ОСОБОМУ {АЛАНИЮ

ПРИВОЛЖСКОЕ КНИЖНОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО САРАТОВ 1967


По особому заданию. Очерки о чекистах.
П 41 Саратов, Приволж. кн. изд., 1967.
272 с.
Сборник очерков «По особому заданию» посвя щен чекистам Поволжья, их работе и подвигам в первые годы Советской власти, в период Великой Отечественной войны и в мирное время.
Авторы очерков — писатели и журналисты Саратова, Волгограда, Куйбышева, Ульяновска — рассказывают об отдельных эпизодах борьбы сотрудников органов госбезопасности с врагами Советской власти, немецко-фашистскими захватчиками и агентурой иностранных разведок. В основе всех очерков — действительные события, в большинстве случаев фамилии, имена сохранены подлинные.
PC
Редактор-составитель М. П. КОТОВ
Художник П. И. КАР НЕВСКИЙ
ВСЕГДА В БОРЬБЕ
(вместо предисловия)
В этой книге — очерки о труде и подвигах работников органов государственной безопасности. Их еще называют чекистами — по традиции, ведущейся со времени создания по инициативе В. И. Ленина Всероссийской чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией и саботажем (ВЧК) во главе с Ф. Э. Дзержинским.
О чекистах написано немало отличных рассказов и повестей, созданы десятки ярких кинокартин и спектаклей. Однако в целом история их героических подвигов и славных дел еще ожидает своих художников.
Авторы настоящего сборника не претендуют на широкие обобщения. Они рассказывают лишь об отдельных эпизодах из боевой и трудовой жизни чекистов Поволжья. Тем не менее, очерки содержат в себе богатый фактический материал и в общем дают верное представление о работе наших органов госбезопасности в исторически разное время.
Саратов во время гражданской войны ни разу не был сдан врагам. Советская власть в нем удерживалась прочно, и в этом есть доля заслуги чекистов, самоотверженно боровшихся с врагами под руководством губкома партии и Совета, во главе которых стояли большевики-ленинцы В. П. Антонов-Саратовский, М. И. Васильев-Южин и др.
В те годы Саратовская губерния имела особо важное значение для жизни молодой Республики Советов. Через Саратов шли железнодорожные и водные ггути, связы
вающие хлебные районы с Москвой и другими промышленными центрами. Саратовская губерния, где прочно удерживалась Советская власть, препятствовала объединению контрреволюционных сил уральского и донского казачества. В Саратове проходило формирование воинских частей Красной Армии и отправка их под Уральск, Астрахань, Царицын и на другие фронты.
К Саратову упорно тянулись контрреволюционеры. Они сколачивали антисоветские заговоры, организовывали кулацкие восстания, бандитские выступления. В борьбе с этими силами и родилась Саратовская губернская чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией и саботажем.
Вначале был создан отдел по борьбе с контрреволюцией. Решение об этом исполнительный комитет Саратовского Совета принял 12(25) февраля 1918 года. Через день оно было опубликовано в газете. Отделу предоставлялись неограниченные полномочия по борьбе с врагами народа и революции.
Для руководства отделом были выделены комиссары: М. А. Дейч, М. С. Венгеров и И. Б. Генкин. Это были люди, прошедшие суровую школу борьбы с царизмом. М. А. Дейч — рабочий, большевик. Был приговорен к смертной казни за участие в революционном движении и покушение на пристава. Бежал за границу. В 1917 году он вернулся в Россию и начал активную революционную работу в Саратове, являлся членом Совета и его президиума. М. С. Венгеров состоял в большевистской организации с 1915 года, не раз подвергался репрессиям при царизме. И. Б. Генкин вступил в РСДРП (б) в Саратове, впоследствии занимал ряд ответственных постов в органах ВЧК и на советской работе.
На работу в ЧК губком партии и исполком Совета направляли лучших своих представителей, революционных рабочих и матросов. Среди них — М. А. Филатов, П. А. Богданович, Д. Н. Артемьев, С. В. Зельский, А. К. Видеман, И. И. Прокофьев, В. В. Никитин, И. Д. Каширин, В. И. Петров, С. С. Лобов... Пришли на работу в губчека и самоотверженные женщины, например В. В. Баландина, В. Ф. Вегеле, С. Б. Ходакова, Н. Г. Юрганова, Н. П. Жигалова, М. И. Волкова и другие.
Н. Е, Юрганова, являвшаяся председателем месткома
губчека, вспоминает о тех днях: «Кругом орудовали банды белогвардейцев, разруха, голод, свирепствовал сыпной тиф; работали в общем большом помещении, перегороженном шкафами и разной мебелью, был адский холод, замерзали чернила... Несмотря на все трудности, смело шли на любое задание. Товарищи были хорошие, стойкие, истинные большевики...»
1918 год был особенно напряженным и трудным для большевиков Саратова. 12 марта во время демонстрации, посвященной годовщине Февральской революции, белогвардейцы убили секретаря исполнительного комитета редактора «Красной газеты» т. Цыркина. Вскоре пал от вражеской руки комиссар печати т. Алексеев. Саратовская ЧК, не прибегавшая до этого к высшей мере наказания, вынуждена была вынести соучастнику в убийстве П. Алексеева смертный приговор.
Напряженную обстановку создавал в губернии Союз фронтовиков. В Саратове к этому времени скопилось около десяти тысяч фронтовиков. Многие из них находились без работы, требовали помощи. Подстрекаемые контрреволюционными элементами, руководители этого союза выступали с антисоветскими лозунгами, требовали отмены декретов Советской власти, созыва Учредительного собрания, восстановления городского самоуправления. Начало контрреволюционного выступления против Советов назначалось на 4 марта. Одновременно готовились восстания в городах Покровске (ныне Энгельс), Вольске и Аткарске.
По решению Совета чекисты арестовали около 70 контрреволюционно настроенных руководителей и членов Союза фронтовиков. Этой своевременной и быстрой операцией было предотвращено крупное антисоветское выступление. Правда, в Аткарске и Покровске «фронтовикам» все же удалось выступить, но они встретили решительный отпор со стороны отрядов вооруженных рабочих.
Еще не утихли клокотавшие среди «фронтовиков» страсти, как надвинулась новая опасность: в Саратов прибыл хорошо вооруженный отряд одесских анархистов-террористов. В городе начались грабежи, нападения на учреждения, убийства, насилия. Чекисты сделали попытку склонить анархистов-террористов к добровольному разоружению, но безуспешно. Тогда 14 мая было принято
решение обезоружить их. Непосредственное выполнение этого решения было возложено на боевые дружины рабочих и воинские отряды с комиссарами губчека во главе.
Операция прошла успешно. У террористов были изъяты бомбы, револьверы и другое оружие, главари арестованы. Но во время операции был тяжело ранен в голову комиссар ЧК Генкин.
Разоружив анархистов и значительно очистив город от уголовно-преступных элементов, чекисты все же не сумели предотвратить восстание частей гарнизона. Воспользовавшись тем, что наиболее стойкие воинские части были отправлены на Восточный фронт, белогвардейские офицеры и эсеры спровоцировали солдат на вооруженный мятеж. Восставшие три дня осаждали здание губис-полкома, вели по нему огонь из орудий, установленных на Ильинской (ныне им. Фрунзе) площади. На выручку Совета прибыли воинские части, отряды рабочих из Аткарска, Ртищева и других городов.
За майскими событиями в Саратове внимательно следил В. И. Ленин. По его распоряжению на помощь Совету были направлены 1-й Сокольнический батальон, воинские части из Пензы и Тамбова, а 20 мая в Саратов прибыл нарком по военным делам Подвойский с высшей военной инспекцией. 21 мая 1918 года в газете «Правда» В. И. Ленин писал: «В Саратове только на днях раздавлено восстание, в котором правые эсеры, бывшие офицеры и натравленные ими хулиганские банды пытались опрокинуть Советскую власть».
После подавления майского восстания Саратовский губком партии и Совет приняли меры к укреплению аппарата губчека. По постановлению Саратовского Совета с августа 1918 года председателем губернской Чрезвычайной комиссии назначается прибывший из Москвы член коллегии ВЧК И. П. Жуков — активный большевик, участник Февральской революции, рабочий-столяр. Впо« следствии его сменил С. С. Лобов.
Губчека раскрыла крупные белогвардейские организации в Саратове, Балашове, тесно связанные с эсерами. На судебном процессе в 1922 году эсер Дашевский по этому поводу показал: «...в качестве центра военной поволжской работы мы избрали Саратов и там же устроили приемник офицерских кадров...»
В 1919 году чекистами был раскрыт организованный
деникинцами филиал московской контрреволюционной организации «национальный центр». Заговорщики ставили своей целью подорвать боеспособность армии Южного фронта и, в случае приближения Деникина к Саратову, захватить власть в свои руки. Они готовили диверсии на железной дороге, водном транспорте, в частности на станции Увек. В селах Каменке, Усть-Узе, хуторах Лесном и Черной Впадине они устроили этапные пункты, через которые переправлялись курьеры и агенты Деникина, в Саратове подготовили несколько конспиративных квартир.
В феврале 1920 года чекистами предотвращено новое выступление анархистов, которые к тому времени стали открыто бороться против Советов. Операцию по обезвреживанию анархистов возглавляли предгубчека С. С. Лобов и начальник особого отдела Н. А. Скрипник.
Самоотверженную борьбу чекисты вели с бандами, действовавшими во многих уездах вплоть до 1922 года. Бандитско-кулацкие восстания сопровождались зверским избиением и уничтожением советско-партийного актива, партизанских отрядов, грабежами населения, расхищением продовольствия и семенного фонда, пожарами. Разразившийся голод вызвал новую волну детской беспризорности и преступности.
В архиве сохранилась запись разговора по прямому проводу председателей Тамбовской губчека т. Траске-вича и Саратовской — т. Петрова от 31 августа 1920 года. Эта запись — свидетельство сложной обстановки, в которой пришлось работать чекистам в то время. Вот текст беседы:
«Тамбов. У нас, в пределах Тамбовского, Борисоглебского и Кирсановского уездов, вспыхнуло бандитское восстание, руководимое эсерами и золотопогонниками. Восстание длится неделю... Есть очень много убитых наших товарищей и совработников. От имени президиума губ-кома и губисполкома просим выслать нам поддержку. Для окончательной ликвидации восстания необходима помощь: минимум батальон пехоты с двумя орудиями и эскадрон кавалерии при полном вооружении и достаточном количестве патронов. Надеемся, дорогой товарищ, что вы нашу просьбу выполните в кратчайшее время, ибо медлить опасно. Что вы мне на это скажете?
Саратов. Известно ли вам, что мы еще не кончили ликвидацию сапожковской дивизии в Новоузенском уезде, где находится большое количество наших войск. Батальон ЧК отправлен по приказу ВЧК, второй же пока не прибыл из Новоузенска, но, тем не менее, я завтра доложу президиуму губисполкома и буду настаивать на помощи... Возможно, что-либо дадим. Завтра, часов в 12, я вызову вас к проводу и дам тогда точный ответ».
Саратовские чекисты в своих ежедневных и недельных сводках информировали ВЧК о положении в губернии, отчитывались о проведенных операциях и делах, получали указания от председателя ВЧК, его заместителей и членов коллегии. В особых случаях информация передавалась В. И. Ленину.
В годы нэпа и восстановительный период чекисты парализуют активную деятельность англо-германских разведывательных органов, использовавших такие организации, как Международный союз помощи детям, Германо-русское аграрное акционерное общество, Американская администрация помощи голодающим в России (АРА).
Обострение международной обстановки, успехи Советской власти в деле индустриализации и коллективизации страны вызывали активизацию капитулянтов-оппозиционеров, троцкистов, зиновьевцев и других враждебных элементов в городе и деревне. Чекисты Саратова в это время делают все для того, чтобы пресекать вылазки врага, в частности в Федоровском, Краснокутском, Духовницком, Новоузенском, Турковском, Аткарском и других районах.
В борьбе за утверждение Советской власти в Поволжье многие чекисты показали себя самоотверженными и стойкими бойцами. Большая группа их награждена правительственными наградами, почетными грамотами, значками, именным оружием. В честь чекистов слагались стихи, песни, писалась музыка. Так, в 1931 году саратовский композитор Г. Ершов написал на слова поэта С. Кирсанова «Чекистский марш» и посвятил его саратовскому полку ВОГПУ.
Значительная работа проведена чекистами Поволжья в предвоенные годы и во время Великой Отечественной войны. Так, только с сентября 1942 по ноябрь 1943 года чекистами Саратовской области, выявлено 10 групп ди
версантов-парашютистов и большое количество шпионов-одиночек, выброшенных гитлеровцами на такие важные участки, как Ртищево — Пенза, Ртищево — Балашов, Вольск — Хвалынск и др. Диверсанты имели взрывчатые вещества, оружие и другие средства для совершения диверсий, террора.
Всего за период войны в Саратовской области выявлено и обезврежено около двухсот шпионов и диверсантов противника, в результате чего на наших предприятиях и транспорте не было допущено ни одного диверсионного акта. Большую помощь чекистам в борьбе с врагами оказывали трудящиеся.
Подлинную самоотверженность и мужество проявил при задержании разыскиваемого агента-парашютиста «Катко» помощник оперуполномоченного Балашовского горотдела УНКГБ младший лейтенант В. А. Анохин. За свой подвиг он был награжден именным оружием.
В особые отделы действующей армии и в тыл врага направлялись лучшие силы чекистов. Многие из них показали себя пламенными патриотами, мужественными борцами за независимость нашей Родины. Так, полковник Д. В. Емлютин с декабря 1941 по июнь 1943 года действовал в тылу врага и стал одним из организаторов партизанского движения в Брянской и Орловской областях. Легендарные боевые подвиги совершил на Ленинградском фронте батальон курсантов-пограничников, возглавляемый саратовцем Н. В. Шориным. Чекист-саратовец В. И. Жуков трижды забрасывался в тыл врага с особым заданием.
В тылу врага, будучи в отряде особого назначения, погиб известный саратовский спортсмен комсомолец А. К. Капчинский. Защищая Родину, пали смертью храбрых капитан С. Н. Грунин, старший лейтенант И. А. Рад-зивиллов, младший лейтенант В. И. Акундинов, сержант А. Г. Салухов, лейтенант М. П. Ступников, майор Фомин и другие сотрудники Саратовского управления НКГБ.
Отгремели залпы величайшей в истории битвы, но «тайная война» против нашей страны не прекратилась. Наши бывшие союзники по борьбе с немецко-фашистскими ордами в конце войны и особенно после капитуляции гитлеровской Германии стали усиливать разведы
вательные подрывные акции против Советского Союза и других стран социалистического лагеря.
В распоряжении империалистических разведок оказались изменники и предатели Родины, каратели, эмигранты, из которых вербовались и забрасывались в нашу страну агенты.
Немало их было разоблачено и на территории Саратовской области. В 1952 году, например, был арестован изменник Родины, участник зарубежных антисоветских организаций Юрьевцев. Он прибыл в г. Вольск Саратовской области как репатриант.
В последние годы империалистические государства, и прежде всего США, значительно расширили свои разведывательные службы и нацеливают их на получение секретной информации о военно-промышленном потенциале нашей страны, для чего забрасывают агентуру по нелегальным каналам, используют для разведывательных целей научные, культурные, экономические и другие связи между странами, туристические поездки, переписку, различные выставки и т. д. Агенты врага приезжали в нашу страну под видом ученых, делегатов, туристов, дипломатов, коммерсантов, о чем широко известно из печати.
Империалистические круги организуют также идеологические диверсии, рассчитывая «врезаться в самое сердце коммунистической идеологии и взорвать ее изнутри».
Ведя решительную борьбу с агентурой иностранных разведок, наши органы госбезопасности главные свои усилия сосредоточивают на ограждении советских людей от происков врага, на охране государственной тайны и предупреждении государственных преступлений. Вся эта работа ведется под руководством партии и при активной помощи трудящихся.
Думается, что сборник «По особому заданию» поможет лучше познать людей трудной, почетной профессии, стоящих на страже интересов партии и народа, послужит благородным целям воспитания патриотизма и бдительности.	в у. Васькин—*
начальник Управления Комитета государственной безопасности при СМ СССР по Саратовской области.
У истоков
i А А ло заседание Саратовского Совета.
Ш /я Л	За столом президиума и в зале си-
у дели усталые люди с серыми, невы-г спавшимися лицами, с утомленными глазами. Многие были в солдатских шинелях, кое-кто в кожанках, а больше — в простых рабочих пиджаках... Дымили самосадом. Сквозь синюю пелену дыма поблескивали дула и штыки винтовок, зажатых между колен. На поясах — подсумки с патронами, на груди — крест-накрест пулеметные ленты.
На повестке дня — перечень вопросов, которому, кажется, нет конца. Все не устроено. Старое рухнуло, а
как строить новую жизнь —готовых рецептов не было, нужно было самим находить решения, налаживать, организовывать.
— Советская власть в городе,—говорил председатель Совета Антонов, — совсем молодая. Прошло всего четыре месяца, как она установилась. А заботы на плечи Совета уже взвалились огромные.
Неожиданно с улицы донесся военный марш и тяжелая поступь солдат. Антонов и все, кто был в зале, повернулись к окнам, кое-кто даже привстал... Ого, красноармейцы идут! Да с оркестром, да так ладно отбивают шаг! Вот оно, новое подкрепление для «Особой армии»— под Уральск, против белоказаков.
Подкрепление из Саратова шло не только на Восточный фронт. Новые красноармейские части Саратовский Совет направлял и под Царицын, под Астрахань, на Дон, сдерживая натиск контрреволюции, пробивающейся на Волгу, к Москве.
— Дружно идут, — прислушиваясь, проговорил Антонов. И вдруг выбросил руку вперед и сам подался к залу: — Мы должны усилить формирование новых частей Красной Армии! Почему Владимир Ильич сам лично распорядился выделить нам пять миллионов рублей на военные нужды, треть ассигнований по всей республике?.. Владимир Ильич верит, что саратовские большевики крепко держат власть, не сдадут города белоказакам, не допустят соединения на берегах Волги контрреволюционных сил...
Зал всколыхнулся и ответил одобрительным гулом.
— Наказ Ленина выполним!
— Отстоим Волгу!.. Не сдадим Саратова!..
— Закроем контре путь на Москву!..
Антонов смотрел на собравшихся с добротой и надеждой: на этих людей можно положиться. Не подведут... Но благодушию не должно быть места. Силы контрреволюции еще значительны, в гарнизоне среди солдат брожение, город заполнен анархиствующими элементами, население на голодном пайке.
— Мы уже расформировали 55 воинских частей, прибывших с фронта, и 15 частей местного гарнизона,— продолжал Антонов. — Солдаты страшно устали в окопах, но многие идут добровольно в Красную Армию... А среди бывших офицеров много таких, кто волком гля
дит на Совет, завязывает связи с контрреволюцией Дона, провоцирует Союз фронтовиков на выступление против Совета... Меньшевики, эсеры, анархисты блокируются с ними, нашептывают фронтовикам, играют на недостаче продовольствия, на безработице...
Гомон и крики за дверью прервали Антонова.
— В чем дело, товарищи? — спросил он, обращаясь к президиуму.
— Сейчас разберемся, — отозвался его заместитель Васильев-Южин и вместе с Виктором Бабушкиным бросился из-за стола к выходу. Но из распахнувшейся настежь двери уже хлынула в зал толпа фронтовиков, инвалидов и женщин-солдаток.
— Вот они где!
— В мягких креслах!
— Цари-короли новые, мать вашу!..
— Работы!.. Пособиев!.. Хлеба!
Все кричали, размахивали руками, глаза полны гневом...
Васильев-Южин смело шагнул им навстречу.
— Остановитесь!.. Тише! — крикнул он во всю силу и, выждав момент, уже. спокойнее спросил: — Кто вы и зачем ворвались на заседание Совета?
Из толпы снова раздались возгласы:
— Казнокрады! Где пять миллионов ленинских? Разворовали?
— Антонов украл и сбежал? Да?
— А наши дети от голода пухнут!..
Васильев-Южин протянул руку к Антонову, стоявшему за трибуной:
— Вот он, Антонов!.. Смотрите!.. И разберитесь, кто провоцирует вас. Антонов — ученик Ленина... Я тоже... Нас избрал народ, и мы служим народу...
Толпа в замешательстве замерла: как же так? Им нашептывали, что в Совете сидят воры и насильники, а тут — ученики самого Ленина!.. Но позади опять кто-то выкрикнул:
— Раз служите народу, так давай хлеба!
— Пособий, работы!
Антонов поднял руку:
— Спокойнее! Ваши нужды обсудим в Совете...
Толпу еле успокоили и общими усилиями выдворили
из зала. Но люди ушли с угрозами, с неверием. Антонов, проводив глазами ушедших, обратился к залу.
— Вот еще одна провокация! — с горечью произнес он. — Это дело рук белогвардейцев, окопавшихся в Союзе фронтовиков...
Бабушкин решительно взмахнул рукой:
— Товарищи! Рабочие железнодорожных мастерских требуют распустить Союз фронтовиков, арестовать подстрекателей...
— Верно! Распоясались! — дружно поддержали в зале.— Так продолжаться не может... Распустить фронтовиков!
Поднялся Васильев-Южин, поправил на переносице пенсне:
— Да, обстановка требует решительных мер... Нам нужен действенный орган борьбы с контрреволюцией,— сказал он. — В Москве создана ВЧК во главе с Дзержинским. Губком партии считает, что у нас нужно создать хотя бы Отдел по борьбе с контрреволюцией...— Взглянул на Антонова: — Владимир Павлович, как вы думаете?
— Да, да, мешкать больше нельзя, товарищи!.. Мы отвечаем за судьбу революции, — подчеркнул Антонов. — Будем действовать. Есть указание губкома создать при Совете Отдел по борьбе с контрреволюцией и саботажем... И чтобы не тянуть, сейчас же решим. Кто «за», прошу проголосовать!
— Меньшевистская фракция против! — раздался голос из зала. — Для борьбы с контрреволюцией у насесть вооруженные силы...
Дальше уже нельзя было разобрать отдельных слов — голос меньшевика потонул в протестующем гуле депутатов.
Тут же составили и огласили проект постановления. «1. Создать Отдел по борьбе с контрреволюцией.
2.	Красная гвардия, милиция и специальные боевые социалистические дружины находятся в непосредственном и безусловном распоряжении Отдела по борьбе с контрреволюцией.
3.	В необходимых случаях в распоряжение Отдела по борьбе с контрреволюцией предоставляются все вооруженные силы Совета.
4,	Никакая мера по борьбе с контрреволюцией не мо-
Первые комиссары Саратовского губчека М. С. Венгеров (стоит) и М. А. Дейч с председателем Саратовского губернского Совета рабочих, крестьянских и солдатских депутатов В. А. Антоновым-Саратовским (сидит слева), 1918 г.
жет быть никем предпринята без ведома Отдела по борьбе с контрреволюцией.
5.	Ввиду остроты переживаемого момента Отделу предоставляются неограниченные полномочия по борьбе с врагами народа и революции. Отдел не менее двух раз в неделю представляет исполнительному комитету отчет о своей деятельности».
— Нам надо избрать комиссаров нового отдела,— сказал Васильев-Южин, когда проект постановления был принят. — Рекомендую на этот пост следующих членов Совета: Дейч, Венгеров, Генкин.
— Прошу названных товарищей, — сказал Антонов,— выйти к столу президиума... Первых комиссаров чека все должны знать в лицо.
Дейч, Венгеров и Генкин вышли и стали лицом к собравшимся. Вид у них был далеко не воинственный. Все трое казались обычными, гражданскими людьми: Дейч — в пиджаке, Венгеров — в рабочей косоворотке, Генкин — в поношенной студенческой тужурке. Но люди знали, что каждый из них имел подпольный стаж борьбы против царизма. Дейча приговаривали к каторжным работам и даже к смертной казни. Жил эмигрантом в Америке, откуда вернулся в первые дни революции. Венгеров и Генкин, известные в городе большевики, тоже не раз подвергались репрессиям при старом режиме.
— У кого есть отводы? — спросил Антонов. — Нет? Голосую: кто «за», прошу поднять руки...
Все трое были утверждены комиссарами нового отдела Совета единогласно.
* * *
«Всем, всем, всем!.. Советам рабочих, крестьянских и солдатских депутатов... Всем гражданам Российской республики!..»
Телеграмма президиума Совета города Москвы и Московской области от 1/14 февраля 1918 года облетела и взбудоражила всю страну. Легла она и на стол председателя Саратовского Совета Антонова. Прочел он ее и ахнул: из патриаршей ризницы Кремля похищены драгоценности на колоссальную сумму — 35 миллионов рублей!
Он вспомнил, с каким трудом Совнарком выдал ему пять миллионов на военные нужды Саратова, а тут какие-то наглые жулики захватили столько золота и бриллиантов!
Антонов срочно вызвал к себе комиссара Дейча, ведавшего милицией.
— Как с уголовным розыском?
— Налаживаем, Владимир Павлович,— доложил Дейч.— Кое-кто из старых кадров полиции пришел к нам. Помогают. Например, Свитнев, Борноволоков. Толковые ребята.
— Это хорошо... — сказал Антонов в раздумье и тут же хитровато прищурился: — Знаешь, Макс, есть возможность получить миллион...
Дейч, живой и предприимчивый по характеру, чуть ли не подпрыгнул:
— Мильон? — переспросил он.— Очень кстати! Мне не во что одевать милиционеров. Даже головных уборов нет. Пришлось нарядить в шляпы: случайно нашли на складе.
Антонов улыбнулся: ничего себе находка! Идет милиционер, а его все сразу видят: среди привычных картузов и фуражек шляпа — как белая ворона.
— Про твои шляпы уже анекдоты ходят. Милиционеров ковбоями называют. — Лицо Антонова, окаймленное черной бородкой, вновь стало сосредоточенным.— Вот что, Макс, нам сообщают... Читай! — Он подал телеграмму.
Прочитав ее, Дейч даже присвистнул:
— Ну, дела!
— Надо искать! — почти приказал Антонов.
— Вы надеетесь, что жулики привезут похищенное в Саратов?
— Чем черт не шутит,— кивнул Антонов.— А вдруг!.. В Саратов теперь не только контрреволюционеры едут, но и уголовщина. Действуйте!
Заняться розыском похищенных драгоценностей было поручено Свитневу и Борноволокову.
Переодевшись, Свитнев направился на толкучку, надеясь напасть там хоть на какой-нибудь след.
На базаре обычная картина. Какой-то оборванец назойливо крутил шарманку, чуть поодаль солдат-инвалид
метал на сундучке три карты, сзывая любителей легкого счастья.
Свитнев замешался в толпе и вынул из кармана затейливую зажигалку.
— А ну, налетай, курящие! Кому зажигалку? Отличной работы. Не коптит, не дымит. Лучше фабричной,— выкрикивал он, как заправский зазывала.
Но покупателей не находилось. Подходили, вертели в руках и тут же лениво возвращали. А Свитневу и не нужны покупатели!.. Пусть отходят... Его взгляд не отрывается от барыньки в шляпе с пером. Что за птица?
Туда-сюда сновали торговки, кто с чем: с кусочками ядовито-розового мыла и гребешками, с поношенными юбками и рубахами. Старые барыни трясли кружевами, тонким женским бельем...
Пришел на базар и комиссар Генкин. Осторожно пробираясь сквозь людскую толчею, приглядывался к подозрительно шушукающим по сторонам торгашам. Догадывался: воротилы черного рынка, спекулянты... Тряпье висит на плечах только для отвода глаз.
— Зажигалка, отличная, лучше фабричной! — послышался знакомый голос. — Эй-эй, подходи и соседа подводи!
Генкин повернулся и через головы людей увидел Свитнева. Подошел к нему, принялся рассматривать зажигалку.
— Только полтину! Одну полтину! — выкрикнул Свитнев и тихо добавил: — За барынькой в перьях приглядите...
Генкин вернул зажигалку и, потолкавшись еще минуты две среди торговок, как бы случайно задел локтем молодайку, которая продавала воротники. Она едва взметнула ресницами.
Теперь все, что будет делать барынька в перьях,— под надзором верных глаз.
Генкин выбрался из толчеи и устало побрел в губ-чека.
Профессиональное чутье не обмануло Свитнева. Сначала он отметил не совсем обычное для базара поведение «барыньки с перьями». Она совсем не озабочена тем, что у нее никто не покупает белья. Но вот к ней подошел сутуловатый человек с приподнятым воротником. Она встряхнула кружева, стала торговаться. От вниматель
ного взгляда Свитнева не ускользнуло, как она передала сутулому небольшой сверток.
Вдвоем с молодайкой — разведчицей дружины губчека— он «проводил» барыньку до ресторана «Товарищество». Там в слежку включился Борноволоков...
В ресторане состоялась еще одна встреча с незнакомым. И опять барынька передала ему сверток. Медлить было нельзя: тут их и задержали, провели обыск.
О том, что случилось дальше, лучше узнать из рапорта начальника уголовно-розыскной милиции на имя председателя Саратовского исполнительного комитета.
«В конце марта сего года, — говорится в рапорте,— служащими вверенной мне милиции было дознано, что на Александровской улице, в ресторане «Товарищество», неизвестные мужчина и женщина продают золото в слитках. По задержании они оказались Павлом Васильевичем Болотовым1 и Варварой Сергеевной Мезенцевой. Похищенное золото, по ее словам, принадлежало ей, а Болотов является только комиссионером. Всего они намеревались сбыть от трех до пяти фунтов золота; затем был арестован в связи с этим муж Мезенцевой и другие лица, по квартирам коих были проведены почти безрезультатные обыски. Задержанным было предъявлено обвинение в краже золота из патриаршей ризницы Кремля. Во время производства дознания были получены сведения, что кража эта совершена московскими рецидивистами — братьями Константином и Дмитрием Прокоповыми-Полетаевыми, а к Мезенцевым часть золота попала случайно, большая же часть слитков золота и разные драгоценные камни должны находиться у Полетаевых, один из коих — Константин — живет в Саратове на Рождественской улице, а Дмитрий — в Москве, в дачной местности.
30 марта помощником моим Свитневым был произведен обыск у Полетаева... Обнаружена масса драгоценностей, большая часть их была замурована в голландской печи и заклеена обоями... Все отобранные ценности мною сданы на хранение в Саратовское отделение Государственного банка... Задержанный Константин Полетаев сознался в краже из патриаршей ризницы, но своих участников не указал».
1 Фамилия изменена.
3 апреля Полетаев был препровожден в губернскую тюрьму, где на другой день в своей камере и покончил жизнь самоубийством через повешение.
Для дальнейшего производства дознания по этому делу и обнаружения остальных ценностей и задержания соучастников Полетаева был командирован в Москву с разрешения председателя Саратовского исполнительного комитета сотрудник чека Свитнев. В дачной местности Красково, в 50 верстах от Москвы, он обнаружил квартиру Дмитрия Полетаева... И произвел обыск. В этой квартире также была обнаружена масса драгоценностей, которые вместе с арестованными сданы в московскую уголовно-розыскную милицию.
В. П. Антонов доложил Владимиру Ильичу Ленину об удачном розыске драгоценностей из патриаршей ризницы. Ленин, от имени правительства, выразил саратовским чекистам, агенту уголовного розыска Ивану Александровичу Свитневу в частности, благодарность.
* * *
Была полночь. Дейч, осунувшийся, с лихорадочно блестящими глазами, ходил по кабинету и говорил Генкину:
— Контрреволюция поднимает голову, пользуясь нашей гуманностью. Это факт!.. Подумай только: на демонстрации убит секретарь Совета Цыркин, в типографии Рабиновича убит комиссар печати Алексеев... Враги расправляются с нами безжалостно, а мы!..
Генкин повернул голову в сторону Дейча, поморщился:
— Макс, ты не на трибуне... Все это я знаю. Зачем повторяешь?
— Зачем? Чтобы ты не хныкал! Только мы расстреляли Рабиновича — это первый расстрел у нас, — а ты уже раскис.
— Не раскис я, Макс, не раскис... Как ты не поймешь? Мы ведь не охранка, не полицейские. У нас должны быть какие-то другие методы.
— Другие? — Дейч вспыхнул, словно его уличили в чем-то консервативном. — Может быть, по-твоему, вместо того, чтобы бить врагов, нужно их миловать?..
— Да нет же, нет! — воскликнул Генкин и снова болезненно поморщился. — Понимаешь, я чувствую себя не совсем подготовленным...
Дейч удивленно взглянул на своего коллегу, сказал с легкой усмешкой:
— Скажи пожалуйста! Вот бы послушал Антонов!.. А не сесть ли нам за парту?.. Будем изучать теорию, а контрреволюционеры тем временем свернут нам голову. А?.. Тот же Головач-атаман перестреляет нас, не моргнув глазом... Он уже вошел в сговор с белогвардейцами... Ты сам знаешь: против Совета готовится восстание.
Не отвечая, Генкин нетерпеливо взглянул на часы.
— Дружинники что-то задерживаются.
— Прошин приведет их к гостинице.
— Ты так распорядился? — удовлетворенно спросил Генкин.
— Да. Без них не начинайте. А я с отрядом — в военный городок. Чувствую, там будет. — Дейч обнял Генкина и уже мягче добавил: — Я прошу тебя, Иосиф, не миндальничай... В отряде Головача засилье преступного элемента... Подумай только — их соблазнило золото! Они рассчитывают забрать его из наших сейфов...
Вошел Венгеров.
— Какие вести? — спросил Дейч, нахмурясь и поспешно отходя от Генкина.
— Головач в гостинице пишет воззвание о национализации женщин, — ответил Венгеров, бросая на стол фуражку.
— Черт знает что!
— А на вокзале прогуливаются его молодчики, расспрашивают про поезда...
— Не тикать ли Головач собирается? — вслух подумал Генкин.
— Его планы ясны,— жестким тоном проговорил Дейч.— Перебить нас, взять золото и — тю-тю!
