^Н8
1911 Л/ІІ

Михаилъ Васильевичъ
ЛОМОНОСОВЪ.
1711—1911.

С.-П ЕТЕРБУРГЪ.

Безплатное приложеніе къ № 11 журнала „Всходы" за 1911 г.

Михаилъ Васильевичъ
ЛОМОНОСОВЪ.
1711—1911.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
1911.

Типографія Л. Я. Гапзбурга, Мытнииская улица, домъ № И.

2020247514

№№
списка и
порядковый

Печати,
листов

КНИГА
ИМЕЕТ:

//sr^

I.
Темные слухи волновали Денисовну. Шли они
съ берега Бѣлаго моря, куда, вверхъ и внизъ по
сѣверной Двинѣ, ходили тяжелые карабасы и лег­
кія шнявы денисовцевъ; шли они по сухопутью
изъ престольной Москвы, откуда, среди падей и
болотъ, вѣковыхъ сосновыхъ и еловыхъ лѣсовъ
вилась прямая дорога черезъ Холмогоры въ Архан­
гельскъ. Узкій рукавъ, вдругъ развѣтвившейся на
нѣсколько протоковъ сѣверной Двины, отдѣлялъ
Курій островъ, гдѣ лежала Денисовка, или, какъ
звали ее попросту мѣстные жители, Болото, отъ
города Холмогоръ.
1*

4
Изъ окошекъ денисовскихъ избъ въ ясные дни,
какъ на ладони, былъ виденъ городъ съ его собо­
ромъ, церквями и воеводскимъ домомъ. Бойкимъ
и оживленнымъ городкомъ были когда-то эти самыя
Холмогоры; съ сѣвера, съ Бѣлаго моря, то и дѣло
подходили къ холмогорскимъ пристанямъ гружен­
ныя до верха рыбой суда; на подгородней верфи
строили и спускали на воду суда; со всѣхъ концовъ
наѣзжали купцы и промышленники, а вмѣстѣ съ
первопуткомъ обозъ за обозомъ тянулся изъ Хол­
могоръ къ Москвѣ: шли подводы, нагруженныя
вяленой, мороженой и соленой рыбой, пушниной и
дичиной, которыми были такъ богаты сѣверное море
и рѣки и сѣверные дремучіе лѣса.
Но пришелъ въ Холмогоры царь Петръ и боль­
ше двухъ дней не засидѣлся въ городѣ—тѣсно по­
казалось юному царю среди широководной Двины.
На просторъ, на приволье измѣнчивыхъ волнъ не­
погожаго и холоднаго моря потянуло юношу-царя.
Тамъ, гдѣ Двина впадаетъ въ море, на морскомъ бе­
регу облюбовалъ онъ захудалый, заброшенный Ар­
хангельскъ и началъ рубить и снастить для потѣхи
свои кораблики.
Жители Денисовки—всѣ мореходы и рыбопро­
мышленники — не разъ видѣли молодого царя съ
топоромъ въ рукѣ на архангельской верфи, построен­
ной по его приказу. Видѣли они его въ празднич­
ные дни въ церкви на клиросѣ, читающаго за
дьяка Апостола и подпѣвающаго пѣвчимъ, видѣли
послѣ полудня коротающаго досугъ за кружкою
пѣнника, съ носогрѣйкой въ зубахъ, въ бесѣдѣ со
шкиперами захожихъ иностранныхъ кораблей. Хо­
дили слухи, что молодой царь крѣпко льнетъ къ

5
иноземцамъ и въ Москвѣ окружилъ себя ими, а
нѣмца Лефорта почитаетъ, словно родного отца.
И новые слухи пошли: обошли Петра иноземцы и
покинулъ онъ Москву и, чего не дѣлали ни дѣды,
ни прадѣды на святой Руси, уѣхалъ въ заморскіе
края корабли строить учиться.
И вновь увидѣли его денисовцы. Появился Петръ,
словно видѣнье какое, въ Холмогорахъ и промчался
въ Архангельскъ, а до него и за нимъ, видимо-не­
видимо нагнали народу на пустынный архангельскій
берегъ; закипѣла работа; на тѣхъ же верфяхъ, но
уже для потѣхи бранной,строили корабли; строили
быстро и безъ замедленій спускали на воду.Торопился
Петръ. Крѣпостнымъ валомъ и крѣпкой стѣной уже
опоясался беззащитный раньше Архангельскъ, и
ждалъ, готовый къ бою, врага; толковали о близкой
войнѣ со шведами. Но врагъ побоялся, не пришелъ,
и Петръ покинулъ Архангельскъ. Спѣшилъ онъ на
берега Невы, гдѣ уже приспѣшники Петра зачинали
новую битву со шведомъ за обладаніе ключомъ къ
морю. И новый прошелъ слухъ: на отвоеванной землѣ
царь заложилъ городъ, назвалъ его „Петербургомъ“
и повелѣлъ чтить этотъ самый Петербургъ пре­
выше стараго Кіева и первопрестольной Москвы.
Шведы были сломлены, турки побѣждены, а
государственная казна, какъ закромъ въ голодные
годы, въ конецъ истощилась. Костьми полегло въ
битвахъ многое множество людей—солдатъ нс хва­
тало. Прошелъ слухъ, что вышелъ приказъ пере­
лить всѣ колокола церковные на пушки, а всѣхъ
молодыхъ людей обратить въ сдаточные (рекруты).
На себѣ испытали денисовцы, какъ утроились,
учетверились подати, и вмѣсто копеекъ стали он

6
платить рублемъ съ каждой крестьянской и холоп­
ской души. Люди роптали, что скоро житья совсѣмъ
нс станетъ на Руси русскимъ людямъ, что вмѣ­
сто русскихъ воеводъ начали уже править нѣмец­
кіе губернаторы и по старому жить уже нельзя.
Росло число недовольныхъ, увеличивалось коли­
чество бѣглыхъ, и шли люди въ далекій сѣверный
край, спасаясь въ дебри сѣвера, чтобы сохранить
во всей чистотѣ старую жизнь, старыя вѣрованія
и обряды.
Царь Петръ умеръ, но нс умерла народная молва
о немъ. И съ каждымъ днемъ все ширились и росли
разсказы о немъ. Быль мѣшалась съ баснями и
небылицами, и трудно было различить, гдѣ правда,
гдѣ ложь, но образъ богатыря-исполина, человѣка,
такъ не похожаго на остальныхъ русскихъ людей,
вставалъ изъ этихъ разсказовъ, и тогда, когда раз­
сказчикъ повѣствовалъ о подвигахъ Петровыхъ, и
даже тогда, когда хулилъ новшества и предавалъ
проклятію „затѣйки Петровы“.
Важно, раздумчиво качали головами денисовскіе
старики; хмурились ихъ обвѣтренныя моремъ лица:
не по душѣ были заморскія новшества; но молодежь
смотрѣла иначе: чуялось наступленіе уженного време­
ни... Среди денисовскихъ крестьянъ было нѣсколько
грамотеевъ, у которыхъ старая церковно-славянская
книга была желанной гостьей; среди нихъ было не
мало такихъ, которые не только избороздили вдоль
и поперекъ Бѣлое море, но и ежегодно по дѣламъ
съ обозами ходили въ Москву и собственными гла­
зами видѣли, чего прежде и слыхомъ было не слы­
хать на Руси: бояръ съ бритыми бородами въ ку­
цыхъ нѣмецкихъ платьяхъ, водящихъ открыто

7
хлѣбъ-соль съ иноземцами, войско, одѣтое въ каф­
таны, башмаки и треуголки, учителей иностранцевъ,
приставленныхъ къ русскимъ дѣтямъ, которыхъ
силкомъ берутъ отъ родителей въ школы, или для
отправки въ заморскіе края. Толковали, что новая
императрица, супруга Петра, поклялась всенародно
жить въ Петербургѣ и продолжать дѣло Петра;
въ голосъ говорили старики, что конецъ пришелъ
всему стародавнему, родному.
А захожіе странники, пробираясь окольными тро­
пами къ Бѣлому морю, къ Соловецкой обители,
говорили о грядущей кончинѣ міра, толковали осуди­
тельно о зломъ обычаѣ „брады брити“, хаяли каф­
таны венгерскіе,въ которые обрядились русскіе люди;
и курево тянутъ въ трубкахъ тѣ же люди, по виду
православные, но давно перешедшіе въ вѣру басур­
манскую.
Слушали денисовцы и дивились: больно ужъ
чудныя дѣла творились на свѣтѣ Божьемъ; но ихъ —
заброшенныхъ сыновъ дальнаго сѣвера—никто пока
не трогалъ, только податей требовали съ каждымъ
годомъ все больше.
Крестьянской неволи, власти помѣщичьей, не
знали денисовцы надъ собой. Потомки вольнаго
Новгорода, послѣ того, какъ пала новгородская
вольность, потянулись они къ сѣверу, гдѣ, среди
негостепріимныхъ дебрей суроваго края, свободнѣй
жилось людямъ. На просторѣ безлюдныхъ рѣкъ
и пустыннаго холоднаго моря они нашли непочатый
уголъ всякихъ богатствъ, но брать ихъ надо было
умѣючи: море отдавало ихъ только въ руки силь­
ныхъ и умѣлыхъ, и каждый разъ грозило гибелью
неопытному смѣльчаку, съ голыми руками вступав-

8

тему въ бой со стихіей. Суровая жизнь, постоян­
ныя опасности съ дѣтства закаляли людей, пріучали
ихъ смотрѣть прямо въ глаза и жизни и смерти.
Скудная сѣверная земля не была кормилицей,
и не землей жили денисовцы. Восемьдесятъ верстъ
внизъ по теченію Двины отдѣляли ихъ отъ мор­
ского берега, а въ дни лѣтняго разлива, когда
Двина и ея рѣчушки-притоки разливались въ одну
водную громаду, волны подходили къ самому при­
горку, гдѣ стояли избы денисовцевъ, гдѣ высилась
ихъ церковка, сверкая одинокимъ крестомъ, словно
маякъ среди моря. Вмѣстѣ съ лѣтнимъ солнцемъ,
когда очищалось отъ льдовъ Бѣлое море, одинъ за
другимъ покидали денисовскіе карбасы родную
деревню, и въ избахъ оставались лишь старые да
малые, немощные и больные. Пустѣла Денисовка
и, тревожно глядя на сѣверъ, ждали близкіе воз­
вращеніе смѣльчаковъ съ промысла.

II.

Отправленіе на морской промыселъ было справ­
лено въ весну 1722 года особенно торжественно въ
семьѣ денисовскаго крестьянина, Василія Дороѳеева
Ломоносова.
Новенькая, только что спущенная на воду дороѳеевская „Чайка“ казалась красавицей предъ неу­
клюжими карбасами, плескавшимися на причалѣ
у берега. Легкое судно съ рѣзной кормой, съ строй­
ными мачтами мѣрно покачивалось на волнахъ,
уже готовое къ отплытію.
„Чайка“ была гордостью Василія Дороѳеева, и
долго думалъ онъ, примѣривалъ и отмѣривалъ

9

прежде чѣмъ приступить къ стройкѣ своего суде­
нышка, которое задумалъ онъ оснастить такъ, какъ
снастили суда норвежскіе промышленники. И „Чай­
ка“ вышла на славу и съ честью выдержала испы­
таніе: легка на ходу, послушна рулю, крѣпка' и
устойчива на волнѣ.
„Не все, видно, заморское худымъ бываетъ!" ду­
малъ Василій Дороѳеевъ, глядя на свою „Чайку“.
Но не одна „Чайка“ шла въ первый разъ помѣряться съ морскою волной; въ первый же разъ на
ея борту отправлялся въ море единственный сынъ
Дороѳеева, одиннадцатилѣтній мальчуганъ Михайла.
Отошла обѣдня. Священникъ окропилъ новое
суденышко святой водой, и сѣли за праздничный
пиръ гости-сосѣди въ дороѳеевской избѣ. Завтра,
едва встанетъ солнышко, подыметъ „Чайка“ паруса
и уйдетъ далеко, къ простору Бѣлаго моря. О немъ
слышалъ Миша много разсказовъ, но самъ никогда
еще не бывалъ тамъ: мать не пускала. Нелегко
было выпроситься ему и на этотъ разъ, несмотря
на то, что отецъ давно обѣщалъ взять его съ
собой на поморскій берегъ. Всю ночь не спалось
Мишѣ: боялся онъ, какъ бы не проспать и не
остаться дома. Еще солнце не вставало, и сѣрая
мгла бѣлесоватой сѣверной ночи рѣяла надъ Денисовкой, когда Миша былъ уже у рѣки.
„Чайка“ покачивалась изъ стороны въ сторону
отъ утренняго вѣтерка. Отецъ отдавалъ послѣднія
приказанія подручнымъ. Мать, стоявшая на берегу,
обмѣнивалась съ отцомъ рѣдкими словами. Лицо
ея было тревожно, полно заботой. Только у Ми­
ши нѣтъ никакой заботы на сердцѣ. Легко ему
д ышится на утренней зарѣ; каждая снасть на „Чайкѣ“

— 10 —
занимаетъ его, и важно расхаживаетъ хозяйскій
сынъ по судну, нетерпѣливо думая: скоро ли отда­
дутъ причалъ и подниметъ „Чайка" парусъ?
Послѣднее прощанье, наказъ и благословенье
матери,—и отданъ канатъ, держащій на привязи
„Чайку“. Медленно, словно нехотя, отходитъ суде­
нышко отъ пристани,сталкиваемое шестами рабочихъ.
Но теченіе рѣки уже подхватило „Чайку“. Кормщикъ
налегъ на руль. „Чайка,, поворачиваетъ носомъ
къ морю. Подымаютъ уже и крѣпятъ бѣлый парусъ.
„Чайка“ вздрагиваетъ и легкой птицей уходитъ
въ даль, за излучину рѣки.
Исчезъ денисовскій берегъ, стоящіе на берегу
люди и скрылся крестъ денисовской церкви.
Въ Архангельскѣ, гдѣ „Чайка“ должна была при­
нять грузъ для Колы, Мезени и другихъ поселковъ
Бѣлаго моря, пришлось засидѣться, но Миша не
замѣчалъ времени: дни словно бѣжали.
Въ морѣ,среди необъятнаго воднаго пространства,
гдѣ на просторѣ сверкали и лѣнились волны, какъ
щепку подбрасывало „Чайку“, все было для Миши
ново и увлекательно. По цѣлымъ часамъ онъ си­
дѣлъ на кормѣ и глядѣлъ, какъ лѣнилась и пузы­
рилась волна за кормой, и думалъ: отчего дуетъ
вѣтеръ, почему паруса приводятъ въ движенье ко­
рабль? А на кормѣ собрались рыбаки-промышлен­
ники, подручные отца, и, пользуясь яснымъ днемъ,
нѣжатся на солнцѣ и ведутъ бесѣду.
Миша слушаетъ разсказы о диковинныхъ для
него земляхъ, о невиданныхъ людяхъ, звѣряхъ и
рыбахъ. И когда онъ начинаетъ донимать своими
разспросами, отецъ важно гладитъ бороду и степенно
говоритъ:

— 11 —

— Погоди, ужо . самъ все увидишь.
Памятна на всю жизнь осталась ему эта пер­
вая поѣздка въ море! Чего, чего только не дове­
лось ему перевидать и испытать, со сколькими
людьми столкнуться! Увидѣлъ онъ просторъ мор­
ской, когда въ теченіе цѣлыхъ дней ныряла „Чайка“
по зыбкимъ волнамъ, а земли все не было видно.
Вставало и заходило снова солнце, бѣлая лѣт­
няя ночь молочно-бѣлой дымкой туманила синіе
гребни волнъ, а ничего, кромѣ неба и воды, не
было кругомъ.
Одинокая „Чайка“, казалось, затерялась въ
этомъ необозримомъ просторѣ, но отецъ говорилъ,
что скоро уже будетъ земля. Онъ, крича, налегаетъ
на руль, велитъ убирать лишніе паруса.
И дивился Михайло: откуда-то, словно въ сказкѣ,
и впрямь выплывала полоска земли.
— Это что, эка невидаль! говорили бывалые
поморы,—не жизнь, а рай—море привѣтно и сол­
нышко свѣтитъ, а вотъ, погоди, что станетъ подъ
осень! Держись только!
„Чайка“ уже подходила къ пустынному, непри­
вѣтному низкому лапландскому берегу.
Увидалъ Миша и приземистыхъ маленькихъ ло­
парей, питающихся одною рыбой, и самоѣдовъ,
промышляющихъ оленеводствомъ. А впереди пред­
стояло еще много новаго, неизвѣданнаго, что только
зналъ Миша лишь по наслышкѣ, по разсказамъ
отца и его подручныхъ рыбаковъ-поморовъ.
Отгрузилась „Чайка“ и снова вынеслась въ
море.
Берегъ, еле прикрытый рѣдкимъ кустарникомъ,
уходилъ изъ глазъ. Впереди чернѣло море, холод-

— 12 —

ное даже въ лѣтніе мѣсяцы, хмурое и измѣнчивое
сѣверное море.
Уже отецъ считалъ часы, когда они вновь уви­
дятъ знакомый кочковатый, низменный берегъ
подъ Архангельскомъ и „Чайка“ войдетъ въ устье
Двины, но внезапно подулъ острый, пронизываю­
щій „сѣверянъ“ и погналъ сѣрые клочки тучъ.
Пропало солнце, и сѣрый пологъ неба слился съ
сѣрыми волнами. Стали убавлять паруса, а „Чайка“
вздрагивала вся, словно живая, и летѣла впередъ.
Сѣдой валъ, точно громадная стѣна, подошелъ къ са­
мому борту судна, высоко приподнялъ его и съ силой
швырнулъ внизъ. Другая волна, еще больше, чѣмъ
первая, вставала навстрѣчу. Вѣтеръ рвалъ при­
спущенные паруса, гудѣлъ въ снастяхъ, и холодныя
брызги морскихъ волнъ обдавали „Чайку“.
Видитъ Миша, какъ отецъ тяжелой рукой на­
легъ на руль, какъ бы споря съ бурей. Лица у
привычныхъ людей потемнѣли и стали хмурыми,
серьезными. Замолкли смѣхъ и шутки; куда дѣва­
лись веселые разсказы, только буря свирѣпѣла и
гнала „Чайку“ прочь отъ желаннаго берега.
Но Миша не чувствовалъ страха. Онъ не хотѣлъ
отстать отъ большихъ и только нѣтъ, нѣтъ, да
взглядывалъ наверхъ: не прояснится ли гдѣ непо­
годное небо...
Два дня и двѣ ночи крутила буря, нося „Чайку“
по волнамъ, и каждая минута грозила гибелью.
Но сжалилось гнѣвное море, и на третій день жал­
кая „Чайка“, съ поломанной мачтой, съ порванными
парусами подходила къ берегу.
Но то былъ не желанный родной берегъ, а
скудный маленькій островокъ, куда рѣдко заходили

— 13 —
поморскія суда. Переждали бурю, обогрѣлись у
костра и, починивъ поломанную бурей „Чайку“,
пустились въ новый путь и наконецъ благополучно
дошли до Архангельска.
Отецъ торопился съ новой погрузкой судна,
которое должно было доставить запасы рыбы въ
Холмогоры. Его карбасы давно поджидали хозяина,
чтобы пуститься на ловлю трески и палтуса, и Мишѣ
было обѣщано, что возьмутъ и его съ собою на
поморскій берегъ, вблизи котораго, говорили, цѣ­
лыми стаями ходила рыба... Не пришлось, однако,
Мишѣ отправиться на промыселъ. Въ Архангельскѣ
ждало его тяжелое извѣстіе: его мать, Елена Ива­
новна, тяжко занемогла и отдала Богу душу. И
припомнилось Мишѣ, какъ горько смотрѣла она
па него въ послѣднія минуты разставанья, припом­
нилось все до мелочей: каждая черточка ея лица,
каждое слово и ласка... Онъ уткнулся головой въ
уголъ и зарыдалъ горькими слезами.
III.

Со смертью матери вся жизнь мальчика круто
перемѣнилась. Онъ остался одинъ, безъ призора и
ласки. Отцу не на кого было оставить хозяйство,
а оно было значительное у Василія Дороѳеевича:
была у него земля подъ огородомъ, и домашней
скотины было вдоволь, и большая двухэтажная
изба. За всѣмъ нуженъ зоркій, хозяйскій глазъ, а
самъ хозяинъ по цѣлымъ мѣсяцамъ пропадалъ со
своими судами то въ морѣ, перевозя грузы, то на
рыбной ловлѣ на далекомъ поморскомъ берегу.
Безъ хозяйки обойтись было нельзя, и рѣшилъ Ва-

— 14 —

силій Дороѳеевичъ жениться вторично. Женихъ
онъ былъ завидный: собой пригожъ, ростомъ косая
сажень, душою добрякъ, а умомъ могъ заткнуть
за поясъ многихъ ученыхъ, хотя самъ былъ негра­
мотный. Невѣста для такого человѣка нашлась скоро,
и въ осиротѣвшій домъ вошла новая хозяйка. До
сихъ поръ Михайло росъ, какъ растетъ большая
часть крестьянскихъ дѣтей въ зажиточныхъ семьяхъ,
съ той лишь разницей, что въ немъ—единственномъ
сынѣ—мать не чаяла души, баловала его и холила.
Новая жизнь началась для Миши, да и самъ
онъ былъ уже не тотъ, словно сразу выросъ и воз­
мужалъ послѣ пережитаго горя. Море не тянуло
теперь его къ себѣ, и сталъ онъ съ каждымъ днемъ
задумываться все больше и больше. И съ каждымъ
днемъ все сильнѣе и сильнѣе волновали его такіе
вопросы, на которые никто не умѣлъ отвѣтить ему
толкомъ въ Денисовкѣ. Вѣтеръ ли нагонитъ тучи
и пойдетъ дождь, всиыхнетъ ли молнія, или зимой
полъ неба охватитъ сѣверное сіянье,—Миша все до­
пытывается: почему тучи носятъ воду, почему, когда
тучи покрываютъ небо, идетъ то дождь, то градъ,
то снѣгъ; и кто и зачѣмъ зажигаетъ ночью огни въ
небесахъ, и откуда днемъ сверкаетъ молнія? Ма­
чеха, услышавъ эти вопросы, обозвала его дура­
комъ. Отецъ лишь засмѣялся, и ничего не отвѣтилъ;
только одинъ денисовскій грамотей сказалъ Мишѣ,
что все сіе зовется премудростью Божіей и что
велика сія премудрость, и открыта она лишь тому,
кто разумѣетъ священныя книги.
Съ этихъ поръ Миша во что бы то ни стало за­
хотѣлъ выучиться грамотѣ и засѣлъ за букварь.
Учитель его, денисовскій крестьянинъ, самъ обучен-

— 15 —
ный за мѣдные гроши, не могъ нахвалиться успѣ­
хами ученика. Миша взялся за дѣло ретиво и не
остывалъ.
Съ наступленіемъ весны онъ вмѣстѣ съ отцомъ
покидалъ Денисовку и знакомился на дѣлѣ съ от­
цовскимъ промысломъ. Осенью онъ возвращался
домой, и къ великому огорченію мачехи, снова
засаживался за чтеніе псалтари и духовныхъ сти­
ховъ.
Мачеха ворчала, что онъ напрасно тратитъ лу­
чину, донимала отца жалобами на сына-лежебока.
Отецъ вступался за своего Михайлу и бранилъ ма­
чеху, но въ копцѣ концовъ доставалось отъ него
и сыну за непочтительность къ мачехѣ. И приходи­
лось юношѣ убѣгать изъ дому, отыскивать укром­
ныя мѣста, подальше отъ глазъ мачехи и допро­
совъ отца.
Выдался какъ-то разъ такой воскресный день,
когда въ церкви некому было читать Апостола.
Церковный дьякъ заболѣлъ, а грамотеевъ въ Денисовкѣ съ сильными молодыми голосами не было.
Учитель Михайлы указалъ на своего ученика. И
къ великому торжеству церковнаго строителя и
старосты, Василія Дороѳеевича, его сынъ, Михайло,
вышелъ на амвонъ и звонкимъ чистымъ голосомъ
истово и четко прочиталъ Апостола лучше всякаго
заправскаго дьяка. Съ этихъ поръ каждый празд­
никъ по зимамъ онъ пѣлъ и читалъ на клиросѣ
и считался въ деревнѣ большимъ грамотеемъ. Но
это все было не то, Михайло уже бойко читалъ по
церковно-славянски, зналъ наизусть всю переложен­
ную въ стихи псалтирь Симеона Полоцкаго и вирши
Димитрія Ростовскаго, но та премудрость, о которой

16

говорилъ ему учитель все не открывалась. Съ ка­
ждымъ днемъ въ головѣ юноши возникали новые
вопросы. Сидя на морскомъ берегу въ часы при­
ливовъ и отливовъ, онъ спрашивалъ себя: почему,
откуда они? Видя нагроможденныя льдины и ледя­
ные торосы въ глубинѣ Сѣвернаго океана, онъ
задавался вопросами: откуда они и какъ появились?
А отвѣта, какъ прежде, не было; только бывшій
учитель какъ-то нехотя сказалъ, что у односельчани­
на, старика Дудина, есть такая премудрая книга, въ
которой прописано все, что можетъ знать человѣкъ.
Но какъ ни просилъ Михайло старика показать
эту премудрую книгу, тотъ отнѣкивался, прибавляя:
„Зеленъ больно. Придетъ время, узнаешь, коли поло­
жено тебѣ разумѣть“.
Такъ и не получилъ Михайло этой премудрой
книги и не увидать бы ему ее долго, если бъ не
случай.
Старикъ Дудинъ вскорѣ умеръ; сыновья его, хотя
и были неграмотны, но хранили книги, какъ память
объ отцѣ, на старомъ мѣстѣ, въ углу подъ образами.
Желаніе получить эти книги было такъ сильно
въ Михайлѣ, что онъ готовъ былъ все отдать, лишь
бы добыть ихъ. Настойчиво, шагъ за шагомъ, онъ
добивался своего и наконецъ добился. За сотни
мелкихъ услугъ братьямъ Дудинымъ онъ сталъ
обладателемъ этихъ книгъ. Со страхомъ и трепетомъ
взглянулъ Михайло на сѣрые листы въ синихъ гру­
быхъ обложкахъ и весь затрепеталъ отъ радости.
То были тѣ самыя двѣ первыя не духовныя книги,
которыя были напечатаны въ Москвѣ по повелѣнію
Петра: славянская грамматика Смотрицкаго и ариѳ­
метика Магницкаго.

