АКАДЕМИЯ НАУК СССР
ИНСТИТУТ МЕЖДУНАРОДНОГО РАБОЧЕГО ДВИЖЕНИЯ
В. Г. ГЕЛЬБРАС
СОЦИАЛЬНО-
ПОЛИТИЧЕСКАЯ
СТРУКТУРА
КНР
50—60-е годы
ИЗДАТЕЛЬСТВО «НАУКА»
ГЛАВНАЯ РЕДАКЦИЯ ВОСТОЧНОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
МОСКВА 1980

32И
ГЭ2
Ответственный редактор
А. М. РУМЯНЦЕВ
В работе исследуются социально-экономические процессы,
происшедшие в Китае после образования КНР: сдвиги как в
китайском обществе в целом, так и в отдельных классах и
слоях населения, во взаимоотношениях общества и
государства, вызвавших целый ряд негативных социальных процессов и
явлений, в трм числе появление специфических групп и слоев
населения.
10605-156
Г 94-80. 0506000000
013(02)-80
Виля Гдаливич Гельбрас
СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКАЯ СТРУКТУРА КНР
50—60-е годы
Утверждено к печати Институтом международного рабочего движения
Редактор В. Б. Меньшиков. Младший редактор Н. В. Леришвили.
Художник В. В. Локшин. Художественный редактор Б. Л. Резников.
Технический редактор 3. С. Теплякова. Корректоры Л. И. Письман и
Р. Ш. Чемерис
ИБ № 13940
Сдано в набор 01.02.80 Подписано к печати 21.07.80. А-01871.
Формат 60X90'/ie. Бумага типографская № 1. Гарнитура литературная.
Печать высокая. Усл. п. л. 16,5. Уч.-изд. л. 20,67. Тираж 3400 экз.
Изд. № 4745. Тип. зак. № 68. Цена 2 р. 20 к.
Главная редакция восточной литературы издательства «Наука»
Москва К-45, ул. Жданова, 12/1
3-я типография издательства «Наука». Москва Б-143, Открытое шоссе, 28
© Главная редакция восточной литературы
издательства «Наука». 1980.

Мы говорим, что пришли к
диктатуре. Но надо же знать, как пришли.
Прошлое нас держит, хватает
тысячами рук и не дает шага вперед
сделать или заставляет делать эти шаги
так плохо, как мы делаем. И мы
говорим: чтобы понять, в какое
положение мы попадаем, надо сказать,
как мы шли, что нас подвело к самой
социалистической революции. Нас
подвел империализм, нас подвел
капитализм в его первоначальных
товарно-хозяйственных формах.
В. И. Ленин
ВВЕДЕНИЕ
Победа народной революции в Китае, достигнутая в итоге
многолетней и напряженной национально-освободительной борьбы
китайского народа, имела огромное историческое значение.
Образование в 1949 г. Китайской Народной Республики открыло
перспективу полного социально-экономического и политического
переустройства и социалистического развития китайского общества.
В годы восстановительного периода (1949—1952) и первой
пятилетки (1953—1957) в КНР был обеспечен подъем экономики,
проведены исторически важные социально-экономические
преобразования. Они привели к принципиальным изменениям в социальна-
классовой структуре населения. Однако в период, начавшийся
после 1958 г. и продолжающийся до настоящего времени, в Китае
стали все более широко проявляться процессы и явления,
тормозящие продвижение общества на пути к социализму.
Острый политический кризис, поразивший китайское общество
во второй половине 60-х годов и сопровождавшийся
ожесточенными, порой кровопролитными столкновениями, вовлекшими в
свой водоворот разные классы и слои населения, оказался
настолько глубоким, что вышел за пределы первой половины 70-х
годов. В ходе «культурной революции» и последующего развития
общественно-политических процессов действия Мао Цзэдуна и его
сторонников поставили под угрозу социалистические завоевания
китайского народа. Политика китайских руководителей, как гово-
рил Генеральный секретарь ЦК КПСС Л. И. Брежнев в отчете
ЦК КПСС XXV съезду партии, «откровенно направлена против
большинства социалистических государств. Более того, она прямо
смыкается с позицией самой крайней реакции во всем мире — от
3

милитаристов и врагов разрядки в западных странах до расистов
Южной Африки и фашистских правителей Чили. Эта политика
не только совершенно чужда социалистическим принципам и
идеалам, но по существу стала важным резервом империализма в его
борьбе против социализма» [132, с. 10].
В документах КПСС содержится принципиальная оценка
событий в КНР. В решениях XXIV и XXV съездов нашей.партии,
в докладе Л. И. Брежнева «Великий Октябрь и прогресс
человечества» поставлены серьезные задачи по дальнейшему
глубокому и всестороннему изучению политических, идеологических и
социально-экономических процессов, происходящих в Китае.
Современные события в этой стране придали чрезвычайную
актуальность проблемам борьбы за социалистическую перспективу
ее развития, выдвинувшейся на передний край противоборства
двух мировых систем. Поэтому оценка положения в КНР и судеб
революционного процесса, а следовательно, роли рабочего класса
в общественно-политической жизни китайского общества стала
одним из острейших вопросов современности. Только марксистско-
ленинская наука в состоянии дать правильный и исчерпывающий
анализ сложной обстановки в Китае. Большое значение для
успеха этой работы имеют исследования положения рабочего класса
и его роли в социально-политических сдвигах, происшедших в
КНР после 1949 г., изучение социально-классовой структуры всего
китайского общества. Выступая на московском Совещании
коммунистических и рабочих партий в 1969 г., Л. И. Брежнев говорил:
«Всесторонний марксистско-ленинский анализ классового
содержания событий в Китае за последние годы и корней нынешнего
курса руководителей КПК, ставящего под угрозу
социалистические завоевания китайского народа,— большая и серьезная
задача» if 130, с. 392]. Необходимостью ее решения определяется выбор
темы этой книги.
Актуальность темы определяется также тем, что изучение
положения рабочего класса в системе классов и классовых
взаимоотношений является одним из главных объектов такой науки, как
обществоведение. Исследование этой проблематики применительно
к такой крупной стране, как Китай, имеет большое значение для
понимания интернациональных закономерностей развития
рабочего класса и всего общества. Анализируя исторический опыт
строительства социализма в СССР и других странах, в докладе
«Великий Октябрь и прогресс человечества» Л. И. Брежнев
специально выделил опыт «иного порядка», нашедший свое
воплощение в практике КНР и связанный с забвением китайским
руководством марксизма-ленинизма и принципов пролетарского
интернационализма (см. [134, с. 589]).
Анализ социально-классовой структуры китайского общества
необходим и в связи с тем, что в советской и зарубежной
литературе отсутствуют специальные монографические работы,
посвященные историко-социологическому исследованию этой крупной
научной проблемы.
4

Общественно-политическая и научная актуальность темы обу-
ила растущее со второй половины 60-х годов внимание совет-
°Лих ученых к изучению проблем социально-классовой структуры
китайского общества и социально-политических процессов,
происходящих в КНР. Однако состояние исследований в этом
направлении еще не соответствует потребностям жизни.
На Всесоюзной конференции /китаеведов, состоявшейся в
ноябре 1971 г., ряд докладчиков сочли необходимым указать на
слабую изученность движущих сил китайской революции, социально-
классовой структуры дореволюционного китайского общества,
изменений, которые претерпели все классы и слои населения КНР
за годы/прошедшие после победы революции. При этом С. Л.
Тихвинский и Л. П. Делюсин в совместном докладе отметили
необходимость «вернуться к обсуждению вопроса об оценке характера
китайской революции» [389, с. 31], целесообразность постановки
исследований с учетом особенностей строительства социализма
«в мелкокрестьянской стране», не получившей от старого
общества соответствующих материально-технических предпосылок {389,
с. 32]. Они также обратили внимание ученых на необходимость
ответа на вопросы: каково «соотношение между
декларированными правами трудящихся и их реальным влиянием на
формирование внутренней и внешней политики государства, их фактическим
участием в работе государственного и партийного аппарата»,
«каким образом и насколько учитывались Компартией Китая
реальные интересы различных слоев населения: рабочего класса,
крестьянства, национальной буржуазии, интеллигенции» [389, с. 31].
Г. В. Астафьев констатировал: «Имея более или менее полное
представление о социально-экономической структуре КНР, мы
недостаточно конкретно представляем себе особенности положения
и тенденции развития отдельных классов и прослоек (в частности,
рабочего класса, национальной буржуазии и интеллигенции;
несколько лучше изучено крестьянство)» [389, с. 186]. Призывая к
углубленному изучению «каждого класса китайского общества»,
Г. В. Астафьев говорил: «Особенно остро стоит вопрос о
сущности производственных отношений, господствующих ныне в
Китае, о происходящих в них деформациях, в частности о характере
обобществления средств производства» [389, с. 187].
М. М. Никольский особо подчеркивал, что «широкий круг
вопросов, связанных с количественной и качественной
характеристикой социальной структуры китайского общества, изменений в ней,
происходивших за более чем 20-летний период существования
КНР, остается наименее изученным в социально-экономической
литературе по Китаю» [389, с. 211]. Он поставил вопрос о
необходимости разработки в первую очередь следующих проблем:
о« общие оцеики (качественные и количественные)
социальной структуры КНР в целом, направление изменении, тенденций
развития в ней, факторы, определяющие или влияющие на
социальные сдвиги;
количественная и качественная социальная характеристика
5

рабочего класса КНР, источники его пополнения, изменения места
и роли его в обществе на различных этапах;
— изменение социальной структуры китайской деревни,
нынешняя социальная структура крестьянства, направление,
тенденции, перспективы ее развития;
— изменение положения класса капиталистов в обществе в
связи с социально-экономическими преобразованиями, судьба
национальной буржуазии Китая как общественного класса;
— характер, место, роль китайской интеллигенции в обществе
на различных этапах истории КНР и ряд других вопросов» [389,
с. 211].
Все это, напомним, советские ученые говорили в конце 1971 г.
С тех пор марксистское китаеведение обогатилось несколькими
серьезными исследованиями социальных процессов, но, говоря в
целом, классовая структура Китая остается еще слабо изученной,
а это мешает всесторонней и точной оценке многих важных
событий и явлений его новейшей истории. А. С. Костяева отмечает,
например, что понимание ряда сторон революции 1925—1927 гг.
«в значительной мере упирается в анализ классовой структуры
Китая, в характер отдельных классов и слоев» [395, с. 12]. Абсо- *
лютно то же самое можно с полным основанием сказать о многих
более поздних периодах, например «большого скачка» и
«культурной революции».
Настоящая работа, обобщающая результаты. многолетних
исследований, представляет собой попытку ответить на некоторые
из этих вопросов — выявить основные исторические тенденции
социального развития китайского общества, а также социальные
импульсы политической борьбы в КПК на протяжении 50—60-х
годов. Особое внимание при этом уделено социальным и
политическим аспектам развития рабочего класса. Разработка данной темы
призвана способствовать дальнейшему научному осмыслению
классовой сущности политического кризиса китайского общества,
начавшегося со второй половины 60:х годов, лучшему пониманию
социально-политических процессов сегодняшнего дня и
предвидению будущих глубинных сдвигов в их развитии, теоретическому
анализу объективных проблем и противоречий, стоящих на пути
строительства социализма в странах с низким исходным уровнем
экономического и культурного развития.

Глава 1
МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ВОПРОСЫ
НАУЧНЫЕ ПРЕДПОСЫЛКИ ИССЛЕДОВАНИЯ
МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ВОПРОСЫ ИССЛЕДОВАНИЯ
Марксизм рассматривает классы и их совокупность как строго
историческое явление, как продукт определенного развития
производительных сил, важнейшей составной частью которых является
рабочая сила, и общественного разделения труда,
обусловливающего отношения производства и обмена, т. е. всю совокупность
экономических отношений данного общества, как результат не
только экономического развития, но также идейной и
политической борьбы.
Один из главных методологических принципов настоящего
исследования определен выводом, сформулированным К. Марксом и
Ф. Энгельсом в «Немецкой идеологии»: «Итак, дело обстоит
следующим образом: определенные индивиды, определенным образом
занимающиеся производственной деятельностью, вступают в
определенные общественные и политические отношения. Эмпирическое
наблюдение должно в каждом отдельном случае — на опыте и без
всякой мистификации и спекуляции — вскрыть связь общественной
и политической структуры с производством. Общественная
структура и государство постоянно возникают из жизненного процесса
определенных индивидов — не таких, какими они могут казаться
в собственном или чужом представлении, а таких, каковы они
в действительности, т. е. как они действуют, материально
производят и, следовательно, как они действенно проявляют себя в
определенных материальных, не зависящих от их произвола границах,
предпосылках и условиях» ^[3, с. 24].
Конкретное решение задач, связанных с темой данной книги,
определяется изучением соотношения и взаимосвязи классовой и
социально-политической структуры КНР как самостоятельных
объектов научного анализа. Правильно оценить положение и роль
рабочего класса в классовой структуре в тот или иной
конкретный исторический период развития страны —значит установить
его истинную роль в общественно-политической жизни общества,
характер и способы его воздействия на социальные
преобразования, на формирование наиболее устойчивых черт, принципов, норм
и институтов, выражающих реально существующие связи между
социальной структурой общества и политической властью. А это
обусловливает необходимость многопланового рассмотрения
китайского общества.
7

Понятия «социально-классовая структура» и
«социально-политическая структура» прочно вошли в марксистскую литературу.
Однако их содержание в публикациях раскрывается сообразно
тому, в каком смысле в каждом конкретном случае используются
понятия «социальное», «классовое» и «политическое».
Первое в марксистской литературе применяется как в
широком, так и узком смысле (см. [215, с. 55—65; 244, с. 139]). В
широком смысле «социальное» является синонимом «общественное»
вообще. К. Маркс писал: «Политические отношения между
людьми являются, естественно, также и социальными, общественными
отношениями, как и все отношения, в которых люди находятся
друг с другом» [5, с. 301]. В. И. Ленин, характеризуя социальные
отношения, отмечал, что «к социальным категориям» относится
«и экономическое, и политическое» i[84, с. 91]. В узком смысле
понятие «социальное» применяется для характеристики
специфических явлений, процессов, существующих 'наряду и одновременно
с экономическими, политическими, духовными. «Способ
производства материальной жизни,— отмечал К. Маркс,— обусловливает
социальный, политический и духовный процессы жизни вообще»
[12, с. 7]. В. И. Ленин подчеркивал, что капитализм создает
«основные экономические, социальные... и политические
предпосылки» перехода общества к социализму |94, с. 130—131].
Специфика социальных отношений в узком смысле состоит в
том, что, будучи порождением общественного разделения труда,
они развиваются ло мере изменений в разделении труда, а их
носителями выступают жак классы, так и социальные слои,
внутриклассовые и межклассовые. «Социальная структура,— как
справедливо пишет Р. И. Косолапое,— это закономерное отражение
разделения труда в облике людей, принадлежащих к различным
специализированным сферам производства и общественной
жизни, в отношениях этих групп друг к другу» [311, с. 426], а также,
добавим, к обществу и государству.
Классовая структура — основа, ядро социальной структуры
общества. Во многом они совпадают. У В. И. Ленина есть
определения: «социальное, т. е. классовое» [95, с. 195], «в нашей
Советской республике социальный строй основан на сотрудничестве
двух классов: рабочих и крестьян» >[125, с. 387]. Вместе с тем,
анализируя классовую структуру общества, находящегося на этапе
строительства социализма, он говорил о взаимоотношениях
«между неодинаковыми экономически, политически, социально,
духовно классами» [100, с. 377]. Социальная структура шире
классовой, и одновременно она является более детальной, нежели
классовая. Именно в этом смысле и используется нами понятие
«социальная структура».
Понятие «политика», употребляемое для характеристики
отношений между классами, имеет два значения. В одном случае
имеются в виду непосредственные действия классов-антагонистов,
направленные либо на насильственное подчинение одного класса
воле другого, либо на организацию отпора господствующему клас-
8

завоевание власти. Во втором значении, более широком и
ологически емком, политика включает в себя и деятельность
С°Цсса обладающего государственной властью, которая связана
г Ла0оганизацией — выработкой форм устройства, управления
и т п —классового общества (см. ,[291; 314; 327]). К. Маркс
писал- «С политической точки зрения государство и устройство
общества—не две разные вещи. Государство есть устройство
общества» [2, с. 439]. Гражданское общество, по К. Марксу, должно
было на определенной стадии развиться в государство, «строиться
внутри в виде государства» [3, с. 35]. У Ф. Энгельса понятие
«государство» употребляется также как однопорядковое с
исторически предшествовавшими формами организации человеческого
общежития —патриархальной семьей, родом, племенем, «со
старой родовой организацией», от которой государство отличается
территориальным делением населения и учреждением публичной
власти, уже не совпадающей непосредственно с этим населением
[32, с. 170]. Возникло общество, писал Ф. Энгельс, «которое в
силу всех своих экономических условий жизни... могло
существовать только в непрекращающейся открытой борьбе между...
классами или же под господством третьей силы... Родовой строй отжил
свой век. Он был взорван разделением труда и его
последствием— расколом общества на классы. Он был заменен государств
вом» [32, с. 168—169].
щ Социальная структура общества реально проявляется в
экономических, политических, духовных и других отношениях. Этим
определяется и соотношение социальной и политической структур.
С нашей.точки зрения, понятие «социально-политическая
структура» представляет собой органическое соединение понятий
«социальное» в узком смысле и «политическое» в своем наиболее
широком и социологически емком значении. В данной работе под
социально-политической структурой понимается вся совокупность
общественных групп, т. е. классов, внутриклассовых и
межклассовых социальных слоев, а также их общественных отношений,
складывающихся по поводу политической системы, сердцевину
которой составляет государство. Однако нами не рассматривается вся
совокупность социально-политических отношений. В центре
анализа находятся экономические и социальные отношения китайского
общества.
Подобный анализ, требующий учета взаимодействия
объективных и субъективных факторов как в развитии отдельных классов
и социальных слоев, так и в их поведении на
общественно-политической арене, достаточно глубоко и всесторонне осуществляется
пРи помощи категории «интерес». В работах основоположников
марксизма-ленинизма она выполняет две основные методологиче-
кие функции: во-первых, интересы различных социальных групп,
ассов, политических партий и т. д. выступают в качестве объек-
исследования при изучении тех сил, столкновение которых рож-
hht? социальные и политические процессы; во-вторых, выявление
еРеса выступает как метод, способ причинного истолкования
9

того или иного события, явления общественной жизни, его места
в политической и идеологической борьбе.
В центре данного исследования находится изучение
общественных действий людей, т. е. «социальные факты» [44, с. 423—424].
Специфически социальная и социально-политическая природа
рассматриваемых общественных образований и явлений определила
м!ногие его особенности. Анализ проблем, связанных с ликвидацией
одних классов и слоев, рождением и формированием других (т. е.
процессов, характерных для общественно-политической жизни КНР
в 50—60-е годы), потребовал учета исторических, политических,
экономических, социологических и других аспектов развития
китайского общества. Их изучение с точки зрения как методов
анализа, широты рассматриваемых процессов и явлений, так и по
существу выводов, как правило, неизбежно носит комплексный
характер. Поскольку главной задачей исследования является
выявление основных социальных и социально-политических
тенденций, главным компонентом комплексности изучения явилось
сочетание исторического и социологического подходов в анализе
китайской действительности.
Применительно к Китаю разработка К. Марксом, Ф. Энгельсом,
В. И. Лениным диалектики взаимодействия технических,
экономических, политических, идеологических, психологичеоких и
других факторов в социальной истории общества,
марксистско-ленинские методологические принципы анализа классовой структуры
общества, изучения пролетариата и других классов и слоев особо
важны, поскольку в этой стране ко времени победы революции
сосуществовали различные ступени развития общественного
разделения труда, несколько сравнительно самостоятельных
исторически определенных систем общественного производства.
В работах основоположников марксизма-ленинизма
обоснована и необходимость детального анализа социальной структуры
общества на различных исторически определенных ступенях
развития общественного производства. Ф. Энгельс отмечал, например,
что в условиях неразвитости крупного капиталистического
производства между пролетариатом и мелкой буржуазией неизбежно
существуют многочисленные переходные социальные слои
населения: ремесленники, мелкие лавочники, деклассированные
элементы (см. [35, с. 458]). В произведениях В. И. Ленина
значительно конкретизированы выводы марксизма относительно
межклассовых и внутриклассовых слоев и групп. Он, в частности,
писал: «Капитализм не был бы капитализмом, если бы „чистый"
пролетариат не был окружен массой чрезвычайно пестрых
переходных типов от пролетария к полупролетарию... если бы внутри
самого пролетариата не было делений на более и менее
развитые слои, делений земляческих, профессиональных, иногда
религиозных и т. п.» [108, с. 58—59].
Принципиальное значение для данного исследования имеют
критерии выделения классов, разработанные
марксизмом-ленинизмом. Основоположники научного социализма, раскрыв характер
Ю

и между социальной и классовой структурами населения,
различи несостоятельность попыток уподобить распри между ре-
показа классовым противоречиям, выдать социальные различия
М6СЛавне потребления, в «величине кошелька», в профессиональ-
ВпйР подготовке за классовые различия [5, с. 310], смешать
последние с различиями между профессиями, бытовыми различиями
П7 с 422], вывести деление общества на классы из технической
роли и расстановки людей в производстве и т. д.
Считая «производство и воспроизводство действительной
жизни» определяющим моментом в историческом и, в частности,
социальном развитии, К. Маркс, Ф. Энгельс, В. И. Ленин никогда
не считали его единственным (см. [41, с. 395—396]). Наоборот,
основоположникам марксизма-ленинизма принадлежит огромная
заслуга в теоретическом осмыслении и конкретном анализе
обратного влияния «различных моментов надстройки» на социально-
экономические процессы. На фактическом материале различных:
исторических этапов развития разных стран они показали, что в
определенных общественно-политических условиях существует
возможность, например, формирования силами государства
«искусственных» классов и слоев, как эксплуататорских, так и
эксплуатируемых (см. [8, с. 212; 24, с. 47; 27, с. 73, 74; 45, с. 99]).
Не менее важны для изучения китайской действительности
положения марксистско-ленинского учения о классах и классовой
борьбе, раскрывающие огромную роль сознания, традиций,
привычек, моральных и нравственных норм, разных психологических
состояний для формирования рабочих в «класс для себя» и
развития классовой борьбы пролетариата.
ХАРАКТЕРИСТИКА ЛИТЕРАТУРЫ И ИСТОЧНИКОВ
Источники сведений о рабочем классе и
социально-политической структуре КНР подразделяются на две основные группы.
К одной из них можно отнести официальные публикации
статистических материалов. В рассматриваемый период ГСУ КНР
были опубликованы два статистических справочника — «Великое
десятилетие» [194] и «Строительство национальной экономики и
жизнь народа нашей страны» [193]. В первом содержатся
статистические показатели (за 1949—1958 гг.), отражающие
социально-экономические преобразования 50-х годов, данные о
численности рабочих и служащих в народном хозяйстве и
промышленности, а также самые общие сведения об изменениях в уровне
жизни (показатели годовой денежной заработной платы, роста
оварооборота, развития медицинского обслуживания и
просвещения). Во втором статистические материалы, характеризующие
19с6Же ст°роны социальной жизни (по преимуществу за 1949—
гг.), представлены более детально, но и более фрагментарно.
имею°ЛЬШ°е значение для изучения социальных процессов в КНР
т также работы некоторых научных коллективов и отдельных
11

ученых Китая, в частности Ли Чэ»нжуя [468], Чжао Ивэня [472],
Сюй Дисиня '[474], обобщающие богатый фактический материал,
который необходимо привлекать для исследования китайской
реальности не только 50-х, но и последующих годов. В 60-е годы
выход научных работ в КНР почти полностью прекратился, а
публикация статистических материалов, содержавших « тому же, как
правило, лишь относительные показатели, приобрела
эпизодический характер. В этих условиях периодическая печать
превратилась в важнейший, а за многие годы и в практически
единственный источник статистической информации.
В китайской прессе, особенно в 1949—1958 гг., содержится
обширный фактический, в том числе статистический, материал о
социальных и социально-экономических процессах в китайском
обществе. Этот материал лишь частично введен в научный оборот.
За пределами КНР было предпринято несколько попыток его
обобщения. Наиболее крупная работа такого рода была выполнена
з Эдинбургском университете, где на основе сбора статистической
информации, распыленной по газетам, журналам и книгам,
изданным в КНР, Чэн Найжуном был подготовлен справочник
«Китайская экономическая статистика» [208]. В нем, в частности,
имеются данные о распределении рабочих и служащих по отраслям
экономики, районам страны, а также уровне жизни трудящихся.
Китайские статистические источники имеют ряд серьезных
недостатков. Во-первых, они отличаются сравнительно небольшим
объемом информации о социальной жизни общества в целом, что
отражает несовершенство статистической службы КНР.
Характеризуя, например, состояние статистики труда и заработной платы,
начальник ГСУ КНР Чэнь Чжихэ писал о «ей как о «слабом
звене» во всей системе статистической работы в стране, совершенно
неспособной обеспечить правильность и оперативность
руководства экономикой [556, 1958, № 5, с. 12]. Во-вторых,
статистические материалы, как правило, не содержат разъяснений
относительно сферы охвата, техники и методов учета, а информация о
результатах социологических обследований лишена
характеристики методологических и методических принципов, техники, методов
и процедур, положенных в их основу. В-третьих, статистические
и фактические сведения, публикуемые в периодической печати
КНР, настолько часто оказывались ошибочными, что требуют
осторожного с ними обращения и проверки достоверности. Однако
версификация этих данных сплошь да рядом становится
возможной только спустя длительное время.
В итоге исследователь вынужден работать в обстановке
статистического «голода», предельно обострившегося в 1966—1976 гг.,
когда в КНР перестали публиковаться самые необходимые
данные, например сведения об общей численности населения и
численности рабочих и служащих. Это обстоятельство вызвало
появление в советской и зарубежной печати большого количества
эмпирических расчетов, в частности расчетов-оценок К
Характер статистических и социологических источников обу-
12

с одной стороны, необходимость проведений автором само-
СЛ0ВИельных расчетов и расчетов-оценок, а с другой —иеизбеж-
стоят оЛЬЗОвания фактического материала по отдельным райо-
Н0СТЬ отраслям, предприятиям, «коммунам» для прослеживания
"бшенациональных по своим масштабам социальных и социально-
политических процессов. При этом не ставилась цель расчета
показателей, представляющих сплошные динамические ряды за
большие временные интервалы, равно как критический анализ
соответствующих расчетов, опубликованных в отечественной и
зарубежной литературе. Содержание и состояние источников требуют
проведения для такой работы самостоятельного исследования,
разработки специальных методов и процедур анализа.
К другой группе источников можно отнести официальные
документы КПК и правительства страны, «Общую программу»
НПКС, Конституцию КНР, законодательные и нормативные акты
Всекитайского собрания народных представителей,
Государственного Совета КНР, министерств, ведомств, местных органов
власти, а также выступления руководящих деятелей КПК и КНР.
В них содержатся обширные сведения, необходимые для анализа
социально-экономической политики КПК и правительства КНР,
а одновременно для изучения социально-политической структуры
страны.
Статистика, документы и материалы, естественно, построены
на тех концепциях классов и классовой борьбы, которые
выдвигались (и продолжают выдвигаться) руководством КПК и
государства. В 1947—1949 гг. позиции КПК по этим вопросам не были
последовательными, четкими и научно обоснованными. Так, при
определении классов в КПК в те годы в качестве однопорядковых
и равнозначных использовались критерии, характеризующие как
собственно классы (рабочий класс, буржуазию), так и
внутриклассовые слои (крупную, среднюю и мелкую буржуазию,
бедняков и низших середняков) и даже отдельные группы населения
(«революционные ганьбу», военнослужащие, «семьи погибших
героев революции»).
В то же время некоторые руководящие деятели КПК
выступали с совершенно запутанных позиций. Мао Цзэдун, например, то
усматривал различия между «кулаком» и «зажиточным
середняком» в разной доле доходов, получаемых от эксплуатации, и
требовал «определить количественные границы» этой доли для
первых и вторых [330, с. 463], то сетовал на «„левые" ошибки»,
проявлявшиеся в «довольно нередком ущемлении интересов
середняка» [330, с. 329], то сам же причислял к «кулакам нового типа»
тех, кто «не занимается эксплуатацией или занимается ею в
незначительной степени» [330, с. 287]. В ходе осуществления
политики КПК местные кадры, представители НОАК и крестьян,
особенно в ходе аграрной реформы, зачастую исходили
исключительно из имущественного положения, политического поведения и
*о7пДОВ отдельных членов общества (подробнее см. [278, с. 97—
13

Закон об аграрной реформе и решение об определении
классовой принадлежности в деревне, разработанные КПК и
принятые органами народной власти в 1950 г. [151, с. 127—138, 160—
194], устранили ряд имевших место в партии, армии и
государственных органах недостатков в понимании классов. В этих
документах более последовательно и четко учитывались такие
критерии, как собственность на средства производства, форма. и
характер ведения хозяйства, в частности характер ^ эксплуатации,
место отдельных групп населения в общественном разделении
труда. Однако влияние прежних представлений ощущалось еще
довольно сильно. Так, критериями определения классовой
принадлежности были объявлены также политическое поведение,
взгляды, размеры имущества, количество кормильцев в семье и т. п.
В самостоятельные социальные категории населения были
выделены «военнослужащие революционной армии», «семьи погибших
героев революции», «кустари-капиталисты», «просвещенные
джентри» и т. д. Все общество было дифференцировано на 50 с
лишним социальных слоев и групп. При этом класс, социальный слой
или группа населения зачастую рассматривались как
равнозначные, различия между отдельными группами населения считались
столь же существенными, сколь и различия между классами.
В результате, например, все служащие, включая «служащих
высшей категории», были зачислены в рабочий класс, а
интеллигенция не была признана самостоятельным социальным слоем, и
отдельные ее группы, оказались зачисленными в состав
«военнослужащих революционной армии», служащих органов власти, «лиц
свободных профессий», а также кулаков, помещиков и
капиталистов.
Подобная непоследовательность и нечеткость не позволили
КПК позже, в середине 50-х годов, представить себе ясную
картину социально-классовых сдвигов, происшедших в обществе в
результате проведения кооперирования крестьян и ремесленников,
а также поотраслевого преобразования частнокапиталистической
промышленности и торговли.
Об этом свидетельствуют, в частности, различные точки
зрения, сложившиеся в КПК после социально-экономических
преобразований, осуществленных в первой половине 50-х годов. С одной
стороны, в КПК сложилась концепция, основание которой было
заложено в докладах Лю Шаоци и Дэн Сяопина на VIII съезде
КПК в 1956 г. (см. [155, с. 7—8, 107]). Ее сторонники
утверждали, что после социально-экономических преобразований
классовые различия в китайском обществе приобрели рудиментарный
характер, ряд классов и слоев исчез. Китайское общество поэтому
«в корне отличается от существовавших в истории классовых
обществ», «оно уже больше не является классовым обществом.
Но, так как социализм еще только что вышел из недр старого
общества, он неизбежно сохраняет на себе его родимые пятна.
Существующие в настоящее время классы — одно из родимых
пятен старого общества» [610, 21.1.1963]. Главная методологическая
14

6 а подобных воззрении заключается в недооценке и даже
ошиок ании реального состояния производительных сил, раз-
игнор р а^ всей совокупности общественных отношений при
ДеЛ6временой переоценке, идеализации роли «перевоспитания» и
поста сознательности народных масс в процессе изменения
социально-классовой структуры общества. Сторонники этой точки
зрения делали вывод: китайское общество постепенно идет по
пути ликвидации классовых различий, и главной тенденцией его
развития должно стать смягчение остроты социально-классовых
конфликтов (см., например [475, с. 49]).
С другой стороны, в КПК распространилась концепция,
согласно которой социалистическое общество якобы по-прежнему
основывается на «противоположности классов»' (см., например [596,
24.VIII.1976]). Суть общественного развития усматривалась в
волнообразном нарастании классовой борьбы, являющейся главной
движущей силой развития социалистического общества. Мао Цзэ-
дун, ставший глашатаем этой «теории», выступил с совершенно
спекулятивной по своей политической сущности и антинаучной по
методологическим основам концепцией относительно появления
новых классов и обострения классовой борьбы. В 1958 г. он
предлагает идею «двух пар классов». Одну «пару» образуют остатки
классов помещиков, капиталистов и «их» интеллигенции. В состав
этих классов включались также воры, бандиты, взяточники,
коррупционеры, спекулянты. Другую «пару» образуют рабочие и
крестьяне [470, с. 180—181]. Одновременно Мао Цзэдун объявил, что
главное звено социальных противоречий лежит в сфере
взаимоотношений между руководящими кадрами партийного и
государственного аппарата, с одной стороны, и «массами» — с другой
[596, 14.VII.1964, 6.IV.1966]. В 1964 г. Мао Цзэдун начал заявлять
о возникновении в среде этих кадров «класса бюрократов»,
включив в него воров, коррупционеров, взяточников, «ревизионистов»,
«лакеев помещиков, капиталистов, империалистов», и
обосновывать необходимость «политической революции»- (см., например
[596, 18.VII.1967, 24.VIII.1976]), а еще. через пару лет он свел
все существо социальных и социально-политических противоречий
в стране к непримиримому противоречию между «пролетарскими
революционерами», под которыми понимались его сторонники, и
«лицами, стоящими у власти и идущими по капиталистическому
пути». Мао Цзэдун стал организатором «культурной революции»,
в ходе которой, по «его утверждению, должно было произойти
«свержение одного класса другим» (см. [596, 18.YH.1967,
lo.V.1968, 19.VIII.1968]). Главными критериями для подобного
«классотворения» служили взгляды и политические позиции
отдельных лиц. Оплата по труду, сохранение товарно-денежных
отношений, знания, квалификация, выполнение функций руководства
и управления были квалифицированы Мао в качестве основных
материальных и экономических предпосылок появления нежела-
ельных, с его точки зрения, взглядов и позиций (подробнее см.
Ь*15, с. 176—206; 373, с. 20—22; 547, 1975, № 3, с. 97—100]).
15

Все эти обстоятельства потребовали критического отношения
к документам и материалам КПК и правительства КНР, к
статистическим и фактическим сведениям, оставив только одну
возможность анализа — предельно внимательное изучение социальной
реальности КНР.
Важной научной предпосылкой данного исследования является
достигнутый за последние годы значительный прогресс в
разработке проблем социальной истории советского общества.
В выступлениях руководящих деятелей КПСС и других
братских партий стран социализма, в партийных документах
коммунистических и рабочих партий, в трудах советских и зарубежных
ученых-марксистов не только обобщен богатейший совокупный
опыт строительства социализма и коммунизма, но и дана
теоретическая характеристика важнейших особенностей историко-социо-
логического анализа. Большое значение в указанном плане имели
доклады Л. И. Брежнева «О проекте Конституции СССР» и
«Великий Октябрь и прогресс человечества», подводившие итоги
60-летнему опыту социалистического и коммунистического
строительства в СССР. Теоретические обобщения и практические
образцы исследования социальной истории содержатся в трудах
многих советских ученых, в частности О. Т. Богомолова, А. П. Бу-
тенко, Е. М. Жукова, М. П. Кима, Р. И. Косолапова, Б. А.
Рыбакова, Т. Т. Тимофеева, А. М. Румянцева, П. Н. Федосеева, а также
Ю. В. Арутюняна, И. Е. Ворожейкина, Л. С. Гапоненко, Л. А.
Гордона, В. 3. Дробижева, В. А. Ежова, Э. В. Клопова, В. С. Лель-
чука, В. Е. Полетаева, С. Л. Сенявского, О. И. Шкаратана и др.
~ В своей работе автор имел возможность опираться на успехи
советского востоковедения в первую очередь в разработке
общетеоретических проблем общественно-политического прогресса и в
изучении классов и классовой борьбы в странах Азии и Африки
(см. [210; 295; 343; 417 и др.]). Труды К. Н. Брутенца, Ю. Н. Гав-
рилова, Л. Р. Гордон-Полонской, О. К. Дрейера, В. Б.
Иорданского, А. А. Искендерова, А. С. Кауфмана, Г. Ф. Кима, В. М. Коллон-
тая, А. И. Левковского, В. Ф. Ли, О. В. Мартышина, Г. И.
Мирского, В. И. Павлова, В. Г. Растянникова, Л. И. Рейснера,
Р. Э. Севортяна, Н. А. Симония, Г. Е. Скорова, Г. Б. Старушенко,
С. И. Тюльпанова, В. Л. Тягуненко, Р. А. Ульяновского, В. Г. Хо-
роса и других ученых, подводя итоги многолетних исследований
общетеоретических и социальных проблем стран Востока,
позволяют глубже анализировать многие актуальные вопросы
общественного тразвития современного Китая, рассматривать их сквозь
призму общего и особенного в новейшей истории стран Азии и
Африки, прежде всего в развитии рабочего класса, крестьянства
и всей классовой структуры.
В советской и западной историографии всегда уделялось
большое внимание Китаю. Учитывая задачи и характер
представленного ниже исследования, литературу по его проблематике
целесообразно подразделить на несколько групп.
Необходимо выделить труды советских историков, философов,
16

мистов, посвященные разработке общетеоретических и осо-
эконо 'ических, политических и экономических проблем раз-
я КНР и деятельности КПК, в первую очередь вопросов строи-
Брльства социализма в .КНР. Среди них прежде всего следует
начать публикации В. И. Акимова, Г. В. Астафьева, Я. М. Бергера,
В И Глунина, А. М. Григорьева, Л. П. Делюсина, Г. В. Ефимова,
М С Капицы,' Е. Ф. Ковалева, Е. А. Коновалова, А. С. Костяевой,
KB Кукушкина, Л. С. Кюзаджана, В. А. Масленникова, А. В.
Меликсетова, Л. И. Молодцовой, И. Н. Наумова, О. Е. Непомнина,
М М. Никольского, Г. С. Остроумова, А. С. Перевертайло,
О Б. Рахманина, М. И. Сладковского, Г. Д. Сухарчука, М. Л. Ти-
таренко, С. Л. Тихвинского, В. М. Шабалина, М. Ф. Юрьева.
Значительную роль в разработке проблем строительства
социализма в КНР сыграли теоретические труды советских ученых-
некитаеведов, особенно Ф. И. Бурлацкого, А. П. Бутенко, Р. И. Ко-
солапова, А. М. Румянцева, П. Н. Федосеева.
Заметное участие в развитии исследований социальной
действительности КНР начинают принимать ученые-марксисты
социалистических стран, в частности Ю. Герберт, Г. Гидаши, Р. Макс,
П. Полоньи, Л. Пфеффер, В. Шёбе, А. Эбер и др.
Вопрос о характере социальных противоречий в Китае всегда
занимал важное место в марксистской науке. Однако нельзя не
согласиться с выводом А. М. Меликсетова о том, что, как это ни
странно на первый взгляд, «изучение советскими
исследователями революционных событий в Китае в последние годы выявило
нерешенность этой проблемы для нашей историографии, хотя в
плане критического переосмысления сделано немало» [249, с. 122].
Особое значение для такого критического анализа имеют
коллективные монографии, в которых рассмотрение вопросов
классовой структуры и классовых взаимоотношений проводится на
широком историческом фоне. «Новая история Китая», «Новейшая
история Китая», «Основные аспекты китайской проблемы, 1965—
1975 гг.» являются обобщением итогов предшествующего
изучения классов и классовых отношений. В них аккумулированы новые
знания и выводы, полученные в результате исследований
большого числа ученых. Одновременно в этих трудах выявляются, часто
даже неосознанно для самих авторов, круг нерешенных проблем
и слабость обоснования отдельных выводов. Характерно в этом
отношении следующее замечание С. Л. Тихвинского о «Новейшей
истории Китая»: «Во введении говорится о „многочисленной
сельской феодальной интеллигенции", „аристократической
интеллигенции", „помещичьей интеллигенции", „либеральной
интеллигенции", „прогрессивной интеллигенции конца XIX в.", но не
проводится достаточно четкий социально-экономический анализ
классов и групп китайского общества накануне новейшего периода
истории» [424, с. 259].
Анализ исследований, а также специальных
историографических работ (Н. Д. Коробова, А. В. Меликсетова, В. Н. Никифоро-
а> Н. И. Пащенко, М. И. Сладковского) показывает, что в изу-
2 Зак. 68 |7

чении советскими учеными социальных противоречий в Китае
можно выделить, допуская известные упрощения, неизбежные при
любой систематизации, три основных этапа.
Первый относится к 20—40-м годам и характеризуется
категоричностью решения данной проблемы, особенно для периода
после 1927 г.: аграрный вопрос рассматривался как стержень
китайской революции, соответственно противоречие в рамках системы
«крестьянин—помещик» — в качестве основного, доминирующего.
За этим решением, как справедливо отмечает А. В. Меликсетов,
«не стоял глубокий экономический и социальный анализ; схема
была скопирована с российского опыта» [340, с. 122—123].
Второй этап начался после победы народной революции в
Китае. Он отмечен восприятием концепций КПК о социальных
противоречиях китайского общества. Прежние тезисы были
дополнены признанием наряду с аграрным и национального
противоречия; противоречия между китайским народом и «гоминьдановской
кликой» стали рассматриваться в качестве «концентрированного
воплощения» аграрного и национального противоречий. М. И. Слад-
ковский с полным основанием пишет: «Главным пороком в нашей
многочисленной историографической, политической и другой
литературе было то, что она некритически оценивала исторический
опыт китайской революции и, зачастую следуя за китайской
официальной историографией, способствовала популяризации культа
личности Мао Цзэдуна, необъективно освещала многие
исторические события, замалчивала отдельные факты,
иллюстрировавшие противоречивые процессы, происходившие в КПК, в
китайском революционном движении» |[389, с. 9].
Третий этап начался в 60-е годы. Исследования характера
социальных противоречий в КНР в начале 60-х годов строились
в соответствии с задачами идеологической борьбы с маоизмом и
насущными потребностями преодоления политической незрелости
и концептуальной ограниченности китайской историографии.
Социальные противоречия в КНР стали изучаться глубже и
обстоятельнее. От описания процессов ученые перешли к поиску
конкретных решений постепенно выявляемых проблем, связанных с
противоречиями в социальном развитии китайского общества.
60-е и 70-е годы отмечены накоплением самостоятельных
позитивных исследований социальной действительности КНР, характерной
чертой которых было стремление преодолеть влияние китайской
историографии, критически переосмыслить выводы и положения,
господствовавшие в советской литературе в предшествующие годы.
В исследованиях 60—70-х годов, связанных с изучением
характера социальных противоречий в КНР, можно выделить три
основных направления:
— критический анализ теоретических положений и
авантюристической деятельности Мао Цзэдуна и его сторонников;
— обобщение позитивного и негативного опыта КНР в
решении политических, социально-экономических, культурных и
идеологических проблем общественно-политического развития;
18

изучение классов и классовых отношений в точном соответ-
, п мяоксистско-ленинской методологией и социальной реаль-
ствии с j1/^
ностью Кга^-
Исследования показали насущную необходимость воесторон-
его анализа китайской действительности, пересмотра на прочной
Фактической основе принятых в КНР социально-классовых
дефиниций и выработки в. соответствии с марксистско-ленинским
учением ясной системы представлений о классовой структуре
китайского общества и особенностях соотношения классовых и
социальных сил на отдельных этапах истории КНР. В частности, было
установлено, что дававшаяся в историографии КНР
характеристика китайского рабочего класса как,сформировавшегося
«класса для себя» не соответствует действительности. Рабочий класс
Китая в силу многих объективных и субъективных обстоятельств
не был гегемоном народной революции. На протяжении 50—
60-х годов он находился в процессе становления в «класс для
себя», однако КПК отнюдь не всегда способствовала успешному
его ходу. События 60-х годов, особенно антипролетарская
деятельность Мао Цзэдуна и его сторонников, резко затормозили
развитие рабочего класса, что проявилось в падении его
политической роли в обществе, дезорганизации его рядов, идейном
развращении.
Была выявлена также несостоятельность рассмотрения всей
совокупности социально-экономических проблем в сельском
хозяйстве Китая исключительно сквозь призму борьбы сил
капитализма и социализма. Неразвитость производительных сил в сельском
хозяйстве и своеобразный раскол китайской деревни на
«имущую» и «неимущую» части создали серьезные трудности на пути
формирования коллективных хозяйств и социальной общности
крестьянства, усугубленные авантюризмом в политике китайского
руководства.
Со времени выхода в 1969 г. монографии «Китай сегодня» в
советском китаеведении начало постепенно складываться
самостоятельное направление исследований по новейшей истории
Китая — историко-социологическое. В монографиях Э. С. Кульпина,
А. В. Холодковской о рабочем классе [321; 439], Л. С.
Волковой—о крестьянстве '[245], В. И. Ванина —о национальной
буржуазии [233], С. Д. Марковой —об интеллигенции [334], в
публикациях В. И. Акимова, Я. М. Бергера, Б. В. Ветрова, Л. П. Де-
люсина, Е. А. Коновалова, А. С. Мугрузина, И. Н. Наумова,
М. М. Никольского, Ф. И. Потапенко, М. И. Сладковского,
* • Д. Сухарчужа, Ю. В. Яременко и других сделаны первые
серьезные шаги в изучении классов и классовых отношений в КНР.
В связи с тем, что историко-социологические исследования в
советском китаеведении находятся еще на начальной фазе своего
Развития, они представлены в настоящее время весьма
разноплановыми работами, существенно отличающимися друг от друга
В°НмеПТуальными и методическими подходами. . Например,
• И. Ванин и Э. С. Кульпин пользовались в своих исследованиях
2*
19

по преимуществу экономическими методами анализа, Л. С.
Волкова и А. В. Холодковская построили свои монографии на базе
применения главным образом методов исторической науки,
С. Д. Маркова в отличие от этих ученых, избравших в качестве
объекта изучения социально-экономические и
социально-политические аспекты китайской реальности, сконцентрировала свое
внимание на рассмотрении идейно-политического аспекта жизни
интеллигенции.
Другим показателем того, что указанное направление
находится на начальной стадии своего формирования, служит
ограниченный перечень объектов исследований. Ими пока не охвачены
социальные проблемы женщин, молодежи, нет еще работ,
посвященных социальной роли армии и ряду других социальных
аспектов жизни китайского общества. Наконец, если анализировать
процесс становления историко-социологических исследований, то
нельзя не отметить сравнительно небольшое количество
устоявшихся выводов и положений (различия в них рассматриваются
в историографических экскурсах в данной книге).
Западной историографии в принципе всегда было чуждо
изучение классов и классовых отношений в Китае, однако в общем
потоке обширной литературы по современным проблемам Китая,
анализ которой превратился уже в специальную область в
советской историографии, можно выделить несколько сравнительно
самостоятельных направлений исследований, непосредственно
связанных с изучением социальных и социально-политических проблем
в КНР. Назовем только два из «их, имеющих самое
непосредственное отношение к исследуемому в монографии «ругу вопросов.
К одному направлению можно отнести работы,
рассматривающие главным образом социально-политические аспекты китайской
действительности. Методологические принципы подавляющего
большинства этих научных трудов базируются на буржуазной
социологии элит и носят принципиально антимарксистский характер.
Хотя сторонники теории элит и принимают во внимание
социальные факторы, воздействующие на политическое поведение элиты
и «контрэлиты», они игнорируют решающую роль классов в
социальном и политическом развитии общества. Научное значение
исследований данного направления состоит в том, что его
представители вводят в научный оборот большой объем фактического
материала и результаты его статистической, а часто и
математической обработки, характеризующие отдельные стороны
реального социально-политического процесса. Движимые логикой
конкретного анализа, они формируют соображения о факторах,
определяющих действия элиты и «контрэлиты» в той или иной
конкретной обстановке, и тем самым способствуют выявлению и более
всестороннему анализу действительных социальных проблем и
противоречий в китайском обществе. Поэтому публикации Д. Уол-
лера, Р. А. Скалапино, А. Д. Барнетта, У. Уитсона, Гао Инмао и
других западных ученых заслуживают серьезного изучения.
Самостоятельное направление представляют собой по существу
20

адиционные для буржуазной науки исследования рынка труда
Тибо рынка товаров. В этих работах можно встретить заслужи-
лаЮщие внимания выводы и наблюдения, помогающие детальному
изучению социальной реальности Китая. В них содержатся также
большой фактический материал и произведенные на его базе
расчеты и оценки. Например, в работах Дж. Ф. Эмерсона, К. Хау,
Б. Ричмэна на базе обобщения объемного фактического материала
произведены расчеты и оценки численности рабочих и служащих
по основным отраслям экономики и промышленности Китая, их
распределения по крупным, современным, и мелким формам
производства и многим другим параметрам.

Глава 2
СОЦИАЛЬНО-КЛАССОВАЯ СТРУКТУРА
ДОРЕВОЛЮЦИОННОГО ОБЩЕСТВА
И РАБОЧИЙ КЛАСС
Определение места и роли рабочего класса в
социально-политической структуре КНР 50—60-х годов, сложившейся
непосредственно после победы революции 1949 г., неизбежно требует
анализа дореволюционного китайского общества. Этот анализ
необходим не только в силу существования в общественном процессе
элементов прошлого, настоящего и будущего, но и потому, что в
советской литературе еще не устоялась окончательная оценка
уровня социально-экономического развития Китая к концу 40-х
годов.
По данному вопросу необходимо выделить по крайней мере три
разные точки зрения. Первая, возникнув в 1954 г., долгое время
являлась господствующей. Если воспользоваться характеристикой,
сформулированной.М. И. Сладковским в докладе на Всесоюзной
научной конференции китаеведов, состоявшейся в ноябре 1971 г.,
суть ее сводится к следующим положениям: «В Китае к 50-м
годам сложились объективные условия для перехода «а
социалистический путь развития... для этого существовали реальные
условия не только в материальном базисе, но и в общественной
надстройке» [389, с. 12].
Сторонники второй точки зрения, получившей особенно
широкое распространение в последние годы, особенно после выхода
в свет монографий Л. П. Делюсина, А. В. Меликсетова, А. С. Муг-
рузина, И. Н. Наумова, О. Е. Непомнина, дают совершенно иную
оценку уровня социально-экономического и политического
развития Китая. С. Л. Тихвинский и Л. П. Делюсин, выступая на
упомянутой 'конференции, характеризовали Китай конца 40-х годов
как «мелкокрестьянскую страну», не располагавшую материально-
техническими предпосылками для решения задач
социалистического строительства [389, с. 32]. И. Н. Наумов, отмечая, что в старом
Китае существовала многоукладная экономика, приходит к
выводам: «В процессе внутреннего исторического развития в Китае
не было создано объективных и субъективных предпосылок для
непосредственного перехода к социализму», который «начал
совершаться от феодального, полуфеодального и полуколониального
общества, минуя капиталистическую стадию развития» [357,
с. 180]. Е. Ф. Авдокушин, идя по пути восстановления
существовавшей в нашей литературе в начале 50-х годов оценки китайской
22

олюции как буржуазно-демократической, вместе с тем пишет:
Pq провозглашением КНР страна вступила в фазу завершения
tурЖуазно-демократичеекой революции, ее непосредственного
перерастания в народно-демократическую революцию и подготовки
предпосылок для осуществления перехода к строительству
социализма. Создание КНР и провозглашение социалистической
ориентации развития страны еще не означало выполнения всех задач
предыдущего этапа демократической революции, а выражало
лишь стремление строить социализм. Китаю предстояло пройти
еще сравнительно длинный путь некапиталистического развития»
[426, с. 56}.
Многие ученые в последние годы акцентируют внимание на
изучении многоукладности дореволюционного китайского
общества. Например, Е. А. Коновалов отмечает, что в стране
продолжали «самостоятельно функционировать экономические порядки,
характерные для рабовладельческого строя, для мелкого товарного
хозяйства, для капиталистического предпринимательства (как
китайского, так и иностранного происхождения)... получили
известное развитие и госкапитализм, и государственный сектор» i[249,
с. 146], что «до середины XX в. мелкотоварный уклад в Китае
продолжал быть наиболее представительным, хотя и испытывал
нарастающее давление со стороны других, более прогрессивных
общественных укладов» [249, с. 146—147].
Сторонники третьей точки зрения склонны придерживаться
промежуточных позиций. Так, А. П. Морозов пишет: «К концу
40-х годов XX в. капиталистический уклад занял прочное место
в экономике Китая. В рамках этого уклада к тому времени
возникли и материальные предпосылки социализма, прежде всего в
виде крупного машинного производства с достаточно высокой
степенью капиталистического обобществления» [345, с. 162].
Одновременно он констатирует, что «вследствие ограниченного
характера самого капиталистического уклада, так и не занявшего
господствующего положения в экономике Китая, ограниченный
характер носили и созданные им материальные предпосылки
социализма. Эта ограниченность носила как количественный, так и
территориальный характер. Огромные пласты китайской экономики,
прежде всего сельское хозяйство, продолжали функционировать
на докапиталистическом материальном базисе,
характеризовавшемся примитивными средствами производства и ручным трудом.
Вершиной этого базиса являлось мануфактурное производство.
Вместе с тем промышленный переворот территориально охватил
лишь небольшие районы, главным образом приморские
провинции, и носил, по существу, очаговый характер» [345, с. 162].
Столь существенные различия во взглядах и выводах вызваны
многими обстоятельствами, в том числе тем, что в советском
китаеведении еще не завершился пересмотр целого ряда концепций и
«ем, перекочевавших в него из официальной историографии
КНР, не закончилось серьезное самостоятельное изучение
экономических, социальных и политических процессов, происшедших в
23

Китае на протяжении первой половины XX в. С. Л. Тихвинский
и Л. П. Делюсин еще в 1971 г. говорили о необходимости
«вернуться к обсуждению вопроса об оценке характера китайской
революции» [389, с. 31]. Такое обсуждение постепенно
развертывается, не принимая пока характера единовременной дискуссии.
Для такой дискуссии, видимо, «е сложились необходимые
научные предпосылки. Н. Д. Коробов, разбирая нерешенные вопросы
истории Китая 'конца 40-х годов, в частности, отмечает: «Из
общих проблем далеко не раскрыты в литературе расстановка
классовых сил на различных этапах борьбы, действительная роль и
место разных классов в революции... Не изучены достаточно
глубоко вопросы экономической и политической борьбы рабочего
класса, его роли в завоевании победы революции. В литературе
ранних десятилетий в трактовке этой темы нередко допускались
схематизм и упрощенчество, переоценка влияния пролетариата и
его идеологии в революционно-освободительном движении и в
КПК. На современном этапе советскими китаеведами в целом
преодолены прежние недостатки подобного подхода. И все же
порой по инерции проскальзывает тенденция подчеркивания роли
рабочего класса Маньчжурии, да и всего Китая, в революции, так
или иначе проводится тезис о гегемонии пролетариата» [308,
с. 398, 399].
В данной работе, естественно, невозможно решить всю
совокупность научных проблем, порождающих различия в точках
зрения в нашей литературе. Ниже рассматриваются только те из
них, которые связаны с анализом положения и роли китайского
рабочего класса в системе классов и классовых взаимоотношений
в КНР в 50—60-е годы.
В. И. Ленин писал: «Не закрывая глаз на соотношение
классовых сил, вы приобретете трезвую и прочную базу, фундамент для
всех своих политических выводов» [116, с. 143—144]. Эта
«трезвая и прочная база» суждений об обществе применительно к
Китаю, как явствует из изложенного, особенно необходима. Однако
исследования классовых сил и их соотношения на отдельных
этапах революционного процесса в Китае находятся еще в процессе
своего развития.
ЭКСПЛУАТИРУЕМЫЕ И ЭКСПЛУАТАТОРЫ
В КИТАЙСКОМ ОБЩЕСТВЕ
До победы революции в 1949 г. в экономике Китая были
представлены практически все известные истории хозяйственные
уклады— от первобытнообщинного до капиталистического1, не
успевшего стать господствующим укладом хозяйства.
Китай — и это обстоятельство необходимо подчеркнуть особо —
не пережил эпоху первоначального накопления, не прошел через
этап промышленной революции.
Промышленный рабочий класс стал складываться и развивать-
24

Китае с конца XIX в. В основных чертах этот исторический
СЯ цесс протекал так же, как и во многих других колониальных
"^зависимых «странах Востока, но иначе, чем в Европе, где клас-
И ческий тип развития промышленного пролетариата был в общем
СИ целом неразрывно связан с вызреванием и развитием
капитализма в промышленности, с последовательным восхождением
промышленного производства от ремесленной к мануфактурной, а
затем к фабрично-заводской стадиям развития, когда низшие
формы предпринимательства и капитализма постепенно уступали
место высшим (см. [34, с. 309]).
В Китае, как и в ряде других стран Азии и Африки, дело
обстояло по-другому. Фабрично-заводская промышленность
возникла под преимущественным воздействием иностранного капитала
и империалистической политики колониальных держав, когда
низшие формы национального предпринимательства и капитализма
еще не только не исчерпали свою историческую роль, но и не
успели достичь зрелости. Крупная промышленность в Китае
складывалась в условиях неравномерности социально-экономического
развития отдельных районов страны, медленного разложения
натурального хозяйства, при сохранении докапиталистических
отношений, когда обнищание деревни значительно обгоняло процесс
формирования рабочего класса, а отсутствие единого
национального рынка предопределяло неразвитость рынка труда.
Невысокий уровень развития производительных сил в сельском
хозяйстве, промышленности и на транспорте, аграрное
перенаселение, устойчивые позиции докапиталистических элементов — все
это обусловливало узость базы крупного капиталистического
хозяйства, неразвитость общественного разделения труда и товарно-
денежных отношений. Бок о бок с крупным капиталистическим
хозяйством уживались, а во многих глубинных районах
сохраняли господствующие позиции докапиталистические уклады.
Становление капитализма, стимулируя экономическое укрепление
крупного производства современного типа, не сопровождалось сколько-
нибудь существенным сокращением численности населения,
занятого в мелком и мельчайшем хозяйстве.
На основе сложного переплетения хозяйственных укладов
одновременно существовали три принципиально разных типа
социально-классовых образований: современные (т. е. капиталистические),
переходные к капиталистическим и традиционные (т. е.
докапиталистические) 2.
В Китае появились фабрично-заводские рабочие, буржуазия,
интеллигенция, служащие, представлявшие собой современные
социально-классовые образования. На их долю в 1949 г.
приходилось всего 7% населения страны. Удельный вес
фабрично-заводского пролетариата составлял примерно 2,5% населения.
2Я0/ ачительная масса» 38% населения, в том числе в деревне —
°/о, принадлежала к социально-классовым образованиям, явля-
Щимся переходными к капиталистическим (подробнее см.
Рил. 1). Выбитые из средневековых устоев производства и быта,
25

они подверглись значительной дифференциации и разложению под
воздействием товарно-денежных отношений. Однако эти слои
населения еще не связали окончательно свою судьбу с
капиталистическим производством, не распались полностью и не влились
в классы и слои буржуазного общества. В городах к такому
переходному типу социально-классовых образований относились
ремесленники, кули, рикши, мелкие и мельчайшие торговцы, поденщики,
пауперы. В деревне они были представлены ремесленниками,
наемными работниками в мелком и мельчайшем производстве,
крестьянами, связанными с рыночными отношениями, но не
посвятившими еще себя целиком производству на рынок, а также
пауперами.
Основная масса населения — 55%—существовала в системе
натурального и полунатурального хозяйства, была связана с родо-
племенными, клановыми, феодально-патриархальными
отношениями3. К ней относились главы родов (больших семей), которых
часто именовали и именуют помещиками, купцы, ростовщики и
подавляющая масса 'крестьянства, часть которых имела
собственную землю, часть являлась арендаторами.
Феодально-патриархальные отношения опутывали все
китайское общество, все классы и слои населения, играли огромную
роль даже в крупной фабрично-заводской промышленности.
Естественно, что данное деление китайского общества является
довольно общим и грубым. В условиях многоукладности широкое
распространение имели различные промежуточные слои и группы
населения.
Несмотря на приблизительность, нарисованная выше картина
позволяет характеризовать уровень социально-экономического
развития Китая ко времени победы революции в 1949 г. и
одновременно более четко определить глубину, масштабы и
историческое значение социально-экономических и «чисто» социальных
преобразований, необходимых для построения социализма на
китайской земле. Если учитывать размеры населения страны и путь,
который необходимо пройти подавляющей его массе, чтобы
превратиться в классы и слои социалистического общества, то задачи
строительства социализма в Китае нельзя не признать столь же
грандиозными, сколько сложными и трудными.
Рассмотрение исторически разных типов социально-классовых
образований создает основу для общей характеристики
общественного разделения труда в дореволюционном Китае, а
следовательно, развития товарного производства и капитализма в этой
стране. Отсутствие соответствующих статистических сведений
делает необходимым использование для этих целей итогов разного
рода исследований, оценок и свидетельств специалистов,
косвенных данных, обращение к которым, несмотря на их неполноту,
часто противоречивость и всегда разрозненность, остается
единственным путем для анализа китайской действительности.
Основываясь на ленинской методологии и используя идею и
метод расчета, предложенные В. И. Лениным (см. [47, с. 495—
26

e;O0l) целесообразно попытаться установить численность населе-
1Я занятого: а) сельскохозяйственной, б) торгово-промышленной
Н1ате1ьн0стью, в) не участвующего в хозяйственной деятельности
fi?, с. 495-506].
Одной из весьма важных черт жизни китайского общества на
протяжении почти всей первой половины XX в. являлось то, что
страна фактически не знала условий мирного существования.
Значительная часть населения постоянно находилась в
многочисленных армиях сил революции и контрреволюции4, разного рода
милитаристов, в вооруженных отрядах, формировавшихся местными
богатеями и кланами5. Разложение общества, усиленное войнами,
хозяйственной разрухой и разорением трудящихся масс,
проявлялось и в существовании многочисленных бандитских шаек6. К
концу 40-х годов только в результате военных действий, а также
явлений общественного разложения от производственной
деятельности было оторвано как минимум около 10 млн. человек.
В 1949 г. общая численность военнослужащих, работников
административного персонала, служащих государственных
учреждений и работников просвещения КНР превышала 7 млн. человек
[191, с. 41], из них примерно 4 млн. приходилось на бойцов и
командиров НОАК. Служащие гоминьдановского
административного аппарата оставались и в учреждениях КНР (например, среди
занимавшихся сбором налогов более 90% составляли лица,
выполнявшие аналогичные функции при гоминьдановском режиме
[191, с. 48, 82]). В сфере управления и просвещения в 1949 г. было
занято около 3 млн. человек7, или примерно 10—12 млн.
населения, включая членов семей.
В городе и деревне существовала огромная масса
люмпен-пролетариев и пауперов. А. С. Мугрузин считает, что пауперы,
батраки и люмпены составляли 10% сельского населения [352, с. 134].
Поскольку на долю батраков, согласно разного рода
обследованиям, приходилось максимум 1—3% сельского населения8, можно
заключить, что пауперы и люмпен-пролетарии в деревнях
составляли примерно 6—8% населения страны. Авторы книги
«Китайская Народная Республика. Экономика, государство и право,
культура» считают, что в городах насчитывалось от 10 до 12 млн.
человек, обычно не имевших постоянной работы [180, с. И].
По официальным данным, ко времени победы революции в
городах было зарегистрировано около 4 млн. безработных и «еще
большее число лиц», которые никогда не работали [194, с. 157].
Это значит, что в данном случае речь идет примерно о 3%
населения страны. Поскольку подавляющая часть этой категории
людей не имела семей9, то можно заключить, что в 1949 г. в стране
имелось как минимум 40—60 млн. пауперов, люмпенов,
безработных и лиц, перебивавшихся случайными заработками.
В общей сложности в хозяйственной деятельности не
участвовали, таким образом, примерно 70—90 млн. человек. В 1949 г.
численность населения страны составляла 536 млн. человек [193,
с- 4]. Следовательно, непроизводительное население (без учета
27

Таблица 1
Распределение населения по роду занятий в Китае и России
Сельскохозяйственное
население
Торгово-промышленное
население
Население, не участвующее
в хозяйственной дея-
Китай,
числен-
ность,
млн.
человек
415-430
40—45
70—90
1949 г.
1 удельный
вес,
1 %
78
8
14
Россия,

численность,
млн.
человек
97,0
21,7
6,9
1897 г. *
удельный
вес,
%
77.2
17,3
5.5
* [47, с. 502].
лиц свободных профессий, служителей культа и т. п.) достигало
минимум 14%.
Разграничить две основные сферы производственной
деятельности и произвести соответствующее распределение населения в
условиях Китая сложно: неразвитость разделения труда,
проявляющаяся, с одной стороны, в сращенности земледелия, ремесла
и торговли, а с другой — в отсутствии четких граней между
городом и деревней, предопределяет и трудности анализа, и условность
расчетов.
Наиболее простой путь разделения этих сфер деятельности —
использование данных статистической службы КНР о
распределении населения страны на городское и сельское. Поскольку в
составе городского населения в 50-е годы учитывались жители не
только собственно городов, но также поселков, значительная часть
которых существовала за счет занятия ремеслом и торговлей, а в
составе сельского — жители деревень и волостных поселков,
живших почти исключительно за счет земледелия и подсобных
промыслов, статистические материалы по городу и деревне
оказываются пригодными для схематичной количественной характеристики
двух основных сфер занятости населения страны.
В 1949 г. на долю городского населения приходилось несколько
более 10% и сельского — почти 90% всего населения. Если в той
же пропорции разделить чиновничий аппарат и выделить из
состава городских и сельских жителей ту их часть, которая не
принимала участия в хозяйственной деятельности, то мы получим
примерные данные о распределении населения Китая по роду
занятий (табл. 1).
В КНР, да и не только там, сплошь да рядом сравнивают
старый Китай с дореволюционной Россией, говоря об идентичности
многих проблем общественного развития, стоявших перед этими
странами. Между тем далеко не всегда говорится о различиях
в социально-экономическом строе Китая и России, а они опреде-
28

лялись разными историческими эпохами в достигнутом ими
развитии. В России до революции капитализм стал господствующим
способом производства при сохранении очень многочисленных
остатков старого докапиталистического порядка, основанного на
закрепощении трудящихся. Характеризуя последний на VIII
съезде РКП (б), В. И. Ленин говорил о «первоначальных
товарно-хозяйственных формах» капитализма [99, с. 156], об «азбуке
капитализма» [99, с. 156], о том, чю деревенские массы
находятся «на стадии примитивного капитализма» [99, с. 164]. В
отличие от России дореволюционный Китай только начал переход к
капиталистическому способу производства. Отсталые
товарно-хозяйственные формы в дореволюционной России можно без
большого преувеличения назвать передовыми для Китая 40-х годоэ
нашего века. Одним из показателей отсталости Китая служит tov
что в середине XX в. доля торгово-промышленного населения в
стране была в 2 с лишним раза меньше, чем в России в конце
XIX в.
Представленные в табл. 1 результаты нашей оценки,
разумеется, достаточно приблизительны, однако, при всех возможных
уточнениях, полученная картина может быть конкретизирована
только в деталях. Бесспорный вывод из wee тот, что товарное
обращение и, следовательно, товарное производство в Китае до
победы революции делали лишь первые шаги в своем
капиталистическом развитии. Вместе с тем это была не просто
докапиталистическая страна, а страна, где в силу целого ряда исторических
особенностей развитие крупного современного производства
сопровождалось падением производительных сил, особенно в сельском
хозяйстве, что вызвало острые общественные противоречия.
Минимум один из каждых 10 человек оказался выброшенным из
традиционного сельскохозяйственного производства и вынужден был
пребывать на положении «лишнего» и в деревне, и в городе.
На основе полученных данных целесообразно попытаться
приблизительно распределить все 'население Китая по классовому
положению, т. е. по положению в общественном строе производства.
Прежде всего необходимо выделить отдельные группы
крестьянских хозяйств. Основные экономические признаки этих групп как
различных классовых элементов общеизвестны: одну из них
составляют неимущие и живущие главным образом или наполовину
продажей рабочей силы, другую образует бедное и беднейшее
крестьянство, существующее по преимуществу за счет своего
мелкого хозяйства, третья представлена хозяйствами,
эксплуатирующими более или менее значительное число батраков и поденщиков
с наделом и всяких наемных рабочих вообще, к четвертой
относятся деревенские богатеи и мироеды, основывавшие свое
хозяйство на феодально-патриархальных методах эксплуатации
крестьянства.
Приблизительная доля (округленно) этих групп в общем числе
крестьянских дворов составляла соответственно 12, 78, 3 и 7%.
В первую группу отнесены крестьянские дворы, квалифициро-
29

вавшиеся в ходе разного рода обследований как «батрацкие» и
составлявшие, как уже говорилось, 1—3% крестьянских дворов, а
также пауперы и люмпен-пролетарские элементы, ко второй —
основная масса крестьянских дворов, главным источником
существования которых служило мелкое хозяйство, к третьей — зажиточные
крестьянские хозяйства, ставшие прибегать к найму рабочей силы,
и, наконец, к последней — хозяйства, попавшие в Китае в число
«помещичьих».
При этом необходимо отметить два принципиальных момента.
Во-первых, при распределении деревенских хозяйств по указанным
категориям оказывается, как правило, невозможным
использование принятых в КНР и широко заимствованных в советской
литературе понятий «помещик», «!кулак», «середняк», не отражающих
действительный характер экономических отношений в Китае до
победы революции. Во-вторых, потребовалось внести
соответствующие коррективы в принятое в КНР распределение сельского
населения по отдельным группам хозяйств.
Мы уже имели возможность выразить согласие (см. [296,
с. 330—332]) с теми советскими авторами, которые, исходя из
анализа аграрных отношений в Китае, писали о необходимости
отказа от понятий, использование которых означает прямое
перенесение на китайскую действительность экономических отношений,
существовавших в царской России, и неизбежности выработки
для Китая иных понятий, позволяющих обозначать отдельные
социальные типы крестьянских хозяйств адекватно китайской
действительности. Говоря, например, о «помещиках» и «кулаках»,
А. В. Меликсетов с полным основанием отмечает, что
«употребление этих чисто русских терминов, отражающих особенности
русского феодально-поместного землевладения („помещик**) и
развития капитализма в пореформенной деревне („кулак"), не
помогает выявить специфику социальных отношений в китайской
деревне. Дословный перевод соответствующих китайских понятий
дичжу (землевладелец) и фунун (богатый крестьянин) может
лишь еще больше скрыть подлинную природу социальных
отношений в китайской деревне. Не случайно на китайском языке нет
понятия для определения деревенских эксплуататоров как класса,
а употребляется широкая гамма терминов (шэныии, тухао, лешэнь
и т. п.) более узкого значения, в которых нашли свое отражение
сословное происхождение некоторых групп эксплуататоров, их
морально-этическая оценка, имущественные различия и т. п.» [337,
с. 24—25].
Действительно, в Китае не существовало дворянского сословия
и «помещик» даже в политической и научной литературе КНР
неизменно рассматривается как составная часть крестьянства.
Будучи под воздействием сильных родовых и клановых
пережитков связанным многочисленными патриархальными, личными, а
подчас родственными отношениями с местными крестьянами,
«помещик» (не говоря уже о «кулаке») сплошь да рядом в
сущности не отличался от значительной части зажиточного кре-
30

ьянс-тва своим образом жизни и бытом. Деревенские богатеи
сТсвоем большинстве еще не успели разорвать рамки клановых и
подовых «союзов и являлись главами «мощных родовых
организаций», представителями кланов (родов) i[346, с. 152—153]. Часть
из них'стала крупными землевладельцами благодаря службе в
государственном аппарате и использованию в своих интересах
политической власти. Сельский эксплуататор в Китае, выступая
одновременно как землевладелец, ростовщик, купец, а то и чиновник,
был многолик с экономической точки зрения и широко
использовал как экономические, так и внеэкономические методы изъятия
прибавочного и частично необходимого продукта, создаваемого
крестьянами. Понятия «бюрократ» и «землевладелец»,
использованные для обозначения этого типа сельского эксплуататора в
тезисах IV конгресса Коминтерна [301, с. 205], хотя и не отражают
полностью особенности аграрных отношений в Китае, все же более
подходящи, нежели термин «помещик».
Ничем по существу в подавляющем большинстве случаев не
отличались от «помещиков» и зажиточные крестьяне («кулаки»),
эволюционировавшие, по обоснованному выводу А. С. Мугрузина,
«главным образом в помещиков — получателей ренты, а не в класс
сельской буржуазии» [346, с. 296]. Значительную их массу
образовали крупные крестьянские семьи с большим числом
работоспособных, имевшие собственную землю, набор орудий,
обеспечивающий всем работоспособным возможность заниматься
земледелием и подсобными промыслами, а иногда и тягловый скот (см.
[296, с. 334—335]). Характерно, что в свое время в Китае
предпринимались неоднократные попытки отметить своеобразие
понятия «кулак» в условиях страны. Например, комиссия ЦК КПК,
готовившая к публикации 4-й том «Избранных произведений»
Мао Цзэдуна10, сочла необходимым включить в его текст
несколько соответствующих примечаний. В одном из них говорилось:
«Вопрос о кулачестве, имевший место в ходе проведения
аграрной реформы в Китае, представляет собой специфический вопрос,
сложившийся в конкретных исторических и экономических
условиях Китая. Эксплуатация со стороны китайского кулачества, как
правило, носила резко выраженный феодальный и полуфеодальный
характер, причем кулацкие хозяйства не занимали важного места
в сельском хозяйстве страны — эти две черты отличали
кулачество в Китае от кулачества многих 'капиталистических стран» [330,
с 213, см. также с. 214, 229].
Предложенное выше распределение крестьянских хозяйств по
гРУ""ам в ряде моментов существенно отличается от данных об их
дифференциации, принятых в КНР и до сих пор широко
используемых в советской литературе. Согласно официальным
материалам об аграрной реформе (полный отчет о ее итогах не был
опубликован), которые канонизировали на все последующие годы
арактеристику классовой принадлежности сельского населения,
а долю «бедняков и батраков» приходилось 60—70%, «середня-
ов» 20—30%, «кулаков и помещиков»—10% крестьянских дво-
31

ров '[170, с. 21—22]. Характерно, что в научной литературе КНР
почти до конца 50-х годов, точнее, до первых крупных кампаний
репрессий в отношении интеллигенции можно проследить
попытки неприятия или частичного пересмотра указанных данных.
При этом одни авторы стремились раскрыть сложность и
своеобразие аграрных отношений в отдельных районах страны и
характеризовать отдельные группы крестьянских хозяйств на основе
сведений, полученных в результате разного рода обследований
20—30-х и последующих годов11, другие обращались к
материалам ГСУ КНР об итогах обследования 14 тыс. крестьянских
хозяйств за 1954 г., содержащих данные о классовой
принадлежности крестьян на момент аграрной реформы12, наконец, третьи
стремились идти по пути раскрытия содержания понятий
«помещик» и «кулак» в условиях Китая, называя их «богатеями», и
анализа специфики аграрных отношений 13.
Оснований для настороженного отношения к официальным
материалам об итогах аграрной реформы было больше чем
достаточно. А. С. Мугрузин проанализировал одно из важнейших
противоречий, содержащихся в этих материалах, и убедительно
показал, что на долю «помещиков» приходилось в действительности
не 70—80% (или, как иногда писали в Китае, просто 70%) земель,
а около 40% [346, с. 21—22].
Что же касается материалов ГСУ КНР, то, согласно отчету,
на долю «бедняков и батраков» во время аграрной реформы
приходилось 57,1%, «середняков» — 35,8, «кулаков» — 3,6,
«помещиков»— 2,6 и прочих — 0,9% крестьянских дворов [193, с. 308].
Иными словами, ГСУ КНР утверждало, что доля «помещиков» и
«кулаков» была почти в 2 раза меньше, а середняков — по
меньшей мере «на 20% больше, нежели в ранее опубликованных
официальных материалах.
Необходимо принять во внимание, что в данном случае ГСУ
КНР ничего не сообщило о методических и технических
принципах обследования. Кроме того, анализ конкретных данных,
содержащихся в отчете, позволяет говорить о том, что оно охватило
наиболее экономически развитые районы и хозяйства (подробнее
см. [296, с. 308]). Поэтому представляется целесообразным (до
проведения дополнительных исследований) при группировке
крестьянских хозяйств учитывать как материалы об итогах аграрной
реформы, так и результаты обследования 14 тыс. крестьянских
дворов. Итоги последнего позволили выявить крестьянские
хозяйства, где начал использоваться наемный труд (в отчете
говорилось, что «кулацкое .хозяйство еще не полностью встало на
капиталистический путь» '[193, с. 308]). На указанном основании мы
выделили группу зажиточных крестьянских хозяйств и отнесли к
ним 3% всех дворов. В то же время в нашем распоряжении
находится пока слишком мало данных для сокращения удельного веса
сельских эксплуататоров с 10 до 6%. Поэтому к группе сельских
мироедов и богатеев («помещиков»), т. е. (дичжу, шэньши, тухао,
лешэнь и т. п.) отнесено 7% крестьянских дворов.
32

Отличие предложенной нами группировки проявляется и в том,
в составе низшей группы крестьянских дворов учтены паупе-
4 люмпЛ1-пролетарские элементы и «батраки». Давно известно,
что за фасадом наемных отношений в старой китайской деревне
ппошь да рядом скрывались (крепостнические и даже рабские
отношения (см. [178, с. 315-319; 346, с. 27-29, 165 и др.]).
Поэтому в одну группу нами объединены совершенно обнищавшие и
неимущие крестьяне, которые уже не имели собственного мелкого
хозяйства. Батраками в полном смысле этого слова являлась
очень небольшая часть из них и то лишь в наиболее экономически
развитых районах страны.
Наконец, нами выделена группа беднейших и бедных мелких
крестьянских дворов, включающая так называемых середняков.
Крестьянские хозяйства, объединенные в этой группе, конечно же,
различались по уровню материального достатка. Однако данный
критерий в Китае, весьма часто превращаемый в главный при
определении классовой принадлежности, в действительности
таковым не является. Экономическая же основа у всей этой группы
хозяйств однотипна.
Итак, если исходить из 480 млн. сельского населения Китая в
1949 г., то входившие в его состав пролетарские и
полупролетарские слои насчитывали 50—60 млн. человек, беднейшие и бедные
мелкие крестьянские хозяйства — 370—380 млн., зажиточные
мелкие хозяйства—15—20 млн. и хозяйства сельских мироедов и
богатеев— 30—35 млн. человек.
Распределение по этим же группам населения, занятого в
торгово-промышленной сфере, также представляет немалые
трудности, тем более что в КНР, насколько нам известно, такого
распределения не производилось.
В 1949 г. общая численность работающих в промышленности
составляла около 9 млн. человек м, из которых на
фабрично-заводскую и мануфактурную промышленность приходилось 35 и на
кустарную — 65%. Следовательно, к пролетарской части
населения страны можно отнести около 3 млн. человек, а с учетом
членов семей (принимая во внимание, что мужчин среди
промышленных рабочих было только 40% [193, с. 299])—примерно
6 7 млн. человек15. Практически всех кустарей и ремесленников,
т. е. примерно 6 млн. человек (с учетом членов семей — 20—
25 млн. человек), необходимо включить в состав беднейших и
бедных мелких хозяйств.
К отмеченной пролетарской части населения надо добавить
рабочих транспорта, связи и строительства. На транспорте и в
строительстве были заняты около 1 млн. человек [193, с. 292] 16.
капиталистической торговле численность наемных работников
превышала 4 млн. человек [193, с. 258] 17. Итого примерно о—
>о млн., а с учетом членов семей—15—20 млн. человек.
К пролетарской и полупролетарской части населения следует
тнести также безработных, лиц, перебивавшихся случайными
заработками, и люмпен-пролетарские элементы. Как уже говорилось,
3 Зак68 33

Т а б л и ц а2
Приблизительное распределение населения Китая и России
по классовому положению
Крупная буржуазия,
высшее чиновничество,
сельские мироеды
(«помещики*) ..••••••••
Зажиточные мелкие
хозяйства
Бедные и беднейшие
мелкие хозяйства . • • . .
Пролетарии и полупроле-
Китай, 1949 г.

