разве шуточки! А когда Мила приносит мне такие
данные, что партизаны потом руками разводят от
удивления,—как это назвать: новенькое или старенькое?
Спросите Сашу Козловского, как там, в лесу,
расценивают все это, и тогда именинник наш и диверсант не
станет говорить «пора бы».
Клава разгорячилась, поймала себя на этом,
успокоилась:
— Но я понимаю, ребята, что хочется насолить
фашистам покрепче. И все равно: дисциплина — самое
главное. А сегодня я могу вас порадовать: надо сжечь
нашу школу!
— Нашу?
— Но ведь в ней целая вражеская часть
разместилась!
— Вот именно.
Лева Судаков, который уже имел опыт поджога,
сказал с нескрываемым удовлетворением:
— Какой огонек будет в самом центре города!
Только вот школу жалко.
Школа загорелась ночью. Пожар не утихал до самого
утра. Виновных опять не нашли.
Наступила зима. В феврале 1942 года
отчаянно-смелую диверсию совершил Костя Дмитриев из Рядобжи.
Это едва не стоило ему жизни, и, возможно, не только
ему одному. Костю назначили ездовым в обоз, который
вез из Острова в Опочку ящики с артиллерийскими
снарядами. Обоз был снаряжен потому, что снежные заносы
31

нарушили движение машин по шоссе. Костя и раньше
отличался храбростью, находчивостью, которая
обнаружилась и на этот раз. Солдаты, охранявшие обоз,
постепенно перебрались на первые подводы. День был
хмурый и темный, из-за поземки плохо видно даже в
нескольких шагах. Возчиков немного — всего пятеро на
двадцать саней, один от другого далеко, укутались в
тулупы, дремлют: путь дальний — целых семьдесят верст.
Костя — на самых последних санях. Взломать ящик со
снарядами — дело одной минуты. Медленно ползет обоз.
Снаряды один за другим летят в снег, тонут в сугробах.
Закрыв почти пустой ящик, Костя принимается за
следующий. Он переходит на другие сани, на третьи,
четвертые, пятые. Так он сбросил более трехсот снарядов.
К счастью, в Опочке возчиков отпустили раньше, чем все
обнаружилось.
Ранней весной Клава сообщила своим друзьям, что
по их данным ликвидирован кабель, соединявший
Островский военный городок с крупной немецкой
радиостанцией на Гороховом озере, а затем взорвана и сама
станция. Подпольщики все глубже проникались сознанием
важного значения их разведывательно-агентурной
работы, усиливали ее. Были собраны и отправлены точные
сведения о вновь созданной возле железнодорожной
станции огромной перевалочной базе горючего. 1 мая средь
бела дня откуда-то появились краснозвездные советские
машины. Над базой взметнулось пламя, загрохотали
взрывы. Это был первый со дня оккупации удар
советских самолетов по военным объектам Острова. Назавтра
в городе были расклеены новые листовки: «Скоро
придет Красная Армия!» В листовках подробно
рассказывалось про последствия авиационного налета.
Саша Козловский принес из партизанского леса
новые вести. Когда Клава их расшифровала, немедленно
созвала всех подпольщиков.
— Слушайте внимательно! То, что немцы произвели
две отправки молодежи в Германию, — лишь цветочки.
На днях начнется массовый угон. Анастасия Ивановна
Серебренникова всех не спасет. Она выдала справки о
непригодности Саше Митрофанову, Саше Козловскому
и другим. Но ни один врач, даже она, не может
забраковать всех, особенно если будет много. Есть только такой
выход: организовать побеги тех, кого не успеем перепра-
32

вить к партизанам заранее. Скорей всего, что не успеем.
Облавы начнутся со дня на день.
— И как же это надо делать? — спросила Нюра
Иванова.
— Ребята! Мы должны направить двух человек для
работы в полицию! Это очень, очень нужно.
Клава увидела, что ее слова оттолкнули и словно
ударили ее товарищей. Наступила тягостная пауза.
Такого задания никто не ожидал. Но Клава должна была
продолжать:
— Этим двоим придется работать в Симанском
пересыльном лагере, куда будут сгонять молодежь перед
отправкой на станцию. Военнопленных из лагеря уже
увезли. Один из наших должен работать при документации.
Другой в охране. Что делать — скажу. Забота о
бежавших на мне. Олег и Саша Митрофанов, а также Коля,
Костя будут мне помогать.
Лева Судаков и Саша Козловский переглянулись:
неужели им идти в полицию? Клава продолжала:
— Знаю, что добровольцев не будет. В полицию
пойдут Нюра Иванова и Саша Козловский.
В Острове наступили страшные дни. Облавы
проводились в самое неожиданное время. За колючую
проволоку Симанского лагеря, который расположен почти
напротив центра города, только на другом берегу реки,
каждый день доставляют десятки юношей и девушек.
Вскоре на станцию подали транспорт с пустыми
товарными вагонами. Завтра отправка. В сотнях домов не
спят люди. Плачут, собирают детям в дорогу, что
возможно, в надежде увидеться и передать на вокзале. Этой
же ночью охрана Симанского лагеря затевает пьянку по
случаю отправки арестованных. Самогону больше чем
достаточно: Саша Козловский об этом позаботился. Тем
временем Нюра уничтожает все списки. Саша открывает
проволочное заграждение. Утром обнаруживается, что
лагерь пуст. Сашу вместе с другими спящими пьяным
сном полицаями вызывают на допрос. Особенно
достается старшим по званию. Козловский — рядовой. Нюру
ночью никто не видел, считается, что ее в лагере не
было.
Нюру пришлось все же направить работать теперь в
Другое место: в село Гораи — в управление шоссейных
Дорог. Здесь она постоянно узнает, на какую дорогу и
33

сколько направляется рабочих; какие мосты и когда
собираются немцы ремонтировать или построить; как
организована охрана дорожных объектов; ведет наблюдение
за движением по Киевскому шоссе. Вместе с другими
данными, которые добывали Мила, Клава, Саша,
сведения Нюры Ивановой сыграли важную роль в боевой
работе партизан. Например, был захвачен в плен
гитлеровский генерал. Время его следования через
контрольные объекты на шоссе и состав охраны своевременно
установила Нюра Иванова. Позднее в Гораях стало
опасно. Нюра перешла в полевую жандармерию, в казарму
№ 24. Подпольщики давно метили туда, чтобы иметь
достоверные сведения о мерах, подготавливаемых против
партизан.
Во второй половине июля Саша Козловский ушел из
полиции, заявив, что у него болен отец и домашнее
хозяйство вести в деревне некому. Но уже через несколько
дней Саша ушел в рейд. Рейд был демонстративный,
проводился разведкой партизан. У партизан в этом
районе еще не было достаточно военной силы, чтобы
уничтожить сами гарнизоны (это произойдет в 1943 году), и
рейд должен был просто ободрить население. Участников
рейда было всего несколько человек, но шуму наделали
много. Несколько раз попадали они в засады, в
окружение. Саша был ранен в обе руки, но задание выполнил и
пришел вместе с остальными к партизанам.
А у подпольщиков зрели новые мысли. Когда наконец
вернулся в Остров Саша Козловский, Клава вновь
созвала всех.
На этот раз собрались на квартире у Назаровых, в
угловом доме на улице Урицкого, на втором этаже. Дом
стоял на самом берегу реки Великой. Из окна хорошо
видна противоположная сторона реки, остатки Симан-
ского монастыря. За каменной оградой и около нее
гитлеровцы устроили пересыльный лагерь, обнесенный
колючей проволокой. Сюда же сгоняли молодежь перед
отправкой в Германию.
За стеной послышалась музыка: патефон наигрывал
бесшабашную немецкую мелодию. Ребята улыбнулись.
Клава им подмигнула. Шутка ли! Сам господин фельд-
комендант изволит забавляться. Он занимает половину
дома на втором этаже. В нижнем — охрана. У господина
полковника отдельный вход, но одна из его комнат —
34

гостиная — расположена как раз за стеной квартиры
Назаровых.
— Начнем!
Клава по привычке встала. Остальные придвинулись
к столу. За стеной патефон продолжал беззаботную
немецкую мелодию. В вечерних сумерках за окном все еще
хорошо были видны сторожевые вышки и проволочные
заграждения Симанского лагеря.
Клава еще раз внимательно всех оглядела.
— Ребята, мы давно мечтаем о чем-то особенном.
Правда ведь? Разные были предложения, но есть такая
мысль: написать письмо Красной Армии. Чтобы узнали
про нас, про нашу борьбу. Каждый подпишется под
письмом. Это будет как присяга, как клятва. Мы должны
и можем ее дать. Мы все уже доказали это, хотя
сделали только первые шаги. Мы расскажем в письме всю
правду, чтобы Красная Армия знала: мы ждем ее, мы
ей помогаем.
Саша Козловский не утерпел, перебил:
— Здорово! Но вот только почта в ту сторону вроде
бы не ходит.
Клава ответила:
— Пошлем своего почтальона.
Все молчали, но как выразительно было это
молчание!
— Я вижу, все согласны. Но пусть все же каждый
скажет за себя.
И каждый сказал.
— А сейчас Лева Судаков прочтет текст. Я
поручила ему написать проект.
Когда письмо было обсуждено и подписано, Клава
приступила к вопросу, который больше всего волновал
сейчас подпольщиков.
— Итак, кого пошлем через линию фронта?
Олег Серебренников сказал:
— Каждый из нас хотел бы. Думаю, что каждый. Но
надо послать того, кто лучше справится с этим делом.
Мила Филиппова посмотрела на Клаву:
— Олег прав. Скажи сама, что думаешь.
— Хорошо. Скажу, что думаю я. Послать надо Сашу
Козловского.
После обсуждения решили также, что Саша пойдет
не один. С ним отправится Ева Хайкина, дочь врача,
35

которую надо спасти от преследований гитлеровцев. Она
девушка смышленая и поможет Саше в пути. Некоторое
сомнение вызвало предложение отправить с Козловским
Воронова и Овчинникова, бежавших из фашистского
плена. Контакт с ними установился недавно. Они
просили, чтобы кто-нибудь помог им выбраться подальше за
пределы Острова. Поскольку речь шла не о том, чтобы
вводить новых людей в состав организации, согласились
включить их в группу Козловского.
Учитывая, что группа не маленькая, предложили
нагрузить ее основательнее: дать чистые бланки немецких
паспортов и других документов (их достала Мила
Филиппова), подборку характерных местных немецких газет,
довольно много русских писем из фашистской неволи
(немцы не передавали по адресу эти письма, пришедшие
на родину из Германии, а держали у себя; Мила их
раздобыла). Все это вместе с письмом подпольщиков Саша
Козловский должен был доставить через фронт.
Через несколько дней Саша с группой был готов в
путь. Перед их уходом Клава Назарова побывала в доме
Козловских в деревне Ногино. Сама проверила
снаряжение, подбодрила Еву. Дала последнее напутствие
Воронову и Овчинникову. Из Рядобжи пришли попрощаться
с Сашей Нюра Иванова, Коля Михайлов, Костя
Дмитриев — все четверо с детства были неразлучными
друзьями. Родители Козловского — Николай Семенович и
Надежда Дмитриевна—тоже хлопотали, помогали
собираться в дорогу, старались получше накормить. Это
было во второй половине сентября.
Несчастье случилось совсем близко от линии фронта,
под Демянском. Однажды на исходе ночи в маленьком
лесочке натолкнулись на вражеский отряд, который
принял группу за партизанскую разведку и решил захватить
всех четверых живыми. Уходить было некуда. Саша
крикнул:
— Стреляем до последнего!
Но у них было только легкое оружие и гранаты.
Ева Хайкина несла с собой то, о чем не знал никто,—
яд. Она приняла его раньше, чем подбежали враги.
Кончились патроны у Саши Козловского. Он
надорвал подкладку, достал заветное письмо с подписями
подпольщиков и, порвав его на мелкие кусочки, опустил
обрывки в нагрудный карман. Враги приближались. Саша
36

отцепил обе гранаты, прижал их левой рукой к груди.
Аккуратно вынул предохранительную чеку — вначале
одну, потом вторую. Он ждал. В рассветных сумерках
он хорошо видел, как враги, осмелев, бросились к нему
сразу с нескольких сторон. Грохнул взрыв. Саши
Козловского не стало.
Воронов и Овчинников сдались в плен. Их долго
допрашивали на месте. Потом привезли в Остров и опять
допрашивали.
Потом начались аресты. Немцы взяли только тех,
кого Воронов и Овчинников видели в доме Козловских в
сентябре, уходя вместе с Сашей. Арестовали его
родителей, а также Нюру, Колю, Костю, Клаву Назарову.
Намного позже привезли в тюрьму Евдокию Федоровну,
мать Клавы.
Удар по подполью был нанесен страшный. Уцелело
менее половины основного ядра организации. Мила
Филиппова, Лева Судаков, Олег Серебренников, Саша
Митрофанов думали над тем, как помочь Клаве и всем
попавшим в беду. Но придумать ничего не могли. Тюрьма
неприступна.
Мать Клавы через две недели выпустили. Ребята
подкараулили ее на улице, расспрашивали. Она плакала.
Решили, как это ни опасно, но Евдокию Федоровну
навещать. Томительно тянулись дни и ночи.
Пришла зима. Евдокия Федоровна носила в тюрьму
передачи. Один раз Евдокии Федоровне разрешили
увидеться с дочерью. Когда Клаву ввели, на нее страшно
было смотреть. Мать вскрикнула и заплакала навзрыд.
Клава сказала спокойно:
— Не плачь, мамочка. Спасибо тебе за передачи.
Когда придешь еще, принеси мне зеркальце.
Клаву увели. Свидание было менее минуты. Евдокия
Федоровна не успела произнести ни слова.
12 декабря 1942 года на городской площади в
Острове застучали топоры, и появилась виселица. День был
базарный, но народу немного. Немцы разъехались на
машинах по ближайшим улицам, стали сгонять людей
на площадь. Скоро нагнали большую толпу. Что будет —
не объявили. Жители Острова с тревогой смотрели на
виселицу. Площадь была оцеплена солдатами.
Подъехала крытая машина. Вышла Клава. Ее узна-
ли не сразу. За Клавой показалась Нюра Иванова из
37

Рядобжи. Их подвели к виселице. Офицер подал знак,
и солдаты подтолкнули Клаву Назарову, накинули на
шею петлю. Теперь она была хорошо видна всей
площади. Руки связаны сзади. Клава в легком сером
пальтишке, без шарфа и шапки, на ногах галоши. Но она
холода не чувствовала.
Клава Назарова смотрела на город, на площадь,
запруженную притихшими людьми — родными островича-
ми, на цепные мосты через Великую, откуда должна
прийти и придет освободительница — армия, на то место,
где вместе с матерью, а потом с пионерами отдавала
дань памяти погибшим за власть Советов.
Солдаты надели ей петлю. Один из палачей
нацелился фотоаппаратом. Клава поняла: все! Но она не
могла умереть так вот, молча. Она вся напряглась и
среди гробовой тишины громко крикнула людям на
площади:
— Про-щай-те! Все равно победим! Мы! Наши
приду...
Захлебнулось, погасло последнее слово. Галоши
медленно съехали с ног, упали на снег. Площадь
заволновалась. Женщины заплакали.
Надели петлю на Нюру Иванову...
Коля Михайлов и Костя Дмитриев, связанные, не
отрываясь, смотрели на казнь. Сейчас их черед. Или,
может быть, прежде будут вешать мать и отца Саши
Козловского? Но что это? Солдаты расталкивают толпу,
образуя проход в сторону мостов. Немцы делают
перестроение. Неужели смерть пройдет мимо?
От виселицы через площадь и через мосты двинулась
процессия. Впереди шли палачи, одетые в белое: один
нес лестницу, другой — самый первый — большую
веревочную петлю. Господин фельдкомендант лично
продумывал детали оформления этого устрашающего
спектакля. За палачами—пешая охрана, далее сани со
второй группой конвоя, а сзади везут по одному
привязанных к дровням Костю Дмитриева, Колю Михайлова,
Николая Семеновича Козловского, его жену Надежду
Дмитриевну. Их замыкает строй охраны. По дороге
расставлены патрули. Процессия перешла мосты и
свернула влево.
Коля и Костя глядели на знакомые с детства места.
Дорога домой. Сколько по ней хожено-перехожено! Мед-
38

ленно проехали мимо Симанского лагеря, через деревню
Глушни и поле. Вот и Ногино. Дровни остановились.
Немцы схватили Надежду Дмитриевну и потащили к
амбару. На балке, которая торчала из-под кровли, уже
заготовлено две петли. Бедная женщина, истерзанная на
допросах, была без сознания, когда все это
происходило, когда затягивалась на ее шее веревка. Дошла
очередь до Николая Семеновича Козловского. Он,
связанный, сумел напоследок изловчиться и ударить ногой
немца, потом другого. На Козловского навалилось сразу
несколько, и он тоже повис рядом с женой. Коля и
Костя, не дрогнув, смотрели на казнь. Теперь они поняли:
смерть не пройдет мимо них. Процессия двинулась
дальше.
Переехали еще поле. Коля и Костя смотрели вперед.
Вот и Рядобжа, родная деревня. Процессия свернула
к конюшне. И сюда согнали народ. Что ж, пусть все
видят! Юноши сошли с дровней.
— Прощай, друг!
— Прощай!
К телам комсомольцев фашисты прикрепили по доске
с"* надписью: «За содействие шайке бандитов и
шпионаж».
...На могиле Назаровой дали клятву оставшиеся в
живых островские комсомольцы-подпольщики: «Жить и
бороться, как Клава. Если умереть — как Клава. И
мстить».
Через несколько дней в кабинет фельдкоменданта
вошел офицер гестапо.
— Что это? — гестаповец швырнул на стол несколько
помятых листов.
Полковник Зассе посмотрел на них.
— Что это? — с недоумением повторил он.
— Это партизаны, которых вы уничтожили! Если
верить вам, полковник, то все это делают мертвецы.
Зассе разгладил бумажки, придвинул настольную
лампу и прочел: «Мы будем мстить!» — было написано
на одной. Вторая начиналась словами: «В последний
час. Разгром немецко-фашистских войск под
Сталинградом...»
В эти трудные для подпольщиков дни организатором
новых боевых дел стала Мила Филиппова. Скоро
установилась регулярная связь с разведкой 3-й Ленинград-
39

ской партизанской бригады. Подпольщики развернули
исключительно активную работу по сбору
разведданных. Многие задумки Клавы Назаровой были
осуществлены. Организация росла, множились ее дела.
Разведотдел партизанской бригады поддерживал подпольщиков
деньгами, руководил их работой через связных.
Началась новая глава в борьбе подпольной комсомольской
организации города Острова. Главный герой этой
главы— Мила Филиппова, по агентурной кличке Катя.
Но тут нужен новый большой рассказ.
Почти год продолжала свое рискованное и важное
дело мужественная группа. Провал обрушился на всех
в конце августа 1943 года. 9 сентября Мила Филиппова,
Лева Судаков, Олег Серебренников, Саша Митрофанов
и сидевшая с ним в островской тюрьме разведчица Зоя
Круглова (Байгер) бесследно исчезли.
Спустя несколько дней матери Олега Серебренникова
удалось уговорить знакомого ей русского канцеляриста
в 822-й полевой комендатуре. Он показал Анастасии
Ивановне подлинник приказа о расстреле всех пятерых.
Гитлеровцы вывезли их тайком и ночью убили на
опушке леса в нескольких километрах к западу от Острова.
Семнадцать лет искали островичи это место — и нашли.
Эксперты установили подлинность найденных останков.
Сейчас боевые товарищи Клавы Назаровой покоятся
рядом с нею на городском кладбище. Их именами
названы улицы, школы, пионерские дружины, отряды.
Человек, совершивший подвиг, не умирает.

it
А. АЛЕКСЕЕВ +S**S
доблести
Над маленьким столиком,
накрытым узорной скатертью, висит портрет. Открытое
энергичное лицо. Пытливо смотрят на нас большие
темные глаза.
— Вот она, Аня.
Анастасия Фроловна Никандрова смахивает
набежавшую слезу и бережно снимает портрет со стены.
— Голубушка, незабудка моя, — шепчут старческие
губы.
Тяжело, очень тяжело старушке вспоминать о
дочери. Глубоко запало горе. Прошло уже много времени,
но не утихает боль материнского сердца. Как живая стоит
в ее воображении Аня — от самого босоногого детства до
бурных и грозных дней юности, когда она по пыльной
дороге ушла на восток. Ушла и больше не вернулась.
Только в последнем военном году до Анастасии Фро-
ловны долетела весть о бессмертном подвиге дочери.
Товарищи Ани прислали теплые, задушевные письма,
документы и боевые награды. И сейчас рядом с
большой фотокарточкой Анны Никандровой сияет под
стеклом орден Отечественной войны II степени. Тут же
самая дорогая реликвия — Грамота Президиума
Верховного Совета СССР, присланная отцу героини —
Алексею Никандровичу Никандрову.
«Посылаю Вам Грамоту Президиума Верховного
Совета СССР о присвоении Вашей дочери звания Героя
41

Советского Союза для хранения, как память о дочери-
герое, подвиг которой никогда не забудется нашим
народом», — писал Николай Михайлович Шверник%
* *
*
Среди полей и мелколесья Псковщины затерялась
деревня Барашкино. Пятьдесят лет тому назад она мало
отличалась от соседних деревушек. Худые,
покосившиеся избенки, с обросшими мхом крышами, с
закопченными полатями и вечной нуждой. За деревней тощие
нивы. Земля — сыпучий песок да серый, как пепел,
подзол. Несытно кормила она крестьянина. Своего хлеба
едва хватало до святой недели. Приходилось
прирабатывать на стороне.
Плохо жили барашковцы, но не было в деревне
беднее Никандровых. С германской войны Алексей
вернулся с простреленной рукой. Жена с ребятишками
перебивалась с сухой корки на квас, в темном хлевушке
мычала голодная корова. Вздохнул тяжело бывший солдат
и пошел мыкаться по округе в поисках заработка.
Ходил по окрестным деревням, занимаясь шорным
ремеслом. По воскресеньям наведывался домой,
приносил в тряпице тяжелые, как застывшая кроЕь,
пятаки.
Но жизнь неудержимо мчалась вперед. В хмурый
октябрьский день в Барашкино прилетела весть о
свержении буржуазного правительства Керенского. События
в Петрограде будто встряхнули, пробудили от тяжкого
сна всю Россию. Зашумело, загудело волостное село
Красногородское. На улицах появились люди с
пунцовыми бантами в петлицах. Митинговали, требовали
отнять землю у местных богатеев...
Часто бывал Никандров в волостном центре. Видел,
как устанавливалась, прочно пускала корни дорогая
бедняку Советская власть.
В начале 1920 года жена родила третьего ребенка.
Вернулся Алексей домой как-то вечером и услышал
слабый голос Анастасии:
— Глянь-ка, Алеша, дочку бог послал.
Приоткрыл он холстинный полог люльки и при
тусклом свете лучины рассмотрел красноватое личико девоч-
42

ки. Она хватала воздух беззубым ротиком и вдруг
залилась протяжным плачем.
— Ух ты какая! — удивился Алексей. И, покачивая
люльку, добавил, обращаясь к жене: — В доброе время
родилась. Счастливо заживет. Лучше, чем мы с тобой,
Новорожденную назвали Анной.
*
Дочь удалась в отца: такой же, как у него,
стройный стан, светло-карие глаза, не по-детски упрямые
губы. Характер тоже отцовский: веселая, общительная и
настойчивая.
На восьмом году определили Аню в школу.
Быстро летело время. Наступил и день, когда Аня
Никандрова получила свидетельство об окончании Крас-
ногородской семилетки. Радостно было тогда и
немного грустно.
Друзья разлетались в разные стороны. Одни хотели
продолжать учебу в Опочецком педтехникуме, другие
мечтали о профессии агронома или врача.
— А ты куда пойдешь, Аня? — спрашивали ее
товарищи.
— На любое дело согласна. Но больше всего
хочется работать с людьми.
И желание девушки сбылось. Райком комсомола
направил Аню Никандрову на курсы сельских избачей.
Оттуда она вернулась со связкой книг, рулоном
плакатов. Ей предложили работу в Мозулевской
избе-читальне, в тридцати километрах от Барашкина. Уложил
Алексей Никандров на телегу скромные пожитки дочери и
отвез Аню в Мозули.
Новый избач сразу привлек внимание молодежи и
пожилых колхозников. Приветливо светился по вечерам
огонек в Мозулевской читальне. Туда, как мотыльки на
свет, слетались парни и девушки. Верными
помощниками Ани были мозулевские девушки Настя Иванова и
Вера Никитина. Вместе с ними Никандрова создала
кружок художественной самодеятельности.
Только избачом Аня не проработала и года.
Однажды ее вызвали в районный центр. Вернулась оттуда че-
Рез день и сказала .подругам:
43

— Расстаюсь с вами, девчата. В райкоме комсомола
работу предлагают.
— Не зазнавайся, навещай нас чаще, —
напутствовала Настя Иванова.
— Не бойся, не обюрокрачусь, — с улыбкой
ответила Аня.
Друзья пожелали ей удачи в жизни и проводили в
Красногородское.
* *
В том незабываемом году на смену бурной,
многоводной весне пришло тихое ласковое лето. Над
прогретыми июньским солнцем ложбинами струилось легкое
марево. Заливные луга покрылись пестрым ковром
зацветающих трав, дружно поднимался на полях темно-
зеленый бархат хлебов. Преображенная руками
колхозников, земля сулила богатый урожай.
Вот уже третий год Аня Никандрова заведовала
сектором учета Красногородского райкома комсомола.
С головой окунулась девушка в работу. Деревня Ба-
рашкино находится всего в пяти километрах от
районного центра, но Аня была редким гостем у родителей.
Вечерами часто светился огонек в большом окне райко-
мовского дома. Подолгу засиживалась Аня над
учетными карточками членов ВЛКСМ и различными отчетами.
Она знала каждого комсомольца в районе.
А днем Никандрову трудно было застать в рабочем
кабинете. Попутной подводой, а то и просто пешком
отправлялась она в колхоз. Часто видели ее с газетой в
руках среди сельской молодежи. Много красногород-
ских юношей и девушек вовлекла она в ленинский
комсомол.
21 июня 1941 года Никандрова поздно вернулась из
командировки. Окно в комнате было открыто настежь.
Из палисадника залетали легкие порывы ветерка,
приятно пахли отцветающие белые розы. Сестра Татьяна,
наборщица районной типографии, видно, давно
вернулась с работы и уже спала. В селе царила тишина
свежей летней ночи. Стрелки будильника показывали
половину второго. Аня завела часы и, стараясь не шуметь,
легла в постель.
44

Проснулась от сильного толчка: рядом стояла
встревоженная Татьяна и трясла ее за плечо:
— Вставай, беда... война началась.
Быстро одевшись и сполоснув лицо холодной водой,
Аня выбежала на улицу. Она спешила в райком. Там
уже собрался партийный и комсомольский актив.
Страшная весть подняла всех на ноги...
Фронт приближался. Уже через неделю стали
слышны глухие раскаты артиллерии. Черными
стервятниками кружились в небе фашистские самолеты. Июньские
ночи полыхали пожарами.
В полдень 3 июля 1941 года к Красногородскому
хлынул поток беженцев из Латвии. Они ехали на
телегах и велосипедах, шли пешком. От лютого врага
уходили стар и млад. Босиком по горячему песку спешил
на восток двенадцатилетний мальчик. С почерневшего
от загара узкого личика с тоской смотрели большие
зеленоватые глаза. Мальчонка с тревогой посматривал на
небо.
Вдали развертывается черный косяк самолетов. Они
приближаются стремительно, с визгом. Так и есть, это
они. Их легко узнать по длинным хищным лапам шасси,
дикому, режущему уши вою. От самой Риги преследуют
беженцев фашистские коршуны. С замершим сердцем
мальчишка падает в канаву. Ревут, врезаются в дорогу
осколочные бомбы. На спину падают комья земли.
Вражеские самолеты улетают, паренек поднимается,
ощупывает себя: он уцелел. Но рядом стонут люди. Бомбой
разворотило военную машину, ранило четырех бойцов.
Пыльная трава обагрена кровью. Откуда-то появился
легковой автомобиль. Раненых наскоро перевязали и,
обгоняя колонну, помчали в Красногородское.
В это время Аня Никандрова с сандружинницей
Шурой Рассадовой дежурили у переправы через реку
Синюю у красногородского вала. Она видела, как «юн-
керсы» сбросили бомбы на мирных людей, и жгучая
ненависть к врагу перехватила дыхание. От военного
городка частыми очередями залились зенитные пулеметы,
Ударили орудия. В небе вспыхнули клубочки разрывов.
Фашистские самолеты повернули на запад.
45

Запыленная вереница беженцев непрерывно текла от
Мозулей и сворачивала на Опочецкую дорогу. Машина
с ранеными подкатила к девушкам.
— Где у вас больница? — спросил молодой
водитель. — Хлопцы кровью истекают.
— Недалеко. Я провожу вас.
Шура осталась на посту, а Никандрова повезла
раненых в больницу. Двое были в особенно тяжелом
состоянии. Хирург извлек из ног пострадавших несколько
черных осколков. Покачивая седеющей головой, тихо
сказал Ане:
— Не скоро поправятся, за ними нужен глаз да
глаз.
В это время в больницу прибежала запыхавшаяся
Шура Рассадова. Отозвав в сторону, сообщила
шепотом:
— Немцы у Слободинца. Наши эвакуируются. Мне
с тобой поручено отвозить раненых.
Аня вздрогнула: хутор Слободинец находился в
сорока километрах от Красногородского.
...Село окутывал темный и густой, как деготь, дым.
Он юлил под колесами мчавшегося грузовика,
тяжелыми валами сползал к реке Синей. Горела аптека, горел
районный Дом культуры. С треском пылали домики на
Советской улице.
Автомашина покатила мимо пожаров по Опочецкому
шоссе. Аня с Шурой сидели в кузове. Тут же на соломе
лежали раненые. Изредка грузовик подпрыгивал на
выбоинах. Тогда из-под окровавленной шинели
доносился тяжелый стон. Раны мучили молодого
светловолосого паренька, только осенью призванного на военную
службу.
— Сестричка, во рту пересохло...
Аня поднесла к его запекшимся губам флягу.
— Успокойся. Отвезем тебя в госпиталь.
Поправишься, съездишь домой.
При этих словах глаза Ани чуть затуманились
грустью. Перед отъездом ей так и не удалось навестить
родных в Барашкине. Даже к себе на квартиру не
забежала. Так и поехала в одном легком жакете. Но
она тут же отогнала прочь невеселые мысли.
«Главное сейчас — спасти людей, благополучно
сдать в санбат».
46

Раздумье Никандровой прервал жуткий визг
авиационного мотора. Черный «юнкере» облюбовал на
дороге одинокую машину и развертывался для
пикирования. Вот он по-ястребиному ринулся на беззащитную
цель. От плоскостей отделился темный комок.
Аня не слышала шума падающей бомбы. Страшный
удар, будто обухом, оглушил ее и, как перышко,
выбросил из машины. В левую ногу впились горячие острые
иглы. В глазах потемнело, и она потеряла сознание.
Очнулась от прикосновения к лицу чего-то
холодного. Над ней наклонилась Шура Рассадова с котелком
в руке.
— Жива! — обрадовалась подруга. — Я на тебя
четыре котелка воды вылила.
— А раненые как?
Шура сдвинула густые брови.
— Того молоденького прибило насмерть. Шофер
тоже погиб. Остальные живы.
Морщась от боли, Аня встала. Сапог наполнился
кровью. Рассадова разрезала его, перевязала ногу. Аня,
прихрамывая, подошла к раненым. Шура
предусмотрительно оттащила их в кусты. Пережившие смерть
бойцы с надеждой смотрели на «сестричку».
— Потерпите, ребята, — обнадежила их Аня. —
Сейчас как-нибудь доберемся до Опочки.
Легко сказать: доберемся. Их разбомбили у
деревни Апрелково. До Опочки еще добрых девятнадцать
километров.
В сумраке наступающей ночи скользнул едва
заметный фиолетовый луч фары. Никандрова прислушалась.
На шоссе ровно гудел мотор приближающейся машины.
Аня подняла руку. Полуторка затормозила, и молодой
красноармеец, улыбаясь, открыл дверцу кабины:
— Садитесь, пожалуйста. С хорошенькой девушкой
не грех и прокатиться.
— Бросьте зубоскалить, — оборвала его Аня. — Со
мной раненые.
— О, тогда другое дело, — сразу стал серьезным шо-
. — Грузите их в кузов, да быстрее. Фриц сзади
нажимает.
Раненых быстро уложили в машину, и полуторка
понеслась на восток.
47

Запылился, завихрился военный путь Ани Никандро-
вой! Впереди ее ждала горечь отступлений. В суровых
боях мужал и закалялся характер девушки.
Утром 5 июля 1941 года Красногородский район
оккупировали фашисты. Лавины вражеских танков и
броневых тягачей текли на Остров, Опочку и
Пушкинские Горы.
* *
Никогда не сотрутся в памяти суровые пути-дороги
дней отступления сорок первого года. Уходили на
восток люди, вздымали пыль гурты угоняемого скота.
Отступали по магистралям и проселочным дорогам.
Вырываясь из окружения, брели по лесным тропинкам, шли
по необъятным просторам России, чтобы в решительный
час ударить по врагу, выстоять в боях и спасти все
человечество от фашистского порабощения.
Военная дорога забросила Аню Никандрову и Шуру
Рассадову в город Калинин. Девушки сдали раненых в
санбат. Потом их пути разошлись. Рассадова ушла с
сандружинницами, а Никандрова осталась в госпитале.
Но через три недели она уже распрощалась с
товарищами по больничной палате...
С начала сентября 1941 года в лесах и болотах под
городом Ржевом началась фронтовая жизнь Ани Ни-
кандровой. Сперва она работала в госпитале, обмывала
и перевязывала раны бойцов. Но ее душа рвалась в
бой.
Вскоре Никандрову направили на курсы младших
лейтенантов. Она успешно закончила их и стала
боевым командиром. В дни горячих боев на подступах
к Москве на нее возложили комсомольскую работу
в одной из воинских частей. Стройную девушку в
серой шинели часто видели в первых рядах
атакующих. Это воодушевляло красноармейцев. Они крепче
сжимали в руках оружие и злее били фашистскую
нечисть.
Аня страстно любила книги. Читала их в редкие
передышки между боями. В полевой сумке рядом со
списком комсомольцев лежал «Овод» и томик избранных
стихов Некрасова. Блокнот Ани был испещрен
выписками из художественной литературы. И теперь, в све-
48

жий весенний день 1943 года, в лесах Смоленщины
Аня с вдохновением повторяла слова поэта:
— Народ-герой, в борьбе суровой
Ты не шатнулся до конца.
Светлее твой венец терновый
Победоносного венца.
Да, советские люди не шатнулись перед сильным,
самонадеянным врагом. Они нанесли фашистским армиям
сокрушительные удары и погнали их на запад.
В 1942 году в жизни Ани Никандровой произошло
большое событие: ее приняли в партию. Бережно
хранила она в кармане гимнастерки партийный билет,
гордилась высоким званием коммуниста и с честью
оправдывала его.
...Тропинка вилась среди умытых апрельскими
дождями сосен. Сырой ветер гудел в их вершинах. Вдали
глухо ухала артиллерия, над головами со скрежетом
проносились снаряды и разрывались где-то на позициях
противника. Аня возвращалась из 3-го батальона.
Оттуда ее неожиданно вызвал командир полка. Вместе с
Никандровой шли двадцать автоматчиков.
На командный пункт прибыли рано утром. Аня
вошла в просторный блиндаж и доложила командиру
полка о выполнении приказания. Подполковник Славу-
шевский, с красными от бессонницы глазами, спросил
ее о настроении бойцов. Потом, развернув на столе
карту, показал район боевых действий.
— Не скрою: положение напряженное. Немцы не
хотят терять железнодорожный узел Сафоново и
яростно сопротивляются.
Позавчера мы отбили четыре контратаки. —
Карандаш командира остановился у голубоватой спирали реки
Вопи: — А вот здесь фашистов потеснили на западный
берег. Сюда переправилась рота лейтенанта Васильева.
Как видите, ваши комсомольцы постарались. Вам
необходимо перебраться на ту сторону и уточнить
обстановку. Передайте лейтенанту приказ: удерживать
плацдарм до прихода подкреплений. Возьмите с собой
тридцать солдат, они останутся в роте, а вы вернетесь
назад. Задача ясна?
Аня повторила приказ командира.
— Выполняйте!
— Есть выполнять!
4 Героини. Вып. 2 49

Разбуженная дыханием весны, Вопь вышла из
берегов и несла в мутной воде серые комья льдин. А
переправочных средств нет. Бойцы где вброд, а где и
вплавь перебирались через клокочущую реку. В густом
ельнике двигались с особой осторожностью: фланги
полуоткрыты — в любой момент можно наткнуться на
немцев. Так и случилось. В перекатном шуме лесной
чащи Аня различила шаги. По знаку комсорга бойцы
залегли. Сжимая автомат, Никандрова наблюдала за
опушкой.
Вот из-за развесистых елок вывернулась фигура в
шинели мышиного цвета. Вражеский солдат, вытянув
шею, прислушивался, затем, пробежав десяток шагов,
прилег за ольховый куст. Фашисты приближались
короткими перебежками. Теперь они были совсем близко.
Аня осторожно подняла автомат. Сухая очередь
полоснула сырой воздух. Рядом дробно застучали автоматы
товарищей. Несколько немцев остались недвижимыми
в кустарнике.
Наши бойцы по знаку командира выдвинулись
вперед. В это время из еловой чащи хлынул град пуль. По
стрельбе Аня определила: немцев много. Видно, хотели
ударить по роте с тыла и ликвидировать наш плацдарм.
Слева, почти рядом, взвихрился снежок, вспыхнули
зловещие синие искорки. Фашистские пули стеганули
по серому валуну и рикошетом ударили в землю.
«Заметили», — подумала Аня.
Решительным броском она метнулась в сторону и
легла за толстой сосной с расщепленной верхушкой.
В то же время по стволу дерева защелкали разрывные
пули «дум-дум». И Аня увидела врага. Серое лицо
фашистского офицера, будто привидение, мелькнуло за
вывороченной елью. Почти не целясь, нажала
спусковой крючок.
В то же время Никандрову, будто камнем, ударило
по руке. На рукаве фуфайки болтались клочья серой
ваты, она быстро краснела. Сжав зубы, Никандрова
дала длинную очередь в сторону приближавшегося
врага.
Бой длился с час. Вдруг трескотню автоматов
покрыл глухой стук «Дегтярева», хлопнули тугие разрывы
ручных гранат. Немцы прекратили огонь. После жаркой
схватки неожиданно наступила тишина.
50

Помощь подоспела вовремя. У бойцов уже кончались
патроны, четверо были убиты, восемь человек ранены.
Аня перевязала наскоро руку. Пуля порвала мышцы
выше локтя, но кость не затронула. Раненых
переправили за реку на плотах под густым пологом ночи. Аню
опять ждал госпиталь. Плацдарм был удержан.
А через несколько недель лейтенанта Анну Никанд-
рову за боевой подвиг наградили орденом
Отечественной войны II степени.
Пришло лето 1944 года. На южных фронтах
Советская Армия в жестоких сражениях перемалывала
фашистские дивизии, очищала от врага последние
километры советской земли. В некоторых местах советские
войска уже пересекли государственную границу, бои
завязывались на вражеской территории. Началось
освобождение народов Европы от нацистского
порабощения.
Только на позициях 3-го Белорусского фронта
царило затишье. Бои ограничивались поисками разведчиков
да стычками патрулей. Но каждый знал: это положение
временное.
Уже с первых дней мая в подразделениях 88-й
стрелковой дивизии стали поговаривать о большом
наступлении. Никто, кроме верховного командования, не знал,
когда оно начнется, но все считали: день решительной
схватки близко.
К решающим дням готовилась и Аня Никандрова.
Она давно выписалась из госпиталя и вернулась в
родную дивизию. В начале июня 1944 года ей присвоили
звание старшего лейтенанта и назначили комсоргом
стрелкового полка.
В теплые июньские дни и ночи в батальонах
проходили партийные и комсомольские собрания. Перед
коммунистами и комсомольцами ставились новые задачи.
Надо было разъяснить бойцам величие и значение
грядущей битвы. Предстоящее сражение — это не бои
местного характера, а решительный рывок к победе. От
его успеха зависели полное освобождение Белоруссии
и победоносный марш на Берлин,
4- 51

Несколько ночей Аня Никандрова провела на
комсомольских собраниях. Армейская организация ВЛКСМ в
то время пополнилась за счет лучших бойцов полка.
Во время вручения солдатам комсомольских билетов
Никандрова говорила:
— Желаю вам успеха и боевой удачи. Будьте
такими, как Зоя Космодемьянская и Саша Матросов.
Деритесь за нашу дорогую, прекрасную Родину, за наших
славных советских девушек, невест ваших. Молодежь
грядущих годов не забудет о вас. Они с любовью
вспомнят о комсомольцах сорок четвертого года, которые не
жалели крови для счастья всех людей.
Молодые солдаты хотели идти в бой в первой цепи.
Один юноша предложил водрузить красный флажок
на укрепленной высоте противника. Решение было
принято с горячим энтузиазмом. О нем скоро стало
известно командиру полка. Он одобрил инициативу
молодежи.
После комсомольского собрания Аня побывала на
командном пункте полка. В свой блиндаж вернулась
лишь глубокой ночью. Усталость сковывала плечи,
тянуло ко сну. Но она решила сперва написать письма.
На минуту задумалась над листом бумаги. В Красного-
родском районе еще хозяйничают фашисты. Живы ли
родные? Если живы, то получат письмо после
освобождения. На голубом конверте она размашисто написала
адрес родной деревни и имя отца — Алексея Никандро-
вича Никандрова.
Треугольный конвертик короткого письмеца полетел
по полевой почте...
Коротки летние ночи. Кажется, совсем недавно
сиял за Днепром вечерний закат, а теперь уже
багровым пламенем вспыхнул восток. Недаром говорят:
«Летом заря с зарею сходится». От широких заводей реки
тянул бодрящий ветерок. Свежая, прохладная тишина
нарушалась лишь многоголосой перекличкой птиц.
И вдруг все ожило. Взвились в небо ракеты, тишину
расколол залп орудий, заработали «катюши».
Огненный смерч снарядов обрушился на укрепления врага.
Над лесом закурились облака черного дыма.
52

Воздух наполнялся все новыми и новыми звуками
боя. На фашистские позиции шли бомбардировщики.
Фюзеляжи боевых машин сияли серебром в лучах
поднимающегося солнца. Могучий рев моторов слился с
грохотом канонады и разрывами тяжелых бомб. А на
немцев неслись новые армады самолетов. Распластав
плоскости, промчались над лесом краснозвездные
штурмовики.
Пехотинцы приготовились к атаке.
— Дождались. Пришло наше время!
— Ох и чешут фрица железным гребнем.
— Говорят, одних аэропланов больше двух тысяч.
— Неужели кто из них уцелеет в этой мясорубке?
Вместе с солдатами Аня наблюдала за
развертывавшимся боем. Еще до восхода солнца она прибыла в
расположение 1-й роты, побеседовала с бойцами. Час
наступления пробил. Скоро бойцы поднимутся в атаку.
Вместе с ними пойдет и комсорг полка.
Вдали, за изрубленными артиллерией соснами,
виднелась на высотке деревня Киреево. Точнее, это была
не деревня, а пепелище, превращенное немцами в
опорный пункт. Овладеть этим пунктом и, удерживая
инициативу, вклиниться в расположение фашистов, гнать
их без передышки — об этом думали Аня Никандрова
и все бойцы.
Два с лишним часа работали наши пушки и
самолеты, бомбы накрывали немецкие дзоты и траншеи. Вот,
подминая гусеницами кусты, в бой двинулись танки, за
ними тронулась пехота.
— Пошли, товарищи! — сказала Аня и первой
выпрыгнула на бруствер.
Солдаты поднялись и побежали к окопам
противника. Лесная поляна чернела рваными ранами
бомбовых воронок, иссеченных и искореженных осколками
деревьев и кустарников. Подавленный огнем, враг не
показывал признаков жизни. Бойцы поднялись во весь рост.
И вдруг над головой пропел густой веер пуль. Как
подрубленная сосенка, свалился молодой солдат, потом
упал еще один, выронив из руки красный флажок.
Рота залегла, но спасения от вражеского огня не
было. За широким противотанковым рвом тщательно
замаскирован дзот противника. Фашистские
пулеметчики простреливают всю поляну.
53

«Только вперед, — вспыхнуло в сознании Ани. —
Иначе всех перекосят».
Решительным, пружинистым рывком она поднялась
на ноги и, взмахнув автоматом, крикнула:
— За мной!
Стреляя на ходу, она первой побежала к залитому
водой рву. Она видела, как поднялись за ней
комсомольцы. В грохот боя вплелись лихие крики атакую-:
щих, и грозное русское «ура!» огласило окрестность.
Вслед за 1-й ротой на штурм пошли солдаты других
подразделений.
Юноша в зеленой каске обогнал Аню, перекинул
через ров штурмовую лесенку. И тут же упал в воду,
сраженный разрывной пулей. Никандрова по лесенке
метнулась через бруствер в траншею врага.
— Вперед, за Родину!
Белобрысый фельдфебель поднял парабеллум. Аня
на какую-то долю секунды опередила его. Враг сел на
дно траншеи, рассеченный автоматной очередью. В
ходах сообщения закипела рукопашная схватка.
Ворвавшиеся в них бойцы дрались прикладами и штыками*.
Блокированный дзот больше не огрызался огнем.
В пылу схватки Никандрова увидела красный флажок
в руке молодого солдата.
«Молодцы — ребята, подхватили флаг. Держат
комсомольское слово!»
Теперь лавина солдат устремилась к высотке.
Перезарядив автомат, Аня шагнула вперед. Тут ее будто
ветром качнуло. Она пошатнулась, выронила оружие и
упала головой на опаленную боем траву. В тот же миг
на высоте живой кровью затрепетал флажок.
...Она лежала, как живая, будто отдыхала после
тяжкой битвы. Лишь алая струйка, стекающая с высокой
груди, напоминала солдатам о том, что Ани больше нет.
Шли мимо тела безусые юнцы и обветренные
временем старики. Снимали каски, рукавом смахивали
скупые солдатские слезы.
— Прощай, Аня! Прощай, наш комсорг, дорогой
боевой товарищ!
Ее похоронили с военными почестями.
А небо Орши окрасилось в огонь пожара. Красная
Армия с боем ворвалась в белорусский город и без
остановки погнала фашистов из пределов родной стра-
54

ны. На следующий день после боя вышел свежий номер
газеты «На врага» с очерком о бессмертном подвиге
Ани. В 1945 году Президиум Верховного Совета СССР
присвоил Анне Алексеевне Никандровой звание Героя
Советского Союза.
*
Вот и все, что мне удалось узнать об Ане
Никандровой. Долго говорила Анастасия Фроловна о своей
дочери, показывая ее фотографии и награды.
Память о народной героине увековечена в районе.
Имя славной патриотки присвоено пионерским
дружинам Красногородской средней и Ильинской восьми-,
летней школ.

1С
б. Лукьянов ^у крылатое
сердце
Минувшей ночью летчики
сделали по шесть боевых вылетов. Они бомбили
отступавшие из Белоруссии фашистские войска.
Возвратившись на рассвете с боевого задания,
командир эскадрильи гвардии майор Евдокия Никулина
снова ушла в полет. В полку ждали ее с нетерпением.
То и дело спрашивали дежурного:
— А что Никулина, вернулась?
— Нет, — отвечал тот.— Ждем к вечеру.
Куда же направилась командир эскадрильи, почему
ее полет вызвал такой интерес не только у
подчиненных, но и у всех однополчан?
...От аэродрома до деревни Парфеново, Смоленской
области, было всего девяносто километров. Меньше чем
через час самолет Никулиной и техника Зинаиды
Редько показался над станцией Спас-Демянск. Летчица
не отрываясь смотрела на землю. Вот дорога, сосновый
бор. Как изменился он! Торчат лишь голые,
обуглившиеся деревья. Видны ямы — воронки от снарядов и
авиабомб. Но где же Парфеново? Деревня должна быть
как раз под крылом самолета. Никулина не могла
ошибиться.
На поле женщины и ребятишки. Они впряглись в
плуг — пашут. Летчица решила посадить самолет
рядом с ними. Разворот. Посадка. И вот уже машина,
подпрыгивая, бежит по полю.
56

...Радостной, волнующей была встреча с
односельчанами. С того момента, как Никулиной в последний раз
довелось побывать дома, да и то всего несколько дней,
прошло четыре года. И вот она снова здесь.
Командование разрешило ей слетать сюда.
В сопровождении односельчан летчица пошла в
родную деревню, от которой осталось одно лишь название.
Враги стерли ее с лица земли. Кое-где виднелись
землянки. Улица заросла. Кругом ни дерева. На месте
родного дома обугленные бревна, двор зарос крапивой.
— Жутко мне стало, — рассказывала потом
Никулина подругам. — Иду по деревне, стою у своего двора,
а места не узнаю.
Вот землянка. Стены сырые, под ногами вода.
Постаревшая и похудевшая жена брата со слезами
бросилась к ней.
— Посмотрела бы на тебя мама, порадовалась,—
говорила она, вытирая слезы. —А мы тут сколько горя
изведали! От фашистов в лесу прятались. Хорошо, что
надежно схоронились, а то не миновать бы нам угона.
Слушая рассказы родных и знакомых о страшной
жизни при фашистах, Дина (так звали Евдокию
Никулину с детства) с новой силой ощутила ненависть к
захватчикам.
Почти вся семья Никулиных сражалась с
ненавистным врагом. Погибли брат Федор и сестра Ольга.
Тяжелое ранение получили братья Андрей и Михаил.
Бродя по родному пепелищу, Никулина невольно
вспомнила детство, ФЗУ, свою дорогу в авиацию. Время
отодвинуло эти события, но не могло изгладить из
памяти, вырвать из сердца. Пусть они мелькали в
сознании обрывочно, но были близки, дороги. Каждое из них
оставило глубокий след.
...Сельские ребятишки никогда не видели самолета.
А тут во время урока раздался рокот мотора. Глянули
в окно: летит, причем низко-низко, хотя и небольшой, а
все-таки самолет. Занятия пришлось прекратить.
Выбежали школьники на улицу и побыстрей к самолету,
который уже сел. Третьеклассница Дина Никулина
бежала чуть не впереди всех. На дворе зима, мороз, а
ребятам жарко. Вдруг самолет, подняв столб снежной
пыли, взлетел. Как досадно было, что не удалось
разглядеть диковинную машину. Тогда-то у школьницы
57

Никулиной и появился особенный интерес к полету
человека.
В 1930 году, когда Дине исполнилось одиннадцать
лет, она простилась с родной школой и уехала к брату,
работавшему на цементном заводе подмосковного
города Подольска. Началась другая жизнь. ФЗУ, куда
поступила Дина, готовило лаборантов. Выпускники
исследовали цемент. Этим же занялась и она, окончив ФЗУ в
1933 году. Работа нравилась, но крепко-накрепко
засевшая еще с детских лет мысль об авиации не давала
покоя. И вот однажды Дина и ее подруга Клава Ду-
нина пришли в аэроклуб.
Им повезло. Правда, в аэроклуб они не попали, так
как прием уже закончился, но вдруг приехал
представитель из авиационной школы — агитировать молодежь
учиться авиационному делу. Кого-кого, а Никулину
агитировать было не нужно. Ее мечта становилась явью.
На комиссии Дину спросили, кем она хочет быть:
летчиком или техником? А ей было все равно, лишь бы
попасть в авиацию. Один из членов комиссии
посоветовал учиться на техника. Дина согласилась.
Однако на втором курсе авиационной школы
Никулина решила все-таки овладеть летным делом. Ей
пошли навстречу, но поставили задачу сдать экзамены и
на бортмеханика и на летчика. Согласилась!
1936 год ознаменовался для Дины Никулиной
большим событием. Девушки, занимавшиеся в разных
авиационных школах, были сведены в эскадрилью,
которую передали Батайской школе. За два года Дина
прошла трехгодичный курс, получив по летному делу
высшую оценку.
В Московском управлении Гражданского
воздушного флота дали летчице направление в Смоленский
отряд. Вот где пришлось поработать! Возила почту,
выполняла задания по подкормке льна, уничтожала
малярийных комаров. Часто приходилось вылетать с
врачами по срочным вызовам.
Пятьсот часов налетала Никулина. И это всего лишь
за два года! С таким летным опытом она в первые дни
Отечественной войны стала обслуживать штаб
Западного фронта. Потом пришел приказ: откомандировать
летчицу Е. Никулину в город Энгельс в распоряжение
Героя Советского Союза Расковой,
58

Дина мечтала о тяжелых скоростных машинах, о том,
чтобы на них громить врага. Но получилось иначе.
Вызывает однажды Раскова Амосову и говорит, что
на фронт первым должно уйти подразделение самолетов
ПО-2.
— Если хотите в действующую армию, то вам
придется перейти на этот самолет. Решайте сами.
Амосова ни секунды не медлила с ответом:
— Конечно, согласна. Только пошлите и Никулину.
Раскова записала. А через некоторое время, встретив
Дину, спросила:
— Не обиделась, что на ПО-2 летать придется?
Согласна?
— Согласна! — твердо ответила летчица.
...Лето 1942 года. Евдокия Никулина получила
приказ вылететь на бомбежку противника. Была ночь,
темная, южная, памятная на всю жизнь. При свете фонаря
летчица написала заявление с просьбой принять ее
кандидатом в члены партии. «Хочу в первый боевой вылет
идти коммунистом», — заявила патриотка.
Линия фронта шла по реке Миус. Экипаж
Никулиной должен был бомбить скопление войск противника.
Набрали побольше высоту. Не сразу нашли место цели.
Сказалось отсутствие опыта. Бомбы сбросили с
девятисот метров. Увидели сильный взрыв. Возбужденные и
радостные, возвратились они на аэродром.
Когда Дина вылезла из самолета, ее поздравили.
Партийная организация единодушно приняла Никулину
кандидатом в члены партии.
Но счастливый момент был омрачен: погибла
командир эскадрильи Люба Ольховская. Так уже в первые
боевые часы летчицы почувствовали грозную силу
войны. Опасность ждала на земле и в воздухе.
Повышением бдительности, летного мастерства, высокой
дисциплиной ответили экипажи легких ночных
бомбардировщиков на смерть подруги.
Евдокия Никулина стала командиром эскадрильи.
Штурманом на ее самолет назначили Евгению Рудневу.
Вместе они совершили четыреста пятьдесят боевых
вылетов.
Слушая Никулину, перечитывая дневники Рудневой,
ее письма к родителям, узнаешь, как много значили они
ДР для друга,
59

В письме к матери Женя Руднева писала:
«Ну, а изо всех летчиц самая лучшая, конечно, Дина,
Не потому, что она моя, нет, это было бы слишком
нескромно, а потому, что она действительно лучше всех
летает.
...Мамочка, независимо от того, получишь ли ты ее
письмо, пришли Дине хорошее письмо: ведь она вам
почти дочка. В самых трудных условиях мы с ней
вдвоем — только двое, и никого вокруг, а под нами
враги».
Другая запись проникнута теплой заботой о
подруге:
«В комнату заглянула Дина, уставшая. Ведь она
у меня большой командир, и ей приходится работать
даже тогда, когда остальные отдыхают. Еле уговорила
ее пойти ужинать».
Однажды Дина не вернулась. Женя очень
переживала, плакала.
— Что же произошло?
Дина и штурман Лариса Радчикова в полете были
ранены. Их самолет попал в вилку шести вражеских
прожекторов. Снаряды разворотили плоскости, борт.
Летчица продолжала вести машину.
Вдруг на плоскостях забегали огоньки. Что делать?
Надо во что бы то ни стало сбить пламя! Как?
Скольжением — это единственный выход.
Машина стала резко падать. Сердце Дины радостно
забилось: выключились прожекторы и огня нет! Теперь
новая задача: дотянуть до своих. Никулина понимала,
что на изрешеченной машине, с пробитым бензобаком,
из которого течет бензин, раненая, она не сможет
добраться до аэродрома. Невероятных усилий стоило ей
сесть недалеко от передовой, на обочину дороги.
Ориентиром служили случайные вспышки автомобильных
фар.
Раненых летчицу и штурмана доставили в
Краснодар. Об этом в дневнике Жени Рудневой за 1 августа
1943 года есть такая запись:
«22-го утром я с командиром полка поехала к Дине
в Краснодар. У въезда в город спустил скат. Пришлось
менять. А было уже шесть часов, и было видно, как с
аэродрома взлетают санитарные самолеты.
60

Оказывается, мы прибыли раньше Симы. Дина
доложила о выполнении задания, а я даже подойти к ней
не могла — полились слезы. У Дины рана в голень
навылет, у Лели — осколки в мякоти бедра, она потеряла
много крови. Сели они прямо к полевому госпиталю.
Динка просто герой — так хладнокровно посадить
машину! Предварительно она сбила пламя, но мог
загореться мотор, потому что там бензин. У Лели было
шоковое состояние.
Мне не хочется никакого пафоса, но именно о Дине,
о простой женщине, сказал Некрасов:
В игре ее конный не словит,
В беде не сробеет — спасет,
Коня на скаку остановит,
В горящую избу войдет.»
...Под Ростовом шли тяжелые бои. Экипаж
Никулиной получил приказ лететь на Дон, не дать противнику
строить переправу. На борту две стокилограммовые
бомбы. Но пусть об этом полете расскажет сама Дина:
«Внизу вспыхивают огоньки.
— Как будто переправа, — сказала Женя.
Подошли ближе: действительно, переправляются
гитлеровские войска. Они соорудили не только
понтонный мост, но и организовали переправу на лодках.
Сделали мы заход, и Руднева сбросила одну из двух бомб.
Бомба угодила в край моста. Теперь и второй
«гостинец» туда же. Но что это? Один раз самолет прошел
над целью, второй, а бомба не сбрасывается.
— Что-то случилось с бомбосбрасывателем, —
сообщила Женя через переговорное устройство.
— Дергай за трос крепче! —: говорю я.
Еще два круга сделали мы, но безрезультатно. А тут
зенитки открыли ураганный огонь.
— Женя! Тяни еще.
— Я руки в кровь ободрала, — говорит Руднева,—
а бомба не отрывается, и только. Сделать ничего не
могу. Попробуй бросать самолет.
Я начала швырять машину вниз, в стороны...
Зенитки бьют так, что, того гляди, попадут в самолет.
Решила возвращаться.
Бомба резко кренила самолет, и держать его в
горизонтальном положении было трудно. Правда, мне
61

помогала Руднева. Она бралась за вторую ручку
управления и вела самолет. Тогда я отдыхала. Во время
одной из передышек взгляд упал на бомбу. По правде
сказать, от того, что я увидела, перехватило дыхание.
«Гостинец» продолжал висеть под левым крылом, но...
контрящей вилки лопасти взрывателя не было. Это
очень опасно. Достаточно удара силой в пять
килограммов по обнаженному взрывателю —и бомба взорвется.
Руднева мужественно приняла новость. Решили
рисковать, но все-таки посадить машину. Собственно,
другого выхода и не было.
— Приготовь несколько ракет и освещай мне
поле, — говорю Жене. — Дай три красные ракеты. Наши
поймут сигнал — значит, самолет возвращается с
бомбами, либо что-то с машиной, экипажем. Поняла?
— Поняла.
Вот и аэродром. Видим: садятся другие самолеты.
Они ходят по кругу справа, а я слева. Нас заметили,
но, как потом выяснилось, приняли за противника.
Только соберусь садиться, а на аэродроме свет
выключают. Что хочешь, то и делай! Того и гляди, бомба
сорвется. Мы же крутимся на высоте триста метров.
Обращаюсь к Рудневой:
— Женя, пиши записку. Заверни ее в платок,
привяжи к запасной ручке управления и сбрось. Пиши:
«Бомбу в сто килограммов не сбросили: заело замок.
Проверьте бомбодержатели и замки у всех самолетов.
Сажусь. Если погибнем, передайте привет семьям.
Целуем всех. Никулина, Руднева».
Еще заход. Вспыхнул свет ракеты. В то же
мгновение штурман выбросила ручку.
— Как коснемся земли, выпрыгивай! — кричу я.
— Я прыгну, а ты останешься? Нет! Ни за что,—
решительно заявила Женя.
Земля ближе, ближе... Пятнадцать метров. Руднева
стреляет из ракетницы. Толчок. Земля! Села
легко-легко... Самолет бежит, а я смотрю, есть ли бомба. Вдруг
вижу: бомбы нет. Даю знак Жене, и мы почти
одновременно выскакиваем из машины. Едва к месту посадки
стали приближаться товарищи, как я закричала:
— Не подходите близко. Бомба!
Вызвали инженера по вооружению Надежду
Стрелкову. Она нашла бомбу и ловко разрядила ее. Оказы-
62

вается, оторвавшись, наш смертоносный груз скользнул
по траве и лег. Стоило ему пойти ниже, удариться о
бугорок, и мы бы погибли.
Когда нервы немного успокоились и переполох,
вызванный опасной посадкой, улегся, я спросила
заместителя командира полка:
— Ручку управления с запиской нашли?
— Нет. Какую ручку? Как же вы без ручки летели?
Я улыбнулась и шутливо ответила:
— В такой момент можно и без ручки лететь'.
Так и не нашли ручку, — заключила Дина. —
Видимо, в траве затерялась».
Бои за Северный Кавказ оставили глубокий след в
памяти летчицы. Фашисты были у Моздока, строили
переправы. Никулина и Серафима Амосова за ночь
совершили по восемь боевых вылетов. Их удары принесли
врагу огромный урон. На следующий день пришел
приказ о награждении Никулиной, Амосовой и Рудневой
орденами Красного Знамени.
Еще полет на переправу к Моздоку. Груз — четыре
пятидесятикилограммовые бомбы. В районе
сосредоточения противника осветили себе «рабочее место».
Гитлеровских войск на переправе много, прямо кишмя ки*
шат.
— Будем заходить против ветра, так легче
бомбить,— сказала Дина штурману. — Приготовься.
Рассчитывай.
— Рассчитала. Левее, левее. Ах, не так! Снова
делай заход.
На высоте семисот пятидесяти метров шла
напряженная работа. Обе девушки напрягли все свое
внимание.
— Очень хорошо, Дина. Так держи!
Самолет тряхнуло. Знакомое ощущение,
появляющееся всякий раз, когда отрывались бомбы, наполнило
сердце радостью. Развернувшись, Никулина и Руднева
Увидели результаты бомбежки.
На другой день в авиаполку получили приказ по
наземным войскам. В нем говорилось, что фашистские
подразделения, находившиеся на переправе через Терек,
сметены. Командование благодарило летчиц за помощь.
В те дни газета «Крылья Советов» в номере за
28 февраля 1942 года сообщала, как смело, решительно
63

действовал наш экипаж ночного бомбардировщика во
главе с Е. Никулиной:
«Машины стоят в полной готовности. Летчики с
нетерпением ждут боевого вылета. Прошло немного
времени, и сигнал подан. Один за другим плавно
отрываются от земли самолеты, исчезая в синеве ночного
неба.
Первым ложится на курс орденоносный экипаж
лейтенанта Никулиной. Двухсотпятидесятый раз летит он
на врага. Уверенно ведет Никулина свой самолет.
На этот раз приказано разрушить железнодорожную
станцию противника. Станция эта имеет важное
стратегическое значение, и немцы поэтому прикрывают ее
мощным огнем зенитной артиллерии.
Еще издали, услышав шум моторов, вражеские
пулеметы открывают пальбу, а прожекторы начинают
беспокойно шарить своими щупальцами по темному небу.
Но все это не может остановить бесстрашных
патриоток, идущих к цели.
Станция обнаружена. Бомбы, метко сброшенные
младшим лейтенантом Рудневой, ложатся по
назначению. На земле блеснули яркие вспышки взрывов, и
густые клубы черного дыма заволакивают цель...»
За каждым боевым эпизодом — отличная
слетанность, взаимодействие, абсолютное понимание между
летчиком и штурманом плюс дружба.
Когда Никулина и Руднева отмечали своеобразный
юбилей — годовщину совместной боевой работы, Женя
выразила свои чувства в стихах.
Если год пролетали вместе,
Если вылетов больше, чем двести,
То где бы потом мне ни быть,
Все равно мне тебя не забыть.
Не забуду, как с соткой садились,
Как на Маныче пушки в нас били,
Над горящей Родиной мы проносились,
Чтоб враги про сон позабыли.
Штурман
Фронтовая биография каждой из девушек богата
боевыми эпизодами. Любой из них по-своему
значителен, добавляет какой-то новый штрих для
характеристики как Никулиной, так и Рудневой.
64

...На станции Красной стояли два эшелона
противника. Сильный зенитный огонь исключал подход
ночного бомбардировщика на наиболее удобной высоте —
шестьсот — восемьсот метров. С большой же высоты
бомбить плохо. Дина и Женя решили подождать, когда
эшелон выйдет со станции.
— Вижу дымок паровоза, — сказала штурман.—
Набери метров шестьсот. Ничего, что дым стелется.
Сброшена одна бомба. Мимо! Поезд идет очень
быстро.
— Меть в голову. Бросай все три оставшиеся,—
услышала Женя приказ командира.
Взрыв. Женя реагировала бурно. «Ой, попали! Ой,
попали!» — радостно закричала она. Задание
выполнено, можно возвращаться.
...Обстановка требовала высокого мастерства.
Садились в туман. Летали под Кизляр, где у немцев было
много танков.
Маневрируя между горами, Никулина совершала
рейсы к нашим окруженным частям, доставляя им
продукты и боеприпасы. Если добавить, что каждый такой
полет проходил в облачности, то станет ясно, как много
сил и энергии забирал он у летчицы.
Хорошо помог экипаж Дины Никулиной, как и
другие экипажи полка, нашему десанту, который
высаживался на Керченский полуостров.
Облачность до ста метров. Волны под самой
машиной. Летчица чувствует их мощное дыхание. На сей раз
груз не бомбы, а продукты. Они предназначены для
группы моряков и пехотинцев, укрепившихся в поселке
Эльтиген. Шторм не давал возможности пробиться к ним
катерам, чтобы помочь продовольствием, боеприпасами,
медикаментами.
Никулина часто вкладывала в очередной мешок
записку: «Ребята! Не унывайте. Мы поможем вам».
Большую радость доставляли десантникам газеты,
которые по собственной инициативе привозили
девушки.
Путь в Эльтиген и обратно стоил колоссального
напряжения. Заходили с пролива и уходили в пролив.
Дул очень сильный ветер, а облачность была низкой,
фашисты часто вели зенитный огонь по самолетам. Сама
«бомбежка» мешками со всем необходимым для
65

десантников требовала исключительной точности: груз
мог упасть в воду либо к противнику.
Дина Никулина вспоминает, что, несмотря на
трудности, хотелось летать еще и еще. Командир десанта
потом приезжал в полк, благодарил «сестричек», как
воины называли летчиц.
Много боевых вылетов совершено на Севастополь.
Летали обычно морем, чтобы береговая артиллерия
противника не могла помешать ПО-2 достичь цели.
Не только бомбили, но и брали с собой световые
авиабомбы, которыми парализовали прожекторы врага.,
А чего стоило вырваться из светового луча, направив
самолет в море! Над водой очень трудно лететь, ведь
горизонта не видно. И все-таки Дина предпочитала
такой маневр — заходила на цель с моря, приглушив
мотор. Именно в те дни она установила рекорд в полку,
подняв на ПО-2 пятьсот килограммов бомбового
груза.
15 мая 1944 года полк простился с югом, с морем.
Сколько воспоминаний связано с этими местами! Здесь
ковалось боевое мастерство Никулиной и ее подруг,
здесь погибло несколько однополчан, в том числе
всеобщая любимица Женя Руднева.
...Дина ходила по родному сожженному,
разграбленному врагом селу. Рассказывала колхозникам о
пройденном фронтовом пути, о боевых друзьях. Пять часов
провела она среди односельчан. Провожали ее все:
женщины, старики, дети. Самолет сделал прощальный круг
и ушел на запад.
Наши войска вступили на территорию Польши. В
одну из октябрьских ночей в полк пришла радостная
весть: Указом Президиума Верховного Совета СССР
Евдокии Никулиной и некоторым другим летчицам и
штурманам полка было присвоено звание Героя
Советского Союза.
...Советская Армия наступала. Краснозвездные
ночные бомбардировщики появились над Восточной
Пруссией. Дина Никулина совершала боевые вылеты на
Штеттин, Данциг, Гдыню, к Балтийскому морю. Иной
раз в ночь бывало по двенадцать вылетов.
7 мая 1945 года эскадрилья Героя Советского Союза
гвардии майора Евдокии Никулиной выполнила
последнее боевое задание. Она бомбила аэродром и фашист-
66

ские войска на Свинемюнде. Через несколько часов и на
этом участке фронта гитлеровцы капитулировали.
Вскоре после войны я был в этом прославленном
женском полку. На груди Никулиной сверкали Золотая
Звезда Героя, орден Ленина, три ордена Красного
Знамени, ордена Отечественной войны II степени и
Александра Невского, боевые медали «За боевые заслуги»,
«За оборону Кавказа» и «За победу над Германией в
Великой Отечественной войне 1941—45 гг.».
Высокого звания Героя Советского Союза в
эскадрилье кроме ее командира Е. Никулиной удостоилось
еще восемь летчиц и штурманов. Эта эскадрилья была
воистину эскадрильей отважных! За время войны ее
экипажи совершили около восьми тысяч боевых
нылетов.
Летная книжка самой Дины рассказывает о многом.
Я перелистывал ее, выписывал цифры боевого счета
героини и думал, как много сделала для победы эта
веселая, скромная девушка, с доброй, широкой улыбкой.
Герой Советского Союза Евдокия Никулина
совершила в годы войны семьсот семьдесят четыре боевых
вылета, в воздухе пробыла три тысячи шестьсот
пятьдесят часов, из них тысяча пятьсот — ночью.
Мы беседовали о боевых делах ночных
бомбардировщиков, об их фронтовой жизни. Дина и ее подруги
рассказали не только о полетах, но и о своем увлечении
вышиванием. Эта «болезнь» захватила буквально всех.
Вышивали до и после полетов, использовали каждую
свободную минуту. Некоторые возили с собой до
пятидесяти разных рисунков.
Приехал как-то командующий воздушной армией
генерал Вершинин. Был он и в эскадрилье Никулиной.
Генерал улыбался, рассматривая вышитые
подушечки.
— Молодцы! — похвалил он. — Сразу видно, что
женщины. Так и надо.
Дина Никулина могла бы рассказать
командующему, как они часто недосыпали, чтобы быть чистыми,
опрятными. В самой тяжелой обстановке заботились о
внешнем виде. В день рождения виновнице торжества
обязательно дарили вышитую вещь. Заранее
договаривались, какой именно сделать подарок. Наволочка
67

с васильками, подаренная Дине Зиной Петровой,
дорогое воспоминание о большой дружбе, любви, о той
атмосфере теплоты и сердечности, которая царила
в женском авиаполку.
Жизнь давно повела каждую бывшую летчицу своей
дорогой. Эта дорога определилась и у Никулиной. Она
живет в Ростове-на-Дону, работает инструктором
городского комитета КПСС. В памяти Дины свежи
воспоминания о героических днях, о борьбе с врагом во имя
свободы, счастья Родины и народа, будущих поколений.

н. декаленкова w х^ервая в полку
Позади остались темные
громады заросших лесом гор. В свете полной луны
перед Дусей Носаль раскинулась панорама
Новороссийской бухты, города. А вот и цель. Она медленно уходит
под крыло самолета.
— Ира, бросай!
Бомбы сброшены. Вот они уже разорвались, осветив
на мгновение скопление автомашин и другой техники.
Тут же с земли потянулись светящиеся полоски
трассирующих пуль — проснулись фашистские зенитчики.
Поздно! Задание уже выполнено, и можно
возвращаться домой. Дуся начала разворачиваться на обратный
курс, осмотрелась — где-то рядом должны быть
самолеты Нади Поповой и Марины Чечневой.
Действительно, справа что-то блеснуло. Дуся успела рассмотреть
длинный и тонкий фюзеляж самолета. Он почти
моментально скрылся. «Это не ПО-2... Фашист! — мелькнуло
в голове у Носаль. — Опять они ночников пускают...»
ПО-2 идет к горам, к перевалу. «Заправят бензином,
подвесят бомбы и опять прилетим сюда, дадим жару
фашистам», — думает Дуся. Но встреча с ночным
истребителем не выходит из головы, заставляет вспоминать
недавнее прошлое...
*
В мае 1942 года полк прибыл на фронт. Сбылась
мечта Дуси: теперь она сама могла мстить фашистам за
69

своего первенца-сына, за разоренную Родину. Сколько
времени она мечтала об активной борьбе!..
С первого же дня Дуся постоянно летает на
задания. По четыре, по пять и больше вылетов в ночь делает
отважная летчица. Она просится на самые
ответственные задания, рвется в бой.
Часто ей говорили:
— Хватит на сегодня, Дуся. Устала ведь.
— Ничего, после войны отдохнем... Вот сделаю
тысячу боевых вылетов, тогда, может, поменьше летать'
буду!
Тысяча боевых вылетов! Кто из девушек их полка
не мечтал об этом!.. Но многие думали об этой цифре
как о чем-то едва ли достижимом. А Дуся поставила
себе конкретную цель: сделать тысячу боевых вылетов,
нанести максимальный урон фашистам.
И вот уже отмечался первый своеобразный
юбилей— сотый боевой вылет Дуси Носаль. От ее бомб
возникло десять пожаров, взорвалось восемнадцать
складов с боеприпасами, перестала существовать одна
переправа.
2 сентября 1942 года. Сотый боевой вылет.
Фашисты остановлены в предгорьях Кавказа. Но они еще
сильны, готовятся к новому наступлению, подтягивают
резервы, подвозят боеприпасы, горючее.
Задание — бомбить эшелоны врага на станции Ар-
дон. Один за другим уходят самолеты. А вот очередь
и Дуси.
К моменту ее подхода к цели станция была ярко
освещена САБами. На путях несколько эшелонов.
Какой из них выбрать? Вон тот, который разгружают. Не
дать разгрузить!
Прямое попадание в один из вагонов вызвало
сильный взрыв. Самолет подбросило вверх, тряхнуло раз,
другой, а потом уже нельзя было отличить отдельных
бросков. На некоторое время самолет потерял
управление. Казалось, сейчас он развалится.
Бомбы попали в эшелон с боеприпасами. От взрыва
загорелись и стоявшие рядом цистерны с горючим.
Дуся не любила хвалиться своими успехами. Но об
этом вылете она написала мужу — летчику, воевавшему
где-то на другом фронте:
70

«И вот ахнули!.. Думала, что и сами вдребезги
разобьемся. Страшный взрыв, а затем пожар... Я еще за
всю свою боевую деятельность не видела такого пожара
после моих бомб...»
Постепенно увеличивается боевой счет. К нему еще
прибавилось четырнадцать сильных пожаров,
шестнадцать взрывов складов, две переправы...
Двести пятнадцать боевых вылетов. Две
правительственные награды украшают грудь Дуси — ордена
Красной Звезды и Красного Знамени...
Война продолжалась. Правда, теперь уже немцы
отступали, бежали с Северного Кавказа.
Полк жил напряженной боевой жизнью. Полеты,
полеты... при любых условиях противодействия
фашистов. И на самые ответственные и опасные боевые
задания теперь посылали Дусю Носаль — ее авторитет
как опытного летчика ни у кого не вызывал сомнения.
К концу 1942 года Дусю назначили командиром звена,
а потом и заместителем командира эскадрильи.
* *
*
ПО-2 медленно приближается к горам. Высота
тысяча пятьсот метров. А в голове у Дуси все новые и
новые воспоминания. Немцы бегут. Нужно громить их
на марше, в местах ночевок. Не дать врагу опомниться,
собраться с силами, организовать сопротивление.
Огромный фронт — от Воронежа до Кавказских гор —
пришел в движение. На запад! Долго, с огромным
напряжением сил вся страна ждала этих дней...
Ночь с 9 на 10 декабря 1942 года. Дорога проходит
через небольшой населенный пункт Кривонос. Здесь
Дуся увидела колонну фашистов. Бомбы, сброшенные с
самолета, взорвались в середине колонны.
Февраль 1943 года. Наступление продолжается.
И снова от бомб Дуси Носаль взорвалось две
автомашины с боеприпасами среди скопления техники у
поселка Поповичевская.
Полеты, бомбежки, пожары, взрывы... Несмотря на
усталость, девушки полка летали на задания.
Усталость... С ней не считались. Нужно летать, бомбить
гитлеровцев. Отдыхали между вылетами, сидя в кабине
самолета.
71

«Знаешь, как крепко засыпаешь, когда прилетишь'
с боевого задания! Только успеешь доложить, сидишь
и сразу же незаметно уснешь. Не слышишь, когда
подвесят бомбы, заправят самолет горючим! А потом
просыпаешься, быстро застегиваешь ремни — и снова в
бой!»
Так писала Дуся своему мужу в те дни. А 23 марта
1943 года она сообщила ему о своем новом боевом
юбилее:
«Можешь поздравить с трехсотым боевым вылетом
(я писала тебе, кажется, что ЦК ВЛКСМ в честь
двадцать пятой годовщины РККА наградил меня часами)».
*
...Самолет вдруг резко бросило вниз, к ставшим
совсем близкими вершинам гор. «Нисходящие потоки...
Не перетянем через перевал... Придется возвращаться
к цели и там снова набирать высоту». Дуся посмотрела
на высотомер. Вместо тысячи пятисот метров он
показывал сейчас только семьсот. Горы здесь значительно
выше...
Дуся развернулась и пошла обратно, туда, где
несколько минут назад рвались ее бомбы, где и сейчас
еще полыхает пожар. Самолет продолжал терять
высоту, хотя мотор работал на полных оборотах.
«Ничего, сейчас выйдем из этого потока, наберем высоту...»
Выйти из мощного нисходящего потока воздуха
удалось только над бухтой. Здесь и стала набирать высоту
Дуся Носаль.
Медленно движется стрелка на высотомере, гораздо
быстрее проносятся мысли в голове...
Немцы тогда все-таки сумели закрепиться,
остановить наступление наших войск. Они создали мощную
линию обороны, расхвалили ее как неприступную.
Каждую ночь летали девушки на эту «Голубую линию»
бомбить узлы обороны, скопления войск. Особенно
запомнились полеты на станицу Киевскую. Фашисты
сосредоточили там много прожекторов, зенитной артиллерии.
Появились и ночные истребители. За одну ночь
девушки потеряли восемь подруг: «мессершмитты» сбили
четыре самолета...
72

Тогда быстро нашли способ борьбы. Заходили с
территории, занятой противником, бомбили с планирования
с приглушенными моторами, и прожектора не успевали
поймать ПО-2 в свои лучи.
Ночные истребители оказались бессильными в
борьбе с тихоходными и ничем не защищенными легкими
самолетами...
И вдруг вспомнилось все предыдущее.
Перед войной Дуся с мужем жили в Бресте — на
самой границе. Они мечтали о ребенке, о сыне, но утром
22 июня 1941 года их разбудили взрывы бомб...
Муж начал свою боевую работу, а Дуся поехала к
себе на родину. Однако ей пришлось сделать остановку.
На свет появился долгожданный сын. Казалось,
исполнилось желание супругов. Но война разрушила все
мечты, отняла сына. После очередной бомбежки роддом
превратился в груды битого кирпича и обломков. С
трудом разыскали Дусю под развалинами...
С первых же дней войны Дуся встречается со
смертью, видит горе и страдания женщин, детей, всего
советского народа. И жгучей ненавистью к врагу
наполняется сердце молодой женщины.
На этом испытания не окончились. Дальше пришлось
эвакуироваться на автомашинах.
«Наверное, я очень счастливая, — пишет Дуся
сестре,— если уцелела одна из двадцати женщин,
находившихся со мной в машине. Немцы строчили из
пулеметов с бреющего полета, и бомбы сыпались без
конца...»
Наконец Дуся в родном селе Бурчай, Михайловского
района, под Запорожьем. Здесь в селе ее хорошо
помнили. Она всегда была веселой задорной певуньей,
хорошо играла на гитаре, плясала. Вокруг нее постоянно
собирался кружок молодежи, и там подолгу не
смолкали мелодичные украинские песни, слышался веселый
смех. Так было и когда она жила в селе, и когда
училась в педагогическом техникуме, и когда работала
учительницей в Николаеве и одновременно занималась в
аэроклубе...
Такой ее помнили все в селе. Но сейчас сюда
вернулся совершенно другой человек. Одна мысль
постоянно владела Дусей — мстить фашистам за поруганную
землю, за разрушенные города и села, за страдания
73

советских людей, за гибель своего сына!.. Она твердо
решает идти на фронт.
— Родине нужны такие, как я. Я не могу сидеть в
стороне, — говорит она отцу.
Ее зачислили в полк легких ночных
бомбардировщиков.
Девушки быстро перезнакомились, сдружились. И в
тылу, в период подготовки к боевым действиям, и на
фронте весь полк жил как одна дружная, сплоченная
семья, связанная единой целью. Успехи отдельных
экипажей радовали всех. Особенно большим авторитетом
среди летного состава пользовалась прямая,
откровенная, настойчивая и волевая Дуся Носаль. Она любила
свою работу, летала с душой, получала удовлетворение
от сознания выполненного долга...
*
Самолет медленно набирает высоту. Внизу море-
Вверху среди мириадов ярких южных звезд сияет
полная луна. Вот в ее свете снова промелькнул силуэт
«мессершмитта».
«Что-то он привязался к нам основательно. Увидел,
наверное... — и Дуся посмотрела на фотографию мужа,
прикрепленную к приборной доске: — Помоги, выручай,
дружочек, почему сидишь?!»
Так, она еще совсем недавно писала мужу: «Ты
летаешь вместе со мной. У меня на доске приборов
вместо часов — твое фото. Кто бы ни посмотрел, говорит,
что я хитрая: мне не страшно летать, потому что ты со
мной. Иногда случаются тяжелые минуты, посмотришь
на тебя и скажешь: «Помоги, выручай, дружочек,
почему сидишь?!»»
Эта фотография, может быть, не раз поддерживала
Дусю в бою. Ее боевой счет непрерывно увеличивался.
Но Дусе все мало. Только триста пятьдесят четыре
вылета. До тысячи еще далеко... «Выручай, дружочек,
мы еще повоюем!..»
Штурман Ира Каширина увидела, как огненный шар
разорвался в кабине летчика. Эта вспышка ослепила
ее на минуту.,, Самолет перешел в беспорядочное
падение.
74

— Дуся! Дуся!!!—Ира схватилась за ручку
управления в своей кабине. Ручка не двигалась: Дуся Носаль
безжизненно склонилась к приборной доске...
Постепенно самолет начал выравниваться, нетвердо,
но все-таки стал держаться на постоянной высоте, а вот
и взял курс домой...
Комсомолка Ира Каширина борется за спасение
машины. Тяжело ей приходится. Она только недавно стала
летать штурманом. До этого работала техником.
И вдруг вести самолет в таких условиях...
На аэродроме командир полка, подруги ждали
возвращения этого экипажа. Расчетное время кончилось,
а его все нет и нет...
Но вот он появился. Летчицы привыкли садиться
почти в темноте. Дуся была отличным пилотом. Поэтому,
глядя на приземлявшийся самолет, все решили, что
с экипажем что-то случилось: это не Дусин «почерк».
Когда подруги подбежали к остановившемуся
самолету, то увидели безжизненное тело Дуси Носаль в
передней кабине, окровавленную приборную доску...
Хоронили Дусю Носаль с воинскими почестями в
станице Пашковской. Стоял теплый апрельский день.
Пышно цвели сады Кубани. Все знали, что Дуся
любила природу, цветы. И вот, когда вырос могильный
холм в центре станицы, десятки венков из живых
цветов от подруг-однополчан и от местных жителей
украсили его так, что не стало видно земли...
*
На самолете Дуси Носаль стала летать Ирина Себ-
рова.
В передней кабине, как и прежде, на приборной
доске находилась фотография Дусиного мужа. Она
была забрызгана кровью Дуси и напоминала о
героических делах славной летчицы.
— Когда летишь на задание и смотришь на нее,—
говорила Ирина, — сердце наполняется ненавистью к
врагу и воюешь тогда с особенной злостью.
Евдокия Ивановна Носаль не сделала тысячи боевых
вылетов, как мечтала, но она стала первым Героем
Советского Союза в женском полку легких ночных
бомбардировщиков.

ИРИНА ЛЕВЧЕНКО S.S ^ыУОЗЯпКп ШпНКО,
Пополнение в гвардейскую
танковую часть прибыло дождливой сентябрьской
ночью.
Танкисты выбрались из теплых землянок и с
интересом рассматривали проходившие мимо новенькие танки.
На башне одного из них мелькнула белая надпись.
— «Боевая подруга», — прочел кто-то вслух.
Танк сразу привлек к себе общее внимание. «Боевую
подругу» окружили танкисты.
— Товарищ, скажи, пожалуйста, что это за танк
такой особенный? — окликнул молоденький сержант
танкиста, склонившегося над трансмиссионным люком.
Танкист поднял голову — на собравшихся глянули
темные серьезные глаза.
— Почему особенный? Обыкновенный «Т-34», —
мягким грудным голосом ответил танкист. — Разве у вас
не такие машины?
Но ему никто не ответил. У бывалых гвардейцев
будто отнялся язык. Не отрывая глаз, смотрели они на
выбившиеся из-под пилотки мягкие волнистые волосы.
«Женщина?!»
Женщина в комбинезоне легко спрыгнула на землю.
— А-а, вы, наверное, про название спрашиваете?
Я не поняла сразу. Называется наш танк «Боевая
подруга», — мне разрешили его так назвать. Разве
нехорошо?..
76

— А ты... а вы кто будете? Машину приехали
передавать? — решился наконец на вопрос тот же
молоденький сержант.
— Нет, зачем же передавать? Я механик-водитель
этого танка. Буду вместе с вами воевать, так что
давайте знакомиться: сержант Октябрьская, — представилась
женщина и улыбнулась.
Танкист осторожно взял протянутую руку и
задержал ее в своей, нерешительно взглянув на тонкие
длинные пальцы.
— Механик-водитель?.. — пробормотал он.
Танкисты обступили Октябрьскую. Теперь они
разглядели усталые морщинки под ее глазами и мысленно
определили возраст— за тридцать. И то, что перед ними
серьезная взрослая женщина, значительно старше
многих из них, расположило гвардейцев к необычному
механику-водителю.
Хотелось расспросить Октябрьскую поподробнее о
том, откуда она, как стала танкистом, почему ей
разрешили так назвать танк. Но задавать такие вопросы как-
то неловко незнакомому человеку, да еще женщине, и
потому разговор шел по проторенной профессиональной
дорожке, мужской разговор: где училась, сколько часов
успела наводить, как ведет себя «Боевая подруга».
Вечером в гости к экипажу «Боевой подруги»
собралась чуть ли не вся рота.
Большая землянка, в которой до сего дня жили
автоматчики комендантского взвода, преобразилась.
Дальний угол ее отгорожен плащ-палаткой. Самодельный
стол — козлы, на них дощатый щит, — вечно
заваленный у прежних хозяев очистками воблы-таранки,
обрывками газет, обмусоленными «бычками» самокруток —
«козьих ножек», стол, казалось, навечно засаленный и
грязный, был отчищен, если не до блеска, то во всяком
случае до восстановления естественного цвета досок.
Посреди стола в пустой снарядной гильзе еловые ветки.
Земляной пол подметен, и танкисты невольно
замешкались у порога — сапоги в глине.
— Заходите, заходите, чаю попьем, познакомимся,—
мягко сказала Октябрьская. — У меня повидло есть,
Друзья перед отъездом на фронт подарили.
Прямо в ведро высыпана заварка. Кто-то сбегал к
старшине за ржаными солдатскими сухарями. Макали
77

сухари в горячий душистый чай, мазали повидлом и
никак не решались начать главный разговор.
И висел в воздухе невысказанный вопрос: кто ты
такая, механик-водитель Октябрьская?
Миша Галкин, радист «Боевой подруги», наконец, не
выдержал:
— Мария Васильевна, расскажите о себе. Нас
сегодня совсем замучили расспросами о вас. Лучше сами
расскажите, а то вам уже начинают такие
замысловатые биографии придумывать, что я и не знаю...—развел
он руками.
— Что же... Я расскажу, — согласилась
Октябрьская, — только вот не знаю, как начать.
— А вы попроще... — попросили ее.
— Я и не умею не просто. Начну с того, что до войны
я была очень счастлива.
Мария Васильевна задумалась, даже прикрыла
рукой глаза. Октябрьскую не торопили. А она вспоминала...
...Давно, как давно это было. Муж, Илья Федорович
Октябрьский, получил назначение комиссаром полка в
Изяславль. Приехали. Город маленький, грязный,
старые низенькие дома, один кинотеатр, рабочий клуб.
Военный городок только еще строили. Впрочем,
очень скоро солдаты уже разместились в просторных
казармах, а командиры с семьями — в квартирах новых
четырехэтажных домов. Сразу же открылся и новый
клуб.
Трудно даже сказать, кто больше полюбился в
полку — комиссар или его жена. Комиссар Илья
Федорович — человек простой, душевный. Умел и строгим быть,
умел и подойти как бы невзначай к человеку, будто ни
о чем поговорит, пошутит, а на самом деле обо всем
главном расспросит и поможет потом так же просто, как
бы между делом. И жена ему подстать. Красивая,
умелая на все руки, о людях заботливая.
Это благодаря заботам Марии Васильевны
солдатские казармы приняли уютный, домашний вид.
Организовала кружок вышивки для жен командиров. Сама-то
рукодельница настоящая. И появились в казармах
портьеры на окнах и дверях, расшитые крестом и гладью,
салфетки на тумбочках,
73

И цветы, пусть не в вазах — в банках, а все-таки
живые цветы. Это Мария Васильевна ввела такое красивое
правило: кто выезжал в воскресенье в лес, должен в
казарму цветы привезти. Очень любила живые цветы.
И дома у нее всегда полно цветов.
Любила Мария Васильевна красиво и нарядно
одеваться. Но тряпками не дорожила. Пришла как-то в
казарму в белом крепдешиновом платье, вышитом синими
васильками, увидела — молоденький солдат пол моет.
Не моет, грязь только размазывает. Подоткнула
Комиссарова жена юбку да и вымыла пол в той казарме как
надо — по-хозяйски. Поучила парня.
После этого случая чуть не поссорилась с подругой.
Та сказала:
— Зачем тебе надо полы мыть? Ты жена комиссара,
смотри, авторитет его уронишь.
Мария Васильевна — человек спокойный,
уравновешенный, а тут вскипела:
— Никакая работа человека не унижает, если она
для людей и на благо людей. Я жена комиссара
Красной Армии. Значит, я должна быть ему во всем
помощницей. И все уметь, что бойцу положено. Сегодня я
красноармейца научила, как полы мыть, — мне это лучше
знать: женское дело. Завтра он меня из винтовки
стрелять научит — вот и будем мы с ним, с бойцом, во
всем равны.
Она глубоко верила в то, что жена командира — это
настоящий боец. В этом у Марии Васильевны была
глубокая убежденность, она даже сформулировала нечто
вроде присяги: «Вышла замуж за воина — и ты служишь
в армии; жена командира — гордое звание и
обязывающее».
И она приняла эту присягу для себя на всю жизнь.
На всю жизнь, если бы не война... Впрочем, и в войну
тоже не забыла. Не забыла счастья своего. Красивая
любовь была у Ильи и Марии Октябрьских, большая,
верная, сильная и веселая, так что рядом с ними людям
теплее становилось.
— Да-а, я была очень счастливая, — снова
заговорила Мария Васильевна. — Чудесный муж у меня был,
настоящий комиссар. А мне всегда казалось, что жена
79

командира должна владеть какой-нибудь военной
специальностью. Умела я стрелять из пулемета, винтовки,
нагана. Научилась водить машину. Занималась и в
санитарном кружке, но меня влекла боевая военная
специальность. Я не хочу сказать, что служба санитаров не
боевая, — может быть, я неправильно выразилась, но
мне хотелось владеть такой военной специальностью,
которая дала бы мне возможность, если потребуется,
самой сражаться с врагом, поэтому я и предпочитала
пулемет санитарной сумке...
Ну, а потом началась война, — посуровевшим
голосом продолжала Октябрьская,— часть наша стояла почти
что на границе и вступила в бой в первый же день войны.
До нашего городка доносилась глухая стрельба, потом
она стала совсем близкой — фашисты прорвались. Нас,
женщин, так срочно эвакуировали и все мы были так
потрясены разразившимся над страной несчастьем,
горькой разлукой с мужьями и братьями, разлукой, таившей
в себе неизвестные, тяжелые испытания, так
ошеломлены, что я даже забыла о своей военной специальности
и о том, что я могла бы остаться в части, хотя бы
солдатом.
Я не была на фронте до приезда сюда к вам, но
с фашистами встретилась намного раньше. На наш
поезд, в котором были только женщины, дети и старики,
напали фашистские самолеты. Все можно забыть: и вой
падающих бомб, и страшные их разрывы, и даже крики
испуганных беззащитных людей. Но нет сил забыть
безжизненное тельце ребенка на руках у обезумевшей
женщины или раненого малютку, тщетно ожидающего
помощи от своей убитой матери. Я видела все это, и я не
забуду...
Это «не забуду» прозвучало сурово и с такой
внутренней силой, что у бывалых танкистов перехватило
дыхание.
Томск — город многочисленных вузов, старинного
университета.
Дивные синие дали за рекой Томью, таежные
чащобы на север и прекрасный университетский сад, где,
как в улье, постоянное тихое жужжание —детские
голоса: полон сад детворы.
80

В эту тишину, мир, покой, учебу внезапно, как в
жизнь всей страны, ворвалась война. Сама-то война
далеко от Томска, да горе, ею принесенное, докатилось
до далекого тыла с эшелонами раненых,
эвакуированных, с оборудованием спасенных заводов.
Людей надо разместить, устроить на работу —дел,
как говорится, непочатый край: заводы,
эвакуированные на восток, должны в кратчайший срок пустить в
ход здесь на сибирской земле.
Заведующая отделом пропаганды одного из
томских райкомов Серафима Константиновна Власова уже
несколько суток не выходила из райкома. Как уйдешь,
когда люди идут и идут и невозможно отказать им в
приеме, в добром слове, в помощи!
Город сковала сибирская студеная зима. У
эвакуированных почти нет зимней одежды. Нужно всех
обеспечить топливом, одеждой, пайком. Плачет женщина,
рассказывая о своем городе: погиб муж, сын убит при
бомбежке — своими руками хоронила. Дайте работу, без
дела с горем сидеть — лучше умереть.
А тут еще ребят привезли из Ленинграда. Надо
кого-то найти, человека хорошего, чтоб занялся детьми
Ленинграда. Эту плачущую женщину? На первый взгляд
все как будто так, но потому-то и шли люди к Серафиме
Константиновне, что умела она не просто по первому
взгляду — по глубокому существу разобраться в
человеке, в нуждах его.
Рыдает женщина, ей самой помощь нужна, ее
надо саму и пригреть и поддержать. Ослаб человек
от беды. Больным ребятишкам сила нужна. Направила
Серафима Константиновна посетительницу на завод —
в рабочем коллективе найдет та необходимую
поддержку.
И вот уже другая женщина входит в кабинет.
Глянула на нее Серафима Константиновна и невольно
приподнялась навстречу. Бывает так: придет человек к тебе,
поговоришь с ним, а потом спроси, какой он, тот
человек, не сумеешь ответить. Дело, с которым приходил он
к тебе, может, и вспомнишь среди многих дел, а его —
нет. Ту, что вошла, увидишь — навсегда запомнишь.
Высокая, в военной шинели, ловко облегающей ее статную,
чуть полную фигуру, из-под низко надвинутой на лоб
казачьей папахи глядят большие темные, тоскующие
б Героини. Вып. 2 81

глаза. Лицо красивое, измученное внутренней болью,
суровое.
— Я эвакуированная, — сказала женщина. —
Фамилия моя — Октябрьская. Пришла к вам — дайте работу.
— У вас семья, дети?
— Нет у меня никого. Теперь уже нет... Вчера
похоронка пришла. — У женщины дрогнул голос, и Серафима
Константиновна вдруг испугалась: неужели и эта, такая
гордая, сейчас рухнет головой на стол и зарыдает по-
бабьи в голос. Почему-то очень хотелось, чтобы именно
эта женщина сумела сдержать себя.
А женщина стояла как каменная, только рука, та,
что сжала невольно петлицу шинели, чуть дрожала. На
петлице — четыре прямоугольные вмятины: от четырех
шпал.
«Мужнина шинель, — поняла Власова. — Полковник
муж или полковой комиссар...»
— Садитесь. Расскажите все. Так легче. Мне все
рассказывают. Райком. Как вас зовут?
— Мария Васильевна.
— Говорите... Машенька.
Женщина опустила голову. В тихой комнате раздался
глухой, протяжный звук. То ли приглушенный стон, толи
вьюга за окном. Октябрьская медленно опустилась на
стул, долго изучающе смотрела в лицо Серафиме
Константиновне, милой женщине с добрыми глазами, — веки
чуть припухли, покраснели от бессонницы, — и
заговорила.
Долгий это был разговор, хотя Мария Васильевна
говорила скупо, лаконично. Начало войны. Первая
бомбежка. Эшелон с эвакуированными. Два месяца уже в
Томске, два месяца, скованных ожиданием: придет
письмо от мужа — поедет к нему на фронт. Пришла
похоронка.
Нет, она не рассказала о том, какую пережила
сегодня ночь. Незачем знать, даже этой маленькой усталой
женщине из райкома, как металась по комнате,
обхватив голову руками, как, сжав зубами угол подушки —
чтоб не слышали соседи — глухо рыдала, как вытащила
из чемодана мужнину гимнастерку, шинель, прижалась
к ним лицом, последний раз дышала Ильей, его теплом.
И как, уже без слез, аккуратно снимала шпалы с петлиц,
сложила их в расшитый кисет — Илье вышивала пода-
82

рок, все на фронт кисеты посылают. Если есть кому
посылать...
Надела утром шинель и пошла на улицу, к людям.
Шла по улице, словно бы и не знала, куда идет, а как
увидела: «Райком ВКП(б)» — поняла: здесь конец ее
дороги и начало пути, который она определила себе,
надев шинель комиссара Ильи Октябрьского.
«Вы поймете. Я знаю. Не покрасоваться надела я
шинель. И не от нужды. У меня пальто есть, зимнее,
хорошее. Я жена комиссара, это — гордое звание. Я
должна быть достойна его. И всех тех, кто погиб. Какие
погибли люди! Как хорошо, дружно жили! И вдруг война,
как в степи ураган, — в один миг, в один час все
смешала, унесла жизни, счастье. Вы понимаете, да? Я
должна. Перед этой шинелью. Перед Родиной. За всех
счастливых, за всех, кто будет счастлив после войны,—
понимаете, я должна что-то сделать. Быть
полезной».
Нет, она не плакала. Но по складочкам на лбу, по
ввалившимся глазам с темными кругами, по
невысказанной грусти в голосе видно было, как ей тяжело.
Серафима Константиновна умела понимать и
человеческие радости и горе. Многих перевидела она на этом
стуле, столько выслушала горестных трагических историй.
Но что-то в этой женщине особенно привлекало. Нет, не
внешняя красота — хотя и очень хороша собой, — а
внутренняя сила. Вот и говорит как будто обыкновенно о
своем, о личном, а за этим всем чувствуется большая
тревога о большом и главном — о Родине, истекающей
кровью в борьбе с жестоким и сильным врагом, о людях,
которые обязательно должны вновь обрести потерянное
и поруганное счастье.
«Словно ты сама, Россия, пришла ко мне, прекрасная,
могучая, с душой для друга открытой да доброй, к врагу
беспощадной и суровой. Сердце у тебя в кулак зажато,
да сердце-то теплое, живое, человечье, русское. Такое
сердце ни пуля не испугает, ни труд тяжелый. А беде
людской настежь распахнется», — подумала Власова и
невольно улыбнулась. Всю жизнь собирает Серафима
Константиновна сказы и былины Урала да Сибири: а
Увидела хорошего человека, чуть сказ не сложила. А
может, это уже было в сказах-то о России...
Октябрьская заметила ее улыбку, нахмурилась.
Б* 83

— Машенька, дорогая, я тебе дело одно нашла.
Сходи в детский дом. Ленинградских детей привезли.
Получше надо дом этот устроить. Директор там вроде не
очень справляется. Так ты помоги. Потом зайди —
расскажи, как там.
— Мне хотелось... Я думала... Мож^т, вы поможете—
на фронт, — растерялась от неожиданности Мария
Васильевна.
— Иди, Машенька. Увидишь — это боевое задание.
И еще много будет. В тылу тоже дело для тебя найдется.
Настоящее.
Мария Васильевна прибежала в райком часа через
два.
— Я все поняла. Спасибо. Кровь стынет в жилах, как
на этих ребят посмотришь. Можете мне верить. Я все
сделаю.
Она сделала много. Сумела организовать женщин-
домохозяек. Собрала теплую одежду, обувь. Женщины
стали ходить в детский дом дежурить, особенно у
больных детей. Ребята поправлялись, жизнь детдома
наладилась.
Октябрьская получила второе задание, третье, а потом
и счет им потеряла. Уже на многих предприятиях города,
в госпиталях, школах знали внештатного пропагандиста
райкома Марию Октябрьскую. Вот же открылся талант
у человека — она стала таким пламенным оратором, так
прямо и так горячо говорила, что люди после встречи с
ней словно бы очищались от житейской накипи, и жизнь
и работа для каждого приобретала особое, важное
значение. И прозвали ее Мария — Россия. Угадала
Серафима Власова, старая коммунистка, главное в
Октябрьской, люди вот тоже приметили.
С того первого дня Октябрьская стала не гостем —
своим человеком в райкоме. Придет, сядет около
Серафимы Константиновны, иногда просто посидит и уйдет.
— Что приходила-то?
— Да так. Забежала в свой штаб. Ровно и незачем,
а вот зайдешь, посидишь, почувствуешь огонек
партийной работы, и жизнь не то что легче — стройнее как-то
становится.
Вызвала как-то Власова к себе Марию Васильевну.
— Помоги, Машенька. Девушек в нашем районе
человек сто мобилизовали в армию.
84

— Я поеду с ними, за старшую?
— Нет, пока не твой черед. Другое дело: проводить
надо девушек, чтоб красиво. Понимаешь, Машенька, что
меня волнует? На фронт едут. Матери по сыновьям
плачут. Как бы не получилось очень уж печально: девчонки
все-таки, на войну — каково матерям?
— Я подумаю, — сказала Октябрьская.
И придумала. В школе был организован бал с
военным оркестром, танцами. Молодых рабочих пригласили,
студентов. Девушки, те, кому в ночь уезжать на фронт,
пришли все в самых лучших своих платьях.
В большом школьном зале жужжание голосов, тихо
что-то играет оркестр. Но никто не танцует, ждут.
Открылась дверь, и вошли знакомые, любимые
учительницы, праздничные, нарядные, а впереди красивая
женщина в белом платье, расшитом синими
васильками.
Женщина подняла руку. В зале стихло. Женщина
сказала:
— У каждого из вас в жизни уже был выпускной
вечер, когда вы покидали школу — уходили в большую
жизнь. Сегодня у девушек, уезжающих в действующую
армию, еще один выпускной вечер. Мы провожаем вас,
дорогие, в суровый путь мужества и отваги. Пусть в
трудную минуту вспомнится вам эта школа, и вальс, и
шумный бал. Вы едете сражаться за то, чтоб у всех
людей, чтоб у ваших младших сестер, у ваших будущих
детей была школа, вальс, выпускной вечер, но чтоб их
за дверями школы ждали мир и радость.
— А где мы будем переодеваться? — спросила
девушка в ярко-алом платье.
— Внизу, в учительской. Там все приготовлено. Из
школы вы выйдете солдатами.
Мария Васильевна, а это была она, пригласила
директора школы, и вот первая пара уже закружилась
в вальсе.
Незаметно, одна за другой покидали уезжающие
девушки зал и спускались в учительскую.
Вот уже на темной улице стоит строй девушек-бойцов.
Резкие слова команды, и строй неумело, не в ногу
двинулся к вокзалу. Впереди шла высокая женщина в
военной форме. Ветер распахивал полы ее шинели, и тогда
трепетали на морозном ветру синие васильки...
85

Как-то вечером пошла Серафима Константиновна
Власова к своей Машеньке. Долго искала дом, а когда
нашла, когда вошла в комнату, расстроилась. Дом —
старая лачуга, комнатушка крохотная, сырая, холодная.
Вся мебель — железная кровать да тумбочка.
— Эх ты, а еще друг! Что же не сказала никогда,
как трудно живешь, — посетовала Власова, а сама
подумала: «Это я — «эх ты, друг»: не спросила».
— Что говорить? Всем трудно, не мне одной.
— Постой, ты говорила, что успела вывезти все вещи,
даже ковры. Где все? — недоуменно оглядывалась
Власова.
— Все это чепуха — вещи. На что они мне?
— Неужто все прожила?
— Да нет. Просто, дело одно задумала.
— И я к тебе по делу, — вспомнила, зачем пришла,
Власова. — Завтра поедем мы с тобой на совещание
женщин Сибири, женщин — передовиков промышленности и
сельского хозяйства. Собирайся, в Новосибирск едем.
И вот Новосибирский оперный театр. Съезд женщин
Сибири. Одна за другой поднимаются на трибуну
женщины, рассказывают о своих заводах, колхозах, о делах
больших и малых, но для каждой очень нужных и
главных.
Мария Октябрьская сидела в президиуме задумчивая,
чуть печальная. Женщины с трибуны говорили о работе,
о своем деле вдохновенно и как-то радостно. Что она
может рассказать? Пропагандист, агитатор. Конечно же
это важно и нужно, но все-таки как хочется что-то
делать не только словом, пусть даже пламенным, — руками!
На трибуне Зоя Летуновская, машинист тяжелого
«ФД». Как всколыхнул зал ее призыв к женщинам не
бояться техники, машин, скорее и смелее браться за
овладение техникой.
Октябрьская подалась вперед: «Ах, какая ты
молодчина, Зоя».
Мария Октябрьская в перерыве обняла Зою:
— Дорогая моя, можно я вас расцелую? Если б вы
знали, как вы со своим «ФД» помогли мне.
— В чем? — растерялась Зоя.
— Уже звонок, — вместо ответа сказала
Октябрьская.— Сейчас я буду выступать — скажу,
И она сказала.

