Автор: де Виньи А.  

Теги: художественная литература   французская литература  

Год: 1987

Похожие

Собрание сочинений Т.1. Три Дюма. Ч. 1-7

Александр Дюма. Собрание сочинений. Том 80. Генрих IV. Людовик XIII и Ришелье

Дневник поэта. Письма последней любви (Литературные памятники)

Жорж Санд (Жизнь замечательных людей)

Текст
                    Альфред
де Виньи

Альфред де Виньи
Избранное

Избранное


Альфред де Виньи
Избранное


ДЕ В И Н ЬИ РЕБЕНОК

ГОРОД ЛОШ

Д Е В ИНЬ ИОФИЦЕР


Альфред
де

ВИНЬИ
Избранное

МОСКВА «И СКУ ССТВО » 1987


ББК 84. (4Фр)
В 50

П еревод с ф ранцузского

Ю. Б. КОРНЕВА
Составление и предисловие

А. В. КАРЕЛЬСКОГО
Примечания

Э. В. ВЕНГЕРОВОЙ,
М. В. ДОБРОДЕЕВОЙ
Худож ник

А. А. РАЙХ Ш ТЕЙН

4703000000— 167
В -------------------------- 47— 87
025(01) — 87

(С) П ереводе ф ран ц у зско го , предисловие
комментарий И зд ател ьств о «И скусство»
1987


А. Карельский

Предисловие

ФРАНЦИЯ
ЛУИ-ФИЛ ИКП A

ФРАНЦИЯРЕСПУБЛИКА


ЛЮБВИ Поэта и Славы всякий раз по-иному складывается
судьба. Один штурмует эту твердыню непрестанно, обруши­
вает на нее атаку за атакой, не дает ей опомниться, не
позволяет ни на миг забыть о себе, рассыпает перед нею всё новые
и новые дары своего таланта, и она, ослепленная их блеском, оча­
рованная их звоном, не сопротивляется долго, сдается раз и навсе­
гда и любит потом слепо и постоянно. Во французской поэзии
XIX века такова судьба Гюго.
Другому победа дается без борьбы, идет в руки сама, слава
влюбляется в него с первого звука его лиры; так было с Мюссе. «То
была сама весна, настоящая весна поэзии, расцветшая на наших
глазах... Никто другой не мог так сразу, с первого взгляда, внушить
представление о юном гении»,— писал о нем позже Сент-Бёв, и
даже больно обиженный им Ламартин, безоружный перед этим
обаянием, свою поэтическую отповедь ему смог начать лишь как
отеческую укоризну: «Дитя, чьи кудри — лен, чье сердце — мягкий
воск...»
А иной любит тайно и трудно, мучимый гордостью и боязнью
отпора, льстит редко и скупо, дань приносит с независимо-надмен­
ным видом, легко осекается и умолкает, замыкая в сердце порыв,—
и она взирает на него с уважительной опаской, и охотней улыбается
тем, кто открытей и смелей, и только много позже, уже поседев,
раскрывает заветные ларцы, перебирает забытые листы, смотрит на
них изумленным, умудренным старостью взором и с запоздалой
6


ПРЕДИСЛОВИЕ

горькой нежностью повторяет: «А ведь тут он был прав... и тут... и
тут...» Таков удел Виньи.
Во французскую литературу он вошел в начале 20-х годов
XIX века, вместе с Ламартином, Сент-Бёвом, Гюго, и на первых
порах проблема признания и славы отнюдь не стояла остро. Это
была романтическая юность Франции, сообщество единомышлен­
ников, соперничающие друзья, любящие соперники, полные реши­
мости открыть для французской литературы новые пути. Отчасти
эти пути уже были намечены в начале века Жерменой де Сталь,
Шатобрианом, Сенанкуром, Констаном; младшее поколение все
последовательней утверждает новую романтическую поэтику, объ­
единяясь в борьбе с влиятельным противником — давней и проч­
ной властью классицистических канонов и форм.
Так что поначалу лавровый венок свободно переходит по­
очередно от одного к другому, в начале 30-х годов в когорту про­
славленных имен естественно вливаются имена Мюссе и Готье, и
наш герой — Виньи — не уступает пока никому из них ни энерги­
ей, ни усердием. На этот период, охватывающий немногим более
десятка лет (1822— 1835), приходится публикация наиболее изве­
стных произведений Виньи: стихотворений, выходящих тремя
сборниками, исторического романа «Сен-Мар», повествовательных
циклов «Стелло» и «Неволя и величие солдата», комедии «Отде­
лалась испугом», драм «Супруга маршала д’Анкра» и «Чаттертон».
Но вот странность: после 1835 года Виньи как бы уходит со
сцены — почти на три десятка лет! В то время как старые и новые
собратья по перу продолжают, что называется, «активно работать»,
Виньи лишь изредка, с большими интервалами, публикует отдель­
ные стихотворения и поэмы. Да и в них он все настойчивей и прин­
ципиальней повторяет свою излюбленную мысль, отлившуюся в
1843 году в знаменитую формулу из стихотворения «Смерть вол­
ка»: «И знай: все суетно, прекрасно лишь молчанье». Нет, имя его
не совсем забыто, оно даже окружено почетом, о чем свидетельст­
вуют и издаваемое им в 1837— 1839 годах собрание сочинений и
7


ПРЕДИСЛОВИЕ

избрание его во Французскую Академию в 1845 году. Но это уже
холодноватая слава живого классика, собственного монумента.
Виньи как бы выключается из атмосферы эпохи. Немногие
публикуемые им поэмы — три в 1843 году, две в 1844 году, одна в
1854 году — носят обобщенно-символический, философский ха­
рактер, и по его распоряжению они в посмертном сборнике 1864
года будут объединены под всеохватным названием «Судьбы».
И все-таки это не просто уход в отвлеченную абстракцию. Поздний
Виньи, с его молчанием и редким словом, предстает как поэт не
исписавшийся, а высказавшийся; он не хочет ни повторяться, ни
искать непременной новизны; в этих поэмах он претендует на во­
площение неких самых общих, конечных формул человеческого
бытия, которых немного; и потому в них, как в завете, преобладают
назидательно-пророческий тон и афористический стиль. Легко
упрекнуть его в непомерности притязания, в мессианской гордыне,
но легко и парировать этот упрек напоминанием о том, что Виньи—
романтический поэт. Он живет уже в обществе не современников,
а потомков, к ним он обращается поверх всякой злободневности
момента, и одна из последних его поэм называется «Бутылка в
море». Символика ее проста: как моряки во время кораблекруше­
ния бросают запечатанную бутылку в море, так и поэт оставляет
грядущим поколениям скрижали своих заветов, оставляет науда­
чу — а вдруг услышат, а вдруг прочтут.
В литературной судьбе Виньи специфическим образом на­
ложились друг на друга обстоятельства индивидуальной биографии
и эпохи. Он формировался как человек и поэт в эпоху Реставрации
(1815— 1830), когда и во Франции и во всей Европе после круше­
ния наполеоновской империи монархи Священного союза вознаме­
рились вернуть былые порядки, власть и авторитет аристократии и
церкви, ниспровергнутые буржуазной революцией 1789 года. Идеи
монархизма, легитимистского традиционализма и религиозного
смирения стали модой, и этой моде оказались легко подвержен­
ными прежде всего романтики, с их резким неприятием буржуаз­
8


ПРЕДИСЛОВИЕ

ности, с их комплексом ностальгической тоски о прошлом как о
некоем потерянном рае; с этих идей начинал в 20-е годы и Гюго,
будущий пламенный адвокат «отверженных». Юный граф де Виньи,
наследник старинного, гордого своими воинскими традициями
аристократического рода, вступивший шестнадцатилетним в июле
1814 года в кавалерийскую гвардию свежекоронованного монарха
Людовика XVIII, как нельзя более годился в символы этого духа
эпохи — высокородный поэт-кавалергард, служитель муз и трона.
Этот трон надолго запечатлелся в памяти и современников
и потомков, критики и историки литературы тщательно фикси­
ровали всякие проявления аристократизма именно как классовой
позиции в творчестве Виньи, к поэту непременно примысливался
граф, и даже там, где попросту проявлялся благородный дух, под­
разумевалась еще и благородная кровь. Виньи стал в значительной
мере символом «аристократического романтизма».
Между тем эта роль, если и тешила тщеславие молодого
Виньи, с самого же начала ощутимо его тяготила, и вся его творче­
ская жизнь была в известном смысле преодолением этого клише,
высвобождением из-под его диктата. Даже в ранних своих произ­
ведениях первой половины 20-х годов он нигде не вставал на сугубо
классовую точку зрения (в том числе, как мы увидим, и в «СенМаре»), и в то время как молодой Гюго, повинуясь поветрию роя­
лизма, воспЬвал «мучеников Вандеи», погребение Людовика XVIII
и коронацию Карла X, Виньи уже в поэме «Траппист» (1822) идею
верноподданнического служения королям неразрывно сопрягал с
идеей королевской неблагодарности, вероломного монаршего пре­
дательства. Служба в королевских войсках, эта дань родовой славе,
досаждала ему все больше и больше, с 1825 года он, пользуясь
предлогом сватовства и женитьбы, пребывает в регулярно продле­
ваемых отпусках — вплоть до окончательной отставки в 1827 году,
и когда он позже будет осмыслять эту «героическую» эпопею своей
юности, он прославит не плеск знамен, не фанфары побед, а «нево­
лю и величие» простого служаки солдата.
Виньи дебютировал в эпоху Реставрации, но не был связан с
9


ПРЕДИСЛОВИЕ

нею душой. Многие европейские романтики, разочарованные ре­
зультатами буржуазной революции, на какое-то время предались
было мечтам о повороте истории вспять, и Реставрация вроде бы
услужливо предоставила им этот шанс, вернув Европе монархию и
религию. Но тут-то и суждено было романтикам пережить второе
историческое разочарование; это судьба Арнима в Германии, Л а­
мартина, Гюго — и Виньи — во Франции. Виньи прямо назвал в
1830 году режим Реставрации «антинациональным». Революцию
1830 года он, правда, встретил в растерянности, восставший
народ его и впечатлил и устрашил, но в эти бурные дни многое в его
исторической этике окончательно встало на свои места: в своем
дневнике он восхищается поступком офицера, который пустил себе
пулю в висок, чтобы не стрелять в народ, а поспешное бегство ко­
ролевского двора, оставившего на произвол судьбы своих подне­
вольных защитников-солдат, он в том же дневнике откомментиро­
вал с презрительным гневом: «Порода Стюартов!»
Все не так просто в творческой биографии «графа де Виньи».
В литературе он был не графом, а поэтом, и все его откровения и
заблуждения идут в первую очередь на этот счет. У нас он долгое
время был непопулярен, ибо слишком поспешно прописан по ве­
домству «реакционного романтизма». Наши читатели могли позна­
комиться только с романом «Сен-Мар», двумя-тремя стихотворе­
ниями, кочевавшими из хрестоматии в хрестоматию, и драмой
«Чаттертон», давно ставшей библиографической редкостью. Лишь
в последние десятилетия критика стала всматриваться в творче­
ство Виньи внимательней — и открывать в нем большого и сложно­
го художника, одного из самых ярких представителей романтиче­
ской литературы Франции1.
Первые шаги Виньи в литературе связаны с лирикой. Здесь
1 Назовем зде сь — для ориентации интересующихся читателей — следую­
щие публикации: обширную главу о романе «Сен-Мар» в исследовании
Б. Г. Реизова «Французский исторический роман в эпоху романтизма»
(Л., Гослитиздат, 195 8); статью Ю. Б. Корнеева о Виньи в антологии кри­
тических статей «Писатели Франции» (М., «Просвещение», 196 4); издание

10


ПРЕДИСЛОВИЕ

он идет в ногу с временем. Начало 20-х годов ознаменовано во
Франции бурным расцветом лирических жанров, и это не случай­
но. Только что отгремевшая эпоха революционных потрясений и
наполеоновских войн не благоприятствовала развитию лирики —
слишком громко говорило оружие. Виньи вспоминал позже: «К
концу империи я был рассеянным лицеистом. Война царила надо
всем в лицее, барабан заглушал для нас голоса учителей, и таин­
ственный голос книг обращался к нам на языке, казавшемся всего
лишь холодным и педантичным... Никакое размышление не в силах
было завладеть надолго головами, беспрерывно оглушаемыми гро­
мом пушек и звоном колоколов». Крушение наполеоновской им­
перии дало французским литераторам на первых порах иллюзию
относительного затишья, возможности перевести дух, сосредото­
читься — настала пора «размышлений», и именно так озаглавил в
1820 году свою первую книгу элегических стихов Ламартин, от­
крывший тем самым эпоху романтической лирики во Франции.
Через два года выступили со своими поэтическими сборника­
ми и двое других начинающих романтиков — Гюго и Виньи. Но
если молодой Гюго еще во многом связан с дёкламационно-риторической патетикой классицизма, то Виньи, как и Ламартин, обра­
щается к поэзии сосредоточения и самоуглубления. Он тоже по
видимости отстраняет от себя всякую злободневность — его лири­
ческий герой, как и лирический герой Ламартина, выясняет свои от­
ношения не столько с веком, сколько с мирозданием, историей)
творцом и судьбой.
Но этот герой, в отличие от ламартиновского, не обнаженно
интимен, а объективирован, эпичен; если тот по преимуществу го­
ворит от имени своего «я», то этот не склонен к непосредственноцикла повестей Виньи «Неволя и величие солдата», подготовленное
Б. Г. Реизовым, А. М. Шадриным и А. А. Энгельке в серии «Литературные
памятники» (Л., «Наука», 1968); обстоятельную главу Н. П. Козловой о
Виньи в книге «История зар уб ежно й литературы XIX в. Часть первая»
(М., Изд-во МГУ, 1979); книгу Т. В. Соколовой «Философская поэзия
А. де Виньи» (Л., Изд-во ЛГУ, 1981).

11


ПРЕДИСЛОВИЕ

му самоизлиянию. Он, как правило, облачен у Виньи в мифические
и исторические одежды. Поэт будто рассказывает нам притчу,
и, как в притче, действие предельно скупо, но зато оно глубоко
драматично и всегда устремляется к выразительной, афористиче­
ской развязке, одновременно и символической и глубоко личной.
От эпики через драматизм к лирической символизации — таков
поэтический канон Виньи в его лучших стихотворениях. Все бури
и страсти романтической эпохи ведомы Виньи, но особенность его
поэзии в том, что он хочет видеть эти страсти «обузданными», зако­
ванными в броню дисциплинированной формы. Это соответст­
вует и столь характерной для Виньи этике стоического молчания,
мужественной сдержанности. Романтизм Виньи — самый строгий
среди художественных миров французских романтиков. Об этом
постоянном стремлении поэта к самодисциплине и системе пре­
красно сказал французский исследователь Поль Вьялланекс: «Ла­
мартин поет, Гюго фантазирует. На долю Виньи остается компо­
зиция»^
В рамках этой строгой системы и пульсирует лирическое «я»
Виньи, вполне по-романтически смятенное и ранимое. Его герой ве­
лик духовно, он возвышен над обыкновенными людьми — но из­
бранничество давит его, ибо становится причиной рокового одино­
чества. Среди ранних стихов это тема «Моисея», среди поздних —
«Гефсиманского сада». На этих холодных высотах ему остается
только вопрошать творца о смысле своего избраннического удела,
но творец безучастен и безмолвен, он равнодушно взирает не толь­
ко на муку избранника, но и на несчастья всего человеческого рода.
Так возникает сквозная для Виньи тема богоборчества — тема,
которой он в немалой степени обязан Байрону и которая наряду со
многими другими резко отделяет его от официальной идеологии
Реставрации. Уже в одном из первых своих стихотворений он воз­
мущается «кровожадностью» бога («Дочь И еф фая»), его мучит во­
прос о том, как мог «благой» и «всемогущий» творец допустить
1 V ia ll ane ix P. Alfred de Vigny.— Vigny A. Oeuvres complètes. P., 1965, p. 7.

12


ПРЕДИСЛОВИЕ

страдания человечества и, если он их допустил, так ли уж он благ
и всемогущ. Логику этого бунта Виньи склонен домысливать до
конца: в своем дневнике он даже взвешивает возможность того,
что день Страшного суда будет судом не бога над людьми, а людей
над богом.
В этой ситуации — перед лицом непроницаемого равноду­
шия творца — и оформляется у Виньи этика преодоления страда­
ния, основанная на стоической философии. Уже приводились выше
его слова о молчании в «Смерти волка»; другая классическая фор­
мула дается в «Гефсиманском саде»:
«Пусть праведник смирит презрением страданье,
И будет пусть его холодное молчанье
Ответом вечному молчанью божества».
Эта экзистенциальная боль дополняется и чисто земным
страданием — там, где герой Виньи с высот мифологии опускается
в сферу реальной истории («Тюрьма», «Траппист», «Рог»). Общая
концепция истории у Виньи, особенно на этом раннем этапе, столь
же пессимистична: земное бытие человека предстает как более
частный вариант всеобщей, космической «тюремности» человече­
ского удела.
Наиболее полно историческая концепция Виньи развернута и
аргументирована в его первом крупном прозаическом произведе­
н и и — романе «Сен-Мар» (1826),— и к ней стоит приглядеться
внимательней: она оказывается глубже, чем запечатленное в ран­
них стихах весьма суммарное — и не столь уж оригинальное —
представление о вечном круговороте и нескончаемой цепи челове­
ческих страданий.
Именно роман «Сен-Мар» рассматривался очень часто — и
тон тут с самого начала задала французская критика — как одно
из ярчайших свидетельств «аристократизма» Виньи, регрессивно
сти его исторических представлений и идеалов. В самом деле, сю­
жет провоцирует такое толкование: герой романа, безусловно
пользующийся симпатией автора, возглавляет мятеж французской
13


ПРЕДИСЛОВИЕ

дворянской вольницы XVII века против централизаторской поли­
тики Ришелье и гибнет в этой борьбе, оплакиваемый и автором и
читателями. Между тем всякому школьнику известно, что стремле­
ние Ришелье обуздать своевластие дворян и создать единое цент­
рализованное государство служило на том этапе историческому
прогрессу Франции.
Виньи в начале романа как будто полностью соответствует
своей роли ретрограда: там другой его герой, маршал Бассомпьер,
резко обличает Ришелье за то, что тот искореняет старинную родо­
вую аристократию, славу и гордость Франции, и тем самым ведет
страну к погибели.
Пламенные инвективы Бассомпьера сразу укладывались в
изначальное представление о «графе де Виньи» — и уже властно
вели критику за собою, создавали вполне определенную перспекти­
ву восприятия всего дальнейшего. То, что это говорит все-таки
лишь герой романа, а не автор, не принималось во внимание — и
роман в значительной мере пал жертвой оптической иллюзии.
Между тем такой концепции противоречат самые реальные
сюжетные факты. Например, Сен-Мар в конце романа идет на
эшафот вовсе не как возвеличиваемый автором мученик за идею, а
как человек, глубоко сознающий свою вину и воспринимающий
казнь как заслуженную господнюю кару. Мученики идеи так не
умирают. Тут впору скорее утверждать, что Виньи осуждает ари­
стократический мятеж! Далее: Сен-Мар ввязался в политическую
борьбу из соображений сугубо личных, интимных, а отнюдь не
классово-политических — он, обыкновенный провинциальный дво­
рянин, влюбился в принцессу крови и считает своим долгом про­
славиться, возвыситься при дворе, чтобы стать достойным своей
дамы сердца. Более того: увязая все глубже в политических интри­
гах, доходя до прямой измены родине (когда он пытается привлечь
на сторону мятежников испанские войска), Сен-Мар единственное
оправдание себе видит в своей любви («Клянусь всем святым, мои
намерения чисты, как небеса!»), это ей он все приносит в жертву, и
Виньи тоже склонен именно за эту романтическую любовь многое
14


ПРЕДИСЛОВИЕ

простить своему герою. Он если и идеализирует его, то прежде
всего как романтического воздыхателя, а не как борца за интересы
аристократической фронды.
История Сен-Мара, таким образом, вся вращается вокруг
проблем в первую очередь этических, предстает как история вины,
возможностей ее оправдания и искупления.
Но, с другой стороны, в чем же виноват Сен-Мар? Его глав­
ный противник, Ришелье, изображен как расчетливый и жестокий
злодей, хладнокровный массовый убийца, ненавидимый всей Фран­
цией. Что предосудительного в бунте против такого человека? Этот
бунт предстает как возмущение нравственной личности против
личности принципиально безнравственной. Не здесь ли запрятана
симпатия Виньи к реакционным силам истории и антипатия к Ри­
шелье как объединителю государства под эгидой абсолютной мо­
нархической власти? Но тогда снова встает вопрос: если Виньи
хотел прославить фронду, зачем ему было для этого избирать героя
виновного и кающегося? И снова: в чем виновного? Всякая попытка
интерпретации конфликта в однозначно классовых категориях
обрекает мысль вот на такое бесконечное вращение по кругу —
если мы хотим при этом еще и оставаться верными сюжетной логи­
ке. А это и означает, что сюжетная логика здесь попросту иная,
она «не о том». Виньи не изображает здесь столкновение сил
прогресса и реакции, не становится сам на ту или иную сторону.
Для него главное не это.
Он рассказывает здесь историю единичного, «простого» че­
ловека, в какой-то момент оказывающегося втянутым в водоворот
исторических событий. Тут он как будто непосредственно следует
Вальтеру Скотту — так строил свои исторические романы «шот­
ландский чародей»; но сразу же начинается и внутренняя полеми­
ка Виньи со скоттовской традицией.
В романах Скотта история, как правило, развивалась по
поступательной линии, к конечному благу человека, нации и чело­
вечества, и сами счастливые концовки их имели великий примири­
тельный смысл, ибо призваны были — по сути, средствами свое­
15


ПРЕДИСЛОВИЕ

образной художественной символики — уравновесить громадное
трагедийное напряжение в «общественной» линии сюжета и при­
мером индивидуального, «приватного» счастья подкрепить идею
конечного блага общественного. В концепции же Виньи всякое при­
косновение к истории пагубно для индивида, ибо, во-первых, ввер­
гает его в бездну неразрешимых нравственных конфликтов и, вовторых, неминуемо приводит его к гибели. Сен-Мар (об этом
отчетливо свидетельствуют первые главы романа) был счастлив и
невинен в своей провинциальной глуши, в атмосфере «мирных
нег и дружбы простодушной»; но стоило ему вступить в «завистли­
вый и душный» мир «света», большой политики — и он оказался в
водовороте преступлений и вины. Он теперь — борец против «кро­
вожадного» Ришелье, но он же и изменник родины; он преданный
своей любви рыцарь, но он же и «лукавый царедворец», органи­
зующий кровопролитный бунт для достижения личной цели. Его
старый воспитатель-аббат в тревоге напутствовал его перед отправ­
лением в Париж: «О, да будет угодно небу, чтобы вы никогда не
узнали того, что на растленном языке правительств зовется госу­
дарственным переворотом!» Сен-Мар не внял напутствию, он пре­
дал изначальную чистоту своей души и тем самым отяготил себя
виной. Он-то думал, что его любовь к Марии Гонзаг — уже дос­
таточное оправдание его политических амбиций, что жестокость
Ришелье дает ему оправдание дополнительное. Оказывается, нет.
Цель далеко не всегда оправдывает средства.
Как видим, для Виньи понятие истории почти тождественно
понятию политики; этот аспект — для истории все-таки достаточ­
но частный, более узкий — у Виньи оказывается доминирующим.
Подобное принципиальное неверие в историю делает его историзм,
в отличие от скоттовского, гораздо более романтически-субъективным. В историческом конфликте, изображенном в «Сен-Маре»,
нет правых сторон; есть только расчетливая и, по убеждению
Виньи, эгоистическая в своей основе игра честолюбий, государ­
ственно-политического (Ришелье, Людовик XIII) или личного
(Сен-Мар).
16


ПРЕДИСЛОВИЕ

Еще более обнаженно эта проблематика будет представлена
в драме «Супруга маршала д’Анкра» (1831). В «Сен-Маре» на сто­
роне героя было все-таки его неизмеримое нравственное превос­
ходство над Ришелье. Во всей романтической драме Франции
(у Гюго, у Дюма), как правило, сталкивались принципы добра и
зла, воплощаемые в персонажах. В «Супруге маршала д’Анкра»
схватываются в борьбе за место у трона две равно безнравственные
придворные партии — «фаворит низлагает фаворитку».
По традиции, основание которой положила позитивистская
французская критика второй половины XIX века, отрицавшая ро­
мантизм, исследователи судили эту драму Виньи весьма сурово,
упрекая ее в искусственности интриги, мелодраматичности ситуа­
ций, психологическом неправдоподобии характеров, свободном
обращении с историческими фактами — странным образом ей ста­
вилось в вину то, что было сутью и художественной формой
французской романтической драмы вообще, как жанра. Виньи и
здесь оказывался в тени других, более счастливых своих коллег,
мастеров такой драмы — Гюго и Дюма-отца. Столь проницатель­
ные интерпретаторы творчества Виньи в XX веке, как Ж ан Экар
или Эдмон Эстев1, тонко чувствовавшие новаторство художест­
венной манеры Виньи, в случае с этой драмой ограничивались в
основном традиционными укоризнами.
Но если судить ее по законам именно того жанра, к которому
она принадлежала, она оказывается весьма интересным и значи­
тельным его образцом, и в ряду драм Гюго и Дюма, разделяя с ними
все их достоинства и все их условности, она отнюдь не теряется, не
тускнеет. Напротив, в ней есть еще и некий особый ракурс, выде­
ляющий ее из этого ряда, придающий ей неповторимое лицо.
Надо сказать, что Виньи, вступая на драматургическое по­
прище, с самого начала ощущал художественную проблематич­
ность романтической исторической драмы в той ее форме, которая
1 См.: A ic a r d J Alfred de Vigny. P., 1914; E s t è v e E Alfred de Vigny. Sa pen­
sée et son art. P., 1923.

17


ПРЕДИСЛОВИЕ

к этому времени уже была предложена Дюма и Гюго. Как и дру­
гие романтики, он непререкаемым образцом считает драматургию
Шекспира (в конце 20-х годов он работает над переводами «Ромео
и Джульетты», «Отелло» и «Венецианского купца»); но, в отличие
от своих романтических собратьев, он учебу у Шекспира принимает
гораздо более всерьез. Гюго-драматург, при всем его преклонении
перед Шекспиром и при всей его бурной полемике с классицистиче­
ским театром, в конечном счете гораздо более органически был
связан с этим последним; ниспровергая одни его каноны, он прочно
держался других, особенно в первых своих пьесах конца 20-х —
начала 30-х годов: расшатывая классический александрийский
стих «изнутри», он все же сохранял его как непременную стили­
стическую форму своих ранних драм, равно как и сохранял —
при всех романтических заострениях — конфликт чувства и долга,
этот идейный каркас классицистической трагедии. И герои драм
Гюго, хоть они и раздираемы бурными противоречиями, «контраст­
ными» страстями, самой риторической демонстративностью, плакатностью этих страстей существенно отдаляются от глубины,
объемной пластичности шекспировских характеров.
Виньи, размышляя в предисловии к своему переводу «Отел­
ло» о насущных потребностях современного драматургического
искусства, ставит перед драматургом иную цель: «...он создаст че­
ловека, но не как вид, а как личность (единственное средство
заинтересовать человечество); он предоставит своим созданиям
жить их собственной жизнью...»1. Это, собственно говоря, по­
стулат уже не романтический, а реалистический! Позже, в 1839 го­
ду, он напишет в своем дневнике: «Драмы, а особенно драмы Гюго
и Дюма, чудовищно преувеличивают изъяны характеров, нравы и
язы к страны и эпохи». Между этими двумя суждениями и лежат
собственные опыты Виньи в жанре драмы, первым из которых была
«Супруга маршала д’Анкра».
1 Цит. по: Литературные манифесты западноевропейских романтиков. М.,
изд-во МГУ, 1980, с. 427.

18


ПРЕДИСЛОВИЕ

Разумеется, не следует «подтягивать» драму Виньи к реализ­
му; теоретические суждения не обязательно сразу и полностью
воплощаются в художественной практике. Но не следует и недо­
оценивать выразившегося в драме внутреннего полемического
импульса по отношению к исторической драме романтиков. Со­
временники это почувствовали — критик Гюстав Планш сразу пос­
ле постановки пьесы отметил, что Виньи «не столь вольно» трак­
тует историю, как Гюго и Дюма. И даже много позже, когда уже
давно упрочилась упоминавшаяся выше позитивистская традиция
негативного восприятия этой драмы, исследователь Эмиль Ловриер, упрекая Виньи за прегрешения против исторической истины и
за модернизацию истории, все же не смог не отметить, что эта
драма, «впрочем, намного менее романтична, чем драмы Гюго и
Дюма, видевших в истории только имена и костюмы»1.
Думается, суровость критики по отношению к этой драме не
в последнюю очередь объяснялась тем, что она рассматривалась
на фоне двух других драм Виньи, гораздо более новаторских (тот
же Ловриер справедливо заметил, что «Супруга маршала д’Анк­
ра» — «самая романтическая из оригинальных драм Виньи»). Дра­
матурга тут судили как бы по его собственным меркам, которые
оказывались более высокими. Но, повторим, новаторство Виньи
ощутимо уже и здесь.
Виньи отдает немалую дань романтической патетике роко­
вых страстей (прежде всего в образах Борджа и Изабеллы),
но, во-первых, он как бы страхует себя от «чудовищного преувели­
чения» тем, что эти страсти связывает с персонажами-корсиканцами, у которых они все-таки не столь неожиданны; во-вторых, он
стремится и здесь по возможности углубить характер, сделать его
психологически правдоподобным. Еще большей выразительности
он добивается в изображении французских дворян, окружающих
трон,— поверхностных, циничных, лицемерных, продажных.
Борджа неспроста называет их «ветреными французами» — они
1 L a u v r iè r e Е. Alfred de Vigny. Sa vie et son oeuvre. T. 1. P., 1945, p. 232.

19


ПРЕДИСЛОВИЕ

представляют естественный контраст главным героям с их «корси­
канской» силой чувства и характера. В самом стиле драмы — сж а­
той, нервно-торопливой прозе — ощущается стремление уйти от
чрезмерной патетичности к большей естественности. Виньи дос­
таточно чувствителен к речевой характеристике персонажей —
это для него уже серьезная, сознательно решаемая художествен­
ная проблема, и его корсиканцы говорят иначе, чем французы, а
слесарь Пикар — иначе, чем его соотечественники-аристократы.
Но самая большая победа Виньи — в характере главной
героини драмы и в интерпретации ее судьбы.
Как и Сен-Мар, госпожа д’Анкр в свое время тоже предала
свою «простодушную» юность, поддалась искушению богатства и
влияния; пылкая, любящая и добрая итальянка Леонора Галигаи
стала «супругой маршала», властолюбивой фавориткой при фран­
цузском дворе, и Виньи последовательно обыгрывает психологиче­
ски эти две ипостаси образа. Чувствуя, что над нею и ее мужем
сгущаются тучи, г-жа д’Анкр просит его умерить свои притязания,
свою жадность, не искушать судьбу ; но он вырывает у нее очеред­
ную уступку, играя на ее материнских чувствах, убеждая ее, что
они тем вернее обеспечат будущее своих детей; когда он восхи­
щается ее решимостью — ведь она только что так колебалась! —
он слышит в ответ: «Дрожала Леонора Галигаи; супруга маршала
д’Анкра чужда колебаний». Игра повторяется в конце драмы. Уже
арестованная, уже обвиненная в тяжких преступлениях, в том
числе и в колдовстве, г-жа д’Анкр просит де Люина, своего глав­
ного врага, позволить ей еще раз увидеться с детьми, обещая
взамен сознаться во всех возводимых на нее обвинениях; она
предлагает это как откровенную сделку, тем самым давая ему по­
нять, что никакой естественной человечности она от него не ожи­
дает, да и не хочет ожидать. Де Люин, уязвленный и взбешенный
этой невозмутимой гордыней, устраивает ей свидание с детьми, не
превращает его в иезуитски-утонченную пытку. Она выдерживает
ее с тем же «дерзким хладнокровием», только тайно берет с сына
клятву отомстить — и еще, «понижая голос», просит его помо­
20


ПРЕДИСЛОВИЕ

литься за нее, ибо она собирается умереть с ложью на устах. Это
все говорит мать, жена, богобоязненная итальянка Леонора Гали­
гаи; а вслед за этим она («громко», как гласит ремарка) признает
себя виновной в оскорблении величества, святотатстве и колдов­
стве — и это уже говорит «неколебимая», гордая «супруга марша­
ла». Она выполняет условия сделки и, таким образом, сама — она
сама, а не Люин! — приговаривает себя к костру. Она торжест­
вует над своим врагом.
Знаменитую романтическую поэтику контрастов Виньи стре­
мится оживить, расшатывая ее ожесточенный схематизм, смягчая
ее «неистовость». В г-же д’Анкр эти две ипостаси не воюют друг с
другом, а как бы дополняют одна другую: перед нами душа не
раздираемая противоречивыми страстями, а вибрирующая, перели­
вающаяся оттенками чувства. Гордость и властность «маршальши» коренятся и в ее «итальянском» характере, они не только след­
ствие ее высокого положения, но и оружие, которым Леонора Га­
лигаи, презираемая и ненавидимая здесь «чужачка», «выскочка»,
обороняется от своих врагов. С другой стороны, Леонора Галигаи,
любящая своих детей и раздающая деньги парижской бедноте, не
перестает быть «маршальшей», обеспечивающей детей богатством
и подкупающая народ на случай, если понадобится его поддержка.
Искренность живет в ней рядом с расчетливостью, мечта об «Ита­
лии, мире, покое» — рядом с тщеславным упоением своей властью
здесь, в Париже. Сама проблема сердечного выбора героини лише­
на в драме категорической однозначности — Леонора сохранила в
своем сердце любовь к Борджа, но она знает и свой долг по отно­
шению к мужу, отцу своих детей, даже если он ничтожный и лжи­
вый Кончини; она чувствует себя обязанной быть с ним заодно, ибо
ее гордость не позволит ей быть трусливой предательницей по
отношению к человеку, с которым ее связывает общая судьба и
вина. Надо было обладать немалым психологическим чутьем и
художественным тактом, чтобы создать такой образ.
Но важно в этой драме еще и другое — сама суть ее главного
конфликта. Как уже было сказано, здесь нет разделения на партии
21


ПРЕДИСЛОВИЕ

добра и зла. За добычу у трона дерутся и те, и другие. Между тем
мы закрываем драму с четким ощущением того, что образ госпожи
д’Анкр озарен несомненным ореолом величия, что Виньи рассчиты­
вал на наше сочувствие героине. Не только потому, что она так
царственно встретила смерть и еще приняла ее как кару и искупле­
ние. Трагическая молния блеснула уже раньше — в момент ареста,
когда героиня, одновременно и проиграв и прозрев, подвела всему
четкий итог: «Что, собственно, произошло? Сегодня фаворит низ­
лагает фаворитку, вчера было наоборот. Вот и все». А гром грянет
в сцене вынесения приговора — когда осужденная, глядя каждому
из судей в лицо, отвергнет всякую правомочность «фаворитского»
суда над нею. Да, она не лучше своих палачей, она тоже «пала»,
пожертвовав чистотой души ради власти,— но не им ее судить.
Именно здесь она обретает статус трагической героини, своеобраз­
ное жертвенное величие — и в соседстве с невольником любви и
чести Сен-Маром, как еще один символ индивидуальной судьбы,
раздавленной колесом истории, поднимается уже в надысторический, надвременной ряд.
Здесь уместно бросить взгляд на атмосферу, в которой созда­
вались эти произведения и эта концепция истории. Еще на памяти
Виньи и его поколения было то время, когда Наполеон перекраи­
вал карту Европы, одаряя своих — тоже, кстати, корсиканских! —
родичей специально для этого созданными новыми королевствами;
«законные» монархи Реставрации, устранив «узурпатора», начали
заново перекраивать карту по своему вкусу. Одним из символов
этого беззастенчивого пользования плодами власти, этого «дележа
добычи» (метафора другого французского поэта той поры, Огюста
Барбье), стал всесильный министр Талейран, удержавшийся на
поверхности при всех режимах, сменявшихся во Франции,— от
республики через империю и Реставрацию к Июльской монархии.
Безнравственность пронизала все сферы политической жизни. Её
формулой стал афоризм Фуше: «Это хуже, чем преступление,— это
ошибка: за преступления расплачиваются редко, за ошибки —
всегда».
22


ПРЕДИСЛОВИЕ

Европейские писатели с растерянностью и гневом взирали
на эту вакханалию политиканства. Одновременно с «Супругой
маршала д’Анкра» в соседней стране, в Германии, вышла драма
Граббе «Наполеон, или Сто дней», прямо направленная прежде
всего против режима Реставрации. Там Граббе вложил в уста сво­
его заглавного героя — в момент роковой для него битвы при Ва­
терлоо — такие слова: «Вон вражеские войска рвутся вперед с
торжествующими кличами, они думают, что сейчас будет уничто­
жена тирания и завоеван вечный мир, что они возвращают чело­
вечеству «золотой век». Глупцы! Вместо одного великого тирана,
как они изволят меня называть, они очень скоро получат кучу
мелких [...] вместо «золотого века» придет очень земной, половин­
чатый, мелочный, лживый; уже не будет слышно о великих битвах
и героях — зато что ни день будет слышно о дипломатических
ассамблеях и государственных визитах, о комедиантах, скрипачах
и оперных шлюхах». Исторические произведения Виньи надо про­
читывать на этом фоне, и тогда они тоже, при всей их внешней
«отдаленности», окажутся внутренне оппозиционными режиму Ре­
ставрации.
Помимо этого, нравственный аспект, неразрывно связанный
с данной проблематикой, если в чем-то и сужает, «романтизирует»
историческую концепцию Виньи (как уже отмечалось в связи с
«Сен-Маром»), в то же время придает ей глубину и остроту иного
рода. Прогресс в истории неприемлем для Виньи не сам по себе —
он неприемлем для него из-за цены, которую предлагают за него
такие «орудия» прогресса, как Ришелье. В знаменитой сцене мо­
литвы Ришелье в «Сен-Маре» кровавый первый министр как раз и
претендует на то, чтобы господь на своем суде отделял «Армана де
Ришелье» от «министра» (снова игра с ипостасями!): это министр
совершал злодеяния, о которых сожалел человек по имени Арман
де Ришелье. Сожалел, но иначе не мог. Виньи восстает против кар­
динальской двойной бухгалтерии. Он не согласен забывать ни об
одной человеческой судьбе, которую Ришелье принес в жертву
пусть даже и благой идее единой и сильной Франции.
23


ПРЕДИСЛОВИЕ

Позже Ж орж Санд, размышляя на сходную тему в романе
«Графиня Рудольштадт» (1844), обратится с такой речью к «за­
воевателям и властелинам»: «Напрасно порабощаете вы целые на­
роды своим сверкающим оружием: даже люди, наиболее ослеплен­
ные блеском вашей славы, все равно упрекнут вас в истреблении
одного-единственного человека, одной-единственной травинки,
хладнокровно загубленных вами. Муза истории* еще слепая, еще
неуверенная, готова допустить, что в прошлом бывали преступле­
ния необходимые и заслуживающие оправдания, но неподкупная
совесть человечества протестует против своих собственных ошибок
и порицает хотя бы те преступления, которые ничем не послужили
успеху великих начинаний».
Ж орж Санд, как видим, все-таки диалектична. «Неподкупная
совесть человечества» готова считаться у нее с «успехом великих
начинаний». Виньи более категоричен. Возведенный в абсолют
нравственный ригоризм запрещает ему трезво взвешивать исто­
рические заслуги абсолютизма как принципа централизованной
власти — позиция, конечно, по-романтически субъективная. Но
знаменательно, что аристократ Виньи, по инерции «наследственно­
сти» еще полагающий в это время, что дворянское происхождение
связывает его долгом верноподданничества, создает произведение,
объективно идущее вразрез с официальной монархической идеоло­
гией Реставрации. Здесь особое значение приобретает, в частности,
образ безвольного, неумелого и лживого Людовика XIII, такого же
венценосного предателя, как и король в «Трапписте». Виньи пред­
варил в данном случае те антимонархические настроения, которые
поднялись на исходе эпохи Реставрации и не в последнюю очередь
определили проблематику французской исторической прозы и
драматургии.
Для выяснения окончательного отношения Виньи к идее
исторического прогресса чрезвычайно важно также осознать, что в
своем протесте против безнравственного политиканства он, прео­
долевая романтически-обреченное одиночество, апеллирует к зна­
менательному союзнику. Есть в «Сен-Маре» чрезвычайно сильная,
24


ПРЕДИСЛОВИЕ

«ударная» сцена: в момент своего триумфа над противниками
Ришелье направляет взоры поверх раболепно склоненных голов
придворных на темнеющие на площади массы народа и ждет, ж а­
ждет, как последней санкции, приветственного гула оттуда. Но
санкции не дается, народ безмолвствует. Еще Мирабо в свое время
сказал: «Молчание народа — урок королю». Так и у Виньи — по­
следнее слово в истории еще не произнесено. Победы королей,
министров, фаворитов — не победы народа; эта мысль проходит и
сквозь всю драму «Супруга маршала д’Анкра» — в линии слесаря
Пикара и его ополчения — и завершается- удивительной сценой,
состоящей всего из одной двухсловной реплики: после всех бурных
перипетий дворцового переворота на улице остаются, как гласит
ремарка, «Пикар, народ», и Пикар спрашивает: «А мы?»
Представление о народе как о высшем судии, ждущем своего
часа, подспудно присутствует и в «Стелло» (в образе канонира
Блеро), и в военных повестях цикла «Неволя и величие солдата»,
и в поздней поэме «Ванда», отдающей дань благоговейного уваже­
ния мужеству декабристов и их героических жен. Это представле­
ние для Виньи принципиально. Есть в нем подчас и черты романти­
ческого образа «патриархального», «здорового», «крестьянского»
народа, противопоставляемого городской «черни» («Сен-Мар»).
Но уже в «Супруге маршала д’Анкра» противопоставление знаме­
нательным образом расширяется в притче Пикара о винном бочон­
ке: в нем есть осадок внизу («чернь»), есть пена наверху (аристо­
кратия), но в середине — «доброе вино», оно и есть народ. Именно
с ним и связывается представление Виньи о прогрессе в истории.
«Человек проходит, но народ возрождается»,— говорит Корнель в
«Сен-Маре». «Во многих своих страницах, и, может быть, не самых
худших, история — это роман, автором которого является на­
род» — это говорит сам Виньи в предисловии 1829 года к «СенМару». Подобные настроения были стимулированы событиями
Июльской революции, во время которых Виньи окончательно рас­
прощался со своими прежними иллюзиями относительно долга
служения королю; сразу вскоре после революции он записал в
25


ПРЕДИСЛОВИЕ

дневнике: «Народ доказал, что не согласен терпеть дольше гнет
духовенства и аристократии. Горе тому, кто не поймет его воли!»
Сквозной, сюжетный характер народной линии в «Супруге марша­
ла д’Анкра» — еще одно свидетельство эволюции взглядов писа­
теля. В это же время расширяется и само классовое представление
Виньи о народе: в поле его зрения входит и рабочий класс, угнетен­
ный городской люд (драма «Чаттертон»).
События Июльской революции 1830 года безусловно обозна­
чили важный рубеж в творчестве Виньи, как и в истории всей фран­
цузской литературы, и в частности романтической ее ветви.
Июльская революция наглядно доказала анахронизм реста­
врационной социально-политической системы. Закономерность
буржуазного развития Франции, открывшегося революцией 1789
года, также получила окончательное подтверждение. Но буржуаз­
ный строй предстал не только как очередная ступень социального
прогресса, но и как система новых и не менее острых обществен­
ных противоречий. Раздвоился сам лозунг демократии: самоотвер­
женный героизм народных масс во время революции, так впечат­
ливший французских писателей — Стендаля, Гюго, Виньи,— посе­
ял было иллюзии о всенародном характере буржуазной демокра­
тии; но последовавшие вскоре рабочие восстания уже не оставили
сомнений относительно того, что демократия для буржуа еще не
есть демократия для трудового народа. Больше того: воцарилась и
стабилизировалась именно первая «демократия», и наиболее ради­
кальные максималисты романтизма — а максималистом был и
Виньи — расценили это как окончательное крушение альтруисти­
ческого романтического мессианства.
Тут важно иметь в виду коренные особенности романтиче­
ского сознания. Романтизм как мироощущение — в его последо­
вательном выражении — предполагает прежде всего идею проти­
востояния личности объективному миру и социуму, предельно обо­
стренную осмыслением новых, буржуазных форм общественного
бытия. Личность мыслится при этом как последнее прибежище
26


ПРЕДИСЛОВИЕ

духовности и — в данном своем качестве — как единственный
возможный гарант и источник преобразования мира. Понятно,
что такая концепция личности тяготеет как к абсолютной истине к
идеалу личности гениальной и знаком гениальности становится
прежде всего творческий, поэтический дар, делающий индивида
потенциально всемогущим, по сути аналогом и истинным намест­
ником творца на земле.
Европейский романтизм не случайно оформился в эпоху, от­
крывающуюся буржуазной революцией 1789 года. То, что это была
революция, окрылило романтизм; то, что это была буржуазная ре­
волюция, его довольно скоро и насторожило. В бунте романтиче­
ской личности против «внешней реальности и вообще мирского»
(Гегель) изначально заложено — нередко чисто интуитивное —
ощущение угрозы, исходящей от вполне конкретных тенденций
буржуазного общественного развития. В этом смысле возвышенная
романтическая апология индивидуальности и духовности, какие бы
частные формы она ни принимала, в конечном счете всегда ко­
ренится в своего рода антибуржуазной утопии.
Но буржуазность при этом толкуется последовательными
романтиками не только и не столько в классовом, сколько в обобщенно-духовном аспекте: как некая всеобщая усредненность, нивелированность, как бездуховная круговая порука, продиктованная
чисто материальным, «практическим» интересом.
Естественно, что, чем более современная реальность прини­
мала буржуазное обличье, тем ощутимее обострялся у Виньи и
многих писателей его поколения последовательно-романтический
комплекс антибуржуазности как бунта против посредственности и
бездуховности, тем настойчивее становилось стремление противо­
поставить человека духа, человека искусства процессу стабилиза­
ции буржуазных отношений. Июльская революция, легитимиро­
вавшая этот процесс, довершила оформление упомянутого ком­
плекса.
На этой линии станет потом оформляться во французской
поэзии концепция «искусства для искусства», требование суверен­
27


ПРЕДИСЛОВИЕ

ности и самодостаточности искусства, его полной независимости от
каких бы то ни было социальных задач. Виньи такой логике сле­
довать не хочет. Он сначала должен в полной мере осмыслить для
себя саму проблему места художника в обществе. Она и стано­
вится одной из главных тем его творчества на новом этапе. Преж­
ний «объективный» Виньи уступает место обнаженно субъектив­
ному — речь пошла о собственном и кровном.
Виньи честно пытается взвесить те возможности, которые
открывает для искусства Июльская революция, и не просто для
искусства, но и для его социально-преобразовательной роли. Он
сближается на какое-то время с сен-симонистами, стремясь бес­
пристрастно оценить их доктрины, и знакомство с ними, как мы
увидим, не остается для него без последствий, реальность устано­
вившейся буржуазной монархии наполняет его все большим отвра­
щением, призрак засилья буржуазной посредственности все гроз­
нее обрисовывается перед его — не будем забывать — романти­
ческим взором.
Наиболее ярким и искренним выражением этой противоре­
чивости, глубокой внутренней растерянности стала поэма «Париж»
(1831) — своеобразный поэтический итог размышлений над собы­
тиями Июльской революции. Первоначальная конкретность суж­
дений Виньи о роли народа, о роялизме как «политическом пред­
рассудке» — суждений, высказанных непосредственно в револю­
ционные дни,— уступает место символически-обобщенному образу
расколовшегося, бурлящего мира, хаоса, в котором ничто еще не
ясно, все в брожении, взаимоотрицании. Виньи не решается при­
нять ни одну из идеологических систем, породивших революцию и
рождаемых ею, и сама надежда на прогрессивное движение исто­
рии, на возможное обновление человечества воплощается теперь
также в абстрактно-символическом образе «вездесущих сала­
мандр» — превращений и возрождений в огненном котле.
Виньи изображает здесь революционный Париж, но одно­
временно это и картина смятенной души самого поэта, его первая
исповедь. И патетическая увертюра к непосредственной поста­
28


ПРЕДИСЛОВИЕ

новке темы «поэт и общество» в эпическом произведении, которое
Виньи создаст вслед за «Парижем»,— в «Стелло» (1832). Эту книгу
Сент-Бёв в свое время верно охарактеризовал как последствие
«социальной лихорадки», охватившей Виньи в 1830 году (и, доба­
вим мы, адекватно выразившейся в экстатических видениях поэмы
«Париж»). В XX веке Фернан Бальденсперже, один из ревностных
приверженцев и исследователей творчества писателя, конкретизи­
ровал ситуацию более четко: «Утверждение буржуазии у кормила
власти усилило в нем отчаяние, ощущение полной бесприютно­
сти — пробил час рождения «Стелло»1. И действительно, в самом
начале книги ее заглавный герой с горечью говорит о незыблемости
«бога Собственности» и о тщетных попытках Способности поко­
лебать его власть. Виньи прибегает здесь к сен-симоновсгой тер­
минологии, и уместно напомнить, что Сен-Симон в 1825 году вклю­
чил в свое сочинение «Об общественной организации» главу под
названием «Доказательство способности французских пролетари­
ев хорошо управлять собственностью».
Результаты Июльской революции не оправдали надежд СенСимона, ничто не изменилось. Собственность по-прежнему подав­
ляет Способность — на этой точке начинает Виньи. Но романтика
Виньи волнует в первую очередь, конечно, не судьба пролетария
(хотя он и о ней помнит и размышляет — в дневниках, в «Чаттертоне»), а судьба поэта. Впрочем, он и тут немалым обязан СенСимону — из его учения он берет идею значительности и полезно­
сти людей искусства в «общественной организации»; более того —
в истории Жильбера и Чаттертона поэты предстают у Виньи в са­
мом точном смысле слова как пролетарии умственного труда, не­
справедливо гонимые и травимые собственническим обществом.
Но в то же время Виньи чисто по-романтически абсолюти­
зирует проблему. Когда Стелло в приступе уже почти безумного
отчаяния («лихорадка» фиксируется и здесь, болезнь — «синие
1 См.: V ig n y A. Oeuvres complètes. Notes et éclairissements de F. Baldensperger, vol. 9. P., 1935, p. 142.

29


ПРЕДИСЛОВИЕ

дьяволы», белая горячка — предстает и в переносном и буквальном
смысле) взвешивает для себя возможность заняться политикой,
чтобы избавиться от мучащего его одиночества, Черный доктор
страстно и едко высмеивает его — неприязнь к политике у Виньи
сохранилась в полной мере, если не еще больше ожесточилась.
Доктор прежде всего именно от этого «безумства» и лечит Стелло.
В качестве своего рода «шоковой терапии» он предлагает ему исто­
рии трех поэтов, погубленных обществом. Взятый сам по себе, каж­
дый из трех эпизодов воспринимается как тяжкий обвинительный
приговор конкретной социальной системе: феодально-абсолютист­
ской монархии (эпизод с Ж ильбером), буржуазной «представи­
тельной монархии» (эпизод с Чаттертоном), системе якобинского
террора, понимаемой автором тоже как буржуазная (эпизод с
Андре Ш енье). Но в сумме, в системе эти эпизоды создают картину
«вечного остракизма», принципиальной бесприютности художника
в любом социуме. Поэта, говорит Черный доктор, всесильная по­
средственность отвергала всегда — из зависти, из убеждения в его
бесполезности, из боязни утратить свое всесилие. Трактовка про­
блемы приобретает явственные черты характерной для ортодок­
сального романтизма концепции непреодолимого двоемирия.
И в самой форме своей книги Виньи ближе всего подхо­
дит к такому романтизму. Он называет «Стелло» романом, однако
даже этот сам по себе весьма свободный жанр получает у Виньи
расширительно-вольное воплощение. Со сквозными героями —
Стелло и Доктором — не связано никакого сюжета; во всяком слу­
чае, их дискуссия — сюжет трактата, а не романа. Каждый из
трех собственно сюжетных эпизодов сам по себе совершенно само­
стоятелен; они объединены лишь общей идеей и представляют со­
бой ее вариации — здесь проступает принцип скорее не собствен­
но литературный, а музыкальный, столь популярный в романтиче­
ской прозе. С этой прозой роман Виньи роднит и пронизывающая
его стихия лиризма, и иронические обертоны общей трагической
темы, напоминающие гофмановские произведения о художниках.
Но если обращение к образу художника расковало романти­
30


ПРЕДИСЛОВИЕ

ческие потенции таланта Виньи, то дисциплинированная натура
писателя, его формотворческая воля все равно постаралась внести
максимум организации в кажущийся хаос: не случайна форма
триптиха (которая повторится потом в «Неволе и величии сол­
дата»), не случайно четкое (строго по главам) размежевание
двух планов — переживаемого Стелло состояния и рассказывае­
мых Доктором историй. Виньи стремится заковать в возможно
строгую форму самый романтический, самый «текучий» мате­
риал — тему поэта, его вечного страдания, его безумия, наконец.
Современники встретили роман Виньи с противоречивыми
чувствами. Одних озадачила именно странная форма романа, дру­
гие обвинили его в неправдоподобном преувеличении поэтических
несчастий и напомнили ему о высоких гонорарах Скриба (как буд­
то Жильбер или Чаттертон — подвижники искусства, какими их
изобразил Виньи,— согласились бы даже даром на легкий успех
Скриба). Сен-симонисты осудили писателя за категоричность
высказываний о Робеспьере и Сен-Жюсте, за то, что Виньи не
сохранил необходимых пропорций в изображении их заслуг и заб­
луждений. Виньи в самом деле не учитывает их заслуг; он остается
здесь тем же романтическим максималистом, каким он был в слу­
чае с Ришелье. Но справедливости ради надо отметить, что он
ограничивает временные рамки эпизода с Шенье самыми послед­
ними днями диктатуры Робеспьера и протестует прежде всего
против казней, совершающихся уже в порядке механической оче­
редности, без разбора, без всякой государственной надобности.
Он изображает ситуацию, которую позже, в 1889 году, Энгельс
охарактеризует следующим образом: «Что касается террора, то он
был по существу военной мерой до тех пор, пока вообще имел
смысл... К концу 1793 года границы были уже почти обеспечены,
1794 год начался благоприятно, французские армии повсюду дейст­
вовали успешно. Коммуна с ее крайним направлением стала из­
лишней; ее пропаганда революции сделалась помехой для Робес­
пьера, как и для Дантона, которые оба — каждый по-своему —
хотели мира. В этом конфликте трех направлений победил Робес­
31


ПРЕДИСЛОВИЕ

пьер, но с тех пор террор сделался для него средством самосохра­
нения и тем самым стал абсурдом»1. У Виньи изображена именно
эта «абсурдность»: топор гильотины висит над головами беремен­
ной женщины и юной девушки, почти ребенка, и падает на голову
поэта. Против этого и протестует Виньи, как протестовал в своей
элегии «Андре Шенье» и Пушкин, навлекший на себя в 1826 году
гнев с другой стороны — со стороны царской цензуры, принявшей
пушкинские инвективы в адрес «палачей» Андре Шенье за прямое
обличение палачей декабристов.
Решая проблему «поэт и общество», Виньи, как мы видели,
склонен абсолютизировать извечное одиночество и обреченность
поэта (Черный доктор неспроста напоминает Стелло о том, что еще
Платон предлагал изгонять поэтов из государства). Поэзия объ­
является несовместимой с реальностью социального бытия чело­
века, тем более — буржуазного бытия. Но если некоторые другие
романтики — например, Теофиль Готье,— отворачиваясь от обще­
ственной практики как необратимо буржуазной, приходят в это
время (по крайней мере в теории) к отрицанию всякой социаль­
ной задачи искусства, то позиция Виньи в основе своей принци­
пиально иная. Он чрезвычайно трагично переживает эту дилемму и
как истый романтик склонен в самом деле считать пропасть между
поэтом и обществом непреодолимой; но он не может, не хочет ис­
кать легкого утешения в идее самодостаточности искусства. И, ви­
димо, не в последнюю очередь для того, чтобы уточнить, четче
выразить свою позицию, он через три года возвращается к этой
теме и снова берет судьбу Чаттертона, облекая на этот раз сюжет в
драматургическую форму. Так возникла драма «Чаттертон»
(1835) — одно из наиболее прославленных его произведений.
Драма поразила современников не только пронзительной
искренностью чувства, но и новизной формы: Виньи практически
отказывается от всякой интриги, от хитросплетений сюжета, от
столкновения бурных страстей — в драме как будто царит одна
1 М а р к с К., Энгел ьс Ф. Соч., изд. 2-е, т. 37, с. 127.

32


ПРЕДИСЛОВИЕ

мелодия и она непритязательно проста и чиста. Виньи этим гордил­
ся: «Если б было возможно придумать сюжет еще более простой,
чем в моей пьесе, я предпочел бы его»,— написал он в предисловии
к «Чаттертону» и пояснил, что для изображения раненой души
только и возможна форма простая и строгая. После успешной пре­
мьеры драмы он в письме к другу выражал свою радость по поводу
того, что публика оценила в «Чаттертоне» «сугубо нравственную
перипетию», «сюжет лирический и философский». Виньи называет
свою пьесу «драмой мысли» — явно в противовес «драме дейст­
вия»; и в самом деле, драма эта, столь глубоко романтическая по
тону, стилю и сути, в то же время бесконечно далека от канона
бурной, остросюжетной, «неистовой» романтической драмы.
Возвращаясь к истории Чаттертона, Виньи по сравнению со
«Стелло» знаменательным образом перемещает и уточняет акцен­
ты. Речь уже идет не только и не столько об извечной, «родовой»
обреченности поэта, а об обреченности его именно в буржуазном,
даже точнее — капиталистическом обществе. Вводя в драму сцену
с рабочими, Виньи двояким образом конкретизирует проблему: эта
сцена не просто деталь, уточняющая чисто социальную топогра­
фию пьесы: рабочие — для которых бездушный и жестокий Белл,
как и для Чаттертона, тоже хозяин,— становятся собратьями
Чаттертона по судьбе, и тот еще определеннее приближается к ста­
тусу пролетария. Как и они, он бесправен в бездушной системе
капиталистической практики.
Но самое поразительное, пожалуй, здесь в другом уточнении
статуса поэта. Уже в «Стелло» Виньи защищал, строго говоря, не
абсолютную свободу «чистого искусства», а прежде всего элемен­
тарное право поэта на существование (Эмиль Ловриер прекрасно
охарактеризовал «Стелло» как «декларацию прав поэта»). И уже
там было ясно, что поэт у Виньи — отнюдь не апостол «искусства
для искусства»: он не упивается красотою художественных форм,
а ищет откровения нравственных истин; не играет, а страдает.
В «Чаттертоне» и эта проблематика получает более углубленное
толкование.
2

№ 467

33


ПРЕДИСЛОВИЕ

Напомним, что романтизм в его последовательном выраже­
нии весьма склонен был настаивать на «неутилитарности» искусст­
ва — в противовес буржуазному практицизму, принципу «пользы».
Классическую формулу такого мироощущения мы находим у наше­
го Баратынского — в его знаменитом стихотворении «Последний
поэт», вышедщем в один год с «Чаттертоном»:
«Век шествует путем своим железным,
В сердцах корысть, и общая мечта
Час от часу насущным и полезным
Отчетливей, бесстыдней занята.
Исчезнули при свете просвещенья
Поэзии ребяческие сны,
И не о ней хлопочут поколенья,
Промышленным заботам преданы».
Противопоставление «Чаттертон — Белл и Бекфорд» в драме
Виньи как будто бы иллюстрирует эту формулу русского роман­
тика. Но мысль Виньи не останавливается на констатации непри­
миримости поэзии и «пользы». Ведь его Чаттертон отнюдь не доби­
вается легкой свободы вне общества; напротив, он отстаивает свое
законное право на существование в рамках этого общества — и
настаивает именно на полезности своего труда. Конечно, полез­
ность эта особого рода. В знаменитой притче Чаттертона, сравни­
вающей его страну, Англию, с кораблем, где каждый член эки­
пажа, сверху донизу, несет свою вахту, поэту отводится роль от­
нюдь не праздного пассажира, как склонен полагать Бекфорд:
поэт, говорит Чаттертон после «выжидательного молчания», при­
зван «читать по звездам путь, указуемый нам перстом господним»
(мысль, мелькающая и в цитированном стихотворении Баратын­
ского — там поэт причастен «отрадным откровеньям сострадаю­
щих небес»). Виньи и в предисловии к «Чаттертону» с нажимом
высказывает свое убеждение в том, что поэты — гордость нации.
Так что его интересует не только «онтологический», а и социаль­
ный статус поэта; поэзия для него служение, а не богослужение,
34


ПРЕДИСЛОВИЕ

как для многих ортодоксальных романтиков. Здесь снова явствен­
но слышны отзвуки сен-симоновских идей — с тем отличием, одна­
ко, что Виньи не склонен обольщаться насчет промышленников.
В утопической системе Сен-Симона и художники и промышленни­
ки дружно трудятся рука об руку на благо общества. Виньи тут поромантически более категоричен, но в принципе и более трезв.
«Я хотел показать,— говорит он,— духовность, задыхающуюся в
материалистическом обществе, в таком обществе, где жадный де­
лец эксплуатирует разум и труд. Чаттертон — символ поэта, Белл
и Бекфорд олицетворяют собой буржуазию, которая ценит только
промышленную деятельность и деньги».
Эта несоединимость двух представлений о пользе и образует
собственно драматическое напряжение в «Чаттертоне». Герой
Виньи не отрицает мир заведомо, как многие романтические
герои. Когда он восклицает: «Прав весь мир, кроме поэтов»,— это
не просто очередной прилив отчаяния. Чаттертон искренне стре­
мится понять мир, увидеть в мироустройстве разумные начала и
апеллировать к ним. Он даже честно пытался найти своим способ­
ностям другое применение — но, увы, ни к чему другому оказался
непригодным. Значит, надо приносить ту пользу, какая в его силах.
Англия должна понять. Зачем ей от него отказываться, какая
ей польза от его безделья? Он ищет логики. И когда Толбот спра­
шивает его, отчего он обратился за помощью к Бекфорду, а не к
нему, его приятелю и человеку состоятельному, он отвечает
обезоруживающе четким силлогизмом: «На мой взгляд, лордмэр — это правительство, а правительство — это Англия, милорд;
я надеюсь на Англию».
Но трагизм ситуации Чаттертона, по Виньи, в том, что его
разумность и разумность буржуазного миропорядка — две несоприкасающиеся системы, два разных языка. Даже когда этот мир
хочет сделать ему добро, он не умеет этого сделать. Толбот искрен­
не предлагает ему меценатство, Бекфорд в меру своего разуме­
ния — и вовсе не из издевки! — предлагает ему возможность зара­
ботка; они просто не понимают, чего он хочет. И все его попытки
2*

35


ПРЕДИСЛОВИЕ

разъяснить это тоже тщетны — они наталкиваются даже не обя­
зательно на враждебность, а на глухую стену непонимания. Вот
собственный сюжет этой драмы, вот ее конфликт, вот его пери­
петии.
Романтики представляли в своем творчестве самые разные
варианты двоемирия, несовместимости «наличного мира» и поэта,
и идея «разных языков» у них, конечно, подразумевалась; но Виньи,
пожалуй, единственный, кто нашел именно для этой идеи чисто
сюжетное, драматически-композиционное воплощение.
Герой Виньи оказывается, таким образом, в плену неразре­
шимых противоречий. Он рвется к людям — и вынужден снова и
снова констатировать, что они ему чужие и он им чужой. Чаттер­
тон разрубает этот гордиев узел тем, что уничтожает себя. Но
пропасть остается — и Виньи она мучит. Он не хочет считать само­
уничтожение единственным выходом. Он ищет некой всеобнимающей идеи, которая соединила бы края пропасти, перебросила меж
ними мост. Одна такая идея — сострадание.
Сострадание — ключевое понятие этики Виньи, и оно так
украшает и смягчает внешний облик скептического и строгого
поэта-аристократа и поэта-воина. Оно осеняло самые первые по­
этические шаги Виньи. Элоа, героиня одноименной ранней поэмы,
«сестра ангелов», рожденная из слезы творца, проникается
состраданием к Люциферу и спускается к нему с небес. Братья
ее предупреждают: в каждом его слове сокрыта смерть, он сжигает
все своим взором, иссушает все своим прикосновением, он не чув­
ствует ни зла, ни добра и не ощущает даже радости от своих зло­
действ. Но она отвечает: значит, тем более он несчастен. Любовь
Люцифера смертельна для Элоа, но сострадание не знает ни стра­
ха, ни раскаяния.
В ноябре 1830 года Виньи в дневнике снова вспомнит об
этой своей героине, и идея «Элоа» соприкоснется с сен-симонистской идеей: «Я продолжу «Элоа» вот как: она обречена на то, чтобы
поочередно оживлять бездыханные тела античного раба, средневе­
36


ПРЕДИСЛОВИЕ

кового крепостного, современного наемного рабочего; и всякий раз
в миг избавления она не может насладиться счастьем и умирает,
чтобы вновь вернуться в объятия вечного страдальца. Наконец
она становится моей душой — и страдает».
Эта страдающая и сострадающая душа раскроется в «Стел­
ло» и передастся героям Виньи — поэтам. Они любят людей вопре­
ки всему, вопреки тому, что эта любовь безответна. О любви к лю­
дям говорят и умирающий Жильбер, и умирающий Чаттертон, и
страждущий Стелло. Последний на вопрос Черного доктора, счи­
тает ли он себя поэтом, отвечает утвердительно и в числе первей­
ших признаков поэта называет сострадание к людям. И сам Чер­
ный Доктор, этот, казалось бы, закоренелый скептик, в качестве
одного из рецептов прописывает Стелло завет «любить не идею,
как бы прекрасна она ни была, а какое-нибудь создание гос­
подне»...
Неудивительно поэтому, что после «Стелло», после бездн от­
чаяния, разверзшихся перед ним, Виньи от образов поэтов, от этих
болевых точек своей души, переходит к образам «обыкновенных»
людей — тоже достойных сострадания.
Пьеса «Отделалась испугом» (1833) — комедия и едва ли не
единственное «несерьезное» произведение Виньи. Но как комедия
она серьезна. В основе ее тоже лежит «сугубо нравственная пери­
петия». Виньи берет слегка фривольный анекдот из сферы супру­
жеской жизни французской аристократии XVIII века (действие
комедии происходит в 1778 году), сохраняя «нравственный коло­
рит» эпохи, но и деликатно перенося в пьесу дух своего времени —
и свой принцип сострадания. Первый выражается в том, что за
историей необычного «воздаяния» за супружескую измену прогля­
дывается «феминистская» проблематика современности (тоже
отзвук сен-симонизма). Виньи отнюдь не ратует за «свободу
чувств», но он показывает, что аристократический брак по расчету,
без сердечной склонности не вправе претендовать на прочность и
«святость», тем более если при обоюдном равнодушии и обоюдной
неверности общественное осуждение карает только одну сторону, а
37


ПРЕДИСЛОВИЕ

именно женщину. Герцог, герой пьесы, достаточно благороден и
умен, чтобы это понять; попутно он спасает, конечно, и «честь
имени», но весь его диалог с «провинившейся» супругой дышит
человечностью, тем состраданием, которое лежит в основе всей
этики Виньи.
Писатель и тут разрушает каноны: витающий над пьесой при­
зрак убийства как возмездия рассеивается, словно в пику «неисто­
вой» драматургии; но обманываются и расчеты тех, кто ожидал, как
в комедиях рококо и их наследницах, специфических пикантно­
стей «адюльтерной» интриги: из пьесы устранены и любовник и
любовница — классические амплуа. Все опять подчинено чистоте
главной линии. Виньи с поразительным тактом и легкостью идет
по самой кромке «скользкого» сюжета, нигде не оступившись, не
погрешив ни против самой придирчивой морали, ни против вкуса.
И он здесь тоже, между прочим, выступает пролагателем
путей. Его комедия, конечно же, предваряет знаменитые «пьесыпословицы» Мюссе. «С любовыо не шутят» — назовет годом поз­
же Мюссе одну из первых этих пьес; Виньи мог бы сказать — не
шутят и с браком. Самой идеей вынесения в заголовок посдовицы
Виньи дает модель. Для Мюссе вера в немудрящую простоту
пословицы, «общего места» — принципиальна: возвышенно-фило­
софическим, «идеальным» построениям своих собратьев-романтиков он противопоставлял скромную истину «банальностей» и един­
ственно на ней считал возможным основать человеческое сущест­
вование. Вот так и Виньи мораль понимания, терпимости и состра­
дания противополагает всякому «неистовству».
Когда же он характеризует атмосферу этой пьесы следую­
щим образом: «Здесь брак, один на один с самим собой, себя
обсуждает и себя разглядывает со всех сторон, во всех своих уз­
лах — и не без печали», то это уже не только предвосхищает театр
Мюссе, но и звучит прямо-таки предвестием гораздо более позд­
них драматургических концепций.
Другая, наряду с состраданием, нравственная опора Виньи—
это уже упоминавшаяся позиция стоицизма, «молчания», «нейтра­
38


ПРЕДИСЛОВИЕ

литета», но нейтралитета «вооруженного», всегда сохраняющего
готовность встать на защиту истины и гуманности.
Если символом обыкновенной человечности, слабости, за­
служивающей понимания и сострадания, Виньи избрал легкомыс­
ленную молодую светскую женщину, то символом стоического му­
жества он избирает солдата. Он пишет «Неволю и величие солда­
та» — новый роман-триптих. В центре его — образ именно просто­
го безвестного воина, для которого выполнение его прямого долга
службы постоянно вступает в резкое противоречие с долгом гу­
манности.
Виньи оживляет в своем воображении не только собственные
годы воинской службы (для него-то конфликт, к его счастью, ни­
когда не вставал так прямо и остро), но и более широкую историю
французской армии минувших десятилетий — от времен Директо­
рии до событий Июльской революции. За парадно-официальными
версиями этой истории, за лозунгами защиты отечества и законно­
сти он видит их оборотную сторону: имперски-захватнический ха­
рактер войн Наполеона1, подавление национально-освободитель­
ных движений, расправы с собственными согражданами во время
народных восстаний. В этих кровавых играх, по мысли Виньи,
проигрывает всегда солдат, ибо каждое убийство, совершенное им
по приказу, оставляет рану в его собственном сердце. Виньи про­
тестует против заповеди «пассивного повиновения», обрекающей
солдат на роль гладиаторов: они должны проявлять героизм,
самоотверженность и жестокость ради чуждых им интересов, и
даже слава, которую они, возможно, пожинают при этом, преходя­
ща, ибо с очередной сменой власти недавние подвиги трактуются
как преступления. Виньи изображает солдата как мученика чести,
сохраняющего нетронутым убеждение в первичности гуманного
долга вопреки жестокой линии внешней своей судьбы.
1 Следует ос об о отметить ту резкость, с которой Виньи разоблачает культ
Наполеона, в отличие от многих романтиков (Гюго, Гейне), в период
Реставрации восхищавшихся Наполеоном как сильной личностью и д аж е
как символом революционных свобод.

39


ПРЕДИСЛОВИЕ

Уже само обращение к этой теме и ее подчас обнаженно
публицистическая трактовка тоже были новшеством во француз­
ской романтической литературе. Один из виднейших представи­
телей романтизма создает здесь произведение, претендующее не
только на беллетристичность, но и на ранг военного — точнее гово­
ря, военно-этического — трактата. Но в общий контекст творчест­
ва Виньи эта книга тем не менее вписывается органически. Геройсолдат Виньи именно в своем качестве «парии» общества встает в
один ряд с его героем-поэтом. И даже с изнеженной аристократ­
кой из комедии «Отделалась испугом» — бесконечно, казалось бы,
от него далекой! — он соприкасается какими-то линиями своего
удела: она, легкомысленная и слабая, ведь тоже в конечном счете
жертва, жертва легкомыслия более принципиального, обществен­
ного; ее сердце, ее человеческая самость так же не принимались в
расчет при заключении сословного брака-сделки, как исключается
из расчета сердце солдата при всех диспозициях его суровой судь­
бы. Так этика стоицизма неразрывно соединяется с этикой состра­
дания.
В «Стелло» Виньи по видимости погрузился в исконно роман­
тическую — художническую — проблематику. Но он не замедлил
сразу же и расширить бытийный статус своего героя: не только
поэт, а еще и солдат, и обыкновенная, ничем не примечательная
женщина. Все это — ипостаси Человека.
Но в случае с «Неволей и величием солдата» важно еще отме­
тить принципиальный сдвиг к демократичности концепции челове­
ка, утверждаемой Виньи. Прежние его герои так или иначе возвы­
шались над фоном, были личностями в том или ином отношении
исключительными, и даже героиня его комедии приподнята над
«простыми» людьми хотя бы уже тем, что она все-таки герцогиня.
Народ, как мы видели, постоянно присутствовал в художественном
мире Виньи; но он в основном тоже был «молчаливым» фоном,
хотя его роль и важна именно как роль высшей моральной ин­
станции. В «Неволе и величии солдата» Виньи демонстративно
возвышает простого человека до ранга героя: «Должно быть, и
40


ПР Е Д И С Л О В И Е
—i ^ —

—

—

м

—

— —

i l —

I

ж

—

—

■ I I 1Ч11 « 1111и —

1ии1и т а

вправду на свете нет ничего выше самопожертвования — недаром
так много прекрасного заложено в людях незаметных, которые
подчас не имеют и представления о собственных достоинствах и не
задумываются о тайном смысле своего существования».
«Неволей и величием солдата» Виньи завершил круг, харак­
терный для романтического сознания вообще: от «воспарения», от
идеи избранничества и мессианства — к идее земного, человече­
ского сострадания; от выдающейся, исключительной личности —
к «людям незаметным».
Но трагедия Виньи, как и трагедия всего романтизма, за­
ключалась в том, что в условиях буржуазного «железного века»
реально не оправдывалась ни одна из противоположных романти­
ческих ставок. Поскольку они, эти ставки, были максимальны,
поскольку романтическая утопия, романтический идеал достойно­
го бытия жаждали осуществления «здесь и сейчас», всякое столк­
новение с реальностью, весьма далекой от идеала, обескураживало
романтизм. Мы ведь помним, что Виньи не соглашался взвешивать
«за» и «против» — для него любое единичное отступление от иде­
альной нормы наносило ей роковую рану, непоправимый урон.
В этой ситуации, когда завершился круг и в конце его герой
Виньи — будь то поэт или солдат, гений или незаметный чело­
век — снова оказался «парией», жертвой перед лицом холодного
и жестокого буржуазного монолита, как прежде он был отвер­
женцем перед лицом безучастного творца,— в этой ситуации что
оставалось делать романтическому сознанию? Согласиться на
посильное, достижимое в возможных пределах? Тогда оно переста­
ло бы быть романтическим — это Виньи не было дано. Повто­
ряться, возобновлять прежний круг снова и снова? Этого Виньи
не хотел. Умолкнуть в гордом стоическом одиночестве? Это он
давно для себя взвешивал.
Виньи переживает художническую трагедию. Здраво посмот­
реть — так ли уж трагична в этот момент его собственная «жи­
тейская» судьба? Он не нищий Жильбер, не затравленный Чат41


ПРЕДИСЛОВИЕ

тертон, он вполне обеспечен материально и даже не обделен
признанием, имя его уже окружено славой если и не шумной, то
все-таки достаточно прочной. Современная ему критика второй
половины 30-х годов — эпохи трезвеющей, склоняющейся к реа­
лизму — его уже не понимает и напоминает ему не только о гоно­
рарах Скриба, но и о славе Гюго, Мюссе, его собственной, наконец.
Они с критикой говорят уже на разных языках.
Виньи может сослаться на неодолимое презрение к буржуаз­
ному веку — «веку подлости», по формуле Готье,— но в душе-то
он понимает, что не в одном только веке дело. А что, если и в самом
деле «прав весь мир, кроме поэтов», особенно романтических? Что,
если они своей непременной жаждой сразу всего, своей собствен­
ной бескомпромиссностью, своим максимализмом обрекают себя
на трагедию? Уже в лихорадочных видениях Стелло мелькало
это подозрение — когда он умолял доктора рассказать ему для
успокоения «какую-нибудь мирную безобидную историю, от кото­
рой ни жарко, ни холодно»; романтическая душа устала от вечного
колебания между полюсами, от этого напряжения на разрыв!
И вот, на пороге кризиса, Виньи обращается к этой идее. Он
начинает воплощать вынашивавшийся им уже со времен «Стелло»
замысел романа о Юлиане Отступнике — о человеке, сменившем
символ веры после жестокого разочарования в прежней религии
(этот небольшой роман под названием «Дафна» был опубликован
из наследия Виньи лишь в 1912 году).
«Дафна» задумана была как продолжение «Стелло», и здесь
в полной мере сохраняется горький исторический пессимизм «кон­
сультаций Черного доктора». Предвосхищая концепцию и саму
философско-психологическую настроенность «Искушения святого
Антония» Флобера, Виньи показывает беспочвенность всех утопи­
ческих систем преобразования мира — от раннехристианских ре­
лигиозных учений до современного сен-симонизма. Всякое месси­
анское воодушевление неизбежно разбивается о непонимание сле­
пой толпы, неизбежно настает момент, когда пророков побивают
камнями и заповеди их предают огню, и на обломках очередной
42


ПРЕДИСЛОВИЕ

утопии неизменно выживают и наживаются одни лишь бессмерт­
ные поклонники золотого тельца.
Но трагедия Юлиана не только в том, что он повсюду
наталкивается на неразумие тех, чье счастье пытается устроить,—
она еще и в резком несоответствии его возвышенных идеальных
построений реальной логике земного хода вещей; оказывается,
что альтруистические намерения, прежде чем потерпеть сокруши­
тельное поражение извне, уже обречены заранее изнутри самим
своим максимализмом.
«Чудесное очарование религиозных порывов,— говорит в ро­
мане Либаний, учитель Юлиана,— прекрасное средство для возвы­
шения заурядных душ, но для душ великих оно может оказаться
роковым, ибо возносит их слишком высоко. В юношеские годы,
когда наши мечты и желания вместе с нашими страстями рвутся
на волю и воспаряют к небесам столь же естественно, как бла­
гоухание цветов, страсть нам кажется чудом, мы приучены к этому
с колыбели, мы ее и страшимся и боготворим, и чем могуще­
ственнее наше воображение, тем она кажется нам вдвойне, втройне
величественной и прекрасной, мы окружаем ее магическими обра­
зами наших лихорадочных видений, пока не наступает момент,
когда луч истинного света вдруг рассеивает этот обольстительный
туман. Юлиан полагал, что видит все, но видел все только наполо­
вину, ибо слишком был во власти мистической экзальтации».
Это, конечно, психограмма романтической души, и Виньи не
собирался скрывать аналогий — в дневниковой записи 1833 года он
прямо констатировал автобиографичность образа Юлиана Отступ­
ника: «Если метемпсихоз существует, то я был этим человеком».
Но романа этого он так и не опубликовал.
Он не отступился от романтической веры; он остался, как и
был, в трагическом напряжении между полюсами. Рядом с ожесто­
ченными инвективами в адрес слепой толпы соседствует в «Даф­
не», как и в «Стелло», мораль неискоренимого сострадания к ней:
«Не думай о себе и своей славе,— говорит Либаний Юлиану,—
не тщись прослыть полубогом или святым, как Антоний; думай
43


ПРЕДИСЛОВИЕ

о семье человеческой, которую надо спасать от ее разобщенности,
ибо разобщенность смерти подобна... Ты ведь знаешь, Юлиан, в чем
бесценное сокровище града Дафны. Что есть ось мира? Что есть
семя земли, эликсир жизни людской, медленно возгонявшийся
всеми исчезнувшими народами для блага народов грядущих? Ты
это знаешь, друг мой,— это мораль». Именно в этот момент Юлиан
у Виньи и произносит свои знаменитые слова: «Ты победил, Гали­
леянин».
Прежний круг: любовь к роду человеческому вообще — и не­
приятие человечества современного как бесчувственной и безду­
ховной «толпы»; мессианство — и обреченность на вечное одиноче­
ство.
Остальное — молчание. В редких поэмах, которые отныне
пишет и публикует Виньи, заклинаются все те же антитезы. Есть
среди этих поэм трагические, сохраняющие и еще усиливающие
прежний драматический накал: «Смерть волка», «Гефсиманский
сад», «Оракулы», «Гнев Самсона». В них доминирует этика стои­
цизма — молчания и терпения. Но есть и «утешительные» — «Бу­
тылка в море», «Чистый дух»,— в них Виньи, вопреки всему, вопло­
щает этику стоического приятия бытия во всей его трагической
противоречивости и сложности, отстаивает право на надежду, га­
рантируемое существованием подвижников духа, служителей и
мучеников гуманистической идеи.
И он уповает на потомков. Он теперь обращается к ним:
«Потомки юные, что мною так любимы,
О судьи новые моих былых трудов,
Мои черты у вас доныне зримы,
И узнаю себя я в зеркале зрачков!
Друзья мои, коль вам понадоблюсь и впредь я,
Коль перечтут меня хоть раз в десятилетье,
Судьбу свою назвать счастливой я готов!»
Это заключительная строфа поэмы «Чистый дух», датиро­
ванной 10 марта 1863 года. Умер Виньи 17 сентября 1863 года.
44


Супруга
маршала

Д ’А Н К Р А
Драма в пяти
действиях


Предисловие

ГОДЫ несовершеннолетия Людовика XIII закончились тем
же, чем начались,— убийством. Между двумя этими преступ
лениями страной правили Кончини и Галигаи. Второе зло­
деяние представлялось мне возмездием за первое, и, чтобы пока­
зать это воочию, я свел в одном и том же месте пистолет Витри и
нож Равальяка, орудия возвышения и падения маршала д’Анк­
ра. Если уж искусство — басня, то басня эта должна быть фило­
софской.
Мне достаточно лишь бегло упомянуть здесь скрытые пру­
жины, приводящие пьесу в движение. Внимательный зритель или
читатель сумеет проследить, как они действуют, и, увидев это, будет
мне признателен, что я не обнажил их в самой ткани драмы.
В центре круга, очерченного моим произведением, острый
глаз обнаружит Судьбу, с которой постоянно борется человек, хотя
она неизменно берет верх, как только характер его слабеет или
изменяется, и которая твердой поступью ведет его по непредска­
зуемым путям к своей таинственной цели, а порой и к воздаянию
Вокруг этой идеи — все остальное: верховная власть в руках жен­
щины; неспособность двора вершить дела государства; учтивая
жестокость фаворитов; нужда и горе народа при их правлении;
угрызения совести, порожденные политическими прегрешениями,
а затем прелюбодеянием, которое в миг наивысшего упоения кара­
ется теми же муками, на какие оно без зазрения совести обрекает
свою жертву; и, наконец, жалость, которой заслуживает каждый.


Действующие
лица

С УП Р УГ А М А РШ А ЛА Д ’А Н К Р А
КОНЧИН И
БОРДЖА
ИЗ АБЕЛ ЛА
ПИКАР
САМУЭЛЬ М ОНТАЛЬТО
Д Е ЛЮИН
ФЬЕС КО
ТЕМ И Н
ДЕАЖАН
Г -Ж А Д Е РУ В Р
Г -Ж А Д Е МОРЕ
ПРИНЦ КОНДЕ
ВИ Т РИ
МОНГЛА
КРЕКИ
Д ’АНВИЛЬ
ГРАФ Д Е ЛА ПЕН
Д Е ТЬЕН
ПЕ РВ Ы Й Л А К Е Й К О Н Ч И Н И
ВТОРОЙ Л А КЕ Й
ПЕ РВ Ы Й Д В О Р Я Н И Н К О Н Ч И Н И
ПЕ РВ Ы Й ОФ И Ц Е Р
Д В О Р Я Н Е , ГОРО Ж А НЕ, П О Д М А С Т Е РЬ Я , Н А Р О Д


Характеры
действующих
лиц

. Женщина с твердым мужским характером, не­
жная мать и верная подруга; расчетлива и скрытна, как род
Медичи, чья она ученица; манеры благородные, хотя несколь­
ко ханжеские; цвет лица как у южанки, но неяркий; движе­
ния иногда порывистые, обычно — размеренные,
к о н ч и н и . Наглый выскочка, нерешительный в делах, хотя и храб­
рый со шпагой в руке. Сладострастный и хитрый итальянец,
он подолгу присматривается и наблюдает, прежде чем заго­
ворить; во всем видит подвох; повадки высокомерные, но
выдающие неуверенность в себе; взгляд лукавый, бесстыд­
ный, лживый. «Ни один раб,— пишет современный ему
историк,— не пребывал в большей зависимости от хозяев,
нежели он от своих страстей; ни один беглый раб не обманы­
вал господина чаще, нежели он — законы и правосудие. Был
он росл, осанист и соразмерно сложен, но вскорости от веч­
ной боязни за себя побледнел с лица, взгляд его стал блуж­
дающим, а смуглая кожа поблекла».
б о р д ж а . Грубый, но добрый горец. Мстителен: вендетта стала как
бы второй его натурой и движет им, подобно судьбе. Харак­
тер сильный, мрачный, глубоко чувствующий. Ненавидит и
любит равно безудержно. По природе дикарь, но обтесался
при дворе и перенял учтивость своего века. Молчалив, угрюм,
резок в движениях. Цвет лица почти африканский. Одет в
черное. Шпага и кинжал из вороненой стали.
супруга м арш ала

49


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

м онти. Молодая итальянка, простодушная и страстная.
Невежественная дикарка, набожная, влюбленная и ревнивая.
Мгновенно переходит от полной апатии к возбуждению и не­
истовству. Изящный и простой корсиканский наряд.
ф ь е с к о . Белокожий, белокурый, свежий, розовый весельчак и ба­
ловень судьбы. Нрав открытый, прямой, беззаботный. Дви­
жения легкие и быстрые; ходит с высоко поднятой головой,
подбоченясь; в руке перчатки, длинная трость. Добрый и ост­
роумный малый. Изысканный придворный наряд. Повадки
знатного щеголя. Ленты и подвязки нежных тонов. Крас­
но-желто-черный шнур, как у всех дворян из партии Кон­
чини.
с а м у э л ь м о н т а л ь т о . Богат и скуп, смирен и лжив. Придворный
еврей. Внешне не слишком грязен, душевно — очень. Сло­
вом, с виду картина, с изнанки скотина.
д е а ж а н . Известно, что он поставлял ложные сведения и королю,
и королеве, и супруге маршала. Судейский и придворный с
бледным лицом, вечной улыбкой, неподвижным взглядом. На
ходу непрерывно кланяется; кланяясь, сгибается чуть ли не
до земли. Никогда не смотрит в глаза, но становится высоко­
мерен, как только чувствует, что он сильнее. Наряд члена
парламента.
п и к а р . Человек со здравым смыслом и крепкой рукой, крупный,
дородный, решительный, резкий и безупречно честный. В си­
лу воспитания суеверен, хотя сам остерегается своей склон­
ности верить небылицам. Почтительный с вельможами, во­
площает в себе энергию Лиги и парижских междоусобиц.
Простая и чистая одежда вооруженного горожанина той
эпохи.
Г-н Д Е л ю и н . Очень молод, очень белокур. Честолюбивый и жесто­
кий фаворит; холодные, учтивые и чопорные манеры. Наду­
тый вид и несокрушимое самомнение человека, чувствующе­
го себя хозяином положения и понимающего, в чем секрет
его могущества.
изабелла

50


СУПР УГ А М А РШ АЛА Д ’А Н К Р А

р у в р . Придворная дама, чванная, эгоистичная, надмен­
ная и фальшивая.
г - ж а д е м о р е . Придворная дама, изящная, бездумная, эгоистич­
ная.
Г - н д е т е м и н . Сорок пять лет. Холодный и важный вельможа,
превосходно изучивший двор. Учтив, но ироничен и всегда
себе на уме.
п р и н ц к о н д е (Анри II де Бурбон). Тридцать лет. Глава недо­
вольных. Благородные, слегка надменные манеры. В истории
занимает примерно такое же место, как Людовик XIII: ничто­
жество между двумя великими людьми — своим дедом,
знаменитым Конде, протестантом и соратником Колиньи,
убитом при Жарнаке, и сыном, великим Конде. Когда ста­
реющий Генрих IV влюбился в его молодую жену, он поса­
дил ее позади себя на круп коня и увез за границу — и это
наиболее примечательное событие в его жизни.
б а р о н д е в и т р и . Солдат и придворный, решительный и беззастен­
чивый. Один из тех, кто очертя голову идет на преступление,
не думая о том, что существует совесть и угрызения ее. Бес­
церемонные замашки матадора.
к р е к и . Хищник и игрок.
МОНГЛА. Наглец и насмешник.
Д ’АНВИЛЬ. Сама беспечность.
д е т ь е н . Один из «смугляков» Кончини, служащих ему за тысячу
франков в год.
г р а ф д е л а п е н . Хрупкий и грустный ребенок.
г -ж а

де


Заметки о времени
действия

S
Все события драмы укладываются в двое суток.
Действие первое: пятница, Лувр. Супруга маршала берет принца
Конде под стражу в три часа пополудни.
Действие второе: суббота, дом Самуэля. Кончини является к еврею
в одиннадцать часов утра. В то же самое время Борджа по­
сещает супругу маршала, но уходит, не переговорив с ней.
Возвратившись к еврею, он получает там письмо от супруги
маршала, назначившей ему свидание в четыре часа пополу­
дни.
Действие третье: суббота, четыре часа пополудни. Борджа у супру­
ги маршала. Народ врывается во дворец и поджигает его.
Действие четвертое: суббота, десять часов вечера. Кончини наеди­
не с Изабеллой. Вдали горит дворец Кончини. Вторая поло­
вина действия: в полночь супруга маршала еще находится в
Бастилии. В час ночи де Люин отправляет ее из тюрьмы на
улицу Ферронри.
Действие пятое: воскресенье, три часа утра. Кончини выходит из
дома, Борджа возвращается туда. Де Люин с Деажаном
привозят супругу маршала, Витри с мушкетерами окружает
Кончини.


ф-ф’"!*^ ф ф ^ ^ ф ^ ф ^ ф ф * * ^

^

«î»^

ДЕЙСТВИЕ
ПЕРВОЕ
*

Галерея в Лувре. Слева — стол, за которым играют в трик­
трак вельможи и дворяне. В глубине — группы придворных,
ожидающих приема в покоях королевы-матери.

Явление
первое
Маршал де Темин, Фьеско, Креки, Монгла, д'Анвилъ, Самуэль, Борджа.
игрой). Господин де Темин опять в проигрыше.
(Самуэлю ). А, это ты, старый нехристь! Что ты делаешь в
Лувре, Самуэль?
с а м у э л ь (вполголоса). Продаю и покупаю что подвернется. Но
прошу вас, сударь, не звать меня здесь Самуэлем. Я взял
себе христианскую фамилию. В Париже я Монтальто.
ФЬЕСКО. По-прежнему мошенничаешь, приятель? А может, балу­
ешься у себя в старой лаборатории алхимией, некромантией
и физикой? Или опасаешься, что тебя повесят только за
ростовщичество?
с а м у э л ь . Ростовщичество? Я давно его бросил: даю теперь взаймы
без процентов.
ф ь е с к о . Ну, если так, ты хорошо сделал, явившись на сегодняшкреки

("за

фьеско

53


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

нюю игру: здесь у тебя найдутся друзья, которым можно ока­
зать услугу. А вот я попрошу у тебя лишь совета. (Отводит
его вправо.) Видишь вон того корсиканца: лицо желтое, усы
черные, взгляд мрачный?
с а м у э л ь . Это Борджа.
ф ь е с к о . Точно. Говорят, он прячет где-то в Париже самую преле­
стную девушку из всех, кому золотило щеки солнце Италии.
с а м у э л ь (в сторону). Отлично! Вот уже второй, кто знает, что
она в городе. Вчера ее хотел у меня купить маршал д’Анкр.
(Громко.) Мне и за тысячу пистолей не хочется говорить
о затронутом вами предмете, господин Фьеско. Борджа рев­
нив и вспыльчив. Он, как великий Соломон, прячет свою
черноокую Суламифь за множеством дверей и занавесей,
только у него их еще больше. Я, правда, вижу ее каждый
день, но лишь потому, что я стар.
ф ь е с к о . А я углядел ее, потому что молод. Да, молод, черт побери!
Углядел и влюбился, Самуэль. Я знаю, где она живет.
с а м у э л ь . Тсс! Вы, чего доброго, добьетесь, что Борджа меня зако­
лет. Так где она, по-вашему, живет?
ф ь е с к о . У тебя, нехристь! И в день, когда я ее увидел, со мной
вместе там был маршал д’Анкр.
с а м у э л ь . Да замолчите же! Борджа слышит вас.
т е м и н . А вы, господин Борджа, не играете?
б о р д ж а . Нет, сударь, нет.
т е м и н . Вы, наверно, рассеянны?
б о р д ж а . Да.
т е м и н (откинувшись назад у одному из своих сыновей). Арестовать
принца крови — дело не из легких, но мне нужны деньги.
Следите за игрой, мой сын, и если я проиграю, скажите гос­
подину де Бассомпьеру, что он может на меня рассчитывать...
Сколько ставите, Борджа?
б о р д ж а . Нисколько. Я никогда не играю.
т е м и н . П л о х о . Молодые люди должны играть, если хотят преус­
петь при здешнем дворе. Ну, называйте ставку!
54


С УП Р УГ А МА РШ А ЛА Д ’А Н К Р А

(настораживаясь и придвигаясь к Саму элю ). Я уже бро­
сил другие кости.
МОНГЛА (вполголоса, Тем ину). Полно, господин де Темин! Зачем
втягивать в игру нищего корсиканца? Это еще один из италь­
янцев, которых навез к нам Кончини. Плащ да шпага —
вот все их достояние.
ф ь е с к о (хлопнув Самуэля по плечу, продолжает). Самуэль, друг
мой, я завтра же должен увидеть ее.
б о р д ж а (кружа вокруг н и х). О чем это он?
ф ь е с к о . Надеюсь, ты сохранишь мой секрет?
с а м у э л ь . Память у меня набита секретами, но заперта надежней,
чем мой железный сундук. Туда можно вложить и спрятать
все, что угодно,— наружу ничего не выйдет. Так что секрет
ваш я сохраню, но ее вы не увидите.
б о р д ж а (приближаясь и прислуш иваясь). Я всего месяц в Пари­
же. Неужели эти юные хитрецы уже шпионят за мной?
с а м у э л ь . Вам кажется, что вы ее любите?
ф ь е с к о . Я в этом уверен, черт побери!
б о р д ж а (чуть слышно, С амуэлю ). Скажешь с ним еще хоть сло­
во — считай, что ты мертв. (Отходит.)
ф ь е с к о (ничего не заметив). Для начала вручи ей этот бриллиант,
оправленный некогда самим Бенвенуто Челлини.
бордж а

Самуэль берет бриллианту кивает и порывается уйти.
(следуя за ним). Затем будешь меня ждать у себя на шес­
том этаже... Ты внушишь ей... Да ответь же...

фьеско

Самуэль подносит палец к губам и отходит еще дальше.
Смотри только, чтобы супруга маршала не проведала: я сей­
час в таком фаворе, что ссориться с ней мне никак не с руки,
понятно? А у нее есть шпионы. Ты их знаешь?
Самуэль на ходу кивает.
Ответишь ты наконец?
55


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

Самуэль исчезает, и Фьеско сталкивается лицом к лицу с
Борджа.
За него отвечу я, сударь.
На какой вопрос, сударь?
б о р д ж а . На все, сударь.
ф ь е с к о . Ну что ж, займемся вами. Кто вы такой?
б о р д ж а . Тот, кем желаю быть и вам: человек.
ф ь е с к о . Допустим. Но, надеюсь, еще и дворянин?
б о р д ж а . Не менее родовитый, чем король. У меня есть доказа­
тельства.
ф ь е с к о (поворачиваясь к нему спиной). Честное слово, не прочь
буду на них взглянуть, прежде чем мы скрестим шпаги. А вы
не из прислужников ли маршала, которым он платит по тыся­
че франков? Какое место вы занимаете среди его друзей?
Последнее?
б о р д ж а . Среди его и ваших врагов — первое.
ф ь е с к о . Извольте, встретимся завтра. Ваш голос мне уже изрядно
наскучил.
б о р д ж а . Завтра слишком поздно. Выйдем сейчас.
ф ь е с к о . Послушайте, вы, кажется, сегодня впервые представляе­
тесь ко двору? Что ж, выйдем: такой дебют сделает вам честь.
Но выйдем не сразу. Сперва я кое с кем поговорю, а уж потом
буду к вашим услугам, несмотря на дождь... Привлекать к
себе внимание — смешно и вульгарно. Подождем, пока всех
впустят, и выйдем.
м о н г л а (к Фьеско). Удачный бросок! Быо дуплетом, и у меня
шесть очков. (Откидываясь назад.) Что, Фьеско, еще одна
встреча на завтра?
ф ь е с к о . Ну, об этом и говорить не стоит. (Облокачивается на спин­
ку кресла Монгла и наблюдает за игрой.)
м о н г л а . Пойдешь один? — Парный!
ф ь е с к о . Один.— Запиши себе два очка.— Ну и погодка! Будет
ли принц вечером в Лувре?
.

бордж а
фьеско

.

56


СУПР УГ А М А РШ АЛА Д ’А Н К Р А

Он вот-вот появится...— Я выиграл.
Принц будет здесь.— Я проиграл. (Повернув голову, гово­
рит сыну.) Скажите господину де Бассомпьеру, что супруга
маршала д’Анкра может располагать мною.

МОНГЛА.
темин

.

Встает. Дворяне окружают его.
Всего два слова, господа носители желто-красно-черного
шнура. Нас, дворян, здесь более чем достаточно для любого
смелого предприятия, а я думаю, маркиза д’Анкр склонит
нынче королеву к некоему рискованному шагу. К тому же в
нашем распоряжении две роты французских гвардейцев и
швейцарцы из предместья Сент-Оноре.
к р е к и . Клянусь богом, я с вами, маркиз, и буду рад посмотреть,
как поведет себя мой старший брат: он душой и телом предан
дому Конде. Когда скрестим шпаги?
т е м и н . Как только я извлеку свою, а это случится лишь по приказу
королевы. Вам это известно, господин де Монгла?
м о н г л а . Мне известно также, что она отдаст приказ, лишь когда
сама получит его от супруги маршала д’Анкра.
к р е к и . А вам известно, что у этой женщины самая умная голова
во всем королевстве?..
ф ь е с к о . Но... Да, да, мы это знаем.
м о н г л а . И что ее сердце, быть может...
т е м и н . О, что касается сердца, оно равно отвагой мужскому, но
душа ее чужда женской нежности: она не способна к тому,
что мы именуем высокой страстью.
к р е к и . А ты что скажешь, Фьеско?
ф ь е с к о . Не напускай на себя хитрый вид, Креки, черт тебя побери!
Я с полным основанием заявляю: неправда, будто она любила
меня. Не стану важничать и признаюсь: я волочился за ней
целых полгода, но все вы считали меня удачливей, чем я ока­
зался на деле: со мной были менее нелюбезны, чем с ос­
тальными, и только. Я добился одного: снискал ее дружбу и
узнал ее так, как не знает никто. Я счастлив, что ушел без
57


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬ И

позора, как Бофор, без конфуза, как Куаньи, без шума и опа­
лы, как Лашене.
м о н г л а . Признаемся, господа, что не разглядели ее, потому что
смотрели издалека.
ф ь е с к о . Скажи откровенно, Монгла, что ты о ней думаешь?
м о н г л а . Считаю ее суеверной и слабой: она гадает на картах.
ф ь е с к о . А вы, Креки?
к р е к и . А я считаю ее почти волшебницей: она сделала Кончини
маркизом, сына нотариуса—первым дворянином королевст­
ва, человека, не умевшего сидеть в седле,— обер-шталмейстером, труса — маршалом Франции, а нас, отнюдь не пи­
тающих к нему симпатии,— его сторонниками.
ф ь е с к о . Теперь вы, д’Анвиль.
Д ’АНВИЛЬ. Я считаю ее доброй и великодушной, и если придворные
дамы терпеть ее не могут, то лишь потому, что она из прос­
тых. Будь она урожденной Монморанси, за ней признали бы
все достоинства, в которых отказывают Леоноре Галигаи.
ф ь е с к о . Вы, господин де Темин.
т е м и н . К о л ь скоро вам угодно выслушать наше мнение, прежде
чем поделиться с нами своим, замечу, что разделяю взгляд
д’Анвиля. Целым народам, нашему в особенности, свойствен­
но подчас заблуждаться в суждениях о человеке, вознесен­
ном властью на шаткий пьедестал. Власть всегда внушает
ненависть, а когда ненавистен наряд, ненависть, как чума,
переходит на его носителя. Кем бы он ни был или ни казался,
удел его одинаков. Он у власти? Значит, всем мешает, всех
давит, всем мозолит глаза. Леонора Галигаи — любимица ко­
ролевы, маркиза, жена маршала Франции; этого достаточно,
чтобы объявить ее злой, лживой, тщеславной, скупой и ж е­
стокой гордячкой. Я же нахожу ее мягкой, искренней,
терпимой, великодушной, скромной и сострадательной,
хотя, в конце концов, она всего лишь выскочка.
ф ь е с к о . Пусть выскочка, но выскочила она достаточно высоко, а
великого добивается лишь тот, кто сам не чужд величия.
58


СУПРУГА М А РШ АЛА Д ’А Н К Р А

В конце концов, эта маленькая женщина, которая, как равная
с равными, мерится с самыми крупными людьми и события­
ми нашего времени, являет собой великолепное зрелище.
Заурядной натуре такое не по плечу. Не удивляйтесь ее рав­
нодушию к мужчинам: она просто не встретила никого, кто
был бы ее достоин. Ее грустный взгляд и презрительно сжа­
тый рот — достаточное тому доказательство.
б о р д ж а (жадно и мрачно прислушиваясь) . Правда ли это, ветре­
ный француз? Правда ли?
ФЬЕСКО. Господа, среди вас, носящих эти цвета, среди вас, при­
дворных, нет ни одного, кто потратил бы на то, чтобы понять
ее и составить о ней суждение, больше времени, чем нужно,
чтобы подправить себе бороду и усы. У нее верный глаз,
мысль отчетлива и точна, но, несмотря на кажущуюся непри­
ступность, я часто заставал ее в мягкой и кроткой печали,
которая весьма ей к лицу. Жестоко ошибается тот, кто вооб­
разил, что она уже мертва для любви. Честное слово дворя­
нина, меня не заподозришь в предвзятости: я сам долго не
верил, что у нее есть сердце; но оно есть, и это сердце вдо­
вы — удрученное, страдающее, готовое смягчиться. И вот
самое благоприятное свидетельство в ее пользу — муж чудо­
вищно докучает ей. Она тащит за собой маршала с его тще­
славием, титулами и дурацкими притязаниями, как волочит
длинный шлейф парчового платья. О, я пылко любил бы та­
кую женщину, но она не пожелала меня. С тех пор я при дво­
ре лишь наблюдатель: я ушел с турнирного поля и слежу за
любовными боями да считаю раненых. Она — одна из них.
ВСЕ. Кого же она любит? Назовите.
б о р д ж а (в сторону). Нахальный мальчишка, ты срываешь с нее
покровы!
ФЬЕСКО . Ах, господа, как жаль, что она не любит кого-нибудь из
нас! Она была бы самой верной и самой страстной любовни­
цей на свете. Величие лишь печалит, а не ослепляет ее. Она
стремится к уединению, потому что мыслит.
59


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

(в сторону). Дай-то бог, дай-то бог!
Никому из нас не вскружить ей голову. Готов поручиться
в этом всей своей кровыо и костями, которые пока еще —
мои, а через сто лет станут всеобщим достоянием. Что до
меня, я отказываюсь от такой попытки и уступаю место дру­
гим. Мы с ней трижды оставались наедине, и я сам устра­
шился собственного ничтожества. Понимаете, такую жен­
щину не проймешь серенадами и променадами, комплимен­
тами и презентами, музыкантами и бриллиантами, менуэ­
тами и сонетами, всем этим приторным томным любовным
вздором, что так легко склеить парной рифмой, столь милой
смешным виршеплетам, над которыми он^ потешается. Тут
не помогут ни чудеса храбрости и ловкости, ни удары шпаги,
кинжала или стилета, ни безрассудство, ни дьявольское хит­
роумие. Бросайтесь в воду за оброненной ею перчаткой; уби­
вайте коня ценой в тысячу дукатов за то, что он не сдержал
бег, завидев ее; закалывайтесь или притворяйтесь, будто
закалываетесь, когда она дуется; вызывайте на дуэль каж ­
дого, кто глянет на нее,— вам это ничего не даст. Нет, нет
и еще сто раз нет. Вокруг нее и без того довольно любезни­
ков, прекрасно владеющих всеми этими уловками.
м о н г л а . Вы еще увидите, что ей нужен только хороший гадаль­
щик...
к р е к и . Который вытащит с ней из колоды для тарока карту с
солнцем и победоносного валета червей.
ф ь е с к о . Нет. Такой женщине нужен либо героический поступок,
либо доказательство великой преданности: они для нее лю­
бовный напиток, который опьянит и сведет ее с ума силь­
нее, чем самая долгая верность, к какой только можно при­
учить слабый женский мозг. А пока этого нет, она... с вашего
позволения, господа... ( смеясь, раскланивается) любит всего-навсего собственного мужа.
в с е (с хохотом). Ну и ну! Вот те на!
б о р д ж а (в сторону). Подумать только, первый встречный имеет

бордж а

ф ьеско.

60


СУПР УГ А МА РШ А ЛА Д ’А Н К Р А

право смотреть ей в лицо и вот так рассуждать о ней! Как
тут не возмущаться?
т е м и н . Д о в о л ь н о зубоскалить, господа: мы все-таки носим ее цвета
и служим ей, если уж не как влюбленные, то как добрые дру­
зья. Взглянем лучше со всей трезвостью на политическое
положение супруги маршала д’Анкра. Разумеется, королевамать доподлинно королева и управляет ею супруга маршала,
но король Людовик скоро станет Людовиком Тринадцатым:
ему минуло шестнадцать, и совершеннолетие его не за гора­
ми. Господин де Люин подбивает его освободиться от мате­
ринской опеки. Юный Людовик мягок, но хитер и терпеть
не может наглого маршала д’Анкра, в первый же день своего
правления он низринет его во прах. Маршал зашел слишком
далеко: по всему королевству тлеет пламя гражданской вой­
ны. Народ ненавидит его за это — и поделом; народ любит
принца Конде, который, согласитесь, стал знаменем всех не­
довольных; он бесстрашно является ко двору, и весь Париж
за него. Итак, что же мы видим? С одной стороны, супруге
маршала угрожает король, с другой — народ. Сложное поло­
жение, и выйти из него ей будет нелегко. Я упоминаю не
маршала, а его супругу, потому что — клянусь честью! —
именно она королева при регентше Марии Медичи. Так вот, я
знаю лишь одно решение, которое она может принять, и хо­
дит настойчивый слух, что она его примет. Не возражайте.
Это решение — арест принца Конде.
в с е . Что?.. Арестовать принца?.. Первого принца крови?..
т е м и н . Да, его. Без этого она, а значит, и королева-мать будут
раздавлены между партией короля и партией народа.
м о н г л а . Без этого, сударь? Скажите лучше: из-за этого. Дать ей
такой совет — значит дать дурной совет.
ф ь е с к о . Нет, хороший.
к р е к и . Нет, самый скверный из всех возможных.
Д ’АНВИЛ ь. У н е е н е т д р у г о г о в ы х о д а .
в с е д в о р я н е (препираясь). Нет, говорю я вам... Да... Это безрас61


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

судство... Нет, верх благоразумия... Вы слишком молоды...
А вы чересчур стары...
т е м и н . Тише, господа! Маршал с супругой выходят от королевы,
и я никогда не видел ее такой важной от оказанных ей ми­
лостей. Отойдем подальше, не то она сочтет, что мы наблюда­
ем за нею, а она этого не любит. Идет она быстро, вид у нее
озабоченный.
Дворяне отходят в глубь сцены и разбиваются на группы;
некоторые садятся играть в триктрак.

Явление
второе
Те же, Кончини, его супруга, свита.
Ш лейф супруги маршала несут два пажа; шпуры на колетах
и сами колеты у них желто-красно-черные — цвета К он­
чини.
А, вот и она!.. Как я давно ее не видел!
Теперь выходим: появилась супруга маршала, и нас никто
не заметит.
б о р д ж а . Минутку, всего одну минутку... Вот она. Она приближает­
ся. Почему разлука и неверность не сводят на нет красоту?
Это несправедливо!
ф ь е с к о . Поторопитесь: дождь перестал, а у меня нет желания
промокнуть из-за вас, если он пойдет снова.
б о р д ж а . Что так? Вода смоет вашу кровь.
ф ь е с к о . А по-моему, вашу, красавчик. Впрочем, сейчас увидим.
б о р д ж а . Идем, Мне надо поскорее вернуться.
ф ь е с к о . Кто уцелеет, тот и вернется. Идем.
борджа.
ф ьеско.

Берут друг друга под руку и уходят.
62


СУ ПР УГ А М А РШ А ЛА Д ’А Н К Р А

Явление
третье
Те же, кроме Фьеско и Борджа.
(нескольким дворянам, поднимающимся при ее
приближ ении). Нет, господа, сидите. От игры нельзя отвле­
каться: секундное замешательство — и удача вам изменила.
К тому же мне нужно еще поговорить с маршалом. (Отводит
мужа в оконную нишу на переднем плане сцены.) Прошу
вас, не уезжайте сегодня,
кончини. Я должен ехать — сперва в Пикардию, потом в Норман­
дию: я же ее губернатор; оставляю с королевой вас, Леонора,
а вы уж добейте недовольных. Ваше влияние на королеву
по-прежнему незыблемо. Она не забыла, что это наши с вами
советы сделали ее регентшей Франции.
с у п р у г а м а р ш а л а . Нет, не забыла. Продолжайте. (В сторону.)
Опять домогательства!
кончини. Я хотел бы откупить у герцога Виттенбергского суве­
ренные права на графство Монбельяр. Не замолвите ли за
меня словечко королеве?
с у п р у г а м а р ш а л а (кротко). Новые притязания? Неужели мы ни­
когда не остановимся?
кончини (берет ее за руку). Да, новые, Леонора.
с у п р у г а м а р ш а л а . Не довольно ли королева сделала для вас, су­
дарь? Вы обер-шталмейстер, обер-камергер, маршал Фран­
ции, маркиз д’Анкр, виконт де ла Пен, барон де Люзиньян.
(Еле слышно.) Не достаточно ли для Кончини?
кончини. Нет, Леонора. Сделайте для меня еще и это.
с у п р у г а м а р ш а л а . Королева — и та наконец устанет. Господин
де Люин что ни день настраивает против нас юного короля.
Будьте осторожны, будьте осторожны!
кончини. Сделайте это для наших детей.
супруга марш ала

63


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

(с внезапным порывом). Я-то сделаю, но пус­
тяки занимают вас больше, чем серьезные вещи. Ах, сударь,
французы ненавидят иностранных выскочек! Займитесь на­
конец происками недовольных — мне некогда за ними сле­
дить: я провожу все время с королевой-матерью, моей
доброй госпожой. А вам надлежит знать, что творится в стра­
не, и сообщать мне об этом,
кончини. Враги не посмеют выступить против меня: я не спускаю
с них глаз. Не думайте о них и добейтесь у королевы того,
о чем я прошу.
с у п р у г а м а р ш а л а . Поистине, сударь, сегодня все против нас —
и на земле, и на небесах,
кон чи ни. Неужели вы до сих пор суеверны, как в детстве, Леоно­
ра? Уж не советуетесь ли вы с пузырьком святого Януария?
с у п р у г а м а р ш а л а (слегка смутившись). Почему бы и нет? Я три­
жды гадала на картах, и они предрекли чье-то опасное воз­
вращение. Бывают, сударь, предвестия, в которых не могут
усомниться даже самые добрые христиане,— эти предвестия
не противны вере. Сегодня тринадцатое число, и я, с тех пор
как встала, вижу одни лишь дурные приметы. Страхам я не
поддамся, но думаю, что в такой день лучше ничего не пред­
принимать.
кончини. И тем не менее принца Конде придется арестовать, как
только он появится в Лувре. Завтра может оказаться слиш­
ком поздно: я уеду, вы останетесь в столице одна. А недо­
вольные сильны: Майенн разоряет Пикардию, Буйон укреп­
ляет Седан, в Париже неспокойно.
с у п р у г а м а р ш а л а . Да, но если мы тронем принца Конде, народ
полюбит его еще больше,
к ончини. Его надо арестовать.
с у п р у г а м а р ш а л а . В другой раз.
кончини. Тогда получите по крайней мере приказ об аресте.
с у п р у г а м а р ш а л а . От королевы?
к ончини. Да, от нее.
супруга марш ала

64


С УП Р УГ А М А РШ А ЛА Д ’А Н К Р А
м а р ш а л а (показывая пергамент). Вот он. Я заранее
исхлопотала все полномочия для себя и для вас.
кончини. Ого! Шаг рискованный, но он может нас спасти.
С УП РУГ А МАРШ АЛА. Увы!
кончини. Что за печаль вырвала у вас этот вздох?
с у п р у г а м а р ш а л а . Где ты, Италия, мир, покой, Флоренция, без­
вестность, забвение!
кончини. Как можно говорить такое в минуту нашего торжества?
с у п р у г а м а р ш а л а . А можно ли взваливать на меня такую тяжесть,
да еще в пятницу, день смерти короля и кончины господа
нашего?
кончини. На это нужно пойти ради грядущего величия наших
детей.
с у п р у г а м а р ш а л а . О, ради них, только ради них я и согласна!
Рискнем всем. Боже, сама королева вот-вот потеряет власть:
на нее напирают со всех сторон. Порой мне кажется, что
Франция устала от нас.
кончини. Нет, я лучше, чем вы, вижу, что происходит. Вы слиш­
ком увлекаетесь благотворительностью: ваша щедрость
выдает наше богатство и наводит на мысль, будто мы бо­
имся.
с у п р у г а м а р ш а л а . Но ведь в Париже так много несчастных!
кончини. Вы осчастливите их, когда недовольных возьмут под
стражу.
с у п р у г а м а р ш а л а . Ч т о ж , отправляйтесь немедля, а действовать
предоставьте мне. Я ничего не упущу — сегодня я буду муж­
чиной. Ваше новое желание по крайней мере крупно: оно
достойно нас. Но больше ни одной мелкой просьбы: ни мел­
ких наделов, ни мелких княжеств. Обещайте мне это. Вы и
без того богаты. Довольно попрошайничать — это низко.

супруга

Один из дворян с таинственным видом вручает Кончини ка­
кую-то бумагу.
кончини. Обещаю: это в последний раз... Вот теперь я вас узнаю:
3 № 467

65


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

вы обрели обычную смелость, хоть еще минуту назад коле­
бались.
с у п р у г а м а р ш а л а . Дрожала Леонора Галигаи; супруга маршала
д’Анкра чужда колебаний,
кончини. Да, узнаю вас, мой друг: у вас сильный ум.
с у п р у г а м а р ш а л а . И слабое сердце. Я — мать, а это делает жен­
щин робкими и героическими, ставит их ниже и выше вас.
Хоть раз, один-единственный раз, примите решение сами,
Кончини. Сегодня?
кончини. Ничего я не намерен решать. Арестуете вы принца или
дадите ему покинуть Париж — я во всем полагаюсь на вас
и заранее одобряю любой ваш шаг.
с у п р у г а м а р ш а л а . Тогда простимся, и уезжайте, потому что в
этой злосчастной стране принимать решения обречена я.
к о н ч и ни (направляясь к г-ну де Темину). Господин де Темин
и все вы, господа, я покидаю вас на неделю и поручаю вам
свою супругу. (Возвращаясь к жене.) Правда ли, что Микеле
Борджа вернулся из Флоренции?
с у п р у г а м а р ш а л а (хватаясь за сердце, в сторону). Я чувствова­
ла это... здесь. (Громко.) Не слыхала, но, услышав, не удив­
люсь. Вам-то что до него?
кончини. Но он наш смертельный враг и к тому же корсика­
нец!
с у п р у г а м а р ш а л а . Вам-то что? Он ненавидит вас? Пусть: вы —
маршал Франции,
кончини. Но мы с ним были соперниками: он любил вас до за­
мужества.
с у п р у г а м а р ш а л а (гордо). Вам-то что? Он любит меня? Пусть:
я — маркиза д’Анкр.
к он ч ин и (склоняясь к ее руке). Да, и к тому же строгая благо­
родная супруга. Прощайте!
с у п р у г а м а р ш а л а (отворачиваясь, пока он целует ей руку). Зло­
получная супруга! (Громко.) Прощайте! (В сторону.) Какой
отъезд и какое прибытие! Участь моя мрачна и внушает опа66


СУ ПРУГА М А РШ АЛА Д ’А Н К Р А

сения. (Следует дальше, внезапно меняет выражение лица
и с веселой доверчивостью обращается к Темину.) Господин
де Темин, Бассомпьер и ваш сын уверяют, что я могу рас­
считывать на вас; я скоро вернусь в Лувр и сообщу вам, какую
службу вам надлежит сослужить ее величеству.
Пажи подхватывают ее шлейф.
т е м и н (с глубоким поклоном). Готов повиноваться вам, как
самой королеве, сударыня.
Она уходит вместе с Кончини.

Явление
четвертое
Те же, кроме супруги маршала и Кончини.
Входит Монгла.
ТЕМИН. Она поистине замечательная женщина... Господа, будем
наготове, не подавая вида, и вновь примемся за игру. Но
куда, к дьяволу, запропастился Фьеско?
м о н г л а (входит). Черт побери, я изрядно повеселился, отправив­
шись следом за ним. Фьеско повздорил с дикарем корси­
канцем, с которым вы только что говорили, и, малость опа­
саясь, как бы тот по закону вендетты не пустил в ход стилет,
я решил приглядеть за боем. Но, честное слово, корсика­
нец дрался совсем как мы. На углу Фьеско поскользнулся
на мостовой, шпага противника царапнула ему плечо, и он
возвращается, хохоча, как сумасшедший, зато его соперник
угрюм, как смерть. Вон они поднимаются по лестнице Лу­
вра.
т е м и н . Не подобает обращать на них внимание, господа. Бро­
сайте кости, и закроем глаза на их размолвку: каждый из
нас, очутись на их месте, желал бы того же. Королева не
любит дуэлей.

3*

67


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

Мы не всегда служим ей сообразно ее вкусам.
Я не слишком расположен к разговорам о новом приез­
жем из Флоренции. С некоторых пор мы по горло сыты этими
смугляками, которыми Медичи замусорили двор.

креки.

м онгла.

Явление
пятое
Те же. Появляются Борджа и Фьеско и мипуту-другую про­
хаживаются вдвоем.
(хлопая спутника по плечу). Честное слово, господин де
Борджа, вы славный парень, хоть и корсиканец: вы лишь
сделали мне бутоньерку на рукаве колета.
б о р д ж а (холодно и небрежно). Вот и хорошо, сударь. Не будем
больше говорить об этом и расстанемся.
ф ь е с к о (не отставая). Черт возьми, но я всей душою ваш: я же
поскользнулся в грязи и подставился под вашу шпагу.
б о р д ж а . Возможно. Оставьте меня, пожалуйста. (Делает шаг в
сторону.)
ф ь е с к о . Ручаюсь вам честным словом дворянина, что не стану ис­
кать встречи с вашей женщиной, будь то сестра или возлюб­
ленная — почем я знаю.
б о р д ж а (скрестив руки и похлопывая правой по левому локтю).
Прекрасно, только оставьте меня.
ф ь е с к о . Ни за что на свете! Вы хоть итальянец, а мне по сердцу,
потому что ненавидите Кончини. Я служу ему лишь из любви
к его жене.
б о р д ж а (мрачно). Из любви?
ф ь е с к о . Знай вы ее, мой друг, вы сами влюбились бы в нее.
б о р д ж а (топая ногой). Оставьте меня, или возобновим поеди­
нок.
ф ь е с к о . Ну уж нет, смельчак! Повторяю: ты мне по сердцу; а если
ф ьеско

68


С УПР УГ А М АРШ АЛА Д ’А Н К Р А

тебе так не тер п и тся о б н а ж и т ь ш пагу, случай скоро п р е д ­
стави тся — вот и принц.

Борджа в ярости отходит и прислоняется к колонне.

Явление
шестое
Принц Конде со свитой из двадцати дворян пересекает га­
лерею Лувра, направляясь к короле ее-матери.
(проходя по залу и с легким беспокойством ози­
раясь вокруг). У вас здесь много людей, господин де Те­
мин.
т е м и н ( с г л у б о к и м п о к л о н о м ) . Их в с е р а в н о н е д о с т а т о ч н о , ч т о ­
принц кон де

бы д о с т о й н о в стр ети ть вас, м о н сен ь о р .
п р и н ц к о н д е . Е с л и в се э т и д в о р я н е м о и д р у з ь я — в д о б р ы й час;

в противном случае...
( к л а н я я с ь е щ е н и ж е ) . В противном случае я сказал бы:
их все равно недостаточно, чтобы справиться с монсеньо­
ром.
ПРИНЦ КОНД Е (с улыбкой входя в двери). Ну и ну, Темин! Из рато­
борца вы превращаетесь в царедворца.
т е м и н (кланяясь совсем уж низко). Но остаюсь вашим покор­
ным слугой, монсеньор.
б о р д ж а (сквозь зубы, в сторону). Поцелуй же его, Иуда, по­
целуй!

темин

Явление
седьмое
Те же, г-н де Люин, Деажан и хранитель печати Дювер, все
в черном. Они проходят в угол сцены и образуют отдельную
группу. Монтальто со смиренным, рассеянным и скучаю­
щим видом одиноко бродит по залу.
69


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

(к Ф ьеско). А вот и Люин со своими людьми явился понаб­
людать за нами.
л ю и н (Деаж ану). Пусть все произойдет на наших глазах, любез­
ный советник. Конде противостоит Кончини. Не будем ме­
шать им пожирать друг друга, а того, кто победит, мы именем
короля раздавим чуть позже. Пока что мы нейтральны. Мар­
киза надеется сломить меня, обращаясь к корысти; я сломлю
ее, воззвав к страстям.
т е м и н . Их присутствие стесняет супругу маршала, а она спешит
к нам... Как она их встретит?
ТЕМ И Н

Явление
восьмое
Те же. Входят супруга маршала и свита.
(де Люину, в углу сцены). Если она прикажет арестовать
принца, ее песня спета. Народ Парижа слишком любит его,
чтобы не ответить на это восстанием. (В сторону.) Тем не
менее затея ее может удаться. Поухаживаем за ней.
(Подходит к супруге маршала и низко кланяется.)
Сударыня, настал час быть твердой. Не уступайте бунтов­
щикам. Королева слушает только вас, но действовать
нужно решительно. Если вы арестуете принца, господин
де Люин погиб.
с у п р у г а м а р ш а л а (присматриваясь к нему). Вы так думаете, гос­
подин советник? Вы так думаете?
д е а ж а н . Убежден в этом всем сердцем и душой, сударыня. (К ла­
няется и возвращается к де Люину.) Король слушает только
вас, и это немало. Но будьте тверды. Твердость — прежде
всего. Богом молю, будьте тверды!
деаж ан

Супруга маршала останавливается, глядя на де Люина и его
сторонников, и, внезапно приняв решение, направляется к
нему. Пажи оставляют ее и остаются сзади.
70


СУПРУГА М АРШ АЛА Д ’А Н К Р А

(печально). Господин де Люин, король плохо
принял моего мужа. Что я вам сделала?
ЛЮИН (высокомерно). Мне ничего не известно, сударыня.
с у п р у г а м а р ш а л а . Вы ответите мне за короля, сударь. Не шутите
с этим.
ЛЮИН. Король — мой и ваш повелитель, сударыня.
СУПР УГА м а р ш а л а . А королева — его мать, сударь.
л ю и н . Она — его подданная.
с у п р у г а м а р ш а л а . Подданная? Пока еще нет.
СУПРУГА М АРШАЛА

Де Люин со своими сторонниками, примета которых белое
перо на шляпе, отходит на правую сторону сцены.
(Повернувшись к ним спиной, направляется к Темину. Тихо
и печально.) Слушайте меня, Темин. Сейчас принц выйдет от
королевы. Мне надо с ним переговорить. Главное — слы­
шите? — главное, не спускайте с меня глаз, и если я уроню
перчатку, арестуйте принца. Вот приказ королевы и ваш па­
тент на звание маршала Франции... Я очень несчастна из-за
всего этого, друг мой, очень.
ТЕМИН. Я капитан гвардии и знаю свой долг. Я буду слепо пови­
новаться вам, сударыня, скорбя, как и вы, о необходимо­
сти такой меры.
С УП РУГА м а р ш а л а . Деликатность! Почтительность! Конде — пер­
вый принц крови.
ТЕМИН. Будьте уверены, сударыня: в Бастилию он проследует по
ковру. Я всю жизнь только и делал, что арестовывал прин­
цев, не причиняя им ни малейшего вреда. Не беспокойтесь,
рука у меня легкая.
С УП РУГ А м а р ш а л а (выходя на авансцену). Итак, в толпе передо
мной тот самый Борджа, которому я предпочла Кончини.
Мне кажется, он — единственный, кто любил меня всем
сердцем, единственный, кто был любим мною, хотя я безж а­
лостно пожертвовала им. Почему он не подходит? Не смеет
или не хочет? Мне было бы легче услышать его упреки. Как
71


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

приблизиться к нему? Под каким предлогом ободрить его?
(Дворянам, очень громко.) Всё играете, господа? Да вы про­
сто без ума от триктрака. ( Направляется к игрокам.)
б о р д ж а (в сторону). Даже не взглянула! Видит меня и не узнает.
Ах ветреница ветреница! Власть опьяняет ее. Она все за­
была. Когда же она узнает, что я женился? Когда поверит,
что я счастлив, чтобы настал и ее черед страдать?.. Полно!
Она имени моего и то не помнит. (К М онгла.) Скажите, по­
жалуйста, сударь, в какой гостиной сейчас королева? (Тихо
беседует с ним.)

Явление
девятое
Те же и принц Конде с небольшой свитой. Он выходит от
королевы и направляется к супруге маршала, которая скло­
няется перед ним в реверансе. Она наблюдает за принцем,
чтобы решить, не склонен ли он к примирению. Принц оки­
дывает ее холодным взглядом и поворачивается к барону де
Витри.
к о н д е (раздраж енно). Скажи, Витри, какого черта она
здесь торчит.
в и т р и . Она на своем месте, потому что ее место — прихожая и
кордегардия.
с у п р у г а м а р ш а л а (гневно сдергивает перчатку; Темин видит это
и приготовляется; она говорит в сторону). Ваша судьба в
моих руках, принц, и висит она на волоске. А вы бросаете
мне вызов... Что со мной? Надо действовать, а я робею.
принц

Принц Конде, беседуя с Витри, со смехом указывает на нее
пальцем.
Ах, разум, как ты слаб! Посмотрим, за меня судьба или нет.
72


С УПР УГ А М А РШ А ЛА Д ’А Н К Р А

(Украдкой вытаскивает из кармана колоду карт.) Карты го­
ворят — не спеши. Заговорю с ним. (Подходит к принцу и
вновь делает глубокий реверанс.) Не собирается ли мон­
сеньор нынче же отбыть от двора?
п р и н ц к о н д е (дерзко и свысока). А, маркиза... как, бишь, вас?
Де Галигаи, по-моему? Ей-богу, я вас не заметил.
с у п р у г а м а р ш а л а . Имена бедных итальянок трудно произносить
по-французски, монсеньор. (Еще раз украдкой заглядывает
в карты.) Успех! Успех! (Торопливо спрятав колоду, непри­
нужденно и уверенно устремляется вперед.)
п р и н ц к о н д е . Новые имена ускользают из нашей памяти.
с у п р у г а м а р ш а л а . А удача — из рук, монсеньор. (Роняет пер­
чатку.)
Тотчас же все двери Лувра закрываются. Дворяне обнажа­
ют шпаги, и капитан гвардии Темин приближается к принцу.
значит, господа? Удар в спину?
(с глубоким поклоном ). Нет, королевский приказ. Ее вели­
честву стало известно, что вы слушаете дурных советчиков,
отвращающих вас от службы ей, и она повелела мне поза­
ботиться о безопасности вашей особы.
п р и н ц к о н д е (кладя руку на шпагу). Неужели у меня нет здесь
ни одного друга?
т е м и н (с поклоном). Здесь каждый — ваш покорный слуга, мон­
сеньор, и я осмелюсь представить вам двух своих сыновей,
которые будут иметь честь принять на сохранение вашу бла­
городную шпагу.
п р и н ц к о н д е (осматривается и, видя, что он окружен людьми
Кончини, протягивает шпагу сыновьям Темина, которые
подходят к нему, двукратно кланяясь после каждого ша­
га). Вот она, сударь. Покойный король измерил и взвесил ее.
Он хорошо знал: она незапятнана.
т е м и н ( с поклоном). А я благодарю ваше высочество, что мне
не пришлось запятнать свою.
п р и н ц к о н д е . Что это

темин

73


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

(в сторону). На Корсике ранят ударом стилета, здесь —
взмахом шляпы.
в и т р и (распахивая дверь перед группой дворян Конде, выбегаю­
щих от королевы со шпагами в руках). Да здравствует принц!
д в о р я н е к о н ч и н и . Да здравствует маршал д’Анкр!
т е м и н (бросаясь к дворянам К онде). Именем королевы! Прочь
оружие, господа! (Развертывает приказ королевы.)
бордж а

Все вкладывают шпаги в ножны, и принц Конде, пожав пле­
чами, следует за сыновьями Темина. Когда группа дворян
принца обнажает оружие, супруга маршала в испуге прячет­
ся за спину Борджа; тот левой рукой выхватывает кинжал,
правой берет маркизу за руку. Люди Конде немедленно сда­
ются.
Не бойтесь, сударыня: эти господа — люди разумные. Пе­
реворот вам удался.
б о р д ж а (медленно оборачивается; они с супругой маршала смот­
рят друг на друга и улыбаются). Вы ли это, Леонора?
с у п р у г а м а р ш а л а (смущенная тем, что Борджа держит ее за
руку). Ах, Борджа!.. Навестите меня завтра.

темин.

Придворные наперебой раскланиваются с Борджа: они виде­
ли, что с ним говорила супруга маршала.


ДЕЙСТВИЕ
ВТОРОЕ

Лаборатория еврея Самуэля. Он сидит за столом и считает
золотые монеты. Изабелла играет на гитаре у окна, за кото­
рым видны черные стены церкви и крыши Парижа.

Явление
первое
Самуэль, Изабелла.
Десять тысяч флоринов от принца. Десять тысяч —
от Кончини. Десять тысяч — от господина де Люина. Все
три партии заплатили мне поровну и обошлись со мной равно
оскорбительно. Значит, по совести я не могу отдать пред­
почтение ни одной. Двадцать три... Тридцать шесть...
и з а б е л л а (напевает у окна). «Michaele mio, mio Michaele-e-e-e...».
с а м у э л ь . Госпожа Изабелла, вы мешаете мне считать.
и з а б е л л а (не оборачиваясь). Синьор Самуэль, вы мешаете мне
петь. (Наигрывает громче.)
с а м у э л ь . Господин де Борджа не велит вам выходить из ком­
наты.
и з а б е л л а (живо). А мне нравится у этого окна. Из комнаты я
вижу только черные трубы да красные крыши.
с а м у э л ь . А из окна — красные плащи и черные шляпы, не так
ли?

САМУЭЛЬ.

75


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

Изабелла вскакивает и делает шаг к нему, угрожающе за­
махиваясь гитарой. Еврей испуганно закрывает руками го­
лову.
Ах, только не гневайтесь, как обычно!
(останавливается и, в упор глядя на него, начинает сы­
пать вопросами). Ты хоть раз за целый месяц видел, чтобы я
вышла из дому?
с а м у э л ь . Нет-нет, ни разу.
и з а б е л л а . Знаю я, как называется хоть одна улица в Париже, даже
эта, где меня держат взаперти?
с а м у э л ь . Нет, не знаете.
и з а б е л л а . Видел ты, чтобы я получила или бросила через окно хоть
одну записку?
с а м у э л ь . Нет-нет, ни одной. (В сторону.) Окно-то вон как высоко!
и з а б е л л а . Видел ты, чтобы я улыбнулась мужчине или хоть глазки
ему состроила?
с а м у э л ь . Никогда, никогда.
и з а б е л л а . Чем я занята еще, кроме ожидания?
с а м у э л ь . Ничем, ничем.
и з а б е л л а . Называю я или вспоминаю другое имя, кроме Борджа?
Отвечай!
с а м у э л ь . Никаких...
и з а б е л л а . Слышал ты, чтобы я жаловалась на него?
с а м у э л ь . Никогда, синьора, никогда.
и з а б е л л а . Так вот, еврей, клянусь тем, кого твои сородичи отпра­
вили на смерть и кому не помешали воскреснуть, что, ес^ш ты
нажалуешься на меня Борджа, ты узнаешь, что такое жен­
щина из Аяччо.
с а м у э л ь . На что жаловаться? Это же пустяки: окно, кивок, обмен
шутками.
и з а б е л л а . Бедняга, ты не знаешь ни его, ни меня. Я умру от ма­
лейшего его упрека, он убьет меня за малейшую провин­
ность.
сам уэль.

изабелла

76


СУ ПР УГ А М А РШ АЛА Д ’А Н К Р А

Думаете?
Уверена в этом, горжусь этим и сама поступила бы точ­
но так же.

сам уэль.

изабелла.

Стучат.
Прощай. Я ухожу к себе — не потому, что ты велел, а пото­
му, что мне так угодно. (Уходит к себе в комнату.)
с а м у э л ь . Я с ума сойду от этих итальянцев, если они раньше меня
не повесят!

Явление
второе
Самуэль, слесарь Пикар.
Здравствуй, еврей.
(протягивая руку). Здравствуйте, мэтр Пикар.
п и к а р (пряча руки за спину). Без рук, без рук: я христианин, и,
надеюсь, добрый христианин.
с а м у э л ь . Ладно, ладно. Не стану вас унижать и не заставлю
опуститься до меня, мэтр Пикар.
п и к а р . Я не сказал, что меня унизило бы твое рукопожатие; но
я не то что наши нечестивые вельможи и руки тебе не подам.
с а м у э л ь . Ч т о же вам нужно от меня мэтр Пикар, брезгующий
подать мне руку?
п и к а р . Я хотел узнать, скоро ли вернется наш друг господин де
Борджа, дворянин, живущий у тебя.
с а м у э л ь . Разве он собирался прийти в это время?
п и к а р . Он должен был ждать меня, да, видно, забыл, в котором
часу.
с а м у э л ь . В котором же?
п и к а р . Не важно. Сходим без него.
с а м у э л ь . Куда?
пикар.

сам уэль

77


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

По одному известному ему делу. Разве он не говорил с то­
бой насчет Исаака?
САМУЭЛЬ (жестом принуждая его замолчать) . А!.. Тише... Отправ­
ляйтесь немедля. Он живет в первом доме иа мосту Менял.
У него в подвалах шесть тысяч пик, оставшихся от Лиги.
Идите же. Вот вам записка к нему.
п и к а р . Этого мало, еврей. Ты должен поручиться мне за корси­
канца.
пикар.

Этого я не могу: я едва с ним знаком и не знаю, откуда вы
его знаете. Да и живет он здесь всего месяц — приехал с ж е­
ной из Флоренции.

САМУЭЛЬ.

было и как мы свели знакомство. Я стоял
со своими слесарями и подмастерьями в дозоре городской
стражи у заставы Бюсси. Вышел у меня разговор с купече­
ским старшиной и господами эшевенами: они меня давно и
хорошо знают. Я и говорю ему, то есть господину старшине:
«Будьте покойны». Потому как он меня предупредил:
«Смотри в оба — на принца злоумышляют. Итальянцы сов­
сем сбесились — этот Кончини погубит и короля и коро­
левство». Я отвечаю: «Я того же мнения, господин старши­
на». Он только вздохнул, потому как он человек честный,
не какой-нибудь там жид, вроде Кончини. Нет-нет, я это
не к тому, чтобы тебя обидеть: просто мы так в Париже
воров величаем. Я отвечаю: «Я того же мнения». Не успел
сказать — мчится карета. Запряжена восьмеркой, на лоша­
дях — форейторы, сзади — восьмерка заводных. Ливреи
на слугах желто-красно-черные. Я говорю нашим слесарям
и подмастерьям: «Ребята, никак, вельможа?» Я ведь ничего
обидного не сказал, верно? Правда, ездить так, с подставами,
положено только королю, да что поделаешь — воля регент­
ши! Карета катит на Лезиньи, а я не собираюсь ее
пропускать и командую: «Пики и мушкеты — на лоша­
дей!» Лошади останавливаются. Кончини высовывает

п и к а р . В от что со м ной

78


С УПРУГА МА РШ АЛА Д ’А Н К Р А

голову из дверцы, вот так, а волосы у него черные, что твой
агат. Я ему: «Назовите пароль».— «Я маршал д’Анкр».—
«Пароль». Он мне: «Негодяй!» Я опять: «Пароль, господин
маршал». Господин старшина узнает его и велит мне:
«Пропустить». Я отвечаю: «Ладно». Карета уезжает. Вечером
иду я, заложив руки за спину, вот так, за городской
стеной, как вдруг двое — два лакея в желто-красно­
черном — насели на меня справа и слева и ну шпагами
охаживать. (С горечью.) Уж лучше бы они меня при­
кончили! Я не кричу — боюсь: набежит городская стра­
жа и все увидят, что меня били. Лакеи, видит бог, меня доби­
ли бы — так они старались. У меня уж и в глазах потемне­
ло... Тут идет прохожий, весь черный: лицо, плащ, колет.
Это и был корсиканец, а в рукаве у него стилет спрятан. Он
обоих и уложил. Я ему: «Благодарствую». А он: «Предпочел
бы не их, а хозяина — я его ищу». А я ему: «Будем искать
вместе». Вот и все. Он ушел. Лакеев подобрали — они были
только ранены. Господин старшина приказал их вздернуть.
Корсиканец велел мне прийти, и я здесь.
САМУЭЛЬ. Он вышел. Ваша доверенность на покупку оружия в силе?
У вас ничего не отобрали, мэтр Пикар?
ПИ КА Р. Не беспокойся, деньги у меня. Заплачу, сколько уговори­
лись: двойную цену, как всегда берет Самуэль. Я привел с со­
бой человека, который, как и я, распишется в получении.
Кстати, он хотел потолковать с корсиканцем.
САМУЭЛЬ. Кто же это? Кто?
п и к а р . Один судейский, только имени я не назову.
САМУЭЛЬ. Где он?
п и к а р . На л е с т н и ц е .
с а м у э л ь . Зря вы его там оставили: он может встретить кого-ни­
будь из тех, кто приходит сюда за ссудой или займом. (В
дверь.) Входите, входите, сударь.


