РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК
Институт философии
В. М. Розин
ВВЕДЕНИЕ
В СХЕМОЛОГИЮ
Схемы в философии,
культуре,
науке, проектировании
URSS
МОСКВА

ББК71 72.4 87.21
Розин Вадим Маркович
Введение в схемологию: Схемы в философии, культуре, науке,
проектировании. — М.: Книжный дом «ЛИБРОКОМ», 2011. — 256 с.
Настоящая книга представляет собой введение в схемологию, которая
трактуется как самостоятельная гуманитарная дисциплина наряду с семиотикой.
Автор, известный российский философ и культуролог, вводит понятие «схема»
и анализирует разные типы схем — методологические, предметные, направляющие,
квазисхемы и другие, создаваемые и употребляемые в методологии, философии,
науке, культуре и проектировании. Он старается показать, что анализ схем
предполагает специальную реконструкцию их становления и функционирования.
В. М. Розин высказывает точку зрения, что схемология выполняет в гуманитарных
науках роль, сходную с ролью математики в естественных науках.
Книга предназначена для широкого круга гуманитариев — ученых, педагогов,
студентов, а также всех заинтересованных читателей.
В оформлении обложки использован рисунок Леонардо да Винчи,
изображающий андрогина
Издательство «Книжный дом "ЛИБРОКОМ"». 117335, Москва, Нахимовский пр-т, 56.
Формат 60x90/16. Печ. л. 16. Зак. № 259
Отпечатано в ООО «ПК „Зауралье"». 640022, Курган, ул. К. Маркса, 106.
ISBN 978-5-397-01712-1
© Книжный дом «ЛИБРОКОМ», 2011
НАУЧНАЯ И УЧЕБНАЯ ЛИТЕРАТУРА
URSS
E-mail: URSS@URSS.ru
Каталог изданий в Интернете:
http://URSS.ru
Тел./факс (многоканальный):
+ 7(499)724-25-45
9528 Ю 118496
Все права защищены. Никакая часть настоящей книги не может быть воспроизведена или
передана в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, будь то
электронные или механические, включая фотокопирование и запись на магнитный носитель,
а также размещение в Интернете, если на то нет письменного разрешения владельца.

Оглавление
Введение 5
Глава 1
Методологическое понятие «схема» 11
1.1. Подход к изучению схем 11
1.2. Место методологического понятия «схема»: между
практикой и познанием (от Г. П. Щедровицкого к Платону) 13
Глава 2
Конкретизация на материале психологии
гипотезы о понятии «схема» 18
2.1. Схемы или идеальные объекты? 18
2.2. От «квазисхем» древнего мира к научному познанию 20
2.3. Схемы в «Пире» Платона 26
2.4. Элиминирование схем в построениях Аристотеля 29
2.5. Квазихемы и идеальные построения
в ранних работах 3. Фрейда 36
Глава 3
Функции и строение схем 45
3.1. Схемы содержательно-генетической логики 45
3.2. Понятийное истолкование схем 57
3.3. Пространство существования схем 64
Глава 4
Характеристика схем в философии И. Канта
и в духовном учении Э. Сведенборга 70
4.1. Схема как посредник и как темпоральная реальность 70
4.2. Анализ схем в работе Эмануэля Сведенборга
«О небесах, о мире духов и об аде» 81

4 Оглавление
Глава 5
Схемы в проектировании и методологии 94
5.1. Проектные знания 94
5.2. Проектные схемы 102
5.3. Особенности методологических схем 106
5.4. Пример методологической схематизации
(схема понятия «миф») 112
5.5. Роль схем в коммуникации («направляющие» схемы) 133
Приложения
Первое приложение
Эмпирико-теоретические исследования
(псевдогенетический анализ) 142
Второе приложение
Процесс протосхематизации 165
Третье приложение
Математические схемы в работе Галилея 192
Четвертое приложение
Время и нетемпоральные категории
(«развитие», «становление», «преображение» и пр.) 200
Пятое приложение
Методология: замысел и реализация 214
Шестое приложение
Учение о психических реальностях 223
Заключение 254

Введение
Стоит развести обыденное понимание термина «схема» и
философское понятие. В энциклопедическом словаре «схема» (от греч.
schema — наружный вид, форма): 1) чертеж, на котором условными
графическими обозначениями показаны составные части изделия или
установки и соединения или связи между ними; 2) описание,
изложение чего-либо в общих, главных чертах. В словаре Ожегова добавлено
еще такое значение: чертеж, разъясняющий принципы работы
взаимосвязанных частей какого-нибудь устройства, прибора, узла. В
профессиональных языках и в разных практиках встречаются: «функциональная
схема», «принципиальная схема», «монтажная схема», «математическая
схема», «эскизы» (схемы в проектировании), «транспортная схема»,
«схема метрополитена», «схема эвакуации» и много других выражений,
построенных по сходной языковой логике.
В отличие от обыденного (в том числе и профессионального)
понимания можно говорить о понятии «схема» в философии, методологии
и науке, что нас прежде всего будет интересовать. Вероятно, впервые в
этом втором понятийном значении термин «схема» стал употреблять
Платон. А. Ф. Лосев в <,<Истории античной эстетики» пишет следующее.
«Первой такой структурной разновидностью можно считать платоновскую
schéma, которая является по преимуществу количе'ственно-смысловой
конструкцией. Имеются в виду отдельные части, которые комбинируются в нечто целое и,
в зависимости от количественной характеристики этой комбинации, порождают
из себя то или иное новое качество. Яснее всего и проще всего такая
количественно-смысловая конструкция наблюдается на геометрических фигурах.
Различая схему и цвет (Phaed. 100d) и пользуясь „истинными схемами"
(R. Р. VII 529d), Платон мыслит „единое причастным схеме" (Parm. 145b),
мыслит схему как подражание универсуму (Tim. 44d), в результате чего и
получается у него „идея схемы", то есть конкретно и наглядно видимое осуществление
абстрактной схемы (58d). Больше же всего говорится о геометрических „схемах"
в „Меноне" (73e, 74b, 76d).
Менее заметна количественная конструкция на схемах цельных тел, но и
там она, безусловно, присутствует (Crat. 423a, Critias 110b), равно как и в
жестах или телодвижениях (Ion 536c, Gorg. 511e, Phileb. 47a, R. P. Ill 397b, Legg. II
654e, 655a), людских характерах (Alcib. I 135d, Menex. 249a, Soph. 268a, R. P. IX
576a, Politic. 268c), поведении и профессиях (R. P. Ill 405a, IV 421a) и престиже

6
Введение
(Gorg. 465b, R. P. II 365c, Legg. Ill 685c, Epin. 989c). В устах Платона термин
„схема" получает универсальное значение, потому что он применяется не
только к мусическому искусству (Legg. Ill 700b) или к мифам (Tim. 22с), но даже и к
законам (Legg. IV 718b) и к политическому устройству (R. Р. VI 501а, Legg. V
737d). Встречается также выражение „силенообразная схема" в отношении
наружности Сократа» (Conv. 216d)1.
Однако только после работ И. Канта понятие «схема» по
настоящему входит в философию. Разведя эмпирические явления и
априорные понятия, Кант отмечает, что они имеют разное строение.
«Но чистые рассудочные понятия совершенно неоднородны с
эмпирическими (и вообще чувственными) созерцаниями, и их никогда нельзя встретить
ни в одном созерцании. Отсюда возникает вопрос, как возможно подведение
созерцаний под чистые рассудочные понятия, то есть применение категорий к
явлениям; ведь никто не станет утверждать, будто категории, например
причинность, могут быть созерцаемы также посредством чувств и содержатся в
явлении»2.
Ответ Канта, как мы знаем, таков: между категориями
(понятиями) и эмпирическими явлениями лежат схемы.
«Ясно, что должно существовать нечто третье, однородное, с одной
стороны, с категориями, с другой — с явлениями и делающее возможным
применение категорий к явлениям. Это посредствующее представление должно быть
чистым (не заключающим в себе ничего эмпирического) и, тем не менее, с
одной стороны, интеллектуальным, а с другой — чувственным. Именно такова
трансцендентальная схема»3.
Но как такое может быть, как можно связать неоднородные
содержания? Кант указывает, что здесь, с одной стороны, работает
воображение, а последнее по Канту как раз и объединяет, синтезирует
разнородные содержания мысли, с другой — сама схема тоже
неоднородна, в силу чего она может связать разнородные содержания.
«Схема треугольника, — пишет Кант, — не может существовать нигде,
кроме мысли, и означает правило синтеза воображения в отношении чистых фигур
в пространстве... Схема же чистого рассудочного понятия есть нечто такое, что
1 Лосев А. Ф. §9. Предметно-смысловые модификации. История античной эстетики.
Т. 2. М., 1969. http://www.philosophy.ru/library/losef/iae2/txt22.htm
2 Кант. Критика чистого разума. Собр. соч. в 6-ти т. Т. 3. М., 1964. С. 220-221.
3 Там же. С. 221. Отметим, — пишет Ф. М. Морозов, — парадоксальный характер
трансцендентальной схемы. «Оппозиция чувственное — интеллектуальное, казалось бы, является
дихотомической и поэтому претендует на охватывание всего универсума возможных
значений. Тем не менее, трансцендентальная схема должна обладать как характеристиками
первого (быть чувственной), так и характеристиками второго (быть интеллектуальной, не будучи
ни первым, ни вторым). Она — своеобразный „посредник", который не является
эмпирическим, и потому он „чистый", но, тем не менее, чувственный» (Морозов Ф. М. Схемы как
средства описания деятельности (эпистемологический анализ). М., 2005. С. 41).

Введение
7
нельзя привести к какому-либо образу; она представляет собой лишь чистый,
выражающий категорию синтез сообразно правилу единства на основе понятий
вообще и есть трансцендентальный продукт воображения»4.
А каков онтологический статус схем? Ниже, чем категорий и
понятий. Схема, пишет Кант, «есть, собственно, лишь феномен или
чувственное понятие предмета, находящееся в соответствии с
категорией», имеющей «независимое от всякой схемы и гораздо более широкое
значение» .
Можно предположить, что схемы Канта — это такой вид схем,
которые используются в науке, даже более узко — в ее онтологическом
слое, когда в него вводятся новые объекты. Такие случаи рассматривал
уже Аристотель и, особенно, — Архимед. Он, чтобы ввести в
геометрию новые теоремы и соответствующие им фигуры, использовал
схемы, заимствованные из механики. В послании к Эрастофену Архимед
пишет следующее.
«Зная, что ты являешься, как я говорю, ученым человеком и по праву
занимаешь выдающееся место в философии, а также при случае можешь
оценить и математическую теорию, я счел нужным написать тебе и в этой же самой
книге изложить некоторый особый метод, при помощи которого ты получишь
возможность при помощи механики находить некоторые математические
теоремы... кое-что из того, что ранее было мною усмотрено при помощи механики,
позднее было также доказано и геометрически»0.
Кант верно подметил, что схемы помогают синтезировать смыслы
и представлять их как целостное явление и предмет. В понятии схемы
у Канта можно отметить следующий момент: с одной стороны, схема
отличается от объекта («предмета»), который по Канту задается
категориями, с другой — она конструктивна (создается мыслящим),
поскольку Кант подчеркивает, что ученый сам a priori создает объект.
Кроме того, кантианская схема задает видение объекта (она «есть,
собственно, лишь феномен или чувственное понятие предмета»).
Создатель «Московского методологического кружка» (ММК),
Г. П. Щедровицкий считал схемы важнейшим инструментом
методологии и, естественно, много обсуждал их статус и логику работы со
схемами. Например, в статье 1966 г. «Заметки о мышлении по схемам
двойного знания» он пишет.
«При решении эмпирических задач мы используем, как правило,
несколько различных типов средств, включающих схемы, онтологические картины, зна-
4 Кант. Критика чистого разума. Собр. соч. в 6-ти т. Т. 3. С. 223-224.
5 Там же. С. 226-227.
6 Архимед. Послание к Эрастофену о механических теоремах H Архимед. Сочинения. М.,
1962. С. 299.

8
Введение
ния и т. п., и по-разному комбинируем их, чтобы получить решение
поставленной задачи и, соответственно, изображение изучаемого объекта.
Комбинирование схем и знаний как внутри одного типа, так разными
типами происходит, с одной стороны, в соответствии с общим интуитивным
представлением изучаемого объекта, а с другой стороны, по внутренней логике
самих средств. Если, к примеру, в средствах заданы какие-то элементарные
схемы, вычленяющие в эмпирическом материала и изучаемом эмпирическом
объекте какие-то единицы и элементы, то соединение их в более сложные
структурные образования происходит логике возможного и заданного в системе
средств комбинирования. При этом, чтобы добиться целостного изображения
изучаемой эмпирической реальности, мы устанавливаем между этими
элементарными схемами определенные связи...
Когда изображение объекта получено, то, отвечая на вопрос, каков же объект,
мы можем сослаться на него и сказать (правда, в чистом полагании), что объект
именно таков, каким он изображен в сконструированной нами схеме или, более
общо, в системе полученных нами знаний. Но очень часто такого полагания
просто недостаточно, ибо трудно или вообще невозможно представить себе,
что в самом объекте могут существовать и иметь какой-либо смысл многие
зависимости, отношения и связи, присутствующие в изображении. Это и понятно,
так как они получились, как уже говорилось, по чисто формальной
необходимости построить из сравнительно простых элементов и единиц довольно сложное
структурное целое. Связи, по смыслу своему, были, прежде всего,
формальными и поэтому в известном смысле „фиктивными".
Но вопрос все же остается, поскольку изображения получены и должны так
или иначе соотноситься с эмпирической реальностью. По сути дела, это вопрос
о „действительном смысле" построенных нами изображений, т. е. об их
претензиях на объективность и истинность. Поэтому, отвечая на этот вопрос, мы уже
не можем ограничиться одним полаганием существования в объекте тех
зависимостей, отношений и связей, которые представлены на самом изображении,
или утверждениями, что эти изображения есть особые проекции
действительной структуры объекта. Мы должны построить эту структуру и тем самым
показать и доказать, что зависимостям, отношениям и связям, представленным в
схеме, действительно соответствуют особые зависимости, отношения или
связи в самом объекте, такие, что они правильно изображаются (конечно, в том
или ином „повороте" объекта) теми отношениями, зависимостями и связями,
которые мы получили при построении нашего изображения»7.
В науке понятие «схема» используются, например, в психологии и
когнитивной науке.
«Понятие схема, — пишет Ф. М. Морозов, — получило в работах Пиаже
широкое применение. Различные тексты этого автора пестрят словами „схема",
„схемата", „сенсомоторная схема", „схематизм", „фигуративная схема",
„операторная схема", „операциональная схема" и другими словами и
словосочетаниями, близкими по смыслу»8.
7 Щедровицкий Г. П. Заметки о мышлении по схемам двойного знания // Щедровицкий Г. П.
Избранные труды. М., 1995.
8 Морозов Ф. М. Схемы как средства описания деятельности (эпистемологический
анализ). С. 59.

Введение
9
Другой пример — понятие «схема каузальная». Она означает:
«1) принципы анализа причинности в сфере социального восприятия
(перцепция социальная); 2) устойчивые представления о конкретных причинных
связях. Основные составляющие схемы каузальной, согласно особенно
распространенной в западной психологии социальной теории Дж. Кеяли, — это три
принципа: 1) принцип обесценивания — преуменьшение восприятия роли данной
причины в наступлении события из-за наличия других причин, способствующих
ему; 2) принцип усиления — преувеличение восприятия роли данной причины в
наступлении события из-за наличия препятствующих ему факторов; 3) принцип
систематического искажения причинных суждений о людях — систематическое
отклонение причинных объяснений поведения людей от правил формальной
логики; основное направление этих искажений — переоценка субъективной
обусловленности поведения и недооценка его объективной обусловленности.
Общие принципы схемы каузальной рассматриваются как самые общие и
устойчивые закономерности функционирования более конкретных схем каузальности.
Более частные схемы каузальные, как устойчивые представления о конкретной
обусловленности явлений, различаются по уровню сложности, обобщенности и
последовательности включения в анализ. Основные факторы, определяющие
уровень схем каузальных, используемых в анализе причинности на уровне
житейской психологии, — это степень сложности воспринимаемых объектов и их
соответствие ожиданиям индивида»9.
«Английский психолог Ф. Барлет, — отмечает Ф. Морозов, — был одним из
первых представителей когнитивного направления, начавших использовать
понятие „схема"... По Барлету, „схема — активная организация прошлого опыта,
которая, судя по всему, участвует в выполнении любого хорошо
адаптированного органического ответа". „Важнейшей когнитивной структурой Найссер считает
'предвосхищающие схемы', подготавливающие индивида к принятию
информации строго определенного, а не любого вида, и таким образом управляющие
зрительной активностью"»10.
Широкое использование схем и представлений о схемах в
современной культуре еще не привело к углубленному изучению схем и
пониманию их природы. Вероятно, это не случайно, одна из причин здесь
в том, что схемы — это средства нашего мышления и сознания;
изучение же последних, с одной стороны, весьма трудно (например,
остается вопрос, каким образом при таком изучении правильно
установиться, как занять объективную позицию «вненаходимости»), с другой —
само изучение схем предполагает использование новых или уже
существующих схем.
Тем не менее, постепенно интерес к изучению схем в философии
и методологии усиливается, о чем свидетельствуют и
диссертационные исследования, и тематика научных конференций. Например, в
2010 г. Фонд Института развития им. Г. П. Щедровицкого провел уже
9 http://www.psychologist.ru/dictionary_of_terms/index.htm?id=2493
10 Морозов. Схемы как средства описания деятельности (эпистемологический анализ).
С 100, 108.

10
Введение
четвертую конференцию, посвященную изучению схем и практике
работы с ними.
С какой же целью в философии изучаются схемы? Прежде всего,
для нормирования нашего мышления, использующего (и создающего)
схемы. При этом, говоря о нормировании, я имею в виду не столько
строгие логические императивы (хотя и таковые необходимы), сколько
различные гуманитарные соображения и представления, связанные с
изучением схем и рефлексией нашей мыслительной деятельности.
В свою очередь, необходимость в нормировании мышления,
оперирующего со схемами, обусловлена несколькими обстоятельствами.
Здесь и простой познавательный интерес, и желание разрешить
«дилемму языка схем» («схемы создает мыслящий субъект, мыслящая
личность, но схемы схватывают и задают реальность (объекты), и в этом
отношении они должны быть не субъективны, а объективны»), и
критика способов понимания и использования схем, которые ведут к
редукции и другим затруднениям.
Действительно, схемы — это не знания, хотя могут быть
использованы для получения знаний. Схемы сами по себе не являются
объектами, однако, как правило, задают объекты. Схемы — это и не
понятия, хотя нередко именно со cxejM начинается жизнь понятий. Без схем
ряд современных дискурсов мышления не могли бы состояться, но
после того как мышление «встает на ноги», часто исследователи вполне
успешно могут обходиться без схем. Часто схемы отождествляются с
самой реальностью, представленной в этих схемах (отсюда
утверждения типа, что «схемы обозначают сами себя» или что «с помощью схем
можно конституировать социальную реальность», см.
соответствующие положения концепции С. В. Попова11).
11 Попов С. В. Методология организации общественных изменений // Этюды по
социальной инженерии: от утопии к организации. М., 2002.

Глава 1
Методологическое понятие «схема»
1.1. Подход к изучению схем
Одни схемы мы может анализировать как эмпирические объекты,
поскольку они представлены или визуально (в графике, цвете) или в
виде определенного текста (нарратива). Примером схем визуального
типа являются схемы метро, схемы эвакуации при пожаре,
принципиальные радиотехнические схемы, эскизы в проектировании и т. п. Пример
одной из первых нарративных схем мы находим в «Пире» Платона.
Участник платоновского диалога Аристофан рассказывает историю, в
соответствие с которой каждый мужчина и женщина ищут свою
половину, поскольку они произошли от единого андрогинного существа,
рассеченного Зевсом в доисторические времена на две половины.
«Прежде люди были трех полов, а не двух, как ныне, — мужского и женского,
ибо существовал еще третий пол, который соединял в себе признаки этих обоих;
сам он исчез, и от него сохранилось только имя, ставшее бранным, — андрогины...
Страшные своей силой и мощью, они питали великие замыслы и посягали даже на
власть богов... И вот Зевс и прочие боги стали совещаться, как поступить с ними...
Наконец, Зевс, насилу кое-что придумав, говорит... Я разрежу каждого из них
пополам, и тогда они, во-первых, станут слабее, а во-вторых, полезней для нас... Итак,
каждый из нас — это половинка человека, рассеченного на две камбалоподобные
части, и поэтому каждый ищет всегда соответствующую ему половину. Мужчины,
представляющие собой одну из частей того двуполого прежде существа, которое
называлось андрогином, охочи до женщин, и блудодеи в большинстве своем
принадлежат именно к этой породе, а женщины такого происхождения падки до мужчин
и распутны. Женщины же, представляющие собой половинку прежней женщины
(андрогина женского пола. — В. Р), к мужчинам не очень расположены, их больше
привлекают женщины, и лесбиянки принадлежат именно этой породе. Зато мужчин,
представляющих собой половинку прежнего мужчины, влечет ко всему мужскому:
уже в детстве, будучи дольками существа мужского пола, они любят мужчин, и им
нравится лежать и обниматься с мужчинами. Это самые лучшие из мальчиков и
юношей, ибо они от природы самые мужественные... Таким образом, любовью
называется жажда целостности и стремление к ней. Прежде, повторяю, мы были чем-
то единым, а теперь из-за нашей несправедливости, мы поселены богом порознь...
помирившись и подружившись с этим богом (Эротом. — В. Р), мы встретим и
найдем тех, кого любим, свою половину, что теперь мало кому удается»12.
12 Платон. Пир. Соч. в 4 т. Т. 2. М., 1993. С. 100.

12
Глава 1. Методологическое понятие «схема»
Обратим внимание: этот нарратив имеет конструктивный характер,
его сочиняет герой диалога (по сути, конечно, сам Платон). Но дальше
нарратив позволяет получить новое знание о любви, увидеть любовь
по-новому. Действительно, рассказывая историю об андрогинах,
Аристофан выходит на знание о том, что возлюбленным присуще стремление к
целостности и поиск своей половины. Важно и то, что с помощью
этого нарратива (схемы) определяются характеристики влюбленных:
поскольку половинки андрогинов обозначают двух любящих, задается
как новое видение любви, так и, что не менее важно, новое любовное
поведение (человек осознает себя и ищет свою половину).
Но существуют и другие схемы, которые не даны нам как
эмпирические объекты. Хотя о них говорят и рассуждают, такие схемы только
полагаются. Например, схемы Пиаже, или когнитивные схемы мы не
можем наблюдать визуально, это идеальные объекты, конструируемые
исследователем с целью решения своих теоретических задач.
«С точки зрения представителей когнитивной науки, — пишет Ф. Морозов, —
схемы изначально заложены в устройстве познающего субъекта. Основные ори-
ентационные схемы существуют и у младенца»13.
«С биологической точки зрения, — отмечает Найссер, — схема — часть
нервной системы. Это некоторое активное множество физиологических структур
и процессов; не отдельный центр в мозгу, а целая система, включающая
рецепторы, афференты, центральные прогнозирующие элементы и эфференты»14.
Подобные схемы (назовем их в отличие от первых
«понятийными») мы можем анализировать только опосредованно, делая предметом
изучения деятельность и мышление, в рамках которых эти схемы
вводились. Правда, и анализ первых типов схем предполагает изучение
деятельности и мышления, но в этом случае мы можем дополнительно
опереться и на сами схемы.
Даже из изложенного здесь материала понятно, что схемы бывают
очень разные и в теоретическом отношении они истолковываются по-
разному. Так, для Г. П. Щедровицкого схемы — это, прежде всего,
средства методологического мышления, для Канта — посредники между
категориями и многообразием чувственных данных, для Платона не
совсем точная, но пригодная для работы копия идей. Возникает
принципиальный вопрос: можно ли подвести все эти разные случаи под
единое понятие? А если нет, то что их кроме термина «схема»
объединяет?
Априорно на эти вопросы ответить очень трудно. Мы поступим
следующим образом. Имея в виду поставленные во введении пробле-
13 Морозов. Цит. соч. С. 32.
14 Найссер У. Познание и реальность. М., 1981. С. 75.

1.2. Место методологического понятия «схема»: между практикой и познанием 13
мы, будем рассматривать и сравнивать между собой отдельные
определения и понимания схемы у того или иного автора. На основе подобного
сопоставления выдвинем гипотезы о природе (сущности) схемы, то
есть введем понятие «схема». Дальнейший анализ определений и
понимания схем будем проводить с использованием уже построенного
понятия (подтверждая, уточняя или опровергая его).
На первый взгляд, предложенная процедура выглядит как
индуктивный метод, однако, это не так. За выбором сравниваемых случаев, а
также конструированием понятия «схема» лежат, с одной стороны,
проблемы, которые требуется разрешить, с другой — авторский опыт
создания и использования схем в методологии и в преподавании. Уже в
60-х годах я пытался понять, как схемы используются при анализе
развития мышления (см. первое приложение в конце работы), позднее
неоднократно возвращался к этому вопросу. Кроме того, я в последние
годы широко использую схемы в преподавании философии,
культурологии, психологии, истории науки. Накопленный опыт и проблемы и
определяют мой подход к изучению схем.
1.2. Место методологического понятия «схема»:
между практикой и познанием
(от Г. П. Щедровицкого к Платону)
Как ставил вопрос о схемах Г. П. Щедровицкий в статье 1966 г.
«Заметки о мышлении по схемам двойного знания». Мы строим
схемы, конструируя их на основе имеющихся у нас других схем, а также
различных методологических соображений. При этом, говорит
Щедровицкий, чтобы добиться целостного изображения изучаемой
эмпирической реальности, устанавливаем между используемыми для
конструирования элементарными схемами определенные связи. Но нельзя
ограничиться простым полаганием существования в объекте тех
зависимостей, отношений и связей, которые представлены на изображении.
Нужно исследовать реальную структуру объекта и тем самым показать
и доказать, что «зависимостям, отношениям и связям, представленным
в схеме, действительно соответствуют особые зависимости, отношения
или связи в самом объекте».
Если в ранних работах Щедровицкого схемы обсуждаются как
средства мышления, то в более поздних — как способы онтологиза-
ции и построения понятий, а также организации эффективной
коммуникации. Вот еще две цитаты из работ Щедровицкого.
«Наука ведь не кладет объект в мир. Это функция философии». Итак,
наука логика. Тогда надо было отвечать на вопрос, что есть объект этой науки. Та-

14
Глава 1. Методологическое понятие «схема»
ким образом, «надо было мышление положить как объект в мир». «Но
сначала это утверждалось идеологически, как принцип, а теперь все это надо было
реализовать конструктивно и строго научно»15.
«Я говорю: мы должны породить эту структуру, мы должны ее осознать,
осмыслить, мы ее должны нарисовать, мы ее должны перед всеми положить.
И теперь она становится тем, что осваивается как форма и содержание. Теперь
она стала неким знание, употребляемым в онтологической картине. И это есть
результат нашей работы. Мы должны это нарисовать»16.
Поставим такой вопрос. Каковы условия мыслимости Щедровиц-
ким понятия схемы, то есть с чем он должен был бы согласиться, если
бы ему предложили обсудить предпосылки и логику построения и
использования схем? Во-первых, сказал бы Щедровицкий, схемы — это
искусственное образование, мы их строим сами. В общем виде эта
установка, вероятно, идет от Канта, а также от семиотического подхода,
заимствованного Щедровицким от Л. С. Выготского. Во второй
программе ММК (программе создания «теории деятельности»)
построение схем было понято как проектирование, характерное, как
утверждалось, вообще для методологии. В начале 80-х годов, обсуждая
особенности методологической работы, Щедровицкий пишет, что
«продукты и результаты методологической работы в своей основной массе —
это не знания, проверяемые на истинность, а проекты, проектные схемы и
предписания. И это неизбежный вывод, как только мы отказываемся от слишком
узкой, чисто познавательной установки, принимаем тезис К. Маркса о
революционно-критическом, преобразующем характере человеческой деятельности»17.
Во-вторых, схемы — это своего рода знания о деятельности (ее
модель?), поэтому они могут выступать в роли норм деятельности.
Предписывающий, нормативный статус методологических схем и
представлений объяснялся и оправдывался, с одной стороны, тем, что они
описывают деятельность и мышление специалистов (ученых,
проектировщиков, педагогов, инженеров и т. д.), с другой — необходимостью
проектировать и программировать эту деятельность в целях ее
развития. В середине 60-х годов, обсуждая, теорию дизайна, Щедровицкий
пишет, например, следующее.
«До последнего времени науки, обслуживающие разные сферы
человеческой практики и инженерии, складывались, как правило, очень медленно,
стихийно, путем множества проб и отбора из них тех, которые оказывались
удачными. На это уходили столетия. Дизайнерская практика не может ориентиро-
15 На досках. Публичные лекции по философии Г. П. Щедровицкого. ШКП. М., 2004.
С. 108-109.
16 ОДИ- 1 // Организационно-деятельностные игры. М., 2006. С. 365.
17 Щедровицкий Г. Я. Принципы и общая схема методологической организации
системно-структурных исследований и разработок // Щедровицкий Г. П. Избранные труды. С. 96.

1.2. Место методологического понятия «схема»: между практикой и познанием 15
ваться на такой путь постепенного становления и оформления необходимой ей
науки. Науку дизайна нужно построить, и это должно быть сделано быстро,
максимум в два-три десятилетия... Теоретики дизайна должны построить
теорию дизайна примерно так, как инженер строит или конструирует какую-либо
машину или изделие. Это значит, что они должны спроектировать науку,
обслуживающую дизайн, а потом создать ее части и элементы в соответствии с
этим общим проектом»18.
Одновременно через две страницы Щедровицкий говорит, что
проектирование науки дизайн предполагает исследование дизайнерской
деятельности и обслуживающих ее знаний. Вот эта установка на
исследование, науку, знание и образует третье условие мыслимости понятия
схемы, продолжал бы Щедровицкий. Схема задает объект, онтологию,
позволяет получить научное знание. Вспомним: «теперь все это надо
было реализовать конструктивно и строго научно», «теперь она стала
неким знание, употребляемым в онтологической картине», «это вопрос
о „действительном смысле" построенных нами изображений, т. е. об
их претензиях на объективность и истинность».
Четвертое условие мыслимости понятия схема по Щедровицкому
такое: схема должна обеспечить построение практического действия.
При этом представление о практическом действии или «практике»
стоит расширить, понимая под этим, во-первых, то, что противостоит
познанию (исследованию), во-вторых, то, что может
воспроизводиться на основе знаний (полученных как в ходе обобщения опыта, так и в
научных исследованиях), в-третьих, практика есть практика, в том
смысле, что складывается в культуре, предполагает осуществление
деятельности, наличие индивидов и прочее.
Итак, четыре условия мыслимости, по Щедровицкому, понятия
схемы: это искусственное образование, норма деятельности, установка на
познание, наконец, условие практического действия. Но ведь мы
сказали, что практическое действие противостоит познанию (науке,
знанию). Как это можно понять? Чтобы объяснить это противоречие, понять
место схемы относительно познания и практики, вспомним, каким
образом схему трактует Платон.
Схема («правдоподобный миф»), утверждает Платон, — это не идея
(не объект, сказали бы мы), а то, что сходно с идеей.
«Но в каждом рассуждении, — пишет Платон, — важно избрать
сообразное с природой начало. Поэтому относительно изображения и прообраза надо
принять вот какое различение: слово о каждом из них сродни тому предмету,
который оно изъясняет. О непреложном, устойчивом и мыслимом предмете и
слово должно быть непреложным и устойчивым; в той мере, в какой оно может
Щедровицкий Г. П. Дизайн и его наука: «художественное конструирование» —
сегодня, что дальше? // Щедровицкий Г. П. Избранные труды. С. 337.

16
Глава 1. Методологическое понятие «схема»
обладать неопровержимостью и бесспорностью, ни одно из этих свойств не
может отсутствовать. Но о том, что лишь воспроизводит первообраз и являет собой
лишь подобие настоящего образа, и говорить можно не более как
правдоподобно. Ведь как бытие относится к рождению, так истина относится к вере. А
потому не удивляйся, Сократ, что мы, рассматривая во многих отношениях много
вещей, таких, как боги и рождение Вселенной, не достигнем в наших
рассуждениях полной точности и непротиворечивости. Напротив, мы должны радоваться,
если наше рассуждение окажется не менее правдоподобным, чем любое
другое, и притом помнить, что и я, рассуждающий, и вы, мои судьи, всего лишь
люди, а потому нам приходится довольствоваться в таких вопросах
правдоподобным мифом, не требуя большего»19.
Кстати, и Щедровицкий употребляет похожее понятие —
«соответствие» (нужно, говорит он, показать, что «зависимостям,
отношениям и связям, представленным в схеме, действительно
соответствуют особые зависимости, отношения или связи в самом объекте»).
Другими словами, схема по Платону подводит нас к идее, в ней идея задается,
но как бы не до конца. Чтобы идея стала идеей, сказал бы Платон,
нужно еще совершить прыжок: от правдоподобных рассуждений нужно
перейти к собственно мышлению и познанию. Конкретно, для Платона
показателем познания выступает определение. Если определение
найдено, то идея задана, и можно быть уверенным, что наша мысль и
рассуждения непротиворечивы. Действительно, обсуждая в «Федре» (это
следующий диалог за «Пиром»), каким образом он получает о любви
непротиворечивое знание, Платон пишет.
«Первый — это способность, охватывая все общим взглядом, возводить к
единой идее то, что повсюду разрозненно, чтобы, давая определение каждому,
сделать ясным предмет поучения. Так поступили мы только что, говоря об
Эроте: сперва определили, что он такое, а затем, худо ли, хорошо ли, стали
рассуждать; поэтому-то наше рассуждение вышло ясным и не противоречило само
себе» (курсив наш. — В. Р.)20.
Понятие идеи у Платона включает в себя несколько моментов.
Идея может быть рассмотрена как истинное знание, положенное в
исходный пункт рассуждения. Идея -^ это то, что в ходе рассуждения
должно оставаться неизменным по своим свойствам, иначе возникнут
противоречия. Идеи должны отличаться друг от друга, причем для
каждой идеи должна существовать противоположная (то есть Платон
объективирует саму процедуру спора, в которой его участники
выдвигают противоположные тезисы). Наконец, идеи как нормы должны
обладать не только свойствами неизменности и системности, но и
авторитетности (идеи должны напоминать законы). Последнее требование
19 Платон. Тимей // Собрание соч. в 4-х т. Т. 3. М., 1994. С. 433.
20 Платон. Федр // Соч. в 4 т. М., 1993. — Т. 2. С. 176.

12. Место методологического понятия «схема»: между практикой и познанием 17
Платон удовлетворяет, относя идеи к подлинному божественному
миру, который припоминает мудрый человек, спасающий себя. Так вот,
сначала Платон строит схемы, а затем с их помощью, но уже в рамках
познания дает определения любви.
Сравнивая представления о схемах у Платона и Щедровицкого, мы
может сформулировать следующую гипотезу: схемы создаются как
предварительное условие познания, они позволяют задать основные
характеристики объекта изучения, подводят нас к нему, но только подводят,
собственно изучение этого объекта разворачивается в сфере
познания, однако, часто только на схемах мы может нащупать основные
характеристики объекта, который мы исследуем.

Глава 2
Конкретизация на материале психологии
гипотезы о понятии «схема»
2.1. Схемы или идеальные объекты?
3. Хьелл и Д. Зиглер, обсуждая эпистемологический статус
психологических теорий личности, пишут следующее.
«теория обеспечивает смысловой каркас или схему, позволяющую
упрощать и интерпретировать все, что нам известно о соответствующем классе
событий. Например, без помощи теории {очевидно, психоанализа 3. Фрейда. —
В. Р.) было бы трудно объяснить, почему пятилетний Рэймонд испытывает
такую сильную романтическую привязанность к матери, в то время как отец
вызывает у него чрезмерное чувство негодования»21.
То есть данные авторы считают, что в результате построения
психологической теории создаются схемы. Однако из философии науки мы
знаем, что теория имеет дело не со схемами, а с идеальными объектами.
И все же, присутствующая здесь связь идеальных объектов и схем в
психологии, вероятно, не случайная. Тонкий психолог и методолог Ф. Е. Ва-
силюк тоже «через и» пишет о схемах и идеальных объектах: онтология,
по его мнению, задается схемой и содержит идеальные объекты.
«Онтологией мы называем общую картину изучаемой области
действительности, которая имеется у данного исследователя. Для И. П. Павлова такой
картиной является схема „организм—среда". Ведущее и определяющее
отношение между элементами этой схемы — отношения уравновешивания...
Основными идеальными объектами павловской онтологии являются
безусловный и условный рефлексы. Собственно, речь здесь идет об одном
идеальном объекте — рефлексе, поскольку открытие двух видов рефлексов —
условных и безусловных — на самом понятии рефлекса не сказалось»22.
В следующей, третьей главе Ф. Василюк вводит понятие
«центральная категория».
21 Хьелл Л., Зиглер Д. Теории личности. М,- Л.., Харьков, 1997. С. 26.
22 Василюк Ф. Е. Методологический анализ в психологии. М., 2003. http://www.i-u.ru/biblio/
archive/vasiluk_metod/01 .aspx.

2.1. Схемы или идеальные объекты?
19
«Итак, какое бы понятие мы ни пытались положить в основу
психотехнической системы, сделав ее центральным предметом рефлекс или гештальт,
самосознание или диалог, характер или переживание, — можно рассчитывать
на научную и практическую полноценность такой системы только в том
случае, если это понятие сможет исполнить роль центральной категории.
Центральная же категория психотехнической системы должна удовлетворять
следующим критериям...
служить идейной основой эффективных практических методов, то есть, с
одной стороны, быть их конструктивным принципом, позволяющим создавать
такие методы и методики, а с другой — их объяснительным принципом,
позволяющим научно объяснять механизм действия как собственных, так и
заимствованных методов.
в) И, наконец, самое главное: центральная категория должна быть такой,
чтобы на ее основе можно было сформировать особый психотехнический
метод, который наряду с практической эффективностью является
оптимальным эмпирическим исследовательским методом для предмета, выражаемого
этой центральной категорией. Не простая сумма, а органический синтез
практической эффективности и познавательной продуктивности — вот норма
психотехнического метода» (курсив наш. — В. Р.) .
Обратим внимание, «органический синтез практической
эффективности и познавательной продуктивности». Что это значит в
эпистемологическом плане? Для познавательного отношения (плана) речь,
вероятно, должна идти об идеальных объектах и объектах изучения, а
для практического — о схемах. Другими словами, утверждая
психотехнический подход, Ф. Василюк работает одновременно с
идеальными объектами и схемами. В данном случае становится понятной их
связь: в сфере психологического познания создаются идеальные
объекты, а в психологической практике они начинают жить как схемы.
Но Ф. Василюка можно истолковать и иначе, а именно, что и
ученый и практик в психологии сразу имеют дело как с идеальными
объектами (объектами изучения), так и со схемами. Иначе, как понять
такой его тезис:
«Расщепление, грозящее расколоть психологию на две дисциплины,
может быть преодолено развитием психотехнического подхода, вводящего
психологическую практику внутрь психологической науки, а науку — внутрь
практики»24.
Чтобы во всем этом разобраться, рассмотрим, что такое
практика и наука, схемы и идеальные объекты, объекты изучения, а также
два кейса — реконструкцию прототипа науки в «Пире» Платона и
фрагмент ранней работы 3. Фрейда «История болезни фрейлейн
Элизабет фон Р.».
23 Василюк Ф. Е. Методологический анализ в психологии.
24 Там же.

20 Глава 2. Конкретизация на материале психологии гипотезы о понятии «схема»
2.2. От «квазисхем» древнего мира
к научному познанию
Я давно уже утверждал, что единицей методологического анализа
должны стать не отдельно «психологическая наука» и
«психологическая практика», а тендем «наука—практика». В практике
(практической деятельности), имея в виду наши интересы, можно различить
четыре момента: действие, понимание, объект, заданный этим
пониманием, и схемы, на основе которых понимание и действие строятся. Вот
один характерный пример — архаическая практика, сложившаяся как
реакция на затмения солнца или луны.
«На языке тупи, — пишет Э. Тейлор, — солнечное затмение выражается
словами: „ягуар съел солнце". Полный смысл этой фразы до сих пор
обнаруживается некоторыми племенами тем, что они стреляют горящими стрелами,
чтобы отогнать свирепого зверя от его добычи. На северном материке некоторые
дикари верили также в огромную пожирающую солнце собаку, а другие пускали
стрелы в небо для защиты своих светил от воображаемых врагов, нападавших
на них. Но рядом с этими преобладающими понятиями существуют еще и
другие. Караибы, например, представляли себе затмившуюся луну голодной,
больной или умирающей... Гуроны считали луну больной и совершали свое обычное
шаривари со стрельбой и воем собак для ее исцеления»25.
Обратим внимание, архаические люди в данном случае действуют
так, как будто они реально видят «ягуара». Но ведь его нет. Что значит,
нет. Нет в физическом смысле, с точки зрения естественно-научной
реальности, о которой дикари ничего не знают. Но «ягуар» задан языком,
точнее «семиотической схемой» и в этом смысле он существует в сознании
архаического человека как психическая и семиотическая реальность.
Поскольку человек еще не осознает природу схем и не строит их
сознательно, лучше подобные образования назвать «квазисхемами» или
«образно-смысловыми синкретами». Квазисхемы в архаической культуре
(и в значительной степени и в последующих) задают сразу три грани
явления: языковое выражение (нужно было изобрести сам нарратив,
например, «ягуар съел солнце» или «луна умирает»), понимание того, что
происходит (диск солнца уменьшается, потому что его съедает ягуар),
наконец, уяснение того, что надо делать (отгонять ягуара; а там и
глядишь, скоро затмение прекращается — ягуар отпускает солнце; то есть
архаический человек убеждался в эффективности своего понимания).
Этот синкретизм трех основных образований — языка, коммуникации и
деятельности, очевидно, выступает условием разрешения проблем, с
которой периодически сталкивались архаические племена (например, когда
начиналось затмение, они испытывали ужас и не знали, что делать).
Тейлор Э. Первобытная культура. М., 1939. С. 228.

2.2. От «квазисхем» древнего мира к научному познанию
21
Первые схемы появляются только в античной культуре. В «Пире»
Платон вполне сознательно строит схемы и на их основе дает
различные определения любви. В своих работах я показываю, что схемы
нужно отличать от знаков. Говоря о знаках, мы употребляем два ключевых
слова — «обозначение» и «замещение», например, некоторое число
как знак обозначает то-то (скажем, совокупность предметов), замещает
такой-то предмет (эту совокупность) в плане количества. У схемы
другие ключевые слова — «описание», «средство» (средство организации
деятельности и понимания), «образ предмета». Например, мы говорим,
что схема метро описывает пересадки и маршруты движения, помогает
понять, как человеку эффективно действовать в метрополитене;
именно схема метрополитена задает для нас образ метро как целого.
Схема представляет собой двухслойное предметное образование, где
один слой (например, графический образ метро) замещает другой
(метрополитен как структура движения пассажиров — входы и выходы,
линии движения, пересадки). Схемы выполняют несколько функций:
помогают понять происходящее, организуют и переорганизуют
деятельность человека, собирают смыслы, до этого никак не связанные меэюду
собой, способствуют выявлению новой реальности. Появляются
(изобретаются) схемы в ситуациях, где возникают проблемы; именно с
помощью схем эти проблемы удается разрешить, при этом складывается
новый объект (реальность). Необходимым условием формирования схем
является означение, то есть замещение в языке одних представлений
другими. В этом смысле схема вроде бы является одним из видов
знаков, однако, главное в схемах — не возможность действовать вместо
обозначаемого объекта, что характерно для знака, а разрешать
проблемы, задавать новое видение и организовывать деятельность. Если мы
делаем акцент на новом видении, то знаковая функция схемы выступает
только как условие схематизации. В этом случае схемы не могут быть
поставлены в один ряд со знаками; схемы самостоятельная реальность,
скорее эпистемологическое образование, о чем и пишет Кант. Если же
акцент делается на замещении, то схема — это, действительно,
сложный знак со всеми вытекающими из этого последствиями.
СХЕМА
ПРОБЛЕМНАЯ
СИТУАЦИЯ
N
t
НОВЫЙ
(
ОБЪЕКТ
СХЕМА
Φ
ПОНИМАНИЕ
—>
1
ДЕЙСТВИЕ
ОБРАЗ

22 Глава 2. Конкретизация на материале психологии гипотезы о понятии «схема»
В случае с «практикой затмения» проблемная ситуация представляла
собой страх, вызванный непонятным событием, новый объект — хищный
дух (тигр, ягуар), поедающий светила, действие — шаривари и стрельба,
призванные отогнать небесного хищника, схема — нарратив,
приведенный Тейлором. Необходимое условие изобретения данной схемы —
замещение (выражение), а именно образ хищного духа, поедающего
светила, выражает то, что люди видят на небе (уменьшающийся диск).
Теперь, что такое научное познание. Научное познание есть
постижение действительности путем конструирования идеальных
объектов. Идеальные объекты представляют собой интеллектуальные
конструкции, выступающие в функции схем по отношению к
«реальным» объектам; в научной же онтологии — это самостоятельные
объекты. Идеальными объекты науки названы потому, что ученый
приписывает им определенные свойства, которые хотя и соотносятся с
некоторыми свойствами реальных объектов, но в общем случае задаются
самим исследователем, решающим специфические научные задачи.
Например, идеальные объекты геометрии — фигуры могут быть
рассмотрены как схемы предметов, имеющих правильную геометрическую
форму. Геометрическим фигурам приписываются два типа свойств:
одни, например, определенная форма, соответствуют реальным
предметам, а другие, скажем, отсутствие толщины у линий и плоскостей или
наличие точного равенства элементов, не имеют коррелята в реальных
предметах (например, у линейки прямоугольной формы линии и
плоскость имеют толщину, а стороны и углы при точном измерении
оказываются неравными). В то же время понятно, что только при отсутствии
толщины линий и плоскостей и наличии точных равенств можно
доказать геометрическую теорему, используя прием наложения одних
линий и фигур на другие. Другими словами, идеальным объектам
приписываются такие свойства, которые позволяют осуществлять познание
и вести научное объяснение действительности.
Читая Архимеда, а он, как известно, был одним из первых ученых,
можно подумать, что свойства идеальных объектов извлекаются из
реальных объектов. В работе «О шаре и цилиндре» Архимед пишет следующее:
«Конечно, эти свойства были и раньше по самой природе присущи
упомянутым фигурам, но они все же оставались неизвестными тем, кто до нас
занимался геометрией, и никому из них не пришло на ум, что все эти фигуры
являются соизмеримыми друг с другом»26.
При этом Архимед вполне мог сослаться на авторитет Аристотеля,
который утверждает в «Аналитиках», что «начала» наук получаются
методом индукции при сравнении вещей, принадлежащих одному роду
26 Архимед. О шаре и цилиндре И Архимед. Сочинения. М, 1962. С. 95.

2.2. От «квазисхем» древнего мира к научному познанию
23
(такое сравнение по Аристотелю позволяет получить общее, то есть то,
что сегодня мы относим к свойствам идеального объекта)27.
Однако Кант говорит, что свойства идеальных объектов ученый
получает не из реальных объектов, что революция произошла тогда,
когда ученый
«понял, что его задача состоит не в исследовании того, что он усматривал
в фигуре или в одном лишь ее понятии, как бы прочитывая в ней ее свойства, а
в том, чтобы создать фигуру посредством того, что он сам a priori, сообразно
понятиям мысленно вложил в нее и показал (путем построения). Он понял, что
иметь о чем-то верное априорное знание он может лишь в том случае, если
приписывает вещи только то, что необходимо следует из вложенного в нее им
самим сообразно его понятию...»28.
Дальше, правда, выясняется, что процедура приписывания «а priori,
сообразно понятиям» свойств идеальному объекту регулируется
правилами и категориями рассудка и разума (мышления). Посмотрим, что
собой представляют рассудок и разум, обратившись к истории становления
античной мысли, где впервые складываются и мышление и наука.
Реконструкция происхождения античной философии показывает,
что становлению науки предшествовали два процесса: изобретение
рассуждений, то есть нового способа построения знаний (в
рассуждении на основе одних знаний путем умозаключений получались другие,
как уже известные, так и новые, как правильные, так и
противоречивые) и формирование процесса познания сначала отдельных предметов
(любви, души, музыки, движения тел и т. д.), затем более общих вещей
(неба, космоса, божества). И рассуждения и познание появляются
одновременно и частично в связи со становлением античной личности,
то есть человека переходящего к самостоятельному поведению,
пытающегося самостоятельно выстраивать свою жизнь.
В одной из первых работ Платона его любимый герой Сократ
утверждает, что он не простой человек, он сам ставит себя на
определенное место в жизни и стоит там насмерть. На излете античности
Сократу вторит Апулей. В «Апологии или Речи в защиту самого себя от
обвинения в магии» он так формулирует кредо своей жизни: «Не на то
надо смотреть, где человек родился, а каковы его нравы, не в какой
земле, а по каким принципам решил он прожить свою жизнь») .
Именно рассуждение позволяло приводить в движение представления дру-
27 В антропологическом плане эта процедура обеспечивается способностью ощущения,
конечным продуктом которой является именно извлечение общего (Аристотель, 1937, с. 73).
Восприятию (ощущению) Аристотель приписывает здесь такие свойства, которые позволяют
понять связь начал с вещами и работой чувств.
28 Кант. Критика чистого разума. Соч.: в 6 т. Т. 3. М., 1964. С. 84-85.
29 Апулей. Метаморфозы в XI книгах. М., 1960. С. 28.

24 Глава 2. Конкретизация на материале психологии гипотезы о понятии «схема»
гой личности, направляя их в сторону рассуждающего (это было
необходимо, поскольку каждая личность видит все по-своему и, как
правило, не так, как общество в целом). Так, Сократ сначала склоняет своих
слушателей принять нужные ему знания, а именно, что смерть есть или
сладкий сон или общение с блаженными лицами, а затем, рассуждая,
приводит слушателей к представлениям о смерти как блага.
Установка же на познание складывается потому, что античная
личность хочет понять, что существует на самом деле (что есть
«сущее»), поскольку знание сущего она рассматривает как условие своего
спасения. Последнее понимание просматривается в следующих
рассуждениях Платона:
«Когда душа ведет исследование сама по себе, она направляется туда, где
все чисто, вечно, бессмертно, и неизменно, и так как она близка и сродни всему
этому, то всегда оказывается вместе с ним, как только остается наедине с собой
и не встречает препятствий. Здесь наступает конец ее блужданиям, и в
непрерывном соприкосновении с постоянным и неизменным она и сама
обнаруживает те же свойства. Это ее состояние мы называем размышлением»30.
Иначе говоря, задачу спасения главные участники нового дискурса
(Сократ, Парменид, Платон, Аристотель) связали с познанием,
понимаемым как получение знаний о сущем путем рассуждений
(размышлений, доказательств). Однакочжазалось, что рассуждать можно было
по-разному, в частности, парадоксально. Если софисты пытались
закрепить и оправдать практику получения парадоксов и свободной,
ничем не ограниченной мысли, утверждая, что только человек — «мера
знания о вещах» (Протогор), то ряд античных мыслителей, начиная с
Парменида, выступили против этой практики и попытались преодолеть
возникшие проблемы. В частности, Парменид впервые связывает
знание не с человеком, а с сущим.
Люди о двух головах. Беспомощно ум их блуждает.
Бродят они наугад, глухие и вместе слепые...
Без сущего мысль не найти — она изрекается в сущем,
Иного не будет и нет: ему же положено роком —
Быть неподвижным и целым. Все прочее — только названья:
Смертные их сочинили, истиной их почитая31.
В этом тексте два интересных момента. Один, понимание того, что
мысль человека может быть неправильной, противоречивой («люди о
двух головах. Беспомощно ум их блуждает») и правильной, когда она
ориентируется на «сущее». Второй — создание особой
интеллектуальной конструкции «сущее как неподвижное и целое». Пожалуй,
впервые в истории мысли человек сознательно строит идеальный объект,
30 Платон. Федон // Соч. В 4 т. М, 1993. —Т. 2. С. 79.
31 АхмановА. С. Логическое учение Аристотеля. М, 1960.

2.2. От «квазисхем» древнего мира к научному познанию
25
ведь наблюдать в природе ничего похожего он не может. Это именно
интеллектуальное построение (сущему приписываются свойства
неподвижности и целостности), призванное, с одной стороны, объяснить,
почему в рассуждении создаются неправильные знания (или
вследствие слабости ума, или неконтролируемого воображения), с другой —
охарактеризовать подлинную реальность, которую только и имеет
смысл описывать, рассуждая о бытии.
Уже Сократ показал, что ошибки в рассуждениях возникают
потому, что рассуждающий по ходу мысли меняет или исходное
представление или же переходит от одного предмета мысли к другому,
нарушая, так сказать, предметные связи. Вот, пример элементарного
софистического рассуждения: «у человека есть козел, у которого есть рога,
следовательно, у человека есть рога». Здесь в первой посылке связка
«есть» — это одно отношение (имущественной принадлежности, то есть
козел принадлежит человеку), а во второй — другое отношение (рога
козла — это не его имущество, а часть его тела). Чтобы при подобных
подменах и отождествлениях не возникали парадоксы, Сократ стал
требовать, во-первых, определения исходных представлений (в данном
случае нужно определить, что такое человек, козел и рога), во-вторых,
сохранения (неизменности) в рассуждении заданных в определении
характеристик предмета32.
Как эти требования могли выглядеть для античного человека,
вглядывающегося в реальность, пытающегося схватить сущность явлений?
Вероятно, как выявление в действительности твердых, неизменных
оснований вещей. Но это как раз и есть платоновская идея, то есть
Платон сузил сущее Парменида до идеального объекта, заданного в
определении. С одной стороны, идея — это неизменная сущность, предмет
мысли, сохраняющийся неизменным в ходе рассуждения, с другой —
это то, что задано определением.
Идеи вводились Платоном, чтобы нормировать рассуждения. В «Пар-
мениде» Платон пишет, что
«не допуская постоянно тождественной себе идеи каждой из
существующих вещей, человек не найдет, куда направить мысль, и тем самым уничтожит
саму возможность рассуждений» .
32 Если сравнить предмет, заданный в определении, с эмпирическим предметом (например,
козу как собственность и козу как таковую), то легко заметить, что первый предмет — это
идеальное построение. У эмпирической козы почти бесконечное число свойств (коза — это
животное, существо с четырьмя ногами, дающее молоко, приплод, шерсть и т. д. и т. п.), а у
козы как собственности свойств несколько. Кроме того, в природе, вообще-то говоря, такой
козы не существует, хотя она начинает существовать в рассуждении и мысли человека. Иначе
говоря, создавая определение, человек именно приписывает козе определенные
контролируемые в рассуждении свойства, то есть конструирует идеальный объект. Трудно переоценить
заслугу Пифагора, Сократа и Платона, запустивших указанный процесс идеализации.
33 Платон. Парменид. Т. 2. С. 375.

26 Глава 2. Конкретизация на материале психологии гипотезы о понятии «схема»
Хотя мысль Платона вращается вокруг вещей и идей, мы должны
сказать, что он пытается построить нормы рассуждений. Но решение
его онтологическое, ему кажется, что человек будет правильно
рассуждать, именно это он и называет размышлением, если будет знать, как
устроена подлинная реальность (мир идей) и затем в рассуждении
будет исходить из этого знания.
В представлении об идеальном объекте, как это видится сегодня в
ретроспекции, сходятся две разные линии: трактовка сущности как
условия познания (это мир спасения, свободный от противоречий,
противопоставленный миру эмпирическому) и то, что задано определением,
то есть конкретные свойства, которые приписываются предмету
рассуждения. С этой точки зрения, построить идеальный объект — это
значит, с одной стороны, найти конкретные свойства предмета,
позволяющие рассуждать без противоречий и решать определенные
познавательные проблемы, с другой стороны — прописать (поместить)
создаваемое построение в пространстве сущего.
Рассматривая в диалоге Парменид отношения между единым и
многим, Платон одновременно решает важную задачу нормирования
рассуждений, разворачивающихся по поводу какого-нибудь предмета. До
изобретения рассуждений знания, относящиеся к определенному
предмету, например любви, объединялись на схемах, задающих этот
предмет, чаще же просто относились к этому предмету без всяких
оснований. Например, в античной мифологии любовь истолковывалась как
действие богов любви — Афродиты и Эрота, а также как страсть
(умопомрачение). С формированием рассуждений возникла сложная
проблема: знания о предмете получались в разных рассуждениях и часто
выглядели совершенно различными, спрашивается, как их объединять,
чтобы не получались противоречия? Вот здесь и потребовалась особая
норма. С точки зрения Платона, предмет задается как единое, а
отдельные его характеристики — это многое, причем «единое есть многое».
В данном случае задача нормирования рассуждений и нормирования
деятельности познания, ведь единое — это и есть своеобразная норма
познания предмета (например, любви) еще не разошлись. У
Аристотеля такая дифференциация уже налицо. В первой «Аналитике» он дает
нормы для рассуждений, во второй — для научного познания.
2.3. Схемы в «Пире» Платона
Одной из первых удачных попыток формирования научного
предмета можно считать «Пир» Платона. В этой работе Платон
конструирует любовь как идеальный объект, приписывая любви за счет
определений такие свойства как «поиск своей половины», «стремление к це-

2.3. Схемы в «Пире» Платона
27
лостности», «разумное поведение», «вынашивание духовных плодов»
(стремление к прекрасному, благу, бессмертию). При этом Платон
решает три задачи: создает новое понимание любви для становящейся
античной личности, строит о любви непротиворечивое знание,
реализует в отношении любви ряд собственных идеалов.
Осознает он только вторую задачу, назовем ее условно
«логической» (см. его цитированное выше высказывание в «Федре») Два других
аспекта своей деятельности, назовем их условно «вызовами времени» (в
данном случае, это необходимость создать представления о любви для
становящейся античной личности) и «персональными ценностями»
(убеждение, что для любви необязательна чувственная сторона дела, семья,
брак и даже женщина) Платон не обсуждает как норму философской
работы, хотя они обсуждаются по содержанию (иначе, откуда бы я их
взял). Естественно, не осознает Платон и то, что большую роль в его
построениях сыграло разъяснение Платоном новых представлений о
любви для непонимающих слушателей, то есть процесс коммуникации.
(вызовы времени, непротиворечивость,
персональные ценности, требования коммуникации)
(поиск своей половины, стремление к целостности,
разумное поведение, вынашивание духовных плодов)
(практикуемая в жизни платоническая любовь)
Но вот что интересно, характеристики идеального объекта Платон
сначала получает на схемах, лишь затем на их основе он строит
определения любви. Действительно, в «Пире» Платона мы находим
несколько схем, главные две — приведенная выше схема «андрогина» и схема
«вынашивания духовных плодов». Один из участников диалога
Аристофан , как мы помним, рассказывает историю, в соответствие с
которой каждый мужчина и женщина ищут свою половину, поскольку они
произошли от единого андрогинного существа, рассеченного Зевсом в
доисторические времена на две половины.
Другая участница, Диатима описывает путь людей, которые,
разрешаются в любви духовным бременем.
«Те, у кого разрешиться от бремени стремится тело, обращаются больше к
женщинам и служат Эроту именно так, надеясь деторождением приобрести
бессмертие и оставить о себе память на вечные времена. Беременные же духовно —
ведь есть и такие, беременны тем, что как раз душе и подобает вынашивать.
А что ей подобает вынашивать? Разум и прочие добродетели... каждый,
пожалуй, предпочтет иметь таких детей, чем обычных»34.
УСТАНОВКИ
ПОЗНАНИЯ
Ψ
ИДЕАЛЬНЫЙ
ОБЪЕКТ
Ψ
ЭМПИРИЧЕСКОЕ
ЯВЛЕНИЕ
34 Платой. Парменид. Т. 2. С. 119-120.

28 Глава 2. Конкретизация на материале психологии гипотезы о понятии «схема»
Почему эти нарративы я называю схемами? Во-первых, Платон их
строит сам (в номенклатуре античных мифов таких нет). Во-вторых,
они задают не только новый объект (любовь, как стремление к
целостности и поиск своей половины, как вынашивание духовных плодов),
но подсказывают, как теперь нужно действовать (не ждать пока тебя
поразит золотая стрела бога любви Эрота, а понять, кто ты есть сам и
искать похожего на себя, т. е. свою половину). Понятно в данном
случае и семиотическое основание платоновских схем: половинки андро-
гинов обозначают двух любящих.
Почему, спрашивается, Платона не устраивало обычное
понимание любви, столь красочно описанное в античной мифологии? Прежде
всего, потому, что такая любовь понималась как состояние,
вызываемое богами любви и поэтому независящее от воли и желаний человека.
Платон, однако, считал, что одно из главных достоинств философа —
как раз сознательное участие в собственной судьбе (мироощущение,
сформулированное Платоном в концепции «epimelia» — буквально,
«заботы о себе»). Кроме того, обычно любовь понималась как страсть,
охватывающая человека в тот момент, когда боги любви входили в него;
как сильный аффект, полностью исключающий разумное поведение.
Платон, напротив, призывал человека следовать не страстям, а
действовать разумно. Разумное построение жизни по Платону — это работа
над собой, направляющая человека в совершенный мир идей, где душа
пребывала до рождения человека.
По Платону размышление позволяет душе припомнить мир идей,
в котором она пребывала до рождения. Другой результат познания и
работы человека над собой, конечно, в том случае, если они
последовательно идут до конца, то есть до полного воспоминания мира идей —
возможность человеку «блаженно закончить свои дни». Под этим
Платон понимает не только преодоления страха перед смертью, но
приоткрывающуюся при этом возможность буквального бессмертия.
Наконец, уяснение мира идей является условием и познания обычных
вещей — «многого».
В этом смысле понятно, как действовал автор «Пира». Он мыслит
любовь как идею — единое, а различные представления о любви,
высказываемые участниками диалога — это многое. Задавая любовь как
«единство многого», Платон, как бы мы сказали сегодня, строит
теоретический предмет (науку о любви). В нем различные характеристики
любви непротиворечиво объединяются в рамках единой идеи
платонической любви. При этом анализ «Пира» показывает, что указанные
отдельные характеристики любви выявляются и объединяются в рамках
единой идеи в ходе рассуждений о любви, но их роль минимальна;
главным же образом синтез знаний о любви осуществляется Платоном

2.4. Элиминирование схем в построениях Аристотеля
29
на основе схем. С одной стороны, именно схемы, по-новому организуя
смыслы, обнаруживают новую реальность любви, с другой — за
схемами лежат потенции и экзистенции нарождающейся античной
личности и личности самого Платона.
Кто же такой Платон в «Пире», философ (ученый) или практик?
И тот и другой. С одной стороны, Платон, давая определения любви,
получает не только новые непротиворечивые знания, но и строит
идеальные объекты, с другой стороны, он создает схемы, позволяющие любить
по-новому (платонически), что конституирует новою практику любви.
ПРОБЛЕМНАЯ
СИТУАЦИЯ
СХЕМЫ
ОПРЕДЕЛЕНИЯ
ЛЮБВИ
ЛЮБОВЬ КАК
ИДЕАЛЬНЫЙ
ОБЪЕКТ
(необходимость мыслить
непротиворечиво, любить
для личности, преодолеть
мифологическое понимание
любви, реализовать себя)
2.4. Элиминирование схем в построениях Аристотеля
Итак, уже Платон в «Пармениде», «Пире» и «Федре» ставит
вопрос о том, как строить знание о некотором объекте изучения, сегодня
мы бы сказали, как строить научный предмет, науку. Он показывает,
что такие знания должны быть непротиворечивыми и связаны между
собой процедурой размышления. Аристотель идет дальше. Он ставит
задачу создания регулярной процедуры построения наук, понимая под
этим, с одной стороны, способы построения знаний о некотором
предмете, основанные на применении сформулированных им правил и
категорий, с другой — поиск того, что Аристотель называет «началами»
(с современной точки зрения, именно начала задают объект изучения).
Начала по Аристотелю — это истинные знания, задающие
сущность изучаемого предмета. Силлогистическое суждение будет
доказывающим, пишет Аристотель,
«если оно истинно и взято из предположений, выдвинутых с самого
начала». «У всех начал есть та общая черта, что они представляют собой первый
исходный пункт или для бытия, или для возникновения, или для познания...»35.
При этом Стагирит критически относится не только к учению об
идеях, но и, судя потому, что он не подражает в этой области Платону,
35 Аристотель. Аналитики. М., 1952. С. 10; Метафизика. М, Л., 1934. С. 78.

30 Глава 2. Конкретизация на материале психологии гипотезы о понятии «схема»
к практике построения схем. Аристотель, вероятно, считал, что
использование схем (которые сам Платон называл «правдоподобными
мифами») должно приводить к противоречиям, что для Стагирита
означало полный возврат назад. Везде, где можно Аристотель изгоняет
схемы, заменяя их идеальными объектами.
К тому времени как Аристотель приступил к реализации своей
программы, были дифференцированы знания о различных явлениях —
рассуждали о движении, музыке, душе, богах и прочее; то есть сами
предметы уже фактически сложились. Однако, поскольку до Платона и
Аристотеля каждый мыслитель, реализуя себя и собственное
понимание предмета, рассуждал по-своему, в каждой из указанных
предметных областей были получены разрозненные знания, не связанные
между собой; они по-разному задавали предмет, нередко противоречили
друг другу или опыту. Именно поэтому Аристотель ставит задачу —
заново получить знания в каждой из таких предметных областей. Чтобы
понять, как Аристотель решает эту задачу, рассмотрим один пример —
построение Стагиритом науки о душе.
Сначала Аристотель сортирует уже полученные другими
мыслителями знания о душе: выделяет в отдельную группу противоречия,
ведь от них нужно было избавиться; при этом многие противоречия он
впервые формулирует сам. В другую группу Аристотель собирает
знания о душе, которые выглядели как истинные, то есть схватывающие
сущность предмета, именно эти знания затем будут им включены в
«начала» души.
Следующий шаг — характеристика души как объекта научного
изучения, предполагающая ее соотнесение с определенными
категориями, ведь по Аристотелю сущее задается категориями. Категория в
отличие от понятия — это логическая норма, позволяющая
конструировать идеальный объект. То, что мы сегодня понимаем под понятием,
для Аристотеля выступает как «начало», последнее определяет
идеальный объект, соответствующий изучаемой области знаний. Таковы
у Аристотеля душа, время, движение.
Процедура категоризации в свою очередь включала два основных
звена. Первое — приписывание душе и связанным с нею феноменам
(телу, жизни, ощущению, воображению, мышлению и т. д.)
характеристик, принадлежащих категориям, одновременно это предполагает
элиминирование других характеристик, не указанных категориями; кроме
того, между выделенными характеристиками устанавливались такие же
связи, как и между соответствующими категориями. Второе звено —
получение в рассуждении следствий из нового понимания души. Если
подобные рассуждения приводили к противоречиям или еще больше
запутывали вопрос, то от данной категоризации Аристотель отказывал-

2.4. Элиминирование схем в построениях Аристотеля
31
ся, напротив, если рассуждения не приводили к противоречиям и
позволяли решить проблемы, то шаг категоризации закреплялся. В
результате удавалось нащупать новые характеристики души, которые
извлекались уже не из наблюдения, а строились как конструкция (как
идеальный объект) самим Аристотелем.
В этой связи особенно показательным выступает пример
следующей категоризации: во второй книге душа отождествляется
Аристотелем с категорией «сущность» и «форма», соответственно тело с
категорией «материя» («субстанция»).
«Ведь материя, — пишет Стагирит, — есть возможность, форма же —
осуществление, и это в двояком смысле: в смысле знания и созерцания.
Преимущественно тела кажутся субстанцией, а из них — естественные тела; ведь
последние являются источником всего остального... Ведь тело не есть то, что
приписывается предмету, а скорее само является предметом и материей. Таким
образом, необходимо душу признать сущностью, своего рода формой
естественного тела, потенциально одаренного жизнью. Сущность же есть
осуществление (энтелехия), таким образом, душа есть завершение такого тела.
Осуществление же можно понимать в двояком смысле, — или как знание, или как
созерцание; ясно, конечно, что как знание. Ведь душе свойственны и сон, и
бодрствование, причем бодрствование соответствует созерцанию, сон же
соответствует обладанию без выявления. Знание предваряет познание, поэтому
душа есть первое осуществление естественного тела, потенциально
одаренного жизнью... не следует спрашивать, представляет ли собой душа и тело нечто
единое, подобно воску и изображения на нем, ни вообще относительно любой
материи и того, чьей материей она является»36.
Последовательное отождествление души с категориями, в ходе
которого анализируются следствия и отбираются истинные знания о
душе, позволяют Аристотелю сконструировать то, что он называет
«началом души», а мы сегодня — идеальным объектом. Итоговые
характеристики такого начала суммированы в третьей книги восьмой главы.
Душа, пишет Аристотель,
«некоторым образом обнимает все существующее. В самом деле: все
существующее представляет собой либо предметы чувственно постигаемые, либо
умопостигаемые. Ведь в известном смысле знание тождественно познаваемому,
а ощущение — чувственно воспринимаемым качествам... но самые предметы
отпадают, — ведь камень в душе не находится, а форма его. Таким образом,
душа представляет собой словно руку. Ведь рука есть орудие орудий, а ум —
форма форм, ощущение же — форма чувственно воспринимаемых качеств»37.
Внешне все выглядит так, что Аристотель не покидает почву
познания: «форма форм», «форма чувственно воспринимаемых качеств» —
это идеальные объекты в Аристотелевском варианте. Но нет ли за этими
Аристотель. О душе. М, 1937. С. 35-36.
37 Там же. С. 102-103.

32 Глава 2. Конкретизация на материале психологии гипотезы о понятии «схема»
построениями схем? Мне кажется, есть, также как и за категориями.
Возьмем категорию «форма — материя». Она поясняется Стагиритом
на примере воска и печати, а также меди и медного круга: причина
формы — печать и круг, причина их субстанции — воск и медь;
создавая вещи, мы привносим в материю форму. Поясняя в ранней работе
«Категории», что такое «вид и род», Аристотель говорит, что от рода к
виду мы можем приписывать, но не наоборот (то есть мы можем
строить такие умозаключения: «Сократ — человек, люди — смертны, не боги,
не животные, разумны, следовательно, Сократ — смертен, не бог, не
животное, разумен; но ошибочно, например, следующее рассуждение:
„Сократ мудр и лыс, следовательно люди мудры и лысы")». Так вот, чем, как
не схемами являются утверждения: «от рода к виду можно
приписывать», «форма оформляет материю»? Да, здесь схема представлена
необычно, или в виде правила действия или уже как объект, но все равно
по функции это схема. Она задает новое видение и понимание явления,
позволяет действовать, готовит место для идеального объекта.
Следующее звено построения научного предмета — сведение к
построенному началу других случаев. В работе «О душе» этот момент
отсутствует, его необходимость можно уяснить, анализируя другую
работу Стагирита — «Физику». В ней Аристотель рассматривает
различные движения, относительно которых были получены как отдельные
истинные знания, так и парадоксы. В целом аристотелевская физика
строится по той же логике, что и предыдущая работа. Так, движение,
как род бытия, Аристотель характеризуется с помощью «категорий»
сущность, суть бытия, вещи, форма, материал, возможность,
действительность, способность, качество, количество, состояние. Эти понятия
и категории определяются Аристотелем относительно друг друга и
организуются в такую систему, которая, как показывает анализ, позволяет
выразить эмпирические смыслы, зафиксированные в описаниях
различных движений, а также объяснить затруднения, возникающие в рас-
38
суждениях о движении .
В результате Аристотель получает два разных представления о
движении: движение есть переход вещей из возможного бытия в
действительное и совокупность качеств или состояний. Данные характеристики
движения как начала Аристотель использует для опровержения апорий
Зенона о движении, а также для описания разных видов движения;
последний момент, включающий сведение новых случаев к
построенному началу, отсутствовал в работе «О душе». В частности, Стагирит
различает равномерное и неравномерное движение, относя к
последнему и свободное падение. Анализируя способы сравнения разных дви-
Ариспютель. Физика. М., 1936.

2.4. Элиминирование схем в построениях Аристотеля
33
жений, Аристотель склоняется к мысли, что именно равномерное
движение образует сущность любого движения и, следовательно,
специфицирует движение как род бытия. Поэтому, определяя неравномерное
движение, Аристотель сопоставляет его с равномерным и приходит к
выводу, что различие между обоими видами движения определяется либо
характером пути, времени, среды, либо характером скорости движения,
различающейся большей или меньшей степенью39. В языке
современной философии науки эту работу можно охарактеризовать так:
Аристотель не только «спроектировал» для физики первый объект
изучения — движение и на основе этого задал науку, но также построил два
идеальных объекта — равномерное и неравномерное движение, сведя
второе к первому.
Анализ рассматриваемых здесь работ Аристотеля позволяет также
развести три разных процесса: построение нового научного предмета
(начал, определений), научное объяснение, которое включало в себя
способ разрешения противоречий, решение проблем и других
затруднений, зафиксированных по поводу изучаемого объекта, наконец, по-
строение самой науки, то есть сведение новых случаев к началам,
получение истинных знаний, «исчерпание» (описание) в рамках данной
науки всех случаев (известных в эмпирии объектных ситуаций).
Но была еще одна задача, которую фактически решала античная
наука. А именно, ее строили так, чтобы на основе ее знаний можно
было решить различные социальные и личные проблемы. Так Платон, как
мы говорили, создавая «Пир», решал четыре основные задачи: создавал
представление о любви, пригодные для становящейся античной
личности, стремился получить непротиворечивые знания, реализовал
собственное понимание любви, преодолевал непонимание слушателей.
Но и теории («науки») Аристотеля решали определенные
социальные проблемы. Например, в работе «О душе» Аристотель создает
представления, позволяющие блокировать мифологическое понимание души
(как входящей и выходящей из тела) и принять аристотелевские
правила и категории. Первое было необходимо сделать потому, что
мифологическое понимание души противоречило идее мышления, второе
делалось с целью, склонить всех мыслить непротиворечиво. Вот как
Аристотель решает первую задачу. Сначала он доказывает, что если бы
тело двигалось, то «выйдя из тела, она снова могла бы вернуться» а
«живые существа, умерев, ожить»40. Для Аристотеля это
противоречие. Затем показывает, что тело и душа связаны не пространственно, а
как форма и материя.
Розин В. М. Типы и дискурсы научного мышления. М, 2000. С. 42-51.
Аристотель. О душе. С. 16.

34 Глава 2. Конкретизация на материале психологии гипотезы о понятии «схема»
«Таким образом, — пишет Аристотель, — необходимо душу признать
сущностью, своего рода формой естественного тела, потенциально одаренного жизнью...
не следует спрашивать, представляет ли собой душа и тело нечто единое,
подобно воску и изображению на нем, ни вообще относительно любой материи и
того, чьей материей она является»41.
Теперь решение второй задачи. Параллельно с формирование
правил, категорий, понятий и отдельных наук, как необходимое их
условие Аристотель намечает подход, который сегодня, с ретроспективной
точки зрения, можно назвать психологическим. Следование правилам
мышления, обоснование и формулирование начал доказательства и
тому подобные моменты способствовали образованию целого ряда
новых психологических установок. Прежде всего, формируется
установка на выявление за видимыми явлениями того, что есть на самом деле,
в другой интерпретации установка на выявление сущего или
созерцание категорий-кирпичиков, из которых состоит подлинный мир.
«Проницательность, пишет Аристотель в „Аналитиках", есть способность
быстро найти средний термин. Например, если кто-либо видит, что против солнц
луна всегда светится, он сразу же понимает, почему это так, именно вследствие
освещения луны солнцем»42.
Другая установка научного мышления — способность удивляться
и изумляться полученному знанию или выясненной причине (началу).
Это удивление и изумление, Kaîc момент мудрости носило во многом
сакральный характер. Открытие знания или причины было делом
божественного разума и поэтому вызывало изумление. С этим же тесно
связана и способность искать доказательство и рассуждение, дающие
знание или же позволяющие уяснить причину. Поскольку для
построения доказательства или рассуждения, как правило, необходимо
построить цепочку связанных между собой рассуждений, формировалась также
способность поиска правильного действия в сфере идеальных
объектов и теоретических знаний без опоры на эмпирические знания.
Важной способностью и ценностью становится и желание
рассуждать правильно, следовать правилам истинного мышления, избегать
противоречий, а если они возникали — снять их. На основе
перечисленных установок и связанных с ними переживаний, которые
рассматривались как наслаждение: («Если поэтому так хорошо, как нам —
иногда, богу — всегда, то это — изумительно.. .»43), а также самой
деятельности мышления (получение в рассуждении и доказательстве
новых знаний, уяснение причин, следование правилам мышления и т. д.)
постепенно складывается античная наука. Ее характер определяется
также осознанием научного мышления (ума, разума, науки) как особо-
41 Аристотель. О душе. С. 36-37. Кстати, это еще один прекрасный пример категоризации.
42 Аристотель. Аналитики. С. 248.
43 Аристотель. Метафизика. С. 215.