— Я вношу предложение здесь же собрать деньги и
купить боевой самолет для фронта — от женщин Сибири.
Зал охнул от аплодисментов.
Мария Васильевна переждала и сказала просто:
— Значит, можно считать — самолет купим. А я...—
она замешкалась:—Я куплю танк. И хочу сама повести
его в бой. Я послала деньги и свою просьбу в Москву.
Ответа еще нет, но я уверена — мне разрешат.
В перерыве теперь уже Зоя обнимала Марию
Васильевну и в тон ей сказала:
— Разрешите мне вас поцеловать.
Они не расставались ни в этот день, ни в следующий,
до конца совещания. Маленькая, даже щупленькая Зоя,
мать троих детей, домохозяйка из Ленинграда, —
машинист тяжелого «ФД» и Мария Октябрьская — жена
погибшего комиссара, будущий водитель танка. Они искали
друг у друга поддержку и силу духа и находили ее
каждая в другой. Дочери России...
Как клятвой, обменялись записями в блокнотах —
на память: «Танк будет силен только при твоем
мужестве, при твоей силе воли. И если будет момент, когда
машина не сможет больше вынести, всю силу воли, весь
гнев к врагу, всю любовь к Родине направь в свои руки,
собери в сердце, и машина послушается тебя, и ты вместе
с ней преодолеешь все. Зоя».
«Береги детей, расти, воспитывай, каждый день
помогай фронту. Каждый поезд, каждый эшелон,
доставленный тобою, будет помощью фронту, вези танки,
снаряды, уголь. Твой образ будет всегда со мной. Желаю
тебе счастья встретить своего мужа. Мария».
Они вместе пошли в обком. Зоя ждала на улице. А
когда наконец открылась тяжелая дверь и появилась
Октябрьская, Зоя увидела и растерянно-радостную
улыбку ее, и следы слез, и почти невидящий взгляд ошалело-
счастливых глаз. Зоя поняла: разрешили.
— Зоенька, я придумала ему имя.
— Кому?
— Танку, конечно. Я назову его «Боевая подруга».
Сначала хотела «Илья Октябрьский», потом подумала:
несправедливо будет. Не один мой Илья погиб. Да, да,
это правильно — «Боевая подруга» — тут все, весь смысл.
Значит, не он, Илья, и не я одна — со всеми вместе, и
вы все, все боевые подруги со мной.
87

...Воспоминания, воспоминания. Многое вспомнилось,
да разве все расскажешь! И не такой она человек — не
любит много о себе рассказывать. Мария Васильевна
окинула взглядом притихших в ожидании танкистов и
мягко сказала:
— Вы не сердитесь. Не умею я красиво рассказывать.
В жизни все ведь намного проще. Не помню, говорила
ли? В эвакуацию попала в Томск. Пришла в райком
партии. Стала работать агитатором, пропагандистом.
Всяко, конечно, бывало. Помню, ехали мы из одного
колхоза с заведующей отделом пропаганды райкома
Серафимой Константиновной Власовой, ехали в санях.
Мороз, вьюга. И стала наша лошаденка — ни тпру ни
ну, ни с места. Сидим мы, обнялись — так теплее.
Серафима Константиновна сказ старый рассказывает. Много
она сказов знала, всю жизнь собирает. Хороши те сказы
и былины о людях, простых рабочих, о богатырях
русских, о любви верной. Один сказ очень любила я —
о скромной героине из Томска Паше Астафьевой, как она
в революцию пришла, как еще до Октября марксистскую
литературу распространяла.
Ну, сидим, я слушаю, Серафима Константиновна
рассказывает, как сказительница, чуть нараспев. А вьюга
ей подпевает во весь голос. И волки тоже. Вам,
фронтовикам, смешно, — волков испугались, а нам тогда не
до смеху было: волчья стая, да ночью, да в лесу —
страшно. Только волки те нас, наверное, от смерти
спасли. Замерзли бы мы, не тронься с места наша
лошаденка. А она почуяла волков — откуда силы
взялись! — как рванула, как помчалась, едва в селе
остановили.
Что-то я не то говорю, да? Право же, не умею
рассказывать. Девушек я на фронт провожала, сто девушек.
Как уехали они, словно душу мою с собой увезли. Места
себе не находила.
Сбережения были кое-какие с довоенных времен,
вещи продала. Сдала деньги в банк, а квитанцию с
письмом— в Москву: хочу, мол, танк купить и, как его
хозяйка, сама его и водить.
Разрешили, как видите. Училась. «Боевую подругу»
свою приняла. Потом маршевая рота, и вот мы у вас.
Вот и все.
Она не рассказала, а может, сама не ведала о том,
88

что воинский подвиг ее начался еще в классах, на
полигоне учебного танкового полка.
Единственным стремлением Октябрьской, главной
мыслью, занимавшей ее, было скорее повести в бой свою
«Боевую подругу». И этот день, день ее первого боя
наступил.
Нетерпеливо ждала Мария Васильевна сигнала атаки.
Вот сейчас... еще несколько минут, и ее «Боевая подруга»
стремительно пойдет на врага.
Наконец-то она услышала команду: «Вперед!» Руки
привычно легли на рычаги, и Октябрьская
почувствовала, что она одно целое со своей грозной машиной.
Ей кажется, танк идет не очень быстро, мешает
мелкий лесок, который подминают под себя машины. Что-то
уж очень долго идут они—не заблудилсяли командир?..
Но сейчас она не должна ничего спрашивать, она
механик-водитель и должна выполнять приказы командира.
Вдруг лес кончился, и Октябрьская увидела
раскинувшееся перед ней поле, изрытое траншеями, и частые
всплески взрывов. Потом она заметила людей, бегущих
рядом с танком. Мария Васильевна не сразу сообразила,
откуда они взялись. Только переехав какой-то неширокий
ровик, поняла, что это наши траншеи, а люди — пехота,
поднявшаяся за танками в атаку.
Танк шел, легко повинуясь ее воле. И от этого
беспрекословного послушания машины, оттого, что здесь,
в поле, изрытом и израненном, вокруг нее так много
людей, что — она знала — рядом идет еще много таких
танков, как ее, Октябрьская почувствовала, как исчезло
напряжение и появилась удивительная легкость во всех
движениях. На сердце стало спокойно и радостно. Она
ведет в бой свою «Боевую подругу», и она чувствует, что
ее танк — действительно боевая подруга для тех
пехотинцев, которые так уверенно идут в атаку.
Танк легко смял проволочные заграждения. «Не
намоталась бы проволока», — подумала Октябрьская и
вдруг увидела поднявшуюся с земли человеческую
фигуру. Прежде чем она рассмотрела ее, поняла: враг!
Немец поднял руку с гранатой... Танк всхрапнул,
гитлеровец оказался под гусеницей. Неразорвавшаяся
граната ширкнула по броне.
На вражеский пулемет Октябрьская повела машину
спокойнее. Танк деловито проехал по месту, бывшему
89

за минуту до того грозной для пехоты огневой точкой,
и, не задерживаясь, помчался дальше.
Выйдя из танка после боя, она почувствовала, что у
нее немного кружится голова. Она и не знала отчего: от
яркого света, от свежего воздуха или от радостного
сознания своего первого боевого успеха. Долгим ясным
взглядом окинула Мария Октябрьская равнину,
бывшую недавно полем боя, родную землю, только что
отвоеванную у врага.
День этот был для Октябрьской большим праздником:
она открыла свой боевой счет, она мстит врагу,
уничтожает фашистов мощным оружием. Теперь она твердо
знает, что справится в любом бою со своей нелегкой
работой, знает: не подведет хозяйку ее танк «Боевая
подруга».
Однажды командир танка младший лейтенант Че-
ботько сказал Октябрьской:
— Мария Васильевна, вы знаете, мы очень-очень
уважаем вас и ценим, как хорошего водителя. Поймите,
пожалуйста, меня так, как надо, я не хочу вас обидеть...
Видите ли, наш корпус будет вводиться в прорыв. Бои
в оперативной глубине противника особые: напряжение
огромное, а отдыха никакого. Вы женщина, трудно вам
будет. Не обижайтесь, но хватит ли у вас сил? Ведь
может случиться, неделю, две, день и ночь — и все бой.
— Я хочу, чтобы этот разговор был первым и стал
последним на эту тему, — ответила Октябрьская. — У
меня должно хватить сил на все, что нужно выполнить
солдату. Ну, а если... если не хватит сил, если станет
трудно, мне поможет любовь к Родине, к моему
народу; если и тогда все же будет трудно — ненависть
к врагу, к самому фашизму, скопившаяся в моем сердце,
поможет мне.
— Ой, Мария Васильевна, как здорово вы это
сказали.
— Это не я, — призналась Октябрьская. — Это мне
все подруга на память подарила. И она показала
младшему лейтенанту уже пожелтевший листок из блокнота,
а на нем памятная запись Зои Летуновской.
— Машинист на «ФД», — с уважением сказал Че-
ботько, — тоже дело нелегкое. Из своего опыта небось
такое вам написала. Что ж, будем воевать вместе, во
всех условиях.
90

Танковая часть вела тяжелые бои, но Марию
Васильевну не покидало появившееся в первом бою
чувство легкости и уверенности. И когда ее танк оказался
один на один с вражеской пушкой, Октябрьская
уверенно повела машину прямо на нее. Около орудия в страхе
заметался расчет...
Фронт отодвигался на запад. Позади Смоленщина.
Гвардейская танковая часть участвовала в
освобождении Белоруссии.
Мария Васильевна была уже опытным боевым
механиком-водителем. В бою перед Новым Селом «Боевая
подруга», как всегда, шла в первых рядах атакующих
танков. Перед селом тянулось большое минное поле, а
за ним — вражеские траншеи. Бой был жестокий. Враг
отчаянно сопротивлялся. Медленно продвигаясь вперед,
советские танки миновали три траншеи врага и
подходили к четвертой. Вдруг машина содрогнулась и,
резко вильнув влево, остановилась.
Мина! Сорвало гусеницу? Надо выйти, проверить,
исправить. Октябрьская крикнула Галкину:
— Люк, скорее!
Миша Галкин уже и сам пытался открыть десантный
люк. Но выйти из него невозможно: грунт мягкий, танк
тяжело осел, почти касаясь днищем земли.
Октябрьская заглушила мотор. В наступившей
тишине— отчетливый цокот пуль по броне снаружи. Внезапно
справа — грохот: разрыв снаряда — один, второй... Бьют
по танку?! А он, танк, один на поле, недвижим,
беспомощен— огромная и такая заманчивая мишень для
врага.
Октябрьская перегнулась через спинку сиденья и
постучала ключом по сапогу командира танка: такой у
них был условный сигнал тревоги на случай
неисправности ТПУ*. Тишина выбила из колеи, показалось,
что все в машине нарушено.
Лейтенант Чеботько крикнул, да так громко, что
задребезжало в наушниках шлемофона:
— Сейчас, Васильевна, погоди. Справимся.
И тут же танк дрогнул от выстрела собственной
пушки: подбитый, танк вступил в неравный бой с артбата-
реей противника.
* ТПУ — танковое переговорное устройство,
91

Еще один недалекий разрыв... А что, если следующий
снаряд по танку? И тогда... О, она уже видела, как
горят танки! Не всем, далеко не всем танкистам удается
выскочить из танка. Погибнут? Все погибнут. И Миша
Галкин, и Генка Ясько, и Чеботько — ее мальчики,
которых она, тридцативосьмилетняя женщина, называла
своими сынами, а они — она знает — нежно говорили
о ней: наша мама. Только ей не говорили, чтоб не
обидеть невзначай. Они так берегут ее. Вот и сейчас.
Чеботько открыл огонь, ведет бой. Будь на ее месте другой
механик-водитель, наверняка приказал бы командир:
выйти из танка, исправить повреждение.
Такие мысли долго писать — в напряженные,
жизненно-ответственные минуты, не минуты, а мгновения,
они возникают, пролетают с необыкновенной быстротой.
Так же принимаются и решения.
Мария Васильевна решилась: командир молчит, она
приказала себе. Быстрым движением откинув свой люк
механика-водителя, она буквально выбросилась из
танка. Упала на землю. Длинная автоматная очередь
взметнула фонтанчики липкой грязи у самого ее лица.
Октябрьская инстинктивно отпрянула, прижимаясь к
земле, но тут же быстро поползла, уже не обращая
внимания на пули...
Гусеница разбита, но из строя вышли всего два
трака. Миша Галкин — и как он только успел! — уже
снимал с брони запасной.
Без устали била танковая пушка, пулемет держал на
значительном расстоянии вражеских автоматчиков.
Рвались кругом снаряды. Танк окутало дымом разрывов.
Мария Октябрьская и Миша Галкин исправляли
поврежденную гусеницу — откуда и силы взялись!..
Долго ли длилась их работа — трудно сказать. В бою
мгновение тянется порой как вечность, а час пролетает
как мгновение. На этот раз все обошлось благополучно:
гусеница натянута, танк ожил и с новой, словно бы
саккумулированной за короткую смертельной
опасности остановку энергией и силой ринулся в атаку.
Это только один бой, один день Марии Октябрьской.
А сколько их, боев, боев... Никто не вел им счета. Сама
хозяйка танка вела другой счет: сколько освобождено
сел и городов да сколько уничтожено танков и орудий
врага. Не для показа — для себя. И после каждого боя
92

мысленно встречалась она с комиссаром Ильей
Октябрьским, отчитывалась перед ним — ведь сражалась она за
двоих, единственный оставшийся в живых член когда-то
счастливой семьи. Мария Октябрьская мужественно
вела свой танк на запад. Она участвовала в тяжелом и
победном наступлении, завершившемся изгнанием
гитлеровцев с родных полей, родной земли.
И случилось... Не всякий раз удавалось танкистам
под огнем восстановить поврежденный танк. Опять
разрывы вражеских снарядов справа и слева: подбитый
танк — такая заманчивая мишень для врага.
Осколки, осколки, горячие, зазубренные... Красные
пятна возникают вдруг на синем комбинезоне и
расползаются... Мария Октябрьская выронила из
обессилевшей руки инструмент и приникла к земле... Весть о том,
что бесстрашная хозяйка танка ранена, разнеслась с той
быстротой, с какой неведомым путем распространяются
в бою и хорошие и печальные вести, становясь нервом
атаки, удесятеряя силу идущих в бой. А санитары,
рискуя жизнью, выносили раненую в безопасное место.
...В Смоленске на крыльце школы плакала
молоденькая сестра. Два офицера замешкались, не зная, как
пройти. Один спросил:
— Госпиталь здесь?
— Здесь, — кивнула девушка.
— Вы не знаете, Мария Васильевна Октябрьская...
Девушка вскочила так стремительно, что офицеры
даже отпрянули.
— Вы ее товарищи? Скорее идемте. Может быть,
радость... — воскликнула девушка, торопливо вытирая
рукавом слезы. — Идемте же. В одиннадцатой палате
она.
У дверей одиннадцатой палаты задумчиво стоял
врач.
— Тише, — сказала девушка офицерам. — Владимир
Васильевич, они вот приехали к Марии Васильевне.
— Не надо, — сказал врач.
— Что?! — вскрикнула девушка и прихлопнула рот
ладонью, чтобы удержать этот крик.
Один из офицеров отстранил девушку, шагнул вперед:
S3

— Простите, доктор, но мы должны войти. Я из
штаба фронта. Сержанту Марии Васильевне
Октябрьской присвоено звание Героя Советского Союза. Ввиду
ее тяжелого ранения нам разрешено вручить ей грамоту
Героя, Золотую Звезду и орден Ленина здесь, в
госпитале. Все здесь.
— Мария Октябрьская умерла от ран пятнадцать
минут назад.
Девушка-медсестра вздрогнула, встряхнула головой,
словно сбрасывая оцепенение, твердо шагнула к двери,
взялась за ручку. Врач вопросительно взглянул на нее.
— Я должна... к ней. Она меня на фронт провожала.
В Томске. Семьи у нее нет. Никого нет. Я должна... ее
проводить.
Это было в марте 1944 года.
Марию Васильевну Октябрьскую похоронили у стены
Смоленского кремля, на берегу Днепра. Отсюда видна
необъятная ширь русской земли, поля, на которых мирно
работают советские люди, новые красивые села и
города— все то, что так любила и за что отдала жизнь
русская женщина.
Нет, это неверно, что вся семья патриотов
Октябрьских погибла и не осталось никого — ни детей, ни
родных. Есть вечная семья воинов, преклоняющаяся перед
мужеством, верностью и бесстрашием. И я, рядовой
член этой семьи, записала то, что удалось мне узнать
о жизни и подвиге Марии Октябрьской, чтобы отдать
эти страницы ее бессмертию.

и. селищев — <У |^? надо думать
о смерти...
В госпиталь звонили из
разных частей и соединений. Одно волновало всех:
— Будет ли жить Нина Онилова?
Приехали однополчане. Кое-кому удалось проникнуть
в палату, где находилась их Анка-пулеметчица.
Каждому хотелось чем-то облегчить страдания девушки,
сказать ей хоть одно утешительное слово.
Нина молчала, закрыв глаза. Бледное и осунувшееся
лицо ее было неподвижным. Но, видимо, утешительные
слова друзей стали раздражать Онилову, она открыла
веки, посмотрела в глаза однополчан, медленно
произнесла:
— Я знаю, что умираю, и скажите всем, чтобы не
утешали меня и не говорили неправду.
И веки вновь сомкнулись. Товарищи по оружию еще
раз убедились, какой железной выдержкой обладала эта
маленькая девушка и с какой непримиримостью ее
сердце отвергало ложь.
А телефон надрывался от звонков.
— Будет ли жить Онилова? — раздавался в трубке
все тот же вопрос.
Нет, жизнь пулеметчицы медленно угасала.
За несколько минут до последнего вздоха Ониловой
в госпиталь прибыл командующий Приморской армией
генерал Петров...
95

На подступах к Севастополю шли ожесточенные бои.
Фашистские войска яростно рвались к городу русской
славы. Тяжело приходилось нашим воинам. Находясь в
численном меньшинстве, они все же сдерживали врага.
Обстановка усложнялась с каждым часом. Легко
представить себе —сколько забот в этот ответственный
момент было у командующего армией. И все-таки он
нашел время заехать в госпиталь и поговорить с девушкой-
пулеметчицей. Генерал понимал, что в лице Нины Они-
ловой армия потеряла честного, исключительной
храбрости бойца.
Начальник госпиталя подвел его к койке умирающей.
Генерал долго смотрел в бескровное лицо, потом
осторожно положил руку на лоб Нины. Девушка открыла
глаза и сделала попытку улыбнуться. Генерал чуть
наклонился к ней, сказал:
— Спасибо тебе, дочка, от всей армии и
черноморского флота, от всего нашего народа. Весь Севастополь
знает тебя.
Она умерла в ночь с 7 на 8 марта 1942 года. Умерла
от тяжелых ран, сохраняя поразительное спокойствие и
выдержку. В ту ночь вокруг койки, на которой лежала
Нина Онилова, собрались лучшие врачи фронта. Они
пытались спасти девушку, использовали все, на что
были способны. Безрезультатно.
Медицина, вернувшая к жизни тысячи воинов, на этот
раз оказалась бессильной.
...Да, ее знал весь Севастополь. Впрочем, не только
Севастополь.
Пулеметчицей она стала не случайно. Работая на
трикотажной фабрике «Друзья детей» в Одессе, Нина
Онилова по заданию комсомольской организации
создала несколько кружков по изучению военного дела. Сама
же записалась в пулеметный. Очень уж пленил ее в
кинофильме «Чапаев» образ Анки-пулеметчицы.
Занималась усердно. В разборке и сборке пулемета,
в стрельбе не уступала ребятам. Правда, кое-кто из них
подсмеивался, дескать, на настоящей войне тебе с такой
машинкой не совладать. Нина не обращала внимания на
подобные шутки...
96

И вот началась война. Вместе с другими девушками-
комсомолками Онилова отправилась в военкомат.
Разговор с ними был короткий: пока не нужны. Конечно,
этот ответ девушек не устраивал. Особенно Онилову.
Она не понимала и не хотела понять, что на таком
громадном фронте ей нет места.
— Девушка, — в сердцах говорил военком, — люди
нужны и в тылу. Кому-то нужно варить сталь,
выращивать хлеб, шить обмундирование воинам...
В другой раз ее уже не убеждали в военкомате, а
просто ответили:
— Берем тех, кто имеет военную специальность.
Онилова просияла. Она выхватила из кармана
справку об окончании пулеметных курсов. Теперь с ней
заговорили по-иному.
— Ас родителями посоветовалась? — спросили ее.
— У меня их нет. Я сирота, воспитывалась в детском
доме. Окончила семь классов.
Она попала в стрелковый батальон. Здесь встретили
ее радушно, тепло. Командир роты посмотрел на
новичка, улыбнулся, сказал:
— Готовься к бою. Ребята у нас хорошие, в обиду не
дадут. — Про себя подумал: «Вот это пополнение. Сама
с ноготок, наверно, и пулемет с места не сдвинет».
В скором времени он изменил свое мнение.
Общительная, живая, веселая, Нина быстро подружилась с
ребятами, которые с некоторых пор стали даже
гордиться, что у них в роте есть своя Анка-пулеметчица.
Старательно готовилась она к предстоящим боям. На
тренировочных стрельбах показала отличные
результаты. Пулемет в ее маленьких, но цепких руках вел себя
превосходно.
Не долго пришлось ждать первого боя. Это
случилось ранним утром. Солнце еще не поднялось. Легкий
туман лежал в низинах. Батальон расположился слева
от небольшого разбитого населенного пункта.
Немцы открыли сначала артиллерийский огонь, потом
минометный. Минут через пятнадцать стрельба
прекратилась и сразу же пошла пехота.
Нина прижалась к земле, крепко вцепившись в ручки
пулемета. Немцы с шага перешли на бег.
Еще мгновение — батальон открыл огонь. Немцы
продолжали атаку. Онилова молчала. Пусть враги подбегут
97

поближе. Кто-то со стороны крикнул ей «давай же!».
Она не обернулась на крик. Глаза ее не отрывались от
приближавшихся фашистов.
«Раз, два, три», — просчитала она про себя и нажала
на гашетку... Атака немцев была отбита.
Так под Одессой началась фронтовая жизнь
девятнадцатилетней Нину Ониловой.
От боя к бою крепло мастерство пулеметчицы,
закалялся характер, воспитывались мужество и смелость.
Однажды в батальон прилетела радостная весть —
его включили в состав знаменитой Чапаевской дивизии,
той самой дивизии, в которой когда-то действовала
бесстрашная Анка-пулеметчица. Воины поздравляли друг
друга, но самые горячие поздравления получила Они-
лова. Она смущалась, краснела и откровенно говорила:
— Ну, зачем это, не надо, ну, что я сделала такого...
...Сражение за Одессу разгоралось. Обстановка для
наших войск становилась все тяжелей. Чапаевцы вели
непрерывные изнуряющие бои.
Воины батальона очень беспокоились за свою Анку-
пулеметчицу. Она была для них не только примером
храбрости. В этом теперь никто не сомневался.
Нину любили, как родную сестру. На поле боя она
успевала и вовремя открыть огонь из пулемета, и
оказать помощь раненому.
В минуты коротких передышек к ней приходили, из
батальонов бойцы разных возрастов: одни просили
помочь написать письмо домой, другие выспрашивали
«секреты» меткой стрельбы из пулемета, третьи — просто
поболтать и лишний раз посмотреть на девушку-солдата
с подстриженными, как у парня, волосами и одетую в
гимнастерку, брюки и кирзовые сапоги.
Всем она приветливо улыбалась, охотно откликалась
на просьбы однополчан.
Любили Нину еще и за ее веселый нрав. Она знала
много хороших песен и хорошо их пела. Это она первая
принесла в батальон знаменитую песню черноморцев:
«Раскинулось море широко у крымских родных берегов».
...Кольцо вражеских полчищ вокруг Одессы неотвра-»
тимо сжималось. Фашисты не жалели стали и свинца.
Чапаевская дивизия, как и другие соединения, несла
большие потери. На глазах таял и батальон, в котором
служила Онилова.
98

Атаки противника следовали одна за другой.
Стрельба не затихала ни днем, ни ночью. Поредевшие ряды
защитников Одессы, казалось, были отлиты из металла.
На них сбрасывали бомбы, их поливали артиллерийским
и минометным огнем, стегали автоматно-пулеметными
очередями, но они держались.
Глубоко врезался в память Ониловой один ночной
бой. Против батальона противник бросил свежие силы.
Фашисты шли под прикрытием артиллерийско-миномет-
ного огня. Над землей разыгралась буря. Среди наших
воинов то там, то здесь поднимались черно-красные
султаны взрывов. Воздух пронизывали тысячи осколков.
Казалось, невозможно поднять руку.
Онилова пристально всматривалась в темноту. Ночью
не так просто определить расстояние до атакующих. Два
снаряда разорвались недалеко, комки земли больно
ударили по спине.
Впереди замаячили темные фигуры фашистов. Нина
полосонула по ним длинной очередью. В этот момент
совсем рядом грохнул снаряд. Кто-то из солдат бросился
к Ониловой, она была ранена.
Нину отправили в госпиталь.
...Подлечившись, Онилова опять выехала на фронт.
Ей предлагали другую дивизию, она не согласилась. Ча-
паевцев Нина нашла под Севастополем.
И снова непрерывные бои.
И снова Онилова проявляет поразительную смелость,
железную выдержку, высокое мастерство пулеметчика.
Своим грозным оружием она не раз прокладывала
дорогу боевым товарищам, бросавшимся в контратаку,
косила фашистов.
Однажды в ночной схватке группа наших воинов, в
том числе и Нина, попали в окружение. Положение
создалось крайне опасное. Тогда Онилова взяла на себя
роль командира и вывела из окружения товарищей.
Имя Ониловой севастопольцы произносили с
уважением. Не раз о ней писали армейские газеты. Но Нина
оставалась скромной и простой. Как-то ее попросили
выступить на одном собрании с воспоминаниями о
проведенных боях, она отказалась наотрез.
— Чем я лучше других? У нас есть настоящие герои.
Принимая первую награду — орден Красного
Знамени, Нина сказала:
99

— Я не умею держать речи, но с фашистами научи*
лась «разговаривать» языком своего пулемета.
Это хорошо знали чапаевцы. На боевом счету Они-
ловой было уже много убитых фашистоь.
В самые напряженные дни защиты Севастополя
Нина — Аика-пулеметчица — получила смертельную рану.
Незадолго до этого трагического события Онилова
решила послать письмо исполнительнице роли Анки-пуле-
метчицы в кинокартине «Чапаев» актрисе В. Мясни-
ковой.
Развернув ученическую тетрадь, она начала так:
«Настоящей Анке-пулеметчице из Чапаевской
дивизии, которую я видела в кинокартине «Чапаев». Я
незнакома вам, товарищ, и вы меня извините за это письмо.
Но с самого начала войны я хотела написать вам и
познакомиться. Я знаю, что вы не та Анка, не настоящая
чапаевская пулеметчица. Но вы играли, как настоящая,
и я вам всегда завидовала. Я мечтаю стать
пулеметчицей и так же храбро сражаться.
Когда случилась война, я была уже готова, сдала на
«отлично» пулеметное дело. Я попала — какое это было
счастье для меня! — в Чапаевскую дивизию, ту самую,
настоящую. Я со своим пулеметом защищала Одессу, а
теперь защищаю Севастополь. С виду я, конечно, очень
слабая, маленькая, худая. Но я вам скажу правду: у
меня ни разу не дрогнула рука. Первое время я еще
боялась. А потом все прошло...
Когда защищаешь дорогую, родную землю и свою
семью (у меня нет родной семьи, и поэтому весь
народ— моя семья), тогда делаешься очень храброй и не
понимаешь, что такое трусость. Я вам хочу подробно
написать о своей жизни и о том, как вместе с чапаев-
цами борюсь против фашистских...»
Письмо осталось неоконченным.
В этой же тетради Онилова делала выписки из книги
Л. Н. Толстого «Севастопольские рассказы», которые
она очень любила. Просматривая эти выписки, невольно
приходишь к выводу, как глубоко понимала девушка
свой патриотический долг. Вот одна запись из тетради:
«Вы ясно поймете, вообразите себе тех людей,
которых вы сейчас видели, теми героями, которые в те
тяжелые времена не упали, а возвышались духом и с
наслаждением готовились к смерти, не за город, а за родину».
100

И словно продолжая мысль великого писателя, Они-
лова пишет:
«Не надо думать о смерти, тогда очень легко
бороться. Надо понять, зачем ты жертвуешь свою жизнь. Если
для красоты подвига и славы — это очень плохо. Только
тот подвиг красив, который совершается во имя народа
и Родины. Думай о том, что борешься за свою жизнь,
за свою страну, и тебе будет очень легко.
Подвиг и слава сами придут к тебе».
Вот какой была Нина Андреевна Онилова, Анка-пу-
леметчица. Родина посмертно отметила ее высшей
наградой — Золотой Звездой Героя.

В.ГРИЗОДУБОВА, 1/\У0ЧЬ НпроЬп
Герой Советского Союза
За штурвалом самолета лет-
чица в авиационном шлеме, с пытливыми, необычайно
зоркими глазами. На ее лице ласковая, чуть озорная
улыбка человека, привыкшего к риску. Такой на всю
жизнь мне запомнилась наш боевой друг и товарищ
Полина Денисовна Осипенко.
Жизнь ее была хоть и не очень долгой, но яркой.
Родилась она в селе Ново-Спасском, на берегу
Азовского моря, в семье крестьянина-бедняка. Только два года
посещала приходскую школу, да и то с перерывами.
Едва научилась читать и писать, как отец сказал:
— Хватит, доченька, по дому помогать надо!
Потом батрачила в своем и соседних селах, ходила
в город на заработки. Но из нужды в те годы семья
Осипенко так и не могла выбраться.
Одними из первых родители ее вступили в колхоз.
Трудолюбивая и веселая Полина скоро стала общей
любимицей колхоза имени Котовского. Как активистку,
ее послали на шестимесячные курсы птицеводов в Киев.
Поехала с радостью: очень хотелось учиться.
Но трудно было. Лекции записывать не успевала.
Химии, биологии не знала. О естествознании понятия не
имела. В арифметике тоже была несильна. А на курсах
это требовалось.
Однако преодолела все трудности, все вынесла.
Помогли товарищи, преподаватели. Курсы Полина кончила
102

с похвальной грамотой. В 1930 году ее назначили
заведовать колхозной птицефермой. Со свойственным ей
трудолюбием взялась за порученное дело. Мыла, терла,
скребла. Наводила чистоту и порядок. Ввела рацион
для кур. Собирала товарок-птичниц, учила их тому, что
сама узнала на курсах.
С ее упорством Полина многого добилась бы на
ферме, но... Случилось непредвиденное. Однажды за
околицей их села на поле опустились два легких спортивных
самолета.
В те годы ни старики, ни дети никогда не видели
близко аэроплан. Все село — от мала до велика —
высыпало посмотреть на крылатые машины. И впереди
других — наша Полина, как потом, смеясь, она нам
сама рассказывала.
Больше всего ее поразило, что среди летчиков она
увидела женщину. Как увидела, так и не отошла от нее,
забросала вопросами.
— Разве может женщина летать?
— Может!—отвечали ей.
— И я могу выучиться?
— Конечно!
Под вечер самолеты улетели, а Полина три дня
ходила задумчивая. Потом еще два дня письма писала,
хотела узнать, где есть авиационные школы или
училища, можно ли ей, дочери бедняка,
колхознице-комсомолке, выучиться на летчицу. Скоро узнала она про
Качинскую авиационную школу под Севастополем.
В комсомольской ячейке взяла характеристику,
упросила председателя колхоза отпустить ее с фермы. Потом
собрала в свой деревянный сундучок, оклеенный изнутри
картинками, немудреное имущество и поехала. Желание
летать стало ее высокой и прекрасной мечтой. Чтобы
поступить в школу, она проявила максимум энергии.
— Приняли тебя тогда, Полина? — не вытерпел кто-
то из нас, когда она степенно рассказывала членам
экипажа свою биографию.
— Так точно, — невозмутимо ответила Осипенко,—
приняли... официанткой в летную столовую.
Но настойчивая девушка не унывала. Хоть и
официанткой, да на аэродроме. Можно работать и учиться.
Да и самолеты рядом — на авиационной стоянке
выстроены, как по линеечке.
103

— Еще, Полина Денисовна, здоровье надо крепкое
иметь! — шутили над ней курсанты.
Но когда дело касалось авиации, то тут Осипенко
шуток не терпела и не понимала их.
— По здоровью всех вас за пояс заткну! — горячо
уверяла она шутников, которые и сами любовались ее
алыми, как мак, щеками.
И Полина на своем настояла. Сдался начальник
авиашколы. Скоро в ее стенах появился новый курсант:
Осипенко Полина Денисовна, 1907 года рождения, член
ВЛКСМ, из крестьян-бедняков.
«Занималась я на Каче, — вспоминала потом
Полина,— утром и вечером. Ни одного воскресенья не
отдыхала».
Вот начались и практические полеты. Инструктором
у Осипенко был опытный методист майор Абрамычев.
Она же оказалась способной ученицей. Все схватывала,
как говорят, на лету. Потому и упражнения программы
они выполнили своевременно.
Обычно курсантов раньше не предупреждали о дне
самостоятельного вылета. Так же поступил и
Абрамычев. Сделали очередной полет. Выполнили посадку. Она
получилась не очень удачной, и Полина ожидала от
инструктора головомойки. Но он вдруг спросил:
— Устали?
— Никак нет!
— Тогда полетите одна.
Полет прошел отлично. Взлет, полет по кругу, расчет
на посадку и сама посадка были выполнены без
замечаний. Осипенко вернулась на аэродром
победительницей.
— В воздухе пели? — спросил Абрамычев.
— Пела! — созналась Осипенко.
Ей показалось это крупным нарушением
дисциплины, но сдержать рвущуюся из груди радость молодая
летчица не могла.
— Еще полетик! — приказал инструктор.
...Окончена Качинская авиационная школа. Полина —
военный летчик. Потом — командир звена. Старшие
начальники в аттестациях того времени отмечают ее
высокую дисциплину, понимание требований уставов и
наставлений, незаурядное летное мастерство. Ей поручают
особые задания.
104

В то время Полина Денисовна начинает увлекаться
высотными полетами. В открытой кабине она
поднималась на пять тысяч, шесть тысяч, семь тысяч метров.
Летала даже на восемь тысяч метров.
Однажды Полина поднялась на девять тысяч
метров — практический потолок своего самолета — и
пробыла там почти двадцать минут. Вот когда ей так
пригодилось ее поистине богатырское здоровье.
После посадки командир подарил ей букет цветов и
сказал:
— Поздравляю вас, Полина, так высоко не
поднималась еще ни одна девушка в мире.
— Служу Советскому Союзу, — отчеканила летчица.
В течение двух майских дней 1937 года она подарила
стране три высотных международных рекорда. Утром
22 мая на отечественной машине она поднялась на
высоту восемь тысяч восемьсот шестьдесят четыре метра
и побила международный рекорд итальянской летчицы
Негронэ на три с лишним тысячи метров.
Второй полет, 25 мая, с грузом пятьсот килограммов
на высоту семь тысяч шестьсот пять метров также
оказался рекордом мира. Вечером того же дня Осипенко
опять поднялась в воздух на своей машине. На этот раз
на ее самолете находился груз весом в одну тонну. На
семь тысяч двести метров подняла тяжелый самолет
отважная летчица, а потом мастерски совершила
посадку на голубую гладь Севастопольской бухты.
С необычайно большим углом атаки поднималась
крылатая машина на высоту. Замерзали приборы, так
как температура в нижних слоях стратосферы равнялась
минус сорока градусам, мотор отказывался тянуть в
разреженном пространстве.
— Вам удалось выжать из машины все! — заметил
потом летчице представитель конструкторского бюро.
— Но человек может сделать больше! — задорно
возразила ему Полина.
Ее энергия искала нового приложения сил. После
побед в борьбе за высоту она обратила свое внимание на
расстояния. «Дальние полеты! — вот где имеется
заманчивая перспектива», — думала тогда Полина. Ровно
через год вместе с летчицей Верой Ломако и штурманом-
радистом Мариной Расковой Полина Осипенко
устанавливает на гидросамолете новый рекорд полета по
105

замкнутому кругу — тысяча семьсот сорок девять
километров. Одновременно это был и международный рекорд
на дальность полета по кривой.
Но из самолета вышла Полина огорченной, довольно
кисло выслушала поздравления, точно была недостойна
их. Потом собрала экипаж.
— Мало, девушки, нами сделано. Так что считайте
этот рекордный полет лишь пробой сил.
И девушки расстались. Одно им было ясно. Не такой
человек Полина Осипенко, чтобы остановиться на
полпути. Она была настоящим коммунистом: что
задумала— обязательно сделает.
— Есть у нашей Полинки какой-то новый план,—
сказала мне Марина Раскова после их памятного
разговора,— а какой — пока она загадочно молчит.
Да, отважная летчица вынашивала новый план
рекордного полета. Оказывается, она задумала перелет на
гидросамолете через всю страну, с юга на север. Из
Севастополя в Архангельск.
И вот их самолет на старте. 2 июля 1938 года
Полина Осипенко с трудом оторвала тяжело груженную
машину от водной поверхности. Так же трудно дался и
набор высоты. От Севастополя до Николаева — дымка.
Видимость ограничена. Возле Киева вошли в
облачность, чуть-чуть не попали в грозовой фронт. Потом
самолет начал обледеневать, и командиру экипажа
пришлось резко менять эшелон полета. Еще раз обледенели
над Онежским озером. Чтобы избавиться ото льда,
пришлось летчицам вести самолет между двумя слоями
облаков.
И так до самого Архангельска, куда старший
лейтенант Осипенко, старший лейтенант Ломако и лейтенант
Раскова сквозь грозы, дождевые завесы и снежные
заряды привели свой отечественный серийный гидроплан.
Десять часов с минутами понадобилось трем военным
советским летчицам, чтобы перекинуть воздушный мост
от Черного до Белого моря. И организатором этого
перелета, конечно, опять была неугомонная душа —
коммунист Полина Осипенко.
Она становится любимицей страны. Из городов
России, с Украины, Кавказа, из Средней Азии получает
Полина Денисовна сотни писем. Ее спрашивают, как стать
летчицей, куда поступить учиться, ей доверяют свои
106

тайны женщины и девушки нашей страны. На нее
надеются. И ни одно письмо не оставалось без ответа.
Молодая женщина из Таджикистана жаловалась,
что муж не разрешает ей снять паранджу и ходить
с открытым лицом. Комсомолка из глухого сибирского
села просила совета, как ей поступить: отец не велит
посещать собрания, а заставляет молиться богу и
ходить в церковь.
— Встречаются же еще в наше время такие
феодалы!— искренне возмущалась Полина и тут же отвечала
своим корреспондентам.
Очень страстно ратовала Полина в своих речах и
выступлениях в печати за равноправие мужчин и женщин
в авиации. «В наших аэроклубах, — писала она в одной из
своих статей, — девушки и женщины успешно осваивают
авиационное дело. Большинство из них — отличницы.
Они хотят учиться дальше и стать боевыми летчицами.
Мне кажется, необходимо прислушаться к голосу
девушек-пилотов. Им надо помочь, ибо в будущих боях за
нашу Родину миллионы нас на земле и в воздухе будут
громить и уничтожать врага до полной победы».
Старший лейтенант Осипенко очень огорчалась, когда
кому-либо безосновательно отказывали в просьбе
поступить в аэроклуб или мешали развертыванию сети
учебных аэродромов по стране.
— Бюрократы твердолобые! — сердилась Полина
Денисовна на таких людей. — Не понимают, что
противник у нас будет серьезный и стране понадобится много
летчиков.
Она была готова и свои личные сбережения
пожертвовать на развитие авиации. Так, на одном из
аэродромов Полина увидела старенькую одноместную авиетку.
Кажется, даже с иностранным мотором.
— Продайте мне эту машинку! — обратилась
Осипенко с просьбой к начальнику аэропорта.
— Да зачем вам это старье, Полина Денисовна? —
недоумевал заслуженный авиатор.
Оказалось, что в родном селе Осипенко пионеры
старшего возраста да и комсомольцы решили изучать
самолет, а со временем и начать летать. Нашелся и
инструктор, а вот ни мотора, ни самолета не было.
— Выручайте нас, тетя Полина, — написала ей
письмо молодежь, — помогите достать хоть плохонький
107

самолетик. Мы его отремонтируем и будем изучать
летное дело.
Не помню точно, чем кончилась эта история. Но
кажется, старая авиетка была окончательно списана по
акту, оформлена как шефский подарок и послана в
Ново-Спасское.
Такой была наша Полина Осипенко — человек
большого ума, такта, с благородным сердцем
патриота.
Как раз в ту пору нами был задуман большой
перелет— на Дальний Восток. Командиром корабля
предложено было быть мне. Штурманом предполагалось
назначить Марину Раскову. Но кто полетит вторым
пилотом?
Перебрали несколько кандидатур. Кто-то назвал
Осипенко. Но тут же было выражено сомнение:
согласится ли вторым? Полины в те дни в Москве не было.
Послали ей телеграмму и скоро получили ответ:
«Согласна хоть третьим, только бы принять участие
в перелете».
Этой женщине было абсолютно чуждо тщеславие.
Когда мы стали тренироваться в составе одного
экипажа, то открыли в характере нашей подруги еще
целый ряд замечательных черт.
Прежде всего ее отличала огромная
работоспособность, умение мобилизоваться. Она не хотела признавать
отдыха. Ей оказалось мало дневных полетов. Каждую
ночь она была готова летать, чтобы мы могли в
совершенстве освоить искусство посадки тяжелого воздупь
ного корабля в условиях темноты. И Полина добивалась
своего. Достаточно сказать, что мы с ней совершили
около ста тридцати ночных посадок на тяжелых
бомбардировщиках.
Летали часами и в сложных метеорологических
условиях, пилотировали самолет только с помощью навига-
ционно-пилотажных приборов.
До и после полета Полина и Марина Раскова
обязательно тренировались в передаче радиограмм в
телеграфном режиме. Помню, был такой случай. Марина то
ли устала, то ли была чем-то взволнована и хотела
уклониться от радиотренировки.
— Может быть, сегодня не пойдем в радиокласс? —
сказала она.
108

— Нет, нельзя пропускать тренировку! —
воспротивилась Полина. — Иначе мы плохо будем действовать
в воздухе.
И тренировка состоялась.
Полина Денисовна Осипенко была очень правдивым,
кристально честным человеком. Любая, даже самая
незначительная фальшь ее огорчала до глубины души.
Однажды специалист по радио должен был заменить
в самолетном приемнике некоторые детали. Но сделать
эту работу забыл. Однако Осипенко он доложил, что
детали в приемнике заменены, хотя на самом деле
подчистил только контакты. В полете радио, разумеется,
работало плохо.
После посадки Полина подозвала к себе техника.
— Вы не оправдали доверия экипажа, — строго
сказала она, — а потому будете наказаны.
И летчица добилась, что виновный был отстранен от
подготовки самолета к ответственному перелету. Вместо
него пришел другой специалист по радио. А Полина
долго не могла успокоиться.
— Кто обманул в малом, — говорила она, — тот
может обмануть и в большом. Ненавижу ложь!
При всех своих высоких деловых качествах она не
была сухим педантом, долго не сердилась даже на
виновного, охотно шла на мировую, ценила своих
товарищей. Стоит ли говорить, что мы полюбили ее, дорожили
дружбой с ней.
...Итак, нам предстояло превысить рекорд дальности
французской летчицы Дюпейрон. Она пролетела без
посадки четыре тысячи триста шестьдесят километров
четыреста метров. На своем самолете «Родина»
конструкции Павла Осиповича Сухого мы должны были
пролететь значительно больше. Наш путь лежал из Москвы
на Дальний Восток. От Новосибирска трасса была
проложена над бескрайней тайгой. За Красноярском —
возвышенности, сопки, горы. Знаменитый седой и суровый
Яблоневый хребет.
Утром — старт. Вес самолета достигал двенадцати
с половиной тонн. Однако взлет был легкий. На высоте
ста метров сделали круг над аэродромом, легли на курс.
Настроение у членов экипажа было бодрым. Могли ли
мы в те радостные минуты думать, что нас ожидают
тяжелые испытания.
109

Пилотировали свой крылатый корабль попеременно:
то я, то Полина. Весь полет проходил за пологом туч.
Случалось, что крылья самолета покрывались льдом.
Тогда меняли эшелон. Отказало радио. Мучил на
больших высотах холод. Но все это были трудности, к
которым мы готовились, а потому и преодолевали их
сравнительно легко.
Вот перед взором экипажа открылось Охотское море.
Развернулись. Решили садиться в городе Комсомольске.
Вдруг зажглась лампочка на расходном баке: это
означало, что бензина осталось на тридцать минут.
Кончилось дело тем, что Марине Расковой пришлось
прыгать с парашютом и ее потом долго искали, а мы
с Полиной посадили самолет на болото и тоже провели
там несколько томительных дней, пока нас не
обнаружили с воздуха. Подробности этого полета достаточно
хорошо известны.
Но мне хочется сказать о другом. Говорят: «Друг
познается в беде». Положение у нас было действительно
сложное и за все происходившие события в первую
очередь ответственность несла я, как командир экипажа.
Тысячи сомнений терзали меня в те часы. Почему у нас
не хватило горючего: видимо, не долили в Щелково при
отлете после пробы двигателей? Где Марина? Почему
не работает аварийная радиостанция? Значимее не
проверяли? Надо ли оставаться у самолета или самим
попробовать добраться до населенного пункта? Как дать
знать о себе, что мы живы и здоровы, а самолет почти
не поврежден?
В эти пасмурные для меня дни Полина старалась
всячески помочь мне, находила слова для утешения. Она
взяла на себя всю заботу и по охране самолета.
Осипенко никогда не будила меня, если мне удавалось
забыться сном. Она и зверей при их приближении к
самолету отгоняла, и была неисчерпаема на выдумки, лишь
бы только отвлечь меня от тяжелых мыслей.
— Еще, командир, полетаем мы с тобой, — говорила
Полина, — и не из таких положений есть выход!
Ни слова упрека, ни сомнения в том, что все
окончится благополучно, ни в те часы, ни позднее не
услышала я из ее уст. Как заправская таежница, переносила
она трудности нашей бивуачной жизни поневоле. Ее
оптимизм передавался и мне.
110

Когда же действительно все события закончились
благополучно, а нам троим — первым среди женщин —
было присвоено высокое звание Героя Советского Союза,
радости Полины не было предела.
— Кто говорил, девочки, что все закончится
благополучно?— с пристрастием допрашивала она нас.
— Ты, Полиночка, ты! — отвечали мы ей.
Даже самые тяжелые переживания легче
переносятся, если рядом ты чувствуешь крепкое плечо
товарища, локоть друга. И в том, что рекорд французской
летчицы был побит нами на полторы тысячи километров
с лишним, тоже есть большая доля заслуги Полины
Осипенко — волевой летчицы и славного члена
экипажа. Самолет «Родина» в том полете пролетел по
прямой пять тысяч девятьсот сорок семь километров,
а по ломаной линии — шесть тысяч четыреста
пятьдесят.
Уже потом, в Москве, заново пережили мы весь
полет, перечитали все телеграммы, приветствия, письма.
В каждом из них — слова любви, восхищения, привета.
Нам писали президент Академии наук Комаров, Герой
Советского Союза комбриг Спирин, школьник из
Москвы Сережа Пахомов. Секретарь Центрального
Комитета Компартии Испании Долорес Ибаррури
приветствовала наш экипаж.
Очень много было теплых коллективных писем. От
земляков Полины Осипенко, от зимовщиков с острова
Рудольфа, с заводов, шахт, рудников, из совхозов и
колхозов, с судов, бороздящих просторы морей, Тихого
океана, из самых отдаленных уголков нашей страны.
Задумчиво перебирала всю эту почту Полина, потом
сказала:
— Отвечать надо, товарищи. Народ ведь нас привет*
ствует.
Кто-то из присутствовавших в комнате близких нам
посочувствовал:
— Писем-то — гора! Может, под копирку ответы.
Дескать, благодарим и все прочее...
Кровь прилила к лицу Полины.
— Что?! — гневно произнесла она. — Это народу-то
под копирку?
Незадачливый советчик счел благоразумным
спрятаться за спины других, а потом вообще ретировался.
111

Полина же немедленно послала кого-то за конвертами,
и мы долго и прилежно писали письма всем тем, чьи
обратные адреса были известны. Кроме того, конечно,
выразили свою признательность всем товарищам,
приславшим нам свои поздравления, через газеты. И над
этим текстом долго трудилась Полина. Все хотелось ей,
как и нам с Мариной, чтобы этот ответ оыл сердечным,
теплым.
— Вся наша сила — в партии и народе! — любила
повторять Полина Денисовна.
И это были не просто красивые слова, а плод ее
глубоких убеждений. Дочь народа, она горячо верила в его
силы, разум и по мере своих сил старалась сделать как
можно больше, чтобы еще возвеличить и прославить
свою страну, первое в мире государство рабочих и
крестьян. Полина по-настоящему любила свое
Отечество, гордилась и его прошлым, и настоящим!
Она и в библиотеку свою подбирала книги, в
которых либо прославлялась наша Родина, ее героическая
история, либо сами авторы бессмертных произведений
составляли русскую национальную гордость. Пушкин,
Лермонтов, Тургенев, Гоголь были ее любимыми
писателями.
Бывало, подойдет Полина к книжной полке, откроет
«Тараса Бульбу» и читает: «Нет уз святее товарищества!
Отец любит свое дитя, мать любит свое дитя, дитя
любит отца и мать. Но это не то, братцы: любит и зверь
свое дитя. Но породниться родством по душе, а не по
крови может один только человек. Бывали и в других
землях товарищи, но таких, как в Русской земле, не было
таких товарищей... Пусть же знают... все, что такое
значит в Русской земле товарищество! Уж если на то
пошло, чтобы умирать, так никому ж из них не доведется
так умирать!.. Никому, никому!»
Эти памятные события произошли в
сентябре—октябре 1938 года, а уже следующей весной, в праздник
1 Мая Полина Денисовна на скоростном маневренном
истребителе принимала участие в воздушном параде
над Красной площадью. Точно снаряд, пролетел ее
краснозвездный ястребок над шпилем Исторического
музея. Мелькнул и растаял в голубой дали
Замоскворечья.
— Тянет меня, девушки, к скоростным машинам! —
112

признавалась она нам, точно извинялась за то, что
предпочитает их тяжелым воздушным кораблям.
Но ведь она кончала Качу. У нее была душа летчика-
истребителя. И потому мы охотно простили Полине ее
«измену». Тем более, что друзьями-то мы оставались.
Полина между тем по службе часто встречалась в тот
год с героем республиканской Испании советским
летчиком Анатолием Константиновичем Серовым. Она
часами могла слушать о том, как Анатолий Серов и его
боевые друзья сражались с фашистскими асами в небе
республиканской Испании. Отважный истребитель, он
бил врага над Мадридом, Барселоной, Сарагосой, летал
над вершинами и ущельями Сьерра-Гвадаррамы. Как
же завидовала Анатолию и не скрывала своей зависти
Полина! Еще бы! Перед ней находился летчик,
прошедший крещение огнем, побывавший в настоящих боях.
— Везет же людям! — самым серьезным образом
говорила про Серова Полина.
В свою очередь и он интересовался, как она стала
летчицей, какая была у Осипенко довоенная профессия.
На последний вопрос Полина отвечала шуткой:
— Куры были моим крылатым войском!
В установившемся между ними негласном
соревновании Осипенко старалась перенять от Серова его
методы атак истребителей и бомбардировщиков, училась
искусству меткой, разящей наверняка первой же очереди.
Нередко они летали на одном учебно-боевом самолете,
осваивая технику пилотирования крылатой машины
только по приборам.
...Утро 11 мая 1939 года выдалось пасмурным, серым.
Полеты откладывались на час, потом на два. Но
неожиданно в облаках появились разрывы.
— Скорее на аэродром, — торопил друзей Серов,—
можно начинать полеты!
В первом вылете по приборам пилотировала машину
Осипенко. Анатолий Серов корректировал ее действия
из открытой кабины. Вот и зона. Полет по прямой.
Развороты. Виражи. Опять полет по прямой. Незаметно
прошли сорок минут, отведенные на это упражнение.
Пора возвращаться на аэродром.
Пока машина на самолетной стоянке заправлялась,
Серов успел перекинуться словами с одним из своих
Друзей — летчиком Михаилом Якушиным.
6 Героини. Вып. 2 113

— Как дела?
— Порядок!
— Что машина?
— Да вот Полина жалуется, будто указатель
поворота и скольжения что-то барахлит.
В этот момент Серова отозвали. Пора было
выполнять второй полет. На этот раз согласно плановой
таблице пилотировать машину по приборам предстояло
Анатолию Константиновичу, а контролировать его
действия из открытой кабины выпало на долю Осипенко.
И опять они должны были пробыть в воздухе очередные
сорок минут. Столько, сколько отводилось согласно
курсу боевой подготовки.
Опять учебная зона. Внизу бежит шоссе на Москву.
Рощи, поля, перелески. Безлюдно. А в небе один
самолет. Ровно поет свою песню его мотор. Осипенко с
Серовым выполняют задание: полет по прямой, мелкие
виражи, крены, полет по прямой...
Давно уже прошли положенные сорок минут, а
Серов и Осипенко все не возвращаются.
— Где же Серов и Осипенко? — спросил кто-то. —
Они ведь вылетели первыми?
— Может, вынужденная, — предположил инженер.
Немедленно были организованы поиски. Обнаружили
быстро. На зеленеющей траве, которую с детских лет
так любила Полина, лежал разбитый самолет.
Очевидцы рассказывали, что с высоты примерно
четырехсот метров машина сорвалась в плоский штопор.
Потом перед самой землей даже выровнялась. Может
быть, Серову и Осипенко не хватило всего нескольких
метров высоты, чтобы вырваться из пикирования...
Полина Осипенко — отважная дочь своего народа,
бесстрашная летчица и патриотка, член
Коммунистической партии — совершила бы еще не один героический
подвиг. Трагический случай оборвал ее жизнь при
исполнении служебных обязанностей.
И до сих пор не верится, что Полины Осипенко нет
с нами. Пытливые, зоркие глаза ее и ласковая,
чуть озорная улыбка, ее подвиги никогда не изгладятся
из памяти народной.

р. нехай ±S~*r озмездие
±S~*So3
Летом 1943 года
партизанская зона севернее Минска продвинулась вперед и
заканчивалась в двадцати километрах от города, возле
Вильнюсского шоссе, у небольшой речушки Вяча.
Пасмурным сентябрьским днем две женщины — одна
помоложе, другая постарше — остановились у этой речушки.
Дальше начиналась оккупированная территория, где
хозяйничали гитлеровцы.
Женщины долго всматривались в пустующую даль,
где узкое шоссе, прячась за холмами и перелесками,
убегало в сторону города. Потом горестно вздохнули,
опустились на колени и поцеловали родную землю.
Наступила минута молчания. За спиной оставалась
партизанская земля, а впереди — неизвестность.
Еще несколько часов назад эти мало знавшие друг
друга женщины чувствовали себя как дома, слушали
советское радио, читали московские газеты, беседовали
с гостеприимными хозяевами в небольшой деревушке
возле Логойска, а теперь они очутились как бы на грани
жизни и смерти. Но Родина требовала и звала вперед.
Оставалось только около сорока восьми часов до
встречи в городе, от успешного исхода которой зависела
судьба многих тысяч людей. Надо было привести в
исполнение приговор белорусского народа: убить
жестокого палача — заместителя Гитлера по Белоруссии
гаулейтера фон Кубе. Обстановка требовала совершить эту
6» 115

казнь именно теперь, когда палач разрабатывал планы
новой, может быть, наиболее жестокой и наиболее
массовой карательной экспедиции с начала войны.
Гитлеровский ставленник спешил отомстить советскому
народу за неудачи на фронтах. Убить Кубе —
значило предотвратить гибель десятков тысяч советских
людей.
Лучших разведчиков и диверсантов выделяли
партизанские бригады и отряды. Разрабатывались самые
разнообразные, иногда даже фантастические планы по
приведению приговора в исполнение, и все было
безрезультатно.
Группа разведчиков бригады Градова (Ваупшасова),
находящейся южнее Минска, проникла на окраину
города и несколько суток просидела в засаде на шоссе
Минск — Лошица, где была загородная резиденция
палача. Партизаны намеревались, жертвуя собой, напасть
на машину Кубе и уничтожить его днем на виду у всех.
Но Кубе здесь так и не появился. Гестаповцы из охраны
гаулейтера знали о приговоре народа и приняли все
меры предосторожности.
Разведчица из бригады дяди Коли Надя Троян
познакомилась с Еленой Мазаник, которая работала
горничной в резиденции Кубе в Минске. Мазаник вначале
отнеслась к Троян недоверчиво, побоялась провокации.
Но после нескольких встреч Елена убедилась, что Надя
действует по заданию партизан, и согласилась
участвовать в операции против Кубе. Потом Мазаник
встретилась с разведчицей Марией Борисовной Осиповой,
работавшей под кличкой Черная.
...Вокруг тишина. У ног струилась речушка. Пели
птицы. Как всегда пасмурным днем, таинственно
шумели густые березовые и ольховые рощи. И только не-
скошенный луг напоминал о том, что его некому косить,
что косари и пахари теперь заняты совсем другим
делом.
Вспоминая пережитые дни, своих боевых товарищей
и друзей, Мария Борисовна старается быть спокойной.
...Предстояло еще пройти 20 километров. Но каких
километров! Между жизнью и смертью! Впереди —
немецкие и полицейские патрули, обыски и проверка
документов. И может быть... это последний путь в ее
жизни.
116

— Так мне не хочется идти дальше, — вздохнула,
поднимаясь, спутница Марии Борисовны. — Хотя там и
дети, родной дом, но он мне стал как чужой. Особенно
теперь, когда мы встретились со свободой, побывали
среди своих...
— А думаешь, мне легко? — ответила Мария
Борисовна.— Но нам поручено ответственное дело, и мы
обязаны довести его до конца. Давай лучше подумаем,
как нам продолжать путь... У Вишневки обязательно
будет засада. Нас могут задержать. Не будем
признаваться, что мы свои, знаем друг .дружку. Это лучше
всего. Ты иди вперед, а я пойду за тобой...
Женщины подняли свои тяжелые корзины, до краев
наполненные брусникой, и пошли дальше.
— Я так боюсь, — шептала Мария Григорьевна Гри-
бовская, уходя вперед.
Поселок Вишневка издали казался пустынным. Но
вот на дороге появилась фигура долговязого полицая.
Потом еще и еще, и уже целая группа полицаев
поджидала женщин.
«Не миновать беды», — подумала Мария Борисовна.
На дне корзины, прикрытые ягодами и продуктами,
лежали завернутые в тряпки две мины. Пронести их в
город стоит большого труда. Партизаны все рассчитали:
идти глухими дорогами в обход постов было гораздо
опаснее, чем по дороге. Там встреча с карателями,
которые непрерывно рыскали вокруг города, грозила
неминуемой гибелью. Гораздо безопаснее было идти
прямым путем, запасшись хорошими документами. Но
любому партизанскому разведчику или связному всегда
приходилось, как актеру, играть какую-то роль. Мария
Борисовна подготовилась сыграть сейчас роль
городской жительницы, многодетной матери, когда-то
«обиженной» Советской властью и теперь почувствовавшей
«свободу». Она должна вести себя смело и
непринужденно.
Вот Мария Григорьевна поравнялась с полицаями,
начала им низко кланяться и умиленно приговаривать:
— День добрий, паночки мои, — мягко звучала ее
белорусская речь.—Защитнички наши хорошие...
Но ни улыбки, ни мягкий голос Марии Григорьевны
не подкупили гитлеровских холуев. Они обыскали ее,
проверили документы ц корзину с ягодами и продуктами.
117

Не найдя ничего подозрительного, полицаи ее
отпустили. Та кланялась и приговаривала:
— Спасибо вам, паночки мои, — и пошла дальше.
Мария Борисовна, наблюдая за этой сценой, не могла
сдержать улыбку.
— Чего смеешься?! — заорал на нее долговязый
верзила.
— Смешно, пан полицай, что вас люди боятся. Не
понимают...
— Ну, ну! — пригрозил ей полицай и смерил с ног
до головы внимательным взглядом, как бы разгадывая,
что это за птица и как с ней нужно поступать. Но все
же тона не сбавил: — Посмотрим, как ты будешь
смеяться, когда мы потрясем твою корзину.
Полицаи долго и внимательно изучали документы
Марии Борисовны. Не найдя в них ничего
подозрительного, решили приступить к обыску.
— А ну, — командовал долговязый полицай, —
выкладывай, что там у тебя есть. Да побыстрее. Иначе
как дам по твоей корзине, все полетит... А не то
отведем к господину Коху.
Мария Борисовна знала, что Кох — известный навею
округу палач, комендант поселка Вишневка. Поэтому
она решила действовать прямо и смело. Малейшая
оплошность или растерянность с ее стороны могли
оказаться роковыми.
— Чего пугаете?! Я знаю господина Коха. Это
хороший человек, и он поймет меня. В городе разрешается
ходить только до семи часов. Там у меня маленькие
дети. Пятеро детей. Вы понимаете? А еще
задерживаете, угрожаете... Господин Кох меня поймет...
— Ишь разговорилась, — заметил один из
полицаев. — Разве вы не видите? Эти бабы уже одичали.
Одни хлопоты с ними. Ходят тут, босоногие. На них не
заработаешь...
— А вы, что? Мало зарабатываете? На водку я вам
дам. Вам ведь тоже не легко живется, знаю, — и она
достала двадцать пять марок. — Больше нету...
Долговязый полицай презрительно посмотрел на
деньги и перевел взгляд на корзину, где, как он заметил,
было около десятка яиц. Мария Борисовна сразу его
поняла и поспешила добавить:
— Ну, еще полдесятка яиц, и конец. Договорились?.
118

Полицаи о чем-то пошушукались между собой, а
потом долговязый объявил:
— Хорошо. Давай деньги и яички. Только все деньги.
Я знаю вас, минских спекулянток. Могла часть украсть-
— Я не вашей натуры, господин полицай, —
бесцеремонно ответила Мария Борисовна, но это ей стоило
подзатыльника.
Первая опасность миновала.
Возле самого города партизанкам пришлось пройти
через новое испытание. В сторожевой будке на окраине
Минска находился контрольный пост немцев. Обойти
этот пост было невозможно. Когда женщины начали
приближаться к будке, из нее вышли полицаи во главе
с немецким офицером.
— Паненки, фрау, ком! — остановил немец Марию
Борисовну и ее спутницу.
Задержанные стали жаловаться, что кто-то у них
отнял по дороге лошадь, что дома у них голодают дети.
Офицеру, очевидно, надоело это слушать, он спросил:
— Корзины у вас проверяли?
— А как же, господин офицер! В Вишневке
проверяли. В Дубовлянах тоже проверяли. Несколько раз
проверяли господа немцы и полицаи. Как видите, тут
ничего нет. Только ягоды, продукты...
После проверки документов женщин отпустили. Но
не успели они отойти и нескольких шагов от
контрольного поста, как кто-то сильно ударил по плечу Марию
Борисовну. Возле нее стоял полицай.
— Вам нельзя верить. Ходят тут разные. А может,
вы партизанки.
И не успела она слова сказать, как полицай запустил
штык в ее корзину. Потом еще раз. Мария Борисовна
замерла на месте. Ведь там мины! Но все обошлось
благополучно, штык не задел мин.
— Господин офицер! — взмолилась Мария
Борисовна.— Вы посмотрите, что он делает. Я столько
трудилась. Для детей собирала. А он, бессовестный, хочет
лишить их даже ягод. От таких людей при большевиках
не было жизни, и теперь они нам душу
выворачивают...
На ее глазах показались слезы. Это подействовало
на офицера, и он приказал старательному полицаю
отпустить женщин,
119

Что же теперь, когда опасность миновала, идти
медленно или бежать? Но ноги, будто налитые свинцом,
не слушались. Преодолев слабость, женщины, казалось
спокойно пошли дальше.
Смертоносный груз — мины для уничтожения
палача белорусского народа гаулейтера фон Кубе были
доставлены в Минск.
Подпольная группа Осиповой состояла главным
образом из интеллигенции и бывших студентов Минского
юридического института, где до войны Мария Борисовна
работала заведующей парткабинетом.
Родилась она в семье потомственного
рабочего-стеклодува. Рано началась ее трудовая жизнь. Сначала она
работала на стеклозаводе, потом на пионерской,
комсомольской и партийно-советской работе в разных районах
Белоруссии. В 1940 году Мария Борисовна окончила
Минский юридический институт.
Первый день войны... Минчане собирались в этот
день на открытие Комсомольского озера. И вдруг —
война...
Во дворе дома в Кузнечном переулке, где жила Оси-
пова, появились зенитчики. Женщины, чем могли,
помогали красноармейцам. Стирали им белье, маскировали
зенитки, а во время налетов вражеской авиации
подносили боеприпасы. Но это длилось недолго. Город горел.
Началась эвакуация Минска. Мария Борисовна никогда
не забудет расставания со своим сынишкой, которому
тогда было всего пять с половиной лет. Детей увозили
на автомашинах под непрерывными бомбежками.
— Этот плач еще и теперь стоит в моих ушах,—
вспоминает Мария Борисовна.—А мы, матери, думали, что
их отвезут в безопасное место, врага отгонят от города
и дети снова возвратятся домой.
Но случилось все совсем иначе. Не скоро матерям
пришлось встретиться со своими детьми, а некоторым
и никогда... Старшая, одиннадцатилетняя, дочь жила у
сестры в ста двадцати километрах от Минска, на
стеклозаводе «Октябрь». Она пыталась добраться в пылающий
город к матери, но не смогла.
Мария Борисовна побывала у сестры в первые
дни войны, повидалась с дочерью и потом опять
120

направилась в город. Она понимала, что, как
коммунистка и патриотка, должна занять свое место в борьбе
с врагом. В Минске она встретила своих знакомых —
Тоню Соколову, Любовь Иргер, Екатерину Петрову,
Марию Малокович, Франю Злоткину, Илью Некрашевича,
преподавателя политехнического института Николая
Кречетовича... Так начала зарождаться подпольная
группа во главе с Осиповой — Черной.
На первых порах патриоты и патриотки помогали
раненым воинам медикаментами, продуктами, укрывали
в безопасных местах, организовывали побеги
военнопленных из лагерей, помогали еврейскому населению
спасаться от гитлеровцев. Николай Кречетозич собрал
радиоприемник. На стенах оккупированного города
начали появляться листовки со сводками Совинформ-
бюро.
Вскоре в группу Черной вошли студенты
юридического института, жившие в общежитии на Заславской
улице: Галя Липская, Реня Дрозд, Рафа Бромберг,
Матиас Столов, Валя Мачальская, Галя Романенко и
военные летчики Саша и Дима, впоследствии погибшие при
выполнении задания. Группа росла, расширилась и
работа. Рафаил Бромберг привлек к работе отважных
братьев комсомольцев Владимира и Константина Синько.
Бывший доцент Николай Кречетович по заданию Черной
устроился работать электромонтером в городской
управе. Он подобрал ключи к сейфам, где хранились бланки
ласпортов и другие документы, нужные подпольщикам,
и снабжал ими группу. Теперь уже легче стало прятать
военнопленных и евреев от расправы.
Первой большой удачей было освобождение тридцати
военнопленных из лагеря Масюковщина. Все они потом
были переправлены в партизанский отряд. Из другого
лагеря удалось освободить политрука Николая Похле-
баева. По поддельным документам его удалось устроить
директором немецкого кинотеатра. В подполье он
работал под кличкой Чиль и сыграл важную роль в
организации убийства Кубе.
Постепенно наладилась связь с партизанами. Братья
Синько поддерживали регулярную связь с бригадой Гра-
дова, другие подпольщики — с бригадами дяди Димы
(Логойская зона), дяди Коли (Борисовская зона) и
другими.
121

Но вот начались провалы, неудачи. Связная Тоня
Соколова жила по заданию в одной из деревень. Бывший
знакомый Тони, оказавшийся предателем, выдал ее
агентам гестапо. Она попала в минскую тюрьму. Нужно
было спасти Соколову. Подпольщицы связались с
надзирательницей тюрьмы Марией Скомороховой, которая
осталась советской патриоткой и выполняла функции
связной между заключенными и минским подпольем.
Поэтому подпольщики знали, что делается в тюрьме,
в каком состоянии находятся заключенные. Она
передавала заключенным записки и все нужное от
подпольщиков. Начали готовить побег Соколовой. Но
освободить ее так и не удалось: вскоре Тоня была
расстреляна...
*
Вильгельм фон Кубе появился в Минске в начале
сентября 1941 года. С его приездом сразу усилились
репрессии. Появлялись приказ за приказом. За каждое
нарушение оккупационного режима, за малейшее
неповиновение грозили виселица или расстрел.
Сжигались целые деревни с их жителями. В городах
происходили массовые расстрелы советских мирных
граждан и военнопленных. Еврейское население Минска
было согнано в гетто. В деревне Тростянец фашисты
создали концлагерь, где погибли десятки тысяч людей.
Тюрьмы были переполнены.
Узнав о зверствах гитлеровского холуя Кубе, Цент*
ральный Комитет Компартии Белоруссии дал указание
партизанским отрядам и подпольным организациям
любыми средствами уничтожить кровавого палача
белорусского народа.
Группа Черной также стала готовиться к акту
возмездия. Строились разные планы. Братья Синько и
шофер Миша, работавший на грузовой автомашине,
предлагали раздавить Кубе, когда он будет ехать по улице,
своим грузовиком. Конечно, весьма вероятно, что при
этом могли погибнуть и сами смельчаки. Несколько дней
они дежурили на своей автомашине на разных улицах
и перекрестках города, однако подкараулить Кубе им
так и не удалось..
122

Мария Борисовна и ее друзья начали искать более
надежные и реальные пути осуществления всенародного
акта возмездия. Шаг за шагом вырисовывался план.
Осипова поняла, что только с помощью Елены Маза-
ник — горничной Кубе — можно осуществить акт
возмездия. Но как с ней встретиться? Мазаник, конечно, все
время была под наблюдением гестапо.
Оказалось, что Николай Похлебаев был хорошо
знаком с сестрой Елены Мазаник Валентиной. Мария
Борисовна посвятила Николая в свои планы и попросила
организовать встречу с Еленой. Николай сходил домой
к Валентине и вернулся оттуда разочарованным.
— К сожалению, не могу вас познакомить с Еленой.
Она знает, что гестапо следит за каждым ее шагом,
подсылает провокаторов для проверки, и стала очень
осторожной...
Николай тут же предложил свой план: заминировать
кинотеатр и взорвать тогда, когда в нем будет Кубе
вместе со своей свитой.
Но немцы тщательно проверяли помещения, где
бывало высокое оккупационное начальство. Мину могли
обнаружить. Да и гестапо в последнее время стало
особенно бдительным.
— Нет, — ответила Осипова. — Этот план не годится.
Мы должны действовать наверняка. Я прошу и требую
познакомить меня с Еленой и Валентиной. Считайте это
своим самым ответственным заданием. Поймите, что
сама я к ним пойти не могу. Они меня не знают. Когда
будет намечена встреча, сообщите мне через связную Ре-
нечку Дрозд. Она работает в частной часовой
мастерской,— и Мария Борисовна назвала адрес.
* *
*
Первая встреча Осиповой с Мазаник произошла в
конце августа 1943 года. Утром на явочную квартиру
Черной прибежала Ренечка и взволнованно сообщила:
— Завтра утром на Потемкинской лестнице вас
будет ожидать Николай с тем, кто вам нужен...
Потемкинской лестницей раньше минчане называли
участок улицы Карла Маркса между Центральным
сквером и парком имени Максима Горького. Здесь длинный
123

ряд ступенек от центра города вел вниз, к пустынным
берегам Свислочи и городскому парку...
Мария Борисовна шла медленно. Связная Лена Ку-
найко, высланная на место встречи, прошла всю улицу
Пролетарскую (теперь улица Янки Купалы) и сообщила:
— Кажется, все в порядке. Только вот этот человек
в серой шляпе и черном дождевике, что стоит
повернувшись к реке, кажется подозрительным. Ой, — испугалась
связная. — Смотрите, он идет к нам...
Мария Борисовна еще издали заметила, что
«подозрительный человек в серой шляпе и черном дождевике»
был Николай. Она прошла мимо, не обратив на него
внимания. У завода имени Кирова подруги разошлись.
Связная ушла, а Осипова вернулась обратно. Николай
прохаживался на прежнем месте, а Елены и Валентины
не было. Осипова начала волноваться. Навстречу ей шло
несколько немцев. Проходя мимо Николая, она успела
шепнуть:
— Приглашайте в кино.
— Приходите в кино, — громко сказал Николай.—
Я возьму билеты и буду ждать вас у входа.
— Что будем делать?—еще тише спросила Осипова,
раскрывая зонтик. Но в это время на лестнице
появились две женщины.
— Которая Елена?
— Та, которая повыше.
— Мне только пять минут, — успела еще сказать
Осипова и начала сверять часы. Немцы уже были
совсем рядом. — Так, значит, билеты будут? — теперь уже
громко спросила она и направилась навстречу
женщинам. Николай ушел с Валей.
— Я Черная, — сказала Осипова, приблизившись к
Мазаник. — Цель нашего знакомства Чиль вам сообщил.
Решайте.
— Что вы? На такое дело я не пойду, — ответила
Мазаник и внимательно посмотрела на Осипову, как бы
стараясь понять, кто же она такая.
Они медленно шли по улице и разговаривали почти
шепотом. Осипова поняла, что Мазаник не верит ей, и
прямо спросила:
— Что надо сделать, чтобы вы мне поверили?
— Хочу встретить кого-либо из командования.
— Они в лесу.
124

— Я не могу поехать в лес. За мной следят.
— Мне это известно. Пошлите Валю...
' Валя побывала в бригаде дяди Димы, убедилась, что
Черная действовала от имени партизанского
командования и минского подполья. Теперь Мазаник полностью
доверяла Осиповой. Они начали чаще встречаться и
подробно обсуждать план операции.
В конце концов, взвесив все обстоятельства, пришли
к выводу, что единственным реальным вариантом может
быть подрыв Кубе в собственной резиденции при
помощи магнитной мины замедленного действия.
* *
*
И вот мины доставлены в Минск. Осипова с
нетерпением ждет Мазаник в назначенном месте. Но ни
Елены, ни Валентины все нет и нет.
Осипова положила в сумочку мины и направилась
прямо в кинотеатр к Николаю. Ее встретила в
вестибюле разукрашенная дама, очевидно администратор или
кассир.
— Что вам угодно?
— Мне нужен директор.
—: Он занят. Из Варшавы приехали господа шефы.
Они осматривают зал...
Что же делать? Оставаться здесь с минами
опасно, уйти, не встретившись с Николаем, нельзя.
Но вот на лестнице появилась группа немцев, и с
ними Николай. Осипова пошла навстречу:
— Кто будет директор?
— Я, — ответил Николай и побледнел.
— Меня направили к вам на работу.
— Я занят. Через десять — пятнадцать минут
освобожусь.
— Хорошо. Я подожду вас, — и Осипова
направилась в сквер на площади Свободы.
Свободных мест было достаточно: мало кто в те дни
бывал на скверах...
Николай появился неожиданно.
— Где Елена? Где Валентина? — спрашивала
Осипова.— У меня все готово. Немедленно выясните, будут
они выполнять задание или нет? Если нет, начнем
осуществлять запасной план. Завтра чтобы все было ясно...
125

— Хорошо, — ответил Николай и прошел дальше.
Николай сделал все, что нужно для встречи Осипо-
вой с Мазаник, а сам уехал с товарищем в
командировку в Варшаву. Дальнейшие события уже
происходили без него. По возвращении из Варшавы Николай
был арестован на минском вокзале. Он погиб в
застенках гестапо.
В условленное время к Мазаник явилась Осипова и
обстоятельно проинструктировала, как заряжать и
ставить мину.
...В назначенное время член группы Николай Фурц
появился на автомашине около драматического театра
имени Янки Купалы с пропуском на выезд из города.
Осипова, волнуясь, прохаживалась по Центральному
скверу, пристально всматриваясь в прохожих. Группами
проходили немцы, полицаи, останавливались, болтали.
Гражданских почти не было. Осипова начала
волноваться не на шутку. Прошли уже все намеченные сроки,
а ни Елена, ни Валентина не появлялись.
Чтобы не привлекать к себе внимания, Осипова
остановилась возле дерева и начала медленно снимать
туфлю, посматривая по сторонам. Вот она увидела почти
бегущую к условленному месту Елену. Вот Мазаник
остановилась и что-то стала искать около скамейки.
Осипова немедленно надела туфлю и направилась к ней.
В это время подошла Валентина. Втроем они
направились к автомашине. Осипова не спрашивала о самом
главном, видно было и без того: задание выполнено.
Машина с отважными патриотками ушла в сторону
Лагойска, в партизанский лагерь, Вскоре после
прибытия отважных подпольщиков в партизанский отряд было
получено сообщение, что в столице Белоруссии городе
Минске в собственной резиденции убит палач
белорусского народа гаулейтер Вильгельм фон Кубе.
Приговор белорусского народа был приведен в
исполнение.
...Герой Советского Союза М. Б. Осипова ведет
активную общественную деятельность. В январе 1969 года,
в дни празднования 50-летия Советской Белоруссии, ей
присвоено звание почетного гражданина г. Минска»

л.
любовь руднева v*S %У юдмила
Павличенко
Темная степная ночь.
Состав остановился посреди степи, дернулся раз-другой,
лязгнули буфера.
Сгружались в темноту. После духоты теплушек
степная ночь ошеломляла. Люда Павличенко еще не
освоилась с темнотой, со степью — ухнули поблизости орудия.
«Что это? — спросил кто-то. — Они или мы?»
Прошли несколько десятков шагов, выстроились в
каре. Посредине стоял высокий человек, над ним —
знамя. Командир у знамени заговорил — про великую
войну, Отечественную.
— Может, знамя не видно вам, — услышала Люда,—
но я его знаю, выцветшее, продырявленное. Имя на нем
Чапаева, он его в руки брал! Знамени этому столько же
лет, сколько нашей революции. Поклянемся же Родине,
Чапаю прогнать Гитлера с нашей земли.
Поклялась и снайпер сержант Люда Павличенко не
щадить своей жизни, как не щадил ее Чапай...
Тот же голос у знамени продолжал:
— И помнить надо, какая вам оказана честь. Вы
теперь бойцы и командиры 25-й имени Василия Чапаева
дивизии. Она приняла бой в первую же ночь войны...
А теперь берите лопаты, пошли окопы рыть...
Так на Пруте началась воинская жизнь Люды
Павличенко. Она еще несколько дней назад приехала из
Киева в Одессу, чтобы закончить свою дипломную
127

работу о Богдане Хмельницком. И тут ее застигла война.
Люда поступила так, как в эти дни поступали тысячи
ее сверстников: она бросилась в военкомат, пошла в
армию добровольцем.
Всю ночь рыли окопы. Тяжело поддавалась
ссохшаяся степная земля.
Люду зачислили в снайперский взвод. Вместе с
дивизией с боями отходила к Одессе и два с половиной
месяца участвовала в боях за нее. Ничто не давалось на
войне легко, каждый день, иногда час приносил новые
испытания.
Люда до войны окончила снайперскую школу Осо-
авиахима, тогда она мечтала сразиться с фашистами на
земле Испании. Но теперь они пришли сюда уже с
опытом войны.
Вот тут и началось самое тяжкое. Мало было
обладать смелостью — необходимо было научиться терпению,
качествам разведчика, хладнокровию, стать мастером
точной, сверхточной стрельбы...
Умный, умелый командир снайперского взвода
двадцатитрехлетний Василий Ковтун учил ее вести
наблюдение, чувствовать винтовку, как живое существо, вести
поиск.
Знойные дни под Одессой, бесчисленные атаки,
которые отбивали чапаевцы, ночные бои, тяжелые утраты
многому научили вчерашнюю студентку Люду Павли-
ченко. Начиналась совершенно новая полоса ее жизни,
горькая и необходимая.
Где-то на севере за ее судьбу тревожилась мать,
большой друг Люды, с нею был маленький сынишка.
Приходили письма уже не только от матери — скоро в адрес
Люды хлынул поток писем со всех концов страны. Кто
не видел ее в боевой обстановке, судил по коротким, но
красноречивым сообщениям. Имя Люды Павличенко,
снайпера Чапаевской дивизии, стало ненавистно
гитлеровцам, а это ли не показатель силы солдата?
Василий Ковтун был требовательным, но когда он
пытался оберечь Люду, понимая, как трудно молодой
женщине на фронте, она резко протестовала. Да и
воинская дружба ее ко многому обязывала.
Однажды под Одессой он зашел в блиндаж, где
Люда отдыхала после тяжелого боя, и сказал:
128

— Мы снайперским взводом прикроем отход полка,
а ты уйдешь с полком.
— Как уйду? — встревожилась Люда. — Я с вами
буду прикрывать полк.
Ей помог комиссар Деев. Ковтун согласился оставить
Люду в прикрытии.
Немцы атаковали двумя батальонами, но безуспешно.
Горсточка снайперов продержалась весь долгий летний
день. Ночью хоронили товарищей, а рано утром Ковтун
приказал нацепить пилотки на саперные лопатки и
воткнуть их около себя:
— Пусть маячат, нам будет легче, а немцам больше
хлопот.
От жары растрескались губы и кровоточили.
Хотелось пить. Глаза разъедала пыль, но надо было
держаться.
Против взвода Ковтуна немцы бросили свой
снайперский взвод. Видно, решили быстро управиться с
советскими стрелками. Массовая дуэль тянулась несколько
часов, взвод Ковтуна потерял больше половины.
Наступила тягостная пауза. Стемнело. Над окопчиком Люды
показалась голова Ковтуна, синие глаза в сумерках
казались черными.
— Слушай, Люда, твоя винтовка шалит, слышу по
звуку. — Ковтун занимал соседнюю ячейку.
— Бери мою, заслужила. А я к пулемету. Будете
отходить — задержу!
— Не уйду от тебя, Василь!
— Приказываю...
Но вдруг заработали минометы врага, и
командование взводом принял на себя Марченко.
Пулемет Ковтуна перешел к Марченко, винтовка си*
неглазого украинца была у Люды. Марченко подавал
команду охрипшим голосом: уже сутки не было воды.
Было решено отходить: у снайперов оставались только
гранаты. Люда приподнялась. Она должна была
перешагнуть через тело Ковтуна, но не могла сдвинуться с
места. Тогда к ней подполз комиссар Деев. Он взял ее,
полуобеспамятевшую, в охапку и потащил. Марченко и
двое раненых снайперов зарыли тело Ковтуна.
А в сентябрьских боях, когда отбивали атаку
противника, погиб и новый командир взвода. Люда приняла
командование. Она бросилась к пулемету и положила
129

винтовку Ковтуна на бруствер. Разорвался снаряд.
Люду ударило о землю, винтовку Василия разнесло в
щепы...
Ни ранения, ни контузии не разлучили Люду Павли-
ченко с Чапаевской дивизией. Многие товарищи ее
сложили голову под Одессой, но приходили новые бойцы, и
она помогала им стать мастерами точной стрельбы, как
помогали ей Ковтун и Марченко. Много раз под
Одессой она видела и командира своей дивизии. Генерал-
майор Иван Ефимович Петров хорошо знал своих
солдат. Он отличался бесстрашием и талантом
незаурядного военачальника.
После Одессы чапаевиы сражались под
Севастополем, на Мекензиевых горах. Они защищали ключевые
позиции, ведущие к городу.
В ноябрьские дни, продуваемые холодными ветрами,
в непогоду отбивали они натиск врага. Они стояли на
направлении главного удара.
Теперь снайпер Люда Павличенко действовала в
условиях горной войны. Это была ее первая военная
осень в горах и первая зима на скалистой земле
Севастополя.
В три часа утра обычно она уже выходила в засаду.
Иногда она тонула в тумане, иногда искала
спасительного укрытия от прорвавшегося сквозь облака солнца,
лежала на мокрой, сочащейся влагой земле.
Стрелять можно только наверняка, и до выстрела
иногда лежала дорога терпения длиною в день или два.
Ни одной ошибки — или обнаружишь себя. И уже не
будет спасения. Тщательно бери цель. Как коротка
мысль об этом, как все долго длится на войне! Однажды
на Безымянной вышли против нее в засаду шесть
автоматчиков. Они заметили ее накануне, когда вела она
неравный бой весь день и даже вечер. Гитлеровцы
нависли над дорогой, по которой подвозили боеприпасы
соседнему полку дивизии. Долго, по-пластунски
Павличенко поднималась в гору. Болели локти и колени. Пули
со всхлипом впивались в деревце, то впереди, то сзади
Люды. Иногда они зарывались в землю.
Пуля срезала ветку дуба у самого виска, другая
пробила верх фуражки. И тогда Павличенко сделала два
выстрела — замолчал тот, кто едва не поразил ее в
висок, и тот, кто чуть-чуть не угодил ей в лоб. Истерично
130

стреляли четверо живых, и снова, уползая, извиваясь, как
змея, она била точно туда, откуда раздавался выстрел.
Еще трое остались на месте, только один убежал.
Павличенко замерла. Теперь нужно ждать. Нельзя
приподняться, сдвинуться. Один из них мог
притвориться мертвым, и, быть может, он выжидает, когда она
пошевелится. Или тот, кто убежал, уже привел с собой
других автоматчиков. Сгустился туман. Вдруг раздался
выстрел, второй... издалека. Павличенко решила
подползти к своим врагам. Она снова ползла
по-пластунски. Взяла автомат убитого, взяла в укрытии ручной
пулемет. Расположила оружие так, что пулемет
оказался посередине. Приготовилась. Беспорядочная стрельба
гитлеровцев, наползших на нее из тумана, усилилась.
Она отвечала то из пулемета, то из автомата, чтобы
враги вообразили, будто здесь несколько бойцов.
Долгий неравный бой. К ночи поднялся ветер. Люда
влезла в окопчик, который бросил утром один из
автоматчиков, чтобы поближе подползти к ней. Стрельба
прекратилась. Немцы не отважились искать ее в
темноте...
Сержанта Людмилу Павличенко перевели в соседний
полк. Слишком много бед принес гитлеровский
снайпер. Он уже убил двух снайперов полка. Как правило,
немецкие снайперы прятались за передним краем
своих, тщательно маскировались, надевали пятнистые
с зелеными разводами халаты — уже наступила весна
1942 года.
У этого был свой маневр: он выползал из гнезда и
шел на сближение с противником. Долго лежала Люда,
ждала. День прошел, вражеский снайпер не подавал
признаков жизни. Он заметил наблюдателя, но решил
не бить, хотел выследить ее и уложить на месте.
Люда тихо свистнула — приказала наблюдателю,
лежавшему метрах в пятидесяти от нее, уйти.
Осталась на ночь. Ведь немецкий снайпер наверняка
привык спать в блиндаже и поэтому вымотается
быстрее, чем она, если застрянет здесь на ночь. Так
лежали они сутки не шелохнувшись. Утром опять лег
туман. Голова отяжелела, в горле першило, одежда
пропиталась сыростью, и даже руки ломило.
Медленно, нехотя туман рассеялся, просветлело, и
Павличенко увидела, как, прячась за макет коряги,
131

снайпер передвигался едва заметными толчками. Все
ближе и ближе к ней. Она двинулась навстречу.
Одеревеневшее тело стало тяжелым и неповоротливым.
Сантиметр за сантиметром преодолевая холодную
каменистую подстилку, держа винтовку перед собой, Люда не
отрывала глаз от оптического прицела. Секунда
приобрела новую, почти бесконечную протяженность. Вдруг
в прицел Люда уловила водянистые глаза, желтые
волосы, тяжелую челюсть. Вражеский снайпер смотрел на
нее, глаза их встретились. Напряженное лицо исказила
гримаса, он понял — женщина! Мгновение решало
жизнь — она спустила курок. На спасительную секунду
выстрел Люды опередил. Она вжалась в землю и
успела увидеть в прицеле, как моргнул полный ужаса глаз.
Гитлеровские автоматчики молчали. Люда выждала,
потом поползла к снайперу. Он лежал, все еще целясь
в нее.
Она вынула снайперскую книжку гитлеровца,
прочла: «Дюнкерк». Рядом стояла цифра. Еще и еще
французские названия и цифры. Более четырехсот
французов и англичан приняли смерть от его руки. Он открыл
свой счет в Европе в 1940 году, сюда, в Севастополь,
его перебросили в начале сорок второго, и цифра «сто»
была прочерчена тушью, а рядом общий итог —
«пятьсот». Люда взяла его винтовку, поползла к своему
переднему краю.
Тяжкие испытания выпадают на долю каждого
бойца, на долю снайпера тем более: томительные часы
выжидания, мучительное чувство скованности,
напряжение поиска, нередко сутками длящиеся дуэли,
жажда, пробирающий до костей холод камня,
желание уснуть — такое опасное и почти необоримое. Но
самым жгучим было чувство тревоги за своих боевых
друзей.
Много раз она выходила на задание со снайпером
Леонидом Киценко, они вместе пришли в Чапаевскую
дивизию еще под Одессой.
Вот они притаились в снайперском гнезде. Земля
начинала оживать после слишком холодной для
Севастополя зимы. Весеннее солнце иногда мешало, иногда
помогало снайперам. Мешало, когда весенний луч бил
в глаза, вдруг вырываясь из-за облаков, помогало,
когда солнечный зайчик выпрыгивал из бинокля врага,
132

обнаруживая его тайник. Киценко умел молчать,
терпеть часами озноб уходящей зимы, по суткам забывать
о еде. Он только, как и она, не умел гнать тревогу за
своего друга.
В тот день солнце неожиданно выдало их, и
стелющийся минометный огонь, воющий и стенающий, настиг
второго снайпера. В тот момент, когда второй снайпер
Леня Киценко, коснувшись плеча Люды, спросил: «Ты
очень устала?» — осколок мины оторвал ему руку.
Она сама вынесла его из-под огня гитлеровцев,
вынесла стремительно, идя во весь рост. А потом его
положили на носилки, обеспамятевшего, а она
отстреливалась— гитлеровцы перешли в атаку.
На слете снайперов Павличенко рассказала о том,
как в самой сложной обстановке удается ей обучать
товарищей снайперскому делу. Она не скрывала от
своих учеников ни риска, ни особой опасности своей
военной профессии. В апреле на снайперском слете ей был
вручен диплом. Газета Приморской армии сообщала:
«Товарищ Павличенко отлично изучила повадки врага
и овладела снайперской тактикой... Почти все пленные,
захваченные под Севастополем, с чувством животного
страха говорят о наших сверхметких стрелках:
«Больше всего потерь мы несем последнее время от пуль
русских снайперов».
Приморцы могут гордиться своими снайперами!»
На Мекензиевых, непосредственно в боевой
обстановке, на совещаниях Люда Павличенко встречала
командующего Приморской армией генерала Ивана
Ефимовича Петрова. Он оставался замечательным
примером мужества для всех приморцев и с особенной
душевной заботой относился к женщинам-воинам, несшим
наравне с мужчинами самые большие тяготы войны.
Снова и снова выходила Люда на поиск.
Теперь она пошла в засаду еще с двумя снайперами.
Взяли немного хлеба и воды. Она изредка
пересвистывалась со своими товарищами. С собой несла пулемет,
У пояса подвесила две гранаты. Вышли в полвторого
ночи, до того три дня Люда разведывала это место.
Отползли метров пятьсот от переднего края.
Люда лежала без каски, чтобы не вызвать лишнего
шума и все слышать. Перед ней второй эшелон
гитлеровцев, их надо ошарашить внезапным нападением,
133

пусть хоть в этот день им неповадно будет лезть на
наши позиции.
Подвезли кухню, гитлеровцы прохаживались вокруг
нее: шутили, напевали. Быть может, тут были и теэ кто
всего несколько дней назад вел минометный огонь по
ее снайперскому гнезду. Возможно, офицер,
раскуривавший сигарету, — убийца снайпера Леонида Киценко.
Она первой из трех снайперов открыла огонь. Враги
заметались, упал офицер, взмахнув сигаретой. Люда
стреляла из пулемета.
Раздался истошный крик:
— Русские партизаны!
Стреляла Люда, стреляли двое ее товарищей. Потом
они поспешно отползли...
Выполняя задания и в короткие часы передышек,
Павличенко продолжала заниматься с молодыми
снайперами. Себя мололия женщина считала уже старичком.
Впрочем, все, кто оставался в строю, начав свой
воинский путь с самого начала войны, по праву считали
себя старыми бойцами. Так оно и было. День здесь
был равен месяцу, иногда году. Седые прядки
появились в черных волосах этой необыкновенно красивой
женщины, чье одухотворенное лицо хорошо знала
вся страна. О ней появлялись корреспонденции в
центральной прессе — ее мужество, опыт, выдержка
помогли тысячам людей выдюжить то, что казалось
невыносимым.
В Севастополе становилось все труднее и труднее,
но Павличенко, преодолевая недомогание от ранений
и контузий, продолжала вести бои с гитлеровцами.
И только когда все силы были исчерпаны, она на
подводной лодке ушла на Большую землю.
До последнего часа стояла, обороняя город,
Чапаевская дивизия, выдержав восьмимесячную осаду...
За отвагу, военное мастерство, мужество,
проявленные в борьбе с гитлеровцами, Людмила Павличенко
получила звание Героя Советского Союза.
После Севастополя она была внезапно вызвана
в Москву, в Главное политическое управление. Ей
сообщили, что Элеонора Рузвельт и Американская
студенческая ассоциация пригласили
студентов-фронтовиков в США. Павличенко просила оставить ее в рядах
сражающихся, но ей объяснили: поездка в Америку —
134

тоже сражение за более действенный союз народов
Советского Союза, Америки и Англии, за открытие
второго фронта.
Вместе со снайпером-ленинградцем Пчелинцевым
она вылетела в Америку.
Тогда впервые по пути в США она побывала в
Африке. Могла ли она подозревать, что пройдут годы и ей
придется еще не раз посетить африканскую землю в
качестве посланца доброй воли своего народа, верного
друга свободолюбивых народов африканского
континента.
В Америке с советскими делегатами беседовал посол
М. М. Литвинов. Он помог Люде своими дружескими
советами ориентироваться в совершенно незнакомой
стране. Тут Люде Павличенко вместе с ее
ленинградским товарищем пришлось вести пресс-конференцию, на
ней присутствовало пятьдесят два представителя
американской прессы. Нужно было знать так много и
достоверно, как знала это Павличенко, о мужественной
битве своего народа, чтобы выдержать натиск
профессиональных журналистов — газетчиков США.
У нее спрашивали:
— У вас была охрана?
Она отвечала:
— Моя винтовка.
— Скольких вы убили в бою?
Она поясняла, несмотря на всю нелепость
постановки вопроса:
— Триста девять. Я каждого фашиста уложила на
фронте, а не в плену.
И снова сыпались вопросы.
— Скольких гитлеровских снайперов, асов винтовки,
вы имеете на своем счету?
— Тридцать шесть.
Тридцать шесть снайперских дуэлей, тридцать шесть
многодневных поединков. И опять припоминались дни
и ночи, слившиеся в один знобкий поток, когда за ней
охотилось сразу несколько гитлеровских автоматчиков,
их засады...
У нее спрашивали:
— Вы профессор снайперов?
Она отвечала точно, как подобало советскому воину:
— Я учила младших товарищей.
135

— Где же, в военной школе? — уточняли
любопытствовавшие газетчики.
— Нет, у нас время не терпит. На переднем крае.
Но совсем иными были встречи с простыми
американцами. Она объездила несколько десятков городов,
выступала на массовых митингах, на предприятиях, на
верфях.
На стотысячном митинге в Нью-Йорке
познакомилась с Полем Робсоном, и он, выступив после нее,
запел: «Широка страна моя родная...». Советскую песню
подхватила огромная аудитория.
Она встречалась с самыми разными людьми,
которые выражали глубокое чувство симпатии к советскому
народу и к ней — солдату, его посланцу.
Ее пригласил к себе замечательнейший актер и
режиссер Чарли Чаплин, он дружески беседовал с
отважным снайпером.
Вместе с другими делегатами она побывала в Белом
доме на приеме у Франклина Рузвельта. Рузвельт
расспрашивал ее о тяготах фронтовой жизни и передал
лучшие пожелания советскому народу.
Из США Павличенко попала в Канаду. На митинге
в Торонто ей вручили памятный подарок, свидетельство
восхищения канадцев мужеством советского воина,—
снайперскую винтовку винчестер с оптическим
прицелом.
По приглашению студенческой организации и
министерства информации Англии она принимала участие
в Первом конгрессе молодежи мира и была выбрана
вице-председателем военной комиссии конгресса.
Где бы ни выступала Павличенко, она, рассказывая
о борьбе советского народа против фашистской
Германии, подробно знакомила слушателей с героической
обороной Севастополя, участником которой была сама.
Отклик аудитории был таким же непосредственным и
искренним, как и само выступление снайпера.
Ее неоднократно просили рассказать свою
биографию. Люда говорила о своей семье. Отец ее — участник
гражданской войны, на фронтовых дорогах на
Восточном фронте много раз встречался с Чапаевым. Большое
влияние на нее, еще девочку, оказал командарм Воска-
нов, в подчинении у которого в свое время находилась
дивизия Чапаева. Волею судеб случилось так, что она
136

после работы на заводе «Арсенал» в Киеве, после
университетской учебы попала на фронте именно в эту
дивизию, которую создал Василий Иванович Чапаев.
Павличенко рассказывала о том, что значат для
Советской Армии славные традиции революционной
поры, говорила о гуманизме советских людей, о их
неимоверных лишениях, о содружестве наций.
Часто на встречах возникали самые неожиданные
дискуссии, и тут уж на помощь снайперу Люде
Павличенко приходила историк Павличенко.
В огромной, насущно необходимой борьбе за мир,
которую ведет неустанно наш народ, принимает
активное участие Герой Советского Союза Людмила
Михайловна Павличенко.
После войны она закончила университет. Ее можно
было увидеть и в самых отдаленных уголках нашей
страны, и на международной конференции женщин в
Копенгагене, и в молодых республиках Африки —
всюду она желанный посланец советских людей, участник
битвы за мир.
Член Ассоциации дружбы с народами Африки, она
помогает нам лучше узнать жизнь свободолюбивых
африканских народов, в Африке она помогает нашим
друзьям лучше понять жизнь людей Советского Союза.
Иногда в самых далеких краях она встречает своих
товарищей по обороне Севастополя, среди них много
ученых, врачей, рабочих, инженеров, дипломатов,
мореплавателей. Отважные люди, они полны энергии,
отдают все силы строительству и воспитанию молодежи и
высоко ценят великое братство советского воинства,
ярким представителем которого является женщина-герой
Людмила Павличенко.