— Ты, пожалуй, прав, — подтвердил Венгеров.
* * *
В это же время в гостинице «Россия» главарь одесского отряда анархистов-террористов Головач и его приближенные дожидались прибытия своего отряда из военного городка, в казармах которого он самовольно рас-
Группа сотрудников Саратовской губернской чрезвычайной комиссии, 1919 г.
квартировался. Тогда и можно начать, как договорились с офицером Викторовым: вначале — чека, потом — Совет.
Но Головач был себе на уме — он ограничится налетом на губчека, чтобы взять золото и спешно скрыться из города, а с Советом пусть разделывается господин Викторов.
Анархисты сидели в лучшем номере, пили самогон и обсуждали детали нападения на чека. Потом принялись дописывать обращение к населению города.
Головач, с «кольтом» в руке, диктовал:
— Мы, истинные социалисты, бросившие на произвол судьбы... родителей, жен и детей и... и вставшие на защиту... на защиту трудового народа... считаем все законы о семье, браке предрассудками и объявляем национализацию женщин и девушек....
Головач остановился и обвел взглядом своих приближенных. Они сидели кто в солдатском, а кто в матросской робе, кто в сюртуках, с мутными, пьяными глазами.,
— Всех или?.. — спросил Головач.
Мнения разошлись. Одни с жаром предлагали национализировать женщин лишь до 35 лет, другие до 50, а третьи — не ограничивали возраст.
Головачу надоела трепотня, он выстрелил из «кольта» в потолок — гомон оборвался.
— Хватит! — прикрикнул он. — Допишем опосля.., А сейчас за дело!
Атаман не успел досказать: дверь в номер распахнулась, и перед анархистами предстали с оружием в руках комиссары Генкин, Венгеров и дружинники.
— Руки вверх! Ни с места!
Дружинники быстро обезоружили анархистов и вытолкали их из номера. Генкин и Венгеров прошли в другие номера.
Далее события разыгрались трагически... Вот что рассказал о них Моисей Семенович Венгеров, опрошенный следственным отделом губчека:
«Обыскав восемь номеров в гостинице, в которых помещались террористы, и обезоружив находящихся там, я вместе с Генкиным вошел в 41-й номер, где жил один спекулянт, у которого были обнаружены важные документы. В это время, когда мы находились в 41-м номере, я услышал в коридоре какой-то шум и, когда вышел, увидел, что сотрудника чрезвычайной комиссии Зайцева двое из отряда террористов разоружали. Я направился к ним, заставил их подчиниться и отправил в их номера, велев Кравченку и Раушенбаху обыскать их. Сам же я вернулся для продолжения обыска в номере спекулянта. Сидя в номере спиной к двери, я вдруг услышал позади шум, обернулся и увидел человек 6—8, вооруженных револьверами и бомбами. Я не успел понять, в чем дело, как один кинулся ко мне, сорвал с меня кобуру с револьвером, а другой бросился на Генкина. Нас обезоружили, вывели на улицу, все время заявляя, что поведут нас в военный городок. В номере меня и Генкина били по голове револьверами. Среди обезоруживших нас были Ку-перман и Бейнисон, которые и руководили всей этой операцией. Дорогой я их упросил взять извозчиков. Они посадили меня и Генкина с Куперманом на извозчика,
а остальные сели на других извозчиков и велели им ехать в военный городок. Неподалеку от Сенной площади навстречу нам появился конный отряд. Куперман, заметив его, крикнул: «Товарищи конные, готовьтесь». Заметив, что конный отряд — наш, я спрыгнул с извозчика и стал кричать конным, чтобы они не подпускали к себе террористов. В это время раздался взрыв бомбы, потом другой, я успел соскочить и броситься к конным. Началась винтовочная стрельба. Когда меня узнала конница, из сопровождавших нас террористов уже никого не было, так как они разбежались в разные стороны, а Генкина я нашел на земле раненым».
3 июня 1918 года чрезвычайная комиссия докладывала письменно президиуму исполнительного комитета:
«Постановлением Чрезвычайной Комиссии от 1-го с. м. по делу о разоружении одесского отряда террористов и вооруженном их сопротивлении — решено: о 18-и из них продолжать следствие и по выяснении последнего передать суду, а остальных в количестве 100 человек освободить из-под стражи, отправив их из пределов города Саратова и губернии в места, кои они сами избрали добровольно».
Четверо главарей отряда, оказавшие вооруженное сопротивление и виновные в нападении на Генкина и Венгерова, были расстреляны.
* * *
Дейч тяжело переживал ранение Генкина, чувствуя, что виной всему — недостаточно продуманная операция по разоружению террористов; в этом виноват и он сам. Казалось, что все можно сделать с наскока... Но ведь и времени не было для разработки деталей разоружения. Не было времени и для других, более неотложных дел...
Когда из гарнизона под Уральск против белоказаков были отправлены самые крепкие и надежные формирования, среди оставшихся небольших частей началось брожение. Солдаты требовали жалованья, сапог, а где их взять? Склады пусты. Да и денег не хватало.
Совет заседал день и ночь. Но никакая организаторская работа не могла успокоить голодных и разутых людей. Меньшевики, правые эсеры, анархисты играли на
этом недовольстве, подсылали подстрекателей с провокационными лозунгами и злостными слухами.
Было известно также, что в Саратов продолжают стекаться белые офицеры. В уездах вспыхивали кулацкие восстания, сновали бандитские шайки...
И Дейч с Венгеровым чувствовали, как не хватает им Генкина, неутомимого Генкина, прямого и принципиального, взваливающего на свои, не очень-то крепкие, плечи самую тяжелую работу.
14 мая на красноармейском собрании при активном содействии меньшевиков и правых эсеров была принята явно провокационная резолюция: потребовать от исполкома Совета двухмесячное жалованье вперед, сапоги, не посылать на фронт малообученных солдат. Если не будут удовлетворены их требования, то на фронт не выступать...
В казармах началась митинговщина, особенно у артиллеристов на Ильинской площади. Бунтарское настроение было подогрето приказом командира дивизии, который отменил прибавку к жалованью инструкторам.
Дейчу стало известно, что инструктор 4-го эскадрона 1-го Советского полка Викторов подбивает солдат на выступление против Совета. Кто он, этот Викторов?.. Навели справки — оказалось, бывший штабс-капитан, сидел в тюрьме... Кто его рекомендовал инструктором?..
А в казармах и на митингах все смелее раздавались выкрики провокаторов:
— Да здравствует Учредительное собрание!
— Долой большевистскую власть!..
15 мая солдаты третьей батареи выкатили орудия на Ильинскую площадь. Весть о выступлении артиллеристов облетела все воинские части города, одни из них присоединились к восставшим, другие объявили нейтралитет.
Совет пытался уладить конфликт мирным путем. В солдатские казармы были направлены члены исполкома, но повстанцы их тотчас арестовали и задержали как заложников, более того — представили Совету ультиматум, в котором требовали распустить Совет и назначить выборы в «учредиловку».
— Я немедленно вас арестую, — заявил Дейч «парламентерам», охваченный гневом и яростью. — Арестую, как контрреволюционеров!
— Вы забываете— у нас заложники!—нагло ответил Викторов и пригрозил: — Если наши требования не будут выполнены, не только здание Совета, но и весь город будет разрушен.
«Парламентеров» пришлось отпустить. Дейч стал настаивать на строгих и решительных мерах для подавления мятежа.
— На нашей стороне латышские стрелки, конно-боевая дружина и губчека, милиция, — перечислял он. — Бабушкин уже создал вооруженный отряд из рабочих железнодорожных мастерских. Мы сметем мя
Баландина В. В. — одна из первых сотрудниц Саратовского губЧК.
тежников, как пыль!..
Ведь солдат не только обманывают, но и спаивают: на площадь к орудиям выкатили бочку спирта. Владимир Павлович, нельзя медлить!
Но Антонов не соглашался.
— Нельзя допускать кровопролития. Солдаты обмануты, спровоцированы — это факт. И они одумаются... Конфликт нужно улаживать миром.
Дейч, принявший на себя оборону Совета, оцепил
подходы к зданию заставами из латышских стрелков, дружинников, милиционеров... У подъезда и в нише ворот дома заняли позиции пулеметные расчеты. Обходя их, Дейч интересовался, все ли в порядке, как настроение.
— Стоим крепко, товарищ комиссар, — отрапортовал
ему Прошин, командир взвода дружины, непосредственно оборонявшего здание губисполкома.
— Спасибо, Александр Захарович! — Дейч пожал ему руку.
В дружину губчека Дейч верил, как в самого себя. Сколько уже было критических положений, а дружинники нигде не подвели. Залетов, Писаренко, Али-Алиев, Логинов, Салотопов, Маркин, Фильчиков и другие не раз показывали образцы храбрости и свою преданность Совету.
Утром 16 мая жителей Саратова разбудили артиллерийские залпы. Это повстанцы начали обстрел.
17 мая они захватили телеграф, арестовали комиссаров почты. Дейч направил на почту дружинников, которые и выручили комиссаров, а повстанцев выбили из здания. Телеграфная связь была восстановлена.
К концу дня бой стал ослабевать. До повстанцев дошли слухи о том подкреплении, которое стекалось со всех сторон на поддержку Совета. Ряды их стали редеть. Солдаты теперь роптали на Викторова, на подстрекателей. Части, которые объявили нейтралитет, переходили на сторону Совета.
Судьбу мятежников решила одна из воинских частей С. Загуменного, вызванная Советом с Восточного фронта. Навстречу С. Загуменному выехал комиссар чека Венгеров, ввел его в обстановку.
Загуменный установил орудия на Лопатинской горе и обстрелял батарею мятежников и их казармы на Ильинской площади. В это же время броневик «Кречет» под командой Попова оттеснил отряд восставших с угла Константиновской и Ильинской. Красноармейцы взяли их в кольцо.
Дейч вздохнул облегченно: осада Совета была снята, мятежники разбегались. 1-й Сокольнический полк, вооруженные отряды рабочих, прибывшие из Аткарска, Ртищева, Камышина, Хвалынска, а также Покровскую флотилию в бой вводить не пришлось, чему Антонов был несказанно рад.
Но борьба не кончилась. Впереди еще много было труднейших боев, операций и дел. Но их уже решали новые люди, которые пришли на смену первым руководителям Саратовского Совета и губчека.
Б. СПЕРАНСКИЙ
ЗОЛОТОЙ ЭШЕЛОН
Поздно вечером председатель губчека вернулся с очередного заседания Саратовского губисполкома. Едва он вошел к себе в кабинет, секретарь протянул ему телеграмму. Председатель быстро прочитал ее, потер ладонью лоб и вздохнул:
— Придется подождать.
Он сел за стол и углубился в бумаги. Было уже за полночь, а он все сидел и работал, время от времени посматривая на часы. Близился рассвет, когда наконец-то пришла телеграмма: «Золотой эшелон следует направлении Саратов».
Было 4 часа 30 минут утра. Молча расселись вокруг стола чекисты. Лица серые от недоедания, глаза воспалены.
— Эшелон с золотом в пути, — объявил председатель.— Мы не должны спускать с него глаз. Действуйте в точности так, как договорились.
Вскоре поступила еще одна телеграмма. Председатель подошел к карте.
— Чижи, Чижи... — проговорил он вслух. — Что же, примем меры!
И тут же начал отдавать распоряжения так быстро, что секретарь едва успевал записывать.
— Пошлите комиссару 26-го разведывательного авиаотряда срочную телеграмму... Вызовите к 9 часам утра председателя дорчека... Соедините по телефону с командующим Саратовским гарнизоном... Затем с начальником дороги... Проверьте, все ли оперативные автомашины заправлены...
* * *
А в это время за сотни километров от Саратова, в заволжском селе Чижи, офицеры штаба белоказачьей армии, закончив разработку плана захвата железнодорожной линии Уральск — Саратов, радушно встречали прибывшую из Петрограда под чужой фамилией бывшую княгиню Путятину и новое пополнение из числа кулацких элементов.
Путятина привезла много чистых бланков советских документов, печати и деньги. Разведчицу интересовало золото, конфискованное большевиками в Уральске, и штаб должен был помочь ей обосноваться в этом городе.
Получив подкрепление и оружие, белоказачьи армии в марте 1919 года активизировали свои действия по всему фронту и начали окружать город Уральск, стремясь отрезать его от нашей 4-й армии. Свободным оставался только выход из города в районе железной дороги, но и на нее противник делал налеты...
Уральский ревком на экстренном заседании принял предложение саратовских чекистов — немедленно эвакуировать банковское золото и другие ценности, свезенные ранее в город белогвардейцами. Командование Уральской группы советских войск приказало Саратовскому и Покровскому коммунистическим отрядам, которые возглавляли большевики Иванов и Куницын, выступить из Уральска для охраны железной дороги и разбить скопившиеся в Чижах свежие белоказачьи части.
Ночью вагон с золотом в смешанном поезде был отправлен из Уральска. Ревком поручил доставить его в Москву девяти чекистам. Старшим был назначен бывший железнодорожник Дмитрий Андреевич Шабалин. Ему же поручалось доставить в Москву, в ВЧК, схваченную в Уральске белогвардейскую разведчицу княгиню Путятину.
♦ * *
Поезд шел быстро. На подходе к станции Семиглавый Мар со стороны села Чижи из-за холмов показались белоказаки. Завязался бой. Чекисты открыли по ним огонь. Но казаки не отступали. По стенам вагонов барабанной дробью хлестали пулеметные очереди. Вблизи вагонов рвались гранаты. В это время впереди паровоза неожиданно появился самолет. Это шел на выручку 26-й авиаразведотряд. На головы белоказаков посыпались бомбы. Поезд без остановки пролетел разбитую станцию Семиглавый Мар.
Далеко позади осталась линия фронта. День сменила ночь. Вскоре вдали замелькали огоньки станции Покровск. Чекисты, охранявшие золото и арестованную, облегченно вздохнули.
Из Покровска вагон с золотом под усиленной охраной переправили через Волгу в Саратов. Здесь его прицепили к поезду Саратов — Москва.
Жизнь на колесах протекала в бесконечной тревоге. Чекисты не знали ни сна, ни отдыха. Много хлопот доставляли стоянки, особенно на крупных станциях. В то время на транспорте орудовало немало вредителей, бандитов, спекулянтов, жуликов. Не раз чекисты преграждали путь в вагон незваным «пассажирам».
На станции Козлов вагон внезапно отцепили, и маневровый паровоз, весь обросший сосульками, погнал его на запасной путь. Шабалин потребовал от начальника станции немедленно отправить вагон дальше.
— Путь небезопасен! — был ответ.
— Здесь тоже небезопасно, — настаивал Шабалин.
Но все-таки вагон продержали на станции всю вторую половину дня.
— Федор! — обратился Шабалин к своему заместителю Федору Вагнеру. — Может, ты сходишь, выяснишь? Не нравится мне эта стоянка...
Молодой чекист, которому было поручено охранять документы, проверил наган, гранаты-лимонки, что лежали в портфеле с документами, зажал портфель покрепче под мышкой, выпрыгнул из вагона и зашагал по скрипучему снегу к вокзалу.
Через полчаса после его ухода вагон неожиданно выдвинули на главный путь, прицепили к поезду, и тот через минуту тронулся.
Шабалин проверил, все ли на месте. Не было Федора. «Может быть, в соседний сел. Подожду немного»,— подумал он. Но Федор не появлялся. Шабалин прошел через весь состав, Федора нигде не было.
Что же теперь будет? У Федора остались все документы. Как сдавать золото и арестованную? Как на всю эту историю посмотрит Дзержинский?
Поезд все ускорял и ускорял ход. Ритмично постукивали колеса. По сторонам мелькали телеграфные столбы, линуя морозное небо тонкими штрихами проводов. Шабалин глядел в окно и никак не мог успокоиться. Потом бросился к стоп-крану и с силой рванул ручку вниз. Колеса вагонов взвизгнули, заскрежетали и остановились. Подбежал комендант поезда.
— Что случилось?
— Боец отстал! — ответил Шабалин.
Комендант выругался и зло прокричал:
— Стоило из-за этого останавливать поезд! Степь, того и гляди, нападут бандиты.
Шабалин промолчал. Не мог же он сказать коменданту, что у отставшего бойца документы государственной важности.
Комендант, взглянув на решетку часов, бросил:
— Пятнадцать минут даю на стоянку!
Прошло пятнадцать минут, а Федор так и не появился. Поезд пошел дальше.
Однако на этом волнения не кончились. На станции Кочетовка кто-то поджег вагон с золотом. Чекисты погасили пожар, но вагон был выведен из строя. Шабалин позвонил в Козлов. Оттуда немедленно специальным поездом приехали двадцать чекистов. Они помогли перенести ценный груз в другой вагон и взяли на себя охрану.
Ночью поехали. В вагоне, тускло освещаемом коптилками, сменился караул, и опять стало тихо. Шабалин сидел возле раскаленной буржуйки, упершись подбородком в ладонь, и думал: «За такие вещи полагается не менее, как расстрел! Никакого оправдания нет. Факт налицо! Но что же случилось с Федором?»
Федор Вагнер служил в штабе Южной группы войск Восточного фронта. Аккуратно выполнял боевые задания командующего этой группой М. В. Фрунзе. Это по его рекомендации он, как один из лучших чекистов, был направлен на работу в Уральск. И вот Федор пропал. Как же теперь быть?
Нет! Не наказание пугало Шабалина, а то, какими глазами он будет смотреть в глаза Феликсу Эдмундовичу. Несколько раз Дзержинский беседовал с ним. В июле 1918 года, в дни работы пятого Всероссийского съезда Советов, Шабалин с другими чекистами участвовал в подавлении левоэсеровского мятежа в Москве, разоружал мятежников в их штабе, находившемся в особняке Морозова в Трехсвятительском переулке. Тогда было, может быть, опаснее, но проще, яснее.
Всю ночь Шабалин не сомкнул глаз. Поезд подходил к Москве. За окнами замелькали нахохленные в снежном уборе елки.
Шабалин вышел на московский перрон. Огляделся. Прошелся немного.
— Дмитрий Андреевич!
Шабалин вздрогнул. Навстречу бежал с портфелем в руке посиневший от холода Федор. Боевые товарищи крепко обнялись, похлопали друг друга по плечам.
— Документы?
— Целы!
— Скорее в вагон.
Федор жадно съел свой паек и, обжигаясь кипятком, рассказал о своих волнениях и приключениях в дороге.
В Козлове человека, который должен был дать указание об отправке вагона, на вокзале не оказалось. Молодой чекист разыскал его в другом месте. Как только тот дал распоряжение о немедленной отправке вагона, Федор тут же побежал на вокзал. Вагона с золотом уже не было. Тогда он сел на следующий поезд, идущий в сторону Москвы. Без шинели и без копейки денег (все было оставлено в вагоне), пересаживаясь с поезда на поезд, он прибыл в Москву раньше своих товарищей.
Вскоре ценный груз и арестованную княгиню перевезли в ВЧК.
Феликс Эдмундович приветливо встретил Шабалина. Он уже знал, что груз прибыл.
На следующий день в Кремле специальная комиссия ВЦИК приняла ценности. Трудная операция закончилась успешно.
Перед отъездом в Саратов Шабалина вновь вызвали в Кремль. Комендант Кремля по поручению ВЦИК вручил ему кожаную куртку и такие же брюки. По тем вре-« менам это был очень ценный подарок.
* * *
Для Федора Вагнера эта поездка кончилась трагически. Сильно простудившись, он заболел и вскоре умер.
Д. А. Шабалин, персональный пенсионер, жил в городе Энгельсе. Трое его детей разъехались из отчего дома. Работают, воспитывают своих детей — внуков отважного чекиста. А чекист совсем недавно простился с жизнью. Историю золотого эшелона автор этих строк узнал от него4
С. РОЗАНОВ
ПОРУЧЕНИЕ ПОДТЕЛКОВА
Вагон бросает из стороны в сторону: давно не ремонтированы пути. Надо ехать в Ростов, а колеса отстукивают:
— На Кубань! На Кубань! На Кубань!..
В Ростов из Царицына уже нет прямоезжего пути: его перехватили белоказаки.
Алексей Федорцов лежит на верхней полке старенького, обшарпанного вагона, набитого людьми до отказа, и думает: никогда раньше не приходилось ему быть разведчиком, а теперь довелось.
Ох, нелегкое это дело — ехать в Ростов с особым заданием самого Подтелкова. Все ли разузнал? Не упустить бы чего! Дело-то в новинку!..
Совсем недавно было это. Вернулся Федорцов домой, в слободу Даниловку, с Кавказского фронта. Мать как увидела его, разрыдалась. Такое тревожное время идет: смерть за каждым по пятам ходит, провожают матери сынов — плачут, встречают — тоже плачут. А их в семье кузнеца Федорцова — четверо, и все дома не сидят — большевики! Младшего Ивана за пропаганду среди солдат запрятали в Бутырскую тюрьму. Старший Василий— матрос-черноморец с «Евстафия». Как повидал Ленина на съезде Советов, так и прикипел к нему всем сердцем. Возвращаясь из Москвы со съезда, он привез с собой три мешка брошюр и плакатов. Создали в Даниловке ревком, и закрутились революционные дела. Алексей, второй брат, стал помощником: раздавал надежным людям декреты о мире, о земле, агитировал за Советскую власть.
Как-то сказал Василию Ивановичу:
— Богатые казаки на хуторах сходятся. Шепчут: «Матрос Федорцов целый воз листовок привез. Народ мутит. Выгнать иногородних из области Войска Донского! Пусть едут в свою Россию голопузую... А тут будет казачья республика...» Решили отряды готовить.
— Мы тоже зевать не будем.
Братья Федорцовы взялись за организацию отрядов Красной гвардии. Каждый день Алексей вносил в
списки все новых людей. Уже не хватало оружия... А в марте 1918 года в станице Каменской представителями всех казачьих частей Дона был избран Донской военно-революционный комитет. Возглавил его казак Усть-Медведицкого округа Федор Григорьевич Подтелков.
В апреле должен был состояться съезд Советов Донской области. От Даниловской волости избрали четырех делегатов, в их числе и Василия Ивановича Федорцова. Перед отъездом старший брат сказал Алексею:
— Вот какая твоя задача: побывай в Камышине и Елани, попроси оружие. Скажешь: казаки собираются выселить бедноту из Донской области...
— Но там тоже нужно оружие!
‘	— А нам нужнее. Езжай и добивайся.
Легко сказать — добивайся. Алексей Иванович с надежным товарищем — Иосифом Головановым направились в путь. В станицах — полный разброд: одни призывали биться за веру и царя, другие — за власть Советов... Пока добирались до Камышина, всего навидались, наслушались, будто курсы прошли.
Получить оружие в Камышине им не удалось: в городе формировался красногвардейский отряд, оружие нужно было позарез.
Двинулись в Елань. Вот там пришла удача. В ревкоме оказался председатель Аткарского уисполкома Сергей Логвинович Горбунов. Выслушав рассказ дани-ловцев, он тут же связался по телеграфу с Саратовом, и разрешение на выдачу оружия было получено.
Тридцать винтовок и два ящика патронов доставили Федорцов и его товарищ в Даниловский ревком... А там Алексея ждало письмо из Ростова с новым поручением, теперь уже от Подтелкова: Федор Григорьевич просил собрать точные сведения, где стоят казачьи полки, как они вооружены, каково настроение казаков и населения. Сведения нужно было собрать как можно скорее и доставить лично ему в Ростов. Как же сделать? А брат Василий даже приписал в конце письма:
«Задание очень важное, выполни быстро и с особой тщательностью...»
Эта приписка брата и теперь не выходила из головы: человек он строгий, требовательный — попробуй не выполни!..
В памяти вставал весь поход из хутора в хутор, из 3G
станицы в станицу. Где соберутся люди, и он подходил, слушал, сам заводил разговоры. Побывал у однополчан. Что ни встреча, то и нужные сведения. Их много, не запомнишь, Алексей все заносил в записную книжечку.
Однажды заночевал на полевом стане. Хозяева сидели у костра, а он улегся спать, устал смертно. Вдруг подскакивает на коне молодой казак. Поздоровался со всеми, как полагается, и поделился своим горем. Мобилизуют его в 44-й казачий полк, что стоит на хуторе Сен-ном, а командир Слюсарев там больно лютой...
— Тебе с ним не пировать, — успокаивал казака хозяин.
— Так он же царев холуй! Везде славу ему поет,— горячился парень.
Хозяева поддакнули:
— Ну и времечко, не знаешь, куда податься. Офицеры совсем опоганились — воруют, женщин насилуют. В Сенном школу сожгли, детишки бегают кругом, плачут...
Запомнил Алексей все это, потом расспросил у других о Слюсареве и опять все занес в книжечку.
День за днем накапливалось нужное. Многое Алексею подсказал в штабе обороны Царицына товарищ Минин. А когда все записанное пришло в систему, молодой раз-» ведчик будто увидел сверху всю Донщину...
Поезд сильными толчками затормозил, встал среди поля. Странно! До Тихорецкой еще далеко. Алексей выбрался из вагона. Что случилось?
— Пути, слышь, разобраны... Чинят.
И вдруг над головой свистнули пули. Степь изрезана оврагами да лощинами, пойди найди — кто стрелял! Одно ясно — белоповстанцы. Может, думали, товарняк пойдет, вот и будет добыча. А по-ихнему не вышло. Пассажиры высыпали, начали отстреливаться. Два часа шел бой, пока не починили путь.
Тревожно было до самого Ростова. Но вот и «Паллас-отель», где разместилось Донское правительство. Вооруженные солдаты, матросы, рабочие, с пулеметными лентами на поясах, входят и выходят из высокого застекленного подъезда.
Алексей Иванович шел по длинному коридору и дивился: до чего буржуи ловко повыдумывали разные росписи на стенах, лепные украшения, и все только для се
бя... А зеркала — во всю стену, того и гляди — носом ткнешься.
Василий Иванович обрадовался меньшаку, бросив свои дела, сейчас же повел его к Подтелкову. А у того в кабинете полно людей. Он разослал всех и сразу же приступил к делу. Волнуясь, Алексей начал докладывать. Подтелков его перебил:
— Смотрите! — и пододвинул к нему разложенную на столе карту Донской области, красным карандашом обвел на ней Хоперский и Усть-Медведицкий округа.
— Вот округа перед вами. Излагайте спокойнее.
Все, что видел и слышал в пути, Алексей Иванович передал подробно. Многое пересказал он, перебирая в памяти места, где побывал. И из всего был один вывод: контрреволюция нарастает!
— Для меня все ясно, — сказал Подтелков. — Пойдемте, доложим товарищу Орджоникидзе. — Взглянул на Алексея, стоявшего в нерешительности, и добавил: — Ты тоже иди с нами.
* * *
Орджоникидзе был в своем номере. Он стоял перед развернутой картой. Подтелков подошел к нему и сказал:
— Прибыл разведчик, которого ждали... Родной брат нашего Федорцова.
Орджоникидзе окинул Алексея внимательным взглядом, улыбнулся:
— A-а, это хорошо. Сколько же вас, братьев?
— Да все тут.
— Ну, говорите, какова там обстановка?
Вынув записную книжечку и заглядывая в нее, Алексей повторил еще раз все то, что доложил Подтелкову. Орджоникидзе слушал, а сам все поглядывал на записную книжку, которую Алексей держал в руке. Выслушал внимательно, поблагодарил за сведения: все важно, все нужно! Потом попросил дать ему книжечку, полистал ее и прочел вслух запись на одной из страничек:
«В хуторе Сенном — 44-й казачий полк, командир — войсковой старшина Слюсарев, отъявленный монархист...»
Переведя взгляд на Алексея, произнес вдруг сурово: — Конспирацию соблюдал плохо. Представьте себе,
перед вами сидит полковник Слюсарев и держит в руках эту книжку. Он расстрелял бы вас!.. Добытые сведения надо запоминать, а не писать в книжку.
Алексей глубоко вздохнул: да, и так могло случиться. Началось обсуждение — что делать?
— Больше медлить нельзя, — сказал Подтелков. — Надо пробираться в северные округа области, провести там мобилизацию. Иначе не очистить Донскую область от врагов Советской власти...
— Будем считать, что вопрос решен, — согласился Орджоникидзе и спросил у Василия Ивановича: — Товарищ Федорцов, сформирован ли специальный поезд для экспедиции?
— Поезд готов. В любую минуту можем трогаться. Машинист надежен.
— А на случай беды?
— В поезде два вагона с рельсами и шпалами, есть рабочая команда для ремонта пути...
Орджоникидзе снова взглянул на Алексея:
— Разведчика поберегите... В пути очень пригодится. Дайте ему удостоверение, что он работает надсмотрщиком телеграфной линии Даниловского отделения... Да и вообще всех разведчиков снабжайте удостоверениями — учитель, чиновник, страховой агент... Враги с нами не считаются, и нам нечего стесняться...
* * *
Вечером Подтелков и Алексей Иванович разговорились. Оказалось, что они служили в соседних частях Кавказского фронта. А теперь вместе пойдут на Северный Дон.
— Приедем в Михайловку, будешь комиссаром почт и телеграфа, — сказал Подтелков, улыбаясь.
— Э-э, для меня это слишком большая должность,— смутился Алексей.
Подтелков пристально посмотрел на него.
— А ты думаешь, для меня моя должность не велика? Я — простой казак, да еще и малограмотный. А народ доверил. Председатель Совета Народных Комиссаров Донской Республики! Каково! И работаю. Да и брат твой, Василий, простой кузнец, а сейчас — член ЦИК Донской Республики. Не малое дело?!
— Не малое. Но ведь вы с. Василием крепко ё ребо* люцию вросли. А я только с солдатчины начал понимать...
И Алексей рассказал Подтелкову, как он пришел к революции. Призвали его досрочно в 1915 году, в 112-й запасной пехотный батальон, стоявший в Ставрополе. Как-то в казарму пришел незнакомый солдат с забинтованной рукой и двумя «Георгиями» на груди. Покурили. Гость начал рассказывать о боях с германцами. Все шло чин чином. А как только фельдфебель ушел к себе в комнату, он заговорил по-иному.
— Наглотались мы досыта вражьего свинца. Немец из пулеметов бьет, а мы со старыми «мешалками», что еще от японской войны остались. Гибнем, а за что — и сами не знаем.
А как собрался уходить, тайком сунул солдатам несколько листков бумаги.
«Долой царя! Долой войну! Вас заставляют убивать таких же рабочих и крестьян! Идите домой!..» — прочел Алексей и ахнул. Тревожные слова будто глаза открыли. Солдаты зашептались: это же правда! Но кто пишет так?!
Скоро Алексей увидел этих людей. Тот самый раненый солдат, что дал листовки, привел его с товарищами в лес. На поляне сидело кружком человек двести солдат, а в середине стоял молодой человек и говорил:
— ...Все бедняки, все нуждой и царем забитые соединяются в одну партию большевиков. Самая она для солдата нужная. Потому что солдат и есть человек самый обиженный... Кто его защитит? Никто, кроме самого себя и его партии...
Вот так Федорцов впервые узнал о партии Ленина.
С растревоженными думами выехали солдаты на фронт. Бои шли за боями. Однажды, в рукопашной схватке, Алексей сошелся со здоровенным турком. Широкий штык-тесак уже был направлен Алексею в грудь, но он отпрыгнул в сторону — штык сверкнул мимо. Не помня себя, прикладом ударил турка в голову, и тот упал.
А после боя они сидели на земле и кое-как объяснялись. Оказалось, турок — рабочий из Эрзерума, дома у него шестеро детей и старики родители. Султан погнал воевать... Вот чуть и не пропал.
— Остались бы ребятишки сиротами, погибли бы.— Турок расплакался, начал было целовать сапоги Алексея за то, что тот не приколол его.
— Не надо, — остановил Алексей. — Ты — рабочий, и я — рабочий...
— Ай, урус, чох якши! Чох якши! Зачем с тобой вое-вал?! Пусть аллах слышит: никогда больше воевать с русскими не пойду!..
От этой встречи Алексей сам в своих глазах вырос.
В начале 1917 года фронт докатился до Евфрата. Алексей уже был телеграфистом. На станцию всегда при-ходили солдаты — узнать новости: кто-кто, а телеграфис-ты первыми получали сведения из России. Затевались бе* седы. Алексей, как мог, разъяснял все, что думали большевики о войне, мире и революции...
Солдаты так и липли к телеграфисту. Но однажды на станцию пришел штабной офицер Чхеидзе с казаками, а у них шашки наголо.
— Взять! — гаркнул, вытаращив глаза.
Полевой суд приговорил Алексея Федорцова к расстрелу. Но казнить не успели: началась революция, и солдаты выручили.
В городе Эрзинджане собрался многовойсковой митинг. Выступали эсеры, меньшевики... Наконец, их оттеснили матросы, они швыряли в толпу листовки и что-то выкрикивали. Алексей схватил листовку. В ней дорогое сердцу: «Вся власть Советам рабочих, крестьян и солдат!» Прочел, и его будто кто подхватил... Он вскочил на трибуну, закричал так, чтобы в дальних рядах услышали:
— Дорогие товарищи! Временное правительство хочет превратить нас в пушечное мясо. А в стране — голод и. разруха... Долой войну!
На площади буря: солдаты кричат «ура», подбрасывают шапки...
— Первый раз выступал перед таким множеством людей,— заканчивал Алексей свой рассказ. — Думал, что страшно, а вышло, будто родным братьям говорил.
— То и хорошо. Значит, партийное дело пойдет,—. улыбаясь, закивал Подтелков.
— Конечно, пойдет. В январе в партию вступил, в ней, вся моя цель жизни.
* * *
Первого мая 1918 года поезд Чрезвычайной мобилизационной комиссии вышел со станции Ростов на Новочеркасск— Лихую. В поезде было человек сто охраны. С со
бой везли денежный ящик с десятью миллионами рублей керенских кредиток — на проведение мобилизации и содержание частей Красной Армии.