— 17 —

Не помня себя отъ радости, онъ пришелъ домой,
бережно, какъ кладъ, вынулъ изъ платка свои дра­
гоцѣнности, зажегъ лучину и принялся читать. Онъ
нашелъ наконецъ, хотя часть того, чего такъ
долго, такъ жадно искала его душа: онъ нашелъ
правила, какъ сочинять вирши, нашелъ первыя свѣ­
дѣнія по геометріи, астрономіи, географіи и нави­
гаціи (мореходство). Въ одну ночь онъ почувство­
валъ себя поумнѣвшимъ за годы. И стало ему
вдругъ ясно, каковъ на самомъ дѣлѣ былъ царь
Петръ, приказавшій напечатать эти книги; онъ по­
любилъ и оцѣнилъ Петра, за то, что онъ силою по­
нуждалъ русскихъ перестать быть неучами.
И сталъ разспрашивать онъ всюду, есть ли гдѣ
такая школа, куда можно притти и учиться. Люди
бывалые, съ которыми приходилось ему сталки­
ваться и въ родной Денисовкѣ, и въ Холмогорахъ,
и въ Архангельскѣ, гдѣ жили его родственники и
куда часто приходилось ему заглядывать по отцов­
скимъ дѣламъ, припоминали, что слышали о томъ,
какъ, ревнуя о просвѣщеніи народа, царь Петръ
приказалъ печатать ученыя книги по-русски, пове­
лѣлъ набирать молодыхъ людей для ученія за гра­
ницей и строить школы. Наконецъ нашелся чело­
вѣкъ и указалъ, что въ Москвѣ есть такія дико­
винныя школы, гдѣ всему учатъ; есть такая школа
и въ Холмогорахъ при архіерейскомъ домѣ. Но объ
этой школѣ давно онъ самъ зналъ и только рукой
махнулъ. Заходилъ онъ не однажды въ монастырь,
гдѣ помѣщалась школа, видѣлъ бурсаковъ, учив­
шихся въ ней, и не разъ толковалъ съ знакомыми
монахами. Оказалось, что въ школу поступить легко
всякому, но только дѣтей крестьянъ, положенныхъ
2

— 18 —
въ подушный окладъ (то-есть платящихъ ежегод­
ную подать съ каждой души), въ школу нс прини­
маютъ. Такъ и ушелъ было Михайло ни съ чѣмъ;
только одинъ знакомый монахъ шепнулъ ему, что
если бъ Холмогоры были не близко отъ Денисовки,
то и его, крестьянскаго сына, могли бы принять
въ ученье, стоитъ для этого только назваться
человѣкомъ изъ духовнаго званія.
Мать Михайлы происходила не изъ крестьянъ,
а была дочерью дьякона, и съ духовными людьми
у него были кое-какія знакомства. А сосѣдъ и учи­
тель, Шубинъ, разсуждалъ, что только въ Москвѣ
можно все уладить. Кто знаетъ въ Москвѣ, дьякон­
скій онъ сынъ, или крестьянскій? Крѣпко засѣла
въ голову юноши мысль уйти въ Москву и учиться,
но онъ никому не открывалъ своей тайны.
Коренастый и крѣпкій, твердый духомъ и смѣ­
лый въ опасностяхъ, ловкій и смѣтливый въ торго­
выхъ дѣлахъ—такимъ былъ Михайло-рыбакъ; но
за нимъ водилось еще и то, чего въ то время не­
многіе достигали. То была наука книжная, умѣніе
не только быстро читать и считать, но и писать.
Словомъ, восемнадцатилѣтній парень былъ такимъ
человѣкомъ, какихъ не было вовсе въ Денисовнѣ,
да немного было и въ самихъ Холмогорахъ, и въ
Архангельскѣ среди дворянскихъ дѣтей.
Самъ Василій Дороѳеевичъ любилъ прихваст­
нуть знаніями сына, и втайнѣ гордился имъ.
„Достойный наслѣдникъ отцовскаго дѣла выйдетъ
изъ Михаила!“ думалось ему не разъ, когда онъ
глядѣлъ на сына, ловко и увѣренно ведущаго кар­
басъ, разбирающагося въ торговыхъ дѣлахъ или
истово читающаго па клиросѣ... И задумалъ Ва-

— 19 —

силій Дороѳеевичъ крѣпкую думу: выбрать подхо­
дящую невѣсту сыну и выдѣлить его; видѣлъ
старикъ, что житье пасынка съ мачехой не дове­
детъ до добра: нравъ у юноши былъ пылкій, слово
у него шло рядомъ съ дѣломъ, силища была огром­
ная, кулаки здоровенные. И мачеха хотѣла того
же: сварливой и бранчивой бабѣ, во всемъ желав­
шей непремѣнно ставить на своемъ, не было воз­
можности ужиться съ Михайлой. Но Михайло сло­
вно провѣдалъ о намѣреніи отца. Пришелъ онъ
однажды въ избу, повалился наземь и просилъ
благословенія родительскаго, молилъ слезно отпу­
стить его па всѣ четыре стороны, прочь изъ дома.
Говорилъ, что пойдетъ въ Москву посмотрѣть,
какъ люди живутъ, увидѣть свѣтъ Божій; а житья
ему нѣтъ въ Ценисовкѣ—не того душа проситъ.
Взглянулъ Василій Дороѳеевичъ на сына-бога­
тыря и сказалъ коротко:
— Встань!
Долго онъ гладилъ рукой сивую бороду, разду­
мывалъ, и ничего не отвѣтилъ. Руки чесались за­
дать парню встрепку, но вздохнулъ старикъ, опом­
нился и сказалъ только:
— Утро вечера мудренѣе.
Зналъ Василій Дороѳеевичъ, что его Михайло
весь въ отца вышелъ: что засѣло ему въ голову,
того клиномъ не выбьешь. Тайкомъ старикъ слѣ­
дилъ за сыномъ, видѣлъ, что не жилецъ онъ въ Денисовкѣ. „Уйдетъ, непремѣнно уйдетъ втихомолку изъ
отчаго дома, и сраму не оберешься...“
Потолковалъ онъ съ сосѣдомъ, Шубинымъ, клик­
нулъ сына и всѣ втроемъ отправились къ воеводѣ
холмогорскому.
2*

- 2Q —
— Срокъ тебѣ годъ единый, а тамъ, что Богъ
дастъ! сказалъ Василій Дороѳеевичъ и просилъ
писаря выправить паспортъ, написать, что Михайло
Васильевичъ Ломоносовъ отпущенъ съ позволенія
отца „къ Москвѣ и къ морю“. Порукою въ томъ,
что въ платежѣ подушныхъ денегъ не будетъ за­
минки, расписался сосѣдъ, и воевода холмогорскій
выдалъ паспортъ.
Наскоро собралъ Михайло вещи: овчинный ту­
лупчикъ, смѣну бѣлья да завернутыя въ платкѣ
драгоцѣнности—книжки; съ разсвѣтомъ онъ уже
вышелъ изъ дома. Словно крылья выросли у него
за плечами; хотѣлось летѣть въ ту невѣдомую даль,
гдѣ, казалось ему, долженъ открыться свѣтъ новой,
иной жизни. Все боялся, какъ бы отецъ не переду­
малъ, слова не взялъ обратно.
Пѣшкомъ дошелъ онъ до ближняго монастыря,
стоявшаго на большой дорогѣ между Холмогорами и
Москвой; тамъ онъ попросилъ пріюта на нѣсколько
дней, обѣщаясь за кровъ и пищу выполнять мона­
стырское послушаніе: пѣлъ и читалъ на клиросѣ,
носилъ воду изъ колодца, подметалъ дворъ и не­
терпѣливо ожидалъ, когда на бѣлой, пушистой до­
рогѣ покажутся темныя точки обозовъ, и подъ тяже­
лыми дровнями заскрипитъ снѣгъ. Ждать пришлось
не долго.
Длинный обозъ, растянувшійся на версту и со­
стоявшій изъ доброй полусотни дровней, зачернѣлъ
вдали на бѣломъ снѣгу.
Знакомые возчики охотно приняли въ свою ком­
панію путника, и пошелъ онъ съ ними въ далекій путь.
Много трудностей сулилъ этотъ путь. Не разъ
злилась вьюга, наметая сугробы бѣлаго снѣга и

— 21

закрывая дорогу. Крѣпчалъ и свирѣпѣлъ морозъ,
но въ душѣ Михайлы было ясно и свѣтло; въ
сердцѣ расцвѣтала та весна, которую переживаетъ
человѣкъ только разъ въ своей жизни, въ годы
юности. А кругомъ со всѣхъ сторонъ наплывали
новыя впечатлѣнія, и вѣрилось, что прошлое уже
никогда не вернется вновь, а будущее рисовалось
свѣтло и отрадно. Онъ самъ еще не зналъ, что бу­
детъ дѣлать дальше, и вполголоса затянулъ люби­
мый стихъ изъ псалтири Симеона Полоцкаго.
На плечо юноши грузно легла чья-то тяжелая
рука. То былъ старшой отъ обоза.
— Славно поешь, паря! сказалъ онъ.—Смекаю,
что человѣкъ ты ученый, а въ Москвѣ у меня есть
также ученѣйшій человѣкъ: подьячій сыскного при­
каза, Иваномъ Ивановичемъ Дутиковымъ прозы­
вается. Я тебя съ нимъ ужо сведу.
Онъ зашагалъ дальше, понукая возчиковъ итти
быстрѣй, чтобы засвѣтло дойти до ближней деревни.
А впереди и сзади Михайлы истово, крупными ша­
гами шагали бородатые, крѣпкіе люди. Бороды ихъ
серебрилъ иней, полушубки казались сплошь по­
крытыми самоцвѣтными камнями, а по обѣ стороны
дороги важно и раздумчиво клонили къ низу тя­
желыя вѣтви осыпанныя снѣгомъ ели да сосны..
Храпѣли кони, и протяжный визгъ полозьевъ бу­
дилъ тишину дороги, которой казалось не было
конца.

Москва была уже близко.
Переночевали въ посадѣ и подъ утро подошли
къ кирпичной кремлевской стѣнѣ.

— 2Ï —
Около Никольскихъ воротъ обозъ остановился:
рѣшетка у воротъ была еще опущена. „Боевые
часы“ показывали безъ малаго шесть часовъ утра,
или, по старому московскому счету, послѣдній, двѣ­
надцатый часъ ночи.
Во мракѣ зимней ночи одиноко мерцалъ надъ
воротами башни слюдяной фонарикъ, съ оплывшей
догорѣвшей свѣчой. Въ оконцахъ башни мигалъ
свѣтъ лампады, и едва можно было различить
темную кирпичную стѣну-громаду, опоясавшую
Москву и хранившую ея сонъ и покой.
Хрипло пробили часы па башнѣ, но никто не
откликался. Въ предразсвѣтной мглѣ нечетко и
хмуро выступала красная кирпичная стѣна съ баш­
ней-бойницей, откуда чернѣли стволы пушекъ.
Фонарикъ догорѣлъ и потухъ.
Возчики, люди бывалые, принялись стучать въ
ворота кнутовищами. Дюжій кулакъ ударилъ о
желѣзный переплетъ, за нимъ другой, третій, и
дробный звукъ пошелъ кругомъ. Возчики, завер­
нутые въ рогожи поверхъ овчинныхъ тулуповъ, по­
вскакали съ возовъ; они подпрыгивали отъ холода
съ ноги на ногу, вступали другъ съ другомъ въ
борьбу, чтобы согрѣться, а ворота стояли все еще
закрытыя наглухо.
Наконецъ засвѣтился огонекъ въ башнѣ, под­
слѣповато глянулъ въ ночную тьму и пропалъ. За­
громыхали ключи, защелкали засовы, загудѣли
ржавые замки, и въ отвѣтъ па этотъ шумъ весь
обозъ пришелъ въ движенье.
Проходя подъ сводами воротъ, Михайло не могъ
быть спокойнымъ. Онъ былъ уже въ Москвѣ, въ той
самойМосквѣ, куда такъ давно,такъ жадно стремился!

— 23 —
Исполнились его желанья, но что будетъ дальше?
Онъ этого и самъ не зналъ; онъ зналъ лишь, что
въ Сухаревой башнѣ царь Петръ построилъ школу...
И о ней думалъ Михайло подъ скрипъ полозьевъ,
идя рядомъ съ возомъ...
Между Ильинкой и Варваркой, гдѣ теперь Рыб­
ный переулокъ, стояли ряды деревянныхъ лавокъ
и находился „рыбный дворъ“, построенный еще по
повелѣнію царя Михаила Ѳеодоровича.
Сюда и направились возчики со своими обо­
зами, прямо къ лавкѣ знакомаго купца.
Былъ ранній часъ утра, и морозная мгла зани­
мающагося дня еще обволакивала городъ. Гулко и
дробно перекликались колокола, сзывая къ за­
утренѣ, и по тихимъ улицамъ кое-гдѣ попадались
одинокіе путники. Но въ рядахъ уже кипѣла жизнь.
Возъ за возомъ въѣзжалъ черезъ узкіе желѣзные
ворота подъ досчатые навѣсы.
Приказчики суетились около возовъ, принимая
товары и покрикивая на зазѣвавшихся молодцовъ.
Толпы мальчишекъ-подростковъ, словно стаи го­
лодныхъ галчатъ, сновали взадъ и впередъ, во­
лоча опорожненные кули и мѣшки.
— Ну, ну шевелись! покрикивали приказчики;
тяжелые кули одинъ за другимъ взваливались на
дюжія спины возчиковъ и скрывались въ узкихъ
дверяхъ кладовокъ, около которыхъ, молчаливые и
степенные, сидѣли хозяева, закутанные въ теплыя
лисьи шубы.
— Ты, парень, чего безъ дѣла болтаешься?
окликнулъ стоявшаго около возовъ Ломоносова
одинъ изъ приказчиковъ и взвалилъ на его плечи

24 -

огромный куль, подъ тяжестью котораго погнулась
спина юноши.
- Назвался груздемъ — полѣзай въ кузовъ!
захохотали возчики-попутчики.
— Ну, ну живѣй, миляга. Труды твои—угощенье
наше!
И, разминая онѣмѣвшія отъ стужи ноги, побрелъ
Михайло за своими спутниками, волоча на плечахъ
оледенѣлый куль съ рыбой. Но едва дотащилъ онъ
его до дверей амбара-кладовки, какъ куль съѣхалъ
со спины и грузно шлепнулся о землю предъ са­
мымъ носомъ хозяина лавки.
Старикъ въ лисьей шубкѣ еле успѣлъ отско­
чить и, запахивая полы, громко выругался. Ми­
хайло же, бросивъ злополучный куль, побрелъ
прочь отъ возовъ.
Онъ шагалъ по тихимъ и соннымъ улицамъ.
На цѣлыя версты тянулись предъ нимъ высокіе за­
боры. Улицы смѣнялись переулками, переулки за­
водили въ тупики, откуда не было выхода, а го­
роду все не было конца, и безъ конца тянулась
длинная кирпичная стѣна съ башенками.
Долго блуждалъ Михайла и, наконецъ, когда уже
совсѣмъ разсвѣло, очутился па площади. Люди раз­
ныхъ возрастовъ то и дѣло сновали кругомъ, и
около лавокъ съ диковинными товарами была цѣлая
толчея. Кричали, зазывая покупателей, торговцы, за
прилавками сидѣли важные купцы, а лавки, каза­
лось, ломились отъ тяжести товаровъ. И чего
только тутъ не было: шелкъ и парча, мѣха и кру­
жева, платки и ковры.
Дальше шли такіе же торговые ряды, и безъ
конца гудѣла продающая, покупающая и слоняю-

— 25 —
щаяся безъ дѣла толпа. То и дѣло, раздвигая
толпу, врѣзались въ нее лошадиныя морды и,
щелкая по спинамъ зѣвакъ кнутомъ, дюжіе парни
расчищали дорогу санямъ, въ которыхъ неподвижно
и важно сидѣлъ закутанный въ шубу господинъ.
Протискиваясь съ трудомъ среди толпы, Михайло
двигался дальше, туда, куда направлялось ея те­
ченіе.
Все было ему дико и ново въ этомъ большомъ
городѣ, въ которомъ только и были знакомы, да
и то по наслышкѣ, Кремль, Сухарева башня, да еще
Успенскій соборъ.
Наконецъ онъ рѣшился и, снявъ шапку, спро­
силъ прохожаго: гдѣ будетъ эта самая башня. Но
прохожій смѣрилъ его глазами сверху внизъ и,
вмѣсто отвѣта, кинулъ ему бранное слово. Попро­
бовалъ Михайло остановить другого, но и тотъ
съ удивленіемъ посмотрѣлъ на рослаго юношу и,
усмѣхнувшись, побрелъ дальше. Но нашелся сер­
добольный человѣкъ и въ свою очередь сталъ
допытывать Михайлу, кто онъ и изъ какихъ бу­
детъ. Человѣкъ взялся довести его до башни, но
въ это время вся площадь заволновалась, пришла
въ движенье. Толпа хлынула на Михайлу и куда-то
оттѣснила его вожатаго...
И снова одиноко побрелъ юноша дальше.
Ясный морозный день во всей своей красѣ уже
стоялъ надъ Москвой, когда, послѣ долгихъ блу­
жданій, Михайла завидѣлъ вновь деревянныя лавки
и амбары. Онъ вновь прибрелъ къ тому же рыб­
ному двору. Но рыбный дворъ казался теперь
вымершимъ. Огромные тяжелые замки висѣли на
дубовыхъ, оплетенныхъ желѣзомъ дверяхъ, желѣз-

— 26 —

ними ставнями были приперты лавки, и вмѣсто
недавняго гула и шума за оградой двора стояла
тишина: ни возовъ, ни людей, уже не было и
только кучи всякихъ отбросовъ валялись повсюду,
а надъ ними кружилась цѣлая стая голоднаго
воронья.
Михайла почувствовалъ себя одинокимъ, зате­
ряннымъ въ большомъ городѣ, словно въ пустынѣ.
И когда онъ присѣлъ на землю около воротъ рыб­
наго ряда, ему казалось, что плыветъ онъ на от­
цовскомъ карбасѣ и кругомъ него злятся волны и
вѣтеръ рветъ паруса...
Онъ осмотрѣлся кругомъ и увидѣлъ изрытую
дровнями, наѣзженную дорогу, круто бравшую
вправо отъ двора. По пей, отыскивая слѣды земля­
ковъ, и побрелъ Михайла. Но едва онъ прошелъ
нѣсколько шаговъ, какъ за поворотомъ увидѣлъ
знакомыя лица архангельскихъ возчиковъ.
Разгруженные возы весело въѣзжали въ ворота
понурой избенки, стоявшей у дороги и походив­
шей на избушку на курьихъ ножкахъ.
— Ну, паря, къ Москвѣ тебя, значитъ, доста­
вили, а теперь самъ промышляй, сказалъ старшой
изъ обоза, снимая въ избѣ полушубокъ и распоя­
сываясь.—Садись, что ль, гостемъ будешь! А Суха­
рева отъ насъ не уйдетъ! Вотъ ужо сведу тебя
къ Ивану Иванычу, а тамъ ужъ твое дѣло.

IV.
Подьячій сыскного приказа, Иванъ Иванычъ
Дутиковъ, жилъ въ собственномъ домикѣ на
окраинѣ Москвы.

— 27 —

Маленькій тщедушный человѣкъ, съ зоркими
бѣгающими глазками, скрипѣлъ гусинымъ перомъ
низко нагнувшись надъ бумагой, когда старшой
постучалъ къ нему въ дверь. Гостей онъ принялъ
около порога, но такъ какъ гости явились не съ
пустыми руками, а съ кулькомъ архангельскихъ
гостинцевъ, то онъ скоро смилостивился. Старшому
предложилъ сѣсть, а Михайлу оставилъ стоять у
притолоки; пошептался подьячій со старшимъ и
наконецъ, снизу вверхъ оглядывая рослую фигуру
юноши, спросилъ:
— Чей будешь?
— Михайла Ломоносовъ, сынъ Васильевъ, съ
Куроострова.
— Изъ какихъ будешь?
— Дьяконскій внукъ, перебилъ старшой, изъ
духовныхъ...
— Покажь пашпортъ.
Михайло подалъ, вытащивъ изъ-за пазухи бу­
мажку.
— Не гоже! сказалъ подьячій и опять пошеп­
тался со старшимъ.
— Завтра придешь и гостинецъ принесешь...
Смекаешь?
Михайло поклонился.
— Ниже кланяйся—спина не отвалится! сказалъ
старшой.—Иванъ Иванычъ все сдѣлаетъ, коли за­
служишь. Въ люди тебя выведетъ... такъ и отцу
отпиши... А пока выдь за дверь. Намъ по душамъ
потолковать надобно, по своимъ дѣламъ посовѣ­
щаться...
Михайло вышелъ и присѣлъ на оледенѣлыхъ
ступенькахъ крыльца. Долго ждалъ онъ. Стало уже

— 28 —
смеркаться, когда старшой его окликнулъ. Онъ
былъ замѣтно навеселѣ, и языкъ у него, какъ языкъ
раскачавшагося колокола, пришелъ въ движенье и
не могъ остановиться. Старшой говорилъ, что
Иванъ Иванычъ беретъ Михайлу для комнатныхъ
услугъ, и если онъ окажетъ себя достойнымъ, то
дастъ мѣсто ему и повыше, что хотя въ школы
дѣтей холоповъ и не принимаютъ, но Иванъ Ива­
нычъ можетъ сдѣлать и такъ, что примутъ, только
не надо показывать паспорта и называться кре­
стьянскимъ сыномъ.
.— Не обдуешь, не продашь! прибавилъ онъ
смѣясь.—Пойдемъ къ Сухаревой.
Долго шли они, плутая по переулкамъ, и нако­
нецъ дошли до высокой красной башни.
— Вотъ она, родимая! сказалъ, показывая паль­
цемъ, старшой и толкая Михайлу въ плохо при­
пертую дверь, откуда доносились звонкіе ребячьи
голоса.
Полутемныя сѣни еле освѣщались сальной за­
плывшей свѣчой въ грязномъ, черномъ фонарикѣ.
Дальше еще темнѣе. Нащупавъ дверь, откуда не­
слись звонкіе голоса, Михайло . налегъ плечомъ, и
дверь подалась.
Десятка два мальчиковъ зубрили букваръ: „азъбуки- вѣди- глаголь“.
Михайло остановился растерянный.
Подошелъ какой-то человѣкъ и грубо спросилъ,
чего ему надо?
— Учителя надо бы! отвѣтилъ Михайло.
Человѣкъ ткнулъ пальцемъ въ уголъ, гдѣ около
печки жалась приземистая фигурка учителя въ сѣ­
ромъ кафтанѣ, продранномъ на локтяхъ.