и. игошев V\s орогой подвига
Словно короткий порыв
ветра, утих многоголосый ребячий говор. Из-за стола
поднялась высокая женщина в темном костюме. Луч
солнца, неожиданно заглянувший в окно, упал на ее грудь
и, отразившись от Золотой Звезды, веселым зайчиком
прыгнул к потолку.
Герой Советского Союза Зоя Ивановна Парфенова-
Акимова, как представили дорогую гостью
школьникам, еще раз посмотрела в зал. Ее взгляд встретился
с сотнями горячих детских глаз. Неторопливо она
начала простой рассказ о себе, о своих боевых подругах,
с которыми свела ее суровая фронтовая жизнь, о том,
как вместе делили они радости побед, горечи потерь и
неудач...
Не впервые выступала Зоя Ивановна перед
школьниками, и все же волновалась. Глядя на яркие огоньки
пионерских галстуков, на комсомольские значки
старшеклассников, она невольно переносилась
воспоминаниями в далекие, но по-прежнему дорогие сердцу годы
детства и юности.
Вот в первом ряду сидит маленькая светловолосая
девочка. Зоя Ивановна на секунду встречается с ее
внимательным взглядом. Да, пожалуй, такой была и
она, когда, сопровождаемая последними напутствиями
матери, пошла в школу в родном Алатыре. Помнит,
как, провожая ее, самую младшую, мать торопливо
смахнула горькую слезу. Всего год исполнился Зое,
138

когда умер отец. Тяжело было одной растить пятерых.
И вот уже самая младшая пошла в школу. Уверенно ли
пойдет она по дороге к знаниям? На какие просторы
выйдет? Как не волноваться матери от таких дум!
Вроде бойкая, ловкая, уже немало хлопот и забот
разделила со старшими сестрами. А как оно там будет
дальше?..
Вон стайка девочек-старшеклассниц, видимо прервав
неоконченный разговор, серьезно и сосредоточенно
прислушивается к рассказу гостьи. Может, она расскажет
что-то такое, что поможет найти ответ на возникший
уже перед ними вопрос: кем быть, какой дорогой пойти
в большую жизнь?
Такой была и Зоя, когда поступила в школу
медицинских сестер. Лекции по медицине, практические
занятия увлекли ее. Хотелось больше узнать, всему
научиться, чтобы быть нужной людям, идти в одном строю
с теми, кто воздвигал новые фабрики и заводы, шахты
и электростанции. Славные дела героев первых
пятилеток рождали у девушки, как и у всех ее сверстников,
светлую мечту о подвиге.
Больше всего волновали Зою вести о делах
авиаторов. Дорогими и близкими стали для нее имена
Чкалова, Байдукова, Громова, Ляпидевского и многих
других летчиков, смело штурмовавших новые и новые
рубежи на воздушных трассах. А потом вести о
подвиге первых летчиц — Героев Советского Союза
Валентины Гризодубовой, Полины Осипенко и Марины
Расковой. Не один раз перечитывала Зоя сообщения о их
полете. Портреты героинь, вырезанные из газет,
повесила дома на самом видном месте.
Как-то Зоя узнала: Алатырский аэроклуб объявляет
очередной прием курсантов. И дрогнуло сердце
девушки. Рядом поселились в нем радость надежды, тревога
и сомнение. Спорили, боролись между собой эти
чувства, не давали покоя ни дома, ни в школе. Поделиться
бы с подругами, да нельзя: раззвонят — Зойка
Парфенова в летчицы задумала. Рассказать матери — только
огорчить. Она даже во сне видит, как стала Зоя
врачом, лечит людей от всех болезней, и все говорят
доброе слово о ней, Марфе Ульяновне, воспитавшей
такую дочь. Как тут объяснишь, что совсем другие думы
не дают покоя девичьей душе?
139

Тайком от родных и друзей Зоя подала заявление
в аэроклуб. Прошла комиссию. Здоровье у будущей
летчицы оказалось превосходным. Начались занятия.
Учиться было нелегко. В школе медицинских сестер
близились экзамены, и к ним надо было готовиться.
А в аэроклубе полным ходом изучали теоретический
курс. Преподаватели все чаще напоминали: без
знания теории в небо дороги нет. Но Зоя так распределяла
время, что его хватало на все. О ее учебе в аэроклубе
знали только близкие подруги, секретарь
комсомольского бюро да старшая сестра. Придет, бывало, поздно
домой — мать тут же допрос:
— Где была?
— На комсомольском собрании.
В другой раз:
— К экзаменам готовлюсь с подругами.
Потом:
— Репетиция в кружке самодеятельности.
И не догадывалась Марфа Ульяновна, почему руки
у дочери частенько пахнут маслом и бензином, не
полюбопытствовала, какие книжки она тихонько прячет
под подушку. Обо всем мать узнала позднее, когда
с начинающей летчицей случилось несчастье. Первый
прыжок с парашютом оказался неудачным, и Зоя
получила травму. Тогда и решила обо всем рассказать
матери. Всплакнула она, осыпая дочь горькими упреками,
а потом сказала:
— Что ж теперь поделаешь! Благословляю тебя,
дочка. Только береги себя...
Став медицинской сестрой, Зоя настойчиво
продолжала учиться в аэроклубе. Вот уже сданы экзамены за
теоретический курс. Началась наземная подготовка.
Под руководством инструктора курсанты учатся
занимать место в кабине, управлять педалями и ручкой.
И наконец первый самостоятельный полет. Каждому
летчику он запоминается на всю жизнь. Зоя Ивановна
и доныне помнит до мельчайших подробностей то
раннее летнее утро. Инструктор Усов, внимательно
посмотрев на курсантов, сказал:
— Парфенова, к самолету!
Занято место в кабине, прибавлены обороты винту.
Самолет трогается с места. Дан старт, и видавший
виды ПО-2 все быстрее мчится по летному полю,
140

отрывается от земли. Послушная воле пилота,
крылатая машина набирает высоту.
Волнение, охватившее Зою при взлете, постепенно
улеглось. На смену ему приходит уверенность,
гордость за то, что вот теперь одна, без инструктора ведет
самолет.
Полет прошел успешно. Окрыленная радостью, Зоя
Парфенова, не скрывая волнения, докладывала о
выполнении первого самостоятельного задания. Потом
полеты все чаще и чаще. В конце лета экзамены.
Аэроклуб окончен успешно.
Через год Зоя Парфенова получила звание летчика-
инструктора. Первая в Алатыре девушка-летчик дала
потом путевку в небо многим юношам города. Летом
1941 года она готовила к выпуску вторую группу
курсантов аэроклуба. Но вот грянула война. Радио и
газеты каждый день приносили все более тревожные
вести о продвижении фашистских войск в глубь нашей
страны. Зоя не раз ходила в райком комсомола и
военкомат, настойчиво просила:
— Пошлите на фронт!
Ее внимательно выслушивали и... отказывали.
Говорили: нужна здесь, чтобы готовить резервы для боевых
авиационных частей.
В октябре 1941 года Зоя случайно прослышала:
Марине Расковой поручено формировать женскую
авиационную часть. В Москву полетела телеграмма. Вскоре
Зою вызвали.
— Значит, на фронт хотите? — с улыбкой,
присматриваясь к юной собеседнице, спросила Марина
Михайловна.
— Да, — твердо ответила Зоя.
— Вы хорошенько подумайте, — предостерегала
Раскова.—На фронте будет очень трудно. Летать будете
ночью. Всегда опасности.
— Я думала обо всем...
Прибыли в Энгельс. Всех распределили по группам.
Началась напряженная учеба. Днем и ночью над
аэродромом гудели самолеты. Зоя Парфенова была вначале
рядовым летчиком в звене Маши Смирновой. Затем
заместителем командира эскадрильи, когда Смирнова
стала командовать этой эскадрильей. Зое, имевшей
опыт работы инструктором, часто поручали тренировать
141

молодых летчиц. Многие из них стали потом мастерами
ночных бомбовых ударов.
Шел февраль сорок второго года. Из группы
формирования выделили полк легких ночных
бомбардировщиков. Его командиром стала летчица Е. Д. Бершанская.
Учеба продолжалась. Она кончилась только в мае.
Полк вылетел на фронт. А вскоре под Луганском он
начал свою боевую деятельность.
*
...Самолет Зои Парфеновой готов к первому
боевому вылету. Под плоскостями двести килограммов бомб.
В свою кабину штурман Дуся Пасько аккуратно
уложила осветительные.
Получено разрешение на взлет. А еще через
несколько секунд тяжело нагруженный ПО-2 вслед за другими
такими же машинами уходит в темноту тревожной
фронтовой ночи. Все идет как в обычном полете. Зоя
внимательно следит за приборами, часто поглядывает
на часы. На душе неспокойно. То ли свежий ночной
ветер, то ли холодок тревоги проникает в самую душу.
Фронт уже близко. Пройдет, может быть, еще
несколько секунд, и полоснут по небу лучи прожекторов,
ударят зенитки. Но идет время, а враг молчит. Впереди
по курсу сначала справа, потом слева вспыхнули
осветительные бомбы, сброшенные другими экипажами,
следом раздались глухие тяжелые взрывы.
— Пора, — сообщает Пасько.
Осветительные бомбы широко распахнули темноту.
Теперь отчетливо видна цель. Самолет слегка
вздрагивает, внизу возникают взрывы. Задание выполнено.
Обрадованные первой удачей, подруги возвращаются на
свой аэродром.
В ту памятную ночь Зоя Парфенова, Дуся Пасько и
их боевые подруги получили первое боевое крещение.
Редкая ночь обходилась без боевых вылетов. Экипаж
Зои Парфеновой бомбил врага на Миусе, под
Таганрогом, на Дону, на Северном Кавказе. Уже не раз ее
маленький самолет метался в страшных объятиях
лучей прожекторов, ловко увертывался от зенитного огня,
а потом снова и снова шел на врага со смертоносным
142

грузом. В числе первых в полку старшина Зоя
Парфенова 6 сентября 1942 года получила боевую награду —
орден Красного Знамени.
Фронт все дальше уходил на восток. Фашистские
войска рвались к Волге и на Кавказ. С упорными
боями наши части отходили. Напряженную боевую работу
вел и полк ночных бомбардировщиков. Кроме обычных
полетов на бомбометание приходилось вести разведку
днем.
Завязались упорные бои под Моздоком. В октябре
ночные бомбардировщики получили ответственное
задание— разбить переправу через Терек у населенного
пункта Хамидия.
В паре с Серафимой Амосовой Парфенова пересекла
линию фронта. Вражеская оборона подозрительно
молчит. С большой высоты Зоя начала планировать на
переправу. Первый заход на цель. Пасько сбросила одну
осветительную и одну фугасную бомбу. Мимо. И вдруг
заплясали во мраке лучи прожекторов,
ослепительными щупальцами схватили самолет. Взрывы зенитных
снарядов все ближе, все плотнее. Вправо, влево
бросает Зоя свой ПО-2, но вырваться из цепких объятий
огня и света так и не удается. В эту минуту и пришла
на выручку Серафима Амосова. Сбросив осветительные
бомбы левее, она отвлекла прожектористов и
зенитчиков на себя.
— Теперь наш момент! — кричит штурман.
Зоя быстро набрала высоту и снова спланировала
на переправу. На этот раз Пасько не промахнулась.
Бомбы легли в цель. Умело маневрируя, Парфенова
вывела самолет из зоны огня. Утром следующего дня
командир стрелковой дивизии сообщил в полк, что
переправа через Терек разбита.
Март 1943 года. Полк, получив пополнение, с
новыми силами начал действовать на Кубани. Выполнение
боевых задач необычайно усложнилось. Приходилось
летать над «Голубой линией», как назвали гитлеровцы
сильно укрепленную полосу обороны, протянувшуюся от
Новороссийска до Азовского моря. Здесь враг держал
отборные авиационные части, каждый пункт был до
предела насыщен средствами противовоздушной обороны.
Какие только трудности не пережили в эти дни
летчицы ночного бомбардировочного полка! Неустойчивая
143

погода, сильный заградительный огонь, действия
вражеской истребительной авиации... И почти каждую
ночь шесть — восемь вылетов, столько же встреч со
смертельной опасностью.
В одну из таких ночей Зоя Парфенова летела на
задание нанести бомбовый удар по скоплению
гитлеровцев под Славянской. К цели удалось подойти
незаметно. Но как только были сброшены первые бомбы,
мгновенно вспыхнули прожекторы, со всех сторон стали
рваться зенитные снаряды. Маневрируя, Парфенова
повела самолет на снижение. Быстро падала высота.
Четыреста... триста метров. Ниже нельзя. Едва
машина выровнялась, как прожекторы снова впились в нее
со всех сторон. Пошла прямо на них, чтобы сбросить
оставшиеся бомбы, но зенитным огнем самолет был
поврежден, замок бомбосбрасывателя заклинен.
С огромным трудом удалось вырваться из зоны
света и огня. Но как идти на поврежденной машине и
с бомбовым грузом на свой аэродром? Фашистские
самолеты рыщут в ночном небе. Малейшая
неосторожность при посадке — и подорвешься на своих же
бомбах. Нельзя включить даже бортовые огни — того и
гляди, приведешь за собой незваных гостей. .
Тихо подвела Парфенова самолет к аэродрому и
сделала посадку. Бомбы, к счастью, не взорвались.
Подбежавшие к самолету техники Титова, Попова и во-
оруженцы сумели осторожно снять бомбы, а затем
отремонтировать израненную машину. Вскоре она снова
стрекотала в ночном кубанском небе...
Успешные боевые вылеты совершались почти
каждую ночь. Вместе со своими славными подругами Зоя
Парфенова помогала наземным частям в решительном
штурме «Голубой линии», летала на косу Чушку,
чтобы добивать гитлеровцев, спешно эвакуировавших
остатки своих частей в Крым. Приходилось летать на
разведку Крымского побережья, бомбить там важные
объекты.
В октябре под Керчью высадился наш десант.
И опять у ночных бомбардировщиков началась горячая
пора. Бомбили вражеские огневые точки и
прожекторные установки, мешавшие десанту, доставляли продо-
144

вольствие и боеприпасы морякам и армейцам. Когда
разыгравшийся шторм задержал дальнейшее
десантирование и первый эшелон наших войск, высадившийся
в поселке Эльтиген, оказался в тяжелом положении, на
помощь ему пришли ПО-2. На высоте пятьдесят —
семьдесят метров отважные летчицы подходили на заветный
огонек и точно сбрасывали десантникам драгоценные
грузы.
Напряжение боев возрастало с каждым днем, с
каждым часом. Зоя Парфенова много раз бывала в
опасном положении, но здесь оно было опаснее прежних.
К тому же, как назло, часто выдавались лунные ночи,
и маленький ПО-2 был хорошо виден врагу даже без
прожекторов. Требовалось поистине виртуозное
мастерство, чтобы проскочить к цели через смертельную
завесу зенитного огня, неожиданно обрушить на
гитлеровцев бомбовый удар.
В одну из таких ночей Зоя Парфенова со
штурманом Ольгой Голубевой получили задание уничтожить
огневые точки на горе Митридат. Если пойти на цель
со стороны моря, самолет быстро обнаружат, со
стороны гор — опасно вдвойне: сильнее зенитный огонь
врага, а случись небольшая ошибка — бомбы попадут
в своих.
— Заходим с моря, — передает Зоя штурману.
Высота около восьмисот метров. Внизу едва
заметны тусклые отсветы волн. Тяжело мотору —ведь под
плоскостями почти триста шестьдесят килограммов
бомб.
Все ближе кромка берега. Приглушив мотор, Зоя
идет на снижение. Враг молчит. Необыкновенно долго
тянется время. Еще немного, и цель будет рядом.
И вдруг с земли навстречу самолету брызнули
разноцветные огненные трассы, заслоняя ему дорогу,
вспыхнули взрывы зенитных снарядов. Зоя уходит то вправо,
то влево, но машина, отяжеленная бомбовым грузом,
маневрирует неохотно.
Наконец огненные строчки замелькали позади.
Теперь быстрее к цели. Вся воля, все силы пилота и
штурмана направлены сейчас к одному: любой ценой
выполнить боевую задачу. Они уже ясно видят, как
впереди то и дело вспыхивают отсветы выстрелов.
Самолет сильно тряхцуло.
7 Героини. Вып. 2 145

— Готово, — передал штурман.
Глянув из кабины, Зоя увидела на земле взрывы.
Теперь можно уходить. Но еще не сброшены
осветительные бомбы. Сделала круг, чтобы зайти на цель
повторно.
Снова приглушен мотор, однако враг не дремал.
Самолет— в лучах прожекторов, к нему опять потянулись
трассы огня зенитных пулеметов. Затрепетали клочья
обшивки на плоскостях, словно поперхнувшись, начал
задыхаться мотор.
Осветительные бомбы сброшены. Зоя отвлекла на
себя зенитный огонь, создав возможность более
спокойно подойти к цели следующим экипажам.
Разворот, и Зоя направляет машину к своему
аэродрому. Поврежденный мотор работает все хуже...
На полковом аэродроме всю ночь ждали
возвращения самолета Зои Парфеновой. Но он не появился. Его
нашли только утром. Изрешеченный пулями и
осколками снарядов, ночной бомбардировщик стоял на
крохотном поле, в нескольких метрах от высокого крутого
обрыва...
На мысе Херсонес были разгромлены остатки
вражеских дивизий. Вновь засияло над крымской землей
мирное весеннее солнце...
Отдых продолжался недолго. Через несколько дней,
15 мая 1944 года, полк поднялся с аэродрома и взял
курс на север.
Белоруссия. Небольшая стоянка в деревне Сеща,
потом в Пустынке. И снова бои. Поддерживая
наступающие советские войска, отважные летчицы бомбили
отходящие колонны гитлеровцев на дорогах, у переправ,
на железнодорожных станциях, бомбили окруженные
группировки врага.
К исходу января 1945 года наши войска вышли
к границам Восточной Пруссии. С упорными боями
советские воины продвигались вперед и вперед.
Активно действовали и ночные бомбардировщики. Низкая
облачность, туманы сильно затрудняли их полеты, но
они все же наносили чувствительные удары по врагу.
Как-то из штаба дивизии запросили список
летчиц, желающих летать днем. Одной из первых дала на
146

это согласие заместитель командира эскадрильи
коммунист гвардии старший лейтенант Зоя Парфенова.
И вот ПО-2 начали своеобразные боевые вылеты —
доставляли боеприпасы нашим наземным частям,
далеко вырвавшимся вперед. Оттепель, дожди сделали
фронтовые дороги совершенно непроходимыми для
земного транспорта, и летчицы здорово выручали
пехотинцев и артиллеристов. Разыскивая свои части, летали
совсем низко, часто под губительным ружейно-пулемет-
ным огнем врага.
Как-то Зоя Парфенова получила задачу доставить
боеприпасы в стрелковую часть, прорвавшуюся к
населенному пункту Кресен. Облачность была низкая,
видимость плохая, земля просматривалась с трудом.
Вскоре пошел сырой снег. Ориентироваться стало еще
труднее.
Вот и населенный пункт. Самолет снижается. На
земле движение: видны танки, люди. Зоя смотрит,
где бы сделать посадку. Но что за оказия? На бортах
танков ясно видны черные кресты... К фашистам
залетела! Эх, вот бы на такой случай побольше бомб! Но
их нет. Летчица быстро поворачивает на восток. И тут
же пулеметные очереди полоснули по плоскостям. Зоя
почувствовала, как что-то резко обожгло ногу. Неужели
ранена?.. Скорее уходить, ближе к земле и скрыться за
леском.
Лес позади. Опасность миновала. А так ли? Вон
впереди опять люди. Но они не стреляют. Они
приветливо машут руками, шапками. Ведь это свои! И как
она не заметила их немного раньше... Теперь быстрее
на посадку.
Самолет окружили десятки людей. С трудом
выбравшуюся из кабины Зою подхватили на руки,
расцеловали.
— Как выручила ты нас! — говорили солдаты,
разгружая тяжелые ящики с патронами и минами.
Прибежали санитары и тут же у самолета
перевязали раненую летчицу.
— Где же тебя так изрешетили? — покачал головой
командир батальона, глядя на пробитую перкаль
плоскостей.
И Зоя рассказала, что видела в населенном пункте
за лесом. Комбат крепко пожал ей руку,
7* 147

— От большой беды спасла нас твоя разведка.
Примерно через полчаса самолет Парфеновой
показался над аэродромом. Он плохо слушался ослабевших
рук пилота. Все поняли: с Зоей что-то случилось.
Выйти из кабины она уже не смогла. Ее вынесли на руках
и бережно уложили в подоспевшую санитарную
машину.
Ранение надолго приковало отважную летчицу к
госпитальной койке. А после выздоровления — снова бои.
Славную дорогу подвига прошла в годы войны
простая советская девушка. За время боев с фашистскими
захватчиками она совершила семьсот тридцать девять
боевых вылетов, был-а награждена двумя орденами
Красного Знамени, орденом Отечественной войны I
степени, орденом Красной Звезды, медалями «За оборону
Кавказа» и «За победу над Германией в Великой
Отечественной войне 1941 —1945 гг.». Указом Президиума
Верховного Совета СССР Зое Ивановне Парфеновой
было присвоено звание Героя Советского Союза.
*
...Бывалая летчица закончила выступление перед
школьниками. Десятки ребят окружили ее плотным
кольцом.
— Ваша жизнь как интересная книга, — говорит
кто-то из ребят.
— Таких, как я, много в нашей стране, — отвечает
на это Зоя Ивановна. — В годы прошлой войны
советские люди продолжали книгу истории, начатую
Великим Октябрем. Вам, юные друзья, нести дальше
эстафету старших. Берите с них пример и впишите в книгу
героической истории нашего народа новые золотые
страницы.

н. чайка <S %*a ночном
бомбардировщике
Осенью сорок первого года,
когда гитлеровские полчища были уже под Москвой,
в старом Петровском парке в одном из зданий Военно-
воздушной академии имени Н. Е. Жуковского
собралась группа совсем еще молодых девушек в
авиационной форме с рюкзаками за плечами. Среди них была
и Дуся Пасько — студентка механико-математического
факультета МГУ, маленькая, застенчивая. Вместе со
своими подружками — тоже студентками МГУ — она
решила оставить у.чебу и отправиться на фронт, чтобы
с оружием в руках защищать свою Родину.
До последнего дня войны сражалась Дуся Пасько.
Она бомбила вражеские позиции на Северном Кавказе,
Таманском и Крымском полуостровах, участвовала
в боях за освобождение города-героя Севастополя,
Новороссийска, братской Польши, бомбила врага и в
самой Германии.
В одном из октябрьских номеров за 1944 год
газета «Правда» так писала о ее славных боевых делах:
«Евдокия Пасько, гвардии старший лейтенант,
штурман эскадрильи, в Красной Армии с октября 1941 года,
награждена двумя орденами Красной Звезды, орденом
Красного Знамени, орденом Отечественной войны.
В боевой деятельности — 780 боевых авиавылетов и
около 100 тысяч килограммов бомб, сброшенных на
укрепления противника. На ее боевом счету—157сильных
149

взрывов, 109 очагов пожара, 4 взорванных склада с
горючим, 2 склада с боеприпасами и много уничтоженных
немецких солдат и офицеров».
Осенью того же сорок четвертого года Евдокии
Пасько вручили в Кремле орден Ленина и Золотую
Звезду Героя Советского Союза.
Чтобы стать штурманом эскадрильи ночных
бомбардировщиков, комсомолка Пасько училась в городе
Энгельсе в авиашколе. Девушка хорошо освоила
искусство бомбардирования с небольших высот. Ей хотелось
быстрее попасть на фронт.
И вот женский полк сформирован. В феврале сорок
второго года после окончания учебы летчицы
принимали военную присягу. Они давали клятву Родине,
своему народу быть настоящими бойцами, не знать страха
в борьбе с врагом. Вместе со всеми поклялась на
верность Родине в тот памятный день и Дуся Пасько.
В солнечный весенний день легкие
бомбардировщики первого в мире женского полка вырулили на старт,
поэскадрильно выстроились и легли на заданный курс.
Впереди — боевая страда, полная риска, невзгод и
испытаний.
До фронтового аэродрома девушек-летчиц
провожала известная всей стране Герой Советского Союза
Марина Михайловна Раскова. Она передала женский
полк в состав 218-й ночной бомбардировочной дивизии,
входившей в воздушную армию генерала Вершинина.
Командиром полка была Евдокия Давыдовна Бершан-
ская, комиссаром полка — Евдокия Яковлевна Рач-
кевич.
На первом митинге полка, который состоялся прямо
в поле, Рачкевич сказала:
— У нас сегодня радостное событие — начало
боевой деятельности полка. Настало время проявить свои
способности и мужество в боях.
На этом митинге девушки единодушно решили
сделать свой полк одним из лучших на Южном фронте.
Первыми открыли боевой счет полка экипажи Бер-
шанской, Амосовой и Ольховской. Несмотря на
ожесточенный огонь фашистских зенитчиков, они сбросили
бомбы точно в цель.
За один месяц летчицы полка совершили более
семисот ночных вылетов. На их боевом счету было уже
150

пятьдесят восемь пожаров, шестнадцать сильных
взрывов и две крупные речные переправы, разрушенные
с воздуха. Слава о женском полке быстро разнеслась
по фронту.
Много рассказывали в частях и о боевых подвигах
штурмана Дуси Пасько, которая не раз смотрела
смерти в глаза. Она бомбила вражеские аэродромы и
склады с боеприпасами, переправы, эшелоны с войсками,
огневые точки, танки... Не раз приходилось ей вместе
с боевыми подругами — летчицами под огнем
вражеских зениток и истребителей, в лучах вражеских
прожекторов и осветительных ракет совершать полеты
с боеприпасами и продовольствием для своих
наземных войск. Так было, например, в Керчи, где
противнику удалось окружить нашу часть. Пасько
сбрасывала грузы со снайперской точностью.
Как-то в беседе с Евдокией Борисовной Пасько я
спросил ее:
— Какой из 800 своих боевых вылетов вы считаете
самым трудным, особенно запомнившимся?
Пасько на минуту задумалась, потом сказала:
— Пожалуй, этот. Да. В ночь на 5 мая 1944 года я
летала с Машей Смирновой на бомбежку аэродрома
гитлеровцев на мысе Херсонес.
Летели на высоте две тысячи метров. В районе
предстоящей бомбежки снизились. Видели, как на
аэродроме садятся вражеские самолеты. Дважды пытались мы
зайти на аэродром, но безуспешно: пробиться сквозь
огонь зениток было просто невозможно. Но тут нам
повезло. Откуда-то вдруг появился наш тяжелый
бомбардировщик, и вражеские зенитки немедленно же
перенесли весь свой огонь на него. Переключились на
страшного гостя и прожекторы. Этим-то мы и
воспользовались. Маша сбавила газ, и я сбросила весь
бомбовый груз.
В это время зенитки взяли нас в оборот. Смотрю на
приборы: ужас, высота-то у нас всего двести метров.
Кричу:
— Маша, давай вверх, уходи в море!
Возвращались домой над берегом и благополучно
приземлились на своем аэродроме.
Во время нашего стремительного наступления уже
в Польше командиру 3-й эскадрильи Герою Советского
151

Союза Марии Смирновой и штурману Евдокии Пасько
было поручено пролететь днем вдоль линии фронта и
найти подходящую площадку для аэродрома. Девушки
сели в самолет и отправились на выполнение задания.
Летели-летели, но подходящей площадки не было.
Наконец нашлась более или менее подходящая
площадка, и летчицы приземлились. К ним тут же
подбежали наши пехотинцы и быстро затащили самолет
в лес.
— Вы что, с ума сошли, что ли?! — закричал на
девушек командир. — Гитлеровцы ведь совсем рядом!
Попросили солдаты у летчиц бензина для своих
зажигалок, помогли самолету взлететь, а потом все
удивлялись: откуда взялись эти маленькие красавицы и
почему у них вся грудь в орденах? Дело в том, что
женский авиаполк совсем недавно был переброшен сюда
с другого фронта и о нем еще мало кто знал.
Через несколько дней Дуся Пасько и Маша
Смирнова получили от. ругавшего их командира письмо:
«Можете теперь спокойно прилетать на
облюбованную вами площадку, — сообщал он, — у нас здесь
вполне безопасно. После вашего смелого визита к нам
пехота наша до того была воодушевлена, что тут же
пошла в атаку и погнала гитлеровцев дальше...»
До середины 1944 года Дуся Пасько, как и все ее
подруги по полку, летали без парашютов: каждый
предпочитал лучше взять с собой лишние двадцать
килограммов бомб. О том, что самолет могут сбить,
девушки думали меньше всего. Нередко бывали такие ночи,
когда каждому экипажу приходилось делать по пять-
шесть боевых вылетов. Фронт всегда был рядом, и
девушки постоянно ощущали его грозное, огненное
дыхание.
Во время боев на Таманском полуострове для
борьбы с «женскими советскими ночниками» была
переброшена целая эскадрилья фашистских асов. За каждый
сбитый самолет асам обещали железный крест. Многие
гитлеровцы действительно получили кресты, но
только не железные, а деревянные.
В годы войны мне не раз доводилось бывать в
женском полку. Но особенно, пожалуй, запомнилась
встреча с отважными летчицами 8 марта сорок пятого года
в прусском городке Тухоля. Сюда в гости к летчицам
152

прибыли командующий 2-м Белорусским фронтом
Маршал Советского Союза К. К. Рокоссовский и
командующий 4-й воздушной армией К. А. Вершинин, чтобы
вручить девушкам награды за отличия в боях. Поздравляя
героинь, Маршал сказал:
— Да вы все тут, смотрю, орденоносные! Как
хорошо, что вы такие!
Затем, обращаясь к Вершинину, Маршал, улыбаясь,
спросил:
— Девушкам, вероятно, трудно все делать самим.
Может быть, назначить им в полк десяток-другой
мужчин для подвешивания бомб и других тяжелых работ?..
Но летчицы шумно запротестовали:
— Не надо нам помощников, управимся сами.
В тот вечер Маршал вручил правительственные
награды большой группе девушек, а комсоргу полка
Шуре Хорошиловой торжественно передал Почетную
Грамоту ЦК ВЛКСМ, которой была награждена
комсомольская организация полка.
Дуся Пасько, как и многие ее подруги, была в то
время уже членом партии.
Война подходила к концу. Последние полеты Дуси
Пасько были над вражескими позициями уже под
Штеттином, Данцигом и Гдыней. Восемьсот боевых вылетов
совершила она за время войны, пробыла в воздухе
тысячу двести двадцать часов, сбросила на фашистских
захватчиков более ста тысяч килограммов бомб!
После полного разгрома гитлеровцев в данцигском
котле и на штеттинском направлении женский полк
перебазировался в Бухгольц, северо-западнее Берлина.
Здесь личный состав полка с радостью узнал, что
их гвардейская часть награждена орденом Суворова
III степени.
О полной капитуляции фашистской Германии
девушки-летчицы узнали глубокой ночью. Они крепко
спали в усадьбе какого-то прусского помещика.
Разбудила их дежурная по полку Римма Прудникова.
— Девчата, вставайте! — закричала она. —
Вставайте же, черти, быстрее! Войне конец! Победа, мир!
Проснувшиеся летчицы думали, что очередная
тревога. Вскоре в усадьбе начался настоящий «девичий
переполох». Во дворе раздавались крики «ура»,
поднялась стрельба из ракетниц и пистолетов. Летчицы
153

салютовали Победе. Как-то не верилось, что
многолетняя кровопролитная война наконец-то закончилась. Не
верилось это в ту минуту и Дусе Пасько, потерявшей
на фронте многих своих подруг, родных и близких.
Ведь на фронте сражались и шесть ее братьев. Домой
же вернулся только один. Пятеро пали в боях смертью
храбрых.
Через некоторое время после окончания войны
женский полк взял курс на Москву. Надо было готовиться
к первому послевоенному воздушному параду, параду
победителей. В полку к тому времени почти все
девушки были уже коммунистками. За годы войны в партию
вступило около двухсот человек. Весь личный состав
полка был награжден Орденами и медалями, а двадцать
три летчицы стали Героями Советского Союза.
В конце 1945 года Дуся Пасько прощалась со
своими боевыми подругами — летчицами, штурманами,
техниками, мотористами, вооруженцами. Расставаясь,
девушки поклялись не забывать друг друга, всегда
помнить о боевом прошлом, о крепкой, кровью скрепленной
фронтовой дружбе. И они держат эту клятву. Каждый
год 2 мая и 8 ноября боевые подруги, как и
договорились, встречаются теперь в сквере против Большого
театра в Москве. В эти дни однополчане, где бы кто ни
находился, спешат приехать в Москву, узнать новое
друг о друге.
После войны Евдокия Борисовна Пасько опять
взялась за учебу в МГУ на том же
механико-математическом факультете, с которого ушла в сорок первом году.
После университета Пасько закончила аспирантуру и
стала работать на кафедре высшей математики в
Московском высшем техническом училище имени Баумана.
Студенты и преподаватели с большим уважением
относятся к этой скромной женщине, коммунистке.
Интересное совпадение: за время войны Пасько
совершила восемьсот боевых вылетов, а за первые девять
лет своей работы в МВТУ выпустила восемьсот
инженеров-специалистов, которые разлетелись во все концы
нашей необъятной Родины и трудятся теперь на
заводах, в институтах, научно-исследовательских
лабораториях. Как же не гордиться ей этим, как не радоваться
тому, что ее питомцы стали активными бойцами
семилетки!
154

Сменили военные профессии на гражданские и
фронтовые подруги Пасько. Где же они теперь, боевые
друзья-однополчане?
Евдокия Борисовна на минуту задумывается, потом
вспоминает. Конечно же прежде всего о бывшем
командире полка Евдокии Давыдовне Бершанской и
комиссаре Евдокии Яковлевне Рачкевич, которую все
в полку любовно называли «наша мамочка». Так они
называют ее при встречах и теперь.
Е. Я. Рачкевич уволилась в запас. Уйдя на пенсию,
она не сидит сложа руки, а ведет общественную работу,
выступает с воспоминаниями о Великой Отечественной
войне перед молодежью.
Уволилась из армии и Евдокия Давыдовна Бер-
шанская. Она активно участвует в работе Комитета
советских женщин и Советского комитета ветеранов
войны.
Серафима Амосова — бывший заместитель
командира полка по летной части — стала партийным
работником на одном из московских предприятий. Начальник
штаба полка Ирина Ракобольская — ассистент
кафедры на физическом факультете МГУ. Парторг полка
Мария Рунт получила высшее образование в Академии
общественных наук при ЦК КПСС, стала кандидатом
филологических наук. Живет и работает она в
Куйбышеве. Высшую партийную школу окончила после войны
штурман Екатерина Доспанова. Она уехала на работу
в Казахстан.
Не отстала от старших подруг и бывший комсорг
полка Шура Хорошилова, которой Маршал
Рокоссовский еще на фронте вручил Почетную Грамоту ЦК
ВЛКСМ. Живет и работает Шура в Куйбышеве.
— Просто Шурой ее теперь не назовешь, — замечает
Евдокия Пасько. — Хорошилова — кандидат
экономических наук и готовится к защите докторской
диссертации.
Долгое время работала после войны в ДОСААФ
Надежда Тропаревская, обучая юношей и девушек
парашютному спорту. Сама она не раз была
рекордсменкой Советского Союза по прыжкам с парашютом и
получила почетное звание заслуженного мастера спорта
СССР. Позже Тропаревская стала инженером одного
из заводов столицы.
155

Часто вспоминает Дуся Пасько и о многих других
фронтовых подругах. Они трудятся теперь на фабриках
и заводах, в высших учебных заведениях, ведут
большую общественную работу, воспитывают детей и даже
внуков (как незаметно летит время!). Бабушкой стала
Евдокия Давыдовна Бершанская. Трое детей у Софьи
Озерковой — бывшего старшего инженера полка.
Во многих городах нашей Родины можно встретить
бывших летчиц из прославленного гвардейского
авиаполка. В Саратове на одном из заводов работает
инженером-экономистом бывший штурман Ольга Клюева,
в Таллине трудится бывший старший техник эскадрильи
Мария Щелканова. Почти все получили высшее
образование, овладели новыми, мирными профессиями, стали
аспирантами, доцентами, кандидатами и докторами
наук. Все это им дала наша Родина, которую они так
стойко и мужественно защищали в суровую годину
войны, не щадя ни своей крови, ни самой жизни.

л
г. Светлов, *S *sужата
бывший политрук роты
партизанской бригады
Опаленная лужская земля.
Партизанские костры, землянки, тропы. Летящие под
откос вражеские эшелоны... Все это было. И все это
памятно до сих пор, хотя прошло уже четверть века.
На дальних подступах к Ленинграду летом 1941
года шли ожесточенные бои. По шоссе Псков —Луга
тянулись обозы. Мирные советские люди уходили от
гитлеровских захватчиков.
Лужский районный комитет партии напоминал
оперативный штаб. Секретарь райкома Иван Дмитриевич
Дмитриев часто встречался с командованием Лужского
оборонительного района. Во время одной из таких
встреч командир дивизии попросил:
— Помощь ваша нужна, Иван Дмитриевич.
— Что можем сделать, сделаем, — ответил
секретарь.
— Вот проселочная дорога, — показал комдив на
топографической карте. — Очень удобная, по ней враг
может выйти к нам в тыл. Послать бы кого-нибудь в этот
район, незаметно понаблюдать за проселком... Если
что — срочно нас предупредить.
157

Задание было необычным, и Дмитриев задумался.
«Кого же послать?.. Райкомовского работника могут
узнать. А что, если...»
Через час в райком вошла Антонина Петрова,
заведующая отделом учета и член бюро райкома
комсомола. Дмитриев посмотрел на девушку и подумал:
«Справится ли?» А она, видимо, поняла его немой
вопрос и, чуть смутившись, сказала:
— Не сомневайтесь, Иван Дмитриевич, не подведу.
Сказала так просто и вместе с тем так твердо, что
не поверить ей было нельзя. Секретарь райкома партии
припомнил: не ошиблись в выборе, когда незадолго до
войны перевели Тоню из промысловой артели в райком
комсомола. Еще тогда эта застенчивая комсомолка,
у которой чуть что — вспыхивает румянцем лицо,
обладала упорным характером, все делала на совесть.
Такой и стояла Тоня перед секретарем — решительная и
смелая. И Дмитриев сказал, зачем вызвал ее.
...В сумерках к отдаленному югостицкому колхозу,
что на границе с соседним Плюсским районом, шла
крестьянская девушка. В пестром ситцевом платье,
с плетеной корзинкой в руках. Ее довез до развилки
дорог райкомовский шофер К. И. Мурыгин. Это была
Тоня Петрова.
На следующий день утром резкий телефонный
звонок разбудил секретаря райкома.
— Иван Дмитриевич, это вы? — голос Петровой
Дмитриев узнал сразу:
— Ты откуда говоришь, Тоня?
— Скорее записывайте, долго не могу
разговаривать... На Лугу идут немцы. Только что прошло
двадцать танков. На бронемашинах и транспортерах —
автоматчики... Я, Иван Дмитриевич...
Связь оборвалась. Дмитриев сообщил о Тонином
донесении командованию, и п^нерал приказал:
— Встретить гитлеровцев на лесной дороге.
Около десятка вражеских танков подбили наши
артиллеристы, а несколько машин сожгли. Колонна
к фронту не прошла.
Оказалось, что, когда Петрова добралась до Юго-
стиц, в селе уже никого не было. Люди ушли в лес.
Тоня заглянула в правление колхоза, увидела телефон.
«Исправен ли?» Сняла трубку. В этот момент на улице
158

послышался грохот моторов: по улице населенного
пункта на полном ходу мчались вражеские танки.
— Девушка, — крикнула Тоня телефонистке, — Лугу
дайте быстрее. Райком, скорее!
Петрова уже разговаривала с Дмитриевым, когда
заметила: транспортеры остановились, автоматчики
соскочили с них и направились к домам. Договорить не
удалось.
— Пришлось в подвале спрятаться, — рассказывала
Тоня, вернувшись в Лугу.
...Наступил август. Стояли темные ночи последнего
месяца лета. Под их покровом уже не раз
возвращалась Тоня в город из разведок. Один раз она узнала
о строительстве гитлеровцами переправы через реку,
другой — о расположении аэродрома. Девушка
заслужила славу отважной и находчивой разведчицы.
Враг приближался к Луге. Райком партии и
командование части сформировали истребительный батальон
и решили послать его в тыл противника.
Грузовые машины отходили от здания райкома
партии. На боевое задание отобрали смелых, выносливых,
крепких. В кузовах сидели вооруженные истребители —
братья Станислав и Иван Полейко, Семен Тихонов,
Иван Тарабанов, Николай Иванов, Прокофий Гагарин,
Николай Малышев, Александр Климанов... Вдруг к
секретарю райкома партии подбежала Антонина
Петрова. В легкой одежде, с узелком в руках, она,
запыхавшись, торопливо заговорила:
— Не останусь в городе, Иван Дмитриевич. С вами
поеду, с истребителями! И стрелять могу, и санитаркой
буду...
Те же шумели леса на Псковщине, гдовщине и под
Лугой, те же текли прозрачные реки, то же светило
солнце и синели небеса над просторами родных полей.
Но теперь все это воспринималось по-другому. Отчий
край пылал в огне, не слышалось веселых девичьих
песен, не дымили сизыми колечками труб колхозные
работяги-трактора. Зловещая тишина нависла над
черными пепелищами, стаи голодного воронья летали над
разоренными садами, каждый день появлялись новые
холмики могил... До боли сжималось сердце при
виде всего, что принесли гитлеровцы на нашу
землю.
159

Бойцы истребительного батальона с пулеметами,
автоматами, карабинами залегли у обочины лесной
дороги. У каждого наготове противотанковая граната.
И хотя Антонина Петрова сейчас в роли санитарки,
лежит такая же граната и перед ней.
Командир взвода Иван Полейко еще раз обошел
боевой порядок, осмотрел все. В военном деле был он,
27-летний коммунист, не то чтобы специалист, но
человек сведущий. В свое время он закончил рабфак,
работал начальником радиоузла, преподавал в училище
связи, был политруком в Осоавиахиме. Тоня Петрова
устроилась первой с краю засады. Она волновалась.
Метать гранаты ей еще не приходилось, а тут, как назло,
Тихонов зудит под руку: — Да не добросить тебе
противотанковую до дороги. Дай-ка лучше я.
— Отстань, Сеня, — шепнула Петрова, — доброшу.
На дороге показались груженые ящиками
автомашины. «Одна... три... пять... — считала Тоня, — семь,
восемь... Моя — последняя». Девушка с силой
размахнулась и метнула гранату под колеса грузовика.
Громыхнул взрыв. За ним раскатисто ухнули другие.
Вражеские машины были уничтожены.
Заметались по сторонам оставшиеся в живых
гитлеровцы, а бойцы истребительного батальона
расстреливали их из карабинов.
После разгрома колонны бойцы собрали
захваченные трофеи и скрылись в лесу. Вечером начальник
штаба батальона Иван Алексеевич Тарабанов, человек
строгий, скупой на похвалу, объявил от имени
командования благодарность за мужество в бою Антонине
Петровой, Ивану Полейко, Николаю Малышеву.
* *
*
Батальон продолжал боевые действия в тылу врага
в прифронтовой полосе. Взлетали взорванные мосты и
склады, горели подбитые из засад автомашины, в
щепки разбивались спущенные под откос воинские
эшелоны. Но положение становилось все более сложным.
Гитлеровским войскам удалось обойти Лугу с
флангов. Дмитриев собрал коммунистов, доложил обстановку.
160

Решили объяснить ее всем истребителям. Батальон
построился на лесной поляне.
— Товарищи, положение тяжелое, наши войска
отошли. Связь с ними потеряна. Пришла пора
развертывать партизанские действия. Добровольцы есть?
Шаг вперед сделали все. Секретарь райкома знал,
что так именно и будет. И он уверенно и радостно
смотрел на будущих партизан.
Тоня Петрова стала бойцом второго районного
партизанского отряда. Командиром назначили Станислава
Полейко, комиссаром — его брата Ивана.
Натупила осень. Листопад густо запорошил
оранжево-желтым ковром партизанские тропы. Дожди и холод
все чаще напоминали о себе. Дмитриев дал указание
всем отрядам района готовиться к зиме: уйти глубже
в лес, рыть землянки и утеплять их. Поступило
сообщение, что в район прибыл карательный отряд для
борьбы с партизанами. Нужно было провести
дополнительную разведку.
— Тоня, на этот раз придется тебе сходить в Саб-
цы, — сказал командир отряда. — Встретишься там
с бывшим председателем колхоза, который теперь
служит старостой. Он приготовил для нас важные сведения.
В субботний вечер, нарядно одетая, словно на
гулянье, отправилась Тоня на задание. Лузгая семечки
подсолнуха, подошла она к селению. И сразу же ее
остановили:
— Стой! Кто такая? Куда и откуда? — фашисты
выросли словно из-под земли. Был среди них и
говоривший по-русски, видимо, полицай.
— Сестренку меньшую ищу. Угощайтесь. — Тоня
протянула руку с семечками, смотрела прямо в лица
врагов.
— Партизанка? Большевичка?
— Что вы... Из соседней деревни я, каждый
местный знает... А у вас гулянья сегодня нет? Страсть
соскучилась по танцам.
Документы Петровой подозрения не вызвали. Но
полицай, внимательно приглядывавшийся к Тоне, сказал
немцам:
— Врет девка! Из леса пришла. Партизанка!
Лесная жизнь, дым костров, шалаши и землянки
сделали свое дело. Полицай сразу почувствовал специ-
161

фический запах человека, побывавшего долгое время
в партизанских условиях. Тоню отправили под конвоем
к дежурному офицеру.
В дежурном помещении сидел обер-лейтенант. На
его вопросы Тоня повторила то, о чем говорила раньше:
— На гулянье шла и с мужчиной хотела
встретиться. Хозяйственный он такой, степенный...
— Что есть степенный? — удивился
обер-лейтенант. — Какой такой мужчина есть наш гарнизон?
— Староста ваш, вот какой!
Пока бегали за старостой, Тоня волновалась и
думала: «Как бы намекнуть старосте, что шла
именно к нему». Но рядом стояли офицер, переводчик,
конвоиры.
— Узнаешь? — кивнул офицер в сторону Тони, едва
староста переступил порог дома.
Сняв с головы кепку, поздоровавшись, посмотрев
в глаза девушки, староста-подпольщик спокойно
ответил:
— Видывал как-то на гулянке... Вертихвостка, каких
нынче много развелось. Тоже, небось, бродит и мужа
ищет...
Гитлеровец, однако, был не из доверчивых.
— В амбар! До завтра. Отправим в Лугу — там, в
гестапо, разберутся, что есть это... вертихвостка.
В маленьком амбарном оконце виднелись
пришедшие на смену огненно-оранжевому закату синие
сумерки. Впереди — ночь неизвестности, и Тоня ругала сама
себя за такой глупый оборот дела. Жалела, что не
попыталась бежать при задержании, хотя вряд ли удалось
бы. Тщательно обследовав помещение, поняла — отсюда
не вырваться. В думах бежали минуты и часы. Вдруг
послышался тихий разговор. Стоявшие за стеной,
видимо, думали, что арестованная спит.
— Окружим их и капут!
— А много их в лесу?
— Говорят, мало... Так что всех перебьем!
Тоне стало ясно, что враги говорили о нападении на
лагерь одного из лужских отрядов. Значит, кто-то
предал. Но кто? Как предупредить партизан? Усилием воли
Тоня заставила себя лечь на солому, чтобы немного
набраться сил, сосредоточиться. «Утром бежать, и только
бежать! Сразу же. Пока не усадили в машину».
162

Сон не приходил. Разведчице хотелось: пусть бы
вошел в амбар часовой — она бросилась бы на него,
сбила бы с ног, может быть, оглушила бы и скрылась
в темноте... Но это была мечта, а наяву... Все те же
шаги охранника вокруг амбара, щелчок зажигалки у
самой двери, запах табачного дыма... А дверь — будь она
проклята! —такая толстая, крепкая!
А утром, когда Тоню снова вводили в дом на допрос,
стоявший будто бы безразлично у крыльца староста
немного посторонился, нагнулся, смахнул грязь с
сапога и, Тоня поняла, тихо сказал ей: «У оврага...»
Что означало это? Хотелось взглянуть в глаза
подпольщику, но нельзя, спросить — тем более. Что там —
у оврага? Смерть, спасение?.. Что-то должно произойти,
иначе для чего предупреждать! Тоня приготовилась
к любой неожиданности. На что же намекал староста?
Только бы не машина, и не крытая. Тогда не уйти!..
Когда Петрову вели вдоль села, она снова услышала
голос старосты, обращенный к одному из конвоиров:
— У оврага жердей нарубишь, болван! Ведь по-
русски объясняю — у ов-ра-га! Понял?
Наверняка это был сигнал. Теперь она поняла, что
многое зависит от нее самой. Тоня лихорадочно ждала
приближения условного места. «Только бы удачно
прыгнуть! Туда, где больше кустов. Только бы
вырваться к своим!»
На повороте показался мост через овраг. Тоня
различила его дощатый настил. Вот и мост. Пора!..
Партизанка рванулась, сбила в канаву конвоира, шедшего
сзади, прыгнула в сторону и покатилась по склону
оврага. Она услышала выстрел сразу же после прыжка.
Девушка не видела, что им был сражен... полицай, не
знала, что это по поручению старосты ей помогал тот
самый «болван», который должен был нарубить жердей
у оврага...
Петрова вернулась в отряд и рассказала все, что
с ней случилось и что она узнала. К партизанам, на
которых готовилось нападение карателей, было послано
срочное донесение. Отряды немедленно
перебазировались. Когда фашисты предприняли атаку на лесной
лагерь, там уже было пусто.
Подвиг, совершенный комсомолкой Петровой, спас
жизнь десяткам партизан.
163

Народные мстители продолжали устраивать завалы
на дорогах, минировали мосты, уничтожали телеграфно-
телефонную связь, поджигали склады... Но трудной,
очень трудной была осень и зима сорок первого года
для партизанского движения под Ленинградом. Тогда
оно не было таким массовым, каким стало через год,
отряды не имели ни опыта ведения операций, ни
автоматического оружия. Каратели усиливали борьбу с
партизанами.
...Случилось это в районе реки Камка. Группа
разведчиков и подрывников во главе с Иваном Полейко
ушла на очередное задание. В партизанском лагере
вместе с командиром отряда Станиславом Полейко осталось
всего одиннадцать человек. Моросил ноябрьский дождь,
сменявшийся время от времени мокрым снегом. Горел
на поляне костер. В ожидании возвращения товарищей
Тоня варила завтрак. Было тихо. Но ночная тишина
оказалась обманчивой. Не знали спавшие партизаны,
что их лагерь заметил враг. Часовой был убит ножом
в спину. Тоня услышала подозрительный шорох, треск
сучьев и быстро загасила костер. Острые глаза
разведчицы выхватили из предутренней темноты крадущиеся
фигуры. Враги приближались к землянкам, прячась за
стволы деревьев. «Предупредить своих! Разбудить
командира!»— и Тоня с силой бросила гранату в
приближавшихся врагов. Взрыв поднял на ноги спавших,
партизаны вступили в неравный бой. Гитлеровцы окружили
смельчаков.
— Рус, партизанен, сдавайс!—кричали они.
— Получайте, гады! — Тоня отстреливалась из
пистолета.
Замолчал автомат Станислава Полейко, у пулемета
лежал с простреленной головой Иван Тарабанов,
перестали биться сердца еще нескольких товарищей. А Тоня
продолжала отстреливаться от окружавших врагов,
лежа у большой сосны. «Только бы не просчитаться, не
выпустить в горячке последний патрон...» — так думала
патриотка, которая предпочла смерть позорному плену.
— Сдавайс! Всем капут! — кричали гитлеровцы,
а двое из них попытались схватить ее сзади. Выстрел —
и фашист упал замертво. В обойме оставался последний
патрон. Комсомолка-лужанка приставила пистолет к
своей груди...
164

Так погибли бойцы и командиры одной из групп
отряда братьев Полейко. Только чудом спаслись несколько
человек. Когда вернулись с задания остальные
партизаны отряда, они поклялись жестоко отомстить врагу
за гибель своих боевых друзей. И мстили! Пламя
партизанской борьбы бушевало на всей ленинградской
земле вплоть до освобождения ее от оккупантов в
1944 году.
* *
*
...Убегает от полотна железной дороги Ленинград —
Луга протоптанная в лес дорожка. На ней — указатели.
Глянешь на них и узнаешь: в этих местах недалеко от
станции Мшинская сражались в годы Великой
Отечественной войны советские партизаны; здесь погибла
Антонина Васильевна Петрова, удостоенная посмертно
звания Героя Советского Союза. Лужские пионеры
установили здесь памятник-обелиск с портретом героини,
посадили цветы.
Одна из улиц Луги носит имя
комсомолки-партизанки, пионеры Толмачевской средней школы с
гордостью говорят: «Мы из дружины имени Героя Советского
Союза Антонины Петровой». Светлый образ патриотки
навсегда остался в памяти народной.

ЕЛЕНА КУРБАТОВА «^/ / %^ ОвпрпЩ
жизнь»
Море, что ли, так действует
или постоянное присутствие рядом людей, сильных,
смелых, закаленных, — рыбаков, моряков, — но только
растет в наших приморских городах и поселках
прекрасное, удивительное племя ребят. И вечно живут в них
черты гайдаровских маленьких героев, и «сурового
друга», и незабываемого большевичонка Гаврика... А
вырастая, они уносят с собою в жизнь живую мечту о
подвиге, о красоте свободной человеческой души и каждым
своим днем утверждают эту красоту, воюют за ее
свободу, не зная на этом пути ни отступлений, ни
колебаний...
Галя Петрова жила с семьей в Новороссийске. Как
все ее сверстники, ходила на море, плавала, как рыба,
играла в волейбол, боялась экзаменов, могла бесконечно
смотреть кинофильмы, посвященные героям
гражданской войны. Сколько раз в темноте старенького
городского кинопавильона в парке замирало девчоночье
сердце: ой, сейчас убьют Чапая, сейчас... еще три кадра, два,
вот... Сколько раз набегали на глаза ненужные —
мальчишки засмеют! — слезы, когда горстку кронштадтцев
гнали беляки к крутому обрыву... Моряки стояли плечом
к плечу, несломленные, хоть и плененные, и все так же
лихо, как в самом отчаянном бою, были сдвинуты
набекрень их бескозырки, и с вызовом в лицо ненавистным
166

палачам глядели тельняшки из-под распахнутых
бушлатов...
Как хотелось быть вместе с ними белобрысенькой
девчонке из Новороссийска! Как завидовала она тогда
мальчишкам!
Любовь к морю, ко всему, что с ним связано,
осталась навсегда, хотя выросла девочка, стала миловидной
девушкой, и уже с удивлением поглядывали на Галю
вчерашние одноклассники: неужели эта статная
светлоглазая дивчина — та самая Галька, с которой так
недавно дрались и собирали интересные камешки на
берегу?..
После окончания школы Галя уехала в Новочеркасск,
в Политехнический институт. Но радость учения,
познания нового мира точных, заключенных в выверенные
формулы наук длилась недолго...
Достаточно сказать «1941 год» — и каждому
человеку станет ясно, что означала эта дата для всего мира,
и для миллионов советских людей в особенности...
В первые же дни войны Галина Петрова пошла
в военкомат с просьбой отправить ее на фронт. После
нескольких «нет» военкома, она стала являться к нему
с утра, дожидаясь, пока он освободится хоть на минуту,
чтобы снова «осадить» непоколебимого капитана.
— Ну что ты ходишь? — не выдержал наконец
военком. — Куда я тебя пошлю? С чем? Винтовку знаешь?
Видишь, неважно. Сестринские курсы кончила? Нет.
Нечего из меня жилы тянуть! Не до тебя, народу,
видишь, хватает, а ты... Учиться тебе надо!
И ушел. А Галя, глотая слезы и смотря себе под
ноги, чтобы не видеть сочувственных и насмешливых
глаз завтрашних солдат, пошла через выжженный
солнцем, вытоптанный тысячами ног двор военкомата...
На другой характер, может, и кончилась бы здесь
вся история, но мы говорим о Гале Петровой, о юном
главстаршине, о женщине с сердцем воина, о
коммунистке.
«Неудача? — думалось ей. — Да, конечно. Но
военком-то прав: я действительно ничего необходимого на
фронте не умею. Как же быть? Научиться!»
Вскоре в Краснодарской фельдшерской школе
появилась новая слушательница — Галина Петрова. Отныне
У нее была новая цель: как можно лучше, быстрее,
167

успешнее овладеть всем тем, чему учили ее опытные
специалисты. Дни и ночи сливались в один сплошной
поток: занятия, практика, практика, лекции. Наконец
школа окончена, и девушка возвратилась в
Новороссийск, получив направление в один из городских
госпиталей.
Раненые поступали непрерывно. Круглые сутки
нескончаемой вереницей шли к госпиталю машины.
Санитары спешно выгружали носилки с распростертыми на
них обессиленными, измученными болью воинами.
Некогда было ни думать о чем-нибудь постороннем, ни
отвлечься на минуту: перевязка, еще, еще, еще... И
постоянно раздающийся в ушах глухой от усталости голос
хирурга: «Следующего... следующего... следующего...»
...Обстановка на фронте осложнялась. Гитлеровцы,
видимо, любой ценой решили прорваться к городу —
лезли, не считаясь с потерями. В эти напряженные дни
Петрова решила проситься в действующие морские
части, защищавшие Новороссийск. Ее деятельной,
энергичной натуре хотелось лицом к лицу встретиться с
опасностью, проверить себя в настоящем деле, принести
как можно больше пользы героям-морякам.
Осенью 1942 года в батальоне морской пехоты
появилась новая медицинская сестра — Галя. Общительная,
живая, она с первых же дней показала себя прекрасным
товарищем, храбрым, выдержанным бойцом. Моряки
вскоре привыкли к ее крепкой подвижной фигурке,
оценили ее в трудных фронтовых условиях: морские
пехотинцы поняли, что на сестричку можно надеяться в
любой обстановке — такая не подведет. За заботливость,
преданность и открытый характер моряки платили Гале
искренней дружбой. Сколько дружеских рук тянулось
за шинелями, чтобы укрыть Галю, если, бывало,
умаявшись за дни и ночи непрерывных боев, уснет она
коротким сном, свернувшись калачиком. Тогда старались не
шуметь, не говорить громко, хотя над головой свистели
вражеские снаряды.
Пролетели полтора военных года. Милая девушка
становилась бывалым солдатом: мужал и креп хороший,
умный, светлый советский человек... И только широко
открытые, чистые глаза выдавали прежнюю веселую,
озорную маленькую мечтательницу Галинку; словно
какой-то невидимка шепнул ей: «Ты погоди, еще все будет
168

в жизни: и Чапай, и тачанка, и бескозырка; ты только
борись, ищи, не сдавайся!» — и девчонка обрадовалась,
распахнула глаза, да так и осталась — радостная,
смелая, настойчивая и ожидающая.
Полтора года — немалый срок, особенно на фронте.
Уже привыкнув к товарищам, освоившись в трудной
обстановке, Галя должна была проститься со своим
батальоном: в октябре 1943 года ее направили в другой
отдельный батальон морской пехоты, которым
командовал майор Н. А. Беляков.
Предстояла серьезнейшая операция —десант на
Керченский полуостров. Беляков, собрав отряд, сказал:
— Помните, товарищи, боец десанта — универсал,
умеющий делать все, что требуется на войне. Никакая
школа такой подготовки не дает, а только боевой опыт,
закалка в сражениях. Поэтому перенимайте опыт
старых десантников; а вы, товарищи, наглядно
демонстрируйте молодежи приемы боя в разных условиях...
И учеба шла день и ночь: тренировались в посадке
на катера, совершали переходы морем, высаживались
на берег. Бывалые десантники передавали молодым
бойцам знания, полученные в тяжелых сражениях.
Вместе с товарищами Галя Петрова изучала
винтовку и автомат, пулемет и миномет, противотанковое
ружье и трофейное оружие — в десанте всякое может
быть.
Приближался день высадки, и ожидание становилось
все нестерпимее. Хотелось скорее услышать приказ о
выходе в море, скорее проверить себя, испытать в
трудном, опасном, действительно геройском деле.
В эти дни особенно внимательно слушала Галина
беседы политработников о мужестве солдат и матросов,
о героях-комсомольцах Зое Космодемьянской и Наташе
Ковшовой. Как хотелось быть похожей на этих девушек,
просто и мужественно проживших свои короткие,
незабываемые жизни! Сердце наполняла огромная любовь
к родному краю, к Родине, терзаемой врагами, и
поднималась неутолимая ненависть к фашистам.
Много передумала тогда Галя и уже твердо знала,
что выпавшую на ее долю честь — освобождать родную
землю — она не уронит.
...Ночь на 1 ноября 1943 года выдалась бурная,
штормовая. Вал за валом поднимались серые громады
169

воды и, уходя, тяжело разбивались о берег. Низко
висело черное небо. Лохматые тучи ползли по нему,
клубились и где-то там, за волнами, сливались с морем.
Ветер свистел и рвал все на своем пути.
Тогда-то и был отдан приказ морским пехотинцам
грузиться на суда и идти через пролив к Керченскому
полуострову.
Десантников ждал тяжелый бой. Фашисты, уже
испытав на себе к этому времени силу ударов моряков,
укрепили побережье дотами, дзотами, минными полями.
Окопы прибрежной полосы были заполнены
пулеметчиками, крупные силы стояли в резерве. В небе над
берегом полыхали осветительные ракеты. Специальные
части дежурили по ночам, чтобы не допустить к
укреплениям «черную смерть».
И все-таки «черная смерть» была недалеко от
фашистов. Она шла с моря, на мотоботах.
Галя стояла у борта, всматриваясь в надвигавшийся
берег. Он вставал впереди, залитый лиловато-зеленым
светом висящих в небе ракет, озаренный непрерывными
вспышками орудийных выстрелов. То тут, то там в
волнах поднимались, как смерчи, столбы воды: враг
старался накрыть огнем юркие десантные суда.
Было ли страшно тогда главстаршине Петровой,
санинструктору десантного отряда? «Да, было», —
ответила бы она честно и прямо, как всегда. Но тем и
отличается герой, что не думает в трудную решающую
минуту о себе, а борется, действует и увлекает за собой
других.
Едва раздалась команда «Вперед!», моряки
бросились в воду, подняли над головой оружие и устремились
к берегу. Глаза слепил нестерпимый свет прожекторов,
пули свистели над головами десантников, но бойцы шли
вперед.
Батальон майора Белякова высадился первым. В его
задачу входил захват плацдарма на берегу для
основных сил десанта. Под ураганным огнем командир повел
батальон в атаку.
Первые шаги по родной крымской земле... А сколько
еще идти! Так скорее вперед, вперед!
Но цепь моряков вдруг остановилась: перед нею
выросли проволочные заграждения. Кто-то крикнул:
— Минное поле здесь!
170

Другой голос подхватил:
— Саперов сюда!
Медлить было нельзя: огонь гитлеровцев не
ослабевал, и это грозило батальону тяжелыми потерями.
Галина лежала рядом с товарищами, а мозг
сверлила одна мысль: «Надо что-то делать! Надо что-то
немедленно, сейчас же сделать!..»
И тут десантники увидели, как метнулась к
заграждениям чья-то фигура, кто-то одним махом перескочил
через проволоку и побежал по минному полю... Нет, не
побежал, а, притопывая, отплясывал на минном поле
какой-то невиданный танец, каждую минуту рискуя
взлететь на воздух. Это была Галя Петрова. И звенел
радостью, прорывался сквозь грохот боя звонкий,
озорной девичий голос.
— Нет здесь мин, ребята! Вперед, товарищи, смелее,
вперед!
Лавина десантников перекатилась через фашистские
укрепления: ничто теперь не могло их остановить!
Захватив первую, наиболее мощную линию укреплений,
моряки ворвались в рыбацкий поселок Эльтиген и
укрепились в противотанковом рву.
Бой продолжался до утра. И всю ночь без устали
работала Галя Петрова. Двадцать раненых матросов и
офицеров вынесла она из-под огня, двадцать жизней
спасла в эту ночь, да еще находила силы пошутить
мимоходом, перекинуться несколькими бодрыми словами
с уставшими бойцами. Даже видавшие виды бывалые
моряки — люди сказочной храбрости — поражались
выдержке и мужеству девушки с погонами главстаршины.
«Товарищ Жизнь» прозвали они Галю Петрову в этом
бою за освобождение Крыма от гитлеровцев.
Утро следующего дня было пасмурным и холодным.
Непрекращавшийся ветер растянул над морем рваное
полотно туч; глухо, грозно ворчало море.
Оправившись от внезапного удара, фашисты начали
яростные атаки, чтобы отбить занятый десантниками
клочок земли. Артиллерия, минометы били без
передышки. Пылали уцелевшие постройки поселка, ветер нес
горький дым пожара, играл языками пламени, взметал
к небу снопы искр.
Моряки готовились к отражению атаки врага — уже
которой по счету... Фашистам важно было выбить
171

десантников с полуострова до подхода новых советских
частей, поэтому, не жалея сил, враг предпринимал все
новые и новые атаки. Но моряки знали, как необходим
нашим войскам захваченный плацдарм, и дрались не
щадя жизни: гитлеровцы каждый раз откатывались на
исходные позиции.
Так прошел день.
Наконец немцы двинули к противотанковому рву
десять танков — три с левого и семь с правого фланга.
Стальные громады обрушили на позиции десацтников
шквал огня — подходили ко рву метров на пятьдесят и
били прямой наводкой.
Под прикрытием танков фашисты хотели обойти
советских моряков с тыла. Но матросы снова и снова
бросались в контратаку и отшвыривали фашистов.
Во время одной из таких контратак был ранен
лейтенант Цибизов. Он остался лежать на узенькой
полоске «ничейной» земли. Ясно было, что гитлеровцы вот-
вот опять ринутся в атаку и тогда несдобровать
молодому веселому лейтенанту...
И вот какой-то отчаянный смельчак, будто играя со
смертью, пополз к Цибизову. Во рву затаили дыхание...
Со стороны немцев неслись ураганные очереди и самая
отборная ругань. А неуязвимый смельчак уже полз
обратно, таща за собой раненого. Вот еще несколько
метров, еще... Все! Доползли!
Конечно, это опять была Галя Петрова, неугомонная,
веселая Галка — отчаянная голова, бесстрашное сердце!
Что вело ее на этот подвиг? Что побуждало действовать
так, а не иначе? Многое, многое сделало Галину именно
такой, а не иной — и школа, и комсомол, и, наконец,
вся обстановка советской жизни, окружающие люди,
с которых «делать жизнь» было мечтой тысяч ребят
предвоенного поколения...
...Атаки фашистов следовали одна за другой, но ни
одна из всех девятнадцати не принесла успеха: морские
пехотинцы отбили их, уложив навсегда десятки
гитлеровских вояк.
К вечеру на правом фланге десантников осталось
в строю лишь семь человек. Среди них была и главстар-
шина Петрова. Она появлялась всюду, где было
особенно трудно: там перевяжет раненого, там поднесет
боезапас; глядишь, отнесла кого-то в укрытие — и снова
172

в первых рядах бойцов: набивает диски автоматов или
сама становится в ряды стрелков.
— Будем драться до последнего патрона, до
последней гранаты! —говорила она бойцам.
И снова перевязывала, помогала, била по врагам,
радуясь в душе, что много захватили боезапаса. Как
был прав командир! Оказывается, верно: в десант
лучше хлеба не взять, а прихватить лишний десяток
патронов. Какую радость, какую силу придает сознание, что
можно бить и бить в эти ненавистные жабьи мундиры,
что ты сражаешься и выдержишь любые испытания во
имя Родины, во имя неугасимого света над твоей
Советской страной!
Проходили часы, атака следовала за атакой, но
моряки держались стойко — и выдержали. Плацдарм
остался в наших руках. Галя Петрова спасла в тот день
жизнь тридцати товарищам.
А около противотанкового рва, где вели неравный
бой десантники, дымились исковерканные остатки шести
фашистских танков и валялись трупы гитлеровцев.
...В те напряженные дни наша партия принимала
в свои ряды лучших воинов. Галя Петрова была в их
числе. А через несколько дней — радость, о которой она
и не думала: Указом Президиума Верховного Совета
СССР ей, Галине Константиновне Петровой, было
присвоено звание Героя Советского Союза.
Гале казалось, что это говорят не о ней, что это
о ком-то другом, удивительно, редкостно храбром
человеке рассказывают по радио. Разве просто поверить, что
ты — Герой Советского Союза!
«За что мне, товарищи, родные мои, я же ничего
особенного не сделала; ведь каждый бы из вас на моем
месте так поступил», — думает девушка.
...Много радостных дней — дней побед над врагом —
знали мы в минувшую войну. Но знали мы и тяжесть
потерь. Горе утраты пришлось испытать и морякам,
воевавшим вместе с Галей Петровой: в разгар боев за
освобождение советской земли от фашистов погибла
мужественная девушка— верная дочь своего народа. Она
погибла, но осталась навечно в памяти и сердцах
людей.

п
и. селищев Ъг существленная
мечта
Вскоре после окончания
Великой Отечественной войны, в памятный 1945 год,
Надежда Васильевна Попова приехала в родной Донецк.
Пять лет она не видела его. Здесь прошло ее шумное и
веселое детство, здесь она училась в школе, дружила
с ровесницами, здесь она «тайно» от родителей
влюбилась в безбрежное голубое небо.
Пять лет — срок небольшой. Но Поповой казалось,
что с того дня, как она рассталась с Донецком,
промелькнули десятилетия. И в этом ничего нет
удивительного. На войне время убыстряет свой бег. Порой один
час воспринимается как день, а то и неделя. Ярче и
быстрей разгорается жизнь. Вот уж где действительно
незаметно формируется характер человека, приходит
духовная и физическая зрелость.
Пять лет назад Попова покидала родной город
человеком, еще не подготовленным к жизненным
испытаниям и не представлявшим, какие трудности ожидают
его впереди. А вот теперь, после грозных лет борьбы
с фашистскими захватчиками, она возвращалась в
Донецк совсем другой. Родные и знакомые с радостным
удивлением смотрели на ее мужественное и волевое
лицо, на ее твердую походку, с интересом
прислушивались к ее взволнованным рассказам.
Особую гордость у земляков вызвали награды,
полученные Надеждой Васильевной за боевые дела. А
174

наград было немало: одиннадцать орденов и медалей
и Золотая Звезда Героя Советского Союза.
Надежда Васильевна рассчитывала провести свой
краткосрочный отпуск в тесном кругу родных, которых
давно не видела и по которым очень соскучилась. Но не
удалось.
Трудовой Донбасс захотел увидеть свою дочь,
поговорить с ней, услышать подробности ее «небесных»
подвигов. Это были бесчисленные встречи с горняками и
металлургами, чудесные, на всю жизнь запомнившиеся
беседы. Ее слушали, как могут слушать глубоко
уважаемого, дорогого человека, слушали и нередко говорили:
— Удивляемся мы, Надежда Васильевна, вашей
смелости, находчивости, вашему самообладанию. Летать
на такой стрекозе, да не просто летать над мирными
полями, а летать ночью и днем под огнем зениток...
Удивительно!
Но Надежда Васильевна мало задумывалась над
этим. Правда, в свое время, когда ей предложили ПО-2,
она тоже удивилась. Но удивление это носило несколько
иной оттенок. Оно было изрядно разбавлено чувством
разочарования. Теперь же земляки-донбассовцы
говорили совершенно о другом. Они искренне восхищались
подвигами Поповой, ее мастерством и выдержкой.
И в этом они были не одиноки.
Были? Думаю, я не ошибусь, если скажу, что подвиг,
совершенный женщинами-авиаторами в дни
Отечественной войны, не перестанет удивлять и будущие поколения.
Летая на машине, которую образно и вполне
серьезно называли «воздушной мишенью», советские
патриотки проявили чудеса храбрости.
В разгар боев в донецких степях разведчики одного
из наших полков ночью захватили в плен долговязого
фашистского ефрейтора. Этот тип, как выяснилось на
допросе, уже побывал в ряде стран Запада, но нигде
не видел столько неприятностей, сколько встретил в
России.
— Что же больше всего не нравится немцам
здесь? — спросили его.
Ефрейтор покосился по сторонам, пробурчал:
— Партизан... артиллерия и... ночные ведьмы...
— Какие ведьмы?
— Эти... тра-та-та-та... Бах! Бах!
175

Он имел в виду ночные бомбардировщики ПО-2,
которые в это время помогали нашим войскам
сдерживать натиск фашистских полчищ. И помогали неплохо.
Под покровом темноты эти бесстрашные «тихоходы»
сбрасывали на врага тонны бомб, рушили переправы
через реку Миус, рвали ленты шоссейных дорог,
поджигали склады с боеприпасами и горючим.
Разумеется, к тому времени Надежда Попова уже
в достаточной мере обладала боевым опытом.
Собственно, чем же иным можно объяснить ее успехи в
донбасском небе? Везением? На фронте везет очень редко
и очень немногим. Удача наверняка сопутствует тем,
кто верит в свои силы, знает свое оружие, кто знает
повадки врага, смело встречает любую опасность.
Такой и была Надежда Попова. Разумеется, такой
она стала не сразу.
Однополчане хорошо знали ее жизненный путь.
Надежда не раз рассказывала им о своей юности и о своей
мечте. Еще будучи ученицей 5-го класса, она написала
в сочинении: хочу летать. Подруги не удивились этому
заявлению — такая добьется своего. Надежда
отличалась редким упорством. Училась она прилежно. Девочка
понимала, что без знаний ей не удастся осуществить
свою гордую мечту.
Окончив аэроклуб, Надежда решила идти дальше.
Да, теперь, когда она побывала в небе, посмотрела на
землю с птичьего полета, ее никто не мог отговорить от
намеченной цели. Никому не сказав дома, подала
заявление в летную школу.
Ответ пришел быстро. Он ошеломил Надю. Ей
отказали в приеме, потому что в военные школы девушек не
принимали.
Это был непредвиденный удар. Подруги советовали
Поповой не горячиться, подождать. Она отвергла эти
советы. Собрала вещички и отправилась в Москву к
знаменитой летчице Марине Расковой. Девушка верила,
что в столице поймут ее.
Наде повезло. Раскова и Осипенко действительно
поняли ее состояние, загорелись ее мечтой и помогли
девушке поступить в Херсонскую летную школу.
Только ли в школу? Марина Раскова откликнулась
и на вторую просьбу Поповой — включить ее в состав
женского авиационного полка.
176

Многим девушкам в этом полку пришлось начинать
сначала, с азов. Попова приехала подготовленной
летчицей.
Она была одной из тех, кто первыми вылетели на
бомбежку неприятеля. Не думала Попова, что боевое
крещение получит в родном донецком небе. Ей было
нелегко в эти тревожные дни. Неизвестно где затерялись
родители: то ли успели эвакуироваться, то ли
задержались на оккупированной территории. Враг захватил
Донбасс внезапным ударом. Многие советские люди не
смогли вовремя уйти в тыл.
Нестерпимую боль в сердце вызывали воспоминания
о брате Леониде, погибшем в первые дни войны. И все
же девушка нашла в себе силы противостоять тревоге,
спокойно садиться в самолет и подниматься в воздух.
Любовь к Родине, ярость против коварного и
беспощадного врага, неуемное желание мстить за все его
злодеяния — вот что руководило Поповой.
До конца дней своих она будет помнить первое
боевое свидание с донецким небом. Где-то в стороне шли
жестокие бои, а внизу, под самолетом, проплывали
руины поселков, омертвевшие заводы и шахты,
обожженные хлебные поля. Донецкая земля была для нее не
только прочитанной, но и хорошо выученной, сердцем
прочувствованной книгой.
Глядя на эту изорванную в клочья, опаленную книгу,
Надя с трудом сдерживала слезы. Это не было
проявлением слабости, это были слезы ненависти.
Река Миус. Немцы навели несколько переправ.
С наступлением темноты к ним устремлялись колонны
танков и автомашин, артиллерия и кавалеристы.
Гитлеровская ставка щедро снабжала всем необходимым свои
передовые части, рвавшиеся к кавказской нефти.
Женскому авиационному полку было приказано
непрестанно разрушать переправы через Миус, бомбить
скопления вражеской техники и живой силы. Это
задание поручали лучшим летчицам, в том числе и
Поповой...
Перед вылетом ей сказали, что на подступах к реке
немцы ведут мощный заградительный огонь.
— Нам не привыкать, — пошутила Надежда.
Но заградительный огонь фашистов оказался таким,
какого Попова еще не встречала. Правду говорят бы-
8 Героини. Вып. 2 177

валые воины: фронтовая жизнь полна неожиданностей.
Будто уже привык ко всем испытаниям, как вдруг
попадаешь в такой переплет, из которого можно выбраться
только чудом.
Попова не надеялась на чудо.
Вокруг бушевал огонь. Длинные пальцы
трассирующих пуль угрожающе тянулись к небу, пытаясь
схватить чужой самолет. А он, словно управляемый
волшебной рукой, обходил взрывы, свет прожекторов...
Бомбы, сброшенные с самолета, вызвали на
переправе пожар. Надежда облегченно вздохнула. Пусть
она еще в пути, пусть грохочут выстрелы, ежеминутно
грозя смертью, но задание выполнено...
Посадив машину на своем аэродроме, вылезла из
кабины, сняла шлем, глубоко вздохнула. Теплый ветер
скользнул по вспотевшему лицу, шевельнул волосы.
Вскоре самолет Надежды Поповой вновь поднялся
в воздух и растаял в звездном небе.
* *
*
Есть одна фотография, на которой Надя Попова
запечатлена сидящей в кабине самолета. Лицо ее,
открытое и спокойное, озарено сердечной улыбкой. Кажется,
что она забралась в машину только по настоянию
фотографа. Но это не так. Объектив фотоаппарата
«схватил» ее буквально за несколько минут до взлета.
Девушка не позировала, не выжимала насильно
улыбку.
— На это она была не способна, — подтверждает
штурман Руфина Гашева, летавшая с Поповой
последний год войны. — Надя ненавидела фальшь, наигран-
ность. Что ей не нравилось, говорила об этом прямо.
Не любила расписывать свои успехи и не скрывала
своих промахов. Мы все уважали ее за смелость,
мастерское пилотирование и особенно за выдержку. Уважали
и завидовали ей.
...Сальские степи. Необозримые просторы. Здесь
женский авиационный полк выполнял свою задачу в
сложных условиях. Как всегда, Надежда Попова не жалела
энергии, забывала об отдыхе. За ночь она совершала
несколько вылетов. И каждый из них был сопряжен
178

с большим риском. Приходилось выполнять спецзадания
и днем.
...Лето 1942 года. Небо клубилось облаками. На
земле бушевал огонь. Он ненасытно пожирал сухую
траву, застоявшиеся хлеба, опустошал деревни и села,
разбитые города.
Попова бдительно следила за воздухом, зорко
смотрела на землю. В любую минуту из облаков мог
выскочить немецкий истребитель и полоснуть очередью.
Враг наступал на широком фронте. Нередко он
пренебрегал маскировкой: танки и автомашины двигались по
открытой местности в дневное время.
Самолет шел на предельной скорости. Небо
становилось чище, облака уходили на запад. Вдали показался
лесок. Окутанный дымкой, он скорей походил на
кукурузное поле. Попова сбавила высоту и взяла чуть в
сторону от зеленого массива. За лесом сверкнула речушка,
вдоль которой вилась дорога, по бокам заросшая
кустарником. Вглядевшись в береговую полосу, она
заметила плохо замаскированные танки противника и группы
фашистов, видимо решивших насладиться речной
прохладой.
Мгновенно Попова развернула самолет и положила
его на обратный курс. Вслед загрохотали выстрелы. Но
беспорядочная стрельба противника не причинила вреда
Поповой.
Через несколько минут Надя совершила посадку,
отметила на карте местонахождение врага и снова
взмыла в небо. Возвращаться на аэродром было рано.
Ей хотелось как можно больше собрать ценных
сведений о противнике и точней определить на этом участке
линию фронта.
Когда горючего осталось мало, Попова после
очередной посадки поднялась в воздух и направилась к
аэродрому, ни на секунду не ослабляя бдительность.
Опять откуда-то появились молочно-серые облака.
Бесформенными глыбами они висели в прозрачном воздухе.
Земля проглядывалась великолепно. Четко
вырисовывались кусты, отдельные деревья, небольшие озерца.
Надя с тоской проводила взглядом пойменные луга,
лощины, покрытые приветливой зеленью. И вдруг...
Немецкие истребители появились справа из густого
облака. Надежда толкнула ручку, и машина пошла
8* 179

к земле. Секунда, вторая, третья, вот уже различимы
узкие тропки, замелькали кусты. Надежда выровняла
машину и со всей силой нажала на сектор газа.
Бреющий полет —единственное спасение. Так
уходили от фашистов Дина Никулина, Ольга Санфирова...
Да и Попова уже не раз прибегала к этому
испытанному маневру.
Фашисты ринулись в атаку. Надежда пристально
наблюдала за приближавшимся первым истребителем.
Он летел, как снаряд, быстро увеличиваясь в размерах.
Попова сжалась в комок. Вот сейчас сквозь трепетные
круги винта польется смертельный свинец. Она тронула
ручку — и машина изменила направление.
Фашист дал очередь раньше, чем ожидала Попова.
Торопливо резанули огнем и другие истребители.
«Значит, волнуются, гадюки. Боятся врезаться».
Медленно плыло под крылом ржаное поле. Хоть бы
один овраг, хоть бы небольшая роща.
Вторую атаку немцы повели слева. На этот раз им
удалось прошить самолет несколькими пулевыми
строчками. Но летчик остался невредим. После двух
«наскоков» фашистов девушка почувствовала, что надежда на
спасение еще не потеряна. Попова часто меняла
направление полета, высоту.
Однако стервятники, словно почуяв запах крови,
продолжали атаковать.
Наконец фашисты увидели, что ПО-2 загорелся,
плюхнулся на землю и застыл. В тот же миг из кабины
вывалился человек и бросился в сторону.
Неужели летчик остался цел? Фашисты последний
раз спикировали на горящий самолет, пробуравили
вокруг него землю длинными очередями и
торжествующе взмыли под облака.
Советская девушка с презрением посмотрела па
удалявшихся пиратов, поднялась и пошла в сторону своих
войск...
...Есть смелость осознанная, она бродит в крови
человека, является выражением его деятельности,
поведения. Эта смелость и шагала с подавляющим
большинством наших воинов от берегов Волги до Берлина.
Эта смелость жила и в сердце Надежды Поповой.
Как-то она получила задание бомбить переправу на реке
Терек. Маршрут пролегал через горные заснеженные
180

вершины. Погода стояла прескверная: дули порывистые
ветры, земля дышала туманом, небо распирали
набухшие влагой облака.
Накануне по тому же маршруту летал экипаж
Амосовой. Ему с трудом удалось произвести бомбежку:
туман скрывал цель. Кроме того, на подходах к
переправам немцы сосредоточили массу зенитных установок
и прожекторов.
Попова и ее штурман Катя Рябова хорошо изучили
маршрут, подготовились к испытаниям. Знали девушки,
что на этом участке фронта создалось исключительно
тяжелое для наших войск положение. Фашисты,
используя свое численное превосходство в живой силе и
технике, спешно готовились форсировать Терек и
устремиться к кавказской нефти.
Советское командование принимало решительные
меры, чтобы удержать противника, обескровить его.
Знали девушки и о том, с каким небывалым героизмом
в это время наши воины защищали город на Волге.
Знали и старались им подражать.
Готовясь к полету, девушки учли одно немаловажное
обстоятельство. Над перевалом в этот период года почти
всегда стояла мощная облачность. Пройти под ее
нижней кромкой удавалось редко: темно-серые шапки низко
сидели на горных пиках. Был единственный путь
—подняться над облаками. Но, к сожалению, кое-кто
выполнить этот маневр в сложнейших метеорологических
условиях не мог. Да, откровенно говоря, иногда это было
почти невозможно.
«А если высоту набрать над аэродромом? —
подумала Попова. — Тогда не придется это делать в море
облаков». Она сказала об этом штурману. Поговорили
и приняли решение: так и поступить.
Ночь выдалась темная и зябкая.
Самолет сделал над полем круг, набрал высоту и
лег на заданный курс. Земля казалась черной бездной.
Где-то в стороне мелькали слабые огоньки. Они вели
себя подобно далеким звездам. Кто рождал их? Друг
или враг?
Попова встряхнула головой: о том ли надо сейчас
думать! Спросила Рябову, как она себя чувствует. Та
ответила: «нормально».
Под самолетом мрак.
181

— Подходим к перевалу, — сообщила Катя.
Надя представила себе покрытые снегом горные
вершины и невольно поежилась от холода.
Слева блеснули звезды.
Теперь до цели недалеко. Рябова пристально
поглядела вниз, потом на карту. Что-то обеспокоило ее, лицо
нахмурилось, в глазах появилась тревога.
Самолет вздрагивал от ударов ветра. Облачность
сгущалась. Рябова оторвалась от карты, крикнула
подруге:
— Замечаешь, видимости никакой!
— Подождем, что будет у цели. Нам нужна
небольшая лазейка...
— Подождем...
Тревога не покидала Катю. Машина шла в
безотрадной темноте. Попова молчала. Нет, ни единого просвета.
Наверно, облака подпирал крутой туман.
По расчетам девушек, самолет над целью. Ошибки нет.
Ветер нещадно стегал по обшивке машины. Земля
затаилась во мраке. В такую погоду прицельное
бомбометание исключено.
Самолет на разных высотах сделал несколько кругов
над целью. То, чего боялась Катя Рябова, кажется,
должно случиться. Девушки терпеливо искали «окно».
До боли в глазах они вглядывались в неподвижную
темноту. Хоть бы найти маленький просвет! Откуда
такое облачное нашествие?
Еще и еще раз меняли высоту, отходили в сторону и
опять начинали кружить. Не хотелось, ой как не
хотелось признаться в том, что поиски «окна» закончились
неудачей.
Попова сжалась в комок. В напряжении каждый
нерв. Что делать? Бросать бомбы на площадь, занятую
противником? Может быть, они и причинят ему вред,
но какой? Ведь цель полета — разгромить переправу.
А если переправа останется нетронутой, разве это
облегчит участь наземных войск, сдерживавших натиск
противника? Попова вспомнила зачитанную вчера
комиссаром полка Евдокией Рачкевич сводку Информбюро,
в которой говорилось, что советские воины в битве на
Волге делали невозможное. Вот это защитники Родины!
И опять настойчивые поиски, тяжелая, гнетущая
темнота. Неужели их постигнет неудача?
182

Вдруг слева вдали что-то сверкнуло.
Просвет! Самолет послушно юркнул в межоблачный
колодезь. Летчица и штурман увидели полоску дважды
перечеркнутой тонкими линиями переправы. В тот же
миг земля выбросила несколько мощных световых
полос, а затем в небе захлопали разрывы снарядов.
Самолет пошел на цель. Рябова не подвела подругу:
бомбы легли точно.
Полеты через горный хребет хорошо запомнились
Поповой и Рябовой. Впрочем, не только им, но и всему
полку. То были трудные и рискованные полеты.
Девушки отдавали себе в этом полный отчет. Они знали, на
что шли.
Это и называется настоящей, осознанной смелостью.
Конечно, там, где трудности, там должна быть
смелость. Дерзкая, трезвая, расчетливая.
За время войны Надежда Попова — командир звена,
затем эскадрильи — совершила восемьсот пятьдесят два
боевых вылета, вызвала в стане врага сорок девять
очагов пожара, уничтожила один железнодорожный
эшелон, две переправы, склад с горючим и т. д.
Бомбометание в редких случаях обходилось без
особого риска. Вообще же оно было связано с большими
трудностями. Но у летчиков, в том числе и у ночных
бомбардировщиков ПО-2, были и другие задания, не
менее опасные и сложные по выполнению.
...Советские войска штурмовали Новороссийск.
Гитлеровское командование считало этот город ключом
обороны всего кубанского плацдарма. Оно не жалело
сил для превращения Новороссийска и окрестных высот
в неприступную крепость. Бои за город носили очень
тяжелый характер. Упорное сопротивление противник
оказал в центре города. Не раз наши отдельные
подразделения попадали здесь в окружение и испытывали
острую нужду в боеприпасах и продуктах питания.
Тогда на помощь им приходила авиация. Занимался этим
и экипаж Надежды Поповой.
...Темной ночью машина, нагруженная
боеприпасами, поднялась в воздух. Она шла вдоль гористого
берега. Попова прекрасно понимала, что в случае беды —
смерть. С одной стороны — бушующее море, с другой —
холодные скалы. Нельзя было выброситься и на
парашюте по той простой причине, что он отсутствовал.
183

Однако Надя отгоняла прочь мрачные мысли, больше
всего она думала о тех бойцах, которые ждали
боеприпасы.
Город озарялся вспышками выстрелов и огнем
пожаров. Попова подошла к нему с той стороны, где меньше
было света. Подойти подошла, но как найти своих?.
Условный сигнал нетрудно спутать с другим.
Приглушив мотор, она стала планировать. Высота
уменьшалась.
«Где же вы, родные? — мучительно билась мысль. —
Скорей дайте сигнал».
И, точно услышав ее просьбу, внизу замелькал
голубой огонек. Кассеты с боеприпасами полетели вниз.
В тот же миг залаяли фашистские зенитки. Попова
направила самолет в сторону моря — пусть враг подумает,
что она попала в безнадежное положение.
Каким долгим показался ей обратный путь! Очень
хотелось скорей узнать, кому достались боеприпасы.
На аэродроме Попову ожидал представитель
морской пехоты. Он первый подбежал к ней и протянул
руку:
— Спасибо, родная. Спасибо за выручку.
Такие благодарности были для летчицы самой
дорогой наградой. Она не оставалась в долгу, не кичилась
успехами. От полета к полету Надя совершенствовала
свое мастерство, закаляла волю.
Когда требовала обстановка, Попова могла забыть
об отдыхе и еде, летать всю ночь, не покидая машину.
Примеры? Их сколько угодно.
Весьма показательной может быть одна из ночей
в боях за Варшаву. Здесь полк поддерживал действия
пехотных частей. Перед началом вылетов девушки
пережили торжественные минуты. Стоя у гвардейского
знамени части, командир полка зачитал приказ. После
этого сразу же самолеты взмыли в небо и взяли курс
па Варшаву. Восемнадцать вылетов совершила в эту
ьочь Надежда Попова.
Тут было все: выдержка и мастерство, отвага и
смелость.
* *
*
А настоящая смелость и отвага не обходятся без
инициативы и находчивости. Там, где смелость, там и
184

смекалка, и стремление отдать свои силы и разум делу
коллектива.
Фронтовая жизнь Надежды Поповой может служить
тому убедительным подтверждением. Действия ее в
воздухе отличались продуманностью и новизной.
Первое время летчицы полка вели борьбу с врагом,
что называется, в одиночку. Экипаж получал задание,
поднимался в воздух и брал курс на объект. Над
территорией, занятой врагом, его встречал жестокий зенит-
но-пулеметный огонь, уйти от которого подчас не
удавалось.
«Одиночная» тактика ночных бомбардировщиков
приучала экипажи к большому мужеству и выдержке,
к четким, строго рассчитанным самостоятельным
действиям. Но в то же время она безусловно помогала врагу
вести по самолету сосредоточенный огонь, что нередко
мешало экипажу произвести прицельное бомбометание.
Об этом в полку велись горячие споры. В них
участвовал и летный состав, и технический. Много было
рациональных предложений. Остановились на одном:
проводить полеты парами. Сущность нового метода
заключалась в следующем.
Самолеты уходили в воздух с интервалами в
полторы-две минуты. Этот интервал строго поддерживался
до цели. А уже у самой цели первый экипаж приглушал
мотор, планировал, сбрасывал бомбы и на полном газу
уходил в сторону. Противник начинал его искать
прожекторами и обстреливать. Тем временем никем не
замеченный второй самолет приступал к
бомбометанию.
Естественно, новый метод нуждался в тщательной
проверке. Кому же поручить? В полку немало
слаженных экипажей. Но командование решило доверить это
важнейшее дело экипажам Надежды Поповой и
Марины Чечневой. Они уже не раз летали вместе, у них,
как ни у кого, пожалуй, выработалось взаимопонимание
в воздухе и дорогое чувство локтя. Кроме того, и
Попова и Чечнева были убежденными сторонниками
нового метода, твердо верили в его эффективность.
К первому полету парой оба экипажа готовились
глубоко ответственно. Спорили, советовались, отвергали
ненужное, принимали то, что могло содействовать
успешному завершению эксперимента.
185

Проверка, как и ожидали в полку, подтвердила
жизнеспособность нового метода.
Сразу же по возвращении Поповой и Чечневой на
бомбежку вылетело еще несколько пар.
Надежда Попова отличалась удивительным чувством
локтя. Знаниями и опытом она делилась не только
с экипажами своего звена, эскадрильи, но и с летчиками
и штурманами других эскадрилий. Ее неизменное
правило: добилась успеха — помоги это сделать подруге.
*
Свой очерк я назвал «Осуществленная мечта». Да,
Надежда Попова осуществила свою мечту. Она стала
отважной летчицей. В тяжелое время для Родины
Попова была среди тех, кто бесстрашно вел жестокую
борьбу с фашистами. Она поступила как верная дочь
своего народа.