Труден был путь. Чуть ли не на каждом километре чинили полотно или мосты. На станциях впритык стояли эшелоны отступающих частей: с запада напирали немцы, германские аэропланы то и дело обстреливали поезда и станции...
Все это задерживало экспедицию, раздражало Под-телкова. Так хотелось ему скорее добраться в северные районы, где его все хорошо знают. Он нисколько не сомневался, что там поднимутся на борьбу за власть Советов все иногородние и казаки-фронтовики, вся беднота.
Еле дотянули до разъезда Грачи, что у Белой Калит-вы. Тут Подтелков собрал весь отряд и сказал перед строем:
— Отсюда пойдем походным порядком. Предупреждаю: никакого самоуправства! Каждый получит деньги на проезд. Что надо, покупай! Яичко взял — плати, за ночлег, за подводу — плати... А если кто будет обижать людей — расстреляем! Понятно?
Потом подозвал Алексея Федорцова:
— Придется продвигаться в труднейших условиях. Кругом враги, они маскируются, следят за нашим движением. Мы должны быть начеку... Ты будешь возглавлять разведку маршрута. Даю тебе двух казаков и матроса Рыжикова. Двигайтесь вперед — ведите встречную разведку, прислушивайтесь к разговорам, узнавайте в селениях, что там за власть, настроение людей... Особо разведывайте, кто действует скрытно и во вред... О таких мне докладывай немедленно. Казаки Кабанов и Рогачев будут квартирьерами...
Сначала продвигались спокойно. В крестьянских селах встречали с хлебом-солью. А в Болыпинском — волостном селе — люди пожаловались разведчикам:
— Опять пришел старый режим, атаманье село на шею. Согнули фронтовиков в дугу...
— Почему же не боретесь? — спрашивал Алексей.
— Попробуй! У них все оружие. Они уже людей сгоняют ловить Подтелкова...
На Федора Григорьевича напали тяжкие думы: удастся ли пробраться в Усть-Медведицкий округ, где
еще существует Советская власть?! Лицо почернело, глаза ввалились.
Добрались до Поляково-Наголинской волости. Алексей Иванович проехал прямо в волостной Совет. Там полно народа, больше молодых лиц. Охотно рассказывали все, что ни спроси. Вдруг подходит старик:
— Слушай, сынок... Советская власть хороша, мы за нее... А вот тут у нас офицерье собирается тайком... Слушок идет — хотят захватить власть...
— Или у вас сил не хватит справиться? — спросил Федорцов.
— Много их тут собралось, со всех окрестных мест. Берегитесь!..
Почти неделю шел отряд Подтелкова в нарастающей тревоге. Из-за курганов то и дело выглядывали белоказачьи разъезды... А тут еще, как нарочно, зачастили дожди, земля раскисла, все промокли до ниточки. Холодный ветер дул навстречу. Иди по грязи да будь настороже, всегда готовым к бою.
И чем дальше на север, тем тяжелей обстановка. Богатые казаки не гнушались провокациями... Прошли хутор Алексеевский, только начали спускаться с бугра в хутор Рубашкин, а там — паника. Все бегут с криками и плачем вон из поселка, гонят к перелескам коров, подводы со скарбом... А дождь все сильней сыплет.
— В чем дело? — спросил Алексей.
— Офицеры понапугали: едут, мол, большевики, сейчас расставят батареи и побьют всех.
Он пытался успокоить людей, но что сделаешь, когда люди давно живут под страхом.
Алексей Иванович выслал усиленную разведку. Сведения были самые горькие: впереди, вокруг хутора Рубашкина, стоят тысячи вооруженных белоповстанцев. Стали искать квартирьеров — их нигде нет! Как потом выяснили, их зарубили хуторские казаки...
Нечего было и думать пробиться в Усть-Медведиц-кий округ. Повернули назад. На хуторе Алексеевском — такая же паника, люди бегут прочь...
Еще продвинулись назад. В хутор Калашников вошли пасхальной ночью. Подтелков предупредил:
— Только не спать! Если нападут врасплох, порубят. Разведчики, ставьте дозоры кругом. Надо бы «языка» добыть...
В ночь Алексей Федорцов ушел с Рыжиковым в разведку. Прошли километра три, смотрят: на фоне ночного неба чернеет столб-указатель, а к нему прислонился человек. Подползли к нему. А он все опускается к земле. Наверное, уснул!..
Скоро его привели на хутор. Вся грудь в георгиевских крестах. Алексей Иванович признал в нем однополчанина— он был на турецком фронте, зверь зверем, грабил, насиловал. Допросили. Пленник ничего не скрывал,
— Так, говоришь, охота идет на Подтелкова? — строго повторил Василий Иванович.
— Так точно: охота. Кто поймает — награду обещают: десять тысяч николаевскими...
— Только и всего?
— Георгиевский крест. И в чинах повышение выйдет.
— И неужто какой иуда польстился на такое?
— Находятся. Уже сформировали сотню добровольцев — охотников за Подтелковым...
Рассветало. Дозоры донесли, что поселок окружен повстанцами-казаками и выхода нет. Подтелков поручил поселковому Совету выслать в стан беломятежни-ков делегацию. Посланные крестьяне вернулись через час избитые. Принесли наказ: Подтелкову немедленно сдать оружие!
— Это чистейшая контрреволюция! — воскликнул он. — Какие могут быть с ними разговоры, с ними нужно биться! За мною, в цепь! — Он выхватил револьвер и повел свой отряд.
Они хотели прорваться с оружием и сделали бы это. Но за селом их догнали члены мобилизационной коллегии Мрыхин и Алаев.
— Какой позор! Против своих братьев ты поднимаешь оружие. Не надо кровопролития, столкуемся мирно,— уверяли они.
Алексей Федорцов смотрел на Подтелкова. На его лице сгустилась суровость, но в глазах теплилась надежда. Он верил и не верил. Но тут как раз со стороны повстанцев показались три всадника с белыми флагами.
— Видишь, к нам едут делегаты для переговоров! — воскликнул Мрыхин. — Спрячь оружие...
Подтелков глянул на него, почуяв недоброе. Он мог бы пристрелить его, как труса в бою, но ведь Мрыхин — член
мобилизационной коллегии. Как же ему не верить?! На кого же тогда положиться? И он сунул револьвер в карман.
А белоказачьи посланцы уже уговаривали:
— Мы проводим вас... Только сдайте оружие, так спокойнее будет...
— Я поеду к вашему командованию, — решил Подтелков. Он не раз говорил и верил этому: раз народ выбрал его своим вожаком, так кто тронет?
Оставили двух посланцев заложниками, Подтелков и Василий Федорцов с казаком поехали в стан врага.
Скоро они вернулись в сопровождении трехсот всадников. Впереди ехали офицеры с большим белым флагом из скатерти. И тут все отрядовцы, даже и сторожевая охрана, вернулись в хутор. Там звенели колокола. Пошло братанье и христосование — пасха была в самом разгаре. Казалось, все шло к лучшему.
— Вот что получилось, — говорили казаки, — чуть было не устроили кровавую бойню со своими же братьями...
Но все это оказалось предательством. Незаметно группу Подтелкова начало окружать плотное кольцо казаков. Подтелков шепнул Федорцовым:
— Любой ценой пробирайтесь к Щаденко. Пусть выручает нас...
Алексей Иванович стал протискиваться из круга в толпу. А там казаки все еще обнимаются:
— Христос воскресе!
Потом оказалось: выбрался из кольца казаков и Василий Федорцов. Удалось уйти еще и Рыжикову. Алексей встретил его, и они решили вдвоем пробираться к Щаденко. Но куда идти — кругом повстанцы. Решили — на юг, к железной дороге.
* * *
На подходе к поселку Таврическому, у моста на дороге, замерла толпа казаков-бородачей с вилами, топорами. Деваться было некуда, так и пошли на толпу. Впереди стоял широкоплечий седобородый казак в фуражке с царской кокардой. Вдруг он выхватил из ножен саблю и крикнул:
— Они! Подтелковцы! С богом! Хватай, лови! Вяжи их!..
Алексея снова спасла находчивость. Он рванул из кармана револьвер и выстрелил в казака. Крикнул Рыжикову:
— Бросай бомбу!
Бомба полетела в толпу, взорвалась. Несколько бородачей попадало, остальные побежали прочь...
В слободе Дегтёво, где когда-то в юности Алексей Иванович начинал работу на почте, ему сказали знакомые:
— Все советчики убежали в лес: немцы уже в десяти верстах. Кулаки и богатеи готовятся встречать их с хлебом-солью...
Как быть? Вперед идти некуда: немцы в Миллерово. И назад не лучше. Решились на самое отчаянное...
Рано утром Рыжиков пробрался на колокольню и ударил в набат. К церкви стал сбегаться народ. Впереди богато одетые, а где-то за их спинами жмется беднота. У паперти — красный штабель кирпича, заготовлен для постройки ограды. Алексей Иванович вскочил на кирпичи и решительно объявил:
— Меня послали к вам товарищи Подтелков и Ща-денко. Они командуют советскими войсками, что стоят в Большинской волости. У них—пулеметы и много пушек и снарядов. К ним идут со всех сторон беднота и сознательные фронтовики. Так что скоро вся Донская область будет очищена от немцев и белогвардейцев. У вас тоже есть бедняки и фронтовики, вот и собирай-тесь к товарищу Подтелкову...
Алексей Иванович так увлекся, даже сам себе верил. И вдруг голос в задних рядах:
— Ребята, чего мы смотрим! Организуем свой отряд!
— Давайте оружие! Оружие! — раздавалось из толпы.
Начало вышло удачным, Алексей Иванович громче воскликнул:
— Фронтовики и беднота, ко мне!
Задние ряды людей решительно двинулись к нему, их становилось все больше, но это была толпа. И Федорцов скомандовал еще:
— Становись! В одну шеренгу стройся! На первый-второй рассчитайсь! Ряды сдвой!
К его удивлению, все послушно выполняли приказания. Алексей Иванович сказал:
— Товарищи, надо выбрать командира, которому доверяете.
— А можно назначить бывшего фельдфебеля? — крикнули из рядов.
— Если верите, выбирайте хоть офицера.
— Зазулина! Зазулина! — закричали.
К Федорцову подошел высокий, стройный фронтовик в шинели и, держа руку под козырек, обратился:
— Зазулин. Бывший фельдфебель Апшеронского полка. Слушаю вас!
Пожали друг другу руки. Зазулин тут же выделил командиров взводов. К обеду у богачей-казаков было конфисковано оружие, необходимое количество лошадей, бричек, продовольствия. Новый отряд в тот же день выступил, чтобы присоединиться к частям товарища Ща-денко.
Весть о предательстве белоказаков летела по степи быстрее ветра. Вскоре Федорцов и Рыжиков узнали о гибели Подтелкова и его отряда: встреченный ими старик, заливаясь слезами, рассказал, как завершилось предательство:
— Тяжкие времена пришли. Восьмой десяток лет живу. Многое повидал, а такого не встречалось — человек становится хуже зверя. Скажу вам страшную быль... Погибли молодцы! Всех постреляли! А Подтелкова и Криво-шлыкова повесили. За что? Ой, страшная жизнь пошла!
* * *
С боями, в части под командованием Ворошилова и Щаденко, братья Федорцовы отходили к Царицыну. Там на станции заглянули в вагон к Орджоникидзе. Рассказали о гибели Подтелкова и его соратников. Орджоникидзе долго горевал:
— Жаль! Какие дорогие люди погибли! Пусть знают враги — нет у них будущего! Сражаться станем до последней капли крови!..
С той поры братья Федорцовы пошли с боями по земле Северной Донщины, освобождая села и станицы, в каждой организовывали красногвардейские отряды. Младший брат, Иван, стал комиссаром автоотряда. Старшего, Василия Ивановича, смерть обошла с тыла. Был он председателем Усть-Медведицкого окружного ревкома. Однажды поехал по северным станицам и во
лостям укреплять местные ревкомы и там заразился тифом. С воинскими почестями похоронили его на площади в родной Даниловке.
* * ♦
Даниловская слобода не раз переходила из рук в руки. Как захватывали ее белоказаки, служили молебен и скакали к дому Федорцовых. Отец с беженцами эвакуировался в Саратовскую губернию, дома оставалась одна мать — Наталья Алексеевна. Влетали верховые во двор, вскидывали карабины к груди и орали:
— Где запрятано оружие?
Мать молчала. Тогда взмахивались нагайки и шомпола...
Но вот летом 1919 года к Даниловке подошла армия Буденного. Разгромив белоказаков, Буденный заехал на часок в дом Федорцовых. Наталья Алексеевна принялась угощать дорогого гостя. Поставила самовар, наварила яиц, принесла из погреба кувшин молока. Буденный был весел, покручивал усы, рассказывал, как ловко побили армию генерала Сутулова, да и самого его зарубили.
Позавтракав, Семен Михайлович заходил по комнате.
— А что это за матросик у вас? — указал на фотографию на стене.
Наталья Алексеевна сняла фотографию, вытерла стекло, поцеловала и расплакалась:
— Сынок это мой, Вася. — И рассказала, как боролся он за Советскую власть.
Буденный слушал внимательно, глаза становились строже.
— Не плачьте, мамаша. Моего отца и брата тоже нет в живых, а я вот не плачу. Рублю налево и направо белогвардейскую сволочь...
А тут и час прошел, все поднялись из-за стола, собираться стали. Буденный и говорит:
— Спасибо, мамаша, за все. А вот это, — он подал ей три кусочка сахара,— моя порция. На память... А мы сядем на коней и будем гнать беляков до самого Черного моря.
Шло время. Возвратились беженцы, приезжали сыны, и Наталья Алексеевна не раз рассказывала о встрече с Буденным. А три кусочка сахара с того часа так и оставались бережно завернутыми в чистый платочек.,.
Закончилась гражданская война. Алексей Иванович побывал в Михайловке комиссаром почт и телеграфа, членом и секретарем окружного ревкома, членом ревтрибунала, бился с бело-зелеными бандами, вылавливал их атаманов, правительство не раз награждало его — все это тема большой книги...
А в 1925 году партия послала его учиться в Саратовский университет, где он и*закончил факультет хозяйства и права. И тут Нижне-Волжский крайком партии направил его на работу в ОГПУ.
...Мы сидим с Алексеем Ивановичем у него дома. Он показывает фотографии далеких бурных лет — соратников Подтелкова, отважных красногвардейцев, чекистов. Многие из них потом сражались против фашистских оккупантов и тоже победили. Они — наши современники... И как подумаешь обо всем этом, далекое прошлое становится таким родным и близким.
А. ВЕЛИКАНОВ
ЭТО БЫЛО В СЛОМИХИНСКОЙ
«Объединенные банды Серова, Сарафанкина, Мартынова, Метресова — 400 сабель без обоза — в 16.00, 15.09.21 года обложили станицу Сломихин-скую и взяли ее. 3-я рота 243-го стрелкового полка с пулеметом и командиром сдалась в плен. Комбаз с группой старых красноармейцев переплыл Большой Узень и в Бай-Тургане присоединился к своим.
Группа красноармейцев засела в домах Сломи-хинской, но, израсходовав патроны, и из-за невозможности держаться в зажженных домах сдалась. В 5.00 16.09.21 г. после трехчасового боя Сломи-хинская освобождена 2-м батальоном 243-го полка».
(Из оперсводки штаба 27-й Омской дивизии.) Стоявший в станице Сломихинской 1-й батальон 243-го полка не ждал нападения. Высланная ночью разведка в северо-восточном направлении бандитов не об
наружила; с других сторон тревожных донесений также не поступало. Бойцы кончили обедать. Кто чинил обмундирование, кто чеботарил, прибивая отставшие в походах подметки, кто пошел на Узень купаться, кто просто расположился отдохнуть. Стрельба раздалась неожиданно.
— Ура-а! Ура-а!
Бандиты ворвались в станицу по кармановской дороге, с налета обезоружили заставу, захватили пулемет вместе с пулеметчиками и заодно командира третьей роты. Успевшие засесть в отдельных строениях бойцы второй роты открыли по банде огонь.
Многие, прижатые к реке, и в их числе командир батальона, переплыли Узень и благополучно достигли Бай-Тургана, где стоял второй батальон того же 243-го полка. Три чекиста: Бессонов Василий, Безяев Иван и Родин Николай, — переплыв Узень, укрылись в садах. Все трое были молодыми ребятами, горячими, полными энергии, готовыми на любую отчаянную операцию. Правда, бегство из Сломихинской с невольным купаньем в реке до некоторой степени охладило их пыл, и Родин довольно уныло справился:
— Что же дальше, товарищ Бессонов? В Бай-Турган?
Бессонов присвистнул:
— К маме на печку? В Бай-Турган нам, милок, пути закрыты. Ну, явимся мы к Губенкову1, спросит нас Гу-бенков (это, заметь, в лучшем случае!): «Зачем пожаловали? По какому такому случаю бросили пост?» Помянет Губенков недобрым словом наших мамаш и прикажет форсированным маршем отбыть в Сломихинскую для выполнения препорученных нам дел. Чуешь? Вот и пробежимся мы взад-вперед добрую сотню верст, а спасибо за это нам никто не скажет.
Безяев кивнул головой:
— Точно.
Перестрелка в станице разгоралась. Частили винтовки, рвали воздух залпы, короткими очередями строчили пулеметы.
— Вторая рота бьется. Стрельба в ее расположении, — определил Бессонов.
1 Губенков Степан Прокофьевич работал в то время в УЧК Алтай — Эмба.
— Во второй роте ребята крепкие, голыми руками их не возьмешь, — снова подтвердил Безяев.
Однако, когда над станицей взмыли к небу клубы густого дыма и в фонтанах искр полетели огненные галки, стрельба заметно начала слабеть.
— Что делают, сволочи! Жгут дома, чтобы наших выкурить.
— Подлости им не занимать стать.
— Тс-с! — цыкнул Бессонов. — Кто-то идет.
Послышались шаги и хлюпанье воды в сапогах.
— Наш. Из водоплавающих, — усмехнулся Бессонов.
Камыши раздвинулись, и нос к носу с чекистами очутился молодой человек. В первый момент он отпрянул, но, узнав Бессонова, криво улыбнулся:
— Ф-фу-у ты! Я думал, что влип. Аж дух перехватило. Здравствуйте, товарищи!
— Здравствуй, Аржанов! Далеко ли собрался?
— Спрашиваете! Там такое творится, что не приведи господь. На масляновском дворе Сарафанкин расправу чинит, а ваша Верка Курбатова со своим Абдулом им указывают. Ребят из Особого отдела Цветкова, Сафаровского, нашего райпродкомиссара Стеллерова, Метальникова из сельсовета — всех расстрелял... Человек семьдесят согнал на двор, кто под руку попал, выстроил, а курва Верка ходит и пальцем тычет — этот, этот, этот... Сестренку Стеллерова, комсомолку, изнасиловали, а потом пристрелили...
— Слушай, Сашка, ты, случаем, не рехнулся? — грозно спросил Бессонов.— Может быть, с перепугу шарики у тебя заскочили?
Действительно, сказанному Аржановым трудно было поверить: Курбатова работала в Особом отделе. Красивая молодая женщина, правда, довольно легкомысленного поведения, она до сих пор не возбуждала подозрений. Последняя ее связь с кавказцем Абдулом, медником-лудильщиком, мастером столь любезных сердцу казака серебряных с чернью наборов на пояса и на конскую сбрую, человеком сомнительной репутации, могла бы насторожить, но... не насторожила, и вот результат.
Бессонов представил себе, сколько вреда может принести эта женщина, посвященная во многие тайны, скольких разведчиков она может выдать, и внутренне содрогнулся.
Сотрудники Николаевской уездной чрезвычайной комиссии тов. Шумный (председатель), тов. Туркин (заместитель), тов. Дегтярев.
— Чертова шлюха!
Медлить было нельзя, обстановка требовала немедленных действий.
— Так вот что, братки, — обратился Бессонов к своим помощникам, — без Курбатовой нам не быть. Во что бы то ни стало, любой ценой ее надо взять, обезвредить. Сделаем так; ты, Аржанов, вернешься в станицу... Да не бойся, тебя, купеческого сынка, бандиты не тронут. В крайнем случае скажешь, что работал в продотделе из-под палки, боялся расстрела, а вообще ненавидишь. Поверят. Так вот, пойдешь в станицу и не спускай с Верки глаз. Когда же наши начнут наступать, задержи ее до нашего прихода. Обязательно задержи! Нельзя, чтобы она ушла с бандой. Сначала попробуй уговорами, скажи, что ей ничего не будет, учтут, дескать, что выдала под страхом смерти, в общем, плети все, что на ум придет, если же это не подействует, то... Понял?
Аржанов ушел.
Тихо в садах. Осень красит зелень в цвета багрянца. В станице нет-нет бабахнет винтовочный выстрел, порой по ветру вместе с гарью пожарища принесется рев десятка луженых глоток...
...Когда второй батальон 243-го полка подошел к Сломихинской, на востоке ширилась белая полоса. В пойме нетерпеливо кричали дергачи, словно торопили наступление дня. Первый выстрел испугал птиц, наступила минутная предгрозовая пауза, и вдруг каменным градом по железной крыше забарабанили винтовки, зачечкали пулеметы. Красноармейские цепи охватывали станицу. Потревоженным осиным гнездом загудела Сломихин-ская. Со дворов, из переулков опрометью выскакивали конные. Крики, ругань, гвалт.
Бессонов тормошил товарищей:
— Безяев, Родин, вставайте! Началось. Плывем в станицу!
— Опять плыть? Только что обсохли, — зябко ежась, спросонья проговорил Родин.
— Купаться неохота? — засмеялся Бессонов.— Успокойся, пока вы спали, я тут лодку отыскал.
— Это здорово! — оживились оба. — На лодке мы— куда хошь.
Безяев сладко зевнул:
Еще бы соснуть...	,
Пока переправлялись, Бессонов еще раз повторил свой план.
— ...и таким образом двор Абдула окружим с трех сторон, — закончил он, когда лодка ткнулась в берег.
Вокруг постепенно проявлялись постройки, деревья, заборы.
Стрельба откатывалась на окраины, на северо-восток. Бессонов бегом миновал задворки и очутился около дома, где жил черкес. Во дворе было пусто. Сенная дверь настежь. В доме ни малейшего признака жизни.
«Неужели опоздали? Или купчик прошляпил?» — с тревогой подумал Бессонов и перепрыгнул через изгородь. От ворот бежали к нему Родин и Безяев.
— Айда к масляновскому дому, может быть, она там! — крикнул им Бессонов.
Но Курбатову они увидели гораздо раньше. В воротах дома местного богача Овчинникова она, сидя верхом на лошади, что-то горячо говорила Аржанову, державшему ее лошадь под уздцы. Тот явно нервничал и, слушая, то и дело посматривал по сторонам.
«Молодец, Сашка!» — в душе похвалил его Бессонов и распорядился:
— Родин — со мной, а ты, Безяев, переймешь ей дорогу. Если она от нас вырвется, бей без промаха!
Бессонов и Родин по соседним дворам пробрались к воротам: Бессонов с одной стороны, Родин с другой. Курбатова смотрела в ту сторону.
«Только бы не оглянулась!» — подумал Бессонов и осторожно сделал несколько шагов. Аржанов заметил это и решил помочь. Показывая рукой в противоположную сторону, он крикнул что-то неразборчивое.
Курбатова резко повернулась, но Бессонов уже схватил ее за пояс и стащил с лошади. Родин и Аржанов бросились на помощь, и через минуту отчаянно барахтавшаяся преступница была связана.
— С-сволочь ты, С-саш-ш...— успела она прошипеть, пока Аржанов затыкал ей рот платком.
— Сама ты сволочь! — огрызнулся он.
Курбатову перенесли во двор и положили в погреби-цу. В схватке она сильно пострадала: щегольской бешмет был в клочьях, газыри болтались на ниточках, с одной ноги слетел ичиг, и голая ступня смешно и жалко выглядывала из шаровар.
— Ого! Безяев дружка ведет. Где это ты его отыскал?— удивился Бессонов, завидя Безяева, который конвоировал Абдула.
Безяев довольно рассмеялся.
И. КИНАРОВ
АЛЕКСАНДР СИЛИН
Солнце заходило за сыртом в мутной мгле, дымнобагровое, тревожное, будто там все дни горела сама земля.
Ночью в полынную духоту балки со всех сторон наплывали черные тени всадников, а затем неслись к станциям и разъездам. Бандиты убивали всех, кто сопротивлялся, разбирали пути, останавливали поезда. С груженых вагонов слетали пломбы, на полотно вышвыривались ящики, мешки, тюки, их подхватывали цепкие руки и растаскивали по подводам. Возы растекались по степным хуторам и селениям, как миражи. Попробуй, поймай их!
Но однажды по степи разнеслась весть:
«Из Самары едет чекист Силин с отрядом... С ним предгубчека Бирн...»
Железнодорожники знали: красноармейцы Силина особенно стойки и смелы в бою, они не раз сталкивались с бандитами, и всегда с победой. Да и сам Силин был беззаветно храбр.
Александр Филиппович Силин родился в рабочей семье и сам был кровельщик, слесарь. В революцию 1905 года его уволили из Великолукских железнодорожных мастерских по «черному списку». Только перед германской войной удалось вновь поступить на железную дорогу — Виндаво-Рыбинскую.
В октябрьские бои Силин стал известен рабочим Москвы. И вскоре был назначен на пост председателя военно-революционного комитета дороги. Затем он возглавил политотдел, вел борьбу с чиновниками-саботажниками, поднимал рабочих на восстановление транспорта.
Железнодорожники столицы признали в нем настоящего партийного вожака. В мае 1920 года он был направлен на самый боевой участок — в Самару — охранять ве-ликий сибирский путь.
Ставши здесь начальником транспортного отдела ЧК, Силин с первых же дней поставил перед собой задачу: ликвидировать банду Сарафанкина, которая терроризовала окрестные деревни и лихорадила работу железной дороги.
Однажды Силину донесли, что банда, которая разрослась уже до 500 сабель, вихрем пронеслась по Самарским степям, разоряя села, убивая коммунистов, и опять повернула в Бузулукский уезд. В селе Александровке бандиты порубили двадцать активистов и снова двинулись к станции.
Вот тут и решил настигнуть банду Силин. Весть о выступлении отряда чекистов на Александровку докатилась до Сарафанкина. Тот даже зубами скрипнул:
— Это мы еще посмотрим, кто кого, — сказал он.— Нападем на них первыми и подушим, как щенят...
В. отряде Силина был один-единственный грузовичок, повидавший виды за свою долгую многотрудную жизнь. На нем-то и выехал Силин, с несколькими бойцами из отряда курсантов. Первым рейсом высадились недалеко от села, у фермы, и скорей послали грузовик за новой партией бойцов. Но в третий раз машина не дошла до цели — встала в степи с проколотой шиной...
А Сарафанкин уже двинул свою ораву против горстки курсантов. Заблестели клинки, по степи несся крик сотен ревущих глоток. Красные бойцы залегли за бугорками и решили биться до последнего. Четыре яростные атаки озлобленных бандитов отбили они.
Сарафанкин озверел: собрал своих оставшихся всадников и в пятый раз погнал на чекистов. А у них уже вышли патроны...
В рукопашной схватке погиб Александр Филиппович Силин. Кто-то из раненых курсантов, сумевший уползти в темноте с поля боя, и рассказал о гибели своего начальника.
Банда пьянствовала всю ночь в селе. А на поле боя сотрудники транспортной ЧК — Алексин Петр, Волков Василий и Илясов Иван — тайно разыскивали труп Силина. Нет, не он... Нет, нет... И вдруг — страшно изуро
дованное тело, лица почти нет, половина головы, на руках обрублены пальцы... По знакомым приметам, одежде сотрудники опознали Силина. Ночью труп был доставлен на станцию, а затем на бронепоезде перевезен в Самару, где и похоронили в сквере, против здания губ-исполкома...
А через несколько дней новый отряд красных бойцов двинулся на Сарафанкина, и с бандой было покончено. В поселке Таш-Булат захвачено было 200 подвод с вооружением, награбленным имуществом, с золотом и деньгами.
Тихо стало в степи. Поезда спокойно шли из Самары на восток, в столицу прибывали эшелоны с сибирским хлебом, уральцы получали уголь...
А над могилой Силина поднялся памятник. На сооружение его чекисты отчислили из своего скудного пайка по десяти фунтов муки.
Самарская газета «Коммуна» писала в те дни:
«Погиб на боевом посту революционер, известный не только самарскому пролетариату, но также псковскому, петроградскому и других городов. Его знали как беззаветного героя революции».
| Б. ПУРКИН I
ПО СЛЕДУ
Осенью 1920 года Георгий Сафронов сидел за расшатанным канцелярским столом и скучающе смотрел в окно. На улице метался ветер, перебрасывал с места на место кучи опавшей листвы. Сафронов недовольно подумал, что он роется в бумагах, как осенний ветер в листьях. Ведь ему подсунули папки только для того, чтобы ввести в курс дела. Бумаги да бумаги...
Вот уже сколько дней он числится оперуполномоченным Саратовской губчека, и неизвестно, сколько еще придется заниматься перелистыванием бумажек. А ведь оторвали его от живой и действительно интересной работы. Плохим ли токарем показал себя Сафронов в артиллерийских мастерских, с какими только сложными зака
зами не управлялся! А тут — читай всякие акты, заключения, приговоры...
Из невеселых раздумий вывел громкий голос:
— Сафронов, к начальнику!
Начальник отдела Жаров был уже в годах. С волнистыми волосами, пробитыми сединой, с широким, в морщинах, лицом, он выглядел как-то очень по-домашнему, как добрый дед. Это не вязалось с представлением Сафронова о чекистах.
Между тем и Жаров незаметно разглядывал нового работника, «Сколько ему? Наверное, девятнадцать с чем-то. Не так чтобы рослый, но, видать, здоров, крепок. Лицо открытое, глаза смышленые. Кажется, будет из парня толк». И, прерывая свои мысли, приветливо сказал:
— Садись, Георгий Евдокимович, разговор будет. Еще на прошлой неделе собирался потолковать с тобой, да времени все не выберу. Как, по душе работа?
Сафронову было лестно, что начальник называет его по имени и отчеству, но своего настроения не скрыл:
— Как сказать, товарищ Жаров. Не видел я ее, работу, вот что. Одни бумажки...
— Всему свой срок, — недовольно оборвал Жаров.— Потерпи малость, будет и настоящая работа. На здоровье не жалуешься?
— Вроде бы нет. Правда, после ранения отчислили из Красной Армии, признали непригодным...
— Это ничего, — усмехнулся начальник отдела. — Раз стоишь на ногах и голова целая, — значит, служить можешь.
— Ия так считаю. Из артиллерийских мастерских нас только двоих партячейка и командировала на работу в ЧК. Выходит, не отвоевался еще я.
— Это ты хорошо сказал, — подтвердил Жаров.— Война у нас вроде закончилась, но врагов еще много. Недобитая белогвардейщина, международная буржуазия... Тут, брат, не до демобилизации. Никак нельзя, Георгий Евдокимович. В армии тебя списали в запас, а партия снова зачислила в строй и велела стать чекистом, чтобы бороться с контрреволюцией. Понял, друг?
Голос Жарова звучал буднично, убежденно.
— Как не понять, товарищ Жаров.
— В таком случае слушай и мотай на ус. Мы получили данные, что на нашей дороге появились разведчи*
Сотрудники Вольской уездной чрезвычайной комиссии, 1919 г.
ки из панской Польши. Даже количество их называется: тридцать три человека! Среди них есть и женщина. Имеют задания: вести шпионаж, проводить диверсии, втихую уничтожать наших людей. Вот этих гостей и нужно найти...
— А как? — простодушно спросил Георгий.
— Это мы обсудим. А пока вот тебе их фотокарточки. Запомни каждого, как своего личного врага.
— Смотри-ка, засняли, — удивился Георгий, перебирая карточки.
— Так вот, создаем специальную оперативную группу для поиска, и возглавишь ее ты. Штаб-квартирой у вас будет станция Ртищево. Подробный инструктаж получите после. Вот какая тебе предстоит работа!
Сафронов вытер вдруг выступивший на лбу пот, спросил виновато:
— Работа настоящая. Только справлюсь ли я? Кого бы поопытней старшим.
Жаров нахмурился.
— Ты, Георгий, коммунист. Воевал. А это уже немало. А чекистский опыт — дело наживное... Есть еще вопросы?
— А эти... разведчики обязательно приедут в Рти-щево?
Жаров усмехнулся.
— К сожалению, банда не прислала нам сведений о своем маршруте. Этих молодцов будут искать по всей дороге. А твоя группа — в Ртищево. Понял?.. К тому же станция Ртищево — важный железнодорожный узел. Отсюда пути ведут во все концы страны. Не должны они миновать эту станцию.
— Похоже! — согласился Георгий.
— А теперь иди отдыхай. Вечером я познакомлю тебя с ребятами группы... — Жаров помолчал и добавил: — Это будет твоя первая практика... Главное — не терять головы...
Сафронов ехал с товарищами в отдельном вагоне, одетый, как и они, в форму железнодорожника. Прихлебывая из жестяных кружек жидкий чаек, подслащенный сахарином, они вели неторопливые разговоры. Георгий то прислушивался к ним, то обдумывал план действий. Первое дело, конечно, найти надежную квартиру. Но ведь у него там никого нет знакомых. Вот разве у тети Насти, у которой он когда-то валялся в тифозной горячке? Женщина она степенная, умная, да и домик ее стоит на самой окраине — никому не бросится в глаза... Мысли перебил окающий говорок чекиста Василия Плужникова:
— Деревенька наша что ни на есть захудалая. Грязнухой называется. В ней даже помещиков не водилось, один-единственный кулак на всех. А все равно присосалась к сердцу. Так и тянет домой...
Плужников осторожно покосился в сторону Сафронова, опасаясь получить взбучку за «нездоровые настроения», но тот, казалось, не слышал
— Удачи нам не видать, братцы, помяните мое слово,— тише продолжал Плужников. — Нас сколько едет? Тринадцать! А номер вагона? Опять-таки тринадцатый. Число-то какое!