2.4. Элиминирование схем в построениях Аристотеля
35
го явления среди других. Один аспект такого осознания — построение
оппозиций: мышление и чувственное восприятие, наука и искусство
(«техне»), знание и мнение, софизмы и доказательства и т. д. Другой —
непосредственная рефлексия мышления. Наиболее обстоятельно о
мышлении Аристотель говорит в книге «О душе».
«Что касается мышления, — пишет Аристотель, — так как оно, по-видимому,
есть отличное от чувственных восприятий и кажется, что, с одной стороны, ему
свойственно воображение, с другой — составление суждений... мышление
должно быть непричастно страданию, воспринимая формы и отождествляясь с ними
потенциально, но не будучи ими, и подобно тому, как чувственная способность
относится к чувственным качествам, так ум относится к предметам мысли. И
поскольку ум мыслит обо всем, ему необходимо быть ни с чем не смешанным...
Таким образом, природа ума заключается не в чем ином, как только в
возможности... Мышление о неделимом относится к той области, где не может быть
лжи. А то, где встречается и ложь и истина, представляет собой соединение
понятий... Ошибка заключается именно в сочетании... А соединяет эти отдельные
[представления] в единство ум... Таким образом, душа представляет собой
словно руку. Ведь рука есть орудие орудий, а ум — форма форм, ощущение же —
форма чувственно воспринимаемых качеств»44.
Что собой представляют эти характеристики мышления? Конечно,
не эмпирически наблюдаемые особенности ума. Это своеобразное, как
бы мы сегодня сказали, антропологически ориентированное
осмысление и обоснование аристотелевского органона: например, фиксация
независимости правил и категорий от мыслящего и конкретных
суждений (поэтому мышление непричастно страданию) или деятельностной
природы мышления (мышление соединяет представления и может
выступать источником ошибок).
Аристотель хочет подключить человека к созданной им логике,
оправдать новый взгляд на вещи и эмпирию, как выраженных с помощью
категорий и понятий, объяснить, как создаются знания, категории и
понятия. Восприятие (ощущение) по Аристотелю решает задачу связи
вещей и эмпирии с категориями и понятиями, воображение позволяет
понять, как на основе одних знаний и понятий получаются новые, а
мышление трактуется именно как деятельность человека, пользующегося
логикой, категориями и понятиями. Обсуждая, например, в
«Аналитиках» способность к познанию начал, Аристотель указывает на индукцию,
«ибо таким образом восприятие порождает общее»45. Но сходно Аристотель
определяет в работе «О душе» ощущение как способность: «ощущение есть то, что
способно принимать формы чувственно воспринимаемых предметов без их
материи, подобно тому, как воск принимает оттиск печати без железа и без золота»46.
44 Аристотель. О душе. С. 90, 94, 97-98, 102-103.
45 Аристотель. Аналитики. С. 288. «В самом деле, если что-то из неотличающихся между
собой вещей удерживается в воспоминании, то появляется впервые в душе общее, ибо
воспринимается что-то отдельное, но восприятие есть восприятие общего, а не отдельного» (там же).
46 Аристотель. О душе. С. 73.

36 Глава 2. Конкретизация на материале психологии гипотезы о понятии «схема»
Ясно, что восприятию (ощущению) Аристотель приписывает здесь
такие свойства, которые позволяют понять связь начал с вещами и
работой чувств. И это понимание обеспечивается схемами. Но поскольку
Аристотель старается схемы элиминировать, он заменяет их
рассуждениями, содержащими, в частности, категории.
Тот же ход он реализует относительно мышления.
«Мышление о неделимом, — по Аристотелю, — относится к той области, где
не может быть лжи. А то, где [встречаются] и ложь и истина, представляет
собой соединение понятий... Впрочем, не всегда ум таков, но ум, предмет
которого берется в самой его сути, [всегда усматривает] истинное, а не только
устанавливает связь чего-то с чем-то» .
Другими словами, мышление по Аристотелю — это и есть
рассуждения по правилам с использованием категорий. Важно, что именно
категории и понятия задавали в мышлении подлинную реальность,
причем эта реальность оказывалась идеальной и конструктивной.
Впрочем, уже Платон понимал, что размышления предполагают
перевоссоздание действительности. В «Пире» знания о любви Платон
собирает и связывает не так, как они до этого существовали и объединялись
в мифологии и практике. Все знания о любви Платон относит к идее
любви. В данном случае единая идея любви — это любовь как
идеальный объект, любовь, сконструированная Платоном. Такая любовь
позволяет не только рассуждать без противоречий, но и любить по-новому
(в плане реализации античной личности), позволяет она, уже как
эзотерическая концепция, осуществлять себя в любви и самому Платону.
Хотя Аристотель собирает и связывает знания иначе, чем Платон,
используя для этого рассуждения, правила и категории, в целом он
продолжает намеченную Платоном линию на перевоссоздание
действительности. То, что Аристотель называет наукой — это и новый способ
получения знаний о действительности и задание новой реальности. Например,
в работе «О душе» душа — это идеальный объект, сконструированный
Аристотелем, он позволяет рассуждать без противоречий, блокировать
мифологическое понимание души, реализовать новое понимание
человека, обосновать при рассуждении использование правил и категорий.
2.5. Квазихемы и идеальные построения
в ранних работах 3. Фрейда
Перенесемся теперь на крыльях воображения в начало XX
столетия, когда 3. Фрейд пытается помочь своей пациентке Элизабет фон Р.
и при этом одновременно понять, как устроена вообще психика
человека. После долгих поисков он находит причину ее заболевания.
47 Аристотель. О душе. С. 97, 99.

2.5. Квазихемы и идеальные построения в ранних работах 3. Фрейда 37
«„Итак, вы были давно влюблены в своего зятя", — сухо сказал я. Элизабет
громко вскрикнула и сразу же пожаловалась на страшные боли. Она сделала еще
одну отчаянную попытку избежать объяснения: мол, это неправда, это я ей внушил,
этого не могло быть, на такую подлость она не способна, этого бы она себе
никогда не простила. Было совсем нетрудно доказать ей, что ее собственные
высказывания не допускали иного толкования; но сопротивление продолжалось
достаточно долго, до тех пор пока два моих утешительных довода — что, дескать, нельзя
отвечать за свои чувства и что само ее заболевание является убедительным
свидетельством ее моральной чистоты — не возымели на нее должного эффекта.
Теперь я должен был искать разнообразные способы для того, чтобы
успокоить пациентку. Прежде всего, я хотел дать ей возможность путем отреагирования
избавиться от накопившегося за длительное время возбуждения. Мы исследовали
ее первые впечатления от знакомства с зятем, пути зарождения неосознанного
чувства влюбленности. Здесь и обнаружились все мелкие события, которые, если
оглянуться назад, и были предвестниками вполне зрелой страсти...»48.
Двигаясь по нащупанному пути, т. е. давая больной вспомнить,
осознать и пережить подавленную любовь к зятю, Фрейд утверждает,
что смог постепенно добиться практически полного излечения своей
пациентки.
Как Фрейд понимает, что такое «травматическая» ситуация? С его
точки зрения — это конфликт неосознанных и неотреагированных
противоположных чувств (обычно таких, как любовь к близкому
человеку и переживание долга, ответственности и т. д.), приводящих к
изоляции «невыносимых представлений».
«Но как могло произойти, что столь аффективно насыщенная группа
представлений оказалась такой изолированной? Обычно ведь чем больше величина
аффекта, тем более значительную роль играет представление, связанное с этим
аффектом, в ассоциативном процессе. На этот вопрос можно ответить, приняв
во внимание два факта, о которых мы можем судить с полной уверенностью, а
именно: (1) одновременно с формированием этой изолированной группы
представлений возникали истерические боли, и (2) пациентка оказывала сильное
сопротивление любой попытке установить связь между этой изолированной
группой и другими содержательными компонентами сознания; когда же, наконец,
удалось эту связь установить, она испытала сильную душевную боль. Сознание
не может предугадать, когда именно возникнет невыносимое представление.
Невыносимое представление исключается и образует изолированную
психическую группу вместе со всем, что с ним связано. Но первоначально оно должно
было быть представлено в сознании, входя в основной поток мыслей, иначе не
возник бы конфликт, являющийся причиной такого исключения. Именно эти
моменты мы считаем „травматическими"; именно тогда осуществляется конверсия,
результаты которой — расщепление сознания и истерический симптом»49.
Возможно, от данного случая (Элизабет не поддавалась гипнозу)
пошла нелюбовь Фрейда к гипнозу, который он рассматривает как
«капризное и мистическое средство». Поэтому Фрейд пытается найти
другие способы провоцирования пациента на осознание своих пережива-
Фрейд 3. История болезни фрейлейн Элизабет фон Р. // МПЖ. 1992. № 1. С. 93-96.
Там же. С. 69, 71.

38 Глава 2. Конкретизация на материале психологии гипотезы о понятии «схема»
ний. Он обращает внимание на утверждение Бернхейма, что существует
определенная остаточная связь между гипнотическим и бодрствующим
состояниями. Взяв эту идею, Фрейд ищет приемы, позволяющие
обнаруживать у пациентов в бодрствующем состоянии «ключевые
высказывания», свидетельствующие о психотравме. Случай наталкивает его
на метод «свободных ассоциаций». Фрейд начал требовать, чтобы
пациенты в ответ на какое-либо слово свободно продуцировали любые
другие слова, приходящие им в голову, «какими бы странными эти
ассоциации им не казались». В этот же период Фрейд описывает
феномен «сопротивления», то есть нежелание пациентов вспоминать или
осознавать сцены и конфликты, приведшие к психической травме.
Углубляя понимание того, что происходило при этом с человеком,
Фрейд рисует такую картину. Если «подавленный» («защемленный»,
«противоположный») аффект не находит нормального, естественного
выхода (не может быть реализован), происходит его задержка, ведущая к
«источникам постоянного возбуждения» или «перемещению в
необычные телесные инервации» (соматические поражения). Подобные
состояния психики, когда нарушаются условия нормального выхода аффектов
и происходит их задержка, защемление, Фрейд называет, «гипноидны-
ми» состояниями души, поскольку человек ничего не знает об истинных
источниках травмы. Осознание больным собственных травматических
переживаний (катарсис) рассматривается в данном случае как сила,
высвобождающая «подавленные», «защемленные» аффекты.
«Благодаря изучению гипнотических явлений, — пишет Фрейд, — мы
привыкли к тому пониманию, которое сначала казалось нам крайне чуждым, а
именно, что в одном и том же индивидууме возможно несколько душевных
группировок, которые могут существовать в одном индивидууме довольно
независимо друг от друга, могут ничего не знать друг о друге и которые, изменяя
сознание, отрываются одна от другой. Если при таком расщеплении личности
сознание постоянно присуще одной из личностей, то эту последнюю называют
сознательным душевным состоянием, а отделенную от нее личность —
бессознательным... мы имеем прекрасный пример того влияния, которое
сознательное состояние может испытать со стороны бессознательного»50.
Как можно категориально истолковать этот и предыдущий нарра-
тив? С одной стороны, это явно квазисхемы (назовем их
«психотехническими», поскольку они были добыты в результате объективации и
схематизации психотерапевтических процедур, нащупанных Фрейдом при
общении со своими пациентами). Например, феномен сопротивления
Фрейд вводит в психику, чтобы объяснить и оправдать свое поведение.
Элизабет сопротивляется, говорит, что ей внушают то, чего не может
быть, а Фрейд преодолевает ее сопротивление и убеждает свою
пациентку, что все так и есть на самом деле, как он говорит. Получается,
Фрейд 3. История болезни... // МПЖ 1992. № 2. С. 17.

2.5. Квазихемы и идеальные построения в ранних работах 3. Фрейда 39
что «сопротивление» у Фрейда — это теоретическое осмысление его
собственной практики и убеждений. Он истолковывает сопротивление
Элизабет с помощью квазисхемы, где введение в общее поле сознания
изолированной области сознания (второй, так сказать, бессознательной
личности) предполагает преодоление сил и энергии, затраченных на
процесс изоляции. Понятно, что при другой концептуализации,
например, по К. Роджерсу, сопротивление могло быть истолковано совершенно
иначе, например, как отказ принимать неправильную интерпретацию
(кстати, именно такова и была первая реакция Элизабет) или как
нежелание восстанавливать целостность опыта личности, или обсуждать с
чужим человеком личные проблемы.
Это не схемы, а квазисхемы потому, что Фрейд не имеет
представления о схемах, он получает свои нарративы каким-то другим
способом, а не так, как бы это сделал, к примеру, Платон. По сходным
обстоятельствам мы называли древний нарратив «ягуар съел солнце» не
схемой, а квазисхемой. Архаический человек не знал ни схем, ни
проектирования, ни познания. Он строил свои нарративы как-то иначе.
Почему же тогда, мы вообще называем их квазисхемами. А потому, что,
если бы архаический человек действовал, как мы, то, создавая нарратив
«ягуар съел солнце» он бы, с нашей точки зрения, строил схему.
Естественно возникает следующий вопрос: каков смысл такой
модернизации? А тот, что, представляя деятельность архаического человека, как
построение схем, мы устанавливаем связь нашей культуры с
архаической. В этом случае мы можем утверждать, что была непрерывная
эволюция в развитии схематизации. Потому схема, что нам удалось
установить подобную связь, а «квази», поскольку мы понимаем различие
современной и архаической культур и признаем, что древние нарративы
получались каким-то другим способом. Категориально квазисхемы
можно трактовать как предпосылку схематизации, как прасхемы.
С другой стороны, анализируемые нарративы представляют собой
идеальные объекты, поскольку с их помощью Фрейд стремится
понять, как устроена психика; с позиций естественно-научного
объяснения он ищет однозначные причины заболевания Элизабет, прибегает к
рациональным представлениям, главными из которых являются физи-
калистски истолкованные идеи борьбы противоположных влечений,
расщепления личности и сознания, выпадения одной из областей
сознания из общего поля.
ПРОБЛЕМНАЯ
СИТУАЦИЯ
;; I квазисхемы I-
( 1. помочь пациенту, ' '
2. понять природу его
психики) практика
>1 нарративы"
4
ИДЕАЛЬНЫЕ
ОБЪЕКТЫ
научное познание

40 Глава 2. Конкретизация на материале психологии гипотезы о понятии «схема»
На следующем этапе Фрейд строит свой первый вариант теории
психики, содержащий три инстанции (сознательную, предсознательную
и бессознательную). По Ф. Василюку — это онтология. С этим можно
согласиться, представления, заданные этой теорией, оторваны от
эмпирического материала и отнесены к особой действительности — психике
человека как таковой. И элементы (инстанции) психики и их связи
(конфликт сознательного и бессознательного, отношение вытеснения, а
также выход вытесненных структур в сознание) являются, с одной
стороны, конструктивными, с другой — схемами по отношению к фактам,
с третьей стороны, они удовлетворяют логическим критериям
(требованию непротиворечивости и научного объяснения, конечно, как их
понимает сам Фрейд). Однако почему Фрейд не удовлетворился
отдельными психотехническими квазисхемами и идеальными объектами?
Во-первых, он пытался определить характер «защемленных»
аффектов («оторвавшихся» душевных группировок), с тем, чтобы знать, на
какие признаки поведения пациента или его высказывания нужно
ориентироваться психотерапевту для постановки правильного диагноза и
дальнейшего лечения. Во-вторых, Фрейд стремился создать объяснение всех
наблюдаемых им явлений по естественно-научному образцу: построить
идеальный объект и полностью имитировать на нем функционирование
и поведение объекта, то есть объяснить согласно логике построенного
механизма все явления, наблюдаемые в психотерапевтической практике.
Эта установка Фрейда была вполне аналогична той, которую в 70-х годах
формулирует наш отечественный психолог П. Я. Гальперин.
«Наука, — пишет он, — изучает, собственно, не явления, а то, что лежит за
ними и производит их, что составляет „сущность" этих явлений, — их
механизмы... вопрос в том, что составляет механизмы психологических явлений и где эти
механизмы следует искать. Понятно, что, только зная эти механизмы, можно
овладеть предметом в большей мере, чем позволяют опыт и практика, не
вооруженные теорией; понятно и то, что всякое психологическое исследование должно
быть направлено на изучение механизмов психологических явлений»51.
Судя по всему, центральной идеей, положенной Фрейдом в
основание подобного механизма, послужило представление о
взаимодействующих в человеке самостоятельных конфликтных личностях
(душевных группировках), которые в новой схеме превращаются в
противоположные инстанции психики. Второе соображение было получено из
скрещивания идеи катарсиса и факта сопротивления. Фрейд приходит
к мысли, что если определенное переживание (душевная группировка)
не пережито (не отреагировано), поскольку противоречит культурным
нормам сознания, оно уходит из сознания, забывается и одновременно
51 Гальперин П. Я. Введение в психологию. — М., 1976. С. 9-10

2.5. Квазихемы и идеальные построения в ранних работах 3. Фрейда 41
мешает текущей психической активности. Чтобы устранить эту помеху
(снять психическую травму), необходимо в какой-либо форме такое
переживание пережить, провести через сознание. Представление о
конфликте культуры и общества, одной личности в человеке с другой
были отчасти конструктивными, отчасти эмпирическими. Совмещая и
объективируя все эти представления и идеи, Фрейд вводит понятия о
бессознательном и цензуре (ее обеспечивала предсознательная
инстанция), а также идею вытеснения.
Что такое на данном этапе построения идеального объекта —
«бессознательное»? С одной стороны, область психики, где действует
«защемленная» (вытесненная) личность, о которой сам человек ничего не
знает, которую он не осознает; именно с этой странной «личностью»
имели дело Брейер и Фрейд, когда вводили больного в гипноз и спрашивали
его об исходной травме. С другой стороны, бессознательное — это та же
личность (душевная группировка), находящаяся в конфликте с другой
личностью (она отождествляется с обычным сознанием) и одновременно
стремящаяся к ней, поскольку только так она может реализовать себя.
Трактовка инстанций психики не только как составляющих,
подсистем и особых сил (стремление к реализации, запрет, вытеснение),
но и как самостоятельных личностей позволяла Фрейду рассматривать
соответствующие содержания инстанций в качестве особых
высказываний, текстов. В этом плане все психические феномены получали в
теоретической конструкции Фрейда двоякую трактовку: как особые
конфликтные силы и сущности (желания, влечения) и как мысли,
высказывания, которые нужно было адекватно понять и расшифровать.
Последний момент определялся действием цензуры: Фрейд предполагал,
что бессознательное как личность, чтобы реализовать себя, вынуждено
хитрить, маскировать свои истинные мысли и желания. Поэтому,
прорываясь в сознание (когда действие цензуры ослабевает),
бессознательное реализует себя, так сказать, в форме инобытия: оно
высказывается на эзоповском языке; в плане же феноменальном предстает в
сознании как другое, не похожее на себя явление.
«Ближайшие скрытые мысли, — пишет Фрейд, — обнаруживаемые путем
анализа, поражают нас своей необычной внешностью: они являются нам не в
трезвых словесных формах, которыми наше мышление обыкновенно
пользуется, а, скорее, посредством сравнений и метафор»52.
Такая постановка вопроса является уже сугубо гуманитарной. Она
предполагает коммуникацию исследователя с исследуемым объектом,
необходимость понять этот объект, возможность внесения в изучаемый
объект собственного понимания и рефлексии и т. п.
52 Фрейд 3. Психология сна. — М, 1926. С. 35.

42 Глава 2. Конкретизация на материале психологии гипотезы о понятии «схема»
Отметим, что на данном этапе конструирования идеального
объекта бессознательными по содержанию могли быть любые
вытесненные желания и влечения, лишь бы они удовлетворяли требованию
конфликтности и сознание могло быть истолковано как условие
реализации бессознательного. Определение и расшифровка бессознательных
влечений зависели прежде всего от искусства психотерапевта. Ему
приходилось перебирать и анализировать большое число случаев из
жизни пациента, прежде чем удавалось нащупать ситуацию,
вызвавшую психическое нарушение. При этом до конца врач так и не мог
быть уверен, что найденное им «звено» как раз то, которое позволит
вытянуть всю цепь последовавших у пациента нарушений в
деятельности психики и организма. Не в последнюю очередь и потому, что
пациенты сопротивлялись, отрицали объяснения Фрейда.
Тогда Фрейд предпринимает ряд кардинальных шагов. Чтобы снять
многозначность и неопределенность в поиске бессознательных
структур (вытесненных желаний, влечений), он приписывает этим структурам
строго определенное значение, а именно трактует их как сексуальные
влечения (инстинкты). Выбор сексуальности как значения
бессознательного был отчасти случайным (подсказка Шарко), отчасти же,
действительно, давал решение проблемы. Во-первых, сексуальность легко
интерпретировалась энергетически; тем самым идеальный объект
(психика) находил свое место в природе, понимаемой физикалистски. Во-
вторых, сексуальность можно было интерпретировать в ценностном и
культурном планах (в качестве влечений, входящих в конфликт с
нормами культуры), то есть отнести к природе, понимаемой уже культура.
В-третьих, Фрейд получал четкое правило дешифровки (интерпретации)
интересующих его феноменов сознания: истерии, сновидений, описок,
юмора и т. д. Они теперь должны были сводиться к сексуальным
влечениям, вытесненным в бессознательное.
Поистине гениальной была идея отнесения всех психотравм в
детство. Как известно, Фрейд утверждает, что основные психические
проблемы у человека возникают именно в этот период. Приняв такое
объяснение, пациенты в значительной степени перестают
сопротивляться, поскольку, что было в детстве, они не помнят. Наконец,
приписав психическим конфликтам значения комплексов (Эдипа, Электры),
Фрейд замыкает построение психики как механизма.
Всю эту работу можно рассмотреть, с одной стороны, как
упрощение представление о психике, а с другой — как конструирование
особого идеального объекта, удовлетворяющего механизмическйм
представлениям. Если бы Фрейд мыслил подобно Галилею, то следующим
шагом была бы постановка эксперимента, позволяющего установить
соответствие психики как идеального объекта с реальной психикой че-

2.5. Квазихемы и идеальные построения в ранних работах 3. Фрейда 43
ловека. Однако Фрейд, несмотря на свое физикалистское мировоззрение,
мыслит в данном случае скорее в гуманитарном ключе, где подобное
соответствие устанавливается не в эксперименте, а сразу в исходном
пункте изучения за счет ценностного отношения. Фрейд с самого
начала исходит из представления о конфликте между человеком и
обществом и частично — между врачом и пациентом (феномен
сопротивления); он создает такие интерпретации феноменов сознания пациента и
ведет осознание им своих проблем по такому пути, которые полностью
отвечают представлениям Фрейда о заданном им устройстве психики.
Получается, что теоретические представления поддерживают и
направляют практику, а практика — теоретические представления.
И еще один очень важный вывод, следующий из анализа данного
кейса. Конструирование квазисхем и идеальных объектов
детерминируется у Фрейда не только проблемами, которые он формулирует и
пытается разрешить, но и в широком понимании «методологией
работы» (его установкой, одновременно, на практику и познание,
естественно-научными убеждениями, научным компромиссом, когда он
прибегает к гуманитарным формам работы, использованием
психотехнических схем для построения идеальных объектов и последних для
построения новых схем).
ПРОБЛЕМНАЯ
СИТУАЦИЯ
МЕТОДОЛОГИЯ
РАБОТЫ
НАРРАТИВЫ
КВАЗИСХЕМЫ
ИДЕАЛЬНЫЕ
ОБЪЕКТЫ
Стоит обсудить и вопрос об истинности психологических
построений. Целесообразно говорить о двух критериях истинности:
внутреннем и внешнем. Сначала внутренний критерий. Если для
Платона истинность его построений задавали идеи, для Аристотеля —
«начала» (как исходный пункт рассуждения и сущность явления),
для Ньютона и Канта — понятие «закон», то для психологов,
вероятно, это проблемная ситуация и методология работы. С этой точки
зрения, внутренние критерии истинности у разных направлений
психологии (естественно-научного, гуманитарного, психотехнического и др.)
будут различные.
Внешний критерий истинности задается использованием квазисхем.
Если квазисхемы, вынутые из психологической теории, оказываются
привлекательными для определенного пользователя (аудитории,
популяции), то по внешнему критерию они истинны. Другой вариант —

44 Глава 2. Конкретизация на материале психологии гипотезы о понятии «схема»
возможность «надеть на пользователя» квазисхемы, создавав
«практики вменения». За примерами здесь ходить не надо, большинство
психологических практик, начиная с психоанализа, таковы .
Наконец, мыслим и третий случай, «эволюционный». С течением
времени определенные квазисхемы и связанные с ними теории сходят
со сцены истории (это, правда, не означает, что при каких-то условиях
они не могут ожить снова).
Общим для всех направлений психологии будет диалектика
схематизации и конструирования идеальных объектов. Только в случае
академической психологии влияние практики на научное познание не
осознается, хотя реально всегда имеет место. В случае чисто практических
дисциплин крен в другую сторону: не осознается важная роль
познания, встроенного в психологическую практику. В рамках
психотехнического подхода, разрабатываемого Ф. Василюком, обе части
психологической работы — конструирование квазисхем и создание идеальных
объектов находят свое органическое место.
Кстати, то, что Ф. Василюк называет центральной категорией
(деятельность, бессознательное, установка, переживание и т. п.), это не
столько онтологическая конструкция, сколько «онтологический ключ»
для методологической работы. Действительно, затруднительно в общем
случае (безотносительно к конкретным теориям) указать свойства,
которые задает центральная категория, но зато, как правило, нетрудно
охарактеризовать связанные с ней методы и подходы.
Наконец, в чем различие «академических психологических
теорий» и «неакадемических», «практических». Первые создавались в
рамках психологической науки, при ведущей познавательной установке;
влияние практических требований и квазисхем в академической
психологии фактически не осознается. Разворачивались эти теории за счет
изучения идеальных объектов и сведения более сложных случаев к.
уже изученным.
При создании практических теорий, напротив, в качестве ведущей
установки выступают практические требования и квазисхемы. Значение
же идеальных объектов и изучения понимается в тех психологических
школах, в которых сложилась достаточно высокая культура мышления.
В этом плане не так уж важно, что Фрейд в ряде случаев нарушает провозглашаемые
им принципы естественно-научного подхода. Истинность задается не только ими, хотя они
входят в состав методологической работы. Но туда много чего еще входит. Кроме того, есть
и внешний критерий истинности.

Глава 3
Функции и строение схем
3.1. Схемы содержательно-генетической логики
На гипотезу о том, что схемы создаются в ответ на разрешение
проблемной ситуация, я вышел, анализируя творчество Платона и
Г. П. Щедровицкого. Результаты первого анализа я уже изложил,
остановлюсь на втором случае. Задача заключалась в объяснении того, как
в практике ММК (это конец 50-х - начало 60-х годов) были построены
схемы «форма — содержание» и многоплоскостные схемы замещения
(они будут приведены ниже).
В этот период речь шла не о методологии, а о
«содержательно-генетической логике». Обсуждая программу построения такой логики, Щед-
ровицкий и его коллеги (А. Зиновьев, М. Мамардашвили, Б. Грушин и др.)
вышли на идеи критики существующего мышления, построения науки о
мышлении, исследования мышления как деятельности; не менее четко
была артикулирована и установка на перестройку мышления в различных
дисциплинах и науках в рамках социально-инженерного подхода.
Обратим внимание, опять задача построения науки и практическая задача
перестройки мышления, предполагающая использование научных знаний.
Необходимо отметить, что представители
содержательно-генетической логики понимали деятельность преимущественно «по Марксу» —
как развивающуюся общественную практику. Свою же роль в науке они
истолковывали сходно с позицией, идущей от Аристотеля через Ф.
Бэкона и Декарта вплоть до Канта, а именно как роль нормировщиков
мышления. За этим стояли представления о единой реальности и
единой системе норм, которые строятся на основе законов мышления. Если
Аристотель и Кант, чтобы оправдать эти претензии, апеллировали к
тому, что через них действует сам Разум (Бог), то представители ММК
были уверены, что они подобно Марксу носители самого современного
мышления (ведь и начинали они свою деятельность с анализа
мышления Маркса). Наконец, эта позиция подкреплялась ориентацией на
естественную науку (в связи с чем, возможно под влиянием
методологических работ Л. С. Выготского, формулировалась программа построения
логики как эмпирической науки). Известно, что естественно-научный

46
Глава 3. Функции и строение схем
подход предполагает принятие единой реальности (идея природы) и
описывающих ее законов, на основе которых создается инженерная практика.
Но одно дело методологические программы — другое реальная
работа. Как я старался показать на первых «Чтениях», посвященных
памяти Г. П. Щедровицкого, хотя при создании схем и понятий
содержательно-генетической логики представители ММК субъективно
руководствовались поиском истины и желанием понять природу мышления,
однако объективно (то есть как это сегодня видится в реконструкции)
решающее значение имели, с одной стороны, способы организации
коллективной работы — жесткая критика, рефлексия, обсуждения,
совместное решение определенных задач и т. п., с другой — возможность
реализовать основные ценностные и методологические установки
основных участников (естественно-научный подход, деятельностный
подход, семиотический, исторический и др.).
Рассмотрим некоторые из указанных моментов более подробно.
При этом, на мой взгляд, важно понять следующие моменты: почему
начали с логики, что значит «содержательная логика», как получилось,
что содержательная логика ставила своей задачей изучение законов
развития мышления (вроде бы это — задача не логики, а истории и
культурологии), как А. Зиновьев пришел к схеме «форма-содержание»,
а Г. П. Щедровицкий с участниками ММК к схемам «знаковая форма,
связь значения, объективное содержание», а потом и к схемах
замещения, как можно понять общую логику движения мысли в этот период.
Из доклада Щедровицкого на семинаре 1962 г. «Из истории ММК
(1952-1061)» видно из каких представлений приходилось буквально
выдираться отцам методологии. Это и ленинская теория отражения, и
психологическая трактовка человека и мышления, и вера в существование
реальности, независимой от человека и культуры. Пожалуй, исходной
ситуацией, во многом определившей развитие дальнейших
представлений, был анализ «Капитала» Маркса с целью выявления методов
наиболее эффективного мышления и перенесения их в современные науки.
«Мы были людьми, — пишет М. Мамардашвили в „Вопросах методологии", —
лишенными информации, связей и преемственности культуры, лишенными
возможностью пользоваться преимуществами кооперации, когда ты пользуешься тем,
что делают другие, когда дополнительный эффект совместимости, кооперирован-
ности дан концентрировано, в доступном тебе месте и мгновенно может быть
распространен на любые множества людей, открытых для мысли. Для нас логическая
сторона „Капитала" — если обратить на нее внимание, а мы обратили — была
просто материалом мысли, который нам дан как образец интеллектуальной
работы. Это не марксизм, это текст личной мысли Маркса, Я лично прошел не через
марксизм, а через отпечаток, наложенный на меня личной мыслью Маркса»54.
54 Мамардашвили М. Начало всегда исторично, то есть случайно // Вопросы методологии.
1990. № 1.С. 48-49.

3.1. Схемы содержательно-генетической логики
47
Кроме того, логика в то время на философском факультете МГУ
понималась более широко, чем просто правила истинных рассуждений и
умозаключений. «По существу, — вспоминал Щедровицкий в 1962 г., —
в то время понятия логики и методологии не различались, это были
практически синонимы. Собственно это естественно, потому что А. А.
Зиновьев и все остальные исходили из гегелевского и ленинского
положения о тождестве логики, теории познания и диалектики, или
методологии. И поэтому, так сказать, вполне естественно, что в то время для нас
методология была логикой, логика была методологией, и три названные
момента: I) деятельность, 2) генетизм и 3) совпадение деятельности с
моментами содержания давали поначалу совершенно новую концепцию
логики, а именно — содержательно-генетической логики»55.
Понятен и дрейф в изучение законов развития мышления и дея-
тельностная трактовка мышления. Здесь, прежде всего, конечно,
влияние марксизма и связанного с ним технологического подхода. В
лекциях 1965 г. Щедровицкий суммирует все эти положения так.
«Какие принципы положил Зиновьев в основание своего анализа? Первый
принцип: должны анализироваться не продукты мыслительной работы, знания,
а прежде всего мыслительная деятельность — что для него было тождественно
процессам. Считалось, что деятельность и процесс — одно и то же. Этот тезис
нельзя понимать таким образом, что Зиновьев отвергал знания. Напротив,
фактически, он хотел проанализировать некоторое знание, но он утверждал, что
понять строение знания как некоторого продукта нельзя, не анализируя
приводящую к нему деятельность»56
«Второй принцип. Зиновьев выдвинул подход, который мы теперь
называем технологическим. То есть анализ должен был выдать такие знания, которые
не проста дают нам картинку действительности, но могут быть использованы
как средства методологии науки при построении других наук. Предполагалось,
что анализ системы знания, представленной в „Капитале", даст некоторое
предписание биологам, химикам и т. д.
Третий принцип. Утверждалось, что мышление развивается не только по
содержанию, охватывая все новые и новые области действительности, но
прежде всего по своей технологии, по приемам и способам мышления. Только
развитие техники мышления позволяет раскрывать в действительности новые
стороны. Поэтому теория мышления может быть только исторической. Это
означало, что сначала нужно раскрыть ранние ступени мышления, затем показать их
усложнение и появление новых образований и так двигаться постепенно, не
важно — снизу вверх или сверху вниз, но, всегда помня, что происходит
усложнение структур мышления»57.
Анализируя методы мышления Маркса, Александр Зиновьев
вышел на схему «форма — содержания», утверждая, такова основная струк-
55 Щедровицкий Г. Из истории ММК (1952-1061) // Щедровицкий Г. П. Московский
методологический кружок: развитие идей и подходов. (Из архива Г. П. Щедровицкого). Т. 8.
Вып. 1.М..2004.С.257.
56 Щедровицкий Г. Проблемы логики научного исследования. М., 2004. С. 95.
57 Там же. С. 95-96.

48
Глава 3. Функции и строение схем
тура мысли как таковой. Щедровицкий связывает построение этой
схемы с противоречием, на которое натолкнулись участники первого
семинара, а именно, они раскладывали на форму и содержание как
объект, изучаемый Марксом, так и мышление.
«Отношение формы и содержания, — вспоминает он, — было
характеристикой определенного типа связи в объекте, воспроизводимого в данной
теории. С другой стороны, Зиновьев пользовался понятием формы и содержания
мышления. Говоря о мышлении и выделяя в нем содержание и форму,
Зиновьев под формой понимал эту структуру, якобы накладываемую на эмпирическое
многообразие. Таким образом, в системе теории, в теории капитала форма
являлась синонимом ее теории, структурой. А структура определялась, как
задаваемая последовательность переходов от одних сторон объекта к другим, и
последовательность эта оказывалась зависимой от содержания. Таким образом,
форма, как способ связи, оказывалась зависимой от содержания, но
получалась очень странная двойственность, — с одной стороны, есть структура
теории, т. е. ее форма, с другой стороны, есть структура объекта, в нем тоже
существуют какие-то связи, а следовательно, — форма. И Зиновьев здесь пришел к
тому, что существует большая разница между связями знания и связями внутри
объекта, между структурой знания и структурой объекта. Он это зафиксировал.
А затем эти две формы оказывались у него совершенно параллельными; ведь и
структуры объекта у него воспроизводятся благодаря тому, что мы
определенным образом переходим от одних моментов объекта к другим, а это значит, что
и форма объекта накладывается у него самим способом мышления, самой
деятельностью; и это тоже было зафиксировано. С другой стороны, форма объекта
существует до этой деятельности и способ деятельности только следует за ней
и выявляет ее. Но, поскольку сами переходы мысли следуют за этими связями
в объекте, они, т. е. переходы, образуют связи знания, связи мыслительной
формы. Вместе с тем, форма есть лишь форма теории, а все то, что есть в
самом объекте, это — содержание. Здесь завязывался узел очень интересных
парадоксов. Это понимание вступало в противоречие с пониманием самого
содержания, ибо содержание, буржуазные производственные отношения, есть тоже
определенная система. Значит, β самом объекте есть содержание и форма...
Таким образом, возникало очень интересное положение, когда в одном
отношении брались содержание и форма, как объект и знаковая форма, а в другом
плане каждая из этих плоскостей сама содержала форму и содержание. Таким
образом, мы фактически дошли до противоречия в самих этих понятиях, и
задача состояла в том, чтобы их разделить; но как их можно было разделить?
Только разнеся на две плоскости»58.
Другая причина появления этой схемы — полемика с формальной
логикой, критика ее. Но я бы назвал еще одно обстоятельство. Что,
спрашивается, Зиновьев мог увидеть, анализируя мышления Маркса?
Прежде всего, прием, позволяющий объяснить развитие
капиталистических отношений и всего того, что с ними связано. Этот прием
состоял в том, что Маркс сначала фиксировал противоречия, возникающие
на определенном этапе развития. Эти противоречия приводили к тому,
что старые отношения (содержание) переставали работать, но поскольку
Щедровицкий Г. Из истории ММК (1952-1061). С. 272-273, 299.

3.1. Схемы содержательно-генетической логики
49
это не осознавалось и продолжали действовать старые
организационные формы, развитие как бы останавливалось. Чтобы естественный
порядок вещей смог пробить себе дорогу, то есть развитие
продолжалось, говорит Маркс необходимо осознать возникшие проблемы и сменить
формы организации. Другими словами, если употреблять язык
«форма», «содержание», нужно новое содержание привести в соответствие
с выражающей его формой59.
Таким образом, схема «форма — содержание», где форма
выражает содержание, а содерясание выражено в форме, описывает один
из приемов реконструкции и объяснения Марксом развития. Именно для
объяснения развития мышления Зиновьев ее и вводит. Правда, здесь
можно было спросить: на каких основаниях от частных приемов
мышления Маркса Зиновьев переходит (обобщает) к мышлению как
таковому, может ли эта схема выразить сущность мышления (мало ли
какой прием анализа использовался при анализе мышления)?
Щедровицкий прав, указывая на то, что построенная Зиновьевым
схема не только позволяла по-новому увидеть сущность мышления, но
и критически осмыслить подход к мышлению в формальной логике.
Сквозь призму этой схемы, традиционные логики, не различавшие
форму и содержание, квалифицировались Щедровицким, как мыслящие в
плане «параллелизма формы и содержания», как работающие в плане
смысловых структур.
«Отойдя от принципа параллелизма, Зиновьев впервые получил
выражение сути мышления, вопреки всему тому, что давал эмпирический материал».
«Зиновьев потребовал рассматривать текст с точки зрения категории формы и
содержания и перестать анализировать его как некоторое целое, понимаемое и
осмысленное образование... это не значит, что эта структура — форма и
содержание — выделяется безотносительно к пониманию текста. Нет. Речь идет о
другом: о том, что обычно в традиционном логическом анализе это понимание
смысла, лежащего за планом знаковой формы, не изображалось схемой, хотя
всегда говорили о существовании слоеного пирога, т. е. выделяли какую-то
форму и план содержания или смысла. Но когда приступали к конкретному
детальному анализу, то этот слоеный пирог фактически всегда сплющивался,
потому что членение шло по горизонтали. А так как плюс к этому добавлялся
принцип параллелизма формы и содержания, то было неважно, что собственно
анализировалось»60.
59 Вот один из примеров подобного рассуждения в самом конце «Капитала». «Теперь
экспроприации, — пишет Маркс, — подлежит уже не работник, сам ведущий самостоятельное
хозяйство, а капиталист, эксплуатирующий многих рабочих. Эта экспроприация совершается
игрой имманентных законов самого капиталистического производства, путем централизации
капиталов... Централизация средств производства и обобществление труда достигают такого
пункта, когда они становятся несовместимыми с их капиталистической оболочкой. Она
взрывается. Бьет час капиталистической частной собственности. Экспроприаторов
экспроприируют» (Маркс К. Капитал. Т. 1. М., 1978. С. 772, 773).
60 Щедровицкий Г. Проблемы логики научного исследования. С. 108, 116.

50
Глава 3. Функции и строение схем
Принципиальным в работе этого периода было преодоление взгляда
на мышление как на физиологический и психологический феномен, в
частности, критика традиционной схемы отражения (в соответствии с
которой постулируются две ступени познания — чувственное
восприятие и интеллектуальное обобщение чувственных данных). Эту схему,
отмечает Щедровицкий, оказалось
«невозможно совместить с историческим подходом к человеку, к
человечеству, с тезисом о социальном происхождении языка и мышления».
Дальше Щедровицкий объяснял. «Я опустил историю четырехлетних попыток
объяснить происхождение языка и мышления на основе другой схемы и
сразу перешел к результатам этого движения. Эти неудачные попытки заставили
нас пересмотреть само понимание мышления. Мы, во-первых, вынуждены
были отказаться от субстанционалистского понимания мысли как некоторого
физиологического или психологического образования, находящегося в мозгу
человека... Во-вторых, мы вынуждены были пересмотреть всю схему и
поставить после объекта не его отражение в ощущениях, восприятиях и т. д.,
а поставить после объекта знак. При этом, если в традиционной схеме знак
рассматривался как конечный этап этого длительного, проходящего через
голову процесса, то мы знак, замещающий объект, и связь между исходным
объектом и замещающим его знаком поставили в самом начале — как
исходное образование. Причем это образование ничем из мыслительной
сферы не опосредовано, а наоборот, само является исходным и задающим все
дальнейшее. Не потому знак относится к объекту, что он (знак) выражает
мысль, — мысль возникает потому, что в некоторых особых условиях знак
начинает обозначать объект. Знак начинает обозначать объект, еще не
будучи связанным с мыслью. Мысль возникает потом... мы движемся, минуя
рассмотрение всего, что относится к психолого-физиологической сфере... Мы
выяснили, что мышление и „чувственное отражение" не стоят в одной линии,
мышление не есть надстройка над чувственным отражением. Они лежат как
бы в разных линиях и плоскостях анализа»61.
Значение этих результатов трудно переоценить. Собственно говоря,
именно этот ход — элиминирование чувственного отражение и
подчинение мысли семиотическому процессу (знаку) — вывел Щедровицого
с коллегами из области традиционных философских и
психологических представлений, создав условия для следующего шага, а именно,
создания очередной схемы «объективное содержание — связь
значения — знаковая форма», а также перехода к эмпирическому
исследованию мышления. Думаю, не обошлось здесь без влияния на Щедро-
вицкого неокантианцев и Л. С. Выготского.
Новая схема, судя по всему, получилась за счет совмещения двух
отдельных схем: зиновьевской схемы «форма и содержание» и
семиотической схемы «объект (денотат) — значение — знак». Нарисовав,
как выражается Петр Щедровицкий, вторую схему на первой, Щед-
61 Щедровицкий Г. Проблемы логики научного исследования. С. 128 135-136 143.

3.1. Схемы содержательно-генетической логики
51
ровицкий с коллегами получили схему «объективное содержание —
связь значения — знаковая форма»62. В понимании этой новой
схемы важны были два момента: трактовка ее как структуры, отсюда
не просто значение, а связь значения, а также эпистемологическое
истолкование, что позволяло утверждать, что «языковое мышление»
есть взаимосвязь субстанциальных элементов языка «с
действительностью»..
«О том, — пишет Щедровицкий в диссертации, — что субстанциальные
элементы языковых выражений с чем-то связаны или к чему-то отнесены и
что эта связь и отнесенность, собственно, и делает их значимыми, об этом
говорили издавна и почти все исследователи языка и мышления. Однако,
признав наличие связи, они затем оставляли ее в стороне и исследовали только
то, с чем были связаны, к чему относились эти субстанциальные элементы.
Сама связь, с их точки зрения, не входила в значение, а потому и не была
предметом исследования»63.
Обратим внимание, Щедровицкий рассматривает как одно целое —
«связаны» и «отнесены», и дальше последовательно разбирает ряд
схем:
[субстанциальные элементы языкового выражения] — [субстанция мысли] —
[субстанция чувственности] — [действительность];
[субстанциальные элементы языкового выражения] — [субстанция мысли] —
[субстанция чувственности] — [действительность];
[субстанциальные элементы языкового выражения] — [действительность]
(где черточка — это «связь»), наконец,
объективное содержание — знаковая форма (где черточка «связь значения»).
В последней схеме, по убеждению Щедровицкого, оказывается
удачно совмещены как эпистемологические, так и семиотические
элементы. С одной стороны, она выражает знание и мышление (при
этом знания трактовались как продукты и условия мышления), с
другой — знак и обозначаемое им содержание; а само содержание,
как дальше показывали участники ММК, получается при
сопоставлении объектов с общественно фиксированными эталонами. Как
изображение знания и мышления схема «объективное содержание —
62 Понятия формы и содержания, вспоминает Щедровицкий, «специфицировались
дополнительными определениями. Мы говорили в одном случае о знаковой форме, а в другом —
об объективном содержании. Эта вторая схема была такой же, как и первая, но в нее
привносился эмпирический смысл — указание на некоторый материал. То есть форма — это не
вообще любая форма, а то, что по материалу представлено в знаках, а содержание — это не
вообще какое-то содержание, а такое, которое связано с объективностью» (Проблемы логики
научного исследования. С. 115-116).
63 Щедровицкий Г. П. О методе исследования мышления. М., 2006. С. 57.

52
Глава 3. Функции и строение схем
знаковая форма» использовалась для объяснения строения знания и
мышления (например, они теперь трактовались как двухплоскост-
ные образования, как движение и переходы в форме и содержании),
в семиотическом плане эта схема могла разворачиваться, чем тот
час же и воспользовались. Для этого, правда, схему «знаковая
форма — связь значения — объективное содержание» пришлось
повернуть на 90 градусов, то есть поставить вертикально:
Знаковая форма
Объективное содержание
Схема 1
Спрашивается зачем? А затем, чтобы, наконец, реализовать, во-
первых, идеи развития и деятельности, во-вторых, сохранить
эпистемологический план, в-третьих, добиться того, чтобы новые
представления были не менее строгими и оперативными, чем построения
в точных науках (например, в химии или математике) 4. Решить все
эти задачи удалось за счет трех основных моментов: указанного
поворота второй схемы, расшифровки строения обоих элементов,
(объективное содержание получается в результате действий
сопоставления объекта с эталоном, а знаковая форма выражает это содержание
и сама может стать объектом очередного действия), наконец,
разворачивания повернутой схемы в логике ее повторения, но на новом
объекте — знаке, сложившимся в результате замещения исходного
объекта. Отработка этих моментов, включающая обсуждение
сущности всех новых и старых элементов, а также целого, и вылилось в
построение третьей схемы — схемы замещения, причем в разных
вариантах (здесь знаки рассматриваются, во-первых, как элементы
структуры знания, во-вторых, как объекты, к которым применяются
различные операции).
64 Интересное объяснение дает Петр Щедровицкий. «А вот схема квадрата, после того
как мы проводим черту, отделяем левую часть и рассматриваем её как вертикальную —
собственно замещение, оно сразу создаёт оперативное пространство развертывания этой схемы,
что вы дальше увидите, и позволяет через принцип замещения описывать очень сложные
структуры знания... Сам факт поворачивания является важнейшим продвижением в деле
схематизации, поскольку, имея за собой довольно сложную, невыявленную, неотрефлекти-
рованную онтологию верха и низа, стоящую за этим онтологию иерархических отношений,
он позволяет совершенно иначе переинтерпретировать представление о знании»
(Щедровицкий П. Курс лекций «Введение в синтаксис и семантику графического языка СМД подхода».
Вторая лекция, http://www.fondgp.ru/lib/mmk/58).

3.1. Схемы содержательно-генетической логики
53
(С) ^-^ [С ♦] > С **-** (С)
I I
(А) (А) (А)<—*ΑΔ Α'-ί—►(АО
It II t I
ΧΔ ΧΔ VY хд VY
Схема 2 Схема З Схема 4
Элемент (А) в этих схемах называется знаковой формой, элементы X
и Y -объектами, Δ (дельта) — действием сопоставления, V (набла) —
действием построения. Читаются эти схемы так: объект X включается
в действие сопоставления (то есть сопоставляется по какому-либо
отношению с общественно фиксированным эталоном); в результате
возникает объективное содержание ΧΔ, которое выражается (стрелка вверх)
в знаковой форме (А). Далее возможны разные варианты. Например,
«знак А» относится обратно к объекту X (стрелка вниз). Или с его
помощью в действии V создается новый объект Υ, сходный по каким-то
параметрам с объектом X. Или знаковая форма (А) уже в качестве
объекта А в свою очередь включается в действие сопоставления (здесь
смена функции знака обозначена символом <->), результат
сопоставления фиксируется в знаковой форме (С); «знак С» уже как объект
преобразуется (операция 4) в объект С, в свою очередь с помощью
«знака С'» можно, например, создать объект Υ.
Поясняя в 1965 г. смысл введения данных схем, Щедровицкий
говорил.
«Так постепенно идет вверх, все выше и выше, структурирование мира.
Так строится искусственный мир, в котором мы стремимся установить порядок
и гармонию, распланировать его как систему пересекающихся стритов и авеню.
Именно эта система и есть то, что может быть названо социальной
действительностью человека. Часто именно эту действительность и называли
действительностью „понятий".
На нижней плоскости функциональных объектов мы создаем, благодаря
действиям сопоставления, различные группировки объектов, а затем замещаем
их одним знаком и тем самым представляем в нем новое содержание,
созданное действием сопоставления. Мы переходим из одной плоскости в другую. Но
в следующую плоскость попадает не сам новый объект-группировка, не
структура, созданная сопоставлением, а один знак, замещающий эту структуру.
Этот знак точно так же может выступить в качестве функционального
объекта, он организуется в новые структуры сопоставления — это могут быть
таблицы, матрицы и т. п. — и снова замещается одним знаком. Новая структура
опять свертывается в одном объекте, и это создает условия для новых
действий и способов оперирования»65.
Проблемы логики научного исследования. С. 150.

54
Глава 3. Функции и строение схем
Одновременно многоплоскостные замещения понимались как
изображения развивающихся знаний (даже, как мы видим, понятий), а
наличие в данных схемах действий (сопоставления, замещения,
преобразования, отнесения) позволяло говорить о деятельности. Другими словами, в
многоплоскостных схемах замещения, снявших в себе две первые
схемы («формы содержания» и «объективное содержание, связь значения,
знаковая форма»), удалось реализовать основные принципы
содержательно-генетической логики (развития, деятельности, оперативности и
другие). Один из вариантов этих принципов мы можем увидеть в
диссертации Щедровицкого.
«Логика, — пишет он, — которая берет в качестве объекта исследования
реальное мышление и хочет исследовать его со всей возможной полнотой,
должна учесть:
1. Мышление есть прежде всего определенная деятельность, именно,
деятельность по образованию или выработке знаний.
2. Ядро, сердцевину этой деятельности образует выделение определенных
единиц содержания в общем „фоне" действительности и „движение" по этому
содержанию. (Новая логика должна быть, следовательно, содержательной).
Структуры знаковой формы и „техника" оперирования с ними зависят от
содержания, и могут быть поняты только в связи с ним, т. е., в конечном
счете, в связи с „содержательной" частью мыслительной деятельности.
3. Мышление непрерывно развивается; изменение составляющих его средств
происходит строго закономерно, т. е. определенные процессы мысли и
знания могут появиться и появляются только после и на основе каких-то
других процессов и знаний»66.
Здесь может возникнуть естественный вопрос: а почему для
построения современной логики, необходимо исследовать мышление, да
еще в развитии?67
Чтобы ответить на этот вопрос, имеет смысл вспомнить
программу Бэкона-Декарта, в которой утверждалось, что главная наука — это
наука о мышлении и что именно последняя позволит построить методы.
Вспомним и марксизм с его требованием основать социальное
действие на изучении законов исторического развития; в частном случае
реформирования мышления это требование выливается в задачу
изучения законов исторического развития мышления и построение на их
основе новой логики. Вспомним, наконец, Л. С. Выготского, который в
работе «Исторический смысл психологического кризиса (методологи-
6 Щедровицкий Г. П. О методе исследования мышления. С. 184.
67 «Итак, надо было обсуждать функции и назначение логики и надо было отвечать на
вопрос, что такое логика. Мы были молоды и самоуверенны, поэтому...Логика? Хорошо, ответим
на вопрос, что „отражает" логика. И вот в этих условиях было сделано фундаментальное
допущение (это нечто более серьезное и фундаментальное, нежели просто гипотеза), что логика
фиксирует, выявляет законы, правила и принципы человеческого мышления. Или иначе: логика
отражает мышление и фиксирует его принципы и правила» (Щедровицкий Г. На досках.. .С. 91).

3.1. Схемы содержательно-генетической логики
55
ческие исследования)» доказывал, что психология должна быть
реформирована на основе естественно-научного подхода.
«Скажем сразу: развитие прикладной психологии во всем ее объеме —
главная движущая сила кризиса в его последней фазе... Психология, которая
призвана практикой подтвердить истинность своего мышления, которая
стремится не столько объяснить психику, сколько понять ее и овладеть ею,
ставит в принципиально иное отношение практические дисциплины во всем
строе науки, чем прежняя психология... Психотехника поэтому не может
колебаться в выборе той психологии, которая ей нужна (даже если ее
разрабатывают последовательные идеалисты), она имеет дело исключительно с
каузальной, с психологией объективной; некаузальная психология не играет
никакой роли для психотехники... Мы исходили из того, что единственная
психология, в которой нуждается психотехника, должна быть описательно-
объяснительной наукой. Мы можем теперь добавить, что эта психология,
кроме того, есть наука эмпирическая, сравнительная, наука, пользующаяся
данными физиологии, и, наконец, экспериментальная наука»68.
Ну, да речь идет о психологии, а не о логике, но не мыслит ли
Щедровицкий сходно с создателем советской психологии? Он тоже
доказывает, что логика должна быть эмпирической наукой, тоже убежден,
что идеалом науки является естествознание, тоже исходит из
прагматической установки (во главу угла он ставит требования педагогики и
прикладной методологии), тоже как марксист уверен, что
реформирование мышления предполагает выявление законов его исторического
развития. По сути, содержательная логика в проекте Щедровицкого — это
марксистский вариант прикладной инженерии в области мышления.
Наконец, почему не просто наука о мышлении, но эмпирическая
наука? А потому, что идеал естествознания требует при построении
знаний и теорий опираться на факты. Для мышления в качестве таких
фактов выступают сами знания и другие тексты (решения задач,
рассуждения, теоретические построения и прочее), в которых
зафиксирована работа мысли. Все эти вопросы тщательно и много обсуждались в
конце 50-х - начале 60-х гг.
В 1965 году на лекциях, прочитанных в МИФИ на семинаре по
логике науки и инженерии, Щедровицкий объяснял, какой он смысл
вкладывает в содержательную логику и что наряду с формальной
логикой всегда существовала другая традиция.
«Но история логики, — говорил Щедровицкий, — имела и другую сторону,
принципиально отличную от первой. Ведь она появилась и на первых порах
развивалась не как формальная логика, а „органон", т. е. теория познания и
методология науки, как теория мышления. Построение формализованных языков явилось
лишь одним из ее продуктов и, по-видимому, побочным. А другую линию развития
68 Выготский Л. С. Исторический смысл психологического кризиса // Собр. соч.: В 6 т. —
М, 1982. Т. 1.С. 387, 390.

56
Глава 3. Функции и строение схем
образовывали попытки понять природу мышления... Первая линия была линией
построения формализованного языка, вторая — линией эмпирической науки»69.
В программной статье 1962 г. «О различии понятий „формальной" и
„содержательной" логик» Щедровицкий характеризует как методологию
эмпирического изучения мышления, так и продукты этого изучения.
«Итоги этого этапа исследования: а) алфавит операций мышления, б) ряд
относительно замкнутых однородных систем знаковой формы, объединяемых в
формальные исчисления (что эквивалентно логическим правилам. — В. Р.),
в) знание о составе и принципах организации множества научных рассуждений
(этот шаг представляет собой реализацию идеи построения логики науки. —
ß. Р.). Все эти разнородные элементы должны быть теперь объединены и
сведены в одну „историческую теорию" мышления как такового...
разработанная в этом направлении „содержательная логика" сможет стать
теоретическим основанием „логики науки", позволит выработать новые
высокоэффективные методы обучения и сделает возможным инженерное
моделирование мышления»70.
В первой программе этого коллектива, которую задним числом
можно назвать «методологической», были зафиксированы как перечисленные
идеи, так и результаты их реализации (схема двухплоскостного
строения знания, представление мыслительного процесса в виде «атомов»
мышления — конечного набора операций мышления, сведение
операций к схемам замещения и т. п.71). Если сравнить этот результат с
исходным замыслом Зиновьева, то налицо разительное отличие:
мышление было представлено не как сложное органическое целое, а виде
естественно-научной онтологии. Оно разбивалось на процессы, процессы
на операции, каждая операция изображалась с помощью структурной
схемы, напоминающей по форме химическую, а исторический процесс
развития мышления сводился к набору структурных ситуаций (разрыв
в деятельности, изобретение знаковых средств, позволяющих
преодолеть этот разрыв, образование на основе знаковых средств новых
знаний и операций мышления).
Все это действительно позволяло вести эмпирическое
исследование мышления, но мышления взято^ лишь со стороны
объективированных знаковых средств и продуктов. По сути, анализировалось не
мышление как форма сознания и индивидуальной человеческой
деятельности, а «вырезанная» (высвеченная) естественно-научным
подходом проекция объективных условий, определяющих мышление; эта
проекция и называлась «мыслительной деятельностью».
69 Щедровицкий Г. Процессы и структуры в мышлении. Курс лекций. М, 2003. С. 49.
70 Щедровицкий Г. П. О различии исходных понятий «формальной» и «содержательной»
логик. С. 44, 49.
71 Там же.

3.2. Понятийное истолкование схем
57
Остановимся на особенностях графических схем этого периода.
Во-первых, они явно несут на себе печать естественно-научного
мышления, в частности, влияние структурных схем химии. И там, и там
изображаются элементы и связи, мыслятся структуры.
Во-вторых, в этих схемах (особенно в схемах многоплоскостного
замещения) реализована установка на оперативность (то есть
возможность формального преобразования схемы). Эти схемы могут
раскладываться на составные части, каждая из которых сохраняет или
функцию целого (знание и мышление) или их элементов (объекты, знаки,
операции). Из этих частей и элементов могут собираться более
сложные структуры (целые и их элементы).
В-третьих, каждая из построенных схем дает решение
определенных проблем (моделирование развития, реализация семиотического и
операционального подходов, преодоление сенсуализма и прочее). В этом
смысле можно сказать, что в схемах оказываются «свернутыми»
познавательные ситуации и ценностные установки исследователей.
Действительно, как можно объяснить становление в ММК новых
представлений? До изобретения схем мы можем говорить только о
проблемах, задающих эпистемологические ситуации, и ценностных
установках членов семинара Щедровицкого. После изобретения схем
появляется новая реальность, понимаемая объектно.
МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ
СХЕМЫ
(схема форма - содержание,
многоплоскостные схемы
замещения)
ПРОБЛЕМНАЯ
СИТУАЦИЯ
ИДЕАЛЬНЫЕ ОБЪЕКТЫ
СОДЕРЖАТЕЛЬНО -ГЕНЕТИЧЕСКОЙ
(установка на развитие, ' лишки
деятельностная и семиотическая (мышление и знание, представленные
трактовки мышления, в схеме форма - содержание и
установка на оперативность многоплоскостных схемах
и визуальность) замещения)
3.2. Понятийное истолкование схем
Рассмотрим теперь в общей форме структуру «проблемная
ситуация — схема — объект». На первый взгляд, может показаться, что все
начинается с проблемной ситуации, разрешение которой и приводит к
изобретению схемы, и уже на ее основе создается объект. Но это
только так кажется. Проблемы, во всяком случае, в той форме, в которой
они существуют в рассматриваемой структуре, как правило, мы осоз-

58
Глава 3. Функции и строение схем
наем задним числом, когда уже сложился способ их разрешения и
особая рефлексия. Действительно, Платон, как выше указывалось,
осознавал, и то иначе, чем это делаем мы, только логические затруднения.
Остальные затруднения (вызовы времени, персональные проблемы,
затруднения, связанные с пониманием новых представлений о любви)
сформулировал я, осуществляя специальную реконструкцию «Пира».
Хотя Фрейд обсуждает проблемы, встававшие в ходе лечения своей
пациентки, это совсем не те проблемы, которые я выявил, анализируя
его творчество. Меня, в частности, интересовали схемы и идеальные
объекты, которые он построил, решая свои задачи. Наконец, проблемы,
которые решает Щедровицкий, формулировались им совсем не так,
как это делаю я, что и понятно, ведь перед Щедровицким не стояла
задача объяснить, каким образом создавались схемы содержательно-
генетической логики. Нужно встать в позицию Платона, Фрейда, Щед-
ровицкого и подумать, какие задачи они решали, какими
представлениями пользовались, сравнивая с нашей позицией, задачами и
представлениями, чтобы понять, что указанные нами проблемы — это
наши построения, которые мы истолковали как проблемную ситуацию и
приписали указанным авторам.
Почему не просто проблемы, а проблемная ситуация! Чтобы
подчеркнуть, что реконструируемые йами проблемы были обусловлены со
стороны личности и стоящей за ней культуры. В архаической культуре
научное познание еще не сложилось и не было различения
«искусственного» и «естественного». Знания не выделялись как отдельные
сущности и не противопоставлялись явлениям, которые они характеризовали.
Синкретизм, характерный для архаического сознания, означает, что
понимание, явления, знания, действия — все это в сознании архаического
человека существовало слитно. В рамках синкретизма и проблемы не
могли осознаваться как проблемы, и схемы не могли пониматься как
что-то самостоятельное, отделенное от явлений, заданных схемами
(поэтому-то и стоит называть последние не «схемы», а «квазисхемы»).
У Платона тоже особая ситуация, которую нам не так-то легко
понять. Вся наша культура ориентирована на личность, а во времена
Платона личность только-только складывалась. Для нас наука и
мышление обычная и понятная реальность. Платон же участвовал в ее
становлении, причем новая реальность пробивала себе дорогу с большим
трудом. В этом плане и проблемы построения непротиворечивого
знания о любви и, тем более, создания представлений о любви для
становящейся античной личности осознавались с большим трудом, если
осознавались до конца вообще.
Теперь почему, собственно проблемы? А потому, что человек или
общество попадали в ситуации, требующие своего разрешения и, следо-

3.2. Понятийное истолкование схем
59
вательно, действия. Античный человек новой формации (Сократ,
Платон и др.), живущий не как все, пытающийся самостоятельно строить
свою жизнь, не мог любить по-старому, следуя традиции, обычаям
общины, указаниям богов. И в то же время не мог не любить. Платон
разрешает эту дилемму, утверждая, что любовь это поиск своей половины,
стремление к прекрасному и благу, то есть новое необычное действие.
Фрейд хочет помочь своей пациентке и действует в соответствие
со своими профессиональными убеждениями, но она сопротивляется и
отрицает предлагаемую им версию ее заболевания. Но Фрейд, в конце
концов, находит решение проблемы, утверждая, что так и должно быть,
что сопротивление — органическая реакция психики на лечение и
важный аспект выздоровления. Что поэтому сопротивление, убедив
пациента, все-таки нужно преодолевать.
Итак, чтобы разрешить проблемную ситуацию нужно вполне
определенное действие 2. Спрашивается, какое и в отношении чего?
Когда действие уже сложилось, понятно, на что оно направлено и какова
его цель. Например, мы варим обед, исходный материал — инградиен-
ты (вода, овощи, мясо, соль и прочее), цель — суп, второе, третье
блюда. Но если действие еще неизвестно или только складывается, ни
первое, ни второе человеку не дано. Вот началось затмение, что делать?
Да, есть солнце, но оно далеко на небе. Или в случае античного
возлюбленного. Как ему любить, чтобы реализовать себя? Или что делать
Фрейду: он нашел решение проблемы, а его пациентка сопротивляется
и говорит, что Фрейд все это ей внушает («этого не могло быть, —
говорит Элизабет, — на такую подлость она не способна, этого бы она
себе никогда не простила»).
Именно, здесь место познанию (и знанию). Оно позволяет понять,
что собой представляет явление, но не вообще, а в плане необходимого
действия. Да, человек видит помрачающееся солнце, но на самом деле —
это гигантский ягуар, поедающий солнце. Да, нас привлекает другой
человек, мы хотим его, но на самом деле речь идет о платонической любви.
Да, пациент сопротивляется, отрицает наше понимание причин
заболевания, но это можно понять, уяснив, как устроена психика. Другими
словами, чтобы нащупать действие, чтобы оно сформировалось, нужно явление
заменить неким языковым построением — нарративом, графической
конструкцией, в общем случае схемой. Но ведь ее еще нужно создать.
Необходимым условием создания схемы выступает ее «оестеств-
ление». Сравним исходное явление, вызвавшее проблему, с тем,
которое возникло в результате изобретения схемы. Они явно различны.
72 В рамках теории деятельности нужно было бы говорить не о действии, а деятельности.
Но я не хочу себя связывать принципами теории деятельности. На мой взгляд, схемология
должна входить не в теории деятельности, а в гуманитарно ориентированную методологию.

60
Глава 3. Функции и строение схем
Одно дело непонятно почему затмевающееся солнце, другое — ягуар,
поедающий светило. Одно дело — мифологически понимаемая
любовь, как действие богов и страсть, другое — платоническая любовь,
как поиск своей половины и духовное занятие. За счет чего стал
возможным этот сдвиг и трансформация? Именно за счет схематизации, в
которой можно различить две разные стороны. Одна сторона —
действия человека в рамках схемы, другая — собственно оестествление,
то есть понимание действия как особого явления, назовем его
«идеализированным». Так архаическая квазисхема затмения становится
понятным, если человек сопоставляет исчезновение части солнца или
луны с исчезновением жертвы в пасти гигантского ягуара и за счет этого
отождествляет их. Но, чтобы схема стала схемой нужно еще посадить на
эти действия (сопоставление и отождествление) естественный,
природный феномен, то есть утверждать, что на небе живет гигантский ягуар,
который при желании может съесть и само солнце. Уяснение идеи
платонической любви предполагает, что слушатель Платона сначала
расчленяет влюбленного человека на две половины (действие анализа), а затем
складывает из этих частей его заново (действие синтеза). Другое
необходимое условие — понимание этих действий, не как действий, а как
естественных процессов (влюбленные стремятся к целостности, ищут свою
половину). Именно эту вторую сторону схематизации я и называю оесте-
ствлением. Обратим внимание, субстратной основой оестествления
выступают действия со схемой (или в рамках схемы).
ИСХОДНОЕ
ЯВЛЕНИЕ
СХЕМА
ИДЕАЛИЗИРОВАННОЕ
ЯВЛЕНИЕ
Действие / Оестествление
Поскольку схема выступает посредником, связывающим
проблемную ситуацию и познание, она должна задавать идеализированное
явление в форме идеального объекта. Поэтому и оестествление должно
быть соответствующим: идеализированное явление конструируется
таким образом, чтобы, с одной стороны, удовлетворить требованию
целого (его задает установка на познание и выявление сущности
явления, см. выше раздел о формировании античной философии), с другой
стороны, идеализированное явление все же должно сохранять связь с
исходным изучаемым явлением, иначе знание, полученное в результате
познания будет совершенно пустым. Этим двум требованиям вполне
удовлетворяют Аристотелевские категории. Хотя сам Стагирит
истолковывает их как идеальные построения (сущности, причины),
полностью принадлежащие сфере философии и науки, проведенный мной

3.2. Понятийное истолкование схем
61
анализ становления античной философии позволяет утверждать, что
их строение значительно сложнее.
Во-первых, категория, действительно, задает своего рода каркас
(схему) идеального объекта, во-вторых, указывает на действия,
которые связаны с этим объектом (у Аристотеля они задаются с помощью
правил рассуждения и познания), в-третьих, категория выступает и как
схема, но другая, по отношению к изучаемым явлениям. Вот пример.
Как Аристотель определяет в «Категориях», что такое «род» и «вид».
«И так же как первые сущности, — пишет он, — относятся ко всему
остальному, так и вид относится к роду: вид есть подлежащее для рода, ведь
роды сказываются о видах, виды же не сказываются о родах. Значит, еще и по
этой причине вид в большей мере сущность, чем род» .
Однако ведь не сами роды сказываются о видах, а рассуждающий
человек, который, если он не хочет получить противоречий,
размышляя, переносит признаки от рода к виду, но не наоборот (например,
люди — это род, а Сократ — вид; можно сказать, что поскольку люди
рождаются, болеют, умирают, то и Сократ — тоже, но нельзя сказать,
так как Сократ мудр и лыс, и люди — мудры и лысы). Но тогда и
получается, что условием существования родов и видов является
деятельность человека, а также то, что категории — это латентные правила,
существующие в онтологической форме? С одной стороны, вид и род —
это каркасы конкретных идеальных объектов, гарантирующие
непротиворечивые рассуждения, с другой — это действия человека, правильно
рассуждающего (правильно «сказывающегося»), с третьей стороны, вид
и род — это схемы, позволяющие организовать и осмыслить факты, то
есть установить связь идеального объекта с исходным познаваемым
явлением.
ИСХОДНОЕ
ЯВЛЕНИЕ
СХЕМА
ИДЕАЛИЗИРОВАННОЕ
ЯВЛЕНИЕ
Î
Действие / Оестествление
КАТЕГОРИИ
В качестве «кирпичиков», из которых складывается и состоит мир,
категории могут созерцаться, то есть в изучаемых явлениях (предметах)
усматриваются категории, а не наоборот. Обсуждая, например, приро-
73 Аристотель. Категории. Соч. в 4-х т. Т. 2. М., 1978. С. 57.

62
Глава 3. Функции и строение схем
ду души, Аристотель спрашивает, из каких «кирпичиков-категорий»
она состоит.
«Может быть, — пишет Аристотель, — прежде всего, необходимо
различить, к какому роду [предметов] относится душа и что она представляет, я имею
в виду: является ли она чем-нибудь определенным и сущностью, или
количеством, или качеством, или какой-нибудь другой категорией из установленных,
кроме того, относится ли она к тому, что существует в возможности или, скорее,
представляет собой нечто актуальное, — ведь это немаловажная разница...
Ведь определение должно вскрыть не только то, что есть, как это делается в
большинстве определений, но определение должно заключать в себе и
обнаруживать причину»74.
Продолжим понятийное истолкование схем. В древности, до
античной культуры познание существенно отличалось от привычного нам
философского и научного способа получения знаний. «Познание»
представляло собой освоение явлений главным образом путем построения
квазисхем и распространения их на новые ситуации (назовем этот
процесс «протосхематизацией»). Начиная с античной культуры
складывается философское и научное познание. Здесь освоение явлений
идет за счет мышления, поддерживаемого схематизацией
(особенности протосхематизации см. во втором приложении).
Если в рамках философии пили науки схемы создает мыслящий
индивид (например, Платон), то в субъектом протосхематизации
выступает коллектив (племя, род, общество). При этом во втором случае
эффективность схем выясняется в рамках социальной эволюции^ на
которую может уйти несколько десятков или даже сотен лет. Характерная
черта такой эволюции — многочисленные «пробы» и даже
конкуренция схем. Например, на роль объяснения затмения в архаической
культуре претендовали не только указанная выше квазисхема, но и ряд
других (см. исследования Э. Тейлора. В частности, он пишет: «...рядом с
этими преобладающими понятиями существуют еще и другие.
Караибы, например, представляли себе затмившуюся луну голодной,
больной или умирающей»).
Если квазисхема указывает на характеристики объекта,
позволяющие понимать и эффективно действовать, то схема, с одной стороны,
выполняет ту же функцию, а с другой — должна задавать
характеристики идеального объекта. Последний же, как указывалось выше,
относится к особой реальности (идеи, сущности, «начала»),
противопоставленной эмпирическому миру (вещам, эмпирическим объектам), и
имеет такие свойства, которые позволяют мыслить непротиворечиво и
решать интересующие философа или ученого проблемы (они очень раз-
74 Аристотель. О душе. М., 1937. С. 4, 38.

3.2. Понятийное истолкование схем
63
личаются в разных культурах и типах наук). Например, Платон прямо
указывает, что «правдоподобный миф» о любви (а с нашей точки
зрения, схемы) — это изображение идеи любви, позволяющее мыслить
любовь непротиворечиво. Кроме того, мы видим (в рамках
реконструкции), что Платон задает на своих схемах такие характеристики
любви, которые дают возможность решить еще три важные задачи —
создать представление, позволяющее любить становящейся античной
личности, реализовать ряд ценностей самого Платона, преодолеть
непонимание слушателей.
Говоря, что схема — это языковое построение, я указываю на то,
как она складывается. Необходимым условием становления и
изобретения схем выступает акт замещения. Например, квазисхема
архаического затмения сложилась в процессе следующего замещения
(выражения): исчезающий во тьме диск солнца был представлен как солнце,
исчезающее в пасти ягуара. Схема андрогина тоже основывается на
акте замещения: здесь влюбленные уподоблены половинкам
андрогина, которые ищут друг друга. Схема метрополитена работает на
следующих означениях: линии разного цвета и окружность обозначают
линейные маршруты (когда от начальной до конечной станции можно
проехать без пересадки), стрелки — пересадки, кружочки — станции,
а также входы в метро и выходы из него.
Замещения и соответствующие знаки (по нашей классификации —
это знаки-модели, знаки-символы, знаки-обозначения75) позволяют
решать на схеме определенные задачи: понимать, организовывать
свою деятельность, прогнозировать, рассчитывать. Например,
архаическая схема затмения позволяла понимать и действовать, и только.
Определить, когда будет следующее затмение (очередное нападение
ягуара на солнце или луну) на этой схеме было невозможно.
Напротив, система уравнений всемирного тяготения Ньютона позволяет не
только понять (объяснить) причину затмений, но и рассчитать их
наступление. Иначе говоря, такая система уравнений — не только
схема, но и модель. В отличие от схемы, которая, как правило,
впервые задает объект, моделирование предполагает, во-первых, наличие
моделируемого объекта, во-вторых, возможность заменить его
моделью (но только в определенном контексте, для решения определенной
задачи), в-третьих, возможность таких действий с моделью, которые
позволяют решить нужную задачу.
Схема метрополитена тоже не только схема, но и модель. Есть
моделируемый объект (реальные маршруты метрополитена). Мы
замещаем его моделью — схемой метрополитена. Решаем на этой модели ряд
75 Розин В. M Семиотические исследования. М, 2001. С. 45-49.

64
Глава 3. Функции и строение схем
маршрутных задач: прогнозируем, куда мы попадем, если будем
двигаться по такому-то маршруту, как короче проехать от одной станции до
другой, где делать пересадки и др. Но когда мы впервые осваиваем
метрополитен (в детстве или, приехав из другого города или села)
схема метрополитена работает именно как схема. Она задает
метрополитен как целостный объект (ведь на самом деле метро под землей и
таких размеров, что целиком его видеть невозможно), позволяет понять, с
чем мы имеем дело, организует нашу деятельность в метрополитене.
Понять, где мы имеем дело со схемой, а где с моделью, не так-то
просто, ведь часто они выполнены в одном материале. Например,
Галилей, взяв у средневекового логика Н. Орема математическое
описание свободного падения тел (оно представляло собой прямоугольный
треугольник, основание которого изображало время падения, а высоты,
опущенные на основание, представляли скорости), был уверен, что это
модель свободного падения. Но его оппоненты показали, что это не
так. Тогда Галилей, разработав процедуру эксперимента, превращает
оремовскую схему в настоящую модель. Правда, ему пришлось
уточнить (отчасти создать) моделируемый объект — им являлось падение
тела в пустоте (см. третье приложение). То есть, иногда на основе
схемы можно создать модель. Понятно, что и наоборот, модель при
желании можно превратить в схему, например, используя ее за
пределами того контекста, где она является моделью, акцентируя функции
понимания, задания действия, эскизирования идеального объекта.
3.3. Пространство существования схем
Можно ли утверждать, как я это делал в книге «Семиотические
исследования», что схема — это семиотическое образование, то есть,
по сути, сложный знак. Думаю, нет. Замещения и знаки есть субстрат
схем, условие их функционирования, но не сами схемы. Здесь такая же
ситуация как в случае мышления и мозга или биологического
организма и человека. Хотя без мозга человек не может мыслить, утверждать,
что мышление и есть мозг неправильно. Аналогично, и человек — это
не биологический организм. Точнее, биологическое начало у человека
подчинено его психике и духу, а также личности.
Другое дело, если мы анализируем происхождение и становление
схем. В этом случае можно показать, что означение выступает
необходимой предпосылкой становления схем. Как момент работы со
схемами оно выступает и необходимым условием функционирования схем.
Естественно тогда встает вопрос, к какой реальности можно отнести
схемы и работу с ними? С одной стороны, схемы принадлежат реаль-

3.3. Пространство существования схем
65
мости культуры, где они наряду с другими условиями (социальными
проблемами, творчеством людей, языком, техникой и т. д.)
обеспечивают становление новых культурных феноменов и культуры в целом
(см. второе приложение). С другой стороны, схемы относятся к
реальности психики, причем их роль двояка: в плане формирования схемы
конституируют психику, а затем схемы выступают условием ее
функционирования.
Последнее положение можно проиллюстрировать и пояснить на
материале одного кейса — случая, произошедшего с юным К. Юнгом.
Подобно 3. Фрейду Юнг начинал свой профессиональный путь как
практикующий врач психиатр, при этом он не имел ни собственных
теорий, ни каких-либо догм. Каждый случай, с которым Юнг
сталкивался, являлся для него уникальным. Начинающий Юнг не имел
каких-либо заранее принятых методов и приемов помощи больному. Но
постепенно с годами он нащупал, изобрел такие методы и приемы, а
также вышел к собственной психологической теории. При этом уже
после нескольких лет практики Юнг осознает, что ему нужны
определенные методологические ориентиры и теоретические представления.
«Уже в 1909 году, — пишет он, — я понял, что не смогу лечить скрытые
психозы, если не пойму их символики». И дальше: «Естественно, мой новый
метод таил в себе множество неожиданностей. Все более я ощущал
потребность в каком-то объективном критерии»76.
Если начинал свой профессиональный путь Юнг как врач-эмпирик,
то в дальнейшем перед нами врач-теоретик, создатель оригинальной
психологической теории, которая полностью предопределила его
подход к больному и методы лечения. Теперь рассмотрим основной метод
Юнга — толкование им сновидений и других проявлений
бессознательной деятельности человека.
На первый взгляд, кажется, что само сновидение как объективный
психический опыт подсказывает Юнгу способ истолкования и
объяснения. Недаром Юнг резко возражал против подхода 3. Фрейда,
считавшего, что сюжет и события сновидений, как правило, скрывают прямо
противоположные сюжету содержания. Полемизируя с 3. Фрейдом, Юнг,
в частности, говорит, что «никогда не мог согласиться с Фрейдом в
том, что сон — это некий „фасад", прикрывающий смысл, — смысл
известен, но как будто нарочно скрыт от сознания» . Юнг считал, что
«природа сна не таит в себе намеренного обмана». По Юнгу
сновидение — это естественный процесс, то есть объект, напоминающий
объекты первой природы, да к тому же процесс, правдиво предъявляющий
76 Юнг К. Воспоминания, сновидения, размышления. Киев, 1994. С. 138, 173.
77 Там же. С. 166.