JXo
г. набатов %^у чг омсомолка
с Нарвской
заставы
В Ленинградском Дворце
пионеров висит портрет девушки с косичками. Юное,
почти детское лицо с ямочками, пухлые губы, открытый,
высокий лоб и ясные, лучистые глаза... Это Герой
Советского Союза комсомолка Зинаида Мартьяновна Порт-
нова. Слава о подвигах, совершенных ею в годы Великой
Отечественной войны, разнеслась не только по всей
нашей стране, но и далеко за ее рубежами.
Война застала Зину и ее младшую сестренку Галю
в Волковыске, у тети, где они проводили летние
каникулы.
Фронт откатывался все дальше на восток. Вместе
с частями уходили на восток и жители.
Тетя, Ирина Исааковна Езовитова, довезла ребят до
Витебска. Дальше ехать было нельзя. Хотя железная
дорога на Ленинград и Полоцк еще не была
перерезана, но движение почти прекратилось: все было забито
войсками.
Оставалось одно: отправиться в деревню Зуи, что
вблизи станции Оболь, к бабушке Ефросинье Ивановне
Яблоковой. Не близко это от Витебска — семьдесят
километров, но тетя надеялась, что она и дети найдут там
пристанище.
Несколько суток они пробирались лесом в Зуи.
Притащились усталые, измученные летним зноем.
187

Ефросинья Ивановна обрадовалась, что дочь и
внучата хоть живы и здоровы — могло случиться и хуже.
Радость озаряла ее доброе лицо и как бы разглаживала
мелкие морщинки.
Уже через неделю Зина стала замечать, что к дяде
Ване, который тоже застрял в Зуях, проводя здесь
летний отпуск (он работал на Кировском заводе в
Ленинграде), наведываются незнакомые люди. Держатся они
странно: ни во что не вмешиваются, ни с кем, кроме
него, не разговаривают. «Кто такие?» — недоумевала
девушка.
Бабушка знала, зачем к сыну приходят гости, и
тревожно переживала это, но не показывала виду. «Люди
подымаются на лютого ворога. Разве скажешь им что
супротив?»
Как-то раз зимней ночью в окно тихо постучали три
раза. Дядя Ваня быстро поднялся (он спал на полу),
набросил на плечи ветхий кожушок, сунул ноги в
валенки и поспешил в сени. Вернулся он в комнату не
один: следом шел человек в полушубке.
— Осторожней, Борис, не задень малышей, —
донесся до Зины шепот.
Незнакомец разделся и улегся на полу рядом с
хозяином.
Уже совсем рассвело, когда сильный стук в дверь
поднял всех на ноги. Кто-то ломился в дом и властно
требовал:
— Открывай!
— Немцы! — голос бабушки был странно приглушен.
Перекрестившись, бабушка стала спускаться с печи.
Все притихли в ожидании. Тетя Ирина смотрела на
дядю Ваню и ночного гостя. Она, видимо, знала, кто он
и откуда.
Волновалась за незнакомца и Зина. Она была
уверена, что гитлеровцы рвутся в хату, чтобы схватить его.
«Кто-то донес...»
Уходя с дядей Ваней во вторую половину хаты,
гость улыбнулся Зине и сказал вполголоса:
— Не робей, воробей!
Затрещала дверь под тяжелыми ударами.
В хату ворвались четверо солдат и коротконогий
грузный ефрейтор, который потрясал в воздухе бумагой с
188

рукописным текстом и, мешая русскую речь с немецкой,
кричал на бабушку:
— Почему не открываль? Приказ коммандантий
знаешь?
— Неграмотная я, пан офицер, — говорила
дрожащими губами Ефросинья Ивановна. Повернувшись к
дочери, она попросила: — Погляди, Ириша, что там
намалевано.
Тетя Ира еще не успела сойти с места, как Зина
была уже рядом с ефрейтором и читала вслух:
«Приказ коммандантий! Каждый, который у себя
есть одна корова, сдай в семь часов один горшок с
молоко, сдай в восемь часов стакан сметана. Или все
сдай аккурат, или вашу корову забирайть.
Коммандантий».
Ефрейтор высокомерно осмотрел присутствующих и
приказал солдатам:
— Забирайть корову!
Те бросились выполнять приказ.
Ефросинья Ивановна кинулась к буренушке.
— Не отдам!.. У меня внуки... — Она показывала на
плачущих малышей, сбившихся от страха в кучу.
— Марш с дороги! — вопил не своим голосом
ефрейтор.— Я покажу тебе не выполняйть приказ армии
фюрера. Буду стрелять!
Он вскинул карабин.
Галя от испуга закрыла личико трясущимися
ручонками.
— Не бойся, Галенька, — ободряла ее Зина, сжимая
дрожащие ручонки сестры. — Он только пугает...
В эту минуту фашист выстрелил. Ефросинья
Ивановна упала на снег, хотя пуля и не задела ее.
Когда солдаты вышли за ворота, дядя Ваня и Борис
выскочили во двор. Ефросинью Ивановну перенесли
в хату, уложили в кровать.
Тетя Ира, стоя на коленях, опрыскивала водой
посипевшее лицо бабушки. Галя и двоюродные братья
стояли поблизости и плакали.
Вдруг бабушка открыла глаза.
— Живая! Живая! — одновременно смеясь и плача,
закричала Зина.
Мужчины ушли во вторую комнату. За ними прошла
и тетя Ира.
189

Зина услышала:
— Придется тебе устраиваться на работу.
— К немцам?
— Ну да. К кому же еще, чтоб их разорвало...—
Голос дяди понизился, но Зина все же разобрала: —
Приказ из леса...
Что говорилось дальше, Зина не поняла. До нее
только донеслась фраза:
— Легче нанести удар!
Это сказал Борис. Девочка сразу узнала его голос.
Зине было неясно, о каком ударе он говорит, но зато
ей стало понятно другое: «Дядя Ваня и тетя Ира
связаны с лесом».
Она вошла во вторую половину хаты. Тетя Ира
спросила:
— Чего тебе, Зиночка? Бабушке опять плохо?
— Нет. Я тоже хочу... выполнять задание. — Взгляд
девочки был решительным.
— Какое задание? — Дядя и тетя переглянулись с
Борисом. (Позднее Зина узнала, что Борис был
комиссаром партизанского отряда.)
— Из леса, — ответила Зина. — Вы думаете, я
маленькая? Ошибаетесь!
— Ладно, девочка, получишь задание, — подумав,
пообещал комиссар отряда, — но пока ни звука.
Борис еще раз оглядел Зину, словно видел ее
впервые и хотел лучше запомнить. Он попрощался с ней за
руку, по-взрослому, так же как с тетей Ирой и дядей
Ваней, и через огород направился к лесу.
II.
Кто знает, как сложилась бы дальше судьба Зины,
если бы не это ночное происшествие. Открытый разбой
фашистов, выстрел в бабушку, беседа с человеком «из
леса» — все это очень потрясло ее юное сердце и
вызвало желание помочь партизанам в их борьбе. Это и
привело ее в подпольную организацию «Юные
мстители».
Секретарь подпольного комитета Фруза Зенькова
спросила:
— Зачем вступаешь в организацию? — Повременив,
добавила: — Расскажи коротенько про себя...
190

Зина постояла минуту в раздумье.
— Я из Ленинграда, — тихо сказала она. —
Приехала в Белоруссию на каникулы и застряла. Живу у
бабушки. Вы знаете, ребята, мою бабушку? В Зуях
проживает.—Фруза кивнула головой: знаем, мол, знаем,
говори... — Дома я училась в 385-й школе. Это за
Нарвской заставой. Перешла в восьмой класс... — Она
замолчала. Глаза ее стали вдруг грустными. — Отец
мой работает на Кировском заводе. Давно, с 1913 года.
Мать тоже работает... То есть работали до войны, а
сейчас— не знаю... — Зина медленно проглотила горький
комочек, подкатившийся к горлу, и негромко
продолжала, обращаясь к Фрузе: — Ты спрашиваешь, зачем я
вступаю в организацию? Я много думала об этом,
ребята. Поверите, ночью долго не засыпала. Все думала,
думала. Пусть меня ждет опасность, постоянная
тревога. Не только за себя, а и за жизнь товарищей.
Ее приняли, и вскоре Зина вместе с другими
юношами и девушками уже распространяла среди
населения листовки, подпольные газеты, сводки Совинформ-
бюро, собирала и прятала оружие, оставленное при
отступлении советских частей.
Однажды секретарь подпольного комитета Фруза
Зенькова вызвала Зину и Илью Езовитова.
— Вот что, ребята, — сказала Фруза. — Получайте
на пару задание. Нужно узнать в Зуях и в поселке
торфяного завода, какие там стоят части, сколько солдат.
Сведения передадите связному лично.
Она сообщила пароль, время и место явки —
урочище, что неподалеку от Ушалов. Тут же предупредила:
если что изменится, то под поваленной березой будет
закопана бутылка с запиской.
Илья и Зина продумали, как лучше действовать.
— Мне кажется, что узнать, какие в Зуях немецкие
части, можно, если подслушать разговоры по
радиотелефону, — поделился Илья своими соображениями.—
Верно?
— Пожалуй, так, — согласилась Зина. — А как
подслушать?
— Не беспокойся. В нашей хате помещается сейчас
полевая радиостанция и телефон. В сенях лежат наши
дрова. Я часто туда наведываюсь, за дровами. Если
присмотреться да не зевать, кое-что можно узнать. Но
191

как вот установить, сколько солдат? О таких вещах по
телефону не передают.
Ребята сидели, задумавшись. Вдруг Зина вскочила:
— А знаешь, Илья, это я узнаю. На площади в
поселке торфозавода два раза в неделю проводятся
строевые занятия. Ты видел? Сгоняют почти всех солдат
гарнизона. Вот я и сосчитаю.
— Идея, Зинка! Как я сам не догадался?
Собрав нужные сведения, Зина и Илья в
назначенное время отправились в урочище. Илья бывал здесь
много раз.
Ребята перешли деревянный мост через небольшую
речонку, впадающую в Оболь, и, пройдя немного
берегом, очутились на месте. Теперь надо было отыскать
высокую сосну — условленное место встречи со связным.
Нашли.
— Ну, Илюша, взбирайся наверх. Я тут
подежурю,— предложила Зина.
Через несколько минут с вершины дерева раздался
его голос: — Смотри, здесь большое гнездо. — Это был
пароль.
Вслед за этим, как предупредила Фруза, должен был
показаться человек и ответить: «Не трогай гнездо. Я
сейчас полезу к тебе». Но никого не было.
Прождали больше часа.
— Может, вернемся,— занервничала Зина.
—Заглянем сюда позднее.
— А вдруг прибежит связной? Что тогда? —
возразил Илья.
Вспомнили про бутылку, о которой предупредила
Фруза, и стали искать поваленную березу. Нашли
березу, разгребли под ней землю и вынули бутылку
с запиской: «Меняю квартиру. Если задержусь,
ждите».
Они расположились на траве. Зина легла на живот,
вытянув ноги и подперев руками подбородок. Она
мысленно перенеслась в родной город, за Нарвскую заставу,
думала о своих родных, отце, матери...
Прошло несколько минут. Зина глубоко вздохнула
и вдруг, повернувшись, спросила:
— Илья! Скажи, что такое счастье? Мы, девушки,
часто думаем о счастье, какое оно и где оно?
— Сча-а-стье? — переспросил Илья, растягивая
192

слово.— Я думаю, что надо сделать для людей такое,
о чем они и не мечтают. Как папанинцы на льдине.
— Ну и хватил тоже! На меньшее ты не согласен?
— И еще я думаю, — продолжал Илья, — счастье —
это убить фашиста, хозяйничающего на нашей земле...
Знаешь, Зина, прохожу я мимо отцовского дома, где
теперь радиостанция, а внутренний голос меня
спрашивает: «Ты видишь, Илья? Фриц обзывает тебя свиньей,
а сам живет в твоем доме, ест твой хлеб. А пленных
русских кормит дохлятиной, помоями». Разве такое
стерпишь?
По вершинам деревьев пробежал сильный ветер.
Зина глянула вверх.
— Слышишь, как шумит лес? Почему, не знаешь?
А я знаю. Чует нашу победу. Да, да, не смотри на меня
так. Скоро она придет...
— Какая ты, Зинка, мечтательница! —
прищурившись, посмотрел на нее Илья.
— Я и не скрываю. Люблю помечтать. — Зина
села.— Я думаю так: жизнь без мечты — вовсе не жизнь...
Понимаешь? Я верю в нашу победу. Скоро придет... —
повторила она.
— «Блажен, кто верует», — улыбнулся Илья.
— Я верю. А почему? Вот Ленинград. Отбил он
штурм! Думаешь, пушки и доты помогли? Да, помогли.
Но не одни они. Человек отбил штурм. Это главное.
— Понимаю, Зинок. И согласен. Прольется, конечно,
кровь. Может быть, и наша кровь. Без этого нельзя. Но
победу добудем.
Послышался троекратный свист. Ребята замолчали,
насторожились. Илья в два счета взобрался на дерево,
крикнул:
— Смотри, здесь большое гнездо!
С болота ответили:
— Не трогай гнездо. Я сейчас полезу к тебе.
Ветви кустов раздвинулись, и показался рослый
мужчина. Зина узнала в нем партизана, который
прежде держал связь с дядей Ваней.
— Что, заждались? Покажите-ка, что принесли,—
связной сразу приступил к делу.
— Для начала неплохо, — одобрил он донесение.—
Только почерк неразборчивый, будто курица набродила.
Пишите яснее. Вопросов нет? Новое задание получите
193

у Фрузы. Бывайте здоровы! Тороплюсь. — Он исчез так
же мгновенно, как и появился.
Над урочищем опускался вечер. Становилось
прохладно. Илья снял пиджачок и набросил его на плечи
Зине. Они не торопясь направились домой.
III
Как-то поздно вечером Зина сказала тете Ирине,
работавшей официанткой в офицерской столовой:
— А у меня есть новость.
— Весточка из Ленинграда?
— Нет, другое. Завтра выхожу на работу.
— Куда?
— На офицерскую кухню.
— А что ты там будешь делать?
— Все, что прикажут: чистить картошку, мыть
посуду... Ой, как хорошо, тетя! Буду вместе с тобой.
— Пожалуй, не совсем вместе, — поправила ее
Ирина Исааковна. — Я работаю в зале. — Она беспокойным
взглядом окинула Зину. — Об одном тебя прошу: будь
осторожна! Ничего не позволяй себе без моего ведома.
— Не бойся, тетя! Я ведь не маленькая. Понимаю
все, все.
Назавтра девушка пошла вместе с тетей на торфоза-
вод. В одном из каменных зданий находилась кухня
офицерской столовой. Отсюда пища через окошко
подавалась в зал.
Под чистку картофеля было отведено отдельное
помещение, без окон. Десять часов девушки сидели здесь
не разгибая спины. Им даже не разрешали громко
разговаривать.
Первое время Зина приходила домой совершенно
обессиленная, едва добиралась до кровати. Но шли
недели, и девочка начала привыкать. Ей казалось, что
спина уже не так ноет, как раньше, да и руки стали
проворнее.
Немцам понравилась маленькая русская девушка с
косичками. «Дизе клейне руссише медхен ист гут», —
говорили они про Зину. Ей одной разрешали вход в
кухню. Она носила сюда воду, дрова.
Зина готова была тащить на кухню все, что угодно,
лишь бы оказаться поближе к пищевым котлам...
194

В день диверсии Зина заменяла заболевшую
судомойку. Это облегчило ей доступ к котлам с пищей, хотя
шеф-повар и его помощник зорко за ней присматривали.
Зине даже показалось, что они догадываются о ее
намерениях и потому торчат все время на кухне.
До завтрака сделать ничего не удалось. Зина с
нетерпением ждала, когда начнется закладка в котлы
продуктов на обед.
Официантки накрывали столы к обеду. Расставляли
цветы, раскладывали на столах приборы. Несколько раз
к Зине подходили за чистыми тарелками ее двоюродная
сестра Нина Давыдова и тетя Ира. По грустному лицу
Зины они поняли, что дело плохо. Надо ее выручать.
Но как? Вызвать главного в зал — наиболее верный
способ. Надо только придумать повод.
Начался обед.
Зина видела, как быстро заполнялась столовая.
Офицеры занимали места за столиками. Официантки бегали
на кухню и обратно, то и дело подбрасывали в окошко
грязную посуду. Проворными руками девушка
обмывала тарелки горячей водой, ополаскивала холодной и
ставила ребром на полку сушиться.
За одним из столиков неожиданно поднялся шум.
Очкастый офицер с прыщеватым лицом громко
выговаривал Нине Давыдовой, что плохо поджарены котлеты.
— А при чем тут я? — со слезами в голосе
спрашивала официантка. — За пищу отвечает главный повар.
Лицо Нины густо покраснело. Она неловко вертела
на кофточке верхнюю пуговку.
— Позови его сюда! — потребовал офицер.
Ноги Нины еще никогда не бегали так быстро, как
сейчас. Каких-нибудь несколько мгновений — и
шеф-повар предстал перед прыщеватым обер-лейтенантом.
Зина осталась наедине с помощником главного,
мешковатым и малоподвижным ефрейтором Кранке,
готовившим вторые блюда. Пока он вертелся у плиты, где
жарились котлеты, ей удалось незаметно приблизиться
к котлу с супом.
— Эй, судомойка! Тарелки!—услышала она за своей
спиной осипший голос Кранке.
На секунду у нее как будто отнялись ноги, и она чуть
не упала. От котла Зина отошла разбитая, ослабевшая,
думая только об одном, как бы не свалиться,
195

Диверсия стоила гитлеровцам более ста жизней
офицеров и солдат.
У фашистов не было прямых улик против Зины.
Боясь ответственности, шеф-повар и его помощник
утверждали в один голос, что они и близко не подпускали
к пищевым котлам девочку, заменявшую судомойку. На
всякий случай они заставили ее попробовать
отравленный суп. «Если откажется, —решили повара, — значит,
она знает, что пища отравлена».
Но Зина сообразила, чего от нее добиваются. Она
как ни в чем не бывало взяла из рук шеф-повара ложку
и спокойно зачерпнула суп.
— Медхен, капут... капут!.. — вскрикнул помощник
повара Кранке.
Зина не выдала себя и сделала небольшой глоток.
Вскоре она ощутила поташнивание и общую
слабость.
— Гут, гут, — одобрил ее поведение шеф-повар,
похлопав по плечу. — Марш нах хаузе...
С трудом Зина добралась до деревни Зуи. Выпила
у бабушки литра два сыворотки. Немного стало легче.
Здесь она и заночевала.
А спустя два дня, узнав, что на Зину есть донос,
комитет переправил ее ночью с младшей сестренкой в
партизанский отряд.
В отряде Зина стала разведчицей. Она участвовала
в боях против карателей и в разгроме вражеских
гарнизонов в Улле и Леонове. Девушка научилась отлично
стрелять из трофейного оружия.
Несколько раз она побывала в Оболи, передавала
подпольному комитету юных мстителей задания
партизан, тол, мины, листовки, собирала разведывательные
данные о численности и расположении частей гарнизона.
Юные подпольщики Оболи около двух лет вели
мужественную борьбу против оккупантов: пускали под
откос воинские эшелоны, взрывали электростанции,
водокачки.
Долго и тщетно гестаповцы старались напасть на
след юных мстителей. Наконец это им удалось. Бывший
ученик Обольской школы провокатор Михаил Гречу-
хин предал часть участников организации. Их
расстреляли.
196

Командование партизанского отряда послало Зину
в деревню Мостище, что вблизи Оболи, чтобы
установить связь с подпольщиками, оставшимися в живых, но
полицаи опознали ее и выдали гестапо.
IV
Зину без конца возили к следователю гестапо
лейтенанту Вернике. Узкоплечий немец разговаривал с ней
то тихо, вкрадчиво, то кричал, ругался.
— Кто тебя послал в Мостище?
— Никто.
— Врешь! — крикнул он на русском языке почти без
акцента. — Кто твои товарищи?
Зина молчала.
— Ты мне, свинья, заговоришь. Подойди ближе!
Зина, не трогаясь с места, смотрела на Вернике
глазами, полными ярости.
Лейтенант подал знак двум солдатам, стоявшим
рядом с ней. Один из них ударил девушку по лицу. Зина
пошатнулась, но не упала.
Солдаты схватили ее под руки и поволокли к столу.
— Слушай, Портнова, — сказал следователь тихо,
чуть приподнявшись из-за стола. — Чего ты молчишь?
Ведь ты не коммунистка, я уверен, и не комсомолка.
— Ошиблись, господин палач. Я — комсомолка, —
Зина гордо выпрямилась.
Лицо лейтенанта передернулось, ноздри побелели.
Вскочив со стула, он размахнулся и ударил Портнову
кулаком в грудь. Девушка отлетела назад, ударилась
головой о стену. Маленькая, худенькая, она тут же
поднялась и, снова выпрямившись, стояла перед
своими мучителями. Тонкими струйками текла по лицу
кровь.
— Убрать! — крикнул Вернике солдату.
Ночью следователь докладывал начальнику гестапо:
— Портнова — такая же фанатичка, как те, которых
мы прикончили. Не отвечает.
Капитан Краузе насмешливо ответил:
— Это она не хочет отвечать вам, лейтенант. А мне...
Пришлите ее ко мне.
Когда в кабинет Краузе ввели Портнову, тот изум-
197

ленно уставился на нее. «Но это же совсем ребенок», —
отметил про себя начальник гестапо.
— Садись.
Зина села, ничем не выдавая своего волнения. Она
быстрым взглядом окинула просторный, уютно
обставленный кабинет, железные решетки на окнах, плотно
обитые двери. «Отсюда, пожалуй, не убежишь».
На ломаном русском языке Краузе сокрушался
о том, что с ней обошлись грубо и даже избивали. Он
разыгрывал роль доброго дяди.
— Ах, как побледнела, как похудела, фрейлейн. Ей
нужно мольоко, масло, белый хлеб, шоколяд...
Фрейлейн любит шоколядные конфеты?
Зина молчала.
Краузе не злился, не кричал, не топал ногами, делая
вид, что не замечает ее упорного молчания. Улыбаясь,
обещал улучшить условия заключения.
Он приказал отвести ее не в тюрьму, а в комнату,
находившуюся в здании гестапо. Ей принесли обед из
двух блюд, белый хлеб, конфеты.
На следующий день утром Портнову снова вызвали
к капитану.
С подчеркнутой вежливостью Краузе осведомился,
как она себя чувствует в новой обстановке.
— Это все мельочь, — сказал он, не дождавшись ее
ответа. — Один небольшой услюга, и ты идешь в дом.
Скажи, кто твой товарищ, твой руководители?
Переждав минуту, гестаповец продолжал:
— Ты, конешно, сделаешь нам услюга. Да? И мы не
будем в дольгу... Я знаю, в Петербурге, ну, по-вашему,
в Ленинграде, у тебя есть мама, папа. Хочешь, мы
везем тебя к ним. Это теперь наш город. Говори, не бойся...
А Зина молчала. Она хорошо знала, что ее родной
город мужественно сражался с врагом.
За окном шумел осенний ветер. И скоро шум перерос
в грохот: по улице шли фашистские танки.
Капитан, подойдя к окну, отдернул занавеску.
— Смотри, какие мы сильные! — гестаповец произнес
это тоном победителя.
Потом, приблизившись к Зине, вытащил из кобуры
пистолет, повертел его в руке и, ничего не сказав,
положил на стол. Зина посмотрела на пистолет и
подумала: «Разрядить бы в гада всю обойму».
198

Вдруг она почувствовала, что у нее перехватило
дыхание, и отчаянная мысль, как молния, пронзила мозг:
«А что, если?..»
— Ну-с, фрейлейн, — Краузе снова поднял, точно
взвешивая, пистолет. — Здесь есть маленький патрон.
Одна пуля может поставить точку в нашем споре и в
твоей жизни. Разве не так? Тебе не жалько жизнь?
Он опять положил пистолет на стол. А русская де-
вэчка молчит, как будто не слышит его, не видит, не
замечает.
На улице просигналила легковая машина и, резко
затормозив, остановилась у дома. Краузе отошел от
стола к окну, и тут случилось то, чего он никак не мог
допустить даже в мыслях.
Зина, словно кошка, бросилась к столу и схватила
пистолет. Гестаповец не успел еще осознать, что
произошло, как девушка навела на него его же собственное
оружие, которым он только что ей угрожал.
Выстрел — и Краузе упал на пол.
Вбежавший в комнату офицер был также убит.
Зина устремилась в коридор, выскочила во двор,
а оттуда в сад. Утро было прохладное, начинались
заморозки, трава побелела, а Зине было жарко.
Липовая аллея, заметно понижаясь, упиралась в
берег реки. Девушка вихрем пронеслась до ближайших
кустов, тянувшихся рядом с аллеей.
Некоторое время ее никто не преследовал, двор был
пуст. Она бежала к реке. Эх, успеть бы добежать! За
рекой спасительный лес. Только бы успеть. Но она не
успела.
Ее схватили на самом берегу реки.
...В морозное январское утро сорок четвертого года
Портнову повезли на казнь.
Машина остановилась в лесу. Зину поставили на
край ямы, вырытой под сосной.
Ей не завязали перед казнью глаза — она и так
ничего не видела: фашисты выкололи ей глаза. Но
слышала все. Слышала шорохи зимнего леса, слышала, как
прозвучала команда...
Залп разорвал морозный воздух. Сосна дрогнула,
несколько сучков упало вниз на снег. Они легли рядом
с телом девушки, только что шагнувшей в бессмертие.

в. широбоков **S g^a рассвете
Об этой девушке очень
мало написано, о ней очень мало известно. Скупые
газетные информации и маленькие зарисовки. А короткая
жизнь ее достойна написания целой книги.
В детстве ее звали Феней. И в семье, и в кругу
товарищей, подруг, и среди взрослых она Феня, юркая
Феня. Бойкая, веселая девочка. Не напрасно, видно,
повторяли женщины-соседки: «Ох и шустра дочь Андрея
Зиновьевича! Смотри, везде успевает! Такие, говорят,
сами пробивают дорогу в жизни».
Подружки всегда смело шли за ней. Где Феня, там
игра веселей, голоса звонче. Там уже самому
отчаянному сорванцу-мальчишке не подступиться. Отсюда,
видно, появилась у мальчишек этакая тайная зависть к ней:
погоди, дескать, мы покажем тебе, где раки зимуют!
А Феня их не боялась. Она ведь не забияка, а просто
затейница, любит задорных, смышленых и смелых
товарищей. Зато дома она была верной помощницей
взрослых.
В детстве выполнишь поручение взрослых — они
хвалят, по голове гладят, и радости нет конца. Вот и
Мария Пушина искренне радовалась, что растут
трудолюбивые ребята, хвалила, ласкала их. Сходят они в лес,
принесут малины, черемухи — мать по горстке отведает
у каждой и, кивая головой, ласково скажет:
200

— Аи сколько собрали, милые вы мои! А ну-ка, чьи
слаще?
И действительно, те ягоды, которые приносили
младшие, Лида и Феня, матери кажутся особенно сладкими.
Им-то и ласки больше.
Однажды в знойный августовский день дети тети
Марии отправились за черемухой. В лесу прохлада.
Ветер гуляет где-то в вершинах деревьев. Лес шумит, поет
свою вековую песню. Хорошо-то как! Кажется, что лес
им рассказывает чудесные сказки. Вот рябины кудрявые
качаются. А вот и черемуха. Ребята пробуют черемуху
на вкус —и дальше: дескать, послаще найдем.
Вышли они на поляну. На солнцепеке, дремля и
качаясь, стоит высокая черемуха. Дети, запрокидывая
головы, смотрят на верхушку дерева, где висят гроздья
черемухи. Разбежались ребячьи глаза.
Придется лезть на дерево. Пашка поплевал на
ладони и, словно кошка, быстро вскарабкался на черемуху.
Но Феня забралась еще выше. Качается на ветке. Ей
кажется, что она летит вместе с землей, с деревьями
куда-то далеко-далеко. Одной рукой держится за
дерево, другой срывает гроздья и бросает сестрам:
— Это вам, ловите!
— Не надо, Фень, не срывай, в туесок собирай! —
кричит Аня. — Мы и здесь наберем.
А ветер не утихает, раскачивает дерево все сильнее.
Вдруг ветка, на которой стояла девочка, обломилась, и
черемуха из туеска рассыпалась, словно дождь
забарабанил по листьям...
Больше Феня ничего не помнит, только, как во сне,
слышит голос матери:
— Эх, дочка, дочка, так ведь недолго и без ноги
остаться... Парнем надо было тебе родиться, парнем...
То жар, то озноб пробирает хрупкое тело девочки.
Превозмогая боль, она кусает губы. Капельки слез
выступают на ее глазах. «Не ругайте, больше так не
буду», — хочет сказать, но язык не поворачивается.
Как страшный сон прошло все это —и боль, и
причитания матери, и хлопоты людей в белых халатах...
Девочка снова повеселела, снова зарумянились щечки,
живыми искринками заблестели голубые глаза. Она
снова среди своих подружек, бегает, играет, да еще,
соревнуясь с мальчишками, шагает по шатким жердям,
201

перекинутым через речку. Вместе с подружками ходит
по ягоды, а зимой катается на санках.
В Тукмачах школы нет. Да и домов-то там всего
десятка полтора. Здешние ребята ходят в Иж-Забегалов-
скую школу, что в соседнем селе. Тут же училась и Феня
Пушина. Затем окончила Болыие-Ошворцинскую
семилетку. Спрашиваете, как она училась? Хорошо училась.
Даже родители удивлялись: неужели о нашей непоседе
так хорошо отзываются учителя? Непоседа — на улице,
а в школе, за партой — послушная, вдумчивая,
смышленая. Ее подруги, особенно тезка Феня Тукмачева, с
изумлением наблюдали, как Феня Пушина на уроках
совсем преображалась.
Настал 1939 год. Окончены семь классов. Теперь
куда? Что говорить, многие парни и девушки уходили
из деревни: кто в город, кто в лесопункты, кто еще куда-
нибудь. И Феня думала: «Какая же дорога приведет
к счастью?» Остановилась на медицине.
Почему она выбрала этот путь? Наверное, еще тогда,
когда она сорвалась с черемухи и в больнице вылечили
ее, в детской душе зародилось уважение к людям в
белых халатах. Какое дело может быть более почетное,
чем спасение человека от болезни? Она поехала в город
Ижевск и поступила в фельдшерскую школу.
Сначала ей трудно давалась учеба. По воскресеньям
ходила к сестре Анне, которая жила в Ижевске. Зять и
сестра советовали ей: «Учись, человеком станешь». Брату
Павлу она писала: «Учиться тяжело. Наверно, не
осилить мне. Поеду домой, к родителям. Как ты смотришь?»
Павел отвечал: «Ты и в детстве была не из пугливых.
Так неужели сейчас решила отступить? Учись — потом
спасибо скажешь».
И Феня не отступила, окончила школу.
...Жители села Кекоран полюбили молодую
фельдшерицу.
...Стоял апрель 1942 года. Всюду разлилась талая
вода —ни пройти, ни проехать. А Феню Пущину
вызвали в военкомат. Хорошо, что она была не одна. С
нею рядом шагала сестра Аня. Ее присутствие бодрит
Феню. Чуть ли не вплавь переправлялись сестры через
бурлящие овраги и лога.
— Что же ты сапоги не обула? Смотри,
простынешь, — говорит Аня.
202

— Не до сапог было, я торопилась в военкомат!
Время-то какое. А сапоги и потом надоедят еще,—
ответила Феня.
Аня тоскливо посмотрела на сестренку. Ей она
почему-то показалась маленькой, одинокой, и захотелось
чем-то помочь, хотя бы душевными словами. Но те слова
не пришли, на глазах выступили горячие росинки. Аня
шагала молча, перекидывая тяжелый чемодан из одной
руки в другую. Молчала и Феня.
На станции Узгинка они сели в поезд, вечером
приехали в Ижевск, а после полуночи простились. Аня
целовала любимую сестру, жала ее руку, шептала
напутственные слова и заплакала. Не выдержала и Феня,
слезы покатились по ее горячим щекам. И вот свисток
паровоза, последние заветные слова... Поезд медленно
тронулся и увез девушку далеко-далеко, туда, где шли
ожесточенные бои.
«Люди совершают подвиги. Каждый солдат — герой!
А я? Что делаю я такого, примечательного?» —
спрашивала себя Фаина (так ее звали фронтовые
друзья).
В коротких перерывах между боями, усевшись где-
нибудь в тишине, она писала письма родным и
знакомым, часто сестре Анне.
«Здесь бои идут круглые сутки, — сообщала она
родным.— Все кругом свистит и сверкает, а на душе хоть
и страх, но делаешь свое, где присядешь, где ляжешь
да опять вперед пробираешься».
Что произойдет завтра утром? Что ждет ее, друзей,
многих, многих солдат, командиров на том берегу реки,
за тем селом? Хватит ли медикаментов, сумеет ли она
быстро оказать помощь раненым? Все это беспокоит
молодого санинструктора.
Начинается наступление, атака, и некогда
раздумывать. Страх покидает сердце, незаметно проходит и
волнение. Впереди — враг, его надо опрокинуть,
уничтожить! Дым и пламя, пыль и копоть. Земля дрожит.
Рядом разрываются снаряды, свистят пули. Тут и там
кричат раненые, просят помощи. Медики спешат к ним.
Спешит и Фаина. Нервы напряжены. Она подходит к
тому, другому, третьему, перевязывает, говорит теплые
слова.
Между боями Фаина часто беседовала с этими сме-
203

лыми, мужественными людьми. Ее душа наполнялась
изумлением и гордостью.
На фронтовых дорогах встретился ей один паренек.
Он тоже санинструктор. Нередко бывал он в санчасти
полка. По одному голосу, даже по походке Фаина
узнавала его, и сердце заливала горячая волна.
Пришла к ней любовь, чистая, благородная. В
короткие, минутные встречи они успевали сказать друг другу
много слов. Это была любовь, рожденная в огне и дыму
боев и сражений. Она еще более укрепляла молодые
сердца... Но пришла разлука. Военная дорога сблизила,
подружила их, военная же дорога и разлучила. Парня
направили в другую часть.
Но любовь не знает расстояний. Девушка часто
вспоминала о своем друге, о минутах прощания.
— Пиши, Фаина. Никогда мне не забыть тебя.
Кончится война, и мы будем вместе.
— Как знать, увидим ли мы друг друга?
— Почему ты так?.. Или мне не веришь? Останемся
живыми — я найду тебя.
О фронтовом друге Фаина только намеками
сообщала в письмах к Анне. Даже имя его оставила
неизвестным.
Без передышки шли ожесточенные бои. Вместе с
бойцами в первых рядах сражалась и младший лейтенант
медицинской службы Фаина Пушина. Она была
награждена тогда орденом Красной Звезды.
Фаина мечтала о скорой победе, о будущих
счастливых днях. Сестре Анне она писала:
«Октябрьский праздник мы хотим провести в Киеве.
Город обязательно освободим от немецких
захватчиков...»
...6 ноября 1943 года. Наши войска вели бои за
освобождение Киева. Санитарная часть, в которой
служила Фаина, разместилась в Святошине. Раненых
доставляли и днем и ночью. Полевой госпиталь был
переполнен.
Рано утром над Святошином появились десятки
вражеских самолетов. Одна из бомб попала прямо в
здание, где размещался госпиталь. Забушевал огонь.
Медицинские работники начали героическую борьбу за
спасение людей. Дым застилал глаза, но медики, рискуя
своей жизнью, выносили раненых.
204

Фаина Путина успела вывести и вынести из
горящего здания более тридцати солдат и офицеров. Она
даже не заметила, когда на ней загорелась одежда.
Фаина пыталась вынести последнего тяжелораненого
солдата, но огонь свалил ее. В бессознательном
состоянии, с сильным повреждением головы, со сплошными
ожогами тела вытащили ее из пламени. Вслед за этим
послышался сильный грохот, взметнулось пламя,
поднялись столбы дыма — рухнул потолок.
Несколько минут еще билось сердце Фаины Пуши-
ной. Она умерла на руках у товарищей. Перед смертью
раскрылись ее глаза, пошевелились губы.
Она хотела увидеть утреннюю зарю, еще раз
взглянуть на рассвет. Как она любила пору рассвета,
восторгалась первыми переливами света, а затем солнечными
лучами. На рассвете она выходила из дому,
направляясь в школу. На рассвете вместе с матерью выходила
в поле. На рассвете писала свои письма с фронта,
вспоминала родных и близких.
На рассвете совершила она подвиг. Но этот рассвет
она уже не видела. Не видела, как на следующий день
наши войска освободили Киев.
Но не умер ее славный подвиг. Имя двадцатилетней
девушки-комсомолки из маленькой деревни Тукмачи
навсегда осталось в памяти народа. Ей посмертно
присвоено звание Героя Советского Союза.
Такова Пушина Федора Андреевна. В детстве ее
звали Феней, на фронте — Фаиной. Как яркий утренний
рассвет, была ее короткая, но славная жизнь.
Глубоко чтят ее память на родине. «Светлое имя
Фени служит для нас примером, как нужно жить,
бороться за народное дело, за свободу и счастье на земле.
Мы будем такими же...» — читаем мы в сочинениях
школьников Якшур-Бодьинского района. Имя Путиной
носят дружины и отряды.
На кладбище у Святошина, что под Киевом,
сохранились три братские могилы. Здесь захоронены павшие
в боях за освобождение Киева. В одной из них
похоронена девушка-героиня Федора Пушина.

л
М. КАЗАРИНОВА ^У ъ
командир
В начале октября 1941 года
меня вызвали в Москву, в штаб Военно-Воздушных
Сил, и сообщили, что направляют в распоряжение
Героя Советского Союза майора М. М. Расковой.
На пункте сбора летного состава, где находилась в
то время Марина Михайловна, я увидела много
девушек в гражданской одежде. Все казалось странным и
необычным.
— Наконец-то вы приехали, капитан! Рада, очень
рада, что прибыли! — приветствовала меня Раскова и
сразу же стала вводить в курс дела.
— Правительство поручило нам, — говорила она,—
формирование авиационных полков из девушек. Так
складывается обстановка, что вы будете у нас
начальником штаба. Конечно, вы хотите летать. Мы с Валей *
тоже думали о боевых вылетах в одном экипаже и
просились на фронт, но Центральный Комитет партии
решил иначе. Кроме нас тысячи советских девушек тоже
хотят быть на фронте, и с оружием в руках, и летать.
И вот наша задача помочь им в этом. Для этого надо
организовать женские авиационные полки. Летчицы у
нас замечательные: Катя Буданова, Тамара Памятных,
Валя Гвоздикова будут отличными истребителями.
Прибудут еще летчицы из Гражданского Воздушного Флота.
* Гризодубова Валентина Степановна.
206

Но штабных работников нет. Подбирайте сами, не в
ущерб, конечно, делу... Вся организация формирования
полков усложняется тем, что через несколько дней нам
предстоит покинуть Москву...
Из беседы с Мариной Михайловной мне стало
известно, что работа по формированию женских
авиационных полков велась по приказу Верховного
главнокомандования. Управление Военно-Воздушных Сил уделяло
этому делу большое внимание. Отрядам Гражданского
Воздушного Флота и Осоавиахима были даны указания
об откомандировании девушек-летчиц на пункт сбора.
Изучались и подбирались штаты для этих полков. С
прибывшими девушками проводили занятия офицеры
Е. Я. Рачкевич, В. Ф. Ломако и моя старшая сестра
Т. А. Казаринова.
Капитан Рачкевич Евдокия Яковлевна окончила
Военно-политическую академию имени В. И. Ленина.
На нее были возложены функции комиссара сбора.
Майор Казаринова Тамара Александровна — одна из
старейших военных летчиков. Она командовала
эскадрильей скоростных бомбардировщиков, затем была
помощником командира авиационного полка. При организации
женских авиационных частей ее знания и опыт особенно
пригодились. Капитан Ломако Вера Федоровна, военный
летчик, прославилась в рекордном перелете на
гидросамолете от Черного до Белого моря, летала и на
истребителях. Это были первые женщины-офицеры,
принимавшие участие в организации авиационных полков. В
ближайшее время ожидались женщины — инженеры,
штурманы и политработники.
Основная же масса личного состава была из
гражданских девушек, совершенно не знавших, что такое
воинская дисциплина и порядок. В этом я убедилась уже
через день после прибытия.
Дана была команда подготовиться к погрузке в
эшелоны. Заранее подвезли имущество к железнодорожной
ветке. Ночью вдруг ударил двадцатиградусный мороз,
в октябре —редкое явление. Я решила проверить
караулы. С трудом нашла разводящего, спокойно дремавшего
с очередной сменой девушек, расположившихся на
столах в холодном сарайчике. Разводящим была летчица
Осоавиахима Катя Буданова. С ней и пошли мы
проверять караул. Темно, лишь стрельба зениток освещала
207

нам путь к железнодорожной ветке. А вот и имущество:
штабеля ящиков, мешков, матрацев.
Но где же часовые? Обошли все посты — и ни одного
часового. Мы нашли их только после того, как
замолчали зенитные орудия и кончилась воздушная тревога.
Оказалось, что часовые... спрятались от холода в
матрацах (!).
Докладываю Расковой о «пропавших» часовых. Она
от души смеется.
— Вы, капитан, хотите, чтобы они сразу стали
военными,— говорит она. —Это не так просто. — И уже
совсем серьезно: — Надо учить и учить с ними уставы!
Приступим немедленно. Будем изучать их в дороге,
назначим старших. Из этого гражданского коллектива надо
быстрее делать военную часть.
Прошло несколько дней. Наш эшелон медленно
продвигался на восток. Редкими были остановки на больших
станциях, чаще эшелон стоял у семафоров и в тупиках.
Как-то на одной из станций М. М. Раскова и я
стояли на платформе. Вдруг из теплушки выпрыгнули две
девушки в военной форме, в руках — пачки писем.
Оглядевшись по сторонам, они бросились бежать вдоль
платформы к почтовому ящику, но, увидев нас,
остановились и попросили разрешения опустить письма.
Раскова разрешила. Взявшись за руки, они бегом
помчались к ящику, только кудри развевались на ветру.
Раскова улыбалась.
— Видите, учеба идет впрок, уже замечают
начальство,— сказала она и, взглянув мне в лицо, спросила: —
Но чем же вы недовольны, почему хмуритесь?
— Не попались бы на глаза военному коменданту
станции, — ответила я, — за нарушение формы придется
отвечать. Военнослужащему положено выходить из
вагона в головном уборе. Да и с кудрями надо что-то
делать. Неизвестно, когда, где и чем будем их отмывать.
— Видимо, придется изменить прическу, — сказала
Марина Михайловна. — Напишите проект приказа и
сформулируйте описание прически. — И, снова
улыбнувшись, добавила: — Вас, капитан, в Военно-воздушной
академии, конечно, не учили писать подобные приказы.
Но вы не огорчайтесь. Все, что делаем мы с вами
сейчас, этому никого никогда не учили, это для всех ново.
Придется решать еще и не такие вопросы.
208

В пути мы ближе узнали друг друга. Марина
Михайловна много рассказывала нам о своей жизни, о том,
как пришла в авиацию.
Работая чертежницей, затем лаборанткой кафедры
аэронавигации в Военно-воздушной академии имени
Н. Е. Жуковского, Раскова заинтересовалась
специальностью авиационного штурмана, стала учиться
самостоятельно производить расчеты штурманских задач на
приборах и тренажерах, изучать теорию навигации.
Первые ознакомительные полеты в 1933 году
определили дальнейшую судьбу М. М. Расковой. Она решила
посвятить себя штурманскому делу. Заочно окончила
аэронавигационный факультет Института гражданского
воздушного флота и сдала экстерном экзамен на звание
летчика-наблюдателя. После этого Марина Михайловна
обучала штурманскому делу слушателей академии.
Но и это не удовлетворило ее. Без отрыва от
основной работы инструктора-штурмана она закончила в
аэроклубе курс летчика-спортсмена и успешно летала
на спортивных самолетах. В качестве штурмана
экипажа Раскова неоднократно принимала участие в
дальних беспосадочных перелетах, в полетах с научной
целью, в экспедициях по прокладке новых воздушных
трасс, в составлении сложных навигационных расчетов
воздушных парадов над Москвой и в самих воздушных
парадах.
В 1935 году сбылась ее заветная мечта о рекордном
перелете на дальность. С летчицей Валентиной
Степановной Гризодубовой Марина Михайловна совершила
полет по маршруту Москва — Актюбинск
протяженностью тысяча четыреста сорок три километра. Этим
был установлен новый в то время мировой рекорд для
женщин.
Особенно большие успехи принес М. М. Расковой
1938 год. В тот год она участвовала в нескольких
дальних перелетах, прославивших нашу Родину.
Своеобразным итогом этого периода ее жизни стал изумительный
перелет Москва — Дальний Восток в сентябре 1938 года
на самолете «Родина» вместе с В. Гризодубовой и
П. Осипенко.
С огромным интересом слушали девушки Марину
Михайловну, хотя все они читали ее замечательную
книгу «Записки штурмана».
9 Героини. Вып. 2 209

В этом продолжительном полете летчицы Валентина
Гризодубова и Полина Осипенко посменно управляли
самолетом. Им удавалось хотя бы на короткое время
делать передышки, отдыхать понемногу, а штурман
Марина Раскова была на посту без смены весь перелет.
...Облачность быстро закрыла землю, исчезли
ориентиры, по которым можно было контролировать
направление полета. Теперь — все внимание радиосвязи.
Первые часы полета радиосвязь с Москвой была хорошая.
Довольная Раскова спокойно принимала телеграммы
Москвы и передавала свои ответы. Но вот самолет
начал покрываться коркой льда. Обледенение очень опасно
для полета: утяжеленный самолет будет терять
управляемость. Чтобы уйти от опасности, летчицы набирали
высоту все больше и больше: шесть тысяч, шесть тысяч
пятьсот, семь тысяч метров...
Обледенение исчезло, но температура воздуха резко
упала. Термометр показывал минус тридцать четыре
градуса. Приборы стали мерзнуть. Вышли из строя
радиоприемник и передатчик. Теперь осталось одно
средство — астроориентировка по звездам. Надо было
подняться еще выше, чтобы видеть хотя бы две
звезды.
С секстантом в руках не раз вылезала Марина
Раскова из люка самолета. Ее обжигала струя леденящего
потока воздуха, но... надо было вести наблюдения,
уточнять место полета и давать летчику поправки в курс
самолета.
Полет продолжался за облаками, по приборам.
Прошли Свердловск, Омск, позади Байкал, горные хребты.
Скоро рассвет. Ненадолго удалось отогреть
радиоаппаратуру и передать Москве свои координаты. И снова
полное молчание.
По расчету времени должно бы быть Охотское море.
Как-то внезапно пелена облаков оборвалась и под
самолетом показался берег далекого моря. Рекорд
дальности полета был установлен.
Долететь до Комсомольска-на-Амуре не удалось, не
хватило горючего. Решили садиться в тайге. Но при
посадке на болото самолет мог скапотировать
(перевернуться через нос). При этом пострадал бы штурман.
Поэтому штурману было приказано прыгать из
самолета с парашютом.
210

С этого мгновения для Расковой начались новые
испытания. Одна в тайге. Найти место посадки самолета
оказалось не так-то просто. Десять суток, без пищи, не
раз проваливаясь в болото, Раскова шла и шла...
Выручили самолеты, кружившиеся над местом посадки
«Родины». Это помогло ей определить направление, и она
вышла к своему самолету. Радости встречи не было
предела...
Рассказы Марины Михайловны так увлекали
девушек, что они готовы были слушать ее всю дорогу.
Вместе с тем они задавали своему командиру множество
вопросов о своем будущем: на каких самолетах будут
летать? кто будет командовать подразделениями?
сколько времени займет обучение? и т. п.
Раскова не только интересно рассказывала, она
умела также внимательно слушать и в задушевных
беседах незаметно для девушек ставить перед ними
большие и сложные задачи.
— Все зависит от вас самих, от вашего старания в
учебе. Чем быстрее и лучше мы подготовимся, тем
быстрее нам разрешат лететь на фронт и бить врага. Успех
нашего общего дела в ваших руках. Старайтесь!
Как загорались глаза у девчат, как старательны они
были потом на занятиях! У всех было одно желание:
как можно быстрее освоить боевой самолет и улететь
на фронт.
В пути мы были довольно долго. Нередко
приходилось самим «проталкивать» свои вагоны. Не раз и днем,
и среди ночи вылезала Марина Михайловна из
теплушки. Проверяла дневальных и дежурных. Спрашивала
у осмотрщиков вагонов, как попасть на станцию, так как
эшелон наш зачастую загоняли на самые дальние пути.
— Да вот, под вагонами путей двенадцать
отсчитайте— тут и будет станция, — ответил нам как-то один
осмотрщик.
— Что ж, капитан, — обратилась ко мне Раскова,—
полезем под вагоны, раз надо.
И мы полезли под вагоны: один состав, второй,
третий, а потом и со счета сбились. Некоторые поезда
маневрировали, и мы ждали. Темно было. Но все же
пришли на станцию. Встретил военный комендант,
удивился, как это мы добрались.
— Под вагонами, — отвечала Раскова.
9« 211

— Отчаянный вы народ! Вас же задавить могли.
— Не могли, — возразила Раскова. — Мы отвечаем
за вагоны с людьми, девушками-летчицами. Нам на
фронт надо торопиться.
Узнав Марину Михайловну Раскову, дежурный и
начальник станции сказали:
— Да мы вас, товарищ майор, с «литером»
отправим, лишь бы приняли на следующей станции. Мы вам
и «зеленую улицу» обеспечим.
Рассматривая пульт управления железнодорожной
станции, Марина Михайловна поинтересовалась, как это
все устроено. Ей охотно пояснили.
— Оказывается, на железной дороге тоже интересно
работать, — улыбаясь, говорила Раскова.
Она умела уважать любой труд и тем самым быстро
завоевывала расположение к себе окружающих.
— Плохо у нас с продуктами, — пожаловалась
Раскова.— Что делать? Как будем кормить людей?
Военный комендант предложил заказать обед на
следующей станции.
— Что ж, хорошо, — согласилась Марина
Михайловна.— Только как бы не пришлось нам получить этот
обед через сутки, — добавила она, смеясь.
И хотя «зеленую улицу» давали нам на многих
участках пути, все же не раз приходилось и днем, и ночью
блуждать под вагонами. В тот раз обедать пришлось в
два часа ночи.
Наша конечная станция — Энгельс. Прибыли ночью.
На платформе ни души. Дождь. Много теплее, чем в
Москве. Туман. Ни одного огонька.
— Да Энгельс ли это? — сомневается Марина
Михайловна.— Пойдемте, капитан, узнаем, как здесь нас
ждут. Не заблудитесь?
— Нет, здесь я как дома!
Да, дома! Семь лет назад я училась здесь и
окончила военно-летную школу. Разве могла я здесь
заблудиться!
Скоро мы пришли к дежурному по гарнизону.
Нас ждали. И все, что можно приготовить,
приготовили. Дежурный показал нам общежитие в
физкультурном зале Дома офицеров и еще трех комнатах,
заставленных двухъярусными койками. Здесь же была
приготовлена маленькая комната для Расковой, с
212

широкой двухспальной кроватью, ковром и даже
цветами. Но комната не понравилась Марине Михайловне.
Я первый раз увидела ее такой сердитой.
— Что это за будуар? Убрать эту семейную кровать.
Здесь будем мы с начальником штаба. Ковер, цаеты —
убрать. Ведь у девушек этого нет?
Настроение Расковой стало снова обычным —
бодрым и веселым, когда она узнала, что для девушек
готовят завтрак и баню.
После парикмахерской и бани все как-то
подтянулись, стали выглядеть настоящими бойцами.
Начальник гарнизона при первой нашей встрече
сказал, что уже получен приказ командующего Военно-
Воздушными Силами о сроках формирования и
определявший номера и наименования наших полков: 586-й
истребительный, 587-й бомбардировочный и 588-й
авиационный полк ночных бомбардировщиков.
Но пока полки существовали только на бумаге. А в
действительности была Авиационная группа № 122 во
главе с Героем Советского Союза М. М. Расковой. Так
в гарнизоне появилась новая авиационная часть с
условным номером для получения корреспонденции.
Авиагруппа подразделялась на летчиков, штурманов
и техников. С первых же дней во всех группах начались
занятия. Проходили курс обучения молодого бойца,
изучали самолеты, моторы, вооружение и аэронавигацию.
Небольшая группа кадровых офицеров составляла
костяк всей этой организации. Вера Ломако
возглавляла группу летчиков, Александра Муратова — группу
штурманов, Галина Волова — группу технического
состава.
Постепенно личный состав начал распределяться по
полкам. После контрольных полетов выделились
летчики-истребители и летчики — ночные
бомбардировщики. С прибытием пополнения образовалась вторая
группа штурманов. Технический состав разделялся по
специальностям— техники по вооружению, по приборам, по
эксплуатации.
С каждым днем все больше и больше определялось
лицо каждого полка, оформлялись звенья и эскадрильи.
213

Много внимания уделялось подбору работников
штаба.
В первую очередь был сформирован истребительный
полк, а затем полк ночных бомбардировщиков. Это
определялось и очередностью получения самолетов.
Первыми мы получили истребители ЯК-1, потом ночные
бомбардировщики ПО-2.
Несколько сложнее было с дневными
бомбардировщиками. Летчики этого полка хорошо летали на
самолете-бомбардировщике СУ-2, но судьба его была
предрешена—заводы уже не выпускали такие машины.
Вопрос о типе самолета для вооружения полка
пересматривался вновь. Остановились на самом современном для
того времени самолете — скоростном пикирующем
бомбардировщике ПЕ-2. Это была сложная в управлении,
но грозная для врага машина. Примечательно в этом
отношении мнение инструктора-летчика Меняйленко. В
своих воспоминаниях он пишет: «Самолет ПЕ-2 был
довольно строгим в технике пилотирования, в особенности
на одном двигателе, не терпел замедленной реакции
летчика. И все же это был хороший самолет-пикировщик,
с большим запасом прочности и допускал большие пере-
грузки...
Сильные летчики любили этот самолет, слабые —
побаивались...
Конечно, посвятить себя профессии военного летчика
на самолете ПЕ-2 женщине, особенно в то время,
когда решалась судьба нашей Родины, было
подвигом...»
Забегая несколько вперед, хочется сказать, что
девушки хорошо овладели техникой пилотирования этого
сложного самолета и успешно громили врага.
А пока мы напряженно учились, готовясь к
предстоящим боям.
Раскова ставила конкретные задачи своему штабу
по планированию учебы личного состава всех трех
полков, организации занятий в классах и на аэродроме, по
организации боевого и материального обеспечения всей
авиационной группы.
Много времени Марина Михайловна уделяла
контролю за учебой, сама принимала экзамены и зачеты по
многим дисциплинам. Она не только учила девушек-
штурманов, но постоянно училась сама. Беседуя с
214

инженерами, инструкторами-летчиками,
преподавателями, она, не стесняясь, просила объяснить новые,
неизвестные ей положения.
Большую заботу проявляла Марина Михайловна о
здоровье, питании и обмундировании девушек. Она
стремилась по мере возможности скрасить нелегкие
условия военного времени.
...Дан отбой. Тишина в общежитии. Спят и летчики,
и их командиры. Но еще долго не гаснет свет в
комнате, где работает Раскова.
Надо продумать так много вопросов: как ускорить
поступление самолетов, как достать летное и
техническое обмундирование и снаряжение. Снова надо лететь
в Москву, Куйбышев и другие города. Снова и снова
надо докладывать по всем инстанциям, следить, как
идет дело. И нередко бывало, Марина Михайловна еще
не возвратилась, а нам уже сообщали: «Получайте»
или: «Высылайте получателей».
Ее неутомимость, ее настойчивость в работе были
просто изумительны. Вспоминается такой случай.
...Декабрь 1942 года. М. М. Раскова к вечеру
прилетает на аэродром «Киржач». Здесь находится одна
наша эскадрилья, а другая застряла из-за непогоды
где-то под Арзамасом. Фронт от аэродрома
сравнительно далеко, других частей на аэродроме нет. Это —
временное наше базирование. Раскова обходит помещения
летчиков и техников, беседует с людьми, смотрит, как
устроились.
Утром бна объезжает аэродром, беседует с
техниками у самолетов. На ней не летный комбинезон, как
обычно, а техническая куртка и шапка-ушанка, и не
сидит она в кабине автомашины, а стоит в кузове, чтобы
все было видно. К обеду она приходит в
землянку-столовую и садится вместе с техниками, непринужденно
беседует. В землянке полумрак, не разглядишь всех.
Техники рассказывают о своих и полковых нуждах. Обед
окончен. Марина Михайловна выходит из столовой и
встречается с работниками питания.
— Можете не докладывать, как кормите технический
состав, — говорит им Раскова, — уже знаю,
попробовала. Надеюсь, что будет лучше.
Конечно, после таких проверок обеды значительно
улучшались.
215

В беседах с людьми Марина Михайловна всегда
была душевным человеком. Раскова была также и
замечательным оратором. Сила ее речи состояла в том,
что она говорила от всего сердца. Ее лучистый взгляд
был всегда обращен к слушателям. Этот взгляд или
согревал их своим теплом, или гневом наполнял сердца.
Слушая ее, они чувствовали с ее стороны большую
любовь и глубокое уважение к себе. Она не повторялась,
не утомляла. Ее речи и доклады были предельно
кратки, но глубоко содержательны. Самое трудное
становилось ясным. Было понятно и что надо делать, и как
надо делать сегодня, сейчас, чтобы своими руками,
своими действиями приблизить час победы. Бывало,
слушаешь ее и невольно ловишь себя на мысли: «Вот как
надо выступать перед людьми!»
Особенно запомнилось мне собрание личного состава
трех женских авиационных полков, посвященное
годовщине Советской Армии, в феврале 1942 года.
Полным ходом шла учеба не только в классах, но и
на аэродроме. Много летали и днем и ночью. Было
особенно приятно, что на этот вечер приехал к нам
Саратовский драматический театр и показал свой новый
спектакль «Надежда Дурова». После спектакля,
тепло поблагодарив артистов, Марина Михайловна
сказала:
— Вот, девушки, и о нас когда-нибудь тоже будут
писать пьесы и ставить их в театрах. Мы призваны
продолжить славные традиции русской женщины-воина.
Нет у нас тех преград и условностей, которые мешали
Надежде Дуровой проявить в полной мере мужество и
героизм русской женщины. Нам все дано: и право
защищать Родину, и самолеты, и оружие... Что ж,
оправдаем надежды, которые на нас возлагают партия и
правительство?
— Оправдаем! Конечно, оправдаем!—хором
отвечают девушки.
Улыбаясь, Марина Михайловна заключает:
— В этом я уверена!
216

Марина Михаиловна была очень жизнерадостным,
веселым человеком. Она любила петь, знала очень
много мелодий. Часто при выходе из столовой, в шуме и
сутолоке раздевалки, услышав музыку, передаваемую
по радио, она останавливалась:
— Постоим минутку. Ведь это Римский-Корсаков!
Мы останавливаемся и слушаем, а затем по дороге
к штабу или на аэродром Марина Михайловна поет
сама.
Бывало и так: окончен летный день, подведены
итоги, даны указания на завтра. Кажется, все закончено.
Марина Михайловна тихо беседует с комиссаром полка
Линой Яковлевной Елисеевой, иногда при этом
присутствует инженер полка. Заканчивая беседу, Раскова
предлагает:
— Давайте споем! — и приятным голосом запевает:
Ой, Днепро, Днепро,
Ты широк, могуч,
Над тобой летят журавли!..
Песню подхватывают все присутствующие. Особенно
проникновенно звучат слова:
Кто погиб за Днепр,
Будет жить века,
Коль сражался он, как герои...
Одной из любимых песен Марины Михайловны была
«Землянка». Эту песню часто пели девушки вечерами,
сидя у печурки в общежитии или в землянке, и Раскова
всегда пела вместе с ними:
Вьется в тесной печурке огонь,
На поленьях смола, как слеза,
И поет мне в землянке гармонь
Про улыбку твою и глаза...
Много лет прошло с тех пор, но и сейчас, как только
соберутся наши однополчане у кого-либо за чашкой чая,
обязательно кто-нибудь предложит: «Споем любимую
Марины Михайловны!»
217

И зазвучат слова знакомой «Землянки», а в памяти
невольно начинают вставать картины прошлого,
тяжелые годы войны, образы тех, кого уже нет среди нас...
Любила Марина Михайловна и стихи. Нередко,
после совещания, когда в комнате остается два-три
человека, она достает книгу новых стихов Симонова и
читает вслух: «Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины...»
— Правда, хорошо сказано! — обращается она к
Лине Яковлевне.
Но у комиссара был свой любимый поэт
—Александр Твардовский. Особенно нравилась поэма
«Василий Теркин». С нетерпением ожидала она газету; где
печатались отрывки из этой поэмы. Быстро прочитав
новые главы, Лина Яковлевна торопилась в казарму и
там вслух с большим подъемом читала девушкам
новые стихи.
*
*
Ответственнейшей задачей при формировании
полков был подбор кадров: от рядового стрелка и летчика
до командира полка. К нам прибывали все новые и
новые девушки. Все они горели одним желанием: идти на
фронт. Кем? «Кем угодно, только возьмите», — просили
они. В общей сложности более тысячи человек прошло
через приемную комиссию.
Особенно серьезно подходила Марина Михайловна
Раскова к подбору командных кадров. Она обладала
каким-то особым чутьем. Смело и решительно, с большим
доверием к людям выдвигала она девушек на
командные должности. Первое ее знакомство начиналось с
обстоятельных бесед на заседании приемной комиссии. От
летчиц, зачисляемых в истребительный полк или полк
пикирующих бомбардировщиков, у нас требовалось, как
правило, иметь налет не менее пятисот часов. Но кроме
этого учитывался еще характер каждой из девушек,
желание, типы самолетов, на которых они раньше летали.
В истребительный полк и полк ночных
бомбардировщиков были зачислены большей частью летчицы,
раньше летавшие на легких спортивных самолетах, а в полк
пикирующих бомбардировщиков — преимущественно
летчицы из Гражданского Воздушного Флота, летавшие на
мощных пассажирских самолетах.
218

Марина Михайловна с большой любовью
воспитывала командиров. Она часто и обстоятельно беседовала
с ними. Бывали у них промахи, ошибки. Раскова была
особенно внимательна и достигала того, что
командиры сами начинали понимать свои упущения и находили
способы их устранения.
Вспоминается, как долго затягивались беседы
Марины Михайловны с Евдокией Давыдовной Бер-
шанской.
— Снимите меня с командования полком. Все равно
ничего не получится, — говорила Евдокия Давыдовна.
Или приходила Надя Федутенко, командир
эскадрильи пикирующих бомбардировщиков, и заявляла:
— Не буду больше командовать, снимайте меня с
эскадрильи! Не слушаются они меня!
В таких случаях Раскова обычно говорила:
— Не сразу Москва строилась! Надо доверять
людям. Если хочешь, чтобы тебя слушались, веди себя так,
как ты этого требуешь от своих подчиненных. Будь им
примером! Сумей поставить себя так, чтобы, обращаясь
к тебе, они чувствовали, что говорят с командиром,
который поведет их в бой и, может быть, на верную смерть.
Пусть они чувствуют, что командир не только заботится
о них, но и жизнь свою отдаст, если потребуется, ради
их спасения!..
Любовно, как мать своих детей, наставляла Марина
Михайловна своих подчиненных. Она всегда старалась
найти нужные слова, чтобы ободрить молодого
командира, вдохнуть веру в его силы.
И командиры оправдали надежды Марины
Михайловны.
Евдокия Давыдовна Бершанская, ныне
подполковник запаса, которая вначале так боялась командовать
полком, прекрасно справилась с этой задачей. Ее опыт
летной работы в Гражданском Воздушном Флоте,
изумительная выдержка и такт в обращении с людьми
обеспечили в дальнейшем боевой успех личного
состава полка ночных бомбардировщиков, который
прошел славный боевой путь от Северного Кавказа до
Берлина.
Замечательные командиры эскадрилий, их
заместители и командиры звеньев были в 586-м истребительном
авиационном полку,
219

Прекрасно показали себя командиры подразделении
авиационного полка пикирующих бомбардировщиков.
В начале января 1943 года Марина Михайловна
Раскова во главе полка пикирующих
бомбардировщиков «Петляков-2» вылетела на фронт. Это был уже
третий полк, подготовленный М. М. Расковой. Первые два
полка она еще весной 1942 года сама лидировала на
фронт. Мы знали, что наши девушки из этих полков
героически сражались. Но при перелете на фронт нас
постигло большое горе.
4 января 1943 года, попав в тяжелые
метеорологические условия, самолет М. М. Расковой потерпел
катастрофу, экипаж погиб.
Гибель Марины Михайловны Расковой была для
нас тяжелой утратой.
В тот день личный состав полка дал клятву
сдержать слово, данное Марине Михайловне: быть
гвардейцами. И эту клятву мы выполнили. Кроме того, за
успешные действия в боях за освобождение Северного
Кавказа нашему полку было присвоено имя Героя
Советского Союза Марины Расковой, имя нашего
любимого командира.
В годы Великой Отечественной войны наши полки
прошли большой и славный боевой путь: 586-й
истребительный авиационный полк — от Волги до Будапешта,
46-й гвардейский бомбардировочный авиационный
Таманский полк — от Ставрополя до Берлина, 125-й
гвардейский бомбардировочный авиационный Борисовский
полк — от Волги до берегов Балтийского моря и
Восточной Пруссии.
Двадцать восемь девушек — летчиков и штурманов
удостоены звания Героя Советского Союза, многие
награждены орденами и медалями.
* *
Герой Советского Союза Марина Михайловна
Раскова похоронена в Москве на Красной площади.
С большой теплотой и любовью вспоминают Марину
Михайловну ее воспитанники.

л
<S Lac
e. мариинский, кУ %*ад передним
Герой Советского КрпеМ
Союза
Самолет вышел из
пикирования над самой водой. Обстрел прекратился. «Ну,
можно набирать высоту», — подумал летчик и двинул
сектор газа вперед. Но тут, перекрывая шум мотора,
раздался голос штурмана:
— Нина, Нина! Смотри, что-то по плоскости течет!
Распопова взглянула на крыло. «Масло... Бачок
пробит, наверное. Нужно набирать высоту, пока мотор
тянет...»
...К цели подошли раньше расчетного времени, так
как после взлета с площадки возле конного завода их
маленький легкий самолет был подхвачен сильным
попутным ветром. В свете полной луны отчетливо
виднелась дорога, сплошь забитая фашистской техникой. Вся
эта лавина широкой полосой неудержимо катилась на
юго-запад. Тут не промахнешься! Только бросай бомбы.
Но на дороге вспыхивают разрывы, с неба туда
тянутся огненные трассы пуль и снарядов. Сейчас к
шоссе не подойти. Как раз попадешь под бомбу,
сброшенную с большей высоты, или под очередь из пулемета
нашего же стрелка.
«Рано пришли, — поняла Распопова. — Вверху еще
ходят ТБ-3, СБ и Р-5. Придется ждать, пока они
отработают...» И Нина на своем легком ПО-2 стала
кружиться в стороне от дороги.
221

Сколько готовились к боевым полетам, сколько
разговоров было об этом! Говорили о сплошном зенитном
огне, о лучах прожекторов, об истребителях... Но вот
третий боевой вылет, и ни разу никто их не обстрелял,
никаких прожекторов не было и в помине. Вот и сейчас
бомбардировщики сбрасывают свой смертоносный груз
на фашистов, а в ответ ни одной вспышки. «Как в
учебном полете...» — вспомнила Нина Распопова дни учебы
перед отправкой на фронт.
Кто скажет, какими путями мысли человека
переносятся с одного предмета на другой? Внизу фашисты,
идет бой, а Нина вспоминает свое детство, Дальний
Восток, золотые прииски, где работал ее отец,
Благовещенское горнопромышленное училище, экспедиции
геологов в тайге. Хабаровскую летную школу, Спасскую
летно-планерную школу и, наконец, Омск...
Нина окончила курсы усовершенствования летного
состава, работала инструктором.
Началась война... Формируются женские
авиационные полки... Учеба...
Прибытие на фронт совпало с прорывом немцев к
излучине Дона и на Северный Кавказ...
На шоссе перестали вспыхивать разрывы бомб, небо
не перекрещивали огненные трассы — наши
бомбардировщики ушли.
— Леля, приготовься, идем бомбить!
Нина развернулась в сторону шоссе, по которому все
еще шли вражеские танки, машины. Что же здесь
выбрать? Что бомбить? На самолете подвешены
сравнительно небольшие осколочные бомбы. Для танков они,
конечно, не страшны. Распопова повела самолет к
обочине дороги, где двигалась фашистская пехота. «Здесь
наши бомбы пригодятся», — решила она.
— Леля, бросай!
Самолет немного тряхнуло — бомбы пошли на цель.
Несколько секунд ожидания — и внизу, в местах их
разрывов, сразу образовались большие бреши в потоке
гитлеровцев.
— Хорошо, Нина! Пошли домой!
В ответ на бомбежку снизу так и не раздалось ни
одного выстрела. Распопова спокойно развернула
самолет и взяла курс к посадочной площадке своего полка.
Впереди показалось озеро. За ним наша территория.
222

Еще немного, и они сели бы на своем
аэродроме.
Вдруг внезапный шквал огня зенитных батарей
обрушился на самолет. Впереди, с боков, сзади
проносились огненные шары, некоторые совсем рядом. Что-то,
кажется, ударило по самолету...
«Нужно уходить... Но как?..» У Нины еще не было
достаточного опыта боевой работы, но она знала, что
лучший способ вырваться из-под огня зенитной
артиллерии— имитировать падение самолета. Подчиняясь
воле летчика, ПО-2 перешел в пикирование. Нос его
направился прямо в озеро...
Обстрел прекратился. Немцы, очевидно, поверили в
свою удачу.
Распопова только над самой водой вывела самолет
из пике и, когда зенитные батареи остались позади,
снова набрала высоту.
Как раз в этот момент и обнаружилось, что пробит
маслобак. Однако пока мотор работал без перебоев,
самолет продолжал набирать высоту. Справа, почти под
крылом, по дороге катилась стальная лавина танков.
Танки уходили вперед. Ветер, который в начале полета
быстро домчал их до цели, из союзника превратился во
врага. Он уменьшил и без того небольшую скорость
легкого самолета, и ПО-2 как бы висел в воздухе.
Мотор работает на полных оборотах. «Как бы не
заклинило, масло-то вытекает... Может, все вытекло...»
А танки идут и идут. «Может, уже и нашу площадку
заняли? Все улетели, а мы сядем прямо к немцам. Вон
как прут вперед...»
Действительно, на аэродроме они застали только
командира полка и его заместителя. Остальные экипажи
уже перебазировались на новую площадку.
— Ну, еще немного, и мы бы улетели!—услышали
они голос Бершанской, как только Нина выключила
мотор. — Вон танки рядом.
Шум танковых моторов отчетливо доносился со
стороны дороги...
*
Горьким для советских людей было лето 1942 года.
Лето отступления... Тяжело переживали его и девушки-
223

летчицы. Они летали, бомбили колонны фашистов на
дорогах, скопления их на привалах, но немцы
продвигались все дальше и дальше. Только на Тереке, у
Моздока, удалось остановить фашистов. Фронт
стабилизировался. Обе стороны подтягивали силы, готовились к
новым боям.
Вот здесь-то летчицы и узнали, что такое настоящий
зенитный огонь и свет прожекторов. Не успевал
самолет пересечь линию фронта, а его уже хватали в свои
цепкие лапы лучи прожекторов, со всех сторон тянулись
огненные трассы пуль и снарядов...
— С прожекторами пора кончать, а то они не дают
нам работать, — объявила вечером 9 сентября Бершан-
ская. — Нашему полку поставили задачу сегодня в
первом вылете нанести удары по прожекторным
установкам. Вылетать будем звеньями — три самолета пойдут
один за другим. Первый вызовет на себя огонь, а
остальные два будут бомбить прожекторы. В этом вылете с
ними нужно разделаться, чтобы потом бомбить без
помех...
Внизу показался Терек, а впереди уже взметнулись
вверх несколько лучей, схватили самолет командира
звена... «Скорее туда...» — Нина развернулась по
направлению к ближайшему прожектору.
— Постарайся, Леля!
Все ближе и ближе прожектор, но немцы не
слышат рокота ПО-2: его заглушает шум мотора их
собственной установки, и они по-прежнему держат в луче
командира звена. «Ну, сейчас... пора...»
Как на крутой волне, машину подбросило вверх —
это Леля Радчикова сбросила бомбы.
Луч погас...
Впереди снова блеснул Терек. Там, за рекой — так
сообщили подругам перед вторым вылетом, — фашисты
готовятся сейчас к новому наступлению. Оно должно
начаться сегодня ночью. «Не дать навести переправы,
бомбить дороги и скопления войск» — такова задача
второго вылета.
«Вот в этом месте, прямо перед нами, хотят они
переправляться. Сейчас мы им дадим переправу!..» —
думает Нина Распопова и направляет самолет к месту
сосредоточения немецкой понтонной техники. Ночь
темная, ничего не видно. Только река просматривается
224

внизу. Зоркие глаза замечают малейшие изгибы берега,
а по ним отыскивают и нужные цели. «Сейчас, сейчас...»
— Леля, приготовься!
Но что это?! Немного в стороне от цели взметнулся
вверх луч мощного прожектора, пошарил немного по
небу и осветил самолет. И сразу к тихоходному ПО-2
со всех сторон потянулись огненные трассы. «Это ж
наши, Санфирова и Гашева... Они перед нами
вылетели...»
Санфирова делала все возможное, чтобы выйти из
луча. Резкие развороты, спираль, пикирование... Но
прожектор не выпускал свою добычу.
«Собьют ведь, спасать надо...»
— Леля! По прожектору бросай бомбы! — И Нина
стала разворачиваться на прожектор.
Радчикова сбросила бомбы. Их отнесло немного в
сторону. Они не пропали даром, нет. Об этом
свидетельствовал громадный взрыв на земле. Но луч не погас. Он
только переменил направление: вместо Санфировой
осветил их самолет. Одновременно перенесли сюда огонь
и все фашистские зенитные батареи.
Теперь уж самим пришлось выбираться из этого
ада...
— Нина, вправо давай, на свою территорию...
Нина знала, что справа Терек, свои. И она начала
разворот. Но насколько дать ручку вправо, какой
сейчас крен, в каком положении самолет, Нина не
представляла. В обычных полетах она не думала об
управлении самолетом, о величине своих движений. Сейчас
же, ослепленная лучом мощного прожектора, она не
представляла точно, в каком положении находится
самолет. То ей казалось, что он с большим креном несется
прямо к земле, то, наоборот, что нос его смотрит прямо
в небо... «Разворачивайся вправо... Легко сказать!»
Нина нагнулась вперед, поближе к приборной доске,
чтобы по приборам восстановить пространственное
положение. Но, ослепленные ярким светом, глаза ничего
не различают в полумгле кабины.
Нина пыталась вывести самолет из лучей
прожекторов, но это не так просто сделать на тихоходном ПО-2.
Вдруг в кабине что-то блеснуло, раздался треск, по телу,
ногам и левой руке потекло теплое, липкое... Сильно
запахло бензином. Мотор чихнул и остановился. Лишь
225

винт продолжал вращаться по инерции... «Только бы
пожара не было...»
В наступившей тишине отчетливо раздался голос
Радчиковой:
— Нина, направь самолет в Терек... Лучше утонем,
чем к немцам... Я ранена...
«Направить в Терек... А где он, этот Терек?» Нина
по-прежнему ничего не видит. Хотя... В молочно-белом
свете прожектора блеснуло что-то постороннее. Будто
игла качается из стороны в сторону. «Да это же наш
светомаяк!» — догадалась Нина. Теперь ей стало ясно,
куда нужно развернуть самолет, как восстановить
нормальное его положение.
Хватит ли высоты, чтобы перетянуть через реку? Что
там на берегу? Может, немцы уже высадились?.. Но
планировать надо туда — все-таки ближе к своим...
Река осталась позади, погас (или его перенесли на
другую цель?) луч прожектора. Кромешная мгла
вокруг. Как сесть? Куда? Что там — ровное поле или
овраги, траншеи? Сколько осталось до земли? Ничего
этого Нина не знала. Единственный выход в таком
положении— садиться с парашютирования при минимальной
поступательной скорости. Нина выключила зажигание
(как бы пожара не было!), стала выбирать ручку на
себя, чтобы погасить скорость. Вот уже, кажется, ПО-2
вовсе не движется вперед, он только проваливается вниз,
пытается опустить нос, накрениться. Но Нина
настороже. Она вовремя выправляет положение самолета.
Высота все уменьшается. Ниже, ниже... Скоро ли
земля?.. Еще ниже... Удар!.. Самолет приземлился и
сразу же остановился на месте — слишком мала была
у него скорость, чтобы преодолеть сопротивление густой
и высокой травы.
Земля! Но это еще не означало, что они спаслись.
Вокруг свистели пули, рвались снаряды.
— Леля! Давай быстрее в сторону от самолета!
Может, здесь уже немцы. Они нас возле машины искать
будут...
— Ну, пошли быстрее!
Быстрее... Ноги путаются в густой жесткой траве,
заплетаются. Голова кружится, полна каких-то обрывков
воспоминаний, и мысль ни на чем не может
сосредоточиться. Одна только мысль постоянно присутствует во
226

всем этом хаосе: «Идти, двигаться... В горы...» И Нина
идет. В сапогах полно крови. Вылить нужно. Сняла,
вылила. Потом еще раз... «А зачем я их тащу, сапоги? Без
них легче...» Сняла сапоги. Потом шлем, ремень с
кобурой... Остались только комбинезон, шарфик и
пистолет.
«Откуда травы столько взялось?! Когда же она
кончится? Упаду сейчас...» Нога ступила на что-то твердое,
трава не задерживала больше движений.
— Леля! Дорога, наверное!..
Сапоги Лели Радчиковой гулко застучали по камням.
— Что ты, как слон, топаешь?
— А что я сделаю? Может, свернем с дороги?
— Никуда я с дороги не пойду... Смотреть и слушать
только нужно!..
Ноги механически передвигаются, цепляются за
каждый камень. Нужно идти. Во что бы то ни стало...
Некоторое время длилось молчание. Только Лелины
сапоги гулко топали по дороге.
— Ой, Нина! Я ж носки забыла в кабине!..
— Что?! Носки?! Самолет бросили, а она носки
вспомнила! — Нина тихонько рассмеялась, и этот смех
будто снял усталость, придал силы. — Что ж,
возвращаться будешь?
Впереди на небольшом возвышении мелькнули и
сразу пропали какие-то огоньки.
— Что это?
— Кто его знает!.. Может, светлячки?
— Обойдем это место на всякий случай или прямо
пойдем?
— Не могу я обходить... Ты сними сапоги, чтобы не
шуметь, и пойдем прямо.
Медленно поднимаются на возвышенность,
замеченную раньше. Только шорох камней да тяжелое дыхание
девушек нарушают тишину.
— Стой! Кто идет?
«Немцы!» — Нина моментально упала на землю.
Леля осталась стоять.
Молчание.
— Стой! Кто идет?
«Да это же по-русски спрашивают! Только акцент
какой-то среднеазиатский...»—Нина поднялась с земли.
— Стой!!!
227

— Не кричи! Позови командира или комиссара!
Часовой, услышав женский голос, успокоился.
— Вон там командир... — показал рукой в сторону.
Оказывается, они вышли прямо к командному пункту
какой-то части. Рядом с ними виднелся вход в
землянку.
В землянке все повернулись к девушкам. Мужчина,
сидящий у стола (это был комиссар), даже привстал.
— Девушки, да вы что, летчицы?
— Да.
— Так мы же вас сколько времени ищем... Сейчас
три часа ночи. Сколько времени прошло!..
Подругам быстро сделали перевязки, предложили
перекусить, отдохнуть.
— Отправить вас мы сейчас не сможем... До утра
подождите...
Девушкам, конечно, надо было отдохнуть.
— Только, товарищ комиссар, пошлите, пожалуйста,
чтобы наш самолет вытащили оттуда.
— Сейчас пошлю. Так где вы сели?
Нина объяснила, как могла.
— А, так это рядом. Метров семьсот будет.
Метров семьсот... А подругам казалось, что они
прошли много километров...
Нина лежала, старалась уснуть, но не могла. В
землянке тишина. Только изредка ее нарушал грохот
близких разрывов мин и снарядов. По стенам шуршала
осыпающаяся земля, бродили тени от колеблющегося
пламени «катюши».
Нина вспомнила свой полк, подруг. «Наверное,
считают, что мы погибли... Рано, поживем еще, повоюем...»
Ее мысли прервал громкий голос вошедшего в землянку
бойца.
— Товарищ комиссар! Самолет видели, но подойти
к нему нельзя. Они сели на минное поле. И шли по
нему... Как не подорвались только?!
Отгремела волжская битва, немцы убрались с
Северного Кавказа, уничтожен был и их таманский плацдарм.
Советские войска готовились форсировать Керченский
пролив, высадиться на побережье Крыма.
228

Высадка назначалась в безлунную темную ночь.
Девушки получили задание бомбить вражеские огневые
точки на берегу, производить побольше шума, чтобы
прикрыть высадку морского десанта.
Еще с вечера мимо аэродрома к берегу шли войска,
которые должны были принимать участие в десанте.
Девушки провожали глазами каждую часть,
подразделение, отдельных солдат. Кому из них сегодня суждено
остаться в живых, кто погибнет? Не так-то просто
форсировать морской пролив...
— Ну, девушки, работать сегодня как следует нужно!
А то сколько народу зря погибнуть может...
С такими мыслями отправлялся в полет каждый
экипаж.
Уже два вылета сделала Нина Распопова со своим
штурманом Лелей Радчиковой. В тяжелых условиях
высаживался морской десант. Гитлеровцы сосредоточили
на побережье массу прожекторов. Они залили ярким
светом весь пролив, и десантные баржи, катера, лодки
были видны как на ладони. Ураганный огонь
обрушивался на небольшие суденышки. Многие из них тонули, но
солдаты, цепляясь за обломки, продолжали плыть к
крымскому берегу, стремились выполнить задачу,
захватить плацдарм...
Вот опять под крылом крымская земля, фашистские
огневые точки.
— Леля, поточнее сбрасывай! Видела, что там
делается?..
Бросали по одной бомбе, чтобы дольше находиться
над целью. Леля не торопилась. Часто она склонялась к
пулемету (к этому времени на их легких самолетах
установили пулеметы) и стреляла по прожекторам.
Назойливый рокот мотора, бомбы, пулеметные
очереди с воздуха заставили фашистов перенести часть
огня на самолет. Однако подруги уже привыкли к
зенитному огню, не торопились уходить. Наоборот, Нина еще
больше снизилась, чтобы дать Леле возможность вести
огонь из пулемета...
Сухой треск удара. Мотор стал давать перебои.
«В мотор попали, сволочи...» Раздался второй удар,
мотор сильно затрясло, тяга резко упала. Самолет не мог
больше держаться в горизонтальном полете, начал
снижаться. Поневоле Нине пришлось разворачиваться в
/29

сторону Таманского полуострова, а Леля все
продолжала бить длинными очередями по прожекторам, по
вспышкам орудийных выстрелов на занятом фашистами
берегу.
На катерах поняли, что самолет подбит и вот-вот
упадет. Моряки стали подавать сигналы: садись, мол,
сюда, поближе, подберем...
«Садись... Только коснемся колесами воды, сразу
перевернемся... Нет уж, буду тянуть к берегу, пока
можно!»
— Нина! Тяни к косе Чушке! Тут ближе всего.
— Ладно. Может, дотянем.
— Постарайся, Нина... У меня нет спасательного
пояса...
Мотор, захлебываясь, с сильными перебоями, все же
тянул понемногу. Все ближе берег. Вот до него уже и
без мотора спланировать можно. И как нарочно (или
это только так показалось?), мотор стал работать
лучше. Нет, это показалось. Чихнув напоследок, он
окончательно остановился.
Чуть левее, почти под крылом, сереет дорога. По ней
все еще движутся к переправе массы наших войск.
Изредка там вспыхивают разрывы бомб — немецкие
бомбардировщики бомбят дорогу.
Придется садиться правее. Да, собственно, выбора-то
и нет. С этой высоты можно сесть только прямо перед
собой...
Нина примерно знала высоту и мягко посадила
машину. Самолет быстро покатился по земле, подпрыгивая
и покачиваясь на ухабах. Инстинктивно Нина стала
двигать педалями ножного управления. ПО-2 теперь
бежал по земле не прямо, а зигзагами.
Девушки облегченно вздохнули, вдруг... треск,
самолет вздрогнул и резко остановился. Нина
почувствовала, как рядом с ней что-то проткнуло кабину.
— Леля, сходи разведай, есть ли возможность
сообщить нашим, где мы сели. А я здесь пока побуду.
Радчикова ушла. Нина продолжала сидеть в кабине,
задремала. Она знала, что бояться ей нечего. Сели на
своей территории. Совсем рядом проходит дорога, по
которой идут и идут войска...
Леля вместе с техниками вернулась только к утру.
Все вместе осмотрели самолет, место посадки.
230

— Вы что же это, специально выбирали такое место
для посадки? — удивились техники.
И было чему удивляться. Самолет катился по земле
между глубокими воронками. Только случайно они
избежали попадания в любую из них. И закончил свой
пробег ПО-2 на... противотанковых ежах. Концы
рельсов проткнули плоскости, кабину... Однако самолет
можно было отремонтировать. Требовалось лишь
заменить мотор, в котором зениткой были пробиты два
цилиндра, и наложить перкалевые заплаты на крылья и
фюзеляж.
* *
*
Полеты, бомбежки, обстрелы... Больше восьмисот
боевых вылетов сделала Нина Распопова за время
Великой Отечественной войны. И видно, здорово
досаждали девушки на легких ночных бомбардировщиках
фашистам. Нина вспоминает такой случай. Мимо их
аэродрома вели колонну пленных немцев. Так эти
битые вояки попросили остановить их, чтобы посмотреть
на «ночных ведьм», которые все время не давали им
покоя по ночам, наносили неожиданные удары по самым
уязвимым местам.
Нине Максимовне Распоповой присвоено звание
Героя Советского Союза, она награждена орденом
Ленина, двумя орденами Красного Знамени, двумя
орденами Отечественной войны первой степени, многими
медалями.
После войны по состоянию здоровья Нина
Максимовна не смогла больше летать. Но не в ее характере
сидеть без дела. Она много сил отдает воспитанию
нового поколения, которому суждено жить при
коммунизме.

СТАНИСЛАВ КАЛИНИЧЕВ _
паспортистка
Через Винницу от вокзала
гнали колонну советских военнопленных. По обеим
сторонам колонны метрах в десяти — двадцати один от
другого шли немцы-конвоиры.
Как только показалась голова колонны, Ляля
бросилась к стене какого-то дома и прижалась к ней спиной.
«Вэк! Вэк!» — покрикивали впереди шедшие конвоиры,
отгоняя одиноких прохожих... Изможденные, заросшие
грязной щетиной, раненые и голодные люди еле
переставляли ноги. У Ляли сердце сжалось. Ведь совсем
недавно и она едва выбралась из грязной ямы
концлагеря.
Немного больше полугода назад студентка
Московского университета Ляля Ратушная добровольно ушла
на фронт, в первых боях была ранена и попала в плен.
Она прошла через кровь и унижения, видела такое, что
своим глазам не хотелось верить. Вспомнила свой
первый неудачный побег и второй, более удачный, когда
чуть не замерзла под ледяным дождем, потому что
избегала всех, как затравленный зверек.
Теперь Ляля смотрела на бесконечный поток жалких
теней в серых шинелях и снова как бы переживала уже
однажды пережитое. Колонна тянулась долго. Лялю
колотила дрожь. Мартовский ветер проникал до костей.
Наконец колонна прошла. И Ляля Ратушная
направилась домой.
232

Уже второй месяц ходит Ляля по Виннице, посещает
знакомых, довоенных друзей в надежде найти тропинку
в подполье. А после сегодняшней встречи с пленными
ей стало просто невмоготу.
Подходя к своему дому, она почти столкнулась с
Игорем Войцеховским и очень обрадовалась. Но
откровенности не получилось. Они задавали друг другу
обычные, ничего не значащие вопросы: как живешь, где
работаешь, есть ли паспорт... Ляля знала, что еще
минута, и Игорь уйдет, и она решилась:
— Игорь, я в отчаянии! Помоги мне связаться с
людьми, которые не смирились...
Он окинул ее насмешливым взглядом и сказал:
— Вы, Лариса Ратушная, как будто дорогу на
улицу Депутатскую спрашиваете. Кстати, который час? Я
жду товарища.
Она поняла, что разговор окончен. Это было очень
обидно. Когда она работала в школе пионервожатой,
Игорь учился тогда в десятом классе и был секретарем
комсомольской организации.
«И зачем мне было напролом лезть? Какой
конспиратор станет иметь дело с таким несерьезным
человеком, как я?» — думала Ляля.
Но через неделю Игорь сам пришел к ней домой.
Они вышли на заснеженный берег Буга. Игорь, подняв
от ветра воротник осеннего пальто, чуть горбился и,
разговаривая, не поворачивал к ней лица.
— Люди, которых ты ищешь, согласны дать тебе
работу. Вот здесь бланк биржи труда с печатью. Ее
надо скопировать. Ты в школе, кажется, отлично
чертила...
— Кто эти люди? Когда вам нужно? — встрепенулась
она.
Первый вопрос он пропустил мимо ушей.
— Когда успеешь.
— Завтра.
Всю ночь просидела она над печатью. А на
следующий день Игорь Войцеховский с небольшим свертком в
кармане, который ему передала Ляля, спешил на
Депутатскую улицу.
Здесь, рядом с домиком Коцюбинского, за
небольшим палисадником стояло здание библиотеки имени
Н. К. Крупской. Ею заведовал Иван Васильевич Бевз,
233

который был оставлен обкомом партии для подпольной
работы.
Иван Васильевич встретил Игоря, как всегда, мягкой
улыбкой. Поздоровавшись, Игорь разделся, подсел к
столу, и оба склонились над бланком с подделанной
Лялей печатью. Долго, придирчиво рассматривали, сверяя
с оригиналом.
— А ты знаешь, для первого раза да за такой срок
недурно. Назвать «железным» такой документ нельзя,
но при случае ночью предъявить патрулям или полицаям
можно.
— Я знал, что она упрямая, — сказал Игорь,—только
смущала ее горячность, в подполье таким трудно бывает.
Иван Васильевич рассмеялся.
— Вот что, дай ей немного листовок. Если у нее
избыток энергии, пусть ночью поработает. И спроси, какие
инструменты и материалы нужны, чтобы могли мы это
дело солидно наладить. Чтобы любую печать, штамп
могли быстро сделать. Нам нужны будут справки об
освобождении от угона в Германию, пропуска,
документы для пленных... может быть, даже требования и
накладные для получения продуктов. Очень много
документов потребуется. Пусть нарисует, вычертит, даст
размеры инструментов. А мы изготовим...
На пороге появилась сотрудница библиотеки,
заглянула в кабинет и тут же снова закрыла дверь.
— Тебе пора, —сказал Иван Васильевич, — иди в
эту дверь...
Подпольщикам удалось под видом каких-то бланков
отпечатать большую партию листовок в типографии
профашистской газетки «Вшницьк1 BicTi». Часть из них
Игорь принес Ляле.
Она положила в сумку банку с клеем, кисть, пачку
листовок и осторожно, стараясь не разбудить маму и
тетю, вышла из дому. Скоро будет светать. Как всегда
весной, перед рассветом особенно остро пахло
березовым соком, талым снегом и чуть слышно мокрой землей.
Ляля побежала по пустынным улицам.
Остановилась, поправила чулок, осмотрелась и
одним движением наклеила листок на фонарный столб
возле магазина. Сразу же как будто ветром понесло ее
дальше по улице. Ляля выбирала места, которые днем
многолюдны. Жуткое и радостное ощущение испыты-

вала она, наклеивая листовки на афишной доске у
кинотеатра, на дверях магазина, на каменном столбе
у входа в парк...
Домой прибежала радостная, сияющая, впервые за
месяцы оккупации чувствуя себя сильной и нужной.
Через несколько дней ей принесли стопку паспортов,
в которые надо было вклеить другие фотокарточки,
поставить соответствующие штампы. Едва получив работу,
Ляля запиралась в комнатке, завешивала одеялом окно
и работала, забывая поесть, не разгибаясь. Кто-то
другой, получив эти документы, освобождал пленных из
концлагерей, устраивал на железную дорогу нужных
людей, передавал пропуска партизанам. Она
олицетворяла собой тщательно законспирированную
лабораторию, где можно было заказать (через Игоря) любой
документ.
Сами подпольщики очень мало знали о том, сколько
хлопот доставляют они фашистам. Ведь из Винницы
немцы хотели сделать «кляйнер Берлин»—маленький
Берлин. Для Гитлера на Восточном фронте поспешно
строили ставку в нескольких километрах от Винницы.
Но, по признанию самих гитлеровцев, в районе
объекта «Вервольф» ими было зарегистрировано 1340 актов
сопротивления советских людей! Ни одного дня они не
жили спокойно, ни одного дня советская Винница не
была маленьким Берлином.
Сотни подпольщиков были расстреляны, замучены в
концлагерях и тюрьмах, погибли целые группы, о
которых мы знаем совсем немного. Но каждый год
отыскиваются все новые и новые документы их героической
борьбы.
Подпольщики были разбиты на пятерки, в целях
конспирации никакого прямого общения между
пятерками не было. Но Ляля, в силу своей профессии
подпольной паспортистки, знала по именам очень многих.
Ее все чаще использовали как связную. Вместе с Васо
Осикишвили она налаживала работу среди
военнопленных.
Их приводили на работу в город без строгой охраны.
Десяток пленных — один часовой. Они разбирали
развалины, расчищали дороги. Бежать тут было почти
невозможно. Заметив отсутствие одного, конвоир поднял бы
тревогу, квартал или целый район были бы оцеплены
235

в течение нескольких минут. Да и куда в городе деться
пленному без документов, в оборванном концлагерном
обмундировании? Но уйти из поля зрения часового на
несколько минут можно было.
Васо этим пользовался. Стоя в стороне, он уже не
первый раз вел беседу с одним военнопленным—тоже
грузином. Васо инструктировал, выслушивал отчет
товарища о проделанной в лагере работе и был недоволен.
По его мнению, товарищ уже потерял много дней, а
сделал еще так мало. В любой день его могут перевести па
работу в другое место, и связь оборвется. Васо
рассердился.
— Раздевайся! — сказал он. — Раздевайся! Ну, что
ты смотришь? Надевай мое! Я надену твое. Я сам пойду
в лагерь!
Это отчаянное решение, между прочим, было
основано на тонком расчете. Для немца все грузины или
большинство их — на одно лицо. Часовой не заметил
перемены. Выводил из лагеря смуглого оборванного
человека и вел в лагерь (среди других) смуглого
оборванного. Товарищ Васо ушел в его одежде, с его
документами по указанному Васо адресу.
В течение трех дней Осикишвили подготовил в
лагере группу, устроил побег, и Ляля Ратушная проводила
всех бежавших в партизанский отряд К
А винницкое подполье росло. Одни уходили в леса,
другие только появлялись в городе и нащупывали связи.
В организацию все время шел приток новых людей.
Но в этом же была и опасность. Часто вольно или
невольно приходилось пренебрегать конспирацией.
16 июля 1942 года были арестованы Бутенко и
Войцеховский. На следующий день явились за Лялей.
Но дома ее не застали. Ее мать, Наталья Степановна,
рассказывает, что, увидев подъехавшую к дому
автомашину и солдат, она схватила портфельчик дочери и
сунула его далеко в печь, к самому дымоходу.
Это решило многое. В стареньком ученическом
портфельчике была «походная мастерская». Там храни-
1 В Винницком областном партийном архиве имеются сведения,
что городские подпольщики, руководимые Бевзом, Левенцом, Тете-
ревским, Азарашвили, направили в партизаны 800 человек,
передали 570 винтовок, 3 пулемета, 82 автомата, освободили из
концлагерей 1000 военнопленных (ф. 139, оп. 5, ст. 2, стр. 74, 80).
236

лись все инструменты для подделки печатей, цветные
чернила, тушь, всегда были три — пять различных
бланков, иногда и с заготовленными Лялей подписями
больших начальников...
Лялю арестовали двумя часами позже. Она не
знала, что предъявят ей в качестве обвинения, и
терялась в догадках. В гестапо ее посадили напротив гаупт-
мана. Тот, выдержав мучительную длиннейшую паузу,
сказал:
— Рассказывай!
Ляля спокойно посмотрела на него и, не
задумываясь, в ту же секунду ответила:
— Спрашивайте!
Гауптман, видя, что его психологическая пауза не
дала абсолютно никакого эффекта, со злостью вскочил:
— Ты нам рассказывай о своей подпольной работе,
о своих сообщниках.
Что ей теперь бояться — страшнее этой комнаты уже
ничего не было. Здесь даже о смерти многие могли
только мечтать. Ляля тоже рывком встала со стула и
крикнула:
— Вы что, с ума сошли?! Какие сообщники? Я не
понимаю!
Она нервно прошла к окну, повернулась, прошла
к двери... Гауптман изумленно смотрел на нее,
прогуливавшуюся перед его носом, а лицо его наливалось
кровью.
— Сесть! — рявкнул он.
Ее вольно толкнули в бок и заставили сесть.
— Ты не знаешь, как вести себя в гестапо?
— А откуда мне это знать?
Наконец гауптман вынул из стола... ее собственный
паспорт. Ляля мгновенно все поняла. Она знала об
аресте Бутенко и Войцеховского. А именно им она
передавала пачку выправленных ею паспортов для бежавших
военнопленных. Печати и подписи сверяла по своему
собственному паспорту и... отдала нечаянно его с
остальными. «Значит, при аресте у кого-то из них нашли
мой паспорт. Если бы это — все, что у них есть против
меня!»
— Ах, пан гауптман, простите меня! Третьего дня
я потеряла паспорт и до сих пор не заявила об этом.
Все думала, что найду его...
237

А в городе продолжались аресты. Допросы велись
круглые сутки. Несколько раз вызывали и Ратушную.
Ее жестоко пытали. Но она каждый раз, не забывая
поправить волосы над посиневшим лицом, искренне
недоумевала и возмущалась: «Что вам от меня надо?
Возьмите штраф за утерю паспорта!». Ей устраивали
очную ставку с Игорем, с Ваней Бутенко. Ваня Бутенко,
как Ляле стало известно позже, заявил на допросе, что
ее паспорт он нашел на улице.
Лялю бросили в тюрьму. Потом, через несколько
месяцев, пройдя через все ужасы фашистских застенков
и вырвавшись на волю, она рассказала обо всем своей
матери. Этот рассказ оставил в сердце матери глубокие,
пезарастающие рубцы. И сегодня, рассказывая о тех
днях, Наталья Степановна волнуется так же, как
волновалась четверть века назад...
Лялю Ратушную перевели в концентрационный
лагерь в Гнивань. Находившиеся там заключенные были
обречены на медленное умирание от холода и голода.
В одном из писем матери Ляля рассказывала, как
надзиратель вздумал заставить женщин вымыть в бараке
пол. В результате небольшое пространство между
нарами превратилось в каток. Так до весны по углам и
оставался лед.
Наталья Степановна ездила в Гнивань, возила
дочери передачи, за взятку часовые разрешали передать
записку. Ляля по возможности старалась не
расстраивать мать. Но в одном из ее писем есть такие слова:
«В романе Вилли Бределя «Испытание» герой
говорит: «Слава всему, что придает мужество». В этом
смысле можно сказать: слава Гниваньскому
концлагерю!»
Накануне 1 мая 1943 года за крупную взятку
охраннику Лялю удалось вырвать из концлагеря.
Возвратившись в Винницу, она сама побеспокоилась о том, чтобы
изготовить себе «железные» документы и вместе с
оставшимися в живых товарищами лихорадочно принялась
за восстановление разгромленного подпольного центра.
Так уж в силу своего общительного характера,
обстоятельств, своей невольной осведомленности
(подделывая документы, она часто знала, для кого они
предназначены) Ляля стала связной. Она то появлялась
в лесу в партизанском отряде имени Ленина, то органи-
238

зовывала встречу руководителей разрозненных
подпольных групп.
Погиб в застенках гестапо Иван Васильевич Бевз,
погиб Ваня Бутенко, Игорь Войцеховский, погибли
десятки других, известных Ляле лишь по именам и
фамилиям. Но подполье действовало.
...Утром по городу в сторону базара идут с бидонами
и котомками люди. Идет в толпе и молодая женщина
с пятилитровым бидоном за спиной и большой корзиной
перед собой. Бидон и корзина связаны тряпкой.
Женщина остановилась, чтобы поправить на плече тряпку,
осмотрелась и свернула в переулок, прижимаясь ближе
к заборам, быстро пошла куда-то на другую улицу.
На улице Фрунзе она остановилась у дома № 8 и
спросила у стоявшей на крыльце женщины:
— Скажите, здесь живет мастер по дереву Тарас?
Мне сказали: Фрунзе, 8.
— Здесь. Только улица теперь называется именем
Мазепы.
Женщина вошла во двор. Возле сарая мужчина
сколачивал небольшую дверцу для собачьей будки.
— Здравствуйте! Вы — Тарас-плотник?
— Да, я Тарас-плотник, ценный работник!—он
поднял лицо и приветливо улыбнулся.
— Меня прислал к вам сосед.
— Дядя Саша?
— Он самый. Просил бидончик творожка вам
передать.
Плотник — Тарас Кузьмин — осмотрелся по
сторонам, взял бидон и уже серьезно спросил:
— Хвост за собой не видели?
— Нет. Вроде прошла незаметно.
Тарас взял дверцу от собачьей будки, приподнял
фанерную обшивку (дверца оказалась двойной, под
обшивкой была заготовлена примитивная наборная касса)
и высыпал туда из бидона типографский шрифт.
— Спасибо за творожок! — улыбнулся на прощание
Тарас. — Приходите за пирогами.
Ляля подхватила кошелку и пошла. Теперь —
действительно на базар.
Так Ляля перенесла основную часть шрифта для
подпольной типографии «Украина», которая действовала
успешно до освобождения.
239

Связи, знакомства, приобретенные и в тюрьме, и в
старом подполье, и в возрожденном вновь центре,
делали Лялю подчас незаменимой связной. Она не вела
никаких записей, но была своего рода справочным бюро
подпольщиков.
В последние дни оккупации Ляля Ратушная не
ночевала дома. Она забегала иногда на минутку днем, и то
лишь убедившись, что в доме и вокруг нет ничего
подозрительного.
Новые люди в подпольном центре — Тетеревский,
Азарашвили, Кочетов — загружали ее работой.
Приходилось быть особо осторожной. А под городом уже
гремели советские пушки.
18 марта она пришла в медицинскую библиотеку.
Девчонка-уборщица, которая и жила тут при
библиотеке, частенько пускала Лялю на ночь, и они грелись
рядом на узенькой постели.
Девочка обрадовалась Лялиному приходу. В городе
рвались снаряды, в Замостье шли уличные бои. Ей одной
страшно.
— Утекли фрицы! — громко говорила девочка,
радуясь, что есть кому это сказать.
— А я с голоду сейчас умру. Не доживу до
прихода наших, — шутила Ляля.
— Хлиба нема! —пожала плечами девочка. — А от
буряк, трошки картопли...
— Так мы ж богачи! Сейчас борщ сделаем. Соли
найдешь?
В это время в дверь постучали. Девочка выбежала
в коридор.
— Кто там? — спросила у нее Ляля.
— Вас якийсь чоловик спрашивае... — сказала
девочка, входя в комнату.
Ляля вышла в коридор. И в это время девочка
услышала два выстрела. Что-то упало. Хлопнула входная
дверь...
Девочка метнулась к двери и увидела, что на пороге
лежит Ляля. Человека, который ее спрашивал, и след
простыл.
Ляля не дождалась прихода наших. На следующий
день ее хоронили со всеми воинскими почестями.
Вошедшие с Красной Армией в Винницу партизаны несли
ее на руках. Была весна, светило солнце, суровое; с чер-
240

иыми от ветра лицами партизаны бросали на могилу
Ляли Ратушной сон-траву, подснежники, которые еще
под снегом готовили приход весны, и красные прутья с
пушистыми сережками.
Партизанам не привыкать было хоронить товарищей.
Казалось, что вместо сердец у них должны были
образоваться в груди гранитные глыбы. Но у могилы Ляли
Ратушной их черные лица были особенно суровы. Тяжело
хоронить друга. Еще тяжелее хоронить отважного,
умного, бывалого друга с чистой душой. Еще тяжелее
хоронить его, когда вокруг весна и ликующая радость
освобождения. Но особенно тяжело знать, что ходят еще
по земле враги, которые не могли допустить, чтобы этот
друг дожил до светлого дня освобождения. Она могла
дать истинную оценку кое-кому из тех, кто после войны
стал рядиться не в свою одежду...
...Осенью 1966 года в городе Бар Винницкой области
судили предателей, чьи руки были обагрены кровью
патриотов. Вполне возможно, что среди них был и тот,
который 18 марта 1944 года стрелял в Лялю Ратушную.
10 Героини. Вып. 2

Ill
наталья кравцова Mrfr^y турман
(меклин), полка
Герой Советского Союза
Когда началась война,Женя
Руднева училась в Московском университете. В июне
1941 года она перешла на четвертый курс. Ей было
двадцать лет. Она мечтала стать астрономом.
Училась Женя с увлечением, участвовала в научных
обществах, писала статьи по астрономии. Талантливой
студентке предсказывали будущее ученого.
Женя... Тугая светлая коса вокруг головы, тонкая,
почти детская шея, нежное лицо с легким пушком на
коже, мягкие медлительные движения. А в глазах,
больших серо-голубых глазах, светились ум и душевная
чистота. Ее можно было назвать «тургеневской девушкой».
Почему же эта девушка, совсем «невоенная», стала
героем? Откуда она нашла в себе силы для того, чтобы
переносить тяготы фронтовой жизни, смотреть в глаза
смерти и совершать подвиги?
С тринадцати лет Женя вела дневник. Даже очень
краткие и отрывочные выдержки из этого дневника
расскажут о том, как разнообразны были ее интересы, как
пытлива и настойчива была Женя еще в школьные годы,
как воспитывала в себе она высокие душевные качества
и сознательность комсомолки, настоящей патриотки.
1934 год (Жене 13 лет).
...«Вчера нам сказали отметки за вторую четверть.
У меня отметки такие же, как и за первую четверть:
физкультура—«хорошо», остальные «отлично». Пофиз-
242

культуре отметка неверная — я прыгать не умею. И по
географии тоже. Всю четверть не спрашивала, а ставит
отлично».
...«На утреннике меня премировали грамотой
ударника второго года пятилетки. А вечером мы выступали
в подшефном селе Черном с пьесой «Майская ночь, или
утопленница» Гоголя...»
1936 год (Жене 15 лет).
...«Чем больше изучаешь химию, чем глубже
понимаешь химические процессы, тем больше встречаешь их
на каждом шагу. Однажды у меня было много
свободного времени, и я решила смотреть вокруг себя и
записывать все, что как-нибудь связано с химией. Перо,
чернила, тетрадь — это были первые предметы, затем еще,
еще и еще. Я писала уже больше часа, а описание не
двинулось дальше предметов письменного стола...
Наконец мне это смертельно надоело. Я подошла к этажерке,
но уже с другим намерением: спастись от химии в
чтении. Я с надеждой взяла своего любимого поэта
Некрасова, но —о, ужас! — преступная мысль уже
омрачила мой рассудок: а из чего и как сделана обложка
книги?...»
...«30 декабря было комсомольское собрание. Я очень
люблю нашу комсомольскую группу. Правда,
большинство наших комсомольцев — ученики 10-х классов, я их
мало знаю, но они все такие дельные, боевые, веселые,
дружные: нам, девятиклассникам, есть чему у них
поучиться...»
1937 год (Жене 16 лет).
...«4 января я с мамой и Лидой смотрела «Ромео и
Джульетту». Джульетта — прелесть. Ромео—тоже, но
все же мне непонятно: неужели настолько велика сила
любви, что превращает даже храбрых мужчин в тряпки?
Лида согласна со мной, что нужно испытать все самим,
чтобы понять это как следует».
...«Нас сняли с соревнования за то, что не
развязались носилки. Оскорбленные, мы ушли. А когда было
заседание судейской коллегии, все напали на главного
судью, теперь — ура! — нас выставляют тоже на городские
соревнования. А ведь я счастливый капитан: у меня в
команде такие быстрые одевальщицы (есть такое слово?)
противогаза, как Ида и Лида, такая меткая мастерица
тушения бомб, как Нина...»
10* 243

...«Я плохая комсомолка в том смысле, что
неаккуратно отношусь к «мелким» поручениям, вроде заметок
в стенгазету. Я с полчаса торговалась с Фрумкиным,
буду я писать заметку или статью. Это недостойно
комсомолки».
...«Сейчас чудно кто-то играет на скрипке. Я очень
люблю скрипку — больше всех музыкальных
инструментов... Музыка клонит к мечтаниям...
Десятый час. Пароход скоро отходит. Мы сидим на
верхней палубе и прощаемся с Горьким. Вот он лежит
на горке, над рекой, сияя ночными огнями. Не хочется
говорить о простом и обыденном. Мы мечтаем и...
боимся мечтать. Но мечтать так хорошо! Ведь если бы не
было мечты у человека, жизнь была бы скучной...
Вот я смотрю на звездное небо, на Орион, на Сириус
и мечтаю о том, как я буду астрономом, как я буду
изучать их спектры, я вижу себя в обсерватории... А на
самом деле? Ведь сколько мне еще учиться! Но я уже
сейчас смотрю на небо, как на свою будущую
собственность...»
...«Я была в читальне, исполнила свое желание:
прочла в подлиннике Гейне. Что за прелесть его
стихотворения! А читать по-русски его — совершенно
безрезультатно. Ведь в стихотворении форма имеет значение,
несравненное со значением формы в прозе... Читать Гейне
по-русски не лучше, чем Пушкина по-немецки».
...«Читаю у Сафонова о возникновении жизни. И опять
у меня накопилась тьма неразрешенных вопросов.
Например, что такое ощущение? Не задумываясь, я бы
ответила: понимание раздражения. Значит, сознание?
Странно, даже несколько резко. Энгельса освоить пока
что не могу. Я не знаю разницы между активными и
реактивными турбинами, я многого еще не знаю. Как
мне недостает руководителя-энциклопедиста! Даже
всезнающим инженером из «Таинственного острова» я вряд
ли бы удовлетворилась. А может быть, и хорошо, что
такого человека нет? Волей-неволей обращаешься к
книгам. Но это, правда, не слишком легко. Хотя зачем мне,
чтобы все было легко? Жить было бы неинтересно. А
жизнь и интересная же!»
...«Моя судьба решается. Я записалась в коллектив
наблюдателей. Там чудесная библиотека. У меня глаза
разбежались, когда я увидела столько книг по астроно-
244

мии. Это было 10 декабря. Заседание солнечного отделе-»
ния. Доклад делал профессор Баев. Я, кажется, особенно
симпатизирую Солнцу. Но, если я не ошибаюсь, в
«Барышне-крестьянке» сказано примерно следующее:
«Хотя сердце Алексея было уже занято, молодая
красавица имела на него все права». Красавица Луна является
для меня Лизой-Акулиной. Послезавтра пойду на
заседание лунного отделения...»
1938 год (Жене 17 лет).
...«Вчера я дала себе обещание: никогда не
заниматься вещами, связанными с философией, но обязательно
изучить все, что по этому вопросу имеется».
...««Депутат Балтики» был прежде картиной, которую
я ставила выше всех, ранее виденных. Далеко ему до
«Ленина в Октябре». Куда! Когда смотришь эту
картину, не можешь быть равнодушной: смотришь на экран,
а думаешь о себе. О, я очень хорошо знаю, для чего я
живу! Я знаю: настанет час, я смогу умереть за дело
моего народа так, как умирали они, безвестные герои
из этого чудного фильма. Я хочу посвятить свою жизнь
науке, и я это сделаю: все условия создала Советская
власть для того, чтобы каждый мог осуществить свою
мечту, какой бы смелой она ни была. Но я комсомолка,
и общее дело мне дороже, чем свое личное (именно так
я рассматриваю свою профессию), и если партия,
рабочий класс этого потребуют, я надолго забуду
астрономию, сделаюсь бойцом, санитаром, противохимиком».
...«Изучаем «Как закалялась сталь». Я перечитала
роман, нашла в нем много нового и, вероятно, не раз
еще буду перечитывать... Особенно произвела на меня
впечатление сцена убийства Вали Брузжак и ее
товарищей: «Товарищи, помните, умирать надо хорошо»...»
...«Была я в МГУ. Наверное, туда мне дорога лежит.
Странно: я представляю себя студенткой различных
вузов и ничего особенного в этом не вижу, но когда
подумаю, что я — я!—могу быть студенткой университета,
мне что-то не верится, уж слишком большое уважение
питаю я к университету».
...«Болит правая рука — это я так усердно метала
гранаты; не добрасываю сантиметров 30 до 24 метров.
30 сентября ездила в бассейн сдавать плавание и
проплыла только 75 метров из 100 — духу не хватило.
Завтра буду с Идой и Лидой слушать в Ленинской
215

аудитории лекцию «Воспитание воли». Я теперь
установила строгий режим: встаю в 6 утра, делаю зарядку в 6.15,
обливаюсь (осторожно) холодной водой, спать ложусь
в 11 часов вечера, на ночь делаю холодное обтирание».
...«Ездила в Кусково на полигон стрелять из пулемета,
Приехали, а стрелять пришлось из ручного пулемета,
я его все время держала на руках; разумеется, из 25
патронов ни один в цель не попал, и мой фашист остался
невредимым. Это весьма прискорбно. Решила лучше изу-*
чать «максима» и обязательно сдать нормы».
...«В отделе Солнца работы много. Но ведь я состою
и в отделе Переменных звезд, где я недавно, но откуда
мне вовсе не хочется уходить. Там очень интересно, там
такая хорошая обстановка! Я не могу быть гостем в
отделе. 2 марта я делаю доклад о вычислении орбит
двойных звезд. Мне его будет трудно сделать не столько из-
за математики, сколько из-за того, что я не знакома с
элементарными понятиями из учения о двойных звездах.
Павел Петрович Паренаго посочувствовал мне, когда
узнал, что меня выбрали заведующей, и в утешение
подарил мне свою книгу о достижениях астрономии за
37-й год...»
...«Я уже сдала нормы по стрельбе из «максима» —
4 из 5 возможных: два патрона попали фашисту в лицо,
два в шлем, а пятый исчез».
...Женя перешла на четвертый курс. Впереди ее
ждала учеба, занятия любимой астрономией, жизнь
интересная и многогранная. Но война все изменила.
Первое военное лето Женя провела под Рязанью на
полевых работах. А вернувшись, она узнала о том, что
известная летчица Герой Советского Союза Марина
Раскова набирает девушек в авиационные полки. Вместе
со своими подругами Катей Рябовой, Руфой Гашевой,
Ирой Ракобольской и другими студентками Женя
отправляется в ЦК комсомола, где происходил набор.
Теперь, когда стране угрожала страшная опасность,
Женя не могла спокойно учиться. Она решила, что ее
место только на фронте.
Перед тем, как идти на комиссию, она, волнуясь,
сказала подругам:
— Боюсь, что меня могут не взять: у меня не совсем
ладится с физкультурой...
— А ты будь понастойчивее, — посоветовала Катя,
246

Женю зачислили в штурманскую группу. Впереди
предстояла упорная учеба. Семь месяцев в Энгельсской
авиашколе — и она становится штурманом в женском
ночном бомбардировочном полку.
Непросто было для Жени, никогда не мечтавшей об
авиации, о военной службе, приобрести военные навыки.
Трудно давалась строевая подготовка. Не хватало
сноровки, расторопности. Но Женя умела преодолевать
трудности. К своим недостаткам она относилась сурово.
Чтобы научиться правильно и четко, по-военному,
шагать, она часто вечерами одна ходила возле общежития,
отрабатывая элементы строевой подготовки...
На занятиях она всегда задавала вопросы. Человеку,
не знавшему ее, могло бы показаться, что она не
понимает самых простых вещей. На самом деле все было не
так.
...Занятия по аэродинамике. В аудитории тишина.
Преподаватель чертит на доске схемы, пишет формулы.
Все кажется простым и понятным. Но вот он кончил,
отряхнул от мела руки.
— Все ясно?
— Разрешите?
Встает Женя, и раздается ее тонкий нежный голосок:
— А почему вы написали эту формулу? Как она
выводится?
Преподаватель задумывается. Потом начинает
объяснять, углубляясь в высшую математику.
— Больше вопросов нет?
Не проходило и дня, чтобы Женя не спросила: «А
почему?»... Ей хотелось знать все. Знать глубоко. Так
она привыкла учиться в университете.
Летала Женя с удовольствием и к каждому полету
относилась так же серьезно, как к любому делу, которым
она занималась.
В мае 1942 года полк вылетел на фронт. Донбасс.
Здесь начала Женя свой боевой путь. Здесь, на реке
Миус, по которой проходила линия фронта, она
получила первое боевое крещение зенитным огнем.
Летая штурманом на самолете ПО-2, она каждую
ночь бомбила вражеские цели. Точная и аккуратная,
она успешно выполняла боевые задания. Спокойную,
доброжелательную, общительную девушку полюбили в
полку. Очень скоро она стала всеобщей любимицей.
247

Женя много знала, к ней тянулись, ее с интересом
слушали. Часто в непогоду, когда не было полетов, или
просто в свободный час девушки просили:
— Женя, расскажи что-нибудь...
— О Тристане и Изольде...
И она с удовольствием рассказывала. Знала она
множество мифов, легенд, сказок. У Жени был негромкий
певучий голос, она могла говорить часами, не уставая.
Неторопливо, иногда умолкая, чтобы можно было
прочувствовать то, о чем она рассказывала. Но с особенным
удовольствием говорила она о звездах, о таинственной
Вселенной, у которой нет ни начала, ни конца.
Сначала на фронте Женя была рядовым штурманом.
Но вскоре ее назначили штурманом эскадрильи, а
спустя год — штурманом полка. Знания ее были бесспорны,
однако на должность эту назначили ее с опаской:
а вдруг не сумеет? Не отличалась Женя ни бравым
видом, ни военной выправкой. Не умела ни бойко
говорить, ни даже быть строгой. Но все так любили и
уважали ее, что ей и не приходилось командовать или
приказывать. Распоряжения она давала не по-военному,
а тихим, доверительным, совсем домашним голосом.
И не было случая, чтобы кто-нибудь не выполнил ее
приказа-просьбы...
Женя много летала. Боевой опыт пришлось ей
приобретать во время тяжелого отступления наших войск на
юге летом 1942 года. Затем полеты в предгорьях Кавказа,
где полк в течение полугода базировался под Грозным.
Продолжительное время Женя летала на задания с
командиром эскадрильи Диной Никулиной, опытной и
смелой летчицей, у которой она многому научилась.
Боевой экипаж Никулина-Руднева был одним из лучших
в полку. Девушки бомбили врага в районе Терека, под
Моздоком, в горных районах Орджоникидзе, под
Прохладным и Малгобеком.
Над целью шарили лучи прожекторов, стреляли
зенитки. Часто тихоходный ПО-2 попадал под обстрел
зенитных пушек и пулеметов. Широкие белые лучи цепко
держали самолет, а вокруг рвались снаряды. Но Дина
и Женя всегда выходили из огня невредимыми. Они
уничтожали скопления вражеских войск, танки,
автомашины, артиллерийские точки. Не раз метким ударом
Женя повреждала переправы через Терек.
248

Однажды она удачно сбросила бомбы на вражеский
эшелон. Была лунная ночь, когда самолет приближался
к цели — железнодорожной станции. В это время от
станции отошел эшелон. Светлый дымок относило
ветром в сторону от паровоза.
— Дина, вижу поезд. Давай снизимся, — сказала
Женя.
— Какая отличная цель! — обрадовалась летчица.
Но попасть в движущийся поезд оказалось не так
просто. Несколько раз Дина заходила на цель, но
каждый раз Женя откладывала бомбометание: бомбить
надо было наверняка. Наконец, хорошо прицелившись,
она сбросила бомбы.
На следующий день армейская газета сообщила о
метком ударе Никулиной и Рудневой.
Часто на имя командира полка Евдокии Давыдовны
Бершанской приходили радиограммы от наземных войск,
в которых они благодарили летчиц за отличные
бомбовые удары. В феврале 1943 года женский полк был
удостоен Гвардейского звания. Это была хорошая награда
за боевые успехи, достигнутые за восемь месяцев
пребывания на фронте.
После зимнего наступления наши войска вышли на
Кубань. Линия фронта стабилизировалась. «Голубая
линия»— так называлась сильно укрепленная
оборонительная полоса противника. Здесь враг сосредоточил
большое количество средств противовоздушной обороны.
Летая ночью, девушки сталкивались не только с
интенсивным зенитным огнем, прожекторами, но и с ночными
истребителями, которые охотились за самолетами ПО-2.
Женя бомбит врага под Новороссийском, в
укрепленных районах под Крымской, Темрюком. В ночном небе
Кубани и на Таманском полуострове летчицы 46-го
гвардейского полка воюют всю весну, лето и начало осени
1943 года. Здесь геройски погибли шестнадцать девушек
и среди них первая Женина летчица Женя Крутова и
близкая подруга Галя Докутович...
У Жени Рудневой, штурмана полка, масса работы.
Она обучает штурманскому делу девушек-вооруженцев,
которые изъявили желание летать. Она сама летает на
боевые задания со всеми летчиками полка и обязательно
«вывозит» молодых летчиков, прибывающих в полк,
совершая с ними их первые боевые вылеты. Кроме того,
249

у нее много других обязанностей. Она — член
партийного бюро полка. Она организует штурманские
конференции, ведет философский кружок и делает массу
вещей, без которых жизнь кажется ей неполной: делает
доклады, пишет статьи, читает книги...
По-прежнему Женя любила летать с Диной
Никулиной, своей прежней летчицей. Дина видела, что Женя
совершенно не бережет себя, и это ее беспокоило.
Каждый раз, когда Женя собиралась в полет с молодым
малоопытным летчиком, подруга предупреждала ее:
— Смотри, будь внимательна...
— Ничего, я — «везучая». Со мной ничего не
случится, — смеялась Женя.
— Ну-ну, «везучая», ты все-таки будь осторожна!
Однако именно осторожности Жене не хватало. Она
считала, что главное — как можно лучше выполнить
боевое задание, и, случалось, пренебрегала опасностью, не
учитывая того, что молодые неопытные летчики, впервые
попав под сильный зенитный обстрел, в
прожекторы, могут растеряться, действовать недостаточно
энергично...
В сентябре был освобожден Таманский полуостров.
Врага отбросили в Крым. С осени 1943 года началась
подготовка к высадке наших войск на Керченский полу^
остров. Женя каждую ночь по нескольку раз летала
бомбить вражеские укрепленные районы под Керчью, где
свирепствовали зенитки. Иногда она летала на боевые
задания с командиром полка Бершанской. Каждый
полет с Евдокией Давыдовной для Жени — большой
праздник: она любила своего командира и как человека, и
как замечательного летчика.
Готовилось большое наступление наших войск. Женя
записала в своем дневнике.
2 февраля 1944 г.
...«Последнее время у меня было что-то уж очень
много работы: приняла зачеты по «НШС» у всего
полка, сделала доклад о Марине Расковой, месячный отчет,
графический учет карт, пишу сказку «У самого синего
моря жил-был гвардейский женский полк...», сегодня
делала доклад в 4-й эскадрилье о боевых традициях
нашего полка. Полинка Гельман требует у меня статью
«Двухлетие» в журнал; к 5 февраля надо приготовить
карту нашего боевого пути. 20 января начала занимать-
250

ся новая штурманская группа. Завтра я им четыре часа
буду рассказывать о ветре...»
...Был апрель 1944 года. Последние дни перед
наступлением. Летчицы полка работали с максимальным
напряжением, делая по 8—10 боевых вылетов в ночь.
Однажды полку была поставлена задача: бомбить
укрепленный район вражеской обороны севернее Керчи.
Перед вылетом Женя Руднева предупредила летчиц:
— В районе цели — сильная ПВО. Остерегайтесь
прожекторов. Штурманы, проверьте, пожалуйста, еще
раз расположение зенитных точек...
Сама она полетела на задание с летчицей
Прокофьевой, которая делала свои первые боевые вылеты.
Враг упорно сопротивлялся. Вдоль короткого отрезка
линии фронта, которая протянулась от Керчи к северу
до Азовского моря, было сосредоточено много
зениток и зенитных пулеметов, прожекторов, автоматических
пушек «Эрликон». Когда стреляет «Эрликон», похоже,
будто кто-то швыряет вверх горсть песку. Каждая
песчинка — снаряд. Получается облако из рвущихся
снарядов.
Именно в Женин самолет швырнул снаряды
«Эрликон». Самолет, который вели лучи прожекторов,
загорелся. Некоторые экипажи, находившиеся неподалеку от
цели, были свидетелями того, как загорелся самолет,
как он падал, разваливаясь на части...
Гибель Жени потрясла всех. К тому времени в полку
было немало потерь. Но Женя... Без нее трудно было
представить полк.
А два дня спустя наши войска вступили в Крым, и
вскоре он был полностью освобожден.
Два года воевала Женя Руднева. Шестьсот сорок пять
раз вылетала она на боевые задания. Так и не пришлось
ей вернуться в университет, к своей любимой
астрономии. Свою жизнь она отдала Родине.
26 октября 1944 года Указом Президиума
Верховного Совета СССР гвардии старшему лейтенанту Евгении
Максимовне Рудневой было посмертно присвоено звание
Героя Советского Союза.