— Темный ты человек, Вася,—отозвался с верхней
полки Иосиф Прашмут. — Такой примете значение придавать. Ты, небось, веришь и в бога?
— Как сказать... Я ведь на небе не бывал... Не знаю, есть ли там бог, нет ли... Подсыпь-ка самосаду, горожанин!
— Мы с Сафроновым городские, то верно, — не принял подковырку Прашмут.— На одном производстве работали. Я слесарил, Егор токарем был. Теперь его командиром назначили, хоть он моложе, пожалуй, любого из нас.
— Завидуешь, что ли? — затягиваясь, отозвался Плужников. — По мне, что ни поп, то батька.
— Не завидую, — поправил Прашмут. — Он в шестнадцать лет в Октябрьском перевороте участвовал, на баррикадах сражался.
— Видать, сознательный был, — покачал головой Плужников.
— Какой там сознательный — мальчишка! — вдруг откликнулся из своего угла Сафронов. — Сказали, что против буржуев пойдем и оружие дадут, я и обрадовался: охота была в войну поиграть. Это уж потом повзрослел, начал в классовой политике смыслить.
— С годами все умней становимся, — заметил Прашмут.
— И понесло меня по военным дорогам, — продолжал Сафронов.—Остановки только в полевых лазаретах были. Напоследок, хоть сроду на коня не садился, угодило меня в кавалерийскую часть. Но все же на Уральский фронт я попал.
— Ты и на Уральском был! — оживился Плужников.— А Чапая там, случаем, не видел?
— Довелось. Вызывает меня как-то командир части и говорит...
Бойцы сгрудились вокруг Сафронова, стараясь не пропустить ни одного слова о встрече с Чапаевым, но в это время заскрежетали тормоза, вагон тряхнуло, и поезд остановился.
Сафронов, сопровождаемый Прашмутом и Плужни-ковым, выскочил из вагона и побежал к окутанному белым паром паровозу. Знакомый машинист, бледный от волнения, вцепился в тормозное устройство и тяжело дышал.
— Что случилось? — крикнул Сафронов,
А ты посмотри вперед! — дрожащим голосом произнес машинист, вытирая рукавом пот с побледневшего лица.
Сафронов пробежал вперед, за паровоз, и ахнул: путь был разобран.
— Шпалы меняют или?
— Это я не знаю. Только если бы бригада работала, то должны предупредительные знаки быть. А их нет.
— Сколько до Ртищева? — спросил Сафронов.
— Верст пять.
— Марш на станцию! Добейтесь, чтобы немедля ремонтную бригаду выслали. А мы тут, что сумеем, попробуем своими силами сделать, — скомандовал Сафронов Прашмуту, а сам подумал: «Не следы ли это бандитов? Не польские ли это залетчики навредили?»
* * *
В Ртищеве Сафронов разыскал тетю Настю и договорился с ней о квартире. Комната была большая, нонена тринадцать человек. Хозяйка согласилась переселиться к дочери. Впрочем, одновременно в комнате квартировали двое-трое. Остальные чекисты были обычно в разведках по веткам: Ртищево — Тамбов, Ртищево — Балашов. Ни один поезд не пропускали без тщательной проверки. Под видом железнодорожных контролеров они заходили в каждый вагон, внимательно присматривались к каждому пассажиру, проверяли билеты, документы.
Но шли дни, никаких сведений о польских диверсантах чекисты не получали. То ли им удавалось удачно маскироваться, то ли их просто не было.
Бесплодные поиски, жизнь на полуголодном пайке вконец измотали молодых чекистов.
— Я, конечно, понимаю,— говорил Прашмут, — что враг сам в петлю не полезет, его надо поймать. Несколько времени зря потеряно! Может, эти поляки давно уже домой к себе вернулись, а мы тут бегаем, ищем вчерашний день....
Прашмуту вторил возвратившийся из очередного рейса Плужников. Грязный с дороги, осунувшийся от бессонницы, он усаживался на пол и, дымя цигаркой, хмуро ворчал:
— Хоть бы в перестрелку какую вступить, что ли, а то мычешься по белу свету, как неприкаянный грешник, и все без толку. Ты бы связался, командир, с Саратовом, узнал, какие там новые директивы насчет нас есть...
Но директивы были те же: продолжать поиски.
Удача пришла, как говорится, совсем не с той стороны, где ее искали.
Вернувшись однажды из очередной поездки, Сафронов пошарил в столе и, обнаружив, что махорка уже кончилась, решил пойти на пристанционный базарчик. Здесь при удаче можно было обменять на еду и на табак свои поношенные, но еще крепкие ботинки: пока морозы, удоб« ней было ходить в валенках.
Он шел не торопясь. Вот справа показалось высокое и громоздкое здание вокзала; от него текли в пасмурную зимнюю даль ручьи-рельсы, опушенные инеем. Слева неподалеку толпились женщины с узлами. Они что-то высматривали, собирались и вновь расходились. Шел товарообмен.
— А у вас, гражданочка, табачок есть? — полюбопытствовал Сафронов. — Может, хлебушко или сальце? На штиблеты.
Георгий оторвал взгляд от узла и чуть не отпрянул. На него пытливо смотрели холодные, злые черные глаза. Женщине на вид было под сорок. По одежде она мало отличалась от местных жительниц. Но все-таки это была не крестьянка, скорей учительница, пришедшая что-нибудь обменять на базарчике. Между тем женщина отвела глаза, отстранилась:
— Не нужны мне, парень, штиблеты. Вот мужа жду из Саратова... Может, ему подойдут... Приедет, тогда посмотрим.
— А саратовский поезд уже прошел! — заметил Саф-, ронов.
— Разве?.. Кто их знает, как они нынче ходят, поезда. Вдруг еще какой появится...
Проводив незаметным взглядом женщину, Сафронов задумался. Среди примелькавшихся посетительниц базарчика он впервые ее видел. Откуда она появилась, что ей понадобилось в Ртищеве? Как-то сами собой мелькали эти вопросы. Подспудно рождались подозрения, хотя, строго говоря, оснований для этого еще не было. Но
глаза... Где он видел эти выпуклые глаза? И вроде ничем не отличалась ее речь, но если прислушаться, то звучала она как-то словно заученно... А вдруг это и есть польская шпионка? Арестовать ее на всякий случай? Скажем, как спекулянтку. Но следует ли так поступать? Ведь за шпионкой, наверное, «хвост» тянется. Надо забежать домой.
Толкнув дверь, Георгий поднял спавшего Прашмута: — Живо одевайся! Кажись, на след напал. Да побыстрей ты, а то уйдет, чего доброго.
Когда они приблизились к вокзалу, женщина уже выходила оттуда.
— Тихо! Она... глаза не пяль... заметит.
Женщина некоторое время постояла, огляделась по сторонам. Потом поговорила с дежурным по станции и неторопливо направилась к поселку. Иосиф Прашмут скрытно двинулся за ней, а Сафронов обратился к дежурному:
— О чем вас спрашивала эта особа?
— Интересовалась, будут ли еще сегодня поезда.
— Из Саратова?
— Нет, вообще... Мужа, говорит, дожидается.
Сафронов связался по телеграфу с Саратовом. Жаров посоветовал действовать осмотрительно. Дома Георгий еще раз разложил фотографии. Прочел подпись, которую знал уже наизусть: «...возраст — 38 лет, образование—- высшее, специальность — инженер. Член диверсионной группы».
«Мужа, значит, ждешь, — пробормотал про себя Сафронов, вглядываясь в фотографию. — Хотелось бы и мне с ним познакомиться... Ну, Егор, не промахнись!»
Поздно ночью к нему зашел Иосиф Прашмут.
— Яна минутку, отогреться. Да не бойся, никуда она не денется, спит преспокойно в избе бухгалтера Федоркина. Не дружком ли ей приходится? А мы ее — за шпионку.
— Кто тебе разрешил отлучиться, а? — крикнул Сафронов.— За оставление поста, знаешь, что полагается? Марш на место! Если сбежит эта краля, смотри!.. Через полчаса сменю.
Второй день не принес ничего нового. Поезда приходили и уходили. Но женщина на вокзале не появлялась. Где же она? Не догадалась ли? Прашмут зашел к Фе
доркину, спросил, нет ли закурить, и увидел склонившуюся над книгой женщину. Она даже головы не подняла. Хозяин достал самосад и неторопливо отсыпал Иосифу щепотку.
Вернулся из поездки в Балашов Василий Плужников. Втроем стало легче вести наблюдение. Женщина сидела дома, а Сафронов все планы поимки бандитов строил на ней.
— Может, не та птица, на которую мы силки расставили? — недоумевал Плужников.
Утром женщина с узлом опять оказалась на перроне. Тяжело дыша, к станции подкатил московский поезд. Паровоз, окутавшись клубами пара, остановился. Замерли перестукнувшиеся буферами вагоны. Женщина, держа над головой узел, медленно пошла вдоль состава, словно кого-то выискивая среди пассажиров.
Сафронов затаил дыхание и покосился на товарищей, боясь, как бы они не выдали себя чем-нибудь.
Из вагона вышел высокий мужчина с желтым чемоданом в руке. Он задержался возле женщины, и та опустила узел. Мужчина поставил свой чемодан рядом с узлом и что-то стал говорить ей. Она отрицательно качнула головой.
Послышался гудок, паровоз рванул состав... И кто же этого мог ожидать — тотчас раздался несвоевременный окрик Плужникова:
— Граждане! Предъявите документы!
Свирепо глянув на Василия, Сафронов чертыхнулся: — Надо же думать, где и что делать.
Но было уже поздно. Мужчина резко рванулся к тронувшемуся поезду и вскочил на подножку вагона, сунул чемодан внутрь. Развернувшись на ступеньке, выхватил пистолет и выпустил всю обойму.
— Матка бозка! — охнула женщина и ухватилась за плечо.
— Ах ты, гад! — закричал Плужников, вскидывая наган.
— Отставить! В людей, дура, попадешь. Шасть на поезд! Да чтоб живого или мертвого доставил сюда. А ты, Иосиф, беги за фельдшером: видишь, ранена.
Плужников с трудом догнал хвостовой товарный вагон с пассажирами и, чуть не сорвавшись, забрался в него.
Сафронов тем временем задержал женщину и, переложив к себе в карман ее маленький пистолет, сказал:
— Этого, что ли, муженька поджидали? Только что же это он так поспешил расстаться с вами? Ведь в сердце метил... От свидетельницы хотел избавиться?
Женщина, тяжело дыша, молчала. Из рукава ее пальто каплями стекала кровь.
Вернулся Прашмут с фельдшером. Втроем они довели женщину до вокзала. От испуга и потери крови она еле держалась на ногах.
Жаров, получив по селектору от чекистов короткое сообщение, приказал немедленно доставить задержанную в губчека.
Провожая Сафронова в вагон, Прашмут кивнул на его сумрачную спутницу:
— Отмалчивается «матка бозка»? А все же интересно: в узле у нее ничего бандитского не оказалось, чего это она им все время играла? Условный знак, что ли?
— Может, и так, — согласился Георгий. — Сегодня какое число, 15-е? Похоже, у нее договоренность была по нечетным числам «мужей» встречать. Привезу в губчека, там она язык развяжет... Ну, прощай. Ты тут кругом поглядывай. Да поинтересуйся: почему Федоркин таких постояльцев к себе пускает? А вернется Плужников, немедленно доложи. За старшего остаешься!
Сафронов ожидал в Саратове разноса, но там встретили его хорошо.
— Ценная птаха тебе попалась, — сказал Жаров.— Пока ты за ней охотился, Георгий Евдокимович, ее дружки тебя выслеживали... с первого шага... Это они ведь путь под Ртищевом разобрали... Что ж это Плужников маху дал? Дисциплинка страдает!.. Упустил врага!.. Ну, ладно, отдыхай пока.
Утром Сафронов получил приказание доставить арестованную в Москву. А когда вернулся, Жаров поздравил его с образцовым выполнением задания и на прощание сообщил:
— Звонили из Москвы. Показания получили... На всех диверсантов... не исключено, что кто-нибудь еще объявится... Возвращайся, Георгий Евдокимович, в Ртищево, там ребята по тебе соскучились...
Мастерская фальшивомонетчиков в Нижне-Волжском крае, вскрытая чекистами.
* * *
Опять потянулись знакомые будни, короткие маршруты на попутных поездах, неустанные поиски. Обстановка была неспокойная. То здесь, то там гремели вражьи выстрелы, вспыхивали пожары, появлялись кулацкие банды.
Февральский день короток, быстро смеркалось. Георгий прильнул к заледеневшему окошку, всматриваясь в улицу. До слуха доносится только бушевание метели.
А еще утром должен был вернуться из поездки Иосиф Прашмут. Что могло его задержать? Не случилось ли что? Не с кем даже поделиться своими опасениями, все ребята в разъезде. И сам был бы в дороге, да надо дождаться сменщика...
С треском отворилась задубевшая дверь. Холод ворвался белыми клубами. Осыпанный снегом, в комнату шагнул Прашмут. Стал негнущимися руками расстегивать полушубок.
— Ух, и мороз! Еле живой добрался. Дай закурить, Егор, иначе умру, и грех на твоей совести останется. Хорошо бы еще чайку горячего.
— Ладно, ты байки не разводи, — сурово оборвал Сафронов. — Почему задержался?
Все еще потирая руки, Прашмут загадочно улыбнулся.
— На свадьбе пришлось побывать.—Увидев сердитый взгляд Сафронова, пояснил: — Да нет, не гулял, службу боевую, можно сказать, нес. В соседней деревне кулак дочку замуж выдает за бандюгу. Жратвы — завались, самогона — река. Только у меня по губам текло, да в рот не попало. А наблюдать было интересно: кровосос с живодером роднится...
— Постой, постой, о какой свадьбе толкуешь, какие еще бандюги?—спросил нетерпеливо Сафронов.
— Обыкновенные. Жених из банды Антонова.
Сообщение не на шутку встревожило Сафронова. До последнего времени он несколько отвлеченно воспринимал рассказы о разгуле антоновщины. Ему категорически запрещено было отвлекаться от основной задачи, да и антоновцы бесчинствовали довольно далеко. А теперь опасность придвинулась вплотную.
Когда стемнело, возвратился из поездки Плужников. Взволнованный: он сам видел неподалеку группу вооруженных всадников. Судя по всему, антоновцы замышляют недоброе. Кто знает, может быть, та польская банда действует с ними заодно? Одного поля ягодки!..
Серьезная угроза нависла над Ртищевским железнодорожным узлом. Если антоновцы овладеют станцией, прервется связь Саратова с центром страны, от Москвы будет отрезано хлебное Заволжье. Сафронов позвонил в чека, сообщил о бандитах.
Опасения оправдались. Наутро за окном затрещали выстрелы.
— Пойду посмотрю, что там, — сказал Сафронов. — А вы, ребята, ждите... Дадут новый приказ, пойдем воевать...
Мимо дома пробежала перепуганная насмерть женщина.
— Ой, что там делается! — крикнула она. — Антоновцы на станции. Что творят, что творят!.. Разбой!..
Сафронов вернулся в дом, быстро оделся и, кивнув товарищам: «Я живо!..» — зашагал на станцию. Надо было разведать, что делается там, тайно связаться по телеграфу с Саратовом.
Чем ближе он подходил, явственней звучали разрывы гранат, чаще гремели винтовочные выстрелы. На перроне он увидел убитых. Это были бойцы дорожного ЧК, павшие в неравном бою с антоновцами.
На первом пути стояли на расстоянии сотни сажен два паровоза. Из их труб валил пар. Вдруг паровозы двинулись друг другу навстречу. Сафронов закрыл глаза. Мчавшиеся машины с огромной силой столкнулись. Раздался оглушительный грохот.
— Ой, важно! А ну, еще давай! —вопили в диком восторге бандиты.
Скоро произошла паровозная битва и на втором, потом на третьем пути. Шесть разбитых машин создали пробку на станции. Сафронов, стоял, как ушибленный, не зная, что делать. Наконец, придя в себя, он побежал на телеграф, но и там бандиты уже крушили прикладами аппаратуру. Теперь оборвалась и телеграфная связь.
Начальник станции пытался остановить погром, но куда там! Антоновцы вытащили его наружу и тут же расстреляли.
Вот теперь ярость захлестнула Сафронова. Рука с такой силой сдавила наган, что заныли суставы. Но разве он имел право забыть предупреждение Жарова: «Чтобы ни случилось, ничем не выдавай себя». Пошатываясь, он отошел в сторону и глухо застонал. Сколько сил нужно вот так сдерживать себя ради главного?!
Натешившись, бандиты сели на коней и ускакали. Нетрудно было догадаться, что их налет являлся лишь разведкой. Следовало ожидать новых, еще более опасных вылазок и даже полного захвата станции. Но как предупредить об опасности, если железнодорожное движение приостановлено, а связь прервана?
Перепуганные телеграфисты где-то попрятались. Сафронов с трудом отыскал одного.
— Слушай, браток, что хочешь придумай, а заставь свою машинку работать. И давай не тяни, быстрей соображай!
Телеграфист, придя в себя, смерил Сафронова сердитым взглядом:
— А ты кто такой, чтобы приказывать?
— Я представитель Советской власти.
— Представитель? Что-то не похож. А где, скажи, была твоя власть, когда антоновцы тут тешились?
— Потом узнаешь. А сейчас действуй, браток. Прошу. Некогда мне тебя уговаривать, понял? Очень нужно!
Телеграфист молча посмотрел в глаза Сафронову; что-то человечное проснулось в нем.
— Попробую, — протянул он хмуро, косясь на револьвер...
Вскоре один телеграфный аппарат из нескольких разбитых начал действовать. Сафронов связался с управлением железной дороги, а через него — с губчека и доложил о происшедших событиях.
На следующий день на станцию Ртищево почти одновременно прибыли два бронепоезда. Опасность, угрожавшая железнодорожному узлу, была снята.
А Сафронов, поглядывая на Плужникова, внушал своим ребятам:
— Чекист должен быстро решать по обстановке — что и как делать, чтобы не ошибиться... Может, и так придется: душу из тебя рвут, а ты зубы стисни — помни о главном...
Это уже были его уроки молодым чекистам, основанные на личном опыте,
Е. ЩЕГЛОВ
НА ЗЕМЛЕ СЕРДОБЫ
Секретарь райкома партии был краток.
— В Александро-Юматовке, — сообщил он, — бунт. Подкулачникам удалось сбить с толку многих крестьян. Колхозное стадо со вчерашнего дня начали разводить по дворам. Готовится расхищение семенного фонда. Надо немедленно принять меры...
Слова попросила молодая хрупкая женщина, заместитель секретаря райкома Щетинкина.
— Я выезжаю в Александро-Юматовку. Сейчас же, — только и сказала она.
— Опасно, Надежда Константиновна. Да и сынишка ваш слег, — возразил кто-то.
— Свет не без добрых людей. Присмотрят до вечера. А семена все-таки мы должны спасти...
— Правильно, — поддержал ее начальник райотде-ления ГПУ Силантьев. — Пусть едет. А потом и я загляну туда по дороге...
Через час после летучки райкомовские дрожки подкатили к селу. Вот и дом бывшего кулака, отданный правлению колхоза. Распахнутые настежь ворота. В дальнем углу двора — шкаф с оторванными дверцами. Ветер разносит бумаги.
Щетинкину никто не встретил. Она вошла в дом. За столом, посреди передней, сидели подвыпившие мужчины, вели нестройный разговор. Над бутылками самогона, кусками хлеба и сала тяжело гудели мухи.
— А где же правление колхоза? — спросила Щетинкина.
— Вон твоя правления, — ухмыльнулся заросший верзила, указывая в сторону взломанного шкафа.
Спрашивать еще о чем-либо не имело смысла. Щетинкина вышла. К тому времени возле амбара, где хранились семена, начали собираться люди. В руках многих — колья, вилы, топоры, лопаты.
— В чем дело, товарищи? Что вы хотите делать? — спросила Щетинкина, подходя к ним.
Ее тут же окружили.
— По миру хочешь нас пустить со своим колхозом?
— Отдавай семена!
— Бей ее!..
Улюлюканье, ругань. Щетинкина пыталась заговорить— тщетно: ее голос потонул в криках и гаме.
Кто-то пронзительно свистнул:
— Тихо! Баба говорить захотела.
— Да, я буду говорить,— воспользовалась паузой Щетинкина. Голос ее сразу окреп. — Вот тут кто-то кричал: бей ее. Может быть, меня и убьют на этом месте. Только колхозы все равно будут! И люди заживут богато!
— Богато? — недоверчиво переспросил какой-то пожилой крестьянин.— Землица-то общая, откуда богатст-ву-то?
— Общая — значит, и твоя, отец. Только пахать ее будут для тебя не волы, а тракторы. Быстро, глубоко...
— Какие-такие тракторы? — переспросил крестьянин. Завязывался разговор, который устраивал далеко не
всех. Одни слушали внимательно, другие пытались оборвать Щетинкину.
— Врет, шельма, а вы развесили уши.
— Вчера землю сделали ничьей, сегодня — семена под замком, посмотрим, что будем есть завтра.
— Заткни ей рот, Семен!
— Убирайся, пока цела!
— Не мешай, пусть доскажет. Интересно.
Один момент был исключительно критическим. Начало смеркаться, и подкулачники в один голос потребовали открыть собрание в здании школы. Щетинкина знала, чем нередко заканчивались такие собрания: кто-то сдувал пламя с коптилки, и коммуниста убивали. И все-таки она пошла к школе со всеми...
Тяжело, очень тяжело на душе. Член партии с 1919 года, Щетинкина не раз смотрела опасности в глаза. Не в ее привычках было бояться врагов. Но в том-то и дело, что большинство людей, окружавших сейчас ее, не были врагами.
До школы оставалось немного. Она последний раз повела взгляд на поле. Колхозное поле. И вдруг увидела, что по направлению к школе, но другой дорогой, не торопясь идет начальник райотделения ГПУ Силантьев.
— Филипп Петрович! — кинулась к нему Щетинкина. — Вот хорошо, что вы приехали. — И она коротко, в нескольких словах рассказала ему о случившемся.
— Да, положеньице сложилось не из легких, — протянул Силантьев. — Ну да ничего. Не впервой. Пошли, Константиновна!
«А может быть, зря все это? — размышлял он по дороге к школе. Может, вызвать отряд, арестовать зачинщиков и потом уже разговаривать с мужиками? Да нет, арестами не много добьешься. Разоблачить врага при народе — это, пожалуй, сейчас важнее».
Школьный класс, где должно было начаться собрание, казалось, вот-вот затрещит: столько народу набралось! Но мало кто знал Филиппа Петровича. Разве что несколько сельских активистов. Воспользовавшись неразберихой, один из них протолкался к Силантьеву, зашептал ему на ухо:
— Их тут семеро... Один горластее другого. Так что учтите.
— Ладно, посмотрим, — ответил Филипп Петрович и не спеша прошел к столу.
Люди с любопытством рассматривали рослого незнакомца. Стало чуть тише.
— Я из райкома, товарищи колхозники, — сказал Силантьев. — Ну, что же, будем считать собрание открытым. Для начала надо бы избрать президиум.
— Без тебя изберем! — взвизгнул кто-то в дальнем углу.
— Не надо нам колхозов! — откликнулись в другом конце.
К Силантьеву подскочил какой-то тщедушный старичок, схватил за грудки:
— Учить стариков пришел, парень? Вон отсюда!..
Зал снова загудел. Филипп Петрович не пошевелился. Было очевидно, что подкулачники завладели общим настроением. Надо было тут же, не теряя ни минуты, изолировать их. Тогда и с народом можно потолковать по душам.
И он решился на смелый, неожиданный ход: выдвинуть всю семерку горлопанов в президиум. Называл одну фамилию, другую, третью...
— Правильно! — раздались возгласы одобрения,,
— Наши мужики!
— Даешь!
Кто-то со смехом прокричал:
— И райкомщика в президиум!
— А его-то зачем? Пускай Иван Семеныч ведет собрание.
Но Силантьев уже занял председательское место.
— Ну, что ж, начнем? — спросил он собравшихся и тут же перешел в атаку. — Стыдно, товарищи колхозники. До чего докатились. Против Советской власти воюем. А ведь она, эта власть, землю вам дала. За нее погибли в гражданскую войну многие ваши односельчане...
— Знаем, мил человек, — перебил Силантьева крестьянин, сидевший в первом ряду. — Сами за нее дрались. А только что из этого вышло? Колхозу отдают зем-лицу-то. — Он безнадежно махнул рукой.
Собрание снова заволновалось:
— Правильно сказано, обошли мужиков!
— Нет, неправильно,— твердо произнес Силантьев.— Труженика народная власть не обходит. Всем вам
товарищи, дали землю. Много земли. А что получилось при единоличном пользовании? Кулаки — те только быстрее богатеть стали. А безлошадные снова пошли батрачить на них. Верно говорю?
Никто не возразил. Это еще не поддержка, но сдвиг все-таки есть!
— Вот тут товарищ только что сказал: дескать, обобществили землю — все равно что отняли, — продолжал Филипп Петрович. — А если разобраться, то кто же ее хозяин теперь? Опять-таки все вы и каждый из вас. На себя работать будете и ни на кого больше. И пахать, и сеять, и урожай собирать — всем селом станете. А дружно — значит, не грузно...
Филипп Петрович заговорил о тракторах и комбайнах, которые придут на колхозное поле. Обязательно придут — об этом уже позаботилось Советское государство.
Люди уже начали переглядываться. «А что, большая это подмога крестьянину — машины! В одиночку вовек ее не купишь. Тут бы лишнюю лошаденку осилить — и на том спасибо! Нет уж, что верно, то верно».
А Филипп Петрович уже говорил об опыте других колхозов страны, созданных значительно раньше. Собрание постепенно выливалось в деловой разговор. Включалась в него и Щетинкина. Один за другим сыпались вопросы.
— Можно ли колхознику держать корову?
— А как с оплатой? Всем поровну или кто сколько заработал?
— Насчет одеяла поясни: верно ли, что все будут спать вместе.
Силантьев и Щетинкина едва успевали отвечать. Было далеко за полночь, но никто не думал расходиться. Теперь, наконец, можно было вспомнить и о подкулачниках, сидевших в президиуме. Впрочем, инициативу проявили сами колхозники. Пожилая крестьянка протиснулась к столу, поправляя на голове платок, и спросила в упор одного из горлопанов:
— Ты что же это весь вечер молчишь? Или языка лишился? А ну-ка, расскажи еще раз, какая она лиходейка для народа — Советская власть.
Никто из горлопанов не решился поднять глаза. Зато активисты выступали один за другим. Громили подкулачников. В конце собрания Филипп Петрович снова взял слово.
'	293	С А Р А Т О В СК
Ксрпюишй мн прметарси диктатуры
На тддагжш иаз»-	10-вм ЧК--г®
- <
И:*::*
¥1
:: й:;
Ш-;: :: -Я•> $J •>• ?:	.;  ЗДЛ: :	:
 <
О ш tw Ж з
о::..;;:;;...;;,-.
й: ;<;•:<::<<<> у	: ,-  X
 :
-ЯЯй•-.;• Мй5	:<й	'
’ . -. . L
‘Я < ••.
?&
’.fe^-SeS w «8 •»«< ?х <.<Ж^<
**&£•>¥. щйзш


s ^яй‘ й^хйсЗй^йа?
<АЗя ЗЙА &&& - <  : • > <
&Я$ЯЙ»й
лй	m«s

( );<(?	г- Л .4	: »Д "Л ОГ&У, ?Л^>.Я< Г г За врг<< :И-
Зйч«й &чк. ОГПУ rts
П Тез &ЙГДАН-3««Ч п А !Ь<ггз:с«<>< ;$ •!> 0<	-У. я. <>я;-«?азз с ягу:оиь; загаядаз-зяз
Ат?л<?> Д К,<	>	^А»88->Ч<Х W ОН'Х .> >><Й:ЯЗ' :.
• ::;W.y^«< SS3& йЗйЗЛ'йЗй f
:••’ «У	я ЛйЗй Я»	З.Л^
•••.•• .?•..•• . i
Йл-йваз i
:: As* ’. <«B&t <SSW& * i
5. w й-й¥а <	Шй«ф
{<ЙА|
-л^?¥	<M£Wi>3W ЯйЗйЗ^,
?<» SH'W	ЙО& W—ЙГЙЗ? S m,
ч .. •	ш«йтл wfr.
>:Чл -- ОГВ.У Я<-,	>	
. >	~*х	А. й.	••:< :. <: > I-Я «й < 3 >••  •	: ЙЧЙ • &Г;1У >U
Я^ЖТО-$СЯК$Й ^О-ЗГЙ.
•:: - :> z>:	S4:,.rt?U«MWM! •	---- '	~ I	.	,.	.............
 ХЯ я rwas: .>:.
'ii-X		'	' 		:.: >>.<:•--.	;
 : : , < 
23 декабря 1927 r. газета «Известия Саратовского Совета рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов» (№ 293) отметила 10-летие ЧК ГПУ. Репродукция газетной полосы.
— Об этих, что в президиуме, скажу особо. Не так уж они страшны: немного их, да и пели-то с чужого голоса. Пусть своим трудом искупают вину перед колхозом. А вот с кулаками, которые тайно вернулись в село и сбивают вас с правильной дороги, — разговор особый. Помогите нам выловить их.
Колхозники согласились, что надо вернуть на ферму уведенных накануне коров, изловить скрывающихся врагов колхозного строя. Той же ночью кулаки были арестованы.
А еще через два дня начался сев. Чекист Силантьев, разъезжая по району, не раз останавливался на поле, вдыхал запахи свежевспаханной земли и радовался первой колхозной весне в Александро-Юматовке: он ведь тоже был в числе тех, кто приближал эту чудесную пору обновления.
* * *
Время необратимо. Поэтому и дороги реликвии ушедших лет. В особенности, если ты был участником стремительного марша эпохи.
Такой реликвией остался для Филиппа Петровича снимок, сделанный после окончания коллективизации в селах Мало-Сердобинского и Романовского районов Саратовской области. В память о совместной работе двад-цатитысячники перед отъездом попросили Силантьева сфотографироваться с ними и преподнесли чекисту подарок— портсигар с изображением В. И. Ленина.
Посланцы рабочего класса высоко оценили начальника райотделения ГПУ. Он был хорошим знатоком сельского быта, крестьянской души. И к нему шли за советом, нередко обращались за неотложной помощью.
В период коллективизации на землях Сердобы действовали бандитские группы. «Трудящие» (как называли себя кулаки) не брезговали объединяться с профессиональными уголовниками, поджигали дома колхозных активистов, убивали коммунистов.
Люди вели себя по отношению к ним по-разному: одни— боялись, другие — сжимали кулаки. Чекист Силантьев хорошо знал это и умел опираться в своей работе на помощь активистов. Поэтому и был он грозой для бандитов.
Долгое время Мало-Сердобинский район терроризировала шайка, возглавляемая Михаилом Гребенниковым. Правда, в шайке — всего пять человек, но захватить их было трудно.
Сам Гребенников был родом из Малой Сердобы. Уголовник-рецидивист. Отцу и матери Михаила — честным труженикам — приходилось нелегко. Чувство горечи и стыда за сына-бандита заставляло их прятать глаза. Боялась встречаться взглядами с односельчанами и жена Гребенникова.
Бандиты появлялись то здесь, то там, грабили, вершили самосуд и столь же стремительно исчезали. Наибольший страх в людей вселял сам главарь — молодой, огромного роста и чудовищной силы. Ему дали кличку «Бог».
Продолжительное время шайка оставалась неуловимой: география преступлений была широка. И вдруг — ограбление магазина в самом центре Малой Сердобы! Преступники ночью увезли целый воз дефицитной в то время обуви, десятки рулонов ткани. Нападение было настолько дерзким, что почти никто не сомневался: это дело рук «Бога».
Количество похищенных ценностей было довольно велико. Их трудно далеко увезти за одну короткую летнюю ночь. Следовательно, рассудил Филипп Петрович^ надо для начала предпринять поиски в Малой Сердобе.
К тому времени он успел сблизиться со многими жителями села. И вот теперь, как бы невзначай, заводил разговоры об ограблении магазина.
Одна женщина сказала ему, что ночью в их доме все слышали сначала скрип колес, а потом какую-то возню в стороне риги. Но что именно там происходило — неизвестно: никто не отважился выйти во двор.
Прошли к дому, осмотрели ригу. Силантьев обратил внимание на крышу: солома старая, почерневшая и в то же время взъерошенная. Что, если проверить? Догадка оказалось верной: когда крышу вскрыли, нашли два рулона ткани. В пяти соседних ригах обнаружили ящики с ботинками, валенки.
В тот же день Силантьев направился к дому «Бога». Его встретила жена Гребенникова — молодая, но уже порядком уставшая женщина. Она уложила малыша и долго еще не могла начать разговор.
— Измучил меня, — говорила она, вытирая слезы.— Работаю, как все люди, а смотреть людям в глаза стыдно. Давно бы ушла от него, да ведь убить грозится!..
Филипп Петрович быстро располагал к себе собеседников. Так было и в этот раз. Женщина успокоилась, голос ее стал ровным.
— Они приезжали в тот день. До полуночи сидели в хате. Потом уехали. И магазин ограбили они — больше некому.
Дальнейшие события развивались стремительно. В од
ном из сел района милиции удалось задержать «Бога». А утром следующего дня стало известно, что ночью бандит взломал пол в камере предварительного заключения и сбежал.
— Мы еще встретимся и с Силантьевым и с начальником милиции, — пообещал «Бог» через встречных крестьян. А слова у него не расходились с делом...
Случилось так, что вскоре после побега «Бога» Филиппу Петровичу понадобилось выехать в Петровск. Трудно сказать, каким образом бандит узнал об этом. Так или иначе, но однажды Филипп Петрович вдруг увидел его на перекрестке улиц. Однако бандит помаячил с минуту и тут же скрылся с глаз.