66
Глава 3. Функции и строение схем
(манифестирующий) себя исследователю. Напротив, для Фрейда
сновидение — это прежде всего тексты сознания, символы, за которыми
скрыты бессознательные влечения, и которые поэтому нуждаются в
расшифровке.
Но ведь и Юнг истолковывает и расшифровывает сновидения,
причем совершенно не так, как это делали другие психологи. К тому же
известно, что любое сновидение может быть описано по-разному и само
по себе (здесь нельзя согласиться с Юнгом) не содержит указаний на
то, как его необходимо объяснять. Отчасти, и Юнг это понимал,
например, когда писал, что «человеческая психика начинает существовать в
тот момент, когда мы осознаем ее»78. Понимал-то понимал, но в общем
случае был убежден в другом — в том, что сновидение естественный
процесс, который может быть описан объективно и однозначно.
И все же временами в душе Юнга закрадывалось сомнение.
Однажды, он получил письмо от одной своей пациентки, которая уверяла
Юнга, что его бессознательные фантазии имеют не научную, а
художественную ценность и что их должно понимать как искусство. Юнг
начал нервничать, поскольку, как он отмечает, письмо было далеко не
глупым и поэтому достаточно провокационным. Тем не менее, Юнг не
согласился с утверждениями этой корреспондентки, что его фантазии
не были спонтанными и естественными, но в них был допущен некий
произвол, какая-то специальная работа79.
Но, по-моему, несомненно, был и произвол и специальная работа,
а именно, построение интерпретаций. Интерпретации же создаются на
основе схем. Разве, например, утверждения, что «природа сна не таит в
себе намеренного обмана», что это «естественный процесс», не
являются схемами, задающими сновидение как идеальный объект и
направление интерпретации.
Так как Юнг не контролировал эту работу, не обосновывал ее, то
вполне можно согласиться с его пациенткой в том, что метод Юнга —
не научный, а художественный, то есть относится больше к искусству,
чем научному познанию. Однако, как все-таки Юнг истолковывает
сновидения и фантазии?
Для ответа на этот вопрос обратимся к одному подростковому
воспоминанию и переживанию Юнга. Содержание этого переживания
таково. Однажды в прекрасный летний день 1887 года восхищенный
мирозданием Юнг, подумал:
«Мир прекрасен и церковь прекрасна, и Бог, который создал все это, сидит
далеко-далеко в голубом небе на золотом троне и... Здесь мысли мои оборва-
Юнг К. Воспоминания, сновидения, размышления. С. 138.
Там же. С. 197.

3.3. Пространство существования схем
67
лись и я почувствовал удушье. Я оцепенел и помнил только одно: Сейчас не
думать! Наступает что-то ужасное.
(После трех тяжелых от внутренней борьбы и переживаний дней и
бессонных ночей Юнг все же позволил себе додумать начатую и такую, казалось
бы, безобидную мысль).
Я собрал всю свою храбрость, как если бы вдруг решился немедленно
прыгнуть в адское пламя, и дал мысли возможность появиться. Я увидел перед собой
кафедральный собор, голубое небо. Бог сидит на своем золотом троне, высоко
над миром — и из-под трона кусок кала падает на сверкающую новую крышу
собора, пробивает ее, все рушиться, стены собора разламываются на куски.
Вот оно что! Я почувствовал несказанное облегчение. Вместо ожидаемого
проклятия благодать снизошла на меня, а с нею невыразимое блаженство,
которого я никогда не знал... Я понял многое, чего не понимал раньше, я понял
то, чего так и не понял мой отец, — волю Бога... Отец принял библейские
заповеди как путеводитель, он верил в Бога, как предписывала Библия и как его
учил его отец. Но он не знал живого Бога, который стоит, свободный и
всемогущий, стоит над Библией и над Церковью, который призывает людей стать столь
же свободным. Бог, ради исполнения Своей Воли, может заставить отца
оставить все его взгляды и убеждения. Испытывая человеческую храбрость, Бог
заставляет отказываться от традиций, сколь бы священными они ни были»80.
Перед нами сложная схема, на которую Юнг выходил трое суток.
Она задает новое понимание Бога и установку на практическое
действие — разрыв с Творцом. Но рассмотрим подробнее. Первый вопрос,
который здесь возникает, почему подобное толкование мыслей
является следованием воли Бога, а не, наоборот, ересью и отрицанием Бога?
Ведь Юнг договорился до того, что Бог заставил его отрицать и
церковь и сами священные религиозные традиции. Второй вопрос, может
быть даже еще более важный, а почему собственно Юнг дает
подобную интерпретацию своим мыслям? Материал воспоминаний вполне
позволяет ответить на оба вопроса.
В тот период юного Юнга занимали две проблемы. Первая.
Взаимоотношения с отцом, потомственным священнослужителем. По
мнению Юнга, отец догматически выполнял свой долг: имея религиозные
сомнения, он не пытался их разрешить, и вообще был несвободен в
отношении христианской Веры и Бога. Вторая проблема —
выстраивание собственных отношений с Богом, уяснение отношения к Церкви.
Чуть позднее рассматриваемого эпизода эти проблемы были
разрешены Юнгом кардинально: он разрывает в духовном отношении и с
отцом, и с Церковью. После первого причастия Юнг приходит к
решению, которое он осознает так.
«В этой религии я больше не находил Бога. Я знал, что больше никогда не
смогу принимать участие в этой церемонии. Церковь — это такое место, куда я
больше не пойду. Там все мертво, там нет жизни. Меня охватила жалость к от-
Юнг К. Воспоминания, сновидения, размышления. С. 46, 50.

68
Глава 3. Функции и строение схем
цу. Я осознал весь трагизм его профессии и жизни. Он боролся со смертью,
существование, которой не мог признать. Между ним и мной открылась пропасть,
она была безгранична, и я не видел возможность когда-либо преодолеть ее»81.
Вот в каком направлении эволюционировал Юнг. На этом пути
ему нужна была поддержка, и смысловая и персональная. Но кто Юнга
мог поддержать, когда он разрывает и с отцом, и с Церковью?
Единственная опора для Юнга — он сам, или, как он позднее говорил, «его
демон». Однако понимает этот процесс Юнг иначе: как уяснение
истинного желания и наставления Бога. Именно подобное неадекватное
осознание происходящего и обуславливают особенности понимания и
интерпретации Юнгом своих мыслей. Юнг, самостоятельно делая
очередной шаг в своем духовном развитии, осмысляет его как указание
извне, от Бога (в дальнейшем — от бессознательного, от архетипов),
хотя фактически он всего лишь оправдывает и обосновывает этот свой
шаг. На правильность подобного понимания указывает и юнгеанская
трактовка Бога. Бог для Юнга — это его собственная свобода, а
позднее, его любимая онтология (теория) — бессознательное. Поэтому Юнг
с удовольствием подчиняется требованиям Бога, повелевающему стать
свободным, следовать своему демону, отдаться бессознательному.
Итак, приходиться признать, что Юнг приписал Богу то, что ему
самому было нужно. Каким образом? Создав схему, в которой Бог
выглядел настоящим революционером. Интерпретация мыслей Юнга,
также как затем и других проявлений бессознательного — сновидений,
фантазий, мистических видений представляет собой своеобразную
превращенную форму самосознания личности Юнга. Превращенную
потому, что понимается она неадекватно: не как самообоснование путем
схематизации очередных шагов духовной эволюции Юнга, а как
воздействие на Юнга сторонних сил — Бога, бессознательного,
архетипов. Еще один пример, подтверждающий эту мысль.
В книге Юнг приводит сон, как он пишет, предсказавший ему
разрыв с Фрейдом. События сновидения, пишет Юнг,
«происходили в горной местности на границе Австрии и Швейцарии. Были
сумерки, и я увидел какого-то пожилого человека в форме австрийских
императорских таможенников... В нем было что-то меланхолическое, он казался
расстроенным и раздраженным... кто-то сказал мне, что этот старик — лишь
призрак таможенного чиновника, что на самом деле он умер много лет назад.
(Вот как Юнг истолковал этот сон).
Я стал анализировать, и слово „таможня" подсказало мне ассоциацию со
словом „цензура". „Граница" могла означать, с одной стороны, границу между
сознательным и бессознательным, с другой же — наши с Фрейдом
расхождения... Что же до старого таможенника, то, очевидно, его работа приносила ему
Юнг К. Воспоминания, сновидения, размышления. С. 64.

3.3. Пространство существования схем
69
больше горечи, нежели удовлетворения — отсюда раздражение на его лице.
Я не могу удержаться от аналогии с Фрейдом»82.
Интересно, что сам Юнг фактически понимает, что это не
предсказание, а скорее способ, помогающий ему оправдать очередной шаг
своей эволюции — разрыв с Фрейдом.
«В то время (в 1911 году), — пишет Юнг, — авторитет Фрейда в моих
глазах уже сильно пошатнулся... Когда мне приснился этот сон, я все еще глубоко
чтил Фрейда, но в то же время уже стал относиться к нему критически. Судя по
всему, я еще не осознавал ситуации и пытался каким-то образом найти
решение. Это характерно для ситуации проецирования. Сон поставил меня перед
необходимостью определиться»83.
Но, пожалуй, приведенный пример — это единственный случай,
когда Юнг, сам того не осознавая, по сути, фальсифицирует
собственную квалификацию сна, как сна-предсказания. Во всех остальных
случаях Юнг трактует сновидения как объективный опыт, как материал
бессознательного, который приходит к нему независимо от его
желаний или «давления» шагов юнгеанской эволюции.
Что же показывает этот материал? Необходимым условием
решающего для личности Юнга шага развития выступает созданная им
схема и интерпретация, которую Юнг понимает как истинное знание.
Можно предположить, что именно схемы, которые строит индивид,
разрешая проблемные ситуации, обеспечивают развитие его психики84.
Затем они работают на ее функционирование.
Итак, схемы принадлежат к реальности культуры и реальности
психики человека. В обоих случаях они, с одной стороны, работают на
становление и развитие, с другой — обеспечивают функционирование.
82 Юнг К. Воспоминания, сновидения, размышления. С. 167.
83 Там же. С. 167-168.
84 Сравни. «Человек, — пишет Л. С. Выготский, — вводит искусственные стимулы,
сигнифицирует поведение и при помощи знаков создает, воздействуя извне, новые связи в
мозгу»; «в высшей структуре функциональным определяющим целым или фокусом всего
процесса является знак и способ его употребления» {Выготский Л. С. История развития высших
психических функций. Собр. соч. в 6 т. Т. 3. М., 1983. С. 80, 116-117). Выготский говорит
здесь о знаках, но, думаю, все им сказанное, справедливо и относительно схем.

Глава 4
Характеристика схем в философии
И. Канта и в духовном учении
Э. Сведенборга
4.1. Схема как посредник
и как темпоральная реальность
Кант дает две совершенно разные трактовки схем. С одной
стороны, схемы — это посредник между категориями рассудка и
многообразием чувственных данных. Вспомним:
«Ясно, что должно существовать нечто третье, однородное, с одной
стороны, с категориями, с другой — с явлениями и делающее возможным
применение категорий к явлениям. Это посредствующее представление должно быть
чистым (не заключающим в себе ничего эмпирического) и, тем не менее, с
одной стороны, интеллектуальным, а с другой — чувственным. Именно такова
трансцендентальная схема».
С другой стороны, схемы по Канту тесно связаны с временем.
«Схемы суть не что иное, — пишет Кант, — как априорные определения
времени, подчиненные правилам и относящиеся (в применении ко всем
возможным предметам согласно порядку категорий) к временному ряду, к
содержанию времени, к порядку времени, и, наконец, к совокупности времени»85.
Это второе понимание схем явно противоречит нашей интуиции,
указывающей на фигуральность, пространство. В связи с этим Ф.
Морозов правильно замечает, что «поскольку схемы по Канту суть
темпоральные структуры, они не могут быть представлены
пространственно». Одновременно, Морозов указывает, что, противореча себе, Кант
во многих местах «Критики чистого разума» характеризует схемы в
пространственных образах . Чтобы понять представления Канта о
схемах, стоит рассмотреть генезис его взглядов.
Кант И. Критика чистого разума // Кант И. Собр. соч. в 8 т. Т. 3. М., 1994. С. 161.
Морозов. Цит. соч. С. 43.

4.1. Схема как посредник и как темпоральная реальность 71
Как известно, Кант ставит задачу реформировать философию по
образцу естествознания. В предисловии к первому и второму изданиям
«Критики чистого разума» он пишет.
«Наш век есть подлинный век критики, которой должно подчиняться все...
[наш век] не намерен больше ограничиться мнимым знанием и требует от
разума, чтобы он вновь взялся за самое трудное из своих занятий — за
самопознание и учредил бы суд, который бы подтвердил справедливые требования
разума, а с другой стороны, был бы в состоянии устранить все неосновательные
притязания — не путем приказания, а опираясь на вечные и неизменные
законы самого разума. Такой суд есть не что иное, как критика самого чистого
разума... Задача этой критики чистого спекулятивного разума состоит в попытке
изменить прежний способ исследования в метафизике, а именно совершить б
ней полную революцию, следуя примеру геометров и естествоиспытателей...
если метафизика вступит благодаря этой критике на верный путь науки, то она
сможет овладеть всеми отраслями относящихся к ней знаний» .
Это конечно, еще не проектный подход, но очень близкий к
проектному. Во всяком случае, отметим, что, формулируя таким образом свою
центральную задачу — «изменить прежний способ исследования в
метафизике», Кант, как бы сказал Э. Гуссерль, выявляет и обозначает
практический горизонт своего сознания. Для нас же это прямое указание на
практику. С другой стороны, поскольку Кант говорит о «вечных
неизменных законах разума», он указывает на необходимость познания.
Кроме задачи реформирования философии, Кант вполне в духе
Аристотеля хочет охарактеризовать неправильные способы мышления
и рассуждения, объяснить, чем они были обусловлены. К подобным
способам Кант относит, например, такие, которые приводят к
противоречивым высказываниям о Боге, душе, а также бесконечности
Вселенной (известные кантовские антиномии разума); другой пример — ряд
философских построений Локка, Юма, Лейбница, с которыми Кант
был принципиально не согласен.
Действительно, в «Критике чистого разума» Кант указывает, что
его система была определенным решением проблем, возникших при
осмыслении работ Локка и Юма. Оба этих философа утверждали, что
только опыт (прямой, основанный на ощущении, или опосредованный,
опирающийся на рефлексию или деятельность ума) является
источником знаний. Однако научные и философские знания, считает Кант,
характеризуются такими важными свойствами как общезначимость,
необходимость, всеобщность. Эти характеристики из опыта получены
быть не могут. Кроме того, считает Кант, научные и философские
знания получаются путем связывания (синтеза). Кто же осуществляет этот
синтез и каким образом, задает вопрос Кант? И отвечает на него так:
Кант И. Критика чистого разума. Т. 3. М., 1964. С. 75-76, 91-92.

72 Глава 4. Характеристика схем в философии И. Канта и в учении Э. Сведенборга
источником научных и философских знаний является не опыт, а разум
(вместе с рассудком), то есть — это источник внеопытный,
«априорный». Кстати, это решение вполне вписывается в традицию, идущую
от Средних веков, например, в абеляровскую идею концепта или в
философские взгляды Николая Кузанского.
Решение Канта состояло в постулировании двух взаимосвязанных
источников знаний — мыслящего индивида и рассудка, направляемого
разумом, где первый выступает источником активности, а второй —
априорных представлений.
«Но свет, — пишет Кант, — открылся тому, кто первый доказал теорему о
равнобедренном треугольнике (безразлично, был ли это Фалес или кто-то
другой); он понял, что его задача состоит не в исследовании того, что он усматривал
в фигуре или в одном лишь ее понятии, как бы прочитывая в ней ее свойства, а
в том, чтобы создать фигуру посредством того, что он сам a priori, сообразно
понятиям мысленно вложил в нее и показал (путем построения)... Я полагал бы,
что пример математики и естествознания, которые благодаря быстро
совершившейся в них революции стали тем, что они есть в настоящее время,
достаточно замечателен, чтобы поразмыслить над сущностью той перемены в
способе мышления, которая оказалась для них столь благоприятной, и чтобы по
крайней мере попытаться подражать им... не разрешим ли мы задачи метафизики
более успешно, если будем исходить из предположения, что предметы должны
сообразоваться с нашим познанием, — а это лучше согласуется с требованием
возможности априорного знания ö них, которое должно установить нечто о
предметах раньше, чем они нам даны... Что же касается предметов, которые
мыслятся только разумом, и притом необходимо, но которые (по крайней мере,
так, как их мыслит разум) вовсе не могут быть даны в опыте, то попытки
мыслить их (ведь должны же они быть мыслимы) дадут нам затем превосходный
критерий того, что мы считаем измененным методом мышления, а именно что
мы a priori познаем о вещах лишь то, что вложено в них нами самими»88.
Выйдя на такое решение, Кант столкнулся, однако, с двумя
серьезными проблемами. Получалось, что опыт, на котором основывается
все естествознание, не играет существенной роли для научного
мышления? Кроме того, возникал вопрос о детерминации самого разума;
чем, спрашивается, последний руководится, когда познает и
конституирует действительность. Разрешая .первое затруднение, Кант вводит
понятие «созерцание» как необходимого условия познания, а также
«вещи в себе», противопоставленной «явлению» и «предмету».
Суть решения состояла в постулировании двух реальностей —
«трансцендентальной», где с помощью разума (точнее, «в сфере
разума»), как говорит Кант, «а priori» создаются научные и философские
знания, и «эмпирической», где на основе созерцания имеет место опыт.
Именно созерцание и опыт выступают как необходимые условия
изучаемых в науке или философии явлений и предметов. В то же время
Кант И. Критика чистого разума. Т. 3. С. 84-85, 88.

4.1. Схема как посредник и как темпоральная реальность
73
использование априорных представлений (понятий и категорий)
рассматривается Кантом как необходимое условие самого созерцания и
опыта. В этой схеме два принципиальных и замечательных открытия
(изобретения) — «вещь в себе» и трактовка созерцания и опыта, как
обусловленных априорными представлениями.
Как известно, «вещи в себе» («Ding an sich», что может переводиться
и как «вещи сами по себе») по Канту обладают, на первый взгляд,
противоречивыми свойствами: мы о них абсолютно ничего не можем
сказать, они не «являются» и «непознаваемы», и, в то же время, вещи в себе
есть объективная познаваемая и мыслимая реальность. В предисловии
ко второму изданию «Критики чистого разума» Кант пишет, что
«мы можем познавать предмет не как вещь в себе, а лишь постольку,
поскольку он объект чувственного созерцания, то есть как явление». При этом,
поясняет Кант, «у нас всегда остается возможность если и не познавать, то по
крайней мере мыслить эти предметы также как вещи в себе. Ведь в противном
случае мы пришли бы к бессмысленному утверждению, будто явление
существует без того, что является»89.
Кант рассматривает понятие вещи в себе как предельное,
фиксирующее принципиальную ограниченность научных знаний со стороны
опыта. Действительно, с одной стороны, выведение вещей в себе за
пределы явлений и научного знания, позволяло приписать последним
конструктивно создаваемые (то есть самим мыслящим) характеристики
всеобщности, общезначимости и необходимости. С другой стороны,
понимание вещей в себе в качестве созерцаемой объективной
реальности объясняло в методологическом плане, почему явления и научные
знания обусловлены опытом. Понятие вещи в себе по происхождению
было таким же понятием как галилеевское понятие «падения тела в
пустоте». Оно получалось в ходе предположения, что можно мыслить
предметы, не данные нам в чувственности (точнее было бы сказать,
данные нам еще до чувственности, до нашего познания). Тогда
получалось, что они непознаваемы и одновременно в дальнейшем в познании
обуславливают последнее.
Теперь предположение об обусловленности опыта со стороны
априорных представлений (понятий и категорий). Очевидно, оно
вытекало из исходной гипотезы о том, что именно мыслящий с помощью
понятий и категорий выделяет (определяет) предмет и связывает
существующие знания, создавая таким путем новые (Кант называет такие
знания «синтетическими»).
«Возможны, — пишет Кант, — лишь два случая, при которых синтетическое
представление и его предметы могут сообразоваться, необходимым образом от-
Кант И. Критика чистого разума. Т. 3. С. 93.

74 Глава 4. Характеристика схем в философии И. Канта и в учении Э. Сведенборга
носиться друг к другу и как бы встречаться друг с другом: если предмет делает
возможным представление или если представление делает возможным предмет.
В первом случае это отношение имеет только эмпирический характер, и
представление никоим образом не может быть априорным. Во втором же случае,
хотя представление само по себе не создает своего предмета β смысле [его]
существования (так как мы не говорим здесь о причинности представления при
посредстве воли), тем не менее, оно a priori определяет предмет... всякий опыт
содержит в себе кроме чувственного созерцания, посредством которого нечто
дается, еще и понятие о предмете, который дан в созерцании или является в
нем; поэтому в основе всякого опытного знания лежат понятия о предметах
вообще как априорные условия; следовательно, объективная значимость
категорий как априорных понятий должна основываться на том, что опыт возможен
(что касается формы мышления) только посредством них... априорные понятия
следует признать априорными условиями возможности опыта (будь то
возможности созерцания, встречающегося в опыте, или возможности мышления)»90.
Вообще-то говоря, еще Аристотель, обсуждавший и строивший
понятия и категории, показал, что научные знания относятся не к
эмпирической действительности, а к идеальной, заданной категориями. Когда,
например, в «Физике» или «О душе» он выделяет «начала» движения и
души, то, во-первых, отождествляя эти объекты с категориями (причины,
формы, количества и др.) и анализируя полученные следствия,
Аристотель именно сам строит эти начала, приписывая их бытию свойства
общезначимости и всеобщности, *о-вторых, построив новое понятие
(движения и души), он дальше доказывает различные положения о движении
и душе, то есть, как бы выразился Кант, делает эти априорные понятия
условиями созерцания движения и души и мышления по их поводу. Но
Аристотель еще не мог отрефлектировать эти особенности своей
мыслительной работы, в частности, потому, что он сам конституирует научное
и философское мышление, а также вследствие недостаточного
различения самого мышления, определяющих его условий и его продуктов.
Кант же имел перед собой вполне сформировавшееся
математическое и естественно-научное мышление и, кроме того, весь ход
развития предшествующей философской мысли подвел его к необходимости
четко различать мышление, условия, которые его детерминируют
(познаваемые объекты, категории и понятия), и продукты мышления (в
одних случаях знания, в других те же самые объекты, понятия и категории).
Важно, что и само мышление Кант понимает иначе, чем Аристотель.
Последний еще не осознает роль мыслящего (его действия сливаются с
действием Разума-Божества), Кант же, опираясь на декартовскую
новоевропейскую традицию личности, уже понимает, что именно
мыслящий, как он пишет, «сам является творцом опыта», «сам
вкладывает» в объект необходимые априорные характеристики, «сам связывает
знания и характеристики объекта».
Кант И. Критика чистого разума. Т. 3. С. 187-188.

4.1. Схема как посредник и как темпоральная реальность 75
Другое дело, что при такой трактовке возникали проблемы,
например, указанный выше вопрос о том, кто же направляет разум (мышление)
человека. В Средние века всегда можно было сказать, что Бог, но теперь
прямо апеллировать к нему было невозможным. Да, Кант и не
обосновывает действие разума божественным провидением и волею. Тогда, что
значит «сам»? Ведь, не произвольно же? По Канту получается, что
разум человека следует «вечным и неизменным законам» разума. Другими
словами, судя по всему, разум Кант понимает двояко: как разум
отдельного эмпирического человека и разум как таковой (трансцендентальный
разум), как особую природу, законам которой подчиняется отдельный
эмпирический разум, отдельный правильно мыслящий человек. Дальше
естественно возникает вопрос, как связаны между собой эти два
разума — трансцендентальный и разум мыслящего человека? Прямого
ответа на этот вопрос мы в «Критике чистого разума» не найдем.
Тем не менее, кое-что все же можно сказать о связи этих двух
разумов, анализируя семантику высказываний Канта. Так
трансцендентальный разум «осуществляет синтез», «выходит за пределы опыта»,
«впадает в антиномии» и т. п. Обсуждая антиномии разума, Кант
пишет, что разум «заставляет выступать в защиту своих притязаний»
философов, ведущих спор, а также, что философ является
«законодателем разума»9 . Получается, что разум — это своеобразное «разумное»
существо, которое, не имея собственных органов, действует с
помощью и через людей. Или по-другому, разум осуществляет себя
(существует) именно и только в мышлении всех отдельных мыслящих
людей. Тем не менее, роль философов особая: как законодатели разума
они выступают в качестве «разума» самого разума, то есть проявляют
(объективируют) законы, имманентные самой его природе.
Таким образом, Кант постулирует не только диады — созерцание
и мышление, вещи в себе и предметы (явления), но и два разума —
трансцендентальный, выступающий источником априорных
представлений, и разум мыслящего человека, направляющий его рассудок,
включая конструирование предметов.
«Это противопоставление эмпирического и априорного начал, — пишет П. Гай-
денко, — проходит вообще через всю философию Канта. В его теории познания
оно предстает как противоположность чувственности и рассудка, в этике —
противоположность склонности и долга. Одним словом, в основе философии Канта
лежит противоположность эмпирического индивида и его сверхчувственного „я",
тела (чувственность, страдательность, пассивность) и духа (рассудок,
деятельность, активность), гетерономии — определения чем-то другим и автономии —
самоопределения»92.
91 Кант И. Критика чистого разума. Т. 3. С. 592, 684.
92 Гайденко П. Прорыв к трансцендентному. Новая онтология XX века. М., 1997. С. 81.

76 Глава 4. Характеристика схем в философии И. Канта и в учении Э. Сведенборга
Сам Кант заметил, что принятие им рассмотренных здесь
положений, создает очередное затруднение. Эмпирические явления имеют одно
строение, а понятия другое. Вот здесь, как мы уже знаем, Кант и вводит
схемы. При этом ему пришлось обсуждать, каким образом можно
связать неоднородные содержания? Кант утверждает, что здесь, с одной
стороны, работает воображение или, что в данном случае то же самое —
«способность суждения», которая по Канту как раз и объединяет,
синтезирует разнородные содержания мысли, с другой — сама схема тоже
неоднородна, в силу чего она может связать разнородные содержания.
«Схема треугольника, — пишет Кант, — не может существовать нигде,
кроме как в мысли, и означает правило синтеза воображения в отношении чистых
фигур в пространстве... Схема же чистого рассудочного понятия есть нечто
такое, что нельзя привести к какому-либо образу; она представляет собой лишь
чистый, выражающий категорию, синтез сообразно правилу единства на основе
понятий вообще, и есть трансцендентальный продукт воображения»93.
Заметим теперь, что в «Критике чистого разума» есть особый слой
терминов и понятий, который мы сегодня относим к
структурно-системному мышлению. Так, Кант широко использует понятия «функции»
(функции рассудка), «системы», «систематического единства»,
«целого», «анализа и синтеза», «связи», «обусловленности». Вот пример.
«Рассматривая все наши рассудочные знания во всем их объеме, — пишет
Кант, —- мы находим, что то, чем разум совершенно особо располагает и что он
стремится осуществить, — это систематичность познания, то есть связь
знаний согласно одному принципу. Это единство разума всегда предполагает
идею, а именно идею о форме знания как целого, которое предшествует
определенному знанию частей и содержит в себе условия для априорного места
всякой части и отношения ее к другим частям»94.
Анализ этой цитаты позволяет понять роль в мышлении Канта
структурно-системных представлений. Его мысль и рассуждение движутся
одновременно в двух плоскостях: плоскости представлений о разуме
(это есть целое, мы бы сказали система, все части и органы которого
имеют определенное назначение и взаимосвязаны) и плоскости единиц
(знаний, понятий, категорий, идей, принципов и т. п.), из которых Кант
создает здание чистого разума. При этом каждая единица второй
плоскости получает свое отображение на первой, что позволяет приписать
ей новые характеристики, обеспечивающие нужную организацию всех
единиц построения. Именно структурно-системные представления
позволяют осуществить подобное отображение и по-новому (системно)
охарактеризовать все единицы построения. Этот момент, в частности,
Кант. Критика чистого разума. М, 1964. С. 223-224.
Там же. С. 353-354.

4.1. Схема как посредник и как темпоральная реальность 77
объясняет, почему Кант настойчиво подчеркивает преимущество
синтеза над анализом, а также важность установки на целое (единство):
Как же Кант осознает роль структурно-системных представлений
притом, что системный подход был осознан только во второй половине
XX века? В его философии эти представления могут быть отнесены к
особого рода схемам, и Кант часто их так и называет. Говоря, что
личность есть свобода над природной необходимостью, а категории
свободы «имеют в основе своей не форму созерцания, а форму чистой воли
как данную в разуме»95, Кант, по сути (так это видится в ретроспекции),
указывает на методологический подход и роль в нем схем. Вдумаемся в
следующее рассуждение из «Критики практического разума»
«Физическая причинность, или условие, при котором она имеет место,
подпадает под понятие природа, схему которых создает трансцендентальное
воображение. Но здесь дело идет не о схеме случая согласно закону, а о схеме
(если это слово здесь подходит), самого закона, так как определение воли (а не
поступка по отношению к его результатам), одним только определяющим
связывает понятие причинности с совершенно другими условиями, чем те, которые
составляют естественную связь»96.
Если «схема случая согласно закону» — это схема, позволяющая
подвести некоторое изучаемое явление («случай») под понятие (мы бы
сказали, построить в науке идеальный объект), то «схема самого
закона» — это методологическая схема.
Впервые понятийно задав схемы и работая с ними, Кант, однако,
мне кажется, не смог правильно охарактеризовать их природу. Первая
характеристика схем — их опосредующее положение между
категориями и чувственными данными. Это было бы верно, если бы
познание, действительно, состояло из двух начал — созерцания и мышления.
«Для введения или предисловия, — пишет Кант в „Критике чистого
разума", — кажется необходимым указать лишь на то, что существуют два основных
ствола человеческого познания, вырастающие, быть может, из одного общего,
но неизвестного нам корня, а именно чувственность и рассудок: посредством
чувственности предметы нам даются, рассудком же они мыслятся»97.
Но это не так. Познавая, мы не созерцаем изучаемое явление
(например, падающий предмет как в случае Галилея или любовь у
Платона), а пытаемся понять и осмыслить различные знания, полученные об
этом явлении (в практике, в опыте, другими мыслителями). При этом
конструируем идеальные объекты, решаем проблемы, реализуем свои
ценности, разъясняем свои взгляды.
95 Кант. Критика практического разума. Собр. соч. в 8 т. Т. 4. М., 1994. С. 452.
96 Там же. С. 456.
97 Кант И. Критика чистого разума. М., 1964. С. 123-124.

78 Глава 4. Характеристика схем в философии И. Канта и в учении Э. Сведенборга
Заметим еще, что кантианская трактовка познания, как состоящего
из двух «корней» — созерцания и мышления, сближала понятия схемы
и образа, что видно и по современным обсуждениям. Вот, например,
что пишет С. Л. Катречко, ответственный редактор сборника,
подготовленного по результатам работы телеконференции «Как возможно
творческое воображение?».
«В § 20 „Образ и схема" своей работы, — пишет Катречко, — М. Хайдеггер
подмечает, что термин „образ" употребляется Кантом в трех значениях:
„непосредственный вид некоего сущего, наличный отображающий вид некоего сущего
и вид чего-то вообще". Для наших целей наиболее значимым является
различение между первым (или вторым) и третьим, поскольку именно это различение
имеет прямое отношение к проблеме соотношения единичного и общего
(различение между первым и вторым в этом отношении не столь существенно, поэтому
на этом различении мы не будем акцентировать наше внимание). Характеризуя
первые два значения термина „образ", Хайдеггер пишет, что этот термин означает
„способ непосредственного эмпирического созерцания..., созерцания единичного
('вот этого' — 'Dies-da')". Однако любой такой образ (в первом и втором значении)
может давать и еще что-то, а именно представляет способ „давания" этого
единичного содержания, или способ „давания" вида („эйдоса"), т. е. образ в третьем из
указанных смыслов этого слова (это и будет то, с чем Хайдеггер соотносит кан-
товский термин „схема"; см. название главы „Образ и схема"). М. Хайдеггер пишет:
„[та же] Фотография, однако, может показывать и то, как вообще выглядит нечто
такое, как маска смерти..., [поскольку. — С. К.] фотография имеет вид
[подчеркнуто мной. — С. К.] не только сфотографированного, но и фотографии вообще,,...
Подводя итог этому анализу, можно сказать, что в любом феномене
видения происходит два акта. В рамках нашей терминологии они могут быть названы
как психико-физиологический (чувственный — в кантовской терминологии) акт
восприятия конкретного содержания, и сознательный (или вообразительно-рассудоч-
ный) акт восприятия „формы", „эйдоса". Ранее мной было введено различение
между двумя типами знания, а именно: знанием и ведением [Что значит знать?].
Здесь это различение можно уточнить следующим образом. Знание связано с
чувственным созерцанием единично-конкретного, а ведение — с некоторым
нечувственным (и не рассудочным, а скорее связанным с нашей способностью
воображения, если оставаться в рамках кантовской терминологии) „эйдетическим"
схватыванием»98.
В отличие от данной традиции я предлагаю анализировать образ,
имея в виду следующее. ч
• Понять образ и схему можно, если анализируется не
функционирование, а становление этих образований.
• Рассмотрению подлежит другое целое, будем его называть
«распределенным»; становится именно распределенное целое, в
котором можно различать:
98 Катречко С. Л. Попытка осмысления Хайдегтера: образ как «эйдос», понятие как
«всеобщее» // Воображение как познавательная возможность: как возможно творческое воображение? —
М: Центр гуманитарных исследований, 2001. С. 87. (http://www.philosophy.ru/library/image/sb_
image2001.html).

4.1. Схема как посредник и как темпоральная реальность
79
• психику, для нее характерна самоорганизация в ответ на
определенную ситуацию (единицы самоорганизации будем называть
«психологическими конструктами»; подобно кантианским «вещам в
себе» их строение нам неизвестно, однако, их можно помыслить, что
является условием познания);
• ситуацию, заданную схемами;
• схемы, обеспечивающие перевод проблемной ситуации в объект и
его видение;
• реальность, складывающуюся на основе самоорганизации
психики; ее единицами выступают события и темы.
В данном случае становится и все целое и ее «распределенные»
составляющие — психика, ситуация, схемы, реальность. По
отношению к распределенному целому образ можно определить как
психологический конструкт, опознаваемый (рефлексируемый) в определенной
теме (событии).
В чем замысел подобного подхода? Дело в том, что психику мы
непосредственно анализировать не можем, а схемы и ситуации вполне
доступны для объективного изучения. Затем, понимая особенности
распределенного целого, можно высказать гипотезы о строении самой
психики (и «психического образа»), наподобие того, как в настоящее
время по анализу последствий, доступных объективному исследованию,
мы выдвигаем гипотезы о том, что вода имеет определенное строение
и несет информацию.
Если учесть кантианские представления, то можно сделать
следующее уточнение. Необходимое условие формирования схем —
воображение и формирование нового образа. И наоборот, необходимое условие
формирования нового образа и воображения — изобретение схем.
ОБРАЗ
ПРОБЛЕМНАЯ
СИТУАЦИЯ
НОВЫЙ
ОБЪЕКТ
t
I схемы]
Проиллюстрирую данный материал на примере образов «Пира»
Платона. Структура образов платонической любви не совпадает
полностью с содержанием рассмотренных выше схем «Пира».
Действительно, образ платонический любви, хотя и включает ряд смыслов,
заданных схемами андрогина и вынашивания духовных плодов, тем не
менее, содержит и другие смыслы, связанные с образами самого
человека и его любовного поведения. Не буквально «половинка человека»,

80 Глава 4. Характеристика схем в философии И. Канта и в учении 3. Сведенборга
а две личности, имеющие похожие представления о жизни (одинаковое
мироощущение). Не буквально «целостность человека», а жизнь в ладу
с самим собой, отсутствие проблем и раздрая. Не буквально
«вынашивание духовных плодов», а установка на особый образ жизни,
стремление реализовать такие ценности, как благо, прекрасное, бессмертие.
Можно предположить, что изобретенные Платоном схемы
способствовали такой самоорганизации психики античного человека, в которой был
осуществлен синтез самых разных смыслов (тем и событий). В
результате и складывается реальность платонической любви и
соответствующие образы. Необходимое условие ее формирования — отнесение
новых смыслов к единой идее (реальности любви), что предполагает он-
тологизацию и категоризацию. Подобное отнесение можно понимать
как хайдеггеровский «способ „давания" единичного содержания, или
способ „давания" вида („эйдоса")» или как «ведение» по Катречко.
Но мы не ответили еще на один вопрос: можно ли считать
кантианское понимание схем правильным, вроде бы посредническая роль схем
по Канту противоречит проектно-познавательной трактовке схем, на
которой настаивают Платон и Щедровицкий. Но вспомним, что
познание по Канту конструктивно (человек сам a priori приписывает
явлению; разум регулятивен, направляя рассудок). При таком истолковании
схемы по Канту помогают конструировать познаваемый объект,
задавая его предварительный облик (образ), что сближает кантианское
понимание схем с платоновско-щедровитянским. Естественно, только
сближают, отождествить их полностью невозможно.
Теперь о второй, темпоральной трактовке схем Кантом. Ее можно
понять, подумав, с одной стороны, о том, какая традиция понимания
времени идет от Аристотеля, с другой стороны, о том, что Кант считал
лежащим в основании явлений, в чем их, так сказать, сущность. Дело в
том, что Аристотель истолковал время не только как способ измерения
движения, но как основание всех изменений и событий (при этом
последние он редуцировал к широко понимаемому движению; см.
приложение четвертое}. Кант же, обосновывая современное ему
естествознание, в котором изучению движения и времени отводилась чуть ли
не главная роль, вышел на представление о темпоральной природе всех
явлений. С другой стороны, он считал, что постижение явлений
предполагает их конструирование на основе априорных представлений и схем,
причем именно схемы, с его точки зрения, схватывали своеобразие
(индивидуальность) изучаемых явлений. Соединяя оба подхода
(темпоральную трактовку явлений и их трактовку, как заданных схемами)
Кант, вероятно, и выходит на темпоральное понимание схем.
С моей же точки зрения, сведение всех изменений и событий к
движениям и поэтому темпоральное их понимание неправомерно {при-

4.2. Анализ схем в работе Сведенборга «О небесах, о мире духов и об аде» 81
ложение четвертое). Кроме того, хотя схемы, действительно, задают
явления, но, во-первых, не во всех случаях, во-вторых, задают явления
не как темпоральную реальность, а, так сказать, пространственно.
4.2. Анализ схем в работе Эмануэля Сведенборга
«О небесах, о мире духов и об аде»
Два слова о научной и духовной карьере Сведенборга. Начиная с
1709 года, когда была защищена его академическая диссертация, вплоть
до 1745 года Сведенборг трудится, не покладая рук, беря одну
научную высоту за другой. В пятьдесят пять лет Сведенборг уже
опубликовал примерно двадцать пять томов исследований по минералогии,
анатомии и геометрии. И вдруг, он слагает себя обязанности
государственной службы. На самом деле не вдруг, а в связи с одним событием.
«Этим событием, — пишет Хорхе Луис Борхес, — было откровение. Оно
снизошло на Сведенборга в Лондоне; как было отмечено в его дневнике,
откровению предшествовали сны... В Лондоне какой-то незнакомец шел за ним по
улице и, войдя в его дом, назвал себя Иисусом Христом. Он сказал, что
Церковь приходит в упадок, подобно еврейской церкви перед приходом Христа, и
что Сведенборг должен обновить ее, создав третью церковь, церковь
Иерусалима... Он сказал, что Сведенборгу будет позволено посетить мир иной, мир
духов с бесчисленным количеством небес и адов. Он сказал, что Сведенборг
должен изучить Священное Писание»99.
Сведенборг решил целиком посвятить себя духовной миссии —
рассказать всем в предчувствии конца света о том, как правильно
понимать Священное писание, каким образом устроены небеса и ад и
каков путь человека после смерти. Всю оставшуюся жизнь Сведенборг
рассказывает людям о том, что он узнал от ангелов и увидел сам,
путешествуя по небесам, и при этом даже на смертном одре не
отказывается от своих убеждений.
Особо стоит отметить такой факт: мир небес, духов и ад
подчиняется у Сведенборга закономерностям, напоминающим природные; только в
данном случае — это не первая природа, а духовная. Так любящие
просветлены (излучают свет), ненавидящие людей и Бога, напротив, темны;
угодные Господу проживают во внутренних небесах, а более отдаленные
от него — на внешних; ангелы близкие по духу «как бы сами собой
влекутся к подобным себе», пребывающие во зле и эгоизме не могут
преодолеть сопротивления и попасть на небеса; «лицо каждого делается
образом или выражением его внутренних чувств», так что нет разлада
между реальными чувствами и мыслями и их публичным выражением во
99 Хорхе Луис Борхес. Думая вслух // Борхес. Собрание соч. Спб., 2005. Т. 3. С. 520-521.

82 Глава 4. Характеристика схем в философии И. Канта и в учении Э. Сведенборга
вне; «зло, постоянно дышащее из ада» достигает мира духов и даже
небес, но «Господь постоянно охраняет небеса, отвращая их жителей от зла
от соби, и содержа их во благе, исходящем от него самого» .
Сходство загробного сведенборгианского мира с особой природой
усиливается при анализе того, что можно назвать дискурсом его
мышления. С одной стороны, этот дискурс напоминает естественно-научное
построение: он содержит своеобразную математику, которая
конкретизируется при соотнесении с эмпирическим материалом, в результате
появляются (строятся) «духовные квазифизические понятия» (по форме
напоминающие физические). С другой стороны, дискурс Сведенборга
похож на социальные теоретические построения, здесь используются
«духовные квазисоциальные понятия». С третьей стороны,
эзотерический дискурс Сведенборга включает в себя понятия, заимствованные
из психологии, но переосмысленные, то есть «духовные
квазипсихологические понятия».
. «Эзотерическая математика» Сведенборга включает в себя
следующие понятия и объекты: представление о «соответствии»10 и «подобии»,
«части и целом», «единице», «симметрии», «внешнем и внутреннем»,
«сферах», «совершенстве» («как сочетании различных, стройно
составленных и согласованных частей, расположенных в совокупном
(совместном) или последовательтюм порядке»). Духовные квазифизические
понятия такие: «свет», «тепло», «сила», «движение», «сопротивление»,
«равновесие», «время», «пространство», «притяжение», «отталкивание»,
«подъем», «падение», «присоединение», «слияние». Среди
квазисоциальных понятий наиболее распространенные у Сведенборга два:
«управление» («Господь управляет небесами и адом») и «служение» («Любить
Господа и ближнего — значит вообще отправлять службу»), а среди
квазипсихологических — понятия «любви» и «состояния»1 .
Пользуясь этими понятиями, Сведенборг строит свои рассуждения
и доказательства, направленные, с одной стороны, на описание
интересующих его фактов и предметной области, с другой — на разрешения
духовных проблем (объяснение зла, непонятных утверждений
Священного писания, бессмертия души и любви другие). Вот, например, как
он объясняет супружескую любовь на небесах.
«Брак на небесах есть духовное соединение двух личностей в одну... вот
почему двое супругов на небесах не называются двумя ангелами, а одним... одна
0 Эмануэль Сведенборг. О небесах, о мире духов и об аде. Киев, 1993. С. 21, 27, 30, 46,
183,236.295,296,324,330.
101 «Все, что в природе имеет бытие и существует согласно Божественному порядку, есть
соответствие» (Сведенборг. Цит. соч. С. 54). Понятие соответствия используется Сведенбор-
гом очень широко: существуют соответствия между небесами и адом, небесами и человеком,
жизнью человека и его послесмертной судьбой и много других соответствий.
102 Там же. С. 35, 77.

4.2. Анализ схем в работе Сведенборга «О небесах, о мире духов и об аде» 83
сторона хочет, чтобы все, ей принадлежащее, принадлежало и другой, и обратно...
супружеская любовь есть сама основа Божественного наития... Небесные
супружества отличаются от земных тем, что целью последних есть, между прочим,
рождение детей; на небесах же этого нет, а вместо рождения детей есть
порождение истины и блага»103.
В учение Сведенборга Господь, ангелы и духи явно понимаются
двояко: с одной стороны, — антропоморфно, это субъекты и живые
существа, обладающие сознанием, разумом, телом и другими
атрибутами, характерными для человека (недаром утверждается, что человек
создан по образу и подобию Бога), с другой стороны, они понимаются
безлично, как своеобразные природные феномены — силы,
взаимодействия, поля. Действительно, когда Сведенборг пишет, что Господь и
ангелы «служат», «управляют», «поддерживают порядок», «любят»,
что каждый человек — дух, а праведные люди — ангелы, он мыслит
антропоморфно. Когда же Сведенборг говорит, что ангелы и духи сами
влекутся друг к другу или отталкиваются, сами поднимаются на
небеса или опускаются в ад, их лики автоматические просветляются или
затемняются, что небеса и ад находятся в равновесии, в этом случае он
мыслит не антропоморфно, а физикалистеки.
Для Сведенборга не составляет никакой проблемы двоякое бытие
Господа, ангелов и духов. Очевидно, он мыслит эти два бытия как
дополнительные начала — одно есть условие другого. Кроме того,
представление о свободе воли, разделяемое всеми христианами, сразу трактуется
двояко: это воля субъекта и объективное обстояние дел, благодать или ее
отсутствие (в соответствии с новозаветным учением спасение человека
совершается благодатью, но ее действие ставится в зависимость от самого
человека; благодать и свобода действуют всегда совместно, синергийно).
В своих книгах Сведенборг изображает дело так, что он был
призван к своей новой миссии совершенно неожиданно для себя, и дальше
все, что он писал, были не его собственные субъективные
размышления, а знания и наития самого Господа. И даже Вл. Соловьев, похоже,
поверил ему. Он пишет, что в свой религиозный период Сведенборг
воздерживался от самостоятельного мышления, записывая лишь
явления своего духовидения и те мысли, которые он считал прямо
внушенными или надиктованными ему свыше.
Интересно, что для Канта, тоже считавшего Сведенборга
мистиком, но и человеком, предавшим науку, учение последнего было
совершенно неприемлемо. Разбирая утверждение Сведенборга, что тот
много времени провел с ангелами и всего лишь пересказывает их, Кант
не жалеет сарказма.
Сведенборг. Цит. соч. С. 188, 195.

84 Глава 4. Характеристика схем в философии И. Канта и в учении Э. Сведенборга
«Поэтому, — пишет Кант, — я нисколько не осужу читателя, если он,
вместо того, чтобы считать духовидцев наполовину принадлежащими иному миру,
тотчас же запишет их в кандидаты на лечение в больнице и таким образом
избавит себя от всякого дальнейшего исследования... в творчестве Сведенборга
я нахожу ту самую причудливую игру воображения, какую многие другие
любители находили в игре природы, когда в очертаниях пятнистого мрамора им
рисовалась святая семья или в сталактитовых образованиях — монахи, купели и
церковные органы... Я устал приводить дикие бредни самого дурного из всех
фантастов или продолжать их вплоть до описания им состояния после смерти...
было бы напрасно пытаться скрыть бесплодность всего этого труда — она
бросается в глаза каждому»104.
Вряд ли участие Сведенборга состояло в простой записи
услышанного свыше, хотя он искренни так думал. Напротив, я уверен, что
книги Сведенборга — продукт его творчества и жизненного пути, а
высшие силы здесь сыграли куда меньшую роль, если, вообще,
участвовали в этой работе. Однако ведь сам Сведенборг не раскрывает
своей творческой лаборатории; может быть, он и ничего не знает о ней.
Как же быть? Путь один — реконструировать эту лабораторию. При
этом я исхожу из предположения, что Сведенборг прошел путь от
рационализма (науки и философии) к лично трактуемой вере и эзотериз-
му. Но сам он, вероятно, понимал свою работу иначе: как постижение
замысла Господа в плане устройства духовного мира (Небес, ада и
области духов) и пути человека после кончины. Подобное постижение,
как показывает анализ используемых Сведенборгом эпистемических
средств, было вовсе не простой записью внушенного свыше.
Во-первых, в учении Сведенборга можно выделить: а) указанные
выше «квазинаучные понятия» (квазифизические, квасоциальные и
квазипсихологические), б) онтологические представления о Господе,
ангелах, духах, устройстве небес и ада и прочее, наконец, в) понятия,
напоминающие системно-структурные (соответствие, целое, части, службы,
цели и др.), назовем их «квазисистемными». Во-вторых, как мы помним,
для Сведенборга источником знаний являются встречи с ангелами и
посещение духовного мира. Вот всего один характерный пример.
«Теперь, — пишет Сведенборг, — обратимся к опыту. Что ангелы имеют
человеческий образ, то есть что они такие же люди, это я видел до тысячи раз:
я разговаривал с ними как человек с человеком, иногда с одним, иногда со
многими вместе, и никогда я не видел, чтобы внешний образ их чем-нибудь
разнился от человеческого; иногда я дивился этому; но чтобы это не было приписано
обману чувств или воображению, мне дано было видеть их наяву, при полном
сознании чувств и в состоянии ясного постижения»105.
104 Кант. Грезы духовидца, поясненные грезами метафизики // Кант. Соч. в 6 т. Т. 2. М.,
1964. С. 327, 340, 347.
105 Там же. С. 42.

4.2. Анализ схем в работе Сведенборга «О небесах, о мире духов и об аде» 85
Анализ эпистемологических источников Сведенборга стоит начать
с онтологических представлений, как задающих для сознания читателя
картину духовного мира. Они имеют интересную структуру: включают
разные составляющие, находящиеся в отношении соответствия.
Например, Господь — это и Бог и одновременно по образу человек; небеса —
это и Господь и сообщества ангелов, и небо духовного мира; ангел —
сакральное существо и совершенный праведный человек; демоны —
сакральные существа и люди, склонные к злу; духи — люди, еще не
определившиеся на своем послесмертном пути, и обитатели духовного мира;
солнце на небесах — источник света и Господь, и истина, и благо и т. д.
«Словом, — пишет Сведенборг, — все, что есть в природе, от самого
малого предмета и до самого большого, есть соответствие; потому что мир
природный со всеми своими принадлежностями заимствует свое бытие и
существование от мира духовного, а тот и другой от Божественного».106
Отмеченные здесь особенности онтологических построений
впервые встречаются, ну конечно, у Платона в диалоге «Пир».
Действительно, герои этого произведения, определяя, что такое любовь, строят
нарративные построения, как две капли воды, похожие на сведенборг-
ские; точнее, конечно, наоборот, Сведенборг заимствует у Платона или
переоткрывает соответствующий прием.
Выше было показано, что эти построения Платона могут быть
истолкованы как схемы. И онтологические представления Сведенборга
могут быть подведены под понятие «схема»: они создаются автором
«О небесах...», имеют двухслойное строение, где один слой
представляет другой, задают новую реальность (видение), по-новому
организуют деятельность верующего. Наконец, Сведенборг, последовательно
проводя принцип «соответствия», по сути, осознает, что имеет дело не
просто с реальностью, а также с собственными построениями, то есть
в нашем языке, со схемами. Но схемы Сведенборга явно различны по
своему строению и функциям.
Один тип, назовем эти схемы «антропоморфные», предполагает
отождествление с человеком: Господь — это человек в наибольшем
образе, сообщества ангелов — совершенные люди поменьше, ангел —
совершенный человек и т. д. Второй тип схем, назовем их
«натуральными», мыслятся в рамках квазифических, квазисоциологических или
квазипсихологических представлений. Наиболее показательный
пример здесь — отношения между небесами и адом, которое Сведенборг
трактует, с одной стороны, физически, с другой — социально (борьба
небес с адом — это и взаимодействие противоположно направленных
сил, и столкновение двух сообществ — ангелов с демонами). Третий
Кант. Грезы духовидца, поясненные грезами метафизики С. 54.

86 Глава 4. Характеристика схем в философии И. Канта и в учении Э. Сведенборга
тип схем назовем «схемами повседневности», поскольку, создавая их,
Сведенборг, явно экстраполировал на небеса повседневную жизнь
обычного мира; так ангелы у него разговаривают, пишут, общаются, любят,
вступают в браки, исполняют службы.
Анализ книги Сведенборга позволяет предположить, что
антропоморфные схемы создавались им для решения следующих проблем: 1)
объяснения ряда ключевых высказываний Священного писания, где Господь
выглядит и действует как человек, а человек уподобляется ангелам или
Богу (например, для объяснения утверждения, что «человек создан по
образу и подобия Бога»), 2) осмысления визуального опыта
антропоморфного изображения Господа, Христа, Марии, ангелов, демонов в храмах, на
иконах, в религиозной живописи, 3) обоснования перспективы спасения
(или гибели), в соответствии с которой человек или приходит к Господу,
или становится ангелом, или идет в ад и превращается в демона.
Натуральные схемы позволяли решать другие проблемы. Во-первых,
реализовать естественно-научные взгляды и мироощущение
Сведенборга, что вполне понятно, учитывая его жизненный путь и многолетние
занятия наукой и техникой. Во-вторых, создавая эти схемы, Сведенборг
проводил свои убеждения на природу и соотношение добра (блага) и
зла. Эти взгляды во многом напоминали манихейские и гностические.
В-третьих, натуральные схемы позволяли Сведенборгу решать ряд
проблем, среди которых не последнее место занимали проблема теодицеи,
а также свободы воли. Вот, например, как Сведенборг объясняет
возможность и наличие свободы воли:
«Скажу наперед несколько слов о равновесии: известно, что вследствие
равновесия сил ада и небес человек может выбирать и мыслить, причем
хорошие люди с помощью Господа спасаются а плохие под влиянием любви к злу
погибают, что бы там Господь не делал» .
Получается, во-первых, что за счет естественно-научного
дискурса (идея равновесия и третьей силы) дано объяснение свободы воли,
во-вторых, что Господь не всемогущий, Он не может спасти любящих
зло, в-третьих, картина чисто манихейская — Господь, зло и
свободный человек три равноценных начала. \
К числу натуральных схем Сведенборга можно отнести такие
важные как пространство (место), свет, тепло, силы (взаимодействие)',
нетрудно заметить их физикалистское происхождение, что опять же
понятно, учитывая занятия Сведенборга в первой половине его жизни.
Схемы повседневности — это естественный результат трактовки
духовного мира как особой природы и мира. Поскольку Сведенборг
принял эту, естественную, точку зрения, и поскольку ему были
знакомы лишь существующие природа и мир, он вынужден характеризовать
Сведенборг. О небесах... С. 296, 300-301.

4.2. Анализ схем в работе Сведенборга «О небесах, о мире духов и об аде» 87
духовный мир по аналогии с обычным миром и природой. При этом он
решает те задачи, которые решаются на основе схем повседневности;
другими словами я хочу сказать, что схемы повседневности в отличие
от антропологических и натуральных, вероятно, специально не
вводились для разрешения проблем и задач, это стало побочным
результатом. Но, конечно, прямой перенос на духовный мир характеристик
обычного мира и природы был невозможен, это вело к противоречиям.
Поэтому Сведенборг, экстраполируя, делает поправки,
трансформирует обычные представления, приспосабливая их к логике духовного
мира. Например, на небесах есть солнце и свет, но необычные, солнце —
это Господь, а свет Его и тепло — истина и благо. Да ангелы
разговаривают, но на одном языке, их речь полна мудрости, соответствует
чувствам любви, они «могут в одно мгновенье выразить то, чего
человек не может передать в полчаса». Если целью обычного земного брака
является рождение детей, то целью небесного супружества выступает
«порождение истины и блага»108. В совокупности указанные здесь три
группы проблем образуют проблемную ситуацию.
Отметим и такой важный момент. Если проецировать
рассмотренные схемы на познание (а Сведенборг утверждает, что он, как
объективный исследователь, передает людям знания о духовном мире), то нужно
говорить, что эти схемы задают идеальные объекты. Но если
проецировать сведенборгианские схемы на внутренний мир человека, на его
видение и переживания, то эти схемы задают не идеальные объекты, а
особую реальность. События этой реальности подчиняются двойной
логике (духовного и природного мира). Человек, приобщенный к учению
Сведенборга, живет в этой реальности, пере-живает и про-живает ее
события. Назовем подобную реальность «духовно-природной» (подробнее
о понятии «реальность» см. шестое приложение).
Сведенборг отдает себе отчет, что его учение существенно
отличается как от естественных наук, так и канонического христианского
изложения Священного писания. Но он оправдывает свой критический
подход к Священному писанию и естественным наукам, говоря, что на
него Господом возложена миссия по обновлению Церкви, а природа
может быть понята только посредством духовного опыта, поскольку «все,
что есть в природном, существует вследствие духовного мира».
Теперь последний эпистемологический источник знаний
Сведенборга — его встречи и беседы с ангелами. В своих работах по
психологии и по поводу эзотерических учений я анализирую особую группу
психических феноменов, которые представляют собой «сноподобные
состояния», начиная от прямого пробоя сновидений в период
бодрствования (галлюцинации), кончая разными случаями совмещения сновиде-
Сведенборг. О небесах... С. 60-63, 109-11, 195.

88 Глава 4. Характеристика схем в философии И. Канта и в учении Э. Сведенборга
ний и бодрствования109. К последним можно отнести и так называемый
«сон наяву» и «эзотерические сны». Во сне наяву наши сновидения,
которые мы не успели реализовать в периоде сна, подстраиваются под
образы и тематизмы бодрствующего сознания. Действительно, как часто,
не выспавшись, мы никак не можем сосредоточиться на событиях
текущей жизнедеятельности; наши мысли уплывают куда-то в сторону,
перебиваются какими-то воспоминаниями, фантазиями, образами. На самом
деле эти неконтролируемые и приходящие как бы со стороны сюжеты —
наши сновидения, контрабандным путем реализующиеся под видом бодр-
ственных тем, переплетающиеся с бодрственными восприятиями.
«Эзотерические сны» складываются не сами собой и не сразу. Им
предшествуют несколько процессов: формирование эзотерической
личности, подавление реальностей, не отвечающих эзотерическому
мироощущению, усиление давления блокированных желаний,
осуществление которых должно обеспечить достижение эзотерической личностью
подлинной реальности, отработка механизмов сноподобных
состояний. Когда все эти предпосылки удается сформировать, складываются
условия для «эзотерических снов»: по сути, это реализация в периоде
бодрствования сновидений, обеспечивающих реализацию событий,
относящихся к эзотерической реальности. В этом отношении то, что
эзотерик здесь видит и переживает, создано работой его психики,
предварительно сформированной эзотерической жизнью и личностью.
Нельзя ли предположить, что и духовный мир Сведенборга
представляет собой эзотерические сны на темы Священного писания,
которые, однако, воспринимаются как реальный мир? Чтобы понять, как
они сложились и их место в учении Сведенборга, стоит обратить
внимание на то, что, начиная с юности, на многих его вполне светских
научных, инженерных и философских рукописях внизу многих страниц
идет следующее наставление себе:
«1. Часто читать Слово Божье и размышлять о нем.
2. Покорять себя во всем воле Божьего промысла.
3. Соблюдать во всех поступках истинное приличие и хранить всегда
безукоризненную совесть.
4. Исполнять честно и правдиво обязанности своего звания и долг службы,
и стараться сделать себя во всех отношениях полезным членом общества»110.
То есть Сведенборг был, так сказать, слуга двух господ. Я имею
ввиду отправление Сведенборгом одновременно двух мировоззрений —
научного и религиозного. Он не мог отказаться ни от первого, ни от
второго, точнее оба мироощущения в одинаковой мере определяли его
жизнь и поступки. Да и как могло быть иначе: основное занятие Све-
Розин В. M Психология: наука и практика. М., 2005; Визуальная культура и
восприятие. М., 2004; Эзотерический мир. Семантика сакрального текста. М., 2002.
110 Сведенборг. О небесах... С. 4

4.2. Анализ схем в работе Сведенборга «О небесах, о мире духов и об аде» 89
денборга в течение почти полувека — наука, основной образ жизни и
воззрение — христианство.
Как ученый Сведенборг не мог не признать наличие в Священном
писании множества противоречий. Как Господь может существовать в
трех лицах, это явное противоречие; почему Он допустил зло и
Люцифера, если Господь есть любовь и благо; что значит воскресение человека и
смерть, если исчезновение в ничто, то вряд ли Господь после смерти
каждый раз заново творит каждого человека; как понять, что «человек
создан по образу и подобию Бога»; что собой представляют рай и ад,
ангелы и демоны; почему язычники не спасутся, если многие из них живут
праведнее христиан и вообще ничего не знают о Господе, и т. д., и т. п.
Простой верующий такими вопросами не задается, но ведь Сведенборг
был не только христианином, но и ученым, а также картезианцем.
В результате принципиальных сомнений и размышлений, но не
отказа от веры Сведенборг начинает переосмысление религиозной
реальности. Уверен, уже в первый период своей научной жизни. Другое дело,
что он мог до поры до времени закрывать глаза на собственную работу
мышления; не то, чтобы не замечать ее, такое трудно не увидеть, а как бы
отодвигая ее на задний план, чем мы на самом деле часто занимаемся. В
каком направление шло это переосмысление? Мы хорошо знаем это по
его второму духовному периоду. Сведенборг начал пересматривать
противоречивые и не связанные между собой религиозные сюжеты, заменяя
их собственными конструкциями в духе рационального картезианского
мышления; при этом он создает квазинаучные понятия и выходит на
представление о действительности, напоминающее не только
сакральный мир, но и духовную природу. Сведенборг был уверен, что всего
лишь уясняет истинное положение дел, ведет своеобразное познание
духовной действительности, понимаемой пока еще как каноническая.
Понятно, что эта работа была достаточно длительной и непростой,
растянувшейся на много лет, предполагавшей «челночное движение», то есть
возвращение и пересмотр исходных основоположений и конструкций.
Но нужно учесть (это я, в частности, по себе знаю), что у человека,
живущего мышлением, работа мысли совершается постоянно и частично
автоматически, иногда, даже параллельно с другими занятиями.
Как следствие наряду с двумя основными реальностями —
научным и религиозным миром, в сознание Сведенборга постепенно
входит третья реальность. Это реальность, которую он сам создает в
результате переосмысления второго мира, с одной стороны, похожая на
этот мир, с другой — кардинально от него отличная. Сведенборг,
конечно, не мог не заметить, что новая реальность во многих пунктах
противоречит каноническому христианскому учению.
Но существовала еще одна серьезная проблема. Сведенборг понимал
свою работу как познание духовной действительности в духе новейшего

90 Глава 4. Характеристика схем в философии И. Канта и в учении Э. Сведенборга
для его времени естествознания. А оно требовало фактов и эксперимента.
Последних, однако, не было. Ситуация для Сведенборга была достаточно
драматичной. Новая духовная реальность практически уже встала на
место канонической, она воспринималась как истинное положение дел, но
входила в противоречие как с религиозными догматами церкви, так и
собственными научными методологическими установками самого
Сведенборга, по которым эта реальность нуждалась в подтверждении опытом.
Именно в этой ситуации на помощь приходит психика, начавшая
продуцировать спонтанные сноподобные сюжеты, с одной стороны,
восполняющие недостающие элементы научного мышления и
действительности, с другой — «рисующие» такую картину, в которой Сведенборг
получал санкцию свыше на новый способ познания и мышления. Я имею
в виду именно встречи Сведенборга с посланником Господа и его
дальнейшие духовные путешествия и общения с ангелами.
Как я показываю в своих исследованиях, выход в сознание снопо-
добных реалий предполагает осмысление и работу мышления, создание
интерпретаций, формулирование новых подходов, и даже
переосмысление своего положения в мире (см. исследования творчества К. Юнга,
П. Флоренского и др.111). Все это мы и находим в жизни Сведенборга.
Во-первых, он намечает новые принципы научного познания: трактует
природу как подчиненную духовному миру, формулирует отношение
соответствия и связанную с ним процедуру выявления соответствий,
рассматривает высказывания ангелов и собственный духовный опыт в
качестве фактов и научного опыта. Во-вторых, утверждает, что церковь
неадекватно излагает Священное писание, а ему Сведенборгу Господь
открыл тайны и подлинный смыл Слова. В-третьих, как мы помним,
Сведенборг объявляет себя посланником Господа, мессией, призванным
раскрыть христианам истинный смысл Слова и знание
действительности, поскольку наступают последние времена. «Такое
непосредственное откровение совершается ныне потому, что оно то самое, которое
разумеется под пришествием Господа»112. Эти три новации можно
считать сведенборгианским поворотом, открывшим дорогу многим
идущим позднее от науки или философии эзотерикам.
Логика анализа схем. Попробуем на предложенном материале
наметить логику методологической схематизации. Исходной
методологической схемой будем считать схему «становления». Напомню, схемы
(и предметные и методологические) вводятся (изобретаются) в
ситуациях «становления», связывая категории с эмпирическими знаниями
(фактами), разрешают проблемы, поставленные временем (то есть
«проблемную ситуацию»), задают видение нового объекта и реальности,
111 Розин В. М. Мышление и творчество. М., 2006.
112 Сведенборг. О небесах...С. 14.

4.2. Анализ схем в работе Сведенборга «О небесах, о мире духов и об аде» 91
позволяют, с одной стороны, осмысленно действовать, с другой —
проживать события определенной реальности. Необходимое условие
формирования схем — воображение и формирование нового образа. И
наоборот, необходимое условие формирования нового образа и
воображения — изобретение схем.
ОБРАЗ (духовного мира)
ПРОБЛЕМНАЯ
СИТУАЦИЯ
(три группы проблем,
>
объяснение статуса
возникшей реальности)
ι
(анп
чатуралх
у
СХЕМЫ
гропоморфны
ъные, повседн
î
->
действия
НОВЫЙ ОБЪЕКТ
ι
*>
(заданный
учением)
ДУХОВНО - ПРИРОДНАЯ РЕАЛЬНОСТЬ
е,
евные)
Действия / Оестествление
t
духовная
жизнь
î
В данном случае проблемная ситуация задавалась
противоречиями, которые обнаруживались в Священном писании, когда Сведенборг
старался его понять на основе научного мировоззрения. В результате
Сведенборг по-новому прочел Священное писание и по-своему увидел
сакральный мир. В плане познания, он создал новую теорию, с точки
же зрения внутреннего мира человека, Сведенборг открыл новую
реальность (духовно-природную). Сделать это Сведенборг смог, создав
три типа схем (антропоморфные, натуральные и повседневные).
Вторая методологическая схема — схема «замещения» объясняет,
каким образом были построены схемы Сведенборга, за счет чего они
работают.
Движение
в форме
L
Движение
в содержании -
схемы
L
I Верхний слой «Форма»
Управление
«Отношение
выражения»
Нижний слой

92 Глава 4. Характеристика схем в философии И. Канта и в учении Э. Сееденборга
Верхний слой у Сведенборга — это духовный мир, а нижний — мир
природы, отношение выражения задается принципом соответствия.
Как мы выше говорили, схемы Сведенборга позволяют по-новому
понять и увидеть сакральный мир (Господа, ангелов, мир небес и ада),
и, следовательно, по-новому жить и действовать.
«В настоящее время, — пишет Борхес, — существует сведенборгианская
церковь. По-моему, где-то в Соединенных Штатах они построили хрустальный
собор. Эта церковь имеет несколько тысяч последователей в Соединенных
Штатах, в Англии, особенно в Манчестере, в Швеции и Германии. Отец Уильяма и
Генри Джеймсов был сведенборгианцем. Я встречался со сведенборгианцами в
Соединенных Штатах, там они образовали общину и продолжают публикацию
книг Сведенборга, переводят их на английский язык»113.
Четвертая методологическая схема — «схема уровней рефлексии»
указывает на тип осознания схем Сведенборга.
Методолог
Понятие схемы
Представление о схеме
А.
Методологическая схема
( второй ранг рефлексии)
ПредставлениеЪ схеме
Предметник-
схемолог
предметная схема
(первый ранг рефлексии)
Схемолог
Квазисхемы
(нулевой ранг рефлексии)
В данном случае схемолог — это Сведенборг, а его схемы,
поскольку он их не осознает как схемы, могут считаться только квазисхемами.
В той мере, в которой Сведенборг понимает различие своих
построений и общепринятых, а он этого как крупный мыслитель не может не
понимать, а также обсуждает отношения меэюду своими научными
(и религиозными) представлениями и наблюдаемой (и мыслимой)
реальностями, что он тоже в определенной степени делает, Сведенборг
выступает в качестве предметника-схемолога, а его построения могут
считаться «предметными схемами». Наконец, в качестве методолога
подвизается автор (Вадим Розин), создающий методологические схемы,
описывающие творчество и предметные схемы Сведенборга.
1,3 Борхес. Цит. соч. С. 527.

4.2. Анализ схем в работе Сведенборга «О небесах, о мире духов и об аде» 93
Еще одну методологическую схему можно назвать
«коммуникационной». Она задает тип коммуникации и аудиторию, для которой
создаются схемы, в которой они должны пониматься.
| Сознание χ | | Сознание у |
¥ > схемы < ¥
Слева на схеме — Сведенборг, справа — представитель
потенциальной аудитории. Стрелки обозначают, соответственно: ориентацию
Сведенборга на определенную аудиторию и понимание (или
непонимание) ее представителями созданных схем.
Намеченные здесь методологические схемы в совокупности с
предложенным способом реконструкции схем образуют то, что
условно можно назвать «методом методологической схематизации». На наш
взгляд, он хорошо работает на материале философии и гуманитарных
наук, позволяя понять многие особенности творчества и мышления их
представителей. Необходимым условием его реализации, как мы
видим, является методологическая реконструкция соответствующих
учений и взглядов.

Глава 5
Схемы в проектировании и методологии
5.1. Проектные знания
Можно указать две особенности схем, используемых в
проектировании. Одна — это, как правило, графические схемы (рисунки, чертежи).
Другая особенность — опора при разработке и использовании этих схем
на проектные знания. «Проектные знания» — условное название для
разных типов знаний, которые употребляются как в самом
проектировании (в ходе замышления, разработки и реализации проектов), так и во
вне его, например, в рамках градостроительной практики или в
социальном планировании. Когда мы говорим о знании, то имеем в виду
оппозицию «знание — объект», намеченную еще Аристотелем. Кант, обсуждая
условие мыслимости этой оппозиции, подчеркивал роль созерцания.
«Каким бы образом и при помощи каких бы средств, — пишет Кант, — ни
относилось познание к предметам, во всяком случае созерцание есть именно
тот способ, каким познание непосредственно относится к ним и к которому как к
средству стремится всякое мышление»114.
Полемизируя с этим подходом, Г. П. Щедровицкий утверждает, что
понять особенности знаний можно только в том случае, если
анализируется не созерцание, а мыслительная деятельность, в рамках которой
эти знания создаются и используются. Так же поступим и мы:
рассмотрим структуру проектной деятельности и в ее рамках охарактеризуем
типы проектных знаний и их функции.
Исторически проектирование возникает внутри сферы
деятельности «изготовления» (домостроения, кораблестроения, изготовления
машин, градостроения и т. д.) как момент, связанный с изображением на
чертежах, а также на макетах внешнего вида, строения и
функционирования будущего изделия (дома, корабля, машины, города). По мере
развития и совершенствования деятельности изготовления
семиотическая и мыслительная деятельность, опирающаяся на чертежи и расчеты,
все более усложнялась; она начала выполнять следующие функции: ор-
114 Кант. Критика чистого разума. М, 1964. С. 127.

5.1. Проектные знания
95
ганизация деятельности изготовления, представление отдельных планов
и частей изготовляемого изделия, увязка на чертеже различных
требований к изделию, репрезентация вариантов его решения, оценка и
выбор лучших решений и другие. На этом этапе все эти функции
формировались внутри деятельности изготовления и практически не
осознавались как самостоятельные.
Проектирование становится самостоятельной сферой
деятельности, когда происходит разделение труда между архитектором
(конструктором, расчетчиком, чертежником) и собственно изготовителем
(строителем, машиностроителем); первые начинают отвечать за
семиотическую и интеллектуальную часть работы (конструктивные идеи, чертежи,
расчеты), а вторые — за создание материальной части (изготовление
по чертежам изделия).
Если раньше чертежная и расчетная деятельности непрерывно
соотносились с изготавливаемым и эксплуатируемым образцом, который
позволял корректировать чертежи и расчеты, то на данной ступени
формирования эти деятельности строятся исходя из самостоятельных
принципов и знаний (в которых естественно отразились отношения,
установленные ранее в чертежно-расчетной деятельности и
деятельности изготовления). Складывается собственно деятельность и
реальность проектирования, для которой характерны ряд моментов.
1. Принципиальное разделение труда между проектированием и
изготовлением. Проектировщик обязан разработать (спроектировать)
изделие полностью, решив все вопросы его внешнего вида, строения
и изготовления, увязав при этом разнообразные требования к
объекту. Изготовитель по проекту создает изделие в материале, не тратя
времени и сил на те вопросы, за которые отвечает проектировщик.
2. Проектировщик разрабатывает все изделие в семиотическом
плане, используя чертежи, расчеты и другие знаковые средства
(макеты, графики, фото и т. п.). Его обращение к объекту (прототипу
или создающемуся объекту), может быть только эпизодическим и
опосредованным (т. е. опять-таки выведенным на уровень знаний,
чертежей, расчетов).
3. Для проектирования характерны определенная «логика» и
определенные возможности, недостижимые вне этой деятельности. Так,
проектировщик может совмещать и примерять противоположные
или несовпадающие требования к объекту; разрабатывать отдельные
планы и подсистемы объекта, не обращаясь определенное время к
другим планам и подсистемам; описывать независимо друг от
друга вид, функции, функционирование и строение объекта и затем
совмещать их; разрабатывать (решать) различные варианты
объекта (изделия) и его подсистем, сравнивать эти варианты; «вносить

96
Глава 5. Схемы в проектировании и методологии
в объект» свои ценности. Разрабатывая изделие, проектировщик
строит своеобразные «семиотические модели», причем модели
проектируемого объекта, полученные на предыдущих этапах (их
условно можно назвать «абстрактными»), используются как
средства при построении моделей, строящихся на последующих этапах
проектирования (т. е. «конкретных» моделей).
В литературе встречается как противопоставление проектирования
инженерии и науке, так и его отождествление с ними. П. Хилл,
например, пишет, что инженерное проектирование можно рассматривать как
науку, под наукой, поясняет он, обычно подразумевают обобщенные и
систематизированные знания 15. Однако как идеальный тип
проектирование принципиально отлично от науки и от инженерии. Прежде всего,
они отличаются формально по продукту: продукт научного
исследования (даже прикладного) — знание, продукт проектирования — проект.
«Проектирование и наука, — объясняет В. Глазычев, — оказываются
разделенными по продукту: проекты в одном случае, знания — в другом. За разделением
по продукту неизбежно следует существенные различия в методах и средствах,
используемых деятельностью, создающей продукт. Проектирование включает в свой
набор средств знания, созданные наукой, наука включает в число своих средств
элементы проектирования (проектирование мысленных и технических
экспериментов, их оснащения и т. п.), но принципиальное различие в средствах сохраняется»116.
Проект в широком назначении лишь организует деятельность
изготовления, знание же удовлетворяет познавательному отношению,
характеризуя неизвестное (новое) содержание через уже известное.
Научное знание относится не к реальному, а к «идеальному» объекту,
который рассматривается в естественной модальности как причина, закон
природы и т. п.
Проектирование в отличие от науки, не служит познавательным
целям; подобная задача перед ним может возникнуть только случайно.
Цель проектирования — создание объекта, удовлетворяющего
определенным требованиям, обладающим определенным качеством
(структурой). Однако в отличие от опытного (технического в античном смысле)
способа изготовления объекта в материале и опробования его на
практике в проектировании объект разрабатывается в плоскости
«семиотической» (знаковой и знаниевой). Знания для проектирования это средства,
строительный материал, с их помощью (на основе описаний прототипов,
функций, конструкций, соотношений, норм и т. п.) проектировщик, с
одной стороны, создает «предписания» для изготовления объекта в
материале (проект как система предписаний), с другой — описывает строе-
115 Хилл П. Наука и искусство проектирования. М, 1973. С. 15
116 Глазычев В. Л. Организация архитектурного проектирования. М., 1977. С. 97.

5.1. Проектные знания
97
ние, функционирование и внешний или внутренний вид объекта,
добиваясь чтобы его структура удовлетворяла требованиям заказчика и
принципам проектирования (проект как модель создаваемого объекта).
При этом нетрудно показать, что в качестве модели проект имеет две
основные функции: «коммуникативную» (связывающую заказчика,
проектировщика и потребителя) и «объектно-онтологическую»,
обеспечивающую внутри процесса проектирования разработку и создание
проектируемого объекта.
Особенность проектировочных чертежей как сложных знаковых
средств — возможность выражать в них одновременно две разные
группы смыслов и содержаний: чисто объектные и операционные (чертеж
может быть разбит на элементы, части, фрагменты, между которыми
устанавливаются разнообразные отношения — равенства, подобия,
части — целого, пропорциональности, включения, выключения, смежности,
положения и т. п.). За счет этого проект может быть прочтен один раз как
«знание и описание» (в коммуникации заказчик, проектировщик,
потребитель), а другой раз — как сложное предписание (в деятельности
изготовления; в этом случае отдельные единицы чертежа отсылают к
определенным реальным объектам и действиям измерения и изготовления).
Одно из условий эффективности проектирования — возможность в
ходе проектирования не обращаться к создаваемому в материале
объекту, к испытанию его свойств и характеристик в практике. Эта
фундаментальная особенность проектирования обеспечивается с помощью
знаний (научных, инженерных или опытных), в которых уже
установлены как основные, обращающиеся в проектировании функции и
конструкции, так и отношения, связывающие функции с конструкциями.
Действительно, в норме проектирование предполагает движение от
требований к функциям (функционированию), а так же от функций к
обеспечивающим их конструкциям (и, наоборот, от конструкций к
функциям). В ходе проектирования осуществляется расщепление одних
функций на другие, вычленение в сложной конструкции более простых и,
наоборот, составление из простых более сложных конструкций (этап
проектировочного анализа и синтеза), переход от одних функций и конструкций
к другим. При этом проектировщик уверен, что всегда подыщет для
функции соответствующую конструкцию, что можно относительно
независимо, параллельно разбрасывать «план» функционирования и «план»
строения объекта (поскольку они постоянно связываются процессом
проектирования), что требования, предъявляемые к проектируемому
объекту, можно удовлетворить с помощью известных типов
функционирования и конструирования. В общем случае такая уверенность опирается
на знания — конкретно, на знания прототипов, а также отношений,
связывающих функции и конструкции (функционирование и строение).