J7TPL
т. Сумарокова КУ Ш V изнъ — людям
Смущенная и
взволнованная, она сошла с кафедры под гром аплодисментов.
Напряженные годы учебы в аспирантуре увенчались
успехом: защищена диссертация на звание кандидата
физико-математических наук.
— В годы войны вы достойно защищали нашу
Родину, сегодня вы блестяще защитили диссертацию, —
сказал декан механико-математического факультета
Московского Государственного университета профессор
Владимир Васильевич Голубев.
Это было в 1951 году. Кажется, совсем недавно, а
прошло восемнадцать лет. Теперь Екатерина
Васильевна Рябова является доцентом. Сотни бывших
студентов вспоминают ее теплым, благодарным словом. Это
она научила их любить механику. Это она, строгая и
внимательная, требовательная и чуткая, научила их
логически мыслить, глубоко думать, дерзать, верить в свои
силы.
...Екатерина Васильевна Рябова. Имя это хорошо
знают не только студенты послевоенных лет. Его
помнят студенты МГУ сурового 1941 года.
То было тяжелое время для нашей Родины.
Фашистские орды рвались к Москве. В те осенние дни студентка
механико-математического факультета МГУ Катя
Рябова стала воином Советской Армии.
Узнав об этом, ее мать, Анна Ивановна Рябова,
долго и безутешно плакала. «Наша Катя в армии.—
252

удивлялась она, — Катя—штурман бомбардировочной
авиации! Нет, это невозможно!..»
Уже много лет прошло с того дня. Неудержимым
потоком пронеслись учеба в авиашколе, бои на фронте,
торжественный день Победы, счастливые послевоенные
годы...
И в этом бурном потоке дней было почти две тысячи
таких, когда каждая минута отсчитывалась особо,
ценой жизни.
...Кубань. «Голубая линия» — так называли фашисты
свои военные укрепления на Таманском полуострове.
Сюда враг бросил отборные части. В небе летали стаи
фашистских истребителей. Зенитки и прожекторы
рассекали ночную тьму. С рассвета и дотемна здесь вели
боевую работу наши «петляковы», «ильюшины», «яков-
левы» и другие бронированные самолеты. А когда
наступала ночь, на «Голубую линию» летели беззащитные
машины из фанеры и перкали — ПО-2, ведомые совсем
юными девушками.
В одну из ночей фашисты готовились перейти в
наступление. Еще никогда наши летчицы не видели в
воздухе столько огня и света. Земля между Азовским и
Черным морями стонала от взрывов снарядов, озаряя
красным пламенем черное южное небо.
Катя Рябова и совсем еще молодая летчица Лера
Рыльская летели бомбить врага у станицы Крымской.
Чтобы попасть к цели, надо было пролететь через
«Голубую линию». Вот она уже совсем близко. Осталось
несколько минут. И вдруг пулеметная стрельба сверху.
Это вражеский истребитель увидел их самолет.
Штурман командует, дает летчику возможность уйти от
обстрела. Но что это? Огонь! Горит плоскость, как факел.
С земли не переставая бьют зенитки, в воздухе носятся
вражеские истребители, готовые каждую секунду
пустить смертельную трассу. А самолет продолжает гореть.
Вот где проявилось умение Кати Рябовой быстро
реагировать и принимать правильное решение. «Только бы
сбить пламя». Сбросив две бомбы на стреляющие
зенитки, маневрируя, летчица пыталась струей воздуха сбить
огонь, а Катя, высунувшись до пояса из кабины,
сообщала курс полета. Ярко светили прожекторы, скрестив
свои лучи на пылающем самолете, в котором две
девушки героически боролись со смертью.
253

И вдруг машина стала резко падать вниз. С земли
казалось ее падение беспорядочным. Один за другим
выключались прожекторы. Зенитчики прекратили огонь.
Но самолет не упал на землю. Имитируя падение,
девушки сбили огонь, на небольшой высоте вышли из
пикирования и взяли курс на станицу Крымская. Удар по
аэродрому был метким. Взрывы двух бомб были такими
сильными, что их самолет подбросило воздушной
волной. По пламени было видно, что горел бензин.
Огненные языки расползались по земле, сметая все на своем
пути.
Да, они недаром пробивались к цели. Бомбить
вражеский аэродром очень сложно, особенно с самолета
ПО-2. Ведь на нем не было никаких специальных
приборов для бомбометания. Только точный глаз, знание
аэродинамических законов, хладнокровие и смелость могли
привести к успеху.
О Кате Рябовой летчицы полка в шутку говорили,
что у нее глаза лучше любого прибора.
О ее глазах говорили не только летчицы полка...
Григорий Сивков летал днем, на штурмовике. Он
командовал эскадрильей. Встретились они случайно.
Встретились и не расстались. Может быть, это будет
смешно, но любовь их обязана математике. Да, да,
именно ей. Это она сблизила их.
— Катя, а ну, попробуй реши задачку, — шутил
Гриша Сивков и тайно надеялся, что'нет, не решит девушка
сложнейшую задачу высшей математики. Ему-то она
далась с таким трудом! Катя подумала и... решила.
Оказалось, не очень трудна для нее задача.
А физика! Астрономия! Говорить и говорить хотелось
Кате с Гришей, вместе мечтать о далеких научных
проблемах, вместе думать и думать. «Друг, настоящий друг!
Как интересно мне с ним, как много я узнаю от
него»,— писала Катя в письмах к матери.
А Григорий Сивков записал в своем дневнике:
«Кто эта обаятельная девушка с зелеными глазами,
с которой можно говорить обо всем? Ей понятны
сложнейшие вопросы механики, она мечтает сейчас, когда
жизнь на волоске от смерти, учиться. Кто она? Судьба
моя? Или так, случайная встреча на дорогах войны?»
Но очень скоро он сам ответил на все эти вопросы в
том же дневнике:
254

«Нет, это все далеко не случайно. Всегда мыслить
вместе, жить одними интересами, учиться, добиваться,
дерзать и все — вдвоем. Это ли не счастье?»
Да, это было их счастьем. Но шла война, она летала
ночью, он — днем. Их встречи были редкими и
короткими. А чувство — большим и серьезным.
Шел 1943 год. Наши войска стремительно двигались
вперед. Каждый день приближал победу. Все чаще и
чаще девушки мечтали о будущем. Но каждая ночь
могла навсегда прервать эти мечты.
«Мама, я верю, что мы еще встретимся, — писала
Катя в Москву. — Я ведь летаю с замечательной
летчицей— Надей Поповой».
Они летали над Волгой и Тереком, Кубанью и Доном,
Вислой и Одером. Их маленький самолет стал грозой
для фашистов. Они видели горящие села и города,
страдания советских людей. И они мстили врагу.
...Бомбили переправу на Висле. Шквальный огонь
оберегал реку. Подойти к ней — значит попасть под
сплошной обстрел. Но боевое задание — закон. И
экипаж Нади Поповой и Кати Рябовой, маневрируя курсом
и высотой, прорвался к реке. Бомбы падали в цель.
Вражеская переправа разбита, передовая, линия
фашистов отрезана от тыла.
Об этом вылете писали польские газеты, о нем
рассказывали жители Варшавы после войны. Но не знали
они тогда, что в самолете сидели две девушки,
мечтавшие о любви, о детях...
В тот день Катя получила письмо от Гриши. Он
просил ее беречь себя, рассказывал о своем последнем
вылете, в котором ему пришлось со своим ведомым
отбиваться от целой эскадрильи «мессершмиттов». Он
восхищался мужеством девушек.
«А как у тебя? — спрашивал он, заканчивая письмо. —
Ведь вам летать куда сложнее! Как подумаю о вашей
фанере, летающей ночью, становится жутко».
От таких писем сильнее билось девичье сердце...
*
Кончалась четвертая военная зима. Женский полк
готовился к встрече Дня Советской Армии. Для Кати
255

этот день стал самым торжественным в ее жизни: Указом
Президиума Верховного Совета СССР ей было
присвоено звание Героя Советского Союза.
— Как высоко оценена моя работа, — делилась она
со своей подругой Клавой Серебряковой. — Как ты
думаешь, Клава, достойна ли я такой награды?
— Конечно, заслужила, Катя! Ведь ты почти
девятьсот раз летала бомбить врага и каждый раз смотрела
смерти в лицо. А вспомни, сколько раз ты прилетала в
изрешеченном пулями самолете? Сколько фашистских
складов, переправ, мостов и железнодорожных эшелонов
ты разбомбила? Вспомни ту страшную ночь в Польше,
когда ты с Надей Поповой восемнадцать раз бомбила
врага. Подумать только — восемнадцать вылетов за одну
ночь! А полеты с молодыми летчицами. Ты, штурман
эскадрильи, скольким летчицам дала боевое крещение,
скольких штурманов выучила. А вспомни свои полеты на
разведку...
В воспоминаниях вставали ясно четыре года
тревожной фронтовой жизни.
Советские войска шли вперед. Заря Победы
освещала землю. А вместе с ней — мечты о возвращении
домой.
«Мама! Увидеть тебя, твои лучистые глаза, твои
мягкие дорогие морщинки. Отнять, прижаться к груди и
тихо прошептать: «Я здесь, в Москве, и всегда буду с
тобой»».
Нелегким было возвращение в родной дом. Умер
отец. Погиб на Калининском фронте любимый брат.
И Симе, старшей сестре, сколько горя принесла война!
Не вернулся с фронта ее муж. Это он помогал большой
семье Рябовых поднять детей. Благодаря ему Катя
училась в МГУ...
Как долго летит самолет. Под крылом проплыли
Висла, Варшава, украинские поля, белорусские леса.
Впереди — Москва. Сердце отстукивает время. К горлу
подкатываются слезы.
Москва, родная Москва! Здесь мама, братья, сестры.
Здесь они встретятся с Гришей...
Больше двадцати лет живут они вместе.
256

Одна за другой исполнялись мечты. Она на 3-м курсе
механико-математического факультета МГУ, он
слушатель инженерного факультета Военно-воздушной
академии. Они учились жадно, упорно, страстно. Каждая
минута на учете. Его стихия — динамика полета. Ее —
теоретическая механика. Если что в институте непонятно,
она знает: дома с Гришей все будет выяснено, решено.
С ним всегда легко и просто.
В воздушной армии, которой командовал Маршал
авиации К. А. Вершинин, хорошо знали
летчика-штурмовика дважды Героя Советского Союза Григория Сив-
кова. Когда Сивков поднимался в воздух, фашистское
радио немедленно сообщало:
— Опасность, опасность, ас Сивков в небе.
Его боялись фашисты в воздухе, им восхищались
на земле советские люди.
А вот учиться летчик Григорий Сивков пошел на
инженерный факультет.
— Чтобы быть настоящим летчиком, надо знать
сердце машины, — говорит он.
Окончены МГУ и академия. Появилась дочка
Наташа. Много забот, но радости куда больше. Затем
окончены аспирантура и адъюнктура. Сейчас
молодые ученые заняты большой и интересной научной
работой.
А бывало у Кати и так.
...Небольшая аудитория Военно-воздушной академии.
К столу подходит элегантная женщина. Она приятно
улыбается и, конечно, волнуется. Сегодня она, доцент
кафедры теоретической механики Московского
полиграфического института, делает доклад о решении одной из
задач динамики полета на заседании кафедры, на
которой работает ее муж, кандидат технических наук Г.
Сивков.
Спокойная и ясная ее речь. Логичны и точны ее
мысли. Целый час рассказывает Катя военным
инженерам о своем решении задачи, о пользе этого варианта
в применении к практическим делам динамики
полета.
С гордостью смотрит на нее муж, а летчики и
инженеры восхищаются весомостью ее мыслей и умением
ясно их передать другим.
257

А дома ждут дети. Их двое: Наташа и Иринка.
Женщина — воин, ученый, мать. Когда
задумываешься над этим сочетанием, встает образ человека с
богатой, щедрой душой, сильного и благородного, сурового
и нежного...
Немало лет отдала людям эта мужественная
замечательная русская женщина, и много хорошего сделает
она для людей еще в своей жизни.

с
юлия Друнина ^^ ветлокосый
солдат
Передо мной пожелтевший
от времени наградной лист эпохи Великой
Отечественной войны. В графе, очень официально
озаглавленной: «Краткое конкретное изложение личного боевого
подвига или заслуг», казенным языком полкового писаря
«изложено», как старший сержант Зинаида Самсонова,
санинструктор 1-го батальона 667-го стрелкового полка
Ромоданской стрелковой дивизии, кандидат в члены
ВКП(б), «с первой группой бойцов 24 сентября 1943
года в районе села Сушки, Каневского района,
форсировала реку Днепр...»
Как много стоит за этими скупыми строками!..
Девятнадцатилетняя Зина вызвалась добраться до
правого берега с первым же взводом добровольцев. И вот
по ночной реке двинулись превращенные в плоты
понтоны. Но...
Столбом поставил воду
Вдруг снаряд. Понтоны — в ряд.
Густо было там народу —
Наших стриженых ребят...
И увиделось впервые,
Не забудется оно:
Люди теплые, живые
Шли на дно, на дно, на дно...
Под огнем — неразбериха —
Где свои, где кто, где связь?
Только вскоре стало тихо —
Переправа сорвалась...
259

Но вцепился в берег правый,
Там остался «первый взвод» *.
И среди этих героев, «вцепившихся» в правый берег,
была невысокая светло-русая девушка с круглым
русским лицом и серыми спокойными глазами. Она то
перевязывала раненых, то хваталась за автомат, отбиваясь
от наседавших фашистов. Когда кончились патроны,
Зина сражалась гранатами, снятыми с убитых врагов.
26 и 27 сентября немцы предприняли последние
отчаянные усилия выбить русских с правого берега. Они
ходили в контратаки по восемь раз в день. Под
непрерывным минометным и пулеметным огнем девушка
вынесла с поля боя тридцать тяжелораненых бойцов и
офицеров. Но вынести и перевязать — это еще полдела.
Чтобы спасти жизнь раненых, необходимо было спешно
переправить их на левый берег.
И Зина грузит раненых на понтон. Снова кипящий
Днепр, снова «переправа, переправа, берег левый, берег
правый». А рядом — беспомощные люди, ищущие
защиты у нее, молоденькой девушки, почти девочки.
Казалось, только чудо могло спасти их всех.
И чудо свершилось: понтон благополучно пристал
к левому берегу. Девушка спешно погрузила раненых
на повозки, пришедшие из санроты, и опять вспрыгнула
на понтон, возвращавшийся на правый берег...
Снова читаю и перечитываю пожелтевший наградной
лист: «Санинструктор Самсонова... достойна
представления к званию Героя Советского Союза». Подпись
командира полка. Дата —октябрь сорок третьего. Потом,
в ноябре, слово «достойна» написал командир дивизии,
к тому времени уже получившей наименование
краснознаменной Ромодано-Киевскои. Затем — командир
корпуса, дальше— командующий армией. И, наконец, 3 июня
1944 года. Указом Президиума Верховного Совета
Зинаиде Самсоновой было присвоено звание Героя
Советского Союза.
Но Зина уже не узнала об этом...
Пока наградной лист путешествовал по необходимым
инстанциям, девушка воевала, спасала раненых, шла
с армией вперед и вперед...
Стихи А. Твардовского.
260

И когда еще не был подписан Указ, утверждающий
бессмертную славу Зины Самсоновой, она погибла в
бою за маленькую белорусскую деревню Холм,
затерянную в болотистых чащах Полесья.
Военное счастье шло рядом с девушкой на
Сталинградском и Воронежском фронтах, оно было рядом и в
днепровском аду — без единой царапины вышла она из
этих грандиозных боев. А тут, в полесской деревушке,
счастье изменило светлокосому солдату...
Мне выпала честь быть однополчанкой этой
удивительной девушки.
Когда меня, «начинающего» санинструктора,
направили в батальон, которым (как шутили бойцы)
«командовала Зинка», краснознаменная Ромодано-Киевская
дивизия стояла на переформировке в прифронтовой
полосе. После боев на Украине, после форсирования
Днепра дивизия крайне нуждалась в отдыхе и
пополнении.
С волнением подходила я к санвзводу: сейчас я
увижу ту самую Зину Самсонову, о которой по фронтам уже
ходили легенды.
Возле землянки, отличавшейся от других белым с
красным крестом флагом, невысокая светло-русая
девушка в ватных брюках старательно умывалась снегом.
Я представилась ей по всей форме, щеголяя
подчеркнутой выправкой новобранца. Зина чуть насмешливо
осмотрела меня с головы до ног и задержала взгляд на
задубевших от мороза сапогах.
— Форсишь? Или валенок нету? — вместо
приветствия сердито спросила она.
— А что? — огорошенная таким приемом, ответила
я вопросом на вопрос.
— А то, что обморозишь лапы, — повысила она
голос. И так же сердито приказала: — Возьмешь мои
валенки, если своих не нажила!
— А вы сами?
— А я привычная! — вдруг широко улыбнулась
девушка и протянула мне шершавую руку: — Самсонова.
Зина. И не «выкай» — я небось не старше тебя.
...В боях я оценила меткость солдатской шутки о том,
что нашим батальоном «командует Зинка». Она всегда
была впереди, а когда впереди девушка, можно ли
мужчине показать свой страх? И тот, кто вдруг заколебался,
261

кто не в силах был подняться под ураганным огнем,
видел перед собой спокойные серые глаза и слышал чуть
хрипловатый девичий голос: «А ну, орел, чего в землю
врос? Успеешь еще в ней належаться!»
В батальоне нас, девушек, было всего две. Спали
мы под одной шинелью, ели из одного котелка — можно
ли не подружиться? Но дружбе этой суждено было очень
скоро оборваться...
И сейчас, когда прошло уже много лет, мне трудно
вспоминать о том, что случилось в один из январских
дней на втором Белорусском фронте в районе
неизвестной полесской деревушки Холм. Свою боль, свое горе
я попыталась вложить в стихи, которые так и назвала —
«Зинка».
Мы легли у разбитой ели.
Ждем, когда же начнет светлеть.
Под шинелью вдвоем теплее
На продрогшей гнилой земле.
— Знаешь, Юлька, я — против грусти,
Но сегодня она не в счет.
Дома, в яблочном захолустье
Мама, мамка моя живет.
У тебя есть друзья, любимый,
У меня лишь она одна.
Пахнет в хате квашней и дымом,
За порогом бурлит весна.
Старой кажется: каждый кустик
Беспокойную дочку ждет.
Знаешь, Юлька, я — против грусти,
Но сегодня она не в счет...
Отогрелись мы еле-еле.
Вдруг — нежданный приказ: «Вперед!»
Снова рядом в сырой шинели
Светлокосый солдат идет.
...Шла дивизия в бой без песен,
Шла без митингов и знамен.
В окруженье попал в Полесье
Наш потрепанный батальон.
Зинка нас повела в атаку,
Мы пробились по черной ржи,
По воронкам и буеракам,
Через смертные рубежи.
262

Мы не ждали посмертной славы —
Мы хотели со славой жить!
Почему же в бинтах кровавых
Светлокосый солдат лежит?
Ее тело своей шинелью
Прикрывала я, зубы сжав.
Белорусские ветры пели
О рязанских глухих садах...
Знаешь, Зинка, я — против грусти,
Но сегодня она не в счет.
Дома, в яблочном захолустье
Мама, мамка твоя живет.
У меня есть друзья, любимый,
У нее ты была одна.
Пахнет в хате квашней и дымом,
За порогом бурлит весна.
И старушка в цветастом платье
У иконы свечу зажгла...
Я не знаю, как написать ей,
Чтоб тебя она не ждала.
...Письмо Зининой матери — Марии Максимовне —
так и не было написано — не поднялась рука...
Пусть же мой очерк будет запоздалым письмом в то
«яблочное захолустье», где и сейчас живет мать героини.
Низко кланяюсь вам, дорогая Мария Максимовна. Мы
никогда не забудем нашего светлокосого солдата, вашу
Зину. Она была хорошей дочерью и вам, и своей второй
матери — Родине.

НАТАЛЬЯ КРАВЦОВА \^/ / Щ^ЫСЯЧп вОСвМЬ
(меклин), боевых вылетов
Герой Советского
Союза
Москва 1941 года. Первый снег
запорошил землю. Белым пухом лег на еще зеленую
листву деревьев, на скамьи в скверах. Первый мороз
сковал льдом лужи на мостовой.
Ранним октябрьским утром мы идем по пустынным
улицам к Казанскому вокзалу. В колонне одни девушки.
На нас новенькая солдатская форма. Поскрипывают
большие кирзовые сапоги. Огромные шинели туго
затянуты солдатским ремнем. Идем и поем песни. У каждой
за плечами рюкзак, котелок, позвякивающий в такт
шагу, фляга на поясе. Сапоги скользят по булыжной
мостовой. Изредка кто-нибудь падает под звон котелка и
общий смех.
Мы идем мимо скверов, откуда торчат стволы
зениток, мимо разрисованных домов: на стенах — серые
дороги, зеленые деревья; окна — в полосках крест-накрест.
Мы идем на войну.
Среди девушек — летчицы из аэроклубов, московские
студентки, техники из ГВФ, комсомолки заводов и
фабрик Москвы. Все девушки: и те, кто уже посвятил себя
авиации, и те, кто еще никогда не видел близко
самолета, — пришли добровольно в авиационную часть,
организованную известной летчицей Героем Советского
Союза Мариной Расковой.
Вместе с группой летчиц шагает Ирина
Себрова—невысокая стройная девушка с мягкими карими глазами.
264

Шапка надвинута низко на лоб. В лицо бьет мелкий
сухой снежок. Настроение у Иры бодрое, приподнятое.
Это — общее настроение. Ира чувствует, что она —
частица коллектива, у которого одно общее сердце, молодое,
горячее, рвущееся в бой.
Как и многие другие девушки, Ирина Себрова
пришла в женскую авиационную часть из аэроклуба. К
этому времени, в двадцать три года, она была уже довольно
опытным инструктором, выпустив за два года работы
во Фрунзенском аэроклубе Москвы несколько групп
курсантов.
1936—1938 годы были годами увлечения авиацией.
Молодежь садилась на самолет. В то время Ирина после
окончания семилетки училась в механическом техникуме
и работала слесарем по ремонту сшивальных машин
на картонажной фабрике. Ира любила возиться с
машинами, копаться в новых механизмах, налаживать станки.
И когда возникали какие-нибудь неполадки с машинами
или на фабрику поступали новые станки, купленные за
границей, на помощь звали именно ее, а не дядю Васю
или других наладчиков. Когда фабрика на собственные
средства купила стране самолет, из аэроклуба прислали
три комсомольские путевки для молодежи, желающей
научиться летать. Среди лучших комсомольцев, которых
фабрика направила в авиацию, была и Ирина.
Ира быстро научилась летать, и ее оставили в группе
инструкторов. Затем направили в Херсонское
авиационное училище ГВФ, по окончании которого она вернулась
работать в Москву во Фрунзенский аэроклуб.
С первого дня войны Ира стремилась попасть на
фронт. И такая возможность ей вскоре представилась.
...Тает снежок на ресницах. Щеки пощипывает мороз.
Дружная песня раскалывает тишину улиц
настороженной Москвы. А навстречу ей несется другая, размеренная
и торжественная, песня военного времени: «Вставай,
страна огромная!..» Ира чувствует, как от этой песни
мороз пробегает по коже, и твердый комок
подкатывается к горлу. «Вставай на смертный бой!» — И руки сами
сжимаются в кулаки.
Этот день, это утро запомнились на всю жизнь. Мы
шли на войну. Пусть мы не сразу попали на фронт,
а только спустя семь месяцев, пройдя необходимую
учебную и летную подготовку в тылу, на Волге, но именно
265

этот день был днем, когда мы уходили защищать
Родину.
Редкие прохожие останавливались, глядя на нас, и
качали головой, вздыхали. А пожилые женщины, утирая
слезу краешком платка, горестно смотрели нам вслед и
крестили нас дрожащей рукой...
С Ирой я подружилась уже на фронте, когда меня
назначили штурманом к ней в экипаж. Это было трудное
время. Летом 1942 года наши войска оставили Донбасс,
где наш полк начал свою боевую работу. Вместе с
войсками и мы отступали все дальше и дальше на
юго-восток. Но, отступая, мы не теряли времени даром: каждую
ночь бомбили вражеские части, продвигавшиеся вперед.
А днем перелетали на новую площадку, все ближе к
Кавказу. Обстановка иногда складывалась так, что после
выполнения задания опасно было возвращаться на свой
аэродром: там уже могли быть фашисты. Случалось
часто и так, что мы прекращали полеты среди ночи,
получив приказ срочно перелетать на новое место.
В дни отступления я хорошо узнала Иру. Она и
раньше мне нравилась — тихая, скромная, удивительно
приятная девушка. И втайне я мечтала с ней летать. Когда
же после некоторых перемещений в полку нас назначили
в один экипаж, я была очень рада.
Познакомившись с Ирой ближе, я узнала, что это
девушка очень требовательная к себе, в высшей степени
честная и не терпящая никакой фальши. Ей были
совершенно чужды какая-либо рисовка, стремление показать
себя в лучшем свете, неискренность. И если Ира
замечала эти черты в других, ей самой становилось как-то
неловко и стыдно. Она никогда не поступала вразрез
со своими убеждениями или иначе, чем ей подсказывала
совесть, и всегда была очень справедлива в своих
суждениях. Вероятно, поэтому девушки в полку часто
советовались с Ирой по самым различным вопросам и
прислушивались к ее мнейию.
Ира отлично летала — уверенно, спокойно, в любую
погоду и в любых условиях. И все же у нее, как и у
многих других, была полоса невезения, которая относится
к периоду подготовки к фронту и самому началу боевых
вылетов. Ира пережила две серьезные аварии. На ее
глазах насмерть разбились четыре наших девушки.
Чудом остались целыми сама Ира и ее штурман — Руфина
266

Гашева. Однако Ира сумела мужественно перенести это
трудное для нее время и не поддалась чувству
неуверенности, которое может заползти в душу летчика в
подобных случаях.
Ира нравилась мне все больше и больше. Постепенно
мы с ней подружились. Наша дружба, которая длится
уже много лет и после войны, никогда ничем не
омрачалась. Все эти годы я питаю к Ире самую горячую
симпатию и глубоко уважаю ее, человека редкой
душевной чистоты, с чутким, отзывчивым сердцем и
твердым, принципиальным характером.
По-настоящему первое боевое крещение мы получили,
летая в предгорьях Кавказа. Здесь, в Сунженской
долине, окруженной горными хребтами, мы задержались на
целых полгода.
Полеты в районе Терека были трудными не только
из-за того, что противник организовал здесь довольно
сильную противовоздушную оборону. Большую роль
играла быстро меняющаяся погода и туманы в горах, что
усложняло полеты.
Однажды Ира получила задание бомбить немецкие
зенитные средства, расположенные в районе города
Моздока. В ее задачу входило отвлечь внимание зениток и
прожекторов на себя, чтобы дать возможность в это
время другим нашим экипажам уничтожить боевую технику
противника в этом же районе.
Когда мы вылетали, темное небо было усеяно
крупными звездами и погода казалась отличной. Но уже за
хребтом увидели, что с востока наползал плотный белый
туман, грозя закрыть и аэродром, и нашу цель.
— Ира, видишь, туман, — сказала я.
Ира кивнула. И ответила:
— А цель открыта.
«Успеем ли вернуться прежде, чем закроет
аэродром?»— подумала я, но ничего больше не сказала.
Пока цель открыта, нужно лететь вперед.
Фашисты встретили нас зенитным огнем. Пошарив в
небе, скрестились лучи прожекторов, цепко схватив наш
самолет. К нему потянулись красновато-желтые трассы.
Стреляли крупнокалиберные пулеметы. Ира
маневрировала в огне, насколько это было возможно с нашим
тихоходным ПО-2. Секунды казались часами.
Прицелившись, я сбросила бомбы на ближайший прожектор. В это
267

время один за другим отбомбились два других экипажа,
летевшие вслед за нами. Теперь можно было уходить.
Резко развернувшись, Ира со скольжением попыталась
выйти из лучей. Под крылом блеснул Терек. Один за
другим прожекторы отключились. Вот они
заметались в поисках других самолетов. Но поздно: успешно
отбомбившись, оба самолета уже летели вслед за нами
домой.
А туман тем временем почти целиком закрыл
аэродром. Там тревожились — то и дело в воздух взлетали
ракеты, пятнами расплываясь в тумане. Ира, пробив туман,
благополучно посадила самолет. Следом за нами сели и
остальные самолеты.
В другой раз Ире пришлось лететь к цели прямо-таки
в нелетную погоду. На полпути от аэродрома до цели мы
попали в снегопад. Вскоре землю закрыла низкая
облачность, в которой, однако, попадались «окна», то есть
просветы.
Когда до цели оставалось несколько минут, Ира
сказала:
— Будем ждать «окна». Приготовь САБ.
Цель обнаружили легко: при подходе зажглись
прожекторы. Лучи упирались в облака. К счастью, мы
дождались просвета в облаках. Я поспешила бросить
осветительную бомбу.
— Ира, смотри, слева от дороги. Видишь, машины?
— Ну, давай ударим. Не задерживайся, а то закроет.
— Доверни чуть левее. Еще. Стоп.
Бомбы угодили прямо в машины. Вспыхнул пожар,
окрасив облака и землю в багровый цвет.
На обратном пути Ира вела самолет в облаках. Как
я ни старалась, но земли разглядеть не могла. На нашем
пути лежал горный хребет. Вся Сунженская долина и
наш аэродром были закрыты. Нужно было что-то
предпринимать.
— Что будем делать? — спросила Ира. — Скоро
горы. Где мы сейчас?
Я не могла сказать точно где. Но спуститься ниже
нужно было во что бы то ни стало. Решили бросить
осветительную бомбу в один из слабых просветов в
облаках. Вслед за ней спустились немного ниже и уже
потом, когда она погасла, вдруг заметили внизу огонек.
— Фара! Наташа, это фара на дороге!
268

Ира стала смело снижаться в ее направлении. Вскоре
облака оказались выше нас, и мы выскочили на речку.
Это была Сунжа. Ира вела самолет низко-низко вдоль
русла реки. Так мы проскочили через ущелье между
хребтами и вышли к аэродрому. Нас ждали: самолет
наш сел последним.
На Северном Кавказе Ира Себрова совершила более
двухсот пятидесяти боевых вылетов. На ее счету —
поврежденные переправы и железнодорожный состав,
вражеские автомашины и боевая техника, склад с горючим
под Малгобеком. В ноябре 1942 года Ира Себрова
получила первую награду — орден Красного Знамени.
Ира летала много и умело. Она выводила самолет
невредимым из самых сложных ситуаций. Мы с ней
считали, что нам везло. В самом деле, ведь мы летали на
самолете под номером 13. Как-то раз инженер
эскадрильи Татьяна Алексеева предложила:
— Слушай, Иринка, а не сменить ли тебе номер
машины? Живо нарисуем какой-нибудь круглый номер
на хвосте. Все-таки чертова дюжина...
— Ну не-ет, — протянула Ирина улыбаясь, — наша
машинка нас не подведет.
Когда мотор на нашем самолете отработал свой
ресурс, весь экипаж, оказавшийся «безлошадным», был
отправлен в Хачмас, где располагались полевые
авиационные мастерские (ПАМ). Ира, захватив механика
Валю Шеянкину и меня (мы обе уселись в задней
кабине), полетела к Каспийскому морю. Этот наш полет (а мы
были первым экипажем, который полетел на ремонт)
положил начало дружбе нашего полка с ПАМом,
который почти всю войну ремонтировал наши самолеты.
И начальник ПАМа, полковник Бабуцкий, и технический
состав мастерских относились к нашим девушкам с
большим уважением и симпатией. Самолеты,
отремонтированные ПАМом, никогда нас не подводили.
Для Иры этот полет был знаменательным: здесь она
встретилась со своим будущим мужем — техником
Александром Хоменко.
Когда Ира красиво посадила самолет на небольшую
площадку возле мастерских, к ней первым подбежал
высокий мужчина с черными, как смоль, усами, похожий
на цыгана: загорелое лицо, нос с горбинкой, живые
веселые глаза.
269

— Здравствуйте, девушки. Вы откуда же такие
лись?
— Спустились к вам с неба, — засмеялась Ира.
— Ну, тогда добро пожаловать. — И, покрутив чер-.
ный ус, он приложил руку к козырьку.
Саша оказался очень общительным, веселым парнем.
Потом мы узнали, что у него золотые руки. Он любил
работать и все умел. Когда наши летчицы возвращались
в полк на своих «птичках», отлично отремонтированных
и выкрашенных под мрамор, мы знали, что это дело его
рук.
Однажды Саша прилетел к нам в полк и от имени
ПАМа передал полку прекрасно сделанный памовцами
самолет.
— Наш ПАМ в знак дружбы и уважения к вашему
полку дарит вам самолет, который мы собрали из
запчастей,— сказал Саша.
Самолет мы назвали «Комсомолкой». Он был
вручен лучшему комсомольскому экипажу: летчице Тане
Макаровой и штурману Вере Велик.
Время шло, и наконец мы дождались дня, когда
пришел приказ перелетать на новую точку — вперед. После
разгрома на Волге гитлеровские войска начали
отступать с Кавказа. Теперь мы часто перебазировались с
одной площадки на другую, каждую ночь получая
задачу: бомбить отступающего противника.
Отходя с Кавказа, немецкие войска оказывали
слабое сопротивление, и мы без труда бомбили колонны
автомашин и техники, двигавшиеся по дорогам с
включенными фарами.
По-прежнему Ира была моим командиром. В одну
из боевых ночей мы с ней удачно сбросили бомбы в
самую гущу машин, на перекрестке шоссейных дорог
под Минеральными Водами. Ира неслышно
планировала до высоты четыреста — пятьсот метров.
— Пора. Выдержи курс поточнее, Иринка.
Раздались взрывы. Самолет тряхнуло волной.
Бомбы разорвались прямо на дороге. Вспыхнул пожар.
Создалась пробка, движение остановилось.
— Эх, еще бы хоть парочку бомб! — с сожалением
сказала Ира и, круто развернувшись, взяла курс на
аэродром. Нужно было спешить, чтобы успеть слетать
еще раз до рассвета. Словно услышав Ирины слова,
270

кто-то из наших девушек отбомбился точно по маши-
нам.
Двигаясь вперед за наступающими войсками, наш
полк дошел до Кубани. На большом, настоящем
аэродроме (а не на случайно выбранной площадке) в
станице Пашковская, под Краснодаром, мы разместили
свои ПО-2 в капонирах.
Отсюда Ира десятки раз летала бомбить
гитлеровцев под Новороссийском и на «Голубой линии» —
укрепленной оборонительной линии фашистов.
Летала Ира уже не со мной, а с другими
штурманами— Галей Докутович, Катей Доспановой, позднее с
Лидой Целовальниковой. Я же, переучившись на
летчика, по-прежнему оставалась вместе с Ирой. Меня
назначили летчиком в звено, которым она
командовала. За то время, пока я летала с ней (а мы с ней
триста пятьдесят раз летали на задания), я многому
научилась у нее — Ира была прекрасным инструктором.
Мы по-прежнему дружили. И хотя летали на
разных, самолетах, я всегда знала, где в тот или иной
момент находится Ира, что она делает.
Как-то раз мне показалось, что Иру сбили зенитки.
Это было летом 1943 года, вскоре после той ночи,
когда наш полк потерял сразу четыре экипажа. Ира в то
время заменяла командира эскадрильи Дину
Никулину, которая лежала после ранения в госпитале. Получив
задачу выделить два экипажа для полета на разведку
с бомбометанием по выбранной цели, Ира решила
лететь сама со штурманом Женей Рудневой, а вторым
экипажем назначила меня и штурмана Полину Гельман.
Пролетая по заданному маршруту и отмечая все
огневые средства, которые нам встречались, мы с
Полиной вдруг увидели, как впереди взметнулись в небо
лучи прожекторов и схватили самолет ПО-2. «Ира!» —
подумала я. Начался обстрел. Трассы пуль, казалось,
пронзали Ирин самолет насквозь. Стреляли
крупнокалиберные пулеметы, били зенитки. Самолет кувыркался
в воздухе, пытаясь выйти из лучей.
Увеличив скорость, я на полном газу лечу прямо к
Ире. У меня еще были бомбы. Вот самолет уже
совсем близко. Я вижу, как Ира скользит, пикирует,
бросает самолет в стороны, уходя от огненных трасс. Но
вот под крылом моего -самолета уже зеркало прожекто-
271

pa, рядом с ним — пулемет. Пора! Полина нажимает
рычаги —бомбы летят вниз. Тут же гаснет прожектор.
И вдруг я вижу, как круто пикирует Ирин самолет,—
мне кажется, что он падает, и я теряю его из виду.
Вышел из лучей или сбит? Этот вопрос мучил меня весь
обратный путь. Мне казалось, что самолет ползет, как
черепаха, хотя летели мы на максимальной скорости.
Когда мы сели, Ира еще не возвратилась. Но вот
садится самолет. Мы с Полиной бежим к нему и на ходу
вскакиваем на плоскость.
— Ира! Женя!
Да, это были они, целые и невредимые. Ира и
Женя вышли из самолета и спокойно, как всегда,
доложили командиру полка Бершанской о выполнении
задания.
В июле 1943 года в жизни Иры Себровой
произошло большое событие: она была принята в члены КПСС.
В этот день она летала с особенным подъемом.
Наступила осень 1943 года. Вместе с другими
экипажами, выделенными для боевой работы под
Геленджиком, Ира Себрова принимала участие в
уничтожении немецких войск в районе Новороссийска. Взлетая
с небольшой площадки на самом берегу моря, она
брала курс на Новороссийск. Внизу, под крылом самолета,
чернела вода. Справа темной грядой тянулись горы.
Полеты были напряженными. Меняющиеся
воздушные течения то прижимали самолет к воде, то
подбрасывали его вверх. Несколько десятков боевых вылетов
сделала Ира в этом районе.
Когда наши войска прорвали «Голубую линию» и
сбросили гитлеровцев с таманской земли, полк
обосновался в небольшом рыбачьем поселке недалеко от Тем-
рюка. Отсюда в течение нескольких месяцев (с октября
1943 года до апреля 1944 года) мы летали на Крым.
Ире, одной из лучших летчиц полка, поручали
сложные задания. Она участвовала в оказании помощи
небольшой группе наших войск, отрезанной в Эльтигене,
летала в море на поиски затерявшихся в шторм
катеров, на разведку, бомбила противника под Керчью.
В одном из боевых вылетов Ирин самолет был
подбит. Мотор, поврежденный осколком снаряда,
остановился, когда Ира находилась еще над территорией
противника.
272

— Придется садиться на вынужденную,— сказала
Ира Нине Реуцкой, совсем еще молодому штурману,
только недавно начавшей летать.
— Как... садиться?—упавшим голосом спросила
Нина. — Где?
— Тут, в Крыму,— ответила Ира.
Не могло быть и речи о том, чтобы пытаться
перетянуть через Керченский пролив. Ира планировала,
держа курс на восток. «Дотянуть бы только до своей
территории»,—думала она, а вслух сказала, чтобы
успокоить Нину:
— Ничего, все будет в порядке.
Линию фронта она пересекла, уже значительно
потеряв высоту. Сесть на искромсанном снарядами
небольшом плацдарме, отвоеванном нашей пехотой под
Керчью, было нелегкой задачей. Ира это знала.
Небо на востоке постепенно светлело. Скоро должен
был наступить рассвет. Но внизу все казалось
одинаково темным, как ни старались Ира и Нина рассмотреть
землю, чтобы выбрать площадку для посадки. Все-таки
Ира наметила место, которое казалось ей наиболее
подходящим.
Самолет приближался к земле.
— Ракету!— скомандовала Ира.
Нина быстро выстрелила белую ракету, потом
другую. Но и это не помогло: по-прежнему впереди ничего
нельзя было рассмотреть. Ира все внимание
сосредоточила на том, чтобы посадить самолет и вовремя
уклониться от возможного препятствия. И когда земля
была уже совсем близко, впереди вдруг выросла
темная масса.
— Гора! — крикнула Нина.
Самолет стукнулся колесами о землю, пробежал
немного и, резко затормозив, уткнулся носом в землю.
Выбравшись из самолета, девушки увидели рядом
подбитый танк со свастикой, спутанные клубки колючей
проволоки, столбы с проводами. Чуть подальше — наш
разбитый истребитель. Земля была изрыта воронками
от снарядов и бомб.
Ира и Нина переглянулись и ничего не сказали
друг другу. Трудно было поверить, что здесь можно
было посадить самолет и остаться целыми. Рассвет уже
наступил, когда девушки добрались до переправы через
11 Героини. Вып. 2 273

Керченский пролив. Небольшой катер, увозивший на
другой (таманский) берег раненых бойцов, спешил
отплыть. Ожидали бомбежку: немцы прилетали регулярно
каждое утро. Девушки с трудом уговорили начальника
переправы взять их на переполненный катер. Не прошло
и десяти минут, как над головой загудели самолеты.
Катер не успел причалить, а вниз уже полетели бомбы.
Высадившись на берег, Ира и Нина переждали
бомбежку, укрывшись в воронке от снаряда. Потом пешком
и попутными машинами добрались в полк.
Много раз еще летала Ира бомбить немецкие войска
под Керчью и каждый раз искала глазами то место, где
посадила подбитый самолет.
Зимой 1944 года Ира ездила на десять дней в отпуск.
Она побывала в Москве и в родной деревне Тетяковке,
где оставались отец и младшая сестра Клава. Там Ира
узнала о том, как умерла ее мать.
И вот Ира снова в полку. Мы бродим с ней по
песчаному берегу. Над серым неспокойным морем
проносятся свинцовые тучи. Она рассказывает мне о своей
поездке, о Москве, о маме...
— Немцы были в деревне недолго, их быстро оттуда
выгнали. А мама умерла...
Ира рассказывает медленно, словно думает вслух.
Тонким прутиком она чертит какой-то рисунок на
мокром песке. Линии быстро исчезают, размываемые водой.
— Наверное, она и сейчас была бы жива... Они у
всех отбирали теплую одежду. А с нее силой стащили
валенки... У мамы было больное сердце...
Ире больше не хочется говорить. И я молчу тоже.
Да и на полеты пора. Мы медленно поднимаемся по
узкой тропинке в поселок...
В апреле началось большое наступление на Крым.
Апрель — май мы двигались вперед. Вместе с другими
летчицами Ира бомбила отступавшие вражеские
войска на крымских дорогах, под Феодосией, Балаклавой,
Севастополем.
После освобождения Крыма полк участвовал в
операциях по разгрому гитлеровских войск в Белоруссии,
затем в Польше и, наконец, в самой Германии.
Ира Себрова со своим штурманом Лидой Целоваль-
никовой летала на уничтожение немецких группировок,
так называемых котлов, бомбила немецкие войска под
274

Белостоком, Варшавой, Штеттином, на Немане, Висле
и Одере.
Не раз Ире приходилось попадать в трудные
условия, под обстрел, садиться ночью вынужденно на
подбитом самолете.
В одну из боевых ночей Ира и Лида, выполнив
задание, возвращались на свой аэродром.
— Погода что-то портится, — сказала Лида, — и
ветер изменился: сносит нас теперь влево.
Вскоре пошел густой снег. Ориентироваться стало
невозможно. Ира продолжала лететь с курсом на
аэродром. Но кончилось расчетное время, а снег не
переставал, и все вокруг было закрыто пеленой. Девушки не
видели, когда они пересекли Вислу. Горючего в баке
оставалось совсем мало, когда Ира сказала:
— Что ж, будем садиться!
Четыре раза пробовала Ира сесть, но каждый раз у
самой земли перед самолетом вставало какое-нибудь
препятствие — лес, столбы с проводами, деревья.
Наконец на пятый раз она посадила самолет. И тут же
мотор стал: бак был пуст.
Пришла весна 1945 года. Война приближалась к
концу. В воздухе пахло победой. Остались позади
Висла и Одер. Последние свои боевые вылеты экипажи
полка совершали, летая из района Ной-Бранденбурга на
порт Свинемюнде, откуда эвакуировались на кораблях
немецкие войска.
Оставались считанные дни до победы. Пал Берлин.
На следующий день после взятия немецкой столицы
Ира и я, летая днем, уклонились от своего маршрута
и полетели смотреть Берлин. Огромный город, весь в
развалинах, окутанный дымом, лежал внизу. Во многих
местах догорали пожары. Снизившись, мы
развернулись над Бранденбургскими воротами, покружили над
рейхстагом. Парой пролетели низко-низко над флагом
Победы.
Да, это был Мир, долгожданный Мир, к которому
Ирина Федоровна Себрова пришла дорогой подвига,
совершив тысячу восемь боевых вылетов.
11*

*У~*/сег
а. Парфенов ъ/^S сегда на посту
В кабинет секретаря
Вышневолоцкого горкома партии вошла невысокая
женщина, скромно и аккуратно одетая. Она приветливо
поздоровалась и присела в сторонке. Не вступая в наш
разговор, разглядывала в окно чуть видные в вечернем
сумраке контуры домов и деревьев. Но, когда мы с
секретарем горкома заговорили о Героях Советского
Союза, проживающих в Вышнем Волочке, она
несколько оживилась и вставила только одну фразу:
— О живых надо писать, но не забывайте и тех, кто
не вернулся с войны.
Сказано это было так, что я невольно
заинтересовался ею. Это была Мария Васильевна Смирнова.
С виду она кажется застенчивой, мало и неохотно
рассказывает о себе, смущается.
— Писать обо мне нечего. Я самая обыкновенная
советская женщина, каких у нас миллионы. Вы лучше
напишите о моей учительнице.
Я слушал Марию Васильевну и от всей души
завидовал русской женщине Анне Михайловне Доброхва-
ловой, оставившей в сердце своей ученицы
незабываемые воспоминания о себе и школе, где она много лет
трудилась.
Все Мария Васильевна помнит: и изумительную
аккуратность своей учительницы, и душевную сердечность,
и подчас добрую, а то и суровую строгость,
276

Когда М. В. Смирнова, окончив Лихославльский
педагогический техникум, приехала работать в село Па-
люжье, бывшего Новокарельского района, она многое
переняла у своей любимой учительницы. Так же как и
Анна Михайловна, М. В. Смирнова не жалела ни сил,
ни знаний, ни энергии. Она их щедро отдавала детям.
Годы формирования Марии Смирновой как
человека, гражданина совпали с периодом бурного развития
авиации в нашей стране, организации аэроклубов и
авиационных школ. Даже любовь к школе не могла
умалить у Марии Васильевны жажду быть летчицей. При
виде самолета у нее замирало сердце, ей больше всего
хотелось подняться в небо и пролететь над родной
деревней Воробьево, покружить над Палюжьем, Лихо-
славлем, а потом полетать над Москвой, Ленинградом.
Но пока это были только мечты, мечты желанные и,
казалось, несбыточные.
Весть о переезде семьи в город Калинин Мария
Васильевна восприняла с нескрываемой радостью. Правда,
трудно было расставаться с родной школой, но мысль о
том, что она в Калинине сможет работать и
одновременно учиться в аэроклубе, окрыляла ее.
Поступив в аэроклуб, Машенька — так ласково
называли ее курсанты — почувствовала себя необыкновенно
счастливой. Днем она работала в детском саду, а по
вечерам бежала к остановке трамвая, чтобы не опоздать
на занятия в аэроклубе. Ей тогда было чуть больше
семнадцати, и оттого, видно, Маша не чувствовала
усталости.
Никто не знал, как тяжело было Маше учиться и
работать. Ведь овладеть специальностью летчика — дело
не простое. Тут нужны были прочные знания
математики, физики и других точных наук, без которых нельзя
быть пилотом.
Помогало Маше сознание того, что она не одна.
Рядом с ней сидели на занятиях рабочие парни, у многих
из которых знаний было еще меньше. Но желание
овладеть мастерством летчика побеждало все. Днем
курсанты работали на вагоностроительном заводе, на
железной дороге или на «Пролетарке», а вечером учились.
Это был веселый и замечательный народ.
От первого полета у Маши осталось впечатление,
как от большого, светлого праздника. Страстная тяга
277

к полетам рассеяла всякие сомнения, пробудила
необыкновенную смелость, и Маше больше всего хотелось
с высоты посмотреть на аэродром, на Калинин.
А вот контрольный полет заставил ее всерьез
поволноваться. Девчат тогда неохотно брали в авиацию,
и Маше предстоял очень сложный экзамен в воздухе.
Принимал его начальник летной части, опытный
пилот.
Из всех фигур пилотажа, которые предстояло
выполнить в воздухе, Машу больше всего беспокоил
переворот. Она знала, что при этом упражнении из-за
малого роста у нее, как говорят летчики, «недоставало
ноги». Но Маша сумела найти выход. Она резко дала
педаль, та дошла до отказа и оставалась в этом
положении несколько очень нужных мгновений.
Проверяющий сидел позади и ни одного замечания не сделал.
И вот выстраивают всех курсантов. Смущенная
Мария Смирнова стоит последней, на левом фланге, с
трудом сдерживая волнение.
«Наверно, провалила», — пронеслось в голове.
И вдруг проверяющий сказал:
— Летать надо, как Мария Смирнова.
Даже не верилось, что это говорили о ней. Машу
горячо поздравили инструктор, товарищи. В этот вечер
Маша возвращалась в детский сад в том восторженно-
приподнятом настроении, когда человеку кажется, что
все самое трудное осталось позади. Предстояло
осуществить еще одно желание: поступить на службу в
авиацию. Вскоре и эта мечта сбылась. Маша Смирнова
стала работать летчиком-инструктором в Калининском
аэроклубе.
А когда ворвалась в нашу жизнь война, Мария
Васильевна добровольно ушла в действующую армию. По-
иному она не могла поступить.
Вместе с Марией ушли на фронт три ее брата:
Алексей, Александр и Петр. Причем Петр был тоже
авиатором.
В перерывах между чбоями Маша писала матери и
братьям письма. В одном из них она сообщала:
«Дел у меня, мама, много, и дела нелегкие, но я
себя чувствую превосходно. Радуюсь, что я не одна, а со
мной вместе сражаются за Родину и мои братья.
Крепись, мама, не горюй. Разгромим проклятого Гитлера,
278

и тогда все соберемся за нашим семейным столом.
Благодарю, родная, за твои бессонные заботы и
неугомонные хлопоты».
Так оно и случилось. Собралась семья Смирновых
в полном составе, но произошло это намного позже, чем
Маша предполагала.
Командиру эскадрильи М. В. Смирновой пришлось
совершить почти тысячу боевых вылетов на самолетах
ПО-2, у которых нет ни бронированных бортов, ни
цельнометаллических плоскостей.
Конечно, внешне американский самолет «бостон»
выглядел гораздо внушительнее нашего ПО-2, но ведь
этому самолету нужен был хороший аэродром, он
поглощал гораздо больше горючего и, самое главное, мог
летать при облачности не ниже шестисот метров, а чуть
ниже — «бостоны» стояли на аэродромах. А наш... Но
расскажем об этом подробнее.
— После четырех месяцев боев на Тереке, —
вспоминает Мария Васильевна, — войска
Северо-Кавказского фронта начали наступление. Полк наш к этому
времени окреп, накопил опыт, отличался высокой
дисциплинированностью и отличным выполнением боевых
заданий командования. Многие летчики, штурманы,
техники и вооруженцы были награждены первыми
боевыми орденами и медалями.
Противник стремительно отступал по Кубани на
Таманский полуостров. Наши экипажи бомбили вражеские
переправы, колонны противника на дорогах его
отступления...
Мария Васильевна на минуту замолкла, видно,
вспомнила что-то близкое ей, волнующее; лицо,
обветренное, тронутое едва заметным загаром, посуровело.
Затем продолжала:
— Мы вели бои во время распутицы. Подвоз
горючего, боеприпасов был крайне затруднен. Сделав пять-
шесть боевых вылетов ночью, утром мы вылетали за
бомбами, бензином и маслом. Полтора месяца пищей
для нас служила одна кукуруза.
Летчица вспомнила, как они со штурманом Таней
Сумароковой вылетели с площадки у станицы Ново-
Джерелиевской на разведку переправы в районе
пункта Красный Октябрь. Это была единственная на севере
Таманского полуострова дорога и переправа для
279

отступления немцев. Ночь была лунная, белые облака не
позволяли лететь выше шестисот метров. И вот самолет
над переправой. Темно, тихо, ни выстрела, ни огонька.
Враг будто притаился.
Надо было вызвать противника к действию. Сделав
три круга над переправой, самолет М. В. Смирновой
взял курс для бомбометания. Сбросили часть бомб.
Точно проснувшись от внезапного удара, немцы
открыли стрельбу по нашему ПО-2 из зенитных пулеметов.
Возвращаясь к посадочной площадке, Мария
Васильевна испытывала тревогу. Самолет был поврежден.
А внизу территория, занятая врагом. Но, к счастью,
удалось дотянуть до своего аэродрома.
Получив разрешение на посадку, летчица
благополучно приземлилась, но в конце пробега машина
свалилась на одну плоскость. Осмотрев самолет, техники
доложили командованию, что он нуждается в ремонте:
фюзеляж, кабины, плоскости были в пробоинах, на
одной плоскости зияла огромная дыра.
Все беспокоились о здоровье отважных летчиц, а они
чувствовали себя превосходно и, доложив о результатах
разведки, на другом самолете вылетели на новое боевое
задание. А как только забрезжил рассвет, ПО-2,
ведомый Марией Васильевной, на бреющем полете возил
для полка горючее, масло, боеприпасы. Затем
три-четыре часа отдыха и — снова боевая ночь.
Были в летной биографии М. В. Смирновой и другие
эпизоды, которые на всю жизнь запечатлелись в
памяти. Однажды она, вернувшись после выполнения
боевого задания, дрожала от напряжения, как в лихорадке.
При обычных условиях боевое задание летчица могла
выполнить легко, но вот тогда...
От Таманского полуострова выдается в море коса
Чушка, а поодаль от нее раскинулись островки. Нашему
командованию стало известно, что на этих островках
гитлеровцы, используя плохую погоду, высаживают
пехоту.
Нужно было разведкой с воздуха уточнить
полученные сведения. Эту задачу приказано было выполнить
одному из экипажей эскадрильи капитана Смирновой.
Экипаж вылетел на выполнение боевого задания.
Однако пробиться к островкам, как доложила
летчица, было невозможно: многослойная облачность
280

скрывала цель. Экипаж был послан второй раз и снова
вернулся ни с чем. Приказано было лететь в третий
раз. Мария Васильевна волновалась: тревожила и
судьба экипажа, и то, что приказ оставался
невыполненным.
Когда командованию доложили, что и в третий раз
слетали безрезультатно, было решено послать экипаж
в четвертый раз.
Мария Васильевна — командир эскадрильи, и с нее
спрос, разумеется, большой. Полетела сама. Подлетев
к морю, летчица поняла, что пробиться действительно
невозможно. Облачность настолько густая, что, только
рискуя всем: и самолетом, и жизнью экипажа, — можно
лететь. Ночь, все сливается, самолет летит на
расстоянии двадцати пяти метров от воды, под нижней
кромкой облаков. Истекает время, а островов не видно.
Значит, самолет отнесло ветром и надо подниматься выше,
искать в облаках «окна»: с бреющего полета обзор
невелик.
— Летим на исходный пункт, — говорит Смирнова
своему штурману, и самолет возвращается на берег.
Штурман делает новые расчеты. Через несколько
минут они летят снова, однако тоже безрезультатно.
Облачность не рассеивается.
Летят в третий раз. Беспросветно. Самолет
пробивает первый слой густых облаков, за ним второй,
и — о чудо! — появилось «окно»; за ним опять густой,
как вата, слой облаков, а потом еще большее «окно»,
и внизу показались островки, две баржи возле
них.
Все ясно. Противник сосредоточивается здесь.
На аэродроме Мария Васильевна почувствовала
озноб во всем теле и долго не могла согреться. А когда
нервное напряжение улеглось, она ощутила огромную
физическую усталость, но и глубокое удовлетворение.
Легко дышалось прохладным, зимним воздухом.
...Бои шли на подступах к Севастополю. Отступая,
гитлеровцы скопили на мысе Херсонес, что
юго-западнее Севастополя, огромное количество техники, живой
силы, там же было расположено несколько аэродромов
противника. Они сильно охранялись: то и дело
включались десятки прожекторов, настороже была зенитная
артиллерия.
281

Первым вылетел в район мыса Херсонес экипаж
Смирновой — Пасько. Самолет с приглушенным
мотором бесшумно появился над аэродромом. Сверху
хорошо было видно, как мигали огоньки, как выруливали
на взлетную дорожку вражеские самолеты.
Высота — шестьсот метров. Штурман Пасько
сбрасывает бомбы в самую гущу самолетов противника:
мгновенно вспыхнул пожар, а ПО-2, маневрируя между
лучами прожекторов, удалился в сторону моря.
Всю ночь полыхал пожар на аэродроме. Советские
самолеты непрерывно бомбили противника. В эту ночь
М. В. Смирнова совершила еще четыре боевых вылета.
В день, когда Мария Смирнова совершила свой
пятисотый вылет, полк отметил этот своеобразный ее
юбилей. В «боевом листке» написали о том, что
отважная летчица сбросила на врага сто тонн смертоносного
груза. Если учесть, что ее удары всегда были
эффективными, то нетрудно представить, какой большой
ущерб причинила она врагу.
Партийное бюро полка тогда решило:
«1. Отметить отличную боевую работу т. Смирновой
и выразить уверенность, что и в дальнейшем т.
Смирнова будет так же честно, мужественно и самоотверженно
выполнять боевые задания.
2. Поручить члену ВКП(б) т. Смирновой провести
беседу с молодыми летчицами с целью передачи
боевого опыта.
3. Послать письма Калининскому горкому ВЛКСМ
и матери т. Смирновой о ее отличной боевой работе».
А вот еще одно свидетельство героической боевой
деятельности М. Смирновой.
26 августа 1944 года был опубликован Указ
Президиума Верховного Совета СССР о присвоении
отважным летчицам полка, в том числе М. В. Смирновой,
звания Героя Советского Союза.
На всю жизнь запомнился тот день, когда вручали
высокие награды. Марию Васильевну, как и других
Героев-летчиц, горячо поздравляли командиры, генерал
Вершинин, боевые друзья и товарищи.
Марии Васильевне больше всего хотелось в те дни
побывать в своих родных местах, обнять мать, сходить
на могилу отца, трагически погибшего, и от всей души
поблагодарить всех, кто ей, Маше Смирновой, помог.
282

добрым советом или ласковым словом в самые
трудные минуты жизни. Но об этом можно было только
мечтать. Предстояли новые боевые дела, чтобы
окончательно сокрушить врага.
Девятьсот шестьдесят четыре боевых вылета
совершила Герой Советского Союза майор Мария
Васильевна Смирнова в годы войны. Нередко по восемь —
десять раз за ночь приходилось ей вылетать на бомбежку,
до двенадцати часов в сутки находилась она в воздухе,
стойко преодолевала все невзгоды войны.
И еще один день никогда не забудет Мария
Васильевна. Окончилась война. Наступали минуты
расставания с боевыми друзьями. Все было в этот день: и смех,
и слезы, и радости, и огорчения.
Но победа, огромная, трудная и историческая,
поднимала дух, окрыляла, звала к новым свершениям.
Расставаясь, девушки дарили друг другу на память
какие-либо вещички.
Дуся Никулина, даря Марии Васильевне
фотографию, написала: «Всегда буду вспоминать фронтовую
жизнь, трудные боевые вылеты, а особенно тот
день, когда нам с тобой первым вручали Звезду
Героя. Будь счастлива с Николаем и имей трех
ребятишек».
А Сима Амосова свою надпись на фотокарточке
закончила так:
«Я искренне тебе желаю сохранить целостность
натуры, быть всегда такой же честной и правдивой,
бодрой и счастливой, какой ты была среди нас».
Эти слова боевой подруги Мария Васильевна
восприняла как наказ.
У Марии Васильевны к боевой славе прибавилась и
трудовая. Наиболее ярко, пожалуй, она проявилась в
тот период, когда Смирнова работала инструктором
Калининского обкома КПСС.
Время, как вода в реке, течет безостановочно. Пять
лет, кажется, небольшой срок, а сколько событий,
больших и маленьких, промелькнуло за те годы! События,
как и люди, бывают разные. Одни запоминаются на всю
жизнь и, стоит лишь на минуту задуматься, вдруг
всплывают, вырисовываются с полной отчетливостью, а
другие, напротив, пролетели бесследно, как птицы в
небе, ни воспоминаний о них, ни сожалений,
283

Надолго запомнила Мария Васильевна свое первое
появление в должности инструктора в родных местах.
За нею был закреплен Лихославльский район, в состав
которого входил и бывший Новокарельский, откуда она
родом. Колхозы вблизи этого районного центра
числились отстающими. Не часто в эти колхозы заглядывали
районные работники, а те, что приезжали, в основном
собирали факты о недостатках для доклада секретаря
райкома партии.
И вот в разгар весеннего сева Мария Васильевна
попала в тот самый колхоз, который часто упоминали
недобрым словом...
Был погожий день, а трактор ДТ-54 не двигался.
Смирновой бросилось в глаза: трактор новый, а кабина
продырявлена, завалена мусором и грязью. Гусеница
лежала на земле. Тракторист и его помощник,
раскинув стеганки в тени кустарника, крепко спали.
— Почему не работаете? — спросила Мария
Васильевна.
Старший из трактористов ответил:
— Машина буксует.
Неполадки машины можно было легко устранить, но
трактористы меньше всего об этом думали. Такую же
картину наблюдала Мария Васильевна возле второй,
третьей машины. Она побывала в мастерских. И там
был беспорядок.
Острой болью отозвалась в сердце такая
бесхозяйственность. Бывшая летчица, привыкшая относиться к
боевой технике с не меньшей бережливостью, чем к
новому платью, Смирнова не находила слов, чтобы
выразить свой гнев и возмущение.
На другой день утром в правлении были собраны
все механизаторы и колхозный актив. Разговор сразу
пошел деловой, серьезный и взял людей за живое.
Узнав в инструкторе обкома КПСС свою
прославленную землячку, трактористы и механики заранее
подготовились к беседе. Они пришли побритые,
подтянутые. В ответ на упреки Смирновой пожилой тракторист
с крупинками пороховых следов возле пустой глазницы
сказал:
— Правду говорите, Мария Васильевна. Наш
председатель вожжи отпустил, а мы, как плохие кони, в
оглоблях уснули.
284

— Ничего, Петрович, подтянемся, — в тон ему
продолжал молодой тракторист.
И вот за неделю, что была в колхозе М. В.
Смирнова, механизаторы так организовали работу, что
колхоз одним из первых закончил весенний сев.
В Калинин Мария Васильевна уезжала в
восторженном настроении. Ее радовало, что земляки не ударили
лицом в грязь: по примеру механизаторов лучше стали
работать и в других бригадах.
Конечно, она, как молодой партийный работник, и
не думала о каких-то своих заслугах. Просто подошла
правильно к людям, поговорила по душам, помогла им
достать некоторые запасные части для машин,
стоявших без дела, и работа наладилась, закипела. Любой
работник обкома или райкома обязан был сделать то
же самое.
Однажды Смирнова приехала в колхоз «Красное
знамя» Бологовского района. Колхозники попросили
Марию Васильевну выступить вечером в клубе и
рассказать им о фронтовых делах. Выступала она не
впервые. Всюду, куда приезжала, беседовала с людьми, но
такой многолюдной встречи не ожидала. Клуб был
переполнен. Молодежь и пожилые люди, не вместившиеся
в зале, стояли в соседней комнате, в коридоре, под
окнами. Как только подходил кто-нибудь еще, со всех
сторон слышались приглушенные голоса:
— Не мешай! Тихо!
Мария Васильевна говорила о героических делах
гвардейского полка больше часа.
Возвращалась она из клуба в прекрасном
настроении.
...Ныне Мария Васильевна возглавляет отдел
кадров Калининского камвольного комбината. И здесь
она заслуженно пользуется уважением.
Сима Амосова, боевые друзья могут быть уверены,
что Мария Васильевна Смирнова сохранила
целостность своей натуры, стала еще более чуткой к людям, а
без этих качеств трудно представить настоящего
коммуниста.

ф. костин ^Уород не спит
Валина разведслужба
началась в ноябре 1941 года. В тот дождливый ноябрьский
вечер мы сидели в землянке вокруг печи, весело
потрескивавшей дровами, и занимались каждый своим
делом: кто чистил оружие, кто латал изветшавшую
партизанскую одежонку, кто пек в углях картошку...
А у кого не нашлось дела, тот или дремал,
прислонившись к стенке, или напевал песню...
Хлопнула дверь.
— Сафронова, Никулин! К командиру! — сказал,
входя в землянку, наш ротный, Василий Иванович Ко-
ростелев.
Они вошли в штабную землянку и удивились тому,
что кроме командира, комиссара Ларичева и
заместителя командира Дуки в ней никого не было, хотя
обычно здесь всегда бывало людно. Командир Дмитрий
Ефимович Кравцов сидел на корточках у печурки и
подбрасывал в нее мелко наколотые поленца. На столике,
стоявшем между нарами у единственного оконца,
горела коптилка, сделанная из снарядной гильзы.
— Разговор у меня с вами будет, — начал Дмитрий
Ефимович. — Решили мы послать вас в город. Пойдете
завтра. Слушайте и запоминайте пароли и явки.
Записывать ничего нельзя...
Валя и Иван не новички в отряде. Участвовали в
рейде во вражеский тыл еще до оккупации Брянска,
286

ходили в засады, в разведку. Но в занятый врагом
Брянск шли впервые.
Иван Никулин ждал Валю у еврейского кладбища
на улице Красноармейский большак: в город они
пробирались поодиночке.
— Как добралась? — спросил Иван.
— Немцы подвезли, — ответила Валя.
— Брось врать-то!
— Ей-богу! До Осиновой горки доехала с
полицейским на лошади. А там смотрю: стоят две автомашины.
Думаю, будь что будет. Один рыжий такой офицер, за
старшего у них. Попросила довезти до города. Глазки
строила. Взял. Правда, яйца пришлось паразиту
отдать.
— Ну что ж, — усмехнулся Иван. — Ты ведь вон
какая красивая. Да еще разоделась, как на бал. Где же
немцу устоять? Мне-то пришлось хуже. Чуть не влип на
Октябрьском мосту...
Когда Валя вошла в дом, где жила семья Ивана
Никулина, на нее уставилось множество любопытных
глаз. Оказалось, что в доме жило еще несколько семей.
«Народу много, — отметила про себя Валя.—Не тут бы
останавливаться...»
Но глаза жены Ивана, маленькой, миловидной
женщины, светились такой радостью, таким счастьем,
что у Вали язык не повернулся сказать: «Надо
уйти...»
На рассвете ее разбудил шум автомашины. Валя
выглянула в окно.
— Ваня, немцы!
Валя выбежала в коридор и стала у двери, которая
тут же с силой распахнулась, больно ударив ее по
коленкам. Мимо, светя фонариками, пробежали немцы.
— Хальт! Хенде хох! Партизан!..
Раздался звон разбитой посуды, крики, плач.
Сомнений не было: пришли за ними.
Юркнув за угол, Валя кинулась во двор, спустилась
в проходивший за сараем овраг и побежала прочь...
О гибели Ивана, о том, что он, как ни мучили его
враги, не сказал ни слова, Валя узнала через неделю.
Весь вечер она проплакала, обвиняя себя, что не
отговорила его зайти домой. С тех пор Валя действовала
осторожно, тщательно продумывая каждый шаг,
287

Сначала она остановилась в семье Василия
Васильевича Каминина. Сам Каминин находился в
партизанском отряде. Тут оставаться долго нельзя: дом был на
подозрении. Осмотревшись в городе, Валя пошла на
другие явки. Подобрала себе безопасное жилье,
установила связь с коммунистом Яковом Андреевичем
Степановым, оставленным для подпольной работы. Через
него познакомилась с Александрой Богатыревой,
Павлом Жбаковым, с Ольгой Золотихиной, Иваном
Никитиным и другими.
Во многих местах города появились у Вали свои
люди. Время от времени она возвращалась в отряд,
доставляла важные сведения и снова шла в Брянск,
унося с собой взрывчатку, листовки, газеты..
Вторые сутки валил снег. В городе непривычно тихо.
Автомашины стали на прикол. Немцы гнали население
на расчистку снега. Валя обошла все явочные
квартиры, а вечером добралась до институтского общежития.
Будто ожидая ее, в комнате Ольги Золотихиной
собрались ребята. Поругав их за неосторожность, Валя
сказала:
— Нет худа без добра. Раз уж вы здесь,
запоминайте: завтра в работе по очистке снега должны
принять участие все. Давайте договоримся, как нам
рассредоточиться по городу. Ведь немцы будут расчищать
дороги там, где нужнее...
Расчистка снега помогла собрать важные сведения.
Прежде всего ясно обрисовалась схема зенитной
обороны. Дороги, ведущие к зенитным батареям, гитлеровцы
расчистили в первую очередь. На Валином плане,
приготовленном к отправке в отряд, появились крестики,
обозначавшие местонахождение батарей. Сама Валя,
а также комсомолец Виктор Аверьянов чистили снег на
городском аэродроме. В столовой для немцев,
расположенной неподалеку, работала Ольга Золотихина. Еще
раньше из разговоров гитлеровцев она выяснила, что
аэродром не один, а два. Проверили по картам: одну
из них Валины товарищи скопировали у бургомистра
Шифановского, вторую —у генерала, жившего в
квартире руководителя подпольщиков Богатыревой. Карты
283

подтвердили сведения, полученные Золотихиной. Но
какой из аэродромов ложный, какой действующий?
Валя, расчищая снег, старалась держаться ближе к
самолетам. Макеты или боевые машины? Ага, вот он
настоящий аэродром! От радости разведчица так усердно
замахала лопатой, что немец, руководивший
расчисткой снега, сказал:
— Зер гут, фрейлейн!
Вечером Валя выбралась из города и ушла в отряд.
Доставленные ею сведения тут же передали на
Большую землю. Вскоре наши летчики подвергли вражеский
аэродром сильной бомбардировке.
А Валя, передохнув среди своих, снова двинулась
в Брянск. На этот раз с подругой Ольгой Соболь.
Провожая девушек в город, командир Дмитрий
Ефимович Кравцов напутствовал:
— Нам нужны точные данные о расположении
вражеских штабов и частей. Это главное на ближайшее
время. Передайте хлопцам, что скоро доставим
взрывчатку.
Придя в город, девушки заглянули к Александре
Ивановне Богатыревой. Едва переступили порог, как из
комнаты генерала вышел молоденький адъютант.
— О, какой красивый русский девушк, — сказал он,
подходя к Ольге, и протянул руку.
Ольга с силой ударила его по руке и поднесла к его
носу кулак. Ведь под подкладкой ее пальто у нее были
зашиты листовки и газеты. Бумага могла зашуршать.
Адъютант резко повернулся, ушел в соседнюю комнату
и через минуту появился с пистолетом в руке. Ольга
уже успела снять пальто и передать его Александре
Ивановне Богатыревой.
— За оскорбление офицера я буду стреляйт! —
крикнул лейтенант.
— Да она пошутила, Карл, — вмешалась
Александра Ивановна, бросившись к офицеру.
— Она молода, господин офицер, — обворожительно
улыбнулась Валя. — Она же ничего, ничего не
понимает. Простите ее. Оля, проси прощения у господина
офицера!
Милые девичьи улыбки возымели действие,
адъютант спрятал пистолет. Девушки, чтобы закрепить
успех, рассыпались в любезностях, наперебой уверяя
289

офицера в его рыцарском поведении, и, прощаясь,
пообещали навестить его.
— Идем скорее! — шепнула Валя подруге, когда
они вышли на улицу. — На будущее учти: надо
сдерживаться. Не ровен час, все дело провалишь!..
Подруги обошли партизанские явки, оставляя
газеты и листовки. На станции Брянск II в квартире
Анастасии Афанасьевны Фоминой встретились с Сашей
Черненко — руководителем одной из подпольных групп.
У Саши получили важные сведения о передвижении
гитлеровских войск. Как раз то, о чем особенно просил
командир.
Распрощавшись с Сашей, Валя и Ольга собрались
идти в город. Вдруг за окном раздались выстрелы и
крики. Вбежала хозяйка квартиры:
— Облава! Убили двух офицеров!
«Вот некстати. У Ольги-то документы липовые», —
подумала Валя. В этот момент из комнаты на кухню
вышли два армейских офицера-постояльца.
— О, какие сапоги, Курт! — сказал один из них,
показывая на Ольгины бурки. — Снимай!
— Снимай, Оля, — быстро шепнула Валя.
Офицер примерил. Малы. Отбросил прочь.
— Господа офицеры, наверное, собрались в город?
Не возьмут ли они себе двух попутчиц? — игриво
спросила Валя по-немецки. Может, желая загладить грубый
поступок приятеля, Курт сказал:
— Да, да, в город! Едем!
Валя кокетливо взяла его под руку, и так они
вышли на улицу. Офицеры посадили девушек в машину и
сразу затеяли болтовню. Валя досадливо морщилась,
что не все хорошо понимала. Но все же уловила, что
офицеры недавно прибыли из Франции...
— Ловко мы увернулись от облавы, — радовалась
Ольга, когда они распрощались с офицерами.
— Верно, неплохо. Жаль только, что ты не могла
посмотреть на себя, когда тетя Настя крикнула:
«Облава!» Побелела, губы дрожат. Хорошо, офицеры не
обратили внимания. Эх ты, конспиратор!
— Зачем ты затащила меня к этой Лельке? —
строго спросила Ольга, когда они добрались до квартиры
Я. А. Степанова. — Она же, она же с немцем-офицером
любовь крутит, подлая. Думаешь, я не заметила?
290

— Глупая, — сказала Валя. — Да Леля вынуждена
так поступить. От нее мы самые ценные сведения
получаем. Ясно? Да объясните ей, дурочке, Яков
Андреевич!
— Вы, девчата, счастливее меня, ей-богу. Вы хоть
немного отводите душу среди своих, — сказал Яков
Андреевич, думая о чем-то своем. — А каково нам?
Хорошо, хоть заходите. После ваших посещений
становится легче... Если бы не Кравцов, ни за что не согласился
бы остаться. Замечательной души человек. Коммунист
настоящий.
Ни девушки, ни Яков Андреевич не знали, что как
раз в это время вражеская пуля остановила навсегда
сердце командира. Погиб Дмитрий Ефимович во время
операции на железной дороге, в перестрелке. Не знали
девчата и того, что меньше чем через год фашисты
зверски замучают и самого Якова Андреевича, а его
жену, Анастасию Антоновну, заживо закопают в землю.
* *
*
Михаил Ильич Дука, новый командир отряда,
спросил Валю:
— Что предлагаешь? Как доставить взрывчатку?
— Я, товарищ командир, думаю, что лучше бы
всего доставить ее на лошади. Тол заложим между
полозьями саней. Кто-нибудь из ребят изобразит полицая.
Едет на базар, везет картошку. Конечно, риск... Но для
одного человека.
Роль полицейского по поручению командира должен
был выполнить молодой партизан Володя Никифоров,
по прозвищу Батька Махно, получивший эту кличку за
буйную шевелюру и за очки, без которых не мог и шагу
ступить. Валя поехала с ним. В сани положили сена и
два мешка картошки, хотя с продовольствием в отряде
было туго. Василий Иванович Коростелев отдал
последние два десятка яиц.
— Возьмите, может, выручат, немцы до них
охотники. А ежели благополучно доедете до города, сами
угоститесь.
Как только стемнело, Валя и Никифоров тронулись
в путь. Ехали молча. Володька несколько раз пытался
291

заговорить, но Валя отвечала однослижни, невпопад, и
он примолк. О чем думала разведчица? Может, о
прощании в лагере? Может, вспоминает, как политрук
Саша Разуваев тихо сказал:
— Возвращайся невредимой, Валюта!
Ей всегда было приятно его внимание, хоть она
вряд ли признавалась в этом себе. Что-то влекло ее к
нему. Нет, не внешность. Не больно-то красив Саша.
Зато не было человека в роте, которому он не помог
бы. А когда кто-то из партизан совершал проступок,
политрук переживал, пожалуй, больше, чем сам
провинившийся...
К деревне Малое Полпино подъехали на рассвете.
Володя остановил коня у дома старосты Фрола Матю-
хина, имевшего связь с партизанами. У него в это
время сидели партизаны из отряда Тимофей Леонов и
Владимир Хрусталев. Они предупредили: у деревни
Большое Полпино полиция устроила засаду. Ждут партизан.
Наскоро перекусив, Валя и Володя тронулись дальше.
Перед Большим Полпино из-за кустов выскочили два
полицая:
— Стой! Кто такие?
— Партизаны! Партизаны! — что есть силы
испуганно завопила Валя. Володька грохнул по
полицейским из винтовки. Каурая понеслась во весь опор.
— Стой! Стой! Мы свои!—донеслось сзади.
Выстрелов не было: полицейских сбил с толку испуганный Ва-
лин крик.
Но самое опасное оказалось впереди. Когда
миновали станцию Брянск I у Десны, их неожиданно
остановил немецкий патруль:
— Цурюк! Здесь нельзя! Документы! — Один из
немцев прикладом столкнул с саней Володьку и стал
шарить в сене.
«Винтовка!—похолодела Валя. — Ведь есть приказ,
запрещающий под страхом расстрела загородным
полицейским появляться в городе с оружием».
Выручили яйца. Увидев кошелку с яйцами, солдат
схватил ее и крикнул:
— Гут! Гут! Яйки!
Другой взял с саней шерстяное одеяло, прикладом
ударил лошадь, и та побежала. Немцы захохотали.
Володя и Валя бросились вслед.
292

— Взрывчатка в городе! Ура!—ликовали Валя и
Володя. А через две недели один из цехов механического
завода «Арсенал», в котором немцы ремонтировали
танки, потряс взрыв. Начался пожар. Все
оборудование, станки, двадцать танков и больше трех десятков
автомашин сгорели.
В городе вокруг Вали организовалась большая
группа подпольщиков, насчитывавшая больше пятидесяти
патриотов. На железнодорожных узлах Брянск I и
Брянск II под ее руководством тоже действовали
крепкие партизанские разведывательно-диверсионные
группы.
Гитлеровцы лютовали. Каждый день, каждую ночь
шли облавы, повальные обыски, аресты. Глубокие рвы
в так называемых Лесных сараях заполнялись трупами
расстрелянных советских людей. Были схвачены и
повешены партизаны Саша Кондратов, Люба Лифа-
нова, братья-коммунисты Максаковы, братья
Лебедевы, супруги Богатырева и Жбаков и многие другие.
Напали гестаповцы и на след Вали. Ее разыскивали
повсюду. Но всякий раз она благополучно ускользала
от гитлеровцев.
Как-то к подпольщикам братьям Серафиму и Олегу
Семеновым, на квартире которых Валя была прописана
под фамилией Логунова, неожиданно нагрянули немцы.
Надо ж было случиться именно так, что за минуту до
их появления к Семеновым из леса пришли партизанки
Клава Елисеева и Фаня Репникова.
Немцы заставили всех встать и выстроиться вдоль
стенки.
— Кто есть Валентина Сафронова? — спросил
переводчик.
— Здесь такой нет, — ответил Олег.
Немец заглянул в домовую книгу и вынул из
кармана фотографию.
— А кто такая Логунова?
— А вот она, — Олег указал на Фаню Репникову.
Немец подвел Репникову поближе к свету и долго
смотрел то на нее, то на фотографию.
— Нет, это не она, — сказал он.
Все это время Валя неподвижно стояла у стены,
повернув лицо так, чтобы на него не падал свет.
Немцы вышли.
293

— Тебе надо немедленно покинуть город, — сказал
Вале Олег, когда на улице затих шум мотора. — Раз
у них твоя фотография, обязательно рано или поздно
тебя опознают.
— А ты?
— Ничего, мы с братом как-нибудь отбрешемся.
Не думал Олег, что на другой день немцы,
обнаружив, что их провели, арестуют и его, и брата...
В феврале 1942 года в нашем отряде вышла из строя
рация. Командир отряда решил отправить через фронт
группу разведчиков — передать важные сведения. В этой
группе была и Валя.
На обратном пути, у линии фронта, Валю тяжело
контузило и ранило в голову. Пришлось вернуться назад,
в госпиталь. Едва поправившись, Валя стала
просить врачей выписать ее. И те вняли ее просьбам. В
Орловском обкоме комсомола и в Орловском штабе
партизанского движения ей предложили сначала отдохнуть,
а потом пойти на комсомольскую работу,
— Нет, только назад, в отряд, — твердо сказала Валя.
К своей радости, в партизанском штабе она
встретила Соколова. Он уже побывал у секретаря обкома
партии и начальника штаба партизанского движения
Александра Павловича Матвеева, договорился с ним о
самолете и о грузах для отряда. И Валя вылетела в тыл
вместе с комиссаром.
— Вы, конечно, не впервые прыгаете с
парашютом? — спросил у нее летчик, когда самолет начал
разворачиваться над партизанскими кострами.
— Да, практика у меня «богатая», — улыбнулась
Валя, — вчера был первый, тренировочный, а сегодня
второй, боевой. До свидания! Привет Большой земле!
Соколов и Валя в отряде. Родные, знакомые лица.
Ольга — ближайшая Валина подруга. Сергей Поляков,
Максим Яковлевич Оскретков и Анатолий Михайлович
Щекин — ее первые наставники. Все здесь. Но Валя
кого-то настойчиво ищет глазами. А вот и он, Саша!
Подошел, смущенно затоптался на месте, протянул ей руку...
Утром Валю вызвал командир отряда Михаил Ильич
Дука.
— В городе, Валюша, тебе появляться нельзя,—
сказал он. — Так что ты или в штабе останешься, или
в свою роту пойдешь?
294

— В роту, товарищ командир!
С тех пор Валя Сафронова стала пулеметчицей.
Апрель и май 1942 года для нашего отряда
оказались тяжелыми. Бои почти не прекращались.
Накопилось много раненых. Решено было передислоцироваться
в Дятьковский партизанский край. Напряжение этих
месяцев тяжело отразилось на не окрепшем после
ранения здоровье Вали. И ей пришлось согласиться на
отправку в госпиталь. Лечилась она в Монино, под
Москвой. Как только ей стало получше, она вновь попросила
отправить ее в отряд. Пришла в ЦК комсомола. Там
ее поздравили с орденом Красной Звезды и
предложили:
— А не смогла бы ты, Валя, проехать на один из
заводов, рассказать о партизанах?
Валя согласилась. Побывала она на многих заводах,
потом съездила в Иваново, к ткачихам.
16 декабря на партизанском аэродроме Валю и
прилетевших с ней Дениса Щуко и Валентина Корчагина
встретили два человека: командир роты Михаил
Исаков и партизан Федя Дедков.
— А где отряд? — встревожилась Валя.
Оказалось, что накануне под Смолижем отряд вел
тяжелый бой с гитлеровцами и ушел в лес, оставив
Исакова и Дедкова для встречи самолета.
Ночью партизаны двинулись в путь. К рассвету
выяснилось, что они сбились со следа отряда. Решили
остановиться и осмотреться. Исаков и Щуко остались
с подводами, на которых везли груз, а Валя, Корчагин
и Дедков отправились на разведку. На пути
встретились землянки. В них никого не было, но все говорило,
что люди ушли совсем недавно. Конечно, не следовало бы
оставаться здесь. Но Валя и ее товарищи очень устали
и промерзли. Решили отдохнуть, обогреться,
Вдруг снаружи донесся крик часового:
— Тревога!
Валя выскочила из землянки последней и увидела,
что по направлению к ней шло несколько женщин.
— Вот паникер. Да это же свои!
И тут же заметила, что за спинами женщин идут
гитлеровцы в маскировочных халатах. «Ах, гады,
прикрылись!..»—догадалась она и крикнула:
— Ребята, немцы! Уходите*
295

Вале не хватило всего двух-трех шагов, чтобы
укрыться за горбом землянки и отойти вслед за
товарищами. Вражеская пуля догнала ее, и Валя упала. Но
еще долго строчил ее новый именной автомат —
подарок ивановских ткачих, и немало фашистов
уничтожила она, пока не потеряла сознание.
...О том, как погибла Валя Сафронова, достоверных
сведений не сохранилось. В 1943 году одна старушка
из придеснянской деревни Уты рассказала нам, что у
нее в доме квартировал немецкий врач-офицер.
Однажды в декабре 1942 года к нему доставили израненную
молодую девушку-партизанку, без памяти, с орденом на
гимнастерке. Врач говорил, что девушка эта была
вооружена именным оружием. Командование приказало
врачу вылечить ее. Потом из города приезжали еще
врачи и офицеры. Придя в себя ночью, девушка
сорвала бинты. Кровь залила всю постель. От пищи и от
лекарства девушка категорически отказывалась. Она
была очень слаба и часто теряла сознание. Потом
немцы положили ее в машину и увезли...
В Брянске не забывают славную дочь Родины.
Валентина Ивановна Сафронова удостоена высокого
звания Героя Советского Союза. Ее именем названа одна
из улиц города, школа, ей воздвигнут памятник.