— 29 —
— Ты чего пришелъ? окликнулъ его учитель.
— Учиться хочу! отвѣтилъ Михайло и, хотя онъ
былъ не робкаго десятка, растерялся и не нашелъ
словъ.
— Тебѣ жениться пора, а не учиться! захохо­
талъ учитель, а за нимъ захохотали и школьники.
Михайло покраснѣлъ и потупился.
— Цыцъ, вы, оголтѣлые! крикнулъ учитель на
учениковъ и оглядѣлъ съ ногъ до головы неви­
даннаго просителя.
Въ ту пору въ школы затаскивали силкомъ, и
дѣти, и родители проливали горючія слезы передъ
страхомъ ученія, а тутъ явился какой-то небывалый
смѣльчакъ —самъ лѣзетъ и говоритъ, что хочетъ
учиться.
— Да ты что за птица? Какой-такой будешь?
— Архангельскій, отвѣтилъ Михайла, и приба­
вилъ:—изъ дьяконскихъ дѣтей.
Учитель посмотрѣлъ на рослую фигуру новаго
ученика, покачалъ головой, хотѣлъ было засмѣяться,
но на лицѣ Михайлы было столько и тоски, и стра­
данья, и конфуза, что учитель только крякнулъ и
сказалъ:
— Букварь знаешь?
— И букварь, и часословъ, и псалтирь превзо­
шелъ, отвѣтилъ Михайло.
- Превзошелъ?! и псалтирь превзошелъ? отсту­
пая переспросилъ учитель.
— Явите божескую милость, коли не знаю чего,
побейте, но допросите.
— Сейчасъ тебѣ будетъ допросъ, и коли что,
смотри у меня, право слово, побью и бить буду,
пока палку о твою глупую спину не обломаю! По-

30
дать сюда часословъ! Приступимъ! Читай съ тол­
комъ...
Михайло прочелъ указанное учителемъ мѣсто.
Прочелъ, какъ читалъ на клиросѣ: съ толкомъ,
истово, велелѣпію.
Учитель подбоченился, пріосанился и спросилъ
важно:
— Что есть ариѳметика?
— Ариѳметика, или числительница, есть худо­
жество честное, независимое, и всѣмъ удобопо­
нятное, многополезнѣйшее и многохвальнѣйшее,
отъ древнѣйшихъ же и новѣйшихъ, въ разныя
времена являвшихся изряднѣйшихъ ариѳметиковъ
изображенное и изложенное, духомъ отвѣтилъ Ми­
хайло, слово въ слово такъ, какъ значилось въ
знакомой ему книжкѣ Мелетія Смотрицкаго: „Ариѳ­
метика, практика, или дѣятельная“.
— У кого стоишь? задалъ вопросъ учитель.
— У подьячаго, Ивана Ивановича Дутикова.
А! отвѣтилъ учитель и смягчился. Онъ по­
смотрѣлъ на диковиннаго пришлеца, закрылъ книгу
и сказалъ:
— Садись, учись, и помни, что палка всегда со
мной. Добрыхъ она гладитъ,—онъ погладилъ суко­
ватой дубинкой по спинѣ Михайлы,—а злыхъ сѣ­
четъ больно. Палка опустилась на спину какого-то
школяра, занятаго вмѣсто чтенія букваря чисткой
собственнаго носа.
Такъ сталъ Михайло Ломоносовъ ученикомъ на­
вигацией (мореходной) школы въ Сухаревой башнѣ.
На утро пришелъ „старшой“ и подтвердилъ,
что новый ученикъ, его землякъ, изъ духовнаго
званія и ссылался при этомъ въ истинѣ своихъ по-

— 31

казаній на подьячаго сыскного приказа, Дутикова.
Такъ, дьяконскимъ сыномъ, и записали Ми­
хайлу въ училищѣ, а свой паспортъ онъ припря­
талъ въ укромное мѣстечко, чтобъ никто не зналъ
объ его „подломъ“ происхожденіи, потому что
крестьянское, или какъ въ старину называли, под­
лое происхожденіе грозило ему изгнаніемъ изъ
школы.
Ревностно принялся Михайло за науки, но уви­
дѣлъ скоро, что жить въ домѣ подьячаго не сладко,
а въ навигацкой школѣ дѣлать ему нечего, кромѣ
какъ повторять зады. Бывалые люди, съ которыми
онъ свелъ знакомство въ Москвѣ, и самъ Дути­
ковъ, говорили, что есть такая въ Москвѣ школа
на Никольской улицѣ, въ оградѣ Спасскаго мона­
стыря, гдѣ ученые монахи изъ Кіева всему учатъ:
и писанію священному, и физикѣ, и геометріи, и
краснорѣчію. Не разъ ходилъ Михайло въ мона­
стырь къ обѣднѣ, видѣлъ бурсаковъ въ длинныхъ
подрясникахъ, и рѣшилъ поближе познакомиться
съ ними. Случай скоро представился, и ученикъ
навигацкой школы доподлинно узналъ, что въ мо­
настырской школѣ, или какъ ее звали Славяно­
латинской академіи, учениковъ не только учатъ, но
и жалованье имъ платятъ, что ученики раздѣ­
ляются на четыре класса и самые успѣшные сидятъ
по два года въ каждомъ. Первый классъ назы­
вается реторикой и проходятъ въ немъ науки уже
на латинскомъ языкѣ, второй — піитикой, третій
философіей, а самый высшій, четвертый—богословіей. И выходятъ изъ академіи ученые прямо въ
священники.

— 32 Дѣдъ Ломоносова всю жизнь прожилъ, а едва
дьяконскаго сана добился.
И задумалъ крѣпкую думу Михайло, какъ бы
попасть въ академію. Знакомые бурсаки смѣялись
надъ его думами: чего проще дьяконскому сыну
попасть въ академію! „Стоитъ“, говорили они,
„притти къ ректору и подать прошеніе. Ректоръ
учинитъ допросъ, потребуетъ рукоприкладства (под­
писи), что все показано вѣрно, и готово дѣло! А
если найдутся поручители—то чего еще лучше!“
Вотъ этого-то рукоприкладства и допроса и
боялся пуще всего Михайло.
Подьячій Дутиковъ смѣялся:
— Захочу — быть тебѣ попомъ. Не захочу —къ
воеводѣ холмогорскому отправлю.
„Была не была!“ рѣшилъ Михайло; написалъ
прошеніе и отправился прямо къ архимандриту
Заиконоспасскаго монастыря, который стоялъ во
главѣ академіи и назывался „отцомъ-ректоромъ “.
Архимандритъ принялъ прошеніе милостиво и
велѣлъ учинить просителю допросъ.
Допросъ прошелъ благополучно, и Михайло сынъ
Дороѳеевъ, по прозванію Ломоносовъ, „изъ дѣтей
духовнаго званія", былъ зачисленъ ученикомъ Славяно-греко-латинской академіи.
Академія давала ему кровъ и по алтыну (три
копейки) въ день жалованья; изъ этого жалованья
ученики должны были сами себя кормить, обувать
и одѣвать. Но вотъ, что было плохо: Михайлѣ
шелъ девятнадцатый годъ, а онъ ни слова не зналъ
по-латыни. На латинскомъ же языкѣ преподава­
лись въ академіи всѣ науки. И пришлось велико­
возрастному юношѣ, у котораго пробивались усы

— 33 —
и борода, сѣсть на парту младшаго класса, рядомъ
съ малолѣтними школьниками.
Дѣтвора недружелюбно встрѣтила своего велико­
возрастнаго товарища и прямо въ глаза ему кри­
чала:
— Ишь, болванъ великовозрастный! тоже ла­
тыни пришелъ учиться!
Учителя подсмѣивались надъ великаномъ-Ми­
хайлой, но онъ рѣшилъ все терпѣть до конца; при­
нялся за латинскую азбуку, за склоненія и спря­
женія.
И въ то время, какъ дѣтвора шумѣла и рѣзви­
лась въ классахъ, онъ одинъ сидѣлъ за книгой и,
заткнувъ руками уши отъ нестерпимаго шума, зу­
брилъ: habeo, habes, habet... Habeo, habere...
Въ короткое время онъ одолѣлъ всю школьную
премудрость младшаго класса, прошелъ латинскую
грамматику, начатки славянской грамматики, гео­
графію, исторію и ариѳметику.
Монахи-учителя оцѣнили быстрыя способности
великовозрастнаго ученика и скоро перевели его
во второй низшій классъ, гдѣ ученики должны
были не только умѣть читать и писать по-латыни,
но и говорить на этомъ языкѣ.
И второй классъ Михайло одолѣлъ быстро. Онъ
перегналъ своихъ товарищей и скоро сталъ уже
студентомъ академіи, какъ назывались ученики
двухъ старшихъ курсовъ, гдѣ изучали философію
и богословіе.
Не легко ему дались эти быстрые успѣхи: дни
онъ отдавалъ цѣликомъ ученію и, вставая съ раз­
свѣтомъ, снова брался за книгу.
3

— 34 —

V.
Алтынъ въ день — былъ не великій капиталъ
даже въ то время, и бурсаку Ломоносову прихо­
дилось бѣдствовать. На денежку (Ѵ< копейки) по­
купалъ онъ ежедневно хлѣба, да на денежку квасу.
Хлѣбъ да квасъ составляли все его пропитаніе, до­
статочное лишь для того, чтобъ не помереть съ
голоду. Прежній богатырь осунулся, похудѣлъ, но
еще жарче принялся за науки, повторяя въ видѣ
утѣшенія себѣ, что сытое брюхо къ ученію глухо.
А изъ дома отецъ звалъ его въ Денисовку, писалъ
письма и черезъ земляковъ наказывалъ, чтобъ сынъ
пріѣзжалъ непремѣнно, что все, накопленное годами
трудовъ состояніе принадлежитъ ему, какъ един­
ственному наслѣднику, что онъ самъ сталъ уже
слабъ и боленъ.
Михайло благодарилъ за ласку и просилъ оста­
вить его въ Москвѣ, ибо „пресильныя стремленья
къ наукамъ" чувствуетъ и хочетъ дѣло ученія до­
вести до конца; писалъ, что наставники имъ до­
вольны, и за одинъ годъ онъ постигъ премудрость
такихъ наукъ, которыя менѣе, чѣмъ онъ удачливые,
постигаютъ не иначе, какъ въ два, три года. О
своемъ полуголодномъ существованіи онъ умалчи­
валъ и высказывалъ полное довольство всѣмъ.
Онъ не задумывался еще надъ вопросомъ, что
будетъ дальше, но ненасытная жажда все знать,
все понять неудержимо влекла его впередъ и впе­
редъ. Собственные успѣхи радовали, и все было бы
хорошо, если бъ не вѣчныя заботы о томъ, какъ
справиться съ алтыномъ въ день, чтобы и бумаги

— 35 —

купить и сапоги справить и безъ хлѣба совсѣмъ
не остаться...
Порядки въ академіи были строгіе, наказанія за
малѣйшую провинность жестокія. Академія нахо­
дилась при монастырѣ и походила на монастырь
всѣмъ своимъ устройствомъ.
Русскіе люди еще не сознавали въ ту пору не­
обходимости образованія для своихъ дѣтей, въ
школу отдавали ихъ неохотно. Люди зажиточные
чуждались академіи; въ нее шли бѣдняки-поповичи,
которымъ некуда было преклонить голову. Бывало
такъ, что скудость академическаго „жалованья“ за­
ставляла учениковъ итти на улицу, за милостыней
Христа-ради. Сбившись въ кучку, шли бурсаки къ
домамъ щедрыхъ милостивцевъ и благодѣтелей;
становились подъ окнами въ кружокъ и пѣли свя­
щенные стихи; и за это получали они милостыню
квасомъ, хлѣбомъ и деньгами. Особенно часто это
дѣлалось лѣтомъ, когда ученикамъ разрѣшалось
отдыхать и гулять по полямъ, для возстановленія
здоровья и ради развлеченія.
Зимой же и отлучки изъ школы доставались
труднѣе, да и во время холодовъ и морозовъ не­
многіе бурсаки могли показаться изъ дома, такъ
какъ шубы у нихъ были подбиты „рыбьимъ пу­
хомъ“, а черезъ дыры платья дулъ и пронизывалъ
тѣло вѣтеръ.
Рано по утру, вмѣстѣ съ зовомъ монастырскаго
колокола къ заутренѣ, пробуждалась бурса, копоши­
лась въ темныхъ, холодныхъ покояхъ и шла заспан­
ная, иззябшая въ классы. Сбившись въ кучу, при
тускломъ свѣтѣ сальныхъ огарковъ, готовили уроки
3*

— 36 къ приходу учителя; старшій въ классѣ, именуемый
авдиторомъ, спрашивалъ заданное учителемъ и
отмѣчалъ лѣнивыхъ и нерадивыхъ. Позднѣе въ
классахъ появлялись учители-монахи въ черныхъ
рясахъ, въ высокихъ клобукахъ, съ четками въ ру­
кахъ, и начиналось настоящее ученье.
Короткая передышка для обѣда, о которомъ
каждый бурсакъ долженъ былъ заботиться самъ,
и снова уроки, пока не смеркнется день и коло­
колъ не заблаговѣститъ къ вечернѣ.
По субботамъ была генеральная расправа—воз­
даяніе за лѣность и всякія провинности, накопив­
шіяся за недѣлю. Авдиторъ вооружался пуками ро­
зогъ и выкликалъ по очереди провинившихся.
Но было въ этой самой академіи нѣчто такое,
чего никогда еще не видывалъ Михайло. То была
академическая библіотека. Въ монастырской башнѣ
цѣлый покой былъ отведенъ подъ полки съ кни­
гами и рукописями, и стояли онѣ рядами, опле­
тенныя въ пергаментъ и толстую кожу.
Какое было наслажденье забираться въ этотъ
покой, гдѣ всегда было тихо и малолюдно, пере­
бирать желтые листы, отъ которыхъ вѣяло стари­
ной, и читать, читать безъ конца!
Скоро Михайло перечелъ всю школьную библіо­
теку, но среди ея книгъ онъ не нашелъ тѣхъ, къ
которымъ рвалась его душа. Не нашелъ онъ и
среди академической науки тѣхъ предметовъ, ко­
торые влекли его къ себѣ, которые бы открыли
ему глаза, какъ живутъ люди на бѣломъ свѣтѣ,
какія и какъ произрастаютъ растенія и что такое
земля, солнце и звѣзды? Солнце ли ходитъ вокругъ не­
подвижной земли, или земля ходитъ кругомъ солнца?

37

Въ академіи къ „западнымъ заблужденіямъ“
относились строго, и даже имена Галилея или
Коперника, какъ людей заблудшихся, не пользова­
лись почтеніемъ.
Отъ учениковъ прежде всего требовалось осно­
вательное знаніе латинскаго языка. Въ старшихъ
классахъ по-латински ученики писали цѣлыя сочи­
ненія, сочиняли стихи и говорили цѣлыя рѣчи.
Упражненіе въ краснорѣчіи считалось важнымъ
дѣломъ.
Школа была далека отъ жизни и не считалась
съ нею.
Учитель физики на своихъ лекціяхъ спраши­
валъ: „можетъ ли существовать матерія безъ фор­
мы?“ и толковалъ на урокахъ „о натуральной ма­
гіи". Учитель психологіи читалъ цѣлую лекцію о
волосахъ, и задавалъ такіе вопросы: „есть ли въ
волосахъ жизненная сила?“ или „отчего у стари­
ковъ волоса выпадаютъ?“ Въ классѣ философіи
разбирался вопросъ о предметахъ, которыхъ суще­
ствованіе въ мірѣ сомнительно. Такими предметами
считались, напр., сирены и роза безъ шиповъ.
— Росла ли въ раю роза безъ шиповъ? спра­
шивалъ учитель, и ученикъ долженъ былъ отвѣт­
ствовать:
— Въ раю роза безъ шиповъ расти никакъ не
могла, ибо, послѣ грѣхопаденія Адама и Евы, Богъ
сказалъ, что земля возраститъ терніе.
Ученики пріучались логически мыслить объ от­
влеченныхъ предметахъ, не имѣя понятія о пред­
метахъ самыхъ близкихъ. Такъ, никто изъ нихъ
(да этого не знали и ихъ учителя) не зналъ, что
такое земля, міръ, планеты, но каждый долженъ

— 38 —
былъ безошибочно отвѣчать на вопросъ: каково
число небесъ?
Опытныхъ наукъ тогдашняя школа не призна­
вала вовсе и замѣняла ихъ разсужденіями и спо­
рами объ отвлеченныхъ предметахъ.
Не того искалъ Ломоносовъ, и въ академіи не
нашелъ онъ отвѣта на волнующіе его вопросы.
Академія научила его въ совершенствѣ владѣть
латынью, на которой въ то время писались всѣ
ученыя сочиненія; она изощрила его умъ тонко­
стями логической мысли. Онъ безъ труда могъ со­
ставить разсужденіе или похвальное слово на вся­
кій случай и даже по-русски умѣлъ слагать вирши,
подражая Симеону Полоцкому или Димитрію Ро­
стовскому. Но не того ждала его душа, и задумалъ
онъ новую крѣпкую думу: итти въ Кіевъ, въ та­
мошнюю прославленную академію, гдѣ были лучшіе
профессора и ученѣйшіе люди.
Студентъ академіи, окончившій курсъ философ­
скаго класса, повѣдалъ свое желаніе ректору, ска­
залъ, что его тянетъ въ Кіевъ подучиться матема­
тикѣ и физикѣ. Ректоръ долго отговаривалъ луч­
шаго своего ученика отъ перехода въ Кіевъ, но
наконецъ сдался и даже снабдилъ деньгами на до­
рогу. Но и Кіевъ нс далъ того, чего желалъ Ломо­
носовъ, и тамъ, какъ въ Москвѣ, математика и фи­
зика были въ загонѣ, и дальше ариѳметики Смотрицкаго не шло преподаваніе. Послѣ полугодового
отсутствія, Ломоносовъ вернулся вновь въ москов­
скую академію. Но тутъ его ожидало нѣчто такое,
что разомъ перевернуло всю его жизнь и вывело
на тотъ путь, къ которому онъ такъ жадно стре-

39

милея, и не могъ выйти, предоставленный однѣмъ
своимъ силамъ...
Правительствующій Сенатъ прислалъ приказъ
ректору академіи немедленно выбрать двѣнадцать
лучшихъ учениковъ и препроводить ихъ въ Петер­
бургъ, для обученія подъ руководствомъ иностран­
ныхъ ученыхъ въ новооснованную Россійскую Ака­
демію Наукъ.
Въ числѣ этихъ двѣнадцати, выбранныхъ ректо­
ромъ, первымъ въ спискѣ значился студентъ, окон­
чившій классъ философіи—Михайло Ломоносовъ...

VI.
Академія наукъ и художествъ основана была
въ Петербургѣ, по мысли, великаго Петра, Екате­
риной I; въ ту пору она едва начинала свою дѣя­
тельность. Въ этомъ новомъ для Россіи учрежденіи
совмѣщались: и постоянное собраніе ученыхъ лю­
дей (академиковъ), состоявшихъ на государствен­
ной службѣ и призванныхъ двигать науку, и уни­
верситетъ, въ стѣнахъ котораго русскіе юноши
должны были получать знанія отъ академиковъпрофессоровъ, и гимназія, гдѣ подготовлялись дѣти
къ слушанію университетскихъ лекцій.
Планъ академіи былъ начертанъ самимъ Пет­
ромъ I, но не удалось осуществить его Преобра­
зователю Россіи. Ученыхъ по-западному людей не
было на родинѣ. Пришлось обратиться за помощью
къ иноземцамъ и вызвать на русскую службу про­
фессоровъ изъ иностранныхъ университетовъ, пре­
имущественно изъ Германіи. Ученые люди неохотно
ѣхали въ Россію; Россія за границей все еще счи-

— 40 -

талась дикой, варварской страной, а тѣ, которые и
принимали приглашеніе, не долго заживались на
чужбинѣ. Приходилось знатоковъ своего дѣла за­
мѣнять посредственностями, людьми, не столько
дорожившими наукой, сколько выгодными мѣстами
въ академіи.
Съ большимъ трудомъ наконецъ удалось со­
брать ученыхъ людей въ Петербургѣ, но новая
бѣда: у профессоровъ не оказалось сколько-ни­
будь подготовленныхъ слушателей. На всю огром­
ную Россію было лишь два учебныхъ заведенія,
ученики которыхъ могли съ грѣхомъ пополамъ при­
ступить къ слушанію профессорскихъ лекцій. То
были двѣ духовныхъ академіи: одна въ Кіевѣ,
другая въ Москвѣ. Вотъ почему ректоръ Славяногреко-латинской академіи и получилъ требованіе
отъ Сената немедленно выслать двѣнадцать луч­
шихъ учениковъ и спѣшно отправить ихъ въ новую
столицу на берега Невы.
Радости Ломоносова не было конца. Наконецъто онъ получилъ возможность слушать лекціи у
ученыхъ профессоровъ и увидѣть чудо-городъ,
заложенный Петромъ среди болотъ. Тамъ, гово­
рили, все необычно, не похоже на московское: и
люди, и море, и дома, и вся жизнь.
Присланный изъ Петербурга отставной прапор­
щикъ, смотритель надъ двѣнадцатью юношами,
размѣстилъ ихъ по возкамъ, и послѣдніе тронулись
по дорогѣ, соединявшей Москву съ Новгородомъ
и Петербургомъ.

Послѣ старой Москвы, раскинувшейся вдоль и
поперекъ на десятокъ верстъ, новая столица Россіи

— 41 —
показалась Ломоносову маленькимъ городкомъ. За
рѣкой Фонтанкой, гдѣ начиналась граница Петер­
бурга, шелъ рядъ широкихъ улицъ-просѣкъ, про­
рубленныхъ среди мшистыхъ болотъ, поросшихъ
плакучими березами, косматыми елями и скрипу­
чими осинами. Кое-гдѣ стояли небольшіе домики,
бѣлѣли еще не готовые срубы и снова тянулись
выкорчеванные неогороженные пустыри, чередо­
вавшіеся съ буйной порослью. Немощенныя улицы,
безъ тротуаровъ и фонарей, то заросшія травой,
то крѣпко уѣзженныя, были грязны. Кучи мусора
и всякихъ отбросовъ валялись тутъ же, а въ осеннюю
непогодную пору обращались въ цѣлыя озера. Въ
темныя ночи ходить и ѣздить по этимъ улицамъ
было не безопасно: то и дѣло толковали о напа­
деніяхъ и грабежахъ.
На Невской „перспективѣ“—широкой и.прямой,
упиравшейся однимъ концомъ въ берегъ Фонтанки,
другимъ выходившей на Неву, рядомъ съ пусты­
рями уже высились колонки и башенки дворцовъ
и палатъ вельможъ, сверкали купола церквей, тя­
нулись за крѣпкими узорчатыми рѣшетками на диво
раздѣланные сады. Все чаще попадались возки,
ѣхали верховые, шли прохожіе и бойко выкрики­
вали свои товары разносчики всякой снѣди. Двой­
ной рядъ молодыхъ липъ отдѣлялъ деревянные
мостки отъ улицы, вымощенной крупнымъ булыж­
никомъ.
Въ концѣ перспективы, въ адмиралтействѣ, ки­
пѣла работа: стучали топоры, лязгало желѣзо, гулко
ударяли молоты о наковальню. Пріѣхали къ Невѣ,
и тутъ открылся раздольный видъ на красавицу
рѣку, вольно и широко разметавшуюся у своего

— 42 —
устья... На набережной, не огороженной еще ни­
какими рѣшетками, тянулись ряды домовъ, темнѣли
широкія ворота верфей; на островкѣ, у противо­
положнаго берега, съ крѣпостныхъ стѣнъ грозно
глядѣли бойницы пушекъ, а по рѣкѣ то и дѣло
мелькали многовесельныя лодки и шнявы, и бѣ­
лѣли паруса уходящихъ ко взморью кораблей; у
береговъ стояли на причалѣ корветы и шхуны,
иностранные галіоты, сновали ялики и катера.
Влѣво отъ крѣпости, на противоположномъ берегу,
шла цвѣтная линія домовъ; среди нихъ четко жел­
тѣло на солнцѣ большое зданіе съ широкимъ
крыльцомъ.
То была академія наукъ, или, какъ тогда ее
называли всѣ, де-Сіянсъ-академія.