«А может, я ошибся? — подумал Силантьев. — Мало ли людей с такой широкой спиной. Надо уточнить».
Несколько минут спустя он говорил по телефону с Малой Сердобой: просил срочно выслать «газик». Вечером он уже был в Малой Сердобе.
— Михаил сейчас должен быть в Петровске, — подтвердила жена. — Вчера вечером вдруг нагрянул с каким-то своим. Ели-пили и говорили о Петровске.
Итак, ошибки нет. «Бог» в Петровске! В любую минуту он может уйти. Вот только какую дорогу он выберет — на Саполгу или Малую Сердобу?
Ночью на обеих дорогах были выставлены пикеты. Филиппу Петровичу, как он сам говорил впоследствии, не повезло. С двумя чекистами он сидел в засаде возле тракта Малая Сердоба — Петровск, а «Бог» предпочел дорогу, ведущую на Саполгу. Здесь он и был задержан.
— Ну, вот мы и увиделись, Гребенников! — сказал утром Филипп Петрович.
Бандит с ненавистью посмотрел на чекиста. Эх, его бы, Гребенникова, воля! Живьем загнал бы в землю.
Несколько дней спустя, при переводе из одной камеры в другую, «Бог» предпринял последнюю отчаянную попытку. Он сбил с ног двух охранявших его конвоиров, бросился наутек. Но пуля настигла. Район облегченно вздохнул.
А вскоре Силантьеву пришлось обдумывать план ликвидации еще одной шайки. Это было летом 1932 года, когда Филиппа Петровича назначили начальником отделения ГПУ. В районе действовала банда во главе с бывшим кулаком Григорием Корнеевым. Райком партии по-
ручил Силантьеву как можно быстрее ликвидировать ее.
Чекист решил выждать очередного набега шайки и потом уже идти по горячим следам. Дождался: из села Мордовский Карай сообщили о похищении коровы из колхозного стада. В этот же день видели, как Корнеев переходил вброд речку, что течет возле села.
Филипп Петрович немедленно прибыл на место преступления. Очевидно, рассуждал он, база Корнеева (или одна из баз) находится поблизости, в лесу, ведь продавать корову шайка вряд ли решится, перегонять же ее далеко сквозь лесную чащобу — тоже нелегкая затея. Предположение подтверждалось и другим фактом. На днях в том же лесу колхозник из Мордовского Карая столкнулся с двумя мужчинами. Они избили его («вот тебе колхоз!») и скрылись.
Значит, шайку надо искать где-то неподалеку. На следующий день Силантьев пытался вызвать на откровенный разговор лесника. Не получилось: то ли из-за боязни иметь потом дело с Корнеевым, то ли еще по какой причине, но лесник упорно твердил: «не видел», «не знаю».
Нет, не могло случиться, чтобы лесника ничто не насторожило.
— Может, дымок от костра видели? А?..
— Не видел дыма...
— Ну, вот что, дорогой товарищ, — голос Силантьева стал твердым. — Мы много с тобой говорили, а все без толку. Хотите, чтобы бандитов вылавливал вам кто-то? А сами в кусты?..
Подействовало. С неохотой, но лесник все же показал место, откуда в последние дни потягивало дымком.
Филипп Петрович еще не знал, какова численность банды, не выставлены ли караулы. Но посылать большую группу людей не имело смысла. В этом случае легко себя обнаружить. Он решил возглавить операцию. С собой взял только двух оперуполномоченных — Левичева и Мещерякова, да еще помощника Усова.
Почти всю ночь молча продвигались к тому месту, которое указал лесник. Под ногами изредка потрескивали сухие ветки. Но ночь выдалась ветреная, чащоба гудела, и вряд ли кто-нибудь мог услышать чекистов.
Когда, наконец, рассвело, чекисты увидели совсем рядом выступ задернованной крыши: землянка! Значит, с дороги не сбились. Но есть ли там кто-нибудь?
Ждали час, другой, третий... Крепко сжимали оружие: бандиты могли появиться каждую секунду.
— Нужно войти! — проговорил Силантьев. — Кто со мной?
Двое чекистов направились к землянке. Усов остался на месте для прикрытия. Подойдя к землянке, Силантьев осторожно тронул дверь. Подалась. Заскрипела. Выждав еще минуту-другую, вбежали внутрь.
Никого! Но хозяева, судя по всему, не думали уходить далеко: на чурбаке, который, видимо, заменял бандитам стол, валялись топорики, финские ножи. В углу стоял мешок соли.
Медлить нельзя. Филипп Петрович послал Левичева в село за подкреплением. Сам остался в землянке. Мещеряков и Усов укрылись на всякий случай в кустарнике.
Ждать «хозяев» пришлось недолго. Не прошло и ча* са, как в прямоугольнике двери выросла чья-то ладно скроенная фигура. Из рассказов людей, хорошо знавших главаря банды, Силантьев давно составил себе представление о нем. Да, это он, Корнеев.
Бандит сразу же увидел чекиста, но, видимо, принял его за случайного прохожего.
— Ты что тут делаешь? — тихо спросил он. Однако правая рука его поползла в карман.
— Нис места, Корнеев! — было ответом.
Даже здесь, в полумраке, было видно, как побелел бандит. От зла, от бессильной ярости.
Филипп Петрович свистнул. Вбежали Мещеряков и Усов. Связали Корнеева, вернулись на свои места.
Состоялся короткий допрос. Силантьева интересовало одно: есть ли в лесу еще землянки? Корнеев то отмал-» чивался, то вдруг изрыгал водопады брани. А потом внезапно охрипшим голосом произнес:
— Есть еще землянки. Я покажу. Ведите...
Под конвоем Усова и Мещерякова главарь медленно пошел вперед. И вдруг, как пантера, прыгнул в сторону, вильнул вправо, влево и скрылся в кустах. Битый час раскатывались по лесу револьверные выстрелы. Нелегко было угнаться за беглецом.
Но и ему суждено было разделить участь «Бога»...
Остальных участников шайки выловили некоторое время спустя. С тех пор колхозники выезжали на работу без опасений.
В. АНДРЕЕВ.
ВОЖАК ПАРТИЗАН.
А I а Брянщине кто не слышал о бога-тыре-мстителе Бряныче, в далекие времена державшем господ в страхе, ’ а мужиков под своим призором! Водил Бряныч свои дружины и на разгром наполеоновских солдат, гнал супостатов с родной земли. Великан-дуб да сестра-сосна, повествует легенда, вновь разбудили-под-няли на ноги Бряныча, когда на Советскую землю ступили немецкие захватчики.
Брянычем называли люди и партизанского вожака чекиста Дмитрия Емлютина^
Судьбы людей складываются по-разному. У таких, как Емлютин, главным в жизни всегда было бескорыстное служение Родине. Как рождается, как мужает эта высокая гражданская самоотверженность? По-разному.
Жизнь закаляла Емлютина с малых лет. Еще ребенком он уже пас чужой скот, вдоволь хлебнул батрацкого лиха. Затем уехал искать счастья в Донбассе. Но в забой, куда он рвался, не взяли — мал! А работа посыльным в рудкоме пришлась не по характеру. Вернулся на Брянщину, начал работать на железной дороге, вначале ремонтником, потом сцепщиком поездов. Здесь, на станции Брянск-11, и сформировался характер комсомольца Емлютина. На службу в армию он пошел уже политически зрелым человеком, а в 24 года стал коммунистом. В партийной характеристике, относящейся к тому времени, говорится: «Тов. Емлютин в практической работе в ячейке при 4-й батарее школы ВЦИК твердо проводил генеральную линию партии и боролся со всякими недопониманиями и кривотолками».
Как стойкого коммуниста, Емлютина направили на работу в органы госбезопасности. Первое время служил рядовым фельдъегерем, затем был переведен на оперативную работу и стал начальником крупного межрайотдела — Суражского, у себя же, на Брянщине.
И вот — война! Коммунисты первыми уходили на фронт, первыми забрасывались в тылы врага. Среди них оказался и Дмитрий Васильевич Емлютин. Когда начальник Орловского управления НКГБ спросил его, как он смотрит на то, если ему придется остаться в тылу врага, Емлютин ответил просто:
— Если нужно, — согласен.
И вот по решению обкома партии он становится во главе оперативной группы при штабе Брянского фронта.
— Знаешь, что делать? — спросил его секретарь обкома, вручая удостоверение.
— Знаю, — твердо ответил Емлютин. — Бить немцев.
— Во-во! —подтвердил секретарь. — Важнее этого сейчас ничего нет. А комиссаром группы назначен товарищ Фомин.
Родиона Афанасьевича Фомина, депутата Верховного Совета, Емлютин знал. Это был опытный партийный работник.
— С таким комиссаром не страшно!
В опергруппу были включены работники Орловского управления НКГБ: Емельянов, Морозов, Скрипин, Си-ленко, Скачков, Рубинштейн, Новиков, несколько кадровых военных и специалистов-подрывников.
Пока опергруппа готовила первую партию разведчиков и боевиков-диверсантов для заброски в тылы к немцам, Емлютин объехал райкомы партии, условился с секретарями о способах связи, уточнил данные о дислокации партизанских отрядов и баз, установил контакты с командованием частей 13-й и 3-й армий, через боевые порядки которых предстояло проводить разведчиков и подрывников.
Когда кольцо немецких войск вокруг Брянска начало сжиматься, опергруппа Емлютина ушла в леса, за Десну. Ушла в то время, когда в леса хлынули разрозненные воинские части и группы солдат, потерявшие свои части. Опергруппа выводила их к линии фронта, указывала маршруты, наиболее безопасные для выхода из окружения.
Первые разведчики и боевики, выведенные опергруппой в немецкие тылы, уже наносили врагу ощутимые удары. За один месяц они взорвали 19 мостов, 8 складов, уничтожили 18 автомашин и истребили более сорока гитлеровцев, а также получили ценные для Брянского фронта разведывательные данные.
Но это было только начало борьбы. Емлютин знал, что в лесных дебрях, между болот и топей, создавались многочисленные островки сопротивления врагу. Нужно было установить с ними связь, ориентировать в оперативной обстановке, парализовать действия предателей и немецких агентов.
Первым отрядом, куда прибыл Емлютин, был Бра-совский. Он расположился в урочище Девкина Горка. Партизаны встретили Емлютина с радостью, многие его знали.
— Дмитрий Васильевич, никак ты?
— Я и есть.
— С нами?
— С вами, братцы.
— Ну, рассказывай, вводи в обстановку.
Беседа у костра затянулась за полночь. Тут же решили присвоить отряду название «За Родину», совместно продумали текст «Присяги красного партизана», а на другой день приняли ее в строю...
Такие же беседы состоялись потом в других отрядах, в частности в Навлинском, который вскоре стал именоваться «Смерть немецким оккупантам». В Навле же родилась идея дерзкой операции по захвату немецкого склада оружия и боеприпасов. Ее поручили выпускникам диверсионной школы Осипову, Ижукину, Чушикину и чекисту Ананьеву. Операция удалась, и отряд захватил богатые трофеи.
— Ну, братцы, придется поделиться оружием и патронами с другими отрядами, — сказал Емлютин. — А те добудут — вам дадут.
Партизаны согласились, но не все охотно. Не хотелось выпускать из рук добытое кровью.
Боевые действия нарастали. Отряд «За Родину» совместно с опергруппой разгромил немцев в селе Тарасовке. Два Трубчевских отряда под командованием комиссара Кузьмина и чекиста Абрамовича выгнали немцев из 29 населенных пунктов, взорвали переправы через Десну, истребили много гитлеровцев. Прошли успешно и другие бои.
Люди спрашивали:
— Кто же это бьет так немцев?
— Как кто?.. Бряныч! Известное дело! — отвечал кто-либо и хитро улыбался. — Наверное, пора и нам к нему. А?
И люди тайными тропами пробирались к партизанам, брали в руки оружие. В отряды приходили и группы солдат, не выбравшихся из окружения. Партизанские ряды росли.
Но не все боевые вылазки партизан проходили успешно. Как-то немцам удалось разведать расположение Жирятинского и второго Трубчевского отрядов и разгромить их. В бою в урочище Гавань смертью храбрых погиб чекист Виктор Емельянов. Разведчики Емлютина сообщали, что немцы стягивают силы и готовятся прочесать Брянский лес. Они лихорадочно усиливают гарнизоны, создают вокруг свои комендатуры, засылают изменников Родины.
Емлютин спешно объехал секретарей райкомов, командиров отрядов, чтобы обсудить положение. Большинство высказывалось за объединение сил, за совместные действия, но находились «удельные князьки», которые не желали выходить из района своей дислокации.
Руководствуясь указаниями парторганов, штаб Емлютина стал инициатором созыва командиров, комиссаров и начальников штабов партизанских отрядов. Совещание состоялось 25 февраля 1942 года; на него приехали одиннадцать секретарей райкомов партии и сорок семь партизанских командиров, в том числе руководители украинских партизанских отрядов, прибывших в Брянские леса,— Погорелый, Воронцов, Сабуров, Боровиков.
Совещание заслушало доклад Емлютина об итогах боевых действий партизан и задачах по развертыванию партизанского движения и доклад исполняющего обязанности комиссара группы Петренко о партийно-политической работе в отрядах и среди населения.
Намеченные в докладах мероприятия были одобрены, все высказались за то, чтобы действовать сообща, помогать друг другу. Свою территорию с этого совещания решили называть Партизанским краем.
Вскоре Емлютин был назначен командиром Объединенных партизанских отрядов, а секретарь Трубчевско-го райкома партии А. Д. Бондаренко — комиссаром.
* * *
Что это значит — командовать партизанскими отрядами, разбросанными по лесному массиву, протяженностью километров 280 по фронту и 40—50 в глубину? Да еще в кольце врагов?.. Трудно представить!
Емлютин был партизаном в полном смысле этого слова. Бесстрашным, самоотверженным. В нем удачно сочетались черты командира и бойца. Он был беспощадным к врагу и чутким, заботливым к своим людям.
Однажды случилось так, что в одном небольшом отряде не нашлось смельчаков пойти на подрыв моста между станциями Брасово и Комаричи. Не потому, что в этом отряде не было людей, готовых пойти на подвиг. Просто люди не знали, как это — подрывать мосты.
— Тогда я пойду сам, — объявил Емлютин. — Кто со мной?
Герой Советского Союза полковник Д. В. Емлютин, сотрудник Саратовского Управления КГБ, с первых дней Великой Отечественной войны — организатор партизанского движения на Брянщине.
Идти с Емлютиным? Да хоть все!
Перед операцией он провел занятие, показал, как закладывается взрывчатка, как подключаются провода. Дело показалось несложным, но все партизаны чесали затылки: а вдруг?..
Выступили в ночь. Взрывчатку несли на себе. К утру подошли к полотну железной дороги и затаились. Моросил дождь. Немецкие патрули прятались под деревьями,
глядели не зорко. Емлютин провел разведку, определил пути продвижения к мосту, место закладки взрывчатки. Ползал вдоль полотна, как ящерица, и вернулся мокрый, грязный, только одни глаза...
— Все как нужно, братцы. Не трусьте!
Остаток дня переждали в томительном напряжении. А когда настала ночь, понесли взрывчатку к мосту, заложили. Вернувшись, припали к машинке.
— Ну, взрывай! — раздался нетерпеливый голос.— А то обнаружат — пропадем.
Емлютин приказал:
— Лежать тихо! Наблюдать по своим секторам!
Он не признавал взрыва без железнодорожного состава. И когда на мосту загрохотал поезд, резко крутнул ручку. Мост и вагоны поднялись на дыбы.
На счету партизан Емлютина сотни таких диверсий. 57 отрядов, в которых насчитывалось около 12 тысяч бойцов, грудью стояли против врага, громили его гарнизоны, взрывали коммуникации, склады, уничтожали живую силу и технику.
* * ♦
На рассвете 19 августа 1942 года начальник аэродрома Носов доложил Емлютину, что с Большой земли пришел самолет с группой командиров штаба партизанского движения Центрального фронта.
Вскоре они пожимали руку Емлютину.
— Живете в тылу врага, в окружении, а такой у вас шум, машины со светом ходят, костры горят! — удивился один из приехавших, Зюряев. — Мы предполагали, что нас поведут тайными тропами, а тут — легковые машины!
Емлютин довольно улыбнулся:
— В глубоком тылу ведь! Немцы от нас в 40—70 километрах. Как видите, безопасно.
— Ну вот, обстановка несколько прояснилась, — произнес Зюряев и рассказал, что он с командирами прилетел оказать помощь партизанским отрядам, а кроме того, вывезти в штаб фронта группу командиров и партизан, отличившихся в боях. — Там доложите, как вы тут воюете, да и получите указания.
Вызов в штаб фронта взволновал Емлютина. Он засел за сводки, заявки. Рядом примостился комиссар Бондаренко, вносил поправки, давал наказы.
— О типографии не забудь, — гудел в ухо. — Про глюкозу запиши. Слышишь?
Емлютин записывал, прикидывал, сокращал и снова приходил в ужас: сколько надо! Дадут ли?
В ночь на 25 августа группа командиров партизанских отрядов вылетела в Елец, а оттуда в Москву, в ставку Верховного Главнокомандующего.
Партизан приняли руководители партии и правительства. Они выслушали доклад Емлютина о боевых действиях, забросали вопросами, давали советы, как развертывать партизанскую борьбу шире.
Многие партизаны были удостоены правительственных наград, а девяти особо отличившимся в боях с немецкими захватчиками было присвоено звание Героя Советского Союза, в том числе и Емлютину.
Прием партизан в Кремле, награды и большая помощь, оказанная правительством Партизанскому краю (были удовлетворены все заявки), воодушевили партизанские отряды на новые боевые подвиги. В отряды вливались новые силы.
Обстановка потребовала совершенствования управления отрядами. С этой целью по совету К. Е. Ворошилова, занимавшего тогда пост Главкома партизанского движения, партизанские отряды были сведены в одиннадцать бригад. Командующим объединенными партизанскими бригадами был назначен Д. В. Емлютин.
* * *
Осенью 1942 года гитлеровцы предприняли одну из самых жестоких попыток ликвидировать Партизанский край. Они бросили против партизан несколько пехотных частей, батальон СС и карательные подразделения. Этим силам были приданы танки, артиллерия и самолеты. Более полумесяца партизаны вели ожесточенные бои, неся большие потери. Создавалось критическое положение.
Штаб объединенных бригад решился на смелый шаг. Он предложил создать ударную бригаду, прорвать бое
вые порядки немцев, выйти к ним в тыл. Из тыла в тыл! Такое могло родиться только в партизанском штабе.
— На правом фланге создадим видимость наступления, ударим по левому! — конкретизировал Емлютин.
Маневр удался. Немцам почудилось, что в их тылах появились новые подразделения партизан. Народные мстители чудились им за каждым деревом. Ночью немцы потеряли ориентировку и стали вести бой друг с другом, а на рассвете бежали за Десну, оставив на поле боя около четырех с половиной тысяч убитых.
«Зеленый бастион» и на этот раз одержал победу.
* * *
Жизнь партизан полна опасностей. Не раз Емлютину приходилось прощаться с белым светом. Бывало, что опасность подстерегала его там, где ее можно было и не ожидать.
Однажды Емлютин с двумя командирами — Астаховым и Балбасовым возвращался с объезда отрядов. Заехали в поселок Калиновский, чтобы поговорить с людьми. Лошадь дотащила сани до первой избы и остановилась. Тут же из избы вышла пожилая женщина и заголосила:
— Ничего нет, родимые... Все уже увезли, подчистую...
Емлютин успокоил женщину, спросил, кто обидел; Партизаны? Не может быть! Наши подчистую никогда не брали.
— Да вон они... И зараз пьют, гуляют...
Через несколько минут Емлютин уже разговаривал с обидчиками. Они пришли пьяные, с автоматами в руках. Человек двадцать.
— Откуда вы? Кто такие? — спросил их строго Емлютин.
— Из окружения.
— Каких частей?
— Таких, что на свете уже нет. А ты кто?
Емлютин назвал себя. Стал говорить о разгроме немцев под Москвой. Его перебил выступивший вперед лейтенант с мутными глазами.
— Довольно сказок! — крикнул он. — Взять предателя.
Емлютин схватился за парабеллум, но не успел. Это была неравная схватка. Емлютина раздели, связали руки
назад и повели голого по снегу, чтобы расстрелять у овражка. Конвоем командовал лейтенант с мутными глазами.
«Кто же это? Кто? — лихорадочно билась мысль у Емлютина.— Свои так не поступят».
Он пытался урезонить конвоиров, но бесполезно. Лейтенант не давал говорить, толкал стволом пистолета в спину, гнал к оврагу.
Страшная мысль обожгла Емлютина сильнее мороза: «Лжепартизаны!» Об этой подлой диверсии врага Емлютин уже слышал от разведчиков. И вот теперь так глупо попался в их лапы. Ждать пощады от пьяных предателей было нечего. Глинистый обрыв уже недалеко. Емлютин повернулся лицом к конвоирам, прокричал:
— Стреляй, сволочь! Стреляй и гляди, как умирают коммунисты!
Но лейтенант и конвоиры не вскинули оружия. Они вдруг побежали прочь, а со стороны села тут же застрочил пулемет.
-Емлютин не сразу понял, что произошло. И лишь когда увидел подбегающих к нему партизан из отряда «Большевик», воспрянул духом. Боевые товарищи снова спасли своего командира.
Лейтенанта задержали и передали чекистам. Он оказался немецким агентом, заброшенным в лес для создания лжепартизанских отрядов.
Немало изменников Родины нашло свой бесславный конец в Партизанском крае. Работники оперативного отдела штаба Емлютина разоблачали предателей, как бы они ни маскировались.
В Выгонический партизанский отряд была принята бежавшая из Бердичева девушка Ирина. Ее пожалели и определили помощником к повару Кучерявенко. Однажды, когда над партизанским лагерем пролетал немецкий самолет, вверх взмыла ракета. Это выстрелила Ирина. Повар начал пробирать ее, а она обиделась:
— Я же нечаянно. Чистила ракетницу и...
О случившемся доложили командиру Рысаеву, тот — чекистам Ананьеву и Морозову. В поведении девушки открылось много подозрительного. Когда об этом сказали Емлютину, он не поверил.
— Хорошо, я сам поговорю с ней.
Подозрения оправдались. Ирина оказалась агентом
немецко-фашистской разведки, засланным в нашу страну вместе с другими изменниками Родины. Когда чекисты брали изменников, один из них успел дать очередь из автомата. Пули легли у ног Емлютина.
— Черт возьми, так и убить могут! — вырвалось у Емлютина. — Нужно ухо держать востро!
Даже профессиональные навыки контрразведчика не могли предотвратить всех случаев предательства. Агенты врага появлялись под различными личинами, своевременно разоблачить их было не так легко. Надо было им противопоставлять своих людей, разведывать планы немцев, предотвращать удары. Часто это не обходилось без жертв...
Емлютин знал Алексея Исаевича Сидоренкова, как секретаря райкома в Комаричах. А встретился с ним в Брянских лесах, как с подпольщиком. Вместе с ним Емлютин расставлял своих людей, засылал их к немцам, разрабатывал операции.
Зима 1942 года была снежной, суровой. Занесло дороги— не пробиться. Посланные в тылы врага разведчики не возвращались, связь с подпольем стала нарушаться. А тут нужно было подобрать ключ к полицейским, склонить их на свою сторону.
Кому конкретно поручить это дело? Свои соображения Сидоренков доложил на окружкоме партии.
— Комаричское подполье можно доверить Павлу Незымаеву,— сказал он.
Емлютин спросил:
— Кто такой Незымаев?
— Местный, — ответил Сидоренко. — Перед войной закончил Смоленский медицинский институт, кандидат в члены партии. Работает заведующим больницей в Комаричах. Три его брата: Михаил, Акиндин и Владимир погибли на фронте.
— Человек будто наш,— согласился Емлютин.— Что ж, доверим!
Вскоре на прием к Незымаеву пришли два пациента: Петр Тикунов, два брата которого находились в партизанском отряде имени Чкалова, и Степан Аксенов — бывший работник райздравотдела. Прием этих больных затянулся.
Выполняя инструктаж Емлютина, Аксенов связал Незымаева с подпольным райкомом партии.
Однажды перед концом работы на прием к Незымае-ву пришел сам Сидоренков.
— Алексей Иванович, здравствуйте! Вот не ожидал. Каким ветром вас занесло? — спросил Незымаев, искренне радуясь гостю, которого хорошо знал.
Сидоренков протянул руку.
— Решил родные места навестить, а заодно и вас проведать.
— Но ведь вас ищут! Вот смотрите! — Незымаев нашел и показал Сидоренкову приказ обербургомистра.
— Я уже читал. В пути...
— Что сулят, гады, а?! — возмущался Незымаев. — Земельный участок, дом, корову... А вы сами пожаловали сюда. Остерегайтесь!
Сидоренков отмахнулся.
— Как-нибудь. Нам вот за другое дело нужно браться. На очереди — разложение полиции. Нужно заиметь там своих людей. Склонить на нашу сторону полицейских. В Комаричах сколько полиции?
— Три батальона.
— Надо сделать, чтобы они перешли на нашу сторону. Вот вам листовки для господ полицейских. Для начала.
Сидоренков достал из карманов пачку листовок, передал.
— Изготовлены штабом Емлютина. Нужно распространить!
Сидоренков не долго задержался у Незымаева, но высказал все свои соображения, что и как делать.
Незымаев с ним согласился.
— Вот и хорошо! — удовлетворенно произнес Сидоренков.
Незымаев начал действовать. Его люди понесли листовки к полицейским, расклеили на заборах, разбросали в ставке обербургомистра.
Вскоре Незымаев встретился наедине с начальником штаба батальона Комаричской полиции Павлом Васильевичем Фандюшенковым. Начали разговор с дальних подступов, но Фандюшенков положил перед Незымае-вым листовку и, глядя ему в глаза, проговорил:
— Слушайте, доктор. Я же не сволочь... Понимаете?..
Незымаев молчал. А вдруг это провокация?
— Так что давайте начистоту,— твердо сказал Фан* дюшенков. — Я ведь знаю: вы с Емлютиным связаны.
— Зайдите через день, — попросил Незымаев. — Я подумаю.
— Не верите?
Незымаев связался со штабом Емлютина. Ему отве* тили: «Можно верить».
Фандюшенков стал подпольщиком. С его помощью были завербованы командир роты полиции Костя Никишин, полицейские Иван Локин, Егоркин, Семенов и другие.
Создалась целая подпольная группа в полиции, она включилась в активную работу, стала опорой чекиста Емлютина. С помощью этой группы Емлютин спас двух обгоревших летчиков, выпрыгнувших из подбитого самолета, Фандюшенков поместил их в больницу, затем перебросил в Партизанский край, в штаб Емлютина, откуда их отправили на самолетах на Большую землю.
Группа Фандюшенкова помогла чекистам спланировать разгром немцев в селе Шарове. Завербованный ею Георгий Малахов, командир артбатареи, должен был сдать партизанам артиллерию. В ночь с 15 на 16 октября Малахов выставил посты полицейских, преданных партизанам.
Ночь выпала дождливая, темная. Она сулила удачу, но идти было тяжело, ноги вязли в грязи. В полночь сосредоточились на исходном рубеже, стали ждать сигнала. Вдруг за сарайчиком мелькнула тень человека и послышался голос:
— Покажите дорогу на Севск!
— Это пароль, — сказал командир отряда Пшенев и ответил: — На Севск левее, а здесь на Бобрики.
Посланец от Малахова подбежал к партизанам, рассказал, где расположены батареи, огневые точки, блин-, дажи и дома, в которых расквартированы полицаи.
Бой был коротким. Гитлеровцы и полицаи бежали в Локоть, оставив партизанам три пушки, шесть минометов, более двухсот снарядов, два станковых пулемета, четыре ручных...
Чекистский отдел штаба Емлютина решил «вернуть», Георгия Малахова в полицию. Как это сделать, предложил сам Малахов. Малахова «ранили» в ногу, выдали ручной немецкий пулемет, а «полицейскому» — связному
партизанского подполья — винтовку. Так и проводили их в Комаричи. Обербургомистр принял Малахова как героя, встретил его приказом и выдал премию.
После разгрома Шаровского гарнизона Фандюшен-ков по заданию Сидоренкова подбирал надежных людей в полиции, выдвигал их на командные должности, повышал по службе, ими укомплектовывали артиллерийские, минометные и пулеметные расчеты...
29 октября 1942 года бюро окружного комитета партии утвердило план штаба Емлютина по разгрому немецкого гарнизона на станции Комаричи.
Операция была намечена в ночь с 6 на 7 ноября.
— На рекогносцировку в Комаричи нужно послать опытного разведчика, заодно выставить по маршруту своих людей, — приказал Емлютин и попросил своего заместителя подполковника Балясова заняться этим.
На другой день Балясов, прибыв к Емлютину вместе с командиром отряда Пшеневым, начальником чекистского отдела Лазуновым и работником штаба отряда Крушининым, доложил оригинальное решение, к которому они совместно пришли.
— Ночью наша разведка пленила инспектора полиции Локотского округа Маркова. Знаете, на него очень похож Кирей Петрович! — Балясов указал на Крушини-на, словно просил нас убедиться в том, что это действительно так.
Емлютин расхохотался, уже смекнув, в чем дело.
Балясов продолжал:
— Он и сойдет за инспектора окружной полиции. Подрепетируем его, подправим ему полицейскую форму и — в добрый путь! Безусловно, Фандюшенков ему поможет!..
— Кирей Петрович, как вы? — спросил Емлютин.
— Мне ведь все стежки-дорожки знакомы. Я местный, — ответил, улыбаясь, Крушинин.
— С вами пойдут двое разведчиков, а то, чего доброго, в этой-то форме свои могут ухлопать, — вставил Ла-зунов.
Затея удалась.
Крушинин нашел Фандюшенкова и под видом инспектора окружной полиции Маркова сумел «проверить» боеготовность Комаричской полиции, уточнить располо-
Командир объединенных партизанских отрядов в Брянских лесах Д. В. Емлютин (второй слева) инструктирует своих разведчиков —? деда Прохора, Дмитрия и Кузьму. Партизанский край, 1942 г.
жение огневых точек, подготовить освобождение заключенных, взрыв железнодорожного полотна.
Чекистский отдел штаба Емлютина разработал задание и группе Незымаева. Она готовила вооруженный отряд, собирала для партизан продовольствие.
Незымаев настолько увлекся этой работой, что стал терять бдительность. А немцы стали подсылать к Незымаеву свою агентуру, заподозрив его в связях с партизанами. Увлекся поспешной обработкой полицейских и Фандюшенков. В свои планы они опрометчиво посвятили плохо проверенного на заданиях некоего Кытчина, оказавшегося провокатором. По его доносу немцы внезапно схватили восемь подпольщиков из группы Незы-
маева и Фандюшенкова. Избежать ареста удалось лишь закрытой .подпольной разведгруппе Астахова. С ее помощью штаб Емлютина и провел операцию по разгрому гарнизона в Комаричах до конца, но уже несколько позже, чем было намечено.
Узнав об аресте подпольщиков, штаб Емлютина приложил все силы к тому, чтобы выручить товарищей, но сделать это не удалось. В Локте, куда увезли разведчиков, в это время стояла танковая дивизия, в гарнизоне немцев насчитывалось до пяти тысяч человек.
Особенно страшным пыткам подвергались Фандюшен-ков и Незымаев. Но они держались стойко, не выдали ни друг друга, ни тайны.
Немцы повесили героев партизанского подполья в Комаричах, куда их привезли на рассвете 8 ноября. Вот имена героев: Фандюшенков, Незымаев, Никишин, Драгунов, Арсенов, Стефановский, Егоров, Семенов.
Нелегко доставалась победа, не без потерь. И каждая жертва, принесенная во имя свободы и независимости нашей Родины, ранила сердце Емлютина.
* * *
В сентябре 1943 года боевые отряды партизан Брянщины вступили в освобожденный Орел и после парада влились в кадровые части Советской Армии, чтобы добивать фашистского зверя. Емлютин был отозван в Центральный штаб партизанского движения, а затем откомандирован для дальнейшего прохождения службы в органы государственной безопасности — туда, откуда и пришел.
Д. В. Емлютин стал жить и работать в Саратове. И здесь он встретил немало своих боевых товарищей. В типографии № 1 работает отважная разведчица пар-тизанского соединения Рая Мухина, она же была секретарем комсомольской организации отряда «За Родину». В колхозе им. Фрунзе Саратовского района живет бывший подрывник отряда имени Фрунзе А. В. Бурмистров. В медицинском институте преподает М. Г. Корецкий — «партизанский доктор», спасший немало жизней бойцов «зеленого бастиона».
А сколько их рассеяно по всей стране!
Соратники Емлютина есть и за рубежом. Ведь в пар-
тизанском соединении был интернациональный отряд. В нем было много перебежчиков-венгров, среди них доктор Будапештского университета Ласло Неваи. Настольная медаль партизану — память о встрече с венгерскими партизанами — до сих пор стоит на столе Емлютина, как символ нерасторжимой боевой дружбы русских и венгров.
В 1965 году Дмитрий Васильевич Емлютин снова побывал на Брянщине, встретился со многими своими товарищами-партизанами и провел комсомольцев по маршруту боевой славы.
Многие партизаны повидали своего бывшего вожака, вместе с ним вспомнили живых и мертвых героев. Об этих встречах писали газеты... И вновь воскресли дивные были — легенды Брянских лесов. И вновь старики рассказывали о богатыре Бряныче, о том, как бродил в хмурых лесах да громил немецких захватчиков бесстрашный партизан чекист Емлютин.
В июле 1966 года Д. В. Емлютин после непродолжительной, но тяжелой болезни скончался. Он похоронен с воинскими почестями в Саратове. Его именем названа одна из улиц города. Имя героя носят многие пионерские отряды.