ъ
и. крестовский — убольшевистский
дух не сожжете!
Война приближалась к
украинскому городку Малину. Все чаще и чаще
привозили с фронта в поликлинику раненых бойцов. Доктор
Иван Иванович Соснин оперировал и лечил их. В один
из вечеров он пришел домой поздно.
В передней комнате у стола задумчиво сидела дочь
Нина, подперев ладонями щеки. Перед ней лежала
раскрытая книга, но она не читала. Ее брат Валя,
с темным чубом спадающих на лоб волос, стоял около
дивана над разбросанным домашним архивом и
отбирал фотографии, которые решил захватить с собой
в случае эвакуации.
Из репродуктора раздался приподнятый,
размеренный голос диктора. Нина насторожилась, позвала из
кухни отца и мать:
— Обращение передают. Скорее идите.
Лариса Ивановна прислонилась к косяку двери
с полотенцем и тарелкой в руке. Иван Иванович
подошел к комоду, над которым висел репродуктор.
«...Настал час, когда каждый, не жалея жизни,
обязан до конца выполнить священный долг перед
Родиной, перед своим народом. Где бы ни появился враг,
он должен найти себе могилу. Пусть каждая хата и
дом, пусть каждый город и село несут смерть
гитлеровским разбойничьим бандам... Родина зовет на подвиг
297

в бою, на подвиг в труде... Велика наша сила, не
сломить ее, не согнуть!..»
Нина и Валя украдкой бросали настороженные
взгляды на родителей, стараясь по выражению лиц
уловить их мысли и думы. Детям казалось, что их чувства
одинаково сливаются с чувствами отца и матери,
которые ощущали в своей душе то же самое, что и они, —
скрытое беспокойство и гнев, надежду и непоколебимую
решимость к борьбе.
В полночь сильные взрывы потрясли Малин. Хмурая,
озабоченная Нина всматривалась в небо, пылавшее
заревом пожара. Со стороны станции доносились гулкие
раскаты. Иван Иванович знал, что на путях стоит
эшелон, пришедший вечером с семьями пограничников.
Повинуясь долгу врача, он сказал жене:
— Пойду, там дети, женщины...
Утром гитлеровцы высадили десант, перерезали
железную дорогу, идущую на Киев. В Малин пришли
враги...
В дом с палисадником, где жили Соснины,
приходили школьные товарищи Нины и Вали: Владик
Павленко, Ваня Пирожок, Толя Федоренко, Жора Беленко.
И до войны собирались они у Сосниных. Учили уроки,
делились впечатлениями о прочитанных книгах,
говорили о делах своих, думах. А еще к этому дому
притягивала музыка. Вся семья Сосниных увлекалась ею.
Отец играл на скрипке, мать — на гитаре, Нина и
Валя — на пианино.
В оккупированном городе школьные друзья
по-прежнему оставались неразлучными. Но уже не уроки, не
музыка, не книги волновали ребят. Их души горели
ненавистью к врагу, святым чувством мести.
Восемнадцатилетняя комсомолка Нина Соснина первая ответила на
волновавший всех вопрос: «Что теперь делать?»
— Будем бороться, ребята, — сказала она. —
Начнем с листовок. Станем собирать оружие. После боев
его много валяется в поле, в лесу...
К осени в старом склепе на кладбище ребята
запрятали пятьдесят винтовок, шесть ручных пулеметов,
восемь гранат, много патронов. Не все оружие оказалось
исправным. Ремонтом занялся одноклассник Нины Витя
Ольштынский. Его отец был слесарем на бумажной
фабрике, и сын с детства учился слесарному делу.
298

Кухня в доме Ольштынских напоминала мастерскую.
На столе — тиски, напильники, ножовки, разные детали
от швейных машин, мясорубок. И среди них теперь
появились затворы, спусковые пружины. А в погребе
Витя проводил пристрелку: проверял винтовки после
ремонта.
Виктор узнал о том, что при отступлении наши
солдаты сбрасывали в котлован гранитного карьера какие-
то ящики. Об этом рассказал Нине. Она послала Валю
и Владика проверить. Молодые подпольщики
вытащили из затопленного котлована двадцать ящиков с
толом. Позже Витя стал изготовлять мины.
Где-то в окрестностях действовали партизаны. И
Нина послала брата в селение Тетерев, где Соснины жили
раньше, разузнать, нет ли там партизан, установить
с ними связь.
В Тетереве Валя встретил Николая Полевого, вме«
сте с которым участвовал в школьной художественной
самодеятельности. Тот сказал своему другу, что тайком
слушает радиопередачи. Николай сообщил радостную
весть — о разгроме гитлеровцев под Москвой...
Вечер опустился над Малином. В доме Сосниных
темно. Лишь в чулане тускло горит лампа. На листках,
вырванных из тетради, Нина и Валя пишут: «Москва
наша. Красная Армия наступает. Не верьте вранью
фашистов и их холуям. Бейте презренных гадов!».
Утром люди останавливались у заборов, читали
листовки. За долгие месяцы оккупации они впервые
узнали правду. И это вселяло надежду на то, что Красная
Армия вернется.
В декабре 1941 года в городе появился бежавший из
лагеря коммунист старший лейтенант П. А. Тараскин,
служивший до войны в полку, который базировался в
Малине. Он устроился на работу механиком радиоузла.
Павел Андреевич создал партийное подполье, в которое
вошла и комсомольская группа Нины Сосниной. К
этому времени комсомольцам удалось установить связь
с партизанским отрядом.
В дом, где разместился радиоузел, по утрам
приходила мать Нины — Лариса Ивановна. Отсюда она
299

уносила листовки, которые печатала машинистка
лесхоза комсомолка Галина Бондарик. Листовки
призывали к борьбе с захватчиками.
Нина тайно переправляла листовки в Тетерев, За-
рудье, Ворсовку, Барановку. Сюда приезжал Иван
Иванович оказывать партизанам помощь и каждый раз не
забывал захватить листовки.
У Ивана Ивановича появилась и другая обязанность.
По просьбе Тараскина и Нины он выдавал документы,
согласно которым больные подлежали освобождению от
поездки в Германию. Так Иван Иванович спас многих
юношей и девушек от угона на фашистскую каторгу.
*
Из Тетерева в Малин пришел Николай Тужик. Он
сказал Нине, что тетеревская подпольная группа
разгромлена и ему необходимо скрываться.
Нина предложила:
— Пока поживи у нас.
Она познакомила Николая с Тараскиным.
— Верный товарищ. Бывший минер. Пригодится
нам.
Павел Андреевич сообщил Нине о том, что в Малин
прибыла чехословацкая часть.
— Словацкие офицеры и солдаты резко настроены
против гитлеровцев, — сказал Тараскин, — надо
связаться с ними, рассказать, кто мы такие, и вместе
с ними бороться с фашистами.
Решили провести диверсию на железной дороге.
Ночью Нина Соснина и Николай Тужик ушли в лес
поблизости Тетерева. Вдали белел железнодорожный
мост. По нему шли вражеские эшелоны. Вокруг моста —
болота, заросшие камышом. На обрывистом берегу
реки — дзот, проволочное заграждение. Пройти на мост
можно лишь по полотну железной дороги. Ночью и этот
проход закрывался ежами из колючей проволоки. Вдоль
дороги висели таблички: «Запретная зона».
Пошел дождь. В ночном небе вспыхивала молния,
раздавались раскаты грома. Николай и Нина лежали
в кустарнике неподалеку от насыпи. При вспышке
молнии, осветившей местность, они увидели идущих в блин-
300

даж часовых. Подпольщики доползли до полотна.
Подложили две мины под рельсы.
Осталось поджечь бикфордов шнур, отбежать и
скрыться. До слуха донесся шум поезда. Надо точнее
рассчитать, чтобы взрыв произошел в момент
прохождения состава. Николай не новичок в минном деле. Он
прикидывает расстояние до приближавшегося поезда,
которое с каждой минутой сокращается.
И вот тусклый светлячок лезет по насыпи. Сквозь
раскаты грома Нина и Николай слышат скрежет.
Вагоны с танками, орудиями, автомашинами вздыбились,
а затем свалились под откос, несколько платформ,
проломив пролет моста, полетели в реку.
Прибывшая в Малин чехословацкая часть охраняла
железнодорожную станцию, склады, комендатуру. Нина
познакомилась с одним чешским офицером в клубе на
танцах. Это был лейтенант Янек Антела. Он говорил по-
русски.
— Гитлеровцы насильно погнали нас на фронт, —
сказал Янек,— но чехи не хотят воевать против
русских.
Янек Антела сообщил Нине, что у них создана
антифашистская группа, которая готова помочь
подпольщикам.
Вскоре Нина встретилась с партизанами, с которыми
ее свела учительница Евгения Федоровна Дорошок.
— Нам оружие нужно и взрывчатка, — просили
они. — Связь с нами держите через лесника Кривого,
Человек он надежный.
Нина передала эту просьбу партизана Янеку Антеле.
Спустя некоторое время Янек сообщил Нине, что
группе антифашистов удалось спрятать в яру 20 винтовок и
автоматов, патроны и гранаты. Все это оружие затем
было передано партизанам.
Глухое село Старая Гута раскинулось в лесу на
границе трех районов. В нем сорок два двора. Жители
знают друг друга. Оккупантов в селе не было.
Партизаны часто наведывались к своему связному Степану
Недашковскому. Пришла к нему и Нина. Тот провел ее
301

в лес и представил командиру партизанского отряда
имени Кутузова М. В. Воинову. Нина достала из
корзинки сводки и несколько пачек тола.
— На первый раз от наших малинских патриотов,—
сказала она.
Нина предупредила партизан о том, что каратели
готовятся в ближайшие дни прочесывать лес, где
действуют партизаны. Об этом она узнала от
чехословацкого офицера Янека Антелы.
В партизанский отряд Нина и ее товарищи
приносили сводки, медикаменты, взрывчатку, запалы, оружие,
бикфордов шнур...
В городе стали поговаривать о том, что сын доктора
Соснина — Валентин — продался начальнику полиции
Кашкину. Ходит домой к нему, развлекает хозяина
музыкой, учит играть на пианино его дочь.
Начальник полиции Кашкин живет напротив Сосни-
ных. Из палисадника сквозь ветвистые вишни видны
окна дома Кашкина. Соснины знают: если донесется
мелодия марша «Тоска по родине», — это сигнал об
опасности.
Было часов пять вечера, когда к дому Сосниных
подъехала подвода, на которой лежал раненый
партизан Владимир Хращевский.
Нина тормошит брата:
— Бери ноты, быстро к Кашкину.
Хращевского внесли на руках. Он стонал.
Нина в горнице. До нее доносится плавная мелодия
вальса, значит все спокойно. Она отчетливо видит
через окно спину Кашкина и чье-то незнакомое лицо.
И вдруг слышит, как умолкает вальс и на улицу
врывается другая, резкая и напряженная мелодия
марша «Тоска по родине». Нина вскакивает с
подоконника. Осторожно приоткрывает дверь отцовского
кабинета:
— Папа тише, кто-то идет.
Выбежала на крыльцо. Подошел немецкий офицер
в сопровождении солдата с автоматом.
— Мне доктор нужен.
Нина, волнуясь, ответила:
— Его нет дома.
— Я подожду, — сказал гитлеровец и поднялся на
ступеньки.
302

Вошли в комнату. Нина завела патефон, стала
громко смеяться, танцевать, только бы заглушить стоны
раненого партизана, находившегося в соседней комнате.
Она убедила офицера, что отец придет не скоро, и тот
ушел.
Валентин возвратился от Кашкина, у которого
сидели бургомистр Крыжановский и заместитель
начальника полиции Науменко. Он слышал, как Крыжановский
хвастался тем, что по его доносу расстреляно 42
советских активиста. А Науменко назвал парикмахера Мур-
гу, который выдал фашистам подпольщика Василия
Мелещенко. Услышал Валентин и о том, что Кашкин
вызвал из Житомира карательный отряд для
подавления партизан в районе села Няневки.
Школьные товарищи Нины Ира Дударь и Толя Фе-
доренко по ее заданию добрались до Няневки и
предупредили партизан об опасности.
Малин боролся. На маслозаводе, откуда гитлеровцы
отправляли продукцию в Германию, взметнулось пламя.
Один за другим рушились мосты на речках Тетерев и
Ирша. На перегоне у поселка Гранитного под откос
свалился состав с боеприпасами...
В центре Малина возвышается двухэтажный белый
костел. До войны в этом здании была медицинская
школа. Оккупанты превратили костел в тюрьму. В нее
заточили арестованных Тараскина и его
товарищей-коммунистов Некрасова, Власенко, Каленского, Коваленко,
Афанасьева, Онищенко, Мелещенко, Мельниченко, Дид-
ковского, комсомолку Галю Бондарик. Их расстреляли
22 января 1943 года.
С этого дня комсомолка Нина Соснина стала
руководителем Малинского подполья. С оставшимися в
живых друзьями она продолжала борьбу с врагами.
*
*
Однажды вечером подпольщики отправились в лес
к партизанам. Их девять. У села Янишовка показались
303

каратели на конях. Спешились у колодца, стали поить
коней. Десятка два фашистов пошли к оврагу. Когда
они приблизились, Нина швырнула одну за другой две
гранаты. Подпольщики открыли огонь из автоматов по
убегающему противнику. Фашисты вскочили в седла.
Несколько лошадей было захвачено подпольщиками.
Командир отряда Михаил Васильевич Воинов
увидел Нину, лихо спрыгнувшую с коня. Кинулся ей
навстречу:
— Большое, большое спасибо тебе и твоим
товарищам за помощь.
А помощь эта была ощутима. Молодые подпольщики
Малина доставили в отряд двенадцать ручных
пулеметов, сто двадцать винтовок, четырнадцать обрезов,
двадцать три автомата, пятьсот гранат, много патронов и
взрывчатки.
Комиссар отряда Г. С. Петренко предложил Нине:
— В Малине неспокойно, аресты, расстрелы.
Оставайся у нас в отряде. Комсоргом будешь.
Нина подняла глаза, вздохнула:
— Я бы с большим желанием, но вы, Гавриил
Семенович, знаете, что в Малине подпольная организация.
Мы ведем разведку, доставляем партизанским отрядам
сведения о противнике, оружие. Задумали подорвать
военный городок, чтобы выкурить гитлеровцев из города...
Ночью диверсионная группа возвратилась в Малин.
На окраине города Нина показала, как незаметно
через каменный карьер пройти к разъезду Пенизевичи.
Четверо направились к реке Ирша. Нина с двумя
партизанами свернула на Крымскую улицу, к знакомому
дому, где прежде жил Павел Тараскин. Недалеко стоял
дом предателя парикмахера Мурги. Это он выдал Та-
раскина и его товарищей. Партизаны схватили Мургу и
расстреляли у кирпичного завода.
* *
*
...Нина Соснина с пулеметчиком Федором Зинченко
прикрывала проселочную дорогу. Залегли на высотке,
покрытой сплошным лесом. Послышался стук топоров,
немецкий говор. Федор пополз, посмотрел, что делают
каратели. Вернулся, сказал:
304

— Устанавливают на поляне миномет, расчищают
сектор обстрела. Пока не открыли огонь, давай
забросаем их гранатами.
Тихо подобрались к поляне, раздвинули кусты и
бросили по две гранаты. Одна угодила в ящик с минами.
Сильный взрыв прокатился по лесу.
Федя и Нина отползли обратно к пулемету,
залегли.
По узкой тропинке, которая огибала небольшой
овражек, поросший березками и соснами, ползли
фашисты. Зинченко выскочил из-за бугра и бросил гранату, но
неудачно. Граната зацепилась за кусты и, не долетев до
гитлеровцев, взорвалась среди деревьев. Когда дым
рассеялся, карателей уже не было на месте. Они сползли
в овражек и открыли стрельбу из автоматов.
В перестрелке Федя был ранен. Он упал и потерял
сознание.
Фашисты приближались к высотке, прячась за
стволами деревьев. Нина залегла за пулемет, поливая
свинцом карателей.
Услышав стрельбу, из лагеря прибежали партизаны.
Подхватив истекавшего кровью Зинченко, они отнесли
его в глубь леса.
Ранение было тяжелое. Партизаны привезли
Зинченко в Малин, положили в доме учительницы Дорошок.
Нина позвала отца, чтобы он сделал операцию. Лариса
Ивановна хотела идти с ними, но дочь остановила мать:
— Не надо. Мы скоро вернемся.
Спустя час по улице, вздымая клубы пыли, с ревом
неслись, подпрыгивая на ухабах, три грузовика. Со
дворов и окон люди смотрели, как каратели окружали
дом Дорошок.
Автоматчики прикладами выбили раму. Но тут же
отшатнулись, бросились врассыпную. Из разбитого
окна полетели гранаты, оглушая взрывами двор, сад,
улицу. На подоконнике показался ствол ручного
пулемета. Нина поливала свинцом разбегавшихся
фашистов.
Дом не сдавался, дом стоял, как крепость. Тогда
каратели подвезли солому, обложили стену, облили
бензином и подожгли. Пламя взметнулось, но никто не
вышел. Заглушая треск горящих бревен, из пламени
послышался девичий голос:
12 Героини. Вып. 2 305

— Большевистский дух не сожжете. Тысячи станут
нам на смену. Они сокрушат, раздавят извергов, как
ползучих гадюк!
В проем окна было видно отца и дочь. Прижавшись
друг к другу, они стояли под обвисшей горящей балкой.
Рухнула крыша. Густой дым поднялся над домом. Так
погибли славные патриоты Советской Родины.
* *
*
В городском парке Малина возвышается гранитный
обелиск, на нем золотом высечены имена Героев
Советского Союза П. А. Тараскина, Нины Сосниной и ее
отца Ивана Ивановича, посмертно награжденного
орденом Отечественной войны I степени.
Напротив парка белеет школа. Она носит имя ее
воспитанницы, героини войны комсомолки Нины
Сосниной.

л. Савельев r\Sевушка
из совхоза „Баяут*
В конце июля 1942 года
стрелковый батальон, в котором служила радистка
комсомолка Елена Стемпковская, вел ожесточенные
бои с врагом. Долгое время считалось, что в одном из
этих боев отважная девушка попала в плен к
гитлеровцам и героически погибла. В условиях военного
времени трудно было с достоверностью установить
обстоятельства ее гибели.
Лишь в 1956 году мне удалось выяснить, что в плен
Стемпковская не попадала. Оставшись лицом к лицу
с сотнями наступавших гитлеровцев, она погибла в
открытом бою.
А спустя еще десяток лет стали известны
дополнительные подробности последнего боя комсомолки.
Летом 1965 года пришло письмо из поселка
Новоазовское Донецкой области. Пишет Трофим Савельевич
Черный, бывший политрук 4-й роты 2-го батальона
216-го стрелкового полка: «Только что я прочитал
в книге «Героини войны» ваш очерк... Я был
политруком этой роты и единственным человеком, оставшимся
в живых. Я очень хорошо помню Лену... Она
перевязывала мне рану...»
Т. С. Черный долго числился пропавшим без вести.
Потом пришла похоронная. Но Трофим Савельевич
жив! Бежав из плена, он вступил в партизанский отряд,
который впоследствии соединился с войсками нашей
12* 307

армии. Были новые бои, новые раны. А после войны
офицер вернулся домой с боевыми наградами...
Воспоминания политрука Черного, свидетеля
последнего боя комсомолки Елены Стемпковской, стерли
белое пятно в истории ее подвига.
*
*
В комнату, где заседала приемная комиссия, вошла
высокая девушка в синих сатиновых шароварах и
такого же цвета майке. Нервно потряхивая остриженной
под мальчишку головой и смешно отбивая надетыми на
босу ногу спортивными тапочками, она замерла в трех
шагах от стола. Весь облик вошедшей: и одежда, и
четкий шаг, и положение «смирно», — казалось, говорил:
«Смотрите, разве я не гожусь в солдаты?»
— Студентка первого курса исторического
факультета Ташкентского учительского института Стемпков-
ская Елена, — звонко отрапортовала она.
Сделав еще два шага, она резким движением
извлекла из конверта аккуратно сложенные листки
бумаги и, осторожно развернув их, положила на стол:
заявление, комсомольская путевка и характеристика декана
факультета.
Крепко сжались тонкие губы небольшого рта. Взгляд
горевших надеждой зеленоватых глаз тревожно
перебегал от одного майора к другому: «Неужели откажут?»
Но ей не отказали. Просмотрев бумаги, майор задал
два-три вопроса, а потом сказал, что она принята, и
велел прийти завтра утром.
Через несколько дней Лена сменила тапочки на
тяжелые кирзовые сапоги, а майку и синие сатиновые
шаровары — на зеленые галифе и защитного цвета
гимнастерку. И вот Елена Стемпковская уже курсант 1-го
взвода 5-й роты Третьих радиотелеграфных курсов.
1 июля 1941 года начались занятия. И тут объявили,
что на изучение полуторагодичной программы
отводится всего шесть месяцев.
— За очень короткое время, — сказал инструктор, —¦•
мы должны подготовить из вас радистов маломощных
станций полевых частей для обслуживания десантников
и для заброски в неприятельский тыл к партизанам.
308

Настали напряженные дни учебы. Инструктор не
преувеличивал, говоря о трудностях. День начинался
в шесть, отбой — в двадцать три. Десять часов
классных занятий, а вечерами занимались дополнительно.
Лена была неутомима. Командование сразу
заметило ее. Вот что впоследствии писал о ней начальник
курсов: «...Елена Стемпковская... была назначена
командиром Отделения. Ее настойчивость, энергия, пытливость
привлекали внимание товарищей и начальствующего
состава. Можно смело сказать, что не было такого
общественного мероприятия, в котором Елена не принимала
бы самого деятельного участия... Она выступала с
докладами о Суворове, редактировала стенгазету «Радист»,
писала статьи, помогала в культработе, внося в это
дело много яркой инициативы и горячей энергии. Вскоре
Елена Стемпковская стала одной из самых заметных и
популярных курсанток... Елена была отличницей, и она
заслужила это всей своей страстью к учебе, всей своей
добросовестностью и исключительно серьезным
отношением к работе...»
Пришла пора, и на плацу собрался весь состав
курсов. Отдельно от остальных рот выстроились две
колонны молодых радистов — сто девушек и сто парней.
Эшелон отправлялся вечером, а днем выпускники
получили увольнительные.
— Пойдем простимся с нашими, — предложила
Лена Гале Глушковой, той самой Гале, у которой она
гуляла на свадьбе в памятную субботу 21 июня 1941
года. Муж Глушковой ушел в армию в первый же день
войны, а Галя поступила добровольцем на курсы
радистов.
С вещмешками за плечами Лена и Галя появились
в студенческом общежитии.
Первой их увидела Валя Мушкатель:
— Ой, девочки, смотрите, кто пришел!
Все вскочили с мест.
— А ну-ка, покажитесь!
Ладные и стройные, в новеньких гимнастерках, они
вытянулись под завистливыми взглядами подруг. По
всеобщему признанию, Лена и Галя — вояки хоть куда!
Долго засиживаться нельзя. Пора на вокзал. Всей
гурьбой пошли провожать. У Лены защемило сердце.
Взгрустнулось. Там, в Голодной степи, в родном совхозе
309

«Баяут», остались мать, отец, братишка Леня, сестра
Шура. Даже проститься с ними не смогла перед тем,
как идти в далекое, неведомое...
Младший сержант Стемпковская была направлена
радисткой 2-го батальона 216-го полка 76-й
горнострелковой дивизии. Елена прибыла на Юго-Западный фронт
в период затишья.
После декабрьского поражения под Москвой
противник производил перегруппировку войск. Почти
полгода 76-я дивизия стояла в обороне. Не таким ожидала
Лена увидеть фронт. В ее представлении война — это
постоянные бои, несмолкаемая канонада, сплошная
стрельба. А тут глубокая тишина. Лишь изредка
слышался далекий артиллерийский раскат, да ночное небо
разрезали ракеты.
Впрочем, очень скоро Лена убедилась, что
фронтовое затишье коварно. Ведь ей, как радистке, все
становилось известным раньше, чем другим. Противник вдруг
напоминал о себе, начинал обстрел, или же наши
затевали вылазку. И тогда в утренней сводке, которую она
передавала в полк, появлялись сведения о потерях.
Фронтовая служба не ограничивалась работой на
радиостанции. Нередко Лене приходилось выполнять и
обязанности рядового бойца: ходила в наряд на
батальонную кухню и чистила не одно ведро картошки. В
лютый мороз стояла в карауле. Но девушка словно не
замечала тягот фронта. Ей казалось недостаточным то,
что она делала, хотелось чего-то большего,
значительного.
Давней мечтой было научиться стрелять из
пулемета. В Ташкенте, на радиокурсах, не удалось: времени
в обрез. Конечно, на фронте тоже времени нет, но в
затишье выкроить часок удавалось. И пока напарница
Вика оставалась у рации, Лена бежала на окраину Кош-
калова. Там в самой последней избе села находилась
4-я рота. А ее политрук Черный слыл знатоком
пулеметного дела в батальоне. Вот у кого бы поучиться!
Бывало, прибежит в избу, а Черный сидит,
обложенный газетами. Хотя младший политрук и носил «кубик»,
но Лена ведь пришла как бы по личному делу, поэтому
считала возможным обратиться не по уставу:
— Здравствуй, комиссар, чем занимаешься?
«— Вот, готовлюсь к политзанятиям.
310

— А если отложить?.. На минутку! Только на одну!
Черный уже знал, зачем он понадобился «на одну
минутку»: ей не терпелось пройти на опушку, где в
окопе находился единственный в роте «максим».
Пулеметчики рады, когда появляется эта живая,
остроумная девушка. Она читает им газеты,
рассказывает новости, а урывками учится владеть пулеметом —
и ручным и станковым.
Минуло несколько месяцев фронтовой жизни. Теперь
на многое Елена смотрела иными глазами.
Вспоминались ей наивные рассуждения, которые велись в
Ташкенте: будет ли на фронте страшно? Конечно, страшно!
Даже сейчас, в затишье, дня не проходит, чтобы кого-
нибудь в батальоне не убило или не ранило.
Голос из-за перегородки прервал раздумье:
— Лена, давай связь!
— Одну минуту, товарищ капитан!
Это ее постоянный ответ. Большей частью так оно и
было.
Но случалось и иначе... Как в тот раз, когда
нарушилась связь с 4-й ротой лейтенанта Киреева.
Лейтенант Киреев... Не думала, не гадала она, что
на фронте кто-то сумеет тронуть ее сердце.
О Кирееве Лена услышала вскоре после своего
прихода в батальон. Она сидела возле своей рации, когда
громкий разговор за перегородкой заставил ее
прислушаться.
— Горяч твой Киреев, да и зелен. Дров наломает, —
гремел басовитый голос заместителя командира
батальона Савченко.
— А я в нем уверен, товарищ капитан, — спокойно
отвечал другой голос, принадлежавший старшему
адъютанту батальона Колосову. — Киреев хоть и молод, но
вовсе не зелен. Когда надо, он умеет быть собранным.
Такой не струсит, я за него ручаюсь...
— Ладно, пусть будет по-твоехму, — согласился
комбат после минутного раздумья.
Лене приказали вызвать Киреева. И когда минут
через сорок он прошел через ее половину, она успела
заметить, что у этого складного лейтенанта удивительно
серые глаза, которыми он посмотрел на нее. Ей было
немножко не по себе от того, что невольно пришлось
услышать тот разговор, за перегородкой. Остался оса-
311

док — словно она состоит в заговоре против этого
приятного ей человека. И когда Лене потом приходилось
сталкиваться с ним по службе, чувство «заговора»
долго еще продолжало преследовать ее. Отвечая на
приветствия Лены, Киреев обычно мягко, чуть смущенно
улыбался, и застенчивость его так не вязалась с обликом
сорвиголовы, как прозвали лейтенанта в батальоне.
За последнее время Петя Киреев все больше и
больше занимал ее мысли. И в то утро, когда 4-я рота
пошла в наступление, а затем нарушилась с нею связь,
Леной овладела тревога.
Связист, посланный искать обрыв, не вернулся...
Лена слышала, как Савченко требовал от командира
отделения Додикова: «Чтоб связь мне была!» Младший
сержант выскочил бледный и начал поспешно
собираться: посылать было некого.
— Леша, пойдем вместе, — вдруг предложила Лена.
Додиков удивился: сама напрашивается, смелая!
— А комбат?
Лена ушла за перегородку, и вот уже послышался
ее уверенный, решительный голос.
Савченко молчал. Ему не хотелось посылать эту
девушку на опасное дело. Но связь очень нужна.
— Все будет в порядке, товарищ капитан, — снова
послышался голос Лены. В нем уже звучали
просительные нотки.
— Что ж, иди, — ответил наконец Савченко. —
Только ты... поосторожней...— Он метнул строгий взгляд
на показавшегося в дверях Додикова. Взгляд этот
означал: «Береги ее!»
Додиков понял комбата.
Короткий зимний день был на исходе. В белом
тулупчике, ватных брюках, в серых валенках, шапке-
ушанке, с перекинутым через шею автоматом Лена
шагала рядом с Додиковым. Они вышли из деревни и
направились вдоль провода, протянувшегося от
командного пункта батальона. Сразу же за околицей
пришлось ползти. Потревоженный утренней вылазкой,
противник не прекращал огня. То здесь, то там
поднимались фонтаны снега и грязи — рвались мины. Так под
обстрелом они и ползли. Додиков тащил запасную
катушку и телефонный аппарат, не снимая руки с прово-.
да: его все время надо было прощупывать.
312

Преодолели километр, полтора, два... Провод все
еще был исправен и на всем протяжении очищен от
снега. Это, по-видимому, сделал посланный ранее
телефонист. Его следы шли рядом. Значит, обрыв где-то
там, поближе к передовой. Уже начинало темнеть,
когда добрались до железнодорожной насыпи. Провод
уводил через путь.
— Я первая, — сказала Лена, — мне легче, а ты за
мной...
Не успел Додиков и сообразить, что не ей
командовать, как девушка перекатилась через путь и исчезла
по ту сторону насыпи. В ожидании Додикова она
прижалась к сугробу. А вот и он показался из-за рельса.
То замирая, то снова продвигаясь, они ползли по
открытой местности и метрах в ста от насыпи
наткнулись на труп связиста. Застигнутый пулей, он лежал,
сжимая в застывшем кулаке провод. Где-то впереди,
там, куда убегал провод, угадывались в темноте
остатки хуторка — конечный пункт наступления четвертой
роты. Там окопался Киреев...
...А вот и обрыв. Мина угодила прямо в провод.
Додиков проворно нарастил недостающий кусок и
подключил телефон:
— Седьмой? Мне седьмого... Товарищ седьмой!..
И сейчас, когда Лена наконец поняла, что у
аппарата Киреев, она с трудом удержалась, чтобы не
выхватить трубку...
Позади вьюжный февраль, наступил март, а
фронтовая жизнь шла своим чередом, однообразная и
напряженная, полная тревог и ожиданий. Затишье все еще
продолжалось. Разведчики ходили во вражеский тыл и
нередко возвращались с «языком». События
происходили и в селе, где находился штаб батальона: вдруг на
чердаке одной из хат обнаружили радиопередатчик и
непрошеного гостя с той стороны. Время от времени
возникали стычки — в сводках это называлось «бои
местного значения». В одной из таких стычек, когда
батальон, меняя позиции, попал в западню, Лена еще
раз проявила бесстрашие и спасла жизнь своему
командиру, начальнику связи батальона Сукачу. Она подо-
313

брала его тяжело раненным и под сильным огнем
втащила в укрытие.
После того зимнего дня, когда она ползла искать
обрыв телефонного провода, Лена упрямо говорила
себе, что перестанет думать о Кирееве.
Но вот беда! Петя ей не помогал. Нисколечко.
Начни он проявлять в отношении ее малейшие вольности,
и все стало бы на место: она отмахнулась бы от него,
как не раз поступала с незадачливыми ухажерами, и
делу конец. Но он мешал ей своей нежной, немножко
застенчивой улыбкой, мягким взглядом своих серых
глаз и тем, что был волевым и храбрым командиром,—
эти качества он не раз проявлял, и это знали все
в полку.
И вот в один памятный вечер в узком кругу
фронтовых друзей Петя сказал, что любит ее и что самым
большим для него счастьем было бы, если бы она стала
его женой.
— Свадьба, конечно, после победы, — ответила
Лена не то в шутку, не то всерьез. Это было первое, что
она нашлась сказать.
— Да, конечно, — проговорил он тихо и просто.
Встречаться им удавалось редко. Но зато часто они
говорили по телефону. Кое-кто в батальоне
догадывался об их взаимной привязанности, которую они,
впрочем, и не скрывали.
Так они и порешили: после победы!
И теперь за грядущей победой Лена видела не
только то, что звало ее на фронт тогда, в Ташкенте, —
защищать Родину от врагов. С победой у нее было
связано и личное счастье.
Надо с кем-нибудь поделиться сокровенными
мыслями.
Но с кем? Родителям писать об этом она пока
стеснялась. Сестре тоже не решалась. «Еще неизвестно, как
она истолкует. Очень будет обидно, если большого,'
настоящего чувства коснется хоть маленькое пятнышко...»
Единственный, кому она считала возможным
довериться,— это Аркадий Петрович Фитуни, профессор,
декан исторического факультета. Уж он-то правильно
поймет!
Профессор Фитуни получил от Елены с фронта
несколько коротких весточек.
314

«Если б вы знали! — писала она. — Свистят пули,
гремят пушки, строчат пулеметы, и я здесь, среди этого
грохота и свиста, вдали от вас... Я помню вас, дорогой
Аркадий Петрович... Здесь я не одинока. Я встретила
здесь замечательного человека, и мы друг друга
полюбили. Верю в победу. Мы победим, и я вернусь не
одна...»
В другой раз она писала:
«Любимый Аркадий Петрович!
...Здесь, на фронте, я часто вспоминаю слова
Суворова: «Смерть бежит от сабли и штыка храброго,
счастье венчает смелость и отвагу». Впервые я ведь узнала
их из книги «Наука побеждать», которую вы мне как-
то дали. Помните? Эти суворовские слова моему Пете
тоже очень нравятся. Он вас не знает, но я ему много
рассказывала о вас, и он заочно вас полюбил».
* *
*
В начале июня 1942 года гитлеровцы начали свое
летнее наступление. В двадцатых числах июня
батальон, в котором служила Лена Стемпковская, занял
оборону в селе Зимовенька, Белгородской области.
Дней шесть было тихо. Активно действовать
пришлось только пятерым разведчикам, которых возглавил
лейтенант Кийко. Их лихие вылазки за «языком»
обычно оканчивались успешно. Но в Зимовеньке
получилась осечка. Несколько дней подряд разведчики
возвращались ни с чем. Это озадачило лейтенанта Кийко, но
он не знал того, что было известно в вышестоящих
штабах: противник обошел Зимовеньку с двух сторон,
пытаясь охватить всю 76-ю дивизию кольцом. Когда это
обнаружилось, дивизия стала готовиться к отходу на новые
рубежи. Отход предполагался с боем. Одним из
плацдармов предстоящего боя был избран район Зимо-
веньки.
Командный пункт батальона обосновался в сельской
больнице. Здесь же, в больнице, примостилась и Елена
со своей рацией. Поредевший батальон зарывался в
землю— оборонительный рубеж строили на холме, за
восточной окраиной села, на кладбище. Отсюда
превосходно просматривалось все село, виден был яр, и дальше
315

все хорошо можно было рассмотреть, вплоть до леса.
Именно со стороны этого леса и ожидалось
наступление врага.
Рубеж возводили днем и ночью. В свободные
минуты от дежурства у рации Лена помогала строить
запасной командный пункт на холме, у кладбища. С Кирее-
вым в эти дни она виделась чаще — ведь теперь, когда
в ротах осталось по нескольку десятков человек,
батальон уже больше не был разбросан, как прежде.
Разведчики, вернувшиеся поздней ночью, сообщили,
что противник сосредоточивается в лесу.
А на рассвете разгорелся бой. Первые вражеские
цепи показались в четвертом часу, когда уже
занималась ранняя июньская заря. Немцы шли под
прикрытием артиллерийского огня. В селе начались пожары.
Но батальон был готов к встрече врага.
Пулеметчики, замаскировавшиеся в густых ветвистых липах
сельского парка, взяли под обстрел весь участок между
лесом и яром, куда, как в укрытие, стремились
гитлеровцы. Но огонь пожаров быстро распространялся.
Густой дым пополз по земле, и фашисты, пользуясь этой
дымовой завесой, начали просачиваться в село. Тогда-
то батальон и отошел на заранее приготовленный
оборонительный рубеж.
Все время боя Лена находилась на командном
пункте батальона. Она поддерживала связь со штабом полка.
Когда роты заняли новую оборону, противник на
некоторое время прекратил атаки. Было около полудня.
Прошел проливной дождь, потом снова пригрело
солнышко, и люди, измученные тяжелым боем, радовались
возможности передохнуть.
Капитан Савченко, расстелив на земле кожанку,
прилег рядом с Колосовым на пригорке возле командного
пункта батальона. Здесь же, на холме, у командного
пункта 4-й роты, отдыхал Киреев. Из блиндажа вышла
Лена. Она подошла к Кирееву и опустилась подле него
на разостланную плащ-палатку.
Но отдыхать пришлось недолго. В небе показались
вражеские бомбардировщики, прозвучал сигнал:
«Воздух!» Вслед за авиацией заговорила вражеская
артиллерия. И без того обессиленный, батальон снова понес
большие потери. В ротах оставалось теперь в строю не
более чем по два десятка человек.
316

Едва стихли артиллерийские раскаты, как к себе в
траншею вернулся Киреев. Его вызывали в штаб.
— Ну, политрук, — сказал он Черному, — теперь нам
только бы удержаться. Батальон отходит, а мы
должны прикрывать. Комбат приказал устоять любой
ценой...
С приказом об отходе в 6-ю роту отправился
Колосов. В 5-й отходить было некому... И только эта, 4-я,
лейтенанта Киреева, укрепилась в заранее
приготовленной траншее. Длинная, метров на тридцать или даже
на сорок, она охватила полукругом высокий
кладбищенский холм. С Киреевым и Черным оставались еще
16 человек. У них был «максим», два ручных пулемета,
автоматы.
К кладбищу двигалась вражеская пехота. Под
прикрытием артиллерии она заняла исходную позицию у
больницы, у церкви и теперь перешла в атаку.
Уверенные в том, что авиация и артиллерия подавили здесь
все живое, гитлеровцы шли открыто, во весь рост.
Но враг просчитался. Те восемнадцать, что остались
в траншее, проявили великую волю. Гитлеровцы
получили неожиданный отпор. Заговорили пулеметы. Но и
это не остановило атакующих. Они продолжали
наступать.
Получив приказ отойти, Лена покинула блиндаж и
поползла. Путь пролегал мимо окопа, в котором
расположился наблюдательный пункт батареи. Заглянув
туда, она увидела двух убитых корректировщиков. Возле
одного валялся бинокль, другой все еще сжимал в руке
телефонную трубку. Лена взяла эту трубку из
омертвевшей руки и услышала тревожный вызов:
— «Береза!», «Береза!», «Береза!»
— Я «Береза», — отозвалась Лена.
— Какая такая «Береза»? — удивился на другом
конце провода связист, услышав женский голос. — Кто
вы, отвечайте?
— Младший сержант Стемпковская, радистка 2-го
батальона. Нет тут больше никого... Убиты ваши
наблюдатели. Батальон отходит... Гады прут на пригорок...
Огонь на меня... По кладбищу огонь!
Но корректировать огонь Стемпковской не пришлось.
Телефон умолк.
317

И Лена поползла. Но не назад, не туда, куда
отходили остатки батальона, а вперед, к траншее, где
лейтенант Киреев, политрук Черный и их товарищи
сдерживали натиск врага.
Преодолев под губительным огнем полтора десятка
метров, она свалилась в траншею. Под ногами
валялись автоматы. Прежние их владельцы оставались тут
же, но одни были убиты, другие подавали лишь слабые
признаки жизни... Подобрав оружие, Лена тоже начала
стрелять. Кончался диск — она хватала другой автомат:
оружия тут валялось вдоволь.
Три атаки — они следовали одна за другой —
отбиты. Короткая передышка, и гитлеровцы полезли снова.
В эту минуту «максим», что находился на левом
фланге траншеи, умолк. Видно было, как упал
бездыханный пулеметчик.
— Ну, политрук, прощай! — Киреев ринулся туда.—
Эх, хоть бы до ночи продержаться!
«Максим» снова заговорил, преграждая фашистам
путь к холму. Значит, Киреев добрался.
Ранило Черного. Теперь умолк ручной пулемет, из
которого стрелял политрук. Лена в миг оказалась рядом:
— Что случилось, комиссар?! — Увидев
окровавленную руку, она схватила бинт, быстро наложила
повязку, и пулемет заговорил снова.
Гитлеровцы все лезли на пригорок и лезли. Наших
в живых оставалось все меньше.
Вдруг из яра показались два вражеских танка. Один
шел прямо на траншею. Первым заметил его Киреев.
— Политрук, танки! — крикнул лейтенант и
бросился к нише, где лежали противотанковые гранаты, но
Черный его остановил:
— Что ты делаешь! Возвращайся к пулемету! Ведь
ты все равно так далеко не закинешь... Я это сделаю
лучше!
Он действительно умел. Еще до войны Трофим
Черный неизменно брал призы на соревнованиях по
метанию гранат.
Уже на 20 метров приблизился танк... на 15 и тогда
политрук поднялся во весь свой могучий рост,
размахнулся и с силой швырнул гранату. Но в то же самое
мгновение рядом разорвался снаряд, и все провалилось
в бездну.,.
318

Отбросив автомат, Лена взялась за умолкнувший
пулемет. Теперь в траншее остались двое — Лена и Ки-
реев. Они косили рвавшихся на пригорок врагов.
То был бой за светлое будущее своего народа, за
свое личное счастье. Но продолжался он недолго. Вот
и «максим» умолк. Петя Киреев пал, сраженный пулей.
Померк мягкий взгляд серых-серых глаз. Не бывать
больше застенчивой улыбке. И никогда не раздастся
голос человека, которого так угадало юное сердце Лены...
Отважная девушка одна продолжала вести огонь
из обоих пулеметов. Она стреляла попеременно то из
своего, за которым сменила политрука, то из другого,
возле которого лежал бездыханным ее Петя.
Лена поливала свинцом надвигающуюся на нее
вражескую лавину и думала лишь об одном: перед ней враг,
он рвется вперед, его надо уничтожать.
И тогда будет победа...
Когда Черный очнулся, он не сразу понял, что
засыпан землей. К счастью, слой оказался не толстым, и
выбраться наружу удалось скоро. Уже наступила ночь.
При свете луны политрук разглядел танк, припавший
на разбитую гусеницу. Возле пулемета согнулся
Киреев.
В другом конце траншеи он увидел Лену. Девушка
была мертва.
* *
*
Колхозник Александр Михайлович Сидоренко еще
загодя отрыл на сельском кладбище щель, полагая, что
здесь он сможет надежно отсидеться во время
бомбежки. Утром 29 июня 1942 года, когда в Зимовеньке
начались пожары, он пробрался с семьей в свое укрытие, а
затем стал невольным очевидцем боя, который
разыгрался на кладбище. Сидоренко слышал, как из
траншеи стреляли два пулемета поочередно — то один, то
другой, и видно было, как девушка металась по
траншее...
Колхозник видел, как девушка косила вражеские
цепи, как падали фашисты, устилая поле своими
зелеными куртками.
319

А потом послышался женский голос:
— Товарищи! Погибаю за Родину!
Двое суток убирали фашисты трупы своих солдат...
Колхозники тайком от гитлеровцев похоронили
Елену Стемпковскую и Петра Киреева возле того самого
окопа, в котором герои выполнили свой долг до конца.
*
*
Богаты и плодородны земли Голодной степи. Но нет
воды, и летом солнце сжигает все живое. Протекающая
тут река Сыр-Дарья без всякой пользы уносит свои
мутные воды в Аральское море, ни капли не отдавая
изнывающей от жажды земле.
Как обуздать Сыр-Дарью? То была мечта многих
поколений. Лишь при Советской власти эта мечта
осуществилась. Еще великий Ленин подписал декрет об
организации оросительных работ в Туркестане. А в
годы первой пятилетки по зову Коммунистической
партии тысячи советских людей двинулись в Голодную степь
строить хлопководческие совхозы.
Вместе с другими приехал сюда и белорусский
рабочий Константин Максимович Стемпковский — участник
обороны Порт-Артура, красный партизан в годы
иностранной интервенции. На новом месте Константин
Максимович стал работать плотником. Привычные к труду
руки возводили постройки будущего хлопководческого
совхоза с многообещающим названием — «Баяут», что
в переводе на русский язык означает «Плодородные
земли».
Прошли годы, и новый совхоз оправдал имя,
которым его окрестили при рождении. Запестрели
хлопковые поля, стали плодоносить тенистые сады. Поселок
третьего отделения совхоза, где жили Стемпковские,
вытянулся между двумя широкими, неумолчно
шумящими арыками, обсаженными тополями. Здесь в
уютном домике среди урюка, акаций и роз протекали
детские годы Лены. Здесь же она пошла в первый класс.
После начальной школы жила в интернате, так как
средняя школа находилась в десяти километрах от дома.
Теперь этой школе присвоено имя Героя Советского
Союза Елены Стемпковской.
320

Большая усадьба Баяутской школы обрамлена
красавцами тополями. Деревья высажены в 1938 году, в
том самом, когда построено новое здание.
Один из этих тополей посадила своими руками
пятнадцатилетняя школьница комсомолка Елена Стемпков-
ская. Подруги вспоминают, что, сажая деревцо, Елена
загадала:
— Если я счастливая, то примется.
Я видел эти тополя. Деревья буйно разрослись,
давая людям в знойный день желанную прохладу.
Не знаю, который из этих великанов посажен
Еленой, но они принялись все.
А Лена, счастливая Лена, обрела бессмертие,

%*/Son
в. Дмитриева — Ьг/ъ^г от это
летчица!
Едва успев покинуть
кабину ПО-2, штурман Женя Руднева подошла к
заместителю командира эскадрильи Марине Чечневой и
восхищенно сказала:
— Вот это летчица! Я совсем не думала, что
новенькая так здорово пилотирует.
А новенькая уже рапортовала:
— Товарищ старший лейтенант, пилот Сыртланова
боевое задание выполнила. В районе цели — два очага
пожара.
Дослушав до конца официальный рапорт, Марина
Чечнева дружески произнесла:
— Поздравляю вас, Магуба Гусейновна, с боевым
крещением!
Было это холодной декабрьской ночью 1942 года на
полевой площадке у станицы Асиновской. Отсюда
летчицы женского авиаполка ночных бомбардировщиков
наносили удары по фашистским войскам,
устремившимся к Кавказу.
Летчица Магуба Сыртланова только месяц тому
назад пришла в полк. Представляясь командиру полка
Бершанской, она коротко рассказала свою летную
биографию:
— Летаю с 1935 года. Последняя
должность—командир звена в санитарной эскадрилье. Сейчас одно
желание— бить врага здесь, на Северном Кавказе. А даль-.
322

ше, думаю, погоним врага с нашей земли. Раньше
прибыть к вам не могла: не отпускали.
Да, в Тбилиси она не раз просила направить ее на
фронт. Но командир эскадрильи майор Восканян, сам
вынашивавший мечту побыстрее попасть в боевой
авиационный полк действующей армии, уговаривал ее:
— Вы же, Магуба Гусейновна, хрупкое создание,
физически-то не очень сильная. Я знаю, вы хорошо
пилотируете на ПО-2, но для фронта это еще мало что
значит. Там нужны летчики-ночники, знающие тактику.
Вот схватят вас прожекторы в свои лучи — что будете
делать?
Магуба понимала, что командир эскадрильи отнюдь
не преувеличивает опасность. Наоборот, на фронте
бывает и пострашнее, чем представляется ему. Об этом
она недавно узнала из «Красной звезды» — из очерка
Константина Симонова, рассказавшего, как воюют
экипажи ночных бомбардировщиков. И тем не менее уже
никто теперь не уговорит ее сойти с избранного пути.
И она добилась своего.
...Поезд увозил ее на север. Магуба стояла у окна,
любуясь снеговыми вершинами Кавказских гор. Здесь
ей были знакомы многие ущелья, многие вершины. Здесь
она часами летала с курсантами во время длительных
маршрутов. А парить над горами или над равниной
далеко не одно и то же. В горах пилот всегда начеку.
Легкомоторный самолет как щепка среди горных
воздушных потоков; ветер может и вознести его и безжалостно
бросить на скалы. И горе тому пилоту, который хоть на
секунду растеряется. Горы мстят очень жестоко. Тут
Магуба вспомнила слова, которые часто повторяли
старые летчики:
— Школа гор —великая школа!
Да, полеты в горах, конечно, многому ее научили,
можно сказать, даже закалили; однако фронт — это не
только горы, это огонь, гибель подруг и, кто знает,
может, и твоя собственная гибель...
Снежной чашей вдали блеснул Эльбрус. Вскоре
Магуба сошла с поезда и через некоторое время была уже
на фронтовом аэродроме.
В первые дни Магуба засела за книги, инструкции,
наставления, затем стала летать «на себя». В то время
как летчицы полка уходили к линии фронта, она
323

поднималась с инструктором в ночное небо и над
аэродромом училась скользить от прожекторов,
маневрировать скоростью и по высоте на случай зенитного
обстрела. Предстояло летать только ночью. А при
ночной темени, как известно, земля очень непохожа на ту,
какой ее видишь днем. «Значит,— думала Магуба,—
нужно досконально изучить местность, ориентироваться
по ее малейшим оттенкам».
Сыртланова внимательно слушала летчиц, когда они
докладывали командиру о своих действиях над линией
фронта. Особенно восхищали ее смелые, продуманные
до деталей маневры черноглазой москвички Марины
Чечневой. Двадцатилетняя Марина, уже имевшая к
этому времени около двухсот боевых вылетов, могла
преподнести предметный урок многим. Хотя Магуба на
добрый десяток лет была старше Марины, однако не
стеснялась поучиться у нее. И Марине казалось, что для
Магубы не было в ту пору важнее дела в жизни, чем
выяснить вопросы, как уйти от прожекторов, бесшумно
подобраться к цели и обрушить бомбовый груз именно
туда, куда требовалось.
На ввод в боевой строй у Магубы Сыртлановой ушло
совсем немного времени. Уже через две недели она
сдала зачеты по штурманской подготовке,
материальной части, бомбометанию и попросила включить ее
экипаж в боевой расчет.
Вот после той памятной ночи подружки и услышали
первую весть о новенькой:
— Вот это летчица!
Среднего роста, худощавая, с глубоко сидящими
серыми глазами и крупным разлетом темных бровей,
Магуба никогда бы не произвела впечатления героической
женщины. Все в ней выглядело обыденно, и только те,
кто летал с ней, знали, сколько силы воли у Магубы и
вместе с тем душевного обаяния.
К весне Магуба уже летала не хуже многих
ветеранов. Сказывалась упорная учеба минувшей зимой. В это
время на аэродром пришла радостная весть: приказом
Верховного главнокомандования полку было присвоено
324

почетное наименование «Гвардейский». 8 февраля 1943
года состоялся большой полковой праздник.
— Теперь, когда мы гвардейцы, надо работать еще
лучше, еще смелее и яростнее бить ненавистного
врага,— призвала командир полка Бершанская.
Так и поступала Магуба Сыртланова.
Начались бои за Кубань.
В ночь на 10 февраля 1943 года, преследуя
отступающие немецкие войска по дороге от станицы Попови-
ческой, экипаж Сыртлановой бомбовыми ударами
вызвал три сильных очага пожара со взрывами. В ночь
на 13 февраля он уничтожал войска противника у
станицы Славянской.
Весна 1943 года началась упорными боями за
господство в воздухе на Кубани. Фашисты пытались взять
реванш за зимнее поражение. Экипажи жили
исключительно напряженной жизнью. Из ночи в ночь летчицы
совершали по пять-шесть вылетов.
Летая смело и спокойно, методично и хладнокровно,
Магуба не теряла выдержку в самой трудной
обстановке. Может быть, от этого бомбовые удары ее
становились все более точными, а эффективность полетов —
исключительно высокой. В ночь на 11 апреля 1943 года,
несмотря на сильный заградительный огонь, экипаж
точно произвел бомбометание и уничтожил немало
живой силы противника около станицы Крымской.
В сентябре 1943 года восемь экипажей женского
гвардейского полка были направлены в помощь нашим
наземным войскам и десанту морской пехоты,
сражавшимся под Новороссийском, на Малой земле.
Полеты над Новороссийском требовали большого
мастерства и выдержки. Море, горы и ущелья
вызывали быструю смену воздушных течений, и поэтому все
время приходилось менять высоту полета. Напряжение
большое. Каждый экипаж делал по семь-восемь
вылетов в ночь. В этих условиях особенно ярко проявилось
летное мастерство Магубы Сыртлановой. В ночь на
12 сентября 1943 года, вылетев в район Новороссийска
для выполнения боевого задания, экипаж был
обстрелян сильным зенитным огнем противника. Магуба Гу-
сейновна, умело маневрируя, точно отбомбилась по
цели. Пожар продолжался несколько часов.
325

* *
*
Штурман Татьяна Сумарокова, обычно веселая,
жизнерадостная москвичка, вдруг стала скучной.
— Что с тобой, Таня? — спрашивали подруги. —
Может, заболела или влюбилась?
В те дни еще немногие знали, что поблизости, на
этом же фронте, где летал их полк, сражался с врагом
отец Татьяны: письма со штемпелем полевой почты
отца приходили уж очень быстро. А за последнее время
писем не было. И мать из Москвы с тревогой писала:
«А от отца ничего нет. Может, ты, Танечка, сможешь
что-нибудь разузнать?»
Вот и ходит Татьяна, девушка с мечтательными
карими глазами, мрачнее тучи. А ведь ей через несколько
часов предстоит лететь вместе с Магубой на боевое
задание (теперь Татьяна — боевой штурман Магубы).
В воздухе холодно. Блещут вдали звезды. И зачем
только война? Татьяна внимательно поглядывает на
компас. Магуба ведет самолет уверенно — стрелки
фосфоресцирующих приборов будто застыли в своей
неподвижности. Внизу вспышками огней, пунктирами
огненных трасс обозначилась линия фронта. Еще две-три
минуты полета — и наступит решающий момент:
бомбометание.
— Так держать! — командует Татьяна Сумарокова,
нацеливаясь на вспышки фашистских минометов.
Еще мгновение — и бомбы полетели вниз. Там, где
только что стреляла батарея, бушует пламя. Значит,
удар пришелся точно в цель. Вдогонку самолету
зачертили небо эрликоновские трассы. Магуба бросила
машину в сторону, со снижением. В небе уже рыскали
прожекторы, но на низкой высоте им не удалось схватить
самолет... Когда отошли от цели, Магуба сказала:
— Я знаю, Таня, что тебя волнует судьба отца. Вот
поверь мне: все будет хорошо!
И несколько месяцев спустя, когда бои шли за
освобождение Крыма, Татьяна вспомнила слова Магубы: в
тот день она сразу получила от отца три долгожданных
письма.
Весной 1944 года полк базировался на Таманском
полуострове. Рядом плескались волны Азовского моря.
326

В свободные минуты девушки ходили на берег, чтобы
помечтать о будущем, вспомнить предвоенную жизнь.
Какой заманчивой и недосягаемой она им казалась
теперь! Скорее бы, скорее бы на землю пришел мир!
Чтобы быстрее наступило желанное время, девушки готовы
были к самым трудным испытаниям...
Полк совершал ночные налеты на позиции фашистов
под Севастополем. С Таманского полуострова
добраться до Севастополя не так-то легко, если учесть, что
скорость самолета, нагруженного бомбами, не превышала
ста — ста десяти километров в час. У летчиц было два
маршрута: дальний — над морем и ближний — над
полуостровом, когда они пересекали Крым почти по
диагонали. Если идти к цели над морем, то в ночь больше
двух-трех вылетов не сделаешь. Этот маршрут
представлялся и более безопасным: на воде у фашистов не
было зенитных батарей, а встреч с боевыми кораблями
можно избежать или попросту обойти их.
Сухопутный маршрут таил немало всяких каверз:
почти у каждого более или менее значительного
населенного пункта фашисты расставили зенитные батареи,
в воздухе шныряли ночные истребители. Крымские
горы хотя и не очень высокие, но плохо будет летчику,
если он ночью собьется с курса и окажется в их власти!
И тем не менее большинство экипажей полка
летали над сушей. Еще в ту пору, когда советские войска
у Перекопа громили фашистские дивизии, наши
летчицы били по подходящим резервам. Теперь же, когда
советские дивизии катились по степному Крыму, нужно
было усилить нажим на врага, засевшего в
Севастополе.
— Даешь Севастополь! — этот призыв был на устах
пехотинцев и танкистов, летчиков и моряков. На
бомбах, которые они возили на фашистские позиции, ору-
жейницы часто теперь выводили мелом: «За
Севастополь!» В освобождение Севастополя Магуба тоже
внесла свою долю, делая по пять-шесть боевых вылетов в
ночь.
В одну из апрельских ночей Магуба вела тяжело
нагруженную машину. Предстояло бомбить аэродром,
забитый фашистскими самолетами.
— Подходим к цели! — спокойно произнесла
Татьяна Сумарокова.
327

Штурман уже хорошо видела многочисленные «юн-
керсы» на стоянках. Магуба сбросила обороты двигателя
и с шелестящим шумом самолет стал планировать к
цели.
Вдруг огненные пики прожекторов разрезали ночную
мглу то в одном, то в другом конце города. Над
Южной бухтой, над Северной стороной стало светло, как
днем. Еще один миг, и фашисты схватили в огненные
клещи самолет, медленно плывший в ночном небе.
С каждой секундой стена разрывов зенитных
снарядов приближалась. Когда Сумарокова сбросила бомбы,
самолет попал в лучи прожекторов. Начался зенитный
обстрел. Самолет беспорядочно пошел к земле.
Фашисты, решив, что советский самолет сбит, не стали
провожать его до самой земли... Прожекторы погасли.
А Магуба, потеряв метров пятьсот высоты, поставила
машину в нормальное положение и спросила:
— Таня, жива?
— Жива, Магуба!
— Ты знаешь, мотор поврежден. Куда пойдем?
— У немцев на вынужденную садиться не будем! —
решительно заявила Татьяна. — Если умирать, так в
море!
Магуба потянула в открытое море. Мотор то и дело
давал перебои.
Где-то внизу плескались волны Черного моря.
Казалось, еще мгновение — и маленький самолет поглотит
черная пучина.
Однако мотор тянул, с перебоями, но все же тянул...
Магуба сделала пологий разворот на север...
Когда мотор чихнул последний раз и винт
остановился, под самолетом была еще вода. Потом легкий
толчок, и машина ткнулась колесами в морскую гальку.
Хвост ПО-2 был в воде, а колеса на берегу, родном
берегу!
Они вылезли из кабины, бросились навстречу друг
другу и обнялись.
Это был самый памятный вылет Магубы Сыртлано-
вой из семисот восьмидесяти совершенных за войну.

тамара крол К^^везды ищут
людей
Звезды помогают летчику
прийти в аэропорт назначения. Люди часто ищут
звезды. Каждый свою. Но бывает и так, что звезда ищет и
находит человека. Бывает!
* *
*
Новый квартал столицы. Недавно отстроенный
корпус. Седьмая квартира. За дверью слышится смех,
рассыпается звонкими серебряными колокольчиками. Здесь
живет человек, прославивший русское оружие, человек,
верный долгу советского офицера, коммунист с
несгибаемой волей. Это ее смех вы слышите, старшего
лейтенанта запаса, бывшей летчицы штурмовой авиации
Анны Александровны Тимофеевой (Егоровой).
Человек, который умеет хорошо смеяться, хороший
человек. Человек, который прошел сквозь огонь войны
и не разучился смеяться, — настоящий человек.
Мнение об Анне Александровне вы составите сами,
но прежде я хочу сообщить вам, что пишут о ней в
воспоминаниях наши враги:
«С передовой на санитарной повозке привезли
русского летчика. Лицо покрыто маслом и кровью... Когда
в операционной палатке сняли с него шлем и
комбинезон, все были ошеломлены: летчиком оказалась
329

женщина. Еще больше поразило всех присутствующих
поведение русской летчицы, которая не проронила ни
единого звука, когда во время обработки с нее снимали
куски кожи... Как это возможно, чтобы в женщине
была воспитана такая невероятная твердость духа?!»
«Восхищение одного врага стоит восхищения сотни
добрых друзей», — гласит старинная восточная
пословица.
Пожалуй, это очень здорово, что героизм выглядит
так обычно. Скромное платье с белым воротничком. Во
всем облике хозяйки дома — женственность с милой
лукавинкой, приправленной метким словом. И ясные
глаза на лице, словно открытом всем радостям и бедам
мира.
После знакомства с Анной Александровной я ловлю
себя на том, что часто всматриваюсь в чуть усталые
лица работниц, возвращающихся со смены, в
озабоченные лица матерей, ведущих за руку детей. Как это
здорово, что у героизма такое простое русское лицо.
Правительственные награды — вехи фронтовых
дорог инструктора Калининского аэроклуба Егоровой.
Медаль «За отвагу» — потопленная фашистская
баржа.
Первый орден Красного Знамени — немецкий
истребитель поджег связной самолет ПО-2, на котором Анна
Александровна везла приказ командующего фронтом.
Она посадила горящую машину, но истребитель открыл
огонь по бегущей летчице. Тлел комбинезон, летчица
падала, раскинув руки, имитируя смерть. Но как
только она поднималась, фашистский охотник, словно
приходя в неутоленную ярость, снова открывал огонь.
А приказ командующего все-таки был доставлен...
Второй орден Красного Знамени был вручен сразу
после боя командармом Вершининым.
Но погодите, не надо спешить, хочется бережно
переворачивать страницы этой жизни.
После многочисленных рапортов Егорову переводят
в штурмовую авиацию, на ИЛ-2.
При переучивании летчик-инструктор выполнил
всего два провозных полета с Егоровой. «Хватит: незачем
горючее жечь!»
Во время первого самостоятельного вылета заглох
мотор. Под плоскостью — кромка воды. Дальше — мест-
330

ность, щедро прорезанная оврагами. Когда замолкший
ИЛ-2 коснулся земли, к месту приземления помчались
аварийно-спасательная и санитарная машины, но и
самолет, и летчица были целы. Посадка была
произведена «впритирочку» по самому краю оврага.
В дивизии штурмовой авиации Егорова очень скоро
стала одним из лучших ведущих групп, признанным
мастером штурмовок.
Накануне этого вылета командующий фронтом
вызвал к себе 20 летчиков. Он хотел лично объяснить им
задачу.
Несколько попыток нашей пехоты прорвать линию
долговременных укреплений противника кончились
безуспешно. Поэтому штурмовики должны поставить
дымовую завесу, под прикрытием которой наши войска
смогут сокрушить оборону противника.
Командующий не скрывал трудности задачи: ИЛы
будут идти на малой высоте, немцы смогут бить по
ним не только из зениток. И идти нужно предельно
точно, не отклоняясь от заданных высот и курса,
дымовая завеса должна быть сплошной, без единого
разрыва.
Летчики получили задание и на рассвете
следующего дня ушли в полет. Среди них была Анна Егорова.
Вот за этот полет и вручил ей командарм Вершинин
сразу после посадки орден Красного Знамени.
Идут по нашей земле ветераны Великой
Отечественной войны, сверкают ордена, и за каждым орденом —
храбрость и воинское мастерство...
Плацдарм 8-й гвардейской армии за Вислой. Анна
Егорова — ведущая группы из 16 штурмовиков. Их
сопровождают 10 истребителей прикрытия. Прорвавшись
сквозь заградительный огонь зениток, идет в атаку
самолет ведущего — главная мишень для противника. На
земле пылают немецкие «тигры», «фердинанды»,
«пантеры».
Набрав высоту, Егорова ведет группу во вторую
атаку. В это время трассы фашистских зениток уже
повредили руль глубины. Самолет заметно теряет
маневренность.
Вдруг прямое попадание в мотор... Весь в пламени,
падает на землю ИЛ-2, опустив нос: самолеты, как
люди, опускают носы только в горестные минуты.
331

Это был 277-й боевой вылет старшего лейтенанта
Егоровой, 20 августа 1944 года. Старший лейтенант
Егорова была представлена к званию Героя Советского
Союза. Посмертно.
В феврале 1945 года стремительно наступавшие части
Советской Армии освободили узников Кюстринского
лагеря для военнопленных. Среди них была Анна Егорова,
искалеченная, обожженная, но живая. И рассказ о ней
будет, конечно, неполным без тех, кто помог ей
сохранить и жизнь, и твердость духа, и партийный билет: без
санитарки Юлии Пелиховой, выходившей Анну, без
врача, югославского патриота Павле Трпинца, без майора
медицинской службы Георгия Федоровича Синякова,
самого главного в жизни Анны доктора. И не только
потому, что он спас ей жизнь, но и потому, что был
живым примером того, что настоящий человек остается им
даже в фашистской неволе. В тифозном бараке он
сумел спрятать 16 летчиков.
Георгию Федоровичу Анна отдала свой партийный
билет. И только спустя много лет после войны,
встретившись с Георгием Федоровичем Синяковым,
преподавателем Челябинского медицинского института,
заведующим хирургическим отделением в больнице
тракторного завода, она узнала, что ее партийный билет прятал
в банке с ядом член подпольной лагерной
организации немец-фармацевт Гельмут Шихер.
Весть о мужестве советской летчицы, которая не
вступала ни в какие сделки с подосланными к ней
провокаторами и предателями, окрыляла узников. Они
старались поддерживать отважную женщину. На
сплетенной из соломы дамской сумочке гордо красовалась
эмблема Советских Военно-Воздушных Сил. Эту
сумочку— тайный дар военнопленных — Георгий Федорович,
как лучшее лекарство для летчицы, прятал под ее
тюфяком. Обессиленные от голода люди присылали ей
свою пайку хлеба.
*
*
В этом доме не тратят попусту слова, как в хорошем
экипаже, где все отлично понимают друг друга. И как
в слетанном экипаже воздушного корабля, здесь очень
хорошо дышится.
332

Конечно, нет ничего удивительного, что сыновья
бывшего командира дивизии штурмовой авиации
полковника запаса Тимофеева и старшего лейтенанта запаса
Тимофеевой (Егоровой) стремятся в небо.
Эти ребята, родившиеся после победы, знают о
трудных дорогах, по которым прошли старшие, и не хотят
уступать им ни в чем. Традиции старшего поколения —
мы называем его поколением отцов (но, как видите,
это не совсем точно) — в этой семье перешли к
младшему, как естественно то, что птенец обретает крылья.
В юности человеку больше насущного хлеба нужен
идеал. И если этот идеал — самый родной для тебя
человек, которого ты знаешь с тех пор, как помнишь себя,
тогда можно считать, что тебе по-настоящему повезло
в жизни.
Но Анне Александровне недостаточно того, что она
вырастила двух сыновей, которые стремятся в жизни
быть похожими на мать и отца. Она ведет большую
общественную работу и среди метростроевской молодежи,
и в 663-й московской школе, отряд которой носит имя
отважной летчицы, и на ткацком комбинате. Часто
приходят к ней письма от юношей и девушек Польши: ведь
ее кровью полита частица освобожденной польской
земли.
Когда был опубликован Указ Президиума
Верховного Совета СССР о присвоении старшему лейтенанту
запаса А. А. Тимофеевой (Егоровой) звания Героя
Советского Союза, среди множества поздравлений,
постучавшихся в эту дверь, была телеграмма известного
летчика-испытателя Марка Галлая: «Искренне счастлив,
что Золотая Звезда все-таки нашла героя...»
Да, Звезды должны находить своих героев. Должны
непременно!

б. Лукьянов Сх Kso заданиям
партизан
Страшно тяжелыми были
первые дни войны. Каждый из них навсегда остался в
памяти Надежды Викторовны Троян.
До 22 июня 1941 года все в ее жизни было просто и
ясно. Не было ни одного темного дня. Детство, веселое
и счастливое, протекало в небольшом белорусском
городке Дрисса, раскинувшемся на берегу Западной
Двины. Светлыми, радостными были и ее студенческие годы.
Занятия в Минском медицинском институте, активная
работа в комсомольской организации делали один день
интереснее другого.
И вдруг — война.
Враг ожесточенно бомбил Минск. Город горел. Шла
поспешная эвакуация. Надя Троян вместе с родителями
скрывалась в загородном лесу. И здесь произошла
первая встреча девушки с врагами. Она увидела группу
задержанных фашистских десантников. Переодетые в
форму солдат Красной Армии, гитлеровцы держались
нагло, вызывающе.
Фашистские части уже обошли Минск.
Отсиживаться в лесу было бессмысленно, и семья Троян вернулась
домой. 28 июня на улицах появились немецкие
танкетки. И потянулось страшное время. Страшное потому,
что Надя не знала вначале, что нужно делать.
Вспоминались слова песни:
334

Над тобою небо, небо голубое,
Небо Родины моей...
— Нам тогда казалось, — рассказывает Надежда
Викторовна, — что ничего, кроме неба, у нас родного не
осталось.
Но так казалось лишь в первые дни. Патриоты
Родины не смирились. Не смирилась и Надя Троян: она
стала мужественной подпольщицей, смелой помощницей
партизан.
Давайте перелистаем несколько страничек боевой
биографии Надежды Троян.
...Фашисты только что заняли Минск. Дым пожарищ,
разрушения, танки со свастикой наводили ужас. Люди
боялись выглянуть на улицу. Убийства, зверства,
издевательства стали основой основ «нового порядка».
И вот в такой обстановке Надя Троян и ее подруга
решили помочь нескольким военнопленным бежать из
концентрационного лагеря в Дроздах, близ города.
Девушки видели, как мучаются от жажды, голода и зноя,
умирают раненые советские воины, схваченные
гитлеровцами.
Достав несколько комплектов мужской одежды,
патриотки, рискуя жизнью, пробрались ночью к лагерю.
Часовые дремали, и девушки помогли бежать четверым
пленным командирам. На другой день спасенные
вместе со своими спасительницами писали листовки,
призывая советских людей не покоряться фашистам.
Это был не единственный побег военнопленных из
лагеря. Начались облавы. Командирам пришлось уйти
из города.
...Как-то сосед Нади Троян по квартире принес из
леса листок бумаги с машинописным текстом:
«Товарищи! Не верьте фашистам. Оккупация — явление
временное. Красная Армия освободит Минск». Эти вести
потрясли, придали силы. Надя переписала листовку
несколько раз и ночью расклеила на стенах домов.
Она не пошла на биржу труда. Но работать ее все-
таки заставили: вместе с группой женщин послали
убирать помещение под казарму. Когда ехали на грузовике,
Надя прочитала вслух листовку. В ней говорилось об
обороне Киева, о героизме советских воинов,
самоотверженно отстаивавших родную землю.
335

— Надо действовать, — сказала Надя ехавшим с ней
женщинам. — Под лежачий камень вода не течет. Нас
больше, во много раз больше, чем фашистов. Если мы
будем действовать, мы уничтожим их.
Впоследствии Троян поняла, как опрометчиво,
неосмотрительно поступила. Фашисты широко
использовали провокаторов. На этот раз, к счастью, все обошлось
благополучно.
Потом Наде и другим девушкам пришлось работать
на кухне фашистской воинской части вместе с
военнопленными. Познакомившись с ними, Надя осторожно
стала выяснять их настроения. Подобралась небольшая
патриотическая группа — пятнадцать человек. Достали
кое-что из оружия и патроны. Запаслись продуктами и
медикаментами. Шофер из военнопленных пообещал
достать машину и увезти всех в лес. Ему поверили и...
заплатили дорого. Шофер оказался провокатором. Десять
человек погибло. На свободе остались только Надя
Троян, Женя Гришук и еще три девушки. Предатель не
знал, что они имеют отношение к созданию
вооруженной группы.
Тепло вспоминает Надежда Викторовна свою
подругу Женю, которая через некоторое время геройски
погибла:
— Кто мог предположить, что Женя Гришук
окажется такой мужественной? Эта маленькая, хрупкая
девушка, студентка медицинского института, казалась на
первых порах такой беззащитной. Но она была человеком
твердой души и сильной воли. Мне до сих пор страшно
вспоминать рассказы о том, каким пыткам подвергли ее
гитлеровцы, как зверски мучили. Но Женя ни слова не
сказала врагам о партизанах. Узнав о ее гибели, наш
отряд отомстил фашистам за ее муки. Страна не
узнала тогда о подвиге Жени, как не узнала о тысячах
других геройских подвигов, совершавшихся ежедневно в
тылу врага. В том-то и сила наша, что подвиг стал
делом повседневным, естественным для советского
человека.
К этим словам Надежды Викторовны надо добавить,
что ее жизнь на территории, оккупированной
фашистскими захватчиками, ее борьба с ними тоже была
настоящим подвигом, и тоже подвигом естественным,
вытекающим из самой природы советских людей. Целыми
336

семьями, селами поднимались белорусы на борьбу со
своими угнетателями. Партизанами стали отец, мать и
брат Нади Троян.
Надя и ее родители вскоре после оккупации
Белоруссии переехали в местечко Смолевичи, окруженное со
всех сторон лесами. Здесь находился большой торфяной
завод. Девушка устроилась в контору счетоводом. Как
и в Минске, она продолжала думать о борьбе с
врагами, о том, чтобы вовлечь в эту борьбу других. Но
предательство минского шофера настораживало.
Приходилось действовать по пословице «Семь раз отмерь, один
раз отрежь». Прошло несколько месяцев, прежде чем
Надя сблизилась с работавшими на заводе Соней
Короленко, Ниной Гуленковой, Шурой Боровской, Лидой Па-
шуткевич.
Однажды в разговоре Соня сказала:
— Мне кажется, что операционная сестра больницы
Нюра Косаревская связана с партизанами.
Надя решила пойти к Косаревской вместе с Соней и
начистоту поговорить. Нюра кончила четыре курса того
же института, где училась Надя. Неужели они не
найдут общий язык? Но когда состоялась встреча и
девушки высказали горячее желание уйти к партизанам,
Косаревская удивилась:
— Я вас не понимаю, — говорила она. — Почему вы
пришли именно ко мне? Ни о каких партизанах я
ничего не знаю. Мне известно лишь, что в лесах есть
вооруженные люди. И только.
Нюра решительно заявила, что сделать ничего не
может. Правда, она как-то вскользь заметила, что надо
быть повнимательнее, прислушиваться и
присматриваться ко всему, что происходит вокруг, особенно к
новому шефу торфяных предприятий Генрихсу. У Троян
мелькнула мысль: «Пришли не зря». Расстались
дружески. Договорились встречаться, рассказывать о том, что
происходит на заводе.
В одну из последующих встреч Нюра посоветовала
Наде не скрывать знания немецкого языка, а, наоборот,
широко пользоваться им. Если Троян удастся стать
переводчицей, то она сможет узнать много важных
сведений.
Теперь Надя окончательно убедилась, что Нюра
знает о партизанах, связана с ними, но не хочет пока
13 Героини, Вып. 2 337

говорить об этом прямо. Это казалось обидным, но она
понимала: надо завоевать доверие, делом доказать свое
стремление активно бороться с врагом. Это потребует
больших усилий, а может быть... и жизни. Каждый день
придется смотреть смерти в глаза. Но Надю это не
останавливало. Лишь бы быть полезной Родине.
Надя Троян и ее подруги старались использовать
малейшую возможность, чтобы мстить фашистам. Как-то
целую ночь девушки «подправляли» объявления
оккупантов. Поперек текста о том, что осень и зима
выгонят партизан из лесов, что сопротивление
бесполезно, ибо Красная Армия разбита и уничтожена,
патриотки написали красной краской: «Явная фашистская
ложь».
Однажды Надя поехала с немецкими инженерами в
деревню Трубичино, где были якобы обнаружены
нефтяные месторождения. Местный староста пожаловался
фашистам: партизаны, дескать, ему не дают покоя. Он
сказал, что если пришлют карательный отряд, то
сможет указать, где находится партизанский лагерь. Надя
внимательно слушала, запоминала, а когда вернулась,
немедленно сообщила обо всем услышанном Косарев-
ской.
Нюра опять заговорила о том, что ничего будто не
знает о партизанах. Надя вскипела и гневно заявила:
— Ты можешь не доверять мне сколько тебе угодно,
но немедленно предупреди наших товарищей, — ведь им
грозит опасность! Имей в виду, если отряд погибнет, я
сумею добраться до другого партизанского отряда и
расскажу, как ты из глупого подозрения ко мне
отказалась спасти партизан.
Косаревская передала содержание разговора
командованию отряда «Буря». Партизаны переменили место
стоянки. И когда каратели нагрянули в лагерь, то не
застали там ни души. Староста получил от партизан
по заслугам.
После этого случая Троян побывала в партизанском
отряде. Девушка взволнованно говорила командиру о
том, с какой ненавистью смотрят на нее жители, зная,
что она работает у фашистов переводчицей.
Командир объяснил ей, что как ни тяжело, но пока она
должна была оставаться на месте и работать как
разведчица,
338

По заданию командования отряда Троян и ее
подруги создали подпольную комсомольскую организацию,
состоявшую из двадцати человек. Комсомольцы
помогали семьям партизан, переправляли проверенных
людей в отряд.
Важным, но трудным и опасным делом было
распространение листовок среди оккупантов. Листовки
—обращения к немецким солдатам — сбрасывались с наших
самолетов. Подпольщики собирали их. Группа
пионеров, в том числе брат Нюры Косаревской Вова,
отправлялась в лес по ягоды. Из листовок делали кулечки,
насыпали в них ягоды, а затем продавали солдатам
проходящих эшелонов. Ребята расклеивали листовки,
подбрасывали всюду, куда только могли проникнуть.
Надя Троян размножала листовки на пишущей
машинке с немецким шрифтом.
Надя пользовалась доверием у своего шефа Генрих-
са, управляющего пятью торфопредприятиями. Генрихе
сам водил машину, и они часто вдвоем ездили в Минск.
Каждую поездку патриотка старалась использовать для
выполнения задания партизан. В частности, она
осуществляла связь партизанского отряда с Минским
подпольным комитетом.
Не раз партизанка была на краю гибели.
Казалось, гитлеровцы напали на след и вот-вот схватят
ее. Как только опасность отодвигалась, девушка
бралась за новое задание — решительно, смело, веря в
победу.
Но обстановка осложнилась. Оставаться в Смолеви-
чах становилось опасно. Надя знала: гестаповцы к ней
приглядываются и гроза могла нагрянуть в любую
минуту. Однако уйти одной было нельзя: могли
пострадать родители. Неожиданно нашелся выход из столь
трудного положения.
В Минске девушка встретила товарища по
институту. Решение пришло само собой.
— Давай поженимся, — предложила Надя юноше.
Тот смутился. Как же так, ведь у него есть невеста?
Но когда Троян объяснила ему, что брак будет
фиктивный, что ей очень нужно иметь удостоверение о браке,
юноша согласился. Оказалось, что он тоже был
партизаном.
13* 339

Вернувшись в Смолевичи, Троян заявила в торфо-
управлении, что она вышла замуж и уезжает в Слуцк.
Генрихе поздравил ее.
Надя уехала, но не в Слуцк, а в партизанскую
бригаду. Ее участие в нескольких боевых операциях
показало, что юная патриотка—смелый, мужественный воин.
...Командование бригады «дяди Коли» (Петра
Григорьевича Лопатина) получило важное задание:
уничтожить гитлеровского гаулейтера Белоруссии Кубе. Долго
размышлял командир, советовался с боевыми
товарищами, еще и еще раз все обдумывал сам. Да, выполнить
это задание было не так-то просто. Вильгельм фон Кубе
жил в Минске под сильной охраной. Только тщательно
разработанный план мог привести к успеху.
Такой план разрабатывался также в других
партизанских отрядах, этим занимались минские
подпольщики.
Однажды начальник оперативной разведки
партизанской бригады «дяди Коли» Владимир Рудак, придя
в штаб, сказал, что знает подходящего человека для
операции против Кубе.
— По-моему, — говорил Рудак, — медицинская
сестра Надя Троян из пятого отряда больше, чем кто
другой, подойдет для работы в Минске.
Об этом разговоре, о беседе с партизанкой
вспоминает в своих записках заместитель командира бригады
Иван Федорович Золотарь:
«...В штаб вошла Надя Троян, миловидная девушка,
с коротко подстриженными вьющимися русыми
волосами, с правильными чертами чуть тронутого загаром
лица. От всей ее ладной фигуры веяло молодостью,
свежестью, здоровьем. Она смело смотрела на собеседника
своими чистыми иссиня-серыми глазами и уверенно
отвечала на все вопросы. Да, в Минске у нее много
знакомых среди студентов. Есть знакомые преподаватели.
Правда, она уже много месяцев не встречалась с ними,
но думает, что они охотно станут помогать им во
всем, что касается борьбы с ненавистными
оккупантами.
— А вы не боитесь попасться гитлеровцам в руки? —
спросил Рудак. — Ведь в Минске они ввели очень
строгий режим и хватают всякого мало-мальски
подозрительного человека.
340

Надя внимательно посмотрела на Рудака, слегка
передернула плечами:
— Я уже привыкла к опасности, знаю, что входить
в Минск рискованно, но, если не быть разиней и уметь
подделываться под тех барышень, что флиртуют с
немцами, можно провести и минских гестаповцев.
На наш вопрос, готова ли она пойти в Минск с
особым заданием штаба бригады, Надя, не колеблясь,
ответила согласием, но тут же спросила:
— Ас каким заданием?
— Надо найти таких людей в Минске, которые
смогли бы уничтожить Кубе, — прямо сказал ей Рудак.
Лицо Нади сразу посуровело, между бровей легла
складка, нижняя губа совсем поджалась, словно она ее
закусила.
— Что, боитесь? —спросил Володя.
— Нет! Но это очень серьезное дело, а я еще так
малоопытна и не знаю, справлюсь ли с таким
ответственным заданием... Ведь весь квартал, где живет Кубе,
очищен от жителей, и пройти по улице мимо особняка
почти невозможно.
— Так не вам же мы предлагаем идти к нему. Вы
должны найти таких людей, которые по службе
встречаются с Кубе. Вот они-то и должны это сделать. Ну
как, согласны?
Она немного подумала, потом выпрямилась и уже
твердо заявила:
— Да!
С этого дня Надя стала готовиться к отправке в
Минск.
Приехав в Минск, Надя познакомилась с Еленой
Мазаник, которая работала тогда в доме Кубе, ежедневно
убирала комнаты. Девушки не раз обсуждали план
действий.
Но в подготовке операции по уничтожению палача
участвовали также партизаны других отрядов.
Разведчица Мария Осипова тоже установила связь с Еленой
Мазаник, доставила ей мину раньше Надежды Троян, и
возмездие совершилось.
Осенью 1943 года Елена Мазаник, Мария Осипова и
Надежда Троян прилетели из глубокого вражеского
тыла в Москву. 4 ноября того же года Михаил Иванович
341

Калинин тепло поздравил мужественных советских
патриоток с высшей наградой и вручил каждой из них
орден Ленина и Золотую Звезду Героя Советского
Союза.
...Прошли годы. Надежда Викторовна Троян стала
хирургом, кандидатом медицинских наук. Бывшая
партизанка является членом Президиума Советского
комитета ветеранов войны и активно участвует в его
деятельности.

л
н. арсенин <,/ Ъ/ужество
Шла вторая зима войны.
Советские войска, разгромив фашистские армии на Волге,
перешли в мощное контрнаступление...
Третьи сутки рота старшего лейтенанта Михаила
Тимошенко сдерживала яростные атаки гитлеровцев,
пытавшихся вырваться из окружения в районе
железнодорожной станции Горшечное. Промерзшая курская земля
содрогалась от взрывов. Среди грохота рвущихся
снарядов санинструктор Зина Туснолобова услышала крик:
— Командир ранен!
Зина выскочила из траншеи и поползла.
Прижимаясь к земле, прячась за трупы убитых, она
приближалась к месту, где лежал тяжело раненный командир.
А вокруг рвались вражеские мины и снаряды, свистели
пули. Продвигаясь вперед, Зина старалась думать
только о том, как спасти командира. Рядом разорвался
снаряд. Сделав еще несколько движений ползком, она вдруг
ощутила сильный удар в бедро, но, несмотря на это,
продолжала подтягиваться вперед на руках. Ценой
огромного напряжения ей удалось подползти к командиру,
а тот был уже мертв.
Только теперь Туснолобова почувствовала
невероятную слабость. От большой потери крови она уже не
могла ползти. Сделав несколько судорожных движений к
своим, Зина потеряла сознание. Девушка лежала на
снегу, крепко зажав в руке полевую сумку командира.
343

...Раненый командир... Сильный удар в бедро...
Одиночные выстрелы... Потом над ней склонился фашист,
ударил сапогом в живот... Снова полное забытье...
Придя в себя, Зина попробовала повернуться на бок,
но спина и залитые кровью ноги не слушались. Сколько
времени она пролежала на поле боя на снегу — Зина
не помнит. Ее подобрали разведчики, возвращавшиеся
с задания. Доставили в медсанбат, но у Зины уже
почернели руки и ноги, начиналась гангрена. Врачи
спасли ей жизнь, но после операций она осталась без ног и
без рук. Потребовалось длительное лечение, и Зину
эвакуировали в город Свердловск.
Выздоровление шло медленно. Дни казались
вечностью. Она часами неподвижно смотрела безразличным
взглядом в одну точку. Долго тянулась ночь.
Засыпали раненые — такие же, как и Зина, искалеченные
войной девчата. А она все лежала с открытыми глазами.
Потеря рук и ног — страшное несчастье. Человек
ничего не может сделать для себя. Беспомощность
угнетает его, он избегает встречи с людьми. На протяжении
нескольких месяцев Зина ни с кем не разговаривала, ни
с кем не делилась своими мыслями. Она вспоминала
родных, подруг детства, любимого человека. Крупные
слезы катились по исхудавшему лицу. Ей было очень
тяжело.
Но любовь к жизни, сила воли взяли верх. Прошло
некоторое время, и Зина немного успокоилась. Она
поборола слабость и даже решила сообщить о
случившемся мужу.
Однажды утром Зина обратилась к дежурной сестре:
— Я вам продиктую небольшое письмо мужу.
Напишите, пожалуйста.
«Милый мой, дорогой Иосиф! — тихо произнесла
Зина.— Прости меня за такое письмо, но я не могу
больше молчать. Я должна сообщить тебе только правду...
Я пострадала на фронте. У меня нет рук и ног. Я не
хочу быть для тебя обузой. Забудь меня. Прощай.
Твоя Зина».
Больших трудов стоило Зине уговорить сестру
отослать это письмо Иосифу Петровичу Марченко.
Потянулись дни тревожных ожиданий...
344

* *
Командир роты Иосиф Марченко уже несколько
месяцев не получал писем от Зины. Изо дня в день он
задавал себе одни и те же вопросы: «Почему она не
пишет? Что же с ней случилось?» Последнее письмо от нее
он получил зимой. Много писем послал с тех пор сам.
Наступило лето, а она все молчала...
«Наконец-то, вот радость!» Ему передали
долгожданный треугольник. Это было в конце июня 1943 года. Он
с нетерпением развернул дорогое письмо. Но что это?
Стоявшие рядом с Марченко его боевые товарищи
увидели, как он вдруг сильно побледнел. Иосиф протянул
им маленький, но страшный листок — письмо от Зины,
и они узнали, какое постигло его тяжкое горе...
Да, горе было большое. Но победило великое
чувство любви. Недаром Зина Туснолобова полюбила Иосифа
Марченко. Наверное, еще тогда, при первых встречах,
она почувствовала в нем настоящего человека. И не
ошиблась!
На другой день Иосиф написал Зине письмо,
которое и поныне бережно хранится в семье.
«Вчера твоим письмом поинтересовался один из
моих сослуживцев и предупредил меня, что, по моему
характеру, я должен с тобой жить и в дальнейшем хорошо.
Я думаю, что он прав, — если я останусь жив.
Ну все. С нетерпением жду ответа.
Твой —искренне тебя любящий — Иосиф.
Желаю быстрейшего выздоровления. Будь здравой
физически и морально. Еще раз прошу: ничего плохого
не думай.
Может быть, скоро (в июле) буду ехать через
Свердловск— обязательно заеду к тебе.
Много, много раз целую.
Иосиф.
1. VII. 43 г.»
Главный хирург Свердловского госпиталя Николай
Васильевич Соколов, осматривая Зину Туснолобову,
каждый раз восхищался и молча поражался ее мужеством.
В госпиталь в те дни нередко поступали такие искале-
345

ченные, и ему обычно приходилось видеть убитых горем
людей. Зина не производила такого впечатления.
Правда, в Свердловск она попала уже после того, как
побывала в армейском и фронтовом госпиталях, и
возможно, что первоначальные ее переживания успели
сгладиться. Но здесь она получила ответ от любимого
человека, который сыграл главную роль. То небольшое
письмецо Иосифа Марченко укрепило ее дух и веру
в людей, прибавило мужества.
Вскоре главный хирург и Зина подружились. Она
стала доверять Соколову. Этому, несомненно,
способствовали беседы Зины с товарищами, имевшими тяжелые
ранения, которых Николай Васильевич успешно
оперировал.
Через некоторое время хирург сделал Туснолобовой
сложную операцию предплечья. Он разделил кости ее
левой руки. Образовавшимися двумя «пальцами» Зина
стала учиться брать вещи, причесываться, умываться.
На остаток правой руки надевалась специальная
резиновая манжетка с закрепленной ручкой, которой Зина
стала учиться писать. Первое время это были крючочки.
Но постепенно на бумаге стали выводиться буквы, слова.
Все операции Зина перенесла с исключительным
мужеством, без единого стона.
О героическом подвиге Зины Туснолобовой узнали
пионеры одной школы Свердловска и стали часто ее на-
иещать. Ребята собирались у ее кровати и рассказывали
о делах в школе, о том, как они проводят свободное
время, как помогают дома своим родителям.
В воскресные дни в госпиталь приходили шефы с
Уралмашзавода. Они рассказывали раненым воинам о
том, какие боевые машины выпускают для фронта, как
самоотверженно работают на заводе люди, чтобы
помочь Красной Армии разгромить врага. Сообщая об
успехах коллектива завода, гости не скрывали также
свои недостатки. С болью в сердце слушала Зина о том,
что среди хороших тружеников на заводе имеются
нарушители трудовой дисциплины, что в отдельных цехах
бывают случаи опоздания и даже прогулы. «Как же
можно,—думала она, — забывать о своем долге перед
Родиной? Советские воины не щадят жизни своей в борьбе
с врагом, а здесь, на заводе, нашлись люди, потерявшие
совесть».
346

Зина попросила заводских товарищей помочь ей
встретиться в одном из цехов с молодежью завода. И вот
однажды в госпиталь за ней пришли представители
бригады слесарей.
...В огромный, холодный цех завода осторожно
внесли носилки. Пройдя на середину сборной площадки, где
стояли полностью готовые к отправке боевые машины,
молодые рабочие бережно поставили носилки на танк.
Сотни людей, собравшихся в обеденный перерыв в цехе,
замерли.
Приподнявшись на носилках, Зина Туснолобова
обратилась к молодежи.
— Дорогие друзья!—сказала она взволнованным
голосом.— Мне двадцать три года. Я очень сожалею, что
так мало успела сделать для своего народа, Родины.
За восемь месяцев пребывания на фронте мне удалось
вынести с поля боя сто двадцать три раненых солдата
и офицера. Сейчас я не могу работать. У меня нет
теперь ни рук, ни ног. Я вас очень, очень прошу: если
можно, то сделайте за меня хотя бы по одной заклепке
для танка.
Зина умолкла. В цехе наступила необычная тишина.
Но вот неожиданно для собравшихся на броню танка,
где были установлены носилки, взобрался паренек в
промасленной спецовке. От волнения он мял в руках кепку.
— Ну, чего тянешь? — послышался чей-то голос.—
Вот и скажи, как прогуливал и опаздывал, как думаешь
работать дальше.
— На той неделе, — робко начал говорить
покрасневший до ушей паренек, — я один раз не вышел на
работу и один раз действительно опоздал. И мне сегодня
очень стыдно перед вами. — И молодой рабочий,
повернувшись к Зине, заявил: — Я клянусь вам, товарищ
Туснолобова, больше никогда не опаздывать на работу!
Я клянусь быть в числе лучших рабочих завода!
Гром рукоплесканий прокатился под сводами цеха.
У многих женщин-работниц на глазах появились
слезы.
На этом собрании рабочие обязались к концу месяца
выпустить сверх производственного плана пять боевых
машин.
Незаметно прошла первая неделя. На заводе
улучшилась трудовая дисциплина, прекратились прогулы и
347

опоздания. А в назначенный срок из заводских ворот
вышли, поблескивая свежей краской, пять танков «Т-34»,
выпущенных сверх плана из сэкономленного металла.
На бортах грозных машин кто-то старательно вывел
тогда белой краской: «За Зину Туснолобову!»
Закончился курс лечения в Свердловске. Зина Тус-
нолобова уезжала в Москву на протезирование.
Задолго до отхода поезда на вокзале собрались друзья Зины.
Сюда пришли школьники старших классов, студенты
высших учебных заведений, комсомольцы с Уралмашза-
вода. Зал ожидания был переполнен. Много теплых,
душевных слов было сказано провожавшими отважной
девушке.
Приехав в Москву, в один из протезных институтов,
Зина стала много читать, заниматься. Внимательно
следила за газетами. Советская Армия перешла в мощное
наступление по всему фронту, освобождая от
оккупантов сотни населенных пунктов и городов Родины. Войска
1-го Прибалтийского фронта вышли на подступы к
Полоцку, родному городу Зины Туснолобовой. И она
послала воинам фронта письмо, которое было напечатано
во фронтовой газете «Вперед на врага» 13 мая 1944 года.
«Дорогие мои! — писала Зина. — Пусть это письмо
дойдет до сердца каждого из вас. Его пишет человек,
которого фашисты лишили всего: счастья, здоровья и
молодости.
Мне двадцать три года. Уже пятнадцать месяцев я
лежу, прикованная к госпитальной койке. У меня теперь
нет ни рук, ни ног. Это сделали фашисты.
Я была лаборанткой-химиком. Когда грянула война,
вместе с другими комсомольцами я добровольно ушла
на фронт. Здесь я участвовала в боях, выносила
раненых...
В последнем бою, когда я бросилась на помощь
раненому командиру, ранило и меня, перебило обе ноги.
Фашисты шли в контратаку, меня некому было
подобрать. Я притворилась мертвой. Ко мне подошел
гитлеровец. Он ударил меня ногой в живот. Затем стал бить
прикладом. По голове, по лицу...
И вот я — инвалид. Недавно я научилась писать. Это
письмо я пишу обрубком правой руки, которая
отрезана выше локтя. Мне сделали протезы, и, может быть, я
научусь ходить.
348

Солдаты! Я была вашим товарищем, шла с вами в
одном ряду. Теперь я не могу больше сражаться. И я
прошу вас: отомстите! Отомстите за меня, за мой
родной Полоцк! Быстрее гоните фашистскую мразь на
запад! Отомстите за всех, кому фашисты принесли горе
и муки! За нашу истерзанную землю, за нашу
растоптанную молодость, за пепел сельских пожарищ, за
руины городов!
Друзья мои! Когда я лежала в госпитале в
Свердловске, комсомольцы одного уральского завода,
принявшие шефство надо мной, построили в неурочное время
пять танков и назвали их моим именем. Сознание того,
что эти танки сейчас бьют фашистов, дает огромное
облегчение моим мукам...
Мне очень тяжело. В двадцать три года оказаться
в таком положении, в каком оказалась я... Эх! Не
сделано и десятой доли того, о чем мечтала, к чему
стремилась... Но я — коммунистка и не падаю духом. Я
верю в себя, верю в свои силы, верю в вас, мои дорогие!
Я верю, что Родина не оставит меня. Я живу надеждой,
что горе мое не останется неотомщенным, что немцы
дорого заплатят за мои муки, за страдания моих близких.
И я прошу вас, родные: когда пойдете на штурм,
вспомните обо мне.
Вспомните — и пусть каждый из вас убьет хотя бы
по одному фашисту!
Пусть этот день наступит скорее!
Зина Туснолобова,
гвардии старшина медицинской службы.
Москва, 71, 2-й Донской проезд, д. 4-а, Институт
протезирования, палата 52».
Это письмо-обращение взволновало солдат и
офицеров Прибалтийского фронта. В течение нескольких
месяцев Зина получила более трех тысяч писем, в которых
воины клялись освободить ее родной город, полностью
очистить нашу родную землю от оккупантов.
На стволах орудий, минометов, на броне танков
появились надписи: «За Зину Туснолобову!» Эти слова
были старательно выведены на фюзеляже грозного
штурмовика ИЛ-2 экипажа старшего лейтенанта Петра
Андреева и воздушного стрелка Николая Мощен-
ских.
349

Так человек огромной силы воли и непоколебимого
мужества — Зинаида Туснолобова снова встала в строй
на переднем крае борьбы с немецко-фашистскими
захватчиками.
Многие письма с фронта Зинаида Михайловна свято
хранит и по сей день. Но одно из них ей особенно
дорого. Каждую строчку этого письма она запомнила на всю
жизнь. Как бесценный талисман, хранит она у себя
небольшую, пожелтевшую от времени новогоднюю
фронтовую открытку с изображением косого зайчишки.
«Дорогая Зина! — писал ей красноармеец Александр
Ульянов. — Может, этот глупый зайчонок вызовет
улыбку на вашем лице и, может быть, смягчит вашу
неизмеримую боль и горечь.
Я не знаю вас, но, прочитав в газете «Вперед на
врага» ваше обращение, счел своим долгом хоть чем-
нибудь выразить вам свое участие. Ваше горе велико.
Сколько нужно стойкости и выдержанности, чтобы
сохранить в вашем положении волю к борьбе, к жизни.
Ваши друзья, те, которых вы спасали, и те, к чьим
ранам не успели прикоснуться ваши заботливые руки,—
на коленях перед вами, принесшей такую жертву ради
нас, ради нашего общего дела.
Я приветствую вас с Новым годом! Я знаю и верю,
что вы найдете в себе силы участвовать в нашей борьбе.
Ведь жил же, творил, боролся рядом с нами Николай
Островский! От всей души желаю вам светлых дней.
Знайте, Зина, ваш призыв услышан, фашисты заплатят
за ваши страдания, и среди тех, кого мы покараем
смертью, наверняка будет и тот негодяй, что поднял на
вас руку.
Не теряйте мужества, пусть Новый год принесет вам
успешное окончание лечения и заслуженное
возвращение к жизни. Верьте в это! Будете верить? Да?»
* *
*
Отгремели бои великих сражений. Бывшие воины
вернулись к мирному труду. Демобилизовался и гвардии
старший лейтенант Иосиф Петрович Марченко. Он
вернулся к своему другу — к Зине.
...И вот уже растет всеобщий любимец семьи — сын
350

Володя. А потом в доме Туснолобовых-Марченко снова
отмечали радостное событие: родилась дочь.
Со всех концов нашей Родины пишут Зинаиде
Михайловне советские люди: солдаты и матросы, офицеры
и генералы, труженики города и деревни. Они от души
благодарят отважную патриотку за ее благородный
подвиг, за спасение ста двадцати восьми человеческих
жизней.
Приведем здесь некоторые из писем.
Вот письмо летчика Петра Андреева:
«Здравствуйте, Зинаида Михайловна и вся ваша
семья! Пишет вам Петр Андреев, боевая работа
которого в период войны тесно связана с вашим именем: на
фюзеляже моего самолета ИЛ-2 в 1944 году было
написано ваше имя и мне было поручено мстить за ваши
муки.
Просматривая газеты после отпуска, встретил
заметку о вас и адрес и решил написать вам письмо. Часто
при встречах с молодежью я рассказывал про ваш
подвиг, подвиг простого советского человека, патриота
своей Родины, который в тяжелый час, когда руки не
могли держать оружия, разил врага горячим словом,
призывом.
Пусть в это время вы были прикованы к
госпитальной койке, но можно твердо сказать, что вы были в
передовой цепи идущих в бой бойцов, танкистов,
летчиков, артиллеристов, так как ваше имя было написано
на боевых грозных машинах, несущих смерть
фашистским захватчикам.
Не все дождались дня победы. Мой воздушный
стрелок старшина Николай Мощенских погиб под Ригой в
воздушном бою.
Многое, что было во время войны, начинает
стираться из памяти, но имена погибших товарищей в бою
трудно забыть, потеря их ничем не может быть восполнена,
поэтому с ненавистью читаешь некоторых зарубежных
«ретивых вояк», которым мало пролитой крови в
прошедшей войне, они готовят новую, еще более
кровопролитную бойню.
Я продолжаю служить в авиации, только свой ИЛ
сменил на более совершенный самолет.
Учусь сам, учу других, зная, что, чем сильнее будет
наша армия, тем надежнее будет мир!
351

Живу с семьей в Белоруссии; растет наш сын Сергей,
которому пять лет.
У вас может возникнуть вопрос: а где самолет, на
котором было написано ваше имя? Отвечу: он честно
отслужил свой срок и по окончании войны был списан
под Кенигсбергом.
Вот и все, что хотел вам написать в этом письме.
Большой привет вашей семье.
У вас есть фотография боевого экипажа в период
войны, а сейчас высылаю фото «экипажа» мирного
времени— жена Нина, сын Сергей и я.
Если у вас будет время ответить, будем ждать всей
семьей ваше письмо.
С приветом Петр Андреев».
Вскоре после этого Герои Советского Союза
персональный пенсионер Зинаида Михайловна Туснолобова-
Марчемко и летчик подполковник Петр Кузьмич
Андреев встретились в Полоцке. И хотя эти мужественные
люди никогда прежде не виделись и не знали друг
друга, они крепко, крепко обнялись, как старые фронтовые
друзья.
А вот еще большая пачка писем, и среди них немало
от участников войны. Капитан Я. К. Рыковской в 1944
году перед атакой при штурме города Полоцка зачитал
личному составу батальона, которым командовал тогда,
обращение гвардии старшины медицинской службы
Зинаиды Туснолобовой.
«Узнав, что вы живете в Полоцке, — пишет
Рыковской, — я счел необходимым обратиться к вам с
настоящим письмом. Шел 1944 год. Дивизия, в составе
которой мне приходилось воевать, прорвала оборону и
быстро подошла к вашему городу с юго-восточной стороны,
но сильным пехотным и огневым прикрытием была
остановлена на линии железной дороги, проходящей в
пригороде. Моему батальону было приказано в
пятнадцать часов дня 3 июля ворваться в город. Однако
противник усилил оборону, яростно сопротивлялся,
завязался бой, а характер его, размах его вам, конечно,
известен, когда одна сторона стремится наступать, а
другая стремится удержать оборону. Бой шел двое суток.
И только после изменения направления — мы перешли
с северо-восточной стороны — ночью проникли в центр
города. Немцы прошли на западный берег реки и хотели
352

закрепиться, но не удалось. Наше стремительное
продвижение опрокинуло их планы, и мы в этот же день
уже были в Литве».
Трогательны письма учащихся.
«...Дорогая Зинаида Михайловна, мы очень просим
вас разрешить нашему отряду носить ваше имя.
Обещаем вам быть достойными вашего прекрасного имени.
Украинская ССР, Дачный поселок, средняя школа
№ 121, пионерский отряд пятого класса».
Евгения и Лидия Микуличи, ученицы десятого класса,
деревня Черная Стежка, Минской области, Смолевич-
ского района, писали:
«Здравствуйте, Зинаида Михайловна!
...О вас пишут, что вы — настоящий герой нашей
Родины. Очень часто в газете помещают письма, которые
вам присылают со всех концов, в которых благодарят
от всего сердца за ваш поступок, что вы совершили во
время Великой Отечественной войны. Вот и мы решили
послать вам благодарность за ваш поступок. Мы очень
рады, что вы остались живы и можете ходить и писать...
Желаем вам отличного здоровья».
Особенно много писем получает Зинаида
Михайловна от советских воинов. Многие авторы этих писем
никогда не видели войны, но они хорошо понимают
величие подвига Зинаиды Михайловны Туснолобовой.
«От группы воинов Заполярья, — гласит надпись на
небольшом листе школьной бумаги. — Мы очень
гордимся вашим патриотическим поступком, который вы
проявили в годы Отечественной войны. Мы, воины
Заполярья, клянемся в том, что будем мастерами своего
оружия, будем бдительно стоять на страже
безопасности нашей Родины».
«Я честно служу Родине. За все время службы не
имел ни одного взыскания и заверяю вас, что так будет
до конца службы. Я так же, как и старшие мои братья,
если это потребуется, буду защищать Родину, не щадя
своей крови и самой жизни. Еще раз большое вам
спасибо! Солдат Оглотков А. И.»
«С флотским приветом и массой наилучших
пожеланий вашей трудовой семье. Пишет вам незнакомый
Виктор. Мы, матросы славного Балтийского флота, узнав
о ваших героических делах, которые вы совершили в
грозные дни Великой Отечественной войны, клянемся
353

вам, что мы свято будем хранить боевые традиции
наших отцов. А так как я являюсь вашим земляком, то
товарищи мои по оружию и просили меня, чтобы я
обратился к вам с просьбой, чтобы вы рассказали нам о
себе, о своей семье, о вашем здоровье. Моя родина в
сорока километрах от города Полоцка.
С глубоким уважением к вам. По поручению своих
друзей —матрос Балтийского флота Гусаков Виктор».
Зинаида Михайловна ведет большую общественную
работу. Она член горкома партии города Полоцка. Ее
часто можно видеть в учреждениях и на предприятиях,
в колхозах и совхозах, где она выступает со своими
воспоминаниями о минувших грозных сражениях
Отечественной войны. Имя верной дочери советского народа с
гордостью носят пионерские отряды, дружины и школы
Белоруссии, Москвы, Сочи и многих других городов и
сел.