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

Явление
третье
Те же, Деажан.
(тихо и елейно). Поставит ли добрый Самуэль необхо­
димое вам оружие?
п и к а р (нетерпеливо). Да, да.
д е а ж а н (тихо, С амуэлю ). Вот приказ господина де Люина вы­
платить вам обещанное в четырехкратном размере, если вы
покажете мне все закоулки вашего дома. От его же имени
предупреждаю, добрый Самуэль: если не выполните моей
просьбы, вас предадут суду и казнят за распространение
иудаизма.
с а м у э л ь (покорно). Я сделаю все, что вы прикажете, господин
советник парламента.
д е а ж а н . Я знаю всех, кто бывает у вас в доме, и хочу послушать,
что они говорят. Мне известен план здания и все, что вы
здесь прячете. Вы проведете меня по всем закоулкам. Име­
нем короля! Прочтите приказ.
с а м у э л ь (прочитав). Приказ ясен. Я повинуюсь. Идемте.
д е а ж а н . Рано: сперва я поговорю с нашим достойным мэтром
Пикаром. Я могу рассчитывать на ваше молчание, не правда
ли?
с а м у э л ь . Так же твердо, как я — на костер, если проболтаюсь,
господин советник. Христианин, который заговорил бы с
евреем без угроз, счел бы себя осужденным на вечные
муки.
п и к а р . Будет тебе, еврей! Оставь нас на минутку и посторожи за
дверыо. Нам надо поболтать.
деаж ан

Самуэль уходит.


СУПР УГ А М А РШ АЛА Д ’А Н К Р А

Явление
четвертое
Деажан, Пикар.
пикар.

В ы хотели говорить со мной, господин советник.

Вас оскорбили, мэтр Пикар.
Может быть.
д е а ж а н . Даже и з б и л и .
п и к а р . Все так, все так.
д е а ж а н . В о т именно — избили. Позорно избили.
п и к а р . Ну и что?
д е а ж а н (усаживаясь). Согласитесь, что Кончини — плохой че­
ловек...
п и к а р . Возможно.
д е а ж а н . Изменник, предающий нас Испании...
п и к а р . Насчет этого ничего не знаю.
д е а ж а н . Вор и лихоимец, который с помощью интриганки жены
разорил все наши провинции; наглец, приказавший в Пикар­
дии высечь свое имя и герб на королевских пушках...
п и к а р . А это точно?
д е а ж а н . Он бесстыдно носит плюмаж из перьев черной цапли,
что носил наш покойный король Генрих...
п и к а р (после долгого разм ы ш ления). Ну, это — пустяки.
д е а ж а н . А Галигаи, его жену, сильно подозревают в колдовстве.
Она советуется с Козимо Руджери, с безбожником аббатом
Сен-Маэ и Матьё де Монтене. В церкви она приносит в жерт­
ву белых петухов.
п и к а р (помолчав и посмотрев в лицо Деажану, тяжело хлопает
его по плечу). Э, господин советник, вы, сдается, за проста­
ка меня держите, да и песни свои поете не в меру сладко.
Вы ошиблись. Найдутся, конечно, такие, что вам поверят, но
я не из их числа. И потому прямо выложу вам все, что думаю.
На мой взгляд, нация — это вроде бочки с вином: сверху педеаж ан.
пикар.

81


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

на, иначе сказать, двор; внизу осадок, иначе сказать, чернь,
ленивая, темная, жадная. А вот между пеной и осадком —
настоящее доброе вино, иначе сказать, народ, или, еще про­
ще, честные люди. Народ не гневается по пустякам, а если
гневается, то хочет знать — из-за чего. Вы желаете отде­
латься от Кончини, я — тоже, потому как он, того гляди,
доведет короля и страну до гражданской войны, а мы ею
сыты по горло; и еще он почитает нас за рабов, а наш покой­
ный король этого не любил. Но то, что вы говорите о Кончи­
ни, на меня не действует; то, что вы говорите о его жене,
я начисто отметаю. Она всюду своей рукой и своим кошель­
ком, наперекор мужу и без его ведома, делает добро. Мы ее
любим. Шесть тысяч пик готовы окружить ее дом. Я при­
соединю к ним и свою, но потолкуй вы со мной раньше, я
призадумался бы. Вечером я обойду городскую стражу и
малость посовещаюсь с друзьями. Не хочу браться за дело,
не зная, ради чего, а сделав — узнать, что это было злое дело.
Вот так-то.
д е а ж а н . Разве вам не сказали, что король отдал господину де
Люину приказ арестовать маршала?
п и к а р . Пусть господин де Люин поступает, как ему угодно,—
нас это мало заботит... Но меня ждут. Пойду подумаю, что
мне делать. Прощайте. (Поворачивается к Деажапу спиной
и уходит.)

Явление
пятое
Деажан у Самуэль.
(после краткого замешательства). Да не все ли мне равно,
коль скоро он послужит моим целям? Итак, у Кончини одним
врагом больше! (Самуэлю, вбегающему в комнату.) Куда
это ты спешишь?

деаж ан

82


С УП РУГ А М АРШ АЛА Д ’А Н К Р А

Уходите на улицу вон через ту дверь. На лестнице —
два лакея Кончини.
Д Е А Ж АН . На улицу? Ну нет, черт возьми! Я остаюсь у тебя на весь
день...
САМУЭЛЬ. На субботу? На день субботний?
д е а ж а н . И буду наблюдать за происходящим в доме, как прево
Острова следит за тем, что происходит в городе.
САМУЭЛЬ. Ну что ж, тогда не спускайтесь, а поднимитесь по лест­
нице — и дальше прямо по коридору. Я приду за вами. (В
сторону.) Чтоб тебе руки и ноги там переломать!
САМУЭЛЬ.

Деажан уходит.

Явление
шестое
Самуэль, два лакея.
После каждой реплики они поворачиваются то направо,
то налево и кланяются.
первы й л ак ей .

Маршал д’Анкр желает говорить с вами наедине.
спрашивает, будет ли он здесь в безопасно­

в т о р о й л а к е й . Он

сти.
первый

лакей

. В ы отвечаете головой.

У нас двадцать человек на соседних улицах.
монсеньора упадет хоть волосок, мы спа­
лим ваш дом.
САМУЭЛЬ. Господа, я весь к вашим услугам. Монсеньор может по­
жаловать немедля, если ему угодно. Не смею перечить его
столь ясно выраженной воле. Я прекрасно понял вас, а что
касается его безопасности, вы сами сумеете надежно ее обес­
печить.
второй лакей.

п ер в ы й л а к е й . Если с

Лакеи уходят.
Скоро прольется кровь. Добром это не кончится. Сейчас
83


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

время, когда возвращается корсиканец; он столкнется со
слепцом Кончини, которого наверняка привели сюда тще­
славие или распутство. Но какое мне, в конце концов, дело
до этих назареев? Я знаю и храню все их тайны, потому
что всех этих людей приходится бояться. Но что я для них?
Кошелек, а не человек.

Явление
седьмое
Самуэль, Кончини.
к онч и н и (возбуж денно). Ты один, Самуэль?

Один ли я, монсеньор? Конечно. Я стар, немощен и со­
стою у вас на жалованье. Так что не беспокойтесь. Что
угодно вашей светлости?
кончини (обходит комнату, заглядывая во все углы ). Что за этой
стенкой? (Стучит по ней.)
с а м у э л ь . Моя лаборатория и контора, монсеньор,
к ончини (радостно, но тихо). Тебе известно, что вчера мы арес­
товали принца Конде?
с а м у э л ь . Нет, я не знаю, что происходит вне этого дома, но
поздравляю монсеньора с могучим ударом, который он
нанес.
к ончини (опасливо). О, его нанес не я, а моя жена. Это все знают.
Люди уверены, что сегодня я уже в Пикардии. (Стучит по
стене.) Да это же занавес, а не дерево. Нас могут услы­
шать.
с а м у э л ь . Там никого нет. Взгляните сами. (Открывает скрытую
занавесом дверь.)
кон ч ин и (усаживаясь, надменно). Все мои недруги повержены,
недовольные разбиты. Майенн в Суассоне не в силах больше
сопротивляться. Я — хозяин положения.
с а м у э л ь . Монсеньор — счастливейший из людей.

сам уэль.

84


СУПР УГ А МАРШ АЛА Д ’А Н К Р А

кончини (таинственно и беспокойно). Да... Есть у тебя проти­

воядие?
сам уэль. Для

вас?

кончини. Может быть. Я ведь путешествую, а у меня много не­

другов, много знакомых, много родственников...
Родственников?
кончини. ...которые меня ненавидят. Но если у тебя нет такого
снадобья, не будем и говорить о нем. Это просто фантазия.
Кстати, я хочу остановиться у тебя.
с а м у э л ь . Остановиться? У меня? Вы? (В сторону.) Я погиб!
кончини. Да, я. Я отправил свои экипажи на подставах в Пикар­
дию, но моя карета едет без меня.
с а м у э л ь (в сторону). На подставах? Какое расточительство! Так
ездит только король,
кончини. Я поручил жене уладить кое-какие дела: она разбира­
ется в них не хуже, чем я...
с а м у э л ь (в сторону). Подлый христианин! Все опасности — жене,
все наслаждения — себе,
кончини. А я задержусь здесь на несколько дней и отдохну от
трудов правления с известной тебе, плут, юной особой.
с а м у э л ь (в сторону). Вот оно что!
кончини. Понимаешь, сердце у меня осталось итальянским. Люб­
лю обогащать соотечественниц. А эта очень уж хороша! Я раз
десять любовался ею в окне. Кто она: девица, замужняя,
вдова?
с а м у э л ь . Замужняя.
кончини (с беззаботным видом). И кто же ее муж? (В сторону.)
Посмотрим, соврет или нет.
с а м у э л ь . Корсиканский дворянин, приехавший в Париж с месяц
назад.
кончини (поигрывая кош ельком). Как его имя?
с а м у э л ь . Он беден и ревнив.
кончини. Золото помогает в обоих случаях. Имя7
самуэль.

85


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

(падая на колени). Он неукротим и беспощаден, как ж е­
лезо.
к о н ч и н и (указывая на дверь, за которой стоят его лю ди). Железо
плавят и гнут. Имя?
с а м у э л ь . Меня заколют, если я заговорю, монсеньор,
кон чи ни. И повесят, если промолчишь. Я опередил его. Отдай
предпочтение мне и повинуйся. Ты меня знаешь.
с а м у э л ь . Е г о я тоже знаю. Монсеньор, если я выказал хоть немно­
го ловкости, переправляя во все страны Европы сокровища,
которые вы мне доверили, и скупая для вас за бесценок пре­
краснейшие замки Франции, не заставляйте меня произно­
сить это ужасное имя.
ко н ч и н и (ударяя его тростью по голове). Ну, довольно! Это Борд­
жа.
с а м у э л ь . И все-таки не я вам это открыл, верно?
кон чи н и Я не какой-нибудь лжесвидетель, Самуэль. Встань и слу­
шай. (Торжественно.) Мне открыл это тот, кто населил мир
людьми, которым в нем тесно. С тех пор как на земле живут
Кончини и Борджа, они мешают друг другу. Мой отец убил
его отца, а тот, умирая, сразил моего. Мы с ним еще не вышли
из пелен, а уж наши матери, осыпая одна другую бранью,
приучили наши слабые ручонки наносить удары. В пятна­
дцать лет мы дважды дрались на ножах. Во Флоренции мы
оба влюбились в Леонору Галигаи. Воспользовавшись отлуч­
кой Борджа, я распустил слух, будто он мертв, и женился на
его Леоноре, благодаря которой и вознесся. Он ненавидит
меня, а я — его. Его родня в горах Корсики поклялась не
брить бороду, пока не истребит весь мой род, и если он при­
ехал сюда, то лишь для того, что мы называем вендеттой.
САМУЭЛЬ. Нет, монсеньор, он ни к кому не выказывает ненави­
сти и...
кон чи ни. Надежен ли твой дом?
с а м у э л ь . Ах, монсеньор, никто не видит и не слышит, что делается
и говорится в моем благочестивом доме.

сам уэль

86


С УП РУГ А М АРШ АЛА Д ’А Н КР А

кончини (быстро и тихо). Потому-то я и хочу здесь пожить. Но

слушай и молчи. Я знаю, что у Борджа в руках письмо, напи­
санное мной одному человеку незадолго до... Проверь, не
подслушивают ли нас.
Самуэль распахивает поочередно все двери, показывая, что
нигде нет ни души.
Незадолго до четырнадцатого мая тысяча шестьсот десятого
года. Ты помнишь, что это за день?
с а м у э л ь . Пятница?
кончини. Да, пятница. Я должен добыть письмо любой ценой.
Слышишь? Любой!
с а м у э л ь . Что, вы решили избавиться от этого человека?
кончини. Нет. Как я тогда узнаю, где письмо? Но если женщина
любит или даже не любит, а просто предпочитает... Ну,
что-нибудь в этом роде... Я знаю наших итальянок: нет та­
кого любовника, который не отыскал бы под подушкой того,
что там прячет муж, и я добуду свое письмо, а заодно и раз­
влекусь.
с а м у э л ь . Невозможно, монсеньор.
кончини. Почему? Разве она ему не жена?
с а м у э л ь . Жена.
кончини. Она одинока?
с а м у э л ь . Да.
кончини. Бедна?
сам уэль.

Да.

кончини. Он угрюм и зол?
сам уэль.

Да.

кончини (удивленно и простодушно). За чем же остановка?
сам уэль.

Она

его лю бит.

кончини. Ба! Значит, придется его убить?
сам уэль.

Вероятно.

кончини. Ты уверен, что она его любит?

Троекратный стук о дверь.
87


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

Это он. Ах, монсеньор, за все золото Храма я не хотел
бы, чтобы он застал вас здесь. Благоволите побыть минутку в
этом чулане: там живи хоть два месяца — никто не обнару
жит. Входите, входите и сами увидите, что представляют
собой эти странные молодые люди,
кон ч ин и (прислуш иваясь). Да, это ты, горец, ты! Я различу твои
шаги среди тысячи других. (Входит в чулан.) Можешь ему
отпереть. Хочу посмотреть на волка в его логове.

сам уэль.

Явление
восьмое
Самуэль, Борджа.
Борджа входит и тщательно запирает за собой дверь на за­
сов.
б о р д ж а . Что делала Изабелла?
с а м у э л ь . Ничего или почти ничего — пела.
б о р д ж а . Кого видела?
с а м у э л ь . Никого.
б о р д ж а (подозрительно глядя на него). Никого?
с а м у э л ь . Никого.
б о р д ж а . Скажи ей, пожалуйста, что я вернулся.
Самуэль уходит.

Явление
девятое
Борджа, один.
Как я мог быть таким безжалостным? Как не поддался
желанию предостеречь ее? Есть ли на свете человек, кото­
рый, увидев ее, не проникся бы к ней состраданием? Будь она
одна, будь вокруг нее хотя бы поменьше народу, я сказал бы

борджа.

88


С УПР УГ А М А РШ А ЛА Д ’А Н К Р А

ей все и увез с собой. Но куда же? Да хоть сюда. Лучше спря
тать ее здесь, чем оставить спать на вулкане. Невыносимо
думать, что нынче вечером вооруженная толпа ворвется в
мирный дворец, повергнув в ужас нежных робких женщин!
Вот что получается, когда мстишь: идешь, идешь, идешь к
цели, а потом раскаиваешься. Я зашел слишком далеко.
(Расхаживает взад и вперед.) Леонора забыла меня, я с доса­
ды схватился за первую протянутую мне руку, женился на
Изабелле и возомнил себя счастливым. О! Я корсиканец,
мстительность у меня в крови и без устали нашептывает
мне: «Кончини женился на ней! Кончини торжествует! Кон­
чини, убийцу, любят сильней, чем тебя! Кончини почти что
король великой страны. Отправляйся, низринь его!» Я уез­
жаю и вот готов нанести удар. Но удовлетворен ли я? Не­
ужели, повидав ее теперь, когда она стала стократ краше и у
меня нет больше ненависти к ней, я оставлю ее связанной
с человеком, которого собираюсь низвергнуть? Я пытаюсь
увидеться с ней с глазу на глаз, она должна меня выслушать.
Мы будем одни... я надеюсь. Но она принимает меня, окру­
женная двумя десятками людей, посреди чопорного и развра­
щенного двора. Я правильно поступил, что повернулся и вы­
шел, не сказав ни слова и не откланявшись. Французы смея­
лись надо мной — они над всем смеются. Осуди их на вечные
муки — они тоже будут смеяться. О, если бы этот ласковый
и печальный голос сказал: «Борджа, я помню о нашей люб­
ви!» Если бы она раскаялась!.. Не важно! Пусть живет
счастливой и могущественной: я отказываюсь от участия в
заговоре. Я видел ее и больше не увижу! Правь, правь, счаст­
ливец Кончини! Придворным шестнадцатилетнего короля,
одним, без союзников, тебя не свалить. Цари, временщик, я
отступаюсь. Не хочу больше мстить — никому, даже тебе.
Я увиделся с Леонорой, и все кончено. Да, кончено. Против
мужчины — только сила, к женщине — всегда жалость.


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

Явление
десятое
Борджа, Изабелла.
(бросаясь ему на шею, возбужденно). Здравствуй! На­
конец-то! Ну, что ты делал сегодня?
б о р д ж а (отворачиваясь). Тратил время впустую.
и з а б е л л а . Поэтому и не хочешь меня поцеловать?
б о р д ж а . Нет, просто нехорошо себя чувствую.
и з а б е л л а . Вчера ты уезжал из Парижа. Куда?
б о р д ж а . Осматривал одно имение и замок.
и з а б е л л а . А вечером отправился в Лувр? Королеву видел? Сколько
ей лет?
б о р д ж а (отворачиваясь). Сорок три года.
и з а б е л л а . Похожа она на герцога Козимо? Скоро ты поведешь ме­
ня в Лувр? А короля видел? Ему сколько лет?
б о р д ж а (садясь и топая ногой). Шестнадцать.
и з а б е л л а (обнимая его сзади за плечи). Ах, бедный мальчик! Та­
кой молодой и уже король! Он, наверно, красивый? А коро­
лева носит жемчуг?
б о р д ж а . Скоро мы вернемся во Флоренцию.
и з а б е л л а . В о Флоренцию? Почему?
б о р д ж а . Потому что Париж для тебя опасен.
и з а б е л л а . Опасен? Да я во всем Париже вижу только свою ком­
нату, а из всех парижан — только старого еврея.
б о р д ж а . Т ы н и с кем не говорила ни о себе, ни обо мне?
и з а б е л л а . Н и с кем на свете. Я спала и пела. Одна, вечно одна...
Мне скучно.
б о р д ж а . Вот и уедем, раз тебе тут скучно в одиночестве.
и з а б е л л а . Нет-нет, я не скучаю. Мне нравится Франция. Оста­
немся. Здесь ходит мимо столько народу. Какой ты не­
постоянный! Зачем уезжать? А как же твои честолюбивые
планы? И знатная дама, с которой ты должен был увидеться?
изабелла

90


С УПР УГ А М АРШ АЛА Д ’А Н К Р А

И высокая должность, которую надеялся получить? Все за­
быто? А дама красивая?
б о р д ж а (отталкивая ее). Не напоминай мне больше ни о ней, ни
об этих ребяческих мечтах.
и з а б е л л а (надув губы). И я не побываю при дворе? Не увижу ко­
ролеву?
б о р д ж а . При дворе, погрязшем в разврате? Нам надо уехать.
изабелла

. А х , как м н е х о ч е т с я , ч т обы ты с т а л к о р о л е в с к и м о б е р -

ш талмейстером !

(гневно вскакивает и, забыв об И забелле, принимается
расхаживать по комнате; очень громко). Тщеславие! Тщесла­
вие! Вот смертный грех женщин, вот что свело ее с ума. Де­
сять свитских дам, вельможи, пажи-шлейфоносцы! И все
это — чтобы унизить, чтобы ослепить меня! Тщеславие!
Тщеславие! Вот что сводит ее с ума, туманит ей глаза. Как
ее спасти?
и з а б е л л а (изум ленно). Но мне не надо ни пажей, ни свитских
дам.
б о р д ж а (останавливаясь и проводя рукой по лбу). Неужели я это
сказал? Значит, я сам сошел с ума, надышавшись воздухом
двора.

БОРД Ж А

Явление
одиннадцатое
Те же, Самуэль, паж, ожидающий за приоткрытой дверью.
Паж в красно-желто-черной ливрее принес вам вот это.
(читает). «Раз вам так угодно — в четыре часа. Я буду
одна, под вашей охраной». (Восторженно.) Нет, под охраной
ангелов небесных... Леонора, твоя звезда пожелала спасти
тебя. Я буду тебе защитой. Иду, иду. (Изабелле, резко.) Ты
останешься во Франции.— Леонора, я умышлял не на тебя:
я поднял этих людей лишь против подлеца Кончини. (И за­

сам уэль.
борджа

91


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

белле, ласковей.) Ты побываешь при дворе.— Не стану го­
ворить с ней о прошлом. И не разнежусь, это было бы сла­
бостью. Нет, ни за что. Ни за что. (И забелле.) Ты увидишь
королеву, короля и все остальное.— Просить милости у
женщины было бы низостью. Если она забыла, я тоже забыл.
Но я защищу ее. Да, это в моих силах. Я спасу ее или погиб­
ну. (И забелле.) Сегодня я вернусь очень поздно... (Сам с
собой.) И что такое радость мщения рядом с неизбывным
блаженством любви? К тому же... ( Уходит, что-то нераз­
борчиво бормоча. Сперва он рассеянно следует за пажом,
потом нахлобучивает широкополую шляпу до самых глаз,
бросается бежать и исчезает.)

Явление
двенадцатое
И забелла, Самуэль.
он сказал, добрый Самуэль? Он говорил по-фран­
цузски так быстро, что я ничего не поняла.
с а м у э л ь . В самом деле, он говорил по-французски. А вы не хотите
послушать пение на своем родном итальянском? У меня
квартирует один мой приятель, бедный музыкант, знающий
напевы вашей родины. Он флорентинец.
и з а б е л л а (глядя на дверь, которую Борджа оставил открытой).
Пение? Нет. Сейчас я не могу слушать пение. Нет, добрый
Самуэль, конечно, нет. Разве ты не видишь, что мой муж не
в себе? Что он сказал, уходя? Я не разобрала. Он никогда не
говорил так быстро и громко. Пение я послушаю, но позже,
Самуэль. Сегодня вечером, часов в десять: сперва я немного
посплю. Да, сегодня вечером. Так и передай своему прияте­
лю, Самуэль: сегодня вечером. (М едленно уходит.) До вече­
ра... (Кивает.) До вечера... (С плачем уходит.)
ИЗАБЕЛ Л А. Ч то

92


СУПР УГ А М А РШ А ЛА Д ’А Н К Р А

Явление
тринадцатое
Самуэль, Кончини.
кончини (выйдя из чулана и пожимая руку Самуэлю). Она очаро­
вательна, а муж ею пренебрегает. Вечером я ей спою, а за­
одно расспрошу насчет письма. (В сторону.) И немножко —
насчет знатной дамы. ( Громко, Самуэлю.) Почему он ушел
так поспешно?

Кончини расспрашивает Самуэля на ходу. Упомянув знат­
ную даму, задерживается и произносит последнюю фразу,
стоя на месте. Самуэль отвечает невнятным бормотанием
и ускользает, как o r Фьеско в первом действии.


ДЕЙСТВИЕ
ТРЕТЬЕ

Спальня супруги маршала.

Явление
первое
Г-жа де Рувр и г-жа де Море — дамы из свиты супруги
маршала. Одна переставляет ларец, другая перекладывает
вышивку.
г-ж а

де

рувр.

г -ж а д е м о р е .

Неужели

вы

это потерпите, госпожа де Море?

В ы хотите, чтобы я пом еш ала супруге марш ала при­

нять зд есь этого человека? Н ет уж , я в ответе лиш ь за свои
грехи.
г -ж а

де

Г -Ж А

Г -Ж А
г-ж а

рувр

. К то о н ?

Почем я знаю? Разорившийся нищий итальянец,
пришедший за подачкой. Не думаю, чтобы он был достоин
внимания маркизы.
д е р у в р . А в о т кое-что гораздо более достойное ее внимания.
Видите вооруженных людей, разгуливающих у ворот вдоль
набережной? Видите, сколько их, и все в плащах, все при
шпагах!
д е м о р е . Мне отлично известно, что готовится; поэтому я
унесла из Лувра обе свои шкатулки с драгоценностями.
д е р у в р . Почему же вы не предупредите маркизу?

Г -Ж А д е

море.

94


СУПР УГ А М А РШ АЛА Д ’А Н К Р А

Весь народ против маршала д’Анкра.
Вот и надо бы известить ее об этом.
д е м о р е . Сегодня король свергнет свою мать и Кончини.
д е р у в р . Но супруга маршала ни о чем не подозревает. Почему
вы молчите?
д е м о р е . Я еще несколько дней назад кое-что узнала от ма­
ленького аббата де Шона — он шныряет повсюду. Кое-что
интересное.
де
р у в р . Почему же не расскажете об этом ей?
де
м о р е . Ах, боже мой, почему вы не сделаете этого сами?
Вы состоите при ней целых шесть лет.
д е рувр. А вы обя зан ы ей стольким и м илостям и двора, су да ­

г-ж а д е м оре.
г-ж а д е рувр.
Г-ЖА
Г-ЖА
Г-ЖА

г-ж а
Г-ЖА
Г -ж а

рыня.
г-ж а д е

море.

г - ж а ДЕ

рувр.

Г-ЖА ДЕ МОРЕ.

Ваш с у п р у г — о б е р - е г е р м е й с т е р .
А ваш брат — губернатор Беарна.
Да, но есть вещи, о которых трудно говорить на­

прямик.
Признаюсь, я того же мнения. Позаботиться о без­
опасности своей семьи — вот и все, что мы можем. Я отпра­
вила своих в наши поместья.
ДЕ м о р е . Это наш долг, единственный долг матери семейст­
ва.
д е р у в р . А в самом деле, представим себе, что значило бы
сказать: «Госпожа маркиза д’Анкр, вы погибли; партия не­
довольных торжествует; против вас король и народ; завтра
же или чуть позже вашего супруга арестуют». Это все равно
что: «Госпожа маркиза, вы глупы и непредусмотрительны,
ваш муж — чванный дурак, и все, о чем я говорю, вам следо­
вало бы знать лучше, чем мне». Выкладывать это напрямик
очень неприятно.
д е м о р е . Еще бы! Да и женское ли это дело?
д е р у в р . Фи, это было бы грубо! Так называемая откровен­
ность — не что иное, как худшая разновидность дурного
тона.

Г-ЖА ДЕ р у в р .

Г -Ж А
г-Ж А

г-ж а
г-ж а

95


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

Как вы здраво смотрите на вещи, госпожа де Рувр!
Как во всем хорошо разбираетесь! (Пожимает ей руку.)
Вы только вообразите, что будет,если беда пройдет стороной,
а мы напрасно всполошим маркизу!
д е р у в р . Да уж, только этого не хватало!
д е м о р е . Благосклонно ли посмотрят на нас после столь зло­
вещего предсказания?
д е р у в р . После него не стоит и просить о новых милостях!
д е м о р е . Вот именно! И как после этого предстать перед этой
женщиной, с ее-то характером!
д е р у в р . Немыслимо!
д е м о р е . В самом деле, немыслимо.
д е р у в р . Ах, вы очаровательны!
д е м о р е (целуя ее). Никто не знает свет лучше вас.
д е р у в р . Не ее ли проходимец жалует сюда?
д е м о р е . Нет, она сама. (Устремляется навстречу супруге
маршала.) Ах, сударыня, какая нынче прекрасная погода!..
Прикажете принять, если кто-нибудь явится?.. Не собирае­
тесь ли поехать прогуляться? Я видела, как запрягали ло­
шадей.

Г -Ж А Д Е м о р е .

Г -Ж А
г-ж а
г-ж а
г-ж а
г-ж а
г-ж а
Г -Ж А
г-ж а
г-ж а
Г -Ж А

Явление
второе
Обе дамы, супруга маршала.
Нет-нет, госпожа де Море, нынче я никуда не
еду, и впустите вы ко мне только лицо, указанное мною гос­
поже де Рувр. (В сторону.) О сердце мое, сердце мое, сдер­
живай слезы, даже если они душат тебя!.. Будьте добры,
передайте мне пяльцы и вышивание: мне хочется порабо­
тать. (Принимается вышивать.) Господин д’Анкр сейчас,
наверно, уже подъезжает к Амьену.
д е м о р е . Без сомнения, сударыня! Пора сейчас такая пого-

суп р уга марш алл.

г-ж а

96


С УП Р УГ А М А РШ АЛА Д ’А Н К Р А

жая, а маршалу, за что бы он ни брался, всегда все уда­
ется.
Г-Ж А д е р у в р . Он родился под самой счастливой звездой.
с у п р у г а м а р ш а л а . Вы верите в звезды? Вы... суеверны?
г - ж а д е р у в р . Я верю в вашу звезду, сударыня.
с у п р у г а м а р ш а л а . Полно, полно льстить! (Протягивает ей руку.)
Знаете, я тоже чуточку верю в предопределение. Позвольте
мне подумать об этом наедине, хорошо? До свидания.
Г-Ж А д е м о р е . А вот, по-моему, тот дворянин из Италии, госпо­
дин...
с у п р у г а м а р ш а л а . И м я не имеет значения... никакого... Ступайте,
подруги мои, ступайте. (С сомнением.) Подруги?

Явление
третье
Супруга маршала, Борджа. Госпожа де Море возвращается и
отгибает портьеру, впуская Борджа. Дамы удаляются. Борд­
жа, не поклонившись и держа шляпу в руке, останавливается
перед супругой маршала, которая не решается с ним загово­
рить.
БОРДЖА.

Это

Я.

(быстро работая иглой, нервно и возбуж денно).
Я поистине счастлива вновь видеть вас, господин де Борджа.
Уверяю, что до мелочей помню наше детство и мысленно ни
на миг не расстаюсь со своими былыми друзьями. Семейства
Скали и Адимари все еще живут во Флоренции?
б о р д ж а . Время неудержимо, сударыня, и у нас его слишком мало,
чтобы тратить на пустые разговоры.
с у п р у г а м а р ш а л а (по-прежнему не поднимая глаз). Но могу ли я
говорить с вами иначе, так, как до замужества? Нас разлучи­
ли время, судьба и...

супруга марш ала

4 № 467

97


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

Нет, не они, сударыня. Взгляните на меня.
...и необходимость повиноваться Марии Меди­
чи. Кончини обманул меня, раструбив о вашей смерти. Я сама
чуть тогда не умерла. Сегодня нас разлучает привычка к раз­
луке, разница в положении и...
б о р д ж а . Взгляните на меня. Взгляните, и вы заговорите подругому, скажете совсем другое. (Нежно и печально берет
ее за руку).
с у п р у г а м а р ш а л а (приникая лбом к его руке). Ну хорошо, хоро­
шо! Если вам нужно это', Борджа,— извольте. Я прошу у вас
прощения. Простите меня.
б о р д ж а ( с иронией). Ваши клятвы, Леонора, были страстными
клятвами, и я их не забыл. Поля, реки, море, церкви, распя­
тия, статуи мадонны — все во Флоренции, все в наших горах
было их свидетелем. Вы давали их со слезами, вы подписыва­
ли их кровью. Но они стерлись, оказались недолговечны.
(Горько смеется.) Ха-ха-ха! Скажите, что у человека на
сердце, когда он изменяет клятве? И что, по-вашему, судары­
ня, ожидает его на небе, когда он будет туда призван?
с у п р у г а м а р ш а л а . Пощадите! Пощадите!
б о р д ж а . Тогда мы были счастливы, пылки и чисты, как небо Ита­
лии. Видя нашу дружбу, нас принимали за брата и сестру и
открывали истину, лишь увидев нашу любовь. А теперь...
с у п р у г а м а р ш а л а . Не надо больше, молю вас! Вы делаете мне
больно.
б о р д ж а . А теперь вместо бедной, но любимой мной Галигаи я вижу
жену подлого фаворита.
с у п р у г а м а р ш а л а ( поднимаясьу гордо). Нет, так нельзя. Кончи­
ни — ваш враг, и говорить о нем в подобных выражениях
неблагородно.
б о р д ж а . Я вправе говорить о нем так: он всемогущ и торжествует.
Но сядьте, я еще не все сказал. Отвечайте быстро: у нас мало
времени для разговоров. Я должен знать, заслужили вы или
нет несчастья, которые вас ожидают.

борджа.

суп р уга марш ала.

98


С УПР УГ А М А РШ АЛА Д ’А Н К Р А

Какие несчастья? Что мне угрожает? О чем
вы?
б о р д ж а (воздевая руки к небу). Как! Вы ничего не знаете?
с у п р у г а м а р ш а л а . Я вправду ничего не знаю.
б о р д ж а . Вы не знаете, чем занят Париж последние два дня?
с у п р у г а м а р ш а л а . Нет.
б о р д ж а . Сжальтесь, сжальтесь над ней, небеса! Нет, она не за­
служивает ненависти.
с у п р у г а м а р ш а л а . Да о чем вы?
б о р д ж а . Власть и богатство — это глухие стены. Горе тому, кто
отсиживается за ними!
с у п р у г а м а р ш а л а . Каждый ваш взгляд, каждое слово, Борджа,
преисполняют меня ужасом.
б о р д ж а . В ы — это он, он — это вы, коль скоро вы с ним одно.
Неужели вы не чувствуете, как дрожит земля у вас под нога­
ми? Вы слишком вознеслись, сударыня; вы будете низвержены.
с у п р у г а м а р ш а л а . Но ведь нам все удается.
б о р д ж а . На вашу беду.
с у п р у г а м а р ш а л а . Разве народ Парижа не любит меня?
б о р д ж а . Он вас не знает.
с у п р у г а м а р ш а л а . Я сделала столько добра!
б о р д ж а . Это ему неизвестно.
с у п р у г а м а р ш а л а . Раздала столько денег!
б о р д ж а . Он их не получил.
с у п р у г а м а р ш а л а . Мне говорили — он ненавидит де Люина и не­
довольных.
б о р д ж а . Париж в их руках. Кто вас уверил в противном?
с у п р у г а м а р ш а л а . К т о ? Маршал де Темин, господа де Конти,
де Монгла, советник Деажан, епископ Люсонский — сло­
вом, весь двор.
б о р д ж а . О н и все давно в сговоре с де Люином и принцем Конде,
вашими врагами. Сделка состоялась.
с у п р у г а м а р ш а л а . Какая сделка?
супруга марш ала.

4*

99


А Л Ь Ф Р Е Д ДЕ ВИНЬИ

Ваша голова, неограниченная власть Людовика Трина­
дцатого, изгнание его матери.
с у п р у г а м а р ш а л а (столбенея). Это сон?
б о р д ж а . Нет, пробуждение.
С У П Р У Г А МАРШАЛА. Увы! Я была ослеплена.
б о р д ж а . У в ы ! С вами обходились, как с королевой. Но неужели
Кончини ничего не предвидел? Как же его спасти? (Воз­
бужденно расхаживает взад и вперед.) Ах, будь навеки про­
клят чванный этикет, отделяющий великих от мира сего!
Будь проклята преступная учтивость, изображающая на
благородных лицах покорность и льстивое одобрение! Вам
говорят — вы не слушаете; вам пишут — вы не читаете.
Вы ничего не видите, ничего не знаете. Раззолоченные стены
ваших покоев хуже решеток.
с у п р у г а м а р ш а л а . Успокойтесь, успокойтесь!
б о р д ж а . Ваша королева падет вместе с вами, а вы и сами ослепле­
ны и ослепляете других. (Подходит к ней, гневно.) Во что
вмешались вы, слабая женщина? Зачем взвалили на себя
судьбу великого королевства? Можно ли рукой, вооруженной
веретеном, хвататься за то, что под силу лишь руке, при­
ученной к шпаге? Нет, на такое способны лишь европеянки.
Христиане заблуждаются насчет женщин. В сераль их, в се­
раль!..
с у п р у г а м а р ш а л а (вставая). В вас говорит презрение, Борджа?
б о р д ж а (исступленно). Нет, отчаяние... Ты скоро умрешь.
с у п р у г а м а р ш а л а (подумав, спокойно). Видит бог, вы ошибае­
тесь. Я знаю лучше: все спокойно, все мирно и будущее наше
обеспечено.
б о р д ж а . Будущего вам отпущено самое большее два часа.
с у п р у г а м а р ш а л а . Откуда вам это известно?
б о р д ж а . Отвечайте же! Причастны ли вы к преступлениям Кончи­
ни?
СУПР УГ А МАРШАЛА. К п р е с т у п л е н и я м ?
б о р д ж а . К его вымогательствам в Пикардии, к казнокрадству по
борджа.

100


СУПРУГА М АРШ АЛА Д ’А Н К Р А

всей стране, к насилиям в Париже, восстановившим против
него народ...
с у п р у г а м а р ш а л а . Народу Парижа ни до чего нет дела. Это все
раздоры маршала д’Анкра, принца Конде и господина де
Люина. Я приказала арестовать принца, и все кончилось.
б о р д ж а . Дворцовые покои — вот и все, что вы видите. Но отвечай­
те, причастны ли вы к преступлениям мужа. Скажите хоть
что-нибудь в свое оправдание — мне хочется вас спасти.
Знали вы хоть о преступлении на пятницу?
СУПР УГА м а р ш а л а . Этот день всегда был для меня несчастли­
вым.
б о р д ж а . А как насчет улицы Ферронри?
СУПР УГА МАРШ АЛА. Что?
б о р д ж а . Да то, что убийство короля, чья доброта заставила полю­
бить даже самодержавную власть...
с у п р у г а м а р ш а л а (дрожа). Продолжайте!
б о р д ж а . ...короля Генриха Четвертого...
с у п р у г а м а р ш а л а . Продолжайте!
б о р д ж а . ...также подстроил Кончини. Из-за него король и погиб.
с у п р у г а м а р ш а л а . Клевета! Ложь!
б о р д ж а . У меня есть доказательство, и я принес его.
с у п р у г а м а р ш а л а . Великий боже, зачем?
б о р д ж а . Чтобы свалить Кончини. Я жажду его смерти, да, смерти,
потому что он отнял у меня жизнь, отняв тебя. Я люблю всех
его врагов, ненавижу друзей. Я вооружился всей ненавистью,
которую он посеял, проникся всей жаждой мести, правой или
неправой, которую он возбудил. Но вас я хочу спасти, потому
что вы вспомнили обо мне, и это меня растрогало.
с у п р у г а м а р ш а л а . А я этого не хочу. Вы намерены убить отца
моих детей. И вы не стали бы мечтать о мести, если бы до­
рожили нашими общими воспоминаниями. Вас подстрекнул
де Люин. Вы вернулись ко мне со стилетом в руке.
б о р д ж а . С о стилетом? Кончини прибегал к нему чаще, чем я. Или
вам это тоже не известно?
101


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

м а р ш а л а . Называйте его честолюбцем, негодяем — вы
имеете на это право: он обманул нас обоих. Но не говорите,
что он убийца — я в это не верю. Вас привела сюда нена­
висть, а не любовь.
б о р д ж а . И то, и другое.
с у п р у г а м а р ш а л а . Хорошо. Где, наконец, улика против маршала?
б о р д ж а . Он писал тому человеку.
с у п р у г а м а р ш а л а . Какому человеку?
б о р д ж а . Равальяку. А в конце письма есть приписка женским
почерком. Не вашим, хвала небесам!
с у п р у г а м а р ш а л а . О, страшно слышать! Страшно подумать!
б о р д ж а . Но что вам до государственной тайны? Вы же не подозре­
вали о ней, правда?
с у п р у г а м а р ш а л а . Никогда.
б о р д ж а . Скоро вооруженный народ окружит ваш особняк. При­
готовьтесь следовать за мной.
с у п р у г а м а р ш а л а . А вы спасете моего мужа?
б о р д ж а . Не знаю. Но что вы все о нем? Он в безопасности, далеко
от Парижа.
с у п р у г а м а р ш а л а . Откуда вам это известно? На кого вы опирае­
тесь? Зачем приехали во Францию?
б о р д ж а . Я же сказал: чтобы встретить и убить Кончини — от дру­
гих он опять ускользнет.
с у п р у г а м а р ш а л а . О, не мешайте ему в этом — так вам больше
подобает. Не предавайте письмо огласке.
б о р д ж а Признайте, что Кончини — негодяй, и я удовлетворюсь.
с у п р у г а м а р ш а л а (опуская глаза). Он мой муж.
б о р д ж а (мрачно). Заговорите о нем моими словами, и мне больше
ничего не надо — я отомщен.
СУПР УГ А М АРШ АЛА. Он мой муж.
б о р д ж а . Скажите только, что никогда не любили его, и я отдам
письмо — вам ли, ему ли.
с у п р у г а м а р ш а л л . Отдадите?
супруга

102


СУПРУГА МАРШ АЛА Д ’А Н КР А

Это спасет его лишь от короля, но я это сделаю. Письмо
будет вручено вам.
С УПРУГА м а р ш а л а (подходит к двери, распахивает ее, чтобы не
оставаться наедине с Борджа, и порывается позвать г-жу де
Рувр, но возвращается и вынимает из-за корсажа портрет).
Вот мой ответ, Борджа,— ваш портрет.
Б ОРД Ж А . Как! Вы хранили его?
СУПР УГА м а р ш а л а . Чтобы оплакивать вас. А теперь умоляю: не
говорите о нем — я вам его верну. Госпожа де Рувр, приве­
дите моих детей.
БОРДЖА.

Г-жа де Рувр появляется и тут же уходит.
Супруга маршала садится и берет Борджа за руку.
Сядьте рядом со мной, и успокоимся. Ради бога, помолчите
минутку. Вы взволновали меня до глубины души. Я проявила
большую слабость, но вы пришли с любовными воспомина­
ниями и воплями ненависти: первых я испугалась из-за са­
мой себя, вторых — из-за своей семьи. Послушайте, я боль­
ше не принадлежу себе: я жена, мать, подруга великой коро­
левы и в некотором роде правительница большого государст­
ва. Мне нужны все мои силы. Помилосердствуйте, не лишай­
те меня их разом. Говорите правду, говорите все. Я не требую
у вас имена заговорщиков, откройте лишь, что они замыш­
ляют. И почему, наконец, вы не остановили их, хотя желаете
меня спасти?
б о р д ж а . Я мог лишь задержать их на несколько часов, что и сде­
лал. А мы теряем попусту время.
СУПР УГ А м а р ш а л а . Вот, значит, как далеко зашло? Ну что ж , не
думайте о моем спасении — слишком поздно.
Появляется г-жа де Рувр с детьми.
Вот мои дети. Сжальтесь над ними.


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

Явление
четвертое
Те же, г-жа де Рувр, несущая на правой руке девочку, а левой
ведущая графа де ла Пен — десятилетнего мальчика при
шпаге на боку и множестве орденов на шее. Супруга маршала
подходит к ней, берет дочь на руки и сына за руку.
с у п р у г а м а р ш а л а . Оставьте детей со мной, госпожа де Рувр.
Я верну их вам, когда их вернут мне самой. Не знаю, когда
наступит этот день: он известен лишь небесам. Вас не
удивляют мои слова?
Г -Ж А д е р у в р . Я не вправе препятствовать вам, маркиза, в том,
что нахожу предусмотрительным.
с у п р у г а м а р ш а л а . Предусмотрительным, сударыня? Значит, вы
чего-то опасаетесь? Вы мне об этом не говорили.
г - ж а д е р у в р . Бывают времена и положения, когда каждый вселяет
в других больше подозрений, чем следует. Я слишком люблю
ваших детей, чтобы не печалиться, расставаясь с ними, но
полагаю, что удалить их отсюда — благоразумно.
с у п р у г а м а р ш а л а (побледнев, взволнованно всматривается в
г-жу де Рувр). Удивительно, однако!.. Но хорошо, ступайте,
сударыня, ступайте. (Детям, холодно.) Поцелуйте ее и по­
прощайтесь.
г р а ф д е л а п е н (настороженно). Прощайте, сударыня, прощайте.
Благодарю за доброту к нам с сестрой.
Г-жа де Рувр уходит, опустив голову.
Ах, меня бросает в дрожь от вымученной улыб­
ки этой лживой женщины! Все, что вы сказали,— правда,
Борджа: я это чувствую. Я чувствую, как на меня надвигается
страшная беда; к тому же я знаю вас — в вас течет кровь
Борджа. Если то, что должно свершиться, задумано вами —
изменить уже ничего нельзя: гнев итальянца неутолим. Вы с

суп р уга марш ала.

104


С УПР УГ А М А РШ АЛА Д ’А Н К Р А

Кончини движимы ненавистью, и невольной ее причиной
была я. Но довольно! Ваше решение принято, мое — тоже.
В том, что вы сами пришли и сказали: «Я в сговоре с вашими
врагами и погублю вас», есть благородство; поэтому я отве­
чаю: «Вы в моих руках: я могла бы вас арестовать. Но вы
вспомнили о нашей любви и предостерегли меня; я тоже по­
мню о ней и доверюсь вам». Вот мои заложники, берите их.
б о р д ж а . Что? Детей...
с у п р у г а м а р ш а л а . Да, детей Кончини. И если вы порядочный
человек, вы их спасете. Дайте мне руку и обещайте сохранить
им жизнь. Когда не станет ни их отца, ни меня, ни вас, пусть
их поручат господину де Фьеско. Таково мое желание, а вам
видней, не последнее ли оно перед смертью. Не хочу больше
думать об этом. Примите их: мы в ваших руках.
б о р д ж а . Н о как вы не понимаете, что я пришел за вами и ради
вашего спасения!
с у п р у г а м а р ш а л а . Сюда идут. Какие бы вести мне ни принесли, я
рассчитываю на ваше слово. ( Ставит на стол портрет Борд­
жа, снятый с груди.)

Явление
пятое
Те же, д'Анвилъ, Темин.
Паж, приоткрыв расшитую портьеру, впускает дворян.
с у п р у г а м а р ш а л а (сев между детьми и небрежно поглаживая
старшего по голове). Господа, ваш веселый вид способен
успокоить даже самых робких. Ну, что рассказывают нового?
ф ь е с к о . Самые забавные вещи на свете, сударыня. Вечером, неиз­
вестно зачем, в Париж прикатил епископ Люсонский, и коро­
лева сказала ему: «Господин де Ришелье, видеть вас у се­
бя — счастливая примета». В жизни так не смеялся — на­
столько перекосилось у него лицо.
105


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ
Д ’А Н В И Л ь.

И, кланяясь, он прикусил губу, не правда ли, господин
де Темин?
т е м и н . Еще бы! От таких слов призадумаешься.
ф ь е с к о . Вокруг этого вертелись все разговоры у принцессы Кон­
ти.
с у п р у г а м а р ш а л а ( к Борджа, мрачно опирающемуся на спинку
кресла). Видите, чем занят свет? Разве у меня нет основа­
ний быть спокойной?
б о р д ж а (вполголоса). Одно из двух: либо здесь все сумасшедшие,
либо я сам рехнулся.
с у п р у г а м а р ш а л а . О чем говорят в Париже, маршал?
т е м и н . О новом коннетабле, сударыня. Все любопытствуют, когда
маршал д’Анкр вернется, чтобы препоясать себя шпагой с
лилиями. Поэтому народ и толпится у вашего особняка.
с у п р у г а м а р ш а л а (к Борджа). Вот, значит, к чему все сводит­
ся!
б о р д ж а (вполголоса). Престарелые дети! Как беззаботно они
пляшут на канате, по которому идут! Клянусь душой, у них
у всех помутился разум.

Явление
шестое
Те же у Креки, Монгла, группа дворян Кончини.
Монгла торопливо кланяется. Он несколько возбужден.
О чем толкуют сегодня, господа? (Выслушав
ответ Креки, беседует с Фьеско.)
К Р Е К И . Больше всего — о новом президенте парламента, судары­
ня. (Тихо, Темину.) Э, да она, кажется, ни о чем не подозре­
вает. Король отправляет королеву-мать в изгнание.
т е м и н (тихо). Ее спокойствие изумляет меня. Похоже, она знает,
суп руга марш ала.

106


СУ ПРУГА М АРШ АЛА Д ’А Н К Р А

что случилось, но скрывает от нас свое волнение. Она ведь
сидит в передней ложе и знает многое, что нам неизвестно.
м о н г л а . Говорят, господин де Буйон предпринимает какие-то
попытки. (Тихо, Темину.) О чем она думает? Известно ли
вам, что народ уже у нее под окнами? Мои лошади с трудом
проложили себе дорогу.
т е м и н (вполголоса). Вы, конечно, понимаете, что она приняла
меры предосторожности. Иначе ее спокойствие не объяс
нишь.

Явление
седьмое
Те же, г-жа Рувр, г-жа де Море.
В отдалении крики, глухой ропот.
(супруге маршала). Слышите вы шум? Слышите? Это
грозный голос народа.
г - ж а д е м о р е . Ах, сударыня, королева арестована у себя в покоях.
Г -Ж А Д Е РУ ВР. И король отдал приказ запереть все двери Лувра.
Г - ж а д е м о р е . Кроме одной, охраняемой мушкетерами.
с у п р у г а м а р ш а л а (вставая). Через нее я и войду.
Б О РД Ж А . Ищите лучше ту, через которую можно выйти, сударыня.
с у п р у г а м а р ш а л а . Я иду к королеве. Ее предали.
т е м и н . Вам благоразумней оставаться здесь, сударыня.
с у п р у г а м а р ш а л а . Сударыни, отправляйтесь к королеве. Вы прой­
дете через мои апартаменты и доложите ее величеству, что
все друзья маршала д’Анкра по-прежнему преданы ей. С от­
ветом тотчас же вернитесь ко мне. Враги воспользовались от­
лучкой моего мужа.
борджа

Дамы уходят.
Надеюсь, вы замените его, господа?
107


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

Я первый готов пойти разузнать, что означает приказ ко­
роля. Он, несомненно, внушен этим интриганом де Люином.
С У П Р У Г А м а р ш а л а . Я вам так признательна! Идите и поскорей воз­
вращайтесь, сударь.
ф ьеско.

Фьеско уходит.
Господин де Темин, соберите, если любите меня, наших дво­
рян и...
Б О Р Д Ж А . Он уже не успеет, сударыня. Бегите!
т е м и н (указывая на Борджа). Знаете ли вы, сударыня, кого прини­
маете у себя в доме? Этого человека видели повсюду. Пре­
дупреждаю: он ведет двойную игру.
Шум толпы.
супруга

марш ала.

Возвращайтесь немедленно, и я вам отвечу.

Гемин уходит.
Они не сумели вам дать совет, не сумеют и защитить вас...
Спешите приветствовать Людовика Тринадцатого, господа.
Вы свободны.
м о н г л а . Нет, это вы свободны убираться отсюда, мой маленький
корсиканец.
б о р д ж а . Когда бы господь соизволил, чтобы моя рука была так же
свободна!.. (Супруге маршала.) Со мной, только со мной —
вот ваше единственное место.
к р е к и . С чего этот человек так фамильярничает?
с у п р у г а м а р ш а л а . Идите, Креки, идите и вы, раз никто не возвра­
щается... Великий боже, что с ними? Никто не возвращается
ни от королевы, ни из города. То ли их поочередно убивают,
то ли они один за другим изменяют мне?
к р е к и . Народ шумит... Пойду разузнаю...
м о н г л а . Не разберу, что там кричат. Пойду посмотрю. (Исчезает
вместе с Креки.)
б о р д ж а . Со мной, со мной, или вы погибли!

борджа.

108


СУ ПР УГ А М АРШ АЛА Д ’А Н К Р А

Нет, я покажусь. Я хочу все видеть, и пусть
меня тоже видят. Откройте! Откройте окна! (Распахивает
балконную дверь. Град пуль разносит стекла в куски.)
б о р д ж а . Неосторожная! (Оттаскивает ее подальше от балкона).
с у п р у г а м а р ш а л а (возвращается к дворянам; она бледна, но хо­
лодно и спокойно глядит на них и Борджа; затем замечает
на полу пулю и с иронией бросает). Пули, господа? Меня
принимают за мужчину и даже воина. Вот уж не ожидала
подобной чести! (Порывисто, к Борджа.) Да, вы были правы.
Берите моих детей, уходите, и да сопутствует вам милосердие
небесное! О дети мои, утешение мое! Обнимите меня. Скорей,
скорей обнимите меня!
ДЕТ И. Сударыня! Матушка! Сударыня!
Б О РД Ж А . Сюда идут.
с у п р у г а м а р ш а л а (высокомерно). Кто? Чего от меня хотят? Это
вы, господин советник? Что, собственно, произошло? Сегод­
ня фаворит низлагает фаворитку, вчера было наоборот. Вот
и все.
супруга марш ала.

Явление
восьмое
Те же, Деажан, стража.
Сударыня, вы арестованы, и я препровожу вас в Басти­
лию.
б о р д ж а (Деажану). Вот она. Берите ее. В тюрьме ей будет безо­
пасней: к балкону уже приставлены лестницы. (Распахивает
входную дверь.) Входите, господа. Я выдаю вам ее. Ведите.
с у п р у г а м а р ш а л а (обнимая детей). Прощайте! Прощайте! Ах,
Борджа, спасите их, спасите! Отнимите у меня и спасите.
д е а ж а н (снимая портрет со стола). Захватите-ка вот это. В таком
деле ни одна мелочь не лишняя.

деаж ан.

109


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

Стража поспешно уводит супругу маршала. Дворяне Кончи­
ни порываются оказать сопротивление, но не решаются и тут
же расходятся.

Явление
девятое
Борджа, Пикар, затем народ.
(за сценой). Кончини!.. Кончини!.. Смерть Кончини!
(приближаясь к балкону). Где ты, Пикар?
п и к а р . Откройте. Я здесь.
б о р д ж а (распахнув балконную дверь, через которую вливается
поток вооруженных лю дей). Кончини удрал. Жена его арес­
тована. Все здесь — ваше, кроме вот их. (Закутывает девочку
в свой плащ, берет мальчика за руку, прокладывает себе до­
рогу через толпу и уходит.)
п и к а р . Не прольем ни капли крови, не возьмем ни одного золо­
того!
н а р о д . Жги д в о р е ц !
п и к а р (пожимая плечами при виде происходящ его). И что мы от
этого выиграем?
Н А РО Д

борджа

Народ бросается грабить особняк.


Ш''•й'лЩг

т'Ш'-&SÊ¥ш'Ш'ш
ДЕЙСТВИЕ
ЧЕТВЕРТОЕ
Ш

Та же комната в доме еврея, что во втором действии. К он­
чини полулежит в покойном кресле. Изабелла, стоя в извест­
ном отдалении, недоверчиво посматривает на него, словно
готова выскочить за дверь, которую держит приоткрытой.

Явление
первое
Кончили, Изабелла.
кончини (продолжая галантную пикировку). Нет-нет, вы этого не

узнаете, пока не закроете дверь и не перестанете дуться, что
вам совсем не к лицу.
и з а б е л л а . А в ы скажете мне все и не будете говорить со мной о
любви?
кончини. Обещаю говорить только о дружбе. Слово флорентинца!
и з а б е л л а (почти совсем притворив дверь). Неужели еврей оставил
меня с вами одну?
кончини. Нет, он где-то поблизости — считает дукаты и флорины.
Пусть занимается своим делом, а мы будем отмечать ночные
минуты звуками гитары и голоса. Попоем, потолкуем.
111


А Л Ь Ф Р Е Д ДЕ ВИНЬИ

Не будь мне известно, что мужчин следует остерегаться,
я охотно послушала бы вас: я устала от одиночества,
кончини. Я устал куда больше — я прождал десять часов в этом
мрачном доме, лишь бы увидеть вас. Знаете ли вы, что могли
бы затмить всех женщин при дворе? Рядом с итальянками
француженки кажутся бледными призраками.
и з а б е л л а . Разве при дворе нет итальянок?
кончини. Есть несколько в свите королевы-матери, но о них не
стоит даже говорить. Послушайте лучше, как я пою.
и з а б е л л а . Только не по-итальянски. Родной язык расстраивает
меня. Когда вы говорите по-французски, мне спокойней,
кончини (иронически) . Ваше спокойствие — главная моя забота,
поэтому говорить я согласен по-французски, но петь могу
только по-итальянски. Я ведь каждый вечер зарабатываю
этим на хлеб.
и з а б е л л а . Каждый вечер? На улице? Ah, povero!1
кончини. Но больше всего мне приносят гороскопы и предсказа­
ния.
и з а б е л л а . Как! Вы умеете предсказывать будущее?
кончини. И даже проникать в тайны настоящего.
ИЗАБЕЛ ЛА. Так л и ?
кончини. Ба! Будь это не так, как мог бы я угадать, что ваш муж
хранит некое письмо, которое старательно прячет?
и з а б е л л а . Правда! И вы обещаете объяснить мне его поведение,
которое так верно угадали?
кон ч ин и (прерывая ее). Послушайте-ка лучше одну песенку. Она
всегда у меня получается, всегда приносит мне удачу.
и з а б е л л а . Нет, вы ответьте, ответьте!
кончини. А вы мне скажете, где синьор Борджа прячет письмо?
и з а б е л л а . Почему вы так этого добиваетесь?
кончини. Это письмо от женщины, которую он любил. Вот и все.

изабелла.

1 Ах, бедный! (итал.).

112


СУПР УГ А М А РШ АЛА Д ’А Н К Р А

В самом деле любил? Он никогда мне об этом не расска­
зывал.
кончини. Разве это основание, чтобы сомневаться? Вы — послед­
няя, кому он открылся бы. (Игриво.) Идите сюда и потол
куем.
и з а б е л л а (отступая). Нет, нет.
кончини (скользнув рукой по струнам, равнодушно). Ручаюсь, он
очень дорожит письмом.
и з а б е л л а . Да, он всегда носит его в бумажнике,
кончини (наигрывая прелю дию ). Вот начало той песенки.
и з а б е л л а . К т о была эта женщина? Флорентинка?
кончини. Не могу же я кричать отсюда, как ее зовут,— меня услы­
шат на улице. Сядьте рядом со мной. Какая дивная погода!
Прямо не Париж, а Флоренция. Мне кажется — я слышу за­
пах апельсиновых рощ.
и з а б е л л а . Но почему небо, вон там, все красное?
кончини. Действительно! И вроде как над Лувром. Ба! Просто ил­
люминация. (В сторону.) Уж не в честь ли моего отъезда?
и з а б е л л а . По-моему, вдали кричат,
кончини. Ничего не слышу.
и з а б е л л а . Да, теперь все смолкло,
кончини. Наверно, французы веселятся.
и з а б е л л а . Ну что ж, спойте свою любимую песенку.
изабелла.

Кончини поет, но Изабелла тут же прерывает его.
Так какую женщину любил Борджа? Клянусь, это та, у кото­
рой он бывает теперь,
кончини. Возможно. Но чтобы убедиться в этом, я должен полу­
чить от вас письмо.
ИЗАБЕЛЛА. Я достану его и дам прочесть, хотя оно всегда при муже,
кончини ( в сторону). Я заколю его и сам отберу письмо. Двойной
выигрыш!
и з а б е л л а . Эта женщина, наверно, очень красива?
113


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

к онч и н и. Вероятно. Кого же вы подозреваете? Ну!

О, это тайна! Прежде она звалась Галигаи — и это все,
что мне известно,

изабелла.

кончини

(ги т ара падает у п е г о и з р у к , н о он у сп ев а е т пой м ат ь е е ) .

Она видится с ним! Ну, Борджа, наши пути снова скрести­
лись. Поделом мне!
и з а б е л л а ( з а т в о р и в д в е р ь и п о д х о д я к н е м у ) . Но вы-то сами ее не
знаете, верно?
кончини ( р а з д р а ж е н н о ) . Он бывает у нее?
и з а б е л л а . Конечно, бывает. И я просто не знаю, что думать. Когда
я спрашиваю мужа, зачем он видится с ней, он отвечает: по
важному государственному делу. А если я любопытствую,
хороша ли она собой, он молчит. Впрочем, она, по-моему,
и не красива, и не обаятельна, а меня он так любит!
к ончини. Ах, женщина!.. Нет, она красива, очень красива. Они лю­
били друг друга прежде, она любит его и сейчас.
и з а б е л л а . Она его любит? И красива? Они любили друг друга?
к ончини. Я же сказал — да. Она обманывает Кончини, своего
мужа; Борджа обманывает свою жену. Кончини-то отомстит,
ручаюсь в этом: он человек жестокий. Но неужели вы, италь­
янка, не отомстите за себя?
и з а б е л л а ( н е с л у ш а я е г о ) . Выходит, они любили друг друга еще
до моего замужества? Зачем же он, любя ее, женился на мне?
Как тут не стать в тупик?
кончини. Кончини, узнав все, беспощадно покарает ее. Поверьте,
он лишит ее жизни.
и з а б е л л а . И, без сомнения, поступит правильно: эта женщина не
Заслуживает лучшего. Но почему Борджа женился на мне,
хотя любил ее?
кончини. В котором часу он уходит к ней?
ИЗ А БЕЛ Л А . Кто вам сказал, что у них была любовь? Ответьте же,
ради бога!
кончини. То, о чем спрашиваю я, гораздо важнее. Говорите все,
что знаете.
114


СУПР УГ А М АРШАЛА Д ’А Н КР А

Ах, зачем вы пришли выведывать мои тайны и навязы­
вать мне свои? Что я вам сделала?
кончини (развязно). Ей-богу, красотка, только одно: вы внушили
мне чувства, которые возникают у настоящего мужчины при
виде хорошенькой девушки. Но довольно любезничать. Ж ен­
щина, о которой вы говорите, интересует меня больше, чем
вы. Подробности! Выкладывайте все подробности!
и з а б е л л а . Вы пугаете меня? Кто вы? Уверена, вы такой же злой,
как этот подлый Кончини.
кончини. Вы не ошиблись: я действительно злой. Настолько
злой, что ослушаться меня — опасно. Борджа получал
письма?
и з а б е л л а . Только раз — нынче утром. После этого он и ушел,
кончини (грубо хватая ее за руку). Почему же вы не узнали, что
было в письме, неосторожная? Для итальянки вы слишком
мало ревнивы.
и з а б е л л а . У меня не было случая ревновать,
кончини. Вот вам этот случай. Ваш муж у ног другой женщины,
он объясняется ей в любви, говорит ей «ты»...
и з а б е л л а . Увы! Так, наверно, и есть.
кончини. А соперница ваша очаровательна. Она властна, величава,
у нее огненные глаза, сильный ум, вся она — изящество и
страсть.
и з а б е л л а (шатаясь). Вы убиваете меня!
кончини. Прелюбодеяние — странное преступление. Только что
я считал его легким грешком, теперь оно кажется мне чудо­
вищным. Клятвопреступление — вот истинная язва нашего
общества. Подумать только! Даже убив их, мы с вами не по­
мешаем им любить друг друга... Да известно ли вам, что в
эту минуту он смеется над вами? Вот о чем нестерпимо даже
помыслить!
и з а б е л л а . О да! Видно, так оно и есть.
кончини. И поверьте, если один из них носит обручальное кольцо
или иную драгоценность, словом, знак законной любви, он
изабелла.

115


АЛ Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

жертвует им другому: передаривает или бросает ему под но­
ги. Так делается почти всегда.
и з а б е л л а . Как! Вы тоже это подумали? Действительно, иначе не
может быть. Поддержите меня — колени мои подгибаются,
кончини. Если поможете мне, я отомщу за вас.
ИЗ А БЕЛ Л А . Кому?
кончини. Обоим.
и з а б е л л а . Главное, ей. А он...
кончини. Что — он?
и з а б е л л а . Ах, сердце мое разбито! Вы убили меня. Уйдите... (Т е­
ряет сознание.)
кончини. Вот каковы мы все — и женщины, и мужчины. Минуту
назад, когда она шла ко мне, словно околдованная моей
лестью, могли я предполагать, что пустяк превратит эту ж из­
нерадостную девочку в подобие трупа? И разве сам я, болтая
с ней о любви, наслаждении, музыке, повторяя проказы моей
двадцатой весны, не чувствуя себя сколько-нибудь винова­
тым и смеясь над своими грешками, мог допустить, что я —
глупец, который придет в неистовство от одной мысли, что
ему отплачивают той же монетой? Да, горе — это нечто ве­
щественное. Оно давит мне на сердце, как свинец. Оно гне­
тет меня, душит. Конечно, одно лишь подозрение само по се­
бе не причинило бы столько вреда: с ним борются, его по­
беждают сомнением... Я весь пылаю. И напрасно я пытаюсь
рассуждать. Рассуждение — ложный друг, который делает
вид, что спешит нам на помощь, но ничем не помогает. Твер­
ди я себе хоть тысячу раз: «Маршал д’Анкр, слабость твоей
супруги не лишает тебя ни высокого положения, ни богатст­
ва, ни удовольствий, ни, может быть, даже ее любви» — что
толку? Я навеки утратил слепое доверие, самую мягкую по­
душку для спящего самолюбия; утратил блаженную возмож­
ность мирно возвращаться домой и, улыбаясь, отдыхать в
кругу семьи. Нельзя шутить с предустановленным порядком:
это игра, в которой ранишь самого себя. Это роковая забава:
116


С УПРУГА М АРШ АЛА Д ’А Н К Р А

она вроде погремушки, когда забавляешься сам, но стано­
вится кинжалом, когда забавляются за твой счет. Вернись
сюда Борджа да застань он здесь свою юную простодушную
жену, сраженную всего одним словом, и меня, нанесшего
этот удар, что он почувствует — гордость за свое торжество
или стыд оттого, что торжествую я? Что острее — боль, ко­
торую причиняешь, или та, которую испытываешь? Увы, по­
ражение всегда ощутимее, чем победа. Первое ранит чувст­
вительней, чем тешит вторая. (Дотрагивается до Изабеллы.)
Похолодела, но сердце бьется. Она в обмороке... Это сон.
А сон — это забвение. Ты счастливей меня, дитя, гораздо
счастливей. Он у меня в доме, я у него... Но поспешим.
Против корсиканца у меня найдется флорентинский кин­
жал. Довольно прятаться под заемным именем. Я — Кон­
чини, маршал Франции. (Хватает плащ, нахлобучивает ши­
рокополую шляпу и в ярости выбегает.)

Явление
второе
Изабелла в обмороке, Самуэль, Деажан, стража.
Не останавливай его, еврей. Его пажи, челядь, дом — все
под нашим присмотром. В шесть часов вечера я сам аресто­
вал его жену, как раньше регентшу. У тебя один выбор:
либо служба королю, либо виселица.
с а м у э л ь . Предпочитаю вас: это все-таки лучше, чем веревка.
д е а ж а н . Тогда не мешай нам увести с собой эту женщину.
Мы предоставим ей случай отомстить Галигаи. Она — бес­
ценное орудие. Я тотчас же доставлю ее на процесс, который
мы начинаем. (Приставам.) Отправить ее в носилках во Дво­
рец правосудия. (Самуэлю.) А ты задержи еще на час этого
смугляка Кончини, пока я не пришлю сюда мушкетеров. Отдеаж ан.

117


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

вечаешь головой. Изобрети любой повод, любой предлог.
Положитесь на меня. Я слышу, как он спотыкается на
каждой ступеньке, зовет меня у каждой двери. Я нагоню его
и задержу.

сам уэль.

Уходит в одну сторону, Деажан — в другую.

Явление
третье
Декорации меняются. Сцена представляет собой зарешечен­
ное помещение в Бастилии, где содержат супругу маршала.
На столе горит лампа и разбросаны книги. Деажан, советник
парламента.
(потирая руки). Процесс идет отменно удачно. Господин
де Люин весьма доволен, не так ли?
с о в е т н и к . В самом деле, его холодное лицо просветлело.
д е а ж а н (с торжествующим смехом). Ха-ха-ха ! Дело в том —
только пусть это останется между нами,— что король обе­
щал ему все имущество супруги маршала после ее смерти, а
это немало.
с о в е т н и к . Состояние у нее не меньше, чем у королевы-матери.
д е а ж а н . А знаете ли вы, что именно в эту камеру Бастилии она уп­
рятала принца Конде? На том, чтобы поместить ее сюда же,
настоял я: люблю справедливое возмездие... Как видите, ма­
лютка Изабелла дает показания с редкой пылкостью и убе­
жденностью.
с о в е т н и к . Боюсь, решимости ее хватит ненадолго. Стоит ей запла­
кать, как она слабеет.
д е а ж а н . Все судьи уже признали Галигаи колдуньей, хотя сама
она еще не догадывается. А вот и улика, которую мы ищем.
Посмотрите-ка книгу, которую я хотел вам показать — вы

деаж ан

118


СУПРУГА М АРШАЛА Д ’А НКР А

ведь знаток восточных языков. Я предъявлю ее суду как ве­
довское и чернокнижное сочинение.
с о в е т н и к . Н о маркиза всегда слыла набожной. Вот и тут у нее изо­
бражение Девы висит.
д е а ж а н . Это еще ничего не доказывает.
с о в е т н и к . А известно ли вам, что эта книга — Моисеев Ветхий за­
вет?
д е а ж а н . Ну и что? Раз написано по-еврейски, значит, каббала...
Ах ты господи! Я надеялся избежать встречи с ней, а она пря­
миком идет сюда. Нам не разминуться.

Явление
четвертое
Деажан, супруга маршала. Она крайне возбуждена, ее сопро­
вождают две камеристки.
(живо). Разве мы в Испании? Разве здесь ин­
квизиция, сударь? В мою комнату входят, письма распечаты­
вают, бумаги читают. Против меня возбуждено дело, и я
знаю — какое. Чуть ли не у моих дверей заседает Огненная
палата, моя жизнь и смерть на весах, а мне не дают бросить
на чашу их даже слово. Я не имею права самолично предстать
перед судом. Нет, это уж слишком! Со вчерашнего утра, дня
моего ареста, вы далеко продвинулись и сильно ускорили со­
бытия; доказательство тому — действия вашего правосудия.
Мне только что сообщили вещи столь немыслимые и чудо­
вищные, что я ушам своим не верю. Существуют якобы сви­
детели моих страшных преступлений. Идите же, сударь, иди­
те и передайте суду, что я требую очной ставки с ними. Наде­
юсь, хоть такую милость мне окажут?
д е а ж а н . Сударыня, если господин де Люин...
супруга марш ала

119


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИ НЬ И

Полно, сударь, полно! Фаворит — владыка, а
вы советчик при нем, как были им при мне, вчерашней фаво­
ритке. Не тратьте время на объяснения. Идите и сделайте то,
о чем я прошу, если только еще не слишком поздно.
а н (с лицемерным видом). Повинуюсь, сударыня, хоть и беру
на себя слишком много. (Уходит.)

суп руга марш ала.

деаж

Явление
пятое
Те же у кроме Деажана.
м а р ш а л а (камеристкам). Не жалейте ничего, только
бы узнать, что с моими детьми, с маршалом д’Анкром и с ко­
ролевой. Развяжите язык знакомым тюремщикам и солда­
там, о которых вам известно, что они служили мне. Ищите
любой повод для разговора, платите золотом. Вот оно. (Вру­
чает каждой по кошельку.) Еще раз расспросите тех, кто
рассказал вам, что происходит в Огненной палате. Если вый­
ду отсюда живой, я не забуду ваших услуг: вы последовали за
мною, в то время как знатные дамы бросили меня. Ступайте
и первым делом вызнайте, удалось ли господину Борджа
спасти моих детей.

супруга

Камеристки уходят, супруга маршала садится.

Явление
шестое
Супруга маршала одна.
Ах, я чувствую, что погибла! Как я ни боролась,
судьба оказалась сильнее. Я погибла! Погибла!

суп руга марш ала.

120


СУПР УГ А М А РШ АЛА Д ’А Н К Р А

Явление
седьмое
Супруга маршала, Деажан, двенадцать президентов и совет­
ников парламента, маршал de Темин, два его сына, несколь­
ко дворян — членов Тайной комиссии.
Сударыня, господин де Люин, назначенный королем первоприсутствовать в Огненной палате, благоволил направить
нас сюда для проведения очной ставки, коей вы домогаетесь.
т е м и н (выступая вперед, медленно и осторожно). Мне также до­
зволено сказать вам, сударыня, что Огненная палата — стро­
гое судилище. Умоляю вас не бросать ему вызов.
д е а ж а н . Суд объявляет вам вкратце суть выдвинутых против вас
нижеследующих обвинений. Выслушать их надлежит стоя.
Суд оказывает вам милость, знакомя вас с ними: это полага­
ется делать лишь после вынесения приговора.
деаж ан.

Супруга маршала, только что опять севшая, встает.
«Софар Леонора Галигаи, дочь столяра Пепонелли из Фиренцуолы близ Флоренции, обвиняется, прежде всего, в оскорб­
лении величества и государственной измене, выразившейся
в тайных сношениях с Савойей и Испанией, где она состояла
посланницей великого герцога при герцоге Лерме, со Спинолой во Фландрии и архиепископом Майнцским в Германии,
как явствует из ее зашифрованной переписки, а также в
узурпации власти нашего повелителя юного короля Людови­
ка Тринадцатого; в препятствиях, чинимых отправлению
правосудия; в неслыханном казнокрадстве и подчинении себе
воли королевы посредством... посредством...»
с у п р у г а м а р ш а л а (нетерпеливо). Того влияния, которое сильный
дух оказывает на более слабый.
д е а ж а н . «...магических заклинаний, что подтверждается показа­
ниями десяти свидетелей, в том числе еврея Самуэля Мон121


А Л Ь Ф Р Е Д ДЕ ВИНЬИ

тальто и присутствующей здесь Изабеллы Монти, согласно
коим означенная Леонора Галигаи содержала при себе магов
и астрологов, совещалась с ними о продолжительности ж из­
ни священной особы его величества короля Людовика Трина­
дцатого, а также исповедовала иудейскую веру. К сим пре­
ступным деяниям...»
(прерывая чтение). Почему вы не прикажете
отравить или задушить меня прямо в Бастилии? Так будет
лучше, господа: вы не оскверните непорочность закона. Где
улики, где свидетели, оправдывающие этот чудовищный про­
цесс? Добудьте их, господа, дело того стоит: насколько я зна­
кома с вашими обычаями, то, что вы мне вменяете в вину, ка­
рается костром. Подумайте хорошенько, прежде чем позо­
рить парламент,— вот все, что я могу вам сказать. О ком из
умерщвленных политиков не начинали жалеть уже через год
после их кончины? Однажды я сама видела, как покойный ко­
роль Генрих оплакивал маршала Бирона. Так же будет и со
мной. Что такое ваш палач? Хладнокровный убийца, который
не может оправдаться даже тем, что действует в припадке
гнева. Он не оставляет виновному времени для угрызений со­
вести и раскаяния, зато нередко пробуждает их в судье, а
народ приучает к виду смерти и вкусу крови.

супруга марш ала

При этих словах судьи с бесстыдным любопытством окружа­
ют ее, словно для того, чтобы получше видеть, как она оправ­
дывается, и насладиться ее унижением.
Что я совершила? Мои политические акты — это акты ре­
гентши и короля; мое обращение к астрологии — ошибка
слабой и боязливой женщины, вознесенной без провожатого
на вершину могущества. Кто из вас знает звезду, которая
провела бы власть имущего сквозь бурю людских дел, ни ра­
зу не дав ему оступиться? Пусть такой человек выступит впе­
ред, и я склонюсь перед ним. А кто мои судьи?
122


С УП РУГ А М АРШАЛА Д ’А НКР А

Здесь судьи начинают постепенно отдаляться от нее. Пресле­
дуемые ее взглядом, они прячутся друг за друга.
Кого я вижу вокруг? Царедворцев, которые льстили мне и
были моими послушными слугами.
т е м и н . Сударыня, что вы делаете!
с у п р у г а м а р ш а л а . Как не стыдно мужчинам, так долго повиновав­
шимся женщине, вступать теперь в сговор, чтобы погубить
ее! Вам чуждо мужество, господа: вчера его не хватало,
чтобы, переча мне, подать нелицеприятный совет; сегодня —
чтобы оправдать меня. Кто будет меня судить? (Поочередно
указывая пальцем на каждого.) Вы, господин де Бельевр, мой
советчик в деле Прувиля? Вы, господин де Мэм, гнувшийся
до самой земли, чтобы принять из моих рук должность пре­
зидента? Или вы, господин де Бюльон, подстрекнувший ме­
ня обнар®довать без королевского утверждения эдикт о взы­
скании налогов с Пикардии? То же самое я могла бы сказать
и вам, господин де Темин, кого я сделала маршалом Фран­
ции, и вам, Деажан, первый из моих судей, и всем, на кого я
поочередно указываю пальцем, который страшит вас, как
Судный день. Вы боитесь, что я обличу каждого перед осталь­
ными.
Помрачневшие судьи сконфуженно сбиваются в кучки у стен,
подальше от нее.
Вы страшитесь услышать собственное имя: вы знаете, что я
вас знаю — я была поверенной ваших низостей и в памяти
моей хранятся ваши честолюбивые тайны. Что ж, снимите с
меня голову и сожгите ее, чтоб превратить в пепел позорные
архивы вашего судилища. (Падает в кресло.)
д е а ж а н . Оскорбления не помогут вам, сударыня: вы забыли, что
вам предстоит ответить свидетелям, особенно вот этому.


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

Явление
восьмое
Те же, Изабелла.
Она вбегает и с дерзким любопытством вперяется в супругу
маршала, с изумлением взирающую на нее.
(в сторону). До чего хороша! (Громко.) Подтверждаю
все, что написала. Эта женщина — колдунья.
с у п р у г а м а р ш а л а (в сторону). Боже мой! Мне кажется — это
сон и все они бредят. (Громко.) Я никогда не видела этой
молодой женщины и не знаю, где ее отыскали, чтобы она сви­
детельствовала против меня. Это вопиющий обман!
и з а б е л л а . Подтверждаю свои слова клятвой: она — колдунья.
с у п р у г а м а р ш а л а . Я требую поставить ее вот здесь, передо мной
и вблизи от меня: пусть, глядя мне в глаза, подтвердит то, че­
му вы научили ее.
Д Е А Ж А Н (И за б елле). Подойдите к обвиняемой.
с у п р у г а м а р ш а л а (доброжелательно и покровительственно). Сю­
да, сюда, девушка. Где вас нашли? Какими посулами склони­
ли к преступлению, которое вы совершаете, губя ложными
показаниями женщину, незнакомую вам и в жизни вас не ви­
давшую? Ну, сколько вам за это дали? Вы, должно быть,
очень несчастны или очень злы. Осмеливаетесь ли вы настаи­
вать на своих словах?
и з а б е л л а (силясь принять вы зо в). Настаиваю и повторяю: я виде­
ла, как она пронзила иглой изображение короля.
с у п р у г а м а р ш а л а (подкатывает к ней свое кресло, берет ее за ру­
ку, смотрит ей в лицо и говорит с упреком ). О, это чудовищно!
Глядя на вас, начинаешь верить в чудеса. (Всматривается в
нее.) Она еще совсем молода. А я привыкла наблюдать за
людьми и знаю, какие следы оставляют на лицах порок и пре­
ступление. На этом я читаю лишь простодушие и невинность.
Но в то же время на нем отпечатались неколебимая решиизабелла

124


С УПР УГ А М А РШ АЛА Д ’А Н К Р А

мость и слепое упрямство. Эта решимость — не от вас, де­
вушка: в вашем возрасте в душе еще не может таиться такая
бездна зла. Вас настроили против меня. Чем же я провини­
лась перед вами? Скажите это вслух. Мы никогда не встреча­
лись, а вы обрекаете меня на смерть.
и з а б е л л а (яростно топая ногой). Я сказала правду.
с у п р у г а м а р ш а л а (вставая). Нет, нет, бог не мог создать подоб­
ной женщины! Если ею не движет страсть, значит, в нее все­
лился дьявол. Поклянитесь на распятии. ( Берет со стола рас­
пятие.)
и з а б е л л а . Я уже поклялась Христом.
с у п р у г а м а р ш а л а (живо и словно сделав для себя открытие). Она
же итальянка!.. Поклянитесь на изображении мадонны.
и з а б е л л а (заколебавшись). Поклясться мадонной?.. Отпустите
меня. Остальное я напишу—у меня больше нет сил говорить.
с у п р у г а м а р ш а л а . Я была уверена, что она не осмелится. ( Тороп­
ливо, все больше слабея.) Прошу вас, господа, оставить нас с
ней наедине. Умоляю вас, распорядитесь... Я не просила бы
об этом, касайся дело только меня, но я не одна на свете. Зло,
которое хотят причинить мне, падет на моего мужа, двух мо­
их бедных и — о боже! — таких маленьких детей, на моих
родичей, дворян, слуг, крестьян в моих землях — на всех,
чью жизнь питает моя жизнь и кого умертвит моя смерть.
Дайте мне, пусть в одиночку, защищать себя до конца.
Судьи колеблются.
О, не беспокойтесь — я уверена, мне это мало чем поможет.
Я ведь понимаю, что осуждена заранее. Вы знаете, что я го­
ворю правду, и не признаетесь в этом лишь из боязни ском­
прометировать себя. Но я не прошу вас сознаваться, госпо­
да, видит бог, не прошу. Может быть, среди вас найдутся та­
кие, кого я обидела. Я не добиваюсь прощения, дайте мне
только поговорить с этой женщиной. Я убеждена, что у нас с
нею нет ничего общего... Совесть не позволит вам отказать.
125


А Л Ь Ф Р Е Д ДЕ ВИНЬИ

(в сторону). Это ничего не испортит: она лишь увязнет
еще глубже. (Громко.) Такая возможность предоставляется
вам, сударыня, но всего на несколько минут.

деаж ан

Судьи уходят.

Явление
девятое
Супруга маршала, Изабелла.
Первая сидит, вторая стоит с решительным видом. Долгая
пауза. Обе мерят друг друга взглядом.
Хоть теперь, когда мы одни, вы поняли, что на­
творили? Вы обрекли меня на смерть. И какую! Самую ужас­
ную из всех! Через несколько часов меня оденут в рубаху,
пропитанную серой, и взведут на костер. И счастье мое, если
дым задушит меня раньше, чем сожжет пламя! Вот что вы на­
делали, понятно?

суп р уга марш ала.

Изабелла молча отворачивается.
Вы не осмеливаетесь ответить? Но сейчас здесь никого нет.
Скажите же мне, что я вам сделала. Если даже я виновна пе­
ред вами, то лишь по неведению. Это несчастье всех бедных
женщин, которые внезапно становятся знатными дамами. Вы
молчите, потому что считаете: я сама должна вспомнить
вас? Вы думаете именно так, не правда ли? О, я вас понимаю.
Вы правы, но повторяю: таких, как я, не грех и пожалеть —
нам приходится принимать столько народу! (Боязливо.) К
тому же не думайте, что я забыла вас: я хорошо вас помню,
очень хорошо. Вы приходили дважды? Утром? Помогите мне
хоть намеком, и я назову ваше имя. Вы улыбаетесь? Может
быть, я ошиблась? В любом случае, мадемуазель, я не оскор­
била вас настолько, чтобы вы стали мне заклятым врагом.
126


С УП РУГ А МАРШ АЛА Д ’А Н К Р А

Если вы из Флоренции, вам должно быть известно, что я
всегда была добра к итальянкам. Но что поделаешь! Фран­
цузский двор относится к нам с подозрением. Просить за ко­
го-нибудь всегда приходится с большими предосторожностя­
ми. Если меня пощадят, а замолвлю за вас словечко. Все мы,
итальянки,— сестры! (С улыбкой.) Откуда вы? Что вас сюда
привело? Может быть, есть еще средство добиться... Потол­
куем. Подойдите ближе... Нет, все тот же холод! (Приподни­
мается.) О боже, зачем я обидела ее! Мы не ведаем, что тво­
рим, когда нами владеет страх смерти. (Неожиданно гордо.)
Только не воображайте, мадемуазель, что я просила ради се­
бя. Нет, лишь ради своих детей. Я ведь предвижу: их начнут
преследовать, бросят в тюрьму, лишат достояния и положе­
ния как потомство казненной преступницы. Быть может, им
придется просить милостыню на чужбине. А их отец? Что
станет с ним? Уже стало?
и з а б е л л а (живо, но ожесточенно). А вот это мне известно, суда­
рыня.
с у п р у г а м а р ш а л а . Вам? О дитя мое, будьте добры, откройтесь
мне!
и з а б е л л а (живо, но холодно). Женщина, так пекущаяся о муже,
особенно если она любит его, была бы очень несчастна в по­
добных обстоятельствах, не правда ли, сударыня?
с у п р у г а м а р ш а л а . Даже если бы она питала к главе семьи лишь
нежную и почтительную дружбу, то, поверьте, и тогда беда с
ним причинила бы ей большую боль.
и з а б е л л а (горестно и страстно). Как же больно должно быть жен­
щине, которая любит мужа, словно господа Спасителя свое­
го? Женщине, для которой из всех живых существует толь­
ко он, а на всей земле — только дом, где он ее прячет, кото­
рая слышит лишь то, что говорит он, и хочет одного — ждать
его и любить; которая плачет, когда ему плохо, и улыбается,
когда он доволен? Скажите, как должна страдать женщина,
которая любит и все-таки теряет его?
127


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

Почему вы так пристально смотрите на меня?
О ком вы говорите?
и з а б е л л а . Он уходит, мрачный и холодный. Она плачет. И тут ей
говорят — это я строю предположения... Ей говорят: «Он лю­
бит другую». Что это для нее?
с у п р у г а м а р ш а л а . Пытка. Такая же страшная, как моя.
и з а б е л л а . Как ваша? Погодите. Ей говорят: «Он у ее ног; эта жен­
щина обворожительна; она осаниста и величава». (Присталь­
но смотрит на супругу маршала.)
с у п р у г а м а р ш а л а . О ком она?
и з а б е л л а (продолж ал). Ей говорят: «Они вдвоем смеются над ва­
ми; так делается почти всегда». Чем становится она, когда ей
говорят все это? Когда мне говорят все это?
с у п р у г а м а р ш а л а . Вам?
и з а б е л л а (внезапно беря себя в руки, холодно и сурово). Да, м н е .
А слышала я это от итальянского певца по имени Кончини.
с у п р у г а м а р ш а л а (вставая). Где он? Где »говорил с вами?
и з а б е л л а . Где? На коленях у моих ног.
с у п р у г а м а р ш а л а . О, погибшее создание!
и з а б е л л а (воздев руки к небу, с отчаянием) . Увы, погибшее!
с у п р у г а м а р ш а л а . Еще одно слово — и уходите. Ж изнь маршала
д’Анкра в опасности?
и з а б е л л а . Если он прячется у замужней женщины, то разве не за ­
служивает, чтобы ее супруг убил его?
с у п р у г а м а р ш а л а . В ы обвиняете его в двойном преступлении!
и з а б е л л а . Вам ли, соблазнившей чужого мужа, возмущаться
этим?
с у п р у г а м а р ш а л а (вставая). Мне? Я?.. Что вы хотите сказать?
Вас наняли для того, чтобы оскорблять меня?
и з а б е л л а . А как же насчет Борджа?
с у п р у г а м а р ш а л а . Что? Он женат? О, какой позор! Какая лжи­
вость! Он? Женат?
и з а б е л л а . Выходит, вы признаете, что любили его?
с у п р у г а м а р ш а л а (прерывающимся го юсом, но свысока). Уже
суп руга марш ала.

128


С УПР УГ А М А РШ АЛА Д ’А Н К Р А

не помню. Как видите, я так мало с ним знакома, что мне не­
известно даже...
и з а б е л л а . Ч т о я его жена?
с у п р у г а м а р ш а л а (презрительно). Вы?
и з а б е л л а . Теперь вы это запомните. (Хочет уйти.)
с у п р у г а м а р ш а л а (удерживая ее за руку). Нет, так просто вы со
мной не расстанетесь. Вы оклеветали меня. Вы или другая —
не все ли равно? Тут годился любой лжесвидетель. Но вы не
имеете права думать, будто я унизилась перед вами. Клянусь,
что...
и з а б е л л а . Клянитесь на его портрете, найденном у вас. (Показы­
вает ей портрет Борджа и в ярости выходит.)

Явление
десятое
Супруга маршала, одна.
(падая в кресло и заливаясь слезами). Вот он,
последний удар... Я предана всеми. Меня всегда предавали.
Увы, так было всю мою жизнь, трудную, добродетельную,
самоотверженную жизнь! О господи, сжалься хоть на мгно­
вение. Пошли мне в утешение улыбку, слезу, светлое воспо­
минание, и пусть потом я навеки погибну! ( Встает и ходит по
комнате.) Какое унижение! Боже милостивый, какое униже­
ние! Конечно, эта женщина, это ничтожество вправе меня
презирать. Подумать только, человек, которого любишь боль­
ше всего на свете, не стыдится тебя обмануть! И зачем? Что­
бы вырвать у женщины признание, что она его не забыла, что
она слаба, что она женщина! Ах, Борджа, Борджа, как дурно
ты поступил! (С плачем падает на колени.) Пусть возьмут
мою жизнь, пусть возьмут, раз я обесчещена! Но дети, мои
бедные обожаемые дети, в чем они-то провинились? Где они,
господи? Открой мне это.

супруга марш ала

5 № 467

129


А Л Ь Ф Р Е Д ДЕ ВИНЬИ

Явление
одиннадцатое
Супруга маршала, два судебных пристава.
К вам сейчас пожалуют господин президент
и господин де Люин.

оди н из п р и ставов.

Оба уходят.

Явление
двенадцатое
Супруга маршала, одна.
(поднимаясь с колен). А, мой враг! Ну что ж,
пусть приходит. Он не увидит моих слез. Что пользы выказы­
вать слабость? Она лишь преисполнит его гордостью и ра­
достью. Но вы не дождетесь этого, господин де Люин, не до­
ждетесь! Я совершила переворот вчера, вы — сегодня. И я
буду отомщена. Царедворцы, вы впутали в наши дела народ,
но знайте: он заведет вас куда дальше.

супруга марш ала

Явление
тринадцатое
Супруга маршала, де Люин, Витри, Деажан, трое дворян, два
советника парламента.
уверенным и спокойным видом встретив де
Люина, быстро). А, господин де Люин, добрый день! Как! Вы
благоволили навестить бедную узницу? Предупреждаю: вы
навлечете на себя неудовольствие двора.
ДЕ л ю и н (в сторону). Она бросает мне вызов. Самое разумное —
с у п р у г а м а р ш а л а (с

130


С УП Р УГ А М А РШ А ЛА Д ’А Н К Р А

ничего не замечать. (Громко.) Сударыня, королю угодно
знать, оказывают ли вам здесь должное почтение.
с у п р у г а м а р ш а л а (делая реверанс). Мне не на что жаловаться,
сударь. Меня не беспокоит даже шум: до сих пор я все время
оставалась одна. Что нового в Лувре?
д е лю ин. О, пустяки! Только вот королева-мать выслана в Блуа.
с у п р у г а м а р ш а л а . Выслана? Еще вчера она высылала сама.
ДЕ лю ин. Таков уж ход вещей, сударыня.
с у п р у г а м а р ш а л а . Сегодня, сударь.
д е лю ин (тихо, Деажану). Сделайте так, чтобы та корсиканка на­
всегда исчезла.
д е а ж а н . Уже сделано.
с у п р у г а м а р ш а л а (садясь). Не обращайте на меня внимания, су­
дарь: я намерена почитать.
д е лю ин (с поклоном). Тысяча извинений, сударыня. Я немедлен­
но покинул бы вас, если бы не должен был вам сообщить...
с у п р у г а м а р ш а л а . Не о взятии ли Амьена?
д е лю ин. ...что парламент...
супруга
де

лю ин.

марш ала.

Что

ещ е

затеял

наш

бедны й

парлам ент?

...н а зн а ч и л ...

(презрительно). Назначил? Что? Еще одну сек­
ретную и покорную комиссию?
д е лю ин. ...господ де Бюльона, де Мэма...
с у п р у г а м а р ш а л а . Ах боже мой, да перестаньте же! Когда когонибудь хотят засудить, только их имена и слышишь. А это
так скучно!
ДЕ лю и н (к Витри). Вот увидите, она не даст мне объявить ей при­
говор.
с у п р у г а м а р ш а л а . Наставил ли их уже господин де Ришелье,
епископ Люсонский? Напомнил ли им еще раз: «Правосудие
должно быть послушным, и там, где речь идет об оскор­
блении величества, подозрение равносильно доказатель­
ству»?
супруга марш ала

5*

131


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

(к Витри). Отправляйтесь и немедленно, живым или
мертвым, возьмите под стражу ее мужа.
в и т р и . Лучше мертвым. (Уходит с одним из дворян.)
д е л ю и н . Итак, сударыня, вам надлежит знать...
с у п р у г а м а р ш а л а (высокомерно). Хорошо, хорошо. Я уже знаю
достаточно. Да, кстати. (Вынимая из кармана карты, весе­
ло.) Я проиграла партию. Дарю вам свою магическую колоду:
вы играете лучше, чем я. Но вы плутуете. Поэтому береги­
тесь: судьба сильнее любого из нас. (Вновь обретя серьез­
ность и увлекая де Люина на авансцену.) Идите сюда, и пере­
станем ломать комедию. (Серьезным тоном.) Послушайте,
господин де Люин, я знаю жизнь и мир, в котором живу. Все
очень просто. Вы в дружбе с королем, я — с королевой.
Король взял верх над матерью, вы свалили меня. И заставили
парламент вынести мне приговор — вероятно, смертный.
ДЕ л ю и н (с глубоким поклоном ). Ах, сударыня, как вы могли поду­
мать, что смиреннейший из ваших слуг...
с у п р у г а м а р ш а л а . Довольно любезностей, сударь, я знаю вас
наизусть, но среди таких, как мы, принято оказывать друг
другу известные услуги. Дайте мне повидаться с детьми, и я
сознаюсь во всем, что измыслили господа члены парламента.
д е л ю и н (подумав, с подавленным бешенством, в сторону). Черт
побери, мы еще посмотрим, до конца ли ты сохранишь свое
дерзкое хладнокровие! (Громко.) Хорошо, сударыня. Благо­
волите принять мою руку, и я доставлю вас к вашим де­
тям. Вам все равно предстоит переменить местопребыва­
ние.
с у п р у г а м а р ш а л а . Я сдержу слово. Идемте. Подана ли моя каре­
та? (В упор, де Л ю ину.) А в руке вашей я не нуждаюсь.
ДЕ лю ин. Вызвать пажей и слуг маркизы, и пусть ее сопровождают
два доктора Сорбонны. (Деажану.) На свете не много муж­
чин, равных ей.

де лю ин

Супруга маршала уходит.
132


С УПР УГ А М А РШ АЛА Д ’А Н К Р А

Явление
четырнадцатое
Д е Люин, Деажан.
Как только супруга маршала покидает комнату, де Люин с
силой сдавливает Деажану руку.
лю ин. Сюда, президент.
(растерянно). Куда вы отправляете ее, сударь?
ДЕ л ю и н (яростно). На площадь Шатле. На костер наглую италь­
янку, на костер! Мне не терпится погреть около него руки.
д е а ж а н . По какой улице ехать карете?
д е л ю и н (живо — его долго сдерживаемое бешенство все-таки
прорвалось). Поедете по... Слушайте хорошенько, президент:
это моя воля. Свернете на улицу Ферронри... Не рассуждать!
Так угодно мне... На узкую улицу Ферронри. Там находятся
ее дети, там прячется весь этот ядовитый итальянский змеи­
ный выводок, который я раздавлю-таки ногой. Приказываю
остановить там карету и эскорт... Без возражений, пожалуй­
ста!.. Пусть она выйдет из кареты. Таков приказ короля, су­
дарь. (Повелительно.) Ну, что вы собирались сказать?
(Смотрит ему в глаза.) Пусть она увидит всех и все — Кон­
чини, Витри, наших мушкетеров, схватку. Чего вы от меня
хотите? Тут я бессилен — так уж суждено ей судьбой. Да и
пусть пошлепает по кровавым лужам: огонь все очистит.
де

деаж ан

Поспешно уходят. Д е Люин тащит за собой оцепеневшего от
ужаса Деажана.


V*

^*=л«Л* é P ^ S f é ^ t t

‘«a**V* '%**V 44v t<V ^ '%*“V 4 *%«“V *
/ « s A ^ *'<Â<

V*

<*Чде£*я«

ДЕЙСТВИЕ
ПЯТОЕ
v v

л ^ л А т*

Улица Ферронри. На углу, около дома еврея, тумба, с которой
был заколот Генрих IV. Глубокая ночь. Дворяне и челядь
маршала д'Анкра прохаживаются взад и вперед. Один из слуг
лежит на каменной скамье, другой прислонился к тумбе. Это
те самые лакеи, что приходили к Самуэлю во втором дей­
ствии.

Явление
первое
Г-н д<? Гье//, четверо других дворян из свиты Кончини, слугиитальянцы.
Его светлость маршал не выходит от еврея с один­
надцати утра, а сейчас уже полночь.
в т о р о й с л у г а . Говорят, тем временем у нас что-то стряслось.
Д Е т ь е н . Вопреки приказу нам все-таки придется войти в дом и пре­
дупредить маршала. В котором часу ты слышал от прохоже­
го, что супруга маршала арестована?
в т о р о й с л у г а . Примерно в четыре пополудни.
Д Е т ь е н . Вот день, столь же роковой для нее, каким оказалась для
принца Конде так страшившая ее вчерашняя пятница. А небо
сейчас настолько же черное, насколько ясным было два часа
назад... Шпаги наголо, встать вокруг двери. Сюда крадутся
какие-то тени. Вдруг это люди короля?.. Кто идет?
первы й слуга.

134


СУ П Р У Г А М А РШ А ЛА Д ’А Н К Р А

Явление
второе
Те же, Фьеско, М онгла, Креки со шпагами и кинжалами в
руках.
(рука у него обмотана шарфом). Кончино!
(отвечая отзывом). Кончини! Подойдите. (Подносит к ли ­
цу Фьеско потайной фонарь.) А, это вы, господин де Фьеско!
В такую ночь не следует никого подпускать к себе слишком
близко.
ф ь е с к о . Вы правы, черт побери! Я подпустил, вот мне кровь из ру­
ки и пустили... Все погибло. Спасайся кто может!
ч е т в е р о д в о р я н . Что случилось?.. Что?.. Что произошло ночью?..
ф ь е с к о . Не запомню второй такой зловещей ночи. Королева арес­
тована.
д е т ь е н . Как! Королева-мать?
ф ь е с к о . Да, де Люином по приказу короля.
п е р в ы й д в о р я н и н и з с в и т ы к о н ч и н и . А где супруга маршала?
ф ь е с к о . В Бастилии. Парламент верен себе: она осуждена и через
час взойдет на костер.
т р е т и й д в о р я н и н . Быть не может! За что?
ф ь е с к о . Чтобы не скомпрометировать слишком высоких особ, ее
обвинили в колдовстве. Будьте осторожны: на всех улицах
королевские солдаты. Меня ранили у дверей особняка
д’Анкр, который предан огню.
ч е т в е р т ы й д в о р я н и н . Пожар! Вот что мы видели в сумерках.
ФЬЕСКО. Мы с Монгла покидаем Париж. Советую всем последовать
нашему примеру. Что вы тут делаете?
т р е т и й д в о р я н и н . П о правде сказать, сторожим собственные
плащи.
м о н г л а . Завернитесь-ка лучше в них и уходите, пока вас не узнали.
к р е к и . Смотри, Фьеско, вон твои слуги с тремя лошадьми. В сед­
ло — и едем!

ф ьеск о
детьен

135


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

Вы бросаете маршала? А если он еще в Париже?
Мы до последней минуты хранили верность его супруге,
сударь, но мне Кончини не платит по тысяче франков, я ему
ничем не обязан и потому — слуга покорный.
м о н г л а . Где бы он ни находился, место это — не из лучших. А ис­
кать его мы не намерены. Он наглец и выскочка. Прощайте!
ф ь е с к о . Он вор. Прощайте!
к р е к и . Он скупец. Прощайте!
Д Е т ь е н . Нет, я ел его хлеб и жил под его кровом. Я остаюсь в Па­
риже.
ДЕ т ь е н .
ф ьеско.

Явление
третье
Те жеf д'Анвиль.
Фьеско, Креки и Монгла останавливаются.
Это д’Анвиль. Он ранен.
Подо мной убили лошадь, меня свалили наземь. Я к вам
с дурной вестью.
ф ь е с к о . Е с л и она еще хуже той, что нам уже известна, мы тебя са­
мого колдуном объявим.
Д ’а н в и л ь . Через несколько часов бедную супругу маршала прове­
зут здесь по пути на костер. Я слышал это от одного советни­
ка парламента.
ф ь е с к о . Через несколько часов? Как, однако, с этим торопятся!
А что, господа, если мы ее отобьем? Остаемся?
м о н г л а . Идет.
к р е к и . Я с вами.
д ’а н в и л ь . Решено.
д в о р я н е - и т а л ь я н ц ы . В о т э т о другой разговор!
п е р в ы й д в о р я н и н (тихо). Не бойся я охладить их решимость, я
все-таки предупредил бы маршала.
в т о р о й д в о р я н и н . Не надо, иначе они все уйдут.
ф ьеско.

д ’а н в и л ь .

136


СУ П Р У Г А МА РШ А ЛА Д ’А Н К Р А

Явление
четвертое
Те же, Пикар, горожане и подмастерья с фонарями и пиками.
п ервы й д в о р я н и н . К то идет?

Городская стража. (Подходит, держа в руках фонарь и чер­
ный бумажник.) А, господин де Тьен! Я вас узнал. Вы — че­
ловек маршала д’Анкра, поэтому обращаюсь к вам.
д е т ь е н . Ч т о у вас з а дело к нему?
п и к а р . Прошу вручить ему этот бумажник, который он обронил.
Вот его содержимое. Смотрите: чеки на все торговые дома
Европы. Сто тысяч ливров на Бенедетто во Флоренции.
Сто — на сьёра Федо. Шестьсот, семьсот, восемьсот, девять­
сот тысяч ливров. И с такой суммой в кармане он выходил на
улицу! Совал ее в карман запросто, как дублон! Девятьсот ты­
сяч ливров! Да мне девятьсот лет надо спину гнуть, чтобы
столько заработать. А у него, может, в девять, может, в два­
дцать раз больше, если он прикарманил хотя бы состояние
тех, кого погубил. Тем не менее держите бумажник и пере­
дайте его Кончини, если знаете, где он находится.
Д Е т ь е н . Я доложу ему о вас, Пикар. Вы честный, по-настоящему
честный человек.
п и к а р . Я не нуждаюсь в том, чтобы вы это доказывали, господин
де Тьен, нисколько не нуждаюсь. Я взялся за пику скрепя
сердце, потому что знаю: какое из ваших знамен к ней ни
прикрепи, все равно раскаешься, все равно она вонзится в
сердце Франции. Что я выиграл от этого мятежа? У меня в
доме, около Шатле, где сожгут злополучную Галигаи, стоят
постоем солдаты. Моя дочь нынче ночью умирает со страху,
старшего сына убили на улице. С меня хватит, с добрых моих
соседей — тоже. Старику Парижу надоели ваши распри, и
мы в них больше не полезем, разве что решим заставить за­
молчать вас всех. Прощайте, господа, прощайте! (Уходит в
сопровождении горожан и подмастерьев.)
пикар.

137


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИ НЬ И

Явление
пятое
Те же, кроме Пикара и его отряда.
Честное слово, дела — хуже некуда! Но попробуем всетаки отбить карету супруги маршала и ускачем по Седанской
дороге. Вино налито, надо...

ф ьеско.

Явление
шестое
Те же, Витри, д'Орнано, Персап, дю Алье, Баронвиль и другие
дворяне — королевские мушкетеры.
Мушкетеры приставляют пистолеты к груди людей Кончини,
которые не успевают обнажить шпаги.
(хватая Фьеско и поднося пистолет ему к виску). ...его вы­
пить. Но за здоровье короля, сударь. Ни звука, или умрете.
Нас триста, вас десять.
ф ь е с к о (окинув глазами мушкетеров). Тут нечего возразить — до­
статочно сосчитать.
витри

И х уводят без сопротивления.
Окружить дом. Кончини все еще у еврея. Он не осмелился
выйти. Подождем его, господа. Спрячьте людей в соседних
улицах и лавках. Я вас позову. Живо в засаду! Я слышу шо­
рох у дверей Самуэля.

витри.


С УПР УГ А М АРШ АЛА Д 'А Н К Р А

Явление
седьмое
Кончини, один.
кончини (осторожно открыв двери и нащупывая в темноте доро­
гу). Куланж!.. Бенедетто!.. Борджелли!.. Никого. Странно!
Вот как эти трусы, гребущие по тысяче франков в год, служат
своему хозяину! Подождем их. Я уже думал, что никогда не
вырвусь из силков проклятого еврея. Каждый мой дукат он
взвесил, из-за каждого препирался, а их, кажется, было с
тысячу. Эх, если бы не мое инкогнито, задал бы я ему трепку!
Борджелли... Почему они меня не дождались?

Явление
восьмое
Кончини, народ.
По улице Ферронри с криками проходит группа человек в
двадцать.
Смерть Кончини!.. Да здравствует Борджа!.. Смерть смуг­
лякам!..

НАРОД.

Явление
девятое
Кончиниу один.
Опять Борджа!.. Где это я? Не ослышался ли? Если они
осмеливаются кричать такое в Париже, не значит ли это, что
они не слабее меня? Почему мои дворяне не разогнали их?
Как! Эти зловещие выкрики разносятся по улицам, и ни один
голос не поднимется в мою защиту?

кончини.

139


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

Явление
десятое
К ончини, народ.
Толпа с криками минует угол улицы Сент-Оноре.
Да здравствует господин де Люин!.. Да здравствует король!..
Да здравствует принц!.. Смерть тосканцам!.. Бей флорентин­
цев!.. Да здравствует Борджа!.. Да здравствует Пикар!.. На
улице Ферронри Кончини нет... В Шатле! В Шатле!..

народ.

Явление
одиннадцатое
Кончини, один.
Больше ничего не слышно. Если бы хоть дрались... Но
нет, шум удаляется, крики стихают. Всюду молчание, все
спокойно, как будто я уже мертв или осталось лишь найти
меня и убить. Не сон ли это? И кто меня ищет? Разве вчера
я не раздавил недовольных? Это, наверно, их сторонники.
Но кто ведет толпу? Борджа? Ну почему он, неукротимый,
безрассудный, отважный до безумия, поныне жив, цел и всю­
ду становится мне поперек дороги? Ах, как мне не повезло!
Но я еще маршал д’Анкр. Я богат и могуществен. Нет, низри­
нут и обречен, это чувствуется. Я чувствую себя чужаком,
вечным чужаком, выскочкой-иностранцем. Чувствую, что над
моей головой незримо тяготеет приговор. Как выбраться из
этих улиц, где я никогда не ходил в одиночку? Если вернуть­
ся в дом, меня выдаст еврей; если углубиться в улицы, меня
схватят. Но ведь можно спрятаться под этой каменной
скамьей. Да и тумба меня прикроет — вон она какая высо­
кая. (Всматривается и в ужасе отшатывается.) Да это же

кончини.

140


С УПРУГА М АРШ АЛА Д ’А Н К Р А

тумба Равальяка! Я узнаю ее даже в темноте. Он вскочил на
нее — она человеку по пояс, вровень с сердцем короля. Вот
краеугольный камень моей удачи и скала, о которую она, ве­
роятно, разобьется. Пусть! Не сделай я этого, я не оставил бы
следа на земле, а я все-таки кое-чем был, и потомство запом­
нит мое имя. Убив короля, я сделал королеву королевой, а
она увенчала короной меня. Равальяк молчал на суде — это
хорошо; молчал на колесе — это прекрасно... Да, он прыгнул
отсюда. Одна нога на тумбе, другая — на подножке кареты...
Появляется Борджа, неся на руках дочь Кончини и ведя за
руку его сына.
Нет, он стоял на скамье... Рука на кинжале... Вот так...

Явление
двенадцатое
Кончини, Борджа, дети Кончини.
Бедные дети, идемте ко мне — у меня вам будет безопас­
ней, чем в тех двух домах, где нас чуть не настигли.
г р а ф д е л а п е н . Сударь, здесь кто-то стоит.
б о р д ж а (взяв у мальчика фонарь и направив его на лицо Кончини).
Кончини!
к о н ч и н и . Борджа!

БОРД ЖА.

Оба заносят кинжалы и перехватывают левой рукой правую
руку противника, на мгновение замерев и вглядываясь друг
в друга. Дети убегают и скрываются во мраке улицы.
борджа.

Опять ты увернулся от меня, мой вечный враг!
Отпусти мою руку, и я отпущу твою.

кончини.

141


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

А кто мне порукой, что ты не обманешь?
кон чи н и . Дети, которых ты у меня похитил.
б о р д ж а . Я их спасаю. Твой дворец горит. Ж ена арестована.
Счастье отвернулось от тебя, безмозглый выскочка!
кон чи н и . Отпусти меня, и будем драться.
б о р д ж а (отталкивая его). Назад! Шпагу наголо!
кон чи н и (обнажая шпагу). Начнем.
б о р д ж а . Уведи детей, они нас будут стеснять,
кон чи ни. Они убежали.
б о р д ж а . Ничего уже не разглядеть... Держи свое письмо, убийца...
Я обещал вернуть его тебе. (Под скрещенными шпагами про­
тягивает Кончини черный бумажник.)
кон чи н и . Я и так нашел бы его на твоем трупе.
б о р д ж а . Я сдержал свое обещание. А теперь — в позицию, похити­
тель!
кон чи ни. Грязный соблазнитель, защищайся!
б о р д ж а . Н о ч ь темна, но ненависть подсказывает мне: это ты. Уп­
рись ногой в стену, чтобы не пятиться,
кон чи ни. Я был бы рад пригвоздить твою ногу к мостовой, чтобы
ты не сбежал.
б о р д ж а . Уговоримся: кого ранят первым, тот предупреждает дру­
гого.
к он чи ни. Согласен — иначе мы не увидим крови. Обещаю предуп­
редить и клянусь в этом жаждой пролить твою кровь. Но пре­
дупредить не для того, чтобы прервать бой.
б о р д ж а . Нет, для того, чтобы быть в состоянии его продолжать...
кон чи ни. Пока рука не выронит шпагу.
б о р д ж а . До смерти одного из нас.
кон чи н и . Ты стоишь напротив меня?
б о р д ж а . Да. Парируй, мерзавец! (Делает выпад.) Ты ранен?
кон чи ни. Нет. На, получай.
б о р д ж а . Ты меня не задел.

борджа.

142


СУПР УГ А М А РШ А ЛА Д ’А Н К Р А

кончини. Как! До сих пор? Ах, если бы видеть твое ненавистное
лицо! (С остервенением продолжают бой, не задевая друг
друга, затем одновременно переводят дух.)
БОРДЖА . Ты, наверно, в панцире, Кончини.
кончини. Я был в нем, но оставил его в спальне твоей жены.
БОРД ЖА . Лжешь! (Атакует.)
Оба одновременно натыкаются на шпаги противника и полу­
чают раны.
кончини. Я не чувствую больше запаха стали. Я ранил тебя?
(опираясь на шпагу и затыкая платком рану на груди).
Нет. Возобновим схватку. Ну?
кончини (затыкая платком рану на бедре). Погодите, сударь, че­
рез минуту я к вашим услугам. (Приваливается к тумбе.)
БОРД Ж А (падая на колени). Вы все-таки ранены,
кончини. Нет, просто отдыхаю. Вперед, и посмотрим — кто кого.
б о р д ж а (безуспешно пытаясь встать). Я зашиб ногу о камень.
Погодите,
кончини. А, вы ранены!
б о р д ж а . А я тебе говорю — нет. Ты сам ранен. У тебя изменился
голос.
кончини (обнюхав свою шпагу, радостно). Мой клинок пахнет
кровью.
б о р д ж а ( о щ у п а в с в о е о р у ж и е , т о р ж е с т в у ю щ е ) . А мой — влажен,
кончини. Полно! Ты давно бы уж меня добил, не будь сам задет.
б о р д ж а ( л и к у ю щ е ) . Добил тебя? Значит, ты ранен?
кончини. Эх, будь я цел, ты был бы уже раз двадцать продырявлен.
Но ничего. Ты все-таки пострадал не меньше, чем я.
б о р д ж а . Похоже, ты прав, иначе я не торчал бы на месте,
кончини ( с о т ч а я н и е м ) . Неужто мы никогда не сведем счеты?
б о р д ж а ( с б е ш е н с т в о м ) . Оба ранены и оба живы!
кончини. Зачем мне твоя кровь, если она не вытечет сполна*
б о р д ж а . Е с л и бы я мог дотянуться до тебя!..

Б ОРД Ж А

143


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

Явление
тринадцатое
Те же у Багри, мушкетеры, дети К ончини.
Мушкетеры медленно приближаются. Витри ведет за руку
юного графа де ла П ен, тот — сестру.
в и т р и ( с пистолетом

в руках). Ну-с, милый мальчик, кто из двух

ваш отец?
Защитите его, сударь. Вон он оперся на тумбу.
(громко). Прочь от тумбы, станьте к двери! Мушкетеры, ко
мне!

граф д е ла пен.
витри

Подбегают мушкетеры с фонарями и факелами.
Я арестую вас, сударь. Вашу шпагу!
(нанося ему удар). Вот она.

кончини

Витри разряжает в него пистолет, дю Алъе, д'Орнано и Персан — тоже; Кончини падает.
(С горьким смехом, к Борджа.) Убийца, они тебе помогли.
(Умирает, повиснув на тумбе.)
б о р д ж а . Нет, украли у меня твою жизнь. (Испускает дух.)
в и т р и (весело). Мертвы! Оба! Вот что значит умеючи взяться за
дело.

Явление
четырнадцатое
Те же, Пикар и его сотоварищи.
витри
пикар

(П икару). Больше вы не нужны.
(удаляясь и уводя сотоварищей). Бедняга Кончини! Теперь
мне жаль его.
144


С У П Р У Г А М А РШ А ЛА Д ’А Н К Р А

Явление
пятнадцатое
Те же у офицер.
Господин д е Люин с эскортом.
Задержите его. Пусть нам не мешают, черт подери! Мы же
на работе.
о ф и ц е р . О н уже здесь.

оф ицер.
витри.

Явление
шестнадцатое
Те же у де Люин, затем супруга маршала.
д е лю ин.

Добрый день, маршал де Витри!

Слышен стук подъезжающей кареты.
Благодарю. Это меня устраивает... Но вы все испортите.
Глядите!
д е л ю и н (супруге маршала). Ах господи! Зачем вы пожаловали
сюда, сударыня? Убрать факелы. Здесь никого нет.
с у п р у г а м а р ш а л а . Никого, сударь? Вы сказали — никого? Но
здесь мои дети! Идите сюда, маленькие. Вот они оба... С кем
вы? Кто за вами присматривает? Вы оба побледнели. (Опус­
кается на колени, чтобы получше их разглядеть.) Известно
ли вам, что вашу бедную мать бросили в тюрьму? Она много
плакала. Очень горевала... Обнимите меня покрепче... Горе­
вала, что не видит вас. Вы по-прежнему любите ее? Поручаю
вас господину де Фьеско, тому доброму дворянину, что качал
витри.

145


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

вас на коленях... Обнимите меня покрепче... Вы будете его
любить, правда? Если ваш отец не вернется, скажите госпо­
дину де Борджа, что после него я поручаю вас Фьеско — он
по-настоящему порядочный человек. А я с вами расстаюсь...
Поцелуйте меня. Вот так... Расстаюсь надолго, очень надол­
го. Не плачьте... Увы, я успокаиваю их, а сама плачу, как ре­
бенок... Ну, ну, что это с вами? Вы не отвечаете мне, сын мой?
Почему у вас такой испуганный вид? Почему вы не слушаете,
что говорит ваша бедная мать, сударь? Да знаешь ли ты, дитя
мое, что она идет на смерть?
г р а ф д е л а п е н (указывая на трупы). Смотрите! Смотрите! Вон там
и вон там...
с у п р у г а м а р ш а л а . Где, дитя мое? Я ничего не вижу.
г р а ф д е л а п е н . Там, там! Я видел, как они дрались. Идемте! (Т я ­
нет ее за руку.)
с у п р у г а м а р ш а л а . Не так быстро, мой мальчик. Погоди, я, кажет­
ся, угадала больше, чем ты сказал. (Хватается за сердце и
останавливается.) Боже! Маршал... Кончини... Маршал
д’Анкр!..
ДЕ л ю и н ( с показным прискорбием и низким поклоном). Мы сде­
лали все, чтобы предотвратить несчастье, но случайная
встреча...
с у п р у г а м а р ш а л а (взры ваясь). Вы подстроили спектакль для ме­
ня, подлый недруг женщины, не смевший взглянуть в лицо
этому смельчаку! Сколько вам заплатили за наши с ним голо­
вы? Вы привезли меня сюда,— как это на вас похоже! — что­
бы разбить мне сердце еще до того, как оно сгорит. Вы хотели
рассчитаться со мной за мое величие и собственную низость.
Как! Мне предстояло еще увидеть все это? Вы так хотели? Ну
что ж, проверьте, сразу я умру или нет. Смотрите и убедитесь:
я вытерплю казнь столько раз, сколько будет нужно. Вы от­
менный палач, господин де Люин. Не спускайте же с меня
глаз, не лишайте себя одной из своих радостей. Убить меня
146


С УПР УГ А МА РШ А ЛА Д ’А Н К Р А

легко, но вы меня ничем не удивите! (Одному из мушкете­
ров.) Дайте мне факел. Не скрывайте от меня ничего: я при­
везена сюда затем, чтобы все видеть... Ты, Борджа? О госпо­
ди, и ты, Борджа! (Берет его за руку и роняет ее со скорбным
и ревнивым чувством.) Его оплачет жена. А я хочу умереть.
(Одному из мушкетеров.) Прошу вас, поддержите меня.
(Опираясь на его плечо, берет сына за руку, выводит на аван­
сцену, сжимает в объятиях и целует в лоб.) Идите сюда. По­
смотрите на человека, стоящего позади нас, в стороне от ос­
тальных.
Мальчик порывается обернуться, она останавливает его.
Нет-нет, поверните лишь голову и постарайтесь, чтобы этого
не заметили. Видите его?
Мальчик кивает, не отрывая глаз от лица матери.
Этого человека зовут де Люин. Сейчас вы проводите меня на
костер, на всю жизнь запомните то, что увидите, и за все ото­
мстите ему одному. Скажите твердо над телом своего отца:
«Да». (Подходит к телу, полулежащему на тумбе, и кладет
руку сына на лоб Кончини.) Коснитесь его и скажите: «Да».
г р а ф Д Е л а п е н (протягивая руку, решительно). Да, сударыня.
с у п р у г а м а р ш а л а (понижая голос). И молитесь за меня, потому
что я кончаю лжесвидетельством. (Громко.) Признаю себя
виновной в оскорблении величества небесного и земного,
равно как в колдовстве.
ДЕ л ю и н (со свирепым торжеством, тихо). На к о с т е р !
Супругу маршала, сопровождаемую детьми, уводят; она ста­
рается не смотреть на тело Кончини, распростертое в правом
углу сцены на тумбе Равальяка.


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

Явление
семнадцатое
Витри, Пикар, дворяне, народ.
(обнажив голову и обращаясь к дворянам и мушкетерам).

витри

Г о сп о д а , мы и д ем п р и ветств овать ег о в ел и ч еств о корол я Л ю ­
довика Т ринадцатого.

(Уходит с дворянами.)

Явление
восемнадцатое
Пикар, народ.
( подмастерьям, которые переглядываются,
ла Борджа). А м ы ?

пикар

стоя

вокруг те­


ЧАТТЕРТОН
Драма в трех
действиях


q \ 'yV ' t '

M'

Лг> n \ ' m

Лг' ^

mVЛ

\ Л \ Л \ nfV

Л^ n V Л ^ Л ^ Л ^ Л ^ Л л Л л Л ^ Л \ Лл

Последняя ночь работы
с 29 на 30 июня
1834 года
#
Вот в чем вопрос.
РАБОТАЛ над этим суровым произведением в безмолвии
семнадцати ночей. Дневной шум почти не отвлекал меня, и
слова безостановочно лились в форму, приуготовленную для
них замыслом.
Теперь, когда труд завершен, а существо мое еще дрожит от
муки, которой он мне стоил, я с благоговейной, как на молитве, со­
средоточенностью печально гляжу на него и спрашиваю себя, на­
прасен он или я все-таки буду услышан людьми. Душа моя трепе­
щет от страха за них, потому что знает, как много времени нужно,
чтобы простейшая мысль одного проникла в сердца всех.
Еще два года назад я сказал устами «Стелло» то, что вскоре
повторит «Чаттертон», и чего добился? Книгу мою прочли многие,
она многим понравилась, но сколь, увы, редки сердца, изменившие­
ся под влиянием прочитанного!
Чужеземцы сочли нужным перевести пьесу на свои языки, и
страны их вняли моему голосу. Одни из тех, кто услышал меня,
одобрили композицию — три драмы, построенные, как три части
триптиха, на одном и том же принципе; другим понравилось, как
положения увязаны с доказательствами, правила с примерами, вы­
воды с посылками; третьим особенно полюбились страницы, где,
как воины в плотной фаланге, теснятся лаконичные мысли; четвер­
тых прельстили сверкающие или, напротив, мрачные краски слога.
Но разве сердца смягчились? Не усматриваю никаких признаков
этого. Одна книга бессильна разом умерить всеобщую ожесточен-

Я

151


AJTbOPFД Д Е ВИ НЬ И

ность. Совершить подобное чудо властен только бог. Подавляющее
большинство читателей, перевернув последнюю страницу, восклик­
нуло: «Идею автора, бесспорно, можно отстаивать. Книга — удач­
ная речь в ее защиту». Но никто не вспомнил о причине появления
книги, о несправедливости, подлежащей суду твоему, господи все­
могущий!
Вечное мученичество поэта, вечное принесение его в жертву;
право на жизнь, которого его лишают; хлеб, которого ему не дают;
смерть, на которую он вынужден себя обрекать,— вот она, эта не­
справедливость.
Отчего так получается? Вы непрестанно превозносите ум и
убиваете самых умных. Убиваете тем, что не даете им жить так, как
требует их натура. Вы цените их настолько низко, что поневоле ка­
жется, будто Поэт — заурядное явление. Вспомните, однако, что
нация, породившая за десять веков всего двух поэтов, почитает это
счастьем и предметом гордости.Есть народы, у которых поэтов во­
обще нет и никогда не будет. Отчего так получается? Почему столь­
ко светил угасает, только-только начав всходить? Потому что вам
неведомо, что такое Поэт, и вы не думаете об этом.
«Зачем глаза дал бог тебе, народ-слепец?»
На общество воздействует умственная деятельность людей
трех сортов, которых не следует смешивать: они подвизаются в
сферах, от века чуждых друг другу.
На каждом шагу нам встречается человек, ловкий в житей­
ских делах и повсеместно ценимый. Он удобен для всех, и всюду
ему удобно. Он наделен почти сказочной гибкостью и приспособля­
емостью. Он делает именно то, что решил делать, четко и быстро го­
ворить то, что хочет сказать. Дни его, благоразумные и размерен­
ные, как и труды, текут без каких бы то ни было помех. Ум у него
непринужденный, сметливый, переимчивый, он всюду сохраняет
присутствие духа и никогда не лезет за словом в карман. Подлинно
глубоких чувств он чужд, зато умеет мгновенно отбивать эластич­
ный мяч острот. Его отличают литературный лоск в делах и дело­
152


ЧА ТТЕР ТОН

вая хватка в литературе. Он одинаково сноровист и в искусстве, и в
критике: в первом он щеголяет модной формой, во второй — сен­
тенциозной ученостью. Он знает кучу слов, которые создают види­
мость страсти, меланхолии, серьезности, образованности, востор­
женности. Но он не идет дальше холодной подделки под эти досто­
инства и скорее угадывает, нежели чувствует их,— словом, вдыха­
ет их издали, как смутный аромат неведомых цветов. Он точно зна­
ет место каждого слова, каждого душевного движения и при необ­
ходимости мог бы выразить это цифрами. Слог его меняется от
жанра к жанру, как маска — от лица к лицу. Он способен писать
комедии и надгробные увещания, исторические трактаты и романы,
послания и трагедии, куплеты и политические речи. Он восходит от
грамматики к творчеству, вместо того чтобы нисходить от вдохно­
вения к стилю; умеет всему сообщать вульгарную красивость и с
приятностью отделывать все, вплоть до красноречия страсти. Это
литератор. Подобный человек всеми любим, всем понятен, у всех на
виду. Он легковесен и никому не в тягость; поэтому, где бы он ни
оказался, его всюду носят на руках. Он из тех приятных калифов на
час, которых столь часто увенчивал славой восемнадцатый век. Т а­
кой не нуждается в сострадании.
Выше него стоит человек куда сильнее и лучше. Серьезность
и глубокая убежденность — вот источник, откуда он черпает свои
творения, которые обильно изливает на скупую и нередко неблаго­
дарную почву. Ж ивя уединенно, он вырабатывает для себя целую
философию; одним взглядом охватывает ее во всей совокупности;
держит ее в руке, как цепь; может заранее сказать, какой замысел
прикрепит к первому ее звену, какой — к последнему, к каким —
другие будущие свои создания. Память у него богатая, точная, поч­
ти безошибочная; суждения — здравые и свободные как от взвол­
нованности, кроме тех случаев, когда он сам к ней стремится, так
и от страстей, кроме сдержанного гнева. Он трудолюбив и спокоен.
Дар его — это обостренная до предела наблюдательность и здра­
вый смысл в самом наивысшем своем проявлении. Язык его меток,
точен, естествен, величаво ритмичен и впечатляюще выразителен.
153


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е В ИН ЬИ

Такой человек стремится прежде всего к порядку и ясности, пото­
му что всегда помнит о народе, с которым говорит, и о пути, кото­
рым ведет тех, кто верит в него. Ж изнь его и творчество согреты
пылом непрестанной борьбы. В душе он бунтарь, преисполненный
и снедаемый высокой и всепоглощающей ненавистью, которую, од­
нако, держит в узде и маскирует отточенный разум. Короче, он идет
избранной стезей, умело бросая семена в глубокие борозды и в
грозной неподвижности терпеливо выжидая, когда посев прорас­
тет. Он хозяин сам себе и в то же время властитель множества душ,
которые влечет за собой, куда считает нужным; он держит под сво­
ей рукой целый народ, и мнение, которое о нем сложилось, вынуж­
дает его с уважением относиться к собственной репутации и посто­
янно следить за своим поведением. Это подлинно большой писа­
тель. Он отнюдь не несчастен. У него есть все, к чему он стремил­
ся; правда, на него всегда нападают, но открыто и учтиво, а когда он
идет на перемирие с противниками, оба лагеря воздают ему почес­
ти. Победитель или побежденный, он равно увенчан лаврами. Он
также не нуждается ни в чьем сострадании.
Но есть еще один тип человека — натура более страстная,
чистая и редкая. Такие люди неспособны к земным делам и, к сча­
стью для себя, но к несчастью для рода человеческого, приходят в
мир лишь через очень большие промежутки времени. И тот из них,
кто полностью принадлежит к блистательной и могучей породе ве­
ликих и вдохновенных творцов, приходит в мир затем, чтоб быть в
тягость ближним. Он от рождения отличается такой глубокой и не­
уемной впечатлительностью, что она с детства пробуждает в нем
непроизвольные восторги, непрерывные мечтания, нескончаемые
фантазии. Воображение — вот его владыка. Мощная его душа вос­
принимает и оценивает любое явление, опираясь на обширную па­
мять, прямой и проницательный ум, но воображение устремляет
его гений к небу с той же неотвратимостью, с какой воздушный шар
увлекает вверх гондолу. Достаточно малейшего толчка, чтобы он
воспарил; легчайшее дуновение — и он уже витает в неисслеженных людьми просторах. Возвышенное бегство в неведомые миры,
154


ЧА ТТЕР ТОН

ты становишься неистребимой привычкой его души! С этой минуты
его отношения с людьми разлаживаются, а затем частично и рвут­
ся. Восприимчивость его крайне обостряется: то, что лишь слегка
задевает других, ранит его до крови; его житейские привязанности
и увлечения становятся непомерно пылкими и невыносимыми; из­
лишняя восторженность сбивает его с толку; симпатии чересчур ис­
кренни: те, кого он жалеет, страдают меньше, чем он сам, и муки
ближних сводят его в могилу. Холодность, невнимание и презрение
света повергают его в бездну уныния, в мрачное негодование и не­
избывное отчаяние, потому что он все воспринимает слишком бур­
но и глубоко, а глаза его обращаются непосредственно к причинам,
которые он оплакивает и которыми возмущается, тогда как взор ос­
тальных останавливается на следствиях, с которыми они борются.
Постепенно он смолкает, отдаляется от всех, уходит в себя и замы­
кается в себе, как в темнице. В его одинокой воспаленной голове
образуется и растет нечто подобное вулкану. В этом кратере мед­
ленно и глухо клокочет пламя, время от времени извергая потоки
гармоничной лавы, самопроизвольно принимающей божественную
форму стиха. Но разве такой человек знает, когда произойдет из­
вержение? Оно всегда так неожиданно, его природа настолько не от
мира сего, что кажется, будто он — лишь сторонний наблюдатель
того, что происходит в его душе. Он живет, снедаемый тайным ог­
нем и необъяснимым томлением. Он похож на больного, который
утратил ощущение пространства; он может пропадать по три дня,
не отдавая себе отчета, куда его занесло, как случилось когда-то с
тем, кого Франция считает своим любимцем; он испытывает по­
требность ничего не делать, чтобы что-то сделать в своем искусст­
ве. Он должен быть свободен от всякой полезной повседневной ра­
боты: ему нужно время, чтобы услышать аккорды, медленно сла­
гающиеся у него в душе, иначе их непременно перебьет и заглушит
равномерный шум созидательного труда. Это поэт. Едва успев по­
явиться, он уже одинок. Все ваши слезы, все сострадание — ему!
Простите и спасите его. Подумайте и найдите способ обеспе­
чить ему жизнь, потому что в одиночку он найдет только смерть! Он
155


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

ощущает в себе титанические силы, предугадывает свой будущий
дар, преисполняется беспредельной любовью к человечеству и при­
роде еще в самой ранней юности, но уже тогда к нему проникаются
недоверием, уже тогда его отталкивают. Он взывает к толпе: «Я об­
ращаюсь к вам! Сделайте так, чтобы я жил!» А толпа не слышит его
и отвечает: «Я тебя не понимаю». И она права.
Язык такого избранника внятен лишь кучке таких же из­
бранников. Он взывает к ним: «Услышьте меня и сделайте так, что­
бы я жил!» Но одни упоены собственными творениями; другие пре­
зрительно требуют от мальчика совершенств мужа; третьи легко­
мысленны и равнодушны, и все вместе не в состоянии творить доб­
ро. Они отвечают: «Мы ничего для тебя не можем!» И они правы.
Он взывает к Власти: «Услышь меня и не дай мне умереть!»
Но Власть всегда заявляла, что покровительствует лишь полезным
начинаниям и не склонна поддерживать устремления, кажущиеся
ей подозрительными; декларировав это устно и печатно, она отве­
чает ему: «Зачем ты мне?» И она права. В споре с ним правы все. Но
он-то, разве он тоже не прав? Как же ему быть? Не знаю, но вот
что, по-моему, он может сделать.
Он может, если хватит сил, стать солдатом и провести жизнь
под знаменами в грубой, полной тревог обстановке, и тогда физи­
ческая деятельность убьет деятельность духовную. Он может, если
хватит терпения, обречь себя на работу с цифрами, и тогда арифме­
тика убьет иллюзию. Он может также, если только сердце не возне­
годует слишком уж непримиримо, согнуться, обуздать свою мысль
и бросить петь, чтобы начать писать. Он может стать литератором
или даже кое-чем получше; если на помощь к нему придет филосо­
фия и он сумеет укротить себя, он сделается большим и полезным
писателем, но постепенно здравый смысл все равно убьет в нем во­
ображение, а вместе с воображением, увы, и подлинную Поэзию,
которую он таил в душе.
В любом случае он убьет часть самого себя, но даже такое са­
моубийство наполовину, такое безмерное самоподавление требует
незаурядных сил. Если же он ими не наделен, если на его жизнен­
156


ЧА Т Т ЕР Т ОН

ном пути не будет случая применить их, хотя бы для того, чтобы
принести себя в жертву, если он не выдержит постоянного уничто­
жения своего «я», что останется ему делать? То, что сделал Чат­
тертон: физически убить себя. Нет ничего проще.
И вот он преступник! Преступник перед богом и перед людь­
ми, потому что с точки зрения социальной и религиозной самоубий­
ство есть преступление. Кто дерзнет это отрицать? Кто решится
утверждать противное? Я, как, впрочем, и весь мир, убежден в этом.
Тут нет двух мнений. Так повелевают долг и рассудок. Остается
лишь выяснить, не является ли отчаяние чем-то таким, что посиль­
ней и долга, и рассудка.
Конечно, не сложно подыскать разумные слова в утешение
Ромео у гробницы Джульетты; беда лишь в том, что никто не осме­
лится их произнести перед лицом подобного горя. Подумайте вот
о чем. Рассудок — медленная и холодная сила, которая мало-пома­
лу связывает нас различными идеями, накладывая их одну за дру­
гой, тонкие, неприметные и бесчисленные, как путы Гулливера; он
убеждает и порабощает нас лишь там, где обычное течение дней не
слишком взбудоражено. Но неподдельное отчаяние — сила всепо­
жирающая, неодолимая, глухая к любым увещаниям и начинаю­
щая с того, что она одним ударом убивает способность мыслить.
Отчаяние — не понятие, но орудие, которое, как клещи, пытает,
стискивает и раздирает сердце, пока обезумевшая жертва не бро­
сится в объятия смерти, словно в материнское лоно.
Скажите же, кто виноват — Поэт или общество, затравившее
его? Рассмотрим один пример: он может оказаться небесполезен.
Известно, что у детей на Юге есть жестокая забава. Они ло­
вят скорпиона и щипцами сажают его в середину круга, выложен­
ного из раскаленных углей. Сперва насекомое впадает в оцепене­
ние, но, когда его припечет, пугается и начинает метаться. Дети
смеются. Скорпион, быстро приняв решение, бросается в пламя и
отважно силится пробиться сквозь угли, но боль слишком жгуча, и
он отступает. Дети смеются. Скорпион медленно ползет по окруж­
ности, безуспешно пытаясь отыскать проход; потом возвращается
157


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИ НЬ И

на середину и опять впадает в оцепенение, только еще более мрач­
ное. Наконец он собирается с духом, обращает ядовитое жало про­
тив самого себя и умирает. Дети смеются еще громче. Скорпион,
вне сомнения, зол и виноват. А дети добры и невинны.
Когда вот так гибнет человек, можно ли назвать его смерть
самоубийством? Это ведь общество бросило его в огонь.
Повторяю, религия и разум — возвышенные идеи, но только
идеи; а у отчаяния бывают и внешние причины, которые убивают
сперва идею, затем человека. Например, голод. Надеюсь, я исхожу
из реальности, а не из абстракции?
Поэтому мне, возможно, будет дозволено заявить, что чело­
века лучше не доводить до такой степени отчаяния.
Я прошу у общества лишь того, что оно в состоянии сделать.
Я не требую, чтобы оно избавило людей от сердечных мук, воспре­
пятствовав Вертерам и Сен-При влюбляться в Шарлотт и Жюли
д’Этанж; не требую, чтобы оно мешало богатому, пресыщенному и
развратному бездельнику кончать с собой из отвращения к себе са­
мому и себе подобным. Мне известно также, что для отчаяния су­
ществуют тысячи причин, от которых нет лекарств. Но это пред­
ставляется мне лишним основанием поразмыслить над теми из них,
с какими можно бороться.
Болезнь, именуемая вдохновением, вероятно, смешна и неудобоназываема. Но ведь совсем не обязательно обрекать на
смерть тех, кто ею страдает. Они всегда малочисленны, и я не в си­
лах запретить себе верить, что они представляют собой известную
ценность: не зря же человечество единодушно убеждено в их вели­
чии и за несколько стихов признает их бессмертными — правда,
после смерти.
Я прекрасно знаю, сколь редки такие вдохновенные несчаст­
ливцы, и это на первый взгляд опровергает все здесь написанное.
Разумеется, набросанный мною портрет подобных божественных
натур весьма несовершенен и воспроизводит лишь отдельные черты
великих людей прошлого. Мне возразят, что симптомы гениально­
сти либо предвозвещают бесплодие, либо влекут за собой выкидыш;
158


ЧА ТТЕР ТОН

что не из каждого юного мечтателя обязательно вырастает Поэт;
что опыт еще не доказательство и несколько удачных стихов не да­
ют автору никаких прав. Но что нам об этом известно? Кто дает
нам право губить желудь, предполагая, что из него не вырастет
дуб?
Я заявляю, что нескольких строк вполне довольно, чтобы еще
при жизни разглядеть Поэта, если, конечно, мы умеем смотреть.
Кто не клянется ныне, что он назначил бы по меньшей мере пожиз­
ненную пенсию Андре Шенье за одну только оду «Молодая узница»
и признал бы его поэтом за тридцать строк «Юной тарентинки»?
Но я убежден, что при его жизни (то есть совсем еще недавно) так
не думали. Недаром он восклицает:
«Когда меня глупцы презрением доймут,
В могиле я, бедняк, смогу найти приют».
Ж ан Лафонтен с беззаботностью отчаяния велел заранее вы­
сечь на своем надгробии:
«Нагим из мира Ж ан ушел сего,
Проев именье и доход с него».
Но что бы он делал без этого «именья»? На что, с вашего по­
зволения, был годен? На одно: спать и бездельничать. Он неминуе­
мо умер бы с голоду.
Скажем прямо: прекрасные стихи — товар, который не по
сердцу толпе. Но вознаграждение за труд определяет именно она,
а даже у великих народов вкус толпы пошл, она любит пошлость.
Возвысить ее над пошлостью может лишь медленное воспитание,
которое ей дают избранные умы, а тем временем она втаптывает во
прах нарождающиеся таланты, даже не слыша издаваемых ими
воплей отчаяния.
Неужели вам не слышны выстрелы одиноких пистолетов? Их
грохот куда красноречивей моих слабых призывов. Неужели вы не
слышите отчаявшихся юношей, которые просят хлеба насущного
и которым никто не платит за труд? Разве народам и впрямь хвата­
159


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

ет лишь на самое необходимое? Разве за счет дворцов, которые мы
возводим, и миллиардов, которые расточаем, нельзя изыскать сред­
ства на мансарду и кусок хлеба для тех, кто без устали, наперекор
своей нации, тщится возвеличить ее? Не пора ли перестать твер­
дить им: «Отчайся и умри, despair and die»? Исцелить эту язву, одну
из самых болезненных и глубоких на теле общества,— долг зако­
нодателя: только он в состоянии осуществить в настоящем одну из
лучших надежд будущего, обеспечив всего лишь несколько лет
жизни каждому, кто сумеет представить доказательство своего бо­
жественного дара. Таким людям нужны всего две вещи — возмож­
ность жить и возможность мечтать, хлеб и время.
Таковы чувства и побуждения, заставившие меня написать
эту драму, и с высоты поставленной в ней проблемы я не снизойду
до обсуждения формы созданного мною произведения. Придумы­
вание литературных теорий есть, вероятно, наихудшая из всех раз­
новидностей тщеславия. Не перестаю удивляться тому, что бывают
люди, способные хоть на день искренне поверить в долговечность
выработанных ими правил. Идеи, подобно Минерве, рождаются в
полном вооружении; они являются в мир в той единственной броне,
которая им подходит и надолго становится их формой: одна высту­
пает сегодня в одеянии, сшитом из тысячи лоскутов; другая пред­
станет завтра в самом простом наряде. Если ее сочтут прекрасной,
все кинутся копировать покрой и снимать мерку, а риторы возведут
эту мерку в канон, чтобы и в будущем можно было кроить подобные
же платья. Ребяческая попытка! В поэзии нет ни школ, ни учите­
лей; единственный наставник здесь Тот, кто благоволит пробудить
в человеке плодотворное волнение и извлечь из его головы идеи, от
которых она подчас разрывается на куски.
Дай бог, чтобы избранная мной форма не была отринута пуб­
ликой, которой через полгода предстоит вынести о ней суждение!
Если это случится, смолкнет голос, поднятый в защиту безвестных
неудачников. Но я слишком верю, чтобы слишком бояться. Верю
прежде всего в будущее и во всеобщую потребность в серьезном ис­
кусстве. Теперь, когда тешащие глаз детские выдумки вызывают
160


ЧА ТТЕР ТОН

лишь улыбку у общества, переживающего великие потрясения, на­
стало, мне кажется, время для драмы мыслей.
Замысел, состоящий в анализе раненой души, должен об­
лечься в форму самого полного единства действия и самой строгой
простоты. Если б было возможно придумать сюжет еще более про­
стой, чем в моей пьесе, я предпочел бы его. Но хотя развитие собы­
тий не имеет в ней существенного значения, я все-таки полагаю,
что никому не удалось бы упростить его больше, чем удалось мне.
Это история человека, который написал утром письмо и до вечера
ждет ответа; ответ приходит и убивает его. Здесь все дело в разви­
тии идеи, которая раскрывается через душу героя, сотрясаемую
мрачными бурями; через сердца юной женщины и старца, которые
наблюдают за его муками, тщетно пытаясь отсрочить крушение и
борясь со столь бурными небом и морем, что добро оказывается
бессильно и само толкает несчастного к неминуемой катастрофе.
Я попытался изобразить человека большого сердца, заду­
шенного меркантильным обществом, где скупой расчет безжалост­
но эксплуатирует ум и труд. Цель моя была отнюдь не оправдать от­
чаянные поступки несчастных, но обличить равнодушие тех, кто
принуждает их к подобным поступкам. Разве сейчас не самое вре­
мя нанести удар этому равнодушию, которое так трудно пробудить
от спячки, и бездумности, которая проявляет себя так наглядно?
Показать обществу мучения его жертв — не самый ли это верный
способ растрогать его?
Поэт для меня — все; Чаттертон — лишь фамилия человека,
и я намеренно отступил от точных фактов его биографии, воспро­
изведя только те из них, которые иллюстрируют вовеки прискорб­
ный пример благородной нищеты.
Праведник или грешник был ты, кого соотечественники име­
нуют ныне «чудесным мальчиком», ты был несчастен; я уверен в
этом, и этого мне довольно. Прости же меня за то, что, избрав сим­
волом твое земное прозвище, я попытался во имя твое сделать
добро.
6 № 467


Об исполнении драмы,
представленной
во «Французской комедии»
18 февраля 1835 года
96

Е МНЕ говорить об успехе этой драмы. Он превзошел самые
смелые ожидания тех, кто желал его. Как ясно ни сознавай,
сколь преходяща театральная слава, трудно отрицать, что во
взаимопонимании, установившемся между сценой и залом, есть не­
что величавое, глубокое, почти религиозное. Оно — торжественная
награда за труд ума и души. Поэтому автор совершил бы несправед­
ливость, если бы в книге, которой суждено жить дольше, чем будет
исполняться на театре помещенная в ней пьеса, не упомянул о тех,
кому доверил воплотить свои мысли на подмостках. Я лично всегда
считал, что подобное упоминание — наилучший способ воздать
должное актерам, чье трудное искусство подкрепляет усилия дра­
матурга и дополняет его произведение. Они говорят от его имени и
сражаются за него, подставляя грудь под удары, которые, возмож­
но, он получит; они завоевывают ему прочную славу, которую он на­
долго сохранит и которая лишь на краткий миг достанется им са­
мим. Они обречены на вечный труд, незримый для неизменно суро­
вой к ним публики; триумфы же их забываются почти сразу после
конца их земного существования. Как тут не сберечь воспоминания
о совместной работе с ними и не излить на бумаге то, под чем под­
писался бы любой из бешено аплодировавших им зрителей?
На мой взгляд, еще ни одну театральную пьесу не играли с
большим блеском, и это немалая заслуга, потому что за писаным
текстом «Чаттертона» как бы скрывается вторая драма, которую не
изложишь письменно и не выразишь словами. Эта драма — тайная

Н

162


ЧА ТТЕР ТОН

любовь Чаттертона и Китти Белл; любовь, которая всюду угадыва­
ется и нигде не высказывается; любовь, вспыхнувшая в двух людях
такой чистоты, что они лишь перед смертью осмеливаются загово­
рить и остаться наедине друг с другом; любовь, свидетельством ко­
торой служат лишь робкие взгляды, средством сообщения — Биб­
лия, посланцами — двое детей и которая позволяет себе лишь од­
ну ласку — следы слез юной матери, приносимые ее малышами
поэту на своем покуда безгрешном челе; любовь, которую квакер
отгоняет трепещущей рукой и осуждает растроганным голосом.
Эта отеческая строгость, эта скрытая нежность были переданы во
всех их оттенках с редким совершенством и безукоризненным вку­
сом. Найдется немало охотников судить и критиковать актеров; с
меня же довольно и того, что я скажу, какие трудности им предсто­
яло преодолеть и насколько они преуспели в этом.
Расположение к людям и душевная умиротворенность, итог
чисто и смело прожитой жизни, кроткая сосредоточенность и глу­
бокая мудрость, страстная пылкость в привязанностях и молит­
вах — словом, все, что есть сильного и святого в квакере, было в со­
вершенстве передано талантливым и многоопытным г-ном Жоанни. Седые волосы, почтенный, дышащий добротой облик придали
его мастерству полную раскованность и непринужденность.
Г-н Жефруа, еще очень молодой человек, отважно взял на
себя борьбу с бесчисленными трудностями роли, которая сама по
себе составляет целую пьесу. Он достойно справился со своей но­
шей, казавшейся слишком тяжелой даже блестящим артистам. Он
с исключительной тонкостью показал гордость и в то же время
мальчишескую наивность Чаттертона в его безнадежном единобор­
стве; остроту страданий и безмерность трудов, резко контрасти­
рующие с кроткими и мирными склонностями; подавленность в ми­
нуты, когда камень, вкатываемый им на гору, в очередной раз низ­
вергается на него; последний взрыв негодования и внезапную ре­
шимость умереть и — помимо всех этих черт, выраженных с гиб­
костью, мощью и многообещающей талантливостью,— возвышен­
ную радость, которую он испытывает, когда его душа избавляется
6*

163


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

наконец от земных уз и, свободная, возвращается в свою исконную
отчизну.
Между двумя этими персонажами располагается Китти
Белл, идеально чистый образ, одна из тех женщин, что грезились
Стелло. Зрители знали, какую трагическую актрису им посчастли­
вится вновь увидеть в лице г-жи Дорваль, но разве могли они пред­
ставить себе, какой поэтической одухотворенности достигнет она
в своей новой роли? Она непрерывно и с несравненной непосредст­
венностью заставляет зал вспоминать прекраснейшие из полотен
с изображением Милосердия и рафаэлевских мадонн; она походит
на них, когда несет на руках, ведет, усаживает своих детей, кото­
рых ничто, кажется, не властно разлучить с нею и с которыми она
являет глазам художника групповую модель, свободную от какой
бы то ни было нарочитости и достойную его кисти. Голос ее нежен
даже там, где вся она — боль и отчаяние; ее медленная печальная
речь — язык самопожертвования и сострадания; движения испол­
нены целительной веры; взор без устали просит небо о жалости к
несчастному; руки ежесекундно готовы сложиться для молитвы.
Мы чувствуем, что ее сердечные порывы, обуздываемые долгом,
станут для нее смертельны, как только в ней возобладают любовь
и страх. Уловки и бесхитростное кокетство, к которым она прибега­
ет, чтобы вынудить квакера говорить с нею о Чаттертоне, беспре­
дельно чисты и невинны. Она добра и скромна, пока внезапно не об­
ретает поразительную энергию, находчивость и трагическое вели­
чие под влиянием ужаса, который вынуждает наконец открыться
ее влюбленное женское сердце. Она поэтична как в отдельных дета­
лях, которые увлеченно шлифует, так и во всей их совокупности,
отрабатывая свою роль с подъемом, украшающим французскую
сцену самым совершенным талантом, каким только может гордить­
ся театр.
Так трактуются три главных характера, на которых держит­
ся пьеса. Три других персонажа, чьими жертвами становятся пер­
вые, тоже изображены с редкой правдивостью. Джон Белл — эго­
ист чистой воды, расчетливый и брюзгливый, низкопоклонный с
164


ЧА Т Т ЕРТ ОН

сильными, высокомерный со слабыми. Лорд-мэр — воистину лжеблагодетель, напыщенный, глупый и самодовольный. Обе эти роли
сыграны с подлинным размахом. Лорд Толбот, шумный, навязчи­
вый и обязательный без доброты, обрисован с большим изящест­
вом; его докучные друзья — также.
Я хотел, чтобы этот ансамбль выглядел простым и строгим,
как полотна фламандцев, и я добился своего, получив тем самым
возможность изложить некоторые моральные истины на примере
честной и крепкой семьи, поднять социальную проблему и развить
ее устами людей, способных без труда найти нужные слова, потому
что эти слова подсказываются им глубоким пониманием своей ж из­
ненной позиции.
Теперь ворота распахнуты: самый нетерпеливый народ на
свете благоволит внимать длиннейшим лирическим излияниям и
философским рассуждениям.
Попытаемся же вытащить нашу сцену из трясины презрения,
в которую ее неизбежно и быстро загнала бы легковесная драма­
тургия. Если с этой трибуны и кафедры донесутся мысли и чувства,
достойные того, чтобы задуматься над ними, она вновь привлечет к
себе серьезных людей и целые почтенные семейства.