численность,
млн.
человек .
35—40
35—45
390^-400
80—100
удельный
вес,
%
7
7
70
16
Россия,

численность,
млн.
человек
Ок. 3,0
> 23,1
» 35.8
» 63,7
1897 г. *
удельный
вес,
%
2,3
18,4
28,5
50,7
[47, с. 505].
эта категория населения в городах насчитывала примерно 10—
15 млн. человек.
Таким образом, общая численность пролетарского и
полупролетарского населения Китая достигала 30—40 млн. человек в
городах и 50—60 млн.— в сельской местности, в сумме—примерно
80—100 млн. человек. Среди них фабрично-заводские рабочие —
рабочие крупных предприятий промышленности, современных
средств транспорта, связи и строительства — составляли не более
12—15 млн. человек (около 2,5% населения страны).
Особую проблему представляет анализ эксплуататорской
части городского населения Китая. В КНР общую численность
«национальной буржуазии и буржуазной интеллигенции» принято
определять примерно в 8 млн. человек (цит. по [233, с. 267]).
Если учесть, что в промышленности и торговле к ««национальной
буржуазии» были отнесены не более 1,5 млн. человек, то можно
предположить, что в указанные 8 млн. были включены также
высшие и средние чины армии и гоминьдановской бюрократии,
перешедшие на службу в различные органы власти и
управления КНР. В нашей печати уже отмечалось, что к «национальной
буржуазии» в КНР оказалась причисленной масса мелких
предпринимателей, мелких хозяйчиков. В. И. Ванин, применив
принципы анализа, разработанные К- Марксом, показал, что к
капиталистам в полном смысле этого слова можно отнести не более
20% всех лиц, занимавшихся предпринимательской деятельностью
в промышленности и торговле и квалифицированных в КНР в
качестве представителей национальной буржуазии, а 80% из них
следует признать мелкими предпринимателями (см. [233, с. 54—
59]). Если в этой же пропорции разделить 8 млн. буржуазных
элементов и буржуазной интеллигенции, то численность капита-
34

ов составит т^ько 1,6 млн., а с учетом членов семей — около
е!^6 млн. человек. Остальные же 6,4 млн. (с членами семей —
90—25 млн. человек) входили в состав категории зажиточных
мелких хозяйств.
Несомненно, что представленный в табл. 2 наш подсчет позво-
ет в настоящее время получить только приблизительную
характеристику классово-социальной структуры китайского общества ко
времени победы революции. Последующие исследования позволят
детализировать и конкретизировать и сам ход расчетов, и их итог,
тем более что неопределенность нынешних исходных величин
требует использования округленных цифр и «вилок» в расчетах
(вследствие чего, естественно, встает вопрос относительно степени
приближения тех или иных расчетных показателей к
действительности). Однако столь же несомненным представляется и то, что
полученные итоги достаточно полно характеризуют
классово-социальную структуру китайского общества в целом, а также
существо свойственных ему социально-экономических противоречий.
Сравнение данных по Китаю и дореволюционной России и в
этом отношении имеет немаловажное значение. Даже спустя
полвека из-за господства докапиталистических форм хозяйства в
Китае доля эксплуататорских слоев населения была в 3 раза больше,
чем в России в конце прошлого века, а пролетариев и
полупролетариев— в 3 раза меньше, чем в России. Закономерно, что в
Китае не наблюдалось столь четкой классовой дифференциации
общества, как в России.
В этой связи прежде всего необходимо отметить обилие в
китайском обществе переходных групп и слоев, обладающих
признаками разных 'классов, сложный, конгломеративный состав как
эксплуататорской, так и наиболее эксплуатируемой и обездоленной
частей населения. На это обстоятельство обращали внимание
некоторые китайские коммунисты, например Цюй Цюбо и Пэн Шу-
чжи, еще в середине 20-х годов (см. [395, с. 74—95]), а также
многие советские ученые (см. [338, с. 28—29; 395, с. 12, 86—87]).
Не менее важно и то, что представленная картина существенно
отличается от той, которая официально изображается в КНР.
Отличительные черты последней — отнесение к капиталистам и
«помещикам» значительных слоев, не являющихся таковыми по
своим классовым признакам, игнорирование различий отдельных
групп населения по положению в экономическом строе общества.
А эти явления в свою очередь отражали специфическое
соотношение социально-классовых и политических сил в ходе многолетней
КПКУ^еНН°Й борьбы и неРазвитость теоретической работы в
В эксплуататорской части общества основную массу составля-
RHPm!^bCKi!e миР°еды' чиновничество, землевладельцы, включая
ысшии офицерский состав армий гоминьдана и милитаристов19.
ФоомиппаЛЬНую не°Дн°Р°Дность, на незавершенность процесса
зии сопрНИЯ класса эксплуататоров, в первую очередь буржуа-
' сиветские ученые обращали внимание давно. Об этом писали
*3
35

в последние годы В. И. Глунин (см. [265, с. 116]), А. В. Меликсе-
тов (см. [338, с. 26]) и др.
По нашему мнению, неразвитость капиталистических
отношений предопределяла настолько глубокие противоречия между
отдельными группами эксплуататоров, что их формирование в
единый класс было экономически и политически невозможно.
Буржуазия была малочисленна и территориально разобщена
большими расстояниями и плохими путями сообщений, а в еще большей
мере — политическими и экономическими барьерами,
разделявшими отдельные районы страны. Она не имела еще условий для
самостоятельного экономического развития — часть ее выступала
в качестве придатка иностранного капитала, расчищая ему путь
в Китай и существуя под защитой законов и вооруженной охраны
иностранных сеттльментов, часть представляла собой сложный и
многоликий симбиоз с представителями
патриархально-феодальных форм производства, часть паразитировала на исполнении
государственных функций.
В стране не существовало сословной обособленности
землевладельцев. Многоликость сельского богатея — землевладельца,
чиновника, ростовщика, купца, его неразрывная связь с местным
мелким производством, родовыми и клановыми отношениями —
эти и другие объективные факторы не создавали экономических
условий для формирования самостоятельного класса сельского
эксплуататора. Раздробленности экономических интересов и
незрелости господствующих, эксплуататорских групп и слоев
населения соответствовала и раздробленность, несмотря на все
попытки концентрации власти, политической организации гоминьданов-
ского Китая: в стране существовали центральное правительство,
милитаристские клики, вотчины сельских богатеев и кланово-ро-
довая автономия.
На протяжении всего новейшего времени в Китае шло развитие
капитализма и разложение феодально-патриархальных отношений.
Полное разрушение и уничтожение последних превратилось в
одну из актуальнейших задач прогресса китайского общества.
Однако буржуазия еще не обрела достаточной зрелости и силы для
осуществления такого преобразования. Не сознавая себя классом,
она не смогла извлечь уроки из событий 20—40-х годов, не
создала идеологию, принципиально враждебную и социализму
(притом не социализму вообще, а именно китайскому), и демократии.
Буржуазия «не смогла сорганизоваться в общенациональном
масштабе, т. е. именно как (класс. Ее политические симпатии чаще
всего отдавались гоминьдану, но последний не был чисто
буржуазной партией. Не случайно, что в конце 40-х годов целый ряд
буржуазных партий и политических Групп выступили в союзе с
Компартией Китая против гоминьдана. Важно и то, что
гоминьдан оказался не в состоянии создать единого государства. Эти же
обстоятельства играли первостепенную роль в оформлении
чрезмерной самостоятельности политической власти по отношению к
дореволюционному обществу.
36

Не менее многолика была и эксплуатируемая часть китайского
Яшества. Городской, фабрично-заводской пролетариат составлял
° большую его долю, к тому же он был рассредоточен по немно-
"им промышленным центрам. Разделение пролетарского и полу-
оолетарского населения на немногочисленных фабрично-завод-
ких и мануфактурных рабочих, ремесленников, поденщиков, кули
С рикш, пауперов и люмпен-пролетариев наряду с их
распыленностью по огромной территории с редкими промышленными и
торговыми центрами крайне затрудняло, а то и делало
невозможными как говорил Ф. Энгельс, «взаимное выяснение общности своих
интересов, соглашение, организацию в единый класс» '[24, с. 52].
Еще меньше возможности для объединения в класс было у
беднейшего и бедного крестьянства. Мелкое производство,
местные эпизодические формы связи и общения, замкнутость
интересов не создавали между «ими никакой общности, никакой
общенациональной связи, никакой политической организации.
«Крестьянство,— как обоснованно пишет А. С. Мугрузин,— явно еще не
сложилось в единый класс и было расчленено, во-первых, на
традиционные общности (типа клана, общины, тайного общества), во-
вторых, на отдельные слои, разделявшиеся по имущественному,
а не по классовому признаку на два больших лагеря — всех
имущих и всех неимущих» [350, с. 89]. Положение крестьянства было
экономически реакционно, так как оно представляло гибнущую
ступень производства. В силу ужасного, нищенского положения
беднейшее крестьянство не обладало такой стойкостью и
сопротивляемостью, как, например, китайские железнодорожники и
моряки, рабочие крупных промышленных центров, а разбросанность,
темнота и забитость делали их легкой добычей сельских мироедов
и богатеев, не раз использовавших не только пауперов, но и
бедное и беднейшее крестьянство в своих интересах.
Таким образом, если суммировать изложенное выше, то
приходится констатировать, что применительно к Китаю 20—40-х
годов можно говорить не о сословиях, не о классах в полном смысле
этих слов, а в крайнем случае лишь о бывших сословиях и
неродившихся классах.
ОСОБЕННОСТИ ФОРМИРОВАНИЯ РАБОЧЕГО КЛАССА
В 20—40-х годах капитализм стал определять жизнь
немногочисленных китайских городов, особенно «на побережье, и
оказывать определенное влияние на социально-экономическое развитие
деревни, Современная промышленность и соответственно фабрич-
мпп^1°ДСК0И Пр°£еЖат сосРадоточивались в двенадцати при-
3^п'°Р°ДаХ- В 1949 Г* там поизводилось 77о/0 всей фабрично-
ппия^ий "Р°ДУКЦИИ СТраны 'Г183' с- 194]- в 1933 г- ™ долю пред-
пЬим1пип РИНаДЛеЖа^ШИХ наВДональному капиталу, приходилось
них б£лр/7По/ТреТИ ФабРично-заводского пролетариата Китая, из
них оолее 70% концентрировалось в Шанхае (53%), Тяньцзине
37

(8%), Гуанчжоу (7%), Ханькоу (5%) [193, с. 296—297]. В этих
же городах находились практически все предприятия,
принадлежавшие иностранному капиталу, на которых работало 35% всех
промышленных рабочих страны.
Особенности развития капитализма в Китае определили
своеобразие процесса формирования промышленного пролетариата.
Первой и наиболее важной специфической чертой этого
процесса явилось одновременное существование исторически различных
категорий рабочих при численном преобладании занятых в
простейших формах капиталистического производства. В составе
китайских рабочих можно выделить кустарей (т. е. рабочих дома-
нуфактурного периода развития промышленности, или городской
предпролетариат и полупролетариат), рабочих мануфактур и,
наконец, рабочих фабрично-заводской промышленности, или
собственно промышленный пролетариат.' По официальным данным, в
1936 г., считающемся в Китае годом максимального подъема
промышленного производства в дореволюционный период,
численность рабочих фабрично-заводских предприятий составляла
примерно 1,3 млн., в мануфактурном производстве были заняты
около 2 млн. рабочих; в городах страны насчитывалось почти 8 млн.
кустарей [193, с. 295]. Большая часть кустарей, рабочих
мельчайшего и мелкого ремесленного производства была распылена в
сельской местности. Далеко не все из них занимались ремеслом
постоянно, для многих оно служило побочным промыслом, а
основным родом их деятельности оставалось земледелие.
Фабрично-заводской пролетариат — «особый класс населения,
совершенно чуждый старому крестьянству, отличающийся от него
другим строем жизни, другим строем семейных отношений,
высшим уровнем потребностей, как материальных, так и духовных»
[47, с. 547]. Промышленные рабочие Китая во всех этих
отношениях отличались от крестьянства, от ремесленных и
мануфактурных рабочих, но они не в меньшей степени отличались от своих
собратьев по классу и в развитых капиталистических странах.
Как в китайской, так и советской литературе непременно
упоминается о «молодости» промышленного пролетариата Китая.
Однако это обстоятельство конкретно практически не
анализировалось. Фактом же является то, что, согласно 13 опросам,
проводившимся в ряде крупнейших промышленных центров и на Пекин-
Шэньянской железной дороге в 1916—1931 гг., возраст до 30 лет
имели от 35 до 50% опрошенных шахтеров Чжунсина,
текстильщиков Ханчжоу, рикш Пекина, рабочих и служащих упомянутой
железной дороги, 60% рабочих соляного завода «Цзюда», 79—
100% среди рабочих хлопчатобумажных фабрик в Шанхае, Тянь-
цзине, Циндао, а также текстильщиц Ханчжоу [453, с. ПО].
Выходцы из городского населения составляли лишь
незначительную часть среди промышленных рабочих. Согласно данным
девяти опросов рабочих в 20—30-е годы, среди шахтеров
Чжунсина и рабочих Цаоцзяду не было ни одного выходца из
городского населения, доля последних среди ковроделов, ткачей и ра-
38

йочих мельниц в Тяньцзине колебалась от 2,8 до 5,6%, а среди
бочих Яншипу, текстильщиков и почтовиков Шанхая — от 12 до
?2 9%. Только в одном случае —среди рабочих текстильной
промышленности Тяньцзиня горожане составляли около 25%
опрошенных рабочих i[453, с. 111]. Приведенные данные свидетельству-
от о том, что значительная, если не подавляющая, масса
промышленного пролетариата была представлена рабочими в первом
поколении.
В силу молодости китайского рабочего класса далеко не все
промышленные рабочие были «совершенно чужды» крестьянству
(подробнее см. [453, с. 90—92]), многие шли на городские
предприятия только для того, чтобы скопить денег на покупку земли.
Почти все промышленные рабочие жили в казармах под жестким
повседневным контролем надсмотрщиков и подрядчиков. Среди
рабочих большой удельный вес имели женщины и дети. В 1933 г.
в фабрично-заводской промышленности Китая на долю первых
приходилось 50%, вторых—10% общей численности рабочих
[193, с. 299].
В фабрично-заводской промышленности Китая не было и
чисто капиталистических отношений: почти в каждой отрасли
производства существовала своя система посредников между
/капиталистом и рабочими, которые осуществляли набор (а то и просто
скупку) рабочей силы и надзор за ней во время труда и отдыха,
выплачивали заработную плату, ведали жильем, питанием и т. д.
(подробнее см. {144, с. 55—56; 446, с. 95—96]). На китайских
промышленных предприятиях господствовали
феодально-патриархальные отношения, отличавшиеся, если использовать выражение
Ленина, тысячами форм личной зависимости, имеющими
крепостнический характер (см. [74, с. 432]).
Данное обстоятельство было еще одной чертой, определявшей
специфику развития капитализма и промышленного рабочего
класса в Китае по сравнению с классическими образцами.
В. И. Ленин писал: «В мелких промыслах и в мануфактуре мы
видим всегда остатки патриархальных отношений и
разнообразных форм личной зависимости, которые, в общей обстановке
капиталистического хозяйства, чрезвычайно ухудшают положение
трудящихся, унижают и развращают их. Крупная машинная
индустрия, концентрируя вместе массы рабочих... уже не мирится
с остатками патриархальности и личной зависимости, отличаясь
П°^4Г1Не ,,пРене^Режительным отношением к прошлому"» {47,
1от факт, что рабочий класс Китая не прошел через
капиталистические формы связей и общения, определяемые свободной
госу1еИ"П*ЮДаЖе^ Раб°чей силы и обобществлением труда в обще-
мог аРственном масштабе, имел громадное значение как для са-
критиПР°ЛмарИ-Та> так и всего китайского общества. В. И. Ленин,
бенно,гУЯо ихайловского> указывал на необходимость учета осо-
летари!еИ Пт?оизводственных отношений, с которыми связан про-
Р т. «Ведь весь вопрос-то в том и состоит: представляет ли
39

из себя русский пролетариат такой, который свойственен
буржуазной организации общественного хозяйства, или иной какой?'
Кто же виноват, что Вы на протяжении целых двух статей не
проронили ни слова об этом, единственно серьезном и важном,
вопросе» [43, с. 199]. Если отвечать на этот вопрос, то в отличие
от России в дореволюционном Китае, где буржуазия еще не
могла разорвать пуповину, соединяющую ее с
феодально-патриархальными отношениями, пролетариат находился только в
процессе превращения в особый класс капиталистического общества.
Встает, естественно, следующий вопрос: правильно ли
включать китайский пролетариат в состав современных, т. е.
капиталистических, социально-классовых образований? Не возникает ♦
ли в этом случае противоречие между приведенной выше
характеристикой промышленного пролетариата как важного элемента
социально-классовых образований капиталистического общества и
уровнем его фактического развития как самостоятельного класса
общества? Противоречие здесь есть, и оно отражает реальное
противоречие китайской действительности, порожденное не только
неразвитостью всех классов и слоев населения, но и
неравномерностью развития отдельных сторон общественного бытия рабочих
маос Китая. Становление и развитие класса происходит в
результате диалектического объединения, слияния, взаимопроникновения
(а вследствие этого и обогащения содержания) экономических,
социальных, политических и идеологических сторон общественной
жизни крупных групп населения, объединенных общей
принадлежностью к исторически определенной ступени развития
производительных сил и разделения труда. При этом, как свидетельствует
история многих стран, в том числе и Китая, формирование и
развитие рабочего (класса может происходить сложным, а подчас и
противоречивым путем: численный рост нередко обгоняет его
организационное объединение (хотя бывает и наоборот),
организационная консолидация иногда проходит быстрее, нежели
интеллектуальное развитие, профессиональное и общее культурное
развитие может оказаться оторванным от политического,
идеологического и т. д.
Промышленный пролетариат Китая как «экономическое
явление» явился порождением развития капитализма, и в этом смысле
он стал важной составной частью современных, т. е.
капиталистических, социально-классовых образований. В то же время
неразвитость крупного капитализма и господство докапиталистических
хозяйственных форм обрекали преобладающую массу пролетариев
на существование в условиях эксплуатации, во многом 'носившей
докапиталистический характер, привязывавшей трудящихся к
одному месту, разобщавшей их, не дававшей им возможность
уразуметь идею своей классовой солидарности и классовые цели
объединения, понять, что причина угнетения — не та или другая
личность, а вся эксплуататорская система.
«Капиталистические отношения образуются,— отмечал В. И.
Ленин,— и в мелких промыслах (в виде мастерских с наемными ра-
40

бочими и торгового капитала), но они развиты здесь еще слабо
и не фиксируются в резкие противоположности между группами
участвующих в производстве лиц. Ни крупных капиталов, ни
широких слоев пролетариата здесь еще нет» [47, с. 544]. Это
определение можно использовать и для характеристики китайских
мануфактур.
Работавшие на них по преимуществу были городскими
жителями. #К определенной их части применимо высказанное В. И.
Лениным положение: «Наиболее типичные работники мануфактуры
(именно совсем или почти порвавшие с землей мастеровые)...
стоят ближе к работнику в «крупной машинной индустрии, чем к
крестьянину» 1[47, с. '436]. Однако большинству мануфактур в
Китае было присуще, если воспользоваться определением К.
Маркса, «скорее соединение многих работников, и многих ремесел r
одном месте, в одном помещении, под командой одного капитала»
а не разложение труда на его составные части и приспособление
специальных рабочих <к очень простым операциям» [4, /с. 155].
В Китае получили особо широкое распространение
мануфактуры начального этапа их развития. К предприятиям подобного
рода можно отнести, например, подавляющую массу
частнокапиталистических предприятий начала 50-х годов. В 1953 г. немногим
менее 70% (почти 105 тыс. из 150 тыс.) частных промышленных
фирм имели меньше 10 работников, 30% (45 тыс.) — 10 и более
работников и лишь 1,3% представляли собой предприятия с
числом рабочих и служащих свыше 100 человек [193, с. 73]20.
Приведенные данные свидетельствуют о том, что в промышленности
страны к середине XX в. была весьма велика доля мелких и
мельчайших мануфактурных и домануфактурных предприятий.
Неразвитость разделения труда, классового антагонизма,
корпоративные устои ремесла и мануфактуры, крайне низкий уровень жизни
определили облик китайских трудящихся.
Кроме того, в городах Китая сосредоточивались
многомиллионные людские массы, находившиеся в переходном состоянии и
постепенно превращавшиеся в люмпен-пролетариат либо в
городских рабочих,— кули, рикши, чернорабочие, поденщики, мелкие и
мельчайшие ремесленники и торговцы, временные и случайные
рабочие. Среди них было не та^много людей, имевших постоянный
источник дохода; по сути дела их можно отнести к
полубезработным, а то и к безработным, к массе населения, обитавшей, по
меткому замечанию К. Маркса, «в сфере пауперизма» [15, с. 658].
у/ Третьей специфической чертой формирования промышленного
пролетариата в Китае явилось то, что оно проходило в условиях
и под воздействием роста относительного перенаселения,
связанного с массовым разорением и обнищанием крестьян и
ремесленников на протяжении первой половины нашего века. Огромная
резервная армия труда во многом обусловливала темноту,
забитость, неграмотность трудящихся, высокую норму эксплуатации,
призрачность фабрично-заводского законодательства.
Важной чертой процесса' пролетаризации в Китае явилась ма-
41

Лая подвижность населения: фабрично-заводская промышленность
развивалась быстрее, нежели рост подвижности населения21.
Уже упомянутые выше опросы, проведенные в 20—30-х годах,
показали, что жители данного города или выходцы из сельских
местностей той же провинции составляли среди рабочих
мукомольных предприятий Тяньцзиня и Яншипу около 60%, среди
почтовиков Шанхая, текстильщиков Тяньцзиня и рабочих Цаоцзяду —
от 60 до 70%, среди рабочих японской хлопчатобумажной
фабрики в Шанхае, ковроделов и ткачей Тяньцзиня — более 80%. Только
небольшая часть рабочих на обследованных предприятиях при- '
была из других городов и провинций [453, с. 190, 111, 112].
Французский исследователь Ж. Шэно в этой связи отмечает: «Если в
конце концов происхождение рабочих из разных провинций
способствовало сплочению рабочего класса в масштабе всей страны,
то оно привело также к созданию в каждом промышленном
центре или на предприятии групп или кланов земляческого типа, на
Юге различавшихся еще по языку и часто соперничавших между
собой» [453, с. 112]. Преобладание натурального хозяйства,
мелкотоварного и мануфактурного производства, многолетние войны,
диалектные барьеры, узы землячества — эти и другие условия
тормозили миграционные процессы, мешали развитию рабочего
класса.
Существенной чертой формирования промышленного рабочего
класса являлась уже отмеченная выше его географическая
концентрация в нескольких приморских районах — в Шанхае, Тянь-
цзине и провинциях Гуандун, Фуцзянь, Чжэцзян, Цзянсу, Шань-
дун, Хэбэй и Ляонин (см. [183, с. 105, 194, 297]). Данное
обстоятельство сыграло важную роль в политической и экономической
борьбе (китайского рабочего класса на всех этапах революции.
Оно во многом предопределило еще одну важную черту
формирования промышленного рабочего класса, его самосознания: в
условиях -национально-освободительной борьбы рабочее движение
не выходило за ее рамки и не приобрело самостоятельного
общенационального значения. В данной связи Т. Н. Акатова отмечает
сложный, многообразный и во многом противоречивый характер
воздействия национально-освободительной борьбы на рабочий
класс: «Национальное создание значительно опережало сознание
классовое. Выступая как активнейшая политическая сила, как
авангард в общенациональной борьбе, китайские рабочие в то же
время не всегда были способны не только формулировать и
отстаивать, но даже и осознавать свои чисто классовые
требования» [277, вып. 3, с. 33]..
Экономическая замкнутость отдельных районов страны,
слабость сил КПК в городах на протяжении 30—40-х годов, темнота
и забитость 'народных маос, террор милитаристов и гоминьданов-
ских властей не позволяли рабочим объединиться в
общенациональном масштабе и повести за собой всех трудящихся.
Революционные профсоюзы, созданные коммунистами в 1920—1921 гг.,
были ликвидированы контрреволюцией в 1927 г. Выступления ра-
42

бочих в 30—40-х годах происходили в немногих промышленных
центрах и имели, как правило, лишь местный, локальный
характер. Экономическая борьба рабочих, не объединяемая единой
организацией, не могла превратиться в борьбу всего (китайского
пролетариата.
Многоукладность хозяйства, обилие и устойчивость
докапиталистических и переходных социальных слоев, преобладание в
населении страны мелкокрестьянских и мелкобуржуазных масс с
присущими им политической неустойчивостью,
узконационалистическим пониманием целей и задач революционной борьбы,
приверженностью к предрассудкам, старине в свою очередь объективно,
замедляли развитие классового сознания рабочих.
* Борьба рабочего класса в Китае являлась составной частью^
национально-освободительной борьбы. Поэтому самостоятельное-
оформление классовой борьбы промышленного пролетариата было/
особенно важно. Однако с конца 20-х и вплоть до конца 40-х
годов работу в среде рабочего класса вели по преимуществу гоминь-
дановские и «желтые» профсоюзы, но не КПК. К тому же Мао
Цзэдун и его сторонники всегда недооценивали важность работы
партии в рабочей среде. Показательно, что ко времени победы
революции только 4% членов КПК считали себя выходцами из
рабочих. Слабые связи партии с рабочим движением не
способствовали более четкому осознанию рабочими своих особых классовых
интересов и исторических задач рабочего движения. Слиянию
марксизма-ленинизма с китайским рабочим движением
объективно мешала также забитость и неграмотность рабочих.
И, наконец, последний в данном перечне, но отнюдь не
маловажный по своему историческому значению момент —
инстинктивный социализм трудящихся, быстро развивающийся во всех
странах одновременно с подъемом промышленности и ростом рядов
рабочего класса, в Китае неизбежно оказывался неразрывно
связанным с многовековыми эгалитарными традициями, идеалами
крестьянских восстаний.
Поэтому медленные темпы вытеснения мануфактурных и
ремесленных рабочих по мере развития крупного капиталистического
производства служили немалым препятствием на пути
формирования единой идеологии пролетариата, общности
психологического склада, всего уклада его жизни. Только промышленные,
фабрично-заводские рабочие могли представлять собой экономически
и потенциально политически зрелую общественную силу.
Связь с исторически разными ступенями промышленного
производства обусловливала сохранение особых интересов у
отдельных групп рабочих, проявлявшихся, например, в стремлении,
наиболее характерном для мануфактурных и ремесленных рабочих,
обзавестись собственной землей и хозяйством. Наличие особых
групповых интересов мешало рабочим осознать общность их
положения и интересов как класса. Неразвитость
общегосударственного рынка труда, незначительность миграционных потоков
населения тормозили процесс выявления рабочими на опыте повсе-
43

дневной жизни схожести приемов и форм эксплуатации на разных
фабриках и заводах, усвоения опыта борьбы рабочих других
районов страны против предпринимателей, а тем самым сплочения и
роста солидарности всех рабочих. Все это, вместе взятое,
замедляло становление классового самосознания пролетариата и
развитие рабочего движения.
Отсталость китайского общества, в первую очередь незрелость
капиталистических производственных отношений, засилье
феодально-патриархальных пережитков, предопределила многие
исторически существенные черты в формировании и развитии
промышленных рабочих в класс. «В той же самой степени, в какой
развивается буржуазия, т. е. 'капитал, развивается и пролетариат,
класс современных рабочих»,— писали К. Маркс и Ф. Энгельс в
«Манифесте Коммунистической партии», подчеркивая, что
«пролетариат проходит различные ступени развития» [19, с. 430, 431].
Рабочий -крупного производства в дореволюционном Китае, в
отличие от европейского рабочего, еще не признавался
самостоятельной личностью, не был полноправным членом сложившегося .в
условиях свободной капиталистической конкуренции и
буржуазных свобод гражданского общества. Промышленный пролетариат
Китая был силен своими разнообразными связями со всеми
слоями трудящихся, но он был и слаб, так как абсолютно и
относительно превосходившие его союзники в революции представляли
слишком отсталые в экономическом отношении исторические ступени
развития производства.
Во всех странах становление пролетариата в .качестве особого
класса общества 'неразрывно связано с его четким
размежеванием как с буржуазией, с одной стороны, так и с
люмпен-пролетариями— с другой. В дореволюционном Китае подобное
размежевание не успело произойти. Ни экономические условия жизни
общества, ни обстановка национально-освободительной борьбы не
способствовали кристаллизации классового антагонизма между
пролетариатом и буржуазией. Говоря о последнем обстоятельстве,
Т. Н. Акатова пишет: «Активное участие китайской буржуазии в
^национально-освободительной борьбе серьезным образом
усиливало эффективность натиска буржуазной идеологии на рабочий
класс» [277, вып. 3, с. 35]. Не осознал китайский пролетариат и
своей несовместимости с люмпен-пролетариатом. Крайне тяжелые
материальные условия жизни создавали иллюзии общности
интересов с ним. Активное участие широких масс пауперов и
люмпенов в революции укрепляло эти иллюзии, затрудняя осознание
рабочими своего особого положения как класса, а вместе с тем
развитие рабочего движения.
Таким образом, рабочий класс Китая в 20—40-е годы в силу
целого ряда объективных и субъективных причин еще не
сложился в «класс для себя». Длительное почти обособленное
существование коммунистического и рабочего движений наложило глубокий
отпечаток на процесс формирования пролетариата, обусловило
многие специфические черты китайской революции.
44

# * *
Вторая мировая война связала революционный кризис в
Китае, кризис, возникший на почве буржуазно-демократической
революции, с растущим международным социалистическим,
демократическим движением. Эта связь была настолько
непосредственной, что никакое отдельное решение революционных задач в Китае
оказалось невозможным без победы над германским фашизмом и
японским милитаризмом. В то же время победа революции в
Китае явилась прологом для нового общего продвижения вперед
сил мира, демократии и социализма во всем мире.
Под воздействием новых, более высоких, более развитых и
взаимопереплетенных международных отношений в Китае
возникло новое политическое деление общества. Борьба за национальное
освобождение одновременно объединила подавляющую массу
народа, встряхнула гигантскую массу едва политически
просыпавшегося населения, втянула его в политическую жизнь, подвела
страну вплотную \к осуществлению задач
буржуазно-демократической революции.
Экономически прогрессивные социальные силы китайского
общества на протяжении всей первой половины XX в. были прежде
всего заинтересованы в завоевании национальной независимости
страны и уничтожении феодально-патриархальных пережитков.
Борьба за решение этих задач неизбежно должна была
сочетаться с борьбой за преобразование политической организации
общества. Деспотическое китайское государство
продемонстрировало, с одной стороны, неспособность к завоеванию национальной
независимости, а с другой — свою неразрывную связь с
феодально-патриархальными отношениями. Бюрократия была одним из
крупнейших землевладельцев Китая. В силу многих объективных и
субъективных особенностей исторического развития китайское
государство на протяжении веков активно вмешивалось в
экономическую жизнь общества, посягая временами даже на
экономические интересы сельских мироедов и богатеев. В новой и новейшей
истории поэтому было немало случаев, когда дичжу, шэныни
и т. п., представляя интересы прежде всего сельских богатеев и
мироедов, поднимали в отдельных районах широкие слои бедного
и беднейшего крестьянства на вооруженную борьбу за
ограничение государственного вмешательства в экономическую жизнь
деревни и обуздание лихоимства бюрократии.
Закономерно, следовательно, что борьба за национальную
независимость и ликвидацию феодально-патриархальных
пережитков втянула в общественно-политическую деятельность все слои
китайского общества, как экономически прогрессивные, так и
реакционные. Однако ни один из них не выступил на
политической арене в качестве самостоятельной политической силы с
четко сформулированной классовой платформой. Для их
выступлений были характерны притязания и эмпирически, в значительной
мере интуитивно нащупываемые устремления, в составе которых
45

превалировали групповые, ближайшие, местные интересы, страхи
и ожидания. Сила Компартии Китая, страдавшей
непоследовательностью классовых позиций, заключалась в том, что она не только
отражала чаяния и надежды широких народных масс, прежде
всего наиболее обездоленных и эксплуатируемых, особенно
беднейшего крестьянства, но и привлекала на свою сторону
многочисленных представителей из всех слоев населения. КПК смогла
объединить разные «классовые элементы китайского общества и
привести народ к победе в 1949 г. Однако непоследовательность
классовых позиций КПК и разношерстность социальных сил
революции предопределили слабость партии, неизбежность последующих
шатаний, колебаний, разброда в ее рядах, когда
социально-экономические преобразования стали одновременно затрагивать
основы всего уклада жизни разных классовых элементов и всех
социальных слоев населения.
До сих пор в нашей литературе еще встречаются упрощенные
представления о существе социально-экономических противоречий
в Китае, равно как о социальных силах, вступивших в борьбу за
их решение. Так, характеризуя классовую структуру китайского
общества накануне образования КНР, В. Я. Сидихменов
утверждал, что «основными антагонистическими классами старого Китая
были помещики-феодалы и крестьяне», что «помещичий класс был
господствующей силой в старом Китае. Его интересы находились
под защитой государственного аппарата, армии, полиции,
различных вооруженных отрядов» [249, с. 171]. Эти положения странным
образом соседствуют с верными, учитывающими итоги
исследований последних лет, свидетельствуя, что заблуждения, точнее
говоря абстрактные схемы прошлого, преодолеваются не так-то
просто и легко.
В. И. Ленин писал: «Марксист же лишь тогда и постольку
обнаруживает свой марксизм, когда разъясняет недостаточность и
лживость... формулы, устраняющей то специфическое, что
отличает принципиально, коренным образом ,противоречия" русские
от английских и германских» [70, с. 203]. Равным образом
раскрытие существа противоречий китайского общества предполагает
предельно скрупулезное внимание к реальным общественным
отношениям, реальным социальным силам, к особенностям
политической борьбы.
Ошибочность точки зрения, нашедшей отражение в работе
В. Я. Сидихменова, была, на наш взгляд, убедительно показана
в книгах А. С. Мугрузина и А. В. Меликсетова22. Здесь
возможно остановиться лишь на некоторых обстоятельствах развития
революционной борьбы в Китае.
Все слои китайского народа, за исключением лишь небольшого
слоя эксплуататорской части населения, неразрывно связанной с
иностранным капиталом, были кровно заинтересованы в
завоевании национальной независимости страны. Подавляющая масса
китайского общества одновременно стремилась к преобразованию
политической организации общества, хотя мотивы и интересы, пи-
46

тавшие это стремление, были различными у разных слоев
общества. Уже эти два обстоятельства привели в лагерь сил
революции часть крупной, практически всю среднюю и мелкую
буржуазию, а также немалую долю сельских мироедов и богатеев.
Представители буржуазии, принявшие участие в революции,
стремились к такому изменению политической организации общества,
которая позволила бы полностью ликвидировать
феодально-патриархальные отношения. Что же касается сельских мироедов и
богатеев, то основная масса из числа участников революции была
заинтересована лишь в том, чтобы сломить чрезмерную
самостоятельность политической власти, оградить от посягательств
бюрократии свои экономические и политические интересы и сохранить
феодально-патриархальные устои общества.
Темпы развития революционного процесса, формы и методы
организации масс, равно как и борьбы за разрешение главных
противоречий, стоявших на пути общественного прогресса Китая, в
значительной мере определялись экономическим положением,
интересами и движениями беднейших, пролетарских и
полупролетарских слоев населения. Это было связано с тем, что наряду с
прочими основными противоречиями социально-экономического
развития, как отмечал И. Н. Наумов, «особенно острую форму
приобрело в Китае общеэкономическое противоречие — противоречие
между потребностями в жизненных средствах и нищенским уровнем
их производства» [357, с. 179]. Действительно, больше половины
сельского населения проживало в районах, где развитие
производительных сил 'находилось на столь низком уровне, что душевое
производство продуктов питания едва-едва, да и то не каждый
год, позволяло обеспечивать физиологический минимум средств
существования (см. [468, с. 134—135]). Именно в таких районах
формировались центры революционного движения,
возглавляемого КПК.
В китайской деревне сложилось антагонистическое
противоречие, главной движущей силой которого являлся, по образному
определению Ж. Кастро, Великий Голод {292, с. 216].
Малочисленность и неорганизованность фабрично-заводского
пролетариата, слабая связь с ним КПК после поражения революции 1925—
1927 гг., неразвитость социальной дифференциации сельского
населения, близость, а то и совпадение интересов подавляющей
массы беднейших мелких хозяев, пауперов и люмпенов явились
важнейшими социальными факторами, определившими не только
темпы и масштабы развития революционного процесса и особенности
расста'новки социальных сил на отдельных этапах развития
событий, но и практически многие остальные стороны революционной
борьбы. Ее своеобразие, отразившее живучесть клановых и
родовых отношений и вмешательство политической власти в
экономическую жизнь деревни, проявилось в специфически китайском
расколе сельского населения на «имущую» и «неимущую» части.
Беднота и пауперы ополчались против более или менее
зажиточных слоев деревни. Действия первых были направлены, как
47

пишет А. С. Мугрузин, «на восстановление „справедливых" — по
сути традиционных — отношений между помещиками и
крестьянами (а также и государством) и на восстановление традиционных
мер по социалыной защите от разорения... Эти меры были
направлены также на разрыв или сведение к минимуму хозяйственных
связей между городом и деревней, сведению к минимуму всякого
товарообмена. Таким образом, идеальный социальный порядок,
по их мнению, должен был обеспечить минимум жизненных
средств и социальные гарантии от голодной смерти и ничего
больше. Их программа была обращена не вперед, а назад — в
прошлое. Эти факты следует считать важным свидетельством того,
что в лице бедняцко-пауперской части китайского крестьянства
мы имеем отнюдь не мелкобуржуазную массу, а средневековых
производителей, ведущих производство непосредственных
жизненных благ в экстремальных условиях и ставящих целью только
получение минимума жизненных средств, а никак не обмен» i[351,
с. 137]. В результате разноликого социального состава сил
революции, различий в интересах и движениях «имущих» и
«неимущих» слоев сельского населения осуществление аграрной реформы
стало возможным только после провозглашения КНР, и то
лишь с помощью армии, при условии полного прекращения
вооруженной борьбы в каждом данном районе (см., например, [335,
с. 14]).
f На протяжении почти всей первой половины XX в. сельское
население Китая то объединялось в общей борьбе за обуздание
чрезмерной самостоятельности политической власти' и
злоупотреблений чиновничества, то раскалывалось, когда дело доходило до
проведения аграрной реформы. При этом ни «имущая», ни
«неимущая» его части отнюдь не посягали на основу основ феодально-
патриархальных отношений. Их интересы должны были
представлять иные социальные силы, более того — особая политическая
сила вынуждена была практически решать самую насущную
проблему деревенской, а вместе с тем и всей
общественно-политической жизни страны: ликвидацию феодально-патриархальных
отношений. Такую роль и такую задачу выполняли представители
передовых рабочих и революционной интеллигенции,
объединившиеся в КПК и развернувшие в 20-х годах вооруженную борьбу
в сельских районах, а позже КПК и НОАК, вобравшие в свои
ряды представителей самых разных слоев населения и ставшие
особой политической силой, которая опиралась на более широкую
социальную базу, нежели только беднейшее крестьянство, и
отражала в своей политике и идеологии интересы значительно более
широких масс народа. Любопытно, что в КНР долгие годы многие
даже руководящие деятели КПК, видимо, искренне считали НОАК
«самостоятельной социальной прослойкой» [155, с. 107].
«Социальная структура общества и власти,— писал В. И.
Ленин,— характеризуется изменениями, без уяснения которых
нельзя сделать ни шагу в (какой угодно области общественной
деятельности. От уяснения этих изменений зависит вопрос о перспек-
48

тивах, понимая под этим... основные тенденции экономического и
политического развития,— те тенденции, равнодействующая
которых определяет ближайшее будущее страны, те тенденции,
которые Определяют задачи, направление и характер деятельности
всякого сознательного общественного деятеля» [70, с. 186].
Многоукладное^ китайского общества, неразвитость классовых
антагонизмов и соответственно социально-классовой структуры, сложный
социальный состав общественных сил, выступивших под
руководством КПК на борьбу за преобразование общества и государства
и добившихся победы в 1949 г., определили основные стороны
развития социально-экономических и политических процессов в КНР
в последующие годы.
4 Зак. 68

Глава 3
ТРАНСФОРМАЦИЯ СОЦИАЛЬНО-ЭКОНОМИЧЕСКИЕ
ОТНОШЕНИИ И ПОЛОЖЕНИЕ ТРУДЯЩИХСЯ
в 50—60-е годы
Анализ процессов, происходивших в КНР на протяжении 50—
60-х годов, приводит iK выводу о целесообразности выделения двух
крупных социально-экономических этапов в
общественно-политической жизни страны: периода 1949—1957 гг. и периода,
начавшегося с 1958 г., т. е. со времени «большого скачка» и создания
«народных коммун».
В данном случае мы идем по пути, избранному авторским
коллективом в составе В. И. Глунина, А. М. Григорьева, К. В.
Кукушкина, В. Н. Никифорова, подготовившим «Новейшую историю
Китая» [371]. Эта периодизация еще не устоялась. В. И. Глунин и
К. В. Кукушкин в другой совместной работе дали иную
периодизацию, выделив в качестве самостоятельного этапа 1949—1952 гг.
(см. [181, с. 56—114]). С. Л. Тихвинский также считает
необходимым признание 1949—1952 гг. самостоятельным этапом (см.
[424, с. 240]).
Нельзя не признать, что данное соображение имеет под собой
определенное основание, но нам оно представляется
недостаточным. Ведь не менее, возможно, обоснованным и логичным было
бы период 1953—1957 гг. также подразделять на два этапа:
1953—1955 и 1956—1957 гг. 1955—1956 гг. явились своеобразным
водоразделом в общественно-политической жизни КНР, и этот
факт в советской литературе общепризнан. С точки зрения
авторов «Новейшей истории Китая», эти годы, когда под напором
группы Мао Цзэдуна произошел фактический пересмотр генеральной
линии КПК в переходный период, стали началом
«принципиального поворота от научного коммунизма... к реакционному
мелкобуржуазному эгалитарному утопизму
великодержавно-шовинистического толка, составляющему существо современной маоистской
доктрины» [371, с. 278]. По мнению С. Л. Тихвинского,
«своеобразный „скачок44 в области общественных отношений»,
организованный Мао Цзэдуном и его сторонниками в указанные годы,
дал «результаты, далеко не благоприятные для дальнейшего
успешного продвижения Китая по пути социализма» [404, с. 267,
268].
Однако при полном единодушии в части выделения 1955—
1956 гг. как определенного рубежа в развитии страны до сих пор
ни один автор, выступавший по проблемам новейшей истории Ки-
50

тая, еще не предлагал начинать от них отсчет самостоятельной
полосы исторического развития КНР, соответствующей
историческому этапу.
Подобный подход, на наш взгляд, вполне правомерен и к
1949—1952 гг. То был важный этап в истории КНР. Его
содержание В. И. Глуниным и К. В. Кукушкиным определялось как
«буржуазно-демократические преобразования и восстановление
народного хозяйства» [181, с. 57], а 1953—1957 гг.— как
«переход :к социалистическим преобразованиям, начало
социалистической индустриализации» [181, с. 64]. 1949—1952 гг. представляли
собой действительно этап, но этап, являющийся частью
определенной полосы исторического развития КНР — переходного
периода от докапиталистической стадии развития к новому обществу.
Поступательное развитие страны в этом направлении было
прервано той совокупностью процессов, явлений, событий, начало
которых наиболее выпукло проявилось в 1958 и последующих годах.
Таковы главные соображения, побуждающие нас
присоединиться к периодизации, предложенной в «Новейшей истории Китая».
Что же касается решения задач буржуазно-демократической
и социалистической революции, то здесь, как показал В. И. Ленин,
возможны два подхода: оценка событий и оценка эпохи [68,
с. 246—247]. С точки зрения оценки событий, В. И. Глунин и
К. В. Кукушкин правы, хотя и не во всем. С точки зрения
критериев, необходимых для оценки эпохи
буржуазно-демократической революции, они не правы, так как КНР на протяжении 50—
60-х годов еще не вышла за рамки решения ее задач. Ниже на
рассмотрении этой проблемы мы будем иметь возможность
остановиться более подробно.
Учитывая, что все основные социально-экономические
процессы, явления, события на каждой из этих фаз уже достаточно
подробно освещены в советской литературе, представляется
возможным пойти по пути анализа их сущности, рассмотрения их
последствий как для отдельных классов, так и для их
взаимоотношений.
ПРЕОБРАЗОВАНИЕ ЭКОНОМИЧЕСКИХ ОТНОШЕНИИ
НА ЭТАПЕ ПОСТУПАТЕЛЬНОГО РАЗВИТИЯ
РЕВОЛЮЦИОННОГО ПРОЦЕССА (1949—1957Х
Первая фаза в развитии КНР прежде всего ознаменовалась
утверждением государственно-территориального единства страны.
После почти полувекового периода раздробленности и войн,
охватывавших то отдельные районы, то страну в целом, в Китае
установился мир, была образована единая администрация, разрушены
политические и экономические барьеры между отдельными
провинциями и районами.
В руки государства перешла практически рея крупная и
значительная часть средней промышленности, финансовая система,
4*
51

современные средства транспорта и связи, оптовая торговля. Оно
взяло на себя функции регулирования деятельности
частнокапиталистической промышленности, направив усилия на ограничение
конкуренции и накопления капитала в руках отдельных лиц, на
налаживание экономической смычки государственного сектора с
частнокапиталистическим и мелкотоварным промышленным
производством.
Победа революции в 1949 г. и утверждение
революционно-демократической диктатуры положили начало перестройке системы
производственных отношений в стране. В 1953 г. ЦК КПК объявил
о вступлении китайского общества на путь формирования новых
общественных отношений, свободных от эксплуатации человека
человеком, на путь строительства социализма (см. [169]). Это
положение было зафиксировано в Конституции КНР, принятой в
1954 г.
На данном пути отдельным слоям и всей социально-классовой
структуре общества предстояло пройти капитальную
трансформацию. Ф. Энгельс писал: «Подобно тому, как в прошлом столетии
крестьяне и рабочие мануфактур после вовлечения их в крупную
промышленность изменили весь свой жизненный уклад и сами
стали совершенно другими людьми, точно так же общее ведение
производства... будбт нуждаться в совершенно новых людях и
создаст их» [25, с. 335]. Указанный процесс изменений социально-
экономического и культурного облика общества в Китае
неизбежно должен отличаться беспрецедентностью масштабов, небывалой
сложностью (и глубиной в силу того, что «совершенно новым
людям» социалистического производства предстояло, пройдя
исторический процесс становления, развиться из социальных слоев по
преимуществу мелкого, рутинного производства, а сам этот
процесс, далеко не автоматический, необходимо было направлять и
осуществлять этим же самым людям.
Одна из сложностей <и в то же время одна из особенностей
переходного периода к социализму и первых лет после победы
социализма в экономически недостаточно развитых странах
состоит поэтому в неизбежном сохранении известного несоответствия
между политикой коммунистической партии, объективно
отражающей коренные интересы всех трудящихся, и неразвитостью
политического сознания, отсталым социально-психологическим
обликом значительной части трудового крестьянства и других
полупролетарских и непролетарских слоев населения. В. И. Ленин в этой
связи отмечал, что, будучи союзником пролетариата, основная
масса крестьянства и близких к нему слоев городского населения
тем не менее «никогда заранее за господство пролетариата не
выскажется, условий и задач этого господства не поймет, а только
из дальнейшего своего опыта убедится в неизбежности,
правильности, закономерности пролетарской диктатуры» [102, с. 23].
Как показывает исторический опыт диктатуры пролетариата,
только пролетарская партия своей продуманной, последовательной,
осторожной политикой способна предотвратить и преодолеть неиз-
52

бежные колебания, сомнения, неуверенность, шатания
крестьянских масс и непролетарских слоев городского населения и
обеспечить их поддержку рабочему классу. Но для этого партия
должна быть действительно пролетарской, способной разработать
и осуществить продуманную, последовательную и осторожную
политику строительства нового, социалистического общества.
Из всех классов и слоев китайского общества только
фабрично-заводские рабочие, ядро промышленного пролетариата, могли
быть последовательно революционной силой социалистического
строительства. Лишь они могли встать во главе всех остальных
трудящихся и увлечь их за собой в деле обновления китайского
общества. Сложность ситуации состояла, однако, в том, что на
протяжении многих лет КПК была слабо связана с фабрично-
заводскими рабочими. Процесс соединения научного социализма
с рабочим движением, прерванный после поражения революции
1925—1927 гг. рядом объективных и субъективных обстоятельств,
начал развиваться вновь только после образования революционной
опорной базы на Северо-Востоке и воссоздания Всекитайской
федерации профсоюзов (ВФП) в 1948 г. Однако сама КПК, много
сделавшая для внесения социалистических идей в рабочее
движение в начале 20-х годов, \к концу 40-х годов уже не была чисто
пролетарской ни по своим идеологическим основам, ни по
социальному составу, ни по нормам партстроительства.
После провозглашения КНР Компартия Китая оказалась.в
своеобразном политическом цейтноте: чтобы иметь возможность
последовательно и целеустремленно преобразовывать китайское
общество, ей необходимо было преобразовать прежде всего саму
себя, а для этого партии нужны были соответствующие силы и
время. Силы, способные осуществить превращение КПК в
политическую партию пролетариата, были малочисленны и слишком
слабы1. Не было в распоряжении КПК и времени: общество
нуждалось в безотлагательном решении актуальных проблем своего
развития. В данной обстановке братские отношения КНР с СССР
и странами народной демократии, политическая, идеологическая,
экономическая и моральная поддержка молодой народной
республики со стороны сил мирового социализма сыграли поистине
историческую роль. Вместе с тем, как бы ни была велика и
всеохватывающа эта помощь, она оставалась только помощью и
поддержкой. Успех общественно-политических преобразований в Китае
зависел от КПК, государства, тех общественных сил КНР, которые
включились в строительство основ нового общества.
В 1949 г. в стране сосуществовали следующие уклады
хозяйства: патриархальное, т. е. в значительной степени натуральное
крестьянское хозяйство, мелкотоварное производство,
частнохозяйственный и государственный капитализм.
Необходимость преобразования многоукладности поставила
перед КПК сложнейшие теоретические и практические задачи.
Партия не могла не заняться организацией национального
производства, тем более что она вынуждена была бросить на эту органи-
53

заторскую работу немалые силы еще до победы в 1949 г., чтооы
обеспечить материальные условия для военного разгрома гоминь-
дановских армий. Объективно имелись три варианта развития:
первый — удерживаясь на узкой и шаткой основе неразвитого
производства и отсталых экономических отношений, приспособиться
к ним таким образом, чтобы, развивая народно-демократическую
государственность, иметь возможность постепенно, через ряд
промежуточных этапов совершить экономический переворот, двигаясь
вперед по мере подъема производства и в меру готовности масс;
второй — только приспосабливаться к отсталости
производительных сил и производственных отношений, невзирая »на
неотвратимость и неминуемость перерождения партии и государства;
третий— отказаться от реальной передачи власти народным
представителям и обеспечить экономический переворот «сверху», всей
мощью государственной машины, добившись достаточной степени
повиновения со стороны трудящихся масс. В этом случае, как
писал Г. В. Плеханов, имея в виду иную, но похожую ситуацию,
решить задачу организации национального производства
государство «должно будет или в духе современного социализма, чему
помешает как его собственная непрактичность, так и современная
степень развития национального труда и привычки самих
трудящихся, или же оно должно будет искать спасение в идеалах
„патриархального или авторитарного коммунизма", внося в эти
идеалы лишь то видоизменение, что вместо перувианских „сынов
солнца" и чиновников национальным производством будет
заведовать социалистическая каста... Несомненно, кроме того, что при
такой опеке народ не только не воспитался бы для социализма, но
или окончательно утратил бы всякую способность к дальнейшему
прогрессу, или сохранил бы эту способность лишь благодаря
возникновению того самого экономического неравенства, устранение
которого было бы целью революционного правительства» [384,
с. 105]. КПК, похоже, не осознавала в полном объеме эти
альтернативы и соответственно их значение для всей жизни и
деятельности партии и государства.
С провозглашением КНР КПК превратилась в руководящую
политическую силу китайского общества и государства, однако к
этому времени она не успела — что опять-таки обусловливалось
многими обстоятельствами ее предшествующего развития
(подробнее см. [228, с. 279—316; 371])—теоретически осмыслить ни всю
совокупность стоящих перед обществом и государством задач
развития, ни пути и формы их решения, не имела четкой стратегии
и тактики своей деятельности. Закономерно, что КПК постоянно
сталкивалась с «путаницей в головах» своих членов по, казалось
бы, азбучным вопросам революционного движения (например,
следует ли КПК опираться на рабочий класс в городах [330, с. 443]).
Можно в этой связи провести несколько сравнений с
деятельностью большевиков в дореволюционной России и первые годы
мирного строительства после Октябрьской революции.
Аграрный вопрос — при всех отличиях Китая и России — был
54

одним из главных на повестке дня революционных
преобразований в обеих странах.
Большевики тщательно проанализировали альтернативные
варианты решения аграрного вопроса в России: «черный передел»,
введение частной собственности на землю со свободной куплей-
продажей ее на товарно-капиталистическом рынке,
национализацию. Выступив против сохранения частной собственности и
свободной купли-продажи земли после победы революции,
большевики исходили из того, что такого рода акция в условиях сильных
феодальных пережитков и капиталистического развития деревни
неизбежно укрепит крупное землевладение, разорит мелких
земельных собственников и даст мощный толчок развитию
капитализма в сельском хозяйстве. Рассматривая смысл «черного
передела», В. И. Ленин подчеркивал, что эта мера не является
идеальной (в этом требовании «реакционна утопия обобщить и
увековечить мелкое крестьянское производство», в нем имеет место
переплетение «революционного и реакционного моментов», а
среди последних — иллюзия, будто «„крестьянство" может быть
носителем социалистического переворота» [48, с. 336]). Вместе с тем
он указывал, что класс мелких собственников при известных
условиях является «более прочным оплотом демократии, чем класс
арендаторов, зависящих от государства» [52, с. 218]. Наконец,
анализируя различные аспекты национализации и ликвидации
частной собственности на землю, В. И. Ленин, будучи
диалектиком, подчеркивал, что подобный шаг, с одной стороны, при
доведении революции до конца дал бы «максимум
буржуазно-демократических реформ в области аграрных отношений» [62, с. 254],
но, с другой — в случае невозможности довести демократический
переворот до конца усилил бы власть государства, уменьшив при
этом силу демократии [62, с. 260]. При доведении же
демократической революции до конца национализация земли и ликвидация
частной собственности на нее становятся устоем сильной
центральной власти, проводящей «сверху» демократизацию всех сторон
жизни общества (см. [52, с. 218, 225—226]).
Говоря о требовании национализации, В. И. Ленин указывал,
что «при отсутствии вполне уже упрочившихся, глубоко
укоренившихся демократических политических учреждений это требование
гораздо скорее отвлечет мысль к нелепым экспериментам
государственного социализма, чем даст толчок „свободному развитию
классовой борьбы в деревне"» [48> с. 337—338].
Иной пример являет собой КПК (см. i[238, с. 366—378]). Она
взяла на вооружение суньятсеновский лозунг «Каждый пахарь
должен иметь свою землю» и, пройдя через долгий период
мучительных поисков, смогла выработать основные положения
аграрной реформы (подробнее см. [281]). КПК практически
остановилась на программе «черного передела», но при этом не взвесила
все последствия такого выбора ни для перспектив развития
революционного процесса в стране, ни для своей деятельности.
Аграрная реформа, проведенная на большей части территории
55

страны в 1949—1952 гг., явилась революционным актом огромного
исторического значения. Однако ее влияние на
общественно-политическую жизнь страны было неоднозначным.
В ходе аграрной реформы были ликвидированы «помещичья»,
родовая, клановая, общинная, храмовая собственность на землю
и другие средства производства, а одновременно многоликий слой
деревенских мироедов и богатеев. Тем самым подверглись
разрушению традиционные производственные и общественные
отношения и формы личной зависимости крестьян. Реформа
проводилась «сверху», но, несмотря на это, КПК не удалось обеспечить
в полном объеме своей политики, государственных законов и
положений: соблюсти выработанные ею принципы определения
классовой принадлежности отдельных слоев населения, сохранить
«кулаков» и гарантировать интересы «середняка». Напор бедняцко-
пауперско-люмпен-пролетарской стихии с ее требованиями
уравнительности оказался столь значительным, что в ходе реформы был
нанесен удар по всей более или менее зажиточной части сельского
населения. Несмотря на то что КПК пришлось неоднократно
принимать меры для исправления недостатков и перегибов при ее
проведении (подробнее см. [278]), позже, уже в 1960 г., Мао Цзэдун
признавал: «С кулацкими хозяйствами мы практически покончили в
ходе аграрной реформы» [470, с. 394]. А. С. Мугрузин показал, что
эти слова не были преувеличением (см. [346, с. 19—20]).
Больше всего и главным образом от аграрной реформы
выиграла беднейшая часть сельского населения. К концу 1952 г. она
получила дополнительно в свою собственность 43% посевных
площадей страны, а также другие средства производства,
конфискованные и реквизированные у сельских мироедов и богатеев, а
также зажиточных групп крестьян. Крестьянство было избавлено от
необходимости выплаты ежегодной арендной платы за землю
мироедам и богатеям (см. [193, с. 160]).
Появление в итоге реформы более 100 млн. мелких
крестьянских хозяйств объективно усилило тенденции к централизации
власти в стране и создало социально-экономические условия для
ее чрезмерной самостоятельности по отношению к обществу.
В условиях разрушения традиционных производственных и
общественных отношений, а также форм личной зависимости, в
обстановке становления многомиллионной массы разрозненных
мелких самостоятельных крестьянских хозяйств, что само по себе
служило мощным импульсом для становления и укрепления
центральной власти, только государство могло стать гарантом
физического существования бедствующих, спасения их от голодной
смерти. Поэтому одним из первых и чрезвычайно важных
мероприятий молодого государства явилось образование необходимых
запасов товарного зерна и механизма его перераспределения в
общенациональном масштабе. Характерно, однако, что уже в
1952 г. в стране была изменена система сельскохозяйственного
налога: по сравнению с 1950 г. круг налогоплательщиков был
существенно расширен за счет бедного и беднейшего крестьянства,
56

а ставки налога на бедные крестьянские хозяйства повышены поч-*
ти в 2 раза >[468, с. 139, 145, 154].
Аграрная реформа всколыхнула всю деревню и впервые в
истории страны позволила всем беднейшим ее слоям
сорганизоваться в столь крупных масштабах. Их действия оказали огромное
влияние на КПК. С тех пор решение всех крупных вопросов
экономической жизни общества в КПК непременно сопровождалось
острыми столкновениями по вопросам рынка, товарно-денежных
отношений и социальных гарантий от голода, отражавшими
разные интересы и устремления отдельных групп крестьянства и
городского населения, представленных в КПК. В партии
развернулся процесс постепенного осознания отдельными течениями в ее
рядах различий в социальных интересах классов и слоев
населения китайского общества.
Осуществление аграрной реформы обострило проблемы
ликвидации многоукладное™ экономики. И здесь снова целесообразно
вернуться к опыту Советской России.
Партия большевиков после Великой Октябрьской
социалистической революции и окончания гражданской войны также
вынуждена была решать проблемы ликвидации многоукладное™.
В записке В. И. Ленина Бухарину содержится интереснейшая
схема экономических отношений в переходный период,
предвосхищавшая идею будущего нэпа:
«Вопрос и теоретически интересный:
пролетарская государственная власть держит
{фабрики
железные дороги
внешнюю торговлю
Итог: в ее руках товарный фонд и его оптовая
(железнодорожная) перевозка.
Что делает пролетарская государственная власть с этим
фондом?
Продает его
(а) рабочим и служащим за деньги или за их труд без
денег,
(Р) крестьянам за хлеб.
Кто продает? Через кого?
Через комиссионера (^торговца) за комиссионный процент.
Предпочтение оказывает кооперации (стараясь поголовно
организовать в нее население).
Почему это невозможно? А это есть капитализме-социализм»
[128, с. 122].
На X съезде РКП (б) В. И. Ленин развил эту мысль: «Тип
экономических отношений, который вверху имеет вид блока с
иностранным капитализмом, даст возможность для пролетарской
государственной власти свободного оборота с крестьянством внизу»
[114, с. 68]. Он отмечал в плане к брошюре «О
продовольственном налоге», что политика, пытающаяся «запретить, запереть
совершенно всякое развитие частного, негосударственного обмена,
57

т. е. торговли, т. е. капитализма, неизбежное при существовании
миллионов мелких производителей... была бы глупостью и
самоубийством той партии, которая испробовала бы ее» [117, с. 222].
Ленинская идея приспособления пролетарской государственной
власти к условиям многоукладности послереволюционной России
была от начала до конца нацелена >на преобразование отсталых
производительных сил и производственных отношений в меру
подъема производительных сил и готовности масс. Разработка
В. И. Лениным нэпа, основ плана ГОЭЛРО, кооперативного
плана, концепций культурной революции, партийного строительства,
профсоюзов как школы коммунизма, хозяйствования, управления,
его предложения по систематической долголетней работе по
совершенствованию государственного и хозяйственного аппарата,
развития Советов — все это, вместе взятое, обеспечивало
гегемонию пролетариата, целенаправленность и последовательность
развития революционного процесса в Советской России1.
Политические и экономические успехи КНР в начале 50-х
годов были неразрывно связаны с укреплением широкой классовой
основы революционно-демократической диктатуры. Расширение
связей КПК и государства с рабочим классом, создание
партийных ячеек на промышленных, транспортных и строительных
предприятиях, учреждение органов участия рабочих в управлении
производством на государственных и органов рабочего контроля на
частнокапиталистических предприятиях, проведение кампаний
«против трех» и «против пяти зол» (направленных на борьбу с
коррупцией в госаппарате, с несоблюдением законов
представителями частнокапиталистического сектора) позволили укрепить
государственный строй и ограничить воздействие на экономику
страны мелкотоварной и частнокапиталистической стихии.
Вместе с тем КПК и государству пришлось с первых же
шагов мирного строительства столкнуться со сложностями,
порождаемыми многоукладностью экономики, противоречивостью
интересов и стремлений отдельных классов и слоев населения.
Некапиталистические методы, с помощью которых государство и КПК
стремились установить контроль над мелкокрестьянской,
мелкобуржуазной и капиталистической стихией и обеспечить
планомерное восстановление и развитие народного хозяйства, приоритет,
отдаваемый укреплению и развитию государственного сектора, не
могли не вызвать и действительно вызвали сопротивление со
стороны десятков миллионов людей, связанных с частным
предпринимательством. Активизация при поддержке государства
деятельности мельчайшего, мелкого и среднего частного капитала в
первые годы после победы революции сопровождалась закономерным
изменением позиций части крестьянства, полупролетарских,
непролетарских, мелкобуржуазных и буржуазных слоев, усилила в
их среде колебания и шатания, сопротивление методам
государственного капитализма.
Вся суть процессов начала 50-х годов состояла в том, что КПК
и государство на время сдержали разрастание противоречий меж-
58

Таблица 3
Среднегодовое душевое производство продовольственного зерна
по группам районов в начале 50-х годов*
Группа
районов
1
2
3
4
5
6
Производство
зерна на душу
населения, кг
Более 750,5
500.5—750
400.5—500
300.5—400
200.5—300
Менее 200
Итого . . .

Количество уездов
(городов)
107
145
257
523
834
343
2209
Численность сельского
населения
всего, млн.
человек
15.0
28.6
55.9
122.8
208.0
72.0
502.3
удельный
вес, %
3.0
5.7
11.2
24,4
41.4
14.3
100,0
Среднегодовое
производство
всего, млн.
т
13.6
17.3
23.9
41.0
52.5
12.7
161.0
удельный
вес, %
8.4
10,7
14.8
25.5
32,6
7.9
100,0
* [468. с. 134—135].
ду рабочим классом и крестьянством, городом и деревней.
Промышленность и город, заняв политически господствующее
положение в экономике, не были противопоставлены всей массе
крестьянства: государство провело повышение закупочных цен на
продукцию сельского хозяйства, снижение цен на промышленные
товары, предназначенные для сельской местности, увеличило
поставки товаров в деревню и т. д.
С введением в 1953 г. государственных монопольных закупок
и нормированного снабжения по главным видам продукции
сельского хозяйства ситуация стала меняться.
Огромное значение при этом имела такая существенная черта
социально-экономической реальности Китая, как нерешенность
продовольственной проблемы, суть которой — «гигантское
несоответствие между уровнем развития производительных сил и
численностью народонаселения» [400, вып. 3, с. 544].
В начале 50-х годов налоговые органы КНР занимались
определением размеров среднегодового душевого производства
продовольствия по каждому из 2200 уездов страны (табл. 3).
В основу данных этой таблицы положены материалы,
полученные в ходе кампании по «проверке полей и определению урожая»,
проводившейся в 1951—1952 гг. Показатели среднегодового
урожая и численности населения были использованы не только для
установления ставок сельскохозяйственного налога, но и для
других политических решений.
Приведенные статистические сведения страдают неточностями.
Согласно более поздним данным отдела статистики министерства
сельского хозяйства и ГСУ КНР, среднегодовая численность
сельского населения в начале 50-х годов не превышала 497 млн.
человек2. Что же касается валового урожая зерна, то, по данным
59

ГСУ КНР, среднегодовой его объем те поднимался выше
145 млн. т3. Однако если численность населения в табл. 3 была
преувеличена ненамного (порядка 1—6%), то объем
среднегодового урожая — существенно (на 20 млн. т, или на 11%).
В 1952 г. КПК было официально объявлено, что 10%
населения не могут за счет собственного производства обеспечить
существование своих семей до следующего урожая '[169, с. 13].
Приведенные в табл. 3 данные свидетельствуют, что в 1177 из
2200 уездов страны, на долю которых приходилось почти 56%
сельского населения, на душу производилось не более 300 кг
зерна в год. В КНР принято считать, что для пропитания в течение
года крестьянская семья должна располагать 250 кг
продовольственного зерна в расчете на одного человека (см. [204, с. 284—
288; 356, с. 81, 88—91]). 300 кг являются минимальной душевой
нормой, необходимой для обеспечения пропитания и расширенного
воспроизводства4. Однако и для обеспечения этого минимума
населению указанных уездов необходимо было дополнительно около
20 млн. т продовольствия ежегодно. Иными словами, для больше
чем половины сельского населения жизнь впроголодь оставалась
грозной реальностью. Вплоть до 1959 г. (последней даты, на
которую были сообщены официальные статистические данные)
правительство вынуждено было ежегодно использовать 16—23 млн. т
продовольственного зерна для предотвращения массового голода
сельского населения (см. [187, с. 261; 596, 5.V.1957]).
В то же время, как явствует из табл. 3, в уездах 1—3 групп
производилось более 400 кг продовольствия в год на душу
населения. Следовательно, около 20% сельского населения
располагало зерном, которое могло стать товарным, т. е. небольшими, но
реальными собственными средствами для подъема производства.
Этой части китайской деревни нужен был рынок. Однако
государство не позволило развиться рыночным отношениям. Для
обеспечения снабжения городов и создания накоплений была введена
система монопольных закупок и нормированного снабжения,
охватившая практически все важнейшие виды сельскохозяйственных
культур.
Каковы же были размеры налогов и объем централизованных
закупок? Оставив 44% сельского населения (в уездах 1—4 групп)
для распоряжения по собственному усмотрению только 300 кг
зерна на душу в год, государство могло бы изымать из сельского
хозяйства в общей сложности около 25 млн. т продовольственного
зерна. Практически же вплоть до 1959 г. оно получало в среднем
44 млн. т зерна ежегодно [468, с. 15]. И, хотя примерно половину
этого зерна необходимо было направлять обратно в деревню
для предотвращения массового голода, столь значительные
безвозмездные или почти безвозмездные изъятия
сельскохозяйственной продукции в пользу государства неуклонно вели к
экономическому обескровливанию сельского хозяйства5. Крестьянство было
лишено возможности накопления средств за счет зернового
производства, а тем самым обеспечить его подъем. Отсутствие
60

средств, низкая урожайность, крайний недостаток орудий и
инвентаря, неграмотность, эпидемии, стихийные бедствия — все это
объективно сводило до минимума собственные возможности крестьян
в борьбе за увеличение производства.
В 1957 г. на III пленуме ЦК КПК восьмого созыва фактически
подтверждено, что положение значительной части крестьянских
хозяйств оставалось таким же тяжелым, как и в начале 50-х
годов. Было заявлено, что не 10, а 15% сельского населения
проживало в крайней нищете [150, с. 31—32]. Называлось почти
такое же, как и в начале 50-х годов, число бедствующих уездов —
1239. В 1959 г. появились еще более грозные данные: «Жэньминь
жибао» в передовой статье объявила, что не 15, а 30% сельского
населения «не может существовать» за счет собственного труда
и нуждаются в систематической помощи со стороны общества и
государства i[596, 18.X.1959]. Иными словами, за семи-восьмилет-
ний период удельный вес хозяйств, которые «не могли
существовать» за счет собственного труда, удвоился. Однако, если учесть
несовершенство статистики, особенно в первые годы после
провозглашения КНР, вполне возможно, что действительное
увеличение количества бедствующих хозяйств было меньше. Можно даже
допустить, что фактический рост количества таких хозяйств был
не столь ужасающе стремительным.
Так или иначе фактом остается огромная численность
бедствующего населения: 30%—это около 40 млн. хозяйств,
примерно 200 млн. человек. Причем речь идет только о тех, кто «не мог
существовать» без постоянной систематической помощи. А к этой
категории примыкала, возможно, еще такая же масса деревенских
жителей, которые сводили концы с концами только с огромным
трудом, едва обеспечивая лишь само свое существование. К ним
необходимо добавить также жителей районов, пораженных
стихийными бедствиями. В 1954—1056 гг. общая численность населения,
столкнувшегося в данной связи с проблемой пропитания, составила
почти 170 млн. человек, или в среднем более 55 млн. человек
ежегодно [552, 1958, № 2, с. 38].
Сельскохозяйственный налог, монопольные закупки и
нормированное снабжение сыграли важную роль в укреплении
государственной власти, явившись одним из серьезнейших
экономических рычагов воздействия исполнительной власти на общество.
Благодаря им государство получило возможность распоряжаться
почти одной третью всего произведенного в стране зерна. На
протяжении 1953—1957 гг. размеры государственного фонда
продовольственного зерна составляли ежегодно в среднем более
164 млн. годовых «пайков» (если принимать в качестве таковога
среднегодовое количество зерна, оставшееся в этот период, по
официальным данным, в расчете на душу населения в деревнях
страны). Более 78 млн. из них государство использовало для
спасения бедствующего сельского населения (подсчитано по [552,
1958, № 2, с. 38—39]). Это — символ и одновременно реальность
экономической мощи государства. Указанным фондом оно поль-
61

зовалось по своему усмотрению, планомерно, но бесконтрольно.
Важно и то, что данный продовольственный фонд был исключен
из рыночных отношений.
Из-за господства натурального хозяйства в межпровшщиаль-
ный оборот в 50-е годы поступало всего несколько процентов
валового урожая зерна. Введение монопольных закупок и
нормированного снабжения позволило несколько интенсифицировать
этот оборот. Внерыночное перераспределение зерна между
провинциями, до 1953 г. исчислявшееся несколькими миллионами
«пайков», к 1956—1957 гг. достигло почти 20 млн., в том числе
поступление зерна из Юго-Западного Китая в другие районы страны
возросло с примерно 2 млн. до более чем 11,5 млн. «пайков» [552,
1958, №2, с. 37].
Несмотря на возросшие возможности государства в
концентрации и перераспределении продовольствия между районами страны,
как государственный зерновой фонд, выделяемый для снабжения
бедствующих крестьян, так и его «маневренная» часть в силу
сравнительной скромности своих объемов не могли радикально
решить проблему питания сельского населения: достаточно отметить,
что 78 млн. годовых «пайков» приходилось примерно на 250 млн.
наиболее бедствующих сельских жителей и что только небольшую
часть этих «пайков» государство могло перебрасывать из одной
провинции в другую.
Беднейшее крестьянство довольно быстро поняло, что борьба
за землю не решила всех проблем его жизни. Необходимо было
ликвидировать всеподавляющую опасность Вечного Голода. В
основе колебаний, подъемов и спадов мелкокрестьянских движений
в 50-е годы лежало стремление к уравнительности, поиск
материальных гарантий от голода. Силу и характер давления бедного
и беднейшего крестьянства на общество и государство не следует
недооценивать. Поскольку в стране не существовало практически
никаких демократических традиций и институтов, такое давление
объективно способствовало сосредоточению в руках государства
огромной власти по отношению к обществу, создавало прямые и
косвенные стимулы для появления в КПК самых невероятных
проектов всеобщего уравнивания и скачкообразного избавления
от оков нищеты и голода.
Нерешенность продовольственной проблемы в тех масштабах,
в каких она имеет место в Китае, в сочетании с другими чертами
социально-экономической отсталости страны породила
необходимость общенационального распределения продовольственного
зерна, требовала с первых же дней существования КНР
государственного вмешательства в распределение и перераспределение всех
других материальных ресурсов общества, в отношения между
городом и деревней, промышленностью и сельоким хозяйством, а в
конечном счете между рабочим классом и крестьянством, толкала
государство к выполнению функций непосредственного
организатора промышленного и сельскохозяйственного производства.
Однако из-за слабости рабочего класса степень, формы и сам характер
«2

государственного регулирования общественных отношений
неизбежно должны были во многом определяться давлением иных
классовых сил, особенно движениями бедняцких, пауперско-люм-
пенпролетарских, мелкокрестьянских и мелкобуржуазных масс.
В столь сложной обстановке на КПК легла особая историческая
ответственность за обеспечение поступательного хода
революционного процесса.
Крупная промышленность страны уже в восстановительный
период (1949—1952) при первых же попытках своего возрождения
после разрухи и ускорения темпов развития встретила
серьезнейшие препятствия: архаичную технику традиционных укладов,
неразвитость экономических форм связей и общения,
незначительность товарных фондов сельскохозяйственного сырья и продуктов
питания, дезорганизованность системы финансов и обращения.
Преодолеть эти препятствия можно было только тремя путями:
с помощью либо экономических, либо внеэкономических, т. е.
насильственных, методов, либо на основе их сочетания.
Использование чисто экономических методов столкнулось с непониманием их
существа частью лидеров КПК и правительства, с отрицанием ими
таких методов как враждебных. Кроме того, ликвидация столь
серьезнейших препятствий экономическим путем требовала
большого времени. С середины 50-х годов в деятельности КПК и
правительства стала нарастать тенденция политического,
насильственного подчинения натурального, мелкотоварного и
частнокапиталистического укладов, насильственного отчуждения в пользу
государства существенной части их продукции.
Огромную роль в общественном развитии Китая на этой фазе
имели дружеские отношения с Советским Союзом и другими
социалистическими странами, их братская политическая,
экономическая, культурная и моральная помощь. За 1949^-1959 гг. доля
продукции, произведенной на оборудовании, поставленном из
СССР, составила по железу, стали и прокату 35—40% объема
производства, грузовикам и тракторам — 85, электроэнергии — 40,
электрооборудованию — 45, тяжелому машиностроению — 35%
[377, с. 13]. Помощь СССР и других социалистических стран
была весьма важным компонентом в обеспечении более чем
пятикратного роста объема промышленного производства за 1949—
1957 гг. (см. [194, с. 14]). Не менее серьезную роль эта помощь
сыграла косвенным образом, сдержав на время развитие
политических, насильственных методов подчинения государством
натурального, мелкотоварного и частнокапиталистических укладов,
способствуя использованию экономических методов
хозяйствования, давая возможность КПК и правительству разрабатывать
рассчитанную на длительный срок политику постепенного подъема
производительных сил и развития на этой основе новых
производственных отношений.
И все же братские отношения с социалистическими странами
не смогли сдержать действия части руководства КПК и
государства, направленные на всемерное форсирование темпов
экономией

ческого развития, на скоропалительное разрушение традиционных
структур и тем самым на создание всеобъемлющей системы
внеэкономического принуждения.
Создание производственных кооперативов в сельском хозяйстве
и ремесле, поотраслевое преобразование частнокапиталистической
промышленности и торговли, расширение снабженческо-сбытовой
кооперации и кооперирование мелких и мельчайших торговцев
в 1955—1956 гг. обеспечили полное господство государства во
всех сферах производства, распределения, обмена и потребления6.
При этом по самой своей сути действия КПК и государства
сплошь да рядом являлись зеркальным отражением неразвитости
экономических отношений и психологии крестьянства,
выработанной условиями натурального хозяйства: государство изымало из
сельского хозяйства то, что там производилось, в соответствии с
собственными потребностями7, практически не предпринимая
сколько-нибудь серьезных мер для подъема производства и.
повышения его эффективности, ограничив свое воздействие на
сельскохозяйственное производство по преимуществу выдачей
безвозвратных ссуд, беспроцентных и льготных кредитов предельно
нуждающимся крестьянам и кооперативам. Большого эффекта
подобная политика не могла иметь и не имела. В результате
среднегодовой прирост урожаев сельскохозяйственных продовольственных
культур сократился с 12,6% в 1949—1952 гг. до 3,6% в 1953—
1957 гг., т. е. в 3 с лишним раза f 194, с. 106].
Крестьянство, особенно его беднейшая часть, откликнулось на
призыв КПК к кооперированию, усмотрев в этом возможность
спасения от голодного или полуголодного существования. Однако
форсированное создание сельскохозяйственных производственных
кооперативов, проведенное без учета уровня экономического
развития отдельных районов, усугубило положение, так как система
налогообложения и политика низких закупочных цен в условиях
монопольных закупок и нормированного снабжения стали бить
уже не по отдельным хозяйствам, а по всей массе крестьянства,
по еще слабым кооперативам, углублять противоречия между
промышленностью, городом, рабочим классом, с одной стороны, и
сельскохозяйственным производством, деревней, крестьянством — с
другой.
1956—1957 гг. могли стать поворотным пунктом в истории
развития не только сельскохозяйственных производственных
кооперативов, но и страны в целом, ознаменовав собой попытку
здоровых сил в КПК пресечь негативные тенденции в общественных
отношениях. Часть партии вовремя обратила внимание на
неблагополучие в сельском хозяйстве, в отношениях между государством
и крестьянством и добилась принятия ряда принципиально
важных решений. Во-первых, от имени ЦК КПК крестьянам и
кооперативам было рекомендовано использовать мелкие, групповые
формы организации производства и такие формы и методы
распределения урожая, которые создавали бы материальную
заинтересованность крестьян в непрерывном росте производства. Во-вто-
34

рых, признано, что попытки запретить местный оборот, местную
мелкую торговлю создали ситуацию, чреватую серьезной
опасностью сокращения сельскохозяйственного и подсобного
производства, и в стране был разрешен свободный рынок. В-третьих, были
смягчены условия по налогообложению, монопольным закупкам
и нормированному снабжению. В частности, натуральные
повинности по переноске и перевозке зерна, подлежащего сдаче
государству, в отношении дальности были ограничены одним днем
пути, а натуральные повинности по ремонту и строительству
ирригационных сооружений, дорог и т. д.— пятью днями в год в
расчете на одного трудоспособного [461, с. 8]8.
Однако уже осенью 1957 г. деятельность КПК в этом
направлении была сорвана. В результате наметился и стал
разрастаться процесс, обратный тому, что имел место в начале 50-х годов:
в отношениях между промышленностью, городом, с одной
стороны, и сельским хозяйством, деревней — с другой, все большее
место стали занимать отношения прямого господства и подчинения,
т. е. отношения, носящие политический, внеэкономический
характер.
Прежде всего они проявились в государственном
регулировании собственности на землю. С созданием сельскохозяйственных
производственных кооперативов9 в Китае практически исчезли
мелкие крестьянские хозяйства 10. Право собственности на землю
перешло к кооперативам. Однако это право стало не полным, а
частичным: государство запретило куплю-продажу земли,
оставило за собой право отчуждения необходимых
сельскохозяйственных угодий для использования в государственных интересах, ввело
детальное регулирование порядка землепользования, установив
директивные показатели по выращиванию и сдаче государству
отдельных культур. Тем самым одновременно произошло
ограничение хозяйственной самостоятельности кооперативов. Частичный
характер собственности подчеркивался также постоянными
колебаниями государства, то разрешавшего, то запрещавшего
кооперативам и крестьянам свободно распоряжаться излишками своей
продукции, не говоря уже о помехах нормальной хозяйственной
деятельности.
Принципиальные изменения в общественных отношениях
вызвали принятые в конце 1957 — начале 1958 г. постановления — о
прекращении стихийного притока крестьян в города (18 декабря
1957 г.) [173, с. 223—232] с дополнением к нему (25 февраля
1958 г.) [174, с. 194—199], о порядке набора в деревнях
временных рабочих (13 декабря 1957 г.) [173, с. 481—484] и введении
административно-принудительного «трудового воспитания» (1
августа 1957 г.) [173, с. 243—244]. Эти законодательные акты
закрепили жителей города и дерев'ни за местами постоянного
проживания, лишили их права на свободный выбор места жительства,
места и условий труда, учебного заведения. В результате
полностью изменилось общественное положение граждан КНР. Если
в данном случае говорить о крестьянах, то не члены кооператива
5 Зак. 68
65

оказались их хозяевами, а кооператив превратился в
собственника своих членов. Причем и эта собственность кооперативов на
своих членов также стала не полной, а частичной. В соответствии
с упомянутым выше постановлением от 13 декабря 1957 г.
местные органы власти и кооперативы обязаны были безусловно
выполнять задания по набору рабочей силы в деревне, а
организации, осуществляющие этот набор, должны были лишь
«согласовывать» свои действия с кооперативом [173, с. 481—484]. Иначе
говоря, кооператив не имел права отказаться от предоставления
рабочей силы государственной организации.
Член кооператива, равно как рабочий, служащий и любой
другой гражданин, был лишен права отказаться от выполнения
распоряжения государственного органа о направлении на работу
либо о переводе на новое место работы. В случае подобного
отказа государственные и административно-хозяйственные органы
наделялись полномочиями для отправки работника на
принудительное и практически неограниченное по времени «трудовое
воспитание».
Не менее важным для последующего социального и
политического развития общества явилось создание юридических и
социальных барьеров между городским и сельским населением.
Фактически государство взяло на себя функции регулирования
и управления индивидуальными жизненными путями не только
молодежи, но и взрослого населения. Иными словами, изменилась
сама суть трудовых отношений: рабочие, служащие, члены
кооперативов были практически превращены в работников,
находящихся в личной зависимости от предприятия (организации),
кооператива, государства, вынужденных отправлять и отбывать разного
рода натуральные трудовые повинности.
Таким образом, есть достаточно веские основания, чтобы
говорить, что сельскохозяйственные производственные кооперативы
в условиях Китая уже в конце рассматриваемой фазы не являлись
коллективными хозяйствами, носящими социалистический
характер. То обстоятельство, что государство не взяло на себя
распределение всей производимой кооперативами продукции,
свидетельствует не о сохранении в них элементов групповой
собственности, а о появлении элементов местной, муниципальной
собственности п.
В целом же вполне правомерен вывод о том, что к концу
50-х годов в общественных, прежде всего производственных,
отношениях появились серьезные элементы, носящие
досоциалистический и даже антисоциалистический характер.
На первых порах такого рода явления в общественных
отношениях было весьма трудно охарактеризовать, поскольку
государственное вмешательство в экономическую жизнь общества
складывалось из многих разрозненных актов, имевших разные
цели и последствия. Многие из них были практически необходимы.
Проблема вначале состояла в том, чтобы КПК отдавала себе
полный отчет в существе каждой отдельной меры и тщательно
66

анализировала многосложные ее последствия, избегала и
пресекала все тенденции к превращению отдельных мероприятий в
самоцель и, наоборот, постоянно рассматривала каждое из них
в отдельности и все вместе как средства достижения более
высокой цели (о принципиальной постановке проблемы см. [24,
с. 272—273]). Иначе в первом случае неизбежно должно было
происходить разрастание отсталых в своей сущности
общественных отношений, во втором же — КПК имела возможность
осуществить комплекс революционных и переходных мероприятий,
обеспечивающих непрерывное поступательное развитие общества по
пути к социализму.
Общий и главный итог первой фазы развития КНР
заключался в том, что традиционная структура хозяйства оказалась в
оболочке новых отношений собственности, а именно фактической
государственной собственности на «город» и «деревню», на их
основные средства труда, рабочую силу и значительную часть
продукта труда. Традиционные, архаичные хозяйственные структуры
стали источником накоплений для развития крупного
современного промышленного производства.
Изменился способ принуждения к труду, так как возникли
новые формы собственности. Если говорить о традиционных
структурах, сфере архаичного производства, то главной новой формой
собственности стала кооперативная, но кооперативы оказались
перед угрозой превращения в форму принудительного отчуждения
живого и присвоения овеществленного труда, к чему их во все
большей степени толкало государство. При этом отчуждение и
присвоение, как и раньше, совершались по преимуществу в
прямой, непосредственно-натуральной форме (прежние виды налогов,
повинностей, плат заменили новые налоги, монопольные закупки,
натуральные повинности, отчисления в различного рода фонды и
займы). Государство не пошло по пути развития находящегося
под его контролем свободного товарообмена и экономических
форм смычки города и деревни.
Первая фаза охарактеризовалась в общем виде тем, что КПК
и государство, столкнувшиеся в своем стремлении ускорить темпы
общественно-экономического развития с отсталостью
производительных сил и производственных отношений, оказались не только
из-за объективных, но и субъективных причин вынужденными
заниматься <как решением задач социалистической революции, так
и стимулированием, поддержанием и даже развитием на иной —
государственной и псевдокооперативной — основе
досоциалистических и антисоциалистических производственных отношений.
Приспособление КПК и государства к отсталости
производительных сил и производственных отношений зашло дальше тех
пределов, которые диктовались реальной действительностью. Тем
не менее в целом это приспособление на данной фазе носило еще
контролируемый партией характер, исходило из интересов
подготовки необходимых предпосылок для последующего основанного
на подъеме производительных сил развития социалистических
5*
67

производственных отношений. КПК намечала осуществить этот
процесс к середине 60-х годов, и ее VIII съезд в 1956 г.
выработал основы стратегии и тактики деятельности партии на этот
период.
ЭКОНОМИЧЕСКИЕ ОТНОШЕНИЯ В УСЛОВИЯХ
СТАГНАЦИОННО-РЕГРЕССИВНЫХ ПРОЦЕССОВ
В ОБЩЕСТВЕННОЙ ЖИЗНИ
Вторая фаза, начавшаяся с 1958 г., отмечена принципиально
новыми условиями существования КНР, созданными разрывом
в 'начале 60-х годов дружеских связей КНР с СССР и другими
социалистическими странами, обстановкой огульного отрицания
международного опыта строительстве социализма.
Разрабатывая стратегию и тактику социалистического
строительства в Советской России и выдвигая в качестве главной
задачи «экономическую реорганизацию», В. И. Ленин замечал, что
она «разделяется на две главные рубрики: 1) учет и контроль... и
2) повышение производительности труда. Эти задачи могут быть
разрешены какой угодно коллективностью или ка]Ким угодно
государством, переходящим к социализму, лишь при условии, что
основные экономические, социальные, культурные и политические
предпосылки этого в достаточной степени созданы капитализмом.
Без крупного машинного производства, без более или менее
развитой сети железных дорог, почтово-телеграфных сношений, без
более или ^менее развитой сети учреждений народного
образования,— ни та, ни другая задача в систематическом виде и во
всенародном объеме, безусловно, не могли бы быть решены» [94,
с. 130—131]. Ряд предпосылок у Роосии, отмечал В. И. Ленин,
«имеется налицо», ряд — отсутствует, «но может быть
заимствован... сравнительно легко из практического опыта соседних,
гораздо более передовых, стран, давно уже поставленных историей
и международным общением в тесную связь с Россией» [94,
с. 131]. Именно на этих путях партия большевиков и вела
строительство социализма в СССР.
В КНР положение оказалось много сложнее не только
вследствие значительно большей отсталости страны, но и из-за
политики изоляционизма, навязанной КПК и китайскому обществу
частью лидеров партии и государства. «Китайский тип развития»,
«китайский путь индустриализации» — понятия, появившиеся в
КНР в те годы, стали фактически синонимами не просто отказа
от международного опыта строительства социализма, а
укоренения системы общественных отношений, основанных на
внеэкономическом принуждении.
В 1958 г. в КНР создаются «народные коммуны». После
неоднократных перестроек сложилась их единообразная структура:
«коммуна» — большая производственная бригада —
производственная бригада. Было провозглашено, что основным собственником
68

•средств производства является производственная бригада (см.
[245, с. 40—81}). Поскольку «коммуна» и ее производственные
подразделения явились формой объединения архаичного по своим
материально-технические основам мелкого производства, она в
сущности стала представлять собой надстройку над неразвитым
производством, обменом, распределением и потреблением (см.
[298, с. 119—128]).
Несмотря на то" что «коммуны» формально были
провозглашены кооперативными хозяйствами, в них не было введено никаких
демократических норм и институтов коллективного управления
производством, хозяйством. На протяжении 60—70-х годов в
стране ни разу не проводились выборы их руководящих органов. Через
последние государство начало определять структуру посевных
площадей и объем производства сельскохозяйственных культур,
обеспечивать изъятие значительной части доходов бригад и
определять характер использования оставшейся части доходов,
добиваться выполнения «крестьянами и бригадами натуральных
повинностей, обеспечивать контроль за движением рабочей силы, регу-
лировать процесс распределения и потребления, организовывать
нормированное снабжение населения продуктами питания и т. д.
Одновременно КПК и государство стимулировали коммунальные
органы власти заниматься собственной хозяйственной
деятельностью за счет использования части доходов и рабочей силы
бригад.
Создание «коммун» способствовало закреплению основанных
на насилии отношений собственности на средства производства,
оформляло притязания государства на средства производства и
продукт труда членов общества, обеспечивало формирование
максимально возможных фондов накоплений. В этом плане «большой
скачок» рассматривался в КПК как средство немедленной
реализации вновь созданных сверхнакоплений для форсирования
индустриализации 12. 27 февраля 1959 г. на совещании, созванном
ЦК КПК в Чжэнчжоу, Мао Цзэдун говорил: «В пров. Шаньдун
я посетил коммуну Дунцзяо, в предместье г. Цзинань,
объединяющую 21000 дворов и 120000 человек, в которой производственные
бригады не имеют отношения к собственности коммуны и
собственность /коммуны фактически является собственностью ее
партийного комитета. Это никуда не годится!.. Так называемая
большая централизация означает не что иное, как увеличение
накоплений. Под собственностью понимается, во-первых, земля и
средства производства, во-вторых, рабочая сила и, в-третьих,
продукты труда. Кому же в конце концов должно все это принадлежать?
Сейчас парткомы коммун, партийные комитеты уездов, округов
и провинций, включая Центральный Комитет, слишком торопятся
вступить в коммунизм, поэтому им и необходима предельная
централизация» [469, с. 8]. 5 марта 1959 года на совещании в
Чжэнчжоу он, разъясняя вопросы перераспределения материальных
ценностей и рабочей силы, говорил: «Конечно, продаваемая
рабочая сила продается не капиталистам, а ЦК, провинциям, уездам,
69

коммунам, но эквивалентный обмен необходим» |469, с. 41].
Таковы любопытнейшие высказывания Мао Цзэдуна, характеризующие
не только умение «великого кормчего» уйти от ответственности
за ошибки, свалить ее на кого угодно, даже на всю партию, но и
логику его рассуждений, отражавшую изменения во всей системе
общественных отношений.
Мао Цзэдун исходил, по сути, из следующих обстоятельств:
— государство одержало победу 'над неразвитой
собственностью;
— партия и государство зашли столь далеко в своей
реорганизации экономических отношений, что форма собственности
начала определяться совершенно произвольно и даже член
социалистического общества стал рассматриваться в качестве всего лишь
рабочей силы, элемента собственности;
— вся система общественно-экономических отношений
приобрела чуть ли не совершенно естественный политический
характер;
— партия превратилась в непосредственно правящую в том
смысле, что взяла в свои руки повседневное управление всей
совокупностью общественно-экономических процессов, т. е. начала
прямо направлять отношения господства и подчинения. И эти-то
изменения с полной серьезностью объявлялись в КНР началом
перехода к «коммунизму?!
В Китае, где, если перефразировать известные слова К.
Маркса, истинными средствами существования, истинными
политическими жизненными силами являлись и являются земля и люди,
ее обрабатывающие [1, с. 607], государство, столь далеко зайдя
в своем вмешательстве в общественные отношения,
воспрепятствовало становлению действительно коллективной собственности на
средства производства. Поэтому произошло слияние органов
руководства «коммун» с низовым органом власти, и государство не
пошло на юридическое оформление форм собственности в
сельском хозяйстве (см. [245, с. 102—121]).
Перестройка «коммун» в начале 60-х годов не изменила, а
скорее даже придала еще более законченные формы процессу, во
многом схожему с первоначальным накоплением капитала.
Согласно учению К. Маркса, «первым условием развития капитала...
является то, что земля — это первичное условие труда — начинает
противостоять свободному работнику как самостоятельная сила,
как сила, находящаяся в руках особого класса» [17, с. 21]. Даже
формально провозгласив за производственными бригадами
собственность на землю, государство, сохранив «коммуну» в качестве
низового органа власти и регулятора сельскохозяйственного
производства, на деле не позволило крестьянам свободно
распоряжаться землей. Земля с созданием «коммун» действительно стала
«противостоять» крестьянам как «самостоятельная сила». В то же
время, во-первых, крестьянин не стал свободным работником,
наоборот, он оказался прикрепленным к земле, к «коммуне», а во-
вторых, земля не превратилась в «силу», находящуюся в руках
70

особого класса населения. На деле она оказалась в руках
государства. Тем самым было произведено дальнейшее развитие
материальных условий для возвышения государства над обществом,
разрыва между законодательной и исполнительной властями,
возвышения исполнительной власти над законодательной, для
всемогущества государственного аппарата, что повлекло за собой
пресечение всех попыток демократизации жизни общества.
Государство смогло форсировать рост накоплений, однако ускорение
промышленного производства достигалось ценой насаждения
отсталых, досоциалистических общественных отношений, способных
превратиться в серьезнейший тормоз на пути будущего
общественно-политического развития страны.
Главной чертой общественных отношений в рассматриваемые
годы стало внеэкономическое принуждение.
Во-первых, производственная деятельность общества начала
покоиться на отношениях непосредственного господства и
подчинения, а не на экономических формах связей. Натуральные налоги
и повинности населения заняли господствующее положение по
сравнению с товарно-денежными отношениями. К Китаю этих лет
полностью применима характеристика внеэкономического
принуждения, данная К. Марксом: «Подати и повинности натурой
преобладают над денежными платежами и поборами» [18, с. 493].
В 60-е годы объем натуральных повинностей населения
существенно расширился по сравнению с 50-ми годами. Например,
капитальное строительство в сельской местности (ирригационное,
полеводческое, дорожное и т. д.) полностью превратилось в одну
из форм общественных, безвозмездных работ (см. [591,
18.Х. 1965]). На их долю стало приходиться уже не пять дней в
году, как было официально установлено в середине 50-х годов, а
несколько месяцев. Для объяснения их безвозмездного характера
был изобретен даже новый термин — «накопление труда» (см.,
'например [591, 18.Х.1965]). Бели учесть, что в 50-е годы доля
живого труда крестьян составляла, судя по материалам
обследований, на объектах ирригационного строительства 93% всех
расходов, на подъеме целины и затратах на улучшение почвы — 99, в
жилищном строительстве в сельской местности — 73, на
лесопосадках— 100% {556, 1958, № 5, с. 19], то значение «накопления
труда», т. е. безвозмездных или почти безвозмездных работ,
проводимых силами крестьян, трудно переоценить.
Продовольственные карточки и талоны на приобретение промышленных товаров
существенно сузили значение товарно-денежных отношений даже
в сфере личного потребления.
Во-вторых, произошло развитие вширь и вглубь форм личной
зависимости, когда отношения людей «не облекаются в костюм
общественных отношений вещей, продуктов труда» [15, с. 88].
В 60-е годы государство перешло к активным формам
регулирования не только производственной деятельности населения, но и
семейных отношений. Это особенно ярко проявилось в создании
систем контроля за рождаемостью и семейными бюджетами (вве-
71

дение постоянной практики добровольно-принудительного
отчисления части трудовых доходов в сберегательные кассы, носившей
такой же характер передачи сбережений для нужд местного
строительства и т. д.). Государство приступило к организации
массовых миграционных потоков между городом и деревней. В этот
период из городов в сельскую местность было отправлено, по
официальным данным, около 40 млн. выпускников городских
общеобразовательных школ {298, с. ИЗ].
В-третьих, государство приобрело власть над связанными с
землей и предприятиями людьми, обеспечило их закрепление за
заводами, фабриками, бригадами, «коммунами». Свободное
вступление в трудовые отношения стало исключением из общего
правила административного регулирования трудоустройства. Была
ликвидирована также практика 'заключения коллективных
договоров.
Наконец, необходимо отметить еще одну черту
внеэкономического принуждения. Первые формы порабощения — дань, рабство
и крепостничество — сводятся, согласно К. Марксу, к тому, что
«сам труд причисляется к объективным условиям производства»
[18, с. 490]. В этих случаях «отношение господства выступает
как существенное отношение присвоения» [18, с. 491]. Уже сам
факт лишения трудящихся элементарных гражданских прав
свидетельствует о превращении их в бесправных работников, в
«объективное условие производства».
Маркс писал в «Капитале»: «Только та форма, в которой...
прибавочный труд выжимается из непосредственного
производителя, из рабочего, отличает экономические формации общества,
например общество, основанное на рабстве, от общества наемного
труда» i[15, с. 229]. Анализ характера общественных отношений
в Китае позволил нам в конце 60-х годов сделать, в частности,
вывод: «„Народная коммуна" по своему характеру явилась
государственной формой внеэкономического принуждения по
отношению к производственным бригадам и крестьянам» [298, с. 128].
Позже, в 1973 г., Б. В. Ветров констатировал: «При всем
„коллективизме", насаждаемом в „коммунах*4 и бригадах в
соответствии с духом „идей" Мао Цзэдуна, созданные структура и нормы
очевидно реакционны и антисоциалистичны. Они не способны в
данной своей форме при сохранении данной политической власти
эволюционизировать в сторону социализма» [240, с.50].
Б.В.Ветров не конкретизировал посылку «при данной политической
власти», оставив некоторую неопределенность в своих выводах.
В остальном он прав: чтобы стать социалистическими
коллективными хозяйствами, «коммунар» необходимо будет еще пройти
через революционную по своему характеру ломку как внутренних,
так и многих внешних структур и норм жизнедеятельности.
В свете сказанного выше представляются спорными следующие
две точ1ки зрения. Согласно первой, одной из главных проблем
сельского хозяйства КНР является то, что еще «не созданы
производительные силы, соответствующие новым производственным
72

отношениям» [400, вып. 3, с. 543]. На самом деле речь прежде
всего должна идти о том, насколько далеко зашел процесс
приспособления КПК и государства к традиционным структурам и
архаичному, мелкому производству. Ведь ясно, что
внеэкономическое принуждение в тех масштабах, в которых оно сложилось
уже к середине 60-х годов, при ином, более высоком уровне
развития производительных сил было бы экономически невозможно и
не смогло бы существовать аколько-нибудь длительное время.
Согласно другой точке зрения, после неоднократных перестроек
«коммун» возникла «естественная, органичная форма
объединения» крестьян [220, с. 481]. Если бы таковая действительно имела
место, то в КНР произошел бы невиданный рост
сельскохозяйственного производства и в обществе прекратилась бы борьба па
коренным проблемам его дальнейшего развития. На деле не
произошло ни того ни другого. Путь внеэкономического принуждения*
по которому пошли КПК и государство, исключает саму
возможность возникновения «естественной, органичной формы
объединения» крестьян. Кроме того, сомнительно, чтобы в Китае, где
сельские районы существенно отличаются друг от друга по уровню
социально-экономического развития, ее можно было бы создать
с помощью унифицированной для всей страны формы «коммуны».
Вывод о том, что в основе общественных отношений в КНР
лежит внеэкономическое принуждение, в последние годы стал
признаваться большинством советских авторов, хотя некоторые из
них пошли по пути отождествления внеэкономического
принуждения с административно-командными методами управления. Против
тезиса о внеэкономическом принуждении выступил в 1976 г.
Я. М. Бергер. Он призвал не заниматься поиском «определения
собственности», считая, что ученые, работающие в этом
направлении, имеют в виду «не столько владение, сколько фактическое
распоряжение собственностью. Но в таком случае мы вступаем
на весьма зыбкую почву, где увяз не один исследователь» [220,
с. 474]. С этим исходным пунктом возражений Я. М. Бергера
согласиться нельзя.
К. Маркс писал, что реальность собственности — это способ
ее реализации (см. [18, с. 483, 489, 490—491]). Вещь становится
«действительной собственностью только в процессе обращения и
независимо от права» [3, с. 64]. Это не «зыбкая», а единственна
реальная почва, на которой только и можно строить обоснованные
суждения. Впрочем, Я. М. Бергер отнюдь не намеревался
возражать К. Марксу, весь пафос его выступления заключается в
призыве к всестороннему изучению китайской действительности, в
предостережении против излишней категоричности и горячности в
выводах отдельных авторов. По сути дела, заострив на словах
свое несогласие с тезисом о внеэкономическом принуждении, он
на деле заявил о своем несогласии со всеми попытками
отождествить последнее с административно-командными методами
управления. В этом отношении он совершенно прав. Однако, может
быть, именно потому, что Я. М. Бергер сам не провел четкой гра-
73