VII.

Двѣнадцать бывшихъ учениковъ Славяно-греколатинской академіи явились первыми учениками
новой академической гимназіи.
Гимназія, которая должна была состоять изъ
двухъ отдѣленій: латинскаго и нѣмецкаго, еще не
была устроена, и воспитанниковъ временно помѣ­
стили въ академическомъ домѣ.
Зеленый кафтанъ, такого же цвѣта камзолъ и
штаны изъ козлиной кожи, длинные бѣлые чулки
и высокіе башмаки съ пряжками составляли фор­
менную одежду новыхъ гимназистовъ. На взбитые,
высоко зачесанные волосы, заплетенные сзади въ
косу, полагался особаго рода „кошелекъ“, поверхъ
котораго, при выходѣ въ торжественныхъ случаяхъ,
надѣвалась шляпа. На лѣвомъ бедрѣ академисты

— 43 носили шпагу. Такъ какъ академическіе юноши
имѣли доступъ въ образованное общество, то на­
чальство позаботилось, чтобы и ихъ наружный
видъ давалъ имъ право на вниманіе и хорошій
пріемъ, ибо въ то время вѣрили, что „по платью
встрѣчаютъ“.
Переодѣтые въ куцое нѣмецкое платье бурсаки
сами себя не узнавали, и не легко было привык­
нуть къ новому одѣянью послѣ прежняго длинно­
полаго наряда. Но такъ какъ и въ новыхъ костю­
махъ недавніе бурсаки проявляли грубость манеръ
и неловкость движеній, то начальство озаботилось
привести ихъ въ исправный видъ. Къ бурсакамъ
приставили танцмейстера, на обязанности котораго
было обучать ихъ учтивымъ поступкамъ и „ком­
плиментамъ“. Изъ всѣхъ наукъ танцмейстерская
наука показалась имъ самой трудной и непріятной,
а танцмейстеръ-нѣмецъ самымъ строгимъ изъ учи­
телей. Онъ принялся за преподаваніе со всей рев­
ностью и заставлялъ безшумно ходить и при­
сѣдать, отвѣшивать поклоны направо, налѣво и
прямо.
Академики-профессора на первыхъ порахъ не
безпокоили науками, но зато танцмейстеръ дони­
малъ во всю, говоря, что пока бурсаки „не обло­
маются“, выходъ изъ академическихъ воротъ на
улицу имъ будетъ запрещенъ. Пришлось поко­
риться и приняться за хитрую науку изученія
учтивости и свѣтскихъ приличій...
Всѣ академисты пользовались отъ академіи го­
товымъ помѣщеніемъ. Въ гимназическихъ покояхъ
каждому было отведено по каморкѣ, гдѣ помѣ­
щалась кровать съ веревочнымъ переплетомъ и

— 44 —

соломеннымъ матрацомъ, столъ съ желѣзнымъ
шандаломъ (подсвѣчникъ), стулъ и поставецъ для
платья. О своемъ пропитаніи юноши должны
были заботиться сами, на что они получали жа­
лованье: три рубля пятьдесятъ копеекъ въ мѣсяцъ.
Роль слугъ исполняли истопники при академиче­
скихъ покояхъ.
Двѣнадцать юношей, присланныхъ изъ Москвы,
были разные люди и по знаніямъ, и по возрасту,
и по склонностямъ. Одинъ изъ нихъ, какъ Ломо­
носовъ, закончилъ классъ философіи, другіе еще
только перешагнули во второй классъ; были и
такіе, которые едва прошли курсъ перваго.
Въ этой пестрой толпѣ ученые академики, не
знавшіе ни слова по-русски, съ трудомъ могли
разобраться; многихъ юношей они нашли по части
знаній не „въ гораздо хорошемъ состояніи“; нѣ­
которые изъ бурсаковъ, по мнѣнію академиковъ,
и вовсе не имѣютъ никакой „натуральной остроты
къ познанію наукъ, и не превзошли даже главнаго:
латинскаго языка“. Такихъ опредѣлили въ латин­
скій классъ, другихъ помѣстили въ высшій—нѣ­
мецкій; но занятія въ новой школѣ, съ разными
по подготовкѣ юношами, налаживались плохо.
Ломоносовъ съ присущей ему горячностью набро­
сился на новыя для него естественныя науки, за­
нимаясь съ профессоромъ, и хожденіе въ нѣмецкій
классъ, гдѣ преподавались грамматика и нѣмецкое
чистописаніе, совсѣмъ забросилъ. Прекрасное знаніе
латинскаго языка обратило вниманіе профессора, а
быстрыя способности и природная смѣтка, скоро
сдѣлали то, что академикъ-профессоръ началъ за­
ниматься съ Ломоносовымъ по-особому, увлекаясь.

— 45 —
Съ восьми часовъ утра до четырехъ пополудни
шли занятія въ классахъ. Послѣ четырехъ въ по­
кояхъ академистовъ становилось шумно и весело.
За ограду академіи ихъ еще не выпускали, и мо­
лодежь, сидя въ четырехъ стѣнахъ, была предо­
ставлена сама себѣ. Рѣдко, рѣдко заглянетъ надзи­
ратель, или посѣтитъ покои „командиръ“ академіи.
Ворота на запорѣ, у воротъ въ будкѣ карауль­
ный, въ „академическомъ монастырѣ“ мерцаютъ
шандалы съ оплывшими свѣчами. У столика при­
мостились два академиста и играютъ въ зернь
(кости); у другого рѣжутся въ карты; у третьяго
собралась веселая компанія и втихомолку угощается
„горячимъ виномъ“, употребленіе котораго, подъ
страхомъ карцера и „сѣраго кафтана“, было стро­
жайше воспрещено. Въ комнатахъ, несмотря на
жарко натопленныя печи, холодно. Морозный иней
запушилъ окна, ледяныя сосульки повисли на стек­
лахъ. И вдругъ все разомъ пришло въ движеніе;
мигомъ скрылись безслѣдно и зернь, и карты, и
бутылка пропала куда-то. Вошелъ надзиратель и
объявилъ, что ученики Ломоносовъ и Виноградовъ
требуются немедленно въ канцелярію, куда вызы­
вались всѣ провинившіеся. Явиться было приказано
во всемъ нарядѣ и при шпагахъ. Побрели юноши
по мрачнымъ переходамъ, а надзиратель идетъ
впереди и торопитъ.
Пришли; встали у притолки, ждутъ. Въ канце­
ляріи темно; только писецъ за столомъ при свѣтѣ
свѣчи корпитъ за бумагами и выводитъ гусинымъ
перомъ буквы съ вывертами и къ нимъ завитушки,
да изъ конференцъ-зала раздаются голоса акаде­
миковъ. Наконецъ дошла очередь и до академи-

46 —

стовъ. Ввели ихъ въ залъ, а въ залѣ, предъ порт­
ретомъ Императрицы Анны Іоанновны, стоялъ длин­
ный столъ; за нимъ чинно и важно сидѣли ака­
демики.
Вошли академисты тихой поступью и отвѣсили
поклонъ по всѣмъ правиламъ, какъ училъ ихъ
танцмейстеръ: сначала сидѣвшему прямо коман­
диру-президенту, потомъ сидѣвшимъ направо ака­
демикамъ, потомъ сидѣвшимъ съ лѣвой стороны.
Сдѣлали они три шага впередъ и снова покло­
нились и вытянулись въ струнку. Лѣвая рука сво­
бодно легла на эфесъ шпаги, въ правой шляпа
на отлетѣ.
Стоятъ, ждутъ, а академики въ расшитыхъ кам­
золахъ сидятъ неподвижно, даже головой не кач­
нутъ. И тишина стоитъ въ залѣ такая, что стукъ
собственнаго сердца чувствуется.
Президентъ приказалъ подойти поближе, опро­
силъ каждаго, какъ его зовутъ, и началъ читать
бумагу.
Прочелъ и далъ знакъ, чтобы юноши уходили.
Снова раскланялись студенты, но поклоны вышли
противъ ихъ воли совсѣмъ иные.
Радость, огромная, безмѣрная радость охватила
Ломоносова; онъ не могъ соблюдать уже „правилъ
пристойности“, а, какъ ребенокъ, скатился съ лѣст­
ницы, сжалъ на дворѣ комъ снѣга и пустилъ имъ
въ товарища. Тотъ не остался въ долгу, отвѣтилъ
снѣжкомъ, и началась баталія подъ самыми окнами
зала, гдѣ засѣдали важные академики, гдѣ только
что прочитали академистамъ приказъ о производ­
ствѣ ихъ въ студенты россійской академіи и пове­
лѣніе, немедля ни мало, выѣхать за границу и про-

— м—
должать тамъ свое ученье подъ руководствомъ
всемірно извѣстнаго ученаго, члена россійской ака­
деміи и марбургскаго профессора, Христіана Вольфа.
Еще Петръ Великій приглашалъ знаменитаго
Вольфа встать во главѣ задуманной русской ака­
деміи, но ученый отклонилъ предложеніе царя и
предпочелъ остаться въ своемъ маленькомъ Мар­
бургѣ; тотъ же Вольфъ взялся собрать для новой
академіи иностранныхъ профессоровъ и обучать у
себя, если понадобится, русскихъ юношей. Въ рус­
ской академіи были замѣщены далеко еще не всѣ
каѳедры. Иностранные профессора пріѣзжали, и
рѣдко оставались надолго въ Россіи; они вновь
тянулись на родину, отбывъ срокъ своей службы.
Такъ было и съ профессоромъ горнаго дѣла,
каѳедра котораго пустовала, а никто изъ знающихъ
иностранцевъ не желалъ ее занять.
Необходимость въ знатокѣ горнаго дѣла была
у русскаго правительства огромная, и оно рѣшило
послать нѣсколько русскихъ юношей учиться за
границу, списавшись черезъ академію съ Вольфомъ.
Старый ученый написалъ въ отвѣтъ, что въ изу­
ченіи горнаго дѣла, безъ предварительныхъ осно­
вательныхъ знаній въ математикѣ, химіи и физикѣ,
онъ не видитъ толку, и просилъ сначала направить
юношей къ нему, для занятія этими предметами.
Теперь, къ этому-то Вольфу, въ маленькій универ­
ситетскій городокъ Германіи, Марбургъ, и отпра­
вляла академія первыхъ и лучшихъ своихъ сту­
дентовъ. Въ числѣ нихъ находился и аттестованный
академіей, какъ юноша большихъ способностей и
знаній, сынъ денисовскаго крестьянина - помора,
Михаилъ Ломоносовъ.

— 48 —

Сборы были недолгіе. И снова передъ Ломоно­
совымъ безграничный просторъ моря. И, какъ бы­
вало встарь, на родинѣ, снова вѣтеръ треплетъ и
рветъ паруса, кидая, какъ щепку, корабль съ волны
на волну. Его товарищи примолкли, притихли: мор­
ская качка уложила ихъ на койки, едва корабль
вышелъ въ открытое море. Но море и буря съ
дѣтства сроднились съ душою помора, и диву да­
лись корабельщики, видя, какъ ловко и проворно
умѣетъ обращаться съ парусами студентъ россій­
ской академіи.
Буря злится, хлещутъ валы, а онъ, спокойный
и ясный, стоитъ на кормѣ. Откинулъ полы епанчи
(плаща), правую руку простеръ впередъ и, пере­
крикивая шумъ вѣтра, слагаетъ похвальное слово
и этой бурѣ, и этому морю.
Пять лѣтъ назадъ безвѣстный юноша, съ ту­
манными планами о будущемъ, робко пробирался
къ Москвѣ, гонимый одной ненасытной жаждой
все познать, все извѣдать. Теперь онъ—студентъ
россійской академіи, ученикъ знаменитаго ученаго!
И гордостью наполнялось сердце Михайлы Василь­
евича, и золотыя мечты о будущемъ нашептывали
дивную сказку. И отъ счастья, огромнаго, безмѣр­
наго счастья, котораго онъ не сумѣлъ бы выразить
словами, кружилась голова...

VIII.
Буря задержала корабль въ дорогѣ и, вмѣсто
трехъ дней, прошла цѣлая недѣля среди моря...
Россія была далеко, и передъ путниками откры­
лась Германія. Другая страна, другіе иные люди,

— 49 —
обычаи, нравы. По гладко уѣзженнымъ дорогамъ
потянулись ряды домиковъ съ высокими черепич­
ными крышами, воздѣланныя заботливой рукою
поля, выхоленные сады и огороды... Города за
городами, бойкіе, оживленные, встрѣчали путниковъ
и снова смѣнялись поселками и деревушками. Ни
вѣковыхъ дремучихъ лѣсовъ, ни дорогъ, изборож­
денныхъ ухабами, не попадалось навстрѣчу. Все
было раздѣлано, чисто, словно прибрано къ празд­
нику. Дивились русскіе юноши, и съ нетерпѣніемъ
ожидали увидѣть новое чудо въ Марбургѣ: его
старый университетъ.
Но Марбургъ не оправдалъ надеждъ на такое
чудо. То былъ чистенькій, маленькій, чисто нѣ­
мецкій городокъ, содержимый въ образцовомъ по­
рядкѣ. Мостъ черезъ рѣчку Ланъ прямо велъ за
стѣну города, и въ зеркальныхъ струяхъ Лана
четко и ясно отражались и густая зелень деревьевъ
и длинный рядъ прилѣпившихся другъ къ другу
домовъ съ черепичными крышами. На горѣ, высоко
надъ городомъ, высился старый замокъ, похожій
на средневѣковые рыцарскіе замки. Только со стѣнъ,
выбитыхъ временемъ, не глядѣли мрачно жерла
пушекъ и не сторожили на башнѣ дозорные... Въ
замкѣ помѣщался университетъ, а въ башнѣ стояла
особая труба, съ виду похожая на старую пушку,
и называлась она телескопомъ. А около замка и
за его оградой, взадъ и впередъ сновали юноши
въ цвѣтныхъ шапочкахъ, съ цвѣтными лентами че­
резъ плечо, съ шрамами на лицахъ.
Тутъ же, около замка, словно гнѣздо ласточки,
прилѣпленное къ огромной скалѣ, стоялъ и домикъ
академика Вольфа.
4

— 50 —

Старый профессоръ радушно встрѣтилъ пріѣхав­
шую русскую молодежь. Онъ произнесъ цѣлую
рѣчь на латинскомъ языкѣ,—единственномъ языкѣ,
на которомъ могли объясняться ученый и его бу­
дущіе слушатели.
И въ отвѣтъ ему сказалъ Михайло Ломоносовъ
отвѣтное слово за себя и за товарищей. И когда
онъ кончилъ, низко поклонившись старому про­
фессору, Вольфъ не могъ удержаться и отмѣтилъ
его чистую латинскую рѣчь.
Ученики Вольфа размѣстились по отдѣльнымъ
квартирамъ и принялись за слушаніе лекцій. По
приказу академическаго начальства, они должны
были прослушать курсъ лекцій по химіи, физикѣ,
математикѣ, механикѣ, а также заниматься по-нѣ­
мецки и по-французски и обучаться рисованію.
Съ удвоенной силой приналегъ Ломоносовъ на
занятія, и даже Вольфъ, видѣвшій много на сво­
емъ вѣку даровитыхъ и способныхъ юношей, былъ
пораженъ: то, на что другіе принуждены были
затрачивать цѣлыя недѣли, этотъ юноша, явившійся
изъ дебрей Московіи, схватывалъ необыкновенно
легко, чуть ли не сразу. Но при быстрыхъ спо­
собностяхъ онъ обнаруживалъ глубокій вдумчивый
умъ, изумительное прилежаніе и усидчивость, умѣ­
ніе пользоваться временемъ. Занимаясь съ учени­
ками, Вольфъ все больше и больше выдѣлялъ Ло­
моносова и все чаще и чаще приглашалъ его къ
себѣ на бесѣду.
А жизнь въ Марбургѣ была полна всякихъ
искушеній: нѣмецкое студенчество любило повесе­
литься. Не прошло и двухъ мѣсяцевъ, какъ юноша
освоился въ городѣ и сталъ своимъ. Въ нѣсколько

51
недѣль онъ выучился не только бойко говорить
по-нѣмецки, но и писать на этомъ языкѣ.
Триста рублей въ годъ академическаго жало­
ванья, которое получали русскіе студенты, были
хорошими деньгами въ крошечномъ городкѣ, съ его
дешевой жизнью. Но съ деньгами Ломоносовъ не
умѣлъ обходиться. Еще недавно онъ ухитрялся
жить на алтынъ въ день, и ничего себѣ, слава Богу,
за пять лѣтъ такой жизни, не умеръ съ голода.
Теперь, когда въ его карманѣ позвякивали сере­
бряные нѣмецкіе талеры, онъ чувствовалъ неодо­
лимую потребность бросить ихъ, швырнуть куданибудь. Его широкая душа жаждала чего-то, и, не
боясь давно уже переиспытанныхъ черныхъ дней,
хотѣла разгуляться во всю.
Послѣ строгаго надзора въ московской акаде­
міи—-полная свобода окружала русскихъ юношей
въ Марбургѣ, а кругомъ ихъ шумѣла веселая,
беззаботная толпа нѣмецкихъ буршей, то важно
возсѣдавшихъ въ тавернѣ съ трубкой въ зубахъ
за кружкой пива, то за глупое слово, сказанное
однимъ другому, бившихся на рапирахъ, то общей
гурьбой, устраивавшихъ торжественныя шествія съ
факелами по поводу всякаго событія университет­
ской жизни. Весь городъ тогда высыпалъ на
улицу, и гремѣла студенческая пѣсня—Gaudeamus.
Студенты пользовались общимъ почтеніемъ и
даже всѣ ихъ продѣлки сходили имъ съ рукъ.
Старики снисходительно относились къ шалостямъ
юношей, ибо все это они сами въ свое время пере­
жили, и до старости съ восторгомъ поминали юные
годы. И нашъ студентъ россійской академіи скоро
сталъ заправскимъ буршемъ.
4*

— 52 —

Жизнь—шумная и привольная—неслась быстро;
но скоро вылетѣли всѣ талеры, и въ карманахъ
стало пусто, а въ желудкѣ голодно.
Унывать, однако, было не въ характерѣ Миха­
ила Васильевича. Талеры растаяли, какъ снѣгъ
весной, но откуда-то приходили новые, и вчераш­
няя голодовка смѣнялась двойнымъ пиршествомъ.
Знаменитый Вольфъ не могъ нахвалиться бы­
стрыми успѣхами Ломоносова и въ совѣтѣ про­
фессоровъ говорилъ:
—■ О, этотъ русскій далеко пойдетъ. У него
есть голова!
И говорилъ самому студенту:
— Любить науку очень легко и очень трудно:
любителей много,—а истинно ученыхъ разъ-два и
обчелся!
А изъ Петербурга напоминали о присылкѣ от­
четовъ въ занятіяхъ и въ расходахъ; грозили, что
присылка денегъ будетъ прекращена, а студенты
по этапу будутъ вытребованы на родину.
Добродушный Вольфъ вступился за своего лю­
бимаго ученика и отписалъ въ Петербургъ, что
успѣхами въ наукахъ студента Ломоносова онъ
премного доволенъ и предсказываетъ ему блестя­
щую будущность.

IX.
Курсъ лекцій Вольфа подходилъ къ концу, ко­
гда изъ Петербурга получилась въ Марбургѣ но­
вая бумага. Студентамъ Россійской академіи пред­
писывалось безъ замедленія ѣхать во Фрейбсргъ

— 53 —
и тамъ, подъ руководствомъ профессора Генкеля,
заняться изученіемъ горнаго дѣла.
Въ ту пору снаряжалась въ Россіи экспедиція
для изученія горныхъ богатствъ Сибири, но дѣло
остановилось за малымъ: не было ни одного зна­
тока горнаго дѣла въ Россіи. Обратились къ ино­
страннымъ ученымъ, но они отвѣтили отказомъ,
не желая рисковать жизнью въ странѣ льдовъ и
медвѣдей, какой представлялась въ ту пору Си­
бирь иностранцамъ. Заграничные профессора, члены
академіи, посовѣтовали академіи заняться приго­
товленіемъ знатоковъ горнаго дѣла изъ русскихъ
юношей, которые пребывали за границей, и отпра­
вить ихъ учиться во Фрейбергъ, гдѣ уже была хо­
рошо извѣстная горная академія, руководимая про­
фессоромъ Генкелемъ.
Предписаніе покинуть Марбургъ и безъ замед­
ленія ѣхать въ Фрейбергъ явилось для русскихъ
юношей полной неожиданностью, да и нелегко было
это сдѣлать. Единственной возможностью бросить
Марбургъ было тайное бѣгство, пока мѣстные
жители не развѣдали еще о предписаніи. Разста­
ваться съ уютнымъ милымъ городкомъ вообще было
непріятно, но еще непріятнѣе было объясненіе съ
заимодавцами. Русскіе студенты оказались по уши
въ долгахъ, а академія словно нарочно прислала
Вольфу лишь столько денегъ, сколько едва хватало
на переѣздъ въ Фрейбергъ. Остальное жалованье
имъ было обѣщано выдать по пріѣздѣ къ Генкелю.
Стали судить, рядить, подсчитывать долги, и—бро­
сили. Оказалось, что никакое академическое жало­
ванье всѣхъ вмѣстѣ за нѣсколько лѣтъ не по­
кроетъ этихъ долговъ.