Действующие
лица

ЧА ТТЕР ТОН
КВАКЕР
К ИТ Т И БЕЛЛ
Д Ж О Н БЕЛЛ
Л О РД Б Е К Ф О Р Д
лорд-м эр Л он д о н а
Л О Р Д ТОЛБОТ
Л ОРД Л О Д Е Р Д Е Й Л
Л О РД К ИНГ С Т ОН
ПЕРВ Ы Й ГРУМ
РАБОЧ ИЙ
РЕЙЧЕЛ ,
ш е с т и л е т н я я д о ч ь К и т т и Белл
ЕЕ БРАТ,
че т ы р е х л е т н и й м аль чик
Т РИ МОЛОДЫХ Л О Р Д А
Д В Е Н А Д Ц А Т Ь РА БОЧ ИХ
фабрики Д ж о н а Белла
Л А КЕ И Л О Р Д -М Э Р А
СЛУГИ Д Ж О Н А БЕЛЛА
ВТОРОЙ ГРУМ


Характеры и костюмы
главных действующих
лиц

Время действия — 1770 год.
Место действия — Лондон.
Хрупкий восемнадцатилетний юноша с бледным энер­
гичным лицом, изможденным ночными бдениями и неустан­
ной работой мысли. Простые и вместе с тем изящные мане­
ры. Застенчив и нежен с Китти Белл, ласков с квакером, ко­
торого считает другом, горд с остальными, настороже со все­
ми. Речь и интонация дышат серьезностью и страстью. Чер­
ные сюртук и жилет, серые панталоны, мягкие сапоги. Каш­
тановые волосы без пудры, в легком беспорядке. В облике
есть что-то от военного и от священнослужителя.
КИ Т Т И б е л л . Женщина лет двадцати двух, меланхоличная, грациоз­
ная, изящная — скорее от рождения, чем благодаря воспита­
нию; скромна, набожна, боязлива, трепещет перед мужем;
страстна и самозабвенна только в материнской любви. Со­
страдание к Чаттертону перерастает у нее в любовь. Она это
чувствует, страшится этого и принуждает себя к еще боль­
шей сдержанности. С первого взгляда на нее зрителю долж­
но быть ясно: нежданное горе или внезапный испуг могут
убить ее. Черная бархатная шляпа à la Памела, длинное
платье из серого шелка, черные ленты; длинные вьющиеся
волосы локонами спускаются на грудь.
К В А К Е Р. Восьмидесятилетний старец, крепкий и бодрый духом и те­
лом. Говорит горячо и выразительно. По-отечески добр к ок-

чаттертон.

167


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

ружающим, молча наблюдает за ними и ненавязчиво ими ру­
ководит; насмешник и мизантроп там, где речь идет об обще­
ственных пороках, которые его возмущают, он терпим к каж ­
дому человеку в отдельности и дает волю своему языку, лиийь
когда уже не может сдержать негодование. Он проницателен,
но делает вид, что ничего не замечает,— так ему легче сохра­
нять хладнокровие. Друг дома, он следит, чтобы здесь царили
мир и порядок и все исполняли свой долг; поэтому каждый
втайне считает его своим наставником в нравственных и жи­
тейских вопросах. Сюртук, жилет, панталоны до колен, чул­
ки орехового, светло-коричневого или серого цвета, широко­
полая круглая шляпа; седые длинные прямые волосы.
д ж о н б е л л . Мужчина лет сорока пяти — пятидесяти, здоровый,
краснолицый, раздобревший от пива, портера и ростбифа. По
походке видно, что это самоуверенный богач. Взгляд власт­
ный, но подозрительный, нрав скупой и завистливый, повадки
грубые; в каждом слове и движении чувствуется: «Я хозяин».
Прямые напудренные волосы, простой и свободный коричне­
вый сюртук.
Л О Р Д б е к ф о р д . Богатый, самодовольный и чванный старик; лицо
напыщенное, выражение покровительственно-глупое, брылы
свисают на вышитый галстук. Твердая внушительная поход­
ка. Чтит богатство, презирает бедность. Цепь лорд-мэра на
шее, богатый наряд, парчовый камзол, длинная трость с золо­
тым набалдашником.
л о р д т о л б о т . Славный, хотя и фатоватый малый, человек компа­
нейский, живой и непринужденный. Начисто чужд всякого
намека на трудолюбие и счастлив тем, что избавлен от серь­
езных забот и печальных зрелищ. Красная охотничья куртка,
замшевый пояс, кожаные штаны, чуть припудренная косич­
ка, черная лакированная фуражка.

168


Действие
первое
up

Просторная, хорошо обставленная, комфортабельная гости­
ная позади лавки в доме Джона Белла. Слева от зрителе —
камин, где ярко пылает уголь; справа — дверь в спальню
Китти Белл. В глубине — большая застекленная дверь с час­
тым переплетом, сквозь него видна лавка, ломящаяся от то­
варов. На площадку широкой винтовой лестницы выходит не­
сколько узких мрачных дверей, одна из них — в каморку
Чаттертона.
В левом от зрителя углу сидит квакер и читает; в правом —
Китти Белл и ее дети: сын примостился на скамеечке у ног
матери, дочь стоит рядом.

Явление
первое
Квакер, Китти Белл, Рейчел.
ки тти б е л л (дочери, которая показывает брату книгу). Мне ка­
жется, я слышу голос вашего отца, дети. Не шумите. (Кваке­
ру.) Вы не находите, что там что-то случилось?
Квакер пожимает плечами.
Боже милостивый, ваш отец сердит; да, да, очень сердит —
по тону чувствуется. Не балуйся, Рейчел, прошу тебя. (Опус­

169


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

кает работу и прислушивается.) По-моему, он успокаивает­
ся. Верно, сэр?
Квакер, не отрываясь от чтения, кивает.
Не примеряй это ожерелье, Рейчел. К суетным соблазнам не
следует даже прикасаться... Откуда у тебя книга? Да это же
Библия! Кто тебе ее дал, скажи на милость? Наверняка тот
молодой человек, что живет у нас уже четвертый месяц.
р е й ч е л . Да, матушка.
к и тт и б е л л . О господи, что ты наделала, девочка! Я ведь запретила
тебе брать подарки, особенно от этого бедного юноши. Когда
ты успела увидеться с ним, детка? Впрочем, знаю — утром,
когда ходила с братом к нему здороваться. Зачем вы входите
в чужую комнату, дети? Это очень дурно. (Целует детей.) На­
верно, он еще писал: у него всю ночь горел свет.
р е й ч е л . Да, писал и плакал.
к и т т и б е л л . Плакал? Тсс! Никому об этом не говори. Книгу отдай
мистеру Тому, когда он тебя позовет, но больше его не беспо­
кой и подарков не бери. Сама посуди: за три месяца, что он
прожил с нами, я с ним слова не сказала, а ты принимаешь от
него в подарок книгу. Нехорошо так. Ну, ступайте, поцелуй­
те доброго квакера. Он наш лучший друг, ниспосланный нам
самим господом.
Дети бегут и карабкаются квакеру на колени.
Садитесь ко мне на колени и слушайте хорошенько. Вы
скажете вашей доброй матушке, что сердце у нее простое,
чистое, подлинно христианское, но в поступках своих она
еще больший ребенок, чем вы, и не подумала над тем, что вам
велит. И я прошу ее поразмыслить над тем, что вернуть пода­
рок бедняку — значит унизить его, дать ему почувствовать,
насколько он нищ.
к и т т и б е л л (вскакивая). О, как вы правы! Тысячу раз правы! Дай,
дай мне книгу, Рейчел. Ее надо сберечь, дочка, и хранить всю
жизнь! Твоя мать ошиблась. Наш друг, как всегда, прав.

квакер.

170


ЧАТ ТЕР ТОН

(взволнованно целуя ей руку). Ах, Китти Белл, Китти
Белл, простая и беспокойная душа! Не говори обо мне такое.
Человеку не свойственна мудрость. Сама видишь: я прав по
сути, но выразил это неправильно. Разве можно указывать
детям на крохотную ошибку их матери? Ах, Китти Белл, да
любой порыв твоего горячего сердца, любой вздох твоей неж­
ной и скромной души выше самой высокой мысли.

квакер

Слышны раскаты голоса.
(испуганно). Боже мой, он опять гневается! Голос от­
ца моих детей отдается вот здесь. (Прижимает руку к серд­
цу.) У меня перехватывает дыхание. Эти звуки разрывают
мне сердце. Что ему сделали? Снова он в гневе, как вчера ве­
чером... (Опускается в кресло.) Ах, ноги не держат. Пони­
маете, это как приближение грозы. И всякий раз она обру­
шивается на мое бедное сердце.
к в а к е р . Я-то знаю, отчего взбесился ваш супруг и повелитель: он
повздорил с рабочими своей фабрики. Они послали к нему в
Лондон из Нортона депутацию, чтобы вступиться за своего
товарища. Бедняги, зря они прошагали целых две мили! А вы
с детьми уйдите отсюда: от вас пользы не будет. Этот человек
вас погубит: он вроде ястреба, что способен заклевать даже
собственных птенцов.

китти белл

Китти Белл уходит, держась рукою за сердце, а другую поло­
жив на голову сыну, которого они с Рейчел уводят.

Явление
второе
Квакер, Джон Белл, группа рабочих.
(глядя на приближающегося Джона Белла). Он в ярости.
Вот он, богач, удачливый спекулятор, законченный эгоист и
праведник перед законом!

квакер

171


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

Входит Джон Б елл, за ним человек двенадцать рабочих, кото­
рые молча останавливаются у дверей.
дж он

б е л л (рабочим, злобно). Нет, нет и еще раз нет! Будете рабо­
тать больше, и все тут.
од и н из р а б о ч и х (товарищам). А получать меньше, и все тут.
д ж о н б е л л . Знай я, кто посмел так ответить, я и его бы немедленно
вышвырнул.
к в а к е р . Хорошо сказано, Джон Белл! Ты просто великолепен:
точь-в-точь монарх среди подданных.
д ж о н б е л л . Вы квакер, поэтому вас я не слушаю. Узнать бы только,
кто из них посмел такое сказать! Ну и бесстыдник! Вы все
свидетели: я начинал вместе с вами. Как я достиг нынешнего
благополучия? Не разом же я скупил все дома в Нортоне
вместе с фабрикой! Да, теперь я там единственный хозяин,
но разве я не был примером трудолюбия и бережливости?
Разве не откладывал сегодня, чтобы обеспечить себе завтра?
Разве бездельничал или проматывал деньги? Поступайте так
же — и разбогатеете, как я. Машины сокращают ваш зарабо­
ток, но умножают мой. Я очень сочувствую вам, но радуюсь
за себя. Принадлежи машины вам — я считал бы, что все то­
вары, изготовленные ими, тоже принадлежат вам; но я купил
механизмы на деньги, заработанные своими руками. Делайте
то же, будьте прилежны и, главное, бережливы. Не забывай­
те мудрую старую поговорку: береги пенс — шиллинг сам се­
бя сбережет. И больше ни слова о Тоби: он вылетел навсегда.
Идите и помалкивайте. Первого, кто разинет рот, я выгоню
с фабрики, как Тоби, и он останется без хлеба, жилья и рабо­
ты в Нортоне.

Рабочие уходят.
Смелей, друг мой! Я даже в парламенте не слышал сужде­
ний трезвее.
д ж о н н б е л л (все еще кипя и утирая лицо платком). А вы не поль­
зуйтесь тем, что вы квакер, и не мутите народ, как всюду, ку­
квакер.

172


ЧАТТЕР ТОН

да попадете. Говорите вы не часто, но лучше бы совсем за­
молчали. Язык у вас — как бритва, и ваши речи мешают де­
лам.
к в а к е р . В них нет ничего, кроме здравого смысла, а он не по нраву
только сумасшедшим: у них от него голова болит. Но мне не
в чем раскаиваться: правдивое слово в сердце не западает, се­
кунда — и оно уже забыто,
д ж о н б е л л . Я не о том. Вы могли убедиться: я не прочь потолко­
вать с вами о политике. Но вы все мерите на свою мерку, и тут
вы не правы. Ваша секта — исключение в христианском ми­
ре; вы — исключение даже среди квакеров. Вы разделили
свое достояние между племянниками, оставив себе лишь
жалкую ренту, и доживаете жизнь в бездействии и размыш­
лениях. Это вас устраивает — и ради бога. Но я не потерплю,
чтобы вы у меня в доме открыто подстрекали к дерзостям
тех, кто мне подчинен.
к в а к е р . Да что тебе до их дерзостей, скажи на милость? Разве бле­
яние овец мешает стричь их и есть? Найдется ли среди этих
людей хоть один, чью постель ты не мог бы пустить с торгов?
Есть ли в местечке Нортон хоть одна семья, которая не посы­
лала бы малых детей на твою фабрику, где они задыхаются
от кашля, вырабатывая тебе сукно? Есть ли дом, который не
принадлежал бы тебе и не сдавался бы тобой втридорога?
Кому, как не тебе, отдана каждая минута их существования?
Кому, как не тебе, приносит шиллинг каждая капля их пота?
Весь Нортон с землей, домами и жителями у тебя в руках, как
держава в руке Карла Великого. Ты у себя на фабрике все
равно что феодал-барон в своих владениях,
д ж о н б е л л . Это верно, но это справедливо. Земля — моя, но я ее
купил; дома — мои, но я их выстроил и даю кров их обитате­
лям, чей труд — тоже мой: я за него плачу. Я прав перед за­
коном.
к в а к е р . А прав ли твой за к о н п е р е д богом ?
джон б е л л . Не будь вы квакером, вас повесили бы за такие речи.
173


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

Да я скорее сам повешусь, чем заговорю по-другому: я ведь
тебе настоящий друг,
д ж о н б е л л . Не дружи мы двадцать лет, доктор, и не спаси вы моего
ребенка, я давно бы с вами порвал.
к в а к е р . На свою же беду: тебя стало бы некому спасать, когда тебя
ослепляет страсть к наживе и ты делаешься неразумней мла­
денца. Я не хочу, чтобы ты прогнал беднягу Тоби. Не про­
шу тебя — я никогда никого не просил, а просто советую: не
делай этого.
д ж о н б е л л . Нет, сделанного не воротишь. Почему они не берут
пример с меня? Почему не заставляют работать всех домо­
чадцев? Моя жена, например, трудится. Ее не видно, но она
целый день хлопочет по хозяйству. Даже ее вечно потуплен­
ные глаза приносят мне выгоду, и немалую. Кроме мастер­
ских и фабрик в окрестностях Лондона у меня есть мой
дом — дом, куда из парламента, с охоты или из Гайд-Парка
заезжают лорды. И жене моей приходится заниматься этим
домом. Тут я завожу связи, которыми пользуюсь в дальней­
шем. Тоби был умелый рабочий, а вот человек — непреду­
смотрительный. Тот, кто по-настоящему расчетлив, не тер­
пит рядом с собой ничего бесполезного. Приносить прибыль
должно все — и предметы одушевленные, и предметы неоду­
шевленные. Земля родит, деньги дают проценты, а время —
те же деньги. У женщин, как и у нас, в году триста шестьде­
сят пять дней, и позволять им бездельничать — значит те­
рять изрядный доход. А Тоби позволил жене и дочерям си­
деть сложа руки. Для него это большое несчастье, но я за не­
го не в ответе.
к в а к е р . Однако руку он себе покалечил на твоей машине,
д ж о н б е л л . Да, и при этом поломал машину.
к в а к е р . Уверен, что в душе ты больше жалеешь механизм из желе­
за, чем механизм из плоти и крови; сердце у тебя как твои ма­
шины — стальное. И таким же станет ваше общество: вмес­
то бога — слиток золота, вместо первосвященника — еврейквакер.

174


ЧАТТЕР ТОН

ростовщик. Но это не твоя вина. Ты поступаешь сообразно
порядку, который застал готовым, придя в мир. Я не сержусь
на тебя: ты последователен, а это редкое достоинство. Толь­
ко если уж не даешь мне говорить, не мешай хоть читать.
(Снова раскрывает книгу и отворачивается.)
ДЖ ОН б е л л (распахивая дверь в комнату жены). Миссис Белл, по­
жалуйте сюда.

Явление
третье
Те, же, Китти Белл.
(сильно испуганная, ведет за руки детей, которые из
страха перед отцом прячутся за юбку матери). Я здесь.
ДЖ ОН б е л л . Попрошу вчерашние счета... Разве у нашего верхнего
жильца, как, бишь, его — Том или Томас, нет фамилии? На­
деюсь, он скоро съедет,
к и т т и б е л л (берет со стола счетную книгу и подает ее мужу). Сни­
мая у нас комнату, он указал в книге записи постояльцев
только это имя. Вот сегодняшние счета, а вот — за последние
месяцы.
дж он б е л л (сверяя счета по книге). Кэтрин, вы становитесь неак­
куратны. (Поднимает голову и недоверчиво смотрит жене в
лицо.) Этот Том не спит по ночам, что ли? Странно. Вид у не­
го преубогий. (Просматривает книгу.) Вы становитесь неак­
куратны.
к и т т и б е л л . Боже мой, почему вы так говорите?
д ж о н б е л л . А вы не догадываетесь, миссис Белл?
к и т т и б е л л . Не потому ли, что цифры выписаны небрежно?
д ж о н б е л л . Самая правдивая женщина и та вечно хитрит. Вы не
могли бы отвечать без уверток и глядя мне в глаза?
к и т т и б е л л . Н о ч т о же вы тут нашли? Чем, в конце концов, так не­
довольны?
китти б е л л

175


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

Тем, что кой-чего не нахожу, и это меня удивляет,
(в замешательстве). Не знаю. Надо посмотреть,
д ж о н н б е л л . Ручаюсь, здесь недостача в пять-шесть гиней. Я это
сразу увидел,
к и т т и б е л л . Объясните, каким образом.
д ж о н б е л л (беря ее за руку). Проследуйте, пожалуйста, к себе в
спальню: там вас не будут отвлекать. Дети предаются без­
делью, а я этого не терплю. В доме нет былого порядка. У
Рейчел чересчур открытое платье. Мне это не нравится.

д ж о н белл.
к и тти белл

Рейчел бежит к квакеру и прячется у его ног. Китти уходит
к себе.
(Джон Б елл продолжает ей вдогонку.) Иду, иду. Перепишите
столбец, умножьте на семь... (Входит в спальню вслед за
Китти.)

Явление
четвертое
Квакер, Рейчел.
Я боюсь.
Ты всегда будешь бояться — сперва отца, потом мужа.
Так рабыней и проживешь вплоть до часа избавления.

рейчел.
квакер.

Появляется Чаттертон. Он медленно спускается из своей
комнаты по лестнице, потом останавливается и глядит на
старика и девочку.
Играй, дитя, и забудь страхи, пока не стала женщиной, но и
тогда, если сможешь, забывай о них. Всегда играй и не про­
буй рассуждать. Садись ко мне на колени, вот сюда. Ты в сле­
зах? Ты прячешь личико у меня на груди? Смотри, кто спус­
кается по лестнице! Твой друг.
176


ЧА ТТЕР ТОН

Явление
пятое
Квакер, Рейчел, Чаттертон.
(целуя Рейчел, бросившуюся ему навстречу, и пожимая
руку квакеру). Добрый день, мой строгий друг.
к в а к е р . Слишком мягкий и как друг, и как врач. Душа у тебя снеда­
ет тело. Руки горят, а лицо бледное. Сколько ты надеешься
еще протянуть вот так?
ч а т т е р т о н . Как можно меньше. А миссис Белл ушла?
к в а к е р . Неужели твоя жизнь никому не нужна?
ч а т т е р т о н . Напротив, она всем в тягость.
КВ А КЕ Р. Ты веришь в то, что говоришь?
ч а т т е р т о н . Так же твердо, как вы — в христианское милосердие.
(Горько улыбается.)
к в а к е р . Сколько же тебе лет? Сердцем ты юн и чист, как Рейчел, а
душой умудрен и стар, как я.
ЧАТТЕР ТОН. Завтра будет восемнадцать.
КВ А КЕ Р. Бедный мальчик!
ч а т т е р т о н . Бедный — да, мальчик — нет. Я живу уже десять ве­
ков.
КВ А КЕ Р. Даже этого слишком мало, чтобы познать хоть половину
зла, таящегося в людях. А всеобъемлющее знание — не­
счастье.
ч а т т е р т о н . Выходит, я — великий ученый... А мне думалось —
миссис Белл здесь. Я только что дописал письмо, которое не­
дешево мне стоило.
к в а к е р . Боюсь, ты чрезмерно добр. Я тебя не раз предупреждал:
опасайся этого. Люди делятся на мучеников и палачей. И ты
и мать этой девочки всегда будете мучениками.
ч а т т е р т о н ( с н е у д е р ж и м ы м п о р ы в о м ) . Доброта делает человека
жертвой, лишь пока он этого хочет: избавлёние зависит толь­
ко от него самого.
чаттертон

177


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

Что ты имеешь в виду?
(целуя Рейчел, задушевным тоном). Не пугать же нам
девочку, да и мать может услышать.
к в а к е р . Не услышит: над нею гремит голос погрубее, чем твой. (В
сторону.) Уже в третий раз упоминает о ней!
ч а т т е р т о н (опираясь на кресло квакера). Вот вы браните меня, но
ответьте: почему нельзя последовать влечению души, раз уж
ты собрался выйти из опостылевшей игры? Что до меня, я
решил отбросить притворство, до конца быть самим собой,
следовать велениям сердца как в любви, так и в ненависти и
покоряться тому, что возвел для себя в закон. Зачем прики­
дываться непреклонным, если ты снисходителен? Под моей
напускной суровостью все равно проступит сострадательная
улыбка: мое истинное лицо не скроет никакая маска. Все во­
круг предают меня, я вижу это, но позволяю себя обманывать
из презрения к себе: мне просто лень защищаться. Я даже за­
видую иным, когда замечаю, как радует их победа надо мной,
добытая самыми нехитрыми уловками; моя жизнь настолько
мне безразлична, что, разглядев издали, как подобные люди
плетут свои сети, я даже не нагнусь, чтобы порвать хоть одну
нитку. Я отомщен уже тем, что сознаю их низость: это возвы­
шает меня в собственных глазах. Мне кажется, провидение
недолго будет мириться с таким порядком вещей. Была же у
него какая-то цель, когда оно создавало меня! Вправе ли я
противостать ему и силиться переделать мир? Мне ли пере­
чить богу?
к в а к е р . Вечные мечтания подавили в тебе способность действо­
вать.
ч а т т е р т о н . Не все ли равно, если час моих мечтаний приносит
больше плодов, чем двадцать дней деятельности других? Кто
нас рассудит? Неужели человек обречен всегда работать
только руками и труд его ума недостоин уважения? О госпо­
ди всемогущий, неужели на земле нет науки, кроме науки чи-

квакер.

чаттертон

178


ЧА ТТЕР ТОН

сел, и бога, кроме Пифагора? И неужели я должен сказать
пламенному вдохновению: «Прочь! Ты бесполезно».
КВАКЕ Р. У тебя на челе его роковая печать. Я не порицаю тебя, мой
мальчик,— я тебя оплакиваю.
ч а т т е р т о н (садится). Скажите, добрый квакер: ваша секта, где ца­
рят братство и духовное начало, сочувствует тем, кто томит­
ся страстью к мысли? Хочу в это верить: вы терпимы со мной,
хотя строги к остальным. Это меня успокаивает.
Рейчел взбирается на колени к Чаттертону.
А ведь вот уже три месяца, как я почти счастлив. Здесь не
знают моего настоящего имени, не расспрашивают меня о
моей жизни и ласковые дети забираются ко мне на ко­
лени.
к в а к е р . Люблю тебя за сердечность, друг мой. Ты был бы достоин
посещать наши молитвенные собрания, где нет ни суетни
идолопоклонников-папистов, ни ребяческого пения протес­
тантов. Люблю тебя, потому что угадываю: тебя все ненави­
дят. Созерцательная душа раздражает хлопотливых бездель­
ников, заполоняющих землю. Воображение и сосредоточен­
ность — недуги, ни в ком не пробуждающие сострадания. Ты
не знаешь даже имени тайных врагов, что рыщут вокруг тебя,
но мне известны такие, кому ты особенно ненавистен, потому
что непонятен.
(пы лко). И все-таки, разве я не имею права на любовь
своих братьев? Я же день и ночь тружусь для них, ценой неи­
моверных усилий отыскивая на развалинах прошлого редкие
цветы поэзии, которые еще способны дать стойкий аромат,
пытаясь украсить английскую корону лишней жемчужиной и
ныряя за нею в глубь стольких морей и рек.

чаттертон

Рейчел оставляет Чаттертона, садится на скамеечку у ног
квакера и принимается разглядывать картинки.
179


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

Если бы вы знали, сколько я работаю! Я превратил свою ком­
нату в монастырскую келыо, благословил и освятил свою
жизнь и мысль, притупил свое зрение и притушил в своих
глазах свет нашего столетия, воспитал в себе простодушие,
научился понимать детский лепет старины и писать полусаксонские-полуфранцузские стихи, как писал король Га­
рольд герцогу Вильгельму. А потом, как святую, упокоил ре­
лигиозную музу десятого века в драгоценной раке. Эту раку
разбили бы, если бы узнали, что она изваяна моими рука­
ми. Но я выдал ее за творение никогда не существовавшего
монаха, которому дал имя Раули,— и перед нею скло­
нились.
к в а к е р . Да, люди любят оживлять мертвых и умерщвлять живых.
ч а т т е р т о н . Тем не менее мое авторство раскрылось. Уничтожить
книгу было уже нельзя, и ее оставили жить. Но она принесла
мне некоторую известность, и отныне я могу заниматься
только одним — писать стихи. Я пробовал переломить се­
бя — безуспешно. Мне советовали посвятить себя точным
наукам. Я пытался, но не преуспел. Да простят люди богу,
что он сотворил меня вот таким. Что это — избыток сил или
постыдная слабость? Не знаю, но я так и не сумел загнать в
узкое и ровное русло неистовый поток своего воображения:
вопреки всем моим стараниям оно вечно выходит из берегов.
Я оказался неспособен выполнять бесконечные подсчеты,
сам бросил их и, признав, что разум мой побежден цифрой,
решил жить за счет тела. Увы, мой друг! И здесь — опять ра­
зочарование, опять унижения! Мне, изнуренному с детства
бессонными ночами, не под силу тяжелый труд матроса или
солдата, даже более легкий — на фабрике. (С невольным
волнением встает.) Но будь я могуч, как Геркулес, и тогда
меж работой и мною будет стоять мой исконный враг, рож­
денный на свет вместе со мной и, наверно, нашедший себе
приют еще в моей колыбели, злая фея по имени Отрешен­
ность, короче, Поэзия. Она для меня во всем, она дает мне все
180


Ч А ТТЕР ТОН

и все отнимает, все облекает очарованием и все разрушает,
спасает меня... и губит!
к в а к е р . Что же ты теперь делаешь?
ч а т т е р т о н . Сам не знаю. Пишу. Зачем? Тоже не знаю... Так надо.
(Не слушая больше квакера, падает на стул, смотрит на Рей­
чел и подзывает ее.)
к в а к е р . Недуг неизлечим.
ч а т т е р т о н . М ой?

Нет, всего человечества. Повинуясь голосу сердца, ты по
доброте душевной жалеешь тех, кто внушает тебе: «Стань
иным!» А я, повинуясь голосу разума, презираю их, потому
что слова их значат: «Не засти нам солнце. Тебе нет места
под ним». Пусть лечит их тот, кто может. На себя я надеюсь
мало, но по крайней мере в покое их не оставлю.
ч а т т е р т о н (все это время говоривший вполголоса с Рейчел, гром­
ко). Значит, у тебя нет больше Библии? А где твоя матушка?
к в а к е р (поднимаясь). Не пройдешься ли со мной?
ч а т т е р т о н (к Рейчел). Куда же вы дели Библию, мисс Рейчел?
к в а к е р . Разве ты не слышишь, как беснуется хозяин? Прислу­
шайся.
Д Ж О Н б е л л (за стеной). Я этого не потерплю. Нет-нет, так дальше
нельзя, сударыня.
к в а к е р (поспешно беря свою шляпу и трость, Чаттертону). У тебя
глаза покраснели, тебе надо пройтись. Идем. Утренняя про­
хлада освежит тебя после бессонной ночи.
ч а т т е р т о н (глядя на входящую Китти Б елл). Эта женщина, види­
мо, очень несчастна.
к в а к е р . Это никого не касается. Уйдем, сейчас ее никто не должен
видеть. Оставь ключ от своей комнаты: она его приберет. В
каждой семье бывает такое, чего не следует замечать. Идем.
Она уже здесь.
ч а т т е р т о н . О, как она плачет! Вы правы — я не могу смотреть на
ее слезы. Идем. (Уходит с квакером.)

КВ А КЕ Р.


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

Явление
шестое
Китти Белл в слезах, за ней — Джон Б елл.
к и т т и б е л л (к Рейчел, уводя ее к себе в спальню) . Ступай к брату,
Рейчел, а я побуду здесь. (Мужу.) В сотый раз прошу: не тре­
буйте у меня отчета в такой малости. Что вам шесть гиней?
Подумайте сами, сэр. Я легко могла бы скрыть недостачу —
стоило чуть-чуть подправить цифры. Но я не стану лгать да­
же ради спасения своих детей; поэтому и предпочла просить
у вас разрешения не отчитываться в этих деньгах. Сказать
вам правду я не могла, солгать — значило бы поступить дур­
но.
д ж о н б е л л . С того дня, когда служитель господень соединил наши
руки, вы никогда еще так не противились мне.
к и т т и б е л л . Значит, повод был очень серьезный,
д ж о н б е л л . Или предосудительный,
к и т т и б е л л (возм ущ енно). Вы не верите мне?
д ж о н б е л л . Может быть.
к и т т и б е л л . Сжальтесь надо мной. Вы убиваете меня такими сце­
нами. (Садится.)
д ж о н б е л л . Вздор! Вы сильнее, чем думаете,
к и т т и б е л л . Ах, не слишком уповайте на это... Хотя бы ради наших
бедных детей,
д ж о н б е л л . По мне, где секреты, там и вина,
к и т т и б е л л . Как же вы будете сожалеть, если за всем этим скрыва­
ется просто-напросто доброе дело!
д ж о н б е л л . Е с л и это доброе дело, зачем его скрывать?
к и т т и б е л л . Затем, Джон Белл, что сердце у вас очерствело и вы не
дали бы мне поступить так, как подсказывало мое. А ведь
благотворящий бедному дает взаймы господу,
д ж о н б е л л . Лучше бы вы отдали деньги в рост под надежный залог,
к и т т и б е л л . Да простит вам бог такие речи и чувства.
182


ЧА Т Т ЕРТ ОН

ДЖОН б е л л ( большими шагами расхаживая по комнате). С некото­

рых пор вы слишком много читаете. Не одобряю подобных
увлечений в женщине... Решили стать синим чулком?
к и т т и б е л л . Друг мой, неужели вы дойдете до оскорблений лишь
за то, что я в первый раз не подчинилась вам безоговорочно?
Я всего лишь простая слабая женщина и знаю одно — свой
христианский долг,
д ж о н б е л л . Знать и не выполнять его — грех,
к и т т и б е л л . Увольте меня еще на неделю-другую от объяснений по
этим счетам, и я сама попрошу прощения за то, что не сразу
открыла вам правду, а потом расскажу все в подробностях,
д ж о н б е л л . Я не желаю, чтобы у вас были тайны от меня,
к и т т и б е л л . Видит бог, в жизни моей не было минуты, вспоминая
о которой мне пришлось бы краснеть,
д ж о н б е л л . Но' до сих пор вы от меня ничего не скрывали,
к и т т и б е л л . Страх часто учит нас лгать,
д ж о н б е л л . Выходит, вы-таки умеете лгать?
к и т т и б е л л . Если бы умела, не стала бы умолять вас прекратить
этот допрос. Вы — безжалостный судья,
д ж о н б е л л . Да, безжалостный. И вы отчитаетесь в этих деньгах,
к и т т и б е л л . Хорошо, но дайте мне отсрочку до завтра,
д ж о н б е л л . Идет. До завтра я о них не вспомню,
к и т т и б е л л (целуя ему руку). Наконец-то я узнаю вас. Вы добрый.
Будьте таким всегда,
д ж о н б елл. Полно, полно! И не забывайте — завтра! (Уходит.)
к и т т и бел л (одна). Почему, коснувшись мужней руки, я упрекну­
ла себя за то, что не вернула книгу? Нет, совесть не ошибает­
ся. (Задумывается.) Я ее отдам. (Медленно уходит.)


ДЕЙСТВИЕ
ВТОРОЕ

Та же декорация.

Явление
первое
Квакер, Чаттертон.
(входит с такой быстротой, словно спасается бегст­
вом). Слава богу, мы в гавани!
к в а к е р . Уж не безумие ли нашло на тебя, мой друг?
ч а т т е р т о н . Я отчетливо сознаю, что делаю.
к в а к е р . Но почему ты так заспешил домой?
ч а т т е р т о н (возбуж денно). Как вы думаете, он меня видел?
к в а к е р . Лошадь он не повернул, сам тоже ни разу не обернулся.
Оба грума проследовали за ним крупной рысью. Но с какой
стати тебе избегать этого молодого человека?
ч а т т е р т о н . А вам не кажется, что он узнал меня?
к в а к е р . Не будь клятва богопротивным обычаем, я п о к л я л с я бы —
нет.
ч а т т е р т о н . Значит, можно вздохнуть свободно. Понимаете, это
лорд Толбот. Он из числа моих друзей.
к в а к е р . Ну и что? Чем друг хуже любого другого человека?

чаттертон

184


ЧА ТТЕР ТОН

(сердито расхаживая большими шагами). Только этой
встречи мне и не хватало! Мое убежище обнаружено, покой
нарушен, имя разглашено.
к в а к е р . Велика беда!
ч а т т е р т о н . А в ы - t o знаете, как меня зовут, что так говорите?
к в а к е р . В твоих страхах есть что-то мальчишеское. Покамест ты
всего лишь нелюдим, но если будешь продолжать в том же
духе, тебя сочтут преступником.
ч а т т е р т о н . О небо, ну зачем я пошел с вами? Уверен, он меня за­
метил.
чаттертон

квакер.

О н частенько загля ды вает сю д а п осл е охоты . Я сам видел.

чаттертон

. О н?

Да, со своими друзьями — молодыми лордами.
ч а т т е р т о н . В и д н о , мне на роду написано не иметь где преклонить
голову. Со всех сторон друзья!
к в а к е р . Надо воистину быть очень несчастным, чтобы сказать та­
кое.
IATTEPTOH (раздраженно). Вы сегодня шли как никогда медленно.
к в а к е р . Что ж, вымещай на мне свое отчаяние! Бедный мальчик! Во
время прогулки ты и то ничего не замечал. Природа для тебя
мертва.
ч а т т е р т о н . Как по-вашему, миссис Белл очень набожна? Я, кажет­
ся, видел ее с Библией в руках.
к в а к е р (резко). А я — нет. Она богобоязненна, и долг христианки
ей в радость, но я никогда не видел ее с книгой. (В сторону.)
К чему он клонит? Куда заносится в мечтаниях? Пусть лучше
идет ко дну, чем хватается за эту соломинку. (Громко.) Это
холодная женщина, и волнуют ее только болезни детей.
Я знаю ее с колыбели.
ч а т т е р т о н . Г о т о в поспорить на сто фунтов стерлингов: сегодняш­
няя встреча с лордом Толботом сулит мне беду.
к в а к е р . Э т о еще почему?
ч а т т е р т о н . Не знаю, как все произойдет, но вот увидите: так бу­
дет... Если такая женщина полюбит мужчину, ему лучше за-

квакер.

185


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИ НЬ И

стрелиться, чем соблазнить ее. Это было бы чудовищно, прав­
да?
к в а к е р . Неужели у тебя нет мысли, не продиктованной отчаянием?
ч а т т е р т о н . Я чувствую, что меня подстерегает беда. Я свыкся
с этим предчувствием и больше с ним не борюсь. Сами
увидите. Зрелище будет любопытное. Здесь я отдыхал, но
враг мой не оставит меня в покое.
к в а к е р . Какой еще враг?
ч а т т е р т о н . Называйте его, как угодно — Фортуной или роком,
почем я знаю?
к в а к е р . Ты отходишь от веры господней.
ч а т т е р т о н ( подходит к нему и берет за руку). Вы боитесь, как бы
я не принес зло в этот дом? Напрасно: я безобиден, как
ребенок. Встречали вы чумных или прокаженных, доктор?
Отделить их от окружающих — вот первое, чего вы добива­
лись бы. Удалите же меня, отторгните, оставьте одного:
я скорей уйду сам, чем заражу других.
За сценой
охотников.

крики

и

щелканье

бичей возвращающихся

Слышите? Вот так выходят на след вепря-одинца.

Явление
второе
Чаттертон, квакер, Джон Белл, Китти Белл.
(жене). Очень плохо, Китти, что вы не сказали мне,
какой уважаемый человек наш постоялец.

ДЖОН б е л л

Слуга вносит чай.
ки тти

белл.

Уважаемый? В самом деле? А я и не знала.
186


ЧАТ ТЕР ТОН

д ж о н н б е л л . Весьма уважаемый. Лорд Толбот велел мне передать,

что это его друг, человек известный, но желающий остаться
неузнанным.
к и т т и б е л л . Значит, он не из числа несчастных? Очень рада.
Но я не собираюсь с ним говорить — мне надо идти.
ДЖОН б е л л . Нет-нет, останься. Пригласи его и доктора по-семей­
ному выпить с нами чаю. Сделаем приятное лорду Толботу.
(Присаживается к чайному столику справа.)
к в а к е р ( Чаттертону, который порывается уйти). Не уходи — раз­
говор идет о тебе,
к и т т и бе л л (квакеру). Друг мой, будьте добры, спросите его: не
позавтракает ли он с моим мужем и детьми?
к в а к е р . Не стоит: он не выносит приглашений,
к и т т и б е л л . Но так угодно моему мужу.
к в а к е р . Его желание — закон.
(Чаттертону.) Наша хозяйка
приглашает своего жильца позавтракать: ей хочется, чтобы
нынче утром он выпил чаю в семейном кругу. (Тихо.) Не
соглашайся: она исполняет мужний приказ, но ей самой
это неприятно.
д ж о н б е л л (сидя читает газету; к жене). Пригласили его?
к и т т и б е л л . Доктор как раз это делает.
ч а т т е р т о н (квакеру). Я вынужден уйти к себе,
к и т т и б е л л (мужу). Он вынужден уйти к себе,
д ж о н б е л л . Каков гордец! Он думает, что окажет нам слишком
много чести. (Отворачивается и продолжает читать.)
ч а т т е р т о н (квакеру). Я и без того отказался бы: меня пригла­
шали из жалости.
Направляется к лестнице. Квакер догоняет его и останав­
ливает. Слуга приводит детей и усаживает за стол. Квакер
садится в глубине, Китти Белл — справа, Джон Белл —
слева, спиной к гостиной, дети — возле матери.

187


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

Явление
третье
Те же у лорд Толбот, лорд Лодердейл, лорд Кингстон и трое
молодых лордов у все в охотничьих костюмах.
(навеселе). Да где же он? Где? А, вот и ты, старый
товарищ! Друг! Каким чертом тебя сюда занесло? Бросил
нас? Не желаешь больше с нами знаться? Все кончено:
стал знаменит и возгордился? Конечно, я в Оксфорде не
выучился ничему путному, разве что боксу, но все-таки оста­
юсь твоим другом. Господа, это мой добрый друг...
ч а т т е р т о н (пытаясь его остановить). Милорд...
л о р д т о л б о т . Чаттертон.
ч а т т е р т о н (пожимая ему руку, серьезно). Джордж, Джордж, вы,
как всегда, не слишком скромны!
л о р д т о л б о т . А т ы - т о ч т о огорчаешься? Вот он, автор поэм, наде­
лавших столько шуму! Господа, мы учились с ним в универ­
ситете, но я не подозревал за ним такой талант. Ах, скрыт­
ник, как он меня провел! А это, мой дорогой, лорды
Лодердейл и Кингстон. Они знают наизусть твоего «Гароль­
да». Согласись поужинать с нами — и, честью ручаюсь,
останешься ими доволен: декламируют они не хуже Гар­
рика. Ж аль, ты не интересуешься охотой на лисиц, а то я
одолжил бы тебе Ребекку, что продал мне твой отец. Но
ты знаешь: после охоты мы все заезжаем сюда поужинать.
Словом, до вечера. Эх и повеселимся, боже ты мой!..
А, черт! Ты в трауре?
ч а т т е р т о н (грустно). Да, по отцу.
л о р д т о л б о т . Что поделаешь! Он ведь был очень стар. Зато теперь
ты наследник.
ч а т т е р т о н (горько). Да, всего, что после него осталось.
л о р д т о л б о т . Ей-богу, если ты тратишь свои деньги так же щедро,
как в Оксфорде, это делает тебе честь; но ты и в те врелорд толбот

188


ЧА ТТЕР ТОН

мена был изрядным дикарем. Впрочем, теперь я сам станов­
люсь на тебя похож. У меня тоже бывает сплин, правда,
час-другой — не дольше. Ах, миссис Белл, вы сущая пуритан­
ка. Вашу руку, пожалуйста,— мы ведь сегодня даже не
поздоровались. Я же говорю: вы пуританка, не то я пред­
ставил бы вам своего друга,
д ж о н б е л л . Ответьте же милорду, Китти. Извините, ваша свет­
лость: вам известна ее застенчивость. (К Китти.) Будьте
полюбезнее с его другом,
к и т т и б е л л . Не сомневайтесь, ваша светлость: мой муж всячески
печется о людях, пожелавших поселиться у нас.
д ж о н б е л л . Поверите ли, милорд, она у меня настоящий дичок —
ни разу не заговорила с ним за все три месяца, что он
здесь квартирует.
л о р д т о л б о т . Ну, мистер Белл, от такой робости ее надо отучить.
Так не годится. Какого черта молчишь, Чаттертон? Ты тоже
ее отучай.
к в а к е р (не вставая с места). Молодой человек, ты здесь уже пять
минут, а не сказал ни одного дельного слова.
л о р д т о л б о т . Э т о еще кто такой? Что за птица?
д ж о н б е л л . Извините, милорд, это квакер.
Веселый смех.
А ведь верно: квакер! Эк повезло! (Лорнирует ква­
кера.) Друзья, вот дичь, которой нам сегодня еще не удалось
вспугнуть.

лорд толбот.

Лорды хохочут.
(поспешно подходя к лорду Толботу, вполголоса).
Джордж, ты ведешь себя чересчур легкомысленно. Я этого
не люблю, а ты меня знаешь: вспомни Примроз-Хилл!
Вернешься с охоты — поговорим.
т о л б о т (сконфуж енно). Ну, если решил снова взяться за
пистолет, дело твое. Я-то думал, что доставлю тебе удо-

чаттертон

лорд

189


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

вольствие. Неужели я тебя огорчил? Конечно, нынче
утром мы хватили лишнего, но что особенного я сказал?
Просто хотел поставить тебя на короткую ногу с хозяе­
вами. Ты ведь здесь ради бабенки, не так ли? Я это сразу
заметил.
ч а т т е р т о н . Гром и молния! Ни слова больше, милорд!
Л О Р Д т о л б о т . Да он сегодня не с той ноги встал! Миссис Белл,
не давайте ему зеленого чаю, иначе он вечером, ей-богу,
меня прикончит,
к и т т и б е л л (в сторону). Боже, как развязно он со мной говорит!
л о р д л о д е р д е й л (подходит и пожимает Чаттертону руку). Черт
побери, очень рад познакомиться! Ваши стихи здорово меня
позабавили.
ч а т т е р т о н . Позабавили, милорд?
л о р д л о д е р д е й л . Еще как! И я счастлив, что вы остановились
здесь: вы оказались половчей Толбота. Благодаря вам я
выиграю пари.
Л О Р Д к и н г с т о н . Да уж, сколько он ни сори гинеями, а не видеть
ему крошки Кэтрин, как, бишь, ее... Китти?..
ч а т т е р т о н . Да, милорд, близкие называют ее Китти,
к и т т и б е л л (в сторону). Опять! Эти молодые люди указывают
на меня пальцем. При нем!
л о р д к и н г с т о н . Думаю, рано или поздно Толбот ей приглянулся
бы, но вы, ей-богу, оставили его за флагом. Но ничего.
Джордж славный малый и зла держать на вас не станет.
Однако вам, кажется, нехорошо.
ч а т т е р т о н . В эту минуту — особенно, милорд.
л о р д т о л б о т . Довольно, господа, довольно. Не будем заходить
слишком далеко.
Входят два грума.
Лошади поданы, милорд.
(хлопая Джона Белла по плечу). Милейший Джон
Белл, только в доме вашей благоверной и можно получить

первы й грум.
ЛОРД т о ' л б о т

190


ЧАТТЕР ТОН

хорошее испанское и французское вино. Мы воздадим ему
должное по возвращении, и считайте меня не охотником, а
растяпой, если я не привезу хозяйке десяток лис на шубку.
Ну, проводите нас. Идите же, Лодердейл, идите. До
вечера, если только Ребекка не сбросит меня и не сломает
мне шею!
д ж о н бел л . Мистер Чаттертон, я поистине счастлив познако­
миться с вами. (Пожимает ему руку, чуть не вывихнув ее.)
Мой дом — к вашим услугам. (К Китти, собирающейся
уйти.) Но, Кэтрин, побеседуйте же с молодым человеком.
Ему следует предложить другую комнату — получше и по­
дороже.
кит т и б елл . Меня ждут дети.
ДЖ ОН белл . Останьтесь. Так требует вежливость и хочу я.
ч ат терто н (квакеру). Уйдем отсюда. Что за пытка видеть, как
врываются в твое последнее убежище, отнимают у тебя
желанный покой, рассеивают окутавший тебя мрак и зали­
вают резким светом твою тихую ночь! Уйдем. Я ведь вас
предупреждал.
д ж о н б ел л . Вы нужны мне, доктор. Пусть мистер Чаттертон
посидит с моей женой. Вы мне очень нужны: у меня к вам
разговор. Я помирю вас с его светлостью.
КВАКЕР. Никуда я не пойду.
Все уходят, кроме сидящего посреди сцены квакера и
Чаттертона с Китти, которые стоят, смущенно потупившись.

Явление
четвертое
Чаттертон, квакер, Китти Белл.
(взяв Чаттертона за левую руку, прикладывает свою к его
груди и обращается к Китти Б елл). Юные, простые, бес-

квакер

191


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

хитростные сердца еще не умеют подавлять искреннее
возмущение, в которое их приводит общение с людьми.
Мой мальчик, мой бедный мальчик, стремление к одино­
честву — опасная страсть. Ж ивя в его атмосфере, оту­
чаешься от малейшего дуновения извне. А жизнь — это
шторм, мой друг; к открытому морю нужна привычка.
Согласитесь, миссис Белл, жаль, что в такие лета ему уже
не обойтись без тихой пристани. Оставляю вас. Потолкуйте
с ним и пожурите его.
к и т т и б е л л (растерянно) . Нет, мой друг, пожалуйста, останьтесь:
мистер Белл рассердится, если не найдет вас здесь. К тому
же мистеру Чаттертону, наверно, не терпится побыть
с друзьями детства. Удивляюсь, почему он не поехал с ними.
к в а к е р . Тебе пришелся не по душе шум, поднятый ими, дочь моя?
к и т т и б е л л . Очень. И шум, и их намерения. А разве мистер Чат­
тертон не посвящен в их планы?
ч а т т е р т о н (в сторону). Она все слышала и оскорблена. Она на
себя непохожа.
к и т т и б ел л (едва сдерживая волнение, квакеру). Я хорошо
поняла, друг мой: я жила недостаточно уединенно.
к в а к е р (к Китти Б елл). Не воспринимай так болезненно их
дурачества.
к и т т и б е л л . Вот Библия, что была в руках моей дочери. Спросите
мистера Чаттертона, не его ли это книга.
ч а т т е р т о н . Действительно, моя, и теперь я буду очень рад, если
мне ее вернут.
к и т т и бел л (в сторону). По-моему, он дорожит ею. Боже мой,
я уже не смею ни отдать ее, ни взять себе.
к в а к е р (в сторону). Ба, да она совсем растерялась. (Понаблю­
дав за их смущением, прячет Библию к себе в карман.
Чаттертону.) Замолчи, псЗжалуйста. Она же вот-вот заплачет,
к и т т и бел л (беря себя в руки). У мистера Чаттертона очень
веселые и, видимо, добрые друзья.
кв ак ер . Не будем попрекать его: он не искал встречи с ними.
192


ЧАТТЕР ТОН

Я знаю, мистер Чаттертон не ждал их.
(со смущением и болью). Поверьте, сударыня, появ­
ление смертельного врага и то было бы мне приятней,
к и т т и белл . Они, похоже, так хорошо знают мистера Чаттер­
тона! А мы — так мало!
к в а к е р (вполголоса, Чаттертону). Ах негодяи! Они ранили ее
в самое сердце.
ч а т т е р т о н (квакеру). А меня, сэр?
к и т т и б е л л . Мистеру Чаттертону знакомы их нравы, а им —
его замыслы. Но как они объясняют его присутствие
в нашем доме?
к в а к е р (вставая). Да истребит небо вездесущую саранчу, име­
нуемую светскими людьми! Столько зла за несколько ми­
нут!
ч атте рт о н (усаживая квакера). Бога ради, не уходите, пока я не
выясню, за что она сердится на меня. Это меня ужасно
гнетет.
к и т т и бе лл .

ч ат те р то н

к и т т и б елл . Мистер Белл поручил мне предложить мистеру

Чаттертону комнату получше.
Мое нынешнее помещение лучше всего отвечает
моим намерениям,
к и т т и бе лл . Но, умалчивая о них, человек постепенно начинает
внушать скорее страх, чем прежнее участие, и...

ча т т е р т о н .

ч а т т е р т о н . Й?
КИТТИ БЕЛЛ. ...по-моему...
к в а к е р . Договаривай.
к и т т и б елл . ...у этих молодых лордов есть все-таки основания

интересоваться, почему друг покинул их, скрыв свое имя
и скрывшись сам среди таких простых людей, как мы.
к в а к е р (Чаттертону). Успокойся, друг. Она всего лишь хочет
сказать, что, приехав сюда, ты был непохож на богатого
однокашника знатных шалопаев.
чат те р то н (с глубокой серьезностью). Если бы меня стали
7

№ 467

193


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

здесь расспрашивать, кто я, какое у меня состояние и какова
история моей жизни, я тут не поселился бы. А если станут
расспрашивать сегодня — съеду.
к в а к е р . Как
видишь, гордое молчание может быть дурно
истолковано.
чаттертон

( п о р ы в а е т с я от в е т и т ь , н о , с д е р ж а в ш и с ь , т о л ь к о в о с к ­

лицает ).

нику!

Одной пыткой больше — не все ли равно муче­

(В ы б е га ет .)

к и тти б е л л ( и с п у г а н н о ) . Господи, почему он так стремительно
убежал? Его ранили первые же слова, которые он от меня
услышал. Но разве это моя вина? Зачем он приехал сюда?
Я ничего не понимаю, а я хочу знать. Вся моя семья
волнуется из-за него и о нем. Что я им всем сделала? Зачем
вы привели его сюда, а не в другое место? Мне не сле­
довало выходить, не следовало их видеть.
к в а к е р ( } 1 е г е р п е л и в о и о г о р ч е н н о ) . Все это надо было сказать
мне наедине: я ведь не обижаюсь и не впадаю в отчая­
ние. А вы сказали ему. Серьезная ошибка!
китти

б е л л . Но вы же слышали, мой друг, разговоры этих
молодых людей. Боже мой, почему им позволено вносить
смуту даже в такую жизнь, которую благословил бы сам
Спаситель? Вот вы — подлинно человек, не то что эти злоб­
ные повесы; вы добры, серьезны, верите в бога и бессмертие
души. Так объясните, мой друг, как жить женщине? Где
ей спрятаться? Я молчала, потупляла глаза, окутывала
себя покровом одиночества, а они разодрали его. Я думала,
меня никто не знает, а меня уже заприметили; считала,
что меня уважают, а уже была ставкой в пари. Чем помогли
мне мои дети, два ангела-хранителя, которые безотлучно
при мне? Чем помогло суровое уединение? Боже милости­
вый, кто из женщин может рассчитывать на уважение,
если его не добилась я, если молодым людям довольно
увидеть женщину на улице, чтобы тут же разузнать ее

194


ЧАТТЕРТ ОН

имя и приняться играть им, как мячом! (У нее перехва­
тывает горло, она плачет.) Ах, друг мой, устройте так,
чтобы они не вернулись в мой дом.
КВАКЕ Р. Кто — О Н И ?
к и т т и б е л л . Ну, о н и . . . в с е о н и . . . л ю д и .
КВАКЕ Р. Как! Все?
к и т т и б е л л . О н тоже... Да, тоже. (Разражается рыданиями.)
к в а к е р . Ты, видно, решила убить его? Что он тебе сделал?
к и т т и б е л л (задыхаясь от волнения). О господи! Я? Убить его?
Да я... О господи всемогущий, тебе, кому я неустанно
молюсь, известно, хочу ли я его убить! Но я взываю к тебе
и не знаю, услышан ли мой зов. Я раскрываю перед тобой
сердце, а ты не отвечаешь, читает ли в нем твой взор. А если
читает, откуда мне знать, доволен ты мною или нет?.. Ах,
друг мой, как мне надо поведать вам, что у меня на душе!
Если бы мой отец был жив! ( Берет квакера за руку.) В иные
минуты я жалею, что я не католичка — у католиков есть
исповедь. А что такое исповедь, как не признание, но только
освященное богом! Мне оно так нужно!
к в а к е р . Если твои совесть и рассудок больше не в силах быть
тебе опорой, почему ты не прибегнешь ко мне, дочь моя?
к и т т и б е л л . Тогда объясните, отчего этот молодой человек
повергает меня в смятение? Отчего один его вид, один лишь
вид вызывает у меня слезы?
к в а к е р . Скрой их, женщина! Во имя божие скрой их, слабая
женщина! Вот он.
к и т т и б е л л . Господи, да на нем лица нет!
ч а т т е р т о н (возвращается без шляпы, как безумный; пересе­
кает гостиную, говоря сам с собой и никого не видя).
А впрочем, их богатства принадлежат им не больше, чем
эта комната мне. Мир — дурацкая погремушка. И проиграть
его, и выиграть на словах можно за четверть часа. Шесть
футов земли — вот все наше достояние, как сказал еще
7*

195


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

старина Уилл. Я освобожу комнату, когда вам будет угодно:
мне достаточно еще меньшей. Я только хотел бы дождаться
ответа на одно письмо. Но об этом не стоит... (Бросается
в кресло.)
к в а к е р (встает, подходит к нему, берет его голову в свои руки;
вполголоса). Замолчи, друг. Замолчи и уймись. У тебя голова
в огне. Не давай изливаться гневу: ты пугаешь посторон­
нюю тебе женщину.
ч а т т е р т о н (вскочив при слове «посторонняя», с горькой иро­
нией). Мне теперь все на земле посторонние. Всем я дол­
жен кланяться, перед всеми смолкать. Любое мое слово —
неприличная дерзость, за которую надо униженно просить
прощения. Я искал в этом доме покоя хоть ненадолго —
ровно настолько, чтобы доделать несколько страниц, кото­
рые должен сдать, как столяр сдает краснодеревщику
с трудом выструганные доски. Я ведь всего лишь сочини­
тель-поденщик. Мне хватает моей мастерской, большей не
нужно, и мистер Белл зря принял так близко к сердцу
расположение ко мне лорда Толбота. Его должны здесь
любить — это я понимаю. А вот его дружба со мною —
пустой звук. Она основана на давних воспоминаниях,
которые я развею несколькими словами, на одной устаре­
лой цифре, которую я вычеркну у него из памяти —
мой отец унес ее с собой в складках могильного савана.
Правда, цифра эта была довольно внушительна, и я обазан
ей многими знаками внимания, многими рукопожатиями.
Но с этим покончено, и я всего лишь сочинительподенщик. Прощайте, сударыня, прощайте, сэр! Ого, я, ка­
жется, теряю время даром? За работу, за работу! (Взбе­
гает по лестнице и запирается у себя в комнате.)


ЧА ТТЕР ТОН

Явление
пятое
Квакер, Китти Белл, оба крайне удрученные.
Ты перепугана, Китти?
Да, очень.
к в а к е р . Я тоже.
к и т т и б е л л . Вы? Вы, такой сильный, вы, кого я никогда не
видела взволнованным? Господи, что же кроется здесь
такое, чего я не могу понять? Этот молодой человек всех
нас обманул: пришел как бедняк, оказался богачом. Разве
эти молодые люди не говорили с ним как с равным?
Зачем он сюда явился? Зачем старался вселить в нас ж а­
лость? И все же слова его звучат правдиво, а сам он с
виду так несчастен.
к в а к е р . Уж лучше бы он умер!
к и т т и БЕЛЛ. Умер? Почему?
к в а к е р . Смерть отрадней безумия.
к и т т и б е л л . Вы думаете. Ах, мне дурно. (Опускается на стул.)
к в а к е р . Самый сильный разум не выдержит таких страданий.
Скажу тебе все без утайки, Китти Белл. На небе нет
ангела чище, нежели ты. Взгляд богоматери, взирающей
на своего младенца, и тот не более непорочен, чем твой.
И все-таки, сама того не подозревая, ты сеешь вокруг себя
много зла.
ки тти б е л л . Силы небесные! Возможно ли?
к в а к е р . Прошу тебя, послушай. Ты не понимаешь, как зло
может порождаться добром, а хаос — порядком, верно?
Так вот, милая дочь моя, знай: для этого довольно одного
твоего взгляда, проникнутого состраданием — прекрасней­
шей из добродетелей, восседающей одесную бога. У этого
юноши, чей ум, словно плод в перегретой теплице, созрел
квакер.

китти

бел л.

197


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

до срока под лучами поэзии, сердце осталось по-детски
бесхитростным. Он лишился семьи и, сам того не сознавая,
ищет ей замену. Он привык жить бок о бок с тобой и,
возможно, приучился вдохновляться твоим видом, твоей
материнской нежностью. Покой, царящий вокруг тебя, ока­
зался для его мечтательного ума так же опасен, как сон под
белыми туберозами. Ты не виновата, что, отвергнутый всеми,
он почел себя счастливым от одного твоего радушия; но как
бы там ни было, в твоей глубокой молчаливой симпатии
воплощена для него теперь вся жизнь. Считаешь ли ты
себя вправе отнять у него все это?
китти б е л л . У вы .. . Значит, вы думаете, он не обманул нас?
к в а к е р . Ловласу было побольше, чем восемнадцать, Китти. И разве
ты не прочла по лицу Чаттертона, что его застенчивость —
от нищеты? Я кое-что о нем разузнал — это страшная
нищета.
к итти б е л л . Боже мой, как, наверно, было ему больно от моих
слов!
к в а к е р . Полагаю, очень больно, сударыня.
к и т т и б е л л . Сударыня? Ах, не сердитесь! Если бы вы знали,
что я сделала и что собиралась сделать!
КВАКЕР.

Я

х о тел бы это

знать.

на мистера
Чаттертона немного денег. Он мне их еще не вернул, а я не
решилась ему напомнить. Муж заметил недостачу, и я уже
намеревалась поговорить с молодым человеком об этом
долге. О, как я признательна вам, что вы удержали меня
от такого дурного поступка! Это было бы преступлением,
правда?
к в а к е р . О н сам пошел бы на преступление, лишь бы распла­
титься с вами. Уверен в этом: я знаю, как он горд. Он
страдает недугом чисто нравственного свойства, почти не­
излечимым, а порою и заразным, страшной болезнью,
поражающей чаще всего юные, неопытные души. Они пы-

китти

белл.

Я скрыла от мужа, что истратила

198


ЧАТТЕР ТО Н

лают любовью к справедливости и красоте, а в мире на
каждом шагу сталкиваются с несправедливостью и уродст­
вом дурно устроенного общества. Этот недуг — неприятие
жизни, влечение к смерти, упрямая жажда самоубийства,
к и т т и б е л л . Да простит ему всевышний! Неужели это правда?
(В слезах закрывает лицо руками.)
к в а к е р . Я недаром сказал «упрямая»: эти несчастные редко
отказываются от своего замысла, коль скоро он в них созрел.
КИТТИ б е л л . Как! Он дошел до этого? Вы не ошибаетесь?
Говорите все. Я не хочу, чтобы он умирал! Что он сделал?
Чего хочет? Такой молодой! Такое открытое сердце!
Ангельская доброта! Младенческая бесхитростность! Осле­
пительно чистая душа — и вдруг преступление, которое сам
Христос не решится простить своим чадам! Нет, так не
будет, он не покончит с собой! Что ему нужно? Денег?
Я достану. Мы с вами где-нибудь их раздобудем. Вот
возьмите эти драгоценности: я ни разу их не надела.
Возьмите и продайте. Убить себя! Здесь, на глазах у меня
и моих детей! Продайте, продайте, я уж как-нибудь
оправдаюсь. Опять отмолчусь, сама совершу преступление —
солгу, и все тут.
к в а к е р . Руки, дай мне твои руки, дочь моя! Как я их люблю!
(Целует ей руки.) Ты невинна даже в своих прегрешениях,
и чтобы скрыть твою милосердную ложь, святые, твои
сестры, набросили бы на тебя свои покровы. А драгоцен­
ности оставь у себя — этот человек сто раз умрет, прежде
чем примет золото, которое не заработал или не получил
в наследство. Мне все равно не побороть его единствен­
ный недостаток, почти добродетельный порок, благород­
ное несовершенство, возвышенный грех — гордость бед­
няка.
к и т т и б е л л . Н о о н , кажется, упомянул о письме, которое
послал кому-то, от кого ждет помощи.
КВАКЕ Р. А в е д ь в е р н о ! Я п р о п у с т и л э т о м и м о у ш е й , а т в о е с е р д ц е
199


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

все услышало. Да, вот он, якорь спасения. Его и моя
надежда... (Порывается уйти.)
к и тт и б е л л . Но что он имел в виду, сказав о лорде Толботе:
«Его должны здесь любить»?
к в а к е р . Не думай об этих словах. Ум, поглощенный, как у него,
трудами и горестями, недоступен мелочным уколам ревнивой
досады и, уж подавно, самовлюбленному чванству этих
искателей похождений. Как толковать эту фразу? Видимо,
следует предположить, что юноша счел, будто Толбот
пробует на Китти Белл свое обаяние — и не без успеха,
что сам он, Чаттертон, имеет право ревновать и что оча­
рование близости переросло у него в страсть. Если это
так...
к и т т и б е л л . О, ни слова больше! (Убегает, зажав уши.)
к в а к е р (вдогонку ей.) Если это так, ему, честное слово, лучше
умереть.


ДЕЙСТВИЕ
ТРЕТЬЕ

Каморка Чаттертона, темная, тесная, убогая, нетопленая;
жалкая постель в беспорядке.

Явление
первое
Чаттертон, odw«.
(пишету сидя на постели и положив бумагу на колени).
Она не любит меня — это я понимаю. А я... Нет, не хочу
даже думать о ней. Руки закоченели, голова горит. Я наедине
с работой. Больше назачем улыбаться, отпускать любез­
ности, кланяться, пожимать руки. Одна комедия кончена,
сыграем теперь другую — с самим собой. Соберем всю силу
воли и вложим свою душу в тех, кого я воскрешаю из
мертвых с помощью пера или создаю с помощью вообра­
жения. А можно сделать и так, что вместо хворого, про­
мерзшего, голодного Чаттертона толпе на забаву предстанет
другой Чаттертон, разодетый и упоенный собой трубадур,
созданный нищим. Публика принимает поэзию только в двух
видах: автор должен либо ее развлекать, либо внушать ей
жалость; либо приводить в движение жалких марионеток,
либо сам стать марионеткой и кривляться за деньги. Нужно

чаттертон

201


А Л Ь ф Р С Д Д Е ВИНЬИ

вывалить сердце на прилавок. Если оно изранено — тем
лучше: дороже заплатят; если вконец истерзано — совсем
хорошо: купят по самой дорогой цене. (Встает.) Встань,
тварь, созданная господом по его образу и подобию; встань
и полюбуйся, до чего ты дошла. (Смеется и вновь садится.)
Старые стенные часы бьют полчаса — два удара.
Нет, нет! Часы предупреждают: садись — и за работу, не­
счастный! Не трать время на раздумья. Ты должен думать
лишь об одном — о том, что ты нищий. Понимаешь? Нищий!
Каждая минута размышлений — потерянная минута, а стало
быть, украдена у самого себя. Видит бог, твои мысли никому
не нужны. Платят только за слово. За иное — даже
целый шиллинг, на мысли же спроса нет.
Прочь от меня, леденящее отчаяние! Заклинаю тебя, прочь!
Презрение к самому себе, не добивай меня! Уйди, исчезни!
Теперь, когда все раскрылось — и кто я и где живу,—
я погиб, безвозвратно погиб, если не закончу книгу до
завтра. Меня арестуют, отдадут под суд, приговорят, бросят
в тюрьму!
О падение! О постыдный труд! (Пишет.)
Разумеется, эта женщина меня не полюбит. Неужели я
не могу выбросить ее из головы? (Долгая пауза.)
Мало же у меня гордости, если я все еще о ней думаю!
А почему, собственно, у меня должна быть гордость? Чем
мне гордиться? У меня ведь нет положения в обществе.
Единственная моя опора — врожденное чувство собствен­
ного достоинства. Это оно постоянно мне твердит: «Не
гнись, не показывай, что ты несчастен». Но ради чего
притворяться счастливым, когда это не так? Наверно, ради
женщин. Мы все силимся выглядеть в их глазах красивее.
Ах, общее мнение, гнусное общее мнение, ты — позорный
столб, у которого любой может дать нам пощечину,
а бедные женщины принимают тебя за престол. Они
202


Ч А ТТЕР ТОН

ведь обычно любят тех, кто ни перед кем не гнется. И, ейбогу, они правы. Та по крайней мере, чьи глаза устремлены
на меня, не увидит, как я склоняю голову. О, если бы она
любила меня!.. (Погружается в долгое раздумье, потом вне­
запно спохватывается.)
Пиши, несчастный, разбуди в себе волю. Почему она так
слаба? Почему не подгоняет непокорный ум? Новое звено
в цепи унижений! Раньше он сам рвался вперед — ему
довольно было поводьев; сегодня ночью ему нужны шпоры.
Эх, высокий бессмертный дух, суровый повелитель тела!
Неужели, чтобы парализовать тебя, достаточно мерзкого
тумана, наплывающего на жалкую каморку? Неужели доста­
точно сквозняка, чтобы сломить тебя, гордый дух? (Набра­
сывает на плечи одеяло.)
Какой густой туман! Он затенил окно, словно белый
занавес, словно могильный саван. Не так же ли он висел
за окнами в ночь смерти моего отца!
Часы быот три четверти.
Опять! Время не терпит, а ничего не написано. (Читает.)
«Гарольд, Гарольд... О господи, Гарольд!.. У герцога Виль­
гельма...»
Да что мне этот Гарольд, скажите на милость? Не пони­
маю, как я мог написать такое! (Рвет рукопись, не пере­
ставая говорить: у него начинается бред.)
Я изображал из себя католика, я солгал. Будь я католиком,
я стал бы монахом-траппистом. Траппистам служит по­
стелью гроб, но они в нем по крайней мере спят. У каж­
дого человека есть постель, где он спит, а я на своей пишу
для заработка. (Проводит рукой по лбу.) Куда меня несет?
Куда? Слово непроизвольно ведет за собой мысль. О небо,
не так ли наступает безумие? Тут любой храбрец испуга­
ется... Ну, успокоимся. Я перечитывал вот это... Да... Но
стихи нехороши. Написаны наспех, ради куска хлеба. Какая
203


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

пытка! Битва при Гастингсе! Древние саксы! Молодые
нормандцы! Разве этим я полон? Нет. Тогда зачем об этом
говорить? Ведь я же столько могу сказать о том, что вижу
своими глазами! (Встает и расхаживает по комнате.)
Воскрешать охладелый прах, когда вокруг все трепещет
и страдает; когда Добродетель зовет на помощь и чахнет
от слез; когда изможденный Труд — предмет всеобщего
презрения, Надежда утратила свой якорь, Вера — свою
чашу, Милосердие — своих бедных детей; когда Закон
богопротивен и продажен, как блудница, а Земля вопиет
и просит у поэта защиты от тех, кто ради наживы роется
в ее лоне, убеждая ее, что она обойдется и без неба!
И я, чувствуя все это, отмолчусь? Нет, видит бог, я отвечу.
Я стану бичом для злых и лицемерных. Обличу Джереми
Майлза и Уортона.
Но... ведь это сатира, несчастный! Ты сам становишься
злым. (Долго и безутешно плачет.)
Пиши лучше о тумане, окутавшем твое окно, как когда-то
окно твоего отца. (Останавливается и берет со стола таба­
керку.)
Вот он, мой отец. Честный старый моряк, боевой капитан,
ты спал ночыо, сражался днем и не был образованным
парией, как твой злополучный сын. Видишь ты эту стопу
чистой бумаги? Если я до утра не испишу ее, меня ждет
тюрьма. А у меня в голове ни одной мысли, которой можно
было бы заполнить листы, и все потому, что я голоден. Чтобы
прокормиться, я продал бриллиант, сверкавший на этой
табакерке, словно звезда на твоем высоком челе. Теперь
бриллианта больше нет, а голод остался. И еще осталась
твоя гордость, не позволяющая мне жаловаться. Зачем же,
старый человек, знавший, что без денег не прожить, и не
сумевший мне их оставить, зачем ты произвел меня на свет?
(Отбрасывает табакерку, но тут же подбирает ее и в слезах
опускается на колени.) Прости, отец, прости, мой старый
204


Ч А Т Т ЕР Т ОН

седой отец! Как крепко ты обнимал меня, когда я сидел у те­
бя на коленях! Я сам во всем виноват: я возомнил себя поэ­
том. Моя вина! Но я не опозорю наше имя тюрьмой. Клянусь,
не опозорю, мой старый отец. Видишь этот опиум? Есть его
нельзя, но если голод станет нестерпим, я его выпью.
(Рыдает над табакеркой с портретом.)
Шаги? Какие тяжелые! Кто-то поднимается по лестнице.
Спрячем-ка это сокровище. (Прячет опиум.)
А зачем? Разве я не волен распоряжаться собой? Теперь —
особенно. Катон не прятал свой меч. Останься самим собой,
римлянин, и смотри всем в лицо, не опуская глаз. (Кладет
опиум на середину стола.)

Явление
второе
Чаттертон, квакер.
(глянув на пузырек). А!
О чем вы?
к в а к е р . Я знаю, что это такое. В склянке шестьдесят гранов
опиума, самое меньшее. Сперва наступит возбуждение, при­
ятное тебе как поэту, затем бред и, наконец, сон — глубо­
кий, тяжелый, без сновидений, можешь мне поверить. Ты
слишком долго оставался один, Чаттертон. (Ставит пузырек
на стол.)
ч а т т е р т о н (украдкой снова завладевая снадобьем). А разве я не
вправе навсегда остаться один, если мне так хочется?
к в а к е р (садится на постель). Так рассуждали язычники.
ч а т т е р т о н (стоит с неподвижным и диким взглядом ). Пусть мне
дадут час счастья, всего один час, и я опять стану добрым
христианином. То, чего вы... опасаетесь, стоики именовали
«разумным выходом».

квакер

чаттертон.

205


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

Верно. И даже утверждали, что, коль скоро мы привя­
заны к жизни лишь по маловажным причинам, уйти из нее
можно и по несерьезному поводу. Однако следует помнить,
друг, что Фортуна переменчива и может многое, но только
пока человек жив.
ч а т т е р т о н . Зато она бессильна против мертвеца. Я утверждаю,
что она творит больше зла, чем добра, и бежать от нее
отнюдь не безнравственно.
к в а к е р . Правильно, только это смахивает на малодушие. Спря­
таться от нее с перепугу в глубокую яму под большой
камень — что это, как не трусость?
ч а т т е р т о н . М н о г о в ы знаете трусов, покончивших с собой?
к в а к е р . Пусть даже одного Нерона.
ч а т т е р т о н . Не верю, что он был трус. Народ трусов не любит,
а Нерон — единственный император, которого помнят в
Италии.
к в а к е р . Очень лестно для народной памяти. Впрочем, я ведь тебе
не перечу. Ты стоишь на своем, что очень похвально: это
порадует твоих соперников. Среди них найдутся богохуль­
ники, которые потешат публику забавными подробностями
твоей смерти, и ты сделаешь за них то, что они бессильны
были сделать сами,— уничтожишь себя. Ты бросаешь им
свою долю славы, пустой кости, которую вы все гложете,
и правильно поступаешь. Это великодушно.
ч а т т е р т о н . Вы изображаете меня значительней, чем я того
заслуживаю. Кому известно мое имя?
к в а к е р (в сторону). Эта струна еще не порвалась. Посмотрим,
нельзя ли на ней сыграть. (Чаттертону.) Твое имя станови­
лось тем известней, чем больше ты его скрывал.
ч а т т е р т о н . В самом деле? Рад слышать. Тем легче будет его
произносить, когда меня не станет.
к в а к е р (в сторону). Как его ни отвлекай, он все равно возвращает­
ся к своей навязчивой идее. (Громко.) Но утром мне пока­
залось, что ты возлагаешь надежды на какое-то письмо.

квакер.

206


Ч А Т Т ЕР Т О Н

Да, я написал лорд-мэру Бекфорду, довольно близко
знавшему моего отца. Мне часто советовали прибегнуть
к его протекции, но я упорно отказывался: не люблю, когда
мне покровительствуют. Я надеялся прокормиться за счет
собственных мыслей. Какое безумие! Вчера исчезли и они,
кроме одной: надо искать себе покровителя.
к в а к е р . Сэр Бекфорд слывет одним из самых порядочных и прос­
вещенных людей в Лондоне. Ты поступил разумно. Почему
же ты все-таки отказался от своего намерения?
ч а т т е р т о н . Посмотрел на одного человека — и этого оказалось
достаточно.
к в а к е р . Посмотрел на дурака — посмотри теперь на умного.
Ну что тебе стоит!
ч а т т е р т о н . К чему оттяжки? Мечтателей всегда распинают:
насмешки и нищета — вот гвозди на их кресте. Почему вы
настаиваете, чтобы еще один прободал мне тело и я терзался
раскаянием, напрасно унизив себя? Я хочу «разумно
уйти». Вынужден уйти.
к в а к е р (встает). Да простит мне господь то, что я сейчас
сделаю! Слушай, Чаттертон. Я очень стар. Я христианин
и принадлежу к самому чистому из всех течений во вселен­
ской церкви Христовой. Я прожил жизнь среди братьев
своих в размышлениях, делах милосердия и молитве. Во
имя божие я открою истину, хотя, спасая тебя, запятнаю
свои седины.
Чаттертон, Чаттертон! Ты волен погубить свою душу, но не
вправе губить две. Есть душа, которая привязялась к твоей,
потому что твое несчастье привлекло ее, как, по шотланд­
скому поверью, солома притягивает сверкающий бриллиант.
Уйдешь ты — уйдет она, и уйдет, как ты, непримиренная
с богом и вовеки недостойная предстать перед ним.
Чаттертон, Чаттертон! Ты можешь сомневаться в бессмер­
тии, но она не сомневается в нем. Ты будешь судим в меру
своих горестей и отчаяния и можешь еще уповать на милочаттертон.

207


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

сердие, а ей в этом отказано — она была христианкой
и счастливой женщиной. На коленях молю тебя, юноша, по­
щади ее: она для меня на земле все равно что родное дитя.
ч а т т е р т о н . О г о с п о д и , друг мой, отец мой, что вы хотите сказать?
Неужели... Да встаньте же! Мне так стыдно. Неужели...
к в а к е р . Пощади! Умрешь ты — умрет и она...
ЧА ТТЕР ТОН . О КОМ ВЫ?
к в а к е р . Потому что она сильна только сердцем, а телом и душой
слаба.
ч а т т е р т о н . Скажите, как ее зовут! Смею ли я предположить...
к в а к е р (поднимаясь с колен). Если ты выдашь ей эту тайну,
несчастный, ты предатель и тебе не нужно кончать с собой:
я сам тебя убыо.
ч а т т е р т о н . Выходит, это...
к в а к е р . Да, жена моего старого друга, твоего домохозяина,
мать этих прелестных детей.
ч а т т е р т о н . К и т т и Белл!
к в а к е р . Она любит тебя, юноша. Ну, все еще думаешь о само­
убийстве?
ч а т т е р т о н (бросаясь на грудь квакеру). Увы! Значит, я не могу
ни жить, ни умереть?
к в а к е р (с силой). Ты должен жить, молчать и молиться!

Явление
третье
Гостиная позади лавки.
Китти Белл, квакер.
(выходя одна из ст лы ш и оглядывая гостиную) .
Никого! Идите, дети. Ничего не надо делать тайком, разве
что добро. Ступайте к нему и отнесите... (Квакеру, за
сцепу.) Я сейчас, друг мой. Сейчас вернусь и поговорим.

китти бел л

208


Ч А Т Т ЕР Т ОН

(Детям.) Отнесите ему все свои фрукты. Не говорите
только, что вас послала я, и не шумите на лестнице. Вот так!
Вот так!
Дети с корзинкой тихо поднимаются по лестнице и входят
в комнату Чаттертона. Когда они достигают площадки,
входит квакер.
Значит, вы считаете, мой друг, что добрый лорд-мэр помо­
жет ему? Ах, мой друг, я сделаю все, что вы посовету­
ете.
к в а к е р . Нужно, чтобы он поскорее подыскал себе другое жилище,
пусть даже вне Лондона,
к и т т и б е л л . Да будет навеки благословен дом, где он обретет
счастье, которого не нашел в нашем. Только бы он был жив!
Этого мне довольно.
к в а к е р . Пока что я подожду с ним говорить, но постепенно под­
веду его к этому решению,
к и т т и б е л л (осторожно — она боится, как бы квакер не согласил­
ся). Хотите, я поговорю с ним сама?
к в а к е р . Позже. Сейчас это преждевременно,
к и т т и б е л л . Но вы сами говорили, что это у него просто при­
вычка, которую легко преодолеть.
к в а к е р . Разумеется... Он нелюдим. Все сочинители любят только
свои рукописи. Он никем не дорожит, никого не любит.
Но говорить с ним еще не время,
к и т т и б е л л . Почему? Вы же находите, что его пребывание
здесь может иметь роковые последствия.
к в а к е р . Не отрицаю, я так думаю.
к и т т и б е л л . И я ютова сказать ему это сейчас же, если нужно.
к в а к е р . Нет, нет, вы все испортите.
к и т т и б е л л (с удовлетворением). Тогда согласитесь, мой друг:
если он остается здесь, я не могу обходиться с ним дурно.
Надо попробовать сделать его не таким несчастным. Я по­
слала детей развлечь его, а они пожелали отнести ему свои
209


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

сладости и фрукты. Разве это преступление с моей стороны,
друг мой? Или со стороны моих детей?
Квакер, садясь у отворачивается и смахивает слезу.
Говорят, он сочинил замечательные книги. Вы их читали?
(с напускным безразличием ). Да, у него большой талант,
к и тт и б е л л . Возможно ли? Он так молод!.. Вот вы не желаете
мне отвечать — и напрасно: я не забываю ни единого вашего
слова. Разве, например, нынче утром на этом самом месте
вы не сказали мне: «Вернуть подарок бедняку — значит
унизить его, дать ему почувствовать, насколько он нищ»!
Поэтому я уверена: вы не вернули ему Библию. Признайтесь,
так ведь?
к в а к е р (м едленнО у вы н уж д а я ее ждать прот ягивает ей Библию ).
Возьми, дитя мое, и оставь у себя: она дана тебе мною,
к и т т и б е л л (садясь у его ногу как ребенок в ожидании ласки).
О друг мой, отец мой, ваша доброта подчас сурова, но это
наилучшая доброта. Ваша мудрость возносит вас над нами.
Вас на вашей высоте не задевают наши мелочные тревол­
нения. Вы презираете их, но все-таки принимаете в нас
участие, страдаете из сочувствия к нам и, наконец, несколь­
кими словами разгоняете тучи. Нас переполняет благодар­
ность, слезы высыхают, мы вновь улыбаемся, и эту улыбку
нам вернули вы.
к в а к е р (целуя ее в лоб). Дитя мое, милое дитя мое, ты-то по
крайней мере не заставишь меня раскаиваться.

квакер

,

Раздаются голоса.
Сюда идут. Только бы не кто-нибудь из его друзей! А, так
и знал! Это Толбот.
Слышен охотничий рог.


ЧА Т Т ЕР Т ОН

Явление
четвертое
Те же, лорд Толбот, Джон Белл.
Да, да, я приду попозже. Пусть веселятся, а мне
что-то не до веселья. Поужинают и без меня — они мне
надоели. Я вдоволь нагляделся на то, как они, подражая мне,
силятся промотать свое состояние. Эта забава мне опроти­
вела. У меня к вам разговор, мистер Белл. Вы не сказали
мне о неприятностях и бедности моего друга Чаттертона.
Д Ж О Н б е л л (к Китти Б елл). Миссис Белл, вам лучше удалиться...
на несколько минут.

Л О РД т о л б о т .

Китти Белл медленно уходит к себе.
Но, милорд, о его неприятностях мне неизвестно; что же
касается бедности, то здесь он ничего не задолжал.
Л О РД ТОЛБОТ. О небо, как это ему удалось? Если бы вы — и вы,
добрый квакер, тоже — слышали, что мне сейчас рассказали!
Прежде всего, его прекрасные стихи не принесли ему даже
куска хлеба. Понятное дело: это стихи, они прекрасны, стало
быть, все в порядке вещей. Затем какой-то ученый и без­
вестный злопыхатель — дай бог, чтобы Чаттертон этого не
узнал! — жестоко оклеветал его в печати. Он утверждает,
что «Гарольд» и другие стихотворения Чаттертона напи­
саны не им. Но я опровергну клеветника: Чаттертон
сочинял их у меня на глазах. Я заявлю это во всеуслы­
шание, напечатаю и подпишусь «Толбот».
КВ А КЕ Р. Очень похвально, молодой человек.
л о р д т о л б о т . Э т о еще не все. Не бывает л и у вас некий Скернер?
Д Ж О Н б е л л . Как же, как же, знаю! Богатый домовладелец из
Сити?
лорд

джон

толбот.
белл.

О н самы й,

З а х о д и л е щ е вчера.
211


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

т о л б о т . Так вот, этот трижды миллионер разыскивает
Чаттертона — хочет упечь его в тюрьму из-за каких-то
жалких грошей, которые тот задолжал ему за квартиру.
А Чаттертон... О, вот уж об этом страшно помыслить!
Подойдите ближе, оба. Мне хочется сказать это тихо-тихо,
чтобы даже воздух ничего не слышал — такой это позор
для страны. Чтобы Скернер дал ему съехать, Чаттертон
письменно и за собственноручной подписью обязался упла­
тить долг в определенный срок, который уже истекает, или,
если он умрет раньше, продать в анатомический театр...
страшно выговорить!., свой труп, дабы расплатиться со
Скернером. И миллионер взял расписку!
к в а к е р . О нищета, благородная нищета!
л о р д т о л б о т . Можете ни о чем не тревожиться — я заплачу
за все без ведома Чаттертона, но его покой — понимае­
те вы это?
к в а к е р . А его гордость? Понимаешь ли это ты, его друг?
л о р д т о л б о т . Э, сэр, я был знаком с ним раньше вас, поэтому
так и хочу его видеть. Я знаю, как с ним говорить. Его
надо убедить, что он обязан подумать о своем будущем...
К тому же мне надлежит кое-что поправить,
д ж о н б е л л . Ах черт! Экая скверная история. Видя, что он нако­
ротке с вами, я счел его истинным джентльменом. А дело
может обернуться скандалом. Со всей откровенностью
просил бы вас, милорд, предупредить этого молодого
человека, что я не смогу держать его у себя больше
месяца.
л о р д т о л б о т (с горьким смешком) . Не будем больше об этом,
сэр. Если он соблаговолит перебраться ко мне, мой дом,
надеюсь, заменит ему ваш.
к и т т и б е л л (робко возвращается) . С позволения мистера Белла
я хотела бы кое-что спросить у вашей светлости, прежде
чем вы уедете.
лорд

212


Ч А Т Т ЕР Т ОН

б е л л (порывисто расхаживая в глубине комнаты). Вам
не требуется моего позволения. Спрашивайте о чем угодно,
к и т т и б е л л . Знаком ли милорд с лорд-мэром Лондона Бекфордом?
л о р д т о л б о т . Еще бы, сударыня! Мы, по-моему, с ним даже
в родстве. Я навещаю его, когда уверен, что он не будет
мне докучать,— иными словами, раз в год. Он вечно попре­
кает меня моими долгами; я, со своей стороны, считаю,
что он глуп, хотя, в общем, его уважают,
к и т т и б е л л . Доктор уверяет, что он человек разумный и делает
немало добра.
л о р д т о л б о т . Говоря по правде и без шуток, он самый поря­
дочный человек во всех трех королевствах. Если вы чегонибудь от него добиваетесь... я съезжу к нему сегодня же
вечером.
к и т т и б е л л . Мне кажется, кое-кто здесь намерен прибегнуть
к его помощи и...
Чаттертон с обоими детьми выходит из своей комнаты и
спускается по лестнице.

ДЖОН

д ж о н б е л л . Вы с ума сошли! Что вы задумали?
к и т т и б е л л (приседая). Только то, что вам будет
л о р д т о л б о т . Дайте же ей хоть договорить.

угодно.

Единственная оставшаяся у Чаттертона надежда —
покровительство сэра Бекфорда.
л о р д т о л б о т . А, так это ради него? Лечу.
д ж о н б е л л (жене). Откуда вы так осведомлены о его делах?
к в а к е р . Это я ей все рассказал,
д ж о н б е л л (жене). Если еще раз...
к и т т и б е л л . О, не выходите из себя, мистер Белл. Мы не одни,
д ж о н б е л л . Не говорите мне больше об этом молодом человеке.
Чаттертон подводит детей к матери и отходит к камину.
квакер.

Как прикажете.
Вот ваш друг, милорд. Можете сами расспросить
его обо всем.

китти бел л.
дж он белл.

213


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

Явление
пятое
Чаттертон, лорд Толбот, квакер, Джон Б елл, Китти Белл.
У Чаттертона спокойный, почти счастливый вид. Он кладет
на кресло несколько рукописей.
т о л б о т . Том, я вернулся, чтобы оказать вам услугу. Вы
позволите?
ч а т т е р т о н (по-детски кротким тоном и в продолжение всей
сцены не сводя глаз с Китти Б елл). Я смирился, Джордж,
полностью смирился, почти полностью.
л о р д т о л б о т . Вы впутались в скверную историю с этим мерзавцем
Скернером. Завтра он собирается вас арестовать.
ч а т т е р т о н . Не знал. Но он прав.
д ж о н б е л л (квакеру). Его светлость слишком добр к нему.
Поглядите, какой у него высокомерный вид.
л о р д т о л б о т . Прав? Так ли?
ч а т т е р т о н . О н прав перед законом. Я должен был рассчитаться
с ним еще вчера — платой за рукопись, а она не окончена.
Я подписал обязательство, и если у меня случились не­
приятности, если вдохновение не пришло вовремя, Скернера
это не касается. Да, я не имел права слишком полагаться
на свои силы и высчитывать час появления музы: она не
лошадь на скачках. Я проявил непочтительность к своей
бессмертной душе — нанял ее на срок и продал. Неправ
не Скернер, а я; стало быть, и последствия заслужены
мною.
к в а к е р (к Китти). Ручаюсь, он им кажется сумасшедшим. Для
них это слишком возвышенно.
л о р д т о л б о т ( с о смехом, но несколько обиженно) . Вот как!
Вы защищаете его из боязни согласиться со мной?
д ж о н б е л л . Истинная правда. Это все из духа противоречия.
ч а т т е р т о н . Нет. Я считаю теперь, что прав весь мир, кроме поэтов.
лорд

214


ЧА Т Т ЕР Т ОН

Поэзия — болезнь мозга. Ко мне это не относится: я выздо­
ровел.
к в а к е р (к Китти). Не нравятся мне его речи.
ч а т т е р т о н . Клянусь вам, в жизни больше ни строки стихов не
напишу. Ни строки, что бы ни случилось.
к в а к е р (не спуская с него глаз). Гм! Он опять за свое.
л о р д т о л б о т . Правда ли, что вы рассчитываете на моего старика
родственника лорд-мэра Бекфорда? Странно, почему вы
сначала не вспомнили обо мне.
ч а т т е р т о н . На мой взгляд, лорд-мэр — это правительство, а пра­
вительство — это Англия, милорд: я надеюсь на Англию.
л о р д т о л б о т . Тем не менее я готов передать ему все, что вам
угодно.
д ж о н б е л л . Молодой человек этого не заслуживает.
к в а к е р . Ну-ну, вот и состязание покровителей. Старый лорд
захочет перещеголять молодого. Может быть, мы на этом
выиграем.
Слышен стук колес по мостовой.
к и т т и б е л л . По-моему, кто-то подъехал.

Явление
шестое
Те же> лод-мэр Бекфорд.
Молодые лорды в охотничьих костюмах с салфетками
в руках высыпают посмотреть на лод-мэра. Входят шесть
лакеев с факелами и выстраиваются в две шеренги. Объяв­
ляется о прибытии лорд-мэра.
к и т т и б е л л . Сам лорд-мэр приехал помочь мистеру Чаттертону,

Рейчел! Дети! Какое счастье! Обнимите меня! (Подбегает
к ним и целует их в порыве восторга.)
215


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

б е л л . Женщины подвержены необъяснимым приступам
безумия.
к в а к е р (в сторону). Мать не замечает, что целует детей, как
возлюбленная.
б е к ф о р д (тяжело и величественно опустившись в кресло, громо­
гласно). А, кажется, здесь в сборе все, кто мне нужен.
Джон Белл, мой преданный друг, вам тут, как я вижу,
недурно живется: вокруг веселые лица. Конечно, молодые
люди любят шум и суматоху больше, чем следует, но это
свойственно их возрасту,
д ж о н б е л л . Милорд, ваша светлость незаслуженно добры ко мне,
вторично почтив мой дом своим посещением.
б е к ф о р д . Да, черт возьми, я уже во второй раз приезжаю
к вам, друг мой Белл. Ах, какие прелестные дети!.. Да,
во второй раз. В первый я приезжал поздравить вас
с превосходным устройством ваших фабрик. А сегодня нахо­
жу, что ваш новый дом стал еще уютней. Как хорошо, что
здесь хозяйничает ваша милая женушка! Молчите, кузен
Толбот! Я помешал вам, Д жордж,— у вас с друзьями
пирушка, не так ли? Вы повеса и вольнодумец, кузен
Толбот, и навсегда останетесь таким, но это свойственно
вашему возрасту,
лорд т о л б о т . Не беспокойтесь обо мне, милорд.
л о р д л о д е р д е й л . Мы каждый день твердим ему то же самое,
милорд.
б е к ф о р д . Вы туда же, Лодердейл? И вы, Кингстон? Вечно с ним!
Вечно песни, игра, пьянство по ночам! Все вы плохо кон­
чите, но я вас не осуждаю: каждый волен проматывать
свое достояние, как ему заблагорассудится. Джон Белл, не
квартирует ли у вас некий Чаттертон, молодой человек,
ради которого я и явился сюда?
ч а т т е р т о н . Это я писал вам, милорд.
б е к ф о р д . А, так это вы, милейший! Подойдите поближе, дайте
взглянуть на вас. Я знавал вашего отца. Он был достойный

дж он

216


Ч А ТТЕР ТОН

человек: бедный солдат, но свой путь прошел честно. Значит,
вы и есть Томас Чаттертон? Забавляетесь сочинением
стишков? Один раз это неплохо, дружок, а вот продолжать
не следует. Кто не баловался виршами! Я сам, хе-хе, отдал
им дань в юности, и ни Литтлтон, ни Свифт, ни Уилкс не
писали милым дамам стихов игривей и галантнее, чем мои.
ч а т т е р т о н . Не сомневаюсь, милорд.
БЕ КФ ОРД . Но я посвящал музам лишь часы досуга. Я всегда помнил
слова Бена Джонсона на этот счет: прекраснейшая из муз
не прокормит человека и эти девицы годятся только в любов­
ницы, но не в жены.
Лодердейл, Кингстон и другие лорды хохочут.
Браво, милорд! Вот уж верно сказано.
(в сторону). Он сжигает его на медленном огне.
ч а т т е р т о н . Совершенно справедливо, милорд. Сегодня я убежден
в этом.
б е к ф о р д . С вами та же история, что с тысячами молодых людей.
Вы способны на одно: кропать ваши дурацкие стишки, а кому
они нужны, спрашиваю я вас? Повторяю вам как отец —
кому они нужны? Истинный англичанин должен приносить
пользу отечеству. Объясните-ка мне: как вы понимаете,
в чем состоит наш долг перед ним?
Ч АТТЕР ТО Н (в сторону). Ради нее! Я выпью чашу до дна ради нее!
(Громко.) Думаю, что знаю это, милорд. Англия — корабль.
Наш остров даже очертаниями напоминает корабль: он как
бы стоит на якоре в море, носом к северу, и сторожит
континент. Англия непрерывно извергает из своего лона су­
да, сделанные по ее подобию и представляющие ее во всех
концах света. Но наше место — на борту главного корабля.
Король, лорды, палата общин стоят у флага, штурвала, ком­
паса, а мы, прочие, тянем снасти, взбегаем на мачты, ставим
паруса, заряжаем орудия. Мы — экипаж, и никто из нас не
лишний на нашем славном корабле.

лорд лодердейл.
квакер

217


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

Недурно! Недурно, хоть вы и тут не можете расстаться
с поэзией. Но даже если принять вашу мысль, прав все-таки
я. Какого черта поэту делать на корабле?

бекф орд.

Выжидательное молчание.
Читать по звездам путь, указуемый нам перстом
господним.
л о р д т о л б о т . Ч т о скажете, милорд? Разве он не прав? Штурман —
человек небесполезный.
б е к ф о р д . Фантазия, дорогой мой, фантазия или безумие — одно
другого стоит. Вы ни на что не годны, и повинны в этом ва­
ши бредни. У меня есть сведения о вас, и сказать откро­
венно...
л о р д т о л б о т . Мистер Чаттертон из числа моих друзей, милорд,
и вы обяжете меня, отнесясь к нему благожелательно.
б е к ф о р д . А, так вы принимаете в нем участие, Джордж? Ну что ж,
вы не будете на меня в обиде. Я кое-что сделал для вашего
протеже, невзирая на разоблачения Бейла... Чаттертон не
знает, что в его проделках с рукописями уже разобрались,
но проделки эти, в общем, невинны, и я от души их ему про­
щаю. «Мэджистириэл» — превосходная газета. Я принес ее
вам, чтобы вы взялись за ум; к ней приложено письмо, где вы
найдете мои предложения. Не кочевряжьтесь, мой мальчик.
Речь идет о ста фунтах в год. Ваш отец — ни брат королю,
ни сват министру, а сами вы годны лишь на одно — на то,
что вам предлагают. Это лишь начало. Вы будете состоять
при мне, а уж я присмотрю за вами.
чаттертон.

Китти Белл взглядом умоляет Чаттертона не отказываться.
Она угадала: он колеблется.
( секунду пребывает в нерешительности, потом смотрит
на Китти). Я согласен на все, милорд,
лорд л о д е р д е й л . Как вы добры, милорд!
чаттертон

218


Ч А Т Т ЕР Т ОН

Первый тост — за вас, милорд. Вы позволите?
(дочери). Пойди поцелуй милорду руку.
к в а к е р (пожимая Чаттертону руку). Прекрасно, мой друг! Ты все
выдержал.
л о р д т о л б о т . Я не сомневался в моем толстяке родственнике,
Том. Я тоже немало потрудился, чтобы вывести тебя на вер­
ную дорогу.
б е к ф о р д . Джон Белл, почтеннейший Джон Белл, проводите меня
туда, где ужинают эти юные безумцы. Хочу взглянуть на них
за столом. Это меня омолодит.
л о р д т о л б о т . Черт возьми, да мы все с вами пойдем, даже квакер.
Честное слово, милорд, чья бы тут ни была заслуга — ваша
или моя, но Чаттертон наконец спокоен. Выкинем все это из
головы и пойдемте,
дж он б е л л . Мы вас проводим, милорды. (К Китти Белл.) Вы —
хозяйка. Идите же к столу. Я так хочу.

дж он белл.

ки тти

белл

Китти Белл направляется к себе.
(квакеру). Надеюсь, я сделал все, чего вы требовали?
( Громко, Бекфорду.) Милорд, я только сожгу кое-какие
бумаги и буду к вашим услугам.
б е к ф о р д . Ладно, ладно... Он исцеляется от поэзии. Это хорошо.

чаттертон

Они выходят.
дж он

б е л л (возвращается к жене, резко). Ступайте и помните:
я вас жду.

Китти Белл задерживается на пороге и с тревогой огляды­
вается на Чаттертона.
(в сторону). Боже, зачем он хочет остаться один?
(Уходит с детьми, взяв младшего на руки.)

ки тти б е л л


АЛ Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

Явление
седьмое
Чаттертон, один.
(расхаживая по комнате). Идите, добрые мои друзья.
Странно! Как круто изменилась моя судьба. Не верится, но,
судя по всему, мое счастье — в моих руках. Что подразу­
мевал этот человек под моими «проделками»? Разумеется,
то, о чем все они твердят в один голос. Догадались наконец,
что я и есть автор своей книги, хоть никогда этого не скры­
вал. Редкая проницательность! И как это на них похоже!
А что это за место? Наверно, должность клерка. Тем лучше,
это почтенное занятие. Оно позволит мне жить, не сочиняя
пошлостей пропитания ради. Квакер обретет душевный по­
кой, который я нарушил, а она... Китти Белл не умрет, если,
конечно, я вправду мог убить ее. Можно ли этому верить?
Вряд ли: чувство, которое постоянно скрываешь, не бывает
сильным, и она слишком нежная мать, чтобы питать страсть
к мужчине. Не важно: так оно лучше. Я ее больше не увижу.
Решено... А все-таки лучше бы я умер. Труп нетрудно убрать
с глаз. Ей ничего не сказали бы. Об этом позаботился
бы квакер: он умеет все предусмотреть. А теперь — зачем
жить? Для кого?.. Хотя бы для того, чтобы жила она, этого
довольно. Ну, полно! Прочь, мрачные мысли! Прочтем-ка
лучше, что тут пишут. (Читает газету.) «Неопровержимо
доказано, что Чаттертон не автор произведений, которые
выдает за свои. Эти великолепные стихи принадлежат на
самом деле монаху по имени Раули, который, в свой черед,
заимствовал их у монаха Тургота, жившего в десятом сто­
летии. Этот обман, простительный школьнику,— преступле­
ние, когда его совершает человек более зрелого возраста».
Подписано «Бейл». Бейл? Кто это? Что я ему сделал? Из
какой клоаки выползла эта змея? Как! Мое имя поругано,

чаттертон

220


ЧА Т Т ЕР Т ОН

репутация погублена, честь запятнана? Вот он, мой судья!
А что предлагает мне мой благодетель? (Распечатывает
письмо, читает и возмущенно вскрикивает.) Место своего
камердинера! О ненавистная страна, земля позора! Будь ты
навеки проклята! (Достает пузырек с опиумом.) О душа моя,
я тебя продал. А этим — выкупаю. (Выпивает опиум.) Скернер получит свои деньги. Теперь я свободен от всех и равен
всем. Привет тебе, первый час отрадного покоя, последний
час жизни, заря вечного дня, привет! Прощайте, оскорбле­
ния, ненависть, насмешки, унизительный труд, неуверен­
ность, страх, нищета, душевные муки! О, какое счастье ска­
зать вам: прощайте! Если бы люди знали!. Если бы они знали,
какое я обрел счастье, они не колебались бы так долго! (П о­
гружается в раздумье, лицо его принимает блаженное выра­
жение, он складывает руки и продолжает.) О смерть, ангелизбавитель, как сладостен твой покой! Я не ошибался,
поклоняясь тебе, но у меня недоставало сил досягнуть
тебя. Я знаю: поступь твоя нетороплива и уверенна. Смотри
же, суровый ангел, как я стираю свои земные следы. (Бро­
сает в огонь свои бумаги.) Высокие мысли, записанные для
неблагодарных спесивцев, очиститесь в пламени и устреми­
тесь вместе со мной к небу! (Поднимает глаза ввысь и мед­
ленно рвет бумаги с вдохновенным и сосредоточенным
видом человека, приносящего торжественную жертву.)

Явление
восьмое
Чаттертон, Китти Белл.
Китти Белл медленно выходит из своей спальни, останав­
ливается, наблюдает за Чаттертоном, затем делает еще
несколько шагов и становится между ним и камином. Он
внезапно перестает рвать бумаги.
221


А Л Ь Ф Р ЕД Д Е ВИНЬИ

(в сторону). Что он делает? Нет, я не осмелюсь заго­
ворить с ним. Но что же он сжигает? Пламя страшит меня,
отблески ложатся ему на лицо, и оно кажется зловещим.
(Чаттертону.) Вы не хотите присоединиться к милорду?
ч а т т е р т о н (выронив из рук бумаги и вздрогнув). Уже? Ах, это
вы? На коленях молю вас, сударыня, забудьте меня!
к и т т и белл . Боже мой, почему? Что вы сделали?
ЧАТТЕРТОН. Я ухожу. Прощайте! Видите ли, сударыня, женщины не
должны даваться нам в обман. Поэтам редко ведома страсть,
этих людей не следует любить; честно признаться, они нико­
го не любят — все они эгоисты. Их мозг питается за счет
сердца. Не читайте их, не встречайтесь с ними. Я был наихуд­
шим из них.
к и т т и б елл . Господи, почему вы говорите «я был»?
ч а т т е р т о н . Потому что больше не хочу быть поэтом. Видите? Я все
порвал. То, чем я стану,— немногим лучше, но там посмот­
рим. Прощайте! И послушайте меня, у вас такая милая семья.
Вы любите своих детей?
к и т т и б е л л . Конечно. Больше жизни.
ч а т т е р т о н . А значит, любите и жизнь ради тех, кому ее дали,
к и тт и б е л л . Я живу только ради них.
ч а т т е р т о н . Разве есть на свете что-нибудь прекрасней этого,
Китти Белл? Когда эти ангелы сидят у вас на коленях, вы
похожи на небесное Милосердие,
к и т т и б елл . Будет день, и они уйдут от меня.
ч а т т е р т о н . Что важнее для вас, чем они? В них смысл всей жизни.
Вот любовь без тревог и опасений. В них плоть вашей плоти,
душа вашей души; любите их, только их, любите превыше
всего на свете. Обещайте мне это!
к и т т и б елл . Боже! Глаза у вас плачут, а вы улыбаетесь.
ч а т т е р т о н . Пусть ваши прекрасные глаза не знают слез, а с губ
не сходит улыбка! О Китти, не позволяйте чужому горю
вторгаться в вашу мирную жизнь,
к и т т и б е л л . Увы, разве это зависит от нас?

к и т т и белл

222


ЧА Т Т ЕРТ ОН

Да, от нас. Есть мысли, помогающие замкнуть сердце.
Спросите у квакера, он вам их подскажет. У меня нет на
это времени. Разрешите мне уйти. (Направляется к себе
в комнату.)
ки тти б е л л . Господи, как вы страдаете!
ч а т т е р т о н . Напротив, я выздоровел. Только вот голова как в ог­
не. О доброта, доброта, от тебя мне больней, чем от низо­
стей!
китти б е л л . О какой доброте вы говорите? О своей?
ч а т т е р т о н . Женщины — жертвы собственной доброты. Ведь это
она привела вас сюда. А вас, я уверен, ждут наверху. Что
вам здесь делать?
китти б е л л (взгляд ее блуждает, она глубоко взволнована). Те­
перь я все равно не ушла бы, даже если бы меня ждал
весь мир.
ч а т т е р т о н . Я сейчас последую за вами. Прощайте! Прощайте!
ки тти б е л л (удерживая его). Вы же не придете.
ч а т т е р т о н . Приду, приду.

чаттертон.

китти

белл.

Я

з н а ю : вы р е ш и л и н е п р и х о д и т ь .

ч а т т е р т о н . С удар ы н я , э т о т д о м — ваш , но час эт о т — м ой.

китти

белл. Что

вы

задум али?

Оставьте меня, Китти. Бывают минуты, когда мужчина
не в силах больше сгибаться, подлаживаясь под ваш рост,
и смягчать ради вас свой голос. Оставьте меня, Китти Белл,
к и т т и б е л л . Не видеть мне счастья, если я расстанусь с вами вот
так, сэр!
ч а т т е р т о н . У ж не посланы ли вы в наказание мне? Какой злой
гений привел вас сюда?
китти б е л л . Меня привел сюда необъяснимый страх.
ч а т т е р т о н . Вам будет еще страшней, если вы останетесь,
китти б е л л . Боже милостивый, у вас на уме что-то дурное.
ч а т т е р т о н . Разве я не сказал вам все, что нужно? Зачем вы здесь?
китти б е л л . А как же мне здесь не быть?
ч а т т е р т о н . Н о я люблю вас, Китти.

чаттертон

.

223


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

к и тти б е л л . Ах, раз уж вы говорите мне это, значит, решили
умереть.
ч а т т е р т о н . Умереть — мое право. Клянусь в этом вам и готов
поклясться перед господом,
китти б е л л . А я клянусь, что это преступление. Не совершайте его.
ч а т т е р т о н . Не могу иначе, Китти. Я обречен,
к итти б е л л . Подождите хоть день, подумайте о своей душе.
ч а т т е р т о н . Я обо всем подумал, Китти,
китти б е л л . Подождите хоть час, чтобы успеть помолиться.
ч а т т е р т о н . Я не могу больше молиться.
к и тт и б е л л . Тогда умоляю вас ради себя. Ваша смерть меня
убьет.
ч а т т е р т о н . Я предупредил вас: у меня нет времени,
к итти б е л л . А если я люблю вас?
ч а т т е р т о н . Я видел это и хорошо делаю, что умираю: за это бог,
может быть, простит меня,
к и тт и б е л л . Что вы сделали?
ч а т т е р т о н . Время истекло, Китти. С вами говорит мертвец,
китти б е л л (на коленях, воздев руки к небу). Силы небесные,
смилуйтесь над ним!
ч а т т е р т о н . Уходите... Прощайте!
китти б е л л (падая). Не могу больше...
ч а т т е р т о н . Ну что ж, молись за меня на земле и на небе. (Целует
ее в лоб, всходит, шатаясь, по лестнице, распахивает дверь
в свою комнату и падает на пороге.)
китти б е л л . О, великий боже! (Находит пузырек.) Что это? Прос­
ти его, господи.

Явление
девятое
Китти Белл, квакер.
губите себя. Что вы тут делаете?

к в а к е р . Вы

224


чаттертон

бе л л (падая на ступени лестницы). Скорее наверх, сэр!
Он умирает. Спасите его... если не поздно.

китти

Квакер направляется к лестнице, Китти Белл через за­
стекленную дверь всматривается в лавку — нельзя ли когонибудь позвать оттуда на помощь, но никого не обнару­
живает и следует за квакером, с ужасом прислушиваясь
к звукам, доносящимся из комнаты Чаттертона.
(поднимаясь большими шагами по лестнице, обращается
к Китти Б елл). Останься, дитя мое, останься, не ходи
со мной. (Входит к Чаттертону и запирает за собой дверь.)

квакер

Слышно, как Чаттертон задыхается, а квакер силится обо­
дрить его. Китти Белл поднимается по лестнице, в полу­
обморочном состоянии хватаясь за перила, и из последних
сил дергает дверь. Та сперва не поддается, потом все-таки
открывается. Виден Чаттертон, умирающий на руках у ква­
кера. Китти вскрикивает, скатывается по перилам и почти
без чувств падает на нижнюю ступеньку. И з соседней комна­
ты доносится голос Джона Белла: «Миссис Белл!»
Китти вскакивает, как подброшенная пружиной. Джон Белл,
вторично: «Миссис Белл!»
Китти идет, садится, берет Библию и начинает читать, тихо
и неразборчиво бормоча слова. Прибежавшие дети хвата­
ются за ее платье.
(на площадке лестницы). Видела ли она, как он умирал?
Неужели видела? (Спускается к Китти.) Дочь моя! Дочь
моя!
д ж о н б е л л (быстро входит и поднимается на две ступеньки
лестницы). Что она здесь делает? Где этот молодой человек?
Я требую, чтобы он убрался отсюда.
к в а к е р . Скажите лучше — чтобы его унесли. Он мертв.
ДЖОН БЕЛЛ. Мертв?

КВАКЕР

8 № 467

225


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

Да, в восемнадцать лет. Вы все так тепло его приняли.
Неудивительно, что он поспешил уйти.
Д Ж О Н БЕЛЛ. Но...
к в а к е р . Помолчите, сэр. Здесь и без того слишком много страш­
ного для женщины. (Смотрит на Китти и видит, что она при
смерти.) Уведите детей, сэр! Живее! Они не должны видеть
ее. (Оттаскивает детей от Китти, передает их Джону Беллу
и подхватывает ее на руки.)
квакер.

Джон Белл отводит детей в сторону и, ошеломленный, оста­
навливается. Китти Белл умирает на руках у квакера.
(в ужасе). Полно, ну полно же, Китти! Китти! Что
с вами? (Смолкает, видя, как квакер преклоняет колени.)
к в а к е р (на коленях). О господи, прими в лоно свое двух этих
мучеников! (Устремив глаза к небу, он стоит на коленях.)

Д Ж О Н БЕЛЛ

Занавес опускается.


'

Отделалась

ИСПУГОМ
Комедия в одном
действии

ТРОНШЕН


r i ’OHUIEH


К читателю

ЩЕ В 1833 году, когда была написана и поставлена эта ма­
ленькая комедия, люди серьезного и возвышенного ума сразу
нашли, что, несмотря на легкую форму, в пьесе затронута
весьма важная проблема.
Вправе ли стать неумолимым судьей, имеет ли право на
жизнь и смерть другого человек, который сам скован внебрачной
связью и порвал законные узы или пренебрег ими?
Где следовало искать достаточно наглядный пример, как не
в эпохе, для коей характерны крайняя щепетильность в вопросах
чести и в то же время чрезвычайная легкость нравов? Первая
обязывает мстить, вторая отнимает у оскорбленного право на
месть, потому что он не чувствует себя настолько безупречным,
чтобы судить.
Дабы смягчить то, что на первый взгляд могло показаться
нескромным в сюжете и репликах, автор не вывел ни возлюблен­
ного юной жены, ни любовницы молодого мужа.
Супруги, оставшись наедине, как бы бьются в ими же спле­
тенных тенетах брака, причем происходит это отшодь не безбо­
лезненно, хотя лица их улыбаются, а речи неизменно ироничны.
Оскорбленному предстояло выбрать между грубой, низмен­
ной жестокостью и презрительной снисходительностью.
Автор высказался за милосердие, не лишенное, может быть,
известного величия.

Е


Действующие
лица

ГЕРЦ О Г Д Е * * * ,
б л е с т я щ и ещ е оч ен ь м о л о д .
Г ер ц о г , пэр, п о с о л Л ю д о в и к а X V I,
кавалер о р д е н а Св. Д у х а
ГЕРЦ О ГИ Н Я Д Е ***,
его ж ен а,
н аи вн ая, р еб я ч л и в а я ,
г р а ц и о зн а я , ж и в а я
Г-Н Т РО Н Ш Е Н ,
врач; ст а р , и р он и ч ен
РО ЗЕ Т ТА ,
к а м ер и стк а гер ц о ги н и
Л А КЕЙ


Явление
первое
Герцогиня, Розетта.
Париж. Роскошная спальня времен Людовика X VI. На сте­
пах — большие фамильные портреты. Полдень.
(завершая туалет перед выходом, смотрится в зеркало
и налепляет муш ку). Нет, Розетта, небрежность этого вра­
ча просто непостижима!
р о з е т т а . О, ваша светлость, ей нет названия!
г е р ц о г и н я . А я так страдаю!
р о з е т т а . Ее светлость герцогиня так страдает!
г е р ц о г и н я . И я еще всегда отказывалась от всех врачей, кроме
старого доброго Троншена! Кавалер долго на меня за это
сердился.
р о з е т т а . Да, больше часа.
г е р ц о г и н я . Вернее, пытался сердиться, но не смог.
РОЗЕТТА. Он только что прислал своего скорохода с двумя буке­
тами.
г е р ц о г и н я . Но сам не явился. Очень мило! Я еду верхом.
РОЗЕТТА. Господин Троншен запретил вашей светлости верховые
прогулки.
г е р ц о г и н я . Но они мне необходимы: я больна.
р о з е т т а . Поэтому вам и нельзя садиться в седло.
г е р ц о г и н я . Тогда я напишу кавалеру и пожурю его.
герцогиня

231


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

Господин Троншен запретил вашей светлости утомляться
и держать голову в наклон.
г е р ц о г и н я . Что ж, тогда я займусь пением. Откройте клавесин,
мадемуазель.
р о з е т т а . Ах боже мой, осмелюсь напомнить вашей светлости,
что господин Троншен запретил вам петь.
г е р ц о г и н я (топая ногой). Значит, я снова лягу: мне же ничего
нельзя делать. Впрочем, лучше почитаю. Нет, почитай мне
сама. А я прилягу на софу — у меня кружится голова, я
задыхаюсь. Не знаю, что со мной.
р о з е т т а (доставая книги). Вот «Эстелла» Флориана. А это
«Избранные речи» Боссюэ.
г е р ц о г и н я . Читай, что хочешь.
р о з е т т а (читает). «Каждое утро, с зарей, Неморен отправлялся
собирать васильки, которые Эстелла... которые Эстелла так
охотно вплетала в свои длинные черные косы». (Откладывает
книгу.)
г е р ц о г и н я . Какой все-таки кавалер капризник! Он требует, чтобы
я больше не смела носить корсет со стальными планшет­
ками, как будто без него можно выйти из дому!.. Читай же,
читай.
р о з е т т а (продолжая читать, но уже не Флориана, а Боссюэ).
«И если мне вслед за остальными дозволено будет воздать
последний долг вашему праху, о принц, достойный предмет
нашей хвалы и скорби, я навеки сберегу ваш образ в своей
памяти».
г е р ц о г и н я . Не понимаю, почему его до сих пор нет. Как он был
вчера хорош с бриллиантами на эполетах!
р о з е т т а (продолж ая). «Счастье мое, если, уведомленный седина­
ми, что вскоре предстоит мне отчитаться в том, как управлял
я своей паствой, я окажусь еще в силах посвятить своему
стаду...» Посвятить стаду? Как забавно!.. «...Своему стаду,
которое обязан питать божественным глаголом, звуки сла­
беющего голоса и...»
РО ЗЕ г т а .

232


ОТ ДЕЛАЛАСЬ ИСПУГОМ

Отныне он мальтийский командор. Если б не обет,
он, пожалуй, женился бы.

герцогиня.

Ну уж нет, ваша светлость!
Читай, читай, я слушаю.
р о з е т т а (продолжая) . «...и угасающего пыла...». Ах, все эти пасту­
хи и стада такие скучные! (Бросает книгу.)
г е р ц о г и н я . Как ты думаешь, он женился бы? Скажи, женился бы?
р о з е т т а . Только с позволения вашей светлости.
г е р ц о г и н я . И я дала бы ему позволение, женись он так же,
как герцог на мне... Увы, в какой век мы живем! Я замужем,
а мой супруг не бывает у меня. Можешь ты это понять? Мо­
жешь объяснить, почему я должна уважать, бояться, любить,
как господа всевышнего, незнакомого мне человека, своего
повелителя, которого не вижу и который не думает обо мне?
Я обязана его чтить, обязана прятать от него свою тайну,
а он не снисходит даже до того, чтобы шпионить за мной,
и лишь издалека позволяет мне носить его титул, как владе­
лец дает свое имя заброшенному поместью.
р о з е т т а . Ваша светлость, у меня есть брат фермер, богатый
фермер в Нормандии. Так он всегда твердит: кто не возделы­
вает землю, тот не имеет права ни на цветы, ни на урожай
с нее.
г е р ц о г и н я (высокомерно). О чем это вы, мадемуазель? Прине­
сите мои часы из шкатулки. (На мгновение задумывается.)
На первый взгляд твои слова лишены всякого смысла. Но,
подумав, я нахожу, что они могут далеко завести, если руко­
водствоваться ими в политике. Дай-ка мне флакон — у меня
какая-то слабость... Ах, если бы два года назад, в монасты­
ре, добрые сестры объяснили мне, что значит быть замужем,
я, наверно, проплакала бы целую ночь, а потом приняла бы
решение либо стать аббатисой, либо выйти только за чело­
века, который меня любит. Правда, это не был бы кавалер;
поэтому...
розетта.

герцогиня.

233


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

Поэтому, может, и к лучшему, что мир устроен так, а не
иначе.
г е р ц о г и н я . Но пока он устроен так, Розетта, я не знаю, как жить
дальше. Я, правда, тверда в правилах веры, но на каждой
исповеди обещаю порвать с кавалером, а слово сдержать не
в силах. По чести сказать, я не думаю, что аббат на это рас­
считывает и всерьез этого требует, но получается — я обма­
нываю бога. И почему надо жить, стыдясь себя и вечно
тревожась, блюдя для проформы священные установления
и на глазах у всех попирая их? Я совсем потеряла голову
и способна лишь на одно: любить того, кого люблю. К тому
же я вижу, что никто меня за это не осуждает.
р о з е т т а . Ах господи, да за что же осуждать вашу светлость?
Напротив, я убеждена: все только радуются, что вы так
любите друг друга.
г е р ц о г и н я . Т ы находишь?
р о з е т т а . Это в и д н о п о дружеским улыбкам, которыми встречают
вашу светлость, когда вы идете об руку с кавалером. Вас
всюду приглашают вдвоем. Обе ваши семьи принимают его
с таким радушием...
г е р ц о г и н я (взды хая) . Да, но здесь он не у себя... Увы, такая
любовь почитается величайшим счастьем на свете, и все же
никто не осмелится пожелать подобного счастья своей доче­
ри. (Задумывается.) Своей дочери! Эти слова приводят меня
в трепет. Разве счастлива та, кто чувствует, что, родив дитя,
будет умирать от стыда; что снисходительность и внимание
света мгновенно сменятся презрением и холодностью; что
женщины, извиняющие влюбленную, закроют свои двери
перед матерью; что те, кто прощает мне измену мужу, не
простят измену его имени, ибо уважать полагается только
имя, которое держит вас в оковах и висит у вас над головой,
как меч. Кем бы ни был для вас его носитель — всем или
пустым звуком,— это имя начертано на вашем рабском
ошейнике и под ним: «Я принадлежу такому-то».
розетта.

234


ОТДЕ ЛАЛАС Ь ИСПУГОМ

РОЗЕТТА. Неужели с вашей светлостью обойдутся так жестоко?

Вас же всюду любят.
Даже если со мной будут мягки, я сама осужу себя и,
поверь, осужу сурово. Я не посмею не то что поднять глаза
на свою мать, но и взглянуть на себя, оставшись одна. Нет,
не посмею.
р о з е т т а . О господи, ваша светлость пугает меня!
г е р ц о г и н я . Довольно. Мы слишком много говорим об этом, маде­
муазель, хоть я сама не понимаю, отчего так получается.
Я не героиня романа и не покончу с собой, но, разумеется,
навсегда похороню себя в монастыре.

герцогиня.

Явление
второе
Герцогиня, Розетта, лакей.
Доктор Троншен спрашивает, может ли ее светлость
принять его.
ге р ц о г и н я (Розетте). Ступайте и велите просить.

лакей.

Явление
третье
Герцогиня, Троншен.
Он сгорблен, на голове — вольтеровский парик, в руках —
трость высотой с него самого.
(весело). А вот и мой добрый старый доктор! (Вска­
кивает и спешит навстречу). Ну, обопритесь же на свою
пациентку. (Берет его под руку и подводит к креслу.) Что
вы расскажете мне, доктор? Что сегодня у всех на устах?

ге р ц о г и н я

235


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

т р о н ш е н . Ах,

прелестница моя, вы хотите знать, что говорят о дру­
гих? Берегитесь, не то я расскажу вам кое-что о вас самой.
Дайте руку, ваша светлость, пощупаем пульс... Да сядьте же
и не вертитесь, непоседа.
г е р ц о г и н я (садясь). Итак, что вы мне расскажете?
т р о н ш е н (считая пульс). Вам, конечно, известна история с пре­
зидентшей, ваша светлость?
г е р ц о г и н я . Видит бог, нет: я не интересуюсь этой женщиной.
т р о н ш е н . А почему бы не поинтересоваться? Вы держитесь слиш­
ком обособленно. Если бы я осмелился дать вам совет,
я рекомендовал бы проявлять побольше интереса к молодым
светским дамам — их мнение может послужить вам защи­
той, если таковая когда-нибудь понадобится.
г е р ц о г и н я . Надеюсь, сударь, мне никогда не придется искать
защиты.
т р о н ш е н . Не сомневаюсь, ваша светлость, что в глубине души вы
спокойны, но замечу, что с некоторых пор вы довольно часто
зовете меня.
г е р ц о г и н я . Не понимаю, доктор, что общего между вашими визи­
тами и мнением света на мой счет.
т р о н ш е н . То же самое говорила мне президентша, но убедилась
во влиянии врача на общественное мнение. Хотелось бы,
чтобы вы были со мной столь же откровенны, как она.
Ей-богу, я вытащил ее из трудного положения, но я скромен
и не расскажу вам этой истории: вы ведь не интересуетесь
президентшей... Ж ару нет, только нервное возбуждение...
Сидите, сидите, не отдергивайте руку, ваша светлость.
г е р ц о г и н я . Сколько лет президентше?
т р о н ш е н . Ровно столько, сколько вам. Ах, как она тревожилась!
Муж у нее, сами знаете, не из покладистых. Честное слово,
мог разразиться изрядный скандал. Ах, как она плакала! Но
теперь все позади... Известно ли вам, прелестница моя, что
королева будет играть в комедии, которую ставят в Триа­
ноне?
236


ОТ ДЕЛАЛАСЬ ИСПУГОМ

(с беспокойством) . Значит, президентша была в боль­
шой опасности?
ТРОНШЕН. Ей угрожало то же, что многим молодым женщинам.
Я за свою жизнь навидался таких вещей, только встарь все
улаживалось проще — достаточно было выказать набож­
ность. Теперь это чертовски трудно. А глазки-то у вас при­
пухли.
г е р ц о г и н я . Я плохо спала после вашего вчерашнего визита.
т р о н ш е н . Но я же ничем не рассердил вас и не напугал.
г е р ц о г и н я . Меня пугает ваша доброта и сердит молчание. Но
скажите все-таки — эта женщина опозорена?
т р о н ш е н . Нет, но могла быть, и, что еще хуже, свет отвернулся
бы от нее.
г е р ц о г и н я . Однако свет знает, кого она любит.
т р о н ш е н . Знают все, не говорит никто.
г е р ц о г и н я . Неужели к ней так переменились бы?
т р о н ш е н . Ваша светлость, когда молодая женщина выказывает
свою слабость на людях, все извиняют ее в душе и осуж­
дают вслух.
г е р ц о г и н я (живо). Выходит, наши судьи — злые языки?
т р о н ш е н . Карают не за грех, а за огласку.
г е р ц о г и н я . Да разве бывает грех без огласки?
т р о н ш е н . Самый легкий вопиет громче всего, самый тяжкий —
всегда молчалив. Я в этом давно убедился.
г е р ц о г и н я . Вот уж что противоречит здравому смыслу!
т р о н ш е н . Как и все обычаи света, герцогиня.
г е р ц о г и н я (вставая и протягивая ему руку). Вы откровенны,
доктор?
т р о н ш е н . Более откровенен, чем от меня ждут, ваша светлость.
г е р ц о г и н я . М ожно ли быть слишком откровенным с тем, чье
решение принято заранее?
т р о н ш е н . Заранее принятое решение часто бывает наихудшим
из всех, герцогиня.
герцогиня

237


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

(нетерпеливо). Вам-то что? Это мое дело. Я хочу услы­
шать от вас, чем я больна.
т р о н ш е н . Я давно бы уже высказал вашей светлости свое мнение,
не изучи я так хорошо характер герцога.
г е р ц о г и н я . Так что же вы не расскажете мне о нем? Я, правда,
не люблю, когда при мне упоминают его имя, но коль скоро
не так уж невероятно, что когда-нибудь у нас с ним появит­
ся нечто общее, я...
т р о н ш е н . Характер у него фантастически причудливый. А я знавал
герцога еще вот таким. (Показывает рукой.) Он неизменно
следует первому душевному движению с непредсказуемой
и неудержимой порывистостью. Эта неукротимость прояви­
лась у него в самом раннем детстве и с возрастом лишь
усилилась. Так он и живет, без колебания бросаясь из
одной крайности в другую. Это подвигло его и на большие
дела и на множество глупостей: и в тех и в других он всегда
незауряден. Вот что такое его характер.
г е р ц о г и н я . В ы не слишком обнадежили меня, доктор. Если он
бросается из крайности в крайность, значит, может меня по­
любить, а что мне делать с его любовью?
т р о н ш е н . Это не самое худшее, что может случиться с вами
сегодня, герцогиня.
г е р ц о г и н я . Ах боже мой, что он говорит! (Топает ногой.)
т р о н ш е н . Его светлость — большой вельможа. Он близкий друг
короля и влиятелен при дворе. Кто его оскорбил, тот
бесповоротно погиб; а так как герцог умен и проницателен,
да к тому же ироничен и резок, нечего и пытаться внушить
ему линию поведения: попытка управлять им была бы
пагубной неосторожностью. Самое верное средство поладить
с ним — полная искренность.
г е р ц о г и н я (неоднократно отворачивается, краснея, потом встает
и отходит к окну). Довольно! Умоляю вас, сударь, довольно!
Я чувствую, что краснею от каждого вашего слова; вы стаге р ц о г и н я

238


ОТДЕЛАЛАСЬ ИСПУГОМ

вите меня в безвыходное положение. (Продолжает, не глядя
на собеседника.) Признаюсь вам, я дрожу, как ребенок. Этот
разговор мне не по силам. Ужасные опасения, которые он
пробуждает, вселяют в меня гнев и возмущение против себя
самой. Вы — старый человек, господин Троншен, но, несмот­
ря на ваш возраст и профессию, я не могу не стыдиться того,
что мужчина рассуждает со мной о таких вещах, о которых
я не имею представления и о которых не принято говорить.
(Смахнув слезу, повелительно.) Прервем нашу беседу.
Троншен встает.
Напишите всю правду, какую можете и должны мне от­
крыть. Я вскорости пришлю за вашей запиской. Вот перо.
Возможно, то, что вы напишете, станет для меня пригово­
ром, но я нисколько на вас не посетую. (Протягивает ему
руку, доктор целует ее.) Ваше решение — суд божий. Я так
несчастна! (Быстро уходит.)