ни между этими разными явлениями и понятиями, он отказался
дать собственное определение существа общественных отношений
в Китае.
60-е годы ознаменовались не только закреплением отсталых
общественных отношений в сельском хозяйстве, между деревней и
городом, между сельским хозяйством и государством, «но и
серьезным обратным влиянием этих отношений на государственный
сектор, на город, промышленность, рабочий класс. Государство
обеспечило рост накоплений и ускорило темпы развития
государственного сектора, городской экономики. В то же время отсталые
общественные отношения, основанные на внеэкономическом
принуждении, стали определять формы и характер городского «экспорта»
в деревню части материальных и человеческих элементов своего
развития, равно <как городского «импорта» из деревни части
человеческого материала.
Крестьяне, направляемые на работу в промышленность, на
транспорт, в торгово-заготовительные организации, образовали
обособленную от всех трудящихся города категорию «и рабочий
и (крестьянин» (подробнее см. гл. 3), самую бесправную группу
трудящихся, демагогически объявленную маоистами наиболее
соответствующей условиям социализма. В сущности по образу и
подобию отсталых общественных отношений в сельском хозяйстве
государство начало создавать своеобразные анклавы в городе, как
в государственном секторе, так и на стыке государственного и
кооперативного секторов. На государственных промышленных
предприятиях в соответствии с практикой, первоначально
отработанной на нефтепромыслах в Дацине, государство приступило к
насаждению создаваемых на кооперативных, а точнее,
псевдокооперативных началах сельскохозяйственных ферм и предприятий
коммунально-бытового обслуживания, на которых стали работать
члены семей рабочих и служащих. Тем самым власти пытались
обеспечить постепенный перевод коллективов этих предприятий на
самообеспечение продовольствием и образование
псевдоавтаркических хозяйств, сформировать замкнутые микросоциумы (см.
[321, с. 141—169]).
В городах власти приступили также ik массовой организации
«квартальной промышленности» и поиску путей формирования
городских «коммун». Тем самым было положено начало полному
использованию трудовых ресурсов городов и созданию
всеобъемлющей системы государственного надзора за жизнью и трудом
городского населения. Поскольку данные меры сопровождались
увеличением семейных доходов, происходило временное и
частичное притупление остроты социальных конфликтов.
Одновременно государство получило в свое распоряжение
дополнительные источники накоплений для ускорения темпов
промышленного производства. Однако за это китайскому обществу
пришлось платить дорогую цену: новые организационные
структуры и нормы жизни городских трудящихся по своей сути были
столь же ^социалистическими, как и основы общественных от-
74

ношений в деревне, между государством и сельским хозяйством,
между городом и деревней.
Процессы развития государственных форм регулирования
производства, возвышения государства до верховного собственника
всех средств производства сопровождались осознанием по
меньшей мере частью лидеров КПК невозможности практического
руководства экономической жизнью страны из одного центра.
Отражением этого явилась, в частности, концепция «двух
активностей— центра и мест», выдвинутая Мао Цзэдуном в 1957 г.
Являясь по сути дела фактическим признанием того, что мелкое
производство не поддается централизации и огосударствлению,
эта концепция в 60-е годы используется для идейно-политического
оправдания еще больших масштабов огосударствления мелкого
производства, а также поиска дополнительных источников
накоплений. Местные органы власти получили столь большие
экономические права, что в начале 60-х годов в стране начался процесс
фактического формирования двух форм государственной
собственности— общегосударственной и муниципальной (местной государ-
ственной) и соответственно двух хозяйственных систем —
центральной и местной, с почти замкнутыми процессами воспроизводства
(подробнее см. [393, с. 166—178]). Дополнительные источники
накоплений были найдены на путях использования системы
внеэкономического принуждения местными органами власти,
приступившими к учреждению разного рода налогов, поборов, натуральных
повинностей в целях развития местной экономики, но
одновременно усилившими процесс обескровливания сельского хозяйства.
Мао Цзэдун и его сторонники потребовали также соблюдения
норм «эквивалентного» обмена между центром и местами и
признания правомерности принятия ими мер для защиты своих
интересов, даже борьбы друг против друга. Внедрение
«эквивалентного» обмена в сочетании с установкой «развивать производство,
налаживать снабжение» вызвало своеобразные последствия:
центральные и местные органы власти, предприятия и хозяйственные
организации постепенно превратились в фактических частичных
собственников средств производства и рабочей силы и начали
вступать в не регулируемые государством и даже нелегальные
отношения друг с другом на основе, как правило, прямого
натурального обмена 13. В этот обмен была включена и рабочая сила.
Она стала использоваться как для взаимного предоставления
услуг или производства работ, так и для расчетов за поставки
сырья, материалов, полуфабрикатов и т. д.
Необходимо отметить и еще одну сторону «эквивалентного»
обмена: наиболее развитые районы, предприятия, «коммуны»
оказались поставленными в несравненно более благоприятные
условия развития, нежели слаборазвитые районы, примитивные формы
промышленного производства и отсталые «коммуны»; первые
получили возможность ускорять свое развитие за счет последних.
Специальные меры и материальная «помощь» со стороны государства
наименее развитым районам, предприятиям и хозяйственным орга-
75

Таблица 4
Динамика и структура валовой продукции промышленности
и сельского хозяйства (в ценах 1952 г.)
за 1949—1970 гг. *
Валовая продукция
промышленности и сельско-
Валовая продукция
промышленности . . .
Валовая продукция
сельского хозяйства . .
1949 г.
II!
46,6
14,0
3,7
10,3
32,6

удельный
вес, %
100,0
30,1
7.9
22,1
69,9
1957 г.
объем,
млрд.
юаней
138,7
78.4
37,9
40,4
60,3

удельный
вес, %
100.0
56,5
27,3
29,2
43,5
1970 г.
обтем,
млрд.
юаней
348.5
269.0
152.3
116,7
79,5

удельный
вес, %
100,0
77,2
43,7
33,5
22,8
| Соотношение
1970 г.
1949 г.,
%
747.8
в 19,2
раза
в 41
раз
в 11.3
раза
243.8
1957 г.,
%
251,3
343,1
401,8
288,8
131,8
* См. прил. II.
низациям оказались не в силах элиминировать отрицательное
воздействие этого обстоятельства на развитие страны в целом.
Под воздействием политических факторов экономическое
развитие КНР в 60-е годы проходило неравномерно. Периоды роста
промышленного производства сменялись фазами его падения.
Страна пережила серьезный спад в сельском хозяйстве,
сопровождавшийся голодом в начале 60-х годов.
Система внеэкономического принуждения обеспечила крупные
источники накоплений для развития промышленности. Однако она
же явилась одним из важнейших факторов появления серьезных
экономических, социальных и политических противоречий в
развитии страны.
Приведенные данные в табл. 4 свидетельствуют прежде всего
о том, что в стране сложилось острое противоречие между
крестьянством и государством, между городом и деревней.
Действительно, если к началу 70-х годов 80% населения страны,
проживающего в сельской местности, производили лишь немногим более 20%
валовой продукции промышленности и сельского хозяйства, то
это стало возможным только в результате экономического
неравенства в отношениях государства с крестьянством. Здесь с
наибольшей полнотой проявился один из основных элементов
политики государства по отношению к крестьянству — факт предельно
заниженных цен на продукцию сельского хозяйства и, наоборот,
завышенных цен на продукцию промышленности14. В результате
темпы роста сельскохозяйственного производства после 1957 г.
резко упали. Крестьянство было лишено возможности создавать
накопления в сельском хозяйстве, иметь материальные ресурсы
для модернизации и развития производства. Следствием такой
76

политики КПК и государства явилась утрата крестьянством
материальной заинтересованности в результатах своего труда.
Не менее важным итогом 50—60-х годов явилось
формирование уродливой структуры промышленного производства. Тот факт,
что доля тяжелой промышленности, подавляющая масса
продукции которой представляет собой средства производства, т. е.
вещественные ресурсы накоплений, достигла к началу 70-х годов
почти 44% совокупной продукции промышленности и сельского
хозяйства, свидетельствует, что крупная промышленность стала
работать почти исключительно на свое собственное расширенное
воспроизводство. Характерно, что темпы роста легкой
промышленности и сельского хозяйства в 1958—1970 гг. были в 2—3 раза
ниже, нежели за 1950—1957 гг. Обратная сторона работы тяжелой
промышленности на собственное расширенное воспроизводство и
на военные нужды проявилась не только в замедлении темпов
развития других отраслей экономики, но и в экономической авто-
номизации города от деревни, крупной фабрично-заводской
промышленности от сельского хозяйства. В стране неизбежно
происходило также замораживание жизненного уровня населения, а
одновременно складывались ненормальные
социально-психологические отношения между городским и сельским населением, между
рабочими и (крестьянами.
Важным итогом этих лет явилось сохранение неравномерности
экономического развития отдельных районов страны. Исторически
наиболее промышленно развитые районы продолжали занимать
господствующее положение в экономике КНР. На долю Шанхая,
Тяньцзиня, Пекина и пров. Ляонин, как показывают расчеты,
произведенные на основе систематизации официальных данных
(см. [504]), в 1949 и 1965 гг. приходилось около 40% и в
1973 г.— 38% валовой продукции промышленности. Если к ним
добавить провинции Гуандун, Цзянсу, Шаньдун, где
промышленность также была развита еще до победы революции, то
становится ясным, что старые промышленные центры обеспечивают
более половины всего промышленного производства страны (в 1949 г.
65%, в 1965 — 56% и в 1973 г.— 54%). Если учитывать далее, что,
по официальным данным, промышленное производство за этот
период возросло в 25 раз, то нельзя не сделать вывод о том,
что наибольшие выгоды от системы внеэкономического
принуждения, от создания ненормальных отношений между государством
и крестьянством, между городом и деревней извлекли именно
старые промышленные центры страны.
В условиях существенных различий в экономическом,
социальном и культурном развитии отдельных районов, осознание
которых в КНР обостряется незавершенностью процесса
формирования китайской нации, неравномерность роста отраслей экономики
и промышленности явилась важным фактором вызревания
региональных интересов и политических течений, отстаивающих эти
интересы.
Итак, для общественных отношений 60-х годов характерно пре-
77

обладание внеэкономических, т, е. политических, основанных на
господстве и подчинении, производственных и общественных
отношений. Утверждавшаяся в стране собственность на средства
производства не может быть признана ни социалистической, <ни
буржуазной, но в равной степени и не традиционно существовавшей
в стране до победы революции. В КНР возникли отношения
собственности переходного типа, основанные на политическом
насилии со стороны государства.
Как известно, В. И. Ленин считал «закон обобществления
труда» главной материальной основой неизбежного наступления
социализма [76, с. 73]. Четко отделяя акт изменения формы
собственности от процесса его обобществления, он отмечал: «Но в
том-то и гвоздь, что недостаточно даже величайшей в мире
„решительности" для перехода от национализации и конфискации к
обобществлению» [96, с. 293]. Ф. Энгельс боролся с непониманием
действительной социальной природы государственного
вмешательства в экономику, выступая против «государственного
социализма», «фальшивого „государственного коммунизма"» в условиях
бисмарковской Германии. В письме В. Бракке 30 апреля 1878 г.
он писал, в частности, что «всякая передача промышленных и
коммерческих функций в руки государства может иметь в наши
дни двоякий смысл и двоякий результат, смотря по
обстоятельствам: либо реакционный — шаг назад к средневековью, либо
прогрессивный — шаг вперед к коммунизму» [39, с. 255] (см.
также [30, с. 221—223; 31, с. 288—290]).
В Китае формирование государственного сектора диктовалось
не подлинно экономическими потребностями развития,
порожденными высоким уровнем обобществления труда «на деле», как
говорил В. И. Ленин. Перефразируя известное высказывание
Ф. Энгельса в «Анти-Дюринге» [31, с. 178], можно поставить
вопрос: что в КНР оказывается «первичным» в самом
государственном насилии? Ответ может быть один: экономическая мощь,
стремление обладать источниками накоплений и мощными
средствами крупной промышленности.
Возникает и иной вопрос: а был ли избранный китайским
руководством путь единственным и оптимальным? Опыт нэпа в
Советском Союзе заставляет дать на него отрицательный ответ. После
принятия далеко -не лучшего варианта развития далее (ждалось
трудным, а на определенном этапе, может быть, даже
невозможным избежать всего того реакционного, что внесла в жизнь
китайского общества система внеэкономического принуждения.
Поэтому оно на протяжении 1958—1965 гг. оставалось в
переходном состоянии, будучи не в силах обеспечить свое продвижение
к социализму.
Некоторые авторы характеризуют государственный сектор в
КНР как общенародную собственность (см. [408, с. 205; 546, 1974,
№ 4, ic. 46]). С этим положением нельзя согласиться.
Государственный сектор может стать общенародной собственностью при
следующих минимальных условиях: во-первых, если крупное про-
78

изводство сложилось в целостную систему, сформировало единый
национальный рынок и служит экономической основой развития
всех отраслей народного хозяйства; во-вторых, если рабочий класс
в силу объективных экономических условий не только имеет
возможность, но и политически действительно выступает в качестве
гегемона, т. е. вождя, руководителя и организатора всех
остальных трудящихся; в-третьих, если в обществе складывается
система демократических институтов и норм жизнедеятельности,
определяющая цели, методы, пути, пропорции развития народного
хозяйства. Ни одно из этих условий ни в 50-е, ни в 60-е годы в
КНР не существовало. Важная особенность первой фазы как раз
и заключалась в том, что процессы становления государственного
сектора, развития крупного промышленного производства и
постепенного формирования единого рынка не дополнялись, не
подкреплялись соответствующим политическим развитием китайского
общества, превращением рабочего класса в гегемона
революционного процесса.
На наш взгляд, заслуживают внимания следующие
соображения А. С. Мугрузина: в КНР, пишет он, «основой реальных
производственных отношений в промышленности является
государственная собственность, отождествление которой со всенародной
пока неправомерно. В системе производственных отношений
имеются элементы, роднящие их с социалистическими
производственными отношениями (прежде всего отсутствие класса
собственников средств производства), а с другой стороны, элементы
капиталистических производственных отношений (взгляд со стороны
трудящихся на государственную и групповую формы собственности
как на чуждую и даже противостоящую им, подход с позиций
условий найма, безразличие к конечным результатам труда) и
даже элементы докапиталистических производственных отношений
(имеются в виду прежде всего различные формы принудительного
и полупринудительного труда)» [348, с. 406—407].
Нельзя также согласиться с точкой зрения, согласно которой
«обобществленная собственность на средства производства...
служит важнейшей предпосылкой для перерастания этого
(китайского.— В. Г.) общества в социалистическое» /[400, вып. 3, с. 547].
В данном случае исследователь находится как бы под гипнозом
формы собственности, невольно отождествляя китайскую
действительность с действительностью социалистических стран, где
государственная собственность носит общенародный, а
кооперативная— .коллективный характер, и непроизвольно уходит от анализа
реального содержания форм собственности в Китае. В истории
было немало случаев, когда форма собственности не
соответствовала содержанию экономических отношений в данной
исторической обстановке отдельных стран (подробнее см., например, [10,
с 606; 65, с. 310]). Китай рассматриваемого периода в указанном
отношении не составляет исключения. Анализ содержания
экономических отношений, как явствует из сказанного выше, никак
не свидетельствует о социалистическом характере государственной
79

или кооперативной форм собственности в КНР. Конечно,
существующие в стране формы собственности сами по себе могут явиться
условием, фактором будущего социалистического развития
страны. Но важнейшей предпосылкой этого должны стать
политические изменения, способные привести к наполнению этих форм
собственности социалистическим содержанием. В свете сказанного,
на наш взгляд, по-прежнему актуален призыв Ф. Энгельса к
разоблачению «государственного социализма»: «Следовало бы кому-
нибудь взять на себя труд разоблачить распространяющийся, как
зараза, государственный социализм» [40, с. 96].
Таким образом, итоги 60-х годов прежде всего заключаются
в том, что в целом поступательный ход политического,
экономического и социального развития китайского общества был
существенно заторможен.
В стране резко ускорился процесс огосударствления
архаичных, мелких форм производства, сопровождавшийся уничтожением
целого ряда отношений, типичных для натурального и
мелкотоварного укладов: он политически обеспечил постепенную
экономическую централизацию жизни общества, вызвал разрыв прежних
производственных связей в деревне, а также между городом и
деревней, резко увеличил политическое и экономическое
подчинение крестьянина и ремесленника торгово-кредитной системе и
начал втягивать их во внерыночные и частично рыночные отношения,
ломая прежнее автаркическое, натуральное хозяйство,
способствовал росту крупной фабрично-заводской промышленности,
мануфактуры и простой кооперации, а также приданию товарного
характера домашнему, ремесленному, подсобному, в прошлом
нетоварному хозяйству крестьян, стимулировал налаживание регулярных
и устойчивых внешнеэкономических связей и т. д. Все это
свидетельствует о том, что в 60-е годы по основному содержанию
общественно-экономические процессы в Китае явились
продолжением преобразований, характерных для эпохи буржуазных и
демократических революций.
Вместе с тем, поскольку процесс огосударствления протекал
на отсталой материально-технической базе мелкого производства
и его движущей силой являлись не экономические потребности
развившегося производства, а политические мотивы, оно
сопровождалось развитием как крупной современной промышленности,
так и автаркических хозяйственных организмов (в масштабах
«коммун», отдельных районов), как интенсификацией
хозяйственных связей и форм общения, так и сдерживанием, локализацией
их действия. Вне зависимости от субъективных намерений кого
бы то ни было, новые общественные отношения, сердцевину
которых образовала система внеэкономического принуждения, не
только не носили социалистического характера, но в большинстве
своем как таковые и не могли эволюционировать по
социалистическому пути.
Вторая фаза развития КНР не дала окончательно
сложившихся общественно-экономических отношений. Рабочий класс числен-
80

но значительно вырос по сравнению с первыми годами после
победы революции и стал играть несравненно большую роль в
экономической жизни общества, определяя темпы роста наиболее
динамично развивающихся отраслей экономики: современной
промышленности, средств транспорта и связи, строительства, но
одновременно оказался поставленным в такие
общественно-экономические и политические условия, что уже был лишен возможности
стать во главе общественно-политических процессов в стране.
Громадные по масштабам общественные и экономические сдвиги
выбили из традиционных устоев производства и быта сотни
миллионов трудящихся, но не дали для подавляющего большинства
из них, особенно для .крестьян, ремесленников и мануфактурных
рабочих, устойчивых, юридически оформленных отношений
собственности, стабильного механизма регулирования основ их
производства и хозяйственной деятельности.
Вся система общественных, прежде всего производственных,
отношений приобрела поразительную двойственность, будучи
одновременно устремленной в будущее и зажатой тисками
отношений прошлого. Даже сравнительно передовой город, а вместе с
ним крупное фабрично-заводское производство, современные
средства транспорта и связи, финансы, торговля не представляли
собой органически целостного и сложившегося организма: в нем
причудливо переплетались элементы новых и старых отношений.
Последние в наиболее грубых своих формах подчиняли деревню
интересам города.
СДВИГИ В СОЦИАЛЬНО-КЛАССОВОЙ СТРУКТУРЕ ОБЩЕСТВА
В китайской литературе отсутствуют сводные данные,
характеризующие изменения в классовой и социальной структуре
китайского общества за последние 20 с лишним лет. Поэтому ниже
приводится наша оценка распределения населения КНР по
классовому положению (по состоянию на середину 60-х годов) 15
(подробнее см. [298, с. 100—129]):
Удельный вес
отдельных
групп, %
Все население, включая неработающих
членов семей 100
Рабочие и служащие 18—19
В том числе
представители национальной
буржуазии 0,3
Работники «коммун» и
кооперированные кустари 81—82
В том числе
кустари-профессионалы 4
Подобная социальная дифференциация явилась результатом
крупнейших в мире по своим масштабам социальных сдвигов.
6 Зак. 68
81

Их главной чертой служат массовые, почти одновременные,
чрезвычайно резкие и зачастую радикальные перемены в жизненном
укладе всех без исключения классов и слоев населения.
В Китае сложилась категория рабочих и служащих
государственного сектора, связанных в значительной своей массе с
крупными, современными формами производства, с управлением
делами общества и государства, с развитием просвещения,
здравоохранения, науки, техники, культуры. В эту категорию населения
вошли представители всех слоев буржуазного общества,
формировавшихся в дореволюционном Китае. Быстрые темпы роста
численности рабочих и служащих стали возможными за счет
вовлечения в их состав многочисленных выходцев главным образом
из городских слоев населения — пролетарских, люмпенпролетар-
ских, полупролетарских, непролетарских и мелкобуржуазных масс
(подробнее см. [255, с. 18—34]).
К концу 1957 г. возникла совершенно новая для Китая
категория населения — члены кооперативов (с 1958 г.—«коммун»).
Она возникла на основе классов и слоев, являвшихся по своему
характеру переходными к капиталистическим или
докапиталистическим. Эта часть населения осталась, однако, связанной с
мелкими формами сельскохозяйственного и промышленного
производства, а также с традиционными средствами транспорта.
Исторически разный уровень развития производительных сил
в фабрично-заводской промышленности и в сельском хозяйстве
^определил весь уклад жизни и уровень развития трудящихся.
А. С. Мугрузин, имея в виду дореволюционный Китай, с полным
^основанием писал: «Рабочие современных предприятий и
крестьяне, хотя и жили в одной стране, но являлись людьми разных
исторических эпох» [348, с. 401—402]. Это важное и точное
замечание полностью правомерно и для характеристики китайского
общества в середине 60-х годов.
Формирование новых социальных общностей проходило в
унаследованных от прошлого условиях почти изолированных друг от
.друга укладов жизни города и деревни. Хотя связи и общение
между ними в 50—60-х годах стали более интенсивными и
приобрели новые для Китая политические и социально-экономические
черты, город и деревня продолжали жить своей жизнью, будучи
-весьма слабо объединенными общностью экономических уз.
Основные связи между ними пролегали через сферу торговли и
обращения.
Сельским хозяйством занято более 80% населения, однако
через налог и монопольные закупжи в 50-е годы государству
удавалось получать в свое распоряжение, как отмечалось, менее
30% валовой продукции сельского хозяйства и подсобных
промыслов [558, 1965, № 3, с. 34]. В натуральном и полунатуральном
сельском хозяйстве ремесло еще не успело полностью отделиться
от земледелия. Ремесло и подсобное крестьянское хозяйство
давали 60—70%, а по некоторым видам продукции 80% средств
производства 4и .предметов потребления, необходимых деревне [284,
«2

с. 4]. За счет подсобного крестьянского хозяйства формировалось
до 7з валовой продукции сельского хозяйства и подсобных про*
мыслов и половина денежных доходов кооперативов, а позже про-
изводственных бригад «коммун» [594, 16.11.1966]. Натуральному
и полунатуральному сельскому хозяйству соответствовали
незначительные масштабы и эпизодический характер общения,
неразвитые формы и слабая интенсивность связей ка.к в пределах
сельской местности, так и между городом и деревней. Так, на долю
перевозок в сельской местности, главную массу которых
составляли поступления от налогов и монопольных закупок, в начале
60-х годов приходилось лишь немногим более lU всего объема
грузовых перевозок в стране [594, 15.11.1960]). 60% грузов,
транспортируемых в сельской местности, переносились людьми,
перевозились на тележках, лодках и других традиционных средствах
транспорта (см. [558, 1963, № 6, с. 15; 594, 21.VII.1963].
Государство смогло добиться, чтобы вплоть до середины
60-х годов 50% накоплений прямо или косвенно создавалось за
счет сельского хозяйства. Так, розничная торговля на селе давала
около 60% всех денежных поступлений в бюджет от розничной
торговли [594, 14.1.1965; 596, 24.VI.1965] 16. Однако
ограниченность фонда продовольственного зерна, сконцентрированного в
руках государства и предназначенного для снабжения городов,
явилась одной из важнейших экономических причин организации
периодических кампаний по отправке в сельскую местность части
населения городов.
Жесткая оболочка системы внеэкономического принуждения,
облекшая прежде всего рудиментарные, отживающие свой век,
находящиеся в процессе распада классы и слои китайского
общества, начала быстро покрывать также классы и слои, находящиеся
в процессе становления и развития, затормозив ликвидацию
первых и формирование вторых. Господство города над деревней,
вообще характерное в новейшей истории для всех стран, в
условиях Китая эволюционировало по пути ущемления интересов
сельского хозяйства, крестьянства, подрыва основ союза рабочих и
крестьян, создания огромных сложностей и уродливых явлений во
всей совокупности социальных отношений.
В социальном плане система внеэкономического принуждения
породила прежде всего особый тип отношений, основанный на
личной зависимости членов общества от государства, предприятий,
«коммун», хозяйственных организаций. «Основная тенденция
капитализма,— писал В. И. Ленин,— состоит в том, чтобы все
рабочие силы народного хозяйства применялись к производству лишь
после продажи-купли их предпринимателями» [47, с. 581]. В
Китае эта тенденция была частично пресечена — постольку
поскольку в стране перестали существовать эксплуататорские классы и
слои населения, а члены общества были лишены права на
свободное передвижение, трудоустройство, выбор профессии и
специальности. Вместе с тем полностью устранить эту тенденцию из
жизни общества не удалось. В нем под воздействием объективных по-
6*
83

требностей сложились разнообразные нормы и порядки взаимного
предоставления рабочей силы предприятиями, «коммунами» и
хозяйственными организациями, а также нормы и порядки
взаимных расчетов за рабочую силу, занятую «на стороне» (подробнее
см. гл. 4). Господство натуральных форм обмена, неразвитость
товарно-денежных отношений не создавали условий для
формирования стоимости и цены рабочей силы в той высшей форме, в какой
они существуют в капиталистическом обществе.
Рабочий и крестьянин не стали выступать как собственники
своей рабочей силы. Ее собственниками явились государство в
лице местного органа власти, предприятия и «коммуны» в лице
большой производственной и производственной бригад. Если при
капитализме формально никто не имеет права принудить члена
общества к труду, если в дореволюционном Китае насильное
принуждение к труду широко практиковалось в виде рабских или
полурабских, а также крепостнических форм кабалы,
долгосрочных и пожизненных форм найма или продажи рабочей силы, то
в 60-е годы в Китае обычной нормой жизни явились иные, но
по-прежнему непосредственно насильственные формы привлечения
к труду. Принудительный характер труда «не маскируется
товарно-денежными отношениями, ка,к это имеет место при чистом
капитализме, а проявляется в своей откровенной и прямой форме.
Труд в КНР не превратился ни в наемный, ни в добровольный.
Он начал навязываться члену общества чуждой, противостоящей
ему силой — государством, предприятием, «коммуной», стал
отчужденным, трудом не на себя, трудом, создающим продукт, всецело
чуждый непосредственному производителю.
В Китае сохранилась также конкуренция между членами
общества. Однако и она приобрела уродливые.формы, тж как
вместо свободной борьбы за лучшие условия продажи рабочей силы
в жизнь общества вошло соперничество между людьми,
оказавшимися не в состоянии свободно, по собственной инициативе вступать
в трудовые соглашения и вынужденными в поиске лучшего места
работы идти по пути установления личных контактов, связей с
руководством органов власти, предприятий, «коммун»,
хозяйственных организаций, чтобы получать более надежный, более
стабильный или более высокий заработок. Тем самым сложились условия
для развития в крупных масштабах коррупции, взяточничества,
спекуляции, приспособленчества, карьеризма, разрушения
нравственных и моральных норм, для разного рода явлений
разложения и загнивания.
С конца 50-х годов все классы и слои китайского общества
начали постоянно сталкиваться с периодическими подъемами и
спадами экономической конъюнктуры в стране, одновременно
воздействовавшими на миллионные массы трудящихся. Изменения
экономической конъюнктуры ускоряли расшатывание устоев
труда и быта, создавали у трудящихся чувство страха и
неуверенности в завтрашнем дне.
Особый тип социально-экономических отношений, складываю-
84

щийся в китайском обществе с конца 50-х годов, делает
практически невозможным употребление понятий «рабочий класс» и
«кооперированное крестьянство», так как в условиях отсутствия
личной свободы рабочие и крестьяне фактически отождествляются со
своей рабочей силой. Они оказываются не в состоянии быть
собственниками средств производства и развить в себе качества,
связанные с правами, обязанностями и чувствами хозяина
общественного производства. С точки зрения марксизма-ленинизма,
промышленные пролетарии, фабрично-заводские рабочие при капитализме
смогли сформироваться в класс именно благодаря освобождению
от оков личной зависимости и приобретению хотя бы
ограниченных экономических свобод. Рабочий класс 'капиталистического
общества для осуществления своей экономической свободы
нуждается и во всей совокупности других буржуазных свобод —
политической, юридической и т. д. Рабочий класс социалистического
общества может развиваться и возглавлять строительство нового
общества только в результате уничтожения уродливых
буржуазных явлений во всей системе демократических институтов и норм
жизнедеятельности общества, создания и развития демократии
высшего типа, «полной демократии», (как говорил В. И. Ленин.
В Китае не произошло ни того ни другого.
Если говорить только о социальных аспектах жизни этой
страны, то недостаточно только констатировать возникновение особого
типа социально-экономических отношений, сложившихся в
китайском обществе .к середине 60-х годов. Необходимо также отметить
принципиальное изменение сущностных характеристик
социального процесса.
Во-первых, в обществе стала быстро развиваться система
сословных по своему характеру форм проявления классовых
различий. Наиболее общую и важную роль стал играть социальный
барьер, созданный между городом и деревней, городским и
сельским населением, между рабочими и крестьянами. Возникли
социальные перегородки как между отдельными группами
населения, формирующимися в новые социальные общности, так и
между вновь складывающимися .классами. Они созданы внутри всей
массы рабочих и служащих, крестьян, интеллигенции (подробнее
см. гл. 4 и 5). Каждая из этих категорий населения была
выделена в качестве самостоятельной, что позволило государству
ограничить и в то. же время регламентировать переход из одной в
другую. Хотя с юридической точки зрения этот процесс нельзя
считать завершенным, так как он развивался неравномерно,
затронув более всего бывшую национальную буржуазию, а также
рабочих и служащих, однако с точки зрения обычного права,
повседневных политических и идеологических норм он практически
дошел до своего логического конца.
Отдельные группы населения стали отличаться друг от друга
не только экономическими условиями жизни, но также
юридически— правами и обязанностями, закрепленными законами и
различного рода нормативными актами, политическими и идеологи-
85

ческими установками, играющими порой в КНР даже большую
роль, нежели юридические установления. Принадлежность члена
общества к той или иной группе населения начала определяться
по праву наследования, социального происхождения. Права и
обязанности индивида зависят не от его вклада в развитие
общественного производства и не от индивидуального экономического
положения, а от наследственной принадлежности к своему слою,
группе. Тем самым жаждая группа, слой приобрели характер
закрытого социального образования. В результате был прерван
прогресс социальной мобильности, неразрывно связанный с
созданием основ социалистического общества и являющийся
неотъемлемой чертой и непременным условием его развития. И, наконец,
каждую группу, каждый слой стало отличать своеобразное
единство экономических, юридических, политических и культурных
аспектов развития, что вызвало оформление специфических
групповых и социальных интересов, притязаний, ожиданий, особых
социально-психологических состояний.
Во-вторых, в стране произошла локализация социальных
процессов рамками города и деревни, отдельных административных
районов и местностей. Социальное развитие трудящихся в
каждом районе стало проходить изолированно друг от друга. Живые
связи между группами трудящихся и районами страны оказались
разорванными, и маоисты приступили к противопоставлению и
стравливанию трудящихся. Взаимное недоверие и даже вражда,
внесенные маоистами в среду трудящихся от имени КПК и
государства, резко затормозили осознание трудящимися общности
своих коренных интересов, застопорили, а то и прекратили развитие
классового самосознания и классовой солидарности.
В-третьих, в стране сложился «пограничный» слой населения,
получивший в Китае название «и рабочие и крестьяне»
(подробнее см. гл. 4). Для этой группы населения присущи
типологические признаки, характерные для рабочих и крестьян. Его
назначение заключается в привлечении рабочей силы деревни к
развитию крупного и мануфактурного промышленного производства,
а части городского населения — к постоянному занятию
сельскохозяйственным производством. Особенность этой группы состоит в
том, что ее постоянный состав образован главным образом
жителями малых городов и поселков городского типа. Подавляющая
же масса крестьян пребывает на положении «и рабочих и
крестьян» временно, лишь в течение сроков, установленных
контрактами между органами власти, предприятиями и «.коммунами»
(бригадами).
«И рабочие и крестьяне» — это своеобразная «шлюзовая
камера», призванная сдержать развитие социальной мобильности
населения под воздействием углубляющегося и развивающегося
разделения труда между промышленностью и сельским хозяйством,
между городом и деревней и форсировать рост накоплений за
счет сокращения расходов на социально-культурные нужды и
замораживания уровня жизни трудящихся.
86

В-четвертых, в самостоятельную группу населения выделились
лица, именуемые в Китае ганьбу (подробнее см. гл. 5). Эта
группа с социологической точки зрения относится к числу
вертикальных, объединяющих представителей разных классов и слоев
населения и как бы образующих своеобразный социальный срез со
всего общества. Ганьбу по характеру труда относятся к служащим,
выполняющим руководящие, политические и административно-
управленческие функции. Однако по своему
общественно-политическому положению они существенно отличаются как от всей массы
служащих, так и от всех классов и слоев населения. По своему
экономическому положению эта группа неоднородна: одна часть
ганьбу находится на содержании государства, другая —
государства и «коммун», третья — «.коммун» и бригад, будучи формально
обязанной принимать систематическое участие в
сельскохозяйственном производстве.
В сводном виде характер социальных процессов, протекающих
в КНР, по всем своим параметрам принципиально отличается от
социальных процессов, развивающихся в европейских
социалистических странах. Эти различия обусловлены:
— техническими (параллельное развитие современного и
несовременного типов производства), внеэкономическими и
экономическими (начавшееся образование центральной и местной
хозяйственных систем) импульсами социального развития;
— степенью влияния на общество рабочего класса
(значительная часть рабочих связана с исторически отсталым типом
производства);
— своеобразием протекания социальных процессов
(региональная ограниченность и неравномерность, отсутствие свободного
перелива рабочей силы между отраслями экономики, видами
производства и районами страны и т. д.);
— особенностью содержания социального прогресса
(ликвидация классов и слоев, относившихся к докапиталистическим и
переходным к капиталистическим социальным образованиям, и т. д.).
Происшедшие в КНР социальные сдвиги (как и изменения
характера собственности) носят не капиталистический и не
социалистический характер, но они не закрепляют и традиционные
социальные структуры. Отличаясь переходным характером, они
вызвали многосложные последствия: все классы и слои на
протяжении 50—60-х годов оказались выбитыми из привычного,
многими десятилетиями и даже столетиями складывавшегося уклада
жизни. Явления и процессы сословной дифференциации, в какой-
то мере компенсирующие последствия социальной нестабильности,
неуравновешенности, ущербности, в свою очередь породили иные,
не менее сложные явления, затруднив, а в ряде отношений
воспрепятствовав формированию новых .классов и слоев населения и
вызвав к жизни искусственные социальные образования («и
рабочие и крестьяне», ганьбу), которые рано или поздно могут встать
на пути общественно-политического прогресса китайского
общества.
87

Глава 4
ИЗМЕНЕНИЯ В ПОЛОЖЕНИИ РАБОЧЕГО КЛАССА
ОСНОВНЫЕ ТЕНДЕНЦИИ В РОСТЕ ЧИСЛЕННОСТИ
И ИЗМЕНЕНИЯ СТРУКТУРЫ РАБОЧЕГО КЛАССА
В годы первой пятилетки (1953—1957) значительно укрепились
и расширились господствующие позиции государственного сектора
в промышленности, строительстве, на транспорте, в финансовой
системе, торговле. Началось строительство более 10 тыс. новых
промышленных предприятий, в том числе более 900 крупных.
Социалистические страны, в первую очередь Советский Союз,
оказали КНР помощь в строительстве наиболее важных и
крупных предприятий, послуживших основой создания новых для
страны отраслей промышленности: авиационной, автомобильной,
тракторной, тяжелого и энергетического машиностроения и др.
Результаты напряженного труда китайского народа, братского
сотрудничества КНР со странами социализма не замедлили
сказаться. За 1949—1957 гг. валовая продукция промышленности и
сельского хозяйства возросла почти в 3 раза, только
промышленности— в 5,5 раза '[194, с. 14].
Китайскому рабочему классу, развернувшему по призыву КПК
трудовое соревнование, принадлежит огромная заслуга в подъеме
промышленности страны. Последовательно сменявшиеся этапы
соревнования: «за заслуги перед народом» (1949 г.), «за новые
рекорды» (1950 г.), «за увеличение производства и режим
экономии» (1953 г.), «за техническое новаторство» (1954 г.) и др.,—
свидетельствовали не только о трудовой активности, но и о
постепенном повышении политического и культурно-технического
уровня рабочих. За первые четыре года пятилетки число передовиков
производства в стране выросло до внушительной цифры, составив
2,6 млн. человек. Большой творческий вклад в развитие
производства внесло развернувшееся в эти годы движение
рационализаторов и новаторов: в 1950—1952 гг. рабочие и служащие
разработали 400 тыс. рационализаторских предложений, технических
усовершенствований и изобретений, в 1953 г.—629,9 тыс., в 1956 г.—
уже 1831,2 тыс.1 В 1954 г. годовой эффект от внедрения 103 тыс.
рационализаторских предложений, технических
усовершенствований и изобретений составив 174,3 млн. юаней, а в конце 1956 г.
внедрение 200,6 тыс. предложений позволило предприятиям
дополнительно получить 241,9 млн. юаней (см. [551а, 1956, № 4,
с. 13; 593, 29.IV.1955, 30.IV.1956, 13.VII.1957].
Крупные масштабы строительства современной промышленно-
88

Таблица 5
Среднегодовые темпы прироста населения
и численности рабочих и служащих в 50-е годы *
Административная единица
Население
(1948/49-
Рабочие и
служащие,
всего
(1949-1957)
Рабочие и служащие
в промышленности
(1949-1956/57)
Гуанчжоу
Чзнду
Чунцин
Харбин
Шанхай
Цзилинь
Внутренняя Монголия
Ганьсу
Шаньдун
Шэньси
В среднем
4,9
6,4
8.0
7.7
4.7
2.0
11,9
7.1
8.8*
18,7
17,1**
15.0
7 д***
17,0
20.4
13.7***
1б!2***<
23.7
17.1
4 4***
29'.2
12 б*****
* |509, с. 47].
** За 1952—1957 гг.
*** За 1952—1956/57 гг.
**** За 1952—1956/57 гг. среднегодовые темпы прироста
составили 8,6%.
***** За 1952—1956/57 гг. среднегодовые темпы прироста
равнялись 8,5%.
сти способствовали бурному росту рядов рабочего класса,
увеличению общей численности рабочих и служащих. Анализ темпов
роста численности рабочих и служащих в эти годы связан с
определенными трудностями (подробнее см. Прил. III). Общая
численность рабочих и служащих КНР увеличилась с 8 млн. в 1949 г.
до 24,5 млн. человек (без учеников и временных работников) в
1957 г. [194, с. 159] (из «их рабочих в 1949 г. было 3 млн.
человек, в 1952 г.—4,9 млн., в 1957 г.—9 млн. [194, с. 162]). В 1958—
1959 гг. она возросла до 46,3 млн. человек, или почти в 2 раза по
сравнению с 1957 г. (см. [393, с. 107—108]), но в 1960—1961 гг.
была сокращена примерно на 20 млн. человек. По данным
А. М. Румянцева и А. А. Стербаловой, в 1964—1965 гг. общая
численность рабочих и служащих составила примерно 32—35 млн.
[397, с. 35].
Темпы роста числа рабочих и служащих в 50-е годы
значительно опережали темпы увеличения населения, обеспечивая
постепенное возрастание их удельного веса в социальной структуре
китайского общества (табл. 5)'.
Приведенная в табл. 5 простая сводка данных показывает, что
в 50-е годы разрыв в темпах увеличения числа рабочих и
служащих в промышленности между минимальными и
максимальными показателями достигал более чем трехкратных размеров, свиде-
89

тельствуя о неравномерности индустриального развития страны.
Если говорить в целом, то быстрое развитие промышленности
явилось важным фактором серьезных социальных сдвигов в обществе:
все более крупные массы населения устанавливали экономические
связи с современным промышленным производством. Даже в
Шанхае, старом промышленном центре Китая, отличавшемся в 50-е
годы от других промышленно развитых городов наиболее резкими
темпами роста числа работающих в промышленности, их доля в
населении увеличилась за 1949—1957 гг. с 10 до 11%, а в общей
численности работающих —с 23 до 32% [509, с. 57].
Историческое значение в жизни общества имела постепенная
ликвидация частнокапиталистического сектора, практически
прекратившего существование .к концу 1957 г. Соответственно
менялась численность рабочих и служащих (в млн. человек) на
промышленных предприятиях разных форм собственности [193, с. 12,
23, 75, 285—287; 194, с. 162; 208, с. 475; 393, с. 187; 472, с. 75,
109]:
1949 г. 1952 г. П957 г. 1965 г. 1971 г.
(начало
года)
Всего 3,0 5,2 7,52 183 24
В том числе:
на
государственных
предприятиях ... 1,3
на
государственно-частных
предприятиях . 0,1
на
частнокапиталистических
предприятиях . 1,6
В 1949—1957 гг. темпы роста числа рабочих и служащих в
государственном секторе были существенно выше средних по
стране. В промышленности в целом численность рабочих и служащих
за указанный период возросла в 2,5 раза, а в государственном
секторе —в 3,8 раза [150, с. 34; 193, с. 12, 279, 292—293].
Наиболее характерным примером в данном плане является торговля.
Вплоть до 1955 г. в этой отрасли экономики было занято 6—7 млн.
крупных, средних и мелких торговцев. В последующие годы они
перешли на положение рабочих и служащих государственных,
государственно-частных предприятий или работников кооперативных
предприятий. Поэтому если число рабочих и служащих в
государственной и государственно-частной торговле возросло за 1949—
1957 гг. в 4 раза, то общее число занятых в торговле — лишь на
19% ![193, с. 286].
Доля рабочих в общей численности рабочих и служащих в
народном хозяйстве КНР характеризуется следующими данными
[194, с. 159, 162]:
2,9 5,0*
0,2 2,4
2,1 0,01
90

Рабочие, Служащие, Удельный вес рабочих
Год млн. человек млн. человек в общем числе
рабочих и служащих, %
1949 3,0 5.0 36
1952 4,9 10,9 31
1957 9,0 15.5 37
Как явствует из приведенных выше цифр, абсолютный прирост
численности рабочих за указанный период составил 6 млн.,
служащих— 10,5 млн., а относительный прирост — соответственно 67
и 68%.
Численность производственных рабочих в 50-е годы
увеличивалась весьма высокими темпами, однако их доля в общей
численности рабочих и служащих оставалась сравнительно
небольшой, что серьёзно сказывалось на экономическом и политическом
развитии страны. Потребности налаживания управления огромной
страной явились важным фактором большего абсолютного
прироста числа служащих, нежели рабочих. При этом состав и тех и
других обновился на 2/з уже к концу первых восьми лет после
провозглашения КНР.
Тенденции экономического, в первую очередь промышленного,
роста вызвали крупные изменения в структуре рабочих и
служащих в народном хозяйстве страны (в млн. человек) [193, с. 286]:
1957 г. Рост в 1957 г.
1949 г. 1952 г. (на начало по сравнению
года) с 1949 г.
Всего 8,0 15,8 24,2 в 3 раза
В том числе:

промышленность 3,0 5.3 7,2 в 2,4 раза
капитальное
строительство. 0,2 1,0 2,9 в 14,5 раза
транспорт и
связь 0,6 1.0 1,6 в 2,7 раза
торговля ... 1,2 2,7 4,8 в 4 раза
культура,
просвещение,
здравоохранение .1.2 2.4 3.2 в 2,7 раза
В КНР появилась, например, почти отсутствовавшая в
прошлом отрасль — капитальное строительство. С первых же шагов
своего бурного развития она была представлена практически лишь
государственными предприятиями.
Кадры некоторых отраслей в начале 50-х годов
комплектовались в значительной мере за счет воинов, демобилизованных из
армии. Так, костяк рабочих и служащих на предприятиях
министерства .капитального строительства образовали
демобилизованные военнослужащие восьми дивизий НОАК. В народное
хозяйство было переведено 50 тыс. солдат и офицеров
железнодорожных войск. Однако в целом до начала 1957 г., по официально
опубликованным данным, непосредственно на производство было
91

Таблица б
Изменения в соотношении численности
фабрично-заводских, мануфактурных и ремесленных рабочих
в 1949—1973 гг.*
Промышленные
рабочие
В том числе:
фабрично-заводские
мануфактурные . .
Кустари и ремеслен-
Всего. . .
Численность, млн. человек
1949 г.
2.6
1.7
0.9
5.8
8.4
1957 г.
6.1
4.8
1.3
6.6
12,7
1973 г.**
32—35
19-20
51—55
Структура, %
1949 г.
31
20
11
69
100
1957 г.
48
38
10
52
100
1973 г.
63
37
100
* [193, с. 12. 75. 274. 275. 287; 451, с. 6; 472. с. 75. 109].
** Наша оценка.
направлено сравнительно немного демобилизованных
военнослужащих—всего 190 тыс. человек из 5 млн. с лишним [155, с. 204;
193, с. 288].
Бескорыстная помощь СССР и других социалистических стран
явилась важным фактором, обеспечивавшим опережающие темпы
роста тяжелой промышленности. В итоге резко увеличилось число
рабочих, занятых в этой сфере экономики (прежде всего
металлургов и машиностроителей), а также рабочих инфраструктурных
отраслей. Если в 1936 г. в Китае на тяжелую промышленность
приходилось лишь около 40% всех рабочих, то в 1956 г. на
предприятиях, производящих средства производства, было уже
сосредоточено почти 58%, в том числе около 18%—в
металлообрабатывающей промышленности [193, с. 287, 296]. Поскольку тяжелая
промышленность создавалась практически заново (во многих
случаях на базе мелких предприятий и мастерских), рабочие данной
отрасли образовали в 1950—1957 гг. наиболее молодой отряд
китайского пролетариата. В эти же годы возник государственный
сектор в сельском хозяйстве, появились сельскохозяйственные
рабочие.
Следствием быстрого развития тяжелой индустрии и более
равномерного размещения промышленности по территории страны
явились новые процессы в производственной и географической
концентрации рабочего класса. Строительство большого числа
новых крупных предприятий привело .к повышению
производственной концентрации фабрично-заводского рабочего класса. Этому
же способствовало в известной мере укрупнение мелких производ-
92

Таблица 7
Структура несельскохозяйственной занятости в Шанхае в 1957 г.*
Современные виды производства и деятельности
отрасль
Фабрично-заводское
производство . .
Строительство . . .
Транспорт и связь .
Просвещение,
здравоохранение,
финансы и др. ...
Итого. . .

численность, тыс.
человек
770
30
90
72
408
1370
удельный
вес, % |
56,2
2.2
6.5
5.3
29.8
100.0
Традиционные виды производства и
деятельности
отрасль
Мануфактура . .
Транспорт . . .
Торговля ....
Питание,
обслуживание ....
Итого. . .

численность, тыс.
человек
129
288
120
461
50
1048
удельный
вес, %
12.3
27.5
11.4
44.0
4.8
100.0
* [509. с. 41].
ственных единиц в ходе образования государственно-частных
предприятий в промышленности. Уже в ,60-е годы произошли
существенные изменения в структуре рабочих (табл. 6).
Приведенная в табл. 6 характеристика изменений, происшедших
в соотношении между отдельными группами рабочих, хотя и не
может претендовать на абсолютную точность, отражает одну из
важных тенденций — опережающие темпы роста численности
фабрично-заводских рабочих, а также концентрацию рабочих на
предприятиях мануфактурного типа (см. также прил. IV). Кроме того,,
как уже отмечалось, в 50-е годы были допущены непродуманные
акции по укрупнению ремесленного производства и даже
ограничению производственной деятельности 'кустарей-единоличников, что
вызвало столь быстрое сокращение доли ремесленных рабочих.
Проводившаяся в указанные годы политика
преимущественного строительства крупных предприятий способствовала увеличению
общей численности рабочих за счет роста главным образом рядоа
фабрично-заводских рабочих. Однако неразвитость крупного
промышленного производства делала объективно необходимыми
длительное существование наряду с ним ремесленного и
мануфактурного производств и вместе с тем параллельное развитие
соответствующих групп рабочих.
Значение этого фактора трудно переоценить. Даже в
крупнейших промышленных центрах Китая неразвитость современного
производства и связанных с ним видов деятельности накладывает
неизгладимый отпечаток на всю структуру занятости, а вместе с
тем на социально-психологическое состояние трудящихся масс.
На протяжении всех 50-х годов шел непрерывный процесс
охвата государственной и кооперативной формами собственности всех
9$

видов производства и деятельности. Однако даже в крупных
промышленных центрах, как свидетельствует пример Шанхая
{табл. 7), значительная масса трудящихся оставалась
неразрывно связанной с мелким, архаичным производством и формами
обслуживания населения. Вчерашний кули или рикша, мелкий
торговец вразнос или ремесленник становились рабочими, служащими,
членами кооператива, но характер их труда не претерпевал
сколько-нибудь существенных изменений.
Провал «большого скачка» выявил важный ограничительный
«фактор в развитии промышленного производства — невозможность
чрезмерно быстрого и широкого развития ни фабрично-заводского,
ни ремесленного или мануфактурного производства за счет
вовлечения в него сельского населения.
Непомерное увеличение в 1958—1959 гг. ремесленного и
мануфактурного производства за счет отвлечения десятков миллионов
крестьян от занятия сельским хозяйством подорвало последнее.
Крестьян пришлось спешно возвращать к работе на полях, а
подавляющую массу вновь созданных мелких заводиков и
мастерских— закрывать. В начале 60-х годов масштабы ремесленного и
мануфактурного производства стабилизировались на уровне,
достигнутом страной в середине 50-х годов. Если судить по
материалам центрального управления кустарной промышленности при
Госсовете КНР, в ремесленном производстве в указанный период
было занято 20 млн. человек (см. [552, 1959, № 15, с. 39; 596,
19.IV. 1963]), т. е. столько же, сколько и в 1954 г. {284, с. 4].
•С учетом членов семей общая численность населения, живущего
за счет занятия ремесленным производством, составила примерно
100 млн. [284, с. 4]. В начале 60-х годов, как и в 50-е годы,
примерно XU из них проживала в городах, остальные — в сельской
местности [552, 1959, № 15, с. 39; 596, 19.IV.1963], около 45% —в
приморских районах, остальные — во внутренних [552, 1959, № 15,
с. 39]. Приведенные данные не включают значительную часть
мануфактурного производства. Поэтому можно предположить, что
фактические масштабы ремесленного и мануфактурного
производства в начале 60-х годов были все же несколько выше уровня
середины 50-х годов. В целом же из нарисованной картины явствует,
что с мелкими формами промышленного производства связаны
весьма крупные массы населения и что поэтому было бы крайне
ошибочным недоучитывать роль ремесленных и мануфактурных
рабочих в рабочем движении и политической жизни страны.
Официальные сведения за последующий период таковы, что не
позволяют пока детализировать распределение рабочих по
исторически разным ступеням развития промышленного производства.
По расчетам Э. С. Кульпина, в начале 70-х годов в фабрично-
заводском производстве было занято 14 млн. человек,
мануфактурном— около 10 млн. и в ремесленном производстве — примерно
20 млн. человек [321, с. 41]. Можно с уверенностью говорить о
том, что в конце 60-х — начале 70-х годов одновременно со
значительным ростом абсолютного числа ремесленных рабочих про-
«94

изошло сокращение их доли в общей численности занятых в
промышленности.
В 50-е годы начало изменяться распределение рабочих и
служащих по районам страны. Их численность в промышленности
приморских районов увеличилась с 1,9 млн. в конце 1949 г. до-
4,3 млн. в начале 1957 г. В промышленности внутренних районов,
число рабочих и служащих возросло за тот же период с 1,1 млн..
до 3,2 млн. '[193, с. 287]. В последующие годы этот процесс
продолжился.
За 1950—1957 гг. общая численность рабочих и служащих
возросла на 16,5 млн. человек. На промышленные предприятия в
среднем ежегодно приходило 1,8 млн. новых рабочих и служащих,,
в то время .как до победы революции общая численность
фабрично-заводских рабочих не превышала 1,3 млн. человек [193, с. 295].
К 1957 г. лишь 43% всех рабочих и служащих государственной!
промышленности имели трудовой стаж более семи лет, а 30%
трудились на предприятии менее четырех лет [193, с. 290].
Пополнение рядов рабочих и служащих в 50-е годы
происходило за счет различных источников [193, с. 282, 288—289; 194, с. 159».
161]:
сего
В том числе
переменившие занятия
из них:
бывшие капиталисты,
предприниматели,
торговцы
вновь поступившие на
• . . .
мелкие
мелкие
работу
Абсолютный
прирост за 1950—
1957 гг.,
млн. человек
16,5
3,5
2,55
0,2
13,0
Относительный
прирост за семь
лет, %
67,3
•
14,3
10,4
0,8
57,0
Сведения об источниках пополнения, а тем более о
социальном составе новых рабочих и служащих- весьма разрозненны, а*
подчас и противоречивы. По официальным данным, 15% новых
рабочих и служащих были выходцами из мелкобуржуазных слоев
города, из числа солдат и офицеров гоминьдановской армии, в том
числе более 4% —из эксплуататорских классов J150, с. 34]. Сред»
новых рабочих, на долю которых приходилось примерно 65%
общей численности, «люди, вышедшие из крестьян, учащихся,
городской бедноты, составляют более половины. У них сравнительно-
сильна идеология и стиль мелкой буржуазии. Еще примерно 3%
новых рабочих (в некоторых организациях свыше 5%)—это
бывшие помещики, кулаки, капиталисты, бывшие военнослужащие
реакционной армии, деклассированные элементы» [150, с. 34].
За этими средними цифрами, как всегда, могла и действительно»
скрывалась более сложная картина. Так, согласно материалам об-
95>

следовании в 1957 г. завода двигателей, металлургического завода
и 1-й государственной хлопчатобумажной фабрики в Тяньцзине,
68,7% обследованных являлись выходцами из крестьян, 14,3 — из
бывших помещиков, капиталистов, офицеров гоминьдановской
армии и других эксплуататорских слоев, и только 17%—из семей
рабочих и служащих [552, 1958, № 1, с. 52].
В рассматриваемые годы в КНР была в основном
ликвидирована безработица, что стало одним из важнейших социальных
завоеваний китайского народа. Главным источником пополнения
рядов промышленных рабочих явились городские слои населения.
Такова одна из важнейших сторон социального развития страны,
оказавшая серьезное влияние на многие социально-экономические
процессы в 60 и 70-е годы. В фабрично-заводской промышленности
крестьянство, по-видимому, вплоть до конца 70-х годов не
являлось существенным источником притока новых рабочих и
служащих.
Огромное значение для жизни общества имело вовлечение в
производство женщин. Если в 1949 г. среди рабочих и служащих
их насчитывалось всего 600 тыс. человек, то в 1957 г.— почти
3,3 млн. [194, с. 161]. Удельный вес женщин в общем числе
рабочих и служащих возрос за этот период с 7,5 до 13,4% (см. [194,
с. 159, 161]). В последующие годы процесс их вовлечения в
общественное производство протекал с неменьшей интенсивностью.
По некоторым данным, в 1963 г. на долю женщин приходилось
уже около 25% всех работающих в промышленности, торговле,
просвещении, культуре главных городов страны [529, с. 304].
Результатом высоких темпов роста занятости в
промышленности, строительстве и на транспорте явилось резкое повышение
удельного веса молодежи в составе рабочих и служащих. Уже к
концу первой пятилетки рабочие указанных отраслей
превратились в самый молодой слой экономически активного населения
КНР: в 1957 г. 33% рабочих и служащих промышленности были
моложе 25 лет, 70%—не достигли 35-летнего возраста [193,
с. 290].
В условиях экономической отсталости Китая быстрый рост
численности промышленных рабочих имел сложные последствия.
Массовый приток в их ряды выходцев из полупролетарских, люмпен-
пролетарских, непролетарских, мелкобуржуазных и буржуазных
слоев неизбежно вел к временному относительному сокращению и
^ез того малочисленного ядра потомственных пролетариев. Иными
словами, уже через восемь лет после победы революции наступил
период, когда рабочие, по определению В. И. Ленина, стали
«гораздо менее пролетарскими по составу, чем прежде» [122, с. 19].
•Среди них оставалось все меньше тех, «кто на самом деле по
своему жизненному положению должен был усвоить пролетарскую
психологию. А это невозможно без многих лет пребывания на
фабрике без всяких посторонних целей, а по общим условиям
экономического и социального быта» [122, с. 20].
Опыт Советской России показал, что для развития фабрично-
■96

заводского пролетариата, способного в условиях абсолютного
преобладания мелкотоварного хозяйства противостоять всем
трудностям рождения нового общественного строя и вести за собой
трудящиеся массы, необходима огромная созидательная
деятельность партии и государства. Именно понимание всей сложности
задач переходного периода позволило партии большевиков
преодолеть трудности на пути строительства социализма.
Вследствие значительно большей экономической отсталости
положение в китайском обществе было, да и остается до сих пор
еще более сложным, чем в молодой Советской России. Вплоть до
VIII съезда КПК (1956 г.) в партийных документах проблемы и
задачи развития рабочего класса в новых политических и
социально-экономических условиях, повышения его роли в общественной
жизни не были по существу даже поставлены.
рабочий класс и кпк
Партия, органы власти и армия явились важнейшими
политическими, идеологическими и организационными факторами
общественно-политических движений китайских рабочих в 1949—1956 гг.
Они обеспечили ликвидацию феодально-патриархальных
пережитков в условиях и самих формах найма на работу, в оплате труда,
в контроле за повседневной жизнью рабочих. Пропаганда
марксизма-ленинизма, братские узы дружбы между КНР, СССР и
другими социалистическими странами, интернационалистские позиции
КНР на международной арене, меры по установлению тесных
связей партии и государственных органов с рабочими массами,
привлечение их лучших представителей в партию, органы власти и
управления производством, организация соревнования, а также
кампаний по ликвидации неграмотности, создание разных форм
участия рабочих в управлении предприятиями, повышение
заработной платы и совершенствование ее организации — все это
определяло жизнь китайских рабочих в первой половине 50-х годов,
создавало основу для их объединения и развития в
революционный класс, обладающий способностями, знаниями, опытом и
организацией, необходимыми для вождя всех трудящихся.
В то же время необходимо подчеркнуть, что рост численности
и формирование рабочего класса КНР в 50—60-е годы протекали
не прямолинейно и не последовательно. Сказывалась
неопределенность программных установок КПК по рабочему вопросу, борьба
разных сил внутри партии (подробнее см. [393J). Рабочий класс
в условиях победившей революции смог лучше организовать свои
ряды, однако он оказался обойденным во многих областях
общественной жизни. Конституция КНР (1954 г.) закрепила
руководящее положение рабочего класса в обществе. Вместе с тем в
избирательной системе КНР были зафиксированы права городского
населения, более половины которого составляли
полупролетарские, непролетарские, мелкобуржуазные слои, а также сельского
7 Зак, 68
97

населения, национальной буржуазии и армии, но совершенно не
были гарантированы права рабочего класса (см. [196,
с. 18—28]).
Несмотря на неразработанность политики КПК, китайским
коммунистам в 50-е годы удалось существенно активизировать свою
деятельность в рабочей среде. Их достижения могли быть
значительно большими, если бы не существовало разрыва между
содержанием программных установок КПК и реальной
деятельностью целого ряда ее местных организаций, что стимулировало
углубление расхождений в партии по коренным вопросам
строительства социалистического общества.
Прежде всего рабочие были избавлены от угрозы голода.
В восстановительный период средняя заработная плата рабочих
и служащих возросла примерно на 70%, в годы первой
пятилетки—почти на 43% [194, с. 187]. Была ликвидирована
национальная, возрастная и половая дискриминация при найме на работу
и в оплате труда. На предприятиях быстрыми темпами
создавались организации КПК и комсомола. При примерно двукратном
увеличении численности производственных рабочих за 1949—
1957 гг. число членов партии в их среде возросло со 130 тыс. в
1949 г. до 1740 тыс. в 1957 г., т. е. более чем в 10 раз. Рабочая
прослойка в партии расширилась в этот период до 13,7%. В
результате к 1957 г. 13% рабочих и служащих промышленных
предприятий стали членами партии, 16%—комсомольцами (см. [150,
с. 6; 566, 1956, № 18])5.
В начале 50-х годов были приняты меры, направленные на
привлечение рабочих к управлению производством. На частных
предприятиях стали функционировать комитеты «труда и
капитала», на государственных — конференции рабочих и служащих.
В стране были заложены основы трудового законодательства,
сделаны первые шаги по налаживанию системы социального
обеспечения и медицинского обслуживания.
Под влиянием позитивных сдвигов в экономической и
социально-политической жизни страны у рабочих росло чувство гордости
за принадлежность к своему классу. Повышению их классового
самосознания в 1950—1957 гг. несомненно способствовали
морально-политический подъем в обществе, вызванный курсом партии на
социалистическое строительство, укрепление братской
солидарности и отношений дружбы с народами СССР и других
социалистических стран, а также широкие масштабы строительства крупной
промышленности, мероприятия по повышению политического и
культурно-технического уровня трудящихся. Огромное значение
для политического и социального развития рабочего класса имела
развернувшаяся с начала 50-х годов кампания по ликвидации
неграмотности. К концу 1956 г. в Китае насчитывалось в общей
сложности свыше 10 тыс. вечерних общеобразовательных школ для
рабочих и служащих. В них обучалось более 5 млн. человек, т. е.
почти на 65% больше, чем в 1953 г. За годы первой пятилетки
2,2 млн. рабочих и служащих ликвидировали неграмотность, около
98

900 тыс. получили начальное образование, примерно 170 тыс.
закончили курс средней школы [146, с. 266].
Вместе с тем уже в середине 50-х годов в отношениях КПК
с рабочим классом появились серьезные негативные явления.
К указанному времени практически прекратили существование
конференции рабочих и служащих и комитеты «труда и
капитала». Особенно остро это обстоятельство сказалось на положении
рабочих и служащих государственно-частных предприятий, где
коллективы трудящихся сыграли важную роль в успешном
преобразовании частных предприятий в государственно-частные (см.,
например [155, с. 301]). Процесс преобразования частных
предприятий в государственно-частные сопровождался также
снижением заработной платы квалифицированных рабочих [596,
17.1.1956]. В этом отношении далеко не все было в порядке и на
государственных предприятиях. За 1953—1955 гг.
производительность труда в промышленности возросла почти на 42%, в то время
как средняя заработная плата увеличилась лишь на 14,7, а
реальная—на 11,7% [552, 1958, № 14, с. 19; 596, 14.IV.1959]. В ряде
отраслей промышленности, в капитальном строительстве и на
транспорте в результате ликвидации некоторых видов премий и
дополнительных выплат заработная плата рабочих и служащих
даже снизилась. Отмечая это явление, министр труда КНР в
выступлении на III сессии Всекитайского собрания народных
представителей первого созыва говорил, что допущенные недостатки
в организации оплаты труда свидетельствуют «об однобоком
подходе к разрешению вопросов связи коллективных и
индивидуальных интересов», в результате чего оказалось «невозможным
действенно сочетать развитие производства с улучшением жизни
трудящихся» [596, 30.V.1956].
Многие негативные стороны деятельности партии в рабочей
среде отражали неправильное отношение со стороны части
руководства КПК к профсоюзам и одновременно ошибки в
деятельности самих профсоюзов. Возникла реальная опасность отрыва
последних от широких масс трудящихся. Председатель ВКФП Лай
Жоюй, выступая на VIII съезде КПК (1956 г.), заявил, что
повышение роли профсоюзов в общественной жизни страны стало
«коренным вопросом» [155, с. 359]. Он вынужден был доказывать на
съезде, что профсоюзы обязаны защищать интересы трудящихся
и добиваться правильного учета интересов государства и личных
интересов рабочих и служащих, что «наряду с развертыванием
соревнования необходимо повседневно проявлять заботу о всех,
даже самых незначительных нуждах маос, всемерно улучшать
условия их труда и быта» [155, с. 361]. Лай Жоюй фактически без
обиняков заявил о неправомерности обвинения членов партии и
профсоюзных работников в «экономизме» всякий раз, когда они
поддерживали требования рабочих о повышении уровня жизни
и улучшении организации оплаты труда, и обрушился на
бюрократические извращения: «Пустые разговоры об улучшении жизии
масс яне связи с развитием производства представляют собой
7*
99

уклон экономизма; и наоборот, забота только о производстве,
пренебрежение жизнью масс представляют собой бюрократический
уклон» [155, с. 361].
Эффективных мер по реализации предложений Лай Жоюя и
других деятелей КПК принять не удалось. В результате к 1965 г.
профсоюзы, охватывавшие к тому времени примерно 2/з рабочих
и служащих, оказались перед угрозой бюрократического
перерождения. Начала свертываться деятельность профсоюзов по
улучшению условий жизни трудящихся. Степень охвата рабочих и
служащих (в млн. человек) основными социальными льготами была
явно недостаточной даже в середине 50-х годов6 [194, с. 159, 193,
194]:
Год Рабочие и Охваченные Пользующиеся бес- Не имеющие
служащие трудовым стра- платной медицин- прав на эти
хованием с кой помощью льготы
1949 8 0.6 — 7,4
1952 15,8 3.3 4.0 8,5
1957 24,5 11.5 6.6 6,4
1958 45,3 13,8 6,9 24,6
Работа по предоставлению рабочим и служащим социальных
льгот уже в 50-е годы стала постепенно замедляться. В 60-е годы
она была практически прекращена.
Многие аспекты политико-воспитательной работы на
предприятиях, строившейся сплошь да рядом далеко не в духе принципов
научного коммунизма, также отражали неправильное отношение
части руководства КПК к рабочему классу, проблемам
социалистического строительства. По форме и по содержанию политико-
воспитательная работа КПК в среде рабочего класса не была
целенаправленной, идеологически выдержанной. Иногда она даже
мешала правильному познанию рабочими сущности, целей и задач
рабочего движения, создавала превратные представления о
научном коммунизме, нормах и ценностях социалистического общества.
Изучение процесса развития рабочего класса и рабочего
движения в разных странах мира давно позволило сделать выводы
о существовании общих процессов, тенденций и закономерностей.
Было установлено, например, что уровень развития различных
рабочих находится в прямой зависимости от степени развития
крупного капитала, от степени их связи с крупной,
фабрично-заводской промышленностью. Ф. Энгельс писал: «Мы обнаружим
эту зависимость также и в рядах самого промышленного
пролетариата: мы увидим, что фабричные рабочие — эти первенцы
промышленной революции — с самого начала и до настоящего
времени являлись ядром рабочего движения и что остальные рабочие
примыкали к движению в той мере, в какой их ремесло
захватывалось промышленным переворотом» [22, с. 260]. Ф. Энгельсу
принадлежит также вывод о том, что в рабочем классе необходимо
различать «ядро», а также «примыкающие слои», масштабы
которых имеют тенденцию к сокращению по мере роста крупного
производства и преобразования всей общественной системы производ-
100

ства крупным капиталом, что рабочее движение находится в
зависимости от разного уровня сознания рабочих — «промышленные
рабочие лучше всех сознают свои интересы», отдельные группы
рабочих сознают их «хуже», а иные — «еще почти совсем их не
сознают» [22, с. 260].
Вся новейшая история Китая показала, что эти выводы
полностью применимы и к .китайскому пролетариату. Рабочие
крупного, фабрично-заводского производства, железнодорожники
всегда образовывали передовой отряд пролетариата страны, были
пионерами, авангардом в его борьбе. Положение дел не изменилось
и после провозглашения КНР. Рабочие крупных
фабрично-заводских предприятий внесли большой вклад в создание системы
рабочего контроля на капиталистических предприятиях и
подавление сопротивления буржуазии методам государственного
регулирования, в ликвидацию частнокапиталистического сектора
хозяйства. Однако этого нельзя сказать о рабочих мелких форм
промышленного производства. И в последующие годы
общественно-политические позиции рабочих фабрично-заводской
промышленности были иными, нежели ремесленных и мануфактурных
рабочих. Именно забастовки первых в 1956—1957 гг.
продемонстрировали неблагополучие в отношениях партии и государства с
рабочим классом.
Вместе с тем рабочие крупного производства не представляют
собой, монолита, в их составе были и остаются передовые и
отсталые слои, в их среде сохраняется серьезное влияние
пережитков цеховой корпоративности, земляческих, местнических и иных
отсталых взглядов и настроений. Неравномерность развития
отдельных отраслей народного хозяйства, параллельное
существование фабрично-заводской промышленности, разного типа
мануфактур и мелкого ремесленного производства предопределили не
только временное ослабление ядра рабочего класса Китая за счет
массового притока в промышленность выходцев из других слоев
населения, но и сравнительную устойчивость тех групп
пролетариата, которые олицетворяют не столько его будущее, сколько его
прошлое, накопление в рядах рабочего класса массы трудящихся,
внезапно вырванной из привычной жизненной колеи и бывшей не
в состоянии столь же быстро освоиться с новыми нормами,
порядками, дисциплиной, со всей новой обстановкой своей жизни.
К. Маркс писал в «Нищете философии»: «Из всех орудий
производства наиболее могучей производительной силой является сам
революционный класс» [4, с. 184]. Обращая особое внимание
Бухарина на это высказывание К. Маркса, обведя и несколько раз
подчеркнув слово «класс», В. И. Ленин написал на полях книги
«Экономика переходного периода»: «NBxBot это „забыто"
автором» [129, с. 374]. Одной из важнейших задач социалистического
строительства в Советской России явилось поэтому повышение в
нем роли коммунистической партии. В «Первоначальном проекте
резолюции X съезда РКП (б) о синдикалистском и анархистском
уклоне в нашей партии» В. И. Ленин писал: «Только политиче-
101

екая партия рабочего класса, т. е. Коммунистическая партия, в
состоянии объединить, воспитать, организовать такой авангард
пролетариата и всей трудящейся массы, который один в
состоянии противостоять неизбежным мелкобуржуазным колебаниям
этой массы, неизбежным традициям и рецидивам профессионалист-
ской узости или профессионалистских предрассудков среди
пролетариата и руководить всей объединенной деятельностью всего
пролетариата, т. е. руководить им политически, а через него
руководить всеми трудящимися массами. Без этого диктатура
пролетариата неосуществима» [115, с. 94].
Опыт СССР показал также, что среди новых направлений,
форм классовой борьбы, сложившихся после победы революции,
важную роль призвана сыграть деятельность, связанная с защитой
пролетариата от мелкобуржуазного и буржуазного влияния, от
сохранившихся среди средних и отсталых слоев рабочих традиций,
привычек, норм дореволюционного общества. В. И. Ленин
указывал в этой связи: «Разве классовая борьба в эпоху перехода от
капитализма к социализму не состоит в том, чтобы охранять
интересы рабочего класса от тех горсток, групп, слоев рабочих,
которые упорно держатся традиций (привычек) капитализма и
продолжают смотреть на Советское государство по-прежнему: дать
„ему" работы поменьше и похуже,— содрать с „него" денег
побольше» [98, с. 90].
КПК не удалось подняться на уровень исторической важности
и сложности задач, вставших перед ней после победы революции
в 1949 г. Она не нашла оптимальных решений практически ни
одного вопроса, связанного с воспитанием, организацией,
просвещением, обучением, закалкой передовых отрядов рабочих,
формированием рабочих коллективов, выделением рабочего класса в
самостоятельную общественную силу и в конечном итоге превращением
рабочего класса не на словах, а на деле в гегемона
революционного процесса в стране и тем самым с последовательно
революционным обновлением самой партии.
Обратимся, например, .к проблеме формирования рабочих
коллективов на строящихся предприятиях. В условиях быстрых
темпов развития крупной промышленности, когда в стране возник
настоящий голод на квалифицированные кадры рабочих, КПК
пошла по пути переброски части рабочих из старых
промышленных центров с уже успешно функционирующих промышленных
предприятий в новые промышленные центры на вновь вводимые в
эксплуатацию промышленные предприятия. В связи с тем что для
старых промышленных центров был характерен сравнительно вы*
сокий уровень жизни — более высокая заработная плата и
развитая система социальных льгот, завоеванные рабочими еще в
период гоминьдановского господства, рабочим и специалистам,
переводимым на новое место жительства и работы, сохранялись
прежние заработная плата и льготы. Вследствие значительных
различий между районами Китая в обычаях, диалектах и сохранения в
рабочей среде сильного влияния земляческих, корпоративных уз
102

и связей рабочие и специалисты, приезжающие в новые районы,
оказывались «чужими» не только в силу привилегированного
положения, но и по своим привычкам, всему складу жизни.
Сложность состояла, помимо всего прочего, в том, что таких
рабочих и специалистов было довольно много, особенно в новых
промышленных центрах. Большинство из них вынуждено было
жить на новом месте работы без семьи. В Чэнду, например,
согласно обследованию пяти предприятий и организаций, в 1957 г.
в таком положении оказалось более 20% рабочих и служащих,
в пров. Шэньси —33% (в целом приехавшие из других районов
составляли в этой провинции не менее 63% рабочих и служащих)
[562, 1958, № 4, с. 5]. В 1958 г. в стране были введены отпуска
для рабочих и служащих, вынужденных жить вдали от семьи.
Однако эта мера не в состоянии была обеспечить сплочение
местных и приезжих рабочих кадров.
Многие в КПК видели проблемы, серьезно влиявшие на
процесс формирования новых рабочих коллективов. Но партии не
удалось наладить единую, целенаправленную деятельность всех
своих организаций по формированию рабочего класса в новых
промышленных районах. Более того, часть сил в партии стала «а
деле добиваться сохранения разобщенности в рабочих коллективах,
активно поддерживать отсталые традиции,,привычки и
противопоставлять друг другу отдельные группы рабочих.
Развитие крупной промышленности неизбежно требовало
непрерывного пополнения предприятий квалифицированными кадрами.
Однако подавляющая масса вовлекавшихся в промышленность в
50-е годы не имела ни общеобразовательной, ни специальной
подготовки. В стране стала повсеместно создаваться система
внутризаводского ученичества. Будучи наиболее простой и доступной для
подавляющего большинства крупных промышленных предприятий,
она с первых же шагов своего становления потребовала от партии
разработки комплекса мер, призванного обеспечить действенность
усилий рабочих коллективов по преодолению норм, порядков и
традиций ученичества, сложившихся на протяжении столетий.
КПК не удалось поднять рабочие массы на борьбу против
пережитков цеховой корпоративности и профессионалистской узости и
предрассудков. Более того, партия сама оказалась в плену этих
традиций и пережитков. III пленум ЦК КПК (сентябрь 1957 г.),
установив длительные сроки внутризаводского ученичества,
рекомендовав введение твердых стипендий для учеников, запретив
распространение на них любых поощрительных систем оплаты труда
даже тогда, когда они уже в достаточной мере овладели
профессиональными навыками, и санкционировав создание сложной
системы перевода учеников в «постоянные» рабочие, фактически
стимулировал развитие в рабочей среде отсталых взглядов и
настроений, оживление традиций и норм цеховой корпоративности,
профессионалистской узости и предрассудков (см. [458, с. 88—89]).
Закономерно, что эта мера вызвала недовольство в рабочей среде
(см. [562, 1958, №4, с. 6]).
В условиях неграмотности и малограмотности подавляющего
103

большинства населения страны и основной массы рабочих
выпускники городских общеобразовательных школ превратились в
мощный резерв для подготовки квалифицированных рабочих к&дров.
Они быстро овладевали промышленными профессиями и
специальностями, повышали свою квалификацию и переходили в состав
наиболее квалифицированных рабочих, занимали посты
руководителей производства. Однако возникли резкие контрасты между
требованиями жизни и традиционными нормами взаимоотношений,
предусматривавшими, в частности, безусловное подчинение и
повиновение молодых старшим по возрасту и т. п. Решение III
пленума ЦК КПК относительно системы внутризаводского
ученичества, особенно отрицательно сказалось на положении рабочей
молодежи из числа выпускников общеобразовательных школ, затор-
мозив и усложнив процесс их слияния с рабочими коллективами.
Раздававшиеся на предприятиях страны в конце 50-х — начале
6Q-x годов массовые требования старых рабочих установить
надбавки к заработной плате за стаж работы и ликвидировать
поощрительные системы оплаты труда, способствовавшие быстрому
рост^, заработной платы молодых квалифицированных рабочих,
свидетельствовали-о том, что часть рабочих, будучи
неудовлетворенной решениями III пленума ЦК КПК и одновременно
почувствовавшая одобрение с его стороны своим притязаниям, осознала
правомерность дальнейшего наступления в защиту традиций, норм
и порядков цеховой корпоративности, профессионалистской
узости и ограниченности.
III пленум ЦК КПК провозгласил политику «низкой и
рациональной заработной платы» (в ее основу был положен принцип
«пищу, рассчитанную на трех человек, должны потреблять пять
человек»), означавшую на деле замораживание заработной платы
рабочих и служащих. Пленум ввел новый порядок оплаты труда,
установив, что для вновь поступающих на работу заработная
плата должна определяться с учетом средних доходов .крестьян в
данной местности, и предоставил широкие права местным органам
власти в разработке норм, регулирующих продолжительность
рабочего времени, порядок оплаты труда и другие стороны трудовых
отношений. I
Решения пленума фактически означали отказ от
пролетарского принципа «равной оплаты за равный труд», от единства норм
организации заработной платы для всех категорий рабочих и
служащих. Отныне часть из них (поступившие на работу до 1957 г.)
превращалась в привилегированную группу, для которой был
сохранен наиболее высокий уровень заработной платы. Эти рабочие
и служащие оплачивались в соответствии с едиными
общегосударственными тарифными сетками. Для остальных трудящихся
введен иной принцип организации оплаты труда — соизмеримость с
доходами крестьян. Решения пленума по своему объективному
смыслу означали санкции на разработку особых норм, создание
особых трудовых статусов для отдельных групп трудящихся.
В Китае и раньше, до 1957 г., достаточно широко практикова-
104

лось использование временных и сезонных рабочих и служащих7.
Однако до 1957 г. не существовало четких нормативных актов,
деливших рабочих на отдельные группы и слои. Со времени III
пленума ЦК КПК положение коренным образом изменилось.
Кадровые и наиболее квалифицированные или опытные (по
китайской терминологии, «постоянные» либо «старые» рабочие)
были не только юридически выделены из общей массы трудящихся,
но и идейно-политически противопоставлены ей в 1958 г. как
часть, примыкающая к «буржуазным силам», «буржуазной
интеллигенции», объявленным «замшелыми преградами» на пути
развития страны [593, 3.VIII.1966]. Вокруг этого ядра, объединенного
в профсоюзы и поставленного в лучшие условия жизни, быта и
оплаты труда, были искусственно созданы многочисленные группы
временных, сезонных, не имевших твердых гарантий сохранения
постоянной работы «новых» рабочих8, учеников, а также «и
рабочих и крестьян», часто говорящих на ином диалекте и живущих
по иным обычаям, нежели «постоянные». Закрепление рабочих за
предприятиями, дифференциация их общественного и трудового
положения, накаленная обстановка морально-политического
противопоставления одних групп рабочих другим — все это создало
такие контрасты в степени организации, уровне жизни, в культурном
и социально-психологическом облике, во взглядах и настроениях
рабочих, что процесс формирования рабочего класса застопорился.
Политика замораживания заработной платы,
санкционированная III пленумом ЦК КПК в 1957 г. (подробнее см. [393, с. 87—
89]), оказала огромное влияние на жизнь рабочих в последующие
двадцать лет. В работе «Экономическая и политическая стачка»
В. И. Ленин писал: «Добиваясь улучшения условий жизни,
рабочий класс поднимается вместе с тем и морально, и умственно, и
политически, становится более способным осуществлять свои
великие освободительные цели» [72, с. 319]9. Однако руководство
КПК, пойдя на поводу у части партии, выступавшей по
инициативе Мао Цзэдуна с лозунгами типа: «Бедность — это хорошо»,
«Не бояться трудностей, не бояться смерти», продемонстрировало
полное равнодушие к насущным проблемам жизни трудящихся и
строительства нового общества.
Мао Цзэдун и его сторонники стали толкать КПК на путь
милитаризации производственных коллективов. Призывая к
образованию «совершенно нового отряда рабочих и служащих»,
отдельные деятели партии требовали превратить рабочих в
«освободительную армию, не одетую в военную форму» [593, 3.VIII.1966],
«создавать отряды рабочего .класса в соответствии с принципами
строительства НОАК» [593, 3.IV.1966] и т. д., добиваясь, как
сообщало агентство Синьхуа в августе 1966 г., чтобы «каждый отряд
имел зерно, везде были заводы», «весь народ стал солдатом,
каждый человек — бойцом».
Милитаризация производственных 'коллективов вызвала
крупные трудности и еще большее обострение противоречий в рабочей
среде.
105

В 50-е годы и в начале 60-х годов деятельность КПК, то
уповавшей на революционные традиции рабочих коллективов и их
сплоченность в подавлении сопротивления буржуазии, а затем в
ликвидации капиталистического уклада хозяйства, то
поддававшейся требованиям сил, стоящих на позициях мелкокрестьянской
или мелкобуржуазной уравнительности, скованных шорами
цеховой корпоративности, профессионалистской узости, профессиона-
листских предрассудков, то начинавшей насаждать в городах
нормы сельской жизни и принуждавшей города и промышленные
предприятия переходить ;к автаркическому развитию,
свидетельствовала о том, что на положении дел в партии сказывался
сложный и мучительный процесс формирования пролетариата как
самостоятельной общественной силы страны.
Во всех государствах мира содержание этого процесса
главным образом определялось социальным, политическим и
идеологическим обособлением рабочего класса от буржуазии и мелкой
буржуазии, с одной стороны, от деклассированных групп
населения, люмпен-пролетариев, пауперизованных масс города и
деревни—с другой. В КНР победа революции и
общественно-политические преобразования начала 50-х годов несомненно ускорили
процесс выделения рабочего класса в самостоятельную
общественную силу. Однако он продолжался сравнительно недолго, не
достигнув завершающих стадий.
Массовый наплыв в ряды рабочих выходцев из разных классов
и слоев населения проходил в обстановке ликвидации еще не
созревших буржуазных производственных отношений, когда
классовый антагонизм между рабочим классом и буржуазией не успел
окончательно созреть и принять ясные политические, социальные
и культурные формы, в условиях решения огромных по своему
объему задач борьбы против феодально-патриархальных оков,
препятствовавших общественному развитию и порождавших
определенное совпадение интересов рабочих, мелких собственников,
различных слоев мелких предпринимателей и мелких буржуа.
В промышленное производство втягивались отдельные группы
деклассированных элементов, а иногда и люмпен-пролетариев,
материальное положение которых мало чем отличалось от положения
многих рабочих.
И все же, несмотря на огромные масштабы изменений в
составе рабочих фабрично-заводского производства, процесс
формирования рабочего класса в самостоятельную общественную силу
имел перспективы успешного развития. Для этого нужно было
время. Для этого было еще более необходимо, чтобы КПК
занимала последовательно классовые, пролетарские позиции по
каждому вопросу общественной жизни и в ходе их решения
постоянно воспитывала, закаляла, просвещала, объединяла рабочий класс.
1957 г. в этом отношении оказался своеобразным рубежом,
обозначившим быстрое развитие 'негативных явлений в
деятельности КПК, в жизни всего китайского общества. Вопреки
реальному углублению различий в классовых и социальных интересах,
106

проявившемуся, в частности, в выступлении действительно правых
элементов против КПК и строительства социализма, КПК берет
на вооружение концепцию единства интересов всех классов и
слоев населения, изложенную в работе Мао Цзэдуна «К вопросу
о правильном разрешении противоречий внутри народа». Тогда же
руководство КПК становится инициатором детализации системы
внеэкономического принуждения, ее развития за счет введения
системы личной зависимости и сословного по своей сути
закрепления классовых и социальных различий. Промышленные
предприятия, как и все китайское общество, начинает постепенно
захлестывать мутная, развращающая волна национализма и
шовинизма, глашатаем которых явились многие лидеры КПК. Мао
Цзэдун выступает с осуждением «слепого копирования» опыта
СССР, с призывами «не плестись в хвосте», не «следовать на
поводу у СССР», на деле означавшими отказ от изучения и
творческого применения международного опыта социалистического
строительства и предворившими последующие многолетние
кампании неистового антисоветизма.
С этого времени начинает постепенно сворачиваться работа
по вовлечению рабочих в КПК и укреплению массовости ее ячеек
на предприятиях, свертываться деятельность профсоюзов,
направленная на просвещение и воспитание рабочих, способствующая
осознанию ими своих классовых интересов и формированию
классовых позиций. Приходят в упадок или ликвидируются собрания
и конференции рабочих и служащих, являвшиеся формами их
участия в управлении производством.
СОЗДАНИЕ СИСТЕМЫ <гИ РАБОЧИЙ И КРЕСТЬЯНИН»
Система «и рабочий и крестьянин» начала широко
распространяться после 1963 г., особенно с мая 1964 г. В 1965 г., когда
партия и правительство взяли курс на ее повсеместное внедрение,
приняв соответствующее решение10, в стране насчитывалось
несколько сот тысяч «и рабочих и крестьян» [549, 1965, № 10, с. 1],
в 1966—1967 гг. сообщалось уже о миллионах таких работников
(см. [408, с. 100]). Тогда же она была сметена бурными
событиями «культурной революции», оказавшись сразу же после своего
возникновения заметным фактором политической и идеологической
борьбы в КПК и обществе (см., например, i[590, 6.I.1967]). В
конце 60-х —начале 70-х годов эта система была возрождена. К
середине 70-х годов она охватила практически всю местную
промышленность, превратившись в единственную или главную
форму общественной организации труда в промышленности бригад и
«коммун», а также на промышленных предприятиях уездного,
окружного подчинения. Данная система стала в больших
масштабах использоваться также в крупной промышленности, на
транспорте, в торговле и других отраслях производственной и непроиз-
водственной сферы. Отдельные ее разновидности дали толчок для
107

возникновения в конце 60-х годов общественных институтов,
получивших самостоятельное значение (таковыми явились, например,
институты «босоногих врачей» и «босоногих учителей»). Иными
словами, в 70-е годы система «и рабочий и крестьянин»
превратилась в важный элемент всей социально-экономической и
общественно-политической жизни КНР.
Прямо или косвенно она «неоднократно анализировалась в
советской литературе (см. [298, с. 108—109; 393, с. 123—125; 452,
с. 394]). Однако огромная роль «и рабочих и крестьян» в КНР
70-х годов делает целесообразным более детальное рассмотрение
этой системы в первой половине 60-х годов.
С первых, экспериментальных этапов своего становления
система опробовалась применительно к совершенно разным
условиям хозяйственной деятельности в городе и деревне с учетом
отношений между городом и деревней, между государственным и
кооперативным секторами и в рамках этих секторов. В 1964—
1965 гг. были созданы десятки ее разновидностей. Среди них
можно выделить несколько основных.
Для предприятий с постоянным циклом производства
(добывающая и обрабатывающая отрасли промышленности) была
введена система «ротации» или «контрактации». В этом случае в
соответствии с договором, заключаемым между бригадой,
«коммуной» и промышленным предприятием, крестьяне направляются на
него на срок от 3 до 7 лет. По истечении оговоренного срока
бригада, «коммуна» обязаны заменить присланный контингент
крестьян. Подобная система особенно широко црименялась на
тяжелых физических и вредных для здоровья работах. Как говорилось
в редакционной статье журнала «Лаодун», органа министерства
труда КНР, «группа рабочих, которая исчерпала свои физические
силы, возвращается к сельскому труду, а вместо них народная
коммуна направляет новую смену рабочих» [549, 1965, № 10, с. 2].
Одна из разновидностей этого же типа предусматривает
периодический обмен работниками между предприятиями и бригадами,
«коммунами». Предприятия направляют квалифицированных
рабочих для обслуживания, наладки, ремонта орудий, инвентаря,
техники в соответствующие бригады, «коммуны», а последние в
свою очередь командируют в распоряжение первых крестьян.
Для предприятий и хозяйственных организаций с сезонным
характером производства или испытывающих потребность во
временном увеличении численности работников введена система
временных и сезонных работников. В соответствии с договорами
между предприятиями, хозяйственными организациями, с одной
стороны, и бригадами, «коммунами» — с другой, последние выделяют
крестьян для работы в течение сезона или более короткого срока
либо для периодического осуществления определенных видов
работ (погрузочно-разгрузочных операций, транспортировки грузов,
ассенизационных работ в городах и т. д.). К системам подобного
же типа можно отнести также различного рода формы
привлечения крестьян для выполнения отдельных поручений, разовых за-
108

даний учреждений, организаций, предприятий (сортировка,
упаковка, складирование-грузов, сбор налогов, комиссионная
розничная торговля и т. д.). В 60-е годы проводились опыты по
использованию систем «и крестьянин и торговец», «и крестьянин и
учитель», «и крестьянин и медик», «и крестьянин и артист» и т. п.
[595, 18.111.1966].
Первой отличительной чертой всех разновидностей системы
«и рабочий и крестьянин» явилось дальнейшее закрепление
отношений господства и подчинения между государством и
крестьянством, сельским населением в целом, между государством и
рабочими, городским населением в целом. Анализ условий,
продиктованных государством в качестве обязательных для системы «и
рабочий и крестьянин», главным из которых является отрицание
гражданских прав членов общества на заключение трудовых
соглашений, свободный выбор места жительства и работы,
показывает, что сам характер отношений в этом случае более похож на
выполнение последними, особенно крестьянами, своеобразных
отработок или повинностей, нежели на равноправное участие в
общественной организации труда.
Ни одной разновидностью системы не предусматривается
обеспечение равноправного общественного положения «и рабочих и
крестьян» с «постоянными» рабочими и служащими. «И рабочие
и крестьяне» не имеют права приезжать на новое место работы
с семьей, претендовать на предоставление жилья в городах и
поселках, на получение продовольственного пайка на новом месте
работы, на равную оплату за равный труд, на социальные льготы,
которыми пользуются рабочие и служащие (например, бесплатное
медицинское обслуживание, оплату временной
нетрудоспособности и т. д.) (см. [549, 1965, № И, с. 14; 551а, 1966, № 1—2, с. 57—
58]). Управление труда и заработной платы министерства водного
хозяйства и электроэнергетики КНР сообщало, что «к ним не
применимы правила трудового страхования... Для разрешения
вопросов трудового страхования временных рабочих нужно
активизировать массы, опираться >на бригады и коммуны, руководствуясь
тем, что государство оказывает помощь, но не берет на себя эту
обязанность. Чтобы полностью развить роль бригад, масс и
коллектива, в некоторых единицах выплата пособий по инвалидности,
пенсий, оказание помощи временным рабочим производится
бригадами, коммунами» [549, 1965, № 11, с. 15].
Принципиально важной чертой системы «й рабочий и
крестьянин» явилось закрепление норм и порядков личной зависимости
крестьян от бригад, «коммун»11. Член последних не может стать
«и рабочим и крестьянином» в результате свободного
трудоустройства, не может по собственному усмотрению выбирать условия
труда и его оплаты. Выделение его в состав «и рабочих и
крестьян» происходит в порядке назначения, в результате отбора,
осуществляемого руководящими органами бригады, «коммуны».
После завершения сроков работы на предприятии, в
хозяйственной организации, учреждении либо после выполнения установлен-
109