— 54 -

Вѣсть объ отъѣздѣ русскихъ студентовъ быстрой
птицей облетѣла городокъ. Около дома, гдѣ жили
русскіе студенты, собралась цѣлая толпа народа.
Это были кредиторы; они загородили всѣ выходы,
и студенты оказались подъ арестомъ. Ломоносовъ
рѣшилъ итти къ Вольфу и во всемъ повиниться
на чистоту. Но едва онъ показался на крыльцѣ,
какъ толпа загудѣла, пришла въ движенье. Тще­
душная старушонка, прачка по профессіи, загоро­
дила ему дорогу и закричала благимъ матомъ, что
пропали ея кровныя денежки. Толпа подступила къ
крыльцу, а напротивъ въ сосѣднемъ домѣ, гдѣ жилъ
уважаемый марбургскій гражданинъ, членъ город­
ской ратуши (думы) и церковный староста,—Іосифъ
Цильхъ, съ шумомъ распахнулось окошко и раз­
дался звонкій крикъ, похожій не то на смѣхъ, не то
на слезы. То единственной дочкѣ Цильха—Елиза­
ветѣ—почудилось, будто толпа хочетъ бить рус­
скаго студента, и ей стало дурно отъ такого зрѣ­
лища.
Но Михайло Васильевичъ отстранилъ подвер­
нувшуюся старуху и безъ помѣхи прошелъ среди
самой гущи толпы. И когда онъ перешелъ улицу
и поравнялся съ окошками цильховскаго дома, ко­
лыхнулась кисейная занавѣска и откуда-то издали
онъ услышалъ знакомый голосъ:
— Добрый день!
— Добрый день! отвѣтилъ онъ на привѣтствіе
дѣвушки, но не остановился, какъ бывало, у окошка,
а зашагалъ дальше къ домику Вольфа.
Старый ученый лишь руками развелъ, когда уз­
налъ цифру долговъ студентовъ. А Ломоносовъ
сказалъ только о самыхъ безотлагательныхъ дол-

- 55 —

гахъ, не упоминая о мелкихъ должкахъ, надѣлан­
ныхъ среди пріятелей и знакомыхъ.
Долго сидѣлъ молча старый профессоръ; сидѣлъ,
читалъ книгу и молчалъ; то серебряные большіе
очки вскидывалъ на лобъ, то вновь опускалъ ихъ
на носъ, и все время нюхалъ табакъ.
Наконецъ онъ поднялся и, закрывая книгу, ска­
залъ торжественно:
— Долги требуютъ уплаты!
И заходилъ по комнатѣ; потомъ повернулся ли­
цомъ къ студенту, хлопнулъ рукой по столу про­
изнесъ:
— Уплата должна быть произведена.
И опять мелкими шажками заходилъ по комнатѣ.
— Завтра мы поговоримъ объ этомъ, а теперь,
мой юный другъ, не лучше ли намъ заняться въ
послѣдній разъ вычисленіемъ таблицъ: жизнь бы­
стротечна, наука же вѣчна!
И Вольфъ спѣшилъ раскрыть лежащій на столѣ
фоліантъ, испещренный цифрами.
А на утро профессоръ потребовалъ у студен­
товъ списокъ заимодавцевъ и заявилъ, что они по­
лучатъ все до послѣдняго гроша изъ его рукъ по
представленіи расписокъ въ день отъѣзда студен­
товъ. Отъ студентовъ же онъ потребовалъ, чтобы
они уѣзжали непремѣнно съ его двора. И когда
экипажъ тронулся въ путь-дорогу, старый уче­
ный сѣлъ писать доношеніе въ Петербургъ, го­
воря, что хотя русскіе юноши и доставили ему,
академику Вольфу, много хлопотъ, но пребываніе
ихъ въ Марбургѣ прошло для нихъ не безполезно,
ибо они многіе успѣхи сдѣлали и много знаній
пріобрѣли, особливо же Михаилъ Ломоносовъ,

— 56 —

Около заставы путниковъ нагнала одноколка и
сидѣвшая въ ней, закутанная въ платокъ дѣвушка
кинула быстрый взглядъ въ сторону Ломоносова.
Онъ узналъ въ ней Елизавету Цильхъ; сердце
его вдругъ забилось и сжалось не то отъ тоски, не то
отъ воспоминаній... Одноколка свернула въ сторону,
а дорожный экипажъ со студентами выбрался и
загромыхалъ тяжелыми колесами по ровной, уѣз­
женной большой дорогѣ.
Путь изъ Марбурга во Фрейбергъ, лежавшій
въ центрѣ Саксоніи, у подошвы Рудныхъ горъ,
былъ не особенно близкій; воспоминанія юношей
все тянулись къ оставленному Марбургу, гдѣ, бы­
стро, какъ сонъ, прошли почти два года ихъ жизни.
А дорога открывала видъ за видомъ, одинъ
другого очаровательнѣе. Пологая долина уже начи­
нала холмиться: близость еще не видныхъ горъ
уже давала себя чувствовать.
На слѣдующіе сутки, подъ вечеръ, засѣрѣли
старыя стѣны, опоясывавшія Фрейбергъ; высоко
на горѣ зачернѣлъ узкій шпиль колокольни стараго
собора, показались бойницы замка. Бойкій и ожи­
вленный городъ казался больше и люднѣе Мар­
бурга.
Профессоръ и горный совѣтникъ, Генкель, встрѣ­
тилъ русскихъ студентовъ недружелюбно. Онъ
началъ съ того, что сдѣлалъ имъ строгій выговоръ
за опозданіе, которое явилось нарушеніемъ пред­
писаній академіи, а потомъ объявилъ отъ имени
той же Россійской академіи, что отнынѣ сту­
денты будутъ получать половину жалованья, а дру­
гая половина будетъ итти на покрытіе долговъ,
Сдѣланныхъ ими въ Марбургѣ, Но и эту половину

— 57 —
студенты начнутъ получать не иначе, какъ по пред­
ставленіи профессору счетовъ, которые онъ и бу­
детъ оплачивать самолично.
— Вамъ же, на ваши расходы, будетъ даваться
ежемѣсячно сумма въ размѣрѣ... одного талера.
Этого за глаза довольно для юношей, желающихъ
изучать науку, а не проводить дни въ безобразі­
яхъ и кутежахъ.
Повѣсили головы русскіе студенты; и Фрей­
бергъ показался имъ сквернымъ городишкомъ, а
самъ горный совѣтникъ, Генкель, ничего не стоющимъ ученымъ. И, когда Ломоносовъ со свойствен­
ной ему жадностью къ познанію новыхъ наукъ,
принялся было съ усердіемъ за изученіе металлур­
гіи, разспрашивая и допытывая обо всемъ про­
фессора, Генкель охлаждалъ его пылъ, говоря:
— Это видно будетъ дальше, а пока не забѣ­
гай впередъ и довольствуйся заданнымъ.
И когда Ломоносовъ приходилъ къ профессору
и просилъ разъяснить непонятое на опытѣ, Генкель
хладнокровно говорилъ:
— Это будетъ сдѣлано, но въ свое время!
Со студенческими деньгами выходила такая же
исторія. Выдавать больше положеннаго въ мѣсяцъ
талера Генкель наотрѣзъ отказался, и по поводу
этого ни въ какія объясненія не вступалъ.
Плохо пришлось молодымъ людямъ. Академія
присылала жалованье студентамъ не аккуратно; по­
ловиннаго жалованья имъ не хватало, а въ долгъ
во Фрейбергѣ никто не вѣрилъ: Генкель оповѣ­
стилъ всѣхъ жителей, чтобы русскимъ студентамъ
въ долгъ не вѣрили, потому что платить имъ не
изъ чего, но въ академію онъ написалъ, что сту-

— 58 —

денты бѣдствуютъ и что слѣдовало бы имъ при­
бавить жалованье.
Генкель вообще былъ не похожъ на добродуш­
наго Вольфа и съ русскими студентами сразу всталъ
въ непріязненныя отношенія. Онъ требовалъ отъ сво­
ихъ учениковъ, изъ которыхъ старшему, Ломоно­
сову, шелъ уже двадцать шестой годъ, полнаго
повиновенія и отчета во всѣхъ мелочахъ ихъ жизни,
и по пустякамъ грозилъ жаловаться академіи. Ме­
жду профессоромъ и его слушателями все чаще и
чаще стали повторяться ссоры и распри. Послѣ
одной изъ такихъ ссоръ, Ломоносовъ махнулъ ру­
кой на металлургію и горное дѣло, и весь отдался
любимой своей химіи. Такое своеволіе ученика не
понравилось профессору, и онъ сдѣлалъ ему стро­
гій выговоръ. Ломоносовъ вспылилъ и отвѣтилъ.
Слово за слово, и пошла цѣлая перебранка. Про­
фессоръ старался перекричать ученика, ученикъ
не хотѣлъ остаться въ долгу и платилъ тѣмъ же.
Генкель пригрозилъ жалобой въ академію, Ломо­
носовъ, выведенный изъ себя, хлопнулъ дверью и
повернулъ горному совѣтнику спину.
Послѣ этого онъ рѣшилъ бросить и Фрейбергъ,
и его академію. Въ поношенномъ старомъ камзолѣ,
въ стоптанныхъ деревянныхъ башмакахъ, въ чул­
кахъ, изъ которыхъ смотрѣли дырья, онъ имѣлъ
жалкій видъ и походилъ скорѣе на странствующаго
мастера, чѣмъ на студента, посланнаго для ученія
въ чужіе края.
Эти чужіе края послѣ Фрейберга ему порядкомътаки надоѣли, и тоска по родинѣ давала себя чув­
ствовать съ каждымъ днемъ. „Если ужъ самъ зна­
менитый Вольфъ призналъ его кое-что знающимъ

— 59 —
и иріобрѣвшимъ основательныя познанія и въ ма­
тематикѣ, и въ химіи, и въ физикѣ, то чему же
ему учиться у Генкеля, которому до Вольфа, какъ
звѣздѣ до солнца“, разсуждалъ онъ. И твердо по­
рѣшилъ осуществить давно мучившую его мысль:
возвратиться въ Россію...
Послѣ одной изъ ссоръ съ Генкелемъ Ломоно­
совъ вдругъ исчезъ изъ Фрейберга. Прихватилъ
дорожный мѣшокъ да палку и отправился пѣшкомъ
по дорогѣ на Лейпцигъ. Тамъ жилъ русскій по­
сланникъ, недавно еще бывшій президентомъ ака­
деміи въ Петербургѣ.
Къ нему и рѣшилъ обратиться Ломоносовъ за
помощью, чтобы доѣхать до Петербурга. Но въ
Лейпцигѣ посланника не оказалось. Сказали, что
онъ уѣхалъ въ Кассель. Ломоносовъ отправился
въ догонку, но и въ Касселѣ никто ничего не могъ
сообщить ему о русскомъ посланникѣ, кромѣ того,
что тотъ не пріѣзжалъ въ городъ. Но не такой
былъ человѣкъ Михайло Васильевичъ, чтобы отсту­
питься отъ разъ принятаго рѣшенія. Рѣшилъ онъ
ѣхать въ Россію, и тѣмъ или другимъ способомъ, а
приведетъ въ исполненіе свое рѣшеніе. Смѣлый
новый планъ уже составился у него: итти въ Гол­
ландію, въ городъ Гаагу, гдѣ также проживалъ
русскій посланникъ при Нидерландскомъ дворѣ, и
требовать отправленія себя въ Россію. Ни трудность
довольно длиннаго перехода, ни почти полное без­
денежье не устрашали его...
Задумано—сдѣлано.
На пути въ Голландію, однако, была такая при­
манка, обойти которую онъ былъ не въ силахъ.

— 60 То былъ Марбургъ. И бодро зашагалъ по дорогѣ
нашъ путникъ.

X.
Вдали на горѣ показались неясныя еще, но зна­
комыя очертанія стараго университета. Сдавленная
крутымъ берегомъ, сверкнула на солнцѣ голубовато­
серебристая полоса Лана. Вотъ и знакомый мостъ
и кирпичныя стѣны, насчитывающія не одинъ вѣкъ.
Онъ вошелъ въ городскія ворота. Попался первый
встрѣчный, и тотъ оказался знакомымъ, и все было
знакомо въ маленькомъ городкѣ: каждый домъ,
каждый камень.
Всего нѣсколько мѣсяцевъ продолжалось отсут­
ствіе Ломоносова изъ Марбурга, а сколько произо­
шло перемѣнъ! Многихъ изъ своихъ пріятелей не
досчитался Михайло Васильевичъ: одни покинули
городъ, другіе уже поснимали шапочки буршей,
вышли изъ студенческихъ корпорацій и стали мир­
ными обывателями, а уважаемый гражданинъ и цер­
ковный староста, Іосифъ Цильхъ, приказалъ долго
жить...
Съ Цильхомъ Михайло Васильевичъ не то, чтобы
былъ пріятель, и даже не особенно ладилъ, но онъ
поспѣшилъ выразить вдовѣ его свое соболѣзнова­
ніе и зашелъ къ нимъ въ домъ. И когда вдова и
ея дочь увидѣли входящаго въ домъ запыленнаго,
усталаго путника, онѣ обѣ разомъ вскрикнули отъ
неожиданности, а по лицу дѣвушки проступилъ гу­
стой румянецъ. И, чтобы скрыть смущеніе, она
быстро исчезла въ сосѣднюю комнату, откуда, какъ
щебетъ канарейки, раздались негромкіе звуки вс-

— 61 —
селой пѣсенки: „Онъ вернулся, онъ вернулся, ми­
лый другъ!“
Вдова, выслушавъ принесенное ей соболѣзно­
ваніе о постигшей ее утратѣ, прослезилась. Красно­
рѣчіе и обходительность молодого человѣка ее тро­
нули; она непремѣнно желала отплатить той лее
монетой путнику и захлопотала около кофейника.
„Московъ изъ Петербурга“ ей всегда нравился и
даже со своимъ покойнымъ Іосифомъ она въ пер­
вый разъ разошлась во взглядахъ, именно тогда,
когда Іосифъ позволилъ себѣ дурно отозваться о
русскихъ студентахъ, назвавъ ихъ дикарями и ша­
лопаями.
Она засуетилась; то убѣгала на кухню, то при­
бѣгала вновь, извиняясь, что оставляетъ гостя од­
ного. Но онъ не былъ одинъ: сквозь щелку неплотно
притворенной двери сосѣдняго покоя 'зорко слѣ­
дила за его каждымъ движеніемъ пара голубыхъ
глазъ Елизаветы. И когда мать приказала ей выйти
къ гостю, она не заставила себя просить вторично.
На ней было уже другое платье, по-иному были
зачесаны ея русые волосы и вся она выглядѣла со­
всѣмъ другой. Жеманно присѣла, сдѣлавъ кник­
сенъ, и протянула розовые пальчики рукъ вдоль
передника, стараясь сохранить видъ благовоспи­
танной особы; только одни голубые глаза, прикры­
тые густыми рѣсницами, были полны задорнымъ,
съ трудомъ сдерживаемымъ смѣхомъ...
Все время она молчала, не вмѣшиваясь въ раз­
говоръ, но когда хлопотунья-старуха вышла снова
на кухню, Елизавета подняла голову, встрѣтивъ
взглядъ Михайлы Васильевича, сказала, что опа
знала, что онъ вернется. Гадательная книга сказала

— 62 —

ей объ этомъ, а эта книга никогда еще не врала!
Никогда, никогда!
Онъ звонко разсмѣялся и отвѣтилъ:
— Я пришелъ, моя дорогая Лизхенъ, нарочно...
за вами...
Дѣвушка потупилась, но не испугалась нисколько.
— Пойдете за мной?
— Хоть на край свѣта! прошептала она и, сма­
хивая проступившія слезы, убѣжала изъ комнаты.
И когда шумливо, хлопая дверьми, снова вбѣжала,
суетясь, хозяйка съ дымящимся кофейникомъ въ
сопровожденіи служанки, несшей подносы, Михай­
ло Васильевичъ всталъ и попросилъ старушку вы­
слушать его по одному важному, не терпящему
отлагательствъ дѣлу. Она растерялась, чуть не
опрокинула кофейникъ и съ сожалѣніемъ отвѣтила:
— Ахъ эти мужчины! У нихъ всегда и всюду
дѣла! Присѣла на кончикъ стула и устремила вни­
мательный, полный любопытства взглядъ на моло­
дого человѣка.
Половины изъ его длинной рѣчи она не раз­
слышала, но поняла только, что онъ проситъ руки
ея дочери, что онъ не хочетъ ждать и проситъ по­
торопиться съ вѣнчаніемъ.
— Лизхенъ! сурово крикнула старушка.
— Ты слышала? О, я знаю ты все слышала,
'такъ какъ ты имѣешь очень дурную привычку
подслушивать у дверей. Не оправдывайся, это
очень скверная привычка! Ахъ, я право не знаю,
что отвѣчать. Если бъ былъ живъ мой покойный
Іосифъ, онъ бы зналъ, что отвѣтить.
И вдругъ охватила руками склоненную голову Ми­
хаила Васильевича,прижалась къ его груди и зарыдала:

— 63 —
Ахъ Іосифъ, Іосифъ! Почему ты не дожилъ до
этого дня, не рѣшилъ самъ такого важнаго вопроса!
И, взявъ руки молодыхъ людей, она вложила
трепещущіе пальцы Елизаветы въ широкую ла­
донь Михайлы Васильевича и крѣпко ихъ соединила.
— Мой сынъ и моя дочь! сказала старуха уми­
ленно.—Да будетъ надъ вами благословеніе Все­
вышняго!
А Елизавета уже торопила Михайлу Василье­
вича на улицу, гдѣ, по случаю воскреснаго дня, было
устроено цѣлое гулянье. И, взявшись за руки, они
вышли изъ дома, и всѣ при видѣ ихъ останавли­
вались съ недоумѣніемъ, потому что видѣли, что
идутъ женихъ съ невѣстой, а о помолвкѣ еще ни­
кто не зналъ. Но скоро объ этомъ заговорилъ весь
Марбургъ, и только одинъ старый ученый, Вольфъ,
пребывалъ въ полномъ невѣдѣніи о случившемся:
за порогомъ его ученаго кабинета смолкала суто­
лока жизни, ибо жизнь скоротечна, а наука вѣчна,—
такъ говорилъ и думалъ знаменитый ученый.
И когда Ломоносовъ пришелъ къ нему, все безъ
перемѣны было въ его кабинетѣ, только на столѣ
вмѣсто одного фоліанта, лежало еще нѣсколько но­
выхъ. Вольфъ встрѣтилъ Ломоносова, какъ стараго
знакомаго, съ которымъ только лишь вчера раз­
стался, мимоходомъ спросилъ о Фрейбергѣ и за­
говорилъ о томъ, что его больше интересовало: о
новомъ открытіи въ химіи, надъ которымъ онъ
самъ такъ долго и прилежно работалъ.
Но среди бесѣды съ русскимъ студентомъ, про­
фессоръ сдѣлалъ ему незамѣтно цѣлый экзаменъ
и, довольный познаніями Ломоносова, сказалъ оправ­
ляя очки:

— 64 — Молодой мой^ русскій другъ, вы настоящій
ученый! Позвольте привѣтствовать васъ. Вашъ учи­
тель, старый Вольфъ, гордится вами! Это вы мо­
жете сказать всюду. Да, профессоръ Христіанъ
Вольфъ гордится тѣмъ, что изъ своего ученика онъ
сдѣлалъ настоящаго ученаго! Онъ будетъ писать объ
этомъ академіи, мой дорогой другъ! Вашей родинѣ,
Россіи, такъ нужны люди!
До сихъ поръ профессоръ говорилъ Ломоносову
„ты“, теперь же, словно желая выказать ему свое
особенное удовольствіе, неизмѣнно называлъ его
на „вы“.
Но засиживаться въ Марбургѣ Ломоносову было
невозможно: онъ не оставилъ съ женитьбой своей
прежней мысли пробраться въ Голландію и тамъ ис­
кать помощи у русскаго посланника.
Онъ торопилъ со свадьбой, и не прошло двухъ
недѣль его пребыванія въ городкѣ, какъ Елиза­
вета Ломоносова проводила своего мужа до за­
ставы и на томъ самомъ мосту черезъ Ланъ, гдѣ
онъ когда-то въ первый разъ увидѣлъ свою жену,
молодые люди разстались. Ему предстояло длинное
путешествіе, ей долгіе дни терпѣливаго ожиданія
возвращенія мужа.
Денегъ на поѣздку вдвоемъ не было, и Михайлѣ Васильевичу пришлось одному пуститься въ
путь на призанятые у знакомыхъ гроши.
Но онъ вѣрилъ, что все устроится. Въ послѣд­
ній разъ онъ бросилъ взглядъ на стоявшую у пе­
рилъ моста Елизавету, потомъ на провожающихъ
знакомыхъ и зашагалъ по дорогѣ.
Въ ближней деревушкѣ онъ долженъ былъ на­
гнать своихъ попутчиковъ, которые обѣщались под-

— 65 —
везти его до Франкфурта. Оттуда уже лежалъ рѣч­
ной путь внизъ по Майну и Рейну почти до самой
Гааги, гдѣ пребывалъ русскій посланникъ. >
Посланникъ встрѣтилъ Ломоносова сурово и за­
явилъ, что дѣло русскаго студента до него не ка­
сается, а на просьбу доставить его до Петербурга
на казенный счетъ, отвѣчалъ отказомъ.
Но Михайло Васильевичъ зналъ, что въ Голландіи
онъ не пропадетъ: въ приморскіе города, Роттер­
дамъ и Амстердамъ, часто захаживали съ грузомъ
суда архангельскихъ купцовъ, хорошихъ его знако­
мыхъ и земляковъ. Въ Роттердамѣ ждала его, од­
нако, новая неудача. Ему сказали, что только что
ушло въ Архангельскъ послѣднее русское судно,
но такъ какъ судно должно было догружаться въ
Амстердамѣ, то онъ можетъ легко его нагнать, если
не будетъ медлить. Онъ бы, конечно, не сталъ
медлить, ибо все медлительное было не въ его ха­
рактерѣ, но, какъ на зло, у него не было денегъ
на переѣздъ, и пришлось, не отдыхая съ дороги,
пуститься въ новый путь, вдоль по морскому бе­
регу.
Судно было уже готово къ выходу въ море,
когда Ломоносовъ пришелъ въ Амстердамъ; рус­
скіе купцы, оказавшіеся знакомыми, не совѣтовали
ему, „числящемуся въ бѣгахъ“, самовольно ѣхать
въ Россію. Они предложили ему денегъ и посовѣ­
товали вернуться въ Марбургъ и тамъ ожидать,
пока уладится его дѣло. Они разсказывали при
этомъ, что въ Россіи творятся неслыханныя дѣла,
что нѣмцы въ конецъ одолѣли русскихъ и копца
нѣтъ нѣмецкому своеволію. А подъ шумокъ при­
бавляли, что хотя, молъ, и царствуетъ пресвѣтлѣй5

— 66 —
шая государыня, Анна Ивановна, но всѣмъ вершитъ
нѣмецъ Биронъ...
Ломоносовъ зналъ, что въ его спорѣ съ Гекке­
лемъ ему не выйти правымъ, и пускаться въ путь
на родину не вполнѣ безопасно.
И, простившись съ земляками, онъ прежней до­
рогой побрелъ къ Марбургу, гдѣ ждала его со дня
на день Елизавета, гдѣ жилъ его любимый Вольфъ,
гдѣ у жены былъ собственный домишко и были
расположенные къ нему люди.