4 По особому заданию
Е. АНАТОЛЬЕВ
ЧЕКИСТ-КОМБАТ
Высокие стройные сосны, пряные запахи хвои и трав... Вот бы растянуться на желтоватом колючем ковре и лежать, лежать весь день, ни о чем не думая, любуясь тем, как зеленые красавицы, едва подует ветерок, чертят верхушками голубое безоблачное небо!
Но лежать нельзя, не позволяет сердце, протестует разум. Третий месяц идет война. Третий месяц фашистские варвары бомбят и захватывают наши города и станции. Рекою льется кровь защитников Советской Родины, плачут по оставленным городам и селам обездоленные матери и жены. И сосны прифронтового леса будто спрашивают: «Люди, как вы могли допустить это?»
С той стороны, где за горизонтом прячется солнце, доносится неумолкающий гул. По шоссе, узкой просекой перерезающему надвое лес, катятся повозки и грузовики, пушки и гаубицы, бредут усталые люди, покрытые гарью и пылью, с расстегнутыми воротниками гимнастерок; у многих на несвежих повязках — проступившая ржавчиной кровь.
Это наши. Они отступают к Ленинграду, а до города— всего НО километров! Немецкое командование уже видит победу, и дикторы берлинского радио твердят на все голоса: «Еще бросок, и наши доблестные войска войдут в Ленинград. Фюрер и генералы обсуждают церемониал парада на Дворцовой площади».
Но нет, не бывать тому!
Шорин верил в это так же, как верили миллионы других людей на Камчатке и в Закавказье, в Сибири и в Прибалтике, под Москвой и здесь, под Ленинградом.
Вечером 16 августа он получил приказ Военного Совета Ленинградского фронта: перейти к обороне в районе Волхово и задержать наступление противника. Но в распоряжении Шорина всего-навсего батальон курсантов-пограничников. Только шестьсот бойцов. Это очень мало для выполнения поставленной перед ними задачи.
А по Кингисеппскому шоссе в беспорядке отходили две наши дивизии.
«Вот кого нужно остановить вначале, повернуть против немцев и уже общими усилиями задержать продвижение врага к Ленинграду», — решил Шорин.
Представитель Военного Совета фронта одобрил решение майора Шорина, ему были даны полномочия задерживать и подчинять себе всех отходящих бойцов и командиров.
Николай Александрович погрузил курсантов на автомашины и выехал на шоссе. Он построил их в цепь, перехватив дорогу, сам стал впереди.
— Задерживать всех! Никого не пропускать в тыл, ни рядовых, ни командиров! — приказал он.
Когда на опушке леса стали сосредоточиваться отступающие, майор Шорин, не снимая заградительную цепь, стал готовить передний край обороны впереди деревни Русские Анташи.
К вечеру следующего дня в распоряжении Шорина был уже целый стрелковый полк с тремя дивизионами гаубичной артиллерии, шестью батареями полковой и батальонной артиллерии и зенитной батареей 76-миллиметровых орудий. Это была уже сила! Полк назвали «полком ВПУ НКВД», он вошел в подчинение командующего Кингисеппским участком обороны.
И этот полк выдержал и отбил атаку намного превосходящих сил противника. Немцы, натолкнувшись на стойкую оборону, с большими потерями отошли.
В этом бою курсанты-пограничники и сам Шорин показали примеры мужества и подлинного геройства.
Заняв оборону на новом рубеже, полк не оставлял немцев в покое. Шорин и его курсанты совершали вылазки в тыл врага, производили разведку, брали «языков», громили мелкие гарнизоны.
Вскоре полк влился в состав частей Ленинградского фронта, а батальон пограничников продолжал самостоятельно выполнять боевые задания. Впереди его по-прежнему был майор Шорин.
...Курсантов Петергофского военно-политического училища готовили к службе на границе. Они изучали стратегию и тактику ведения боя, но применительно к условиям границы: схватки один на один с вражеским лазутчиком или небольшого числа пограничников против таких же групп незваных пришельцев. Словом, учились охранять государственную границу. И Николай Алек-
ПО СОЮЗУ
Первый батальон Петергофского военно-политического училища под командованием саратовца майора Н. А. Шорина в августе 1941 года в боях под Ленинградом совершал легендарные подвиги. «Мы — шо-ринцы», — так называли себя бойцы этого батальона. (Снимок газетной полосы.)
сандрович Шорин, как опытный пограничник и преподаватель, учил курсантов искусству пограничной службы. А теперь война учила и самого Шорина, и его курсантов всем правилам войсковой тактики и большой стратегии.
30 августа батальон Шорина получил новую задачу в районе Заболотье — Новосельки, поступив в распоряжение командира 2-й дивизии народного ополчения. Эта дивизия после упорного боя отошла за речку Ламошка и заняла оборону по ее берегу в пяти километрах от Ко-порья.
— Батальону ВПУ с приданными десятью танками БТ-7 скрыто пройти лесом 4 километра, выйти во фланг немецкой группировки и контратаковать противника, очистить от немцев северный берег реки Ламошка, — такую
задачу поставил батальону командир 2-й дивизии народного ополчения генерал Любовцев.
Как ее лучше выполнить? Сам Шорин рассказывает о принятом решении так:
«С нашей стороны от Карагощи по берегу реки Ла-мошка к шоссе тянулась полоса кустарников и перелесков — хороший, скрытый подступ к шоссе. Я решил наносить удар по правому флангу врага, захватить шоссе у моста, наступая по кустам и перелескам. При таком маневре на закрытой местности немцы не смогут установить наши силы и для них создается угроза окружения. Немцы в лесу воевать не умеют, а для нас это дело привычное».
Но какова их численность? Полк? Бригада? Дивизия?.. Никто этого точно не знал, в том числе и Шорин.
В батальоне четыре роты. Уже неполных. За время боев вышли из строя 50 пограничников. Шорин решил начинать контратаку двумя ротами, а остальные силы оставить в резерве, на всякий случай.
Под прикрытием леса роты вышли к опушке. Впереди, сквозь поредевшие деревья, показалось поле с кустарниками и перелесками. А дальше, в полукилометре, — гитлеровцы.
К контратаке все готово. Осталось решить: где быть комбату? Наблюдать за боем с опушки леса или руководить лично действиями двух рот, начинающих контратаку? Остаться в лесу? Идти во главе наступающих?.. Тот и другой вариант имели свои плюсы и минусы. Шорин решает вести в бой сам, быть впереди.
Комбат сел в головной танк, чтобы управлять боем и быть в первой цепи атакующих. Расстояние между шо-ринцами и фашистами стало быстро сокращаться. Немцы, увидев советских бойцов, которые шли на них, тоже не открывали огня, стараясь разгадать маневр. Что кроется за этим?..
Начался бой. За каждую рощицу, за каждый куст. Первый взвод вышел на поляну, но под интенсивным огнем немецких автоматчиков вынужден был залечь. Курсант Андрющенко увидел, что прицельный огонь особенно силен из кустов слева. Припадая к земле, Андрющенко пополз к кустам, в тыл немецких автоматчиков. Осторожно, маскируясь за деревьями, он приблизился к крайнему... Удар штыком — и опять за дерево!..
В грохоте боя никто из фашистов не заметил дерзкой выходки пограничника. Андрющенко повторил свой маневр— семь автоматчиков прекратили огонь. Взвод поднялся, продолжая пробиваться вперед.
Метр за метром продвигались вперед шоринцы, но вот подбит танк комбата. Экипаж покинул объятую пламенем машину. Шорин, оглядывая поле боя, не увидел командиров взводов Зверева, Мариничева, Ионова... У немцев оживление — они бросают в бой резервы.
Шорин подал команду ввести в бой роты, оставшиеся в лесу. Напряжение нарастает. На глазах Шорина падает командир роты лейтенант Гамаюнов. До комбата доносится голос политрука этой роты Луканина:
— За Родину — вперед!
Шорин видит, как курсанты устремляются за Луканиным, но пулеметная очередь подкосила политрука.
Немцы подбили еще четыре танка пограничников. Медлить больше нельзя. Нужно идти в атаку. Шорин понимает, что от ее успеха зависит исход всего боя, судьба батальона.
— В атаку! Вперед! — командует Шорин.
Все, кто залег в ложбинках и кустах, укрылся за деревьями, стремительно бросились вперед.
У немцев растерянность: стреляли, стреляли, а русские целы! Да еще идут в атаку! Сколько же их?
Шорин увидел, что немцы дрогнули, начали отступать... Батальон быстро захватил их позиции.
Вскоре из опроса пленных выяснилось, что против наших десяти танков было немецких пятьдесят; батальон пограничников частично разгромил и заставил отступить 93-ю пехотную дивизию, только что прибывшую из Франции. 550 пограничников сражались с 12-тысячной дивизией вермахта. И заставили ее отступить!
Теперь, после долгих лет, прошедших после победы, не все верят словам Шорина, когда он рассказывает об этом бое. Не помогают и документы. А ведь это было! Каждый курсант-коммунист батальона сражался против 20 немцев! И не только выстояли, но и победили в этом неравном бою.
В освобожденных Порожках, где немцы не выдержали атаки пограничников и побежали, Шорин спросил одного из пленных:
— Почему убежали из окопов? Ведь мы не стреляли.
...О подвигах шоринцев писала и газета «Пограничник» (№ 48 от 27 июля 1964 года).
Немец ответил:
— Смело идете: значит, вас много. Нервы не выдержали...
Нервы не выдержали! Какие же нервы должны быть у шоринцев, чтобы идти навстречу шквальному огню противника, не сгибаясь?! Но ведь шли — коммунисты!..
О подвигах шоринцев, не только,в тех боевых эпизодах, о которых мы рассказали, но во многих других боях уже в то время было известно всему Ленинградскому фронту.
Ежедневная красноармейская газета Ленинградского фронта писала 20 ноября 1941 года: «Среди награжденных — большевик майор Шорин, командир курсантского батальона. Страшный удар фашистам нанесли контратаки шоринцев. Бесстрашный командир был впереди бойцов, личным примером воспитывал у них презрение К смерти и волю к победе!»
На шоринцев стали равняться. «Будьте как шорин-цы — хладнокровными, инициативными, решительными и бесстрашными в бою!» — призывала газета.
2 октября 1941 года красноармейская газета «На разгром врага» во всю первую полосу напечатала слова: «Слава отважным шоринцам!»—и поместила о них статью.
В 1964 году пограничники — участники легендарных боев под Ленинградом — посетили боевые места, вспомнили живых и мертвых героев. И снова пограничникам-шоринцам была воздана заслуженная слава!
14 января 1964 года газета «Вечерний Ленинград» поместила статью бывшей разведчицы батальона курсантов-пограничников Веры Церевой-Фелисовой. «Мы —» шоринцы», — гордо называет она своих боевых товарищей, рассказывая о подвигах батальона пограничников.
В музее пограничных войск на Большой Бронной улице в Москве можно увидеть портрет нашего земляка— саратовца Николая Александровича Шорина. В Государственном музее истории Ленинграда хранятся документы, рассказывающие о подвигах шоринцев. «Батальон Героев» — так назвал свою документальную книгу о шоринцах Павел Петунии. Она напечатана и в журнале «Пограничник» (№ 18—21 за 1966 г.)
Люди не забывают героев, их подвиги, их жертвы во имя Родины. Александр Николаевич Шорин, воспитанник и офицер пограничных войск, — один из таких героев.
Я. ГОРЕЛИК
РУКА «ЦЕППЕЛИНА»
В Управлении КГБ по Саратовской области мне показали три документа, датированные 1942 годом.
Первый документ — фотография четверых молодых людей бравого вида. Старший лейтенант, лейтенант и два младших лейтенанта в отутюженных гимнастерках со знаками различия пехоты и танковых войск. Все они широкоплечие, с крепкими шеями, со спортивными прическами. Вот только глаза пустые да лица удрученные.
Кто они, эти молодые офицеры? Кем они могли стать, честно выполнив свой долг перед народом в тяжелую годину величайших сражений с врагом? Заслуженными ветеранами, отцами семейств, умудренными опытом военачальниками? Хорошими специалистами?
Если кто-то из них не дошел до заветного рубежа и упал, сраженный пулей, лицом к врагу, то где хранят память об их подвиге?
Документ второй — тоже фотография. Собственно, вы увидите ее, читатель, в этой книге. Найдите ее и давайте внимательно посмотрим вместе. На диване, обычном диване, разложены вещи далеко не домашнего обихода. Парашюты, пистолеты иностранных фирм, боеприпасы к ним, различного рода взрывчатые вещества. Форма упаковки разная: тротил и динамит в двухсот-, трехсот-и четырехсотграммовых мешочках, тол в палочках. Еще термитные шашки, целый набор зажигательных капсул и шнуров. Советские деньги, более 300 тысяч рублей. Гражданская и военная одежда. А это антисоветские листовки, их 500 штук. Топографические карты, компасы, паспорта, воинские удостоверения, фотографии, справки, пакеты с провизией, радиостанции и питание к ним, ручные гранаты, финские ножи и кинжалы...
Скажем прямо: с подобным ассортиментом средств разрушения и истребления людей просвещенный читатель шестидесятых годов сталкивался нередко.
Созданы они на заводах-и фабриках ряда империалистических государств по специальным заказам разведывательных органов. Только в США черным делом скупки душ, организацией убийств, шпионажа и провокаций занимаются 12 министерств и ведомств, да еще 10 государственных органов...
Стоит напомнить, что советские чекисты только в годы Великой Отечественной войны разоблачили и обезвредили несколько тысяч диверсантов (300 разведывательных организаций гитлеровской Германии вели шпионаж и диверсии против нашей страны). Среди разоблаченных и четыре молодца, запечатленных на фотографии, первом документе, с которого мы начали свой рассказ. Они оказались агентами-парашютистами, сброшенными на Саратовскую землю в 1942 году. И все то, что мы увидели с вами на документе номер два, принадлежало им. Это их экипировка.
Снаряжение и вооружение агентов-парашютистов, сброшенных немецкой разведкой «Цеппелин» на территорию Хвалынского района Саратовской области в октябре 1942 года. Снимок из следственного дела.
Наконец, третий документ. В нем названы их фамилии. Несколько строк, четко пропечатанных в первом экземпляре и во всех остальных, скрепленных подписями председательствующего, секретаря и других лиц судебного присутствия военного трибунала.
Написанное гласит: «На основании изложенного Гладков В. Ф., Чернов П. В., Николаев Н. П., Капралов В. В. обвиняются в том, что они, находясь в действующей Красной Армии, нарушили воинскую присягу, с оружием в руках без сопротивления сдались в плен к немцам. Во время пребывания в плену вступили в фашистскую контрреволюционную организацию «Боевой союз русских националистов», добровольно согласились обучаться в школе немецких разведчиков, а затем, по окончании ее, в ночь на 6 октября 1942 года, были вы
брошены на парашютах с немецкого самолета, с оружием, взрывчатыми веществами, гранатами, радиостанцией и т. д. для выполнения задания немецкой разведки по шпионской, диверсионной, террористической и повстанческой деятельности в районе Старой Майны Куйбышевской области. После приземления каждый из них не пытался явиться в органы Советской власти с повинной, а, спрятав все снаряжение на месте приземления, скрывался, пока все они не были арестованы, т. е. в совершении преступлений, предусмотренных ст. УК РСФСР 58-1 «б», 58 пп. 2, 8, 9 и 11. В качестве меры наказания в отношении обвиняемых применить расстрел. Приговор привести в исполнение на месте приземления и задержания указанных выше лиц в районе г. Хвалынска, Саратовской области».
Так вот кто такие эти четверо! Клятвоотступники! Сброшенные с фашистского самолета в одну из тяжких для Саратова ночей 1942 года, когда над ним висели немецкие бомбардировщики со своим смертоносным грузом.
Если группа из четырех диверсантов опустилась где-то в районе Хвалынска, то еще восемь диверсантов были сброшены вблизи железнодорожной магистрали Балашов — Ртищево, которая имела первостепенное значение для Сталинградского, Донского, Воронежского и Юго-Западного фронтов.
Те, кто снаряжал самолеты,— один к Волге со Смоленского аэродрома, другой в район Балашова с Харьковского аэродрома, — были уверены в успехе операции. Она, как и многие другие, готовилась тщательно. Диверсантов оснащали методично и обстоятельно. Агенты без спешки входили в роль обладателей фальшивых документов. Они успели побывать в образе офицеров, преображались в «рядовых людей», потерявших кров, семью, работу. Они сдавали сложный экзамей на знание легенд своего прикрытия, умение пользоваться картой, компасом, парашютом, оружием и средствами диверсий.
Последний день их пребывания в школе разведчиков был даже отмечен банкетом.
На аэродроме, в ожидании отправки, они провели несколько дней и могли убедиться, по представлению гитлеровцев, в полном порядке и в воздухе и на земле.
В самолете, вылетевшем из Смоленска, было шесть
человек. Двоих выбросили часов в 10 вечера, а через 25 минут и для остальных штурман подал команду: «Ах-тунг!». Первым прыгал Николаев с рацией, за ним Капралов, которому надлежало в случае, если группа не соединится, прийти на помощь Николаеву и охранять рацию. Потом — пара: Гладков и Чернов.
Было темно, безветренно и не холодно. Низкая облачность укрыла землю. Гладков опустился на пашню. Он услышал, как глухо плюхнул на землю багажный мешок, и стал снимать с себя лямки. Гладков был доволен приземлением: отлично!
Найти сброшенный мешок не составило труда. Гладков извлек из него фуражку, шинель, ремни; спрятав пистолет в карман брюк, прицепил на пояс кирзовую кобуру со стареньким наганом. Потом он перенес вещи к стогу соломы и накрыл их. Под утро отобрал необходимые предметы, документы и деньги (50 тысяч!), две гранаты, уложил в чемоданчик. Остальное закопал.
Всю ночь он прислушивался, ощупывал горизонт взглядом, но никаких признаков движения своей группы не обнаружил. В тишине лишь доносилось урчанье трактора. Оно напоминало диверсанту то время, когда он был подростком и работал на колхозном поле вместе со своим старшим братом. Только Петр — так звали брата— водил ЧТЗ, мощный гусеничный трактор, а теперь слышался натужный рокот малосильного СТЗ.
«Наверное, пашут и ночью»,— подумал Гладков и спохватился. Какое, собственно, ему дело теперь до того, пашут или не пашут! Он прилетел, как втолковывали ему инструкторы в школе, образумить всех этих пахарей, возвратить их на исконный путь русской нации, предписанный богом и фюрером.
Гладкову говорили, что здесь, неподалеку от фронта, где можно было слышать раскаты грома битвы под Сталинградом, голодные люди, объятые паникой, превратились в стадных животных.
По заданию немцев Гладков должен был расставить людей своей группы так, чтобы они, выполнив ряд диверсий, соединились потом с теми, кто ждет их прихода. Они должны были создать в Саратовской и Куйбышевской областях организации русских националистов, выступить с ними навстречу немецким войскам.
Вечный страх перед разоблачением его как агента гестапо и казнью по приговору тайного суда советских патриотов, организация которых существовала в лагере, не давал ему покоя днем и ночью. Не лучше чувствовал он себя и во время вылазок с карательным отрядом в польские леса, где можно было ожидать партизанской пули из-за каждого куста. Даже уединенный графский замок в местечке Яблонь (близ Люблина), где находилась школа разведчиков, не внушал доверия. Гладкову все казалось, что где-то его ждет возмездие. И у него были к тому немалые основания. Советские бойцы, коммунисты и беспартийные, заточенные в лагерь смерти, в массе своей защищали советскую честь, не щадя жизни. Ни пытки, ни расстрелы, ни медленная голодная смерть не поколебали их мужества. Они не преклонились перед врагом, не изменили своим убеждениям и совести. И они ничего не прощали трусам и отступникам.
Гладков не понимал, почему не единицы, а сотни военнопленных не хотели слышать ни о каких подписях под обязательствами служить немцам. А вот он поступил по-другому: подчинился. Он старался обратить на себя внимание каждого, кто носил форму со свастикой: лишь бы выделили среди других. Он боялся смерти. Он оказывал услуги сначала по мелочам и за них попал в «избранное общество» лагерных полицаев. Дальше — карательный отряд и, наконец, замок на польской земле, где разместилась школа, вошедшая в подразделение немецкой разведки с кодовым названием «предприятие Цеппелин»,
* * *
Но вернемся под город Хвалынск... Для саратовских чекистов выброска диверсантов не была неожиданностью. Они заранее готовились к обезвреживанию лазутчиков. Под руководством партийных органов были созданы истребительные батальоны, в них вошли коммунисты, комсомольцы и беспартийные активисты. Батальоны и отряды возглавляли чекисты. В задачу батальонов входило: охранять важные объекты, патрулировать на дорогах, нести дозорную службу, организовывать засады в местах возможного появления шпионов и диверсантов. К концу 1942 года в области было сформирова
но 54 истребительных батальона, в них входило 6227 бойцов.
Чекисты установили способы быстрой и надежной связи с сельскими и поселковыми Советами, с военкоматами, милицией, паспортными столами, воинскими частями и постами ВНОС (воздушное наблюдение, оповещение и связь), ПВО, дислоцированными на территории области. Надежными помощниками чекистов были также работники гостиниц, домов колхозников, заезжих и постоялых дворов.
Чекисты рассказывали трудящимся, как распознавать шпионов и диверсантов, как действовать в случае встречи с ними.
К моменту выброски диверсантов в Хвалынске уже имелся некоторый опыт по их поимке и задержанию.
В конце апреля четверо сброшенных диверсантов были пойманы и разоблачены как шпионы. Они имели задания собрать данные о заводах города. Для этих целей им рекомендовалось даже жениться на секретаршах директоров военно-оборонных заводов, машинистках спецчастей и секретных отделов, от которых они могли эти сведения получить...
Подкрепившись из запасов своего пайка, Гладков уверенно двинулся к Хвалынску.
Первыми, кто встретился ему, были две девушки в телогрейках. Голова одной из них была повязана темным платком, у другой русые косы спадали на замасленную телогрейку. Обе имели усталый вид. Тем не менее девушка с косами метнула на него веселый взгляд и громко сказала:
— Доброе утро, товарищ старший лейтенант! Небось, из Яблоньки?..
Гладкову стоило больших усилий, чтобы не выдать себя. Какое совпадение: Яблонь и Яблонька. Но он подавил замешательство и непринужденно ответил:
— Да нет, мимо иду.
— А куда же теперь, в Хвалынск?
— Да, в Хвалынск.
— Заглядывайте к нам, — подмигнула ему девушка в платке. — Тракторишка затосковался по вашему брату... — Засмеялась и даже пропела:
Без любви на свете трудно, А при ней еще трудней;..
Гладков не знал, как ответить на шутку, и лишь промямлил на прощанье:
— Загляну, девчата, как у родных устроюсь. Отпускной я.
Несколько позже Гладкова пригласил в кабину полуторки немолодой шофер. Гладков помедлил с минуту и согласился: все документы были при нем — и отпускное удостоверение, и проездной билет, и справка из госпиталя. Так что продвижение в машине только облегчит выполнение его плана. Гладков уселся рядом с водителем.
Так же, как и девушки, шофер спросил старшего лейтенанта о здоровье, что интересного видел он в Яблоньке. И разочаровался, когда тот сказал, что не сумел зайти ни к кому, поскольку торопился обратно в Хвалынск.
— Думал узнать что-нибудь о своей тетке, эвакуированной куда-то сюда, — досадовал Гладков, — а через нее и на след матери напасть, да ничего не вышло, никого не нашел.
Шофер искренне сокрушался, рассказывал, как много сейчас горя у людей, потерявших друг друга. Вот у них, в Яблоньке, живут второй год из Прибалтики литовцы. Хорошие люди, но тоскуют о родине. Молодежь в армию вступила, а старики живут здесь. Относятся к ним очень хорошо. А теперь вот приехало много народу из Ростовской области, из Сталинграда.
— Детям говядинки везу, — с теплотой продолжал разговор водитель. — Намедни три парохода пришли с детишками. Слышал, какой налет на Сталинград был 23 и 24 августа? Все пылало в городе, ребят спасали в бомбоубежищах, подвалах, оврагах. Когда бои немного утихли, их из оврагов вывезли, перебросили в Камышин, там посадили на пароход. Да еще из разных других мест прибыли ребята, которые без родителей остались. У нас в Хвалынске три детских дома было. И новые открылись. Решил наш колхоз взять один дом на иждивение. Будем для него специально и хлеб сеять, и капусту сажать, и скот разводить. Как говорится, будет у нас детский фонд. А второй фонд для вас, госпитальных. Тоже кое-что возим. Машинешка у меня, правда, не шибкая, запчастей нет. Но все же перевозим на ней все, что надо, а по ночам коров запрягаем, хлеб сдаем.
— Хлеб, — заметил Гладков. — Откуда он у вас тут?
— Как откуда? Что же мы, брат, живьем в землю от страха легли? Не легли и не ляжем! Вы-то воюете, и мы управляемся понемножку. Будь спокоен! Войск-то сколько к Сталинграду идет. Брательник три дня назад с разъезда заскакивал. В танковом корпусе он. Говорит, наступление здоровущее будет. Вот сколько я на станции ни бываю — одни эшелоны с танками и идут. Идут и идут... Я тебе скажу: Урал — это штука большая. Да и наша область, Саратовская, тоже ничего себе. Вооружение даем, горючим своим заправляем. Опять же — хлеб саратовский.
Он остановил машину на Базарной площади у приземистого здания. Пожал руку Гладкову и разъяснил, где находится военкомат и где есть гостиница.
На площади было довольно пустынно. Из склада вышел старик, и они с шофером стали переносить в здание мясные туши.
Потом Гладков увидел детей, тех самых, о которых рассказывал шофер из Яблоньки. По скверу, который тянулся вдоль широкой, плохо замощенной пыльной улицы, дети шли парами, худые, бледные, притихшие. Появление перед ними офицера оживило их лица, и он всем своим ничтожным существом ощутил полный восхищения и любви взгляд, детский взгляд.
Гладков опустил глаза и прошел мимо. Когда же он выходил из сквера, столкнулся с офицером в полинявшей форме. Помятая и выцветшая пилотка едва удерживала густые волосы. Офицер первым приветствовал его и попросил предъявить документы, представившись патрульным райвоенкомата. Гладков показал свои бумаги. Офицер пригласил его следовать за ним.
Двор военкомата пустовал. Странно было смотреть на кричащие плакаты и лозунги. Военный комиссар района, пехотный капитан, снова проверил его документы, спросил, что он намерен делать в Хвалынске. Узнав, что он ищет тетку и направляется в Сызрань, посоветовал в ожидании парохода, который будет только завтра, провести время в гостинице.
Совершенно спокойно, словно речь шла о выполнении давно узаконенных формальностей, он попросил Гладкова оставить оружие в военкомате. Гладков поспешно выполнил эту «просьбу», сообразив, что ему, отпускному 112
офицеру, оружие действительно не нужно. Капитан вручил ему расписку, в которой значилось, что наган под номером таким-то при шести патронах взят у старшего лейтенанта на сохранение, выписал ему талон в столовую и напомнил, что за обедом нужно отоварить хлебный талон на ужин. Гладков поблагодарил его и отправился в столовую. Остаток дня и ночи он намеревался провести в гостинице.
Исход встречи в военкомате оказался в его пользу: он чувствовал себя «прописанным». Но где-то в тайниках души копошилась тревожная мысль. Ведь стоило ему только раскрыть чемодан, как он был бы разоблачен. Страшно было и то, что он увидел тех же людей, которых боялся и в лагере. Это были спокойные, дышащие какой-то внутренней силой, отнюдь не лишившиеся надежды люди. Разве они похожи на тех, о которых говорили ему в разведшколе и которым должны быть вручены листовки? Нет, ни в окрестностях города, ни в самом Хвалынске он не заметил никаких признаков паники, безвластия и безволия. Больше того, все, что он видел, свидетельствовало о полном порядке, высокой дисциплине и абсолютной убежденности жителей в победе над врагом.
Решение может быть одно — глубоко законспирироваться и исподволь, не вызывая подозрений, искать возможности соединиться с диверсантами, если они уцелеют.
Тем временем в райотдел НКВД поступили сигналы о подозрительном офицере-отпускнике, разыскивающем свою тетушку. Первым сообщил об этом шофер полуторки, подвозивший офицера попутно до города. У него возникло подозрение, что совершенно здоровый офицер едва ли по такому поводу может быть отпущен в отпуск.
Потом зашел райвоенком и рассказал о задержании старшего лейтенанта, которого он отпустил, чтобы не насторожить, и посоветовал остановиться в гостинице. Рассыльной же своей, молодой комсомолке, сказал, чтобы она незаметно последила за этим офицером — куда он пойдет. Военком записал адреса, которые значились в документе старшего лейтенанта, и передал их чекистам.
Пока Гладков гулял по городу, чекисты успели сделать запросы по этим адресам и получить ответ: Гладков не значился....
* * *
В гостинице Гладкова встретила тетя Нюра — мать родная всем командировочным. За пятнадцать лет своего бессменного дежурства она знала их всех наперечет — и областных, и районных, и местных. И даже московских. А уж к военным у нее было особое пристрастие — любила с ними поговорить, узнать, что делается на свете. Старший лейтенант оказался единственным военным в гостинице. Давненько не видела она в своих стенах офицеров.
Гладков представился ей и попросил чаю. Она охотно его потчевала пареной тыквой, солеными грибами и даже раздобыла вяленого леща. Потягивая не спеша чаек, он рассказывал о своих родственниках, о госпитале, в котором лежал после ранения.
Но говорил про все это как-то заученно и все поглядывал на свой чемоданчик. Анне Прокофьевне стало не по себе. Удивило ее и то, что больно крепкий парень отпускником оказался. И почему-то документы обратно сразу попросил, вроде бы как не доверяет администрации. Да и деньги большие (три сторублевки) предложил за ужин. Словом, не понравился ей старший лейтенант. А спросить про него было не у кого, хотя в общем-то она знала, у кого спросить. Ночью она все-таки сходила туда. Благо, домик был недалеко, и никто там не спал, как всегда.
— Что же, — ответил ей начальник отдела Павел Кондратьев, сравнительно молодой человек, прибывший в город после тяжелого ранения на фронте, — разделяем ваше беспокойство. Вы к нам, Анна Прокофьевна, а мы к вам собрались. Пойдем втроем: я, капитан из военкомата и Дмитрий Иванович — наш начальник милиции. Он уснул, гость-то?
— Спит. Койка у самой двери, сам попросился.
— Ну хорошо.
Гладкова подняли в три часа ночи. Чемоданчик был уже в руках у чекистов. Из-под матраца достали пистолет... Запасной.
* * *
В ночь вторжения в воздушное пространство области самолетов с диверсантами заместитель начальника отдела капитан госбезопасности Павел Гончаров держал
связь с постами ВНОС, ПВО, летчиками, райкомами партии, сельсоветами, райисполкомами, милицией. Контрразведчики и связисты слушали голоса из ночи многих своих друзей.
Из докладов стало очевидно, что над северными и западными районами области прошли немецкие самолеты (видимо, «Дорнье», прерывистый характерный звук моторов). Последняя точка, откуда о них сообщили,— Хвалынск и Романовка. Непосредственно на земле никаких признаков чужеземцев установлено не было. Тем не менее сигнал тревоги раздался во всех селах и деревнях названных районов. К ночному патрулированию, дневному прочесыванию лесов, оврагов, полей готовились участники истребительных отрядов — в сущности, все мужчины, кто мог двигаться, видеть, слышать. Каждому нашлось место. Не остались в стороне и женщины. Без паники и страха восприняли они тревожную весть и были готовы оказать посильную помощь в поимке бандитов.
Весь следующий день у работников контрразведки ушел на расстановку сил. Прежде всего они стремились свести до минимума возможности свободного выхода диверсантов к населенным пунктам, предприятиям, дорожным сооружениям, водным источникам. Второе: надо было, хотя бы приблизительно, очертить территорию возможного действия вражеских агентов.
Сотрудники отдела во главе со своим начальником Александром Васильевичем Соломатиным направились в передовые группы поиска.
* * *
...Николаев ждал сутки. Его не разыскал старший группы, и к нему не явился Капралов, которому следовало охранять рацию и радиста. Он опробовал аппаратуру, но не вышел в эфир, боясь, что его тотчас же запеленгуют. Да и передавать ему было, собственно, нечего. В конце концов Николаев поступил так же, как и Гладков: зарыл все свое снаряжение и, запасшись деньгами, нужными документами, отправился в город в роли «комиссованного» по психическому заболеванию белобилетника, эвакуированного с Кавказа.
До города он добрался благополучно и решил попытаться сразу же устроиться на квартиру. Ему пригляну
лась женщина средних лет. Он спросил, не может ли она помочь где-нибудь приютиться ему, больному человеку. Женщина посочувствовала и сказала, что неподалеку живет ее знакомая, у которой есть свободная комната. Беседуя, они прошли широкую улицу и повернули в зеленый переулок, нацеленный к Волге. Женщина оказалась любознательной и словоохотливой. С ней Николаев почувствовал себя уверенней и мысленно благодарил судьбу, что она послала ему такую спутницу.
— Вот сюда, пожалуйста, — указала женщина на калитку, ведущую во двор большого серого дома, и пропустила вперед.
Так она и находилась за его спиной до тех пор, пока они не поднялись по лестнице на высокое крыльцо и лицом к лицу не столкнулись с милиционером. Николаев невольно отшатнулся, но почувствовал толчок в спину.
— Пройдемте, гражданин, — приказал милиционер и показал на дверь дежурного.
Еще минута, и Николаев, плохо отдавая себе отчет в происходящем, выложил на стол по требованию дежурного пистолет.
Теперь он мог разглядеть женщину со строгими чертами лица, худую и хрупкую. Она не была переодетой чекисткой и не состояла в милиции. Это была простая работница, так же, как и сотни других женщин Хвалынска, обеспокоенная известием о вторжении вражеских агентов...
Третьего диверсанта — Чернова — взяли лесники. Он спокойно шел по тропке и вдруг буквально был оглушен окриком: «Руки вверх!».