в. левин i/ ^Непокоренная
полтавчанка
I.
...Каждый день новости. Се*
годня еще один приказ: сдать приемники, за
невыполнение— расстрел. А вчера: сдать оружие, не сдашь—¦
смерть. После восьми вечера хождение по городу без
пропуска запрещено. Будут стрелять без
предупреждения. И еще приказ: никому из отставших от части,
раненым, бежавшим из плена советским бойцам
приюта не давать, заявлять о них немедленно в
комендатуру. За укрытие — наказание по законам военного
времени.
Один раз Ляля вышла из дому и сразу же вернулась.
Несколько дней не выходила совсем. Словно
оглушенная, ничего не слышала, не отвечала, когда ее
спрашивали мать или тетки, пробовала читать свои любимые
книги и тут же бросала. При чем здесь астрофизика,
когда такое творится на земле?
Но пришел день, когда Ляля не могла более
оставаться дома: она должна была кого-то найти,
поговорить, посоветоваться.
— Куда ты? — встревожилась мать.
— Не знаю. Только не волнуйся. Ничего не
случится...
День был пасмурным: конец октября. Сеял мелкий,
серый дождь.
Она дошла почти до базара и вдруг остановилась.
Впереди показалась странная процессия.
355

Четверо шли по мостовой посреди улицы, взявшись
под руки.. Крайний справа был выше всех и, наверно,
сильнее. Он поддерживал правой рукой (левая — на
перевязи) товарища, раненного в ногу. У третьего
был забинтован лоб. У четвертого плетью повисла
рука...
Ляля не сразу разглядела, что следом за ними шли
немецкие солдаты с автоматами. Прислонившись к
забору, замерла. Рядом прижались еще несколько
прохожих.
Вдруг из переулка выполз танк, широкий,
приземистый, с крестом на боковине. Перегородил дорогу.
Хлопнула крышка люка, показался танкист в черном шлеме,
с офицерскими погонами на плечах, что-то сердито
крикнул конвоирам. Те вскинули автоматы. Ударили
очереди. На мостовую, на острый булыжник, мокрый от
дождя, один за другим упали те четверо...
Танк развернулся, взревел и, подминая тела
гусеницами, двинулся дальше...
Ляле захотелось закричать. Она закусила губу,
закрыла глаза, чтобы не видеть. Кто-то взял ее за руку.
— Ляля!
Она открыла глаза. Сначала не узнала. Потом:
— Валя Сорока? Ты... почему ты здесь? Почему не
на фронте?
— Ты не знаешь... — Валентин Сорока покраснел и
отвернулся.
Ляля оттолкнулась от забора и, пошатываясь, пошла
прочь.
Но Сорока догнал ее:
— Я провожу тебя... А заодно проводку в вашем
доме проверю. Электромонтер я теперь... — Он показал
на сумку с инструментами.
Ляля ничего не ответила. И они пошли рядом.
Валентина Сороку она знала несколько лет. Он дружил
с Борисом Сергой, а с Борисом она училась вместе в
Харьковском университете на физико-математическом
факультете.
По дороге Сорока рассказал, что пришлось пережить
окружение, плен, побег... Когда подошли к Лялиному
дому, Валя смущенно помялся, но Ляля подтолкнула
его к двери.
— Заходи.
356

Он вынул половинку сигареты, закурил Сделал
несколько затяжек.
— Тебя увидел, обрадовался.
Ляля ходила по комнате, сжав руки:
— И я рада... Места себе не нахожу. Жить нельзя.
Увижу, как они ходят, как смеются... А что делают?!
Вдруг остановилась напротив Сороки, спросила:
— Веришь мне?
Сорока усмехнулся. Но, посмотрев на Лялю, погасил
улыбку, кивнул. А она, оглянувшись на дверь, подошла
ближе:
— Начнем пока вдвоем. Иначе — жить не стоит...
— Ладно. И... спасибо, что поверила.
Помолчали. Потом Сорока сказал:
— А знаешь, Ляля, Борис тоже из плена вырвался.
Рамен.
— Тогда пошли. Хотя погоди... Не надо вместе. Сна*
чала ты, потом я...
Друг за другом — впереди Сорока, за ним Ляля —
шли они до улицы Буденного, где жил Борис Серга.
Разговор сначала не клеился. Говорили о том, о сем.
Ляля расспрашивала Сергу, как он себя чувствует,
вспоминала довоенное время. Все вокруг да около. И
Сорока не выдержал, заметил:
— О деле говори. Чего тянешь?
— И то правда. — Ляля на минуту задумалась.—
Как будем жить, хлопцы?.. Враг вешает, убивает,
истязает наших людей, кровью заливает родную землю.
Серга внимательно слушал, молчаливый, серьезный.
Валя поглядывал на друга. Ляля говорила как раз то,
о чем они сами не раз уже думали. Словно читала их
мысли.
— С чего начинать? — спросил Валентин.
— С чего начинать? — повторила Ляля. — Прежде
всего дадим друг другу клятву: не выдавать нашей
тайны, быть беспощадными к врагам.
— Клянусь! — первый встал Борис.
— И я клянусь! — тихо сказал Валентин.
— А теперь поговорим, с чего начнем...
...Было очень поздно, когда Ляля вернулась домой.
Оказалось, никто из домашних еще не ложился. Все
обрадовались и испугались, увидев ее, промокшую, в
заляпанных грязью ботах, с покрасневшими руками.
357

— Где ты была? Тебя задержали?
Вопросов было много, но Ляля молча разделась,
молча отжала волосы.
— Нет ли чайку?
Пока Ляля пила чай, все ждали, что она скажет,
почему так задержалась, ведь у нее нет ночного пропуска!
Но Ляля сказала только, что устала, хочет спать,
направилась в свою комнату... В дверях она остановилась.
— Папа, устрой меня на работу.
— На какую работу?
— Переводчики вам в «скорую», наверно, нужны,
Я хоть немного, но знаю немецкий.
— Я поговорю.
— Спасибо, папа! А теперь — спать!
II.
Константин Григорьевич вернулся под вечер домой
ни жив ни мертв. Не раздеваясь, не отвечая на вопросы
жены, прошел в комнату Ляли. Она удивленно
посмотрела на отца:
— Чтб случилось?
— Ты знаешь... Скажи лучше, что это не ты... писала
листовки?
— Папа, ты забыл, что твоя дочь взрослая... И что
я — комсомолка...
— Я знаю, но пойми, на ноги поставлен весь город...
Бессмысленно...
— Нет, папа, я не могу сидеть сложа руки.
— Но у немцев сила, — попробовал возразить отец,—
а ты одна.
— Нет, я уже не одна, и нас будет много.
Константин Григорьевич хорошо знал свою дочь,
знал, что она не свернет с избранного пути. В душе он
даже одобрял этот путь, но продолжал что-то говорить,
предостерегал от опасности. Вдруг раздался стук в
окно— три двойных удара.
— Папа, это ко мне.
Отец оборвал себя на полуслове и вышел, сутуля
плечи...
Подпольная комсомольско-молодежная группа
начала действовать. В ноябре в ней было уже десять чело*
358

век. Среди них два Сергея: корреспондент «Красной
звезды» капитан Сапиго и Ильевский, которые сыграли
важную роль в полтавском подполье.
Родные Ильевского и Сапиго жили в Полтаве. Попав
в первые месяцы войны в окружение, оба раненые, почти
в одно время бежали они кз лагеря и пришли домой.
Некоторое время местные врачи, вопреки приказам
оккупантов, тайно ходили к ним, делали перевязки. По-
правившись от ран, оба Сергея стали устраиваться на
работу. Сапиго явился к коменданту с фальшивой
справкой на имя рядового, попавшего в плен и выбывшего из
госпиталя после излечения. Комендант долго вертел
справку, как рассказывает в своих воспоминаниях отец
Сапиго, а Сергей стоял перед ним, уже не надеясь, что
его отпустят. Но пронесло. Справка выручила. Он стал
работать в украинском Красном Кресте, где занимался
учетом военнопленных, получив, таким образом,
большую возможность общаться с людьми. Сергей
Ильевский долго не мог устроиться и выполнял отдельные
поручения в городской управе, что тоже имело большое
значение для подпольщиков, так как он мог получать
информацию из первоисточников.
В госпитале № 2 работал двоюродный брат Ляли—¦
Иван Убийвовк. Вскоре и он вошел в подпольную
группу. Через него Ляля познакомилась с врачами Романю-
ком и Павлухиным. Они тоже стали подпольщиками.
Вошел в группу и Максим Страшко, работавший в гор-
топе. Ляля вовлекла и рабочего металлозавода Леонида
Пузанова, бывшего военнопленного. Через него она
намеревалась организовать группу подпольщиков на
заводе, где ремонтировались танки.
Назрели вопросы, которые одна Ляля не могла
решить. Надо было собраться у кого-то из товарищей,
чтобы обсудить план дальнейших действий. У кого же
собраться? Решили у Ильевского, в доме № 5 по
Первомайской улице. Дома у Сергея одна мать, соседи вне
подозрений.
За плотно зашторенными окнами глухая ноябрьская
ночь. Город спит. А может, не спит, притаился и ждет
чего-то? Никто не знает, что в эту ночь в
полуосвещенной комнате на Первомайской собралась группа
молодых людей: одна девушка и пять ее верных товарищей.
Из всех вовлеченных в организацию Ляля пригласила
359

на первое заседание пять человек: это ее товарищ по
университету Борис Серга и его друг Валентин Сорока,
Сергей Сапиго, известный ей по довоенному времени,
Сергей Ильевский и Леонид Пузанов.
— Мы написали более тридцати листовок, — сказала
Ляля, — затем размножили и распространили около
двух тысяч экземпляров. Это неплохо. Но население
должно знать настоящие сводки Совинформбюро. Для этого
нужен приемник. Его у нас пока нет.
— Приемник уже есть. Завтра я его принесу, —
отозвался Серга.
— Что ж ты молчал?
Посыпались вопросы: где достал, у кого? Серга
рассказал, что это сделал по его просьбе знакомый. Купил
у одной женщины. Но приемник пока в разобранном
виде. Его надо собрать, настроить.
— Давай, Валя, — кивнул Борис. — Ты в армии был
радистом.
— Значит, скоро будем слушать Москву!
Поздравляю, товарищи! — сказала Ляля. В голосе ее звучала
радость. — Тебе слово, Леня, — обратилась она к Пуза-
нову.
Молчавший до сих пор Пузанов по привычке,
усвоенной в армии, встал, но сидящий рядом Серга положил
руку ему на плечо: садись. Пузанов единственный из
шестерки не был полтавчанином. Уроженец Сибири, он
служил в начале войны на Украине, часть его защищала
Полтаву. Здесь он был ранен, попал в плен и отправлен
в лагерь, затем в госпиталь... И вот недавно, узнав, что
он токарь, немцы отправили его на металлозавод.
Пузанов в определенное время имел право выходить в город.
Он не вызывал подозрений: молчаливый, не вступавший
в пререкания, казался забитым, покорным, и никто не
подозревал, что этот тихий паренек — член подпольной
организации, более того, один из ее руководителей.
— На танках, которые мы ремонтируем, попадаются
пулеметы, — сказал Пузанов. — Неисправные, но
починить можно. Сниму пока один. Пережду — и еще. Так и
наберется.
— А патроны? — спросил Серга.
— И патроны найдутся... И еще можно будет
винтовок несколько найти. Соберем, сделаем. И пистолеты
тоже.
360

— Доброе дело, — сказал Сапиго. — Можно будет
потом передать партизанам. Им очень нужно оружие.
— А ты связался? — спросила Ляля.
— Связался. Три раза ходил в Диканьку и нашел
кого нужно.
— Хорошо. — Ляля задумалась и снова обратилась
к Пузанову: — Леня, а много танков ремонтируется на
заводе?
— Бывает, что в день штук десять выпускаем.
— И все они отправляются на фронт?
— А то куда? Конечно.
— Вот что, Леня, нельзя, чтобы они попадали на
фронт.
— Мы с хлопцами уже думали об этом. Можно было
взорвать один-другой. Так сразу же хватятся.
— Нет, тут надо умнее. А что, если моторы
портить? Да так, чтобы только в бою они выходили из
строя?
Пузанов задумался. Все напряженно ждали его
ответа. Наконец он поднял голову:
— Попробуем сделать так, что ни один танк в бою
не будет. То есть они дойдут до фронта... А потом снова
их к нам в ремонт.
— Дело серьезное, Леня. Подбери таких хлопцев,
которым можно довериться.
— Я понимаю. У меня на примете есть такие.
— Так. Теперь ты, Сергей, — обратилась Ляля к
Сапиго,— расскажи, как дела в госпитале.
— В госпитале налажена связь с врачами Романю-
ком, Павлухиным и недавно еще с одним,
Синельниковым. Я тебе про него говорил. Они помогут нам вывести
первых выздоровевших из госпиталя, а я их всех
переправлю к партизанам.
— Добро! Так и запишем.
— А кто запишет? — спросил Серга.
В самом деле, надо бы записывать все, что сделано,
что предстоит сделать.
Кому же поверить? Решили поручить это Сергею
Ильевскому.
Ильевский сразу же сел поближе к столу, достал
чистую тетрадку, свернул ее пополам. Сказал:
— Первое заседание штаба.
361

— Штаба? — спросила Ляля.
— Правильно, — отозвался Серга. — А что мы есть?
Конечно штаб. Начальником предлагаю Сапиго. А тебя,
Ляля, командиром.
— Какой из меня командир? — смутилась Ляля.
— Командир, факт, — поддержал Сергу Пузанов.—
Я согласен.
Согласились все. И с этого времени Ляля Убийвовк
стала руководителем подпольной организации, а
начальником штаба — Сергей Сапиго.
— Задачи на ближайшее время определены, —
сказала Ляля. — Об одном прошу всех: давайте строго
соблюдать конспирацию. И обратилась к Сороке: дашь
знак, Валя, когда приемник соберешь... А теперь по
домам.
— Я провожу тебя, — предложил Серга.
Ляля покачала головой:
— Спасибо! Но лучше по одному... Соберемся через
три дня. В это же время.
III.
Обычно от ночных дежурств Лялю освобождали, но
сегодня она сама напросилась заменить захворавшего
диспетчера. Теперь сидела и записывала вызовы. Чтобы
телефон не беспокоил уставших за день врачей и сестер,
плотно прикрыла дверь.
Ни читать, ни писать Ляля не могла. Часы медленно
отбивали минуты. В зашторенных окнах отражался
слабый свет лампы.
Еще полчаса. Еще десять минут. Ляля неотрывно
смотрела на телефон... Звонок!
— Слушаю.
— Диспетчер? Ляля? — хрипло спросила трубка.
— Я. Ну что? Как больная?
— Больная чувствует себя лучше. Выезжать пока не
надо. — Ив трубке раздался щелчок отбоя.
Павлухин передал все, что нужно. Ляля отерла
марлей пот со лба, улыбнулась. Первый шаг сделан. А что
будет дальше? Успеет ли Сергей Сапиго?..
Из госпиталя № 2 выехала крытая грузовая машина.
В ее кузове лежали завернутые в мешки пятнадцать
362

«умерших накануне» военнопленных. В кабине рядом с
шофером сидели два санитара с лопатами. Часовой у
ворот осветил фонариком, приподнял брезент...
В то же самое время у кладбища остановилась
подвода. На ней сидели двое: возница и молодой сельский
хлопец. В нем не легко было узнать Сергея Сапиго. На
подводе под сеном лежал пулемет, диски, две винтовки.
Несколько машин промчалось по дороге на
Кременчуг, и ни одна не завернула на кладбище. Два часа
ночи. Сколько придется ждать? Этого Сапиго не знал.
Между тем Ляля на станции скорой помощи должна
была получить сообщение, как прошел второй этап. Пав-
лухин обязан был позвонить и сказать, что «сосед
чувствует себя плохо и требуется помощь». Это значит, что
«умершие» встретились с Сапиго. Но второго звонка от
Павлухина она так и не дождалась...
Утром Ляля пошла домой. По дороге купила газету.
Развернула. На первой странице сообщение: «Немецкая
армия разбила армию Советов и вышла на
стратегический простор». Подобные сообщения появлялись уже не
раз, и, хотя почти никто им не верил, все-таки читать
неприятно... А тут еще неизвестно, что случилось с
Сапиго, что с вывезенными из госпиталя пленными...
Вечером Ляля пришла к Валентину Сороке.
— Готов?
— Не совсем. Ты как раз помешала. Заходи.
В комнате был и Борис Серга. Валя опять занялся
приемником.
Наконец он дрожащими от волнения пальцами
повернул лимб... Послышалось слабое потрескивание,
затем полились тихие звуки музыки. Все трое замерли.
Мотив повторился, раз, другой...
Музыка оборвалась. Наступила пауза. И вдруг
в комнате раздался твердый, ясный голос:
— Внимание! Говорит Москва! От Советского
Информбюро,— раздельно произнес диктор.
— Бумагу! Карандаш! — шепнула Ляля. — Скорей!
— Наши войска, взломав линию обороны
противника, перешли в наступление под Москвой и в
ожесточенных боях разбили и отбросили противника от Москвы...
Диктор перечислил населенные пункты,
освобожденные от немцев, назвал количество танков, захваченных
и подбитых в этих боях.
363

— Вот как!.. Видели? — смеялась и плакала Ляля.
Они дописывали последние слова сообщения, когда
в окно постучали.
— Кто это? — Ляля посмотрела на Сороку. Тот
пожал плечами: никого он не приглашал, адрес его знают
только члены штаба. Значит, кто-то из своих.
— Иди, — сказала Ляля. — А мы пока уберем все.
Сорока вышел. Через несколько минут он вернулся,
а вслед за ним в комнату вошел усталый, в грязных
сапогах, но улыбающийся Сергей Сапиго.
— Ну что? — вскочила Ляля.
Сапиго снял с себя стеганку, отер рукой лицо:
— Дай отдышаться. А что у вас? Настроили
приемник?
— На, читай! — Серга протянул ему листок.
Сапиго пробежал его глазами:
— Вот это здорово!
— Ну, а ты?..
— Все в порядке.
Утром следующего дня вся Полтава знала о
событиях под Москвой. Это был удар по немецко-фашистским
войскам не только на полях сражений, но и здесь, в
глубоком тылу. И немцы это почувствовали...
IV.
Немецкие ищейки сбились с ног. Агитаторов найти
не удавалось. Листовки появлялись почти каждый день.
Их находили на базаре, на улицах и даже возле бурго-
мистрата. В листовках сообщалось о новых и новых
победах Красной Армии. Вместе с тем неизвестные люди,
подписывавшиеся кратко «Непокоренная полтавчанка»,
призывали уклоняться от вербовки в Германию, прятать
от немцев продукты, саботировать приказы.
«Непокоренная полтавчанка» предупреждала предателей, что они
за все свои преступления поплатятся.
В начале февраля в комендатуру, которая
размешалась в одном здании с бургомистратом, был срочно
вызван директор металлозавода. Комендант Гизлинг не
долго говорил с ним, но, когда директор вышел из
кабинета, на нем не было лица. Скандал: почти ни один танк,
364

выпущенный заводом за последнее время, не
использован в бою.
«Если сами разберетесь с этим, я не передам дело в
гестапо», — сказал Гизлинг.
«В эти дни, — вспоминает отец Сапиго, — к нам
прибежала соседка. Она взволнованно рассказала, что к
ней приходил какой-то человек — раньше она его
никогда не видела, — расспрашивал о Сергее. Поберегитесь,
как бы беды не было!»
Какие-то подозрительные люди заходили и к соседям
Ляли, Бориса, Серги. Узнав об этом, Ляля решила
воздержаться от организации встреч подпольщиков. Но
долго так не могло продолжаться. Время не ждало,
надо было действовать. Группа Пузанова продолжала
работу, хотя верные люди бургомистрата предупредили
его, сообщили, зачем приезжал к генералу Гизлингу
директор металлозавода.
Уже более пятидесяти бывших пленных переправили
подпольщики к партизанам. Два пулемета вынес
Пузанов с завода. Смастерил каждому члену штаба по
пистолету.
У полтавчан улучшилось настроение. Вести с
фронтов, с Большой земли вселяли надежду на скорое
освобождение. Листовки всю зиму и весну появлялись на
улицах города. За каждую такую листовку комендант
готов был растерзать любого попавшегося ему в руки
местного жителя. Что ни день, Гизлинг писал приказы —
вешать, расстреливать, угонять в концлагеря. Но, что бы
ни делал, листовки продолжали появляться, а танки,
ремонтированные в Полтаве, по-прежнему выбывали из
строя в первом же бою.
И вот первая ниточка. Тайный агент сообщил, что
из госпиталя вывозят не только покойников...
Однажды врач Синельников сказал Сапиго, что в
приемном покое работает сестрой бывшая военноплен-
ная. Есть смысл прощупать ее настроение, может,
пригодится. Сапиго посоветовался с Лялей. Та сказала, что
надо проследить за девушкой. Наблюдения показали:
сестра, которую называли здесь не по фамилии, а по
имени, — Валя, как будто надежный человек. Очень
хорошо относится к пленным, помогает им чем может:
одному кусок хлеба передаст, другому — бинт для
перевязки. Сапиго решил поговорить с ней. Валя отвечала
365

охотно. Рассказала о себе. Была в плену. Потом ее
послали сюда, в госпиталь.
Сапиго для проверки дал ей поручение: передать
пленным несколько пачек махорки. Валя выполнила.
Вот тогда Сапиго пришла мысль послать Валю с до*
несением через фронт. Кандидатура подходящая: ни
родных, ни близких знакомых в Полтаве у Вали нет.
Сбежит— не с кого спросить. Валя на вид подросток —
легче пройдет, не привлечет к себе внимания. Встретилась
с медсестрой и Ляля.
Сапиго написал подробно обо всем, что сделала
подпольная группа за неполных полгода работы в тылу
врага. В донесении он просил командование той или
иной части дать группе конкретное задание, просил
доложить о проделанной работе в штаб партизанского
движения Украины. На всякий случай дал Вале свою
фотографию, пусть предъявит любому корреспонденту «Крас*
ной звезды».
С фиктивной справкой в один из теплых апрельских
дней она отправилась из Полтавы. По ее рассказам,
записанным в протоколе допросов, она не дошла до
фронта всего трех километров и была схвачена немецкой
разведкой...
V.
Лялю арестовали утром, когда она собиралась на
работу. Сороку схватили на улице с его инструментами во
время обхода участка. Пузанова взяли на заводе, Иль-
евского — дома. Сапиго, узнав от отца об арестах,
поспешил укрыться у соседей, но и его кто-то предал.
Арестовали и Сергу. Ильевский никогда не держал записей
работы штаба и организации дома. По воспоминаниям
оставшихся в живых участников организации, такие
записи существовали, но в руки гестаповцев они так и
не попали. Оружия при обыске тоже не нашли. Зато
обнаружили приемник. Полицай случайно опрокинул
стол в квартире Сороки, и гестаповцы увидели
маленький, привинченный к обратной стороне крышки
приемник. Образцы листовок у следователей были. Сличив
почерки, они выяснили, кто их писал.
Сапиго и Лялю опознала на очной ставке Валя.
О других близких Ляле товарищах она сказала, что
366

слышала их фамилии, но в лицо не знает. Однако
у гестаповцев уже были данные о знакомых Ляли и Са-
пиго.
Допросы длились почти три недели, до конца мая.
Следователи пытались выяснить, с кем была связана
молодежная организация, кто руководил ее
деятельностью, освобождал пленных, портил танки, выносил
оружие с завода...
Члены штаба все взяли на себя. Никого другого они
не назвали. Ни одного человека.
Ни пытки, ни угрозы, ни шантаж — ничто не сломило
молодых патриотов. Они уверенно и смело держались
на допросах. А им предлагали жизнь в обмен на
признание. В одном из писем, которое Ляля сумела передать
родным, упрятав его в шов сорочки, она писала: «Ценой
подлости я не буду покупать жизнь» К
В последнем, пятом, письме на волю Ляля писала:
«Сегодня, завтра, я не знаю когда, меня расстреляют за
то, что я комсомолка. Я не боюсь умирать и умру спо-
койно... Я не одинока и чувствую вокруг себя много
любви и заботы. Умирать не страшно. Целую всех от
всего сердца. Ляля».
Писали на свободу и ее товарищи, бравшие пример
бесстрашия и мужества с Ляли. Борис Серга в
предсмертной записке матери просит, «пока не поздно»,
передать ему махорки, напильник и веревку, до последней
минуты он надеялся вырваться из тюрьмы и выручить
своих товарищей. Писал на свободу и Сорока. Только
Леонид Пузанов никому не писал: родных в Полтаве
у Леонида не было, а друзьям, которые оставались на
свободе, писать нельзя.
Не добившись признания от членов штаба, жандарм
мы отпустили врача Бориса Синельникова, Максима
Страшко, Григория Гальченко, Ивана Убийвовка и
некоторых других. В тюрьме осталось шестеро.
26 мая перед заходом солнца арестованных вывели
из камер и затолкали в машины. Ляля хотела сама
войти, но не смогла. Она была бледна, изорванное платье
заскорузло от крови. Но ни стона, ни жалобы не
раздалось из ее уст. Так рассказывали об этом заключенная
1 Письма Ляли Убийвовк хранятся в краеведческом музее
Полтавы.
367

Наталья Михайловна Шпигун и ее подруги по камере,
наблюдавшие в тот вечер за всем, что делалось на
тюремном дворе.
Машина мчалась улицами притихшего города, нигде
не останавливаясь.
В районе старых казарм, на окраине Полтавы, их
поставили на краю могилы. Ляля Убийвовк, Сергей Са-
пиго, Валентин Сорока, Борис Серга, Сергей Ильевский,
Леонид Пузанов смотрели прямо в глаза палачам...
Память о Ляле — непокоренной полтавчанке —и ее
товарищах вечна, как вечна жизнь, за которую они
боролись до последнего своего дыхания.

в. смолин ъ/^Херный курс
По утрам, когда над старым
заводом призывно разносятся гудки, они выходят из
дому. Для жителей Воткинска стала уже привычной эта
картина. Белокурая женщина средних лет, в темном,
тщательно отглаженном костюме, на лацкане которого
золотистым пятнышком выделяется Звезда Героя, идет
бок о бок с девочкой. У девочки в руках портфель и
широкая папка с нотами. Мать и дочь направляются по
своим делам, приветливо раскланиваясь с прохожими.
— Здравствуйте, Нина Захаровна! — широкой
улыбкой встречает ее паренек в синей спецовке.
— Кто это, мама? — спрашивает Таня.
— Он сталевар. Учится у меня в вечерней школе,—
объясняет Нина Захаровна дочери. — А вон тот
дедушка— его зовут дядя Костя — знал меня еще такой, как
ты сейчас. Мимо его дома я всегда бегала в школу.
— Доброе утро, Нина! — кивает из своего садика
дядя Костя. — Смотри-ка, Танюшка-то твоя вымахала
какая, скоро тебя догонит...
— Что ж тут удивительного? — отшучивается Нина
Захаровна. — Дети наши растут, а мы потихоньку
стареем!
— Ну, положим тебе, Нина, до старости еще далеко.
А вот мне, пенсионеру, видать, скоро и на погост пора...
— Что вы, дядя Костя! — говорит Нина Захаровна
старику металлургу. — Сейчас у вас забот никаких, знай
14 Героини. Вып. 2 369

себе воспитывай внуков... Хватит вам, немало вы за
свою жизнь стали сварили...
Разговор с пенсионером дядей Костей сразу
напомнил Нине Захаровне, как быстро летит время. Вот и он
старик, уже на пенсии, да и дочка ее собственная вон
как выросла. А она? Нет, не хочется думать, что моло-«
дость уже ушла безвозвратно. Молодость никогда не
покидает тех, кто не остыл душой, кто каждый день
занят творческим трудом. Вчера на уроке истории она
рассказывала молодым рабочим о нашествии Наполеона
на Россию в 1812 году. Полтораста лет минуло с тех пор,
а люди до сих пор с благодарностью чтят предков, кото-*
рые отстояли Родину от иноземного нашествия.
Нина Захаровна, видно, увлеклась, когда говорила о
поэте-партизане Денисе Давыдове, девушке-кавалеристе
Надежде Дуровой, дневники которой она совсем недавно
прочитала. И, перекидывая мостик к событиям недав-»
него прошлого, она вспомнила и свой родной 46-й гвар*
дейский авиационный полк.
*
*
День победы — 9 мая 1945 года Нина Захаровна
встречала в Берлине. Она шла с подругами по Унтер-
ден-Линден, мимо угрюмых Бранденбургских ворот. Над
рейхстагом развевалось алое знамя. Среди иссеченных
осколками дубов Тиргартена валялись обломки фашист-"
ских самолетов...
Радостный, неповторимый день. Тогда, в
побежденном Берлине, она думала о том, что воинский долг перед
Родиной выполнен и что в великой победе есть частица
и ее боевого труда. На закопченной колонне рейхстага
подруги оставляли надписи. Нина тоже вывела мелом:
«Воткинск — Берлин» — и поставила свою фамилию.
За тысячи километров лежал от Нины в тот день ее
родной городок. В Воткинске прошли ее детство и
юность, там родилась мечта о полетах.
Валентина Гризодубова, Полина Осипенко и Марина
Раскова совершили беспримерный перелет из Москвы
на Дальний Восток. Пятнадцатилетняя девочка вырезала
из газет портреты летчиц и повесила их над столиком,
где готовила уроки. Она не спала ночи, когда разыскн-
370

вали в далекой приамурской тайге Раскову. Она еще не
знала, что спустя четыре года встретится с Мариной
Михайловной Расковой как со своим непосредственным
командиром, будет слушать ее лекции по
аэронавигации.
— Буду летчиком! — заявила она домашним.
— Не женское это дело, Нина, не примут тебя,—
отговаривала ее Екатерина Алексеевна.
— Что ты, мамочка! — возражала Нина. — Если ты
всю жизнь работаешь воспитательницей в детских садах,
то это не значит, что и я должна унаследовать твою
тихую профессию. Хочется такого дела, чтоб дух
захватывало, а душа пела от восторга! Послушай-ка про
Марину Раскову, как она бродила по тайге... Вот мне
бы так!
И вот однажды в кабинете начальника Боткинского
аэроклуба появилась девушка. Она была худощава, но
стройна, с тонкой талией и коротко остриженными
волосами золотистого оттенка. Выслушав просьбу ученицы
девятого класса Нины Ульяненко, начальник аэроклуба
сказал:
— Лет вам, конечно, маловато. Но, раз желание
есть, примем!..
Птицей летела девушка в школу. Лицо сияло от
счастья.
Теперь сутки для нее стали слишком короткими.
Полдня она училась в средней школе, а вторую половину
дня проводила в аэроклубе. Ночью готовила уроки и
изучала мотор. На рассвете, по росе, шла на аэродром.
— Извелась ты, Нинуша, отдохнула бы, —
уговаривала Екатерина Алексеевна.
— Мамочка, если бы ты знала, как интересно
жить! — восторженно отвечала Нина. — Вчера я увидела
наш Воткинск с высоты птичьего полета... Каму... А
потом инструктор спокойно сказал: «Лети, Нина», и я,
как живую, ощутила ручку управления в своих руках.
Машина отвечала на малейшее мое движение...
Да, именно в ту пору Нина впервые узнала, что есть
на свете счастье борьбы, настоящая романтика преодо*
ления трудностей.
Одновременно с десятилеткой Нина окончила
аэроклуб. Ей было тогда семнадцать лет. Она научилась
летать и навсегда полюбила авиацию. Спустя некоторое
14^ 371

время ее приняли на третий курс авиационного
техникума.
Началась война. Центральный Комитет ВЛКСМ
обратился с призывом к молодежи, окончившей
аэроклубы, добровольно вступать в боевые части Военно-Воз-
душных Сил. Нина сразу подала заявление с просьбой
послать ее на фронт. В январе 1942 года она прибыла
в авиационную группу формирования женских полков,
начальником которой была Герой Советского Союза
Марина Раскова.
И вот первая встреча с прославленным штурманом.
Марина Михайловна в летном комбинезоне обходила
строй летчиц. Из-под кожаного шлема выбивалась прядь
русых волос. Нину больше всего поразили ее глаза:
темно-голубые, прикрытые черными ресницами, они будто
вобрали в себя всю синеву неба, излучая доброту и
глубокую душевную силу. Будучи сама по профессии
штурманом, Раскова в это время самостоятельно
осваивала летное дело. Она научилась летать на пикирующем
бомбардировщике «Петляков-2». Воля,
целеустремленность командира в освоении техники вдохновляли
летчиц, заставляли их учиться с полным напряжением сил.
Пять месяцев, днем и ночью, шла учеба в полку.
В светлые часы усиленно занимались летным и
штурманским делом, а по ночам учебными бомбами разили
выложенные на земле костры.
Наконец прибыл приказ: «На фронт».
Длинной цепочкой вытянулись в воздухе
«Поликарповы». Летчицы вели самолеты на Юго-Западный фронт,
к Дону.
Нине запомнилась первая боевая ночь. Самолет ПО-2
с полной бомбовой нагрузкой летел над донецкой степью.
Стеной плотного огня загородили путь вражеские
зенитки. Было страшно. Иногда хотелось повернуть, уйти
назад, но в эти минуты вспомнились слова боевого
приказа. Штурман Ульяненко сбросила бомбы точно в цель.
Так начался ее боевой путь. Донбасс, Кавказ...
В предгорьях Кавказа Нина Ульяненко летала больше
Dcero с летчицей Дусей Носаль, девушкой веселой,
храброй и очень остроумной.
— Летать с ней было одно удовольствие, —
рассказывает Нина Захаровна. — Помню, мы базировались в
станице Ассиновской. Было это осенью 1942 года. Пришел
372

приказ: бомбить скопление фашистов в населенном
пункте Дигора. Чтобы добраться туда, пришлось немало
потрепать нервов. Справа — горы, слева — начало
Главного Кавказского хребта. Малейший просчет — и
врежешься в гору. Наш экипаж вылетал первым, чтобы
проложить путь к цели остальным самолетам полка. По
данным нашей разведки, в Дигоре прожекторов не было.
А когда достигли цели, белые пики лучей вонзились в
небо...
Нина Захаровна тяжело вздохнула, поправила прядь
волос и взволнованно продолжала:
— Схватили фашисты нашу «крошку» и давай по
ней металлом хлестать. У меня сомнение возникло:
почему такой сильный огонь и прожекторы? Уж не
перепутала ли я, не ошиблась ли на маршруте? Кричу Дусе
по переговорному устройству: «Уходи в сторону!»
Дуся Носаль свалила машину на крыло, и со
скольжением наш ПО-2 полетел вниз. Наверху рыщут
прожекторы, а я мучительно размышляю: неужели под нами
не Дигора? Неужели ошиблась? Еще несколько взглядов
вниз. Сквозь разрывы облачности по характерной
конфигурации местности уточнила место: под нами была
Дигора. Опять заходим — опять бьют. Ну и мы им дали.
После разрывов бомб вспыхнул большой пожар... Я
подумала: лучше, чем этот пожар, ориентира не
придумаешь... Всю ночь наши экипажи летали на Дигору,
выкуривая фашистов, всю ночь «рус фанэр», как называли
враги наш самолет, не давал покоя противнику. В стане
врага ходил даже такой анекдот. У русских, говорили
фашисты, есть бомбардировщик из фанеры. Он может
бросить якорь в определенном месте, стать над ним и
положить бомбы с самой высокой точностью.
Маленькие, тихоходные ПО-2 внушали такой страх врагу, что
фашисты окрестили их «стоячей смертью».
— Ив этом была доля истины? — спрашиваем Нину
Захаровну.
— Да, враг был недалек от истины, — подтверждает
она. — Бомбили наши экипажи с самой высокой
точностью. Вы представляете наше душевное состояние,
когда мы вылетали на бомбометание по населенным
пунктам, где обычно скапливался враг? Ведь там было
немало советских людей. Что нам оставалось делать?
Выбирали наиболее вероятные места расположения
373

гитлеровцев, кое-что узнавали от партизан. Ну, а если уж
точно знали, где обосновался враг, то совершали
массированные налеты. Экипажи шли один за другим, с
небольшим интервалом по времени, и, как ни бесновались
зенитчики, они уже не в силах были предотвратить наши
атаки с неба. Бомбы попадали туда, куда им и
следовало попадать: сначала на прожекторы и зенитные
батареи, а потом на скопища фашистов. И в этот момент
было не до переживаний: нужно точно отыскать цель,
уйти от обстрела, потом снова зайти на вражеские
позиции. Когда работаешь в воздухе, некогда заниматься
собственным психологическим анализом. А работали мы
очень много. Как-то на рассвете подсчитали с Дусей,
сколько времени пробыл наш экипаж в одну из ночей
в воздухе. Получилось одиннадцать часов. И это за одну
ночь! Откуда только бралась энергия?
Большая энергия рождается в человеке, когда перед
ним стоит великая цель. А перед летчицами стояла
самая благородная цель — освободить Родину от
фашистской коричневой чумы, завоевать прочный мир на земле.
Через год Нину принимали в партию. Было это на
Таманском полуострове, неподалеку от Темрюка.
Парторг полка Мария Ивановна Рунт зачитала на
партсобрании короткое заявление лейтенанта Ульяненко. Нина
писала, что готова отдать всю энергию, а если
потребуется, то и жизнь во имя великой цели — освобождения
Родины.
Потом выступили рекомендующие. Женя Жигуленко
сказала о ней тогда просто:
— Я уверена, что наша Нина никогда не свернет с
верного курса, заданного партией. Жизнь отдаст, а не
свернет!
— Принять! — пронеслось по рядам.
Проголосовали дружно. А вечером Нина делилась
своими переживаниями с Руфой Гашевой.
— Ты знаешь, Руфа, вот сегодня, когда меня
принимали в партию, я подумала, как мне лучше всего
ответить на доверие коллектива. И знаешь, что я решила:
стану командиром экипажа. Ведь не зря я в аэроклубе
летала самостоятельно. Да и Дуся как-то, когда мы
возвращались домой, говорила: «Пора тебе, Нина, летчиком
становиться», Наша Дуся погибла, я хочу стать на ее
место...
374

— Я думаю, тебя командование поддержит, —
согласилась Гашева. — Пиши рапорт.
Командир полка Бершанская, узнав о желании Уль-
яненко, разрешила заняться тренировочными полетами.
Для восстановления летных навыков Нине не
потребовалось много времени. Вскоре она самостоятельно
повела ПО-2 на боевое задание.
Где только не пролетал боевой самолет,
пилотируемый Ниной Ульяненко! После Кубани она выкуривала
фашистов из Керчи и Севастополя, жгла на полях
Белоруссии, настигала на дорогах Польши и Германии.
Свой девятьсот пятый боевой вылет она совершила над
Берлином. И если бы рассказать о каждом из девятисот
вылетов Нины Захаровны Ульяненко, то получилась бы
большая повесть о мужестве простой советской
женщины.
После войны, уволившись из армии, Нина Захаровна
вновь вернулась к книгам. Она стала слушателем
Курской областной партийной школы, активной
общественницей. В 1946 году курские колхозники оказали ей
большое доверие, избрав своим депутатом в Верховный
Совет Российской Федерации.
Где бы ни находилась в бурные боевые годы Нина
Захаровна, куда бы ни забрасывала ее судьба, она
никогда не расставалась с мечтой вернуться в родной Вот-
кинск, в родную Удмуртию.
Нина Захаровна мечтала о таком деле, где бы она
могла принести наибольшую пользу своему народу. Два
года учебы в партийной школе разожгли в ней страсть
к знаниям. Она поняла, что останавливаться нельзя,
нужно идти дальше, и подала заявление на
исторический факультет Удмуртского педагогического института.
Быстро пролетели годы учебы. И хотя жилось нелегко —
у нее росла дочь Танечка, — училась самозабвенно. Она
была настолько увлечена, что ей вновь стали малы
сутки. Это и понятно: ведь чем больше учишься, тем
больше хочется знать...
После окончания института Нину Захаровну
назначили директором Светлянской школы Боткинского
района. И когда она рассказывала о героических событиях
375

недавнего прошлого, перед школьниками вновь и вновь
представал замечательный путь их учительницы,
сменившей боевой самолет на учебный класс, на благородное
дело наставника нового поколения.
Сейчас Нина Захаровна работает преподавателем
истории в одной из средних школ Воткинска.
Гудят заводские гудки по утрам. Сотни людей,
встречаясь и здороваясь с Ниной Захаровной, вновь и вновь
желают ей счастья и удач на благородном посту
воспитателя юного поколения. И многие ребята, глядя на нее,
мечтают повторить геройский подвиг своей учительницы
в космических далях, в труде на благо своей Отчизны.
1962 г.

г. ольховская- р
кострикина • гвардейской
эскадрильи
Надя Федутенкожила в селе
Ракитном Курской области. Родители ее работали на
сахарном заводе, где в дальнейшем формовщицей
работала и она. У них была большая и дружная семья.
Школьницей Надя любила бегать на лыжах и
коньках, легко занимала первые места в школьных
состязаниях. Любила Надя и верховую езду. Любила за
скорость, как состязание смелых. И здесь ей нередко
удавалось приходить первой, оставляя позади своих
сверстников.
Надя училась в ФЗУ, а по вечерам пропадала в
кружке юных авиамоделистов. Здесь она впервые
познакомилась с конструкцией самолета, узнала, почему
летает самолет, как он устроен, как управляет им человек.
Конструируя своими руками легкие модели, Надя
думала о настоящем самолете, на котором полетит сама.
А как только исполнилось восемнадцать лет, она
поступила в Тамбовское училище пилотов Гражданского
Воздушного Флота.
Осваивая полеты на учебных, а затем на
транспортных самолетах, она увлеклась новым видом спорта —
парашютными прыжками. Став пилотом Гражданского
* Г. Ф. Ольховская-Кострикина была штурманом эскадрильи,
которой командовала Н. Н. Федутенко. В ноябре 1961 года она
трагически погибла во время автомобильной катастрофы.
377

Воздушного Флота, после окончания училища она
одновременно получила и звание инструктора парашютного
спорта.
До войны Надежда Никифоровна более шести лет
летала над просторами нашей необъятной Родины,
возила пассажиров, доставляла грузы новостройкам. Ле-
тать ей приходилось много — и днем, и ночью. В ее лет*
ной книжке была записана уже не одна тысяча часов
налета, не один тип самолета был освоен ею, когда на-
чалась война.
С первых дней Великой Отечественной войны Надеж-
да Никифоровна — на фронте. В составе Киевской
особой группы Гражданского Воздушного Флота на Юго-
Западном фронте она летала пилотом на самолете типа
Р-5. Ей приходилось выполнять ответственные задания
по доставке боеприпасов, снаряжения, продовольствия и
медикаментов войскам, находившимся в окружении и в
глубоком тылу противника, а также вывозить из
окружения тяжелораненых и доставлять разведывательные
данные о противнике для командования наземных войск.
Ее полеты на транспортном самолете, как правило,
на бреющем полете, без прикрытия огневыми средствами
и истребителями, требовали большого мастерства,
исключительной выдержки и самообладания.
Однажды она везла в Киев трех представителей
Генерального штаба. В районе Брянска самолет шел над
лесом, едва не касаясь верхушек деревьев. Но вот лес
кончился... И вдруг сверху, из облаков, выскочил
истребитель противника и ринулся в атаку на одинокий
транспортный самолет.
Заметив врага, Федутенко резко изменила курс.
Истребитель пролетел, разрывы снарядов подняли тучи
пыли с земли позади самолета. Но вот гитлеровец снова
начал заход для атаки. Надя стала снижаться все
больше и больше и, насколько возможно, маневрировала,
все время меняя направление полета. Перед ней — овраг.
Она скрылась в нем. Лощина! Она использовала и ее.
Вдали снова виднелся лес: «Только бы добраться до
него», — пронеслась мысль в голове. При подходе к
лесу— новая атака противника. Самолет вздрогнул от
удара, но продолжал лететь... «Мотор цел! Рули работают!
Значит, пока все в порядке», — думала Надя, а взгляд
следил за противником. Теперь истребитель с разворота
378

зашел в лобовую атаку. Ярость и злоба закипела в ней:
«Таранить, таранить бы его! Но нельзя рисковать: везу
людей. Надо уходить!»
Вот и лес. Федутенко направила самолет вдоль
просеки. Истребитель проскочил мимо. Она изменила
направление самолета раз, еще раз, теперь вдоль дороги,
прикрываясь лесом, погом оврагом... И, напряженно
следя за воздухом, с облегчением увидела, что враг
уходит в сторону: «Потерял, потерял меня, наконец!» —
обрадованно думает Федутенко.
На горизонте показался город. Теперь недалеко и
аэродром. Осталось несколько минут полета.
После посадки офицеры, вылезая из самолета,
пробовали шутить:
— Мы, кажется, вернулись с того света...
И крепко жали Надежде Никифоровне руку:
— Спасибо за второе рождение!
Был и такой полет.
Надо было доставить бутылки с горючей жидкостью
к фронту. Аэродром посадки дали юго-западнее Киева,
у станции Ротмистровка. Спокойно долетела Надя до
аэродрома. Высота ее полета на маршруте не
превышала пятнадцати — двадцати метров. Но она уверенно
вела машину, так как прекрасно знала местность.
Самолет приземлился и, теряя скорость, остановился
на посадочной полосе. Но что это? Ее никто не
встретил? Она вылезла и оглянулась кругом. К самолету
бежала группа вооруженных людей...
«Фашисты!»—молнией пронеслось у нее в голове. Она бросилась к
самолету, дала полный газ, взлетела... Ничего, что по ветру,
разворачиваться некогда.
Самолет взмыл над головами ошеломленного врага.
Вслед ему засвистели пули...
«Да! Это была посадка к черту в зубы!» — только
теперь подумала Надя.
После возвращения Федутенко на свой аэродром
техники насчитали на ее самолете сорок семь пробоин.
Так летала Н. Н. Федутенко до назначения ее в полк
М. М. Расковой. До двухсот вылетов совершила она к
этому времени, иногда бывая в воздухе по семь-восемь
часов в день. Более ста пятидесяти тяжелораненых
бойцов и командиров вывезла из окружения и с
передовой,
379

*
Надежда Никифоровна Федутенко обладала высоким
летным мастерством и большими организаторскими
способностями, поэтому была назначена командиром 1-й
эскадрильи. Она одной из первых отлично овладела
техникой пилотирования и бомбометанием с пикирования
на самолете ПЕ-2.
В ее эскадрилье преобладали опытные летчицы,
прибывшие с самостоятельной работы в Гражданском
Воздушном Флоте. Но не так просто было из своих
вчерашних подруг с различными характерами и
привычками сколотить воинское подразделение — авиационную
эскадрилью. Однако Надежда Никифоровна справилась с
этой задачей. Она научилась управлять не только
боевым самолетом, но и людьми в военных условиях.
Быстро завоевала Федутенко любовь и уважение
своих подчиненных. Она сразу всем понравилась — крепкая,
стройная, с вьющимися каштановыми волосами.
Особенно хороши у нее глаза — как две спелые вишни,
выразительные, теплые. Но часто в них вспыхивала
смешливая искорка. Надю уважали и любили все в
эскадрилье.
Тогда я не знала еще, что мне придется с ней не раз
ходить в бой. На таких летчиц, как Надя Федутенко,
Леля Шолохова, Женя Тимофеева, мы, «зеленые»
штурманы, смотрели с огромным уважением. У них за
плечами была большая летная практика, знание жизни и
людей, а мы, восемнадцатилетние девчонки, ничего, по
существу, еще не видели в жизни.
Долго и упорно готовились к вылету на фронт. Уже
воевали наши подруги на легких бомбардировщиках
ПО-2, били врага в воздухе девушки на ЯКах, а мы
пока только с завистью слушали рассказы об этом.
Наконец учеба и тренировки остались позади.
И вот мы на аэродроме Ново-Георгиевка. В дивизии
встретили нас недоверчиво. Летчики-мужчины даже не
допускали мысли, что какие-то девчонки будут наравне
С ними летать на все боевые задания. Но после первых
же полетов убедились, что девушки летают не хуже, а
зачастую и лучше их. Давала знать большая практика
наших летчиц в Гражданском Воздушном Флоте.
380

Мне особенно запомнился первый боевой вылет. Это
было 28 января 1943 года. Полетели мы с Надей Феду-
тенко, Тимофеева со штурманом Кравченко и с нами
стрелки-радисты Левит и Гришко. Наши экипажи были
включены в девятку соседнего полка. Таким образом
нам давали возможность ознакомиться с боевой
обстановкой в строю летчиков, уже имевших немалый боевой
опыт.
Как я волновалась перед вылетом! Сделаны все
предварительные расчеты. Раздается команда: «По
самолетам!» В воздух взвилась ракета — сигнал на вылет.
Самолеты выруливают на старт. Федутенко отлично
взлетает, затем мы пристраиваемся к ведущему. Вот вся
группа в сборе.
Берем заданный курс. Надя настолько спокойно и
уверенно чувствует себя в воздухе, что это невольно
передается и мне. Самолеты идут плотным строем.
Наш самолет — пикирующий бомбардировщик—в строю
девятки выглядит внушительно и грозно.
Настолько сильно чувство локтя, что даже холодок по спине
пробегает.
Заход на цель делаем со стороны Ахтубы. Под
нами огромный город, разбитый, разрушенный, но не
сдавшийся. Особое чувство охватывает нас в тот
момент, когда наши бомбы летят на головы ненавистного
врага. Цель уничтожена, победа на какой-то миг
ближе. Редкие разрывы зенитных снарядов
сопровождают нашу группу. Мы без потерь возвращаемся на
аэродром.
В этот же день нашему полку была поставлена
боевая задача—тремя экипажами, действуя в составе
группы соседнего полка, нанести удар по окруженной
группировке в северной части города. Это звено нашего полка
повела в бой Н. Н. Федутенко. В него были включены
экипажи летчиков Зины Третьяковой со штурманом
Надей Васильевой и Саши Кривоноговой со штурманом
Леной Пономаревой. За свой первый вылет звено
сбросило на головы фашистских войск тысячу двести
килограммов бомб.
С Надеждой Федутенко летали мы и на Кубани
бомбить фашистские укрепления, артиллерию и пехоту в
районах станиц Крымской и Киевской. Не раз нам
381

приходилось пробиваться сквозь ураганный зенитный
огонь, отражать яростные атаки истребителей.
Помню такой случай. 26 мая 1943 года мы получили
задачу разгромить артиллерийские и минометные
позиции противника в районе станицы Киевской. Наша
группа была встречена сильным огнем зенитной артиллерии
противника. Несмотря на мошный заслон
заградительного огня, мы упорно шли к цели. Вдруг наш самолет
резко тряхнуло. Он опустил нос и начал переходить в
пикирование. Но Надя быстро восстановила его на
прежней высоте. Я взглянула на нее и увидела, что
из-под шлема по ее лицу струйкой течет кровь...
«Ранена в голову!» — мелькнула у меня мысль. До цели
оставались считанные секунды полета. Видя мое
беспокойство, Надя сказала: «Ничего, потерплю! Целься точнее!»
Вот сброшены бомбы, на земле возникли пожары,
замолчала вражеская батарея. Превозмогая боль, Феду-
тенко строго выдержала боевой курс. В этом полете она
была заместителем ведущего группы и, несмотря на
ранение, продолжала держаться в строю, готовая каждую
минуту заменить ведущего. Хладнокровно и уверенно
посадила она самолет, доложила о выполнении задания,
и только после этого ее увезли в госпиталь.
За точный и эффективный удар, который обеспечил
наступление нашей пехоты, мы еще в воздухе услышали
благодарность командующего наземной армией. В те дни
Надежда Никифоровна Федутенко получила свою
первую награду — орден Отечественной войны I степени.
Командир корпуса генерал Ушаков прислал ей в
госпиталь поздравительную телеграмму.
Вскоре Надежда Никифоровна снова вернулась в
строй.
* *
*
2 сентября 1943 года Н. Н. Федутенко выполняла
боевое задание в составе большой группы самолетов,
обеспечивающей прорыв укрепленной полосы противника в
районе города Ельни.
Над целью группа была обстреляна сильным огнем
зенитной артиллерии и атакована истребителями
противника. Зенитным огнем был сбит ведущий колонны.
382

Став на его место, Н. Н. Федутенко вывела всю
группу— 54 самолета — точно на цель.
Федутенко первой в полку превысила расчетные
возможности самолета, увеличив его бомбовую нагрузку до
тысячи двухсот килограммов.
Летом 1944 года начались бои в районе Орши,
Витебска и Борисова. Это были напряженные дни, когда
Федутенко вылетала на задания по два-три раза. За
точные бомбовые удары группы она получила не одну
благодарность командования.
В те дни она летала со штурманом Тоней Зубко-
вой.
— Я совершила с ней не один десяток боевых
вылетов,— вспоминает Надежда Никифоровна, — вместе мы
были удостоены звания Героя Советского Союза.
Сохранился обрывок карты, на обратной стороне
которой Тоня Зубкова написала стихи о полете в район
Двинска, где Федутенко была второй раз ранена. Вот
эти стихи:
Блеснуло озеро.
Там станция, лесок,
А дальше тянется
Грунтовая дорога.
— С земли приказано,—
Передает стрелок, —
Бомбите цель,
Что северней немного!
Пусть карту унесло
Струей в пробитый люк,
Сапог солдатский
Полон липкой крови.
Лететь осталось
Двадцать пять минут —
Мы доведем машину
Силой воли.
Сколько силы воли, мужества, бесстрашия проявили
в боях с врагом летчики и штурманы первой эскадрильи
Оля Шолохова, Ира Осадзе, Валя Волкова, Саша Кри-
воногова, Саша Еременко, Галя Ломанова, Зина
Степанова, Лена Малютина, Маша Тарасенко, Лена Юшина,
Лена Азаркина и многие другие.
Навечно в наших сердцах останется память о Любе
Губиной, Ане Язовской и Елене Пономаревой, отдавших
свои молодые жизни за счастье советского народа, за
свободу нашей Родины.
383

Под командованием Надежды Никифоровны Феду*
тенко более пятисот вылетов совершили летчики первой
эскадрильи за годы Великой Отечественной войны. Вол«
га, Кубань, Белоруссия, Прибалтика, Восточная
Пруссия— таковы этапы нашего боевого пути.
После войны разлетелись наши девушки по всей не-<
объятной стране, вернулись к мирному труду, к учебе,
в свои семьи.
1961 г.

м. Абрамова, Ъг твага и умение
А. ЛЕВАШОВ
Клава Фомичева родилась в
славный год Великого Октября. Но нерадостное ей
выпало детство. Через год умер отец. На руках у больной
матери осталась большая семья. Нужда не покидала
дом. Однако Фомичевы жили дружно. Подрастали дети,
шли работать, учиться.
Потом новое горе обрушилось на семью: умер
кормилец— старший брат Валентин. Клава в эти дни не
отходила от матери и думала: «Когда же я вырасту,
буду работать, помогать семье?..»
Такое время пришло. В 1931 году Клава окончила
семилетку, поступила на службу учеником счетовода и
стала учиться на вечернем отделении школы банковского
ученичества. В том же году ее приняли в комсомол.
Клава быстро вошла в дружный коллектив Московской
областной конторы Госбанка. Вместе с подругами
занималась спортом, работала с пионерами, ходила в
туристические походы, в музеи, участвовала в восхождении
на вершину Эльбруса.
В 1936 году при Госбанке СССР открылись курсы
планеристов. Вместе с товарищами Клава поехала на
станцию Планерную полюбоваться полетами.
Полюбовалась... и сердце ее было навсегда отдано этим
парящим птицам, авиации. Клава быстро
подготовилась, сдала экзамены по теории и стала заниматься
планеризмом.
385

В числе лучших планеристок ее направили на учебу
в аэроклуб Осоавиахима. Тяжело было совмещать
работу в банке, учебу в аэроклубе, полеты. Но Клава
преодолела все трудности и в 1937 году успешно закончила
учебу.
Аэроклуб окончен. А полеты?.. Клава не может
больше обходиться без полетов, без напряженной жизни
аэродрома с ее радостями и опасностями. Она
продолжает учиться, оканчивает школу инструкторов и в 1938
году получает свою первую группу учлетов в Реутовском
аэроклубе Московской области. Здесь полностью
развертываются ее инструкторские способности. Спокойная, с
быстрой реакцией и высоким чувством самообладания,
терпеливая и настойчивая в разъяснении и показе, она
быстро завоевывает авторитет у опытных летчиков и
учлетов.
Не все курсанты проявляли одинаковые способности.
Одним полеты давались легко, с другими приходилось
подолгу беседовать, десятки раз показывать и
рассказывать одно и то же. В таких случаях Клава никогда не
опускала рук, не допускала отсева по неуспеваемости.
За три года работы шестьдесят пять ее учеников успешно
закончили аэроклуб и поступили в военные училища
летчиков.
Летние дни насыщены до предела. С самого раннего
утра и под вечер — полеты. В перерывах — разборы,
инструктаж, тренировки, занятия, беседы...
А вечерами? Несмолкаемое веселье, спорт,
самодеятельность, игры, танцы, книги, кино... Клава еще из
пионерской организации вынесла много хороших навыков и
здесь была душой веселья. Ее любимая кабардинка,
пронесенная ею впоследствии через все тяготы войны, до
Парижа, покоряла всех, снимала у товарищей усталость,
вызывала улыбки, желание танцевать так же красиво
и лихо. Высокая, стройная, с задорным взглядом, легко
проходила она по кругу и с какой-то присущей,
по-видимому, только ей одной нежной и мягкой лихостью
произносила «Асса!» и устремлялась в водоворот танца.
* *
*
Война застала Клаву на аэродроме аэроклуба под
Москвой. Девушка сразу почувствовала, что ее место в
386

рядах активных защитников Родины, и в первый же
день подала рапорт с просьбой направить ее на фронт.
В сентябре 1941 года Клаву вызвали в Центральный
совет Осоавиахима. Здесь она узнала, что Герой
Советского Союза М. М. Раскова формирует три женских
авиационных полка. Фомичева с радостью ухватилась за
эту возможность попасть на фронт.
Клаву направили в истребительный полк. Она сама
этого пожелала ради возможности свободного
воздушного боя с врагом. Сыграла роль и своеобразная
традиция: все ее воспитанники шли в истребительную
авиацию.
Клава быстро освоила полеты на самолете УТ-2
и готовилась к вылету на боевом истребителе ЯК-9.
Но Раскова, присматриваясь к Фомичевой, к ее
характеру, выдержке, умению организовать людей, пришла
к выводу, что Клава больше подходит в
бомбардировочный полк. Клава согласилась с доводами Расковой.
Одной из первых вылетела она на сложном по тому
времени самолете «Петляков-2» и вскоре была
назначена на должность командира звена в эскадрилью
капитана Тимофеевой. Здесь ее приняли кандидатом в члены
партии. Это наложило еще большую ответственность на
молодого командира звена, придало Клаве еще большие
силы...
Женский бомбардировочный полк напряженно
готовился к боевым действиям. И вот пришло время.
С горячим желанием бить фашистов прибыли они на
один из аэродромов Донского фронта в решающие дни
уничтожения окруженной фашистской армии у берегов
Волги. И в эти дни их поразило тяжелое известие: погиб
их любимый командир Герой Советского Союза Марина
Михайловна Раскова.
Но они были на фронте. Здесь некогда предаваться
мрачным раздумьям. На фронте мстят истинным
виновникам гибели друзей. И в первые боевые вылеты бом-
бардировщики поднимались с бомбами, на которых
мелом были написаны проклятия фашистам за смерть
Марины.
В первые боевые вылеты девушки действовали в
составе групп гвардейского полка, возглавлявшихся
лучшими летчиками. Но не долго продолжалась опека.
Всего два вылета сделала Клава с летчиками-гвар-
387

дейцами. В дальнейшем она действовала
самостоятельно. Однако основным качествам ведущего группы
бомбардировщиков— умению правильно маневрировать в
зоне зенитного огня, построению захода на цель,
безупречному выдерживанию прямой на боевом курсе, не
плавному, но и не резкому уходу от цели на свою
территорию— Клава начала учиться в тех первых боевых
вылетах.
Фомичева успешно водила свое звено на боевые
задания. Не одна батарея, не одно скопление войск и
техники фашистских захватчиков были разгромлены звеном
на возвышенностях и в балках между излучиной Дона
и Волгой.
Апрель — июнь 1943 года. Плодородная Кубань в
огне сражений. На земле отборные фашистские части
упорно удерживают «Голубую линию», в воздухе с утра
до вечера длятся жаркие схватки — идет борьба за
господство в воздухе.
К этому времени полк подтянулся, окреп. Девушки
стали настоящими боевыми летчиками.
Партийно-политическая работа цементировала коллектив, вселяла в
девушек веру в победу, помогала с честью выходить из
самых тяжелых испытаний.
В эти трудные дни Клава решила навсегда связать
свою жизнь с партией Ленина. «Я должна быть членом
партии, — писала она в заявлении. — Именно сейчас, на
пороге решающих битв с врагом. Не для того, чтобы
умереть членом партии, а чтобы вместе с партией и
народом победить фашизм».
Напряженная боевая работа. Вылет за вылетом. Но
и в такой обстановке Тимофеева с Фомичевой находят
время для учебы, для отработки действий экипажей. Это
дает свои результаты: в боях на Кубани эскадрилья
успешно выполняла все боевые задания и не потеряла ни
одного экипажа. А задания были довольно сложные. Это
здесь группа Тимофеевой и Фомичевой провела успеш-*
ный воздушный бой с восьмеркой фашистских истреби-»
телей. Этот бой Главнокомандующий ВВС поставил
в пример всей бомбардировочной авиации.
Все девушки полка самоотверженно участвовали в
этих боях. За проявленное мужество и героизм их полку
было присвоено наименование—имени Героя Советского
Союза М. М. Расковой.
388

Западный фронт. Упорные бои на Смоленщине за
многострадальные Cnac-Деменск, Ельню и сам
Смоленск. Клава уже командир эскадрильи, а ее боевая
подруга Е. Д. Тимофеева — заместитель командира
полка по летной части.
Эскадрилья слетана, сколочена как единый боевой
организм. Самолеты берут двойную бомбовую нагрузку,
и один вылет эскадрильи Фомичевой можно приравнять
к вылету двух эскадрилий с таким же заданием. Но
Клаве этого мало. Все еще бывают потери от зениток,
от истребителей.
Печальный день. Соседний полк в одном бою потерял
шесть экипажей...
— Думай, Фомичева, думай! Ты командир. Тебе
нельзя так много терять, — настойчиво говорила ей
замполит полка. — Слишком хороши наши девушки, чтобы
так дорого платить за радость победы.
Клава думает...
«Наибольшие потери бомбардировщики несут на
боевом курсе, когда невозможен маневр. Мы слишком
долго идем на боевом курсе, когда зенитчикам легче
всего прицелиться... Штурманам надо больше
тренироваться, довести работу с прицелом до автоматизма».
И летчики и штурманы тренируются долго и упорно,
на земле и в воздухе...
«Не все летчики хорошо держатся в строю. Особенно
на разворотах. А оторвавшийся от строя — добыча
«мессеров»...» Клава настойчиво устанавливает причины
ошибок летчиц, помогает устранять эти ошибки.
«Нет еще достаточного огневого взаимодействия в
группе при атаках истребителей. Стрелки и штурманы
ведут огонь по своему усмотрению...» И снова
дополнительные занятия, практические стрельбы...
Боевая сколоченность эскадрильи растет от вылета
к вылету.
Однако не все можно предусмотреть, не всегда
человек может избежать несчастья.
17 сентября 1943 года. Обычный боевой вылет.
Эскадрилья точно отбомбилась по заданной цели, развернулась
по направлению к своей территории. Все самолеты
идут точно на заданных интервалах и дистанциях.
389

«Хорошо идут», — подумала Клава. Дальнейшие мысли
прервал сухой треск разрыва снаряда в правой
плоскости самолета.
Клава оглянулась. Из правой плоскости била струя
бензина, тут же распылялась и оставалась за самолетом
в виде длинной полосы белого дыма. «Сейчас
загорится»,— с тревогой подумала Фомичева, а рука уже сама
потянулась к приборной доске, выключила зажигание
правого мотора.
— Маша! Веди группу. Я иду на посадку, — передала
Клава своему заместителю Долиной.
С этими словами она увела свой самолет под строй
эскадрильи, направляясь к ближайшему аэродрому на
своей территории. Бомбардировщик, как подраненная
птица, еле держался в воздухе. Он плохо реагировал па
движения рулями управления, постепенно терял высоту,
хотя левый мотор работал на полных оборотах.
«Скорей бы аэродром!..» Винт правого мотора
остановился, стал создавать дополнительное сопротивление,
и самолет все время стремился развернуться вправо.
С трудом удерживала Клава машину от этого
гибельного стремления. Она знала, что разворот в сторону
неработающего мотора сулил неминуемый срыв в штопор,
гибель самолета и всего экипажа.
Тяжело удерживать самолет. Устала, дрожит от
напряжения нога, устали руки. Вот-вот силы оставят
Клаву. Но нужно держаться! И Клава ведет самолет
дальше...
Впереди показался аэродром. Но... там взлетают и
садятся истребители. Взлетно-посадочная полоса занята,
а по бокам ее все поле изрыто воронками от бомб. «Что
же делать? Сейчас и левый мотор остановится...»
На миг полоса освободилась. Скорей, скорей на
посадку!..
Шасси, щитки выпущены... Высота... «Добирай,
добирай, Клава!.. — командует себе Фомичева. — Так, хо*
рошо!»
Бомбардировщик стремительно бежит по земле. И
вдруг удар, еще удар, и самолет, попавший стойками
шасси в воронку от бомбы, капотирует.
Клаве запомнился оглушительный взрыв, и все
замолкло.,,
390

Казалось, экипаж погиб. Но находившиеся
поблизости солдаты бросились к горящему самолету и с риском
для жизни вытащили обгоревших, тяжело израненных
девушек.
Долго они находились между жизнью и смертью, од-
нако молодость, здоровье победили, и в январе 1944 года
Фомичева вернулась в полк.
На фронте затишье. Войска кропотливо готовятся к
новому наступлению. И Клава сразу же включается в
эту подготовку.
Весной 1944 года полку было присвоено гвардейское
звание. Тогда Клава вместе со всеми поклялась с еще
большей отвагой уничтожать ненавистного врага,
незапятнанной донести честь расковцев до самой победы.
А победа в этом году казалась такой близкой...
На рассвете 23 июня 1944 года мощный удар армады
бомбардировщиков по основным пунктам фашистской
обороны возвестил о начале полного освобождения
Белоруссии. Клава Фомичева вела свою эскадрилью в
составе этой колонны. Давно ставшая обычной для
девушек, дополнительная загрузка удвоила силу бомбового
удара эскадрильи.
Во втором вылете эскадрилья Фомичевой должна
была нанести удар по одному из важнейших опорных
пунктов, задержавшему атаку наших войск. Клава и
штурман эскадрильи Галя Джунковская хорошо изучили эту
цель во время недавнего разведывательного полета. Цель
приближалась, пора становиться на боевой курс —
осталось минимальное время для работы штурмана с
прицелом, для выдерживания самолета в строго
прямолинейном полете. Действительно, в наушниках послышалось
короткое слово:
— Боевой!..
И тут же все небо — впереди, с боков, сверху и снизу
эскадрильи — покрылось облачками разрывов зенитных
снарядов. Они рвались везде. Уйти, отвернуть от них в
сторону невозможно. Нужно идти точно по прямой,
иначе бомбы не попадут в цель, весь вылет пройдет зря...
Клава стиснула зубы, старалась не смотреть на близкие
разрывы — страшно все-таки! — сосредоточила все
внимание на пилотировании самолета.
391

Удар в плоскость... Еще... В ногу... Клава невольно
оглянулась и увидела пламя, охватившее левую
плоскость. Прямым попаданием снаряда был пробит и
подожжен левый мотор, убит стрелок-радист, сама Клава
ранена в ногу.
Но Фомичева продолжала вести самолет по прямой.
«Еще минута — полторы, и Галя сбросит бомбы... Сей-
час...»
— Держись, Клава, сейчас сброшу! — подбадривает
подругу Галя, прильнув к бомбовому прицелу.
Вся эскадрилья идет в строю, как и прежде.
Подруги с других бомбардировщиков видят, что самолет ко*
мандира горит. Но что они могут сделать? Чем помочь?
Клава посматривает на пламя, подбирающееся к
кабине, считает оставшиеся до цели секунды полета. Как
долго они тянутся, как медленно приближается цель!..
Наконец самолет рванулся вперед и вверх: Галя
сбросила бомбы. Не дожидаясь доклада Джунковской,
Фомичева резким разворотом вправо со снижением идет
к своей территории, пытается сбить пламя. Но уже
поздно...
Выпрыгнуть с парашютом? Нельзя! Внизу фашисты.
Лучше смерть в огне...
— Тяни... тяни... — шепчет Галя. Она тоже считает,
что лучше мучительная смерть, чем «спасение» в плену.
Гитлеровцы не хотят упустить добычу. Горящий
самолет идет в сплошных разрывах зенитных снарядов.
Вот они, совсем рядом. Но Клава не маневрирует. Нет
времени на маневр. Вот-вот могут взорваться баки, и
тогда конец... Скорее на свою территорию!..
ПЕ-2 со снижением, на большой скорости идет к
линии фронта. Пламя обжигает руки, лица девушек.
«Кажется, довольно! Мы у своих!» — Клава дает
команду приготовиться к прыжку и сбрасывает фонарь
кабины. Сильный поток воздуха отклонил пламя от
лица, свободнее стало дышать. Но этот же поток прижал
Галю к задней стенке кабины...
— Галя, прыгай! Прыгай!..
Маленькая, хрупкая, Галя Джунковская не может
справиться со встречным потоком воздуха. Клава
пытается помочь ей, но тут новое несчастье — лямка Гали-
ного парашюта зацепилась за какой-то рычаг.
Неуправляемый самолет падает. Все ближе и ближе земля..,
392

Клава бросает мимолетный взгляд на высотомер
(всего двести метров!.. Парашют только-только
раскроется!..), хватается за лямку Галиного парашюта, и они
вместе вываливаются из кабины. Высота около ста
пятидесяти метров. Скорее найти кольцо... Рывок... Еще
миг — и земля.
Рядом приземлилась Джунковская. Неподалеку упал
самолет.
Пехотинцы заботливо расстелили шинели и уложили
на них раненых, обгоревших Фомичеву и Джунковскую.
Клава приподнялась, посмотрела на подругу и
ужаснулась:
— Джун! Укол немедленно! И, ради всего, не трогай
лицо! У тебя вся кожа слезла! Крепись, Джун, теперь
все в порядке.
Снова госпиталь, мучительное лечение.
И Клава, и Галя стремились как можно быстрее
вернуться в строй, продолжать громить фашистов. И 28
августа они уже снова были в боевом полете в небе При-
балтики во главе своей эскадрильи. Здесь при
освобождении Литвы, Латвии, при разгроме фашистов в
Восточной Пруссии еще больше проявилось воинское
мастерство Клавы Фомичевой.
Казалось, война идет к концу, сопротивление
гитлеровцев должно было ослабевать. В действительности же
в Прибалтике девушки встретились с обратным
явлением. Особенно много зенитной артиллерии и
истребителей было сконцентрировано для прикрытия порта
Лиепая, через который снабжались фашистские армии в
Прибалтике.
Тяжелы для летчиков были полеты в глубокий тыл
фашистов на бомбежку этого порта. У девушек даже
сложилась поговорка: «Кто на Либаву не летал, тот и
горя не видал».
Задание — дивизионной колонной эскадрилий
бомбить порт Лиепая. Клава ведет свою эскадрилью в
самом хвосте колонны. Что может быть хуже такого
положения? Зенитки ко времени подхода последней
эскадрильи успевают хорошо пристреляться, бьют особенно
точно. И для истребителей противника замыкающая
393

группа — самый лакомый кусочек. Ведь летчики, штур*
маны и стрелки последней эскадрильи могут
рассчитывать только на свои силы. Никто из летящих впереди
не сможет поддержать их огнем своих пулеметов —
слишком велика дистанция... А тут, как назло, и
облачность очень высокая — выше пяти тысяч метров. Не
уйдешь при случае в облака...
Бомбардировщики зашли на порт со стороны моря.
Так они рассчитывали меньшее время находиться в зоне
зенитного огня. Но в воздухе сразу же потемнело от
разрывов зенитных снарядов. Кажется, они рвались
совсем рядом с самолетами, среди них. Однако
бомбардировщики шли и шли своим курсом. Зенитки... Поднялись
истребители фашистов... Какое сердце не дрогнет в этом
аду? Даже в обычном полете трудно удержать самолет
в режиме строго прямолинейного полета без
колебаний по скорости и высоте в течение двух-трех минут,
необходимых для точного бомбометания. И тем не
менее Клава вела самолет особенно точно. Минуты на
боевом курсе среди этой массы разрывов, когда машину
то и дело подбрасывало взрывной волной, казались
вечностью.
Наконец цель! Бомбы сброшены. И вся эскадрилья,
словно связанная невидимой нитью, плотным строем
уходит от цели.
Клава решила не повторять маневр идущих впереди
групп. Все уходили со снижением, разворачивались
влево. Клава же повела эскадрилью с набором высоты и с
правым разворотом. Так ей сразу же удалось оторваться
от разрывов снарядов. Истребители тоже не пошли за
ними. Все больше высота. Вот уже четыре тысячи
пятьсот, пять тысяч, пять тысяч двести метров. Наконец
кромка облачности.
Эскадрилья идет все таким же плотным строем.
Фомичева все время оглядывается, осматривает строй.
У всех все в порядке. Клава не может скрыть радости
от удачно проведенного вылета, улыбается и все время
повторяет: «Ну молодцы! Вот молодцы!»
Эту радость не смогли омрачить даже слова
Джунковской:
— Клава! Похоже, что я не знаю, где мы
находимся...— Галя тоже переживала радость удачного вылета и
некоторое время не следила за ориентировкой,
394

— Ну-ну, что это ты вдруг выдумала? Давай смотри
внимательно, и все будет в порядке! — весело ответила
Фомичева.
Бодрый тон командира успокоил Галю, и через
некоторое время она восстановила ориентировку.
* *
Победа! Полная победа над коварным врагом.
В Москве — парад Победы. Клава—участник парада.
И здесь она узнает о награде Родины. Ей, Клавдии
Яковлевне Фомичевой, присвоено звание Героя
Советского Союза.
Отгремели раскаты войны. Перед народом встали
новые задачи. И первая из них — борьба за мир, за
вечную дружбу народов. И Клава в составе делегации
Советского Союза отправляется в Париж на
учредительный конгресс Международной демократической
федерации женщин.
Клаве не привелось высказать с трибуны все
наболевшее в душе. За нее и за всех советских женщин
это сделали другие. Но в ее лице делегаты конгресса
увидели, что собой представляет женщина Советской
России. Во время теплых, задушевных бесед в
кулуарах конгресса Клава с гордостью и любовью
рассказывала о простых советских людях, об их помыслах
и надеждах.
А в веселую минуту на одной из товарищеских
встреч, когда делегаты соревновались в исполнении
народных танцев, Клава не удержалась: в форме
капитана ВВС Советской Армии, при всех орденах и
медалях закружилась она в своей любимой кабардинке...
И эффект был такой же, как когда-то на
подмосковном аэродроме или в кругу фронтовых друзей. Все
присутствующие, увлеченные ритмом танца и задором Кла«
вы, хлопали в ладоши и выкрикивали «Асса! Асса!>\

а. звонак#
p. нехай сердце
На бывшей Комаровке, где
еще недавно снесена последняя подслеповатая халупа
старой окраины, высятся новые красивые дома и
здания. Отсюда, прямо от центра одной из красивейших
площадей столицы Белоруссии, берет начало самая
молодая улица — улица Веры Хоружей.
И кажется, где-то на одной из будущих площадей
встанет на гранитном пьедестале, в бронзе строгая,
скромная, простая белорусская женщина, простирая
руки вперед, — женщина, чье пламенное сердце, чья
героическая жизнь отданы Родине, партии, народу вместе
с последним ударом сердца, вместе с последним
дыханием.
Бессмертна память о Вере Хоружей в сердце
народа! Подвиг ее всегда будет служить примером для
молодых поколений.
Детские годы ее прошли под грохот снарядов
империалистической войны, и окончились они тогда, когда
по улицам провинциального городка Мозыря, гулко
отдаваясь острой болью в юном сердце, прогрохотали по
булыжным мостовым кованые сапоги кайзеровских
солдат. И тогда возникло у пятнадцатилетней Веры
страстное желание стать в ряды тех, кто с оружием в руках
грудью своей отстаивал святое дело революции, стать
активным борцом за ее утверждение на земле родной
Белоруссии.
396

Это желание привело ее в 1920 году в комсомол, а
через год — в ряды партии.
Перед партийным собранием предстала девушка
невысокого роста, ничем особым не приметная, с коротко
остриженными пепельными волосами, со вздернутым
носом, с живыми, умными, проницательными глазами.
Немного смущаясь и краснея, она четко и коротко
отвечала на вопросы коммунистов.
Несложна биография человека в восемнадцать лет.
Вот она: родилась в 1903 году в городе Бобруйске,
детство прошло в Мозыре, училась сначала в гимназии,
потом в школе второй ступени, окончила ее в 1919
году. Работала батрачкой у кулаков. Потом стала
сельской учительницей в Полесье. Вместе с комсомольскими
отрядами ЧОН добровольно участвовала в боях против
банд Булак-Булаховича. Работала сначала в Мозыр-
ском, потом в Бобруйском укоме комсомола
заведующей политпросветотделом. Вот и все.
Коммунисты единогласно приняли Веру Хоружую
в члены партии, зная, что за скромностью
восемнадцатилетней комсомолки кроется пламенная душа
патриотки, до конца преданной делу революции.
Безграничная вера в людей, блестящие
организаторские способности, личное обаяние выдвинули Веру
в ряды комсомольских вожаков тех лет.
По окончании совпартшколы она работает в ЦК
комсомола Белоруссии. К этому же периоду относятся
ее первые литературно-публицистические выступления в
печати. Страстные и волнующие строки ее статей,
полных молодого задора, воспринимались молодежью тех
лет как боевой призыв к действию. Они обратили на
себя внимание видных писателей того времени, дружба
с которыми благотворно повлияла на развитие ее
литературных способностей. Вскоре она становится
редактором комсомольской газеты «Малады араты» («Молодой
пахарь»).
Но недолго задержалась Вера Хоружая на этой
работе. Все чаще и чаще приходили вести (а иногда и
живые люди) из Западной Белоруссии, насильственно
отторгнутой белопольскими оккупантами от Советской
Белоруссии, о бесстрашной борьбе трудящихся на
«Кресах всходних» против буржуазно-помещичьего
угнетения, о славных делах молодой Компартии Запад-
397

ной Белоруссии (КПЗБ) и белорусских и украинских
комсомольцев.
Всегда стремясь туда, где труднее, Вера Хоружая
осталась верной себе и на этот раз. В начале 1924 года
она исчезла из Минска. Долгое время мы ничего не
знали о ее судьбе. И только в начале 1927 года стало
известно о позорном для панской Польши «процессе
тридцати одного» в Бресте и о Вере Хоружей,
приговоренной за подпольную революционную деятельность, за
принадлежность к Коммунистической партии к шести
годам тюрьмы. Позже, во время «процесса ста
тридцати трех» в Белостоке, Вера Хоружая была
приговорена к восьми годам каторжного тюремного
заключения.
Так пламенное сердце девушки-комсомолки привело
ее туда, где непокоренный белорусский народ поднял
знамя борьбы против польской буржуазии и помещиков.,
за свое национальное и социальное освобождение. Так
стала молодая коммунистка на трудный и опасный путь
подпольщицы.
Вере Хоружей приходилось жить и действовать в
особенно страшных условиях: полицейский террор в
Западной Белоруссии был несравненно сильнее, чем в
Польше, условия для конспиративной деятельности
намного сложнее.
С первых месяцев своей деятельности в подполье
она была секретарем ЦК комсомола Западной
Белоруссии. Вскоре ее избрали в состав ЦК комсомола
Польши и в ЦК Компартии Западной Белоруссии. Ее
организаторская и политическая роль в широком движении
революционных масс трудящихся и революционной
молодежи, которое вопреки репрессиям росло с каждым
днем в Западной Белоруссии, была огромна.
Приговор фашистского судилища, продолжавшегося
с 10 по 17 января 1927 года, осужденные встретили
пением «Интернационала», организовав в зале по
инициативе Веры Хоружей политическую демонстрацию,
которая была поддержана трудящимися Бреста за
стенами суда.
Ни тяжелый приговор суда, ни жестокий тюремный
режим не сломили волю Веры Хоружей. Она и за
тюремными стенами продолжала борьбу, являясь членом
партийного комитета тюрьмы.
398

В 1930 году Вера Хоружая была награждена
орденом Трудового Красного Знамени за выдающиеся
заслуги в революционном движении в Западной
Белоруссии. Имя ее и подвиг во имя торжества
коммунистической правды на земле волновали сердца молодого
поколения всей Советской страны.
И когда в сентябре 1932 года по договоренности
между правительствами СССР и Польши был
произведен обмен политическими заключенными и Вера
Хоружая вместе с другими прибыла в Минск, восторженная
молодежь устроила ей огромную демонстрацию. Веру
Хоружую буквально на руках вынесли из вагона. Ее
пламенная речь на митинге вызвала бурю восторга,
потрясла всех присутствующих.
С новой энергией приступает Вера Хоружая к
работе: сначала в редакции подпольных изданий ЦК
КПЗБ, затем уезжает в Казахстан, на Балхашстрой.
А в 1939 году, после освобождения Западной
Белоруссии и воссоединения белорусского народа в единую
семью, она направляется в те места, где прошла ее
молодость, где закалялась ее воля в революционной
борьбе, где вместе с борющимся народом шла она
тернистыми тропами подпольщицы-коммунистки навстречу
вот этому долгожданному, радостному событию. Вера
работает сначала в Телеханах в райкоме партии, потом
в Пинске в обкоме партии.
Это было счастье. Счастье жить на освобожденной
земле родной Белоруссии, среди свободного народа, за
свободу которого столько принесено жертв. Счастье
строить новую жизнь вместе с народом. Счастье
ощущать локоть настоящего друга, любимого человека,
сильного, понимающего, чем живет и бьется сердце
твое. Таким был Сергей Гаврилович Корнилов, бывший
военный летчик, работавший в Пинском горкоме
партии, который стал другом и мужем Веры Хоружей.
Но недолго пришлось Вере Захаровне наслаждаться
прелестью мирной спокойной жизни, почувствовать
семейный уют, ласкать свою милую дочурку Аню и
с материнским трепетом ожидать прихода нового
человека.
22 июня, в первый же день войны, по Пинску, как и
по другим западным городам, фашистской авиацией
были нанесены воздушные удары,
399

— Ну что же, Вера, будем воевать! — сказал Сергей.
В тот же день они были в обкоме партии. Там
встретились они со старым знакомым по западнобелорус-
скому подполью, партизаном гражданской войны и
командиром артиллерийского дивизиона
Интернациональной бригады в республиканской Испании Василием
Захаровичем Коржем. Несколько фраз, которыми
обменялись друзья, было достаточно, чтобы понять друг
друга. Корж спешил к секретарю обкома. Вскоре он
появился в приемной с разрешением на создание партизанского
отряда. И первыми в списке этого отряда были Вера
Хоружая и Сергей Корнилов.
Враг перешел границу. Было видно, что скоро
начнутся бои за Пинск. Началась эвакуация города.
Ввиду повреждения железнодорожных путей вражеской
авиацией женщины, старики и дети отправлялись на
восток на небольших барках по реке Пине, а дальше —
по Припяти...
И вот стоит Вера на берегу реки, прощально машет
рукой своей милой дочурке и матери, а у самой грустью
налились глаза: что ждет их впереди? Доплывут ли?
А что станется с теми, кто остался защищать город? Но
раздумывать было некогда: враг уже недалеко. Вера,
проводив семью, всецело отдалась организаторской
работе. Она подбирала людей и направляла в горком
партии. Вскоре партизанский отряд в шестьдесят
человек во главе с Василием Коржем был готов к боевым
действиям. Сергей Корнилов вовглавил одну из боевых
групп.
И враг испытал силу первых ударов партизан,
которые вместе с воинами Красной Армии защищали
город. На Логишинском тракте была остановлена
танковая колонна гитлеровцев. Партизаны Чуклай и Соло-
хин вместе со своим командиром Сергеем Корниловым
подбили немецкий танк. Это был первый окрыляющий
успех. Бои продолжались. Через несколько дней
немецкое командование бросило на город кавалерийские
части. Бой с ними произошел возле бывшего имения
Заполье. Группа Корнилова выдвинулась вперед и
заняла оборону. После первых залпов конники
растерялись, но на помощь им из лесу мчались новые
эскадроны. Наступление поддерживали артиллерия и
минометы. Сергей Гаврилович Корнилов, отбивая атаки, сна-
400

чала был ранен в плечо, вторая пуля ранила его в
ногу, а третья пробила грудь. Когда поступила команда
отходить, Корнилов был уже в бессознательном
состоянии. Партизан Чуклай взвалил его на спину и пополз.
Нордман и Беркович отстреливались от вражеских
автоматчиков, которые наседали со всех сторон.
Спасти мужа Веры Захаровны не удалось. Когда
партизаны вышли в безопасное место, он был уже
мертв.
Командиру отряда Василию Коржу передали только
партбилет и оружие Корнилова. Больно сжалось
сердце. Как сообщить Вере Захаровне эту печальную весть?
— Говори все. Я выдержу, — тихо сказала Вера.
— Он сражался как настоящий герой... И погиб как
герой... Ты можешь гордиться им...
Отряд уходил на новое задание, и Вера решила
заменить мужа в строю.
— Я пойду с вами! — твердо сказала она командиру
и, может быть, именно в эти минуты во всей полноте
поняла смысл слов Долорес Ибаррури: «Лучше быть
вдовой героя, чем женой труса...»
Партизанский отряд продолжал борьбу, но
командира не оставляла мысль, как помочь боевому
товарищу, как убедить Веру, что ей необходимо уйти в
советский тыл. Ведь она ждала ребенка. Но Вера и слышать
не хотела об этом. В конце концов выход был найден.
Отряд остался далеко в тылу врага без боеприпасов,
слабо вооруженным. Необходимо было связаться с ЦК
Компартии Белоруссии, с командованием фронта.
Выполнить это ответственное задание было поручено Вере.
Не знала Вера Захаровна, что в пакете среди
документов содержалась просьба к секретарю ЦК
обязательно эвакуировать ее в советский тыл.
Тяжелый путь по тылам врага прошла группа
партизан во главе с Верой, пока добралась до линии
фронта. Партизаны тонули в реке Птичь, ползком
пробирались через дороги, контролируемые немцами, но дошли
до цели. В тылу врага Вера увидела все ужасы
фашистской оккупации, страдания сроего народа.
Впоследствии она писала о пережитом в те тяжелые дни: «Я
поняла, что ты, Беларусь моя, дороже самого дорогого,
что, тебя любя, можно собственное сердце рвать на
части, быть сильнее самого себя». И Вера дала клятву
15 Героини. Вып. 2 401

сражаться с врагом до последнего дыхания, до полного
уничтожения захватчиков.
За линией фронта она сразу же встретила своего
старого друга — одного из руководителей бывшего за-
паднобелорусского подполья Сергея Осиповича При-
тыцкого.
— Мне нужно срочно найти ЦК и штаб фронта.
Пинскому партизанскому отряду необходимы
боеприпасы, оружие и медикаменты. Нужна политическая
литература. Я все это должна отправить в отряд.
И только потом она рассказала товарищу о своем
личном горе, о смерти мужа...
В ЦК КПБ Вере Захаровне предложили ехать в тыл.
— Туда или сюда? — настороженно спросила она.
— Конечно, сюда, в советский тыл, — ответили ей.—
Отряд мы обеспечим всем необходимым. А вы поезжайте.
Она не ожидала такого поворота дела. Если бы
заранее знала, что так случится, то, конечно, не ушла бы
из отряда. Пришлось ехать сначала в Москву, а потом
в город Скопин Рязанской области. Там жила ее сестра
Люба, там теперь была мать, дочурка Аня и вторая
сестра— Надя. Семья Веры Захаровны прожила в Скопи-
не до октября 1941 года. Там и родился у нее сын,
которого в память погибшего отца она назвала Сережей.
В начале октября фронт начал приближаться к
Рязанской области. Вера со своей семьей эвакуировалась
в село Усть-Буба Сивенского района. Пермской области.
В местном колхозе ей пришлось работать счетоводом.
И эта скромная работа пришлась ей по душе: нужно
делать все, чтобы помочь Родине. А она, имея на руках
маленького сына, теперь большего сделать не могла.
Только долгими осенними и зимними вечерами она
жадно впивалась в газеты, слушала радио, глубоко
переживала каждую удачу и неудачу на фронтах, а потом
делилась с колхозниками своими впечатлениями и
мыслями. Пламенное сердце патриотки не давало ей ни
минуты покоя.
И вот тогда, когда у Веры Захаровны созрела
твердая мысль опять уехать на фронт или в тыл врага, в
семье произошел памятный сердечный разговор.
— Как же ты поедешь?! — удивилась сестра. — Ты
же мать, ты же имеешь обязанности перед своими
детьми!
402

— Да, я их люблю больше своей жизни, но пойми,
сестрица моя родная, я же не только мать, я
коммунистка. Разве я имею обязанности только перед моими
двумя детьми? А миллионы других — белорусских,
украинских, литовских, эстонских детей, которых пытают
фашисты, бросают живыми в огонь, закапывают в
землю? Кто же должен их спасать?.. — ответила Вера.
— Делай, доченька, как подсказывает тебе твоя
совесть,— вмешалась мать. Она обещала присмотреть за
ее детьми, воспитать ей «сына-партизана», только чтобы
она скорее возвращалась живой и здоровой...
На этом семейный совет был окончен. Вера
Захаровна уехала в Москву, затем в ЦК Компартии
Белоруссии.
В ЦК Веру Захаровну попробовали убедить
возвратиться обратно, предлагали любую работу в советском
тылу, но Вера была непоколебима. Ее звала
растерзанная Белоруссия, жгли душу страдания народа.
Много раз Вера Захаровна приходила в ЦК,
повторяла свою просьбу и получала отказ. Но она была
настойчива. Приходила опять и опять и требовала.
— Начнем сначала... — И выкладывала свои веские
аргументы: она, как никто, имеет огромный опыт
подпольной борьбы, владеет многими языками, в том числе
и немецким, она уже партизанила... И она
коммунистка...
Наконец с ней согласились. Сначала Вера
Захаровна выполняла ответственную работу в штабе
партизанского движения по подбору кадров, потом
скомплектовала группу девушек для подпольной работы в тылу
врага.
...Автомашина увезла эту группу девушек к линии
фронта. Вера Захаровна теперь была уже Анной
Корниловой. Под таким именем предстояло ей работать
в тылу врага, в оккупированном прифронтовом
Витебске.
Вместе с Верой ехали Софья Панкова — подруга по
западнобелорусскому подполью и тюрьме, Евдокия Су-
ранова, Мария Яцко, Анна Иванькова и другие. Они
любили и уважали Веру, гордились своей
руководительницей, готовы были идти с ней на подвиг.
В конце августа группа Веры была уже у линии
фронта и связалась с опергруппой партизанского
15* 403

движения, которая должна была помочь им пробраться
в Витебск.
Обстановка на этом участке фронта к тому времени
сложилась для партизан не совсем благоприятная. Во
время зимнего наступления в феврале 1942 года части
4-й ударной армии вплотную подошли к Витебску. Но
из-за зимнего бездорожья в лесистой местности
фронтовые тылы далеко отстали. Наступление
приостановилось. Однако одно из наших соединений вплотную
подошло к партизанской зоне. В результате образовались
так называемые «витебские ворота», сыгравшие
большую роль в развитии партизанского движения в
Белоруссии и Прибалтике. Партизаны Витебщины
установили непосредственный контакт с фронтовыми частями,
свободно передвигались в советский тыл, снабжали
армию людским составом, продуктами и фуражом, а
сами пополнялись оружием и боеприпасами. В свою
очередь, армейские разведчики, группы партизан и целые
отряды проходили во вражеский тыл для еще более
широкого развертывания всенародной партизанской
борьбы.
Такое положение длилось недолго. Немецкое
командование подтянуло силы и бросило на этот участок
фронта, чтобы закрыть образовавшуюся брешь.
Начались жестокие бои и блокада партизанской зоны. Ценой
больших усилий к концу лета 1942 года немцам удалось
потеснить партизан, а впоследствии и совсем закрыть
«витебские ворота».
В это время возле самых «ворот», в партизанском
местечке Пудоть, и появилась группа Веры Хоружей.
Партизаны владели многими тропами через линию
фронта. Этим и поспешила воспользоваться Вера.
Вскоре из партизанской зоны сюда прибыл
ответственный организатор обкома партии по работе среди
партизан. Небольшая группа Веры Хоружей вместе с ним
благополучно перешла линию фронта и очутилась на
торфопредприятии «XX лет Октября», где базировался
партизанский отряд Бирюлина.
Витебск находился совсем рядом. Но одно дело —
видеть цель, а другое — достичь ее. Оккупированному
Витебску, который находился у линии фронта, немцы
придавали особое значение, считали его вторыми
воротами на Москву, после Смоленска. Город был наполнен
404

войсками. Создалась очень сложная обстановка. Здесь
кроме гестапо и обычных оккупационных властей и
карательных органов вовсю действовали полевая
жандармерия, усиленная явная и тайная полиция из
предателей Родины. Принимались особые меры, чтобы
избежать проникновения в город советских партизан,
подпольщиков и разведчиков. Был налажен строгий учет и
перерегистрация всего населения, установлена особая
система пропусков. Каждую ночь проводились облавы
и проверки документов. Все подозрительные
немедленно задерживались и отправлялись в СД для проверки.
А оттуда путь был на расстрел, в тюрьму или в
концентрационный лагерь... Даже самые опытные
конспираторы не могли долго продержаться в городе.
Трудность заключалась еще и в том, что нельзя было
пользоваться радиосвязью.
Служба пеленгации в городе работала очень точно.
Подполье должно было поддерживать связь со
штабами только через связных.
Секретарь Витебского подпольного горкома
учитывал всю сложность этой обстановки и на настойчивые
требования Веры ускорить отправку ее в Витебск
отвечал:
— Мы еще не готовы принять вас в городе. А
рисковать вашей жизнью не имеем права... Подождите еще
немножко.
— Мне стыдно перед ЦК» перед товарищами, что я
столько времени сижу без дела...
Подпольный горком усиленно искал пути
переброски группы в Витебск, налаживания надежной связи
с ней.
В конце концов местная жительница Клавдия Бол-
дачева, которая потом стала работать связной под
кличкой Береза, взялась проводить группу Веры в
город.
Сначала пошли Тоня Ермакович и Дуся Суранова,
у которой возле военного кладбища на Тракторной
улице жили родственники Воробьевы. И вот пришла
долгожданная минута. Девушки благополучно
добрались до города. Дуся встретилась с родственниками и
осталась у них, чтобы подготовить встречу и Вере, а
Тоня и Клава возвратились в лагерь.
405

Итак, в путь[ Теперь ничто не могло удержать Веру
Захаровну. 1 октября она была уже в Витебске, в
незнакомом городе, что называется, в самом логове
зверя. Ее, как родную, приняла семья Воробьевых. Они
жили в небольшом домике с садиком, на тихой
каменистой Тракторной улице, расположенной между
центром города и Западной Двиной. Семья была большая:
мать Мария Игнатьевна, сын Василий с женой Агафьей
и двумя детьми и невестка Анна. Во дворе стоял еще
один домик, где жили дочь бабушки Зина с мужем.
Василий работал на хлебозаводе и на свой скудный
заработок содержал всю семью. Жили они впроголодь, но
в гостеприимстве Вере не отказали.
Есть такая хорошая поговорка у белорусов:
«Садитесь, гостем будете!»
Этими словами и встретили Веру в доме
Воробьевых, только невестка Аня как-то недружелюбно
посмотрела на непрошеных гостей. Этот взгляд не ускользнул
от Веры, и она начала сторониться Ани. Семья была
дружная, трудовая. Василий охотно согласился
помогать Вере и впоследствии выполнил не одно важное
задание, а квартира его семьи стала основной явочной
квартирой группы Веры.
Неутомимая Вера Захаровна сразу же ушла с
головой в подпольную работу. Она не знала ни минуты
покоя, проверяла данные ей для связи адреса местных
людей, оценивала их качества, прикидывала, на кого
можно положиться в своей работе, заводила
знакомства, изучала обстановку. Ей приходилось
прикидываться то сельской женщиной, пришедшей в город к
родственникам, то прибалтийской немкой, то местной
жительницей. Ее цель была прочно обосноваться в
городе, если возможно, создать швейную мастерскую, где
бы работали ее девушки, а для этого им обещали
перебросить из партизанской зоны швейные машины.
Потом развернуть активную борьбу, уничтожать врага,
вести политическую работу среди населения, добывать
разведывательные сведения для Красной Армии и
партизан, информировать ЦК партии и обком о
положении в тылу врага.
Через несколько дней она уже сообщала в горком,
что почва для работы подготовлена, что находится
на месте и встретила преданных людей, Вокруг нее
406

сгруппировалось двадцать человек активных работников.,
Вера и ее люди проникали на железнодорожный узел и
аэродром, на предприятия и в учреждения города. От
зоркого глаза патриотов не ускользало ни одно более
или менее важное событие и мероприятие военного и
оккупационного порядка. На все нужно было
реагировать быстро и смело. И Вера тут была неутомимой.
Вот она заходит к двум старушкам учительницам по
рекомендации товарищей:
— Если можете, покормите и приютите...
Потом, видя их настороженность, говорит:
— Вы не беспокойтесь: у меня есть паспорт...
Милая обворожительная улыбка серых глаз,
поседевшие, как будто тронутые первой изморозью светлые
волосы и спокойные задушевные слова делают свое
дело. Симпатии завоеваны, и они становятся хорошими
друзьями.
Сегодня Вера была у учительниц в кофточке
салатного цвета и темно-синей юбке. Завтра уже одна из
учительниц встретила ее на Смоленском рынке в
жакетке, пальто и берете. Она с грустью смотрела на трех
повешенных. На перекладине виселицы прибита доска
с надписью на немецком и русском языках: «Мы
украли хлеб и картошку, предназначенные для германского
населения, не потому, что были голодны, а потому, что
хотели спекулировать, наживаться». Две женщины
говорят:
— А как было на самом деле, кто его знает. —
И обе тяжело вздыхают. Толпа загудела. Сквозь нее
прямо на людей идут немецкие офицеры с
фотоаппаратами. Они с разных сторон начинают фотографировать
повешенных. Завыла сирена.
— Советские самолеты! — радостно кричит
мальчишка.— Вон, вон летят!
— Они, видно, заметили, что здесь немцы, —
высказывает свои соображения старушка. — Вот и летят
бомбить их...
Офицеры сразу садятся в машину и быстро
уезжают...
В письмах в ЦК Вера обобщает свои наблюдения:
«Люди живут в таких условиях, что на заработок
существовать невозможно, и поэтому крадут все, что
только можно... Пекари крадут хлеб, сапожники — кожу,
407

машинистки—бумагу, шоферы — бензин и все, что
перевозит железная дорога. Умеют моментально расхватать
платформу медного лома и сдать его немцам вторично...
Все это окрашивается своеобразным патриотизмом:
ведь немцам от этого вред».
Веру в первую очередь волновала судьба людей, их
горести и несчастье. Когда начался массовый
принудительный угон советских людей в Германию, подполье
во главе с Верой Захаровной сделало все, чтобы
сорвать это мероприятие. Патриоты уничтожали
документы на бирже труда, взорвали паспортный стол в
городской полиции, переправляли людей, иногда целыми
семьями, в партизанскую зону, нападали на эшелоны.
Большая помощь оказывалась военнопленным, которым
удавалось бежать из лагерей. Их сначала прятали в
городе, а потом при первой возможности отправляли к
партизанам.
Сотни людей были подняты на борьбу. На
аэродроме минировались самолеты, готовился взрыв немецкого
кинотеатра, минировались входы в немецкие
бомбоубежища. На железнодорожном узле постоянно
действовали группы диверсантов-железнодорожников. И,
несмотря на аресты и расстрелы, почти ежедневно под откос
летели немецкие воинские эшелоны, происходили
крушения.
Самый большой и чувствительный удар был нанесен
по гарнизону и военным объектам оккупантов накануне
октябрьских праздников. Подполье тщательно
подготовило план города, где были точно указаны наиболее
важные военные объекты оккупантов, жилые кварталы,
которые нужно было беречь от бомбежки. Все это
передали командованию Красной Армии с просьбой
прислать авиацию. В назначенное время подполье также
готовилось принять участие в операции:
сигнализировать самолетам, нападать на военные объекты,
повредить железнодорожные пути и стрелки, чтобы немцы
не могли угнать эшелоны со станции, уничтожать
склады с горючим и боеприпасами.
Темной осенней ночью началась воздушная
тревога. Немцы попрятались в бомбоубежища, только
зенитки устремили огонь в небо. Гул самолетов все
нарастал. Началась бомбежка. Подполье да и население
вышли на улицу. Город осветился ракетами, бомбы
408

попадали в цель. Сигналы патриотов доходили до
летчиков...
«Друзья мои! — сообщала впоследствии Вера. —
Невозможно вам передать наши переживания в эти часы.
Радость за то, чго они прилетели, страстное желание
им успеха, тревога за мирных жителей, бешеная злоба
к зенитчикам, открывшим ураганный огонь,
мучительное беспокойство за летчиков, желание прикрыть их,
помочь бить прямо в цель, в проклятые гнезда, не
промахнуться...
— Летите, летите, мои родненькие, бейте их,
проклятых. Бейте сотнями, — шепчет соседка. — Дай бог
вам счастья, удачи...
— Спасибо, миленький, — после оглушительного
свиста и взрыва бомбы продолжает она. — Хорошенько
дай еще и еще. В фельдкомендатуру, в управу, по
аэродрому... Бей их сотнями, их самих, их машины, их
орудия...»
В результате бомбежки был разрушен и сожжен
штаб дивизии, на аэродроме сгорел склад боеприпасов
и несколько самолетов. Бомбы попали в офицерский
дом и офицерскую столовую, на полотно железной
дороги, в орте- и фельдкомендатуры, на склад горючего,
в блиндажи, где прятались немцы, на автомашины
возле дома специалистов, в железнодорожные составы с
амуницией и горючим...
Славно поработали в эту ночь и витебские патриоты.
Такие согласованные действия советской авиации и
городского подполья за время пребывания Веры
Захаровны в Витебске осуществлялись несколько раз.
Конечно, все это не могло пройти мимо внимания
немцев. Ведь кроме практических боевых действий в
такие ночи бомбежек патриоты проводили и другие
операции. Систематически улицам, переименованным
немцами на свой лад, возвращались прежние названия,
чтобы подчеркнуть, что эта земля была, есть и будет
советской. Распространялись листовки, сводки
Советского Информбюро и т. д.
Фашисты знали и чувствовали на каждом шагу, что
в городе действует сильное, хорошо организованное
боевое подполье. Аресты отдельных людей и групп их
не удовлетворяли. Им нужно было найти центр,
захватить руководителей, обезглавить подполье. Для этого
409

они использовали все средства, но долго не могли
напасть на след Веры Хоружей. Она оставалась
неуловимой.
Но вот прошло некоторое время, и от Веры начали
поступать тревожные сигналы. «Вы, должно быть,
ругаете меня за то, что до сих пор я не забрала и не
использовала мою группу, но это не по моей вине, —
писала она в одной шифровке, — с нашими документами
нельзя ни прописаться, ни устроиться на работу.
Можно только жить у очень хороших людей, готовых из-за
тебя жертвовать жизнью и семьей. Сама тоже
рискуешь каждую минуту, не из-за дела, а из-за прописки и
паспорта. Таково положение. Группу сейчас сюда
забрать нельзя. Нам здесь так жить тоже невозможно.
Нужны настоящие документы...»
Чтобы избежать провала, руководители
подпольного горкома и партизанские штабы начали готовиться к
выводу Веры и ее подруг из города на некоторое время.
Но о выходе из города она и слушать не хотела.
«Хороших людей много, — писала Хоружая. —
Правда, режим, обстановка дьявольски трудные, но мы их
все-таки проведем. В общем, я полна самых лучших
надежд, нисколько не боюсь, что меня повесят. Девчат
моих еще надеюсь использовать...»
Из города она не ушла. Вера все еще жила на
квартире Василия Воробьева на Тракторной улице. Она
подружилась с этой хорошей трудовой семьей, готовой
сделать все для успешной борьбы. И Василий, и
бабушка Мария, и Агафья стали ей помогать: принимали
связных, выполняли отдельные поручения. Только
невестка Аня держалась в стороне. И никто не знал, что
над этой дружной семьей нависла смертельная
опасность.
...Почему произошел провал и арест подпольщиков,
очень трудно судить. Неизвестно также и место гибели
патриоток. Мы не имеем об этом никаких
документальных данных, пользуемся только показаниями
свидетелей и можем лишь сопоставлять факты, проливающие
свет на трагическую гибель героев подполья Витебска.
Вот что можно рассказать о последних днях Веры
Захаровны Хоружей.
13 ноября 1942 года Вера ожидала связных из
партизанской зоны, от подпольного горкома КПБ. Когда
410

она зашла к Воробьевым, куда должны были явиться
и связные, там как будто бы находились два немецких
офицера. Это было обычным явлением. Немцы часто
посещали квартиры местных жителей. В этот момент
Аня жарила яичницу. Агафья и Мария Игнатьевна
были с детьми в другой комнате. Вера начала по-немецки
беседовать с офицерами. Шел очень корректный
разговор. Немцы были довольны, что встретились с
прибалтийской немкой, случайно, по коммерческим делам,
прибывшей в Витебск, обещали ей помочь. А сама она
думала: как предупредить девчат, когда они придут?
Девчата умные, опытные, не подведут. Но все же...
Придут Софья Панкова и Клавдия Болдычева. А могут
и не прийти. Всякое бывает. Переговорить с Марией
Игнатьевной нельзя. Уйти, бежать тоже невозможно:
как бы не вызвать подозрения. Развязка пришла
совершенно неожиданно. Оказывается, дом уже был
окружен полицией. Трудно сказать, имели ли какое-нибудь
отношение офицеры к аресту. Скорее всего, что нет,
потому что, когда начальник политического отдела
полиции Петров, старший полицай Орехов, полицаи Яцук,
Босянков и другие ворвались в дом, для офицеров это
было неожиданностью.
Вера Хоружая и вся семья Воробьевых были
арестованы. Василия взяли на работе на хлебозаводе.
Возле дома были выставлены засады. В это время к
Воробьевым шли Панкова и Болдычева. И напрасно дети
Воробьевых, выбежавшие на улицу, показывали им
знаками, что заходить в дом не нужно. Девчата ничего
не поняли или не заметили их сигналов. Панкова и
Болдычева были также арестованы.
Когда арестованных бросали в машину, Вера
успела шепнуть девчатам:
— Держитесь, дорогие. Ничего они о нас не знают.
Их увезли сначала в городскую тюрьму. С первых
допросов стало ясно, что действительно следователи
мало знали о «москвичках». Больше всего избивали
Клаву Болдычеву, добиваясь:
— Куда и каким партизанам ты носила соль?
Девушки держались мужественно, сносили все
пытки и побои, ни в чем не признались. Но вот начались
очные ставки. Когда в комнату, где допрашивали Веру,
411

ввели Анну Воробьеву и гестаповец спросил у нее: «Кто
это?» — та не задумываясь ответила:
— Вера.
— Аня, — шептала ей Вера. — Аня...
Но было уже поздно. Личность Веры Хоружей, той,
за которой враги так долго охотились, была
установлена. Кроме того, предатель Петров к этому времени
успел расшифровать письмо Веры, захваченное у
связных. Арестованные были немедленно переведены в
подвалы на Успенскую горку. Это были сырые, без окон,
с толстыми стенами казематы—специальная фашистская
тюрьма для особо важных узников. Наверху находились
канцелярия и комната пыток. Стало ясно, что группа
разоблачена. Вера после этого заявила на допросе:
— Да, я коммунистка и делала все, чтобы вас
уничтожить. Больше я вам ничего не скажу...
Так заявили все девушки и Воробьевы. Они
перенесли ужасные пытки и издевательства, но остались
твердыми и непоколебимыми. После этого фашисты
вывели во двор СД Марию Игнатьевну, Василия
Воробьева, его жену Агафью и еще одну женщину и
расстреляли. Судьба остальных неизвестна. Ясно только одно: что
они погибли. Некоторые утверждают, что патриотки
были расстреляны недалеко от города, в Иловском
овраге, ненастным холодным утром. Будто бы местный
житель слышал, как подошла машина, слышал выкрики
и залпы, а потом, когда немцы уехали и он подошел к
месту казни, земля еще дышала: люди были погребены
заживо...
А возможно, Веру Хоружую и ее подруг постигла
участь Юлиуса Фучика и Мусы Джалиля, вывезенных
в тюрьму Моабит.
Только на стене одного из мрачных подвалов
история донесла до нас маленькую надпись: «Хоруж...»
А оттуда дороги на свободу не было. Теперь в этих
подвалах находится филиал Витебского областного музея,
а Тракторная улица носит имя Веры Хоружей.
17 мая 1960 года Указом Президиума Верховного
Совета СССР Вере Захаровне Хоружей посмертно
присвоено звание Героя Советского Союза.