ного объема работ крестьянин обязан возвратиться на свое
постоянное место жительства и работы (см. [551а, 1966, № 1—2,
с. 57—58; 596, 28.XII.1965]).
Наконец, в качестве столь же неотъемлемой черты системы
«и рабочий и крестьянин» следует назвать дальнейшее
закрепление норм, порядков, отношений, обеспечивающих сращенность
крестьян с землей. При всем разнообразии взаимных расчетов
между предприятиями, хозяйственными организациями,
учреждениями, с одной стороны, и бригадами, «коммунами» — с другой,
от прямого натурального обмена (например, кормов, удобрений,
тяглового скота на рабочую силу) 12 до более или менее развитых
денежных отношений, «и рабочий и крестьянин» непременно
связан с распределением доходов в «своей» бригаде. Характерно, что
наибольшие возражения в Китае встретили две «крайности» в
оплате труда «и рабочих и крестьян», а также взаимных расчетов
между предприятием, хозяйственной организацией и бригадой,
«коммуной». Весь заработок «и рабочего и крестьянина» в одном
случае перечисляется соответствующей бригаде, и последняя
учитывает результаты его труда при распределении доходов по
итогам хозяйственного года, в другом — выдается предприятием ему
на руки, и работник обязаи сам делать необходимые взносы в
соответствующие фонды бригады и выкупать у нее
продовольственный паек для себя и своей семьи [549, 1965, № 10, с. 6].
Наибольшее распространение получили формы взаимных расчетов,
предусматривающие выплату предприятием «и рабочему и
крестьянину» на руки от 10 до 50% заработка и перечисление остальной его
части соответствующей бригаде, «коммуне»; последние же
предоставляют работнику право на участие в распределении доходов
в конце года (см. [549, 1965, № 10, с. 2, № Ц, с. 12—13]).
Введение системы «и рабочий и крестьянин» имело далеко
идущие последствия для всей жизни крестьянства. Прежде всего она
повысила экономическую заинтересованность бригад, а вместе с
тем местных органов власти («коммун», уездов, округов,
провинций) в развитии несельскохозяйственной деятельности. Система
«и рабочий и крестьянин» позволила бригадам и местным
органам власти создать более или менее постоянный источник
поступлений денежных средств, необходимых для расширения
производства. В условиях, когда занятие земледелием не позволяет
покрывать издержки производства, не дает средств для накоплений,
данная система создала основы для самостоятельной
несельскохозяйственной деятельности бригад и местных органов власти
(организационные формы привлечения крестьян к
несельскохозяйственному труду, а также нормы, процедуры финансовых и
материально-технических связей и отношений и т. д.).
Характерны в этом отношении некоторые итоги участия бригад
и «коммун» в обработке отдельных видов экспортных товаров,
предназначенных для последующей транспортировки морем. Ранее
производившаяся в портах работа по отбору, приведению в
порядок, первичной обработке и упаковке таких экспортных товаров,
ПО

как миндаль, лущеные зерна персика, семечки, свиная щетина,
.китайские лекарственные средства, сушеные и свежие фрукты и
овощи и т. д. (всего 62 вида), была поручена бригадам и
«коммунам». Согласно неполным статистическим данным по 16
провинциям, городам и автономным районам (Хэбэй, Шаньдун, Чжэцзян,
Гуанси, Гуандун, Шэньси, Сычуань, Ляонин, Внутренняя
Монголия и др.), сокращение расходов и издержек государственных
организаций в результате этой операции превысило 10 млн. юаней.
Они были освобождены также от необходимости выполнять объем
работ, равный более 2 млн. рабочих дней портовиков. В свою
очередь бригады и «коммуны» получили дополнительный доход
в размере почти 17,7 млн. юаней (см. [551а, 1966, № 1—2, с. 62—
63]). В большой производственной бригаде Сытайцзы «коммуны»
Лучунь (уезд Гайпин, пров. Ляонин), где обработка яблок на
указанных условиях осуществлялась с 1957 г., доходы по этой статье
за восемь лет составили около 120 тыс. юаней: 1) увеличение
сохранности фруктов благодаря уменьшению количества
перевалочных пунктов на 17% дало дополнительно 27,8 тыс. юаней;
2) уменьшение на 5% потерь при перевозке — 21,9 тыс. юаней;
3) доходы от упаковки фруктов составили 33,9 тыс. юаней; 4)
доход от подсобных промыслов, связанных с упаковкой
(производство корзин и других видов тары, веревки),— более 28 тыс. юаней;
5) сокращение расходов на фрахтование тары и обеспечение ее
сохранности сэкономило 1,3 тыс. юаней; 6) уменьшение затрат при
доставке продукции в упакованном виде по сравнению с прежним
методом — врассыпную — привело ;к росту дохода на 6,2 тыс.
юаней [551а, 1966, № 1—2, с. 63]. В бригаде Сытайцзы в результате
сложились самостоятельные промыслы: производство тары и
упаковочных материалов, транспортировка,— которые вызвали
появление «и рабочих и крестьян». Эти промыслы позволили бригаде
получить половину всей дополнительной суммы доходов (более
60 тыс. юаней).
Примечателен в этом отношении и пример развития
шелкопрядильной промышленности в провинции Ляонин (см. [549, 1965,
№ 10, с. 4]). Здесь в 5 городах, 11 уездах и 59 «коммунах» в
начале 60-х годов насчитывалось 136 шелкопрядильных
предприятий, на которых работало более 8,7 тыс. человек. На 125
предприятиях с 1963 г. стал использоваться труд 5,7 тыс. «и рабочих
и крестьян». Бригады и «коммуны» получили также заказы «а
размотку коконов шелкопряда и организовали у себя подсобное
производство. С ноября 1964 по июнь 1965 г. их доход от него
составил более 537 тыс. юаней. В деревнях возникли карликовые,
располагающие 50—60 веретенами производства, связанные с
промышленными предприятиями. Расширение подсобного промысла
в деревнях стимулировалось властями, так как себестоимость
размотки длинноволокнистых коконов силами «и рабочих и крестьян»
оказалась на 36,5% и коротковолокнистых — на 27% ниже, чем на
государственных предприятиях. «Коммуны» и бригады в
результате увеличили свои доходы, на практике осознав, что несельско-
111

хозяйственная деятельность, будучи экономически более выгодной,
нежели сельскохозяйственная, открывает возможности для
решения многих наболевших вопросов их жизни.
Заинтересованными в развитии системы «и рабочий и
крестьянин» оказались в определенной степени и крестьяне. Во-первых,
их попытки получить дополнительные доходы на стороне получили
легальное основание. Во-вторых, как бы ни был мизерен
заработок «и рабочего и крестьянина» по сравнению с заработной платой
рабочих и служащих, но он давал наличные деньги и общее
повышение дохода крестьянского двора. И, наконец, система «и
рабочий и крестьянин» открывала возможность приобретения новых
навыков, знаний, которые оказывались после возвращения из
города в деревню порой бесценным достоянием, открывавшим путь
к получению более квалифицированной работы, а следовательно,
и ,к большим доходам.
На некоторых экономических аспектах этой системы
необходимо остановиться подробнее, так как ее значение в 70-е годы
настолько возросло, что она может по праву рассматриваться в
качестве одной из важнейших черт жизни современной китайской
деревни. В отдельных районах при внедрении системы «и рабочий
и крестьянин» взаимные расчеты между предприятиями,
организациями, учреждениями, с одной стороны, и бригадами и
«коммунами»— с другой, равно как размеры оплаты труда «и рабочих
и крестьян» стали определяться дифференцированно, с учетом
экономического положения бригад, «коммун» и отдельных
крестьянских дворов. Система «и рабочий и крестьянин» в первую
очередь распространялась на наиболее бедные и отсталые
бригады и «коммуны» (см. [549, 1965, № 5, с. 15]), «и рабочими и
крестьянами» начали в первую очередь назначать «бедняков и
низших середняков» (см. 598, 19.VII.1965]). Для них
устанавливались более высокие ставки заработной платы на промышленном
предприятии либо более выгодные пропорции между
выплачиваемой непосредственно работнику и перечисляемой в фонды бригады
долей заработка, нежели для представителей других слоев
крестьянства, ставших «и рабочими и крестьянами» [549, № 5, с. 15].
Подобная практика создала обстановку конкуренции между
бригадами и «коммунами», между отдельными группами крестьян,
углубила противоречия в деревне. Недаром уже на
экспериментальном этапе внедрения системы «и рабочий и крестьянин»
проблемы распределения заказов и поручений предприятий и
организаций между бригадами и «коммунами», отбора представителей
крестьян для работы в качестве «и рабочих и крестьян», а также
взаимных расчетов и размеров оплаты труда вызвали столько
трений, что китайская печать неоднократно отмечала трудности и
сложности, возникающие при их решении (см. [551а, 1966, № 1—2,
с. 66; 595, 18.111.1966]).
Введение системы «и рабочий и крестьянин» сразу же
сказалось на положении рабочих и служащих, всего городского
населения. Говоря о прямом ее социально-экономическом воздействии,
112

необходимо в первую очередь подчеркнуть, что она создала
возможность для сокращения численности «постоянных» рабочих и
служащих, а в некоторых случаях для почти полной ликвидации
этой категории трудящихся. Все стало зависеть от степени
технической оснащенности предприятий. На сахарных, маслобойных,
хлопкоперерабатывающих и других аналогичного типа
предприятиях численность «постоянных» рабочих и служащих была сразу
же сокращена до 20—40% общего числа работающих, а
остальную их часть составили временные и сезонные «и рабочие и
крестьяне». Так, на сахарных заводах в 1961 г. удельный вес
временных работников не превышал 20—30%, а в 1964 г., после введения
системы «и рабочий и крестьянин», он достиг почти 60% [593г
2.Х. 1964].
Интересен в рассматриваемом плане и пример Аньюаньских
угольных копей, где работало более 2 тыс. рабочих. В начале
1965 г. руководство копей заключило договоры с более чем
20 окрестными «коммунами», запланировав осуществить в течение
пяти лет полную замену «постоянных» рабочих на «и рабочих и
крестьян». В том же году первая партия рабочих в составе
207 человек была отправлена в «коммуны», а 203 «и рабочих и
крестьян» прибыли для работы на копях. В предприятие была
«влита свежая кровь». Рабочим, отправленным в деревню, была
выплачено соответствующее вспомоществование, предусмотренное
государством, и их условия труда и быта стали определяться
нормами и порядками, существующими в соответствующих
«коммунах» [596, 28.ХИ.1965]. В пров. Сычуань мероприятия по полной
замене «постоянных» рабочих «и рабочими и крестьянами»
развернулись на предприятиях горнодобывающей, лесной
промышленности, в электроэнергетике, на транспорте, в строительстве и
других отраслях [596, 28.XII.1965].
В свете приведенных фа-ктов становится ясным, что внедрение
системы «и рабочий и крестьянин» не могло не породить
многочисленных и сложных социально-экономических и политических
проблем.
Не менее серьезным было ее воздействие и на
кустарно-промысловую кооперацию. Например, один кустарно-промысловый
кооператив в уезде Цзючэн (Шаньси) начал использовать
контрактных и временных «и рабочих и крестьян». В качестве
контрактных к работе привлекались лица, имеющие определенные
навыки и квалификацию, в качестве временных —
неквалифицированные работники. Кооператив нанял в общей сложности 400 «и
рабочих и крестьян», в том числе 60 человек по контрактам.
В результате доля членов кооператива в общей численности
работающих упала до 8,4%. Они превратились в наиболее
квалифицированную, наиболее высокооплачиваемую часть работающих,
обладавших .к тому же совершенно иными правами и
обязанностями, нежели «и рабочие и крестьяне». «Коммуна»
«Хуанхэ»,.выделившая крестьян для работы в этом кооперативе, получила от
него в 1963—1964 гг, более 170 тыс. юаней, составивших более
8 Зак. 68
113

54% всех ее доходов от подсобных промыслов, однако она не
стала совладельцем кооператива (см. [597, 22.XI.1964]). Кооператив
получил возможность расширить производство и увеличить свои
доходы за счет использования низкооплачиваемого труда «и
рабочих и крестьян». Подобный характер связей двух формально
коллективных хозяйств отражал неравноправные отношения
между промышленностью и сельским хозяйством.
Приведенные примеры показывают, что как государственное
предприятие, так и кооперативная организация выступают в
качестве чуждой, стоящей над работниками политической силы.
Появление в стране «и рабочих и крестьян» свидетельствует о том,
что, хотя рабочие и члены «коммун» являются по Конституции
КНР полноправными членами китайского общества, на практике
никакого равноправия между ними не существовало.
Китайская печать расценила введение системы «и рабочий и
крестьянин» как серьезный общественно-политический и
социально-экономический шаг, как начало третьего, после аграрной
реформы и кооперирования, этапа «укрепления союза между
рабочим классом и крестьянством» (см. [549, 1965, № 10, с. 5; 593,
10.111.1962]). На самом деле произошло обратное: дальнейшее
разрушение этого союза, основы которого действительно
закладывались аграрной реформой. Система «и рабочий и крестьянин»
закрепляла установленные государством социальные барьеры между
городским и сельским населением, между рабочим классом и
крестьянством.
Ее внедрение показало, что в КНР не. имеет никакого значения
ни желание рабочего стать членом «коммуны», ни решение
последней принять данного рабочего в свои члены, что для такого
перехода необходим специальный политический институт,
регламентирующий и организующий подобный переход.
Постоянные кадры рабочих с самого начала введения системы
«и рабочий и крестьянин» были представлены государством и КПК
как своего рода аристократическая часть населения, условия и
образ жизни которых якобы препятствуют созданию прочного
союза между рабочими и крестьянами. Более того, именно с
внедрением указанной системы определенные силы в КПК стали
связывать свои надежды на «доведение социалистической революции
до конца», на действительное установление социалистического
строя в стране (см. [549, 1965, № 10, с. 1; 551а, 1965, № 1—2,
с. 67]). На деле идеологические построения такого рода, уходя
своими корнями в недоверие и вражду части крестьянства по
отношению к государству, городу, веками освящавшим,
поддерживавшим и осуществлявшим эксплуатацию деревни, в то же время
отражали реальность китайского общества: фактическое
неравенство общественного и экономического положения рабочих и
крестьян. Указанные силы в КПК, стремясь ликвидировать это
неравенство, из-за своей неразвитости и ограниченности на деле
лишь добивались распространения на город норм и условий труда
и быта крестьянства и одновременно с помощью системы «и рабо-
114

чий и -крестьянин» закрепляли, а тем самым и усиливали
неравенство рабочих и крестьян.
Трудно учесть все аспекты прямого и косвенного воздействия
системы «и рабочий и крестьянин» на рабочий класс и
крестьянство страны. С ее появлением возникли организационные
предпосылки для обострения конкуренции и в рабочей среде — за со-
хранение своего рабочего места, и между рабочими и
крестьянами— за возможность работы в городе, на крупном предприятии.
Она поставила рабочих и крестьян в самые невыгодные для них
условия конкуренции, исключавшие свободный поиск места
работы и тем самым выбор наиболее благоприятных условий труда и
его оплаты.
Система «и рабочий и крестьянин» способствовала
предельному сокращению вольных, неорганизованных миграционных
потоков в стране. Одновременно она создала своеобразную
маятниковую подвижность сельского населения, ускорила ломку
застойного мира сельской жизни, вырывая из сельского захолустья, из
«медвежьих углов» все более широкие массы крестьян и знакомя
их с крупными предприятиями, большими и малыми городами.
Упомянутая система превратилась в постоянно действующий
фактор экономической жизни и социальных процессов. Она
вызвала рост "накоплений и стимулировала поддержание экономической
конъюнктуры, но при этом стала важнейшим фактором
сдерживания роста численности рабочих и служащих. Система создала
видимость повышения экономической эффективности общественного
производства. Именно видимость, так как, обеспечивая
замораживание уровня заработной платы и уровня жизни рабочих и
служащих, она способствовала дальнейшему «нарушению
пропорций в развитии экономики. Данная система явилась составной
частью политики государства, углублявшей растущий разрыв
между темпами развития тяжелой промышленности и повышением
благосостояния трудящихся.
Система «и рабочий и крестьянин» не только затормозила
осознание рабочими и крестьянами общности своих коренных
интересов, но и превратилась в олицетворение
социально-экономических и организационных норм, стимулирующих их
противопоставление. В Китае появились тезисы типа «Мы можем полностью
избежать уродливого развития системы постоянных рабочих» [551 а,
1965, № 1—2, с. 65]. Однако при этом упускалось из виду, что
действительная уродливость системы «постоянных» рабочих была
порождена решениями III пленума ЦК КПК и рядом
нормативных актов, принятых в 1957 г. На деле система «и рабочий и
крестьянин» превратилась в политический по своему значению фактор
замедления темпов роста рядов потомственных рабочих и процесса
формирования рабочего класса. Конкуренция за место работы
стимулировала индивидуализм и разобщенность, повышение роли
групповых интересов в рабочей среде. Она дала дополнительный
толчок для осознания рабочими и крестьянами своего положения
в обществе, однако этот толчок в специфических условиях начала
8*
115

60-х годов вызвал у трудящихся рост горечи, пессимизма, страха
перед будущим, утрату веры в партию, государство, социализм.
«Жэньминь жибао», призывая к широкому внедрению системы
«и рабочий и крестьянин», заявляла от имени редакции, что
работа в этом направлении «прежде всего является идеологической
революцией», требующей последовательного обеспечения
«командной роли идей Мао Цзэдуна» [596, 28.ХИ.1965] (см. также [549,
1965, № 8, с. 1]). В то же время письма трудящихся, которые
попадали на страницы китайской печати, свидетельствовали о том,
что классовое чутье, классовый инстинкт позволяли их авторам
точно определить сущность этой системы (см. [549, 1965, № 5,
с. 4, № 8, с. 3; 598, 12.Х.1964]) 13.
В официальной прессе КНР много раз встречались
утверждения, будто система «и рабочий и крестьянин» представляет собой
«революцию в организации труда» [549, 1965, № 10, с. 1],
является открытием «конкретного пути создания социалистической
организации труда» [551а, 1966, № 1—2, с. 65]. На деле она
закрепляла отсталые, не имеющие ничего общего с социализмом нормы
общественных отношений.
Появление подобных тезисов свидетельствовало о том, что в
КПК ускорился процесс оформления непролетарских
идейно-политических течений. Во многих сообщениях о системе «и рабочий
и крестьянин» в начале 60-х годов признавались факты
сопротивления мерам по ее внедрению со стороны партийных и
государственных работников в центре и на местах, а также рабочих и
крестьян (см. [549, 1965, № 10, с. 2—3; 595, 25.11.1965; 596, 25.11,
28.XII.1965]). Однако одновременно в стране раздавались голоса,
заявлявшие, что при введении системы «и рабочий и крестьянин»,
несмотря на недостаток «опыта», «в стратегическом отношении
необходимы ясность и твердость, неясность и колебания
недопустимы; в тактическом отношении нужны и активность, и
устойчивость, недопустимы пассивное приспособленчество и слепая
поспешность» [551а, 1966, № 1—2, с. 66]. Такого рода
высказывания— доказательство не только политического характера борьбы
вокруг •цанной системы, но и твердого намерения ее инициаторов
и сторонников приложить все силы для реализации своих
устремлений и планов.
* * *
Система внеэкономического принуждения заложила основы для
изменения самого характера социального развития рабочего
класса и одновременно подорвала социально-экономический
фундамент для быстрого превращения его в самостоятельную
общественную силу.
Одной из характеристик социально-экономического развития
рабочего класса в капиталистическом обществе является то, что
он становится носителем коллективной, организованной в
национальном, а позже международном масштабе совокупной рабочей
'116

силы. Наемный рабочий, взятый в отдельности, выступает лишь
как представитель какой-то части ее — частичной рабочей силы.
В Китае данный процесс, организуемый не крупным капиталом, а
государством, стал проявляться в качестве тенденции лишь на
крупных предприятиях, находящихся в ведении центральных
министерств и ведомств. Развитие подавляющего большинства
рабочих в силу неразвитости национального рынка, обмена и связей,
а также установления порядков личной зависимости с 60-х годов
.ограничено узким региональным горизонтом.
Далее, сформировавшийся в капиталистическом обществе
рабочий класс лишь как целое, как совокупный рабочий обладает
целостностью способностей, развитых в обществе в данное время.
Это именно тот класс, который «усвоил себе всю городскую,
промышленную, крупнокапиталистическую культуру, имеет
решимость и способность отстоять ее, сохранить и развить дальше все
ее завоевания, сделать их доступными всему народу, всем
трудящимся» [101, с. 387]. В'Китае начал развиваться иной процесс.
В силу отмеченных выше причин основная масса рабочих с 60-х
годов вынуждена была в каждом районе отдельно, самостоятельно
проходить все этапы становления класса, будучи помимо всего
прочего скованной неравномерностью экономического, социального
и культурного развития различных частей страны.
В капиталистическом обществе товаром «частичная рабочая
сила» является.не вся совокупность человеческих свойств и
способностей отдельного рабочего, а лишь, как правило, какая-то
специализированная их часть, т. е. то, что обычно выделяется
как «человеческий фактор» технологической системы
производства. Личная зависимость рабочего в условиях Китая поставила
лод контроль государства всю его личную жизнь, весь уклад
жизни, включая строй семейных отношений.
Наконец, в наемном рабочем, поскольку он выступает в
процессе капиталистического производства, индивид как личность,
как целостность сознания и физических сил подчинен какой-то
своей собственной отдельной способности, выступающей как
частица технологической системы производства. Иными словами, в этом
случае происходит уродливое развитие рабочего под воздействием
разделения труда. В современном Китае уродливое развитие
рабочего вызывается комплексом причин — как воздействием
разделения труда и соответственно данной технологической системы
производства, так и гнетом порядков личной зависимости.
Отмеченные явления фиксируют не только отличия между
развитием рабочего класса в условиях капитализма и в современном
Китае, они раскрывают отсталый, реакционный характер
происшедшего в КНР в 60-х годах сдвига в общественных отношениях,
не имеющего ничего общего с развитием социалистического
общества.
КПК поставила себя в ложное положение, она назвала себя
партией рабочего класса, но на деле затормозила формирование
последнего, воспрепятствовала его становлению как гегемона,
117

вождя всех трудящихся. .Оказавшись не в состоянии разработать
последовательную «классовую, пролетарскую политику
преодоления отсталости производительных сил и производственных
отношений, скатившись к системе внеэкономического принуждения,
руководители КПК создали пропасть между своими лозунгами и
реальными делами, стали обманывать себя и все общество
относительно истинного смысла политики и деятельности партии,
замыкаться в мире иллюзий и ложных ожиданий, стремясь в
воображении к построению социализма, а на деле насаждая
антисоциалистические общественные отношения. Партия практически
отдавала себя во власть стихии борьбы между течениями и
направлениями в своих рядах. Она утрачивала способность
проводить четкую грань между классовой идеологией и иллюзиями,
между классовыми интересами и предрассудками, традициями,
страхами и ожиданиями отдельных групп и слоев населения.
Ее социальная политика превращала трудящихся в поднадзорную
рабочую силу, лишенную возможности развития классового
самосознания, классовой организации, ведения целеустремленной
классовой борьбы за построение нового общества.

Глава 5
КРЕСТЬЯНСТВО
ИЗМЕНЕНИЯ В СОЦИАЛЬНОЙ СТРУКТУРЕ КРЕСТЬЯНСТВА
КНР унаследовала отсталое сельское хозяйство, основанное
на применении деревянных, каменных и частично металлических
орудий, имеющих тысячелетнюю историю, на ручном труде и
семейной трудовой кооперации. «Средства труда,— писал К. Маркс,—
не только мерило развития человеческой рабочей силы, но*и
показатель тех общественных отношений, при которых совершается
труд» [15, с. 191]. Комплексных исследований, анализирующих
во взаимосвязи эти три важнейших элемента объективной
реальности китайского сельского хозяйства, пока еще не проведено.
Итоги аграрной реформы оценивались в КНР различным
образом: одни утверждали, что в деревне активно развернулся
процесс «осереднячивания» при одновременном резком сокращении
сферы деятельности «капиталистических элементов»*, другие,
наоборот, главный итог реформы усматривали в быстром развитии
«капиталистических тенденций»2, третьи соглашались с обоими
этими выводами (см. [150]). Руководящие деятели КПК чуть ли
не в один голос заявляли об угрозе «капиталистических
тенденций» даже после завершения кооперирования сельского хозяйства
на протяжении всех 60-х годов. О «капиталистических
тенденциях», «черных поветриях и вихрях» в деревне говорилось и в
первой половине 70-х годов (см., например, [596, 9.II.1975]).
В силу многих причин утвердившаяся в Китае точка зрения
на то, что сельское хозяйство в канун кооперирования находилось
под серьезным или даже определяющим воздействием
«капиталистических тенденций», нашла отражение и в советской
литературе. Ее можно встретить даже в ряде работ последнего времени
(см., например, [180, с. 67]). Я. М. Бергер, проанализировав
доводы и фактические данные, проводимые в Китае в доказательство
указанного тезиса, пришел к заключению о их несостоятельности
(подробнее см. [219, с. 404—415]).
При выяснении подлинного состояния китайской деревни в
50—60-е годы возникает принципиальной важности проблема —
выявить различные стороны, как говорил В. И. Ленин,
общественной формы труда, общественного устройства труда и на этой
основе — экономические признаки отдельных групп крестьянства
как «различных классовых элементов» [47, с. 503].
Можно ли более точно, нежели это делалось и делается в
Китае, и одновременно адекватно китайской действительности
119

охарактеризовать объем и характер связей и обмена
крестьянских хозяйств? Этот вопрос сложен тем, что ответ на него не
может быть однозначным в силу неравномерности развития
отдельных районов страны. Данная область китайской
общественной жизни также остается еще практически мало исследованной.
Рассмотрение итогов обследований, проводившихся ГСУ КНР
в начале 50-х годов, в частности 15 тыс. крестьянских хозяйств
23 провинций (см. [193, с. 306—310]), позволило нам сделать
выводы, что для .китайской деревни в целом было характерно, во-
первых, имущественное неравенство; во-вторых, неразвитость
товарного хозяйства; в-третьих, общность основных интересов
крестьян, определяемых узким миром семейного натурального или
полунатурального хозяйства; в-четвертых, отсутствие
многообразия общественно-экономических связей, основанных на
использовании техники, знаний, развитии земельных, арендных, наемных
и рыночных отношений (подробнее см. [296, с. 336—341]).
В 450—500-миллионной массе китайского крестьянства 50-х
годов можно различить три группы хозяйств: низшую, основную3 и
высшую. По удельному весу и уровню развития каждая из них
существенно отличалась от социальных групп крестьянства
России.
Сельская беднота в Китае — это не социальный тип
крестьянства, который жил «не землей, не хозяйством, а работой по пай-
му» [51, с. 155]. Наемный труд получил в Китае некоторое
распространение лишь в наиболее развитых сельских районах: после
аграрной реформы здесь существовала незначительная в
количественном отношении прослойка сельского полупролетариата.
При этом приходится учитывать по меньшей мере два
обстоятельства. Первое — поскольку, согласно материалам упомянутого выше
обследования, у «бедняков и батраков» работа по найму
занимала в среднем не более 3—10% годового фонда рабочего времени,
возможно, что их скорее следует называть даже не
полупролетарскими хозяйствами, а близкими к полупролетарским. Второе:—к
«беднякам и батракам» в Китае относили большое
количество.бедствующих хозяйств, часть которых была лишена возможности
использовать членов семьи для приработка на стороне,, а тдкже
всю массу пауперов и деклассированных элементов, наделенных
землей. Можно допустить, что за средними цифрами в наиболее
развитых районах скрывались действительно полупролетарские и
даже пролетарские дворы. До проведения специальных
исследований делать эти оговорки необходимо.
Незначительной была и высшая группа — зажиточные мелкие
хозяйства. Территориально они также были сконцентрированы в
наиболее развитых сельских районах. В этих хозяйствах, в
небольшом объеме начал использоваться наемный труд. По данным
..обследования 15 тыс. крестьянских дворов, к которому мы у>$е~не
раз обращались, в «кулацких» хозяйствах на долю наемного труда
приходилось около 20% общих затрат труда [193, с. 308].
«Кулацкие хозяйства велись в основном собственными силами»,— говорит-
120

ся в отчете ГСУ КНР [193, с. 308]. Однако за средними цифрами
тут также могли скрываться подлинные кулацкие хозяйства.
Анализ материалов различного рода обследований позволяет
допустить (до специального исследования), что удельный вес
низшей и высшей групп в общей численности сельского населения
составлял максимум 10%. Остальную часть — подавляющее
большинство крестьянства (поэтому мы и назвали эту группу
«основной») — представляли мелкие -крестьянские дворы4. Иными
словами, классовые различия в китайском крестьянстве после
реформы по сути дела только начали намечаться: их можно было
выявить почти исключителыно в сравнительно небольшом числе
наиболее развитых сельских районов. * :
•Основная масса крестьянства — это мелкие дворы,
существующие еще в системе кровнородственных, общинных, клановых
Связей, правда уже подорванных, распадающихся в условиях
значительного имущественного неравенства. Среди них следует
различать беднейшее крестьянство, не способное вести самостоятельное
хозяйство и нуждавшееся в систематической помощи со стрроны
общества и государства, и самостоятельные .крестьянские х:63яй-
ства. Провести четкую грань между низшей группой и беднейшим
крестьянством при нынешнем состоянии изученности аграрных
отношений тех лет практически невозможно. К низшей rpynrte мы
отнесли бй 5% сельского населения. Это максимально возможная
доля полупролетарских дворов, если исходить из материалов
обследований послереформенной деревни (см. [468, с. 120, 123, 124]).
Значительную массу беднейшего крестьянства образовали
семьи, лишившиеся кормильцев, а также пауперы и
деклассированные элементы, наделенные землей, и многодетные семьи, где
было мало работоспособных и отсутствовали необходимые орудия
труда для выполнения всего объема сельскохозяйственных
работ5. В начале 50-х годов, по официальным данным, в деревнях
имелось более 30 млн. членов «семей погибших героев революции,
революционных воинов и инвалидов войны» [165, с. 446]. Сделав
осторожное допущение, что в целом по стране примерно столько
же приходилось на крестьянские семьи, потерявшие кормильцев
в результате эпидемий, трудовых увечий и т. д., можно определить
число бедствующих сельских жителей минимум в 60 млн. человек.
Это значит, что в начале 50-х годов на их долю приходилось не
менее 10% сельского населения страны. Вряд ли их удельный вес
в последующие годы мог снизиться. После создания кооперативов
в Китае появилось даже специальное название для этой категории
населения — «дворы, существующие за счет пяти обеспечений»
(у бао ху)6.
Многодетные семьи с малым числом работоспособных, не
располагающие необходимыми сельскохозяйственными орудиями, в
конце 50-х годов вместе с семьями без кормильцев составляли
примерно 30% населения. Во всяком случае с 1959 г. именно эта
цифра называлась в Китае всякий раз, когда речь шла о
крестьянских дворах, которые «не могут существовать» до следую-
121

щего урожая без постоянной помощи со стороны общества и
государства (см. [596, 18.Х.1959]). Позже, в начале 60-х годов, их
доля наверняка возросла7.
Самостоятельные мелкие хозяйства в свою очередь также
подразделялись иа две части. Одну из них образовали мелкие
крестьянские хозяйства, которые имели достаточно работоспособных,
но не располагали необходимым количеством
сельскохозяйственных орудий для обеспечения занятости всех взрослых членов
семьи; другую — хозяйства, где имелось много работоспособных и
полный набор сельскохозяйственных орудий.
В этой связи необходимо отметить одну характернейшую
особенность принятой в Китае группировки крестьянства: в основу
ее положены признаки не классового, а имущественного
неравенства. Например, в уже упоминавшемся отчете ГСУ КНР о
«кулаках» говорилось следующее: «После аграрной реформы кулаки в
экономическом отношении по-прежнему оставались в лучшем
положении, чем остальные крестьяне,— у них было больше
работников, больше земли, больше тяглового скота и инвентаря» [193,
с. 306]. В данном случае на первое место поставлен один из
важнейших в условиях низкого уровня развития производительных сил
факторов имущественного неравенства — демографический. В
другом отчете — об обследовании в провинциях Хэбэй и Шаньдун —
различия между группами крестьянских дворов поставлены
исключительно в зависимость от количественного и половозрастного
состава семей: дворы «высших слоев середняков» имели «не
слишком большие семьи, но очень крепкую рабочую силу» (их
средний состав колебался в разных местах от 2,6 до 4,7 человека,
из них 1,2—2,2 человека были работоспособными); семьи
«середняков» насчитывали в среднем 4—6 человек при 1,3—1,8 человека
работоспособных; семьи «низших слоев середняков»—5—6,2 че«
ловека, 1,5 человека работоспособных; дворы «бедняков» были
самыми .крупными — от 4,2 до 10,5 человек, но из них только
0,9—2 человека были работоспособными [203, с. 58].
Принятую в Китае группировку крестьянских хозяйств можно
поэтому использовать для примерной оценки удельного веса
самостоятельных мелких хозяйств в целом и их наиболее
экономически устойчивой части. К «беднякам и низшим слоям середняков»
в КНР с 50-х годов и по сегодняшний день принято относить
60—70% сельского населения. Эта часть крестьянства примерно
соответствует выделенным нами беднейшим дворам, а также
хозяйствам, где мало работоспособных и много иждивенцев, и
хозяйствам, не имеющим достаточного количества
сельскохозяйственных орудий. К «середнякам» и «высшим слоям середняков» в
Китае принято относить 20—30% сельского населения. В нашей
группировке они в общем соответствуют хозяйствам, где много
работоспособных и имеется полный набор сельскохозяйственных
орудий (табл. 8).
В китайской деревне после кооперирования исчезли как
хозяйства, вынужденные жить хотя бы частично за счет работы по най-
122

Таблица 8
Социальная структура китайской деревни
После аграрной реформы (1953—1954)
группа крестьянских дворов
Низшая
(полупролетарские й близкие к
полупролетарским)
Основная (мелкие дворы,
живущие за счет своего
В том числе:
дворы без кормильцев;
дворы, где мало
работоспособных и много
иждивенцев; дворы без
необходимого набора
дворы, где много
работающих и полный набор
ООУЛИЙ
Высшая (зажиточные
крестьянские хозяйства) . . .
удельный
вес в сель,
ском
населении, %
2—5
90—95
60—70
20—30
3—5
После создания «коммун» (1964-
группа крестьянских дворов*
«У бао ху» (дворы без
кормильцев, где работающие не
могут прокормить семью) . .
Дворы, находящиеся в
тяжелом материальном
Положении (большая семейная
нагрузка, работающие не
обеспечены полным набором
Материально устойчивые
дворы, где много
работающих, располагающих
полным набором орудий ....
-1965)
удельный
вес в
сельском
населении, %
20—30
40-50
20-30
* Выделить дворы, находящиеся с середины 50-х годов на положении
«кандидатов» в члены сначала кооператива, затем «коммуны» или в качестве
поднадзорных, не представляется возможным. В 1956—1967 гг., согласно статистическим
данным, в старых освобожденных районах (Северо-Восточный, Северный Китай),
как правило, примерно 50% «прежних контрреволюционеров, помещиков и
кулаков» стали членами кооперативов, примерно 40% —«кандидатами в члены» и
10% определены в качестве работающих под надзором; в новых освобожденных
районах — соответственно около 20, 60 и 20% [173, с. 281]. ''
му, так и дворы более или менее систематически прибегавшие
к найму рабочей силы и производству на рынок. Однако четко
выраженного имущественного неравенства преодолеть в деревне
не удалось. Не удалось добиться и единства интересов отдельных
групп крестьян. Одна из главных особенностей развития
китайской деревни в 60-е и 70-е годы состоит в том, что по инициативе
Мао Цзэдуна и его сторонников имущественное неравенство было
подменено различиями между классами и поднято на уровень
классового антагонизма. В стране сложилась принципиально
новая политическая, идеологическая и социальная ситуация:
беднейшее крестьянство было объединено в «классовую
организацию»— «союз бедняков и низших середняков» — и противопостав-
123

лено другой части крестьян. На смену начавшему было развиваться
равноправию членов «кооперативов пришло неравноправие членов
«коммун». Из руководящих органов «коммун» и бригад в начале
60-х годов были изгнаны представители так называемых
середняков и зажиточных середняков. Распределение работ среди
членов «коммун», организация оплаты труда, даже принципы
торговли на селе стали строиться, исходя из интересов беднейшего
крестьянства. В деревне сложился слой населения, привыкший жить
за счет льгот и преимуществ, установленных государством для них
в «коммунах» и бригадах, в какой-то мере осознавший свое
привилегированное положение, объединенный в «классовую
организацию» и отстаивающий свой социально-политический статус
«сельских пролетариев».
Принципиально важно также выявление разных
социально-психологических типов в среде китайского крестьянства. Мы выделим
здесь лишь два полярных. В наиболее развитых сельских районах
после аграрной реформы начал быстро складываться или уже
сложился тип деятельного крестьянина, стремящегося изменить
условия своего существования, «присоединиться,— писал
К. Маркс,— к городам и силой своей собственной энергии
ниспровергнуть старый порядок» [8, с. 208—209]. В наименее развитых,
патриархальных районах продолжал господствовать тип
консервативный, пассивный, замкнутый, живущий в мире натурального
хозяйства, общинных и клановых пережитков и представлений, не
видящий и не желающий видеть ничего кроме своего мелкого
хозяйства, враждебно встречающий все новое, ищущий и требующий
защиты своего положения.
Огромные социально-психологические различия между ними
определяются условиями производства. Во втором случае как
производство, так и присвоение потребительной стоимости
ограничены определенным пределом — удовлетворением непосредственных
«натуральных» потребностей (см. [1, с. 554—555]). Крестьянин
переставал заботиться о расширении и интенсификации
производства;, как только оно удовлетворяло его непосредственные
потребности и обязательства перед государством.
В условиях 50-х годов, когда господствующее положение в
стране занимали натуральные и полунатуральные мелкие
крестьянские хозяйства, ограниченные узким кругозором патриархальных
устоев жизни, их развитие и упрочение было возможно лишь
путем превращения в мелкобуржуазные хозяйства (см. [50, с. 47]).
Для этого подавляющей массе китайского крестьянства
необходимо было пройти определенную стадию развития — такого
усиления . имущественного неравенства, которое позволило бы разорвать
узы патриархальщины, клановых и кровнородственных отношений.
Оценка же всех движений и сдвигов в среде китайского
крестьянства сквозь призму исключительно «капиталистических» и
«ревизионистских» тенденций, как это делалось в Китае на протяжении
60-х и большей части 70-х годов, является глубоко ошибочной8.
Китайская община и сохранившиеся до наших дней ее элементы
124

практически еще не изучены. Однако китайская действительность
требует внимательного отношения к такого рода реликтам.
События «культурной революции» и последующих лет доказали, что
без учета роли кланов и других пережитков прошлых отношений
в современной обстановке в деревне разобраться невозможно (см.,
например, [299, с. 247—261]).
крестьянство и кпк
Китаю, как и Советской России, пришлось столкнуться с ди~
леммой, о которой В. И. Ленин писал: «Организуем ли мы мелкое
крестьянство на основе развития его производительных сил,
поддерживая это развитие пролетарской властью, или подчинят era
капиталисты,—от этого зависит исход борьбы» [119, с. 164].
Разница, однако, заключалась в том, что условия борьбы в Китае
были иными. Во-первых, существование и развитие молодой
республики гарантировалось политической и военной мощью лагеря
социализма, прежде всего политической и военной мощью
Советского Союза. Во-вторых, .капиталистические элементы в Китае
после аграрной реформы были слишком слабы и неразвиты, чтобы
подчинить своему влиянию огромную массу мелкого крестьянства.
А. С. Мугрузин с полным основанием пишет: «Поскольку в Китае
преобладал натуральный уклад, почти не производивший излишка,
то большая часть крестьянства не требовала свободы рынка»
[352. с. 93]. Поскольку же «крестьянство не требовало китайского
издания нэпа, то городская буржуазия не имела ни массовой
базы в деревне, ни поддержки крестьянства, что позволило еще в-
годы восстановительного периода начать массовое наступление на
буржуазию и заставить ее принять различные формы
сотрудничества с государством» [352, с. 94].
Тем .не менее суть задачи оставалась аналогичной той,
которую приходилось решать Советской России. Острота этой
проблемы в Китае определялась слабостью позиций рабочего класса и
неразвитостью крупного современного производства, абсолютным
преобладанием крестьянства в населении страны, живучестью
феодально-патриархальных пережитков. Поэтому в Китае без
перестройки мелкокрестьянского производства было трудно добиться^
укрепления народно-демократической власти. Путь решения этой
проблемы — учет различий разных «эпох» в уровне развития
отдельных районов страны, как единственно правильный подход к
разработке тактики партии (см. [77, с. 142])—также был
аналогичен с деятельностью большевиков в Советской России.
Политика КПК в деревне в начале 50-х годов
предусматривала постепенное .кооперирование, развитие разных его форм,
начиная от самых низших, простейших, и кончая высшими, соблюдение
принципа добровольности при вступлении крестьян в такие
объединения, поиск оптимальных методов и темпов кооперирования
применительно к специфическим условиям отдельных районов,
125»

использование экономических методов смычки города и деревни.
Во всех случаях речь шла о том, чтобы экономически,
политически, морально помочь крестьянам самим нащупать наиболее
приемлемые споробы перестройки мелкого производства, натурально-
то хозяйства. Напротив, переход в 1955—1956 гг. к
форсированному кооперированию пресек всякую возможность учета местных
особенностей и готовности самих крестьян к совместному труду
в кооперативах9. Ускоренное создание в подавляющем
большинстве районов страны кооперативов высшего типа привело к
нарушению основ местного хозяйства и вызвало недовольство
крестьянства. Насаждение «коммун» привело к разрушению устоев
мелкого производства и тех отношений, которые существовали в
сельском хозяйстве. Характерно, что уже в первые несколько
месяцев после образования «коммун» товарооборот в стране, по
ориентировочным подсчетам, сократился на 30—50% (см. [596,
25.XI 1.1958]).
В ходе перестроек «коммун» в 1959—1962 гг. была сделана
попытка учесть отсталость материально-технической базы
сельского хозяйства. В Китае иногда прямо отмечалось, что «решающим
<фактором является то, какие орудия производства используются.
В настоящее время в сельскохозяйственном производстве нашей
страны используются главным образом ручные орудия, их
главной движущей силой является мускульная энергия людей и
тяглового скота. При определении размеров производственных бригад
следует учитывать это обстоятельство» [594, 4.VIII.1961]. В
результате разукрупнения 26 тыс. «коммун» число их в 1963 г.
составило 74 тыс., а в 1966 г.—уже 80 тыс. [245, с. 68]. В 1963—
1966 гг. основными производственными единицами в сельском
•хозяйстве стали более 5 млн. производственных бригад,
объединенных примерно в 700 тыс. больших производственных бригад
(для сравнения отметим, что в 1956 г. в стране существовало
740 тыс. сельскохозяйственных производственных кооперативов)
{596, 28.VIII.1967].
Широкое распространение в стране получила система «три
свободы, одно закрепление» (сань цзы, и бао)9
предусматривавшая расширение рамок свободного рынка, приусадебных
участков, создание мелких предприятий, несущих самостоятельную
ответственность за прибыли и убытки, и закрепление
производственных заданий за крестьянскими хозяйствами10. Поля
производственных бригад разделялись на участки и затем закреплялись за
крестьянскими дворами или группами дворов. Для отдельных
участков устанавливались нормы затрат труда на весь цикл
сельскохозяйственных работ и план сбора урожая. При успешном
выполнении обязательств, сборе сверхпланового урожая,
сокращении издержек производства крестьянам выплачивалась премия.
•Система «три свободы, одно закрепление» явилась признанием
краха всех попыток огосударствления мелкого производства,
стремление «отменить» местный товарооборот. Ее объективный
смысл заключался в основанном на учете опыта 1956—1957 гг. и
А26

стихийных движений в крестьянской среде стремлении
приостановить развал «коммун», поднять производство, облегчить
материальное положение трудящихся в условиях массового голода.
Предложившая и поддерживавшая эту систему часть руководства
и членов КПК попыталась найти производственные и
хозяйственно-организационные формы функционирования «коммун» и бригад
на существующей базе мелких орудий, ручного труда и семейной
трудовой кооперации, а также средства разрушения клановых и
общинных связей и отношений, тормозивших развитие сельского
хозяйства, повысить производственную активность трудящихсяг
используя при этом традиции крестьянской трудовой
взаимопомощи.
Во многих, прежде всего наименее развитых, сельских районах
новая система, способствуя развитию товарно-денежных
отношений и разрушению натурального хозяйства, поощряла инициативу
крестьян, их стремление к изменению условий своего
существования. Для этого в их распоряжение предоставлялись материальные
средства (что достигалось натуральным премированием за
произведенные успехи, снижением ставок налога и освобождением
от него, продажей по льготным ценам орудий производства и
химических удобрений).
Последствия введения системы «три свободы, одно
закрепление», равно как и она сама, практически еще не изучены. Анализг
имеющихся китайских сообщений позволяет говорить, что в силу
неравномерности развития сельских районов ее воздействие на
жизнь страны было неоднозначным. В наиболее развитых
районах, прежде всего в окрестностях крупных городов, усилилось
сопротивление мелкого товаропроизводителя любым формам
контроля и ограничений со стороны государства11. В слаборазвитых
районах нарастала тенденция роста мелкотоварного производства,-
в одних случаях укреплявшая, в других — разрушавшая основы
хозяйства бригад и «коммун»12. Везде произошел рост
имущественного неравенства и ускорилось размывание патриархальщины,
а вместе с тем общественных отношений, за фасадом которых
зачастую скрывалось всемогущество местных кланов и других
кровнородственных общностей 13. Однако возможно, что в
некоторых отсталых и глубинных районах эта система не успела вызвать
сколько-нибудь заметных движений в крестьянской среде.
Буквально через год-два после первых попыток введения
системы «три свободы, одно закрепление» она подверглась
ожесточенным атакам. В ходе борьбы с нею произошло фактическое
объединение самых разнородных сил как внутри партии, так и вне ее.
Внутри партии, видимо, сблизились позиции тех, кто искал
средства обуздания мелкотоварной стихии и спекуляций, сохранения
«коммун», с апологетами уравнительности и патриархальщины.
Вне партии их союзниками оказались кланы и иные
кровнородственные общности, представители которых справедливо усмотрела
в системе «три свободы, одно закрепление» реальную угрозу
своему господству, а также беднейшая часть крестьянства. Дело в*
127

•том, что кооперирование, а затем создание и «упорядочение»
^<коммун» вызвали необратимые процессы в различных слоях
китайского крестьянства.
Во второй половине 50-х и начале 60-х годов произошло
резкое изменение форм собственности на средства производства
(подробнее см. [245, с. 102—121]), был поколеблен весь уклад
сельской жизни. Чуть ли не ежегодные на протяжении 1955—1965 гг.
крутые перемены в основах хозяйства показали крестьянству, что
земля, право собственности на .которую оно, казалось бы, обрело,
на деле оказалась в распоряжении государства. Вое декларации
властей о собственности производственных бригад на землю не
шли дальше пустых разговоров, не завершались
соответствующими законодательными актами и продуманным совершенствЬва-
нием экономических взаимоотношений государства с «коммунами»,
большими бригадами и производственными бригадами. Во-вторых,
создание кооперативов и «коммун» сопровождалось снижением
уровня жизни крестьянства. Рухнули его надежды на возможность
повышения благосостояния в коллективном хозяйстве.
Сокращение доходов затронуло в первую очередь хозяйства, где имелось
много работоспособных. Борьба с голодом стала в «начале 60:х
годов наиболее острой общенациональной проблемой. Увеличился
разрыв между уровнем жизни рабочих и крестьян.
В этих условиях вопрос об имущественных различиях в
.крестьянской среде приобрел чрезвычайное значение, оказавшись
неразрывно связанным с судьбами государства, основами всей
общественной жизни и. Его сложность, болезненность, запутанность
вызваны несколькими узлами противоречий: между сравнительно
зажиточными и бедными бригадами, а внутри бригад — между
экономически устойчивыми и беднейшими крестьянскими
хозяйствами. В центре противоречий оказались такие факторы
имущественного неравенства крестьянства, как количественный
состав крестьянских семей, соотношение между числом
работоспособных и иждивенцев, набор орудий и инвентаря в семьях
и т. п.15
При прочих равных условиях в лучшем положении оказались
бригады, располагавшие большим числом работоспособных и
меньшим — иждивенцев, здоровым тягловым скотом и достаточным
набором орудий и инвентаря, расположенные вблизи городов и
транспортных артерий в благоприятных климатических условиях
или в богатых природными ресурсами районах. Они были в
состоянии соблюдать сроки проведения полевых работ, выполнять
их более или менее тщательно, выделять часть рабочих рук для
изыскания дополнительных доходов за счет подсобных промыслов
и приработков на стороне, увеличивать капиталовложения в
земледелие и промыслы. Бедные же бригады, вынужденные
затрачивать средства на аренду орудий и скота, затягивали сроки
полевых работ, не могли обеспечить их хорошего качества,
располагали весьма скудными источниками дополнительных поступлений.
В целом по стране сложилась тенденция углубления различий
Я28

между зажиточными и бедными бригадами, получения первыми
дополнительных доходов за счет последних.
Государство через провинциальные, уездные и «коммунальные»
органы власти с начала 60-х годов постоянно оказывало
административное воздействие на отношения между бригадами. Для
пресечения процесса обогащения одних бригад за счет других, а
также решения общих проблем развития производства в пределах
«коммун», уездов, что требовало концентрации на определенных
участках (объектах ирригационного строительства,
землеустроительных работах и т. п.) огромной массы человеческой энергии,
власти прибегли к детальной регламентации деятельности
«коммун» и бригад, а также к осуществляемому административными
мерами перераспределению части материальных ресурсов в
рамках «коммуны», уезда, к маневрированию людскими и
материальными ресурсами. Тем самым государство не только отодвинуло на
неопределенный срок решение вопроса о собственности на
средства производства в деревне, но стало систематически посягать
на самостоятельность отдельных хозяйств и, игнорируя
специфику мелкого производства, подвергать сельское хозяйство
серьезным испытаниям. В этих условиях кланы и другие
кровнородственные общности, тайные общества обрели как бы «второе
дыхание». Превращение членов кооперативов, «коммун» в рабочую
силу, принадлежащую соответствующей бригаде, способствовало
усилению позиций кланов и патриархальных пережитков вообще.,.
Беднейшее крестьянство стало рассматривать бригады,
«коммуны», обеспечивающие их продуктами питания, а вместе с тем и
государство (со свойственной крестьянству персонификацией его
роли) как важнейших гарантов своего существования. Установив
нормы и порядок обеспечения всего сельского населения
продуктами питания, предписав ограничения при распределении па
труду 16, государство не только оправдывало надежды беднейшего
крестьянства, не только принуждало более или менее
экономически устойчивые хозяйства содержать беднейшие, ограничив тем
самым рост имущественного неравенства, но и одновременно
способствовало живучести кланов и патриархальщины. У
сколько-нибудь экономически устойчивых хозяйств не оставалось никакого
иного выхода, кроме поисков пути улучшения условий своей
жизни вне бригад и «коммун», за счет приусадебных участков,
подсобных промыслов, свободного рынка.
Провозглашение КПК беднейшего крестьянства
«пролетариатом», главной силой «строительства социализма», а более или
менее экономически устойчивых хозяйств — опорой «ревизионизма»
и «реставрации капитализма» придало имущественному
неравенству и имущественной розни характер острого классового
противоборства. Такого рода идеологические акции, имеющие
серьезнейшие политические последствия, затормозили осознание
крестьянством общности своих трудовых интересов. В то же время
подобный подход препятствовал развитию бригад в подлинно
коллективные хозяйства. Беднейшее крестьянство, особенно в отсталых
9 Зак. 66
129

и слаборазвитых районах и бригадах, стало выступать против
внедрения принципов социализма — равной оплаты за равный
труд, от каждого по способности, .каждому по труду. Оно
возражало против введения сдельной оплаты труда (см., например,
[611, 12.XII.1964]), распределения по труду большей части дохода,
остававшегося в распоряжении бригад (см. [588, 8.Х.1964]).
Отражая эти настроения, «Гуанси жибао» писала, что «в некоторых
бригадах чрезвычайно большой удельный вес занимало
распределение по трудодням», что «семьи, где много рабочих рук, но мало
иждивенцев, получают слишком много продовольствия, а семьи,
имеющие мало работающих, но много иждивенцев, получали его
слишком мало. Это создавало трудности в жизни части людей,
увеличивало бремя государства по снабжению их
продовольствием» [592, 20.XI.1964].
Позиция беднейшего крестьянства неизбежно отличалась
двойственностью, особенно в наиболее развитых районах и
зажиточных бригадах. Эта часть крестьян на опыте повседневной жизни
не могла не приходить к пониманию того, что при всем значении
распределения доходов по едокам 17 путь повышения
благосостояния в сложившейся обстановке пролегает через труд на
приусадебных участках, в подсобных промыслах, в использовании
свободного рынка. Поэтому оно время от времени поддерживало
устремления экономически устойчивых хозяйств, усиливая центробежные
тенденции, разрушавшие бригады и «коммуны»18.
Итак, в крестьянской среде образовался сложный, запутанный
клубок противоречий, наметились зачастую прямо
противоположные тенденции. Поэтому, говоря о современном крестьянстве,
одинаково ошибочно как утверждать, что кооперирование в Китае
проложило путь к социальной однородности крестьянства [403,
с. 24], так и следовать за утверждениями китайской прессы,
делящей крестьянство на различные классовые элементы19.
Грубейшие нарушения ленинских идей кооперативного
строительства в деревне, проверенных богатейшим опытом СССР и
других стран социализма, повлекли за собой в КНР серьезные
отрицательные последствия для сельского хозяйства и всей
общественной жизни. Кооперирование по-маоистски не привело к
формированию нового социального образования — кооперированного
крестьянства. Социальные противоречия в китайской деревне
сохранились, и в ряде отношений даже усложнились. Однако эти
противоречия, по нашему глубокому убеждению, связаны не с
классовой дифференциацией, а с тем, что КПК оказалась не в
состоянии выработать и осуществить научно обоснованную политику.

Глава 6
ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ
РОЛЬ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ
В РЕВОЛЮЦИОННОМ ПРОЦЕССЕ
Из всех классов и слоев китайского общества менее всего в
марксистской литературе исследована интеллигенция!. Причин
тому много. О них подробно говорилось во введении. Среди
публикаций, посвященных литературе и искусству КНР,
целесообразно выделить статью чехословацкого автора Р. Цепра [439, с. 309—
328], поднявшего ряд историко-социологических проблем
формирования и развития китайской интеллигенции.
Китайская интеллигенция на протяжении ста лет претерпела,
пожалуй, более глубокие и одновременно специфические
изменения, нежели все другие социальные группы населения. Отметим
лишь некоторые исторические особенности ее развития.
В Китае образованные люди на протяжении многих веков
выполняли определенные общественно-политические функции: из них
комплектовался бюрократический аппарат, они занимались
управлением страной, охраной существующего строя. Отбор чиновников
производился на основе экзаменов (подробнее см. [235, с. 292—
300]). При этом и система экзаменов, и в определенной мере
должностные обязанности чиновников были неразрывно связаны с
сохранением и интерпретацией культурного наследия прошлого, с
охраной его «чистоты». Главным и наиболее почитаемым
элементом культурного наследия являлись философские концепции, и в
первую очередь этические и социально-политические догматы
конфуцианства2. Все знания, выходящие за пределы гуманитарных
дисциплин, не считались в Китае знанием, наукой3, а их носители
не признавались образованными людьми.
Трудно назвать еще одну такую же страну, как Китай, где
интеллигенция исторически была бы столь ограниченно
этноцентричной, но одновременно оторванной от народа. Ограниченной,
консервативно этноцентричной в том смысле, что главными
принципами ее философии и практической деятельности служили ки-
таецентризм и этнический гегемонизм, воплощенные во взглядах
на Срединное государство как центр мира и на мессианскую роль
Поднебесной по отношению ко всем остальным народам мира,
«варварам». Ее отрыв от народа определялся уже иероглифической
письменностью, выражавшей, по справедливому замечанию
А. Грамши, «полное отделение интеллигенции от народа» [272,
с. 477], а также многочисленными диалектами (подробнее см.
9*
131

[402, с. 32—34]), господство которых обрекало подавляющую
массу народа на жизнь в архаичном мирке провинциальных, местных
экономических интересов, безнадежно отсталых по сравнению с
общегосударственными течениями мысли.
Интеллигенция в целом была далека от народа и в сущности
от нации. Ее объединяла многовековая традиция кастовости,
которая до начала XX в. ни разу не была затронута сколько-нибудь
мощным политическим народным или национальным движением.
Эта традиция на протяжении многих веков оставалась не только
книжной, неразрывно связанной с этническими и
социально-политическими доктринами конфуцианства, но и сословно
закрепленной; и каждое поколение интеллигентов осознавало себя прежде
всего в качестве избранной касты хранителей и продолжателей
духовного наследия великих мыслителей древности, но не как
современников, скажем, шаньдунского либо сычуаньского
крестьянина, ремесленника, торговца.
При всем этом китайскую интеллигенцию отличало глубокое
сознание ответственности перед обществом и государством. Эта
позиция была метко выражена сунским конфуцианцем Фан Чунь-
янем: «Конфуцианец заботится о мире раньше, чем мир начнет
заботиться сам о себе, и счастливым он себя чувствует только
тогда; когда все человечество становится счастливым»* (цйт. по
[439, с. 318]). Для всей литературной традиций Китай были
характерны воспевание «справедливого чиновника» и осуждение
нерадивости, разного рода должностных злоупотреблений» и^-:;'
Объективное положение образованных людей как единствен*-
fiofo; источника пополнения бюрократического аппарата: й
исполнителей воли императорской власти имело глубокие пЪСЛеДствия
для многих сторбй жизни китайского общества и государства.'Так,
трудно назвать еще одну такую же страну, как Китай, гДё бы
сложились и на протяжении многих веков существовали *дйб
прямо Противоположные традиции: уважения грамотности, зйаний,
литературы и искусства, почитания великих мыслителей
й-«справедливых чиновников» и одновременно презрения, даже ненависти
к знаниям, интеллигенции, чиновничеству. О первой из них
прекрасно сказал великий поэт древнего Китая Цюй Юань (340—
278 гг. до н. э.): «Лишь дух свой просветившие наукой достойны
йашу землю населять» [216, с. 155]. Она закреплена во
множестве Народных поговорок и притч. Однако вторая тенденция так
же четко отлита в формулах управления, выдвигавшихся в разные
периоды, и зафиксирована в народных поговорках и притчах.
Причём, если последние пронизаны лукавой насмешкой над
грамотеями и книжниками, то постулаты, например, Хань Фэйцзы
(ок. 288—233 гг. до н. э.) совершенно лишены чувства юмора:
«В царстве мудрого правителя нет книг ученых», деятельность
представителей науки и искусства вредна, необходимо «йресечь
их действия, уничтожить их сборища, рассеять их сообщества»
и т. д. (подробнее см. [232, с. 221]). '
Экспансия империалистических государств повлекла за собой
132

огромные изменения в среде китайской интеллигенции, в ее
общественном положении. В стране стала постоянно появляться
современная, «органическая», по терминологии А. Грамши,
интеллигенция. Часть «традиционной» интеллигенции, разуверившись в
конфуцианских канонах и догмах, обратила свой взор к
философским, политическим и экономическим учениям, сложившимся в
странах Запада. При этом представители современной
интеллигенции — инженеры, ученые, юристы, врачи — воспринимали
западную культуру сравнительно естественным путем: они учились в
странах Европы, а иногда там же начинали работать, не имея
возможности овладеть профессией в Китае. Однако для
представителей «традиционной» интеллигенции обращение к западным
идеям и теориям означало фактическое признание
интеллектуальной и моральной гегемонии иностранной интеллигенции, вело к
болезненному разрыву с многовековой традицией провозглашения
безусловного великоханьского культурного превосходства над
другими народами. Отношение к «западной» (европейской) науке со
второй половины XIX в. стало одним из главных спорных
вопросов в идеологической борьбе, развернувшейся между
сторонниками нового и старого (подробнее см., например, [244, с. 35—36]).
Эта., борьба с переменным успехом шла на протяжении всех ис-
текших^ десятилетий XX в., не закончилась она и по сей день.
В. условиях политической агонии империи Цин, социалвно-эко-
номического и политического разложения китайского общества,
расширяющейся экспансии капиталистических держав в
китайской, .^интеллигенции сложились силы, выступившие в авангарде
борьбы за создание независимого и процветающего китайского
государства. Данная цель стала главной в борьбе, захватившей с
конца.XIX в. все классы и слои китайского общества.
«100. дней реформ», «новый литературный стиль», «революция
в стихе», родившиеся в конце XIX в., явились важным
историческим пунктом и в столкновении нового со старым в китайском
обществе, и в развитии самой интеллигенции. Во-первых, они
свидетельствовали, что в стране произошел культурный разрыв
между интеллигенцией игполитической властью: заметная часть
интеллигенции осознала необходимость коренных перемен в
обществе и государстве. Во-вторых, началось осознание интеллиген^-
цией своего культурного отрыва от народа. С конца XIX в.
развертывается долгий, во многом мучительный для интеллигенции,:но
плодотворный для нее и для общества процесс ; поиска ^путей,
форм и методов преодоления этого разрыва. Наконец, указанные
явления означали выход на политическую арену современной, «ор^
ганической», интеллигенции, но одновременно и раскол в среде
интеллигенции в целом. Ее представители (как вставшие позже
в ряды сил революции, так и оставшиеся в лагере
контрреволюции) разделились на несколько групп в зависимости от отношения
к мировой и национальной культуре. Одни из занявших крайние
позиции стремились найти ответы на проблемы своей эпохи
исключительно в концепциях древнекитайских мыслителей, утверж-
133

дая, что «западная наука» только унаследовала все ценное из
идей, порожденных в древнем Китае, и призывали вернуть Китаю
«исконно китайскую науку». Другие выступили с полным
отрицанием национального философского наследства, считая, что лишь
«западная наука» в состоянии определить путь необходимой
трансформации китайского общества. В среде интеллигенции
сложились два лагеря: сторонников одного из них можно условно
назвать «традиционалистами» («китаецентристами»), приверженцев
другого — «западниками»4.
До создания КНР в развитии интеллигенции можно выделить
эпохи критики и действия, символизировавшие появление на
общественно-политическом и культурном поприщах принципиально
разных типов интеллигентов. Рубежом этих двух крупных эпох
явилось движение «4 мая» (1919 г.).
Осознание своего долга перед подавляющим большинством
нации, порабощенным иноземными захватчиками и государством,
делало интеллигентов эпохи критики бесстрашными, сильными и
гордыми перед людьми и перед собственной судьбой. Они
осознали себя прежде всего как современников своего народа,
призванных возглавить процесс обновления общества и государства.
Лучшие представители этой интеллигенции встали во главе
общественного движения, вылившегося в революцию 1911 г. Однако
среди даже наиболее прогрессивной интеллигенции эпохи «критики
господствующее положение занимал тип народника-благодетеля,
слабо связанного с народом, а то и не помышлявшего о широком
народном движении, во всей своей деятельности сохранявшего
черты кастовости интеллигенции, ее особого положения по
отношению к народу и революции.
В 20-е годы начал формироваться иной тип интеллигента,
изжившего прежние представления о жертве во имя прогресса, о
миссионерско-просветительной деятельности в народе, о
благородном порыве и о сострадании к народу. Складывается тип
интеллигента— борца, трибуна, организатора, интеллектуального
вождя угнетенных и эксплуатируемых.
Китайская интеллигенция превращается в политически
деятельный слой населения, отдельные представители которого не просто
выступили с позиций отдельных классов, формируя их классовое
сознание и политическую организацию, но и приступили к
активной борьбе за перестройку действительности. В стране происходит
образование политических партий. Интеллигенция объединяется
также в различного рода творческие и профессиональные
организации (подробнее см. [179, с. 304—305, 309, 362, 403 и др.]).
Значительная часть интеллигенции либо возглавляет силы
революции, либо примыкает к ним. Одним из важных итогов
революционных событий 20—50-х годов явился тот факт, что в начале
50-х годов один из 5 млн. интеллигентов состоял в КПК (см. [331,
с. 186, 384]). Ни один другой класс или слой населения не был
столь широко представлен в рядах партии.
Демократичность подавляющей массы китайской интеллиген-
134

ции сочеталась с обилием идейно-политических течений и
аполитичностью части ее представителей. Даже принадлежность к КПК
не означала идейного единства миллионного отряда
интеллигенции. Неразвитость классовых антагонизмов, политическая
девственность китайского общества, забитость и придавленность
громаднейших масс населения нищетой, полицейским деспотизмом и
произволом богатеев обусловили миоголикость идейных течений и
политических группировок интеллигенции. Можно выделить шесть
групп в ее среде5: реакционеров, равнодушных, «культурников»,
либералов, мелкобуржуазных демократов, революционных
демократов, часть которых в 20—50-е годы твердо встала на позиции
марксизма-ленинизма6.
Только реакционеры, стоявшие на крайне националистических,
порой фашистских, позициях и связавшие свою судьбу с
обслуживанием режима Чан Кайши и иностранного капитала, активно
выступали против народной революции. Деятельное ядро ее сил
образовали революционные демократы, мелкобуржуазные
демократы, а также часть либералов. Равнодушные и «культурники»,
т. е. сторонники общественного прогресса без политической
борьбы, ограничившие себя узким кругом профессиональных интересов,
озабоченные вопросами улучшения дел в отдельных отраслях
экономики, культуры, искусства, не примыкали к политической
оппозиции гоминьдановскому режиму, равно как и не выступали
активно на стороне сил революции. После ее победы и те и другие
перешли на службу в учреждения и организации КНР, тем более
что политика КНР предусматривала сохранение прежних
служащих и прежней заработной платы, оказание помощи безработным
интеллигентам.
ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ И КПК ПОСЛЕ ОБРАЗОВАНИЯ КНР
Подавляющая масса интеллигенции с энтузиазмом встретила
рождение Китайской Народной Республики. Последующие
события сопровождались крупными изменениями в численности и
структуре интеллигенции^ сдвигами в ее
общественно-политическом положении, во всех условиях ее труда и быта. Эти перемены
происходили в обстановке сохранения и даже углубления
культурного разрыва между интеллигенцией и политической властью, с
одной стороны, между интеллигенцией и народом — с другой, в
обстановке раскола в ее рядах. Последний особенно углубился
под влиянием различной реакции всех классов и слоев общества
на социальные процессы 50—60-х годов, на деятельность КПК, на
политическую борьбу, открыто вспыхнувшую между отдельными
группировками в составе КПК во второй половине 60-х годов, под
прямым и непосредственным воздействием этих явлений и
процессов на саму интеллигенцию. Чрезвычайно губительными для нее
стали многолетние массовые репрессии и гонения. После
провозглашения КНР можно выделить следующие основные этапы в из-
135

менении положения интеллигенции в обществе и государстве:
•1949—1957, 1958—1959, 1960—1965, 1966—1976 гг. и, наконец,
этап, начавшийся с октября 1976 г. и продолжающийся до сих пор.
На протяжении истекших с момента образования КНР лет вся
жизнь китайского общества и государства находилась прежде
всего под постоянным влиянием культурного разрыва между
интеллигенцией и политической властью. Несмотря на то что аппарат
КПК, государственные органы, командные кадры НОАК еще в
освобожденных районах начали комплектоваться в существенной
мере за счет выходцев из интеллигенции, недоучившихся
студентов и учащихся, несмотря на крупную прослойку интеллигенции
в составе КПК, несмотря на то что интеллигенты,
принадлежавшие к различным течениям и выражавшие широкий спектр
настроений в своей среде, приняли активное участие в
формировании представительных органов власти, этот разрыв в лучшем
случае лишь временами смягчался. Периоды некоторого смягчения:
1949—1957 и 1960—1965 гг. Третий начался только в конце 1976 г.
1949—1957 гг.— важная веха в развитии отношений между
интеллигенцией, обществом и государством. КПК вовлекала
интеллигенцию в работу по проведению аграрной реформы,
демократических преобразований в городах. Она активно включилась в
формирование органов власти и аппарата управления, восстановление
и развитие народного хозяйства, социальные преобразования.
Принципиально меняется общественное положение
интеллигенции. В стране ликвидируется безработица, и практически все?
интеллигенты превращаются в служащих государственных либо
общественных, или «народных», учреждений и организаций. В%
стране фактически исчезает .категория лиц «свободных» профессий.
Деятельное участие интеллигенции во всех областях
общественной жизни в начале 50-х годов было столь велико, а влияние КПК
и органов власти во всех классах и слоях населения, усиливаемое
творческой повседневной работой интеллигенции, было столь
значительным, что общественно-политические, экономические и
культурные успехи 1949—1957 гг. остаются несравнимыми ни с одним
другим периодом существования КНР.
Эти успехи могли быть еще значительнее, если бы заметная
часть КПК не тормозила работу. Определенные силы в КПК,
которые принято называть маоистскими, объявили всю
интеллигенцию, включая членов партии, буржуазной или мелкобуржуазной
(см., например if331, с. 384, 610]). От имени всей партии Мао Цзэ-
дун и его сторонники выдвинули лозунг «проверки
интеллигенции», проведения ее «идеологического перевоспитания» ["331,'с. 55].
Последнее называлось даже в качестве одного из важных
условий обычной хозяйственной работы, самой возможности
индустриализации [331, с. 68]. От интеллигенции требовали немедленной
перемены идеологических позиций, публичных покаяний в
идеологических грехах, заблуждениях, ошибках.
Борьба с идеализмом была провозглашена составным
элементом насильственной классовой борьбы [331, с. 253]. Кампаниями
136

осуждения кинофильма «Жизнь У Сюня»7 (подробнее см.,
например, [334, с. 27—29]) и критики Лян Шумина8 был нанесен удар
по «культурникам», а вместе с тем по равнодушным, по всей
интеллигенции, не принимавшей участия в непосредственных
классовых схватках, считавшей просветительную, реформистскую
деятельность полезной и нужной народу. ^Заодно от имени КПК была
декларирована необходимость полной ликвидации «феодальной»
культуры. Кампании критики Юй Пинбо9 и Ху Ши10 (см. [334,
с 30—31, 32]) были 'нацелены против «буржуазной» культуры и
одновременно против старой интеллигенции, обвиненной в
«национальном предательстве» (см., например, [331, с. 176]). Кампания
критики Ху Фэна11 (см. [334, с. 33—35]) положила начало
нападкам на представителей интеллигенции, отстаивающих идеи
пролетарской, революционной культуры. Маоисты настойчиво
требовали от интеллигенции отказаться от самостоятельного осмысления
сущности общественных явлений, от выработки собственных
представлений о путях и формах преобразования действительности и
развития революционного процесса, стремились добиться полного
подчинения деятельности интеллигенции задачам популяризации
установок руководства. В партийном и государственном аппарате
нашлись деятели, настаивавшие даже на резком сокращении
.расходов на учебные заведения, поскольку они непосредственно* не
производят промышленную продукцию (см,. ,) [596,«;17.;Щ9$8]) <
В КПК получает распространение конс^рвативно-трацшдщсщНгая
концепция о природе власти как единстве функций., уррадл^ния,
подавления и отбора, определения и охраны духовнргэти^яких
ценностей и норм. Согласно таким представлениям, только
.^политическая власть имеет право на «полноту» знания, интерпретацию
и передачу части его отдельным элементам обществу
Влиятельные силы в КПК отказывали представителям интеллигенции в
праве на самостоятельный путь к освоению марксизма-лениниама,
предостерегали ее от «книгопоклонства», ведущего якобы к
неизбежному предательству революции. Более того, с точки зрения
Мао Цзэдуна, овладение профессией, а затем политграмотой «рав-
носительно тому, что сначала надо быть белым, а потом красным»
[331,.с. 593].
В КПК и органах власти сохранились
консервативно-традиционные взгляды на науку как исключительно гуманитарную, не
включающую в себя технические и естественнонаучные знания.
Борьба вокруг проблемы «красный» и «специалист»,
зародившаяся еще в освобожденных районах, приобрела необычную остроту.
КПК не удалось найти разумного ее решения.
1957 г. явился важным рубежом в общественной жизни КНР,
особенно в жизни интеллигенции. В ответ на настойчивые
призывы КПК и правительства (подробнее см., например, i[322, с. 328,
348]) китайская интеллигенция, точнее все наиболее активные
представители разного рода течений и настроений в ее среде,
выступила с критикой деятельности партии и государства.
Течения и настроения в среде интеллигенции детально еще не
137

изучены. Не претендуя на исчерпывающий их анализ, необходимо
прежде всего отметить, что выступления интеллигенции в 1957 г.
продемонстрировали глубокий раскол в ее рядах в зависимости от
занимаемых классовых позиций. Либеральная интеллигенция,
возглавляемая Чжан Боцзанем и Ло Лунцзи, открыто потребовала
развития Китая по капиталистическому пути и устранения КПК
от руководства обществом и государством (подробнее см.,
например, |[322, с. 82—86, 90—95 и др.]). В этом лагере всего громче
и откровеннее звучали шовинистические и антисоветские лозунги.
Приверженность идеям великодержавности, свой до мистики
доходящий государственный патриотизм представители этой
интеллигенции воплотили даже в требования пересмотра границ с СССР
и призывы iK развязыванию войны. Натиск либеральной
интеллигенции был разбит КПК, однако практически весь идейный
заряд шовинизма и антисоветизма маоисты взяли на вооружение.
Мелкобуржуазная интеллигенция, выступившая как бы под
прикрытием либеральной, четче осознавшей классовые интересы
буржуазии, протестовала против введения монопольных закупок
и централизованного снабжения, против кооперирования сельского
хозяйства и ремесла, добиваясь введения свободного рынка и
свободы мелкого предпринимательства.
Громко прозвучал голос «культурников», например Фэй Сяо-
туна, Ма Иньчу (подробнее см. [322, с. 124—126, 132—134]),
настаивавших на решительном улучшении дел в управлении
экономией и организации народного хозяйства, в постановке
просвещения, здравоохранения, культуры и искусства.
Принципиально важно, что с резкой критикой КПК и
правительству выступили также представители
революционно-демократической интеллигенции. Наибольшую известность среди них
получили такие общественные деятели и литераторы, как Дин Лин,
Чэнь Цися, Ай Цин, Фэн Сюефэн. Все они были также
квалифицированы как «правые». От имени КПК было объявлено даже об
«антипартийной группе Дин Лин —Чэнь Цися», представлявшей
якобы «мозговой центр правых в области литературы и
искусства» (подробнее см. [334, с. 85—86]).
К 1957 г. в КПК насчитывалось уже около 2 млн.
интеллигентов [150, с. 45], оказывавших заметное влияние на широкие слои
трудящихся. Анализ материалов, собранных в двух пухлых томах
«Сборника избранных высказываний правых элементов в высших
учебных заведениях» [195], показывает, что львиная доля всех
критических высказываний, замечаний, требований, пожеланий
профессуры и студентов сводилась к необходимости скорейшего и
радикального устранения бюрократизма, ликвидации
привилегированности ганьбу, голого администрирования, методов принуждения
и насилия. Эта критика отражала насущные интересы широких
масс. Кэ Цинши, первый секретарь горкома КПК Шанхая,
выступая 25 декабря 1957 г. на второй сессии городского собрания
народных представителей первого созыва, говорил, что среди
более 2 млн. критических замечаний, высказанных трудящимися
138

предприятий и учреждений города, более 50% «касаются стиля
руководства» [552, 1958, № 4, с. 6]. При изучении
опубликованных в КНР пожеланий, требований, высказываний
представителей разных слоев общества становится ясно, что уже первые шаги
на пути строительства новой жизни вызвали в обществе
огромный подъем потребностей в «человеческой» культурной жизни, в
объединении, в защите своего достоинства, своих прав человека
и гражданина. Рост таких настроений свидетельствовал о развитии
интеллигенции и тех трудящихся, которые еще не были способны,
если применить меткое выражение В. И. Ленина, «подняться до
партийности» [61, с. 136].
Все критиковавшие КПК и правительство оказались
зачисленными в число «правых элементов», хотя содержание подавляющей
массы высказываний, особенно касавшихся «стиля руководства»,
официально было признано правильным и соответствующим
действительности (см., например [331, с. 412—413, 427—428, 448, 454,
519 и др.; 552, 1958, № 4, с. 8]). Несомненно, прав Л. С. Кюза-
джа«, писавший, что «общий ярлык „правых" был приклеен людям
весьма различных взглядов и политических убеждений» [322,
с. 150]. Заслуживает внимания и его меткое замечание о том, что
реакция КПК на «выступления „правых" утверждала по сути
дела относительную самостоятельность буржуазных партий и
интеллигенции, выражавших как бы свои собственные, а не классовые
интересы» '[322, с. 80]. Культурный разрыв между
интеллигенцией и политической властью впервые за годы существования КНР
обозначился столь резко и впервые оказался столь глубоким.
Объявив «правыми элементами» наиболее активных
представителей либеральной, мелкобуржуазной и даже
революционно-демократической интеллигенции, не пощадив и «культурников», Мао
Цзэдун и его последователи фактически отбрасывали всю
интеллигенцию в лагерь противников государственного строя КНР и
врагов социализма на китайской земле.
Удар, нанесенный КПК по либеральной, мелкобуржуазной и
революционно-демократической интеллигенции, вызвал усиление
трений между «традиционалистами» («китаецентристами») и
«западниками». Дело в том, что с образованием КНР и ориентацией
на строительство социализма столкновение взглядов по всем
актуальным проблемам жизни общества приобрело, как никогда в
прошлом, ясную и стройную форму противоборства двух
идеологий и двух культур: западной, буржуазной, реакционной, и
советской, пролетарской, революционной.
В первой половине 50-х годов это противоборство буквально
пронизывало все стороны идейно-политической и культурной
жизни КНР. Его воздействие на интеллигенцию было огромно.
События 1957 г. показали, что далеко <не вся интеллигенция страны
отождествляла себя с западной или советской культурами,
буржуазной либо пролетарской идеологиями, питала к ним симпатии,
связывала с ними свою деятельность и будущее китайского
общества и государства. Немало интеллигентов выступили против и
139

той и другой культуры, идеологии только потому, что они не были
«исконно китайскими», считая, что великие мыслители древнего
Китая создали все необходимые культурные и идейные
предпосылки для успешного преобразования китайского общества.
В этих условиях удар по сторонникам как западной,
буржуазной, так и советской, пролетарской, культур и идеологий
объективно вызвал резкий подъем в стране сил национализма и
шовинизма^ Если в ходе столкновения западной, буржуазной,
реакционной, и советской, пролетарской, революционной, культур и
идеологий до 1957 г. в рядах КПК всегда выступали глашатаи
«национальной формы» даже в ее теоретической деятельности, если
в 1957 г. в борьбе против «правых» националистические силы в
партии не выступили с открытой поддержкой националистических
сил вне КПК12, то в 1958 и последующие годы в КПК
возобладали махрово националистические претензии 'на открытие
оригинального «китайского пути» в революции и обновлении общества,
вызвавшие позже противопоставление всего комплекса идей и
зкспериментов, связанных с поиском и утверждением «китайского
пути», идеологии и культуре всех остальных стран и народов.
КПК постепенно скатывалась к отождествлению западной,
буржуазной, реакционной, и советской, пролетарской, революционной
культур и идеологий как однопорядковых, чуждых, способных
вызвать лишь «реставрацию колониализма, феодализма и
капитализма»'.
, 11:958—Л959 гг. стали временем организованной КПК и
государствам политической травли современной, «органической», ин-
теллвгеЕции, равно как и квалифицированных рабочих. То был
перирд*резкого оживления деятельности наиболее националистиче-
екЬ'й части «традиционной» интеллигенции, уверенной в открытии
«китайского пути» строительства социализма и решении всех
проблем4 и противоречий этого сложного процесса.
Глубокий кризис, поразивший китайское общество после
провала ^«большого скачка», привел к консолидации в КПК сил,
возглавляемых, если применить к данной ситуации меткие слова
В. И. Ленина, деклассированными, интеллигентскими партийными
«вершками» и «верхушками» [96, с. 286], утративших способность
к созидательной деятельности, во всем разуверившихся,
оторвавшихся от народа и деморализованных собственным бессилием.
Эти силы выступили по сути дела с платформой, являвшейся
перепевом тезисов Махайского и Лозинского: интеллигенция является
эксплуататорским классом; ее отличие от буржуазии состоит
только в том, что «капитал» интеллигенции — это знания; поскольку
же их экспроприировать 'невозможно, без уничтожения
интеллигенции построить новое общество нельзя. В результате 1966—
1976 гг. превратились в период политического подавления
интеллигенции, массовых репрессий, стагнации всей культурной жизни
страны. Гонения на интеллигенцию развернулись, однако, не сразу
после краха «большого скачка», а несколько лет спустя — в 1960—
1965 гг., ибо она была необходима для восстановления
национальна

ной экономики. Примечательно, что для активизации
интеллигенции в эти годы была даже реабилитирована часть «правых
элементов», осужденных в 1957 г., главным образом из числа
представителей либеральной и мелкобуржуазной интеллигенции.
В 1964 г. на одном совещании в ЦК КПК отмечалось, что только
15% интеллигенции «можно доверять» (см. [322, с. 201]). Однако
через год именно эта интеллигенция приняла на себя первый удар
маоистов.
ИЗМЕНЕНИЯ В СОСТАВЕ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ
Провозглашение КНР открыло путь к государственному
вмешательству в исторической важности процесс преодоления
культурного разрыва между интеллигенцией и народом, устранить
который в китайских условиях силами одной интеллигенции
практически невозможно. На первых порах КПК и молодому
государству удалось сделать необходимые шаги на этом пути:
развертываются действительно массовые кампании по ликвидации
неграмотности, начинается активная работа по реформе письменности,
развивается просвещение, здравоохранение, искусство, культура.
Например, в начале 1953 г. в стране насчитывалось около 100
высших учебных заведений, в 1957 г.— 229, в 1965 г.— уже 400, или
в 4 раза больше, чем в 1953 г. [246, с. 92; 596, 18.XI.1977].
Однако в ряде областей духовной культуры к 1957 г. достигнут
наивысший уровень развития соответствующих учреждений и
организаций. Так, если количество театральных трупп увеличилось с
1976 в 1950 г. до 2808 в 1957 г. [194, с. 183], то в 1966—1967 гг.
говорилось только о 3000 труппах [596, 10.V.1967]. Иными
словами, за первые шесть лет их количество возросло почти в 1,7 раза,
но в последующие десять оно оставалось практически неизменным.
В 60-е годы перестала развиваться сеть учреждений
здравоохранения, клубов, дворцов культуры.
В начале 50-х годов, следуя лучшим революционным
традициям; интеллигенция продолжала искать ответы на вопросы, в чем
состоит действительный смысл «слияния» с народом, рабочими,
крестьянами, для кого и как писать, творить, если подавляющая
часть сил революции и народа остается неграмотной?
Развиваются сложившиеся еще в освобожденных районах новые формы
литературы, искусства (например, искусство плаката), «когда в них
вошли темы революции, ее героя, рождающегося Гражданина,
Борца и Человека со всеми его страданиями и переживаниями,
утверждаются жанры, рассчитанные на массы, едва избавившиеся
от неграмотности (книжки-картинки, новый лубок). Иначе говоря,
интеллигенция встала перед проблемами развития и «высокой»,
и «массовой» культуры, а вместе с тем перед проблемами
популяризации марксизма-ленинизма, разъяснения законов классовой
борьбы неграмотным, забитым, скованным средневековыми
пережитками трудящимся. Однако в эти же годы интеллигенция стал-
141

Таблица 9
Некоторые основные группы интеллигенции КНР*
Численность,
тыс. человек
1955 г.
1962 г.
Рост за
1955-
1962 гг., %
Всего
Научно-исследовательский персонал . . .
б том числе:
с ученой степенью
Инженерно-технические работники . . .
В том числе:
инженеры
техники
Преподаватели в вузах и средних
специальных учебных заведениях
Преподаватели в средних школах . . . .
Медицинские работники
Агротехнический персонал
* [493, с. ИЗ: 555, 1956, №23. с. 30]
594,3
11.4
0.7
353.9
31,9
321.9
24.0
50.0
12.0
30,0
2405
52
3
1400
150
1250
90
150
500
200
404,7
456,1
428,6
395,6
470,2
388,3
408,3
300.0
400.0
666.7
кивается с жестокими требованиями к себе со стороны совершенно
культурно «еразвитых сил революции. Именно последние
настаивают на постоянном участии интеллигенции в физическом труде
как обязательном условии ее «революционизации», подчеркнуто
демонстративно третируют ее как самую никчемную часть
населения.
С конца 50-х годов интеллигенция практически лишается
каких-либо возможностей для самостоятельной борьбы за
преодоление культурного разрыва между отдельными классами и слоями
трудящихся. В ходе чуть ли не ежегодных кампаний по
«идеологическому перевоспитанию», после закрепления рабочих и
служащих за местом постоянного жительства, местом работы и
профессией интеллигенция фактически оказалась на положении особого
социального сословия, изолированного от остальных трудящихся
и чуждого им. Ее общественная активность после 1957 г. резко
упала.
Все эти обстоятельства общественно-политической жизни
предопределили изменения в численности, структуре, социальном
составе и источниках пополнения интеллигенции.
Точных сведений о численности интеллигенции в КНР на
протяжении 50—60-х и большей части 70-х годов не существует.
Согласно наиболее распространенным в КНР оценкам, ее
численность в середине 50-х годов определялась в 5 млн., а в начале
70-х годов —в 20 млн. человек13 i[331, с. 186; 596, 27.V.1977].
Американский исследователь Чэн Чуюань на основе итогов
профессиональной переписи 1955 г., опубликованных ГСУ КНР,
подготовил оценку сдвигов в численности основных групп
работников умственного труда с высшим и средним специальным обра-
142

Таблица 10
Квалифицированный персонал в здравоохранении КНР*
Всего
В том числе:
врачи западной медицины
врачи китайской медицины
фельдшеры
ученики по китайской ме-
Численность,
тыс. человек
1957 г.
1830
74
1 480***
136
128
68
1966 г.
150
500
170
185
• • •
Рост численности,
%
за I960—
1957 гг.
230
194**
I 250
340
за 1957-
1966 гг.
• • •
202.7
127.0
145.3
* [556. 1958. № 5, с. 33—35; 583. 1975. т. 3, №7—8. с. 543].
** Соотношение данных за 1949 и 1957 гг.
*** Из них в системе министерства здравоохранения в 50-е
годы работало 230 тыс. человек.
зованием. Его расчет охватывает исключительно «органическую»
интеллигенцию (табл. 9).
Данные Чэн Чуюаня отражают действительно имеющую место
диспропорцию между темпами роста числа научных, инженерно-
технических кадров, с одной стороны, и преподавательских, а
также медицинских кадров — с другой. Вместе с тем по своему
характеру эти дангаые не в состоянии показать всю совокупность
тенденций в изменении численности отдельных групп, а
одновременно сдвигов в структуре всей интеллигенции.
Не имея сводных данных, отметим лишь некоторые изменения
состава интеллигенции. Во-первых, ее ряды в значительной мере
пополнились практиками и самоучками. Данные Госплана КНР,
опубликованные Г. В. Астафьевым, показывают, что за 1949—
1957 гг. при росте общей численности инженерно-технических
работников в 6,3 раза число инженеров с высшим образованием
увеличилось в 2,7 раза, работников со средним техническим
образованием— в 5 раз, а практиков без специального образования —
в 10,2 раза! При этом доля инженеров с высшим образованием
в общем числе инженерно-технических работников сократилась с
примерно 32% до менее чем 14% [408, с. 137].
Во-вторых, в ряде областей культуры в 50—60-е годы
оставался довольно значительный удельный вес «традиционной»
интеллигенции. Например, с тех пор как в 50-е годы в КНР, говоря о
здравоохранении, начали упоминать врачей китайской медицины,
неизменно сообщалось, что общая их численность составляет 480
или 500 тыс. человек. На протяжении 50-х и 60-х годов эти цифры
ни разу -не менялись. Но дело состоит не в точности сведений.
В данном случае важно, что по своей численности врачи
указанной категории в несколько раз превышали специалистов западной
14&

Таблица 11
Развитие начальной и средней школы КНР в 1953—1965 гг. *
J 1953 г.
s <
Начальная школа
Число учащихся.
млн. человек . . .
Доля девочек
среди них, % . . . .
Доля учащихся
среди детей
школьного возраста, %
Число учителей,
млн. человек . . .
Средняя
общ еобразоват ель-
ная школа
Число учащихся,
млн. человек . • •
Доля девочек сре-
• ди них, % . . . .
Доля выпускников
начальной школы,
продолжавших
обучение, % . . .
Доля детей
рабочих и крестьян, %
Число учителей,
тыс. человек . . •
51.7
32,9
51,0
0^8*******
2.9
23,5
5.4
57.7
зо*******
1956 г.
63.50
34,5***
61,00****
1,75
5,20
30,80*** 1
2,90
66,00
190 |
1958 г.
86,4
38,5
80—85*****
—
8,5
31,3
7.6
75,2
~"*
1962 г.
—
—
56
—
—
—
—
«—
*~"
1965 г.
90**
—
50—70******
2.5—2,6
10**
—
—
—
600
* [194, с. 170. 172, 178; 223. с. 15, 16, 44, 46, 70, 89, 99; 552, 1958,
№ 1, с. 140].
** Данные за 1964 г.
*** Данные за 1957 г.
**** Министр просвещения КНР Чжан Сижо называл на этот год иной
показатель —48%.
***** 43% всех школ было открыто летом 1958 г., в последующем
от них пришлось отказаться.
****** Данные за 1963—1965 гг.
******* Данные за 1949 г.
медицины. Львиную долю работы по медицинскому обслуживанию
населения выполняли именно врачи .китайской медицины
(табл. 10).
Как и в здравоохранении, «традиционная» интеллигенция на
протяжении всего рассматриваемого периода составила большую
часть всех специалистов и в ряде других областей, например в
живописи, театральном искусстве.
Принципиально важно, что в 50—60-е годы в Китае не удалось
обеспечить систематический рост культурного уровня
подрастающих поколений (табл. 11). К концу первой пятилетки, например,
144

начальную школу могли посещать всего лишь 52% детей
соответствующего возраста [180, с. 196]. В лучшие годы лишь максимум
7—9% выпускников начальной ступени обучения могли попадать
в общеобразовательную среднюю школу. Сложилось несколько
поколений неграмотной и малограмотной молодежи и большую их
часть образовали девушки. В стране сохранился громадный
разрыв в степени развития, просвещения между городом и деревнейг
а также существенные различия в качестве общеобразовательной
подготовки городской и сельской молодежи, усугубляемые
диалектным многообразием. Говоря в целом, развитие образования
в КНР не превратилось ни в цель, ни, равным образом, в условие
строительства нового общества.
Масштабы подготовки молодой интеллигенции в 50-е годы
резко возросли, хотя, как свидетельствуют табл. 11 и 12,
возможность получения среднего и высшего образования открылась лишь
для очень небольшого числа молодых людей. В 1957 г. по
сравнению с 1949 г. численность студентов вузов увеличилась в 3,8
раза, а учащихся средних специальных учебных заведений — в 3,4
раза [194, с. 171]. Значительную помощь КНР в подготовке
квалифицированных .кадров и специалистов оказали Советский Союз и
другие социалистические страны. За 1951—1962 гг. только в СССР
прошли подготовку или стажировку около 1 тыс. китайских
ученых. Более 10 тыс. студентов и аспирантов окончили советские
высшие учебные заведения [353, с. 121].
Открылся доступ к высшему и среднему специальному
образованию для детей рабочих и крестьян. Однако платность
образования в КНР, тяжелые материальные условия жизни подавляющей
массы трудящихся города и деревни по-прежнему создавали
серьезные препятствия на пути выходцев из семей трудящихся к
высотам науки, культуры, образования. Особенно тяжело
преодолеть преграды на этом пути было девочкам. И все же приток в
интеллигенцию свежих сил начался (см. табл. 12).
На протяжении 50—60-х годов крупными источниками
пополнения интеллигенции оставались выходцы из семей интеллигенции
а также представители мелкобуржуазных и эксплуататорских
слоев населения. Грубые подсчеты, выполненные по данным
табл. 12, требующим допущения, что доля детей рабочих и
крестьян была (неизменной на протяжении каждого из
рассматриваемых в ней пятилетий, показывают, что в 1949—1965 гг. только
41% из почти 7 млн. студентов высших учебных заведений
приходился «а долю выходцев из указанных социальных слоев. В
средних специальных учебных заведениях их доля была выше — 59%,
По официальным данным, даже в 1965 г. удельный вес выходцев
из эксплуататорских семей составлял 9,6% всех студентов вузов
и 5,2% учащихся средних специальных учебных заведений [596г
18.XI.1978].
На Всекитайском совещании по развитию науки, состоявшемся
в марте 1978 г., отмечалось, что 2/з китайской интеллигенции в
середине 70-х годов составили выходцы из семей «трудового на-
Ю Зак. 68
145

Таблица 12
Масштабы высшего и среднего специального образования в КНР
в 1049—1965 гг.*
1949-1055 гг.
1956-1960 гг.
1961-1965 гг.
Высшие учебные заведения
Число студентов дневных
факультетов, тыс. человек
Доля детей рабочих и крестьян, %
Доля женщин, %
Число выпускников, тыс. человек
Средние специальные учебные
заведения
Число студентов дневных
факультетов, тыс. человек
Доля детей рабочих и крестьян, %
Доля женщин, %
Число выпускников, тыс. человек
1351.0
19,1***
23 4******
240'.0
3318.0
54,9***
24 9******
794.0
3269.0
34.1****
23 з*******
390!о
3060.0********|
64,1****
26,5—
27 0********1
511!0********
2334,0**
64,6*****
1160
77,9*****
* [194. с. 170. 172. 178; 493. с. 74. 78, 284; 535. с. 200, 204; 552,
1958. М1,с. 138—140; 596. 18.XI.1977]
** Без данных за 1964 г.
*** Сведения за 1951 г.
♦♦** Сведения за 1956 г.
***** Сведения за 1965 г.
****** Сведения за 1952 г.
******* Сведения за 1957—1958 гг.
******** Сведения за 1956—1958 гг.
рода». Подобный вывод мог быть сделан только в связи с тем,
что в отличие от практики 50-х, 60-х и первой половины 70-х
годов интеллигенция стала признаваться составной частью
трудящихся. Если данное сообщение соответствует действительности, то
оно позволяет следующим образом уточнить сделанные выше
выводы.
На основе показателей табл. 12 можно было сказать, что
доля выходцев из семей рабочих и служащих среди специалистов
с высшим и средним специальным образованием, окончивших
учебные заведения после 1949 г., составила примерно41%.Можно
допустить, что их удельный вес в общей численности персонала,
относимого в КНР к интеллигенции, был аналогичным. В этом
случае выходцы из самой интеллигенции составили примерно 20%
(60—41 = 19) общей численности интеллигенции. Из этого следует
также, что на долю представителей мелкобуржуазных и
эксплуататорских слоев в «начале 70-х годов приходилась примерно 7з всей
интеллигенции.
В Китае предстоит сделать еще очень многое для того, чтобы
действительно широко распахнуть двери в средние и высшие учеб-
146

ные заведения перед рабоче-крестьянской молодежью, без чего
она не в состоянии подняться до уровня культурных потребностей
своей эпохи. Более того, деятельность маоистов, долгие годы
направленная 'на культивирование вражды к интеллигенции,
презрения к знаниям, грамотности, неизбежно ставит общество и
государство перед необходимостью затраты немалых сил для
создания перелома в настроениях и формирования в массах
потребностей в учебе, в освоении культуры.
Культурный разрыв между интеллигенцией и народом
сохранялся на протяжении всех 60-х годов, несмотря на резкое
снижение интеллектуального потенциала интеллигенции,
падение качества ее общеобразовательной и профессиональной
подготовки.
Большую часть пополнения интеллигенции за два последних
десятилетия составили практики-самоучки, лица, прошедшие
традиционную профессиональную подготовку у старых мастеров —
врачей, живописцев, поэтов, актеров. Численность китайской
интеллигенции, по официальным данным, за период, прошедший с
середины 50-х годов до начала 70-х годов, возросла на 15 млн.
человек. По подсчетам Чэн Чуюаня, с 1949 по 1967 г. в высшей
школе КНР было подготовлено в общей сложности 2,2 млн.
специалистов [493, с. 284]. Видимо, примерно 3,5 млн. молодых
специалистов за те же годы подготовили средние специальные учебные
заведения. Если сравнить масштабы подготовки специалистов в
КНР с положением в гоминьдановском Китае, их нельзя не
признать значительными, несмотря на неоднократные неудачные
эксперименты по реорганизации высшего и среднего специального
образования. Однако при соотнесении этих итогов с реальными
потребностями развития страны приходится констатировать, что
увеличение числа молодых специалистов остается
незначительным.
По китайским подсчетам, народному хозяйству в 1956—1967 п\
требовалось дополнительно 8—10 млн. специалистов с высшим и
средним специальным образованием [557, 1960, № 3, с. 11]. Число
же выпускников всех вузов страны за 1956—1965 гг. составило
только 1,3 млн. (см. [535, с. 204]). Иными словами, даже если
не учитывать падения качества подготовки кадров, молодые
специалисты составили менее половины абсолютного прироста
численности .китайской; интеллигенции к началу 70-х годов.
Огромный урон настоящему и будущему страны нанесла
«культурная революция». Десять лет в стране не могли нормально
функционировать учебные заведения. Общество лишилось
соответственно десяти полноценных специалистов с высшим и средним
образованием.
В 1967—1969 гг. в Китае были разогнаны все творческие
союзы и организации, закрыта подавляющая масса газет и журналов,
дезорганизованы системы просвещения и здравоохранения,
свернута деятельность значительной части научных организаций и
учреждений.
10*
147

* * *
Итак, КПК, находившаяся под постоянным давлением
наименее культурно и политически развитых сил, особенно маоистов,
оказалась не в состоянии создать прочных связей с
интеллигенцией и вовлечь ее в строительство нового общества. Но
одновременно партия лишилась поддержки «наиболее культурной и
культурно-технически развитой части .китайского народа, обрекла
<саму себя, общество и государство на серьезные провалы во всех
областях жизни.