Последнего, Капралова, который пять дней просидел в стогу сена неподалеку от родника Сверкающего, пригласил выйти из укрытия Соломатин. К сену он подъехал прямо на «эмке», в засаде его ждали уже колхозный фуражир из Яблоньки Федор Васильевич и старый егерь Николай Аверьянович, да еще два бойца истребительного батальона, следившие за местом укрытия парашютиста.
Надо заметить, что вся зона действия парашютистов еще в первые сутки после получения известия о десанте была оцеплена истребительными отрядами, составленными из жителей Хвалынского, Вольского и Широкобуе-ракского районов. В этом месте дозорные появились
7 октября. Тогда же Александр Васильевич по вмятинам в стогах из прелого сена определил присутствие человека. Оставшись в секрете, колхозники, вели наблюдение. В первую ночь все было тихо, в стогах никто не шевелился. Но на вторую ночь от стога отделилась какая-то фигура. Человек потоптался на месте и вернулся в свое логово.
Чекисты не торопились с его арестом. Они хотели узнать, не придет ли к роднику еще кто-либо из парашютистов. Когда же по показаниям Гладкова и других был установлен состав группы, «выдерживать» Капралова стало бессмысленным.
Балашовскую группу вылавливали трудней. На это потребовалось больше двух недель. Диверсантов здесь бросали цепочкой. Они заведомо оказались разъединенными. Первыми попались Алабян и Хуцироба. Вот что об этом говорится в сообщении бригадира второго участка совхоза «Смычка» Балашовского района Ивана Семеновича Силакова:
«В ночь на 20 октября 1942 года на территории второго участка свиносовхоза «Смычка» появились два неизвестных молодых человека, одетых в штатское платье. Я тут же принял меры к выяснению личности. Встретив их у помещения магазина рабкоопа, я пригласил в контору участка. Они заявили, что в совхоз попали случайно, разыскивают свои семьи. На мое предложение пройти в контору, один из них, по национальности грузин, сказал, что он не пойдет со мной. И тут же оба предъявили мне паспорта. Паспорта я у них взял и настойчиво предложил пойти со мной в контору. Нехотя они выполнили мое приказание. В конторе они начали мне объяснять, что постоянно жили в Ростове-на-Дону, потом находились в Сталинграде, но ввиду сильной бомбежки им пришлось бежать из Сталинграда, семьи свои они потеряли и вот теперь разыскивают. Проверив их паспорта, я немедленно вызвал командира отделения истребительного батальона товарища Качановецкого, который признал, что паспорта у них фальшивые, задержал их и повел на центральный участок».
Товарищ Качановецкий рассказал следующее: «Вечером, примерно в 9—10 часов, меня встретил товарищ Силаков, который заявил, что на участке появились два подозрительных неизвестных человека и находятся тут
же, около него. Я, как боец истребительного батальона, немедленно принял меры к их задержанию и проверке документов. При внимательном просмотре документов — паспортов и свидетельств об освобождении от воинской службы — для меня было ясно, что документы подделаны. Поэтому я принял меры к доставке обладателей документов под конвоем бойцов истребительного батальона на центральный участок и сообщил о них в горотдел НКВД».
Впоследствии Алабян и Хуцироба показали место, где было зарыто их снаряжение.
* * *
Итак, диверсанты были задержаны, снаряжение их собрано. Для чекистов наступил не менее ответственный этап — тщательный сбор доказательств и подтверждений виновности арестованных, подготовка материалов для судебного исследования.
Я вновь и вновь перелистываю страницы показаний преступников, акты экспертизы. Очень любопытно видеть, например, как по самым незаметным признакам обнаруживалась фальшивость документов, изготовленных немецкими разведывательными органами.
Важными доказательствами явились предъявленные Николаевым расписания радиопередач и шифры для связи с немецкой разведкой.
«При переброске нашей группы в тыл,—показал Николаев,— я, как радист, получил следующие установки: мои позывные — 149, позывные центра — 903. Время работы— 11.15, 18.30, 21.15 по московскому времени. Волна: для дневной работы моя — 9325, немцев— 10900, для ночной работы моя — 3430, немцев — 4460. Для обмена с немцами радиограммами мне были даны шифры: а-18, д-19 и ключ для шифра «квартира».
Николаев раскрыл правила зашифрования и тут же подготовил первую телеграмму, которую должен был отправить: «Приземлился благополучно». Перепроверяя это, наш радист вышел в эфир на волне Николаева, передал в условленное время зашифрованный текст о приземлении и получил ответ из центра «Цеппелин». Показания Николаева соответствовали действительности.
Какой протокол ни возьми, во всех видишь вопрос,
который следователи Пастельняк и Бондарев задавали обвиняемым: что привело задержанных на преступный путь, почему они оказались подручными гитлеровцев, почему стали служить врагу?
Вот одна из страниц протокола допроса Гладкова.
«Вопрос. Давая согласие служить немцам, вы знали о том, что нарушаете воинскую присягу и тем самым изменяете Родине?
Ответ. Да, я знал об этом.
Вопрос. Почему же вы это сделали?
Ответ. Условия для жизни в лагере были кошмарными. Военнопленные изо дня в день голодали. Среди них свирепствовали болезни — тиф, дизентерия. Все это приводило к большой смертности. Так, только в этом лагере за одну зиму из 8 тысяч военнопленных погибло около шести тысяч человек. Исходя из таких тяжелых условий пребывания в лагере, я решил добровольно пойти на службу к немцам, спасая свою личную жизнь. Для полиции лагеря были созданы лучшие условия. Кормили отдельно, жили не в землянках, а в бараке, на каждого была койка с постельными принадлежностями, ходили регулярно в баню. Нас снабжали табаком, разрешалось свободное хождение по лагерю и вне его».
Спасая свою шкуру! Именно этот мотив руководил сворой, собранной гитлеровцами в графском замке близ Люблино.
Хозяева «Цеппелина» отдавали себе отчет, с кем они имеют дело. И потому настойчиво искали в массе военнопленных труса и подленького по своей природе человечка, а затем применяли все, что могли, для углубления в своих будущих агентах животного страха. Задолго до переброски шпионов и диверсантов в районы советского тыла им «делали» преступную биографию. Расчет был прост: страх возмездия не позволит лазутчикам пойти с повинной к своим.
Каждый из них являлся соглядатаем гестапо, все прошли службу в карательных отрядах, все были развращены подачками, низменными страстями. Их устрашали и ложными сведениями об имеющейся в советском тылу специальной сети «Цеппелина», которая за ними будет наблюдать.
Но самая главная надежда «Цеппелина» была, конечно, на верность политического прогноза разведки и
ведомства Геббельса. Стратеги из генштаба и министерства, пропаганды считали, что где бы ни приземлился агент из Яблони, везде для его работы будет вполне благоприятная обстановка. Они всерьез рассчитывали на развал нашего общества под ударами гитлеровских войск.
Ну, а получилось, разумеется, все наоборот. Кровавую руку «Цеппелина» отвел народ с той самой беспощадностью, которая свойственна людям, сплоченным одной высокой целью.
Господам из «Цеппелина», наверно, и не снилось, что их скороспелого выкормыша возьмет в охапку со смелостью пограничника безоружная русская женщина. К сожалению, я до сих пор не узнал имени и фамилии этой женщины, так же, как еще остаются неизвестными сотни имен людей, бескорыстно помогавших чекистам. О них можно сказать, несколько перефразировав слова Теркина: все они вели бой «не ради славы, ради жизни на земле»...
* * *
Я стою у окна комнаты, где работали сотрудники контрразведывательного отдела. С высоты пятого этажа открывается довольно широкая панорама Саратова, ярко освещенного солнцем. В такой день отчетливо виден левый берег Волги, новый мост — трехкилометровый проспект, шагнувший через воды Волгоградского моря. А на юго-западе проступают белокаменные магистрали Заводского района. Город растет, раздвигается в ширину, движется ввысь. Он создал первоклассную индустрию, выпестовал могучую науку, воспитал бойцов беспримерной храбрости. И среди них первый космонавт мира Ю. А. Гагарин. В городе растут и крепнут герои завтрашнего дня.
Советский человек — обладатель большого счастья. И сохранить это счастье от всяких посягательств темных сил, обеспечить людям радость творческого труда — первая заповедь нашей партии и народа.
Н. МАЛИНИН
АВДЕЕВ-ДОНСКОЙ-ЧЕРНОМОРСКИЙ
В кабинет начальника штаба партизанского движения Южного фронта вошел человек среднего роста, лет сорока пяти, с широким русским лицом и негустой светлой шевелюрой. Был он в военной форме, но без погон и знаков различия. Шагнув от двери, вошедший четко, по-военному доложил:
— По вашему приказанию, Авдеев...
Навстречу из-за стола поднялся полковник и сказал сугубо по-штатски:
— A-а, это вы, Василий Дмитриевич. Пожалуйста, проходите, садитесь.
Обменявшись рукопожатием, они присели у стола, закурили.
— Как настроение, Василий Дмитриевич? — спросил полковник.
— Как у барометра: то падает, то поднимается.
— Такое непостоянство?
— Думал, забыли вы меня, отрешили от горячих дел. Теперь вижу — снова пригодился.
Полковник встал, прошелся по кабинету.
— Забыть мы вас не могли. Просто дали вам как следует отдохнуть после ростовской операции. Сколько вы в тылу у немцев пробыли?
— Ерунда, всего месяца четыре.
— Но ведь у черта на рогах. Не так ли?
— Да-а,— протянул Авдеев, ожидая, когда начальник штаба перейдет к делу.
Как бы угадывая его мысли, полковник сказал:
— Ростовскую область освободили, теперь дальше двигаться будем, на Донбасс... Вы знакомы с Донбассом?
— Бывал проездом.
— Придется познакомиться пообстоятельней, — улыбнулся полковник. — Словом, Василий Дмитриевич, готовьтесь к десанту в тыл врага. Задание особое: развернуть на шахтах и предприятиях Донбасса подпольную диверсионную и разведывательную работу. Опыт у вас есть...
— Ну, какой там опыт! Рядовая проба сил. Но школа, конечно, была хорошей.
— Пусть так, — согласился полковник. — Однако ближе к делу. Сколько вам потребуется времени на подготовку десанта? Медлить нельзя, но и спешка не нужна, надо продумать все до мелочей — экипировка, документы, явки, связь... Месяца на все хватит?
Авдеев задумался.
— Думаю, в месяц уложимся.
— Значит, решено... Подбор и подготовка людей целиком в ваших руках. Вам с ними работать, и тут мои советы будут лишними... Окончательный план действия обсудим позднее.
— Разведданные о месте выброски десанта будут?.— спросил напоследок Авдеев.
— Конечно, конечно! — заверил полковник. — Да, кстати, подумайте, Василий Дмитриевич, о своей новой подпольной кличке.
Авдеев быстро нашелся:
— Донской. Пусть я буду Донской. Не Дмитрий, разумеется...
— А Дмитриевич, — засмеялся полковник. — Хорошо, согласен,.
* * *
Выброска десанта за линию фронта была назначена на 30 мая 1943 года. Отряд Авдеева-Донского, состоявший из 22 человек, предполагалось выбросить ночью двумя группами в районе леса у совхоза «Донецкий». Здесь, по данным разведки, не было немцев.
В действительности получилось иначе. Первый самолет, на борту которого находились восемь человек во главе с Авдеевым, выбросил парашютистов в 48 километрах в сторону от совхоза «Донецкий», у села Большая Яни-соль. Здесь стояли немецкие войска, и десантники попали, как говорится, прямо к черту в зубы. Спасла темная ночь да полоса лесопосадок. Однако бой завязался. Авдеев сразу подметил нерешительность противника. Либо фашисты думали, что они имеют дело с крупным десантом, либо просто не рисковали, растягивая время до рассвета.
Авдеев рассредоточил людей, приказал менять позиции, не жалеть боеприпасов. Пусть немцы думают, что партизан много.
Бой продолжался несколько часов. Уже начали гаснуть звезды, светлело небо. Надо было уходить.
Воспользовавшись затишьем в перестрелке, Авдеев собрал людей, быстро объяснил задачу.
— Проскальзывать по одному, просачиваться, как вода. В случае потери связи — явки в Донецке, в условленном месте...
Он мысленно пожелал им успеха. Надю Жмурову, связную, задержал около себя. Ростовская комсомолка полна ненависти к врагу. Однако горячность ее может стать безрассудной.
— Вы пойдете со мной,— сказал он.
Надя удивилась тому поразительному хладнокровию, которое сохранял командир в этой, можно сказать, отчаянной обстановке. С таким человеком не пропадешь. И вдруг почувствовала, что и сама обретает спокойствие.
Авдеев и Надя бесшумно двинулись вперед.
Авдеев шагал крупно, споро, и Надя едва поспевала за ним.
— Быстрее, быстрее! —торопил командир.
Они пересекли лесопосадки, вышли в открытую степь, спустились в овражек. Потом снова оказались в поле, пересекли дорогу...
Рассвет застал их в старом окопе, на который они случайно набрели. Здесь можно было сделать привал.
* * *
Авдеев, конечно, не рассчитывал, что его десант в первый же момент вступит в бой,— это не входило в планы. Хорошо, что группе удалось вырваться.
Но вторую группу постигла трагическая судьба. Самолет выбросил ее тоже не в назначенном месте, а у села Николаевское, на головы стоявшим здесь немецким войскам. Некоторые из десантников были расстреляны еще в воздухе.
Было ли это результатом нелепой ошибки летчиков — трудно сказать. Бессмысленная гибель товарищей потрясла Авдеева.
Итак, оставалась семерка отважных — ядро, вокруг которого надо было создать разветвленную сеть подпольщиков. Центром ее был заранее определен Донецк. Сюда и добрались Авдеев с Надей. Встреча с остальны
ми подпольщиками должна была произойти в заранее условленных местах.
В первое же воскресенье Василий Дмитриевич направился на утреннее богослужение в церковь. В толпе богомольцев он увидел своего десантника Виктора Ушакова, веселого и до отчаянности смелого парня. Виктор истово крестился и усердно отбивал поклоны. Заметив Авдеева, улыбнулся одним взглядом. После богослужения они сошлись за углом церкви.
Виктор рассказал, что он уже устроился на заводе и «кое-что пронюхал».
— Народ здесь наш. Немцев люто ненавидят. Но есть и сволочные людишки. В общем, ежели с умом, дело развернуть можно.
Ушаков устроился жить у своего нового дружка. Нашли жилье и Наде. Авдееву еще штабом была определена нелегальная квартира у советской патриотки Александры Тихоновны Семеновой.
Он был смел и неутомим в работе. Уходил рано утром, а возвращался поздно вечером. Иногда по нескольку дней не возвращался совсем. Где был, что делал — спрашивать не полагалось.
Хладнокровие и выдержка помогали Авдееву выходить из самого трудного, порой смертельно опасного положения.
А опасность подстерегала подпольщика на каждом шагу...
Однажды он шел на очередную встречу с товарищем, назначенную в городском сквере в часы наибольшего оживления. В простой рабочей куртке, грубых штиблетах и кепочке блинчиком, он не привлекал к себе внимания. Однако полиции угодно было именно в этот момент устроить облаву и проверку документов. Авдеев попал в оцепление. Он спокойно подал свой «аусвайс». Полицейский долго рассматривал документ и вдруг предложил Авдееву пройти с ним в полицию.
До полицейского участка было квартала два — это Авдеев знал. Значит, можно что-то придумать. Решение пришло, как это бывает в таких случаях, мгновенно. На перекрестке Авдеев стремительно бросился перед идущим трамваем, оставив полицейского позади. Нескольких секунд, пока медлительный трамвай пересекал перекресток, было достаточно, чтобы затеряться в толпе.
В другой раз его задержали на вокзале — Авдеев собрался в Макеевку, где тоже действовали подпольщики его отряда. На этот раз дело обернулось хуже. Полицейский доставил его в участок, а там после короткого допроса посадили в камеру.
Авдеев понимал, что прямых улик против него у полиции нет, только подозрения. Но начнут копаться, чего доброго, передадут в руки гестаповцев.
Уже три с лишним часа сидел он в вонючем каменном мешке. Была ночь, но сон не шел. Противно было прикоснуться к засаленному соломенному матрацу, брошенному на жесткие нары. Покурить бы, да нечего — табак и спички у него отобрали. Обшарив карманы, Авдеев обнаружил одну-единственную спичку и обломок коробки с селитрой... Это было спасение. Он вспорол матрац, чиркнул спичкой, поджег солому. Камера тут же заполнилась густым дымом. Авдеев забарабанил в дверь:
— Горим! Горим!.. Пожар!..
Дремавший дежурный полицейский вскочил, ничего не соображая; увидев, что из камеры валит дым, открыл ее. Авдеев обождал секунду, пока клубы дыма вырвались в дежурку, сбил с ног полицейского и выскочил в ночную темноту...
Выстрелы и треск мотоцикла он услышал лишь тогда, когда был уже в безопасности.
* * *
В гестапо и немецко-фашистскую комендатуру Донецка все чаще и чаще стали поступать донесения о диверсиях на заводах, шахтах, железных дорогах.
10 июня в пяти километрах от станции Розовка было взорвано полотно железной дороги. Разбился паровоз и двенадцать вагонов с углем и автомашинами. Это было делом рук подпольщиков Литвиненко и Грешкова.
6 июля на шахте № 9 «Наклонная» произошел большой обвал. Подпольщик Скоблов умышленно пустил под уклон вагон, которым были выбиты крепления.
14 июня на станции Мушкетово подорван железнодорожный водопровод. Исполнители — Деряев и Карпушин.
16 июня в Макеевке подорвано два немецких танка. Это сделали подпольщики Куксо и Григорьев.
5 августа на шахте № 12/18 подпольщики Тонких и Тариков вывели из строя трансформатор. Здесь же подпольщики Ковалев и Кондрашов подсыпали песок в буксы шахтных вагончиков и из 144 вагончиков половину вывели из строя. Подпольщик Остапенко испортил пресс крупного брикета. Забойщики умышленно мешали уголь с породой, портили механизмы, устраивали завалы. Если эта шахта давала в сутки 800 тонн угля, то в июле — августе выработку снизила вдвое...
В гестапо догадывались, что аварии и диверсии под* готовлены подпольщиками. Это подтверждалось и тем, что в Донецке, Макеевке и других местах стали появляться листовки.
— Близок час освобождения Донбасса и всей Украины от фашистского ига! — говорилось в листовках.— Горняки, саботируйте добычу угля, вступайте в партизанские отряды, бейте фашистских гадов!
Специальные листовки были обращены к молодежи, военнопленным, к женщинам. В приказе, подписанном командиром партизанского отряда Донским, ставилась задача — срывать насильственную эвакуацию населения в немецкий тыл.
Листовки размножали на пишущих машинках, изъятых из немецких учреждений.
Окружной гебитскомиссар Донецка поднял на ноги всю полицию, жандармерию и агентуру. Было приказано найти партизанского командира Донского живым или мертвым.
И вдруг сообщают: Донской арестован. Причем сообщает не один агент, а несколько, из разных концов Донецкой области. Оказалось, гестаповцы переусердствовали, арестовав всех, кто носил фамилию Донской.
Авдеев, узнав об этом, от души смеялся:
— Был бы жив Дмитрий Донской, они и того зацапали бы как советского партизана.
И все же немцам удавалось нападать на след подпольщиков. Организация за три месяца потеряла двадцать товарищей, из которых тринадцать после пыток были расстреляны. Они встретили смерть мужественно, ничего не выдав врагу.
Попал в лапы гестапо, трагически погиб Виктор Ушаков. Донской тяжело переживал гибель одного из самых
лучших своих бойцов. И вот новый удар: схвачена Надя Жмурова, связная Авдеева.
Авдеев учил Надю быть осторожной и осмотрительной. В этот раз он послал ее с очень важным поручением через линию фронта — передать в штаб фронта сведения о численности и расположении войск противника, военных складах, укреплениях и аэродромах. Ее схватили при переходе линии фронта.
Надю привезли в Донецк, долго допрашивали. Она молчала. Тогда ей начали выкручивать руки. Надя молчала. Потом у нее вырезали груди. Надя молчала. Изверги облили ее бензином и подожгли. Надя умерла, не разжав губ..
* * *
Уже три месяца вели борьбу подпольщики в Донбассе. В отряде Донского насчитывалось 172 человека. Почти все они рабочие шахт и заводов, среди них 20 коммунистов, 44 комсомольца.
Тем временем линия фронта приближалась к Донецку. Немцы заметались, как крысы в горящем здании. Подпольщики, у которых к этому времени были на вооружении не только автоматы, но пулеметы и минометы, оседлали вражеские коммуникации. Особая группа из двадцати человек под командованием Доры Мамедовой заминировала дороги и перерезала вокруг Донецка все провода связи. Через несколько дней немцы восстановили связь. Тогда группа Мамедовой перерезала телефонные провода полевых немецких частей в районе шахт № 6, 8 и 9. Партизаны то и дело навязывали отступавшим немецким частям бои с тыла. Взлетали на партизанских минах немецкие машины...
О том, как действовали партизаны в заключительный день борьбы, скажем словами сохранившегося в архивах доклада, подписанного командиром партизанского отряда Донским:
«Отступая, фашистские банды на своем пути старались уничтожить, взорвать или сжечь все представляющее ценность для нашей Родины. Поэтому перед отрядом встала задача помешать уничтожению отдельных зданий и предприятий. Таким путем были сохранены: депо станции Чулковка, Чулковский клуб, ряд крупных зданий в
Мушкетово, на Путиловском заводе и на других шахтах». Кроме того, благодаря энергичным действиям отряда на разных шахтах и предприятиях Донбасса сохранено (укрыто) 400 тонн зерна и десятки тонн бензина. «Весь бензин, — говорится в докладе, — был передан наступающим частям Красной Армии, а продовольствие — госпиталям».
Донской сообщал также, что арестовано 109 немецких пособников и предателей родины, которые были переданы органам правосудия.
Седьмого сентября 1943 года в Донецк вошли войска Советской Армии.
В тот же день Авдеев доложил штабу, что особое задание командования по действиям в тылу врага выполнено.
* * *
Для настоящего человека раз найденное призвание становится делом всей его жизни. Каким бы трудным и опасным ни был избранный им путь, он уже никогда с него не сойдет. И если бы довелось начать жизнь сызнова, он начал бы ее с того же.
Таким был и Василий Дмитриевич Авдеев. Сын железнодорожника, он смог получить лишь начальное образование и рано начал трудовую жизнь. Судьба свела паренька из Базарного Сызгана с рабочими революционного Питера. В знаменательный апрель 1917 года, когда с приездом Ленина в Петроград Россия получила новый революционный заряд, девятнадцатилетний Василий Авдеев вступил в партию большевиков. А потом — Великий Октябрь, Красная Армия, гражданская война. Он доброволец особого летучего отряда. Отважного бойца партия направляет в ВЧК — именно такие железные парни нужны были Дзержинскому для борьбы с контрреволюцией.
Бурные двадцатые годы дали хорошую закалку молодому чекисту. Семь ранений и одну контузию получил он в боях с белыми бандами. Его заслуги были отмечены дважды именными золотыми часами и дважды почетным боевым оружием с надписью «За беспощадную борьбу с контрреволюцией».
Нет возможности проследить в деталях весь боевой
путь чекиста. Расскажем лишь о последних днях Авдеева.
...Январской непроглядной ночью 1944 года самолет выбросил группу десантников-парашютистов в тылу врага— у села Осиповка, в 120 километрах севернее оккупированной Одессы. В составе группы — десять человек, командует ими Яков Васильевич Черноморский. Кто бы мог подумать, что этот с виду мирный благообразный старичок в кожушке, с седеющей бородкой клинышком и в очках в простой железной оправе — не кто иной, как чекист Василий Дмитриевич Авдеев. Черноморский — это его новая подпольная кличка, а по документам он — коммерсант Кутепов.
Немецкие и румынские оккупанты установили в Одессе и на всей Транснистрии (так захватчики называли территорию между Днестром и Бугом) режим кровавого террора. Взбешенные взрывом здания комендатуры, они в первый месяц произвели повальные аресты и схватили многих одесских подпольщиков, работников подпольного обкома партии. Эти репрессии не сломили волю советских патриотов к борьбе. В Одессе и в области продолжали действовать около пятидесяти партизанских отрядов и подпольно-патриотических групп, насчитывавших несколько тысяч бойцов. Но действия этих отрядов и групп были разрозненными.
Авдеев-Черноморский со своей группой десантников и должен был помочь разрозненным подпольным группам установить между собою связь и стать грозной боевой силой, способной нанести врагу удар с тыла.
Можно представить себе положение Авдеева, когда он и его товарищи оказались в оккупированной Одессе. Простые обыденные заботы становились труднейшей проблемой. В незнакомом разграбленном и голодном городе трудно было обрести крышу над головой и кусок хлеба. Надо было самим найти людей, на которых можно было бы положиться.
Легко сказать — найти. В условиях фашистского террора не спросишь человека открыто, кто он — свой или пособник врага. И сам тоже не предъявишь документа, что ты советский подпольщик.
Авдееву повезло. Еще по дороге из Осиповки в Одессу его и Васю Рыбина подвез шофер старого газика Леонид Соручан. Из дорожного разговора с шофером нетрудно было понять, что Леонид ненавидит оккупантов, хотя
и далек от борьбы с ними. Приехав в Одессу, Соручан предложил своим пассажирам переночевать у него.
Приветливой оказалась и жена Леонида — Катя. Авдеев убедился, что Соручаны—люди свои, и вызвал хозяев на более откровенный разговор. И не ошибся...
Квартира Соручанов стала надолго надежной нелегальной квартирой Авдеева.
К верным людям попали в Одессе и Баркалов с Дорой Мамедовой («дядя» с «племянницей»). Их случайная знакомая Люба Пахомова, пригласившая к себе на ночлег, оказалась членом подпольной группы, которой командовал Степан Ильич Дроздов, в прошлом инженер-строитель. Пахомова и организовала встречу Баркалова с Дроздовым.
Первая встреча посланца Большой земли и одесского подпольщика была взаимно осторожной, прощупывающей. Но если верно, что у человека есть шестое чувство, то именно оно помогло Баркалову и Дроздову сблизиться. Баркалов предложил Дроздову встретиться «на высшем уровне», т. е. с его командиром.
— Пошли мы с Баркаловым на Староконный базар, там явка была, — рассказывал потом Дроздов. — Целый день толкались, не встретили. Потом еще три дня ходили по торговым рядам, все «приценялись». Наконец, на четвертый встретили Авдеева. Я, конечно, спросил его, как проверить то, что он о себе говорит, Авдеев ответил прямо, что документов за подписью и печатью предъявить не может. «Бывает, что и за печатью укрывается враг. Ты лучше смотри хорошенько, какой я есть. Может, поверишь?!» А я ему уже верил. Объяснить не могу, но когда я увидел Авдеева, то сразу же, без колебаний поверил.
* * *
Предложенный Авдеевым план партизанской борьбы в Одессе был смел и дерзок. Он предложил создать подпольные штабы в каждом районе города. Каждый штаб будет объединять и возглавлять несколько групп. Штабы районов будут подчиняться общегородскому.
— С помощью этих штабов, — говорил Авдеев, — мы развернем такую работу, что. врагам будет жарко.
Так и получилось на деле.
Подполье росло, крепло. Встала забота о вооружении. У десантников было оружие, сброшенное с самолета, но 130
оно спрятано в лесу. Доставить его в Одессу за 120 километров, когда все дороги перекрыты немецкими и румынскими заставами и патрулями,— дело нелегкое.
Авдеев снарядил в Осиповку за оружием хозяйку квартиры Катю Соручан и Васю Рыбина. Рыбин с его находчивостью и смелостью был незаменим в таком опасном деле. Катя, как местная жительница, едущая в деревню менять вещи на продукты, не могла привлечь внимания. Одновременно они должны были доставить в Одессу и партизанскую радистку Шуру Лубянову. Она все еще жила в Осиповке как «эвакуированная».
Все удалось устроить самым лучшим образом. В Осиповке Катя Соручан наменяла яиц, масла, творога. На дно корзин и кошелок уложили в разобранном виде автоматы и пистолеты, затем патроны и гранаты, а сверху—продукты. Рацию упаковали в старый потрепанный чемодан.
До станции наняли подводу, в Одессу ехали поездом. Зная, что на Одесском вокзале пассажиров обыскивают, Вася Рыбин за приличную сумму уговорил машиниста остановить поезд в пригороде Одессы. Так и было сделано. Двух минут оказалось достаточно, чтобы снять драгоценный груз с поезда.
Действия подпольщиков принимали все более организованный характер. Они теперь имели радиосвязь со штабом партизанского движения, принимали и распространяли сводки Совинформбюро, размножали листовки. Это насторожило охранку. Усилилась слежка, обыски, облавы...
На своей подпольной квартире был схвачен Вася Рыбин, схвачен с поличным — он как раз фабриковал документы для подпольщиков. Вместе с ним было арестовано еще несколько человек. Угроза нависла над начальником штаба Ганшиным, Баркаловым, над самим Авдеевым.
Значит, квартира оказалась у охранки на примете не случайно. Кто-то выдал. Есть среди подпольщиков предатель. Кто он?
Рыбину удалось убежать из тюрьмы. Но вскоре арестовали ряд других активистов подполья, в том числе Дору Мамедову. И это в тот самый момент, когда организация вошла в силу и уже так много сделала: созданы районные штабы и центральное руководство; установлена связь с группами, действующими не только в Одессе, но и в окрестностях, на важных участках — в морском порту,
на городском телефонном узле, на узловой станции Раздельная, через которую шли эшелоны с вражескими войсками и боеприпасами. Подпольщики проникли даже в румынские и словацкие части.
Для Авдеева настали горячие дни. Он назначал явки, инструктировал командиров групп и отрядов. В некоторые дни у него бывало по 10—12 явок в самых разных местах города. Как он успевал всюду — трудно понять.
— День-два еще поработаем, Катя, — сказал он однажды Кате Соручан, — и я исчезну, уйду под землю, никто меня не достанет.
* * *
Холодным мартовским утром 1944 года Авдеев-Черноморский пошел на явку с начальником штаба Ганшиным-Днепровым... Встретились на улице в условленном месте. Авдеев сразу заметил, что Ганшин чем-то очень обеспокоен.
— Случилось что-нибудь?
— Беда, Василий Дмитриевич. Арестован Григорий Зайцев, управдом, начальник штаба одной из групп, тот, в котором вы сомневались... У меня с нй'м была явка назначена, пришел, а там засада, чуть не влип. Неспроста это...
И словно в подтверждение страшной догадки они тут же увидели Зайцева спокойно идущим с портфелем под мышкой. Арестованный подпольщик на свободе? Тут что-то не так.
Ганшин пошел в сторону и исчез за углом, Авдеев двинулся Зайцеву навстречу... Если бы он знал, что Зайцев продался и что следом за ним идет агент охраны Маггелат!..
— Руки вверх!
Агент почти в упор наставил на Авдеева пистолет.
Василий Дмитриевич мгновенно выхватил свой пистолет и выстрелил. Но агент увернулся за дерево. Стреляя, Авдеев уходил все дальше и дальше... Один перекресток, второй, третий... Еще немного, еще, а там базар, толпа, в которой можно затеряться.
Перестрелка привлекла внимание проходивших мимо военных. Внезапно появилась группа немецких солдат. Авдеев оказался окруженным. Отступать было некуда. Он
приставил пистолет к виску и выстрелил. Но пуля только раздробила глазницу. Истекающего кровью Авдеева подобрали немецкие агенты и доставили в больницу. Охранка, понимая, что в ее руках — партизанский командир, решила во что бы то ни стало привести его в сознание. Хирурги сделали ему операцию. У постели день и ночь дежурили подставные сиделки, ловя больной бред.
Только через двое суток Черноморский пришел в себя. Настороженно повел единственным глазом по сторонам и все понял. Под белыми халатами «врачей» — гестаповские мундиры. Одним рывком сорвав с головы бинты, он поднялся на руках и, собрав все силы, с размаху ударился головой о железную спинку лазаретной койки.
Хлынула кровь.
Так погиб чекист из Ульяновска. Всего один месяц не дожил Авдеев до освобождения Одессы от оккупантов.
За доблесть и мужество Василий Дмитриевич Авдеев посмертно награжден орденом Красного Знамени и медалью «Партизан Великой Отечественной войны».
И. БИРЮКОВА
В ОДНОМ СТРОЮ
...Сначала все складывалось, как и мечтал Сергей Ашихманов: он тоже едет учиться! Ведь его друзья по еланской комсомольской ячейке далеко ушли: стали инженерами, врачами, учителями, а их вожака все носили по стране комсомольские путевки. И вот наконец-то Михайловский райком комсомола направляет Ашихманова на рабфак.
Ашихманов уже прощался с товарищами, но вдруг его вызвали в райком партии и объявили о новом решении:
~ Знаете, придется идти в органы ОГПУ.
Ашихманов было запротестовал.
— Я учиться хочу.
Секретарь райкома развел руками:
— Что поделаешь? Время сейчас такое. Идет коллективизация. Кулаки подняли голову. Сюда, на Дон, стекается вся контрреволюционная нечисть. Для борьбы нужны преданные партии, смелые люди... Понимаешь, Ашихманов, партия тебя призывает.
Со словом «партия» у Сергея связано воспоминание о большевике Федоре Ивановиче Милюкове. От него елан-ские мальчишки впервые услышали о Ленине, о коммунистах.
— Они для таких бедняков, как вы, счастье добывают,— говорил он.— Их не страшат ни тюрьмы, ни смерть. И... вот и вы такими должны быть.