*S~Sep
т.уткина ^Лх ера в победу
Фронтовой аэродром!
Название громкое. На самом же деле обыкновенная
поляна, окаймленная густым орешником. В его искусно
переплетенных ветвях замаскированы самолеты ПО-2
женского авиационного полка. В крыльях и фюзеляжах
машин пробоины. Их еще не успели залатать после
ночного вылета.
Мешала техникам фашистская авиация. Начнут
около машин хлопотать, а фашисты тут как тут. «Мессер-
шмитты» и «фоккеры» так и рыскали парами в небе в
поисках легкой добычи. Над аэродромом часто и
надрывно гудел гитлеровский самолет-разведчик. Курсом
на восток проплывали тяжело груженные бомбами «юн-
керсы».
Под натиском врага отходил фронт. Пятился и
женский авиационный полк. Сколько уже аэродромов
сменили. Лето и осень 1942 года были очень тяжелыми.
Однако и в этих трудных условиях воины полка не
падали духом, а твердо верили в нашу победу и
мужественно сражались с врагом. Летая на самолетах ПО-2
в ночное время, они наносили фашистам смелые и
меткие удары. Расскажем об одном из отважных
авиаторов этого полка — летчице Тоне Худяковой, всегда
бодрой, энергичной и мужественной девушке.
Однажды ночью экипажам ПО-2 было поручено
нанести бомбовый удар по железнодорожному узлу. По
413

данным разведки, на этой крупной станции фашисты
сосредоточили несколько эшелонов с боевой техникой и
боеприпасами. Летели наши ночные бомбардировщики
в колонне по одному. К удивлению летчиков,
гитлеровцы встретили самолеты редким зенитным огнем.
Оказалось, что эшелонов на железнодорожных путях уже
не было.
— Неужели придется напрасно тратить бомбы? —
с огорчением подумала Худякова. — А может быть,
стоит довернуть на запасной объект.
Летчица и штурман ее самолета Катя Тимченко
имели кроме основного несколько запасных целей. Тут
же, в воздухе, экипаж решил: бомбы на станцию не
бросать, задание выполнять по второму варианту.
Перед тем как стать на боевой курс, летчица убрала
обороты двигателя до минимальных. Мотор работал
почти бесшумно. Вдруг впереди самолета в небо уперся
луч вражеского прожектора. За ним еще один. Потом
третий. У экипажа укрепилась уверенность, что в
лесочке, который Худякова и Тимченко избрали как
объект для бомбометания, фашисты что-то прячут.
Штурман сбросила бомбы с одного захода, а
Худякова, скорее по привычке, чем по необходимости,
выполнила противозенитный маневр. Но не успела
летчица вывести свой ПО-2 из крена, как на земле встало
огромное пламя.
— В склад попали! — закричала Тоня. — Теперь
ясно, куда со станции фашисты снаряды увезли.
Прилетела Худякова на свой аэродром, совершила
посадку и бегом к командиру. Доложила обстановку.,
Всю ночь эскадрилья ПО-2 с разных заходов
бомбила фашистский склад. Уже давно наступил день, а
взрывы в лесочке все продолжались.
Конечно, не всегда так удачно получалось. Нередко
жизнь девушек, как говорится, висела на волоске.
Особенную трудность в тот период представляли полеты в
горах, над морем. Сложно было бомбить противника и
по расчету времени, из-за облаков. К тому же на этом
участке фронта у фашистов действовали ночные
истребители. В светлые ночи они подкарауливали наши ПО-2.
В очень сложную переделку попал тогда экипаж
Худяковой. Два первых вылета в ту ночь прошли
благополучно. Но третий чуть не кончился трагически.
414

На подходе к объекту бомбометания ПО-2 был
атакован истребителем. Его пулеметные трассы, казалось,
прошили машину Худяковой. Она и до сих пор не знает,
попал тогда фашист или нет, потому что дальше
началось невообразимое. Тоня, спасаясь от огня
фашистского аса, решила прикрыться облачностью. Но облака
были тонкими, и скоро ПО-2 уже летел под их нижней
кромкой.
Тут-то и заговорили вражеские зенитки. Лучи
прожекторов слепили Худяковой глаза. Осколки снарядов,
пулеметные трассы секли обшивку крыльев, дырявили
фюзеляж. ПО-2 перешел в беспорядочное падение.
Настолько очевидной была гибель экипажа и машины,
что фашисты прекратили стрельбу по ней.
Но, как только Тоня почувствовала, что огонь
гитлеровцев ослаб, а прожекторы уже оставили их, она
вывела самолет из беспорядочного падения в
горизонтальный полет...
На аэродроме Худякова доложила командиру о
благополучном возвращении и хотела остановиться на
подробностях. Но майор Бершанская положила ей руку на
плечо:
— Дальше можно не докладывать. Мне все
известно. Два экипажа видели, как фашисты расстреливали
ваш самолет и как падал он в лучах прожекторов.
Горжусь, что командую такими летчицами!
Выстоять и победить. Победить не только силой
оружия, но и силой духа. Тоня Худякова, передовая
комсомолка-летчица, хорошо понимала свою задачу,
старалась в каждом полете нанести противнику сильный
удар.
Тоня не была какой-то особенной. Нельзя сказать,
что ей везло на фронте, хотя за девятьсот двадцать
пять боевых вылетов она ни разу не была ранена, ни
разу ее самолет не сбивали. Характер у Худяковой
твердый. Привыкла все делать обстоятельно. На
совесть. Трудностей смолоду не боялась, а училась
преодолевать их. От своего слова не отступалась.
Ровесница Октября, воспитанница ленинского
комсомола, она всегда находилась в коллективе, была его
душой. Закончила машиностроительный техникум,
работала на вагоностроительном заводе. Была
специалистом по сварке металла. Увлекалась парашютным
415

спортом. Потом поступила в аэроклуб. Приходилось
вставать рано, ложиться поздно. Недосыпать. Ее
отговаривали:
— Что себя мучаешь? Все равно летчицей не
будешь.
— Буду, — возражала Тоня. — Сейчас каждый член
ВЛКСМ должен иметь военную специальность!
Худякова стала не только летчицей, но и
инструктором аэроклуба. Уже на фронте она с удовлетворением
вспоминала, что сорок ее воспитанников, которым она
дала путевку в небо, тоже бьют фашистов.
И в женском полку Тоня продолжала помогать
молодежи. В один из вечеров она услышала, что приборист
Голубева мечтает стать штурманом, а Нина Ульянен-
ко — летчицей. Худякова взяла шефство над боевыми
подругами. С ее помощью опытным штурманом стала
и авиационный техник Тома Фролова.
— Нам воевать до победы, — говорила Тоня
подругам.— Учитесь, девушки, бить врага!
К качеству неутомимого агитатора у Худяковой
прибавилось еще и качество организатора. Скоро Тоня стала
лейтенантом и командиром звена, хорошим
командиром: она умела сочетать требовательность с чуткостью,
строгость с заботой о подчиненных.
Худякова учила экипажи своего звена искусству
воевать. Перед каждым вылетом она объясняла
летчицам, как правильно использовать в полете скорость и
направление ветра, высоту облачности, темную,
неосвещенную сторону горизонта. Много различных
тактических вариантов, помогавших перехитрить врага, давно
уже усвоила Антонина и старалась свой опыт передать
подчиненным. Строго требовала, чтобы летчицы,
штурманы, технический состав беспрекословно выполняли
уставы и наставления, приказы старших начальников,
были честными и правдивыми. Сама она в этом
отношении всегда служила примером.
Однажды во время перелета с фронта на фронт
Антонина получила разрешение от командира полка
залететь в родную деревню Новая Слобода, под Караче-
вым, Брянской области. Тоня посадила самолет на
поляне, неподалеку от землянок, в которых ютились
жители деревни. К месту посадки быстро стекался народ.
Слышались возбужденные голоса:
416

— Федор Николаевич, Меланья Васильевна! Ваша
Тонечка прилетела!
Только несколько минут пробыла она с глазу на глаз
с родителями, а потом ее окружили односельчане. Едва
успевала отвечать на их вопросы. Незаметно пролетели
два часа.
— Может, ночевать останешься, доченька, — робко
попросила Меланья Васильевна. — Увидимся ли еще...
И так это она трогательно сказала, что штурман
экипажа не выдержала:
— Останемся, Тоня. Скажем командиру, что погода
задержала...
— Приказ есть приказ, — вздохнула Антонина.—
Надо лететь!
Последние слова прощания Тоня произнесла уже из
кабины:
— Ждите нас с победой!
В полк они прилетели вовремя, точно, как было
приказано. О своем полете домой Антонина рассказала
однополчанам, призвала отомстить врагу за разрушения,
смерть товарищей, слезы отцов и матерей. В обойму
ненависти наших летчиц к фашистам Худякова вложила
новые патроны, особой ударной силы. Тоня знала, что
сердца боевых подруг отзовутся на ее призыв, — ведь
у многих девушек родные находились на
оккупированной территории. И она не ошиблась в своих товарищах
по оружию: во всех звеньях и эскадрильях полка еще
выше тогда поднялась боевая активность.
Штурман экипажа не удержалась, рассказала,
между тем, в эскадрилье, как мать Тони просила ее
остаться переночевать и что ответила ей дочь.
Девушки прониклись еще большим уважением к Худяковой.
Они понимали, что иначе она поступить не могла:
дисциплина для всех одинакова — как для рядового
солдата, так и для командира.
Скоро Тоню еще повысили в должности. В
молодости казаться старше своих лет — стремление
естественное. Понятно и патриотическое желание стать
командиром, водить подчиненных в бой, принимать
решение за коллектив. Но одно дело — желать, а другое —
уметь. Антонина Федоровна действительно умела
командовать. Умела смотреть вперед. И порой за
незначительным фактом видела большую опасность. Или,
417

наоборот, находила крупицы драгоценного опыта там,
где другие проходили мимо.
Вернулся однажды из полета избитый пулями и
осколками ПО-2. Техники и механики восхищались:
— Вот это да! Вот это мужество!
А Худякова мыслила иначе. Она сама была в тот
час в воздухе и видела, что летчица и штурман с этого
самолета действовали тактически безграмотно. И это
надо было показать всем, чтобы люди правильно
понимали, что такое воинский подвиг!
После того как авиаторы отдохнули, Худякова
собрала эскадрилью на разбор ночных полетов. Вот тут-
то и досталось экипажу поврежденного ПО-2. Командир
при всех задала летчику и штурману несколько
вопросов и потребовала от них честного ответа.
— До полета тренировку в кабине самолета в
составе экипажа проводили?
— Нет! — доложила летчица.
— Схему зенитного огня противника изучили?
— Нет! — ответила командир экипажа. И тут же
признала, что такая возможность у них была.
— Противозенитный маневр над целью выполняли?
И опять последовал отрицательный ответ.
Удивительно ли после этого, что экипаж неуверенно
действовал на боевом курсе? Плохая подготовка отрицательно
сказалась на выполнении задания.
Лейтенант Худякова обстоятельно объяснила
подчиненным, что лихость, ухарство не имеют ничего общего
с героизмом. Только напряженный труд, учет всех
плюсов и минусов в полете, хорошо налаженное
взаимодействие между членами экипажа ведут к воинскому
подвигу.
Умела Худякова воспитывать новаторов, творцов
передового опыта, быстро подхватывала их мысли. В
таких случаях она шла к инженеру, командиру полка,
делала все для того, чтобы толковые предложения не
мариновались, а быстро внедрялись в жизнь. Антонина
Федоровна не только хорошо знала тактику и
штурманское дело. Она в деталях представляла себе
особенности труда мотористов, оружейников, прибористов,
механиков. Видимо, сказывалось ее техническое
образование. Как только девушки давали какое-либо
418

рационализаторское предложение, о нем немедленно
сообщалось Антонине Федоровне.
— Иди к Худяковой, — направляли техники
молодого новатора.
Антонина Федоровна очень любила поразмышлять
над схемой или чертежом, задуматься над тем, какой
успех сулит полку новое изобретение. Она поощряла
тот творческий дух, благодаря которому часто
появлялись в полку новая контрольная измерительная
аппаратура, очень удобные кронштейны для подсвета
приборов, безотказные замки-держатели, тележки для
подвоза бомб к самолетам... Все эти изобретения обычно
были плодом труда целого коллектива, но без
Худяковой дело обходилось редко.
Девятьсот двадцать пять боевых вылетов сделала
она. Налетала три тысячи сто тридцать девять часов.
Сто тридцать тонн бомб сбросила на врага. В каких
только переделках не была, а вот за несколько дней до
победы, на девятьсот двадцать шестом вылете, все-таки
не убереглась: ее контузило. Попала она в госпиталь
вместе с Евгенией Жигуленко. Обидно было им
встречать долгожданную победу в госпитальной палате.
В открытые окна палаты врывалась к девушкам
музыка. Песни и марши. Скоро к летчицам приехали
друзья, привезли цветы. Море цветов. Они были
повсюду: на подоконнике, на столе, на тумбочках. Кто-то
занес в палату и зеленую ветку, похожую на орешник.
Эта ветка напомнила Тоне далекий фронтовой
аэродром, где начала она свой боевой путь.
Звезда Героя Советского Союза на груди старшего
лейтенанта Худяковой Антонины Федоровны лучше
всяких слов говорит о ее больших боевых делах.

л
г. судаков 4/ V/ampoc Мария
Цуканова
Разрезая гребни волн,
боевые корабли шли к берегу. Позади, за кормой,
ширились пенистые борозды.
Быстроходный военный корабль приближался к
земле, занятой врагом. Девушка не могла отвести глаз от
берега, который с каждой минутой вырисовывался все
яснее. Вот там, на неведомой еще земле, вблизи
знакомого лишь по картам Сейсина — портового города
Северной Кореи, она, Мария Цуканова, санинструктор
355-го отдельного батальона морской пехоты, очень
скоро примет боевое крещение.
Мысль об этом волновала, заставляла сердце биться
учащенно. Что это? Страх? Может быть, и страх...
Только Мария больше всего тревожилась об одном:
сумеет ли она, санинструктор, в первом своем бою не
растеряться?
А берег все приближался. Пока еще чужой,
враждебный. Вот уже перед глазами не узкая полоска,
окаймляющая горизонт, а земля, на которой отчетливо
видны сопки, поросшие деревьями и кустарником,
дома, портовые сооружения. Там, конечно, уже заметили
советские боевые корабли. На высотках, обступивших
город, враз замелькали орудийные вспышки. И в тот
же миг перед торпедным катером, на борту которого
находилась Мария, вздыбились фонтаны воды,
поднятой разрывами вражеских снарядов. А еще минуту
420

спустя в грохот артиллерийских залпов вплелись
дробные перестуки пулеметных очередей.
«Вот оно и началось», — подумала Мария и вдруг
почувствовала чью-то руку на своем плече. Она
оглянулась: рядом стоял Маркелов, человек, с которым и
сама Мария, и, наверное, любой из бойцов батальона
всегда могли поделиться самым сокровенным.
— Ну как, Маша? Держимся?
— Держимся, товарищ парторг!— ответила
девушка. И как бы подтверждая ее слова, корабельные
орудия дали по врагу первый ответный залп...
*
*
К парторгу Маркелову Мария относилась с особым
уважением. Этот уже немолодой человек, всегда
спокойный, деловитый, напоминал девушке Николая
Васильевича Крохмалева, того самого дядю Колю, что
заменил ей отца.
Отца своего Мария не знала. Он умер в 1924 году,
за несколько месяцев до ее рождения. Однако девочка
не росла сиротой. Она была еще совсем маленькой,
когда в ее дом пришел Николай Васильевич, муж Ольги
Васильевны Цукановой.
Отчим... В представлении многих людей, он, как и
мачеха, почему-то должен доставлять ребенку одни
лишь огорчения. Однако у Маши отчим был совсем не
такой. Девочка очень скоро привязалась к дяде Коле.
Да и как ей было не полюбить человека, который внес
в ее детский мир много нового, увлекательного?
Простой рабочий, коммунист Крохмалев, видно, обладал
педагогическим даром. Не только Маша, но и все
соседские ребятишки так и льнули к нему.
Много светлых воспоминаний осталось у Марии от
детства. Но, пожалуй, крепче всего запомнились ей
долгие зимние вечера. За окном вьюга наметает громадные
сугробы, а в доме уютно и тепло. Мать собирает на стол
ужин, а Маша, пристроившись поудобнее на коленях у
дяди Ксли, слушает его рассказы. И какими же они
были интересными! Дядя Коля говорил и о родной
Хакасии, и о том, как велика и богата Сибирь, и о
далеких городах, где только на одной улице живет народу
больше, чем во всем их поселке.
421

А больше всего Маша любила рассказы о смелых
людях, о том, как они воевали, били белогвардейцев:
о сибирских партизанах, о Чапаеве, Сергее Лазо, Ко-
товском, Блюхере.
Однажды Маша спросила Николая Васильевича:
— А какие они, герои? Небось большие-пребольшие,
сильные-пресильные? Да, дядя Коля?
— Почему обязательно большие? — возразил
Николай Васильевич. — Героем может стать всякий.
— Дядя Коля, а правда, что все герои, и взрослые
и маленькие, самые смелые?
— Вот это правда, Машенька, — подтвердил
Николай Васильевич.
Маше очень захотелось тоже быть смелой. Однако
это желание лишь прибавило маме хлопот.
Записавшись в школьную секцию легкоатлетов,
Маша свою энергию отдавала тренировкам и состязаниям.
И по бегу, и по прыжкам Маша вскоре стала первой
среди своих сверстниц.
Тогда же у нее появились новые друзья. Их
оказалось несчетное множество. Это были книги. Самыми
любимыми стали «Как закалялась сталь», «Овод»,
«Мать», а позже поэмы и стихи Маяковского, рассказ
зы Джека Лондона. И те страницы, которые
рассказывали о борцах за народное счастье, перечитывались
много раз.
Наступил сорок первый год. В весенние дни Маша
как-то вдруг сразу почувствовала себя взрослой.
Школьные годы позади, пришла пора вступать на
самостоятельный жизненный путь. А на какой? Их же
много, таких путей. Можно поехать на строительство
нового завода, а можно и пойти в трудный и
увлекательный поход с геологами, которых Маша не раз
встречала в тайге. А еще больше ее привлекал такой
путь: поступить в педагогическое училище, чтобы после,
вернувшись в родную школу, самой учить детей, быть
для них таким же большим другом, как дядя Коля.
На семейном совете решили: быть ей учительницей.,
Начались сборы в дорогу, Марии предстояло
проститься с матерью и отчимом на несколько лет, покинуть
таежный поселок, где прошло ее детство. День отъезда
был назначен на 23 июня. А 22-го...
422

Война!.. Ушли в армию и Николай Васильевич Крох-
малев, и почти все мужчины из поселка Орджоникидзе.
Их рабочие места заняли женщины.
Мария тоже пошла работать. Стала телефонисткой.
Но очень скоро поняла: это дело ей не по душе.
Конечно, связь нужна и в глубоком тылу. Но ей хотелось
быть на фронте.
С просьбой зачислить ее на военную службу
обратилась Мария в райвоенкомат. Но ей разъяснили, что
молода она для фронта.
Только в декабре Маша почувствовала, что и она в
какой-то мере тоже стала бойцом. В поселке временно
расположился госпиталь, эвакуированный из Ростова.
Врачам и медсестрам было, понятно, нелегко на новом,
необжитом месте. На помощь пришли местные жители.
И первой была Мария. Отдежурив на коммутаторе, она
спешила в госпиталь. Там охотно бралась за самую
тяжелую работу. Раненые вскоре приметили эту
неутомимую девушку. Ее полюбили, стали называть не иначе
как Машенькой.
Госпиталь, однако, пробыл в поселке недолго. Его
перевели в другой район. И Мария вновь
почувствовала себя оторванной от настоящего дела. Еще раз
сходила в военкомат и опять безрезультатно. Тогда
решилась поехать в Иркутск, поступить на завод, куда еще
раньше уехали ее подруги.
И вот Мария — работница завода, выпускающего
продукцию, нужную фронту. Поначалу она уставала
настолько, что после смены едва хватало сил, чтобы
добраться до общежития. Но потом привыкла, втянулась,
приобрела навыки, рабочую сноровку. И дело пошло
лучше.
Не только мастер, обучавший Машу, но и все, кто
вместе с ней работал, уважали ее за скромность и
трудолюбие. И когда на комсомольском собрании
обсуждалось заявление работницы Марии Цукановой о приеме ее
в ВЛКСМ, много хороших слов было сказано об этой
простой труженице. Решение было единодушным: принять!
В те же дни на рабочем месте Марии появился
красный вымпел. «Гвардеец тыла», — было написано на
кумаче. Гвардеец... Это здорово! Тыла?.. Да, Маша
хорошо знала: без прочного тыла не может быть побед на
фронте. Но все же... Все же ей хотелось в действующую
423

армию. Ведь не только парни, но и девчата тоже
воюют. Вот Наташа Ковшова и Маша Поливанова. Подвиг
этих славных девушек-бойцов глубоко взволновал
Марию.
Как-то в разговоре с подругами она узнала, что и
ее могут взять в армию, если у нее будет медицинская
подготовка. На другой же день Маша вступила в
санитарную дружину, созданную на заводе с начала войны.
Там без отрыва от производства ей удалось окончить
курсы медицинских сестер. И тогда — снова в
военкомат. На этот раз ее просьбу удовлетворили.
Однако радоваться Марии пришлось недолго. Когда
она явилась в военкомат за назначением, пожилой
майор вручил ей предписание отбыть... во Владивосток.
— Почему во Владивосток? — запротестовала
Мария.— Я на фронт хочу!
Но майор был неумолим:
— Вы теперь человек военный и обязаны
подчиняться приказу. И вообще скажу вам, уж если вы стали
солдатом, то забудьте про свои «хочу» и «не хочу».
«Вот же сухарь какой попался!» — с досадой
подумала Мария. Она не знала, что этот человек с усталым
лицом только вчера получил извещение о гибели своего
старшего сына в бою под Калачом.
Во Владивостоке все устроилось быстро. Молодого
санинструктора направили в отдельный батальон
морской пехоты. Новые товарищи — матросы встретили
Марию по-братски. Каждый старался помочь ей
быстрее привыкнуть к воинским порядкам, войти в курс
дела. Даже вечно суровый начштаба в разговоре с
Цукановой временами изменял привычному официальному
тону и говорил с ней запросто.
Время на военной службе шло быстро. Это,
наверное, оттого, что каждый день у санинструктора
Цукановой был загружен до предела. Занятия по специальной
подготовке, затем по боевой и политической, дежурства
на медпункте, тревоги и учения — все это требовало от
девушки немалого напряжения сил. Свободных часов
оставалось совсем немного. Да и они почти все
посвящались общественной работе. Марию назначили
агитатором. И ей очень нравилось разговаривать с
товарищами, сообща обсуждать вести с фронта, беседовать
с ними о самом сокровенном. Бойцы охотно делились
424

с ней новостями, полученными из дому. И если в
часы службы она для них была санинструктором
Цукановой, то в часы досуга ее все называли просто
Машенькой.
Три года прослужила Мария Цуканова во
Владивостоке. И вот настала весна, когда на западе смолкли
пушки и небо над Москвой озарилось победным
салютом.
Но на востоке тревожные ночи еще не миновали.
Японская военщина не собиралась складывать оружия.
Видно, требовалась сила, способная вынудить ее к
этому. И тогда наша великая держава, верная
союзническому долгу, объявила войну империалистической
Японии.
Это произошло 9 августа 1945 года. А спустя пять
дней бойцы отдельного батальона морской пехоты, в
котором служила Мария, вступили в свой первый бой.
Им приказали высадиться с моря на корейскую землю,
занять город и порт Сейсин и удерживать до подхода
наших главных сил.
* *
*
...Высаживались на берег под огнем пулеметов и
минометов. Еще на борту катера появились раненые.
Перевязав, Мария передала их на попечение экипажу, а
сама поспешила за бойцами, уже отвоевывавшими у
врага плацдарм — узкую полоску холмистой земли.
В первые минуты девушка растерялась. Повсюду
рвались снаряды и мины, строчили автоматы и
пулеметы. Весь берег окутало едким дымом. Где наши, а где
враги? Разве поймешь это сразу? Но, оглядевшись,
Мария заметила у подножия крутой сопки парторга Мар-
келова и нескольких матросов. Закинув автоматы за
спину, они карабкались к вершине, откуда били
вражеские пулеметы. Минуту спустя к этой сопке устремились
другие бойцы, вместе с ними была и Мария.
Вдруг матрос, бежавший впереди всех, словно
споткнувшись, упал на каменную землю. Маша кинулась к
нему. Ранен! Пулями в обе ноги. Стараясь действовать
спокойнее, она перевязала бойца и оттащила его за
большой камень, где его не могли достать пули. А сама
опять побежала вперед. На бегу увидела Маркелова.
Он был уже почти на вершине сопки и вдруг взмахнул
425

рукой. Такое движение повторили и другие бойцы. На
вершине гулко грохнули гранаты. Пулеметы противника
замолчали.
Бойцы, окружившие сопку с трех сторон, вновь
рванулись вперед. Мария напрягала все силы, чтобы не
отстать от них. У самой вершины она заметила еще одного
матроса, лежавшего среди камней. Девушка осторожно
перевернула его на спину. Он был без сознания. Лицо
его залило кровью.
Мария перевязала товарища, потом, собравшись с
силами, взвалила его, такого грузного и неподвижного,
на свои плечи и понесла вниз. Там, у подножия
высотки, уже успели развернуть перевязочный пункт. Тут
было, конечно, потише. Но Маша не задержалась ни
минуты, снова поспешила на вершину сопки. Там начали
рваться снаряды — самураи, видно, не могли
примириться с потерей высоты. Однако морские пехотинцы
прочно закрепились на позиции, отбитой у врага.
Правда, многие уже были ранены. Но оружия не оставляли.
Только троих, совсем тяжелых, Мария вынесла из-под
огня.
Занятая своим тяжелым и опасным делом, девушка
не заметила, как солнце спряталось за гребни далеких
гор, вершину сопки окутал ночной сумрак.
С момента, как Маша вступила на корейскую
землю, прошло уже не менее пяти часов. Пять часов...
Много ли? Да, много, если учесть, что каждая из этих
трехсот минут могла оказаться последней в ее жизни.
Мария вдруг почувствовала страшную усталость.
Заныло неизвестно как и когда ушибленное колено.
Ладони, сплошь покрытые ссадинами, горели, словно
обожженные. А больше всего мучила жажда. Ведь свой
запас воды она отдала раненым.
Девушка решила спуститься к перевязочному
пункту, передохнуть там немного и, главное, раздобыть
воды. Но бой, притихший было с заходом солнца,
разгорелся вновь. Самураи опять полезли на сопку. И Марии
стало не до отдыха. Она снова перевязывала раненых,
выносила их из самого пекла туда, где пули свистели
пореже. Она забыла и про усталость, и про
неутоленную жажду.
Лишь перед рассветом наконец наступило затишье.
И только тогда Мария сделала несколько глотков из
426

фляги, переданной ей Маркеловым, а потом немного
даже вздремнула.
А когда над морским горизонтом поднялись косые
лучи восходящего солнца, санинструктор Цуканова
опять была на ногах и выполняла свои нелегкие
обязанности. Вскоре ее вызвали на командный пункт
батальона. Комбат майор Бараболько сказал, что противнику
удалось окружить роту офицера Осокина, ведущую
тяжелый, неравный бой на левом фланге батальона.
Там есть раненые. Им нужна помощь. Надо пробраться
в расположение окруженной роты и при первой же
возможности постараться вынести оттуда тяжело раненных
бойцов в безопасное место.
Комбат был суров. Но под конец он просто,
по-дружески сказал:
— Подступы к той роте почти повсюду видны врагу.
Будь осторожна, Машенька. Береги себя!
От основных сил батальона роту Осокина отделяли
несколько сот метров. Вроде бы немного, но ведь
простреливался почти каждый метр.
Прижимаясь как можно плотнее к каменистой
земле, Мария ползла туда, где было особенно опасно и где
ее помощь была нужнее всего. В эти минуты она, как
никогда раньше, боялась быть убитой. Боялась только
потому, что ее гибель грозила гибелью раненым бойцам.
И в то же время надо было спешить. Дорога была
каждая минута. Марии очень хотелось подняться во
весь рост и единым духом одолеть опасную зону. Но
сознание тут же подсказывало: этого делать не следует.
От камня к камню, от бугра к бугру ползет девушка
с тяжелой санитарной сумкой. И вот уже остается
несколько метров опасной зоны. А там — густой
кустарник. Он надежно укроет от глаз противника.
Собрав последние силы, Мария вскакивает и
перебегает к кустарнику. И тут же позади раздается гулкий
хлопок: вражеская мина взорвалась совсем рядом с
тем местом, где только что ползла девушка.
В роте Осокина более половины уцелевших бойцов
имели ранения. Сам командир тоже был ранен в плечо.
Поправив ему повязку, Мария осмотрела тех, кто уже
не мог держать оружие. Таких было одиннадцать.
Товарищи укрыли их в глубоком окопе, отрытом
неподалеку от командного пункта. Пулям сюда не залететь.
427

А снарядам и минам? Они-то рвались повсюду! Нет,
оставлять тут раненых нельзя. Их надо доставить в
медпункт батальона. Непременно! Но как?
— Путь есть только один, Машенька, — сказал
девушке Осокин. — Он, правда, самый длинный, зато
поспокойнее. Надо спуститься к морю, а оттуда по кромке
берега можно добраться до медпункта. Только будь
поосторожнее. Берег тоже кое-где простреливается.
Мария взялась за дело. Вместе с матросом,
выделенным ей в помощь, она взяла бойца с перебитыми
ногами и на самодельных носилках понесла подальше от
опасного места. Спасибо сержанту Бахно: он, человек
зоркий и памятливый, указал ей тропку, которая,
петляя меж колючих кустов, спускалась с высотки прямо
к морю. Но дальше в полный рост идти было опасно.
Пришлось опять ползти, телом своим прикрывая
раненого бойца. Ползти одной, потому что своего помощника
Маша попросила вернуться на высотку и постараться
доставить к берегу остальных раненых.
Уложив бойца на плащ-палатку, девушка потянула
его за собой. Делала она это осторожно, чтобы не
причинять раненому боли. Было адски трудно. Не хватало
дыхания. Временами сердце стучало так, будто вот-вот
выскочит из груди. Сколько времени ушло на то, чтобы
преодолеть расстояние до медпункта, — этого Мария не
запомнила. Она пришла в себя, лишь добравшись до
скал, где раненого приняли у нее врач и фельдшер.
А потом — обратно к высотке. Даже минутной
передышки она себе не могла позволить. Ведь ее ждали
другие раненые.
Были минуты, когда ей казалось, что силы иссякли.
Но мысль о том, что ее помощи ждут люди, пролившие
кровь за любимую Родину, придавала девушке новую
энергию, поднимала ее на новые подвиги.
Уже двое суток батальон майора Бараболько вел
тяжелый, неравный бой. И двое суток матрос Мария
Цуканова самоотверженно выполняла свой долг
санинструктора. Она перевязала и вынесла из-под огня
пятьдесят два раненых бойца и командира.
Наступил третий боевой день. Наш десантный отряд
расширил плацдарм. Но враг еще сопротивлялся.
Подтянув резервы, он снова усилил нажим на роту Осоки-
на. Совсем немного осталось там людей, не тронутых
428

пулями и осколками. Мария тоже вдруг почувствовала
в плече такую острую боль, что на несколько минут
лишилась сознания. И тогда на помощь санинструктору
пришли бойцы. Они отнесли девушку в укрытие,
перевязали ей рану.
Придя в себя, Мария не оставила поля боя. Она
поднялась и поспешила к матросам, отбивавшим очередную
контратаку самураев. Упал сержант Бахно, рослый
здоровяк, всегда неутомимый, полный задора и энергии.
Мария кинулась к нему, но тут же сама рухнула на
землю как подкошенная: она была ранена в ногу.
Превозмогая боль, Маша подползла к сержанту.
С трудом перевязала его, крикнула бойцам, чтобы
отнесли Бахно в укрытие. А сама поползла дальше по
склону сопки, обращенному к противнику. У большого
замшелого камня она заметила еще одного матроса,
лежавшего без движения. Что с ним? Убит или ранен?
Мария решила во что бы то ни стало добраться до него.
Может быть, ему еще потребуется помощь.
От усталости и потери крови в глазах расплывались
разноцветные круги. Марии почудилось, что она снова
в родной тайге, видит ее в чудесную пору весеннего
цветения. Но свист пуль вернул ее к страшной
действительности. И не цветы, а кровь бойца, убитого или
раненого, видела она перед собой. Уже несколько метров
отделяли ее от матроса. Вдруг в глаза ударило
ослепительно-яркое пламя, и Мария как будто провалилась в
бездонную пропасть...
Когда бойцы морской пехоты вместе с солдатами,
прибывшими им на подмогу, ворвались на сопку, где
находился штаб противника, Марии Цукановой уже не
было в живых. Тело ее было исколото самурайскими
ножами и залито кровью.
Марии шел двадцать первый год, когда оборвалась
ее жизнь, честно и до конца выполнила она долг воина.
Родина высоко оценила подвиг матроса Марии
Цукановой. Отважной патриотке посмертно присвоено
звание Героя Советского Союза. Приказом министра
обороны СССР она навечно зачислена в списки школы
санинструкторов Н-ского военно-морского госпиталя. Ее
429

имя золотыми буквами начертано на Доске славы
советского флота, установленной в Центральном военно-
морском музее.
Свято чтят память Маши Цукановой и на земле, где
она совершила свой геройский подвиг. Вблизи города
Чхончжина (так теперь называется Сейсин) на самой
крупной сопке высится памятник из белого мрамора,
увенчанный красной звездой. На нем надпись: «Здесь
похоронено 25 русских героев, павших смертью
храбрых за освобождение Кореи от японских захватчиков»,
и среди них —матрос Мария Цуканова,

в. колосков г "xs евушка
из Руно
Порывистый ветер налетал
из-за реки, раскачивал верхушки сосен. Суровый лес
шумел, обступая плотной стеной небольшой отряд.
Люди, одетые в ватники и сапоги, молчали. Их взгляды
были хмуры и сосредоточенны. И вдруг настороженную
тишину разорвали четкие приглушенные голоса,
отдававшиеся эхом в лесной чаще.
«Я, красный партизан, даю партизанскую клятву
перед своими боевыми товарищами, красными
партизанами, что буду смел, дисциплинирован, решителен и
беспощаден к своим врагам... До конца своей жизни я буду
верен своей Родине...»
Гневно и твердо звучали слова партизанской клятвы.
Чуть в стороне стоял командир партизанского отряда,
и к нему один за другим подходили пожилые люди,
молодые ребята и девчата и решительно ставили свои
подписи под этой клятвой.
Из строя вышла девушка в телогрейке, перетянутой
ремнем. Четко вывела свою подпись: «Чайкина».
У девушки было тяжело на душе. А в трудные дни
от воспоминаний становится еще тяжелее. Не было
больше той жизни, тех радостей, которыми жила все
эти годы. Казалось, что она мысленно прощается с
юностью, любимыми занятиями,—словом, со всем, что
составляло ее привычную жизнь, которая так неожиданно
431

и нелепо рушилась. В памяти один за другим вставали
кусочки прожитой жизни.
...Ранние зимние сумерки. Метет поземка. Ветер
обжигает лицо, забирается в рукава, под платок, парусом
надувает пальто. А кругом ни души, только лес да
мутная пелена. Кажется, кто осмелится в такое время
оказаться далеко от жилья! Но раздается веселое
поскрипывание под чьими-то торопливыми лыжами. И
появляется темная, заснеженная фигурка девушки. Лес,
молчаливый и угрюмый, кажется, неохотно расступается
перед ней. Нелегко ей идти по высоким сугробам,
когда сильный мороз и ледяной ветер напористо бьет
в лицо.
Девушка на минуту останавливается, потуже
затягивает платок, отогревает дыханием застывшие руки.
Поправив книжки, выбившиеся из-под полы пальто, она
снова торопливо работает палками, пробивая дорогу
среди кустарников.
Девушка идет вперед. А в мыслях у нее живут по-
новому осмысленные, ставшие вдруг такими родными и
близкими слова «комсомол», «комсомольское
собрание». Это комсомольское собрание, закончившееся всего
час назад в Залесье и с которого она сейчас
возвращалась, определило всю дальнейшую ее жизнь: в
маленькой деревушке Руно, затерявшейся в густых лесах Пе-
новского района Калининской области, появилась
первая комсомолка — Лиза Чайкина.
В Руно тихо-тихо. Сквозь запушенные инеем окна
мигают огоньки. В комнате тепло, уютно. Аксинья Про-
кофьевна, мать Лизы, то и дело подбегает к окну,
прислушивается: не стукнула ли калитка.
«И куда же ты запропастилась, родненькая моя,
ласточка быстрокрылая? — причитает она, зажигая в
горнице лампаду: красный огонек в темноте далеко
видно. —- И что себя изводит? А уговаривать все равно
бесполезно. Скажет: для общего дела это, мама. Нет,
лучше не уговаривать».
И вдруг стук в окно. Аксинья Прокофьевна
бросилась в сени. А навстречу с лыжами, раскрасневшаяся
Лиза. Вынула книги из-за пазухи, кинулась к матери
и радостно говорит:
— Поздравь меня, мамка... В Залесье была. Я теперь
комсомолка...
432

И она, как никогда, всей душой почувствовала в этот
момент всю радость жизни. Сколько впереди у нее
замечательных дел! Каким святым для нее стало
понятие «Родина»! Огромная-преогромная, она была во
всем, что окружало ее, и в том, что было в ней самой.
В памяти вставали слова Маяковского, звучавшие со
страниц многих газет, — «И жизнь хороша, и жить
хорошо!»
...Летом в Руно жизнь пошла веселее. На залитую
солнцем деревенскую улицу вышел пионерский отряд.
Вся деревня высыпала посмотреть на ребят. Марширует
детвора. Красные галстуки трепещут на ветру. Бьется
на древке яркое знамя. Барабанщик что есть мочи бьет
в барабан. По всей округе разносится задорная
пионерская песня. А рядом с отрядом идет счастливая
девушка. Это ее заботливые руки кроили красные галстуки,
повязывали их на шеи босоногих рунских мальчишек и
девчонок, научили их выбивать барабанную дробь и
мастерить замысловатые вещи.
И нет для Лизы Чайкиной, первой пионерской
вожатой в Руно, большей благодарности за ее старание, чем
восторженные огоньки, которые она видела в глазах
своих маленьких друзей. Не сосчитать интересных
сборов, спортивных соревнований, походов, которые ребята
совершили со своей вожатой.
...Весеннее солнце согнало снег, подсушило поля.
В теплую, отдохнувшую за зиму землю падают мелкие
семена льна. В глазах у звеньевой Кати Цветковой
тревога: все ли девчата делают так, как учил их долгими
зимними вечерами агроном?
— Не беспокойся, Катя. Самый хороший лен все
равно будет у нас, — успокаивает подругу Лиза.
И работа спорится. С раннего утра до позднего
вечера девушки не оставляли своих подшефных гектаров.
А осенью все радовались отличным растениям: дергали
густой высокий лен. Здесь всегда вместе со всеми была
Лиза Чайкина, заведующая Залесской избой-читальней,
организовавшая еще весной это молодежное звено.
...Где только не видели сельчане задорную,
голубоглазую девушку, не знавшую ни минуты покоя! То
соберет ребят и организует драматический кружок. Придет
в другой колхоз, а через неделю узнают, что там начал
работу музыкальный кружок. То проводит собрание, то
16 Героини. Вып. 2 433

зовет в клуб на лекцию врача, агронома, животновода,
учителя, каждого чем-то заинтересует.
Присядут на завалинке колхозники обсудить на
досуге свои дела. И она тут как тут. Горячо обсуждает все
хозяйские вопросы, толкует о том, что делается в мире,
как бесчинствуют немецкие фашисты в захваченных ими
странах. А больше рассказывает, где на просторах
Родины воздвигаются заводы, строятся гидростанции,
прокладываются железные дороги. Вопросам нет конца.
А потом незаметно появляется газета, и долго звучит
в тишине ровный голос девушки.
Это Лиза Чайкина, секретарь Пеновского райкома
комсомола. Это ее видели люди всюду: в колхозах, на
станции, в учреждениях, в школах.
Два года работала Лиза секретарем райкома. За это
время в районе появились новые комсомольские
организации, вдвое больше стало комсомольцев. Очень любила
и уважала молодежь своего вожака.
...Солнечный, ясный день. На улицах Калинина
обычное для выходного дня оживление. Люди спешат на
спортивные площадки и стадионы, в кино и театры. Но
в полдень из репродуктора, висевшего на столбе,
донесся взволнованный и суровый голос:
— Внимание! Говорит Москва! Одновременно
работают все радиостанции Советского Союза...
Улицы быстро заполнялись людьми. Прохожие
останавливались...
Подняв голову, Лиза напряженно всматривалась в
радиорупор.
—- ...Нападение на нашу страну произведено
несмотря на то, что между СССР и Германией заключен
договор о ненападении, — слушала она, — и Советское
правительство со всей добросовестностью выполняло
все условия этого договора...
«Война!» Ошеломленная девушка стояла на улице,
к горлу подкатил комок. Она тут же кинулась в Пено,
в свой райком, и погрузилась с головой в работу.
Теперь еще больше осунулись ее щеки, глубоко запали
глаза, побледнели губы. Она привыкла к тому, что ее
всюду настигали телефонные звонки.
«Учусь стрелять из винтовки, бросаю гранату не
хуже ребят, скоро доберусь и до пулемета. Посмотришь,
воином стану, да еще каким», — писала она своей подруге.
434

Еще страстней звучал на собраниях ее голос:
— Ничего нет на свете дороже Отчизны, отстоим
родную землю. Пусть наши воины спокойно идут на
фронт. В тылу их заменят женщины и девушки, которые
сядут за руль тракторов, станут за станок. Враг узнает
силу нашего народа!
...Созревали хлеба. Тяжелые колосья клонились к
земле. А в деревнях — женщины, старики да подростки.
Лиза понимала, что теперь их долг — заменить тех, кто
ушел на фронт или на строительство оборонительных
сооружений.
С грустью она провожала подруг с топорами и
лопатами в руках и вещевыми мешками за плечами.
Почти физически ощущала их прощальные горячие
поцелуи. Четырнадцати-пятнадцатилетние подростки и
старые женщины жали хлеба, молотили и убирали зерно
в амбары.
...Фронт приближался. Стремительно, с каждым
днем надвигался грохот боев. С запада на восток день
и ночь шли беженцы. По дорогам скрипели и пылили
подводы и тележки, мычала скотина, гудели груженные
доверху машины.
Опьяненные первыми успехами, фашистские войска
спешили на восток. Они грабили и насиловали.
Оказавшись в тылу у наступавших немцев, многие
беженцы возвращались обратно, в свои города и села.
— Ну, как там? — с тревогой спрашивала беженцев
Лиза.
И в ответ слышала сбивчивое и торопливое:
— Земля гудит. Наши бьются насмерть...
Лизе не верилось, что враги придут в родные
места.
«Но если это и случится, — думала она, — им
придется несладко, и останутся они здесь все равно
ненадолго. Прогоним их обратно, обязательно».
— Все, как один, постоим за Родину, — призывала
Лиза комсомольцев, — наше место — на поле сражения,
создадим партизанский отряд. Народные мстители, не
дадим врагу покоя!
Шестьдесят восемь человек решили уйти за реку, в
леса.
Аксинья Прокофьевна, осунувшаяся, с лихорадочно
блестевшими глазами, провожала дочь до пристани,
16» 435

— Не беспокойся, родная, — говорила Лиза,
обнимая мать, — ведь и на войне не все погибают, а если что
и случится, соседи тебя не бросят.
Кончиком платка старушка вытерла набежавшую
слезу и, по старому обычаю, перекрестила дочь. Нет,
она не станет уговаривать ее. Лиза не может поступить
иначе. А все-таки больно расставаться. Увидит ли она
ее снова? Какое тревожное, горькое время...
— Не плачь, мама, не плачь, — успокаивала Лиза.—
Наши скоро придут. Фашистов прогонят. Знаешь, как
заживем!
Аксинья Прокофьевна погладила Лизу по голове.
Паром медленно отходил от берега. У самых перил
стояла Лиза и махала рукой.
— Прощай, мамка, — донеслось до слуха Аксиньи
Прокофьевны.
— Береги себя, — послышалось в ответ.
...На горизонте полыхает зарево пожарищ. Даже в
лесу пахнет гарью. Это фашисты жгут соседние
деревни.
Остановившись на опушке леса, разведчики
всматриваются в ночь, прислушиваются к звукам и шорохам.
Вдали послышался рокочущий шум.
— Наверно, танки, — тихо прошептала Лиза. И
действительно, через несколько минут на дороге показались
немецкие танки.
— Предупреди отряд, — шепчет Лиза Васе
Тихомирову, самому молодому партизану. А сама расстегивает
кобуру и проворно ползет в лес, чтобы с другой, более
удобной стороны подойти к расположившимся на отдых
вражеским танкистам. Вскоре сюда подтянулся весь
отряд. И среди тишины засвистели партизанские пули,
раздались взрывы. Припала к земле разведчица, целясь
в офицера. Выстрел, другой — и, взмахнув руками,
падает навзничь фашист. Солдаты повыскакивали на
дорогу и открыли сильный огонь. Автоматные очереди
прошивали каждый сантиметр кустарника. У страха
глаза велики — в стане врага поднялся переполох...
Это была первая боевая операция партизанского
отряда, действовавшего в Пеновских лесах. Боевой счет
открыла разведчица отряда Лиза Чайкина.
...Партизаны отдыхали. Издали доносился то гул
орудий, то звуки, напоминавшие завывание сирены. Лиза
436

вместе с бойцами сидела у небольшого лесного костра.
Слабый огонь освещал ее сосредоточенное,
обветренное лицо. Перед глазами ее стоял образ матери. «Как-то
она там? Мама, милая мама! Как часто мы раним твое
сердце. И только когда нет тебя рядом, мы начинаем
понимать, как мы часто не ценим твоих хлопот. Как
велико твое самопожертвование, чего стоят слезы в твоих
глазах! Мама, что с тобой сейчас?» — подумала Лиза и
тихо запела «На диком бреге Иртыша». Песню о
Ермаке подхватили, и она зазвучала мощно, сильно и
перенесла Лизу в деревушку Руно, в маленький домик,
к родной маме.
Партизанская жизнь продолжалась... Не проходило
дня, чтобы не наскочил на мины грузовик, не был
обстрелян из засады немецкий обоз, не спущен под откос
эшелон... В отряде появились автоматы, пулеметы,
минометы и даже два орудия. Партизаны уничтожили
около ста автомашин с военными грузами и отбили обоз
с продовольствием.
...Плотно занавешены окна в избе, слабо мерцает
пламя огарка свечи, освещая угрюмые лица стариков
и женщин. Нетерпеливые глаза устремлены на девушку.
Она говорит о зверствах немецких фашистов, о
пожарищах и расправах, о слезах и страданиях, которые ей
приходилось видеть в деревнях и селах.
— Не затыкайте уши, не закрывайте глаза, —
горячо говорила девушка. — Смотрите на нечеловеческую
жестокость фашистов, смотрите и запоминайте. Час
расплаты недалек. Пусть же в этот час в вашем сердце не
останется жалости, не дрогнет рука!
Из дома в дом, из деревни в деревню шла девушка-
агитатор, несла людям слова правды, подбадривала их.
— Красная Армия победит, придет конец
фашистскому гнету. Помогайте партизанам бороться с врагом,
не давайте хозяйничать фашистам в нашем советском
доме, — страстно призывала она, вселяя веру в нашу
победу.
По всему району прошла молва о бесстрашной
партизанке. С бьющимся сердцем входила она в каждое
селение, в каждый дом, где ее ждали. Ее могли
схватить, расстрелять. Но девушка не думала об опасности.
Она с новой силой чувствовала, как дороги ей родные
места. Но к этой неистребимой любви примешивалась
437

острая боль. Казалось, каждая деревня, каждый дом,
каждое дерево беззвучно стонали:
— Освободи меня!
Проведя беседу в селении Жуковка, 22 ноября
1941 года Лиза отправилась на хутор Красное Покати-
ще к своей подруге Марусе Купровой. Был уже вечер.
Казалось, что ее прихода никто не заметил, но это было
не так. Предатель сообщил фашистам о партизанке.
Через некоторое время дом был окружен эсэсовцами. Они
ворвались в дом, убили мать Маруси, потом брата и
Марусю. Лизу вывели во двор. Последний раз
оглянулась она на пожарище: немцы подожгли дом Купровых,
на убитых извергами близкую подругу Марусю, ее мать
и брата.
От хутора Красное Покатище до поселка Пено
девушка шла босая, натыкаясь на смерзшиеся комья
снега, не проронив ни единого слова. Ее привели в штаб,
И начался допрос.
— Партизанка? —кричал гитлеровский офицер.
Лиза молчала. Гибкие прутья со свистом опускаются
на руки, ноги, спину девушки. Били долго, мучительно.
Тело горело и ныло.
— Ты заговоришь!.. Где партизаны?..
— Смерть вам, проклятым! — только эта фраза
сорвалась с ее плотно сжатых губ, и она с презрением
плюнула офицеру-гитлеровцу в лицо.
Партизанку повели на расстрел. Изверги насильно
сгоняли жителей к месту расправы. У водокачки
процессия остановилась. И Лизу снова подвергли истязаниям,
но она снова не проронила ни слова. На вопросы о том,
где находятся ее товарищи, где партизанский отряд,
девушка ответила:
— Стреляйте, палачи! Я погибаю за победу, за нашу
Родину.
Раздались выстрелы. Но Лиза стояла. Истекая
кровью, она нашла силы бросить палачам:
— За Родину, за народ!
Это были последние ее слова.
Порошил мягкий, пушистый снег. Молча расходились
жители с места казни. И только шаги часовых,
охранявших тело, нарушали тишину. Семнадцать дней лежало
оно у водокачки, его усиленно стерегли, и все-таки оно
исчезло. Товарищи по партизанскому отряду похоронили
438

девушку между высокими соснами за железнодорожной
насыпью.
Шестого марта 1942 года советские люди узнали из
газет, что за отвагу и геройство, проявленные в
партизанской борьбе в тылу против немецких захватчиков,
Елизавете Ивановне Чайкиной присвоено звание Героя
Советского Союза.
С тех пор как совершила подвиг народная героиня,
прошло уже много лет. Пройдут еще многие и
многие годы, но народ никогда не забудет простую русскую
девушку, отдавшую жизнь за счастливое будущее своей
Отчизны. Народ будет всегда с глубокой любовью
вспоминать верную дочь, прозванную в народе Чайкой.
В центре поселка Пено, на площади, стоит памятник
отважной партизанке. Самая большая улица в Пено
называется улицей Е. И. Чайкиной. Такие улицы есть и
в Калинине, Великих Луках, Ленинграде... В память о
ней ее именем названы кинотеатры, тепловозы,
пароходы...
Ее имя носят десятки пионерских дружин в Гродно,
Алма-Ате, Ленинграде, Киеве, Владимире, Одессе, в
городах и селах Херсонской, Донецкой, Сумской, Омской,
Ульяновской, Запорожской, Архангельской и многих
других областей страны.
В Пеновской восьмилетней школе открыт музей, в
котором собраны документы и материалы о славной
героине.
Зимой и летом в поселок Пено приезжает много
гостей, и каждый обязательно побывает у памятника и
старой водокачки, где была расстреляна Лиза. И
бывшие партизаны рассказывают им об отважной
партизанке, отдавшей жизнь за свободу Родины, за то, чтобы
никогда в наш вольный советский край не вторгалась
война.

JU
Т. СУМАРОКОВА _
характер
Высоко в небе стремительно
пронеслась девятка серебристых самолетов. В
сомкнутом строю, будто связанные невидимыми нитями,
легкокрылые ЯКи сделали разворот и резко перешли в
пикирование, а затем свечой взвились ввысь.
Десятки тысяч москвичей, заполнивших зеленое поле
Тушинского аэродрома в День авиации, с восторгом
смотрели на блестящее выполнение фигур высшего
пилотажа.
— Командир отважной девятки летчиц —Герой
Советского Союза заслуженный мастер спорта Марина
Павловна Чечнева, — несется в эфир голос диктора.—
Имя этой женщины известно всей нашей стране.
Золотая Звезда Героя, четырнадцать орденов и медалей
говорят о ее подвигах в годы Великой Отечественной
войны.
Скупые, короткие фразы. А в них —большая, полная
героизма жизнь, в них —тревожная юность военных
лет, горячая комсомольская душа и любовь к жизни.
В авиацию она пришла не случайно. С детских лет
Марина мечтала подняться в бездонную глубину неба.
В своем школьном дневнике она писала:
Я мечтаю быть пилотом
В нашей радостной стране.
Обогнать на самолете
Птицу в синей вышине.
440

А через год после этого, не закончив еще среднюю
школу, Марина подала заявление в один из московских
аэроклубов.
— Хочу летать,— заявила она начальнику аэроклуба.
Пожилой полковник с удивлением смотрел на
черноглазую девочку. Ее настойчивость и решительность
нравились ему. Опытный летчик-инструктор, он всем
сердцем понимал Марину. Но что он мог сделать, если
ей было только пятнадцать лет!
В ту ночь Маринка не спала, она долго, безутешно
плакала. А утром решила: «Я все равно буду летчиком,
это моя цель в жизни».
Ровно через год ранним апрельским утром она
сделала свой первый самостоятельный вылет. Это было в
1938 году. Потом в жизни Марины Чечневой были
сотни различных вылетов. Но первый остался в памяти на
всю жизнь. Тогда она провела в воздухе всего двадцать
минут. Но какие это были минуты!
Машина плавно неслась по воздушной глади,
повинуясь малейшему движению руки, девушка летела над
счастливой нашей землей, радуясь солнцу, небу,
простору. В этот первый вылет Марина окончательно решила
всю свою жизнь посвятить авиации.
Но недолго пришлось юной летчице заниматься
авиационным спортом.
В один день померкло солнце, над нашей Родиной
заметались горе и несчастье. Началась война с
фашистской Германией.
— Только на фронт, бить врага с воздуха, —заявила
Марина в аэроклубе.
В годы войны Марина Чечнева совершила восемьсот
десять ночных боевых вылетов, нанося бомбовые удары
по укрепленным вражеским пунктам. Больше ста тонн
бомб сбросила она на врага, более тысячи часов
провела в воздухе, выполняя боевые задания. И каждую
секунду из этой тысячи часов ее караулила опасность.
Сотни раз прилетала она в самолете, иссеченном
пулями. А были вылеты, из которых ее подруги — летчицы
46-го гвардейского Таманского женского авиаполка уже
не надеялись увидеть своего боевого командира
эскадрильи.
...Шли бои на Кавказе. Фашистские орды рвались
к Грозному, к советской нефти. Каждую ночь они
441

пытались переправлять свои войска и орудия на правый
берег реки Терека. И каждую ночь их отбивали наземные
части. С воздуха пехоте помогали маленькие самолеты
ПО-2. Почти бесшумно летая в ночном небе, они
приводили врага в панический страх. Через каждые две-три
минуты в воздухе появлялись светящиеся бомбы,
озаряя переправы и скопления машин. При свете САБов
на фашистов летели фугасные бомбы.
В одну из таких ночей полку была поставлена
задача: уничтожить фашистскую переправу около
Моздока.
На эту переправу уже совершали налеты наши
дневные бомбардировщики. Но им трудно было уничтожить
с большой высоты узенькую полоску временного моста
шириной в одну грузовую машину. А для ПО-2 эта
задача выполнима. Конечно, при условии, что у
летчика твердая рука, а у штурмана зоркий и точный
глаз.
Марина летала тогда со штурманом Ольгой
Клюевой. Вместе они работали с первого боевого вылета и
поэтому понимали друг друга с полуслова.
Над Моздоком их встретила зенитная батарея.
Девушки прорвались сквозь огонь, но на переправу не
пошли, а полетели в тыл противника и тем обманули его.
Зенитчики сосредоточили весь огонь на следующем
самолете. Марина Чечнева с Ольгой Клюевой появились
над переправой совсем с другой стороны. С небольшим
пикированием, убавляя газ, экипаж незаметно подошел
к цели и первой же бомбой разрушил мост.
На следующий день из штаба наземных войск
сообщили об успехе самолета, отбомбившегося в двадцать
три ноль пять точно по цели. Уничтожение этой
переправы помогло пехотинцам отстоять большой участок
фронта и перейти в наступление.
Каждый раз, попадая в шквальный зенитный огонь
и бесчисленные прожекторы, Марина говорила: «Пусть
стреляют, только бы иметь силы держать штурвал, и
задание будет выполнено». Покалеченная, израненная
машина плохо повиновалась рукам девушки и с большим
трудом дотягивала до аэродрома.
В подобные минуты Марина с благодарностью
вспоминала спорт. Разве могла бы она вынести такие
442

физические и моральные напряжения в каждом
боевом вылете, если бы с детства не занималась
физкультурой.
Она любила в нелетное время вспоминать мирные
воскресные дни, проведенные на лыжах или на берегу
Москвы-реки.
— Эх, девушки, броситься бы сейчас в воду да
проплыть километр-другой, кажется, вся усталость навсегда
прошла бы, — говорила иногда Марина в жаркие летние
дни на юге.
Глядя на ее стройную, спортивную фигуру, подруги
в шутку называли Марину «наш заслуженный мастер
спорта».
А шутка-то была пророческой...
Отгремела война. Марина вернулась в родную
Москву. В Центральном аэроклубе имени В. П. Чкалова она
занялась подготовкой воздушных спортсменов.
Но горячее сердце не давало покоя. И в 1949 году
она решила готовиться к мировому рекорду скорости
полета на спортивном самолете ЯК-18.
Как всегда, воля и настойчивость привели к успеху:
пятьсот километров летчица пролетела за два часа
четыре минуты, установив мировой рекорд скорости на
ЯК-18. Это был первый послевоенный авиационный
рекорд, установленный женщиной-летчицей.
А спустя три года Марина Чечнева стала одной из
победительниц командного первенства по технике
пилотирования на самолетах ЯК-18 на Первых Всесоюзных
состязаниях летчиков-спортсменов ДОСААФ.
Много лет подряд Марина Чечнева была ведущей
женской пилотажной группы на воздушных парадах.
За высокие спортивные результаты в авиационном спорте
майору, боевому летчику Герою Советского Союза
М. П. Чечневой было присвоено звание заслуженного
мастера спорта.
С тех пор прошли годы. Марина Павловна сейчас не
летает. Она мать двоих детей, член Советского
комитета ветеранов войны, заместитель председателя
Общества советско-болгарской дружбы.
Марину Чечневу часто приглашают в гости
зарубежные друзья. Она побывала в Чехословакии, Польше,
Италии, Швеции, ГДР, ФРГ и Болгарии. Всюду
рассказывает Марина Павловна о счастливой советской жизни,
443

о борьбе советских людей с врагами в годы войны, а в
настоящее время о борьбе за мир.
...Поезд быстро мчался по польской земле. Мелькали
поля и леса, хорошо знакомые города.
— Предупредите, пожалуйста, меня, когда будем
подъезжать к Висле, — взволнованно попросила Марина
проводника.
Здесь, над этой польской рекой, она чуть не
попрощалась с жизнью. Это было в 1944 году. Еще горела и
стонала земля наших братьев. Пожаром окуталась
Варшава. По десять —пятнадцать вылетов делала Марина
Чечнева и ее подруги каждую ночь. Одну из этих ночей
она не забудет никогда.
В ту ночь над Вислой было загадочно тихо. Уже
сделали по нескольку вылетов. Уже возникли
большие очаги пожаров от взорвавшихся бомб, а враг все
молчал.
Был третий вылет. Успокоенные тишиной, летчицы
спускались с большой высоты и вели разведку войск
противника. Марина Чечнева предложила своему
штурману Вале Лучинкиной сбросить бомбу на
железнодорожный путь, где она увидела мелькание огня. Первая
же бомба поразила цель. И вдруг зажглись десятки
прожекторов.
— Что это? Откуда они взялись?— удивилась Валя.
— Видно, мы попали в ценный объект,— ответила
Марина.
Вдруг над ними черной тенью пронесся немецкий
истребитель. Еще момент — и огнем своего оружия он
поразил мотор. Запахло маслом.
— Марина, мы горим, — послышался голос
штурмана.
Горела плоскость. Резкими движениями летчице
удалось сбить пламя. Но что делать с мотором?
— Только бы дотянуть до своих.
И началась сложная, мужественная и поистине
страшная борьба за жизнь. Сквозь дым зенитных
разрывов Марина Чечнева осторожно, как больного
ребенка, ведет свой маленький, смертельно раненный
ПО-2.
Опять и опять заходит истребитель. Трещит перкаль
на пробитых плоскостях, чихает и плачет изувеченный
мотор.
444

К счастью, они остались живы. Две русские девушки
в этом страшном неравном бою над польской землей не
упали духом, они победили...
И теперь, когда Марина подъезжала к Висле, этот
вылет вспомнился особенно отчетливо. С тех пор
прошло много лет. Расцвела и похорошела Польша.
— Дорогие друзья, —говорила Марина на митинге
в Варшаве. — Я счастлива, что в годы войны своим
трудом помогала вашему освобождению от фашизма. Здесь,
на вашей земле, похоронено много наших подруг-воинов.
Здесь они сложили свои головы за всенародное
счастье, — продолжала Марина в суровой и
торжественной тишине.
Голос русской женщины-летчицы призывал к миру,
дружбе...
Жизнь Марины Павловны Чечневой полна новых
больших интересных забот. Но годы не унесли любовь
к воздуху, авиации, которой она отдала восемнадцать
лет.
...Авиационные спортсмены Центрального и
московских аэроклубов ждали первого космонавта в гости.
Марина Павловна волновалась весь день. Она хотела
многое узнать о космосе. Какие вопросы задать
космонавту?
А когда увидела его, только и могла сказать:
— Дорогой Юрий Алексеевич! Разрешите мне от
имени женщин-летчиц поздравить вас с подвигом.
— Я давно вас знаю,— сказал вдруг Гагарин. —
Когда учился в Саратовском аэроклубе, к нам прислали
ЯК-18. Из формуляра мы узнали, что на нем летала на
воздушном параде Марина Чечнева. Для нас,
курсантов, вы всегда служили примером мужества, высокого
спортивного мастерства. Мы с вами как бы
авиационная родня, — шутит Юрий Алексеевич, — летали на
одном самолете.
Да, это была шутка. Но если подумать, в ней
заложен большой смысл. Такие летчики, как Марина
Чечнева, своим трудом, мужеством изо дня в день помогали
готовить полет Юрия Гагарина. Это и они
прокладывали путь в космос, путь к далеким, еще не изведанным
мирам.

л
п. постолатьев dV Дашенька
— Ну что в ней особенного? —
удивлялись некоторые молодые новобранцы, видя, как
лелеют в полку Машеньку Шкарлетову. Уж эти
ветераны! То просят повара отпустить ей обед без очереди,
да непременно погуще, то в походе хотят понести ее
автомат. Каждый стремится оказать ей какую-нибудь
услугу.
А особенно удивляло новобранцев то, что в полку
говорили с девушкой всегда ласково, и, если, случалось,
скажет кто хоть одно грубое слово, обрежут и
пристыдят так, что другим уже неповадно будет.
И что в ней, собственно, нашли? Девушка, каких
видишь сплошь и рядом, —самая обыкновенная. Ну,
скажем, белолицая. Да мало разве белолицых на свете?
Ну, с едва вздернутым кверху носом. Если угодно, даже
среди одноклассниц были такие задиристые. И наконец,
с карими большими, напоминающими две спелые вишни
глазами. Так ведь на Украине таких повстречаешь
в каждом городе, в каждом селе да и в каждой, если
на то пошло, хате.
Впрочем, даже не это бросается сразу в глаза, когда
посмотришь на нее вдруг. Глядишь и перво-наперво
видишь перед собою маленького бойца в обычной
солдатской шинели, туго затянутого ремнем, в кирзовых
сапогах и в шапке-ушанке. Как и у каждого, за спиной у нее
автомат, за голенищем сапога обыкновенная солдатская
446

ложка. Правда, в отличие от своих сослуживцев, у
девушки еще висит на боку полная медикаментов сумка
с красным крестом. Все это и многое другое роднит ее
с общей солдатской массой. Но вот когда
присмотришься поближе, только тогда заметишь, что из-под серой
ушанки в обрамлении пышных каштановых волос
смотрит на тебя миловидное девичье личико, хотя вот уже
почти два года, как припорашивается оно пороховой
копотью и обжигается то колючими метелями, то
нестерпимым южным зноем.
Несмотря на свои девятнадцать лет, Машенька тоже
ветеран полка. Пришлось ей всего повидать на его
большом и славном боевом пути.
...Полк окончил формирование, поднакопил сил для
грядущих наступательных боев. И вот, совершив марш-
бросок в сотню километров, ровно в полночь воины
полка оказались в мрачном, испорченном войной
сосновом бору на восточном берегу Вислы.
Уже шел август 1944 года. Гитлеровцы, чем ближе
был их роковой день, тем становились яростнее.
Фашисты думали, что неплохо укрепились на Висле,
и об этом нашим войскам давали понять необыкновенно
густой, но безалаберной пальбой из всех видов и систем
оружия.
Немолодой, но еще крепкий старшина, которого
только что вызвал к себе ротный, тотчас вернулся и
сказал негромко и повелительно:
— Отдыхать!.. Костров не жечь, песен не петь.
Бойцы устраивались кто как мог: на хворосте,
которого было вдоволь под ногами, на деревянных пустых
ящиках или на обломках немецких орудий и повозок,
которых также валялось на земле немало, потому что
фашисты отступали.
Располагаясь на отдых, бойцы в который уж раз
вспоминали родной очаг, мягкую постель и этим еще
больше разжигали свои страсти. Ненависти к врагу
у каждого хоть отбавляй.
У Машеньки тоже были личные счеты с немцами.
Ведь жизнь ее была светлой и ясной, как капли росы
в лучах утреннего солнца. И вот, поди... Кто их просил
к нам? Поломали все планы. Только окончила
семилетку и поступила на работу в колхоз (думала поработать
годик-два, потом поступить в медицинский техникум),
447

как вдруг... Отец пошел на фронт, а она с мамой и
братишкой, бросив родное гнездо, тронулись в глубь
страны. Да куда там! Отрезали, изверги, путь около
Луганска. Пришлось возвращаться в родную Кисловку, на
Купянщину. И что же, ждать пока тебя... испаскудят,
испоганят, сволочи, и в рабство в Германию угонят?
Нет, она не допустит, чтоб над нею глумились враги.
Наверное, никогда не забудется день, когда,
вернувшись после неудавшейся эвакуации, впервые увидела
чужеземцев. Кисловка, как муравейник, кишела
вражескими солдатами. Был горячий июнь 1942 года. Дышать
совершенно было нечем: в воздухе стоял чужой запах,
начиная от одежды и кончая продовольственными и
техническими эрзацами. Чужая речь очень больно
колола слух. Как можно было вынести этот страшный
кошмар?
Машенька хорошо помнит, как она забилась в
комнату и, крепко зажмурившись, сжала виски кулачками.
Ах, кабы все это — только во сне!
Но со двора явственно слышалась чужая речь.
Девушка подбежала к окну и увидела совершенно голых
солдат. Бегая вокруг колодца, они обливали друг друга
водой. Она нервно задернула занавеску, на минуту
усомнилась: люди ли это, откуда и зачем они сюда
пришли?
Вдруг во дворе стало совсем тихо, потом Машенька
услышала родную украинскую речь:
— Сюда, сюда!
«Господи, неужели наши?» — подумала она и птицей
выпорхнула из хаты. По двору бежал на огород
односельчанин Володька. Но почему он в домашней одежде,
ведь еще в прошлом году его призвали в армию?
Следом за ним бежали два длинных фрица со вскинутыми
автоматами. «Ой, они его убьют!» — мелькнула мысль.
— Вот они! — крикнул Володька. — Стреляйте! Обое
коммунисты. Або дайте автомат, я их...
Стало ясно: Володька — предатель. Немцы
прицелились и дали очередь. Машенька в ужасе увидела, как,
словно спиленные деревья, упали на землю два
человека: председатель колхоза Комар и председатель
сельсовета Ковалев.
Убийцы самодовольно переглянулись и громко
расхохотались.
448

Девушка нетерпеливо ожидала прихода наших. Не
было дня, чтоб не вспоминала отца, дядю и своего
двоюродного брата, которые находились в Красной
Армии. А когда вернулись наши, вместе со слезами
радости пролила она слезу горечи: пришло извещение о
том, что ее отец пал смертью храбрых в боях за
свободу и независимость нашей Родины.
И Машенька решилась. У нее теперь было
единственное желание: бить нещадно врага, мстить за отца,
за смерть и страдания советских людей, за
сожженные города и села, за материнские и сиротские слезы.
Вот что побудило ее расстаться с родными и
девичьими грезами, со своим маленьким домашним уютом и
очутиться ночью в мрачном лесу у незнакомой ей
Вислы.
...Машенька не отдыхала. Она старательно обходила
роту, выискивая, нет ли заболевших или с потертыми
ногами. Когда подошла к одному из отделений,
облюбовавшему место на срезанной снарядом или бомбой
сосне, молодой рослый пулеметчик из новичков,
именовавший себя художником из Одессы, возражал тем, кто
совсем некстати вспомнил о теплой постели.
Улегшись на ствол дерева, он сказал мечтательно:
— А я, братцы, хотя и неэстетично улегся, дал бы
такого храпака, если бы, конечно, не... Слышите? — Он
кивнул головой на запад, откуда доносились глухие
разрывы.
— Наши штурмовички работают, — сказала
Машенька и, проходя, спрашивала: — Больные есть? С
потертыми ножками кто?
— Здоровые, спасибо, — ответило несколько голосов.
Довольная, Машенька прошла дальше. Выждав
минуту, одессит спросил:
— Что, в самом деле штурмовики?
— Они, — ответил старый солдат.
— А как она узнала?
— Повоюешь с ее — узнаешь.
Пулеметчику даже стало обидно, что эта девочка и
больше его воюет, и больше знает о войне, и, вероятно,
меньше его устала в походе. А ведь шла вместе с ротой
и, сколько ни уговаривали ее, даже ни разу не села на
подводу — все отшучивалась, что служит в пехоте, а
«пехота пройдет сто километров, и еще охота».
449

Пулеметчик скептически улыбнулся: «С потертыми
ножками кто?» Если потер — полбеды. Может, завтра
мне ее совсем оторвет. И как ты, кнопочка, меня,
верзилу, тащить будешь? Пиши, пропал»,— и произнес
вслух:
— Кнопка.
Прозвище это не по вкусу пришлось пожилому
узбеку Юнусу.
— Зачем, Вася, девушке обидные слова
говоришь? — вступился он за Машеньку. — Она на Днепре
Юнуса от смерти спасла, триста метров на спине несла.
Будто кобру, мою смерть укрощала. Не надо, товарищ,
обидные слова девушке говорить.
«Это невероятно, — недоумевал Вася. — Пожалуй,
Юнус не уступит мне в весе, и эта санитарка... сумела
столько протащить его на себе».
А Юнус принялся рассказывать все, как было, и
перед пулеметчиком, как наяву, вставала панорама
сражения у великой реки Днепр. Нет, не гоголевская
«чудная река Днепр» стояла перед глазами, а
шевченковский могучий и рассерженный людьми Днипро. Но
маленькая санитарка не испугалась. На плоту она
переплыла на правый берег и попала в кромешный ад.
Вася мысленно рисовал картину, какую дал себе
зарок воспроизвести на полотне, если только останется
жив. А назовет ее просто: «Санитарка». Прообразом ее,
конечно, будет Машенька. Бой происходит ночью. Но
картина освещена заревом разрывов. В перспективе
видно горсточку храбрецов, отчаянно дерущихся с
немцами. Есть раненые. Одного с перебинтованной
головой— Юнуса — Машенька тащит на себе к переправе.
Лицо ее, разумеется, будет суровым, но глаза... Они
должны светиться радостью, словно бы говоря: «Еще
один солдат спасен для Родины; еще одна мать вытрет
слезу радости, а не едкую, опустошительную; еще один
отец обнимет своих детей и жену, одной
вдовой-солдаткой будет меньше на родной земле».
Вдохновенные мысли художника внезапно прервал
человек, ступавший по земле осторожно, словно боясь
потревожить сон или сладкую думу бойца, и вдруг
нечаянно споткнулся.
— Извини, дружище, — сказал он слабым, очень
низким басом, каким говорят только что оторвавшиеся
450

ото сна парни. ¦— Не знаешь, где тут Машенька Шкар-
летова?
Одессит неопределенно махнул рукой, ответил
коротко:
— Дальше.
— А шо такэ? Я Шкарлетова, — послышалось где-то
совсем рядом.
Вася встрепенулся: «Наверное, слышала, как ее
кнопкой назвал... Вот оказия».
— Батя вызывает, — пробасил связной.
Полковник Дронов, высокий, стройный человек, с
припудренными неумолимым временем висками и
гладко зачесанными назад волосами, стоит посреди
землянки, найденной неподалеку разведчиками, и лаконично
излагает начальнику штаба приказ о наступлении.
Перед ним на ящике лежит карта, которую пересекает по
диагонали голубая красавица Висла. Тускло горит
коптилка, сделанная из снарядной гильзы. Вход в
землянку занавешен плащ-палаткой.
Вошел связной и доложил о прибытии
санинструктора четвертой стрелковой роты старшего сержанта
Шкарлетовой.
— Пусть войдет, — ответил комполка не сразу, а
после того, как закончил отдавать приказ.
Машенька отрапортовала по форме. Она заметила,
что, обычно жизнерадостный, батя — так заглазно
называли в полку Дронова — на этот раз выглядит
сурово. Взгляд его светлых глаз сосредоточен, пытлив.
— Из Купянска пишут?
«До этого ли ему сейчас?» — подумала она.
— На той неделе было письмо от мамы. Готовятся
к посевной. Никак не соберусь ответить.
— Так нельзя, Маша. Надо регулярно отвечать на
письма, — пожурил девушку полковник и приступил к
главному: — В пекло, в каком была на Днепре, пойдешь?
— Так точно.
— Подумай, Маша. Может, при санроте тебя
оставить?
— Никак нет, товарищ полковник. У меня же опыт
форсирования великих рек...
Плотный лысый майор Калмыков, сидевший возле
Дронова, слегка улыбнулся. Ему нравился и
украинский акцент девушки, и ее ответ,
451

— А заявление в партию до сих пор не написала,—
не то вопросительно, не то с укоризной сказал он.
— Выйду из пекла — напишу, товарищ майор.
Девушка при этом страшно смутилась. Быть может,
от того, что первый раз в жизни сказала неправду.
А может быть, замполит догадался, что она, перед тем
как идти на КП, при слабом свете карманного фонаря
написала карандашом: «Если погибну, прошу считать
меня коммунистом». Может, он даже знает, что
заявление лежит именно в левом карманчике гимнастерки,
в комсомольском билете. Как изучающе смотрит!
Хорошо, что в разговор вмешивается батя. Он
сказал, что Машенька поплывет на рассвете с первыми
двумя пулеметными взводами, бойцы которых тоже
имеют опыт форсирования рек.
Машенька просияла — то ли от большого доверия,
то ли от того, что майор теперь рассматривает карту и,
вероятно, забыл о заявлении в партию.
Бойцы истомились, измучились в нетерпении. Все
горели одним желанием: быстрее, быстрее бы в
наступление. Пора кончать врага! На Берлин!
— Переплывем Вислу — и до Берлина рукой
подать,— деловито рассуждал перед подчиненными
отважный молодой лейтенант Иван Горбачев. — Но... Если
мы с ходу не выбьем его из первой траншеи, быть нам
на дне Вислы.
— Выбьем, не впервой, — уверяли бойцы. — За
шиворот из траншеи выволочем...
Пушки и минометы уже начали долбить вражеский
берег. Немцы тоже не безмолвствуют — огрызаются.
Рассвет был серый, холодный. Над мутной студеной
рекой стоял густой туман. Машенька плывет со взводом
лейтенанта Злотина. Усевшись поудобнее, взяла автомат
наизготовку. Первое время она будет работать наравне
со всеми, а когда появятся раненые («Ах, если бы
раненых было поменьше, а если и будут, то только бы
легко!»), тогда она будет их перевязывать и с личным
оружием усаживать в шлюпки и — к своим. Гребцы
выделены.
Готово! В путь! Гребцы налегают на весла —
шлюпки плывут быстро. Машенька всматривается в чужой
берег и ничего не видит из-за густого тумана и
сплошных разрывов.
452

Берег! Вместе со всеми она выскакивает из лодки и
залегает. Лицо втыкается в горячий песок. Падая,
обожглась, кажется, о колючий кустарник. На лице
кровь? Сущие пустяки. Она же не ранена, а только
поцарапана.
Артиллеристы переносят огонь дальше. Теперь
главное—уловить момент. Вот он: вперед! Мгновение —
и пулеметчики с криком «ура» вскакивают в траншею.
«Эх, вы, вояки, — мысленно смеется Машенька над
фашистами. — Прохлопали ушами». Завязывается
рукопашная. А немцы ее до смерти не любят. Они
предпочитают марш-бросок во вторую свою траншею. Но наши
воины в таком случае знают, что делать. Если не
удается схватить гитлеровца за полу, чтобы снова
втащить в траншею, его настигает пуля. Машенька вот
уже второй диск меняет в автомате, но вдруг
слышит:
— Сестра, сестра...
«О, господи, шо ж це я увлеклась не своей работой...
Ой, та вас уже порядочно...»
— Сейчас, голубчики, сейчас...
И она перевязывает сперва тяжелых. Легкие, знай
себе, отмахиваются: «Пустяки, царапина» — и
продолжают стрельбу. Часть бойцов ведет огонь по второй
траншее (она теперь для немцев стала первой), а часть
перебрасывает бруствер на противоположную
сторону— закрепляются. Прибывающее подкрепление
рассасывается по траншее вправо и влево, отвоевывая у
немцев каждый метр земли.
Уже рассвело. Огненно-красный диск солнца
поднялся над соснами, но, не сумев рассеять туман,
скрылся за облаками. Машенька уже вынесла на себе к
лодкам двенадцать тяжелораненых и передала их в
надежные руки гребцов. Кажется, среди пулеметчиков
больше нет раненых, и она углубилась по траншее
дальше. Может, надо помочь санинструктору соседнего
лодразделения. И вдруг снова:
— Сестра, сестра...
К ее изумлению, это был немец — молодой, очень
бледный блондин. Скорчившись, он полулежал на
шинели, которую, вероятно, сумел снять сам. Правый
рукав тужурки изорван в клочья, рука мертво свисает.
Он не просит о помощи, а только стучит зубами:
453

— Сестра... Гитлер капут...
— А як же, конечно, капут. Всим вам капут, если
будете сопротивляться. А ну, де твоя рана? Повернись
сюда, дай перевяжу. Чи боишься, чи замерз? Дрожишь
весь, як цуцик...
Когда и его подтащила к лодке, гребец посмотрел
на нее вопросительно.
— Ну чего уставился?
— Да так, просто... Попалась бы ты им.
— Ладно, ладно, вези и его. Мы не изверги, а люди.
А бой кипел. Надо было во что бы то ни стало взять
вторую траншею — расширить плацдарм. Расстояние к
ней не более двухсот метров. Однако первые несколько
атак оказались безуспешными. Еще пятьдесят
тяжелораненых вынесла Машенька с поля боя, оставаясь
невредимой.
В полдень появилась четверка «фокке-вульфов» в
сопровождении большой группы «мессеров». Пикируя,
они яростно бомбили плацдарм в тот момент, когда
полк предпринимал новую атаку...
Машенька не помнит, сколько она уже перевязала
и вынесла раненых. Это был труд, который нельзя
сравнить ни с трудом грузчика, ни с трудом землекопа. Все
удивлялись: откуда только у нее брались силы! Вот
она подползает к раненому и маленькими крепкими
руками разрывает одежду. Одежда не поддается.
Тогда она помогает зубами. Рана обнажена.
Перебинтовывает ее туго, взваливает безжизненного бойца на
себя и, обливаясь потом, ползет от выемки к выемке,
от кустика к кустику. Сердце, очерствелое от
чудовищного зрелища, пылает уверенностью, что победа будет
за нами. И вдруг раненый приходит в себя и говорит:
— Машенька... Я вас узнал, Машенька. Простите...
Картина будет называться «Санитарка»...
Но Машенька не слушает его: раненый, конечно,
бредит. Побыстрее бы его доставить к переправе.
Снова и снова появляются «фоккеры», и уже не
четверками, а по восемь, по двенадцать. А плацдарм
держится. Под вечер взгляды бойцов приковала шестерка
«Яковлевых». Следом подошла группа «ильюшиных».
Полковник Дронов, тоже находившийся на плацдарме,
приказывает дать сигнал, и истребители взмывают
вверх, а штурмовики со снижением разворачиваются и
454

сбрасывают на вторую и третью траншеи врага
смертоносный металл. Еще разворачиваются и поливают
фашистов огнем из пушек и пулеметов.
Снова сигнал, «Яковлевы» с «ильюшиными» уходят
дальше, а воины полковника Дронова яростно
устремляются в атаку и...
Вторая траншея взята! С ходу — третья!.. Прорыв!
На очередном партийном собрании Машеньку
принимают в партию, а командование представляет ее к
званию Героя Советского Союза.
...Давно отшумели бои. А однополчане помнят и
никогда, по-видимому, не забудут своего санинструктора
и боевую подругу Машеньку, как не забудут тех, кто
пал за свободу и светлое будущее народов.
В теплых и ласковых письмах бывшие воины
желают Машеньке успехов и счастья. И хотя все знают,
что их Машенька теперь мать двух взрослых детей и
в Купянской районной больнице, где она работает
медсестрой, а также в ЦК профсоюза медицинских
работников, где она является членом Пленума, ее называют
Марией Савельевной, — все же хотят видеть ее
непременно такой, какую знали в минуты жестокого боя и
в обычных военных буднях.
Пройдут еще годы, а в памяти спасенных ею воинов
она останется всегда юной, просто Машенькой.

?.
В. ДВОРЕЦКАЯ
патриотка
Позади остались
ожесточенные бои на Курской дуге. 835-й стрелковый полк
вместе с другими частями громил фашистских
захватчиков на Украине, под Сумами. Тогда в одну из рот
пришла молодая стройная девушка — санинструктор
Мария Щербаченко.
В полку испытывали большой недостаток в
санинструкторах, и приходу нового человека все были рады.
«Курс обучения» новой для нее специальности Мария
проходила тут же, на передовых позициях, под
руководством опытного санинструктора.
Старый солдат перво-наперво решил осторожно
узнать, не жалеет ли Мария, что попала на передовую,
не испугается ли в бою. Ведь все-таки девушка, да и
тяжело.
— Вам тоже нелегко, — ответила она, — вы не
боитесь, не испугаюсь и я.
— Я другое дело, — заметил бывалый солдат.—
Я, считай, два года с лишком порох нюхаю. Вдоволь на
фашистскую нечисть нагляделся.
— Я тоже нагляделась.
И Мария рассказала, что она находилась на
временно оккупированной врагом территории в
Харьковской области, испытала все ужасы фашистского
хозяйничанья. Как только Красная Армия освободила ее
родину, девушка сразу же пошла на фронт.
456

Так началась для Марии Щербаченко фронтовая
жизнь. Девушка оказалась прилежной ученицей и
быстро освоилась с боевой обстановкой. Всем она пришлась
по душе, и звали ее просто Марийкой.
Вскоре Марии пришлось по-настоящему понюхать
пороху. Полк завязал бои за крупный населенный пункт
Гребеновку, на подступах к Сумам. Потуже набив
санитарную сумку перевязочными материалами, девушка
оказалась в самой гуще наступавших. Вокруг рвались
мины, снаряды, трещали автоматы и пулеметы. Потом
налетели вражеские самолеты. Тяжелые взрывы
потрясли воздух, казалось, застонала, надрывно
завздыхала земля.
И как ни храбрилась Мария, в первые минуты боя
страх сжал сердце. Голова как бы сама прижималась
к земле. Но, несмотря ни на что, девушка ползла и
ползла вперед, мысленно напоминая себе: «Не забывай,
где ты и зачем находишься». От волнения гулко
стучало сердце.
Мария приподнялась немного, огляделась. Сквозь
грохот боя ей послышалось, будто где-то рядом стонет
человек. И на самом деле, у небольшой насыпи лежал
раненный в ногу боец. Девушка бросилась на помощь.
Из раны сочилась кровь. Забыв об опасности, Мария
встала на колени и принялась перевязывать ногу.
— Нельзя так, милая, — простонал раненый. —
Слышишь, какой свист над головой. Береги себя.
Санинструктор припала к земле и быстро
перевязала ногу. Солдату стало легче. Поблагодарив ее, он
пополз в укрытие. Мария хотела было помочь ему, но
он сказал:
— Не надо! Пригляди за остальными, а я попробую
сам ползти...
Тепло и радостно стало на душе у Марии от
сознания, что помогла бойцу, что она нужна людям здесь,
на поле боя.
И снова вперед. Перед глазами мелькали
поднявшиеся во весь рост люди. Совсем близко разорвался
снаряд. Как подкошенный свалился на землю солдат.
Щербаченко бросилась к нему. Смертельной
бледностью покрылось его лицо. Темные кровяные пятна
выступали во многих местах на обмундировании.
457

Нельзя терять ни минуты: ранение очень опасное.
Мария наскоро перевязала раны, бережно положила
солдата на плащпалатку и потащила в укрытие, где
ожидала санитарная повозка...
А бой продолжался. Раненых становилось все
больше. Теперь Мария работала, забыв о страхе и потеряв
счет времени. Девушка чувствовала смертельную
усталость, но не отставала от товарищей.
Когда на участке, где наступала рота, пошли в
атаку советские танки, гитлеровцы усилили огонь. Мария
прилегла за небольшим холмиком, наблюдая за полем
боя. Вот один танк остановился и задымил. А потом
послышался стон. Девушка быстро поползла к танку. Но
не успела она оказать раненому танкисту помощь, как
совсем рядом разорвалась мина. Взрывной волной
Марию отшвырнуло в сторону, она обо что-то сильно
стукнулась и на минуту потеряла сознание. Очнувшись,
Щербаченко снова бросилась к танкисту, сделала ему
перевязку и потащила в безопасное место.
Это был девятый тяжелораненый, которого вытащила
Мария с поля боя, а многим бойцам и командирам
наложила повязки. Опять ей пришла мысль, что она
делает благородное дело, спасает людей от смерти, значит,
не зря пошла на фронт. И снова на душе стало хорошо.
Село Гребеновка было освобождено. Полк
продолжал наступление. Вместе с ротой шла на запад и
отважный санинструктор Мария Щербаченко.
Бои не утихали ни днем, ни ночью.
У села Капустянки на Украине полк встретил
особенно сильное сопротивление врага. В контратаку
пошли тяжелые танки, сильным огнем ощетинилась
артиллерия, в небе гудели самолеты. Целый день шел
ожесточенный бой. Мария ни минуты не знала покоя,
едва успевала перевязывать раненых и выносить их
с поля боя.
Случилось так, что батальон, в котором находилась
рота, где служила Мария, попал в окружение.
Наступила ночь.
Под покровом темноты советские воины
пробивались к своим. Но то и дело раздавались окрики:
— Рус, хальт! Рус, сдавайся!
Вместе с товарищами Марии Щербаченко удалось
выйти из окружения. На рассвете заговорили наши
458

«катюши». Затем двинулись в стремительное
наступление танки и пехота. В небе появились советские
штурмовики и бомбардировщики. Получив подкрепление,
пошла в атаку и рота, в которой была Мария. Девушка
не отставала от наступавших. Сделав перевязку
раненому, она оставляла на кустике кусочек бинта или
ваты, чтобы санитарная повозка быстрее могла найти
раненого, а сама спешила вперед и вперед, на помощь
другим раненым.
Так шли дни, боевые, напряженные. Шаг за шагом,
освобождая родную землю от фашистских захватчиков,
рота с боями двигалась на запад.
Позади, за сотни километров, остался хутор Нежда-
новка, Волчанского района, на Харьковщине, где
родилась и выросла Мария Щербаченко. Она часто
вспоминала родные места. Там она училась в школе. Семья
была большая. Марии еще не было и девяти лет, когда
ее постигло большое горе — умерли родители. Девочка
осталась с двумя старшими братьями — Иваном и
Андреем.
Быстро пронеслись школьные годы. Началась
самостоятельная трудовая жизнь. Мария работала в
колхозе, не гнушалась никакого труда: ухаживала за
скотом, полола свеклу, выполняла и другие работы...
И вот она на фронте. Она уже привыкла к суровой
обстановке, переносила все тяготы и лишения
фронтовой жизни. Работала много, старательно. Смело и
мужественно вела себя в боях. Командование наградило
ее медалью «За отвагу».
На фронте в жизни Марии Щербаченко произошло
большое событие. Партийная организация приняла ее,
как славную патриотку, в ряды Коммунистической
партии. Перед лицом товарищей по оружию Мария
клялась, что не пожалеет ни сил, ни самой жизни для
полного разгрома ненавистных захватчиков. И она была
верна своему слову.
Когда дивизия подошла к Днепру, командир роты
старший лейтенант Наджахов сказал Марии:
— Сегодня ночью будем форсировать Днепр. Ты
девушка, тебе будет трудно. Может быть, останешься
здесь, на левом берегу?
— Я хочу вместе со всеми! — решительно заявила
Мария.
459

Ночь выдалась пасмурная, дождливая, холодная.
Ветер гнал по реке большие волны. В полночь две
рыбацкие лодки отчалили от левого берега. Вдали чернел
правый берег, там был враг.
Порывы ветра все усиливались. Вдруг одна из лодок
села на мель. Мария первой выпрыгнула в холодную
воду, за ней — все остальные. Подняв оружие над
головой, солдаты молча двигались к берегу.
Где-то справа и слева изредка стучали пулеметы,
вдалеке вспыхивали мутные светлячки ракет. Но здесь
пока было относительно спокойно. Эта подозрительная
тишина тяжелым камнем лежала у каждого на сердце:
то ли враг действительно не замечал
переправлявшихся, то ли решил подпустить ближе к берегу, чтобы
утопить в реке.
Но Марии и ее товарищам посчастливилось.
Тринадцать смельчаков, в том числе и санинструктор,
благополучно высадились на правом берегу и стали
окапываться. Вскоре с левого берега переправились еще
семнадцать бойцов.
Утром как следует огляделись: зацепились за
крохотный клочок земли. Справа, на опушке, — немцы, на
соседней высотке — огневая точка, впереди — тоже враг.
Но плацдарм во что бы то ни стало надо было
расширить.
Решили вытеснить немцев с высоты. Атака для
врага оказалась неожиданной. Наших воинов поддержала
артиллерия, и гитлеровцы были выбиты из окопов.
Потом пришедшие в себя фашисты обрушили яростный
огонь на горстку советских смельчаков. В течение дня
гитлеровцы атаковали восемь раз. Над небольшим
плацдармом повисли вражеские самолеты.
Мария отрыла себе окопчик в воронке от снаряда и
оттуда выползала оказывать помощь раненым.
Тяжелую рану получил бронебойщик, любимец всей роты,
Федя Лахтиков. Мария бережно наложила повязку на
рану и укрыла его в безопасном месте. Осколками от
снаряда перебило обе ноги лейтенанту Кокареву.
Девушке пришлось долго ползти к раненому лейтенанту.
Вражеские атаки все продолжались. Наши воины
ждали подкрепления с левого берега, а его все не было.
Гитлеровцы беспрерывно вели артиллерийский огонь по
реке в том месте, где должны были переправляться
460

наши подразделения. Над Днепром все время висели
вражеские самолеты.
Положение на высотке усложнялось. На исходе
были боеприпасы. Почти каждый из воинов имел
ранение. В сумке санинструктора кончался перевязочный
материал.
Только через сутки нашим подразделениям удалось
переправиться с левого берега на правый и оказать
поддержку смельчакам. Много положила труда и
заботы Мария, чтобы переправить через реку
тяжелораненых. Тогда же в дивизионной газете появился
пламенный призыв отважной девушки с правого берега.
Мария писала всем воинам дивизии: «Я зову вас
сражаться с врагом отважно и дерзко. Пусть любовь к
нашей родной земле, святая ненависть к проклятому
врагу ведет нас вперед, до полной победы над фашизмом!»
Много дней шли упорные бои на этом участке за
расширение плацдарма. Ни днем, ни ночью не
умолкали орудия, в воздухе висели самолеты. И все эти дни
не уходила с поля боя отважная девушка —
санинструктор Мария Щербаченко. В боях на Днепре она
вынесла из-под огня врага сто двадцать тяжелораненых
солдат и командиров.
И Родина высоко оценила ее ратный подвиг: 23
октября 1943 года Указом Президиума Верховного Совета
СССР группе советских воинов, в том числе Марии
Захаровне Щербаченко, было присвоено звание Героя
Советского Союза.

Содержание
В. Песков. — Я «Чайка» fo В. В. Николаевой-Терешковой) 5
В. Дмитриев. Клава и ее друзья (о К. И. Назаровой) 28
A. Алексеев. Венец доблести (об А. А. Никандровой) 41
Б. Лукьянов. Крылатое сердце (об Е. А. Никулиной) 56
И. Декаленкова. Первая в полку (об Е. И. Носаль) 69
И. Левченко. Хозяйка танка (о М. В. Октябрьской) 
И. Селищев. — Не надо думать о смерти... (о Н. А. Ониловой) 93
B. Гризодубова. Дочь народа (о П. Д. Осипенко) 102
Р. Нехай. Возмездие (о М. Б. Осиповой) 115
Л, Руднева. Людмила Павличенко 127
И. Игошев. Дорогой подвига (о 3. И. Парфеновой) 138
Н. Чайка. На ночном бомбардировщике (об Е. Б. Пасько) 149
Г. Светлов. Лужанка (об А. В. Петровой) 157
Е. Курбатова. «Товарищ жизнь» (о Г. К. Петровой) 166
И. Селищев. Осуществленная мечта (о Н. В. Поповой) 174
Г. Набатов. Комсомолка с Нарвской заставы (о 3. М. Порт-
новой) 187
B. Широбоков. На рассвете (о Ф. А. Путиной) 200
М. Казаринова. Любимый командир (о М. М. Расковой) 206
Е. Мариинский. Над передним краем (о Н. М. Распоповой) 221
C. Калиничев. Подпольная паспортистка (о Л. С. Ратушной) 232
Н. Кравцова (Меклин). Штурман полка (об Е. М. Рудневой) 242
Т. Сумарокова. Жизнь — людям (об Е. В. Рябовой) 252
Ю. Друнина. Светлокосый солдат (о 3. А. Самсоновой) 259
Я. Кравцова (Меклин). Тысяча восемь боевых вылетов (об
И. Ф. Себровой) 267
А. Парфенов. Всегда на посту (о М. В. Смирновой) 276
462

Ф. Костин. Город не спит (о В. И. Сафроновой) 286
И. Крестовский. — Большевистский дух не сожжете (о
Н. И. Сосниной) 297
Л. Савельев. Девушка из совхоза «Баяут» (об Е. К. Стемп-
ковской) 307
В. Дмитриева. — Вот это летчица! (о М. Г. Сыртлановой) 322
Т. Крол. Звезды ищут людей (об А. А. Тимофеевой-Егоровой) 329
Б. Лукьянов. По заданиям партизан (о Н. В. Троян) 334
И. Арсенин. Мужество (о 3. М. Туснолобовой-Марченко) 343
Б. Левин. Непокоренная полтавчанка (об Е. К. Убийвовк) 355
В. Смолин. Верный курс (о Н. 3. Ульяненко) 369
Г. Ольховская-Кострикина. Командир гвардейской эскадрильи
(о Н. Н. Федутенко) 377
М. Абрамова, А. Левашов. Отвага и умение (о К. Я.
Фомичевой) 385
A. Звонак, Р. Нехай. Пламенное сердце (о В. 3. Хоружей) 396
Т. Уткина. Вера в победу (об А. Ф. Худяковой) 413
Г. Судаков. Матрос Мария Цуканова 420
B. Колосков. Девушка из Руно (об Е. И. Чайкиной) 431
Т. Сумарокова. Летный характер (о М. П. Чечневой) 44)
П. Постолатьев. Машенька (о М. С. Шкарлетовой) 443
В. Дворецкая. Славная патриотка (о М. 3. Щербаченко) 456

Героини. Вып. 2. (Очерки о женщинах — Героях
Г39 Советского Союза). М., Политиздат, 1969
463 с. с илл.
9(СJ7+32С6
1-6-4
236-68
Художественный редактор Г. Ф. Семиреченко
Технический редактор О. М. Семенова
Сдано в набор 5 ноября 1968 г. Подписано в печать 12 марта 1959 г.
Формат 84Х108'/з2. Бумага типографская № 1. Условн. печ. л. 24/J9.
Учетно-изд. л. 23,64. Тираж 100 тыс. экз. А-03641. Заказ № 268.
Цена 98 коп.
Политиздат, Москва, А-47, Миусская пл., 7.
Ордена Трудового Красного Знамени Ленинградская типография
N° 1 «Печатный Двор» имени А. М. Горького Главполиграфпрома
Комитета по печати при Совете Министров СССР, г. Ленинград,
Гатчинская ул., 26.