Явление
четвертое
Троншен, один.
( садится, пишет, останавливается и перечитывает напи­
санное). Бесплодная людская наука способна лишь на одно:
вытеснять одну боль другою, еще более острой. Беспокойство
и бессонницу я заменю уверенностью и отчаянием. (Утирает
слезу, катящуюся по щеке.) Она будет страдать, потому что
простодушна в своих прегрешениях, откровенна посреди
лживого света, глубоко чувствует, живя в блистательном
и бездушном обществе, пылка во времена всеобщего равно­
душия, благочестива в век неверия. Да, несомненно, она
будет страдать, но в нашу эпоху и в мире, где мы живем,

тронш ен

239


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

слабая, изношенная, неестественная с детства натура чело­
века так же вяла в порыве горя, как и в радости. Скорбь лишь
скользнет по ней, а я попытаюсь найти ей поддержку в самом
источнике ее печалей.

Явление
пятое
Тронш ен, Розетта.
розетта.
тронш ен

Сударь, я пришла за...
(протягивая записку). Возьмите, мадемуазель.

Розетта уходит.

Явление
шестое
Тронш ен, один.
Муж ее, должно быть, сейчас в Трианоне или Версале.
Я буду там часа через два с половиной.

троншен.

Явление
седьмое
Троншен, Розетта.
За сценой — громкий вскрик герцогини. Возвращается по­
бледневшая Розетта.
Ах, сударь, взгляните, как рыдает ее светлость! (П ри­
открывает застекленную дверь.)

розетта.

240


ОТДЕЛ АЛАС Ь ИСПУГОМ

Ничего-ничего, это всего лишь нервы. Дайте ей поню­
хать эфира и сожгите в будуаре перышко, скажем, вот это.
Болезнь ее не продлится больше восьми месяцев. Я еду
в Версаль. (Уходит.)
р о з е т т а . Какие все-таки черствые эти старики врачи! (Бежит
к герцогине.)

троншен.

Явление
восьмое
Версаль, апартаменты герцога.
Герцогу Троншену входят одновременно.
Вы в этом уверены, доктор?
Ручаюсь своей головой, которую привез в Версаль, ваша
светлость. Примите ее в залог, если она чего-нибудь стоит.
ге р ц о г (садясь и очиняя перо). Ну что ж, всегда небесполезно
знать, как обстоят дела. Вы часто ее видите? Да садитесь же!
т р о н ш е н . Почти каждый день. Ничего серьезного — так, мигрени.
г е р ц о г . Что представляет собой моя жена? Хороша? Обходи­
тельна?
т р о н ш е н . Она самое очаровательное существо на свете.
г е р ц о г . В самом деле? Вот не предполагал. В день, когда мы виде­
лись, она была совершенно другой: надутая, жеманная,
накрахмаленная. Только что из монастыря, не умеет ни
войти, ни выйти, кланяется, как заводная кукла. Правда,
свежа и чертовски красива.
т р о н ш е н . Теперь, ваша светлость, она совсем иная.
г е р ц о г . Еще бы! Маленький кавалер воспитал ее. В нем есть
светскость. Досадно, что я не познакомился с ней ближе.
т р о д ш е н . Между нами говоря, вы имели полную к тому возмож­
ность.
герцог.

тронш ен.

241


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

(насыпая табак из золотой табачницы в табакерку с
портретом). Не спорю, доктор, вероятно, имел, но, честное
слово, это так трудно! Маркиза неслыханно деспотична.
Как вам известно, я никогда бы не получил от нее позволе­
ния жениться, не будь она уверена во мне и в том, что этот
брак, подобно всем нынешним бракам, останется лишь чемто вроде семейной церемонии без всякого значения и по­
следствий.
т р о ц ш е н . Что касается значения, здесь все зависит от вас, герцог;
а вот насчет последствий...
г е р ц о г (серьезно). Здесь все зависит тоже от меня, сударь, и в
большей мере, чем кажется, но это уж мое дело. (Встает
и прохаживается). Знаете, мой старый друг, о чем я сейчас
думаю? О том, что честь не всегда следует понимать оди­
наково. В убийстве по страсти есть известное величие: там,
где убивают равнодушно,— оно смешно; когда его соверша­
ет сановник или царедворец, оно — безумие. Посудите сами.
Я, например, только что от короля. По доброте своей он
довольно долго говорил со мной о делах. Он сожалеет о гос­
подине д’Орвилье, хотя не защитил его от завистников и
отставил от командования флотом, с которым адмирал раз­
громил англичан. Я друг д’Орвилье и знаю, чего он стоит;
его опала огорчает меня; я тепло отозвался о нем и вступился
за него. Король охотно меня выслушал и внял моим доводам.
Затем он познакомил меня с Франклином, доктором Франк­
лином, типографщиком-американцем, бедняком в сером
фраке, ученым, мудрецом и посланцем Нового Света в Ста­
ром. Серьезный, как дунайский крестьянин, он ищет у Ев­
ропы справедливости к своей стране и добился ее у Людо­
вика, Шестнадцатого. Мы долго беседовали с добрым Франк­
лином. Я даже видел, как нынче утром он представил
своего внука Вольтеру, попросив благословить мальчика,
и восьмидесятилетний Вольтер, отнюдь не в насмешку, а
столь же серьезно, как римский первосвященник, воздел
ге р ц о г

242


ОТДЕЛАЛАС Ь ИСПУГОМ

руки к небу, взволнованно покачал головой и произнес над
ребенком: «Бог и свобода!» Это было прекрасно, торжествен­
но, величаво. Вернувшись к себе, король говорил со мной обо
всем этом со своим обычным здравомыслием и верностью
суждений. Он смотрит в будущее без боязни, хотя и не без
грусти: он чувствует, что революция, взяв начало во Фран­
ции, может туда возвратиться. Он способствует тому, чему
не в силах воспрепятствовать; он пытается уположить на­
клонную плоскость, по которой мы катимся в бездну. Нае­
дине с друзьями он рассуждает и мыслит как законодатель,
но действие пугает его. В конце аудиенции он определил мое
место в нынешних и грядущих событиях. Так я провел утро.
Провел, как вы убедились, далеко не легкомысленно; мне ли
заниматься теперь... э-э... семейным делом? Нет, что я! Чемто куда меньшим, нежели семейное дело,— альковной
историей, да еще происходящей в таком алькове, где я не
бывал... Согласитесь, для меня это немыслимо. Сострада­
тельная улыбка — вот все, что это может у меня вызвать.
Я так чужд этой молодой женщине, что даже не имею
права сердиться; но она носит мое имя; поэтому во всем, чем
такое ничтожное событие способно задеть чье-либо самолю­
бие или интересы, положитесь на меня: я сумею отомстить
по-приятельски, не изменяя хорошему вкусу, хотя месть моя
станет от этого, пожалуй, еще более суровой. Бедная
девочка, она, наверно, умирает со страху! (Со смехом прице­
пляет шпагу.) Не навестите ли со мной маркизу в Малом
Трианоне? Меня тревожит ее состояние — утром она была
очень бледна. (Звонит. Слугам.) К одиннадцати вечера зало­
жить карету: я еду в Париж... Идемте, дорогой Троншен.
тр о н ш е н (в сторону). Теперь мне осталось одно: не мешать
событиям.
Уходят.


А Л Ь Ф Р Г Д Д Е ВИНЬИ

Явление
девятое
Париж. Спальня герцогини.
Герцогиня, Розетта.
(сидит в пеньюаре за туалетом, готовясь ко сну;
волосы, с которых уже наполовину снята пудра, ниспадают
ей на грудь длинными прядями, как у Магдалины,— их так
и называют «покаянчики»). Который час?
р о з е т т а (кончая укладывать ей волосы на ночь и убирая ее при­
дворный туалет). Половина двенадцатого, ваша светлость,
а кавалера...
г е р ц о г и н я . Значит, его уже не будет. Он хорошо сделал, что не
приехал сегодня. Так мне легче плакать. Но куда же он от­
правился? Теперь я стану гораздо ревнивей, ведь я так
несчастна. Какие книги прислал мне аббат?
р о з е т т а . «Сказки» аббата Вуазенона.
г е р ц о г и н я . А кавалер?
р о з е т т а . «Проповеди для отрочества» и «Подражание Христу».
г е р ц о г и н я . Как он меня изучил! А знаешь, Розетта, его портрет
очень похож. Кстати, в этом камзоле он и был, когда с ним
долго говорила королева, а он все время поглядывал на меня
из боязни, что я приревную. Все это заметили! Он очарова­
телен. (Вздыхая.) Ах, как я несчастна! Правда, Розетта?
р о з е т т а . Да, ваша светлость!
г е р ц о г и н я . В м ире нет ж ен щ и ны н есч астней м еня.
р о з е т т а . Да, ваша светлость.
г е р ц о г и н я . Я, пожалуй, лягу. Ступай. Я позову.
герцогиня

Розетта уходит.
А теперь помолимся.


ОТ ДЕЛАЛАСЬ ИСПУГОМ

Явление
десятое
Герцогиня, одна.
(раздергивает занавеси алькова, видит распятие, пуга­
ется и кричит). Розетта! Розетта!

герцогиня

Явление
одиннадцатое
Герцогиня, Розетта.
(с испугом). Ваша светлость?!
. Ч т о тебе?
р о з е т т а . Звали?
г е р ц о г и н я . Ах да... Подай мне пеньюар.
р о з е т т а . Он на вас.
г е р ц о г и н я . Я хотела надеть другой... Не надо. Останься со мной —
мне страшно. Приляг на софу, а я почитаю. (В сторону.)
Я не смею даже перекреститься. В котором часу явится
завтра кавалер? Ах, я самая несчастная женщина на свете!
(Плачет.) Поставь у кровати светильник и положи «Новую
Элоизу». (Берет книгу.) Ж ан Жак! Ах, Ж ан Жак, ты-то
знаешь, сколько печали затаено под женской улыбкой!
розетта

герцогиня

На улице шум подъезжающей кареты и стук в дверь.
Стучат! Надеюсь, не к нам.
. Я слышу, как у особняка остановилась карета.
г е р ц о г и н я . Сейчас? В полночь? Розетта, ты не ошиблась?
р о з е т т а (выглядывая из окна). Нет, ваша светлость. У нашего
подъезда — карета с двумя лакеями при факелах. На лаке­
ях — ливрея вашей светлости.
розетта

245


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

. Боже! Неужели что-нибудь стряслось с моей матуш­
кой? Я в ужасе.
р о з е т т а . Шаги. Сюда идут.
г е р ц о г и н я . Да кто же это?

герцогиня

Стучат.
Спроси — кто. Раньше не отпирай.
. К т о там?

розетта

Лакей, за дверью: «Его светлость герцог прибыл из Версаля».
Его светлость герцог прибыл из Версаля!
(падая на софу). Герцог! Впервые за два года! Он?
Два года носу не казал — и вдруг сегодня, в такой час?..
Ах, Розетта, зачем он приехал? Он убьет меня, в этом нет
сомнения. Обними меня, дитя мое, и возьми себе это оже­
релье — на! — и браслет — на! — в память обо мне.
р о з е т т а . Ничего мне не надо. Я не оставлю вашу светлость.
Снова стучат.
розетта

.

герцогиня

Ну что вам? Ее светлость почивает.
Лакей за сценой по-прежнему: «Его светлость герцог спра­
шивает, может ли герцогиня принять его».
герцогиня
розетта

Нет!
Нет.
Повежливей, Розетта. Скажи — ее светлость уже

( с с о ф ы , т о р о п л и в о ).

(ч е р е з д в е р ь , т о р о п л и в о ).

герцогиня

.

уснула.
р о з е т т а (теряя голову, кричит). Ее светлость уже уснула.
л а к е й . Его светлость велел, чтобы вы ее разбудили, а он подо­
ждет, пока герцогиня сможет его принять. Ему надо с ней
поговорить.
р о з е т т а (герцогине). Герцог требует, чтобы вы встали.
г е р ц о г и н я . О боже, ему все известно. Он решил убить меня.
246


ОТ ДЕЛАЛАСЬ ИСПУГОМ

(серьезно). Ваша светлость... (Смолкает.)
. Говори же!
р о з е т т а . Я в это не верю.
г е р ц о г и н я . Почему?
розетта
(трагически). Потому что у слуг веселые лица, ваша
светлость.
г е р ц о г и н я (в ужасе). Веселые лица? Но это еще хуже. Ах, бед­
ный мой кавалер! (Хватает его портрет.)
р о з е т т а . Увы, ваша светлость, какое несчастье быть замужем за
вашим супругом!
г е р ц о г и н я (в отчаянии). Какой ужас! Какая дерзость!
р о з е т т а . Что, если его привела сюда ревность?
г е р ц о г и н я . Странная
любовь! Она отвратительна. Послушай,
руководить им могут только ярость или страсть. В любом
случае я погибла. Убей меня. Ну пожалуйста!
розетта
(отшатываясь). Нет, нет! Убить вашу светлость? Не­
мыслимо!
г е р ц о г и н я . Тогда хоть спрячься в моей туалетной. Ты все услы­
шишь и, если я позвоню, войдешь. О чем бы ему ни надо было
поговорить, я не хочу, чтобы он оставался здесь дольше, чем
четверть часа... Ах, если бы кавалер знал, что случилось!..
р о з е т т а . Да он бы уже умер, ваша светлость!
г е р ц о г и н я . Бедный мой друг!.. Если герцог придет в ярость, кричи:
«Пожар!» В конце концов, он мне совсем чужой, хоть и муж.
р о з е т т а . Еще бы, ваша светлость! Вы и видели-то его один только
раз.
г е р ц о г и н я . Господи, сжалься надо мной!
р о з е т т а . О п я т ь шаги, ваша светлость.
г е р ц о г и н я . Ну, смелей!.. Мадемуазель, скажите, что меня можно
видеть.
р о з е т т а . Ее светлость герцогиню можно видеть.
г е р ц о г и н я (падая на колени и осеняя себя крестом). Господи,
сжалься надо мной! (Садится на софу и откидывается
назад.)
розетта

герцогиня

247


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

Явление
двенадцатое
Лакей, герцог, герцогиня.
лакей

(распахивая двери). Его светлость герцог.

Герцогиня встает, склоняется в реверансе и садится, застыв
и не смея заговорить.
(кланяется, берет шляпу под мышку и, не отстегнув
шпаги, направляется к камину, спокойно садится в кресло
и греет ноги у огня). Ну-с, сударыня, как вы себя чувствуете?
г е р ц о г и н я . Я несколько смущена, видя вас здесь, и мне неловко,
что я не успела одеться к вашему приходу.
г е р ц о г . Не беда, не беда. Я не держусь за этикет. К тому же перед
супругом можно появиться и в неглиже.
герцогиня
(в сторону). Перед супругом? Увы! (Громко.) Да,
конечно... перед супругом. Но, признаюсь, это слово...
герцог
(иронически). Да-да, понимаю: оно вам так же непри­
вычно, как и моя особа. (С улыбкой.) Мой грех. (Нежно.)
Мой большой грех, вернее, всеобщий грех. (Серьезно.)
Но кто на этом свете, особенно в свете, дерзнет утверждать,
что не усугубил своим поведением грехи окружающих? Вы
согласны, сударыня?
г е р ц о г и н я . Я полагаю, вы правы, сударь: вы знаете свет лучше,
чем я.
г е р ц о г ( с пафосом). Лучше, чем вы, сударыня? Это не так просто,
черт возьми! В Версале только и разговоров, что о ваших
светских успехах. Вы производите фурор. Ваше имя у всех
на устах. По вас сходят с ума. (Двусмысленным
тоном.) И, признаюсь, мое самолюбие задето.
г е р ц о г и н я (в сторону). О боже, его самолюбие задето! Что он
хочет сказать?
герцог

248


ОТ ДЕЛАЛАСЬ ИСПУГОМ

(подходя к ней, галантно). Но посмотрите же на меня!
Узнаете?
г е р ц о г и н я . Разумеется,
ваша светлость. Я выказала бы не­
учтивость...
г е р ц о г (нежно). Не сказав мне «да»? Вы это имели в виду? Но мне
нужна не покорность, а откровенность.
г е р ц о г и н я . Откро...
г е р ц о г (сурово). Откровенность, сударыня. (Возвращается к ка­
мину и снова садится.) Я собирался этой ночью побесе­
довать с вами о многих и весьма важных вещах.
г е р ц о г и н я . Как, сударь! Ночью? А вы подумали...
г е р ц о г (холодно). Я думал об этом всю дорогу из Версаля и даже
еще раньше.
герцогиня
(в сторону). Он знает о моем грехе. Все знает.
Я погибла!
г е р ц о г . Да, я намерен уйти отсюда лишь утром, тем более что наши
люди — и мои и ваши — уже, должно быть, легли.
г е р ц о г и н я (вставая, живо). Но я не давала им такого приказа.
герцог
(невозмутимо улыбаясь). Тогда, сударыня, отдать его
придется мне.
г е р ц о г и н я (в сторону). Он остается.
г е р ц о г (взглянув на стенные часы). Завтра я как раз поспею
к утреннему выходу короля... Эти часы от Жюльена Леруа? (Отстегивает шпагу и вместе со шляпой кладет на
столик.)
герцогиня
(в сторону). Непостижимое хладнокровие! В какую
тревогу оно меня приводит!
герцог
(усаживаясь). Ба, здесь и книги найдутся! Правильно
мне говорили: вы цените в людях ум и сами щедро им
наделены — подлинно сильным и глубоким умом. Смотритека: господин де Вольтер! «Заира»! «Заира, плачешь ты...».
Похоже на Лекена, правда?
г е р ц о г и н я . Я не видела его, сударь.
г е р ц о г . Да, верно. Мне ведь известно, что вы несколько набожны.
герцог

249


А Л ЬФ Р ЕД Д Е ВИНЬИ

В театр не ходите, но пьесы почитываете. Зато в жизни
никогда не играете. (С комическим ужасом.) О, никогда!
г е р ц о г и н я . Я, сударь, не приучена к этому, по счастью для себя.
г е р ц о г . И для ваших ближних, сударыня. Но я уверен, что при
вашем уме вы преуспели бы и в лицедействе. Представьте
себе,— время у нас есть,— что вы прекрасная Заира, запо­
дозренная в неверности Оросманом, неистовым, грозным
Оросманом...
герцогиня
(вполголоса, через стену). Ах, он решил умертвить
меня! Внимание, Розетта! Будь наготове.
г е р ц о г . Но на самом деле, сударыня, султан Оросман — вели­
кодушнейший из смертных. Вообразите, например, что он
входит сюда и с нежностью, с которой Лекен проводит эту
сцену, произносит:
«Мысль о злодействе мне, увы, спешит вослед.
Все грани дерзости ты нынче преступила,
Не зная, как полна и нежности и пыла
Моя душа, где страсть зажгла пожар...»
(вставая и подходя к нему). В чем упрекнуть меня
имеете вы, сударь?
г е р ц о г (смеясь). Фи, какой скверный стих! Боже милостивый,
что вы такое говорите? Этого нет в пьесе.
г е р ц о г и н я (обиженно). Я не декламирую, а просто разговариваю,
сударь. К женщине не являются в полночь, затем чтобы
читать ей стихи.
герцог
(отложив книгу, нежно и мечтательно). И вы полагае­
те — я приехал сюда именно для этого? Побеседуем подружески. (Садится на козетку рядом с ней.) Так вот,
случалось ли вам хоть иногда, проснувшись погожим утром,
вспомнить о своем муже?
г е р ц о г и н я (изум ленно). Но мой муж так мало думает о своей
жене, что, по чести сказать, не вправе рассчитывать на
какую бы то ни было взаимность.
герцогиня

250


ОТ ДЕЛАЛАСЬ ИСПУГОМ

А с чего вы взяли, неблагодарная, что он не думает о вас?
Писать вам, что это не так, было бы смешно. Передать
через кого-нибудь — значило бы выказать холодность. Его
обязанность была приехать, поклясться вам в противном
и доказать это.
герцогиня
(в сторону). Поклясться в противном? Мне? Ах,
бедный кавалер! (Целует портрет.) Поклясться, сударь?
В чем, позвольте спросить? Разве вы когда-нибудь счи­
тали, что у вас есть обязанности передо мной? Кто я для вас,
как не чужая женщина, которая носит ваше имя...
г е р ц о г . И может дать его, сударыня.
герцогиня
(вставая). Ах, ваша светлость, сделайте милость...
г е р ц о г (внезапно со смехом встает). Милость, сударыня? Бога
ради, какую? А, понял. Вы просите, чтобы я избавил вас
от комплиментов, нежностей и прочих скучных вещей. Со­
гласен на все, что вам угодно. Поговорим о другом.
г е р ц о г и н я . Какая пытка!
г е р ц о г . Известно ли вам, кто изображен на этих портретах?
Уверен, вы никогда их не рассматривали. Эти добрые люди
в доспехах — мои предки, отдаленные предки. Наш род
очень древен, не менее древен, чем Бурбоны. Это вы знаете?
Мое имя носили один коннетабль и пять маршалов Франции,
пэры, родичи и свояки королей, сотоварищи их детских игр,
друзья молодости, соратники в зрелом возрасте, советники
и опора в старости. Это прекрасно! Настолько прекрасно,
что об этом не грех вспомнить, а вспомнив, подумать, что
будет страшным несчастьем, подлинной катастрофой для
всей нашей семьи, если на свете не окажется никого, кто
вправе унаследовать такое громкое имя, не говоря уже о сос­
тоянии, которое доныне весьма внушительно. Неужели по­
добная мысль никогда вас не удручала?
г е р ц о г и н я . Не вижу, почему она должна удручать меня, если вы
сами, сударь, вовсе об этом не думаете. В конце концов,
речь идет не о моем — о вашем имени.
герцог.

251


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

Послушайте, Элизабет...
. Элизабет? Мне кажется, вы сочли, что находитесь не
здесь, а в каком-то ином месте.
г е р ц о г . Значит, вас зовут не Элизабет? Какое же у вас крестиль­
ное имя?
г е р ц о г и н я (горько). Мое крестильное имя? И о нем меня спра­
шиваете вы? Что сказал бы мой бедный отец, так любивший
имя, которым меня нарекли... (быстро) и которое я вам не
назову,— что сказал бы он, если бы кто-нибудь шепнул ему:
«У вашей дочери звучное имя, но муж ее не соблаговолил
его запомнить!» (Взволнованно.) Впрочем, так оно лучше.
Крестильное имя дается для того, чтобы им называли нас
те, кто нас любит; его не открывают тем, кому мы безраз­
личны. (Ребячески.) Вы не знаете моего — и не надо, и хо­
рошо. А я вам его не открою.
г е р ц о г (улыбающийся и очарованный, в сторону). До чего мила!
Неужто я настолько безумен, что угожу в собственные
силки? Но она действительно очаровательна. (Громко и
серьезно.) Зачем мне знать, как зовут ребенка, сударыня?
Что для меня, скажите на милость, девочка, запертая
в монастыре вплоть до дня, когда мне дали ее в жены, не
сообщив даже, сколько ей лет? Мне принадлежит не она,
а женщина, известная под именем, которое ношу я, потому
что назвать ее — значит назвать меня.
г е р ц о г и н я (встав; быстро и гневно). Вы решили свести меня с ума,
ваша светлость? Я больше ничего не понимаю ни в ваших
мыслях, ни в ваших чувствах; я не знаю, на каком я свете,
каковы ваши права и каковы мои. Вероятно, я до сих пор
лишь ребенок; вероятно, меня все время обманывали. Объяс­
ните мне, что такое подлинная жизнь света. Объяс­
ните, почему его обычаи противоречат вере, а сам он —
богу. Объясните, живем мы по правде или по лжи; сущест­
вует брак или нет; отчего, если я ваша жена, вы ни разу
не виделись со мной после свадьбы и отчего вас за это не
герцог

.

герцогиня

252


О ТДЕЛАЛАСЬ ИСПУГОМ

порицают. Объясните, почему обеты, если они даются всерь­
ез, не значат для вас ничего и есть ли у вас, равно
как у меня, право на ревность. Объясните, что все это значит;
что это за союз имен и состояний, не принимающий в расчет
живых людей, и зачем наши поверенные втянули нас в по­
добную сделку. Объясните, в самом ли деле права, которые
вам даны, сводятся к праву нарушать мой покой, вторгаясь
ко мне, когда вам заблагорассудится, и обрушиваясь на меня
как гром с ясного неба, когда вас не ждут, по собственному
произволу, ночью, беззастенчиво, с риском насмерть пере­
пугать меня в моем доме, в моей спальне, в моем алькове.
г е р ц о г . Ах, сударыня, какие у вас глаза! Они красноречивы, как
ваши уста, когда вами движет волнение. Итак, вы хотите,
чтоб я объяснил необъяснимое? Хотите, чтоб я пустился при
вас в педантские рассуждения? Но стоит ли плыть в море
пустословия? Неужели вы потребуете, чтоб я заговорил с
вами о свете, изложил вам историю брака? Рассказал, как
супружество, это некогда священное установление, осквер­
нилось и опошлилось при дворе; как наши старинные благо­
честивые семьи стали светскими и легкомысленными; как
и кто вытащил нас из наших замков и поместий и выстроил
по рангу в королевской приемной; как наше пышное разо­
рение вынудило нас к бракам по расчету, замышляемым
родней заблаговременно, чуть ли не с колыбели детей, если
взять, к примеру, вас и меня? Чтоб я поведал, как рели­
гия — и это, вероятно, непоправимое несчастье! — свелась
к шутке, выплавляемой с добавкой аттической соли в тигле
философии? Чтоб я описал, как любовь противится всему
этому, воздвигая на несчетных развалинах свой тайный храм
и сама, сообразно длительности ее и верности выбора,
становясь, так сказать, чем-то святым и чтимым? Нет, рас­
сказывать, объяснять, анализировать было бы слишком дол­
го и скучно; к тому же, ручаюсь, вы во многом разбираетесь
не хуже меня.
253


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

(беря его за руку и уже более доверчивым тоном).
Увы, сударь, вы знаете куда больше, нежели я, но даже то
немногое, что мне действительно известно, не радует меня, а,
напротив, заставляет страдать, и я не представляю себе,
к какому концу может прийти такой мир, как наш.
г е р ц о г . Боже правый, да кого это сегодня интересует, сударыня?
Клянусь, никого, даже тех, кого касается особенно близко.
Будем же спокойно дышать воздухом, может быть отравлен­
ным, но благоуханным, существуя в привычной нам с детства
атмосфере, которая, кстати, меня вполне устраивает, и блюдя
в случае необходимости лишь один закон, хоть нигде, согла­
сен, и не записанный, но живущий — я это чувствую —
в моей душе: закон чести.
герцогиня
(отступая с легким испугом). Закон чести? Но что
такое, по-вашему, честь, ваша светлость?
г е р ц о г (почти торжественно). То, что руководит каждым движе­
нием порядочного человека и состоит прежде всего в забо­
те о достоинстве имени, и...
герцогиня
(в сторону). О господи, господи, снова он за свое!
г е р ц о г . ...и если незапятнанности его что-то угрожает, такой чело­
век должен без колебаний пойти на все, чтобы смыть нане­
сенную ему обиду или навеки скрыть ее.
г е р ц о г и н я . На любую жертву? Не слишком ли дорого, сударь?
г е р ц о г . Отнюдь нет, сударыня.
г е р ц о г и н я . Так ли?
г е р ц о г (возбужденно). Даю слово, так, даже если это убийство...
г е р ц о г и н я (в сторону). О боже, я погибла! (Вперяется в рас­
пятие.)
г е р ц о г (страстно). Даже если мне придется броситься к вашим
ногам, покрыть их поцелуями и униженно вымаливать
прощение. (Опускается на колени и целует ей руку.)
г е р ц о г и н я (в сторону). Ах, бедный кавалер! Мы погибли. Я не
осмелюсь больше вас видеть. (Целует портрет кавалера.)

герцогиня

254


ОТДЕЛАЛАСЬ ИСПУГОМ

(внезапно вновь становясь светским человеком и словно
сбросив маску). Ну-с, мое дитя, пожмите ее.
г е р ц о г и н я (оторопев). Что пожать?
г е р ц о г . Пожмите мне руку, говорю я вам. Это все, о чем я прошу.
г е р ц о г и н я (чуть не плача). Как, сударь!..
г е р ц о г . Да, да, пожмите ее в знак искренней и доброй дружбы.
Я не намерен причинять вам боль: моя месть, даже если вы
меня оскорбили, ограничится страхом, который я на вас
нагнал. Садитесь. Я уезжаю. (Берет шляпу и шпагу.) Уже
светает, а мне нужно поспеть в Версаль. (Стоя пожимает
ей руку; она сидит.) Слушайте хорошенько. Я все знаю,
но, по правде говоря, нисколько не сержусь и не держу на
вас зла. (Взволнованно и серьезно.) Прошу и вас не сердить­
ся. У каждого из нас свои маленькие тайны. Ведете вы себя
правильно; я, надеюсь,— тоже. На том и расстанемся. Не
знаю, что будет дальше, но оба мы молоды — там посмотрим.
Помните только, что дружба к вам не иссякнет во мне. От­
ветьте тем же и... (смеясь) пожалуйста, не бойтесь: я больше
не появлюсь без письменного приглашения.
г е р ц о г и н я . Неужто вы вправду настолько добры, сударь? Увы,
я вас не знала.
г е р ц о г . Простите, что испортил вам ночь. В таком обществе,
как наше, где распад и развал с каждым днем все сильнее,
остается одно: соблюдать приличия. Бывают случаи, когда
притворство — почти святая обязанность, не лишенная даже
известного величия. Я сказал, что дорожу нашим именем.
Вот доказательство: и ваша и моя челядь видела, как я вошел
сюда, и увидит, как я выйду отсюда, а свету только это
и нужно.
г е р ц о г и н я (упав к его ногам, пряча лицо и в слезах целуя ему
руки.) Ах, ваша светлость, как вы добры и как мне стыдно!
Я раздавлена вашим великодушием. Куда мне скрыться?
Я уйду в монастырь, сударь.

герцог

255


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

(улыбаясь). Это излишне, совершенно излишне. Я в это
не верю и не хочу этого. Все будет только так, как вам угодно.
Прощайте! Спасая вашу репутацию, я спас и вас самое.
(Звониту дверь распахивается. Уходит.)

герцог

Явление
тринадцатое
Герцогиня, Розетта.
(в ужасе входит на цыпочках). Ах, сударыня, враг
отступил.
г е р ц о г и н я . Враг? Сейчас же замолчите. У меня нет друга вернее.
И не смейте больше говорить о нем непочтительно. Он спас
меня, хоть и обошелся со мной, как с ребенком, выказав
снисходительную жалость, которая наказала и уничтожила
меня куда сильней, чем любая суровость.
р о з е т т а . Как бы то ни было, вы отделались испугом.
розетта


Первая
к он сультац и я

Черного доктора

СТЕЛЛО

или

„Синие
дьяволы“


P )S Ÿ % .

СТЕЛЛО

Анализэто лот, брошенный
в пучину океана. Он страшит
и приводит в отчаяние слабого,
но поддерживает и направляет
того, кто силен и способен
не выпустить его
из рук.
Черный доктор

СХЕМА ФРЕНОЛОГА ГАЛЛЯ

доктор


1.

Характер
больного
ТЕЛЛО родился при самых счастливых обстоятельствах и
под самой благоприятной звездой. Говорят, с детства все ему
удавалось. Великие мировые события неизменно заверша­
лись так, что способствовали удачному исходу его личных дел, ка­
кими бы сложными и запутанными те ни оказывались. Поэтому он
нисколько не тревожится, когда нити его жизни скручиваются, пе­
репутываются и завязываются узлом под пальцами Судьбы: он
уверен, что она сама не приминет привести их в полный порядок,
употребив на это всю ловкость своих рук при свете неизменно дру­
жественной к нему звезды. Утверждают, что та ни разу не измени­
ла ему даже в мелочах и ради него согласна влиять на все, вплоть
до капризов погоды, почему солнце и тучи сменяют друг друга
именно тогда, когда ему нужно. Что ж, такие люди бывают.
Однако у Стелло случаются периоды, когда его охватывает
щемящая тоска, приближение которой он чувствует за несколько
дней и которая разом овладевает им при малейшем огорчении.
Тогда, как любое живое существо в предчувствии опасности, он, уп­
реждая грозу, становится особенно оживлен и деятелен. Он со все­
ми любезен, ко всем расположен, ни на кого и ни за что не сердит­
ся. Бороться с ним, делать его предметом преследований, нападок,
клеветы — значит оказывать ему подлинную услугу: даже узнав,
что ему причинили зло, он продолжает все так же приветливо и
снисходительно улыбаться. Он похож на слепых, радующихся, ко­
гда с ними разговаривают: в отличие от глухого, который всегда
выглядит мрачным, потому что его обычно видят в минуты, когда
ему недостает человеческих голосов, у слепца, говорящего с вами,
259


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

всегда играет на губах блаженная улыбка — общение с людьми
утешает его. Вот так же бывает счастлив Стелло, вот отчего нака­
нуне приступа тоски и подавленности мирская суета со всеми
ее заботами и усталостью, со всеми ударами, которые она обруши­
вает на душу и тело, кажется ему более отрадной, чем одиночество,
пугающее его: в одиночестве малейшая неприятность грозит раз­
растись до размеров подлинной катастрофы. Оно для Стелло
отравлено, как воздух римской Кампании. Он знает это и тем не
менее предается ему, так как не сомневается: в нем он обретет ту
покорность отчаяния, чье имя — безнадежность. Дай бог, чтобы
любимая им и неведомая нам женщина не оставляла его одного
в такие страшные мгновения!
Вчера утром, например, он за какой-нибудь час изменился
больше, чем иной за три недели болезни. Взгляд остановился, губы
побелели, голова поникла на грудь под гнетом безысходной тоски.
В этом состоянии, предшествующем нервным болям, в кото­
рые не верят кишащие на улицах крепкие краснолицые мужчины,
он лежал, одетый, на диване, как вдруг, к великому его счастью,
дверь распахнулась и в комнату вошел Черный доктор.

2.
Симптомы
— Хвала творцу! — воскликнул Стелло, подняв голову.— Вот хоть
один живой человек. Да еще такой, как вы, врачеватель души, в то
время как столько ваших коллег лечат в лучшем случае лишь
тело, вы, умеющий заглянуть в суть вещей там, где остальные
видят лишь поверхность и форму! И вы не сказочный персонаж,
а вполне реальный человек, рожденный на свет, чтобы жить за
счет чужой хандры и в один прекрасный день умереть от той
же болезни. Вы так же печальны на людях, как я — наедине
с собой; это-то, черт возьми, я и люблю в вас. И не за это ли в нашем
квартале, одном из прекраснейших в Париже, вас наградили
260


СТЕЛЛО

прозвищем Черный доктор? Или, может быть, за то, что на вас все­
гда черный фрак и жилет? Как бы там ни было, спешу сообщить
вам, чем я хвораю, чтобы вы поговорили со мной о моем недуге:
больному приятно потолковать о себе и навести на ту же тему окру­
жающих. Добиться этого — значит наполовину выздороветь.
Так вот, заявляю во всеуслышание: с самого утра у меня
сплин, да такой, что с тех пор, как меня оставили одного, все
мне внушает отвращение. Я ненавижу солнце и гнушаюсь дождем.
Солнце так самодовольно, что кажется усталым глазам больного
нахальным выскочкой, а дождь... Ах, я нахожу его наихудшей из
кар, сыплющихся на нас с неба. Но, сдается мне, сегодня я обвиняю
его в том, чем грешен сам. Где мне взять сравнения, чтобы показать
вам, как невероятны мои муки? Впрочем, благодаря одному учено­
му я изыскал подобную возможность. Спасибо доброму доктору
Галлю (я видел его злополучный череп)! Он так удачно перенуме­
ровал все неровности нашей головы, что любой может узнать себя
на его схеме, напоминающей карту департаментского деления
Франции, и мы, получая удар по темени, точно знаем, какой из на­
ших умственных способностей он угрожает.
Итак, да будет вам известно, мой друг, что сейчас, когда тай­
ное огорчение жестоко терзает мою душу, я чувствую, как у меня в
волосах копошатся все дьяволы мигрени, набросившиеся на мой
череп в надежде наконец его расколоть. Они повторяют переход
Ганнибала через Альпы. Вам, докторам, их не разглядеть, но сде­
лайте, бога ради, так, чтобы я тоже их не видел! Там примостился,
например, крошечный, не больше мошки, и совершенно черный
дьяволенок, держа в руках непомерно длинную пилу, которая уже
больше чем до половины углубилась мне в лоб и распиливает его по
кривой, идущей от бугра Идеальности за номером девятнадцать к
шишке Музыки за номером тридцать восемь, что над левым гла­
зом; а в углу надбровной дуги, рядом с шишкой Порядка, пристрои­
лись пять чертенят и все скопом, как пиявки, налегают на другой
конец пилы, чтобы она поглубже входила в череп, причем двое из
них подливают в незримый пропил, оставляемый зубьями их ин­
261


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

струмента, раскаленное масло, которое пылает, как пунш, оказывая
весьма ощутимое и не слишком приятное действие. Я чувствую на
себе еще одного маленького демона, чье неистовство исторгло бы
у меня крик, не страдай я, как вам известно, привычкой неизменно
сохранять хорошие манеры. Этот бесенок, словно самодержавный
монарх, избрал себе резиденцией огромную шишку Благожела­
тельности на самой вершине темени; старательный работник, он
уселся там поудобней, держа в руках буравчик, который вращает с
удивительной быстротой, так что конец этого орудия выйдет нару­
жу через мой подбородок, вот увидите. Расположились там и два
гномика, столь неприметных, что если вы представите себе микро­
скоп, умещающийся на спинке клеща, то не разглядите их даже в
него. Эти двое — самые мои заклятые и ожесточенные недруги.
Они вбили железный клин в середину выступа, именуемого бугром
Воображения; один держит этот клин стоймя и плечом, головой, ру­
ками силится всадить его поглубже, а другой, широко расставив но­
ги, всем корпусом откидываясь назад, с размаху бьет гигантским
молотом по безжалостному клину и после каждого удара, запро­
кинув голову, заливисто хохочет. Каждый его удар производит у
меня в мозгу шум, не уступающий одновременному залпу пятисотдевяностачетырехорудийной батареи, которая ведет огонь по пяти­
стам девяноста четырем тысячам солдат, бегом атакующих ее под
грохот ружей, барабанов и тамтамов. При каждом ударе веки мои
хлопают, уши шевелятся, ступни вздрагивают. О, господи, зачем ты
позволил этим крошечным чудовищам накинуться на мой бугор Во­
ображения? Это же самая большая выпуклость на моем черепе, она
помогала мне сочинять поэмы, возносившие мой дух к небесам, и
она же была вдохновительницей всех моих тайных и милых сердцу
безумств. Если ее сроют, что останется мне в нашем мрачном мире?
Этот божественный бугор служит для меня несказанным утеше­
нием. Он похож на миниатюрный купол, под которым прячется моя
душа, чтобы созерцать и, если это вообще возможно, познавать
себя, чтобы стенать, молиться и ослеплять свой внутренний взор
картинами, чистыми, как полотна, подписанные ангельским именем
262


СТЕЛЛО

Рафаэля, и яркими, как творения, носящие огненно-красное имя
Рубенса.— Знаменательные совпадения, не так ли? — Там, умиро­
творенная, она обретала тысячи поэтических иллюзий, которые я в
меру способностей воспроизводил по памяти на бумаге. И вот не­
зримые силы ада вновь штурмуют мое убежище! Грозные чада тос­
ки, что я вам сделал? Оставьте меня, холодные непоседливые демо­
ны, леденящие каждый нерв и скользящие по нему, как по веревке,
подобно канатоходцам, танцующим на проволоке! Ах, мой друг,
будь вы даже в состоянии разглядеть на моей голове этих неумоли­
мых бесов, вы все равно не поняли бы, как у меня еще хватает сил
оставаться в живых. А теперь они собрались вместе, сгрудились,
сбились в кучу на шишке Надежды. Как давно они уже трудятся на
этом холме, распахивая его и рассеивая по ветру то, что им удает­
ся на нем взрастить! Увы, мой друг, они прокопали там такой ров,
что вы могли бы погрузить в него руку.
Произнося последние слова, Стелло опустил голову и закрыл
лицо руками. Потом замолчал и тяжело вздохнул. Доктор остался
холоден, как статуя царя зимой в Санкт-Петербурге, и сказал:
— У вас болезнь, которая по-английски называется «Blue
Devils, синие дьяволы».

з.

Последствия «синих дьяволов»
Стелло глухим голосом продолжал:
— Речь идет о том, чтобы дать мне серьезный совет, о невозмутимейший из докторов! Я консультируюсь с вами, как консультиро­
вался вчера с собственной головой — тогда она у меня еще работа­
ла; но, поскольку я больше ею не располагаю, у меня не осталось
никакой защиты от неистовых порывов сердца, и я чувствую, что
оно удручено, ранено и с отчаяния готово посвятить себя политиче­
ской деятельности, начав диктовать мне статьи во славу некой пре­
восходной формы правления, которую я подробно опишу вам...
263


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

— Творец неба и земли! — вскричал Черный доктор, внезапно
вставая с места.— Ты видишь, до какого сумасбродства могут до­
вести поэта «синие дьяволы» и отчаяние!
Тут он снова сел, с торжественным видом поставил трость
между ногами и принялся водить ею по рисунку паркета, словно
изучая геометрию его квадратов и ромбоа Разумеется, у него и в
мыслях не было ничего подобного — он просто ждал, когда собе­
седник заговорит. Помолчав минут пять, он заметил, что больной
полностью отрешился от действительности, и вернул его к ней,
бросив:
— Я хочу вам рассказать...
Стелло так и подскочил на диване.
— Ваш голос напугал меня,— пояснил он.— Мне казалось, я
здесь один.
— Я хочу рассказать,— продолжал доктор,— три небольшие
истории, которые послужат вам отличным лекарством от нелепого
стремления посвятить свое перо фантазиям политической партии.
— Увы! — вздохнул Стелло.— Что мы выиграем, подавив это
возвышенное влечение моего сердца?
— Из-за него вы лишь глубже увязнете,— предостерег доктор.
— Напротив, оно поможет мне выкарабкаться,— запротесто­
вал Стелло.— Боюсь, что иначе я в одно прекрасное утро задохнусь
от презрения.
— Презирайте, но не задыхайтесь,— бесстрастно парировал
доктор.— Если клин действительно вышибают клином, равно как
яд лечат ядом, я исцеляю ваш недуг тем, что обострю его до преде­
ла. Слушайте же!
— Минутку! — остановил его Стелло.— Сперва условимся, ка­
кой предмет и в какой форме вы собираетесь трактовать.
Сразу предупреждаю: мне наскучили разговоры о вечной вой­
не между Собственностью и Способностью. У первой, как у бога
Терма, колода вместо ног; поэтому она не может пошевелиться и
лишь страдальчески взирает на вторую, а та, с крылышками на
голове и пятках, порхает вокруг на ниточке, то и дело угощая опле­
ухами свою холодную и надменную противницу. Какой философ в
264


СТЕЛЛО

состоянии решить, кто из двух беззастенчивей? Я готов поклясть­
ся, что первая более косна, а вторая более глупа. Полюбуйтесь же,
как изящно и небрежно наше общество балансирует между двумя
смертными грехами, один из которых гордыня, прародительница
всех аристократий, а другой — зависть, матерь всех демократий.
Прошу избегать при мне подобных тем; что же касается фор­
мы, сделайте, ради бога, так, чтобы я по возможности не ощущал
ее: мне надоело смотреть, как с нею носятся. О господи, да выбери­
те самую непритязательную и поведайте мне — коль скоро это у
вас универсальная панацея — какую-нибудь мирную безобидную
историю, от которой ни жарко ни холодно; нечто скромное, прият­
ное, сладенькое, как «Книдский храм»; нарисуйте, мой друг, карти­
ну в серых и розовых тонах с безвкусными гирляндами, главное, с
гирляндами, умоляю, со множеством гирлянд и с кучей, заклинаю,
с целой кучей пышноплечих нимф, подрезающих крылья выпорх­
нувшим из тесной клетки амурам! Клеток, побольше клеток, арок,
колчанов, премиленьких маленьких колчанов! Не скупитесь на озе­
ра, чьи берега — приюты любви, на пылающие сердца, на храмы с
колоннами из благовонного дерева и сколь возможно щедрее сдоб­
рите все это мускусом, да, мускусом доброго старого времени. О
доброе старое время! Верните мне его, подсыпьте его в песочные
часы — пусть на пятнадцать, десять, пять минут, раз уж нельзя
больше. Если оно и вправду когда-нибудь существовало, это доброе
старое время, покажите мне хоть несколько крупинок его, потому
что я, до омерзения устал от всего, что говорят, пишут, делают
другие, а заодно говорю, пишу, делаю я сам, и особенно от рабле­
зианских перечислений вроде того, что заканчиваю в эту минуту.
—

Э то

вполне

согл асуется

с

тем ,

что

я

хочу

р а с с к а з а т ь ,—

ответил док тор , уставясь в п отол ок и словн о сл едя за п ол етом м ухи.

— Увы, мне слишком хорошо известно, как быстро вы избав­
ляетесь от скуки, вселяя ее в ваших слушателей! — отрезал Стелло
и повернулся лицом к стене.
Невзирая на такой выпад и такую позу, доктор с непритвор­
ной уверенностью в себе начал рассказ.
265


<*JJb

ôjf\î

<^рт>

&Т&

&^Ь

(#|!Ь

4.
История
о бешеной блохе
ТО было в трианоне, после обеда; мадемуазель де Куланж
возлежала на ковровой софе головой к камину и ногами к
окну; а король Людовик Пятнадцатый покоился прямо
напротив, на другой софе, ногами к камину и спиной к окну; оба в
парадных одеяниях: он в шелковых чулках и туфлях с красными
каблуками, она в чулках с золотой строчкой и башмачках на высо­
ком каблуке; он в небесно-голубом бархатном камзоле, она в
платье из розовой камки на панье; он напудрен и завит, она завита
и напудрена. Он держал в руке книгу и спал; она держала в руке
книгу и позевывала.
(Здесь Стелло устыдился того, что лежит, и сел на диване.)
Солнце со всех сторон вливалось в комнату: было всего три
часа пополудни; свет, падавший широкими полосами, казался голу­
бым — он проходил через шелковые шторы того же цвета. В поме­
щении было четыре очень высоких окна, и через них в него прони­
кало четыре очень длинных луча; каждый из них представлял собой
нечто вроде лестницы Иакова, и вихрившиеся в нем золотистые пы­
линки наводили на мысль о мириадах небесных духов, с невероят­
ной быстротой снующих вверх и вниз, хотя воздух был совершенно
неподвижен, потому что ни одни апартаменты в мире не обивались
плотней и не декорировались роскошней, чем Эти. Верхним своим
концом каждая лестница, образуемая голубым лучом, опиралась на
бахрому шторы, а широким основанием достигала камина. В ка267


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

мине, на толстых вызолоченных медных решетках с изображени­
ем Пигмалиона и Ганимеда, жарко горели дрова, и все это — Ганимед и Пигмалион, толстые решетки и ярко-красный огонь — иск­
рилось и сверкало в небесно-голубом сиянии.
Мадемуазель де Куланж была самой очаровательной, хруп­
кой, нежной и малоизвестной из подруг короля. Телом она облада­
ла восхитительным. Не берусь утверждать, что у нее была и душа,
потому что ни разу не видел ничего, что позволило бы мне сделать
подобное предположение; именно этим она снискала любовь своего
повелителя. Зачем, скажите на милость, душа в Трианоне? Чтобы
рассуждать о раскаянии, о принципах, привитых воспитанием, о ре­
лигии, жертвах, горе семьи, страхе за свое будущее, ненависти све­
та, презрении к себе и т. д. и т. д.? О эти литании святых угодниц из
очаровательного Оленьего парка! Счастливый монарх давно выучил
их все наизусть и мог бы сам без запинки процитировать приличе­
ствующий моменту стих покаянного текста. Вначале он всегда
слышал одно и то же, и это ему приелось, потому что он знал: конец
всегда одинаков. Ну не утомителен ли такой, к примеру, диалог:
— Ах, государь, вы думаете, бог простит меня?
— Без сомнения, красавица моя. Он же так
добр!
— Но смогу ли я сама простить себе?
— Мы постараемся все уладить, дитя мое. Вы же такая добрая!
— Для того ли меня воспитывали в Сен-Сире!
— Все ваши подружки благополучно вышли замуж, дорогая.
— Ах, это убьет мою бедную мать!
— Она мечтает сделаться маркизой. Станет герцогиней с пра­
вом табурета.
— Ах, государь, как вы великодушны! А небо?..
— С самого начала июня не запомню неба яснее, чем нынче
утром...
Да, невыносимо! Но с мадемуазель де Куланж — ничего по­
хожего: это была олицетворенная покорность. Самая простодуш­
ная и невинная из грешниц, она отличалась неподражаемым спо­
койствием и несокрушимым хладнокровием, будучи твердо убеж­
268


СТЕЛЛО

дена, что ей выпала самая большая удача во всей подлунной. Ни
днем, ни вечером, ни утром она не отягощала себя никакими мыс­
лями, никогда не расспрашивала о своих предшественницах, не
выказывала даже намека на ревность или меланхолию, принимала
короля, когда он появлялся, а все остальное время пудрилась, зави­
валась и укладывала волосы на пробор, «под иней», под кающую­
ся грешницу, смотрелась в зеркало, помадилась, строила себе гри­
масы, показывала язык, улыбалась, поджимала губы, колола бу­
лавкой пальцы камеристке, прижигала ее щипцами для завивки,
мазала ей нос румянами и налепляла мушки на глаза, бегала по
спальне, вертелась на одной ноге, пока платье не вздувалось от
пируэта, как воздушный шар, и она усаживалась посреди комнаты,
чуть не валясь на пол со смеху. Иногда в дни занятий она училась
танцевать менуэт в платье с фижмами и шлейфом так, чтобы не
оказываться спиной к креслу короля, но поскольку это было наи­
большее умственное усилие и самый сложный расчет за всю ее
жизнь, она в нетерпении раздирала ногтями длинное муаровое
платье, в котором с превеликими неудобствами передвигалась по
своим покоям. Чтобы утешиться после подобных трудов, она за­
ставляла писать себя пастелью в голубом или розовом, с помпо­
нами на шнуровке корсажа, с крылышками на спине, колчаном на
плече и бабочкой в напудренных волосах. Такой туалет, имено­
вавшийся «Психея», иначе «Диана-охотница», был тогда очень в
моде.
В минуты отдыха или томления глаза мадемуазель де Ку­
ланж становились безмерно кроткими. Оба они были равно пре­
красны, что бы о них ни говорил аббат де Вуазенон в своих неиз­
данных мемуарах, с которыми мне довелось познакомиться. Он не
постыдился заявить, что правый глаз был чуть выше левого, и даже
воспел это обстоятельство в двух весьма язвительных мадригалах,
вызвавших, правда, резкую отповедь со стороны господина первого
президента. Но в наш век справедливости и честности пора уже
восстановить истину во всей ее чистоте и исправить зло, содеянное
низкой завистью. У мадемуазель де Куланж было два глаза, оба
269


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

одинаково кроткие, миндалевидные и. окаймленные очень длин­
ными светлыми ресницами, тень которых падала на скулы; щеки ру­
мяные, но не красные; губы красные, но не коралловые; шея голубовато-белая без голубизны и белизны; талия подлинно осиная —
ее охватила бы ручонка двенадцати лет ней девочки; тело литое —
она почти не затягивалась, и все-таки, сунь она себе за корсаж
большой букет цветов, он вряд ли отклонился бы в сторону. О боже,
как белы и мягки были ее ладони! Как округлы, о небо, руки до
самых локтей, вернее, локоточков, на которые ниспадала кружев­
ная отделка узких, плотно облегающих плечи рукавов! Ах, как все
в ней было прелестно! И тем не менее король спал.
Оба ее чарующих глаза были открыты, но надолго смежа­
лись, как только она вперяла их в книгу — «Самнитские браки»
Мармонтеля, сочинение, переведенное, по словам автора, на все
языки. Итак, оба ее прекрасных глаза надолго смежались, а затем
томно приоткрывались, словно впивая нежно-голубые лучи, оза­
рявшие комнату; веки слегка припухли и менее чем слегка поро­
зовели — то ли от дремоты, то ли от усталости: их обладательница
прочла самое малое три страницы подряд; во всяком случае, при­
чиной тут были не слезы: известно, что мадемуазель де Куланж
лила их лишь однажды в жизни, когда ее кошечка Зюльма получи­
ла пинок от господина flopâ де Кюбьера, грубияна и сущего дра­
гуна, столь закосневшего в солдафонстве, что он даже не лепил
себе мушек на лицо и вечно задевал за мебель стальной шпагой,
вместо того чтобы носить «извиняйку» из китового уса.

5.
Отступление
— Увы, дорогой доктор! — горестно возопил Стелло.— Откуда у
вас подобный слог? Иногда вы отталкиваетесь от последнего сло­
ва фразы и карабкаетесь в следующую, как инвалид, на двух дере­
вяшках взбирающийся по лестнице.
270


СТЕЛЛО

— Во-первых, изнеженный век Людовика Пятнадцатого не­
вольно влияет на мою речь, придавая ей манерность; во-вторых,
я помешан на стиле — мне хочется выглядеть повнушительней в
глазах некоторых ваших друзей.
— Не слишком на это надейтесь,— со вздохом отозвался Стел­
ло.— На днях вечером один из них, притом далеко не самый глу­
пый, бросил: «Я тоже не всегда разделяю собственное мнение».
Поэтому говорите просто, о печальнейший из врачей, и, возможно,
тоска моя несколько рассеется.
При этих словах доктор вернулся к прерванному повествова­
нию.

6.

Продолжение истории,
рассказанной Черным доктором
Внезапно губы мадемуазель де Куланж дрогнули и из ее дивной
груди вырвался пронзительный, хотя не лишенный мелодичности,
крик, разбудивший Людовика Возлюбленного.
— Что с вами, божество мое? — осведомился он, простирая к
ней две руки и две кружевные манжеты.
Хорошенькие ножки наисовершеннейшей из любовниц
скользнули с софы на пол и понесли мадемуазель де Куланж в
дальний конец комнаты с быстротой, поистине удивительной, если
принять во внимание высоту каблучков, мешавших этим ножкам
делать свое дело.
Король с достоинством поднялся, опустил руку на дамаскированный эфес шпаги, машинально обнажил клинок до половины
и осмотрелся в поисках врага. Хорошенькая головка мадемуазель
де Куланж запрокинулась на монаршее жабо, и белокурые волосы
рассыпались по нему в легком облачке ароматной пудры.
— Мне показалось, что я вижу...— тихо зазвенел ее голосок.
— Знаю, знаю, красавица моя,— со слезами на глазах и нежной
271


А Л ЬФ Р ЕД Д Е ВИНЬИ

улыбкой отозвался король, играя надушенными локонами, окайм лявшими ее томную головку.— Я знаю, что вы имеете в виду. Но вы
просто маленькая безумица.
— Нет, правда,— настаивала она.— Ваш врач подтвердит, что
среди них попадаются бешеные.
— Его позовут,— заверил король.— Но если даже так, поду­
майте, дитя мое,— прибавил он, поглаживая ее по щеке, как де­
вочку,— подумайте, неужели у них достаточно большая пасть,
чтобы вас укусить?
— Да, да, я именно так думаю и смертельно их боюсь,— выда­
вили розовые губки мадемуазель де Куланж.
И она сочла своим долгом возвести к небу прекрасные глаза,
из которых выкатились две слезинки, по одной с каждой стороны.
Та, что справа, брызнула из уголка глаза, подобно Венере, выходя­
щей из лазурного моря; эта обворожительная слеза достигла под­
бородка и, словно для того, чтобы дать полюбоваться ею, замерла
там, на краю ямочки, словно жемчужина в розовой оправе ракови­
ны. Обольстительная слеза слева двигалась совсем иначе. Кро­
шечная, чуть продолговатая, она робко блеснула в глазу, затем
мгновенно взбухла и застряла в самых светлых, длинных и шелко­
вистых ресницах, какие когда-либо видел мир. Людовик Возлюб­
ленный с жадностью слизнул обе.
Тем временем грудь мадемуазель де Куланж, колыхаемая
вздохами, едва не разорвалась от усилий, которых прелестнице
стоила новая фраза:
— Я поймала одну... Я поймала одну позавчера, и та наверняка
была бешеная: в этом году стоит такая жара!
— Успокойтесь, успокойтесь, моя владычица. Я скорее прогоню
всех своих слуг и министров, чем допущу, чтобы вы нашли в коро­
левских покоях еще одно подобное чудовище.
Вдруг цветущие щеки мадемуазель де Куланж побледнели,
прекрасный лоб уродливо наморщился, пухленькие пальчики сда­
вили нечто коричневое, размером с булавочную головку, и алые
губки, которые в эту минуту стали синими, прошептали:
272


СТЕЛЛО

— Взгляните, разве это не блоха?
— О, блаженство мое! — чуточку насмешливо воскликнул мо­
нарх.— Это всего лишь табачная крошка. Да не попустят боги,
чтобы она оказалась бешеной!
И белые руки мадемуазель де Куланж обвили шею короля.
Утомясь волнующей сценой, он вновь опустился на софу. Его воз­
любленная разлеглась на своей, как балованная кошечка, и ска­
зала:
— Пожалуйста, государь, прикажите позвать первого лейбмедика вашего величества.
Тут-то и позвали меня.

7.
Кредо
— А где вы были? — полюбопытствовал Стелло, с трудом повернув
голову. И опять тяжело опустил ее на грудь.
— У постели умирающего поэта,— ответил Черный доктор с
устрашающей невозмутимостью.— Но, прежде чем продолжать, я
должен задать вам один вопрос. Вы поэт? Проверьте себя и скажи­
те, ощущаете ли вы в себе поэта.
Стелло глубоко вздохнул, на секунду сосредоточился и, не
отрывая головы от подушки, в которую зарылся лицом, произнес
монотонным голосом, каким читают вечернюю молитву:
— Я верю в себя, потому что чувствую в глубине души таин­
ственную, незримую и не поддающуюся определению силу, по­
хожую на способность провидеть будущее и угадывать скрытые
пружины настоящего. Я верю в себя, потому что все прекрасное,
величественное и гармоничное в природе вызывает во мне пророче­
ский трепет, преисполняет неистовым волнением все мое естество,
увлажняет мои ресницы беспричинными и божественными сле­
зами. Я твердо верю в свое непререкаемое призвание — верю по­
тому, что люди, мои сотоварищи по страданиям, вселяют в меня
273


А Л Ь Ф Р Е Д ДЕ ВИНЬИ

беспредельную жалость, а я испытываю неизбывную потребность
протянуть им руку и ободрить их словами участия и любви. Пламя
неугасимой лампады дрожит и колеблется, когда скудеет питающее
ее масло, и, напротив, стремит под самую кровлю храма лучи, сия­
ние и свет, когда доверху наполнена горючим веществом; точно так
же я чувствую, как угасает во мне пламя вдохновения и мысли,
когда иссякает любовь, непостижимая сила, согревающая мои дни
своим мощным огнем; когда же она струится у меня по жилам,
моя душа озаряется ею, мне кажется, что я разом постигаю все:
вечность, пространство, судьбу, творение в целом и каждое суще­
ство в отдельности; в такие минуты иллюзия, этот златоперый
феникс, низлетает на мои уста и поет.
Я верю также, что, когда поэт утрачивает дар укреплять тех,
кто слаб, он мало-помалу утрачивает и жизнь: если он не нужен
людям, ему нечего делать в мире.
Я верю в извечную борьбу жизни внутренней, оплодотво­
ряющей и ведущей вперед, с жизнью внешней, которая иссушает и
отталкивает назад, и я зову на помощь две верховные идеи, более
других способные сосредоточить и воспламенить отпущенную мне
творческую энергию,— верность долгу и сострадание.
— Это доказывает лишь, что у вас верный инстинкт, но не иск­
лючает и того, что вы — поэт,— подытожил Черный доктор.
И продолжал...

8.

Полубезумие
— Да, я был у весьма странного молодого человека. Господин де
Бомон, архиепископ Парижский, вызвал меня к себе во дворец, по­
тому что этот незнакомец явился туда в одном сюртуке, надетом
прямо на рубашку, и с самым торжественным видом попросил
незамедлительно причастить его. Я помчался на архиепископское
274


СТЕЛЛО

подворье, где, действительно, застал молодого человека лет два­
дцати двух с серьезным, но кротким лицом и в более чем легком
наряде; он полулежал в большом, обитом бархатом кресле, которое
велел ему придвинуть добрый старый прелат. Владыка Парижский
был в полном облачении и фиолетовых чулках: в этот день, празд­
ник святого Людовика, он собирался сам служить обедню, но по
доброте своей отложил все дела, чтобы вплоть до службы побыть с
необычным посетителем, который пробудил в нем самое живое
участие.
Когда я вошел к нему в опочивальню, он сидел рядом с юным
бедняком, держа его руку в своих дрожащих морщинистых ладо­
нях, не без тревоги взирая на него и сокрушаясь, что больной — а
незнакомец вправду был болен — отказывается притронуться к
сытному завтраку, поставленному перед ним двумя слугами. Едва
завидев меня, господин де Бомон взволнованно позвал:
— А, это вы, добрый доктор! Идите скорее сюда. Вот бедный
мальчик, который бросился в мои объятия. Venite ad me...1. Он
пришел, подобен птице, которая выпорхнула из клетки, застигнута
морозом на крыше и бьется в первое попавшееся окно. Я велел
принести ему кое-что из одежды. Бедняжка, видимо, воспитан в
правилах истинной веры, коль скоро попросил причастия; но пре­
жде я должен исповедать его — вам это известно, доктор. А он не
хочет говорить, чем ставит меня в затруднительное положение,
да-да, весьма затруднительное: я ведь не знаю, что творится у него
в душе. Голова у бедняжки совсем помутилась. Милый мальчик, он
только что так горько плакал! У меня руки мокры от слез. Вот
взгляните.
В самом деле, руки почтенного старца были еще влажны,
как желтый пергамент, на котором не сохнет вода. Старый слуга с
внешностью духовной особы принес рясу семинариста, надел ее на
больного, приподняв его с помощью архиепископской челяди, и
нас оставили втроем. Пришелец покорно дал себя переодеть. Его
1 Придите ко мне... (латин.).

275


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

потускневшие глаза были открыты, но до половины как бы затене­
ны светлыми ресницами; сильная краснота век и неподвижность
зрачков показались мне решительно дурными симптомами. Я по­
щупал ему пульс и, не удержавшись, грустно покачал головой.
Заметив это, господин де Бомон попросил:
— Дайте мне, пожалуйста, воды. В мои восемьдесят лет не­
легко смотреть на подобные картины.
— Все бы ничего, монсеньор, только вот пульс кроме общей
слабости и жара выдает кое-что похуже,— объяснил я и тихо доба­
вил: — Помешательство.
Затем спросил больного:
— Как вас зовут?
Ни слова в ответ. Все тот же неподвижный безжизненный
взгляд.
— Не мучьте его понапрасну, доктор,— вмешался де Бомон.—
Он уже трижды упомянул, что его зовут Никола Ж озеф Лоран.
— Но это же только крестильные имена, а не фамилия.
— Ну и что? — несколько раздраженно возразил кроткий ар­
хиепископ.— Для религии этого довольно. Крестильные имена
суть имена души. По ним нас узнают святые. Этот мальчик — доб­
рый христианин.
Я часто замечал, что между мыслью и глазами существует
прямая, непосредственная связь и они с равной силой воздейству­
ют друг на друга. Если мысль действительно направляет наш взгляд
на тот или иной предмет, то и взгляд, отрываясь от предмета, от­
вращает от него мысль. Я убедился в этом, наблюдая за помешан­
ными.
Я провел руками по векам молодого человека и закрыл его
неподвижные глаза. Тотчас же рассудок вернулся к нему, и он за­
говорил:
— Ах, монсеньор, дайте мне вкусить святых даров! Поспешите,
монсеньор, пока глаза мои вновь не увидели свет, потому что лишь
причастие властно избавить меня от моего недруга, а недруг этот —
мысль, владеющая мной, и она вот-вот возвратится.
276


СТЕЛЛО

— Мой метод правилен,— с улыбкой вставил я.
— Ах, монсеньор,— настаивал больной,— в гостии, без сомне­
ния, превоплощен бог... Вот уж не думал, что идея может жечь
мозг, как каленое железо... В гостии, без сомнения, превоплощен
бог, и если вы дадите мне облатку, монсеньор, она прогонит идею,
а господь — философов...
— Как видите, мыслит он очень правильно,— шепнул мне доб­
рый прелат.— Дадим ему выговориться, а там посмотрим.
Бедный малый продолжил:
— Прогнать рассудок может только вера, вера без умствований,
а если что-нибудь и дает ее, так именно гостия. О, дайте мне гос­
тию! Ведь это она дала веру Паскалю... Я выздоровлю, если спо­
доблюсь ее, пока глаза у меня еще закрыты. Поторопитесь же!
— Можете прочесть «Confiteor»1? — спросил архиепископ.
Больной не ответил.
— О, кто мне объяснит, что такое смиренномудрие? — про­
должал он, произнеся последнее слово чуть ли не громовым го­
лосом.— Блаженный Августин учит: «Разум никогда не смирился
бы, если бы не нашел, что должен смириться. Следовательно, спра­
ведливо, что он смиряется, коль скоро находит, что так и должно
быть». А я, Никола Ж озеф Лоран, уроженец Фонтенуа-ле-Шато и
сын бедных родителей, добавляю, что если разум смиряется, под­
чиняясь собственному суждению, значит, он подчиняется лишь
самому себе, а значит, не подчиняется никому и продолжает вос­
седать на троне... Порочный круг! Софизм святого! Школярский
силлогизм, на котором сам черт мозги вывихнет. Ах, Даламбер, ми­
лый педант, как ты меня терзаешь!
Заканчивая тираду, он почесал себе плечо. Решив, что виной
тому мой недосмотр — я закрыл ему лишь один глаз,— я положил
руку на другой.
— Ах, монсеньор,— опять возвысил голос больной,— сделайте
так, чтобы я воскликнул, как Паскаль: «Радость! Уверенность,
1 «Верую» (латин.).

277


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

радость, уверенность, чувство, зрение; радость, радость и слезы ра­
дости! Бог Иисуса Христа... Все забыто, кроме бога». В тот поне­
дельник, двадцать пятого ноября тысяча шестьсот пятьдесят чет­
вертого года, с половины одиннадцатого вечера до полуночи он
видел господа нашего Иисуса Христа, успокоился и обрел уверен­
ность в себе. О, как он был счастлив!.. Ну и ну! Мне делает реверан­
сы сам Лагарп... Что тебе от меня надо? Тебя же сбросили в суф­
лерскую яму вместе с твоими «Бармекидами». Ты мертв.
В этот момент я убрал руки, и юноша открыл глаза.
— Крыса! — вскрикнул он.— Нет, кролик. На Евангелии кля­
нусь — кролик! Это Вольтер. Это vultur1. А ведь недурной калам­
бур, правда? Нравится вам игра слов, монсеньор? Только вот ни
один книгоиздатель не заплатит мне за нее даже су... Я не обедал
уже два дня, но неважно: мне никогда не хочется есть... Мой отец
ходит за плугом, и я не люблю касаться его руки: эта лапища жест­
ка, как дерево. К тому же этот здоровенный крестьянин в блузе не
умеет говорить по-французски. Я краснею за него, когда кто-ни­
будь проходит мимо. Куда же мне зайти выпить вина? Не в трак­
тир, надеюсь? Что скажет господин де Бюффон со своими манже­
тами и жабо?.. Кошка... Вы придавили башмаком кошку, аб­
бат...
Слушая больного, господин де Бомон невольно улыбался
сквозь слезы. Однако при последних словах он, несмотря на свою
безграничную доброту, отшатнулся, притом так резко, что кресло
его откатилось назад; он даже немного испугался.
Я сжал руками голову молодого человека, легонько встрях­
нул ее, как встряхивают мешок с лото, и положил пальцы на опу­
щенные веки. Из мешка сразу посыпались иные номера. Боль­
ной глубоко вздохнул и столь же спокойно, сколь он раньше был
возбужден, заговорил:
— Трижды горе безумцу, который дерзнет сказать то, что ду­
мает, прежде чем сумеет обеспечить себе хлеб насущный на весь
1 Коршун, хищник (лат ил. ).

278


СТЕЛЛО

остаток жизни! Лицемерие, ты и есть воплощение разума. Ты помо­
гаешь нам никого не задевать, а ведь бедняк нуждается в каждом...
Святое притворство, ты — верховный закон для того, кто не ро­
дился чьим-то наследником. Любой, кто владеет участком земли
или мешком зерна, для него уже хозяин, сеньор, покровитель. По­
чему в моем сердце поселилась жажда добра и справедливости?
Оно раздулось сверх всякой меры, оттуда хлынули потоки нена­
висти и, как лава, вырвались наружу. Злые испугались, подняли
крик и ополчились на меня. Что же могу я один против всех, я,
никто, человек, чье единственное достояние — бедное перо, кото­
рому подчас не достает даже чернил?
Добрый архиепископ не выдержал. Последние четверть часа
он все время вздрагивал и простирал руки к тому, кого уже име­
новал своим чадом; на этот раз он тяжело поднялся с кресла, по­
дошел к больному и обнял его. Я упорно не отнимал пальцы от
глаз молодого человека, но теперь мне пришлось убрать руки: я
почувствовал, что их что-то отталкивает, словно под ними взбухают
веки. Как только я перестал нажимать, у меня между пальцами
проступили слезы, обильно оросившие щеки несчастного. Сердце
его учащенно забилось, вены на шее вздулись и посинели, грудь
затряслась, и он зарыдал, всхлипывая, как ребенок на груди у ма­
тери.
— Ах, чума все побери! Оставьте его, монсеньор,— посоветовал
я господину де Бомону.— Дело плохо. Видите, он то краснеет, то
бледнеет, и пульс пропадает... Он теряет сознание... Ну вот, у него
обморок... Только этого не хватало!
Добрый прелат был в совершенном отчаянии и, непрестанно
силясь мне помочь, на деле только мешал. Я пустил в ход все
известные приемы приведения в чувство, как вдруг мне переда­
ли, что король прислал за мной из Версаля почтовую карету. Я
написал, какие процедуры нужно еще проделать, поднялся и
обещал:
— Видит бог, я замолвлю там словечко за нашего молодого
человека.
279


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

— И осчастливите этим нас, дорогой доктор: наша благотво­
рительная касса совершенно пуста. Отправляйтесь поживей, а я
останусь здесь с моим бедным найденышем,— отозвался господин
де Бомон.
И он, дрожа и плача, благословил молодого человека.
Я вскочил в карету.

9.
Продолжение истории
о бешеной блохе
Когда я отбыл в Версаль, уже совсем смерклось. Везли меня, как
принято говорить, «королевским аллюром»: передняя, под форей­
тором, шла галопом, задняя, в оглоблях,— крупной рысью. До Три­
анона я домчался за два часа. Подъезды к нему были освещены
и прямо-таки кишели экипажами. Я решил, что найду в малой
резиденции весь двор, но оказалось, что никого не принимают,
и прибывшие не солоно хлебавши возвращались в Париж. Людно
было только в парке, в королевских же апартаментах я застал одну
мадемуазель де Куланж.
— А вот и вы наконец! — воскликнула она, протягивая мне
руку для поцелуя. Король — а человек он был приятнейший —
расхаживал по спальне, прихлебывая кофе из голубой фарфоровой
чашечки.
Завидев меня, он от всей души рассмеялся.
— Господи Иисусе! Вы больше нам не нужны, доктор. Трево­
га была страшная, но опасность миновала. Присутствующая здесь
дама отделалась испугом. Вы же знаете нашу маленькую сла­
бость,— добавил он, опираясь на мое плечо и громко шепча мне
на ухо: — Мы боимся бешенства и повсюду усматриваем его. Хотел
бы я, черт возьми, поглядеть, что будет, если в дом забежит собака!
Не знаю, разрешат ли мне впредь охотиться.
280


СТЕЛЛО

— Но чем ж е,— начал я, придвигаясь к камину, где, несмотря
на лето, горел огонь (похвальный деревенский обычай, замечу
мимоходом),— чем я все-таки мог быть полезен вашему вели­
честву?
— Мадам утверждает,— отозвался король, переступая с одного
красного каблука на другой,— что существуют животные разме­
ром, ей-богу, не больше вот такой малости,— тут он щелчком стря­
хнул табачную крошку с кружевной манжеты,— животные, кото­
рые... Нет, сударыня, рассказывайте лучше сами.
Мадемуазель де Куланж, как кошечка, свернулась на софе,
спрятав лицо под одним из тех шелковых подголовников, которыми
в те времена прикрывали мебель, чтобы ее не пачкали пудреные
волосы. Она украдкой поглядывала на нас, как ребенок, стянувший
конфетку и очень довольный тем, что это замечено взрослы­
ми. Хороша она была, как все головки Грёза и все амуры Буше
разом!
— Ах, государь,— нежно возразила она,— вы же так хорошо
говорите!
— Но, сударыня, я, ей-богу, не сумею изложить ваши медицин­
ские теории.
— Ах, государь, вы обо всем так хорошо говорите!
— Доктор, помогите ей исповедаться! Одна она, как видите, не
справится.
По правде сказать, я сам был в изрядном затруднении: я
ведь не знал, на что намекает король. Мне это стало известно лишь
много позже, в тысяча семьсот девяностом году.
— Итак, что же случилось? — начал я, подходя к юной обворожительнице.— Что с нами, сударыня? Что стряслось с мадему­
азель? Нас одолевают какие-нибудь страхи, какие-нибудь фанта­
зии, сударыня? Женские фантазии? Причуды, хе-хе, молодой жен­
щины, ваше величество! Нам это знакомо!.. Но в чем же это про­
является? Как называются эти животные?.. Ну-с, сударыня, как?
Или нам просто хочется похворать?
281


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

Короче, я перебрал все любезности, которые приятно слы­
шать молодой женщине.
Неожиданно мадемуазель де Куланж посмотрела на нас с ко­
ролем, я — на короля с мадемуазель де Куланж, король — на меня
и свою возлюбленную, и мы втроем залились самым долгим сме­
хом, какой мне довелось слышать за всю свою жизнь. Мадемуазель
де Куланж, указывая на меня пальцем, в полном смысле слова
давилась от хохота; король опрокинул кофе на шитый золотом
камзол.
Вдоволь насмеявшись, он взял меня за руку, силой усадил
рядом с собой на софу и сказал:
— Ну, довольно. Поговорим серьезно, и пусть эта маленькая
сумасбродка потешается над нами, сколько ей угодно. Впрочем,
мы и сами не лучше — такие же дети. Мы не виделись с вами не­
делю. Скажите, как живется в Париже.
Видя, что король в добром расположении духа, я отважился:
— Я предпочел бы поведать вашему величеству, как там умира­
ет ся. По правде говоря, нелегко, если вы — поэт.
— Поэт! — повторил король, и я заметил, что он вздернул голо­
ву, нахмурил брови и с неудовольствием скрестил ноги.
— Поэт! — подхватила мадемуазель де Куланж, и я заметил,
что ее нижняя губа оттопырилась и стала подобна лопнувшей
вишне, как на женских портретах эпохи Людовика Четырнад­
цатого.
«Что ж, я это предвидел,— подумал я.— Слова «поэт» доста­
точно, чтобы свет счел человека смешным или отвратительным».
— Но какого еще черта нужно Лагарпу? — удивился король.—
Разве он умирает? Или хотя бы захворал?
— Я не о нем, государь,— пояснил я.— Напротив, это другой,
маленький, очень маленький поэт. Он тяжело болен, и я не знаю,
удастся ли мне его спасти, потому что не успевает он пойти на по­
правку, как пароксизм негодования опять валит его с ног.
Я смолк, но ни король, ни его возлюбленная не осведоми­
лись: «Что с ним?»
282


СТЕЛЛО

Тогда с обычной своей невозмутимостью я промолвил:
— Негодование вызывает у порядочного человека столь ужас­
ное разлитие желчи в крови, что его всего трясет.
Глубокое молчание. Ни тот, ни другая не затряслись.
— И если король по доброте душевной,— гнул я свое,— про­
являет такой интерес к самым незначительным писателям, то
как растрогался бы он, увидев того, от чьей постели я приехал
сюда!
Долгое молчание. Никто не полюбопытствовал: «Как его зо­
вут?» Впрочем, это хорошо: я знал, что его имя, печальное имя,
снискавшее себе мрачную известность,— синоним сатирической
горечи и отчаяния... Не спрашивайте покуда, как его звали, а слу­
шайте.
Я продолжал с простодушным видом, чтобы не сбиться на
искательный тон:
— Признаюсь, что, если не страшился бы злоупотребить мо­
наршей добротой, я осмелился бы попросить для него вспомоще­
ствования, самого, разумеется, незначительного, лишь бы...
— Мы завалены, сударь, да-да, завалены подобными прось­
бами о помощи наглецам, которые пользуются нашими щедро­
тами для нападок на нас,— отчеканил Людовик Пятнадцатый и,
подойдя ко мне, добавил: — Ей-богу, удивляюсь, как вы при своем
знании света до сих пор не поняли, что если с вами молчат, зна­
чит, вам не желают отвечать... Вы прижали меня к стене. Что ж,
извольте, я готов поговорить о поэтах. Скажу откровенно: я не
вижу необходимости разоряться на людишек, которым угодно
покрасоваться за наш счет. Как только у них в кармане заводится
несколько су, они берутся за перо, поучают нас и делают все воз­
можное, чтобы угодить в Бастилию. Щедрость в духе Ришелье —
так, что ли?.. Ее-то и домогаются все эти умники, которых я почи­
таю форменными дураками. Черт побери, я устал быть посмеши­
щем у этой мелюзги и помогать им не буду: они и без того делают
довольно зла... Я давно уже не молод, хотя кое-как еще справля­
юсь*^ не слишком уверен, что мой преемник тоже справится, но это
283


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

уж его дело... Знаете, доктор, при всей своей внешней беззаботно­
сти я человек разумный и прекрасно вижу, к чему нас толкают.
С этими словами король встал и заходил по комнате, рас­
правляя жабо. Как вы догадываетесь, я тоже поднялся — мне
стало что-то не по себе.
— Много ли пользы принес моему дорогому брату, королю
Прусскому, радушный прием, который он оказал вашим поэтам?
Он рассчитывал подставить мне ножку, переманив к себе Воль­
тера, но лишь доставил большое удовольствие, избавив меня от
последнего, и к тому же в награду нарвался на дерзости, за кото­
рые ему пришлось наказать этого господина палками. Честное
слово, только на том основании, что они рядят свой философский
и политический скептицизм в тогу риторических фигур, подобные
люди считают себя вправе вскакивать со скамей, лезть на кафед­
ру и читать нам проповеди.
Здесь король перевел дух и продолжал уже более веселым
тоном:
— Нет ничего докучней проповедей, доктор, и я позволяю чи­
тать их мне только в дворцовой церкви. Чего вы добиваетесь для
своего протеже? Чтобы я назначил ему пенсию? Допустим, я на­
значу, но что получится? Завтра же он начнет называть меня Мар­
сом за Фонтенуа и величать Минервой добрую маленькую мам­
зель де Куланж, которая, кстати, ни на что не притязает.
Я думал, мадемуазель де Куланж обидится, но та даже бро­
вью не повела и лишь по-прежнему продолжала играть веером.
— Послезавтра он пожелает стать государственным мужем и
примется рассуждать об английском образе правления в надежде
стяжать за это важную должность, но не получит ее — и совер­
шенно справедливо. Еще через два дня он начнет осмеивать моего
отца, деда и пращуров до Людовика Святого включительно. Коро­
ля Прусского за его пажей он обзовет Сократом, меня за дам, наве­
щающих Трианон,— Сарданапалом. Наконец ему вручат королев­

284


СТЕЛЛО

ский приказ о заточении, и это приведет его в восторг: вот он и
мученик философии.
— Но, государь,— запротестовал я,— тот, о ком я прошу, сам
жертва философов...
— Какая разница! — перебил король.— Ж ан Ж ак не стал мне
другом оттого, что был их врагом. Любой ценой сделать себе имя —
вот единственная их цель. Все они из одного теста: каждый меч­
тает раздобреть, а для этого отгрызть своими острыми зубками ку­
сок от пирога монархии, и поскольку я им не препятствую, они без
труда добиваются своего. Ваши умники — мои заклятые враги,
и безвредны среди них лишь музыканты да танцовщики: они никого
не задевают с подмостков и не приплетают политику к пению и
танцам. Этих я люблю, об остальных не желаю слышать.
Не оставляя своего намерения, я раскрыл было рот, чтобы
возразить, но Людовик полушутя-полусерьезно взял меня за руку
и со свойственной ему манерой покачиваться на ходу неторопливо
направился к двери. Мне, естественно, пришлось последовать за
ним.
— Вы любите стихи, доктор? Я вам их почитаю, и не хуже са­
мих сочинителей. Вот, пожалуйста.
«Три недоумка мнят по простоте, что в день,
Когда издали их, переплетя в шагрень,
Величьем облеклись их скромные персоны,
Что властно их перо решать судьбу короны,
Что всякий шум вокруг их книг очередных
Дождь пенсий низольет немедленно на них,
Что к ним приковано вниманье всей вселенной
И славой имя их увенчано нетленной.
Они ведь кладези ума: известно им,
Что удалось давным-давно сказать другим.
Поскольку тридцать лет, дней тысяч десять то есть,
В латино-греческой забытой чуши роясь,
Они не ведали ни отдыха, ни сна,
285


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

То ею голова теперь у них полна
И знаньем кажется им этот вздор туманный.
Своим всеведеньем такие люди пьяны,
Хоть годны лишь на то, чтоб чепуху молоть,
И здравым смыслом их не оделил господь,
И чванство их смешно, и навевают скуку
Их речи громкие про разум и науку».
— Как видите, «двор в глупости вините вы напрасно»,— за­
ключил он, когда мы дошли до порога.— Как видите, столь любез­
ные вашему сердцу поэты еще большие дураки, чем мы, потому что
сами вручают нам розги, которыми их секут.
Тут король распахнул дверь, я поклонился и вышел. Отпус­
тив мою руку, он вернулся, заперся, и до меня донесся громкий
смех мадемуазель де Куланж.
Я так никогда и не решил, можно ли про все это сказать:
«Меня выставили».

ю .

Улучшение
Стелло оторвал голову от подушки. Он встал с дивана, воздел руку
к небесам, неожиданно побагровел и возмущенно вскричал:
— Кто дал вам право попрошайничать ради него? Разве он
об этом просил? Разве он не страдал молча, пока безумие не за­
трясло в его бедной голове своей шутовской погремушкой? Что,
если за всю молодость он ни разу не смирил свой непокладистый
нрав и лет двадцать кряду из надменного нежелания просить ос­
меивал комфорт и богатство, а вы за один час отняли у него то,
чем он гордился всю жизнь? Это скверный поступок, и я не хотел
бы совершить такой же за тот срок, который мне еще предстоит
промучиться. Я отношу ваш поступок к числу — и весьма нема­
лому — самых дурных деяний из тех, что не караются законом.
Это все равно что, например, не исполнить последнюю волю зна­
286


СТЕЛЛО

менитого человека и по кончине его продать или сжечь написанные
им мемуары, которые он ласкал последним взглядом, как частицу
его самого, остающуюся на земле, которые благословил и освятил
последним вздохом. Вы предали этого молодого человека, клянча
ему подачку у легкомысленного монарха. Бедный мальчик! Пока
у него оставались проблески разума, пока — в соответствии с по­
ставленным вами опытом — глаза его были закрыты, он мог уте­
шаться перед лицом смерти незапятнанностью своей нищеты, гор­
диться тем, что никому не дал права сказать: «Этот человек тоже
унижался», а тем временем вы проституировали его душевное до­
стоинство. Да, это поистине скверный поступок.
Черный доктор невозмутимо улыбнулся.
— Сядьте,— посоветовал он.— Я нахожу, что у вас наступило
улучшение: вы уже несколько отвлеклись от любования собствен­
ной хворью. Трусливая привычка стольких людей, привычка, удвояющая силу недуга!.. И почему вас так возмущает, что я однажды
тоже поддался весьма распространенной болезни — стремлению
покровительствовать? Вернемся, однако, к моему отъезду из Три­
анона.
Я был настолько обескуражен, что даже не заглянул в архи­
епископский дворец и постарался забыть о больном, которого там
видел. Через несколько минут мне удалось прогнать мысль о нем —
я ведь давно воспитал в себе умение обуздывать свою чувствитель­
ность.
— Невелика победа! — проворчал Стелло.
— Я долго считал, что навсегда избавлен от этого безумца, как
вдруг однажды вечером был вызван к некоему больному на чер­
дак, куда меня провела глухая старуха привратница.
— Чем я могу ему помочь? — удивился я, войдя.— Он уже
почти мертв.
Она не ответила и оставила меня наедине с несчастным, в
котором я еле узнал приходившего к архиепископу человека.

287


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

11.
Чердак
Бедняга покоился на убогом ложе посреди пустой комнаты. В ней
было темным-темно — ее озаряла лишь сальная свеча, воткнутая
вместо светца в чернильницу и водруженная на выступ каменной
дымовой трубы. Он сидел выпрямившись на своем смертном ложе
с тонким пролежанным тюфяком, прикрыв ноги изодранным шер­
стяным одеялом, без ночного колпака, с растрепанными волосами и
обнаженной грудью, которая мучительно сотрясалась в агониче­
ских конвульсиях. Стула не нашлось, и я сел прямо на кровать,
поставив у ног свой черный кожаный саквояжик, на котором при­
строил стакан воды и два пузырька с микстурой, бессильной спасти
умирающего, но небесполезной в смысле облегчения его страданий.
Лицо у него было благородное и очень красивое; он пристально
глядел на меня, и на щеках его между носом и глазами я заметил
те нервные сокращения, которых не вызвать никакой конвульсии,
никакой болезни и которые возвещают врачу: «Уходи!» — потому
что они — стяг, водружаемый Смертью над своей жертвой. В одной
руке он сжимал перо, свое последнее бедное перо, испачканное чер­
нилами, облезлое и раздерганное; в другой — черствую корку сво­
его последнего куска хлеба. Ноги его стукались одна об другую и
дрожали так сильно, что шаткая кровать громко трещала. Я вни­
мательно прислушался к его затрудненному дыханию, различил
хрип в легких и по этому характерному шуму определил, что ко­
нец близок; так опытный моряк угадывает предстоящую бурю по
тихому посвисту ветра.
— Выходит, ты всем предстаешь в одном и том же обличье? —
сказал я Смерти, но, конечно, настолько тихо, что мои слова пока­
зались умирающему лишь невнятным бормотанием.— Я всегда
узнаю тебя по хриплости, которую ты сообщаешь голосу и моло­
дых, и стариков. Ах, как знакомы мне ты и внушаемый тобою страх,
давно уже не пугающий меня! Я осязаю в воздухе пыль, которую
288


СТЕЛЛО

взметают твои крыла; приближаясь, я чую ее затхлый запах, вижу
ее, этот бесцветный прах, незримый для непосвященных. Да, это
ты, неизбежная, без сомнения, ты. Ты пришла избавить этого бед­
няка от страданий; прими же его в объятия и унеси, как ребенка.
Спаси его — я тебе его отдаю,— спаси от неутолимой боли, не
отпускающей нас ни на мгновенье, покуда мы не почием в лоне тво­
ем, благодетельная подруга!
Я не ошибся: это был конец. Муки больного прекратились —
для него внезапно настала минута того божественного отдохнове­
ния, которое предшествует вечной неподвижности тела; глаза его
изумленно раскрылись, по разжавшимся губам скользнула улыбка,
он дважды провел по ним языком, словно для того, чтобы испить
последнюю каплю бальзама из невидимой чаши жизни, и сиплым
голосом умирающего, как будто исходившим из чрева или даже
откуда-то из-под ног, произнес:
«На жизненном пиру незваный гость с рожденья...»
— Это был Жильбер! — всплеснул руками Стелло.
— Это уже не был Жильбер,— с кривой усмешкой поправил
Черный доктор,— потому что больше он ничего не смог сказать.
Голова его поникла на грудь, пальцы переломили и корку хлеба, и
перо. Я долго не отпускал его правую руку, силясь прощупать
пульс, потом взял перо, поднес к губам страдальца, чье слабое ды­
хание колыхнуло его, как поцелуй отлетающей души. После этого
ничто уже не двинуло растрепанные пушинки пера, и пар перестал
их увлажнять. Я закрыл усопшему глаза и взял свою шляпу.

12.
Пространное отступление
— Какой ужасный конец! — содрогнулся Стелло, оторвав голову
от подушки и устремив на доктора омраченный взгляд.— Но где же
были его родители?
10 № 467

289


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

— Пахали свое поле, чему я несказанно обрадовался. У по­
стели умирающего родные только раздражают меня.
— Почему? — удивился Стелло.
— Когда агония затягивается, роль ближних становится осо­
бенно жалкой. Первую неделю, в предчувствии конца, они плачут
и ломают руки; вторую — свыкаются с мыслью о смерти, обдумы­
вают ее последствия для них самих и строят на ней свои расчеты;
третью — шепчут друг другу на ухо: «Вечные бдения убивают нас;
врач затягивает его страдания; чем быстрей это кончится, тем луч­
ше для всех». А если бедняга протянет еще несколько дней, начи­
нают волками смотреть на меня. Честное слово, предпочитаю сиде­
лок: они, конечно, тоже украдкой щупают простыни, зато помал­
кивают.
— Ах, Черный доктор,— вздохнул Стелло,— вы, как всегда, не­
умолимо правы!
— Кстати, Жильбер вполне заслуженно проклял отца с ма­
терью за то, что они, во-первых, произвели его на свет и, во-вто­
рых, научили читать.
— Увы, да! — подтвердил Стелло.— Ведь это он написал:
«Проклятье тем, кем я на свет рожден,—
И варвару отцу, и матери жестокой!
Зачем, мне завещав лишь нищету в удел,
Меня вы грамоте к тому же обучили?
Слепцы, когда б меня в невежестве растили,
Весь век я мирно бы на пашне прокорпел,
Но разожгли во мне вы пламя дарованья...»
— Резонное замечание! — одобрил врач.
— Плохие рифмы! — по привычке отметил его собеседник.
— Я хочу сказать, что автор резонно сетует на свою образован­
ность: с тех пор как его обучили грамоте, он стал поэтом, следо­
вательно, одним из людей, навеки проклятых сильными мира сего...
Итак, я, как уже имел честь вам доложить, взял свою шляпу и со­
290


СТЕЛЛО

брался уйти, но у порога столкнулся с хозяевами, сдавшими по­
койному этот чердак и сокрушавшимися теперь об утрате ключа.
Я знал, где он.
— Ах, как больно вы мне делаете, безжалостный! — простонал
Стелло.— Не продолжайте. История мне известна.
— Как вам будет угодно,— скромно согласился доктор.— Я не
держусь за хирургические подробности и не в них почерпну сред­
ства для вашего исцеления. Скажу лишь, что возвратился к бед­
няге Жильберу, вскрыл его, извлек ключ из пищевода и вернул
владельцам.

13.
Одна мысль
взамен другой
Когда немилосердный доктор закончил свою историю, Стелло
долго хранил подавленное молчание. Как все на свете, он знал,
сколь мучительной смертью умер Жильбер, но, как все на свете,
испытывал ужас, который вызывает рассказ об этом из уст очевид­
ца. Он смотрел в глаза, которые видели это, касался руки, которая
притрагивалась к мертвецу. И чем недоступней был холодный по­
вествователь для волнения, пробуждаемого его рассказом, тем
сильней оно охватывало Стелло, пронизывая его до мозга костей.
Он уже поддавался влиянию сурового врачевателя душ, чьи под­
готовительные намеки и точные рассуждения неуклонно подводили
слушателя к неизбежным выводам. Мысли в мозгу Стелло кипели
и метались, но так и не могли вырваться из грозного круга, в ко­
торый их, словно чародей, заключил Черный доктор. Стелло воз­
мущала судьба такого таланта, погубленного таким пренебреже­
нием, но он не решался дать волю негодованию, заранее понимая,
что оно будет подавлено железными доводами друга. Веки его
взбухли от слез, которые он удерживал, усиленно хмуря брови.
Братское сострадание затопляло его сердце. Поэтому он сделал то,
10*

291


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

что слишком часто делают в свете, и заговорил не о своих чувствах,
а совсем о другом.
— С чего вы взяли, что я имел в виду абсолютную наследствен­
ную монархию и собираюсь принести ей какие-то жертвы? Кстати,
зачем было выбирать примером участь этого забытого человека?
Разве вы не нашли бы в той же самой эпохе множество писа­
телей, которых поощряли, осыпали милостями, холили и бало­
вали?
— При условии, что они торгуют своей мыслью,— уточнил
доктор.— Я заговорил о Жильбере лишь потому, что это давало
мне повод познакомить вас с личным мнением монарха о госпо­
дах поэтах, если мы, конечно, условимся разуметь, с вашего по­
зволения, под этим словом всех служителей музы или искусства.
Это сокровенное монаршее мнение стало мне известно при обстоя­
тельствах, о которых я вам поведал, и я передал его дословно. До­
бавлю к нему, если не возражаете, историю Китти Белл — она бу­
дет небесполезна для вас, если ваши политические симпатии от­
даны трехступенчатой машине, довольно широко известной под
названием представительной монархии. Я был очевидцем этой
истории в тысяча семьсот семидесятом году, то есть ровно за де­
сять лет до смерти Жильбера.
— Увы! — отозвался Стелло.— Неужели вы родились без серд­
ца? Неужели вас не преисполняет беспредельная скорбь при виде
того, как каждый год тысяч десять французов, получив образо­
вание, уходят от отцовского стола и отправляются к другому, более
высокому столу просить хлеба, а им отказывают?
— Кому вы это говорите? Всю жизнь я искал мастера, доста­
точно умелого, чтобы построить стол, за которым хватит места
для всех. Но, отыскивая его, я видел, какие крошки падают с мо­
наршего стола; вы их только что отведали. Я видел также крошки
с конституционного стола и сейчас намерен толковать именно о
них. Но не обольщайтесь: в том, что я собираюсь рассказать, нет
даже отдаленного сходства с драмой, даже малейшего поползно­
вения персонажей нанизать свои интересы на закрученную вере­
292


СТЕЛЛО

вочку, которая распутывается в последней главе или пятом дейст­
вии; такое вы непрерывно фабрикуете сами. Я поведаю вам бес­
хитростную историю англичанки Китти Белл, моей простодушной
знакомой, и поведаю так, как события протекали на моих глазах.
Вот она.
Он повертел в руках большую табакерку с инкрустацией из
чьих-то волос, выполненной в форме ромба, и начал.


14.
История
Китти Белл
ИТТИ Белл была молодая женщина того типа, который так
часто встречается в Англии даже среди простого народа.
Лицо у нее было нежное, бледное и удлиненное, рост высо­
кий, сложение хрупкое, ноги большие, и во всем ее облике ощуща­
лись известная неловкость и неприкаянность, которые я находил
очаровательными. Изящная и благородная внешность, орлиный нос
и большие голубые глаза придавали ей сходство скорее с одной из
прекрасных возлюбленных Людовика Четырнадцатого, чьи портре­
ты на эмали так вас пленяют, чем с торговкой пирожками, коей
Китти была на самом деле. Лавка ее находилась неподалеку от
парламента, и порой, разъезжаясь с заседания, члены обеих палат
спешивались у дверей Китти, заходили поесть buns1 или mincepies2, продолжая обсуждение очередного билля. Это вошло в при­
вычку, благодаря чему лавка из года в год расширялась и процве­
тала под присмотром двух сынишек Китти. Старшему было десять,
младшему — восемь; свежие, розовые, белокурые, вечно с расстег­
нутым воротом, они расхаживали в больших белых фартуках, сви­
савших спереди и сзади, как нарамник у священника.
Муж Китти мастер Белл, один из лучших лондонских се­
дельников, отличался изрядным рвением в своем ремесле и так
прилежно изготовлял уздечки и стремена, что почти не заглядывал
днем в лавку жены. Нрава она была строгого и благоразумного;

К

1 Сдобные булочки (англ. ) .
2 Сладкие пирожки ( англ. ).

295


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

он это знал, на это рассчитывал и, думаю, не обманывался в своих
расчетах.
Увидев Китти, вы приняли бы ее за статую богини Мира.
Все в ней дышало порядком и покоем, каждый ее жест был неоп­
ровержимым тому доказательством. Наблюдая за своими прелест­
ными детьми, она облокачивалась на прилавок и кротко склоняла
голову. В ожидании клиентов с ангельским терпением складывала
руки на груди, а принимая посетителей, поднималась со стула,
отвечала точно и немногословно, подавала знак своим сыновьям,
скромно заворачивала сдачу в бумажку — и так целый день, почти
безотлучно.
Меня всегда поражали красота и длина ее белокурых волос,
что весьма удивительно, поскольку в тысяча семьсот семидесятом
году англичанки уже очень скупо пудрили голову, а я в те времена
еще восторгался пышными шиньонами на затылке и локонами,
ниспадавшими на плечи в форме так называемых «покаянчиков».
Для этой обворожительной и целомудренной особы я всегда дер­
жал в запасе кучу лестных сравнений. Как обычно все мы, фран­
цузы, изъяснялся я по-английски довольно смешно, но садился
тем не менее у самого прилавка, ел пирожки и подбирал сравне­
ния для Китти. Я сравнивал ее с Памелой, затем с Клариссой,
минутой позже — с Офелией, а через несколько часов — с Ми­
рандой. Она приказывала детям подать мне soda-water1, улыбалась
кроткой предупредительной улыбкой, словно ожидая от француза
какой-нибудь чрезмерно веселой выходки, и даже смеялась, если
случалось засмеяться мне. Так продолжалось час-другой, после
чего она объявляла, что просит извинить ее: она не понимает понемецки. Тем не менее я приходил снова: мне приятно было смот­
реть на ее лицо. Я говорил с ней неизменно доверчиво, она слушала
с неизменным долготерпением. К тому же дети ее любили меня за
мою трость а 1а Троншен, которую их ножи украшали резьбой, хотя
вещица и без того была недурна.
1 С одовая вода ( анг л. ) .

296


СТЕЛЛО

Иногда я усаживался в уголке, где обо мне начисто забывали
и Китти и ее клиенты, занятые беседой, спорами, едой и питьем;
я читал газету и предавался излюбленному занятию — наблюдал
людей. Вот, например, что я подметил.
Ежедневно в час, когда туман достаточно плотен, чтобы
скрыть разновидность потайного фонаря, которую англичане при­
нимают за солнце, а оно там — лишь карикатура на наше, равно
как наше — лишь пародия на солнце Египта,— в час, обычно на­
ступающий в два пополудни, как только начинается пора «меж
волка и собаки», то есть время, когда естественное освещение
меркнет, а фонари еще не зажглись, на тротуаре перед витриной
возникал некий фантом. Китти Белл выскакивала из-за прилавка,
старший ее мальчик распахивал дверь и, взяв что-то из рук матери,
выбегал на улицу; затем фантом исчезал и хозяйка возвращалась
на место.
«Ах, Китти, Китти! — восклицал я про себя.— Этот фан­
том — молодой человек, безбородый юнец! Что вы наделали, Кит­
ти Белл? Что вы делаете? Что будете делать? Ваш фантом
строен и легок на ногу. Он закутан в черный плащ, но и в нем сохра­
няет изящество. На голове у него треуголка, одно из полей кото­
рой надвинуто на глаза, но из-под этого широкого козырька свер­
кают два языка пламени, подобного тому, что Прометей похитил
у солнца».
Обнаружив в первый раз эту маленькую уловку, я тут же уда­
лился, потому что она принижала в моих глазах мирный образ
добродетельной Китти Белл; к тому же, как вам известно, стоит
мужчине убедиться или хотя бы заподозрить, что другой мужчина
добился успеха у женщины, как первый проникается отвращением
ко второму, даже если сам отнюдь не притязает на эту женщину...
Во второй раз я ушел улыбаясь: я упивался собственной проница­
тельностью, которая помогла мне догадаться о том, чего не уви­
дели толстые лорды и долговязые леди. В третий раз я заинтересо­
вался происходящим и ощутил столь сильное желание проникнуть
в эту милую маленькую тайну, что согласился бы, кажется, сделать297


А Л Ь Ф Р Е Д ДЕ ВИНЬИ

с я соучастником всех злодеяний в семействе Агамемнона, лишь бы
Китти Белл призналась мне: «Да, сэр, это так».
Однако она ни в чем не признавалась. Всегда кроткая, всегда
безмятежная, как после проповеди в церкви, она взирала на меня
без тени смущения, словно говоря: «Я уверена, вы слишком хорошо
воспитаны и слишком деликатны, чтобы осмелиться намекнуть на
это; мне хотелось бы, чтобы вы ничего не замечали; вы дурно ведете
себя, постоянно засиживаясь здесь допоздна». Нет, она не смотре­
ла на меня с раздражением, словно приказывая: «Читайте себе ва­
шу газету — это вас не касается». Нетерпеливая француженка,
как вы догадываетесь, не преминула бы держаться именно так,
но Китти была чересчур горда, или уверена в себе, или полна пре­
зрения ко мне: она возвращалась за стойку с такой чистой, невоз­
мутимой и богобоязненной улыбкой, как будто ничего не произо­
шло. Я тщетно силился привлечь ее внимание. Я поджимал губы,
бросал понимающие и лукавые взгляды, важно и серьезно покаш­
ливал, как аббат, внимающий исповеди восемиадцатилетней девуш­
ки, или судья, только что допросивший фальшивомонетчика,—
напрасно; ехидно ухмылялся, торопливо расхаживая по комнате и
потирая руки, как старый мошенник, вспоминающий былые про­
делки и довольный своей ловкостью,— напрасно; внезапно оста­
навливался перед Китти, возводя глаза к небу и сокрушенно опус­
кая руки, как человек, увидевший молодую женщину, которая в
веселии сердечном решила утопиться и прыгает с моста в воду,—
напрасно; отбрасывал газету и комкал ее, словно носовой платок,
точь-в-точь как сделал бы филантроп, отчаявшийся привести чело­
вечество к счастью с помощью добродетели,— напрасно; проходил
перед Китти величавой походкой, ступая на пятки и опустив, как
подобает, глаза, словно монарх, оскорбленный чрезмерной непри­
нужденностью, которую в присутствии его особы позволили себе
юный паж с молодой фрейлиной,— напрасно; подбегал к застек­
ленной двери лавки через секунду после исчезновения незнакомца
и замирал, как замирает путешественник-парижанин на берегу по­
тока, где взбивает свою поредевшую шевелюру, словно ее растре­
298


СТЕЛЛО

пал ветер, и рассуждает о буре страстей, хотя на самом деле думает
только о плотском вожделении,— напрасно; неожиданно собирал­
ся с духом и направлялся к Китти, как трус, прикинувшийся храб­
рецом, надвигается на противника, пока не оказывается в пределах
его досягаемости и не прирастает к месту, разом лишаясь способ­
ности мыслить, говорить и действовать,— все напрасно. Мои
ужимки, изображавшие раздумье, проницательность, смущение,
удрученность, сочувствие, самоотречение, жертвенность, сухость,
решимость, властность, рассудительность, словом, вся моя панто­
мима разбивалась о нежный мрамор этого лица с его неизменной
улыбкой и бесхитростным, согревающим душу взором, которые
отнимали у меня всякую возможность выдавить хотя бы одно
внятное слово.
Я так и не продвинулся бы ни на шаг, хотя твердо решил
поставить на своем, а упрям я всегда был как дьявол, да, сударь,
не продвинулся бы ни на шаг, в чем клянусь чем только вам угод­
но — например, вашим Пантеоном, дважды деканонизованным ка­
нонадой, Пантеоном, откуда святую Женевьеву дважды выгоняли
ночевать на улицу (что скажешь об этом, галантный Аттила?),—
клянусь, что доныне не продвинулся бы ни на шаг, не случись одно
происшествие, просветившее меня насчет влюбленного фантома,
как оно — чего я искренне желаю — просветит и вас насчет поли­
тического фантома, за которым вы гонитесь уже битый час.

15.
Английское письмо
Никогда еще достославный город Лондон с таким изяществом
не выставлял напоказ прелесть своих естественных, равно как
рукотворных туманов, не расстилал с такой щедростью изжелтасерые клубы облаков вперемешку с черными тучами угольного
дыма, и здешнее солнце никогда не казалось столь тусклым и плос­
299


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

ким, как в день, когда я раньше, чем обычно, появился в маленькой
лавке Китти. У окованной медью двери я встретил ее прелестных
детей. Мальчики не играли, а в подражание отцу степенно проха­
живались, заложив руки за спину; их серьезность очаровательно
контрастировала с их свежими, чистыми, розовыми щечками, слов­
но еще пахнущими материнским молоком и колыбелью. На пороге
я секунду-другую полюбовался ими, а затем перевел взгляд на их
мать и, честное слово, отшатнулся. Ее спокойное лицо с правильны­
ми чертами не изменилось, но это была уже не Китти Белл, а лишь
весьма схожее с ней изваяние. Да, ни одна мраморная статуя на
свете не выглядела безжизненней; ручаюсь как врач: под белой
кожей Китти не было ни кровинки, губы побелели почти так же
сильно, как лицо, и только в больших глазах еще теплилось пламя
жизни. В лавке, оспаривая у меркнущего дневного света право оза­
рять ее, горели всего две лампы. Эти лампы, стоявшие справа и сле­
ва от склонившей голову хозяйки, придавали Китти какой-то похо­
ронный вид — он-то и поразил меня. Я молча сел у прилавка. Кит­
ти улыбнулась.
Как бы вы ни отзывались о неумолимости моих доводов и
жестокой проницательности моих рассуждений, я, в сущности,
добр, только не признаюсь в этом. В тысяча семьсот семидесятом
я это еще показывал; это мне вредило, и я исправился.
Итак, я очутился у прилавка и по-дружески протянул Китти
руку. Она сердечно пожала ее, и я ощутил под пальцами измятый
листок мягкой бумаги: это было письмо, которое Китти не замед­
лила протянуть мне с таким отчаянием, как будто у ног ее лежал
бездыханным один из ее сыновей.
Она осведомилась, сумею ли я прочесть письмо.
— Глазами я по-английски понимаю,— отозвался я, взяв лис­
ток кончиками пальцев, но все еще не решаясь без ее позволения
поднести его поближе и впериться в него взглядом.
Она поняла, почему я колеблюсь, и поблагодарила меня
улыбкой, полной невыразимой доброты и смертельной тоски, слов­
но желая сказать: «Читайте, друг мой, меня это не страшит».
300


СТЕЛЛО

Сегодня врач играет в обществе ту же роль, что священник
в средние века. Он выслушивает исповеди несчастливых супругов
и жалобы родителей, удрученных поведением детей. Аббат уступил
доктору место у постели больного, как если бы общество, став ма­
териалистическим, сочло, что лечение души будет отныне зависеть
от лечения тела.
Я вылечил обоим мальчикам десны и ногти, чем, безусловно,
стяжал право знать, чем втайне терзается их матушка. Мысль об
этом придала мне уверенности, и я прочел письмо. Вот оно. Я за­
хватил его с собой как наилучшее лекарство от ваших недомоганий,
какое только я могу предложить. Слушайте.
Доктор неторопливо вытащил из бумажника вконец пожел­
тевшее письмо, сгибы и углы которого наводили на мысль о старой
географической карте, и с видом, доказывавшим, что он не пощадит
пациента и не опустит ни единого слова, начал:
«Му dear madam,
I will only confide to you...»
— О небо! — вскричал Стелло.— Ваш английский язык обреме­
нен невыносимым французским акцентом, доктор. Переведите
письмо на язык наших отцов и постарайтесь, чтобы я не почув­
ствовал многословия, невнятицы и запинок, из-за которых, читая
переводы, мы словно гоняемся за зайцем по пашне, таская на гет­
рах десять фунтов глины.
— Я сделаю все возможное, чтобы документ не утратил по
дороге к вам своего волнующего характера, а если опасность этого
станет слишком явной, предупредите о ней, перебив меня, позво­
нив в звонок или топнув ногой,— согласился Черный доктор, на­
строившись, видимо, на еще более черный лад, чем обычно, и про­
должал:
«Сударыня,
Я могу довериться вам одной, только вам, молчаливая, мир­
ная, прекрасная Китти, потому что только вы остановили на мне
взор, проникнутый невыразимым состраданием. Я решил навсегда
покинуть ваш дом, и у меня есть надежное средство, чтобы рассчи­
301


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

таться с вами. Но я хочу открыть вам тайну моих несчастий и горе­
стей, моего молчания и отчужденности. Я чересчур мрачный квар­
тирант, и моему пребыванию у вас пора положить конец. Выслу­
шайте же, что я скажу.
Сегодня мне исполнилось восемнадцать. Если — в чем я
убежден — душа развивается и расправляет крыла, лишь когда
минет четырнадцать лет с тех пор, как наши глаза увидели солнце;
если — что я изведал на собственном опыте — память доподлинно
становится памятью лишь после того, как прошло четырнадцать
лет со дня, когда она отверзла свои скрижали и начала следовать
начертанным на них и всегда незавершенным заповедям, я вправе
утверждать, что душа моя пробудилась, познала самое себя, всту­
пила в соприкосновение с внешним миром и устремилась в полет
всего четыре года тому назад. С той минуты, когда ее чело и крыла
впервые рассекли воздух, она ни разу не спускалась на землю и —
знаю — низлетит с высот лишь для того, чтобы умереть. Никогда,
даже ночью, сон не прерывал движение моей мысли: я чувствовал,
что она парит в дремотном мраке, сбиваясь с пути и отыскивая его,
подобно слепцу, на ощупь, но не складывая крыл, не опуская го­
лову, не смежая глаз, вонзенных во тьму, и всегда стремясь к цели,
к которой ее влечет таинственный зов. Ныне душа моя обременена
усталостью и подобна одной из тех, о коих сказано в святой книге:
«Уязвленные души вознесут стон свой к небу».
Почему я создан таким, каков я есть? Я сделал то, что при­
зван был сделать, и люди оттолкнули меня, как врага. Раз в толпе
нет для меня места, я ухожу.
А теперь о том, что я имею вам сказать.
В моей комнате на изголовье постели найдут беспорядоч­
ную груду бумаг и пергаментов. Выглядят они старыми, хотя испи­
саны совсем недавно: пропылены они умышленно, а стихи сочине­
ны мною, потому что монах Раули — это я. Я встревожил его прах,
воссоздал и облек плотью его скелет, вдохнул в него душу, облек
его в рясу; он сложил руки и запел.
302


СТЕЛЛО

Он запел, как Оссиан. Он сложил «Битву при Гастингсе»,
трагедию «Элла», баллады «Милосердие», которой вы убаюкиваете
своих детей, и «Сэр Уильям Каннинг», которая вам так понрави­
лась, трагедию «Годвин», поэму «Турнир» и старинные «Эклоги»
времен Генриха Второго.
Труд, потраченный мною за четыре года на то, чтобы вы­
учиться языку пятнадцатого века, на который монах Раули якобы
перевел стихи монаха Тургота, жившего в десятом веке, отнял бы
у этого вымышленного поэта все восемьдесят лет его жизни. Я пре­
вратил свою комнату в монастырскую келью, благословил и освя­
тил свою жизнь и мысль, надвинул на глаза иноческий клобук и
погасил для них светочи нашего столетия, смирил свое сердце,
омыл его в купели католической религии, стал писать на полусаксонском-полуфранцузском наречии, как писал король Гарольд гер­
цогу Вильгельму, и, словно святую угодницу, поместил свою духов­
ную музу в раку.
Кое-кто из узревших ее помолился перед ней и прошел мимо,
иные посмеялись, многие обрушились на меня с бранью, и все без
исключения топтали меня ногами. Я надеялся, что иллюзия вы­
мышленного имени станет всего лишь покровом на моем лице;
я чувствую, что она стала для меня саваном.
О мой прекрасный, нежный и благоразумный друг, гостепри­
имно приютивший меня! Поверите ли вы, что мне не удалось пова­
лить призрачное изваяние Раули, сотворенное моими же рука­
ми? Эта каменная статуя рухнула сама и убила меня. И знаете
как?
О кроткая, простодушная Китти Белл! Знакома ли вам поро­
да людей с пустым сердцем, глазами как микроскопы и когтистыми
лапами? Точно обитатели муравейника, они толкаются, суетятся,
скопом накидываются на любую, даже самую неприметную книгу,
гложут ее, буравят, дырявят, словом, истачивают быстрей и глубже,
чем бич библиотек — книжный червь. Ничто не трогает и не вдох­
новляет это живучее племя; неистребимое, всеистребляющее, хо­
лоднокровное, как гадюки или жабы, оно отчетливо различает все
303


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

три пятна на солнце, но не замечает его лучей; оно немедленно
выискивает у вас слабое место, набрасывается на него, постоянно
копается в ранах, которые само наносит, в слезах и крови, исторг­
нутых им у вас; вечно язвительное и вечно неуязвимое, оно защи­
щено от ответных ударов своей ничтожностью, низостью, уверт­
ливостью, гибкостью и коварством. Оно ранит в сердце тех, на кого
нападает, подобно бесчисленным зеленым насекомым, тучи кото­
рых сеет на своем пути азиатская чума; то, что поражено им, вы­
сыхает на корню, разлагается изнутри и рассыпается от первого же
прикосновения или порыва ветра.
Увидев, что у некоторых возвышенных умов ходят по ру­
кам пергаменты с плодами моих ночных бдений — а лорд Чэтем,
лорд Норт, сэр Уильям Дрейпер, судья Блэкстоун и другие прослав­
ленные люди считают монаха Раули ровней Гомеру,— вышепомянутое племя поторопилось уверовать в подлинность измышленного
мною поэта. Сперва я полагал, что мне будет нетрудно доказать
свое авторство, и за одно утро сочинил несколько стихотворений,
еще более старинных по слогу, нежели прежние. Но их отвергли,
так и не воздав мне должное за те, что я уже напечатал. Больше то­
го: все сделанное мною было разом предано забвению; поэт, живой
или мертвый — не важно, был отринут важными персонами, чей
жест или слово определяют судьбы Великобритании; остальные
просто не осмелились меня прочесть. Это произойдет, но лишь
когда меня не будет, а ждать мне осталось мало: я сделал свое дело.
«Othello’s occupation’s gone»1.
Мне сказали, что я наделен терпением и фантазией, но посовето­
вали сохранить первый из этих светильников и задуть второй. «Ynne Heav’n Godd’s mercie synge!»(«fla воздаст им бог за их прегреше­
ние!»),— отвечаю я словами Раули. Эти люди разом погасили оба.
Я подчинился, потому что сидел без хлеба, а мне ведь надо что-то
посылать и в Бристоль: мать моя очень стара и ненамного пере­
1 «К онец всему. Отелло отслужил» (ан гл .). Пер. Б. П астернака.

304


СТЕЛЛО

живет меня. Я попробовал заняться счетной работой, но не спра­
вился: я оказался в положении человека, который вошел со света
в темную пещеру — он слишком широко шагает и потому падает.
Из этого заключили, что я вообще не умею ходить, и объявили,
что я неспособен к полезному труду. Я ответил: «Вы правы» — и
от всех отдалился.
Сегодня я ушел из дома (мне следовало бы сказать: «из ва­
шего дома») раньше обычного, хотя собирался дождаться там
мистера Бекфорда: по слухам, он щедрый благотворитель; я об­
ратился к нему с письмом, и он предупредил, что посетит меня. Но
мне недостает смелости лично просить о покровительстве. Если я
соберусь с духом — вернусь домой. Утро я пробродил по берегу
Темзы. Сейчас ноябрь, пора тумана. Сегодня он расстилается за
окнами, как саван. Я раз десять прошел мимо вашей двери, смотрел
на вас, не замеченный вами, я долго стоял, как нищий, прижав­
шись лбом к витрине. Я чувствовал, как холод пронизывает и ско­
вывает мои члены, и надеялся, что смерть унесет меня, как унесла
на моих глазах столько других бедняков, но, увы, мое хилое тело
наделено неистребимой живучестью. Я в последний раз любовал­
ся вами, но не зашел поговорить из боязни увидеть слезы на ваших
глазах: по слабости своей я все еще думаю, что моя решимость
дрогнет, если я увижу, как вы плачете.
Оставляю вам все свои книги, пергаменты и бумаги, а вза­
мен прошу позаботиться о пропитании для моей матери: посылать
ей вспомоществование вам придется недолго.
Вот первые страницы, которые мне удалось написать со спо­
койной душой. Люди не знают, какой внутренний мир нисходит на
того, кто решил навсегда опочить. Кажется, будто вечность заранее
дает почувствовать себя, словно те восточные страны, благоухание
которых вдыхаешь задолго до того, как нога ступит на их землю.
Томас Чаттертон».


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

16.
Где драма весьма прискорбным,
на взгляд некоторых почтенных читателей,
образом прерывается в угоду
учености
— Дочитав это длинное письмо, сильно утомившее мое зрение
и голову, потому что оно было написано мелким почерком и изо­
биловало лишними «у» и «е» из-за привычки Чаттертона писать
по-староанглийски, я вернул его удрученной Китти. Она по-преж­
нему сидела, облокотясь на прилавок, ее мечтательная головка на
длинной гибкой шее склонилась на плечо, а локти, опиравшиеся о
белый мрамор, отражались в нем, равно как очаровательный бюст.
Она напомнила мне гравюрку, изображающую Софи Уэстерн,
многотерпеливую возлюбленную Тома Джонса, и когда-то виден­
ную мной в Дувре у...
— Ба, да вы по-прежнему ее сравниваете! — перебил Стелло.—
Но на что мне эти миниатюры с портретами ваших персонажей?
Поверьте, человек с воображением довольствуется простым на­
броском; один штрих, если он меток, стоит, по мне, целой кучи
деталей, а вы, доктор, если вас не остановить, начнете, пожалуй,
уточнять, на какой мануфактуре был изготовлен шелк, пошедший
на банты для башмачков героини. Порочная манера повествова­
ния, распространяющаяся, к сожалению, с ужасной быстротой!
— Та-та-та! — вскричал Черный доктор с таким негодованием,
что оно выразилось даже на его бесстрастном лице.— Как только
я пытаюсь выказать чувствительность, вы обрываете меня. Нет уж,
была не была, а да здравствует Демокрит! Обычно я люблю, когда
на жизнь смотрят не смеясь и не плача, а так же холодно, как на
партию в шахматы, но если уж, говоря с людьми о них самих, надо
выбирать между манерой Гераклита и Демокрита, предпочитаю
последнего: он презрительней. Лить слезы над жизнью — значит
ценить ее поистине чересчур высоко; лишь печальники и обличите­
306


СТЕЛЛО

ли принимают ее слишком близко к сердцу. А вы, что меня весьма
огорчает, поступаете именно так. Вам следует гораздо меньше
волноваться, наблюдая скучное зрелище, которое являет собой род
человеческий, не способный ни на добро, ни на зло. Короче, по­
звольте мне продолжать, как умею.
— Вы в самом деле продолжаете наседать на меня,— с жерт­
венным видом вздохнул Стелло.
Его собеседник с явным удовлетворением продолжал:
— Китти Белл взяла письмо, грустно повернула голову в сто­
рону окна, дважды качнула ею и промолвила: «Не is gone».
— Довольно, довольно! Ах, бедная девочка! — воскликнул
Стелло.— Довольно! Ни слова более. Она вся, как живая, встает пе­
редо мной в этой единственной фразе: «Он ушел»! О молчаливая
британка, это все, что ты должна была сказать! Да, я слышу тебя;
ты предоставила ему приют, ни разу не дала почувствовать, что он
находится под твоим кровом, почтительно внимала его стихам, ни­
когда не позволив себе рискованного комплимента и показав, как
они прекрасны на твой взгляд, лишь тем, что читала их своим де­
тям наряду с вечерней молитвой. Робкая пометка карандашом
на полях, там, где Берта прощается с возлюбленным, или почти
незаметный крестик, который легко стереть и который стоит рядом
со стихом, где упомянута могила короля Гарольда,— вот самое
большее, на что ты отважилась, и если твоя слеза смывала хоть
одну букву рукописи, ты искренне верила, что посадила кляксу,
и пыталась ее свести. А теперь — «он ушел»! Бедная Китти! Не­
благодарный, he is gone!
— Хорошо! Очень хорошо! — похвалил доктор.— Почаще да­
вайте себе волю, и вы избавите меня от массы лишних слов: вы все
угадываете сами. Зачем мне входить в подробности о Чаттерто­
не? Вы знаете его творения не хуже, чем я.
— Я привык терпеливо выслушивать суждения о том, что мне
особенно хорошо известно,— небрежно пояснил Стелло.— Тем са­
мым я проверяю, достаточно ли полны мои сведения: вещи ведь
можно видеть с разных точек зрения.
307


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

— Правильно,— согласился доктор,— и отнесись вы к этой
мысли повнимательней, не давая ей улетучиться, как винным парам
из раскупоренной бутылки, вы сказали бы, что нет занятия инте­
ресней, чем наблюдать и сопоставлять то немногое, что познано
каждым мозгом в отдельности и запечатлелось в нем: один увидел
лишь ногу статуи Знания, так и не заметив туловища; другой —
отрубленную кисть; третий хранит изваяние целиком и обожает,
вертит, вновь и вновь демонстрирует его, хотя оно похоже на из­
вестный безногий, безрукий и безголовый торс и при всем своем
великолепии бесполезно, неподвижно, безжизненно; но наиболее
многочисленны те головы, что способны запомнить лишь, как вы­
глядит поверхность, отделка, наитончайший слой, какой только
можно себе представить, и тем не менее слывут олицетворением
полного Знания. Такие особенно горды собой. А что до того, кто,
распространяясь о чем-нибудь, владел бы предметом в целом, види­
мостью и сущностью, телом и душой, частностями и совокупно­
стью, равно удерживал все это в голове и мгновенно пускал в ход
при необходимости, как искусный мастер свои инструменты,—
то, когда вы встретите подобного человека, сделайте одолже­
ние, дайте его визитную карточку, а я отправлюсь к нему и сми­
ренно засвидетельствую свое почтение. С тех пор как я путеше­
ствую по разным странам, всюду знакомясь с лучшими умами,
я еще не встречал людей той породы, какую вам сейчас описал.
Признаюсь, сударь, что я и сам далек от всеобъемлющего
знания предметов, которые трактую, но все-таки знаю их более
обстоятельно, чем это доступно мозгу и даже уху тех, кто мне вни­
мает. И заметьте, пожалуйста, что у бедного человечества есть
одно замечательное свойство: в силу своей посредственности масса
требует очень немногого от посредственностей высшего поряд­
ка, которым она покорно и даже не без готовности позволяет себя
учить.
Итак, сударь, мы с вами рассуждали о Чаттертоне, и я соби­
рался самоуверенно прочесть вам лекцию о староанглийском язы­
ке, о смешении в нем саксонского с нормандским, о непроизноси­
308


СТЕЛЛО

мых «е» и «у» и богатстве рифм на «aie» и «ynge». Я намеревался
пространно, серьезно и методично повздыхать об исчезновении
архаических слов, таких бесхитростных и выразительных, как
«emburled» вместо «armed»1, «deslavatie» вместо «unfaithfulness»2,
«acrool» вместо «faintly»3, и таких звучных, как «myndbruche» вме­
сто «firmness of mind»4, «mysterk» вместо «mystic»5, «ystorven» вме­
сто «dead»6. Разумеется, переводя с такой легкостью английский
язык тысяча четыреста сорок девятого года на английский тысяча
восемьсот тридцать второго, я выглядел бы в ваших глазах более
внушительно, если бы стоял на усеянной чернильными пятнами
кафедре из еловых досок. Однако, даже восседая в этом кресле, я,
несмотря на его опрятность, сумел бы повергнуть вас в то приятное
изумление, когда вы решаете про себя: «Вот кладезь знания!» — но
я очень кстати подметил, что вы и сами проштудировали томик
Чаттертона, что не часто случается в Лондоне, городе, где встре­
чается на удивление много англичан, как уверял меня одцн весьма
уважаемый в Париже путешественник, и вот я вновь низведен до
плачевного уровня человека, который вынужден не проповедовать,
а вести беседу и даже время от времени выслушивать собеседника.
Выслушивать! О печальная и непривычная для врача обязан­
ность!
Впервые за долгое время Стелло улыбнулся.
— Я не из тех, кого устают слушать: я слишком устаю гово­
рить,— промолвил он.
— Весьма огорчительное свойство в жителе доброго города
Парижа! — перебил собеседник.— Это место, где красноречивым
считают всякого, кто, став спиной к камину или вцепившись руками
в трибуну, способен битых полтора часа извергать поток звонких
1 Вооруженный (а н гл .).
2 Бесчестность, неверность (а нгл .).
3 Слабо ( англ .).
4 Твердость духа (а н гл .).
5 Тайный ( а н гл .).
6 Мертвый (а н гл .).

309


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИ НЬ И

слов при условии, что они не выражают ничего еще не читанного и
не слышанного.
— Д а,— поддержал Стелло, устремив глаза в потолок с видом
человека, который что-то припоминает, причем с каждым мгнове­
нием все ясней и отчетливей,— да, меня, действительно, охватыва­
ет волнение при мысли о бесхитростных и мощных творениях, что
создал оригинальный и непризнанный гений Чаттертона, скончав­
шегося восемнадцати лет от роду. Впрочем, его, как Карла Велико­
го, следовало бы называть просто по имени, без уточнений — на­
столько прекрасен, самобытен, неповторим и возвышен его дар.
О горестный, мудрый, мрачный и черный доктор! Неужели,
если только вы не совсем уж бесчувственны, вас не трогает простое
и подлинно старинное начало «Битвы при Гастингсе»? Суметь
так истребить в себе современного человека! Силой своего талан­
та превратить себя в монаха десятого века, благочестивого дикаря,
древнего сакса, бунтующего против нормандского ига и знающего
на свете только две силы — Христа и море! К ним он обращается в
своей поэме, восклицая:
«О господи, как больно мне рассказывать, сколько благород­
ных эрлов и смелых воинов геройски полегли за короля Гарольда
на Гастингском поле!
О море, обильное и благодатное, могучее и мудрое море,
что же не обрушило ты свои воды на рыцарей герцога Вильгель­
ма...»
— Какое, однако, впечатление герцог Вильгельм произвел на
современников! — перебил доктор.— Сен-Валери — маленький
портовый городишко, замызганный и утонувший в грязи; тем не
менее я видел там премиленькие зеленые рощицы, достойные
пастухов на берегах Линьона, видел белые домики, но ни одного
камня, на котором было бы высечено: «Отсюда герцог Вильгельм
отплыл под Гастингс».
— «Того герцога Вильгельма,— продолжал высокопарно дек­
ламировать Стелло,— чьи коварные стрелы поразили стольких
эрлов и столь щедро окропили землю кровавым дождем?»
310


СТЕЛЛО

— Слегка напоминает Гомера,— буркнул доктор.— «Многие
души могучие славных героев низринул в мрачный Аид...»1. Или:
«The souls of many chiefs untimely slain»2.
— «Как прекрасен молодой Гарольд в силе и мощи своей!» —
восторженно продолжал Стелло.— «Kynge Harolde hie in ayre ma­
jestic raysd...»3 и так далее. Вильгельм видит его и атакует, распевая
«Песнь о Роланде».
— Очень точно! Очень исторично! — негромко одобрила Наука
в лице доктора.— Малмсбери авторитетно утверждает, что Виль­
гельм дал сигнал к битве «Песней о Роланде».
«Tunc cantilena Rolandi inchoata, ut martium viri exemplum
pugnatores accenderet»4.
Уортон в своих «Рассуждениях» также отмечает, что гунны
нападали с кличем: «Гу! Гу!» Таков обычай варваров.
А разве мэтр Робер де Вас, которого именовали, кроме того,
Гасом, Гапом, Эсташем и Вистасом, не говорит о нормандце Тай­
фере:
«Тайфер, что много песен знал,
Коня в сраженье первым гнал.
Он перед герцогом летел,
Про Карла и Роланда пел,
Про всех, кто за страну свою
Под Ронсевалем пал в бою».
— И два племени мерятся силой,— пылко возглашал Стел­
ло, пока доктор неторопливо и с явным удовольствием приводил
свои цитаты.— Стрелы нормандцев звенят о панцирные рубахи
саксов. Сир де Шатийон бросается на эрла Алдхелма, сир де Торси
убивает Хенгиста. Франция наводняет древний остров саксов,
1 Гомер. Илиада. Песнь I. Пер. Н. Гнедича.
2 «Обрек безвременной смерти души многих вождей» (а н гл .).
3 «Король Гарольд, высокий и величественный, встает во весь рост...»
(а н гл .).
4 «Тут раздалась Роландова песнь, и пример подвигов героя воспламенил
бойцов» (латин.).

311


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

облик его обновлен, язык меняется, и только кое-где в старинных
обителях немногие ветхие монахи, вроде Тургота, а потом Раули,
стенают и молятся у каменных изваяний святых саксонских ко­
ролей, каждый из которых держит на ладони маленькую церквуш­
ку.
— А какая начитанность! — громко восторгался доктор.—
Им ведь пришлось сплавить французскую образованность с сак­
сонской традицией. Сколько хронистов, начиная от Ю де Лонгвиля
до сира Сен-Валери! Видам де Пате, сеньор де Пикиньи, Гийом
де Мулен, которого Стоу именует Мулинесом, а пресловутый Рау­
ли — дю Мулином, и добрый сир де Сансо, и отважный сенешаль
де Торси, и сир де Танкарвиль, и прочие наши старинные сочини­
тели псевдостихотворных, балладизированных и плохо зарифмо­
ванных историй и хроник! Это мир Айвенго.
— Ах! — вздыхал Стелло.— Как редко один и тот же англий­
ский поэт оставляет нам столь простое и величавое создание, как
«Битва при Гастингсе», а после нее — элегические песнопения!
Какой англичанин написал что-нибудь подобное «Балладе о Ми­
лосердии», наивно озаглавленной «An excelent balade of Charitie»1,
точно так же как честный Франсиско де Лефдэл печатал на титуле
«1а famosa comedia de Lope de Vega Carpio»2? Что может быть безы­
скусней диалога Сент-Годвинского аббата с бедняком, которого он
опекает? Как бесхитростен и прекрасен ее зачин! Как неизменно
восхищает меня описание бури, внезапно вздыбившей безмятеж­
ное море! Какие четкие и тонкие краски! Какая широкая картина,
затмевающая все, что Англия доныне видела в своей поэтической
галерее!
Вот послушайте:
«Был месяц богоматери. Полдневное солнце сияло, воздух
был мертвенно тих, небо синело. И вдруг над морем взвилась гроз­
ная громада мрачных туч и помчалась над лесами, закрывая бли­
1 «П ревосходная баллада о М илосердии» (а н гл .).
2 «Знаменитая комедия Лопе де Вега «Карпио» (исги).

312


СТЕЛЛО

стательный лик солнца, и черная буря, взбухая, мгновенно рас­
простерлась...»
И разве не услаждает ваш слух — да и возможно ли остать­
ся здесь равнодушным? — дикая гармония старинного стиха?
«The sun was glemeing in the midde of daie,
Deadde still the aire, and eke the welken blue,
When from the sea arist in drear arraie
A hepe of cloudes of sable sullen hue,
The which full fast unto the woodlande drewe
Hiltring attenes the sunnis fetyve face,
And the blacke tempeste swolne and gatherd up apace»1.
Доктор не слушал.
— Я сильно подозреваю,— гнул он свое,— что Сент-Годвинский аббат — это не кто иной, как сэр Ралф де Белломонт, видный
приверженец Ланкастеров, тогда как — это же очевидно! — Раули
был сторонником Йорков.
— О проклятый комментатор, вы пробудили меня от сна! —
вознегодовал Стелло, выходя из сладостного поэтического транса.
— Именно к этому я и стремился,— отпарировал Черный док­
тор.— Я хотел, чтобы вы дали мне перейти от книги к человеку,
от списка сочинений к фактам биографии: при всей своей обыден­
ности они все-таки стоят того, чтобы завершить рассказ о них.
— Завершайте,— недовольно согласился Стелло и закрыл
лицо руками, словно твердо решил, что будет думать о другом,
хотя это нимало ему не удалось, в чем и удостоверится тот, кто
обречет себя на чтение следующей главы.
1 «Был полдень, и слепило солнце взгляды,
И в синем небе воздух мертвен был,
Как вдруг над морем грозные громады
Зловещ их туч взвились, и ветер взвыл,
Погнав их над лесами что есть сил,
И солнца в тот ж е миг не видно стало,
И буря черная во мгле загрохотала».