Глава 7
НАЦИОНАЛЬНАЯ БУРЖУАЗИЯ
Советские авторы неоднократно обращались в своих работах
к вопросам преобразования капиталистического хозяйства в
Китае и политики КПК в отношении национальной буржуазии (см.
[233; 243; 252; 261; 323; 457]). Однако далеко не все проблемы,
связанные с этой темой, особенно социально-экономические и
социально-политические, получили достаточное освещение.
Некоторые из них в силу ряда объективных причин, прежде всего из-за
отсутствия многих материалов и данных, остались за пределами
исследований. Наиболее полное и всестороннее исследование
национальной буржуазии Китая произведено в монографии В. И. Ва-
нйна «Государственный капитализм в КНР» [233].
По технико-производственной и экономической сути
осуществленное в середине 50-х годов преобразование
частнокапиталистической промышленности и торговли, главным образом так
называемое поотраслевое, явилось принудительным актом
своеобразного трестирования, точнее говоря, укрупнения производства.
Данная задача была поставлена коммунистами со времени
буржуазных революций середины XIX в. В «Требованиях Коммули-
стической партии в Германии» и «Обращении Центрального
комитета к Союзу коммунистов» £20, с. 1—3; 21, с. 257—267] К. Маркс
и Ф. Энгельс сформулировали ряд мер, принятие которых в ходе
буржуазно-демократической революции должно было
способствовать ускорению процесса обобществления производства и
подготовке условий для последующей экспроприации основных средств
производства пролетариатом.
По социально-экономическому и политическому смыслу
преобразование частнокапиталистической промышленности и торговли
явилось мерой такого отчуждения средств производства, которое
позволяло одновременно привлечь капиталистов к организации и
управлению производством. Последнее обстоятельство делало
особенно привлекательной политику фиксированного процента,
провозглашенную в 1956 г.1
Характерной чертой процесса указанных преобразований
явилось то, что вплоть до 1955 г. в условиях многоукладной
экономики центр тяжести всех мероприятий КПК и государства в данной
области приходился на поиск и практическое опробование
разнообразных форм и методов экономической смычки государственной
и частнокапиталистической промышленности, строительства,
транспорта и торговли, на выработку форм и методов руководства
частнокапиталистическим сектором со стороны государственного.
149

Вместе с гем практически мало что делалось в плане синдициро-
вания, трестирования и использования иных форм укрупнения
частнокапиталистического производства, стимулирования роста
обобществления труда в этом секторе экономики. Тем самым была
выполнена часть задач буржуазно-демократической революции.
Другая и не менее важная их часть — подготовка экономических
предпосылок для последующей экспроприации — не была решена.
Поотраслевые преобразования 1956 г., охватившие основную
массу предприятий национальной буржуазии и фактически
завершившие процесс ликвидации частнокапиталистического сектора,
сопровождались серьезными нарушениями производственных
связей в промышленности и товарооборота между городом и
деревней, рядом сложностей в трудоустройстве отдельных групп
трудящихся и мелкой буржуазии. Уже в 1956 г. выяснилось, что
оптимальные формы и методы укрупнения мелких предприятий
промышленности и торговли, составлявших абсолютное большинство
частнокапиталистических предприятий в стране, еще не найдены.
Но проблема ликвидации частнокапиталистической эксплуатации
в основном была решена. Одновременно возникли новые, не менее
сложные проблемы2. Поэтому на VIII съезде КПК в 1956 г.
довольно много говорилось о необходимости скорейшего устранения
возникших недостатков.
В этих условиях политика фиксированного процента не столько
играла роль выкупа средств производства, сколько являлась
средством привлечения национальной буржуазии к активной
экономической и, в известном смысле, политической деятельности, но не
в качестве самостоятельной политической силы.
Мао Цзэдун на совещании секретарей провинциальных и
городских комитетов партии в январе 1957 г. говорил: «Денег уйдет
немного (речь шла о выплате 800 млн. юаней в виде
фиксированного процента'в течение семи лет, т. е. за 1956—1962 гг.— В. Г.),
зато мы купим целый класс... Капиталисты и связанные с ними
демократические деятели и интеллигенция обладают, как
правило, сравнительно большими культурными и техническими
знаниями. Мы купим этот класс, отнимем у «их политический капитал,
и им не на что будет жаловаться. Это изъятие производится путем
денежных выплат и устройства tfa работу. Таким образом
политический капитал окажется не в их руках, а в наших» [331,
с. 429]. В действительности дело так и происходило.
Национальная буржуазия в современном Китае — это
своеобразный слой рантье, существующий за счет всего общества. Мы
говорим «своеобразный слой рантье» потому, что большинство
представителей национальной буржуазии принимают участие в
производстве и управлении, работают на предприятиях, в
организациях и ведомствах государственного сектора экономики.
Однако, будучи экономически активной частью населения,
национальная буржуазия является одновременно и паразитическим слоем.
Фиксированный процент, значительно более высокие размеры
оплаты труда по сравнению с заработной платой трудящихся, вы-
150

полняющих аналогичные виды работ, а также различного рода
экономические льготы не связаны прямо или косвенно с
количеством и качеством труда, не зависят от результатов хозяйственной
деятельности принадлежавших им в прошлом предприятий, от
результатов деятельности представителей национальной
буржуазии на новых местах работы и, таким образом, ставят эту часть
населения в специфическое социально-экономическое положение
(см., например {448]). Оплата их труда и предоставляемые им
льготы по своей социально-экономической сущности являются
государственным жалованьем, своеобразной сословной привилегией.
Фиксированный процент, высокая заработная плата, льготы — это
давно уже форма не выкупа, а привлечения к экономической
деятельности.
Во время поотраслевого преобразования в 1956 г. общая
сумма частного капитала в промышленности и торговле была
оценена в 2,4 млрд. юаней. Фиксированный процент, как правило,
превышал среднюю норму годовых доходов капиталистов3. В Шанхае
за 1950—1955 гг. капиталисты получили примерно 400 млн. юаней
чистой прибыли (за вычетом налогов и капиталовложений). В
последующие годы общая сумма фиксированного процента по
городу составляла ежегодно 60—70 млн. юаней, т. е. была на уровне
среднегодовой чистой прибыли за предыдущие шесть лет {440,
с. 113]. Если говорить о стране в целом, то уже к началу
«культурной революции», т. е. за 1956—1966 гг., на этот капитал было
выплачено более 1,3 млрд. юаней в виде фиксированного
процента (по 120 млн. в год) и минимум еще столько же в виде
жалованья, значительно более высокого, чем У трудящихся,
выполняющих аналогичные виды работ. Итого — по меньшей мере
2^6 млрд. юаней. При этом в расчет принималось не более 40%
жалованья национальной буржуазии. Иными словами, о «выкупе»
как таковом, с экономической точки зрения речи уже не может
быть4.
•С социальной же точки зрения важно, что политика «выкупа»
практически с самого начала распространялась лишь на часть
тех лиц, .которые были причислены к национальной буржуазии.
В это число попали прежде всего представители крупной и
средней национальной буржуазии.
В КНР было объявлено, что сумма свыше 2 тыс. юаней и более
может позволить предпринимателю приобрести средства
производства и рабочую силу и при этом обеспечить его владельцу
значительно более высокий уровень жизни по сравнению с
наемными работниками. Не вдаваясь в рассмотрение этого вопроса
по существу, отметим, что в принципе наличие капитала в
2 тыс. юаней в Китае считалось одним из главных признаков
принадлежности к капиталистам f559, 1958, № 1, с. 73].
Что касается торговли, то после поотраслевого
преобразования лишь небольшое число предпринимателей стало получать
фиксированный процент и пользоваться прочими льготами,
установленными для национальной буржуазии. Сравнительно немногие из
151

6—8 млн. торговцев обладали капиталом более 2 тыс. юаней.
Основная же их масса представляла собой настолько мелких
предпринимателей, что обобществить их капитал было
невозможно. Большую часть из них составляли лоточники [474, с. 33].
К «концу 1956 г. примерно 15% мелких магазинов было
преобразовано в смешанные государственно-частные предприятия (и их
бывшим владельцам стал выплачиваться фиксированный процент),
около 25% образовали так называемые кооперативные
магазины, средствами которых совместно владели несколько мелких
торговцев, несших солидарную ответственность за прибыли и убытки
предприятия, 60% торговых точек стали вести закупки и
продажу товаров на комиссионных началах по поручению государства
либо кооперативов [545, с. 36]. Уже в 1958 г. предприниматели,
относившиеся к двум последним группам, в подавляющем сврем
большинстве (а это многие миллионы человек) превратились в
членов «коммун», кооперативов или государственных служащих5.
В промышленности с установленным рубежом в 2 тыс. ю^ней
практически не считались. К национальной буржуазии была
отнесена масса мелких и мельчайших предпринимателей: 436 тыс. из
533,7 тыс. представителей национальной буржуазии в
промышленности (около 82%) располагали капиталом менее 2 тыс. юаней
[464, с. 3]. В среднем капитал каждого такого предпринимателя
составлял 420 юаней, т. е. сумму, равную примерно %; годовой
заработной платы рабочего „ и служащего в государственном ,.£ект
торе. ••«::.-
Вопрос о том, кого следует рассматривать в .качестве кустаря,
а кого необходимо причислить к национальной буржуазии,
решался на основании постановления. Госсовета КНР об определении
классовой принадлежности в. деревне.. Китайские авторы,
свидетельствовали, что на деле отделить жустаряч.от капиталиста
в.соответствии с принятыми критериями было весьма сложно (см.г
например [459, с. 6]). Практически получилось, что в
национальную буржуазию оказалась включенной значительная часть самых
настоящих кустарей. .|%.,:
По данным ГСУ КНР, в 1953 г,, характеризовавшемся «как «год
наивысшего уровня развития производства в частной
промышленности», из 150 тыс. промышленных фирм с,числом наемных
рабочих более 4 человек только 20 тыс. считались «крупными». К их
числу были отнесены предприятия, имеющие двигатель в осцрв-
ном производстве и более 16 рабочих, или предприятия, не
имевшие ни одного двигателя, но насчитывавшие более 31 рабочего
[474, с. 32—33]. 70% предприятий. были настолько мелкими, что
на «аждом из них в среднем работало менее 7 человек. Таад.е
предприятия были признаиы частнокапиталистическими, .несмотря
на то что размеры капитала их владельцев были значительно
меньше 2 тыс. юаней и сами они принимали непосредственное
участие в процессе производства. {464, с. 3]. Их отличие от
ремесленников было весьма трудноуловимым6. v
При столь существенных различиях в среде национальной бур-
15?

жуазии политика фиксированного процента с самого начала име-
ла-лринципиально разное политическое и социальное значение для
крупной и мелкой буржуазии: Менее 1% всех представителей
национальной буржуазии стали получать 45% общей суммы
фиксированного процента. Размеры среднемесячного жалованья 73
самых крупных промышленников, капитал каждого из которых был
выше 500 тыс. юаней, составили 449 юаней [472, с. 82--83].
Жалованье 25 из.них превышало 700 юаней, что соответствовало
размерам высшего должностного оклада государственного
служащего КНР в то время. Дифференциация жалованья у
представителей частного капитала быля весьма значительной (у некоторых
оно превышало 2 тыс. юаней, у других было менее 100 юаней в
месяц), главным фактором, определявшим его размеры, являлась
величина капитала. Каждый представитель высшего слоя
предпринимателей (20% их общей численности), располагавший ранее
капиталом свыше 2 тыс. юаней, ежегодно получал в виде
фиксированного процента более 440 юаней. Для остальных 80% сумма
выплат по фиксированному проценту составляла в среднем 20
юаней в год, что составляет около 7з среднемесячной заработной
платы рабочих и служащих. Иными словами, политика китайских
руководителей по отношению к национальной буржуазии в целом
была выгодна не мелкому, а крупному капиталу.
Поотраслевые преобразования, таким образом, нанесли удар
по мелкому производству в условиях неразвитости крупного,
способствовали превращению в своеобразный слой рантье крупной
национальной буржуазии и одновременно экспроприации мелких и
мельчайших предпринимателей. Этот процесс практически был
завершен созданием «коммун» в 1958 г. Не случайно американский
исследователь Б. Ричмэн, посетивший в 1966 г. более десяти
городов- страны и интересовавшийся положением национальной
'буржуазии, получил сведения о наличии в Китае лишь 300 тыс.
капиталистов [529, с. 894]. Если учесть, что в 1956 г. фиксированный
процент получали 1140 тыс. промышленников, то ясно, что в слой
рантье смогла попасть только XU тех, кого первоначально
квалифицировали «ак «национальную буржуазию».
Чжоу Эньлай в состоявшейся в конце 1972 г. беседе с 23
американскими редакторами, входившими в делегацию Американской
ассоциации издателей газет, дал понять, что выплата процента
бывшим капиталистам закончилась в 1966 г. Он говорил: «Они
(т. е. национальная буржуазия.— В. Г.) получали в течение 10 лет
5% со своего капитала. Добавьте это к тому, что они накопили за
те годы, когда были владельцами частных предприятий, и можно
сказать, что они получили свои капиталовложения назад...
Некоторые все еще получают жалованье в качестве служащих
предприятий» [582, 9.Х. 1972]. Шесть лет спустя в Пекине было
официально объявлено о возобновлении выплаты фиксированного
процента. Однако есть факты, свидетельствующие о том, что она;'по
крайней мере в ряде мест, прекращалась только на
непродолжительное время.
153

Б. Ричмэн, покинувший Китай в июне 1966 г., привел в своей
книге факты, свидетельствующие, что выплата фиксированного
процента бывшим капиталистам имела место везде, где он
побывал. До выхода своей книги в свет в 1969 г. у него, видимо, не
было никаких оснований, чтобы зафиксировать ее отмену.
Корреспондент агентства ТАНЮГ С. Пуцак в статье «Режим
равноправия и рента» описал свое посещение Пекинского завода
транзисторной аппаратуры летом 1972 г. На этом заводе, насчитывающем
1450 рабочих и служащих, тогда работали восемь бывших
владельцев и совладельцев частных предприятий, на базе которых
и был образован в свое время данный завод. По сообщению
заместителя руководителя «революционного комитета», писал С.
Пуцак, «бывшие владельцы и ныне получают компенсацию за
национализированное имущество». От себя же корреспондент
добавлял, что о бывших капиталистах «можно услышать во многих
городах и на ряде предприятий, где по неписаному правилу они
получают наиболее высокооплачиваемую работу» [539, 20.VI.1972].
В 60-е годы национальная буржуазия стала приобретать
признаки сословия7. До 1949 г. национальная буржуазия проходила
процесс формирования в самостоятельный класс населения. Он
складывался как «открытое» социальное образование, так как
любой человек в принципе мог разбогатеть и войти в его состав или»
наоборот, разориться и выпасть из него. У данного образования
не было признаков сословия; его представители являлись
выходцами из самых разных слоев общества, для них не было
характерно сословное образование или воспитание. Как и представители
других слоев населения, частные предприниматели были
юридически равны перед государством и друг перед другом. Мерилом
их общественного положения служило богатство.
Что же позволяет говорить о признаках сословия у
национальной буржуазии в КНР? Во-первых, она отличается от других
классов и социальных слоев общества не только экономически, но и
юридически: правами и обязанностями, закрепленными в законах
и различного рода актах. Национальная буржуазия представляет
собой сегодня слой китайского общества, права и обязанности кот
торого перед государством тщательно регламентированы.
Во-вторых, принадлежность к национальной буржуазии определяется по
праву наследования. Права и обязанности выходца из ее среды
зависят не от его индивидуального экономического положения, а
от наследственной принадлежности к своему слою. Национальная
буржуазия превратилась в «закрытое» социальное образование.
В-третьих, ее отличает своеобразное единство экономических,
юридических, политических и культурных аспектов развития, что
проявляется в одновременном сочетании «класса в себе» и «класса
для себя» и является основой определенности и устойчивости
общественной жизни индивида. Одним из частных показателей этого
служит тот факт, что представители национальной буржуазии
объединены в ассоциацию промышленников и торговцев, а также
в ряд политических партий и групп, которые при всей своей по-
154

литической малозначимости обладают, возможно, известной
притягательной силой. Представители этого слоя сохраняют
достаточно сильное стремление к объединению, о чем свидетельствует
длительное существование такого рода организаций. В сохранении
последних заинтересованы и власти. В-четвертых, ни один из
представителей национальной буржуазии не может выйти в
отношениях с государством за пределы своего слоя. Его права и
обязанности по отношению к государству уже определены
отношениями между государством и 'национальной буржуазией в целом.
Тем самым отдельные представители национальной буржуазии
утратили возможность выбора своей социальной роли.
Таким образом, социальное образование, основой
существования и развития которого были частная собственность на
средства производства, товарно-денежные отношения, извлечение
капиталистической прибыли и накопление капитала, в 50—60-е
годы превратилось в социальный слой с четко выраженными
признаками сословия, оторванного от товарно-денежных отношений,
лишенного собственности на средства производства и возможности
извлечения капиталистической прибыли и накопления капитала.
Место и роль национальной буржуазии в общественном
производстве стали определяться в значительной мере выполнением
функций управления, развития науки и техники. Она пользуется рядом
социальнйх льгот и привилегий, включая право на получение
нетрудовых доходов.
Китайские руководители в прошлом, по крайней мере на
словах, выступали за ликвидацию со временем национальной
буржуазии как класса. Правда, на определенном этапе развития они
не могли обойтись без национальной буржуазии и, повторяя
практику всех революций, стремились привлечь свергнутый класс к
управлению, освоить его опыт в этой области. Однако в 60-е годы
стал заметен сдвиг в политике по отношению к национальной
буржуазии. Он был вызван рядом обстоятельств. В качестве одного
из важнейших следует назвать смену поколений в этом слое.
Национальная буржуазия сложилась из человеческого
материала проявившего наибольшие способности к частной
предпринимательской деятельности, организации и управлению производством
и торговлей. В Шанхае среди более 100 тыс. капиталистов
«сравнительно высокой производственно-технической квалификацией»
обладали всего 7—8 тыс., т. е. не более 8% [155, с. 291]. Тем не
менее в целом национальная буржуазия являлась на общем фоне
культурно-технической отсталости частью населения, чьи опыт,
знания и умение хозяйствовать служили заметным фактором
развития страны. По разным данным, в 1956—1957 гг. 700—800 тыс.
бывших предпринимателей получили посты на государственно-
частных предприятиях [464, с. 14; 482, с. 214—215], нередко они
становились квалифицированными рабочими. Однако в их среде
было также довольно много лиц, не имевших специальной
подготовки. Среди капиталистов были также неграмотные и
малограмотные.
155

Таково было старшее поколение национальной буржуазии.
К началу 70-х годов оно стало уже постепенно отходить от
активной трудовой деятельности. Если допустить, что в 1949 г. средний
возраст глав фирм колебался в пределах 40—50 лет, то к началу
70-х годов этим людям должно уже быть более 60—70 лет. О
возрасте представителей национальной буржуазии можно было бы не
говорить, если бы они принадлежали к «открытому» социальному
образованию. Но коль скоро приток в этот слой свежих сил из
других классов и слоев общества с середины 50-х годов был
закрыт, то необходимо учитывать демографические процессы в ^го
среде.
В 50—60-е годы шел естественный процесс замещения
старшего поколения национальной буржуазии молодым. В
трудоспособный возраст вступили контингенты рождения 1949—1954 гг. К
сожалению, судьбы молодого поколения национальной буржуазии
совершенно не исследованы, а между тем данный вопрос имеет
важное политическое значение. Дело заключается, в частности, в
том, что, как уже отмечалось, среди студентов высших учебных
заведений удельный вес выходцев из семей рабочих и крестьян в
50-$ годы составил около 41%. Большинство остальных студентов
и учащихся вышли из мелкобуржуазной и буржуазной среды.
При., увеличении численности интеллигенции за период с середины
50-х до начала 70-х годов .на 15 млн. человек в общей* ее массе
7з стала приходиться именно на представителей этих слоев
населения.
Таким образом, молодое поколение национальной буржуазии в
большинстве своем получило образование и влилось в ряды
интеллигенции. В массе своей оно, видимо, обладает значительно
более высоким образованием, нежели предшествовавшее ему
поколение. Поэтому проблемы воспитания и социализации этой
молодежи стали играть важную роль уже в 50-х годах.
..Детские, отроческие и юношеские годы молодого поколения
национальной буржуазии проходили в сложной обстановке. Оно
столкнулось с естественным недоброжелательством в школах,
техникумах и высших учебных заведениях со стороны общественных
организаций и детей трудящихся. Выходцев из буржуазных семей
принуждали к отречению от своих родителей, заставляли следить
за членами своих семей. Встретили они и благосклонное отноше-
ни со стороны части старой профессуры и преподавателей.
Сообщалось, например, что в 1956—1957 гг. имели место
многочисленнее студенческие волнения. Студенты тогда выступали против
целого ряда мероприятий партии, направленных на социалистическое
преобразование общества, против дружеских отношений с
Советским Союзом. Они протестовали против снижения уровня жизни
отдельных слоев населения, настаивали на изучении и
использовании опыта развитых капиталистических стран. Многие их призывы
были по своему характеру националистическими и
великодержавными. Известен случай, когда студенты требовали в 1956 г. начать
войну в целях разрешения проблем занятости.
156

Мы упоминаем лишь об отдельных сообщениях,
характеризующих накал политических страстей в студенческой среде. КПК
было трудно найти к ней путь. Об этом свидетельствуют
многочисленные замечания Мао Цзэдуна, Лю Шаоци и Чжоу Эньлая,
сделанные публично и конфиденциально. Об этом же говорят
трудности, связанные с распределением выпускников: потребовались
многочисленные постановления ЦК КПК и Госсовета,
разъяснительные и другие кампании, направленные на то, чтобы добиться
согласия выпускников подчиняться государственному
распределению. Специальные меры в указанном плане предпринимались на
протяжении всех 60-х годов.
Приобщение молодого поколения национальной буржуазии к
активной трудовой деятельности имеет важное значение, если
учитывать хотя бы абсолютное число ее представителей в общей
массе выпускников высшей и средней специальной школы. Поэтому
многообразие явлений общественной жизни Китая последних лег
нельзя не рассматривать и через призму действий китайских
руководителей, направленных на обеспечение условий для наиболее
благоприятного, с их точки зрения, процесса социализации данной
части молодых специалистов. В 60-х годах по отношению к ним
практически прекратились принудительные акции, требования от
них отказа от своих родителей-капиталистов. Выходцам из
национальной буржуазии было разрешено вступать в КПК и комсомол:
[596, 4.1 V. 1965]. В 1960—1963 гг. была проведена реабилитация
«правых элементов» из среды национальной буржуазии,
составлявших, по отдельным сведениям, до 10% общей их численности
[482, с. 265; 596, 20.IV.1962]> В 1966 г. было признано право на
существование лиц «с обычными буржуазными взглядами».
На XI лленуме ЦК КПК (1966 г.) было официально объявлено,
что -эти люди не представляют опасности для существующего'
строй - н выводятся из-под острия «классовой борьбы» во время
«ькулотурной революции». Наконец, отметим расплывчатость со^-
циальных ^критериев для новых членов партии в уставах КПКГ
принятых IX (1969 г.) и X (1973 г.) съездами КПК, выделение
особой категории молодежи, «которую можно перевоспитать»,
присутствие таких молодых людей в качестве самостоятельной
группы на провинциальных съездах КСМК в 1973 г. и др. Такого'
рода акции .сыграли серьезную роль в жизни национальной
буржуазии.
Старшее и молодое поколения национальной буржуазии
являются составной частью сил, осуществляющих ныне в Китае
функции управления обществом и производством, принимающих
активное участие в развитии науки и техники. В количественном
отношении представители национальной буржуазии составляют
меньшинство в более чем 20-миллионной армии работников
умственного труда. Однако это, как правило, специалисты, получившие
систематическую подготовку, и в условиях острого недостатка
высококвалифицированных кадров государство без них обойтись-
не может. Особенно значителен, по-видимому, их удельный вес
157

среди инженерно-технических работников и ученых в
научно-исследовательских институтах и организациях. В руках этих людей
оказались оерьезные каналы бюрократического и
технократического воздействия на ход событий в стране. Молодое поколение
национальной буржуазии в силу сословной обособленности должно
стремиться к слиянию с общей массой работников управления,
науки и техники, но не к растворению в ней. Сохранение
сословности национальной буржуазии может стать или уже стало одним
из факторов социального выделения и обособления
управленческого, научного и технократического аппаратов.
Сословная замкнутость и спайка, сословные интересы и
национализм, образование и квалификация, свойственные молодому
поколению национальной буржуазии, в условиях маоистской
демагогии, беспринципности руководства, оторванности
государственного аппарата от трудящихся и целеустремленного
морально-политического разложения трудящихся могут порождать особенно
большое число карьеристов и борцов за статус, как говорил Мао
Цзэдун, «первой державы в мире», корыстолюбцев и краснобаев,
бюрократов и технократов. Внутриполитический курс китайского
руководства, по крайней мере с 60-х годов, не противоречит
интересам национальной буржуазии.
Политика китайского руководства по отношению к
национальной буржуазии имеет и международные аспекты.
За национальной буржуазией Китая стоят многомиллионная
китайская эмиграция, капиталы и международные связи
(китайской буржуазии. От судеб национальной буржуазии в большой
степени зависит возможность не только привлечения капиталов
китайской эмиграции в КНР, расширения международных связей,
в том числе с помощью китайской буржуазии, а также китайских
землячеств в других странах, но и в известной степени
воссоединения Тайваня с КНР. Любое наступление на права и интересы
национальной буржуазии в КНР чревато огромным резонансом
за пределами страны. Пекинским лидерам, стремящимся
превратить Китай в «первую державу мира» и строящим свою политику
в расчете на обострение международной напряженности и
использование противоречий между двумя мировыми системами,
приходится поэтому очень внимательно относиться к интересам
национальной буржуазии. Данное обстоятельство — зависимость судеб
национальной буржуазии от обстановки на мировой арене и
«международных проблем» — отмечалось Мао Цзэдуном еще в 1957 г.
С тех пор положение изменилось, но и в настоящее время
китайские руководители не могут обойтись без национальной
буржуазии.
Таким образом, в Китае сложилась ситуация, когда
национальная буржуазия оказалась не просто экономически и социально
зависимой от высшей государственной власти. Одновременно она
стала реализовывать волю этой власти, выполняя ряд
специфических общественных функций в области управления, науки и
техники. Вместе с тем и высшая государственная власть оказалась
158

в известной зависимости от национальной буржуазии, точнее, от
спецов и технократов, без которых общество развиваться не
может. Все указанные моменты, вместе взятые, и объясняют
основные причины сословного обособления национальной буржуазии,,
появление в стране своеобразного слоя рантье. Как сословие и как
рантье представители национальной буржуазии не могут не
превращаться в носителей центростремительных бюрократических и
технократических тенденций в обществе. Этот слой заинтересован
в существовании сильной центральной власти как единственно
способной, с одной стороны, защитить его сословные привилегии
и льготы, а с другой — создать наиболее благоприятные условия
для его функционирования как бюрократической и
технократической силы.
Развитие национальной буржуазии в класс в КНР пресечено.
Это свидетельствует, в частности, о том, что маоизм не является
выразителем и защитником ее классовых интересов.
«Своеобразный слой рантье» постепенно отходит от активной деятельности и
вымирает. Однако объективным результатом политики
руководителей КНР явилось создание сословной обособленности выходцев
из национальной буржуазии. Они образовали особую прослойку в
среде чиновничества (ганьбу), с одной стороны, и
научно-технической интеллигенции — с другой, став одной из наиболее
привилегированных их частей. Данная социальная группа обладает несрав-
нимой экономической, политической и идеологической
независимостью, помогающей ей легче переживать все невзгоды, которые
время от времени по инициативе руководителей страны
обрушиваются то на ганьбу, то на интеллигенцию, то на тех и других
вместе. Выходцы из национальной буржуазии пользуются
преимуществами и льготами ганьбу и не испытывают, подобно
большинству научно-технической интеллигенции, всего ужаса бесправия,-
тяжести частых «проработок» и т. п.
Влившись в «служивый люд», выходцы из национальной
буржуазии за полтора десятилетия успели осознать свое
общественное значение и возможности воздействовать на жизнь страны. Это-
обстоятельство служит одним из важных факторов сложных
коллизий в общественной жизни Китая.

Глава 8
ГАНЬБУ И ИХ РОЛЬ
В ОБЩЕСТВЕННО-ПОЛИТИЧЕСКОЙ
ЖИЗНИ КНР
В современном китайском языке сложился повседневный,
оборот: «ганьбу хэ цюньчжун» («ганьбу и массы»), закономерно
отразивший выделение первых из всех других классов и слоев
населения. Давно в Китае уже нет, пожалуй, такого человека,
который не мог бы с первого же взгляда по манере держаться,
одежде, обуви и другим неуловимым для непосвященного человек^
признакам безошибочно выделить ганьбу в любой толпе или группе
людей.
Согласно «Словарю новых китайских слов», выпущенному в
Пекине в 1957 г. и переизданному в 1962 г., ганьбу представляют
собой «обладающий властью персонал, являющийся ядром
э,работе, в широком смысле — кадры» [202, с. 138]. В «Словаре нрвых
выражений», опубликованном в Шанхае в 1953 г., термин
«ганьбу» расшифровывался полнее: «руководящее ядро
революционного отряда», «ганьбу — обычные люди, в то же время они
отличаются от служащих, от канцелярских работников или от солдат
армии. Они есть база и.ядро, обладающие определенным уровнем
сознания, наделенные определенными политическими заданиями»
(цнт. по [523, с. 13]). По характеристике Мао Цзэдуна,
содержавшейся в докладе на VI пленуме ЦК КПК шестого созыва (1938 г.),
ганьбу — «гордость нашей партии и гордость всего китайского
народа», это «костяк», призванный «обеспечить твердую опору для
величественного здания нашей борьбы» [329, т. 2, с. 354],
В марксистской китаеведческой литературе проблема ганьбу
в той или иной мере поднималась неоднократно. Первой попыткой
осмысления сущности данной социальной категории и ее роли в
общественной жизни КНР на широком фоне политических
процессов нескольких десятилетий, насколько нам известно, является
работа венгерского синолога П. Полоньи, которому удалось показать
зарождение этой группы, ее выделение в особый слой и
определить некоторые идейно-политические течения в среде ганьбу [523].
ЗАРОЖДЕНИЕ СЛОЯ ГАНЬБУ, ГРУППИРОВОК
и идейно-политических течении в их среде
Национально-освободительная борьба китайского народа не
могла продолжаться сколько-нибудь длительное время и тем бо-
.лее увенчаться исторической победой в 1949 г., если бы Комму-
U60

нистическая партия Китая не создала профессиональных
революционеров.
В длительной истории революционной борьбы китайского
народа можно выделить три своеобразных символа отдельных
этапов китайской революции — Центральный советский район Ху-
нань — Цзянси (конец 20-х и начало 30-х годов), Особый
пограничный район Шэньси — Ганьсу — Нинся (вторая половина 30-х и
начало 40-х годов) и революционная опорная база на Северо-
Востоке Китая (вторая половина 40-х годов).
Революционная борьба под лозунгом Советов развернулась в
конце 20-х годов в сельских районах с очень сильными
пережитками патриархально-родовых отношений. В работе «Борьба в
Цзинганшане» (1928 г.) Мао Цзэдун отмечал, что «вб всех уездах
широко распространены феодально-родовые отношения;
часто:население целой деревни и даже нескольких деревень носит одну и
ту же фамилию, и процесс окончательного размежевания
классовых сил и преодоления родовых отношений не может завершиться
в короткий срок» [329, т. 1, с. 141 —142]. Тогда же он
констатировал: «В общественной жизни повсюду господствует родовая
организация, при которой люди, носящие одну фамилию, составляют
особую единицу. Зачастую оказывается, что в сельских партийных
организациях, созданных по территориальному признаку, все
члены ячейки «осят одну фамилию, а собрание ячейки является
попросту собранием рода» [329, т. 1, с. 150]. Тот факт, что развитие
вооруженной борьбы происходило в отсталых, глубинных сельских
районах, крайне затруднил приток в советские районы рабочих,
интеллигентов. Забитость и темнота крестьянства, скованного
патриархально-родовыми путами, делали нелегким делом также
пополнение армии и партии за счет беднейшего крестьянства.
«Правда» писала в апреле 1930 г.: «Состав партизанских отрядов, и
особенно регулярных красноармейских частей (как это ни
парадоксально звучит) недостаточно крестьянский. Еще очень большой
процент в этих частях составляют люмпен-пролетарские элементы,
бывшие солдаты, военнопленные и т. д.» (цит. по [371, с. 133—
134]). Гомигаьдановская армия, армии милитаристов, вооруженные
отряды местных богатеев в подавляющей своей массе
комплектовались за счет люмпен-пролетариев, поэтому бывшие солдаты и
военнопленные, перешедшие на сторону революции, увеличивали
люмпен-пролетарскую прослойку в составе армии революции, а
затем в КПК1.
Сочетание патриархально-родовых пережитков, цеховой
замкнутости, местничества, мощного влияния социальной психологии
беднейших крестьянских масс и люмпен-пролетарских элементов
с вековыми традициями тайных обществ породило в условиях
многолетней вооруженной борьбы, по преимуществу партизанской, а
также экономических, социальных, культурных и языковых
отличий отдельных районов своеобразные явления — «сектантство» и
«„горное" местничество». Много лет спустя, уже в начале 50-х
годов, комиссия ЦК КПК, готовившая к изданию «Избранные, про-
11 Зак. 68
161

изведения» Мао Цзэдуна, следующим образом характеризовала
одно из них: «„Горное" местничество — это тенденция к
групповщине. Оно имело место главным образом во время длительной
партизанской войны, в условиях разбросанности и разобщенности
революционных опорных баз в деревне. Эти опорные базы вначале
создавались большей частью в горных районах, и каждая
группировка как бы представляла собой отдельную гору; это и
послужило основанием для того, чтобы назвать эту тенденцию „горным44
местничеством» [329, т. 4, с. 319]. Здесь все верно, кроме одного —
речь должна идти отнюдь не о «тенденции», имевшей якобы место
только «во время длительной партизанской борьбы». За
терминами «сектантство» и «„горное" местничество» стоят совершенно
определенные типы группировок в КПК и армии, оказавших
огромное влияние на весь ход событий в стране на протяжении не
только 20—30-х годов, но и 60—70-х годов. Не случайно
указанные термины прочно вошли в политическую лексику китайского
языка сегодняшних дней.
В период, начавшийся со времени Великого похода и
образования Особого пограничного района Шэньси — Ганьсу — Нинся и
других революционных баз, «сектантство», «„горное"
местничество» получили новый толчок для своего развития. Армия и партия,
оставаясь по-прежнему в столь же глубинных и отсталых сельских
районах, как и раньше, снова столкнулись со своеобразием
отношений между местным населением и «пришлым» людом, но в
существенно более крупном, чем раньше, масштабе, вызванном
передислокацией воинских частей и учреждений бывших советских
районов. Мао Цзэдун свидетельствует: «Между коренным местным
населением и выходцами из других провинций, переселившимися
сюда с севера несколько сот лет тому назад, существует глубокая
рознь, царит сильная, имеющая исторические корни вражда,
которая выливается порой в ожесточенную борьбу» [329, т. 1, с. 150—
151]. С тех пор, т. е. с конца 20-х годов, перед армией и КПК
встала проблема взаимоотношений между «старыми» и «новыми»,
«пришлыми» и «местными» ганьбу2, которая вплоть до настоящего
времени не утратила своей актуальности, остроты и
напряженности. Без местных кадров армия и КПК не могли и, естественно,
не мыслили своего существования и борьбы. Однако в
специфических условиях отсталости и патриархальщины групповщина не
исчезала, а развивалась: группировки, сложившиеся на заре
революционного движения, становились все более внутренне
сплоченными. В КПК появлялись и новые группировки, создавая немалые
сложности в ее жизнедеятельности.
В период антияпонской войны состав ганьбу в Особом
пограничном районе Шэньси — Ганьсу — Нинся и других базах
революционных сил претерпел новые существенные изменения: в их ряды
стали активно вливаться интеллигенция и представители
мелкобуржуазных слоев населения. Приток патриотически настроенных
интеллигентов и выходцев из мелкобуржуазных слоев в Яньань и
другие районы, контролировавшиеся революционными силами, вы-
162

двинул на повестку дня целый комплекс новых вопросов и
проблем, потребовал, в частности, четко определить отношение
участников революции к сколько-нибудь грамотным людям,
традиционно воспринимавшимся крестьянами и люмпен-пролетариями как
часть эксплуататорских классов, к знаниям вообще, к культуре,
к национальному и зарубежному культурному наследству.
С образованием революционной базы на Северо-Востоке силы
революции перешли к иному этапу своего развития, совпавшему
с подъемом революционного рабочего движения. В этот период
центр тяжести революционных процессов начал перемещаться из
сельского захолустья в сравнительно развитые, по китайским
условиям, сельские районы и в крупные города. Ряды ганьбу
пополнились группой рабочих и представителей других городских слоев
населения. Обстановка промышленно развитого Северо-Востока
Китая снова потребовала от партии решения широкого круга
проблем стратегии и тактики, в частности более четкого
определения своего отношения к рабочему классу, интеллигенции, к
городской промышленной цивилизации.
В партийных документах и выступлениях руководящих
деятелей КПК 30—40-х годов можмо встретить многочисленные, хотя
и осторожные, заявления о ликвидации обособленных группировок
внутри партии3.
После прихода в 1935 г. к руководству партией Мао Цзэдун
постепенно пришел к пониманию, что прямая борьба со
сложившимися группировками в высшей степени сложна, таит много
опасностей, к тому же и малоэффективна. Поэтому он
сконцентрировал свое внимание на использовании противоречий между
отдельными группировками в интересах своей группы в
соответствии с принципом «знать группировки, признавать группировки,
учитывать группировки, ликвидировать группировки» [469, с. 30].
В открытой печати 50—60-х годов о существовании
группировок в КПК практически почти ничего не говорилось, однако эта
тема с большим драматизмом звучала на закрытых партийных
совещаниях и заседаниях. Так, выступая 28 февраля 1959 г. на
втором совещании, созванном ЦК КПК в г. Чжэнчжоу, Мао
отмечал: «Наш Центральный комитет фактически был коалиционным
комитетом, страдающим „горным" местничеством: в нем было три
„горы" из первой армейской группировки, четыре — из 4-й армии,
две — из 2-й армии, две — из северной Шэньси» [469, с. 30]4.
Проблемы для КПК возникали не только потому, что одни и
те же группировки на протяжении многих лет определяли жизнь
армии и партии, но и в связи со специфическими нормами их
сосуществования и борьбы. В среде ганьбу в партии и армии
укоренились такие явления, как «круговая порука земляков и
однокашников, групповщина, гангстерские приемы борьбы и т. д.» [329,
т. 4, с. 393], неприятие единой дисциплины, местничество, борьба
за интересы «маленькой группки лиц» (см. [329, т. 4, с. 50, 54,
75—76, 81, 378, 393, 474, 567]), «самостийничамье», месть,
скрытность, интриги (см. [329, т. 1, с. 178, 184, т. 2, с. 103, 104, 183, 325,
11*
163

т. 4, с. 75, 292, 293, 329, 378—379, 393 и др.]). «Секта, которую
наши предки называли „братством", а современники — „узким
кругом людей" или „артелыциной",— признавал Мао Цзэдун,—
хорошо знакомое нам понятие. Чтобы достичь своих политических
целей, люди, занимающиеся сектантством, зачастую обвиняют в
сектантстве других» [331, с. 209].
Постепенный процесс освобождения страны, налаживание
работы государственных органов и системы
административно-хозяйственного управления с помощью главным образом армейских
га<ньбу вызвали специфические последствия: в начале 50-х годов
в стране сложились своеобразные «сферы влияния» отдельных
группировок, взявших после ликвидации гоминьдановского
режима под свой контроль крупные административно-территориальные
единицы и отдельные отрасли государственного управления. Стало
нормой, что командиры, политработники и бойцы, как правило,
проходят всю свою воинскую службу в формированиях, созданных
на базе бывших частей и соединений соответствующей полевой
армии, а после демобилизации остаются на гражданской работе в
тех районах страны, которые в свое время освобождала та же
самая полевая армия. Их перевод на службу в части и
соединения, генетически связанные с другими полевыми армиями, равно
как и перевод на работу в районы, освобожденные в свое время
другими полевыми армиями, до сих пор остается не только
явлением исключительным, но и, как правило, связанным с разного
рода конфликтными ситуациями, с обострением
внутриполитической борьбы.
В Китае существовали и существуют действительные трудности
и проблемы в развертывании революционного процесса. В нем
есть, как и во всех других странах, своя внутренняя логика,
подчиняющаяся особым закономерностям развития «каждого
общественного явления. Политическая реальность Китая такова, что на
протяжении 20—40-х годов содержание указанного процесса
определялось борьбой за национальное освобождение, в которой
приняли участие все классы и слои населения. При этом пролетариат
в силу многих обстоятельств не был гегемоном в общественно-
политической жизни страны. Руководителем революционной
борьбы выступила КПК, имевшая чрезвычайно широкую социальную
базу. Эта партия, сросшаяся с армией и состоявшая в
значительной своей массе из ее бойцов и командиров, долгие годы
формировалась и развивалась как военно-политическая организация. Она
складывалась в 30—40-е годы не на основе норм, сплачивавших
борцов-единомышленников, не на базе наследования и развития
традиций национальной и международной революционной
демократии, коллективной политической и моральной ответственности
за выработку единой политики и ее осуществление в данных,
конкретных условиях, а в ходе объединения разных по своей мощи
общегосударственных и региональных группировок.
В марксистской литературе уже сложилась традиция
рассмотрения истории идейно-политической борьбы в КПК сквозь призму
164

столкновений интернационалистских, марксистско-ленинских и
мелкобуржуазных, националистических сил. В общем и в целом
подобный подход представляется возможным. Указанная точка
зрения представляет собой модель борьбы, итоги анализа
столкновений в партии на протяжении нескольких десятилетий. Анализ
же конкретной ситуации в свою очередь всегда неизбежно связан
с необходимостью учета того, что любая модель или схема не в
состоянии отразить все богатство .связей и взаимозависимостей,
существующих в действительности. Естественно, что рассмотрение
такого явления, как множественность группировок в КПК, также
сопряжено с необходимостью детализации упомянутой модели
внутрипартийной борьбы.
Руководство партии не в состоянии скрыть (о чем
свидетельствуют материалы многочисленных партийны^ совещаний и
периодики КНР) тот факт, что в КПК существовали и существуют
немалые различия в понимании марксизма-ленинизма, равно как
и «идей» Мао Цзэдуна, имеют место весьма отличающиеся друг
от друга взгляды на итоги деятельности партии и характер
отдельных этапов развития страны, давно сложились
принципиально разные подходы к решению актуальных проблем общественной
и политической жизни. Если столкновения 60—70-х годов вокруг
кардинальных проблем настоящего и будущего КПК и КНР
проследить в неразрывной связи с той борьбой, которая до того шла
целые десятилетия, то можно выделить отдельные направления,
течения в партии, равно ка«к своеобразные водоразделы между
ними5. Учитывая, что отдельные люди и даже группы могут
менять свои взгляды, что при каждой крупной общественной
«встряске» их переход из одного лагеря в другой не только возможен, но
даже иногда 'неизбежен, В. И. Ленин учил брать в основу
анализа позиции не лиц, не групп, а течений, направлений, добиваясь
выяснения идейно-политической связи между ними, выявления их
социально-классового содержания и объективной политической
роли в ведущейся борьбе (см. [77, с. 150—151; 79, с. 27]).
Попытаемся выявить идейно-политические направления,
тенденции в среде ганьбу через призму взглядов и с помощью
свидетельств представителя одной из таких групп. В этом случае,
естественно, оказывается невозможным объективный анализ ни борьбы
взглядов, ни борьбы направлений в их исторической конкретности,
но такой анализ, на наш взгляд, представляет уже иную, в
высшей степени важную и сложную тему исследования, требующую
особого рассмотрения, а в некоторых аспектах и разработки
специальных методов изучения.
Прежде всего, разумеется, необходимо ответить на вопрос о
том, правомерно ли говорить о множественности
идейно-политических течений в КПК. Может быть, речь должна идти о
естественных различиях во взглядах по отдельным вопросам,
свойственных любым нормальным людям и тем более крупным
коллективам, ведущим борьбу за преобразование действительности. Ответ
можно без труда найти как в официальных^ документах КПК, так
165

и в выступлениях ее деятелей. Мао Цзэдун, например, в 1945 г.
писал о наличии в партии пролетарской и непролетарокой
идеологий, в том числе мелкобуржуазной, буржуазной и даже
помещичьей [329, т. 4, с. 592]. Вне зависимости от того, какое
содержание он вкладывал в данные понятия, важно отметить
признание им в рамках КПК такой разнородности взглядов, что ее
необходимо было связывать с идеологиями разных классов. В
«Решении по некоторым вопросам истории нашей партии» (1945 г.)
говорилось о «тенденциях», вредящих деятельности партии, и о
«самых разнообразных формах» их проявления. И то и другое
иллюстрировалось следующим перечнем: «Бюрократизм,
патриархальный деспотизм, злоупотребление дисциплинарными
взысканиями,, администрирование, погоня за личной славой, полуанархизм,
либерализм, ультрад^мократизм, сепаратизм, цеховщина, „горное"
местничество, круговая порука земляков и однокашников,
групповщина, гангстерские приемы борьбы и т. д.» [329, т. 4, с. 393].
В том же документе упоминались и члены КПК, которые, хотя
«организационно и вошли в партию, идейно... не вошли или не
совсем вошли в нее.. Они зачастую представляют собой рядящихся
в марксистско-ленинскую тогу либералов, реформистов,
анархистов, бланкистов и т. д.» [329, т. 4, с. 389]. Ясно, что*опять-таки
вне зависимости от конкретного смысла, вкладываемого в эти
определения, разнородность последних не только характеризует
весьма широкий спектр идейно-политических течений и веяний, но
и позволяет говорить о наличии в КПК в канун победы революции
представителей совершенно разных социальных типов, о
специфическом для отдельных групп членов партии миропонимании и
мироощущении, об особенностях их личностного облика.
Комплектование ганьбу за счет выходцев из самых разных
классов и слоев населения само по себе не могло не отразить и
действительно отразило влияние чрезвычайно широкого спектра
интересов, движений, шатаний в глубинах китайского народа на
идейно-теоретический облик партии, ее идейно-политическую
платформу, стратегию и тактику, методы и формы борьбы, формы
организации. Возникает, следовательно, необходимость выявления
отдельных идейно-политических направлений или течений,
различий в социальных типах ганьбу. Говоря об этом, мы имеем в виду
характеристику основных черт идейно-политических взглядов,
сложившихся в среде ганьбу и, следовательно, в КПК, отнюдь не
намереваясь дифференцировать конкретные группировки в
зависимости от занимаемых ими позиций. Это тема специального
исследования.
П. Полоньи выделил в среде ганьбу два направления: анархо-
vуравнительное и иерархо-этатистское. Для представителей
первого была и остается характерной бунтарская, близкая к анархизму
«концепция всесилия «народа», «народной воли», «национального
духа», неприятие иерархии, каких-либо существенных различий
между людьми6, презрение к знаниям, интеллигенции, недоверие
к фабрично-заводским рабочим. Сторонники этого направления
166

осуществление своих эгалитарных воззрений связывают с
утверждением коллективизма, демократии, равенства и свободы,
представления о которых у них являют собой причудливое
переплетение древних утопий, люмпен-пролетарских и мелкокрестьянских
иллюзий, тяги «к решительному обновлению всего уклада жизни и
страха перед наступлением нового, неведомого мира7. Они
всецело уповают на сознание и обычно вообще отказываются учитывать
материальные факторы в своих политических расчетах.
Представители иерархо-этатистского течения по сути дела
исходили и исходят из представления о том, что в Китае все классы
слабы, что ни один из них не в состоянии играть решающую роль
в общественном развитии страны. Они видят спасение общества
в быстрых темпах экономического развития, обеспечить которые
может только сильное государство. Для этого течения присуще
требование строгой организационной дисциплины, четкой
иерархии аппарата и 'намерение использовать строгую дисциплину,
жестко скроенный государственный механизм в интересах
создания современного хозяйства, модернизации экономики.
П. Полоньи отметил также, что каждое из этих направлений
имеет свои как положительные, так и отрицательные черты.
Например, стремление сторонников последнего к современной
организационной структуре представляется более положительным,
нежели примитивно-коллективистские реминисценции и утопизм
представителей первого; демократия же уравнительного
анархизма— более привлекательной, чем бюрократическая окостенелость,
как правило, присущая взглядам представителей
иерархо-этатистского течения. Только практическое решение каждого конкретного
вопроса, исходящее от представителей той и другой тенденции,
может- дать основу для окончательных оценок их позиций.
На наш взгляд, более полное представление о всем спектре
направлений, течений и движений в среде ганьбу можно получить
только в том случае, если учесть существование по крайней мере
еще трех направлений, или течений:
патриархально-милитаристского, мелкобуржуазно-кулацкого и
революционно-демократического,-- и если, далее, принимать во внимание также
самостоятельные идейные потоки и ручейки в рамках всех названных
выше течений.
Для патриархально-милитаристской тенденции менее всего
характерны сколько-нибудь четкие и ясные идейные позиции. Его
представители, отражая движения люмпен-пролетарских масс и
«разбойной вольницы», втянувшейся в революцию,
руководствовались в лучшем случае смутными, инстинктивными
стремлениями к борьбе против эксплуататоров и прогнившего гоминьданов-
ского бюрократического аппарата, национальными чувствами в
борьбе против японских агрессоров. Они принесли с собой в
лагерь сил революции много отрицательного: «наемническую
психологию», «милитаристские замашки», настроения «разбойной
вольницы», мародерство, бандитизм (см. [329, т. 1, с. 143, 158, 169—
170, 187, 340, 425, т. 3, с. 155—156, т. 4, с. 211, 291—295, 591
167

и др.]), образовали то, что обычно называется «накипью
революции». Для этих людей характерно стремление к разрушению,
неприятие знаний, презрение к сколько-нибудь образованным людям,
равно как вообще к созидательной деятельности.
Похоже, что революционная демократия была представлена
на протяжении 20—40-х годов двумя основными группами членов
партии. Одну из них составляли последовательные
марксисты-ленинцы, другую — сторонники революционно-демократических
взглядов Сунь Ятсена. Последние не стояли на последовательно
классовых позициях, находились под влиянием националистических и
реформаторских идей Сунь Ятсена. Говорить о революционной
демократии как одном направлении позволяет прежде всего
известная на определенном этапе революционного процесса общность
идейно-политических позиций этой части КПК, определявшаяся
совпадением главных пунктов программы-минимум партии с
требованиями «новых трех народных принципов» Сунь Ятсена.
Что касается представителей мелкобуржуазно-кулацкого
направления, то до начала 50-х годов для них было характерно
стремление к национальной независимости страны, проведению
аграрной реформы и ликвидации феодально-патриархальных
пережитков, к обзаведению собственным хозяйством, к изменению
устоев жизни общества на основе широкого развития
товарно-денежных отношений и использования наемного труда8. Его
представители выхватывали из концепции «новой демократии» тезис
о. необходимости длительного сосуществования социалистических
и капиталистических элементов во всей общественной жизни
Китая и абсолютизировали его.
Практически «и одно из упомянутых направлений не было
представлено монолитной группой членов партии, выдвигавшей и
отстаивавшей собственную идейно-политическую платформу.
В каждом из них можно выделить более или менее
оформившиеся течения или ручейки.
П. Полоньи, на наш взгляд, имел много оснований, чтобы
отнести Мао Цзэдуна к представителям анархо-уравнительной
тенденции; Символично, что последний был вынужден выделять в
составе КПК и армии сторонников «полной уравниловки»,
критиковать «лево»экстремистские перегибы в ходе проведения
аграрной реформы и других мероприятий партии, хотя его собственные
позиции отличались от позиций критикуемых лишь отдельными
деталями, нюансами, акцентами, но не сутью. Так, Мао с
удовлетворением отмечал: «Хорошо, что мы привыкли к трудностям и что
при этом все терпят одинаковые лишения: каждый, от командира
корпуса до кашевара, в дополнение к рисовому пайку получает
на приварок по 5 фыней; если на мелкие расходы выдается по
20 фыней, то все получают по 20, если по 40 — то все получают
по 40. Поэтому бойцы ни на кого не ропщут» [329, т. 1, с. 133].
В то же время, сетуя на то, что «уравниловские тенденции среди
командиров и'бойцов Красной Армии еще весьма сильны», он
замечал: «Так, например, при выдаче денег раненым бойцам на лич-
16в

ные расходы люди требуют, чтобы между легко и тяжело
раненными не делалось различия и всем выдавалось поровну. Если
командир едет верхом, то не считаются с тем, что это
необходимо для дела, а рассматривают это как проявление неравенства.
При распределении довольствия требуют полной уравнительности,
не считаясь с тем, что некоторым людям, находящимся в особых
условиях, следует выдавать несколько больше. При переноске
риса требуют, чтобы все несли поровну, не считаясь с тем, о ком
идет речь,— о взрослом или ребенке, сильном или слабом. При
расквартировании частей требуют, чтобы всем отводилась
одинаковая площадь, и если даже штаб займет помещение чуть
побольше, начинается ругань» [329, т. 1, с. 181]. Тем не менее Мао Цзэ-
дун ни разу не попробовал связать «лево»экстремистские
извращения, скажем, в ходе аграрной реформы с позициями
сторонников «полной уравниловки» и выяснить социальные корни данного
течения.
Эпицентры столкновений в КПК периодически смещались, но
при этом всегда находились как бы на стыке разных сил9. Так, на
протяжении многих лет представители разных тенденций
вынуждены были объединяться для обуздания разгула патриархально-
милитаристских групп и группировок. Чаще же и острее всего
проходила борьба между представителями анархо-уравнительной
тенденции и революционно-демократическими силами, к которым
иногда примыкали сторонники иерархо-этатистских воззрений.
„ Одно из таких столкновений началось в середине 40-х годов,
с переменным успехом продолжалось на протяжении 50-х и
60-х годов, но не закончилось даже в первой половине 70-х годов.
Конкретным поводом для столь длительной борьбы послужило
предложение Мао Цзэдуна о «самообеспечении армии», а точнее
говоря, его концепция самообеспечивающихся
военно-административных и хозяйственных комплексов, образовавшая в середине
50-х годов основное ядро социально-экономических взглядов Мао
на строительство социализма.
Суть ее состояла в том, что армия должна не только воевать,
но также заниматься производством, постепенно добиваясь
самообеспечения, соответственно разного рода
учреждения—заниматься своим делом и одновременно производством, а население;
поголовно объединенное в трудовые армии, добиваясь самообеспечения
продуктами питания, одеждой и т. д.,— быть в состоянии в любой
момент воевать (см. {329, т. 4, с. 279—296, 429—442, 443-^450,
585—594]).
Эта концепция вызвала резкие возражения со стороны
представителей революционно-демократического и иерархо-этатистско-
го направлений. Они характеризовали представления Мао
Цзэдуна, судя по его же собственным признаниям, как «отсталые»,
«регрессивные», игнорирующие «принцип разделения труда» [329,
т. 4, .с. 589], доказывали, что, «когда воинские части занимаются
производственной деятельностью, они не могут воевать и
заниматься .военной подготовкой, а если производством занимаются
169

учреждения, то они не могут вести свою работу» [329, т. 4, с. 440].
Они соглашались принять предложения Мао лишь в качестве
временного мероприятия, рассчитанного на «покрытие недостатка
денежных средств» [329, т. 4, с. 285].
Симптоматично, что, защищая и обосновывая свою «идею», Мао
Цзэдун пошел в 40-х годах по пути ее известной маскировки,
выпячивая на первый план ее достоинства в плане преодоления
материальных затруднений и предотвращения процессов
деморализации армии, пугая своих оппонентов и противников опасностью
укрепления позиций патриархально-милитаристских сил. Мао в
этой связи называл следующие «преимущества» перехода к
«самообеспечению армии»: «1) улучшение взаимоотношений между
командирами и бойцами. Трудясь сообща, они сближаются как
братья; 2) укрепление любви к труду... солдатам приходится
долго жить в армейских условиях, и это подрывает их любовь к
труду. В результате возможно появление в армии бездельников; у
людей образуются некоторые скверные повадки, свойственные
солдатам милитаристских армий; 3) укрепление дисциплины.
Внедрение трудовой дисциплины в процессе производственной
деятельности не только не ослабляет боевую дисциплину и дисциплину
военнослужащих в быту, но, напротив, укрепляет ее; 4) улучшение
взаимоотношений между армией и населением. С появлением у
воинских частей своего хозяйства случаев посягательства на
имущество населения становится все меньше или они вовсе исчезают...;
5) войока реже проявляют недовольство органами власти; 6)
стимулируется широкое движение населения за развитие
производства» [329, т. 4, с. 590—591]. Несмотря на все эти доводы,
предложение Мао Цзэдуна в полном объеме не было принято и
реализовано. Только спустя 10 с лишним лет, уже во время создания
«коммун», он снова публично потребовал объединения всего
населения в военизированные трудовые армии.
Были случаи, когда против революционной демократии
выступал объединенный фронт представителей всех остальных течений
и сил. Одно из таких столкновений, длившихся на протяжении
десятилетий и не завершившихся вплоть до настоящего времени,
было вызвано принципиально разными подходами к концепции
партии.
В середине 40-х годов, когда революционные опорные базы
настолько выросли, что их население достигло, а затем и быстро
превысило 100 млн. человек, возникла насущная необходимость
перестройки деятельности партии и органов власти в плане
значительного усиления централизации руководства, укрепления
партийной и государственной дисциплины и по меньшей мере минима-
лизации пагубных последствий своевольных действий группировок
для деятельности партии и органов власти. Естественно, что в этих
условиях значение партии как руководящего ядра сил революции
резко возросло.
В этот период Мао Цзэдун выступает с рядом работ, прежде
всего посвященных КПК [329, т. 4, с. 323—326 и 459—466], в ко-
J70

торых его собственные представления причудливо переплетаются
с идеями, навеянными влиянием патриархально-милитаристского и
иерархо-этатистского направлений. Он берет на вооружение идею
государства как выражения высшей целостности нации, а также
централизма как формы и условия существования этой
целостности, выдвигает соображения о партии (как военизированной
организации, призванной служить общепризнанным образцом
концентрации власти и одновременно средством борьбы за
всепроникающую централизацию руководства.
Партком, с его точки зрения,—это подобие «отделения в
армии», а его секретарь — подобие «командира отделения». Партком
обязан четко и быстро выполнять установки руководства,
секретарь— «научиться „играть на фортепьяно" так, чтобы „все десять
пальцев"» (т. е. члены парткома) действовали «ритмично и
согласованно» [330, с. 459—460, 461—462]. Мао требует введения в
партии строжайшей системы ежемесячной отчетности, настаивает на
том, чтобы один раз в два месяца проходило предварительное
согласование с ЦК мер и действий партийных органов на местах,
и т. д. Иначе говоря, Мао Цзэдун сделал попытку провести в
жизнь те самые идеи всесилия аппарата, которые выдвигались
сторонниками иерархо-этатистских концепций и против которых он
выступал в предшествующие годы, относя «бюрократизм», «голое
администрирование», «патриархальный деспотизм» и т. п. к числу
явлений, несовместимых с интересами революции. В то же время
Мао оказался глух к предложениям
революционно-демократических, особенно марксистско-ленинских, сил, направленным на
демократизацию норм внутрипартийной жизни, на превращение
партии в подлинно революционную политическую организацию,
построенную на большевистских принципах10. Хотя Мао Цзэдун
соглашался с тем, что в партии «наблюдается резко выраженная
тенденция к монополизации руководства отдельными лицами и
единоличному решению важных вопросов», когда «решения по
важным вопросам принимаются не на заседаниях партийных
комитетов, а отдельными лицами, члены же комитетов фактически
существуют лишь для проформы» {[330, с. 323], он ровным счетом
ничего не захотел предлагать в плане обеспечения действительной
коллективности руководства. По сути дела Мао отверг (см. [330,
с. 465]) резолюцию ЦК КПК о созыве партийных съездов и
конференций всех ступеней (см. [330, с. 336, 337]).
Фактически он встал во главе всех тех сил и течений в КПК,
которые отличались в высшей степени примитивными
представлениями о партии и ее роли в общественно-политической жизни
страны. Глава делегации КПК еще на VI Конгрессе Коминтерна дал
развернутую характеристику такого рода представлений: «Сейчас
у нас наблюдается такое явление: если местное восстание в
деревне или уезде одерживает победу, сейчас же организуется совет.
Все участники совета немедленно всей массой вступают в партию.
Почему? Потому что у нас говорится так, что раз диктатура
пролетариата, то это значит диктатура партии, это значит диктатура
171

губкома, укома и секретаря. Поэтому у нас господствует лозунг
„вся власть секретарю", вся власть партии. У нас форма советов
в большинстве случаев отождествляется с партией, а партия — с
советом. Такое же положение у нас и с профсоюзами, такое же
положение и с крестьянскими союзами» (цит. по [298, с. 314]).
В итоге весь смысл деятельности Мао Цзэдуна и его сторонников
стал сводиться к внедрению в жизнь партии принципов
бюрократического централизма.
Приведенные выше примеры показательны и в иных
отношениях. Прежде всего наличие принципиально разных направлений,
тенденций сочеталось с размытостью границ между ними. Это
объясняется как обилием промежуточных, переходных социальных
образований, социальных типов в китайском обществе и в составе
ганьбу, неразвитостью классовых антагонизмов, так и существом
идейно-политических взглядов представителей большей части
течений, неизбежно отражавших в конечном счете специфику
классово-социальной структуры всего общества.
Патриархально-милитаристские силы всегда готовы поддержать кого угодно и что
угодно во имя только одного — сохранения собственных позиций в
армии, партии, обществе. Не могло быть и четких, стабильных
границ между анархо-уравнительной и иерархо-этатистокой, а также
мелкобуржуазно-кулацкой тенденциями. Скажем, представители
первой довольно легко и быстро взяли на вооружение
представления о руководящей роли государства и централизме, хотя они,
на первый взгляд, должны были образовывать квинтэссенцию
концепций сторонников совершенно иной тенденции. Однако подобное
идейное «переоснащение» — не чисто китайское явление. Одна из
характерных черт мирового анархизма, подмеченная еще К.
Марксом, как раз и заключается в проповеди централизма «сверху» и
анархии «снизу». Апология государства и централизма,
сочетающаяся с преклонением перед «массовым движением», апология
ганьбу как элиты «пролетариата», соседствующая с воспеванием
всеобщего «равенства», воинственные призывы к немедленному
насаждению «нового», сопровождаемые судорожными попытками
сохранить архаику, и т. п. свидетельствуют не только об
ограниченности, непоследовательности, аморфности идеологических
построений представителей анархо-уравнительной тенденции, но и о
стремлении, столь же ограниченном, непоследовательном и
аморфном, учесть что-то положительное во взглядах сторонников иных
тенденций.
* Бурные общественно-политические процессы первой половины
XX в. принуждали отдельные группировки постоянно
приспосабливать свои идейно-политические взгляды к интересам единства
партии и армии перед лицом длительного перевеса сил лагеря врагов
революции. Они не могли не то что совместно бороться, но просто
мирно сосуществовать в условиях периодических карательных
походов гоминьдановских армий, если бы слишком далеко заходили
в своих разногласиях. В то же время в обстановке непрерывного
взаимного соперничества различных течений разногласия не ис-
172

чезали, а как бы до поры до времени аккумулировались в скрытом
от посторонних глаз внутреннем мире группировок.
Отсталость Китая, естественно, объясняет устойчивое влияние
в этой стране, как говорил В. И. Ленин, «отсталых учений
социализма» [60, с. 40]. В то же время на протяжении всего периода
ожесточенной борьбы 20—40-х годов, в итоге которой произошли
исторические по своему объективному значению сдвиги в жизни
всего многомиллионного народа, ни разу не было такой эпохи,
подобной 1905 г. в России, когда бы разноголосица идейных течений
прошла проверку в ходе массового движения всех классов и слоев
китайского общества, позволившую участникам событий
«размежеваться» и тем самым обрести классовое сознание и четкие
классовые позиции. Поэтому действительная классовая природа
отдельных направлений и течений в КПК, которая, как всегда и
везде, вскрывается, по словам В. И. Ленина, лишь «в последнем
счете», только в ходе исторического развития и по мере роста
сознательности его участников и творцов [53, с. 344], долгое
время оставалась, да и остается скрытой от широких масс
трудящихся. Социально-политические структуры, призванные на долгие
годы определять судьбы Китая, были заложены еще в
освобожденных районах, но идейно-политические направления, течения в
рядах КПК, даже имеющие солидные основания в классовом
строе страны, с трудом, если воспользоваться выражением
В. И. Ленина (см. [49, с. 377]), нащупывали родственные им
классы и слои на протяжении всех 50-х и 60-х годов.
В результате происходило формирование своеобразных
традиций и норм сосуществования и борьбы группировок,
вырабатывались определенные «правила игры», обеспечивающие живучесть
отдельных сил и течений в КПК. Так сложились, например,
традиции маскировки существа идейно-политических позиций той или
иной группировки, изложения своих позиций с помощью
эзоповского языка, сложных исторических примеров и параллелей и т. д.
Методов маскировки действительных взглядов, равно как и
борьбы друг с другом, возникло довольно много. Разбирать их здесь
нет необходимости. Отметим только, что в современном китайском
политическом лексиконе образовались стереотипные клише для
обозначения таких методов: «вести борьбу под красным знаменем
против красного знамени», «создавать ложные видимости» и т. п.
Характерна в этой связи и одна из официальных формулировок
обвинения Линь Бяо, бывшего наследника Мао Цзэдуна, и его
«сообщников»: «Они, как говорят, „не показываются без
„сборника выдержек" в руках, не держат речей без „ваньсуй" на устах,
в глаза славословят, а в спину удар наносят"» [148, с. 13].
Столь своеобразная обстановка накладывала неизгладимый
отпечаток на весь личностный облик ганьбу. В их среде получали
со временем все большее распространение взаимная
подозрительность, практика доносов, вероломство, приспособленчество,
карьеризм, конформизм, барские замашки и индивидуализм, двуличие
и скрытность.
173

Сосуществование и борьба указанных сил в КПК обусловили
многосложные отрицательные последствия для внутрипартийной
жизни КПК и всей общественно-политической жизни КНР.
Группировки явились непременным «организационным» условием
длительного распространения в партии разношерстных
идейно-политических течений и тенденций. Их непрекращающиеся
столкновения, усложненные обстановкой многолетних войн, послужили
одним из главных препятствий на пути развития открытой,
публичной, свободной борьбы мнений и взглядов в КПК, очищения
партии от чуждых пролетариату идеологических веяний и течений,
отстаивания здоровыми силами партии чистоты
марксистско-ленинской теории. Вместо большевистского принципа «света, больше
света» в КПК восторжествовал нечаевский принцип «тьмы,
больше тьмы». В этих условиях партия вынуждена была с 30-х годов
двигаться вперед сообразно достигнутым в каждый данный момент
компромиссам между отдельными группировками. Подобные
компромиссы стали определять не только политику КПК, но также
ее идеологию и жизнедеятельность.
ГАНЬБУ И ПРОБЛЕМЫ
ПАРТИЙНО-ГОСУДАРСТВЕННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
Образование КНР явилось чрезвычайно важным рубежом,
ознаменовавшим собой резкий рост значения, роли и функций
га«ьбу во всей общественно-политической жизни страны.
Деятельность КПК в первые после победы революции годы
объективно отражала в основных своих направлениях интересы
рабочего класса, однако в своей практической работе партия
опиралась в первую очередь и главным образом на ганьбу и армию,
не сумев на предыдущих этапах революционного процесса
организовать, просветить, воспитать авангард рабочего класса,
способный взять на себя выполнение задач государственного и
хозяйственного строительства. В этой обстановке партия не могла
пойти и не пошла на слом старого государственного аппарата. При
сохранении прежних основ этот аппарат был поставлен под контроль
ганьбу и армии и.
Армия была превращена в «гигантскую школу ганьбу».
«Проблема кадров во всех областях работы,— писал Мао Цзэдун,—
должна быть разрешена главным образом самой армией. И в этом
вы должны отдавать себе ясный отчет» [330, с. 413]. Тогда же
он следующим образом определял задачи, стоящие перед ганьбу:
«Все армейские кадры должны научиться принимать в свое
ведение города и управлять ими. В городах они должны знать, как
действовать в отношении империалистов и гоминьдановских
реакционеров, как действовать в отношении буржуазии; они должны
умело руководить рабочими и организовывать профсоюзы, умело
мобилизовывать и организовывать молодежь, сплачивать и
обучать кадровых работников в новых освобожденных районах,
174

управлять промышленностью и торговлей, руководить учебными
заведениями, газетами, телеграфным агентством и
радиовещательными станциями, вести дипломатические дела, решать
вопросы, связанные с демократическими партиями и народными
организациями, регулировать отношения между городом и деревней,
разрешать проблемы, связанные с продовольствием, углем и
другими предметами первой необходимости, решать вопросы,
связанные с банковским делом и финансами» [330, с. 411—412].
Данная установка по сути дела ставила ганьбу и армию над
всеми городскими классами и слоями населения, наделяла их
функциями верховного арбитра в отношениях между рабочими и
крестьянами, городом и деревней. В 1960 г. она была отнесена
комиссией ЦК КПК, готовившей публикацию четвертого тома
«Избранных произведений» Мао, к числу политических установок,
сыгравших «огромную роль в разрешении проблемы с кадрами в
новых освобожденных районах и в успешном развитии дела
народной революции» [330, с. 412] и имеющих «великое значение на
протяжении длительного исторического периода» [330, с. 441].
Вполне возможно, что как сама эта установка, так и ее более
поздняя оценка отражали интересы и стремления многих групп и
группировок в КПК, так как они получали возможность для
своего укрепления, расширения сферы своего политического и
идейного влияния. НОАК, воспринимаемая многими членами партия,
если не подавляющим их большинством, в качестве
«самостоятельной социальной прослойки» [155, с. 107], получила по
Конституции 1954 г. и избирательному закону право на обязательное
выделение своих делегатов во все представительные органы власти.
Рабочий же класс подобного права не получил. Тем самым группы
и группировки в КПК, приобретя огромный политический вес в
общественно-политической жизни КНР, ограничили развитие
рабочего класса, принизили его роль в продолжении
революционного процесса.
Ганьбу персонифицировали законодательную и
исполнительную власть в центре и на местах. Они стали представлять КПК
и армию в органах власти снизу доверху, возглавили практически
все государственные учреждения, организации, предприятия,
сосредоточили в своих руках управление всей жизнью китайского
общества.
Победа революции сделала возможным и необходимым
ликвидацию всех и всяких особых местных властей, служивших опорой
гоминьдановского режима, региональных милитаристских клик и
тирании богатеев и мироедов, и создание единообразной на всей
территории Китая системы органов власти и управления. Ганьбу
и армия выполнили данные задачи 12. Перед страной встали
проблемы налаживания управления повседневной жизнью общества
и государства. Ганьбу и армия взяли на себя решение этих
сложных и трудных проблем.
Точно определить численность ганьбу, темпы роста,
распределение их по отраслям и видам деятельности довольно сложно.
175

Во-первых, судя по выступлению Мао Цзэдуна на совещании в
Бэйдайхэ в августе 1958 г., точными данными на сей счет даже
ЦК КПК и китайское правительство длительное время не
располагали. На протяжении многих лет в КНР не существовало
единой централизованной системы подбора и расстановки ганьбу по
номенклатуре и отраслям. В КПК, например, подобная система
была создана только в середине 50-х годов и охватывала ганьбу,
занятых в партийном аппарате от уезда и выше (см. [155, с. 112]).
Во-вторых, численность ганьбу сплошь да рядом определялась не
только и не столько штатными расписаниями государственных,
партийных и общественных организаций, сколько их финансовыми
возможностями и местными интересами 13. В этой связи особенно
трудно установить численность ганьбу по всей совокупности
организаций, находящихся в подчинении уездов: в волостях,
кооперативах, «коммунах». Именно здесь оказалась сосредоточенной
основная и наиболее пестрая, с точки зрения экономических
интересов, масса ганьбу: государственные служащие, кооперативные
кадры, работники, находящиеся частично на содержании государства,
частично — на содержании кооперативов, «коммун».
Соответственно в категорию рабочих и служащих стала включаться только
часть общей численности ганьбу. Помимо большой части ганьбу
«коммун», в их число не входят также ганьбу НОАК, а также
армейских производственно-строительных корпусов.
О численности ганьбу, находящихся на содержании
государственных органов, КПК, профсоюзов и КСМК, можно судить только
по отрывочным сведениям. Поэтому представленные в табл. 13
данные, возможно, не совсем точно отражают темпы ее роста в
5(Ьх годах.
При изучении вопроса о численности ганьбу обращают на себя
внимание следующие моменты. Во-первых, за три года после
образования КНР состав ганьбу обновился почти на 80%, а в
последующем он обновлялся более чем на 7з каждые три года почти
до оконца 50-х годов. Поскольку и в прошлом крупные изменения
в количественном составе ганьбу практически совпадали с
важными политическими рубежами в развитии обстановки в стране,
в КНР стало обычным выделение нескольких своеобразных
«поколений» ганьбу: периода создания КПК, Северного похода,
«аграрной революционной войны» (т. е. борьбы под лозунгом советов),
«войны сопротивления японским захватчикам», освободительной
войны, аграрной реформы и демократических преобразований,
кооперирования и социалистических преобразований и т. д. (см.,
например [535, с. 416; 596, 1.VII.1977]).
В целом деление ганьбу на «поколения» по такому принципу
имеет под собой вполне реальную основу. Каждое из них
отличалось не только своим количественным, но в еще большей
степени социальным составом, идейно-политическим и практическим
опытом работы. Скажем, до образования КНР в среде.ганьбу не
было и не могло быть большого числа руководителей
производства. Восстановление и развитие крупной промышленности, станов-
176

Таблица 13
Рост рядов ганьбу за 1949—1963 гг.*
1949
1952
1955
1958
1963
Численность, тыс. человек
всего
720
3310
5260
7920
20000
в том числе
женщин
• • •
150***
764
1000*****
• • •
Прирост**
1 абсолютный, тыс.
всего
—
2590
1950
2660
12080
человек
в том числе
женщин
тштж
—
514****
236
относительный, %
всего
—_—
78,2
37.1
33.4
60.4
в том числе
женщин
—
30 4****
24.0
—*
* [155, с. 351. 390—391; 535, с. 106; 596. 30.IX.1952].
** По отношению к предыдущему указанному в таблице
году.
*** Данные за 1951 г.
**** За 1952—1955 гг.
***** Как сообщалось, в стране насчитывался «почти
миллион» женщин-ганьбу.
ление совершенно новых ее отраслей, с одной стороны, и
осуществление кооперирования сельского хозяйства и ремесла — с другой,,
диктовали появление в массовом масштабе таких ганьбу, каких
до того либо не было совсем, либо было ничтожно мало14.
Во-вторых, ганьбу — по-преимуществу мужчины. Женщин в их
составе немного, и им доверяются руководящие посты, как
правило, исключительно на низовом уровне. Так, в 1958 г. из примерно
одного миллиона женщин-ганьбу только 32 тыс. (0,3%) занимали
руководящие посты в органах выше уездного уровня [552, 1958г
№4, с. 25].
В-третьих, ганьбу — главным образом ханьцы. В 1957 г. в
стране насчитывалось в общей сложности немногим более в400 тыс,
ганьбу — представителей нацменьшинств (т. е. примерно 5%
общей численности этого слоя) [552, 1958, № 3, с. 22]. Согласно
данным на конец 1957 г., среди ханьцев ганьбу составляли 0,93%г
а среди других, неханьских народов Китая —0,59% общей
численности населения. Если исключить из этого расчета Автономный
район Внутренняя Монголия (где последний показатель достигал
1,7%) и пров. Цзилинь (1,3%), то удельный вес ганьбу
—представителей нацменьшинств будет существенно ниже; в некоторых
районах он равнялся всего 0,2% численности коренного населения
[552, 1957, № 5, с. 36]. В 60-е годы сколько-нибудь заметных
улучшений в этом отношении не произошло. В ходе «культурной
революции» по национальным кадрам был нанесен серьезный ударг
многие из них подверглись репрессиям.
Нельзя также пройти мимо нездоровых явлений в процессе
формирования ганьбу-неханьцев. Они комплектовались отнюдь не
12 Зак. 68
177

только за счет представителей трудящихся, проявивших
организаторские способности, имевших какой-то минимум знаний и опыта
для руководящей работы. КПК специально рекомендовала
обратить внимание в данной связи на недоучившихся молодых людей,
старую интеллигенцию, прежних военно-административных
чиновников, капиталистов и их управляющих, мелких производителей,
представителей высшей знати и религиозных деятелей i[552, 1957,
№ 5, с. 36]. При этом численность ганьбу-неханьцев росла
значительно быстрее, нежели рабочих — представителей тех же народов:
уже в 1957 г. первых было в 2 раза больше, нежели вторых (см.
[552, 1958, № 1, с. 74, № 3, с. 22]). В то же время рост числа
ганьбу-неханьцев сопровождался возрастающим недоверием к ним
со стороны центральных властей и КПК. К концу 50-х годов в
•стране отмечалось как «серьезное явление» положение, когда гань-
бу—представители нацменьшинств имеют должность, но не
имеют власти, номинально «стали хозяевами», но фактически
«хозяевами» являются ганьбу-ханьцы (см. [552, 1957, № 5, с. 36]).
Несмотря на высокие темпы роста численности ганьбу, в
50-е годы в КНР неизменно говорилось об их острой нехватке15.
Столь же постоянно отмечался и быстрый процесс
бюрократизации аппарата 16.
Согласно материалам массового обследования, охватившего
рабочих и служащих, работавших на 30 сентября 1955 г. в
государственных, кооперативных и государственно-частных
предприятиях и хозяйственных организациях, а также государственных
органах власти и управления от уезда и выше, в КНР насчитывалось
более 4,5 млн. работников административно-управленческого
персонала, составлявших 29,6% общей численности обследованных
рабочих и служащих [193, с. 274—275]. Из них около 1,6 млн.
человек (10,3%) работали в государственных учреждениях. По
данным этого обследования, единственного в своем роде за все годы
существования КНР, на «каждых 100 служащих в
государственных административных органах приходилось 49 работников
руководящего звена, в том числе: на 100 служащих в центральных
органах—104 руководителя, в учреждениях провинций,
автономных районов и городов центрального подчинения — 61, в
учреждениях уездов и автономных уездов — 41 руководитель. Абсолютное
большинство этих руководителей несомненно были ганьбу. Но если
это так, то уже в 1955 г. сложилась парадоксальная ситуация:
с высокой трибуны VIII съезда говорилось о недостатке ганьбу,
но в центральном аппарате их было больше, нежели обычных
служащих, а на местах в среднем на каждых двух служащих
приходился один ганьбу. Уже эти цифры свидетельствовали о далеко
зашедшем процессе бюрократизации аппарата.
Главным источником пополнения костяка ганьбу, особенно
высокопоставленных, практически на протяжении всех 50-х и в
начале 60-х годов служила НОАК. До конца 1955 г. из армии на
гражданскую работу были направлены 5 млн. человек .[155,
с. 204]. К 1959 г. она смогла выделить для использования на
178

гражданской работе еще 2 млн. человек {552, 1959, № 15, с. 11].
Таким образом, если число рабочих, ставших в 50-х годах
руководящими работниками всех рангов, исчислялось тысячами или в
лучшем случае десятками тысяч, то армия, состоявшая в
значительной мере из крестьян и люмпен-пролетариев, направляла на
руководящие должности во все сферы деятельности миллионы
человек.
Данных о социальном происхождении ганьбу очень мало, они
крайне разрозненны и часто противоречивы, позволяя в лучшем
случае характеризовать лишь отдельные «поколения» ганьбу.
Говоря, например, о ганьбу высшего эшелона власти, о тех, кто в
подавляющем большинстве вступил в революционное движение
задолго до победы революции, Мао Цзэдун отмечал: «Наши
министры, заместители министров, начальники управлений и
кадровые работники провинциального уровня в известной части вышли
из семей помещиков, кулаков или же зажиточных середняков,
отцы которых — помещики, до сих пор лишенные избирательного
права» [331, с. 422].
Существуют более детальные, но в то же время
неудовлетворительные сведения о новом пополнении ганьбу в период аграрной
реформы и демократических преобразований, т. е. в 1950—1952 гг.
57,7% из почти 3 млн. новых ганьбу были крестьянами и
рабочими, активистами массовых движений тех лет, 40,1% являлись
членами КПК, воинами НОАК (часть из них составляли
«прогрессивные элементы», прошедшие краткосрочную подготовку), 2,2%
пришлось на выпускников вузов [596, 30.IX.1952]. В данном случае
о социальном положении почти половины пополнения ганьбу
ничего толком не сказано. Ясно только, что в 50-е, как и в 70-е,
годы за термином «прогрессивные элементы» стояли выходцы из
привилегированных слоев общества. В составе же выпускников
вузов в то время только единицы являлись выходцами из семей
рабочих и крестьян.
^ Можно констатировать в целом, что значительную часть
ганьбу всех поколений составляли выходцы из непролетарских и не-
крестьяиоких слоев населения. Например, в Шанхае в конце
1957 г. насчитывалось 267 тыс. ганьбу (не считая работавших в
начальных и средних школах, а также на государственно-частных
предприятиях). 80% из них влились в состав ганьбу после
провозглашения КНР, в том числе более 56% из 37 тыс. ганьбу в ранге
начальника отдела и выше. По словам Кэ Цинши, первого
секретаря шанхайского горкома КПК, большинство всех этих ганьбу
являлись «выходцами из непролетарских слоев, не прошли
закалку в производственном труде и серьезной классовой борьбе, еще
сохраняют в немалой степени непролетарскую идеологию и стиль»
[552, 1958, № 4, с. 7]. Согласно данным о высших руководящих
деятелях Уханя, на протяжении 1949—1957 гг. только 30% из них
приходилось на долю выходцев из рабочих и крестьян, почти 45%
составили представители буржуазии и 25%—мелкой буржуазии
[497, с. 266]. Б. Ричмэн, обобщивший в своей книге сведения о
12*
179

100 с лишним должностных лицах на 30 предприятиях
промышленности, которые ему удалось посетить в 1966 г.,
свидетельствует, что 54% всех директоров и их заместителей, секретарей
парткомов, главных инженеров, начальников отделов и цехов были
выходцами из семей кулаков, помещиков, буржуазии, а также
высшего административно-технического персонала [529, с. 297].
1956—1959 гг. явились временем настоящего «скачка» общей
численности ганьбу. Повсеместное создание кооперативов, а
затем «коммун», в которых произошло слияние волостных органов
власти с руководящими инстанциями местных хозяйственных,
финансовых, культурно-просветительных и других органов, привело
к тому, что крестьянство стало определять социальный состав
основной массы ганьбу.
Одновременно ганьбу окончательно разделились на две
неравные части: уездного и более высокого уровней, с одной стороны,
и более низкого уровня — с другой. Их отличают разные процессы
воспроизводства и кругооборота, у них различны степень связи
с массами и соответственно, роль в общественной и политической
жизни страны. Характеризуя политическую роль первых из них,
Мао Цзэдун говорил: «Кадровые работники уездной инстанции и
выше, «которых насчитывается сотни тысяч человек, держат в
своих руках судьбу страны» [331, с. 414].
Рост численности ганьбу, расстановка их на всех ключевых
постах во всех звеньях руководства экономикой, управления
делами общества и государства сопровождались известной
унификацией их общественного положения, которая выразилась в
создании строгой иерархической системы, определившей не только
четкую субординацию постов и должностей, различия в материальном
положении ганьбу, но также разницу в степени их политической
информированности и уровне общественно-политической
деятельности— всекитайском, провинциальном, окружном (районном),
уездном. Если, скажем, до 1956 г. 7з ганьбу в отличие от
большинства представителей этого слоя и всей массы рабочих и
служащих не получала заработной платы, а находилась на системе
натурального снабжения (см. [596, 15.XI.1955]), то с 1956 г. все
ганьбу были переведены на денежную заработную плату17.
Оплата труда государственных служащих стала осуществляться по
единой 30-разрядной тарифной сетке, определившей должностные
оклады всех служащих, начиная с уборщиц и кончая
председателем КНР. Соотношение между минимальным и максимальным
окладами по этой сетке составило 1 : 20 18.
Единая тарифная сетка упорядочила иерархию ганьбу разных
сфер деятельности и на постах различных наименований. После
ее введения все посты и должности ганьбу государственных,
партийных и общественных организаций, а также других сфер
деятельности были разбиты на ранги. С тех пор ранги (разряды)
стали четко определять положение ганьбу во всей
общественно-политической системе страны вне зависимости от того, на какую
работу он направлялся, степень его информированности, сопричаст-
180