98
Глава 5. Схемы в проектировании и методологии
Подобные знания устанавливаются или в практике, опытным
путем (поэтому их можно назвать «опытными») или, что чаще, в
инженерии и науке (научные или инженерные знания). Именно инженер
устанавливает, как связано функционирование объекта с возможностями
материального, технического обеспечения этого функционирования и
далее функции с конструкциями.
«Знание о соотношении структурных и функциональных особенностей
объектов, — пишут Б. И. Иванов и В. В. Чешев, — является в то же время
основным условием проектировочной деятельности. По внешней функции
объекта строится цепочка действий внутри объекта и определяется морфологическая
структура, в которой такая последовательность осуществима»117.
В том случае, если инженерные разработки «отстают» или еще не
сложились, проектировщик обращается к специалистам — практикам
(изготовителям, эксплуатационникам, экспертам по потреблению), в
поисках опытных знаний, необходимых для проектирования. Сегодня
опытные знания — один из основных продуктов работы научных отделений
в проектных институтах. Так называемое обобщение опыта
проектирования, изучение опыта работы спроектированных объектов,
уточнение и совершенствование норм проектирования, ряд научных
исследований фактически направлены именно на получение опытных знаний.
Например, если расчет прочности, нагрузок, устойчивости (в
архитектурном проектировании) или токов, сопротивлений и напряжений (в
электротехническом проектировании) осуществляется на основе развитых
инженерных дисциплин и обслуживающих их технических наук, то
«расчет» потоков движения и поведения людей в зданиях (или городе), а
также «расчет» деятельности в сложных «человеко-машинных»
системах идут на основе опытных знаний и соображений (описаний
прототипов, наблюдений, гипотез и т. д.).
Исследования показывают, что проектирование венчает собой
длительную эволюцию техники и инженерии. Техническая (доинженерная)
деятельность имела дело с реальными орудиями, сооружениями и
машинами, «техник» действовал методом проб и ошибок, медленно
совершенствовал свои изделия, ориентируясь на опыт их употребления,
прототипы, традицию технического искусства. Инженерия является
предтечей проектирования. Она впервые соединяет разработку
семиотических моделей (научных знаний и теорий) с техническим действием,
организуя из них единый процесс инженерного искусства. В инженерии,
также впервые, складывается процедура прямого удовлетворения
требований, предъявляемых к будущему изделию. Инженер озабочен и
ограничен прежде всего связью в изделии двух начал — природного и техни-
117 Иванов Б. И., Чешев В. В. Становление и развитие технических наук. Л., 1977. С. 61.

5.1. Проектные знания
99
ческого, первое начало — источник энергии, силы, движения; второе —
возможность воплотить эти природные процессы в жизнь, поставить их
на службу человеку, сделать моментом целенаправленного действия.
Преимущество инженерного обеспечения проектирования перед
опытным очевидно. Во-первых, инженерные знания более обоснованы
(экспериментально), чем опытные, во-вторых, они более
операциональны, строги, точны (поскольку с их помощью можно вести расчеты
параметров), в-третьих, инженерные знания позволяют решать
значительно более широкий класс задач, чем знания опытные. Последний
момент объясняется опережающей ролью научных представлений и
теорий. Являясь деятельностью принципиально семиотической,
моделирующей, научное исследование (наука) позволяет строить знания
(выявлять закономерности, соотношения), ориентируясь не только на
потребности и запросы практики, но и на конструктивно-предметные и
познавательные соображения. Поскольку инженер заимствует научные
знания для разработки своих конструкций, он получает возможность
оперировать соотношениями, описывающими значительно более
широкую область действительности, чем та, которая сложилась в текущей
практике. В свою очередь, проектировщик, используя инженерные
знания о функционировании и строении, о том, как связаны функции с
конструкциями, получает возможность решать более широкий класс
задач (в сравнении с задачами, которые можно решить на основе
опытных знаний). Таким образом, между наукой, инженерией и
проектированием в норме существуют тесные органические связи: наука
обеспечивает инженерию необходимыми знаниями, а инженерия образует
необходимое условие для деятельности проектирования.
Рассмотренные здесь особенности и принципы проектирования
характерны только для классического «традиционного проектирования»
(инженерного, архитектурно-строительного, технического).
Распространение их на другие виды деятельности (градостроительство, дизайн,
управление, экономическое планирование и т. п.) затруднено в силу
отсутствия или несовершенства научных и опытных знаний о
закономерностях функционирования соответствующих объектов (городов, управления,
экономики, социокультурной жизни и т. д.). И, тем не менее, экспансия
проектирования на эти виды деятельности происходит. Сложились
градостроительное проектирование, системотехническое, дизайнерское,
эргономическое, организационное проектирование. Все эти виды
деятельности можно назвать «нетрадиционным проектированием». В
нетрадиционном проектировании существенно изменяется употребление основных
проектных средств, а само проектирование начинает выступать как
подчиненный момент или этап других более сложных деятельностей
(организационно-управленческой, системотехнической, социотехнической).

100
Глава 5. Схемы в проектировании и методологии
Типы проектных знаний. Типологию проектных знаний удобно
строить в соответствии с тремя основными фазами проектирования:
замыгиление проекта, конструктивизация (разработка) и реализация
проекта. На стадии замышления проектировщик, исходя из
предложенного заказчиком проектного задания, который он сам часто
уточняет, а также знания «прототипов проектирования» (то есть других
проектов, сходных по тематике) осуществляет творческий процесс
воплощения своих идей в первые наброски (эскизы) будущего объекта. При
этом работает его вкус, ценности и идеалы, которые он стремится
воплотить в форму этого объекта. Изобретая эту форму, проектировщик
переводит в объект, объективирует свои «личностные знания» (идеи,
ценности, идеалы). На стадии замышления соображения реализации
или не учитываются вообще или учитываются в минимальной
степени. Исходя из такого понимания замышления, можно выделить три
основные типа проектных знаний, используемых на этой фазе.
• Функциональные знания, указанные проектным заданием. Они
характеризуют требования к будущему объекту.
• Знания прототипов. Иногда они используются, как задающие
своеобразный образец будущего объекта, иногда, наоборот, для
противопоставления. Знания прототипов — это много разных знаний,
извлекаемых проектировщиком по мере надобности из
существующих проектов.
• Личностные знания. Собственно говоря, в самом процессе
замышления личностные знания выступают в форме идей,
ценностей, идеалов, стилевых и вкусовых принципов и прочее, то есть в
этом смысле — это еще не знания. Знаниями они становятся,
когда процесс замышления завершается созданием
идеализированного объекта, который на следующей фазе проектирования
определяет и характер разработки проекта самим проектировщиком и
создание смежных проектов. Поскольку идеи, ценности, идеалы,
вкусовые и стилевые принципы проектировщика чаще всего
проектировщиком не осознаны, личностные знания 1ЛОгут быть
выявлены лишь в специальной рефлексии, реконструкции,
направленной на установление связи особенностей личности
проектировщика с характеристиками идеализированного объекта, который он
построил на стадии замышления.
• Креативные знания. Эти знания получаются в ходе самого
процесса замышления. Креативные знания — своеобразная
прибавочная стоимость проектирования. Сравнивая разные варианты,
анализируя тот или иной вариант, конструируя и варьируя
свойства замышляемого объекта, пытаясь выразить себя (собственные

5.1. Проектные знания
101
идеи, установки, ценности, принципы), проектировщик и
получает новые знания, которых он не имел до процесса замышления.
Именно такие знания я и называю креативными.
• Завершается процесс замышления получением знаний, которые
можно назвать эстафетными, поскольку они передаются на
следующую стадию проектирования и различным смежникам.
Эстафетные знания — это знания, характеризующие созданный на
стадии замышления идеализованный объект, иначе говоря, это знание
продукта замышления.
Конструктивизация проекта разворачивается на основе
эстафетных знаний, описывающих идеализированный объект. Проектировщик
(смежник) переходит к разработке, конкретизации и детализации
идеализированного объекта, постепенно наращивая реализационную
составляющую. При этом он создает варианты идеализированного объекта и
его составляющих, сравнивает их между собой, выбирает лучшие,
согласовывает новые конструкции с уже созданными, продумывает и
указывает процедуры и условия реализации проекта. Завершается
работа получением новых эстафетных знаний (назовем их в отличие от
первых «конечными»), позволяющих уже реализовать проект.
Основные типы проектных знаний на этом этапе следующие.
• Эстафетные знания, полученные на этапе замышления (будем их
называть «первичными»).
• Знания прототипов, относящихся уже к этапу конструктивизации.
Наряду с другими моментами, они включают в себя технические
знания, описывающие этапы, процедуры и условия реализации проекта.
• Функциональные знания двоякого рода: одни формулирует сам
проектировщик по мере конкретизации и разворачивания проекта (это
«задания на проектирование» для себя или смежников), а другие
следуют из норм проектирования, поскольку те задают требования
к элементам идеализированного проекта и отношениям между ними.
• Креативные проектные знания, полученные на данном этапе
проектирования в процессе создания вариантов, их сравнения и
выбора лучшего, согласования новых решений со старыми и прочее.
• Конечные эстафетные знания, описывающие строение
идеализированного объекта и процедуры реализации проекта в такой
форме, которая позволяет перейти к практической реализации.
На этапе реализации проекта, опираясь на конечные эстафетные
знания и свой опыт, проектировщик участвует в реализации проекта.
Другими словами, здесь снова вступают в игру его личностные знания,
но уже относящиеся к области реализации.

102
Глава 5. Схемы в проектировании и методологии
5.2. Проектные схемы
В «Пире», как мы помним, новые знания о любви Платон
получает не в рассуждениях, а строя «схемы». И в проектировании
большинство новых знаний получаются на схемах. В самом проектировании
понятие «схема» используется вместе с понятиями «эскиз» и «проект».
В практике преподавания проектированию схемы получили такие
названия: клаузура, эскиз-идея, эскиз-детализация, эскиз с оценкой,
просто эскизы, наконец, и собственно схема. Кроме того, схемами
являются различного рода более сложные построения, называющиеся
«функциональные схемы», «рабочие чертежи», «чертежи смежников» и др.,
выступающие по отношению к другим, уже детализированным,
разработанным и скорректированным чертежам, в роли основания и
управления. Например, исходный проект архитектора (эскиз с оценкой) по
отношению к уже разработанным по этому проекту рабочим чертежам
выступает как схема. Будем дальше называть схемы, используемые а
проектировании «проектными». Приведем одну иллюстрацию. Иван
Пономоренко в Интернете так характеризует проектирование и роль в
нем проектных схем (эскизов, набросков, «схем»).
«Язык архитектора — это его карандаш. Один рисунок скажет больше, чем
часы рассуждений и стопка дипломов. Как правило, в состав ПП (предпроектного
проектирования) входят быстрые эскизы, наброски, планировочные схемы,
выполняемые максимально быстро (день-два) и с минимальной привязкой к мелким
деталям и конструктивным узлам. Например: один, два наброска внешнего вида,
одна, две планировочные схемы. Естественно, при серьезно подходе, быстрота
не идет в ущерб качеству. Но в любом случае — это лишь начало пути.
Стадия „Е" — ЭСКИЗ. В состав стадии „Е" — ЭСКИЗ входят собственно
эскизы — достаточно подробно проработанные планы, фасады, перспективные
изображения (т. н. визуализации) проектируемого объекта. Они предоставляются в
нескольких вариантах, обсуждаются, дополняются, пока окончательно не устроят заказчика
(и архитектора). После окончательного утверждения эскизов, заказчик получает на
руки пакет „чистовых" документов. В состав эскизного проекта входят все планы,
фасады, разрезы (в масштабе и с размерами), перспективные изображения
(качественные За-визуализации) и схема генерального плана будущего здания...
Именно этот раздел проекта определяет облик и планировку здания или
сооружения. Именно его согласовывают в местных советах и архитектуре (в
случае ς жилыми, частными домами, особняками, коттеджами, малыми
архитектурными формами и т. п.). Для ресторанов, гостиниц и прочих общественных
зданий и сооружений иногда требуется еще и т. н. стадия „П" — ПРОЕКТ, но о ней
далее). В некоторых фирмах или даже архитектурных НИИ стадии „Е" не
уделяют должного внимания, забывая о том, что проработанный эскиз — залог
успеха всего проекта. Мы уже на стадии эскизного проекта подключаем к делу
смежных специалистов, конструкторов, не проектируя „фантастику", которую
потом „жизнь поставит на место", и, не обманывая себя и заказчика.
Эскизный проект — самодостаточный пакет документов. Его можно
заказать отдельно от последующих стадий проекта, можно в комплексе. Часто у
заказчика есть возможность „доделать" проект „своими силами". Например, в городе,

5.2. Проектные схемы
103
где он собирается строить, есть опытные сертифицированные
инженеры-конструкторы, специалисты-водопроводчики, но нет приличных архитекторов. Или фирмы,
предоставляющие оборудование берут на себя разработку „своей" части
проектной документации (скажем, канализации или отопления). Или (и так бывает
часто) строить собираются „потом", а найти инвестора/презентовать здание/отвести
землю нужно „сейчас". Тогда, конечно, можно ограничиться и эскизным проектом
или заказать следующую стадию „частично". В нашей практике были случаи,
когда заказывали только эскизный проект и конструкции будущего дома, а
остальное „компенсировали" грамотным прорабом и строителями. Дом, кстати,
построили замечательный... Но это скорее исключение, чем правило. В остальных
случаях, для качественного воплощения проекта в жизнь требуется множество
дополнительной информации.
Стадия „Р" — РАБОЧИЕ ПРОЕКТ. Стадия „Р" состоит из нескольких
разделов. Это АР — архитектурные решения, КЖ, КС, КД — конструкции будущего
здания (от фундамента до кровли), ВК — водоснабжение и канализация, OB —
отопление и вентиляция, ЕС — электрические сети и слаботочка,
пояснительная записка, технология (ресторана, например), паспорт отделки фасадов,
генеральный план с вертикальным планированием и перемещением земельных
масс, и так до бесконечности... Коротко говоря — это ВСЕ.
Имея на руках качественный полный архитектурный проект, хорошие
строители даже при отсутствии авторского надзора построят „конфетку". Практически
все возможные ошибки, просчеты, ляпы будут учтены, проработаны и
исключены еще на относительно дешевой бумаге, а не на дорогом мраморе, меди, и,
главное нервах заказчика.
Что такое работа архитектора на стадии „Р"? Это адский, но совершенно
незаметный (для заказчика) процесс... Это звонок ранним утром от
конструктора: „Вы знаете, балки перекрытия следует сделать с шагом 1200...". Это
возмущение (в обед) инженера-вентиляционщика, которому эти балки перекрыли с
трудом втиснутые шахты. Это перевод шахт в отдельный канал, который (о,
Боже!) — оказывается „в одном пространстве-времени" с канализационным
стояком (это уже вечером). А ночью нужно внести изменения в собственный раздел
АР. И так — день за днем, миллиметр за миллиметром рождается будущий
коттедж, таун-хаус, гостиница...
Стадия „П" — ПРОЕКТ — стадия архитектурного проекта, проходящая
согласование в Государственной Архитектурной Экспертизе для крупных отелей,
ресторанов, аэропортов и т. п. Но не всегда и не везде. Включает в себя
разработку наружных инженерных сетей, подключений, изменений и пр. Это страшно,
долго и грустно. Обычно ресторан уже год как работает, а стадию „П" все
дорабатывают и перекраивают»118.
Интересна функция эскизов. Например, клаузура и эскиз-идея,
создаваемые на самом первом, стартовом, этапе проектирования, дают
возможность архитектору воплотить в графическом схематичном образе
исходный архитектурный замысел будущего сооружения, главные идеи
и ценности архитектора, переведя тем самым ситуацию творческого
сознания и напряжения в объектный вид. Эскиз-детализация и эскиз с
оценкой, позволяют, опираясь на уже созданные эскизы, конкретизировать
замышленный архитектором образ сооружения, с одной стороны, внеся
118 http://arxitektor.net/uslugi.html

104
Глава 5. Схемы в проектировании и методологии
в него дополнительные идеи и соображения, которые не были учтены
на первом этапе проектирования, с другой стороны, конкретизировать
созданные эскизы с учетом передачи их смежникам (технологам,
сантехникам, конструкторам, дизайнерам и пр.).
А как с эскизами работает проектировщик-смежник? Для него
эскиз, спущенный архитектором, задает будущий объект в основных его
параметрах (например, схема объекта, сетка колонн, основные размеры
и прочее). Далее смежник начинает думать, а как в этот объект можно
«положить» свою подсистему (свой объект), например,
производственную линию, или оборудование, или конструкцию. Думать, то есть
пробовать варианты, конструктивно совмещать заданный эскизом объект с
выбранными вариантами, что-то менять и в самом заданном
архитектором объекте и в своих вариантах (то есть в объекте, за который он
отвечает как смежник). При этом смежник вынужден постоянно менять
точку зрения: то он смотрит на эскиз архитектора, и, кстати, на свои
эскизы вариантов, как на объект, то, как на план, разрез, сечение
проектируемого объекта, то есть как на схему, и одновременно, как на модель.
Почему, как на схему? А потому, что смежник понимает, что
чертежи, с которыми он работает, это еще не сам реальный объект в
материале (поэтому их можно менять, уточнять, конкретизировать), что на
основе этих чертежей будут создаваться более конкретизированные
чертежи (на следующих стадиях проектирования) и проводиться
расчеты. С методологической же точки зрения, это схема потому, что,
создавая ее, архитектор реализовал свои ценности, идеалы, знания, вкусы.
(эскизы)
СХЕМЫ
ПРОБЛЕМНАЯ
СИТУАЦИЯ
архитектора
(проектные требования,
идеалы, ценности и т.п.)
Но и потому, что в эту схему смежник может вкладывать свою схему,
например, технологического процесса, в которой он тоже реализовал, но
уже свои ценности, идеалы, проектные требования, предпочтения вкуса.
Модель же это потому, что проектные нарративы (схемы и
проекты — смежные и основной) создаются с использованием выше
рассмотренных проектных знаний. Поскольку знания прошли проверку на
истинность и эффективность (в науке или в опыте), использование их
при разработке проектных нарративов превращает последние в модели
НЕКОНКРЕТИЗИРОВАННЫЙ,
ОБЪЕКТ

5.2. Проектные схемы
105
будущего объекта или его различных подсистем. Хотя обычно
проектировщик не использует в своей практике самого понятия «модель», в
той или иной мере он понимает, что создаваемый по проекту объект
адекватно представлен в проекте, что его части и составляющие
получают в проекте правильное отображение.
В целом представления проектировщика о схемах разворачиваются
в своеобразном пространстве, заданном четырьмя «измерениями» —
представлением о проектируемом объекте, проектной деятельности,
моделях, предписании (проект как предписание).
Проектная деятельность
Предписание
СХЕМА
Модель
Проектируемый объект
Учтем теперь и сказанное выше, а именно то, что, создавая
проектные схемы, архитектор получает возможность реализовать свои
ценности и идеалы, внести их и различные требования, предъявляемые к
проектируемому объекту, в проект. Сходно действуют и проектировщики-
смежники, они, внося в проект свои идеи и ценности, перестраивают и
уточняют исходно заданный архитектором объект. Здесь можно говорить
не только о своеобразной «эволюции» проектируемого объекта, но и его
«выращивании». Действительно, исходный эскиз проектируемого
объекта попадает к проектировщикам смежникам, которые вносят в него
свои идеи и разработки, потом все проектные материалы попадают
снова к архитектору, которые заново все осмысливает и дорабатывает.
Доработанный архитектором проект снова идет смежниками и так
далее, пока все не приходят к своеобразному консенсусу, а проект может
быть передан строителям. Если проследить за всеми трансформациями
проектируемого объекта, считая их естественными, то вполне можно
подвести их под категории «эволюция» и «выращивание».
Но понятно, что это не биологическая и не чисто естественная
эволюция и выращивание, а, так сказать, деятелъностные и
искусственно-естественные, в том смысле, что эволюция и выращивание идут
не сами собой, а в результате творчества и деятельности
проектировщиков. Необходимое условие этого процесса — построение схем и
моделей и работа с ними. С помощью схем проектировщик создает
объекты, затем, используя проектные знания, он превращает схемы в
модели, дальше на схемах и моделях идет конструирование объектов и их
конкретизация (например, одни подсистемы вкладываются в другие,

106
Глава 5. Схемы в проектировании и методологии
определяются и выбираются более эффективные конструкции, все
конструкции доводятся до «реальных», то есть наличных в производстве
или тех, которые можно изготовить и прочее).
(эскизы)
СХЕМЫ
ПРОЕКТНЫЕ
ЗНАНИЯ
Проблемная
ситуация
архитектора
МОДЕЛЬ
проектируемого
объекта
Проблемная
ситуация
смежника
(эскизы)
СХЕМЫ
ПРОЕКТНЫЕ
ЗНАНИЯ
скорректированная
МОДЕЛЬ
назад к
архитектору
и т. д.
5.3. Особенности методологических схем
Понятно, что эти особенности нельзя охарактеризовать, не
обсуждая природу методологии. Общее наше понимание было изложено в
книге «Методология: становление и современное состояние», с
основными положениями которой можно познакомиться в пятом
приложении. Для темы схематизации, однако, нужно дать дополнительное
истолкование методологии.
Прежде всего, стоит отметить, что методологический подход,
правда, еще не осознанный как самостоятельная работа, складывается
вместе с античной философией и наукой, выполняя две функции. Одна —
задавать целое и норму для становящегося античного мышления (на
основе которого формируется философия и наука), тем самым,
структурируя, замыкая его. Другая — наоборот, размыкать мышление,
создавать условия для развития мысли, что достигается через проблема-
тизацию, рефлексию и коммуникацию (см. шестое приложение)
«Во всех переломных точках, характеризующих основные этапы
становления науки, — пишет Г. П. Щедровицкий, — в античности, в позднем
средневековье и в XVII—XVIII вв. — методология складывалась раньше, а наука появля-

5.3. Особенности методологических схем
107
лась и оформлялась внутри нее, по сути дела, как специфическая организация
некоторых частей методологии». Но дальше, говорит затем Щедровицкий, «всегда
происходила очень странная, на первый взгляд, вещь: научное мышление
закреплялось в своих специфических организованностях и начинало развиваться
по своим внутренним, имманентным законам, а методологическое мышление,
породившее науку, наоборот, не закреплялось ни в каких специфических
организованностях, пригодных для автономного и имманентного развертывания,
начинало распадаться...»119.
Первый тип методологической работы мы находим уже у Парме-
нида, утверждающего, что не человек мера всех вещей, а истина, что
«мысль заключается в сущем» и должна исходить из
самотождественного основания («ему же положено роком быть неподвижным и
целым»). Платон, как я отмечал выше, продолжает эту линию, говоря, в
«Пармениде», что
«не допуская постоянно тождественной себе идеи каждой из
существующих вещей, человек не найдет, куда направить мысль, и тем самым уничтожит
саму возможность рассуждений» .
И Аристотель, создавая «Аналитики», работает в том же
направлении. Правила рассуждения и познания, которые мы находим в этих
книгах, использовались для нормирования мышления.
Однако Платон и Аристотель демонстрируют и другой тип работы:
они постоянно ставят проблемы, учитывают непонимание слушателей,
осуществляют рефлексию. Например, Аристотелю нужно разрешить
апорию Зенона, утверждавшего, что не существует движения, поскольку
любой отрезок, изображающий путь, делится до бесконечности, а в
бесконечное время никакой путь не может быть пройден. Вместо того,
чтобы обсуждать, что собой представляет движение, Аристотель
начинает анализировать, как мыслит Зенон, то есть по Щедровицкому
выходит в рефлексивную позицию. Дальше Аристотель показывает, что
Зенон, строя апорию, использует в своем рассуждении разнородные модели
(понятия): «пути», который изображается геометрическим отрезком и
делится до бесконечности, и «времени», которое измеряется уже не
отрезком, а натуральным рядом чисел. Чтобы снять апорию, Аристотель
предлагает ввести новое понятие времени, которое бы подобно пути
изображалось геометрическим отрезком и делилось до бесконечности; тогда,
как он пишет в «Физике», «бесконечность пути проходится
бесконечностью времени»121. Указанные здесь три момента — смена предметной
точки зрения на рефлексивную, анализ понятий, используемых Зеноном,
119 Щедровицкий Г. П. Методологический смысл оппозиции натуралистического и систе-
модеятельностного подходов //Щедровицкий Г. П. Избранные труды. М, 1995. С. 151.
120 Платон. Парменид. Т. 2. М., 1993. С. 357.
121 Аристотель. Физика. М., 1936. С. 107.

108
Глава 5. Схемы в проектировании и методологии
и построение нового понятия времени движения, являются по Щедро-
вицкому типичными характеристиками методологической работы.
А вот пример проблематизации. Работу «О душе» Аристотель
открывает обсуждением метода познания этого явления.
«Ведь поскольку, — пишет он, — это исследование обще многим другим
[наукам], — я имею в виду вопрос о сущности и о том, что представляет собой
[данный предмет], — легко кто-нибудь мог бы предположить, что существует
какой-то единый метод (другие авторы переводят это понятие как „путь". — В. Р.)
для всего того, сущность чего мы хотим познать, так же как [существует
универсальный способ] для выведения производных свойств [предмета], так что
следовало бы рассмотреть этот метод. Если же метод [выявления] подлинной
природы не одинаков и не универсален, то становится труднее вести
исследование; ведь нужно будет относительно каждого предмета выяснить этот метод»122.
Хотя оба эти типа методологической работы (замыкание и
размыкание мышления) сложились еще в античной философии, о формировании
методологии можно говорить только после работ Ф. Бэкона, Р. Декарта
и И. Канта, распространивших на само мышление научный подход
(пока как установку, а не в практическом плане). Например, в «Великом
восстановлении наук» Френсис Бэкон утверждает, что руководящей
наукой является «наука о мышлении», но само мышление
предварительно должно быть подвергнуто сомнению и «новому суду».
«Впрочем, — пишет он, — если уж угодно определять каждое явление по
степени его достоинства, то следует сказать, что науки, изучающие мышление,
безусловно, являются ключом ко всем остальным. И точно так же как рука
является орудием орудий, а душа — формой форм, так и эти науки являются
науками наук. Они не только направляют разум, но и укрепляют его, подобно тому,
как упражнение в стрельбе из лука развивают не только меткость, но и силу,
давая возможность стрелку постепенно натягивать все более тугой лук»123.
Окончательно же методология складывается только в XX столетии
(Л. С. Выготский, С. Л. Франк, М. Вебер, И. Лакатос, Г. П. Щедровиц-
кий и др.), когда практически методологическая работа стала опираться
на научные исследования.
Если принять данное понимание методологии, то вот какие
проблемы возникают при реализации ее подхода. Проблематизация и
рефлексия мышления, призванные разомкнуть мысль в целях ее развития
(перестройки), как правило, создают поле несвязанных между собой
положений и представлений. Похожий эффект часто возникает в
процессе коммуникации, например, оппонент фиксирует в мысли
противоречия и несвязанные линии рассуждений. Как следствие, целостная
мысль распадается и становится непонятной.
Аристотель. О душе. М., 1937. С. 3-4.
123 Бэкон Ф. Великое восстановление наук // Бэкон Ф. Сочинения в двух томах. Т. 1. М.,
1971. С. 76, 293.

5.3. Особенности методологических схем
109
Цель же методолога — выявить ошибки мышления, снова собрав
мысль в единство. При этом грамотный методолог понимает, что
фактически он создает новый способ мышления, но именно мышления. Вот здесь
ему и нужна наука о мышлении, знания которой должны позволить
построить правильную мысль. Итак, отталкиваться методолог может только
от несвязанных между собой представлений о мышлении, выйти он
должен на такие представления о мышлении, которые относятся к
мышлению, особенности мышления задает методология как наука о мышлении.
«теории»
мышления
креативная
практика
мышления
СЛОЖИВШЕЕСЯ
МЫШЛЕНИЕ
рефлексия и
проблематиз-
ация
СХЕМЫ
РЕФОРМИРОВАННОЕ
МЫШЛЕНИЕ
В данном случае проблемную ситуацию образуют несвязанные
между собой представления о мышлении, полученные в результате
коммуникации, рефлексии и проблематизации, а также конкретные задачи
в отношении мышления, стоящие перед тем или другим методологом.
В одном случае речь идет о реформировании мышления (Кант, Щедро-
вицкий), в другом — о его совершенствовании (задачи, решаемые в
«частной методологии»124), в третьем — еще о какой-то задаче. Разрешается
проблемная ситуация в направлении создания представлений о мышлении,
удовлетворяющих научным знаниям о мышлении. Методологические
схемы — это, так сказать, эскиз научно представленного мышления .
Учтем теперь и такое обстоятельство. Коммуникация и
коллективное мышление — неотъемлемые особенности методологической
работы и мышления. А коммуникация и коллективные формы мышления
лучше идут, если они опираются на схемы. В этом случае участникам
мыслительного действа легче уяснить позиции друг друга, и они
быстрее могут выработать новые представления о мышлении.
Еще одной важной особенностью методологического мышления
является его рефлексивный характер. Методолог изучает мышление,
мысля его, а, следовательно, полученные знания о мышлении он может
спроецировать (правда, с определенными поправками) и на
собственную работу. И наоборот, рефлексируя собственное мышление, он
может полученные о нем знания с определенными поправками относить
к мышлению, которое он изучает. При этом методолог стремится кон-
124 О частной методологии см. нашу работу «Методология...». С. 299-300.
125 В данном случае я не обсуждаю, как научно представляется мышление: как
деятельность (вторая программа ММК), как мыследеятельность (третья программа), как у автора в
«Методологии с ограниченной ответственностью», как у логиков или психологов и т. д.

110
Глава 5. Схемы в проектировании и методологии
тролировать (в том числе и на схемах) и свой подход и поправки,
которые он вынужден вносить. В частности, потому, что всегда можно
спросить, а почему мы должны следовать рекомендациям методолога.
Ну что с того, что он специалист по мышлению, а если он сам мыслит
неправильно. Выход один — самоорганизация и самоопределение с
указанием для других своей работы и понимания.
Что это означает по отношению к методологической схематизации?
А то, что в методологические схемы необходимо вносить указание на
позицию и понимание самого методолога. Не о том ли пишет Г. П. Ще-
дровицкий, обсуждая особенности методологических схем?
«Способы работы со схемами в традиционном мышлении принципиально
отличаются от способов работы со схемами знания в
содержательно-генетической теории мышления. Схемы в традиционном мышлении как правило
изображают объект действий и/или мышления, и в них никогда не входят сами процессы
понимания и интерпретации этих схем. Иначе говоря, эти процессы понимания
и интерпретации несет сам размышляющий и действующий человек. Все связи
и отношения, создаваемые процессами понимания и интерпретации, существуют
вне знаковой формы схемы, а, следовательно, привносятся понимающим,
мыслящим и мыследействующим. Поэтому их, как правило, относили к человеческой
интуиции и говорили, что это не формализуемо. Они могут описываться в
технике, но эта техника понимания и интерпретации всегда должна даваться в
рассказе и в показе отдельно от самих знаковых схем, изображающих объекты мысли
и входящих в теоретический контекст. И уж во всяком случае, эти процессы
никак не нормируются в самой схеме...
Схемы знаний содержательно-генетической логики и теории мышления
построены принципиально иным образом. И с точки зрения традиционных схем и
способов их употребления — несуразны. Эта несуразность была предметом
постоянных дискуссий последние 34 года. Но за эти 34 года я впервые дошел до
такого ясного понимания, в чем тут дело. А именно: схемы знаний содержательно-
генетической логики и теории мышления вставляют процесс понимания и
интерпретации внутрь самой схемы, кардинальным образом меняя способы работы со
схемами. И это обстоятельство ускользало все эти 34 года от нашего
рефлексивного внимания, хотя в этом состояла суть этих схем. И моя мысль в том, что,
схемы знаний содержательно-генетической логики и теории мышления предполагают
совершенно другую организацию процессов понимания и интерпретации...
именно за счет такой прорисовки я могу формализовать свою работу, свое мышление,
свою мыследеятельность, сделать ее объектом и применять к ней следующую
мыследеятельность. Т. е. я фиксирую в ней не только объект, но и свою
собственную работу и превращаю ее в объект своей мысли и мыследействования»126.
Наконец, почему в некоторых направлениях методологии (например,
в ММК) предпочитают не нарративные, а визуальные (графические)
схемы? Дело в том, что для этих направлений характерна не только
установка на коллективную форму работы, но и на оперативность в духе
естественной науки. В этом плане интересно взглянуть на историю ММК.
Аудитория методологических схем была разной на отдельных
этапах развития ММК. Самая первая («Московский логический кружок»)
126 Понимание и интерпретации схемы знания // Кентавр № 8. 1993, № 1.

5.3. Особенности методологических схем
111
до начала 60-х состояла в основном из философов с
естественно-научной ориентацией. Вторая (этап содержательно-генетической логики) до
начала 70-х помимо философов привлекла к работе ученых,
психологов, педагогов. В третьей аудитории (1970-1980) было много
инженеров и проектировщиков.
Соответственно менялись возможности понимания и требования к
схемах. На первом этапе доминировали дискурсивные рассуждения,
схем было мало. На втором появилось большое число схем с оглядкой
на естественные науки, кибернетику и складывающийся системный
подход. Например, схема замещения была создана явно под влиянием
структурных формул химии (Бутлеров и др.): элементы и связи,
разворачивание по той же логике. На третьем этапе инженерное и проектное
мироощущение способствовало появлению блок-схем, сложных схем
типа схемы мыследеятельности, схем-проекций.
Однако на всех этапах развития ММК сквозными были три
интенции: нарисовать такие схемы, которые были бы наглядными и
понятными для аудитории, являлись бы оперативными, наподобие моделей
естественной науки, изображали рефлексивные содержания (понятия,
знания, подходы, мышление, деятельность и т. п.). Когда стала
складываться методологическая практика (вцешние методологические
доклады и «оргдеятельностные игры», аббревиатура ОДИ), к схемам стали
предъявляется еще два важных требования: изображать позиции всех
участников методологического действия и все основные реалии,
подлежащие обсуждению. Иначе говоря, схемы должны были замкнуть
весь горизонт сознания слушателей и участников ОДИ.
Подобно проектировщикам методологи имели развитое
представление о схемах, но не создали понятие схемы (исключения, С. Попов,
поздние работы Г. П. Щедровицкого, П. Щедровицкий). При этом
пространство схемы задавалось оппозициями «схема — модель», «схема —
объект», «схема — онтология», «схема — деятельность», «схема —
мышление», «схема — сознание (табло)». С появлением
пространственных схем, отчасти, стало возможным регулировать работу с
методологическими схемами, поскольку можно было фиксировать и
обсуждать переходы от одних функций и значений схем к другим .
Практически все основные методологические схемы прошли
несколько этапов эволюции. Например, схема «форма — содержание»
первоначально вводилась А. Зиновьевым и Г. Щедровицким в контексте
критики формальной логики и необходимости выразить идею развития
мышления. Второй этап — трансформация этой схемы под влиянием
семиотики и критики сенсуалистического понимания мышления, когда схема
«форма — содержание» была истолкована как схема «знаковая форма —
127 Понимание и интерпретации схемы знания // Кентавр № 8. 1993, № 1.

112
Глава 5. Схемы в проектировании и методологии
связь значения — объективное содержание». На третьем этапе схема
«знаковая форма — связь значения — объективное содержание» и
исходная схема «форма — содержание» были уточнены, а фактически
переосмыслены на основе многоплоскостных схехм замещения (при этом
удалось реализовать идеи развития и деятельности). Появилась новая
схема — развитие знаний и мышления, заключающееся в переходе от одних
плоскостей к другим. И так далее, вплоть до схемы знания, обсуждаемой
Щедровицким в работе «Понимание и интерпретация схемы знания».
«Схемы содержательно-генетической логики, — пишет он, — дают нам
возможность изображать делаемое. Мы впервые начали изображать то, что мы
делаем в мышлении... Если верно то, что я сказал раньше, т. е. что работа со
знаковой формой, записанной наверху, изображается в этих полустрелках
замещения — отнесения и в выходе на объективное содержание через знаковую форму,
то тогда получается, что схема знания является принципиально другой схемой,
нежели схемы науки- и обыденного мышления, а именно: она выступает как
схема, показывающая как мы должны работать и в противоположность тому, что мы
ранее утверждали — как чисто нормативная схема или оргдеятельностная»128.
Здесь дается новая интерпретация схемы «форма — содержание»
и производных от нее схем, позволяющая связать
содержательно-генетическую эпистемологию и теорию деятельности, схемы знания со схемой
мыследеятельности. Это последний этап эволюции схемы «форма —
содержание», приведший к созданию еще целой серии (пакета) схем,
связанных эволюционно с исходной схемой. Для методолога должно
быть понятно, что, говоря об эволюции, я подразумеваю следующее:
эволюция, идет через творчество и изобретения методологов.
Если специфицировать методологию как организацию мысли и кон-
ституирование мышления, а также как работу с рефлексивными
содержаниями (понятиями, подходами, позициями, знаниями, способами
работы и т. п.), то обойтись дискурсивным мышлением без схематизации
практически невозможно. К тому же нужно учесть установку
методологов ММК на оперативность и «конфигурирование» (сборку разных
представлений о мышлении в единое представление), задачу быстро
трансформировать видение и сознание многих людей, склонности и
привычки к научно-техническому мышлению и визуальной культуре.
5.4. Пример методологической схематизации
(схема понятия «миф»)
Постановка проблемы. Разговоры о мифах в гуманитарной и
социальной науках давно стали модой. Так и тянет везде увидеть миф, и
дальше включить удобный двухсторонний дискурс. Одна сторона. На
128 Щедровицкий Г. Понимание и интерпретации схемы знания.

5.4. Пример методологической схематизации (схема понятия «миф») 113
самом деле реальности, о которой пишет такой-то имярек, не
существует, все это миф, превращенная форма чего-то другого, а раз миф, то все-
таки в какой-то степени иллюзия и т. д. Вторая сторона, сегодня не
менее распространенная. Миф более развитая форма жизни культуры, чем
наука, он несет в себе символические и духовные ресурсы, столь нужные
нам сегодня и прочее129. Именно так, две противоположные трактовки
мифа, причем иногда даже у одного автора. Однако как удостовериться,
существует некоторая реальность или нет, и какое символическое
содержание скрывает в себе миф? Одна трактовка мифа и реальности тут же
усомневается или зачеркивается другой, а эта следующей.
Вот всего лишь одна иллюстрация — доклад Георгия Сатарова
«Мифы общественного сознания и мифы об общественном сознании» и
оживленная дискуссия по его поводу, в «которой принимали участие
известные наши мыслители Юрий Афанасьев, Эмиль Паин, Лев Гудков, Игорь
Клямкин, Александр Ахиезер, Людмила Алексеева, Мариэтта Чуцакова,
Александр Коновалов 3 . Разговор шел очень характерный и типичный.
С одной стороны, везде мифы и мифологизация, с другой — каждый
следующий оратор деконструирует реальность, на которой держится миф
предыдущего «мифолога». Что-нибуць понять становится невозможным.
Но почти все выступающие зафиксировали какие-то верные, отдельные
характеристики современного мифа. Например, недоумения Алексеевой
по поводу Путина можно переформулировать в вопрос о том, почему
мифы, несмотря на постоянное разоблачение, упорно воспроизводятся.
Скажем, известная всем «Плащаница Христова». Уже, кажется, были
проведены не одна экспертиза и доказано, что эта ткань относится к
значительно более позднему периоду, тем не менее, снова и снова нас
убеждают, что именно в нее было завернуто тело Христа.
А вот пример из области современной науки — геномики. С легкой
руки генетиков получил распространение соблазнительный миф о том,
что все особенности человека можно якобы понять, зная, как устроен
геном. Я говорю «якобы», поскольку «данные одних ученых зачастую не
подтверждаются другими „охотниками за генами", к тому же у
психологов и философов нет согласия, что вообще считать „гениальностью",
„лидерством", „самоубийством", „гомосексуальностью" и многими дру-
129 «В действительности, — пишет Р. И. Кабаков, — происходит нечто обратное: мощная
ремифологизация сознания и культуры, противостоящая всему демифологизирующему
процессу в целом /Е. М. Мелетинский/. Одна из основных причин этого явления заключается,
по-видимому, в том, что современный человек сохраняет способность к „мифомышлению",
то есть к восприятию иллюзорных идеологических или художественных построений и вере в
них» (автореферат дисс. «„Повелитель колец" Дж. Р. Р. Толкина и проблема современного
литературного мифотворчества». Л., 1989).
130 http://www.nmnby.org/pub/0704/28a.html

114
Глава 5. Схемы в проектировании и методологии
гими феноменами человеческого духа и жизни» . Но если ученые не
могут точно и однозначно очертить и выделить эти феномены, то как,
спрашивается, их можно опознать, каким образом установить связи
между данными сложными явлениями и определенными частями генома?
Современный интерес к изучению мифа, казалось бы, давно
канувшего в лету, действительно, требует прояснения. Миф — это
«сказания о богах и героях, составная часть верований первобытных
племен и культурных народов на первых ступенях их исторического
развития» (МСЭ), утверждают старые исследователи. Однако, как быть с
мифами, которые рождаются буквально на наших глазах в СМИ,
сферах идеологии, политики, искусства, даже науки? Или это не мифы, но
многие философы XX столетия так не считают. Обсуждая природу
мифа, Э. Кассирер пишет, что современные ученые думают —
«век мифа миновал безвозвратно, поскольку мифологическое мышление
по своей природе коренным образом отличается от присущих современному
человеку способов познания и рассуждения»; но «политики нового типа,
сочетавшие в себе искусный и хладнокровный расчет», говорит Кассирер, создают
мифы в «соответствии с планом», «перед нами предстал миф нового типа —
полностью рационализированный», наш век породил «технику
мифологического мышления, не имеющую аналогов в истории», политика «20 столетия
напоминает „оккультную науку", оперирующую политическими мифами»132.
Хотя немало ученых все еще продолжают считать, что миф — это
наивный рассказ о духах, богах или героях, которых на самом деле не
существует, Э. Кассирер, М. Элиаде, К. Хюбнер и некоторые другие
философы и культурологи показали, что миф вовсе не наивное
верование. В древнем мире он выполнял важную роль — позволял человеку
соединяться с душами и богами, причем последние для человека были
такой же реальностью, как, например, для нас природа или личность.
По форме это соединение понималось как участие в первоначальном
акте-событии творения мира и человека. Воспроизводятся первособы-
тия прошлого не только подчинением (следованию) законам и древним
устоям жизни, но и путем буквального воссоздания их в культе и
ритуале (как правило, в форме мистерии или богослужения), а также в
«произведениях искусств» — в живописи, танце, скульптуре, драме.
«Во всех мифических действованиях, — пишет Кассирер, — существует
момент, в котором происходит настоящая транссубстантивация — превращение
субъекта этого действия в бога или демона, которого он представляет... Так
понятые ритуалы, однако, имеют изначально не „аллегорический",
„подражающий" или представляющий, но непременно реальный смысл: они так вплетены
в реальность действия, что образуют ее незаменимую составную часть... Это
131 Тарантул В. 3. ГЕНОМ ЧЕЛОВЕКА: энциклопедия, написанная четырьмя буквами. М.,
2003. С. 208.
132 Кассирер Э. Техника политических мифов // Октябрь, 1993, № 7. С. 153, 157, 158, 164.

5.4. Пример методологической схематизации (схема понятия «миф») 115
есть всеобщая вера, что на правильном исполнении ритуала покоится
дальнейшее продолжение человеческой жизни и даже существование мира» . «Речь
идет не о празднике воспоминания мифических событий, — пишет Элиаде, — но
об их повторении. Действующие лица мифов становятся участниками
сегодняшнего дня, современниками. Это означает также, что человек живет уже не в
хронологическом, а в изначальном времени, когда событие случилось впервые...
Изведать снова это время, воспроизводить его как можно чаще, быть
инструментом драмы божественного произведения, встречать сверхъестественное и
изучать снова его творческое учение — это желание, проходящее красной
нитью через все ритуальные воспроизведения мифов»134.
Опираясь на подобное истолкование мифа и реконструкцию А. Ф.
Лосевым аристотелевской «Поэтики», С. Смирнов утверждает, что миф
есть постоянно воспроизводимое подражание действию. С
исчезновением древних культур, утверждает Смирнов,
«миф как культурная модель никуда не уходит. Миф как мир, как культурная
модель, как особая действительность культуры постоянно воспроизводится.
Особенно это характерно в тех обществах и социальных группах, где доминируют
схемы воспроизводства, имитации и копирования, в больших массах лкадей, в
социальной практике больших групп, среди которых доминирует массовое сознание»135.
Можно привести еще много концепций мифа и существует большая
литература по этому поводу, но практически ни одна из этих концепций
не разрешает два принципиальных противоречия в понимании мифа:
• Миф задает реальность для человека, которым миф овладел
(назовем его условно «мифлянином»; аналогия горожанин, землянин) и
миф — это превращенная форма сознания для того, кто знает, что
речь идет о мифе (будем последнего называть «носителем
истины» или «ясновидящим»).
• Миф существовал только в древнем мире, когда люди верили в
сверхъестественные силы и существа, и миф — неотъемлемая
универсалия любого времени культуры, не исключая и современности.
Указанные противоречия встречаются в большинстве современных
концепций мифа. Всего один пример.
«Очень важная функция мифа, — пишет Ю. Антонян, — создание новой
реальности. В ней начинает жить огромное число людей, которые совершенно
не осознают, что сфера их существования создана мифологией. Иначе говоря,
мифология и есть их жизнь». «Миф не вымысел и тем более не обман, но он и
вымысел, и обман для человечества, жаждущего самоприятия знания и
утешения, ставящего от века главный вопрос — что оно есть и куда идет»136.
133 Хюбнер К. Истина мифа. М.. 1996. С. 179.
134 Там же. С. 182.
135 Смирнов С. Культурный возраст человека. Новосибирск, 2001. С. 157-158.
136 Антонян Ю. М. Миф и вечность. М, 2001. С. 12, 138.

116
Глава 5. Схемы в проектировании и методологии
Что же это за жизнь, которая абсолютно реальна, но при этом миф-
лянин не осознает, что его жизнь создана мифологией?
Можно предположить, что рассмотренное противоречие обязано
своим происхождением проведением определенного подхода к изучению
мифа и использованием соответствующего ему понятия мифа. Большинство
исследователей считает, что миф — это все же неподлинная,
превращенная форма сознания и одновременно объект эмпирического изучения.
Например, в целом в очень приличном «Словаре античности» мы читаем:
«Миф — форма общественного сознания, возникшая в условиях
сравнительно низкого уровня социального развития и отражающая в виде образного
повествования фантастические представления о природе, обществе и личности»137.
Тут, что ни слово, то оценка: низкий уровень развития, образное,
то есть подразумевается не научное повествование, фантастические, а
не истинные представления.
Полемизируя с подобными определениями, Б. Малиновский пишет,
что он
«не может согласиться ни с одним из положений этого прекрасного, хотя и
краткого обобщения современных антропологических подходов к мифологии.
Данное в нем определение создает представление о воображаемом,
несуществующем классе произведений устного творчества — этиологических мифах, —
соответствующем несуществующему желанию объяснять и бесцельным
„интеллектуальным усилиям", которые на самом деле находятся где-то за пределами
примитивной культуры и социальной организации с их сугубо прагматическими
интересами. Весь этот подход, — делает вывод Малиновский, — кажется нам
ложным, потому что мифы рассматриваются просто как рассказы, как
интеллектуальное творчество примитивных „кабинетных" мыслителей, потому что они
вырываются из контекста жизни»138.
Однако, когда мифы не вырываются из контекста жизни,
получается другой парадокс — миф исчезает или все становится мифом,
любое знание и повествование. Отсюда можно сделать вывод, что
неудовлетворительно само понятие мифа, которым пользуются
современные исследователи.
Прежде всего, разберем утверждение, что миф был всегда и
главное это правильно отобразить его в знании. Если это так, то придется
отвергнуть современные культурологические исследования, которые
показывают, что вера в души (духов) и богов составляла для древнего
человека саму реальность. Иногда говорят, что ни душ, ни богов нет в
природе. В природе, понимаемой естественно-научно, может быть, и нет,
но в жизни людей Древнего мира они явно были, подобно тому, как в
нашей жизни (мы верим), существуют государство, право, атомы, черные
дыры и прочее (правда, не скажут ли ученые следующих тысячелетий,
137 Словарь античности. М, 1989. С. 358.
138 Малиновский Б. Магия, наука и религия. М., 1998. С. 106-108.

5.4. Пример методологической схематизации (схема понятия «миф») 117
что все это были прекраснодушные рациональные мифы?). Кроме того,
известно, что миф в разных культурах и разными учеными нашего
времени понимается различно. Что в этом случае считать мифом как таковым:
истории о богах, представление о «правдоподобном мифе» Платона,
критику христианскими мыслителями языческих и античных представлений
(мифов), возрождение мифа в эпоху Возрождения, новые мифы
романтиков или, скажем, производство мифов, о которых пишет Кассирер?
При изучении столь непростых реалий, не только мифа, но и,
например, магии или древней техники, на мой взгляд, важно определиться
с позицией и походом. Что в данном случае считать целым? Доантич-
ные повествования о богах, критику этих повествований, начавшуюся
с античности, критику этой критики, как это, например, имеет место у
Карла Юнга, который, с одной стороны, анализирует современные
мифы об НЛО, но, с другой — называет эти анализы тоже мифом, но
собственным. Так вот приоритет, конечно, за нашим временем и его
заданием (проблемами), ну и за позицией самого исследователя, то есть, в
данном случае, моей. Эта позиция включает в себя, по меньшей мере,
три подхода: методологический, предполагающий анализ понятия «миф»,
что, безусловно, относится к компетенции эпистемологии,
культурологический, позволяющий сравнивать понимание мифа в разных эпохах,
и гуманитарный подход, здесь я стараюсь понять, какую реальность,
говоря о мифе, подразумевал представитель той или иной культуры.
И все это, конечно, не в ясновидении, а в рамках рациональной,
культурно-исторической реконструкции. Чтобы наметить более адекватное
понятие мифа, рассмотрим сначала три примера.
Пример первый. Первым «теоретиком мифа» можно считать
Платона. Мы уже цитировали текст из «Тимея», который с современной
точки зрения представляет собой, пожалуй, первую философскую
рефлексию мифа.
«Но в каждом рассуждении, — пишет Платон, — важно избрать сообразное
с природой начало. Поэтому относительно изображения и прообраза надо
принять вот какое различение: слово о каждом из них сродни тому предмету,
который оно изъясняет. О непреложном, устойчивом и мыслимом предмете и слово
должно быть непреложным и устойчивым; в той мере, в какой оно может обладать
неопровержимостью и бесспорностью, ни одно из этих свойств не может
отсутствовать. Но о том, что лишь воспроизводит первообраз и являет собой лишь
подобие настоящего образа, и говорить можно не более как правдоподобно. Ведь
как бытие относится к рождению, так истина относится к вере. А потому не
удивляйся, Сократ, что мы, рассматривая во многих отношениях много вещей,
таких, как боги и рождение Вселенной, не достигнем в наших рассуждениях
полной точности и непротиворечивости. Напротив, мы должны радоваться, если
наше рассуждение окажется не менее правдоподобным, чем любое другое, и
притом помнить, что и я, рассуждающий, и вы, мои судьи, всего лишь люди, а
потому нам приходится довольствоваться в таких вопросах правдоподобным
мифом, не требуя большего».

118
Глава 5. Схемы в проектировании и методологии
«Правдоподобным мифом» Платон называет повествование, которое
в сравнении с истинным, по сути, божественным знанием, выступает как
знание хотя и не совсем полное и непротиворечивое, но все же, как
пишет Платон, не хуже, чем «любое другое». Мысль Платона, как мы
видим, разворачивается в двухчастном пространстве — знания подлинного
бытия, где слово должно быть непреложным и устойчивым, и
правдоподобного знания, которое является не совсем точным и
непротиворечивым, но не хуже любого другого знания. Различая эти два типа знания и
начала, Платон, тем не менее, не считает, что правдоподобный миф задает
иллюзорную реальность; мифологическая реальность, конечно, не столь
истинна как мир идей, но все же, как пишет Платон «правдоподобна».
Пример второй. Анализируя современный миф об НЛО, К. Юнг
пишет следующее.
«В сложную и мрачную эпоху человеческой истории создается
фантастическое повествование о попытке вторжения или, по крайней мере, о приближении
внеземных сил; все это происходит в момент, когда человеческое воображение
самым серьезным образом занято возможностями межпланетных путешествий...
Одновременно, как утверждает миф, жители других планет нашей системы и даже
других созвездий хотят увидеть нас. Мы осознаем собственное стремление
проникнуть во Вселенную; что же касается аналогичного стремления, приписываемого
нами внеземным существам, то это мифологическое допущение, то есть проекция»139.
В данном случае Юнг не только называет миф об НЛО
«фантастическим повествованием», но и пытается объяснить, почему для миф-
лян НЛО является реальностью, а, по сути, это всего лишь проекция
их личности на мир. Но чтобы сделать такой вывод, Юнг очевидно
должен был осуществить двойную реконструкцию: сначала
истолковать взгляды мифлян, верящих в существование НЛО, как всего лишь
фантастическое повествование, затем, представить эти взгляды как
проекцию личности мифлян. В результате миф об НЛО можно понять
двояко: это реальность (психологическая и культурная) и
одновременно — заблуждение, собственно мифологическое построение.
Интересно, что, последовательно проводя подобный подход, Юнг вынужден
был и собственную творческую биографию истолковать как миф; в
предисловии к ней он пишет, что создает всего лишь «личный миф»
своей жизни. «Я могу, — говорит Юнг, — делать только это —
утверждать нечто, „рассказывать сказки". Правда это, или нет, — не важно.
Важно лишь — что это моя сказка, моя правда»140.
Третий пример. Однажды я участвовал в работе философской школы
Новосибирского Государственного Университета. В последний день
обсуждалась тема границы (демаркации), разделяющая рассудок и разум.
Карл Густав Юнг. О современных мифах. М., 1994. С. 36.
Юнг К. Воспоминания, сновидения, размышления. Киев, 1994. С. 16.

5.4. Пример методологической схематизации (схема понятия «миф») 119
Владимир Бибихин попросил слова, сказав, что он понял: эта граница
проходит там, где мыслитель, через которого действовал разум (услышавший
его голос), переходит к описанию того, что именно он услышал.
Выступивший затем Николай Розов стал возражать Бибихину, стараясь показать,
что представления последнего не знания о том, что такое разум, а миф, и
добавил, что, конечно, этот миф прекрасный, но все же миф. В этом
примере еще отчетливее видно, что разговор о мифе предполагает два
ментальных пространства (в одном находился мифлянин Бибихин, в другом —
обладатель истины Розов, разоблачавший мифлянина), кроме того,
представление о мифе требует двойной реконструкции (сначала Розов
доказывал, что представления Бибихина не знание, а миф, а затем объяснил, как
Бибихин дошел до такой жизни, что создал прекрасный миф).
Обобщая материал этих примеров, можно предложить следующую
методологическую схему понятия «миф».
о «методолог-
^ культуролог» («Я»)
I
R
£ —> (повествование)
«мифлянин»
ψ
(мир)
(разоблачительная
реконструкция)
R'
«ясновидящий»
(идентифицирующая
реконструкция)
Здесь символами R и R' обозначены реальности мифлянина и
обладателя истины (эти реальности не совпадают); разоблачительная
реконструкция представляет собой истолкование повесгвования мифлянина как
мифа, а идентифицирующая реконструкция — это объяснение
обладателя истины ясновидящим, что собой представляет миф по отношению к
мифлянину, то есть истолкование мифа в качестве превращенной формы
сознания. Мифлянин и ясновидящий принадлежат или разным культурам
или одной культуре; в обоих случаях они различаются разным видением
действительности. Позицию ясновидящего можно охарактеризовать так:
он, чтобы выработать отношение к повествованиям и поступкам
мифлянина, с одной стороны, разоблачает его реальность (например, веру в
богов), с другой — объясняет, почему мифлянин все же выдает подобные
иллюзорные представления за подлинную реальность.
Позиция методолога-культуролога выделена в самостоятельное
ментальное пространство, поскольку, несмотря на то, что он тоже
разоблачает и объясняет (являясь в этом смысле отчасти ясновидящем), но в силу

120
Глава 5. Схемы в проектировании и методологии
своей методологической, культурологической и гуманитарной
«испорченности», не считает свои построения единственно правильными, а
рассматривает их всего лишь как интерпретации или гипотетические
положения. Понятно, что все позиции на указанной схеме функциональны,
то есть, например, К. Юнг может быть и мифлянином (если не отдает
себе отчет в своих построениях, утверждая, например, в своих
воспоминаниях, что всегда ощущал за собой демоническое, творческое
начало), и ясновидящим (когда анализирует мифы НЛО), и даже отчасти
методологом-культурологом, когда пишет, что рассматривает свои
воспоминания всего лишь личный миф.
Спрашивается, когда возникло это понятие? Не раньше античной
культуры. Именно в античности впервые формируется двухчастное
пространство, включающее в себя традиционные, религиозные
представления о мире и новые, рациональные, разрабатываемые
философами и учеными. Одним из первых Платон начал обсуждать
религиозные построения с точки зрения философии, создавая первые образцы
разоблачительных и идентифицирующих реконструкций. Но понимает
он их пока в рамках своей реальности (реальности R'), поэтому
получается, что построения мифлянина — это миф, а собственные мифы
Платона — скорее недостаточно точное и полное знание. Тем не менее,
Платон отчасти уже осознает, что и его знание может быть
истолковано как миф, поэтому он и говорит о «правдоподобном мифе».
В случае Платона двухчастное ментальное пространство
образуется религиозными и философскими представлениями, но в общем
случае эти представления могут быть любыми, важно лишь, чтобы они
основывались на разных реальностях. Например, в нашей
цивилизации это могут быть представления, принадлежащие разным культурам
или субкультурам, разным конфессиям, разным сферам деятельности,
даже разным личностям. Понятно также, что по поводу некоторого
ментального пространства могут быть развернуты не одно, а много
отличных от данного ментальных пространств. Иначе говоря, некоторое
повествование мифлянина в контексте соответствующих
реконструкций может быть истолковано как множество разных мифов, как «пучок
мифов». Ясно и то, что разоблачительные и идентифицирующие
реконструкции в свою очередь могут быть истолкованы как мифы.
Осознавая этот момент, К. Юнг в ответ на возможную критику
реконструкции своих сновидений и мистических переживаний писал:
«Конечно, можно с самого начала объявить, что мифы и сны, связанные с
тем, что происходит после смерти, не что иное, как компенсаторные фантазии (то
есть по Юнгу те же самые мифы. — В. Р.), заложенные в самой природе: всякая
жизнь желает вечности. Я могу возразить лишь одно — и это тоже миф»141.
Юнг К. Воспоминания, сновидения, размышления. С. 300.

5.4. Пример методологической схематизации (схема понятия «миф») 121
Вернемся теперь к зафиксированным выше двум парадоксам:
• Миф задает реальность для человека, которым миф овладел, и миф —
это превращенная форма сознания для того, кто знает, что речь идет
о мифе.
• Миф существовал только в древнем мире, когда люди верили в
сверхъестественные силы и существа, и миф — неотъемлемая
универсалия любого времени культуры, не исключая и современности.
Если мыслить понятийно, то приходится сделать парадоксальный
вывод: до античной культуры мифа как реальности, то есть того, что
дано в понятии мифа, не существовало, поскольку еще не сложились
два ментальных пространства, без которых невозможно создание
разоблачительных и идентифицирующих реконструкции. С точки же зрения
современной культуры мы все же можем говорить о мифах древнего
мира, понимая, однако, что имеется в виду — а именно
ретроспективный взгляд, превращающий немифологические повествования в мифы
модернити (но более правильно употреблять здесь термин «квазимиф»).
Правда, с одним уточнением. Доантичные повествования о духах и
богах являются мифами для тех исследователей, которые знают
подлинную реальность и критически трактуют верования древних народов,
что и позволяет им строить разоблачительные и индентифицирующие
процедуры. Напротив, методолог-культуролог рассматривает эти
повествования как необходимые и культурно обусловленные
«инструменты» жизни, например, как входящие в состав картин мира или
«базисных культурных сценариев»142.
Итак, с точки зрения заданного выше понятия, миф как реальность
формируется, начиная античности, пучки мифов складываются не
раньше XIX-XX вв. В методологическом плане понятие мифа предполагает
обсуждение категорий «существование» и «реальность», ведь
мифологическое истолкование постоянно отказывает в существовании какой-то
реальности (прежде всего, реальности мифлянина) и даже в
определенном отношении опровергает собственное существование (когда на
очередном шаге разоблачаются собственные построения). В работе,
посвященной различению указанных категорий, я пытался показать, что
традиционно понимаемое существование — это истолкование бытия с
точки зрения философско-научного подхода, предполагающего, в
частности, его категоризацию и установку на общезначимость и
единственность; говоря о реальности, мы имеет в виду два разных понятия —
мир событий, который человек переживает и проживает (реальности
искусства, сновидений, игры, общения и т. д.) и мир, в котором человек
Розин В. M Теория культуры. М., 2005.

122
Глава 5. Схемы в проектировании и методологии
живет, с одной стороны, этот мир не зависит от человека (последний,
так сказать, заброшен в мир), с другой — осмысляется человеком143.
Можно утверждать, что и мифлянин и ясновидящий понимают
существование традиционно, поэтому ничего кроме «экзистенциального
скандала» из их общения проистекать не может (каждый утверждает
свою реальность, по сути, отрицая реальность другого). Но и в среде
ясновидящих экзистенциальный скандал на почве существования той или
иной реальности — обычное дело. Например, в работе 1927 г.
«Исторический смысл психологического кризиса (методологическое
исследование)» Л. С. Выготский рассматривает как кризисное явление
несовпадающую трактовку психики человека разными психологическими школами,
настаивающими на том, что именно их точка зрения является наиболее
истинной и поэтому правильно редуцировать основные представления
других школ в онтологии данной школы. Так, анализируя идеи психоанализа,
рефлексологии, гештальтпсихологии и персонализма, Выготский пишет:
«Каждая из этих четырех идей на своем месте чрезвычайно
содержательна, полна значения, смысла, полноценна и плодотворна. Но возведенные в ранг
мировых законов, они стоят друг друга, они абсолютно равны между собой как
круглые и пустые нули; личность Штерна, по Бехтереву, есть комплекс
рефлексов, по Вертгеймеру — гештальт, по Фрейду — сексуальность»144.
Иное дело, позиция методолога-культуролога, последний понимает
существование нетрадиционно, но не как софисты или постмодернисты.
Поясню. Еще Протогор утверждал, что «человек — мера всех вещей,
как существующих, так и не существующих». А в наше время Жан-
Франсуа Лиотар пишет, что не могут существовать общие для всех ме-
танарративы, что акцент отныне должен быть сделан на расхождении и
разногласии, которые поддерживают гетерогенность языковых игр. Для
метолога-культуролога подобный идеал существования неприемлем,
хотя он признает реальность того, о чем говорят постмодернисты.
Методолог-культуролог, с одной стороны, признает реальности разных
представителей культуры (мифлян, ясновидящих, собственную реальность),
с другой — уверен, что все мы живем и взаимодействуем в условиях'
единого мира145, с третьей стороны» занимает не созерцательную, а ак-
143 Розин В. М. Семиотические исследования. M., 200I. С. 69-119.
144 Выготский Л. С. Исторический смысл психологического кризиса. // Собр. соч. в 6 т.
М., 1982. Т. 1.С. 308.
145 «Реальное столкновение между разными культурами, — утверждает С. Бенхабиб, —
создает не только сообщество обсуждения, но и сообщество взаимозависимости... В
моральном плане мы стали современниками, если не партнерами, захваченными в сеть
взаимозависимости, причем наши действия будут иметь и вневременные последствия...не следует,
что если мы уважаем людей как создателей культуры, то мы должны либо
„классифицировать или упорядочить" их миры в целом, или отказать им в уважении, вообще отстранив от
себя их жизненные миры. Мы может не соглашаться с каким-то из аспектов их моральных,
этических или оценочных практик, при этом, не отвергая их жизненные миры как таковые и

5.4. Пример методологической схематизации (схема понятия «миф») 123
тивную позицию. Она состоит в том, чтобы способствовать сохранению
жизни, поддерживать все живые культурные тенденции, противостоять
антикультурным, разрушительным процессам, вносить в жизнь идеалы,
работающие на человека и культуру. Существование, с точки зрения
методолога-культуролога, это мир кок он видится и конституируется в
рамках данной аксиологической картины и жизненной позиции.
Если принять подобное нетрадиционное понимание
существования, то в контексте обсуждения природы мифа необходимо различать
по меньшей мере три типа реальности: непосредственную реальность
мифлянина (ясновидящего, методолога-культуролога), то есть то, что
тот считает существующим, реконструктивную реальность
ясновидящего, что предполагает осознание участниками экзистенциального
скандала того факта, что обладатель истины реконструирует повествование
мифлянина, истолковывая его как миф, наконец, социальную реальность,
как признание существования общих условий современной жизни.
Возможно, целесообразно говорить еще об одной реальности —
методологической, в рамках которой идет все обсуждение мифа, но эта
реальность предполагается позицией «методолог-культуролог».
Рассмотрим теперь, какую роль в культуре играет практика
мифотворчества. Из самого смысла понятия «миф», ясно, что
мифотворчество несет в себе критический заряд. Но не только, не в меньшей степени
и объяснительный. Культуролог бы сказал, что в такой форме
осуществляется диалог культур или внутрикультурная коммуникация. В
определенном смысле — это. историческая форма понимания другой
реальности, не совпадающей с той, которую ты разделяешь сам. С одной
стороны, имеет место разотождествление, с другой — отождествление
в форме рационального объяснения. При этом каждый остается на
своей позиции: мифлянин продолжает строить свои повествования и
верить в них, а ясновидящий вырабатывает понимание этих
повествований и в ценностном отношении поднимается над мифлянином,
поскольку считает, что последний порождает мифы, а не получает истинные
знания о реальности.
Исследование мифов в новое время позволило строить их
целенаправленно, и затем использовать для манипулирования общественным
сознанием (например, в сфере рекламы и пиар). Назовем такие мифы
«конструктивистскими». Возьмем для примера миф патриотизма. В
качестве мифлянина здесь выступает население страны, ясновидящие —
это политики и власти разных мастей, методологами-культурологами
можно считать всех тех, кто разоблачает патриотические
повествования в качестве современных мифов.
не проявляя неуважения к ним» (Бенхабиб С. Притязания культуры. Равенство и
разнообразие в глобальную эпоху. М., 2003. С. 42. 43, 48).

124
Глава 5. Схемы в проектировании и методологии
Структура российского мифа о патриотизме достаточно проста:
патриотизм есть любовь к отечеству и ненависть к его врагам, начиная
от всяческих диссидентов, кончая США и Грузией.
«Кто-то, — пишет председатель комитета Государственной Думы по
международным делам К. Косачев, — блестяще сформулировал разницу между
патриотизмом и национализмом: патриотизм — это когда ты любишь свой народ, а
национализм — это когда ты ненавидишь другие народы. Мне кажется, что в
России очень часто люди, которые называют себя патриотами, на самом деле
являются националистами»146. «Тренд национализма, — вторит культуролог Д. Дон-
дурей, — невероятно ресурсен... Все они хотят сказать простую вещь: кто с нами,
тот патриот, кто не с нами — тот не патриот. То есть патриот — это этнический
русский, православный, человек, по выражению президента, коренной
национальности (непонятно, что это такое). Который ненавидит Запад и западное мышление,
не допускает на нашу территорию инородцев и иноверцев и хочет, чтобы они ее
покинули — хотя это противоречит всем демографическим вызовам России...
Им кажется, что, плюнув в Америку, ты поможешь России»147. «Взлет
патриотизма, — продолжает регионовед Л. Смирнягин, — замешан в основном на таких
опасениях и на ненависти к другим. Прежде всего, конечно, к США... К
сожалению, патриотизм питается и внутренней ненавистью — к кавказцам, вообще ко
всем чужакам»148.
Здесь как мы видим, характеристика российского мифа о
патриотизме уже перетекает в объяснение: а что это такое — патриотизм, что
за этим мифом стоит. ■»
«Государство, — продолжает Смирнягин, — забывает, что мы беременны
фрустрацией. Сейчас слово „патриотизм" воспринимают как призыв найти
врага. Но раздувать щеки и вгонять страну в соревнование с Америкой — это
просто преступление. У нас военный бюджет 28 миллиардов, а у них 511»149. Еще
отчетливее разоблачение мифа патриотизма проводит депутат Владимир
Рыжков. «Сейчас очень часто, — пишет он, — термин „патриотизм" используют те
люди, которые на самом деле занимаются расхищением денег из бюджета,
например. То и дело оказывается, что этот термин приватизирован бюрократией
или силовиками, или полубандитскими структурами, которые словом „патриоти-
зим" прикрывают свои темные делишки»1.
Получается так. Российские власти и политики сознательно
спроектировали и распространяют вполне определенный миф о
патриотизме (по роду занятий их можно назвать социальными «мифотехнолога-
ми»). Значительная часть россиян (но, конечно, не все) под влиянием
СМИ и пропаганды с удовольствием «кушает» этот миф; то есть, как
мы говорили, их можно считать мифлянами. Незначительная группа
ученых, журналистов и политиков старается показать, что собой пред-
146 Трудная любовь. «НГ-СЦЕНАРИИ». 24 октября. 2006. С. 13.
147 Дондурей Д. Мирно-патриотическое воспитание. Там же. С. 14.
148 Смирнягин Л. Что позволено быку, то не позволено Юпитеру. Там же. С. 12.
149 Там же.
150 Трудная любовь. Там же. С. 13.

5.4. Пример методологической схематизации (схема понятия «миф») 125
ставляет миф патриотизма и какую опасность он несет (соответственно
по позиции их можно отнести к ясновидящим и стихийным
методологам-культурологам). Хотя с точки зрения современной методологии и
культурологии, практика мифологизации опирается на в значительной
мере отжившие формы культурного сознания и взаимодействия
(консервирующие непонимание и конфликт), тем не менее, судя по всему,
они еще долго будут править балом.
Мифологизация в современном искусстве. Почти общим местом
стали утверждения о том, что в современном обществе миф по
отношению к социуму уже не может выполнять свою прежнюю
нормативную роль, что он вытеснен в эстетическую сферу — в литературу и
искусство, где «новая» мифология призвана компенсировать неустроенную
современную действительность, восстанавливая душевное равновесие,
Яркий пример — творчество Толкина. Исследователи почему-то
уверены, что он не столько писатель, сколько новый мифолог 5 .
«Мир профессора Толкина, — пишет С. Лихачева, — настолько
многогранен, что „вовлекает" в себя людей крайне несхожих — от любителей мечевого
боя до приверженцев эзотерических откровений. Но произведения Толкина —
не философская аллегория и не практическое руководство по обращению с
оружием; это — миф в лучшей и наиболее чистой его форме, составными эле
ментами которого являются и первое, и второе — и многое другое»152.
Но разве воображаемый мир Толкина не относится прежде всего к
художественной реальности? Разве мы можем сказать, как обычно это
делаем по отношению к мифам, что на самом деле мира Толкина нет,
что это просто иллюзия или превращенная форма сознания автора?
Безусловно, не можем. Мир Толкина вполне реален, но не в физическом
или историческом смысле, а как реальность психическая и культурная.
В качестве художественной, эстетической реальности мир Толкина и не
должен отражать реальный мир, зато выполняет другие важные
функции: предъявляет реальность и события, которые современный человек
можно полноценно про-живать и пере-живать, рефлексируя и реализуя
себя, экспериментируя, заглядывая в прошлое и будущее и прочее.
Кстати, отчасти сами искусствоведы это понимают .
«Сильмариллион»,- миф в его совершеннейшей и чистейшей форме, миф,
который является реальностью для поверивших в него, так же как и для автора,
именно в силу своей убедительности и совершенства, и становится частью
истории, не переставая оставаться мифом. Причем для каждого эта реальность —
151 Тихомирова Е. Альтернативная мифология для Англии, или Квест Профессора
Толкина// Bîkho у свгг, выпуск «Литература западной Европы. Великобритания. Ирландия», № 3,
2001 г. (http://www.nto-ttt.ru/et/altmyth.shtml).
152 Лихачева С. Миф работы Толкина. 1993 (http://dr-tolkien.narod.ru/stat_03.html).
153 Тихомирова Е. Цит. соч.

126
Глава 5. Схемы в проектировании и методологии
разная; многие усматривают в произведениях Толкина то, что недоговорил или
вовсе не имел в виду автор. Именно на этой ноте заканчивается эссе «О волшебных
историях»: «Все сказки могут когда-нибудь сбыться — и тогда они будут так же
похожи и не похожи на все наши разговоры о них, как Человек, окончательно
спасенный, будет похож и не похож на того падшего, которого мы знаем»... Ответ на
эти вопросы Толкин дает в стихотворной форме, адресуя стихотворение К. С.
Льюису и возражая против его характеристике мифа как «посеребренной лжи»... Толкин
выражает важнейшую мысль — человек имеет право творить, создавать
«вторичные миры», ибо сам сотворен по Образу и Подобию Творца неба и земли.
Иногда человек обращает во зло возможности своей фантазии, но abusus non tollit
usum — «злоупотребление не отменяет употребления»154.
Если исходить из понятия «миф», произведение искусства — это
не миф и Толкин — не мифолог. Чтобы сделать свои утверждения
понятнее, приведу пример из собственного творчества. Однажды я
задумался и стал размышлять, каким образом я мог бы донести до читателя
свои мысли и идеи. Вспомнил, как я сам анализировал других авторов.
Старался реконструировать культурную ситуацию, в которой они
создавали свои произведения, а также жизненное кредо авторов. Нельзя
ли, подумал я, применить этот подход к себе самому? Ведь, что не
хватает читателю, чтобы он мог понять новое философское
произведение? Читатель не знает, чем был озабочен, озадачен автор, не знает
автора, не видел, как автор шел к своих идеям, путался, сбивался с пути,
возвращался назад, чтобы снова искать решение и, в конце концов,
найти его. Почему бы, подумал я, не рассказать читателю о своих
поисках, не приложить к научным идеям рассказ о жизни их творца.
Однако легче это сказать, чем сделать. Нужно было найти форму,
в которой данный замысел можно было реализовать. Изложить сначала
свои философские концепции, а затем рассказать, как я к ним пришел?
Рассказать о себе в контексте философского поиска? Я перебирал
вариант за вариантом, но не мог ни на чем остановиться. Наконец, после
месяца мучений, я решил, что напишу роман, где будет все это, а также
некий сюжет, где буду я сам, но как герой, будут все те, кто оказал на
меня влияние (мои учителя, соратники, друзья, любимые), но тоже как
герои романа. Я приступил к реализации замысла и примерно через
год в свет вышел методологический роман «Беседы о реальности и
сновидения Марка Вадимова».
В 20 номере методологического и игротехнического альмана
«КЕНТАВР» главный редактор Геннадий Копылов так анонсировал роман.
«Вряд ли кто-нибудь сомневался, что книга В. Розина получится достойной
в научном (философском, методологическом) отношении; но весьма приятной
неожиданностью оказалось то, что „Беседы" захватывающе интересны
литературно, точнее, бытийно. Хорошо зная научное творчество В. Розина, мы, каза-
ч4 Лихачева. Цит. соч.

5.4. Пример методологической схематизации (схема понятия «миф») 127
лось бы, не найдем в этой книге ничего существенно нового: природа
сновидений, знаковые реальности и их место в жизни человека, эзотерические миры,
учение о психических реальностях — работы по этим темам уже неоднократно
публиковались автором. Однако здесь эти (и другие) размышления включены в
контекст жизненного пути героя книги, они служат вехами его
самостроительства. По аналогии с „романами воспитания" эту книгу можно назвать „романом
образования", продолжающегося для методолога всю жизнь»155.
Скоро я понял, что мне хочется продолжить начинание и,
действительно, перевести его в плоскость образования. Я стал писать вторую
книгу в том же духе, которая появилась в 2002 году (переиздана в 2006).
Она называлась «Проникновение в мышление. История одного
исследования Марка Вадимова». Философский роман-эссе. Как вы видите,
герой тот же самый, и этот второй роман о его поисках в самой
захватывающей для меня области философии.
Примерно в тот же период написания обоих романов я начал читал
лекции «Введение в философию» в новом тогда «Государственном
Университете гуманитарных наук». Размышляя о том, как можно построить
подобный курс, задался принципиальным вопросом: можно ли вообще
преподавать философию, если преподавание понимать в обычном смысле
слова. Вспомнил дискуссию еще конца 80-х годов. На Круглом столе,
посвященном преподаванию философии в творческих вузах, одна из живо
обсуждавшихся точек зрения состояла в следующем. В наших вузах и
университетах философия и другие общественные науки преподаются не как
наука, а как схоластика; «философия», которую изучают студенты, уже
давно является «мертвым знанием», не имеющим отношения ни к
философии, ни к жизни. Правда, отдельных талантливых педагогов слушают, но
это заслуга не учебного курса по философии, а самого преподавателя.
При этом крайняя точка зрения высказывалась такая. В
определенном смысле философию вообще нельзя преподавать, нельзя
научиться философствовать, но философской мыслью можно заразить, к
ней можно подтолкнуть сознание, склонное к раздумьям. К тому же,
размышлял я, современная философия мало похожа на традиционную.
На смену классическим всеобъемлющим философским системам, с
которыми мы связываем имена гениальных мыслителей-философов
(Платона, Аристотеля, Плотина, Ф. Бэкона, Локка, Декарта, Канта, Гегеля и др.),
пришли частные философские концепции и осмысления. Их много, они
строятся на разных ценностных и онтологических основаниях. Как
правило, представители этих философских течений полемизируют друг с
другом. Многие объекты философской мысли (человек, культура, язык,
наука, природа, техника) анализируются другими гуманитарными
науками — в истории, культурологии, социологии, языкознании и т. д., в
155 «КЕНТАВР», № 20. С. 64.