313


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

17.
Продолжение истории Китти Белл.
Благотворитель
— Итак, я говорил,— возвысил голос самый ледяной из докто­
ров,— что Китти тоскливо посмотрела на меня. Этот скорбный
взгляд так точно живописал состояние ее души, что я ограничился
его ангельской выразительностью, сочтя ее исчерпывающим от­
ветом на все вопросы, возникшие у меня в связи с таинственными
отношениями, которые мне так не терпелось разгадать. Значение
этого взгляда стало еще более ясным в следующее мгновение, ко­
гда я, напрягая мускулы лица и двигая ими из стороны в сторону,
дабы изобразить тот сентиментально-сочувственный интерес, ко­
торый каждый рад видеть на физиономии себе подобного...
— Он считает себя подобным прекрасной Китти! — негромко
съязвил Стелло.
— Словом, когда я изображал на лице жалость, раздался гро­
хот тяжелой раззолоченной кареты, подъехавшей к витрине лавки,
где, как редкий плод в теплице, безвыходно пребывала Китти. Впе­
реди упряжки и позади экипажа лакеи несли факелы — нелиш­
няя предосторожность, поскольку на часах Святого Павла про­
било два пополудни.
— Лорд-мэр! Лорд-мэр! — вскрикнула Китти, хлопая в ладоши
с радостью, от которой щеки ее заалели, а в глазах засверкали
мириады нежных лучиков, и, движимая непостижимым материн­
ским инстинктом, бросилась целовать своих детей, хотя радова­
лась она не как мать, а как влюбленная. У женщин случаются по­
рывы непонятного происхождения.
Это в самом деле была карета лорд-мэра, досточтимого мис­
тера Бекфорда, короля Лондона, избранника семидесяти двух
торговых и ремесленных корпораций во главе с двенадцатью це­
хами — ювелиров, рыбников, дубильщиков и так далее,— верхов­
ным повелителем которых он являлся. Как вам известно, в старину
лорд-мэр был настолько могуществен, что внушал страх королям
314


СТЕЛЛО

и непременно возглавлял любой мятеж, о чем свидетельствует
Фруассар, описывая лондонцев или, точнее, «лондонских вилла­
нов ». В тысяча семьсот семидесятом году мистер Бекфорд был
отнюдь не мятежником, внушающим страх королям, а просто поч­
тенным джентльменом, учтиво и серьезно отправлявшим свои
обязанности, проживавшим в собственном дворце и устраивавшим
парадные обеды, на которые иногда приглашали короля и на кото­
рых лорд-мэр выпивал чудовищно много вина, ни на секунду не
теряя изумительного самообладания. Каждый вечер после обеда,
часов около восьми, он первым вставал из-за стола, самолично
распахивал двери столовой перед приглашенными дамами, вновь
садился вместе с остальными мужчинами и пил до самой полуночи.
За столом из рук в руки передавались вина со всех концов земного
шара и за одно мгновение наполнялись бокалы всех размеров, ко­
торые мистер Бекфорд осушал первым, вне зависимости от их
величины. После тридцатой бутылки он беседовал о государствен­
ных делах со старым лордом Чэтемом, герцогом Графтеном и гра­
фом Мэнсфилдом так же невозмутимо, как после первой, и его
ум, точный, прямой, основательный, сухой и тяжеловесный, весь
вечер служил ему по-прежнему безотказно. Он со здравым смыс­
лом и сдержанностью защищался от сатирических выпадов Юниуса, этого грозного незнакомца, чье мужество или, напротив, сла­
бость — причина того, что одна из самых язвительных английских
книг навсегда осталась анонимной, разделив в этом смысле судьбу
второго Евангелия — «Подражания Иисусу Христу».
— Что мне в нескольких слогах, из которых составляется
имя? — вздохнул Стелло.— Лаокоон и Венера Милосская тоже
анонимны, хотя их создатели, стуча молотком по мрамору, счи­
тали свои имена бессмертными. Имя Гомера, имя полубога —
и оно недавно стерто из памяти человечества каким-то греком.
«Слава — сон тени»,— сказал Пиндар, если, конечно, он существо­
вал (теперь нельзя быть уверенным ни в чьем существовании).
— Зато я уверен в том, что существовал мистер Бекфорд,—
опять взял слово доктор.— В тот день я воочию лицезрел его тол­
315


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

стую краснолицую особу и никогда ее не забуду. Старикан был вы­
сокого роста, его крупный красный нос нависал над крупным крас­
ным подбородком. Этот-то существовал доподлинней, чем ктолибо! Его ленивое, презрительное, плотоядное брюхо было щедро
запеленуто в парчовый камзол; надменные, самодовольные, мясис­
тые, отеческие брылы свисали до шейного платка; разбухшие, мо­
нументальные, подагрические ноги несли своего благородного
обладателя осторожной, но внушительной поступью, а напудрен­
ную косицу он прятал в чехол, ниспадавший на широкие, круглые
плечи, достойные влачить на себе, словно мироздание, должность
лорд-мэра.
Такой вот человек во всем своем великолепии медленно и с
трудом выбрался из кареты.
Пока он вылезал, Китти Белл с помощью дюжины англий­
ских слов поведала мне, что мистер Чаттертон никогда бы не впал
в отчаяние, если бы этот человек, последняя его надежда, пообе­
щав приехать, не задержался.
— Сказать столько дюжиной слов? — усомнился Стелло.—
«Какойу однако, изумительный язы к у турок!»
— Китти добавила еще полдюжины слов — и ни единого боль­
ше,— продолжал доктор.— Она, мол, уверена, что мистер Чаттер­
тон объявится вслед за лорд-мэром.
Действительно, пока два лакея вздымали по обе стороны
подножки толстые смолистые факелы, умножавшие очарование
тумана черным дымом и мерзкой вонью, а мистер Бекфорд вплы­
вал в лавку, ежедневный фантом, бледная темноглазая тень, сколь­
знул вдоль витрины и вошел следом за лорд-мэром. Я увидел Чат­
тертона и жадно вперил в него глаза.
Да, восемнадцать лет, самое большее восемнадцать! Каш­
тановые без пудры волосы, ниспадающие на уши, профиль юного
лакедемонянина, высокий обширный лоб, огромные, запавшие,
проницательные и пронзительные черные глаза, выступающий
подбородок, крупные, неспособные, казалось, улыбаться губы. Он
шел ровным шагом, держа шляпу под мышкой и не сводя пламен­
316


СТЕЛЛО

ного взора с Китти, закрывшей руками свое прекрасное лицо. Чат­
тертон был с ног до головы в черном; черный сюртук в обтяжку,
застегнутый на все пуговицы до самого шейного платка, придавал
ему вид не то военного, не то священника. Я нашел, что он без­
упречно сложен и на диво строен. Оба мальчика повисли на нем —
они, видимо, давно привыкли к его доброте. На ходу он поглаживал
их по голове, но смотрел в сторону. Потом он с достоинством по­
клонился мистеру Бекфорду, который подал ему руку, сжав паль­
цы так, как будто был не прочь вырвать у него плечо вместе с лопат­
кой. Оба удивленно воззрились друг на друга.
Китти Белл из-за прилавка робко заметила Чаттертону,
что уже не надеялась его увидеть. Он не ответил — то ли не расслы­
шал, что ли не захотел слышать.
Несколько мужчин и женщин, находившихся в лавке, снача­
ла ели и разговаривали с полным безразличием. Вскоре, однако,
они приблизились и обступили мистера Бекфорда, который с гру­
боватостью, свойственной толстым краснолицым мужчинам, заго­
ворил громогласным тоном покровителя. Голоса постепенно
смолкли, стихии и те словно замерли, как выражаетесь в своем
кругу вы, поэты, и даже свет стал особенно ярким, потому что
Китти Белл, до слез обрадованная тем, что важная особа впер­
вые протянула руку Чаттертону, зажгла все лампы. Слышен был
только слабый хруст, производимый челюстями нескольких англичаночек, которые, выпростав ручки из меховых муфт, брали с
прилавка миндальные пирожные, cracknels1, plumbuns2 и ели их.
Мистер Бекфорд сказал примерно следующее:
— Я недаром лорд-мэр, юноша: я знаю, каково бедным моло­
дым людям, мой мальчик. Вчера вы принесли мне свои стихи, сегод­
ня я возвращаю их вам, мой сын. Надеюсь, я не замешкался, а?
Я самолично приехал взглянуть, как вы тут устроились, и сделать
вам одно предложеньице, которое наверняка вам понравится. Но
для начала заберите у меня все это.
1 С ухое печенье (а н гл .).
2 Булочки с изюмом (а нгл .).

317


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

Здесь досточтимый мистер Бекфорд взял у лакея пачку руко­
писей, отдал их Чаттертону и тяжело опустился на стул, выставив
напоказ свои телеса. Чаттертон все с той же серьезностью принял
пергаменты и бумаги и сунул их под мышку, не сводя горящих
глаз с толстого лорд-мэра.
— Нет человека, который, подобно вам, не рифмоплетствовал
бы в молодости,— продолжал великодушный мистер Бекфорд.—
Это... э-э... нравится хорошеньким женщинам. Это... э-э... свой­
ственно вашему возрасту, юноша. Молодые леди любят стишки.
Не правда ли, моя красавица?
И, протянув руку через прилавок, он попытался потрепать
Китти Белл по подбородку. Китти отодвинулась вместе с креслом
и в ужасе взглянула на Чаттертона, словно ожидая вспышки гне­
ва — вы же знаете, что писали о характере этого молодого челове­
ка: «Не was violent and impetuous to a strange degree»1.
— В дни моей весны я баловался тем же, чем вы теперь,— с
гордостью добавил толстый мистер Бекфорд,— и ни Литтлтон, ни
Свифт, ни Уилкс не сочиняли милым дамам стихов игривей и га­
лантней, чем мои. Но даже в ваши годы я был достаточно умен,
чтобы посвящать музам лишь часы досуга, и для меня еще не насту­
пило лето, как я уже целиком отдался делам, а к осени жизни они
созрели, и ныне, ее зимой, я пожинаю сладкие плоды.
Здесь элегантный мистер Бекфорд не удержался и обвел
окружающих взглядом, надеясь прочесть в их глазах удовлетворе­
ние, доставленное им непринужденностью его слога и свежестью
образов.
«Дела, созревшие к осени жизни», по-видимому, произвели
на двух находившихся в лавке духовных лиц — квакера в черном
и епископа в красном — столь же глубокое впечатление, какое
производят с нашей трибуны в 1832 году речи добрых стареньких
генералов del signor Buonaparte2, которые языком гуманитарных
1 «Он был до странности вспыльчив и неистов» (а н гл .).
2 Синьора Буонапарте (итал.).

318


СТЕЛЛО

классов коллежа требуют отдать им наших сыновей и внуков, дабы
формировать новые великие армии и во главе их доказывать, что за
семнадцать лет, истраченных на виноторговлю и ведение кассо­
вых книг, славные ветераны не разучились проигрывать сраже­
ния, как делали это, когда с ними не было их легендарного повели­
теля.
Подкупив аудиторию смесью добродушия, достоинства и
бесцеремонности, честный мистер Бекфорд взял более серьезный
тон:
— Я говорил о вас, мой друг, ибо намерен вытащить вас оттуда,
где вы увязли. Вот уже год ни одно обращение к лорд-мэру не оста­
ется без ответа. Я знаю, что вы не сделали в жизни ничего путного,
кроме ваших проклятых стишков, написанных на непонятном анг­
лийском языке и не слишком удачных, даже если предположить,
что их все-таки можно понять. Как видите, я с вами по-отечески
откровенен. Пусть даже ваши стихи прекрасны — кому они нуж­
ны? Кому, спрашиваю я вас?
Чаттертон оставался неподвижен, как статуя. Семь-восемь
слушателей скромно соблюдали молчание, но глаза их выражали
явное одобрение последним словам лорд-мэра, а улыбка как бы
вопрошала: действительно, кому?
Благотворитель продолжал:
— Истинный англичанин, желающий быть полезен своей стра­
не, должен избрать себе занятие, которое выведет его на достой­
ную и выгодную стезю. Объясните-ка, юноша, в чем, по-вашему, со­
стоит ваш долг.
И он с наставительной миной откинулся на стуле.
Тут я услышал глухой смиренный голос Чаттертона, кото­
рый, отрывисто выговаривая слова и останавливаясь после каж­
дой фразы, так ответил на необычный вопрос:
— Англия — корабль. Наш остров даже очертаниями напоми­
нает корабль: он как бы стоит на якоре в море, носом к северу, и
сторожит континент. Англия непрерывно извергает из своего лона
суда, построенные по ее подобию и представляющие ее во всех
319


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИ НЬ И

концах света. Но наше место — на борту главного корабля. Ко­
роль, лорды, палата общин стоят у флага, штурвала, компаса, а мы,
прочие, тянем снасти, взбегаем на мачты, ставим паруса, заряжаем
орудия; мы — экипаж, и никто из нас не лишний на нашем славном
корабле.
— Well, very well! — вскричал толстяк Бекфорд.— Недурно,
очень недурно, мой милый! Вы отлично изобразили наше благо­
словенное отечество. «Rule, Britannia!»1 — пропел он негромко
начало патриотической песни.— Но ловлю вас на ваших же словах.
Какого черта поэту делать на корабле?
Чаттертон и теперь не шелохнулся. Он был неподвижен,
как человек, поглощенный мыслью, работа которой ни на миг не
прерывается и которая, как тень, безотлучно следует за ним. Он
только уставился в потолок и молвил:
— Поэт читает по звездам путь, указуемый нам перстом гос­
подним.
Я непроизвольно вскочил, бросился к нему и пожал его руку.
Я чувствовал, что проникаюсь симпатией к этой молодой горячей
натуре, экзальтированной и восторженной, как ваша.
Мистер Бекфорд помрачнел.
— Фантазии! — отмахнулся он.
— «Фантазьи! Истины, открытые нам небом!» — вот как могли
бы вы ответить,— вставил Стелло.
— Я не хуже вас знаю «Полиевкта»,— отпарировал доктор,—
но в ту минуту он не пришел мне на ум.
— Фантазии! — повторил мистер Бекфорд.— Вечные фан­
тазии вместо здравомыслия и рассудительности. Чтоб быть таким
одержимым поэтом-безумцем, как вы, следует жить под небом
Греции, носить хламиду, расхаживать в сандалиях на босу ногу
и лирным бряцанием заставлять камни водить хоровод. Но в са­
погах, забрызганных грязью, в треуголке, сюртуке или камзоле
нельзя рассчитывать, что за вами потянется самомалейший бу­
1 «Правь, Британия!» (а н гл .).

320


СТЕЛЛО

лыжник мостовой, а сограждане хоть на минуту позволят вам иг­
рать роль жреца и нравственного их руководителя.
Поэзия для нас — небезынтересное упражнение в стиле, ко­
торому предаются подчас люди острого ума, но кто принимает ее
всерьез? Разве что дураки. Добавлю, что я вычитал у Бена Джон­
сона следующие слова и считаю их совершенно справедливыми:
прекраснейшая из муз не прокормит человека — эти девицы годят­
ся только в любовницы, но не в жены. Все, что могла вам дать
ваша, вы уже испробовали; бросьте ее, мой мальчик; поверьте, мой
юный друг, ее пора бросить. Со своей стороны мы испробовали
вас на поприще финансов и администрации, где вы никуда не годи­
тесь. Прочтите вот это, примите мое предложение, и все будет хо­
рошо, и у вас найдутся верные сотоварищи. Прочтите и тщательно
взвесьте предложение: оно того стоит.
С этими словами лорд-мэр вручил юному дикарю записку и
величественно поднялся.
— Дело идет о ста фунтах стерлингов ежегодно,— заключил
он, провожаемый поклонами и реверансами.
Китти Белл тоже встала и попрощалась с ним так, словно
готова была на коленях целовать ему руки. Присутствующие про­
водили достойного магистрата до дверей, а он на ходу улыбался и
оборачивался с благодушием епископа, собирающегося дать первое
причастие маленьким девочкам. Он ждал, что Чаттертон двинется
вслед за ним, но увидел только, как его протеже яростно сорвался
с места. Пробежав глазами записку, Чаттертон неожиданно сгреб
свои рукописи, швырнул в камин, где на уровне его колен жарко,
как в плавильной печи, пылал каменный уголь, и разом исчез.
Уже стоя на подножке кареты, мистер Бекфорд самодоволь­
но улыбнулся, помахал на прощанье рукой и воскликнул:
— С радостью вижу, что исправил его: он расстается с поэзией.
И лошади тронули.
«Он расстается с жизнью»,— поправил я про себя и почув­
ствовал, как кто-то со сверхъестественной силой стиснул мне руку.
Это была Китти Белл, которая, опустив глаза и сделав на людях
11 № 467

321


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИ НЬ И

вид, будто просто проходит мимо, потащила меня в глубь лавки
к маленькой застекленной двери. Через нее-то и убежал Чаттер­
тон.
В лавке шумно толковали о благодеянии лорд-мэра, люди
входили и выходили. Китти никто не хватился. Я последовал за
чей.

18.
Лестница
— «Святой Сократ, молись за нас!» — говаривал ученый Эразм. За
свою жизнь я много раз повторял эту молитву,— продолжал док­
тор,— но никогда — можете мне поверить! — не твердил ее так
пылко, как в ту минуту, когда оказался наедине с молодой жен­
щиной, чей язык понимал не лучше, чем она мой, и чье положе­
ние было столь же темно для моего взора, сколь ее слова — для мо­
его слуха.
Она поспешно заперла за собой дверь, миновав которую мы
очутились у длинной лестницы, и разом остановилась, словно ноги
отказались ее нести. На секунду она схватилась за перила, потом
опустилась на ступеньки и, освободив мою руку, пытавшуюся ее
поддерживать, знаком велела мне идти одному.
— Скорей! Скорей! Ступайте! — к моему большому удивлению,
шепнула она по-французски, и я понял: она до сих пор не говорила
на нашем языке лишь потому, что стеснялась возможных ошибок.
Китти оледенела от ужаса, вены на лбу ее вздулись, зрачки
непомерно расширились; она дрожала и тщетно пробовала встать;
колени ее колотились. Испуг раскрыл в ней совсем иную женщину.
Она напрягала свою красивую шею в надежде расслышать, что
происходит наверху, но непонятный страх, казалось, приковывал ее
к месту. Я сам затрепетал и, оставив ее, бросился наверх. Я не
знал толком, куда иду, а просто несся вперед, как брошенный с
силой мяч.
322


СТЕЛЛО

«Увы! — говорил себе я, взбираясь неведомо куда по узкой
лестнице.— Увы, найдется ли когда-нибудь дух, который благово­
лит низойти с небес и открыть мудрецам, по каким признакам мож­
но распознать истинные чувства женщины к тому, кто обрел тай­
ную власть над нею? Мы, конечно, догадываемся, что он владеет ее
сердцем, но кто определит степень ее увлечения? Кто возьмет на
себя смелость истолковать ее поступки и кто в состоянии с первого
же взгляда определить, какую помощь надлежит оказать ей в ее
страданиях? Милая Китти,— твердил я про себя, потому что в эту
минуту испытывал к ней такую же любовь, какую питала к Федре ее
кормилица, ее преданная кормилица, чью грудь приводила в трепет
всепожирающая страсть женщины, которую она вспоила своим мо­
локом,— милая Китти, почему вы не сказали мне: «Он мой воз­
любленный»? Я мог бы завязать с ним полезную и взаимно снисхо­
дительную дружбу, мог бы исследовать тайные раны его сердца,
мог бы... Но разве я не знаю, что софизмы и резоны бессмысленны
там, где бессилен взгляд любимой женщины? Как, однако, она
любит? Не больше ли, чем любят ее? А вдруг наоборот? Где я най­
ду ответ? Впрочем, не пора ли поставить вопрос по-другому:
где я?»
В самом деле, я очутился на верху довольно скудно осве­
щенной лестницы и колебался, не зная, куда направиться дальше,
как вдруг одна из выходивших на площадку дверей распахнулась
настежь. Мой взгляд проник в каморку, где пол сплошь усеивала
изодранная в клочки бумага. Признаюсь, ее было столько, разорва­
на она была так мелко и это наводило на мысль об уничтожении
такой огромной работы, что я долго смотрел на пол и лишь потом
поднял глаза на Чаттертона, отворившего дверь.
Глянув на юношу, я тут же обхватил его руками: он качался,
как подрубленная мачта, и вот-вот должен был упасть. Он стоял у
двери, а я не давал ему оторваться от нее и удерживал его на ногах,
как удерживал бы стоймя мумию в ее саркофаге. Вы испугались бы,
увидев это лицо. Черты его выражали безмятежность и кротость,
какие бывают только во сне, но сне вечном, без сновидений и с
И*

323


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

остановившимся сердцем, во сне, который навевается избытком
горя. Глаза, еще наполовину открытые, блуждали, ничего не видя и
ни на чем не задерживаясь; рот был разинут; ровное, сильное, но
замедленное, как при кошмаре, дыхание вздымало грудь.
Он тряхнул головой и на мгновение улыбнулся, словно давая
понять, что мне бесполезно заниматься им. Я по-прежнему держал
его за плечи; поэтому он ногой отбросил пузырек, который пока­
тился по лестнице и, без сомнения, долетел до нижних ее ступенек,
где сидела Китти: я услышал, как она вскрикнула и, вся дрожа,
начала подниматься. Чаттертон догадался об этом. Он знаком по­
казал, чтобы я удалил ее, но тут же, стоя, уснул у меня на плече, как
пьяный.
Не отпуская его, я перегнулся через перила и ужаснулся
настолько сильно, что волосы мои стали дыбом. Вид у меня был
настоящего убийцы.
Я увидел, что молодая женщина карабкается по ступенькам,
цепляясь за перила, как будто только в руках у нее осталось доста­
точно силы, чтобы добраться доверху. К счастью, до встречи с Чаттертоном ей оставалось еще целых два этажа.
Я сделал шаг, порываясь втащить в комнату свою страшную
ношу. Чаттертон снова наполовину очнулся: молодой человек был,
видимо, на редкость крепок, потому что выпил он шестьдесят гранов опия. Итак, он опять наполовину очнулся и — поверите ли? —
истратил последнее дыхание на то, чтобы прошептать:
— Сударь... вы... врач... купите мой труп и уплатите за меня
долг.
Я сжал его руки в знак согласия. Тогда он сделал еще одно
движение. Оно оказалось последним. Преодолев мое сопротивле­
ние, он вырвался на площадку, упал на колени, протянул руки к
Китти, громко застонал и, рухнув ничком, испустил дух.
Я приподнял ему голову и сказал себе: «Этому уже не помо­
жешь. Возьмемся за другую».
Я успел остановить бедную Китти, но она все видела. Я взял
ее за руку и принудил опуститься на ступеньки. Она подчинилась и
324


СТЕЛЛО

сидела теперь как помешанная — сжавшись, но с широко раскры­
тыми глазами. Она дрожала.
Не знаю, сударь, наделены ли вы умением произносить в по­
добных случаях нужные фразы; что до меня, я просто молчу, хотя
всю жизнь наблюдаю такие вот горестные сцены.
Китти сухими глазами смотрела в пространство, а я вертел
в руках пузырек, который она принесла с собой; наконец она искоса
глянула на него, словно повторяя про себя слова Джульетты:
«О жадный! Выпил все и не оставил
Ни капли милосердной мне...»1.
Так, окаменев, мы сидели друг подле друга: я — в глубоком
сокрушении, она — смертельно подавленная. Никто не осмеливал­
ся, да и неспособен был произнести хоть слово.
Вдруг снизу донесся громкий, отчетливый и повелительный
голос:
— Come, mistress Bell!2
При этом окрике К и т т и вскочила как подброшенная пружи­
ной: это был голос ее мужа. Гром и тот не разнесся бы оглушитель­
ней, молния и та не сотрясла бы ее сильней своим электрическим
разрядом. Вся кровь прилила у нее к щекам, она потупилась и на се­
кунду замешкалась, чтобы прийти в себя.
— Come, mistress Bell! — повторил грозный голос.
Первый зов поднял Китти на ноги, второй стронул с места.
Выпрямившись, немая, слепая и бесчувственная, как привидение,
она медленно и покорно спустилась вниз. Я поддерживал ее, пока
она не вошла в лавку, где, потупясь, вновь уселась за прилавок,
вынула из кармана небольшого формата Библию, раскрыла ее,
начала читать и тут же, прямо в кресле, потеряла сознание.
Муж разворчался, женщины окружили ее, дети расплака­
лись, собаки залаяли.
1 Шекспир. Р ом ео и Дж ульетта, V, 3. Пер. Т. Щ епкиной-Куперник.
2 Идите сю да, миссис Белл! ( а н гл .).

325


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

— А вы? — укоризненно воскликнул Стелло, привставая.
— Я вручил мистеру Беллу три гинеи, каковые он хладнокровно
и с удовольствием принял, тщательно пересчитав.
— Вот плата за комнату мистера Чаттертона,— объявил я.—
Он скончался.
— О! — удовлетворенно отозвался Белл.
— Тело принадлежит мне. Я за ним пришлю,— добавил я.
— О! — с понимающим видом присовокупил он.
Тело, действительно, принадлежало мне, потому что у этого
удивительного Чаттертона хватило присутствия духа оставить на
столе записку примерно такого содержания:
«Продаю свое тело доктору...— место для фамилии — при
условии, что он уплатит м-ру Беллу мой долг за комнату в течение
полугода, составляющий три гинеи. Прошу также м-ра Белла не
бранить своих сыновей за то, что они ежедневно приносили мне
пирожные, которые только и поддерживали мое существование
весь последний месяц».
Здесь доктор забился насколько возможно глубже в свое
покойное кресло и устроился так, что привалился к нему спиной
и даже плечами.
— Ну вот! — с облегчением и удовольствием вздохнул он, слов­
но закончив свою повесть.
— А Китти Белл? Что стало с Китти? — осведомился Стелло,
заглядывая в холодные глаза Черного доктора.
— С Китти получилось худо,— ответил тот,— и виной тут если
уж не тоска, то каломель английских врачей. Видя, что меня не
зовут к Беллам, я через несколько дней сам зашел в лавку отведать
пирожных. Оба прелестных мальчика оказались на месте, они иг­
рали и пели, но курточки на них были черного цвета. Я ушел, хлоп­
нув дверью так, что она едва не разлетелась.
— А тело поэта?
— Успокойтесь. Чужие руки коснулись его только затем, чтобы
обрядить в саван и положить в гроб.
— А его стихи?
326


СТЕЛЛО

— Потребовалось полтора года терпения, чтобы собрать, скле­
ить и перевести рукописи, изорванные им в ярости. На углях ками­
на он сжег лишь конец «Битвы при Гастингсе», от которой уцелело
всего две песни.
— Вы раздавили меня этой историей,— простонал Стелло и
упал в кресло.
Скорбные и молчаливые, как Иов с друзьями, они проси­
дели с глазу на глаз три часа сорок четыре минуты. Затем, словно
продолжая разговор, Стелло вскричал:
— Но что же предлагал мистер Бекфорд в своей записке?
— Ах да! — спохватился Черный доктор, как бы внезапно пообудясь от сна.— Место камердинера при его особе.

19.
Печаль и сострадание
Пока Черный доктор вел свой рассказ, а еще дольше молчал, на­
ступила ночь. Высокая лампа освещала часть комнаты Стелло:
эта комната была так просторна, что свет не достигал ни ее углов,
ни далекого потолка. Длинные толстые занавеси, старинная ме­
бель, брошенное на книги оружие, огромный стол, покрытый ска­
тертью до полу, и две чайные чашки на нем — все тонуло в тени,
сверкая, лишь когда красный огонь в камине вспыхивал особен­
но ярко, а в остальное время только угадываясь в желтова­
тых отблесках лампы. Лучи ее отвесно падали на бесстрастное
лицо Черного доктора и широкий лоб Стелло, блестевший, как
череп из полированной слоновой кости. Доктор смотрел на это чело
пристальными немигающими глазами. Он, казалось, молча следил,
как вступают под этот лоб его собственные мысли, которым пред­
стоит выдержать схватку с мыслями человека, чей недуг он взялся
излечить. Не так ли генерал наблюдает с холма за своей армией,
ворвавшейся во вражескую крепость, и прикидывает, трудно ли
327


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

будет окончательно сломить гарнизон уже наполовину захваченной
твердыни?
Неожиданно Стелло поднялся и начал большими шагами ме­
рить комнату. Правую руку он запустил под рубашку, словно затем,
чтобы сдержать сердцебиение или разодрать себе грудь. В тишине
были слышны только стук его каблуков, приглушенный ковром,
да монотонное посвистывание вместительного серебряного чай­
ника, этого неиссякаемого источника горячей влаги и наслажде­
ния для обоих полуночников. Расхаживал Стелло быстро, роняя на
ходу горестные восклицания, болезненные стоны сомнения, подав­
ленные ругательства и неистовые проклятья — в тех, разумеется,
рамках, в каких может себе это позволить тот, чьей второй нату­
рой стала сдержанность, привитая жизнью в большом свете.
Вдруг Стелло остановился и схватил доктора за руки.
— Значит, вы видели его? — воскликнул он.— Видели и дер­
жали на руках этого злополучного юношу, сказавшего себе: «От­
чайся и умри», слова, которые вы часто слышали по ночам от меня?
Но я стыдился бы стенать, стыдился бы своих страданий, если бы
не знал, что муки, причиняемые страстями, не уступают мукам,
причиняемым бедой. Да, все происходило так, как вы рассказы­
вали; да, я сам каждый день вижу людей, похожих на мистера Бекфорда и чудесным образом воскресающих из поколения в поколе­
ние под тусклой личиной ревнителей общего блага.
О церемонные комплиментщики, неторопливые размазыватели нравоучительных банальностей, легковесные изготовители тя­
желой и все удлиняющейся цепи, которую именуют сводом зако­
нов, вы, кующие десятки тысяч ее звеньев, соединенных между
собой наугад, по воле случая, чаще всего неравных по размеру,
как зерна четок, и всегда оторванных от нерасторжимого золотого
кольца религиозного принципа! О худосочные члены политиче­
ских, а вернее, аполитичных институтов, дряблые жилы народ­
ных собраний, чья вялая мысль, расплывчатая, неуверенная, разно­
речивая, близорукая, продажная, робкая, ветреная, желчная, неук­
люжая, непоседливая, а главное, ныне и присно пошлая и вуль­
328


СТЕЛЛО

гарная мысль бесконечно уступает в единстве и согласованности
доводов простой и серьезной мысли какого-нибудь феллаха в пус­
тыне, который управляет своими домочадцами, как ему подсказы­
вает сердце! Не довольно ли с вас и того, что вы победоносно усугу­
били своим весом тяжесть вьюка, взваленного хозяином на бед­
ного осла, который ясно и недвусмысленно объявляет этого хозяи­
на своим врагом? Неужели вы хотите перенять высокомерие мо­
нархии без ее наследственной утонченности, но зато добавив к нему
свое выборное хамство?
Да, черный и чересчур вещий доктор, да, эти люди именно та­
ковы! «Триста франков и чердак — вот все, что нужно поэтам»,—
твердит один. «Нищета — вот их муза!» — вторит другой. Браво!
Смелей! «У этого соловья сладкий голос. Выколите ему глаза —
он запоет еще слаще». Такие опыты уже ставились... И, видит бог,
эти люди правы.
О троица небесная, чем же так провинились перед тобой
поэты, что ты создала лучших из людей для того, чтобы их оттал­
кивали и отвергали подонки?
Вот что примерно говорил Стелло на ходу. Доктор ерзал
подбородком по набалдашнику трости и улыбался.
— Куда же улетучились «синие дьяволы»? — полюбопытство­
вал он.
Больной остановился. Он закрыл глаза и тоже улыбнулся, но
ничего не ответил, словно не хотел доставить врачу удовольствие,
признав, что его недуг побежден.
Париж был погружен в сонное молчание, и снаружи доно­
сился лишь хриплый звон башенных часов, отбивавших где-то три
четверти весьма позднего часа пополуночи. Неожиданно Стелло
опять остановился посреди комнаты, вслушиваясь в удары, звук
которых ему, видимо, нравился. Он запустил пальцы себе в волосы,
словно для того, чтобы взять себя в руки и успокоиться. Присмот­
ревшись к нему, вы могли бы заключить, что он вновь натягивает
душевные бразды и воля его становится достаточно сильной, что­
бы смирить неистовство овладевшего им отчаяния. Он вперил329


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

с я расширенными зрачками в глаза доктора и начал печально, но
твердо:
— Ночной звон часов напоминает мне кроткие голоса каких-то
дальних друзей, поочередно окликающих меня и спрашивающих:
«Что с тобой?»
Одиноко сидя в том жестком кресле, где сейчас сидите вы,
я не могу без волнения внимать их бою. Это пора духов, легких
духов, которые поддерживают нашу мысль, летящую на прозрач­
ных крылах, и придают ей особенную яркость. Я чувствую, что
свободно несу бремя существования по просторам времени, кото­
рые она пересекает, а она шепчет мне: «Все, что любимо тобой,
уснуло; ни с кем, о ком ты печешься, не может сейчас случиться
ничего худого». Мне кажется, будто я один призван бодрствовать
и волен тратить, как захочу, мгновения, отпущенные смертным на
сон. Да, это моя доля радостей, я наслаждаюсь ею и не обязан
отчетом никому из тех, чьи глаза смежены дремой. Такие часы бла­
готворно действуют на меня. Они, мои нежные друзья, почти всегда
приносят мне в подарок какое-либо неземное чувство или мысль.
Быть может, время, незримое, невесомое и безмерное, словно воз­
дух, так же неотвратимо, как он, оказывает влияние на людей.
Недаром бывают и неблагоприятные часы. Такова для меня столь
всеми восхваляемая сырая пора зари, сулящая мне лишь тоску
и подавленность, потому что вместе с ней на целый утомительно
долгий день, который, сдается, никогда не кончится, пробуждается
шумная толпа. И если в такой миг в моих глазах вновь читается
жизнь, то лишь потому, что на них набегают слезы. Но это всетаки жизнь, и возвращает меня к ней боготворимое мной ночное
безмолвие.
О, я ощущаю в душе непреходящую жалость к тем прослав­
ленным беднякам, при агонии которых вы присутствовали, и ничто
не умалит мою любовь к этим милым мне мертвецам.
Увы, я знаю людей, подобных им и столь же несчастных,
но по-разному принимающих свой горький удел. У одних скорбь
превращается в шутовство и грубое зубоскальство; их участь, на
330


СТЕЛЛО

мой взгляд, особенно незавидна. Другие, сердце которых отравлено
отчаянием, становятся злы. Но разве это их вина?
Говорю вам с полной уверенностью: человек редко не прав,
общественный строй — всегда. Пусть тот, с кем поступают так, как
с Жильбером и Чаттертоном, бьет сам, бьет направо и налево. Я ис­
пытываю к нему — нападай он даже на меня самого! — нежность
матери к ребенку, пораженному еще в колыбели тяжелой и неизле­
чимой болезнью.
— Бей меня, сынок,— говорит она,— кусай меня, бедный не­
винный страдалец! Ты ничем не заслужил такие муки. Кусай мою
грудь — тебе станет легче. Кусай, дитя, это тебе на пользу.
Доктор все так же невозмутимо улыбнулся, но взгляд его по­
мрачнел и посуровел, и с обычной для него неумолимостью мра­
морной глыбы он возразил:
— Зачем мне, скажите на милость, видеть, что ваше сердце —
неисчерпаемый источник милосердия и терпимости и что ваш ра­
зум, спеша на помощь сердцу, непрерывно выказывает любому
преступнику не меньше снисхождения, чем Годвин убийце Фолкленду? Что мне в той врожденной ангельской кротости, которой
вы по любому поводу готовы дать волю? Разве я женщина, у кото­
рой чувство всегда может возобладать над рассудком? Возьмите
себя в руки, сударь. Слезы портят зрение.
Стелло тут же сел, потупился, но немедленно поднял глаза,
исподлобья посмотрев на собеседника.
— Следуйте ходу мысли, приведшей нас туда, где мы теперь
оказались,— продолжал доктор.— Следуйте ему, как течению реки
со всеми ее изгибами: вы убедитесь, что мы прошли совсем еще
немного. Мы нашли на берегах ее абсолютную монархию и пред­
ставительную власть, ту и другую со своими исторически подлин­
ными поэтами, униженными и презрительно обреченными на нище­
ту и смерть, и от меня не укрылось, что, когда мы перешли ко вто­
рой форме власти, вы ожидали, что при ней нынешние великие
мира сего окажутся разумней и лучше поймут тех, кто станет велик
завтра. Вы обманулись в своих чаяниях, но не настолько, чтобы
331


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

окончательно отречься от смутных упований на то, что еще более
демократичный строй сам по себе исправит пороки двух предыду­
щих. Я видел, как перед вашим умственным взором развернулась
история всех республик с их превозносимыми в коллежах добро­
детелями. Умоляю вас, избавьте меня от ссылок на них, потому что
в моих глазах античность поставлена философией вне закона за
свою приверженность к рабству, и уж раз я, вопреки обыкновению,
выступаю сегодня в роли рассказчика, дайте мне спокойно пове­
дать третью, и последнюю, историю, которая камнем лежит у меня
на сердце с того дня, когда я стал ее очевидцем. Не вздыхайте так,
словно вашей груди хочется отогнать подальше даже воздух, со­
трясаемый моим голосом. Вы отлично знаете, что вам неизбежно
придется внять ему. Разве вам это внове? Бог приделал нам голо­
ву выше сердца для того, чтобы первая властвовала над вто­
рым.
Стелло потупился с покорностью осужденного, выслуши­
вающего приговор, но тем не менее воскликнул:
— И все это потому, что в день, когда меня осаждали «синие
дьяволы», у меня мелькнула глупая мысль вмешаться в политику?
Неужели из-за фразы, вырвавшейся у меня в числе стольких необ­
думанных слов, которые исторгает у человека болезнь, стоит с та­
ким ожесточением спорить со мной? Ведь эта мысль — всего-на­
всего беглый взгляд, которым утопающий матрос в отчаянии оки­
дывает далекий берег, всего-навсего...
— Поэзия! Поэзия! На деле все обстоит иначе,— перебил док­
тор, громко и тяжело, как молотом, стукнув по полу тростью.—
Вы пытаетесь обмануть самого себя. Ваша мысль вырвалась не
случайно: она давно занимала вас, вы втайне носились с нею, обду­
мывали и лелеяли ее. Она незаметно пустила в вас глубокие корни,
и вы даже не чувствовали их, как не чувствуете корней зуба. Гор­
дыня и тщеславное желание утвердить верховенство разума заро­
нили в вас эту мысль и взрастили ее, как во многих других, кого я
не сумел излечить. Вы просто не смеете признаться себе, что одо­
леваемы ею, и хотите проверить свою ложь на мне, небрежно сде­
332


СТЕЛЛО

лав вид, будто все получилось случайно и вы не имели в виду ничего
подобного.
О, эта присущая всем нам роковая склонность сворачивать
со своей стези и изменять своей природе! Откуда она, как не от ре­
бяческого желания поиграть в ту же игру, что другие, не думая,
хватит ли на это сил, и считая, что мы все можем? Откуда, как не
из свойственного самым независимым характерам стремления пол­
ностью отгородиться от того, что мило человеку толпы? Откуда,
как не из минутной слабости, когда душа устает от самосозерцания
и ухода в себя; когда ей становится невмоготу жить в блистатель­
ном одиночестве, питаясь исключительно собственным «я»; когда
она поддается соблазнам внешнего мира, изменяет себе, перестает
чувствовать свою обособленность и отдается на милость бесцере­
монного ветра событий?
Повторяю: моя задача — вывести вас из состояния подоб­
ного упадка, но вывести постепенно и принуждая, вопреки устало­
сти, следовать по грязным дорогам подлинной социальной жизни,
по которым нам нынче уже пришлось немного пройти.
На этот раз с мрачной твердостью человека, который решил
заколоться и собирает для этого все силы, Стелло воскликнул:
— Говорите, сударь!
И вот как заговорил Черный доктор в зловещем безмолвии
холодной ночи.


20 .
История
времен террора
А ЧАСАХ восемнадцатого столетия шел девяносто четвер­
тый год, любая минута его была огненной и кровавой. Земля
и небо молча внимали каждому новому удару этих часов, от­
бивавших год террора. Казалось, над людьми витает невидимый
призрак какого-то божества: с бледными лицами и блуждающими
глазами, они втягивали голову в плечи, словно силясь спрятать и
защитить ее. Однако, несмотря на постоянную угрозу, у всех,
вплоть до детей, читались на челе серьезность и мрачное величие,
придававшие чертам нечто общее с той неземной маской, которую
надевает на нас смерть. Каждый держался обособленно, а сталки­
ваясь с другим, ощетинивался, как перед схваткой. Поклоны напо­
минали вызов; приветы — брань; улыбки — конвульсивную грима­
су; одежда — нищенские лохмотья; головные уборы — окровав­
ленную тряпку; собрания — бунт; семья — берлогу свирепых недо­
верчивых зверей; красноречие — базарный гвалт; любовь — цыган­
ский разгул; публичные церемонии — древнеримскую трагедию,
неумело поставленную на провинциальных подмостках; войны —
переселение диких нищих народов; названия дней и месяцев —
площадной фарс.
И все-таки это было величаво: если в республиканском хаосе
на карте неизменно стояла власть, то ведь и каждый игрок ставил
на кон свою голову.
И з-за этого я буду говорить о людях той поры более тор­
жественно, чем об их предшественниках. Если сначала мой слог

Н

335


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

сверкал, как бальная шпага, и припахивал мускусом, как пудра,
если затем он сделался педантичным и длинным, как парик
и косичка олдермена, то теперь я чувствую, как он обретает силу
и краткость удара, которым дымящийся от крови топор только что
перерубил шею.
Сейчас я возьму вас за руку, сударь, и вы спуститесь со мной
во мрак их сердец, а я понесу перед вами факел, пламя которого
отпугивает слабые глаза,— неумолимый факел Макиавелли.
Тут Стелло изумленно воззрился на Черного доктора. Тот
продолжал:
— Такова моя доктрина, сударь: нет ни героев, ни чудовищ.
Эти слова уместны только в устах детей. Вы удивлены, что здесь
я держусь вашего мнения, но меня привел к нему трезвый рассудок,
а вас — слепое чувство.
Ни за один из прошедших с тех пор годов не придумывалось
столько теорий насчет этих людей, сколько появляется в нынешнем
тысяча восемьсот тридцать втором году, потому что не было
еще эпохи, когда такое множество народу питало бы такие на­
дежды и имело бы столько возможностей уподобиться и подра­
жать им.
В самом деле, революция — штука, весьма удобная для по­
средственности. Время, когда рев заглушает ясный голос разума,
рост ценится больше величия характера, болтовня с уличной тум­
бы затмевает красноречие с трибуны, а брань бульварных листков
на миг заставляет забыть непреходящую мудрость книг; когда
публичный скандал разом приносит известность и славу, пусть
даже маленькую; когда столетние честолюбцы дурачат безусых
школяров, притворяясь, будто прислушиваются к их поучениям,
а мальчишки встают на цыпочки и читают наставления мужам;
когда великие имена без разбора запихиваются в мусорный ме­
шок популярности и рука памфлетиста, встряхнув его, вытаскивает
их наугад, как выигрышные номера в лотерее; когда старинные
родовые пороки становятся чем-то вроде отличий и многие при­
знанные таланты хвастаются ими, как драгоценным наследством;
336


СТЕЛЛО

когда брызги крови на лбу венчают его ореолом,— это, честное
слово, недурное времечко!
Кто, скажите на милость, запретит теперь отщипнуть ягоду
посочней от грозди политической власти, плода, сулящего якобы
славу и богатство? Кто помешает ничтожной клике сделаться клу­
бом, клубу — народным собранием, народному собранию — комициями, комициям — сенатом? А какой сенат не хочет править?
Но разве он может править, если им не правит один человек? Осме­
литься — какое прекрасное слово! — вот и все, что нужно. Неуже­
ли все? Да, все. Это доказали те, кто так и поступил. Ну, пустые
головы, возгласите: «Смелость!» — и бросайтесь в погоню за
властью... Это уже делается.
С давних пор еще со школьной скамьи люди приобретают
привычку к обобщениям. Для всего создается своя теория, ее при­
стегивают ко всему, даже к сонету. Когда хотят извлечь пользу
из мертвецов, им приписывают собственную систему, а таковая,
хороша она или плоха — не важно, найдется у каждого; избитая,
затасканная, она все равно пригодится. Вы задумали воссоздать
Комитет общественного спасения? Значит, и это надо оправдать
теорией.
И тогда членов этого комитета объявляют людьми, свято
преданными интересам народа и принесшими в жертву прогрессу
человечества все, вплоть до своей врожденной доброты и посмерт­
ной репутации: они, дескать, сознательно сделали себя предметом
всеобщей ненависти. Вот вам система нынешнего года в действии.
Другие, правда, считают террористов чуть ли не бесноваты­
ми. Они, мол, задались целью смести с лица земли всех, кто жил
при монархии, и домогались власти, чтобы вволю упиться радостью
убийства. Вот вам система переживших свое время трусов из Бо­
лота.
Есть и такие, которые приписывают им возвышенный план
постепенного смягчения ига власти, веру в торжество добродетели,
убеждение в нравственной оправданности своих деяний. Вот вам
система пай-деток, различающих лишь черное и белое, населяю­
337


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИ НЬИ

щих мир ангелами и демонами и не представляющих себе, под
каким множеством лицемерных масок всех форм, цветов и раз­
меров могут скрываться подлинные черты тех, кто, выйдя из воз­
раста альтруистических порывов, безоглядно предался эгоистиче­
ским страстям.
Бывают умы поизощренней, которые, оказывая этим людям
незаслуженную честь, предполагают за ними некую религиозную
доктрину. Они уверяют:
«Будь это атеисты и материалисты, им было бы все безраз­
лично: согласно их убеждениям, безнаказанно предавались смерти
не живые существа, а некая враждебная сила.
Будь это пантеисты, им тоже было бы все безразлично: со­
гласно их убеждениям, они просто превращали одну форму жизни
в другую».
Остается сделать только одно, хотя и весьма сомнительное
предположение: что эти люди были истинными христианами, а сле­
довательно, уготовляли вечную гибель себе, вечное спасение и
прощение жертвам, чем, разумеется, оказывали великую услугу
своим врагам из любви к ним.
О парадоксы, до чего ж я обожаю наблюдать, как вами игра­
ют в серсо!
— А сами вы что думаете? — перебил Стелло, весь превратив­
шийся в слух.
— Я стараюсь шаг за шагом проследить пути, которыми идет
в отношении них общественное мнение.
Смерть — самое захватывающее зрелище для людей, потому
что она самая страшная из тайн. Как кровавой развязки достаточ­
но, чтобы публика начала хвалить заурядную драму, извиняя ее
недостатки и превознося малейшие достоинства, так и государ­
ственный деятель вызывает у толпы тем большее восхищение, чем
больше он нанес ударов и оставил позади себя трупов; это навеки
вселяет в нее трусливое почтение к его имени. Отныне все жесто­
кости, которые он совершил, объясняются неким его сверхчело­
веческим даром. Он многим внушал страх, значит, обладал своего
338


СТЕЛЛО

рода мужеством — заключают те, кто не ведает, что чаще всего
дело было только в его трусости. Поскольку имя его стало синони­
мом слова «людоед», ему признательны за все, чем он хоть немного
отличался от обычного палача. Если из его жизнеописания явству­
ет, что однажды он улыбнулся младенцу и носил шелковые чулки,
это становится доказательством его доброты и светскости. Всем
нам, как правило, очень нравится парадокс. Он идет вразрез с тем,
что общепринято, и с его помощью легче всего привлечь внимание
к тому, что говоришь или пишешь. Отсюда — парадоксальные
апологии знаменитых человекоубийц. Повторяю, страх, извечный
повелитель масс, так возвышает подобных субъектов во всех гла­
зах, так ярко озаряет малейший их поступок, что становится про­
сто грешно не усмотреть и в них что-либо хорошее. У одного это
лицемерная речь в чью-то защиту, у другого — набросок политиче­
ского проекта, и вот уже первый предстает оратором, а второй —
законодателем, хотя их труды — всего лишь бесформенные пи­
сания, стиль которых, сухой и злобный, как породившая их борь­
ба, тщетно имитирует сжатость и твердость гения. Но эти люди,
обжиравшиеся властью и упивавшиеся кровью на невообразимых
политических оргиях, были посредственны и узколобы в своих тео­
риях, посредственны и лживы в своих сочинениях, посредственны
и низки в своих действиях. Они знали несколько минутных взле­
тов, но обязаны ими лишь особого рода лихорадочной энергии,
следствию нервного напряжения, в котором их держал тот же
страх, что испытывают канатоходцы, а также и больше всего чув­
ству, как бы заменившему им душу. Я имею в виду постоянную
взвинченность убийцы.
В этом чувстве, сударь,— продолжал доктор, поудобней
скрестив ноги и взяв понюшку табаку,— в этой постоянной
взвинченности убийцы присутствуют одновременно и гнев, и страх,
и сплин. Каждый врач знает: если неудачливому самоубийце не
связать руки, он повторит попытку. То же — с убийцей. Он рас­
считывает, что второе убийство избавит его от мстителя за пер­
вое, третье — от мстителя за второе, и так — на всю жизнь, коль
339


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

скоро он сохранит за собой власть, божественное и святое уста­
новление, на его близорукий взгляд! И вот он начинает обращаться
с нацией, как с гангренозным больным: режет, ампутирует, пере­
краивает. Он силится обнаружить и удалить черное пятно, очаг
недуга, но роковое пятно — это его собственная тень, это нена­
висть и презрение, которые к нему питают: оно повсюду. В безы­
сходной тоске и бешенстве он как бы тщится наполнить кровью
бочку с дырявым дном, и жизнь его становится адом.
Вот какой болезнью страдали некоторые из тех, о ком мы
беседуем; в остальном они были довольно приятными людьми.
Я знал их, по-моему, хорошо, в чем вы убедитесь из моего
рассказа, и даже не избегал их общества: разговор их был ориги­
нален, в нем было много поучительного и, главное, любопытного.
Человек должен понемногу насмотреться на все, чтобы к концу
жизни основательно ее узнать — это очень помогает при расста­
вании с нею.
Словом, я часто встречался с ними и хорошо их изучил. У них
не было раздвоенных копыт, и лица их не походили на морды тиг­
ров, гиен и волков, как уверяют иные знаменитые писатели. Они
причесывались, брились, следили за своим туалетом и завтракали.
Были среди них и такие, о которых женщины говорят: «До чего
хорош!» Еще больше попадалось меж ними таких, о ком нечего
было бы сказать, если бы они остались ничем, и даже самые урод­
ливые из их числа не отличались столь свирепым обликом, за какой
многих нынешних честных филологов и лощеных дипломатов
именуют «нравственными уродами». Вообще, любое сравнение
человека со зверем — пустая книжная фраза. Люди всюду и все­
гда остаются недалекими слабыми созданиями, чей облик более
или менее шлифуется и переделывается судьбой. Только самые
сильные и лучшие меле ними не позволяют ее капризной руке по
своему произволу лепить их, а восстают на судьбу и сами изменяют
ее. Избравшие террор послушно шли на поводу у бессмысленно
жестокого инстинкта и отвратительной мнимой политической
необходимости.
340


СТЕЛЛО

Когда они утвердились у власти в роли триумвиров и децем­
виров, их деятельность сводилась к непрерывной яростной критике
предшествующих правителей и вождей. Неутомимые обличители,
обвинители, ниспровергатели, они обрушили Гору на Болото, Дан­
тона на Эбера, Демулена на Верньо, постоянно запугивая правя­
щую клику Медузой заговоров, которых так страшится любая
клика.
Переводя дух после очередной схватки, они набрасывали
проекты будущей государственной системы, хотя не видели даже
отдаленной возможности претворить их в жизнь.
Сейчас вы, как случалось когда-то и мне, услышите весь
тот запас идей, что оставался у них для разговоров с ближними.
Повторю только, что меня интересует не их деятельность и суж­
дения о ней, а лишь первоначальный предмет нашей беседы —
их отношение к поэтам в частности, к художникам своей эпохи
вообще. Я просто беру их в качестве последнего по счету примера
и затруднился бы найти более удачный, поскольку они явились
законченным выражением республиканско-демократического
строя.
Вместе со всеми искренними и честными республиканцами
я могу только скорбеть о том, во что эти люди превратили прекрас­
ное латинское речение res publica — общее дело; я понимаю не­
нависть первых к этим несчастным, осквернившим в глазах нации
их излюбленную форму правления,— да, к несчастным, ибо их
души не знали ни часу покоя. Но почему бы честным республикан­
цам не раскинуть умом и не продолжать само дело, изменив его
название? Язык — штука гибкая. Итак, я скорблю о том, что случи­
лось, но, клянусь, сам непричастен к этому. Я умываю руки, а де­
мократы пусть отмывают свои имена.


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

21.
Добрый канонир
Я отчетливо помню, как в восемь утра пятого термидора второго
года Республики, или тысяча семьсот девяносто четвертого нашей
эры, что мне, впрочем, совершенно безразлично, я сидел в полном
одиночестве у своего окна, выходившего на площадь Революции,
и вертел в руках вот эту табакерку, когда у входной двери довольно
громко позвонили.
Слугой у меня состоял тогда высоченный малый кроткого
и мирного нрава, который десять лет был лихим канониром, но
уволился по ранению. Я прислушался — дверь все не открывалась;
тогда я поднялся и вышел в прихожую поглядеть, что делает мой
солдат. Он спал, закинув на камин тощие ноги.
В тот день их невероятная длина особенно поразила меня.
Я знал, что в нем по меньшей мере пять футов девять дюймов, но
непроизвольно связывал такой рост с размерами туловища, а не
чудовищных ног, протянувшихся в ту минуту от мраморного ками­
на до соломенного стула, где покоилось тело Блеро, над которым
возвышалась продолговатая голова, то и дело падавшая, как во­
лан, на скрещенные руки. Я начисто позабыл про звонок, созерцая
это невинное и счастливое создание в его обычной позе: с тех пор
как лакеи спят в прихожих — а так повелось с самого сотворения
прихожих и лакеев,— никто не погружался в сон с большей не­
возмутимостью, не спал столь безмятежно, без снов и кошма­
ров, и не пробуждался в более благостном расположении духа.
Я всегда восхищался Блеро, и его благородный сон был для меня
неиссякаемым источником любопытных наблюдений. Десять лет
подряд этот достойный человек спал всюду, где мог, и ни одна пос­
тель не казалась ему плохой. Только иногда, летом, ему станови­
лось слишком жарко в комнате, он выходил во двор и засыпал,
положив под голову булыжник. Простуда его не брала, дождь не
будил. Стоя он напоминал собой накренившийся и готовый упасть
342


СТЕЛЛО

тополь; его длинное тело сильно сутулилось, а кости груди чуть ли
не касались позвоночника. Лицо у него было желтое, кожа блесте­
ла, как пергамент. Черты его при любых обстоятельствах остава­
лись неподвижны, если не считать улыбки, дурашливой, хитрой и
кроткой, как у крестьян. За десять лет он сжег немало пороху,
участвуя во всех происходивших в Париже событиях, но никогда
особенно не мучил себя вопросом, в кого он посылает ядра из своей
пушки. Он обихаживал ее, как истинный художник, и, не обращая
внимания на смену правительств, в которой не разбирался, неиз­
менно придерживался правила, облеченного ветеранами его полка
в форму поговорки: «У кого пушка исправна, тому сам король не
указ». Он был отменный наводчик, и его уже произвели в фейер­
веркеры, но несколько месяцев спустя уволили из-за рваной раны
в ноге, которую он получил при взрыве зарядного ящика, по неос­
торожности прислуги взлетевшего на воздух на Марсовом поле.
Увольнение глубоко удручало Блеро, но товарищи, очень его лю­
бившие и порою нуждавшиеся в его советах, не забыли о нем и в
важных случаях прибегали к помощи инвалида. Службу в артил­
лерии он удачно сочетал со службой у меня. Я редко бывал дома,
редко нуждался в Блеро, а порою, когда он все-таки оказывался
мне нужен, обслуживал себя сам из боязни его разбудить. Так
гражданин Блеро в последние два года приобрел привычку отлу­
чаться из дому без моего позволения, но никогда не пропускал
того, что называл вечерней поверкой, то есть момента, когда я воз­
вращался к себе около полуночи, а то и двух ночи. В самом деле,
я обязательно заставал его спящим у камина. Иногда, в дни пара­
дов, уличных сражений или очередной революции в Революции,
он даже оказывал мне протекцию. В таких случаях я, изображая
праздношатающегося, расхаживал по улицам в черном фраке и
с тростью в руке, как ныне. Издали я высматривал канониров, без
известного числа которых не обходится ни один переворот, и, оты­
скав их взглядом, заранее был уверен, что над помпонами их тре­
уголок увижу продолговатую голову моего мирного слуги, вновь
облекшегося в мундир и заспанными глазами высматривающего
343


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИ НЬ И

меня издали. Когда ему это удавалось, он улыбался и заставлял
окружающих пропустить «одного знакомого ему гражданина».
Потом брал меня под руку, показывал все, что стоило увидеть,
и называл тех, кто, как тогда выражались, «выиграл в лотерее свя­
той Гильотины»; вечером мы, по молчаливому уговору, об этом не
вспоминали. В конце месяца он получал у меня жалованье, от со­
держания же, положенного парижскому канониру, отказывался.
Мне он служил ради собственного спокойствия, нации — ради
чести, беря в руки оружие, как берет его вельможа; это вполне
устраивало его, а заодно и меня.
Пока я наблюдал за своим слугой... Но здесь я должен сде­
лать отступление и заметить, что сказал «слугой» лишь затем, что­
бы вы меня поняли: в году втором такой человек назывался «сообитателем»... Пока я наблюдал, как он спит, звонок продолжал зали­
ваться, яростно колотясь под потолком. Блеро спал от этого еще
крепче. Наконец я решился и сам направился к входной двери.
— А вы, наверно, добрейший, в сущности, человек,— вставил
Стелло.
— Будешь не строг, коль бог не дал рог,— отпарировал Черный
доктор.— Итак, я отпер дверь.

22 .
О честном старце
На пороге меня ожидали два посланца, причем совершенно раз­
ных: старик и мальчик. Старик был аккуратно напудрен и одет в
ливрейный фрак, на котором еще виднелись следы галунов. Он
чрезвычайно почтительно снял передо мной шляпу, не преминув
осмотреться по сторонам и подозрительно глянуть через мое плечо,
не привел ли я кого-нибудь с собой, но не вошел, а, напротив, по­
сторонился, словно пропуская первым мальчишку, который явился
одновременно с ним и все еще дергал изогнутую ручку звонка.
Названивал он в ритме высвистываемой им «Марсельезы» — вам,
344


СТЕЛЛО

вероятно, знаком этот мотив, хотя на дворе уже тысяча восемьсот
тридцать второй год? Нахально уставясь на меня, он насвистывал
и названивал, пока не прозвучал последний такт песни. Я терпеливо
дослушал до конца и, вручив исполнителю монету в два су, по­
просил:
— Повтори-ка припев, дитя мое.
Мальчишка не моргнув глазом повторил: он преотлично по­
нял ироничность врученной ему награды, но стремился показать,
что не боится меня. У него была хорошенькая мордашка и новень­
кий красный колпак набекрень, зато одежда представляла собой
отвратительные лохмотья; босой, с голыми руками, он вполне за­
служивал имя санкюлота, то есть бесштанника.
— Гражданин Робеспьер болен,— объявил он звонким голос­
ком, повелительно хмуря светлые бровки.— Быть у него в два.
Тут он изо всех сил запустил моими двумя су в окно на пло­
щадке, вдребезги разнес стекло и поскакал на одной ножке вниз
по ступенькам, насвистывая «Ça ira!».
— Что вам угодно? — обратился я к старому слуге и, взяв его
за локоть, ввел в прихожую: я чувствовал, что беднягу нужно успо­
коить.
Старикан с великим тщанием притворил за собой дверь, еще
раз осмотрелся, сделал, прижимаясь к стене, несколько шагов и
выдавил:
— Дело в том, сударь... Дело в том, что госпоже герцогине силь­
но нездоровится...
— Какой герцогине? — перебил я.— Только покороче и по­
громче: я вижу вас впервые.
Резкость моя, видимо, напугала несчастного: раньше его
смущало присутствие мальчишки, теперь — мое, и он окончательно
растерялся. Его увядшие бледные щеки заалели на скулах, колени
слегка задрожали, и он вынужден был присесть.
— Госпоже де Сент-Эньян,— робко и как можно тише про­
молвил он.
— Тогда выше голову! — отозвался я.— Я уже лечил ее и се­
345


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

годня же навещу в Сен-Лазаре. Словом, не огорчайтесь, мой друг.
Теперь с ней обращаются немножко лучше, верно?
— Нет, все так же,— вздохнул он.— Правда, там с нею один
человек, который помогает ей держаться, но я опасаюсь за него, и
не без оснований. Если с ним что-нибудь случится, ее светлости
не выстоять. Я ее знаю: ей не выстоять, она не оправится.
— Полно, полно, милейший! Женщины легко падают, но так
же легко поднимаются. А я умею находить слова утешения для
тех, кто слаб. Сегодня же навещу ее.
Старик порывался пуститься в подробности, но я взял его
за руку и попросил:
— Вот что, мой друг, разбудите, если сможете, моего слугу и
велите ему принести мне шляпу: я собираюсь уходить.
Я оставил пришельца в прихожей и думать о нем забыл, но,
отворяя дверь кабинета, обнаружил, что гость следует за мной
по пятам. Входя, он обернулся и боязливыми глазами пристально
посмотрел на Блеро, но тот не соизволил проснуться.
— Вы что, помешанный? — озлился я.
— Нет, сударь, я «подозрительный»,— признался он.
— А, это меняет дело. Положение у вас довольно печальное,
зато почетное. Я должен был сам догадаться, кто вы: вы все любите
переодеваться слугами. Это форменная мания. Ну что ж, сударь, у
меня есть большой пустой шкаф. Не угодно ли вам расположиться
в нем?
Я распахнул шкаф и поклонился, как принято делать, пред­
лагая кому-нибудь уютную спальню.
— Боюсь только, здесь вам будет не слишком удобно; впрочем,
я уже помещал тут поочередно с полдюжины разных лиц,— доба­
вил я.
И, честное слово, не солгал.
Оставшись наедине со мной, чудак повел себя совершенно
иначе, нежели раньше. Почувствовав себя в своей среде, он как бы
вырос. Вместо ссутуленного дрожащего старикашки я увидел кра­
сивого, хотя по-прежнему бледного старца. Выслушав мои заве­
346


СТЕЛЛО

рения в том, что у меня можно говорить без всякого риска, он осме­
лился сесть и перевести дух.
— Сударь,— начал он, опуская глаза, чтобы собраться с силами
и обрести подобающее его рангу достоинство,— я хочу немедленно
представиться и объяснить цель своего визита. Я господин де Ше­
нье. У меня два сына, которые, к сожалению, пошли по дурной
дороге — ударились в революцию. Младший стал народным пред­
ставителем, о чем я не перестану скорбеть до смерти; старший —
в тюрьме. Этот лучше. Теперь мой бедный мальчик немного отрез­
вел, и мы с ним не понимаем, за что его посадили. Он ведь сочиняет
в революционном духе, и его писания должны были бы понравиться
всем этим кровопийцам...
— Сударь,— перебил я ,— позвольте вам напомнить, что один
из этих кровопийц ожидает меня к завтраку.
— Помню, сударь, но полагаю, вы приглашены туда в качестве
человека глубоко уважаемой мною профессии, потому что как
врачеватели души, то есть священники и вообще духовенство, из
которого я не исключаю ни один монашеский орден, так и враче­
ватели тела...
— Не должны опаздывать, если хотят спасти больного,— вто­
рично перебил я старика, дернув его за рукав, чтобы вырвать из
сомнамбулического состояния — болтовня начинала его усып­
лять.— Я знаком с вашими сыновьями...
— Короче, сударь,— подхватил гость,— я утешаю себя лишь
одним: мой старший, тот, который арестован, всего лишь офицер,
а не поэт, как младший — автор «Карла Девятого», и, следователь­
но, не привлечет к себе внимания печатными выступлениями, после
того как я вытащу его из этой истории, и вытащу не без вашей по­
мощи, если вы, конечно, разрешите мне надеяться на нее.
— Здравая мысль! — одобрил я, примирясь с необходимостью
дослушать до конца.
— Не правда ли, сударь? — обрадовался добряк.— Между про­
чим, Андре совсем не глуп — это он составил письмо Людовика
Шестнадцатого к Конвенту. А переоделся я ради вашей же безо­
347


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

пасности: вы бываете у этих вождей и я побоялся вас скомпроме­
тировать.
— Того, кто независим и бескорыстен, нельзя скомпромети­
ровать,— вставил я .— Но продолжайте.
— Черт побери, сударь! — воскликнул мой собеседник с за ­
пальчивостью старого вояки.— Да вы понимаете, как ужасно было
бы скомпрометировать порядочного человека вроде вас, обратясь к нему за услугой?
— Я уже имел честь предложить вам...— опять подал я голос,
учтиво указывая на шкаф.
— Мне нужно вовсе не это,— возразил он.— Я отнюдь не соби­
раюсь прятаться, а, напротив, намерен как можно чаще показы­
ваться на людях. Мы живем в такое время, когда необходимо дей­
ствовать; бездействие вредно в любом возрасте, а за свою старую
голову я не боюсь. Меня тревожит мой бедный Андре, сударь; мне
нестерпимо думать, что он все еще в этом ужасном Сен-Лазаре.
— Он должен оставаться в тюрьме: это для него самое луч­
шее,— отрезал я.
— Я пойду...
— Ни в коем случае!
— Я поговорю...
— Ни в коем случае!
Тут бедняга смолк, засунув руки между колен с печальным
и подавленным видом, который растрогал бы самые бесчувствен­
ные сердца. Он смотрел на меня, как преступник под пыткой взирал
бы на судью в какую-нибудь блаженной памяти «органическую»
эпоху. Его увядшее обнаженное чело покрылось морщинами, как
спокойное море внезапно покрывается рябью: сперва, от изум­
ления, они взметнулись вверх, потом, от огорчения, опустились
вниз.
— Я вижу, что госпожа де Сент-Эньян обманулась,— вздох­
нул он.— Я не в обиде на вас: в наше прискорбное время каждый
сам за себя. Прошу только сохранить наш разговор между нами,
а я не побеспокою вас больше, гражданин.
348


СТЕЛЛО

Последнее слово тронуло меня сильнее всего: старику по­
требовалось усилие, чтобы его выдавить. Вид у него при этом стал
такой, словно с губ его сорвалось ругательство; с тех пор как роди­
лось обращение «гражданин», еще никто не произносил его более
красноречиво. Первый слог прозвучал как долгое карканье, два
последних — как торопливое кваканье лягушки, плюхающей по
болоту. В этом «гражданин» заключалось столько неподдельного
презрения, отчаяния и перехватывающей горло боли, что вы со­
дрогнулись бы, особенно если бы видели при этом, с каким тру­
дом добрый старец поднялся с кресла, для чего ему пришлось упе­
реться в колени руками с синими прожилками вен. Когда он нако­
нец выпрямился, я остановил его, осторожно усадил на подушку
и начал:
— Госпожа де Сент-Эньян не обманула вас, сударь: перед вами
верный человек. Я еще не презрел ни одного вздоха, хотя с некото­
рых пор слышу их немало, особенно последних...
Моя суровость заставила его вздрогнуть.
— Я лучше вас представляю себе положение узников, в особен­
ности того, кто обязан вам жизнью, но может лишиться ее, если
вы будете продолжать действовать, как изволили выразиться. Не
забудьте, сударь: при землетрясении следует оставаться на месте
и не двигаться.
Он ответил лишь сдержанным, вежливым и безнадежным
полупоклоном, и я почувствовал, что из-за своей резкости утратил
его доверие. Как я ни настаивал, чтобы он затаился от всех и хра­
нил полное молчание; как ни толковал ему, притом насколько мог
любезно, что каждый возраст по-своему легкомыслен, каждая
страсть по-своему неосторожна, а отцовская любовь — почти что
страсть,— он не поднимал потупленных и полузакрытых глаз.
Пусть он, добавил я, не требует от меня более подробных
объяснений, а просто примет в соображение, что я не был бы так
настойчив с ним в столь серьезных обстоятельствах, не будь я
убежден в опасности, которой чревата любая попытка предпри­
нять какой-либо шаг; что, хотя я не вправе сказать почему, он мо­
349


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

жет мне верить; что нынешние правители государства доверяют
мне больше, чем кому бы то ни было; что, общаясь с ними, я не
раз пользовался случаем, чтобы вырвать из их лап или ловко выта­
щить из их когтей несколько человеческих жизней; но что именно
сейчас, когда я лично заинтересован в судьбе его старшего сына,
поскольку тот — близкий друг женщины, родившейся у меня на
глазах и почитаемой мною за родную дочь, я категорически реко­
мендую ему пребывать в безмолвии и положиться на судьбу, как
порой беззвездной ночью полагается на нее лишившийся компаса
кормчий. Нет! Уж так суждено: на свете всегда будут существо­
вать натуры, настолько обкатанные, отшлифованные, утонченные и
ослабленные цивилизацией, что стоит их задеть хотя бы словом,
как они замыкаются в себе, сворачиваясь, словно мимоза. А у меня
подчас чересчур крепкая хватка. Словом, уговоры оказались на­
прасны. Старик выслушивал мои советы, покорно соглашался со
мной, но я чувствовал: при всей своей учтивости он внутренне не­
колебим, как утес. Это было старческое упрямство, злополучный
инстинкт полуослепшей воли, которая, как надломленная мачта
над пошедшим ко дну кораблем, еще торчит на поверхности, когда
остальные наши способности уже исчезли в пучине времени.

23.
Об иероглифах
доброго канонира
Я перехожу от одной мысли к другой так же быстро, как глаз — от
света к тени. Едва мне стало ясно, что спор бесцелен, я прервал его.
Господин де Шенье поднялся, и я молча проводил гостя до лест­
ницы, но в дверях все-таки не удержался и сердечно пожал ему
руку. Бедный старик! Мой порыв взволновал его. Он обернулся
и кротко — увы, что упрямее кротости! — промолвил:
350


СТЕЛЛО

— Очень сожалею, что осмелился докучать вам своей просьбой.
— А я — что вы не захотели меня понять и сочли добрый совет
отказом,— ответил я.— Надеюсь, вы подумаете над моими сло­
вами.
Он низко поклонился и вышел. Я пожал плечами и пошел со­
бираться. У входа в кабинет дорогу мне преградила высоченная фи­
гура: это был мой проснувшийся канонир, мой Блеро собственной
персоной. Вы, может быть, полагаете, что он вознамерился помочь
мне? Отнюдь нет. Распахнуть передо мной двери? Ничего подоб­
ного. Извиниться? Того меньше. Этот парижский канонир закатал
рукав мундира и с полной серьезностью развлекался тем, что, дер­
жа в правой руке иглу, кончал выкалывать на левой символический
рисунок. Он колол себя до крови, посыпал ранки порохом, под­
жигал его и таким образом навеки делал себе татуировку. Впрочем,
вы и сами лучше меня знаете, что это старый солдатский обычай.
Я поддался соблазну и потратил еще три минуты на созерцание
слуги-оригинала. Я взял его за локоть, он чуть посторонился и дал
мне любоваться рукой, на которую взирал со смесью нежности и
тщеславия.
— Ого, парень, да у тебя не рука, а придворный альманах и рес­
публиканский календарь в придачу! — воскликнул я.
Он с лукавым смешком сделал свой излюбленный жест —
потер себе подбородок и, прикрыв из вежливости рот ладонью,
плюнул подальше в сторону. Эта привычка, приобретенная в корде­
гардиях и в полку, а потом превратившаяся в своего рода тик, заме­
няла ему бесполезные разговоры и служила знаком согласия и
озадаченности, раздумья и удрученности. Я беспрепятственно
созерцал его сентиментальную и героическую длань. Последний
рисунок на ней изображал фригийский колпак, водруженный на
сердце с надписью вокруг него: «Неделимость или смерть!»
— Я вижу, ты, в отличие от жирондистов, не федералист,—
одобрил я.
— Да вроде бы нет,— почесав в затылке, ответил он.— Граж­
данка Роза — тоже.
351


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

И он лукаво указал на маленькую розу, тщательно выколо­
тую под фригийским колпаком, рядом с сердцем.
— Теперь понимаю, почему ты так долго хромаешь,— улыб­
нулся я.— Но капитану твоему тебя не выдам.
— Черт возьми, мы, канониры, тоже ведь не каменные,— от­
шутился он.— А Роза — дочка вязальщицы, да и отец у нее тю­
ремщиком в Сен-Лазаре. Недурное местечко! — добавил он с гор­
достью.
Я притворился, будто пропустил эти сведения мимо ушей,
хотя на самом деле постарался их запомнить; в свой черед он сде­
лал вид, что сообщил их просто так, к слову. Соблюдая наш мол­
чаливый уговор, мы отлично понимали друг друга.
Я продолжал изучать казарменные иероглифы с вниманием
художника-миниатюриста. Непосредственно над влюбленным и
республиканским сердцем красовалась большая синяя сабля, кото­
рую вздымал маленький барсук1, поднявшийся на задние лапы или,
на языке геральдики, стоячий; над саблей надпись крупными бук­
вами возвещала: «Слава Блеро, чье оружье остро!»
Я резко вскинул голову, как поступают, когда хотят про­
верить, схож ли портрет с натурой.
— Это ты сам сочинил, верно? И в виду имел не политику, а
военную славу?
Улыбка прочертила длинное желтое лицо моего канонира,
и он невозмутимо подтвердил:
— Да, я. На память о шести фехтмейстерах, которых просвер­
лил слева.
— Иначе сказать, убил, не правда ли?
— Так уж у нас говорится,— с прежней незлобивостью по­
яснил он.
Действительно, этот простак, сам не сознававший, насколь­
ко он ловок, изобразил на манер героев Таити на своей желтой
1 Ф амилия канонира Blaireau значит по-ф ранцузски «барсук».

352


СТЕЛЛО

руке, у конца поддерживаемой барсуком сабли, шесть повержен­
ных клинков, которые словно поклонялись ей.
Тут я попытался продолжать осмотр и заглянуть выше локтя,
но увидел, что Блеро задирает рукав с некоторой неохотой.
— Ну, это я сделал еще новобранцем; сейчас это не в счет,—
вздохнул он.
Я понял его стыдливость, обнаружив огромную лилию, а над
ней надпись: «Да здравствуют Бурбоны и святая Варвара! Навеки
люблю Мадлену».
— Всегда носи длинные рукава, мой милый: сбережешь голо­
ву,— заметил я .— Советую не оголять рук и при гражданке Розе.
— Да ладно! — отмахнулся он с нарочито дурашливым ви­
дом.— Главное, чтоб ее папаша отпирал мне решетку не только
в часы свиданий с арестантами. Это и все, что нужно, чтобы...
Я перебил Блеро — иначе мне пришлось бы задать кое-какие
вопросы — и сказал, хлопнув его по руке:
— Ну полно! Ты малый разумный и с тех пор, как попал ко
мне, никаких глупостей не натворил; не натворишь и впредь. Про­
води-ка меня сегодня: я иду по делам и ты мне, вероятно, пона­
добишься. Следуй за мной в отдалении; в дома, если не хочешь,
не заходи, но по крайней мере жди меня на улице.
Зевнув еще раз-другой, Блеро оделся, протер глаза и пропу­
стил меня вперед, готовый следовать за мной; треуголку он сдвинул
набекрень, а в руке держал блестящий шомпол, длиной с него са­
мого.

24.
Дом Лазаря
Сен-Лазар — старинное здание цвета грязи. Когда-то оно было
приорством. Я, вероятно, не ошибусь, предположив, что возвели
его не раньше тысяча четыреста шестьдесят пятого года на месте
бывшего монастыря святого Лаврентия, о котором, как вам пре­
красно известно, упоминает Григорий Турский в девятой главе
12 № 467

353


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

шестой книги своей «Истории». Короли Франции останавлива­
лись в нем дважды: при въезде в Париж здесь отдыхали они сами;
при отправлении в Сен-Дени здесь отдыхали те, кто сопровождал
их прах. С этой целью напротив приорства был построен неболь­
шой особняк, именовавшийся Королевским пристанищем; от него
не оставили камня на камне. Приорство превратилось в казарму,
государственную тюрьму и исправительное заведение для мона­
хов, солдат, заговорщиков и уличных девок; это грязное соору­
жение, всегда выглядевшее серым, убогим и мрачным, непрерыв­
но достраивали и расширяли, замуровывая и зарешечивая окна
и двери. Мне понадобилось некоторое время, чтобы добраться
с площади Революции до улицы Фобур-Сен-Дени, где распола­
галась эта тюрьма. Я издали узнал ее по иссеченному дождями сине-красному полотнищу, прикрепленному к большому черному
флагштоку над воротами. На черном мраморе большими белыми
буквами была начертана надпись, которая украшала тогда любое
строение и казалась мне эпитафией нации:
«Республика, единая и неделимая.
Свобода, равенство или смерть».
У входа в зловонную кордегардию на дубовых скамьях сиде­
ли санкюлоты. Они вострили свои пики, охлаждая их в сточной ка­
наве, дулись в карты, распевали «Карманьолу», а подчас отцепляли
уличный фонарь от столба, чтобы заменить его человеком, кото­
рого, горланя «Дело пойдет!», волокли к ним с дальнего верхнего
конца предместья рыночные торговки.
Меня узнали, во мне нуждались, передо мной расступились.
Я постучался в массивную дверь справа, под сводом ворот. Дверь,
словно сама по себе, приоткрылась, и так как я выжидал, пока она
распахнется окончательно, голос тюремщика подбодрил меня:
«Да входите же! Смелее!» Но едва я вошел, как почувствовал, что
дверь привычно захлопнулась, коснувшись моих каблуков всей
тяжестью своих прочных досок, толстых гвоздей, железной оковки
и засовов.
354


СТЕЛЛО

Тюремщик расхохотался, обнажив три еще оставшихся у не­
го зуба. Старый плут сидел скрючившись в большом черном кресле
из тех, что называются откидными: по бокам у них железные зуб­
чатые рейки, которые удерживают спинку в определенном поло­
жении и придают ей желаемый наклон, когда она откидывается
и кресло превращается в кровать. В этом кресле, не сходя с мес­
та, и спал, и бодрствовал бессменный привратник. Его морщини­
стая желтая саркастическая физиономия нависала над коленями,
в которые он упирался подбородком. Ноги он развел в стороны,
перекинув через подлокотники, и таким образом отдыхал от обыч­
ной сидячей позы, держа в правой руке ключи, а левую положив
на засов массивной двери. Он отпирал и запирал ее, как пружина,
и нисколько при этом не утомлялся. За креслом, засунув руки в
карманы белого передничка, стояла девушка. Кругленькая, пух­
ленькая, свежая, со вздернутым носиком, детскими губками, ши­
рокими бедрами и белыми руками, она отличалась редкой в этом
доме опрятностью. На ней было красное штофное платье с руб­
чиками на карманах и белый чепец, украшенный большой трех­
цветной кокардой. Я уже замечал ее мимоходом, но никогда к ней
не присматривался. На этот раз, все еще под впечатлением полу­
признаний Блеро, я угадал в ней подружку своего канонира
Розу — угадал тем инстинктом, что при взгляде на незнакомца,
которого мы хотим увидеть, безошибочно подсказывает нам:
«Вот он».
Эта красивая девушка с таким добрым лицом и в то же время
такая осанистая как бы усугубляла угрюмость обстановки, в кото­
рой она казалась чужой. Весь ее облик так явственно дышал воз­
духом сельских просторов, деревней, тмином и богородицыной
травкой, что я заявляю: встреча с ней исторгала лишний вздох у
любого узника, напоминая ему о полях и хлебах.
— Как жестоко, воистину жестоко показывать эту девочку
заключенным! — возмутился я, остановившись.
Роза поняла меня не лучше, чем если бы я изъяснялся погречески, да я и не жаждал быть понятым. Она вытаращила глаза
12*

355


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

и показала самые ослепительные на свете зубы, причем даже не
улыбнувшись, а просто открыв рот, отчего уста ее развернулись,
как гвоздика, на которую надавили пальцем.
Папаша заворчал. Но его мучила подагра, и он не сказал
ни слова. Я двинулся коридорами, нащупывая дорогу тростью, по­
тому что в длинных, широких и сырых переходах тюрьмы царила
тьма и они даже днем освещались вонючими красными фонарями.
Если ныне, когда все начинает сверкать чистотой, вы посети­
те Сен-Лазар, вас встретят там превосходная больница, аккурат­
ные новые камеры, выбеленные стены, вымытые плиты пола. Всю­
ду свет, воздух, порядок. Сегодняшние тюремщики, сторожа, при­
вратники именуются директорами, инспекторами, смотрителями,
надзирателями, носят синие мундиры с серебряными пуговицами,
разговаривают не повышая голоса и лишь понаслышке знают свои
былые звания, которые находят смешными.
Однако в тысяча семьсот девяносто четвертом году этот
черный Дом Лазаря походил на огромную клетку для хищных
зверей. На его территории возвышалось лишь огромное квадрат­
ное в плане здание, существующее до сих пор, все четыре этажа
которого оглашались стонами и воплями узников. Снаружи на
окнах виднелись решетки из толстых железных прутьев, кончав­
шихся по бокам кольцами, а вверху остриями, причем те и другие
сплетались так тесно, что воздух с трудом проникал в камеры. Каж ­
дый этаж прорезали три широких, плохо освещенных коридора,
куда выходили двери сорока клетушек, годных разве что для со­
держания в них волков, да и пахло там частенько, как в берлоге.
Коридоры по концам также были перекрыты массивными, тяж е­
лыми черными железными решетками; в дверях камер проделаны
квадратные зарешеченные окошечки, именуемые волчками и от­
крывавшиеся снаружи, чтобы тюремщики в любое время суток
могли беспрепятственно наблюдать за арестантами.
По пути я пересек большой безлюдный плац, где обычно
выстраивались страшные телеги, увозившие очередную партию
жертв. Я вскарабкался на полуобвалившееся каменное крыльцо,
356


СТЕЛЛО

по которому несчастные спускались к своему последнему экипажу;
потом проследовал через отвратительно серое и зловещее помеще­
ние с настолько истертым ногами полом, облезлыми и обшарпан­
ными стенами, как если бы в нем ежедневно разыгрывались фор­
менные сражения. Нечто вроде лохани с дурно пахнущей водой —
вот и все, что там было из обстановки. Не знаю, для чего служило
это помещение, но называлось оно живорезкой, как, впрочем, на­
зывается и поныне.
Наконец я добрался до обширного и уродливого внутреннего
двора, обнесенного высокими стенами; иногда с крыши туда падает
солнечный свет. Посредине находился огромный каменный водоем,
окруженный четырьмя рядами деревьев. За ним, в самой глубине,
высился белый Христос на красном, кроваво-красном кресте. У
подножия этого большого распятия стояли две женщины: одна —
совсем юная, другая — совсем старая. Молодая молилась на коле­
нях, сложив руки, склонив голову и заливаясь слезами. Она до
такой степени походила на прекрасную принцессу де Ламбаль,
что я отвернулся. Это воспоминание было мне не по силам.
Пожилая поливала две лозы, росшие у ног Христа. Лозы эти
растут там и сегодня. Сколько крови и слез оросило их гроздья,
пурпурные и прозрачные, как кровь и слезы!
В водоеме посреди двора один из сторожей, напевая, стирал
белье. Я вошел в коридор и остановился у двенадцатой камеры
первого этажа. Подошедший тюремщик оглядел меня с ног до го­
ловы, узнал, опустил грубую лапищу на более изящную рукоятку
засова и отпер. Я был у герцогини де Сент-Эньян.

25.
Молодая мать
Едва страж распахнул дверь, как раздался слабый женский вскрик,
и я увидел, что застал герцогиню врасплох, чем немало ее скон­
фузил. Самого меня изумило только одно, к чему я никак не мог
357


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

привыкнуть,— ее безукоризненное изящество и благородная мане­
ра держаться, ее спокойствие, кроткая покорность судьбе, ангель­
ское терпение и застенчивость, вселяющая почтение в окружаю­
щих. Я никогда не встречал женщины такого обаяния: даже когда
она не поднимала глаз, ей повиновались. На этот раз наш приход
поверг ее в растерянность, но она блестяще вышла из положения,
и вот как.
Камера у нее была крошечная и раскаленная, потому что
выходила на юг, а солнце в термидоре палило не слабее, чем если
бы это оказался июль. У госпожи де Сент-Эньян не оставалось
иного способа защититься от лучей, отвесно врывавшихся в ее
бедную каморку, как завесить окно широкой шалью, единственной,
по-моему, какую ей позволили сохранить. А ее простое платье
было сильно декольтировано, обнажая руки и прочее, что полага­
ется обнажать бальному платью, хотя и не более того. Для меня
это не имело никакого значения, для нее — огромное. Она вско­
чила, вскрикнув: «Ах, боже мой!» — и скрестила руки на груди,
как сделала бы потревоженная купальщица. Вся она, от корней во­
лос до ногтей, залилась краской, а глаза ее на мгновение увлаж­
нились.
Но тут она убедилась, что я — один, и растерянность ее про­
шла. Она успокоилась, набросила на плечи нечто вроде белого
пеньюара и уселась на край койки, уступив мне соломенный стул,
единственную мебель в своей келье. Тут я заметил, что одна нога у
нее босая и в руке она держит черный шелковый чулок с ажурной
строчкой.
— Боже правый! — воскликнул я.— Да намекни вы мне хоть
словом...
— Бедная королева поступала точно так же,— живо возразила
она и с очаровательной улыбкой, исполненной достоинства и уве­
ренности в себе, устремила на меня свои большие глаза; однако
губы ее тут же снова сжались, и я прочел на ее благородном и обыч­
но меланхолическом лице новое, глубоко отличное от прежнего
выражение.
358


СТЕЛЛО

— Садитесь же, садитесь! — отрывисто поторопила она меня
изменившимся голосом.— С тех пор как благодаря вам беремен­
ность моя установлена и я ваша должница...
— Полно, полно! — в свой черед перебил я из неприязни к
громким фразам.
— Мне предоставлена отсрочка,— продолжала она.— Но го­
ворят, сегодня прибудут телеги, а уж их не отправят в революцион­
ный трибунал пустыми.
Здесь взгляд ее упал на окно и, как мне показалось, стал
несколько блуждающим.
— Телеги! Страшные телеги! — вздохнула герцогиня.— От их
колес дрожат стены Сен-Лазара. Их грохот терзает мне нервы.
Как легко и шумно вкатываются они под своды ворот и как мед­
ленно, как тяжело выезжают оттуда со своим грузом! Увы, сегодня
их битком набьют мужчинами, женщинами, детьми — я сама слы­
шала. Так уверяла Роза, распевая во дворе под моим окном. У этой
доброй малышки такой голосок, от которого нам, узникам, легче
на душе. Ах, бедняжка!..
На секунду герцогиня дала себе волю, помолчала, провела
рукой по потеплевшим глазам и вновь обрела благородное спо­
койствие.
— Я хотела вас спросить,— начала она, легонько тронув паль­
цами рукав моего черного фрака,— нет ли средства предотвратить
дурное влияние моих расстройств и недомоганий на дитя, которое
я ношу под сердцем. Я боюсь за него.
Она покраснела, но стыдливость не помешала ей говорить —
герцогиня справилась с собой и заставила себя сказать то* что
хотела.
С каждой минутой она все больше оживлялась.
— Ни один мужчина, даже вы, врач, никогда не поймет той
смеси гордости и боязни, которая переполняет женщину в моем
положении. Правда, я еще не встречала особы своего пола, испы­
тывавшей подобные опасения в той же мере, что я .— Госпожа де
Сент-Эньян возвела глаза к небу.— Иисусе, какой божественный
359


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

ужас! Какое изумление, и с каждым днем оно как внове! Чувство­
вать, как в твоем лоне бьется другое сердце, а в твоей смятенной
душе витает душа ангела, и жить ее таинственной жизнью, о кото­
рой догадываешься ты одна, потому что сопричаствуешь в ней.
Думать, что для этого нового и невидимого существа любое твое
волнение может обернуться страданием, страдание — страхом,
страх — болью, боль — мукой, мука — смертью! Когда я вспоми­
наю об этом, я не смею ни шевелиться, ни дышать. Я боюсь своих
мыслей, упрекаю себя за то, что люблю, ненавижу, позволяю себе
волноваться. Я почитаю себя самое и сама себе внушаю благого­
вение, словно я святая. Вот что творится со мной.
Говоря это, она казалась мне ангелом; руками она обняла
себя за талию, начавшую за последние два месяца чуть заметно
раздаваться.
— Дайте же мне такой совет, который навсегда останется у ме­
ня в голове и не даст мне причинить вред моему сыну.
Как все молодые матери, которых я знавал, она, уступая
инстинктивному и необъяснимому предпочтению, заранее говорила
«мой сын». Я невольно улыбнулся.
— Вам жаль меня,— сказала она.— Не отпирайтесь, я все
вижу. Вы отлично знаете: ничто не властно заковать наше бедное
сердце в такую броню, чтобы оно не учащало своего биения,
не всколыхивало все наше существо, не запечатлевало малейшее
наше желание на лице наших детей. Тем не менее,— продолжала
она, сокрушенно опустив прелестную головку на грудь,— мой
долг — доносить дитя до родов, которые станут для меня кануном
смерти. Меня оставляют в живых только ради этого, я годна только
на это, я — хрупкая раковина, которая охраняет его и будет раз­
давлена, как только оно появится на свет. В остальном я — ничто,
да, ничто, сударь! Как вы думаете...— и она взяла меня за руку,—
как вы думаете, дадут ли мне хотя бы несколько часов счастья,
позволят ли наглядеться на него, когда оно родится? Ведь если
меня убьют сразу, это будет слишком жестоко, правда? Поверьте,
если я смогу хоть один день слышать и целовать его, я, наверно,
360


СТЕЛЛО

все им прощу — так мне не терпится дождаться этой минуты.
Страшась ее перебить, я молча сжимал и благоговейно це­
ловал ей руки — больше мне ничего не оставалось.
Она заулыбалась со всей кокетливостью хорошенькой двад­
цатичетырехлетней женщины и на глазах у нее выступили мимо­
летные слезы радости.
— Мне всегда кажется, что вы все знаете. Мне кажется, стоит
спросить: почему? — и вы разом найдете ответ. Скажите же, поче­
му женщина прежде всего мать, а уж потом подруга, дочь, даже
супруга, почему материнство подавляет в ней тщеславие, дели­
катность, да, пожалуй, и разум? Почему ребенок, который ничто,
для нее — все? Почему он важней, чем целый мир? Это неспра­
ведливо, но это так. Почему? Я корю себя за это.
— Успокойтесь, успокойтесь! — вмешался я.— У вас жар, речь
слишком быстрая и громкая. Успокойтесь же!
— О господи! — разрыдалась она.— Мне не дадут его выкор­
мить.
С этими словами она неожиданно повернулась ко мне спиной
и упала ничком на койку, чтобы выплакаться, не стесняясь моим
присутствием: сердце ее было чересчур переполнено.
Я неотрывно глядел на непритворную скорбь, которую герцо­
гиня отнюдь не пыталась скрывать, и восхищался ее пренебреже­
нием к утрате богатства, положения, утонченнейших удовольствий.
Я находил в ней особенность, которую часто имел случай наблю­
дать у людей той эпохи: кто терял больше всего, тот сетовал мень
ше всех.
Привычка к высшему свету и постоянному благосостоянию
возвышает душу над роскошью: привыкнув жить в ней каждый
день, человек не считает расставание с ней подлинным несчастьем.
Изысканное воспитание прививает презрение к физическим стра­
даниям, учит облагораживать кроткой снисходительной улыбкой
мелочные и низменные житейские заботы, воспринимать всерьез
лишь душевные муки, не удивляться падению, к возможности ко­
торого ты подготовлен образованием, религиозными размышлени­
361


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

ями и даже разговорами в семье и обществе, и, главное, становить­
ся выше событий благодаря сознанию собственной ценности.
Уверяю вас, в госпоже де Сент-Эньян, зарывшейся в шерстя­
ное одеяло на своей койке, было не меньше достоинства, чем я
видел в ней, когда ее чело возлежало на шелковых подголовниках.
Мало-помалу чувство собственного достоинства становится свой­
ством, проникающим в кровь и читающимся в любом из жестов,
которые оно утончает. Никому не пришло бы в голову счесть смеш­
ным то, что наиболее отчетливо запомнилось мне тогда, а именно
упомянутую выше прелестную босую ножку, закинутую на дру­
гую, в черном шелковом чулке. Да я и сам вспоминаю об этом лишь
потому, что в каждой из картин моей жизни, которые никогда не
изгладятся у меня из памяти, бывали особенно характерные штри­
хи. Поза госпожи де Сент-Эньян запомнилась мне как вот такой
штрих, и будь я художник, я написал бы ее в этом виде.
Плакать целый день подряд невозможно, поэтому я взглянул
на часы, а у меня их было двое: одни показывали половину один­
надцатого, другие — ровно одиннадцать; я выбрал среднее и решил,
что сейчас без четверти. Времени у меня хватало, и я принялся
обследовать камеру, а пуще всего свой соломенный стул.

26 .
Соломенный стул
Сидел я на нем боком, перекинув левую руку через спинку, которая
упиралась мне под мышку и в которую я поневоле начал всмат­
риваться: очень широкая, она потемнела и залоснилась, но не пото­
му что ее лакировали или вощили, а оттого что за нее держалось
множество узников, чьи пальцы сдавливали ее в минуты отчая­
ния, чьи слезы обливали ее дерево, а зубы оставляли на нем следы.
Она была изборождена надрезами, зарубками, царапинами от ног­
тей. Ножом, перочинным ножичком, гвоздем, стеклом, часовой
пружинкой, иглой, булавкой на ней были нанесены имена, крести­
ки, знаки, цифры.
362


СТЕЛЛО

Я с таким вниманием изучал их, что, честное слово, почти
забыл о бедной молодой узнице. Она по-прежнему плакала, но я
мог сказать ей одно: «Плачьте — вы правильно делаете»; доказы­
вать ей, что она не права, у меня не хватило бы духу, а утешать
ее означало бы самому расплакаться еще горше, чем она. Ну уж
нет!
Итак, я предоставил ей плакать, а сам продолжал читать
надписи на стуле.
Это были имена, иногда очаровательные, иногда причудли­
вые, редко заурядные и всегда сопровождавшиеся выражением
какой-нибудь мысли или чувства. Ни один из писавших не сохра­
нил головы на плечах. В сущности, спинка представляла собой
альбом. Скитальцы, увековечившие себя в нем, уже входили тогда
в единственную гавань, куда мы все непременно приплывем, и
вспоминали о своем путешествии с презрением, без особенных со­
жалений и даже без надежды на лучшую, новую или хотя бы иную
жизнь. Она, видимо, мало их интересовала. Надписи не свидетель­
ствовали ни о религиозности, ни о безбожии, зато давали выход
страстям, сокровенным, тайным, глубоким, которыми сегодняш­
ний узник спешил поделиться с завтрашним, как последним даром
мертвеца умирающему.
Когда в сердце состарившейся нации угасает вера, его клад­
бища — а Сен-Лазар им и был — начинают выглядеть языческой
декорацией. Таков ваш Пер-Лашез. Привезите туда индуса из
Калькутты и спросите: «Что вы скажете о народе, который над
прахом своих мертвецов разбивает садики, переполненные урнами,
причудливыми арками, колоннами дорического и коринфского
ордеров, годными, как затейливые часы, стоять на камине? Все
это красят, отделывают под мрамор, лакируют, прихорашивают,
а потом обносят решетками, напоминающими о клетках для чи­
жей и попугаев, и высекают на камне фразы на каком-то полуфранцузском языке, по-риккобониевски слезливые и заимство­
ванные в романах, от которых рыдают привратницы и чахнут золо­
тошвейки».
363


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

Индус затруднится ответить. Он не увидит ни пагод, ни Бра­
мы, ни трехглавых изваяний семирукого Вишну со скрещенными
ногами; он будет искать лингам — и не найдет; он будет искать
тюрбан Магомета — и не найдет; Юнону, повелительницу мерт­
вых,— и не найдет; распятие — и не найдет или, с трудом обнару­
жив его за каким-нибудь поворотом дорожки, где оно стыдливо,
как фиалка, прячется в кустах, поймет, как редки христиане среди
этого великого народа; тогда он почешет затылок, покачает голо­
вой и примется играть своими серьгами, вращая их с быстротой
жонглера. А полюбовавшись на буржуазную свадьбу, которая с хо­
хотом бегает по песку аллеек и отплясывает на цветах, посвящен­
ных мертвым, заметив повсюду надгробные урны, но редко где
надпись: «Молитесь за него, молитесь за его душу»,— он ответит
вам: «Этот народ без сомнения, сжигает трупы и помещает прах
в урны. Он верит, что со смертью тела для человека все кончается.
У него в обычае радоваться смерти отцов, потому что дети насле­
дуют наконец их достояние или довольны избавлением родителей
от трудов и страданий. Да спасет меня рыжекудрый и синегрудый
Шива, которому поклоняются читатели Вед, от жизни среди этого
народа, наделенного, подобно цветку дуруи, двумя обманчивыми
ликами».
Да, спинка стула, занимавшая меня тогда и продолжающая
занимать до сих пор, в точности походила на наши кладбища. Одна
религиозная мысль приходилась там на сто фраз, выражающих
безразличие к вере; одно распятие на сто урн.
Я прочел, к примеру:
«Умереть? Уснуть. Ружо де Монкриф, гвардеец».
«Этот,— подумал я ,— усвоил мысль Гамлета лишь наполо­
вину, но все-таки мыслил».
«Frailty, thy name is woman!1 Ж . Ф. Готье».
«О какой еще женщине думал этот? — удивился я.— Нашел
1 «Бренность, ты женщ иной зовеш ься» ( а н гл .). Пер. М. Л озинского.

364


СТЕЛЛО

время жаловаться на измену! Впрочем, почему бы и нет?» — попра­
вился я, прочитав в списке арестантов на стене:
«Бывший паж тирана, двадцать шесть лет».
Бедный молодой паж! Ревность не покинула его и в Сен-Лазаре! Возможно, он был счастливейшим из узников: он не думал
о себе. О, как прекрасен возраст, когда мечтаешь о любви даже
под ножом!
Ниже — окруженное фестонами и гирляндами имя дурака:
«Здесь томился в оковах Агрикола-Адорабль Франконвиль
из секции Брута, добрый патриот, враг негоциантизма, бывший
судебный пристав и друг санкюлотов. Он уйдет в небытие безу­
пречным республиканцем».
На секунду я повернул голову и проверил, не справилась ли
с волнением моя нежная узница, но, по-прежнему слыша всхли­
пывания, решил не смотреть на нее и не задавать вопросов, чтобы
не расстраивать ее еще сильней; к тому же мне показалось, что она
забыла обо мне, и я стал читать дальше.
Мелкий женский почерк, тонкие штрихи без нажима:
«Да сохранит господь короля Людовика Семнадцатого и
моих бедных родителей! Мари де Сен-Шаман, пятнадцати лет».
Пораздумав, я обернулся. Госпожа де Сент-Эньян, по-преж­
нему целиком предоставленная своей печали, все еще плакала.
Правда, трех минут, как вы догадываетесь, мне вполне хватило,
чтобы прочесть — и даже медленно прочесть — вещи, припоми­
нание и пересказ которых отнимает у меня сегодня куда больше
времени.
Мне показалось, однако, что, так долго пребывая в избран­
ной ею позе, госпожа де Сент-Эньян проявляет не то упрямство,
не то робость. Иногда мы не знаем, каким путем вернуть себя в
обычное состояние после взрыва боли, особенно в присутствии
сильных и сдержанных натур, которые именуются холодными,
потому что их мысли и чувства неординарны и были бы неуместны
в заурядном разговоре. Иногда же мы просто не хотим возвращать­
ся в обычное состояние, если только собеседник не обратится к
365


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

нам с каким-нибудь сентиментальным вопросом. Меня это сму­
щает. Поэтому я вновь отвернулся, словно углубившись в исто­
рию своего стула и тех, кто сидел, плакал, богохульствовал, мо­
лился или спал на нем.

27.
Женщина —
всегда ребенок
Я успел прочитать еще кое-что, от чего у вас сильней забьется
сердце:
«Страдай, о гневная душа! О добродетель,
Оплачь меня, коль я умру!»
Подписи нет. А ниже:
«Я видел, как она, глаза другие нежа,
Свой влажный взор вперяла в них порой
И медом уст ее, которые так свежи,
Пьянил себя другой».
Я сколь возможно ближе придвинулся к надписи глазами, а
заодно поднес и руку, как вдруг ощутил на своем плече легонькие
пальчики. Я обернулся: передо мной стояла прекрасная узница.
Лицо у нее было заплаканное, щеки мокрые, губы влажные, но
слезы иссякли. Она подошла ко мне, и я бог весть почему почув­
ствовал: она хочет исторгнуть из сердца нечто такое, что трудно
высказать и чего я предпочел бы не слышать.
В ее взоре и склоненной голове было что-то умоляющее —
она словно шептала: «Да спросите же меня!»
— Итак, в чем дело? — громко осведомился я, повернув лишь
голову.
— Не стирайте эту надпись,— попросила она нежным, почти
певучим голосом, наклонясь над моим плечом.— Он сидел в этой
366


СТЕЛЛО

камере, но его перевели в другую, и на другом дворе. Господин
де Шенье — один из наших ближайших друзей, и я буду счаст­
лива сохранить это воспоминание о нем на оставленное мне еще
время.
Я обернулся и увидел, как по ее сжатым губам проскольз­
нуло подобие улыбки.
— Что могут означать нижние стихи? — продолжала она.—
Не представляю, как здесь может идти речь о ревности.
— Разве они не были написаны до того, как вас разлучили с
герцогом де Сент-Эньяном? — с напускным равнодушием осве­
домился я.
В самом деле, ее мужа вот уже месяц как перевели в самое
отдаленное крыло тюрьмы.
Герцогиня улыбнулась, но не покраснела.
— А может быть, они обращены к мадемуазель де Куаньи? —
продолжал я, делая вид, что ничего не замечаю.
На этот раз она покраснела, но не улыбнулась и досадливо
сняла руку с моего плеча. Потом прошлась по камере.
— Кто заронил в вас такое подозрение? — спросила она.—
Правда, эта девочка очень кокетлива, но она сущий ребенок. Не
понимаю,— с надменным видом продолжала она,— как можно
предполагать, что человек с умом господина де Шенье до такой
степени увлекся ею?
«А, юная особа! — подумал я, слушая ее.— Я знаю, что вы
хотите от меня услышать, но погожу. Сперва подойдите еще на
шаг».
Видя мою холодность, она сделала высокомерное лицо и
направилась ко мне походкой королевы.
— Я держусь о вас самого высокого мнения, сударь,— объя­
вила она,— что и хочу доказать, доверив вам коробочку, заклю­
чающую в себе драгоценный медальон. По слухам, в тюрьмах со­
бираются учинить повторный обыск. Обыскивать нас — значит
обирать. Пока подобные опасения не рассеялись, будьте добры,
храните вот это. Я попрошу вернуть мне вещь не раньше, чем почту
367


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

себя в безопасности во всех отношениях, кроме жизни, о которой
не говорю.
— И правильно,— вставил я.
— Вы, по меньшей мере, откровенны,— рассмеялась она, как
ни огорчило ее мое замечание,— но вы умеете брать с собеседни­
ком нужный тон, и я благодарна вам за то, что вы знаете: у меня
достаточно мужества и со мной можно шутить насчет смерти.
Она вытащила из-под подушки лиловую сафьяновую коро­
бочку, нажала на пружинку и попыталась показать мне портрет.
Я взял вещь и нажатием большого пальца демонстративно захлоп­
нул ее. Потом потупил глаза, скорчил гримасу, покачал головой,
как президент парламента,— словом, напустил на себя педантич­
ный и отрешенный вид человека, который из деликатности не хочет
даже поинтересоваться, что он берет на сохранение. Я был уверен:
на это она поймается.
— Боже мой! — удивилась она.— Почему вы не откроете коро­
бочку? Я вам разрешаю.
— Э, ваша светлость,— возразил я ,— не кажется ли вам, что
вручаемый мне предмет может повлиять на мою скромность и
верность? Я не желаю знать, что там внутри.
Она взяла иной тон — живой, слегка отрывистый, непре­
рекаемый.
— Вот оно что!.. А я не желаю, чтобы вы вообразили, будто
здесь тайна. На свете нет ничего проще. Вам известно, что госпо­
дину де Сент-Эньяну двадцать семь лет, примерно столько же,
сколько господину де Шенье. Как вы могли заметить, они очень
привязаны друг к другу. На медальоне изображен господин де
Шенье: он взял с нас слово сохранить этот сувенир, в случае если
мы с мужем его переживем. Конечно, надеяться на это — все равно
что ждать пяти выигрышей подряд в лотерее. Но мы обещали, и я
решила сама сберечь этот портрет, который, без сомнения, считал­
ся бы портретом выдающегося человека, если бы люди слышали,
что читал мне господин де Шенье.
— Что же именно? — с удивленной миной осведомился я.
368


СТЕЛЛО

Мое изумление явно доставило герцогине удовольствие, и,
чуть отступив, она в свой черед прикинулась скрытной.
— Он поверяет свои мысли только мне, одной мне,— объявила
она,— и я дала слово не открывать их никому, даже вам. Это ка­
сается очень возвышенных предметов. Ему нравится рассуждать о
них со мной.
— Да разве другая женщина его поймет? — польстил я, как
заправский царедворец, потому что другая женщина и господин де
Панж уже давно познакомили меня с фрагментами этих пред­
метов.
Герцогиня протянула мне руку: она добилась, чего хотела.
Я склонился, поцеловал точеные кончики пальцев, но губы мои,
коснувшись их, невольно произнесли:
— Увы, сударыня, не сбрасывайте со счетов мадемуазель де
Куаньи, потому что женщина — всегда ребенок.

28.
Столовая
По тюремному обычаю, меня заперли вместе с очаровательной
узницей; я еще держал ее за руку, когда засовы открылись и тю­
ремщик гаркнул:
— Беранже, жена Эньяна! В столовую, живо!
— Мои люди докладывают, что кушать подано,— тихо и с лу­
кавой улыбкой пояснила герцогиня.
Я подал ей руку, и мы направились в большой зал на пер­
вом этаже, наклоняя головы в низких дверях и при проходе через
решетки.
Длинный широкий стол без скатерти, уставленный свинцо­
выми приборами, оловянными кружками, глиняными кувшинами,
тарелками из голубого фаянса; дубовые скамьи, черные, лосня­
369


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е В ИН ЬИ

щиеся, истертые, плохо выструганные, пахнущие дегтем; корзины,
полные круглых хлебов; грубо обтесанные колонны, опирающиеся
тяжелыми подножиями на расколотые плиты и поддерживающие
своими бесформенными верхушками закопченный потолок; стены
цвета сажи, ощетинившиеся плохо прилаженными к древкам пика­
ми и ржавыми ружьями; четыре больших светильника, чадивших
в сыром, как в подвале, воздухе, который уже с самого порога вы­
зывал кашель,— вот какая картина представилась моим глазам.
Я на мгновение закрыл их, чтобы они привыкли. Моя покор­
ная судьбе спутница поступила так же. Подняв веки, мы увидели
несколько человек, сидевших кружком в стороне и о чем-то бесе­
довавших. По негромким голосам и учтивому тону я угадал в них
воспитанных людей. Мне они поклонились с места, завидев герцо­
гиню — встали. Мы с ней проследовали дальше.
На противоположном конце стола разместилась другая ком­
пания, более многочисленная, молодая, оживленная, непоседливая
и казавшаяся группой участников большой придворной кадрили,
только наутро после бала и в неглиже. Там были юные особы, си­
девшие справа и слева от своей внучатой тетки; были и молодые
люди, которые перешептывались, обращались друг к другу на ухо,
иронически или ревниво указывая друг на друга пальцем; там слы­
шались смешки, песенки, танцевальные мотивы, шарканье, шаги,
щелканье пальцами взамен кастаньет и треугольников. Все стол­
пились в круг, взирая на нечто происходящее посредине его. Это
нечто встречалось секундой молчаливого ожидания, тут же сменяв­
шегося шумными взрывами осуждения или восторга, рукоплеска­
ний или недовольного ворчания, как после удачной или неудач­
ной сцены на театре. Над толпой то появлялась, то исчезала чья-то
голова.
«Это какая-то невинная забава»,— решил я, медленно огибая
большой, длинный прямоугольный стол.
Госпожа де Сент-Эньян остановилась, высвободила ру­
ку из-под моей и привычным жестом положила другую себе на та­
лию.
370


СТЕЛЛО

— Ах боже мой, не подходите! Они опять затеяли свою ужас­
ную игру,— остановила она меня.— Я столько просила их пере­
стать, но разве они послушают! Какая неслыханная жестокость!
Идите смотрите сами — я остаюсь тут.
Я усадил ее и подошел взглянуть.
В отличие от госпожи де Сент-Эньян забава узников не вы­
звала у меня отвращения. Напротив, меня привело в восторг это
тюремное развлечение, похожее на гладиаторские игры. Да, су­
дарь, хоть и не воспринимая вещи столь же серьезно и тяжело­
весно, как античность, Франция подчас подходит к ним не менее
философски. В ранней юности мы все из поколения в поколение
латинисты, а следуя по жизненному пути, останавливаемся помо­
литься перед изваяниями тех же богов, что наши отцы. В школе
мы все восхищаемся тем искусством умирать красиво, каким от­
личались римские рабы. Так вот, сударь, то же самое проделывали
на моих глазах рабы народа-суверена, проделывали без поз и пом­
пы, со смехом, шутками, сотнями острот.
— Ваш черед, госпожа де Перигор,— сказал молодой человек
в голубом с белым шелковом камзоле.— Посмотрим, как взойде­
те вы...
— И что при этом покажете,— подхватил другой.
— Штраф! — закричали вокруг.— Острота слишком вольна и
дурного тона.
— Насчет тона вам виднее,— возразил провинившийся,— но
игра затем и придумана, чтобы убедиться, кто из дам поднимается
изящнее других.
— Какое ребячество! — заметила в высшей степени приятная
женщина лет тридцати.— Я не поднимусь, пока стул не установят
по надежней.
— Стыдитесь, госпожа де Перигор! — возразила ей соседка.—
В списке наших фамилий вы идете сразу за Сабиной де Веривиль.
Вот и поднимайтесь, как сабинянка.
— К счастью, я в неподходящем туалете... Но куда ставить
ногу? — в нерешительности спросила молодая женщина.
371


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

Раздался смех. Все бросились вперед, нагнулись, принялись
жестикулировать, показывать, описывать: «Доска вот здесь»...
«Нет, там»... «Высота три фута»... «Нет, только два»... «Не выше
стула»... «Ниже»... «Ошибаетесь»... «Поживем — увидим»... «На­
против, умрем — увидим».
Снова смех.
— Вы портите игру,— с заметным раздражением бросил оса­
нистый мужчина, лорнировавший ножки женщины.
— Минутку. Сперва договоримся об условиях,— возвысила
голос госпожа де Перигор посредине круга.— Речь идет о том,
как подняться на машину.
— Нет, на сцену,— поправила другая женщина.
— На что вам угодно,— согласилась первая, приподняв платье
всего на два дюйма выше щиколотки.— Я уже на месте.
В самом деле, она уже вспорхнула на стул и стояла там.
Ей зааплодировали.
— Что дальше? — весело осведомилась она.
— Дальше? Дальше — это уже не ваше дело,— отозвался ктото.
— Дальше доску опрокинут,— расхохотался толстый тюрем­
щик.
— Дальше не вздумайте обращаться к народу,— отрезала вось­
мидесятилетняя канониса.— Это признак самого дурного вкуса.
— И это совершенно бесполезно,— заключил я.
Господин де Луазроль протянул госпоже де Перигор руку,
чтобы снять ее со стула; маркиз д’Юссон, господин де Мику, совет­
ник Дижоне кого парламента, оба молодых Трюдена и добрый гос­
подин де Вержен, которому было уже семьдесят шесть лет, также
бросились ей на помощь. Она не приняла ничьей руки и спрыгнула
сама, просто, изящно, пристойно, как выскочила бы из экипажа.
— Вот теперь посмотрим! — закричали со всех сторон.
К центру круга направлялась юная, очень юная особа, вы­
ступавшая с грацией афинской девушки; на ходу она пританцо­
вывала, как дитя, потом спохватилась, попробовала идти степенно
372


СТЕЛЛО

и пошла пританцовывая, приподнимаясь на носки — словом, пор­
хая, как птица, чувствующая, что у нее есть крылья. Ее гладкие
черные волосы, уложенные короной на затылке и перевитые золо­
той цепочкой, придавали ей облик младшей из муз — греческая
мода как раз начинала вытеснять пудру. Мне показалось, что ей
вовсе не нужен пояс — на такой талии его вполне мог бы заме­
нить обычный женский браслет. Ее головка, изящно наклоненная
вперед, как у лебедя или газели; еще неразвитая грудь и несколько
покатые плечи, как у девочек-подростков; длинные и тонкие ру­
ки — все прибавляло ей очарования и грации. Правильные черты
лица, серьезно сжатый рот, яркие черные глаза, строгие брови
дугой, как у черкешенки, обличали в ней решительность и плени­
тельную самобытность. Это и была мадемуазель де Куаньи, кото­
рую я видел молящейся во внутреннем дворе.
Она производила впечатление женщины, которой приятней
думать о том, что она делает, нежели о том, кто на нее при этом
смотрит, и шла, весело поблескивая глазами. Я люблю таких деву­
шек лет шестнадцати-семнадцати: трудно придумать лучшее изо­
бражение непорочности. Радость, бившая, так сказать, из нее,
электризовала усталые лица арестантов. Это воистину была моло­
дая узница, которая не хочет еще умирать.
Все ее существо возвещало:
«И здесь у всех привет встречаю я в очах» —
или:
«Надежда светлая и в доле роковой
Тревожит грудь мою пленительной мечтой»1.
Она собиралась подняться на стул.
— Нет, не вы, только не вы! — задержал ее молодой человек в
сером фраке, которого я впервые заметил: он только сейчас выныр­
нул из толпы.— Умоляю, не поднимайтесь.

1 Пер. И. Козлова.

373


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

Она остановилась, легонько пожала плечами, как раскаприз­
ничавшийся ребенок, и растерянно прижала пальчики к губам. Она
жалела, что ей не удалось взобраться на стул, и украдкой посмат­
ривала на него.
Тут кто-то предупредил:
— Здесь госпожа де Сент-Эньян.
Тотчас же с быстротой, находчивостью и учтивой деликат­
ностью стул унесли, круг распался, и присутствующие принялись
танцевать контрданс, чтобы скрыть от герцогини страшную репе­
тицию драмы, происходившей на площади Революции.
Женщины побежали к ней здороваться и окружили ее, чтобы
она не увидела ненавистной забавы, которая могла опасно отра­
зиться на ее здоровье. Ей выказали не меньше уважения и внима­
ния, чем она встретила бы в Версале. Язык хорошего общества
не забывается. Стоило закрыть глаза, и вам показалось бы, что ни­
что не изменилось: вы в гостиной.
Среди этих групп я вновь приметил бледного и несколько
увядшего молодого человека с печальным и страстным лицом,
который молча бродил по залу, опустив голову и сложив руки на
груди. Он уже покинул мадемуазель де Куаньи и расхаживал между
колонн, бросая на стены и железные брусья взоры пленного льва.
В его костюме — сером, смахивающем на мундир фраке с черным
воротником и в киперном жилете было что-то наводящее на мысль
об офицере. Одежда и лицо, гладкие черные волосы и черные гла­
за — все соответствовало портрету, лежавшему у меня в кармане.
Это был Андре де Шенье. Я видел его впервые.
Приближаясь к госпоже де Сент-Эньян, мы приблизились
с ним друг к другу. Она подозвала его. Он сел рядом с ней, быстро
завладел ее рукой, молча поцеловал и стал что-то возбужденно
высматривать. С этой минуты она тоже перестала нам отвечать, с
беспокойством следя за его взглядом.
Мы держались кучкой в темноте, посреди толпы, которая
негромко разговаривала, двигалась, шумела. Другие мало-помалу
отдалились, и я заметил, что мадемуазель де Куаньи тоже стара­
374


СТЕЛЛО

ется нас избегать. Мы сидели втроем на дубовой скамье, спиной
к столу и опираясь на него. Госпожа де Сент-Эньян, расположив­
шаяся между нами, отодвинулась подальше назад, чтобы не поме­
шать нам говорить: сама она не хотела нарушать молчание. Андре
де Шенье, которому тоже не хотелось рассуждать о безразличных
предметах, придвинулся ко мне, наполовину загородив герцогиню
плечом. Я понял, что окажу ему услугу, взяв слово первым.
— Вы не находите, что подобное собрание в столовой смяг­
чает тюремную обстановку?
— Как видите, это радует всех узников, кроме меня,— грустно
отозвался он.— Я не жду от этого ничего хорошего, напротив,
усматриваю в этом нечто зловещее, вроде последней трапезы муче­
ников.
Я понурился: я держался того же мнения, но не стремился
его высказать.
— Полно! Не надо пугать меня,— вмешалась госпожа де СентЭньян.— Мне и без того хватает горестей и страхов. Чтоб я боль­
ше не слышала от вас необдуманных слов! — И, наклонясь к моему
уху, вполголоса добавила: — Здесь повсюду шпионы. Не давайте
ему компрометировать себя. Мне с ним не совладать, и я каждый
день дрожу за него — он вечно в дурном расположении духа.
Вместо ответа я непроизвольно возвел глаза к небу. На мгно­
вение все мы трое примолкли. «Бедная женщина! — подумал я.—
Как все-таки прекрасны и радостны золотые иллюзии, которые
дает нам в спутницы юность, раз ты видишь их рядом с собой даже
в этом зловещем здании, откуда каждый день вывозят очередную
партию несчастных!»
Андре Шенье — поскольку его фамилия переделана молвой
именно так, а приговоры последней оспаривать бесполезно — с
нежностью и состраданием склонил голову набок. Я понял его
жест, и он увидел, что я это понял. Людям, умеющим чувствовать,
слова ни к чему. Уверен, переведи я это движение на язык слов,
Шенье подписал бы мой перевод. Он как бы говорил: «Бедная де­
вочка, она еще думает, что я могу себя скомпрометировать!»
375


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

Чтобы не прерывать разговор слишком внезапно — в присут­
ствии такой умницы, как герцогиня, это было бы большой ошиб­
кой,— я решил развить затронутую тему, но придать ей более об­
щий характер.
— Я всегда полагал,— начал я ,— что поэтам дано прозревать
будущее.
Сначала в глазах Шенье затеплилась симпатия, но это оказа­
лось лишь краткой вспышкой: взор его тут же снова стал недовер­
чивым.
— Вы впрямь думаете то, что говорите? — усомнился он.—
Никогда не знаю, рассуждают светские люди всерьез или шутят:
насмешливость — национальный недуг французов.
— Я не светский человек и всегда говорю серьезно,— отпари­
ровал я.
— Ну что ж ,— вздохнул он.— Признаюсь, что по наивности
своей верю вам. Первое впечатление, первый взгляд, первое ощу­
щение не часто обманывают меня.
— Поэтому,— перебила госпожа де Сент-Эньян, деланно улы­
баясь и силясь увести разговор в сторону,— вы и угадали, что маде­
муазель де Куаньи подвернет себе ногу, вскакивая на стул?
Даже меня поразило, до чего у женщин острый взгляд. Ожи­
ви его капелькой ревности — и он сквозь стены начнет видеть!
Порой на зеленоватой стоячей воде болота образуется цве­
точный островок, который затопляется при первом же ветре; в этой
тюрьме образовался салон со всеми своими атрибутами — сопер­
ничеством, котериями, чтением вслух, мелочностью, притязания­
ми, изяществом и пороками, широтой и узостью, антипатиями
и привязанностями.
Андре Шенье казался мне здесь единственным, кто отдает
себе отчет в истинном положении вещей, которого не понимают
остальные. Подавляющее большинство людей быстро притерпевается к постоянной опасности, свыкается с ней, словно обитатели
Везувия — с жизнью в хижинах из лавы. Узники тешили себя
всяческими выдумками насчет судьбы своих ранее увезенных со­
376


СТЕЛЛО

товарищей: быть может, их выпустили; быть может, они в Консьержери, где им лучше. Затем они принялись подтрунивать над
смертью — сперва из бравады, потом по привычке; наконец вообще
выбросили мысль о ней из головы, занялись другими делами и во­
зобновили прежнюю жизнь, изящную жизнь со своим жаргоном,
достоинствами и недостатками.
— Ах, как я надеялся, что мы скроем от вас нашу жестокую
игру! — с глубоким сожалением произнес Андре Шенье, сжимая
в ладонях руку госпожи де Сент-Эньян.— Я боялся, как бы она
не затянулась; оттого и нервничал. А эта милая девочка...
— Может быть, и девочка,— возразила герцогиня, недовольно
отнимая руку,— но она имеет на вас больше влияния, чем вы за ­
мечаете при всем вашем уме: из-за ее легкомыслия вы позволяете
себе неосторожные фразы, а уж своим кокетством она мать род­
ную ужаснула бы, если бы та ее видела. Да вы посмотрите, как она
ведет себя с мужчинами!
В самом деле, мадемуазель де Куаньи проходила мимо нас,
держа под руки двух мужчин, которые смеялись, слушая ее. Сле­
дом за нею или пятясь перед ней поспевали остальные. То скользя
по полу и глядя на носки своих башмачков, то выступая размерен­
но и словно собираясь порхнуть в танце, она на ходу продолжала
разговор с господином Трюденом:
— Коль скоро сегодня только женщины умеют убивать пре­
жде, чем убьют их, я нахожу совершенно естественным, что муж­
чины умирают без сопротивления, как в один из ближайших дней
умрете все вы...
Андре Шенье не смолк ни на секунду, но покраснел и при­
кусил губу, и я понял: он все слышал и молодая узница с лихвой
отплатила ему за разговор с другой, который сочла чересчур дове­
рительным.
Тем не менее госпожа де Сент-Эньян с чисто женской де­
ликатностью ни на секунду не понизила голос, боясь, как бы Шенье
не услышал упрек, не отнес его к себе и, решив, что задета его честь,
не дал волю своему неосторожному языку.
377


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

Я увидел, что к нам потянулись подозрительные субъекты,
бродившие за колоннами, и вознамерился положить конец всем
этим мелким хитростям, раздражавшим меня, потому что я-то
пришел с воли и лучше разбирался в положении узников, чем все
они, вместе взятые.
— Нынче утром я виделся с вашим батюшкой,— внезапно
объявил я Андре Шенье.
— Сударь,— попятился он от удивления,— но я сам видел его
только в десять.
— Он пришел сюда прямо от меня,— вскричал я.— Что он вам
сказал?
— Как! — изумился Шенье, привстав.— Значит, это вы,
сударь...
Остальное он договорил на ухо нашей прелестной соседке.
Я догадался, какое предубеждение против меня вселил в сы­
на бедный старик.
Неожиданно Шенье поднялся, сделал несколько шагов,
вернулся, встал напротив нас с герцогиней и, скрестив руки на гру­
ди, громко и гневно начал:
— Коль скоро вы общаетесь с негодяями, истребляющими
нас, гражданин, можете повторить им от моего имени все, за что
меня арестовали и препроводили сюда, все, что я сказал в «Журналь де Пари» и что я кричал в уши оборванцам сбирам, явившим­
ся к моему другу, чтобы схватить его. Можете повторить им все,
что я написал вот тут...
— Небом заклинаю, замолчите! — не выдержала молодая жен­
щина, хватая его за руку. Невзирая на ее противодействие, он вы­
тащил из кармана листок бумаги, хлопнул по нему рукой и про­
читал:
«Что они палачи и осквернители закона; что если уж в моих
руках не суждено засверкать мечу, у меня остается мое сокрови­
ще — перо; что если я проживу еще хотя бы день, то с одной це­
лью — оплевать их имена, воспеть их казнь, которая близка, и
378


СТЕЛЛО

поторопить треххвостую плеть, уже занесенную над триумвирами;
что я говорю вам все это в присутствии сотен других баранов, ко­
торые, как я, подвешены на окровавленные крюки народной бойни
и пойдут на стол самодержца-народа».
Заслышав раскаты голоса Шенье, узники столпились вокруг
него, словно злополучные бараны, с которыми он их сравнил, во­
круг вожака. Он изменился до неузнаваемости. Мне показалось,
что он внезапно вырос; зрачки его от негодования стали вдвое ярче
и шире; он был прекрасен.
Я повернулся к господину де Лагарду, офицеру Французской
гвардии, и бросил:
— В жилах у этой семьи слишком горячая кровь. Я не сумею
помешать ей пролиться.
Сказав это, я встал, пожал плечами и отошел в сторону.
Слова мои, по всей вероятности, удивили Шенье. Он тут же
замолчал, прислонился к колонне и прикусил губу. Все это время
госпожа де Сент-Эньян смотрела на него, как взирала бы на извер­
жение Этны — молча и не пытаясь ничему препятствовать.
Господин де Роклор, бывший командир Босского полка и
друг Шенье, похлопал его по плечу.
— Ну вот,— сказал он,— опять ты злишься. Не лучше ли ос­
вистывать их, как дрянных актеров, пока не опустится занавес —
сперва над нами, потом над ними.
Тут он сделал пируэт и уселся за стол, напевая «Жизнь —
это лишь поездка».
Сразу после этого грохот трещотки возвестил о начале завт­
рака. Посередине стола, исполняя обязанности хозяйки, располо­
жилась особа, смахивавшая на рыночную торговку и величавшая
себя женой Семе. Это была самка животного, именовавшегося
привратником и скрючившегося у входа.
Все заключенные в этом крыле здания — а насчитывалось
их с полсотни — принялись за еду. Всего в Сен-Лазаре содержа­
лось до семисот арестантов. Как только они уселись, тон их изме­
нился. Они уставились друг на друга и погрустнели. На лицах, оза­
379


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

ренных четырьмя большими красными закопченными светиль­
никами, лежали зловещие отблески, словно на шахтерах в руд­
никах или на грешниках в адских пещерах. Красное выглядело
здесь черным, бледное — красным, свежая кожа — синеватой,
глаза — угольями. Разговор перестал быть общим, да и велся те­
перь вполголоса.
За спинами сотрапезников выстроились тюремщики, сторо­
жа, полицейские агенты и санкюлоты — любители, приходившие
сюда наслаждаться зрелищем.
Мадемуазель де Куаньи укрылась, как в бастионе, среди
полудюжины молодых людей, расположившихся вокруг нее, чтобы
защитить от селедочных ароматов, и, надменно беззаботная, слов­
но на каком-нибудь балу, стоя пила бульон, не обращая никакого
внимания на постороннюю публику.
Госпожа де Сент-Эньян не завтракала — она выговаривала
Андре Шенье и, насколько я мог заметить, неоднократно стара­
лась показать это мне; она наверняка внушала ему, что он позво­
лил себе в высшей степени неуместную выходку с ее другом. Он
хмурился и со снисходительным раскаянием склонял голову. Она
знаком подозвала меня, я подошел.
— Господин де Шенье утверждает,— заявила она,— что кро­
тость и молчание этих зевак — дурной симптом. Научите же его
не поддаваться приступам ярости.
Глаза у нее были умоляющие: я видел, что она хочет сбли­
зить нас. Андре Шенье изящно помог ей и первым достаточно при­
ветливо обратился ко мне:
— Вы бывали в Англии, сударь; если вам доведется еще раз
посетить ее и встретить Эдмунда Берка, можете уверить его, что
я раскаиваюсь в своих критических нападках: он был прав, пред­
сказав, что нас ждет царство черни. Надеюсь, такое поручение
будет менее неприятно для вас, нежели первое. Что вы хотите?
Тюрьма не улучшает характер.
Он протянул руку и по тому, как я ее пожал, почувствовал
во мне друга.
380


СТЕЛЛО

В ту же секунду послышался глухой, тяжелый, долгий шум,
от которого задрожали посуда, стаканы, стекла и женщины. Все
смолкли. Это грохотали телеги. Звук их был здесь знаком, как зна­
ком раскат грома любому уху, которое хоть раз его слышало: это
был не обычный стук колес, а нечто похожее на скрип заржавлен­
ных цепей и падение последних комьев земли на крышку гроба.
Ноги у меня и те похолодели от этого звука.
— Да ешьте же, гражданки! — грубым голосом воззвала жена
Семе.
Никто не шелохнулся. Все молчали. Руки у нас с Шенье за­
стыли в том положении, в каком нас застал роковой грохот. Мы
походили сейчас на одну из тех семе которые откапывают в Пом­
пеях и Геркулануме в тех же позах, в каких они задохнулись под
лавой.
Напрасно жена Семе с удвоенной энергией орудовала тарел­
ками, вилками и ножами: никто не шевелился — настолько потряс­
ла всех подобная жестокость. В самом деле, дать людям собрать­
ся за столом, позволить им несколько часов обнимать друг друга,
предаваться сердечным излияниям, забыть печали, лишения, тю­
ремное одиночество, наслаждаться доверием, дружбой, остроуми­
ем, даже капелькой любви — и все это лишь затем, чтобы каждый
увидел и услышал свою смерть! О, это было слишком!
Большая дверь столовой распахнулась, изрыгнув трех комис­
саров в длинных грязных сюртуках, сапогах с отворотами и крас­
ных шарфах; их сопровождал новый отряд с длинными пиками.
Они ринулись вперед, с радостными криками хлопая в ладоши,
словно перед началом спектакля. Но то, что они увидели, разом
охладило их: поведение жертв снова обескуражило палачей, потому
что растерянность несчастных мгновенно сменилась откровенным
презрением, придавшим им новые силы. Каждый почувствовал
себя настолько выше своих врагов, что чуть ли не радовался, встре­
чая твердым и даже любопытным взором взор комиссара, который
с бумагой в руке выступил вперед, собираясь огласить список. На­
чалась поименная перекличка. Как только называлась чья-нибудь
381


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

фамилия, два санкюлота подходили к столу и вели человека во
двор. Там его передавали конным жандармам и сажали на одну
из телег. Обвинение у всех было одинаковое: заговор в тюрьме про­
тив народа, злоумышление на народных представителей и членов
Комитета общественного спасения. Первой из обвиняемых оказа­
лась восьмидесятилетняя госпожа де Монморанси, аббатиса Мон­
мартрская; она с трудом поднялась и, встав на ноги, спокойно
и с улыбкой поклонилась сотрапезникам. Те, кто сидел поближе,
облобызали ей руку. Никто не плакал: в те годы при виде крови гла­
за высыхали. Она вышла со словами: «Господи, прости им, ибо
не знают, что делают». В зале царила мрачная тишина.
С улицы донесся свирепый рев, означавший, что аббатиса
предстала толпе, и по стенам и окнам забарабанили камни, без
сомнения, встретившие первую узницу. В шуме я различил даже
хлопки выстрелов: иногда жандармам приходилось пускать в ход
оружие, чтобы сохранить арестантам лишние сутки жизни.
Перекличка продолжалась. ВторЪш вызвали — насколько я
помню фамилию — господина де Коатареля, молодого человека
двадцати трех лет, обвиняемого в том, что у него сын — эмигрант,
поднявший оружие против отечества. Бедняга даже не был женат.
Выслушав комиссара, он расхохотался, пожал руки друзьям и вы­
шел.— Тот же рев на улице.
То же молчание за зловещим столом, откуда, одного за дру­
гим, вырывали тех, кто ожидал своей очереди, как солдаты в бою —
пушечного ядра. Всякий раз, когда арестант уходил, его прибор
убирали и оставшиеся, горько улыбаясь, придвигались, к новым
соседям.
Андре Шенье стоял близ госпожи де Сент-Эньян, я — около
них. На корабле, которому угрожает крушение, экипажу случает­
ся порой инстинктивно сгрудиться вокруг человека, пользующего­
ся репутацией самого твердого и одаренного; вот так же узники
стеснились вокруг этого юноши. Он стоял, скрестив руки, устре­
мив глаза ввысь и словно спрашивая себя, как небо, если, конечно,
оно не пусто, терпит подобные беззакония.
382


СТЕЛЛО

С каждой новой фамилией один из защитников мадемуазель
де Куаньи исчезал, и мало-помалу она осталась почти одна на сво­
ем конце стола. Тогда, опираясь на опустевший его край, она подо­
шла к нам и села в нашей тени, как брошенный ребенок, каким, в
сущности, и была. Ее благородное лицо не утратило прежней гордо­
сти, но силы иссякли — слабые руки дрожали, колени подгибались.
Добрая госпожа де Сент-Эньян протянула ей руку. Девушка
бросилась к ней в объятия и, не совладав с собой, разрыда­
лась.
Безжалостный грубый голос комиссара продолжал пере­
кличку. Этот человек затягивал пытку, нарочито медленно выго­
варивая по слогам крестильные имена; зато фамилию он рявкал,
словно нанося удар топором по шее.
Каждого узника он провожал бранью, дававшей сигнал к
улюлюканью толпы, был багров от вина и, как мне показалось,
не твердо стоял на ногах.
Пока этот субъект читал, я заметил справа женскую головку,
а над ней — силуэт долговязого мужчины, который без труда мог
пробежать глазами весь список сверху донизу. С одной стороны
комиссара стояла Роза, с другой — мой канонир Блеро. Роза вы­
глядела такой же любопытной и оживленной, как кумушки с Рын­
ка, только что прогуливавшиеся с ней под руку. В эту минуту я ост­
ро ее ненавидел. Что до Блеро, у него был всегдашний заспанный
вид, а мундир канонира внушал, насколько я мог судить, глубочай­
шее почтение к нему окружающим деятелям с пиками и в колпаках.
Список в руке у комиссара представлял собой пачку исчирканных
корявым почерком листков, которые достойный представитель вла­
сти читал так же скверно, как они были нацарапаны. Блеро энер­
гично, словно стремясь ему услужить, протискался вперед и бла­
гоговейно принял от комиссара мешавшую тому шляпу. Мне по­
мерещилось, что одновременно с этим Роза подняла с полу какуюто бумажку, но движение оказалось таким быстрым, а темнота
настолько густой, что я засомневался — вдруг глаза обманули
меня.
383


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

Чтение все продолжалось. Мужчины, женщины, даже дети
вставали и уходили, как тени. Стол почти опустел и теперь, в от­
сутствие большинства сотрапезников, выглядел огромным и зло­
вещим. Исчезло уже тридцать пять человек; пятнадцать оставших­
ся, разбросанных там и сям поодиночке или попарно и разделен­
ных чуть не десятком свободных мест, напоминали собой деревья,
уцелевшие после вырубки леса. Вдруг комиссар смолк. Список,
видимо, исчерпался; люди перевели дух. Я тоже облегченно вздох­
нул.
Андре Шенье громко бросил:
— Продолжайте. Я здесь.
Комиссар окинул его растерянным взглядом. Он пошарил
в шляпе, в карманах, за поясом и, ничего не обнаружив, приказал
позвать пристава революционного трибунала. Явился пристав.
Мы затаили дыхание. Он оказался человеком с лицом печальным
и бледным, как у возницы погребальных дрог.
— Сейчас пересчитаю твое стадо,— сказал он комиссару.—
Но если полная партия не получится, тем хуже для тебя.
— Э,— сконфуженно промямлил комиссар,— там был еще
Бовилье Сент-Эньян, бывший герцог, двадцать семь лет...
Он собрался было перечислить приметы полностью, но при­
став перебил его, объявив, что комиссар слишком много выпил
и сам во всем виноват. Действительно, рекрутируя покойников,
комиссар перепутал второе крыло с первым, где молодая женщи­
на вот уже месяц как осталась одна. С этими словами они вышли:
один — бранясь, другой — пошатываясь. Следом повалили торгов­
ки. На улице раздался новый взрыв ликования, выразившийся
в граде камней и палок.
Когда двери закрылись, я оглядел опустевший зал и увидел
госпожу де Сент-Эньян в той же позе, что во время переклички,—
локти оперты на стол, голова опущена на руки. Мадемуазель де
Куаньи уже поднялась и раскрыла влажные глаза, как выходящая
из воды прелестная нимфа. Указав на молодую герцогиню, Андре
Шенье шепнул мне:
384


СТЕЛЛО

— Надеюсь, она не расслышала имя своего мужа. Не надо с ней
говорить — дадим ей выплакаться.
— Как видите,— отозвался я,— ваш брат, которого корят за
равнодушие, ведет себя разумно, ничего не предпринимая. Вас
схватили без предписания об аресте; это ему известно, он молчит
и правильно поступает. Ваше имя не числится ни в одном списке.
Назвать его — значит внести туда. Задача же в том, чтобы выиг­
рать время, и ваш брат это понимает.
— Ох уж мой брат! — вздохнул Андре Шенье и, понурившись,
с подавленным и недоверчивым видом несколько раз покачал голо­
вой. Это был единственный случай, когда я заметил, как по его
ресницам скатилась и исчезла слеза.
Он тут же стряхнул с себя оцепенение.
— Мой отец не столь благоразумен,— иронически усмехнулся
он.— Он-то себя не бережет. Сегодня, например, самолично от­
правился к Робеспьеру ходатайствовать о моем освобождении.
— О господи, я же это подозревал! — всплеснул я руками и по­
тянулся за шляпой.
Шенье поймал меня за рукав и попросил:
— Останьтесь! Она без чувств.
В самом деле, госпожа де Сент-Эньян потеряла сознание.
Мадемуазель де Куаньи уже хлопотала вокруг нее. Две ос­
тавшиеся женщины тоже подоспели на помощь. Тюремщица, кото­
рой я сунул луидор, и та вмешалась. Герцогиня начала приходить
в себя. Время не терпело. Я ушел, ни с кем не попрощавшись и всех
настроив против себя, как это бывает со мной всегда и всюду. По­
следнее, что я услышал, были слова мадемуазель де Куаньи, с при­
творным сожалением и не без ехидства адресованные ею малень­
кой баронессе де Суакур:
— Бедный господин де Шенье! Как жаль, что он так предан
замужней женщине и так близко принимает к сердцу судьбу и обя­
занности ее мужа!