ности ко всем видам деятельности на определенном уровне
руководства обществом и государством, объем и характер социальных
льгот и т. п.
Привилегированность ганьбу с тех пор стала не только
общепризнанным фактом в КНР, но и регулируемым в
общегосударственном масштабе общественным явлением.
Отрицательная реакция на привилегированное положение
ганьбу с самого начала была столь значительной, что вопрос о
необходимости его ликвидации много раз поднимался на
ответственных партийных и государственных совещаниях. На III пленуме
ЦК КПК в 1957 г. говорилось, например, о необходимости
преодолеть «тенденции к сектантству и привилегированности» ганьбу,
раздавались призывы к членам партии «быть бескорыстными»,
«слиться воедино с массами», «разделить с ними радости и горе,
жить одним с ними дыханием» [150, с. 55—56]. Данную позицию
поддерживали представители разных направлений, например
революционной демократии и анархо-уравнительного течения. Однако
в КПК сложились настолько мощные силы, заинтересованные в
сохранении привилегированности ганьбу, что III пленум ЦК КПК,
одобрив решение о политике «низкой и рациональной заработной
платы», практически на многие годы «заморозившей» уровень
жизни широких трудящихся масс, ничего не предпринял в отношении
ганьбу.
j Характерной отличительной чертой института ганьбу,
сохранившей свое огромное значение вплоть до конца 70-х годов,
явилось сосредоточение в руках одного человека нескольких постов,
должностей в разных сферах общественно-политической
деятельности. Подобное положение только отчасти порождалось
недостатком грамотных кадров. Ситуация не менялась и тогда, когда
появились не только отдельные лица, способные выполнять те или
иные специфические функции, но даже специальные
подразделения. Главная причина этого явления скорее всего заключалась в
том, что отдельные группы и группировки стремились всеми
силами закрепить за собой определенные «сферы влияния», в том, что
в КНР сохраняется тип отношений, «который можно
охарактеризовать как патриархально-«клиентурный», основанный на личных
связях, на включенности ганьбу в систему той или иной группы
либо группировки в КПК.
Разумеется, сбрасывать со счетов острый недостаток кадров,
получивших сколько-нибудь систематическое образование или
обладающих элементарным уровнем грамотности, не приходится.
Например, на VIII съезде профсоюзов в 1957 г. как о крупном
достижении говорилось, что за период, прошедший после
предыдущего съезда, удалось повысить с 33 до 56% удельный вед
профсоюзных кадров, получивших начальное образование [146, с. 304].
Не было ничего удивительного в том, что на съезде
констатировалось: «Общий уровень кадровых профсоюзных работников в
настоящее время и уровень их административной работы отстает
от развития социалистического строительства» [146, с. 306].
181

Наличие в среде ганьбу значительной массы малограмотных и
некомпетентных работников, их в целом низкий политический и
культурный кругозор имели серьезнейшие последствия для
общественно-политической жизни страны19. Данное обстоятельство
определяло и сам стиль деятельности аппарата КПК и
государства, в частности формы и методы решения отдельных проблем и
вопросов, и соответственно эффективность принимаемых мер.
Каждое более или менее серьезное мероприятие стало
необходимым проводить в форме кампании путем проведения работы
сначала в сравнительно небольшом количестве районов,
предприятий, чтобы методом «наглядного примера» можно было
подготовить необходимое число ганьбу, способных затем постепенно
расширить масштабы работы и передать необходимые знания, опыт,
приемы все более широкому кругу своих коллег. С этой же целью
широко используется форма «рабочих бригад», комплектуемых за
счет ганьбу, прошедших предварительную специальную
подготовку и накопивших некоторый опыт проведения данной кампании.
«Рабочие бригады» направляются на места, где их члены играют
роль инструкторов, организаторов, контролеров, дублеров
местных ганьбу в проведении каждого более или менее крупного
мероприятия.
Сложность проблем государственного и вообще любого
организационного строительства в КНР определяется также
принципиально разными взглядами отдельных течений в КПК
относительно роли интеллигенции, равно как знаний, культуры,
образования, в общественно-политической жизни страны. Одним из
наиболее ярких проявлений этих различий во взглядах явилась
возникшая в начале 50-х годов и продолжающаяся на протяжении
всех последующих лет полемика вокруг темы «и красный и
специалист». В периоды «большого скачка» и «культурной
революции» раскрывалась подлинная подоплека длительной дискуссии,
становилось ясным, что позиции некоторых сил в КПК были и
остаются проникнутыми, если пользоваться словами В. И. Ленина,
«самым невежественным духом, духом антиспецства» [106, с. 253].
Представители патриархально-милитаристского и анархо-уравни-
тельного направлений продемонстрировали в эти годы
откровенное презрение к интеллигенции, знаниям, культуре. Во время
«большого скачка» они оказали настолько сильное влияние- на
высшие органы КПК, что даже в отчетном докладе ЦК КПК
2-й сессии VIII съезда КПК в 1958 г. знания, квалификация,
профессионализм были идентифицированы с капитализмом и
буржуазией, расценены как главная составная часть «замшелых преград»,
стоящих на пути общественно-политического прогресса
китайского обществу (см. [147, с. 48, 50, 63, 65]).
В этой связи нельзя ие отметить еще одно чрезвычайно важное
отличие в характере государственного строительства в первые
годы после победы революции в КНР и СССР. Когда В. И. Ленин
в 1918 г. выдвинул задачу: «Мы должны теперь Россией
управлять» [95, с. 172], он говорил о ней как главной, центральной.
182

В работе «Очередные задачи Советской власти» В. И. Ленин
указывал, что «вся трудность состоит в том, чтобы понять
особенности перехода от главной задачи убеждения народа и военного
подавления эксплуататоров к главной задаче управления» [95,
,с. 172—173]. Этот переход в Советской России неизмеримо
облегчался самой сутью новой политической организации общества.
«Задача создания политической власти,— говорил В. И. Ленин
на VII экстренном съезде РКП (б),— была в высшей степени
легка, ибо массы дали нам скелет, основу этой власти. Республика
Советов родилась сразу» [93, с. 6]. Советы, сосредоточив в своих
руках не только законодательную власть и контроль за
проведением законов в жизнь, но и непосредственное исполнение законов,
подняли к самостоятельному участию в управлении делами
общества и государства десятки и десятки миллионов трудящихся.
Советы дали «возможность соединять выгоды парламентаризма с
выгодами непосредственной и прямой демократии, т. е. соединять
в лице выборных представителей народа и законодательную
функцию и исполнение законов» [91, с. 304—305].
В Китае положение было иным, несмотря на то что там была
известна идея советов и накоплен известный опыт их создания и
деятельности (см. [275, .с 8—10]). После провозглашения КНР
перед КПК и ее союзниками в революционной борьбе встали во
всей своей полноте и сложности вопросы государственного
строительства. Для их решения потребовался определенный период
времени (1949—1954). Однако уже в конце 50-х годов выяснилось,
что путь соединения «выгод парламентаризма с выгодами
непосредственной и прямой демократии», обеспечивающий не только
втягивание в управление всеми делами общества
многомиллионные массы, но и подъем рабочего движения, является чуждцм для
большинства групп и группировок в КПК, отношения между
которыми начинали все более обостряться по мере появления новых
условий классовой борьбы и новых задач развития
революционною процесса после создания КНР.
КПК пришлось столкнуться с принципиально разным
отношением отдельных группировок ik дальнейшему развитию
революционного процесса. Ко времени победы революции отдельные группы
и группировки стали тяготеть к образованию двух основных
блоков. Водораздел между ними проходил через принципиально
разное отношение к городу, рабочему классу и интеллигенции, ко
всему миру городской промышленной цивилизации, что в итоге
неизбежно означало коренные расхождения по чрезвычайно
широкому кругу проблем и вопросов, включающих в себя и разное
понимание характера социально-экономических и политических
основ нового общества, и различные представления относительно
движущих сил дальнейшего развития революционного процесса в
стране, и далеко неодинаковое определение путей, форм, методов
строительства этого общества.
К одному блоку явно тяготели представители анархо-уравни-
гельного и патриархально-милитаристского направлений, воспри-
183

нимавшие город, рабочий класс, интеллигенцию, городскую
промышленную цивилизацию как нечто чуждое, непонятное и даже
враждебное20. На другом полюсе стали сближаться друг с другом
представители революционной демократии и иерархо-этатистского
течения, которые не мыслили себе дальнейшего развития
революционного процесса вне ситуации, когда «город ведет за собой
деревню». Представители мелкобуржуазно-кулацкой тенденции
некоторое время находились на перепутье: им многое
импонировало во взглядах и настроениях глашатаев анархо-уравнительности,
но во многом они тяготели и к позициям революционной
демократии.
По меньшей мере до середины 50-х годов формирование этих
двух блоков только намечалось. Представители анархо-уравни-
тельного направления как единственно способные к
сколько-нибудь творческой работе на одном из этих полюсов разных сил в
КПК еще гае успели выработать ни ясной концепции развития
Китая после победы революции, ни конкретной программы
действий. Они вынуждены были поэтому некоторое время идти на
поводу у представителей революционной демократии и
примыкавших к ним представителей иерархо-этатистского направления,
исходивших из реальных потребностей развития революционного
процесса в КНР и творчески использовавших опыт Советского
Союза в области государственного строительства, проведении
социально-экономических преобразований в условиях
многоукладное™ экономики. Вплоть до середины 50-х годов эти силы партии
в стратегическом и тактическом отношениях определяли
направление развития китайского общества.
Только с середины 50-х годов, когда Мао Цзэдун выступил
с собственной концепцией нового общества, путей и методов его
строительства, когда сформировалась платформа блока групп и
группировок, принадлежавших к анархо-уравнительгаому,
патриархально-милитаристскому и частично мелкобуржуазно-кулацкому
течениям, положение стало меняться.
На государственное строительство в КНР оказали большое
влияние не только позиции и сам процесс формирования этих
блоков, но и противоречия во взглядах между отдельными течениями
в КПК, тем более что каждое из них имело свои представления
о роли ганьбу в обществе, их функциях и прерогативах власти»
формах и методах деятельности.
Для патриархально-милитаристского течения город
представлял собой своеобразный «лакомый кусочек», где можно, если
пользоваться словами Мао Цзэдуна, «хорошо пожить»,
«попировать вволю» (см., например, [329, т. 1, с. 185, 186, 187, 340]). Все
существо его «позиций» сводилось к тому, чтобы, если опять:таки
воспользоваться словами Мао Цзэдуна, «рассматривать
вверенные им районы как свои вотчины» (см., например |329, т. 2, с. 122,
181, 183, 345, 353]). Развитие внутрипартийной демократии,
демократических институтов и норм общественной и государственной
жизни неизбежно означало полную ликвидацию этого течения.
184

Поэтому его представители не могли не явиться наиболее ярыми
противниками любых проявлений демократии, любых шагов в
сторону развития ее элементов.
Для анархо-уравнительного течения город был и остается
олицетворением зла, разврата, власти денег, «снарядов в сахарной
оболочке», перед которыми не могут устоять даже закаленные в
боях герои (см. [330, с. 456]), и т. д. Одной из главных задач,
стоящих перед КПК и государством, по их разумению, является
превращение «города-потребителя» в «город-производитель»21
[330, с. 456].
Представители анархо-уравнительного течения подходили к
проблемам демократии, управления, ганьбу с точки зрения
главной задачи своей миссии: «направлять» народные массы так,
«чтобы они смотрели вперед, а не назад» [329, т. 3, с. 272]. При этом
апология «народа», его единства соседствовала, уживалась,
дополнялась презрением к «народу» (народ — «почва», а «мы» —
«семена», призванные «пускать корни и цвести» [330, с. 65]);
необходимо очищать его сознание так же, как «выметают сор из «9м-
наты» (см., например [330, с. 17—21]). Поэтому ганьбу неизбежно
наделялись исключительными политическими функциями
проводников идей и установок руководства, «массы» же рассматривались
в качестве объекта политического манипулирования:
«Политическое влияние завоевано там, где пройдешься метлой» (см. [330,
с. 238, 281—282]). Ганьбу должен быть непременно и прежде
всего «красным», фанатично преданным руководству, идеям вождя,
знать эти идеи и конкретные установки («держать в голове
„цифры"» [330, с. 459—465]), уметь организовывать и руководить
массами. Коль скоро «найдена» идея перестройки общества, то
партия и ганьбу должны твердой рукой направить движение
общества сообразно этой идее. При этом необходимо воспитать или
перевоспитать тех, кто поддается воспитанию и перевоспитанию,
заставить подчиниться остальных, учитывая, что они — «рабочая
сила государства» [330, с. 225—226].
Отсюда вытекали примитивные представления о
государственном и организационном строительстве вообще: государством
может и должна управлять только небольшая группа людей,
вовлечение широких масс трудящихся в управление всеми делами
общества и государства бессмысленно, да и невозможно
(«государство организуется из части (меньшинства) господствующего
класса» [331, с. 454] )22. Проблемы государственного и
организационного строительства сводились »к вопросам воспитания,
подбора и расстановки доверенных ганьбу и подготовки их смены.
Столь же примитивными были соображения сторонников анархо-
уравнительного течения о демократии: она представлялась им
всего лишь средством реализации идей вождя (необходимо
ликвидировать «голое администрирование», «рукоприкладство и ругань»,
«самостийничанье» и т. д. и т. п.) (см., например, [329, т. 2, с. 104.
325, 356, т. 4, с. 75 и др.]).
Представителям мелкобуржуазно-кулацкого течения наверняка
185

должна была импонировать проповедь равенства, исходившая от
представителей анархо-уравнительного направления, их вражда к
городу и всем слоям городского населения.
Для иерархо-этатистского течения главная проблема дня, судя
по всему, представлялась не столько в определении четкой
социально-экономической программы развития общества, сколько в
создании эффективного государственного аппарата, а также
действенных норм и принципов его функционирования. Они не
сознавали всю глубину и все значение задач государственного
строительства, отделив их от проблем становления и развития
революционно-демократической диктатуры, или сводили все существо
этого вопроса лишь к серьезной подготовке, правильному
подбору и целесообразной расстановке компетентных кадров. Одной из
главных задач в их представлении являлось превращение ганьбу
в специалистов управления и хозяйствования либо замена ганьбу
на таких специалистов. Они сосредоточивали свое внимание на
определении наиболее рациональной степени централизации
управления и его структуры, точном распределении прав и обязанностей
центральных и местных органов власти, создании системы
планирования, учитывающей неразвитость крупного производства,
развитии финансовой и банковской системы, обеспечивающей
предельную концентрацию накоплений, подготовке знающих и
компетентных кадров руководителей. Возможно, для многих
представителей этого течения ближе был идеал технократа, нежели
политического деятеля. Их взгляды на демократию, хотя и
страдавшие известной ограниченностью, все же были существенно
более развитыми, нежели у представителей анархо-уравнительной
тенденции. С их точки зрения, необходимы определенная ступень
гласности в деятельности органов власти и партии, постоянно
действующая система предварительного обсуждения политики,
делающая возможной выбор наиболее рациональных ее вариантов (Мао
Цзэдун считал подобные требования проявлением
«ультрадемократизма» [329, т. 1, с. 177—178]).
Наиболее последовательные позиции занимала революционная
демократия, особенно марксистско-ленинокие силы. Для них одной
из самых главных задач явилось определение характера, форм
и методов деятельности партии и органов власти в условиях
своеобразной расстановки классовых и социальных сил в КНР23,
создание конкретного механизма, стройной системы организации
революционно-демократической диктатуры, обеспечивающей
объединение и участие в делах общества и государства многомиллионных
трудящихся масс, возрастание роли рабочего /класса в
общественно-политической жизни страны24. Именно им принадлежит
основная заслуга в создании и развитии целой системы массовых
организаций: профсоюзов, комсомола, женщин, творческой
интеллигенции, и др.,— призванных объединить широкие массы, обеспечить
тесную связь КПК со всеми слоями населения и тем самым
последовательность и обстоятельность развития революционного
процесса. Они стремились осуществить свой идеал руководителя: по-
186

литического деятеля, обладающего основательной марксистской
подготовкой, широко образованного, культурного, знающего, тесно
связанного с массами, пользующегося их полным доверием,
избираемого трудящимися и постоянно отчитывающегося перед ними,
лишенного особого общественно-политического статуса и
привилегий.
Эта часть партии явно понимала, что решение узловых
проблем стратегии и тактики партии требовало всестороннего подхода,
что оно невозможно без установления самых тесных связей партии
с рабочим классом, без вовлечения трудящихся масс в управление
делами общества и государства, -без разработки специальных мер
и промежуточных этапов на пути строительства социализма, без
продуманной разветвленной системы экономических методов
воздействия государства на многоукладную экономику страны.
БЮРОКРАТИЗАЦИЯ ОБЩЕСТВЕННЫХ
И ГОСУДАРСТВЕННЫХ ИНСТИТУТОВ
Деятельность внутренне сплоченных групп и группировок,
вступавших то в один, то в другие союзы, сговоры, коалиции, вела к
тому, что партия постоянно находилась в состоянии скрытого
раскола, наиболее вредного для развития рабочего движения.
Трудящиеся массы были лишены возможности на своем практическом
опыте проверять слова и дела отдельных деятелей и целых групп
и группировок. Тем самым партия обрекала себя на межеумочное
положение, на непоследовательность и шараханье в своей
политике, деятельности. Именно сосуществованием * и специфическими
интересами групп и группировок, с одной стороны, и наличием
совершенно различных по своей классово-социальной природе
направлений, течений, веяний — с другой, объясняется, видимо, тот
факт, что практически неизменный персональный состав делегатов
VIII съезда КПК в 1956 г. и его 2-й сессии в 1958 г. с разрывом
всего в два года принял принципиально разные политические
решения относительно стратегии и тактики партии.
В результате сосуществования, противоборства и столкновений
различных идейно-политических направлений, течений, веяний в
КПК в государственном и организационном строительстве КНР
в целом сложились столь же разные тенденции: демократизации
общественно-политической жизни, создания системы органов
власти и организаций трудящихся, обеспечивающих укрепление и
развитие строя народной демократии, и прямо противоположная —
пресечения развития демократических норм и принципов,
институтов и порядков, разрыва единства законодательной и
исполнительной власти, возвышения последней над обществом,
бюрократизации аппарата.
В начале 50-х годов профсоюзы, комсомол, демократическая
организация женщин, творческие союзы стали постепенно
превращаться в своеобразный механизм, связывающий КПК и органы
187

власти с широкими массами трудящихся, налаживающий их
воспитание и вовлечение в управление всеми делами общества и
государства. К середине 50-х годов в КПК заметно возросла
рабочая прослойка. В собрания народных представителей в 1954 г.
было избрано в общей сложности более 5,6 млн. депутатов [196,
с. 5] (подробнее см. [253, с. 23—25]).
Огромное политическое значение имело кооперирование
сельского хозяйства и ремесленного производства. Кооперативы
обеспечили поголовную организацию многомиллионного крестьянстваг
а также мелких товаропроизводителей города и деревни. В
условиях развития экономических форм смычки города и деревни,
государственного и кооперативного секторов, «нормальных
взаимоотношений государства с крестьянами и кустарями кооперативы
могли стать постоянно действующим механизмом объединения
крестьян и «устарей и их участия в делах общества и государства.
Несмотря на целый ряд серьезных недостатков и просчетов,
допущенных в ходе кооперирования, поначалу их развитие благодаря
усилиям здоровых сил партии шло именно в этом направлении:
в деревне стали складываться формы совместного обсуждения
крестьянами хозяйственных и других вопросов жизни своих
коллективов, использоваться разные методы и приемы обеспечения
гласности результатов работы коллектива и его отдельных
членов, учитывающие почти поголовную неграмотность крестьян,
и т. д.
Процесс демократизации общественно-политической жизни
развивался болезненно, далеко не с тем размахом и широтой,
которого требовали реальные условия страны. Так, профсоюзное
строительство стопорилось обстановкой непрерывных обвинений
профсоюзов со стороны части сил КПК то в «экономизме», то в
«анархо-синдикализме», в результате чего к началу «культурной
революции» они так и не смогли охватить всех рабочих и служащих
страны. Бюрократизация деятельности профсоюзов, явственно
обозначившаяся уже в середине 50-х годов, стала неуклонно вести
к их отрыву от широких масс трудящихся. Было заторможена
развитие и других массовых организаций — комсомола, женской
организации, творческих союзов. Да и сама КПК не могла найти
в себе силы для утверждения элементарных основ
внутрипартийной демократии.
В высшей степени поучительна в этой связи судьба выборных
руководящих органов КПК. В партии они не получили сколько-
нибудь заметного развития. Во всей ее истории только однажды
прошли выборы делегатов на съезд партии, а именно на ее
VIII съезд (подробнее см. [393, с. 131—139]). КПК оставалась
военно-политической организацией.
В региональных организациях КПК не успели сложиться
традиции совместного обсуждения специфических местных проблем,
разработки с их учетом особых методов и приемов проведения в
жизнь общих принципов партийной политики и общепартийных
решений, коллективной ответственности за деятельность всей орга-
188

низации, не был накоплен опыт коллективного руководства всеми
сторонами общественной жизни на местах.
Коллективное руководство высших органов региональных
организаций КПК сплошь да рядом подменялось административной
деятельностью партийного аппарата. Подобная ситуация
серьезно затрудняла активизацию здоровых сил партии и в то же время
открывала широкие возможности для непролетарских сил,
домогавшихся безраздельного господства в партии и пытавшихся
манипулировать ею, спекулировать на ее имени и авторитете.
Неразвитость региональных организаций КПК оказывала огромное
отрицательное воздействие на жизнедеятельность всей партии,
снижала идейно-теоретический и политический уровень ее работы.
На более низких уровнях положение было зачастую не менее, если
не более сложным: городские, районные, окружные, уездные
конференции КПК, как правило, созывались еще реже, нежели
региональные.
Странную и противоречивую картину являла собой внутрипар-
" тийная жизнь КПК. Партия вела сложную двойную жизнь: она то
и дело торжественно провозглашала в качестве «незыблемых»
демократические нормы и принципы своей организации и
деятельности и совершенно забывала о них сразу же после принятия
соответствующих решений и рекомендаций. И никогда партия не
анализировала причины систематического, повседневного
нарушения уставных норм ее деятельности.
I/ В то же время внеуставный Военный совет при ЦК КПК,
всекитайские, региональные и провинциальные совещания ганьбу,
первые из которых на III пленуме ЦК КПК даже расценивались
по своему значению как всекитайские партконференции f 150y
с. 44], начали играть поистине решающую роль во всей жизни
партии, во всей ее практической деятельности.
Что же «касается представительных органов власти в центре
и на местах, то в 1958 г., после создания «коммун», количество
их в стране сразу же сократилось почти в 2 раза. В первой
половине 60-х годов деятельность всей системы собраний народных
представителей была постепенно свернута и вся полнота власти
сосредоточилась в руках ганьбу, освободившихся от
необходимости отчитываться перед народом (подробнее см. [253, с. 23—25]).
В результате принципиального расхождения позиций отдельных
групп и группировок и разношерстности идейно-политических
направлений, течений и веяний КПК не удалось создать прочных
основ демократической организации государства.
В обществе велась сложная, явная и тайная, организованная
и стихийная борьба вокруг многих вопросов, связанных с
попытками разработки и введения демократических порядков и
институтов. По одним из них внешне, казалось бы, не было никакой
борьбы, их решение «просто» блокировалось. Так, на протяжении
многих лет была почти полностью парализована деятельность
государственных органов по разработке целого ряда кодексов (см.
[155, с. 247—251]). Только годы спустя, уже в ходе «культурной
189

революции», в китайской печати проскользнули сведения о том, что
маоисты всеми силами противились развертыванию работ в
области юриспруденции (см. [275, с. 161]). По другим вопросам
открытой борьбы между группами и группировками в КПК, на
первый взгляд, также не велось, по ним даже принимались
авторитетные решения. Однако они не выполнялись. Например, на
VIII съезде КПК в 1956 г. и III пленуме ЦК КПК в 1957 г.
говорилось о необходимости повсеместного использования новой
формы участия трудящихся в управлении производством —
собраний представителей рабочих и служащих. Были определены
нормы, цели и функции их деятельности. Тем не менее эти органы
не получили сколько-нибудь широкого распространения. В 60-е
годы одни силы в КПК пытались наладить деятельность указанного
общественного института, другие — либо активно противились
данной работе, либо относились ко всему с ним связанному с
полнейшим равнодушием. В итоге собрания представителей рабочих и
служащих так и не смогли превратиться в стабильно действующий
институт вовлечения рабочих и служащих в управление
производством. Не получали развития и общественно-государственные
органы, призванные выполнять контрольные функции, надзор за
деятельностью государственного аппарата.
На протяжении 50—60-х годов в стране буквально
семимильными шагами шел процесс бюрократизации. Интересы и сам
образ жизни подавляющей массы китайского народа определялись
ее принадлежностью к 120 млн. крестьянских дворов,
представлявших собой питательную почву для появления
всемогущественной и многочисленной бюрократии25. Море индивидуальных
крестьянских хозяйств в начале 50-х годов и необъятная масса
(более 740 тыс.) сельскохозяйственных производственных
кооперативов в середине 50-х годов в обстановке неразвитости рынка и
товарно-денежных отношений создавали более или менее
равномерный уровень социально-экономического положения для
подавляющей части населения на всей территории страны, что делало
возможным и необходимым равномерное воздействие на
однообразную массу из одного высшего центра. Крестьянство не в
состоянии самостоятельно выражать и отстаивать свои интересы.
Вследствие всего этого сложились предпосылки и условия для
всестороннего и непосредственного вмешательства государственной
власти и ее органов во все стороны повседневной жизни общества.
Подобное вмешательство подстегивалось неразвитостью крупных,
современных форм производства: фабрично-заводской
промышленности, средств транспорта и связи.
Представители анархо-уравнительного течения, выступившие
с конца 50-х годов глашатаями идей махрового национализма и
великодержавия, особенно близких наименее политически и
культурно развитым слоям общества, требовали всемерного ускорения
темпов развития промышленности, сплошь да рядом не желая
-считаться с действительными возможностями и потребностями
общества и государства. В свою очередь представители революцион-
'190

ной демократии и иерархо-этатистского направления, несравненно
более реалистично понимая реальные возможности и потребности
страны, видели в быстрых темпах развития крупных, современных
форм производства важнейшую материально-техническую
предпосылку и непременное экономическое условие для дальнейшего
общественно-политического прогресса страны. Переход к широкому
использованию внеэкономического принуждения как единственной
возможности предельной концентрации прибавочного продукта
всего общества, максимального форсирования накоплений и
капитальных вложений, хотя и рассматривался одними как
самоцель, а другими — лишь как средство развития, необходимое для
начального этапа строительства нового общества26, не встретил,
по-видимому, большого сопротивления в рядах КПК.
Соответствующая практика быстро оформилась в целую систему. Но в своей
полной форме данная система неизбежно означала постановку под
государственный контроль, руководство, опеку, надзор всех
сторон жизни и деятельности как отдельных граждан, так и всего
общества.
Поспешные и непродуманные акции по коллективизации, а
затем созданию «коммун» выбили из привычной
социально-классовой колеи многомиллионные массы народа, а 'кризис начала
60-х годов, вызванный крахом «большого окачка», обнаружил
отрыв партии и государства от широких народных масс. Часть групп
и группировок в КПК в этой обстановке пошла на предельное
ограничение общественно-политической самодеятельности членов-
общества и соответственно расширение сферы деятельности
исполнительных органов, развитие репрессивного аппарата.
£'Наконец, крестьянская среда постоянно создавала избыточное
и бедствующее население, не имевшее возможности существовать
в деревне, не находившее, да и не имевшее с 1957 г. права искать
своего места в городе и поэтому хватающееся за службу в армии
и военизированных формированиях, за государственные
должности. Давление массы нуждающихся в свою очередь заставляло
увеличивать количество государственных и полугосударственных
должностей. Все это, вместе взятое, стимулировало не только
быстрый рост численности ганьбу, но и негативные процессы в их
общественно-политическом и социально-экономическом положении.
у К середине 60-х годов «предметами правительственной
деятельности», по выражению К. Маркса |8, с. 206], в КНР стали
практически все стороны общественной и частной жизни, начиная с
контроля за планированием рождаемости в семьях и
использованием ими своих семейных бюджетов и кончая крупной
промышленностью, перераспределением в национальном масштабе
продовольственных и материальных ресурсов. Государство стало
выступать в роли полупатриархального хозяина «своей рабочей силы»,,
определять одних членов общества в печники, других — в повара,,
третьих — в солдаты, вмешиваясь в распределение всего
трудоспособного населения по видам работ, не считаясь при этом ни а
семейным положением, ни с волей и желанием людей.
19Ь

1 Исполнение такого рода функций всегда было и остается
несовместимым с требованиями свободного и гласного
волеизъявления, оно не терпит никакой критики, никакой инспекции со
стороны народных масс, никакого посягательства на роль, функции
и привилегии ганьбу. Как и во всяком обществе, где склонности
и потребности вменяются в обязанности и где поэтому за
умонастроения спрашивают столь же строго, сколь и за проступки,
в КНР возникла — опять-таки в виде целой системы —
придирчивая опека над мышлением и соответственно за всеми видами
духовной деятельности. В стране к середине 60-х годов в общих
чертах завершился процесс оформления нынешней
исполнительной власти с ее громадной бюрократической машиной, военной и
полувоенной организациями, с ее многосложным и искусственным
государственным аппаратом, с многомиллионной армией ганьбу
рядом с многомиллионной регулярной армией и с не менее
крупными контингентами сил общественной безопасности, полиции и
кадровыми отрядами ополчения. Сложился гигантский организм,
покрывший как сеть все тело китайского общества, проникший во
все поры его жизни.
Сам институт ганьбу приобрел ярко выраженные черты
корпоративности и сословной замкнутости. В ряды ганьбу в принципе
могут войти представители самых разных слоев населения, но
выпасть из их состава, если не считать самого низового звена
ганьбу, практически уже никто не в состоянии. В конце 50-х — начале
60-х годов складываются и входят в повседневную практику
определенные нормы, писаные и неписаные правила и порядки,
регламентирующие всю жизнь и деятельность ганьбу.
V Сложилась разветвленная, скрупулезно воспроизводящая
иерархию ганьбу система их собраний и совещаний, практически
предрешавших всю деятельность партии и государства. Об
огромном их значении в жизни китайского общества можно судить уже
по такому, например, факту, что конкретные вопросы создания
«коммун» в 1958 г. обсуждались на совещаниях ганьбу в Нань-
нине (январь) и Чэнду (март), но даже 2-я сессия VIII съезда
КПК (май) не смогла ни слова сказать по этому
животрепещущему вопросу.
v Деятельность высших органов партии и государства стала
укрываться плотными покровами тайны от взоров китайского
общества. Для характеристики этого момента и духа
корпоративности ганьбу достаточно, наверно, привести только пример с
работами Мао Цзэдуна. С 1949 по 1966 г. в открытой печати за его
подписью было опубликовано немногим более 10 выступлений,
работ и кратких замечаний. Но фактически, как выяснилось в
последующие годы, за этот период, по ориентировочным подсчетам,
его перу принадлежит более 100 выступлений, отдельных
произведений, а также кратких замечаний или указаний27.
Соответственно возникли предназначенные исключительно для ганьбу
общегосударственные и региональные формы и методы информации,
начиная от закрытых периодических изданий — например «Цанькао
192

цзыляо» (см., например [334, с. 73]), «Цанькао сяоси», «Гунцзо
тунсюнь» (см., например [456, с. 167—177]) и др.—и кончая
среднесрочными и краткосрочными курсами для проработки
отдельных директивных указаний. Стало необходимым вводить даже
специальные формы связи ганьбу с «массами» — системы их
участия «в физическом труде» и «отправки в низы» (ся фан), опять-
таки дифференцированные —с учетом иерархии ганьбу28.
Наконец, сформировались особые, стимулировавшие распространение
всеобщей подозрительности и взаимодоносительства, недоверия и
страха формы и методы надзора за ганьбу, равно как и их
проработки и чистки.
f Кастовость, корпоративность, сословная обособленность ганьбу
в свою очередь вызвали многосложные социально-политические
последствия. Полный переход в руки ганьбу государственного,
политического, военного и экономического управления создал в
китайском обществе огромный перевес сил в их пользу, так что роль
и значение этого слоя в повседневной жизни страны оказались
несравненно более крупными, нежели его доля в населении.
В условиях временной слабости обоих классов — рабочих и
крестьян, а также губительных для общества массовых и глубоких
процессов деклассирования, обусловленных как быстрой и
радикальной ломкой прежних социальных устоев существования при
неизменной материально-технической базе ремесленного и
сельскохозяйственного производства, так и неустойчивостью,
непрерывными изменениями новых условий существования, сами ганьбу
оказались в трясине разложения и загнивания.
Неподотчетность и бесконтрольность ганьбу способствовали
быстрому развитию в их среде явлений деклассирования, вызвали
широкое распространение таких порочных явлений, как
подчинение интересов дела интересам «карьеры, буквальная драка за
посты и должности вместо борьбы за идеи и принципы, погоня за
наживой, сопровождавшаяся воровством, коррупцией, спекуляцией.
Произвол ганьбу принял устрашающие масштабы. Сообщалось,
например, о том, что в шести уездах пров. Хунань в 1956 г. не
менее 11% руководящих работников в кооперативах занимались
расхищением общественных фондов. При этом отмечалось, что
«многие сельские ганьбу продолжают действовать противозаконно,
устраивают обыски в домах, арестовывают, пытают, насильственно
принуждают людей вступать в брак, а также расхищают
общественную собственность» [591, 8.VII.1956]. Мао Цзэдун, выступая
на совещании в Ханькоу 6 апреля 1958 г., вынужден был говорить
о том, что «плохой стиль некоторых ганьбу» не отличается от го-
миньдановского, а в отдельных случаях даже хуже его. Он
характеризовал действия таких ганьбу как «поведение рабовладельцев»
[470, с. 182] и сетовал на распространение «духа рабовладельцев»
[470, с. 183]. Согласно материалам обследования 1-го корпуса
НОАК в 1961 г., из-за дикого своеволия ганьбу «умерло
неестественной смертью» 10% членов семей военнослужащих этого
соединения (подробнее см. [456, с. 168]).
13 Зак. 68
193

Чуть ли не каждые два года в стране проводились шумные
кампании «упорядочения стиля», в ходе которых провозглашалась,
в частности, необходимость уничтожения в среде ганьбу
своеволия, воровства, коррупции, спекуляции. Эти кампании в лучшем
случае вскрывали лишь наиболее вопиющие случаи разложения
и загнивания аппарата государства и партии (о которых, впрочем,
почти никогда не ставили в известность общественность страны),
однако они оставляли в неприкосновенности все причины,
непрерывно порождавшие подобные явления.
В начале 60-х годов в стране сложилась обстановка культа
личности Мао Цзэдуна, дополняемая и развиваемая культом
должности, культом власти ганьбу. Характерно, что в
повседневной жизни исчезает обращение к ганьбу как «товарищу», ганьбу
начинают именовать только по занимаемой должности даже на
страницах китайской печати. Культ личности Мао Цзэдуна, культ
должности, равно как и культ власти ганьбу, порождали и
усиливали всепроникающую ложь, ханжество и двуличие, недоверие
и презрение вышестоящих ганьбу к нижестоящим, всех ганьбу —
.к трудящимся, «простолюдинам». Привычным стало отчитываться
в выражениях типа «в основном», «в общих чертах», за которыми
можно было скрыть все что угодно: кричать «ура», когда ничего
еще практически не сделано, утаивать любые провалы, затыкать
рот критикам и недовольным, удовлетворять ярость догматиков,
нетерпеливых и реалистов. Ганьбу стараются замаскировать перед
глазами вышестоящего начальника плохое и выставить напоказ
хорошее. Возник какой-то нескончаемый заговор беззастенчивой
лести, заговор против истины с единственной целью доставить
удовлетворение вышестоящему начальству, которое, по
неизменным утверждениям прессы, желает блага для всех и это благо
творит, т. е. в конечном счете Мао Цзэдуну, объявленному
абсолютно непогрешимым, бесконечно мудрым, денно и нощно
пекущимся о благе народа.
Противоборство группировок привело к весьма характерному
результату: за всю историю КПК нельзя найти буквально ни
одной установки, ни одного лозунга, в которые бы не вкладывали
различного содержания в один и тот же период, которые не
пережили бы неоднократных изменений в толковании. Этим же
объясняется и иной общественно-политический феномен —
аморфность, неопределенность лозунгов и установок КПК, начиная с
формулировки генеральной линии партии, предложенной Мао Цзэ-
дуном и принятой 2-й сессией VIII съезда КПК, и таких, казалось
бы, фундаментальных установок, как, например, «линии масс», и
кончая конкретными лозунгами и призывами типа «В
промышленности учиться у Дацина», «В сельском хозяйстве учиться у Да-
чжая».
194

«ИСКУССТВЕННАЯ КАСТА»
И СОЦИАЛЬНЫЕ ТИПЫ ГАНЬБУ
Рассмотрение процессов, протекавших в сфере
государственного и вообще организационного строительства в КНР после 1949 г.,
непосредственно подводит к необходимости ответа на
принципиальной важности вопросы: кто такие ганьбу? какова их
объективная роль в общественно-политическом развитии Китая?
С необходимостью ответа на эти вопросы на протяжении уже
многих лет сталкиваются представители всех тенденций и течений
в КПК. Проблема ганьбу оказалась в самом центре борьбы в
КПК и КНР в последнее десятилетие, стала одним из объектов
в высшей степени болезненного и во многих отношениях кровавого
процесса осмысления всеми слоями китайского народа реальных
вопросов развития страны.
В данной связи необходимо обратиться ж ряду
принципиальных положений марксизма-ленинизма. Ф. Энгельс в письме
К. Шмидту 27 октября 1890 г. писал: '«Общество порождает
известные общие функции, без которых оно не может обойтись.
Предназначенные'для этого,люди образуют щэвую отрасль
разделения труда внутри общества. Тем самым они приобретают
особые интересы также и по отношению к тем, кто их уполномочил;
они становятся самостоятельными по отношению к ним, и —
появляется государство» [42, с. 416]. Показательно, что, подчеркивая
самостоятельность — в целях более четкого пояснения законов,
тенденций, фаз движения этой отрасли разделения труда —
политической силы, определяемую ее собственной природой, Ф. Энгельс
проводит параллель между нею и торговлей товарами, торговлей
деньгами. Он отмечает при этом: «Как на денежном рынке
отражается в общем и целом и с указанными выше оговорками
движение промышленного рынка, и, конечно, отражается
превратно, так и в борьбе между правительством и оппозицией
отражается борьба уже до этого существующих и борющихся классов,
и точно так же превратно: уже не прямо, а косвенно, не как
борьба классов, а как борьба за политические принципы, и притом так
превратно, что потребовались тысячелетия для того, чтобы нам
стало ясно, в чем суть» [42, с. 417]. Насколько превратно это
отражение происходит в КНР, свидетельствуют уже приведенные
выше соображения Мао Цзэдуна, положенные в основу вывода о
«необходимости» акций типа «культурной революции».
Положение о самостоятельности движения политической силы
имело огромное значение для марксизма-ленинизма и
революционной практики, так как оно не только позволило понять и
объяснить ситуации, когда подобная самостоятельность превращалась
в господство государства над обществом (в частности,
бонапартизм), но и явилось надежным фундаментом для принципиальных
теоретических соображений о государственном строительстве
после победы пролетарской революции. Крайне поучительно вообще,
а в условиях Китая особенно, что, говоря о функциях чиновниче-
13*
195

ства, которое нужно и Коммуне, и пролетарской демократии,
К. Маркс брал для сравнения — и В. И. Ленин специально
обращал внимание партии на этот факт — служащих «всякого другого
работодателя», т. е. обычное капиталистическое предприятие с
«рабочими, надсмотрщиками и бухгалтерами» [90, с. 48]. Ф.
Энгельс писал: «Коммуна должна была с самого начала признать,
что рабочий класс, придя к господству, не может дальше
хозяйничать со старой государственной машиной; что рабочий класс,
дабы не потерять снова своего только что завоеванного
господства, должен, с одной стороны, устранить всю старую, доселе
употреблявшуюся против него, машину угнетения, а с другой
стороны, должен обеспечить себя против своих собственных
депутатов и чиновников, объявляя их всех, без всякого исключения,
сменяемыми в любое время» [36, с. 199]. Только таким образом
победивший рабочий класс может создать гарантии подчинения
государственной власти гражданскому обществу.
В условиях Китая эти положения марксизма-ленинизма имеют
особенно большое значение. Движение политической силы в КНР
определяется прежде всего неразвитостью крупного современного
производства и общегосударственного рынка, вследствие чего в
стране еще не сложились экономические условия для
обобществления производства и концентрации государственной власти. И то
и другое порождено прямо противоположными причинами:
отсталостью производительных сил и стремлением прогрессивных в
экономическом отношении классов и слоев населения резко ускорить
темп их подъема. Однако, хотя победа революции и ускорила
формирование рабочего класса, становление в конце 50-х годов
системы внеэкономического принуждения, запрещение свободного
передвижения и трудоустройства, введение социальных
перегородок между «постоянными» и «временными» рабочими,
«учениками», «и рабочими и крестьянами» делали невозможным
последовательное развитие классового рабочего движения в
общенациональном масштабе, обрекали рабочих на борьбу лишь за свои
ближайшие, экономические требования. Крестьянство, даже
объединенное в кооперативы и «коммуны», осталось раздробленным
под воздействием преобладающего значения в их жизни местных
интересов, мелких форм производства, ручного характера труда
и семейной трудовой кооперации. Оно было парализовано также
противоборством «бедняков и низших середняков» с остальной его
частью, сознательно подогреваемым и усиливаемым отдельными
течениями в КПК. Именно в этих условиях государственная власть
конституировалась в мнимо самостоятельную силу по отношению
к обоим формирующимся классам. Государственная власть, если
использовать образное выражение Ф. Энгельса, служа своим
особым интересам, из слуги общества превратилась в его повелителя
[36, с. 199].
Данный процесс явился реальной основой для выделения в ки-
тайоком обществе «искусственной», если воспользоваться
выражением К. Маркса, касты [8, с. 212], или, по определению, данному
196

Ф. Энгельсом аналогичным социальным образованиям, класса
бюрократов [24, с. 47] — ганьбу, ставшего играть роль своеобразного
полупатриархального благодетеля, наставника, душеприказчика
всех классов и слоев населения. В стране возник классический
образец бюрократии, к (которому полностью применима
характеристика К. Маркса: «Бюрократия считает самое себя конечной
целью государства. Так как бюрократия делает свои
„формальные" цели своим содержанием, то она всюду вступает в конфликт с
„реальными" целями... Бюрократия есть круг, из которого никто
не может выскочить. Ее иерархия есть иерархия знания. Верхи
полагаются на низшие круги во всем, что касается знания
частностей; низшие же круги доверяют верхам во всем, что касается
понимания всеобщего, и, таким образом, они взаимно вводят друг
друга в заблуждение... Бюрократия имеет в своем обладании
государство... это есть ее частная собственность. Всеобщий дух
бюрократии есть тайна, таинство. Соблюдение этого таинства
обеспечивается в ее собственной среде ее иерархической организацией,
а по отношению .к внешнему миру — ее замкнутым корпоративным
характером. Открытый дух государства, а также и
государственное мышление представляется поэтому бюрократии предательством
по отношению к ее тайне. Авторитет есть поэтому принцип ее
знания, и обоготворение авторитета есть ее образ мыслей... Что
касается отдельного бюрократа, то государственная цель превращается в
его личную цель, в погоню за чинами, в делание карьеры...
Бюрократ должен... относиться по-иезуитски к действительному
государству, будет ли это иезуитство сознательным или
бессознательным. Но, имея своей противоположностью знание, это иезуитство
по необходимости должно также достигнуть самосознания и стать
намеренным иезуитством» [2, с. 271—272].
Итак, ганьбу — это особое социально-политическое явление,
свойственное определенному этапу развития китайского общества.
Возражение Я. М. Бергера против выделения ганьбу в особый
слой населения (см. [220, с. 477—478]) представляется
несостоятельным, тем более что он и сам не смог подкрепить свое
возражение 'какой-либо системой обосношаний. Я. М. Бергер,
собственно говоря, приводит только один довод — отсутствие единства
в среде ганьбу. Но это соображение, являясь правильным по
существу, никак не усиливает его позиции: в любом развитом
обществе, несмотря на свободный переход отдельных лиц из одного
класса в другой, несмотря на наличие слоев и групп внутри
отдельных классов, последние как таковые не исчезают, а реально
существуют и действуют. Вывод о том, что ганьбу являются
искусственной кастой, отнюдь не означает отрицания каких-либо
различий в их среде, отнюдь не предполагает представления о
них как о некоем социальном монолите.
Более того, именно потому, что они являются искусственной
кастой, ганьбу должны отличаться и действительно отличаются
особенно пестрым составом.
Я. М. Бергер совершенно прав, обратив внимание на различную
197

степень связи отдельных групп ганьбу с производством и на
разное их политическое поведение в кризисной ситуации.
Действительно, повсеместное создание кооперативов, а затем и «коммун», как
уже отмечалось, привело всего в течение нескольких лет к
увеличению численности ганьбу примерно до 20—25 млн. человек. С
появлением этой группы низовых ганьбу, 1как абсолютно
обоснованно указывает Я. М. Бергер, возникла важная линия
дифференциации и раскола общей их массы.
Ганьбу производственных и частично больших бригад прямо
и непосредственно связано с крестьянством, они вместе живут и
работают. Отношения между ними, определяясь деревенским
типом общения («лицом к лицу»), отличаются постоянством: здесь
нет полного отчуждения ганьбу от крестьян. Иное положение у
ганьбу «коммун», не говоря уже об уезде. Эти ганьбу уже стоят
настолько выше крестьян по своему общественному положению и
материальному достатку, что между ними пролегает целая
пропасть, они часто даже совершенно не знают друг друга и не
имеют ничего общего.
Закономерно, что отрицательная реакция крестьянства на
создание «коммун» немедленно вызвала раскол в рядах ганьбу.
Низовые сельские ганьбу оказались в одном лагере с крестьянством.
Мао Цзэдун неоднократно обращал внимание высших
руководящих работников партии на это обстоятельство. В выступлении на
совещании в Чжэнчжоу 27 февраля 1959 г. он говорил, например:
«С одной стороны, Центральный комитет, партийные комитеты
провинций, округов, уездов, коммун, управленческих участков, т.е.
парткомы шести ступеней, подвергли серьезной критике
производственные бригады и производственные звенья за местничество, за
утаивание производственной продукции. С другой стороны,
производственные бригады и производственные звенья повсеместно
утаивают производственную продукцию, скрывают ее в тайных
хранилищах, выставляют охрану» ;[469, с. 18] (см. также [469,
с. 21]). Выступая на следующий день, Мао признавал: «На одной
стороне оказались ЦК, партийные комитеты провинций, округов,
уездов, а на другой — сотнет миллионов крестьян вместе со своими
руководителями производственных бригад; руководители же
управленческих участков производственных бригад заняли
промежуточную позицию, колеблясь между этими двумя сторонами» [469,
с. 26].
Будучи более тесно связанными со всем укладом сельской
жизни, низовые сельские ганьбу оказались под повседневным
воздействием местных, земляческих, кровнородственных связей. Мао
Цзэдун образно определил этот процесс как возникновение
«холмов», т. е. образования сравнительно небольших местных
группировок, которые стали дополнять «„горное" местничество» [469,
с. 30].
Выделение низовых сельских ганьбу в общей их массе является
лишь первой ступенью в выявлении действительных различий,
существующих в недрах этой касты. Оно позволяет подойти к
198

выделению социальных типов ганьбу, но еще не дает достаточно
полной характеристики ни вообще сельских, ни даже низовых
сельских ганьбу.
По мере разрастания ганьбу в многомиллионную армию в их
среде сложились, а точнее сказать, стали явственно проступать
разные социальные типы. П. Полоньи выделил два таких типа:
«мандарина» —ганьбу-надзирателя, стоящего как бы вне проиа-
водствепного процесса, и «специалиста» — ганьбу-менеджера,
неразрывно связанного с производством. Представляется, однако,
что данный перечень далеко не полон. Анализ китайской
действительности дает возможность говорить о следующих основных
социальных типах ганьбу.
«Люмпен-бюрократ» (по китайской терминологии «вор»,
«разложившийся элемент» и т. д.) представляет собой не просто
казнокрада, взяточника, а определенный тип политического
вырожденца. В отличие от люмпенов по социальному происхождению
или социальному положению это — люмпен по своей политической
сути: такой может быть и троцкистом, и монархистом, и
анархистом, и фашистом. Он и с врагом поцелуется, и товарища предаст,
и закадычного друга задушит. Все «искусство» подобных ганьбу
заключается в политической проституции, в мошенничестве,
надувательстве, обмане. Им надо держать всех в страхе, чтобы
преодолеть свой собственный страх перед всеми. Они проникнуты
презрением к труду, чести, знаниям. Весь их мир — это мир вещей
и наслаждений и одновременно — карьеры. Не создавая ничего,
они не могут ценить что-либо. Для них нет ничего святого,
включая человеческую жизнь, но они горазды до всего, что не
находится в их непосредственном обладании.
«Фанатик-боевик» (в условиях разгрома -какой-либо
группировки таких людей обычно именуют «твердолобыми
последователями», «не желающими раскаяться», либо «дворовыми
людьми») — часто родственник, земляк или сослуживец вышестоящего
ганьбу, связанный с ним многолетними, а то и пожизненными
узами. Это неграмотный или малограмотный человек, иногда
недоучка, захваченный какой-то идеей, слепо верящий в святость дела,
миссии, устремлений своей группировки, готовый в ее интересах
пойти на все, вплоть до убийства.
«Просвещенный шэньши» (в зависимости от обстоятельств
таких людей в Китае называют то «буржуазными», то
«революционными интеллигентами», отдельные представители характеризуются
как «революционные элементы, имеющие плохое
происхождение») — определенный тип грамотного, внутренне искреннего, но
вынужденного скрывать свое «я», человека. Часто это люди,
отдавшие свою жизнь и честь в руки властолюбцев и авантюристов,
но думавшие, что служат делу освобождения народа, ради
которого были готовы пожертвовать всем. Именно на таких светлых,
высоких чувствах мастерски умел играть Мао Цзэдун. Часть
«просвещенных шэньши», пережив трагедию осознания своей
действительной роли слепого орудия для совершения грязных и низмен-
199

ных дел, оказалась деморализованной. Среди них много
нерешительных, обманутых в лучших своих надеждах и стремлениях
людей, мечтающих бросить все и уйти от руководящей деятельности.
«Специалист» (в КНР их в зависимости от обстановки то
относят к лицам с «обычными буржуазными взглядами» и
«патриотам», то к тем, ikto осуществляет «диктат специалистов» и
противостоит «пролетариату», то к никчемной части общества,
олицетворению «замшелых преград», стоящих на пути развития) —тип
профессионально образованного, квалифицированного, делового,
мыслящего масштабами крупных современных предприятий или
целых отраслей производства человека. Среди них многие знают
иностранные языки и бывали за пределами Китая. В их среде
есть и технократы, готовые принять любую политическую личину
во имя интересов производства, дела, якобы единственно
способные поднять величие нации, государства и преобразовать само
китайское общество.
«Горемыка-хозяин» (в Китае именуется то «революционным
ганьбу», то «классовым врагом», то «обманутым силами
ревизионизма и капитализма») — политический и хозяйственный
организатор производства, не всегда грамотный и образованный, но, как
правило, хорошо знающий конкретное дело, экономику «своего»
района, живущий их интересами, интуитивно либо осознанно
выражающий интересы развития конкретного производства, района,
способствующий формированию местных, региональных
общественных сил. Это тип руководителя, стремящегося к новому,
сосредоточенного на решении вопросов подъема экономики бригады,
«коммуны», района, вынужденного непрерывно ловчить и
изворачиваться во имя их интересов. «Горемыка-хозяин» — человек
упорный, целеустремленный, «битый», часто неоднократно наказанный,
но затем восстановленный в должности. Часть из них явилась
порождением кооперации и условий, в которые она поставлена,—
это «дельцы» кулацкого пошиба, которые стремятся к ускорению
темпов развития возглавляемых ими бригад, «коммун», районов
путем наживы за счет «соседей», государства. Они парализуют
государственное регулирование экономики, прямо или косвенно
способствуют анархии производства и рынка.
«Удельный пастырь» (в Китае обычно характеризуется как
лопавший в «сети классовых врагов», «клюнувший на крючок
феодальных взглядов» и т. п.) —тип ганьбу, наиболее
распространенный среди руководителей производственных и больших бригад в
отсталых сельских районах. Это политически неразвитый, часто
неграмотный или малограмотный представитель местных крестьян;
выделившийся благодаря своим организаторским способностям и
являющийся выразителем интересов клана, рода. Его кругозор
ограничен уз«ким горизонтом натурального или полунатурального
хозяйства. Во имя интересов клана, рода пойдет на любые
интриги, обман, подкуп, нарушение законов. Это противник всего
нового, активный сторонник традиционных устоев деревенской
жизни.
200

«Политик» (пожалуй, единственная группа ганьбу,
применительно к которым в зависимости от обстановки используются
наиболее жесткие, не допускающие переходных тонов формулировки:
«пролетарский революционер» либо «классовый враг»,
«национальный предатель», «контрреволюционер» и т. п.)—тип
грамотных, убежденных в своих идеалах людей, образующих ядро,
руководящий состав и «мозговой трест» самых разных групп и
группировок и столь же различных идейно-политических течений.
Среди них выделяются политиканы и политические деятели. Первые
по своей сути примыкают к «люмпен-бюрократам» и по
объективной политической роли практически ничем от них не отличаются.
Вторые представляют собой сложную по составу группу. Одни из
них, работая на местах, являются порождением трудного
процесса становления китайской нации, который неизбежно проходиг
через этап региональной общественно-политической консолидации^
Они соответственно мыслят по преимуществу категориями
региональных интересов — либо в масштабах отдельных провинций
(Сычуань, Гуандун, Шаньдун и т. д.), либо Юга, Центра, Севера
Китая и т. п. Другие, будучи детьми того же процесса, действуют
и мыслят в общенациональном масштабе, осознанно, реже
интуитивно, отражая потребности и интересы крупного современного
производства. Еще больше эта группа отличается от других
более четко выраженными классовыми позициями составляющих ее
элементов. Часть ее стоит на более или менее осознанных
классовых позициях, часть же в своем мышлении не выходит за рамки
реальных условий существования отдельных классов и слоев
населения и неосознанно в силу объективно занимаемых позиций
выражает их интересы, стремления, чаяния и надежды.
Итак, никогда раньше число людей, нуждающихся в
управлении и участвующих в управлении делами общества и государства
в Китае, не было столь велико, как в период 50—60-х годов.
Становление общественного слоя ганьбу произошло в обстановке,
когда потребности в таком управлении вытекали не из реальных
требований данного уровня развития производительных сил, а из
политических условий существования общества, когда само это
управление имеет дело с обществом, отдельные части которого
связаны почтой, телефоном и радио, но одновременно
разъединены из-за неразвитости производства, инфраструктуры и
общенационального рынка, когда оно находится в состоянии гигантских
по своим масштабам и быстрых изменений, вызываемых как
политическими акциями, так и объективным процессом
динамического роста крупного современного производства, города,
отягощенного консервативным сельским хозяйством, неразвитой деревней.
Такое общество не может быть управляемым в полном смысле
этого слова. В нем неизбежны развитие и столкновения разных
общественных сил.
Ганьбу, явившись непременным временным условием
общегосударственной системы управления, превратились в своеобразный
нарост, паразитическое образование на теле китайского общест-
201

ва. В силу неразвитости классовых противоречий институт ганьбу
явился также формой существования разнородных общественных
сил, борьба между которыми будет определять до поры до
времени развитие общества и государства. Рано или поздно институт
ганьбу будет разрушен и ликвидирован, но для этого необходимо
время и изменение самого общества.
Говоря о задачах государственного строительства в Советской
России, В. И. Ленин отмечал: «И революционная "армия и
революционное правительство представляют из себя „организмы"
настолько высокого типа, требуют учреждений таких сложных,
гражданского самосознания такого развитого, что было бы ошибкой
ждать простого, немедленного, верного осуществления этих задач
•сразу» [55, с. 339]. Данная оценка в еще большей степени
применима в отношении КНР. Отсутствие демократических традиций
*й китайском обществе и государстве, забитость и неграмотность
•населения, обилие «медвежьих углов» — эти и многие другие
объективные факторы тормозят развитие демократических,
политических учреждений КНР.
Вместе с тем, как следует из изложенного, в не меньшей мере
указанному процессу мешали и мешают крупные силы,
находящиеся в рядах КПК. Деятельность партии и государства,
осуществляемая через ганьбу, неизбежно искажается частными
интересами этого слоя. Одним из важнейших следствий сложившейся
к середине 60-х годов в КНР ситуации стало пресечение всех
попыток организованного участия трудящихся в повседневной
политической жизни страныj Ганьбу поставили население в положение
зрителя, а не постоянно действующего лица в делах государства.
Бюрократия образовала, если воспользоваться метким
выражением К. Маркса, «особое, замкнутое общество в государстве»
[2, с. 270—271]. Она стала приводить в движение политический
механизм, осуществлять публичную власть, стала материальным
воплощением КПК и государства, реальной силой,
заинтересованной в чрезмерной самостоятельности государства по отношению к
обществу. «Общество» ганьбу по самому своему существу
консервативно, так как в «физическом» и идеологическом смыслах оно
придерживается концепции замкнутой (касты и меньше всего
стремится проложить путь для слияния со всеми 'классами и слоями
населения. С трудом осуществляя гегемонию, но будучи также не
в состоянии основывать свою власть исключительно на насилии,
ганьбу столкнулись с неизбежностью разрастания коррупции и
обмана в своей среде, истощающих и парализующих деятельность
партии и государства.
Положение, сложившееся в КПК и государстве, полностью
подтверждает вывод В. И. Ленина: тот, кто хочет «идти к
социализму по другой дороге, помимо демократизма политического, тот
неминуемо приходит к нелепым и реакционным, как в
экономическом, так и в политическом смысле, выводам» [57, с. 16].

ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Одним из важнейших социально-политических итогов
«большого скачка» явился глубочайший духовный надлом всех слоев
общества, особенно крестьянства и беднейших слоев городского
населения. Десятки миллионов семей пережили трагедии,
вызванные утратой близких, тяжелыми болезнями, потерей
трудоспособности взрослыми и детьми.
Сотни миллионов трудящихся были потрясены крушением на<-
дежд на скорое «вечное счастье». Рухнула вера в волшебную»
палочку «трех лет упорного труда», якобы способных сразу
перенести великую Поднебесную в райские кущи «10 тыс. лет
счастья». Огромные массы крестьян повернулись спиной к
коллективному хозяйству, стремясь воскресить семейное производство
и тем самым обрести средства к существованию. Однако те семьи,
где было мало работников и много иждивенцев, в условиях голода
начала 60-х годов стали буквально с мольбой уповать на
коллектив как на единственное средство спасения от голодной смерти.
Падение авторитета КПК, утрата доверия масс к лозунгам и
призывам властей, возросшее стремление людей замкнуться в
своем мирке, подстегиваемое борьбой с голодом и его
последствиями, страх перед идеологическими проработками, воцарившийся в
обществе дух подозрительности — все это способствовало росту
политической инертности масс.
В массах сложился заряд отрицательных чувств, настроений,
эмоций; у некоторых слоев населения, в первую очередь у
городской молодежи, накопилась горечь от несбывшихся надежд и
чаяний, начали складываться по преимуществу интуитивные
ощущения того, что в жизни страны много недостатков и нерешенных
проблем. Трудящиеся постепенно стали разбираться в том, чего
они хотят и чего не хотят, что является отрицательным в
окружающей их действительности, что противоречит их интересам, но
они были далеки от понимания реальных причин негативных
явлений и еще дальше —от осознания путей и методов их
преодоления.
В стране резко обострилась проблема имущественного
неравенства, особенно в крестьянской среде. Пессимизм и ненависть,
ощущение бесперспективности и жажда коренных перемен, горечь
потерь и всепоглощающая мечта об отмщении, озлобленность и
подозрительность, усталость от голода и стремление к
деятельности, страх перед будущим и протест против настоящего не
только определяли настроения подавляющей массы населения, но и
накладывали также отпечаток на борьбу группировок, способство-
203

ъали вызреванию противоречий и столкновений между
различными направлениями, течениями в рядах КПК.
«В том-то и состоит, между прочим,— писал В. И. Ленин,—
значение партийной организации и партийных вождей,
заслуживающих этого звания, чтобы длительной, упорной, разнообразной,
всесторонней работой всех мыслящих представителей данного
класса вырабатывать необходимые знания, необходимый опыт,
необходимое— кроме знания и опыта — политическое чутье, для
быстрого и травильного решения сложных политических вопросов»
[108, с. 52—53]. КПК не смогла выполнить подобную роль и мо«
билизовать передовые силы общества на поиски правильного
решения вставших перед ним проблем.
Здоровым силам в КПК не удалось развернуть открытое,
спокойное, деловое обсуждение вопросов развития страны, обобщение
опыта, анализ побед и поражений в деле строительства нового
общества. Они оказались скованными в попытках поднять
активность трудящихся, оздоровить обстановку в партии за счет
очищения ее рядов от непролетарских группировок и течений и объ*
единить вокруг себя всю мыслящую, прогрессивную часть
китайского общества. В обстановке культа личности Мао Цзэдуна
некоторые руководители партии хотя и пытались в 60-х годах
накапливать знания, организуя работу по исследованию разных
сторон общественной жизни, изучая опыт и анализируя деятельность
отдельных заводов и производственных бригад, районов и городов,
однако были далеки от того, чтобы подняться до серьезных
научных обобщений, до объективных выводов относительно всей
стратегии и тактики партии. Тем самым создавался своеобразный
идеологический вакуум. Партия, в первую очередь ее
марксистско-ленинские силы, была лишена возможности бороться за
единство своих рядов на основе четкой и ясной программы действий.
Одновременно она утрачивала способность к руководству
обществом, особенно в сложные и переломные моменты развития страны.
Маоисты на свой лад воспользовались сдвигами в настроениях
населения, особенно крестьянских масс. В начале 60-х годов они
приступили к сколачиванию союзов «бедняков и низших
середняков», стремясь объединить беднейшую часть сельского населения
в политическую организацию и использовать ее в своих
интересах. Однако эта затея в целом провалилась. Представляя собой
внутренне разобщенную массу, беднейшее крестьянство не могло
образовать действительно политическую организацию.
Маоисты осознали неэффективность Союза бедняков и низших
середняков как политической организации и стали искать формы
и средства воздействия на массы, обеспечивающие действенность
и повседневность контроля сверху, организованность,
дисциплинированность и покорность, исключающие самодеятельность и
свободное творчество. Они стремились переделывать уже имеющиеся
и создавать новые общественно-политические институты
(например, политотделы) с таким расчетом, чтобы гарантировать полный
контроль над партией, общественными организациями, населением.
204

Маоизм стал утрачивать изначальный мелкобуржуазный и
мелкокрестьянский революционаризм, превращаясь в откровенно
реакционное шовинистическое идейное движение. «Культурная
революция» лишь ускорила его эволюцию в этом направлении.
Под влиянием изменений в положении отдельных классов и
слоев населения, происшедших во второй половине 50-х годов и
начале 60-х годов в маоизме, окончательно складываются
представления, отрицающие роль научного знания в общественной
жизни страны. Его адепты стали подменять идеологию
вероучением. Они сделали ставку на неразвитое сознание, на
культивирование слепого послушания масс указующему персту «великого
кормчего». В условиях, когда одни слои населения росли и
развивались (фабрично-заводские рабочие, интеллигенция, служащие),
другие (ремесленные и мануфактурные рабочие) находились в
смятении, предчувствуя, что рано или поздно им придется
расстаться со всем привычным укладом жизни, а третьи (прежде
всего беднейшие слои города и деревни), столкнувшись с
разрушением старого, привычного уклада, непрерывными перестройками
и «упорядочениями», цеплялись за традиции, как за соломинку,
спасающую от неведомого и недоброго будущего, маоисты пришли
к интуитивному, а может быть, эмпирически найденному выводу
о том, что объединить народ может только фанатичная вера.
Апология первостепенного значения духовного начала в маоизме
получила, таким образом, свое логическое завершение. Будучи
порождением экономической неразвитости Китая и движений
самых бедных, обездоленных и деклассированных слоев общества,
маоизм стал быстро эволюционировать в разновидность светской
религии. С начала 60-х годов в нем четко обозначилась тенденция
к оформлению законченных, раз и навсегда установленных догм,
диктующих нормы жизни и поведения.
Именно в этот период маоисты взяли на вооружение идеал
«нового человека» — «героя эпохи Мао Цзэдуна»: стоика,
мученика, аскета, борца, исступленно верящего в непогрешимость Мао.
Они начали уповать на происшедшие психологические сдвиги,
эмоциональные и инстинктивные порывы разных слоев и групп
населения, стремясь усилить чувства разочарования, обиды, ярости,
а также нервное напряжение, ощущение безысходности для
пропаганды своего идеала «нового человека» и в то же время для
запугивания народа еще большими страданиями, якобы
навлекаемыми на него «ревизионистами», «буржуазией»,
«контрреволюционерами», «правыми оппортунистами» и т. п. Маоистская
проповедь грядущих страшных, кровавых, всеиспепеляющих бедствий,
неминуемого массового «белого террора», готовящихся втайне
«ревизионистами», «буржуазией» и т. п., предотвратить которые в
состоянии только «великий кормчий», создавала в обществе почти
физическое предчувствие предстоящей схватки с «черными
силами», подавляла способность людей к трезвому анализу
обстановки, мешала осознанию трудящимися общности своих коренных
интересов, развитию политического сознания.
205

В 60-е годы маоисты во весь голос заговорили о «мировой
революции» как о средстве решения внутренних проблем Китая.
Страна стала изображаться ими как надежда «всех угнетенных»,
оплот «мировой революции» и в то же время как крепость,
осажденная со всех сторон «врагами». Маоисты культивировали в
народе представления об изолированности КНР и взывали к
единству и сплоченности нации для срыва «коварных происков»
объединенных сил «ревизионизма» и «буржуазии», «внутренних и
внешних врагов».
Все эти изменения в маоизме были в конечном счете
публичным признанием крайних материальных бедствий народных масс,
огромных трудностей, препятствующих нормализации обстановки
в стране. Они отражали утрату веры в творческие, созидательные
силы народа, непонимание исторической миссии рабочего класса.
Глубочайший духовный надлом и растерянность в обществе
вызвали необратимые изменения в маоизме. Его представители
оказались совершенно не в состоянии решать актуальные
проблемы развития страны, они не могли даже приступить к поиску
необходимых решений насущных вопросов стратегии и тактики
партии. Показательно, что на протяжении 60-х годов Мао Цзэдун и
его сторонники не предложили обществу никаких новых «идей».
Все «новейшие указания» Мао в 60-х годах являлись лишь
перепевом высказанного им в конце 50-х годов. В то же время
маоисты созрели для внезапных переходов от пессимизма к восторгу,
от растерянности к самым решительным и активным действиям,
от страха перед народом к судорожно активной организации масс.
С -крахом «большого скачка» и ставки на «коммуны» маоисты
растеряли иллюзии о возможности быстрого преобразования
общества, а вместе с ними — веру в светлое будущее по крайней
мере ближайших пяти-десяти поколений. В центр внимания Мао
Цзэдуна и его единомышленников встали вопросы не
строительства нового общества, а охраны уже завоеванных ими позиций,
недопущения развития городской промышленной цивилизации,
интеллигенции, а также товарно-денежных отношений. Маоисты
занялись репрессивным поддержанием идеала, который еще
недавно был предметом искреннего увлечения масс, а теперь стал ими
отвергаться.
Теряя связи с массами, маоисты оказались во власти страха
перед возможной утратой своих позиций в обществе, стали
быстро превращаться в группу карателей, способных на самые
решительные меры ради своих интересов. После выступления Пэн Дэ-
хуая и других деятелей КПК с критикой в адрес Мао Цзэдуна
страх перед противниками и оппонентами в партии и обществе
порождает у маоистов патологическую подозрительность. Им
повсюду чудится дьявол-искуситель, уводящий массы с «истинного»,
«китайского пути» развития. «Буржуазные» происки грезятся Мао
и его окружению абсолютно во всем, становятся подлинным
наваждением, что окончательно дезориентирует их, делает их
поведение маниакальным. О чем бы ни шла речь: о знаках воинского
206

различия, об оплате по труду в промышленности и сельском
хозяйстве, о систематическом образовании или даже о чтении
китайской классической литературы,— приговор маоистов в 60-е
годы всегда был готов заранее и неизменно гласил: «Капитализм!».
Может быть, сами того не замечая, Мао и его сторонники быстро
созревали для экстремистских нелепостей и через
антикапиталистические преувеличения катились к разрушению системы народно-
демократической власти и самой Компартии Китая.
Антикапиталистические преувеличения не были голой фразой,
модой или только приемом во внутриполитической борьбе. Мао-
исты пришли :к выводу, что даже республика и партия, за
которые они еще недавно дрались и проливали кровь на полях
сражений, должны подвергнуться суровому осуждению как нечто
буржуазное. Осталось одно — бороться за собственное политическое
господство. Путь деградации людей, дезориентированных
собственной маниакальностью, оказался предельно банальным.
Открытое столкновение между различными силами и
течениями в КПК стало неизбежным и вылилось в «великую
пролетарскую культурную революцию» (подробнее см. [222; 241; 279; 307;
377; 393]).
«Культурная революция» закончилась бесславно. Она показала,
что ни в канун данной акции, ни после нее в стране не было четко
оформленных политических блоков. Борьба группировок
по-прежнему определяла положение в КПК. Марксистско-ленинские силы
партии в ходе «культурной революции» жестоко пострадали,
однако Мао Цзэдун не смог добиться ни «абсолютного авторитета», ни
«абсолютной власти».
Важным итогом событий этих лет было и то, что Мао Цзэдуну
и его сообщникам не удалось создать сколько-нибудь надежные,
стабильные и прочные организации из своих сторонников в
рабочей среде. Объединяя главным образом выходцев из люмпен-про-
летароких, непролетарских, полупролетарских и мелкобуржуазных
слоев населения, наименее грамотную и малоквалифицированную
часть рабочих, промаоистские рабочие организации
продемонстрировали полную неспособность к созидательной деятельности, к
объединению в общенациональных масштабах.
«Культурная революция» обнажила серьезные проблемы в
развитии китайского рабочего класса, продемонстрировала пагубную
роль нерешительности, соглашательства, оппортунистических
уступок непролетарским и антипролетарским течениям в партии,
недомолвок, ошибок КПК в определении центральных задач
диктатуры пролетариата, допущенных в 50-е и 60-е годы.
КПК ни разу не поставила перед собой задачу анализа
указанных проблем, не смогла объединить, воспитать, организовать
такой авангард пролетариата, который один в состоянии
возглавлять строительство социализма, и позволила непролетарским и
антипролетарским течениям в партии не только существовать, но
даже оформляться в силу, способную поднимать наименее
сознательные, наиболее отсталые группы рабочих на борьбу против ре-
2Q7

волюционных завоеваний рабочего класса, против партии, органов
народной власти, профсоюзов и общественных организаций.
Во многом предопределившие все наиболее существенные
стороны политической борьбы в ходе «культурной революции» и
последующие годы важнейшие социально-политические явления
этого периода — раскол рабочего класса, глухое брожение
крестьянства в наиболее экономически развитых районах и пассивность
подавляющей его массы в среднеразвитых и отсталых районах,
жестокие преследования интеллигенции, стабильное сохранение
эпицентра политических столкновений в рамках слоя ганьбу,
включение в общественно-политические конфликты крупных масс
городской учащейся молодежи — явились закономерным
порождением всего предшествующего экономического, социального,
политического и духовно-идеологичеокого развития китайского
общества.
Одной из наиболее характерных черт дореволюционного
китайского общества явилось то, что разложение традиционных
(патриархальных, феодальных и т. п.) связей и отношений намного
опережало процесс складывания новых производственных
отношений и соответствующих им классов и социальных слоев:
капиталистов, мелкой буржуазии, промышленного пролетариата,
сельских наемных рабочих. Специфические социальные отношения
традиционного общества находились на стадии разложения #
кризиса: старые сословия рушились, а новая социально-классовая
структура еще не успела сложиться; крестьянство — эта основная
массовая социальная категория добуржуазных хозяйственных
укладов — размывалось, но в стране еще отсутствовали
необходимые условия для сколько-нибудь широкого развития кулацкой
эксплуатации сельского наемного работника; на арену
общественной жизни был выброшен в огромных, совершенно неизвестных
европейским странам масштабах бедняцко-люмпенский элемент,
которого не могло поглотить существовавшее промышленное и
сельскохозяйственное производство; все общество после веков
застоя и отсталости мучительно переживало свое включение в
мировой экономический процесс. Иными словами, в дореволюционном
Китае имела место многоукладность, но не «русского» типа,
характерного господством вполне сложившегося капитализма, а
специфически «азиатского», отличающегося незавершенностью
процесса становления капиталистических отношений.
В обстановке разложения и кризиса возник причудливый
спектр разнохарактерных революционных движений, течений,
направлений, наложившихся друг на друга, организационно
объединившихся под началом Компартии Китая. Такой революционный
поток был несокрушим, и он смел прогнивший гоминьдановский
режим. Однако его мощь и полноводность отнюдь не
представляли собой качества, единственно необходимые для успешного
решения актуальных проблем дальнейшего
общественно-политического прогресса страны.
В. И. Ленин писал: «Кто ждет „чистой" социальной революции,
208

тот никогда ее не дождется». Социальная революция «не может
быть ничем иным, <как взрывом массовой борьбы всех и всяческих
угнетенных и недовольных», она немыслима «без революционных
взрывов части мелкой буржуазии со всеми ее предрассудками»
и поэтому «далеко не сразу „очистится" от мелкобуржуазных
шлаков» [83, с. 54—55]. В условиях Китая, страны значительно более
отсталой по сравнению с царской Россией, где бедняцко-люмпен-
ские массы по численности по меньшей мере в два с лишним раза
превышали все современные социально-классовые образования —
буржуазию, промышленный пролетариат, интеллигенцию,
служащих, вместе взятых,— сам характер революционного взрыва,
равно как и образовавшихся при этом «шлаков», нес на себе
неизгладимый отпечаток разложения и кризиса традиционного общества.
Многие миллионы безработных (или частично занятых)
пауперов— переселявшихся и кочевавших, выбитых из привычной
жизненной колеи, особо расположенных к утопизму и
уравнительному пониманию социальной справедливости, к мессианским,
эсхатологическим и экстремистским настроениям, еще не знавших
дисциплины наемного труда и тяготевших либо к
анархистски-клановым формам организации, либо военно-казарменной дисциплине —
явились важной социальной и политической силой лагеря
революции. Их воздействие на все стороны общественно-политической
жизни КНР явственно прослеживается на протяжении всех 50—
60-х годов.
Проблемы разложения и кризиса традиционного общества и
отношения к порожденной ими бедняцко-люмпенской массе
объективно стали наиболее сложными вопросами, с которыми
столкнулась КПК в своей теоретической и практической деятельности.
В силу своего пестрого социального состава, разнохарактерности
интересов и устремлений отдельных течений внутри партии КПК
сначала не сумела решить эти вопросы в духе
марксистско-ленинского учения о гегемонии пролетариата, а затем стала решать их
в прямом противоречии с научным социализмом. В условиях
неразвитости, незрелости и слабости фабрично-заводского
пролетариата, практически заново складывавшегося в течение 50—60-х
годов, в среде которого лишь к середине 60-х годов начало
образовываться кадровое ядро промышленных рабочих, и крестьянства,
находившегося на протяжении всех этих лет в процессе
нескончаемых волнообразных ломок, поступательных и попятных изменений
самых глубинных социальных основ и внешних условий своего
существования, КПК скатилась на путь бонапартистской
политики, допустила оформление в рядах партии такого специфического
политического и идеологического антипролетарского течения, как
маоизм.
Столпы маоизма льстили бедняцко-люмпенской массе на
языке пролетарской идеологии, демагогически именуя ее
«пролетариатом высшей пробы», еще неизвестным Европе («Маркс таких
парней не знал»). Они выдавали стихийные — нигилистические и
антитрадиционалистские — настроения этой массы за «последова-
14 Зак. 68
209

тельно революционные установки», снимавшие задачу внесения в
массовое сознание идей научного социализма, имевшего якобы
ограниченно «европейский» смысл, развращали эту массу в духе
великоханьского шовинизма, изуверская суть. которого наиболее
наглядно проявлялась в босяцко-люмпенской ненависти как <к
национальной, так и мировой .культуре. Так постепенно
складывались политика и идеология маоизма, в которых от революционного
марксизма в конце концов не осталось ничего, кроме фразы, и
которые на практике обеспечивали вербовку из бедняцко-люмпенско-
го элемента типичной «мобильной гвардии» маоизма. На разных
этапах развития событий она направлялась против различных
социальных и политических сил: то против крестьянства,
придерживающегося традиционных либо мелкобуржуазных форм
сельскохозяйственного производства, то против интеллигенции, то против
рабочего класса и его организаций, то против самой КПК и
органов власти. Хитроумная и сложная система манипуляций,
позволявшая мобилизовывать бедняцко-люмпенскую массу, направлять
^е против тех или иных социальных групп, складывающихся по
мере действительного развития китайской экономики, и, наконец,
стравливать друг с другом различные элементы, образующие саму
эту массу,— это и есть подлинная суть «диктатуры пролетариата»
в реальной политической практике Мао Цзэдуна и его
сторонников.
Приверженцы маоизма — антипролетарская сила,
дезорганизующая и дезориентирующая рабочее и коммунистическое
движение в Китае. Не сумев подняться до понимания движущих сил
развития общества на пути 'к социализму, уяснения существа
классовой борьбы, распознания истинно творческих социальных
сил в созидании нового общества, осознания роли крупного
производства в естественноисторическом развитии общества к
социализму, Мао Цзэдун и его приверженцы в конце концов скатились
до положения открытых врагов марксизма-ленинизма,
маскировавшихся при помощи клятв в верности этому учению.
Если анализировать события 50—60-х годов с точки зрения
соотношения классов, то прежде всего приходится отмечать
полную справедливость слов В. И. Ленина: «В общем
всемирно-историческом смысле верно, что в отсталых странах какой-нибудь
китайский кули не в состоянии произвести пролетарскую революцию»
[110, с. 250—251]. Более чем десятилетний политический кризис,
охвативший страну со второй половины 60-х годов, показал
также, сколь велика сила шатаний и брожений в непролетарских и
мелкобуржуазных в недавнем прошлом массах, выбитых из
привычной жизненной колеи, сколь слаба связь КПК с рабочим
классом.
Опыт строительства социализма в СССР и других братских
странах свидетельствует, что успех в строительстве нового
общества достигался тем быстрее и прочнее, чем искуснее и полнее
марксистско-ленинские партии использовали огромные силы,
пробужденные революцией, для преодоления унаследованной от про-
210

шлого отсталости и других негативных явлений в общественной
жизни.
Победа китайской революции открывала дорогу для
стремительного развития рабочего класса, именно класса, а не отдельных
людей или групп. Успех строительства социализма во всех
странах, а в условиях отсталости Китая особенно, зависит прежде
всего от двух процессов: от создания и прогресса государственной
организации пролетариата как господствующего класса общества
и от непрерывного подтягивания к авангарду рабочего класса его
средних и отсталых слоев. Иного пути к социализму история еще
не знает. Но именно эти решающие направления в деятельности
Компартии Китая были блокированы Мао Цзэдуном и его
сторонниками.
«Коммунизм для нас,— писал К. Маркс и Ф. Энгельс,— не
состояние, которое должно быть установлено, не идеал, с
которым должна сообразовываться действительность. Мы называем
коммунизмом действительное движение, которое уничтожает
теперешнее состояние. Условия этого движения порождены
имеющейся теперь налицо предпосылкой» i[3, с. 34]. По объективному
своему значению именно такое движение, хотя и
непоследовательное, имело место в КНР в 1949—1957 гг. Одним из главных его
условий явились братская помощь СССР и других
социалистических стран, их опыт, разносторонняя политическая, экономическая
и моральная поддержка общественных преобразований в Китае.
«Большой скачок», насаждение «коммун», «культурная
революция» и другие маоистские авантюры прервали это движение.
Одним из самых отрицательных итогов «культурной
революции», нанесшей удар по социалистическим завоеваниям китайской
революции, явилось фактически полное лишение рабочего класса
политических прав. Не обладая ими, рабочий класс не может
организоваться как борющийся класс. Тем самым «культурная
революция» воздвигла серьезную преграду на пути Китая к
общественно-политическому прогрессу. В результате пролетариат не
может выступить как сознательно действующая, организующая сила
китайского общества. Ф. Энгельс подчеркивал, что, не обладая
политическими правами, рабочий класс не только не может вести
экономическую борьбу, но также не в состоянии организоваться
как борющийся класс. Политическая свобода и равноправие в
обществе рабочему классу необходимы тем больше, чем серьезнее
его успехи и достижения в политической и экономической борьбе.
В. И. Ленин подчеркивал: «Как невозможен победоносный
социализм, не осуществляющий полной демократии, так не может
подготовиться к победе над буржуазией пролетариат, не ведущий
всесторонней, последовательной и революционной борьбы за
демократию» [81, с. 253]. Воинствующий антидемократизм маоистов — это
одно из наиболее красноречивых свидетельств их предательства
интересов китайского рабочего класса, дела строительства
социализма в Китае.
С конца 50-х и до конца 70-х годов развитие рабочего класса
14*
211

Китая оказалось парализованным. Возникновению и укреплению
классового пролетарского сознания у рабочих всегда и везде
способствовали, во-первых, рост чувства человеческого достоинства,
ощущение солидарности, сплоченности своего класса, создающих
важную предпосылку для успешной классовой борьбы, во-вторых,
развитие обмена, торговли, экономических и культурных связей в
масштабе всего государства, приводящих к подвижности
населения, к расширению знаний рабочего об окружающем мире и
существе общественно-политических процессов в стране. В Китае
разорваны связи рабочего класса с остальными слоями и
группами трудящихся. Сам рабочий класс расколот на отдельные слои
и лишен возможности действовать в общенациональном масштабе.
Труд приобрел характер административно-принудительного.
В жизнь трудящихся города вошли конкуренция за место работы
и право остаться городским жителем. У рабочей молодежи
появились особые мотивы для поступления на предприятия,
мешающие формированию у нее пролетарской психологии. Наконец, мао-
исты оторвали рабочий класс и всех трудящихся Китая от их
самого надежного союзника на мировой арене — от трудящихся
Советского Союза и других стран социализма, от международного
коммунистического и рабочего движения.
В итоге 60-х годов политические и социальные позиции
китайского рабочего класса оказались предельно ослабленными. Однако
и государственная власть, узурпированная маоистами, лишилась
прочной социальной опоры. Кроме рабочего класса, в КНР нет
иной общественной силы, способной служить прочной социальной
базой некапиталистического, социалистического развития страны.
Политическая борьба в КНР неизбежна. В ее центре не могут
не находиться коренные вопросы общественно-политического
развития страны. Отношение к ним образует водораздел между
противоборствующими силами в КПК. Переходный характер всей
системы общественных отношений в свою очередь способствует
расширению политической борьбы, втягиванию в нее новых групп и
слоев населения. Вместе с тем продолжающаяся политическая
борьба означает сохранение возможности разных вариантов
дальнейшего общественно-политического развития Китая.
Незавершенность процесса становления общенациональной
системы современных производительных сил в промышленности,
сельском хозяйстве, на транспорте, строительстве, а также
формирования единого общенационального рынка предопределяет
пока невозможность существования в стране целостного
общественного организма. Промышленность КНР за 50—60-е годы
значительно выросла. Однако сельское хозяйство, как и в прошлом,
базируется на архаичной технике и агротехнике, ручном труде,
семейной трудовой кооперации, сращенности земледелия и ремесла.
Создание общенациональной системы современных
производительных сил, охватывающей все отрасли экономики и районы страны,
намечается в КНР осуществить лишь к началу следующего века.
Только при этом условии в Китае сложится органическая целост-
212

ность всех производственных компонентов общества, произойдет
обобществление производства на деле. Иначе говоря, переходный
период, переживаемый Китаем, в силу многих объективных и
субъективных причин имеет длительный и сложный характер.
Незавершенность социально-экономических процессов,
развитие и расширение политической борьбы существенно осложняют
анализ и делают бессмысленными окончательные выводы. Однако
эти обстоятельства не означают невозможность выводов вообще.
В итоге «культурной революции» в КНР сложилась
военно-бюрократическая диктатура. Ее социально-экономической основой
служит господство в стране мелких архаичных форм производства,
неразвитость классов и социально-классовых противоречий. Ее
содержание и нормы деятельности определяются системой
внеэкономического принуждения. Последняя не является ни
социалистической, ни капиталистической, но в равной мере и не традиционно
существовавшей в Китае до победы революции. Олицетворяя
собой отношения переходного типа, эта система может открыть путь
к капитализму, государственному капитализму, социализму.
Крупное современное производство является единственной
альтернативой всем прежним историческим ступеням производства,
обеспечивающим в настоящее время источники существования
подавляющей массе населения КНР. Объективно базируясь на
отсталости производительных сил и производственных отношений,
система внеэкономического принуждения служит целям
форсированного роста крупного современного производства. Тем самым
она порождает, с одной стороны, экономические и социальные
предпосылки для своего собственного уничтожения, но с другой —
политические условия, тормозящие общественно-политический
прогресс страны.
Отсталость производительных сил, нерешенность
продовольственной проблемы, когда значительная часть народа постоянно
нуждается в гарантированных государством мерах спасения от
голода, формирование системы внеэкономического принуждения,
неразвитость социально-классовых конфликтов, сложные и
противоречивые социальные процессы, вызванные быстрой ломкой всего
традиционного, архаичного уклада жизни многомиллионных масс
населения в условиях сохранения материально-технических основ
мелкого производства,— эти и другие явления послужили
объективной основой чрезмерной самостоятельности государственной
власти по отношению к гражданскому обществу. В стране
утвердился социально-политический институт ганьбу и как таковой он
стал серьезной преградой на пути становления демократических
форм участия трудящихся в делах государства. Действия маоистов
усугубили ситуацию в стране, обострили ее и помешали КПК
найти оптимальные пути для развития народно-демократической
государственности. «Культурная революция» закрепила чрезмерную
самостоятельность политической силы по отношению к обществу.
В. И. Ленин писал: «Кто хочет идти к социализму по другой
дороге, помимо демократизма политического, тот неминуемо при-
213

ходит к нелепым и реакционным, как в экономическом, так и
политическом смысле, выводам» [57, с. 16]. Маоизм стал течением,
преградившим развитие политической демократии в КНР, той
политической и идеологической силой, которая затормозила
осознание всеми классами и слоями населения своих коренных
интересов. Однако при всем том, что маоизм оказал ни с чем не
сравнимое по своей губительности влияние на всю
общественно-политическую и социально-экономическую жизнь КНР, не он один
определял и определяет развитие страны.
Быстрые темпы развития городской экономики, современной
промышленности, транспорта, связи на протяжении 50-х и части
60-х годов дали мощный толчок для роста крупных социальных
сил: фабрично-заводских рабочих, интеллигенции, служащих,
которые уже по своему экономическому положению несовместимы с
разгулом бедняцко-люмпенской стихии.
В стране явственно выкристаллизовались противоречия,
выражающие основную тенденцию общественно-экономического
развития КНР — становление национальной экономической структуры,
общенациональной системы производительных сил. Осознание
этих противоречий разными общественными группами — факт
бесспорный в условиях современного Китая (правильность или
ошибочность, реалистичность или фантастичность этого осознания в
данном случае не имеют значения)—свидетельствует и об
определенном уровне развития экономики, и о наличии социальных
сил, условия существования которых делают данный процесс
неизбежным и непрерывным. Опыт революционной практики 1949—
1957 гг., уроки последующих лет, нерешенность актуальных
проблем развития страны, накопление и усложнение
общественно-политических противоречий, наглядно проявившиеся в ходе
политических схваток 1966—1969 гг. и последующих лет,— эти
обстоятельства создают условия и предпосылки для расширения борьбы,
подталкивают развитие социальных и общественных групп
населения, заинтересованных в борьбе с маоизмом. Знаменательно, что
группа Мао Цзэдуна оказалась не в состоянии полностью достичь
своих публично объявленных политических целей в ходе
«культурной революции», что в начале 70-х годов потерпели крах и сошли
с политической арены маоистские группировки Линь Бяо и Чэнь
Бода, что уже после кончины Мао Цзэдуна оказалась
разгромленной наиболее мощная оголтело люмпен-пролетарская, откровенно
промахаевская группировка Цзян Цин, Ван Хунвэня, Чжан Чун-
цяо, Яо Вэньюаня.
Маоизм не исчез с политической арены Китая, хотя его кризис
и разложение обрели ясные социальные, политические и
идеологические контуры. Глубокие социальные причины еще придают
ему определенную живучесть и устойчивость. Маоизм сам по себе
не испарится с политической арены и из духовно-идейной сферы.
Прогрессивным силам КНР предстоит еще долгая и трудная
борьба с ним и его сторонниками. Однако несомненно, что
экономический, социальный, политический и духовно-идеологичеокий облик
214

Китая мало-помалу меняется. Характер, формы и темп изменений
страны будут во многом зависеть как от хода борьбы между
различными течениями в КПК, отражающими осознанно или
интуитивно, далеко не всегда последовательно и реалистически, в
разной, степени фантастически и иллюзорно глубинные интересы
различных классов, социальных слоев и всего общества в целом, так
и от того, насколько полно, непосредственно и широко втянутся в
эту борьбу сами заинтересованные лица — все классы и слои
населения страны. Судьба социализма на китайской земле пол-*
ностью зависит и от исхода массовой политической борьбы.