128
Глава 5. Схемы в проектировании и методологии
результате в настоящее время неясно, где проходит граница между
философией и гуманитарными науками.
Обдумывая все эти вопросы, я решил воспользоваться опытом
преподавания культурологии, который у меня сложился к этому времени.
Также как в учебном курсе культурологии в курсе философии нового
поколения не имеет смысла пересказывать основные философские
системы и взгляды крупных философов. Цель должна быть другая: ввести
в реальность философской мысли и работы, сориентировать студента в
«ментальном пространстве» философии, то есть обрисовать основные
подходы и направления философской мысли, основные темы и
проблемы, обсуждаемые в философии. При этом нужно иметь в виду, что
философия не только теоретизирование, но и особый образ жизни и
мышление, причем не раз менявшиеся в истории.
Вот здесь, решил я, и пригодятся мои романы. Пусть студенты не
только слушают, как нужно анализировать философские произведения,
но и сами попробуют сделать это на материале моих романов. Перед
ними и новые философские идеи, и рассказ о жизни их автора,
реконструкция творческого пути, который автор прошел. Однако подумал я, не
получился ли обычная история: два-три человека будут писать, а
остальные у них спишут. Меня это не устраивало. Вот тогда мне пришла в
голову мысль, разбивать студентов на небольшие группы, и предлагать
им не просто отнестись к моим романам, а ответить на вопросы по их
поводу. При этом форму текста, жанр изложения они должны придумать
сами; это, предположил я, буцет подталкивать их к творчеству. Сказано,
сделано, но, как известно: быстро сказка сказывается, да не быстро дело
делается. Первые два-три года я фактически экспериментировал и
отлаживал новый подход. Сегодня вполне можно говорить, что эксперимент
удался. Кратко курс «Введение в философию» строится так.
Выбираются четыре базисных философских произведения: «Пир»
Платона, «О душе» Аристотеля, «Исповедь» Св. Августина, «Вопрос о
технике» Хайдеггера. Каждое произведение прочитывается дома
студентами. На лекции они «проблематизируются». К проблематизации
относится: обсуждение непонятных мест, выявление противоречий,
сравнение высказываний комментаторов (подбираются по возможности
противоположные подходы и точки зрения), постановка собственно проблем.
Проблематизация позволяет поставить вопрос о том, как можно понять,
что собой представляет данное философское произведение, какие идеи
хотел провести его автор. В качестве решения я предлагаю провести
культурно-историческую реконструкцию данного произведения. При
этом формулируются три основные цели: понять, что собой
представляет данное произведение, познакомиться с образцами философской
работы, войти в реальность философии.

5.4. Пример методологической схематизации (схема понятия «миф») 129
Затем я демонстрирую непосредственно культурно-историческую
реконструкцию произведения. Эта реконструкция включает в себя:
анализ социокультурной ситуации, в контексте которой было создано
произведение, воссоздание целей, задач, методологических установок
и способов решения, которые предположительно были характерны для
автора произведения. Параллельно с реконструкцией идет обсуждение
«рефлексивных содержаний», например, что такое проблема, чем она
отличается от задачи, какую роль выполняет проблематизация, что
такое культурно-историческая реконструкция и ее отличие от
исторического исследования, почему необходимо реконструировать
методологию и мироощущение автора, создавшего произведение и т. д.
Одновременно я начинаю обсуждение вопроса о сущности философии, путях
ее формирования, фигуре философа.
Групповая работа (в группу входит от двух до четырех студентов)
заключается в написании совместного произведения по материалам двух
моих методологических романов. Участники группы не должны
пересказывать в реферативной форме содержание романа, а совместно
ответить на поставленные по его поводу вопросы. Примерно, следующие:
какие темы обсуждаются в данном романе, каковы отношения между
автором и героем романа, кто такие космогуалы (по версии Черного,
одного из героев романа, — это сгустки энергии, прилетевшие из
космоса, питающиеся психоизлучениями людей, и что существенно,
направляющие всю их деятельность, развитие и творчество; поскольку
космогуалы, заинтересованы в получении максимума психоизлучений,
они способствуют развитию и совершенствованию человечества),
существуют ли они на самом деле, как автор понимает, что такое
философия, какие проблемы вы видите в современном мире, и может ли
философия помочь в их решении (год от года вопросы варьируются).
Форму и жанр своего произведения студенты определяют сами, она
может самой разной (монологическое повествование, диалог, строго
научный дискурс, научно-художественное построение и прочее).
Одна из целей написания мною методологического романа состояла
как раз в том, чтобы ввести неподготовленного человека в философию,
объяснить ему, какие жизненные ситуации и проблемы подвинули
нормального человека заняться не совсем нормальным для обычного
человека делом. Но, безусловно, только образовательным контекстом
дело не ограничивается. Философский роман-эссе — это, если и не
совсем обычное художественное произведение, но все же, на мой взгляд,
настоящий роман.
Один из вопросов, на который отвечают мои студенты, имеет
прямое отношение к нашей теме. Я их спрашиваю, что собой
представляют «космогуалы», это что миф или реальность? Думаю, на месте сту-

130
Глава 5. Схемы в проектировании и методологии
дентов искусствоведы ответили бы однозначно: «Розин, подобно Толки-
ну, создает миф». Но большинство моих студентов отвечает иначе: это
не миф и не реальность, а скорее художественное построение или схема.
Вот, типичный ответ из реферата студентов первого курса ГУГН.
«Интересно, — пишут А. Сметанкина и К. Ермакова, — зачем авторы
довольно часто создают в своих произведениях мифы, свои мифы, которые не
встречались раньше и не было даже и намека на подобные? Зачем Платон
создал миф об андрогинах? Он хотел объяснить доступным способом
естественную потребность каждого человека к любви, причем эта потребность его
собственная, никем не навязанная, уж тем более богами. А зачем Розину космогуалы?
Скорее всего, это, как и у Платона — схема. С помощью нее Розин еще одним
способом поясняет свое стремление отделить мышление от человека и
посмотреть на него иначе, чем раньше. Раньше мышление было частью человека,
чем-то обычным, само собою разумеющимся и не требующим объяснения. Но,
когда мир встал с ног на голову, вернулся к тому, с чего начал, мышление как раз
таки потребовало объяснения, необходимо было начать с самого начала. И
Розин посвящает целый роман своей трактовке мышления...
Как и любая схема, космогуалы не дают ни общей картины взглядов автора,
ни мира, зато прекрасно дополняют роман. И то, что они погибают, когда Вадимов
перестает писать роман (роман в романе), показывает, с одной стороны, их
эфемерность, с другой — власть автора над героями в данном романе, которая
показывает отличие этого романа от тех, к которым мы привыкли. Герои других
романов продолжают жить в нашем воображении, а здесь автор лишает и нас и героев
возможности „общаться" друг с другом в дальнейшем. Автор прямо говорит, что
это всего лишь схема, которую он создал, а что есть на самом деле — решать
нам, но космогуалы все равно — его вымысел. Возможно, что они существуют, но
не для всех. Возможно, есть эта реальность у некоторых людей, в которой
космогуалы существуют, но они — всего лишь способ трактовки реальности»156.
Только один студент Д. Левкин написал, что космогуалы,
очевидно, существуют на самом деле. Зато методолог В. Марача утверждает в
своей рецензии, что оба романа являются не чем иным, как
художественно-методологической схематизацией.
«В этом контексте весьма интригующее продолжение получает теория о кос-
могуалах, которая разворачивается в романе по детективно-мифологическому
сценарию. Обретя независимое существование, космогуалы замышляют
поработить человечество, сделав в своих расчетах ставку именно на Вадимова, на его
творческое мышление, для чего был даже разработан претенциозный проект
„Вадимус". Но вдруг космогуалы неожиданно обнаруживают, что все они — не
более чем плод воображения Вадимова, пишущего об этом роман. Вполне в духе
представлений о рефлексивном знании, процесс написания романа становится
элементом сюжета самого романа. А космогуалы, узнав о своем подлинном
происхождении, уже не могут, обладая этим знанием, жить „по-старому". В конце
концов, Вадимов раскрывает тайны мышления, что позволяет ему закончить свой
роман, и это делает невозможным дальнейшее существование космогуалов.
1 6 Сметанкина Α., Ермакова К. II Приобщение к философии. Новый педагогический опыт.
М., 2009. С. 196-197.

5.4. Пример методологической схематизации (схема понятия «миф») 131
По структуре эта история о космогуалах действительно очень напоминает
миф, правда, весьма „методологизированный", и форма методологического
романа-схематизации очень подходит для его художественного выражения. Этот
выбор формы вполне сознателен — ведь сам автор настаивает на том, что уже
в рамках архаического сознания мифологические знания получались на схемах.
То есть схемы — более древний и „первичный" способ получения нового
знания, чем даже мышление.
Проходя этот путь и осуществляя схематизацию (в форме
методологического романа), автор дает читателю уникальный шанс совершить вместе с ним
удивительное путешествие по мирам и эпохам, встретиться с философами
прошлого и настоящего, сформировать на основе представленных точек зрения
собственное представление о мышлении. Ведь разрешая тайны мышления, автор
признает, что здесь существуют и вечные, „неразрешимые" проблемы. Поэтому
кому-то романы В. М. Розина помогут найти ответы на загадки мышления и
реальностей его собственного Я. А кого-то они научат задавать самому себе
трудные вопросы, по-сократовски выявляя границы собственного знания. Кто-то
приобщится к мышлению автора и, может быть, даже всерьез заинтересуется
методологией. А кто-то, почувствовав вкус творческого мышления, впервые в жизни
попробует мыслить самостоятельно»157.
Схематизация не предполагает критику и отрицание реальности,
представленной в схеме, как в случае мифологизации. Напротив,
утверждая, что данное образование есть схема, мы указываем на то, что
схематизируемая реальность является не только естественной, но и
искусственной, созданной человеком с определенной целью. Например, схема
метро была создана с целью оптимальной организации потоков в
метрополитене, схема космогуалов с целью демонстрации возможности
разных интерпретаций и скрытой критики натуралистического мышления.
Наконец, еще один автор, а именно культуролог Екатерина Дайс,
которая недавно в РГГУ с успехом защитила диссертацию по
творчеству Джона Фаулза (я был ее оппонентом), действительно, из своей
рецензии по поводу моих романов создала настоящий миф.
«И, прежде всего, — пишет она, — в романе поражает единство магического
миропереживания, характерное для современного человека. Поясним, что здесь
имеется в виду. Розин описывает ритуальные практики, которые его герой — Марк
конструирует вместе со своим другом и еще одной девушкой — армянкой Адой.
Прежде, всего, о девушке. Характерно, что имя Ада в контексте магических
практик, переживаемых любовным треугольником (где любовь носит не столько
физический, сколько метафизический характер), используется и культовым
украинским писателем Юрием Андруховичем в романе „Перверзия", причем, судя
по всему, абсолютно независимо от Розина. В „Перверзии" Ада — украинка,
жена проктолога, к которому главный герой испытывает не менее нежные чувства,
чем к героине. Финальная сцена запечатлевает мистический сексуальный акт,
проделываемый всеми участниками „тройственного союза", в результате которого
герой растворяется, исчезает в водах венецианского Большого канала, уплывает,
как рыба. Ритуальные практики Марка, Ады и Зуна в романе Розина кончаются
157 Марача В. Там же. С. 316-317.

132
Глава 5. Схемы в проектировании и методологии
трагически. Виктор Зун погибает, кончает жизнь самоубийством. Кстати, и насчет
Стажа Перфецкого, героя Андруховича, выдвигается подобная версия... Склонность
к суициду была у Виктора изначально. Как послесловие Анны Карениной, он
гибнет от электрички, не в силах стерпеть напряженность дружбы с магом... Маг, его
друг и женщина — воплощение гностической Софии и мистериальной Персефо-
ны — это то, что нужно, чтобы возгорелась искра эзотерического огня»158.
Для меня нетрудно показать, что это миф. Я сам замышлял
романы и сознательно вкладывал в них совершенно другие идеи.
Возможный аргумент, что через меня действуют бессознательные структуры,
которые Е. Дайс как раз и выявила, мне не кажется убедительным в
силу современной критики подобного рода реконструкций.
Резюмируя, я бы еще раз подчеркнул следующее. Художественная
реальность не может быть истолкована как миф. В настоящее время
возобновление мифа предполагает сознательное использование понятия
«миф» и понимание, что имеют место две противоположные
тенденции — расширение и экспансия мифологизации, с одной стороны, и ее
критика и деконструкция (демифологизация) — с другой. Если в
современной мифологизации огромную роль играют социальные
практики, удостоверяющие и возобновляющие миф, то в ее критике —
методология, посмодернизм и культурология.
Теперь о самой методологической схеме мифа. Во-первых, легко
видеть, что я эту схему построил в точном соответствии со схемой
«проблемная ситуация — схема — идеальный объект». Действительно,
первоначально шла постановка проблем, связанных с затруднениями
помыслить миф и современными требованиями к мифу. При этом я
хотел получить не просто решение этих проблем, но вполне
определенное решение — в рамках таких научных дисциплин как методология и
культурология. Предложенная схема мифа как раз и вводит феномен
мифа в онтологию этих наук. Вводит в том смысле, что указывает на
идеальные объекты этих наук. Но чтобы их ввести строго научно
требуются дополнительные размышления и построения.
Дальше я работал с построенной схемой мифа, так сказать, по ее
законам. А именно, накладывал (проецировал) эту схему на разные
ситуации, где речь шла о мифах, и получал новые типы мифов («пучки
мифов», «квазимифы», «конструктивистские мифы»). Кроме того, я,
опираясь на схему, стал анализировать структуру мифа уже как идеального
объекта. Например, обсуждал особенности и различие позиций миф-
лянина, обладателя истины и методолога-культуролога,
трансформации, происходящие при переходе от одной позиции к другой.
Вот эти две важные процедуры — подведение под схему нового
случая и анализ объекта, заданного в схеме можно назвать схематиза-
Дайс Е. Там же. С. 291-295.

5.5. Роль схем в коммуникации («направляющие» схемы) 133
цией159. В практике методологии этим термином обозначают и более
сложную деятельность: построение принципиально новых схем,
развертывание схем на основе уже построенных схем, подведение под
схему новых случаев, анализ объектов, заданных схемами. Можно
первый случай назвать «схематизацией в узком смысле», а второй —
«схематизацией в широком понимании».
5.5. Роль схем в коммуникации
(«направляющие» схемы)
Проанализируем еще один тип схем. Функция этих схем —
создание событий, позволяющих направить внимание и понимание
слушателей (оппонентов), помогающих им принять новые представления,
понять аргументацию, двигаться вместе с автором новой мысли и т. п.
Схемы, выполняющие такие функции, я назвал «направляющими».
Помимо признаков, общих для всех схем, направляющие схемы имеют
и свою специфику.
Направляющие схемы существуют в особом контексте. Его
структура задается, по меньшей мере, следующими элементами: наличие
новой мысли и коммуникации по ее поводу, различие позиций
участников коммуникации (один излагает новую мысль и аргументирует ее
разными способами, другой старается понять, возражает,
полемизирует), стремление «ведущего» диалог (например, Платона) так повлиять
на своих слушателей, чтобы они поняли и приняли новую реальность
(видение, знание, представление). Нужно подчеркнуть, что
направляющие схемы, как правило, не создаются заранее, а как бы выращиваются
в процессе мышления-коммуникации. В этом же процессе
выращиваются (изобретаются), усложняются и укрепляются (в смысле
обоснования) как новые знания, так и новые объектные представления,
частично заданные по материалу в тех же схемах. В итоге по продукту
часто невозможно различить, какой вклад дали онтологические
схематизации и объектные построения, а какой коммуникация.
Типы коммуникаций, естественно, бывают разные, соответственно
этим типам различаются и направляющие схемы. Один случай, когда
«ведущий», подобно Платону приглашает слушателей последовать за
ним в новый мир (работы над собой и духовной любви). Другой, когда
«ведущий» навязывает слушателям представления, которые они не
хотят принимать (например, Сократ заставлял людей признать свое
невежество и неразумность, что, понятно, многим не нравилось). В каче-
159 Иллюстрации обоих процедуры на материале протосхематизации приведены во втором
приложении в разделе «Семиозис и культурное видение».

134
Глава 5. Схемы в проектировании и методологии
стве третьего случая можно взять образовательную ситуацию; здесь
педагог сознательно пытается передать учащемуся новые
представления, причем в специальной процедуре — научения. Еще один случай —
юридическая коммуникация, например, следователь пытается
склонить подозреваемого сознаться в содеянном правонарушении.
В романе Достоевского «Преступление и наказание» следователь
Порфирий Петрович в беседах с Раскольниковым использует две
направляющие схемы. Он предлагает Раскольникову мысленно
представить, что Раскольников и есть тот самый человек, который имеет право
на убийство, а также погружает Раскольникова в реальность, где
предполагается, что о его преступлении Порфирию Петровичу абсолютно
все известно. В результате, проживая события, заданные этими
направляющими схемами, и размышляя над смыслом своего поступка,
Раскольников настолько меняется, в такой степени не может переносить
свое состояние, что сознается в преступлении (заметим, что с
формально-логической точки зрения признание есть определенное знание).
Действие / Оестествление
I
Порфирий
Петрович
СХЕМЫ
Раскольников
РЕАЛЬНОСТЬ
Î
Для Порфирия Петровича — схемы обеспечивают эффективное
действие, и это именно схемы (он их замышляет, схемы задают такое
видение объекта, которое позволяет правильно действовать). Для
Раскольникова обе схемы — тоже схемы, поскольку он понимает, что
Порфирий Петрович заманивает его таким образом в ловушку. Однако,
это не только схемы, но и реальность, которую Раскольников не может
не принять, и потому, что Порфирий Петрович следователь, но и
потому, что у самого Раскольникова в голове прокручиваются те же самые
сюжеты (события). Оестествление в данном случае основывается на
сложном процессе воображения. Порфирий Петрович представляет,
как могут развиваться события, как будет переживать Раскольников, и
что он будет делать, если «надеть» на него соответствующие схемы
(заставить его представить, что Порфирию Петровичу известно, как
все было на самом деле). Соответственно, Порфирий Петрович так и
строит схемы, чтобы решить данную задачу, заставить Раскольникова
сознаться в содеянном им преступлении. Приведем еще одну
иллюстрацию — анализ схем в случае успешного лечения шизофрении. Но
сначала два слова о понимании этого психического феномена.

5.5. Роль схем в коммуникации («направляющие» схемы) 135
В развитом автором учении о психических реальностей
зарождение психического заболевания и его развитие объясняется сменой
одной «непосредственной реальности» («согласованной», конвенциальной)
на другую непосредственную реальность («несогласованную»,
деформированную), а также борьбой их друг с другом (см. пятое
приложение). Непосредственные реальности осознаются человеком как то, что
существует на самом деле, безусловно. Важная особенность
непосредственных реальностей в том, что они задают для человека основной
способ осмысления и переживания всего чувственно-данного, т. е. того,
что человек видит, слышит, ощущает. Это связано с тем, что
чувственные впечатления, которые человек получает от предметов, образуются из
2-х разных источников — внутреннего опыта человека, который как раз
основывается на непосредственных реальностях, и восприятия этих
предметов (их визуального, сонорного, тактильного обследования). При
смене непосредственных реальностей (это имеет место в эзотерической
практике, в подростковом возрасте, при переворотах сознания, ряде
психических заболеваний и в других случаях) парализуется вся старая
система чувственного восприятия и осмысления и складывается новая
(человек открывает для себя новый мир, и буквально начинает по-другому и
другое видеть, слышать, ощущать). И понятно почему, ведь меняется вся
система внутреннего опыта и его организация. Необходимое условие
такой смены и попадания человека в новый мир — формирование новых
способов восприятия чувственно данных предметов, такого, который
согласуется с новым внутренним опытом и новой его организацией.
В свою очередь, одно из необходимых (но недостаточных) условий
смены непосредственной реальности — попытки человека разрешить
свои проблемы и неблагополучие, которые обуславливаются
особенностями его воспитания и личности, образом его жизни. Как правило,
такой человек имеет много контрреальностей (то есть реальностей,
парализующих друг друга) и часто ищет выход из своих затруднений в
идеальном мире (он берется напрокат или придумывается), т. е. выход
ищется в одной из «производных реальностей».
По генезису первоначально это просто объяснение своего
неблагополучия. Например, человек выходит на идею, что его проблемы
объясняются тем-то и тем-то. Эту идею мы вполне можем считать схемой:
она разрешает проблему, которая не дает человеку жить, задает новую
реальность, подсказывает, что делать. Постепенно это объяснение из
простой идеи превращается в очевидную реальность. С помощью
построенной схемы, человек начинает переосмыслять свою жизнь и
окружающее, и оказывается, что да, действительно, все подтверждает
исходное объяснение. Причина здесь, во-первых, в том, что он
настроен на данное объяснение, во-вторых, культивирует подобную реаль-

136
Глава 5. Схемы в проектировании и методологии
ность, поддерживая ее своим поведением и деятельностью, в-третьих,
подавляет те реальности, которые ей противоречат. Подавление, или по
Фрейду вытеснение, нельзя понимать натуралистически, например, как
силовое подавление или пространственное перемещение. Если одна
реальность (деформированная) отрицает другую и более значима для
личности, то ее реализация делает невозможной реализацию второй
реальности. Это и есть феномен подавления.
События, если они заходят достаточно далеко, могут принять
такой оборот, что все реальности, поддерживающие согласованную
непосредственную реальность, оказываются подавленными, т. е. все их
деятельности блокируются (этот процесс часто сопровождается
нарушением восприятия, вплоть до галлюцинаций). В результате может
произойти подавление и самой непосредственной реальности, на место
которой становится получившая всю «власть» производная реальность,
то есть реальность деформированная. Происходит перерождение
психики человека: на основе деформированной реальности разворачиваются
новые производные реальности, складывается новое (оцениваемое
другими как болезненное) поведение человека. Однако «старые», бывшие
раньше основными, реальности тоже дают о себе знать: они
реализуются как в обычных сферах психики, так и контрабандным путем в
деформированной реальности. Дальнейшее развитие и течение психического
заболевания определяется взаимодействием трех основных моментов:
реализацией сюжетов деформированной реальности (эти сюжеты
конечны), искажением таких процессов под влиянием реализации
«старых» реальностей, подтверждением или неподтверждением ожиданий
личности в новом деформированном мире. Если ожидания личности в
деформированном мире не подтверждаются, снова могут возникнуть
проблемы и весь процесс может пойти в обратном порядке (стихийное
выздоровление), что бывает, впрочем, достаточно редко.
Один из примеров подобного редкого феномена описан в
известном в авангардной культуре тексте «Каширское шоссе» А.
Монастырских. Автор описывает в нем, что с ним произошло в течении
примерно двух лет. Он был неверующим челоееком, но страстно хотел
обрести веру в Бога и потому стал посещать церковь, читать христианскую
литературу, жить интересами христианской религии. В результате он
построил ряд квазисхем, под влиянием которых его сознание и
ощущения стали быстро трансформироваться; закончился этот процесс
изменений так, что Андрей в буквальном смысле «попал» в мир своих
желаний: имел возможность наблюдать ангелов, святых, Бога, страдал
от демонов, боролся в самом себе с нечистыми силами. Примерно
через год после этого необычный мир потускнел и затем быстро
распался, так закончилось приобщение Андрея к христианской вере.

5.5. Роль схем в коммуникации («направляющие» схемы) 137
Обратим внимание на то, что еще на начальной стадии своего пути
А. Монастырских не только старался поверить в Бога, но и практически
осваивал религиозный опыт, религиозную жизнь, хотя он еще реально
Бога не чувствовал. Другими словами, он как бы заранее формировал у
себя на основе построенных им квазисхем новые системы координации
и управления (деятельностью и поведением), приспосабливая их для
предстоящих им новых функций и действий. Этот аспект его усилий
очень важен, в результате происходила перестройка не только ума А.
Монастырских, но также его психики и телесности. Важно также, что в
пределе весь этот сложный психический процесс перерождения
психики может идти и без всякой опоры на чувственный материал.
Описанный здесь случай стихийного исцеления шизофрении —
исключение из правил. Обычно шизофрения плохо поддается лечению. Тем
не менее, удачные примеры выздоровления хоть и редко, но встречаются
и один из самых интересных, на мой взгляд, демонстрирует случай
заболевания и излечения шизофрении, приведенный в работе Павла Волкова
«Разнообразие человеческих миров». Пациентку Волкова звали Света.
«Семейное счастье, любимая работа, уважение людей, — начинает
описание этого случая П. Волков, — все неожиданно исчезло для Светы. Четыре
госпитализации в дома для умалишенных, одиночество, инвалидность второй
группы без права работать — таковы обстоятельства жизни моей пациентки на
момент нашей встречи в 1984 году. С началом нашей работы больная уже не
попадает в больницы, через год снимает инвалидность и возобновляет работу
по специальности ассистента режиссера, резко сокращает прием психотропных
средств. ...Успех психотерапии, быстро приведший к неожиданной социальной
реабилитации, удивил всех, кто близко знал больную». Да и как не удивляться,
если психиатры считали Свету безнадежной. Например, председатель ВТЭКа по
поводу нее сказал буквально: «Да она же в доску сумасшедшая! Я ее отлично
помню по предыдущему ВТЭКу, она там такое несла»160. Посмотрим сначала,
как Света пришла к болезни. Характер событий ее деформированной
реальности П. Волков характеризует так.
«Правда, порой у нее возникали разные „дикие" предположения, но
серьезно верилось лишь в одно: какая-то группа людей, скорей всего не очень
многочисленная, организовала своеобразную травлю. В нее вовлечены ее коллеги
по работе и некоторые посторонние люди, распространяются сплетни, за ней
подсматривают, даже каким-то образом временами подключая ко всему этому
телевизор и прессу. Причем все организовано по мафиозному принципу, то есть
простые исполнители ничего не знают и не имеют прямого выхода на
центральную группу. Кто и они, и зачем ее травят — этого в точности она не знала»161.
Теперь, как П. Волков видит генезис самого заболевания.
«Происшедшее с ней Света определила краткой формулой: „Мою жизнь
сломали, впутав в невыносимую ситуацию". При этом она отмечает, что
„ситуация" явилась лишь десятикратным усилением ее сложившихся отношений с
окружающими.
Волков П. Разнообразие человеческих миров. М., 2000. С. 478.
Там же. С. 468.

138
Глава 5. Схемы в проектировании и методологии
Уже в дестве отличалась своеобразием. Любимица матери, баловница,
прелестная, с белокурыми красиво вьющимися волосами, милая, но с
характером. Много читала, не стремилась в веселый и бездумный коллектив
сверстников. Еще маленькая жила по своим принципам, требуя их признания у
окружающих... С детства чувствовала свою исключительность, особенность...
И вот она вышла из узкого семейного мирка в клокочущий большой мир.
Хочется сказать свое слово, занять место в обществе в соответствии со своим
„природным аристократизмом". В душе все чаще возникает чувство
неподатливости мира, некоего сопротивления ее мечтам и желаниям. В мире
обнаруживается что-то бездушное, холодное. Мир оказывается конъюктурным, пошлым,
безразличным к ее тонкости и богатству самовыражения...
(Света пытается понять происходящее и постепенно открывает для
себя, что существуют два типа людей — „удачники" и „неудачники", и в этом
вся суть. — В. Р.). Неудачник отличается патологической неспособностью
приспосабливать свое „я" к чему-то выгодному, но антипатичному духовно. Удачник
же, как раз наоборот, обладает этим наиважнейшим для жизни „талантом".
Жизнеспособные приспособленцы добиваются успеха, а тот, кто ищет истину,
должен уступить им место. Постепенно к людям, достигшим успеха, у Светы
начинает формироваться воинственно-отрицательное отношение: ведь их успех
стоит на костях неудачников, людей истинных...
Внутреннее отношение Светы к удачнику становится все агрессивней. Все
больше и больше в отношениях с людьми дают о себе знать спрятанные, но
готовые к нападению клыки... Больная до сих пор не знает, кто конкретно ее
преследователи, многое неясно, но все-таки ей кажется, что „ситуация" связана с
ее отношениями с удачниками. Наверное, им стало неприятно, когда она,
неудачник по духу, вдруг добилась успехов и при этом не утратила своей
индивидуальности, свободы. Видя, что неудачник выбился в удачники, кто-то не смог
этого допустить и нанес ей сокрушительный удар»162.
Получается, что свое неблагополучие, состоявшее в конфликте с
окружающими (удачниками), Света поняла и объяснила таким
образом, что удачники составили против нее заговор. Как же П. Волков
сумел ее убедить, что нужно перестать бороться против удачников и
начать действовать, сообразуясь с социальными обычаями (обыденно-
стями окружающих ее людей)? Во-первых, он сыграл на ее безумном
страхе перед госпитализациями, во- вторых, воспользовался тем, что в
своей основе Света была рациональной личностью и поэтому
рациональные соображения, если они не противоречили ее
деформированной реальности, принимались как весомые доводы, в- третьих, Павел
воспользовался талантом Светы симулировать ситуации, которых на
самом деле не было. Например, чтобы убедить председателя ВТЭКа
разрешить Свете работать, П. Волков сказал ей:
«„Света, если хотите работать, нужно сыграть". Свет все поняла и,
включив диссимуляцию, убедила председателя гораздо лучше меня. Ей поверили на
ВТЭКе, что вся болезнь позади, хотя на самом деле больная была такой же, как
и раньше, только научилась благодаря нашим беседам диссимулировать»163.
162 Волков П. Разнообразие человеческих миров. С. 470-473.
163 Там же. С. 478.

5.5. Роль схем в коммуникации («направляющие» схемы) 139
Приведу характерные фрагменты из бесед П. Волкова со Светой.
«В обобщенном виде то, что я пытался донести до Светы, звучит примерно
так: Я знаю, что ваши действия понятны, но кому? Вам и мне. А окружающим?
Согласитесь, что окружающие видят лишь ваше внешнее поведение, оценивают
его стандартной меркой, по которой оно получается ненормальным... Для
госпитализации нужен повод, и вы его давали... у вас есть выбор: либо
продолжать жить по-прежнему и с прежними последствиями, либо вести себя, не
нарушая писанных и неписанных договоров, тем самым избегая больниц...
Нельзя обменяться душами и личным опытом. У нас есть вариант. Первый: каждый
старается доказать свою правоту, при этом никакая правда не торжествует и
между нами конфликт. Второй: каждый соглашается, что все имеют право на свою
правду и свой миф, при этом в глубине души считает правым себя, но в
реальных отношениях корректен и строит эти отношения не на расхождениях, а на
сходстве. Если люди не хотят конфликта, они должны строить свои
отношения на общих или нейтральных точках соприкосновения, не претендуя на об-
щепринятость своих мифов»164.
Изобретенный Волковым и приведенный здесь нарратив
представляет собой направляющую схему (Волков называет ее «лечебной
конструкцией»), которую можно назвать схемой «троянского коня».
«Больной в случае доверия может посвятить врача в свой бред и начать
советоваться по поводу той или иной бредовой интерпретации. Таким образом, врач
получает возможность соавторства в бредовой интерпретации. В идеале
психотерапевт будет стремиться к тому, чтобы пациент со своим бредом „вписался",
пусть своеобразно, в социум. В бредовые построения врач может вставить свои
лечебные конструкции, которые будут целебно действовать изнутри бреда»165.
Важными моментами помощи и исцеления Светы были также
общение, поддержка, культивирование всех положительных аспектов
жизни. Чтобы пройти сквозь психоз, — отмечает П. Волков,
— «нужно иметь направление и ориентир, нужно иметь непсихотические
ценности и смыслы, которые сохраняются даже на высоте психоза. У моей больной
такие ценности есть. Дочь Оля, работа, собственное творчество. Смысл,
освещая жизнь, гонит вместе с душевным мраком все привидения»166.
Общая логика заболевания и выздоровления Светы может быть
описана следующим образом.
• Индивидуальными предпосылками формирования шизофренической
реальности в данном случае выступили такие факторы как
независимость личности (уже в детстве), привычка жить событиями
символического мира (жизнь книгами, фантазиями, мечтами),
непримиримость к недостаткам других, осознание своей исключитель-
Волков П. Разнообразие человеческих миров. С. 492-496.
Там же. С. 458.
Там же. С. 498.

140
Глава 5. Схемы в проектировании и методологии
ности и особенности. Замечу, что эти предпосылки характерны и
для многих вполне благополучных людей.
• Неблагополучие своей жизни, обусловленное завышенной
самооценкой своей личности и конфликтными отношениями с
окружающими людьми (что и образует проблемную ситуацию), Света
объяснила, построив теорию «удачников — неудачников». Эта теория
задается целым набором схем. Именно эти схемы становятся
основой кристаллизации «шизофренической, реальности», направляя
переосмысление жизни Светы. С точки зрения событий теории
«удачников — неудачников», Света интерпретирует теперь свои
взаимоотношения с окружающими, а также события прошлой
жизни. Кроме того, она под данную теорию меняет образ жизни и
реальные взаимоотношения с другими людьми.
• Жизнь в шизофренической реальности хотя и отвечала теории
«удачников-неудачников», но скоро становится невыносимой. Здесь
большую роль сыграли не только четыре госпитализации, но и
реальное нарушение взаимоотношений (конфликты) с людьми. Поэтому,
встретив Волкова, Света была уже готова приложить
значительные усилия, чтобы выбраться из страшного мира, в который она
попала.
• Размонтирование шизофренической реальности и становление
новой реальности, способствующей выздоровлению, стало возможным
за счет изобретения схемы троянского коня, а также поддержки и
культивирования с помощью П. Волкова всех здоровых ресурсов
Светы
Проблемная
ситуация
| Светы |
Павел
Волков
-
>
(теория
СХЕМЫ
«удачников
СХЕМА
троянского коня
^
—
>
неудачников»)
Шизофреническая
реальность
Размонтирование
^шизофренической реальности
Становление «пирамиды реальностей»
новой здоро
вой личности
Особым типом коммуникации является автокоммуникация, то есть
беседа и диалог с самим собой. Здесь мышление и его
коммуникационный контекст сливаются в одно целое, поэтому особенно трудно
различить направляющие схемы, реальность и объекты. Перечисление
разных типов коммуникации можно продолжать, но я ограничусь дан-

5.5. Роль схем в коммуникации («направляющие» схемы) 141
ными примерами. Важно, что в каждом из указанных случаев
направляющие схемы работают иначе и выполняют разные функции. Но во
всех случаях направляющая схема задает не только объект, но и
определенную реальность, войдя в которую, слушатель (оппонент) должен
начать двигаться в направлении, желательном для «ведущего». Правда,
часто сдвигается (по-новому понимает и видит) не только слушатель,
но и «ведущий»; в этом смысле они осуществляют совместное
движение и приходят вовсе не туда, куда намечали прийти вначале.
Кстати, именно желание Платона направить понимание читателей
в «Пире» в нужном направлении (уже после того, как он
предварительно проделал со своими оппонентами длинный путь и нащупал
необходимые схемы) заставляет его отказаться от привычных способов
изложения знаний. Чтобы усыпить бдительность читателей и лишить
их критического запала, Платон, во-первых, вкладывает новые знания
о любви в уста участников диалога (с них как бы меньше спрос), во-
вторых, придает диалогу внешне несерьезный характер. Вспомним, с
чего он начинается. Собираются для беседы участники диалога и
говорят, что хорошо бы сегодня не напиваться и что неплохо бы взять в
качестве темы беседы прославление бога любви. Затем начинается
беседа, где каждый, беря слово, или предлагает относиться к его речам
не столь уж серьезно или вообще делает вид, что рассказывает почти
сказку. Естественно, что в такой обстановке читатель расслабляется,
забывает возражать, легко проглатывает невидимый крючок.
Другими словами, я хочу сказать, что направлять могут не только
схемы, но и жанр и даже язык произведения, поэтому вполне можно
говорить о «схематизме произведения» и «языковых схематизмах».

Приложения
Первое приложение
Эмпирико-теоретические исследования
(псевдогенетический анализ)
Метод восхождения от абстрактного
как предпосылка псевдогенетического анализа
Псевдогенетические реконструкции сложились на базе критики и
осмысления метода восхождения от абстрактного к конкретному,
рассмотренного в кандидатской диссертации А. А. Зиновьева. Этот метод
включает в себя три основные идеи: «клеточки», то есть абстрактной
структуры, несущей в себе потенциально характеристики изучаемого
сложного органического целого, сведения и выведения, как двух
взаимодополнительных исследовательских процедур (первая — это движение
от феноменальных проявлений сложившегося целого к структурам,
предшествовавшим целому в генетическом отношении, вторая — попытка
объяснить целое, исходя из особенностей развития и усложнения
генетически исходных и предшествующих структур, начиная с клеточки) и
процедуры дедукции, то есть генетического выведения, в ходе которой
последовательно конструируются идеальные объекты и объясняется
генезис. Обсуждения в ММК позволили сделать три важные вывода: от идеи
клеточки нужно отказаться167, процедура сведения в значительной мере
обусловлена процедурой выведения,главное — это выявление
механизмов перехода от одних состояний развивающего целого к другим.
«Поскольку, — объяснял Щедровицкий на лекциях и в диссертации, — мы
с самого начала исходили из убеждения, что мышление является исторически
16 «Дело в том, — говорил Щедровицкий на лекциях в 1965 г., — что представить себе
развертывание исходной клеточки не удалось. Попытки такого развертывания потерпели
неудачу, и было выяснено, почему это проделать невозможно. Те же процедуры развертывания,
которые представлялись возможными, были описаны в работе, получившей название „О
принципах построения генетической теории"» {Щедровицкий Г. П. Проблемы логики научного
исследования и анализа структуры науки. М., 2004. С. 142).

Моделирование объектов изучения в содержательно-генетической логике 143
развивающимся объектом» мы должны были построить такую теорию
мышления, которая бы схватывала это развитие. Это означало для нас, что такая
теория должна была строиться методом восхождения от абстрактного к
конкретному. То есть мы должны были сначала задать некоторые простейшие системы
мышления, а затем мы должны были найти формальные правила, по которым
эти исходные системы развертываются в более сложные системы»168.
Зиновьев писал: «все предшествующие К. Марксу исследования в
политэкономии работали на сведении от сложного к простому. Но тайна
диалектического мышления, мышления Маркса заключается совсем не в сведении, а в
выведении... Собственно, Маркс сводит таким образом, чтобы потом вывести,
осуществить выведение. Оказывалось, что последующие выведения определяют
предшествующие процедуры сведения и что процесс мысли выступает как
двуединый и разнонаправленный процесс»169.
«Проделав определенное число таких шагов — в принципе, достаточно
большое, — мы должны были в конце концов прийти к теоретическому
представлению всей системы мышления в целом. Метод восхождения от
абстрактного к конкретному, как правило, применяется к органическим объектам. А
органические объекты опять-таки, как правило, являются — так учил на первых этапах
Зиновьев, и нам это казалось достаточно очевидным — исторически
развивающимися объектами.
В дальнейшем мы несколько расширили это представление о методе
восхождения и ввели особое понятие генетического, или псевдогенетического,
анализа, применяемого к развивающимся объектам... сам принцип
генетического, или псевдогенетического, подхода к мышлению сохранялся неизменным: мы
по-прежнему считали, что главная задача состоит в объяснении механизмов
развития мышления»170.
Почему «псевдогенетический» анализ? А потому, что речь идет о
логической истории, то есть генезисе, как теоретически
представленном развитии изучаемого целого. Дальше я приведу пример подобного
собственного исследования, но относящийся не к периоду
содержательно-генетической логики (псевдогенетический анализ геометрического
мышления, проведенный в тот период, опубликован в работе
«Педагогика и логика» 7 ), а к более позднему времени.
Способ моделирования объектов изучения
в содержательно-генетической логике
1. Но сначала поясню сам метод псевдогенетического анализа,
опираясь на мою работу, опубликованную в сборнике «Педагогика и логика».
Содержательно-генетическая логика изучает особые объекты: мыслитель-
168 Щедровицкий Г. Проблемы логики научного исследования. С. 294-295.
169 Щедровицкий Г. Из истории ММК (1952-1961). С. 269.
170 Щедровицкий Г. Проблемы логики научного исследования. С. 295.
171 Розин В. М. Логико-семиотический анализ знаковых средств геометрии (к построению
учебного предмета) // Педагогика и логика. М., 1993.

144 Первое приложение. Эмпирико-теоретические исследования
ные деятельности, знания, процессы решения задач, которые не даны
чувственному восприятию. К этим объектам не могут быть применены
практические действия, выявляющие в них те или иные свойства (как в физике),
и поэтому их изучение и анализ строятся исключительно на основе
репрезентации объектов изучения в схемах и относящихся к ним понятиях.
Рассматривая схемы как изображения объектов, то есть как модели,
исследователь приписывает объектам те свойства, которые выявил на схемах.
2. Моделирование объекта изучения происходит в два этапа.
Сначала выделяется эмпирический материал и эмпирические знания. Под
эмпирическим материалом понимаются различные чувственно данные
проявления объекта изучения (например, для языкового мышления
эмпирический материал — научные тексты, для деятельности — объекты
и продукты деятельности). Эмпирические знания — это знания,
полученные при описание эмпирического материала в понятиях.
Затем осуществляется "процедура соотнесения эмпирического
материала со схемами. Такую процедуру будем называть наложением схем
на эмпирический материал. Процедура наложения в конечном счете
приводит к тому, что понятия, описывающие эмпирический материал,
начинают относиться непосредственно к схемам, а связи между
элементами схем начинают трактоваться как особые связи между
элементами эмпирического материала. При адекватном описании этого нового
содержания схема превращается в модель нового объекта изучения.
Схема считается адекватной эмпирическому материалу, если, во-первых,
с помощью модели, полученной на основе этой схемы, удается решить
стоящие перед исследователем задачи (это главный критерий) и, во-
вторых, становятся понятными особенности строения эмпирического
материала, зафиксированные в эмпирических знаниях.
3. Чем больше схем имеет исследователь, тем больший класс новых
объектов он сможет промоделировать. Чтобы расширить область
объектов, которые можно моделировать и анализировать с помощью
имеющихся схем, обычно развертывают эти схемы в другие, более сложные,
например: связывают две одинаковые схемы через определенные элементы
или развертывают один из элементов схемы до некоторой целой схемы.
4. Нередко новый объект имеет такое строение, что ни одна из уже
построенных или развернутых схем не может быть использована для
моделирования. В этом случае необходимо построить принципиально
новую схему. Для этого нужно выдвинуть гипотезу о строении нового
объекта. Необходимо заметить, что такая гипотеза не может быть
сформулирована исходя из результатов анализа эмпирического материала.
Она может быть получена только на основе критического анализа
других гипотез о строении данного объекта или объектов, подобных ему.

Культурно-историческая реконструкция феномена «Ка» 145
5. В случае моделирования развивающихся объектов необходимо
наложить все выбранные, развернутые и построенные схемы на
эмпирический материал в строго определенной последовательности,
определяемой сложной структурой развивающегося объекта. Развивающиеся
объекты на каждом этапе развития как бы «свертывают» и «снимают»
в себе элементы и связи объектов предшествующих уровней, и
благодаря этому их структура меняется и усложняется.
6. Основной принцип псевдогенетического метода достаточно прост.
Начинать анализ некоторого развивающегося объекта нужно с более
простых, первичных его состояний. Затем необходимо перейти к
последующим, более сложным состояниям объекта, используя
результаты, полученные на предшествующих этапах анализа. Именно таким
пошажным движением нужно дойти до того уровня развития объекта,
относительно которого стоит задача исследования. Таким образом,
псевдогенетический принцип задает основную линию анализа
развивающихся объектов. Понятно, что этот метод анализа применим к
развивающимся объектам только в том случае, если сохранился
эмпирический материал, соответствующий в генетическом отношении различным
состояниям этого объекта.
В другом варианте анализ предшествующих состояний объекта
заменяется анализом его составляющих и элементов, строение которых
значительно проще, чем строение самого объекта. Реальный анализ,
однако, представляет собой более сложный и отнюдь не линейный процесс, в
котором учитывается не только зависимость анализа более сложных
состояний объекта от более простых, но также и обратная зависимость
анализа предшествующих этапов от того, какую исходную задачу и
относительно какого этапа развития нужно решить. Поэтому реальный анализ
состоит из двух взаимно обратных процессов: из процесса «сведения»
(движения в анализе от более сложных состояний объекта к более
простым) и «выведения» (движения в анализе от более простых,
предшествующих состояний объекта к более сложным). Оба эти процесса
объединены отношениями управления, взаимно обусловливая друг друга 7 .
Культурно-историческая реконструкция феномена «Ка»
Приведу пример псевдогенетического анализа
(культурно-исторической реконструкции) феномена «Ка».
Проблематизация и эмпирические знания (как условие сведения).
Идея Двойника человека — «Ка», лежащая в основе египетского ми-
172 Так я понимал этот метод тогда, во второй половине 60-х годов. Сегодня бы я, конечно,
изложил его иначе, и главное, уточнил бы, где речь шла о схемах, а где о моделях.

146 Первое приложение. Эмпирико-теоретические исследования
роощущения как Старого, так и Среднего (Ш-Н тыс. до нашей эры)
царства, поразительна. Египтянин той эпохи был уверен, что его жизнь
может продолжаться бесконечно на том свете, в царстве мертвых
(такой человек и назывался Ка), однако, при условии, что он, во-первых,
запечатливает себя и события своей жизни с помощью скульптуры и
других изображений, во-вторых, запасается поддержкой со стороны
живущих, прежде всего в плане жертвоприношения и сакральных
процедур. В этом отношении Ка лучше называть не двойником, а
«человеком того мира» — «томиром».
Полтора века изучения проблемы Ка дали несколько разных
пониманий томира. Наш известный историк, египтолог Андрей Олегович
Большаков в книге «Человек и его Двойник» разбирает концепции
Г. Масперо, Г. Штайндорфа, В. Кристенса, А. Видемана. Концепция
Г. Масперо «заключается в том, что Ка является точной копией человека,
его „двойником", вполне материальным, но из субстанции „менее
плотной", чем он сам; Ка рождается вместе с человеком, воплощением его
являются статуи». По мнению Штайндорфа «Ка является
„гением-защитником" человека, не имеющим никакого отношения к гробничным
статуям и изображениям». Кристенс считал Ка «песонифицированной
жизненной силой человека», то, что отличает живое от неживого.
«Согласно Видеману, за которцм в значительной степени следует и
Большаков, Ка представляет собой часть человека, находящуюся по
отношению к нему примерно в таком же положении, как слово к
обозначаемому объекту или статуя к изображаемому индивиду».
«Это индивидуальность в том виде, как она воплощается в имени
человека, образ его, который возникал или мог возникнуть в сознании тех, кто этого
человека знал, при упоминании его имени». Этот образ египтянин «наделял
материальной формой, полностью соответствующей форме человека»,
превращая его «во второе „я", в двойника»173.
Различное понимание египтологами феномена Ка заставляет
Большакова обсуждать метод изучения этого явления. При этом он
правильно отмечает, что недопустимо отождествлять Ка с реалиями,
характерными для современного человека и культуры.
«Таким образом, — пишет Большаков, — этот путь, который может быть
назван „гипотезой тождества" современного и древнего сознания, не позволяет
создать полной и всесторонней картины мировоззрения и ведет к появлению
лишь ограниченной и во многом искаженной схемы»174.
Задавшись целью реализовать концепцию «нетождества»
сознаний, Большаков ищет то основание, в рамках которого он может срав-
173 Wiedemann. 1890, S. 126=1895, p. 11 = 1897, p. 240; 1, с. 24-34, 26.
174 Большаков. Человек и его двойник. Санкт-Петербург, 2001. С. 15.

Культурно-историческая реконструкция феномена «Ка» 147
нивать современное и древнее сознания. Таким основанием он почему-
то считает психологию человека.
«Для автора, — размышляет Большаков, — несомненно, что человек
рассматриваемой эпохи не отличался от современного анатомически и
физиологически, поэтому экстремистские теории „нетождества" весьма опасны. В таком
случае, основные психические процессы одинаковы у древнего и современного
человека, различно лишь познание, основывающееся на этой общей базе» (но
разве сознание — это не одна из реальностей психики? — В. Р.)175.
Здесь возникает принципиальный вопрос: можно ли принять
тождественность психологии древнего и современного человека? Конечно,
для меня этот вопрос риторический, поскольку в своих работах я
показываю, что такого тождества не существует, что психика представляет
собой культурно-исторический феномен, что, например, мышление
человека возникло не раньше античной культуры, а психика древнего
человека существенно отличается от психики современного. Но то для
меня, а для читателя? Чтобы убедить и его, посмотрим, с какими
затруднениями сталкивается Большаков, когда он пытается в
современном психологическом ключе (то есть, по сути, противореча
собственным методологическим установкам, в рамках «концепции тождества»)
объяснить природу томира.
Главная проблема для Большакова — понять связь Ка с
изображениями и именем человека, а также понять, почему изображения
считались живыми, их (точнее Ка) оживляли (открывали ему глаза и уста),
кормили, приносили дары и прочее.
«Существует огромное количество свидетельств, — пишет Большаков, — в
пользу того, что египтяне считали изображения „живыми" или по крайней мере
способными обеспечивать вечную жизнь изображенному. С другой стороны, те
же самые люди не могли не понимать, что изображение мертво, как и
материалы, из которых оно сделано... Вырваться из этого замкнутого круга можно, лишь
разорвав его — признав, что одно из двух противоречащих положений
существует только в нашем представлении. И конечно, ошибочно положение о том, что
изображения живы — ведь это плод нашей интерпретации идей пятитысяче-
летней давности, которая вполне может быть неверной, тогда как то, что
изображения мертвы, подтверждается практикой — безразлично, современной или
древней, и здесь ошибки быть не может»176.
Прежде чем мы посмотрим, как Большаков разрешил указанное
противоречие, заметим, забегая вперед, что «изображение» (а не
материал, в котором оно выполнено) не может быть ни живым, ни
мертвым, а также, что для египтянина статуя бога или собственное
изображение — это не «художественное произведение», как для нас, а, дейст-
175 Большаков. Человек и его двойник. С. 16.
176 Там же. С. 37-38.

148 Первое приложение. Эмпирико-теоретические исследования
вительно, живое существо. Не случайно поэтому в беде люди часто
обнимали изображения богов, чтобы на потерпевших перешли
божественные благословение, сила и благополучие177. В принципе человек
мог вызвать бога еще проще, а именно, ритуально произнося его имя,
но конечно, бог, заключенный, (воплощенный, присутствующий) в
живописном изображении, статуе или героях драмы более убедителен и
телесно воспринимаем.
«Не существует сценария и спектакля, — пишет Э. Кассирер, — которые
лишь исполняет танцор, принимающий участие в мифической драме; танцор есть
бог, он становится богом... Что... происходит в большинстве мистериальных
культур — это не голое представление, подражающее событию, но это — само
событие и его непосредственное свершение»178.
Однако Большаков мыслит не так, для него изображение мертво;
понять же почему египтяне считают его живым можно, с его точки зрения,
обратившись к анализу психики, прежде всего работе памяти. Вспоминая
какой-либо предмет или человека, считает Большаков, древний
египтянин невольно воспринимал их как непосредственно данные глазу.
«Свойство изображения служить напоминанием, толчком для памяти, было
расценено египтянами как то, что Ка „выходит" из изображения, что
изображение служит ему „дверью" — именно в таком смысле следует понимать
„оживление" изображений... Итак, Ка яёляется образом, который порождает
человеческая память... Египтянин объективировал воспоминание, выносил его из головы
вспоминающего субъекта в окружающий мир и превращал его из части
психического мира в часть мира окружающего... Являясь частью окружающего мира,
Ка воспринимался как и любая другая его составляющая — как совершенно
реальное, материальное существо»™9.
Заключение абсолютно верное, чего не скажешь о самих аргументах.
Если бы египтяне на самом деле путали образы памяти и восприятия
реальных предметов, они буквально шагу не могли ступить, не говоря уже
о том, чтобы создать столь блестящую цивилизацию. Очевидно,
требуется другое объяснение фактов, которые столь точно формулирует и
предъявляет в своей книге Большаков. Приведем сначала эти факты.
Представление о Ка, утверждает/ Большаков, тесно связано не только
с изображениями (статуями и настенными барельефами и рисунками),
но и с именем человека.
«Изображения человека почти всегда сопровождается его именем и
титулами, уточняя личность изображенного, являются как бы составной частью имени...
изображение уточняется именем, имя дополняется изображением»180.
177 Хюбнер К. Истина мифа. М., 1996. С. 125.
178 Цит. по Хюбнеру. С. 179.
179 Большаков. Цит. соч. С. 55, 61-62.
180 Там же. С. 66-67.

Культурно-историческая реконструкция феномена «Ка» 149
В семантическом отношении Ка однокоренное слово с самыми
разными словами — именем, светом, освещением, размножением,
беременностью, работой, пищей, садовником, колдовством, мыслью, богом 81.
Важно, что изготовление изображения — это еще не Ка, но
общественно значимое, а также очень прибыльное в древнем Египте
занятие. Создав изображение, обычно самого заказчика и его хозяйства,
скульптор (художник) передавал изображение жрецу.
Дальше начиналась процедура оживления или рождения Ка, так
называемый ритуал «отверзания уст и очей». Он состоял в том, что
«жрец касался глаз и рта статуи теслом» (резцом или жезлом), причем
действие сопровождалось «диалогами жрецов, имеющими
мифологический характер и восходящими к истории „воскресения" бога смерти
Осириса» 82. Например, на одной стеле мы читаем:
«Открыто лицо имярека, чтобы видел он красу бога, во время процессии
его доброй, когда он идет в мире в свой дворец радости... Открыто лицо имере-
ка, чтобы видел он Осириса, когда тот делается правогласным в присутствии
двух Девяток богов, когда мирен он во дворце своем, довольно сердце его
вечно... (в данном случае выражение „открывать лицо" синонимично выражению
„отверзать уста и очи")»183.
Судя по некоторым памятникам, обряд «отверзания уст и очей»
совершался рано утром, при восходе солнца — главного бога Египта «Ра».
Но в часовнях и храмах, где настенные изображения и статуи пребывали
в полной темноте, использовались факелы и светильники. Об этом
свидетельствует, например, договор сиутского номарха со жрецами, в
котором «специально оговаривается, где и когда перед его статуями должен
возжигаться свет, а также особо упоминается обеспечение ламп
фитилями»1 4. Большаков показывает, что свет, так же как и пища, выступали
двумя основными условиями загробной жизни Ка. Именно поэтому
последнему необходимо было приносить жертвы (это главным образом
пища) и обеспечивать освещение погребальных помещений. Тем самым
жизнь и благополучие томира целиком зависели от живущих.
Важным результатом исследований Большакова является
доказательство того, что мир, в котором живет Ка, является улучшенной копией
обычного мира, где акцентируются и актуализируются желаемые для
человека события, например, его значение, власть, масштаб хозяйства.
«Искажения касались, конечно, не только хозяйства вельможи, но и его
собственного облика. Уже в самой природе Ка он в своей вечности всегда
молод, силен, здоров, даже если смерть застала человека дряхлым стариком. Та-
181 Большаков. Цит. соч. С. 70-79.
182 Там же. С. 89-90.
183 Там же. С. 91.
184 Там же. С. 94.

150 Первое приложение. Эмпирико-теоретические исследования
ким образом, хозяин мира-Двойника не только наслаждается материальными
благами, но и пребывает при этом в идеальном, наиболее желательном
состоянии... Этот мирок, представляющий собой несколько улучшенную копию
вельможного хозяйства, замкнутый сам на себя и ни в чем за своими пределами не
нуждающийся... это не какая-то искони существующая преисподняя... не общее
обиталище для многих, а закрытая для чужих территория, предназначенная
только для своего владельца и его родни и челяди» .
Безусловно, Большакову удалось нарисовать убедительную
картину загробной жизни в Египте, а также описать жизнь и особенности
Двойников, это результат весьма значителен, сопоставимый с
открытиями века. Другое дело, как он объясняет реальность загробной
жизни и природу Ка. Здесь у меня свой подход и объяснение.
(Выведение.) Кажется, что страх перед смертью был всегда, что это
неотъемлемое свойство человека. Однако современные исследования
показывают, что настоящий страх перед смертью и ее переживания
возникли не ранее третьего-второго тысячелетия до нашей эры. А,
следовательно, смерть, очевидно, вовсе не биологический феномен, точнее, не только
биологический. Действительно в незапамятные времена, в архаической
культуре смерть понималась как уход души из тела. И как следствие,
архаический человек спокойно воспринимает смерть, потому, что смерть —
это всего лишь смена места существования, в принципе «образ жизни»
души после смерти не меняется? Архаический человек кладет в могилу
все, что душе нужно для полноценной и радостной жизни: еду, оружие,
украшения, позднее (богатые люди) любимую жену, коня и т. д.
Люди древнего Египта, Вавилона, древней Индии и Китая (по
моей классификации речь идет о «культуре древних царств»), напротив,
считают, что загробная жизнь существенно отличается от земной.
Лучше всего живут Боги, они имеют все (власть, имущество и т. п.) и
их образ жизни вообще не меняется. Это древние и называют
бессмертием. А люди — смертны, и послесмертная жизнь их ужасна. Вот,
например, как в шумерском мифе «Эпосе о Гильгамеше» описан
загробный мир, куда после смерти попадают души людей; они идут:
«В дом мрака, в жилище Иркаллы,
В дом, откуда вошедший никогда не выходит,
В путь, по которому не выйти обратно,
В дом, где живущие лишаются света,
Где их пища — прах и еда их — глина,
А одеты, как птицы, одеждою крыльев,
И света не видят, но во тьме обитают,
А засовы и двери покрыты пылью!»186
185 Большаков. Цит. соч. С. 214, 220-221.
186 Клочков И. С. Духовная культура Вавилонии: человек, судьба, время: Очерки. М., 1983.
С. 186.

Культурно-историческая реконструкция феномена «Ка» 151
В результате человек, с одной стороны, начинает остро
переживать свою смерть, с другой — мечтать о бессмертии и искать выход из
сложившейся драматической ситуации. О желании бессмертия,
например, замечательно пишут поэты и «ученые» народа Нагуа, населявших
в древнем мире большую Мексиканскую долину.
«(Если) за один день мы уйдем
И за одну ночь спустимся в область тайны,
И здесь мы только, чтобы узнать себя,
А на земле мы лишь мимоходом.
Мирно и радостно проведем жизнь:
Приходите и наслаждайтесь,
Пусть не приходят те, кто живет в злобе:
Земля очень широка!
Вот бы всегда жить,
Вот бы никогда не умереть!»187
Впрочем, в этой культуре было одно исключение — цари, они после
смерти как бы не умирали, поскольку считались богами. Дело в том, что
при формировании культуры Древнего мира обнаружилось
несоответствие представлений, в котором утверждалась руководящая роль богов, с
реальным положением дел, когда главные повеления и приказы
исходили от царя. Эта ситуация была разрешена на основе изобретения
ритуала обожествления царя (царь — это живой бог или человек, в которого
бог вселился). Но в результате возникла еще одна проблема: что делать,
когда царь умирает? Рассмотрим, как она была разрешена в древнем
Египте, где царь (фараон) — это с определенного периода бог-солнца Ра.
Как египтяне понимали смерть? Для них смерть — это период
«очищения души» под землей в царстве Осириса, после чего человек
возрождается для новой вечной жизни, причем жизни уже близкой к
богам. В отличие от конечной жизни на земле, пишет российский
египтолог Татьяна Шеркова, «человек умерший, Озирис имярек в мире богов
вечно оставался юным, сопровождая солнечного бога Ра в его
ежедневном движении по небесному своду в священной дневной лодке» .
Обожествление фараонов создало для жрецов довольно сложную
ситуацию, связанную с выяснением вопроса об их смерти и
погребении. В качестве человека после смерти фараону полагались
торжественные, но все же обычные гробница и ритуал погребения. Но как
живой бог фараон вообще не мог умереть в человеческом смысле слова.
Его смерть в этом последнем случае есть скорее момент в вечном
цикле «смерти-очищении-возрождении». Если фараон — воплощение бога
солнца Ра, то его душа после смерти должна вернуться на небо и
Леон-Портилья М. Философия нагуа. М., 1961. С. 159.
Шеркова Т. Выхождение в день // Архетип. 1996 № 1. С. 66.

152 Первое приложение. Эмпирико-теоретические исследования
слиться с сияющим светилом. Но как тогда поступить с телом фараона
и что нужно класть в его могилу?
Разрешая эту проблему, египетские жрецы, судя по всему,
построили следующее объяснение (сценарий). Да, после смерти фараона его
душа, с одной стороны, идет на небо и сливается с Солнцем, но с
другой — она проходит цикл очищения и возрождения под землей в
царстве бога смерти Осириса (ясно, что бог может осуществлять разные
деяния, присутствуя сразу во многих местах). А вот тело фараона и его
захоронение — это место, где происходит сами очищение и возрождение,
и место, куда фараон-бог постоянно возвращается, чтобы общаться со
своим народом, вселяя в него силы и уверенность в судьбе.
Но тогда возникали другие вопросы (проблемы). Например, как
фараон-бог поднимается на небо и спускается с него вниз в свою
гробницу? В данном случае на него важно было ответить, поскольку образ
фараона все же двоился: не только бог, но и человек (понятно, как бог
попадает на небо, а вот, как человек?), кроме того, фараона как бога
нужно было провожать и встречать всем народом, и нельзя было
ошибиться в выборе правильных действий. Другой вопрос возникал в
связи с идеей, что очищение и возрождение фараона происходят в
захоронении, в то время как обычно боги очищались и возрождались под
землей (в лоне земли). Третий- вопрос — как быть с телом фараона,
ведь оно, как и всякий труп умершего человека разрушается, а бог не
мог изменяться и, возвращаясь к своему народу, он должен
воплощаться в то же сияющее тело.
Первую проблему жрецы разрешили весьма изящно, придав
захоронению фараона форму и вид горы или лестницы, вознесенных
высоко в небо. Известно, что самые первые древние пирамиды напоминали
собой гору или были ступенчатыми, то есть представляли собой
гигантскую четырехстороннюю лестницу, по которой, как утверждали
жрецы, душа фараона поднимается на небо или спускается с него
(сохранился один папирус, где так и написано). Последовательно
реализуя эту идею, фараоны строили свои пирамиды все выше и выше с тем,
чтобы они касались самого неба. Но когда пирамиды, действительно,
уперлись в небо, соединяя его с землей, то есть пирамиды стали
космическими объектами, идея сакральной лестницы стала ослабевать. К
тому же ее стала вытеснять другая концепция. С одной стороны, ближе к
вершине пирамиды и на расстоянии от нее ступени переставали
различаться, с другой — все большее значение приобрели расчеты объема
пирамиды и каменных работ, которые велись на основе математической
модели пирамиды. А я отмечал в своих работах, что для человека той
эпохи математические (знаковые) модели воспринимались как
сакральные сущности, сообщенные жрецам богами, сущности, определяющие

Культурно-историческая реконструкция феномена «Ка» 153
божественный закон и порядок. Не мудрено, что в скором времени
египетские жрецы истинной формой захоронения фараона стали считать
не гору или ступенчатую пирамиду, а математическую пирамиду.
Второе затруднение было решено не менее изящно: пирамиде был
придан образ самой земли, ее лона. Египетские пирамиды строились
не как дом или дворец (то есть образующими пустое пространство, где
и совершается обычная жизнь), а наоборот, сплошными из камня.
Получалось, что пирамида как бы поднимается, вырастает из земли,
являясь ее прямым продолжением. Кстати, древнеегипетские мифы
гласили, что первоначально жизнь возникла на холме, который поднялся
(вырос) в океане. В этом плане пирамида воспроизводила и подобный
первохолм (гору) жизни. Слияние этих двух структур и форм
(математической пирамиды, касающейся неба, и сплошного каменного холма,
вырастающего из земли), в конце концов, и дало столь привычный нам
гештальт пирамиды, конфигурировавшей рассмотренные здесь
культурные проблемы и представления.
Наконец, третье затруднение было решено средствами медицины,
химии и искусства. Труп фараона бальзамировался, а тело и лицо
фараона покрывались великолепными одеждами и золотой маской. В
результате жрецы могли рассчитывать на то, что, когда живой бог, спустившись с
неба, пожелает воплотиться в свое тело, он найдет его столь же
прекрасным, как оно было при жизни фараона, если не еще прекрасней.
Как постоянное жилище бога и место, где происходит его
очищение и возрождение, пирамида была не только объектом поклонения,
но и излучала на все египетское царство сакральную энергию. Чем
больше строилось пирамид, тем более египтяне ощущали себя в
окружении богов, в атмосфере их божественной поддержки и заботы. Но не
забудем, и божественных требований, законов. И тем больше
чувствовали они себя участниками божественных первособытий и вечности. А
для человека, окруженного богами и погруженного в вечность, смерть
как бы уже не существует.
Но то фараон, а его приближенные, как правило, весьма
могущественные и богатые люди? Вряд ли их могла удовлетворить, даже после
смерти, судьба простого египтянина. И не удовлетворяла, что мы видим,
читая книгу Большакова. Идея послесмертного, почти райского
существования томира может быть названа первой в истории человечества
идеей индивидуального «спасения». На нее выходят отдельные
представители египетской элиты под влиянием следующих обстоятельств.
Как показывает Большаков, это были люди хотя и полностью
подчиненные фараону, но одновременно активные и властные, обладающие
к тому же большими средствами. Их явно не устраивала загробная жизнь
обычных людей. С точки зрения представлений египетской культуры,

154 Первое приложение. Эмпирико-теоретические исследования
души умерших (за исключением души фараона, который был не только
человек, но и бог солнца), после смерти многие сотни лет проходят
под землей в царстве мертвых Осириса цикл очищения-возрождения,
но и при этом они лишены абсолютно всех благ жизни.
В то же время мифология и мироощущение подсказывали выход.
Действительно, как утверждают сказания того времени, боги создали
человека из глины (праха), вдохнув в него жизнь. Итак, человек
состоит из двух составляющих — тела и души, отчасти совпадающей с
именем. Когда человек умирает, его тело пожирают демоны, а душа
вынуждена отправиться в царство мертвых. Но известно, что
изображения богов и царей существуют практически вечно, не разрушаясь.
Что если душу поместить в изображения, если в них вдохнуть жизнь?
Нельзя ли попросить богов, конечно, за особые заслуги (в наличии
последних знатные египтяне не сомневались), чтобы боги создали
улучшенный дубликат души человека (это и есть Ка), который бы в царстве
мертвых продолжал пользоваться теми же благами, а возможно и
лучшими, что и при жизни?
Иначе говоря, в качестве изображения, в которое с помощью богов
и жрецов, входит Ка, человек может продолжать жить и после смерти.
Правда, а что он будет делать на том свете без пищи, света, своих
любимых слуг, жен, животных, вещей? Стоит ли тогда овчинка выделки?
Да, но с помощью тех же сакрализованных изображений, в которые
боги вдохнут жизнь, все это можно переправить в тот мир.
Действительно, в гробницах изображались не только сами их владельцы, но и
их семья, челядь, любимые животные и предметы. Отверзались не
только уста и очи владельца гробницы, чтобы последний мог есть и видеть,
но и оживлялись все другие изображенные люди, любимые животные,
источники света, пищи и другие предметы.
Наконец, чтобы реализовать идею индивидуального спасения, нужен
был еще пример и образец, освещенные обществом. Таким примером
выступил миф об Осирисе, который был убит, но потом воскрешен,
причем примерно так, как оживляли томиров. Осирис «воскресает»
благодаря тому, что его сын дает ему спой глаз, что эквивалентно
процедуре «отверзания очей».
«С конца Старого царства, когда всякий умерший стал приравниваться к
Осирису, история „воскресения" этого бога стала историей „воскресения"
любого человека. Согласно представлениям о загробном суде, относящимся уже ко
времени Нового царства, оправданного мертвого наделяет зрением сам
Осирис. В книге мертвых принадлежащей некой имярек, хозяйка изображена
держащей в руке глаза и рот, которые она получила по приговору Осириса,
говорящего: „Дайте ей глаза ее и рот ее. Ведь сердце ее праведно"»189.
Шеркова Т. Выхождение в день С. 86, 87.

Особенности данной реконструкции
155
В теоретическом отношении необходимо утверждать, что
одновременно складываются, поддерживая друг друга, три культурные
реалии: «дискурсы индивидуального спасения» (миф об Осирисе, идеи о
Ка и том свете, тексты ритуалов, зачитываемых при оживления Ка и
его спутников), «практики спасения» (изготовление изображений,
ритуалы оживления, «службы» поддержки и кормления Ка) и
соответствующие «содержания сознания» (то есть собственно представления о
Ка и реальности, в которой последний живет).
Здесь можно предположить следующую логику. Сначала осознается
проблема — желание продолжить жизнь (общее для всех людей
культуры древних царств). Затем создается дискурс спасения (квазисхемы и
связанные с ними знания), на основе которого разворачиваются
практики спасения. Действительно, чтобы сохранить власть и
благополучие фараона и элиты после смерти конкретных индивидов, жрецы
усовершенствовали базисные представления, на которых держалась вся
египетская культура. Они создают новые квазисхемы, а именно, что
душа фараона после его смерти идет по пирамиде на небо и в то же
самое время — в царство Озириса, при том, что одновременно она
пребывает в теле фараона в гробнице; что можно попросить богов создать
«Ка» и переселить их в живописные или скульптурные изображения
заказчиков. Изобретаются и осваиваются новые практики и процедуры:
создание пирамид, подготовка фараона к загробной жизни,
изготовление гробниц для элиты, процедуры, вылившиеся в «ритуал отверзания
уст и очей», и другие. Включение в них человека обусловливает
самоорганизацию психики, в результате чего формируются
соответствующие содержания сознания (видение, представления, переживания).
Конечно, нужно учесть, что все эти составляющие мировоззрения
складываются не сразу и не по отдельности, а обусловливая друг друга.
Особенности данной реконструкции
Может возникнуть вопрос, как я вышел на исходную структуру,
которую можно положить в исходный пункт выведения. Это, как мы
помним, проблема обустройства смерти фараонов? Отчасти, исходя из
теоретических соображений, отчасти, размышляя о том, кто такие были
заказчики мастеров, изготавливающих изображения Ка. Фараоны
стояли во главе древнеегипетской цивилизации. Они вместе со жрецами
связывали людей с богами, и по моей реконструкции их обожествление
позволило спасти «базисный культурный сценарий» , существенно рас-
190 Новая культура — это прежде всего новообразование (новое целое), во вторую очередь —
заимствование элементов предыдущей культуры. И объяснить ее нужно как новое целое, а не

156 Первое приложение. Эмпирико-теоретические исследования
ходящийся с реальностью. Но решение одних проблем в культуре, как
правило, порождает другие, и данный случай не был исключением.
Возник жизненно важный вопрос, что делать в случае смерти фараона, ведь
он был и человек и бог. И эта проблема, как мы видим, была успешно
решена. Но для кого? Для фараонов. Однако, подумал я, со временем
подобная же проблема должна была встать и для приближенных
фараона, ведь фараон был не только бог, но и человек, а окружающая его
элита для своих подчиненных имела власть поистине божественную.
Можно заметить, что в данном исследовании я использовал
культурологическое представление о развитии. В культурологии история
мыслится как осуществляющаяся в виде (в форме) сменяющих друг
друга культур. Культуры — это своеобразные устойчивые узлы и
формы, в которых процессы эволюции и истории приобретают
константный однородный характер. При гибели одной культуры и образовании
следующей процессы эволюции и истории резко видоизменяются191.
результат развития и усложнения предшествующей культуры. Этой цели служит понятие
«витальная катастрофа», предполагающее, во-первых, анализ предпосылок новой культуры, во-
вторых, новых возможностей, в-третьих, определенных проблем (как в свое время они
переживались и осознавались, это другой вопрос). Например, на рубеже VII—V тыс. до н. э.
сложились условия, позволяющие говорить об очередной витальной катастрофе: — это
формирование больших сообществ (народов); перевод к интенсивному земледелию, предполагавшему
согласованную и организованную работу многих людей; необходимость защиты этих людей и
объектов их труда (воды, земли, производств) от кочевников и других народов, наконец,
наметившееся разделение труда и первые навыки управления коллективами. Разрешение этой
витальной катастрофы приводит к становлению культуры древних царств.
В результате разрешения витальных катастроф создаются и формируются «базисные
культурные сценарии» и «картины мира». Примером их являются представления о душе
человека для архаической культуры или о богах для культуры древних царств. Базисные
культурные сценарии сохраняются в течение жизни культуры, то есть инвариантны. Генезис
культур показывает, что под их влиянием складываются и другие основные составляющие
культуры (социальные институты, власть, общество, сообщества, образование). Базисные культурные
сценарии и картины мира выполняют роль культурных программ, поэтому в дальнейшем я
буду употреблять эти понятия как синонимичные. В древнем мире базисные культурные
сценарии задавались с помощью мифов, затем в последующих культурах эту роль начинают
выполнять построения и произведения философии, науки, религии, искусства. Типичные
сюжеты базисных культурных сценариев и картин мира такие: происхождение (создание) мира
и человека, строение мира, объяснение и обоснование того, почему человек должен жить
именно так, как он живет, или не так, а как-то по-другому.
191 В связи с этим нужно различать три основных типа развития — эволюционное,
межкультурное, историческое. Эволюционное развитие относится к отдельной культуре,
межкультурное — к процессу, пронизывающему ряд сменяющих друг друга культур, историческое —
к общему изменению и движению человеческого бытия. Например, христианский идеал
(мировоззрение, образ жизни) развивался и совершенствовался главным образом внутри
средневековой культуры, идеал римской империи, развиваясь, перешел из античной культуры в
средневековую и в культуру Нового времени (так же, как и идеалы государственности и
разделения труда). Наконец, общее изменение отношений между людьми — пример
исторического типа развития: хотя взаимоотношения совершенствуются в каждой отдельной культуре,
при смене культур они существенно меняются. Понятно, что категории эволюционного,
межкультурного и исторического развития в свою очередь характеризуются определенными чер-

Особенности данной реконструкции
157
При изучении рассмотренной здесь истории феномена «Ка» мне
пришлось реконструировать сознание и творчество жрецов культуры
древних царств. В их сознании реальность задается религиозными
представлениями, а творчество представляет собой создание ряда схем:
схемы обожествления фараона, путешествия души фараона на небо и
под землю в царство Озириса, схему создания богами дубликата души,
схему оживления Ка, включающую создание изображений и ритуал
«отверзания уст и очей».
Безусловно, реконструкция (имитация) культурного сознания и
творчества — дело непростое. Если к другим предметам (социологии,
семиотике, экономике, педагогике и т. д.) историк обращается только там,
где нельзя обойтись без анализа соответствующего аспекта данного
предмета (социологического, экономического, семиотического и т. д.),
то реконструкция культурного сознания и творчества сопровождает
исторический анализ в каждом отдельном предмете, позволяя связать
выделенные аспекты этих предметов и дополнительно обосновать все
теоретическое построение.
Например, реконструируя сознание и творчество египетского
жреца или заказчика Ка, я как историк науки мысленно ставил себя в их
ситуации, а также ограничивал свои действия и возможности теми,
которыми должен был обладать человек культуры древних царств. При
этом мне пришлось обращаться к культурологии, поскольку я считаю,
что именно культура формирует человека. Хотя нередко различные
реконструкции генезиса дополняют друг друга, все же чаще они
находятся, так сказать, в антагонистических отношениях. Естественное
следствие подобного положения дел — борьба за истину, за правильный
взгляд на исторический процесс, за поиски критериев предпочтения
одного исторического объяснения другим.
Один критерий предпочтения относительно очевиден. Новая
историческая реконструкция и осмысление не должны увеличивать
противоречия в системе исторических знаний. Объясняя одно, нельзя
запутывать весь круг проблем, порождать глубокие антиномии в
существующем историческом предмете. Так, если принять, что египтяне, как
утверждает Большаков, путали события памяти с реальностью, то
получается парадокс. Еще один пример — скандальная реконструкция
истории академиком Фоменко. Если ее принять, то окажется, что не
только нет античности, но и на порядок возрастают исторические
парадоксы. Второй критерий предпочтения более сложен и менее
очевиден. Почему иногда кто-то создает новую историческую реконструк-
тами. Так эволюционное развитие обладает чертами обусловленности (последующих
состояний предыдущими), органичности, завершенности-незавершенности (относительно основных
ведущих характеристик культуры).

158 Первое приложение. Эмпирико-теоретические исследования
цию, отказывается от существующих исторических знаний, критикует
и зачеркивает их? Потому, что этот некто — носитель другой культуры
мышления, представитель другого научного сообщества. Как правило,
исторические реконструкции точных наук периодически обновляются
и переписываются (перевоссоздаются) на основе современных
гуманитарных способов научного мышления. Со всей определенностью
нужно сказать: история — гуманитарная дисциплина со всеми
вытекающими отсюда последствиями. Одной из важных особенностей
гуманитарной науки является множественность точек зрения на один и
тот же исторический материал, множество разных интерпретаций
исторических текстов и фактов, разных исторических истин.
Еще одна особенность современного исторического исследования —
оно является многослойным, многопредметным. Это означает, что
историк представляет свой материал в разных теоретических
конструкциях, заимствованных из разных наук (социологии, культурологии,
семиотики, психологии, экономики). Эта же особенность исторического
исследования ставит исследователя перед необходимостью синтеза раз-
нопредметных знаний, а также заставляет удерживать в сознании
целостность объекта исторического изучения. Например, Бродель пишет:
«Трудность не заключена в согласовании в плоскости принципов,
необходимости индивидуальной истории и*истории социальной, трудность в том, что
надо уметь ощущать одновременно одну и другую»192.
Естественно, возникает вопрос, а как можно ощущать подобную
целостность или вести синтез, на что здесь можно ориентироваться?
Если продумать рассмотренный здесь материал, то можно
предположить, что псевдогенетический анализ (реконструкция) помимо
«логической истории», в которой создаются идеально-типические
построения, включает в себя и историю, так сказать, гуманитарно
ориентированную (именно в последней речь идет об исторической «целостности»,
а также заимствовании, имитации позиции исторического субъекта).
Построение схем и другие условия
проведенной реконструкции
Однако за счет чего, каким образом я выстраивал логическую
историю? Во-первых, как уже отмечалось, за счет реализации
культурологической версии развития. Во-вторых, за счет построения
методологических схем, которые, конечно, нужно отличать от указанных выше
192 Вэ/сосек В. Метаморфозы метафор. Неклассическая историография в кругу
эпистемологии истории. // Вопросы методологии. № 1-2. 1995. С. 96.