13 № 467


АЛ Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

29.
Зарядный ящик
Я шел, вернее, бежал по улице Фобур-Сен-Дени, подгоняемый
страхом опоздать, а заодно и наклоном шедшей на спуск улицы.
Я снова и снова перебирал в памяти представшие мне картины.
Я как бы раскладывал их в голове по полочкам, резюмировал, раз­
глядывал то вблизи, то с известного удаления, короче, анализиро­
вал их с точки зрения философской оптики, что, вообще, всегда
проделываю с жизнью. Я быстро шагал, наклонив вперед голову
и держа наперевес трость. Мои оптические приборы были настрое­
ны. Моя главная идея со всех сторон освещала наблюдаемые мною
предметы, которые я расположил в строжайшем порядке. Я вычер­
чивал в уме безукоризненную систему путей провидения, которое
решило сберечь поэта для лучших времен, чтобы он до конца вы­
полнил свое земное предназначение, чтобы сердце его не оказалось
растерзано смертью одной из двух слабых женщин, равно опья­
ненных его поэзией, озаренных его разумом, согретых его дыха­
нием, взволнованных голосом, покоренных взглядом,— двух жен­
щин, одну из которых он любил, а другую, вероятно, полюбит. Я со­
знавал, как важно выиграть хотя бы день в такую кровавую годину,
и прикидывал, много ли шансов на падение триумвиров и Коми­
тета общественного спасения. Я считал, что существовать им ос­
талось мало, и надеялся, что сумею уберечь трех дорогих мне узни­
ков дольше, чем они продержатся у власти. К чему сводилось дело?
К тому, чтобы о несчастных забыли. Шло пятое термидора. Я по­
стараюсь заставить своего второго пациента, Робеспьера, сосредо­
точиться на чем-нибудь ином, кроме них, даже если для этого при­
дется внушить ему, что он болен серьезнее, чем в действительности.
Но для этого нужно поспеть вовремя.
Я безуспешно искал глазами фиакр. В этом году они редко
попадались на улицах. Горе тому, кто осмелился бы раскатывать
в карете по раскаленным мостовым второго года Республики! Тем
386


СТЕЛЛО

не менее я услышал за спиной стук копыт и колес пароконной уп­
ряжки, нагнавшей меня и остановившейся. Я обернулся и увидел
над собой благодушную физиономию Блеро.
— Чего ты от меня хочешь, заспанная, длинная, придурковатая,
расхристанная, ленивая, желтая рожа? — воскликнул я.
— Простите за беспокойство,— усмехнулся он,— тут у меня
для вас бумажка. Гражданка Роза невзначай подобрала ее под
ногами.
Говоря это, Блеро забавлялся тем, что ополаскивал свой
огромный башмак в сточной канаве.
Бумажку я взял нехотя, зато прочел с ликованием и ужа­
сом, неизбежными после избавления от смертельной опасности:
«Продолжение:
К. Л. С. Суакур, тридцать лет, уроженка Парижа, бывшая
баронесса, вдова Инисдаль, улица Пти-Вожирар;
Ф. К. Л. Майе, семнадцать лет, сын бывшего виконта;
Андре Шенье, тридцать один год, уроженец Константинопо­
ля, литератор, улица Клери;
Креки де Монморанси, шестьдесят лет, уроженец Хитцлемберта в Германии, бывший дворянин;
М. Беранже, жена Бовилье Сент-Эньяна, улица ГренельСен-Жермен;
Л. Ж. Дервильи, сорок три года, бакалейщик, улица Муфтар;
Ф. Куаньи, шестнадцать лет восемь месяцев, дочь личного
дворянина, Университетская улица;
К. Ж. Дориваль, бывший отшельник...»
И еще двадцать фамилий. Продолжать не стоит: это был
конец списка, потерянный листок, который болван комиссар спья­
ну искал у себя в шляпе.
Я изорвал его, измял в руках, растер пальцами и проглотил,
предварительно разжевав. Затем оглядел верзилу канонира и по­
13«

387


А Л Ь Ф Р Е Д ДЕ ВИНЬИ

жал ему руку не без... да, это правда, и я могу в этом признаться...
не без нежности.
— Ба! — пробурчал Стелло, проведя рукой по глазам.
— Да, не без нежности. А он, здоровенный бездельник, почесал
в затылке и промямлил с таким видом, словно только что прос­
нулся:
— Потеха! Пристав, ну тот, длинный и бледный, похоже, так
обозлился на комиссара, что сунул его в телегу взамен остальных.
Потеха!
— Дополнительный мертвец? Что ж, справедливо! — одобрил
я.— А куда ты направляешься?
— Да вот сопровождаю зарядный ящик на Марсово поле.
— Подвезешь меня на улицу Сент-Оноре?
— Господи, конечно! Садитесь, не помешаете. Мне сегодня
сам король..,
Это было его любимое присловье, но он прикусил губу и не
договорил.
Ездовой дожидался товарища. Блеро, хромая, вернулся к за­
рядному ящику, рукавом мундира смахнул с него пыль, уселся
на него верхом, как на коня, подал мне руку, усадил позади себя,
и мы помчались галопом.
Я поспел на улицу Сент-Оноре к Робеспьеру за десять ми­
нут и до сих пор не понимаю, как случилось, что прибыл туда в це­
лости, а не рассыпался на части.


СТЕЛЛО

30.
Дом господина
де Робеспьера,
адвоката парламента
Этот серый неприметный дом, куда я собирался войти и который
цел еще сегодня, дом, принадлежавший столяру по фамилии, если
не ошибаюсь, Дюпле и уже давно занимаемый бывшим адвокатом
парламента, ничем не напоминал бы жилище временного повелите­
ля Франции, не выгляди он таким безжизненным. Все ставни свер­
ху донизу были закрыты, ворота заперты, занавески задернуты.
Из дома не доносилось ни звука. Он казался слепым и немым.
Женщины, кучками судачившие у дверей,— обычная приме­
та Парижа в смутные времена — издали указывали друг дружке
на этот дом и шушукались. Иногда оттуда выходил жандарм, сан­
кюлот или шпион, нередко в юбке. Тогда кучки рассеивались и
кумушки торопливо расходились по домам. Экипажи, переходя на
шаг, объезжали это здание подальше.
Не успел я взяться за молоток, как дверь распахнулась и вы­
скочил встревоженный привратник; он словно боялся, как бы мо­
лоток не ударил слишком громко. Я сразу же осведомился, не при­
ходил ли сегодня старик с такими-то приметами, и в меру способ­
ностей описал господина де Шенье. Привратник с проворством
комедианта сделал каменное лицо и покачал головой.
— Не видал,— отрезал он.
— Постарайтесь припомнить всех, кто приходил нынче ,гтром,— не отступался я, настаивая, улещивая, выспрашивая.
— Не видал,— вот и все, что я сумел из него вытянуть. За его
спиной прятался маленький оборвыш, развлекавшийся тем, что
швырял камешки в мои шелковые чулки. По злобности мальчишки
я угадал в нем утреннего посланца. К Неподкупному я поднялся по
довольно темной лестнице. Во всех дверях снаружи торчали клю­
чи: вы шли от комнаты к комнате, никого не встречая. Только в
389


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

четвертой по счету сидели два негра и два секретаря, которые без­
остановочно, не поднимая головы, что-то писали. Проходя мимо, я
украдкой глянул на столы; на них лежало до ужаса много имен­
ных списков. От этого ноги у меня похолодели, как от вида крови
и грохота телег.
Я бесшумно проследовал по заглушавшему шум шагов, хотя
и сильно потертому ковру и столь же бесшумно был введен в каби­
нет.
Освещение в комнате было скудное и тусклое. Она выходила
во двор, а толстые темно-зеленые шторы еще затеняли ее, затруд­
няя доступ воздуха и подчеркивая массивность стен. Это простор­
ное помещение озарялось, в сущности, лишь отблеском солнца,
падавшего на противоположную стену двора. За большим письмен­
ным столом красного дерева в зеленом кожаном кресле сидел мой
второй сегодняшний пациент, держа в одной руке английскую
газету, а в другой — серебряную ложечку, которой он размешивал
сахар в чашке с ромашковым отваром.
Вы, без сомнения, хорошо представляете себе Робеспьера.
На свете немало чиновников, похожих на него: внешность его от­
нюдь не свидетельствовала о незаурядности и вряд ли могла при­
влечь к себе внимание. Ему было тридцать пять лет, и лицо его ка­
залось раздавленным между лбом и подбородком, как если бы две
могучие руки притянули их друг к другу поверх носа. Это матовое и
словно набеленное лицо соперничало цветом с бумагой, хотя на нем
оставила бесчисленные глубокие следы оспа. Оно не оживлялось
ни кровообращением, ни разлитием желчи. Маленькие, мрачные,
тусклые глаза никогда не смотрели прямо на собеседника, а по­
стоянная привычка подмигивать еще более суживала их, когда
они случайно оказывались не полностью прикрыты зелеными оч­
ками. Причесан он был по-щегольски пышно и претенциозно. С
самого утра он тщательно одевался — я ни разу не застал его в
неглиже. В тот день он был в желтом с белым шелковом фраке,
жилете в цветочек, жабо, белых шелковых чулках и башмаках с
пряжками.
390


СТЕЛЛО

Он поднялся со своей неизменной учтивостью, сделал на­
встречу мне два шага, сняв и важно опустив на стол зеленые очки.
Потом поклонился, как воспитанный человек, опять сел и протянул
руку.
Я принял ее, но не как от друга, а как от пациента — отогнул
манжету, просчитал пульс и объявил:
— У вас жар.
— Не исключено,— согласился Робеспьер, поджав губы; потом
неожиданно встал и, потирая руки, твердым и быстрым шагом
дважды обошел комнату, после чего обронил: «Ба!» — и сел.
— Располагайтесь, гражданин, и послушайте,— начал он.—
Ну, не странно ли? — После каждого слова он поглядывал на меня
поверх зеленых очков.— Удивительно! А вы что об этом скажете?
Этот недоносок герцог Йоркский приказывает своим газетам ос­
корблять меня!
И он стукнул рукой по длинным полосам английской газеты.
«А вот это уже притворный гнев,— подумал я.— Будем на­
чеку».
— Тиранам несносна мысль, что где-то на земле есть свобо­
да,— продолжал Робеспьер пронзительным голосом.— А это уни­
зительно для человечества. Взгляните на выражение, встречаю­
щееся чуть ли не в каждой колонке. Какое лицемерие! — Он
швырнул газету на стол передо мной и продолжал, выискивая паль­
цем возмутительное выражение.— Видите? «Robespierre’s Army!
Robespierre’s Troops!»1 Как будто у меня есть армии! Как будто я
король! Как будто Франция — это Робеспьер! Как будто все начи­
нается и кончается мною! Какая несправедливость! Какая ложь!
Верно?
Тут он опять взял чашку с ромашковым отваром, приподнял
зеленые очки и посмотрел на меня снизу вверх.
— Надеюсь, у нас такие немыслимые выражения не в ходу? Вы
не слышали ничего подобного, не правда ли? Не говорятся ли такие
1 «Армия Робеспьера! Войска Робеспьера!» (англ. ) .

391


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

вещи на улицах? Нет, это сам Питт распространяет оскорбитель­
ные для меня измышления. Да и кто во Франции обзывает меня
диктатором? Контрреволюционеры, бывшие дантонисты и эбертисты, оставшиеся еще в Конвенте; мошенники вроде Л’Эрминё,
которых я скоро обличу с трибуны; лакеи Георга Английского, за­
говорщики, которые силятся внушить народу ненависть ко мне,
ибо знают чистоту моей гражданственности, а я ежедневно срываю
маску с их пороков: Верресы и Катилины из породы Демуленов,
Ронсенов и Шометтов, не прекращающие нападок на республи­
канский строй. Грязные животные, именуемые королями, в на­
глости своей мечтают надеть корону мне на голову. Не затем ли,
чтобы она упала с плеч, как в один прекрасный день упадет у них
самих? Горестно, конечно, что здесь им подражают лжереспубликанцы, воры, вменяющие мне в преступление мои добродетели.
Но, как вам отлично известно, я уже полтора месяца болен и не
появляюсь в Комитете общественного спасения. О какой же моей
диктатуре может идти речь? Не важно. Коалиция, преследующая
меня, усматривает ее во всем: я слишком неудобен, потому что
слишком бдителен и неподкупен. Эта коалиция сложилась в день,
когда родилось наше правительство. Она объединяет мошенников
и злодеев. Она осмелилась распускать слухи, что я арестован.
Убит — возможно. Арестован — никогда. Эта коалиция распрост­
раняет всякие нелепости — например, будто Сен-Ж юст хотел
спасти аристократию, потому что сам из дворян. Ну какое имеет
значение, от кого родился человек, если он живет и умирает, следуя
добрым принципам? Разве не Сен-Ж юст предложил и провел в
Конвенте декрет об изгнании бывших дворян, как непримиримых
врагов революции? Эта коалиция пыталась превратить в посмеши­
ще праздник Верховного существа и историю с Катрин Тео; эта
коалиция, направленная лично против меня, объявляет меня винов­
ником всех смертей, воскрешает все уловки сторонников Бриссо,
а ведь то, что я сказал на этом празднике, было лучше, нежели
доктрины Шометта и Фуше, не так ли?
Я кивнул.
392


СТЕЛЛО

— Я хочу,— продолжал он,— чтобы с могил убрали нечести­
вые слова, будто смерть есть сон, и начертали на них: «Смерть —
начало бессмертия».
Он удовлетворенно улыбнулся и выпил отвар. Потом с видом
оратора на трибуне поставил чашку на стол, и, поскольку я не от­
кликнулся на его мысль, он подошел к ней с другой стороны — ему
необходим был льстивый ответ.
— Я знаю, вы разделяете мое мнение, гражданин, хотя в вас не­
мало от людей прошлого. Но вы чисты душой, а это главное. Я, на­
пример, уверен, что вам, как и мне, ненавистен военный деспотизм,
а ведь если меня не послушают, он непременно наступит; если я
выпущу из рук бразды революции, он перехватит их и низложит
униженное народное представительство.
— Очень верно подмечено, гражданин,— одобрил я. Сказано
было, в самом деле, недурно и даже пророчески.
Робеспьер опять улыбнулся.
— Уверен, что вы предпочли бы мой деспотизм, не правда ли?
— Да... Но...— промямлил я, в свой черед скорчив гримасу
и придав своей уклончивой реплике всю мыслимую расплывча­
тость.
— Это был бы,— продолжал Робеспьер,— деспотизм такого
же гражданина, как вы, равного вам, пришедшего к власти стезей
добродетели и страшащегося лишь одного: чтобы его не осквернило
нечистое соседство развращенных людей, которые втираются под­
час в ряды истинных друзей человечества.
— Ну, соседей теперь у вас изрядно поубавилось. Вас почти не
толкают локтями, не так ли? — не выдержал я.
Он поджал губы и поправил зеленые очки, чтобы спрятать
глаза.
— Да, потому что с некоторых пор я живу уединенно,— отпа­
рировал он.— Тем не менее клевещут на меня по-прежнему.
Продолжая говорить, он взял карандаш и нацарапал на лист­
ке бумаги несколько слов. Через пять дней я узнал, что этот лис­
393


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

ток был списком будущих жертв гильотины, а эти несколько
слов — моими именем и фамилией.
Он улыбнулся, откинулся назад и снова принялся за свое:
— Увы, клевещут-таки, потому что, говоря без шуток, я люблю,
как вам известно, только равенство, и в этом вас особенно наглядно
должно убедить возмущение, которое вселяют в меня писания,
изготовленные в арсеналах тирании.
Тут он с трагической миной скомкал и растоптал большие
английские газеты, но я точно помню, что он их не изорвал.
«Ах, Максимильян,— подумал я ,— оставшись один, ты еще
не раз перечитаешь их и будешь пылко целовать слова, действую­
щие на тебя сильнее любых магических заклинаний: «Войска Ро­
беспьера!»
После этой небольшой комедии, разыгранной каждым из нас,
он встал и заходил по комнате.
Я тоже поднялся и зашагал с ним рядом.
— Я хотел бы до разговора о моем здоровье дать вам кое-что
прочитать, а потом побеседовать об этом,— сказал он.— Это новый
проект Сен-Жюста, а вы знаете, какую дружбу я питаю к автору.
Впрочем, сами увидите. Мы еще потолкуем. Я жду его нынче. Он,
вероятно, уже в Париже,— добавил Робеспьер, вынимая часы.—
Сейчас выясню. Садитесь и читайте. Я скоро вернусь.
Он вручил мне толстую тетрадь, исписанную торопливым
размашистым почерком, и поспешно, словно убегая, вышел. Я дер­
жал тетрадь, но глядел на дверь, за которой исчез Робеспьер, и
думал о нем. Я знал его с давних пор. Сегодня он был на редкость
беспокоен. Он либо что-то затевал, либо чего-то боялся. В ком­
нате, через которую меня ввели, я заметил тайных агентов, неодно­
кратно следивших за мною на улице, а сейчас слышал шаги, словно
там, с самого моего появления, расхаживали взад-вперед. Разговор
велся вполголоса. Я попробовал вслушаться, но безуспешно, и ос­
тавил свои попытки. Признаюсь, что испытывал скорее страх, чем
уверенность в себе. Потом я решил выйти в ту же дверь, через ко­
394


СТЕЛЛО

торую вошел, но ее, то ли по недосмотру, то ли из предосторожно­
сти, заперли. Я был в ловушке.
Когда случившегося не поправить, я перестаю о нем думать.
Я уселся и пробежал тетрадь, наедине с которой оставил меня Ро­
беспьер.

31.
Законодатель
Рукопись представляла собой ни больше ни меньше, сударь, как
набросок незыблемых и вечных установлений, которые надлежало
даровать Франции и которые своевременно придумал для нее граж­
данин Сен-Жюст, двадцати шести лет.
Сперва глаза мои скользили по строчкам, но затем я начал
усваивать заключенные в них истины, и то, что прочел, ошеломило
меня. Какое же очаровательное ты дитя! Откуда ты взялся, пре­
лестный пастушок? Не из Аркадии ли? С каких гор спустились твои
козочки, о Алексис?
Размышляя так, я читал:
«Дети предоставлены Природе.
Дети в любое время года носят холщовую одежду.
Они питаются совместно и едят исключительно коренья,
овощи, плоды и молочные кушанья.
Люди, безупречно прожившие жизнь, после шестидесяти лет
носят белый шарф.
Мужчина и женщина, любящие друг друга, почитаются суп­
ругами.
Если у них нет детей, они вправе сохранить свою связь в
тайне.
Каждый, кому исполнилось двадцать один год, обязан объ­
явить в храме, кто его друзья.
Друзья носят траур друг по другу.
Друзья копают могилы друг другу.
В сражениях друзья ставятся друг подле друга.
395


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

Тот, кто заявляет, что не верит в дружбу, или у кого нет дру­
зей, подлежит изгнанию.
Человек, уличенный в неблагодарности, подлежит изгна­
нию».
— Сколько же будет эмигрантов! — усмехнулся я.
«Если человек совершил преступление, его друзья подлежат
изгнанию.
Убийцы всю жизнь ходят в черном, а если снимут эту одеж­
ду, подлежат смерти».*
Невинная кроткая душа, как мы неблагодарны, обвиняя те­
бя! — воскликнул я про себя.— Твои мысли чисты, как капля росы
на лепестке розы, а мы сетуем из-за нескольких телег с людьми,
которых ты ежедневно, в один и тот же час, отправляешь под нож!
Но ты не то что не касаешься — ты не видишь их, благостный
юноша! Ты всего лишь пишешь их имена на бумаге,— нет, что я! всего лишь просматриваешь список и ставишь свою подпись. Нет,
опять не так: ты даже не просматриваешь его, а просто подписы­
ваешь!
Я долго смеялся своим столь знакомым вам веселым смехом,
листая эти, так сказать, республиканские установления, которые
вы можете в любое время прочесть, эти законы «золотого века».
Прочтите это более спокойно, чем читал я в кабинете Ро­
беспьера, и, если вы при вашей всегдашней сострадательности
найдете, что этот молодой человек заслуживает жалости, я на этот
раз, ей-богу, окажусь на вашей стороне, потому что помешательст­
во — величайшее из несчастий.
Увы! Бывает помешательство мрачное и серьезное, которое
не исторгает у человека безумных речей, не вынуждает его говорить
необычным тоном и оставляет рассудок ясным, трезвым, точным во
всем, кроме одного мрачного и зловещего пункта. Это холодное,
положительное, здравомыслящее помешательство. Оно до неотли­
396


СТЕЛЛО

чимости подражает нормальному рассудку, оно вселяет страх и по­
чтение к себе, его трудно распознать, на нем непроницаемая маска,
но это все-таки помешательство.
Что же нужно, чтобы оно поразило человека? Да пустяк, слу­
чайная непредвиденная перемена в положении скороспелого меч­
тателя.
Выдерните наугад из какого-нибудь коллежа рослого юнца
лет восемнадцати-девятнадцати с головой, полной спартанцев и
римлян в растворе из древних цитат; юнца, закостеневшего от
формул римского и современного права; юнца, знающего о свете и
его нравах ровно столько, сколько ему известно о своих сотова­
рищах и их нравах; раздразненного экипажами, в которые его не
сажают; презирающего женщин, потому что он знает лишь самых
последних среди них; равняющего слабости нежной и утонченной
любви с грязным уличным распутством; судящего о корпорации
по одному ее члену, о половине рода человеческого по одной особи
и стремящегося достичь некоего всеобщего синтеза, который на
всю жизнь наделит его глубочайшей мудростью,— возьмите его в
минуту возбуждения, подарите ему миниатюрную гильотину и ска­
жите:
— Вот, дружок, инструмент, с помощью которого ты можешь
принудить целую нацию повиноваться тебе. Потяни тут, нажми
там — вот и все, что нужно. Это очень просто.
Он малость поколеблется, прикинет на вес в одной руке
школьную тетрадь, в другой — игрушку и, убедившись, что его в
самом деле боятся, примется тянуть тут и нажимать там, пока
его не раздавят вместе с машинкой.
И он почти наверняка окажется не злым человеком. Вероят­
но, даже добродетельным. Но он столько раз прочтет в прекрасных
книгах: «Справедливая суровость», «спасительная жестокость»,
«святые убийцы самых дорогих ваших близких», «да погибнет
мир — да здравствует принцип!» и в особенности «искупительное
назначение кровопролития», что, усвоив эти чудовищные, порож­
денные страхом мысли, уверует в себя и, твердя: «Justum et te пасе m
397


А Л Ь Ф Р Е Д ДЕ ВИНЬИ

propositi virum»1, воспитает в себе бесчувственность к чужой боли,
примет ее за величие и смелость и... будет казнить.
А виной всему — поворот колеса Фортуны, который вознесет
его и слишком рано даст ему в руки наиопаснейшее оружие —
власть.

32.
О заменительности
искупительных страданий
Здесь Черный доктор остановился, задумался и, с минуту оцепене­
ло помолчав, продолжал:
— Одно из произнесенных мною слов вынудило меня прервать­
ся и с ужасом вдуматься в две противоречивые мысли, которые
столкнулись и слились в одно по ходу моих рассуждений.
В те же времена, о которых я рассказываю, во времена до­
бродетельного Сен-Ж юста, потому что, как уверяют, за ним не
числилось если уж не преступлений, то, во всяком случае, пороков,
жил и писал другой добродетельный человек, непримиримый про­
тивник революции. Этот другой мрачный дух, дух-фальсификатор,
хотя лживым его не назовешь — он совестился искажать правду;
упрямый, безжалостный, отважный и хитроумный дух, до зубов и
кончиков ногтей, как сфинкс, вооруженный метафизическими и
загадочными софизмами; закованный в броню догм; увенчанный
плюмажем из туманных и пепелящих, словно молния, предсказа­
ний,— этот другой дух, громыхая, как грозная вещая буря, кружил
около границ Франции. Звали его Ж озеф де Местр.
Во множестве книг — о будущем Франции, которое он уга­
дывает чуть ли не в каждой фразе, о светской власти провидения,
1 «Кто прав и к цели твердо идет» (латип. ). — Гораций. Оды, III, 1. Пер.
Н. Гинцбурга.

398


СТЕЛЛО

об исходном принципе политических конституций, о папе, об от­
срочке божественного воздаяния, об инквизиции — он, демонст­
рируя, исследуя, раскрывая перед нами зловещие основы, которы­
ми он — о, вечная проблема! — оправдывает власть человека над
человеком, говорит, в сущности, следующее:
«Плоть греховна, проклята и враждебна богу. Кровь есть ее
живая эманация. Утолить небо возможно только кровью. Невин­
ный может расплачиваться за виновного. Древние верили, что
боги слетаются туда, где алтари обагрены кровью; первые христи­
анские богословы уверовали, что ангелы слетаются туда, где течет
кровь невинной жертвы. Пролитие крови искупительно. Мы рож­
даемся с этим сознанием. Крест — свидетельство того, что спасе­
ние достигается кровью.
Позднее Ориген справедливо отметил, что есть два искупле­
ния: искупление Христово, спасшее мир, и малые искупления,
спасающие ценой крови отдельные народы. Это кровавое принесе­
ние в жертву нескольких ради спасения всех будет длиться до скон­
чания веков. И народы всегда смогут искупать свои вины благодаря
заменительности искупительных страданий».
Таким вот образом человек, наделенный одним из самых
смелых и гипнотических философских талантов, которые когдалибо околдовывали Европу, дошел до того, что приковал к подно­
жию распятия первое звено самой страшной и нескончаемой цепи
честолюбивых и безбожных софизмов, которые, по-видимому, ис­
поведовал со всей искренностью и в которых в конце концов от
всего сердца усмотрел лучи божественной истины. Не сомнева­
юсь, что он стоял на коленях и бил себя в грудь, когда воскли­
цал:
«Земля, постоянно напитанная кровью, есть не что иное,
как один огромный алтарь, где все живое должно без конца
приноситься в жертву во имя искоренения зла. Палач — краеуголь­
ный камень общества: его назначение свято. Инквизиция — благое,
кроткое и охранительное учреждение.
399


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

Булла «In coena Domini»1 богодухновенна: она отлучает
еретиков и призывает их на грядущие соборы. Но, великий боже,
к чему соборы, когда есть позорный столб?
Чувство ужаса перед чьим-то гневным могуществом суще­
ствует изначально.
Война — божественна: она должна вечно править миром,
чтобы очищать его. Дикие племена обречены и преданы анафеме.
Мне, о господи, неведомо их преступление, но коль скоро они
несчастны и безумны, значит, они преступны и справедливо ка­
раются за вину какого-то давнего своего вождя. Европейцы
времен Колумба были правы, не причисляя их к людскому роду и
не считая подобными себе.
Земля — алтарь, который должен быть всегда напитан
кровью».
Благочестивый безбожник, что он наделал!
До этого духа-фальсификатора идея искупления греховного
рода останавливалась на Голгофе. Там Бог, принесенный в жертву
Богом, сам возгласил: «Совершилось».
Не довольно ли было божественной крови, чтобы спасти че­
ловеческую плоть?
Нет. Так уж суждено, что человеческая гордыня всегда будет
усугубляться стремлением измыслить незыблемую основу для не­
ограниченной светской власти, а софисты — порхать вокруг этой
проблемы и обжигать об нее крылышки. Да простится им всем,
кроме тех, кто дерзает покушаться на жизнь, этот святой, трижды
священный огонь, гасить который вправе один Создатель! Даже за
правосудием не признаю я права на столь грозную кару!
Нет. Безжалостному софисту потребовалось, подобно терпе­
ливому алхимику, долго дуть на пыль первых священных книг,
прах первых вероучителей, золу индийских костров и головни лю­
доедских пиршеств, чтобы извлечь оттуда поджигательскую искру
своей роковой доктрины. Ему потребовалось разыскать и во все­
1 «На трапезе господней» (латин.).
400


СТЕЛЛО

услышание процитировать слова Оригена, этого добровольного
Абеляра, явившего нам пример первого жертвоприношения и пер­
вого софизма, идею коих он, как ему казалось, почерпнул в Еван­
гелии, темного и парадоксального отца церкви Оригена, чьи напо­
ловину платонические «Начала» на сто девяностом году от Рож­
дества Христова были превознесены шестью святыми, в том числе
святым Афанасием и святым Иоанном Златоустом, и осуждены
тремя святыми, одним императором и одним папой, в том числе
святым Иеронимом и Юстинианом. Потребовалось, чтобы мозг од­
ного из последних католиков порылся в черепе одного из первых
христиан и вытащил оттуда на свет губительную теорию заменительности и спасения через кровь. И все это для того, чтобы под­
новить обветшалое здание Римской церкви и распадающуюся сред­
невековую структуру общества! И это во времена, когда бесполез­
ность кровопролития для новых государственных институтов еже­
дневно и наглядно доказывалось в таком месте, как Париж!
И предвидел ли он, правоверный пророк, что от его времени
возьмет начало, а затем размножится чудовищная семья софистов
и что среди отпрысков этого племени тигров найдутся и такие, кто
поставит себе правилом:
«Если заменительность искупительных страданий справед­
лива, значит, для спасения народов мало слишком редких случаев
добровольной замены и самопожертвования. Заклание невинного
вместо виновного спасает нацию; следовательно, заклать его за и
ради нее справедливо и хорошо, и когда это делалось, это делалось
правильно».
Различаете вы в человеческом голосе рычание хищного зве­
ря? Видите ли, по каким кривым, исходящим из противоположных
точек, эти чистые теоретики подошли сверху и снизу к точке
встречи — эшафоту? Понимаете ли, как они чтят и пестуют Убий­
ство? Ах, как оно прекрасно, благодетельно, легко и удобно, если,
конечно, правильно истолковано! Как приятно звучит это слово в
красиво очерченных устах при мало-мальски беззастенчивом крас­
норечии и склонности к философским построениям! Но не находи­
401


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

те ли вы, что для тех, чей язык разглагольствует о крови, оно ста­
новится столь же привычным, сколь для тех, чей язык лижет ее?
Я, например, нахожу.
Спросите об этом — если, конечно, мертвых можно вызы­
вать — убийц всех времен. Пусть с востока и с запада в лохмотьях,
в рясах, в латах придут сюда те, кто убил одного или сотни тысяч,
кто убивал в Варфоломеевскую ночь и в сентябрьские дни, и ру­
чаюсь: все они — от Ж ака Клемана и Равальяка до Лувеля, от
Дез-Адре и Монлюка до Шнейдера — обретут здесь друзей, но я не
буду в числе последних.
Тут Черный доктор долго смеялся, потом овладел собой,
вздохнул и продолжал:
— Ах, сударь, вот теперь мне особенно необходимо уподобить­
ся вам и проникнуться жалостью.
В этой неистовой жажде любой ценой все вывести из одной
посылки, все включить в единый синтез, чтобы нисходить затем от
него ко всему и всему отыскивать в нем объяснение, я усматриваю
лишнее доказательство крайней слабости людей, которые, словно
дети, бредущие впотьмах, скованы страхом, потому что не видят
дна той пропасти, тайну которой не пожелали им открыть ни
бог-творец, ни бог-спаситель. Поэтому я полагаю, что именно те,
которые считают себя самыми сильными, поскольку они легче
других измышляют философские системы, являются как раз наи­
более слабыми и больше других боятся анализа, сама мысль о ко­
тором им нестерпима, затем что анализ ограничивает себя объясне­
нием следствий и лишь угадывает причину сквозь толщу мрака,
коим благоволило окутать ее небо, навсегда оставив непостижимой
для нас.
Итак, говорю вам: не в анализе трезвые умы, единствен­
но достойные уважения, черпали и будут черпать мысли, которые
внезапно порождают благостное чувство, появляющееся в нас в
тех редких случаях, когда мы ощущаем, что рядом — чистая ис­
тина.
402


СТЕЛЛО

Анализ — удел души человеческой, этой вечной невежды.
Анализ — это лот, брошенный в пучину океана. Он страшит
и приводит в отчаяние слабого, но поддерживает и направляет того,
кто силен и способен не выпустить его из рук.
Здесь Черный доктор провел рукой по лбу и глазам, словно
для того, чтобы забыть, стереть или на время отогнать тайные
мысли, и вернулся к своему повествованию.

33.
Прогулка
на встречных курсах
«Установления» Сен-Жюста до такой степени развеселили меня,
что я начисто забыл, где нахожусь. Я целиком и с наслаждением
предался забаве, потому что давным-давно зарекся видеть в жизни
лишь ее печальную сторону. Внезапно дверь, через которую я во­
шел, опять распахнулась, и в комнату довольно бесцеременно
ввалился мужчина лет тридцати, высокого роста, с красивым лицом
и по-военному осанистый. Сапоги с отворотами, шпоры, хлыст,
просторный белый жилет с низким вырезом, свободный черный
шейный платок придавали ему вид молодого генерала.
— Ах, ты не знаешь, можно ли с ним говорить! — бросил он
через плечо негру, открывшему ему дверь.— Доложи, что здесь ав­
тор «Гая Гракха» и «Тимолеона».
Негр ничего не ответил, вышел и запер его вместе со мною.
Этим и закончилась фанфаронада бывшего драгунского офицера,
который, топнув каблуком, остановился у камина.
— Давно ждешь, гражданин? — осведомился он.— Я полагал,
что меня, как народного представителя, гражданин Робеспьер
примет без очереди и отпустит раньше других. Да мне и сказать-то
ему надо всего два слова.— Он повернулся к зеркалу и поправил'
403


А Л ЬФ Р ЕД Д Е ВИНЬИ

прическу.— Я не проситель. Я говорю вслух, что думаю, и как при
тирании Бурбонов, так и при нынешнем строе не делал тайны из
своих убеждений.
Я положил на стол тетрадь, которую держал в руке, посмот­
рел на него с удивлением, которое несколько обескуражило его,
и не моргнув глазом отрезал:
— Вот уж не поверю, что вы пришли сюда ради удовольствия.
Он тотчас же оставил свои матадорские ухватки, сел в кресло
рядом со мной и тихо полюбопытствовал:
— Ну а если откровенно? Вас тоже вызвали неизвестно зачем,
как меня?
Тут я отметил про себя одно весьма характерное обстоятель­
ство: что обращение на «ты» было чем-то вроде комедиантского
приема, как бы заученной ролью, от которой отказывались, едва
разговор становился серьезным.
— Д а,— подтвердил я ,— меня вызвали, но так, как часто вызы­
вают врачей. Это не внушает мне особого беспокойства — по край­
ней мере за себя,— добавил я с нажимом на последних словах.
— Ах, за себя! — протянул он, обметая хлыстом сапоги. По­
том встал и зашагал по комнате, покашливая и выказывая не слиш­
ком радужное расположение духа.
Наконец снова подошел ко мне и спросил:
— Вам известно, причастен он к делу или нет?
— Полагаю, что да, гражданин Шенье.
Он порывисто схватил меня за руку.
— Нет, вы не похожи на шпиона. Чего хотят от меня здесь?
Если что-нибудь знаете — скажите.
Я был как на иголках: я чувствовал, что сюда вот-вот войдут,
что за нами, вероятно, наблюдают и уж наверняка нас подслушива­
ют. Воздух всюду был напитан террором, в этой комнате — по­
давно. Я встал и начал расхаживать: пусть по крайней мере разго­
вор прерывается долгими паузами и выглядит бессвязным. Шенье
понял меня и зашагал по комнате в противоположном направле­
404


СТЕЛЛО

нии. Мы шли размеренным шагом, как двое часовых, расхаживаю­
щих друг мимо друга; каждый из нас, на взгляд другого, казался
человеком, погруженным в раздумья; один на ходу ронял несколько
слов, другой, возвращаясь, отвечал на них.
Я потер руки.
— Видимо, нас свели здесь умышленно,— прошептал я, с са­
мым естественным видом следуя от двери к камину. И в полный
голос добавил: — Приятная квартира!
Шенье направился от камина к двери и, встретив меня на
полпути, бросил: — Очень!— Потом, вскинув голову, добавил: —
И выходит во двор.
Прошел я и еле слышно сообщил:
— Нынче утром видел вашего отца и брата.— И тут же во все­
услышание: — Погода какая чудесная!
Теперь он разминулся со мной.
— Знаю. Мы с отцом больше не встречаемся. Надеюсь, Андре
тоже не долго будет сидеть за решеткой... До чего синее небо!
Мы вновь поравнялись.
— Тальен, Курту а, Баррас, Клозель — хорошие граждане,—
заметил я. И восторженно воскликнул: — Тимолеон! Какой вели­
колепный сюжет!
Настал его черед.
— Баррас. Колло д’Эрбуа, Луазо, Бурдон, Барер, Буасси
д’Англа... Нет, мне больше нравится мой «Фенелон».
Я прибавил шагу.
— Это может продлиться еще несколько дней... Говорят, стихи
очень хороши.
Шенье на ходу задел меня локтем.
— Триумвирам не продержаться и трех дней... Я читал пьесу у
гражданки Вестрис.
На этот раз, поравнявшись с ним, я пожал ему руку.
— Остерегайтесь упоминать о брате. О нем позабыли... Я слы­
шал — финал весьма удался.
405


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

Теперь он горячо пожал мне руку.
— Его нет ни в одном списке, а я его не назову. Надо при­
твориться мертвыми. Девятого я сам вытащу его из тюрьмы...
Боюсь только, финал слишком ясен заранее.
Это был наш последний маневр. Дверь открылась. Мы с
Шенье находились в разных углах кабинета.

34.
Маленький
дивертисмент
Вошел Робеспьер, ведя за руку Сен-Жюста: тот, бледный и усталый, в пропыленном сюртуке, только что примчался в Париж.
Робеспьер быстро глянул на нас с Шенье из-под очков, и расстоя­
ние, на котором мы оказались друг от друга, видимо, удовлетворило
его: он поджал губы и улыбнулся.
— Вот путешественник, с которым вы знакомы, граждане,—
объявил он.
Мы втроем раскланялись: Ж озеф Шенье — хмурясь; СенЖ ю ст — резким надменным кивком; я — по-монашески смиренно.
Робеспьер сел в свое кожаное кресло за письменным столом,
напротив нас; Сен-Ж юст — рядом с ним. Наступило долгое молча­
ние. Я поочередно оглядел всех троих. Шенье откинулся назад и
качался на стуле с гордым, хотя несколько скованным видом и на­
верняка витал мыслями где-то далеко. Сен-Жюст, сохраняя пол­
ную невозмутимость, склонил на плечо свою красивую голову с
нежным, правильным и меланхоличным лицом и копной вьющихся
каштановых волос. Его большие глаза были устремлены к небу. Он
вздыхал и выглядел как молодой святой. Гонители нередко пере­
нимают повадки жертв. Робеспьер смотрел на нас, как кот на трех
застигнутых им мышей.
406


СТЕЛЛО

— Вот и Сен-Жюст,— с праздничным видом произнес он.—
Наш друг вернулся из армии, где раздавил измену; то же он сделает
и здесь. А ведь Сен-Жюст преподнес нам сюрприз: его не ждали,
верно, Шенье?
И он украдкой посмотрел на посетителя, словно наслаж­
даясь затруднительным положением, в которое его поставил.
— Ты посылал за мною, гражданин? — раздраженно осведо­
мился Шенье.— Если у тебя ко мне дело, поторопись: меня ждут
в Конвенте.
— Я хотел,— указав на меня, чопорно отозвался Робеспьер,—
свести тебя с этим прекрасным человеком, который принимает та­
кое участие в вашей семье.
Я попался. Мы с Мари Ж озефом переглянулись и прочли во
взглядах, которыми обменялись, насколько серьезны наши опасе­
ния. Я решил переменить тему.
— Я люблю литературу, а «Фенелон», честное слово...
— Да, кстати, Шенье,— перебил меня Робеспьер,— прими мои
поздравления: твой «Тимолеон» пользуется успехом в гостиных у
бывших, где ты его читаешь. А ты еще не знаком с этой траге­
дией? — с иронией поинтересовался он у Сен-Жюста.
Тот презрительно улыбнулся и, не снисходя до ответа, при­
нялся обмахивать пыль с сапог полою длинного сюртука.
— Ну, для него это мелочь,— вмешался Ж озеф Шенье, глядя
на меня.
Он старался казаться равнодушным, но кровь уже бросилась
ему в лицо — в нем заговорил автор.
Сен-Жюст, как всегда невозмутимо, поднял на Шенье глаза
и вперился в него с чем-то вроде восхищения.
— Член Конвента, который забавляется такими вещами на вто­
ром году Республики, представляется мне подлинным чудом,—
сказал он.
— Честное слово, если уж не вершишь дела государства, это
самое лучшее, что можно сделать для нации,— отпарировал Ж о­
зеф Шенье.
407


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

Сен-Ж юст пожал плечами.
Робеспьер вынул часы, словно кого-то ожидая, и с педант­
ским видом начал:
— Ты знаешь, какого я мнения о писателях, гражданин Ш е­
нье. Тебя я исключаю: мне известны твои республиканские добро­
детели, но, как правило, я считаю писателей опаснейшими врагами
отечества. Нам нужна единая воля. Этого требует положение. Эта
воля должна быть республиканской, следовательно, писатели тоже
должны быть республиканцами — остальные лишь развращают
народ. Нужно объединить народ и сломить буржуазию, причину
всех наших внутренних неурядиц. Народ должен сплотиться вокруг
Конвента, Конвент — опираться на него; санкюлоты должны полу­
чать жалованье, быть непримиримы и оставаться в городах. Кто же
препятствует моим устремлениям? Писатели, стихоплеты, изготав­
ливающие рифмованный вздор и стенающие: «Душа моя, бежим с
тобой в пустыню!» Они лишают людей мужества. Всех, кто не при­
носит пользу Республике, Конвент обязан рассматривать как
контрреволюционеров.
— Очень уж ты строг,— возразил Мари Ж озеф, изрядно струх­
нувший, но еще сильнее задетый.
— О, я не говорю о тебе,— продолжал Робеспьер кротким, ме­
доточивым тоном.— Ты был воином, потом законодателем и стано­
вишься поэтом, лишь когда тебе нечего делать.
— Нет, да нет же! — вскричал глубоко уязвленный Шенье.—
Напротив, я — поэт от природы и только попусту тратил время в
армии и в Конвенте.
Не скрою, несмотря на всю серьезность положения, я не
удержался от улыбки, видя растерянность Шенье.
Подобные слова были бы к лицу его брату, но Ж озеф, помоему, несколько заблуждался на свой счет; потому-то Неподкуп­
ный, в душе державшийся моего мнения, и продолжал мучить его.
— Полно! Полно! — запротестовал он с приторной и притвор­
ной ласковостью.— Ты отвергаешь два лавровых венка ради веноч­
ка из розочек.
408


СТЕЛЛО

— Сдается мне, ты и сам когда-то не брезговал этими цветами,
гражданин! — съязвил Шенье.— Я читал у тебя очень недурные
куплеты о чаше и пирушке. Там, помнится, говорилось:
«О, горькая судьба моя!
Экое злодейство,
Экий стыд и срам!
Верить ли глазам?
На пирушке нашей
Восседаю я
Между вас, друзья,
С опустелой чашей».
А был еще мадригал с такой вот строфой:
«Останься скромной, как лилея,
Хотя стократ и превзошла
Соперниц красотой своею:
Ты будешь всем еще милее,
Боясь, что ты им не мила».
Приятные стихи! И еще ты сочинил две речи о смертной
казни — за и против нее, а также похвалу Грессе, откуда я до сих
пор помню блистательную тираду:
«Пусть тот, кто жаждет прославить себя умением изящно
шутить и писать, кто ни в чем не ищет ничего, кроме забавы, про­
чтет «Вер-Вера», и он познает новые источники наслаждения. Пока
существует французский язык, у «Вер-Вера» всегда найдутся почи­
татели. Власть гения такова, что наши последние потомки и те
будут восхищаться приключениями попугая. Сонмы героев оста­
лись во мраке вечного забвения, потому что не нашлось пера, дос­
тойного прославить их подвиги; твоя же слава, счастливец ВерВер, дойдет до самых отдаленных поколений. О Грессе, ты вели­
чайший из поэтов! Возложим же цветы...» и так далее.
Это было очень забавно. Я до сих пор храню печатный текст
за подписью «Максимильян де Робеспьер, адвокат парламента».
409


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

Неподкупный был не из тех, кто позволяет трунить над
собой. Ногти его впились в ладони.
Сен-Ж юст, которому наскучила сцена, тронул его за рукав.
— В котором часу тебя ждут у Якобинцев?
— Позднее,— недовольно отмахнулся Робеспьер.— Дай мне
немного развлечься.
От смеха, которым он сопроводил последнюю фразу, у него
щелкнули зубы.
— Я кое-кого жду,— пояснил он.— А что готовишь поэтам ты,
Сен-Жюст?
— Я же тебе читал,— ответил тот.— Им посвящена десятая
глава моих «Установлений».
— Так что они у тебя делают?
Сен-Ж юст скроил презрительную мину, потупился, повел го­
ловой, словно разыскивая упавшую на ковер булавку, и произ­
нес:
— Пишут во славу Предвечного и добрых граждан гимны, ко­
торые заказываются им первого числа каждого месяца, ка^ сове­
товал Платон. Первого жерминаля они восхваляют природу и на­
род; во флореале — любовь и супружество; в прериале — победу;
в мессидоре — вступление в ряды граждан; в термидоре — моло­
дость; во фрюктидоре — счастье; в вандемьере — старость; в брю­
мере — бессмертную душу; во фримере — мудрость; в нивозе —
отечество; в плювиозе — труд и в вантозе — друзей.
Робеспьер зааплодировал.
— Превосходно продумано,— одобрил он.
— А дальше — «вдохновение или смерть»? — рассмеялся Ж о­
зеф Шенье.
Сен-Жюст торжественно поднялся.
— Почему бы и нет, если сочинителей не воспламеняют рес­
публиканские добродетели? Добродетель или террор — третьего не
дано.
Затем он опустил голову и спокойно прислонился к камину,
словно сказав все или пребывая в убеждении, что он-то все знает.
410


СТЕЛЛО

Невозмутимость его была полной, голос — ровным, лицо — чис­
тым, невинным, экстатическим.
— Вот человек, которого я назвал бы поэтом,— изрек Робес­
пьер, указывая на него.— У него широкий взгляд на вещи. Он не
забавляется более или менее искусными прикрасами стиля, а,
как молнии, бросает слова во мрак грядущего. Он чувствует, что
назначение второстепенных людей, вдохновляемых не идеями, а
лишь деталями их,— осуществлять наши идеи и что самые опасные
враги свободы и равенства — это аристократы духа, чья репутация
ставит их в особое положение, позволяя своим личным влиянием
вредить и противодействовать единству, которое должно царить во
всем и вся.
Закончив тираду, он взглянул на нас. Мы ошеломленно смот­
рели друг на друга. Сен-Жюст, всем своим видом одобряя сказан­
ное, явно упивался этими ревнивыми и деспотическими мыслями, к
которым неизбежно приходят власть имущие, вырабатывая их в
борьбе и действии, дабы подчинить себе те независимые и таинст­
венные силы, что порождаются в нас лишь знакомством с великими
творениями духа и восторгом, который охватывает нас при подоб­
ном знакомстве.
Выскочки, любимцы Фортуны, вроде Амана, вечно будут не­
навидеть сурового Мардохея, который, посыпав себя пеплом, са­
дится на ступени их дворцов, один отказывается склониться перед
ними и порой вынуждает их сходить с седла, чтобы вести под
уздцы его коня.
Ж озефу Шенье долго не удавалось прийти в себя после того,
что он услышал. Наконец верх взяла вспыльчивость, наследствен­
ная в их семье.
— В самом деле,— бросил мне он,— я встречал поэтов, кото­
рым мешало ими стать лишь отсутствие поэтического дара.
Робеспьер сломал в руке перо, но сделал вид, что ничего
не слышал, и развернул газету.
Сен-Жюст, который, в сущности, был наивен, как школьник,
принял сказанное за чистую монету и начал разглагольствовать
411


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

о себе с беспредельным самодовольством и таким простодушием,
что мне даже стало жаль его.
— Гражданин Шенье прав,— подтвердил он, уставившись на
противоположную стену и весь поглощенный своими мыслями.—
Я чувствую, что был поэтом, когда сказал: «Великие люди не уми­
рают в своей постели». И — «обстоятельства сильнее только того,
кто отступает перед могилой». И — «я презираю прах, из которого
сотворен и который говорит сейчас с вами». И — «общество созда­
но не человеком». И — «доброта часто становится орудием интри­
ги: будем ж е неблагодарны, если хотим спасти отечество».
— Это прекрасные максимы и парадоксы, более или менее в
спартанском духе, более или менее известные, но это не поэзия,—
возразил я.
Сен-Ж юст неожиданно и неприязненно повернулся ко мне
спиной.
Все четверо мы замолчали.
Разговор достиг такой точки, после которой каждое слово
становится ударом, а мы с Мари Ж озефом не слишком привыкли
их наносить.
Из затруднения нас самым непредвиденным способом вывел
Робеспьер: он взял со стола колокольчик и громко позвонил. Вошел
негр и впустил за собой человека в годах, который остановился на
пороге, охваченный изумлением и ужасом.
— Вот еще один ваш знакомый,— объявил Робеспьер.— Я при­
готовил вам всем приятную встречу.
Господин де Шенье столкнулся с собственным отпрыском.
Я весь задрожал. Отец попятился, сын опустил глаза, потом по­
смотрел на меня. Робеспьер смеялся. Сен-Жюст глядел на него,
пытаясь угадать, что происходит.
Старик первым нарушил молчание. Теперь все зависело от
него: никто не мог больше ни принудить его безмолвствовать,
ни заставить говорить. Мы ждали, как ждут удара топора.
Он с достоинством подошел к сыну и сказал:
412


СТЕЛЛО

— Мы давно уже не виделись с вами, сударь. Надеюсь, вас, к
вашей чести, привела сюда та же причина, что меня.
Рослый, сильный, высокомерный, неприступный Мари Ж о­
зеф Шенье! Унижение и горе согнули его пополам.
— Отец мой,— медленно начал он, взвешивая каждое слово,—
о господи, отец мой, хорошо ли вы обдумали то, что намерены
сказать?
Отец раскрыл рот, но сын возвысил голос, чтобы заглушить
его слова:
— Я знаю... Догадываюсь... Я почти полностью осведомлен...—
он с улыбкой повернулся к Робеспьеру,— о незначительном, пус­
тяковом, сказать по правде, деле...— и он опять обратился к от­
цу,— о котором вы хотели говорить. Мне кажется, вы могли бы
передать его в мои руки. Я депутат...
— Я знаю, кто вы, сударь,— перебил господин де Шенье.
— Ничего вы не знаете, ровным счетом ничего,— заволновался
Ж озеф, придвигаясь к нему.— Мой бедный отец давно не видится
со мной, граждане. Он не знает, что живет Республика. Уверен,
он не вполне сознает даже то, что собирается вам сказать.
И он попробовал наступить отцу на ногу, но старик отпрянул.
— Я хочу выполнить ваш долг за вас, сударь, потому что вы его
не выполняете.
— О, творец неба и земли! — взорвался Мари Ж озеф, изнемо­
гая от пытки.
— Ну, не чудаки ли? — бросил Робеспьер Сен-Жюсту.— По­
чему они так кричат?
— Я с отчаянием в сердце вижу...— начал старик отец, направ­
ляясь к Робеспьеру.
Я встал и взял его за руку.
— Гражданин,— повернулся к Робеспьеру Ж озеф Шенье,—
разреши мне поговорить с тобой наедине или увести отсюда моего
отца. По-моему, он болен и отчасти не в себе.
— Бесстыдник! — вспыхнул старик.— Неужели ты столь же
дурной сын, сколь дурной...
413


А Л Ь Ф Р Е Д ДЕ ВИНЬИ

— Сударь,— прервал я его,— вы напрасно советовались со
мной нынче утром.
— Нет, нет,— возразил Робеспьер, как всегда, сохраняя свое
невероятное хладнокровие,— нет, честное слово, я не хочу так
быстро расставаться с твоим отцом, Шенье. Я согласился его при­
нять; значит, обязан его выслушать. Почему ты настаиваешь, чтобы
он ушел? Чего боишься? Что он может сказать мне нового? Разве
я не осведомлен обо всем, что происходит, и даже о твоих утренних
предписаниях, доктор?
— Конец! — прошептал я, тяжело опускаясь на стул.
Мари Ж озеф из последних сил смело шагнул вперед и, от­
толкнув отца, встал между ним и Робеспьером.
— В конце концов, мы равны, мы братья, верно? — заговорил
он.— Поэтому я могу сказать тебе, гражданин, вещи, которых не
вправе касаться никто, кроме представителя народа, верно? Так
вот, говорю тебе: мой добрый отец, мой старый добрый отец, воз­
ненавидевший меня за то, что я депутат Национального конвента,
собирается толковать с тобой о семейных обстоятельствах, несо­
поставимых с твоими государственными заботами, гражданин Ро­
беспьер. Ты поглощен большими делами, ты один, идешь один и,
на свое счастье, не знаешь всех этих мелких внутренних дрязг.
Ты не должен ими заниматься.— Он схватил Робеспьера за руки.—
Нет, я решительно не желаю, чтобы ты слушал его, понимаешь,
не желаю.— Тут он сделал вид, что смеется.— Он ведь сущую
ерунду понесет! — Шенье понизил голос, но продолжал в том же
игривом тоне: — Пожалуется на мое поведение в прошлом, изло­
жит какие-нибудь свои старые-престарые монархические тео­
рии — почем я знаю. Послушай, друг мой, ты наш великий граж­
данин, наш учитель — да-да, я говорю с полной искренностью! —
наш учитель. Ступай заниматься своими делами в собрание, где те­
бя есть кому слушать. Нет, лучше сперва прогони нас. Да, именно
так! Выстави нас за дверь — мы здесь только мешаем. Гос­
пода, мы ведем себя невежливо. Уйдемте! — Бледный, задыхаю­
щийся, дрожащий, весь в поту, он взялся за шляпу.— Идем, док­
414


СТЕЛЛО

тор, идем, отец, мне нужно поговорить с вами. Мы здесь не ко вре­
мени: Сен-Жюст, чтобы повидаться с ним, примчался издалека,
из Северной армии. Верно, Сен-Жюст?
Шенье со слезами на глазах метался взад и вперед, хватал
Робеспьера за руки, отца за плечи — словом, вел себя как безум­
ный.
Робеспьер поднялся и с обманчивой добротой протянул ста­
рику руку в обход его сына. Отец решил, что все спасено; мы поня­
ли, что все погибло. Как все слабые старики, господин де Шенье
расчувствовался от одного жеста.
— О, вы — добрый человек! — воскликнул он.— Это все ваша
система — из-за нее и вас считают плохим. Верните мне старшего
сына, господин де Робеспьер. Верните мне его, заклинаю вас! Он
в Сен-Лазаре. Уверяю, он лучший из двоих. Вы его не знаете. А он
глубоко восхищается й вами, и всеми этими господами тоже;
он часто мне в этом признавался. Что бы на него ни наговари­
вали, он отнюдь не фанатик. Его брат не захотел обратиться к вам:
он боится себя скомпрометировать. А я — отец, да еще старик и
ничего не боюсь. К тому лее вы порядочный человек — достаточно
взглянуть на ваш облик и манеры; с таким, как вы, всегда можно
найти общий язык, не правда ли? Не делайте мне знаки! — напус­
тился он на Мари Ж озеф а.— Не прерывайте меня! Вы мне надое­
ли. Не мешайте господину де Робеспьеру поступить по велению
сердца. Он, наверно, лучше вас разбирается в делах правления.
Вы всегда, с самого детства, завидовали Андре. Оставьте меня,
не смейте со мной заговаривать.
Говорить несчастный брат и без того не мог. он онемел от
горя. Я — тоже.
— Уф! — облегченно вздохнул Робеспьер, опускаясь в кресло и
спокойно снимая очки.— Так вот каково их важное дело! Ну ска­
жи, Сен-Жюст, неужели они вообразили, будто я не знаю об аресте
старшего братца? Честное слово, эти люди считают меня сумас­
шедшим. Правда, я собирался им заняться лишь через несколько
415


А Л Ь Ф Р Е Д ДЕ ВИНЬИ

дней. Что ж ,— заключил он, взяв перо и царапая что-то на бума­
ге,— дело его передадут.
— Ну вот! — выдохнул я.
— Как — передадут? — не понял озадаченный отец.
— Да, гражданин, передадут в революционный трибунал, где
он сможет защищаться,— холодно пояснил Сен-Жюст.
— А как же Андре? — спросил господин де Шенье.
— Его перевезут в Консьержери,— ответил Сен-Жюст.
— Но ведь он взят без постановления об аресте,— настаивал
старик.
— Тем лучше: он заявит об этом трибуналу,— ободрил Робес­
пьер. Он что-то писал.
— Но зачем его туда отправлять? — недоумевал бедный ста­
рик.
— Чтобы он оправдался,— так же холодно ответил Робеспьер,
продолжая писать.
— А его выслушают? — усомнился Мари Ж озеф.
Робеспьер поднял очки, пристально посмотрел на Шенье, и
глаза его под зелеными стеклами сверкнули, как у совы.
— Ты сомневаешься в непредвзятости революционного трибу­
нала?
Мари Ж озеф склонил голову, глубоко вздохнул и выдавил:
— Нет.
— Иногда трибунал оправдывает,— важно вставил СенЖюст.
— Иногда! — пробормотал отец, дрожа, но все еще держась на
ногах.
— Скажи, Сен-Ж юст,— полюбопытствовал Робеспьер, вновь
принимаясь писать,— известно ли тебе, что наш арестант — тоже
поэт? Мы тут говорим о поэтах, а они говорят о нас. Да еще как
изысканно! На, полюбуйся. Это ведь что-то совсем новенькое, вер­
но, доктор? Подумай только, Сен-Жюст, нас величают «пала­
чами, осквернителями закона»!
416


СТЕЛЛО

— Только-то? — удивился Сен-Жюст, беря бумагу, которую я
слишком хорошо знал: Робеспьер добыл ее с помощью лучших
своих шпионов.
Внезапно тот вытащил часы, встал и объявил:
— Два часа!
Затем поклонился нам и поспешил к двери, через которую
вошел вместе с Сен-Жюстом. Он открыл ее, первым шагнул через
порог в приемную, где, как я заметил, толпилось порядочно народу,
и, взявшись рукой за ключ, словно не в силах решить — выпустить
нас или запереть дверь у нас под носом, бросил:
— Я просто хотел показать вам, что достаточно быстро узнаю
обо всем происходящем.
И, повернувшись к Сен-Жюсту, который с беспредельно
кроткой улыбкой спокойно следовал за ним, он осведомился:
— Ты не находишь, Сен-Жюст, что я не хуже поэтов умею со­
чинять семейные сцены?
— Ну погоди, Максимильян! — взорвался Мари Ж озеф, по­
трясая кулаком и бросаясь к противоположной двери, которая на
этот раз открылась.— Я иду в Конвент с Тальеном.
— А я — к Якобинцам,— сухо и надменно отпарировал Ро­
беспьер.
— С Сен-Жюстом,— угрожающе присовокупил Сен-Жюст.
Выходя вслед за Мари Ж озефом, я сказал его отцу:
— Верните себе младшего сына: старшего вы погубили.
И мы удалились, не решаясь обернуться и хотя бы взгля­
нуть на старика.

14 № 467


А Л Ь Ф Р Е Д ДЕ ВИНЬИ

35.
Летний вечер
Первым делом я постарался спрятать Мари Ж озефа. Несмотря на
террор, никто не отказывал в приюте человеку, над которым на­
висла угроза. Я мысленно перебрал десятка два подходящих домов
и нашел один для Мари Ж озефа. Он дал себя туда отвести, плача,
как ребенок. Днем он прятался, а ночью бегал по друзьям-депутатам, подбадривая их. Он был вне себя от горя и мог говорить лишь
о том, как ускорить свержение Робеспьера, Сен-Жюста и Кутона.
Он жил теперь только этой мыслью. Я скрывался, как он, и зани­
мался тем же, что он. Я был всюду, кроме собственного дома. Когда
Ж озеф Шенье отправлялся в Конвент, он входил и выходил в
сопровождении друзей-депутатов, на которых не смели поднять
руку. Как только он оказывался на улице, ему помогали ис­
чезнуть, и даже свора шпионов, это полчище самой прыткой
саранчи, которая свирепей всякой моровой язвы опустошала Па­
риж, не могла взять его след. Ж изнь Андре Шенье зависела от
выигрыша времени.
Вопрос стоял так: что созреет быстрей — гнев Робеспьера
или гнев заговорщиков. Начиная с ночи с пятого на шестое терми­
дора, первой после вышеописанной прискорбной сцены, мы посе­
тили всех, кого позднее прозвали термидорианцами,— от Тальена
до Барраса, от Лекуэнтра до Вадье. Мы объединили их замыслы, но
не их самих. Каждый в отдельности был настроен решительно,
все вместе — нет.
Я вернулся расстроенный. Вот какой сложился у меня вывод.
Под Республику подводят мину и контрмину. Робеспьер ве­
дет мину из Ратуши, Тальен контрмину — из Тюильри. В день,
когда подкопщики столкнутся, произойдет взрыв. Но за Робеспье­
ром — единство, среди же депутатов Конвента, ожидающих его
нападения,— разброд. Наши попытки расшевелить их в эту и сле­
дующую, с шестого на седьмое, ночь кончились лишь робкими
418


СТЕЛЛО

сборищами отдельных группировок. Якобинцы готовы уже давно, а
Конвент дожидается первых выстрелов. Во всяком случае, седьмо­
го утром положение было именно таково.
Париж чувствовал, как колеблется под ним земля. Воздух
на перекрестках и тот дышал близостью событий: так уж здесь
всегда бывает. Площади были запружены галдящими людьми, две­
ри распахнуты настежь, окна вопросительно смотрели на улицы.
Мы не сумели получить никаких известий из Сен-Лазара.
Я сам отправился туда. Передо мной яростно захлопнули дверь,
меня чуть не арестовали. Я потратил день на бесплодные попытки.
Около шести часов вечера по общественным местам заметались
кучки людей. Какие-то взбудораженные субъекты бросали им но­
вость и тут же исчезали. Всюду слышалось: «Секции берутся за
оружие. В Конвенте заговор»... «Нет, заговорщики — якобинцы»...
«Коммуна приостановила декреты Конвента»... «Только что про­
ехали канониры».
Потом разнеслось: «Большая петиция якобинцев Конвенту
в защиту народа».
Порой целая улица бог весть почему пускалась бежать и
пустела, словно выметенная ветром. Дети падали, женщины го­
лосили, ставни лавок захлопывались, и на некоторое время воцаря­
лась тишина, после чего все смешивалось в новом смятении.
Солнце, как перед грозой, было окутано дымкой. Ж ара стоя­
ла нестерпимая. Я кружил вокруг своего дома на площади Рево­
люции и вдруг неожиданно сообразил, что после двух ночей от­
сутствия меня будут искать где угодно, только не там. Я проскольз­
нул под аркой и вошел. Все двери были распахнуты, все приврат­
ники — на улице. Незамеченный, я поднялся к себе и застал все
в том же виде, в каком оставил: книги разбросаны и чуть запыле­
ны, окна открыты. Я встал у того из них, что выходило на пло­
щадь, и перевел дух.
Я задумчиво смотрел на безысходно унылое и всевластное
Тюильри с его зелеными каштанами, смотрел поверх этого длин­
ного здания на длинной террасе Фейянов на побелевшие от пыли
14*

419


А Л Ь Ф Р Е Д ДЕ ВИНЬИ

деревья Елисейских полей. Площадь была черна от людских голов,
а на середине ее, один против другого, высились два деревянных
монумента: статуя Свободы и гильотина.
Вечер был душный. Чем глубже солнце за деревьями погру­
жалось в тяжелую синюю тучу, тем ярче озарялись красные кол­
паки и черные шляпы его косыми бликами — печальными огнями,
придававшими взволнованной толпе сходство с предштормовым
морем, испещренным лужами кровавого закатного света.
Смутные голоса доносились теперь до моих окон, располо­
женных под самой крышей, лишь как нечленораздельный гул оке­
анских валов, и дальние раскаты грома усугубляли эту мрачную
иллюзию. Вдруг шум чудовищно усилился, и я увидел, как головы
и плечи повернулись к недоступным моему взору бульварам. Со
стороны их приближалось что-то, вызывавшее крики и свист, тол­
котню и свалку. Как я ни высовывался из окна, разглядеть ничего
не удавалось, а крики не утихали. Непреодолимое желание видеть
заставило меня забыть, в каком я положении; я уже собрался вый­
ти, но услышал на лестнице перебранку и поскорее затворил
дверь. Какие-то люди порывались подняться ко мне, привратник
же, убежденный, что меня нет, доказывал, демонстрируя оба клю­
ча, что я больше не живу дома. Вмешались два новых голоса, под­
твердившие, что это правда — лишь час назад мою квартиру хоро­
шенько переворошили. Я удачно выбрал момент для возвраще­
ния! Пришельцы нехотя удалились. По их ругани я догадался, отку­
да они. Мне поневоле пришлось уныло вернуться к окну: я был
пленником в собственном доме.
Шум с каждой минутой становился оглушительней, но тут с
площади, как орудийный выстрел, перекрывающий жаркую пере­
стрелку, донесся звук еще более могучий. Волна вооруженных
пиками людей набежала на залившее площадь бескрайное море
безоружного народа, и я наконец увидел, что вызвало зловещее
смятение.
Это была телега, но телега, выкрашенная в красный цвет
и нагруженная восемьюдесятью живыми телами. Жертвы стояли,
420


СТЕЛЛО

тесно прижавшись друг к другу. Люди всех ростов и возрастов
были связаны, как сноп. Головы у всех были обнажены, и я видел
седые кудри, лысины и белокурые головки, еле доходившие сосе­
дям до талии, белые платьица и крестьян, офицеров, священников,
буржуа; я заметил даже двух матерей, державших у груди и кор­
мивших своих младенцев до самого конца, словно для того, чтобы
отдать им все свое молоко, кровь и жизнь, которую у них гото­
вились отнять. Я уже говорил, что называлось это очередной
партией.
Груз был так тяжел, что три лошади с трудом тащили его.
К тому же — и в этом заключалась причина шума — народ с го­
рестными стенаниями на каждом шагу останавливал телегу. Ло­
шади пятились, повозка как бы подвергалась осаде, и осужденные,
через головы конвоиров, протягивали руки к друзьям.
Все это напоминало чересчур переполненную шлюпку, кото­
рая вот-вот опрокинется и которую пытаются спасти с берега.
Едва жандармы трогались с места, народ издавал тысячеустый
вопль, грудью и плечами оттеснял кортеж назад и, воздвигая на
его пути свое запоздалое грозное вето, разражался долгим нараста­
ющим неразборчивым ревом, который несся с Сены, с мостов, на­
бережных, улиц, с деревьев, с тумб и мостовых: «Нет! Нет! Нет!»
При каждом новом набеге этого гигантского людского при­
боя телегу качало на колесах, как корабль на якорях, и почти при­
поднимало со всем ее грузом. Я страстно надеялся, что ее опроки­
нут. Сердце у меня неистово стучало. Опьяненный и оглушенный
величественной картиной, я чуть не вываливался из окна. Я не
дышал, не жил: душа моя переселилась в глаза.
Я был так наэлектризован величественным зрелищем, что
мне чудилось, будто актерами в нем выступают небо и земля. Время
от времени в туче, как сигнал, вспыхивала зарница. Черный
фасад Тюильри становился кроваво-красным, оба исполинских
квадрата деревьев, словно охваченные ужасом, запрокидывались
назад, народ стенал, и, вторя его гневному голосу, в небе мрачно
грохотал новый раскат.
421


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

Тени начали сгущаться, но пока что гроза опережала ночь.
Сухая пыль, взметнувшаяся над головами, то и дело закрывала
от меня происходящее. Тем не менее я не в силах был отвести глаза
от покачивавшейся телеги. С высоты я простирал к ней руки и
заклинал народ неслышными ему криками. Я взывал: «Смелей!» —
и тут же смотрел, не пришло ли небо на помощь.
«Еще три дня! — надрывался я .— Еще три дня, о провиде­
ние, судьба, вовеки неведомые силы, господь и духи, предвечные
наши владыки! Если вы внемлете мне, задержите все на три дня!»
Телега продвигалась медленно, шаг за шагом; ее останавли­
вали, встряхивали, но она все-таки продвигалась. Со всех сторон
к ней стягивались войска. Между гильотиной и статуей Свободы
сверкали ряды штыков. Казалось, там и находится тихая гавань,
где поджидают шлюпку. Народ, уставший от крови, роптал силь­
нее, чем вначале, но действовал менее энергично. Я дрожал, зубы
у меня стучали.
Глазами я видел картину в целом; чтобы рассмотреть под­
робности, вооружился подзорной трубой. Телега уже заметно уда­
лилась от меня. Тем не менее я разглядел в ней человека в сером
фраке, с руками за спиной. Были они связаны или нет — не знаю,
но в том, что это Андре Шенье, я не сомневался. Повозка снова
остановилась. Вокруг нее закипела схватка. Я увидел, как на по­
мост гильотины взошел человек в красном колпаке и установил
на место корзину.
Зрение у меня помутилось. Я опустил подзорную трубу, про­
тер окуляр и глаза.
По мере того как менялось место схватки, менялся и вид
площади. Каждый шаг, который удавалось сделать лошадям, народ
расценивал как свое поражение. Крики становились менее ярост­
ными и более жалобными. Однако толпа мешала процессии еще
больше, чем раньше: утрачивая решительность, она становилась
все многочисленней и плотней.
Я снова взял подзорную трубу и увидел несчастных осужден­
ных, возвышавшихся во весь рост над толпой. В эту минуту я мог
422


СТЕЛЛО

бы их пересчитать. Женщин я не знал ни одной. Я различил среди
них бедных крестьянок, но не нашел тех, кого боялся обнаружить.
Мужчин я видел в Сен-Лазаре. Андре, поглядывая на садящееся
солнце, что-то говорил. Душа моя слилась с его душой, глаза изда­
ли следили за движением его губ, а уста декламировали вслух его
последние стихи:
«Как лес и дол живит последний вздох зефира
На грани между днем и тьмой,
У эшафота я опять касаюсь лиры.
Чей там черед? Быть может, мой?»
Вдруг он сделал резкое движение, что вынудило меня опус­
тить трубу и посмотреть невооруженным глазом на площадь, где
больше не слышалось криков.
Толпа неожиданно начала отступать.
Запруженные народом набережные быстро пустели. Масса
распадалась на группы, группы — на кучки, кучки — на отдельных
беглецов. Края площади заволокло пылью: люди спасались кто
куда. Женщины прикрывали подолами голову себе и детям. Гнев
потух. Пошел дождь.
Кто знает Париж — тот меня поймет. Я это видел тогда,
видел потом в серьезных и важных случаях. Оглушительным кри­
кам, брани, долгим проклятьям пришли на смену жалобное хны­
канье, чем-то напоминавшее безрадостное прощанье, да протяж­
ные и редкие восклицания, выражавшие своими низкими, зауныв­
ными и долгими звуками отказ от борьбы и признание собствен­
ного бессилия. Униженная нация согнула шею и бежала, как стадо.
Толкались лишь те, кто хотел видеть или удрать. Помешать
не хотел никто. Палачи воспользовались минутой. Море успокои­
лось, и гнусный плашкоут вошел в гавань. Гильотина взметнула
ввысь свой нож.
Огромная площадь замерла. Нигде ни звука, ни движения.
Раздавался лишь четкий, монотонный стук ливня, словно хлестав­
шего из гигантской лейки. Передо мной, прочерчивая пространство,
423


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

низвергались толстые струи воды. Ноги мои подогнулись, и мне
пришлось опуститься на колени.
Затаив дыхание, я смотрел и слушал. Воздух был еще доста­
точно прозрачен, чтобы я мог различить цвет одежды на том, кто
возникал между столбами. Я видел также просвет между ножом и
плахой, и когда этот промежуток заполнялся тенью, я закрывал
глаза. Всеобщий вопль возвещал мне, когда их следовало рас­
крыть.
Тридцать два раза я опускал вот так голову, отчаянно тво­
ря молитву, которой никогда не услышит человеческое ухо и кото­
рая могла родиться только во мне.
После тридцать третьего вопля я увидел человека в сером
фраке, поднявшегося в полный рост. На этот раз я решил почтить
смелость гения, собрался с духом и встал, чтобы увидеть его
с мерть.
Голова скатилась, и все, что там было, утекло вместе с
кровью.

36.
Поворот колеса
Черный доктор помолчал: он был не в силах продолжать. Потом
поднялся и, быстро расхаживая по комнате Стелло, поведал сле­
дующее:
— Меня охватило невероятное бешенство. Я в ярости выско­
чил из комнаты, вопя на всю лестницу: «Палачи! Злодеи! Возьмите
меня, если я вам нужен! Хватайте меня! Я здесь!» И я вытягивал
шею, словно подставляя ее под нож. Я был как в бреду.
Но я тут же спохватился: что я делаю? На ступеньках лест­
ницы мне попались только двое ребятишек, дети привратника. Их
невинное присутствие отрезвило меня. Они держались за руки и,
напуганные моим внезапным появлением, жались к стене, про­
пуская меня и, видимо, считая сумасшедшим, каким я в ту минуту
424


СТЕЛЛО

и был. Я остановился и спросил себя, куда иду и как одна смерть
могла привести в такое неистовство того, кто видел столько смер­
тей. Я мгновенно овладел собой и, глубоко раскаиваясь в том, что
оказался настолько безумен, чтобы хоть раз в жизни на четверть
часа дать обольстить себя надежде, вновь стал прежним бесстраст­
ным наблюдателем событий. Я расспросил малышей о своем кано­
нире. Начиная с пятого термидора он ежедневно являлся к восьми
утра, чистил мою одежду и спал у камина. Потом, не дождавшись
меня, уходил, никого ни о чем не спрашивая. Я поинтересовал­
ся у детей, где их отец. Он якобы отправился на площадь полюбо­
ваться на церемонию. А ведь я чуть ли не в упор видел его
здесь!
Дальше я шел уже спокойнее и мечтая лишь удовлетворить
последнее оставшееся у меня желание — посмотреть, как поведет
себя судьба и осмелится ли она, дав Робеспьеру частичный триумф,
подарить ему затем полный. Я не удивился бы этому.
Толпа на площади была еще так многочисленна и так увлече­
на зрелищем, что я вышел незамеченным через распахнутые и
брошенные всеми ворота. На улице я размашисто зашагал, опустив
глаза и не замечая дождя. Вскоре стемнело. Я шел и размышлял.
Повсюду я слышал галдеж, дальние раскаты грома, немолчный
рокот дождя. Повсюду у меня перед глазами стояли статуя и
эшафот, скорбно взиравшие друг на друга поверх как живых, так и
отрубленных голов. Меня знобило. Мне постоянно приходилось
останавливаться — мимо то следовали войска, то пробегали кучки
людей. Я пропускал их, и мои потупленные глаза видели только
вымытую дождем скользкую сверкающую мостовую. Я чувство­
вал, что ноги несут меня, но не понимал куда. Мыслил я трезво, рас­
суждал логически, видел отчетливо, а поступал как безумец. Воздух
посвежел, улицы подсохли, одежда на мне — тоже, а я ничего не
замечал. Я шел по набережным, переходил через мосты, возвра­
щался обратно, стараясь держаться от всех подальше, чтобы меня
не касались локтями, но мне это плохо удавалось. Повсюду —
рядом со мной, впереди, сзади, в голове у меня — был народ, и
425


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

это было невыносимо. Мне заступали дорогу, меня пихали, тиска­
ли. Тогда я останавливался, садился на тумбу или ограду и про­
должал размышлять. Все детали картины вновь проходили перед
моими глазами, только в еще более ярких красках. Я видел красное
Тюильри, черную волнующуюся площадь, тяжелую тучу, огромную
статую и огромную гильотину, взирающие друг на друга. Затем я
вновь отправлялся в путь, а народ подхватывал меня и толчками
нес дальше. Я машинально старался избежать соприкосновения
с окружающими, но меня оно не раздражало: напротив, толпа баю­
кает и усыпляет. Мне даже хотелось, чтобы она не отпускала
меня — внешние помехи заглушали тоску, точившую меня изнут­
ри. В этих безумных блужданиях прошла половина ночи. Наконец,
усевшись на парапет какой-то из набережных, я поднял голову
и осмотрелся. Я сидел перед Ратушей: я узнал ее по красному све­
тящемуся циферблату, впоследствии погасшему, а ныне снова
сверкающему; в ту минуту он смахивал на большую кровавую луну
и наводил на мысль о неких магических часах. Стрелки показывали
двадцать минут пополуночи. Мне почудилось, будто я вижу сон.
Больше всего я удивился тому, что вокруг меня, действительно,
скопилось много народу. По Гревской площади, по набережным —
всюду, сами не зная куда, шли люди. В Ратуше виднелось большое
освещенное окно. Это был зал заседаний Коммуны. На ступеньках
старого дворца плотными шеренгами стоял батальон санкюлотов в
красных колпаках, вооруженный пиками и распевавший «Марсель­
езу»; все остальные пребывали в подавленности и говорили впол­
голоса.
Я принял мрачное решение отправиться к Ж озефу Шенье.
Вскоре я добрался до узкой улочки на острове Сен-Луи, где он
прятался. Старуха, наше доверенное лицо, заставила меня долго
ждать и поэтому открыла мне, вся дрожа, но сообщила, что Шенье
спит, весьма довольный днем; выйти он не отважился, но принял
у себя десять депутатов; завтра Робеспьера атакуют, а девятого
Мари Ж озеф вместе со мной вызволит господина Андре; пусть же
он набирается сил.
426


СТЕЛЛО

Разбудить его и сказать: «Твой брат мертв, ты придешь слиш­
ком поздно. Ты возопишь: «Брат мой!» — и тебе не ответят. Ты
скажешь: «Я хотел его спасти» — и тебе не поверят ни при жизни,
ни по смерти и каждый день будут кричать: «Каин, что ты сделал
с братом твоим?»
Разбудить его, чтобы сказать это? Ну нет!
— Пусть набирается сил,— согласился я .— Завтра они ему по­
надобятся.
И я возобновил свой ночной поход по улицам, решив не воз­
вращаться к себе, пока событие не произойдет. Всю ночь я бродил
от Ратуши до Национального дворца, от Тюильри до Ратуши.
День восьмого термидора занялся рано и был великолепен.
Тянулся он долго. Я наблюдал снаружи борьбу внутри главного
учреждения Республики. На площади у Национального дворца,
против обыкновения, царила тишина, зато в самом здании не смол­
кал шум. Народ целый день ждал себе приговора, но напрасно.
В городе формировались враждующие партии. Коммуна призывала
к оружию целые секции Национальной гвардии. Якобинцы пламен­
но ораторствовали перед отдельными группками. Люди шли с ору­
жием и, судя по тревожным хлопкам выстрелов, пробовали его.
Вновь настал вечер, и мы узнали только, что Робеспьер силен, как
никогда: он нанес удар своим врагам в Конвенте, где произнес впе­
чатляющую речь.
Наконец наступил второй день, день кризиса, и мои усталые
глаза издалека приветствовали его. Весь день громогласный спор
бушевал в содрогавшемся от него дворце. Когда чей-нибудь крик,
чье-нибудь слово вырывалось наружу, Париж приходил в трепет и
каждый менялся в лице. Кости падали на зеленое сукно, где на
кону стояли головы. Иногда кто-нибудь из бледных игроков под­
бегал к окну, чтобы освежить лицо; тогда народ с тревогой спра­
шивал, за кем же осталась партия, в которой разыгрывается его
судьба.
К концу дня и заседания мы узнаем, что брошен странный,
неожиданный, непредвиденный, неслыханный клич: «Долой тира­
427


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

на!» — и Робеспьер в тюрьме. Тотчас же начинаются военные
действия. Каждый поспешно занимает свой пост. Бьют барабаны,
сверкает оружие, раздаются команды. Из Ратуши доносится набат:
она словно призывает своего повелителя. Тюильри ощетинивается
штыками. Освобожденный Робеспьер царит в своем дворце, На­
циональное собрание — в своем. Целый вечер Коммуна и Конвент,
предавая друг друга анафеме, зовут на помощь.
Народ колебался между двумя этими силами. Граждане
бродили по улицам, окликая и расспрашивая знакомых, обозна­
ваясь и боясь погубить себя вместе с нацией; многие замирали
на месте, грохали о мостовую прикладом и, опершись подбо­
родком на дуло, оставались в этом положении ждать утра и яс­
ности.
Была полночь. Я находился на площади Карусели, когда
на нее прибыло десять орудий. При свете факелов и зажженных
запальников я увидел, что офицеры расположили пушки как при­
дется, словно не на позиции, а в артиллерийском парке: одни —
стволами к Лувру, другие — к реке. В отдаваемых командах не чув­
ствовалось уверенности. Артиллеристы остановили лошадей и спе­
шились, не зная, в чье распоряжение поступают. Канониры улег­
лись на землю. Подойдя к ним, я заметил, что один пушкарь,
вероятно самый усталый и наверняка самый длинный из всех,
удобно устроился на лафете своего орудия и уже начал поса­
пывать. Я потряс его за руку. Это был мой мирный канонир, мой
Блеро.
Он в замешательстве почесал голову, заглянул мне в лицо
и, узнав меня, довольно лениво поднялся во всю свою длину. Его
товарищи, привыкшие чтить в нем фейерверкера, заторопились к
пушке, полагая, что надо помочь проделать какой-то маневр. Блеро
потянулся для разминки и объявил:
— Да лежите вы, лежите. Ничего не случилось — просто граж­
данин хочет пропустить со мной по глоточку. Ну, чего встали?
Его сотоварищи улеглись снова или отошли в сторону.
— Итак, великий мой Блеро, что нового? — начал я.
428


СТЕЛЛО

Он взял орудийный запал, раскурил для развлечения трубку
и ответил:
— Да ничего особенного.
— Ах, черт! — вырвалось у меня.
Он шумно затянулся и задымил.
— Ей-богу, ну ей же богу, ничего такого, что стоит внимания! —
Блеро повернул голову, с высоты своего роста презрительно по­
смотрел через плечо на Тюильри — в Национальном дворце были
освещены все окна — и бросил: — Адвокаты передрались между
собой, и только.
— И у тебя на этот счет нет больше никаких соображе­
ний? — полюбопытствовал я и, напустив на себя развязность, по­
пытался потрепать его по плечу, что у меня не получилось.
— Никаких,— подтвердил Блеро с видом неоспоримого превос­
ходства.
Я присел на лафет его орудия и углубился в себя: мне
было стыдно сознавать, как мало я философ в сравнении с ним.
Тем не менее я не мог не замечать того, что видел вокруг.
Площадь Карусели постепенно заполнялась батальонами, которые
становились плотными каре перед Тюильри и с опаской перекли­
кались между собой. Уже подошли секции Горы, Вильгельма Телля, Французских гвардейцев и Фонтен-Гренель. Они строились
вокруг Конвента, но с какой целью — чтобы взять его в кольцо или
защищать?
Пока я задавал себе этот вопрос, вновь подскакали конные.
Копыта высекали искры из мостовой. Всадники подъехали вплот­
ную к канонирам.
Первым, обогнав всех, подлетел толстяк, лицо которого труд­
но было различить при свете факелов и который не столько гово­
рил, сколько по-бычьи ревел. Он размахивал длинной саблей и еще
издали заорал:
— Граждане канониры, к орудиям! Я генерал Анрио. Ребята,
кричите: «Да здравствует Робеспьер!» Изменники вон там, ребята!
Подпалим-ка им усы! Они думают — такие славные ребята, как вы,
429


А Л Ь Ф Р ЕД Д Е ВИНЬИ

будут плясать под их дудку. Это мы еще посмотрим. Здесь я, а
меня вы знаете, ребята, верно?
Ни слова в ответ. Анрио покачнулся в седле, натянул по­
водья, откинулся назад и поднял на дыбы несчастную лошадь, из­
немогавшую под его тяжестью.
— Тысяча чертей! — продолжал он.— Где офицеры? Да здрав­
ствуют нация и Робеспьер, так вас растак, друзья! Мы все тут
санкюлоты и ребята что надо. Мы не лыком шиты, верно? Вы меня
знаете, канониры. Вам известно, что я не робкого десятка. А коли
так, наводи на эту лавочку, на этот Конвент, где засели плуты и
негодяи!
Один из офицеров подошел к нему и цыкнул:
— Привет, и проваливай. Я в этой игре не участвую, а тебя не
видел и не слышал. Ты мне надоел.
Второй офицер остановил первого:
— Погбди! Почем знать, может, этот старый пьянчуга и вправду
генерал?
— А мне-то что? — огрызнулся первый и сел.
Анрио исходил слюной:
— Да я тебе череп, как дыню, расколю, если не подчинишься,
тысяча проклятий!
— Ну-ну, без вольностей, детка! — отпарировал офицер, грозя
ему банником.— Полегче, пожалуйста, гражданин!
Напрасно спутники Анрио, состоявшие при нем вроде как
адъютантами, пытались поднять офицеров и подвигнуть их на ре­
шение: те внимали им еще меньше, чем пьянице генералу.
Вино, кровь, бешенство ударили Анрио в голову. Он вопил,
бранился, проклинал, выл, бил себя в грудь, шляпа с пышным плю­
мажем свалилась у него с головы, он метался из стороны в сторону
и путался в ногах у артиллерийских уносов. Канониры глазели
на него, смеялись и не двигались с места. Вооруженные граждане с
факелами и свечами сбегались посмотреть и тоже смеялись.
Анрио осыпали грубыми ругательствами, он отвечал языком
пьяного кабатчика.
430


СТЕЛЛО

— Ишь ты, кабан, до чего разъелся, только вот клыки выдраны!
Гляди, как на нас этот хряк с перьями наседает!
Анрио надсаживался:
— Ко мне, добрые санкюлоты! Ко мне, отважные силачи! Я
истреблю эту бешеную сволочь Тальена! Перережем глотку Буасси
д’Англа, выпотрошим Колло д’Эрбуа, чикнем по шейке Мерлена из
Тионвиля, пустим на мясо по-депутатски Бийо-Варенна, ребята!
— А ну прекрати, старый дурак! — рявкнул на него артилле­
рийский фельдфебель.— Кругом и марш отсюда! Надоело. Закры­
вай балаган — не будет по-твоему.
С этими словами он ударил лошадь Анрио эфесом тесака по
носу. Бедное животное помчалось по площади, унося толстого
наездника, чьи сабля и шляпа покатились по мостовой, и опрокиды­
вая на своем пути захваченных врасплох солдат, женщин, при­
шедших вместе с секциями, и детишек, сбежавшихся вслед за
взрослыми.
Пьяница еще раз пошел в атаку и несколько вежливее —
потеря шляпы и прогулка галопом отчасти отрезвили его — обра­
тился к другому офицеру:
— Подумай, гражданин: приказ открыть огонь по Конвенту
отдан мне Коммуной, а также Робеспьером, Сен-Жюстом и Кутоном. Я — начальник Парижского гарнизона. Ты меня слышишь,
гражданин?
Офицер снял шляпу, но ответил с неколебимым хладнокро­
вием:
— Предъяви мне письменный приказ, гражданин. Уж не счи­
таешь ли ты меня дураком, который откроет огонь без приказа?
Еще чего! Я не со вчерашнего дня на службе, чтобы завтра дать
отправить себя на гильотину. Покажи мне подписанный приказ,
и я сожгу Национальный дворец вместе с Конвентом, как коробку
спичек.— С этими словами он подкрутил усы, повернулся к Анрио
спиной и добавил через плечо: — А впрочем, можешь сам скоман­
довать прислуге «огонь»! Я не возражаю.
431


А Л Ь Ф Р Е Д ДЕ ВИНЬИ

Анрио поймал его на слове. Он направился к Блеро.
— Канонир, я тебя знаю.
Блеро изумленно воззрился на него и протянул:
— Ишь ты! Он меня знает.
— Приказываю повернуть орудие вон на ту стену и открыть
огонь.
Блеро зевнул и принялся за дело. Навалившись плечом, он
развернул орудие, затем согнул высокие колени и, как опытный
наводчик, ловко вывел целик и мушку на одну линию с самым
большим из освещенных окон дворца.
Анрио торжествовал.
Блеро выпрямился во весь рост и скомандовал четырем номе­
рам, вставшим по двое с каждой стороны лафета и готовым вы­
полнить свои обязанности:
— Это еще не все, ребятки. Придется малость довернуть коле­
сом.
Я смотрел на орудийное колесо, подававшееся то вперед,
то назад, и мне чудилось, что я вижу мифическое колесо Фортуны.
Да, это было оно, оно самое, только в зримой форме...
От этого колеса зависели сейчас судьбы мира. Если оно сдви­
нется вперед и орудие будет наведено, Робеспьер выйдет победи­
телем. В эту минуту депутаты Конвента уже знают о прибытии
Анрио; в эту минуту они садятся в свои курульные кресла, чтобы
встретить смерть,— об этом рассказывают вокруг те, кто убежал
с трибуны для публики. Если орудие выстрелит, Национальное
собрание разгонят и явившиеся на площадь секции перейдут под
эгиду Коммуны. Террор усилится, затем смягчится и наконец за­
вершится... приходом Ричарда Третьего, или Кромвеля, или —
почем знать? — Октавиана.
Я смотрел затаив дыхание и не смея раскрыть рот. Скажи я
Блеро хоть слово, брось я под колесо хоть песчинку, дунь хотя
бы на обод — оно пойдет в другую сторону. Нет, нет, я не отва­
жусь на это, я хочу видеть то, что может породить только
судьба!
432


СТЕЛЛО

Перед орудием тянулся невысокий, истертый тротуар, и че­
тырем пушкарям никак не удавалось удержать на нем колеса, по­
очередно съезжавшие обратно.
Блеро отступил на шаг, скрестив руки на груди с раздосадо­
ванным видом недовольного виртуоза. Лицо его искривилось в
гримасе. Он повернулся к офицеру-артиллеристу.
— Лейтенант, ребята слишком молоды. Вся прислуга слишком
молода: ей не управиться с пушкой. Пока будете давать таких,
дело не пойдет. Никакого удовольствия от работы не получаешь.
— А я тебе и не приказывал огонь открывать. Я вообще мол­
чу,— огрызнулся лейтенант.
— Ну, тогда другое дело,— зевнул Блеро.— Я тоже выхожу из
игры. Спокойной ночи!
Одновременно с этим он пихнул ногой орудие, откатил его
и улегся на лафет.
Анрио обнажил саблю — ее кто-то подобрал и принес вла­
дельцу.
— Откроешь огонь? — рявкнул он.
Блеро курил, в руке у него был потухший фитиль.
— Свечка погасла,— ответил он.— Иди-ка ты спать.
Анрио, задыхаясь от бешенства, нанес такой удар саблей,
который, казалось, расколет стену, но он рубанул тупой стороной
клинка и так неловко, что, насколько я мог судить, лишь разорвал
рукав мундира и содрал кожу.
Этого оказалось достаточно, чтобы Анрио проиграл. Р азъ­
яренные артиллеристы обрушили на его коня град ударов кула­
ками, ногами, банниками, и незадачливый генерал, весь в грязи и
лежа поперек седла, как куль с зерном на ослиной спине, был уне­
сен своим скакуном по направлению к Лувру, а оттуда, как вам
известно, к Ратуше, где якобинец Коффиналь вышвырнул его через
окно.
В эту минуту появляются комиссары Конвента. Они уже из­
дали кричат, что Робеспьер, Сен-Жюст, Кутон и Анрио объявлены
вне закона. Секции отвечают на этот магический клич возгласами
433


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

ликования. Площадь Карусели разом озаряется. На каждом ружье
сверкает факел. Вооруженная толпа вопит: «Да здравствует сво­
бода! Да здравствует Конвент! Долой тиранов!» Процессия устрем­
ляется к Ратуше, и народ покорно расступается, едва заслы­
шав колдовскую формулу республиканского интердикта: «Вне за­
кона!»
Осажденный в Тюильри Конвент пошел на вылазку и сам
осадил Коммуну в Ратуше. Я не последовал за нападающими —
у меня не было сомнений в их победе. Я не видел, как Робеспьер
прострелил себе челюсть вместо головы и встретил оскорбления
тем же гордым молчанием, с каким принял бы триумф. Он ждал,
пока Париж изъявит покорность, вместо того чтобы принудить
его к ней, как это сделал Конвент. Он проявил трусость, и все по­
вернулось против него. Не видал я и как брат его бросился на шты­
ки с балкона Ратуши, и как разнес себе череп Леба, а Сен-Жюст
взошел на гильотину с тем же спокойствием, с каким отправлял на
нее других — руки скрещены на груди, глаза и мысли устремлены
к небу.
Они были побеждены — прочее меня не интересовало. Я ос­
тался на месте и, схватив длинные бесхитростные руки своего про­
стодушного канонира, произнес такой панегирик:
— О Блеро, имя твое не займет места в истории и ты ничуть
не огорчишься этим, лишь бы у тебя была возможность спать днем
и ночью, причем неподалеку от Розы. Ты слишком прост и скромен,
потому что, клянусь тебе, среди тех, кого историоплеты называют
великими, мало таких, кто совершил столь же великое деяние, ка­
кое совершил ты, великий Блеро! Теперь к власти придут другие,
кого увенчают хвалой за твой подвиг и кого твое дыхание могло
рассеять, как дым, торжественно поднимающийся из твоей трубки.
О девятом термидора будут писать много и долго, может быть, все­
гда, но никому не придет в голову выказать тебе благоговейное ува­
жение, которое ты заслужил, равно как все люди действия, почти
не думающие о том, что они делают, и не знающие, как у них полу­
чается то, что они все-таки сделали, хоть им и не свойственны ни
434


СТЕЛЛО

твоя скромность, ни твоя философская неискушенность. Пусть же
никто не скажет, что я тоже не воздал тебе должное.
Именно ты, о Блеро, воистину выступаешь сегодня как чело­
век судьбы.
Говоря это, я склонился перед Блеро с подлинным почтени­
ем и смирением: я недаром заглянул в источник одного из крупней­
ших мировых политических событий.
Не знаю уж почему, Блеро решил, что я потешаюсь над ним.
Он мягко и уважительно выпростал руки из моих ладоней и почесал
в затылке.
— А вы не будете добры посмотреть мое левое плечо? Так,
одним глазом,— попросил этот великий человек.
— Законное пожелание,— откликнулся я.
Он закатал рукав, я взял факел.
— Благодари Анрио, парень,— сказал я .— Он убрал самые
опасные из твоих иероглифов. Лилии, Бурбоны и Мадлена содраны
вместе с кожей. Послезавтра будешь здоров и женат, если захо­
чешь.
Я перевязал ему руку своим платком, увел его к себе, и как
сказал, так и сделалось.
А я надолго потерял сон.
Вы слишком хорошо знаете свет, чтобы я стал уверять вас,
будто мадемуазель де Куаньи отравилась, а госпожа де Сент-Эньян
закололась. Если скорбь для них обеих и стала ядом, то ядом мед­
ленным. Девятое термидора раскрыло перед ними двери тюрьмы.
Мадемуазель де Куаньи нашла для себя выход в замужестве, но
многое заставляет меня думать, что ей было не очень-то по себе
в таком прибежище. Что до госпожи де Сент-Эньян, то меланхо­
лия, кроткая, ласковая, но несколько пугливая, и воспитание трех
очаровательных детей заполнили годы ее жизни и вдовства в оди­
ночестве замка Сент-Эньян. Примерно через год после тюремного
заключения она прислала ко мне женщину за портретом: герцогиня
дождалась конца траура по мужу и теперь отбирала у меня свое
сокровище. Видеть меня она не пожелала. Я отдал драгоценную
435


А Л Ь Ф Р Е Д ДЕ ВИНЬИ

коробочку из фиолетового сафьяна и больше никогда ее не видел.
Все это произошло очень пристойно, чисто, возвышенно. Я ува­
жил волю хозяйки и навсегда сохраню пленительное воспоминание
о ней, потому что ее уже нет.
Мне говорили, что она не расставалась с портретом даже в
поездках и не позволила снять с него копию; разбила она его, уми­
рая, или он затерялся в ящике секретера, забытого в старинном
замке, где внуки прекрасной герцогини наверняка сочли его изо­
бражением какого-то их внучатого дяди,— не имеет значения:
такова участь всех портретов. Они приводят в трепет лишь одно
сердце, и когда оно перестает биться, их лучше уничтожать.


37.
О вечном остракизме
ОСЛЕДНИЕ слова Черного доктора еще разносились по
огромной комнате, а Стелло, воздев руки к небу, уже сте­
нал:
— О, так все и должно было происходить!
— Мои истории, как все, что говорится людьми, правдивы толь­
ко наполовину,— резко осадил его иронический рассказчик.
— Нет, так все и должно было происходить! — повторил Стел­
ло.— Именно так, и подтверждение тому — все, что я выстрадал,
слушая вас. Как мы чувствуем сходство портрета с оригиналом,
даже когда тот неизвестен нам или мертв, так я чувствую правди­
вость ваших описаний. Интересы и страсти ваших героев вынужда­
ли их говорить эти, а не иные слова. Короче, из трех возможных
форм власти одна боится нас, другая презирает за бесполезность,
третья ненавидит и нивелирует за аристократизм и превосходство.
Неужели мы вечные илоты общества?
— Илоты вы или боги,— отозвался доктор,— но масса, равно
как любая ее частица, нося вас на руках, глядит на вас искоса, вре­
мя от времени швыряет наземь и топчет ногами. Она — плохая
мать.
Вечная слава человеку из Афин!.. О, почему имя его неизвест­
но? Почему великолепный аноним, сотворивший Венеру Милос­
скую, не оставил половину своей глыбы мрамора для его статуи?
Почему его имя, несомненно грубое, не начертано золотыми буква­
ми на титуле «Знаменитых мужей» Плутарха? Слава человеку из

П

437


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

Афин!.. Я всегда буду чтить его и рассматривать как вечный тип,
как блистательного представителя народа во все века и во всех
странах. Я буду думать о нем всякий раз, когда увижу, как люди
собираются вместе, чтобы судить о ком или о чем-нибудь; или
когда они сходятся поговорить о знаменитом деянии или творении;
или когда они просто произносят прославленное имя с непереда­
ваемым выражением, с каким его обычно произносит масса,—
с выражением обиды, отчужденности, зависти и вражды. Кажется,
будто это имя выталкивается из уст взрывом против воли гово­
рящего, принужденного уступить колдовскому заклятию или иной
тайной силе, которая вырывает у него из глотки докучные слоги.
При звуках такого имени рот искажается гримасой, губы капризно
кривятся, не то складываясь в презрительную улыбку, не то поджи­
маясь в глубоком и серьезном раздумье. И счастье еще, если при
такой внутренней борьбе имя не искалечат и не сопроводят грубым
и обидным эпитетом! Не так ли, отведав за компанию горького
напитка, мы если уж не отплевываемся, то, во всяком случае, отду­
ваемся и морщимся от отвращения?
О масса, безымянная масса, ты от природы ненавистница
имени! Подумай, что ты испытываешь, сходясь, к примеру, в теат­
ре. В основе твоих чувств лежит тайное желание провала и боязнь
успеха. Ты стекаешься на спектакль как бы против воли, тебе не
хочется, чтобы тебя чаровали. Поэтому приходится укрощать тебя
с помощью переводчика — актера. Только тогда ты смиряешься,
да и то не без ворчания, не без долгих невысказанных, но упрямых
оговорок. Объявить пьесу удачей поэта — значит для каждого
поставить чужое имя выше собственного, признать превосходство
автора, а это оскорбительно. И никогда — утверждаю это! — ты не
сделала бы такого признания, о гордая толпа, если бы не была в то
же время уверена — спасительное утешение! — что совершаешь
покровительственный жест. Твое положение судьи, ценителя, при­
горшнями швыряющего золото, несколько облегчает тебе то чудо­
вищное усилие,/ которое ты делаешь над собой, когда аплодисмен­
тами свидетельствуешь чье-то превосходство. Там же, где ты не
438


СТЕЛЛО

получаешь такой скрытой компенсации, ты не успеваешь увенчать
славой, как уже находишь ее чрезмерной, начинаешь подкапывать­
ся под нее и умалять ее, пока тот, кто вознесен тобой, не упадет
до твоего уровня.
Пока ты существуешь, тобой всегда будет двигать неизбыв­
ная потребность в вечном остракизме.
Слава человеку из Афин!.. Ах боже мой, ну почему я не знаю,
как его звали? Его, кто с бессмертной наивностью выразил врож­
денный инстинкт толпы: «За что ты его изгоняешь?» — «Мне на­
доело слушать, как его хвалят».

38.
Небо Гомера
— Илоты вы или боги,— повторил Черный доктор,— но помнится
ли вам, что некий Платон назвал поэтов «подражателями подо­
биям» и изгнал их из своей республики? Правда, он именовал их
еще «божественными». Они устранены у него от дел, и он мог бы
поклоняться им, но затрудняется сделать — и не делает — такой
шаг и неспособен примирить поклонение с изгнанием, что показы­
вает, до какой мелочности и несправедливости опускается суровый
и строгий мыслитель, пытаясь все подогнать под одно общее прави­
ло. Платон от каждого требует полезности, но внезапно встречает
на своем пути бесполезных гениев вроде Гомера и не знает, что с
ними делать. Люди искусства стесняют его: он прилагает к ним
свою мерку, а они неизмеримы, и это приводит его в отчаяние.
Он сводит всех поэтов, живописцев, ваятелей, музыкантов в раз­
ряд подражателей; объявляет всякое искусство детской забавой;
утверждает, что оно обращается к самой слабой части души, кото­
рую он называет боязливой за отзывчивость к человеческим стра­
даниям; уверяет, что искусство неразумно, малодушно, робко, про­
тивно рассудку; что, силясь угодить темной толпе, поэты стремятся
439


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

изображать страстные характеры, которые легче воспроизводить в
силу их многообразия; что если их не осудить, они развратят самых
глубоких мудрецов и по их вине править в государстве станут не
закон и разум, а наслаждение и скорбь. Он добавляет, что, прояви
Гомер способность поучать и совершенствовать людей вместо
того, чтобы оставаться бесполезным певцом, бессильным даже —
уточняет он с античной дотошностью — отвратить своего друга
Креофила от чревоугодия, ему не пришлось бы босым ходить про­
сить милостыню — его бы уважали, чтили и холили, как Протагора
абдерского и Продика кеосского, мудрых философов, всюду встре­
чавших триумфальный прием.
— Боже всемогущий! — вскричал Стелло.— Что для нас теперь
все почтенные Протагоры и Продики, в то время как каждый ста­
рец, муж, ребенок со слезами на глазах превозносит божественного
Г омера!
— Ага! — не отступал доктор, в глазах которого сверкало при­
водящее в отчаяние торжество.— Как видите, философы не более
снисходительны к поэтам, нежели власть имущие. Те и другие дер­
жатся за руки, топча ногами искусство.
— Да, я это чувствую,— согласился бледный и взволнованный
Стелло.— Но в чем же здесь непреходящая причина?
— Движет ими зависть, а оправданием ей — о извечный пред­
лог! — служит мысль о бесполезности искусства для общества и
государства,— ответил неумолимый доктор.— Перед поэтом все
они разыгрывают одну и ту же пантомиму, изображая на лице пре­
зрительную и покровительственную улыбку, но в сердечной глуби­
не ощущают как бы присутствие бога, присутствие высшего суще­
ства, и в этом они все-таки гораздо выше рядовых людей, которые,
лишь смутно отдавая себе отчет в превосходстве поэта, испыты­
вают при нем ту же неловкость, что испытывали бы от лицезрения
большой и непонятной им любви. Это та же неловкость, которую
ощущал бы хлыщ или холодный педант, случайно оказавшись ря­
дом с Полем в минуту расставания с Виргинией, или рядом с Вертером, когда тот берется за пистолеты, или с Ромео, выпивающим
440


СТЕЛЛО

яд, или с Де Гриё, босиком бредущим за телегой с падшими жен­
щинами. Такой равнодушный наблюдатель, без сомнения, сочтет
сумасшедшими этих людей, обреченных на глубокую страсть, но
тем не менее почувствует в них нечто великое, нечто достойное
уважения и молча удалится, уверенный в своем превосходстве над
ними уже потому, что подобные страсти не волнуют его.
— Верно, ах, как верно! — всей грудью вздохнул Стелло, еще
глубже вжимаясь в кресло и словно прячась от сухого и властного
голоса, который не оставлял его в покое.
— Вернемся, однако, к Платону. Соперничество между ним и
Гомером — это соперничество двух богов. Ревнивая неприязнь —
вот что руководило этим умом, могучим и, по всей справедливости,
бессмертным, но слишком положительным, как у всех, чье интел­
лектуальное превосходство зиждется на чудовищно развитом суж­
дении и начисто лишено воображения.
Он отличался глубокой убежденностью, потому что черпал ее
в сознании своей одаренности, по которой каждый вечно пытается
мерить других. У него был ум геометра — точный и рассуди­
тельный; таким же впоследствии обладал Паскаль, и оба они сурово
осуждали поэзию, потому что не чувствовали ее. Но меня интересу­
ет только Платон, поскольку он при всей непомерности своих при­
тязаний на роль законодателя и государственного деятеля все же
укладывается в рамки нашей беседы.
Насколько мне помнится, сударь, он выражается приблизи­
тельно так:
«Способность судить обо всем сообразно мере и здравому
смыслу есть наиболее замечательное свойство духа; следовательно,
противоположная способность — одна из наиболее легкомыслен­
ных наших особенностей».
Такая отправная точка позволяет этому честному человеку
взирать на Гомера сверху вниз; он сажает его на скамью под­
судимых и в шестой как будто книге своего «Государства» ри­
торически поучает:
«Дорогой Гомер, если ты вправду стоишь не на третьем месте
441


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

от подлинного и способен создавать не только подобия, не только
призраки — дались ему эти подобия! — а занимаешь второе место
и в состоянии понимать, от чего люди становятся лучше или хуже
в общественном и частном обиходе, скажи, какое государство обя­
зано тебе лучшим устройством, как Лакедемон Ликургу, Италия и
Сицилия Харонду, Афины Солону? Какую войну вели под твоим
началом и по твоим советам? Какое полезное открытие или изо­
бретение, способствовавшее развитию искусств или улучшению
жизни, связывается с твоим именем?»
Продолжая вот эдак беседовать с угодливым Главконом,
который знай твердит: «Очень метко», «Вот уж это правда», «Ты
прав» — и делает это таким тоном, каким юный семинарист вторит
исповеднику-аббату, наш философ взашей выгоняет богоравного
Гомера из своего государства — вымышленного, к счастью для
человечества.
Но добрый Гомер не отвечает на его непринужденные речи
по той простой причине, что спит, и не в смысле той легкой дре­
моты — dormitat,— в которой его дерзнул упрекнуть кое-кто дру­
гой, тоже забавлявшийся придумыванием правил, но тем тяжелым
сном, который ныне смежает веки Жильбера, Чаттертона и Андре
Шенье.
Здесь Стелло глубоко вздохнул и закрыл лицо руками.
— Допустим, однако,— продолжал Черный доктор,— что бо­
жественный Платон сидит здесь с нами третьим. Не могли бы мы,
спрашивается, свести его в музей Карла Десятого — прошу про­
щения за столь большую вольность, но другого названия не знаю —
под тот замечательный плафон, который изображает царство, нет,
небо Гомера? Мы показали бы ему старого, нищего слепца, кото­
рый восседает на золотом троне, держа, как скипетр, свой стран­
нический посох между усталыми, запыленными, израненными но­
гами, а у ног сидят две его дочери-богини — «Илиада» и «Одис­
сея». Гомера с восторгом созерцает толпа увенчанных мужей, при­
чем созерцает стоя, как и подобает взирать на гения. Это вели­
чайшие из смертных, чьи имена сохранились для потомства, то есть
442


СТЕЛЛО

поэты, и, заменив слово «величайшие» на «злополучнейшие», я
не совершил бы ошибки. Славные изгнанники, отважные жертвы
произвола, затравленные нищетой мыслители, воины, осеняемые
вдохновением прямо в боевом лагере, моряки, спасавшие свою
лиру если уж не из темницы, то из волн океана,— эти люди обра­
зуют почти непрерывную цепь от времен Гомера до наших дней,
с любовью окружают первого и самого горького среди них стра­
дальца и, словно оцепенев от изумления, спрашивают у него, за
что на них обрушено столько ненависти.
Увеличим мысленно этот великолепный плафон, раздвинем
и поднимем купол, чтобы под ним уместились все неудачники, на
которых воображение и поэзия навлекли всеобщее осуждение.
Увы, для этого слишком мал окажется даже небосвод в погожий
августовский день! Нет, что я говорю! Золотая и лазурная твердь
без наилегчайшего, едва воспринимаемого глазом облачка, которую
можно видеть разве что в Каире, и та будет чересчур тесным хол­
стом, чтобы служить фоном для их портретов.
Поднимите взор к этому плафону и представьте себе, как на
нем, один за другим, появляются тоскливые призраки. Вот Торква­
то Тассо с покрасневшими от слез глазами, одетый в лохмотья,
презираемый даже Монтенем — ах, философ, что ты натворил! —
и доведенный до того, что он перестал видеть, причем не от слепо­
ты, а... Нет, я скажу это не по-французски: пусть итальянский язык
пребудет опозорен горестным криком, вырвавшимся у несчастного:
«Non avendo candella per escrivere i suoi versi»1.
Вот незрячий Мильтон, бросающий на стол издателю свой
«Потерянный рай» за десять фунтов стерлингов; Камоэнс, суще­
ствующий в больнице на милостыню, которую приносит ему вели­
кодушный слуга, побирающийся ради хозяина, но не бросающий
его; Сервантес, простирающий руки с одра нищеты и смерти; седой
Лесаж, вместе с женой и дочерьми идущий просить предсмертного
1 «Не имея свечи, чтобы писать стихи».

443


АЛ Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

пристанища у своего сына, бедного каноника; Корнель, оставшийся
без всего, «даже без бульона», как сказал Расин королю, великому
королю. Вот семидесятилетний Драйден, погибающий от нищеты и
нашедший в астрологии обманчивое лекарство от людской неспра­
ведливости; скитающийся пешком по Ирландии Спенсер, человек,
пусть не такой нищий и не такой отчаявшийся, как Драйден, но все
же кончающий свои дни с «Королевой фей» в голове, с Розалиндой
в сердце и без куска хлеба в кармане.
Как мне хотелось бы оборвать здесь свой список! Но вот
Вондел, старый голландский Шекспир, умерший с голода девяно­
ста лет от роду, чей гроб несли четырнадцать босоногих оборван­
ных поэтов; Сэмюэл Ройер, найденный замерзшим на чердаке; Бат­
лер, создавший «Гудибраса» и умерший в нужде; Флойер Сиднем
и Рашуорт, закованные в кандалы, как каторжники; Ж ан Ж ак
Руссо, покончивший с собой, чтобы не жить подаянием; Мальфилатр, что «голодом сведен в могилу», как писал Жильбер в боль­
нице...
И еще все те, чьи имена записаны в небе каждой нации и в
регистрационных книгах ее больниц.
Предположите, что Платон одиноко проходит через толпу и
читает этому неземному семейству ту страницу из своего «Государ­
ства», которую я вам процитировал. Неужели вы думаете, что Го­
мер не сумеет ему ответить с высоты своего трона:
— Дорогой Платон, правда, конечно, что бедный Гомер, равно
как окружающие его бессмертные неудачники, представляют собой
всего-навсего подражателей природе; правда, что они не плотники,
потому что не сколачивают, а лишь описывают кровать, и не врачи,
потому что не лечат, а лишь рассказывают о лечении; правда, что
с помощью целых пластов слов и фигуральных выражений, скреп­
ленных ритмом, размером и благозвучием, они подражают знанию,
которое воспроизводят; правда, разумеется, что, поступая так, они
являют глазам смертных лишь зеркало жизни и, обманывая их
взоры, обращаются к той части души, которая способна к иллюзии;
но, божественный Платон, твоя великая слабость в том, что ты
444


СТЕЛЛО

считаешь самой слабой ту часть души, которая способна испыты­
вать волнение и, следовательно, возвышаться, предпочитая ей ту,
что взвешивает и мерит. Воображение и его избранники настолько
же выше суждения и его ораторов, насколько олимпийские боги
выше полубогов. Драгоценнейший дар небес — тот, что наиболее
редок. Разве ты не видишь, что за одно столетие на целую толпу
искуснейших и разумнейших логиков и софистов родятся всего
два^гри поэта? Воображение уже содержит в себе и Суждение,
и Память, без которых его не было бы. Что ведет людей за собой,
как не волнение? Что вызывает волнение, как не искусство? Кто
учит искусству, как не сам бог. У поэта не бывает учителя: его нау­
ка — единственная, которой нельзя выучиться. Ты спрашиваешь,
какие учреждения, законы, установления дал я различным госу­
дарствам? Никаких — племенам, вечные — миру. Я принадлежу не
одному городу, а вселенной. Ваши установления, законы, учрежде­
ния хороши для своей эпохи и своего народа и умирают вместе с
ними, а творения небесного искусства пребудут всегда, возносясь
все выше и ведя несчастных смертных к постижению непреходя­
щего закона любви и сострадания.
Стелло невольно сложил руки, как для молитвы. Черный док­
тор помолчал, потом заговорил снова.

39.
Социальная ложь
— Это спокойное достоинство древнего Гомера, олицетворяюще­
го судьбу поэтов, представляет собой не что иное, как постоянное
чувство своего призвания, чувство, которое должно жить в челове­
ке, сознающем, что в сердце у него поселилась муза. И поселилась
не случайно: она заранее знает, что ей предстоит сделать; поэт —
нет. Он узнает это лишь в миг вдохновения. Его задача — созда­
вать произведения, причем не раньше, чем его призовет к этому
445


А Л Ь Ф Р Е Д ДЕ ВИНЬИ

тайный голос. Поэт должен ждать этого зова. Пусть же слова его не
будут ему продиктованы никаким внешним влиянием: в таком слу­
чае они окажутся преходящими. Пусть не боится он бесполезности
своего творения: коль скоро оно прекрасно, оно будет полезно уже
в силу этого, потому что прекрасное объединяет людей в общем
чувстве восторга и восхищения перед красотой и мыслью, которую
она выражает.
Негодование, вызванное мною в вас, сударь, было слишком
живым, чтобы у меня остались сомнения, отдаете ли вы себе отчет,
какая антипатия разделяет и будет разделять человека у власти и
человека искусства; но, может быть, кроме зависти, прикрываемой
ссылками на бесполезность, у этой антипатии есть еще более со­
кровенная причина? Разве не замечаете вы постоянной боязни, в
которой живет каждый, кто обладает властью,— боязни потерять
эту драгоценную, эту дорогую сердцу власть, которая заменила
ему душу?
— Увы, я уже предвижу, что вы еще мне скажете,— вставил
Стелло.— Боязнь правды, не так ли?
— Именно так,— радостно подхватил доктор.— Поскольку
власть — знание чисто условное, меняющееся со временем, и по­
скольку любой общественный строй основан на более или менее
смешной лжи, а искусство может быть прекрасно, лишь когда оно
рождается из глубочайшей внутренней правдивости, вам понятно,
что власть постоянно видит недруга в любых подлинных произ­
ведениях искусства. Отсюда — постоянные попытки задушить или
подкупить его.
— Увы! — вздохнул Стелло.— На какое вечное и безысходное
сопротивление власть обрекает поэта! Но разве она сама не может
стать на сторону правды?
— А я вам говорю: не может! — взорвался доктор, грохнув
тростью об пол.— И все три моих примера доказывают отнюдь не
то, что власть была не права, действуя так, а не иначе; они дока­
зывают лишь, что само существо ее враждебно вашему существу
и она не может не стремиться разрушить то, что ей мешает.
446


СТЕЛЛО

— Ну,— с проникновенным видом возразил Стелло, силясь, как
одинокий егерь, застигнутый в открытом поле вражеской конни­
цей, хоть где-нибудь укрыться,— ну а если нам удастся создать
власть, которая окажется не фикцией, не будем ли мы с ней за­
одно?
— Хорошо бы так, спору нет, но откуда возьмется власть, опи­
рающаяся не только на две единственные силы — наследственное
право и собственность, хотя они вам тоже очень не нравятся? Нам
к ним еще придется вернуться. Если же ваша любимая власть стро­
ится на праве наследования и на собственности, вы должны будете,
сударь, первым делом найти, что ответить на следующую широко
известную сентенцию о последней: «Это место под солнцем —
мое; вот начало и прообраз узурпации всей земли». И на другую —
о наследственном праве: «Кому в бурю командовать кораблем, тот
не выбирает, на каком пассажиры знатнее». А если вас больше
всего прельщает талант, подберите ответ поубедительней на третью
формулу: «Кто уступит свое место другому? Чем я хуже и кто это
докажет?» Ответы на мои вопросы вы подыщете без труда, а время
я вам дам — скажем, лет сто.
— Но на это не хватит и двухсот,— удрученно запротестовал
Стелло.
— Да, совсем забыл,— не унимался Черный доктор.— После
этого нам останется еще один пустячок — уничтожить в сердце
каждого, кто рожден женщиной, страшное инстинктивное убежде­
ние: «Наш враг тот, кто нами правит». Что до меня лично, я, есте­
ственно, не терплю никакого принуждения.
— Я, честное слово, тоже, пусть это всего лишь невинная власть
полевого сторожа.
— Так стоит ли огорчаться, если общественный строй плох и
пребудет таким всегда? Разве не ясно, что Бог не желает, чтобы
стало иначе? В те времена, когда он соблаговолил жить между
нами, лишь от него зависело явить нам в нескольких словах со­
вершенную форму правления. Согласитесь, что род человеческий
упустил неповторимую возможность!
447


А ЛЬФРЯД ДЕ ВИНЬИ

— Какая безрадостная насмешка! — возмутился Стелло.
— И второй такой возможности не представится. С этим при­
дется примириться вопреки декламации целого хора законодате­
лей. По мере появления очередных писанных чернилами конститу­
ций они восклицают: «Уж эта-то навсегда!» Ладно, поскольку вы не
из числа тех, имя кому легион и для кого политика сводится к
цифрам, с вами можно говорить. Поэтому скажите, пожалуйста,
откровенно,— добавил доктор, поудобнее располагаясь в кресле,—
каким парадоксом увлечены вы теперь?
Стелло промолчал.
— На вашем месте я любил бы не идею, как бы прекрасна она
ни была, а какое-нибудь создание господне.
Стелло потупился.
— Какой необходимой социальной лжи жаждете вы себя по­
святить?..— Ну, какой? Надеюсь, наименее нелепой? Какой же?
— Право, не знаю,— вздохнула жертва резонера.
— Поверите ли, всякий раз, когда я встречаю человека, обле­
ченного властью, у меня с языка так и просится: «Как чувствует
себя сегодня ваша социальная ложь? Еще не обнаружилась?»
— Но разве нельзя поддерживать власть, не являясь ее носите­
лем и сохраняя за собой право выбора даже в разгар гражданской
войны?
— Да кто же уверяет вас в противном? — раздраженно перебил
доктор.— Именно об этом и речь. Я говорю о ваших мыслях и тру­
дах, благодаря которым вы только для меня и существуете. Какое
мне дело до ваших поступков? Что мне до того, что в минуту кризи­
са вас сожгут вместе с вашим домом или убьют на перекрестке и вы
окажетесь трижды убитым, похороненным и воскрешенным, как
подписывался капитан-нормандец Франсуа Севиль во времена
Карла Девятого? Играйте в игру, какая вам нравится. Посадите,
если угодно, наследственное право в карету, а способность на козлы
и посмотрите, не примирите ли вы их до такой степени...
— Может быть,— вставил Стелло.
— ...что кучер попытается вывалить седока в канаву или сам
448


СТЕЛЛО

переберется в экипаж, что было бы, кстати, очень недурно,— про:
должал доктор.— Нет никакого сомнения, сударь, что во времена
смут мы делаем выбор не более самостоятельно, чем бочонок лото
при встряхивании мешка. Ум не имеет здесь почти никакого значе­
ния: сколько усилий ни положите вы на выбор власти, которую
хотите себе навязать, результат для порядочного человека всегда
будет отрицательным. В обстоятельствах, о которых мы говорим,
следуйте велению сердца или инстинкту. Будьте — простите за
выражение — глупы, как знамя.
— О профанатор! — вскричал Стелло.
— Изволите шутить? — отпарировал доктор.— Величайший из
профанаторов — время. Оно истрепало ваше знамя до самого древ­
ка. Когда белое знамя Вандеи шло навстречу трехцветному зна­
мени Конвента, оба честно выражали идею. Одно четко возгла­
шало: «Монархия, наследственное право, католицизм»; другое:
«Республика, равенство, разум». Их шелковые полотнища хлопали
на ветру над шпагами, а под грохот канонады звучали восторжен­
ные мужские голоса, подкрепленные убежденностью сердец, и
«Генрих Четвертый» сталкивался в воздухе с «Марсельезой», как
косы со штыками на земле. Это были настоящие стяги. У нашей
тошнотворно бледной эпохи таких нет. Еще недавно белый стяг
означал «Хартия», ныне то же самое означает трехцветный. Бе­
лизна слегка покраснела и посинела, краснота и синева побелели.
Различие между ними стало неуловимым: оно сводится к несколь­
ким коротким статьям. Вот пусть бумагу с этими статьями и при­
колотят к древку вместо полотнища.
Предсказываю вам: когда-нибудь в нашем столетии войны
кончатся, а мундир станет даже смешон. Солдата развенчают, как
развенчал Мольер врача, и это, вероятно, пойдет на благо. Всех
без исключения облачат во фрак, черный, как у меня. Даже у вос­
станий не будет стягов. Расспросите на этот счет Лион в текущем
тысяча восемьсот тридцать втором году от рождества господа на­
шего. А пока поступайте, как вам угодно,— ваши дела мало зани­
мают меня. Повинуйтесь своим пристрастиям, привычкам, связям,
15 N9 467

449


А Л Ь Ф Р ЕД ДЕ ВИНЬИ

происхождению, откуда мне знать чему. Принимайте решения в
зависимости от цвета ленты, которую подарит вам первая встреч­
ная женщина, и поддерживайте ту социальную ложь, которая ей по
душе. А потом процитируйте ей стихи великого поэта:
«Там, где за власть идет двух партий спор кипучий,
Приводит нас в ряды той или этой случай,
Но, сделав выбор свой, нельзя его менять».
Случай! Корнель держался моего мнения — он не сказал «той, что
права». Кто, по-вашему, был прав — гвельфы или гибеллины? А
может быть, «Божественная комедия»?
Итак, пусть игрой случайностей забавляются ваше сердце,
рука, тело. Ни я, ни философия, ни здравый смысл не имеем к
этому отношения. Это вопрос исключительно чувства, соотноше­
ния силу интересов и связей.
Я желаю вам добра и потому страстно хочу, чтобы по рожде­
нию вы не принадлежали к той касте париев, а когда-то брами­
нов, которую именовали дворянством и заклеймили многими ины­
ми именами; к классу, неизменно преданному Франции, добывшему
ей самую яркую ее славу, покупавшему кровью лучших своих детей
право защищать ее и ради этого по кускам, от отца к сыну, лишав­
шемуся своего достояния; к большой семье, обманутой, одурачен­
ной, надломленной самыми великими вышедшими из нее короля­
ми, обескровленной некоторыми из них, но без устали служившей
им и говорившей с ними смело и нелицеприятно; травимой, изго­
няемой и всегда верной либо государю, который ее губил, преда­
вал, покидал в опасности, либо народу, который не признает и ист­
ребляет ее; всегда чистой и всегда обреченной терпеть удары, слов­
но раскаленное железо между молотом и наковальней, всегда исте­
кающей кровью и всегда улыбающейся, как мученик на плахе под
уже занесенным топором; к племени, вычеркнутому из книги жизни
и навлекающему на себя те же косые взгляды, что племя изра­
ильское. Мне хотелось бы, чтобы вы не имели касательства к
нему.
450


СТЕЛЛО

Но что я говорю? Кем бы вы ни были, у вас нет никакой нуж­
ды мешаться в дела своей партии. Партии стараются вовлекать
человека в свои ряды против его воли, в силу происхождения, поло­
жения, прошлой деятельности, и это им настолько удается, что он
не может сопротивляться: кричи он с крыш и пиши кровью клятву
в том, что он вовсе не думает так, как его сотоварищи, за ним
все равно предположат и ему все равно припишут взгляды послед­
них. Таким образом, на случай внезапных потрясений я целиком
исключаю партии из круга вопросов нашей консультации и остав­
ляю вас один на один с ветром, который подует.
Стелло встал, как будто решив показать себя во весь рост,
и даже не без тайного самодовольства глянул на свое отражение
в зеркале.
— Разве вы так уж хорошо меня знаете? — уверенно возра­
зил он.— Известно ли вам, да и вообще кому-нибудь, кроме меня,
чему посвящены мои ночные бдения? Почему бы, если вот эдак
обращаться с поэзией, просто не отшвырнуть ее, как изношенный
плащ? Кто вам сказал, что я не изучал, не анализировал, не иссле­
довал биение за биением, вену за веной, нерв за нервом все детали
нравственной организации человека, как вы — детали его физиче­
ской организации, что я не взвесил на макиавеллистических весах
все страсти человека — как естественного, так и цивилизованного,
его безумную гордыню, эгоистические радости, пустые надежды,
замаскированное недоброжелательство, постыдную зависть, расто­
чительную скупость, подражательную любовь, дружескую нена­
висть? О людские желания, людские тревоги, вечно беспокойные
волны неизменного океана, где вас влекут неудержимые течения,
вздымают неистовые ветры и дробят несокрушимые утесы!
— И чем же вы предпочитаете мнить себя — течением, ветром,
утесом? — усмехнулся доктор.
— И вы думаете, что...
— Что бросать в этот океан вы должны лишь свои произведе­
ния. Чтобы изложить в творении искусства свои знания о жизни,
требуется больше гениальности, чем для того, чтобы бросить это
15*

451


А Л Ь Ф Р Е Д ДЕ ВИНЬИ

семя на колеблющуюся под ногами почву политических событий.
Создать маленькую книжку трудней, чем составить большое пра­
вительство. Власть уже давно утратила силу и изящество. Времена
ее праздничного величия навсегда миновали. Теперь можно найти
кое-что попривлекательней, чем она. Секрет ее свелся к манипули­
рованию идиотами и обстоятельствами; сочетание этих идиотов с
этими обстоятельствами приводит к неизбежным и непредвиден­
ным последствиям, которым, по признанию самых крупных фигур
среди власть имущих, они главным образом и обязаны своей репу­
тацией. А кому обязан репутацией поэт, как не самому себе? Высо­
та, глубина и размах его творения, а следовательно, будущей славы,
равны трем измерениям его мозга. Он создан самим собой и остает­
ся самим собой; он — это его произведение.
Первыми среди людей всегда будут те, кто творит непреходя­
щее из листа бумаги, куска холста, глыбы мрамора, звука.
Вот если однажды случится так, что в вас потухнет вообра­
жение — первая и редчайшая из человеческих способностей; если
горести или годы иссушат его в вашей голове, как миндаль в скор­
лупке; если у вас останутся лишь суждение и память и вы почувст­
вуете в себе смелость сто раз за год опровергать свои публичные
действия своими же публичными выступлениями, выступления —
действиями, одно действие — другим и прежнее выступление —
новым, как это делают политики, тогда и вы поступите, как посту­
пило столько других достойных сожаления людей,— дезертируете
с неба Гомера, и у вас все равно останется больше, чем вам нужно,
чтобы с успехом подвизаться в политической и деловой сфере:
вы спуститесь в нее сверху. Но до тех пор не препятствуйте оди­
нокому и вольному полету воображения, которое, быть может, та­
ится в вас. Бессмертные творения создаются для того, чтобы об­
мануть смерть, для того, чтобы наши мысли пережили наше тело.
Создавайте же их, если сумеете, и будьте уверены, что если на лету,
как перо из крыла, вы оброните мысль или хотя бы слово, полезное
для прогресса и цивилизации, всегда найдется достаточно охотни­
ков подобрать ваш дар, использовать его, сполна применить на де­
452


СТЕЛЛО

ле. Не мешайте им. Практическое приложение мысли — ненужная
трата времени для того, кто способен ее творить.
Стелло, все еще стоя, внимательно посмотрел на Черного
доктора, наконец улыбнулся, протянул суровому другу руку и ска­
зал:
— Сдаюсь. Пишите рецепт.
Черный доктор взял лист бумаги.
— Здравый смысл редко диктует рецепт, которому следуют,—
заметил он, скрипя пером.
— Вашему я буду следовать, как вечному и непререкаемому
закону,— заверил Стелло, издав все-таки вздох сожаления, после
чего сел, понурив голову с глубокой безнадежностью и в убежде­
нии, что под ногами его снова разверзается пустота; однако по
мере чтения рецепта ему показалось, что туман перед глазами
рассеивается и неизменно дружественная звезда указывает един­
ственный путь, которым надлежит идти.
Вот что писал Черный доктор, мотивируя каждую позицию
своего рецепта — обычай, в высшей степени похвальный, хотя и
редкий.

40.
Рецепт
Черного доктора
Отделить жизнь политическую от жизни поэтической, для чего:
I.
Оставить кесарю кесарево, то есть право в любой час суток
оказаться поруганным на улице и обманутым во дворце, право
всюду наталкиваться на глухое сопротивление, становиться жерт­
вой бесконечных подкопов, внезапных переворотов и безжалост­
ного изгнания.
Нападать на него или льстить ему, пуская в ход тройное мо­
гущество искусства, означало бы унизить свое творчество и преис­
полнить его всем, что есть сиюминутного и суетного в событиях
453


А Л ЬФ Р ЕД Д Е ВИНЬИ

сегодняшнего дня. Эту обязанность разумней возложить на утрен­
нюю критику, которая умирает к вечеру, или вечернюю, которая
умирает к утру. Оставьте кесарям общественную арену, дайте им
сыграть свою роль и бесследно исчезнуть, коль скоро они не пре­
пятствуют вашим ночным трудам и дневному отдыху. Сострадайте
им со всей жалостью, на какую способны, если их вынудили возло­
жить на себя венец, лишенный листьев и раздирающий кожу. Со­
страдайте им, если они сами жаждали этого венца: после долгого
прекрасного сна пробуждение бывает особенно болезненным. Со­
страдайте им, даже если власть развратила их: чего только не иска­
жает эта древняя и, вероятно, необходимая приманка, эта кажи­
мость, которая порождает столько зла! Смотрите, как угасает сия­
ние власти, и будьте наготове: быть может, вашим глазам посчаст­
ливится различить новый, более чистый светоч и вы поможете че­
ловечеству собраться вокруг него!
II.
Свободно и одиноко осуществлять свое назначение. Сле­
довать своей природе, оградив себя от влияния каких бы то ни бы­
ло, даже самых прекрасных людских объединений. Только одино­
чество — источник вдохновения.
Одиночество священно. Любому объединению людей могут
быть присущи все пороки монастыря. Оно стремится подчинить ум
иерархии, руководить им и мало-помалу приобретает тираническую
власть, которая, лишая его свободы и самобытности, а без них
он ничто, способна задушить даже гений под ревнивым гнетом
общности.
В собраниях, корпорациях, компаниях, школах, академиях
и подобных им учреждениях интриганствующая посредственность
постепенно добивается господства с помощью грубой мате­
риальной деятельности и той ловкости, до которой бессильны опус­
титься широкие и благородные души.
Воображение живет лишь за счет волнений, непредсказуе­
мых и определяемых натурой и склонностями каждого человека в
отдельности.
Область искусства — единственная, которая может быть на­
454


СТЕЛЛО

селена подлинно свободными гражданами, потому что это мысли­
тели, независимые друг от друга и часто незнакомые между собой.
Поэты и художники — вот единственные среди людей, кому
даровано счастье в одиночестве осуществлять свое назначение.
Пусть же они наслаждаются этим счастьем и не растворяются
в обществе, которое облипает наималейшую знаменитость, при­
сваивает ее себе, гнетет, душит, поглощает и говорит ей: «Мы».
Да, воображение поэта непостоянно, как первые представле­
ния о любви у пятнадцатилетней девочки. Воображение поэта нель­
зя направлять: оно ничему не обучено. Отнимите у него крылья,
и оно умрет.
Назначение поэта или художника — производить, и любое
его произведение полезно, коль скоро им восхищаются.
Поэт ценится по его творению, человек у власти — по долж­
ности, которую занимает. Счастье первого — несчастье второго:
если у них в голове рождается нечто новое, первый разом устрем­
ляется вперед, создавая произведение, второй же вынужден мед­
ленно двигаться к цели, сообразуясь с житейскими возможностя­
ми и последовательными этапами карьеры.
Одиноко и свободно осуществлять свое назначение.
III.
Избегать болезненной и переменчивой мечтательности,
сбивающей разум с пути, и со всей решительностью отвращать
взгляд от слишком легких предприятий деловой жизни.
Разочарованному человеку, особенно когда ему лень думать,
часто приходит желание действовать и вмешиваться в борьбу об­
щественных интересов: он видит, насколько они ниже его возмож­
ностей, и ему кажется, что было бы нетрудно влиять на них. Он
сходит с избранной дороги и, если это повторяется слишком часто,
теряет ее навсегда.
Нейтралитет одинокого мыслителя — это вооруженный
нейтралитет, из которого он может при нужде и выйти.
Он опускает палец на чашу весов, и она перевешивает. Иног­
да он подгоняет, иногда останавливает волю народов; он вдохнов­
ляет общественные акции или протестует против них в соответст­
455


А Л ЬФ Р ЕД ДЕ ВИНЬИ

вии с собственным пониманием своей ответственности перед гря­
дущим. Что ему до того, где он больше рискует головой — бро­
саясь вперед или отступая назад?
Он говорит слово, которое должен сказать, и занимается
свет.
Он говорит это слово издали, эхо разносит звуки, а сам он
возвращается к своим молчаливым трудам и не думает больше о
том, что сделал.
IV.
Ни на минуту не забывать три этих образа, выбранные из
тысяч,— Жильбер, Чаттертон, Андре Шенье.
Если три эти юные тени всегда будут стоять перед вами,
каждая из них закроет для вас одну из политических дорог, на
которую вас по ошибке может занести. Один из этих блистатель­
ных призраков покажет вам ключ, другой — пузырек с ядом, тре­
тий — гильотину, и все вместе возгласят:
«Над жизнью поэта тяготеет проклятие, но имя его благо­
словенно. Поэт, апостол неувядающей истины, есть извечная угро­
за человеку у власти, апостолу дряхлой фикции: за одним — вдох­
новение, за другим — всего лишь старательность и прилежание;
поэт оставляет после себя творение, где он судит события и участ­
ников их; эти актеры умирают, а для автора начинается долгая
жизнь. Следуйте своему призванию. Ваше царство не от мира, на
который взирают ваши глаза; оно от мира, который пребудет и
тогда, когда они закроются.
Надежда — наихудшее из наших безумств.
Да и чего ждать от мира, куда обитатели его приходят в со­
знании того, что увидят, как умрут их родители? От мира, где нет
сомнения, что если два человека любят друг друга и посвящают
друг другу жизнь, один из них обязательно потеряет другого и уви­
дит его смерть?»
После чего эти страдальческие призраки прервут свою речь и
голоса их, словно исполняя священный гимн, сольются в хор, пото­
му что разум говорит, а любовь поет.
И послушайте еще вот что.
456


СТЕЛЛО

О ласточках
Посмотрите, что делают ласточки, такие же перелетные птицы,
как мы. Они говорят людям: «Охраняйте нас, но не' трогайте».
И люди испытывают к ним, как и к нам, суеверное почтение.
Ласточки выбирают себе убежище и под крышей мраморного
дворца и под соломенной кровлей хижины, но ни владелец дворца,
ни хозяин хижины не смеют разорить их гнездо, боясь навсегда
потерять птицу, приносящую счастье их жилищу, как приносим и
мы тем краям, где нас чтут.
Ласточки лишь на мгновение касаются земли и всю жизнь
плавают в небе так же легко, как дельфины в море.
Они видят землю, но лишь с высоты тверди, и деревья, горы,
города, здания предстают их глазам вровень с полями и ручьями,
так же как для небесного взора поэта все земное сливается в один
озаренный горними лучами шар.
Внимать ласточкам и, если на вас нисходит вдохновение,
создать книгу.
Не надеяться, что над великим творением будут размышлять,
что книгу станут читать так же, как она создавалась.
Если ваша книга написана в одиночестве ценой сосредото­
ченности и труда, я желаю вам, чтобы она была прочтена в одино­
честве ценой сосредоточенности и труда, но будьте почти уверены,
что ее прочтут на бульваре, в кафе, в коляске, в перерывах между
болтовней, спорами, звоном бокалов, играми и взрывами смеха или
вовсе не прочтут.
Если она оригинальна, да хранит вас бог от бледных подра­
жателей, бесчисленной, все пачкающей стаи злобных и неуклюжих
обезьян.
/
А ведь в конце концов вы, может быть, произвели на свет
том, содержание которого, подобно всем человеческим творениям,
выражающим, в сущности, лишь вопрос и вздох, неизбежно сво­
дится к двум словам, вечной формуле нашей мучительной и пре­
исполненной сомнением судьбы:
«Почему? Увы!»
457


А Л Ь Ф Р ЕД ДЕ ВИНЬИ

41.
Результаты консультации
На мгновение Стелло показалось, что с ним говорит сама муд­
рость. Ну из-за чего, право, он сходил с ума? Ему почудилось, что
кошмар рассеялся; он непроизвольно кинулся к окну, чтобы по­
смотреть, ярко ли сверкает звезда, в которую он так верит, и громко
вскрикнул.
День настал. Бледная сырая заря прогнала с небосвода звез­
ды; последняя из них уже меркла на горизонте. Стелло почувство­
вал, как вместе с ее священным огнем меркнет и его мысль. Уже
слышался ненавистный дневной шум.
Стелло еще успел заглянуть в прекрасные глаза ночи, и когда
те окончательно закрылись, побледнел, упал, и Черный доктор
покинул его, уснувшего тяжелым болезненным сном.

42.
Конец
Так прошла первая консультация Черного доктора. Выполнит ли
Стелло его предписания? Не знаю.
Кто этот Стелло? Кто этот Черный доктор?
Тоже не знаю.
Не походит ли Стелло на что-то вроде чувства, а Черный док­
тор — на что-то вроде суждения?
Я знаю одно: если бы мое сердце и разум обсуждали друг с
другом тот же вопрос, они говорили бы то же самое.