XI.
Все шло благополучно.
Довольный своимъ путешествіемъ, которое если
не принесло видимой пользы, то дало множество
новыхъ впечатлѣній, миновалъ Михайло Василь­
евичъ границу Голландіи и, безъ всякой помѣхи,
вошелъ во владѣнія герцога вестфальскаго. Гер­
манія въ ту пору представляла собою великое мно­
жество отдѣльныхъ, независимыхъ княжествъ, гер­
цогствъ и курфиршествъ, управлявшихся каждое
своими государями и своими особыми законами.
Послѣ строгой голландской простоты въ Вестфа­
ліи все казалось привѣтливѣе: и природа, и люди.
Въ маленькой деревушкѣ, въ деревенскомъ трак­
тирчикѣ, куда русскій студентъ забрелъ на ночлегъ,
онъ встрѣтилъ веселую компанію. Въ саду за длин­
нымъ столомъ сидѣли десятокъ солдатъ, старослу­
живыхъ и новобранцевъ, и всѣ дружно потягивали
пиво. Стучали кружками, кричали „hoch“, пили и
вновь приказывали наполнить огромныя кружки.
Прислуга сбилась съ ногъ, а солдаты, какъ ни въ

— 67 —

чемъ не бывало, требовали за кружкой новую
кружку.
На крыльцѣ за бутылкой добраго рейнскаго
вина сидѣли два офицера и громко разговаривали.
„Весело живется слугамъ прусскаго короля!“ ду­
малось Ломоносову, и онъ съ интересомъ наблю­
далъ за компаніей, сидя въ отдаленіи за скромнымъ
ужиномъ.
Одинъ изъ офицеровъ подошелъ къ путнику и
обмѣнялся съ нимъ нѣсколькими словами. Слово
за слово, и незамѣтно въ бесѣдѣ прошелъ вечеръ.
А подъ утро, когда проснулся Михайло Василь­
евичъ на чердакѣ постоялаго двора, онъ замѣтилъ,
что былъ не одинъ. Въ комнатѣ храпѣло нѣсколько
человѣкъ. За дверью слышались шаги. Пять шаговъ
впередъ, пять назадъ. Снова тишина. И опять:
пять шаговъ впередъ, пять назадъ.
Осмотрѣлъ карманы, боясь, не похитили ли у
него послѣдніе гроши, и къ своему изумленію за­
мѣтилъ нѣсколько прусскихъ монетъ. Припоминалъ
и никакъ не могъ припомнить, откуда могли взяться
эти монеты, такъ какъ каждый пфеннигъ былъ у
него на счету. Рядомъ съ кроватью лежала котомка.
Онъ быстро всталъ, прихватилъ котомку и напра­
вился къ дверямъ, но въ сѣняхъ наткнулся на сол­
дата съ ружьемъ. Солдатъ взялъ ружье на пере­
вѣсъ и загородилъ дорогу.
— Ахъ ты, чучело гороховое. Тоже спозаранокъ
шутить выдумалъ! сказалъ Ломоносовъ, отстраняя
мѣшавшее проходу ружье.
Но солдатъ не намѣренъ былъ вовсе шутить и
проговорилъ сквозь зубы:
— Давай пропускъ.
5*

— 68 —
— Пропускъ? Какой тебѣ пропускъ, образина
ты этакая! Вотъ покажу я тебѣ пропускъ, окаян­
ная сила!
Михайло Васильевичъ бросилъ котомку и засу­
чилъ рукава кафтана.
— Ну, давай биться на кулачки, кто кого одо­
лѣетъ?
На шумъ сбѣжались люди и, звеня шпорами,
появился офицеръ.
— Поздравляю тебя съ поступленіемъ на службу
его высочества, короля прусскаго!
— Hoch! Hoch! Hoch! гаркнули солдаты.
-— Какой король прусскій, мошенники вы этакіе!
У меня есть не король, а императрица всероссій­
ская! Я студентъ россійской академіи де-сіянсъ, а
не прусскій солдатъ! Что вы брешете, пьяныя
морды!
— Нѣтъ, товарищъ, такъ не отвертишься. Кто бъ
ты ни былъ, а коли слово далъ, отъ него не уйдешь!
Толковалъ бы раньше, а не теперь, когда номеръ
повѣшенъ!
Тутъ только замѣтилъ Ломоносовъ на своей
шеѣ красный галстухъ съ номеромъ, обозначаю­
щимъ полкъ короля прусскаго.
Такой галстухъ надѣвался всѣмъ новобранцамъ,
выразившимъ желаніе служить въ войскахъ, и по­
слѣ этого добровольцы считались уже рекрутами.
Михайло Васильевичъ сорвалъ галстухъ, швыр­
нулъ его на полъ и принялся вновь кулаками рас­
чищать себѣ дорогу.
Десятокъ рукъ схватили его, подхватили и по­
волокли въ сторону; другія проворныя руки уже
скручивали ему ноги, пеленали, какъ младенца, ве-

— 69 —
ревкой. Вмигъ онъ былъ спеленатъ накрѣпко, и
шею ему вновь обмотали краснымъ галстухомъ.
А офицеръ, толкнувъ его ногой въ плечо, ска­
залъ пренебрежительно:
— Ты далъ мнѣ слово служить его высочеству,
королю прусскому. Ты за его счетъ пилъ вино, а
теперь что дѣлаешь, негодяй! Обыскать его!
И, держа на ладони деньги, вынутыя изъ кар­
мана Ломоносова, закричалъ:
— Ты хотѣлъ утаить полученныя деньги отъ
короля и за это отвѣтишь по королевскому ста­
туту.
— Взять его и содержать подъ стражей! от­
далъ приказъ офицеръ, оказавшійся вербовщикомъ
рекрутовъ.
Такіе вербовщики разъѣзжали въ ту пору по
германскимъ областямъ и заманивали на службу
въ войска королямъ и герцогамъ молодыхъ людей.
Служба была платная, и многіе шли на нее, прель­
щаемые выгодами того солдатскаго житья-бытья,
которое такъ хорошо умѣли расписывать опытные
вербовщики. Поступить на службу было легко, но
оставить ее ранѣе семилѣтняго срока невозможно;
солдатъ, бросившій службу ранѣе срока, считался
бѣглымъ и его наказывали строго. Вербовщики по­
лучали вознагражденіе съ каждаго доставленнаго
рекрута, а такой солдатъ-богатырь, какимъ былъ
Ломоносовъ, являлся не частой находкой даже въ
гвардіи короля прусскаго, Фридриха, любившаго
подбирать молодца къ молодцу.
Нечего было дѣлать, пришлось уступить силѣ.
Вмѣстѣ съ другими рекрутами офицеръ доста­
вилъ русскаго студента въ крѣпость Везель, гдѣ

— 70 —

должны были обучить новобранцевъ ружейнымъ
пріемамъ и военнымъ артикуламъ.
Уступить—не значитъ покориться, и Ломоно­
совъ, безропотно исполняя предписанія своего но­
ваго начальника, только ждалъ удобнаго случая,
чтобы бѣжать. Онъ видѣлъ, что ему не довѣряютъ,
и съ удвоеннымъ прилежаніемъ шагалъ по плацу,
продѣлывалъ хитрые пріемы съ ружьемъ.
Начальство мало-по-малу сложило гнѣвъ на ми­
лость, но держало его все еще въ общей караулкѣ,
не дозволяя жить на особой квартирѣ.
Часто среди ночи онъ просыпался и наблюдалъ
за спящими товарищами. Онъ убѣдился, что спать
они были молодцы, и нетерпѣливо ожидалъ лишь
наступленія долгихъ осеннихъ ночей. Въ одну изъ
такихъ ночей, когда за окномъ караулки злилась
буря, вылъ вѣтеръ и сыпалъ, какъ изъ сита, мел­
кій дробный дождь, Ломоносовъ рѣшилъ привести
въ исполненіе свой планъ, надъ которымъ онъ
столько раздумывалъ. Каждый шагъ былъ уже
измѣренъ, каждая секунда высчитана.
Караулка спала богатырскимъ сномъ. Безшумно
подошелъ онъ къ двери—никто не откликнулся..
Открылъ дверь, и все продолжало попрежнему
храпѣть.
Часовой у наружной стѣны дремалъ, опершись
на ружье. Часовые на валу не подавали призна­
ковъ жизни, а ночь была черна: въ двухъ шагахъ
не было ничего видно. Онъ перекрестился и ра­
зомъ ухнулъ съ вала внизъ, туда, гдѣ былъ широ­
кій глубокій ровъ, наполненный водой.
Переплывъ ровъ, мокрый, онъ началъ взбираться
ползкомъ на второй валъ.

— 71 —
Крѣпость мирно спала, и никто не замѣтилъ
исчезновенія солдата.
Новые ровъ и валъ отдѣляли его отъ частокола,
за которымъ уже шелъ невысокій полисадъ. Онъ
благополучно миновалъ всѣ препятствія и очутился
среди поля, поросшаго мелкимъ кустарникомъ.
За нимъ мигали огоньки оставленной крѣпости;
предъ нимъ густѣлъ непроницаемый мракъ.
До границы, отдѣлявшей Вестфалію отъ Гол­
ландіи, считалось добрыхъ семь верстъ, и медлить
было невозможно. Онъ бѣжалъ, натыкаясь на кочки,
цѣпляясь за кусты и, наконецъ, вынесся на дорогу.
Онъ удвоилъ силы и побѣжалъ еще быстрѣе, какъ
вдругъ съ крѣпости гулко раздался выстрѣлъ. Еще
и еще, и ночь наполнилась трескомъ ружейныхъ
выстрѣловъ. Онъ бѣжалъ и слышалъ за собой ихъ
трескъ, слышалъ топотъ приближающихся всадни­
ковъ, шумъ дождя и крики людей, заглушенные
бурей.
Широкая канава преградила бѣглецу путь. Онъ
не могъ замѣтить ее въ темнотѣ, споткнулся и
упалъ лицомъ прямо на холодную, мокрую землю,
покрытую хвоей. Надъ нимъ важно и гулко скри­
пѣли вѣтки сосенъ. Предъ нимъ стояла стѣна хвой­
наго лѣса. Ломоносовъ находился уже за границей,
въ Голландіи...

XI.

Узкая полоска земли забрезжила вдали. То былъ
берегъ Россіи.
Радостью наполнилось сердце Ломоносова при
видѣ этого куска родной земли, которую онъ такъ

— 72 —

любилъ, о которой не разъ горько тосковалъ среди
своихъ скитаній на чужбинѣ.
Онъ зналъ, что самовольный пріѣздъ въ Рос­
сію ему не пройдетъ даромъ, но поступалъ такъ,
какъ подсказывали ему совѣсть и умъ. Заживаться
дольше за границей безъ дѣла онъ не могъ, а пре­
бываніе въ германскихъ земляхъ послѣ побѣга стало
и совсѣмъ невозможно. И съ любовью смотрѣлъ
путникъ на пологій безлюдный берегъ, отыскивая
хотя бы какое жилье поселянина, или признаки
раздѣланныхъ нивъ. Только рыбачьи шалаши коегдѣ попадались навстрѣчу. Все было пустынно и
дико.
Былъ ранній часъ утра, когда корабль, пройдя
Кронштадтъ, вошелъ въ устье Невы. Приближеніе
къ городу давало уже себя знать; то и дѣло попа­
дались шхуны съ поднятыми парусами, стоящіе на
якоряхъ корветы. Мачты галіотовъ чернѣли у по­
логихъ береговъ широководной Невы. Съ берега
на берегъ рѣзали теченіе многовесельныя лодки, и
чѣмъ ближе подходили къ таможнѣ, тѣмъ больше
было оживленія. По берегамъ потянулись верфи,
дома. На солнцѣ сверкнулъ шпиль Петропавлов­
ской крѣпости, зачернѣла громада петровскихъ кол­
легій и уже ясно виднѣлся куполъ кунсткамеры и
стѣны академическихъ зданій.
У таможенной пристани, рядомъ съ академіей,
корабль отдалъ якорь.
Въ академіи никто не ждалъ пріѣзда Ломоносова.
Старшій совѣтникъ канцеляріи, ставленникъ Би­
рона, Шумахеръ, занимался подписью бумагъ, ко­
гда ему доложили о дожидающемся его просителѣ,
студентѣ Михаилѣ Ломоносовѣ.

— 73 —
Совѣтникъ окинулъ студента быстрымъ взгля­
домъ и, мѣшая нѣмецкую рѣчь съ русскими бран­
ными словами, набросился на Ломоносова, грозилъ
отдать его подъ судъ и посадить подъ арестъ.
Ломоносовъ ссылался на лестныя аттестаціи
Вольфа. Совѣтникъ кричалъ, что ему нѣтъ дѣла
до Вольфа, ибо онъ былъ посланъ академіей къ
Генкелю, а Генкель самымъ сквернымъ образомъ
аттестуетъ поведеніе Ломоносова.
— Выдь вонъ! приказалъ совѣтникъ.
Ломоносовъ повернулся къ дверямъ.
— Не выпускать его изъ канцеляріи! крикнулъ
совѣтникъ и хлопнулъ дверью.
Уже день подходилъ къ обѣденному часу, а Ми­
хайло Васильевичъ сидѣлъ и ждалъ рѣшенія своей
участи. Наконецъ его снова позвали къ совѣтнику,
сидѣвшему за столомъ рядомъ съ двумя своими
товарищами, и прочли рѣшеніе: чинить допросъ и
экзаменъ по пройденнымъ наукамъ въ присутствіи
всего академическаго собранія, а до того жить ему
въ покояхъ при академіи, вести себя исправно и
никакихъ безпокойствъ канцеляріи не чинить.
Скоро онъ узналъ, что дѣло его не такъ плохо,
какъ казалось. Самъ старшій совѣтникъ съ Генкелемъ былъ не въ дружелюбныхъ отношеніяхъ,
а Вольфъ прислалъ только что новое доношеніе
въ академію, гдѣ аттестовалъ Ломоносова весьма
лестно. Узналъ онъ также, что большинство ака­
демиковъ стоятъ на его сторонѣ, а въ газетѣ
„С.-Петербургскія Вѣдомости“, издававшейся ака­
деміей, была напечатана та самая „Ода на взятіе
Хотина“ (турецкой крѣпости), которую онъ при­
слалъ въ академію изъ Фрейберга. Ода, написан-

— 74 —
ная яснымъ, звучнымъ стихомъ, какимъ въ ту пору
никто еще не умѣлъ владѣть въ Россіи, понрави­
лась при дворѣ, и о молодомъ студентѣ справля­
лись даже лица высокопоставленныя. Бывшіе то­
варищи, получившіе при академіи мѣста перевод­
чиковъ и помощниковъ профессоровъ, даже знали
ее наизусть.
Публичнаго допроса онъ не боялся, ибо былъ
увѣренъ въ своихъ знаніяхъ, а совѣсть говорила,
что не напрасно бралъ онъ казенныя деньги, живя
за границей. И на допросъ онъ вышелъ не уни­
женнымъ просителемъ, а съ гордо поднятой голо­
вой. И, когда за отсутствіемъ президента, старшій
въ собраніи академикъ спросилъ его, какія позна­
нія онъ пріобрѣлъ въ латинскомъ и нѣмецкомъ язы­
кахъ, Михайло Васильевичъ началъ держать отвѣт­
ную рѣчь. На латинскомъ языкѣ, свободно и кра­
снорѣчиво, разсказалъ онъ о своихъ научныхъ за­
нятіяхъ у Вольфа, а также, свободно перейдя на
нѣмецкую рѣчь, повѣдалъ собранію и о своихъ мы­
тарствахъ у Генкеля, и о причинахъ, побудившихъ
ѣхать на родину; послѣ того, какъ его взяли въ
Вестфаліи въ рекруты, оставаться въ германскихъ
земляхъ ему было невозможно... Продерзостыо
было съ его стороны, если бъ онъ, присягая слу­
жить Государынѣ Всероссійской, поступилъ бы на
службу къ королю прусскому, а не то, что онъ
бѣжалъ и самовольно явился въ академію.
И воодушевленно, со всѣмъ пыломъ молодости,
прозвучала рѣчь Михаила Васильевича.
Тогда возвысилъ голосъ профессоръ математики
и началъ задавать ему вопросы, повѣряя знанія
Ломоносова. Онъ отвѣчалъ бойко, увѣренно; суро-

— 75 —

вый академикъ-нѣмецъ измучился и, махнувъ ру­
кой, сказалъ:
— Optime (очень хорошо).
И другіе академики въ свою очередь подвергали
его строгому допросу по всѣмъ наукамъ, которымъ
онъ долженъ былъ обучаться за границей, и нако­
нецъ старшій академикъ, посовѣщавшись съ това­
рищами, произнесъ:
— Satis (довольно).
Ломоносовъ вышелъ изъ конференцъ-зала, а ака­
демики начали вновь совѣщаться. Совѣщались не­
долго и вынесли приговоръ: состоять ему сверхъ
штата при россійской академіи. Его оставили въ
прежнемъ званіи студента, хотя онъ могъ разсчи­
тывать и на производство въ профессора.
Ломоносову отвели два покоя въ академическомъ
зданіи, и о немъ забыли. Опредѣленнаго дѣла, до
представленія диссертаціи, ему не давали, а онъ
видѣлъ кругомъ себя непочатый уголъ всякаго дѣла.
Академія существовала лишь по названію, а жизни
въ ней не было. У академиковъ химіи или физики
не имѣлось ни приборовъ, ни лабораторій, и никто
объ этомъ не заботился. Въ академическомъ уни­
верситетѣ не было слушателей и у рѣдкаго про­
фессора слушалъ лекціи единственный ученикъ.
Гимназическій домъ стоялъ совсѣмъ почти пустымъ.
Въ переводчикахъ и сотрудникахъ для академиче­
скихъ изданій и газетъ ощущался полный недоста­
токъ. Коллекціи лежали по годамъ не разобран­
ными. Академики также должны были изготовлять
стихи и рѣчи въ торжественныхъ случаяхъ, но они
этого не дѣлали, потому что никто изъ нихъ не
умѣлъ связать двухъ, трехъ словъ по-русски. Между

76

собой они постоянно враждовали, а этимъ пользо­
валась канцелярія, и люди, ничего не имѣвшіе
общаго съ наукой, захватили всю власть надъ ака­
деміей.
Огромное, нетронутое поле для работы пред­
ставляла въ ту пору академія, какъ и вся русская
жизнь. Всюду нужны были люди-работники. И за­
сѣлъ Михайло Васильевичъ за работу. Съ любовью
и тщаніемъ отдѣлывалъ онъ свою диссертацію по
химіи. Написалъ и представилъ въ канцелярію.
Прошелъ мѣсяцъ, другой; у него уже была готова
вторая ученая работа по физикѣ. Оказалось, од­
нако, что и первая работа еще не была разсмо­
трѣна и благополучно лежала въ канцелярскомъ
архивѣ, и никто изъ академиковъ ею не интере­
совался.
Вышелъ изъ себя Михайло Васильевичъ. Такое
отношеніе къ чужимъ трудамъ его разсердило въ
конецъ; онъ вспылилъ и повысилъ голосъ. А со­
вѣтникъ канцеляріи приказалъ вывести его вонъ.
Но вскорѣ же послѣ этого и для Ломоносова на­
шлось дѣло въ академіи. Ему поручили заняться
разборкой минералогической коллекціи. Онъ рев­
ностно исполнилъ порученіе: привелъ коллекцію въ
образцовый порядокъ, составилъ ей научное описа­
ніе и... остался опять не у дѣлъ.
Онъ принялся за переводы для академической
газеты, сочинялъ стихи, но половина изъ его ра­
ботъ застревала въ академической канцеляріи. Ло­
моносовъ ходатайствовалъ о предоставленіи ему
штатной должности, но ходатайству не давали хода:
больно ужъ безпокойный человѣкъ былъ Михайло
Васильевичъ! Не умѣлъ онъ компаніи водить съ

— 77 —
нужными людьми, низкопоклонничать, просить и
молить слезно, и въ то время, какъ ничего не стоющіе люди выдвигались, шли впередъ, онъ все пре­
бывалъ тѣмъ же студентомъ академіи. Онъ рвался
работать, не брезгуя никакимъ трудомъ, лишь бы
онъ шелъ на пользу общую. А въ академіи гово­
рили: „Молодъ ещеі Пусть уймется, а пока по­
дождетъ! “
И лежало безъ движенія его прошеніе, въ ко­
торомъ безпокойный студентъ вновь заявлялъ съ
гордымъ сознаніемъ, что онъ уже „такъ науки пре­
взошелъ“, что можетъ и другихъ имъ учить, мо­
жетъ и книги писать относительно новыхъ завое­
ваній въ научной области.
Не всѣ академики, конечно, относились къ нему
непріязненно. Среди нихъ были и такіе, которые
уже умѣли оцѣнить въ Ломоносовѣ большую на­
учную силу, но такихъ, искренно расположенныхъ
къ нему, было немного. Большинство смотрѣли па
него, какъ на высокомѣрнаго выскочку, боялись
его, зная пылкій нравъ и любовь къ правдѣ, ко­
торую онъ рѣзалъ напрямки, безъ стѣсненія.
— Уходится! ручнымъ будетъ! разсуждали со­
вѣтники канцеляріи и, желая укротить его пылкость,
выдерживали на испытаніи. Но онъ не думалъ уни­
маться: досаждалъ имъ чуть ли не каждый день,
то присылкой своихъ новыхъ ученыхъ работъ, то
требованіемъ книгъ, то самозваннымъ обличеніемъ
академическихъ непорядковъ.
Но тутъ произошло событіе огромной важности:
въ ночь на 25-е ноября 1741 г. императоръ Іоаннъ
Антоновичъ былъ свергнутъ, а на престолъ взошла
дочь Петра Великаго, императрица Елисавета.

— 78 —

Рано по утру узналъ Ломоносовъ объ этомъ
событіи. Петръ Великій былъ съ юности любимымъ
его героемъ. Его жизнь, его дѣянья возбуждали въ
душѣ Михаила Васильевича чувства гордости, уми­
ленья и восторга.
На дочь Петрову, новую императрицу, жившую
вдали отъ двора, всѣми забытой и одинокой, онъ
перенесъ всю свою любовь къ ея геніальному отцу,
и къ ней обращалъ новую свою оду, такъ мало
похожую на обычныя торжественныя оды, писав­
шіяся по заказу...
И вѣрилось Михаилу Васильевичу, что пришелъ
конецъ господству иноземцевъ на Руси, что близко
начало того времени, когда и русскіе люди смо­
гутъ съ честью встать въ ряды дѣятелей науки и
просвѣщенья и, отдавъ должное своимъ учителямъ,
пойдутъ своимъ путемъ рука объ руку съ образо­
ваннымъ Западомъ. „Россія зритъ конецъ бѣдамъ!“
говорилъ онъ, не стѣсняясь, что многимъ сильнымъ
въ академіи это могло быть непріятнымъ и пока­
заться личной обидой.
Ода Ломоносова „На восшествіе на престолъ
императрицы Елисаветы Петровны“ была милостиво
принята при дворѣ, а хитрый совѣтникъ, Шумахеръ,
всегда знавшій, откуда вѣтеръ дуетъ, поздравилъ
молодого ученаго съ производствомъ въ адъюнкты.
Послѣ долгой жестокой нужды онъ могъ успо­
коиться наконецъ. Тридцать рублей въ мѣсяцъ жа­
лованья, считая въ то число квартиру, дрова и
свѣчи, давали возможность прожить безбѣдно, тогда
какъ раньше онъ не могъ даже послать денегъ женѣ
на дорогу, и Елизавета Ломоносова все еще ждала
въ Марбургѣ хорошихъ вѣстей отъ мужа.

— 79 Но не знало успокоенія горячее сердце и без­
покойная душа Михайлы Васильевича. Все, что ка­
салось Россіи и академіи, которая должна была
явиться насадительницей просвѣщенія на родинѣ,—
все это кровно волновало Ломоносова.
Съ производствомъ его въ адъюнкты не улуч­
шились, однако, академическіе порядки, и попрежпему вяло шла научная работа. Прежде, когда онъ
ополчался на академиковъ, многіе усматривали въ
его обличеніяхъ вражду русскаго человѣка къ ино­
земцамъ. Теперь во главѣ академической канцеля­
ріи всталъ русскій—токарь Петра Великаго, Кар­
товъ, но Ломоносовъ не унимался и обзывалъ но­
ваго совѣтника изъ русскихъ, неучемъ и невѣж­
дой, человѣкомъ, неспособнымъ имѣть пониманіе
о нуждахъ науки.
За такія продерзости ему вновь пригрозили аре­
стомъ и сѣрымъ кафтаномъ, а онъ отвѣчалъ тѣмъ,
что еще громче принялся обличать академическіе
непорядки: говорилъ о полномъ небреженіи акаде­
міи къ наукѣ и къ пользѣ того русскаго народа,
чьи черносошныя деньги идутъ на то, чтобъ неучиканцеляристы въ академіи могли разъѣзжать цу­
гомъ въ каретахъ, да занимать цѣлые аппартаменты, тогда какъ для науки въ академіи и такъ
уже давно тѣсно.
Слова его, съ извращеніемъ и усиленіемъ, были
переданы кому слѣдуетъ, и ему пригрозили карце­
ромъ и сѣрымъ кафтаномъ. На угрозы онъ отвѣ­
чалъ тѣмъ, что поймалъ одного изъ ябедниковъ и
выругалъ его предъ лицомъ всего академическаго
собранія въ конференцъ-залѣ; другому, на его лю­
безное привѣтствіе, повернулъ спину.