Построение схем и другие условия проведенной реконструкции 159
квазисхем египетских жрецов. Квазисхемы жрецов (представления о
богах, о творении ими человека, о двойственной природе фараона, о
составленности человека из сакральной души и материального тела,
об обоэюествлении фараона, о путешествии души фараона на небо и
под землю в царство Озириса, о создании богалш дубликата души, об
оживлении Ка и другие) — это результат моей интерпретации
сознания древнеегипетских жрецов, в частности на основе
методологической схематизации. Вот пример. Объясняя как египетские жрецы
вышли на идею бессмертия, я предположил, что они модернизировали
миф о творении богами человека. Эту модернизацию можно описать с
помощью методологической «схемы становления»:
Проблемная ситуация —» квазисхема —> новая реальность -»
новая практика
I проблемная I
| ситуация |
В данном случае проблемная ситуация — это потребность
древнеегипетской элиты продлить без изменений свою жизнь и власть после
смерти. Квазисхема — представления о том, что можно продолжить
прежнюю жизнь, попросив богов создать дубликат души (Ка),
поместить последнюю в изображения заказчика. Новая реальность — это
мир Ка. Новая практика — изготовление изображений и их оживление
в ритуале «отверзания уст и очей».
Судя по реконструкции, построенная квазисхема начинает
употребляться по-разному, как бы размножается. Во-первых, она
используется жрецами в ритуале «отверзания уст и очей», а также в действах
служения богам и общения с фараонами.
Во-вторых, эту квазисхему используют художники, создавая
заказанные им изображения. В частности, квазисхема «требует», чтобы
изображения были «реалистичными», конечно, не в нашем понимании;
они должны иметь такое строение, чтобы в них могли быть вложены
души заказчика, членов его семьи и хозяйства. Одновременно, они
должны нравиться заказчику, поэтому изображаемое должно быть
несколько улучшено (лакировано).
В-третьих, эту квазисхему использует сам заказчик. Задумаемся
над тем, что видит египтянин, разглядывая в гробнице свое
изображение. Это для нас изображение, а для него — это он сам на границе
этого и того мира. Недаром в гробнице изображались двери, ведущие в
царство мертвых. Получается, что гробница — это своеобразный
дисплей, где человек встречается со своим двойником. Назовем его
«виртуальным субъектом» и попытаемся понять, что это такое.
квазисхема
новая
реальность
новая
практика

160 Первое приложение. Эмпирико-теоретические исследования
Виртуальный субъект похож на обычного человека не во всем. Он
больше соответствует, с одной стороны, социальным требованиям и
сценариям, с другой — желаниям (идеалам) самого заказчика.
Действительно, реально заказчик (например, военачальник или управитель
работ) может в данный момент находиться в опале и постареть, но
заказ он делает, исходя из своих материальных возможностей, а также
понимания того, кем он является, и как хотел бы, чтобы его
воспринимали другие.
Родившись на свет, виртуальный субъект получает долгую жизнь.
Но его жизнь, как показывает Большаков, реально не была
бесконечной: кто-то разрушил гробницу, в результате войн или других
обстоятельств Ка перестают обслуживать живущие, иногда сам фараон
издает указы по уничтожению изображения и имен тех людей,
прегрешения которых неожиданно открылись. Другими словами, виртуальный
субъект хотя и живет значительно дольше своего прототипа, но все же
он смертен. Но он именно живет: питается заботами и вниманием
живущих, заболевает и хиреет, если последние отворачиваются от него,
он оказывает существенное влияние на живущих, которые по образу
виртуального субъекта устанавливаются (идентифицируются) как
представители египетской культуры.
Нельзя ли тогда предположить, что виртуальный субъект — это не
только семиотическая конструкция и миф, но и полноценная форма
культурной жизни, что кроме нас с вами в культуре живет также
виртуальное человечество. И встречаемся мы с виртуальными субъектами
в пространстве дисплея, только понимать его нужно расширительно.
Дисплей — это и реальность картины, и реальность книги, и экран
компьютера. Это любое место, где мы можем увидеть или услышать
виртуального субъекта и даже общаться с ним.
Наконец, в-четвертых, данная квазисхема использовалась в
древнем искусстве в рамках, так называемого, древнего живописного
канона. Поясню. Я уже говорил, что фараон — это и живой бог Солнца Ра,
и глава государства (империи), и обычный человек. Поэтому
древнеегипетский художник изображает ^фараона не только в мире богов (где
он, как бог, поддерживает с другими богами миропорядок). Фараон
изображен на войне (он мчится на колеснице, давя врагов), на охоте
поражает из лука львов, в своем дворце принимающим иностранное
посольство, в быту — отдыхающим вместе с женой.
Поскольку фараон имеет приближенных и слуг, а те, в свою
очередь, своих (и так далее до рабов, уже ничего не имеющих),
божественная сила и сущность распространяется через священного царя на весь
его народ. Поэтому в центре древнего рисунка и картины (как
канонического типа) всегда стоит фигура священного царя (позднее, заказчика

Построение схем и другие условия проведенной реконструкции 161
томира), от нее к периферии волнами расходятся и изображения других
людей — царицы (позже, жены заказчика), приближенных царя,
военачальников, писцов, земледельцев, ремесленников, рабов, пленных.
Постепенно складывается устойчивый живописный канон: «про-
фильфейсное» изображение фараона (лицо в профиль, корпус анфас,
ноги опять сбоку), определенная композиция (центральная относительно
фигур богов и священного царя, а позднее заказчика Ка); предпочтение
покоя перед движением, ритуальных поз перед обычными,
естественными; разномасштабность (наиболее крупно изображались боги и фараон, а
дальше размер фигур уменьшался пропорционально социальной или
сакральной значимости субъекта), выделение преимущественных
направлений обозрения (толпа перед храмом, фронт войск или работ и т. д.).
Судя по всему, эти знаки и их организация (определяемая
масштабом фигур, их расположением, цветовой принадлежностью и прочее)
позволили визуально представить основные ценности и априорные
положения, характерные для властной элиты того времени. А именно:
культурное значение фараона и знатных людей (поэтому они в центре
композиции и крупным планом), их публичное положение
(фронтальность фигур, ориентация на зрителя), сакральность и недоступность
(поэтому лицо в профиль, ведь живому богу прямо в глаза смотреть
нельзя), их активность (ступни повернуты, показывая, что субъект в
движении), власть и могущество (все остальные изображены в
меньшем масштабе, склонены или повержены).
Поскольку с помощью произведений древнего искусства цари и
элита переправлялись в царство мертвых в ее привилегированные
зоны, они с помощью художников старались обустроить свою загробную
жизнь в двух основных отношениях. С точки зрения, идеала (хотя уже
стар и болен, но там я буду молод и здоров; хотя мое хозяйство пришло
в упадок, но там оно всегда будет цветущим) и реального знания
жизни и экономики (буду окружен слугами и рабами, вместе с супругой, в
моем хозяйстве выращивается и пшеница и виноград, в садках
разводятся гуси и рыба и т. п.).
Нетрудно предположить, что все эти особенности художественной
формы складывались не одно столетие, и в этом процессе участвовали
не одно поколение художников.
Процесс завершается тогда, когда нащупанные особенности
формы (квазисхемы) были, наконец, канонизированы жрецами и властной
элитой. Что значит канонизированы? Были отобраны произведения,
объявленные образцовыми — раз, они были в доступной людям того
времени форме осмыслены и представлены в знании — два, наконец,
сложилась практика воспроизведения канона, то есть создания по нему
произведений — три. Канон в отличие от правил, которые начали

162 Первое приложение. Эмпирико-теоретические исследования
складываться значительно позднее, не раньше античной культуры,
существует вместе с образцовыми произведениями.
Хотя произведения искусства, само искусство еще не выделились
из синкретического целого древней жизни, все же именно в культуре
древних царств формируются предпосылки этого будущего
обособления и становления. Действительно, начинает осознаваться важность
мастерства художника, поэтому заказы на обустройство загробной жизни
(создание пирамид, изготовление гробниц и изображений) стараются
поручить не абы кому, а хорошим мастерам. В определенной мере
осознается, что мир, в который художники и жрецы помогают пройти,
отличается от обычного мира. Вспомним.
«Открыто лицо имярека, чтобы видел он красу бога, во время процессии
его доброй, когда он идет в мире в свой дворец радости... Открыто лицо
имерека, чтобы видел он Осириса, когда тот делается правогласным в
присутствии двух Девяток богов, когда мирен он во дворце своем, довольно
сердце его вечно».
То есть мир Ка — это мир загробный, правда, на самой границе
того и этого мира, поэтому и можно его видеть живому человеку.
Не должны ли мы в таком случае (суммируя все рассмотренные
здесь особенности созданной человеком реальности) считать, что
древнее искусство, а точнее «квазиискусство» (ведь искусство еще не
обособилось, оно только становится) — это, с одной стороны, особая
предметная (событийная) реальность, которая привлекает человека, нравится ему,
с другой — особая квазисхема, назовем ее «квазисхемой-каноном».
Говоря о предметной и событийной реальности, пока еще
синкретической (нравится и потому, что вижу души, богов или себя в
загробном мире, но также и потому, что все это сделано искусно и чем-то
еще привлекает, непонятно даже чем), я хочу подчеркнуть следующие
два момента. Любое изображение, как то, что привлекает человека,
нравится ему, является самостоятельной реальностью: это «предметы
второго поколения», причем такие, которые, во-первых, отчасти
созданы человеком (второй, главный, соучастник творения — боги),
во-вторых, привлекательны и притягательны, в-третьих, находятся в
определенном отношении к обычному миру (в данном случае они
принадлежат загробному миру). Поскольку реальность, созданная художником,
притягательна и нравится, человек ее пере-живает и про-живает, что и
отражается в понятии «событие».
Итак, в теоретическом отношении этап становления древнего
живописного канона можно охарактеризовать, с одной стороны, как
формирование квазисхемы-канона, с другой — как сдвиг на
неутилитарность. Действительно, описанная выше социокультурная ситуация
(жесткая вертикальная власть, сакральность царей, фронтальность и пр.)

Построение схем и другие условия проведенной реконструкции 163
была свернута в древнеегипетском каноне (квазисхеме-каноне).
Результатом ее формирования выступила реальность древнего квазиискуства.
Далее, среди подавляющей массы утилитарных изображений, тем не
менее, можно выделить отдельные произведения, явно несущие на
себе неутилитарные черты (таковы например, изображения фараона,
побеждающегося своих врагов или на охоте львов, изображение
танцовщиц и некоторые другие).
Анализ уже сложившегося канона позволяет, но в ином контексте,
а именно, имея в виду практику древнего «художественного обучения»
и тиражирования по канону, говорить о каноне как реальности.
Действительно, канон задает видение предметной реальности, определяет
деятельность древнего художника по созданию изображений, а также
знатоков, созерцающих последние, канон с точки зрения своего
строения двухслоен — один слой задают канонизированные образцы и
относящиеся к ним знания, а второй — описываемая в изображении
предметная реальность (боги, фараон, Ка и прочее). Схему-канон
можно изобразить так.
Мастерство художника
Изображение
(людей, животных,
хозяйства и пр.)
КВАЗИСХЕМА - КАНОН
сакральные сущестза
(души, боги, Ка)
Предметно-событийная реальность
произведения
Подведем итог, исходная (базисная) квазисхема в результате
своего употребления превращается, по меньшей мере, в четыре разные
(производные) схемы: в действах жрецов, в рамках создания
изображений, для заказчиков Ка, наконец, в контексте зарождающейся
художественной реальности.
Базисная
квазисхема
четыре
употребления
четыре производных
квазисхемы
В данном случае изображена методологическая схема, о чем
свидетельствуют методологические термины. Но, если нас интересует
трансформация содержания сознания древнеегипетских индивидов, то
можно предложить еще четыре схемы:

164 Первое приложение. Эмпирико-теоретические исследования
Изображение Ка
Заказ на
изготовление Ка
Изображение Ка
Изображение Ка
Первую квазисхему, если иметь в виду события сознания, можно
назвать квазисхемой «сакрального оживления» Ка, вторую —
«обслуживания», третью и четвертую — квазисхемами «реализации личности
заказчика».
В целом можно утверждать, что в приведенном типе
псевдогенетического анализа логическая история выстраивается за счет двух
основных типов работ: реализации идеи культурологического развития и
создания схем становления. Связующим звеном при этом выступают
идеи витальных катастроф (социальных проблем), становления,
употребления схем, трансформации реальности под воздействием
схематизации, а также других факторов. Если сравнить приведенное здесь
исследование с ранними псевдогенетическими анализами, где
использовались главным образом схемы многоплоскостного замещения и схемы
деятельности, то в общем виде можно утверждать, что средства
конструирования идеальных объектов в псевдогенетическом исследовании
могут быть разными.
Конкретно, в ММК имела место следующая эволюция: на первых
этапах — это схемы знаний, потом многоплоскостные схемы
замещения и знания, потом к ним добавляются схемы теории деятельности,
наконец, схемы становления. Мой опыт показывает, что одни схемы не
отменяют другие, просто меняется использование разных схем и
отношения между ними. Например, в настоящее время ведущими
схемами для меня выступают схемы становления, а многоплоскостные
схемы замещения я рассматриваю как подчиненные.
ритуал «отверзания
уст и очей»
изготовление Ка
художником
созерцание Ка
переживание Ка
живой Ка
Ка,
удовлетворяющий заказчика
виртуальный
субъект
художественное

Второе приложение
Процесс протосхематизации
Постановка проблемы
Многие авторы пишут о том, что культура — это вторая
искусственная среда, созданная человеком. Бронислав Малиновский
указывает, что эта среда во многом представляет собой технику в широком
смысле слова, включающую в себя технологию и организацию
деятельности человека; последняя же, как известно, предполагает
использования различных языков и знаков. Семиотический аспект культуры
вслед за рядом других авторов отмечают, например, наши известные
культурологи и семиотики Ю. Лотман и Б. Успенский.
«Очевидно, — пишет Б. Малиновский, — что культура — это единое целое,
состоящее из инструментов производства и предметов потребления,
учредительных установлений для разных общественных объединений, человеческой
мысли и ремесел, верований и обычаев. Обратимся ли мы к простой и
примитивной культуре или к культуре крайне сложной и развитой, в любом случае мы
обнаружим обширный аппарат, частью материальный, частью человеческий и
частью духовный, при помощи которого человек способен справиться с встающими
перед ним специфическими проблемами. Эти проблемы возникают, потому что
человек имеет дело с различными органическими потребностями и потому что он
живет в среде, которая для него одновременно и лучший друг, дающий ему сырье,
и опасный враг, грозящий множеством опасностей... Прежде всего, понятно, что
удовлетворение органических, базовых, потребностей индивида и человеческого
рода в целом определяет минимальный набор требований, налагающий
ограничения на всякую культуру. Должны решаться проблемы, возникающие из
человеческой потребности питаться, размножаться и соблюдать гигиену. Они решаются
путем создания новой, вторичной, искусственной среды. Эта среда, которая и
есть, собственно, не что иное, как культура, должна постоянно воспроизводиться,
поддерживаться и регулироваться. В результате образуется то, что можно в
самом общем виде определить как новое качество жизни, зависящее от
культурного уровня сообщества, окружающей среды и производительности группы. При
этом культурное качество жизни предполагает, что появляются новые
потребности и новые императивы или определяющие факторы налагаются на
человеческое поведение. Разумеется, культурная традиция должна передаваться от
одного поколения другому. Поэтому в любой культуре обязаны существовать
методы и механизмы образования. Должны также поддерживаться порядок и
законность, ведь в основе любого культурного достижения лежит совместная
деятельность. Поэтому в любом сообществе обязаны существовать установле-

166
Второе приложение. Процесс протосхематизации
ния для санкционирования обычая, этики и закона. А так как материальный,
состоящий из артефактов, субстрат культуры должен обновляться и
поддерживаться в рабочем состоянии, некие формы экономической организации
необходимы даже для самых примитивных культур»193.
«Все многообразие отграничений культуры от не-культуры, — отмечают
Ю. Лотман и Б. Успенский, по сути дела, сводится к одному: на фоне не-культуры
культура выступает как знаковая система. В частности, будем ли мы говорить о
таких признаках культуры, как "сделанность" (в антитезе "природности"),
"условность" (в антитезе "естественности" и "безусловности"), способность
конденсировать человеческий опыт (в отличие от природной первозданности) — во
всех случаях мы имеем дело с разными аспектами знаковой сущности
культуры... Вообще определение культуры как памяти коллектива ставит вопрос о
системе семиотических правил, по которым жизненный опыт человечества
претворяется в культуру; эти последние, в свою очередь, и могут трактоваться как
программа. Само существование культуры подразумевает построение системы,
правил перевода непосредственного опыта в текст... Семиотика культуры
заключается не только в том, что культура функционирует как знаковая система.
Важно подчеркнуть, что само отношение к знаку и знаковости составляет одну
из основных типологических характеристик культуры»194.
Оба аспекта — семиотический и технический, как можно понять
из современных исследований культуры, необходимы для ее жизни; и
знаковые системы и техника позволяют человеку и обществу
эффективно действовать и контролировать элементы самой культуры и ее
окружения. Но возникает принципиальный вопрос, как связаны эти два
плана культуры. Генезис культуры позволяет выявить следующие две
закономерности: 1) для решения культурных проблем создаются новые
знаковые средства (разные типы знаков), схемы и/или квазисхемы, на
их основе формируется новое видение действительности, которое с
помощью техники, как правило, воплощается в новых практиках и
искусственной среде, 2) в свою очередь, новое видение часто отражает
уровень развития в культуре техники.
Сознание человека архаической культуры структурируется
следующим представлением: он верит, что каждое живое существо имеет
неумирающую душу и жилище (дом), в котором она живет, причем это
жилище по обстоятельствам можно менять (например, при жизни —
это тело, после смерти — захоронение или страна предков, или древо
жизни). В соответствии с этим представлением архаический человек
понимает смерть, как бесповоротный уход души из тела, болезнь —
как временное отсутствие души, сновидение — как приход в тело во
время сна чужой души (или путешествие души в этот период),
создание «произведений искусства» (то есть изображений людей или
животных, изготовление масок, игру на музыкальных инструментах и т. д.) —
Малиновский Б. Научная теория культуры. С. 43-44.
194 Лотман Ю.у Успенский Б. О семиотическом механизме культуры // Труды по знаковым
системам. Тарту, 1971. Вып. V.

Постановка проблемы
167
как вызывание душ, чтобы воздействовать на них. На этой же
смысловой основе объясняются и более сложные реалии, например, действие
природных сил как действие душ (духов) ветра, воды, огня, земли и
прочее; связь людей в семье и племени (они имеют общие души, которые
переходят от умерших к живущим); причина рождения детей в семье
(отец-жених перегоняет души умерших в тело матери-невесты) . Вот
как, по моим реконструкциям, могло сложиться это представление.
Где-то на рубеже 100-50 тыс. лет до н. э. человек столкнулся с тем,
что не знает, как действовать в случаях заболевания своих
соплеменников, их смерти, когда он видел сны, изображения животных или людей,
которые он сам же и создавал, а также в ряде других ситуациях, от
которых зависело благополучие племени. Этимология слова «душа»
показывает его связь со словами «птичка», «бабочка», «дыхание», «тень».
Можно предположить, что представление о душе возникает примерно так.
Вероятно, вождь племени случайно отождествляет состояния
птички (она может вылететь из гнезда, вернуться в него, навсегда его
покинуть и т. д.) с интересующими его состояниями человека (смертью,
болезнью, выздоровлением и прочее) и дальше использует возникшую связь
состояний как руководство в своих действиях. Например, если человек
долго не просыпается и перестал дышать, это значит, что его «птичка-
дыхание» улетела из тела навсегда. Чтобы улетевшая «птичка-дыхание»
не осталась без дома, ей надо сделать новый, куда можно отнести и
бездыханное тело. Именно это вождь и приказывает делать остальным
членам племени, то есть, с нашей точки зрения, хоронить умершего.
Объясняя другим членам племени свои действия, вождь говорит,
что у человека есть птичка-дыхание, которая живет в его теле, или
улетает навсегда, но иногда может вернуться. Пытаясь понять сказанное и
тем самым оправдать приказы вождя и собственные действия, члены
племени вынуждены представить состояния человека как состояния
птички, в результате они обнаруживают новую реальность — душу
человека. Если у вождя склейка состояний птички и человека возникла
случайно (например, ему приснился такой сон, или, рассказывая о
птичке, покинувшей гнездо, он случайно назвал ее именем умершего), то у
членов племени, старающихся понять действия и слова вождя, эта
склейка (означение) возникает в результате усилий понять сказанное вождем
и осмыслить реальный результат новых действий. Необычные слова
вождя, утверждающего, что у человека есть птичка-дыхание, помогают
осуществить этот процесс понимания-осмысления.
Подобные языковые конструкции можно истолковать как самые
первые «квазисхемы»: птичка-дыхание как предметная форма выража-
Розин В. М. Семиотические исследования. М., 2001. С. 153-155.

168
Второе приложение. Процесс протосхематизации
ет различные состояния человека — смерть, болезнь и т. д., то есть
другой предмет. Квазисхемы выполняют несколько функций: помогают
понять происходящее, организуют и переорганизуют деятельность
человека, собирают смыслы, до этого никак не связанные между собой,
способствуют выявлению новой реальности. Необходимым условием
формирования квазисхем является означение, то есть замещение в
языке одних представлений другими (в данном случае необходимо было
определенные состояния человека представить в качестве состояний
птички-дыхания).
Изобретя представление о душе, человек смог действовать во всех
указанных выше случаях; более того, можно предположить, что
выжили только те племена, которые пришли к представлению о душе. На
основе анимистических представлений формируются и первые
социальные практики (захоронения умерших, лечения, толкования
сновидений, вызывания душ и общения с ними), а также соответствующее
понимание и видение мира (он был населен душами, которые
помогали или вредили человеку).
И опять именно квазисхемы помогали человеку распространить
анимистические представления на новые случаи и ситуации.
Например, как можно было понять, почему в семье и племени все люди
похожи и связаны между собой? Двигаясь в квазисхеме души: птичка
могла переселиться из одного гнезда в другое, аналогично, душа
умершего могла вернуться в тело ребенка, родившегося в данной семье
(племени). Решая одни проблемы, архаический человек порождал
другие, эти третьи и так до тех пор, пока не удавалось выйти на
понимание реальности (мира), обеспечивающей при сложившихся условиях
устойчивую социальную жизнь. Теперь схемологическое истолкование
представления культуры древних царств.
Приглядимся к богам древнего Египта, Шумера, Вавилона,
древней Индии и Китая. Главная их особенность в том, что они управляют
человеком (обладают властью), любым даже царем (фараоном). Другая
особенность — каждая профессия и специальность имели своего бога-
покровителя. Наконец, еще одно важкое свойство языческих богов —
они всегда действуют совместно с человеком. Сеет ли он зерно в поле,
строит ли свой дом, зачинает ли собственного сына или дочь всегда
вместе с ним действуют соответствующие боги, которые направляют
человека и помогают ему. Осмысляя перечисленные характеристики
богов, можно предположить, что боги — это мифологическое
осознание (конституирование) новой социальной реальности — разделения
труда и систем управления (власти), соответственно, отношения
человека с богами выражали в мифологической форме участие человека
в разделении труда и в системах управления и власти.

Постановка проблемы
169
По механизму обнаружение реальности богов должно напоминать
процесс, который привел к представлению об архаической душе.
Только здесь для сборки разных смыслов и выявления новой реальности
потребовались более сложные квазисхемы — мифы о том, как боги
создали мир и человека, пожертвовав для этой цели своей жизнью. Если
квазисхема души позволяла коллективу (и отдельному человеку,
идентифицировавшему себя с архаическим коллективом) понять, как
действовать в отношении заболевших или умерших, чем отличается сон от
реальности, а рисунок предмета от него самого, то квазисхема богов —
понять, что такое царь и жрецы, армия и суд и т. п., почему, хотя
отдельные люди умирают, эти образования (мы их называем социальными
институтами) сохраняются, зачем нужно отдавать другим
значительную часть продуктов своей деятельности и многое другое. Строение
новой квазисхемы, следовательно, было такое: один слой,
обозначающий, — это представление о том, что боги бессмертны, направляют
человека и поддерживают его, сопровождают каждую профессию, создали
мир, другой, обозначаемый, — интерпретируемые через персоны
богов человеческие реалии, поступки, ритуалы, предпочтения и прочее.
В культуре древних царств представления о богах и их
отношениях с людьми было исходным, задавало для человека того времени
«непосредственную реальность», то есть то, что существует. Хотя с точки
зрения культурологической реконструкции, боги вводятся, чтобы
оправдать включение человека в новые практики, основанные на
разделении труда и жестком вертикальном управлении, для самого древнего
человека бог — это основная существующая реальность.
Семиотический и психологический характер этой реальности не делает ее
виртуальной, ведь на основе представления о богах древний человек строил
вполне реальные практики и получал нужные ему результаты. В этом
смысле любая культурная реальность (и наша с вами), с одной
стороны, основывается на семиотике, схемах, деятельности и связанных с
ними практиках, с другой — воспринимается человеком как то, что
существует на самом деле.
И в данном случае необходимым условием формирования в
культуре древних царств нового видения выступают «социальные
практики». Так, становление представлений о языческих богах привело, с одной
стороны, к видоизменению основных практик архаической культуры,
например, после смерти душу человека провожали в страну мертвых,
где она подчинялась богу смерти, соответственно меняется понимание
того, что такое захоронение, с другой — к формированию ряд новых
социальных практик (обожествление царя, предсказание судьбы,
совместные мистерии с богами и другие). Новые практики складывались
вместе с соответствующими культурными дискурсами, например,
расчетами судьбы и мифами. Включение человека в новые практики и

170
Второе приложение. Процесс протосхематизации
дискурсы обусловливает самоорганизацию его психики, что и
проявляется в формировании нового видения, обнаружении человеком
новой реальности, как это, например, имело место при формировании
представлений о языческих богах.
Теперь все готово, чтобы пояснить указанную выше
закономерность. Заметим, что формирование представлений об архаической
душе и богах завершается созданием соответствующих практик, которые
в значительной степени основываются на новой технике. Например,
понимание смерти как ухода души в другой мир ведет к практике
захоронения, которая требует создания технического сооружения (могилы,
идола, гроба и прочее). Понимание болезни как временного ухода
души из тела предполагает практику лечения, а она, в свою очередь,
технические процедуры (изготовление лекарства, согревание, охлаждение
и т. п.). Понимание смерти в следующей культуре как возращения
живого бога на небо и прохождения цикла очищения-возрождения —
создания пирамид. Понимание смерти как привилегированное продолжение
жизни древнеегипетской элиты в царстве мертвых — создание
живописных и скульптурных изображений человека (с точки зрения древнего
человека, произведения искусств — это та же самая техника,
по-гречески — «техне»). Но, как я старался показать, представление о богах
само отражает и обеспечивает новый уровень развития техники
(разделение труда и жесткое вертикальное управление) .
Спрашивается, всегда ли семиотические новации завершаются и
воплощаются в новой технике, а новое культурное видение отражает и
обеспечивает определенный уровень развития техники? Разве,
например, в средние века «конец света» и «страшный суд» не откладывались
на потом, на будущее? И разве сегодня мы не истолковываем многие
наши фундаментальные видения как реальность, прежде всего,
символическую и виртуальную? При том, однако, что фундаментальные
законы природы в нашей культуре постоянно воплощаются в новой
технике (самолетах, машинах, технической среде и прочем). Чтобы
основательно ответить на эти вопросы, вероятно, нужно лучше понимать
природу и семиозиса и техники. \
Семиозис Древнего мира
Анализ текстов архаической культуры и культуры древних царств
позволяет выделить несколько типов знаков и квазисхем. Прежде всего,
здесь изобретаются и употребляются два типа знаков — знаки-модели
196 О нашем понимании техники и технологии см. Розин В. М. Философия техники. М.,
2001; Понятие и современные концепции техники. ИФ РАН. М., 2006.

Семиозис Древнего мира
171
и знаки-символы. Действия со знаками моделями по определенным
параметрам сходны с действиями с объектами X и Y, которые эти знаки-
модели замещают. Благодаря этому свойству знаки модели
используются вместо объектов, когда с последними по какой-либо причине
невозможно действовать. В качестве примера могут быть приведены
«числа» примитивных народов Австралии, Африки, Америки (а также
иногда маленьких детей): пальцы, камешки, ракушки и письменная
нумерация древних народов (I I I I I I —так, например,
записывали числа 1, 2, 3 и т. д. древние египтяне и финикийцы)97.
Подобно объектам X и Y (то есть подсчитываемым совокупностям
предметов) «числа» древних народов представляют собой
совокупности (пальцев, камешков, ракушек, черточек, точек). Их значительно
легче, чем реальные предметы можно делить на части, группировать,
пересчитывать. Поэтому там, где по каким-либо причинам невозможно
было действовать с реальными предметными совокупностями X и Y,
делили, объединяли в группы, пересчитывали замещающие их
«числа». На схеме употребление знака-модели M можно изобразить так:
(М) <-> M а -> М'
Τ I
Χ Δ V Y
Здесь Χ — объект, с которым нужно осуществить операцию
(например, деление на равные части или сложение равных частей), но это
почему-либо невозможно. Объект X замещается знаком-моделью М, с
которым действуют (операция * — деление или сложение) вместо X.
В результате получается новый знак — число М', с помощью которого
создается (отсчитывается) предметная совокупность Y с нужными
свойствами (она, например, в равное число раз больше или меньше
предметной совокупности X).
Действия со знаками-символами не тождественны действиям с
объектами X, которые эти знаки замещают. Если, например, мы рассмотрим
процесс «сложения» чисел 1 и 2 (1+ 2 = 3), то увидим, что эта
операция по своему строению не имеет ничего общего с объединением в
пространстве двух реальных совокупностей, что, скажем, имеет место,
когда складываются два числа древних египтян | и 11 (к числу |
присоединяют число 11 и получают число 111 ). Примером знаков-символов
могут служить не только современные числа, но и число 10 древних
египтян — пи шумер — Z. Нетрудно заметить, что эти числа не
представляют собой совокупности из десяти элементов, их уже нельзя пе-
Розин В. М. Семиотические исследования. С. 45-46.

172
Второе приложение. Процесс протосхематизации
ресчитать или разбить на части; интересно, что на более раннем этапе
египетское число 10 представляло собой именно десять черточек —
1111111111. Знаки-символы могут использоваться, во-первых, для тех же
целей, что и знаки-модели (например, счета), во-вторых, для
осуществления различных формальных операций (умножение, деление,
сложение, вычитание и пр.), в-третьих, они подобно знакам-символам могут
стать самостоятельными объектами198.
Значительно раньше, чем указанные два типа знаков
складываются знаки-обозначения. Примером их являются отдельные слова. Знаки-
обозначения О используются прежде всего для целей трансляции: и их
помощью фиксируются определенные содержания в некоторый
момент времени в одном «месте» и восстанавливаются те же самые
содержания в другой момент времени и в другом «месте».
<- <- (О)
i Î I
Χ Δ V Y
Элемент (О), например слово, в этой схеме называется знаковой
формой; А (дельта) — действием сопоставления; V (набла) —
действием построения. Читается эта схема так: объект X включается в
действие сопоставления, то есть сопоставляется по какому-либо
отношению с общественно фиксированным эталоном Э; в результате
возникает объективное содержание ΧΔ, которое выражается (стрелка вверх) в
знаковой форме (О). Далее возможны два основных варианта.
Например, знак О относится обратно к объекту X (стрелка вниз). Или с его
помощью в действии V создается новый объект Y, сходный по каким-
то параметрам с объектом X.
Именно на основе знаков-обозначения складываются более
сложные «знаковые цепочки», например, нарративы или алгоритмы. Их
примерами являются мифы или хозяйственные тексты, в которых
указаны действия с различными объектами (возьми то-то и сделай то-
то). Знаковые цепочки задают не совокупность объектов,
выражаемых знаками-обозначения, а определенную реальность. Например,
когда в мифе говорится о происхождении какого-то персонажа или
предмета, то отдельные слова здесь дают возможность слушателю
представить и прожить реальность, относящуюся к мифическим
временам, а не просто задают совокупность соответствующих этим
словам денотатов .
Розин В. М. Семиотические исследования. С. 47-48.
Там же. С. 49. О понятии реальность. С. 69-113.

Семиозис Древнего мира
173
Аналогично, складывается то, что мы сегодня называем
художественными или графическими изображениями предметов, например,
наскальные изображения животных и людей. Хотя при их формировании имело
место замещение объектов знаками-моделями, возникающий при этом
образ предмета относится уже к новой реальности — «предметам второго
поколения». Чтобы пояснить сказанное, приведем фрагмент
реконструкции происхождения наскальной живописи, изложенный наших книгах
«Визуальная культура и восприятие» и «Семиотические исследования».
Эсхилл рассказывает в своей трагедии «Прикованный Прометей»,
что могучий титан дал людям огонь, научил их ремеслам, чтению,
письму и живописи. Но сомнительно, чтобы кто-нибудь на самом деле
учил архаических людей рисовать. Скорее, они научились сами. Как?
Представим, что у нас есть машина времени, и мы можем вернуться на
два-три десятка тысячелетий назад, чтобы наблюдать за архаическим
человеком. Проведя в такой экспедиции какое-то время, автор излагает
свои наблюдения и размышления.
Перемещаясь во времени, можно достичь эпох, где архаический человек
еще не умеет рисовать; зато он оставляет на глине или краской на стенах
пещер отпечатки ладоней и ступней ног и проводит на скалах короткие или
длинные линии (современные исследователи не без юмора назвали их
«макаронами»). Хотя архаический человек еще не умеет рисовать и не знает, что это
такое, он уже достаточно развит, пытается по-своему понять жизнь. Особенно его
занимает осмысление природных явлений и событий, происходящих с ним
самим. Так, например, он очень боится затмений солнца и луны, и поэтому по-
своему их объяснил — в это время на луну (солнце) нападает огромный зверь.
Человека волнуют сновидения, болезни, потеря сознания и очень волнует смерть
близких, других людей и животных. Пытаясь понять, что при этом происходит,
архаический человек пришел к представлению о душе. Интересно, что
архаические люди, по-видимому, не разделяли китайской стеной обычный мир,
населенный людьми, животными и вещами, и мир, где живут души. Они были
уверены, что души живут среди людей, рядом с ними, что их можно умилостивить, о
чем-то попросить, даже заставить что-то сделать себе на пользу.
Возвратившись чуть ближе к нашему времени, автор неоднократно
наблюдал следующие сцены, живо его заинтересовавшие. После удачной охоты
архаические люди ставили к стене скалы или пещеры, основательно привязав,
какое-нибудь животное — северного оленя, бизона, антилопу, а иногда, после
стычки с другими племенами, даже пленного. Животное ставилось естественно боком,
а человек — фронтально. Затем в эту мишень взрослые и подростки начинали
метать копья или стрелять из луков; одни состязались, другие учились лучше
пользоваться своим оружием. И вот что важно: наконечники копий и стрел
оставляли на поверхности скалы вблизи границы тела отметки, следы выбоин.
Чаще всего исходную мишень через некоторое время убирали — животное
съедали, пленного убивали — но вместо нее ставили муляж: шкуру животного,
надетую на палки или большой ком глины. Однако вскоре и эта модель
разрушалась или использовалась в хозяйственных целях.
Самое любопытное — в этой ситуации некоторые племена вместо
разрушенной мишени начинают использовать следы, оставленные на стене ударами

174
Второе приложение. Процесс протосхематизации
копий и стрел. Чтобы понять, попала стрела или копье в цель, архаический
охотник соединяет эти следы линией, как бы отделяющей тело бывшего в этом
месте животного или человека от свободного пространства вокруг него. Иногда для
этой цели после очередной удачной охоты использовалось и само животное
или пленный, их обводят линией, чаще всего охрой, или высекают такую
обводную линию каменным орудием. Автор увидел, что на поверхности стены в
пещере или скалы оставался профильный контур животного или фронтальный —
человека. И он не был ничем заполнен внутри, а размеры фигур были немного
увеличены: для целей тренировки в меткости обвод делался грубо, обычно к
размерам туловища, головы, рук и ног добавляется рука «рисующего». Тут автор
сообразил, почему у людей часто не были изображены ступни ног, поскольку
они повернуты вперед и обвести их невозможно. Но вот вопрос, видели ли
архаические охотники в нарисованном контуре животное и, если видели, то почему?
Попробуем ответить на этот вопрос, прежде чем вернуться к
вымышленному путешествию во времени.
Для современного читателя, с детства воспитанного на
восприятии реалистической живописи, фото, кино, телевидения, этот вопрос
может показаться странным. Но, во-первых, совсем маленькие дети
(до года) не видят изображенного предмета, хотя хорошо видят сам
рисунок. Во-вторых, примитивные народы тоже часто не видят
изображенного на фотографии или картине. Что же говорить об архаическом
человеке, который впервые увидел профильный контур животного: он,
вероятно, видит просто линию, ограничивающую это животное.
Однако естественно предположить: человек, создавший подобный
контур, невольно сравнивает его с самим животным. Вся ситуация
требовала осмысления: профильный контур (рисунок) похож на животное,
в него бросают и стреляют из лука, как будто это само животное. И
архаический человек «открывает» в рисунке животное. Происходит
метаморфоза сознания и восприятия — в рисунке появляется животное.
Каким образом? Психический опыт, сложившийся в результате
предыдущих актов восприятия зверя (и знаний о нем), обеспечивающий его
видение, актуализуется, реализуется теперь с опорой на рисунок.
Возможность смены опорного визуального материала — характерное
свойство человеческого восприятия. В результате профильный
рисунок зверя начинает выступать в качестве визуального материала, на
котором реализуется теперь представление о звере. В этом процессе
(поистине удивительном), с одной стороны, профильный рисунок зверя
становится его изображением и знаком (как изображение рисунок
визуально сходен с предметом, как знак обозначает этот предмет), с
другой — для человека появляется новый предмет (существо) —
изображенное эюивотное (в архаическом сознании оно позднее осознается
как душа животного, поселившаяся в рисунке).
Однако понятно, что для архаического человека изображенный
предмет отличается от реального предмета: с животным-изображением мож-

Семиозис Древнего мира
175
но делать то, что можно делать со знаками, но воспринимает (видит и
переживает) их человек не только как знаки (изображения), но и как
самостоятельные предметы (назовем их «знаковыми» или «предметами
второго поколения»). Освоение предметов второго поколения,
осознание «логики» их жизни, их отличий от других предметных областей в
психологическом плане сопровождается формированием новой
предметной области. В ней осознаются и закрепляются для психики как
события жизни предметов второго поколения, так и различные
отношения между ними. Когда Л. С. Выготский писал, что в игре ребенок
оперирует смыслами и значениями, «оторванными от вещей, но
неотрывными от реального действия с реальными предметами» (за
палочкой видит лошадь, за словом — вещь), он, с точки зрения нашей
реконструкции, говорил о предметах второго поколения.
Интересно, что представление о душе позволило, с одной
стороны, связать нарисованное животное с реальным животным, с другой —
развести их. В дальнейшем эта связь обеспечила перенос свойств с
реального предмета (животного) на новый (идеальный) предмет, то есть
на нарисованное животное, а также помогало элиминировать другие
свойства, не отвечающие возможностям самого знака-изображения
(так, например, нарисованное животное нельзя съесть, с него нельзя
снять шкуру и т. д.). Каков же окончательный итог? Сложился новый
вид предметов — нарисованные животные и люди; архаический
человек считал, что это души. Вернемся теперь к нашему путешествию.
Оказавшись еще чуть ближе к нашему времени, автор увидел, что
архаические люди хорошо освоили технику обвода животных и людей, и даже стали
обводить их тени, падающие на поверхности. («Какова была первая картина, —
спрашивает Леонардо да Винчи в „Книге о живописи" и отвечает: — первая
картина состояла из одной единственной линии, которая окружала тень человека,
отброшенную солнцем на стену».) Иногда тень была меньше оригинала, иногда
больше; в первом случае изображение получалось уменьшенным, во втором —
увеличенным. В одном племени автор увидел, как древний «художник» обводил
в убежище тень человека от костра, которая начиналась на стене и заканчивалась
на потолке. В другой раз автор заметил, как художник делал обвод людей и
животных просто «на глазок», не прислоняя их специально к стене. Автор наблюдал,
что по мере овладения способа обвода, такие случаи стали практиковаться все
чаще и чаще, пока полностью не вытеснили технику непосредственного обвода.
Глаз, очевидно, привык снимать профильные и фронтальные формы
животных и людей, и поэтому мог руководить рукой художника; новая способность
глаза заменила вещественную модель. У автора уже не было сомнений, что в этот
период контуры животных и людей превратились для древнего человека в
изображения, точнее даже не в изображения, как их понимает современный
человек, а скорее в «живые» воплощения этих животных и людей. Древние охотники
практически перестали пользоваться изображениями животных и людей для
тренировки, зато обращались к ним, как к живым существам. Автор часто наблюдал,
как вокруг подобных изображений плясали, обращались к ним с просьбой и даже,
рассердившись, били изображения и уничтожали. В последнем случае изображе-

176
Второе приложение. Процесс протосхематизации
ния замазывали краской. Присмотревшись, он понял: древние люди считают, что в
нарисованные ими изображения поселяются души изображенных людей и
животных, и, если они там поселились, изображения стали живыми, поэтому на них
можно влиять. Переживая, видя изображения как живые существа, древние художники
старались теперь нарисовать у них все, что им принадлежало по праву: и глаза, и
цвет шкуры, и одежду людей, и внутренние органы («рентгеновский стиль»).
Что же такое предмет (животное или человек), изображенный с
помощью наскального рисунка, или душа человека? Обвод предмета,
используемый вместо него самого, это явно знак-модель. Но
изображение — не знак, а самостоятельный предмет. Вряд ли души
существовали до того, как человек создал представление о душе? Именно
формирование изображения и представления о душе позволило
человеку начать видеть души, и, следовательно, считать, что они
существуют подобно тому, как существует сам человек, земля, солнце, звезды
или небо над головой. С точки зрения последовательно проведенного
семиотического подхода изображенный предмет — это не модель
реального предмета. Изображение дало возможность человеку увидеть
предметы, которые можно вызвать самому, нельзя съесть, которые
обладают новыми необычайными свойствами, например, разной
величиной, странными пропорциями и прочее. Иначе говоря, изображенный
предмет и душа — это артефакты, «предметы второго поколения»,
созданные людьми. По отношению таким предметам можно говорить о
психологическом процессе, включающем рассматривание предмета,
актуализацию связанных с ним смыслов (образов), возникновение на
основе существующих смыслов новых (подобно тому, как на основе
образов реального предмета и обвода возник образ нарисованного
предмета или на основе образов человека и птицы, вылетающей из
гнезда и влетающей в него, возник образ души-птицы).
Приведенная здесь трактовка предметов заставляет отказаться от
натуралистического понимания объектов и онтологии. С точки зрения
семиотически ориентированной гносеологии, объект (онтология) — это
не натуральный природный объект, а предмет второго поколения. В этом
смысле все объекты знания являются производными от языка (семи-
озиса) и человеческой деятельности. Сталкиваясь с проблемами и
разрешая их, человек не только изобретает знаки и разворачивает
деятельность, но и порождает все новые и новые предметы второго
поколения (объекты знания). Обнаруживая в мире такие предметы (хотя он
их сам создал), человек начинает вести себя по-новому. Он не только
приспосабливается к новому миру вторичных предметов, но и
использует открывающиеся при этом новые возможности.
Конечно, приведенное здесь воображаемое путешествие
представляет собой историческую реконструкцию первых этапов
формирования древней живописи. Однако я при этом не ссылался при этом на

Семиозис и культурное видение
177
мистических учителей рисования и не считал архаических людей
умнее современных. Архаическое искусство, как мы видим, существенно
отличается от современного. Оно не странное, а иное. Наскальные
изображения животного или человека — не произведение изящного
искусства и вообще не произведение, это живое существо (душа), с которым
архаический человек общается, к которому он обращается.
Архаическое искусство не выражало прекрасного (хотя его «произведения» в
особом смысле прекрасны). Оно сводило человека с душами животных
и людей, позволяло влиять на них. Иными словами, архаическое
искусство создавало особую действительность, где обычный мир сходился
и переплетался с миром сакрального. Этот момент отмечает известный
искусствовед Р. Арнхейм, говоря, что искусство первобытного
общества возникает не из любопытства и не ради самого «творческого»
порыва, а для выполнения жизненно важных задач. Оно вселяет в человека
небывалую силу, позволяет «магически влиять» на отсутствующие
вещи и живые создания2 .
Семиозис и культурное видение
В ранних работах Г. П. Щедровицкого была принципиальная
неясность. С одной стороны, он трактует знание в контексте
мыслительной деятельности, и тогда оно редуцируется (сводится) к знаку. С
другой — сохраняется эпистемологическая трактовка знания. В этом случае
знание характеризуется как структура формы и содержания (форма
представляет содерэюание, содержание представлено в форме). Введя
понятие «знаковой формы», Г. Щедровицкий пытается удержать
эпистемологическую трактовку знания; настаивая на деятельностной
природе мышления, он вынужден сводить знания к знакам, что, в конце
концов, и произошло.
Сегодня я решаю эту дилемму следующим образом. Знание и
соответствующее видение действительности не тождественно знаку.
Семиотический процесс является операциональной несущей основой
знания. Другими словами, чтобы получить знание, необходимы замещение,
означение и действия со знаками. Но знание возникает как бы
перпендикулярно, при условии своеобразного удвоения действительности.
В сознании человека, получающего и понимающего знание, под
влиянием требований коммуникации (например, необходимости при
отсутствии предмета сообщить о нем другим членам общества) предмет
начинает существовать двояко — и сам по себе и как представленный в
200 Арнхейм Р. Искусство и визуальное восприятие. М., 1974. Розин В. М. Визуальная
культура и восприятие. Как человек видит и понимает мир. М., 2004. С. 132. 105-111.

178
Второе приложение. Процесс протосхематизации
семиотической форме (слове, рисунке и т. п.). Знание «слон»
фиксирует не только представление о слоне, сложившее в обычной практике,
но и представление о слоне, неотделимое от слова «слон». В обычном
сознании эти два представления сливаются в одно целое — знание, но
в контексте общения (коммуникации) и деятельности они расходятся и
выполняют разные функции. Так, именно второе представления
позволяет транслировать знание и действовать с ним как с самостоятельным
объектом, в то же время первое представление — необходимое
условие формирования и опознания означаемого предмета .
Указанное здесь представление о знании в той или иной форме
осознавалось многими философами. Например, Аристотель фиксировал
различие знания и объекта, причем содержание знания в его системе
часто совпадает с сущностью объекта. Кант говорил о созерцании.
«Каким бы образом и при помощи каких бы средств, — пишет Кант, — ни
относилось познание к предметам, во всяком случае созерцание есть именно
тот способ, каким познание непосредственно относится к ним и к которому как к
средству стремится всякое мышление»202.
Почему мышление ставится в зависимость от созерцания? А
потому, что в знании одно представление фиксируется (отражается) в
другом. Мышление, рассматриваемое в качестве способа получения
знаний, то есть познания, и определяется как способность отражения
(«описания») предмета, как созерцание. Другими словами, о знании
мы говорим не только в контексте коммуникации, но и познания, для
знака же познавательная деятельность не обязательна. Вот почему я
утверждаю, что знание, хотя и возникает на семиотической основе, к
знакам не сводится. Замещения, означения, трансляция знаков и
другие действия со знаками создают в сознании условия для поляризации
целостного представления о предмете: одно из них осознается как
знание, второе — как объект знания или его содержание.
Именно знания являются тем, что для человека задает видение
действительности. В свою очередь, получение знания, как уже
говорилось, предполагает семиотический цроцесс (изобретение знаков,
означение, действия со знаками). Уже в процессе становления человека,
201 Сравни. «Приступая теперь к исследованию о знаках, — пишет Августин, — я говорю
наоборот: пусть никто в них не обращает внимание на то, что [вещи] есть, а только на то, что
они суть знаки, т. е. что они означают. Ибо знак есть вещь, которая воздействует на чувства,
помимо вида (species), заставляя приходить на ум нечто иное...И у нас только одна причина
для обозначения, т. е. для придания знака — вынуть и перенести в душу другого то, что
производит в душе то, что создает знак» (Антология средневековой мысли. Т. 1. СПб.: РХГИ,
2001. С. 66-67). И здесь, как мы видим, двойное понимание: с одной стороны, знак — это то,
что «заставляет приходить на ум нечто иное», с другой — то, что «переносится в душу
другого», то есть знание.
202 Кант. Критика чистого разума. В 6-ти т. Т. 3. М., 1964. С. 127.

Семиозис и культурное видение
179
одной из предпосылок которого выступали сообщества
человекообразных обезьян, имеющих сильную власть вожака и развитую
сигнальную систему, складывается поведение, суть которого представляло
проживание воображаемых событий, заданных знаками. Приведу
соответствующую реконструкцию.
Вспомним, как развивается ребенок примерно до 2-3-х лет. В чем
состоит его развитие? Не в том ли, что он адаптируется к
коммуникации с матерью и отцом, входит в эту коммуникацию,
«специализируется» в ней? Ребенок учится фиксировать свой взгляд на Другом (его
руках, лице, глазах, фигуре), учится соотносить произнесенное слово
(сначала материнское, затем свое) с предметами и действиями, учится
действовать согласованно (подчиняться взрослому, соединять свои
усилия и действия с его усилиями и действиями). Именно в этом процессе
адаптации-научения формируется значение слов и других знаков и
складывается воображение ребенка, когда он может помыслить
(представить) предмет, отвечающий слову и знаку. Попробуем и в
филогенезе найти «некие персонажи и процессы», аналогичные
онтогенетическим «Коммуникации» и «Родителям».
Перенесемся мысленно в те доисторические эпохи, когда
сообщества обезьян, которых мы называем человекообразными, попали в какие-
то необычайные, экстремальные для выживания условия (например, им
пришлось спуститься с деревьев, искать пищу на открытых
пространствах, защищаться от хищных зверей, более широко, чем обычно,
использовать палки и камни). Можно предположить, что з этих условиях
выживали лишь те сообщества, которые начали осуществлять
«парадоксальное поведение». Чтобы пояснить, что это такое, обратимся к
рассказу Э. Сетон-Томпсона «Тито» о маленькой смелой самке койота.
За Тито гнались борзые. «Через минуту собаки должны были настичь ее и
разорвать. Но вдруг Тито остановилась, повернулась и пошла навстречу
собакам, приветливо помахивая хвостом. Борзые особенные собаки. Они готовы
догнать и растерзать всякого, кто бежит от них. Но тот, кто не убегает, и
спокойно глядит им в глаза, сразу перестает быть для них врагом. Так случилось и
теперь. Разогнавшись, борзые промчались мимо Тито, но сейчас же вернулись
смущенные. Борзые отказывались нападать на зверя, который вилял хвостом и
не желал убегать»203.
Представим себе теперь такую ситуацию. Сообщество
человекообразных обезьян столкнулось с хищниками — тиграми, львами,
пещерными медведями. Вожак обезьян замечает, что бежать некуда: справа и
слева отвесные скалы, позади буйволы. И вот он, подобно Тито, на миг
как бы «помешался»: вместо того чтобы подать сигнал (крик) тревоги
и бегства, издает прямо противоположный — «все спокойно, не двига-
Сетон-Томсон Э. Рассказы о животных. М., 1980. С. 271.

180
Второе приложение. Процесс протосхематизации
емся». И вот странно, хищники, пораженные необычным поведением
стаи обезьян, ретировались, ушли в поисках более «нормальной»
пищи. Разберем эту ситуацию парадоксального поведения.
Почему обезьяны стоят, как это возможно, ведь опасность налицо?
Возможно в том случае, если сигнал «спокойствия» перестает быть
сигналом, отсоединяется от своей родной ситуации. Кроме того, нужно
чтобы обезьяны сумели реально представить ситуацию опасности как
спокойное событие, иначе они все равно побегут. Получается, что они
должны сойти с ума: видя одно, воображать и видеть прямо
противоположное, слыша одно, не верить своим ушам. Но ведь и мы, читатель,
такие же, например, в данный момент находимся в каком-то
помещении, но реально проживаем совершенно другие события:
путешествуем во времени, размышляем о происхождении человека и т. п.
Разберем эту ситуацию парадоксального поведения.
В нормальном, обычном поведении сигналы являются частью
(элементом) события. Сигнал тревоги вовсе не означает саму тревогу, это
именно первая часть сложного поведения (события) животного. В
парадоксальном же поведении в психике обезьян происходит сшибка двух
событий: с одной стороны, они видят реальную опасность, с другой —
вынуждены следовать сигналу вожака, сообщающему, что опасности
нет. В подобных парадоксальных ситуациях, которые были в те времена
массовыми, обычными, животное должно как бы «выйти из себя»,
представить привычное событие в форме другого, часто противоположного.
В результате сигнал перестает восприниматься как часть события,
он соотносится теперь с новым поведением (ситуацией, предметом),
сохраняя, однако, связь со старыми. Дистанция, напряженность между
этими тремя элементами (сигналом, новой ситуацией и старыми
ситуациями), в конце концов, разрешается так, что появляется знак.
По механизму процесс формирования знака можно представить
так. Должна возникнуть связь знаковой формы с определенным
предметом (ситуацией), в данном случае сигнал «спокойно» вступает в связь
с ситуаций опасности. Необходимость (и эффективность) такой связи
выясняется задним числом. Важно, что эта связь — не органическая
(природная), а так сказать, «социальная»: она обусловлена
коммуникацией и волей субъектов (властью вожака). В психологическом плане
необходимое условие формирования связи между знаковой формой и
предметом — активность субъекта, направленная на
перепредставление ситуации (так ситуацию опасности нужно было понять как
спокойное, безопасное событие).
Сигнал теперь — не сигнал, а знак новой ситуации, он обозначает,
выражает некоторое событие. И контекст у знака другой — не часть
события, а коммуникация. Теперь члены сообщества напряженно следят,

Семиозис и культурное видение
181
какой сигнал-знак издаст вожак, а вожак всякую новую парадоксальную
ситуацию означает как некоторое событие. Начиная с этого периода,
сигнал-знак влечет за собой представление определенной ситуации, в
которой назревает новое поведение. В коммуникации действительность
удваивается: один раз она сообщается вожаком, издающим сигнал-знак,
другой раз реализуется в конкретном означенном поведении.
Как же обезьяны сумели так удачно сойти с ума? Главным образом
потому, что над ними довлела власть вожака, а также потому, что они
соединили сигнал спокойствия с новой ситуацией, то есть начали
обозначать эту ситуацию, и, наконец, потому, что им удалось ситуацию
опасности представить как спокойное событие. То есть в ситуации
парадоксального поведения на основе сигнала формируется знак. В
отличие от сигнала знак не является пусковой частью ситуации, а
именно обозначает ее. В отличие от сигнала, осмысленном в пространстве
биологического поведения, знак начинает существовать в
пространстве коммуникации, которая задается напряженным отношением между
вожаком и остальными членами стаи.
Коммуникация конституируется не реальной ситуацией, в которой
находится животное, а криком-знаком вожака, его властным
воздействием, но также активностью, деятельностью членов коллектива,
сумевших связать знак с определенной ситуацией за счет ее
перепредставления. Одновременно вместе с формированием знака
складываются первые социальные отношения и то, что можно назвать зародышами
человеческой психики. Действительно поведение обезьян,
ориентирующихся на знаки и знаковую коммуникацию — это фактически первые
социальные отношения, а деятельность по перепредставлению на
основе знаков одних ситуаций в другие — первые акты человеческой
психики. На их основе рождается в дальнейшем воображение.
Интересно, что коллективные, совместные действия с
естественными орудиями (камнями, палками, костями животных и т. д.) также
являются парадоксальным поведением. Представим себе следующую
вполне правдоподобную ситуацию, относящуюся к тому же времени.
Стая человекообразных обезьян разбивает камнями какие-то плоды.
Неожиданно из-за кустов выскакивает тигр. Хотя вожак успевает
издать какой-то сигнал, обезьяны в панике. Их действия бессмысленны,
видны мелькающие лапы с камнями, но именно поэтому в голову тигра
случайно попадают несколько камней. От боли и неожиданности тигр
пугается и исчезает. Позднее в подобной же ситуации по сигналу
вожака обезьяны уже довольно дружно кидают в хищников камни и палки.
Эффект подобных действий для членов «сообщества» был
неожиданным и странным: вместо одного события получалось другое: удавалось
добыть пищу, прогнать хищников, изменить в благоприятную сторону

182
Второе приложение. Процесс протосхематизации
угрожающую ситуацию. Можно предположить, что сигналы,
запускавшие подобные совместные действия, тоже становились знаками, однако
не только нового поведения, но и связанных с ним орудий-предметов.
Именно так, вероятно, и формируются коммуникация, знаки
естественного языка (слова), воображение и память, помогающие
создавать знаки и означать с их помощью различные ситуации и предметы.
Чем чаще первобытные особи прибегали к парадоксальному
поведению, тем больше сигналов превращалось в знаки и тем эффективнее
становилось их поведение. В конце концов, процесс логически
приходит к своему завершению: парадоксальное поведение становится
основным (так сказать, нормальным), полностью вытесняя старые формы
сигнального поведения. Ситуации, действия или предметы, почему-
либо не получающие означения, не существуют теперь для сообщества
вообще. Система знакового поведения все время усложняется:
формирование знаков и употребление их порождает необходимость в
следующих знаках, эти — в других, и т. д.
А что происходит с обезьянами, вставшими на путь
парадоксального и знакового поведения? Они вынуждены адаптироваться к новым
условиям, меняться. Выживают лишь те особи, которые начинают
ориентироваться не на сигналы и события, а на знаки, те особи, для
которых «временное помешательство» на знаковой почве (т. е.
воображение и представление) становятся нормой жизни, те, которые научаются
работать со знаками (создавать их, понимать и т. д.). Именно адаптация
к новым условиям резко меняет естественные процессы развития
обезьян как биологического вида. Формируются новые типы движений
конечностей, новые типы ощущений, новые действия и операции в
психике. При этом можно предположить, что биологическая эволюция и
становление вида Homo sapiens, должны были идти, как и у всех
обитателей нашей планеты, то есть под влиянием обычных факторов
микроэволюции: естественного отбора, мутаций генов, их комбинации и т. п.
Ряд исследователей предполагает, что в доисторический период,
когда складывался человек, мутационный процесс мог быть ускорен
повышенным радиационным фоном или какими-либо другими
причинами. Впрочем, по современным данным примерно каждый десятый
индивидуум и так является носителем новой спонтанной мутации. Что
же касается сдвигов в изменчивости поведения и условий
естественного отбора, то изменчивость была обусловлена переходом к знаковому
поведению, а отбор — сложными условиями жизни существ
переходной формы и тем же переходом к знаковому поведению.
Итак, формирование в связи со знаковым поведением новых
телесных единиц, влекло за собой и соответствующую биологическую
трансформацию. Последняя преобразовывала буквально все стороны

Семиозис и культурное видение
183
жизнедеятельности организма, начиная от моторных действий и
представлений, кончая половым поведением. Судя по всему, вожак,
используя свою новую роль как организатора знакового поведения, навязывал
особям женского пола половое общение не только в нормальном для
такого общения биологическом периоде (течки), но и за его границами.
Привыкшие действовать в реальной ситуации как в воображаемой,
особи женского пола идут на подобное нарушение, так сказать в силу
«системных соображений». Возникшая при этом биологическая
патология поведения закрепляется на мутационной генетической основе
(то есть становится нормой), поскольку поддерживает общую
тенденцию изменений организма в сторону семиотического поведения.
Таким образом, необходимость адаптироваться к коммуникации,
работать со знаками и орудиями, действовать совместно трансформирует
биологическую субстанцию обезьяны, создавая на ее основе существо
переходной формы. Это уже не обезьяна, но еще и не человек, а особое
меняющееся, адаптирующееся существо, претерпевающее метаморфоз.
Судя по палеонтологическим исследованиям, к концу четвертичного
периода адаптация существ переходной формы заканчивается, т. е. их
телесность (физиология, органы тела, внешний облик, действия органов
чувств) теперь полностью отвечает коммуникации, требованиям
совместной деятельности, знаковому поведению.
Итак, семиотическое поведение основывается на видении и
проживании воображаемых событий, будем их условно называть
«сигнификатами» (от слова «сигнификация» — обозначение).
Воспроизводство и трансляция этих событий предполагает знания, т. е. содержанием
(объектом) знаний выступают сигнификаты. Второй основной источник
видения в культуре — семиотические квазисхемы и схемы20 . Они
могут описывать реальные предметы, например, тот же метрополитен, но
чаще задают новые сигнификаты. Представления об архаической душе
или языческих богах — примеры подобных сигнификатов. Как уже
отмечалось, необходимое условие их становления — знаковые замещения
(в первом случае состояния человека выражаются поведением птички,
во втором — особых персонажей, называемых богами). Но само
понимание души или бога — это уже новый предмет, в котором слились,
сплавились свойства знака и замещающего его объекта).
Культурное видение, конечно, феномен более сложный, чем
представления о душах или богах. Он задается многими схемами,
квазисхемами и знаниями. Отчасти они независимы, отчасти связаны между
204 В отличие от схем квазисхемы не осознаются как схемы. Архаическое представление о
душе для человека того времени — это просто часть известной ему реальности. Он не про-
тивоставлял души объектам, не сравнивал их со знаниями и прочее, самих этих различений
для него просто не существовало.

184
Второе приложение. Процесс протосхематизации
собой. Формирование культурного видения можно проиллюстрировать
на примере той же архаической культуры. В этой культуре мы находим
два основных типа квазисхем, первые можно назвать «локальными»,
вторые «фундаментальными». Примерами локальных квазисхем
являются архаические объяснения (осмысления) затмения, землетрясения
и другие. Локальные квазисхемы помогают понять новое явления и
эффективно (по меркам этой культуры) действовать. Как правило,
локальные квазисхемы изобретаются для данного конкретного случая и
больше нигде не употребляются. Вот характерный уже использованный
выше пример — архаическое понимание затмения.
«На языке тупи солнечное затмение выражается словами: „ягуар съел
солнце". Полный смысл этой фразы до сих пор обнаруживается некоторыми
племенами тем, что они стреляют горящими стрелами, чтобы отогнать свирепого зверя
от его добычи. На северном материке некоторые дикари верили также в
огромную пожирающую солнце собаку, а другие пускали стрелы в небо для защиты
своих светил от воображаемых врагов, нападавших на них. Но рядом с этими
преобладающими понятиями существуют еще и другие. Караибы, например,
представляли себе затмившуюся луну голодной, больной или умирающей... Гу-
роны считали луну больной и совершали свое обычное шаривари со стрельбой
и воем собак для ее исцеления».
Семиотическая квазисхема в архаической культуре задает три грани
явления: языковое выражение (йужно было изобрести сам нарратив —
«ягуар съел солнце» или «луна умирает»), понимание того, что
происходит (диск солнца уменьшается, потому что его съедает ягуар),
наконец, уяснение того, что надо делать (отгонять ягуара). Локальные и
фундаментальные квазисхемы формировались как культурные условия
разрешения определенных проблем.
В отличие от локальных квазисхем фундаментальные
используются для осмысления большого круга природных и социальных явлений
(в архаической культуре эти два класса явлений не различаются, более
того, зачастую социальный субъект оказывается природной стихией и
наоборот). Исследования показывают, что в архаической культуре
можно выделить два основные типа фундаментальных квазисхем —
«квазисхема души» и производные от них квазисхемы (духов,
реинкарнации — переход душ от умерших к живущим, схема «охотник-жених» и
ряд других) и «квазисхемы архе» (тотемов, культурных героев и пер-
вопредков, схемы творения и другие)205.
Производные квазисхемы, в свою очередь, получались двумя
способами. Во-первых, так сказать, за счет «привязки» исходной
квазисхемы души к новым ситуациям. Например, всем природным явлениям,
от которых зависел человек, и которые были похожи на живые, припи-
Напомним, что термин «архе» означает начало, исток, постоянное возвращение к началу.

Семиозис и культурное видение
185
сывались души; в отличие от душ человека они обычно назывались
духами. Скажем, река движется, дает воду и рыбу, но может разлиться
и разрушить жилища; нет сомнений, она живая и обладает душой.
Кстати, тогда понятно, что делать: чтобы река не погубила и дала
много рыбы ее духу нужно принести подарок (жертву), взамен она
поможет. Второй способ построения производных квазисхем — создание из
простых квазисхем более сложных.
Рассмотрим, например, как могло быть получено новое знание о
том, что после смерти родственников, их души возвращаются в тела
детей, родившихся в данной семье. Получению этого знания, вероятно,
предшествовали следующие наблюдения (их можно трактовать как
знания), полученные в разных ситуациях, но почему-либо соединенных
вместе. Первое — родственники в семье похожи друг на друга, не
исключая умерших и живущих. Последнее звучало примерно так:
«умерший дед (бабушка, отец) вернулся, то есть снова родился». Второе —
птица может сменить свое гнездо, перелетев из одного в другое.
Совмещение обоих наблюдений на фоне актуализации представления о
душе-птице, создает условие для склейки в сознании двух образов —
похожих друг на друга родственников и птицы-души перелетающей из
одного гнезда-дома (тела) в другой. Можно предположить, что
подобная склейка облегчалась языковой игрой, воображением,
сновидениями и стремлением понять возникший из соединения двух предметов
феномен. Рождается же из всего этого новая квазисхема
(реинкарнации) и знание — «эюивущие и умершие родственники имеют одни и те
Dice души». Кстати, в этом же контексте, вероятно, рождается и
квазисхема «древа жизни»: душа-птица, прежде чем влететь в новое гнездо,
отдыхает на древе (жизни). На некоторых петроглифах так и
изображено. Здесь новые квазисхемы (реинкарнации и древа жизни) получаются
за счет соединение двух квазисхем души и особого ее осмысления (связь
квазисхем трактуется как переход душ от мертвых к рождающимся).
И опять же новые квазисхемы подсказывают, что делать. Второй пример
демонстрирует еще более сложную процедуру образования сложной
квазисхемы из простых, это упомянутая схема «жених-охотник».
Действительно, как показывает Н. Ерофеева в архаической
культуре брачные отношения (ухаживание и любовь) отождествлялись с
охотой, соответственно жених в архаической культуре понимался как
охотник (стрелок из лука), невеста — как дичь 6. В связи с этим сразу
приходит на память сказка о царевне-лягушке. Ивану царевичу нужно
искать невесту, а он берет лук и стрелы, то есть действует как охотник;
206 Ерофеева Н. Лук // Мифы народов мира. М., Л., 1982. Дальнейшие иллюстрации я взял
из неопубликованной статьи Ерофеевой «Попытки дешифровки некоторых устойчивых
мотивов петроглифов из разных регионов в свете структурной типологии».

186
Второе приложение. Процесс протосхематизации
подобравшая его стрелу лягушка становится его невестой. Ерофеева
приводит, в частности, такой текст из русской свадебной лирики:
На гори-то соболя убил,
Под горою лисицу убил,
В тихой заводи утицу
На песочке лебедушку
В терему-то красну девицу-душу
Настасью Егоровну.
Сера утица — кушанье мое,
А белая лебедушка — забава моя,
Да Настасья — невеста моя
«Чрезвычайно трудно, — пишет Ерофеева, — понять, где кончается
„охота" и начинается „свадьба". Так, в колядовом репертуаре славян широко
распространена сюжетная ситуация, в которой „молодец охотится за ланью
(серной, куницей, лисицей), которая оказывается девицей". В восточно-романской
эпической поэме „Иоргован и дикая дева из-под камня" герой едет охотиться
непосредственно на дикую деву».
Охотиться едет на легких птиц,
Свататься едет к девушкам милым...
Ерофеева приводит и лингвистические параллели. Так, в тюркских
языках ΑΤΑ — «самец», «отец» при корне AT — «стрелять»; AHA —
«самка», «мать» при корне АН — «дичь». Наконец, известно, что по
форме ритуал брачного ухаживания у аборигенных народов строится
как преследование на охоте.
Таковы факты. Рассмотрим теперь, как могли возникнуть данные
представления о брачных отношениях. Как мы сказали, с определенного
момента развития архаического общества (племени, рода),
представления о душе и духах становятся ведущими, с их помощью осознаются и
осмысляются все прочие явления и переживания, наблюдаемые
архаическим человеком. В частности, часто наблюдаемое внешнее сходство
детей и их родителей, зависимость одних поколений от других, наличие
в племени тесных родственных связей, соблюдение всеми членами
коллектива одинаковых правил и табу осознается как происхождение всех
душ племени от одной исходной души (человека или животного)
родоначальника племени, культурного героя, тотема. Поскольку души не-
уничтожимы, постоянно поддерживается их родственная связь с
исходной душой и все души оказываются в тесном родстве друг с другом.
Однако, ряд наблюдаемых явлений «ставил» для архаического
сознания довольно сложные задачи. Что такое, например, рождение
человека; откуда в теле матери появляется новая душа — ребенка? Или почему
тяжело раненное животное или человек умирают, что заставляет их душу
покинуть тело раньше срока? Не сразу архаический человек нашел
ответы на эти вопросы, но ответ, нужно признать, был оригинальным. Откуда

Семиозис и культурное видение
187
к беременной женщине, «рассуждал» архаический человек, приходит
новая душа? От предка-родоначальника племени. Каким образом он
посылает ее? «Выстреливает» через отца ребенка; в этом смысле брачные
отношения — ни что иное, как охота: отец — охотник, мать — дичь; именно
в результате брачных отношений (охоты) новая душа из дома предка
переходит в тело матери. Аналогичное убеждение: после смерти животного
или человека душа возвращается к роду, предку племени. Кто ее туда
перегоняет? Охотник. Где она появится снова? В теле младенца, детеныша
животного. На барельефе саркофага, найденного в Югославии,
изображены: древо жизни, на ветвях которого очевидно изображены кружочками
души, рядом стрелок, прицеливающийся из лука в женщину с ребенком
на руках (судя по нашей интерпретации — это отец ребенка), слева от
этой сцены нарисован охотник на лошади, поражающий копьем оленя.
С точки зрения такого объяснения, становится понятным не
только, почему ухаживание по форме напоминает охоту, но и такой
странный факт, что первые брачные отношения во многих племенах
поручались шаману (он, как известно, в архаической культуре был главным
специалистам по душам).
Второй тип фундаментальных схем (схемы архе) можно
проиллюстрировать на примере схемы культурного героя (он же часто
«тотемный предок», он же «предок-демиург»). Актам первотворения, пишет
Е. Мелетинский,
«соответствуют в архаических мифологиях жившие и действовавшие в
мифическое время герои, которых можно назвать первопредками —
демиургами — культурными героя ми. Представления об этих трех
категориях переплетены между собой, вернее — синкретически нерасчленены.
В этом комплексе базисным началом является первопредок — родовой, фрат-
риальный, племенной. Последний может иногда мыслиться как
общечеловеческий, поскольку племенные границы в сознании членов первобытной общины
совпадают с общечеловеческими. Первопредок-демиург — культурный герой,
собственно, моделирует первобытную общину в целом, отождественную с
„настоящими людьми". У племен Центральной Австралии и у палеоафриканских
народностей (бушмены), отчасти у папуасов и некоторых групп американских
индейцев мифические герои — это тотемные предки, то есть прародители или
создатели одновременно как определенной группы животных (реже растений),
так и человеческой родовой группы, которая рассматривает данную породу жи-
207 «Мифическая эпоха — это эпоха первопредметов и перводействий:
первый огонь. Первое копье, первый дом и т. п., первый и потому парадигмальные акты
физиологических отправлений, ритуальных действий, применения целебных средств, приемов
охоты, первые поступки, нравственно позитивные и негативные... Классический пример
мифической эпохи первотворения — это так называемое „время сновидений" в мифологии
австралийских аборигенов...герои мифического времени и тотемы вновь появляются в снах,
отражающих господствующие мифологические представления; у ряда племен мужчина
должен во сне увидеть мифического предка, душа которого собирается переселиться в его
новорожденного ребенка» (Мелетинский Е. М. Поэтика мифа. М., 1976. С. 173, 174).

188
Второе приложение. Процесс протосхематизации
вотных в качестве своей „плоти", то есть своих родичей, тотема... тотемные
предки совершают творческие и культурные деяния, хотя тип культурного героя
в Австралии еще слабо конституирован. Например, тотемные предки — дикие
коты и ящерицы-мухоловки с помощью каменного ножа довершили творение
людей-личинок, беспомощно лежавших на выступающих из воды скалах, сделали
им обрезание (обряд инициации довершает человек), научили добывать огонь
трением, готовить пищу, дали им копье и бумеранги, разделили людей на
фратрии, снабдили каждого персональной чурингой как вместилищем его души»208.
То, что это квазисхемы, видно из следующего. Очевидна
предметная двухслойность квазисхем архе: мифическое время и события
выражают обычное.
«В фантастических образах мифологии, — замечает Мелетинский, —
широко отражены реальные черты окружающего мира. В этом отражении мифом
действительности есть даже особая „полнота", потому что все сколько-нибудь
существенные природные и социальные реалии должны быть укоренены в мифе,
найти в нем свои истоки, объяснение и санкцию, в известном смысле они все должны
иметь свой миф... к этому следует добавить, что всякие подлинные исторические
события затем укладываются в прокрустово ложе готовой мифологической
структуры, оказываясь лишь несовершенным воспроизведением, повторением своего
абсолютного прообраза, локализованного в мифическом времени»209.
Если квазисхема души, как отмечалось выше, позволила разрешить
проблемы, связанные с пониманием смерти, болезни, сновидений и т. п.
феноменов человека, то квазисхемы архе давали возможность для
более широкого круга осмысления и, главное, для конституирования и
функционирования архаической культуры. Во-первых, мы видим, с их
помощью закрепляются социальные практики и занятия архаической
йг 210
культуры, а также дается объяснение основным явлениям культуры .
Впрочем, одно связано с другим: объяснение явлений, обусловленное
проблемами, с которыми сталкивались племена, выливалось в
формирование определенных социальных практик.
Во-вторых, обозначаются очень важные для воспроизводства
культуры процессы обучения.
«Знание происхождения огня, змей, лекарственных трав дает возможность
избежать ожогов и укусов, применять целесообразно лекарства. Вспомним Вяй-
нямейнена, который мог исцелиться от раны, нанесенной железным топором,
только узнав тайну происхождения железа»211.
Указанные в схемах архе перводействия и изобретения, как
правило, связаны с реальными процессами подражания и обучения,
имеющими место в первобытных племенах. Более того, можно предполо-
208 Мелетинский Е. М. Поэтика мифа. С. 179-180.
209 Там же. С. 170, 177.
210 Там же.
211 Там же. С. 173-174.

Семиозис и культурное видение
189
жить, что архаический наставник и «учитель» юношей и девушек,
демонстрирующий им в первый раз, а затем неоднократно, пока они не
запомнят и научатся всему тому, что необходимо знать каждому члену
племени, и послужил прообразом культурного героя.
В-третьих, в квазисхемах архе кодируются конфликтные ситуации,
столкновение племени с индивидом, разрешение конфликтов, опасные
или ошибочные действия и поступки. Например, в мифах мелазийцев
характерен мотив двух братьев близнецов — «умного» и «глупого», т. е.
«положительный и отрицательный варианты культурного героя... братья
участвуют в делах творения неодинаковым образом: То Кабинана создает все
лучшее и ценное для человека, все положительное, а То Карвуву — все
отрицательное... То Карвуву — виновник смерти (он помешал своей матери-старухе
сменить кожу, подобно змеям), голода, войн, кровосмешения... Его демонизм
является главным образом результатом неудачного подражания (как настоящий
„дурачок", он, например, кроет хижину изнутри, и его мочит дождь)»212.
В-четвертых, квазисхемы архе выполняют важную роль
консолидации племени и умножения его сил. Культурные герои (предки и
тотемы) призываются на помощь во время работ или военных стычек,
определенные ритуалы помогают членам племени почувствовать их
присутствие и поддержку, наконец, дают возможность общезначимо
сменить роль и начать выполнять новую («переходные обряды»).
«Важнейший и наиболее образцовый переходной обряд, — считает Меле-
тинский, — инициация, отрывающая юношу, достигшего половой зрелости, от
матери и сестер, от группы непосвященных женщин и детей, и переводящая его
в группу взрослых мужчин-охотников с последующим правом женитьбы и т. д.
Этот переход включает физические испытания на выносливость, мучительную
посвятительную операцию и овладение основами племенной мудрости в
форме мифов, инсценируемых перед посвященными. Инициация включает также
символическую временную смерть и контакт с духами, открывающий путь для
оживления или, вернее, нового рождения в новом качестве»213.
В-пятых, квазисхемы архе используются в особых ритуалах для
подтверждения культурной реальности, причем эти ритуалы, например,
в Тибете дошли буквально до наших дней. Показательный пример —
магический обряд «чод» (от глагола «отрезать», «уничтожать»).
«Тибет, — пишет Дэвид-Ниль, — страна демонов», которых по поверьям и
легендам больше, чем населения страны; они охотятся за людьми и животными,
похищая у них «дыхание жизни», потребляемое демонами в пищу. «В функции
официального ламаизма входит подчинять демонов, перевоспитывать их, делать из них
покорных слуг, а в случае непокорности обезвреживать или уничтожать»214. Веро-
212 Мелетинский Ε. Μ. Поэтика мифа. С. 183.
213 Там же. С. 226.
214 Дэвид-Ниль А. Мистики и маги Тибета. «Васанта». 1992. С. 99. Вряд ли, конечно, человек
архаической культуры ставил такие задачи — подчинять и перевоспитывать демонов; здесь

190
Второе приложение. Процесс протосхематизации
ятно, одна из задач ритуала «чод» обучать молодых монахов («трапа») общаться с
демонами. Но в крайне своеобразной форме, предлагая им себя на съедение. При
этом жертва, обращаясь к демонам, выкрикивает следующие заклинания:
«На протяжении беспредельного ряда веков, в процессе повторяющихся
существований, я заимствовал у бесчисленных существ в счет их жизней — мою
пищу, мою одежду и всевозможные блага, чтобы содержать мое тело в добром
здравии, в радости и защищать его от смерти. Нынче я плачу долги, предлагая
на истребление свое тело, которое я так любил и лелеял. Я отдаю свою плоть
алчущим, кровь жаждущим, свою кожу тем, кто наг, кости свои я бросаю на
костер для тех, кто страдает от холода. Я отдаю свое счастье несчастным, свое
дыхание жизни умирающим». При этом трапа представляет, что его воля в
образе божества женского пола выходит через макушку наружу, одним махом
отсекает резаком ему голову, затем руки и ноги, сдирает с трапа кожу, вспарывает
живот, и на это угощение со всех сторон слетаются демоны, которые, смачно
чавкая, пьют ручьями текущую кровь, рвут мясо, разгрызают кости.
«Постановка спектакля, — пишет Дэвид-Ниль, — рассчитана на устрашение исполнителя,
и так искусно, что некоторые из трапа во время совершения церемонии внезап-
но сходят с ума и даже падают замертво» .
Сегодня веру в существование природы и ее законов, что образует
существенный момент нашей техногенной цивилизации, мы
удостоверяем, создавая машины и другие технические сооружения, которые
эффективно действуют, подтверждая тем самым открытые человеком
законы природы. В архаической культуре мифологическая картина
подтверждалась с помощью инициации и переходных обрядов. В этих
практиках человек не только встречался с первопредками, тотемами,
душами и духами, но одновременно каждый раз убеждался в
существовании соответствующей реальности.
Наконец, квазисхемы архе, правда, латентно, задавали культуру
как уникальное образование среди других таких же уникальных
образований. Эту функцию, например, выполняли тотемы: с одной
стороны, тотем племени — это вполне определенное животное или человек,
с другой — тотемы образовывали классы животных и людей, где
данный конкретный тотем находил свое место.
«Например, у австралийской народности аранда фигурируют такие
тотемы, как красные и серые кенгуру, эму, орел, дикий кот, иглистый муравьед,
летучая мышь, утка, ворона, лягушка, улитка, различные змеи, птицы, личинки,
рыбы и т. д. (по данным К. Штрелова, Б. Спенсера и Ф. Гиллера)... Тотемные
предки рисуются обычно прародителями соответствующих групп людей и
животных. Например, в мифе аранда, тотем которых является бандикут,
рассказывается о некоем предке по имени Карора, из подмышек которого сначала
вышли бандикуты, а затем люди, которые стали на них охотиться»216.
возможно сказывается влияние нашего времени с его идеями социальной инженерии.
Принося демонам жертву, архаический человек старался их умилостивить и о чем-то попросить.
2.5 Дэвид-Ниль А. Мистики и маги Тибета. С. 100, 105-106.
2.6 Милетинский. С. 179.