Из сборников

„Стихотворения
на

Д РЕВН И Е
НОВЫЕ
сюжеты“
и

„Судьбы“


Бал
Еще под вздохи флейт трепещут арфы страстно.
Вальс подданных своих несет по кругу властно.
В объятье все тесней сплетаясь налету,
Чета стремительно преследует чету,
На миг задерживает томное круженье,
Чтоб в зеркале свое увидеть отраженье,
Иль, сбившись с ритма вдруг, на тех, кто перед ней,
Наталкивается под звонкий смех гостей.
Так даму шумное веселье опьяняет,
Что на пол из кудрей цветы она роняет,
И потупляется, и, побледнев чуть-чуть,
К партнеру только что не падает на грудь.
В двойную цепь порхнуть спешите, чаровницы.
Вы слышите? Смычок уже поет,
И зала людная сейчас воспламенится,
И вновь вас бурный вальс в единый вихрь сольет.
Танцуйте, и пускай вам ландыш белоснежный
И синий гиацинт лоб украшают нежный;
Пускай вощеный дуб не скрипнет лишний раз
Под вашей ножкою, мечтой влюбленных глаз.
Танцуйте, девушки! Ведь вам заутра колко
Заметит мать, что спит у вас в руках иголка;
И убедитесь вы, когда придет момент
461


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

Вам сесть, как каждый день, за звучный инструмент,
Что ваши пальчики уже не так проворны —
С клавиатурой им не сладить бело-черной;
И зренье утомит вам мелкая печать,
Коль — в платье будничном — вы приметесь читать,
И будут по строкам страницы непослушной
Скользить у вас глаза со скукой равнодушной,
И вдумываться вам придется в те места,
Где слог предельно чист, а суть совсем проста,
Затем что, чем бы вы себя ни занимали,
Вас не оставит мысль об отшумевшем бале.
Ловите ж каждый миг той ночи, что, увы,
Летит еще быстрей, чем в буйстве вальса — вы!
Сигнал! На зов смычка скользните в круг с улыбкой
И в новых па, придумке англичан,
Завейтесь кольцами, как звенья цепи гибкой,—
Своим умением блеснуть вам случай дан.
Танцуйте! Зря терять минуты не должны вы:
Ночь ясную всегда сменяет день дождливый,
А залу, где оркестр неистово гремит,—
Семейный дом, где вас безмолвие томит.
Не торопите миг, когда и вам придется
Узнать, как женщине замужней достается.
Едва сорвется с губ ребенка первый крик,
Прощайте, радости — прогулка, бал, пикник,
Обновки модные, знакомства, хмель мечтаний
И безобидное кокетство в час свиданий
Под вязами, когда потушатся огни
И звезды вместо них блеснут в ночной тени!
Нет, участь матери — чреда бессонных бдений,
Мук нескончаемых, тревог, немых волнений.
От них покоя нет ей и во сне, хотя
Их презирает муж, не ведает дитя.
462


ИЗ СБОРНИ КО В С ТИХ ОТВ ОРЕН И Й

Вот так, рабынями, в труде, слезах, заботе
У колыбели жизнь вы всю и проведете,
А коль вам вспомнятся забавы юных лет,
Вы скажете себе, что к ним возврата нет.
Прыжками легкими пересеките залу,
Отпряньте на мгновенье от того,
Чья сильная рука вас ловко обвивала,
И закружитесь вновь в объятиях его.
Танцуйте! Вы сейчас — как юные царицы,
Но царству вашему не беспредельно длиться.
В свой срок любовные мечты у вас в сердцах
Утратят прежний пыл — их обескрылит страх;
И часто вспоминать вы станете в унынье
Года, увядшие, как увядают ныне
Гвоздики с розами вкруг вашего чела;
И сон утратите, как только зеркала
Докажут вам, что дни не минули бесследно
И что лицо у вас от слез не в меру бледно,
От слез, которые мужской чаруют взгляд,
Но время медленней идти не умолят;
И что душевные невзгоды, хворь и горе
На вашем чистом лбу свой след прочертят вскоре,
А старость мрачная... Так будьте ж, мотыльки,
В любом движении изящны и легки,
Танцуйте, и цветы с кудрей, кружась, роняйте,
И взоры всех мужчин своей красой пленяйте,
И пусть ваш звонкий смех волнует им сердца,
И ликованию не видится конца!


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

Тюрьма
Поэма на мотивы
X V II века
«Не смейтесь зря над тем, кто стар и служит богу!
Могу ли, здесь чужой, запомнить я дорогу?
А вы повязку снять по меньшей мере час
Не позволяете мне с наболевших глаз.
Напрасный труд! Я их не устремлял доныне
На вашу мрачную и тайную твердыню.
Солдаты, оскорблять в моем лице грешно
Того, чье тело мной сюда принесено».
Увещевает он, но бесполезно это:
Слова его звучат и молкнут без ответа.
Ведут священника запутанным путем.
То заскрипит под ним подъемный мост над рвом,
То жалобы его едва слышны в подвале,
То эхо разнесет их по просторной зале,
То он по лестнице восходит винтовой.
Вот так и следует слуга Творца седой,
Хватаясь за стены промозглых коридоров,
В тюрьму, лишь для его невидимую взоров.
Пришли. Стоят. Вдали стихает стук сапог.
Зазвякали ключи, и щелкает замок.
На три ступеньки вниз сошел служитель божий.
Незрячий, он тепло вдруг ощущает кожей,
А стало быть, гореть здесь должен хоть светец...
И снять ему спешат повязку наконец.
Его напутствия ждет в камере секретной,
Где с мраком факелы соперничают тщетно,
Старик, чья смерть близка, как понял из речей
Своих проводников смиренный иерей,
И должен он свершить обряд над заключенным.
Тут кто-то доложил с почтительным поклоном:
464


ИЗ СБОРНИ КОВ СТ ИХОТВ ОРЕН И Й

«Священник прибыл, принц».— «Что делать здесь ему?» —
С незримого одра больной сказал во тьму,
Но к ветхим пологам, что узника скрывали
И представление одни еще давали
О том, сколь знатен был он на заре годов,
Приблизился пришлец, исполнить долг готов.
С В Я ЩЕ Н Н И К

Внемли, мой сын...
УМИР А ЮЩИЙ

Людей я ненавижу смлада,
И все же им душа внимать доныне рада.
Я слышать их рожден, хоть и не уяснил,
Зачем меня влечет к тем, кто мне зло чинил.
Не знал я дружества, а если верить страже,
Заменой счастья стать оно способно даже;
Не довелось вовек в темнице мне слыхать,
Как колыбельную поет младенцу мать;
Я сердцем одинок и все же речь людскую
Впиваю с жадностью, чуть нежность в ней почую.
Меня назвали вы «мой сын». Так отчего
Пораньше было вам не навестить его?
С В Я ЩЕ Н Н И К

О, кем бы ни был ты, кто от людей до срока
Отрезан тайною опасной и глубокой,
Знай: цепи сбросишь ты, покинув мир живых.
Коль на тебе грехи — сознайся честно в них.
Всеслышащий Господь признанья не отринет
И рай перед тобой отверзнуть не преминет:
Ты вход туда купил ценой скорбей и слез.
Тебе свободу я, слуга Творца, принес.
Святое таинство свершая покаянья,
Творю я вышний суд в зловещем этом зданье.
Ответствуй. Я уже тебе надежду дал.
Г осподь...
465


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

У М И Р А ЮЩИ Й

Коль впрямь он есть, за что я так страдал?
СВЯЩЕННИК

Но сам-то он страдал стократ страшней, наверно.
Зачем перед концом ты изрыгаешь скверну,
Дерзая сетовать, когда и кровь Христа —
Благая кровь! — лилась из ран Его с креста?
Для нас, кому чужда признательность от века,
Благоволил познать Он участь человека.
Умри ж без ропота, как Он, коль час пробил.
У М И Р А ЮЩ И Й

Я королем быть мог.
СВЯЩЕННИК

Спаситель Богом был.
Пусть мне и поминать себя грешно с ним рядом,
Я все ж тебе скажу, что, в бой вступая с адом,
Грудь панцирем стальным был вынужден облечь —
Ни разу не снимал я власяницу с плеч,
Хоть пытку каждый шаг сулит из-за нее мне.
У вас в обители есть место в церкви скромной,
Где каюсь я в грехах с тех пор, как дал обет,—
Там пол коленями истерт за сорок лет.
Но недостаточно и этого мученья,
Чтобы надеяться на вечное спасенье.
В горниле горести очиститься должна
Душа, коль чает в рай быть впущена она.
Торопит время нас. В своих откройся винах,
Чтоб право возымел я отпустить, мой сын, их,
И пред крестом, где Бог за нас окончил дни,
Со мною мысленно колени преклони.
Монах так воспылал, обрел такую смелость,
Что не по возрасту лицо его зарделось,
И слез не удержал он на короткий миг,
466


ИЗ СБОР НИ КО В СТИХ ОТВ ОРЕНИ Й

И к смертному одру в волнении приник,
И перед узником воздвиг распятье божье,
С трудом его держа и сотрясаем дрожью.
Над умирающим сочувственно склонен,
Читать отходную стал еле слышно он,
Подметить признаки раскаянья стараясь
И с нетерпением в несчастного вперяясь.
При этом пологи раздвинулись чуть-чуть,
И отблеск факела успел меж них скользнуть,
И увидал старик, что пламя упадает
Не на черты того, кто в муках ожидает
Конца, желанного ему давным-давно,—
Железной маскою оно отражено.
Священник вспомнил тут, что как-то раз монахи
Из их обители шептались в явном страхе
О государственном преступнике большом,
Назвать которого не смел никто кругом.
Кому-то будучи опасен чрезвычайно,
Похищен, дескать, он из колыбели тайно
И в заключенье дни с младенчества влачит,
Железной маскою от глаз людских сокрыт.
Прибыв во Францию, бежать он попытался,
И хоть уже едва ль не через час попался,
Мгновений нескольких хватило для того,
Чтоб разглядеть кой-кто успел лицо его.
В Провансе женщина одна, как утверждали,
Вступала в монастырь Сен-Франсуа де Саля
И, Матерь Божию в свидетели беря,
С рыданьями клялась, что заточили зря
Того, кто прозвище снискал Железной Маски;
Что слухи о делах его преступных — сказки;
Что он в речах учтив, юн и собой хорош
И внешностью весьма на Короля похож;
467


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

Что голос у него свежей, чем ключ студеный;
Что он иль некий принц, иль ангел воплощенный.
Был случай и другой: близ замка брел монах,
И золотой сосуд приметил на камнях,
И коменданту снес свою находку честно,
И сгинул навсегда,-и что с ним — неизвестно.
Вести об узнике под маской разговор
Строжайше запретил в аббатстве том приор.
«А где наш брат — про то я узнавать не буду.
Он согрешил, прочтя на золоте сосуда
Гвоздем начертанный губительный секрет».
Забылось это все затем за далью лет.
Возобновить хотел монах свои усилья,
Но в этой камере, прижизненной могиле,
Где этот мученик с седою головой
Существованье длил с пелен, как труп живой,
Святой отец прервать молчание боялся.
Тут узник, увидав, что он заколебался,
На ложе чуть привстал и вымолвил: «Старик,
Так что ж ты, онемев, в растерянности сник?
Ужель картиной мной испытанных мучений
Остужен жар твоих бездумных поучений?
Вновь на меня взгляни и повторяй потом,
Что служит длань Творца невинному щитом.
В грехи, в которых ты велишь мне повиниться,
Ни разу я не впал с рожденья до гробницы:
Всегда один влачил я долгие года
И стариком умру, хоть не жил никогда.
Коль повесть бед моих прочесть тебе угодно,
Знай: к памяти моей взываешь ты бесплодно.
Я без следа прошел дорогой бытия:
Нет у меня «вчера» — не ведал «завтра» я.
Я тоже прошлое желал себе примыслить
468


ИЗ С Б ОР НИ КО В СТИХ ОТВ ОРЕНИ Й

И стену, чтоб года протекшие исчислить,
Зарубкой новою вседневно испещрял.
Все больше было их, я все не умирал.
Мне начал белый свет казаться тьмой густою.
Мир — что он для меня, коль для него ничто я?
Что время мне считать, коль в счет я не иду,
Коль смертный час — вот все, чего еще я жду?
Поверь, что если бы я от того родился,
По чьей вине в плену я с детства находился,
То и его обречь едва ли б захотел
На свой чудовищный, неслыханный удел.
Как часто счастье звал я долгими часами,
Когда себя пьянил, впав в забытье, мечтами
О милых, дружественных, нежных существах,
Порой являвшихся мне в юношеских снах!
Покрыли слезы ржой мне маску из железа.
Хлеб черный орошал я ими в час трапезы.
Ночами сердце боль мне опаляла вдруг,
Ввергал тюремщиков мой дикий вой в испуг,
А мысли у меня на волю пробивались,
Как совы, что во мрак с зубцов тюрьмы срывались,
И я, прильнув лицом к решетке, жил вне стен,
Где обрекли меня на безысходный плен».
Несчастный смолк. Но как раскат грозы прощальный,
Что страх в душе селит своей тоскою дальной
И долго путнику покинуть не дает
Холодный и сырой, но все ж приютный грот.
Во мраке все еще рыдания звучали:
То арестант свой путь через юдоль печали
Пред смертью мысленно проделывал опять.
Священник продолжал отходную читать,
Но приказал один из стражей в тоге черной:
«Спешите, иль сейчас он в бред впадет бесспорно»,—
469


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИ НЬИ

И божий человек обрел весь прежний пыл.
«Ваш срок свершается, мой сын,— он возгласил.—
Счастлив, кто небом был наказан в мире здешнем.
На божий промысел не след роптать нам, грешным.
Страданья ваши днесь пойдут во благо вам:
К спасенью вас Творец приуготовил сам.
Лишь преходящего и плотского мы ищем,
А ведь Господь речет: «Печалями пресыщен
И крат код не вен тот, кто женщиной рожден».
Пуст этот мир, и слез отнюдь не стоит он.
Заботьтесь о душе, не думайте про тело.
В сей жизни временной и я достиг предела,
И память у меня — как гроб, куда легла
Чреда унылых дней, которым нет числа,
Но вашим бедам я завидую сегодня:
Они порука в том, что будет рай господний
Вам сонмом ангельским заслуженно открыт.
Лишь слово молвите — и удовлетворит
Оно Творца». Вот так страдальца ободряя
И в речь свою глагол евангельский вставляя,
Священник узника покаяться склонял,
Но безуспешно: тот его мольбам не внял
И неожиданно с горячностью бредовой,
Весь в прошлое уйдя, вскричал: «Дышу я снова!
Тюрьма открылась. Я на берегу морском.
О, как шумит прибой! Какой простор кругом!
Как солнечен Прованс! Как море необъятно!
Как плыть на корабле, наверное, приятно!
Ужель достигну я на нем чужих краев,
Гоним живительным дыханием ветров?
Вот прибываем мы. Бросает якорь судно,
И я с него схожу, и мне шагать не трудно.
Свободен я! Теперь погоня не страшна —
Я от солдат ушел, и маска сорвана,
470


ИЗ С Б ОР НИ КО В СТИХ ОТВ ОРЕНИ Й

И волосы мои взметает бриз прохладный,
И золотит лицо мне солнца луч отрадный...
Куда вы, девушки? Зачем меня робеть?
Останьтесь на лугу и продолжайте петь.
Постойте же, иль вся деревня всполошится!
Ужель не только я — любой оков страшится?
Но, кажется, одна в испуге не бежит.
Как! Не ужасен ей Железной Маски вид?
Нет. Кроткие глаза ей увлажняет жалость,
И ободрительно она заулыбалась...
За что, солдаты, в плен меня вы взяли вновь?
Имею право я на солнце и любовь.
Прочь! Дайте девушке и мне уйти отсюда.
Она меня зовет, и я ей другом буду.
Я зла не делаю. Скажите Королю,
Что никого я ввек ничем не оскорблю,
Что ни родни искать, ни мстителей не стану —
Пусть только разрешит нам с той, что мне желанна,
В горах себе найти скитальческий приют,
А если мне вопрос случайно зададут,
Какого все-таки я племени и роду,
Я умолчу, кто я и как обрел свободу,
И преступленье вам, хоть велико оно,—
Лишь отпустите нас! — мной будет прощено.
Нет... Вновь тюрьма... Я к ней приговорен с рожденья
И смерти радуюсь: она — освобожденье.
Вот щелкнет, палачи, замок в последний раз
За вечным узником — и он спасен от вас.
А что вон там еще за человек в сутане?
Не призрак ли того, кто здесь томился ране?
Он> плачет... Знать, в плену и после смерти он?
С В Я ЩЕ Н Н И К

Нет вижу я, что вход вам в вечность отворен.
471


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИ НЬ И

У М И Р А ЮЩ И Й

На помощь! Не хочу! Там ждут меня оковы.
С В Я ЩЕ Н Н И К

Нет, неисчерпные щедроты всеблагого.
Лишь молвите, что вы раскаялись в грехах,
И вас Господь простит.
У М И Р А ЮЩ И Й

Оставь меня, монах!
СВЯЩЕННИК

Скажите: «Верую» — и смерти избежите.
У М И Р А ЮЩ И Й

Дай мне хоть умереть, коль не успел пожить я.
И по стене тюрьмы, собрав остаток сил,
Ударил арестант так, что кулак разбил.
«О боже, помоги душе его несчастной!» —
Воззвал к всевышнему монах с надеждой страстной
И плоть господнюю, что в хлеб претворена,
Взяв дароносицу, рукой достал со дна.
Храня молчание, все на колени встали;
Над ложем факелы, качнувшись, заблистали;
На изголовье вновь был узник водворен,
Но тщетно: наконец обрел свободу он.
В зловещей камере, где дни окончил пленник,
Всю ночь, один, псалмы читал седой священник.
Сидел не шевелясь он возле мертвеца,
И слезы, капая из глаз у чернеца,
На книгу божию неспешно упадали;
Когда ж не мог старик творить молитву дале,
Он скорбно начинал святой водой кропить
Того, кто к нам с небес был изгнан, может быть.
Затем, уняв тоску, монах сбирался с силой,
472


ИЗ СБОР НИ КО В СТИХ ОТВ ОРЕНИ Й

И эхо гулкое по зданью разносило
Заупокойный гимн: «О боже, не круши
Негодованием твоим моей души;
Не погуби меня с неправедником вместе».
Потом: «Следит за мной тот, кто погряз в нечестье;
Его добычей стать меня не попусти;
Им, господи, сведен я с твоего пути.
Мой грех — на нем. Его и покарай за это.
И з бездны я воззвал, которой глубже нету:
От недругов меня, о Господи, укрой!»
Когда же дочитал псалтырь монах с зарей,
Он понял, что придет за трупом стража вскоре —
Шаги и голоса раздались в коридоре,
И без свидетелей увидеть хоть на миг
Лицо покойника вдруг захотел старик.
На тело мертвое он бросил взор печальный,
Но разглядеть сумел лишь саван погребальный,
Железной маскою приподнятый на лбу:
Страдалец узником остался и в гробу.

Моисей
Над островерхими просторными шатрами
Катилось тяжкое, медлительное пламя —
Закат был недалек, и солнца луч косой
Ложился на пески широкой полосой.
В багрец и золото окрасилась пустыня.
С зубчатых скал Нево, на полпути к вершине,
Господень человек, провидец Моисей
Безрадостно обвел глазами ширь степей:
Под ним, вокруг Фасги, смоковницы густые;
Направо — области Ефрема, Манассии,
Весь за грядой холмов лежащий Галаад,
473


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИН ЬИ

Где тучные луга раздольем тешат взгляд;
На севере, где мрак встает неодолимо,
Простерся край олив — колено Нефталима;
И к морю дальнему, бесплодна и бедна,
На юге тянется Иудина страна;
Ковром цветов поля пестреют там, где стены
Возносит город пальм, Иерихон надменный,
И цепью длинною уходят на Сигор
Мастичные леса, обставшие Фегор.
Угрюмо он глядит на веси Ханаана,
Запретной для него земли обетованной,
Глядит, подъемлет длань, благословенье шлет
Своим сородичам и снова вверх идет.
А под святой горой, восставшей величаво
Над необъятными равнинами Моава,
Народ израильский шумел со всех сторон,
Как спелые хлеба, что клонит аквилон.
Еще с рассветом, в час, прохладой напоенный,
Когда росу в песок с ветвей роняют клены,
Столетний Моисей, всеведущий мудрец,
Взошел туда, где с ним беседует Творец.
Весь день тревожных глаз евреи не спускали
С лучей, которые на лбу его сверкали,
И чуть вершины он, пророк и вождь, достиг,
В грозовом облаке сокрыв от взоров лик,
Как ладан на камнях алтарных закурился,
Шестисоттысячный народ к земле склонился,
И в светло-золотом густеющем дыму
Толпа запела гимн владыке своему,
И, словно над песком зыбучим кипарисы,
Сыны Левиины над нею поднялися
И, вторя звоном арф несчетным голосам,
Хвалу Царю царей восслали к небесам.
474


ИЗ СБОР НИ КО В С Т ИХ ОТВ ОР ЕНИ Й

А Моисей стоял, невидим в темной туче,
Наедине с Творцом у края горной кручи.
Он Богу говорил: «Ужели снова в путь?
Ужели не умру и я когда-нибудь?
Увы, я одинок и быть устал всесильным.
Дай, Господи, и мне забыться сном могильным.
Скажи, за что твоим избранником я стал?
Израиль я привел, куда ты пожелал.
Коснулся он стопой земли обетованной.
Так пусть другой блюдет завет, тобою данный,
Скрижаль и медный жезл из рук моих возьмет
И, как коня уздой, смиряет твой народ.
Ужель ты для того меня лишил навеки
Страстей и чаяний, обычных в человеке,
Чтоб от горы Хорив и до горы Нево
Я места не нашел для гроба своего?
Людей мудрей меня не видел мир доселе.
Скитальческий народ мой перст направил к цели.
Дождем огня вершил я над царями суд.
Закон мой никогда потомки не прейдут.
Могилам древним я приказывал раскрыться:
Себе я даже смерть заставил покориться.
Подошвою втоптал я в пыль немало царств.
В моей руке судьба племен и государств...
Увы, я одинок, хотя и стал всесильным.
Дай, Господи, и мне забыться сном могильным.
Увы, я знаю все, что свод небес таит.
Огонь твоих очей в моих очах горит.
Я тьме повелевал разъять свои покровы
И звезды окликал по именам сурово,
И каждая, едва к ней доносился зов,
Спешила выглянуть из толщи облаков.
Я тучам на чело десницу возлагаю
475


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИ НЬ И

И, молнии гася, грозу превозмогаю.
Зыбучие пески на города я шлю,
Тугим крылом ветров я цепи гор валю.
Звучнее голос мой, чем моря грохотанье.
Моим ногам давно не страшны расстоянья.
Потоки предо мной и те отходят вспять.
Когда ж к Израилю ты хочешь речь держать
И языком моим глаголет дух твой гневный,
Тогда земля дрожит, мрачится свет полдневный...
Но, ангелов твоих величием затмив,
Не стал былой пастух от этого счастлив.
Я стар и одинок, хоть прожил жизнь всесильным.
Дай, Господи, и мне забыться сном могильным.
Едва в меня вошло дыханье уст твоих,
Как люди поняли, что я чужой для них:
Их вынуждало взор склонять передо мною
Горящих глаз моих сверканье неземное.
С кем мог я о любви иль дружбе говорить?
Боялись девушки при мне лицо открыть.
И в облачном столпе перед своим народом,
Всем чужд и всеми чтим, шагал я год за годом.
Я про себя твердил: «Зачем почет и власть,
Коль к любящей груди мне не дано припасть?
Приводят смертных в дрожь мои прикосновенья.
Как буря — речь моя, как молнии — веленья.
Я соплеменникам внушаю только страх.
Я их хочу обнять — и повергаю в прах...»
Тому, кто одинок, что пользы быть всесильным?
Дай, Господи, и мне забыться сном могильным».
Внизу Израиль ждал и Богу славу пел,
Но обратить лицо к горе никто не смел,
А если все ж дерзал смельчак поднять зеницы,
476


ИЗ СБОРНИ КО В СТИХ ОТВ ОРЕН И Й

Гремел из тучи гром, сверкали в ней зарницы,
Слепила молния греховные глаза
И пригибала вновь толпу к земле гроза.
Потом с горы слетел покров ее туманный,
Но Моисей исчез... К земле обетованной
Народ повел Навин, угрюм и одинок:
Теперь Господь его избранником нарек.

Рог
I
Люблю я гулкий рог во мгле густых лесов,
Пусть означает он, что лань — добыча псов,
И, эхо пробудив в листве темно-зеленой,
Привет прощальный шлет охотник утомленный.
Не раз под этот звук, когда в ночи он плыл,
Я отдыхал душой, но чаще слезы лил:
Мне словно чудилось, что где-то паладины
Трубят в предчувствии безвременной кончины.
О, пиренейские лазурные хребты!
Долина Марборе! Фразонские пласты!
Гряда вершин, во льды закованных навеки,
Откуда вниз летят ручьи, потоки, реки!
Холодный, солнечный и милый
Лишь здесь, где наравне царят
Здесь, где подножия в цвету, а
Суровый рог поет так горестно

сердцу край!
декабрь и май,
выси снежны,
и нежно!

Порой, когда вокруг все полно тишиной
И только изредка тревожат мрак ночной
Бубенчики овец да блеянье ягненка,
Вдали застонет медь размеренно и звонко.
477


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

То молкнет, то гудит торжественный мотив,
И серна робкая, над пропастью застыв,
Внимает, как в ответ на этот зов могучий
Грохочет водопад, свергаясь в бездну с кручи.
О, тени рыцарей, ужели до сих пор
Ваш голос слышится в раскатах рога с гор?
Ужель, о Ронсеваль, скитается доселе
Роландова душа в твоем глухом ущелье?
II

Все полегли в бою, никто не взят живым,
Один лишь Оливье остался рядом с ним,
С окрестных скал враги кричат ему кичливо:
«Сдавайся нам, Роланд, пока вы оба живы,
Иль ваши трупы мы швырнем на дно ручья».
Он зарычал, как тигр: «Арабы, сдамся я,
Не раньше чем вода подмоет Пиренеи,
И упадут они, и скроются под нею».
«Глянь — падают они! Конец тебе пришел!»
И глыба сорвалась с высот, обставших дол,
И рухнула в поток, верхушки срезав соснам,
И пэров сбила с ног ударом смертоносным.
«Спасибо! — бросил граф.— От плена я спасен!»
И, камень оттолкнув, из волн поднялся он
С такою яростью и силой исполинской,
Что ужас овладел всей ратью сарацинской.
III

А Карл по склону гор, восставших до небес,
Своих баронов вел на Люз и Аржелес,
Уже заметные за дымкой светло-синей
В обильной водами лесистой котловине.
478


ИЗ СБОР НИ КО В С ТИХ ОТВ ОРЕН И Й

О, радость! Позади чужой, коварный кряж!
Французское вино из иноземных чаш
Лилось рекой, и песнь слагали трубадуры
Во славу ивами поросшего Адура.
Спокойно шли полки — Роланд их прикрывал.
От императора Турпен не отставал
На вороном коне под чепраком лиловым.
Вдруг пробудился страх в служителе Христовом.
«Мой государь, огнем пылает небосвод.
Не искушай Творца и прекрати поход.
Святым Денисом я клянусь, что это пламя —
Кровь тех, чьи души в рай летят сейчас над нами.
Смотри: две молнии! И две других подряд!»
Тут рога дальнего послышался раскат,
И Карл, на стременах привстав недоуменно,
Лихого скакуна остановил мгновенно.
«Трубят?» — промолвил он. Прелат ответил: «Да.
Скликают пастухи на пастбищах стада
Иль карлик Оберон в зеленом одеянье
Зовет Титанию на тайное свиданье».
И снова едет Карл дорогою своей,
Но тучи грозовой чело его черней —
Измену чует он, томит его тревога,
А сзади то гремят, то тихнут звуки рога.
«Нет, то племянник наш трубит в предсмертный час —
Иначе б не просил он помощи у нас.
Назад в Испанию, вассалы и сеньоры!
Пусть снова задрожат предательские горы!»


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

IV
Лишь у вершины дух перевели войска.
С коней струится пот. Темнеют облака.
Закат на Ронсеваль роняет отсвет слабый.
Вдали скрываются последние арабы.
«Турпен, что это там внизу, на дне ручья?» —
«Тела двух рыцарей под глыбой вижу я —
Своею тяжестью она их раздавила,
Но рог у одного зажат в руке застылой.
Два раза он послал тебе пред смертью зов».
Как грустен гулкий рог во мгле густых лесов!

Париж
Возношение
«Мне руку, путник, дай, взойди вослед за мной
На Башню и впери зрачки во мрак ночной,
Весь горизонт окинь горящими глазами,
Чтоб, словно у змеи, они метали пламя,
Добычу с жадностью в себя стремясь вобрать,—
Не должен ничего ты из виду терять.
С донжона древнего за камнем парапета
Откроются тебе все разом страны света
И мир в движенье, мир без отдыха и сна,
Как ветер, молния, иль туча, иль волна,
А ты описывай, что обнаружишь всюду,
Куда указывать тебе перстом я буду».
«Я различаю круг такой величины,
Что мне его края и глубь едва видны.
С полудня, с полночи, с заката и восхода
480


ИЗ СБОР НИ КО В СТ ИХОТВ ОРЕН И Й

Он взят в кольцо холмов, но в нем мертва природа.
Там плавных нет кривых, всё только под углом,
А значит, создано людьми — не естеством.
Там прямы линии, но хаос — их сплетенье;
Там нагромождены в к р у г площадей строенья,
Что серы, как во мгле надгробия могил;
Там в грязном воздухе, который сперт и гнил,
Из бездны фонари сверкают ярким глазом,
Подобные в эбен оправленным алмазам.
Там сонная река петляет в берегах,
Как уж, который в зной ползет уснуть в кустах.
Там мощных крепостей глухие бастионы,
Темницы, и дворцы, и башни, и колонны,
И парки, и леса, и кружево аркад,
И колокольни, где порой гудит набат,
Соборы, купола, пронзительные шпили,
Форты, валы, мосты, что над водою взмыли,—
И всюду все кипит, все вдаль и вширь растет,
Уходит в глубь земли и к небесам встает.
А Башня, с коей круг я созерцаю ныне,
В нем возвышается на самой середине:
Когда вычерчивал его Творец благой,
На этом месте он поставил циркуль свой...
Нет, брежу я. Ужель мне зренье изменило?
Что это? Колесо? Иль, может быть, горнило?»
«Да, это колесо, гигантский маховик,
Что задержать свой бег не властен ни на миг.
Парижем дивное то колесо рекомо.
В таинственную даль им Франция влекома.
Коль сбавит ход оно, придется вслед за ним
Движенье замедлять колесам остальным,
С ним прочно сцепленным зубчатой передачей;
А станет — станут все, да и нельзя иначе,
16 № 467

481


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е В ИН ЬИ

Затем что их судьба — покорствовать ему,
Как верноподданных — монарху своему.
Париж — нетленная та ось, что мир вращает,
Что всем и каждому движенье сообщает,
А ей, чтоб двигаться, не нужно внешних сил —
Довольно внутренних Господь в нее вложил.
Покуда вертится она, жива машина:
Колебля маятник, работает пружина;
Спешит то вверх, то вниз за рычагом рычаг;
У стрелок выверен и точен каждый шаг;
Велениям оси безропотно внимая,
Назначенный ей путь свершает часть любая.
Так есть и быть должно. Когда из них одна
Решила, что идти как вздумает вольна,
И дерзко выбилась из ритма трудового,
За это было ей отплачено сурово:
Ее, в куски разбив, на гибель обрекли,
Как руку, что мечом от тела отсекли.
Парижу ль мятежа подобного страшиться?
Пусть треснет колесо — была б цела ступица!
Пусть станет все, а то и обратится вспять —
Вращаться ей ничто не может помешать.
А колесо — ну что ж, его потом починят!
Заблещут вновь лучи, коль солнце не остынет...
Однако бред порой пророческим бывал.
Не только колесом, пришлец, ты круг назвал,
Но в миг, когда тебя сверканье ослепило,
Еще предположил, что под тобой горнило.
И это так. Оно свой отблеск огневой
Шлет в небо черное, как в купол храмовой,
И в нем глухой порой, когда сквозь сон мы слышим,
Как барабанит дождь по островерхим крышам,
Бдят души сильные, чей безымянный труд
Высоким подвигом в грядущем назовут.
482


ИЗ СБОРНИ КО В С ТИХ ОТВ ОРЕН И Й

Их лампы днем чадят, а по ночам пылают
И, неусыпные, всечасно оживляют
Огонь, который ввысь горнилом золотым
Под купол темных туч отсюда возносим
И отражается от тверди довременной,
Сияя вкруг Земли, как ореол священный.
Удел подобных душ — сомненья и борьба,
Оружие — перо, награда — пот со лба,
Цель — разрешение загадки, ключ к которой
Известен лишь тому, чьи всё объемлют взоры,
Хотя к ней новые ключи из века в век
И тщится подобрать мгновенный человек.
0 эти души! Им не жизнь важна — идея.
Один1, о божием учении радея,
Почти отверженцем в тоске проводит дни
И в грудь себя стучит: «Лама савахфанй!»
Он кровь и слезы льет на крест и гроб Христовы,
На губку, на копье и на венец терновый,
Лобзает плоть его и вопиет, скорбя:
«Когда ж, как ты предрек, мы вновь узрим тебя?
Воскресни. Изнемог апостол твой единый,
А церковь при смерти. Не жди ее кончины.
Царь Иудейский, правь, раскол смети во прах,
И стражников твоих ниц да повергнет страх».
Но тело божие, как прежде, недвижимо.
Господь не внял тебе, слуга строптивый Рима.
Молчание... Из ран его не каплет вновь
На алтари тобой возлюбленная кровь.
Молчанье... Не хотят уста его немые
Ответствовать тебе, второй Иеремия,
И в одиночестве ты обречен опять
Страданием людским тиару закалять.
1 Г-н аббат де Ламенне. (При меч. А. де Виньи.)

483


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

Свободе сорок лет служил другой1, а ныне
Он в жертву принесен, как бык, своей богине:
Он скорбью был сражен, построить ничего
Там не сумев, где все разбито до него.
Не важно! Есть других работников немало.
Пускай они слепцы, но их душа взалкала
Неведомых ни нам, ни им самим путей,
И вот они впотьмах бредут к мечте своей,
Ища в грядущее случайную дорогу
И в хаос привнося порядок понемногу.
Но сказано: мы все несем в себе недуг,
Который нас убьет. Смотри же вниз, мой друг.
Вон труженикам вслед спешит толпа большая2,
Давя их и топча, их дело разрушая,
Чтоб на развалинах свободы встал весь мир
Под общий, равенством зовущийся ранжир
И знал наш род одно прибежище — такое,
Что этой для него измышлено толпою:
Вселенский храм, где мы возложим на алтарь
Не хлеб и не вино, не плоть и кровь, как встарь,
А наше время, жизнь, работу, вдохновенье,
Бездумную любовь ко всем и отреченье
От нации, себя, наследья лет былых;
Где человек, один, без ближних и родных,
Сочтет, с доктриною в безропотном согласье,
Что единенье — цель, а труд до смерти — счастье;
Где новоявленный Христос устроит так,
Что званы будут все и будет избран всяк.
Запретов больше нет — все можно... Изваянья
Людей, царей, богов — добыча поруганья.
Их валят с цоколя, калечат топором,
1 Б енжамен Коистан. (Примеч. А. де Вииь и)
2 Школа С ен-Симона. (Примеч. А. де Виньи.)

484


И З С БОР НИ КО В С Т ИХ ОТВ ОР ЕНИ Й

Дробят кувалдою, царапают ножом.
Свинец и золото равно идут в горнило,
Чтоб там в единый сплав их пламя превратило.
Все занимается, дымит, трещит, горит,
Все корчится, течет, твердеет вновь, искрит,
Звенит, шипит, свистит, стенает и бормочет,
Как будто вырваться из пёчи в воздух хочет,
И раскаленный сплав взлетает в высоту,
Змеею огненной прорезав темноту.
Труды и тружеников — пламя все снедает,
Но, словно саламандр, само же возрождает.
Начало и конец! Эдем и ад! Париж!
Хорош ты или плох, но все собой живишь.
При виде твоего величья мне сдается,
Что новый мир в тебе, неистовом, куется,
И пусть кометою иль солнцем станет он,
Пусть будет космос им спален иль озарен,
Он выйдет все равно, сверкающий, из дыма,
Вращенье обретет, предстанет в форме зримой,
Столь неожиданной и чистой для людей,
Что символ веры свой они усмотрят в ней.
Прострется ль над землей он, как покров холодный,
Иль станет для нее звездою путеводной,
Вслед за которою в конце концов пойдет
К любви и братству наш людской злосчастный род?
Но может быть, то меч, что пламенным сверканьем
У Евы осушил глаза перед изгнаньем,
И, распахав клинком, как поле, шар земной,
Его засеет он страданьем и войной.
И выкосит людей и обречет сожженью
Все то, на что ушли века и поколенья,
И позади него проляжет страшный след —
Пустыня мертвая на мириады лет.
А может быть, едва взметнется к небу пламя,
485


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е В ИН ЬИ

Как души в ужасе расстанутся с телами,
И обратят в тоске к дрожащим скалам глас
Народы и цари: «Да раздавите ж нас!
Не минем все равно мы смерти неизбежной:
Дорогу преградил нам вновь Париж мятежный».
— «Что варишь день и ночь ты в тигеле своем,
Что изрыгнешь, Париж, в изложницу потом?
Твое творение — пока лишь заготовка,
Что превращается под молотом в поковку,
Прокатывается сто раз в валках стальных
И с глаз скрывается ежесекундно в них.
А раб, приставленный к литейне, тяжко дышит,
И в белом пламени, которым плавка пышет,
Видны гигантское его чело и взгляд,
Что света и теней несет в себе заряд».
Тут смолк я, вслушавшись в безмолвие ночное:
На Башню, где пришлец во тьме стоял со мною,
Донесся, отразясь от низких облаков,
Столицы Франции глухой далекий рев.
Как трудно разуму с иллюзией тягаться!
Почудилось мне — стал я с колесом вращаться,
А отблеск пламени, который тьму багрил,
Так ослепил меня, что я глаза закрыл.
И путник продолжал: «Да, слабы и несмелы
Для высоты такой у нас душа и тело.
Не только ноги — мозг отказывает нам.
Ты не дал мне упасть, и я тебе не дам.
Хоть сам едва стою — боюсь, что вновь случайно
На город брошу взгляд с его двойною тайной.
За вас и за него я ощущаю страх —
Заметно с Башни мне, что в черных облаках,
Где отблеск яростный горнила угасает,
486


ИЗ СБОРНИ КО В СТИХОТВ ОРЕН И Й

Утес-громадина над миром нависает
И, мнится, с камнем схож, что помянул пророк
В том откровении, где Судный день предрек:
«И камень вострит — уж не его ль я вижу? —
Над городом — а вдруг таков удел Парижа? —
Где из сердец народ дерзнул Христа изгнать —
Вы это сделали...— и в миг, кбгда опять,
Самодовольные упьются горожане
Кровавой сладостью междоусобной брани,
Господень ангел вниз низринет камень тот
И город навсегда с лица земли сотрет».
С улыбкой грустной я ответил: «Допускаю,
Что может впрямь Париж постичь судьба такая,
Но если небо нас решило погубить,
На будущее нам должна замена быть.
Замены ж нет — лишь здесь божественная сила
Сама себя в уме и чувстве воплотила,
И ангел смерти в час, когда он нас казнит,
Пред нами горестно колени преклонит,
Подумав про себя с тоскою безграничной:
«Богоубийство днесь свершаю я вторично».
Но полно задавать себе пустой вопрос:
Что померещилось мне — туча иль утес.
Терять нам время здесь, на Башне, бесполезно:
Отсюда видит дух мечту, а тело — бездну.
Страдание и смерть — вот все, считаю я,
Что есть устойчивого в вихре бытия.
Свой век и род людской и город отживает,
Но прах их никогда бесплоден не бывает,
И коль узришь ты прах Парижа на пути,
Возьми щепоть его, и нас сожми в горсти,
И, увидав вокруг лишь мерзость запустенья,
Вздохни: «Взорвал себя вулкан при изверженье» —
487


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИ НЬ И

И оцени, какой здесь уничтожен труд,
И вспомни тех, кого описывал я тут.
Но были, кроме них, другие — чище, лучше,
Которых, хоть и чтил в них век талант могучий,
Он порицал за то, что в слове их любом
Читалось явственно сомнение во всем,
Свободомыслие и к ближнему участье,
Презрение к деньгам и равнодушье к власти,
Из-за чего у них у всех судьба одна —
Пить чашу горькую безропотно до дна.
Когда же, путник, вновь покинешь ты пустыню,
Рассей по ветру прах и возопи в унынье,
Хоть не вонмет никто стенанью твоему:
«Отныне погружен надолго мир во тьму».

Смерть волка
I
Как над пожарищем сквозь дым сверкает пламя,
Багровый диск луны сверкал меж облаками,
И с черным краем их сливался лес вдали.
По влажной от росы траве мы молча шли.
Взяв на руку ружье, я вместе с остальными
Скользил под елями, как в Ландах, небольшими,
Но вдруг следы когтей заметил на песке
И понял: волки здесь, от нас невдалеке.
Д ы х ан ье затаи в, м ы зам ер ли и стали
П р и с л у ш и в а т ь с я ... Л е с , к у с т ы , р а в н и н а с п а л и ;

В недвижном воздухе царил покой, и лишь
Скрипенье флюгера порой смущало тишь,
Когда, под сводом туч в далеком небе вея,
За башни задевал зефир стопой своею;
488


ИЗ СБОРНИ КО В СТИХ ОТВ ОРЕНИ Й

Казалось, даже дуб, припав челом к скале,
На локоть оперся и задремал во мгле.
Ни звука... И тогда охотник поседелый,
Вслед за которым мы шагали вечер целый,
Звериных хитростей испытанный знаток,
Склонился до земли, к следам почти прилег
И тихо объявил, вглядевшись в отпечатки,
Что по размеру лап, их форме и посадке
Двух матерых волков и двух волчат признал.
Прикрыли ружья мы, чтоб не блестел металл,
И развернулись в цепь, и, раздвигая ветки,
С ножами наголо пошли сквозь ельник редкий,
Как вдруг навстречу нам в безмолвии ночном
Зеленые зрачки заискрились огнем.
А дальше, где стволы в лучах луны кривились,
Две тени легкие на вереске резвились,
Играя и скача, как пара псов борзых,
Почуявших, что в дом вошел хозяин их.
Но, всеми статями собак напоминая,
Волчата прыгали без визга и без лая:
С младенчества они запомнили навек —
Отсюда в двух шагах их недруг человек.
Отец стоял, а мать поодаль восседала,
Как та, что Ромула и Рема воспитала,
Та, изваяние которой Вечный Рим
Считал святынею и символом своим.
Тут волк шагнул, присел и когти для упора
Всадил в песок. К нему уже летела свора.
Он ясно сознавал, что не уйдет живой,
Однако был готов принять неравный бой
И первой же борзой, оскалившейся жадно,
Вцепился в горло так глубоко и нещадно,
Что не заставили его разжать клыки
Ни грохот выстрелов, ни острые клинки,
489


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИ НЬ И

Которые в него наперекрест впивались,
Ни псы, как яростно они ни заливались,
П окуда челю сти он сам не р азом кн ул
И м ертвого врага на зем л ю не ш вы рнул.

Потом он взором нас обвел без тени страха.
Торчали в нем ножи, которыми с размаха
Во время схватки был к песку он пригвожден,
И дула уперлись в него со всех сторон.
Тогда он вновь на нас взглянул все так же твердо,
Слизнул густую кровь, струившуюся с морды,
И, не желая знать, за что убит и кем,
Огромные глаза смежил — как прежде, нем.
II

Я на ружье поник в задумчивости грустной,
Сочтя жестокостью бесцельною и гнусной
Преследовать волчат и мрачную их мать,
Хоть мужа не могла она вблизи не ждать.
В беде он не был бы покинут, будь их двое,
Своей суровою красавицей вдовою,
Но долг ее — спасти детей и научить
Без сетований дни голодные влачить
И презирать зверей, которые в неволе
Нам, людям, продались, чтоб жить в тепле и холе,
И травят для своих хозяев с этих пор
Былых властителей полей, лесов и гор.
III

Я думал: «Как смешны мы в нашем ослепленье!
Как слабы, хоть и мним себя венцом творенья!
Учись же, человек, величью у зверей,
Чтоб, отдавая жизнь, не сожалеть о ней.
Постигни до конца тщету существованья
И знай: все суетно, прекрасно лишь молчанье.
490


ИЗ СБОРНИ КО В С Т ИХ ОТВ ОР ЕНИ Й

Да, волк-отшельник, я уразумел вполне,
Что ты хотел сказать последним взором мне.
Он как бы говорил: «Коль и в тебе есть твердость,
Сумей взрастить в душе стоическую гордость
И стань ценою дум, и бдений, и трудов
Тем, чем с рожденья был я, вольный сын лесов.
Поверь: стенать, рыдать, молить — равно позорна.
Свой тяжкий крест неси и долго, и упорно,
Путь, что тебе судьбой назначен, протори,
Потом, без слов, как я, отмучься и умри».

Гефсиманский сад
I
Ночь... Иисус идет один тропой крутой,
И, словно саван, бел на нем хитон простой.
Внизу ученики забылись сном пугливо.
Под ветром клонятся дрожащие оливы.
Он шествует меж них, дрожа, подобно им,
И мертвен взор его, и дух тоской томим,
И руки сложены на грубой ткани платья,
Как у сокрывшего под ней добычу татя.
Средь скал находит он легко, хоть всюду тьма,
Путь в Гефсиманию, что наверху холма,
Там, на колени пав, ropé возводит очи,
Молитву скорбную творит и молвит: «Отче!»
Но бог безмолвствует, и мрачен небосвод.
В растерянности встав, вниз Иисус идет,
Плечом дрожащие оливы задевает,
И пот ему чело кровавый заливает.
Спустясь к подножию, он спутникам кричит:
«Молитесь, бодрствуйте со мной!» Но все молчит.
Дремота тяж кая апостолов объемлет.
491


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИ НЬИ

Сам Петр и тот словам Учителя не внемлет.
Сын человеческий опять бредет назад,
В твердь, как египетский пастух, вперяя взгляд,—
Вдруг ангел с высоты слетит звездой падучей,
Но небо черною, как плат вдовицы, тучей
Задернуто, и в ней нигде просвета нет.
Терзанья прожитых им тридцати трех лет
Припомнил Иисус, и дланью ледяною
Страх смерти пробудил в нем естество земное.
Три раза Иисус вотще к Отцу воззвал —
В ответ на каждый зов лишь ветер завывал.
Тогда, как человек, от горьких мыслей мучась,
Представил он себе наш мир и смертных участь,
И затряслась земля, когда перед Творцом
Спаситель рухнул ниц и к ней припал лицом.
II
«Мне, Отче,— он молил,— продли существованье,
Дай книгу дней моих прочесть до окончанья.
Ужель не слышишь ты, как под твоей рукой
Страдает днесь во мне весь мир и род людской?
Сама земля скорбит, боясь остаться вдовой,
Затем что новое с небес я пролил слово
Ей в грудь иссохшую — пускай одно всего,
Но с ним сюда послал ты Сына своего,
В нем столько чистоты и сладости таилось,
Что человечество им словно опьянилось
И в сердце у людей проснулись жизнь и Бог,
Едва о братстве я, раскрыв объятья, рек.
Коль я свой тяжкий долг исполнил, Отче, строго,
Под ликом мудреца сокрыв природу Бога;
Коль всюду возгласил, что ждешь ты жертв иных,
Что надо заменить душою тело в них,
492


ИЗ СБОРНИ КО В СТИХОТВ ОРЕН И Й

Предметы — символом, побоища — глаголом,
Таланты золота — всего одним оболом,
Густую кровь — вином, прозрачным, как ручей,
Опрёсноками — плоть животных и людей;
Коль смертью рассеку я время на две части
И рабство прошлое мои искупят страсти,
Во имя их дозволь, чтоб, кровь пролив из жил,
Свободу в будущем я этим оплатил.
Освободитель, пусть заране половина
Той крови, что отдать твой Сын готов безвинно,
Падет на тех, кто в мир придет, чтоб объявить:
«Не преступление — невинного убить».
Мы знаем, явятся тираны-изуверы
И суеумные их слуги-лицемеры,
Что дух племен смутят, превратный смысл вложив
Во все, чему учил твой Сын, когда был жив.
Уже сегодня суть моей простейшей притчи
В яд превращают фальшь, корысть и безразличье.
О, чашу дай сию мне мимо уст пронесть:
В ней больше горечи, чем в водах моря есть!
Глумленье, тернии, бичи, удары тростью,
Копье, что плоть пронзит мне под грудною костью
И муку крестную к закату довершит,—
Ничто, ничто меня так, Отче, не страшит.
Когда нисходят в мир со звездных высей боги,
Им должно по себе оставить след глубокий,
И этот шар, что был так плохо сотворен
И чей меня призвал на помощь долгий стон,
Я, Отче, посетил затем на миг мгновенный,
Чтоб здесь два ангела остались мне заменой —
Надежда с верою — и чтоб во мрак земли
Они улыбкой свет из рая принесли.
Но распрощаюсь я с юдолью этой вскоре,
493


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

Сумев лишь приподнять то покрывало горя,
Что, взявши за края, сомнение и зло
Так держат, чтоб на мир оно плотней легло.
Сомнение и зло, извечное проклятье
Творенья! Мог бы их давно во прах втоптать я,
Но коль уж ты их сам предусмотрел, Творец,
Позволь, чтоб снял вину с тебя я наконец.
Прикажем Лазарю подняться из гробницы —
Пусть тайна мертвецов впервые разъяснится,
И, память сохранив о виденном, прольет
Он свет на то, что есть и что к концу придет;
Что древле ты вложил природе в сердце, Боже;
Что в дар она дает и отнимает позже;
О чем с ней небеса беседуют без слов;
Зачем с себя стряхнуть нельзя ее оков;
Зачем в ней тлен и жизнь борьбу ведут всечасно;
Зачем неведомо одно, другое — ясно;
Такая ли судьба у звезд, что и у всех;
Грешны ль они и как им искупить свой грех;
Земля им спутница или они ей свита;
Где правда в вымысле, где тайна в яви скрыта;
Где в блеске знания — неведения тьма;
Какою цепью дух так держит плоть-тюрьма;
И почему дано лишь два пути, не боле —
Путь безмятежности, но скуки и безволья
Иль путь страстей, пожар которых не зальешь,
Сон летаргический или конвульсий дрожь;
И почему висит угрозой вековечной
Смерть над природою, как меч остроконечный;
Что есть добро и зло — случайность или нет,
Задержка краткая в фатальном беге лет
Иль это полюсы вселенной, для которой
Противоборство их должно служить опорой;
И почему творят порою духи зла
494


ИЗ СБОР НИ КО В СТИХ ОТВ ОРЕНИ Й

Непредсказуемые добрые дела;
И впрямь ли племена дорогой неизвестной
Вдаль, как звезда, ведет твой промысел небесный,
Иль мечутся они с рыданьями впотьмах,
Как дети малые, которых мучит страх;
И сможем ли, когда настанет суд над всеми
И, как песок в часах, исчерпается время,
Ты — возгласом одним и пламенем очей,
Я — крестным знаменьем и вздохом без речей,
Добиться, чтоб навек разжались когти ада
И миру, жертве их, дана была пощада...
Все человек поймет, как только будет знать,
Откуда он пришел, куда уйдет опять».
III
Так молвил Сын, к Отцу взывая безответно.
Вновь ниц он падает и ждет с надеждой тщетной,
Потом смиряется и говорит: «Твоя
Да будет воля днесь и присно — не моя».
Усугубляют страх, отчаянье, смятенье
Его предсмертные и долгие мученья.
Он смотрит на небо — нигде ни огонька.
Надгробьем мраморным чернеют облака.
Земля по-прежнему глубокой тьмой одета
И, как душа Его, где сумрак без просвета,
Дрожит. Тут различил он шум шагов в леске
И факел увидал в Иудиной руке.

Молчание
Коль прав евангелист и на горе масличной
Сын человеческий такие рек слова,
Коль внемлют небеса глухие безразлично
495


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

Стенаньям созданного ими естества,
Пусть праведник смирит презрением страданье
И будет пусть его холодное молчанье
Ответом вечному молчанью божества.

Хижина пастуха
Письмо к Еве
I
Коль сердце у тебя, томясь во мраке мира,
Нависшего над ним громадой ледяной,
Похоже на орла, насельника эфира,
Что ранен и влачит крыла в пыли земной;
Коль, кровью исходя, оно дрожит от боли;
Коль с высоты небес ему не светит боле
Любовь, последняя звезда во тьме сплошной;
Коль у тебя душа прикована к галере
И так устала жить под вечный свист бичей,
Что захотела вдруг всплакнуть по крайней мере
И позабыть на миг о каторге своей,
И коль она глядит сквозь люк весельный в волны
И видит в них, от слез и ужаса безмолвна,
Клеймо, что на плече железо выжгло ей;
Коль тело у тебя, хоть страсть в нем и сокрыта,
Так целомудренно, что, сдерживая гнев,
Уединения ты ищешь нарочито,
Чуть глянет на тебя развязный светский лев;
И коль от яда лжи твой рот пересыхает
И вся краснеешь ты при мысли, что вздыхает
Тот, с кем чужие вы, в мечтах тебя узрев,—
Беги из городов, столь перенаселенных,
Что кажутся они возвышенным умам
496


ИЗ СБОРНИ КО В С ТИХ ОТВ ОРЕН И Й

Застенком для племен, навек порабощенных,
Но пусть дорожный прах не льнет к твоим ногам.
Пусть рощи и поля — приют для душ свободных —
Тебя, как моряка, спасут из волн холодных,
И ото всех вдали укроешься ты там.
Природа строгая в безмолвии застыла
И заждалась тебя. Встает туман кругом.
Качает лилии, как иерей — кадило,
Последний вздох земли, прощающейся с днем.
Дым меж дерев клубится, словно в храме,
Холмы скрываются из глаз, и над волнами
Склоняет ива ствол, что сходен с алтарем.
Слетают сумерки, друзья четы влюбленной,
На изумруд лугов и злато спелых нив,
На дальний ручеек и на тростник бессонный,
Над лесом трепетным спокойствие разлив.
С плеч серый плащ они на русла рек свергают
И виноградники стеною облегают,
Ночным цветам тюрьму дневную приоткрыв.
Так густо вереском порос мой холм любимый,
Что путнику ночлег готов на нем всегда,
И в этом вереске, неслышны и незримы,
Мы скроемся с тобой, как в прошлые года,
И там твою вину божественную спрячем,
А если до сих пор он редок и прозрачен,
Дом пастуха могу я прикатить туда.
Нет, то не дом — возок под крышей обветшалой.
Как прежде, хоть дождей немало пролилось,
Окрашен в тот же цвет, что щек твоих кораллы,
Подкатит тихо он — не скрипнет даже ось,
497


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬ И

И распахну опять я дверь в альков укромный,
Где волосам твоим однажды ночью темной
С моими кудрями сплетаться довелось.
Велишь — уедем мы с тобой в края иные,
Где выжжена земля огнем лучей дневных,
Иль ветры буйствуют, гоня валы шальные,
Иль полюс грозный спит в оковах ледяных.
Мы будем там, куда судьба нас кинет властно.
Что для меня весь мир, что жизнь? Они прекрасны,
Коль скоро это я прочту в глазах твоих.
Хвала создателю! Теперь локомотиву
Нетрудно нас умчать, куда мы захотим,
Но божий ангел пусть хранит его ревниво,
Чтоб не произошло беды внезапной с ним,
Когда он побежит, то в глубь земли ныряя,
То через ширь реки прыжком перелетая
Поспешней, чем олень, что сворой псов гоним.
Да, если ангела в одежде белоснежной
Бог не решит послать с машиной, чтобы тот
Следил, не слишком ли пары в котле мятежны,
Успеет ли она, коль нужно, сбавить ход,—
На рельсы камешек шалун пред ней положит,—
И соскочить с них печь магическая может,
А то — не дай господь! — и под откос пойдет.
До срока оседлал наш род быка стального,
Подстегнут алчностью и жаждой перемен.
Вверяем прихоти чудовища слепого
Мы даже малышей, хоть их способно в тлен
Быстрее превратить подобное созданье,
Чем чрево божества, в чьем медном изваянье
Чтил символ золота когда-то Карфаген.
498


ИЗ СБОРНИ КО В СТИХ ОТВ ОРЕНИ Й

Стремимся победить мы время и пространство,
Нам умереть милей, чем опоздать хоть раз.
Нажива — вот где мир являет постоянство,
Вот цель, которой все подчинено сейчас.
Наш общий клич: «Вперед!» Но обуздать дракона
Не властен даже сам творец его ученый.
Ввязались мы в игру с тем, что сильнее нас.
И все ж да здравствуют ревущие машины,
Что в поезда теперь торговлей впряжены!
Их к жизни вызвали корыстные причины,
Зато любовью в них крыла обретены.
Коммерции «ура!» и слава кадуцею,
Коль за день я на зов к возлюбленной поспею,
Хоть разделяют нас большие две страны!
Но если только друг в печали беспредельной
Нас руку помощи не попросил подать,
Иль нам отечество в опасности смертельной
Рожком военным сбор не вздумало сыграть,
Иль перед тем, как ей смежит кончина веки
И в лучший мир уйдет душа ее навеки,
Узреть своих детей не пожелала мать,
Не будем дел иметь с дорогою железной.
С такою быстротой по ней летит вагон,
Что кажется стрелой, свистящею над бездной,
И пассажир его возможности лишен
Дышать всей грудью, взор в пейзаж вперив беспечно:
Он видит лишь одно в природе бесконечной —
Тяжелый грязный пар, что молнией пронзен.
Прощайте, прежние неспешные поездки,
Отдохновение и праздник для души,
499


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

Дороги звонкие, густые перелески,
Веселый стук копыт и скрип осей в тиши,
Друг, встреченный в пути, объятья, разговоры,
Часы, которые проходят слишком скоро,
Ночлег на воздухе в какой-нибудь глуши.
Теперь, когда людей ведет наука к цели
И средства мощные им в руки опыт дал,
Мы расстояние и время одолели,
Но шар земной для нас уныл и тесен стал.
Нет больше Случая. Мы следуем маршруту,
Который с точностью до метра и минуты
Холодный разум нам заране рассчитал.
Но за корыстью вслед спешить стезею этой
Раздумью кроткому навек возбранено:
Не только различать явленья и предметы —
Их сущность тайную постичь ему дано;
А так как сразу же не может вещь раскрыться,
Раздумью нужен срок, чтоб на нее воззриться;
Поэтому всегда медлительно оно.
II

Увы, поэзия, жемчужина мышленья!
Волнения души, равно как и морей,
Не властны угасить то бледное свеченье,
Что образуется под мантией твоей;
Но стоит гению украситься тобою,
Как чернь кощунствовать начнет, от страха воя,—
Твой блеск божественный его внушает ей.
Энтузиазм всегда враждебен слабым душам:
Опасен кажется им жар, сокрытый в нем.
Но почему? Ведь мы в себе отнюдь не тушим
500


И З СБОР НИ КО В С Т ИХ ОТВ ОР ЕНИ Й

Другие светочи, что нас палят огнем,—
Ж изнь, веру и любовь. Кому придет желанье
Без солнца навсегда оставить мирозданье?
Мы ценим бытие, хотя подчас клянем.
Но насмехается над музой мир по праву:
В нас подозрение она селит с тех пор,
Как стали грубые сатиры ей по нраву,
А голос задрожал и помутился взор.
Учить нас мудрости она не смеет ныне
И жадно тянется за скудной благостыней,
И медяки, как брань, швыряют ей в упор.
О девка без стыда, хотя и дочь Орфея!
Будь, словно встарь, суров прекрасный облик твой,
Не пела б ты, хрипя, как уличная фея,
Для сброда жалкого на грязной мостовой.
Нет, ты б двусмысленных куплетов не слагала,
И не жужжали бы, как мухи, мадригалы
Над синеокою твоею головой.
Ты в Греции еще успела развратиться,
Затем что старого распутника ввела
В соблазн задрать тебе священный пеплум жрицы
И наготу свою узреть толпе дала.
Привыкшая к пирам, где пил с тобой Гораций,
Вольтером ко двору приученная шляться,
Лобзаний их досель не стерла ты с чела.
Весталка, чей огонь потух! Сегодня стыдно
Мужам серьезным быть в числе жрецов твоих.
Слыть лишь поэтами им, право же, обидно:
Увядший твой венок скромней наград других.
Нет, им милей ветра, что веют на трибуне,
501


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИ НЬ И

А те, капризностью подобные Фортуне,
Чуть ими поиграв, во прах сметают их.
Гремят ораторы, а почва почему-то
Уходит из-под ног у них то там, то тут.
Они кадят толпе, и каждую минуту
Овациями им за это воздают,
И толпы новые стекаются на форум,
Но все одна цена политикам-актерам —
Цветы без запаха, что завтра же умрут.
Мир для таких людей низвелся к балагану —
К Палате, где всегда стоит истошный крик:
Так там избранники народа спорят рьяно;
А сам народ внимать вполуха им привык
И на никчемные забавы смотрит эти
С тем удивлением, с каким взирают дети
На чудо новое — сторукий паровик.
На выборы нейдет крестьянин осторожный —
Не склонен жертвовать он целым днем трудов,
Чтоб депутатом стать мог адвокат ничтожный,
Что все нетленное охаивать готов.
Не в душу веруя, а в болтовню свою же,
Он в символах твоих лишь глупость видит вчуже,
Поэзия, о страсть возвышенных умов!
Не будь тебя, алмаз, в котором преломились
Те мысли, чей досель не угасает свет,
Они бы ни за что до нас не сохранились.
Зерцало прошлого, племен забвенных след,
Ты как из-под земли встаешь порой пред нами,
Когда пытаемся найти мы под ногами
Руины городов, которых больше нет.
502


ИЗ СБОР НИ КО В СТ ИХ ОТВ ОРЕНИ Й

Пути, которыми идет неспешный разум,
Сияньем озари, слепительный алмаз,
И чтобы виден был ты всей вселенной разом,
Да укрепит тебя Пастух, ведущий нас,
На кровле своего всем отпертого Дома.
День не настал еще, хотя от окоема
Не отрываем мы надеждой полных глаз.
Земные племена — как дети без пригляда.
Присматриваются они одни к другим,
И грубые свои орудья без пощады
Обрушивать на всех соседей любо им.
Бог Термин — вот с кем мы сравнить себя могли бы:
Верх — бюст из мрамора, низ — каменная глыба.
По пояс в варварстве мы до сих пор стоим.
Но дух наш быстр, и мы для достиженья цели
Всем арсеналом средств его оснащены.
Незримое в душе живет на самом деле,
И клады без числа в ней нагромождены.
Все сущее в себе Создатель воплощает.
Глагол его в себя умы людей вмещает,
Равно как их тела в пространство вмещены.
III
Известна ли тебе твоя природа, Ева,
Смысл назначения и долга твоего?
Ты знаешь ли, что Бог, когда коснулся древа
Познанья человек, презрев запрет его,
Так сделал, чтобы мы любовь к себе питали
И благом ту любовь первейшим почитали,
Хотя любить себя нам и вредней всего?
Но, Ева, ты затем приставлена к мужчине,
Чтоб зеркалом была твоя душа ему,
503


А Пb O P F Л HF ВИНЬИ

Чтобы творила суд над ним его рабыня,
Чтоб он смягчался, вняв напеву твоему,
И чтоб служил тебе, тобой повелевая,
А ты надежду в нем селила, проливая
Сердечное тепло в него, как свет во тьму.
Так нежен голос твой, язвящий так глубоко,
Так красота грозна, так взор порой жесток,
Что в Песни Песней сам премудрый царь Востока
Недаром сильною, как смерть, тебя нарек.
Кто не роптал из нас на приговор твой краткий?..
Но сердце у тебя отлично от повадки:
Без боя верх над ним берет мгновенно рок.
Хоть серну мысль твоя обгонит без усилья,
Ей без проводника далёко не уйти:
Слепит ей день глаза, ломает ветер крылья
И камни ноги в кровь стирают на пути.
Она одним прыжком взлетает на высоты,
Но нету у нее ни мочи, ни охоты
Ж ить там, откуда вихрь грозит ее смести.
Зато опасливой разумности чужда ты
И отзываешься на каждый горький стон,
Как отзываются органные раскаты
На вздох, которым храм безмолвный оглашен.
Ты речью пламенной толпу одушевляешь,
Сочувственной слезой обиды исцеляешь.
Мужчину будишь ты, и меч хватает он.
Внять человечеству, его скорбям и пеням
Всегда готова ты, но стогны городов —
Не место, где святым пылают возмущеньем:
Удушлив воздух там и слишком нездоров.
504


ИЗ СБОР НИ КО В СТ ИХ ОТВ ОР ЕНИ Й

А вот вдали от них несчетные рыданья,
Гражданских первых бурь глухое громыханье,
Сливаются в один и ясно слышный зов.
Приди же! Над твоей головкой милой выгнут,
Как светоносный нимб, лазурный небосвод,
И холм наш — это храм, что в честь твою воздвигнут,
А купол у него — лес, что над ним встает.
Благоуханье льют цветы, щебечут птицы,
Чтоб свежестью могла ты вволю насладиться.
Земля к твоим ногам ковром зеленым льнет.
Как буду я любить, о Ева, все творенье,
Узрев его в твоих задумчивых очах,
Дарующих мне жизнь, надежду, утешенье!
Приди же! Долго я от ран душевных чах,
Последних сил лишен житейской непогодой.
Не оставляй меня наедине с Природой:
Я с ней знаком, и мне она внушает страх.
Сказала мне она: «На сцене необъятной,
Которою должна я для людей служить,
Меняться можете вы, гаеры, стократно —
Ни пьесой, ни игрой меня не удивить.
Вперяя сонный взгляд с трудом в юдоль мирскую,
За человеческой комедией слежу я,
А небо зрителем на ней не хочет быть.
В моих глазах равны вы, люди, с муравьями —
Презреньем ледяным я к вам и к ним полна
И не стремлюсь узнать, какими именами
На мне живущие зовутся племена.
Мнят матерью меня, тогда как я — могила.
Зимой не жаль мне тех, кого я поглотила;
Весной мне радость тех, кто уцелел, смешна.
505


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИ НЬ И

Вращаясь на оси той сферы гармоничной,
Начала и конца которой не сыскать,
До вас я в небесах свершала путь обычный,
И ветер кудри мне не успевал ласкать.
Но я и после вас скитаться буду снова
В безмолвье девственном пространства мирового
И вновь эфир челом надменным рассекать».
Я выслушал ее и задрожал от гнева,
И ненавистью к ней проникся в тот же час,
И, вспомнив, как она, чтоб напитать посевы,
Пускает, чуть умрем, на удобренье нас,
Велел своим глазам, что восхищались ею:
«Взор отведите прочь и будьте впредь мудрее —
Любуйтесь только тем, что видите лишь раз».
Да, дважды не придет в мир женщина такая,
Чья красота с твоей сравнима, ангел мой;
Чьи очи, яростней, чем молнии, сверкая,
Лучились бы к тому ж безмерной добротой;
Чей столь же строен стан, движенья столь же гибки
И чье лицо с его страдальческой улыбкой
Сияло б, как твое, небесной чистотой.
Природа, если ты, действительно, богиня,
Живи и презирай в бесстрастье ледяном
Людей — невольников, гонимых по пустыне,
Хоть должен человек быть над тобой царем.
Как ни прекрасна ты, как ни полна покоя,
Но чту я не тебя — страдание людское,
И теплых чувств к тебе нет в голосе моем.
мы, скиталица, с тобою на пороге
Пастушьей хижины пробудем вечер весь
Иль забредем туда, где дремлют у дороги

а

506


И З СБ ОР НИ КО В С Т ИХ ОТВ ОР ЕНИ Й

Те, кто свершил свой путь и отдыхает днесь.
Мир нескончаемый пред нами распахнется,
И явью для тебя внезапно обернется
Все, что мне чистый дух о нем поведал здесь.
Ш агая по земле, иссушенной и скудной,
Над мертвыми, покой вкушающими в ней,
Заговорим о них мы в этот час безлюдный
В немом присутствии лишь наших двух теней,
И ты во мгле кустов негромко и нежданно
Заплачешь горестней Дианы у фонтана
О скрытой ото всех большой любви своей.

Бутылка в море
Совет юному незнакомцу
I
О мальчик, в чью тетрадь с печальными стихами —
Ее без подписи мне нынче принесли —
Вперяюсь я сейчас усталыми глазами,
Мужайся! Позабудь о том, что в гроб легли
Жильбер, и Мальфилатр, и Чаттертон до срока,
Что человек и ты, что страждешь ты глубоко,
И мне, в грядущее мечтой уйдя, внемли.
II
Когда нет больше мачт — их ветром повалило,
И лишь стена дождя сереет впереди,
И с морем схватку длить уже не стало силы,
И опрокинется корабль, того гляди,
И сорван верный руль стихией разъяренной,
Моряк, в сражениях и штормах закаленный,
Спокойно скрещивает руки на груди.
507


А Л Ь Ф Р Е Д ДЕ ВИНЬИ

III
Полуоглохнувший от грохота и свиста,
На вздыбленный простор с презреньем смотрит он,
Хотя под тяжестью материи нечистой
Вслед кораблю на дно и будет увлечен.
Когда последняя надежда отлетает,
Оплот в самом себе мыслитель обретает —
В той вере пламенной, которою зажжен.
IV
Успех не увенчал усилья капитана
Спасти свой экипаж, стихию одолеть —
Нигде ни паруса на шири океана,
На скалы бриг несет, и начало темнеть.
И примиряется с судьбой моряк бесстрастно,
И молится Тому, чья длань стянула властно
Кольцом экватора меридианов сеть.
V
Да, он умрет, но пусть во что бы то ни стало
Заветный труд пловца на сушу попадет,
А это — судовой журнал, где начертала
Его рука их курс и карту здешних вод.
Открытия — вот клад, вот редкие каменья,
Что оставляет он в наследство поколенью,
Которое ему на смену приплывет.
VI
Он пишет: «Взяло здесь течение к востоку
И к Огненной Земле теперь уносит нас.
Держите северней, иначе шторм жестоко
Отправит вас на дно, как бриг наш в этот раз.
Вот наш журнал, где мной изложены итоги
508


ИЗ СБОРНИ КОВ СТИХ ОТВ ОРЕН И Й

Астрономических моих замет в дороге.
Дай бог, его к земле прибьет в свой день и час».
VII
Потом, суров, угрюм и нем, как Мыс Туманов
И пики черные, подобно часовым
Под небом сумрачным у входа в Магелланов
Пролив стоящие над морем штормовым,
Находит капитан бутылку попрочнее,
А бриг по-коршуньи кружит, и все теснее
Круги, что чертит он, течением гоним.
VIII
Зеленое стекло бутылки закоптело,
Но встарь в нем реймских лоз искрился сок хмельной —
Недаром горлышко так сильно пожелтело,
И капитан, держа ее рукой одной,
Припоминает день, давным-давно забытый,
Когда на шканцах им была она открыта
И выпил экипаж с ним тост за флаг родной.
IX
В дрейф положил он бриг, день отведя на роздых,
По чарке приказал налить команде всей,
Знак подал: «Шапки снять!» — и те взлетели в воздух,
И клич восторженный ему ответил с рей.
Громада парусов на солнце золотилась,
И звонкое «ура» над волнами катилось —
Взволнованный мужской привет стране своей.
X
Но тут молчанием сменился шум мгновенно.
Аи напомнило о счастье морякам.
Смотрела Франция на них из чарки пенной,
509


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

А Франция есть те, кто им был дорог там.
Унесся мыслями один к отцу седому,
Что ждет у очага пастушеского дома,
Когда вернется сын из странствий по морям.
XI
Другому виделся Париж, где в час полночный
Ж елезо дочь его подносит у стола
К компасу, думая, что путь укажет точный
Не к северу — домой отцу теперь игла;
А третьему — Марсель и женщина простая;
Она стоит в порту и, мужа поджидая,
Не чует, что вода ей до колен дошла.
XII
О суеверия любви непреходящей,
О разум и расчет, два хвастуна пустых,
О шепот сердца, звук, сильнее труб гремящий,
Не вами ль западни на всех стезях земных
Нам уготованы с рожденья до кончины —
Надежды, эти с гор летящие лавины,
Что тают, как снежки в руке, слепившей их?
XIII
Где триста моряков, бесстрашия примеры?
Из них остался жив десяток, может быть.
Исчезли первыми в пучине офицеры,
Геройски бросившись обломки мачт рубить,
И дикари с их тел сдерут мундиров клочья,
Коль раньше ураган, ревущий днем и ночью,
Не удосужится усопших потопить.
XIV
Уходит под воду корабль неторопливо,
Но капитан глаза, в которых — торжество,
510


ИЗ СБОР НИ КО В СТИХ ОТВ ОРЕНИ Й

Стремит на юг, во льды, где новые проливы
За время плаванья открыл он своего.
Достойно завершен им путь по жизни этой,
И он пускает вплавь бутылку, знак привета
Грядущим дням, уже наставшим для него.
XV
Он улыбается: стереть ничто не сможет
Ни имени его, ни им свершенных дел.
Он новым островом земную твердь умножит
И новою звездой — число небесных тел.
Пускать суда ко дну вольны валы морские,
Но уничтожить мысль не властна и стихия:
Рассудком победить он даже смерть сумел.
XVI
Все сказано. Господь его да примет в лоно.
Сомкнулась с плеском хлябь над кораблем навек.
Бурлят течения, и так же неуклонно
Бутылка по волнам длит одинокий бег.
Вокруг лишь океан, безлюдный, безграничный,
Но вестница она, как птица, лист масличный
Когда-то первою принесшая в ковчег.
XVII
Потом ее берут морозы мертвой хваткой,
Чтоб в саван ледяной надолго завернуть.
Теперь лишь конь морской к ней подплывет украдкой,
Понюхает и прочь торопится скользнуть.
Но вот и в те края приходит лето снова,
Ее освободив из плена ледяного,
И к тропикам она свой направляет путь.
XVIII
Однажды днем, когда в безмолвии безбурья
Под солнцем нежился Великий океан,
511


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

Сверкая золотом, брильянтами, лазурью,
Бутылку с мостика увидел капитан.
За ней, священною для всех, кто с морем связан,
Отправить шлюпку он немедленно обязан,
И паруса убрать приказ команде дан.
XIX
Вдруг выстрел пушечный гремит над океаном.
Тревога! Все наверх, не то уйдет пират!
Корабль невольничий замечен капитаном,
И эта цель ему сейчас важней стократ.
Как в сумку матерью — детеныш двуутробки,
Вновь шлюпка поднята, огонь клокочет в топке,
Надулись паруса, и вдаль летит фрегат.
XX
Одна, всегда одна!.. В мятущемся просторе
Чей взор столь крошечную точку различит?
То углубляется она далеко в море,
То огибает мыс, который не открыт.
Блуждать назначено в пустыне беспредельной
Бутылке-страннице за годом год бесцельно,
И водорослями ей плащ зеленый свит.
XXI
Но ветры, дующие с суши в Новом Свете,
Бутылку к Франции в конце концов несут.
Рыбак ее у скал случайно ловит в сети,
А вскрыть не смеет — вдруг нечисто дело тут.
К ученым он бежит — пускай решат всем миром,
Каким таинственным и черным эликсиром
Наполнен этот им отысканный сосуд.

512


ИЗ СБОР НИ КО В СТИ Х О ТВ О Р ЕН И Й

XXII
Рыбак, тот эликсир — клад опыта и знанья,
Божественный нектар для выспренних умов,
Науки, смелости и мысли сочетанье,
И если б ты извлек сетями из валов
Алмазы Индии, иль жемчуг африканский,
Иль груду золота со сьерры мексиканской,
То не был и тогда б столь ценен твой улов.
XXIII
Твоя находка мощь отечества упрочит
И новой славою нас озарит. Смотри ж!
Гремят колокола, орудия грохочут,
От выкриков дома дрожат до самых крыш
Герои разума, затмили вы собою
Тех, кто бессмертие стяжал на поле боя,—
Хоронит моряков сегодня весь Париж.
XXIV
Верь, в памяти людской признательность навеки
Жива пребудет к тем, кто вклад сумел внести
В науку о добре, природе, человеке
Иль за собой вперед искусство повести.
Что им забвение, обиды, безразличье,
Лишенья, бури, льды, коль дереву величья
Над их могилами назначено расти!
XXV
Маяк для алчущих земли обетованной,
То дерево других прекрасней во сто раз.
Мыслитель, на него держи в ночи туманной
И штормов не страшись: твой клад дойдет до нас,
В пучину золото не канет без возврата.
17 № 467

513


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИН ЬИ

С улыбкой молви же, как капитан когда-то:
«Даст бог, его к земле прибьет в свой день и час».
XXVI
Бог мысли — вот кто есть бог истинный, бог сильный!
Пусть семя, что в мозгу с рожденья мы несем,
Познаньем прорастет и колос даст обильный,
И плод своих трудов без страха мы потом
Отправим странствовать — но не в пучинах водных,
А по морям судьбы и гребням волн народных,
И в гавань путь ему укажет Бог перстом

Ванда
Русская история
Разговор на балу в Париже
I
ФРАНЦУЗ

На вас столь дивные запястья и браслеты,
На пальце, словно кровь, багряный лал горит,
Но вас не радует великолепье это.
Не о беде ль былой оно вам говорит?
Не о возмездии ль? Не о вражде ль упорной?
В одной России есть такой вот жемчуг черный.
Он — символ той страны, где вечно скорбь царит.
II
ВА НДА

(знатная русская дама)
Все это: ладанка с мощами — нет цены ей,
Печатка, что носил минувшею порой
Царь, почитаемый до наших дней Россией,
Брильянты над моей печальной головой,
На поясе моем сапфиры и рубины,
514


ИЗ С БОР НИ КО В СТИХ ОТВ ОРЕНИ Й

Браслет мой, финифтью украшенный старинной,—
Все передано мне моей сестрой-рабой.
III
Вчера, еще вчера она была княгиня
И перед именем ее склонялся свет,
Но вспоминать о ней никто не смеет ныне.
Бесправной узницей, которым счету нет,
Несчастная живет в чужом и диком мире,
Ест с мужем-каторжником черный хлеб Сибири
И слезы долго льет, от сна восстав чуть свет.
IV
Прощаясь, нам сестра сказала непреклонно:
«Все безделушки — вам. Они мне не нужны.
Для света я мертва, коль умер для закона
Тот, с кем у алтаря мы соединены.
Я даже в рудниках останусь с мужем вместе,
И если б на моем вы оказались месте,
Вы были бы, как я, любви своей верны.
V
Самодержавный царь неволе и позору
Пожизненно обрек супруга моего.
Пусть между подданным и государем споры
Решает, как ему виднее, божество,
А мой удел — один: нести детей за мужем,
Пока солдат по льду, по снегу иль по лужам
С ружьем наперевес в забой ведет его.
VI
Быть может, он сейчас, окован кандалами,
Острижен и небрит, плетется через падь
Иль месит грязь болот опухшими ногами,
Хоть в состоянии едва-едва ступать.
17*

515


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИ НЬ И

Его, чьих пращуров на царство избирали,
Именовать «Эй, ты, Сергей!» сегодня стали.
Так можно ль мне в своем дворце московском спать?
VII
Примите, сестры, в дар все эти украшенья.
Ж еланий суетных чужда душа моя.
Туда, где смрад и тьма, где голод и лишенья,
С собой возьму лишь то, что нужно для шитья,
И раз уж не придет спасенье ниотколе,
Раз бог назначил нам, славянам, рабью долю,
Как труп живой, в рудник сойду к супругу я.
VIII
С ним жизнь я проживу и собственное тело
Без колебания о камни разобью,
Чтоб вслед его душе моя в лазурь взлетела,
Когда благой Творец узреть его в раю
Захочет в мудрости своей непостижимой
И ангел смерти к нам слетит с небес незримо
И ввысь нас унесет, приняв на грудь свою».
IX
Нет, не нарушила сестра обет печальный
И двадцать зим, что с дня прощанья протекли,
Истратила на то, чтоб саван погребальный
Себе самой соткать под толщею земли.
Но тщетно четки лет она перебирает —
Ж изнь тлеет в ней едва, а все не догорает,
И четверо детей в рудничной тьме взросли.
X
У ньх кровинки нет на лицах исхудалых,
Им серый день и тот глаза слепит огнем.
Ягнята бедные, в один закут загнал их
516


ИЗ СБОРНИ КО В С ТИХ ОТВ ОРЕН И Й

С овцой замученной пастух дурной кнутом.
Мать права грамоте учить их добивалась:
У них ведь княжеское званье оставалось
И не было вины за ними пред царем.
XI
Однажды на смотру знакомый нам вельможа —
Царь был в тот день учтив, приветлив, оживлен —
Прошение сестры вручить решился все же.
Лишь через десять лет ответ услышал он:
«Рабу от книги вред. Нужней ему лопата.
Пусть спину гнет за хлеб с восхода до заката.
Руками — не умом работать он рожден».
XII
Нож в сердце матери вонзил отказ жестокий.
Всплакнуть хоть изредка случалось прежде ей,
И делалось от слез, стекавших в снег глубокий,
В морозы лютые страдалице теплей.
Теперь из уст ее никто не слышит плача.
В сухих глазах один безмерный ужас пряча,
Она с отчаяньем взирает на детей.
XIII
ФРАНЦУЗ

Рассказ окончен ваш, а у меня нет силы
Им пробужденное смятение унять.
Оно болезненнее сердце мне сдавило,
Чем если б шар земной я пробовал поднять.
Не возвращает ли нас к веку Уголино
Такая странная свирепость властелина,
Что в гроб живыми вверг детей, отца и мать?

517


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

XIV
Неправда, что всегда в работе и в сраженье
Льет пот и кровь рекой один простой народ.
Что стойкость, мужество и самоотверженье
Несвойственны тому, кто в роскоши живет.
Чем жизнь прекраснее, тем горше с ней расстаться,
Тем большим подвигом должно это считаться.
Святая жертвенность, ты — духа высший взлет!
XV
О римлянки страны снегов, про участь вашу
Я слышать не могу без гнева и стыда!
Не жалуетесь вы, а молча пьете чашу
Несчастий, долгих мук и тяжкого труда.
Как Эпонина, став мужьям-рабам опорой,
По катакомбам вы влачите груз, который
С вас снимет лишь Господь в день Страшного суда.
XVI
Два состязателя безмерного упорства —
Самодержавный царь, гигантская страна!
Меж ними с дней Петра идет единоборство.
Когда ж ему конец? Не в наши ль времена?
Народ безмолвствует. Лютует повелитель.
Глаз с укрощенного не сводит укротитель:
Да, укрощенный спит, но вспрянет ото сна.
XVII
Внизу народ глядит татарским острым оком,
Как царь с дворянами в смертельный бой вступил,
И точит свой топор в безмолвии глубоком,
И ждет, чтоб час борьбы и для него пробил.
А наверху монарх наносит по России
Удары топором другим — которым выи
Боярам некогда великий Петр рубил.
518


ИЗ СБОРНИ КОВ СТИХ ОТВ ОРЕНИ Й

XVIII
Случилось, что сошлись две эти силы в сече,
Где императору сулил победу рок.
Мужчин — тех разметал по снегу свист картечи,
А женщины пошли под барабан в острог
И сыновей несли, с сестрою вашей схожи,
Ночуя после дня пути по бездорожью
В глуби покинутых медведями берлог.
XIX
И эти женщины, чья твердость бесконечна,
Царицы падшие, чью гордость не сломить,
Вступают, распрямясь, в ворота, где навечно
Надежды следует входящему забыть.
Они бестрепетны, как будто им известно,
Что участь их царю земному Царь небесный
По книге судеб дал заране проследить.
XX
Царь! Кто ему на лоб печать злодейств поставил,
Грудь оковал броней бездушия трикрат,
Как кесарь-римлянин, что целым миром правил,
Себя оковывал тремя слоями лат?
Ужель рабам у вас и впрямь порою мнится,
Что император их от казней утомится
И превращать страну ему наскучит в ад?
XXI
Будь вправду он отцом для своего народа,
Отцом, которому так радостно смотреть,
Как хорошеет дочь, входя помалу в годы,
Иль слезы маленькому сыну утереть,
Иль помечтать о том, как улучить неделю,
519


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

Чтоб наконец они вдвоем с женой сумели
Отправиться на юг и в жилах кровь погреть;
XXII
Будь он из тех, кому богатство тратить сладко
На то, чтобы скупать пернатых, а затем
Вольеру отпирать и разом по десятку
На волю из тюрьмы их отпускать совсем;
Замысли он стяж ать немеркнущую славу
Освобождением от крепостного права
Рабов, что гнет оно, как тяглый скот — ярем,—
XXIII
Он рек бы: «Грех былой искуплен мукой новой.
Пусть место жалости теперь уступит месть»,—
И трижды бы взлетел над миром клич громовый,
Как голос ангела, бросающего весть
О том, что сорвана последняя печать им,
Клич всем властителям земным, его собратьям:
«Я побежден овцой и кровью агнцев днесь».
XXIV
Но царь остался нем, и вновь придут морозы,
Далекий скудный край дыханьем леденя,
И вновь закапают на снег глубокий слезы
Страдальцев, чахнущих без пищи и огня,
И вновь предстанет он войскам на плацпараде,
На выправку своих солдат безмолвных глядя
И об изгнанниках молчание храня.


И З СБ ОР НИ КО В СТ ИХ ОТВ ОР ЕНИ Й

Десять лет спустя
Письмо Ванды тому же французу в Париж
Тобольск в Сибири
21 октября 1855 года, в день
сражения при Альме

«Сказали правду вы. Нет от царя ответа.
Моя сестра мертва. Недуг ее скосил.
За гробом женщины святой и сильной этой
Лишь дети шли — других смотритель не пустил.
Звонил отходную лишь колокол церквушки.
Но с юга слышен гром — в Крыму грохочут пушки:
Медведя в сердце Бог за лютость поразил».
Второе письмо Ванды тому же французу
Тобольск в Сибири
После взятия М алахова кургана

«Над Севастополем, форты его сметая,
Орел французский взмыл в клубах пороховых.
На божии весы легла душа святая,
И разом взмыла вверх другая чаша их,
И мертвый царь-палач пошел на суд загробный.
Жена-страдалица простить еще способна,
Но разве Мать простит мученья чад своих?»

Судьбы
С тех пор как созданы земля и естество,
Стопы безжалостные Судеб пригнетали
Все сущее в любом стремлении его.

521


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИ НЬ И

Под тяжким игом их мы голову склоняли,
Как вол безропотный, что, борозду вспахав,
Вспять возвращается, идти не смея дале.
Людей, своих рабов, цепями оковав,
Нас гнали вдаль они, холодные богини,
Сквозь мрак, где нет ни звезд, ни троп, ни вод, ни трав,
И безысходный круг по выжженной пустыне
Описывали мы, валясь бессильно с ног,
Чтоб завтра повторить путь, совершенный ныне.
О эти божества, чья родина — Восток,
О божества с лицом, что покрывалом скрыто!
Их исполинский вес нас вдавливал в песок.
Подобно коршунам, свирепы и несыты,
Они друг дружке вслед через короткий срок
Взмывали над чредой племен, что позабыты,
И когти, цепкие, как клещи палача,
Вонзали в волосы всклокоченные чьи-то,
То женщин, то мужчин к их участи влача.
Однажды вечером стряхнула прах былого
Планета древняя с себя. Раздался крик:
«Пришел Спаситель, Тот, кто снимет с нас оковы.
Бок у него в крови, в поту холодном лик,
Зато всесильный рок навек сразило слово
Пророка, что, как щит, над нами крест воздвиг».
Пока не прозвучал тот клич благословенный,
Дрожащий человек в испуге долу ник,
Но, вняв ему, во весь свой рост воспрял мгновенно.
Ж елезное ярмо сорвав с усталых шей,
Воззвали как один насельники вселенной:
«Ужели свергнут рок, о мощный Царь царей?»
522


ИЗ СБОРНИ КО В С Т ИХ ОТВ ОР ЕНИ Й

И Судеб, дочерей его жестоких, стая
Разжала нехотя тиски стальных когтей,
Народы пленные из них освобождая.
Под складками одежд, слепящих белизной,
Укрыв ужасные стопы, персты и очи,
Вознесся мирно ввысь их беспощадный рой.
Так облачко всплывет на горизонте к ночи,
А утром делается тучей грозовой,
Гром, градобитие и молнии пророча.
От облегчения вздохнул весь род людской,
И, по орбите мчась, земля затрепетала,
Как конь, с которого узда снята долой.
И мироздание внезапно немо стало:
Как человечество, оно, оцепенев,
Решенья судии божественного ждало.
Затем что Судьбы, сонм рожденных небом дев,
Вокруг Иёговы восстали сокрушенно,
Как бы опять в края, родные им, взлетев.
Потом отхлынули они назад от трона,
Потупили чело, и стройный их напев
Печально огласил просторы небосклона:
«Мы, Судьбы, первые среди небесных сил,
Пришли сюда, чтоб нам ты, Господи всевластный,
Грядущий свой завет с престола возвестил.
Бег дней и лет досель десницею бесстрастной
Мы направляли. Что ж теперь ты нам судил —
Существовать и впредь иль умереть безгласно?
Ты разом сокрушил ловушку для племен,
Куда их, как скотов, рок загонял всечасно.
Должны ль засыпать вновь мы то, что вырыл он?
523


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬ И

Ужель от наших рук спасешь ты это стадо,
Презренный род людской, что на смерть осужден
И все же до конца идет, куда нам надо?
Для жизни форму мы лепили, и в нее
Стекали страсти все и все событья лавой,
Там застывавшею, как в тигеле литье.
Коль со скрижалей сам сотрешь, Творец всеправый,
Ты неизбежность, свой закон, и обретет
Свободу человек, наш раб мильоноглавый,
Ужель захочет он терпеть из года в год
Безмерной тяжестью на мысль его давящий
И называемый Ответственностью гнет?»
Все стихло на земле, над безднами парящей,
И замерла она, как лодка без гребцов,
Которую во тьму несет поток журчащий.
И мощный глас из тех заоблачных краев,
Где новый мир едва ль не каждый миг родится,
Донесся до земли, торжествен и суров:
«Я милосерд ко всем. Летите вспять, царицы.
Пребудет человек пловцом, что пересечь
Пучину времени желает, но страшится.
Лишь постарайтесь в нем тщеславие разжечь,
И в воду прыгнет он, чтоб своего добиться
Или во влажную могилу трупом лечь.
Счастливей станет он, мня, что не раб он боле
И, с вами бой ведя, в безвестные края,
Хозяин сам себе, идет по доброй воле.
Но от меня в нем жизнь, и сила в нем — моя,
И для него один закон: шагай упорно,
А путь и цель пути — их знаю только я».
524


ИЗ СБОР НИ КО В С Т ИХ ОТВ ОР ЕНИ Й

И стая Судеб вновь низринулась проворно
На жертву вечную свою — наш слабый род,
Всего боящийся и все же непокорный.
Вострепетали мы, заслышав их полет,
И пригнели стопы богинь неумолимых
Нас, как свинцовый гроб — тех, кто его несет.
Стенаем, как и встарь, мы в их когтях незримых,
Зато у нас душа сильнее, чем тогда,
И верить начали мы в то, что победим их.
Коль вырываемся от них мы иногда,
Нас слава вознести спешит на высь такую,
Где человечеству мы светим, как звезда,
И с гордостью глядим с высот в юдоль мирскую,
Но Судьбы — нет от них спасения и там! —
Вновь в бездну черную свергают нас, ликуя.
Как горько Hä сердце, о Вседержитель, нам!
Туг был ошейник наш, ты дал ему разжаться,
Но все ж мы на цепи, что выковал ты сам.
Коль право есть у нас собой распоряжаться,
Чтить добродетели, любовью пламенеть,
До гениальности порою возвышаться,
Пусть, Боже, у людей не отнимает впредь
Рок на боренье с ним столь нужные нам силы,
Не вынуждает нас до времени хладеть.
О тайна грозная предвечного закона,
Постичь которую нам, смертным, не суметь,
Хоть разум этого и жаждет исступленно!
«Где ключ к ней скрыт?» — вопрос себе мы задаем.
«В Писанье божьем»,— мнит Восток порабощенный,
А Запад думает: «В Евангелье одном».
525


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

Чистый дух
Еве
ï
Тебя лишь книгами, написанными мною,—
Не титулом моим гордиться б я просил.
На феодальный шлем я сам перо стальное
Не без изящества и блеска водрузил,
И славно древнее, но рядовое имя,
Что прадедами мне оставлено моими,
Лишь потому, что я, их внук, его носил.
II
В семейный склеп не раз спускался я ночами,
Чтоб посетить гробы прапращуров своих,
Читать пергаменты, где предки королями
Утверждены в правах и фьефах родовых,
Но так и не нашел меж тех, чей я потомок,
Таких, что искрой мне сверкнули б из потемок,
И начал бы с себя, когда б писал о них.
III
Всей знати родичи, богатые сеньоры,
Охотники страстней, чем даже Нимрод сам,
Собак несметные они держали своры,
Волков и кабанов травили по лесам,
По двум провинциям оленю вслед скакали
И, если им король встречался, подстрекали
Борзых не уступать тропы монаршим псам.
IV
Свой офицерский долг бесстрашно исполняя,
С судами англичан завязывали бой
526


И З С Б ОР НИ КО В С Т ИХ ОТВ ОР ЕНИ Й

Они на всех морях от Чили до Китая,
И шли с десятком ран в отставку на покой,
Успев, пред тем как в Бос родную удалиться,
На красных каблуках в Версале появиться
И с месяц в Эй-де-Бёф развлечься болтовней.
V
Ж изнь в Бос они всегда под старость проводили,
Там коротали дни в забавах и трудах,
Сынов и дочерей бесчисленных плодили,
Венчали с возрастом их в тамошних церквах,
И скромен был предел желаний у любого —
Украсить грудь крестом Людовика Святого,
Как предки, что глядят с портретов на стенах.
VI
Но ни один из них не возвратился в земли,
Столь милые ему с рожденья, для того,
Чтоб, более рогам охотничьим не внемля
И расседлав коня лихого своего
Засесть за рукопись и в ней поведать свету,
Как Франция жила в умчавшиеся лета —
В дни детства, юности и зрелости его.
VII
Не обессмертила их за могилой слава,
Но в храме у нее прочтут на этот раз:
«В мой список золотой мной занесен по праву
Последний отпрыск двух старинных галльских рас.
Но не за знатность, сан, богатые именья,
А лишь за то его запомнят поколенья,
Что олицетворил собой он дух в свой час».

527


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИН ЬИ

VIII
Днесь царствие твое, о чистый дух, настало!
Когда твой первый зов к себе привлек наш слух,
Лишь зарево войны нам в темноте блистало,
Но блеск его в твоем сиянии потух.
Перо сильней меча ты сделала сегодня,
Бронзовоклювая посланница господня,
Голубка грозная, святой и зримый дух!
IX
Звено единственное двух цепей разъятых,
Я буду жить: я бьюсь за то, чтоб не упал
С высот, великими художниками взятых,
Мыслитель и Поэт, их светлый идеал.
Он выстоит: хранил я двадцать лет молчанье,
А все^гаки народ читал мои созданья
И мне все вновь и вновь за них цветы кидал.
X
Потомки юные, что мною так любимы,
О судьи новые моих былых трудов,
Мои черты у вас в лице доныне зримы,
И узнаю себя я в зеркале зрачков!
Друзья мои, коль вам понадоблюсь и впредь я,
Коль перечтут меня хоть раз в десятилетье,
удьбу свою назвать счастливой я готов!


Из

ПОЭТИЧЕСКОГО
наследия

ВЕНЕЦИЯ


ВЕНЕЦИЯ


На смерть Байрона
Он аду посвятил божественную лиру,
Но в миг, когда явил свой дар высокий миру
И звуки первые из дивных струн извлек,
Ее отбросил прочь и взялся за клинок.
На свете два венка желанны для любого.
Украсившись одним, он восхотел второго
И там, где лавры днесь, как в древности, цветут,
Труд поэтический сменил на ратный труд.
Он сделал шаг и пал, но взысканный судьбою.
Блажен, кто смерть принять успел в начале боя,
Кто был, пока его не обнял вечный сон,
Славолюбивыми мечами упоен!
При виде гибнущих друзей он не страдает,
И мир его душа спокойно покидает,
И с нею, искрою, что в нас роняет бог,
Взлетает к небесам бойца последний вздох.
В огонь вседвижущий влилась душа поэта,
И знает он теперь, откуда искра эта,
И чьим дыханием раздута в нем была,
И почему сожжен он пламенем дотла.
Быть может, дочь его1, вступая в те года,
Когда впервые в жизнь вторгается беда,
1Ада, та девочка, о которой он говорит
в элегии «Прости» и «Чайльд-Гарольде».
(П ри м еч. А. де В иньи.)

531


А Л Ь Ф Р ЕД Д Е ВИНЬИ

Узнает истину, порвет с семьей сношенья,
Склонится горестно перед отцовской тенью,
Обильно оросит горючею слезой
И лютню смолкшую, и меч его стальной
И тихо пропоет слова того прощанья,
Что матери ее он спел при расставанье.
Победно ты ушел, поэт, из жизни ныне.
Прощай! Но я твоей завидую кончине:
Былых иллюзий клад еще не расточив,
Ты умер молодым и остаешься жив.
Не так ли в тропиках светило дня садится?
Оно немеркнущим в пучину вод катйтся
И столь же яркий свет в приют свой новый льет,
Каким был озарен поутру небосвод.

Гавань
Ты, якоря отдав, качаешься сонливо
В спокойной гавани, и все-таки, фрегат,
Два раза в день на киль садишься в час отлива,
И дважды в день опять всплываешь горделиво,
Когда вода спешит назад.
Как ты, мы рады бы на якорь стать лениво,
Но настигает жизнь нас в гавани любой,
Вздымает на волнах, свергает вниз глумливо.
Никто, веди себя он кротко иль строптиво,
Не сладит с морем и судьбой.

532


ИЗ ПО ЭТИЧЕСКОГО Н АСЛЕД ИЯ

К Мари Дорваль
Кем был Шекспир? — Не жди ответа от меня.
Я эту пьесу, тень им прожитого дня,
Воспроизвел, понять напрасно тщась, какую
Оправдывает он иллюзию людскую —
Богатство, славу, власть, любовь... Но я постиг,
Что за душу его берет лишь светлый лик,
То, в чьем ты образе по сцене перед нами
Скользишь, как бледный луч в лесу меж деревами,
И покидаешь мир, скорбна, грозна, проста,
Потупив взор и сжав презрительно уста.

Посвящение Мари Дорваль
на форзаце
«Супруги маршала д’Анкра»
Когда-нибудь потом, коль я не кану в Лету,
Вслух скажут то, о чем лишь шепчутся сейчас,
И с вами свяжет свет открыто драму эту,
Которая была написана для вас.
Не ваши слезы в ней струились, а чужие,
Слова слетали с уст не ваших, а чужих,
И станут в будущем, увы, уста другие
Фальшивить все сильней, твердя со сцены их.
Не важно! У реки всегда истоки чисты,
Хоть после может стать она и камениста,
И заболочена до степени такой,
533


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИН ЬИ

Что слиться уж невмочь ей с волнами морскими...
Пусть пьесу осквернят, но будет ваше имя
На форзаце сиять нетленной чистотой.

Час,
когда ты плачешь
Час пробило в тиши ночной,
Усталый город замирает,
И мгла уже следы стирает
Огней и суеты дневной.
Стал весь театр, где ты — богиня,
Одним громадным залом ныне,
И беглым эхом по пустыне
Разносится в нем голос твой.
Свечами лишь до половины
Озарены колонны лож,
И, с дальним черным лесом схож,
Уходит в сумрак ряд их длинный.
В безмолвье звонок каждый шаг,
И пол дрожит под нами так,
Что нам идти мешает, как
Упавшие во прах руины.
И ты мечтаешь одиноко
Здесь, где тебе сегодня зал
Восторженно рукоплескал,
Тобою восхищен глубоко.
О небе грезишь ты опять —
Так птица улетает спать
В гнездо, где можно сон вкушать
От всех опасностей далеко.
534


ИЗ ПО ЭТИЧ ЕСКОГО НА СЛЕД ИЯ

Но рядом с выводком своим
В гнезде, как будто в колыбели,
Спит птица слаще, чем в постели,—
Спокойно и тепло ей с ним.
Она крылом птенцов прикроет —
И вот уж их не беспокоит
Туман, ползущий вверх, как дым.
А ты — ты думаешь и плачешь...

Госпоже де Виньи
С тех пор как смерть мрачит небесный взор ее,
Душа старается покинуть бытие:
Помедлит на устах, пытаясь сладить с речью,
И, легкокрылая, уносится далече.
А я, простершись ниц, скорбя, едва дыша,
Взываю: «Где же ты, прекрасная душа?
И почему я, мать, твой голос слышу, словно
Доселе ты со мной беседуешь любовно
О том же, что тогда, когда я мальчик был
И в сердце у тебя черпал высокий пыл,
Который озарял мне путь по жизни бренной,
Как над Иуловым челом огонь священный?..»

Глухонемым детям
Не стоит, дети, вам пенять на мать и Бога:
Гомера с Мильтоном счастливей вы намного —
Природу можете вы мирно созерцать,
И эту радость вам не омрачит тревога
535


АЛ ЬФ Р ЕД ДЕ ВИНЬИ

О том, что пошлостью дерзнут вам помешать.
Молчанье вечное для вас — как двери в храме,
Что накрепко от всех незваных заперты.
Открыть их иль закрыть — решаете вы сами,
А мир воспринимать удобней лишь глазами,
Чтоб квинтэссенцию извлечь из красоты.

Буржуазии,
увенчивающей поэтов
смешными гербами
Вы стали, торгаши, от лавок отвыкать,
За мнимой знатностью гонясь со спесью вздорной,
И, щеголявшие когда-то в тоге черной,
Гербами силитесь теперь ее заткать.
Ужель умели вы поэтов обласкать
И почитали те вас публикой отборной,
У коей было им нисколько не зазорно
Венка лаврового — не титулов искать?
Буржуазия, зря за божий дар сейчас
Ты геральдические раздаешь фигуры,
Тобою виденные на щитах у нас.
Умерь же, госпожа Пернель, тщеславный пыл,
Пока за шкуру льва осла не принял шкуру
Палач, что головы в коронах нам рубил.


ИЗ ПОЭТИЧЕСКОГО НА С Л ЕД ИЯ

Жюлю де Рессегье
Ты в четырех строках воспел удачно
Четыре разных мига заодно.
Ввысь жаворонок взмыл с зарей прозрачной,
Слуга принес из погреба вино,
Из школы ученик пришел давно,
Внял соловью поэт, мечтатель мрачный,—
К любой из этих четырех минут
Твои четыре строчки подойдут.
Но птица, чье нас утром будит пенье,
Как и слуга, подавший нам бокал,
Как и школяр, домой гонимый ленью,
Как и поэт, что Филомеле внял,—
Никто себе не представляет в мире,
Что, чуть ударит на часах четыре,
На мой порог незримо вступит вдруг
Любимый, давний и надежный друг.

Лорд Литтлтон
Каким он был? Скажу, что явно не из тех,
Кто очаровывать умеет в жизни всех.
Меланхолический, высокий, белокурый,
Смеялся редко он, а улыбался хмуро,
Хоть, впрочем, нравом был спокоен, незлобив,
Благожелателен, рассеян и учтив.
Серьезен, сердцем прост, исполнен благородства,
Он без претензий жил, чуждался сумасбродства
537


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

И, принят при дворе, ни в ком там не искал,
Затем что лишь любви одной из дам алкал;
Но, сердце покорив той знатной светской львицы,
Пришлось-таки ему души ее лишиться.
Он ненавидел власть, и не терпел ярма,
И чтил лишь истину, равно как блеск ума,
А истина и ум — власть, но совсем другая.
Ее одну в виду имела Галигаи,
Когда про Медичи отважилась сказать,
Что вправе сильный дух на слабый дух влиять.
Он был республики сторонник убежденный —
Не на женевский лад, не той, что у Платона
(Перед педантами испытывал он страх);
Но той, которую видал в туманных снах,
Когда она, из них рождаясь, походила
На возникающее в хаосе светило,
Что ищет путь себе в пространстве без конца
И набирает ход по манию Творца.
Скучать повсюду он имел обыкновенье,
Но к Англии питал особое презренье:
Туманы часты там; к тому же мнит народ,
Что в ней свобода есть, а сам в цепях живет.
Зато в театре он умел повеселиться
Так, чтобы не хандрить и все же не беситься,
А после не скулить: «Я слишком долго жил!» —
Как парижанин лет семнадцати б тужил.
Готовый день и ночь померяться с судьбою,
Ей поле мой герой не уступал без боя,
И если все ж дала она урок ему,
Так вышло только раз и только потому,
Что чересчур велась коварно ею схватка.
Здесь этот эпизод я изложу вам кратко.

538


И З ПОЭТИЧ ЕСКО ГО НАСЛЕД ИЯ

Он путешествовал. Кто ж усомнится в том,
Коль англичанин он? У каждого свой дом,
На собственный манер. Возводит чернокожий
Постройку, что на вид с пчелиным ульем схожа.
Индеец выдумал гамак, а Старый Свет
С ним познакомили Рене и Лафайет:
Любили в нем они вдыхать ночную свежесть,
Прекраснодушными мечтаниями тешась.
Я ж верю не в мечты, а только в ум людской,
Как верит биржевик в одно — кошель тугой.
В палатках шелковых спит турок апатичный,—
Их транспортируют верблюдами обычно.
У юрких парижан жилище — как комод:
В квартирах-ящиках битком набит народ,
Но вам туда бросать не стоит взгляд дотошный,
Иль от семейного концерта станет тошно.
Британцем же зовут оригинала, чье
По миру странствует удобное жилье,
Качаясь день за днем на четырех колесах
По топям и холмам, на въездах и откосах.
Сколь неисповедим каприз судьбы подчас!
Как вихрь неистовый, он настигает нас
В любимом уголке, в убежище надежном,
Куда нет доступа страстям и мыслям ложным
И где надеемся мы без больших тревог
В покое доживать отпущенный нам срок.
Но случай нам шепнул: «Вперед!» Мы возмечтали
О чуждых нам вещах, и разом с места встали,
И прочь пошли, забыв любезный нам приют,
Где люди близкие и милые живут.
Зачем? Затем что в путь всегда спешить нам надо,
Как храбрецы спешат на голос канонады;
Что мысль, едва у нас в мозгу мелькнет она,
539


А Л Ь Ф Р Е Д ДЕ ВИНЬИ

Нам кажется уже банальна и скучна;
Что вечный наш удел — алкать плода такого
На древе бытия и счастия людского,
Который, чуть к нему потянется рука,
Приподнимается над ней опять слегка.
Итак, герой наш был в Италии в ту пору,
О чем мне довелось узнать из разговора
С прелестной женщиной, чьих царственных бровей
На свете арки нет изящней и стройней
И у кого глаза шахини-персиянки,
А речь француженки и кудри англичанки.
С возлюбленной своей Клариндой наш герой
Ж ил во дворце, что мертв, поскольку дом любой,
Построенный, чтоб им одна семья владела,
Живет, пока она людьми не оскудела;
Пока не опустел, не обезмолвел он
И головы детей торчат из всех окон;
Пока из всех дверей летят распоряженья,
Крик, просьбы, пенье, плач, насмешки, возраженья,
И, словно вёками сверкание очей,
Смягчен портьерами слепящий блеск свечей;
Пока распахнуты ворот крыла резные
И четко ходят взад-вперед, как часовые,
И дым над трубами струится к небесам,
И озаряется подъезд по вечерам,
И, словно дальнего пожара полыханье,
Играют отблески огней на стеклах зданья.
Там жизнь... Но чудится другое мне всегда.
Безлюден вход. Над ним начертано: «Беда!»
А окна тусклостью с глазами трупа сходны,
И рамы сгнившие давным-давно негодны,
И разошлись они, как мертвеца костяк,
И на ветру скрипят, мотаясь так и сяк.
540


И З ПО ЭТИЧ ЕСКОГО НА С Л ЕД ИЯ

Кларинда нежная, милей всего на свете
Тебе замшелые руины были эти,
И мрамор анфилад, где эхо каждый стук
Твоей ноги о пол утраивало вдруг,
И кресла римские, порфир которых, мнится,
Досель под мантиями дожей багрянится,
И два ряда колонн вдоль галереи, где
По вечерам, когда спускалась ты к воде
С зажженной лампою, как робкая Психея,
Встречал тебя зефир, прохладой грустной вея,
И где подслушал он один твои слова,
Меж тем как золотил закат волну едва.
По лбу и волосам рукой своею белой
Ты друга гладила и пристально глядела
На гордое лицо, которое канал,
Щекой к щеке с твоим, колеблясь, отражал,
Затем что он течет под галереей самой
И стены подмывать не устает упрямо.
То говорила ты, то юный лорд в ответ,
То умолкали вы один другому вслед,
И мысли тайные глаза в глазах читали,
И руки, пальцами сплетаясь, трепетали,
И эта дрожь, порыв души усугубя,
В себе глубокий смысл таила для тебя.
«Я вас за то люблю, мой властелин прекрасный,
Что женщину любить умеете вы страстно,
А это признаком мне кажется, милорд,
Того, в ком воля есть, кто и силен, и горд».


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬИ

Исполни,
о Творец незримый...
Исполни, о Творец незримый,
Мне сердце и глаза сиянием твоим,
Чтоб и в последний миг я был неколебим.


ТЕАТР «ОДЕОН»

Примечания


П еревод текстов, вош едш их в сборник, выполнен по изданиям: A lfred de
V igny. O uvres co m p lo étes. P réface, présentation et notes par Paul V iallaneix, Paris.
Editions du Seuil, 1965: A lfred de Vigny. P oésies com plètes. Introduction et notes par
A uguste D orchan. Paris, Garnier, 1955.
Для составления комментария помимо указанных выше изданий были ис­
пользованы следую щ ие публикации: Vigny A. de. Les C onsultations du docteur Noir.
Prem iere C onsultation — Stello. Seconde C onsultation — D aphné. Som m aire biogra­
phique, introductions, notes, relevé de variantes par François Germain, Professeur
à la Faculté des Lettres et Sciences hum aines de Dijon. Paris, Garnier, 1970; Ж и р м ун ­
ский В. М. Английский предром антизм .— В кн.: И з истории западноевропейских
литератур. JI. «Наука», 1981; М анф ред 3 . А. Великая ф ранцузская революция.
М., «Наука», 1983.

СУПРУГА МАРШАЛА Д ’АНКРА
La maréchale d’Ancre
Драма была впервые представлена в П ариж е на сцене Второго Ф ранцуз­
ского театра («О деон») 25 июня 1831 г.
Вини начал работу над пьесой 1 августа 1830 г., а 5 и 9 октября он впервые
читал ее у актрисы театра П орт-Сен-М артен Мари Дорваль, которую высоко ценил
и которой предназначал главную роль. Однако на премьере в театре «Одеон» ее
исполнила м-ль Ж орж .
47
Г оды несоверш еннолет ия Л ю довика X III закончились тем же, чем и нача­
л и с ь,— убийством. М еж ду двум я этими преступлениями страной правили
К ончини и Г а л и га и .— Людовик XIII (1601 — 1 6 4 3 ), сын Генриха IV и М а­
рии М едичи, вступил на престол девяти лет от роду после убийства Г ен­
риха IV 14 мая 1610 г. католическим фанатиком Равальяком (1 5 7 8 —
1 6 1 0 ). В годы регентства Марии Медичи страной фактически управлял ее

544


ПРИМЕЧАНИЯ

фаворит, итальянский авантюрист Кончино Кончини (1 5 7 5 — 1 6 1 7 ), кото­
рого она сделала маркизом д ’Анкром и маршалом Франции, и его ж ена
Л еонора Галигаи (1568 — 1 6 1 7 ). Кончини был убит в 1617 г. по приказу
короля капитаном королевской гвардии маркизом Витри (1581 — 1 6 4 4 ).
Галигаи после убийства м уж а была судима по обвинению в колдовстве и
сож ж ен а на костре.
50

С ам уэль Монтальто — реальное лицо, еврей из П ортугалии, личный врач
супруги маршала.
Д еаж ан.— Советник Д еаж ан , креатура де Люина, участвовал в свержении
Кончини.
П икар — не слесарь, как сказано у Виньи, а сапожник, действительно при­
частный к инциденту у заставы Бюсси.
...воплощает в себе эн ер ги ю Л иги и париж ских м еж доусоби ц.— К атоличе­
ск ая Лига, основанная в 1576 г. герцогом де Гизом (1 5 5 0 — 1588) якобы
для защиты католиков от гугенотов, на самом деле была орудием де Гиза
в его борьбе за власть с Генрихом III. Ядром Лиги были парижские город­
ские слои, поднимавш ие бунты по наущению враждующ их вельмож. Лига
была распущ ена в 1577 г., затем возрож ден а (1 5 8 4 — 1585) и просущ ест­
вовала до 1594 г. Герцог де Гиз был убит 23 декабря 1588 г., и к моменту
действия драмы (1 6 1 7 ) Лига у ж е не сущ ествовала. Так что зам ечание об
энергии Лиги носит ретроспективный характер.
Лю ин, Ш арль де (1 5 7 8 — 1 6 2 1 ).— Маркиз д ’Альбер, герцог д е Люин —
один и з фаворитов Людовика X III. П обудил короля отдать приказание
об убийстве Кончини. П осле устранения Кончини Люин добился изгнания
Марии М едичи. Д е Люин присвоил себе огром ное состояни е Кончини, по­
требовал и получил новые долж н ости , оказывал сильное влияние на коро­
ля, который для него восстановил звание коннетабля. Однако после неудач
в затеянной им войне против кальвинистов Беарна он впал в немилость
и вскоре умер.

51

Знаменитый К о н д е (1 5 3 0 — 1569) — Луи I, принц де К онде, глава про­
тестантской партии, брат Антуана де Бурбона, отца Генриха IV, убит в бит­
ве при Ж арнаке (1 3 мая 1569 г .).
П ринц К о н д е (1 5 8 8 — 1646) — Генрих II де Бурбон. Третий принц К онде.
В еликий К о н д е (1621 — 1686) — Луи II, принц де К он де, сын Генриха II
де Бурбона. Известный полководец.
К олиньи, Гаспар де Ш атильон (1 5 1 9 — 1572) — адмирал Франции, один из
главных руководителей партии гугенотов, убит во время Варфоломеевской
ночи 24 августа 1572 г.
Витри де, Никола де л’Опиталь (1581 — 1644) — капитан королевской
гвардии Людовика X III. Получив приказ короля арестовать маршала

18 № 467

545


ПРИМЕЧАНИЯ

д ’Анкра, Витри напал на него во дворе Лувра и тремя выстрелами убил на
м есте (1 6 1 7 ). За это он был произведен Людовиком XIII в маршалы Ф ран­
ции. П о зж е отличился при осаде Ла Рош ели, был назначен губернатором
в П рованс (1 6 3 1 ) , за огромные злоупотребления был заключен в Бастилию
кардиналом Ришелье и только после смерти последнего выпущен на свобо­
ду. Людовик XIV пожаловал ему титул герцога и пэра.
54

Б ассом пьер, Ф рансуа де (1 5 7 9 — 1646) — маршал Франции, дипломат. В
период Регентства был сторонником Марии М едичи.

55

Челлини, Бенвенуто (1 5 0 0 — 1571) — итальянский скульптор, ювелир, пи­
сатель, автор всемирно известных мемуаров.

58

М онм оранси, Анри де (1 5 3 4 — 1614) — маршал Франции, противник Гизов
и Лиги.

63

...наш и с вами советы сделали ее регентшей Ф ранции.— Если верить «М е­
муарам» маршала Б ассом пьера, то регентством Мария Медичи обязана не
Кончини, а одному из фаворитов Генриха III герцогу д ’Эпернону.

64

Уж не советуетесь ли вы с пузы р ьк о м святого Я нуари я? — Януарий —
католический святой, покровитель Неаполя. В неаполитанском соборе х р а ­
нится со су д с красной ж идкостью, которая считается кровью святого
Я нуария.
М айенн, Карл Лотарингский (1 5 5 4 — 1611) — брат Генриха де Гиза, ак­
тивный деятель Католической Лиги. П осле упразднения Лиги отказался от
борьбы против Генриха IV.
Б уй он, Анри де (1 5 5 5 — 1623) — маршал Франции, один из руководите­
лей протестантской партии, сторонник Генриха IV.

67

...по за к о н у вендетты — то есть по обычаю кровной мести.

74

П ереворот вам у д а л с я .— В действительности заговором против К онде ру­
ководила не Галигаи, а М ария Медичи.

75

Все три партии заплатили мне п о р о вн у...— Имею тся в виду партия принца
К онде, партия королевы-матери и партия короля.

78

А яччо — столица Корсики. Намек на корсиканское п рои схож дени е ге­
роини.

78

...с господам и эш евенам и — с членами городского магистрата.

81

К о зи м о Рудж ери (1 5 3 3 — 1615) — итальянский астролог, приглашенный
ко ф ранцузском у двору. Виньи допускает анахронизм: к моменту описы­
ваемых в драм е событий Рудж ери у ж е не было в живых.

84

К а к о е мне дел о ... до этих назареев? — Н азареи, назареяне — первые

546


ПРИМЕЧАНИЯ

христиане. Самуэль употребляет это слово в пренебрежительном смысле,
имея в виду христиан вообщ е.
88

...за все золото Х р а м а ...— И меется в виду Иерусалимский храм.

90

Похож а она на герц ога К озим о? — М ария Медичи была племянницей
флорентийского герцога К озим о I Медичи (1 5 1 9 — 1 5 7 4 ), который для
укрепления сою за с Францией выдал ее в 1601 г. зам уж за Генриха IV.

95

...от м ален ького аббата де Ш он а...— И м еется в виду Оноре д ’Альбер
де Ш он (1581 — 1 6 4 9 ), фаворит Людовика XIII.

101

Знал и вы хоть о преступлении на пятницу?.. А как насчет улицы Ф еррон ­
ри? — То есть знали ли вы о том, что Кончини замеш ан в убийстве Г ен­
риха IV, которое произош ло в ночь на пятницу 14 мая 1610 г. на улице
Ферронри. Доказательство — в письме, подписанном Кончини. Кончини
хочет найти Б ордж а и отнять письмо, а Бордж а хочет предъявить письмо
королю.

105

Е пископ Л ю сонский, господин де Р и ш елье.— Арман Ж ан дю П лесси,
герцог де (1 5 8 5 — 1642) — ф ранцузский политический деятель, с 1662 г.
кардинал, с 1624 г. фактический правитель Франции, способствовал укреп­
лению абсолютной монархии.

110

Н арод бросается грабить о со б н я к .— Особняк Кончини на улице Турнон
был разграблен 3 сентября 1616 г. Вопреки предположению Виньи, супруга
маршала в этот день находилась в другом особняке, располож енном м еж ду
Лувром и С ен-Ж ерм ен л ’Осеруа.

118

...в Бастилии, где содержат с уп р угу м арш ала.— Виньи изм еняет порядок
событий: Галигаи была арестована не до, а после убийства Кончини. Кон­
чини был убит 24 апреля 1616 г., а Галигаи заключена в Бастилию 2 мая,
а 12 мая переведена в тюрьму К онсьержери.

119

К аббала — мистическое течение в иудаизме; здесь: колдовство.

120

О гненная палата — чрезвычайный трибунал для суда над государствен­
ными преступниками. Получил название огненной палаты, так как большей
частью приговаривал обвиняемых к сож ж ению . Д ругое объяснение назва­
ния: трибунал заседал в зале, обитой черным и освещ енной множ еством
факелов.

122

Б ирон, Шарль Гонто, герцог де (1 5 6 2 — 1602) — соратник Генриха IV,
маршал Франции и губернатор Бургундии. К азнен по обвинению в заго­
воре.
...а народ приучает к виду смерти и вк усу к р о ви .— Виньи считал основной
идеей своей драмы утверж дение необходим ости отмены смертной казни

18*

547


ПР И М Е Ч А Н И Я

за политические преступления. Э тот закон был принят 17 сентября 1830 г.,
в день заверш ения работы над драм ой.
141

Д а это же тумба Р а в а л ь я к а !— Д еталь сю ж ета, вымышленная Виньи.
Кончини был убит не на улице Ф ерронри (где был убит Генрих IV ), а на
п одъем ном мосту парадного входа в Лувр в тот момент, когда он выходил
из дворца.

ЧАТТЕРТОН
Chatterton
П ьеса была поставлена впервые на сцене «Ком еди Ф рансэз» 12 февраля
1835 г. Первая публикация датируется 4 апреля 1835 г.
Чаттертон, Т ом ас (1 7 5 2 — 1770) — английский поэт, увлекавшийся сред­
невековой культурой; писал на мнимом староанглийском языке, выдавая свои
стихи за «поэмы» некого Т ом аса Раули — настоятеля собора, живш его якобы
в XV в. При ж изни Чаттертона была напечатана лишь эклога «Элинор и Д ж уга».
П осм ертно были опубликованы поэмы «Турнир», «Битва при Гастингсе», биогра­
ф ия бристольского купца Уильяма Канинга и др. Только спустя 12 лет после
смерти Чаттертона, а именно в 1782 г., английский историк Т ом ас Уортон (1 7 2 8 —
1790) усомнился в подлинности «поэм» Раули и усмотрел в них литературную
м истификацию (см . примеч. к «С телло»).
Некоторые стихи Чаттертона написаны в стиле современной ему поэзии
X V III в.
152

За ч ем гл а за дал б о г тебе, народ-слепец? — ф раза из трагедии Ж . Расина
«Г оф олия» (1 ,5 ).

158

...воспрепятствовав Вертерам и С ен-П ри влюбляться в Шарлотт и Ж ю л и
д'Этанж.— Вертер, Ш арлотта — персонаж и романа Гете «Страдания ю но­
го Вертера» (1 7 7 4 ); Сен-При, Ж юли д ’Этанж — герои романа Ж .-Ж . Рус­
со «Новая Элоиза» (1 7 6 1 ).

159

Ш енье, Андре (1 7 6 2 — 1794) — знаменитый ф ранцузский поэт, в чьем
творчестве сильно и глубоко отразились влияния классицизма (идиллии
и эклоги в д ухе Ронсара и М ал ер ба), руссоистские настроения и интерес
к научному, рациональному постиж ению действительности (неоконченная
поэма «Гермес», «Я м бы »). В эп о х у революции А. Ш енье принимает
активное участие в политической жизни страны. Вместе с товарищами
по Н аваррскому коллеж у братьями Трюден и де П он ж он издавал «Journal
de la société de 1789», горячо приветствуя революцию. Однако п озж е он
занял антиякобинскую позицию. Был арестован по подозрению в снош е­

548


ПРИМЕЧАНИЯ

ниях с роялистами и гильотинирован 8 термидора II года (2 6 июля 1794 г.)
накануне падения якобинской диктатуры.
При жизни А. Ш енье опубликовал всего два стихотворения, считая все
написанное недостаточно совершенными юношескими опытами. Первое
издание его стихов вышло в 1819 г.— через 25 лет после казни; следующ ие
издания, дополненны е архивными материалами,— в 1862 г. и 1874 г.
(см . такж е примеч. к «С телло»).
« К огда меня глупцы презрен ием доймут...» — А . Ш енье, «Элегии», X X IV .
«Н агим из мира Ж а н уш ел сего...» — Эпитафия Л аф онтена (1621 — 1695)
была написана им самим в 1678 г.
160

...возмож ность жить и возможность мечтать, х л еб и врем я .— Выступая
в защ иту нуж даю щ ихся поэтов, Виньи вместе с Ламартином подготовили
в 1838 г. проект закона, согласно которому автор, чье первое произведение
свидетельствовало о наличии таланта, получал бы материальную помощь
от государства. Но эта инициатива провалилась и з-за равнодуш ия Палаты.

161

...ко го соотечественники именуют ныне «чудесным м альчиком ».— Англий­
ские романтики высоко ценили Чаттертона, «чудесного мальчика, бессон ­
ную душ у, погибшую в своей гордости», как писал о нем Вордсворт, и виде­
ли в нем своего ближайш его предшественника. Его удивительное дарова­
ние и трагическая судьба нашли отраж ение в стихотворениях Вордсворта,
Кольриджа, Китса, Ш елли, Россетти.

166

Л о р д Б ек ф о р д .— Прототипом п ерсонаж а послужил Уильям Б екф орд
(1 7 5 9 — 1844) — английский писатель и коллекционер. Наибольшей изве­
стностью пользуется его восточная повесть «Ватек».

166

П ам ела — героиня сентиментального романа английского писателя С э­
мюэла Ричардсона (1 6 8 9 — 1761) «Памела, или Вознаграж денная д обр од е­
тель, серия писем прекрасной девицы к родителям, в назидание юношам
и девицам и т. д.» (1 7 4 0 ), вызвавшего многочисленные подраж ания в Анг­
лии и за ее пределами.
К ва к е р ы — христианская секта, основанная в Англии в XVII в. Квакеры
отвергают институт священников, обряды и таинства.

173

...держ ава в р ук е К арл а В ел и к о го .— Шар, увенчанный крестом, символ
владычества над миром. Шары, имеющие такое значение, известны со вре­
мен императора Августа. На многих монетах позднейш их римских импера­
торов на шаре и зображ ен а богиня победы. П озж е это и зображ ен ие было
зам енено крестом, и в таком виде держ ава перешла к византийским и
германским императорам.

179

П и ф а го р — сын М незарха, урож ен ец о. Самоса, жил в VI в. до н. э. По
преданию, Пифагор был первым мыслителем, который назвал себя ф и л осо­

549


ПРИМЕЧАНИЯ

ф ом , а вселенную — космосом, то есть строем, ладом . П редметом его
ф илософ ии был косм ос, то есть мир как законом ерное, стройное целое.
180

...п о л уса к со н ск и е-п о л уф р а н ц узск и е стихи, как писал король Г арольд ге р ­
ц о гу В и л ьгел ьм у.— См. примеч. к «Стелло».

182

...благот ворящ ий бедном у дает взайм ы
(Притчи, X IX , 1 7 ).

188

О ни знают наизусть твоего « Г а рольда».— П о-видим ому, речь идет о поэме
Чаттертона «Битва при Гастингсе».
Г аррик, Д эвид (1 7 1 7 — 1779) — знаменитый английский актер. М ного­
гранность таланта позволяла ему с одинаковым усп ехом играть в трагеди­
ях, ком едиях, ф арсах. Блестящ е играл Ричарда III, Лира, Гамлета, Мак­
бета, Отелло. Явился преобразователем английской сцены, провозгласив
худож ествен н ую правду первым и основным законом сценического искус­
ства. Гастролировал в П ариж е, в Италии, получил д аж е приглашение
в П етербург от Екатерины II. П охоронен в Вестминстерском аббатстве,
около статуи Ш експира.

198

Л о в л а с — Ловлейс, Л овелас — герой романа С. Ричардсона «П амела».

203

...я стал бы монахом-траппистом.— М онашеский орден траппистов, о сн о­
ванный в 1440 г. и реформированный в 1664 г., отличался суровым уставом,
требовавш им отказа от собственности и всех земны х благ.

204

Битва при Гаст ингсе.— Гастингс — город в Англии, в графстве С уссекс.
Близ Гастингса 14 октября 1066 г. произош ло сраж ение м еж ду войсками
англосаксонского короля Гарольда II и герцога Н ормандии Вильгельма.
Англичане упорно сопротивлялись. Гарольд пал в бою , а Вильгельм стал
английским королем (Вильгельм I Завоеватель, 1066— 1 0 8 7 ).
В поэме «Битва при Гастингсе» («B attle o f H astings») Чаттертон пытался
создать национальную героическую эпопею . П оэм а сохранилась в двух
редакциях, и обе остались незаконченны ми. Чаттертон приписывает автор­
ство поэмы англосаксонскому монарху Турготу (см . примеч. к «Стелло»)
как очевидцу событий. Раули выступает лишь как переводчик англо­
саксонского «памятника».
О бли чу Д ж ерем и М айлза и Уорт она.— Д ж ерем и М айлз (1 7 1 4 — 1784)
и Т ом ас Уортон (1 7 2 8 — 1790) поставили под сомнение подлинность
«П оэм» Раули, найденных после смерти Чаттертона в его бумагах. Чаттер­
тон не мог знать об этом. Виньи допускает здесь анахронизм .

205

Катон не прятал свой м еч .— Катон Младший, или Утический (9 5 — 4 6 г.
д о н. э .) , республиканец, противник Ц езаря, сторонник Гнея П ом пея,
убеж денны й последователь ф илософ ии стоиков. П осле победы Ц езаря над

550

го с п о д у — библейская

цитата


ПРИМЕЧАНИЯ

приверженцами П омпея в 46 г. до н. э. покончил с собой , бросившись
на меч.
...стоики им еновали «разум ны м вы х о д о м ».— Стоики, представители ф ило­
соф ск ого учения, возникш его в IV в. до н. э., проповедовали равнодуш ие
к чувственным наслаж дениям , презрение к смерти и оправдывали д о б р о ­
вольный у х о д из ж изни.
213

...во в с ех трех королевст вах...— то есть в Англии, Ш отландии и Ирлан­
дии.

217

Литтлтон, Д ж о р д ж (1 7 0 9 — 1773) — английский лирическии поэт, в ю нос­
ти и старости писал элегии; в зрелом возрасте занимался политической
деятельностью , был министром финансов.
У и лкс, Д ж о н (1 7 2 7 — 1797) — английский памфлетист; опубликовал сбор­
ник фривольных стихов «Опыт о женщ ине» (1 7 6 4 ).
Свифт, Д ж он атан (1 6 6 7 — 1745) — знаменитый английский писатель,
автор сатирического романа «Путешествия Гулливера» и ряда памфлетов
(«Сказка о бочке», «Письма суконщика» и д р .). Играл весьма заметную
роль в политической ж изни Англии. В частности, отстаивал интересы
Ирландии.
Д ж онсон, Бен (1 5 7 3 — 1637) — один из самых крупных английских драм а­
тургов ш експировской поры, друг Ш експира, автор комедий «Вольпоне»
и «Эписин, или Молчаливая женщ ина»; поэт, теоретик драмы.

218

Б ейл — вымышленный персонаж , так ж е
жистериэл».

как и название газеты «М эд-

ОТДЕЛАЛАСЬ ИСПУГОМ
Quitte pour la peur
Премьера комедии состоялась 30 мая 1833 г. на сцене «Оперы» и встретила
сдерж анны й, чуть ли не враждебный прием. Виньи записал в тот вечер в «Дневни­
ке»: «Публика поняла лишь сю ж ет пьесы, а не ее социальный аспект и скрытую
в нем ф илософ скую сатиру». Пьеса была поставлена второй раз лишь через 16 лет
и на этот раз имела усп ех.
231

Тронш ен — известный женевский врач, лечивший Вольтера и Р уссо. При­
быв в П ариж , он стал придворным врачом г-ж и П омпадур и е е приближен­
ных дам.

232

Вот «Эстелла» Ф лориана. А это «И збранны е речи» Б ю ссю э.— «Эстелла» —
пастораль французского писателя, члена Ф ранцузской академии Ж ана
Пьера Флориана (1 7 5 5 — 1 7 9 4 ), автора идиллий, басен, пасторальных

551


ПРИМЕЧАНИЯ

повестей и романов. «Избранны е речи» Б ю ссю э — вероятно, сокращ енное
издание «Надгробны х речей» Ж ака Бениня Б ю ссю э (1 6 2 7 — 1 7 0 4 ), зн ам е­
нитого ф ранцузского духовного писателя, оратора и богослова, автора
проповедей, трактатов и «Р ассуж дени я о всемирной истории», пользовав­
ш ихся большой популярностью у современников.
233

Отныне он мальтийский ком андор. Е сли б не обет, он, пож алуй, ж енился
бы .— К ом андор — одно из высших званий в духовно-ры царских орденах.
Мальтийский орден был основан крестоносцами в начале XIII в. К ава­
леры мальтийского ордена давали обет безбрачия.

236

...история с президент ш ей.— И м еется в виду президентш а де Турвиль,
персонаж романа Ш адерло де Ланкло «Опасные связи» (1 7 8 2 ).

242

Он сожалеет о господи не д'О р ви л ье.— П од началом ф ранцузского адм и ­
рала Луи д ’Орвилье (1 7 0 8 — 1792) служил д ед Виньи.
Ф ранклин, Б ендж амин (1 7 0 6 — 1790) — американский просветитель, уч е­
ный, изобретатель, государственны й деятель, один из авторов «Декларации
н езависимости» (1 7 7 6 ) и Конституции США 1787 г. Во время приезда
в П ариж в 1778 г. Франклин встречался с Вольтером. В том ж е году попал
в опалу адмирал д ’Орвилье. Это позволяет определить время действия
комедии.
...дунайский крестьянин — персонаж одной и з басен Л аф онтена.
Л ю д о ви к X V I (1 7 5 4 — 1793) — король Франции (1 7 7 4 — 1 7 9 3 ). Был обви­
нен Конвентом в государственной изм ене и казнен 21 января 1793 г.

244

«С казки» аббата В уа зен о н а .— А ббат де В уазенон, К лод де Ф ю зе (1 7 0 8 —
1 775) — французский писатель, автор фривольных сказок, галантных
стихов, комедий.
«П роповеди для отрочества».— Речь идет о сборнике из десяти проповедей
Ж ана Батиста М ассильона (1 6 6 3 — 1 7 4 2 ), прочитанных им м олодом у коро­
лю Людовику XV.
«П одраж ание Христу» — богословское сочинение, приписываемое Ф оме
Кем пийскому (1 3 8 0 — 1 4 7 1 ).
...часы от Ж ю л ьен а Л е р у а .— Л еруа, Пьер (1 7 1 7 — 1785) — знаменитый
ф ранцузский часовой мастер, один из основополож ников современной
хроном етрии. Виньи допустил ошибку в имени.
Л екен , Анри Л уи (1 7 2 9 — 1778) — знаменитый французский трагик, испол­
нитель главных ролей в трагедиях Вольтера «Брут», «Заира» и др. О росман — герой трагедии «Заира».

2 49

5*52


ПР И М Е Ч А Н И Я

СТЕЛЛО
Stello
Триптих «Стелло» является первой частью дилогии «Консультации Ч ерно­
го доктора» («Les Consultations du docteur N o ir» ). Вторая консультация имеет
подзаголовок «Даф на» («D aph né»). «Стелло» был опубликован в 1832 г. Перевод
выполнен с незначительными сокращ ениями.
П ротивопоставление двух героев, воплощ ающ их противоречивые суж дения
автора о мире, имеет долгую традицию в европейской романистике. К ней м ож но
отнести и Сервантеса с его Д он Кихотом и Санчо П ансой, и Дидро с его «Племян­
ником Рамо», и Стерна, чей доктор Слоп и капрал Трим («Ж изнь и мнения Трист­
рама Ш ен ди »), безусловно, были близкими предшественниками героев Виньи.
Черный доктор.— «Это разум, противопоставленный чувству, реальность,
противопоставленная мечте, трезвость и целительный холод, противопоставлен­
ные поэзии и страсти, полезная деятельность, противопоставленная возвышенным
ф антазиям и сплину... Черный доктор есть всегда, он живет во все времена и эп охи ,
при королях, парламентах и конвентах, ибо он — суровая правда ж изни в отличие
от поэтов, рож дение и скорая гибель которых знам енует краткие звездны е часы
в истории человечества»,— пишет об этом п ерсонаж е Виньи п роф ессор Ж ермен.
Образ Черного доктора, по мнению этого исследователя, носит явные при­
знаки влияния Макиавелли, которым Виньи был сильно увлечен. Своим ж е именем
этот персонаж обязан, по всей видимости, некому доктору Бланшу (blanche —
белый, ф р ан ц .). Д октор Бланш был психиатром, известным в литературных кру­
гах Париж а. Ф ранцузские исследователи усматривают в образе Черного доктора
влияние Стерна, Гофмана, Д идро, Свифта, Вольтера, Ж ан-П оля, Ш иллера. Сам
Виньи в этой связи прямо называет очень любимого им Рабле.
Стелло.— В 1819 г. было опубликовано сочинение Л ойсона «Стеллино,
или Новый Вертер», автор которого оплакивал смерть трех поэтов: Ж ильбера,
Чаттертона и Ш енье. И звестно такж е, что в декабре 1830 г. Виньи читал драмы
Гете, одна из которых называется «Стелла». Как бы то ни было это имя (stella —
звезда, латин.) приобретает у Виньи особый смысл. Стелло родился под счастли­
вой звездой , он читает будущ ее по звездам , короче говоря, он человек не от мира
сего, витающий в облаках идеалист. Но он символизирует светлое, «звездное»
начало в человеческом общ естве и мышлении.
«Синие дьяволы » или сплин.— Название основано на игре значений. «Си­
ние дьяволы» — буквальный перевод английского «Blues Devils» — сплин. В то ж е
время синий цвет (цвет П ариж а) с 1789 г. был цветом революции и республики —
в отличие от белого (цвет монархии Б урбон ов). Болезненное разочарование
в жизни, хандра считались в начале X IX века возм ож ной причиной самоубийств.
Эпидемия самоубийств, так называемый «вертеризм», вспыхнула в Европе в напо­
леоновскую эпоху и повторилась во Франции после неудачных революционных
выступлений 1830 г. Среди поддавш ихся моде на самоубийства было особен н о

553


ПРИМЕЧАНИЯ

много непризнанных поэтов. Так что проблематика «Стелло» была весьма актуаль­
ной и д а ж е пророческой. Кстати, большинство самоубийств было соверш ено
после выхода книги в свет.
261

Г алль, Ф ранц И о зеф (1 7 5 8 — 1828) — врач немецкого происхож дения, на­
турализовался во Франции в 1819 г. Современники упрекали его в «м ате­
риализме», поскольку Галль работал над создан и ем ф ренологии — науки
о б определении характеров и диагностике бол езн ей по строению черепа.
Галль различал двадцать сем ь основных сп особн остей человека, развитие
которых он определял по ф орм е черепа, по его выпуклостям, буграм или
шишкам. Он считал, что о ф изических сп особн остях м ож н о судить по
затылку и вискам, об интеллектуальных — по лбу, а о нравственных —
по макушке. Виньи следует этой топографии.
...п ер ех о д Ганнибала чер ез А льп ы .— Э п и зод 2-й Пунической войны (218 —
201 г. д о н. э .) .