ПРИМЕЧАНИЯ
Глава 1
1 В этой связи серьезные расхождения в показателях оказались
неизбежными даже в наиболее крупных и обстоятельных исследованиях. Так, если брать
работы буржуазных ученых, то, согласно оценке Дж. Эмерсона, в
несельскохозяйственных отраслях КНР в 1667 г. было занято 44 млн. человек, а по оценке
Лю Дачуна и Е Кунчя,— в4 млн. Дж. Эмерсон, исходя из официальных данных,
опубликованных в КНР и определявших численность безработных в стране в
I960 г. в 3 млн. и в 1956 г.— в 1 млн. человек, считает, что в целом за 1952—1957 гг.
безработица сохранялась на уровне 2 млн. человек. Лю и Е, исходя из тех же
данных, пришли к выводу, что в указанный период численность только
безработных-мужчин в городах достигала 4 млн. человек (см. [509, с. 29—30J).
Глава 2
1 Известный китайский экономист, социолог и общественный деятель Фэй
Сяотун писал по этому поводу: «<В то время как в некоторых национальных
районах промышленность и сельское хозяйство прогрессировали и способ
производства в них был сравнительно передовым, в других существовали еще
феодальный и даже более примитивные способы производства* [436, с. 17]. Мао Цзэ-
дун, разъясняя проект Конституции КНР (19(54 г.), отмечал: «В 5-й статье
говорится, например, о наличии в настоящее время в Китайской Народной
Республике четырех форм собственности на средства производства. В
действительности же в наших национальных районах ныне существуют и другие формы
собственности. Есть ли еще в настоящее время первобытная собственность? Да, она,
пожалуй, сохранилась у некоторых нацменьшинств. В нашей стране существует
также собственность рабовладельческая и феодальная» [331\ с. 168). Различия в
уровне социально-экономического развития отдельных районов Китая относятся
к числу слабо изученных проблем. Существуют лишь немногочисленные работы,
посвященные отдельным народам или районам Китая. В этой связи необходимо
указать, например, на публикацию А. М. Решетова и А. Г. Яковлева «К вопросу
о социально-экономических отношениях у тибетцев в первой половине XX в.»
[41*2, с. \т—2Щ.
2 Идея подобного анализа почерпнута у Л. А. Гордона и М. Н. Егоровой
(см. [2170, с. 5—^24}). Обоснование расчета нами уже описано [296, с. 327—-345].
3 В нашей литературе сложилось несколько точек зрения относительно
степени разложения этих отношений в Китае первой половины XX в. Одни авторы,
рассматривая социально-экономический строй китайского общества, вообще не
упоминают о них, считая возможным говорить лишь о «полуфеодальных
пережитках» и назревших проблемах аграрной реформы. Другие ограничиваются
констатацией их разложения. Например, Г. В. Астафьев, отмечая «почти полный
распад крестьянской общины», концентрирует свое внимание на анализе
«затяжного анормального характера перехода к капитализму» [217, с. 7]. Третьи же,
изучая действительные процессы разложения этих отношений, отмечают
сохранение их огромной роли во всей жизни китайской деревни. Например, Н. И. Тяп-
кина пришла к выводу, что «эволюция китайских кланов на протяжении первой
половины XX века определялась общей тенденцией к упадку... Тем не менее в
период, предшествующий созданию КНР, кланы продолжали оставаться живым
социальным институтом, сохранявшим свое влияние на жизнь китайской деревни»
[4127, с. 2«60].
216

4 Перед победой революции в 1*949 г. в НОАК насчитывалось примерно
4 млн. человек (см. [330, с. 330, 3131, 383]). За три года (июль 1940 — июль
1949 г.) потери гоминьдановских войск составили около 5,6 млн. человек [330,
с. 4971 и все же в '1949 г. чанкайшистская армия насчитывала около 2 млн.
человек [191; с. Щ.
* И. Н. Наумов пишет: «Деклассированные элементы представляли
неистощимый источник формирования многочисленных помещичьих охранных отрядов
(миньтуань) и милитаристских армий. Быстрое увеличение численности мародеров
и разбойников отмечалось в Шаньдуне, Сычуани и других провинциях...
В пров. Сычуань отряды мародеров насчитывали полтора миллиона человек...
По данным министерства внутренних дел гоминьдановского Китая, в 1930—
1933 гг. численность миньтуаней в 12 провинциях составляла 54'20 тыс. человек»
[356, с. 19}.
6 Только в течение первых трех лет после провозглашения КНР было
уничтожено более 2 млн. бандитов, в том числе около 1 млн.—в 1949 г. [191,
с. 1®, 144].
7 Указанная цифра получается в результате простого вычитания из общей
численности государственно-административного персонала числа военнослужащих
НОАК. Косвенным ее подтверждением может служить свидетельство
статистического сборника «Великое десятилетие», в котором говорится: «После
провозглашения Китайской Народной Республики государство полностью сохранило (на
постах) несколько миллионов человек персонала военно-административных и
общественно-просветительных органов гоминьдановского правительства» (194,
с. Г57]. Нужно добавить, что приведенные данные о численности служащих
являются ориентировочными: правительство КНР в то время еще не располагало
окончательными сведениями на этот счет. Весной il950 г. их списки еще
находились в процессе составления [191, с. 52]. Итоговые данные этой работы не были
опубликованы.
8 Данные об удельном весе батраков в сельском населении очень скудны.
Так, согласно материалам обследования 56 деревень в провинциях Хунань, Хубэй,
Хэнань, Цзянси, Гуанси, Гуандун, батраки до аграрной реформы были выявлены
только в шести деревнях (четыре из них находились в одном уезде в Хубэе и
две —в Хунани). В двух деревнях на их долю приходилось по 0,16 и 0,61%, еще
в двух— «1,2 и 1,3%, в одной—%2Л и еще в одной — 7,3% сельского населения.
Знаменательно, что в 13 деревнях других уездов в Хубэе и 10 деревнях других
уездов в Хунани батраков обнаружить не удалось.
Согласно материалам обследования одной волости, девяти деревень и девяти
бао (административная единица в старом Китае) в провинциях Сычуань, Гуй-
чжоу, Юньнань, Сикан, батраки до аграрной реформы были выявлены только
в трех бао в Сычуани (3,47% сельского населения) и трех деревнях в Гуйчжоу
(Ь,61'%). В то же время в одной волости, четырех деревнях и одном бао в
Сычуани не оказалось ни одного батрака [408', с. М9, 1*20].
9 Мао Цзэдун в работе «Обследование уезда Синьго» нарисовал следующую
картину: все так называемые помещики и кулаки не только имели семьи, но
многие из них — и наложниц, среди середняков женатыми были 90%, среди бедняков
и ремесленных рабочих — 70%, среди «бродячего люда»—10%, а среди
батраков 99%' были холостыми [328, с. 204, 209, 214, 215]. Дабы дать пауперам и
батракам возможность обзавестись семьей, в ходе аграрной реформы
предусматривалось выделение им земельных наделов в размерах, превышающих
среднедушевой земельный надел в данной местности [468, с. 125].
10 Речь идет о томе, опубликованном в Китае в сентябре 1960 г. [330].
11 Материалы 20—30-х годов обстоятельно представлены в монографии
А. С. Мугрузина «Аграрные отношения в Китае в 20—40-х годах XX века» [346,
с. 15—26], а также в сборнике «История экономического развития Китая, 1940—
1948 гг.» [Ii7<8, с. 267—270].
12 Они использованы наряду с материалами обследования 20—30-х годов
в работе «Развитие кооперирования сельского хозяйства в нашей стране» [460].
13 В сборнике «История экономического развития Китая, 1840—1948», где
собраны обширные статистические материалы, отмечается, в частности, что
богачи, составлявшие менее 10% сельского населения, «угнетали 80—90%
трудящихся крестьян» [178, с. 245]. Ли Цзинхань в материалах о своем обследовании кре-
217

стьягнских хозяйств хотя и употреблял понятия «помещик», «кулак», при анализе
фактических данных руководствовался совершенно иными — он писал о
«зажиточных хозяйствах», «обычных семьях» и др. [467, с. 66—71].
14 Статистика КНР в 1949—1957 гг. вела самостоятельный учет численности
рабочих и служащих на государственных, государственно-частных и
частнокапиталистических предприятиях, а также в фабрично-заводской и кустарной
промышленности.
Известно, что в 19149 г. в государственно-частной промышленности было
занято 1105,3 тыс. рабочих и служащих, на долю которых приходилось il',2% всех
работающих в промышленности [193, с. 12, 86], а в частнокапиталистической
промышленности—1644 тыс. человек (18,3%) [193, с. 12, 75]. Следовательно,
общее число работающих в промышленности составляло 8,8-—9 млн. человек.
Из них 1,4 млн. были заняты на государственных предприятиях, около 6 млн. —
в кустарной промышленности. Однако существуют и другие данные ГСУ КНР
на сей счет. В том же источнике указывается, что общая численность рабочих и
служащих в '1949 г. составляла всего 8 млн. человек [193, с. 286]. В
статистическом справочнике «Великое десятилетие» говорится только о 8 млн. рабочих и
служащих [193, с. 159].
15 На их долю приходилось около 1'% населения. Встречающиеся в нашей
литературе указания о том, что удельный вес промышленных рабочих в
дореволюционном Китае составлял около 0,5% [397, с. 31], являются, как вытекает из
приведенных данных, ошибкой, вызванной соотнесением лишь числа самих
промышленных рабочих (т. е. без учета их членов семей) со всем населением
страны. Однако даже с данной поправкой полное представление об удельном весе
фабрично-заводских рабочих в населении страны можно получить только в том
случае, если к промышленным рабочим добавить рабочих современных средств
транспорта, связи, строительства и торговли.
16 Речь идет о рабочих и служащих в капитальном строительстве, на
транспорте и в учреждениях связи [193, с. 286, 292]. Данные о численности рабочих в
коммунальном хозяйстве и других отраслях отсутствуют.
17 Аналогичные данные приводятся в монографии В. И. Ванина
«Государственный капитализм в КНР» [233', с. 57, 3'20].
18 Ошибочность методологических принципов классового анализа, принятых
КПК, их несоответствие марксизму-ленинизму разбирались в советской
литературе неоднократно. Среди работ, поднимавших эту проблему, следует выделить
публикации А. С. Мугрузина, в которых показано, что столь своеобразный
«сдвиг» в определении классовой принадлежности явился результатом мощного
давления многомиллионных совершенно обездоленных, находившихся на грани
жизни и смерти масс населения (см. [346, с. 188—191; 351', с. 136—143]).
19 В этой связи заслуживают внимания предложения С. Л. Тихвинского,
призвавшего к серьезному изучению проблем китайского милитаризма, социально-
экономического регионализма, центробежных и центростремительных факторов
развития китайского общества [424, с. 256].
В нашей литературе шэньши иногда выделяют в качестве самостоятельного
сословия. С. Л. Тихвинский, на наш взгляд, справедливо отмечает
неразработанность этой проблемы, выступив с инициативой более глубокого изучения этой
группы населения, равно как особенностей формирования чиновничества [424,
с. 259].
20 Из-за отсутствия необходимых статистических данных охарактеризовать
подробно мануфактуры более раннего периода затруднительно.
21 В. И. Ленин в «Развитии капитализма в России» писал, что «крупная
машинная индустрия необходимо создает подвижность населения» [47, с. 549].
22 Хотя А. С. Мугрузин и оперирует понятием «класс помещиков», его
несомненной заслугой является раскрытие реального содержания, которое за ним
скрывается в китайской действительности. Он показал и многообразие
социальных типов, объединенных под словом «крестьянство» (см. [346]). В своей
монографии и особенно в докладе «Некоторые проблемы аграрных отношений и
крестьянского движения в старом Китае», который уже неоднократно цитировался,
А. С. Мугрузин, в частности, показал, что «класс помещиков», равно как «класс
крестьянства», в первой половине XX в. в Китае еще не сложился (он лишь не
сформулировал этот вывод), что «помещики» вынуждены были бороться против
218

экономических акций политической власти и в этой борьбе их поддерживали все
слои крестьянства.
А. В. Меликсетов указал на неразвитость классов в Китае, в том числе
сельских эксплуататоров, еще в 1972 г. (см. [ЗЗв]). Позже он раскрыл социально-
экономические причины чрезмерной самостоятельности политической власти по
отношению к китайскому обществу (см. [339, с. 47—51; 341]).
Глава 3
1 С. Л. Тихвинский отмечает, что в итоге первых политических кампаний в
КНР «значительно повысилась активность, организованность и авторитет рабочего
класса. Роль и значение профсоюзов значительно выросли. К концу 19512» г. в них
состояло более 7 млн. рабочих и служащих.
Тем не менее главной социальной и политической опорой народной власти,
как и прежде, оставалось крестьянство. Ему она уделяла основное внимание.
Относительно рабочего класса руководство КПК добивалось не столько его
политической, сколько производственной активности. Партия по-прежнему
оставалась преимущественно крестьянской по своему составу: хотя рабочая прослойка
в ней после основания КНР и выросла в несколько раз, она все еще была весьма
небольшой, составляя около 6,5% в мае 1953 г. Таким образом, перелома в
развитии партии, в ее классовом составе после образования КНР не произошло»
[404, с. 264].
2 Численность деревенского населения, по данным министерства сельского
хозяйства КНР, в 1949 г. составляла 447,3 млн., в 195<2| г.—491,9 млн. человек [201,
с. 14—<Г5], по данным ГСУ КНР, она равнялась в 1949 г. 480 млн., в 1950 г.—
487 млн., в 1951 г.— 493 млн. и в 1952 г.—500 млн. человек [>193, с. 4].
Следовательно, среднегодовая численность населения за 1951—1952 гг. в первом случае
должна быть более 470 млн., во втором — 496,5 млн. человек.
3 Среднегодовой урожай зерновых за 195Г—1952 гг., по данным ГСУ КНР,
составлял 1144,7 млн. т [194, с. 105].
4 В Китае существует поговорка: «Взрослому и малому нужно 3 даня 6 доу».
Эта норма соответствовала 425 кг необработанного риса, или примерно 300 кг
обработанного зерна. Именно это количество продовольственного зерна с
добавлением зерна, необходимого для кормов и других хозяйственных потребностей,
а также для питания, требующегося в связи с приростом населения, было
принято за основу расчетов на перспективу для определения плановых наметок
роста зернового производства [196, с. 484]. Приходится, однако, учитывать, что от
уплаты сельскохозяйственного налога освобождались только хозяйства,
производившие менее 76 кг зерна на душу в год [468, с. 139, 145]).
5 До аграрной реформы крестьяне выплачивали землевладельцам в виде
арендной платы, по официальным данным, 36 млн. т зерна ежегодно [194, с. 23].
В 50-е годы государство ежегодно изымало в виде налога и по монопольным
закупкам 44 млн. т, в том числе (15 млн. т натурального налога [468, с. 15]. Иными
словами, размеры изъятий по этим статьям оказались сопоставимыми с
положением, имевшим место в прошлом.
6 Появление в Китае в конце 50-х годов тезисов типа «вся страна — одна
шахматная доска», «единое планирование и соответствующее регулирование»
и т. п. свидетельствует о том, что это обстоятельство стало не просто
осознаваться: руководители КПК извлекли из него определенные политические выводы.
' Требования крестьянства об увеличении потребления продовольствия
признавались в КПК «справедливыми». При этом одним из обоснований для
введения монопольных закупок и нормированного снабжения служил, однако, довод
о том, что «если в каждой крестьянской семье ежедневно будут съедать больше
на 4 ляна (около 'Г50 г.— В. Г.), то в стране в течение года расход
продовольствия увеличится более чем на 40 млрд. цзиней» (т. е. на 20 млн. т.— В. Г.)»
[196, с. 4в4].
8 Приходится, впрочем, учитывать, что, во-первых, общее количество
человеко-дней, которое надлежало кооперативу выделить на переноску и перевозку
зерна, не регламентировалось, определялась только дальность транспортировки;
во-вторых, общая сумма безвозмездных общественных работ определялась с уче-
219

том общего числа трудоспособных, в том числе женщин, но, поскольку эти
повинности были связаны с тяжелой физической нагрузкой, с работой, как
правило, вне деревни, их главным образом выполняли мужчины. В 195>7 г., согласно
обследованию 2128 кооперативов, каждый трудоспособный отработал в
общественном производстве в среднем 1!61' день [5®1а, '1068, № Г8, с. 94]. Если даже
допустить, что из них на общественные работы пошло только 6 дней (т. е.
примерно 4%' всего рабочего времени, отработанного в общественном хозяйстве), и
учесть, что натуральный налог составил 10% валового урожая, то в этом случае
фактический объем натуральных повинностей только по указанным двум статьям
составлял 14% всего фонда рабочего времени наиболее физически сильной части
крестьян. На самом же деле данный показатель был существенно выше. В
масштабах всей страны только на транспортировку грузов внутри хозяйства и на
близкие расстояния расходовалось до половины трудодней [5%, 8.XI 1.1960].
9 Кооперирование сельского хозяйства в Китае в нашей литературе
оценивается далеко не однозначно. С точки зрения одних ученых, оно явилось
определенным шагом китайского общества по пути к социализму [3-71, с. 2431—278].
По мнению других — выше уже приводилось высказывание С. Л. Тихвинского,—
кооперирование имело негативные последствия. Одни ученые склонны
рассматривать кооперативы как коллективную форму собственности, имеющую
социалистический характер [245, с. il«7, 103, 18®]. Другие пишут, что кооперирование
явилось средством «фактической национализации земли» [2(40, с. 37*2] или методом
превращения ее в государственную собственность, вследствие чего в сельском
хозяйстве сохраняется лишь «элемент групповой собственности», а характер
отношений, утверждаемых в сфере примитивного производства, носит переходный
характер [348, с. 406—407]. Уже столь широкий спектр точек зрения и взглядов
свидетельствует о недостаточной изученности китайской реальности и
необходимости проведения серьезных исследований.
10 В '1956 г. сельскохозяйственные производственные кооперативы охватили
96,3% крестьянских дворов [194, с. 30], «коммуны» в 1968 г.—99,1% дворов
[194, с. 36].
11 Характерно, что государственные предприятия практически с первых лет
после образования 'КНР стали подразделяться на «государственные» (гоин) и
«местные» (диин, дифан) (см. [596, 14.XI 1.1957]).
12 При этом изменилось и понимание существа индустриализации. Часть
лидеров КП'К во главе с Мао Цзэдуном открыто выступила с концепцией
индустриализации, предусматривающей простой количественный рост объема
промышленного производства, одновременное развитие ремесленного, мануфактурного и
фабрично-заводского производства, параллельное использование традиционной и
современной техники и технологии (см. [596, <1. IV. 1958}). 2-я сессия VIII съезда
КПК фактически взяла на вооружение именно эту концепцию индустриализации
(см. [147, с. 23 и др.]).
13 В стране широкое распространение получил также «черный рынок», где в
торговлю оказались вовлеченными не только городское и сельское население, но
даже учреждения, предприятия и хозяйственные органы. Так, в китайской
печати сообщалось, что государственные предприятия и организации Цицикара
«незаконно скупают по ценам, превышающим государственные закупочные цены,
рыбу, лапшу из крахмала, картофель, говядину, баранину и другую продукцию
сельскохозяйственных подсобных промыслов». Подобные действия «серьезно
подорвали государственную политику закупок, единый социалистический рынок» [607,
25.1.1968]. Аналогичное положение имело место в Шанхае (см. [609, 26.1.1968])
и других районах страны (см. [596, 26.XI 1.1969}).
14 Китайский экономист Фан Цин, характеризуя ненормальное соотношение
цен на промышленную и сельскохозяйственную продукцию в конце 50-х годов,
сделал следующий приблизительный расчет. Численность рабочей силы в
сельском хозяйстве в 'Китае примерно в 40 раз превышает число рабочих и
служащих в промышленности и других отраслях материального производства. Если
пересчитать всех тружеников сельского хозяйства в «полную рабочую силу» —
под таковой в КНР принимаются мужчины в возрасте 18—50 лет и женщины
18—45 лет (подробнее см. [561, 1959, № il«l, с. 30}) — и учесть, что лица, занятые
в сельском хозяйстве, из-за сезонности производства работают в течение года
меньшее количество дней, нежели рабочие и служащие, то соотношение между
220

ними составит приблизительно 7:1. В промышленности и на транспорте имеет
место более сложный труд. Поскольку заработная плата рабочих и служащих в
среднем в (2 с лишним раза выше по сравнению с доходами крестьян,
позволительно предположить, что и стоимость, создаваемая трудом работников
промышленности за единицу рабочего времени, также в 2 раза больше. В этом случае
соотношение стоимости, создаваемой в сельском хозяйстве, с одной стороны, и
в промышленности, на транспорте и других отраслях материального
производства — с другой, будет равно 7:2. Несмотря на приблизительность и
схематичность расчета, ясно тем не менее, что стоимость, создаваемая в сельском
хозяйстве, должна значительно превышать стоимость, создаваемую в промышленности
[558, 1963, № 5, с. 9}. Однако доля сельского хозяйства в создании национального
дохода сократилась с 59,2% в 1952 г. до 481,1'% в '1956 г. [208, с. ЧЩ. Изменение
соотношения сельского хозяйства и промышленности в их совокупной валовой
продукции, составлявшего в 1957' г. примерно 4: 6, а в '1970 г.— 2:0,
свидетельствует о том, что в 60-е годы доля сельского хозяйства в национальном доходе,
исчисляемом в принятой в КНР структуре цен, неизменно снижалась.
В середине 50-х годов некоторые китайские экономисты надеялись, что
разрыв в ценах на продукцию промышленности и сельского хозяйства будет в скором
времени «уничтожен», а создаваемый этим разрывом «дополнительный налог»
на крестьян будет «ликвидирован» [440, с. 216]. Однако этого не произошло.
Как сообщало агентство Синьхуа в сентябре 1973 г., закупочные цены на
зерно, хлопок, семена масличных культур и другие виды сельскохозяйственной
продукции повысились по сравнению с 1950 г. более чем на 90%'. Но за 1*951—
1957 гг. они были повышены более чем на 46% [208, с. 409]. А это значит, что
на протяжении 1958i—197(2 гг. их увеличение составило менее 30%. Иными
словами, если в первые семь лет после провозглашения КНР государственные
закупочные цены росли ежегодно в среднем на 5,6%, то в последующие пятнадцать
лет — лишь на 1,76%', или в Э раза более низкими темпами. В условиях
существенного увеличения численности и интенсивности труда работников сельского
хозяйства, роста производственных расходов происходило увеличение разрыва
между закупочными ценами на сельскохозяйственную продукцию и себестоимостью
ее производства. Возможно, не случайно также, что в КНР с конца 50-х годов
ничего не сообщалось о динамике индекса цен на промышленную продукцию,
предназначенную для сельского хозяйства (информация на сей счет
ограничивается отдельными видами промышленной продукции).
15 При расчете-оценке соблюдались следующие условия:
1) кадровые военные и служители культа отдельно не учитывались;
2) в состав членов «коммун» включались также бывшие помещики и
кулаки, которые являются «кандидатами в члены коммуны» либо работали под
надзором;
3) численность представителей национальной буржуазии принята такой жег
как и в середине 50-х годов.
16 При подсчетах в Китае размеров средств, изымаемых государством из
сельского хозяйства, производятся разного рода статистические махинации в
определении действительной доли налога и монопольных закупок, производимых
по ценам, не возмещающим затраты производства. При этом почти никогда не
говорится о роли натуральных повинностей или общественных работ,
выполняемых крестьянами безвозмездно. Последние же временами достигают гигантских
масштабов. Разоблачение указанных махинаций и выяснение действительных
размеров государственных изъятий должны явиться темой специального
исследования.
Глава 4
1 В китайских источниках приводятся различные сведения об общем
количестве внесенных рабочими и служащими в 1953—1956 гг. рационализаторских
предложений. По одним данным, их было примерно 3,3 млн. [551<а, 1956, № 4,
с. 13; 598,13.VII.1957), по другим —4,56 млн. [1146, с. 24}.
2 На конец года — 7,9 млн. человек.
221

3 Данные за 1965 и 1971 гг.— оценка без учета персонала производственно-
строительных корпусов НОА)К, предприятий «уличной промышленности» и
«коммун», а также учеников.
4 Включая небольшую часть членов кооперативов.
5 На VIII съезде КПК отмечалось: «В настоящее время члены партии на
предприятиях составляют, как правило, 10—■1,2:% общего числа рабочих и
служащих, подавляющая часть кадровых работников является членами партии»
[165, с. 419].
6 В КНР не существует единой системы социального страхования. Рабочие
и служащие крупных и средних предприятий в большинстве своем пользуются
социальными льготами, установленными законодательством о трудовом
страховании. На служащих государственных и общественных учреждений и
организаций, как правило, распространяются правила о бесплатном медицинском
обслуживании [160, с. \Ш—1®Ф]. Часть трудящихся, не имеющих прав на трудовое
страхование или на бесплатную медицинскую помощь, в 50-е годы пользовалась
некоторыми аналогичными льготами, которые предусматривались коллективными
договорами. Общий объем соответствующих .выплат и расходов, включаемых в
КНР в «дополнительную заработную плату», в 1952 г. составлял 10,6%, в
1953 г.—14,6, в 1954 и 1955 гг.— 16Д| и в 11966 г.—16,5% фонда заработной
платы рабочих и служащих страны [472', с. 33}.
7 В середине 50-х годов в качестве временных ежегодно использовалось
около 2 млн. рабочих, в 1956 г. их численность достигла 3 млн. человек [5916,
14.XI 1.1967].
8 Согласно данным Чжоу Эньлая, месячный фонд заработной платы новых
рабочих и служащих составлял в 1969 г. более 400 млн. юаней, а их общая
численность достигла 21,7 млн. человек. Это значит, что месячная заработная
плата новых рабочих равнялась примерно 2(2 юаням против 55 юаней у «старых»
рабочих и служащих (см. [167, с. 16; 194, с. 191]).
9 В рукописи «Заработная плата» К. Маркс отмечал, что «без временного
повышения ее (заработной платы.— В. Г.) по сравнению с минимумом, рабочий
остался бы совершенно в стороне от всякого развития производства, роста
общественного богатства, успехов цивилизации, следовательно для него была бы
исключена сама возможность освобождения» [6, с. 990].
10 «Жэньминь жибао» в конце 1965 г. призвала читателей «серьезно изучать»
решение ЦК КОК об этой системе организации труда [596, 28.XI 1.1965], но само
оно в открытой печати не было опубликовано.
11 Мао Цзэдун неоднократно заявлял, что в Китае существует собственность
«коммун» и бригад на рабочую силу. Так, в выступлении '28 февраля 1959 г. на
втором совещании в Чжэнчжоу он говорил: «Земля, рабочая сила, продукт — эти
три элемента сейчас номинально находятся в собственности коммун, а в
действительности по-прежнему в основном могут принадлежать лишь
производственным бригадам (прежним кооперативам): в настоящее время (в 1959 г. и
определенный период в будущем) они могут быть лишь частично переданы в
собственность коммуны. Это касается накоплений коммуны, постоянных или
полупостоянных рабочих мастерских и шахт, находящихся в ведении коммуны» [469,
с. 31].
12 В силу многих причин натуральные формы расчетов получили широкое
распространение. Работники отдела труда и зарплаты министерства торговли
КНР, описывая порядок обмена удобрений на рабочую силу в провинциях Чжэ-
цзян, Ганьсу, Шэньси, Цзянсу, Цзянси, Хэйлунцзян, Хэнань, Нинся-Хуэйском
автономном районе, Пекине и других районах, отмечали: «В одних случаях
временно нанятые крестьяне не получают зарплату, а предприятие не берет плату
за удобрения, т. е. взаимных расчетов не существует. В других применяется
метод перерасчета (определяется, какое количество удобрений обменивается на
одного работника) и в определенные сроки подводятся итоги. В третьих порознь
оцениваются человеко-дни и удобрения, а расчеты производятся наличными
деньгами (последний метод многими предприятиями не одобряется, поскольку
считается слишком хлопотным)» [549, 11965, № 5, с. 10]. Один из китайских авторов,
анализируя взаимоотношения Наньчанского мясокомбината, с одной стороны, и
восьми «коммун» и одного госхоза — с другой, пишет, что «обменивать удобрения
на рабочую силу вполовину дешевле, чем покупать их» [551а, 1966, № 1»—(21, с. 63].
222

13 А. В. Холодковская приводит примеры некоторых конкретных мер местных
органов, призванных притупить реакцию крестьян на различия в условиях труда»
и быта в городе и деревне (см. [437, с. 57—58}).
Глава 5
1 ГСУ КНР при анализе аграрных отношений после реформы по итогам
обследования более Г5 тыс. крестьянских хозяйств в 23 провинциях страны
пришло к выводам, что к концу <Ш34 г. «почти половина бедняков и батраков
поднялась до уровня середняков и приблизительно половина кулаков опустилась до>
уровня середняков», в результате чего середняки стали составлять более 60%
населения деревни [193, с. 306]. Изучение наемных отношений позволило
отметить, что «кулацкое хозяйство... еще не полностью встало на капиталистический
путь» [190, с. Э08}.
2 Главным представителем этой точки зрения явился Мао Цзэдун (см. [3i31,
с. 215—216]). Подобный подход со временем превратился в господствующий,-
а затем в единственный.
3 В условиях Китая название «средняя» для этой группы не подходит.
В. И. Лений писал: «Средний крестьянин стоит посередине между богатым и
пролетарием,— поэтому он и называется средним» [51; с. 157].
4 Под мелкими крестьянами В. И. Ленин понимал крестьян, «не
употребляющих наемного труда даже в горячее время жатвы и т. п., крестьян, мало
продающих хлеба или не продающих его» [109, с. 55], не прибегающих к
«эксплуатации наемных рабочих» [105, с. Г47].
5 В сельском хозяйстве Китая огромную роль играют мелкие орудия труда,
которые невозможно обобществить. После кооперирования их набор оставался*
одним из важнейших факторов имущественного неравенства (см. [298, с. 122—
125]).
6 В данную группу дворов, согласно примерному уставу
сельскохозяйственного производственного кооператива (это положение сохранилось и в
«коммунах») включаются «престарелые, слабосильные, сироты, вдовы и инвалиды», т. е.
семьи, в которых слишком мало рабочих рук или вообще отсутствует кормилец
[13-3, с. 30]. Мао Цзэдун придавал «пяти обеспечениям» чрезвычайно большое
значение: кооперирование, с его точки зрения, во-первых, позволило «вводить
социализм», а во-вторых, осуществить «пять обеспечений» (см., например [ЗОН-,
с. 163]).
Со времени кооперирования наблюдаются две тенденции: «чрезмерного
сужения» и «чрезмерного расширения» данной категории населения. В первом случае
льготы «пяти обеспечений» не представляются тем дворам, которые действительно
не могут существовать за счет своего труда, во-втором — молодые стремятся
отделиться от родителей и «полностью переложить заботу о содержании
престарелых» на кооператив, бригаду, «коммуну» (см., например [552, 1957, № 5,
с 71]).
«Пять обеспечений» предусматривают оказание помощи нуждающимся пищей,
одеждой, топливом, покрытие расходов на содержание детей и подростков, а-
также оплату похорон [1'60, с. 30].
7 (Катастрофическими в этом отношении были последствия «большого скачка».
Сообщалось, что в целом по стране погибло около ЭГ млн. человек, а это значит,
что прямые и косвенные людские потери от «большого скачка» сопоставимы по
масштабам с человеческими жертвами всех европейских стран, участвовавших
во второй мировой войне (см. [454, с. 45]).
8 В некоторых работах советских авторов можно встретить известную
противоречивость. Например, Л. А. Волкова пишет, что в Китае «индивидуальным
крестьянским хозяйствам, являющимся по социально-экономической природе
мелкотоварным производством, присуща тенденция стихийного развития по пути к
капитализму» [2'415, с. 10]. Но в то же время она отмечает, что на деле борьба-
против «капиталистических тенденций» в КНР означала пресечение всякой
возможности появления «имущественного неравенства» |ЙЭД5Э с. il$2]. «Само название
„капиталистические тенденции",— подчеркивает автор,— не отражало существа-
процесса. Если говорить о негативных тенденциях в среде крестьянства, то они
22$

могут быть названы скорее частнособственническими тенденциями к развитию
мелкотоварного производства» [245, с. 131]. Противоречивость налицо, и она
отражает сложность самой китайской действительности.
9 В настоящей работе нет необходимости анализировать все обстоятельства,
связанные с форсированием кооперирования, образованием «коммун» н их
экономическими последствиями. Они рассмотрены в целом ряде работ (см. [371,
с. 274—374; 458, с. '107—«145; 2145)).
10 «Жэньминь жибао» писала: «Следует исходить из того, что наряду с
ведением коллективного хозяйства, развитием коллективного подсобного
производства... нужно поощрять членов бригад и помогать им развивать личное
подсобное хозяйство. Это благоприятно скажется на увеличении продукции, росте
доходов крестьян и оживлении рынка. Данная политика партии рассчитана на
длительный период, ее следует повсеместно решительно проводить"в жизнь» [596,
14. IX. 1963].
11 «Цзэфан жибао» отмечала, что с '1*916*2» г. на свободном рынке Шанхая
продавались не только продукция крестьянских подсобных промыслов, но также
зерно, масло и другие виды сельскохозяйственной продукции, подлежащие
монопольным закупкам государства, товары широкого потребления [609, 18.IV.1967].
12 «Шаньси жибао» четко разделила в этой связи крестьян на две группы.
Одни продемонстрировали привязанность к своему «маленькому уделу» —
«приусадебному участку в три фэня и к пяти курицам», «кое-как участвуя в
коллективном производственном труде», другие «при удобном случае» занимались
«спекулятивной торговлей», «думая лишь о личном обогащении» [616, IlkXl I.1964].
13 Упоминания о кланах и других кровнородственных общностях попадают
на страницы китайской печати только эпизодически. Как правило, о них начинают
писать тогда, когда эти патриархальные явления превращаются в заметный
фактор борьбы против мероприятий властей. В один из таких периодов, в 1969—
197Г гг., мы зарегистрировали 83 соответствующих сообщения в «Жэньминь
жибао». В «2Г случае говорилось о кланах и кровнородственных общностях как
о заметной силе в масштабе целых провинций (назывались Хэйлунцзян, Цзи-
линь, Ляонин, Цзянси, Цзянсу, Фуцзянь, Ганьсу, Гуандун, Цинхай). В 19%
остальных сообщений в качестве конкретной сферы действия кланов и иных
кровнородственных общностей назывались производственные бригады, в 52 — большие
производственные бригады, в 16 — «коммуны» и в 13% —уезды в целом. В
последнем случае помимо указанных выше фигурировали также провинции Хунань,
Аньхой, Чжэцзян, Хубэй, Хэбэй, Юньнань, пригородные уезды Пекина, а также
Ошьцзян-Уйгурский автономный район.
14 Мао Цзэдун, выступая 9 августа 1962 г. на рабочем совещании ЦК КПК
в Бэйдайхе,'объявил* о накале «противоречий между пролетариатом и
зажиточным крестьянством», обвинив часть членов местных и провинциальных
комитетов КПК в том, что они стали «представлять зажиточное крестьянство» [469,
с. 4Ф7]. В «Указаниях о движении за социалистическое воспитание» (май 1963 г.)
юн писал: «Это революционное движение является первой наиболее крупной
борьбой со времени аграрной реформы» [469, с. 437]. Одной из главных целей
«воспитания» являлась борьба против системы «трех свобод, одного закрепления».
В мае il963 г. на совещании в Ханчжоу Мао Цзэдун говорил, апеллируя к
беднейшему крестьянству: «Не развивая классовую борьбу, диктатура пролетариата
не может иметь прочной социальной опоры» [469, с. 441'].
15 «Шаньси жибао» в декабре 1964 г. отмечала: «Часть бедняков и низших
-слоев середняков по-прежнему испытывает очень большие трудности из-за
величины семей, нехватки рабочих рук или в силу каких-либо несчастных случаев»
([606, »17.XII.1964]; подробное рассмотрение данной проблемы см. [298, с. 121»—
1-29]).
16 Характерно, что распределение по едокам с самого начала рассматривалось
в Китае как «самое важное и самое надежное общественное обеспечение» (1166,
с. 15]. Аналогичная формула — «это наиболее универсальная, наиболее надежная
форма социального страхования» [557, 1961', JSfe 3—4] —была в ходу и в начале
60-х годов. Сообщая о принципе распределения, «выдвинутом ЦК партии», «Да-
тун бао» писала, что «главным является выделение основного пайка при
соответствующем учете оплаты по труду» [589, 22 .VI. 1965].
17 «Цзянси жибао», например, приводила следующий характерный довод бед-
224

нейших крестьян: «Если мы будем сыты, то развивать систему приусадебных
участков можно» [614; 12.XI 1.1964].
18 На протяжении второй половины 50-х и всех 60-х годов китайская печать
писала об «огромном влиянии» на беднейшее крестьянство «зажиточных
середняков», «кулаков», «помещиков». Мао Цзэдун говорил об этом, например, в
январе il'9»57 г. на совещании секретарей провинциальных и городских комитетов
партии (см. [466, с. 73}). Чжоу Эньлай — на сессии ВСНП третьего созыва (см.
[596, ЭКХИЛ964; 096, 14.V.1969; 597, 22.XI.1962; 615, ГКХ1I.1964]).
19 Л. А. Волкова, хотя и говорит о значении имущественного неравенства
«в пределах одного класса — трудового крестьянства» [246, с. 123], тем не менее
считает возможным подразделять современное крестьянство, как это делается в
Китае, на «бедняков», «середняков», «зажиточных середняков», «бывших кулаков
и помещиков» [2145, с. 123—j12i4 и др.].
Глава 6
1 Изучение интеллигенции проводилось нами на основе последовательного
учета объединяющих ее специфических признаков, выявленных В. И. Лениным.
Первый среди них: интеллигенция — это «образованные люди»,
«представители умственного труда», «специалисты» [54, с. 309]. А. В. Луначарский отмечал
в этой связи, что «интеллигенция есть специальная группа лиц, несущая высшие
функции по организации опыта, его сохранению и развитию, как в области
знания, так и в области чувства» [3(2i4, с. 6].
Второй признак — особенности взаимоотношений между «образованными
людьми» и миром производства: они носят не непосредственный и прямой
характер, присущий всем основным социальным группам населения, а являются в
различной степени опосредованными всей социальной тканью, комплексом
надстроек, служащих основной сферой приложения труда интеллигенции. В
соответствии с ленинской методологией А. Грамши выделил две основные группы
интеллигенции: «органическую» и «традиционную».
Говоря о первой из них, он отмечал: «Всякая социальная группа, рождаясь
на исконной почве экономического производства, органически создает себе вместе
с тем один или несколько слоев интеллигенции, которые придают ей
однородность и сознание ее собственной роли не только в экономике, но также и в
социальной и политической области: предприниматель-капиталист создает вместе с
собой техника для промышленности, ученого — специалиста по политической
экономии, организатора новой культуры, нового права и т. д. и т. п.» [27(2, с. 457].
«Традиционная» интеллигенция имеет дело со сложными и опосредованными
от экономики и политики формами духовной деятельности, где особенно рельефно
проявляется относительная самостоятельность идеологии, искусства, культуры.
А. Грамши писал: «Всякая „существенная" социальная группа, выходя на
историческую арену из предшествующего экономического базиса как продукт его
развития, могла найти... ранее возникшие категории интеллигенции, которые
являлись свидетельством непрерывности исторического развития, не нарушаемой даже
самыми сложными и радикальными изменениями социальных и политических
форм» [272, с. 458^-459].
Третий признак — социально-экономическое положение интеллигенции; она
занимает своеобразное положение среди других классов и слоев, примыкая
отчасти к господствующим классам, отчасти к наемным работникам. «Состав
„интеллигенции",— писал В. И. Ленин,— обрисовывается так же ясно, как и состав
общества, занятого производством материальных ценностей» [43, с. 305].
Четвертый признак — социально-политическое положение интеллигенции: она
формирует классовое сознание и политически организует все классы и социальные
слои общества. Интеллигенция, как писал В. И. Ленин, «потому и называется
интеллигенцией, что всего сознательнее, всего решительнее и всего точнее
отражает и выражает развитие классовых интересов и политических группировок во
всем обществе» [5в, с. 343]. Экономический класс, не создавший собственной
интеллигенции, обречен на поражение, даже в случае захвата политической власти.
Без интеллигенции возможна только диктатура, но не гегемония класса. Именно
поэтому В. И. Ленин решительно осуждал все попытки искусственного отрыва
15 Зак. 68
225

рабочего класса от интеллигенции, называя их нелепостью (см. [49, с. ЗФ9]).
Характеризуя задачи советской власти, он указывал: «Без совета, без
руководящего указания людей образованных, интеллигентов, специалистов обойтись
нельзя» [92?, с. 202].
Только все эти четыре признака, взятые вместе, позволяют правильно
разобраться во всей совокупности проблем развития интеллигенции.
2 Л. С. Васильеву принадлежит удачная характеристика традиционного типа
«образованного человека»-чиновника: «Усвоив классические конфуцианские
каноны, каждый мог и считал себя вправе разбираться абсолютно во всех сферах
существования человека, общества, государства. Другими словами, знание
доктрин считалось не только обязательным, но и вполне достаточным, более того —
единственно необходимым для того, чтобы быть компетентным специалистом в-
любом деле и занимать любую должность: чиновника-администратора, учителя,
казначея, судьи, прокурора и т. п. При этом подразумевалось, что тонкости
каждой из этих профессий и квалификаций — дело наживное, продукт опыта,
что-то заведомо второстепенное по сравнению с главным — с общеконфуцианской
подготовкой (насколько мне известно, против такой системы подготовки кадров
выступал лишь реформатор XI в. Вань Аньши, да и то безрезультатно)» [299,
с. ©1'].
3 Л. С. Васильев пишет: «И хотя уже в древнем Китае немалых успехов
достигли математика и астрономия, а в средневековье усилиями даосов
развивались алхимия и медицина, хотя немало прославивших Китай изобретений была
сделано в сфере практической техники — все эти достижения всегда оставались
как забавные, в лучшем случае полезные новинки, которые следует использовать,
но которые не имеют ни малейшего отношения к Науке в китайском значении
этого слова» [299, с. 59].
4 Лагеря «традиционалистов» («китаецентристов») и «западников» — весьма
пестрые образования. Их влияние можно проследить в творчестве практически
всех политиков, мыслителей, литераторов, например Сунь Ятсена и Лу Синя, Ху
Ши и Ху Фэна, Чунь Дусю и Мао Цзэдуна, отнюдь не являвшихся
единомышленниками.
5 Указанная ситуация не является китайской спецификой. Аналогичное
положение в начале XX в. имело место и в России. Оно было проанализирована
В. И. Лениным в работе «Задачи революционной молодежи» [63]. Нами
использован метод анализа, примененный В. И. Лениным в упомянутой работе, а также
данные им названия отдельных политических групп, тем более что они полностью
соответствуют китайской действительности.
6 Обилие политических групп вызвало большие трудности в работе КПК па
определению классовой принадлежности представителей интеллигенции. Согласна
закону, в начале 50-х годов в среде интеллигенции выделялись буржуазная,
помещичья и кулацкая интеллигенция, «просвещенные шэныии», служащие
государственного аппарата, «военнослужащие революционной армии», лица свободных
профессий, контрреволюционеры (см. [1511, с. 160—1194}).
* У Сюнь (1Ш&-Ч#96) —шаньдунский крестьянин, добывавший сбором
милостыни, ростовщичеством и другими путями деньги и открывавший школы для
детей бедняков. По Мао Цзэдуну, У Сюнь подлежал решительному осуждению, ибо
он «ничуть не посягал на феодальный экономический базис и его надстройку,
он фанатично проповедовал феодальную культуру» [3!Э1Г, с. 63]. Постановка
указанного кинофильма и выпуск других произведений об У Сюне
свидетельствовали, с точки зрения Мао, что «знатоки марксизма» «утрачивают способность
критики, а некоторые даже капитулируют перед реакционными идеями». Поэтому
Мао потребовал «положить конец идейной неразберихе в этом вопросе» ([334,
с. 63; подробнее см. 3<3»4, с. 27—29; 420, с. 4&-Щ).
8 Лян Шумин критиковал КПК за ошибки в аграрной политике, за
разложение и бюрократизм ее кадров, требовал большего участия беспартийных в
управлении страной и т. д. Мао Цзэдун заявил, что Лян — «реакционер»,
представляющий якобы «помещичий класс» и прислуживающий ему, лжепатриот,
«карьерист и ханжа. Его аполитичность, так же как и равнодушие к карьере, есть
притворство», что «с этим человеком нельзя вести дело всерьез» и т. п. [33-1, с. W1,
1'44].
9 Юй Пинбо — известный китайский ученый старой школы. Объектом кри-
226

тики явились его литературоведческие исследования, посвященные великому
классическому произведению XVIII в.— роману Цао Сюэциня «Сон в красном
тереме». € точки зрения Мао Цзэдуна, нетерпимыми были «такие странные вещи,
как проявление терпимости по отношению к идеализму Юй Пинбо» [331, с. 175—
176].
10 Ху Ши — видный китайский буржуазный ученый, написавший много работ
в области философии, истории, литературоведения, педагогики и т. д. Мао Цзэ-
дун требовал решительной борьбы «против буржуазного идеализма школы Ху
Ши в области классической литературы, отравляющего сознание молодежи на
протяжении .30 с лишним лет» ([З'ЭГ, с. 175—176; подробнее см. 334, с. 30—3-1», 312;
4(20, с. вй—64]).
11 Ху Фэн — видный публицист, литературовед, поэт, сыгравший важную роль
в развитии революционной литературы и искусства в Китае. Его расхождения
<: Мао Цзэдуном имели 80-летнюю историю. В 1955 г. Мао объявил Ху Фэна
«контрреволюционером» ([331, с. 201; подробнее см. 834, с. 33—35; 4'20, с. 64—
71}).
12 Раскол на «традиционалистов» («китаецентристов») и «западников» в
1957 г. был весьма заметен даже в рядах руководителей либеральной
интеллигенции. Например, Чжан Боцзюнь заявлял, что марксизм-ленинизм «не содержит
ничего, кроме разговоров о связи людей и событий, да нескольких
догматических норм. Древние каноны „Шицзин" и „Луньюй" лучше, четче, чем марксизм,
определяют отношения между людьми и явлениями» [3122, с. 107]. Лэй Хайцзун
также выступал против научного социализма, связывал свои надежды на
будущее страны с «возрождением китайской нации» [312(2, с. 1Ф4]. Характерно, что
многие деятели КПК, решительно отмежевавшиеся от Чжан Боцзюня, Лэй Хай-
цзуна и их сторонников, через несколько месяцев после разгрома «правых
элементов» стали публично связывать повсеместную организацию «народных
коммун» с животворным действием «исконно китайского духа», возрождением
«золотого века Яо и Шуня» (мифические первые императоры Китая). Именно в этом
духе выступил, например, Чэнь Вода 1 июля 1958 г. на торжественном собрании
в Пекинском университете, посвященном 37-й годовщине КПК.
«Западники» типа Ху Ши, утверждавшего, что все беды Китая проистекают
из-за «лености мысли» народа, или У Цзинчао, решительно требовавшего
перенять западную цивилизацию, демонстрировали совершенно иной подход к
актуальным проблемам развития страны.
13 Мао Цзэдун, отмечая отсутствие точных данных о численности
интеллигенции, говорил о 5 млн. интеллигентов в 1965 г. [381, с. 1<44). Американские
исследователи Чэнь Найжун и В. Гейленсон, претендуя на феноменальную точность
в своих расчетах, утверждают, что в Китае в 1957 г. насчитывалось 4417 тыс.
работников умственного труда [208, с. 14*6]. По оценке тайваньца Лю Жуна, в
1949 г. в Китае насчитывалось более 10 млн. интеллигентов [550, 1976, № 10,
с. 35].
Глава 7
1 В. И. Ленин, как и К. Маркс, считал возможным идти на компромисс с
буржуазией или применять политику выкупа средств производства у буржуазии,
соглашающейся на государственный капитализм [117, с. 215].
2 В этой связи достаточно, например, иметь в виду, что в Шанхае, где на
частнокапиталистических предприятиях промышленности и торговли в 1*956 г.
было занято более 700 тыс. рабочих и служащих и насчитывалось 163 тыс.
представителей национальной буржуазии, поотраслевое преобразование завершилось
в течение всего шести дней [1146, с. 147].
3 Норма годового дохода капиталистов составляла в 1950 г. 3,8%, в 1951' г.—
3,99, в 4952 г.— 2,25, в 1953 г.—2,66, в 1954 г.—'2,11' и в 1955 г.—2,64% [472;
с. 80—81].
4 В. Хлынов, приводя данные о размерах выплат, произведенных
государством, приходит к выводу: «Следовательно, уже в конце 1962 ^г., когда согласно
первоначальным установкам выплата фиксированного процента должна была
прекратиться, капиталисты получили в свои руки как выкуп более 3,9 млрд. юа-
15*
227

ней — сумму, значительно превышающую их капитал, который перешел
государству» [3123, с. 177]. В. И. Ванин на основе анализа практически всех доступных
исследователям данных приходит к выводу, что за 1950—1970 гг. «в Китае
осуществлен более чем полный выкуп собственности национальной буржуазии, ей
выплачена более чем „полная цена" за принадлежавшие средства производства»
[2133, с. 2'84].
5 Чэнь Юнь, выступая на 3-й сессии ВСНП первого созыва, относил к числу
«мелких торговцев» 2,4 млн. человек (с учетом членов семей — примерно 10 млн.
человек). Он отмечал также, что от 26 до 50% торговцев, осуществлявших
закупку и продажу на комиссионных началах, столкнулись с «трудностями» [167,
с. 116—Мб].
6 В 1956 г. 53,8%' мельчайших предприятий представляли собой артели,
38— единоличные предприятия и 8,2%—«компании» (см. [193, с. 92]).
7 В. И. Ванин в монографии, вышедшей после нашей публикации,
содержащей данный вывод, пишет: «Собственно говоря, национальная буржуазия
перестала быть классом в строгом смысле этого слова» [233, с. 264]. Он говорит о
необходимости выделения ее «в особую социальную группу, социальный слой»
и обосновывает свое мнение четырьмя соображениями, учитывающими
политические, экономические, социальные и идеологические условия существования
национальной буржуазии (см. [233, с. 254—'257]). Все эти соображения
свидетельствуют в пользу вывода о сословном обособлении национальной буржуазии.
Глава 8
1 Мао Цзэдун признавал: «Наличие слишком большого количества
деклассированных элементов в составе Красной Армии, разумеется, явление
отрицательное». Вместе с тем он пытался не только оправдать, но даже обосновать
необходимость широкого вовлечения деклассированных элементов в армию и партию:
«Однако эти люди умеют драться... Большинство солдат пришло к нам из
наемных армий, но с приходом в Красную Армию они сразу же перерождаются» [329,
т. 1, с. 130].
2 Мао Цзэдун однажды в этой связи, например, счел необходимым дать
весьма показательную рекомендацию: «Следует постепенно сокращать посылку из
Красной Армии уроженцев отдаленных районов в качестве начальников местных
отрядов» ([329, т. 1, с. 137; см. также т. -1, с. 150—'163, 158, т. 4, с. 7&—79> 81;
378,562—563]).
3 В 1942 г. Мао Цзэдун говорил, например, что после 20-летней «закалки»
партии «сектантство в ней уже не занимает господствующего положения» [329,
т. 4, с. '14]. Но три года спустя, в 1945 г., в «Решении по некоторым вопросам
истории нашей партии» отмечалось, что «хотя сектантство, как серьезное явление
внутри партии, в основном преодолено, но такая разновидность сектантских
тенденций, как „горное" местничество, все еще значительно распространена» [329,
т. 4, с. 396]. Вплоть до 50-х годов перед партией постоянно и при том публично
ставилась задача «во что бы то ни стало построить централизованную, единую
партию и навсегда покончить с беспринципной фракционной борьбой» [329, т. 4,
с. 76], «сплотить всю партию... в одну дружную как сталь семью» [329, т. 4,
с. 396].
4 5 марта на том же совещании он снова вернулся к этой теме: «В нашей
партии была масса группировок, которые постепенно объединились в единую
партию. Несколько группировок было в армии. В Г-й армии было две группировки,
во 2-й — тоже две, в северной Шэньси — две, в 4-й армии — четыре. В партийной
школе в Яньани даже во время вечерних прогулок слушатели разбивались на
группы. И в столовую тоже ходили группами, Внутри своей группы можно было
говорить о чем угодно, а вот с чужими не было принято разговаривать. В
северной Шэньси дело дошло до того, что при воздушных налетах местные ганьбу и
приезжие бежали прятаться разными тропинками, не смешиваясь друг с другом
даже в минуты смертельной опасности» [469, с. 46].
5 Говоря о методологических основах изучения идеологических столкновений,
В. И. Ленин подчеркивал: «Самое первое и основное правило научного
исследования вообще, марксовой диалектики в особенности, требует от писателя рас-
228

смотрения связи теперешней борьбы направлений в социализме... с той борьбой,
которая шла перед этим целые десятилетия» [78, с. 243—244].
6 К важнейшим факторам, порождающим идеи уравниловки, относятся
низкий уровень развития производительных сил и неразвитость классового
антагонизма в деревне, господство феодально-патриархальных отношений и углубление
имущественного неравенства. Недаром у крестьян, утративших землю, орудия,
дома уже после аграрной реформы, «постоянно существует,— сообщал один из
уездных комитетов КОК в пров. Шаньси,—бредовая мысль о новой борьбе и
новом перераспределении. Они стали социальной базой идей крестьянского
социализма» [206, т. '2, с. 265].
7 Характерно, что в этом лагере и в ТО-е годы раздаются непрерывные
сетования на то, что часть трудящихся «заботится только о том, чтобы быть всегда
сытыми; они стремятся к славе и выгоде, к праздной жизни», «очень пекутся о
своем „благополучном гнездышке", но проявляют мало энтузиазма к
революционному делу» и т. д. Главные причины подобных явлений сторонниками анархо-
уравнительного направления усматриваются в отходе КПК от норм и практики
военного коммунизма, в переходе к заработной плате, в воздействии на
трудящихся «пестрого мира товаров и денег» [957, 1976, № 8, с. 56^57}.
8 Судя по многочисленным докладам местных комитетов КПК, члены партии
и ганьбу образовали основную массу тех, кто после аграрной реформы начал
заниматься наймом рабочей силы, торговлей (часто спекулятивной),
ростовщичеством (см. [205, т. % с. 2:57, 268, 273; 553, 1665, Ш 12, с. 5—9]). ЦК КПК в одном
из своих указаний Вх1954 г. требовал: «Надо бороться с кулацкой идеологией
внутри партии, запретить членам партии заниматься эксплуатацией людей» [166,
с. 237].
9 Именно этим обстоятельством в значительной мере определяется тот факт,
что ни одно из перечисленных направлений, даже чуждых интересам дальнейшего
развития революционного процесса, не было разгромлено, а его представители
не удалены из рядов КПК. Например, в уже упоминавшемся указании ЦК КПК
1954 г. одновременно с призывами к борьбе с «мелкобуржуазно-кулацкими»
действиями членов партии содержалось предупреждение: «Нельзя выдвинуть
огульный лозунг „против кулачества"» [165, с. 237]. На практике неопределенность
позиций партии вела к сохранению, а то и разрастанию вредных тенденций. Так, в
ходе упорядочения 40 сельскохозяйственных производственных кооперативов в
пров. Шаньси в 1967 г. было выяснено, что 40% из 680 членов партии в этих
кооперативах стоят на «твердых позициях, активны в работе», 35% отличаются
«серьезным правым уклоном в идеологии, пассивны в работе», для 20%
характерны «капиталистические мысли, проявления сомнения или неудовлетворенности
политикой партии и государства», 5% нарушают законы и разложились. Что же
было сделано? 31% был раскритикован, 1(2,5% вынуждены были пройти через
«собрания борьбы» (одна из форм массовых судилищ), на 15 человек (2,2'%)
«надет колпак» помещика, кулака и 0,6% отданы под суд. 367 человек, или
54%, были названы «образцовыми работниками» (см. [552, 1<958, № 1, с. 61'—'63]).
Иными словами, «образцовых работников» в итоге оказалось больше, чем «твердо-
стоящих» и «активных» в работе, а к суду было привлечено только 4 из 34 лиц,,
обвиненных в нарушении законов и разложении.
10 При этом Мао вынужден был констатировать: «Дурные традиции
феодальной эпохи с ее диктаторскими методами глубоко укоренились в сознании
народных масс и даже членов партии и не могут быть изжиты сразу: решая вопросы,
люди стремятся поменьше затруднять себя; им не по душе демократическая
система, в которой „много канители"» [329, т. 1, с. 146].
11 На выполнение подобных функций направлялись воинские части в полном
составе. До середины 50-х годов на гражданскую работу были переведены
целиком 31 дивизия и 8 отдельных полков Ц156, с. 204} (подробнее о кадровой
политике КПК в этот период см. [596, Г8.IX. 1949]).
12 Как уже отмечалось, до середины 50-х годов из армии на гражданскую
работу было направлено 5 млн. человек [155, с. 204}, непосредственно же в
промышленность и строительство поступило из них только И90 тыс.
демобилизованных воинов [193, с. 288}.
13 В. Фолькенгейм, изучавший административный аппарат в пров. Фуцзянь
и знакомившийся с положением дел в других районах страны, писал, что чис-
229

ленность ганьбу определить очень трудно. Ссылаясь на «Жэньминь жибао» от
21 апреля 1955 г., он приводит, в частности, следующий пример: в
сельскохозяйственном отделе народного комитета пров. Хэйлунцзян в 1967 г. насчитывалось
669 человек, из них в штате числилось 2<1'7, а 452 содержались за счет
ассигнований предприятий и других доходов [501-, с. 246].
14 Тем не менее, как свидетельствуют результаты эмпирических исследований,
лица, включившиеся в революционную борьбу до 1949 г. и ставшие позже
ганьбу, вне зависимости от знаний, опыта и практических достижений в работе
неизменно пользовались преимуществами в повышении по службе по сравнению с
теми, кто стал ганьбу после 1949 г. Например, изучение состава высших
должностных лиц в Ухане в 1*949—' 1957 гг. показало, что 90 из 150 ганьбу, или 60%,
вступили в ряды революционных сил до 1949 г. Более 60%' из них получали
повышение на один ранг менее чем за пять лет работы. Среди остальных ганьбу
столь же быстрого повышения были удостоены меньше 30% [497, с. 266].
15 (На VIII съезде КПК отмечалось, например, что «в настоящее время
повсеместно еще ощущается нехватка в кадрах. Этот факт свидетельствует о
серьезном недостатке в работе партии по выдвижению кадровых работников»
[165, с. 112].
16 На VIII съезде КПК говорилось: «В настоящее время аппарат
министерства и ведомств Государственного Совета громоздкий, инстанций много,
отсюда — огромное количество бумаг, телеграмм и сводок, которые просто-напросто
изматывают силы нижестоящих учреждений. Дело доходит до того, что
руководящие товарищи в некоторых органах не знают, какие указания и установки
разослало их собственное учреждение. Необходимо покончить с такого рода
проявлениями бюрократизма.
Бюрократизм в высших инстанциях в свою очередь способствует
распространению голого администрирования в низших инстанциях» [Г55, с. КЗО].
17 Эта мера вызвала недовольство части ганьбу и партии. Например, Ли
Цзинцюань, как и некоторые другие высокопоставленные руководители КПК,
писал, что ганьбу приветствовали систему натурального снабжения, так как они
якобы «никогда не интересовались размерами материального вознаграждения, а
всегда боролись героически, самоотверженно, непоколебимо» [1.79, с. 116].
18 Эта сетка просуществовала до начала 60-х годов, когда в нее были
внесены некоторые коррективы, выразившиеся в сокращении количества разрядов
с 30 до 20 и некотором снижении должностных окладов высших руководителей
партии и государства.
19 Эмпирические исследования, осуществленные американскими
исследователями, показывают, что представители интеллигенции пользуются в среде ганьбу
наименьшим почтением. Так, собранные Гао Инмао данные о 157 высших
руководящих работниках в Ухане, занимавших свои посты в 1949—'1957 гг.,
свидетельствуют, что отсутствие профессиональной подготовки или слабая подготовка
отнюдь не служили препятствием для карьеры. Более 64% всех упомянутых
ганьбу не имели профессиональной подготовки или прошли слабую подготовку
(21%). Тем не менее более 44% ганьбу этих двух групп получили повышение на
один ранг в течение менее пяти лет работы. Из числа ганьбу с высокой
профессиональной подготовкой аналогичное повышение за такой же период получили
55,5%. В итоге только 30 из 74 ганьбу, удостоенных повышения на один ранг за
период менее пяти лет, отличались высокой профессиональной подготовкой [497;
с. 267]. Равным образом не мешала карьере ганьбу и слабая общеобразовательная
подготовка. В Ухане ганьбу с высшим образованием составляли в указанные
годы почти 53'% руководителей. Однако повышены на один ранг за период менее
пяти лет работы были только 39% из них. За то же время аналогичное
повышение по службе получили более 52% ганьбу со средним и свыше 6д% ганьбу
с начальным образованием [497, с. 266].
20 Характерны в этой связи следующие рассуждения Мао Цзэдуна. Мы,
писал он, «должны из отсталой деревни создать передовую прочную опорную
базу, великий военный, политический, экономический и культурный бастион
революции, чтобы, опираясь на него, вести борьбу против заклятого врага,
использующего города для наступления на сельские районы, и в длительной борьбе
шаг за шагом завоевывать победу революции во всем Китае» [329, т. 3, с. 1155—
156]. Даже говоря о самом себе, он приходил к далеко идущим выводам: «Я по-
230

нял, что эти интеллигенты нечистоплотны, что рабочие и крестьяне чище всех.
Пусть руки у них черны, а ноги в коровьем навозе — все равно они чище
буржуазной и мелкобуржуазной интеллигенции. Вот это и означало, что моя
психология изменилась, что я отошел от одного класса и сроднился с другим» [329,
т. 4, с. .188].
21 Примечательны в этом отношении «Основные положения плана развития
сельского хозяйства КНР (1*956—^Шб^1 гг.)», инициатором разработки которых
явился Мао Цзэдун (см. [158, с. 35]). Основной политический смысл этого
документа заключался в том, что впервые после победы революции в 1949 г. был
разработан и предложен на рассмотрение партии документ, утверждавший по
сути дела гегемонию крестьянства в дальнейшем развитии революционного
процесса в стране: оно объявлялось способным собственными силами не только
модернизировать аграрную экономику, но даже создать «свой» рабочий класс (см»
[168, с. 18, 19, 2Э, 26, 29—30, 3U, 32—33» и др.]).
22 Ту же мысль Мао развивал спустя несколько лет в «Замечаниях на
учебник политической экономии»: «В народе есть разные группы, существует
групповщина в партии. Вопрос о гарантии прав народа находится в очень большой,
зависимости от того, в руках какой группы находится власть во всех
учреждениях, на всех предприятиях... Народ может иметь право на труд, воспитание,
социальное обеспечение и т. д., только находясь под управлением некоторых
людей» ([469, с. 191; см. также 329, т. -1, с. 496—497; т. 2, с. 35-11—362; т. 3', с. 152
и др.}).
23 Можно сказать, что в этом плане они шли по пути учета выводов
В. И. Ленина: «Приспособить как советские учреждения, так и
коммунистическую партию (ее состав, ее особые задачи) к уровню крестьянских стран
колониального Востока.
В этом суть. Об этом надо подумать и поискать конкретных ответов»
[109, с. 457].
24 Они стремились полностью использовать опыт Советского Союза. В. И.
Ленин решительно заявлял, что «диктатуру пролетариата через его поголовную
организацию осуществить нельзя... Диктатуру может осуществлять только тот
авангард, который вобрал в себя революционную энергию класса» [МП, с. 204].
Анализируя в этой связи политическое значение партии, советов, профсоюзов и:
других массовых организаций, он писал: «Получается, в общем и целом,
формально не коммунистический, гибкий и сравнительно широкий, весьма могучий,
пролетарский аппарат, посредством которого партия связана тесно с классом.
и с массой и посредством которого, при руководстве партии, осуществляется
диктатура класса* [108, с. 31].
25 Ситуация в Китае доказывала полную правоту слов В. И. Ленина: «Чем
раздробленнее крестьянство, тем неизбежнее бюрократизм в центре» [Ш'З, с. 49].
26 В докладе на III пленуме ЦК КПК в 1967 г. Дэн Сяопин говорил,
например, что крупные ирригационные работы позволят придать кооперативам
«крепость железобетона», в противном случае они рассыплются «как куча песка»-
[160, с. 35].
27 Подсчет сделан без учета телеграмм и посланий, направленных
руководителям партийных и государственных органов других стран, а также замечаний
и примечаний в сборнике «Социалистический подъем в китайской деревне»
(1965 г.). Общее количество произведений Мао Цзэдуна определено на основе
следующих изданий: «Да здравствуют идеи Мао Цзэдуна» (1967 и 1969 гг.)
[469; 470], а также т. 5 его «Избранных произведений» [331].
28 Мао Цзэдун дал, например, следующие образные определения разным
методам «сближения с рабочими и крестьянами»: «полюбоваться цветами, не
останавливая коня», «полюбоваться цветами, сойдя с коня», и, наконец,
«поселиться и прочно обосноваться» [331, с. 514]. Первые два варианта предназначены
только для ганьбу и временами для отдельных представителей интеллигенции.

ПРИЛОЖЕНИЯ
I. Оценка удельного веса переходных
к буржуазным слоев населения
в дореволюционном Китае
Попытка дать социально-экономическую характеристику и количественную
•оденку переходных к буржуазным социально-классовых образований является
важным условием социального и статистического анализа исторически разных
типов социально-классовых образований: капиталистических, переходных к
буржуазным, докапиталистических. Имея объективную характеристику переходных слоев,
можно обоснованно судить как об уровне развития капиталистических, так и о
степени разложения докапиталистических социально-классовых образований.
Характеристика исходных данных. Подобный анализ структуры
общества в Китае не производился. В КНР не скрывался факт существования
районов с первобытно-общинным или рабовладельческим строем, однако найти
сводные материалы, позволяющие нарисовать картину различий в уровне
социально-экономического развития отдельных регионов, нам не удалось.
Статистические материалы, опубликованные в КНР, позволяют определить
численность (хотя и приблизительную) только тех элементов китайского
общества, которые составляли капиталистические социально-классовые образования:
промышленных рабочих, буржуазии, служащих. При этом, однако, приходится
учитывать,два важных обстоятельства.
Во-первых, невозможно установить точную численность китайского фабрично-
заводского пролетариата. Это объясняется несколькими причинами: 1) хозяева
предприятий сами нанимали только основной, наиболее квалифицированный
персонал; значительная часть рабочих набиралась подрядчиками, и хозяева
предприятий вели все расчеты с ними, зачастую даже не интересуясь фактической
численностью рабочих; 2) высокая текучесть рабочих и система поденного
найма, распространенная на некоторых предприятиях и в ряде районов, способны
существенно искажать общую численность рабочих; 3) в условиях Китая очень
трудно провести грань между фабрично-заводскими предприятиями и
мануфактурами, между рабочими, занятыми промышленным трудом и на производстве,
где применялись лишь отдельные виды промышленного оборудования (подробнее
см., например [443, с. 65^-66, 70—81, 98—101«].
Во-вторых, в состав современных социальных слоев включена вся
интеллигенция, хотя в дореволюционном Китае значительная ее масса (шэньши, врачи
китайской медицины, учителя старой китайской школы, почти все актеры,
живописцы и др.) была неразрывно связана с докапиталистическими
социально-классовыми образованиями. Такой учет естествен, так как традиционная
интеллигенция (подробнее см. примеч. \Ь к гл. 6) существует в любом обществе, даже тогда,
когда архаичные социальные образования в нем уже полностью распались.
Большинство официальных данных, публиковавшихся в КНР, оказалось
непригодным для решения поставленной задачи, поскольку они не проясняли, а
скорее затемняли действительное положение дел в стране. Например, в
общеполитической и социологической литературе КНР о «помещиках» и «кулаках»
говорится практически только как о сложившихся классах. Однако на деле эти
термины (впрочем, как и термины, относящиеся к другим социальным слоям)
представляют собой самые общие собирательные понятия, служащие для
обозначения неоднородной, с марксистской точки зрения, массы населения. Так,
«помещики», согласно критериям определения классовой принадлежности,
установленным КПК и государством, могли включать в себя как минимум следующие
232

10 групп населения: «помещиков (землевладельцев)», «помещиков 2-го разряда»,
«лиц, сдающих в аренду небольшие участки земли», «лиц другой категории и
одновременно помещиков», «помещиков и одновременно лиц другой категории»,
«разорившихся помещиков», «управляющих», «милитаристов», «бюрократов»,
«мироедов и шэньши» (см. [161; с. 100—194}). Принадлежность к каждой из
указанных групп определялась на основе сведений за три последних года,
предшествовавших освобождению. Одновременно при определении классовой
принадлежности допускалась возможность использования и иного срока — одного года
(на основе сведений за один год определялись «разорившиеся помещики»; по
сведениям об «основном труде» за один год устанавливалась принадлежность к
«рабочим», «беднякам», «крестьянам»).
Естественно, что сводные статистические данные, подготовленные на основе
подобных критериев, не могли объективно характеризовать социально-классовую
структуру общества.
Единственно верное решение поставленной задачи может быть получено
только благодаря всестороннему изучению социально-экономических отношений
в дореволюционном Китае, прежде всего в сельском хозяйстве страны.
Многочисленные исследования советских ученых показывают, что в дореволюционном
Китае распад феодально-патриархальных отношений в начале XX в. шел довольно
интенсивно. Выяснено также многообразие форм распада старых, традиционных
форм экономических связей в сельском хозяйстве. Вместе с тем в настоящее
время отмечается недостаточность изученности товарно-денежных отношений в
дореволюционном Китае, уровня развития отдельных районов и слоев населения.
Анализ и выводы. Центрами сельской торговли в дореволюционном
Китае были поселки (цзичжуан). Обследования, проведенные снабженческо-сбы-
товой кооперацией в 1954 г. (необходимых сводных материалов по более раннему
периоду нам найти не удалось), показали, что в стране насчитывалось 36 710
поселков, в том числе 3770 крупных (10,3%), 7136 средних (19,4%) и 25 804
мелких (70,3%) [^Щ с. 58]. Их распределение по регионам было крайне
неравномерным. 'В приморских провинциях и на Юге в силу их более высокого
экономического развития и большей плотности населения поселков было сравнительно
много: в каждом из районов, на которые делились уезды, насчитывалось 4—5 и
даже 7—8 поселков. Здесь «сложилась естественная сеть поселков с одним
крупным поселком в качестве центра для взаимного обмена» [476, с. 58}. Во
внутренних провинциях и на Севере в силу сравнительной экономической неразвитости
и меньшей плотности населения поселков было мало: как правило, не более
1—2 в районе.
Неразвитость разделения труда в сельском хозяйстве Китая проявлялась в
тесной связи деревенского рынка с земледелием и подсобными промыслами, в
одновременном занятии сельского населения ремеслом и торговлей. Материалы
обследования 1954 г., характеризующие ситуацию, сложившуюся после
проведения аграрной реформы и мероприятий КПК и правительства по стимулированию
развития частной торговли, частнокапиталистического и ремесленного
производства в первые годы существования КНР, видимо, отражают существенно более
высокий уровень развития товарно-денежных отношений в сельском хозяйстве,
нежели в предшествующие годы, и соответственно не могут вызвать недооценку
развития товарно-денежных отношений в период до провозглашения КНР.
Среди хозяйств, занимавшихся ремеслом и торговлей, согласно сведениям,
полученным в результате двух обследований, проведенных в 1954 г., удельный
вес дворов, не порвавших с земледелием (владевших землей), был много выше,
нежели у прибегавших к найму рабочей силы [476, с. 4, 5]:
•ОЗщее число дво- Доля среди Доля среди них
ров в поселке, за- них дворов, дворов, прибегаю-
нимающихся pse- имеющих щих к найму рабо-
меслом и торгов- землю, чей силы,
лей % %
Более 300 39,6 21,8
200—300 55,5 18,0
100—200 67,8 13,0
Менее 100 78,1
16 Зак. 6S
233

Согласно данным за 11934 г., только 1,7% общего количества дворов в
стране, занимавшихся торговлей, были отнесены к «капиталистам».
(К сожалению, в данном случае (как, впрочем, в подавляющем большинстве
всех обследований, проведенных в КНР) ничего не известно ни о целях
обследования, ни о принципах, на которых оно строилось, ни о технике проведения, что
не может не вызывать некоторых сомнений в отношении точности полученных
итогов.
В этой связи следует отметить, что итоги упомянутого обследования очень
хорошо коррелируют с характеристиками уровня развития аграрных отношений в
двух основных областях сельского хозяйства, представленных в монографии
А. С. (Мугрузина [340]. В его книге отмечается, что область преобладания
мелкокрестьянского земледелия (шесть северных провинций — Шаньси, Шэньси, Гань-
су, Хэбэй, Шаньдун, Хэнань, где проживало примерно 30% населения Китая)
отличалась наиболее низким уровнем экономического развития. Здесь
господствующее место занимали натуральные и полунатуральные хозяйства. Материалы
обследования, о котором речь шла выше, свидетельствуют, что в указанном
регионе не только меньше поселков, но и наименее развита сельская торговля.
Ею занимались в основном мелкие и мельчайшие торговцы вразнос.
Область преобладания арендаторских хозяйств (12 провинций Юга, где
проживало приблизительно 60% населения Китая), по характеристике А. С.
Мугрузина, отличалась более высоким уровнем экономического развития, здесь четко
наметился процесс разрушения традиционных структур и традиционного уклада
хозяйства. В свою очередь материалы упомянутого обследования показывают,
что в этой области не только сосредоточена основная масса поселков, но и
торговля приобрела сравнительно регулярный характер и значительный ее объем
приходился на стационарные торговые точки. В материалах в качестве типичных
выделены 4-й и 5-й районы уезда Цзяосянь пров. Шаньдун и один поселок в
уезде Хансянь пров. Чжэцзян. В первых двух в 1953 г. торговлей занимались
446 дворов, лоточники составляли более 88% всех торговцев, на их долю при-ч
ходилось около 83% общей суммы капитала торговцев; в третьем полностью
преобладали стационарные торговые точки (453 двора, lfi&l- человек), число
торговцев, ведущих стационарную торговлю, было в 4,5 раза больше, нежели
лоточников, а их капитал в 16 раз превышал общую сумму капитала лоточников [476»
с. 6]. Достаточно обратиться к географической карте (см. [205]), чтобы убедиться,
что эти примеры, так же как все прочие, приведенные в книге «Реорганизация
сельского рынка в нашей стране» для характеристики крупных поселков или
высокого уровня развития торговли, относятся либо к пригородам крупных
городов, либо к приморским районам страны, где концентрировалась почти вся
промышленность и существовала сравнительно разветвленная по условиям Китая
сеть путей сообщения. Это обстоятельство имеет важное значение для анализа,
однако его нельзя переоценивать.
Говоря об аграрных отношениях в области преобладания арендаторских
хозяйств, А. С. Мугрузин пишет: «Помещиков, связанных с натуральным
хозяйством,— получателей ренты, которых китайские исследователи аграрных
отношений называют помещиками старого типа, вытеснили почти полностью так
называемые помещики нового типа — помещики, связанные с рынком,
помещики-купцы. Они заставляли своих арендаторов возделывать культуры, имевшие спрос на
рынке, торговля которыми могла принести наибольшую прибыль. И, хотя
арендная плата чаще всего взималась натурой, это отнюдь не свидетельство
натуральности хозяйства. Таким образом, помещики, бывшие главными скупщиками
крестьянской продукции, в том числе и той, которая шла на внешние рынки,
монополизировали местные рынки. Сдача земли в аренду помещиками имела целью
получение прибыли, причем крестьянин-арендатор проходил множество стадий
„раскрестьянивания", все более приближаясь к положению батрака. Крупная
предпринимательская кулацкая аренда встречалась крайне редко и была как бы
исключением из общего правила. Господствующей формой землепользования в
этой обширной области стали кабальные издольные аренды, являвшиеся по сути
переходными. Из-за обилия переходных форм часто оказывается невозможным
отличить батрака от кабально-зависимого крестьянина. Однако общая
характерная черта этих отношений состоит в преобладании кабалы над элементами
найма» [340, с. 26—29]. Иными словами, в данном случае А. С. Мугрузин утверж-
234

дает, что даже в одной из наиболее развитых аграрных областей страны так
называемые помещики, кулаки, батраки — это социальные типы, сохранявшие
феодально-патриархальные черты.
Согласно данным за 1950 г., из общего числа 6 с лишним млн. человек,
занятых в частной торговле, на стационарные торговые точки приходилось 4,2 млн.
человек (64%), на передвижные — Ш тыс. (3,4%), лоточники составляли 2,2' млн.
человек (32,6%) [234, с. Э7]. В том же году в стране насчитывалось 4020 тыс.
торговых предприятий, 3887 тыс. из которых были мелкими и мельчайшими, не
нанимавшими рабочей силы. Если в 1950 г. на долю мелких торговцев, не
нанимавших рабочей силы или нанимавших не более одного работника, приходилось
91,8% общего количества частных торговых точек и 81',?% занятых, то в 1956 г.—
соответственно 98,2 и 91,8% [234, с. 57}. Ценность материалов снабженческо-сбы-
товой кооперации, зафиксировавших возросшее в течение первых лет
существования КНР количество мелких и мельчайших торговцев, состоит в том, что они
свидетельствуют о концентрации крупной капиталистической торговли в городах
и сосредоточении мелкой купеческой, докапиталистической по своему характеру
торговли в немногочисленных по масштабам страны крупных, средних и мелких
поселках. Как показывают приведенные выше данные, удельный вес дворов,
одновременно занимающихся сельским хозяйством и торговлей, возрастает в
обратной, а доля дворов, прибегающих к найму рабочей силы,— в прямой зависимости
от величины поселков и общего количества дворов, живущих ремеслом и
торговлей. Эти факты свидетельствуют о господстве в сельской местности
натурального и полунатурального хозяйства. Столь существенное преобладание мелкой
и мельчайшей торговли могло иметь место только в условиях, когда на рынок
поступал излишек продукта. Слабое развитие торговли даже на Юге
свидетельствует о преимущественном значении даже в области преобладания
арендаторских хозяйств торговли излишками сельскохозяйственной продукции, а не о
производстве на рынок товарной продукции. Если бы так называемые помещики и
кулаки действительно принудили крестьян заниматься производством на рынок,
как утверждают А. С. Мугрузин и О. Е. Непомнин (см. [340; 366]), то естественно
было бы ожидать и соответствующих изменений в масштабах, интенсивности и
формах торговли. А этих изменений пока, насколько нам известно, выявить не
удалось. Следовательно, эта масса крестьян продолжала существовать в системе
феодально-патриархальных отношений.
Как же, с социологической точки зрения, следует характеризовать население
указанных поселков? Значительная его часть несомненно подверглась заметной
дифференциации под воздействием товарно-денежных и раннекапиталистических
отношений, но и она еще не успела окончательно связать свою судьбу с
капиталистическим способом производства, не распалась на классы и слои
капиталистического общества. В составе этой части населения можно, разумеется,
попытаться выделить какую-то группу так называемых помещиков и кулаков,
решивших испытать свою судьбу в стихии частного предпринимательства. Эти слои
населения с большей степенью уверенности можно считать переходными к
капиталистическим.
Население крупных поселков (судя по конкретным примерам, содержащимся
в книге «Реорганизация деревенского рынка в нашей стране», к ним отнесены
населенные пункты городского типа с числом жителей от 5 до 20 тыс. человек),
где раннекапиталистические и капиталистические отношения уже получили
известное распространение, мы отнесли к переходным слоям городского населения.
Экстраполяция данных упомянутого выше обследования на всю страну позволяет
говорить, что в данном случае речь может идти примерно о 20—281 млн. человек,
в составе которых 7,5—9,5 млн., или приблизительно 7—10% всего населения
страны, существовали за счет занятия ремеслом, земледелием и торговлей
одновременно. Жителей средних и мелких поселков, где раннекапиталистические
отношения по сути дела только зарождались и где связь подавляющей массы
населения с сельским хозяйством, деревенским ремеслом и мелкой торговлей
оставалась еще непременной и естественной чертой всего уклада жизни, мы отнесли
к переходным слоям сельского населения. Экстраполируя приведенные выше
данные на всю страну, получаем примерно 66-—82 млн. человек, в числе которых
13—16,5 млн., или приблизительно 10—15% (максимум Ь&%) населения всей
235

страны, существовали за счет занятия земледелием, ремеслом и торговлей
одновременно.
Следует отметить: все население поселков можно включать в переходные
слои, но с оговоркой о том, что, с одной стороны, немалая часть их жителей
по всему укладу жизни ничем не отличалась по существу от земледельческо-
торгово-ремесленного люда более или менее крупных средневековых поселений,
но, с другой — уже оказалась в большей степени связанной с общим процессом
зарождения и развития раннекапиталистических и капиталистических отношений.
Только при этом условии можно оправдать известное преувеличение доли
переходных слоев в населении страны, непременно возникающее при таком варианте
расчета.
Всю остальную часть собственно сельского населения целесообразно
рассматривать в составе докапиталистических социально-классовых образований. Это
докапиталистическая, традиционная деревня, представлявшая собой, с
экономической точки зрения, совокупность множества мелких местных рынков,
связывавших крохотные группы мелких производителей, раздробленных и своим
обособленным хозяйничаньем, и массой средневековых перегородок между ними
(включая родовые, клановые, общинные), и остатками средневековых форм
зависимости (см. [507; 521']).
Исследования А. С. Мугрузина и материалы упомянутого выше
обследования снабженческо-сбытовой кооперации позволяют осуществить и иной вариант
анализа и расчета переходных слоев населения.
Помимо упомянутых двух областей А. С. Мугрузин выделил также
пригородные районы и районы возделывания технических культур, расположенные
вокруг крупных центров промышленности и торговли, вдоль морских и речных
побережий и железных дорог. Эти районы находились по преимуществу в
Центральном и Южном Китае, т. е. в области преобладания арендаторских хозяйств.
В этих районах, по его характеристике, разложение феодально-патриархальных
отношений достигло наибольшей глубины, а капиталистические элементы
получили наибольшее развитие. Здесь проживало около '10% населения страны.
Близкими к ним по уровню социально-экономического развития, по мнению А. С.
Мугрузина, были районы китайской колонизации (Северо-Восток, Внутренняя
Монголия, Цинхай), где также проживало около 10% населения страны [340, с. 27—
2'8]. Первые из названных здесь районов в свете сказанного выше полностью
совпадают с территорией наибольшего распространения крупных, средних и мелких
поселков.
При всем том, что упомянутые районы отличались более развитыми
аграрными отношениями, степень их развития нельзя переоценивать. А. С. Мугрузин
отмечает: «Представляется, что именно в этих районах наряду с феодальными
важное значение приобрели капиталистические противоречия... Как и в районах
китайской колонизации, тут несколько дальше зашло расслоение, было больше
кулаков и ведущих собственное хозяйство помещиков, позиции сравнительно
крупного производства были прочнее, было больше батраков, а не просто
разорившихся крестьян или пауперов. Но не стоит преувеличивать развитие
этих'районов, так как оно сильно тормозилось общим гнетом полуфеодальной системы»
[340, с. 2»8—2Щ. Следовательно, нельзя рассматривать все население названных
районов в качестве переходных слоев.
Итак, в последние целесообразно включать значительную часть населения,
проживавшего в непосредственной близости от крупных промышленных и
торговых центров, вдоль основных транспортных артерий Центрального и Южного
Китая или, что практически то же самое, население крупных и средних
поселков, а также, может быть, районов китайской колонизации. Их общая доля в
населении страны вместе с пауперами, батраками и люмпенами составляла, если
учитывать только сельское население, примерно 26'—2*8%, максимум 30%
населения страны.
Особого внимания требует к себе проблема пауперов и люмпен-пролетариев,
которые составляли столь заметную часть населения дореволюционного Китая,
что их не учитывать нельзя. Пауперы несомненно относятся к переходной группе
населения, сохраняющей прочные связи с трудящимися массами и стремящейся
собственным трудом обеспечить свое существование. Люмпен-пролетарии — это
своего рода тупиковое социальное состояние части населения, не способной даже
236

при наличии благоприятных условий заняться трудовой деятельностью. В этом
состоит их коренное отличие от пауперов. Однако в данном случае речь идег*
об анализе социально-классовой структуры общества в канун победы революции,
когда на повестку дня уже вставали задачи изыскания средств и разработки
специальных мер по превращению люмпен-пролетариев в трудящихся. Поэтому
люмпен-пролетариат, как и пауперы, рассматривается нами в составе переходных
слоев китайского общества.
II. Расчет показателей динамики
и структуры валовой продукции промышленности
и сельского хозяйства КНР
Характеристика исходных данных. Данные об абсолютной
величине, динамике и структуре валовой продукции промышленности и сельского
хозяйства за 1|950—J1957 гг. опубликованы в статистическом справочнике «Вз_йда
ды шинянь» [193, с. 14, 15]. За последующие годы в распоряжении
исследователей имеются лишь разрозненные относительные показатели. В основу нашего
расчета положены последние и наиболее подробные из всех опубликованных
сообщений: по динамике валовой продукции промышленности — приведенные в «Хун-
ци» [54в, '1978, № Л\ с. 1*2»—13], по структуре валовой продукции промышленности
и сельского хозяйства — в книге «Цзянмин Чжунго дили» [479, с. 247]. Анализ
содержащейся в них статистической информации свидетельствует о ее внутренней
непротиворечивости.
Между упомянутым справочником и книгой имеется текстуальное различие:
в первом речь идет о производстве средств производства и производстве
предметов потребления, во второй — о тяжелой и легкой промышленности. Однако
соответствующие показатели, представленные в этих публикациях, одинаковы, т. е.
речь идет об одном и том же. Ниже мы используем термины «тяжелая» и
«легкая промышленность». ч
Анализ и выводы. 1. В журнале «Хунци» говорится, что среднегодовые
темпы роста промышленной продукции за 1950—1977 гг. составили 13,5'%, в том
числе: в годы третьей пятилетки (1966—1970)—11,7%, четвертой пятилетки
(1971-11975) —9,1%.
Из этого следует:
а) В целом за 2® лет валовая продукция промышленности увеличилась почти
в 34,7 раза. Учитывая, что соответствующий показатель за 1950—1957 гг.,
приведенный в «Вэйда ды шинянь»,— 559,2'% [193, с. 77], в КНР в настоящее время
признается правильным (ср. [479, с. 2i47 и 193, с. 79}), получим, что за 1958—
1977 гг. рост валовой продукции промышленности составил 619,9%' (3466,4 : 559,2).
б) За 1966—'1970 гг. валовая продукция промышленности увеличилась на
173,39%, за '197'Г—1975 гг.—на 164,57 и в целом за 1966—4975 гг.—на 26«,3%
(173,89X154,57).
в) За 195&—'1965 и 1976—'1977 гг. валовая продукция промышленности
увеличилась в 2,3 раза (619,6:268,78). Таким образом, для воссоздания динамики
промышленного производства остается выявить изменения, происшедшие в 195$—
1965 и 11976—1977 гг. отдельно.
2. Анализ опубликованных в КНР данных показывает, что для определения
динамики промышленного производства в указанные два периода необходимо
прежде всего установить объем производства в 1970 г. Этот расчет возможно
произвести с помощью следующих сообщений: в «Цзянмин Чжунго дили»
говорится, что объем производства в легкой промышленности в '1970 г. был в М' раз
выше, чем в 1949 г. [479, с. 240), в книге «Чжэнчжи цзинцзи сюе цзичу чжиши»
содержится информация о том, что за этот же период валовая продукция
промышленности увеличилась более чем в 19 раз, а сельского хозяйства — в 2,5 раза
[474, с. '102]. В ней же сообщается, что в .1970 г. валовая продукция
промышленности была в 14^1' раза, а сельского хозяйства —в 2,1' раза больше, чем в 1950 г.
[474, с. 77, 104}. Если последние данные с учетом сведений «Вэйда ды шинянь»
пересчитать по отношению к 1949 г., то получим следующие показатели: валовая
237

продукция промышленности в 1-970 г. возросла по сравнению с 1949 г. в 19,23
раза, а сельского хозяйства — в 2,47 раза.
Используя эти данные, а также имеющиеся сведения об абсолютном объеме
производства в 1949 г. [193, с. 76, 104] и о структуре валовой продукции
промышленности и сельского хозяйства в 1970 г. [479, с. 247], получим следующие
показатели абсолютного объема валовой продукции промышленности и сельского
хозяйства в 1970 г. (в ценах '1952 г.):
— при расчете по данным о росте производства в легкой промышленности —
338.2 млрд. юаней (103X1400: 33,5);
— при расчете по данным о росте промышленного производства в целом —
345 млрд. (14,02»Х 1900:77,2) и 357,3 млрд. юаней (14,-2X1923 : 77,2);
— при расчете по данным о динамике сельскохозяйственного производства —
357.3 млрд. (3(2,59X250 :26,8-) и 366 млрд. юаней (32,59X247:22,8).
Разница между минимальным и максимальным из полученных итогов
составляет всего 5,7%. Следовательно, эти варианты расчетов дали практически
одинаковый результат, незначительные отклонения объясняются исключительно
округлением показателей темпов роста производства. Для дальнейших расчетов
использована среднеарифметическая из пяти полученных результатов, а именно
348.6 млрд. юаней.
В этом случае валовая продукция промышленности (в ценах 1956* г.) в
1970 г. составила 269 млрд. юаней, а сельского хозяйства — 79,6 млрд. юаней,
объем производства в тяжелой промышленности достиг Г52,3 млрд., в легкой —
116.7 млрд. юаней.
3. Полученные цифры позволяют определить искомые показатели за 1958—
1965 и '1976—1977 гг.
Если валовая продукция промышленности в 1970 г. составляла 269 млрд.
юаней, в «1957 г.— 78,39 млрд. [193, с. 76}, то это значит, что за 11958^-1970 гг. она
увеличилась на 343,159 млрд. юаней (269:78,39). Ее рост за 1966—1970 гг.
известен— 173,89%. Следовательно, за 195&—1965 гг. объем промышленного
производства составил 197,34% (343,15: 173,89). Затем возможно определить
состояние дел в промышленности за 1976—1977 гг.: за эти два года объем
промышленного производства увеличился на 'Ш6,8% (230,6 : 197,34).
Следовательно, темпы роста промышленного производства за отдельные
периоды 1950—1977 гг. выглядят следующим образом (в %):
1950-1957 гг. 1958-1965 гг. 1966- 1971- 1976—
1970 гг. 1975 гг. 1977 гг
Всего за период . 559,2 197,3 173,9 154,6 116,8
Среднегодовые
темпы
прироста 24,0 8,8 11,7 9.1 8,0
III. Общая численность рабочих и служащих в КНР
Для этого необходимо выяснить принципы учета численности рабочих и
служащих, степень достоверности статистической отчетности и (в случае
необходимости) найти пути ее корректировки.
Характеристика исходных данных. «Вэйда ды шинянь» не
содержит разъяснений относительно принципов статистического учета, принятых в
КНР. В нем лишь в одном месте говорится, что данные об общей численности
рабочих и служащих приводятся по состоянию на конец года [/194, с. 169}, но при
этом ничего не сказано о характере остальных данных (численности
производственных рабочих, женщин-рабочих, служащих, инженерно-технических
работников) [194, с. «161, 16Е1, 163}. В другом месте сообщается, что в численность
производственных рабочих не включаются ученики [194, с. 1в2»], однако не уточняется,
включаются ли ученики в общую численность рабочих и служащих либо в число
женщин-рабочих или служащих [194, с. 159, 161].
Некоторые дополнительные разъяснения относительно принципов
статистического учета содержатся в отрывочных сведениях другого издания ГСУ КНР
238

Таблица 14
Рост числа рабочих и служащих*
В том числе:
промышленность .
капитальное
строительство ....
транспорт и связь
Численность на конец
года, млн. человек
1949 г.
8.00
3.06
0.20
0.64
1952 г.
15.80
5.10
1.05
1.13
1956 г.
24.18
7.17
2.95
1.56
Соотношение
показателей, %
1956-к
1949 г.
302.1
234,4
1475,0
243,8
1956- к
1952 г.
153,0
140,5
281,0
138.1
* [193, с. 292]
[1*93], а также в отдельных статьях периодической печати страны (см. [554, 1957.
№ 1, с. 19-2Ю; 556, 1968, Я° 5, с. il2t—16; 501', I960, № «14\ с. 27—28; 549, 19*2,
№ 15, с. '14—Ш]).
Сведения в официальных публикациях даже ГСУ КНР часто существенно
отличаются друг от друга, статистическая информация лишена четкости и
допускает возможность различных толкований. Например, в справочнике ГСУ КНР
«Вого ды гоминь цзинцзи цзяньшэ хэ жэньминь шэнхо» трижды приводятся
данные о численности рабочих и служащих в КНР, каждый раз полученные исходя
из несколько отличающихся друг от друга принципов. Первый случай — одна из
двух (см. также [193, с. 2*86}) опубликованных ГСУ КНР таблиц, содержащих
информацию о распределении рабочих и служащих по отраслям экономики
(табл. '14).
В примечании к этой таблице говорится, что в общую численность рабочих
и служащих не входят те из них, что были заняты в кооперативных
организациях. Приведенные сведения сопровождаются следующим комментарием: «В
приведенной выше таблице в общую численность рабочих и служащих 1966 г.
включен персонал частнокапиталистических предприятий, ставших государственными
и государственно-частными, и волостные ганьбу. За семь лет, с 1949 по 1956 г.,
общая численность рабочих и служащих увеличилась на 16,18 млн. человек. Если
исключить переведенных лиц, то численность новых рабочих и служащих в стране
составила 13 млн. человек. Численность новых рабочих и служащих ежегодно
увеличивалась в среднем на Л-fi млн. человек» [193, с. 293]. Из этой информации
следовало, во-первых, что ГСУ КНР учитывало только рабочих и служащих
государственного и государственно-частных секторов. Косвенно этот вывод
подтверждался тем, что в печати КНР приводились сведения о численности рабочих
и служащих на частнокапиталистических и государственно-частных предприятиях,
а также работников кустарно-промысловой и снабженческо-сбытовой кооперации,
но отсутствовали аналогичные сообщения о государственном секторе. Во-вторых,
3 млн. человек являлись рабочими и служащими частно-капиталистических
предприятий в <1949 г. Следовательно, чтобы получить общую численность рабочих и
служащих в стране за 1949 г., необходимо к 8 млн. рабочих и служащих
добавить еще минимум Э млн. человек. Именно по такому пути мы и пошли при
подготовке предыдущих публикаций [255, с. (19—20; 393, с. 39—40].
Во втором случае —во включенном в указанный справочник обзоре ГСУ
КНР «Рост численности и заработной платы рабочих и служащих в стране по
отраслям в 1966 г.» — говорится, что на конец 1956 г. численность рабочих и
служащих во всей стране достигла 24 179 тыс. человек (с учетом же рабочих
и служащих в кустарно-промысловой кооперации и транспортных кооперативах,
а также работников народных театральных коллективов — свыше 2*4 800 тыс. че-
239

ловек), что более чем на 5,1 млн. человек превышает показатель на конец 1956 г.
(в частности, число временных работников увеличилось примерно на 1,5 млн.
человек). Если исключить кустарей, мелких торговцев, мелких предпринимателей,
капиталистов, ставших рабочими и служащими в процессе социалистических
преобразований, то фактическая численность нового пополнения рабочих и служащих
составила по сравнению с концом 1955 г. более 3( млн. человек [103, с. 279}.
В третьем случае — в также входящем в справочник другом обзоре ГСУ
КНР «Положение и проблемы, связанные с ростом численности рабочих и
служащих в стране в 1'956 г.» — отмечается: «По первоначальным данным,
численность рабочих и служащих на конец третьего квартала во всех отраслях и
районах страны достигла 24 730 тыс. человек (с учетом временных работников в
системе торговли, а также рабочих и служащих кустарно-промысловых, снабжен-
ческо-сбытовых кооперативов и производственных групп — 26 160 тыс. человек),
что на 91120 тыс. человек больше, нежели в конце 1955 г. Из них чистый прирост
численности рабочих и служащих, если исключить 2550 тыс. переведенных в
состав рабочих и служащих капиталистов, действовавших в промышленности, а
также мелких предпринимателей и торговцев, 200 тыс. перешедших на положение
рабочих и служащих кустарей-единоличников, 130 тыс. демобилизованных
военнослужащих, поступивших на работу в промышленность и строительство, составил
2240 тыс. человек» [193, с. 282].
При сравнении этих сообщений с итоговыми данными ГСУ КНР,
приведенными в «Вайда ды шинянь», различия между ними выглядят сравнительно
небольшими: в последнем говорится, что в конце 1956 г. общая численность
рабочих и служащих составляла 24'230 тыс. человек [194, с. 159), т. е. больше, чем в
первой, но меньше, нежели во второй из приведенных выше сводок ГСУ КНР.
В любом случае общая численность рабочих и служащих КНР, указанная в
«Вэйда ды шинянь», не включает учеников, рабочих и служащих
кустарно-промысловых, строительных, транспортных, торговых кооперативов, «народных»
организаций, а также некоторую часть временных работников. В результате общая
численность рабочих, служащих постоянно занижается, однако масштабы
недоучета установить в полной мере не представляется возможным. В отдельные
годы речь должна идти о необходимости дополнительного учета полумиллиона
человек, в другие — до 5 млн. человек. Во всех случаях действительная
численность рабочих и служащих поддается только грубой оценке, но не расчету.
Похоже также, что разделение пополнения рабочих и служащих, на две
части носило, видимо, условный характер. Например, ГСУ КНР опубликовало
следующие сведения об источниках пополнения рабочих и служащих
промышленности за -1949—1957 гг. [193, с. 2188}:
Число рабочих Удельный
и служащих, вес, %
тыс. человек
Новые рабочие и служащие,
всего 4420 100,0
В том числе:
безработные рабочие 1390 31,4
военнослужащие 190 4,4
учащиеся 980 22,1
крестьяне 1010 22,8
ссбычные горожане» 370 8,3
трудящиеся-единоличники . . 130 3,0
Сравнение сведений, приведенных в трех разных публикациях ГСУ КНР,
показывает, что статистические органы страны не имели надежной системы учета.
В каждом обзоре можно встретить существенные различия в показателях, в
группировке статистических данных и в их оценке. Тем не менее все эти данные
свидетельствуют о том, что примерно половина рабочих и служащих, пришедших
на работу в 1950—195? гг., в прошлом относилась к экономически активному
населению, но они не были рабочими и служащими. Другая же часть
пополнения в прошлом нигде не работала.
В конечном итоге возникают следующие вопросы, требующие выяснения: во-
240

первых, каков характер учета рабочих и служащих кооперативных предприятий,
а также «народных» организаций; во-вторых, в каких случаях в составе рабочих
и служащих учитываются временные (контрактные) работники; в-третьих,
учитываются ли в качестве рабочих и служащих вольнонаемный состав НОАК, а
также работники производственно-строительных корпусов и промышленных
предприятий, находящихся в ведении НОА'К; в-четвертых, каким образом отражается
в статистике численность учеников.
Анализ и выводы. Принципы статистического учета в КНР за 50-е Тй
60-е годы претерпели серьезные изменения. Вплоть до 1959 г. к «рабочим и
служащим» относились все лица, работавшие по найму и жившие на заработную
плату (см. [549, 1959, № М, с. 27]). В их число не входили капиталисты, мелкие
предприниматели и торговцы, ремесленники. Однако в составе рабочих и
служащих не учитывались также трудящиеся, не работавшие по найму постоянно и
не имевшие возможности существовать только на заработную плату. В свою
очередь они не фиксировались как безработные, так как имели временную работу.
Безработными не считались также лица, существовавшие за счет доходов какого-
либо члена семьи.
В состав рабочих и служащих не включались лица, работавшие неполный*
рабочий день, а также солдаты, крестьяне и заключенные, мобилизованные на»
работу в промышленность, строительство и другие отрасли (см. [209, с. 1'10—ll'l}).
В 1969 г. под рабочими и служащими стал подразумеваться весь персонал
государственных предприятий, учреждений (включая государственно-частные
предприятия и государственные предприятия и организации, переданные
«коммунам»), а также лица, «получающие заработную плату от государства» [549,
1959, № IT, с. 27}. В их число входят «постоянные», или «официальные»,
«временные», или «контрактные», рабочие и служащие, работники, отсутствующие на
производстве, но получающие заработную плату (включая работников, отправленных
«на трудовую закалку»), представители частного капитала, находящиеся на
положении рабочих и служащих, «контрреволюционные, плохие, правые элементы»,
оставленные работать в учреждениях или организациях и получающие
заработную плату либо средства «на жизнь».
(В состав рабочих и служащих не входят лица, выполняющие «общественные
работы», военнослужащие и ученики [549, 1959, № 11, с. 27}. Кроме того,
рабочими и служащими не считаются лица, проходящие «трудовую перековку», или
«трудовое перевоспитание», в «специальных учреждениях», «помещики, кулаки,
контрреволюционеры, плохие и правые элементы», а также «другие осужденные
преступники, находящиеся под контролем по месту жительства» {549, '11959, № М,
с. 27-42®].
С 1959 г. помимо рабочих и служащих в качестве самостоятельных в
статистике КНР выделены еще четыре категории «работников общества»:
работники сельских «коммун»; работники кустарно-промысловых, строительных,
транспортных, торговых кооперативов и групп; работники предприятий и организаций,
«созданных населением городских кварталов», и, наконец, работники
частнокапиталистического сектора и трудящиеся-единоличники.
Таким образом, в категорию «рабочие и служащие» входят не все рабочие
и служащие страны. В их числе в КНР не учитываются ученики, персонал НОАК
и, видимо, производственно-строительных войск и промышленных предприятий
НОАК. Остается невыясненным вопрос о том, учитываются ли в составе рабочих
и служащих временные работники, занятые неполный рабочий день.
С 1962 г. в промышленности и других отраслях материального производства
установлены следующие категории персонала: 1) рабочие, 2) ученики, 3»)
управленческий персонал, 4) обслуживающий персонал, 5) прочий персонал. Все
работники, кроме того, подразделены на две группы: «непосредственно
производственный» (рабочие, ученики) и «не непосредственно производственный персонал»
(все остальные, включая ИТР) [539, 19*62», № 15, с. 1<4—15]. Промышленность
КНР с 1958 г. стала дифференцироваться на промышленность, находящуюся в
ведении государства (включая государственно-частные предприятия), «коммун»
и бригад, кустарно-промысловых кооперативов, «кварталов». Поскольку в
китайской печати после 1960 г. информация относительно каждой из этих сфер
промышленного производства практически отсутствует, численность работников
промышленности на протяжении 60-х годов поддается только грубой оценке.
241

IV. Оценка соотношений в численности
фабрично-заводских, мануфактурных
и ремесленных рабочих
Характеристика исходных данных. Прямые статистические
сведения по данному вопросу отсутствуют. «Выявить распределение рабочих по
фабрично-заводской, мануфактурной и ремесленной сферам производства возможно
только на основе анализа и пересчета данных о занятости на государственных,
государственно-частных и кооперативных предприятиях, а также учета
численности кустарей-единоличников.
Представленные в табл. 15 данные не содержат всей информации,
необходимой для расчета, однако могут служить основой для грубой оценки соотношений
в численности фабрично-заводских, мануфактурных и ремесленных рабочих.
Государственная и государственно-частная промышленность в 1949 г. была
представлена главным образом крупными фабрично-заводскими предприятиями.
В частнокапиталистической промышленности преобладали мануфактуры.
Небольшое число фабрично-заводских предприятий, входивших в состав этого сектора в
1949 г., было преобразовано в государственно-частные уже в начале 50-х годов.
В результате в 1955 г. частнокапиталистические предприятия были по-преиму-
ществу мануфактурными.
«Современная» промышленность КНР состоит, согласно официальной
статистике, из фабрично-заводских и мануфактурных предприятий. В 1955 г. на долю
«малых» предприятий «современной» промышленности приходилось 73,7%' всех
заводов и фабрик, 0,9% основных фондов, 7,7% валовой продукции
промышленности и 15,5% всех рабочих [193', с. 59]. К «малым» предприятиям относились
заводы и фабрики с числом рабочих и служащих менее 30 человек, если они не
имели двигателя, или менее 15 человек, если в производстве использовался
двигатель [193, с. 59]. «Малое» предприятие — несомненно мануфактура. Однако круг
последних не ограничивался «малыми» предприятиями. Многие производства,
имевшие значительно больше оборудования и персонала, нежели «малые»
предприятия, по сути технологического процесса, характеру разделения труда
оставались мануфактурными. В частнокапиталистической промышленности в 1953 г.
на долю предприятий с числом работающих менее 50 человек приходилось 53%
объема производства, 36 — капитала и 65%—рабочих и служащих [193, с. 74].
Приведенные сведения создают основу только для оценки положения дел в
промышленности 50-х годов. Их совершенно недостаточно для расчетов и анализа
процессов, протекавших в промышленности в 60-е годы. Согласно
опубликованным в КНР данным, в 1973 г. на долю государственной промышленности
приходилось 86% валовой продукции, 97 —основных фондов, 63% рабочих
промышленности, а предприятий, находившихся «в коллективной собственности»,
соответственно 114%, 3 и 36,2%; 0,8% рабочих составляли кустари-единоличники
[448, с. 6—7]. В принципе эти показатели отражают деление китайской
промышленности на «современную» и мелкое промышленное производство, однако следует
учитывать, что государственный сектор включает немало мануфактурных
предприятий. Информация, поступавшая из КНР в 60-е годы, не позволяет
детализировать анализ представленных выше сведений. Мы считаем, что работники
предприятий, находящихся «в коллективной собственности», заняты в большинстве
своем ремесленным трудом. Вполне возможно также, что среди них есть
немало мануфактурных рабочих.
Анализ и выводы: 1. Известно, что численность рабочих и служащих
государственно-частных предприятий в 1949 г. равнялась Г05 тыс. человек [468,
с. 75] и составляла '1,2% всех работников промышленности, а
частнокапиталистических предприятий — соответственно 1644 тыс. человек [193;, с. 75] и 18,3%.
Поэтому определим прежде всего общую численность работников
промышленности. Однозначного результата расчеты на основе приведенных цифр не дают:
в первом случае получим 8,78 млн. человек, во втором — 8,98 млн. человек.
Для последующих расчетов принята среднеарифметическая величина от этих двух
итогов — 8,8 млн. человек. Аналогичные расхождения получаются и при расчетах
за 1952 и 1955 гг. Только за 1957 г. имеется официальный показатель общей
численности работников промышленности— 14 063 тыс. человек [193, с. 287].
242

Таблица 15
Удельный вес разных форм собственности в промышленности КНР,
1949-1957 гг.*.
%
Предприятия
Государственные
и кооператив-
Государственно-
частные ....