Семиозис и культурное видение
191
Уникальность культуры задается и конкретным содержанием
фундаментальных квазисхем, которое характерно для определенной
культуры и отличается от содержаний других культур. Чтобы убедиться в этом,
достаточно сравнить сходные по сюжету мифы разных народов. Стоит
отметить, что сами мифы в предлагаемом здесь дискурсе можно
истолковать как нарративы, построенные на основе локальных и
фундаментальных квазисхем. Их структуру можно лучше понять, анализируя
более поздние и главное специально построенные Платоном
«правдоподобные мифы», например, рассмотренный выше миф об андрогине.
Это типичная схема, Платон сам ее строит; вывод о любви, как
стремлении к целостности и своей половине, делается потому, что
состояния андрогинов выражают состояния влюбленных. На основе этой
схемы Платон переорганизует поведение влюбленных: теперь они не
ждут, когда Эрот поразит их волшебной стрелой и у них возникнет
влечение и страсть неизвестно к кому, а, чтобы стать целостными,
начинают искать свою половину Ясно, что история с андрогинами совместно
с другими схемами «Пира» (двух Афродит, любви, как вынашивании
духовных плодов и стремления к благу, прекрасному и бессмертию,
Эрота как гения) задают новое, можно сказать, платоническое видение
и понимание любви. При этом задают как идею любви, то есть это то,
что сегодня мы бы назвали идеальным объектом.
Но построена эта схема в форме мифа, как история, отнесенная к
прошлым мифическим временам. При этом вполне в соответствие с
логикой мифа андрогины трактуются как первопредки современных
возлюбленных. Другими словами, миф — это конкретная
историческая (нарративная) форма и традиция построения схем. Сегодня
схемы могут задаваться и в другой форме, например, в графической, как
схема метро.
Видение определенной культуры выражается всей совокупностью
фундаментальных и локальных квазисхем и схем, но их содержание
отчасти обновляется в связи с новыми условиями и поколениями (смотри,
например, выше историю по поводу томира). Периодически
фундаментальные квазисхемы переустанавливаются заново, при этом, однако, для
определенной культуры структурные особенности этих схем
сохраняются. Например, для архаической культуры в целом сохраняются
представления о душе, духах и первопредках, но их состав и поведение со
временем меняются; в культуре древних царств в течение всего
периода ее существования сохранялись представления о богах и подчинении
им людей, но количество богов и многие их поступки, да и функции
меняются. Подобные инвариантные представления, заданные в
основном фундаментальными квазисхемами, в своих культурологических
исследованиях я называю «базисными культурными сценариями».

Третье приложение
Математические схемы
в работе Галилея
Исследования В. Зубова показывают, что в основании всех
поисков Галилея, позволивших ему получить новые знания о движении
(свободном падении тела), лежит заимствованная им у средневекового
логика Николая Орема «схема треугольника скоростей». В этой схеме
один катет прямоугольного треугольника изображает пройденное
время, а другой максимальную скорость, достигнутую при свободном
падении тела (прямые внутри треугольника, параллельные этой
максимальной скорости — это мгновенные скорости в определенный
момент времени падения).
На орсмовской схеме Галилей получает исходное знание
(обозначим его символом А), о том, что скорость падающего тела
увеличивается равномерно, которое он кладет в основание всех дальнейших
доказательств.
«Поэтому, — пишет Галилей, — когда я замечаю, что камень, выведенный
из состояния покоя и падающий со значительной высоты, приобретает все
новое и новое приращение скорости, не должен ли я думать, что подобное
приращение происходит в самой простой и ясной для всякого форме? Если
внимательно всмотримся в дело, то найдем, что нет приращения более простого, чем
происходящее всегда равномерно. К такому заключению мы придем, подумав о
сродстве понятий времени и движении»217.
Далее, отталкиваясь от той же схемы, Галилей получает еще два
знания (соответственно, В и С): что все 1ела должны падать с
одинаковой скоростью независимо от их веса и что вес тела расходуется не на
поддержание движения, а только на его приращение (как известно,
Аристотель утверждал обратное: что скорость падения прямо
пропорциональна весу падающего тела и что для поддержания равномерного
движения тела необходимо постоянно прикладывать определенную
силу). Наконец, еще одно знание D («Если тело, выйдя из состояния по-
217 Галилеи Г. Беседы и математические доказательства, касающиеся двух новых отраслей
науки, относящихся к механике и местному движению. Сочинения. Т. 1. М.-Л., 1934. С. 292.

Третье приложение. Математические схемы в работе Галилея 193
коя, падает равномерно ускоренно, то расстояния, проходимые им за
определенные промежутки времени, относятся между собой, как
квадраты времени») Галилей получает, доказывая геометрическим путем
равенство треугольника скоростей «прямоугольнику скоростей», то есть
равенство равноускоренного движения равномерному движению со
средней скоростью падения218.
ПРОБЛЕМНАЯ
СИТУАЦИЯ
(установить заког
свободного падени
i
я)
—>
оремовская
СХЕМА
А
>
действие / оестествление
ЗНАНИЯ А, В, С, D
В данном случае оестествление представляет собой понимание
основания оремовского треугольника как времени падения тела,
отдельной высоты этого треугольника как мгновенной скорости, знания,
полученного при сравнении этих высот, как утверждения, что скорости
при свободном падении изменяются равномерно. Действия — это
сравнение высот треугольника, переход от одной высоты к другой по
основанию треугольника, получение при этом знаний. Рассмотрим теперь
способ получения данных знаний.
Первое исходное знание Галилей получает примерно так же, как
Платон. Он доказывает, что предположение о равномерном
приращении скорости падающего тела является наиболее естественным,
соответствующем природе изучаемого явления. Другими словами, схема
треугольника скоростей построена так, чтобы приписать падающему
телу данное соотношение.
По-другому получаются второе и третье знания. Почему,
рассуждает Галилей, нельзя считать, что вес тела тратится на поддержание
его постоянной скорости. А потому, что в этом случае нельзя
объяснить ускорение тела при падении, ведь тогда пришлось бы считать, что
по мере падения и вес тела постоянно возрастает. Почему все тела
падают с одинаковой скоростью независимо от их веса? А потому, что в
треугольник скоростей входят только два параметра — скорость тела и
пройденное время, а параметр веса не входит, следовательно, от веса
тела скорость не зависит. Как мы видим, новые знания здесь
получаются не прямо из оремовской схемы, но в связи с ней. В данном случае
схема помогает организовать соответствующие рассуждения.
Наконец, четвертое знание получается при отождествлении
оремовской схемы с определенной геометрической фигурой. На основе
1 Галилей Г. Сочинения. Т. 1. С. 311-315.

194 Третье приложение. Математические схемы в работе Галилея
полученного в геометрии знания о равенстве фигур далее создается
новое знание о свободном падении. То есть новое знание здесь
создается в два этапа: сначала в геометрии, затем в механике, но и там и там
объекты задаются с помощью схемы треугольника скоростей.
Если Платон в обосновании своих знаний апеллирует к идеям, то
Галилей — к устройству природы как «написанной на языке
математики» (так понимаемая природа вполне может быть названа
«естественно-научной онтологией»). В частности, в «Диалоге о двух главнейших
системах мира» Галилей пишет:
«Но если человеческое понимание рассматривается интенсивно и коль
скоро под интенсивностью разумеют совершенное понимание некоторых
суждений, то я говорю, что человеческий интеллект действительно понимает
некоторые из этих суждений совершенно и что в них он приобретает ту же степень
достоверности, какую имеет сама Природа. К этим суждениям принадлежат
только математические науки, а именно геометрия и арифметика, в которых
божественный интеллект действительно знает бесконечное число суждений, поскольку
он знает все. И что касается того немногого, что действительно понимает
человеческий интеллект, то я считаю, что это знание равно божественному в его
объективной достоверности, поскольку здесь человеку удается понять
необходимость, выше которой не может быть никакой более высокой достоверности»219.
ПРОБЛЕМНАЯ
СИТУАЦИЯ
(установить закон
свободного падения)
оремовская
СХЕМА
ЗНАНИЯ А, В, QD
действие / оестествление
Естественно -научная
ОНТОЛОГИЯ
Галилей был первым ученым, показавшим как схему можно
превратить в модель. История была такова. Первоначально Галилей
думал, что оремовская модель являетсяч именно моделью свободного
падения тел. Однако, его оппоненты доказали, что оремовская модель не
является моделью, поскольку в опыте мы наблюдаем, что тела падают
не равномерно ускоренно и не независимо от веса (тяжелые тела
падают быстро, но с разной скоростью, а легкие вообще падают
равномерно). Чтобы преодолеть возражения оппонентов, Галилей вынужден
был усложнить представление о естественно ускоренном движении.
К исходной оремовской схеме движения он добавляет еще одну. В нее
219 Галилей. Диалоге о двух главнейших системах мира. С. 61.

Третье приложение. Математические схемы в работе Галилея 195
входили два параметра, на которые указывал Аристотель: вес
падающего тела и среда, в которой движение происходило.
Построенная Галилеем более сложная схема позволяла объяснить,
почему сопротивление среды, увеличение ее плотности приводят к
уменьшению скорости падающего тела. Галилей предположил, что на
падающее тело действует архимедова сила, равная весу вытесненного
телом воздуха22 .
Однако новая схема, которую Галилей хотел истолковать как
модель, не объясняла, почему в одной и той же среде уменьшение
диаметра тела сказывается на уменьшении его скорости. Чтобы объяснить
и этот факт, Галилей предложил, что при падении происходит
взаимодействие среды с поверхностью тела. В результате становится
возможным говорить о трении, замедляющем движение тела в среде. Галилей
показывает, что чем больше поверхность тела, тем больше среда
взаимодействует с падающим телом и тем больше, следовательно, трение
(тела с малым диаметром имеют сравнительно с их весом большую
площадь поверхности, и поэтому на них действует большая
замедляющая сила трения)221.
Тактика «спасения» Галилеем оремовской модели довольно
интересна. С одной стороны, он вынужден обратиться к анализу
наблюдаемой реальности и признать роль среды, с другой — тем не менее,
Галилей и эту роль осмысляет в духе платонизма, как искажение
процесса падения, заданного исходной моделью. При этом он рассматривает
сущность свободного падения двояко: как идеализированный случай
«падение тела в пустоте» (то есть некий мыслимый случай падение тела,
когда полностью устранено сопротивление среды) и как факторы,
искажающие этот идеализированный процесс (один фактор — сила
трения тела о среду, другой — архимедова выталкивающая сила). Устами
героя диалога Сальва Галилей говорит:
«... причина различной скорости падения тел различного веса не
заключается в самом их весе, а обусловливается внешними причинами — главным
образом сопротивлением среды, так что если бы устранить последнее, то все
тела падали бы с одинаковой скоростью»222.
Здесь «тела, падающие с одинаковой скоростью» —
идеализированный случай падения, «сопротивление среды» — фактор,
искажающий идеализированное падение тела.
Вводя представление об идеализированном падении тела (когда
полностью устранено сопротивление среды), Галилей реализует и пла-
10 Галилей. Беседы. С. 141-162.
11 Там же. С. 182-183.
2 Там же. С. 160.

196 Третье приложение. Математические схемы в работе Галилея
тоновскую установку, по которой вещи — это копии идей, и ренес-
сансную установку на творение вещи по замыслу. В данном случае
самого творения еще нет, но оно намечается в рассуждении, так сказать,
планируется. Уже Аристотель рассматривал случай падения тел в
пустоте, но — как невозможный (то, что не существует, а только
гипотетически мыслится). Галилей же, напротив, считает, что именно тогда,
когда нет сопротивления среды, падение тела происходит в точном
соответствии с законами природы (именно такое падение и описывает
оремовский треугольник скоростей). Но в этом случае сопротивление он
вынужден рассматривать как фактор, искажающий природный процесс.
Однако одновременно здесь обнаруживается возможность
трактовать этот фактор как способ потенциального воздействия на падающее
тело. Не забудем, что инженер нового времени хочет овладеть природой,
управлять ее процессами. Для этого, правда, сами процессы нужно
представить в форме механизмов. Почему механизмов? А потому, что
любой механизм (машина), как это постепенно становится ясным
инженеру нового времени, хотя и действует в соответствии с законами
природы, но человек, именно за счет особого устройства механизма,
получает доступ к этим природным процессам и даже может ими управлять.
Например, маятник часов движется по законам природы, но механика
часов позволяет управлять этим движением (замедлять или ускорять ход
часов)223. Главное для инженеров теперь было понять, как нужно
устроить механизм, чтобы в нем реализовывались нужные, работающие на
человека, природные процессы и как на них можно воздействовать.
Еще раз усовершенствованная модель движения позволила
Галилею не только сохранить исходную оремовскую схему и одновременно
объяснить наблюдаемые факты, но и поставить один из опытов,
подтверждающих пропорциональность пройденных путей квадратам
времени (эту знание Галилей получил вначале исследования, изучая
траекторию падения снарядов; он предположил, что эта траектория
представляет собой параболу; свойства же последней и давали указанную
" Понимание того, что в естественной науке природные явления нужно представить как
механизмы, пришло не сразу. И легче оно давалось не в самом естествознании, а в тех науках,
которые пытались себя построить по образцу естественных наук, например, в психологии.
«Наука, — пишет сторонник естественно-научного варианта психологии П. Я.
Гальперин, — изучает, собственно, не явления, а то, что лежит за ними и производит их, что
составляет „сущность" этих явлений, — их механизмы... Есть еще один аспект вопроса о
предмете психологии, который сразу обнаруживает его насущное практическое значение, и не
„вообще", а для всякого психологического исследования, не только теоретического, но и
практического. Это вопрос о том, что составляет механизмы психологических явлений и где эти
механизмы следует искать. Понятно, что, только зная эти механизмы, можно овладеть
предметом в большей мере, чем позволяют опыт и практика, не вооруженные теорией; понятно и
то, что всякое психологическое исследование должно быть направлено на изучение
механизма психических явлений» (Гальперин П. Я. Введение в психологию. — М., 1976. С. 9-10).

Третье приложение. Математические схемы в работе Галилея 197
пропорциональность). Галилей с помощью построенной схемы стал
изучать, при каких условиях параметры движения становятся
удобными для измерения или же влияют на выделенные процессы так
незначительно, что ими на практике можно пренебречь. Теоретическое
моделирование, в конечном счете, позволило Галилею выделить одно из
таких условий, и он показал, что если падение тел происходит с
небольшой скоростью, то сопротивление среды будет незначительным, а
время движения достаточно большим (даже в том случае, если тело
падает с небольшой высоты). Практически это означало, что
сопротивлением среды в данном случае можно пренебречь и, следовательно,
движение тела будет происходить в соответствии с теоретической
моделью. При этом можно будет измерить время движения.
Для постановки опыта Галилею необходимо было решить еще
одну задачу — найти тела, падающие с небольшой скоростью. Падение
же с такой скоростью происходит или в плотной среде или для тел
маленького диаметра, для которых сопротивление среды достаточно
велико. Необходимое же условие опыта, как это следовало из
рассуждения Галилея, — возможность пренебречь сопротивлением среды.
Вместе с тем не учитывать его тоже невозможно.
Последнее затруднение Галилей преодолел, еще раз разложив
силы и движения. Так, падение тела по наклонной плоскости (оно
совершалось с малой скоростью) он разложил на два: горизонтальное
движение и свободное падение, видоизмененное сопротивлением
наклонной плоскости. Затем импульс, ускоряющий тело, Галилей
представил как результат нескольких сил: веса и сил трения, создаваемого
средой и наклонной плоскостью. Так как движение на наклонной
плоскости совершалось с небольшой скоростью, сопротивлением среды
можно было пренебречь. Трение тела о поверхность наклонной
плоскости также можно было не учитывать в тем случае, если поверхности
тела и наклонной плоскости были достаточно гладкими, а это условие,
как нетрудно догадаться, находилось целиком в руках Галилея.
Неплохой техник, он изготовил гладкие поверхности и затем поставил
эксперимент, подтверждающий выдвинутое им положение.
Заметим, что с точки зрения, например, античной науки вполне
было достаточным теоретически доказать положение о
пропорциональности пройденных путей соответствующим квадратам времени.
Проверять это положение опытом не только не следовало, такая проверка,
если бы кому-нибудь такое пришло в голову, считалась бы просто
затемняющей строгость доказательства. Тем более, нельзя было изменять
объект, по поводу которого предпринималось доказательство, ведь он
был создан самим Демиургом или существовал всегда. Однако с точки
зрения мыслителя Нового времени, ощущающего себя творцом, изме-

198 Третье приложение. Математические схемы в работе Галилея
нение объекта в соответствии с замыслом было вполне допустимым.
Тем более, что в сфере интеллекта математическое знание Галилей
уподобляет божественному. Поэтому, реализуя в эксперименте
идеализированное движение, фиксируемое как раз математической моделью,
Галилей всего лишь следовал за Богом. При этом возникали трудные
вопросы о расхождении данных наблюдения и теории, реального
объекта и идеализированного, а также возможности не учитывать
параметры природного явления, численные значения которых оказывались
невелики. Вот что по этому поводу пишет Галилей.
«Сальв... Я допускаю, далее, что выводы, сделанные абстрактным путем,
оказываются в конкретных случаях далекими от действительности и столь
неверными, что ни движение в поперечном направлении не будет равномерным, ни
ускоренное движение при падении не будет соответствовать выведенной
пропорции, ни линия, описываемая брошенным телом, не будет параболой и т. д.
С другой стороны, я прошу вас не отказывать нашему Автору в праве
принимать то, что предполагалось и принималось другими известнейшими учеными,
хотя и было неправильным. Авторитет одного Архимеда должен успокоить в
этом отношении кого угодно. В своей механике и книге о квадратуре параболы
он принимает как правильный принцип, что коромысло весов является прямой
линией, равноудаленной во всех своих точках от общего центра всех тяжелых тел,
и что нити, к которым подвешены тяжелые тела, параллельны между собой.
Подобные допущения всеми принимались, ибо на практике инструменты и величины,
с которыми мы имеем дело, столь ничтожны по сравнению с огромным
расстоянием, отделяющим нас от центра земного шара, что мы смело можем принять
шестидесятую часть градуса соответствующей весьма большой окружности за прямую
линию, а два перпендикуляра, опущенных из ее концов, — за параллельные
линии... Поэтому, когда мы хотим проверить на практике в конечном пространстве те
выводы, которые сделаны в предположении бесконечного пространства,
необходимо из того, что окажется в действительности, исключить то, что может быть
приписано бесконечной удаленности нашей от центра, хотя бы последняя и была
огромной по сравнению с малой величиной приборов, которыми мы пользуемся...
для научного трактования этого предмета необходимо сперва сделать
отвлеченные выводы, а сделав их, проверить в тех пределах, которые допускаются опытом.
Польза от этого будет немалая. Вещество и форму можно при этом выбрать
такими, чтобы сопротивление среды оказывалось возможно меньше»224.
Из этих размышлений Галилея видно, что он не путал принцип, по
которому математическое знание задает истинное описание природы, и
обоснование полученных знаний, где устанавливается только
приблизительное состояние дел. Кроме того, фактически Галилей понимал,
что оремовская схема — это именно математическая схема, однако
доказывал, что при определенных эпистемологических предпосылках ее
можно считать моделью.
В отличие от опытов, которые проводили многие ученые и до
Галилея, эксперимент предполагает, с одной стороны, вычленение в ре-
Гальперин П. Я. Введение в психологию. С. 431.

Третье приложение. Математические схемы в работе Галилея 199
альном объекте идеальной составляющей (при проецировании на
реальный объект теории), а с другой — перевод техническим путем
реального объекта в идеальное состояние, то есть полностью
отображаемое в теории (добиваясь тем самым своеобразного изоморфизма
теории и наблюдаемого в эксперименте природного явления).
Интересно, что опытным путем Галилей смог проверить лишь тот случай,
где можно было не учитывать действие основных сил сопротивления,
то есть тот, который в реальной практике не имел места. Это был
случай идеальный, вычисленный теоретически, реализованный
техническим путем. Но оказалось, что будущее именно за этими идеальными
реальностями; они открывали новую эпоху в практике человека эру
инженерии, опирающейся на науку. В этой связи можно нарисовать
такую методологическую схему:
I математическая схема |—> | эксперимент | —> | математическая модель | —>
|инженерная деятельность!—> | реальный механизм (машина) |

Четвертое приложение
Время и нетемпоральные категории
(«развитие», «становление»,
«преображение» и пр.)
В статье В. П. Визгина «проблема времени: синергетический
подход» ставится задача преодолеть разрыв между естественно-научной и
гуманитарной трактовкой времени.
«Разрыв между человечески-реальной озабоченностью временем — когда,
например, говорят, что не хватает времени, — между раздумьем о беге времени,
о судьбе, о будущем, о прошлом, о настоящем (в котором кажутся
соединенными все разошедшиеся нити времени), с одной стороны, и описанием времени в
точных науках — с другой, короче говоря, между гуманитарным и
естественнонаучным аспектами времени, казаЪшийся ранее непреодолимым, теперь стал
заметно, на наших глазах сокращаться...
Без нередуцируемой к настоящему триплетной структуры времени
(прошлое — настоящее — будущее) времени, строго говоря, нет...
У Ньютона истинное время — это абсолютная, безразличная к самим
вещам равномерно текущая длительность как предельное условие их движения, в
принципе, несомненно обратимая...
У Бергсона время — „творческая эволюция", созидательный „порыв"
виталистически понимаемого бытия, стрела творчества, пронизывающая бытие изнутри и
данная каждому в его внутреннем чувстве — в интуиции длительности...
И самое значительное устремление современного знания мы видим в
том, чтобы на обновленной научной основе преодолеть этот тысячелетний
разрыв»225.
Установку В. Визгина можно понять, учитывая, что в синергетике,
к которой он обращается, ставится задача снять саму оппозицию
естественно-научного и гуманитарного подходов. Например, В. С. Степин
проводит взгляд, по которому не имеет смысла противопоставлять
естественные, гуманитарные и социальные науки, что либо мы имеет дело
с наукой, либо с ненаукой. А вот что пишут составители книги
«Когнитивно-коммуникативные стратегии современного научного познания»
Л. Киященко и П. Тищенко.
Визгин В. П. проблема времени: синергетический подход // Судьба европейского
проекта времени. М,. 2009. С. 71-72.

Четвертое приложение. Время и нетемпоральные категории 201
«Резко обогатив свой концептуальный аппарат, синергетика делает
изоморфными, легитимно сопоставимыми, традиционно разведенные области
естественно-научного и социо-гуманитарного знания... оставаясь всецело
естественно-научной дисциплиной, синергетика смогла включить в свой понятийный
потенциал те характеристики, которые в классическую эпоху выражали
специфику гуманитаристики. Теперь, чтобы обеспечить собственную специфику, со-
цио-гуманитарному знанию предстоит ответить на вызов синергетики»226.
На наш взгляд, дело не в том, какую картину рисует
исследователь, включающую как у В. Степина ценности, историю и личность
ученого или не включающие таковые, а в том, как он при этом мыслит:
в одном случае он мыслит как физик, в другом как гуманитарий, в
третьем, совмещая обе мыслительные стратегии.
Опять же, это не то, о чем пишет ученый — о природе или
культуре, о системах или коммуникации, а то, как он при этом мыслит и на
что ориентирует свои знания в плане их дальнейшего использования.
Представитель естествознания, говоря о первой природе или человеке
.(культуре, обществе и т. п.), ориентируется в плане использования
своих знаний на практики инженерного типа, где основные задачи —
прогнозирование, расчет и управление явлениями. Кроме того, он
описывает эти явления (именно для того, чтобы решить указанные задачи)
как механизмы, добиваясь в эксперименте соответствия между
изучаемым феноменом и математической конструкцией, описывающей его
(в результате эта конструкция становится математической моделью,
что и позволяет на ее основе вести расчеты, прогнозирование и
строить управляющие воздействия).
Гуманитарий, опять же неважно, что он описывает — психику,
культуру или природу, ориентирован не на инженерию, а на
уникальную гуманитарную ситуацию, например, понимание, разрешение
собственной экзистенциальной проблемы, общение по поводу какой-то
проблемы и прочее. При этом, исследуя явление, он движется
одновременно в двух плоскостях — строит идеальный объект, необходимый
для разворачивания теоретического дискурса, и разрешает и
проживает свою уникальную гуманитарную ситуацию. Именно второе
движение является здесь ведущим в том смысле, что идеальный объект и
теоретические построения в гуманитарном исследовании строятся так,
чтобы можно было разрешить и прожить жизненную ситуацию, а не
наоборот.
Я считаю, что между естественно-научным и гуманитарным
подходами в онтологической плоскости нельзя навести мосты, и они нико-
226 Киященко JL, Тшценко П. Опыт предельного — стратегия «разрешения»
парадоксальности в познании // Вызов познанию: стратегия развития науки в современном мире. М.,
2004. С. 503.

202 Четвертое приложение. Время и нетемпоральные категории
гда не сойдутся. Так никогда не удастся свести задачи
прогнозирования и управления к пониманию, законы — к индивидуальным
объяснениям, природную необходимость — к свободе, любого человека — к
уникальной личности. Другое дело методологическая плоскость: здесь
эти подходы являются не только различными, но и для определенных
задач и ситуаций, действительно, дополнительными. В свете
сказанного задача снять в рамках синергетического дискурса оппозицию
естественно-научного и гуманитарного понимания времени не может
считаться корректной.
В настоящее время везде видят время. Время такое, сякое:
физическое, психологическое, время культуры, истории, разные
биологические времена, множество времен деятельности. Рядом авторов
ставится задача понять все эти времена, как одну темпоральную реальность,
один род бытия. Возможно, это идет от Аристотеля.
«Поскольку Боги, — пишет Франсуа Жюльен, обсуждая происхождение в
античной философии представления о времени, — по крайней мере в их
первоначальном виде отступают на задний план, „Время" некоторым образом
замещает их в чисто объяснительном, абстрактном плане... Этот высший,
абсолютизированный образ времени, как мы видим, вновь появляется у Аристотеля
после того, как он определяет время физически как число движения, и я
поражаюсь тому, что комментаторы не удаляют ему большего внимания...» Вот
почему, — отмечает Аристотель, — мы продолжаем говорить, что время
поглощает... все вещи испытывают его воздействие, оно «само по себе есть причина
разрушения»227.
Аристотель, судя по «Физике» и «Метафизике», колебался. С
одной стороны, у него есть более общее понятие — «возникновение»
(«изменение»), чем время; тогда время — это всего лишь вид
возникновения. С другой — поскольку ему удалось хорошо описать
«движение» с использованием категории «время», а движение планет Стаги-
рит трактует как причину всех изменений, то время им обобщается и
распространяется на все изменения.
«Так вот, мы скажем [по этому поводу] следующее, начав предварительно
с вопроса о всякого рода возникновении, так как естественно изложить сначала
общее и уж после этого рассматривать то, что свойственно каждой [вещи] в
отдельности... После этих различений, если взглянуть на все случаи
возникновения с нашей точки зрения, то из них можно будет уяснить, что в основе всегда
должно лежать нечто становящееся и оно если даже числом едино, то по виду
не едино...» (книга 1, глава 7)
«Так как природа есть начало движения и изменения, а предмет нашего
исследования — природа, то нельзя оставлять невыясненным, что такое
движение: ведь незнание движения необходимо влечет за собой незнание
природы...» (книга третья, 1 гл.)
227 Франсуа Жульена. О «времени». Элементы философии «жить». М., 2005. С. 124-125.

Четвертое приложение. Время и нетемпоральные категории 203
«После того как мы все это так рассмотрели, ясно, что всякое изменение и
все движущееся существуют во времени: ведь „быстрее" и „медленнее" приложи-
мо ко всякому изменению, так как обнаруживается во всех них» (книга 4, гл. 14)
«Так как движение должно существовать всегда и не прекращаться, то
необходимо существует нечто вечное, что движет, как первое, будь оно единым
или в большем числе, и должен существовать первый неподвижный двигатель»
(книга 8, гл. 6).
«Но если всегда существует нечто подобное, именно приводящее в движение
и само неподвижное и вечное, необходимо, чтобы и первое, приводимое им в
движение, было вечным. Это ясно из того, что иначе не может быть возникновения,
уничтожения и изменения для всего прочего, если что-нибудь не будет
двигать движущееся, так как неподвижное всегда будет двигать одним и тем же
способом и единым движением вследствие того, что само нисколько не изменяется по
отношению к движимому»228.(Книга 10, гл. 6) (выделение наше. — В. Р.)
Логика Аристотеля примерна такова. Движет всем Разум-Первый
двигатель (Божество и Небо), мысля мышление. Он есть причина как
физических движений, так и возникновения, уничтожения, изменения.
Франсуа Жюльен в своей книге, указывая на китайскую
культурную традицию, сравнивая понятие время с представлением о
китайском сезоне, пытается распредметить европейское время,
проанализировать условия его мыслимости.
«Вот так я возвращаюсь к китайской мысли, к ней, которая не мысля
„время", сразу выводит нас из под влияния концепции времени, стеснявшей нас в
нашем отношении к „жить" и к процессам...»229. Категория времени не
всеобщая, говорит Ф. Жюльен, а европейская, а само время очень разное в разных
культурах и у разных мыслителей. Кроме того, он показывает, что концепция
времени переустанавливается сообразно каждой новой философии.
В одном случае время «представляют по образу пространства и
параллельно ему (от Аристотеля до Канта), то независимо от него (Августин) и в
отличие от него (Бергсон); то для того, чтобы мыслить движение (Аристотель), а то
для того, чтобы мыслить противоположное ему — Единое, Умопостигаемое, Бога
(Плотин, Августин). Кант рассуждает о времени, чтобы установить возможность
априорных синтетических суждений... Гуссерль мыслит время, чтобы через
единство интенции получить доступ к „интенциональности", составляющей время, а
вследствие этого — к абсолютной объективности сознания... само „время"
вместо того, чтобы сделаться объектом в полном смысле этого слова, являлось
скорее тем, что каждый раз делает возможной новую инициативу философии,
предоставляя ей полную свободу... Это и делает понятие времени до такой степени
ключевым и в то же время — от философии к философии — способствует тому,
что оно оказывается не столько обогащенным или преображенным, сколько
радикально переориентируется — или, точнее, перенастраивается»230.
Еще одной проблемой является следующая. Когда мы используем
категории, например, «развитие» или «становление», то нам время не
228 Аристотель. Физика // Философы Греции основы основ: логика, физика, этика. Харьков, 1999.
229 Франсуа Жульена. О «времени»... С. 156.
230 Там же. С. 97-98.

204 Четвертое приложение. Время и нетемпоральные категории
нужно. Да, нечто развивается или становится во времени, но для
наших рассуждений это не существенно. Не существенно также, что
наши рассуждения протекают во времени. На этот момент обратил
внимание еще св. Августин, говоря в «Исповеди», что он размышляет о
времени во времени. Теперь что я хочу показать дальше.
• Желание и привычка везде видеть и мыслить время в настоящее
время тормозит анализ различных явлений, описываемых
категориями становление, развитие, преображение и пр. Назовем их
«эрайзфеноменами» (от анг. to arise — появиться).
• Неправомерно сводить эти явления к движениям (состояний и пр.),
что является условием приписываниям им характеристик времени.
• Анализ эрайзфеноменов предполагает свои, специфические
(нетемпоральные) способы научного описания.
• В основе этого анализа лежат, с одной стороны, обычные приемы
проблематизации, схематизации, конструирования и
конфигурирования, с другой — разные задачи и стратегии, связанные с
особенностями культуры и запросами времени.
• Существует класс явлений, сочетающих в себе темпоральные и
нетемпоральные характеристики. В этом случае обращение к
категории времени и анализ времени правомерны.
• В целом можно говорить о трех типах категорий: темпоральных,
нетемпоральных, темпорально-нетемпоральных или «катемпораль-
ных» (например, категория «процесс»).
Анализ античной ситуации показывает, что первоначально
движение обсуждалось наряду с другими эрайзфеноменами (изменением,
становлением, возникновением, рождением, разрушением, умиранием и пр.).
Основная проблема была в том, как эти явления можно мыслить
непротиворечиво. Рассуждения о них постоянно приводили к антиномиям
(например, парадоксам Зенона для движения; Аристотель фиксирует в
«Физике» массу парадоксов и по поводу других эрайзфеноменов).
Первое удачное решение принадлежит Аристотелю по поводу
именно движений. Оно включало в себя: стратегию построения
определений движения (в современном языке науковедения и методологии —
построение идеальных объектов), решение определенных проблем,
коммуникационный план, то есть преодоление непонимания.
Определения строились так, чтобы снимались противоречия,
решались проблемы, обеспечивалось понимание. Смысл построения
определений — замена эмпирических предметов, с множеством разных
свойств, идеальными построениями с фиксированными свойствами, что
позволяло рассуждать без противоречий и решать проблемы.

Четвертое приложение. Время и нетемпоральные категории 205
По отношению к движениям стояли две основные проблемы:
знания о движении получались в двух несогласованных между собой
процедурах — сведения движений к эталонным движениям (в конце
концов, к движению неба) и процедуре измерения расстояний,
проходимых движущимся телом; кроме того, разные мыслители в каждой
процедуре приписываемые движению разные свойства. Оба эти
момента позволили Зенону сформулировать антиномии по поводу
движений, которые делали невозможным их помыслить.
Аристотель конструирует движение как идеальный объект за счет а)
приписывания движению свойств «время» и «расстояние» и
определение их, то есть составляет движение как идеальный объект из двух
других идеальных объектов (этот прием — составление идеального объекта
из несколько других — продемонстрировал Платон в «Пире»), б)
согласования свойств время и расстояние (определение равномерного
движения и трактовка времени как бесконечно делимого континуума), в)
конфигурирование свойств движения с помощью нарратива «настоящее,
прошлое, будущее», а также категорий (движение есть переход вещей из
возможного бытия в действительное, а также совокупность качеств или
состояний). В целом это решение можно истолковать как построение
квазисхем. Квазисхемы, а не схемы потому, что, как я старался показать,
Аристотель, полемизируя с Платоном, старается заменить схемы
категориями и понятиями, а схематизацию доказательствами. Это я в ходе
реконструкции вижу в работе Стагирита схемы, он же понимал свою работу
иначе. Но рассмотрим отдельные моменты этого решения подробнее.
Итак, Аристотель стремился разрешить противоречия,
сформулированные Зеноном. Кроме того, он хотел объяснить ряд уже известных
знаний, полученных из наблюдений за движущимися телами и в
рассуждениях. Например, почему тяжелые тела падают вниз, а легкие
устремляются вверх, почему происходит ускорение свободно падающих
тел, как понять движение тела, брошенного в воздух (рука уже не
соприкасается с телом, а оно продолжает движение), как объяснить,
почему планеты не останавливаются в своем движении (почему небесное
движение не иссякает, хотя на земле, если перестает действовать сила
и двигатель, всякое движение заканчивается)?
Анализ «Физики» дает возможность предположить, что движение,
как род бытия, Аристотель конституирует в два этапа. На первом этапе
движение характеризуется с помощью «категорий» сущность, суть бытия,
вещь, форма, материал, возможность, действительность, способность,
качество, количество, состояние. Эти понятия и категории определяются
Аристотелем относительно друг друга и организуются в такую систему,
которая, как показывает анализ, позволяет выразить эмпирические
смыслы, зафиксированные в описаниях различных движений, а также объяс-

206 Четвертое приложение. Время и нетемпоральные категории
нить затруднения, возникающие в рассуждениях о движении. В результате
Аристотель получает два разных представления о движении: 1)
движение есть переход вещей из возможного бытия в действительное; 2)
движение есть совокупность множества качеств или состояний. Можно
предположить, что второе представление о движении возникает на основе
первого, когда Аристотель пытается определить, что представляют собой
вещи, переходящие из возможного бытия в действительное. Именно здесь
он фактически «отрывает» движение от вещей, характеризуя его через
качества или состояния, т. е. особые сущности, способные к изменениям.
Однако, поскольку в системе Аристотеля сущности неотделимы от
единичных вещей, совмещение двух представлений о движении, очевидно,
является для Аристотеля большой проблемой.
На втором этапе оба категориальных представления о движении
Аристотель конкретизирует и развертывает до такой степени, что
благодаря этому удается нормировать рассуждения о движении. Сам процесс
конкретизации и развертывания содержит две характерные процедуры:
1) анализ правильных (т. е. не приводящих к противоречиям) и
неправильных употреблений числовых и геометрических моделей, в которых
изображается движение; 2) характеристика правильных употреблений с
помощью категориальных описаний движения, полученных на первом
этапе (в частности, именно эта Процедура выступает для исследователя
как объективация категориальных представлений о движении).
Например, чтобы разрешить апорию Зенона, утверждавшего, что
движение невозможно, поскольку требует бесконечного времени,
Аристотель выделяет две основные группы числовых и геометрических
моделей движения, фиксируемых терминами «расстояние» и «время».
Описывая эти употребления, он сначала выделяет правильные и
неправильные операции деления и суммирования, производимые на этих
моделях, и затем правильные операции характеризует с помощью
категорий и понятий о движении, заданных на первом этапе. Так,
Аристотель доказывает, что и время, и пройденное расстояние относятся к роду
движения и могут быть подобно движению охарактеризованы с
помощью категорий «изменение», «потенция» (возможность), «энтелехия»
(действительность), «качество и количество». Он утверждает, что при
характеристике времени и расстояния необходимо употреблять
категорию «бесконечность», что позволяет и время, и пройденное расстояние
делить до бесконечности и складывать из «бесконечно малых» частей,
причем бесконечность времени как бы «покрывает» бесконечность
расстояния. В результате, утверждает Стагирит, противоречие снимается231.
231 Другими словами, чтобы снять апорию, Аристотель предлагает ввести новое понятие
времени, которое бы подобно пути изображалось геометрическим отрезком и делилось до
бесконечности; тогда, как он пишет в «Физике», «бесконечность пути проходится бесконеч-

Четвертое приложение. Время и нетемпоральные категории 207
Обе группы моделей, фиксирующих время и расстояние, пройденные в
движении, Аристотель рассматривает, с одной стороны, как стороны
единого объекта (рода) — движения, выделенные в знании, и, с другой
стороны, как знания об этих сторонах.
Конкретизированные представления о движении Аристотель
использует не только для нормирования правильных рассуждении о
движении, опровержения апорий Зенона, но также для различения и
описания разных видов движения. В частности, он различает равномерное
и неравномерное движение, относя к последнему и свободное падение.
Анализируя способы сравнения разных движений, Аристотель
склоняется к мысли, что именно равномерное движение преимущественно
образует сущность любого движения и, следовательно, специфицирует
движение как род бытия. Поэтому, определяя неравномерное
движение, Аристотель сопоставляет его с равномерным и приходит к выводу,
что различие между обоими видами движения определяется либо
характером пути, времени, среды, либо характером скорости движения,
различающейся большей или меньшей степенью232.
С методологической точки зрения, работа Аристотеля по
конструированию движения как идеального объекта может быть
схематизирована следующим образом.
ПРОБЛЕМНАЯ
СИТУАЦИЯ
(Снять апории Зенон
объяснить знания, по
ченные в опыте)
/
а,
лу-
—>
КВАЗИСХЕМЫ
НОВЫЙ
ОБЪЕКТ
(движение как
идеальный объект)
(темпоральный нарратив, категории,
определение движения, времени
и расстояния)
Квазисхемы позволили положить время как свойство движения и
начать время изучать. Одним из предельных горизонтов такого пони-
ностыо времени». «И вот, бесконечного в количественном отношении нельзя коснуться в
ограниченное время, бесконечного согласно делению — возможно, так как само время в этом
смысле бесконечно. Следовательно, приходится проходить бесконечность в бесконечное, а
не в ограниченное время и касаться бесконечного множества частей бесконечным, а не
ограниченным множеством. Конечно, невозможно ни пройти бесконечного в конечное время, ни
конечного в бесконечное время, но если время будет бесконечным, то и величина будет
бесконечной, если величина, то и время» (Физика. С. 107)
232 См. подробнее Розин В. М. Наука: происхождение, развитие, типология, новая
концептуализация. Москва- Воронеж, 2007. С. 224-239.

208 Четвертое приложение. Время и нетемпоральные категории
мания времени выступает вечность, поскольку основанием
определений и конструирования идеальных объектов выступает вневременная
логическая норма. Другим — семиотическая структура «настоящее —
прошлое — будущее», где связь между элементами обеспечивается за
счет деятельности сознания и памяти (человек помнит, где было
движущееся тело, и может представить, куда оно переместиться дальше).
В античной философии и науке время еще не мыслится как «абсолютная,
безразличная к самим вещам равномерно текущая длительность как
предельное условие их движения, в принципе, несомненно обратимая».
У Аристотеля есть понятие «время», но еще нет такой категории.
Категория в отличие от понятия — это логическая норма, позволяющая
конструировать идеальный объект. В аристотелевской системе
категории заданы и истолкованы как логические нормы. Понятия же
Аристотелем рассматриваются как «начала», то есть как характеристики
идеальных объектов, соответствующих изучаемой области знаний.
Таковы у Аристотеля и душа, и время, и движение. Время в качестве
категории стало обсуждать только в Новое время (Кант).
Августин начинает обсуждать другой эрайзфеномен —
разворачивание и перипетий событий нашего сознания.
«В тебе, душа моя, я измеряю времена... Постоянное напряжение души
нашей переводит свое будущее в овое прошедшее, доколе не истощится
совершенно и не обратится всецело в прошедшее... мне и кажется, что время есть ни
что иное, как растяжение, но чего? не знаю; может быть, самой души»233.
«Христианство с его догматом о боговоплощении, — разъясняет П. Гай-
денко, — позволяет по-новому взглянуть и на память, и на историю. Не в уме
только, а в человеческой душе, неразрывно связанной с плотью, теперь
заключена онтологически значимая реальность, и не случайно время как форма бытия
души, как единство воспоминания, восприятия и ожидания становится
предметом внимания у Василия Великого, Григория Нисского, Августина и др.»234.
Как же на таком фоне могло быть осмыслено время, и что здесь
подлежало «измерению»? Прежде всего, отношение к Богу, устремление
к Нему или от отход Него. В центр становится настоящее и работа
человека над собой. Но одновременно сохраняется и античное понимание.
«Признаюсь Тебе, Господи, — пишет Августин, — я до сих пор не знаю, что
такое время, но признаюсь, Господи, и в другом: я знаю, что говорю это во
времени, что я долго уже разговариваю о времени и что это самое „долго" есть не
что иное, как некий промежуток времени»235.
Спрашивается, может ли новая концепция времени рассматриваться
как развитие аристотелевской концепции? Думаю, нет. Время в «Испо-
233 Августин Аврелий. Исповедь. М., 1992. С. 173-174.
234 Гайденко П. П. Эволюция понятия наука. М., 1980. С. 452.
235 Августин. Исповедь. С. 174.

Четвертое приложение. Время и нетемпоральные категории 209
веди» течет не столько вперед, сколько назад (Августин в своих
воспоминаниях постоянно уходит в прошлое). Современный
литературовед скажет, что это «художественное время», а я, что в «Исповеди»
Августин обсуждает условия мыслимое™ нового эрайзенфеномена.
гда Августин рассказывает о том, что с ним происходило в прошлом,
как он грешил, пытался понять, что собой представляет Господь, что
при этом переживал, как, в конце концов, обрел веру и прочее, то
собирает он все эти свои состояния не с помощью аристотелевского
времени как числа движения, а с помощью трех квазисхем.
Первая квазисхема такова: «Я в прошлом, Я в настоящем, Я в
будущем — это все Я, хотя и разный: в одном случае еще не верящий з
Бога, в другом — уже поверивший, но еще слабый духом, в третьем —
настоящий христианин». Вторая квазисхема задается композицией
самого текста «Исповеди», где соединены описания всех событий
(прошлых, настоящих, будущих). Третья квазисхема — темпоральный нар-
ратив, но особый, ставящий в центр настоящее («настоящее прошлого,
настоящее настоящего и настоящее будущего»).
«Августин, — пишет Франсуа Жульен, — исследует возможности своего
языка, чтобы мыслить время, и его мысль о времени принимает форму
латыни... Он конструирует свое понятие времени, используя латинский синтаксис...
Один падеж все же остается вне от этого синтаксического набора: место, где
нечто есть, — здесь (лат. Ubi). Устойчивое место, через которое ничто не
движется, но в котором можно пребывать. Августин один раз использует его: „Здесь
услышу я глас хвалы и буду созерцать блаженство Твое, которое не появляется
и не исчезает"»236.
Я бы сказал, что в целом в Исповеди мы имеем дело с темпораль-
но-нетемпоральной (катемпоральной) реальностью: становление
событий (обретение веры) Августин располагает во времени своей
жизни. Китайский сезон, как это видно из книги Франсуа Люсьена, тоже
является катемпоральной реальностью. Еще один пример, такой
реальности — явления, характеризуемые как «процесс». Например,
сочинение и исполнение музыки (а музыка, как известно, временное
искусство; характерно название классической работы Б. Асафьева
«Музыкальная форма как процесс»), требует движения в двух плоскостях:
в физическом времени исполнения-звучания и в событийном плане
(становление, развитие и завершение музыкальных тем,
кристаллизация и разрешение переживаний, драматургия событий и прочее).
При этом общая эволюция в истории европейской культуры
такова: прослеживаются три разные линии и тенденции. Первая,
трансформации понятия времени, идущие от Аристотеля к Ньютону и далее
Жульен Ф. О «времени»... С. 50-51.

210 Четвертое приложение. Время и нетемпоральные категории
(то, что В. Визгин относит к естественно-научной трактовке времени).
Эта линия развития дает несколько разных пониманий времени
(аристотелевское, средневековое, нововременное, время А. Эйнштейна).
Вторая линия — научного освоения эрайзфеноменов (гуманитарная
трактовка). Именно здесь формируются нетемпоральные категории:
«возрождение», «преображение», «нисхождение», «развитие», «формирование»,
«становление», «процесс» и другие. Третья тенденция — истолкование
логики эрайзенфеноменов, как разных темпоральностей (время
художественное, психологическое, время истории, биологическое, времена
деятельности и т. д.). В силу неразведенности категорий времени и
нетемпоральных категорий наибольшие проблемы и противоречия
относятся к последней линии. Рассмотрим подробнее вторую линию на
примере категории «развитие» в Московском методологическом
кружке (ММК) и категории «становление» в работах автора.
Одна из задач ММК на этапе «содержательно-генетической
логики» состояла в анализе мышления как исторического развивающегося
феномена.
«Мышление, — пишет Г. П. Щедровицкий, — непрерывно развивается;
изменение составляющих его средств происходит строго закономерно, т. е.
определенные процессы мысли и знания могут появиться и появляются только
после и на основе каких-то других прюцессов и знаний»237.
Что при этом понималось под развитием? Прежде всего,
структурное усложнение единого целого — мышления. Конкретно целое
задавалось многоплоскостными схемами замещения. Они одновременно
трактовались как знания, знаки и мышление. Каждый такт разворачивания
схем подчинялся определенной логике: реконструировалась ситуация
разрыва, затем вводилась гипотеза об изобретении знакового средства,
разрешающего эту ситуацию, затем перестраивалась исходная
структура. С одной стороны, она оказывалась более сложной, с другой —
изоморфной исходной структуре. Так понималось развитие мышления.
Конкретной реализацией этого подхода был метод
псевдогенетического анализа. Напомним его особенности. Начинать анализ
некоторого развивающегося объекта нужно с более простых, первичных его
состояний. Затем необходимо перейти к последующим, более
сложным состояниям объекта, используя результаты, полученные на
предшествующих этапах анализа. Именно таким пошажным движением
нужно дойти до того уровня развития объекта, относительно которого
стоит задача исследования. Таким образом, псевдогенетический
принцип задает основную линию анализа развивающихся объектов. Этот
Щедровицкий Г. П. О методе исследования мышления. М., 2006. С. 184.

Четвертое приложение. Время и нетемпоральные категории 211
метод анализа применим в том случае, когда сохранился эмпирический
материал, фиксирующий проявления определенных состояний
развивающегося объекта.
В другом онтогенетическом варианте анализ предшествующих
состояний объекта заменяется анализом более простых объектов,
сформированных в обучении. Реальный анализ представляет собой более
сложный и отнюдь не линейный процесс, в котором учитывается не
только зависимость анализа более сложных состояний объекта от
более простых, но также и обратная зависимость анализа
предшествующих этапов от того, какую исходную задачу и относительно какого
этапа развития нужно решить.
Схемы этого периода имели ряд особенностей. Они несут на себе
печать естественно-научного мышления, в частности, влияние
структурных схем химии. И там и там изображаются элементы и связи и
мыслятся структуры. В схемах многоплоскостного замещения
реализована установка на оперативность (преобразование). Эти схемы могут
раскладываться на составные части, каждая из которых сохраняет или
функцию целого (знание и мышление) или их элементов (объекты,
знаки, операции). Из этих частей и элементов могут собираться более
сложные структуры (целые и их элементы)238.
Спросим себя, учитывается ли при таком анализе развития
мышления время и какое? Думаю, что нет. Даже когда речь идет об
исторических текстах, на которые накладываются схемы, историческое время
постоянно «поправляется», подчиняясь логике псевдогенеза. Само же
развитие мыслится как вневременное, как структурное усложнение
целого — мышления. То есть в данном случае развитие понимается в
нетемпоральной логике.
Конечно, если речь пойдет об использовании этих результатов в
реконструкции конкретной истории развития, например, истории
геометрического мышления, то приходится учитывать и астрономическое
время. В этом случае мы будем реконструировать темпорально-нстем-
поральную реальность.
Мой предварительный анализ показывает, что и в рамках теории
деятельности категория развития является нетемпоральной категорией.
Требование Г. П. Щедровицкого не выходить в теории деятельности за
пределы деятельности и стремление вести анализ развития только на
основе схем деятельности (отсюда особые процедуры развертывания
238 Классические работы в рамках этого подхода: Щедровицкий Г. П. О строении
атрибутивного знания // Щедровицкий Г. П. Избранные труды. М., 1995; Щедровицкий Г. IL,
Якобсон С. Г. К анализу процессов решения простых арифметических задач. Сообщения IV /У
Докл. АПН РСФСР. 1962. № 2-6; Розин В. M Логико-семиотический анализ знаковых средств
геометрии // Педагогика и логика. М., 1993.

212 Четвертое приложение. Время и нетемпоральные категории
схем деятельности) позволяли не учитывать реально текущее время.
Когда же Щедровицкий говорил о разных «временах деятельности», то,
на мой взгляд, он переходил к обсуждению условий мыслимости эрайз-
феноменов деятельности, обращая внимание на то, что эти условия
очень различаются. Теперь о категории становления.
В своих культурно-исторических реконструкциях становления и
развития я, с одной стороны, тоже не выхожу за пределы отрефлекси-
рованных теоретических представлений (реконструкция витальной
катастрофы, анализ становления распределенного целого — изобретение
схем, формирование практик, нового видения действительности и пр. —
описание возникающих в результате новых проблем и так далее). С
другой стороны, в соответствие с гуманитарной установкой я стараюсь
войти в историческую реальность и адекватно понять ее (например,
понять, как видел мир и себя древнеегипетский человек). Но
адекватное понимание, как показывает В. Дильтей, предполагает ощущение
истории и времени. В связи с этим вторым планом я всегда готов
обсуждать расширение своих представлений за пределы освоенной
онтологии. Что значит ощущение времени? Например, алармисты
чувствуют, как в России надвигается катастрофа, а я другое — как
завершается один эон и начинает кристаллизоваться другой.
«Я долго думала, — пишет С. С. Неретина, — над тем, как обозначить этот
век культуры, чем он является среди вот уже двухтысячелетнего христианского
периода? И предположила, что его можно определить как постхристианский
гносис, который начинал философское продумывание христианства и который
завершает христианскую эпоху... По-видимому, формы переходности в чем-то
похожи друг на друга, и неинституциональность знания, и его современная
откровенность, переданная через Интернет и переданная вроде бы с авторскими
ссылками, но невесть кем фрагментированное и реферированное, напоминает
старый гносис... при начале христианства... открывались новые возможности не
только смертного исхода, но и продолжения жизни, связанного с пробуждением
глубинных сил человека, с ломкой привычных установок мышления, связанных с
особым отношением не столько к рациональности, сколько к иррациональности.
Поэтому в то время гносис определялся не как неведающее знание, а как
сверхъестественное ведение, что вело, как, впрочем, и сейчас, к созданию новой
мифологии, к ломке языка, потому что из чнего выскользнула старая
реальность, а новая еще не опознана, отчего познание не может быть
определяющим, скорее его можно назвать переживающим»239 (выделение наше. — В. Р.)
В заключение отмечу, что когда мы говорим о времени или о
нетемпоральных категориях, то каждый раз нужно разбираться, с чем мы
имеем дело. Требуется реконструкция того, с каким целым мы имеем
дело, и какая проблема решается. Если необходимо учитывать
движение (какого типа?), то обращение к категории «время» законно. Если
Неретина С. С. Точки на зрении. Санкт-Петербург, 2005. С. 247, 258, 260, 273.

Четвертое приложение. Время и нетемпоральные категории 213
речь идет об условиях мыслимости эрайзфеноменов, то нужно
обсуждать нетемпоральные категории. Если решение наших задач
предполагает также учет движений, то приходится использовать и категорию
времени и нетемпоральные категории, то есть катемпоральные
категории. Нужно учесть и такое обстоятельство.
Многие современные задачи требуют использование оппозиции и
категорий «естественное — искусственное». В этом случае логика
усложняется и нам приходится вводить особый класс категорий, который
можно назвать «ка-категориями» (от понятия «кентавр-система»).
Таковы, например, категории «формирование» и «захоронение». Например,
если я анализирую становление, учитывая творчество индивидов,
которые его продвигают, то правомерно использование категории
формирования. Если обсуждаются процессы демонтажа некоторого сложного
объекта (например, АЭС), как в естественной, так и в искусственной
модальности, то вполне уместны категории «захоронение»,
«завершение» и «угасание».

Пятое приложение
Методология: замысел и реализация
Значение методологии в течение всего XX столетия возрастало, и
сегодня вполне можно говорить не только об обособлении
методологии, но и ее институциализации. В современной интеллектуальной
культуре сложился ряд методологических школ, выходят методологические
журналы (например, в России сначала выходил журнал «Вопросы
методологии», затем к нему присоединился методологический и игротехни-
ческий альманах «КЕНТАВР»), действует большое число
методологических семинаров, в ряде областей появились специалисты по
методологии. Можно указать несколько обстоятельств, в соответствии с которыми
в настоящее время повсеместно возрастает значение методологии.
Все больше усложняетсяГмышление практически во всех
областях деятельности и практиках. В результате для эффективной
мыслительной работы мышление приходится планировать и
программировать, а это одна из важнейших функций методологии. В свою очередь,
усложнение мышления связано как с расширением спектра
применяемых средств и методов, так и необходимостью выбора той или
иной познавательной, более широко мыслительной стратегии. Если,
например, в XIX столетии естественно-научный метод и подход
считались главными, то в настоящее время наряду с ним широко
используются гуманитарные и социальные мыслительные стратегии
(дискурсы). Часто исследователь должен сам выработать стратегию и план
мыш-ления, по сути, совершенно новые. Помимо чисто рациональных
дискурсов на «поле мышления» вышли и заявляют о своих
эпистемологических претензиях паранаучные и эзотерические направления
мысли. Но и внутри отдельных подходов (естественно-научного,
гуманитарного, социального, эзотерического) существуют различные
направления и стратегии мыслительной работы. Кроме того, известно,
что в самой философии много разных школ и направлений. Приступая
к решению определенной мыслительной проблемы или задачи,
философ или ученый должны ориентироваться в этом настоящем море
существующих в настоящее время подходов и дискурсов, и здесь,
вероятно, без методологии не обойтись.

Пятое приложение. Методология: замысел и реализация 215
При этом современный мыслитель попадает между двух огней.
Представители постмодернизма утверждают, что каждый такой подход
и дискурс являются автономными (это своеобразные «языковые игры»,
правила которых на свой страх и риск устанавливают их создатели),
что никаких «метарративов», то есть всеобщих норм мышления, не
существует. В то же время сторонники традиционного рационального
мироощущения отстаивают привычное понимание научной истины и
нормирования мышления. Спрашивается, кто же прав — постмодернисты
или традиционалисты и как действовать, то есть мыслить,
ориентируясь в существующих подходах и дискурсах? Опять же без методологии
здесь не обойтись. Кстати, и потому, что, решая подобные проблемы и
дилеммы, мыслители все чаще вынуждены переходить в
рефлексивную позицию, обращаться к анализу оснований и особенностей своего
мышления и деятельности. В XX столетии увеличение объема
рефлексии мышления стало характерной чертой интеллектуальной культуры.
Но изучение и обеспечение рефлексивных процессов — как раз
специфическое поле усилий методологии.
В настоящее время сложились несколько концепций методологии:
«панметодология» (прежде всего у неокантианцев и Г. П. Щедровиц-
кого), «частной методология», «методология науки», «методология с
ограниченной ответственностью» (авторская концепция). В одних
концепциях считается, что методология — это, прежде всего наука о
методах, в других пишут, что подобное представление методологии — узкое.
В частности, Г. Щедровицкий, создатель самой крупной отечественной
методологической школы (Московского методологического кружка)
утверждает, что методология — это учение о мыследеятельности,
позволяющее программировать разные виды мышления, при этом
методолог осуществляет проблематизацию, критику и синтезирует знания
не по объекту, а в рамках деятельности и разных предметах.
Предпосылки методологии просматриваются уже в работах
Аристотеля, но только в философии нового времени можно говорить о
своеобразном замысле методологии. В работах Ф. Бекона, Р. Декарта,
И. Канта формируются взгляды, которые в совокупности можно
назвать «методологией до методологии»240. Эти философы утверждали,
что главной задачей является изучение мышления (ума, разума), что
позволит определить (построить) правильные методы мышления.
Другое условие правильного мышления — критика традиционных и
устаревших форм мышления. Третье — рефлексия собственных способов
мышления. При этом в XVIII-XIX веках были пройдены два разных
240 Розин В. М. От панметодологии к методологии с ограниченной ответственностью //
Методология науки: проблемы и история. ИФ РАН. М., 2003. С. 8-13.

216 Пятое приложение. Методология: замысел и реализация
этапа понимания самого мышления. Сначала оно трактовалось как
естественно-искусственное образование, как «стесненный искусством»
разум, затем как искусственно-естественное образование, как
общественная деятельность и практика. Существенный вклад во второе
понимание мышления внесли работы К. Маркса и философов техники.
Они позволили представить мышление как искусственное
образование, как вид деятельности, после чего стало возможным формирование
«методологического подхода».
Одной из первых школ методологии, где этот подход был
реализован и затем осознан, является как раз Московский методологический
кружок. Развитие его идей отражается в трех основных программах.
Первая программа (начало 60-х гг.) — построение «теории мышления»,
на основе которой предлагалось создать логику современной науки.
Вторая программа (середина и конец 60-х) — построение «теории
деятельности». Мышление в данной программе трактовалось как частный
случай деятельности. В рамках второй программы были созданы
различные схемы деятельности (акта деятельности, воспроизводства
деятельности, кооперации позиций, шага развития деятельности и др.).
Третья программа (70-80 гг.) — построение «теории
мыследеятельности», включающей три пояса (деятельности, чистого мышления и
коммуникации). Реализация методологических программ мыслилась в
рамках специально построенной практики — «организационно-деятельност-
ных играх» (ОДИ), которые широко практиковались в 80-90 годы241.
В качестве альтернативы указанным трем программам,
ориентированным на естественно-научный подход и социальную инженерию, автор в
90-е годы выдвинул свой вариант методологии («методология с
ограниченной ответственностью»), ориентированный на гуманитарный подход
и другой тип социального действия, в рамках которого предполагается
учитывать природу социальности, культуры и разных субъектов в ней.
Можно указать следующие особенности методологического
подхода (как это видится в настоящее время):
• оценка состояния в некоторой области мышления и знания как
неудовлетворительных;
• «методологический поворот», то есть переход от
предметно-дисциплинарной позиции к методологической, от изучения объекта
данной дисциплины к анализу «рефлексивных содержаний» (понятий,
241 Щедровш1кий Г. П. О различии исходных понятий содержательной и формальной
логики // Щедровицкий Г. П. Избранные труды М., 1995; Исходные представления и категориальные
средства теории деятельности // Там же; Схема мыследеятельности — системно-структурное
строение, смысл и содержание. // Там же.; Организационнно-деятельностная игра как новая
форма организации и метод развития коллективной мыследеятельности // Там же.;
Методологический смысл оппозиции натуралистического и деятельностного подходов // Там же.

Пятое приложение. Методология: замысел и реализация 217
подходов, ситуаций развития, идеалов науки, типов знаний,
основных дискурсов и способов мышления и прочее);
• перестройка рефлексивных содержаний на основе определенных
стратегий (деятельностной, системно-структурной, гуманитарной
и других);
• возвращение в предмет («дисциплинарный поворот»), что
предполагает создание первых образцов новых понятий и способов
познания;
• проведение методологических исследований с целью прояснения
природы рефлексивных содержаний, а также приемов и стратегий
их перестройки; изучение мышления, деятельности, науки,
проектирования, коммуникации, культуры и других реалий,
необходимых для методологической работы;
• совместная работа методологов со специалистами (учеными,
педагогами, инженерами и т. д.), заинтересованными в
методологической поддержке и обслуживании.
Но реализуется методологический подход по-разному. В панмето-
дологии ставится задача полной перестройки на основе законов
мышления и деятельности всех дисциплин. Например, Г. П. Щедровицкий
никогда не отказывался от экспансии методологии на практически все
области человеческой деятельности. В 1983 он пишет, что
«методология — это не просто учение о методе и средствах нашего
мышления и деятельности, а форма организации и в этом смысле „рамка" всей
мыследеятельности и жизнедеятельности людей», а методологическое
мышление является «универсальной формой мышления» рефлексивно
«охватывающей все другие формы и типы мышления»242.
Особенностью частной методологии является не только неприятие
установок панметодологии, но и другое понимание нормативности
методологических знаний. Частный методолог понимает себя как
действующего в кооперации с предметником (ученым, педагогом,
проектировщиком и т. д.). Хотя он и предписывает ему, как мыслить и действовать,
но не потому, что знает подлинную реальность, а в качестве
специалиста, изучающего и конституирующего мышление, такова его роль в
разделении труда/Кроме того, он апеллирует к опыту мышления', ведь
действительно, мышление становится более эффективным, если
осуществляется критика и рефлексия, используются знания о мышлении,
если методолог вместе с предметником конституирует мышление.
242 Щедровицкий Г. П. Организационнно-деятельностная игра как новая форма
организации и метод развития коллективной мыследеятельности // Там же. С. 118; Методологический
смысл оппозиции натуралистического и деятельностного подходов //Там же. С. 152.

218 Пятое приложение. Методология: замысел и реализация
Частный методолог использует весь арсенал методологических
средств и методов, понимая свою работу как обслуживание
специалистов-предметников, то есть он не только говорит им, как мыслить и
действовать в ситуациях кризиса, но и ориентируется на их запросы, в
той или иной степени учитывает их видение реальности и проблем,
ведет с ними равноправный диалог. Например, в России в 80-х годах
сложилась полноценная методологическая дисциплина в биологии,
представители которой (С. Мейн, Р. Карпинская, А. Любищев, А. Алешин,
В. Борзенков, К. Хайлов, Г. Хон, Ю. Шрейдер, И. Лисеев и ряд других),
активно обсуждают кризис биологической науки и мышления,
анализируют основные парадигмы этой науки, намечают пути преодоления
кризиса, предлагают новые идеи и понятия, необходимые для развития
биологии2 3.
Методология с ограниченной ответственностью предполагает
рефлексию мышления (предметного и методологического), исследование
мышления, критику неэффективных форм мышления, распредмечивание
понятий и других интеллектуальных построений, конституирование
новых форм мышления (сюда, например, относятся проблематизация,
планирование, программирование, проектирование, конфигурирование,
построение диспозитивов и другие), отслеживание результатов
методологической деятельности и* коррекция методологических программ.
При этом методология с ограниченной ответственностью старается
опосредовать свои действия знанием природы мышления и понимаем
собственных границ.
Наконец, можно говорить и о «нерефлектированной
методологии». К последней относятся виды мыслительных работ, которые мы
ретроспективно или в специальной реконструкции может описать, как
сходные с методологическими. Например, ряд ходов и приемов
мышления Аристотеля можно истолковать как методологические, но
только, если мы закроем глаза на принципиальное отличие античного и
современного мышления.
Каков был исходный замысел методологии? Философы нового
времени, начиная с Ф. Бэкона, иытаютоя управлять мыишением, так
сказать, стоя в мышлении, не покидая его территории . При этом само
мышление они понимают как константное образование, задаваемое или
правилами логики или законами разума. В XX веке под влиянием
гегельянства, марксизма и технологического подхода складывается
убеждение, что мышление можно не только направлять, но и
перестраивать, кроме того, мышление теперь считается развивающимся и рас-
243 Методология в биологии: новые идеи (синергетика, семиотика, коэволюция). М, 2001.
244 Розин В. М. От панметодологии к методологии с ограниченной ответственностью //
Методология науки: проблемы и история. ИФ РАН. М., 2003.

Пятое приложение. Методология: замысел и реализация 219
сматривается как естественно-исторический феномен. Себя философ,
а затем и методолог понимает или как направляющего и
нормирующего мышление или даже как своеобразного демиурга, создающего
новые типы мышления, (смотри, например, трактовку Г. Щедровицким
методологических схем и положений как проектов и программ).
Утверждение, что мышление развивается и является естественно-
историческим феноменом, для своего времени, безусловно, было
революционным, оно заставляло исследовать, как мышление возникло,
какие стадии прошло, под влиянием каких факторов развивается. Марксизм
предопределил подход, в соответствии с которым искались законы
развития мышления. Это особенно ярко проявилось в первой программе
ММК. Вторая особенность замысла методологии — убеждение, что
работа философов и методологов по уяснению мышления, их
представления о последнем и задают сущность мышления (смотри,
например, соответствующие утверждения Канта и Щедровицкого).
Методолог считал, что поскольку он владеет самыми эффективными и
современными способами мыслительной работы, постольку его знания о
мышлении являются наиболее правильными.
Но что показывает реальная практика методологической работы и
методологического изучения мышления. Во-первых, то, что мышление —
это не естественно-исторический, а культурно-исторический и
психологический феномен. В этом отношении нельзя говорить о единых
законах мышления, а лишь о закономерностях, характерных для той или
иной культуры, а внутри ее для определенного типа мыслящей
личности. Во-вторых, как культурно-исторический феномен мышление
обусловлено не только нормами, но различными факторами, многие из
которых слабо контролируемы: предшествующими традициями мысли,
вызовами и требованиями самой культуры, социальными проектами,
структурой культурной коммуникации и другими. Как
психологический феномен мышление зависит от проблем и особенностей
мыслящей личности. В-третьих, мышление можно направлять, понимая,
однако, что эта детерминация мало что имеет общего с управлением и,
тем более, созданием новых типов мышления.
Хотя в мышлении важную роль играют критика, рефлексия,
нормирование и конституирование (а в методологии даже сознательное
построение определенных структур мыслительной деятельности), то
есть искусственные аспекты, тем не менее, на развитие мышления и
его строение оказывают влияние также другие, уже плохо
контролируемые человеком факторы — например, культурные условия,
особенности коммуникации, личность мыслящего индивида, особенности его
деятельности и творчества. В результате мышление никогда не удается
привести к состоянию, строго соответствующему замыслу или проекту

220 Пятое приложение. Методология: замысел и реализация
методолога. Живая мысль только отчасти напоминает спланированную,
а реально всегда выскальзывает из рук «строителей», уклоняясь в
стихию мышления.
Спрашивается, а почему нельзя адекватно отрефлексировать свои
установки, деятельность и научно описать условия культуры и
коммуникации? Для этого, как показывает М. Бахтин, необходимо занять
«позицию вненаходимости», что практически невозможно для самого
мыслящего. Кроме того, как утверждают М. Хайдеггер и М. Фуко,
мыслящий всегда обусловлен институционально, своей практикой, в
интеллектуальном отношении. Преодолеть эту обусловленность не так-
то просто. Конечно, методолог постоянно рефлексирует себя, изучает
обусловливающие его факторы, старается преодолеть выявленную
обусловленность, но, к удивлению через некоторое время каждый раз
обнаруживает, что не смог учесть того-то, не видел то-то, вообще «тогда»
понимал все не так, как сейчас.
Не менее существенный момент — невозможность перестраивать
существующее мышление и строить новое в смысле
социально-инженерного (социотехнического) подхода. Здесь два затруднения. Во-первых,
исследование мышления позволяет получить не законы, напоминающие
естественно-научные, а схемы и представления, фиксирующие
сложившие на данный момент (или^раньше) структуры и процессы
мышления, а также условия, определяющие их. Эти схемы и представления,
конечно, можно использовать при конституирование новых структур и
типов мышления (и используются), но только как знания
гипотетические, для разработки сценариев развития мышления, анализа границ и
прочее. Во-вторых, мышление вообще не похоже на объекты техники,
мышление можно конституировать, в каком-то смысле «выращивать»,
но не строить.
Немаловажным, как показывает анализ, является и влияние на
методологическую работу «методической рефлексии». Осознание и
конституирование собственной работы методолога (понимаемое часто как
описание методов) существенно влияет на его представления о
мышлении. Одно из методологических истолкований мышления состоит в том,
что мышление есть способность, определяющая особенности и логику
работы и мышления самого методолога; но фактически все наоборот,
мышлению методолог приписывает именно те характеристики, которые
оправдывают (обосновывают) его собственную работу и мышление.
Однако помимо этой методической обусловленности имеет место
и другая — исследовательская. Мышлению приписываются
характеристики, не только оправдывающие реальную работу и мышление
методолога, но и характеристики, полученные при методологическом
изучении мышления, например, как культурно-исторического феномена

Пятое приложение. Методология: замысел и реализация 221
или как функционирующей «машины», или как «события-встречи»2 .
При этом необходимо понимать, что методическая рефлексия и
методологическое исследование мышления, во-первых, не совпадают, во-
вторых, носят гуманитарный характер, поэтому они не дают точных
знаний и законов, зато часто сами сдвигают ситуацию, причем не
всегда понятно в какую сторону.
На мой взгляд, современная методология (и частная и тем более с
ограниченной ответственностью) не должна брать на себя задачу
полностью определять человеческое бытие и жизнь, понимая, что это
невозможно. Однако она не отказывается вносить посильный вклад
(наряду с философией, наукой, искусством, идеологией, религией,
эзотерикой и т. д.) в структурирование и конституирование жизни, бытия и,
конечно, мышления. Более того, признает свою ведущую роль в таких
вопросах как критическое и позитивное осмысление сложившейся
практики мышления, понятийная проработка мыслительного материала,
проектирование новых структур мыслительной деятельности, обсуждение
способов реализации этих проектов. При этом методология должна
стремиться обеспечить культуру и эффективность мышления.
Эффективное мышление можно определить как мышление
методологически оснащенное, содержательное и современное. В настоящее
время, по сути, каждая серьезная интеллектуальная задача для своего
решения предполагает методологическую работу: методологический и
дисциплинарный повороты, проблематизацию, выбор средств и
стратегий решения, методологический контроль и рефлексию, обсуждение
неудач и проблем, возникающих при реализации методологических
программ или предложений и прочее. Современное мышление эффективно
также тогда, когда оно является прямым или опосредованным средством
решения современных социальных и общественных задач
(экологических, экономических, образовательных, охранительных и т. п.).
Но культуру и эффективность мышления методолог может
продемонстрировать прежде всего на себе, в своей работе и мышлении.
Поэтому, как и прежде рефлексия собственной работы и мышления
являются необходимыми условиями конституирования мышления. Другое
дело, что методолог должен понимать, какие характеристики, обязаны
этой рефлексии, а какие он получает в ходе методологического
исследования мышления, а также как первое влияет на второе. Нужно понимать,
что характеристики мышления, полученные в ходе объективации схем
методической рефлексии, как правило, не совпадают с теми, которые
получены в ходе методологического исследования мышления. Кроме
того, методолог должен быть предельно критичен к самому себе, стараясь
245 Розин В. М. Мышление в контексте современности (от «машин мышления» к «мысли-
событию», «мысли-встрече») // Общественные науки и современность. М., 2001. № 5.

222 Пятое приложение. Методология: замысел и реализация
понять, действительно ли его способы работы входят в зону
ближайшего развития современного мышления или это ему только кажется.
Наблюдения показывают, что в институциональном отношении
современная методология существует как в форме многих разных
семинаров и направлений методологической работы, включая вполне
социализированных, так и в творчестве отдельных методологов, но
всегда в оппозиции к другим традиционным формам мышления и
мироощущения. И организационно методология поддерживается не только
лидерами методологического движения, но и методологическими
«площадками» социализированной работы (например, обслуживающими
власть или какие-то институты), и методологическими семинарами, и
«Кентавром», и почти двумя десятками методологических сайтов, и
различными публикациями в научных и философских журналах и
книгах. Я уже не говорю о других школах методологии, перечисленных
А. Огурцовым в НФЭ246.
В целом в методологии необходимо различать такие виды работ
как методологический и дисциплинарный повороты, методическая
рефлексия способов работы методологов, описание и конструирование
методов, методологическое исследование, методологическая критика (про-
блематизация), конституирование новых форм мышления. Для
методологии с ограниченной ответственностью огромное значение приобретают
еще две работы — «конституирование» самого методолога, когда он
«настраивается» на конкретную ситуацию и задачу (это предполагает
рефлексию своих способов работы, самоопределение, пересмотр
подходов, выработку новых представлений и прочее), а также уяснение
границ методологической работы.
Огурцов А. П. Методология // Новая философская энциклопедия в 4-х т. Т. 2. М., 2001.

Шестое приложение
Учение о психических реальностях
Каждый человек знает много реальностей, точнее живет в них; он
различает реальности трудовой деятельности, игры, искусства,
познания (науки), общения, сна и другие, внутри же самого искусства —
реальности разных эпох, жанров, стилей, авторов. Каждая реальность
задает сознанию человека определенный мир, бытие и отделена от
других реальностей рамками условности (логика и события, действующие
в одной реальности, теряют свою силу и жизненность в других).
Несколько упрощая, можно сказать, что одна реальность отличается от
другой событиями и их характером, логикой и закономерностями,
порядком вещей и отношений. Если рефлексия отсутствует, человек не
осознает, что он находится в определенной реальности, она для него
является естественной и непосредственной формой сознания и жизни
(подобно тому, как здоровый человек «не сознает», что он дышит, что
сердце у него бьется, функционирует кровеносная система и т. п.).
Содержание сознания человека и реальность как бы совпадают (при
отсутствии рефлексии по отношению к реальности, так же как и к среде,
нет ни одной внешней позиции). Эта особенность всякой реальности
обусловливает то обстоятельство, что события и процессы,
переживаемые в ней, воспринимаются как непреднамеренные, естественные.
Если реальность овладевает сознанием человека (а это случается
не всегда), возникает устойчивый мир, в котором происходят вполне
определенные события, отвечающие данной реальности. Раз
возникнув, реальность навязывает сознанию определенный круг значений и
смыслов, заставляет переживать строго конкретные события и
состояния. Все события, наблюдаемые в реальности, все, что в ней
происходит, как бы подтверждает и укрепляет эту реальность. Следовательно,
можно выделить три фундаментальные свойства всякой реальности.
Первое — совпадение содержаний сознания и самой реальности. При
отсутствии рефлексии мир, возникающий в реальности, уподобляется
миру «Я», другими словами, сознание человека может войти в мир
реальности и жить в нем. Второе — непреднамеренность и
естественность событий, происходящих в мире реальности. Это означает, что

224 Шестое приложение. Учение о психических реальностей
состояния человека, вошедшего в реальность, зависят от событий,
которые в ней происходят. Третье — устойчивость событий, вещей и
отношений, имеющих место в определенной реальности. События,
наблюдаемые в реальности, укрепляют ее; в реальности происходят и
имеют место именно те события и отношения, которые ей
соответствуют. Все это может показаться тавтологией и для естественной среды
(например, природы) не необходимым, однако в искусственных средах
(искусство, игра, сновидения и т. п.) выделение подобных
характеристик имеет большой смысл. Действительно, реальность в искусстве
творится автором, причем в сотворенный им мир человек должен
войти, претерпевать в нем события, переживать их. Выделенные свойства
как раз и обеспечивают жизненность реальности, несмотря на ее
искусственность, отчужденность от человека в акте творения.
Характерная ряда реальностей, например, художественной,
научной, виртуальной — текстовая обусловленность их мира; он
удовлетворяет не только логике предметных отношений (логике
построения событий), но и логике построения текста (произведения). Так мир
художественной реальности организован, упорядочен,
развертывается по законам условности жанра и т. п., и одновременно — это мир
предметный, событийный, стоящий в одном ряду с обычным миром.
Художник умеет в обычном **мире увидеть ритм, тему, интонацию,
построение, развитие.
«Задача заключается в том, — писал М. Бахтин, — чтобы вещную среду,
воздействующую механически на личность, заставить заговорить, т. е. раскрыть
в ней потенциальное слово и тон, превратить ее в смысловой контекст
мыслящей, говорящей и поступающей (в том числе и творящей) личности. В
сущности, всякий серьезный и глубокий самоотчет-исповедь, автобиография, чистая
лирика и т. п. это делает... Вещь, оставаясь вещью, может воздействовать
только на вещи же; чтобы воздействовать на личности, она должна раскрыть
свой смысловой потенциал, стать словом»247. Примерно о том же пишет У. Эко,
говоря, что в искусстве «материя, из которой состоят означающие,
представляется небезразличной к означаемым», а также, что все уровни
художественного произведения (уровень, означаемых, различных коннотаций,
психологических и прочих ожиданий) соотнесены между собой, «словно все они
структурированы на основе одного и того же кода» .
Таким образом, хотя события в каждой реальности
воспринимаются как естественные, происходящие как бы сами собой, помимо воли
и желания человека, большинство из них построено человеком.
Реальность — это не только особый мир, бытие, но и конструкция
(смысловая, знаковая, текстовая), создаваемая активностью психики человека.
Бахтин М. М. К методологии литературоведения // Контекст. 1974. М., 1975. С. 208.
Эко У. Отсутствующая структура. Введение в семиологию. СПб., 1998. С. 81-82.