— 80 —

За такіе буйные поступки канцелярія рѣшила
отдать адъюнкта Ломоносова подъ судъ, а до суда
приказано было заключить его подъ арестъ и со­
держать подъ строгимъ карауломъ.
Но онъ вѣрилъ въ свою правоту и не унывалъ,
и взаперти работалъ, не покладая рукъ, надъ
новымъ ученымъ сочиненіемъ „О причинѣ теплоты
и холода“, и въ то же самое время работалъ надъ
вопросомъ, давно его занимавшимъ еще за грани­
цей: о лучшемъ размѣрѣ для россійскихъ стиховъ.
Такимъ онъ считалъ ямбъ, а Василій Кириллычъ
Тредьяковскій стоялъ за хорей. Завязался споръ —
споръ противъ правилъ стихосложенія, написанныхъ
Ломоносовымъ еще во время пребыванія во Фрейбергѣ. Ломоносовъ послалъ противникамъ вызовъ:
переложить въ стихи 143-й псаломъ Давида. Вы­
зовъ былъ принятъ и Тредьяковскимъ, и Сумаро­
ковымъ; читателямъ оставалось рѣшить, чье пере­
ложеніе лучше.
Читатели въ одинъ голосъ высказались за пере­
ложеніе Ломоносова. И въ это самое время, когда
онъ былъ полонъ кипучей работы, академія рѣ­
шила вызволить его изъ-подъ караула и потребо­
вала принести публичное покаяніе въ учиненныхъ
имъ продерзостяхъ, прибавляя, что въ противномъ
случаѣ съ нимъ будетъ поступлено по всей стро­
гости законовъ.
И вновь появился онъ предъ академическимъ
собраніемъ; униженный почти годовымъ арестомъ,
въ поношенномъ платьѣ, такъ какъ жалованье ему
не выдавали, предсталъ онъ предъ собраніемъ и
покаялся въ учиненныхъ продерзостяхъ. А въ это
время въ Петербургѣ по рукамъ уже ходило напи-

— 81 —
Санное Ломоносовымъ великолѣпное стихотвореніе
„О Божіемъ величествѣ“ по случаю великаго сѣ­
вернаго сіянія.

XII.
Нелегко было въ ту пору пробивать себѣ путь
человѣку безъ роду и племени, не имѣя сильныхъ
покровителей. На каждомъ шагу возникали пре­
пятствія: не было возможности спокойно заниматься,
и нужда стучала въ дверь. Часто его Лизхенъ,
пріѣхавшая, наконецъ, изъ Марбурга къ мужу, пе­
чально говорила, что у ней нѣтъ ни гроша, чтобы
послать на базаръ. Академія платила адъюнкту
жалованье неаккуратно, а нерѣдко расплачивалась
книгами, вмѣсто денегъ.
Но Ломоносовъ добился своего. Академія не
хотѣла признавать въ немъ ученаго, равнаго по зна­
ніямъ академикамъ, но за стѣнами академіи, при
дворѣ, уже оцѣнили въ немъ поэта. Равнаго ему
въ этой области не было, и академіи пришлось по­
кориться и поручать исключительно адъюнкту Ло­
моносову писаніе стиховъ на разные случаи, для
представленія ко двору.
Въ іюлѣ 1745 года сенатъ, наконецъ, услышалъ
адъюнкта, оставленнаго нс у дѣлъ, и приказалъ
произвести его въ академики. На годовомъ торже­
ственномъ собраніи академіи были провозглашены
въ первый разъ два русскихъ имени новыхъ ака­
демиковъ. Одинъ былъ несчастливый соперникъ
Ломоносова на поэтическомъ пути, профессоръ
элоквенціи (краснорѣчія) Тредьяковскій, другимъ
явился профессоръ химіи, Ломоносовъ. Съ этихъ
6

— 82 —
поръ онъ сталъ членомъ академіи, получилъ право
голоса на засѣданіяхъ конференціи.
Новый профессоръ химіи былъ, однако, постав­
ленъ въ очень тяжелое положеніе: для производ­
ства опытовъ у него не было ни лабораторіи, ни
приспособленій. Онъ горѣлъ жаждой передать на­
копленныя знанія юношамъ, но слушателей не было;
не было и пособій на русскомъ языкѣ. Ломоносовъ
проситъ, хлопочетъ, волнуется, объявляетъ о сво­
емъ желаніи читать публичныя лекціи.
Академики, уже искушенные такими лекціями,
объявленія о которыхъ не собирали совсѣмъ народу
въ академическій залъ, подсмѣиваются надъ его
горячностью, а онъ не унимается: всей душой ухо­
дитъ въ излюбленное дѣло, настаиваетъ на томъ,
что читать будетъ по-русски, а не на латинскомъ
или нѣмецкомъ языкѣ.
Ему возражаютъ, что русскій языкъ еще не го­
товъ для научныхъ изъясненій, онъ вспыхиваетъ и
оскорбленный, задѣтый за самое больное мѣсто,
отвѣчаетъ съ непреклоннымъ убѣжденіемъ:
— Карлъ пятый, римскій императоръ, говари­
валъ, что гишпанскимъ языкомъ съ Богомъ, фран­
цузскимъ съ друзьями, нѣмецкимъ съ непріятелемъ
говорить пристойно. Но, прибавлялъ Ломоносовъ
воодушевляясь,—если бы онъ россійскому языку
былъ искусенъ, то, конечно, присовокупилъ бы,
что имъ со всѣми оными говорить пристойно. Ибо
нашелъ бы въ немъ великолѣпіе гишпанскаго, жи­
вость французскаго, крѣпость нѣмецкаго, нѣжность
итальянскаго, а сверхъ того богатство и сильную
въ изображеніяхъ краткость греческаго и латин­
скаго языковъ.

— 83 —
Ему возражали, что для выраженій научныхъ
понятій въ русскомъ языкѣ нѣтъ еще словъ, онъ
запальчиво, гордо отвѣчалъ:
— Ежели чего точно изобразить не можемъ, не
языку нашему, но недовольному своему въ немъ
искусству приписывать долженствуетъ...
Въ одномъ только онъ готовъ былъ согласиться
со своими противниками: въ томъ, что живой языкъ
русскаго народа заполоненъ церковно-славянскими
изреченіями, что это два разныхъ языка, которые
рано или поздно должны быть отдѣлены...
И каково же было изумленіе противниковъ Ло­
моносова, когда, послѣ публикаціи въ академиче­
ской газетѣ о томъ, что всѣ желающіе приглаша­
ются пожаловать на лекцію профессора химіи и
физики, Ломоносова, въ академію наукъ, съѣздъ
начался задолго до назначеннаго срока. Залъ былъ
переполненъ. Никогда россійская академія не ви­
дѣла еще такого многолюднаго, блестящаго со­
бранія!
И когда на каѳедру взошелъ высокій, статный
профессоръ, и половина залы приготовилась тер­
пѣливо слушать скучную исторію о матеріяхъ важ­
ныхъ,—все смолкло. А онъ, окидывая умнымъ, про­
ницательнымъ взглядомъ залъ, началъ ясно и про­
сто, на русскомъ языкѣ, прелесть котораго бытьможетъ онъ еще одинъ въ ту пору чувствовалъ и
сознавалъ, знакомить слушателей съ окружающимъ
ихъ физическимъ міромъ.
Онъ кончилъ; полный достоинства и простоты,
отдалъ поклонъ и началъ сходить съ каѳедры подъ
громкія одобренія слушателей. А навстрѣчу къ
нему шелъ одинъ изъ академическихъ совѣтниковъ
6*

— 84 —

и, захлебываясь отъ восторга, шепталъ, что ихъ
свѣтлости, графъ Воронцовъ и графъ Шуваловъ,
выразили желаніе осчастливить Михайлу Василь­
евича своимъ знакомствомъ.
И совѣтникъ повелъ Ломоносова къ первому
ряду, і’дѣ въ широкомъ креслѣ алѣлъ ярко расши­
тый золотомъ кафтанъ графа Воронцова; рядомъ
съ графомъ, направляя лорнетъ на приближающа­
гося профессора, стоялъ въ свѣтломъ зеленомъ
кафтанѣ графъ Шуваловъ.
Оба молодыхъ графа выказали живѣйшій инте­
ресъ къ прочитанной лекціи, а Воронцовъ, кромѣ
того, обнаружилъ близкое знакомство -со стихами
Ломоносова. Михайло Васильевичъ благодарилъ за
вниманіе, но хорошо понималъ, что всѣ эти лест­
ныя слова вельможъ не болѣе, какъ свѣтская учти­
вость.
Каково же было удивленіе Ломоносова, когда
на другой день передъ его скромной казенной квар­
тирой остановилась коляска, запряженная цугомъ,
и рослый гайдукъ объявилъ, что князь Воронцовъ
прислалъ коляску и проситъ пожаловать къ себѣ
запросто, прямо къ завтраку. Такъ началось зна­
комство этихъ двухъ людей, вскорѣ перешедшее
въ близкую дружбу...
Но некогда русскому ученому, мало у него до­
суговъ, да и тѣ уходятъ на писаніе стиховъ, на
чтеніе. Бываютъ дни, когда онъ долженъ даже
отказываться отъ обычной прогулки по набереж­
ной ко взморью. Лекціи на русскомъ языкѣ при­
вились: два раза въ недѣлю по два часа Ломоно­
совъ показываетъ всѣмъ желающимъ физическіе
опыты и даетъ имъ толкованіе. Но для того, чтобы

— 85 —

прочнѣе укрѣпить въ памяти лекціи, настоятельно
нужно руководство по физикѣ на русскомъ языкѣ
Такой книги нѣтъ, и профессоръ засаживается за
новый трудъ и переводитъ знаменитую физику
Христіана Вольфа. И рядомъ съ именами Вольфа
и Ломоносова стоитъ на первой страницѣ этой
книги новое имя просвѣщеннаго любителя науки
въ Россіи—графа М. Л. Воронцова, которому былъ
посвященъ русскій переводъ. Нелегка была задача,
но ее съ честью выполнилъ переводчикъ: не про­
пали даромъ его слова о богатствѣ родного языка,
на которомъ не было еще многихъ выраженій для
именованія физическихъ дѣйствій, приборовъ и
инструментовъ. Переводчикъ смѣло пересаждалъ
съ чужеземной почвы на русскую иностранныя
слоіза и вводилъ въ обиходъ родного языка, такія,
напримѣръ, теперь всѣмъ близкія и понятныя
слова, какъ атмосфера, термометръ, барометръ.
Занятія опытной химіей все приходилось откла­
дывать, такъ какъ у академіи не было лабораторіи,
не было и денегъ на ея постройку.
Ломоносовъ принялся горячо за хлопоты. Ни­
чего не выходило. Тогда онъ собралъ подписи ака­
демиковъ и подалъ прошеніе въ сенатъ. Ходилъ,
просилъ, молилъ, и, наконецъ, послѣ мучительнаго
ряда напоминаній добился своего: рядомъ съ до­
момъ, гдѣ жилъ русскій ученый, приступили къ
постройкѣ маленькой лабораторіи, первой въ Россіи.
Ломоносовъ былъ въ пей полноправнымъ хозяи­
номъ, а въ помощь ему былъ приставленъ всего
лишь одинъ человѣкъ, такой, „который съ огнемъ
обходиться умѣетъ“.
Въ этомъ маленькомъ зданіи, сложенномъ изъ

— 86 —

кирпичей, принялся за новую творческую работу
Михайло Васильевичъ, по цѣлымъ днямъ проводя
въ своей лабораторіи; за ней нерѣдко забывалъ
онъ даже посѣщать засѣданія конференціи. Онъ
отказывался отъ работы лишь для того, чтобы на
академической ассамблеѣ (торжественное собраніе)
произнести похвальное слово той же любимой
наукѣ, или познакомить русское общество съ но­
выми завоеваніями науки.
Онъ—ученый, въ тиши своихъ лабораторныхъ
занятій дѣлающій смѣлые выводы, которые станутъ
ясными только будущимъ поколѣніямъ. Онъ—бо­
рецъ за честь и достоинство науки, ея защитникъ,
съ академической каѳедры. Онъ же и учитель под­
растающаго поколѣнія, первый не только въ Россіи,
но и за границей, открывшій курсъ физической химіи.
Химикъ, по мнѣнію Ломоносова, долженъ быть
и математикомъ и физикомъ. Химію онъ назы­
валъ руками, математику очами физическими. Ма­
лые успѣхи современной химіи онъ объяснялъ
тѣмъ, что „совершенное ученіе химіи съ глубокимъ
познаніемъ математики объяснено не бывало“, и
предсказывалъ, что только въ союзѣ съ матема­
тикой химія станетъ точной наукой.
Онъ работаетъ, производитъ рядъ опытовъ, а
другія неотложныя дѣла уже требуютъ его къ
себѣ.
Россіи нужны географическія карты, нужны со­
вѣты опытнаго геолога и минералога. У ней нѣтъ
исторіи ея великаго преобразователя, и на все на
это долженъ откликнуться Ломоносовъ, и въ то же
время неустанно повторять и собственнымъ при­
мѣромъ доказывать о пользѣ наукъ, о томъ, что

87

наука не противна вѣрѣ и религіи. „Правда (т. е.
наука) и вѣра—суть двѣ сестры разныя, дщери
одного Всевышняго Родителя, никогда между со­
бою въ распрю прійти не могутъ“. Только невѣжды
видятъ между ними вражду и клеплютъ на нихъ.
А такими невѣждами была полна еще Россія,
и было ихъ много не только внизу, среди безгра­
мотнаго народа, но и наверху, въ высшемъ обще­
ствѣ и среди наиболѣе образованнаго русскаго ду­
ховенства.
Опыты академика Рихмана надъ электриче­
ствомъ увлекаютъ его. Рихманъ палъ жертвой своей
научной любознательности, убитый молніей во время
производства своихъ опытовъ. Смерть его въ рус­
скомъ обществѣ была объяснена наказаніемъ свыше
за попытку разгадать тайны Божіи.
Ломоносовъ горячо ополчился противъ розсказ­
ней темныхъ людей и съ каѳедры академіи отвѣ­
тилъ:
— Если, говорилъ онъ,—мы спасаемся отъ мо­
ровой язвы лѣкарствами, отъ наводненій плоти­
нами, боремся съ бурями, землетрясеніями и про­
чимъ, то почему же противно Богу, грѣхъ, защи­
тить себя отъ громовыхъ ударовъ? Почему могутъ
противны быть Богу изслѣдованія природы, тѣ, ко­
торыя стремятся къ прославленію Божія вели­
чества и премудрости, и изслѣдуютъ происхож­
деніе грома или молніи?
И, обращаясь къ суевѣрамъ, Ломоносовъ напо­
миналъ имъ о Петрѣ Великомъ, при которомъ
„послѣ мрачности варварскихъ вѣковъ“ расцвѣли
въ Россіи художества и науки. Имя Петрово, его
дѣянія постоянно проходятъ предъ мысленнымъ

— 88 —

взоромъ Ломоносова. Петръ для него былъ твор­
цомъ Россіи.
Рѣдкіе досуги отдаются поэзіи, ио все меньше
и меньше этихъ досужихъ минутъ. Въ лаборато­
ріи еще не закончены опыты надъ явленіями го­
рѣнія, какъ начинаются новые надъ выдѣлкой
цвѣтныхъ стеколъ, по образцу тѣхъ, изъ которыхъ
итальянскіе художники-мозаичисты такъ умѣло
составляли свои картины, не уступающія по
силѣ и яркости красокъ картинамъ, писаннымъ
кистью.
Такія непрозрачныя цвѣтныя стеклышки уви­
дѣлъ Михайло Васильевичъ у Шувалова. Графъ,
какъ рѣдкость, привезъ ихъ изъ Италіи. Секретъ
ихъ приготовленія пикто не зналъ, но химикъ
Ломоносовъ пришелъ на помощь и разрѣшилъ за­
дачу. Скоро онъ могъ уже по своему желанію го­
товить стеклышки всевозможныхъ цвѣтовъ и
оттѣнковъ; для этого потребовалось больше двухъ
тысячъ опытовъ съ обозначеніемъ въ журналѣ со­
ставныхъ частей, вѣса и цвѣта стекла. Профессоръ
академіи „де-сіянсъ“ съ увлеченіемъ принялся за
новую работу художника-мозаичиста. Изъ четырехъ
тысячъ кусочковъ непрозрачной смальты, укрѣ­
пленныхъ цементомъ на мѣдной доскѣ съ загну­
тыми краями, составился образъ Богоматери по
картинѣ итальянскаго художника Солимена. Вы­
золоченная рама была готова, и академикъ лично
преподнесъ свой первый трудъ императрицѣ Ели­
саветѣ. А въ головѣ неутомимаго труженика уже
цѣлый рядъ новыхъ плановъ: онъ хлопочетъ объ
учрежденіи мозаичнаго завода, задумываетъ огром­
ную картину, изображающую „преславную полтав-

89 —
скую викторію“ и обучаетъ мозаичному дѣлу уче­
никовъ.
Издѣлія изъ стекла, какъ-то бусы, бисеръ, сте­
клярусъ, Россія выписываетъ изъ-за границы, пе­
реплачивая деньги иностранцамъ; Ломоносовъ за­
думываетъ производить всѣ эти, ходкіе въ то время
товары дома и хлопочетъ, чтобы казна ему дала
подъ Петербургомъ землю и четыре тысячи за­
имообразно. Закипаетъ новое дѣло, и не прошло
года съ небольшимъ, какъ академикъ уже подно­
ситъ сенату портретъ I Іетра Великаго—первое про­
изведеніе его фабрики—и приступаетъ къ задуман­
ной имъ огромной картинѣ. „Промедленіе, гибели
подобно“, говаривалъ Петръ, и въ тоже самое
вѣрилъ Ломоносовъ.
Дѣло по фабрикѣ и въ петербургской мастер­
ской кипитъ, а въ лабораторіи снова идетъ рядъ
опытовъ надъ явленіями горѣнія.
Явленія горѣнія особенно занимали въ то время
умы ученыхъ людей. Истинное объясненіе яв­
ленія горѣнія, какъ соединенія горящаго тѣла съ
кислородомъ, данное впослѣдствіи знаменитымъ
французскимъ химикомъ Лавуазье, еще не было
извѣстно. Въ то время еще не знали, что воздухъ
есть смѣсь кислорода и другихъ газовъ, и потому
явленіямъ горѣнія давали иное объясненіе: пола­
гали, что во всѣхъ тѣлахъ имѣется вещество, ко­
тораго никто, никогда не могъ получить.
Это вещество называли флогистономъ-, при го­
рѣніи изъ горящаго тѣла уходитъ флогистонъ, а
остается тѣло безъ флогистона; при сжиганіи ме­
талла изъ него также удаляется флогистонъ и
остается окалина; поэтому признавалось, что ме-

— 90 —
талъ есть не что иное, какъ соединеніе окалины
съ флогистономъ. Знаменитый англійскій химикъ,
Бойль, находилъ, что при горѣніи матерія огня
соединяется съ металломъ и проходйтъ черезъ
стекло; поэтому-то при переходѣ металла въ ока­
лину и происходитъ увеличеніе въ вѣсѣ. Эту „ма­
терію огня“, предложенную Бойлемъ, отвергъ Ло­
моносовъ и призналъ за 17 лѣтъ до опытовъ
Лавуазье, что металлъ превращается въ окалину
подъ вліяніемъ находящагося въ ретортѣ воздуха.
Но эти занятія скоро пришлось прервать. Ака­
демія готовилась къ торжественному годичному
акту и безъ Ломоносова ей никакъ было не обой­
тись. Одни академики вовсе не знали русскаго
языка, другіе не обладали голосомъ и краснорѣ­
чіемъ, третьи за старостью просили ихъ уволить
отъ торжественныхъ рѣчей; участіе Ломоносова,
такимъ образомъ, стало неизбѣжно.
Прочесть торжественную рѣчь не трудно, но
сколько времени идетъ подготовка къ ней! А имен­
ной указъ требуетъ отъ профессора химіи, чтобы
онъ написалъ, не медля ни мало, трагедію для те­
атра. Театръ русскій входилъ въ моду при дворѣ,
а пьесъ не было.
Брошены всѣ занятія. Маленькая дочурка, Ле­
ночка, ходитъ на цыпочкахъ; но мать и то бранитъ
ее, что она шалитъ и мѣшаетъ отцу, который за­
нятъ, такъ сильно занятъ... Идутъ дни, идутъ не­
дѣли, а Ломоносовъ сидитъ въ своемъ кабинетѣ,
и даже въ академію не ходитъ: все пишетъ и
пишетъ.
Черезъ мѣсяцъ поспѣла трагедія „Семира и
Селина“, а изъ забвенья вынимаются пожелтѣвшіе

— 91 —

отъ времени листы давно задуманнаго и все еще
не законченнаго труда—„Россійской грамматики“.
Она нужна для обученія подрастающаго наслѣд­
ника престола, цесаревича Павла Петровича, необ­
ходима и для подрастающаго русскаго юношества,
изучающаго церковно-славянскій языкъ, но остаю­
щагося въ полномъ невѣдѣніи о законахъ и прави­
лахъ живого русскаго языка. А пріятель и покро­
витель Ломоносова, графъ Шуваловъ, проситъ и
требуетъ, чтобы профессоръ химіи занялся исто­
ріей и далъ Россіи книгу объ ея прошломъ, напи­
санную слогомъ Ломоносова, ибо онъ одинъ изъ
современниковъ постигъ тайну красоты и благо­
звучія родного слова. Отъ исторіи въ то время тре­
бовали лишь занимательнаго, прикрашеннаго раз­
сказа; Ломоносовъ отнѣкивается, говоритъ о томъ,
что онъ уже забросилъ и такъ свои главныя за­
нятія, что всякъ человѣкъ ищетъ отъ трудовъ
своихъ успокоенія, а онъ вовсе не знаетъ отдыха, раз­
влеченій, отказался даже отъ всякаго „компанства“.
Шуваловъ настаиваетъ на своемъ и обижается
Новый указъ сената предписываетъ академику по
каѳедрѣ химіи заняться русской исторіей. Гдѣ ужъ
тутъ думать о занятіяхъ любимой химіей! И онъ
заявилъ на собраніи академіи, что обремененный
другими дѣлами, онъ покидаетъ каѳедру химіи и
проситъ назначить другого профессора, чтобы „ни
наукѣ, ни академіи упущенія не было“.

XIII.
Крестьянинъ, числившійся въ бѣгахъ до 1747 г.,
черезъ шесть лѣтъ за свои заслуги былъ пожало-

— 92 —

в.анъ въ коллежскіе совѣтники. Это открывало ему
доступъ въ дворянство, право владѣнія землей и
душами, которыя ему были пожалованы въ полное
владѣніе. При дворѣ Елисаветы у него были те­
перь сильные покровители, цѣнившіе его, какъ
поэта и витію, поддерживавшіе его при всѣхъ его
столкновеніяхъ въ академіи.
Имя Ломоносова, какъ ученаго, было признано
за границей, и одна академія за другой выбираютъ
его своимъ почетнымъ членомъ,"но онъ все остался
тѣмъ же пылкимъ, легко загорающимся юношей.
Его враги все тѣ же. Это всѣ тѣ, кто не хо­
четъ работать на пользу просвѣщенія Россіи, кто
равнодушенъ къ ея славѣ. Бой съ ними не на
животъ, а на смерть, попрежнему ведетъ Ломо­
носовъ, бичуя однихъ, обличая другихъ, язвя кол­
кимъ острымъ словомъ третьихъ. Его боятся, но
не любятъ. А у него уже заготовленъ цѣлый проектъ
о переустройствѣ академіи, у него въ головѣ смѣ­
лые планы о принятіи въ академическую гимназію
всѣхъ желающихъ учиться, безъ ограниченія до­
ступа крестьянамъ. Въ бесѣдахъ съ Шуваловымъ
онъ не разъ останавливался подолгу и развивалъ
мысль, что необходимо устроить по примѣру за­
граничныхъ университетовъ россійскій универси­
тетъ въ Москвѣ, а академію преобразовать.
Шувалову понравился планъ Ломоносова. Онъ
рѣшилъ поднести университетъ, въ видѣ подарка
въ Татьянинъ день своей матери, москвичкѣ, въ
день ея ангела. И опять засѣлъ за работу Михайло
Васильевичъ: пишетъ проектъ перваго русскаго
университета и волнуется отъ радости, отъ уми­
ленья: какой славный подарокъ получитъ Татьяна

— 93 —
Петровна! Да и не одна Татьяна Петровна, а съ
нею вмѣстѣ дорогая родина.
Въ знакъ благодарной признательности Шува­
ловъ торопитъ съ высылкой въ Москву всѣхъ со­
чиненій Ломоносова, которыя будетъ печатать уни­
верситетская типографія въ Москвѣ, заказываетъ
награвировать портретъ Ломоносова и настоятельно
требуетъ сочинить къ портрету надпись.
Но нашему академику и радость не въ радость:
ему стыдно, что его портретъ „награвированъ“, и
онъ отказывается наотрѣзъ отъ всякихъ надпи­
сей.
Шуваловъ не уступаетъ, и въ концѣ концовъ
ученикъ Ломоносова самъ сочиняетъ надпись къ
портрету учителя:
Московской здѣсъ Парнасъ изобразилъ витію,
Что чистый слогъ стиховъ и прозы ввелъ въ Россію.
Что въ Римѣ Цицеронъ и что Виріилій былъ,
То онъ одинъ въ своемъ понятіи вмѣстилъ,
Открылъ натуры храмъ богатымъ словомъ Россовъ.
Примѣръ ихъ остроты въ паукахъ Ломоносовъ.