Кустарно-промысловые
кооперативы ....
Частнокапиталис-
тические . . .

Кустари-единоличники ....
Объем производства
1949 г.
26.7
1.6
48,7
! 23,0
1955 г.
57.6
13,1
13,2
| 16,1
1957 г.
. —
Основные фонды
1949 г.
80,7
1,5
17.8
1955 г.
85.3
10.7
4,0
1957 г.
Ill II
Число рабочих и
служащих
1949 г.
15,5
1.2
18,3
65.0
1955 г.
34.3
5.5
9.3
50,9
1957 г.
35.8
17.3
42.9
4.0
* [193. с. 12. 23, 287].
2. Численность кустарей и ремесленников определяется числом членов
кустарно-промысловых кооперативов и кустарей-единоличников. Обе эти величины
известны. В кооперативах состояло в 1949 г. 88,9 тыс. человек [472, с. 109), в
1955 г.— <1874,6 тыс. [472', с. 109J и в 1957 г.—603® тыс. человек {193, с. 286].
Кустарей-единоличников насчитывалось в 1*949 г. 5743 тыс. человек (65% работ-,
ников промышленности), в 1955 г.—71'65 тыс. (50,9%) и в 1957 г.—559 тыс.
человек [193, с. 286]. Таким образом, численность ремесленных рабочих равнялась
в 11949 г. 5,8 млн. человек, в 1<955 г.— 8,4 млн. и в 1-957 г.— 6,6 млн. человек.
Соответственно численность рабочих и служащих промышленности в 11949 г.
составила 3 млн. человек (8,8 млн.—5,8 млн.), в 1956 г.—5,7 млн. (14,1' млн.—-8,4 млн.)
и в 1967 г.— 7,5 млн. человек. Согласно материалам обследования рабочих и
служащих, проведенного ГСУ КНР в 1955 г., на долю служащих в
промышленности приходилось 1<8% персонала [1921, с. 27Щ. Следовательно, численность
промышленных рабочих составляла в 1949 г. 2,6 млн. человек, в 1955 г.— 4,2 млн.,
в 1957 г.— 6,1 млн. человек.
3. Для '1949 г. численность фабрично-заводских рабочих определена на
основе численности рабочих и служащих государственных и государственно-частных
предприятий. Численность первых установлена следующим образом: из общего
числа рабочих и служащих промышленности, т. е. 3 млн. человек, исключены
рабочие и служащие государственно-частных (105 тыс.) и
частнокапиталистических предприятий (1644 тыс. человек): 3 млн.— Г,749 млн.= Г,2б<1: млн. человек.
К рабочим и служащим государственных и государственно-частных предприятий
следует добавить также рабочих и служащих крупных частнокапиталистических
предприятий. В 1953 г. на них было занято 35% рабочих и служащих
частнокапиталистической промышленности [193, с. 74], общая численность которых
достигала 2231 тыс. человек [193, с. 75}. Из этого следует, что на крупных
предприятиях работало 780 тыс. рабочих и служащих. Следовательно, общая
численность рабочих и служащих фабрично-заводских предприятий составляла
2,13 млн. человек (1,25 млн.+0,1 млн.+0,78 млн.), в том числе
фабрично-заводских рабочих (82i%) -— 1587 тыс. человек.
Численность мануфактурных рабочих установлена нами по основной массе
16*
243

рабочих и служащих частнокапиталистических предприятий. Всего на этих
предприятиях работало в 1949 г. 1644 тыс. рабочих и служащих. 780 тыс. из них,
как выяснено выше, было занято на крупных предприятиях (крупные
предприятия, зафиксированные в 1'95& г., существовали и в 1949 г.). Следовательно, в
мануфактурном производстве работало 864 тыс. человек. Доля служащих на мелких
предприятиях была столь небольшой, что ее расчетом можно пренебречь.
4. Для Ш57' г. численность фабрично-заводских рабочих также определяется
то занятости на государственных и государственно-частных предприятиях.
Численность работников государственного сектора в промышленности указывается
вместе с частью работников кооперативов (основная масса членов
кустарно-промысловых кооперативов показывается отдельно) [1*93, с. 2*87]. Выяснить, сколько
i-из 503i6 тыс. работников государственного и кооперативного секторов
промышленности приходится на рабочих и служащих, не представилось возможным,
поэтому все 5 млн. трудящихся приняты нами как работники фабрично-заводской
промышленности. К ним добавлено также 780 тыс. работников крупных
предприятий, принадлежавших в предшествующие годы национальной буржуазии.
Таким образом, численность рабочих и служащих фабрично-заводской
промышленности в 1*9*57' г. достигла 5,8 млн. человек, в том числе рабочих (82%) —
4,8 млн. человек.
Численность мануфактурных рабочих установлена по основной массе
трудящихся государственно-частных предприятий. Она составила 1,3> млн. человек
(82% от 24Ф0 тыс. человек).
СПИСОК СОКРАЩЕНИИ
МЭиМО —«Мировая экономика и международные отношения».
Н)АА —«Народы Азии и Африки».
НК —«Народный Китай».
ПДВ —«Проблемы Дальнего Востока».
СШ — «Советское государство и право».
AS —«Asian Survey».
СН — «Current History».
CQ —«The China Quarterly».

БИБЛИОГРАФИЯ
Произведения классиков марксизма-ленинизма*
1. Маркс К. Экономическо-философские рукописи 1844 года.— К. Маркс,
Ф. Э н г е л ь с. Из ранних произведений. М., il^SS.
2. М а р к с К. К критике гегелевской философии права.— Т. 1.
3. Маркс К. Немецкая идеология. Критика новейшей немецкой философии в
лице ее представителей Фейербаха, Б. Бауэра и Штирнера и немецкого
социализма в лице его различных пророков.— Т. 3.
4. Маркс К. Нищета философии. Ответ на «Философию нищеты» г-на Пру-
дона.—Т. 4.
б. Маркс К. Морализующая критика и критикующая мораль. К истории
немецкой культуры. Против Карла Гейцена.— Т. 4.
6. Маркс К. Заработная плата.— Т. 6.
7. Маркс К. Классовая борьба во Франции с 1848 по I860 г.— Т. 7.
8. Маркс К. Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта.— Т. 8.
9. Маркс К. Ближайшие перепекгивы во Франции и Англии.-—Т. 11.
10. Маркс К. Вопрос об отмене крепостного права в России.— Т. 12.
Ы\ Маркс К. Введение (из экономических рукописей Ii857—Г858 годов). —
Т. 12.
Г2. М а р к с К. К .критике политической экономии.— Т. 13.
13. Маркс К. Предисловие ко второму изданию «Восемнадцатого брюмера
Луи Бонапарта».—Т. 16.
14. М а р к с К. Гражданская война во Франции. Воззвание генерального Совета
Международного Товарищества Рабочих.—Т. 17.
15. Маркс К. Капитал. Критика политической экономии. Том первый. Книга
первая. Процесс производства капитала.— Т. 23.
16. Маркс К. Капитал. Критика политической экономии. Том первый. Книга
вторая. Процесс обращения капитала.—Т. 24.
17. Маркс К. Теории прибавочной стоимости (IV том «Капитала»). Часть
первая.—Т. 26, ч. К
18. Маркс К. Экономические рукописи Г8157—>1'859 годов. Часть первая.—
Т. 46, ч. li.
Ш. М а р к с К., Э н г е л ь с Ф. Манифест Коммунистической партии.— Т. 4.
20. М а р к с К., Энгельс Ф. Требования коммунистической партии в
Германии.—Т. 5.
2Т. Маркс К., Энгельс Ф. Обращение Центрального комитета к Союзу
Коммунистов. Март »1*8i50.— Т. 7.
22. Энгельс Ф. Положение рабочего класса в Англии. По собственным
наблюдениям и достоверным источникам.— Т. 2.
23. Энгельс Ф. Истинные социалисты.— Т. 3.
24. Энгельс Ф. Конституционный вопрос в Германии.— Т. 4.
25. Энгельс Ф. Принципы коммунизма.— Т. 4.
26. Энгельс Ф. Крестьянская война в Германии.— Т. 7.
27. Энгельс Ф. Военный вопрос в Пруссии и немецкая рабочая партия.—
Т. 16.
28. Энгельс Ф. Предисловие ко второму изданию «Крестьянской войны в
Германии».— Т. Ю.
* Произведения К. Маркса и Ф. Энгельса (кроме № 1) приводятся по
2-му изданию Сочинений, В. И. Ленина (кроме № 1'29) — по Полному собранию
сочинений.

2®. Энгельс Ф. Добавление к предисловию 1870 г. к «Крестьянской войне
в Германии».—Т. U8.
30. Энгельс Ф. Развитие социализма от утопии к науке.— Т. 19.
31. Энгельс Ф. Анти-Дюринг. Переворот в науке, произведенный господином
Евгением Дюрингом.— Т. 20.
32. Энгельс Ф. Происхождение семьи, частной собственности и государства.
В связи с исследованием Льюиса Г. (Моргана.— Т. 21.
33. Энгельс Ф. Предисловие к третьему немецкому изданию работы К.
Маркса «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта».— Т. 21.
34. Энгельс Ф. Людвиг Фейербах и конец классической немецкой филосо-
^ии.— Т. 21'.
н г е л ь с Ф. Будущая итальянская революция и социалистическая
партия.—Т. 212.
36. Энгельс Ф. Введение к работе К. Маркса «Гражданская война во
Франции».—Т. 22.
37. Энгельс Ф. Крестьянский вопрос во Франции и Германии.—Т. 2i2.
38. Энгельс Ф. Введение к работе К. Маркса «Классовая борьба во Франции
с 184® по I860 г.».—Т. 22.
39. Энгельс Ф. Вильгельму Бракке, 30 апреля 1878 г.— Т. 34.
40. Энгельс Ф. Карлу Каутскому, 16 февраля .1884 г.— Т. 36.
41. Энгельс Ф. йозефу Блоху, 21 (22) сентября 1*890 г.—Т. 37.
42. Энгельс Ф. Конраду Шмидту, 27 октября '1®90 г.— Т. 37.
43. Ленин В. И. Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал-
демократов? (Ответ на статьи «Русского Богатства» против марксистов).—
Т. L
44. Ленин В. И. Экономическое содержание народничества и критика его ь
книге г. Струве (отражение марксизма в буржуазной литературе). По
поводу книги П. Струве: «Критические заметки к вопросу об экономическом
развитии России». СПб., 1894.—Т. 1.
45. Л е н и н В. И. Проект и объяснение программы социал-демократической
партии.— Т. 2.
46. Л е н и н В. И. Задачи русских социал-демократов.— Т. 2.
47. Ленин В. И. Развитие капитализма в России. Процесс образования
внутреннего рынка для крупной промышленности.— Т. 3.
48. Ленин В. И. Аграрная программа русской социал-демократии.— Т. 6.
4)9. Ленин В. И. Революционный авантюризм.— Т. 6.
50. Ленин В. И. Вульгарный социализм и народничество, воскрешаемые
социалистами-революционерами.— Т. 7.
51. Ленин В. И. К деревенской бедноте. Объяснение для крестьян, чего хотят
социал-демократы.— Т. 7.
52. Ленин В. И. Ответ на критику нашего проекта программы.— Т. 7.
53. Ленин В. И. Задачи революционной молодежи. Письмо первое.— Т. 7.
54. Ленин В. И.— Шаг вперед, два шага назад (Кризис в нашей партии).—
Т. 8.
55. Ленин В. И. Революционная партия и революционное правительство.—
Т. 10.
56. Ленин В. И. Критика временного революционного правительства.— Т. 10.
57. Ленин В. И. Две тактики социал-демократии в демократической
революции.— Т. '1 Г.
58. Л е н и н В. И. Кровавые дни в Москве.— Т. 14.
59. Ленин В. И. Буржуазия спавшая и буржуазия проснувшаяся. Тема для
статьи.— Т. 1<1.
60. Ленин В. И. Мелкобуржуазный и пролетарский социализм.—Т. 12.
61. Ленин В. И. Социалистическая партия и беспартийная революционность.—
Т. 12.
62. Ленин В. И. Пересмотр аграрной программы рабочей партии.—Т. 12.
63. Ленин В. И. Социал-демократия и избирательные соглашения.— Т. 14.
64. Ленин В. И. Предисловие к русскому переводу писем <К. Маркса к Л. Ку-
гельману.—Т. 14.
65. Ленин В. И. Аграрная программа социал-демократии в первой русской
революции 1905^1907 годов.—Т. 16.
246

66. Ленин В. И. Студенческое движение и современное политическое
положение.— Т. •!?.
67. Ленин В. И. Как социалисты-революционеры подводят итоги революции и
как революция подвела итоги социалистам-революционерам.— Т. 17.
68. Ленин В. И. Заметки публициста.—Т. 19.
69. Ленин В. И. О положении дел в партии.—Т. 20.
70. Ленин В. И. О социальной структуре власти, перспективах и
ликвидаторстве.—Т. 20.
71. Ленин В. И. Реформизм в русской социал-демократии.—Т. 20.
72. Ленин В. И. Экономическая и политическая стачка.— Т. 21'.
73. Ленин В. И. Значение выборов в Петербурге.—Т. 21.s
74. Ленин В. И. Борьба партий в Китае.— Т. 23.
75. Ленин В. И. Идейная борьба в рабочем движении.— Т. 25.
76. Ленин В. И. Карл Маркс (Краткий биографический очерк с изложением
марксизма).—Т. 26.
77. Ленин В. И. Под чужим флагом. Позднее января 1915 г.—Т. 26.
78. Ленин В. И. Крах II Интернационала. Вторая половина мая — первая
половина июня '1916 г.— Т. 26.
79. Ленин В. И. Поражение России и революционный кризис—Т. 27.
80. Л е н и н В. И. У последней черты.— Т. 27.
81'. Ленин В. И. Социалистическая революции и право наций на
самоопределение (Тезисы).— Т. 27.
82. Л е н и н В. И. О брошюре Юниуса.— Т. 30.
83. Ленин В. И. Итоги дискуссии о самоопределении.—Т. 30.
84. Ленин В. И. О карикатуре на марксизм и об «империалистическом
экономизме».— Т. 30.
85. Ленин В. И. Доклад о революции (1905 года.— Т. 30.
86. Л е н и н В. И. Письма о тактике.— Т. 31.
87. Ленин В. И. Задачи пролетариата в нашей революции (Проект
платформы пролетарской партии).—Т. 31.
88. Ленин В. И. Банки и министры.—Т. 31(.
89. Ленин В. И. Из какого классового источника приходят и «придут» Ка-
веньяки? — Т. 32.
90. Ленин В. И. Государство и революция. Учение марксизма о государстве и
задачи пролетариата в революции.— Т. 33.
91». Ленин В. И. Удержат ли большевики государственную власть? — Т. 34.
92. Л е н и н В. И. Как организовать соревнование? — Т. 35.
93. Ленин В. И. Седьмой экстренный съезд РКП (б) fr—8 марта 191$ г.
Политический отчет Центрального Комитета 7 марта.— Т. 36.
94. Ленин В. И. Первоначальный вариант статьи «Очередные задачи
Советской власти».— Т. 36.
95. Ленин В. И. Очерёдные задачи Советской власти.— Т. 36.
96. Л е н и н В. И. О «левом» ребячестве и о мелкобуржуазности.— Т. 36.
97. Ленин В. И. О голоде (Письмо к питерским рабочим).— Т. 36. N
98. Л е н и н В. И. О характере наших газет.—Т. 37.
99. Ленин В. И. VIII съезд РКП(б) ШгЧ23 марта <1919 г. Доклад о
партийной программе 19 марта.— Т. 38.
100. Ленин В. И. Предисловие к изданию речи «Об обмане народа лозунгами
свободы и равенства».— Т. 38.
101. Ленин В. И. Привет венгерским рабочим.—Т. 3<8.
102. Ленин В. И. Выборы в Учредительное собрание и диктатура
пролетариата.— Т. 40.
103. Ленин В. И. Проект (или Тезисы) ответа от РКП на письмо независимой
с.-д. германской партии.— Т. 40.
104. Ленин В. И. Речь на III Всероссийском съезде Советов народного
хозяйства 27 января 1920 г. Газетный отчет.—Т. 40.
105. Ленин В. И. Ответ на вопросы берлинского корреспондента
американского информационного агентства «Universal service» Карла Виганда.-^Т. 40.
106. Ленин В. И. IX съезд РКП (б) 29 марта —5 апреля 1920 г. Речь при
закрытии съезда 5 апреля.— Т. 40.
247

107. Ленин В. И. Речь на III Всероссийском съезде профессиональных союзов,
7 апреля 1920 г.— Т. 40.
108. Ленин В. И. Детская болезнь «левизны» в коммунизме.— Т. 41.
109. Ленин В. И. Материалы по II Конгрессу Коммунистического
Интернационала. Замечания на доклад А. Султан-Заде о перспективах социальной
революции на Востоке.— Т. 41.
ПО. Ленин В. И. II конгресс Коммунистического Интернационала 19 июля—
7 августа 1920 г. Речь об условиях приема в Коммунистический
Интернационал, 30 июля.— Т. 41.
111. Ленин В. И. О профессиональных союзах, о текущем моменте и об
ошибках т. Троцкого. Речь на соединенном заседании делегатов VIII съезда
Советов, членов ВЦСПС и МГСПС — членов РКП (б) 30 декабря 1920 г.—
Т. 42.
112. Л е н и н В. И. Кризис партии.— Т. 42.
М'З. Ленин В. И. X съезд РКП(б) 8—16 марта 1921' года. Заключительное
слово по отчету ЦК РКП (б) 9 марта 19211 года.—Т. 43.
114. Ленин В. И. X съезд РКП (б) 8—46 марта 1921 года. Доклад о замене
разверстки натуральным налогом 15 марта.— Т. 43.
115. Ленин В. И. X съезд РКП (б) 8—16 марта 1921 года. Первоначальный
проект резолюции X съезда РКП (б) о синдикалистском и анархистском
уклоне в нашей партии.— Т. 43.
116. Ленин В. И. Речь на Всероссийском съезде транспортных рабочих 27
марта 1021' г.—Т. 43.
117. Л е н и н IB. И. О продовольственном налоге (Значение новой политики и
ее условия).—Т. 43.
118. Л е н и н В. И. К четырехлетней годовщине Октябрьской революции.— Т. 44.
Ы9. Ленин В. И. Новая экономическая политика и задачи политпросветов.
Доклад на II Всероссийском съезде политпросветов 17 октября 1921 г.—
Т. 44.
120. Ленин В. И. Беседа с делегацией Монгольской Народной Республики
б ноября 1921 г.— Т. 44.
121. Ленин В. И. Заметки по истории РКП. Записка Н. И. Бухарину. 1
декабря 11921 года.— Т. 44.
122. Ленин В. И. Письмо В. М. Молотову для пленума ЦК РКП (б) с планом
политдоклада на XI съезде партии, 23 марта 1022 года.— Т. 45.
123. Ленин В. И. X} съезд РКП (б) 2i7 марта — 2 апреля 1922» г.
Заключительное слово по политическому отчету ЦК РКП (б) 28 марта 1922 года.—Т. 45.
124. Л е н и н В. И. IV Конгресс Коммунистического Интернационала 5 ноября —
5 декабря '1922 г. Пять лет российской революции и перспективы мировой
революции. Доклад на IV конгрессе Коминтерна 13- ноября 1922 г.—Т. 45.
125. Ленин 'В. И. Как нам реорганизовать Рабкрин (Предложение XII съезду
партии).— Т. 45.
126. Ленин В. И. А. М. Горькому 14 или 1'5 ноября 1913 г.—Т. 48.
127. Ленин В. И. А. М. Горькому. Вторая половина ноября 1913 г.—Т. 48.
128. Ленин В. И. Н. И. Бухарину. Март—апрель 1921' г.—Т. 52.
129. Ленинский сборник. Т. XI. М.—Л., 19&1.
Документы КПСС и международного
коммунистического и рабочего движения
130. Брежнев Л. И. Дело Ленина живет и побеждает. Доклад на совместном
торжественном заседании Центрального Комитета КПСС, Верховного Совета
СССР и Верховного Совета РСФСР, посвященном ГОО-летию со дня
рождения Владимира Ильича Ленина 2'1 апреля 1970 года.— Ленинским курсом.
Речи и статьи. Т. 2. М., 1970.
13Г. Брежнев Л. И. Решения XXIV съезда КПСС — боевая программа
деятельности советских профсоюзов. Речь на XV съезде профессиональных союзов
СССР 20 марта 1972 года.—Ленинским курсом. Речи и статьи. Т. 3. М.,
1972.
102. Брежнев Л. И. Отчет Центрального Комитета КПСС и очередные задачи
248

партии в области внутренней и внешней политики. Доклад XXV съезду-
КПСС 214 февраля 1976 года —Материалы XXV съезда КПСС. М., 1976.
133. Брежнев Л. И. О проекте Конституции (Основного Закона) Союза
Советских Социалистических Республик и итогах его всенародного обсуждения.
Доклад на внеочередной седьмой сессии Верховного Совета СССР девятого
созыва 4 октября 1977 г.— Ленинским курсом. Речи и статьи. Т. 6, М., 197$.
Г34. Брежнев Л. И. Великий Октябрь и прогресс человечества. Доклад на
совместном торжественном заседании Центрального Комитета КПСС,
Верховного Совета ССОР и Верховного Совета РСФСР в Кремлевском Дворце
съездов 2 ноября 1977 г.— Ленинским курсом. Речи и статьи. Т. 6, М., 1978.
135. За сплоченность международного коммунистического движения. Документы
и материалы. М., 1964.
Г36. Куусинен О. В. Речь на февральском 1964 г. Пленуме ЦК КПСС. М.,
И964.
137. Материалы XXIV съезда КПСС. М., 1971.
188. Материалы XXV съезда КПСС. М., 1976.
1<39. Международное Совещание коммунистических и рабочих партий.
Документы и материалы. Москва, S—17 июня 1969 г. М., 1969.
140. Открытое письмо Центрального Комитета Коммунистической партии
Советского Союза партийным организациям, всем коммунистам Советского Союза.
М., 1965.
Г4Г. 50 лет Великой Октябрьской социалистической революции. Постановление
Пленума ЦК КПСС. Тезисы ЦК КПСС. М., 1967.
14S. Суслов М. А. О борьбе КПСС за сплоченность международного
коммунистического движения. Из доклада на Пленуме ЦК КПСС 14 февраля
1964 года.— На путях строительства коммунизма. Речи и статьи. Т. Г, М.,
1977.
Китайские государственные, партийные,
профсоюзные документы и материалы
1'43. Важнейшие документы об освободительной войне китайского народа за
последнее время. Харбин, 1948.
144. 'Важнейшие документы Первой пленарной сессии Народной Политической
Консультативной Конференции Китая. Пекин, 1950.
1*45. Важнейшие документы великой пролетарской культурной революции. Пекин,
1970.
146. VIII Всекитайский съезд профсоюзов. Материалы и документы. М., 1958.
1*4*7. Вторая сессия VIII Всекитайского съезда Коммунистической партии Китая.
Пекин, 1958.
148. X Всекитайский съезд Коммунистической партии Китая. Документы. Пекин,
1973.
149. Документы 8-го пленума Центрального Комитета Коммунистической партии
Китая восьмого созыва. Пекин, 1959.
150. Дэн Сяо-пин. О движении за упорядочение стиля работы. Доклад на
3-м расширенном пленуме Центрального Комитета КПК восьмого созыва
23 сентября 1957 года. Пекин, 1957.
151. Законодательные акты Китайской Народной Республики. М., 1952.
152. Коммюнике 9-го пленума ЦК КПК восьмого созыва.—«Правда», 22.1.1961.
1*53. ОКоммюнике 10-го пленума ЦК КПК восьмого созыва.—«Правда», 1.Х.1962'.
164. Конституция и основные законодательные акты Китайской Народной
Республики. 1964—1958. М., 1959.
165. Материалы VIII Всекитайского съезда Коммунистической партии Китая. М.,
1956.
156. Материалы 6-го пленума ЦК КПК восьмого созыва. Пекин, 1959.
167. Народный Китай на пути к социализму. Сборник выступлений на третьей
сессии ВСНП первого созыва. Пекин, 1956.
158. Основные положения плана развития сельского хозяйства КНР на 1956—
1967 годы. Пекин, 1960.
249

159. Первая сессия Всекитайского собрания народных представителей КНР
четвертого созыва. Документы. Пекин, 1*975.
160. Примерный устав сельскохозяйственного производственного кооператива
высшего типа Китайской «Народной Республики. Пекин, 1956.
16L Рабочее движение в Китае. Революция 1924—1927 гг. Сборник документов
профсоюзного движения и других материалов. <М., 11966.
1*62. Рабочее движение в Китае. 1945—1949 гг. Документы и материалы. М., 1969.
163. Резолюции Всекитайской конференции Коммунистической партии Китая 21—
31 марта 1956 года.— НК. 1955, № 8 (прил.).
164. Решение шестого (расширенного) пленума ЦК Коммунистической партии
Китая седьмого созыва по вопросу о кооперировании в сельском хозяйстве.
М,, 1955.
165. Сборник документов Центрального Комитета Коммунистической партии
Китая. [Б. м.], [б. г.].
166. Чжоу Энь-лай. К вопросу об интеллигенции (Доклад на совещании по
вопросу об интеллигенции, созванном ЦК КПК 14 января 1956 года). Пекин,
1956.
167. Чжоу Энь-лай. Об урегулировании основных показателей
народнохозяйственного плана на 1959 год и дальнейшем развертывании движения за
увеличение производства и соблюдении режима экономии (Доклад на 5-м
заседании Постоянного Комитета Всекитайского собрания народных
представителей второго созыва, 26 августа 1959 года). Пекин, 1959.
168. VI съезд <КПК. Стенографический отчет. Кн. »1'—-G, М., 1930.
169. Вэй дунъюань ице лилян ба вого цзянше чэнвэй игэ вэйда ды шэхуэйчжуи
гоцзя эр доучжэн. Гуаньюй дан цзай году шици цзунлусянь ды сюеси юй
сюаньчуань тиган (Бороться за мобилизацию всех сил для превращения
нашей страны в великое социалистическое государство. Тезисы для изучения и
пропаганды генеральной линии партии в переходный период). Пекин, 1956.
170. Туди гайге вэньцзянь (Документы аграрной реформы). Пекин, 1950.
171!. Чжунго гунхуэй дици цы цюаньго дайбяодахуэй. Чжуяо вэньцзянь (VII
Всекитайский съезд профсоюзов. Основные документы). Пекин, 1953.
172. Чжунго гунчаньдан диба цы цюаньго дайбяодахуэй. Вэньцзянь (VIII
Всекитайский съезд КПК. Документы). Пекин, 1957.
173. Чжунхуа жэньминь гунхэго фагуань хуэйпянь. 1957 нянь ци юэ — шиэр юэ
(Свод законов Китайской Народной Республики. 1957 год, июль — декабрь).
Т. 6, Пекин, 1957.
1'74. Чжунхуа жэньминь гунхэго фагуань хуэйпянь. 1958 нянь и юэ —лю юэ
(Свод законов Китайской Народной Республики. 1958 год, январь—декабрь).
Т. 7, Пекин. 1958.
1'75. Trade unions in People's China. Peking, 1956.
Статистические и справочные публикации
176. 26 лет нового Китая. Пекин, 1975.
177. Десять лет Китайской Народной Республики. Пекин, 1959.
178. История экономического развития Китая, 1840—'1948 гг: Сборник
статистических материалов. М., 1968.
179. Китай. БСЭ. М., 1954.
180. Китайская Народная Республика. Экономика, государство и право,
культура. М., 1970.
1'81. Китайская Народная Республика: политическое и экономическое развитие в
1973 г. М., 1975.
182'. Китайская Народная Республика в 1976 году. Политика, экономика,
идеология. М., 1978.
Г83. Проблемы развития экономики Китайской Народной Республики. М., 1958.
184. Развитие народного хозяйства и культуры КНР. М., 1959.
185. Развитие экономики стран народной демократии. М., 1958.
Ii86. Развитие экономики стран народной демократии. М., I960.
187. Развитие экономики стран народной демократии. М., 1961'.
1£8. Сообщение Государственного статистического управления Китайской Народ-
250

ной Республики об итогах выполнения государственного плана развития
народного хозяйства за 1956" год.—НК. 1956, № 14 (прил.).
1'89. Сообщение об итогах выполнения государственного плана развития
народного хозяйства за 1956 год.— НК. 1057, № .1'7 (прил.).
190. Трудовое право. Энциклопедический словарь. М., 1963.
191. Экономические успехи Китайской Народной Республики за 1949—1953 гг.
М., '1-964.
192. Вого ганте, дяньли, мэйтань, цзисе, фанчжи гунъе цзинь си (Настоящее и
прошлое нашей металлургической, электроэнергетической, угольной,
машиностроительной, текстильной и бумажной промышленности). Пекин, 1958.
193. Вого ды гоминь цзинцзи цзяныыэ хэ жэньминь шэнхо (Строительство
национальной экономики и жизнь народа нашей страны). Пекин, 1959.
194. Вэйда ды шинянь (Великое десятилетие). Пекин, 1959.
195. Гаодэн сюесяо юпай яньлунь сюаньпянь (Сборник избранных высказываний
правых элементов в высших учебных заведениях). [Б. м.], 195$.
196. Жэньминь шоуцэ. 1955 (Народный справочник. 1955). Тяньцзинь, 1955.
197. Жэньминь шоуцэ. 1958 (Народный справочник. 1958). Пекин, 1958.
198. Жэньминь шоуцэ. 1965 (Народный справочник, 1965) .• Пекин, 1965.
199. Жэньминь шоуцэ. 1966 (Народный справочник. 1966). Пекин, 1966.
200. Жэньминь шоуцэ. 1967 (Народный справочник, 1967). Пекин, 1967.
201-. Нунъе тунцзи шоуцэ (Статистический справочник по сельскому хозяйству).
Пекин, 1957.
202. Синхуа цышу шэ (Словарь новых китайских слов). Пекин, 1962.
203. Угэ нунъеше хэ любай нунху ды дяоча баогао (Доклад об обследовании
5 сельскохозяйственных кооперативов и 600 крестьянских дворов). Пекин,
И958.
204. Шэньси гунъе цзинцзи дяоча (Обследование экономики промышленности
Шанси). Вып. »Г. [Б. м.], 1959.
205. Чжунго нунъе хэцзохуа юньдун шиляо (Материалы по истории
кооперативного движения в Китае). Т. 1—-2. Пекин, 1957, 1959.
206. Чжунхуа жэньминь гунхэго дитуцзи (Географический атлас Китайской
Народной Республики). Шанхай, 1957.
207. Чжунхуа жэньминь гунхэго ши нянь цайчжэн ды вэйда чэнцзю (Великие
успехи в области финансов КНР за 10 лет). Пекин, 1959.
208. Chen Nai-ruenn. The Chinese economic statistics. A Handbook of
Mainland China. Edinburgh, 1967.
209. Yin H., Yin Yi-chang. Economic statistics of mainland China (1949—
195?). Cambridge, 1960.
Литература
210. Аграрные структуры стран Востока. Генезис, эволюция, социальные
преобразования. М., 1977.
211. Аджаров А. Классы и партии современного Китая. М.—Л., 1926.
21*2. Акатова Т. Н. Особенности формирования рабочего класса в Китае.—
Движение «4 мая» 1919 года в Китае. М., 1971'.
213. Акатова Т. Н. К оценке классовой борьбы китайских рабочих (О
соотношении общего и национально-специфического в рабочем движении
Китая).— Девятая научная конференция «Общество и государство в Китае».
Тезисы и доклады. Ч. 3». М., )1978.
214. Александров В. В. Ленин и Коминтерн. Из истории разработки теории
и тактики международного коммунистического движения. М., 1972.
215. Алексеева В. М., Калюжный В. С. Великий Октябрь и социально-
классовая интеграция общества развитого социализма.— «Вестник
Ленинградского университета. Экономика, философия, право». Вып. 2. .1977, № 11.
216. Антология китайской поэзии. Т. 1. М., 1957—1958.
217. Астафьев Г. В. К вопросу о сущности понятия «полуфеодальная,
полуколониальная экономика Китая».— Научная конференция по проблемам
истории Китая в новейшее время. Тезисы докладов. М., 1976.
218. Бергер Я. М. Некоторые перспективы экономического развития КНР и их
251

социальные аспекты.— Проблемы изучения положения рабочего класса в
Китае. Тезисы и материалы к научной конференции. Ч. 1. М., 19712.
219. Бергер Я. lM. К вопросу о социально-классовой дифференциации в
китайской деревне после аграрной реформы.— Шестая научная конференция
«Общество и государство в Китае». Тезисы и доклады. Ч. 2. М., 1(975.
220. Бергер Я. М. Государство и деревня в современном Китае. Тезисы.—
Седьмая научная конференция «Общество и государство в Китае». Тезисы и
доклады. Ч. 3. М., 1976.
221. Бергер Я. tM. Социальная структура и общественное сознание
крестьянства в современном Китае.—Научная конференция по проблемам истории
Китая в новейшее время. Тезисы и доклады. М., 1976.
222. Бовин А. Е., Д е л ю с и н Л. П. Политический кризис в Китае. События
и причины. М., 1968.
223. БоревскаяН. Е. Школа в КИР, 1957—1970 гг. М., 1974.
224. Борисов О. Советский Союз и Маньчжурская революционная база (1945—
1949). М., 11977.
22'5. Бородич В. Ф. Некоторые данные о наемной рабочей силе на
промышленных предприятиях Китая во второй половине XIX в.— Пятая научная
конференция «Общество и государство в Китае». Тезисы и доклады. Ч. 2. М.,
1974.
226. Бородич В. Ф. К постановке вопроса о пролетариате и полу
пролетариате в китайской деревне на VI съезде КПК.— Шестая научная конференция
«Общество и государство в Китае». Тезисы и доклады. Ч. 2. М., 1975.
22i7. Б о р о х Л. Н. Сунь Ят-сен о проблеме ускоренного развития Китая.— НАА.
11976, № 5.
228. Борьба идей в современном мире. Т. Г. М., 1975.
2!2& Б р а у н О. Китайские записки. 193*2—1939. М., 1974.
230. Бурлацкий Ф. Мао Цзэ-дун: «Наш коронный номер —это война, дш • *а-
тура». М., 1976.
231. Бутенко А. П. Социализм как общественный строй. М., 1974.
232. Быков Ф. С. Зарождение политической и философской мысли в Китае.
М., 1966.
233. Ванин В. И. Государственный капитализм в КНР. М., 1974.
234. Ван Я-нань. Исследование экономических форм полуфеодального,
полуколониального Китая. <М., 1959.
235. Васильев Л. С. Культы, религии, традиции в Китае. М., 1970.
236. В а щ е н к о А. А. В. И. Ленин о формировании классового сознания
пролетариата (канд. дисс). Киев, 197 К
237. Великий Октябрь и развитие советского китаеведения. М., 1968.
238. Ветров Б. В. Национализация земли и государственная власть в
современном (Китае.— Третья научная конференция «Общество и государство в
Китае». Тезисы и доклады. Ч. 21. М., 1972.
239. Ветров Б. В. О проблемах социальной структуры китайского рабочего
класса в современный период.— Проблемы изучения положения рабочего
класса в Китае. Тезисы и материалы к научной конференции. Ч. 1. М., 19712'.
240. Ветров Б. В. (К вопросу о характере аграрных отношений в Китае
(проблема традиций и современности).— Деревня современного Востока:
основные пути эволюции («Материалы к конференции в Институте востоковедения
АН ССОР 3^4 мая 1973 г.). М-., 11973.
241. Видаль Ж. Куда ведет Китай группа Мао Цзэ-дуна? М., 1967.
2412. Виноградов Н. <П. О рабочем классе дореволюционного Китая.— НАА,
1965, № 4.
243. Воеводин С. А., Круглое А. М. Социалистические преобразования ка- •
питалистической промышленности и торговли в КНР. М., 1959.
244. Волков Ю. Е. XXV съезд КПСС и теоретические проблемы социальной
политики.— ВФ, 1976, № 7.
246. Волкова Л. А. Изменение социально-экономической структуры китайской
деревни, 1949—1970 гг. М., 1972*.
246. Вопросы культурной революции в КНР. Сб. статей. М., 1960.
247. Восьмая научная конференция «Общество и государство в Китае». Доклады
и тезисы. Ч. 1—3. М., 1977'.
252

248. Вторая научная конференция «Общество и государство в Китае». Доклады
и тезисы. Ч. 1—3. М., 1971.
249. Вторая научная конференция по проблемам истории Китая в новейшее
время. М-., .1977.
250. Вятский В. «Культурная, революция» и рабочий класс Китая.— Маоизм
без маски. М., 1970.
251. Вятский В., Демин Ф. Экономический авантюризм маоистов (о
маоистском курсе в экономике). М., 11970.
252. Г а н ш и н Г. А. Экономика КНР. М., '1959.
253. ГельбрасВ. Г. К вопросу о становлении военно-бюрократической
диктатуры в Китае.— НАА, 1968, № 1.
254. Г е л ь б р а с В. Г. Маоизм и рабочий класс Китая. М., 1972.
265. Гельбрас В. Г. Некоторые вопросы развития рабочего класса
современного Китая.— НАА. 1972, № 3,
256. Гельбрас В. Г. Китай: кризис продолжается. М., 1973.
257. Гельбрас В. Г. События :1966—1972 гг. и некоторые вопросы их
периодизации.—Четвертая научная конференция «Общество и государство в
Китае». Тезисы и доклады. Ч. 3. М., 1973.
258. Гельбрас В. Г. Извращение маоистами вопросов социалистического
строительства.— НАА. 1974, № 3.
259. Гельбрас В. Г. Эволюция компартии Китая.— «Рабочий класс и
современный мир». 1975, № 3.
260. Герберт Ю. Положение и роль китайского рабочего класса в 1964 и
1965 гг.— Современный Китай. Социально-экономические проблемы. М., 1974.
261. Глунин В. И. Китайская революция: проблемы и решения.— НАА. 1969,
№3.
262. Глунин В. И. Социалистическая революция в Китае (1949—1959 гг.). М.,
1960.
263. Глунин В. И. Борьба за единый национальный фронт в Китае (к
50-летию III съезда КПК).— ПДВ. 1973, № 3.
264. Глунин В. И. К вопросу о борьбе пролетарской и мелкобуржуазной
линий в КПК.— ПДВ. 1974, № 2.
265. Глунин В. И. О роли пролетариата в китайской революции (к 50-летию
IV съезда КПК).—ПДВ. 1975, № 1,
266. Глунин В. И. V съезд КПК и уроки революции 11925—19217 гг.—ПДВ.
1977, № 2.
267. Глунин В. И., Юрьев М. Ф. К вопросу о китайской революции 1926—
1927 гг.—ПДВ. 1975, №2.
268. Готова С. И. Лингвистическая характеристика личности в современном
китайском обществе.— Шестая научная конференция «Общество и
государство в Китае». Тезисы и доклады. Ч. 3. М., 1975.
269. Г о г о в а С. И. О языке обучения в современной китайской школе.—
Седьмая научная конференция «Общество и государство в Китае». Тезисы и
доклады. Ч. 3. М., 1976.
270. Гордон Л. А., Егорова М. Н. Рабочий класс независимой Индии. М.,
1968.
271. Государство и общество в Китае. М., 1978.
272. Грамши А. Тюремные записки.— Избранные произведения. Т. 3. М., 1959.
273. ГудошниковЛ. М. Об особенностях становления современного
политического механизма (КНР.— ПДВ'. 1973, № 2,
274. Гудошников Л. М. Великодержавный шовинизм руководства КНР в
вопросах национально-государственного строительства.— СГП. 1973, № 9.
275. Гудошников Л. М. Политический механизм Китайской Народной
Республики. М., 1974.
276. Дальнее М. И., Неделин В. А. «Культурная революция» в КНР, ее
причины и последствия.— ПДВ. 1973, № 3.
277. Девятая научная конференция «Общество и государство в Китае». Доклады
и тезисы. Ч. 1—Э. М., 1978.
278. Де л ю с и н Л. П. Борьба Компартии Китая за разрешение аграрного
вопроса. М., 1964.
279. Делюсин Л. П. «Культурная революция» в Китае. М., 1967.
253

280. Делюсин Л. П. Спор о социализме. Из истории общественно-политической
мысли 'Китая в начале 20-х годов. М., 1970.
28-К Делюсин Л. П. Аграрно-крестьянский вопрос в политике КПК (1921—
1028). М., 1972.
282. Деревня современного 'Востока: основные пути эволюции.— НАА. 1972, № 2.
288-. Дэн Чжун-ся. Краткая история профсоюзного движения в Китае. М.,
1952.
284. Дэн Цзе. Кооперирование кустарной промышленности в новом Китае.—
НК. 1955, № 3.
285. Желоховцев А. Н. «Культурная революция» с близкого расстояния
(Записки очевидца). М, 1973.
286. Желоховцев А. Н. Антигуманизм — курс культурной политики
Пекина.— ПДВ. 1976, № 3.
287. Занегин Б., Миронов А., Михайлов Я. К событиям в Китае. М.,
1967.
288. За чистоту марксизма-ленинизма. Материалы научной сессии, состоявшейся
в Москве в июне 1964 года. М., 1964.
2в9. История и культура Китая (Сборник памяти академика В. П. Васильева).
М., 1974.
290. История и психология. М., 1971.
(ШЕ^Ка ленский В. Г. Государство как объект социологического анализа
(Очерки истории и методологии исследования). М., 1077.
292. Кастро Ж. География голода. М., '1954.
293. Ким Г. Ф., Кауфман А. С. Ленинизм и национально-освободительное
движение. М., 1969.
294. Ким Г. Ф., Ш а б ш и н а Ф. И. Пролетарский интернационализм и
революция в странах Востока. М., 1967.
295. Китай: государство и общество. Сб. статей. М., 1977.
296. Китай: общество и государство. Сб. статей. М., 1973.
207. (Китай: поиски путей социального развития (Из истории
общественно-политической мысли XX в.). М., 1979.
298. Китай сегодня. М., 1969.
299. Китай: традиции и современность. М., 1976.
300. Классы и классовая борьба в развивающихся странах. Т. 1—3. М., 1967—
1908. «!
301. Коминтерн и Восток. Борьба за ленинскую тактику в
национально-освободительном движении. М., 1969.
302. Коновалов Е. А. Социально-экономические последствия «большого
скачка» в КНР. М., 1968.
303. Коновалов Е. А. Социально-экономические аспекты проблемы
народонаселения КНР.—Современный Китай. Социально-экономические проблемы.
М., 1972.
304. Коновалов Е. А., Никольский М. М. Социально-экономические
проблемы современного Китая.— ПДВ. 1974, № 4.
305. Кор баш Э. Экономические «теории» маоизма. М., 1971'.
306. Коркунов И., Курбатов В., Мугрузин А., Сухарчук Г.
Социалистические преобразования сельского хояйства в КНР (1949—1957 гг.). М
I960.
307. Корни нынешних событий в Китае. М., 1968.
308. Коробов Н. Д. О некоторых нерешенных вопросах истории Китая 1945—
1949 гг. в советской историографии.— Шестая научная конференция
«Общество и государство в Китае». Тезисы и доклады. Ч. 2. М., 1975.
309. К о р о б о в Н. Д. Из истории советской литературы о Китае 1045—1949 гг.—
Седьмая научная конференция «Общество и государство в Китае». Тезисы
и доклады. Ч. 2., М., 1976.
ЗЦ). Королев С. И. Вопросы этнопсихологии в трудах зарубежных авторов.
М., .1970.
31'Г. Косолапое Р. И. Социализм: к вопросам теории. М., 1975.
312. Костяева А. С. Крестьянские союзы в Китае (20-е годы XX века). М.,
1978.
313. Красное солнце освещает Дачжаю путь вперед. Пекин, 1969.
254

314. К р ав у ш и н Л. Т. К. Маркс и Ф. Энгельс о государстве как политической
форме организации классового общества.—«Вестник Ленинградского
государственного университета (экономика, философия, право)». Вып. 4. 1971,
№ 23.
315. Критика теоретических концепций Мао Цзэ-дуна. М., 1*970.
316. Критика теоретических основ маоизма. М., 1973.
31'7. (К р ы м о в А. Г. Общественная мысль и идеологическая борьба в Китае
(1900-1917 гг.). М., -1972'.
31'8. К у б е ш о в а М. Об экономической политике группы Мао Цзэ-дуна в
период «большого скачка» и ее последствиях.— Современный Китай:
социально-экономические проблемы. М., 1974.
319. Кузьмин С. А. Развивающиеся страны: занятость и капиталовложения.
Мм 1965.
320. Кукушкин К. В. Надежный ориентир социализма (к '20-летию VIII
съезда КПК).—ПДВ. 1976, № 3.
321. «К у л ьпин Э. С. Технико-экономическая политика руководства КНР и
рабочий класс Китая. М., 1975.
322. Кюзаджан Л. С. Идеологические кампании в КНР (1949—1966). М.,
1970.
323. Ленин и проблемы современного Китая. М., 197Г'.
324. Луначарский А. В. Об интеллигенции. М., 1923.
325. Лю Шао-ци и др. Славное десятилетие. Пекин, 1960.
326. Макс Р., Ш ё б е В. Вопреки интересам рабочего класса Китая.— ПДВ.
1974, № а.
327. Мамут Л. С. К. Маркс о государстве как политической организации
общества.— ВФ. '1968, № 7.
328. Мао Цзэ-дун. Избранные произведения. Т. 1 (1927—1936); т. 2 (1937—
1940); т. 3 (1941—1947). М., 1949.
329. Мао Цзэ-дун. Избранные произведения. Т. Г—4. М., 1952—1953.
330. Мао Цзэ-дун. Избранные произведения. Т. IV. Пекин, 1964.
3311. Мао Цзэ-дун. Избранные произведения. Т. V. Пекин, 1977.
332. Мао Цзэ-дун. Против книгопоклонства (май 1930 года). Пекин, 1966.
333. Маоизм — идейный и политический противник марксизма-ленинизма. М.,
1974.
334. Маркова С. Д. Маоизм и интеллигенция. Проблемы и события (1956—
1973 гг.). М., .1975.
335. Масленников В. А. Борьба китайского народа за укрепление и
независимость Китайской Народной Республики.—«Ученые записки Интитута во-
стоковедения>. Т. '2. М., 1951.
336. Международное рабочее движение (вопросы истории и теории). Т. 1—2. М.,
1976.
337. Меликсетов А. В. Социальная сущность китайского милитаризма.—
Научная конференция «Общество и государство в Китае». Тезисы и доклады.
Ч. 2. М., 1971.
338. Меликсетов А. В. Бюрократический капитал в Китае (экономическая
политика гоминьдана и развитие государственного капитализма в 1927—
19137 гг.). М., 1972.
339. Меликсетов А. В. 'К вопросу о социально-классовой природе гоминьда-
новского режима.— Научная конференция по проблемам истории Китая в
новейшее время. Тезисы докладов. М., 1976.
340. Меликсетов А. В. Характер социальных противоречий в Китае в
новейшее время.— Вторая научная конференция по проблемам истории Китая в
новейшее время. Тезисы докладов. М., 1977.
341. Меликсетов А. В. Социально-экономическая политика гоминьдана в
Китае (1927—1949). М., 1977'.
342. Меликсетов А. В. К вопросу о генезисе капитализма в Китае.—-
Государство и общество в Китае. М., 1978.
343. Мелкое производство города в Азии и Африте (проблемы развития
мелкотоварного и мелкокапиталистического укладов и связанных с ними слоев).
М., 1974.
255

344. Миронов А., Михайлов Я. Военно-бюрократическая диктатура —
орудие великодержавной политики группы Мао Цзэ-дуна. М., 1969.
345. М о р о з о в А. П. К вопросу о материальных предпосылках социализма в
Китае.— Вторая научная конференция по проблемам истории Китая в
новейшее время. Тезисы докладов. М., 1977.
346. Мугрузин А. С. Аграрные отношения в Китае в 20—40-х годах XX века.
М., 1970.
347. Мугрузин А. С. К вопросу о специфике классового состава сельского
населения в 1Китае накануне победы революции.— Научная конференция
«■Общество и государство в Китае». Доклады и тезисы. Ч. 2«. М., 1971.
348. Мугрузин А. С. К вопросу о путях социально-экономического развития
КНР.— Третья научная конференция «Общество и государство в Китае».
Тезисы и доклады. Ч. 2'. М., 19712'.
349. Мугрузин А. С. К вопросу о специфике классового состава сельского
населения в Китае накануне победы революции.— Китай: общество и
государство. М., 19173.
350. Мугрузин А. С. О месте помещичьей (рентной) эксплуатации
крестьянства в старом Китае.— Научная конференция по проблемам истории Китая
в новейшее время. Тезисы докладов. М., 1976.
351. My груз и н А. С. Некоторые проблемы аграрных отношений и
крестьянского движения в старом Китае.— Вторая научная конференция по
проблемам истории Китая в новейшее время. Тезисы докладов. М., 1977.
352. Мугрузин А. С. Об условиях кооперирования крестьянства в КНР
(Опыт сравнительного анализа).— Третья научная конференция по
проблемам истории Китая в новейшее время. Тезисы докладов. М., 1978.
353. Муромцева 3. А. Проблемы индустриализации Китайской Народной
Республики. М., 197k
354. Надеев И. М. «Культурная революция» и судьба китайской литературы.
М., 11969.
355. Назаров В. Собственность: ее сущность и основные формы.—
«Экономические науки». 1975, № (1Ф.
356. Наумов И. Н. Продовольственная проблема в Китае. М., 1973.
357. Наумов И. Н. Социально-экономическая структура китайского общества и
условия жизни трудящихся накануне образования КНР.— Вторая научная
конференция по проблемам истории Китая в новейшее время. Тезисы
докладов. М., 4977.
358. Научная конференция «Общество и государство в Китае». Доклады и
тезисы. Ч. 1—2; М., il970.
359. Научная конференция по проблемам истории Китая в новейшее время.
Тезисы докладов. М., 1976.
360. «Национальная интеллигенция развивающихся стран Азии и Африки (тезисы
научного совещания). М., 1978.
361. Непомнин О. Е. Генезис капитализма в сельском хозяйстве Китая. М.,
1966.
362. Непомнин О. Е. Экономическая история Китая (1864—Г894 гг.)". М„ 1974.
363. Непомнин О. Е. Кризис китайского общества начала XX века: истоки
и особенности.— Государство и общество в Китае. М., 1978.
364. Н и к и т и н Л. Н. В. И. Ленин о роли общественного бытия в
формировании психологии пролетариата.— Некоторые актуальные проблемы истории
марксистско-ленинской философии. М., 197&
365. Никифоров В. Н. Дискуссия советских историков об
общественно-экономическом строе Китая (1925—1931).—НАА. 1965, № 5.
366. Никифоров В. Н. Гипотезы и историческая реальность.—ПДВ. 1973,
№3.
367. Никифоров В. Н. Восток и всемирная история. М., 1975..
368. Никифоров В. Н. Капитализм и китайское общество.— ПДВ. 1975, № 3.
369. Николаев Г. Н. Производственно-строительные корпуса китайской
армии.— НАА. 4976, № 5.
370. Новая история Китая. М., 1972.
371. Новейшая история Китая. 1917—1970 гг. М., 1972.
256

372. Новиков А. И. Нигилизм и нигилисты. Опыт критической
характеристики. Л., 1972.
373. Общенародное социалистическое государство. М., 1964.
324. Опасный курс. Вып. 1—6. М., 196ft—1975.
(S?SjОсобенности социальной структуры и роль бюрократии в странах Востока.—
ч~^ НАА. 1976, № >К
376. Общее и особенное в историческом развитии стран Востока. Материалы
дискуссии об общественных формациях на Востоке (Азиатский способ
производства). М., 1966.
377. Основные аспекты китайской проблемы. 1965—1975 гг. М., 1976.
378. Остроумов Г. Г. Политико-правовая идеология и кризис политической
власти в Китае.— СГП. 1967, № 6.
379. Парыгин Б. Д. Общественное настроение. М., 1966.
380. Парыгин Б. Д. Социальная психология как наука. Л., 1967.
381. Патюлин В. А. Слом гоминьдановского государственного аппарата в Ки-
-^тае.— СГП. 1959, № 10.
[382ЛПауперизм и люмпенство в «третьем мире».— НАА. 1974, № 4.
^83; Пащенко Н. И. Проблемы маоизма в советской историографии (1963—
.'1972 гг.).— Четвертая научная конференция «Общество и государство в
Китае». Тезисы и доклады. Ч. 2. М., 1975.
384. Плеханов Г. В. Социализм и политическая борьба.— Избранные
философские произведения. Т. 1. М., 1956.
385. Политика и общество (Социально-политические проблемы развитого
социализма). Л., 1975.
386. Политические системы современности (очерки). М., 1978.
387. Поршнев Б. Ф. Социальная психология и история. М., 1966.
388. Проблемы государственного капитализма в развивающихся странах.— НАА.
1973, № 4.
389. Проблемы советского китаеведения. Сборник докладов Всесоюзной научной
конференции китаеведов, состоявшейся в ноябре 1971 г. М., 1973.
390. Пфеффер Л., Эбер А. Особенности положения «переходного
социального слоя» в Китае.— ПДВ. '1973, № 4.
391. Пятая научная конференция «Общество и государство в Китае». Доклады
и тезисы. Ч. V—^2. M., 1974.
39ft. Рабочий класс в социальной структуре индустриально развитых
капиталистических стран. М., 1977.
393. Рабочий класс Китая (1949—1974 гг.). М., 1978.
394. Р а ш к о в с к и й Е. Б. В. И. Ленин о психологии реакционного
экстремизма.— ВФ. 1970, № 9.
39)5. Революция 1925—1927 гг. в Китае. М., 1978.
396. Р е ш е т о в А. М. Об уровне консолидации китайского (ханьского) этноса
в конце XIX — первой половине XX веков.— Четвертая научная конференция
«Общество и государство в Китае». Тезисы и доклады. Ч. 3. М., 1973.
397. Румянцев А. М., Стербалова А. А. Социально-экономический курс
группы Мао Цзэ-дуна и рабочий класс Китая.— «Мировая экономика и
международные отношения». 1967, № 6.
398. Румянцев А. М. Проблемы современной науки об обществе. М., 1969.
399. Р у м я н ц е в А. М. Истоки и эволюция «идей Мао Цзэ-дуна» (об
антимарксистской сущности маоизма). М., 1973.
400. Седьмая научная конференция «Общество и государство в Китае». Доклады
и тезисы. Ч. 1—3. М., 1976.
401. Сельское хозяйство КНР. 1966—4973. «Культурная революция» и ее
последствия. М., 1Ш75 г.
402. Сердюченко Г. П. Китайская письменность и ее реформа. М., 1959".
403. Сидихменов В. Классы и классовая борьба в кривом зеркале. М., 1969.
404. Симония Н. А. Страны Востока: пути развития. М., 1975.
405. Сладковский М. И. Характеристика социально-экономического строя
КНР (материалы симпозиума). М., 1970.
406. Сладковский М. И. Исторический опыт китайской революции и судьбы
социализма в Китае.—Научная конференция по проблемам истории Китая
в новейшее время. Тезисы докладов. М., 1976.
17 Зак. 68
257

407. Современная историография стран зарубежного Востока. Вып. 1 (Китай),
М., .1963.
408. Современный Китай. Социально-экономические проблемы. М., 1972'.
409. СофроновМ. В. И ценное наследие, и тяжкое бремя. О связях
китайской письменности и культуры.—ПДВ. 1973, № 3.
410. Социалистический подъем в китайской деревне. М., 1956.
4М'. Социальная и социально-экономическая история Китая. Сб. статей. М., 1979,
412. Социальная история народов Азии. М., "1975.
41*3. Социальная организация народов Азии и Африки. М., 1975.
414. Социально-политические сдвиги в странах развитого капитализма. М., 197 L
415. Социальные сдвиги в независимых странах Африки. М., 1977.
416. Средние (городские) слои в развивающихся странах Азии и Африки.—НАА.
11973, № 2.
417. Средние слои городского общества в странах Востока. М., 1975.
418. Стербалова А. А. Традиционный и современный Китай — особенности
социального развития.— ВФ. .19169, № 8.
419. Стужина Э. Н. Некоторые пережитки средневековья в китайском городе
XIX—XX вв.— Пятая научная конференция «Общество и государство в
Китае». Тезисы и доклады. Ч. 2». М., 1974.
420. Судьбы культуры КНР (1949—1974). М., '1978. '
421. С у х а р ч у к Г. Д. Цюй Цю-бо об особенностях развития капитализма в
Китае.— Пятая научная конференция «Общество и государство в Китае».
Тезисы и доклады. Ч. 2'. М., 1974.
422. Тимофеев Т. Т. Философия исторического оптимизма (к критике
антипролетарских доктрин). М., 1975.
423. Тимофеев Т. Т. Рабочий класс и кризис антикоммунизма. О некоторых
актуальных проблемах идейно-теоретической борьбы. М., 1977.
424. Тихвинский С. Л. История Китая и современность. М., 1976.
425. Третья научная конференция «Общество и государство в Китае». Доклады
и тезисы. Ч. 1—2. М., 1972.
426. Третья научная конференция по проблемам истории Китая в новейшее
время. М., .1978.
427. Тяпкина Н. И. Кланы как элемент традиционной социальной структуры
китайской деревни первой половины XX в.— Шестая научная конференция
«Общество и государство в Китае». Тезисы и доклады. Ч. 2. М., 1975.
42в. Тяпкина Н. И. О традиционных социальных институтах китайской
деревни первой половины XX в.— Седьмая научная конференция «Общество и
государство в Китае». Тезисы и доклады. Ч. 2. М., 1976.
429. У Ц з я н. Вопросы преобразования капиталистической промышленности »
торговли в КНР. М., 1960.
430. У Чжоу. Дунтинская народная коммуна. Пекин, 1975.
431. Усов В. Н. Так начиналась «культурная революция».—ПДВ. 1976, № 2.
432. Усов В. Н. Некоторые вопросы «культурной революции» в зарубежной
историографии.— Научная конференция по проблемам истории Китая в новей-
®шее время. Тезисы докладов. М., 1976.
Федосеев А. А. Политика как объект социологического обследования. Л.г
1974.
434. Федосеев П. Н. Марксизм и волюнтаризм. М., 1968.
435. Фельбер Р. Некоторые соображения относительно реинтерпретации
традиционной китайской концепции Да-тун в новое и новейшее время.—
Четвертая научная конференция «Общество и государство в Китае». Тезисы и
доклады. Ч. 3. М., 1973.
436. Фэй Сяо-тун. Национальные меньшинства Китая на пути к
процветанию.— НК. 1956, № 10.
437. Холодковская А. В. Рабочий класс Китая в период «урегулирования».
1961—1965. М., 1975.
438. X о х лво в А. Н. О характере частной мануфактуры в Китае (конец XVIII —
первая" половина XIX вв.).— Страны Дальнего Востока и Юго-Восточной
Азии (история и экономика). М., 1967.
439. Цепр Р. Долгий путь китайского писателя.—Маоизм глазами
коммунистов. М., 1969.
258

440. Цзэн Вэнь-цзин. Социалистическая индустриализация Китая. М., 1959.
441. Чекин [Яроцкий] А. История рабочего движения. Ч. Г. М., 192&
442. Черкасский Л. Е. Новая китайская поэзия (20—30-е годы). М., 1972.
443. Четвертая научная конференция «Общество и государство в Китае». Докла-
Вды и тезисы. Ч. 1—Э. М., 1973.
Чешков М. «Элита» и класс в развивающихся странах.—МЭиМО. 1970,
№ Г.
Чешков М. А. Бюрократия и «этакратия» в развивающихся странах.—
Общество, элита и бюрократия в развивающихся странах Востока
(приложение к материалам научной конференции в Институте востоковедения
АН СССР). М., 1974.
446. Чжан Чунь-цяо. О всесторонней диктатуре над буржуазией. Пекин,
1-975.
447. ШабалинВ. И. К вопросу о характере государственного капитализма и
«выкупе» собственности национальной буржуазии в КНР.— «Научные
доклады высшей школы. Экономические науки». 1959, № 3.
448. Шаронов В. В. О месте психологической характеристики пролетариата
в определении его всемирно-исторической роли.— Вопросы социальной
психологии. Л., 1968.
449. Ш е в е л е в К. В. Из истории формирования взглядов Ли Да-чжао на
классы и диктатуру пролетариата (191"8 — начало 11920 гг.).—Третья научная
конференция «Общество и государство в Китае». Тезисы и доклады. Ч. 2.
М., 197&
450. Шевелев К. В. К 55-летию I съезда КПК.— ПДВ. 1976, № 3.
451. Шестая научная конференция «Общество и государство в Китае». Доклады
и тезисы. Ч. 1—3. М., 1975.
452. Широкова Э. А. Система организации труда «и рабочий и крестьянин»
в КНР.— НАА. 1969, № 4.
453. Шэно Ж. Китайское рабочее движение. 1919—1927 гг. М., 1969.
454. Экономика КНР: возможности и реальность. М., 1976.
455. Экономические успехи Китайской Народной Республики за 194*9—1953 гг.
М., 1954.
456. Ю р ь е в 'М. Ф. О настроениях в народно-освободительной армии Китая в
связи с провалом «большого скачка».— НАА. 1972, № 6.
457. Ян Цзянь-бэй, Стародубровская В. Н. и др. Экономика
Китайской Народной Республики, 1949—1959. М., 1959.
458. Яременко Ю. «Большой скачок» и народные коммуны в Китае. М.. 1962.
459. Б о Шиюнь. Вого шоугунъеды шэхуэйчжуи гайцзао (Социалистические
преобразования кустарной промышленности в нашей стране). Пекин, 1956.
460. Вого нунъе хэцзохуа ды фачжань (Развитие кооперирования сельского
хозяйства в нашей стране). Пекин, 1957.
461. Вого сяньдай нунъе цзяньшэ ды даолу (Путь строительства современного
сельского хозяйства нашей страны). Пекин, 1958.
462. Вомэнь чжэнцзай цяньцзинь. Вого шэхуэйчжуи цзяньшэды гуаньхуэй чэньцзю
(Мы идем вперед. Славные успехи в социалистическом строительстве нашей
страны). Пекин, 1972.
463. Гунжэнь цзэцзи сысян сяйьчжуан (Состояние идеологии рабочего класса).
Тайюань, 1959.
464. Гуань Датун. Гуншанъечже ды шэхуэйчжуи даолу (Социалистический
путь промышленников и торговцев). Пекин, 1957.
465. Дачжай бу бу гао (Дачжай постепенно растет). Пекин, 1973.
466. Дэн Цзе. Чжунго шоугунъе шэхуэйчжуи гайцзао ды чубу цзунцзе
(Первые итоги социалистического преобразования кустарной промышленности
Китая). Пекин, 1958.
467. Ли Цзинхань. Бэйцзин цзяоцюй сянцунь цзятин шэнхо ды цзинь си
(Вчера и сегодня в жизни деревенских семей в окрестностях Пекина).—
«Синьхуа баньюэ кань», 1957, № 5.
468. Ли Чэнжуй. Чжунхуа жэньминь гунхэго нунъешуй шигао
(Сельскохозяйственный налог в КНР. Очерк истории). Пекин, 1959.
469. Мао Цзэдун сысян ваньсуй (Да здравствуют идеи Мао Цзэдуна). [Б. м},
17* 259

470. Мао Цзэдун сысян ваньсуй. 1969 нянь 8 юэ (Да здравствуют идеи Мао Цзэ-
дуна. Август 1969 г.). Токио, 1974.
47k Ню Чжунхуан. Вого гоминь шоужу ды цзилэй хэ сяофэй (Накопление
и потребление в национальном доходе нашей страны). Пекин, 1957.
47ft. Синь Чжунго ды гунъе (Промышленность нового Китая). Пекин, 1957.
473. Су Син. Вого нунъе ды шэхуэйчжуи даолу (Социалистический путь
сельского хозяйства нашей страны). Пекин, 1976.
474. Сюй Дисинь. Вого году шици гоминь цзинцзи ды фэньси (Анализ
национальной экономики в нашей стране в переходный период). Пекин, 1957.
475. Сюэси Мао чжуси чжуцзо лунь вэньцзи (Сборник статей об изучении
произведений председателя Мао). Т. 1. Хэфэй, I960.
476. Сюэдянь чжэнчжи цзинцзи сюэ (шэхуэйчжуи буфэнь) (Учим политэкономию
(социализм). Хубэй, 1976.
477. Сюэ идянь чжэнчжи цзинцзи сюэ (Изучим политэкономию). Пекин, 1976.
478. Хуан Ваньлунь. Фэй Сяотун цзай «Чжун фан Цзянцунь» чжун гань-
ла сие шэмо — дуй Фэй Сяотун со вэй «нунцунь дяоча» ды дяоча (Что
сделал Фэй Сяотун в «Новом посещении Цзянцунь» — обследование так
называемого «Обследования деревни» Фэй Сяотуна) — «Чжэсюэ яньцзю», 1958,
JSfe'2.
479. Ц з и н ь Ч э н. Цун «цзунгунхуэй» дао «гун дай хуэй» (От федерации
профсоюзов к конференциям представителей рабочих).— «Чжунго далу яньцзю».
il97», № 46.
480. Цзянмин чжунго дили (Популярная география Китая). Шанхай, 1974i
481. Цзяцян гунхуэй гунцзы гунцзо (Усилить работу профсоюзов в области
заработной платы). Пекин, 1955.
482. Чжунго цзыбэньчжуи гуншанцзе ды шэхуэйчжуи гайцзао (Социалистические
преобразования капиталистической промышленности и торговли в Китае).
Пекин, 1962.
483. Чжэнчжи цзинцзи сюэ цзичу чжиши. Сяце (шэхуйчжуи буфэнь). (Основные
знания по политэкономии. Т. 2. Социализм). Шанхай, 1974.
484. Чжэнчжи цзинцзи сюэ цзянхуа (шэхуэйчжуи буфэнь) (Лекции по
политэкономии [социализм]). Пекин, 1976.
485. Чу Цин, Чжу Чжунцзянь, Ван Чжимин. Вого нунцунь шичан
ды гайцзу (Реорганизация деревенского рынка в нашей стране). Пекин, 1967.
486. Шу Хой. Чжунгун чунцзянь гунхуэй цзучжи (Воссоздание
профессиональных организаций в Китае).—- «Чжунгун яньцзю». 1973, т. 7, № 5 (77).
487. An Economic Profile of Mainland China. Studies Prepared for Joint Economic
Committee of he Congress of the US. Wash., 1967.
488. Barnett A. D. Cadres, Bureaucracy, and Political Power in Communist
China. N. Y.— L., 1967.
489. В e r n s t e i n Th. P. Urban Youth in the Countryside: Problems and Araptation
and Remedies.—CQ. 1977, № 69.
490. В r i d g n a m Ph. The Fall of Lin Piao.— CQ. 1973, № 55.
491. Chang P. H. Political Rehabilitation of Cadres in China: a Traveller's View
(Report from China).—CQ. 1973, № 53.
492. Cheng Chu-yuan. Communist China's Economy, 1949—1962. Structural
changes and crisis. Wash., 1964.
493. Cheng Chu-yuan. Scientific and Engineering Manpower in Communist
China.—NSF. 1965.
494. Cheng Chu-yuan. Machine—building Industry in Communist China.
Chicago, 1971.
495. Cheng Chu-yuan. Food and Agricultural Problems in China.—CH. 1973,
vol. 65, № 385.
496. Chen Kuan-i. China's Industry: Strengths and Weaknesses.—CH. 1973,
vol. 65, № 385.
497. Chinese Communist Politics in Action. Ed. by A. D. Barnett. Seattle
—London, 1969.
498. С г о о k F. W. Chinese Communist Agricultural Incentive Systems and the
Labor Productive Contracts to Households: 1956—1965.—AS. 1973, vol. 13, № 5.
499. Domes Y. New Course in Chinese Domestic Politics: the Anatomy of
Readjustment.—AS. 1973, vol. 13, № 7.
260

500. Eckstein A. Economic Growth and Change in China: a Twenty Year
Perspective.—CQ. 1973, № 54.
501. Elites in the People's Republic of China. Ed. by R. A. Scalapino. Seattle —
London, 1972.
502. Emerson J. Ph. Administrative and Technical Manpower in the People's
Republic of China.—«International Population Reports». Wash., 1973,
Series P-95, № 72.
503. Field R. M. Industrial Production in Communist China: 1957—1968.—CQ.
1970. № 42.
504. F i e 1 d R. M., L a r d у N. R., E m e r s о n J. Ph. Industrial Output by Province
in China. 1949—1973.—CQ. 1975, № 63.
505. Goodstadt L. China's Search for Plenty. The Economics of Mao Tse-tung.
New York —Tokyo, 1973.
506. G u r 1 e у J. W. Maoist Economic Development. The New Man in the New
China. [S. l.J, 1970.
507. Hi da si G. Ekonomika i doktryna maoistowskich Chin. Warszawa, 1976.
508. H о f f m a n n Ch. The Chinese Worker. N. Y., 1975.
509. Howe Ch. Employment and Economic Growth in Urban China. '1949—1957.
Cambridge, 1971.
510. Howe Ch. Wage Patterns and Wage Policy in Modern China. 1919—1972.
Cambridge, 1973.
511. Kang Chao. The Rate and Pattern of Industrial Growth in Communist
China. Ann Arbor, 965.
512. Klassen und Klassenbeziehungen in der Volksrepublik China. Berlin, 1973.
513. Kraus R. С Class Conflict and the Vocabulary of Social Analysis in
China.—CQ. 1977, №69.
514. Lewis J. W. Leadership in Communist China. N. Y., 1963.
515. Lewis J. W. The Study of Chinese political culture.—«World Politics». 1966,.
vol. 18, № 3.
516. Li f ton R. I. Revolutionary Immortality: Mao Tse-tung and the Chinese
Cultural Revolution. N. Y., 1968.
517. Lin Ta-chung. Yen Kung-chia. The Economy of the Chinese
Mainland: National Income and Economic Development, 19G31—^1959. Princeton,.
New York, .1966.
518. Mac-Farguhar R. China after the 10th Congress.—«World Today». 1973,
vol. 29, № 12.
519. Nonagricultural Employment in Mainland China, 1949—1958. Wash., 1972.
520. Oksenberg M. China's Development Experience. N. Y., 1973.
521. People's Republic of China: An Economic Assesment. Henceforth. Wash., 1972.
522. Perkins D. H. Centralisation and Decentralisation in Mainland China's
Agriculture. 1949—1962.—«The Quaterly Journal of Economics». 1964, vol. 78„
№2.
523. P о 1 о n у i P. A Kina tarsadalom szerkezetenek kerdesehez.— «Valosag»..
1968, № 11.
524. Polonyi P. Mit kell tudni a Kinai Nepkoztarsasagrol? Budapest, 1974.
525. P r i e s 11 e у K. E. Workers of China. L„ 1964.
526. Prybyla J. S. Political Economy of Communist China. Scranton, 1971.
527. Raw ski T. G. Chinese Industrial Production, 1952—1971.—«Review
Economic and Statistic». 1973, vol. 55, № 2.
528. Ray D. M. Mao and the Classless Society.—«Survey». 1970, № 77.
529. Richman В. М. Industrial Society in Communist China. N. Y., 1969.
530. S a r t a j A. The Chinese Approach to Rural Development.— «Pakistan
economist». 1973, vol. 13, № 44.
531. Skinner G. W. Marketing and Social Structure in Rural China: Parts lr
2, 3.—«Journal of Asian Studies». Vol. XXIV, November 1964, February 1965,
May 1965.
532. Snow E. Mao and the New Mandate.—«The New Republic». 1969, vol. 160,.
No 19.
261

533. Snow E. The Long Revolution. N. Y., 1972.
534. S u у i n H. China in the Year 2001. L., 1967.
535. The City in Communist China. Ed. by J. W. Lewis. Stanford, 1971.
536. White G. The Politics of Class and Class Origin: the Case of the Cultural
Revolution. Canberra, 1976.
537. Y о f f e E. The Chinese Army after the Cultural Revolution: the Effects.—
CQ. 1973, № 55.
Периодические издания
Журналы
538. «Большевик», 1959.
539. «Вестник высшей школы», 1956—(1969.
540. «Всемирное профсоюзное движение», 1959—4966.
541. «Вопросы философии», 11960— Ш78.
542. «Дружба», 1957—'1959.
543. «Коммунист», 1960-^1979.
544. «Народный Китай», 1954)—'1958..
545. «Народы Азии и Африки», 1961—1978.
546. «Проблемы Дальнего Востока», 1972—1978.
547. «Рабочий класс и современный мир», 19? Г—1978.
548. «Экономические науки», 1960—1978.
549. «Лаодун», 1956—1966.
550. «Минбао юекань», 1976.
551. «Нунъе цзисе цзишу», 1966—1967.
551а. «Синь цзяньшэ», 1956—1966.
552. «Синьхуа баньюекань», 1956—1960.
553. «Сюеси», 1958.
554. «Тунцзи гунцзо», 1955—'I960.
355. «Тунцзи гунцзо тунсюнь», 1955—«I960.
556. «Тунцзи яньцзю», 1955—1960.
557. «Хунци», 1958^-1979.
-558. «Цзинцзи яньцзю», 1955—1965.
559. «Цзиньюн яньцзю», 1958.
560. «Цзихуа цзинцзи», 1955—'I960.
561. «Цзихуа юй тунцзи», 1955—1960.
562. «Чжунго гунжэнь», 1950—4964.
563. «Чжунго далу яньцзю», '1973—1975.
564. «Чжунго цингунъе», 1956—-I960.
565. «Чжунгун яньцзю», 1973—1975.
566. «Шиши шоуцэ», 1955—1960.
567. «Asian Survey», 1963—1974.
568. «China news' analysis», 1965—1978.
569. «China post», 1967.
570. «China reconstructs», 1965—1978.
571. «Current history», 1970—1975.
572. «Eastern horizont», 1968—1969.
573. «Epoca», 1960.
574. «Far Eastern economic review», 1950—1978.
575. «Peking Review», 1963—1978.
576. «The China quarterly», 1960—Ф978.
577. «The Journal of Asian studies», 1965—1975.
578. «The New Republic», 1965—1975.
579. «The New York Times Magazine», 1965—1975.
580. «The Quarterly Journal of Economics», 1964.
581. «The World Today», 1973.
582. «Wall-street Journal», 1965—1975.
583. «World Development», 1975.
584. «World Politics», 1965—1968.
262

Газеты
585. «Известия», 1940—1979.
586. «Правда», 1949-1979.
587. «|Борба», '1972-.
588. «Аньхой жибао», '1950—1968.
589. «Бэйцзин жибао», 1950-1968.
590. «Вэньхуэй бао», 1950—1968.
591». «Гуанмин жибао», 1960—1078.
592. «Гуанси жибао», 4950—1968.
593. «Гунжэнь жибао», 1950—1965.
594. «Дагун бао», 1950—1965.
595. «Дачжун жибао», 1950-^1968.
596. «Жэньминь жибао», 1949—1979.
597. «Ляонин жибао», 1961'—1965.
598. «Наньфан жибао», 1958—1968.
599. «Нэймынгу жибао», 1950—1968.
600. «Синьвэнь жибао», 1950—1962.
601-. «Синьдао жибао», 1960—1966.
602. «Синьхуа жибао», 1950—1965.
608. «Сычуань жибао», 1950—1965.
604. «Фуцзянь жибао», 1950—4968.
'605. «Хубэй жибао», 1950—1968.
606. «Хунань жибао», '1950—1968.
607. «Хэйлунцзян жибао», 1950—1968.
608. «Хэнань жибао», 1950-4968.
609. «Цзефан жибао», 1950—1968.
610. «Цзефанцзюнь бао», 1950-1968.
611. «Цзянси жибао», il950—1968.
612. «Чжунго циннянь бао», 1950—1965.
613. «Чжунхуа сюебао», 1973-1975.
614. «Чжэцзян жибао», 1950-4968.
616. «Шаньси жибао», 1950—1968.

ОГЛАВЛЕНИЕ
Введение 3
Глава 1. Методологические вопросы и научные предпосылки исследования 7
Методологические вопросы исследования 7
Характеристика литературы и источников 11
Глава '2i. Социально-классовая структура дореволюционного общества и
рабочий класс 22
Эксплуатируемые и эксплуататоры в китайском обществе 24
Особенности формирования рабочего класса 37
Глава 3. Трансформация социально-экономических отношений и
положение трудящихся в 50—60-е годы 50
Преобразование экономических отношений на этапе поступательного
развития революционного процесса (1949—1957) 51
Экономические отношения в условиях стагнационно-регрессивных
процессов в общественной жизни 68
Сдвиги в социально-классовой структуре общества 81
Глава 4. Изменения в положении рабочего класса 88
Основные тенденции в росте численности и изменения структуры
рабочего класса 88
Рабочий класс и КПК 97
Создание системы «и рабочий и крестьянин» 107
Глава 5. Крестьянство 119
Изменения в социальной структуре крестьянства 119
Крестьянство и КПК 125
Глава 6. Интеллигенция 131
Роль интеллигенции в революционном процессе 131
Интеллигенция и КПК после образования КНР 135
Изменения в составе интеллигенции 141
Глава 7. Национальная буржуазия 149
Глава 8. Ганьбу и их роль в общественно-политической жизни КНР . .160
Зарождение слоя ганьбу, группировок и идейно-политических течений
в их среде 160
Ганьбу и проблемы партийно-государственного строительства . . .174
Бюрократизация общественных и государственных институтов . . .187
«Искусственная каста» и социальные типы ганьбу 195
Заключение . 203
Примечания 216
Приложения 232
I. Оценка удельного веса переходных к буржуазным слоев населения
в дореволюционном Китае 232
II. Расчет показателей динамики и структуры валовой продукции
промышленности и сельского хозяйства КНР 237
III. Общая численность рбочих и служащих в КНР 238
IV. Оценка соотношений в численности фабрично-заводских,
мануфактурных и ремесленных рабочих 242
Список сокращений 244
Библиография' . . , i * * * * « - • • 245