Шестое приложение. Учение о психических реальностей 225
Эта особенность всякой реальности — одновременность построения и
бытования, конструирования и претерпевания — необычайно
интересна. Обычно сознание отмечает лишь естественную сторону всякой
реальности: какие-то события, предметы, их изменение или смену,
связывающие их отношения и т. п. Искусственная же сторона, даже в
таких реальностях, как искусство, познание, игра, сознается лишь
специалистами, и то не всегда (например, лишь искусствоведы выделяют
для изучения тот факт, что мир событий, заданный в произведениях
поэтического искусства, ритмически организован, тематизирован,
интонационно и синтаксически упорядочен, развертывается по законам
композиции и т. п.).
Может показаться, что речь идет только о восприятии
произведений искусства. Нет, указанная особенность имеет место и в других
реальностях. Миры, данные человеку в обычном восприятии или,
напротив, в сновидениях, также не просто существуют, бытуют в сознании,
демонстрируя естественное протекание события, они одновременно
создаются, порождаются работой психики человека. Человек не просто
видит или слышит, не просто думает, но постоянно означает,
структурирует данный ему предметный материал, вносит в него определенный
порядок, логику, отношения, удерживает разворачивающийся мир,
ограждает его от разрушения, от посторонних воздействий, планирует и
ожидает дальнейшего развития событий. И все это в ситуации, когда
он находится в самой реальности, сознает и переживает события,
которые в ней естественно происходят. Следовательно, можно сделать
вывод, что естественные события реальности есть результат
искусственной деятельности.
В акте речевого выражения и сообщения мир художественной
реальности действительно конституируется в языке и через язык, как это
утверждает Р. Якобсон и его последователи, но в актах переживания
языковая реальность оказывается только элементом художественной
реальности (она выступает как скелет, структурный фрагмент
художественной реальности). Художественная реальность образуется не
только с помощью художественного языка, хотя именно он вводит зрителя
(читателя) в мир художественной реальности, но также на основе соз-
навания и творения самого мира (его предметов, событий, ситуаций).
Язык позволяет проникнуть в этот мир, задает его членения и связи, но
останавливается на границе самой предметности, порождаемой в
других процессах — опредмечивания, обнаружения событий, их
осмысления и переживания. Именно в этих процессах художественное
произведение вступает в разнообразные отношения с обычной
действительностью, с внешним миром, с другими реальностями (оно начинает
выражать их, изображать, описывать, рефлексирует по их поводу, идеа-

226 Шестое приложение. Учение о психических реальностей
лизирует и т. п.). Следовательно, в художественной коммуникациии текст
художественного произведения и представляет художественную
реальность и является ее планом, частичным содержанием.
Феноменологический анализ реальности можно дополнить
генетическим, т. е. рассмотрением того, как реальность формируется в онто- и
филогенезе. При этом нужно разрешить старую проблему философии
искусства, объяснить, каким образом слова, звуки, краски могут
вызывать в сознании человека полноценную реальность, переживаться как
предметы и события художественного мира (ведь сами по себе слова,
звуки или краски не совпадают с этими предметами и событиями).
Л. С. Выготский видел особенность человеческой психики в
механизме опосредования ее процессов культурными и социальными
знаками. С помощью знаков, считал он, человек овладевает собственными
психическими процессами, конституирует и направляет их. Необходимое
условие этого, как неоднократно подчеркивал Выготский, — процесс
социализации, в ходе которого происходит превращение с помощью
знаков внешней социальной функции и деятельности во внутреннюю
психическую. И действительно, социализация, вхождение в
совместную деятельность, построение взаимоотношений с другими людьми,
усвоение всего этого неотделимы от самоорганизации психики
человека; при этом, вероятно, и формируются определенные психические
реальности и отношения между ними. Хотя каждая психическая
реальность осознается человеком как замкнутый мир предметных событий,
подчиняющихся определенной логике, во внешнем плане психические
реальности человека регулируют каждую такую часть, устанавливают
между частями различные отношения. Естественно, что психические
реальности формируются не сразу, как не сразу осваивается и
складывается у человека деятельность. Так, совсем маленький ребенок
практически не имеет разных психических реальностей, у него одна «пра-
реальность». Не появляются психические реальности и у дошкольника,
хотя он уже четко различает родителей и себя, сновидения и визуальные
впечатления бодроствующей жизни, обычную деятельность и игру и т. д.
Дошкольник много может сказать о оамом себе и даже в определенной
мере осознавать и оценивать свои желания и возможности.
Психические реальности начинают формироваться только с
принятием младшим школьником требований к самостоятельному
поведению и реальной необходимости в таком поведении в школьной и
внешкольной жизни. Если раньше родитель и взрослый подсказывали
ребенку, что делать в новой для него или необычной ситуации, как себя
вести, что можно хотеть, а что нельзя, поддерживали ребенка в трудные
моменты жизни, управляли им, то с появлением требований к
самостоятельности ребенок (обычно подросток) должен сам себе подсказы-

Шестое приложение. Учение о психических реальностей 227
вать, разрешать или запрещать, поддерживать себя, направлять и т. п.
Необходимое условие выработки самостоятельного поведения —
обнаружение, открытие подростком своего Я, оно неотделимо от
формирования им «образа себя», приписывание Я определенных качеств: я
такой-то, я жил, буду жить, я видел себя во сне и т. д. По сути, Я
человека парадоксально: это тот, кто советует, направляет, управляет,
поддерживает и тот, кому адресованы эти советы, управляющие
воздействия, поддержка. Хотя содержание «образа себя», как правило, берется
со стороны, при заимствовании внешних образцов, подростком оно
рассматривается как присущее ему, как его способности, характер,
потребности. Я и формирующаяся на его основе личность — это
собственно такой тип организации и поведения человека, в котором
ведущую роль приобретают «образы себя» и действия с ними: уподобление
и регулирование естественного поведения со стороны «образов себя» —
сознательное, волевое и целевое поведение; отождествление ранее
построенных «образов себя» с теми, которые действуют в настоящее
время — воспоминание о прошлой жизни, поддержание «образов
себя» — реализация и самоактуализация и т. п. Сам подросток обычно
не осознает искусственно-семиотический план своего поведения, для
него все эти действия с «образом себя» переживаются как
естественные, природные состояния, как события, которые он претерпевает.
Еще одно необходимое условие самостоятельного поведения —
формирование психических реальностей личности. Действительно,
выработка самостоятельного поведения предполагает планирование и
предвосхищение будущих действий и переживаний, смену одних способов
деятельности и форм поведения на другие, причем подросток сам
должен это сделать. Подобные планы и предвосхищения, смены и
переключения сознания и поведения первоначально подсказываются и
идут со стороны, от взрослого (здесь еще нет самостоятельного
поведения). Но постепенно подросток сам обучается строить эти планы,
предвосхищать будущие события и их логику, изменять в
определенных ситуациях свои действия и поведение. Именно с этого периода,
когда подобные планы, предвосхищения и переключения становятся
необходимыми условиями самостоятельного поведения,
рассматриваются и осознаются человеком именно как разные условия, в которых
он действует, живет, эти планы будущей деятельности, знание ее
логики, предвосхищения событий, способы переключения и другие
образования превращаются в психические реальности.
Таким образом, психические реальности личности — это не
только цепи событий, определяющих деятельность и ее логику, но также
внешние и внутренние условия самостоятельного поведения.
Подчеркнем, открытие, формирование Я человека и формирование психиче-

228 Шестое приложение. Учение о психических реальностей
ских реальностей — две стороны одной монеты. По мере усложнения
дифференциации реальностей человека обогащается и
дифференцируется его Я, и наоборот. Но функции их различны: психические
реальности характеризуют тот освоенный поведением мир, где человек
строит самостоятельное поведение, а его Я задает основные ориентиры и
линии развертывания этого поведения. Несколько упрощая, можно
сказать, что психические реальности — это проекции самостоятельного
поведения на внешний и внутренний мир, а Я — осмысление
самостоятельного поведения в качестве субъекта. Рассмотрим теперь один пример
анализа психической реальности, а именно реальности сновидения.
Три ипостаси сновидения
Постановка проблемы
Часто мы слышим: «сегодня не в себе, совершенно не выспался,
не отдохнул». При этом большинство людей считают, что можно
лучше отдохнуть, если спишь без сновидений, как «мертвый». Но ведь
известно, каждую ночь мы примерно половину времени (в период так
называемого «быстрого сна») ввдим сны, хотя не всегда помним об этом.
Забегая вперед, скажу, сновидения не только дают нам отдохнуть, но и
охраняют наше психическое здоровье.
Без преувеличения можно сказать, что человек обратил внимание
на свои сновидения, как только он стал человеком. В архаической
культуре сны — это реальное событие и свидетельство, поскольку
сновидение понималось как приход к человеку в этот период другой души
или, напротив, путешествие своей души вне тела. При этом душа
одинаково легко могла перемещаться как в пространстве, так и во
времени. В культуре древних царств (Египет, Вавилон, Индия, Китай)
сновидение выступало как свидетельство, текст, направляемый человеку
Богом (чаще всего «личным богом» или «личной богиней»). Поэтому в
большинстве случаев сновидения были вещими или императивными.
Но сохранялось и архаическое понимание: страшные сновидения
вызываются демонами, которые входят в тело человека.
В античности человек впервые пытается дать сновидениям
рациональную трактовку. В «Метаморфозах» Апулея один из героев говорит:
«Не тревожься, моя хозяюшка, и не пугайся пустых призраков сна. Не
говоря уж о том, что образы дневного сна считаются ложными, но и ночные
сновидения иногда предвещают обратное»249.
Апулей. Апология. Метаморфозы. Флориды. М., 1960. С. 167.

Три ипостаси сновидения
229
Тем не менее, сохраняются в полной мере и два других понимания
сновидений — как реальных событий и как свидетельств, посланий
богов, которые нужно истолковать (на то и оракулы). И в средние века
люди понимали сновидения сходным образом, различая сновидения
вещие и «несерьезные» (от переполненного желудка, суетности,
«плотских желаний или игры духа»). В последнем случае есть намек, но
только намек, на психологическое толкование — «плотские желания».
Серьезно же о научных концептуализациях сновидений можно
говорить только со второй половины XIX столетия, когда сложились
физиология и психология. Типичным примером физиологической
концептуализации сновидений может служить теории Павлова, связывающей
внутреннее торможение клеток с их усталостью и необходимостью
отдыха. По Павлову хорошо отдохнувший человек должен спать меньше,
чем плохо отдохнувший, но это в общем случае не так. Уже Клаперед
заметил, что человек часто засыпает, не будучи усталым, и наоборот,
сильное перевозбуждение не дает ему уснуть. Плохо объясняется с
точки зрения павловской теории также случай «летаргического сна» и
продолжительного бодрствования. К тому же современные
физиологические исследования показали, что в биологическом отношении сон —
это активный процесс, ничего общего не имеющий с разлитым
торможением. Так профессор Вейн пишет:
«Далеко не все положения, выдвинутые по этому поводу И. П. Павловым,
выдержали проверку временем... с течением времени положение о разлитом
торможении не подтвердилось... Однако сон — активный процесс, усиленная
деятельность синхронизирующих аппаратов. Исходя из этого, трудно представлять
себе даже теоретически общее торможение в мозгу... Работы нейрофизиологов
показали, что во время сна не отмечается количественного преобладания
заторможенных нейронов над возбужденными. Многие нейроны даже усиливают
спонтанную активность... Эти данные являются прямым доказательством того, что
разлитого торможения во время сна не существует»250. Кроме того, по физиологической
концепции сновидения или их прерывания не должны вызывать в организме
человека заметных изменений, однако сновидения свидетельствуют об обратном.
«В период быстрого сна, — пишет Вейн, — человек видит сновидения... Если в
периоде медленного сна наблюдается урежение дыхания, пульса, снижение
артериального давления, то в быстром сне возникает „вегетативная буря",
регистрируется учащение и нерегулярность дыхания, пульс неритмичный и частый,
артериальное давление повышается. Подобные сдвиги могут достигать 50 % от
исходного уровня... У всех обследованных лишение сна сопровождается однотипными
явлениями. Нарастает эмоциональная неуравновешенность... нарастает
утомление... возникает суетливость, ненужные движения, нереальные идеи... зрение
становится расплывчатым... Через 90 часов появляются галлюцинации. К200-му часу
испытуемый чувствует себя жертвой садистского заговора. Сон в течение 12-14
часов снимает все патологические проявления»251.
0 Вейн А. М. Бодрствование и сон. М, 1970. С. 19-27.
1 Там же. С. 34, 80.

230 Шестое приложение. Учение о психических реальностей
Если для Павлова сновидения — процесс побочный, то Фрейд
наделял их важной охранительной функцией. Он считал, что мысли и
желания человека постоянно стремятся из бессознательной «инстанции
психики» в «сознательную», но на их пути стоит подсознательная
инстанция, осуществляющая функцию цензуры и критики. В бодрствующем
состоянии предсознание пропускает только те мысли и желания,
которые социально и культурно аргументированы, то есть признаются
нормальными. У сонного человека действие цензуры и критики ослабевает,
и в сознание проникают те мысли и желания, которые в бодрствующем
состоянии были подавлены, не осуществлены. Попав в сознание,
неудовлетворенные бессознательные желания удовлетворяются,
проживаются, и этот процесс образует сновидение. Его условием является
сокрытие, маскировка истинных бессознательных мыслей (чтобы отчасти
удовлетворить требованию цензуры), поэтому для самого сознания
бессознательные мысли выступают уже в виде символов и метафор.
«Ближайшие скрытые мысли, — пишет Фрейд, — обнаруживаемые путем
анализа, поражают нас своей необычной внешностью: они являются нам не в
трезвых словесных формах, которыми наше мышление обыкновенно
пользуется, а скорее выражаются нам символически, посредством метафор»252.
По Фрейду, центральная задача психологии сна — проникнуть в
скрытые, замаскированные мысли, символически и метафорично
выраженные в сновидениях. По сути, в концепции Фрейда соединены две
разных трактовки: фнзикалистекая (сновидение как замаскированное,
трансформированное бессознательное сексуальное влечение —
либидо) и гуманитарная (сновидения как своего рода текст, подлежащий
расшифровке).
Выделенные Фрейдом закономерности сновидений — «сгущение»
образов, «вытеснение», «переоценка психических ценностей»,
«конструирование ситуаций» и т. п., до сих пор успешно используются в
анализе сновидений. Например, под «сгущением образов» Фрейд понимает
составление в сновидении нового образа из нескольких уже известных
человеку. Ту же процедуру наш психодрг Касаткин называет
«слиянием» впечатлений и подробно анализирует в своей работе . Однако
предложенный Фрейдом механизм сновидения во многих отношениях
вызывает сомнение. Бросается в глаза странность отношений, заданных
между сознанием и бессознательной инстанцией, которые напоминают
взаимоотношения между строгим учителем и нерадивым учеником.
Эту странность Фрейд объясняет тем, что в человеке ведут
непримиримую борьбу две противоположные сферы: инстинктивных, бессоз-
Фрейд 3. Психология сна. М., 1926. С. 35.
Касаткин В. И. Теория сновидений. Л., 1967.

Три ипостаси сновидения
231
нательных, сексуальных влечений и культурных, сознательных норм.
Пансексуализм Фрейда и преувеличение им конфликтности
биологических и социальных начал человека хорошо известны, и
неоднократно критиковались в литературе.
Влияние Фрейда, как известно, прослеживается во многих
психологических концепциях и не только психологических. В одной из
последних статей нашего известного философа Валерия Подороги
предлагается интересный феноменологический анализ сновидений, при этом
автор отчасти отталкивается от работ Фрейда. Сравни.
(Подорога) «Сновидение есть исполнение желания. „В любом сновидении
влечение (желание) должно предстать как осуществленное"254 ...Сно-видение
понимается Фрейдом не в том смысле, когда мы привычно говорим, что видели
сон, а как род работы, которую мы совершаем во сне, причем следуя
определенным правилам и законам. Сновидческий материал подвергается: сгущению,
Verdichtung, смещению, Verschiebung, перестановке, Entstellung и, наконец,
вторичной обработке, DurchaFbeit. Только после этой работы сновидение „готово"...
Нет единого „я": вместо него некое трансцендентальное эго („двойник");
раздвои на два вспомогательных „я"; не хватает „я" себя сознающего, не
теряющего единства с собственным образом тела; если и есть „я", то оно
скорее скизо-френическое, или расщепленное, фрагментарное, чем единое...
Мы говорим здесь о двойнике вполне условно, ибо это не столько двойник,
сколько дополнительное „я", малое, без которого невозможно сновидение.
Только расщепленное эго (потому-то оно и названо трансцендентальным)
и создает возможность драматизации, возможно, и будущего ритма
рассказа... Тут важно отметить эту „поверхность излома", характерную именно для
сновидного субъекта: где малое „я" расщепляет единство („дневное")
бодрствующего эго, открывая себе оперативный простор. Вот эта поверхность и есть
некая форма защиты, натяжной, нечто вроде мембраны, через которую
передаются разнообразные шумы и воздействия, там они глушатся
(поглощаются), отражаются в эмоциональных всплесках внутри сновидного
пространства... Сновидение есть движение, или во всяком случае эффект
сновидении создается пересечением двух путей: „я" малого и Я большого. Одно Я,
большое, движется по границе поверхности, разъединяющей сон и
сновидение, другое „я", малое, движется как будто на изломе самой поверхности, оно
и есть само сновидное тело. Первое Я охраняет сновидение, оно — страж,
второе „я" участвует в пластически-изобразительном процессе, хотя оно не
является иным большому Я по своей природе, а похоже, является большим
Я, только „вывороченным наизнанку"» .
(Фрейд) «Благодаря изучению гипнотических явлений мы привыкли к тому
пониманию, которое сначала казалось нам крайне чуждым, а именно, что в
одном и том же индивидууме возможно несколько душевных группировок, которые
могут существовать в одном индивидууме довольно независимо друг от друга,
могут ничего не знать друг о друге и которые, изменяя сознание, отрываются
одна от другой. Если при таком расщеплении личности сознание постоянно при-
254 Фрейд 3. Введение в психоанализ. Лекции. М., 1989. С. 309.
255 Подорога В. Кодекс сновидца // Грани познания: наука, философия, культура в XXI в.:
В 2 кн. Кн. 2. М., 2007. С. 276, 279, 282-283.

232 Шестое приложение. Учение о психических реальностей
суще одной из личностей, то эту последнюю называют сознательным душевным
состоянием, а отделенную от нее личность — бессознательным... мы имеем
прекрасный пример того влияния, которое сознательное состояние может
испытать со стороны бессознательного»256.
Концептуализация Мишеля Фуко, говорившего, что сон проявляет
«свободу человека в его оригинальнейшей форме, здесь субъект
сновидения, его первое лицо, есть само целостное сновидение»257,
относится еще к одной линии понимания сновидений. Для Фуко
сновидение соотнесено только само с собой и свободой человека —
первичный феномен, не требующий связи с реальностью вне человека. Если
интерпретацию 3. Фрейда условно можно назвать языковой, восходящей
к идее вещего сна, то интерпретацию М. Фуко — неязыковой
(символической). У Фрейда психика «говорит» «языком сновидений»
(недаром свое исследование о сне Фрейд сопровождает сонником, где
расшифровываются значения образов и сюжетов сновидений), у Фуко в
сновидении реализуются символические события нашего творческого
Я, порождающего мир свободы и существования.
Важно подчеркнуть, что понимание и интерпретация сновидений —
не просто «знание о сновидении», а конституирование сновидений.
Когда, например в павловской концепции, сновидения объявляются
бессистемной остаточной деятельностью заторможенных клеток
головного мозга, и человек принимает эту версию, то он не обращает на свои
сновидения ровно никакого внимания, и поэтому они не влияют на его
жизнь. Если же сновидение понимается как вещее свидетельство или
особая сторона жизни личности, человек не только внимателен к своим
снам и пытается их прочесть, но и реально меняет свое поведение.
Только после того как в XIX и XX столетиях стала широко
обсуждаться проблема разных реальностей и их природа (обычной
реальности, эстетической, игровой, нашей фантазии, больного сознания и т. д.),
в сновидении человека появляется особый персонаж (наблюдатель),
задающий вопросы или говорящий себе, к примеру, следующее: «Как
такое может быть?», «Кажется, я сплю!», «Как странно... нужно
проснуться». Возможно, этот же момент изучекия природы разных реальностей
повлиял на восприятие сновидений как странных, ярких, необычных
событий и сюжетов. Не обусловлено ли деление у Подороги сновидения
на два Я именно этим персонажем? Правда, нужно отметить, что есть
сновидения, не вызывающие протеста и удивления, не требующие
ломать голову над тем, что все это значит, поскольку приснившийся сон
является вариацией на тему обыденных и понятным нам событий.
Фрейд 3. Лекции по введению в психоанализ. М., 1923. С. 17.
Фуко M Ницше, Фрейд, Маркс // КЕНТАВР. 1994. № 2. С. 122.

Три ипостаси сновидения
233
Осознание сновидений не сводится только к познанию их.
Существует и художественная рефлексия сновидений. Первоначально это
живопись и литература, в наше время — киноискусство. Именно
последнее позволило выразить временные аспекты сновидений, а также
создать для зрителя удивительную иллюзию присутствия в реальности
сновидения. И опять же мимесис искусства существенно определяет
природу сновидений. Язык и события искусства изменяют видение и
переживания человека, позволяют ему увидеть и пережить то, что он
до этого не мог ни увидеть, ни пережить. Когда в кино мы видим, как
реальность снов вторгается в жизнь, а жизнь переходит в сон, как в
мире сновидений время стоит или идет вспять, какой странный,
потусторонний, призрачный мир разворачивается перед нашими глазами,
мы учимся и в наших собственных снах и в жизни видеть все эти
моменты, но только после воспитания искусством.
Федор Михайлович Достоевский в «Преступлении и наказании»
писал, что
«сны отличаются часто необыкновенною выпуклостью, яркостью и
чрезвычайным сходством с действительностью. Слагается иногда картина
чудовищная, но обстановка и весь процесс всего представления бывают при этом
до того вероятны и с такими тонкими, неожиданными, но художественно
соответствующими всей полноте картины подробностями, что их и не выдумать
наяву этому же самому сновидцу, будь он такой же художник, как Пушкин или
Тургенев». Марина Цветаева в письме к Саломее Андронниковой поэтически и
парадоксально заостряет свое отношение к сну: «Мой любимый вид общения —
сон. Сон — это я на полной свободе (неизбежности), тот воздух, который мне
необходим, чтобы дышать... Только в нем я — я».
Прежде чем перейти к изложению собственной концепции
сновидений, перечислю вопросы, на которые она должна ответить: в чем
природа сновидений, какую роль играют сновидения в жизни человека,
почему нередко они сюжетно разорваны, почему многие утверждают,
что не видят снов, почему лишение сновидений ведет к психическим
напряжениям или далее психическим заболеваниям (эксперименты на
животных показали, что полное лишение сновидений приводит к их
гибели)? Далее, известно, что телесные измерения (температура,
различные заболевания, прием алкоголя или наркотиков) влияют на
характер сновидений, в частности, резко возрастает возможность видеть
сны, сновидения нередко переплетаются с явью, по содержанию могут
напоминать кошмары. Наконец, требует осмысления известный
каждому феномен необычности, силы многих сновидений (как часто мы
просыпаемся в страхе или с сердцебиением от какого-нибудь жуткого
сна, так что иной раз думаешь: «слава Богу, что это только сон»).
Теперь вопрос, для чего вообще объяснять сновидения? Я хочу в
правдоподобном объяснении связать различные проявления сновидений,

234 Шестое приложение. Учение о психических реальностей
понять сновидения в более широкой картине психической активности
человека, но не прогнозировать их течение и развитие. При этом,
поскольку меня будут интересовать достаточно универсальные факты, а
не личностные особенности «снопостроений» и «снопереживаний», я
не буду учитывать онтогенетические и культурные различия.
Первая ипостась сновидения — автоматическая
бессознательная реализация блокированных программ
активности человека
Объяснение природы сновидений можно начать с простого
наблюдения: к ним ведут определенные ситуации, возникающие днем, в
бодрствующем состоянии, чаще всего те, где человек по каким-либо
причинам не может осуществить жизненно важные, необходимые для него
действия или желания. Например, человек стремится совершить
несколько значимых для него действий, причем одни затрудняют или
делают невозможными другие. Как правило, это происходит потому, что
такие ситуации сознаются и переживаются человеком сразу в двух
реальностях сознания, действующих друг против друга. Другой пример —
действия человека в условиях нескольких альтернатив. По условиям
места и времени они не мо?уг быть осуществлены одновременно;
последовательно они также не могут быть осуществлены, поскольку
непрерывно наплывают новые события и жизненные ситуации.
Во всех подобных случаях при наличии «контрреальностей»
сознания, или альтернативных ситуаций, или отсутствия средств
человек в бодрствующем состоянии может осуществить и прожить только
небольшую часть своей активности (желаний). Основная же активность,
вызванная к жизни его желаниями, затормаживается, блокируется.
Так я думал вначале. Позднее я понял, что дело не в самих желаниях,
часто нам снится то, с чем мы как раз принципиально не хотели бы
иметь дело. Дело в программировании психики. Желания, также как и
нежелания или какие-то другие значимые для человека мотивы и
ситуации, программируют нашу психику, настраивают сознание и
организм на ожидаемые события и переживания. Если мы можем их
прожить актуально, все в порядке, эти программы распадаются. Но если
не можем, программы не исчезают, они требуют своей реализации,
давят на психику.
Рассмотрим пример. Я должен сделать доклад, готовлюсь к нему,
но доклад неожиданно перенесли. Иногда в этом случае мне снится,
что я этот доклад все же делаю, или что я делаю доклад, а он
прерывается, или что я никак не могу начать доклад, забыл его текст, хотя
слушатели уже ждут — вариантов не счесть. Что значит «готовлюсь к

Три ипостаси сновидения
235
докладу»? Я настраиваюсь на определенные события: нужно понять, с
какими идеями я выйду, как их подать, как учесть
понимание-непонимание слушателей, с чего я начну, как буду вести слушателей, чем
закончу, какая будет возможная реакция на мой доклад, как я в этом
случае буду отвечать и т. д. и т. п. Я настраиваюсь на определенные
события, переживаю их, хотя они еще не состоялись актуально. Но дело
в том, что поскольку человек семиотическое существо, он проигрывает
события в языке и воображении (оказывается ими захваченным) еще
до того, как они могут быть осуществлены актуально. Это я и называю
программированием активности человека. Дальше возможны два
варианта. Я реально делаю доклад и моя настройка (программа)
распадается, исчезает; назовем процесс распадения и исчезновения
программы «реализацией». Второй вариант — я по каким-то причинам не могу
сделать доклад. Будем этот случай вслед за психологами называть
«блокированием программы». Судя по экспериментам по прерыванию
сновидений, программы обязательно должны быть реализованы; в
противном случае они сначала создают напряжения в психике, потом
ведут к ее деструкции, затем к гибели организма.
Психика, чтобы продолжать работу (ведь человек вовлекается во
все новые и новые ситуации258), убирает блокированные программы,
временно переводит их на другой этаж психики. В период же сна она
возвращается к этим программам, чтобы их реализовать. Но это еще не
сон, а автоматическая работа психики, о которой мы ничего не знаем,
поскольку во сне наше сознание выключено, не действует. А раз
сознания нет, то и не работает зрение и память. Чтобы видеть что-то, хотя
бы и сон, необходимо осознавать происходящее. Но во сне сознание
отключено, поэтому мы ничего не осознаем. Именно к этому случаю
относится выражение: «он спал глубоким сном без сновидений».
Другими словами, эволюция нашла выход: когда жизнедеятельность
блокируется, блокированная программа уходит на другой «горизонт»
психики, где и реализуется в новых условиях, прежде всего в периоде
«быстрого» сна. Для этого периода характерна изоляция психики: во
время сна глаза закрыты, чувствительность слуха снижена, мышечная
258 Профессор В. Сталин считает, что свойство непрерывности зрительного восприятия (а я бы
обобщил этот принцип на любые виды восприятия. — В. Р.) является фундаментальным его
свойством. Человек, отмечает он, никогда не выпадает из воспринимаемого им предметного
мира, не имеет пауз между «предъявлениями», системы значений оказываются в известном смысле
подготовленными для обработки постоянно меняющегося зрительного поля (Столиц В.
Исследование порождения зрительного пространственного образа // Восприятие и деятельность. М.,
1976. С. 194). Если же человек, так сказать, застревает на своих нереализованных программах и
связанных с ними переживаниях (страхах, неосуществленных желаниях и прочее),
непрерывность восприятия нарушается, а текущая жизнедеятельность становится невозможной. Именно
поэтому психика старается вывести из игры (на время) блокированные программы.

236
Шестое приложение. Учение о психических реальностей
система отключена. Кроме того, происходит полное или частичное
отключение сознания, поэтому отсутствует рассудочный контроль и
возникает определенная свобода в конструировании «событий». Но для
первой ипостаси сновидения характерно именно полное выключение
сознания, что, в свою очередь обусловливает бездействие памяти и
всех структур восприятия (визуального, сонорного, тактильного).
Понятно, что в такой ситуации мы ничего не видим, не слышим, не
чувствуем и после пробуждения уверены, что и ничего не было. Хотя почти
половину сна наша психика реализовала блокированные программы.
В этом место читатель может задать два естественных вопроса: а
почему блокированные программы не распадаются сами собой и что
собой представляет реализация этих программ во сне, ведь там вроде
бы ничего нет. Действительно, считается, что если днем человеку не
удалось осуществить определенные акты жизнедеятельности, то тем
самым они автоматически гасятся и проживаются (психически
«исчерпываются»). Во-вторых, в качественном отношении жизнь во сне
никогда не приравнивается к жизни в бодрствующем состоянии, да, она не
рассматривается как жизнь в собственном смысле слова.
При всей кажущейся очевидности этих представлений в
теоретическом отношении они спорны. И вот почему. Прежде всего, данные
обеих наук — и физиологии, психологии — говорят за то, что
интенсивность и реальность нашей жизни во сне и бодрствующем
состоянии равноценны (об этом свидетельствуют «вегетативные бури» в
период быстрого сна, а также сила эмоциональных переживаний,
испытываемых в период многих сновидений). Впрочем, и с биологической
точки зрения трудно допустить, что в течение трети времени жизни
организма у него отсутствует психическая активность.
Другое соображение: мы привыкли рассматривать человека и его
деятельность (поведение) как целое. Соответственно, и его активность
трактуется как моноактивность, где каждое действие или отдельный
акт подчиняются целому, его организации, опосредуются им. Конечно,
подобная трактовка вполне оправдана с точки зрения биологической
концепции сохранения или же философской идеи деятельности,
обусловленной целью и воспроизведением. Однако эмпирически
известно, что в сложных ситуациях человек, как правило, обуреваем
множеством устремлений, в его сознании и психике кристаллизуется и
проигрывается большое количество действий и поступков, пересекается
и взаимодействует множество планов поведения, установок и образов.
В конечном счете, человек действует и ведет себя однозначно и
определенно, однако ясно, что вызванные ситуацией актуализированные
действия и акты поведения (установки, планы, образы) покрывают
собой только часть его предыдущей активности. Человек, скорее, не мо-

Три ипостаси сновидения
237
ноактивен, а полиактивен, он есть не организация и единство, а
интерференция, взаимодействие и взаимоотношение многих
самодостаточных активностей. И все они рано или поздно реализуются,
проживаются в форме сновидений.
Исследования показывают, что блокировка, связывание
определенных элементов жизнедеятельности у взрослого человека не снимает с
повестки дня осуществление всей целостности жизнедеятельности.
Нетрудно сообразить, что окончание действия, или акта поведения на
самом деле есть лишь прелюдия к осуществлению других, связанных, с
данными, элементов жизнедеятельности и, в конечном счете, есть
момент осуществления и развертывания всей целостности э/сизнедея-
тельности человека. Точно так же реализация других действий и актов
поведения не заменяет для личности реализацию блокированных
действий и актов; так называемое «замещение» неосуществленной
деятельности другими — это скорее феномен реализации блокированной, связанной
деятельности на чужой почве, в непривычных условиях, чем замена.
В этом смысле возникшие затруднения и проблемы человек решает
не только специфическим для их разрешения способом, но и всеми
другими доступными (для жизни) способами: во сне, в общении,
искусстве, в воображении. Поэтому, как только создаются подходящие
условия (их создает и активность самой личности), задержанная в
своем осуществлении жизнедеятельность с необходимостью себя реализует.
Этот момент, правда, на почве бодрствования обсуждал еще К. Левин.
Первичным фактором, отмечал он, нужно считать напряжение
потребностей. При достаточной силе оно ведет к преждевременному
выявлению (прорыву) деятельности, если замедлилось наступление подходящего
случая; к активному исканию подходящего случая, если он отсутствует;
к возобновлению деятельности, если эта последняя была прервана до ее
окончания. Конечно, здесь речь идет не о всех ситуациях, с которыми
встречается человек, а лишь о важных для него, активно переживаемых.
Теперь трудный вопрос о том, что собой представляет реализация
блокированных программ. Чтобы на него ответить, необходимо лучше понять,
что такое восприятие, возьмем для примера зрительное.
Обычная точка зрения, что вся необходимая для видения
визуальная информация содержится в рассматриваемом глазом предмете
(пространстве), роль человеческой психики состоит лишь в переработке
этой информации после того, как она проходит через глаз. Впрочем,
есть психологи, которые тоже разделяют подобную точку зрения. Так,
Дж. Дж. Гибсон и Э. Дж. Гибсон утверждают, что глаз человека
получает о предмете всю необходимую информацию (визуальный стимул
на входе, говорят они, содержит все, что имеется в визуальном образе).
Другое дело, что в одних случаях глаз способен освоить всю эту сен-

238 Шестое приложение. Учение о психических реальностей
сорную информацию, а в других он теряет значительную часть ее в
силу неэффективности своей деятельности, неразвитости зрительных
способностей различения, дифференцирования и т. д.
Противоположная точка зрения была намечена еще в конце
прошлого века Г. Гельмгольцсм и затем углублена современными
психологами-экспериментаторами. Кратко се суть в том, что от предмета
приходит только часть визуальной информации, другая же (причем иного
характера) привносится самим человеком. То, что человек видит, есть
результат слияния визуальных впечатлений от предмета и встречной
активности человека, посылающей навстречу этой информации
сгустки прошлого опыта, означенного и осмысленного, интегрированного в
общей структуре сознания человека. К указанной точке зрения
исследователей привели различные наблюдения над визуальным
восприятием, а также специально поставленные эксперименты.
Эксперименты, в частности, показывают, что в условиях неясного
видения (плохое освещение, удаленный предмет и т. п.) или особого
строения визуального материала (в котором представлены
равноценные для глаза визуальные интерпретации — шахматная доска, узоры
обоев, двусмысленные изображения, где то одна, то другая часть
изображения может выступать в качестве фигуры или фона), визуальное
восприятие воссоздает не один предмет, а два или больше, и человек в
этих условиях видит их поочередно. Впрочем, с этим явлением знаком
каждый. Вспомните, что вы видите, приближаясь к удаленным
объектам, прежде вам незнакомым, или же приближаясь к ним при слабом
освещении, например, при лунном свете? Разнообразные формы,
очертания, объекты, которые то возникают, то исчезают, так как плохо
подкреплены чувственным опытом. Вместе с тем известно, что при
наличии сильной ведущей установки, ориентированности на определенный
предмет, человек отчетливо видит его даже в плохих визуальных
условиях или видит то, что не существует. Как часто, замечает Олпорт,
надгробная плита ночью на кладбище принималась за призрак.
Таким образом, визуальный материал предмета (т. е. его видимая
формула, поверхность, положение, характеристика и т. д.) — только
одно из условий видения. Другое же исходит от самого человека, его
визуального опыта. Гельмгольц подчеркивал, что в визуальном
восприятии прежний опыт и текущие чувственные ощущения
взаимодействуют друг с другом, образуя перцептивный образ. Часть чувственного
восприятия, отложившаяся в виде опыта человека, утверждал
исследователь, действует не менее сильно, чем другая, зависимая от текущих
ощущений. Мы не знаем, в каком виде существует и хранится в
психике прошлый визуальный опыт, но можем предположить, что именно он
образует материальную основу при реализации блокированных про-

Три ипостаси сновидения
239
грамм. На это наводит хорошо известный факт, что в событиях
сновидений мы может опознать наш прежний опыт визуального восприятия,
правда, иначе организованный (его поставляет и обычная жизнь, и
искусство и фантазии). Вспомним высказывание Сеченова —
«сновидения это небывалая композиция бывалых впечатлений», или Гильден-
бранта — «сновидения черпают свой материал из того, что человек
пережил внешне или внутренне».
Именно из материала прежнего опыта восприятия (не только
визуального, но и сонорного и тактильного) наша психика в период сна
строит «события», необходимые для реализации программ и планов
блокированной деятельности, в результате чего они распадаются. Этот
процесс — построение «событий», обеспечивающих реализацию
блокированных программ, — и образует материальную основу
сновидений. Я поставил термин событие в кавычки, чтобы подчеркнуть, что
это еще не собственно события, которые мы видим во сне, а только их
субстратная основа. События — это конструкт сознания, а оно в
первой ипостаси сновидений выключено. События в кавычках
напоминают кантианскую вещь в себе: мы не можем сказать, как они устроены,
но можем их помыслить. События в кавычках, будем их называть
«субстрат-события» есть материальная предпосылка настоящих событий во
второй ипостаси сновидения. Но для реализации блокированных
программ достаточно как раз субстрат-событий.
Вторая ипостась — процесс сно-видения
Итак, реализация блокированных программ нашей активности —
это еще не сновидение. Хотя процессы реализации подобных программ
и планов играют исключительно важную роль для психического
здоровья человека, они обычно не осознаются. Осознаются они в тех
случаях, образующих вторую ипостась сновидений, когда наша сознание
по каким-либо причинам выключено не полностью. Типичные случаи
здесь такие. Мы засыпаем или просыпаемся, наша психика
переключает организм то на сон, то на бодрствование; при этом сознание
проходит фазы от полноценной работы до своеобразного паралича. На этих
переходах сознание задействовано не полностью: выключается
восприятие и рассудок, нарушаются функции памяти, видоизменяются
эмоции . Второй случай не менее характерный: его образуют различные
259 Но вижу ли я во сне, спрашивает Подорога? «Вижу не я, не мое чувственное эго, а видит
нечто, сам сон, точнее, я вижу сном. Я даже не могу сказать, что „вижу", ...скорее, что-то
видится. В таком случае и зрение в сновидении можно поставить под сомнение: оно не то, что
мы имеем в виду, когда вспоминаем сновидение, говоря, что вот „я вижу сновидение, а в нем
происходит то-то и то-то...". В сновидении мы не видим, нам мнится, что мы видим, на самом

240 Шестое приложение. Учение о психических реальностей
напряжения — переутомления и перевозбуждения, заболевания с
температурой, сильная захваченность активностью (например, мы никак
не можем остановиться и прекратить решение интересующих нас
проблем), наконец, прием алкоголя или наркотиков.
Во всех подобных ситуациях в периоде быстрого сна (то есть
реализации блокированных программ) наше сознание задействовано только
частично, но и этого достаточно, чтобы мы попали в совершенно
новый мир, в «сновидную реальность». Вот, например, мне снится, что я
делаю доклад, или люблю совершенно незнакомую мне женщину, или
лечу как птица. Все это делаю именно я, происходит со мной, а кто бы
это мог быть еще? Более того, начало сновидения совпадает с ясным
для меня ощущением, напоминающим пробуждение — я оказался там-
то и там-то, я делаю то-то и то-то. Именно я. С точки же зрения
третьей ипостаси сновидения, когда я проснусь на самом деле и буду
думать, что произошло, это вовсе не я. Разве я могу летать как птица или
любить чужую женщину, да и не делал я доклад, его отменили. Тем не
менее, в сновидении это не может быть никто, кроме меня. Только я
так себя ощущаю.
Разрешение этого сновидного противоречия — во сне я и не я,
вероятно, состоит в том, чтобы понять, что собой представляет это самое
сновидное я, и что такое вообще сновидные события. В бодрствовании
наше сознание конструирует события, опираясь на данные
чувственного восприятия и работу воображения. В период быстрого сна сознание
конструирует события, используя материал реализации блокированных
программ, то есть то, что мы выше называли событиями в кавычках.
Например, такими событиями в кавычках могут быть мой несостоявшийся
доклад и его чтение, или мой полет, или любовь. Однако, спрашивается,
может ли доклад делаться сам, без докладчика, полет происходить без
летающего, любовь совершается без того, кто любит? Думаю, нет.
Другими словами, необходимое условие наших действий и
переживаний — субъект, мы. Естественно тогда предположить, что
психика из материала прежнего опыта (событий в кавычках) конструирует
не только сами действия и переживания, но и субъекта, который их
деле мы не видим ничего, да и не должны видеть. Что же происходит в сновидении? Видим ли
мы все-таки или нет? Другими словами, есть ли возможность сравнить обычный акт зрения
со сновидным? Ответ, думаю, найдется. Первое и самое главное определение сновидной
реальности: кажимость, а это значит, что в сновидении нет ничего, что было бы
сопоставимым в визуальном значении с обычным зрительным актом. Кажимость определяет мое
отношение к тому, что якобы „я вижу" во сне, но вижу ли я там — вот в чем вопрос?
Действительно, мне все время кажется, что я вижу, но на самом деле, что же я вижу. Хотя
сновидный объект мнится видимым, следовательно, существующим, я не вижу его,
ведь я не имею возможности быть к нему ближе, причем настолько, чтобы удостовериться в
его существовании, я же не могу до него дотронуться» (Подорога, цит. соч. С. 285).

Три ипостаси сновидения
241
осуществляет, то есть создает «сновидное Я». А то, что у нас есть
опыт, позволяющий сконструировать подобный персонаж, думаю, не
вызывает сомнения. Это опыт нашего пробуждения (я себя
обнаруживаю, собираю, вставляю в поток времени, ощущаю свое тело и прочее),
опыт ощущений себя в разных ситуациях жизнедеятельности. На
основе этого опыта психика в период быстрого сна и создает сновидное
я. Это я, конечно, существенно отличается от нашего обычного.
Сновидное я обладает только такими свойствами, которые
необходимы для реализации блокированных программ. Например, во сне нам
совершенно не нужны рассудок, критика, нравственные соображения и
тому подобные, необходимые в обычной жизни вещи, они бы. в свою
очередь, блокировали реализацию блокированных программ. А вот все
остальное, нужное для реализации, психика привлекает: обнаружение
себя в сновидном мире, ощущение себя, централизацию переживаний
и прочее. Чуть ли не основная особенность сновидных событий — их
независимость от нашего обычного Я, с его рассудком, критикой,
критериями реальности. Чтобы не происходило в сновидении, мы не
удивляемся, а воспринимаем, как самое обычное дело. Иногда, правда, на
периферии я ловлю себя на некотором легком недоумении, но, думаю,
это уже вторгается наше обычное Я, то есть я начинаю просыпаться.
Третья ипостась — осмысление сновидений
Приступая к исследованию сновидений, Подорога устанавливает
начальную развилку: «между увиденным сновидением, то есть
„картиной" — сновидением в-себе и для-себя, и сновидением рассказанным,
„историей" — снрвидением для-другого». А дальше он задает такой
вопрос:
«Не получается ли так, — что мы пробуждаемся после того, как уже
истолковали ряд знаков, которые будто бы снились? Нам ничего, собственно, и не
снилось, но во сне мы испытали некие состояния, которые считаем
сновидением, и уверены в том, что сон нам снился... Но снился ли? Может быть,
существует поле мгновенной достоверности пережитого, которое не соответствует
никакому „зрению" во сне, ибо является действием нашей „быстрой" памяти, так
схожей с первой пробной интерпретацией»260.
Думаю, Подорога прав. То, что он называет «некие состояния», —
это сновидные события в сновидной реальности, но, действительно,
только, пройдя фазу осмысления и интерпретации, сновидные события
позволяют выстроить нашему бодрственному сознанию собственно
события сновидения. Получается интересная «психическая матрешка»:
субстрат-события -— необходимое условие сновидных событий, сновид-
Подорога. Цит. Соч. С. 276, 278.

242 Шестое приложение. Учение о психических реальностей
ные события — необходимое условие событий сновидений. Каждый из
этих двух типов событий по отношению к следующим выступает как
субстрат.
Попадая в полностью «пришедшее в себя» бодрственное
сознание, сновидные события в той последовательности, которая
запомнилась (не забудем, что память в сновидной реальности тоже работает
наполовину и не совсем так, как обычно), поставляют материал для
осмысления и интерпретаций. На этой основе в рамках принятой
личностью концептуализации (то есть того, как человек понимает, что
такое сновидение) психика и порождает события сновидений, завершая
тем самым первый цикл. Следующий — повторное осмысление и
продумывание сновидения. Иначе говоря, мы называем сновидением
конечный результат трех фаз сновидения — реализации блокированных
программ, построения и разворачивания сновидной реальности и
осмысления ее материала в бодрственном состоянии. Причем, первые
две фазы идут одновременно, а третья идет вслед за ними.
Вернемся опять к моим снам. Предположим, я человек древнего
мира. Тогда я буду со страхом или надеждой думать, какую весть мне
хотели сообщить боги. Я читаю доклад (священные письмена?),
возможно, буду жрецом? Люблю незнакомую женщину; может быть, царь
в подарок за мое служение пбдарит мне рабыню? Я лечу как птица, но
птица и душа — одно слово, не означает ли это, я скоро покину этот
мир и пойду в царство бога смерти? Теперь я последовательный
физиолог. Смешно, право, думаю я, проснувшись. Какой хаос — доклад,
любовь, полеты во сне. Сто раз был прав Павлов — это хаотическая
деятельность клеток головного мозга и ничего больше. Нужно все это
срочно забыть, и побольше гулять. Физиолог уступает место
психоаналитику. Женщина — это, конечно, нереализованные сексуальные
желания. Доклад? Ну, пожалуй, это не доклад, а сознание против
бессознательного. Полеты тоже понятно — превращенная форма
сексуального оргазма. Все ясно, еще раз нет бога, кроме Фрейда.
Наконец, я концептуализирую эти сновидения на основе
собственных представлений. Во-первых, замечаю, что все три сна очень
разные. Любить чужую женщину я бы никогда не стал. Хотя соблазны
случаются. Но соблазны на то они и соблазны, чтобы с ними
справляться и на этих примерах совершенствовать свою личность. Иначе
говоря, этот сон мне показывает, куда не нужно идти. Второй сон —
полеты. Замечательно. Я пережил необычные ощущения. Попал в
реальность, о которой часто мечтаю. Значит, этот сон помог осуществить
мою мечту, причем актуально. Во сне я именно летал. Какая мне
разница, что, проснувшись, я понял, что это был сон. Чувства от полета я
ведь пережил настоящие. А не полетать ли мне теперь на самолете или

Три ипостаси сновидения
243
дельта плане, чтобы сравнить ощущения? Итак, второй сон — это
реализация моей мечты. Третий сон, вероятно, был вызван состоянием,
возникшим после того, как я узнал, что доклад неожиданно отменили.
Он помог мне справиться с этим состоянием, то есть работал на мое
психическое здоровье. Думаю, понятно, что я хочу сказать. Сны
бывают очень разные и концептуализации сновидений тоже. Сновидения
нужно пытаться понять, исходя из их особенностей, а
концептуализации сна лучше исповедовать такие, которые помогают жить и
совершенствовать себя.
Какие же следствия вытекают из предложенной гипотезы
сновидений? Первое. В силу различных условий реализации программ в
период бодрствования и сна, рисунок и сюжет сновидений чаще всего не
совпадают с сюжетом жизнедеятельности, которая могла бы
развернуться в бодрствующем состоянии, имей она такую возможность (хотя
иногда такие совпадения и случаются). Я уже отмечал, что
воспроизведение во сне прожитого личностью опыта свободно от ограничений
рассудка и моральный соображений.
Второе. Соотношения между блокированной и реализованной в
бодрствующем состоянии активностью, бодрствующей и сонной
«личностями» человека различны у разных индивидов. Если одни
индивиды склонны усложнять всякую ситуацию, кристально ясную с точки
зрения других личностей, склонны видеть в ней неразрешимые
проблемы, то другие, напротив, всякую ситуацию стремятся упростить и
прояснить для себя, а часто не способны видеть и воспринимать
сложности и противоречия. Поэтому одни личности реализуют в состоянии
бодрствования незначительную часть своей активности, бурно
проживая оставшуюся часть во сне, а другие более полно реализуют свою
активность днем и потому спокойнее спят по ночам (вероятно, видят
меньше снов, да и сюжет их менее драматичен). Первая категория
людей, очевидно, нуждается в большем количестве сна, точнее, в
большем времени для сновидений, а вторая может спать меньше, причем
разница может быть существенной, в несколько часов.
Третье. Предложенная гипотеза сновидения хорошо объясняет и
известный факт одновременной алогичности и логичности
сновидения. С одной стороны, они составлены из разнородных, сюжетно не
связанных частей, а с другой — одна часть сновидения непрерывно
переходит в другую, сюжетно связана с другими частями в «логике»
сновидения. Действительно, из бодрствующего состояния в сонную
психику попадает не одна блокированная программа, а много и, как
правило, между ними нет связи содержанию, так как они
кристаллизовались в разных ситуациях и в разное время дня, а частью остались и
от прошлых дней. В сонном же состоянии в фазе быстрого сна эти

244 Шестое приложение. Учение о психических реальностей
программы начинают одна за другой психически исчерпываться, реа-
лизовываться, причем конец одного психического исчерпывания
сливается в сонной психике с началом другого. Именно в месте таких
соединений с точки зрения нашего сознания (главным образом бодрственного)
возникают «сгущения», «слияния» образов. Сгущения и слияния
образов происходят, очевидно, и тогда, когда сонной психике удается такой
сюжет сновидения, в котором реализуются одновременно две или три
программы (но не больше).
Как можно представить себе общую картину ночных сновидений?
В периодах быстрого сна, каждый из которых длится минут 40-50,
реализуются несколько блокированных программ. Одни из них порождены
альтернативными ситуациями или отсутствием необходимых условий
для активности, другие — проблемами, с которыми мы не справились,
третьи — сильными раздражениями в ходе самого сна. В последнем
случае источником сновидений являются различные раздражения —
сильные звуки, яркий свет, тепло, давление на органы, боль и т. п.
Например, при тепловом локальном раздражении человеку обычно снятся
такие ситуации, в которых он имеет дело с теплыми и горячими
предметами. Если спящему прикладывают теплую грелку к ступням, ему
снится, что он идет по горячему песку. Реальный звонок будильника
часто становится последним сюжетным элементом сновидения, при этом
человеку может сниться, скажем, звонок в дверь. Такие сновидения
можно назвать «искусственными».
Чтобы понять, что в данном случае происходит, учтем, что всякое
раздражение есть и биологическая реакция и определенный
психический процесс (акт), который эту реакцию сопровождает и
поддерживает. Предположим, мы раздражаем спящего человека, направляя на него
яркий источник света или включая звонок. В бодрствующем состоянии
это раздражение автоматически осваивается психикой — человек
узнает сигналы, осмысляет их роль, определенным образом переживает.
Поскольку естественная психическая активность во сне — реализация
блокированных программ, именно этим способом и должно
осваиваться возникшее раздражение. Поэтому естественно предположить, что
сонная психика, как бы она ни была занята своими построениями,
должна одновременно в рамках той же самой работы — построения
сновидения освоить возникшее раздражение. При этом новое, Пусть,
даже, очень небольшое сновидение, как правило, совмещается с
текущим сновидением. Иногда, возникшее сновидение просто вытесняет и
гасит текущее, но чаще мы имеем органическое включение в текущее
сновидение нового. Этот случай я называю «психическим
замыканием»: раздражение, минуя бодрствующее состояние, сразу вызывает
определенное сновидение.

Три ипостаси сновидения
245
Вероятно, именно этой возможностью, конечно не осознавая того,
пользуются гипнотизеры. Сначала они устанавливают с пациентом
доверительный контакт. Фокус тут в том, что авторитет гипнотизера, его
требования задают для пациента значимую ситуацию, вызывают его
активность. Затем гипнотизер принуждает пациента ко сну, но не
обычному: он всеми силами стремится сохранить установленный с пациентом
контакт. Пациент засыпает, но требования и голос гипнотизера
осваиваются его психикой, которая переключается на реализацию
блокированных программ. В данном случае эти программы полностью
замещаются программой гипнотизера. Если к тому же сознание пациента
выключено не полностью, он может видеть необычный сон, которым
управляет извне гипнотизер (чаще, однако, его сознание выключено, и
он после сеанса ничего не помнит). Но что интересно, структуры,
навязанные пациенту во время гипнотического сеанса, строятся им
самим, его сонной психикой и поэтому при некоторых условиях могут
сохраняться после пробуждения. Тем самым пациент может
приобрести опыт не в период бодрствования, а в гипнотическом сне, и если
затем этот новый опыт не подавляется сознанием, он начинает оказывать
определенное влияние на пациента. Впрочем, и обычные сны часто
оказывают на нас сильное воздействие.
Наряду с понятием «психическое замыкание» можно ввести
представление о «психическом программировании». Если в первом случае
возбуждение вызывает искусственные сновидения, то можно
предположить и существование такого феномена, когда сновидения влекут за
собой определенную моторную и психическую активность человека,
например двигательную или речевую. Хорошо известно, что многие
люди под влиянием сновидений разговаривают во сне и двигаются.
Можно предположить, что в этих случаях (как нормальных, так и
слегка патологических) люди делают то, что им снится. При этом неважно,
видят ли они реально соответствующий сон (это имеет место, если их
сознание не полностью выключено), или просто происходит
реализация блокированных программ, и они ничего не видят.
Возможно, что и сомнамбулическое поведение человека можно
объяснить на основе этой модели. Лунатик, вставая с постели и
отправляясь на «прогулку», действует под влиянием текущего сновидения. То,
что он делает, и то, что ему снится (опять же неважно реально снится
или просто идет реализация блокированных программ), совпадает в
двигательной части с точностью до структурного подобия. Другими
словами, «прогулка» как тема сновидения «программирует» реальную
прогулку в сонном состоянии. Прекрасную ориентировку лунатиков в
пространстве (они, продолжая спать, уверенно ходят, а, натолкнувшись
на предметы, обходят их) можно объяснить сочетанием психического

246 Шестое приложение. Учение о психических реальностей
замыкания с психическим программированием. Наталкиваясь на
предметы, лунатик корректирует свое сновидение (в силу психического
замыкания) и свое движение (в силу психического программирования).
Если исходная, основная программа движения лунатика задается
текущим сновидением, его общим сюжетом, то различные раздражения,
испытываемые им при движении (от ног, вестибулярного аппарата,
предметов, которых он касается), мгновенно вызывают сюжетные
корректирующие изменения сновидения и одновременно реального движения .
Реализация блокированных программ
в период бодрствования. «Сон на яву»,
галлюцинации, символические формы изживания
Рассмотрим теперь, что происходит, если человек не имеет
условий для реализации блокированных программ, например, несколько
ночей не спит? Другими словами, если блокируется сама возможность
реализации блокированных программ. В его психике накапливаются
нереализованные программы, создающие напряжения. Рано или
поздно они начинают определять основные психические процессы, а также
события, сознаваемые человеком. В принципе здесь можно различить
три разных случая — «сон на яву», галлюцинации, символические
формы проживания, главным образом, в искусстве, в общении и в
собственном воображении.
Общий механизм здесь такой. Сначала блокированные
программы, которые не могут быть реализованы, как бы набирают силу, их
«психобиологический потенциал» (введем такое понятие) возрастает.
С определенного момента эти блокированные программы начинают
реализовываться параллельно с реализацией других программ в
необычной, можно сказать, запрещенной для блокированных программ,
области — в сфере бодрствования. При этом они попадают под про-
" Когда я проходил службу в армии, заболел и наблюдал в госпитали такой случай. В
нашей палате лежал щуплый парень, который, не просыпаясь, ходил по ночам. Почему-то я чаще
всего к этому моменту просыпался. Однажды я увидел, как Саша, кажется, так звали лунатика,
направился прямо в проход между койками и столом, стоявшим посередине палаты; но на сей
раз, проход загораживала оставленная кем-то табуретка. Интересно, подумал я, наткнется Саша
на табуретку, ведь обычно проход был свободен. Саша, действительно натолкнулся на
табуретку, но, едва коснувшись ее, стал протискиваться между ней и кроватью. Утром Саша
обычно ничего не помнил из ночных прогулок. С точки зрения автора, Саша видел сон (или шла
реализация блокированной программы), идентичный по сюжету с тем, что он делал. Однако
в его сновидении не обязательно в проходе должна была стоять табуретка, любое
препятствие — человек, забытая сумка и прочее. Натолкнувшись на эту преграду, Саша получил
сигнал, который изменил сюжет сновидения (блокированную программу); в соответствие с этой
коррекцией он стал обходить преграду. То есть сходство сюжета сновидения и реального
сюжета поведения человека является только структурным, подобно тому, как мы часто
слышим звонок в дверь, хотя реально звонит будильник.

Три ипостаси сновидения
247
жектор полностью задействованного сознания, который в принципе не
допускает события блокированных программ. Первая уловка психики —
замаскировать незаконные события под видом событий обычной
жизнедеятельности. Простой пример. После бессонной ночи мы никак не
можем сосредоточиться на своей текущей работе. О чем-то
вспоминаем, отвлекаемся, переживает какие-то посторонние сюжеты. Все это ни
что иное, как контрабандное изживание блокированных программ,
протекающее, что принципиально, в форме бодрственной
жизнедеятельности. Психика исподтишка управляет сознанием, подсовывая ему
посторонние сюжеты и воспоминания. В результате сознание не может
опознать блокированные события и пропускает их. Подчеркнем, что
«сон на яву» — это, конечно, никакой не сон, здесь фаза построения
сновидных событий отсутствует.
Если психобиологический потенциал возрастает еще больше
(второй случай), то психика перестает заниматься мимекрией. Она
вынуждена как можно быстрее реализовать блокированные программы. В
результате они получают статус, сравнимый с обычными текущими
программами, которые реализуются «здесь и сейчас». Как же сознание
может опознать и освоить блокированные события, ведь они, с его точки
зрения, незаконны? Только концептуализируя их, именно как
незаконные психические образования. В этом случае мы и говорим о
галлюцинациях, то есть о том, чего нет на самом деле. Что в общем случае
неверно. Галлюцинозных событий, конечно, нет в смысле реальности
нашего сознания, но они реальны и необходимы в плане работы нашей
психики. Например, если бы имели место нормальные условия, и
сознание было выключено частично, субстрат-события, которые привели к
галлюцинациям, состоялись бы в форме событий сновидной реальности.
Третий случай — использование психикой для реализации
блокированных программ символических форм жизни. Дело в том, что
изживание произведений искусства, сюжетов общения или наших
жизненных перипетий (драм) тоже предполагает построение соответствующих
событий — эстетических событий, событий общения, событий
воображения. При этом происходит реализация определенных программ
нашей активности. Вот этим и может воспользоваться и постоянно
пользуется наша психика, совмещая на одном и том же материале
субстрат-событий реализацию сразу двух программ — текущей
жизнедеятельности (в сферах искусства, общения или воображения) и
блокированных программ. При этом, как правило, мы не осознаем, что помимо
событий символических форм жизни имеет место реализация
блокированных программ. Однако при некоторой натренированности и
рефлексии можно заметить, как после общения с друзьями, прослушивания
хорошей музыки, просмотра спектакля или кинофильма или обдумыва-

248 Шестое приложение. Учение о психических реальностей
ния-фантазирования по поводу того, что с нами произошло, наступает
облегчение, удовлетворение, происходит смена настроения и т. п.
Простой пример. Подчиненного вызвал к себе начальник и
незаслуженно его обвинил в нарушении трудовой дисциплины. В
принципе подчиненный хотел бы возразить, но решил этого не делать,
подумав, что «себе будет хуже». Это типичный случай блокированной
активности. Она может быть изжита разными способами.
Во-первых, во сне, например, в виде следующего сюжета: снится
начальник или кто-то другой, кому подчиненный говорит все, что он
думает о своем начальнике, а именно, что подчиненный не виноват,
что его начальник несправедлив и т. п. Во-вторых, блокированная
активность может быть прожита, например, в театре, где наш герой
смотрит пьесу со сходным сюжетом: некто совершает несправедливый
поступок в отношении главного героя. В-третьих, в ходе общения на
данную тему. Подчиненный рассказывает, предположим, своему другу,
что ему сказал начальник, что он хотел тому ответить, почему не
ответил, какие эмоции при этом испытал. В-четвертых, это же
блокированная программа может быть реализована в ходе размышления о
случившемся; при этом мысленно и образно проигрывается вся ситуация,
переживания подчиненного и способы его поведения, как реальные,
так и возможные или невозможные.
Искусство является наиболее эффективным в плане реализации
блокированных программ. В этом отношении справедлива и
концепция Пифагора, который лечил музыкой, и концепция катарсиса
Аристотеля. На этом же основан эффект лечения искусством психических
заболеваний и отклонений. Например, некоторые детские страхи и
неврозы снимаются после того, как дети разыгрывают
соответствующие сцены или рисуют на травмирующую их тему. Возбуждения и
разрешения, о которых говорят искусствоведы, анализируя структуру
художественной реальности, служат сходным целям. Возбуждая и
вызывая определенные эстетические события, художник обеспечивает
реализацию сходных по структуре блокированных программ. В этом
смысле повторы мотива или темы, разрешение одних и тех же
структур на разных масштабных уровнях, которые так характерны для
классического искусства — это интуитивно найденный художниками
психотерапевтический прием.
Толкование сновидений. Сны повторяющиеся и вещие
С точки зрения предложенной концепции, толковать сновидения
чрезвычайно сложно. Нужно знать личность и проблемы нашего
пациента, нужно понять, какой опыт был использован в ходе реализации, и
в каких конкретно условиях протекала реализация блокированных про-

Три ипостаси сновидения
249
грамм. Это уравнение со многими неизвестными чаще всего решить
невозможно. Теперь почему нередко человеку снится один и тот же сон.
Можно предположить, что это вызвано особой организацией
нашего сознания, когда одни его реальности действуют против других, то
есть находятся в контротношениях, я их в своих работах называю
«контрреальности». Действуя друг против друга, такие реальности образуют
своеобразный психический генератор блокированных желаний.
Наблюдения показывают, что многие контрреальности формируются в
детстве (страх перед новыми ситуациями и людьми, неуверенность в
собственных силах, стремление к защите и т. п.), другие пришли из более
зрелого возраста. Борьба контрреальностей часто разрушает психику
человека, порождая не только однотипные сновидения, но
разнообразные проблемы и резкие колебания в поведении (контрреальности
подобно маятнику периодически берут вверх друг над другом).
Попытаемся также ответить на вопрос о целесообразности обучения
во сне или управления им, как предлагают некоторые ученые. В принципе
и учиться во сне, и управлять сном можно, это показали эксперименты.
Но какой ценой? Ведь при этом блокируется столь необходимый канал
реализации блокированных программ, то есть наносится урон
психическому здоровью. Кроме того, оказалось, что эффективность обучения во
сне низкая, а управлять сновидениями чрезвычайно сложно.
Наконец вопрос, который почему-то многих интересует в наш
рациональный век: бывают ли «вещие сны» и как объяснить, что некто
увидел наяву то, что до этого видел во сне? Обычно человек не просто
воспринимает окружающий мир, он его осмысляет, интерпретирует,
концептуализирует, естественно, на основе сознания. Но иногда
именно сновидения используются психикой в качестве схемы осмысления,
интерпретации и концептуализации окружающего мира событий. В этих
крайне редких случаях человек как бы узнает наяву то, что видел во
сне. Эти сны «вещие» только в том смысле, что человек принимает
свой внутренний мир сновидений за мир внешний, стоящий перед его
глазами. Поясню свою мысль примером.
Молодой человек не может встретиться с любимой девушкой, это
типичный случай блокировки его активности. При реализации
соответствующей программы сонная психика выстраивает следующий
сюжет: молодому человеку снится, что он встречает свою любимую в
доме друзей, причем они ссорятся; во время ссоры девушка роняет на
пол хрустальную вазу с цветами, которую она хотела переставить с
пианино на стол. Запомнился сон молодому человеку лишь в общих
чертах, смутно. Через несколько дней он встречает девушку в
консерватории. Когда она преподносит цветы пианисту, молодой человек
ясно вспоминает, что то же самое он уже видел во сне.

250 Шестое приложение. Учение о психических реальностей
Но ведь на самом деле он видел нечто другое — была не
консерватория, а квартира друзей, не концерт, а ссора и разбитая ваза. Однако
здесь нет ничего удивительного. Фрейд прав, утверждая, что психика
человека нередко фальсифицирует впечатления собственной памяти.
Совпадения были — и важные: встреча с любимой девушкой, цветы,
пианино, неприятные переживания (в одном случае из-за ссоры и
разбитой вазы, в другом из-за ревности к пианисту). Психика услужливо
трансформировала воспоминания (тем более что они были смутными),
заменив дом друзей на зал консерватории, ссору и разбитую вазу на
отношение девушки к пианисту. В результате он и «узнал» сцену,
которую видел во сне несколько дней тому назад. Ну, разве не вещий сон?!
Теперь о телепатических снах. Возможны ли они? Да, если
сознание человека получило такое сообщение, если оно вызвало
соответствующую активность и если, наконец, возникшая активность была
блокирована. Но и в этом случае сюжет сновидений будет мало похож на
содержание телепатического сообщения, поскольку условия
реализации желаний во сне существенно отличны от тех, которые
наличествуют в бодрствовании (во сне, как мы говорили, внешние впечатления
отсутствуют и поэтому не они определяют сновидные события;
сознание ничего не может запретить — все субстрат-события строятся из
«материала» внутреннего опыта человека, поэтому и результат
получается иной).
В настоящее время, как известно, существуют две основные
гипотезы в объяснении телепатии. Так, первая предполагает, что телепатия
обеспечивается особым биополем, чем-то вроде биологических
радиоволн, несущих телепатическое сообщение. Другая, так сказать,
эзотерическая гипотеза, утверждает, что любой человек подобен космосу
(известный принцип тождества макро- и микрокосмоса), поэтому
через Космос он может передать любому другому человеку свои мысли
или желания. Первая гипотеза пока не подтвердилась, вторая не может
быть проверена в силу своего эзотерического характера. Что же
остается? Условное суждение: телепатическое сообщение существует, если
имеет место то-то и то-то.
Приведу толкование еще одного сновидения. На одной из лекций к
автору подошел пожилой человек и спросил, почему иногда, задремав
у своего черно-белого телевизора, он вдруг видит на экране
изображение в цвете? Я подумал и в свою очередь спросил: «Не припомните ли
Вы какую-нибудь необычную историю, связанную с вашим
телевизором?» Он тотчас же ответил: «Да, была такая история. Объявили,
кажется, это было в конце 60-х или в 70-х годах, что будет первый раз
пробная передача цветного телевидения. А я не знал, что для этого
нужен специальный цветной телевизор. В назначенное время сел с семь-

Три ипостаси сновидения
251
ей у своего обычного телевизора, включил его и стал ждать. Так и не
дождался. Потом надо мною смеялись».
«Ну что же, — ответил я. — Все понятно. У Вас оказалось
блокированным, причем, судя по всему очень глубоко, желание посмотреть
цветную передачу. И теперь, когда Вы впадаете в дремоту, возникает
сновидение, совмещающееся с обычным восприятием. Другими
словами, это сновидение, в котором Вы смотрите цветную передачу, и
обычное восприятие телевизионной передачи; совмещаясь, они дают
натуральные впечатления цветной передачи».
В данном примере толкование сновидения не требует анализа
проблем личности. Но многие сновидения без этого невозможно
понять. Вот пример такого сновидения из личной жизни автора. Мой отец
умер довольно рано от рака. Это был добрый, спокойный, умный
человек, с которым мне пришлось общаться очень мало. До войны я был
маленький, еще ходил в сад; потом началась война, и отец ушел на
фронт; после войны его, как прекрасного политработника, оставили
служить на Украине, а мы долго жили в Москве — жалко было бросать
квартиру. И лишь в 1952 году мы переехали всей семьей в г. Анапу, где
я жил с отцом два с половиной года, заканчивая школу. Затем я уехал
поступать в институт, провалился, работал, ушел в армию,
демобилизовался, наконец, поступил в институт. И вот затем всего лишь шесть
лет я жил с отцом в семье. В 1964 году он заболел, промучился
полгода, и умер. Моя мать очень любила отца и долго переживала.
Приблизительно через год после смерти отца мне стал сниться
такой сон. Неожиданно возвращается отец, как будто он где-то лечился
или просто уезжал. Вроде бы я знаю, что он умер, но отец или
объясняет, что просто тяжело болел, или в других вариантах этого же сна, я
сам как-то объясняю это чудо, или остается какая-то тайна, темное
место в объяснении. Иногда отец просто живет, общается с нами; иной
раз он даже работает; временами кажется, что он совсем выздоровел;
подчас еще болеет, но болезнь удается притормозить. Несколько раз
мы с отцом разговаривали о чем-то очень важном, как никогда не
говорили на самом деле. Этот сон с вариациями снился мне несколько лет.
Помню удивительное чувство облегчения во сне и радость за мать. Как
можно объяснить этот сон?
В данном случае оказались блокированными: желание поговорить
с отцом о серьезных проблемах жизни (я до сих пор сожалею, что не
смог этого сделать, когда он был жив); жалость, что отец так рано
ушел из жизни, не успев, как говорила моя мать, хоть немного пожить
по-человечески, когда уже стало можно; и, наконец, переживания по
поводу страданий матери. Во сне я смог прожить события, связанные с
моей блокированной активностью, причем знание о реальной смерти

252 Шестое приложение. Учение о психических реальностей
воспринималось, с одной стороны, как переживание какой-то неувязки,
тайны, темного места, с другой — в виде определенных объяснений,
мало осмысленных для бодрствующего сознания, но вполне
убедительных для сонного. Параллельно все эти годы во мне происходил
неслышный переворот: я все больше обнаруживал в себе отцовские
черты и ценности, все чаще мысленно обращался к нему (чего я почти не
делал при его жизни). Закончился этот переворот тем, что отец вошел
в мою жизнь, занял прочное место в моей душе, причем не просто как
воспоминание: было вполне реальное ощущение его присутствия. С этим
совпало и исчезновение самого сна, очевидно, контрреальность
распалась. В заключение приведу три примера своих, как бы сегодня
сказали, знаковых сновидений и опыт одной необычной галлюцинации.
Пожалуй, первый очень интересный сон приснился во время
войны в детстве, в эвакуации под Куйбышевым. Мне было пять или шесть
лет. Мама день и ночь работала на авиационном заводе и лишь изредка
урывала несколько часов, чтобы навестить меня и брата в детском
саду. Почти всегда она приносила что-то вкусное — какао в термосе,
шоколад или что-нибудь еще. И вот мне упорно стал сниться сон с
мамой и вкусными продуктами в придачу. Понятно, как я огорчался,
когда просыпался: нет ни мамы, ни какао. Наконец, чтобы не
обманываться и не огорчаться понапрасну, я решил проверять себя — щипать
за ухо: если больно — не сплю, если не больно — сплю. И в ту же
ночь мне приснился сон: приезжает мама, я дергаю себя за ухо,
убеждаюсь, что не сплю, пью какао и затем... просыпаюсь. Дальше все
ясно. Сила огорчения прочно отпечатала этот сон в моей памяти.
Опыт яркой галлюцинации я пережил перед армией. В то время я
работал под Москвой на станции Долгопрудная, снимал койку в
еврейской семье. В комнате кроме меня жили еще трое мужчин,
метеорологи, приехавшие на курсы по переподготовке. Их сон был расстроен раз
и навсегда по причине профессионального образа жизни. Ночью они
просыпались, зажигали свет, разговаривали о жизни и так курили, что
из-за дыма папирос не было видно лампочки. Вероятно, я
переутомился, поскольку уже несколько дней не просыпался от полностью
заведенного большого будильника, точнее просыпался ровно через пять
минут после звонка. В таком состоянии, еще не совсем проснувшись, я
пошел в час ночи на работу.
Было совершенно темно. Когда я стал переходить линию
электрички, то увидел, как от станции отошел поезд. Его прожектора
мощно разрезали темноту, и, вдруг, я обомлел. В свете фар электрички
значительно быстрее, чем она двигалась, бежал черт. Он был огромный,
метров 5-6, весь черный с длинным хвостом. У меня от страха
остановилось сердце, я стоял как вкопанный. Черт добежал до ближайшего

Три ипостаси сновидения
253
ажурного столба, на котором висели провода электропередачи,
мгновенно вскарабкался по нему и пропал в темноте. Я до сих пор помню,
что со мной творилось. Не верить своим глазам я не мог, видел черта
так же отчетливо, как окружающую темноту или электричку. Также
отчетливо я помнил свой страх. И поверить в увиденное я тоже не мог:
чертей не существует, в бога я не верил. Я поступил, как теперь
понимаю, весьма мудро. Точнее поступил не я, а вероятно, сработал
механизм самосохранения: чтобы не «поехала крыша», я просто отложил в
сторону до лучших времен все, что со мной случилось. Я не стал
объяснять, почему видел черта, но и не стал отрицать этот факт. Позднее,
лет через тридцать, когда я построил теорию сновидения, мне стало
понятно, что со мной было той далекой ночью.
Второй сон относится к студенческой жизни. Я служил в ГДР, и нас
почти каждый день очень серьезно готовили к атомной войне. Снов в
армии я почти не видел. Уставали мы так, что засыпали, едва голова
касалась подушки. Спали без сновидений. Но после армии первые два-три
года я постоянно видел сон с одним и тем же сюжетом. Знаю, что
начинается или уже началась атомная война. Почему-то нахожусь где-то
далеко от дома. Я начинаю пробираться сквозь какие-то развалины к
своим родным. Кругом ни души, все белое. Знаю, что это от взрыва бомбы,
местность заражена, страх лучевой болезни и смерти висит в воздухе.
К третьему или четвертому курсу института этот сон ушел и,
кажется зимой, мне приснился другой сон такой красоты, что я его
запомнил на всю жизнь. Мне снилось, что я еду на лодке по небольшому
вогнутому озеру. Гребу стоя, как индеец одним веслом. Небо очень
низкое, нависло над озером. Собственно это даже не небо, а гигантский
светомузыкальный экран в виде небосвода. Звучит удивительная
музыка, и ей в такт весь небосвод от горизонта до горизонта пульсирует
полосами ярких красок радуги. В такт этой космической светомузыке
у меня бьется сердце. Так я и проснулся с сильным сердцебиением и
ясным ощущением счастья. Почти три дня после этого я ходил с
приподнятым настроением.
В заключение отмечу, что построение данной концепции
сновидений полностью укладывается в логику схематизации. Все три ипостаси
сновидений — это схемы, а внутри каждой было предложено еще
несколько самостоятельных схем. Да и размышления о природе
сновидений и выстраивание сновидения как идеального объекта опиралось на
указанные схемы.

Заключение
Возможно, читатель заметил, как нелегко было автору проводить
четкие различия между разными типами схем. Почему, спрашивается,
построения древних людей — это «квазисхемы», а не просто схемы,
раз мы их так видим? Неужели повествования в «Пире» типа описания
андрогинов у Платона или ловушки, которые плетет Порфирий
Петрович в беседах с Раскольниковым, — это схемы? Неужели схемы — это
только эскизы идеальных объектов науки?
Все это недоумения законны, если следовать своим
непосредственным впечатлениям, считая, что схемы представляют собой именно
то, что я (читатель) о них знаю. Но если различать наши современные
представления (концептуализации) и те, которые мы реконструируем
у людей прошлых эпох и культур, понятия (в частности, понятие
«схема») и материал, который мы подводим под понятия
(графический или нарративный), различать разные практики, в которых
схемы создаются и живут, то в этом случае многие трудности с
уяснением природы схем и установлением их типологии могут быть более
понятны.
Квазисхемы, с точки зрения их понимания древними людьми, не
были противопоставлены явлениям (это и было само явление), и
человек не считал, что он все это придумал сам. Для нас же это схемы,
поскольку мы хотим установить связь древних построений с нашими
схемами и видим, что эти построения, с нашей точки зрения,
создавались людьми, задавали явление таким образом, что можно было
действовать в трудных (проблемных) ситуациях.
Схемы в практической деятельности создаются человеком,
который понимает, что они отличаются от самих явлений, представленных
в данных схемах. Пользователь этих схем в той или иной мере также
понимает, что схемы позволяют строить практическую или
познавательную деятельность за счет задания объекта.
Схемы в философии и науке, действительно, позволяют нащупать
предварительные характеристики идеальных объектов; доводятся же и
конкретизируются идеальные объекты в самом познании, при этом ме-

Заключение
255
няется их статус (идеальные объекты предполагают оестествление и
категоризацию).
Схемы в проектировании выступают средством не только
разрешения проблем, стоящих перед проектировщиком, но и разработки
самого проектируемого объекта. Они связывают работу разных
специалистов, участвующих в проектировании.
Направляющие схемы задают не просто объект, позволяющий
действовать, но и реальность, направляющую субъекта.
Понятно, что типов схем значительно больше, чем было
рассмотрено в данной работе. Но я и не ставил себе такой задачи. Мне
хотелось, прежде всего, обсудить понятие «схема», то есть как схемы
можно мыслить, и показать, каким образом схемы можно анализировать.