А правительство въ награду за эту „остроту“
отвело безплатно во владѣніе Ломоносова шесть
погорѣлыхъ мѣстъ на правомъ берегу Мойки, и онъ
спѣшилъ окончить постройку собственнаго дома
и лабораторіи, гдѣ бы можно было работать надъ
задуманной картиной и коротать дни приближаю­
щейся старости.
И радовались въ канцеляріи академіи, что без­
покойный Ломоносовъ скоро уже переберется на
ту сторону Невы и не будетъ досаждать своими
частыми посѣщеніями совѣтникамъ академіи и мѣ­
шать вершить дѣла по произволу. Но радоваться

94

было рано. Новый указъ упалъ на ихъ головы,
какъ снѣгъ на голову: Ломоносову повелѣвалось
быть членомъ академической канцеляріи,—той са­
мой канцеляріи, которая столько перепортила ему
крови, отравила ему столько дней...
И пошла работа въ тихой заводи стоячихъ водъ
академіи. Новый совѣтникъ не зналъ устали, не
вѣдалъ медлительности. Всѣ непорядки, на кото­
рые онъ такъ ополчался раньше, были извѣстны,
какъ пять пальцевъ, и онъ рьяно принялся за во­
двореніе новыхъ порядковъ.
Денегъ, выдаваемыхъ на науку, онъ ни за что
не хотѣлъ выдавать на другіе расходы.
— Канцелярія для академіи, а не академія для
канцеляріи предназначена! кричалъ онъ, выходя
изъ себя.—Царствію вашему пришелъ конецъ.
— Будетъ: поцарствовали! говорилъ онъ совѣт­
никамъ, до сихъ поръ хозяйничавшимъ безъ вся­
каго отчета и контроля.
Въ академической гимназіи и университетѣ
почти не было учениковъ: отъ холода, голода и
жестокихъ наказаній они разбѣгались. Академики
давно уже указывали на такіе непорядки канцеля­
ріи, но старшій совѣтникъ спрашивалъ:
— Куда ихъ дѣвать и употреблять будемъ?
Развѣ намъ десять Ломоносовыхъ надо?
-- И одинъ въ тягость, отвѣчали ему.
А теперь этотъ самый Ломоносовъ вершилъ
чуть ли не всѣ дѣла, и, выходя изъ себя, кричалъ
и на академиковъ, что они всякимъ упущеніямъ
потакаютъ, кричалъ и на совѣтниковъ, которые
президенту академіи въ ложномъ свѣтѣ дѣла до­
кладываютъ, а между тѣмъ въ гимназіи рамъ нѣтъ,

95
ученики подыхаютъ отъ голода и чернила замер­
заютъ въ классахъ; совѣтники же гуляютъ въ епан­
чахъ, подбитыхъ мѣхомъ, разъѣзжаютъ цугомъ,
а прямыхъ своихъ обязанностей не знаютъ.
— Не попущу больше властвовать науками
людямъ мало ученымъ!
— Руки коротки! отвѣчали совѣтники и смѣя­
лись.
Но не въ одной академіи были у него враги и
не только иноземцы, среди которыхъ у него нахо­
дилось нѣсколько искреннихъ друзей. Врагами были
и русскій академикъ Тредьяковскій, и другой болѣе
счастливый, прославленный поэтъ елисаветинскаго
времени, Сумароковъ. Какъ ни старался примирить
ихъ Шуваловъ—ничего не выходило. Ломоносовъ
не переносилъ даже общества Сумарокова и при­
глашенный къ обѣду Шуваловымъ, увидя за сто­
ломъ своего врага, молча повернулъ спину и вы­
шелъ.
И когда Шуваловъ упрашивалъ его:
— Михайло Васильичъ, помирись съ Сумаро­
ковымъ.
Ломоносовъ выходилъ изъ себя и гнѣвно отвѣ­
чалъ:
— Никто въ жизни меня больше не изобидѣлъ,
какъ ваше высокопревосходительство! Помирись
съ Сумароковымъ, то-есть, сдѣлай смѣхъ и позоръ!
— Да полно тебѣ, Михайло Васильевичъ, злоб­
ствовать.
— Злобствовать не хочу никоимъ образомъ,
Богъ мнѣ не далъ злобнаго сердца, но не токмо у
стола знатныхъ господъ, или у какихъ земныхъ
благодѣтелей дуракомъ быть не хочу, но ниже у

9b

тг-

самого Господа Бога, который далъ мнѣ Смыслъ,
пока развѣ отниметъ...
Тредьяковскій считалъ себя также обиженнымъ
Ломоносовымъ и не гнушался даже доносить на
него, хотя и очень побаивался мѣткихъ и язвитель­
ныхъ эпиграммъ Ломоносова, изъ которыхъ одна,
подобно острой стрѣлѣ, крѣпко вонзилась въ самое
сердце „профессора элоквенціи и хитростей піити­
ческихъ“.
Въ засѣданіяхъ академіи его умышленно не
слушали.
А онъ въ отместку пересталъ говорить на со­
браніяхъ по-латыни или по-нѣмецки и отвѣчалъ
лишь по-русски.
— Что они себѣ воображаютъ! Я такой же, и
еще лучше ихъ всѣхъ. Я природный русскій!
Но виноваты были не иноземцы, а то, что сама
академія, заведенная по образцу заграничныхъ, въ
подражаніе имъ, была въ Россіи въ загонѣ. Ея
президентъ' и его товарищъ были также природные
русскіе, но оба они къ наукамъ никакого касатель­
ства не имѣли, а у Ломоносова не было власти.
Тогда онъ рѣшилъ донести о всѣхъ непорядк
въ академіи президенту.
Голосъ его былъ услышанъ, и отдается приказъ:
передать Ломоносову смотрѣніе за гимназіей и уни­
верситетомъ. Новая огромная работа взваливалась
на его плечи, но эта работа была полезна Россіи,
и онъ горячо принялся за нее.
И съ гордостью человѣка, исполнившаго честно
свой долгъ, Ломоносовъ доносилъ черезъ годъ пре­
зиденту академіи, что окончило при немъ гимна­
зію двадцать человѣкъ, а при его предшественникѣ

-- 97 —

ни одного, что въ старомъ помѣщеніи гимназіи въ
классахъ чернила застывали, и ученики не могли
учиться отъ холода, а теперь для нихъ нанятъ про­
сторный и теплый домъ...
Ломоносовъ самъ ѣздитъ по школамъ, выбирая
лучшихъ учениковъ для гимназіи, и радуется, что
дѣло идетъ впередъ, что скоро русская земля уже
дастъ своихъ Платоновъ и Ньютоновъ.
А вечерами, въ досужую минуту, неутомимый
труженикъ готовитъ свою „Древнюю Россійскую
исторію“, слагаетъ героическую поэму „Петръ Ве­
ликій“, а въ промежутокъ между этими „часами
отдохновенія“, „моціона ради“ съ лопатой или за­
ступомъ въ рукахъ копается въ своемъ саду, бе­
сѣдуя съ зашедшими земляками — архангельскими
поморами. Онъ не стыдился, не скрывалъ, что
вышелъ изъ простой крестьянской среды, изъ „под­
лаго“, какъ тогда говорили, званія. Онъ самъ не
разъ собирался на родину, но досуга все не было;
даже отца не удалось ему повидать, поклониться
его могилѣ, затерянной на островкѣ среди Бѣлаго
моря, въ волнахъ котораго погибъ Василій Доро­
шевичъ. Его сынъ любилъ вспоминать о родныхъ
стахъ, о томъ, какъ отецъ долго платилъ за
„числящагося въ бѣгахъ“ сына подушную подать,
давъ ему возможность стать тѣмъ, чѣмъ онъ былъ:
академикомъ и совѣтникомъ.
Картины родного сѣвера, его угрюмая, дикая,
но полная своеобразной красоты природа не разъ
возставала предъ Ломоносовымъ, и къ ней мысленно
обращался онъ въ своихъ стихахъ. Лучшіе изъ нихъ
навѣяны ею.

— 98 -

XV.
Среди неустанной работы прошла жизнь Ломо.носова. Вся она сплошной трудъ на пользу родины
и родного народа.
Химія была его любимой наукой, но, по усло­
віямъ тогдашняго времени и вслѣдствіе разно­
сторонности своего генія, онъ не могъ замкнуться
въ одной области. Химикъ и физикъ, метеорологъ,
стихотворецъ, историкъ, живописецъ и филологъ,
первый русскій ученый и учитель подрастающаго
поколѣнія, человѣкъ и общественный дѣятель—все
въ немъ счастливо соединялось вмѣстѣ.
Великія заслуги Ломоносова передъ наукой
долго не были оцѣнены по достоинству, но его
заслуги въ области поэтическаго творчества со­
здали ему еще при жизни громкое имя. Современ­
ники и ближайшее потомство признавали въ Ло­
моносовѣ великаго поэта; его поэтическая слава
долгое время не возбуждала никакого спора.
И дѣйствительно, первые стихи Ломоносова,
по сравненію со стихами его злосчастнаго соперника,
Тредьяковскаго, открывшаго законы русскаго стиха
и вообще не мало потрудившагося въ области теоріи
словесности, явились небывалыми по своей внѣш­
ней красотѣ и звучности.
Первое стихотвореніе Тредьяковскаго, написан­
ное по новымъ законамъ топическаго стихосложе­
нія, было лишь неудачной попыткой оправдать на
дѣлѣ свою теорію. Послѣдующіе опыты были такъ
же мало удачны. Но пришелъ Ломоносовъ со сво­
имъ звучнымъ стихомъ и далъ первые образцы

— 99 —

русскаго тоническаго стихосложенія. О выработкѣ
чистаго русскаго литературнаго языка, въ отличіе
отъ церковно-славянскаго, уже думалъ и Тредь­
яковскій, но только Ломоносовъ могъ сказать, что
„россійскій нашъ языкъ не токмо бодростію—и ге­
роическимъ звономъ греческому и нѣмецкому не
уступаетъ“... И современники, читая ломоносовскіе
стихи, не могли не восхищаться, ибо ничего по­
добнаго еще не бывало на Руси. Но ученый въ
немъ всегда пересиливалъ поэта; тонкій умъ у
него преобладалъ надъ чувствомъ, мысль надъ
образами.
Стихи часто являлись для Ломоносова лишь
наиболѣе понятной для слушателей формой изло­
женія научныхъ вопросовъ. Таково, напр., его зна­
менитое письмо къ Шувалову въ защиту стекла,
таково написанное съ большимъ одушевленіемъ
„Утреннее Размышленіе“, гдѣ дано вполнѣ научное
описаніе дѣятельности солнца и тѣхъ явленій (про­
туберанцевъ, огненныхъ дождей и т. д.), которыя
были изучены лишь во второй половинѣ XIX вѣка,
послѣ изобрѣтенія спектроскопа. Въ „Вечернемъ
Размышленіи“, приведено, по объясненію самого
Ломоносова, „давнѣйшее мнѣніе, что сѣверное сіяніе
движеніемъ эѳира произведено быть можетъ".
„Стихотворство—моя утѣха; физика мое упра­
жненіе", говаривалъ онъ самъ, отдѣляя главное
отъ второстепеннаго.
Но современники, при тогдашнемъ состояніи
образованности русскаго общества, не могли оцѣ­
нить полной мѣрой его ученыхъ заслугъ и видѣли
въ Ломоносовѣ прежде всего великаго поэта.

ÎOÜ —
На его стихахъ воспитывались цѣлые ряды по­
колѣній, по его Россійская грамматика, выдержав­
шая множество изданій, нашла себѣ научную оцѣнку
только сравнительно недавно.
Она явилась первой грамматикой, гдѣ въ пер­
вый разъ было отведено самостоятельное мѣсто
живому русскому языку, на ряду съ церковно-сла­
вянскимъ, который господствовалъ въ нашей ли­
тературѣ. Ломоносову же принадлежитъ первый
трудъ по теоріи русской словесности („Реторика“);
правила ея такъ блистательно подтвердилъ Ломо­
носовъ своими стихами и прозой.
Еще менѣе оцѣненными и даже долгое время
вовсе неизданными явились многочисленные труды
Ломоносова въ области естественныхъ наукъ: фи­
зики, химіи, метеорологіи и т. д. И въ то время,
какъ съ каждымъ новымъ поколѣніемъ слабѣла и
тускнѣла слава Ломоносова, какъ поэта, пока, на­
конецъ, Пушкинъ и за нимъ Бѣлинскій оконча­
тельно не рушили ея, слава Ломоносова, какъ ве­
ликаго ученаго, все росла и крѣпла. Пушкинъ го­
ворилъ, что Ломоносовъ одинъ былъ нашимъ уни­
верситетомъ. Бѣлинскій считалъ его Петромъ на­
шей литературы и науки. И чѣмъ дальше отъ дней
Ломоносова, чѣмъ ближе къ настоящему времени,
тѣмъ, при свѣтѣ новыхъ изслѣдованій, все ярче и
ярче озарялась новымъ свѣтомъ слава Ломоносоваученаго. Огромны заслуги его въ этой области,
умаленныя и не оцѣненныя ни современниками,ни
ближайшимъ потомствомъ.
Самобытность и разносторонность его генія
здѣсь развертывается въ полномъ блескѣ и кра­
сотѣ. Многія мысли, высказанныя русскимъ акаде-

— 101 —

микомъ, опередили открытія, сдѣланныя позднѣе
европейскими учеными, и только черезъ много,
много лѣтъ стали всѣми признанными истинами.
Въ одной изъ первыхъ своихъ работъ по фи­
зикѣ Ломоносовъ устанавливаетъ механическую
теорію теплоты. Оні> разсматриваетъ теплоту,
какъ внутреннее вращательное движеніе частичекъ
тѣлъ; эѳиръ, заполняющій все міровое простран­
ство, принимаетъ тепловое движеніе и передаетъ
его другимъ тѣламъ, напр., отъ солнца — землѣ.
Ломоносовъ въ этой работѣ уже совершенно отвер­
гаетъ существованіе теплорода, или тепловой ма­
теріи, то-есть смѣло отринулъ то, отъ чего отказа­
лись только въ концѣ XIX столѣтія.
Эта теорія, равно какъ механическая теорія
строенія газовъ, явилась результатомъ атомической
гипотезы, уже принятой Ломоносовымъ.
Въ области химіи, которой первый русскій уче­
ный не могъ отдаться весь, какъ теперь отдаются
ученые-спеціалисты, онъ не только положилъ на­
чало первому курсу опытной химіи; онъ, какъ уже
говорилось здѣсь, стоялъ не только на вѣрномъ
пути, но прямо предугадалъ сущность процесса го­
рѣнія, которую позднѣе научно объяснилъ Ла­
вуазье, повторившій въ 1773 году тѣ же опыты Ло­
моносова и пришедшій къ тѣмъ же результатамъ,
какъ и русскій ученый. Но опыты Лавуазье стали
всемірно извѣстны, а объ опытахъ Ломоносова,
записанныхъ въ черновой журналъ, долгое время
не знали даже ученые. По словамъ современнаго
ученаго химика, профессора Б. Меншуткина, Ломо­
носовъ „является однимъ изъ самыхъ выдающихся
русскихъ химиковъ, болѣе чѣмъ на столѣтіе one-

— 102 —
редившимъ свое время. Полученное имъ всесторон­
нее научное образованіе, въ основаніи котораго
лежала математическая философія, позволяло, ему
успѣшно разрабатывать тѣ основные вопросы, затрогивагощіе одновременно физику, химію и мате­
матику, въ которыхъ проявилась вся проницатель­
ность его взглядовъ и богатство смѣлыхъ и новыхъ
для того времени мыслей“.
Тѣ же смѣлыя и новыя мысли мы видимъ и въ
области метеорологіи, которой занялся Ломоносовъ.
Въ 1752 году появились первыя извѣстія объ
опытахъ Веніамина Франклина. Франклинъ пока­
залъ, что въ грозовыхъ тучахъ имѣется совер­
шенно такое же электричество, какое получается
въ электрическихъ машинахъ, и что его можно
отводить въ землю при помощи металлическихъ
громоотводовъ. Ломоносовъ, вмѣстѣ со своимъ дру­
гомъ, академикомъ Рихманомъ, работалъ надъ тѣмъ
же вопросомъ и пришелъ къ тѣмъ же результа­
тамъ. Въ 1753 г. уже появилось сочиненіе Ломо­
носова „О явленіяхъ воздушныхъ, отъ электриче­
ской силы происходящихъ". Область метеорологіи
съ этихъ поръ становится для него близкой. Онъ
задумываетъ строить метеорологическую обсерва­
торію, устраиваетъ приборъ для опредѣленія на­
правленія и силы вѣтра и, наконецъ, придумываетъ
для изслѣдованія верхнихъ слоевъ атмосферы осо­
бые самопишущіе приборы, осуществленіе которыхъ
стало возможно лишь въ ближайшее къ намъ время.
Множество приборовъ по разнымъ наукамъ изо­
брѣтены великимъ русскимъ ученымъ, на цѣлые
вѣка опередившимъ свое время и геніемъ своимъ
смотрѣвшимъ въ глубь будущаго...

— 103

На долю Ломоносова выпала не только задача
разрабатывать и двигать науку, но и защищать ее
отъ нападокъ невѣждъ. И эта мужественная защита
была не легка въ странѣ, гдѣ царило полное почти
безграмотство, гдѣ даже къ системѣ Коперника
относились, какъ къ ереси, какъ къ мнѣнію, противорѣчащему священному писанію. И стихотворецъ
тутъ пришелъ на помощь ученому, и его басенка,
пущенная въ обиходъ, помогла не хуже, если не
лучше по своей наглядности, чѣмъ многія рѣчи:
Я прайду докажу, на солнцѣ не бывавъ:
Кто видѣлъ простака такова,
Который бы вертѣлъ очагъ кругомъ жаркова?

Но самой краснорѣчивой защитой пользы науки
явился тотъ жаръ и пламень, съ которыми Ломоно­
совъ принялся за насажденіе научныхъ знаній въ
темной странѣ.
Изъ тиши своего кабинета онъ идетъ на ка­
ѳедру, читая лекціи всѣмъ желающимъ. Изъ своей
лабораторіи, откладывая въ сторону завѣтныя ра­
боты, онъ принимается за тяжкій трудъ обученія
наукамъ юношества. Онъ ратуетъ за то, чтобы
образованіе стало, наконецъ, всѣмъ доступно. Уче­
ный обращается въ учителя, ибо онъ знаетъ, что
если Россіи „надобенъ человѣкъ, который изобрѣ­
тать умѣетъ, то еще больше надобенъ, кто учить
мастеръ“.
Такимъ мастеромъ и былъ Ломоносовъ.
Примѣръ Петра Великаго неотступно стоялъ
предъ Ломоносовымъ—Петромъ нашей литературы
и науки.
Сынъ своего вѣка, онъ отъ него унаслѣдовалъ
его достоинства и недостатки. Онъ былъ гордъ,

104 —
самолюбивъ, заносчивъ, зналъ себѣ цѣну. Но то
было у него не надутое чванство или высокомѣріе
по отношенію къ низшимъ, но сознаніе своего че­
ловѣческаго достоинства.
Вся жизнь его была сплошной трудъ, и къ этому
труду, который въ то время еще не научились ува­
жать, онъ и требовалъ почтенія.
На благо родины отдалъ беззавѣтно всѣ свои
силы, всю любовь и всѣ помышленія великій русскій
гражданинъ—Михайло Васильевича^ Ломоносовъ.
4 апрѣля 1765 г. въ Академіи Наукъ было полу­
чено извѣстіе, что Михайло Васильевичъ Ломоносовъ
волею Божіей скончался. А черезъ два дня толпа
народа проводила его гробъ до кладбища, Александро-невской Лавры.
Графъ Воронцовъ, тотъ, которому Ломоносовъ
посвятилъ переводъ вольфовой физики, соорудилъ
великолѣпный памятникъ изъ бѣлаго мрамора съ
надписью, показывающей, какъ современники цѣ­
нили Ломоносова. И гласитъ эта надпись:
„Въ память славному мужу, Михайлу Ломоносову, родившемуся
въ Колмогорахъ въ 1711 году'). Бывшему статскому совѣтнику,
С.-Петербургской академіи паукъ профессору, Стокгольмской и
Болонской члену, разумомъ и науками превосходному, знатнымъ
украшеніемъ отечеству прослужившему, краснорѣчія, стихо­
творства и исторіи Россійской учителю, муссіи первому въ Рос­
сіи безъ руководства изобрѣтателю, преждевременною смертію
отъ музъ и отечества па дняхъ святыя Пасхи 1765 года похи­
щенному. Воздвигъ сію гробницу графъ М. Воронцовъ, славя
отечество съ таковымъ гражданиномъ и горестно соболезнуя о
его кончинѣ".

Ник. Носковъ.
!) Точно день рожденія Ломоносова неизвѣстенъ, по его
относятъ къ 8 ноября, когда онъ былъ именинникъ.

Открыта подписка на 1912 годъ
НА ЖУРНАЛЪ

„Читальня Народной Школы“.
XXV годъ изданія.
Министерствомъ Народнаго Просвѣщенія журналъ этотъ допущенъ
въ ученическія библіотеки народныхъ и городскихъ училищъ и
среднихъ учебныхъ заведеній, а также въ безплатныя народныя
читальни и для чтенія въ народныхъ аудиторіяхъ.

Опредѣленіемъ Училищнаго Совѣта при Святѣйшемъ Синодѣ
многія книжки этого журнала допущены въ библіотеки
церковно-приходскихъ школъ.

„ЧИТАЛЬНЯ НАРОДНОЙ ШКОЛЫ“ назначается для учениковъ
народныхъ школъ. Выходить одинъ разъ въ мѣсяцъ. № со­
стоитъ изъ нѣсколькихъ отдѣльныхъ книжечекъ, вложенныхъ
въ общую обложку, что даетъ возможность пользоваться книж­
ками „ЧИТАЛЬНИ“ многимъ лицамъ заразъ. Въ общей слож­
ности „Читальня“ даетъ ежегодно не менѣе 90 печатныхъ ли­
стовъ, т.-е. 1.500 страницъ и болѣе. Многія книжки украшены
картинками.
„ЧИТАЛЬНЯ НАРОДНОЙ ШКОЛЫ'1 заключаетъ въ себѣ:
1) разсказы изъ священной исторіи, житія святыхъ;
2) разсказы изъ отечественной исторіи и жизнеописанія зна­
менитыхъ людей;
3) повѣсти и разсказы;
4) стихотворенія;
5) драматическія произведенія;
(>) описанія разныхъ явленій физическаго міра, жизни жи­
вотныхъ и растеній;
7) свѣдѣнія о происшествіяхъ и событіяхъ текущей жизни.

УСЛОВІЯ ПОДПИСКИ:
съ пересылкой и доставкой на годъ 3 р., на шесть мѣсяцевъ
I р. 50 коп., па три мѣсяца 75 кои., на два мѣсяца 50 коп. и
на одинъ мѣсяцъ 25 коп.

Адресъ редакціи: С.-Петербургъ, Калашниковскій пр., 9.
ПОДПИСКА ПРИНИМАЕТСЯ:
въ конторѣ журнала, С.-Петербургъ, Калашниковскій пр., 9, въ
книжномъ магазинѣ подъ фирмою „И. Фену и К0,“ Невскій, 90
и во всѣхъ извѣстныхъ книжныхъ магазинахъ.

Редакторъ-издатель ?f. }/Іоре6ъ.

\

2020247514