263

...чистыми, как полотна, подписанны е ангельским именем Р аф аэл я , и яр­
кими, как творения, носящ ие о гн ен н о -к р а сн о е имя Р у б е н с а .— П о-ф р ан ­
цузски совпадает звучание имен Р аф аэля (великого итальянского х у д о ж ­
ника эпохи В озрож ден и я, 1 480— 1520) и архангела Рафаила; Рубен с —
фламандский худож ник (1 5 7 7 — 16 4 0 ); в переводе с латыни rubens озн ач а­
ет краснеющ ий, красный.

2 64

...р а зго во р ы о вечной войне меж ду Собственностью и С пособност ью .—
У потребление сен-сим онистских терминов свидетельствует об интересе
Виньи к доктрине Сен-Симона (1 7 6 0 — 1 8 2 5 ), отвергавшей наследственную
собственность (p ro p rié té ). Согласно этой доктрине утопического социализ­
ма власть следует передать тем, кто трудится, то есть обладает сп особ­
ностью (cap acité) создавать продукты производства.
...у бога Т ерм а... к ол ода вместо н о г.— И зобр аж ен ие бога границ Терма,
или Термина, устанавливалось на меж евы х и пограничных столбах.

265

«К ни дский храм » — пасторальная поэма в семи песнях французского
писателя, публициста и ф и лософ а Ш арля Луи де М онтескье ( 1689— 1 7 5 5 ).
Н аписанная п розой, в духе эпикуреизм а, поэма прославляла Венеру и ра­
дости любви.
...ним ф ... п одрезаю щ и х кры лья а м ур а м .— Среди друзей родителей Виньи
одна старая дама, чудаковатая маркиза де М онмела, была в юности лю бов­
ницей Людовика XV. Виньи видел портрет этой дамы, на котором она п од­
резает крылья амуру, одетом у в королевскую мантию. В ообщ е говоря о
том, что касается Трианона, Людовика XV и м-ль де К уланж , Виньи ис­
пользовал не столько книжные источники, сколько воспоминания своих
родителей, слышанные им в детстве. Он говорит об этом в своих мем уарах.

554


ПРИМЕЧАНИЯ

266

...м адем уазел ь де К уланж — лицо вымышленное. Однако возм ож но про­
следить п рои схож дени е некоторых деталей, которые касаются этого пер­
сон аж а. Например, Виньи была известна фамилия де Куланж. М аркиза
де Куланж , кузина и друг мадам де Севинье, сочиняла песенки, которые
Виньи разучивал в детстве; о страхе перед укусами бешеных блох Виньи
мог прочесть в книжке Дю Га де Буа С ен-Ж ю ста «Париж, Версаль и про­
винция в X V III в.», изданной в П ариж е в 1809 г.
Л ю дови к X V (1 7 1 0 — 1774) — король Франции, продержавш ийся на ее
троне 39 лет и прославившийся деспотизм ом , расточительностью и легко­
мыслием. Он умер в 1774 г., а Ж ильбер на шесть лет п озж е. Однако ан ахро­
низмы не смущали Виньи. В «Стелло» они встречаются неоднократно.
Д остаточно принять во внимание, что Черный доктор никак не мог быть
одновременно и современником Ж ильбера и современником Стелло.
...нечто вроде лестницы И а к о ва .— Речь идет о лестнице, ведущей на н ебе­
са, приснившейся библейскому персонаж у Иакову (Быт., 28, 10 — 1 2 ).

268

П игм алион и Г аним ед.— Пигмалион в греческой мифологии — легендар­
ный скульптор, влюбившийся в изваянную им статую девушки. Ганимед —
троянский юноша, и з-за своей необычайной красоты похищенный Зевсом .
На Олимпе стал виночерпием богов.
...литании святых угодни ц и з очароват ельного О леньего п арка.— Л ю до­
вик XV имел привычку удаляться в Олений парк, куда был запрещ ен вход
придворным и где он заним ался только охотой и своими фаворитками.
...меня воспитывали в С ен -С и р е.— Сен-Сир, учебное заведение для благо­
родных девиц, было основано в Версале в 1686 г. Людовиком XIV и его
фавориткой (потом морганатической ж ен ой ) г-ж ой де М ентенон. В 1808 г.
в Сен-Сир была переведена военная школа из Ф онтенбло, основанная
в 1803 г. В настоящ ее время Сен-Сир — элитарный военный коллеж.
...с правом табурета — с правом сидеть в присутствии короля и королевы.
Эта привилегия ценилась особенно высоко.

269

...«под иней».— Прическа делалась с помощ ью белой пудры.
В уазен он , Клод-Анри де (1 7 0 8 — 1 7 7 5 ).— См. примеч. к «Отделалась
испугом».

27 0

Мармонтель, Ж ан Ф рансуа (1 7 2 3 — 1799) — ф ранцузский писатель, поэт
и драматург, друг Вольтера. Примыкал к умеренному крылу Просвещ ения.
В своих знаменитых «Нравоучительных сказках» («C ontes M orau x»),
рисуя нравы современного ему общ ества, он соединяет сентиментальность
и сентенциозность с гривуазностью. Помимо сказок, трагедий, романов
и мемуаров его перу принадлеж ат статьи о литературе в «Энциклопедии».
Д ора де К ю б ь е р .— Мишель де Кю бьер (1 7 5 2 — 1 8 2 0 ), французский поэт,
известный под именем Д ора-К ю бьер.

555


ПРИМЕЧАНИЯ

274

...господин де Б о м о н .— К ристоф де Бомон (1 7 0 3 — 1 7 8 1 ), с 1746 г.
архиепископ Париж ский, вел борьбу против янсенистов и ф илософов.
Б омон покровительствовал Ж ильберу и выплачивал ему п особие.

275

V enite ad me (латин.) — начало евангельской цитаты: «Приидите ко мне,
все труж даю щ иеся и обремененны е, и я успокою вас» (М атф ., II, 2 8 ).

277

П аск аль, Б лез (1 6 2 3 — 1662) — ф ранцузский писатель, математик и ф ило­
соф , автор «П исем к провинциалу» и «Мыслей». В ночь с 23 на 24 ноября
1654 г. пережил м ом ент религиозного экстаза. Он записал на клочке бум а­
ги свои ощ ущ ения. Этот текст известен под названием «М емориал». С этого
дня Паскаль отказался от светской жизни.
Блаж енный Августин (3 5 4 — 4 30) — христианский теолог и церковный
деятель. Оказал огромное влияние на последую щ ее развитие христианской
теологии вплоть д о наших дней. Ц итируемое место приводится в «Мыслях»
П аскаля.
Д а л а м бер , Ж ан Л ерон (1 7 1 7 — 1783) — ф ранцузский математик, механик
и ф и лософ -просветитель, один и з основателей «Энциклопедии».
«...радость и с лезы радости!» — слова из «М емориала» П аскаля.

278

М не делает р евер а н сы сам Л а га р п .— Ж ан Ф рансуа де Л агарп (1 7 4 0 —
1 8 0 3 ), известный ф ранцузский критик, член А кадемии. Отличался стро­
гостью и непримиримостью суж ден и й , был друж ен с Вольтером, чей авто­
ритет служ ил ему защ итой от нападок многочисленных врагов. С 1786 г.—
п роф ессор литературы. Д о 1793 г. был ярым республиканцем. Во время
якобинской диктатуры попал в тюрьму, выйдя из которой «обратился», с д е ­
лался верующим христианином и, возобновив лекции в 1794 г., стал гро­
мить «врагов совести и нравственности, искусства и литературы». Эта
вторая часть его лекций ок азалась значительно слабее первой.
Т рагедия Лагарпа «Бармекиды», поставленная в 1778 г., усп еха не имела.
Вероятно, Ж ильбер намекает на этот провал, когда говорит, что Лагарпа
бросили в суф лерск ую яму.
Что скажет господи н Б ю ф ф он со своими манжетами и жабо? — Бю фф он,
Ж о р ж Л уи Л еклер (1 7 0 7 — 1 7 8 8 ), знаменитый ф ранцузский натуралист,
автор 24-том н ой «Естественной истории», интендант королевского ботани­
ческого сада, академик и блестящ ий оратор, был возведен Людовиком XV
в граф ское достоинство. Современники говорили о нем, что он работает
в ж а б о и кружевны х м анж етах. Эти кружевные манж еты стали нарицатель­
ным понятием, означаю щ им напыщенность литературного стиля.

281

...все головки Г р еза и все ам уры Б уш е.— Г рез, Ж ан Б атист (1 7 2 6 —
1805) — знаменитый ф ранцузский худож ник-ж анрист, мастер портретной
ж ивописи. Выразительность и грациозность ж ен ски х головок кисти Г реза

556


ПРИМЕЧАНИЯ

вошла в пословицу. Буш е, Ф рансуа (1 7 0 3 — 1770) — известный ф ранцуз­
ский живописец, график и декоратор, п роф ессор Академии.
284

...радуш ны й прием, который он о к а за л... поэтам.— Во время пребывания
Вольтера в П отсдам е по приглашению Ф ридриха II (1 7 5 0 ) м еж ду ними
происходили бурные ссоры, особенно когда Вольтер собрался уехать
во Францию, захватив с собой рукописи Ф ридриха. Однако побить Вольте­
ра палками приказал своим лакеям не Фридрих, а шевалье де Роган
в 1726 г.
...назовут м еня М арсом за Фонтенуа.— В 1745 г. во время войны за
австрийское наследство в битве при Ф онтенуа (городок в Бельгии) ф ран­
цузы одерж али п обеду над англичанами и голландцами.
К о р о л я П р усск о го ... обзовет Сократом...— Ф ридрих II (1 7 1 2 — 1 7 8 6 ),
король Пруссии с 1740 г. Проявлял интерес к наукам, литературе, искус­
ству и ф илософ ии; вел переписку с выдающимися людьми своего времени,
принимал при своем дворе Вольтера. Людовик иронизирует над льстиво­
стью современных ему литераторов, проводя аналогию м еж ду Ф ридрихом,
любившим окружать себя красивыми пажами, и Сократом, обвиненным
в том, что его ф илософ ия оказывает развращ ающ ее влияние на афинских
юношей.
С арданап ал.— У античных авторов (Лукиана, Марциала, Ю венала) имя
последнего ассирийского царя Сарданапала сделалось нарицательным для
обозначения властителя, утопающ его в роскош и.

286

«...их речи гром кие про р а зум и н а у к у» .— М онолог Клитандра, обращ ен­
ный к Триссотену (М о л ьер . Ученые женщины, IV, 3 ).

289

«На ж изненном пиру незваны й гость с рож денья...» — строка из оды
«В подраж ание многим псалмам», которую Ж ильбер написал за несколько
дней д о смерти и которая известна под названием «Прощ ание с жизнью»
(«A dieu à la v ie » ).
Это был Ж и л ь б е р .— Ж ильбер родился в 1750 г. в Ф оитене-ле-Ш ато,
недалеко от Эпиналя. Хотя он и был сыном крестьянина, но получил хор о­
шее образование в коллеж е de l’Arc в Д оле. После смерти отца в 1768 г.
он переехал в Нанси. Его первые сочинения в устаревш ем классицисти­
ческом стиле не имели усп еха. В озм ож н о, переехав в П ариж, он поначалу
бедствовал. Он был очень подавлен тем обстоятельством, что Академия
не пож елала дать ему премию за две его оды. Его подвергал резкой крити­
ке Лагарп, Д елам бер отказал ему в протекции, на которую он очень
надеялся. И все ж е Ж ильбер добился признания. В своих поэм ах «В осем ­
надцатый век» (1 7 7 5 ) и «Моя апология» (1 7 7 8 ) он активно становился
на сторону энциклопедистов. Ж ильбер добился покровительства со сторо­
ны королевских сестер, получал три пенсии: из королевской казны, от
газеты «M ercure de France» и от монсеньора Бомона, архиепископа П ариж -

557


ПРИМЕЧАНИЯ

ского. Это не было изобилием, но и от бедности он не страдал. Лагарп
говорил, что Ж ильбер жил «на хлебах» у архиепископа и «на вине» у Ф рерона. Ж ильбер умер не от голода, а в результате неудачного падения
с лош ади. Его поместили в больницу для трепанации черепа. В озм ож н о,
он не переж ил этой операции. Однако легенда повествует, что он умер,
проглотив в припадке безум и я свой ключ. Так или иначе, нищета не играет
никакой роли в истории его гибели.
Выбор Ж ильбера в качестве одного из главных п ерсонаж ей триптиха
мог быть подсказан Виньи книжкой Л ойсона «Стеллино», но не исключено
и влияние Нодье. Н одье, который был другом Виньи, опубликовал в 1826 г.
произведения Ж ильбера с предисловием, где излагал биографию поэта.
290

«Но разож гли во мне вы пламя дарованья...» — цитата из раннего ст и хо­
творения Ж ильбера «Несчастный поэт», представленного на конкурс в .
А кадемию.

296

Я сравнивал ее с П ам елой, затем с К л а р и ссо й , минутой позж е — с О ф е­
лией, а ч ер ез н еско л ько часов — с М и р а н д о й .— П ам ела, Кларисса —
заглавные героини романов Сэмюэля Ричардсона (1 6 8 9 — 1 7 6 1 ); Офелия,
Миранда — героини пьес Ш експира «Гамлет» и «Буря».

299

...ваш им Пантеоном, дваж ды деканони зованны м ваш ей кан он ад ой...—
П антеон — архитектурный памятник в П ариж е, первоначально задум ан ­
ный как церковь св. Ж еневьевы. Строительство велось с 1764 по 1780 г.
архитектором С уф ф ло, а с 1780 по 1789 г. архитектором Ронделе и было
заверш ено в 1819 г. Во время революции был превращен в Пантеон
великих людей, а в 1806 г. возвращ ен католическому культу. П осле
революции 1830 г. П антеон стал называться «Х рамом Славы», вновь был
католической церковью с 1851 по 1870 г., а с похорон В. Гюго (1 8 8 5 )
стал усыпальницей великих людей.
Святая Ж е н е вье ва — христианская святая, покровительница П ариж а.
Считается, что ее молитвы спасли П ариж от нашествия гуннов под предво­
дительством Атиллы. П охоронена на холме св. Ж еневьевы, где в настоящ ее
время н аходится Пантеон.

303

Он зап ел, как О сси а н .— Легендарный воин и бард кельтов Оссиан жил,
по преданию , в III в. В 1765 г. шотландский поэт Д ж . М акферсон опубли­
ковал двухтомник стихотворных произведений, выдав их за переводы
якобы найденны х им песен Оссиана. И здание сопровож далось обш ирней­
шим ученым предисловием проф ессора Блэра, который объявлял Оссиана
Гомером северных народов. Кельтологические исследования X IX в. п осте­
пенно внесли ясность в проблему «Оссиана»: из традиции кельтского
народного эп оса М акф ерсон заимствовал имена своих героев и отдельные
незначительные сю ж етны е подробности. На этом материале он создал свои

558


ПРИМЕЧАНИЯ

эпические поэмы в соответствии с теми представлениями, которые с о ст а ­
вила себе предромантическая критика о народном творчестве кельтогерманского «севера». Гомер и Библия, в особенности ритмическая проза
псалмов, послужили основным источником эпического стиля М акферсона
вместе с отдельными стилистическими оборотам и, подхваченными из
кельтской фольклорной традиции. Небывалый усп ех подделки объясняется
тем, что в «Оссиане» предромантическая литература воссоздала «готи­
ческую» старину по своему образу и подобию.
«Битва при Гастингсе».— См. примеч. к драм е «Чаттертон».
Т р а гед и я «Э лла».— Т рагедия является подражанием Ш експиру. Ее герой,
англосакс Элла, властитель Бристоля, в день свадьбы долж ен покинуть
Берту, свою любимую ж ену, чтобы отразить набег датчан. Во время его
отсутствия Кельмонд, влюбленный в Берту, похищ ает ее. Ночью в л есу,
пользуясь одиночеством, К ельмонд делает попытку обольстить Берту
и победить ее сопротивление. Берту спасаю т датчане, разбитые Эллой
и спасаю щ иеся в лесу. Кельмонд убит, Элла, узнав о похищ ении Берты,
кончает самоубийством, Берта умирает над трупом м уж а.
«С эр Уильям К а н и н г» .— Имя Канинга было известно Чаттертону по м о­
гильной плите в церкви св. Марии Редклиф ф . Чаттертон представлял его
себ е как богатого купца, мэра Бристоля, благородного мецената, покрови­
теля Раули. В его «красном доме», который существовал и во времена
Чаттертона, разыгрывались якобы драматические «интерлюдии», сочинен­
ные Раули. Канинг принимает деятельное участие в постройке церкви
св. М арии (1 4 3 2 ) . По его поручению Раули собирает художественны е
памятники старины. Канинг ж енат на прекрасной и добродетельной Д ж ей н
Х этуэй. П осле ее смерти король Генрих VI подыскивает ему другую ж ен у,
но Канинг, верный своей первой любви, уходит в монастырь. З десь он
умирает, и Раули пишет биографию своего знаменитого друга. Ненапи­
санный исторический роман о Канинге является предпосылкой обш ирного
цикла стихотворений Чаттертона, приписанных Раули.
П оэм а «Т урни р».— Герой поэмы сэр Симон де Буртон п обеж дает всех
своих соперников, в том числе таинственного «неизвестного рыцаря», и,
выполняя данный обет, строит церковь в честь девы Марии, своей покро­
вительницы. По объяснению Чаттертона, на месте этой древней церкви
1294 г. впоследствии была воздвигнута церковь св. Марии Редклифф .
Г енри х I I — Генрих II Плантагенет (1 1 5 4 — 1 1 8 9 ).
...выучиться я зы к у пятнадцатого ве к а .— Чаттертон родился в старинном
торговом городе Бристоле. Он происходил из бедной мещанской семьи:
его предки более ста лет служили могильщиками на кладбище церкви
св. Марии Редклиф ф . Д етство Чаттертона связано с этой церковью,
в подвалах которой был найден сундук со старинными рукописями.
По иллюминованным буквам этих пергаментов мальчик научился читать.

559


ПРИМЕЧАНИЯ

У него был талант к рисованию. В кладовой, где хранился сундук, он устр о­
ил м астерскую и стал копировать на обрезк ах пергамента черты и буквицы,
изображ ать старинные постройки, рыцарские замки, гробницы и т. д.
Одновременно он писал стихи и сочинял документы на вымышленном
«староанглийском» языке. И сследования позднейш их филологов выяснили
м етод работы Чаттертона: на основании сущ ествовавш их в его время
словарей к Ч осеру он составил свой собственный словарь для перевода
с современного английского языка на средневековый. Словарь этот был
полон ош ибок, соответствовавш их уровню тогдаш ней науки и н едостаточ­
ным знаниям самого Чаттертона. Диалект Бристоля, содерж ащ ий ряд
архаизм ов, в значительной степени облегчал Чаттертону понимание сред­
невековых текстов, но вместе с тем и являлся источником новых за б л у ж ­
дений.
Св. Тургот (ум. в 115 г.) — аббат монастыря в Дюнальме, советник короля
Малькольма III, ш отландский политический деятель. Виньи располагает
его в истории на век раньше.
...стал писать на п о л уса к со н ск о м -п о л уф р а н ц узск о м наречии, как писал
ко р о л ь Г арольд ге р ц о гу В и л ьгел ьм у.— Виньи сильно преувеличивает
достоинства Чаттертона как стилизатора. На самом деле Чаттертон д аж е
не всегда понимал смысл архаизм ов, которые вставлял в свои тексты.
304

...лорд Чэтем, л о р д Норт, с э р У и льям Д р ей п ер , с уд ь я Блэкстоун... считают
м онаха Р а ул и р о вн ей Г о м ер у .— Уильям Питт, граф Чэтем (1 7 0 8 — 1 7 7 8 ),
английский политический деятель; лорд Н орт (1 7 3 2 — 1792) — англий­
ский политический деятель, премьер-министр в период войны с Америкой
(1 7 7 5 — 1 7 8 2 ); судья Блэкстоун — очевидно, известный английский юрист
Уильям Блэкстоун (1 7 2 3 — 1780); Уильям Дрейпер (1721 — 1787) — гене­
рал, увлекавшийся литературой и прославившийся резкой полемикой,
которую он вел против таинственного Ю ниуса (см . примеч. к стр. 3 1 5 ).

306

С оф и Уэстерн, Том Д ж онс — герои романа английского писателя Генри
Ф илдинга (1 7 0 7 — 1754) «Приключения Т ома Д ж он са Найденыша»
1 7 4 9 ).
...выбирать меж ду м анерой Гераклита и Д емокрит а.— Гераклит — древ­
негреческий ф и л ософ (середина VI — ок. 47 5 г. д о н. э .) . Прозван «тем­
ным» за сл ож н ое вы ражение мыслей. Его м изантропия и мрачный пес­
симизм вошли в пословицу.
Д ем окрит — древнегреческий ф и л ософ (ок. 47 0 — ок. 380 г. до н. э .).
Цель ж изни Д ем окрит видел в блаж енстве, но блаж енство он определял
как внутреннее спокойное состояни е душ и, независимое от внешних благ.
Сущ ествует легенда, согласно которой Дем окрит постоянно см еялся над
человеческой глупостью, а Гераклит постоянно оплакивал ее.

308

...известный торс.— Речь идет о торсе из Ватиканского м узея, так назы­
ваемом Бельведерском торсе. _______

560


ПР И М Е Ч А Н И Я

3 10

Л иньон — река во Франции, приток Луары.

311

М алм сбери, Вильгельм (1 0 6 6 — 1142) — бенедиктинский м онах-летопи­
сец. Его латинские хроники («Gesta regum anglorum », «Historia novella»)
излагают события английской истории начиная с 45 5 г. вплоть до совре­
менных ему событий.
...мэтр Р о б е р де В ас, которого именовали, кром е того, Г асом , Гапом,
Эсташем и Вистасом.— Мэтр Вас, англо-нормандский поэт, автор истори­
ческих хроник в стихах «Rom an de Rou, geste des Normands» и «Brut, geste
de Bretons», умер. ок. 1180 г. Виньи допускает анахронизм, описывая
его участие в битве при Гастингсе и исполнение им «Песни о Роланде»,
датируемой XII в.

312

Это м ир А й ве н го .— Интерес к истории и мода на исторический роман
нашли свое высшее выражение с появлением романов Вальтер Скотта.
Во Франции пользовались большим успехом «Мученики» Ш атобриана
и «Рассказы меровингских времен» Тьерри. Вслед за ними появилось м но­
жество романов, баллад, драм на исторические темы. В то ж е время, в
20 -х гг. X IX в ., началась публикация средневековых хроник. Они вызвали
живой интерес, и свод этих хроник был опубликован в 1836 г. Из этой
публикации Виньи почерпнул имена хронистов.

313

Ланкастеры и И орки — две ветви королевской династии Плантагенетов,
вражда которых привела к войне Алой и Белой роз — граж данской войне,
продолжавш ейся тридцать лет (1 4 5 5 — 1 4 8 5 ).

315

Графтен.— Огест Генри Фитцрой, третий герцог Графтен (1 7 3 5 — 1811) —
потомок Карла II, был министром с 1765 по 1775 г.
М а н сф ел д.— Граф де М ансф елд (1 7 0 5 — 1793) был политическим против­
ником герцога Графтона и премьер-министра Питта.
Ю ни ус — знаменитый автор политических памфлетов, направленных
против министра лорда Норта. Памфлеты появлялись с 1769 по 1772 г.
в «Public Advertiser». Автор их остался неизвестным. П редполагают, что
это был секретарь премьера Питта, сэр Ф. Ф рэнсис.
Л ао к о о н и В енера М и л о сск а я .— Скульптуры анонимны. «Венера М илос­
ская» была открыта в 1820 г. Что касается «Лаокоона» и «Аполлона Бельведерского», то папа был вынужден отправить их во Францию по условию
мирного договора, заключенного в К ам поф орм ио в 1797 г. Эти два ш едев­
ра находились в Лувре с 1798 по 1815 г.
...каким-то гр е к о м .— Итальянец Д ж . Б. Вико в начале XVIII в. и немец
Вольф в 1795 г. поставили под сомнение сущ ествование Гомера. Были
и греческие критики, поддерживавш ие этот тезис. В частности, К онстан­
тин Виолиадес поместил на эту тему две статьи в «Globe» в 1830 г.

561


ПРИМЕЧАНИЯ

316

«К а к о й изумительный я зы к у турок!» — М ольер, Мещанин во дворян­
стве. IV, 3. Виньи цитирует по памяти.

318

Литтлтон, Свифт, У и л к с .— См. примеч. к драм е «Чаттертон».
...речи до б р ы х стареньких ген ер а ло в — намек на одного и з наполеонов­
ских генералов, маршала Сульта ( 1769— 1 8 5 1 ), ставш его при Луи Филиппе
военным министром.

3 20

«Фантазьи!Истины, открытые нам небом ».— Виньи цитирует две реплики,
которыми обмениваю тся персонаж и трагедии Пьера Корнеля «Полиевкт»
(IV , 3 ). Однако у Корнеля эти высказывания противопоставлены, а у
Виньи выражают одну мысль.

321

Б ен Д ж онсон .— См. примеч. к драм е «Чаттертон».

322

...учены й Э р а зм .— Очевидно, речь идет о великом гуманисте эпохи В оз­
рож дения Э разме Роттердамском (1 4 6 9 — 1 5 3 6 ).

323

Ф едра — в греческой мифологии дочь критского царя М иноса, ж ена Т есея,
воспылавшая любовью к своему пасынку Ипполиту. Отвергнутая юнош ей,
Ф едра покончила с собой. Виньи ссы лается на сцену трагедии Ж . Р а ­
сина «Ф едра».

326

К а л о м ель — бесцветное кристаллическое вещ ество, используется в м е­
дицине.

335

Т е р р о р — период револю ционно-демократической диктатуры якобинцев
со 2 июня 1793-го по 2 7 — 18 июля 1794 г. «Господство террора во Ф ран­
ции,— пиш ет К. М аркс,— могло... послужить лишь к тому, чтобы ударами
своего страш ного молота стереть сразу, как по волш ебству, все ф еодал ь­
ные руины с лица Франции. Б урж уази я с е е трусливой осмотритель­
ностью не справилась бы с такой работой в течение десятилетий. Кровавые
действия народа, следовательно, лишь расчистили ей путь» (М аркс К .,
Э н гел ьс Ф . Собр. соч., т. 4, с. 2 9 9 ).
В нынеш нем 1832 го д у ...— «Стелло» вышел в свет в период оживления
революционной борьбы, явившейся реакцией на режим Июльской м онар­
хии. В 1831 г. произош ло восстание ткачей в Л ионе, в 1832 г.— рабочие
волнения в П ариж е. В этой борьбе республиканской печати принадлеж ала
огромная роль.

336

3 37

Вы за дум а л и воссоздат ь Комитет общ ест венного спасения? — Комитет
общ ественного сп асения — главный правительственный орган якобинской
диктатуры, основанный 6 апреля 1793 г. Виньи, очевидно, имеет в виду
«Общ ество друзей народа» (1 8 3 0 — 1 8 3 2 ), среди членов которого были
революционеры, готовые с оруж ием в руках бороться за установление
дем ократической республики.

562


ПРИМЕЧАНИЯ

341

Они обруш или Г о р у на Болото...— Гора — револю ционно-демократиче­
ское крыло Конвента, представлявш ее якобинцев; занимало на заседан и ях
верхние скамьи (отсю да н азван и е). Представляла те классы и классовые
группы, которые не получили еще удовлетворения всех своих требований
в революции. Это был разнородны й блок демократической средней бур­
ж уазии , мелкой бурж уази и , крестьянства и рабочих. У эти х классовых
групп были разные стремления и цели, но их объединяла решимость защ и­
щать завоевания революции и двигать ее вперед в борьбе с внутренними
и внешними врагами. Болото — прозвище, данное современниками группе
депутатов, составлявш их большинство Конвента, не имевшей своей про­
граммы и в борьбе политических группировок встававшей на сторону
сильнейшей.
Дантон, Ж о р ж Ж ак (1 7 5 9 — 1 7 9 4 ).— П осле гибели Марата о ст а ­
вался наряду с Робеспьером самой крупной фигурой революции. Д е я ­
тельно участвовал в руководящ их органах Республики. Талант народного
трибуна обеспечивал ему больш ое влияние на народ и полож ение одного
из вож дей якобинской «партии». Пламенный патриот, готовый яростно
биться с врагами, напавшими на его родину, Д антон отнюдь не обн ару­
живал такой ж е реш ительности в острых вопросах внутренней политики.
Всеми своими связями, образом мыслей и поведением, личными склон­
ностями, алчной ж адностью к ж изни — не только к борьбе, но и к наслаж ­
дениям и материальным благам — он был связан с быстро растущ ей,
м олодой , хищной бурж уазией. Он сам различными путями приобрел круп­
ное состояние, не проявляя при достиж ении личных целей большой раз­
борчивости в средствах. Гильотинирован 15 жерминаля (4 ап реля) 1794 г.
К. Маркс писал о Дантоне: «...несмотря на то, что он находился на вершине
Горы... он до известной степени был вождем Болота» (М аркс К ., Э н­
гельс Ф. Соч., 1-е и зд., т. 3, с. 6 0 9 ).
Э бер, Ж ак (1 7 5 7 — 1794) — лидер фракции так называемых эбертистов,
резко выступавших против дантонистов. Эбер был связан с левыми якобин­
цами. Его газета «Отец Дюш ен» стала своего рода рупором просто­
народья. Призывая к расправе с врагами революции, газета громила свя­
щенников и аристократов, спекулянтов и скупщиков. С ноября — декабря
1793 г. Эбер стал отделяться от якобинцев, р асходясь с ними по карди­
нальному вопросу — об отнош ении к революционному правительству,
а затем и по другим вопросам. Все затруднения революции Эбер пред­
лагал разреш ать с помощью «святой гильотины». Он требовал коренной
реформы системы революционного правосудия: отказа от постоянного
и определенного состава Революционного трибунала, упразднения обыч­
ного судопроизводства и замены его импровизированными народными
судами. Обрушиваясь на спекулянтов, скупщиков и торговцев вообщ е,
Эбер не делал различия м еж ду крупным оптовиком и уличным продавцом

563


ПРИМЕЧАНИЯ

зел ени , настаивал на репрессиях против тех и других..О н яростно требовал
преследования церкви и священников и был одним и з н аиболее горячих
приверженцев культа Разум а. Одновременно — в противоречии с этими
радикальными взглядами — Э бер выдвигал требование возврата к консти­
туционной исполнительной власти, то есть к отказу от революционной
диктатуры. С осени 1793 г., маневрируя и колеблясь, Эбер повел атаки
против революционного правительства. В печати и в Я кобинском клубе
он выступал против «снисходительны х», но, ударяя по Д ем улену и Д а н ­
тону, метил в Р обеспьера и К ом итет общ ественного спасения. Обе фрак­
ции — эбертисты и дантонисты — вели м еж ду собой ож есточенную борь­
бу. Но и те и другие стремились к изм енению установивш егося режима
революционной диктатуры, возглавлявш егося Робеспьером , С ен-Ж ю стом
и К утоном . 4 марта эбертисты предприняли попытку выступления против
революционного правительства. П ариж не поддерж ал их. 14 марта Эбер,
Ронсен, Венсан были арестованы. 24 марта все обвиняемые были казнены.
Выступление эбертистов означало раскол якобинского блока, на который
опиралась револю ционная диктатура.
Д ем ул е н , Камилл (1 7 6 0 — 1794) — один и з видных деятелей Великой
ф ранцузской революции, публицист. С ущ ествует версия, согласно кото­
рой Д ем улен , тогда ещ е мало известный журналист, первым бросил призыв
идти на Бастилию. И здавал газеты «Революции Франции и Брабанта» и
«Старый Кордильер». Был депутатом Конвента от П ариж а. Выступал
сначала как сторонник радикальных мер, за что получил прозвище «проку­
рор фонаря», но в период якобинской диктатуры примкнул к умеренным
и осудил политику террора. Его «Старый кордильер» превратился в публич­
ную трибуну дантонистов, в орган пропаганды политики торм ож ения
революции. К азнен 15 жерминаля (4 апреля) 1794 г. вместе с Дантоном
и другими дантонистами. Во время процесса на вопрос о возрасте ответил:
«Я в том возрасте, в каком ум ер санкюлот Иисус. Мне 33 года».
В ернъо, Пьер Виктюрньен (1 7 5 3 — 1793) — деятель Великой ф ранцузской
революции. По проф ессии адвокат. В 1791 г. и збран депутатом З ак он од а­
тельного собрания от департамента Ж иронды; был его председателем во
время восстания 10 августа 1792 г., свергнувшего монархию. Избранный
в том ж е году депутатом Конвента, стал одним из лидеров жирондистов,
решительным противником монтаньяров. Во время народного восстания
31 мая 1793 г. безусп еш н о пытался повести за ж ирондистами Конвент.
П осле прихода к власти якобинцев (июнь 1793 г.) Верньо был арестован
и по приговору Револю ционного трибунала казнен.
345

«Ça ira!» — припев революционной песни, зародивш ейся во время п раздно­
вания годовщины взятия Бастилии 14 июля 1790 г. и начинавшейся слова­
ми «Ah, ça ira, ça ira, ça ira! / / На фонари аристократов!». Ça ira означает
п о-ф ранцузски «Пойдет!», «Наладится!».

564


ПРИМЕЧАНИЯ

Г-жа де Сент-Эньян.— В «Дневнике» Виньи зафиксировано некое проти­
воречие, касаю щ ееся этого персонаж а. На стр. 1021 он пишет, что эп и зод
с г-ж ой де Сент-Эньян вымышлен, однако на стр. 976, вспоминая о своей
матери, поэт рассказывает, что у г-ж и де Сеит-Эньян имелся портрет
Андре Ш енье, сделанный в тюрьме С ен-Л азар. Она настолько дорож ила
им, что отказалась дать его на время г-ж е де Виньи, которая хотела скопи­
ровать эту миниатюру.
346

С ен -Л а за р — во время якобинской диктатуры тюрьма в П ариж е, распо­
л ож енная в здании бывшего лепрозория. Андре Ш енье ожидал здесь казни.

347

Я господи н де Ш енье. У меня два сы на...— Ш евалье Луи де Ш енье (1 7 2 3 —
1 7 9 6 ), ф ранцузский историк и дипломат, имел пятерых сыновей; трое из
них — А ндре, Мари Ж о зеф и Луи Совер — принимали активное участие
в политической борьбе во время революции.
Этот л уч ш е.— Дворянин старинной фамилии, бывший офицер, поэт, жерт­
ва своего политического либерализма, эпикуреец во вкусе блестящ его
X V III века — вот те черты Андре Ш енье, которые роднили Виньи с персо­
наж ем, в котором он видел свой идеал. Правда, Виньи отличался от Шенье
более печальным и романтическим складом характера.
А рест и смертный приговор, вынесенный Ш енье, явились результатом
роковых недоразумений. Версальская полиция 9 марта появилась в дом е
друга А. Ш енье П асторе. Ордер на арест был выдан на имя П асторе. П асто­
ре не оказалось дом а, но в дом е у Пасторе оказался Ш енье, случайно
заш едш ий навестить приятеля. П о зж е Мари Ж о зеф а несправедливо уп ре­
кали в том, что он, депутат Конвента от департамента Сены-и-Уазы, своим
неудачным ходатайством привлек внимание к аресту А. Ш енье. Н адежды
на усп ех ходатайства в самом деле почти не было. 16 мая Комитет общ ест­
венной безоп асности утвердил арест А. Ш енье. Ш енье-отец обращ ался в
этот Комитет с просьбой о помиловании сына. В озм ож н о, он встречался
с Баррером, но не с Робеспьером . Впрочем, эта попытка была заведомо
безн адеж ной , так как Андре был осуж ден не за ж урналистскую деятель­
ность, а за возможны е связи с роялистами. Он был вовлечен в тюремную
конспирацию, и в решающий момент его перепутали с его братом Совером,
такж е заключенным. Арестованный вместо П асторе, он был гильотиниро­
ван вместо Совера. А вторское тщ еславие Робеспьера — мотив, выдвигае­
мый Виньи,— не играло здесь никакой роли: в 1794 году никто, за исключе­
нием нескольких близких, не знал, что А ндре Ш енье — поэт.
И з этой истории, которая была ему хорош о известна, Виньи извлек два
эф ф екта. Во-первых, он приписал отцу поэта трагическую слепоту, которая
спровоцировала смерть Андре. Это означало — снять вину с Мари Ж о зе ­
фа, но так тяж ело обвинить отца, что Габриэль, сын Луи Совера, п ротесто­
вал против этого обвинения в книге «Правда о семье Шенье» (1 8 4 4 ).

565


ПРИМЕЧАНИЯ

Во-вторых, Виньи стремился вопреки вероятности обвинить в смерти
Ш енье Р обеспьера лично, объяснив враж дебность Робеспьера авторской
завистью. Виньи стремился сказать, что люди власти чувствуют превос­
ходство поэтов и м стят им за это.
Ш енье, Мари Ж о зеф (1 7 6 4 — 1811) — поэт и драматург, стихи и трагедии
которого («К арл IX, или Урок королям», 1789; «Кай Гракх», 1792) были
направлены против тирании и религиозного ф анатизм а. Во время револю­
ции был депутатом Конвента. Участвовал в создании массовых револю­
ционных празднеств, создал гимны «Равенству», «Разум у», «П обеде»,
«Верховному сущ еству», «Свободе». Его песни «14 июля» и «Выступление
в поход» по популярности следовали за «М арсельезой». Трагедия
М. Ж . Ш енье «Тимолеон» (1 7 9 4 ) не была допущ ена к постановке, так как
автор высказал в ней неприятие террора, чем вызвал недовольство Р о ­
беспьера. Имя Мари Ж о зеф а Ш енье пользовалось в момент описываемых
Виньи событий больш ой известностью.
...он составил письм о Л ю дови к а X V I Конвент у.— Сущ ествует предполо­
ж ен и е, не подтверж ден н ое документально, что Андре Ш енье составил
письмо Людовика XVI Конвенту, в котором король требовал разреш ения
обратиться к народу.
348

...в к а к ую -н и б удь блаж енной памяти «о рган и ч еск ую э п о х у » .— И рониче­
ский намек на ф и лософ и ю истории Сен-Симона, который представлял
исторический прогресс в виде постоянной смены созидательны х («ор га­
нических») эп ох, когда общ ественная система постепенно и д о конца
развивает свои принципы и возм ож ности, и эп ох разруш ительных, о зн а ­
чающих глубокий кризис данной общ ественной системы, ведущий к ее
разруш ению и построению более высокого общ ественного строя на базе
новой научной и ф илософ ской идеи.

351

Ф ригийский колпак — головной убор, который в древности носили вольно­
отпущ енники. Со времен Рима колпак считался символом свободы.
«Н еделимость или смерть».— «Республика единая и неделимая, свобода,
равенство, братство или смерть!» — девиз Великой французской рево­
люции.
...в отличие от ж ирондистов, не ф едералист .— Ж ирондистами называли
группу бурж уазн ы х депутатов Конвента (по имени департамента Ж ирон­
ды, от которого были избраны многие из н и х ), представлявш их преиму­
щ ественно республиканскую торгово-промы ш ленную и землевладельче­
скую бурж уази ю . Л идер ж ирондистов — ж урналист Бриссо, редактор
газеты «Ф ранцузский патриот», в речи перед Законодательны м собранием
20 октября 1791 г. призвал Францию дать отпор европейскому десп оти зм у,
подготовлявш ему интервенцию против революционной Франции. Призыв
жирондистов ответить на провокации контрреволюционных правительств

566


ПРИМЕЧАНИЯ

революционной освободительной войной встретил широкий отклик в н а­
родных м ассах. Весной 1792 г. Ф ранция объявила войну австрийскому
императору. В м омент угрож аю щ его полож ения на ф ронтах ф ранцузские
народные массы поднялись на защ иту родины и революции. По всей стране
прокатилась волна добровольного вступления в армию. Волонтеров, при­
бывавших в П ариж и на ф ронт, называли федератам и или федералистами.
После свержения м онархии (1 0 августа 1792 г.) жирондисты стали у
власти. Пытаясь спровоцировать м ятеж против Горы, они опирались на
департаментские революционные комитеты, которые с 5 мая 1793 г. стали
называться «федералистскими революционными комитетами». Требование
ф едерали зм а, выдвинутое жирондистами, было одним из главных лозунгов
внутренней контрреволюции. В 1793 г. произош ел ряд ф едералистских
восстаний (Л ион, Т ул он ). Попытка федералистского мятеж а провалилась.
М ногие жирондисты были осуж дены Революционным трибуналом и гильо­
тинированы в конце октября 1793 г.
352

В язальщ ица.— Так называли женщин и з народа, которые присутствовали
со своим вязаньем на заседан и я х Конвента, Революционного трибунала,
народных собраниях и публичных казнях.

353

...обнаруж ив о гр о м н ую л илию , а над ней надпись: «Да здравствуют Б ур ­
боны и святая Варвара!» — Белая лилия — эмблема французской к оро­
левской династии; святая Варвара — католическая святая, покровитель­
ница артиллеристов, саперов и пожарных.
Г ригорий Т ур ск и й (5 3 8 — 59 4 ) — епископ города Тура, автор многотомной
«Истории франков».

354

Санкюлоты — так назывались в эпоху ф ранцузской революции городские
низы, ш ирокие массы плебейской бедноты. И х политическими требова­
ниями были организация террора и декретирование всеобщ его максиму­
ма — установление твердых цен на главные продукты потребления.

357

Лам баль, принцесса де (1 7 4 9 — 1792) — подруга Марии Антуанетты, стала
жертвой народного сам осуда в сентябре 1792 г.

363

...по-риккобони евски с л езл и вы е.— Риккобони, Л уидж и (1 6 7 5 — 1753) —
актер театра «Итальянской комедии»; его супруга, г-ж а Риккобони
(1 7 1 3 — 1 7 9 2 ), писала сентиментальные романы.

365

Л ю д о ви к X V II (1 7 8 5 — 1795) — сын Людовика XVI и Марии Антуанетты.
В 1789 г. был заключен в бывший монастырь Тампль, где и умер.

366

«Страдай, о
«Фанни».

367

М а дем уа зел ь де К у а н ьи .— Анна Ф рансуаза Эме де

гневная

душ а...» — строки

567

из

стихотворения

А.

Куаньи

Ш енье
(1 7 6 9 —


ПРИМЕЧАНИЯ

1820) — возлю бленная Андре Ш енье, находивш аяся вместе с ним в заклю ­
чении. Ей посвящ ено стихотворение «М олодая узница». Приводим его
в оставляющ ем ж елать лучш его переводе А. Апухтина (1 8 5 8 ).
«Неспелый колос ж дет, не тронутый косой,
Все лето виноград питается росой,
Г розящ ей осени не чуя;
Я так ж е хорош а, я так ж е молода!
Пусть все полны кругом и страха и сты да,—
Х олодной смерти не хочу я.
Лишь стоик сгорбленный беж и т навстречу к ней,
Я плачу, грустная... В окно тюрьмы моей
Приветно смотрит блеск лазури.
За днем безрадостны м нерадостный придет:
Увы! Кто пил всегда б е з пресыщенья мед?
К то видел океан б е з бури?
Ш ирокая мечта живет в моей груди,
Тюрьма гнетет меня напрасно: впереди
Л етит, летит надеж да смело...
Так, чудом и збеж ав охотника сетей,
В родные небеса счастлирей и смелей
Несется с песней Ф иломела.
О, мне ли умереть? Упреком не смущ ен,
Спокойно и легко проносится мой сон,
Без дум, б е з призраков уж асны х,
Явлюсь ли утром, все приветствуют меня,
И радость тихую в глазах читаю я
У этих узников несчастных.
Ж изнь, как знакомый путь, передо мной светла,
Еще деревьев тех немного я прошла,
Что смотрят на дорогу нашу:
Пир ж изни начался, и, кланяясь гостям,
Едва, едва поднесть успела я к губам
Свою наполненную чашу.
Весна м оя цветет, а жатвы ж ду с серпом;
Как солнце, обойдя вселенную кругом,
Я кончить год хочу тяжелый;
Как зреющий цветок, краса своих полей,
Я свет увидела из утренних лучей,—
Я кончить день хочу веселый.

568


ПРИМЕЧАНИЯ

О смерть! Меня твой лик забвеньем не манит,
Ступай утешить тех, кого печаль томит
Иль совесть мучит, негодуя...
А у меня в груди тепло струится кровь,
Мне рощи темные, мне песни, мне любовь...
Х олодной смерти не хочу я!»
Так, пробудясь в тюрьме, печальный узник сам,
Внимал тревожно я замедленным речам
Какой-то узницы... И муки,
И уж ас, и тюрьму,— я все позабывал
И в стройные стихи, томясь, перелагал
Ее пленительные звуки.
Т е песни, чудные свидетели тюрьмы,
Кого-нибудь склонят певицу этой тьмы
Искать, назвать ее своею...
Был полон прелести аккорд звеневш их нот,
И, как она, за дни бояться станет тот,
Кто будет проводить их с нею».
372

Вержену Шарль Гравье де — генеральный контролер, то есть министр
финансов Людовика XV I. Умер до начала революции в 1787 г. и, следова­
тельно, не мог участвовать в описываемых событиях.

377

К онсьерж ери — средневековая тюрьма в П ариж е, часть Дворца право­
судия. З десь во время революции находились осуж денны е на казнь.

378

«Ж урналъ де П ари» — первое ф ранцузское еж едневное издание, печатав­
ш ееся с 1 января 1777 г. Во время революции публиковало отчеты
о заседан и ях Учредительного собрания. П од разными названиями газета
просущ ествовала до 1840 г.

379

Т ри ум виры — в республиканском Риме обладавш ий верховной исполни­
тельной властью сою з трех выборных долж ностны х лиц. Здесь имеются
в виду Робеспьер, С ен-Ж ю ст и Кутон.
Робеспьер, Максимальян Мари И зидор де (1 7 5 8 — 1794) — крупнейший
деятель Великой ф ранцузской революции. По проф ессии адвокат. Испытал
сильное влияние Ж .-Ж . Руссо. В 1780-е гг. опубликовал ряд сочинений
на морально-политические и юридические темы. Был депутатом Генераль­
ных штатов от третьего сословия г. Арраса ( 1789) ; входил в состав П ариж ­
ской коммуны (1 7 9 2 ); депутат от Парижа в Конвенте, член Комитета
общ ественного спасения (1 7 9 3 ), фактический руководитель революцион­
ного правительства. Его деятельность неотделима от истории якобинской
диктатуры и отраж ает ее противоречия. Он вместе с М аратом руководил

569


ПРИМЕЧАНИЯ

восстанием 31 мая — 2 июня, свергнувшим власть Ж иронды , он руководил
борьбой против дантонистов и эбертистов, он последовательно занимал
радикальную позицию в крестьянском вопросе, п оддерж ивая требования
крестьян, но он ж е проявил полное равнодуш ие к антирабочему закону
Jle Ш апелье и ни разу не выступил против него. Видя, как растут и м нож ат­
ся ряды противников якобинской диктатуры, Р обеспьер стал осознавать
тщ ету своих усилий и не предпринимал мер против нового заговора: пол­
тора м есяца (д о 26 июля) не выступал в Конвенте, не заседал в К ом и ­
тете общ ественного спасения. Термидорианский переворот привел к аресту
Р обеспьера. О свобожденны й народом и доставленный в Ратуш у, он был
вновь арестован термидорианцами, ранен и гильотинирован б е з суда.
У Виньи личность Робеспьера интерпретирована тенденциозно. Робеспьер
был теоретиком либерального и конституционального общ ественного
устройства, организованного в интересах мелких бурж уа и основанного
на прокламированном революцией и практически неосущ ествимом в тог­
даш них условиях принципе политического равенства. По мере поступа­
тельного движ ения революции он был вынужден прибегать к м етодам
политической борьбы, которые во всем противоречили его ж е собственным
убеж ден и я м и заявлениям. Ему пришлось вести войну с внешними врагами
республики, хотя в апреле 1792 г. он резко осуж дал воинственность Ж и ­
ронды. Ему пришлось применить террор против внутренних контррево­
люционных элементов, хотя он требовал отмены смертной казни. Но
поскольку, принимая реш ения, он неизменно сохранял выдержку и внеш­
нюю бесстрастность, трудно сказать, в каком случае он действовал в согла­
сии со своими принципами, а когда — под давлением обстоятельств. Виньи
видел в Р обеспьере только поставщика гильотины. Отсюда множ ество зав е­
домы х отступлений от истины. Вряд ли накануне Термидора, чувствуя,
что теряет власть, Робеспьер стал бы терять время на разыгрывание сем ей ­
ной сцены с г-ном Ш енье и Мари Ж о зеф о м . Вряд ли несколько ю нош е­
ских стихотворений дали ему основания для развития болезненного автор­
ского самолю бия. Вряд ли справедливо приписывать ему сади зм и ж е с т о ­
кость по отнош ению к осуж денны м . Он требовал отмены смертной к азн и ,
он подготавливал смягчение политики террора, и вопреки С ен-Ж ю сту он
хотел спасти от гильотины своего бывшего соученика Камилла Д ем улена.
Виньи напрасно упрекает его в слабости накануне Т ермидора. Об этой
слабости поэту говорил Луи-Ф илипп в личной б есед е 11 февраля 1831 года
(«Дневник», стр. 1 0 9 ). Т акое объ яснение было соверш енно неверным.
Р обеспьер всегда скрупулезно соблю дал букву закона. Он никогда не
призывал к м ятеж у санкюлотов. Будучи арестован по реш ению Националь­
ного собран и я и о свобож ден м ятеж ной К ом муной, он мог действовать
только нелегально. И он предпочел не действовать.
Виньи более близок к исторической правде, когда приписывает Робеспьеру

570


ПРИМЕЧАНИЯ

некий прямолинейный морализм, свойственный и С ен-Ж ю сту. Вообщ е его
С ен-Ж ю ст более достоверен, чем его Робеспьер.
Кутон, Ж о р ж Огюст (1 7 5 5 — 1794) — деятель Великой французской рево­
люции. По п роф ессии адвокат. П ринадлежал к крайне левому крылу як о­
бинцев. Будучи членом Законодательного собрания (окт. 1791 —
авг. 1 7 9 2 ), выступал за немедленную отмену всех феодальных прав б е з
выкупа. Н есмотря на паралич ног, неоднократно был комиссаром Конвен­
та в провинции. С мая 1793 г.— член Комитета общ ественного спасения;
в июне — октябре 1793 г. руководил операциями по подавлению контр­
революционного мятеж а в Л ионе. В результате термидорианского пере­
ворота был арестован и на следующ ий день казнен б ез суда.
С ен-Ж ю ст, Луи Антуан (1 7 6 7 — 1794) — один из видных вож дей якобин­
цев, друг Робеспьера, возглавлял Комитет общ ественного спасения. После
термидорианского переворота арестован и казнен б ез суда.
380

Б эр к, Э дм унд (1 7 2 9 — 1797) — английский публицист и ф илософ , враж ­
дебн о относившийся к Великой ф ранцузской революции. Автор «Размы ш ­
лений о ф ранцузской революции» (1 7 9 0 ), на которые А. Шенье отклик­
нулся статьей в «Ж урналь де Пари».

389

Н еп одкуп н ы й .— А ристид и Неподкупный — прозвища Максимильяна
Робеспьера, по имени государственного деятеля Греции Аристида
(ок. 5 4 0 — 468 до н. э .) за свою неподкупность и честность прозванного
«Справедливым».

391

Г ер ц о г Й о р к ск и й (1 7 6 3 — 1827) — второй сын английского короля Г еор­
га III; командовал английскими войсками в Голландии.

392

Питт, Уильям Младший (1 7 5 9 — 1806) — премьер-министр Великобрита­
нии в 1 783— 1801 и 1 8 0 4 — 1806 гг. Один из главных организаторов коали­
ции европейских государств против революционной, а затем наполеонов­
ской Франции. По его приказу английский ф лот блокировал порты
Ф ранции, чтобы вызвать голод в стране.
Г е о р г А нглийский — английский король Георг III (1 7 3 8 — 1 8 2 0 ).
Б ер р ес (1 1 9 — 43 до н. э .) , Катилина (1 0 9 — 62 до н. э .) — римские
политические деятели, запятнавш ие себя преступлениями.
Д е м ул е н , Р он сен, Шометт — деятели Великой французской революции.
К моменту описываемых событий были у ж е казнены. Виньи допускает
анахронизм .
Д ем ул ен .— См. примеч. к стр 341.
Ронсен, Филипп — командующ ий революционной армией во время подав­
ления м ятеж а в В андее (1 7 9 3 ), был гильотинировн 24 марта 1794 г.
как сторонник Эбера.
Ш ометт, Пьер Гаспар (1 7 6 3 — 1794) — один из вож дей левых якобинцев,

571


ПРИМЕЧАНИЯ

с 1792 г.— генеральный прокурор Коммуны. Ш ометт выдвигал требования
радикальных революционных преобразований, выступал как один из ини­
циаторов «дехристианизаторской» кампании. Гильотинирован 13 апреля
1794 г.
П р а здн и к В ер х о вн о го сущ ества.— По инициативе Робеспьера культ Вер­
ховного сущ ества был установлен декретом Конвента от 18 флориаля
II года (7 мая 1 7 9 4 ). У чреж дая этот культ, Р обеспьер стремился про­
тивопоставить его политике дехристианизации, с требованием которой
выступали эбертисты . Культ провозглаш ался естественной религией, при­
знававшей бессм ертие душ и и призванной укрепить граж данские д о б р о ­
детели и республиканскую мораль.
Тео, Катрин (1 7 2 5 — 1794) — ясновидящ ая, считавш ая себя богородицей,
а Робеспьера «истинным М ессией». П осле Т ермидора была заключена
в тюрьму К онсьерж ери, где и умерла.
Б рис со де В арвиль, Ж ан Пьер (1 7 5 4 — 1793) — лидер ж ирондистов в К он ­
венте с 1792 г., возглавлял борьбу против якобинцев. К азнен вместе
с другими жирондистами 31 октября 1793 г.
...доктрины Шометта и Ф уш е.— Ш ом етт.— См. примеч. к стр 341. В п о­
следние месяцы своего пребывания на посту Генерального прокурора
Ш ометт развил бурную деятельность по упразднению культов и зам ене их
культом Р азум а.
Ф уш е, Ж о зеф (1 7 5 9 — 1820) — ф ранцузский политический и государ ст­
венный деятель. Получил д уховн ое образование, преподавал в церковных
училищ ах. В 1791 г. стал членом Я кобинского клуба (в Н ан те). И збр ан ­
ный в 1792 г. в К онвент от департамента Н иж няя Л уара, сначала был
близок жирондистам , затем примкнул к якобинцам. Голосовал за казнь
Людовика X V I. Будучи комиссаром Конвента в ряде департаментов Ф ран­
ции, проявил беспримерную ж естокость при подавлении контрреволюцион­
ных м ятеж ей, казня подчас невиновных. Сблизился с эбертистамн.
Исключен и з Я кобинского клуба в июле 1794 г. Беспринципный карье­
рист, интриган, Ф уше вносил раскол в ряды депутатов Конвента. Был
одним из организаторов и руководителей термидорианского переворота.
В период Директории (1 7 9 5 — 1799) занимал дипломатические посты,
в августе 1799 г. был назначен министром полиции. Изменив Директории,
оказал поддерж ку генералу Бонапарту в осущ ествлении государственного
переворота 18 брю мера ( 9 — 10 ноября 1799 г .). Занимал долж ность
министра полиции не только при Директории, но и при Н аполеоне (три ж ­
ды ) и при Л юдовике X V III. По требованию ультрароялистов, не простив­
ших ему голосования за казнь короля, был снят с этой долж ности и от­
правлен посланником в Д р езден (С аксонское к оролевство). П осле декрета
1816 г. об изгнании и з Франции «цареубийц» Ф уше, потерявший место
посланника, у е зж а е т в Триест и принимает австрийское подданство.

572


ПРИМЕЧАНИЯ

Виньи ставит Фуше в один ряд с Ш ометтом, имея в виду их активную
деятельность по проведению кампании «дехристианизации» в период
якобинской диктатуры.
395

Р у к о п и сь .— Речь идет о работе С ен-Ж ю ста «Республиканские установле­
ния» («Institutions repûblicaines»). Она была найдена в бум агах Робеспьера
и опубликована в 1800 г. Нодье переиздал ее в 1831 г., снабдив ком­
ментарием.

398

О заменительности искупительных страданий.— Виньи придавал большое
значение этой главе. 3 июня 1832 г. он писал своему другу Ла Гранжу:
«Я добавил к «Стелло» несколько страниц, которые большинство читате­
лей пропустит, но кое-кто внимательно изучит. Скажите, разделяете ли
Вы м ое мнение о заменительности искупительных страданий?»
Местр, Ж о зеф граф де (1 7 5 3 — 1821) — ф ранцузский публицист, один из
идеологов ф еодально-м онархической контрреволюции в конце X V III —
начале X IX в.; католик, иезуит, посланник сардинского короля в Петер­
бурге (1 8 0 2 — 1 8 1 7 ). В своих сочинениях, написанных в этот период,
восхвалял абсолю тизм , отстаивал господствую щ ее полож ение дворянства,
защищал крепостнические порядки, прославлял инквизицию, иезуитов, вы­
двигал план создан и я ф едерации католических монархов Европы под
главенством папы. Взгляды де М естра оказали влияние на формирование
Священного сою за. В 1817 г. по требованию царского правительства,
обеспокоенного происками иезуитов, был отозван сардинским правитель­
ством из России. В 1819 г. опубликовал трактат «О папе», написанный по
заданию Ватикана для обоснования тезиса о «верховенстве» и «непогре­
шимости» главы католической церкви. В трактате «Петербургские вечера»
(1 8 2 1 ) выступил апологетом войн, утверж дал, что длительный мир м еж ду
государствами невозм ож ен.

401

...О ри ген а, этого до б р о во л ьн о го А б ел я р а , я вивш его нам пример первого
ж ертвопринош ения... чьи «Начала»... были превознесены святым А ф ан а­
сием и святым И оанном Златоустом и осуж дены святым И еронимом
и Ю стинианом.— Ориген (1 8 5 — 254) — христианский теолог. Его доктри­
на, сочетавш ая христианство с платонизмом, была отклонена как ересь
Константинопольским собором (5 5 3 ).
Абеляр, Пьер (1 0 7 9 — 1142) — ф ранцузский ф и л ософ , богослов и поэт.
Виньи имеет в виду трагическую историю жизни Абеляра: дядя его воз­
любленной Элоизы, узнав об их тайном браке, приказал оскопить А беляра,
после чего тот стал монахом в аббатстве С ен-Д ени. Ориген оскопил себя
по собственному желанию. Св. Афанасий (2 9 5 — 37 3 ) — патриарх Алек­
сандрийский; св. Иоанн Златоуст (3 4 0 — 4 0 7 ) — патриарх Константино­
польский; св. Иероним (3 4 7 — 4 2 0 ) — богослов, создатель латинского
перевода Библии («Вульгаты»); Юстиниан I (4 8 2 — 5 6 5 ) — византийский

573


ПРИМЕЧАНИЯ

император. В предварительных н абросках к роману Виньи составляет
список богословов, относивш ихся положительно (среди них св. А фанасий
и И оанн Зл атоуст) и отрицательно (среди них св. Иероним и Ю стиниан)
к искупительному страданию .
402

В а р ф о ло м еевск а я ночь — м ассовая резня гугенотов католиками в ночь
на 24 августа 1572 г. (день св. В арф ол ом ея) в П ариж е, организованная
Екатериной М едичи и де Гизами.
Сентябрьские дни — 2 — 6 сентября 1792 г. По распоряж ению Д ан тон а,
возглавлявш его в тот момент министерство юстиции, в парижских тюрь­
м ах были соверш ены массовы е убийства лиц, арестованных по обвинению
в контрреволюционной деятельности.
К лем ан (1 5 6 7 — 1589) — доминиканский м онах, убийца французского
короля Генриха III; Равалъ як (1 5 7 8 — 1610) — убийца Генриха IV, Л увел ь
(1 7 8 3 — 1 820) — убийца герцога Беррийского.
Д е з А д р е, Ф рансуа де Бомон (1 5 1 3 — 1587) — ф ранцузский полководец;
отрекся от католицизма, истреблял католиков на юге Франции; затем
вернулся к католицизму и с равным ож есточением стал истреблять
гугенотов.
М онлю к, Блез (1 5 0 0 — 1577) — маршал Ф ранции, автор исторических
хроник. Имена Монлюка и Д ез-А д р е стали символами бесчинств, совер­
ш аемы х во время религиозных войн.
Ш нейдер, Э л ож — священник, назначенный во время революции общ ест­
венным обвинителем в Э льзасе. Исполняя эту долж ность, он проявил
такую ж естокость, что был приговорен С ен-Ж ю стом к смертной казни.
О Ш нейдере Виньи прочел в «В оспоминаниях» Н одье.

403

...автор «Гая Г р а к х а » и «Т и м олеона».— «Гай Гракх» (1 7 9 2 ), «Фенелон»
(1 7 9 3 ) , «Тимолеон» (1 7 9 4 ) — трагедии М. Ж . Ш енье.
П ервая, хотя и была направлена против умеренных, вызвала подозрения
М онтаньяра Бийо-Варенна полустишием: «Законы, а не кровь», и он донес
на М. Ж .Ш енье как на дурного гражданина; вторая была снята с репер­
туара вскоре после премьеры за ее «клерикализм»; третья, осуж даю щ ая
братоубийство и тиранию, вообщ е не была допущ ена к постановке, все ее
экземпляры (кром е одного, спасенного актрисой В естрис) были уничто­
жены, а рукопись со ж ж ен а автором в присутствии члена К омитета
общ ественного спасения Баррера. См. такж е примеч. к стр. 43 1 .

405

Тальен, Курт уа, Б а ррас — противники Револю ционного правительства,
представители контрреволюционной бурж уазии, захвативш ие власть после
переворота, так называемые правые термидорианцы. Тальен сначала
был резким противником ж ирондистов, проводил политику террора в Б ор­
до; затем занял более ум еренную позицию, возм ож но, под влиянием жены,
которая получила прозвищ е Б ожьей матери Т ермидорианской, а при

574


ПРИМЕЧАНИЯ

409

Директории была хозяйкой одного из самы х модных парижских салонов.
Куртуа был членом Конвента и другом Дантона, однако и збеж ал
гильотины. П осле Т ермидора ем у было поручено разобрать бумаги Р о ­
беспьера.
Баррас — наиболее решительный из термидорианцев и, как о нем говорили,
наименее благопристойный среди всех. П о зж е член Директории и покро­
витель молодого Бонапарта.
К л о зел ь, К а л л о д 'Э р б у а , Л у а зо , Б ур д о н , Б а ррер, Б уасси д'А нгла — левые
термидорианцы, игравшие активную роль 9 — 10 термидора; фактически
оказались орудием в руках истинных хозяев полож ения — новой бур­
ж уазии , правых термидорианцев. Когда они перестали быть нужными,
правые полностью исключили их из политической ж изни, а затем и распра­
вились с ними.
Клозель — эм иссар Конвента в П иренеях, член Комитета общ ественной
безоп асности , находивш егося в оппозиции к Робеспьеру; п озж е противник
якобинцев.
Колло д ’Эрбуа — бывший актер, вместе с Фуше организовал подавление
контрреволюционного заговора в Л ионе. Ч ерез м есяц после Термидора
был сослан в Гвиану, где и умер.
Л уазо — бывший почтмейстер; отвечал за сн абж ени е Парижа продук­
тами питания в 1793 г.
Бурдон — среди членов Конвента было два человека, носивших эту ф ам и ­
лию: оба сначала монтаньяры, а затем термидорианцы.
Бурдон де ль’У аз, по проф ессии адвокат, участвовал во взятии Тюильри
10 августа 1792 г., был выбран в Конвент, выступал против Робеспьера,
был исключен из всех революционных клубов, перешел на сторону дворян­
ства и духовенства; при Директории сослан в Гвиану, где и умер в 1797 г.
Бурдон де ла Кроньер, по проф ессии педагог; член Конвента, противник
Робеспьера. Во время термидорианского переворота вместе с Баррасом
командовал Национальной гвардией. При Директории был заключен
в тюрьму, амнистирован и вернулся к педагогической деятельности.
Умер в 1815 г.
Буасси д ’Англа, Ф рансуа Антуан граф (1 7 5 6 — 1826) — депутат Н ацио­
нального собрания, п о зж е депутат Конвента. Голосовал против казни ко­
роля; способствовал падению Робеспьера. При Директории несколько раз
избирался президентом Совета пятисот. При Наполеоне был сенатором,
при Б урбонах стал академиком и пэром Франции.
...граж данка Вестрис — сценический псевдоним Мари Р оз Дю газон
(1 7 4 6 — 1 8 0 4 ), знаменитой трагической актрисы. В апреле 1791 г. она
играла в театре Нации в пьесе «Генрих VIII» М. Ж . Шенье.
Г рессе, Луи (1 7 0 9 — 1777) — французский поэт; известность принесла ему
сатирическая поэма о монастырских нравах «Вер-Вер» (1 7 3 3 ).

575


ПРИМЕЧАНИЯ

4 10

В котором часу тебя ждут у Я кобинцев? — В начальный период революции
якобинцами назывались члены «Общества друзей конституции», устраи ­
вавшие свои заседан и я в библиотеке монастыря св. Иакова. В ходе раз­
вития революции якобинцы становились все бол ее могучей политической
силой, сплачиваясь вокруг Робеспьера и привлекая к себ е ш ирокие массы
революционного народа. В 1 7 9 3 — 1794 гг. якобинство явилось вы раже­
нием наиболее радикальной дем ократической линии в революции. Этот
период известен в истории как период якобинской диктатуры, закончив­
шийся падением Р обеспьера (2 7 июля 1794 г .). «В первой французской
революции,— пишет К. М аркс,— за господством конституционалистов
сл едует господство жирондистов, за господством ж ирондистов следует
господство я к оби н ц ев. К аж дая и з этих партий опирается на более
п ередовую . Как только данная партия продвинула революцию настолько
далеко, что уж е не в состоянии ни следовать за ней, ни тем более возглав­
лять е е ,— эту партию отстраняет и отправляет на гильотину стоящ ий
за ней бол ее смелый сою зник. Револю ция движ ется, таким образом , по
восходящ ей линии» ( М а р кс К ., Э н гел ьс Ф. Собр. соч., т. 8, с. 1 4 1 ). В ка­
честве одной из причин падения популярности якобинцев в народе
К. Маркс называет следую щ ее обстоятельство: «Весьма характерно для
Робеспьера, что в то время, когда «конституционность» в духе Собрания
1789 г. считалась преступлением, достойны м гильотины, все законы этого
Собрания против рабочих продолж али сохранять свою силу» (там ж е,
т. 3 1, с. 4 1 ). Р обеспьер и С ен-Ж ю ст направляются в клуб Якобинцев,
который накануне Т ермидора противостоял Конвенту.
...как советовал Платон.— В идеальном государстве древнегреческого
ф и лософ а Платона (4 2 8 — 348 до н. э .) правители ф илософ ы осущ ествляю т
строгий контроль над произведениями искусства, ибо искусство долж но
служить задачам граж данского воспитания.
Ж ер м и н а л ь — первый весенний м есяц по Республиканскому календарю,
введенному Конвентом 24 ноября 1793 г. Г од начинался в день осеннего
равноденствия (2 2 сен тябр я) и делился на 12 месяцев по 30 дней плюс
5 или 6 дополнительных дн ей , которые посвящ ались республиканским
праздникам. М есяц состоял из трех декад.
«В дохновени е или смерть!» — Ш енье п ереф разирует девиз революции:
«С вобода, равенство, братство или смерть».

418

..от Лекуэнт ра д о В а д ь е.— Лоран Л екуэнтр был известен среди членов
Конвента полицейским складом ума и любовью к доносительству.
Гийом Вадье сохранил верность Р обеспьеру во время термидориан­
ского переворота.
Р о б е с п ье р ведет м ин у и з Ратуши, Т альен — контрмину и з Т ю и льри .—
В Ратуш е находилась Коммуна, революционный муниципалитет Париж а.
В Тюильри за седа л Конвент, ставший штаб-квартирой термидорианцев.

576


ПРИМЕЧАНИЯ

419

С екции берутся за оруж ие.— Секциями назывались территориальные
округа П ариж а, созданны е в результате административной реформы
1790 г. Фактически они стали потом массовыми политическими орга­
низациями парижского населения.
...па длинной террасе Ф ей яп ов.— К луб Ф ейянов был основан 16 июля
1791 года наиболее умеренными членами клуба Якобинцев, отделивш и­
мися от него и перенесш ими свои заседан и я в монастырь фейянов (цистерианцев), откуда и название. И х программа сводилась к требованию
королевской власти с республиканскими учреж дениями — «демократи­
ческой м онархии». Выразителями их идей был Л аф айет, М ирабо, Ш апелье, аббат Сийес. П ериод их наибольш его влияния на политическую
ж изнь совпадает с началом деятельности Законодательного собрания.
В период якобинской диктатуры они потеряли популярность, а понятие
«фейян» стало синонимом понятия «аристократ».

423

«К ак л ес и до л живит последний в зд о х эф ира...» — начало девятого
и последнего из ф рагментов «Ямбы», написанного А. Ш енье в тюрьме
Сен-Л азар.

427

«Каин, что ты сделал с братом твоим?» — Быт., 4, 8 — 12.

429

А нрио, Ф рансуа (1761 — 1794) — деятель Великой ф ранцузской револю­
ции, левый якобинец. Сын бедного крестьянина, мелкий служащ ий. Актив­
ный участник восстания 10 августа 1792 г;, свергнувшего монархию. С мая
1793 г.— начальник П ариж ской национальной гвардии; энергичными дей ­
ствиями во многом способствовал победе восстания 31 м ая — 2 июня
1793 г., приведшего к установлению якобинской диктатуры. В день терми­
дорианского переворота (2 7 июля 1794 г.) проявил крайнюю медлитель­
ность и нерешительность в организации сопротивления контрреволюцион­
ным силам. 10 термидора (28 июля) Анрио был казнен вместе с Р о ­
беспьером, С ен-Ж ю стом , Кутоном и другими.

431

Т ионвиль, Мерлин де (1 7 6 2 — 1833) — требовал конфискации имущ ест­
ва эмигрантов. Участвовал в свержении Робеспьера.
Бийо-Варенн, Ж ан (1 7 5 6 — 1819) — сначала один из наиболее активных
монтаньяров, перешел потом на сторону термидорианцев; был сослан в
Кайенну, после 18 брю мера отказался воспользоваться помилованием,
умер на Гаити.
...кур ул ьн ы е к р есл а .— В Древнем Риме — выложенные слоновой костью
кресла для долж ностны х лиц.
Т ер р о р усилится, затем смягчится и наконец заверш ит ся...— «Весь ф ран­
цузский терроризм ,— писал К. М аркс,— был ничем иным, как плебейским
сп особом разделаться с врагами бурж уазии, с абсолю тизм ом, ф еодал и з­
мом и мещанством» (К . М аркс, Ф. Э н гел ьс. Собр. соч., т. 6, с. 1 1 4 ).

432

19 № 467

577


ПРИМЕЧАНИЯ
Р и чард III (1 4 5 2 — 1485) — английский король. П осле смерти своего
брата Эдуарда VI провозгласил себя регентом. По сообщ ению хроники,
возм ож н о ф альсифицированному, приказал умертвить детей Э дуарда, сво­
их племянников, чтобы занять английский престол.
К р о м ве л ь, Оливер (1 5 9 9 — 1658) — деятель английской бурж уазн ой рево­
люции X V II в., содействовал казни короля и провозглаш ению респуб­
лики. В 1653 г. установил режим единоличной военной диктатуры — про­
текторат.
Октавиап (63 до н. э .— 14) — римский император. О держал в 31 г. д о н. э.
победу над римским полководцем Марком А нтонием и египетской царицей
К леопатрой, заверш ил граж данские войны, начавш иеся после смерти
Ц езаря; сосредоточил в своих руках власть, сохранив, однако, традицион­
ные республиканские учреж дения.
434

Л еб а , Ф илипп Ф рансуа Ж о зе ф (1 7 6 5 — 1794) — деятель Великой ф ран­
ц узской революции. В 1792 г. был избран депутатом Конвента, где сбли ­
зился с Робеспьером , и в том ж е году вошел в состав К омитета общ ествен­
ной безоп асности . В октябре 1793 был направлен вместе с С ен-Ж ю стом
в качестве комиссара Конвента в Рейнскую армию, а затем (в январе
1794 г.) в А рденнскую армию революционной Франции, сыграл большую
роль в успеш ных действиях этих армий. Во время термидорианского пере­
ворота проявил больш ое м уж ество в попытках организовать сопротивле­
ние контрреволюционерам, но его попытки уговорить Р обеспьера обратить­
ся с призывом к армии и народу оказались тщетными, и Л еба покончил с
собой , что не помеш ало термидорианцам гильотинировать его труп.

437

...на титуле <хЗнаменитых муж ей» П лут арха.— П лутарх (ок. 4 5 — 127) —
греческий писатель и историк. Здесь имеется в виду его главное сочинение
«Сравнительные ж изн еоп и сани я выдающ ихся греков и римлян».

4 40

Прот агор из Абдеры (4 8 0 — 411 д о н. э.) — древнегреческий ф и л ософ соф и ст. Разрабаты вал вопросы риторики, логики, а такж е теоретические
аспекты языка и мышления. Ему приписывается знаменитая формула:
«Человек есть мера всех вещей — сущ их в их бытии и н е-сущ их в их
небытии». Подвергался политическим преследованиям за атеизм. И звест­
но его высказывание о том, что он «ничего не знает о богах по неясности
предмета и краткости человеческой ж изни». О пасаясь смертного приго­
вора, беж ал в Сицилию и по дороге утонул. Все его многочисленные
сочинения утеряны.
П р о д и к из Юлиды на острове К еосе — древнегреческий ф и л ософ -соф и ст
времен Сократа, ученик П ротагора (V в. до н. э .) . Преподавал ораторское
искусство в А ф инах. И з речей Продика в передаче К сеноф онта сохранился
аллегорический рассказ «Геркулес на распутье», где и зображ ается душ ев­

578


ПРИМЕЧАНИЯ

ная борьба героя при выборе м еж ду добродетелью и пороком. О таланте
Продика упоминал Платон.
441

...в шестой книге сво его «Государст ва».— Виньи неточен: Платон говорит
о месте поэзии в идеальном государстве не в ш естой, а десятой книге
своего диалога «Государство».

442

Л и к у р г — легендарный законодатель древней Спарты, происходивший из
царского рода Гераклидов (К се н о ф о н т ), или Алиадов (Г ер о д о т ), или
Еврипонтидов (П ав зан и й ). Александрийские хронографы Эратосф ен и
А поллодор относят начало деятельности Ликурга к IX а до н. э. (8 8 4 г.).
Ликургу приписывается основание таких государственны х учреж дений
Спарты, как власть двух царей, совет тридцати старейшин (гер уси я),
еж ем есяч н ое народное собрание граж дан не м олож е тридцати лет, имев­
ш ее право избирать геронтов и других долж ностны х лиц. По мнению
древних, Ликург ввел в общ ественную ж изнь военную организацию и
воинскую повинность, о б ед за общ им столом, суровую дисциплину в вос­
питании юнош ества, а такж е различные меры против роскоши.
Х а р о н д — один и з древнегреческих законодателей, урож ен ец сицилий­
ского города Катоны. Ж ил, вероятно, в VI в. до н. э., в эпоху, ознам енован­
ную деятельностью древнейш их греческих законодателей: Залевка (Локры
в ю ж ной И тал и и ), Ф ейдона (К о р и н ф ), Ф илолая (Ф ивы ), Дракона и
С олона (А ф и н ы ), Питтака (М ити лен а). Законы Х аронда были написаны
для г. Катоны и приняты в других колониях Италии и Сицилии. Х аронд
при составлении законов заимствовал все лучш ее из других современных
ем у законодательств, но и внес много своего: ввел обязательное обучение
детей граж дан за счет общины, предусмотрел законы о призрении сирот,
браке и сем ье, установил меры наказания для лж есвидетелей, обязал всех
граж дан в порядке очередности исполнять судейские обязанности. По
преданию, Х аронд, стремясь оградить свое законодательство от н еосто­
рожны х нововведений, предписал к аж дом у, кто хотел предложить новый
закон, являться в народное собрание с веревкой на шее: в случае, если
п редлож ение не принималось, неудачник предавался смертной казни
через удуш ение. По другому преданию, Х аронд запретил являться в народ­
ное собрание с оруж ием , но по оплош ности сам нарушил этот закон и сам
ж е казнил себя , заколовш ись мечом на глазах у всех. В А финах был обычай
на пирах читать наизусть выдержки из законов Х аронда.
С олон — знаменитый афинский реф орм атор и законодатель, элегический
поэт (VII — нач. VI в. до н. э .) . Сохранивш иеся отрывки его элегий позво­
ляю т считать его врагом всяких крайностей. Ему приписывается изречение
«все в меру». Солон приобрел популярность как сторонник реформ в инте­
р есах дем оса. Был выбран архонтом с полномочиями провести н ео б х о ­
димые преобразования (5 9 4 — 593 до н. э .) . О свободил из долгового рабст­

19*

579


ПРИМЕЧАНИЯ

ва граж дан Афин, в том числе и проданных за пределы Аттики; реф ор­
мировал законы о наследовании, ограничил приобретение земли, запретил
вывоз и з Аттики сельскохозяйственны х продуктов (кроме м а сл а ), пре­
образовал меры, вес и м онету, допустил свободу торговых, религиозных
и других сою зов, принимал меры против роскоши и т. д. Законы Солона
были написаны на деревянных таблицах (к и р б а х ), заключенных в рамы,
которые поворачивались на оси. Ему, однако, не удалось воспрепятство­
вать установлению тирании П исистрата, которой он пытался противо­
действовать. Н есм отря на политическое пораж ение, остался в А финах,
где, по-видим ому, вскоре и умер.
Г лавкон — п ерсон аж диалога П латона «Г осударство».
К а р л Х (1 7 5 7 — 1 836) — ф ранцузский король (1 8 2 4 — 1 8 3 0 ), бывший граф
д ’Артуа, младший брат казненного Людовика X V I. Свергнут Июльской
революцией 1830 г.
443

Т а ссо , Торквато (1 5 4 4 — 1595) — великий итальянский поэт. Учился
в П адуанском и Болонском университетах (1 5 6 0 — 1 5 6 5 ). В 1572 г. стал
придворным поэтом ф еррарского герцога А льф онсо II д ’Эсте. Писал
сонеты , канцоны, мадригалы в стиле петраркизма и анакреонтики, а
такж е ф и л ософ ск и е диалоги и теоретические трактаты о поэзии. Н аи бо­
лее известны его пасторальная драма «Аминтд» (1 5 7 3 ) и историческая
поэма «О свобожденны й И ерусалим» (1 5 7 4 — 1 5 8 0 ). Ф илософский скеп­
тицизм раннего Т ассо под влиянием контрреформации сменился бол ез­
ненной религиозностью . Н еоднократны е исповеди у отцов-инквизиторов
довели впечатлительного поэта до мании преследования. Он беж ал, ски­
тался по городам Италии, затем снова возвратился в Ф еррару, где
своими обличениями восстановил против себя герцога и его двор. Во
время одного и з приступов болезни Т ассо был заключен в госпиталь
св. Анны, где содерж ал и сь сумасш едш ие и где он провел семь лет.
Выйдя из госпиталя (1 5 8 6 ) , поэт снова начал скитаться. П оследние
месяцы ж изни провел в Риме.
Вот н езр я чи й Мильтон...— Мильтон, Д ж о н (1 6 0 8 — 1674) — великий
английский поэт. В 1 6 4 0 — 1650-х гг. завоевал широкую известность
как выдающийся публицист эпохи английской бурж уазн ой революции.
Выступал как защитник свободы печати («Ареопагитика», 1 6 4 4 ), как
поборник суверенитета английской республики («Защ ита английского
народа», 1 6 5 4 ). В течение ряда лет вел м еж дународную переписку
Кромвеля. В его «Истории Британии» (1 6 7 0 ) , написанной в эп оху
Протектората, открыто выражена тираноборческая тенденция. Н езадолго
до падения Республики выступил с трактатом, в котором предостерегал
народ от Реставрации. В период Реставрации вел почти нищую уединен­
ную жизнь. Его бедствия усугубились слепотой. Однако именно на
закате ж изни он диктует ж ен е и дочерям лучшие свои поэмы: «П оте-

580


ПР И М Е Ч А Н И Я

рянный рай» (1 6 6 7 ), «Возвращенный рай» (1 6 7 1 ) и трагедию «Самсонборец» (1 6 7 1 ).
К а м о эн с, существующий в больнице на милостыню...— К ам оэнс,
Луис де (1 5 2 4 — 1580) — великий португальский поэт, крупнейший
представитель литературы В озрож дения в Португалии, автор поэмы
«Лузиады», в которой он стремился создать национальную эпопею пор­
тугальского народа. Его жизнь была полна тяжких испытаний: он
сраж ал ся в М арокко (где потерял глаз) и в португальских колониях
Индии, несколько раз подвергался изгнанию и умер в страшной нищете,
в богадельне, от голода и болезней. П оследние годы ж изни существовал
на средства своего единственного слуги, которые тот добывал, собирая
милостыню.
Сервантес, простирающий руки с одра смерти...— Сервантес, Мигель де
Сааведра (1 5 4 7 — 1 6 1 6 ). Ж изнь автора «Д он Кихота» и ряда других
драматических, прозаических и поэтических произведений, составивших
эп оху в испанской литературе, представляла собой цепь героических
подвигов и ж естоки х лишений. Он отважно сраж ался на войне с турками,
получил четыре ранения в битве при Лепанто, пережил алжирский плен,
опасность смертной казни, галеры. П осле возвращ ения на родину он
самым неудачным образом заним ается интендантской деятельностью
(снаряж ение злополучной «Великой А рм ады »), в связи с чем, как человек
честный и непрактичный, попадает под су д и в тюрьму. Выход в свет
«Д он Кихота», несмотря на огромный успех, ничуть не улучшил его
материального полож ения. Х арактеризуя личность Сервантеса, один из
его биограф ов, С. Шаль, писал: «П оэту, ветреному и мечтательному,
н едоставало ж итейского умения, и он не извлек пользы ни из своих воен­
ных кампаний, ни из своих произведений. Это была душ а бескоры стная,
неспособная добывать себе славу или рассчитывать на усп ех, пооче­
редно очарованная и негодую щ ая, неодолимо отдававш аяся всем своим
порывам... Его видели наивно влюбленным во все прекрасное, велико­
душ ное и благородное, предающ имся романтическим грезам или любовным
мечтаниям, пылким на поле битвы, то погруженным в глубокое размыш ­
ление, то безза б о т н о веселым... полным великодушной и благородной
деятельности, удивительным и наивным пророком, героическим в своих
бедствиях и добры м в своей гениальности». Сервантес продолжал писать
даж е на смертном одре. П одводя итог своей жизни, Сервантес назвал ее
«долгим неблагоразум ием ».
...седой Лесаж , идущ ий просить предсмертного пристанища...— Л есаж ,
Аллен Рене (1 6 6 8 — 1747) — знаменитый французский сатирик и ром а­
нист. Родился в Бретани, начинал литературную деятельность перево­
дами и переделками с испанского. В комедии «Тюркаре» (1709) резко
обличает темный мир финансистов и откупщиков, и зображ ая их без-

581


ПРИМЕЧАНИЯ

нравственными ж естоким и ханж ам и, которые заискивают п еред аристо­
кратией. Лучш ие произведения Л есаж а — пикарескные или плутовские
романы «Х ром ой бес» (1 7 0 9 ) и «Ж иль Блаз» (1 7 3 4 ). Л есаж жил на
средства, добываемые пером, ни от кого не зависел; последние годы
ж изни провел в Булонь-сюр-М ер, где, в общ ем , не испытывал крайней
материальной нужды.
444

К о р н ел ь, оставшийся б ез в с е го ...— Корнель, Пьер (1 6 0 6 — 1684) — зн ам е­
нитый драматург, «отец французской трагедии». Его лучшие трагедии:
«Сид» (1 6 3 6 ), «Гораций» (1 6 4 0 ), «Цинна» (1 6 4 0 ), «Полиевкт» (1 6 4 1 ).
В 1647 г. К орнеля избираю т членом А кадемии. П оздн и е его трагедии
«П ертарит», «Серторий», «Эдип», «С оф онисба» несколько уступаю т ранним
по своим литературным достоинствам. П оследние годы ж изни Корнель
провел уединенно, живя в довольно стесненны х обстоятельствах, на
пенсию, которую выхлопотал для него Буало. Однако Виньи преувели­
чивает его нищ ету, пересказы вая анекдот о том, что Корнель «остался
б е з всего, д а ж е б е з бульона».
...нищ ий и отчаявшийся Д р а й д ен ...— Д райден, Д ж он (1631 — 1700) —
знамениты й английский поэт, драматург, сатирик и памфлетист. Будучи
в юности протестантом и республиканцем (поэм а на смерть К ром веля),
он с возвращ ением Стюартов п ереходит в противоположны й лагерь,
дел ается католиком и роялистом, пишет восторж енное приветствие
Карлу II, начинает работать для театра. Театры, запрещ енны е при
Кромвеле, возобновили свою деятельность и привлекали в тот м ом ент
осо б ен н о больш ое количество зрителей. Д райден пишет стихотворные
пьесы в героическом роде («И ндийская королева», «Любовь — тиран»,
«Завоевание Гренады» и д р .), переделывает Ш експира («Буря», «Антоний
и Клеопатра», «Троил и К р есси д а » ), сочиняет остроум ную комедию
«Испанский монах» (1 6 8 1 ) , пишет по зак азу короля несколько сатир на
вигов и знам енитую поэму «Лань и пантера», в которой аллегорически
и зо б р а ж а ет отнош ения католической и англиканской церкви. П о зж е он
с о зд а ет две трагедии «Д он Себастьян» и «К леомен», трагикомедию
«Торж ествую щ ая любовь» и комедию «Амфитрион» — на сю ж ет, ранее
разработанный Плавтом и М ольером. Современники необычайно высоко
ценили его изящный слог, легкий, гибкий и гармонический стих, его
едкие, остроумны е сатиры. С амое популярное произведение Д райдена —
«Басни на древние и новые сюжеты», поэтическая обработка античных
и средневековы х легенд. В «Опыте о драматической поэзии» (1 6 6 7 ) Д р ай ­
ден сопоставляет английскую и ф ранцузскую драматургию, отдавая
предпочтение Ш експиру перед французскими классицистами. При К ар­
ле II он получил титул поэта-лауреата и значительную пенсию. П осле
переворота 1688 г. Д р айден, отказавш ийся присягнуть Вильгельму Оран­
скому, лишился и титула и пенсии и дож ивал свой век в нищете.

582


ПРИМЕЧАНИЯ

...скитающийся пеш ком по дорогам С п ен сер ...— Спенсер, Эдмунд (1 5 5 3 —
1599) — английский поэт, переводил Петрарку и Дю Белле, окончил
К ем бридж ский университет (1 5 7 9 ), получил доступ ко двору, пользовался
покровительством королевы Елизаветы, приобрел широкую популярность,
но при всем том постоянно нуж дался. Лучш ее произведение Спенсера —
поэма «Королева фей» (1 5 8 9 — 1596) — осталось неоконченным: написаны
только шесть первых книг и часть седьмой. В этой поэме он разраба­
тывает старинный сю ж ет о короле Артуре и рыцарях Круглого стола,
английские народные предания и мифологию античности. У него высту­
пают Д иана, Венера, Купидон, М орфей, нимфы, сатиры, великаны, карли­
ки, колдуны, ф еи , эльфы. П од видом ф еи Глорианы Спенсер изобразил
королеву Елизавету. Кроме «Королевы фей» перу Спенсера принадлежит
значительное число поэм, сонетов, элегий, пасторалей («Пастуш еский
календарь», «Д аф ниада», «Эпиталамиум» и д р .). Творчество Спенсера
оказало влияние на многих современников, д а ж е на Ш експира.
Только к концу жизни Спенсер получил от Елизаветы пенсию в 50 фунтов,
а от вице-короля Ирландии лорда Грея — живописное поместье в Килколмане. Но во время крестьянского бунта его усадьба была сож ж ен а,
ребенок убит, а последние части «Королевы фей» уничтожены. Разоренны й
и обнищавший поэт умер с горя через три месяца в Л ондоне. П охоронен
в Вестминстерском аббатстве.
В ондел... ум ерш ий с го л о д у девяноста лет от р о д у ...— Вондел, Иост
(1 5 8 7 — 1679) — замечательный нидерландский поэт. Родился в Кёльне,
в семье анабаптиста; п озж е переехал в А мстердам; занимался чулочной
торговлей, более десяти лет служ ил в ломбарде. В 1639 г. перешел
в католичество. Вондел переводил псалмы, Вергилия и Овидия, написал
тридцать две трагедии и несколько сатир. Его лучш ая пьеса «Гийсбрехт
ф он Эмстель», поставленная в 1638 г., имела такой большой успех, что
с тех пор ставилась еж егодн о в день премьеры 3 января как образцовая
трагедия. Однако его язвительный ум и п ереход в католичество от­
толкнули от него ам стердамских бюргеров, и Вондел страдал от нищеты
и изоляции.
С эм ю эл Р ой ер, найденный зам ерзш и м на чер да к е...— Сэмюэл Ройер у п о ­
минается в книге Ш арля Кольне «Как пообедать в городе. Руководство
для литераторов» (1 8 1 3 ), откуда Виньи почерпнул все свои примеры,
но комментаторы Виньи не нашли этого имени в литературных сп ра­
вочниках.
Батлер, создавш и й «Г уд и б р а са » и ум ерш ий в нуж де...— Батлер, Сэмюэл
(1 6 1 2 — 1680) — английский поэт эпохи Реставрации Стюартов, привер­
ж ен ец короля, враг пуритан, против которых направлена его знаменитая
поэма «Гудибрас» (1 6 6 3 — 1 6 7 8 ). Учился в О ксф орде и К ем бридж е,
в м олодости служил клерком в дом е сэра Сэмюэля Люка, богатого

583


ПРИМЕЧАНИЯ

землевладельца, где имел возм ож ность наблюдать смешные стороны
ж изни пуритан. Герой поэмы «Г удибрас», прототипом которого послужил
сэр Л ю к,— мировой судья, по поручению парламента отправляется в путе­
ш ествие по Англии, чтобы запретить народные увеселения. Его соп р о­
вож дает клерк Ральф, угрюмый, безмозглы й ф анатик-индепендент. Опи­
сывая дорож ны е приключения этих персон аж ей , Батлер созд ает блестя­
щ ую сатиру на мораль и нравы пуритан, высмеивая их педантизм,
трусость, ханж ество и лицемерие. Богатство ф антазии, остроумие и глу­
бокая образованность автора «Г удибраса» доставили поэм е огромную
популярность у современников. По преданию, сам король не расставался
с поэм ой по целям дням, а на ночь клал ее под подуш ку. Однако король,
благодетельствовавш ий всем придворным поэтам, не обратил внимания на
автора «Г удибраса», и Батлер, не получивший никакой материальной
поддерж ки со стороны двора, умер в нищете.
Ф лой ер С иднем и Рашуорт, закован н ы е в кандалы ... — Ф лой ер С иднем
(1 7 1 0 — 1787) — переводчик Платона. Он был заключен в тюрьму за
долги и ум ер, так и не получив общ ественного признания.
Раш уорт (1 6 1 2 — 1690) — английский политический деятель, посаженны й
в тюрьму за долги и скончавш ийся там. Однако о его литературной
деятельности ничего не известно.
Р у с с о , покончивш ий с со б о й , чтобы не просить п од аян и я ...— Р уссо,
Ж ан Ж ак (1 7 1 2 — 1778) — знаменитый французский писатель и ф илософ ,
автор романов «Новая Элоиза» (1 7 6 1 ) , «Эмиль или О воспитании» (1 7 6 2 ),
трактата «Общественный договор» (1 7 6 2 ) и автобиограф ических м емуаров
«И споведь» (1 7 7 0 ), оказавш их огром ное влияние на современников и под­
готовивших идеологическую почву для Великой французской революции.
Его называли Иеремией современного ему культурного общ ества, которое
он страстно упрекал в порочности и развращ енности, призывая вернуться
к естественном у состоянию , к слиянию с природой. «Просвещ ение вредно,
и самая культура — лож ь и преступление» — такова одна из пародоксальных идей руссои зм а. Один и з его биограф ов дает такую характеристику
противоречивой фигуре Руссо: «Робкий и наглый, несмелый и циничный,
нелегкий на подъем и трудно сдерж иваемы й, способны й к порывам
и быстро впадающий в апатию, вызывающий на борьбу весь свой век
и льстящий ем у, проклинающий свою литературную славу и думающий
о том, чтобы ее отстоять и увеличить, ищущий уединения и ж аж дущ ий
всемирной известности, бегущ ий от оказы ваемого внимания и досадую щ ий
на его отсутствие, позорящ ий знатны х и живущ ий в их общ естве, п ро­
славляющ ий прелесть независимого сущ ествования и не перестающий
пользоваться гостеприимством, за которое приходится платить остроум ­
ной б есед о й , мечтающий только о хиж и н ах и обитающ ий в зам ках,
связавш ийся со служ анкой и влюбляющ ийся только в великосветских

584


ПРИМЕЧАНИЯ

дам, проповедующ ий радости сем ейной ж изни и отрекающ ийся от испол­
нения своего отцовского долга, ласкающий чуж их детей и отправляющий
своих в воспитательный дом , горячо восхваляющ ий чувство друж бы и ни
к кому его не испытывающий, легко себя отдающ ий и тотчас отступаю ­
щий, сначала экспансивный и сердечный, потом подозрительный и сер ди ­
тый — таков Р уссо». Руссо не кончал ж изнь самоубийством, как об этом
пиш ет Виньи. Весной 1778 г. он жил на даче маркиза де Ж ирардена
в Эрменонвиле. В конце июня для него был устроен концерт на острове
среди парка. Руссо просил похоронить его в этом месте. 2 июля он
внезапно скончался, и его ж елание было исполнено. Могилу Руссо на
острове Ив стали посещ ать многочисленные поклонники, видевшие в нем
ж ертву тирании и мученика гуманности. Во времена Конвента его тело
было перенесено в Пантеон, но двадцать лет спустя два фанатика тайно
похитили прах Р уссо и бросили его в яму с известью.
Мальфилатр, «что гол одом сведен в м о ги л у» ...— М альфилатр, Ж ак Шарль
Л уи де Кленшан де (1 7 3 5 — 1767) — безврем енно погибший французский
поэт. Его мифологическая поэма «Н арцисс на острове Венеры» отличается
изящ еством и стройностью композиции. Он написал также эссе о Вер­
гилии, в котором привел стихотворные переводы ф рагментов из Вергилия.
Он действительно бедствовал и з-за своего легкомыслия и расточитель­
ности, но умер вследствие несчастного случая — так ж е, как Ж ильбер,
разбился, упав с лош ади.
449

К о гд а бело е знам я В андеи шло навстречу трехцветному знам ени К о н ­
вента...— Вандея, департамент на западе Франции, во время Великой
ф ранцузской революции была центром роялистского м ятеж а.
«Г енрих Четвертый» сталкивался в в о зд у х е с « М арсел ьезой ».— Речь идет
о гимне роялистов и гимне республиканцев.
Еще недавно белы й стяг означал «Хартия», ныне то же сам ое означает
трехцветный.— Конституционная хартия, предоставленная Людовиком
X VIII ф ранцузам в 1834 г., устанавливала во Франции конституционную
монархию. Национальным флагом стало белое знамя Бурбонов. П осле
революции 1830 г. Луи Филипп внес ряд изменений в Хартию, в част­
ности национальным флагом стало трехцветное знамя.

449

Расспросите на этот счет Л и о н .— Речь идет о восстании лионских ткачей
в предместье К р уа-Русс. Л озунгом восстания были слова, вышитые на
черном знамени: «Ж ить, работая, или умереть, сраж аясь». Восставш ие
продерж ались с 21 ноября по 3 декабря 1831 г.

450

«Там, где за власть идет д в ух партий спор кипучий».— Цитата из К ор­
неля, «Серторий» (III, I ).
Кто, по-ваш ем у, был прав — гвельф ы или гибеллины? А может быть,

585


ПРИМЕЧАНИЯ

«Божественная ком едия»? — Гвельфы и гибеллины — политические пар­
тии в Италии X II— XIV ва Автор «Б ож ественной комедии» Д анте Алигье­
ри (1 2 6 5 — 1321) принадлеж ал к партии гвельфов. В этом , казалось бы,
риторическом вопросе — ключ к творческому м етоду Виньи. Чтобы воз­
никло искусство, считал он, нужно пожертвовать объективной истиной
ради истины идеальной. Т енденциозность этого м етода привела к ряду
логических неувязок в сю ж ете «Стелло». Например: как объяснить, что
Ш енье фигурирует в списке, который пытается уничтожить Блеро в тюрьме
С ен-Л азар, если Р обеспьер вписывает его туда п о зж е, после беседы с
Ш енье-отцом? Каким образом знамя у ворот С ен-Л азара промокло от
д о ж д я , если безж а л о ст н о е солнце Т ермидора заливает светом камеру
г-ж и де Сент-Эньян? И как это солнце проникает сквозь окна, за р е­
шеченные так плотно, что туда с трудом проникает воздух?
Виньи располагает м есто казни на площ ади Революции, то есть на т еп е­
решней площ ади С огласия, чтобы подчеркнуть контраст м еж ду гильотиной
и статуей Свободы. На самом деле гильотина была установлена в то
время у ж е у ограды Венсеннского кладбища. П р оезд телег с обреченными
на смерть узниками к тому времени у ж е не вызывал всеобщ его интереса.
Т елега, на которой везли Ш енье, пересекла П ариж при общ ем безр а з­
личии. И смертники не могли держ аться за руки и поддерж ивать друзей ,
так как руки у них были связаны за спиной. К азнь произош ла около
семи часов вечера, а не утром. Ничто не предвещ ало бури. Д о ж д ь начался
только через два дня в реш ительную ночь Т ермидора, и именно тогда
он рассеял санкюлотов, собравш ихся вокруг Ратуш и, чтобы защищать
Р обеспьера от сторонников Конвента.

И З СБОРНИКОВ
«СТИХОТВОРЕНИЯ НА ДРЕВН ИЕ И НОВЫЕ СЮЖЕТЫ»
И «СУДЬБЫ»
Н астоящ ие переводы публикуются впервые.

Бал (Le Bal)
П ервое и з опубликованных стихотворений Виньи. Было напечатано в
«Le C onservateur Littéraire» в декабре 1820 г.

Тюрьма (La Prison)
С тихотворение впервые опубликовано в 1822 г. в сборнике «Поэмы». По
всей вероятности, сю ж ет заимствован из апокрифических «М емуаров» (1 7 9 3 )

586


ПРИМЕЧАНИЯ

марш ала-герцога Ришелье (1 7 6 6 — 1 8 2 2 ), где рассказывается история таинствен­
ного узника в ж елезной маске, который, как предполагают, был братом -близнецом
Людовика XIV. Этот сю ж ет использован в романе «Виконт де Бражелон»
А. Дю ма.
464

«Т ого, чье тело мной сю да при несено».— Облатка, принесенная свящ ен­
ником для последнего причастия, является, по представлению верующих,
перевоплощением тела Христова.

468

Он согреш ил, прочтя на золоте с о су д а ...— Описание этой сцены Виньи
заим ствует из Вольтера («Век Людовика X IV», гл. X X V ).

470

«Печалями пресыщ ен I I И краткодневен тот, кто женщиной рож ден».—
Библейская цитата (К н. Иова, 14, I ).

М о и с е й ( M o is e )
П оэма написана в 1822 г. Впервые опубликована в 1826 г. в сборнике
«Стихотворения на древние и новые сюжеты». В изданиях 1826 и 1829 гг.
поэма посвящена В. Гюго; в последую щ их и зданиях посвящ ение отсутствует,
так как поэты поссорились. П оэма полна реминисценций из В етхого завета и поэм
Байрона. Описание, данное в первой части поэмы, почти полностью заимствовано
из Библии (В торозак., 34, 1— 3 ).
473

М оисей — в библейской мифологии предводитель израильских племен
(к о л ен ), призванный богом вывести их из египетского плена сквозь рассту­
пившиеся воды Чермного (К расного) моря; на горе Синай бог дал М оисею
скрижали с десятью заповедями.

474

А квилон — северный ветер.
Сыны Л евиины — левиты, потомки Левия, третьего сына Иакова.

4 77

Н ави н .— В библейской мифологии Иисус Навин — первый из судей И з­
раилевых, слуга и сподвижник М оисея, встал во главе израильтян после
смерти М оисея; завоевал землю обетованную (Х а н а а н ).

Р о г (L e C o r)
Поэма написана в 1825 г., опубликована в 1826 г. в «A nnales romantiques».
Виньи перелагает малоизвестный вариант легенды: Роланд гибнет не в бою, а под
обруш ивш ейся скалой.
478

Р оланд — французский маркграф, участник похода Карла Великого в И с­
панию (7 7 8 ); погиб в битве с басками в ущелье Ронсеваль. Герой эпоса
«Песнь о Роланде» (м еж д у 1100 и 1 1 2 5 ).
К а р л В еликий (7 4 2 — 8 1 4 ) — французский король с 768 г., затем импе-

587


ПРИМЕЧАНИЯ

ратор (8 0 0 — 8 1 4 ). Обширная империя, образованная в результате много­
численных завоеваний Карла, распалась вскоре после его смерти.
О ливье, Т ур п ен — пэры Карла Великого; Оливье — персонаж «П есни о Р о ­
л анде», легендарный побратим Роланда, нигде исторически не засви де­
тельствован; Турпен — архиепископ Реймсский (7 5 3 — 794) — пользовал­
ся покровительством Карла Великого.
Л ю з — городок в округе А рж еле в П иренеях.
479

А д у р — река на ю го-зап аде Франции.
Святой Д е н и с — христианский святой, патрон Франции.
О берон — в средневековом ф ольклоре король эльфов.
Титания — королева ф ей.

П а р и ж (P a ris )
Стихотворение написано 16 января 1831 г., впервые опубликовано отдель­
ным изданием в апреле 1831 г., а затем вошло в сборник «Стихотворения на
древние и новые сюжеты».
482

483

484

...как р у к у , что м ечом от тела отсекли.— Виньи писал 21 декабря
1838 г. Камилле Мануар по поводу этого отрывка: «Я думал тогда о ф е д е рал и стах-ж и рон ди стах (см . примеч. к «С телло»), которые безуспеш но
пытались отделить революционное движ ение в провинциях от движ ения
в П ариж е. С тех пор централизация лишь возросла и усилилась». И дея
разделения Франции противоречила революционному лозунгу «Респуб­
лика — неделимая и единая».
«Лама савахфанй!» — «Для чего ты меня оставил!» — последние слова
распятого Христа (М атф ., 27, 4 6 ).
...сл уга строптивый Р и м а .— Л аменне, Ф елисите Робер де (1 7 8 2 — 1854) —
ф ранцузский публицист и религиозный ф и л ософ , один из родоначальников
христианского социализма, с позиций которого он критиковал капитализм.
Его доктрина была о суж ден а в 1832 г. папой Григорием X V I, после чего
Л аменне порвал с официальной церковью.
...второй И ер ем и я .— Виньи сравнивает Л аменне с И еремией, одним из че­
тырех «больш их» библейских пророков, возвестившим несчастья, ож и даю ­
щие царство И удейское.
...сво б о д е со р о к лет служ ил д р у го й ...— К онстан, Б енж ам ен (1 7 6 7 —
1830) — ф ранцузский писатель, публицист и общественный деятель; во
время Реставрации был главой либеральной партии. Его психологический
роман «Адольф» (1 8 1 5 ) сыграл значительную роль в развитии ф ранцуз­
ского ром антизма.
...новоявленн ы й Х рист ос.— С ен-Симон, К лод Анри де Рувруа (1 7 6 0 —
1825) — ф ранцузский мыслитель, социалист-утопист. Движущ ими силами
истории считал прогресс научных знаний, морали и религии.

588


ПРИМЕЧАНИЯ

488

Отныне погруж ен н адолго м ир во тьму.— В письме к Камилле Мануар
в феврале 1849 г. Виньи почти с сож алением говорит о пессимизме
своего пророчества: «...оно омрачает души людей; одни пишут мне со
скорбью, а другие с ж естокой радостью и какой-то нечестивой мститель­
ностью, что я пророк и что именно такова будет участь П арижа».

С м ер ть в о л к а (L a m o rt d u L o u p )
Поэма написана 3 0 — 31 октября 1831 г., когда поэт пребывал в очень
тяж елом душ евном состоянии после недавно пережитых утрат: смерти матери
(21 декабря 1837 г.) и разрыва с Мари Дорваль. Опубликована 1 февраля 1843 г.
в «R evue de D eux M ondes».
У истоков поэмы — ф рагм ент из IV песни «Чальд Гарольда» Байрона:
«Ж изнь — ель над бездн ой . Корень свой она
И с ней терпенье погрузила властно
В бесплодный д ух. Пускай трещит спина —
Свой тяжкий вьюк верблюд влачит безгласно.
Волк молча дохн ет. Д ан нам не напрасно
Такой пример. Коль зверь лесной иль скот
Страдает, но молчит — уж ель не ясно,
Что мы должны, как благородный род,
Д у х закалив, терпеть. А ж изнь — лишь день: пройдет».
П еревод Г. Ш енгели

Г е ф с и м а н с к и й с а д ( L e M o n t d e s O liv ie r s )
Впервые опубликовано в «R evue des D eux Mondes» 1 июня 1844 г. Основ­
ная мысль стихотворения появляется уж е в «Дневнике» 11 декабря 1830 г.: «Меня
охватило сомнение. Не был ли Х ристос скептиком? Д а, он был скептиком, но скеп­
тиком, полным любви и ж алости к человечеству, той жалости, которую я воплотил
в «Еве».
491

Геф сим анский сад — м есто, где Иисус молился и просил: «Отче мой, если
возм ож но, да минует меня чаша сия» (М атф ., 26, 39) и где был предан
Иудой.
Н очь... И и сус идет один тропой крутой.— В рукописи поэмы Виньи сам
указывает на библейские реминисценции: М атф ., 26,36; Лука, 22, 39;
Иоанн, 18, 1; Марк, 14, 3 2 — 34.

493

...И этот шар, что был так плохо сот ворен...— Виньи делает И исуса выра­
зителем своей собственной ф илософ ии. Еще в 1835 г. он писал в «Днев­
нике»: «Совершенно очевидно, что мир — творение неудачное и незавер­
ш енное и лишь с трудом идущ ее к соверш енству. Нам остается в удел

589


ПРИМЕЧАНИЯ

лишь смирение и неуверенность. Достоверны только наше неведение
и наша заброш енность, быть м ож ет, вечная».
494

П о зво л ь, чтоб снял вину с тебя я . — В «Дневнике» Виньи есть набросок
будущ ей поэмы «Страшный суд»: «В этот день Господь предстанет перед
судом этих душ и всего живого. Он явится и заговорит. Он объяснит, зачем
нуж ен этот мир, зачем нужны страдания и смерть невинных и т. д. В этот
миг судьей будет воскресш ий род человеческий, а предвечный создател ь
будет судим людьми, вновь обретш ими ж изнь».

Х и ж и н а п а с т у х а ( L a M a is o n d u b e r g e r )
498

Впервые опубликовано в «R evue des D eux Mondes» 15 июля 1844 г.
Чтоб не п рои зош ло беды внезапной с ним .— Эти строки написаны под
впечатлением ж ел езн од ор ож н ой катастрофы, происш едш ей 18 мая 1842 г.
на линии П ариж — Версаль. 17 человек погибло, в том числе г-ж а де Бальби, друг сем ьи Виньи.
...чр ево божества, в чьем м едном изваянъе / / Чтил сим вол золота к огдато К а р ф а ге н .— Очевидно, имеется в виду М олох, бож ество, почитавш ееся
карфагенянами; медный бык, полый внутри, был похищ ен карфагенянами
во время разграбления сицилийского города Агригента (4 0 0 г. д о н. э .) .
По преданию, тиран Агригента Ф аларид сж игал свои жертвы в чреве
этого быка. К арф агеняне сжигали в нем детей, приносимых в жертву
М олоху.

499

К а д уц ей — обвитый двумя змеями магический ж езл , атрибут бога тор­
говли Меркурия.

501

Г ораций — Квинт Гораций Флакк (6 5 — 8 до н. э .) , великий римский поэт.
Слыть лиш ь поэтами им, п раво же, о б и д н о .— Намек на Ламартина
(1 7 9 0 — 1 8 6 9 ), который с 1833 г. заседал в парламенте и гордился этим.
« П оэт,— писал Ламартин во вступлении к поэме «Ж осл ен »,— это еще не
весь человек, так ж е как вообр аж ен и е и чувствительность — это еще
не вся душ а. Чего стоит человек, который всю ж изнь лишь рифмовал
свои поэтические мечты, в то время, как его современники сраж ались
всеми видами оруж ия в великой битве за родину и цивилизацию».

503

Терм ин — в римской мифологии бож ество границ.
Р авн о как их тела в пространство вм ещ ены .— Виньи размышлял над
концепцией ф разц узск ого ф и лософ а-и деали ста Никола Мальбранша
(1 6 3 8 — 17 1 5 ): «С ледует знать, что бог своей сущ ностью тесно связан
с нашими душ ами, так что м ож но сказать, что он является вместили­
щем д уха, в то время как пространство, в известном смысле, является
вместилищ ем тел» («Разы скание истины» III, 2, 6 ).

590


ПРИМЕЧАНИЯ

507

Заплачеш ь горестней Д ианы у фонтана.— О браз заимствован у Ш експира
(«Как вам это понравится», IV, 1 ). Розалинда говорит Орландо: «...будут
плакать, как Диана у фонтана». Фонтан из серого мрамора с изваянием
Дианы был поставлен в Л ондоне в 1596 г.

Б у т ы л к а в м о р е ( L a B o u te ille à la m e r )
Замы сел поэмы относится к 1842 г., когда Виньи записал в своем «Днев­
нике»: «Книга — это брош енная в море бутылка, на которую следовало бы
наклеить этикетку: «Улови, кто м ож ет». Поэма была написана в 1847 г. и впервые
опубликована в «R evue des D eu x M ondes» 1 февраля 1854 г.
507

Совет ю ном у н езн а к о м ц у.— Юный незнакомец — собирательный образ
начинающих молоды х поэтов, обращ авш ихся за помощью к Виньи после
публикации «Стелло» и «Чаттертона».

508

На взды бленны й простор с презрен ьем смотрит о н .— П араф раз зн ам е­
нитой мысли Паскаля: «И д а ж е если вселенная раздавит человека, он все
равно будет благороднее того, что его убивает, ибо знает, что умирает;
вселенная ж е обладает перед ним тем преимущ еством, что ей это н е­
ведомо».

511

Н о вестница о н а ...— И м еется в виду библейская легенда о всемирном
потопе: «Чтобы узнать, сошла ли вода, Ной выпустил голубя. Голубь
возвратился к нему в вечернее время; и вот, свежий масличный лист во
рту у него; и Ной узнал, что вода сошла с земли» (Быт., 8, 1 2 ).

В ан д а (W a n d a )
П оэм а впервые опубликована в 1864 г. в посмертном издании сборника
«Судьбы».
4 февраля 1847 г. на балу у князя А дама Чарторыского Виньи слышал
рассказ польки Ванды Козаковской о трагической судьбе княгини Трубецкой,
последовавш ей за м уж ем в Сибирь. К озаковская послужила п рообразом «знат­
ной русской дамы», героини поэмы «Ванда», законченной 5 ноября Г847 г. Ч ерез
10 лет, 21 октября 1857 г., Виньи читал поэму Козаковской, а после этой встречи
написал добавление к поэме под названием «10 лет спустя», состоящ ее из двух
записок, которые Ванда якобы написала п оэту. Одна неточно датирована 21 ок­
тября 1855 г., днем битвы при Альме (в действительности сраж ен и е произош ло
20 сентября 1854 г .) , другая — датой взятия М алахова кургана, 8 сентября
1855 г. С ознательная неточность позволила Виньи представить смерть царя Нико­
лая I (2 марта 1855) и пораж ение русских войск как н ебесн ое возм ездие за
трагическую участь жертв тирании. При жизни поэта «Ванда» не печаталась.

591


ПРИМЕЧАНИЯ

Д етали, касающ иеся русской ж и зн и , взяты из путевых зам еток маркиза
де Кюстина «Росси я в 1839 году» (1 8 4 3 ).
5 17

У го л и п о . — Трагическая история графа Уголино рассказана Д анте в
«Б ож ественной комедии» («А д», песнь X X X III). Уголино делла Г ерардеска, граф Доиоратико стоял во главе П изанской республики. В 1288 г. был
обвинен в государственной изм ене и вместе с двумя сыновьями заключен
в башню, где их потом уморили голодом.

518

Э понина — ж ена римского военачальника Юлия Сабина, который в 69 г.
организовал в Галлии м ятеж против римского владычества. Потерпев
пораж ен и е, он в течение девяти лет скрывался в п одзем елье, куда Эпонина
приносила ему пищу. В конце концов они были схвачены и казнены.

С у д ь б ы ( L e s D e s tin e é s )
Н аписано 27 августа 1849 г., напечатано посмертно в 1864 г. С тихотворе­
ние развивает мысль, вы сказанную Виньи в «Дневнике» еще в 1824 г. «Бог, я в
этом уб еж д ен , бросил человека на волю судьбы, подобно тому, как он бросил
зем лю в космическое пространство. Судьба обволакивает человека и несет к не­
ведомой ему цели. Заурядны е — плывут по течению, сильные — борю тся. Н ем но­
гим удается бороться всю жизнь. М инутная слабость — и поток уносит этих плов­
цов в бездонны е глубины».

Ч и с т ы й д у х ( L ’E s p r i t p u r )
П оэм а написана 10 марта 1863 г. При ж изни Виньи не печаталась.
Впервые опубликована в сборнике «Судьбы» в 1864 г.
526

Н им род — библейский п ерсонаж . «Он был сильный зверолов пред госпо­
дом» (Быт., 10, 8 — 1 0 ).

527

Б ос — область м еж ду Ш артром и Орлеанским лесом , где д ед Виньи и его
сем ь братьев охотились на волков.
Э й -д е-Б е ф — салон в Версале, названный так и з-за овального окна (O eild e-B o ef — бычий г л а з). Салон служ ил приемной, где придворные ожидали
разреш ения присутствовать при туалете короля.

И З ПОЭТИЧЕСКОГО НАСЛЕДИЯ
Н а с м е р т ь Б а й р о н а ( S u r la m o r t d e B y r o n )
Байрон умер 19 апреля 1824 г. Виньи, многим обязанны й творчеству
английского поэта, почтил его память, в июньском номере «La Muse française»

592


ПРИМЕЧАНИЯ
стихотворение «На смерть Байрона» с подзаголовком: «Ф рагмент поэмы». О дна­
ко поэма (D iscours à l’Europe sur la mort de Byron) осталась неоконченной.
Все напечатанные ниже стихотворения при ж изни Виньи не публиковались.

Г а в а н ь (L e P o rt)
Стихотворение написано 30 июня 1825 г. в нормандском городе Дьепе.

К М а р и Д о р в а л ь ( A . M a r ie D o r v a l)
Стихи являются посвящ ением на экзем пляре «Отелло» Ш експира в п ере­
воде Виньи и относятся, очевидно, к началу 1830 г.
П освящ ение Мари Дорваль на ф орзац е «Супруги маршала д ’Анкра»
(D édicace de «La M aréchale d’Ancre» à Marie D o rv a l).
На первом исполнении «Супруги маршала д ’Анкра» главную роль играла
м адем уазель Ж орж , хотя Виньи предназначал ее Марии Дорваль. Пьеса была
напечатана м есяц спустя, 26 июня 1831 г. Виньи вручил актрисе экземпляр пьесы
с сонетом в качестве посвящ ения.

Ч а с , к о г д а т ы п л а ч е ш ь ( L ’H e u r e o ù t u p le u r e s )
С тихотворение обращ ено к Мари Дорваль. Написано осенью 1831 г.

Г л у х о н е м ы м д е т я м (A u x s o u rd s -m u e ts )
Стихотворение написано в сентябре 1839 г. После посещ ения поэтом
приюта для глухонемы х детей.
535

Г ом ера с Мильтоном счастливей вы нам ного — / / П ри род у можете вы
м ирно созерцат ь.— Древнегреческий поэт Гомер и английский поэт Д ж он
Мильтон (1 6 0 8 — 1674) были слепы.

Г о с п о ж е д е В и н ь и ( A M a d a m e d e V ig n y )
С тихотворение посвящ ено больной матери поэта. Написано осенью 1 833 г.

Б у р ж у ази и , увенчиваю щ ей п оэта
см еш н ы м и гербам и
( A la b o u r g e o s ie q u i b la s o n n e
le p o è te a v e c d e s a r m o i r i e s r id i c u le s )
Сонет написан 19 января 1842 г.

593


ПРИМЕЧАНИЯ

536

Госпож а П ерн ель — п ерсон аж комедии М ольера «Тартюф», почтенная
матрона, ослепленная мнимыми достоинствами ханж и и обманщика
Тартю ф а.

Ж ю л ю д е Р е с с е г ь е ( A J u l e s d e R e s s e g u ie r )
Стихотворение написано 27 апреля 1845 г. Опубликовано впервые лишь
в 1910 г. в «L’aube rom antique».
537
Р е с с е гь е , Ж юль де (1 7 8 9 — 1862) — ф ранцузский поэт, друг Виньи, один
из основателей «La Muse Française» — ж урнала м олодой романтической
школы.

Л о р д Л и т т л т о н ( L o rd L ittle to n )
Виньи работал над поэмой в 1847 г. и собирался включить ее в будущ ий
сборник «Судьбы». П оэм а осталась незаконченной.
539

Р ене — герой романа «Рене» Ф рансуа Р ене де Ш атобриана (1 7 6 8 —
1 8 4 8 ).
Лафайет, Мари Ж о зеф Поль Ив Рок Ж ильбер М отье д е (1 7 5 7 — 1834)
ф ранцузский генерал и политический деятель, принимал активное уча­
стие в войне за независимость английских колоний в Северной А мерике
(1 7 7 5 — 1 7 8 3 ). В 1789 г. во Франции был избран в Генеральные Штаты и
п осле взятия Бастилии стал командующ им Н ациональной гвардии. Во
время революции стоял на позициях либерально-конституционного м онар­
хи зм а. Руководил расстрелом 17 июля 1791 г. антимонархической дем он ­
страции на М арсовом поле в П ариж е. Потерпев неудачу в контрреволю­
ционных попытках, б еж ал из армии, д о 1797 г. содер ж ал ся в австрийском
плену. В годы Реставрации выступал одним из лидеров либерально-бурж уазн ой оппозиции. В дни Июльской революции 1830 г. способствовал
п ер ех о ду трона к Луи Филиппу О рлеанскому.
Исполни, о творец незримый
(F aites, о Seigneur invisible)
Стихотворение написано 28 августа 1862 г.


Основные даты жизни
и творчества

1790 22 апреля в городе Лоше (провинция Турень) сочетаются
браком родители поэта: Леон Пьер де Виньи — ветеран Се­
милетней войны (1756— 1763), капитан в отставке, кавалер
ордена св. Людовика, и Мари Ж анна Амелия де Бароден —
дочь маркиза де Бародена, владельца имения Мэн-Жиро,
расположенного недалеко от Бланзака (департамент, Шаранта).
1794 Аристократическое семейство де Виньи подвергается ре1798 прессиям со стороны революционных властей Лоша: Леон
Пьер оказывается под домашним арестом, его жена — в
тюрьме, его тесть — в заточении в замковой башне.
1797 27 марта родился Виктор Альфред де Виньи.
1799 Семейство Виньи переезжает из Лоша в Париж.
1807 Альфред де Виньи* начинает учиться в частном пансионе.
1811 Альфред де Виньи поступает в лицей Бонапарта (ныне лицей
Кондорсе). В числе его соучеников — братья Матвей и Сер­
гей Муравьевы (Апостол) — будущие декабристы.
595


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИНЬ И

1814 3 мая Людовик XVIII возвращается в Париж после отрече­
ния Наполеона.
6 июля Альфред де Виньи, который вернулся, как он записы­
вает в своем «Дневнике», «под родительскую кровлю после
нескольких лет, потраченных... на то, чтобы с грехом попо­
лам понимать греческий и латынь», и собирался поступать
в Политехническую школу, бросает занятия науками и запи­
сывается в 1-й полк Королевской конной гвардии, так назы­
ваемый «Алый эскорт».
1815 20 марта Людовик XVIII спасается бегством от Наполеона,
снова вступившего в Париж. Виньи, «хромающий и едва
оправившийся после падения с лошади», сопровождает коро­
ля. Во время «Ста дней» он находится в Амьене.
8 июля Людовик XVIII возвращается в Париж. Монархия ре­
ставрирована. Виньи присоединяется к своему полку.
1 сентября непопулярный у населения «Алый эскорт» рас­
формировывается. Виньи переводится в пехотный легион
департамента Сены-и-Уазы.
1816 По просьбе матери и благодаря покровительству военного
министра Виньи переводится в Королевскую пехотную гвар­
дию, где получает чин подпоручика.
25 июля умирает отец Виньи.
1817 Гарнизонная служба в Версале, Венсене, Курбевуа. Виньи
1818 посещает легитимистские салоны в Париже, сближаясь с
1819 молодыми литераторами-романтиками, которые позже, в
1823 году, начнут издавать журнал «La Muse française».
17 августа 1819 г. в Венсене происходит взрыв порохового
склада, который Виньи опишет потом в «Неволе и величии
солдата».
1820 Осенью этого года Виньи знакомится с Гюго, а в декабре
публикует свое первое стихотворение «Бал» в журнале «Le
596


ОСНОВНЫЕ ДА Т Ы Ж И З Н И И ТВОРЧЕСТВА

Conservateur lettèraire», который издавали братья Абель и
Виктор Гюго.
1822 В марте выходит в свет сборник «Стихотворения», опублико­
ванный без указания имени автора.
10 июля Виньи получает чин лейтенанта.
1823 Виньи получает чин капитана и переводится в 55-й пехотный
полк, в составе которого служит сначала в Страсбурге, затем
в Бордо и Олороне. В нем нарастает разочарование в военной
службе. Он приходит к убеждению, что враждебное отноше­
ние народа и безразличие правительства обрекают армию на
моральную изоляцию — концепция, которая ляжет позднее
в основу повестей цикла «Неволя и величие солдата». В Бор­
до он знакомится с поэтессой Марселиной Деборд-Вальмор,
в Олороне — с двадцатипятилетней англичанкой Лидией
Бенбери.
1824 Выход в свет поэмы «Элоа».
1825 3 февраля Виньи женится на Лидии Бенбери. В марте он ис­
прашивает временный отпуск из армии, и молодая чета посе­
ляется в Париже. Публикация в «Les Annales romantiques»
стихотворения «Рог».
1826 В январе выходит в свет сборник «Стихотворения на древние
и новые сюжеты», встретивший восторженный отклик у Л а­
мартина; в апреле — роман «Сен-Мар».
6 ноября Виньи в Париже в отеле «Виндзор» встречается
с Вальтером Скоттом и дарит ему экземпляр «Сен-Мара».
В декабре он в соавторстве с критиком Эмилем Дешаном
работает над переводом и адаптацией «Ромео и Джульетты»
Шекспира для «Комеди Франсэз».
1827 Виньи выходит в отставку.
597


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е В ИН ЬИ

1828 Начало знакомства с Шарлем Сент-Бёвом.
16 мая Виньи присутствует на гастрольном спектакле «Отелло» со знаменитым Кином в заглавной роли.
10 июня в театре «Одеон» проходит премьера трагедии «Ро­
мео и Джульетта», адаптированной Ф. Сулье, после чего
«Комеди Франсэз» отвергает адаптацию Виньи и Дешана.
Это не обескураживает Виньи, и он принимается за перевод
«Венецианского купца» и «Отелло».
1829 24 октября в «Комеди Франсэз» с успехом проходит премь­
ера «Отелло» в переводе Виньи.
1830 25 февраля Виньи принимает участие в знаменитой «битве»
на премьере «Эрнани» Гюго. Появление Виньи в театре вызы­
вает бурные аплодисменты.
27—28—29 июля — Июльская революция, свержение режи­
ма Бурбонов и установление конституционной монархии
Луи-Филиппа Орлеанского. Виньи записывает в своем «Днев­
нике»; «В чем мой долг?.. После пяти лет службы я вышел
в отставку в чине капитана. От королевского двора за эти
пять лет я не видел ничего хорошего. Мои сочинения ему не
нравились, он находил их вольнодумными...» Виньи принима­
ет новый режим и вступает в Национальную гвардию. В ок­
тябре он читает рукопись драмы «Супруга маршала д’Анкра»
на квартире у актрисы Мари Дорваль, с которой его позна­
комил Дюма.
19 ноября он записывает в «Дневнике»: «Я считаю ее первой
трагической актрисой нашего времени. Это женщина двад­
цати девяти лет, страстная и одухотворенная».
1831 16 апреля Виньи публикует поэму «Париж».
25 июня в театре «Одеон» играется премьера «Супруги мар­
шала д’Анкра», в июле текст драмы выходит отдельной бро­
шюрой.
598


ОСНОВНЫ Е Д А Т Ы Ж И З Н И И ТВО РЧ ЕСТВА

В октябре журнал «La Revue des Deux Mondes» публикует две
первые части триптиха «Стелло» — о Жильбере и Чаттер­
тоне.
1832 В апреле следует публикация третьей части «Стелло» —
об Андре Шенье; в июле триптих выходит отдельной кни­
гой.
1833 1 марта «La Revue des Deux Mondes» публикует первую но­
веллу «Лоретта» из цикла «Неволя и величие солдата».
30 апреля Виньи получает орден Почетного Легиона.
30 мая в «Опере» в бенефис Мари Дорваль поставлена коме­
дия «Отделалась испугом», одновременно опубликованная
в «La Revue des Deux Mondes».
22 декабря Виньи присутствует в Консерватории на первом
исполнении «Фантастической симфонии» своего друга Гек­
тора Берлиоза.
1834 В апреле «La Revue des Deux Mondes» публикует «Ночь в
Венсене» — вторую новеллу из цикла «Неволя и величие
солдата».
В мае Виньи гостит у Берлиоза одновременно с Листом и Шо­
пеном.
5 августа Виньи передает в театр «Комеди Франсэз» ру­
копись драмы «Чаттертон».
В конце августа он редактирует либретто «Бенвенутто Челли­
ни» к музыке Берлиоза.
1835 12 февраля — премьера «Чаттертона» в «Театр Франсэз».
Роль Китти Белл исполняет Мари Дорваль.
4 апреля выходит в свет брошюра с текстом драмы.
В октябре выходит полностью «Неволя и величие солдата».
1837 21 декабря умирает мать Виньи.
599


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИН ЬИ

1838 17 августа — разрыв с Мари Дорваль.
30—31 октября Виньи пишет «Смерть волка».
1839 12 ноября Виньи заканчивает поэму «Гефсиманский сад».
1840 По просьбе Виньи Ламартин, являвшийся членом Палаты
депутатов, устраивает в Палате сбор пожертвований в поль­
зу молодого нуждающегося поэта (Ш. Лассайи).
15 января в «La Revue des Deux Mondes» Виньи публику­
ет адресованное Палате письмо в защиту авторского права и
его наследования («О мадемуазель Седэн и литературной
собственности»).
18 января министр просвещения Вильмен распространяет
проект закона «О собственности на произведения литера­
туры» Виньи приглашен участвовать в комиссии по разработ­
ке этого закона.
23 марта Палата дебатирует вопрос о литературной собствен­
ности. Ламартин защищает права литераторов. На заседании
присутствуют Виньи и Бальзак. Проект провален 154 голоса­
ми против 108.
1840 Виньи наносит визиты членам Французской академии (Ш атобриану, Тьеру, Гизо, Баранту), чтобы заручиться их под­
держкой при голосовании его кандидатуры в Академию. Од­
нако он не проходит на выборах, уступая место Паскье и Балланшу.
1844 Виньи снова терпит поражение на выборах, уступая на этот
раз кресло академика Мериме и Сент-Бёву.
1845 8 мая Виньи выбирают во Французскую академию.
13 мая на спектакле «Чаттертон» в «Театр Итальен» присут­
ствует Ванда Козаковская, сестра княгини Трубецкой.
В тот же вечер на приеме у князя Чарторыского она знако­
600


ОСНОВНЫ Е Д А Т Ы Ж И З Н И И Т ВО РЧ ЕСТВА

мится с Виньи и рассказывает ему историю своей сестры,
последовавшей в Сибирь за мужем — сосланным декабри­
стом.
22 июня — 4 июля Виньи набрасывает поэму «Ванда. Рус­
ская история».
1847 24 сентября Виньи заканчивает поэму «Бутылка в море».
5 ноября дописана «Ванда».
1848 В январе Виньи использует свои связи в Лондоне, чтобы
собрать публику на концерт Берлиоза, который должен со­
стояться 7 февраля в Друри-Лейн.
10 февраля Берлиоз в письме сообщает Виньи, что его музы­
ка «подействовала на английскую аудиторию как пороховой
привод».
22—24 февраля — в Париже революция. Виньи симпатизи­
рует провозглашению Республики и даже выставляет — в
апреле — свою кандидатуру на выборах в Шаранте, но не
набирает 2000 голосов, необходимых для занесения его име­
ни в списки для голосования.
1849 20 мая умирает Мари Дорваль.
27 августа Виньи завершает поэму «Судьбы».
1850 Виньи с женой, оба тяжело больные, уезжают в Мэн-Жиро.
1851 Виньи пытается учредить в Бланзаке публичную библиотеку,
ведет переговоры с издателем Шарпантье о переиздании
своих сочинений.
В сентябре он записывает свое впечатление от «Замогиль­
ных записок» Шатобриана: «Во время этого чтения меня то
и дело возмущало отсутствие уважения и нежности к семье,
друзьям, благодетелям, даже к любовницам».
2 декабря — государственный переворот Наполеона III.
601


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е В ИН ЬИ

1853 В октябре Виньи с женой возвращаются в Париж.
1854 1 февраля — публикация поэмы «Бутылка в море» в журна­
ле «La Revue des Deux Mondes».
19 декабря Берлиоз приглашает Виньи на второе исполнение
своей оратории «Детство Христа», назначенное на 24-е
число.
1856 Наполеон III назначает Виньи офицером Почетного Легиона.
1857 21 октября Виньи второй раз встречается с Вандой Козаков­
ской и решает дописать к поэме «Ванда» «две записки» под
названием «Десять лет спустя».
1858 Начало переписки с Луи Ратисбонном, будущим душепри­
казчиком и издателем его сочинений.
1859 8 января Виньи обедает у императора, и тот беседует с ним
о его книгах и его «молчании».
24 апреля Виньи принимает у себя Фредерика Мистраля.
19 декабря в связи с предложением разделить премию в 1000
франков Виньи напоминает собратьям — академикам о «не­
давних кончинах, вызванных отчаянием», в том числе о
смерти Ж ерара де Нерваля.
1860 28 февраля Виньи признается в письме графине дю Плесси,
своей кузине: «Я более одинок, чем любой монах. Я стараюсь
как можно реже выходить из дома, а вечерами читаю вслух
моей бедной Лидии».
Начало дружбы с прозаиком Барбье д’Оревильи.
1861 23 апреля Ж орж Санд, выставившая свою кандидатуру на
получение академической премии, получает отказ, несмотря
на поддержку Сент-Бёва. Виньи в силу давней антипатии
602


ОСНОВНЫЕ Д А Т Ы Ж И З Н И И Т ВО РЧ ЕСТВА

голосует против, находя «ленты этого цвета... слишком крас­
ными».
4 сентября ночью он испытывает приступы «незнакомой»
острой боли. Он страдает раком желудка, который медики
осторожно диагностируют как «гастралгию».
16 сентября он составляет завещание: «Если я расстанусь
с жизнью прежде, чем новый сборник моих философских
поэм будет закончен на моих глазах и признан мною достой­
ным опубликования, следует только присовокупить к тому
моих «Стихотворений на древние и новые сюжеты» третью
часть... под названием «Философские поэмы», составленную
из стихов, уже опубликованных в «La Revue des Deux Mon­
des». Эта треть книга должна начинаться «Хижиной пастуха»
и кончаться «Судьбами».
12 февраля Виньи принимает Бодлера, выставившего свою
кандидатуру в Академию. Прощаясь, Бодлер дарит ему «Цве­
ты зла».
1862 29 января Бодлер получает приглашение от Виньи, в котором
тот пишет: «Я читал и перечитывал Вас, мне необходимо
Вам сказать, насколько эти «Цветы» для меня — «Цветы
добра» и как они меня очаровали».
26 февраля Виньи узнает о запрещении лекций Эрнеста Ре­
нана и воспринимает это без возмущения: «Ренан,— пишет
он в своем «Дневнике»,— ищет популярности, отрицая боже­
ственность Иисуса Христа».
2 апреля Виньи дописывает заключительную строфу, «Мол­
чание», к поэме «Гефсиманский сад».
1863 10 марта Виньи заканчивает поэму «Чистый дух».
2 апреля он пишет виконтессе дю Плесси, что не может «ни
подняться с кресла, ни ходить по комнате без помощи двух
человек». Он относится с раздражением и иронией к визитам
служителей церкви: «Бедный архиепископ Парижский...
603


А Л Ь Ф Р Е Д Д Е ВИ НЬ И

епископ Орлеанский и множество аббатов». Впоследствии
аббат Видаль будет утверждать, что, навестив Виньи неза­
долго до смерти, он исповедовал Виньи и дал ему отпущение
грехов. Луи Ратисбонн подвергнет сомнению достоверность
этого утверждения.
2 мая он фиксирует в «Дневнике» замысел книги «Гении
поэтов Франции».
6 июня он составляет окончательный вариант завещания,
в котором есть специальный пункт, касающийся его похорон:
«Предоставьте Церкви выбор речей и песнопений. Всеобъем­
лющее невежество людей дает им право говорить лишь о сом­
нениях и несовершенстве их знаний. Могила слышит только
молитву. Только молчание или благоговение могут достичь
высот, где обитают достоинство смерти и величие вечности».
17 июля Виньи читает «Ж изнь Христа» Ренана.
25 августа он читает «Серафиту» Бальзака. Это его последнее
чтение.
17 сентября Альфред де Виньи умирает.
19 сентября его отпевают в церкви Сен-Филипп дю Руль и
хоронят в фамильном склепе на кладбище Монмартр. На по­
хоронах присутствуют Бодлер, Берлиоз, Огюст Барбье, Анто­
ни Дешан...
1864 15 января «La Revue des Deux Mondes» публикует поэму
«Смерть Самсона».
16 января «Le Journal de la Librairie» объявляет о выходе в
свет посмертного сборника «Судьбы. Философские поэмы».
15 апреля в «La Revue des Deux Mondes» появляется «литера­
турный портрет» Виньи, написанный Сент-Бёвом.

,

С оставители

Э. В. Венгерова М. В. Д обродеева


А.Л:А./\Л/,\ЛА.А,А,А.
Содержание

А

Л. Карельский
П РЕДИ СЛО ВИ Е
5

СУП РУГА М АРШ АЛА
Д ’А Н К Р А
~45~

ЧА ТТЕРТО Н

I 49"
ОТДЕЛА ЛА СЬ ИСПУГОМ
227

СТЕЛЛО

~25Т~
И З СБО РН И КО В
«С ТИ Х О ТВ О РЕН И Я НА Д РЕ В Н И Е
И НОВЫ Е СЮ Ж ЕТЫ »
И «С У Д ЬБЫ »
459


И З ПОЭТИЧЕСКОГО
НАСЛЕДИЯ
529

П РИ М ЕЧА Н ИЯ
543

ОСНОВНЫ Е ДА ТЫ Ж И ЗН И
И ТВО РЧЕСТВА
595


50

Альфред де Виньи
Избранное: Пер. с фр. / Предисл. А. В. Карельско­
го; Коммент. Э. В. Венгеровой, М. В. Добродеевой.—
М.: Искусство, 1987.— 606 с.
В сборник известного французского писателя XIX в. Альфреда де Виньи вошли
три пьесы: «Супруга марш ала д’Анкра», «Чаттертон» и «Отделалась испугом», по­
весть-триптих «Стелло» и ряд стихотворений. Все переводы, кроме двух стихотворений
«Рог» и «Смерть волка», публикуются впервые.

4703000000— 167
В ------------------------ 47—87
0 2 5 (0 0 —87

ББК 84. 4Фр.


Альфред де Виньи
Избранное

Редактор
Э. ВЕН ГЕ РО В А

Худож ник
А. РА Й Х Ш ТЕЙН

Художественный редактор
И. РУ М Я Н Ц ЕВ А

Технический редактор
Р .Б А Ч Е К

Корректоры
H. М А РК И Т А Н О В А ,
А .Н А З А Р Е В С К А Я

ИБ № 2373
Сдано в набор 20.06.86
Подписано к печати 29.07.87
Ф орм ат издания 70Х 10 8 / 3 2 - Высокая печать
Бумага типограф ская. Гарнитура Таймс
Уел. печ. л. 26,6. Уел. кр.-отт. 27,125
У ч-и зд . л. 29,194. И зд. № 12238
Ти раж 30000. З ак аз № 467. Цена 2 р. 40 к.
И здательство «Искусство»
103009 Москва, Собиновский пер., 3
Тульская типография
Сою зполиграфпрома
при Государственном комитете СССР
по делам издательств
полиграфии
и книжной торговли
300600 г. Тула
проспект Ленина
109