Слова большевика находили отклик в податливых мальчишеских сердцах. Ребята помогали железнодорожникам формировать и пропускать через станцию красноармейские поезда, выполняли их поручения. А когда Елань заняли белые, они вместе с рабочими тормозили переоборудование железнодорожного состава под бронепоезд. Рабочие умышленно долго возились с ним. Охрана бдительно следила за каждым их шагом, но дело все равно не подвигалось. Взрослым железнодорожникам помогали ребятишки. Как бы играя под вагонами, они незаметно делали свои «диверсии». Бронепоезд так и не вышел из ремонта.
В 1920 году Федор Иванович собрал своих помощников, усадил их за стол и спросил:
— Хотите быть комсомольцами?
Они уже знали, что такое комсомол, и как один подняли руки.
— Хотим!
В те годы многое было новым и первым: ТОЗы, коммуны, пионерские отряды, комсомольские ячейки. Еланские комсомольцы во всем были впереди.
И вот теперь, в тридцатом году, секретарь райкома давал ему, Ашихманову, новую путевку. Разве мог он отказаться, хотя и жалко было снова откладывать учебу!
* * *
В первый же год работы в ВЧК Сергей понял главное: сила чекистов — в крепкой и надежной связи с народом.
Однажды на хуторах стала шкодить вооруженная банда. Главарь ее вербовал кулаков, собирал оружие. Надо было обезглавить банду. Как?
Начальник районного отделения созвал чекистов, изложил план: подослать к бандитам своего человека с легендой. Мол, прибыл из-за границы эмиссар, он создает на Дону повстанческую армию и хочет встретиться с представителем банды.
Местом встречи выбрали невзрачный флигелек в глубине сада. У калитки бандита ждал бравый «адъютант эмиссара» — высокий, стройный, на кудрявом чубе едва держится кубанка. Бандит, взглянув на него, сразу успокоился: «Свой донской казак, да и по выправке видать, офицер».
«Адъютант» учтиво распахнул дверь, провел посланца в комнату, где сидел «эмиссар». Завязался разговор.
— Надежда на вас небольшая, но... — небрежно процедил он.— Чем вы располагаете?
Бандит перечислил количество пушек, сабель, винтовок.
— Сами можете убедиться. Сегодня на хуторе ночью... Приходите!
— Но поведете нас вы, — твердо заявил «эмиссар».— Кстати, пора познакомиться: начальник районного отделения ГПУ Ильин.
Бандит схватился за револьвер, но было поздно.
— Спокойно, спокойно! — пригрозил «адъютант». Это был сотрудник ГПУ Ашихманов.
Главаря взяли, а в ночь разгромили его банду.
Были и другие поручения, все их Ашихманов выполнял образцово.
В 1932 году в городах Нижнего Поволжья появились фальшивые деньги: червонцы и пятерки. Чекисты напали на след фальшивомонетчиков, но те, почувствовав слежку, вдруг словно сквозь землю провалились.
Все версии оказывались несостоятельными. Оперативные данные не приносили положительных результатов. Помог, как ни странно, случай: в руки чекистов попала одна из фальшивок, перехваченная у подростков. Это и навело на след.
Следствие по делу фальшивомонетчиков поручили вести Ашихманову. Разговаривая с молодыми граверами, которые попали в число преступников по недомыслию, чекист понял: не до конца развратили их легкие деньги, еще сумеют парни вернуться к честной жизни. Поэтому и написал в заключении: «Считаю необходимым сохранить им жизнь и направить их в исправительно-трудовые лагеря... Верю, что они станут настоящими советскими людьми».
Сколько таких заключений написал Сергей Никитич
и не ошибся. И рассказал однажды об этом по радио. А дней через пять получил письмо из Камышина:
«Сергей Никитович, я не знаю, живет ли такой человек на свете или вас корреспондент придумал, только если вы есть, я завидую вам! У меня тоже сначала все хорошо в жизни складывалось: работа интересная, семья, товарищи, и люди мне верили, в партию приняли. Да не умел я ценить все это — запил, совершил пьяным преступление, попал в тюрьму. Сейчас я на свободе, а зачем она мне? Семьи нет: жена с детьми уехала к матери, пришел в отдел кадров текстильного комбината — узнали, какая у меня специальность — сначала обрадовались, а потом посмотрели документы и вежливо отказали. К старым товарищам идти стыдно. Что мне делать? Посоветуйте».
Ашихманов ответил. Нет, это были не сентиментальные назидания, а суровый человеческий разговор. Вот небольшой отрывок из письма:
«Уважаемый Анатолий Васильевич!
Ты просишь моей поддержки. Чем я могу помочь? Только советом, но сколько раз ты отвергал их, услышав от своих товарищей. В жизни, как ты знаешь, не всегда и не все гладко бывает, ничего просто так не дается. Вообще, все от тебя самого зависит. Живи и трудись на полную отдачу, не откалывайся от людей, тем более от своих старых товарищей. Мне кажется, самое главное в жизни— верить людям и быть уверенным в себе, своих силах».
Ашихманов написал в Камышин своим друзьям, жене Анатолия Васильевича. Рабочему помогли устроиться на комбинат, в общежитие. Позже он прислал старому чекисту письмо: наладилась жизнь.
* * *
Война для Ашихманова, как и для многих его товарищей-чекистов, началась задолго до 22 июня 1941 года. Собирали и обрабатывали сведения о противнике, подбирали и готовили кадры разведчиков.
Летом 1942 года фронт подошел к стенам Сталинграда, а в конце августа город запылал. Чекисты помогали спешно эвакуировать людей, оборудование.
Ашихманову поручили вывезти продовольствие со склада. Шофер отказывался:
— Да вы что? Там уже снаряды рвутся. Ведь на верную гибель!
Можно было, конечно, приказать, пригрозить расстрелом. Но какой толк от запуганного, подневольного? Сергей Никитич улыбнулся:
— Не бойся, останемся живы, я заговор знаю.
— Шутите?
— Серьезно, — ответил Ашихманов и улыбнулся.
Шофер нехотя полез в кабину.
Они мчались сквозь огонь, взрывы, их чуть не засыпало обломками зданий. Погрузив снаряды, продукты, Ашихманов решил проехать за Царицу, разведать, где немцы. Заехали на вокзал, там обнаружили и взяли несколько ящиков свечей. Эти свечи долго потом освещали блиндажи тринадцатой гвардейской дивизии. Когда машина подошла к переправе, шофер сказал Сергею Никитичу:
— И впрямь заговор знаешь!
Ашихманов рассмеялся.
— Запомни, в труса — всегда первая пуля. А живы мы остались благодаря тебе: вон как маневрировал.
А вскоре Ашихманову пришлось лежать в окопе с автоматом в руках. Немцы прорвались к домам специалистов. Никто не помнит, кто первым крикнул:
— Немцы прорываются к Волге!
Небольшая горстка чекистов заняла рубеж у мельницы Гергардта. С ними несколько работников милиции. Всего человек восемьдесят набралось. И это против целой немецкой части. Вот поднялись во весь рост Валентин Сердюков и Алексей Кочергин:
— Вперед! Не допустим немцев к Волге!
Все бросились за ними, стали в упор расстреливать немцев. Упал сраженный насмерть Сердюков, тяжело ранен Кочергин. Но гитлеровцы отступили, начали окапываться. Взятый позже в плен гитлеровскии капитан Генделянин признался: «Мы не смогли парализовать переправу через Волгу и допустили переброску в город дивизии Родимцева только потому, что 14 сентября недооценили возможности кучки людей, сражавшихся на маленьком кусочке берега Волги, в районе центральной части города. Бой с ней отвлек моих автоматчиков, и они не смогли воспрепятствовать переправе через Волгу частей Родимцева».
Почти сутки удерживали чекисты рубеж.
Ночью под пятнадцатое сентября на берегу появились сибиряки из дивизии Родимцева. Прямо с переправы они вступили в бой, чекисты вливались в их ряды. Сергей Никитич попал в первую роту.
Утром чекисты вышли из боя, их позиции заняли гвардейцы. Сергея Никитича оставили при штабе дивизии генерала Родимцева. Но когда на рубеже, который занимала дивизия, складывалась тяжелая обстановка, он шел в атаку со своим автоматом, как простой солдат. В бою на метизном заводе ему пришлось стать минометчиком.
Но главной все же была своя, чекистская, работа, ради которой его оставили в дивизии.
— При дивизии, — вспоминал позже Ашихманов, — была организована большая группа разведчиков, которая состояла главным образом из комсомольцев. Были и девушки. Этих разведчиков готовили за Волгой. Потом разведчики прибывали ко мне, и я должен был забрасывать их в тыл, в расположение немецко-фашистских войск, огневые точки. В бою я чувствовал себя куда смелее, чем, когда глядел на них, как они по Крутому оврагу уходили в тыл. Пока они вернутся, сколько передумаешь: получилось ли, а вдруг задержали, вдруг арестовали, а может, уже убиты? Ведь наши солдаты, офицеры — в окопах и блиндажах, а они открыто ходят. Такие смелые были!
Двести дней и ночей капитан Ашихманов был в бою. Второго февраля 1943 года в разрушенный город вернулась тишина, страшная, пугающая. Идешь по городу — воет ветер в развалинах, звенит жесть, и кажется, город стонет.
Чекист вел допросы пленных, читал немецкие письма (их приносили ему мешками), а душа капитана рвалась на фронт. Хотелось остаться в родной дивизии, идти вместе с нею дальше на запад, но его вскоре вызвали в Москву.
— Конечно, вы устали, надо бы отдохнуть.
— Кто же в войну отдыхает?
— Что ж, раз сами это понимаете, то... Вот есть мнение такое: забросить вас в тыл к партизанам Медведева. В тех местах стоят части изменника Власова. В вашей группе будут люди разных национальностей. Задача — проникнуть во власовские части, вести разложение... Не все же там изменники, многие хотят вернуться к нам —
им надо помочь... Есть и просто запуганные — с ними поработать надо. Конечно, кроме этого, вы должны собирать и передавать разведданные.
— Что ж, я готов,— ответил Ашихманов.
— Учтите, это не приказ.
— Все равно!
Месяцы подготовки, и вот группа «Яши» (так отныне называли Ашихманова) пытается перейти линию фронта. У Антоновки натолкнулись на укрепленную линию немецкой обороны — отошли. По данным разведки, линию фронта можно перейти в другом месте, через болото.
Вот как спустя 22 года рассказал об этом нам чекист.
— Идешь и не знаешь, что тебя ждет. Может, наши встретят, а может, немцы. Шли гуськом, след в след. Только добрались до середины болота, как вдруг засвистели пули. Справа и слева. Мы, конечно, сразу прилегли; оказалось, немцы делали очередной прострел болота. Когда выстрелы затихли, мы поднялись — и дальше. Боеприпасы, оружие — все на себе. Потом оказались в лесу и снова услышали стрельбу — били немецкие пушки. Мы прикинули и определили: от немецкой передовой ушли далеко. Наконец-то!.. Вы понимаете, как мы были рады. Даю радиограмму в Москву: «Линию фронта прошел, потерь не имею, достиг местечка Воегоща». Когда я сообщал такие сведения, в Москве на карте флажок накалывали. Прибыв в Москву, весь свой путь в тылу по этим флажкам увидел...
Когда власовские части ушли в Польшу, группе «Яши» было приказано остаться в соединении партизан.
В истории легендарных подвигов партизан есть страницы, написанные группой Ашихманова. Вместе с войска^-ми Советской Армии она совершала дерзкие налеты на гитлеровские войска. Пригодилась и боевая техника, которую сотни километров, через линию фронта, несли чекисты. С ее помощью была взорвана железнодорожная линия Любомль — Крымна. Немецкий бронепоезд, причинявший партизанам немало хлопот, больше не появлялся.
Когда наступающие советские войска соединились с партизанами, Сергей Никитич вернулся в Москву. Ему предложили выбрать любой город. Он попросил напра вить его в Сталинград.
В. АНДРЕЕВ
ПО ОСОБОМУ ЗАДАНИЮ
Жуков подбежал к полуторке задыхаясь. Он боялся упустить единственную машину, стоявшую перед раскрытыми настежь дверьми продбазы. Шофер-солдат уже заводил ее рукояткой и чертыхался.
— Эй, браток, не скажешь, где стоит 57-я танковая дивизия? — спросил Жуков.
В этот момент мотор чихнул, затарахтел, и на лице шофера взыграла улыбка.
— Завелась! — воскликнул он, проводя по мокрому лбу рукавом промасленного комбинезона.
Жуков хотел было повторить свой вопрос, но шофер вдруг перевел на него посерьезневший взгляд и уже сердито, тоном бывалого человека, съязвил:
— Сейчас ничего не стоит на месте, товарищ лейтенант. Все движется. А насчет 57-й — спроси вон у начальства.
В кабине на шоферском месте сидел командир без знаков различия на петлицах.
Отрегулировав газ, он вышел из кабины и остановился перед Жуковым, плотный, широкий в плечах. Жуков с уважением взглянул на орден Боевого Красного Знамени, приколотый к выцветшей гимнастерке.
— Зачем тебе, пограничник, эта дивизия? — строго и с небольшим нерусским акцентом спросил орденоносец, оглядывая с ног до головы стоявшего перед ним лейтенанта в форме пограничных войск.
Предчувствуя, что этот человек может ему помочь найти свою часть, Жуков представился по-уставному и предъявил назначение.
— В особый отдел, значит? Так.— Орденоносец снова смерил Жукова придирчивым взглядом, будто прикидывая, чего стоит этот человек, и возвратил бумагу. — Откуда будешь?
— Из Саратова.
— Значит, отчаянный?
Жуков улыбнулся: давно уже перевелись «оторвяги-горные», о ком шла недобрая слава, а вот люди еще не забыли.
— А вы откуда? — спросил он в свою очередь.
— Не земляк тебе, не-ет! — будто с сожалением протянул командир. — С Осетии я, жил в Орджоникидзе... Ну ладно! Тебе повезло, лейтенант. Я уполномоченный Особого отдела полка этой дивизии капитан госбезопасности Кусов. Имя и отчество не называю — не запомнишь.
Жуков с радостью протянул руку своему брату-чекисту, начал было рассказывать, как мытарил по дорогам, разыскивая свою дивизию среди отходящих частей, но Кусов нетерпеливо махнул рукой:
— После, если придется... Садись в кузов, подбросим.
Жуков без обиды на то, что его прервали, закинул в кузов шинель, схватился руками за борт и оказался на верху ящиков, покрытых брезентом.
Машина тронулась, выбралась на грейдер. По нему в ту и в другую сторону неслись грузовики, шли колонны солдат, грохотали танки и тягачи...
Жуков и Кусов вскоре забыли друг о друге. Каждый из них отдался своим думам, связанным с тем, что делала на их глазах война. Никто из них и не предполагал, что вскоре они не только встретятся снова, но и вместе пойдут в бой.
* * *
А в то же время в Особом отделе Западного фронта решалась судьба еще одного человека, подавшего рапорт на имя начальника. В рапорте было написано:
«Я не могу дальше сидеть в штабе и оставаться рассматривать дела трусов, я прошу Вас разрешить мне организовать партизанский отряд и действовать в тылу врага. Надеюсь, что мои общие знания, преданность Родине обеспечат успех действия отряда.
Особоуполномоченный Особого отдела НКВД Зап. фронта лейтенант госбезопасности Червинский.
20 августа 1941 года».
С этого рапорта, собственно, и начинается толстый том документов, повествующих о подвигах отряда особого назначения в тылу врага. Рапорт написан на четвертушке листа, химическим карандашом, а за ним подшита копия удостоверения, предоставлявшего право комиссару особого назначения НКВД Западного фронта лейтенанту госбезопасности Червинскому П. А. производить набор добровольцев в свой отряд во всех частях, подчиненных
непосредственно штабу и управлению Западного фронта.
Одним из первых, кто изъявил желание войти в отряд, был капитан госбезопасности Кусов, с которым познакомился Жуков на продбазе.
Начальник Особого отдела фронта, выслушавший просьбу Кусова, предупредил:
— В отряд вас зачислим, но командиром. Привилегий никаких, только ответственность и ответственность. За себя, за каждого человека, за все задания, которые будут вам даны. Люди у вас будут хорошие — в основном пограничники.
— Ясно, товарищ комиссар, — ответил Кусов, давая понять, что его не нужно страшить ответственностью. — А что касается привилегий, то я к ним не привык.
Выйдя из кабинета начальника, Кусов столкнулся лицом к лицу с лейтенантом-пограничником.
— Жуков?
— Так точно, товарищ капитан. Здравствуйте!
Оба обрадовались встрече, заулыбались.
— Ты где сейчас?
Жуков стал объяснять причины, из-за которых он до сего времени не смог вырваться из штаба. Кусов удовлетворенно воскликнул:
— Вот и хорошо! Есть настоящее дело. Пойдешь?
— На настоящее — пойду, товарищ капитан.
— Создается отряд для заброски в тыл к немцам. Понимаешь, будем делать налеты на гарнизоны, взрывать склады, снимать предателей и изменников, выявлять агентуру врага.
Кусов говорил горячо, взмахивая перед собою руками.
— К кому я должен обратиться? — спросил Жуков.
— Комиссар отряда — Червинский, наш чекист, парень стоящий. Меня посылают командиром.
— Тогда записываюсь! А отпустят? — усомнился Жуков.
— Что за вопрос! Не к теще же на блины! Отряд набирается из чекистов и пограничников, только! Понял?
— Есть!
— Вот так. А теперь запомни: меня зовут Хаджисмел, отчество — Джамбулатович.
Капитан и лейтенант ударили по рукам.
* * *
.,.«26 сентября в 19.00 районе Емлене севернее урочища Пелецкий Мох перешли линию фронта. Благополучно прошли минные поля. Двигаемся болотами, находимся районе озера Высочерт. Подходим район резервных частей противника. Тщательно разведываем участок возможного прохода между ними. Отставших нет, все здоровы. Червинский».
Это радиограмма номер один, отправленная из отряда в штаб фронта.
Успешному переходу через боевые порядки немцев отряд во многом был обязан не только фронтовой разведке, но и Кусову, Червинскому, Жукову, Шпилевому, тщательно изучившим маршрут движения отряда в обход огневых точек противника.
Шпилевой — это четвертый чекист, старший лейтенант госбезопасности, смелый и осторожный человек с большим опытом оперативной работы. Жуков видел, с какой продуманностью и осторожностью он принимал решения или давал советы. Выводить отряд в глубь территории, избегая преждевременного столкновения с большими подразделениями немцев, было его идеей.
Через три дня отряд начал операции. В радиограмме № 2 уже сообщалось: «...30 сентября снят мотоциклист Геберт... Ночь на 2 проведен налет на штаб в селе Прудок на реке Межа... Находимся в районе м. Ильино».
На следующую ночь, 3 октября, — новый бой. Отряд уничтожил транспортную роту немцев, напав на нее неожиданно для немцев и дерзко.
Вот как это произошло.
Когда отряд Кусова продвинулся в глубь территории, оккупированной врагом, чекисты начали выходить в села, искать надежных людей и устанавливать с ними постоянную связь. Уже в первые дни полученная от патриотов информация оказалась важной.
2 октября колхозницы села Н. Железница Лукерья и Екатерина Михайличенко рассказали разведчикам, что в селе Кукуево остановилось несколько подвод с немцами.
— Где они разместились? — спросил Кусов у разведчиков.
— На колхозном дворе.
— Женщинам можно верить?
— Вполне! Увидев нас в форме, они обрадовались и сами рассказали все, что им было известно. Бейте немцев, — говорят, — мы вам будем помогать.
Шпилевой предложил:
— Немцев надо уничтожить. Сделаем налет ночью. Но без дополнительной разведки начинать операцию нельзя.
— В разведку пойду я сам, — сказал Кусов. — Жуков, вы со мной!..
— Есть!
Вызвались еще добровольцы: Федоров, Бычков, Расс, другой Жуков (техник-лейтенант).
К селу Кукуеву подошли, когда стемнело. Залегли возле дороги, с краю посадок, и стали ждать, прислушиваться. Вскоре на дороге показался человек, вышедший из села.
— Вот с ним и поговорим, — сказал Кусов, подползая к дороге.— Будьте настороже. Разговаривать буду я.
Когда пешеход поравнялся с разведчиками, Кусов приподнялся с земли, скомандовал:
— Стой!
Человек остановился, быстрым заученным движением выбросил руки вверх.
— Иди сюда! Быстрее!.. Садись!
Человек вошел в посадки, опустился на землю. Кусов увидел перед собою пожилого мужчину.
— Где живете?
— В Кукуеве.
— Фамилия?
— Максимов. Звать Иваном, по отчеству Иосифович. Колхозник я.
— Куда идете?
— В Железницу, к сестре. Болеет она.
— Немцы в Кукуеве есть?
Максимов опустил голову, вздохнул:
— Не знаю, братец.
— Как это не знаешь? — перебил Кусов, не спуская с него глаз.
— Так... Не видал, — тянул Максимов. В голосе — страх, глаза отводит. — А ты кто будешь? — спросил он в свою очередь.
Обычный вопрос, а вот как ответить, чтобы не попасть впросак?
— Видишь, командир, — ответил Кусов.
— По форме — так...— согласился Максимов.— Однако я не видел немцев. Может, и есть они в селе, а не видел сам.
Кусов достал папиросы, предложил Максимову. Тот нерешительно взял. Затянулся. Жуков из-за кустов с напряжением следил за каждым движением незнакомого человека, старался не пропустить ни одного его слова.
— Вот что, Иван Иосифович. Нам ни к чему морочить друг другу голову, — сказал Кусов. — Давай-ка раскроем карты. Я работник особого отдела госбезопасности...
— А кто тебя знает, — уже смелее проговорил Максимов. — Ты мне документ предъяви, чтоб я поверил.
— Изволь! — Кусов чиркнул зажигалкой, поднес к лицу Максимова красную книжицу. — Читай!..
— Как же ты, братец, в форме и при документах? — удивился Максимов. — Да тебя первый же немец...
— Или я его... Так как, есть в Кукуеве немцы?
— Есть, есть! — зашептал Максимов, будто его могли подслушать кусты. — Подвод сто. К вечеру понаехали. Колхозный двор начисто забит ими. На каждой подводе по три-четыре немца.
— А на подводах что?
— Точно не знаю, будто продовольствие, патроны...
Минут через пятнадцать обстановка была прояснена.
— Иван Иосифович, у вас в Железницах дело срочное? — спросил Кусов.
— Можно сказать, никакого нету. От немцев и хоронюсь.
— А если мы к ним сходим вместе? А?
— Это зачем?
— Поможешь выбрать путь, как скрытно подойти к ним.
— Ты не один, что ли? — снова насторожился Максимов.
— Не один, — ответил Кусов и позвал Жукова: — Виктор Иванович!
Кусты зашевелились. Жуков и его разведчики выросли перед Максимовым как из-под земли.
К трем часам ночи отряд скрытно подошел по разведанным маршрутам к цели, бойцы залегли. Как назло,
высоко в небе плыла луна, было видно, как днем. При таком свете нечего было думать, чтоб продвинуться незамеченными.
Лейтенант Жуков, хорошо с Максимовым изучивший подходы к колхозному двору, быстро подвел свою группу бойцов со стороны огородов и залег с ними в канаве.
Оставалось только проползти метров шестьсот, подбежать к постройкам, бросить бутылки с горючей жидкостью, гранаты. Но сигнала атаки не было: Кусов выжидал, пока зайдет луна.
Только через полтора часа, на рассвете, отряд смог начать сближение с немцами.
— Вперед! — подал команду Жуков, приняв сигнал Кусова.— По-пластунски. За мной!
Расс, оказавшийся позади Жукова, взмолился:
— Нету сил, товарищ лейтенант. И так километра два на животе проутюжили. Разрешите перебежкой.
Жуков промолчал: вскоре предстоял напряженный рывок и бой, нужно было сохранить силы. Но.через несколько минут все-таки дал передышку, и снова:
— По-пластунски, за мной!
— Были бы руки свободны, а то в обеих бутылки с горючей жидкостью.
— Вперед, вперед! — подбадривал Жуков, передвигаясь на локтях и коленках. — Вперед!
Земля на огородах рыхлая, сухая, забивает рот, глаза. Глоток бы воды!
Теперь ползли молча. Жуков только жестом подзывал за собою гранатометчиков, особенно часто — Расса.
Впереди уже слышалась немецкая речь. Трещал костер; на нем, наверное, смолили свинью, потому что в воздухе стоял запах горелой щетины. Вот и повозки стали видны. Немцы сгрудились у костра, но большинство спало: из повозок в разные стороны торчали ноги.
Жуков подождал, пока подтянулись все гранатометчики, показал, кому нужно отползти вправо, влево, чтобы фронт атаки был шире. И дал сигнал отряду: посветил фонариком.
Привстав на колено, первым метнул бутылку на крышу сарая. Вскинулось пламя. И тотчас же, справа и слева от него, вспыхнули такие же свечи. Один за другим раздались взрывы, за ними еще и еще. Заржали лошади, закричали люди.
Вдруг раскатилось «ура!», и началась автоматная стрельба — это отряд бросился на немцев, расстреливая их в упор.
* * *
...Налеты на немецкие гарнизоны и подразделения вошли в боевые будни отряда. В радиограммах, которые можно прочесть в деле с документами отряда, о них говорится скупо.
Вот некоторые из радиограмм:
«Третьего деревне Леоново уничтожен староста-предатель. Деревню прибыли на трех грузовиках 66 немцев и начали обстрел опушки леса. Нами эта группа разогнана. Убито и ранено 10 немцев, автомашины выведены из строя».
«Данным местных жителей д. Красный Луч Велиж-ского района, прибыла группа немцев около 60 человек. Разместились в школе. В результате налета ни один немец не вышел из школы...»
«В д. Булиже Демидовского района карательный отряд немцев разогнан. Оставив 12 трупов и подобрав 8 раненых, немцы бежали... Убиты парторг Балакирев, боец Богомолов».
В одной из опущенных нами радиограмм сообщалось о тяжелой для всего отряда утрате.
7 ноября 1941 года, т. е. на одиннадцатый день действия в тылах немцев, отряд после продолжительного марша остановился на отдых в лесу невдалеке от деревни Полоски. Как всегда, были расставлены посты, выслана разведка. Жуков остался в отряде и вместе со своими устраивался на отдых.
Вдруг по группам передали, что приближается несколько подвод с немцами. Кусов тут же подал команду «К бою!» и бросился вперед.
Бой был коротким, не более двух-трех минут. Но когда Жуков с товарищами подоспел на помощь командиру, тот уже лежал убитым.
У могилы выстроились молча. Слова комиссара доносились словно издалека. Кто-то топориком обтесал ствол дерева и карандашом написал:
| 7. X. 1941 г. Командир отряда Кусов |
Об отдыхе никто и не думал. Отряд пошел вперед с одним стремлением отомстить за Кусова, которого все успели полюбить.
Командиром отряда после гибели Кусова стал чекист Шпилевой.
За 35 дней своих действий в тылу отряд Шпилевого (так он стал называться) прошел свыше 750 километров по Смоленской, Витебской и Калининской областям, провел 21 боевую операцию, уничтожил не одну сотню немцев, много боевой техники, совершил ряд диверсий на железной дороге, передал в штаб фронта важную информацию о противнике.
Виктор Иванович Жуков, участник отряда Шпилевого, рассказал нам о том, как отряд вернулся обратно.
— Наступили холода. Дождь, ветер. Летнее обмундирование да плащ-палатки не спасали от стужи. Донимали и насекомые, пришлось расстаться с нательным бельем. Все труднее становилось доставать боеприпасы, питание. Мы доложили обстановку и получили приказ выходить на соединение с частями нашей армии. К этому времени с отрядом шла большая группа бойцов и командиров, которых нужно было вывести из окружения. Большая часть из них не имела оружия и так же, как и мы, была плохо одета и страдала от холодов. Командиром этой группы мы назначили лейтенанта Фрумена, и вся группа стала называться «армия Фрумена».
...Приблизились к линии фронта. 30 октября наша третья группа находилась в тыловом охранении. С отделением Рассохина, — вспоминает Жуков, — я замыкал колонну. В середине, разорвав отряд на две части, двигалась «армия Фрумена». Ее-то и заметили немцы. Началось преследование. Местность в этом районе сильно пересечена: холмы с кустарником, овраги, да еще противотанковые рвы сохранились. Поднявшись на возвышенность, мы увидели, как по двум дорогам на наш след стягиваются немцы. Стало ясно, что без боя до темноты нам не добраться до леса.
Заминировали тропу. Взрыв, крики... Поставили последнюю мину — снова взрыв, крики немцев. Но они приближались, настигая нас. Отряд стал готовиться к бою. В центре оказалась моя группа, позади — все «фрумен-цы», с флангов — первая и вторая группы. Разведку оставили в резерве. Немецкие солдаты вдруг останови
лись на просеке, к ним подтягивались отставшие немцы, горластые, ожидавшие легкой победы над нами. Нас разделяло каких-нибудь 50 метров.
— По фашистам огонь! — подал команду Шпилевой, и мы бросились на немцев. «Фруменцы», будучи безоружны, закричали «ура!». И наш бросок в атаку и отчаянное «фруменское» «ура!» поколебали немцев. Они побежали. Забрав документы и оружие убитых немцев, мы, не задерживаясь, двинулись вперед. Через сутки, в ночь на 1 ноября 1941 года, форсировав Малую и Большую Кошу, мы соединились с частями 22-й армии...
После небольшого отдыха отряд Шпилевого получил новое задание: выйти на коммуникации врага в треугольнике Смоленск — Орша — Витебск и там развернуть свои действия. Получил новое задание и Жуков: он был назначен комиссаром этого отряда.
На исходные позиции они вышли тремя группами и в назначенный час начали продвижение в сторону немцев. Однако проникнуть на оккупированную врагом территорию быстро не удалось, и отряд на первых порах понес серьезные потери. Вот что рассказывает об этом командир одной из групп тов. Червинский.
«В ночь на 9 мая, — писал он, — я с основной группой пошел в район д. Орлица Юхновского района. Справа от меня действовала группа Бычкова, слева должна была пройти группа Жукова. В 24 часа 8 мая эти фланговые группы встретили упорное сопротивление и, истребив до 10 фашистов, отошли на исходное положение... Моя группа проползла проволочные заграждения, сняла из бесшумных винтовок 3 поста и к 2 часам 9 мая достигла линии дзотов и второй линии минных полей. В этот момент продвигавшийся третьим комиссар отряда т. Мануйлов подорвался на саперной мине (были оторваны ступни ног и левая рука). Сильный взрыв привлек внимание противника. Месторасположение моей группы было замечено, освещалось ракетами и обстреливалось сильным пулеметным огнем. Продвигаться бесшумно было невозможно... В группе появились раненые. В это время комиссар Мануйлов крикнул «отомстите за мою смерть», запел Интернационал и пристрелил себя из ТТ.
Противник начал окружать группу. Маневрируя огнем и движением, группа прорвала кольцо и, истребив
около 20 фашистов, вынесла с поля боя своих убитых и раненых».
От вторичной попытки перейти линию фронта через боевые порядки немцев штаб отказался и принял другое решение: забросить отряд на самолетах. В спешном порядке были проведены тренировочные полеты, прыжки с парашютом. В. И. Жуков стал десантником.
— Приземлились в районе Юхнова, — рассказывал он позже,— отсюда и начался многодневный рейд отряда к месту своего назначения, в треугольнике Смоленск — Орша — Витебск. Каждый час этого рейда был наполнен не только тревогой и опасностями. Продвигаясь вперед, отряд почти каждые сутки производил налеты на небольшие гарнизоны, обозы и склады, закладывали мины на дорогах, вершили суд над предателями. А затем начались напряженные операции в заданном районе.
Боевой дневник отряда — скупой перечень подвигов В. И. Жукова и его товарищей — нельзя читать без волнения.
Вот несколько записей:
«19 июня. Минированы обе колеи железной дороги на расстоянии 1 км от станции Ветлино — Рожаново.
Взорвался шедший из Орши на Смоленск воинский эшелон. Выехавшая к месту крушения дрезина с 8 немцами взорвалась на второй мине... Разбито 16 вагонов с солдатами, 8 платформ с 13 автомашинами, груженными военным имуществом».
«20 июня. Группа в количестве 18 человек разгромила полицейскую управу в д. Казимирове».
«6 июля. Группа сержанта Салимова минировала Оршанскую ж. д. в районе Гусино... Разбился паровоз и 18 вагонов с солдатами».
«13—14 июля. Минировали Витебскую ж. д. между станциями Б. Плоская и Голынка. Разбился паровоз и 4 вагона с 24 авиамоторами и аккумуляторами».
Немцы, озлобленные дерзкими действиями неизвестного им отряда, натравливали на него карателей производить облавы и засады, но после каждой операции отряд спешно снимался с места, делал бросок, заметая следы, или прорывался с боем.
В конце рейда, когда вышли к Днепру, создалось критическое положение. Нужно было, не задерживаясь, переправиться на другой берег, так как отряд преследо
вало крупное подразделение немцев. За рекой начинался лес, и в нем было спасение. Но ни вброд, ни вплавь реку не преодолеть: она была широка и глубока в этом месте, а у каждого бойца за плечами — немалый груз: оружие, мины, взрывчатка. Искать брод было некогда.
Жуков с двумя разведчиками бросился в село, на окраине которого остановился отряд, готовясь к переправе через реку.
Навстречу вышли старики, бабы, дети. У многих в руках — крынки с молоком, на лицах — радость. Обнимают, целуют, плачут.
Отпив холодного молока, Жуков сразу изложил просьбу отряда.
— У вас должны быть лодки. Дайте нам перебраться через реку. За нами гонятся немцы. Через полчаса будут здесь.
Люди опустили глаза, зашептались.
— Вы только скажите, где лодки. Мы сами, — не отступал Жуков.
Вперед выдвинулся старик в длинной, до колен, холщовой рубашке.
— Лодки е-есть у нас, сынок. Есть... Спрятаны они. Ну, дадим тебе их, а немцы нас за это... всех...
Жукову незачем было говорить, как жестоко расправлялись оккупанты за малейшую помощь партизанам. Он взглянул на притихшую толпу стариков и женщин, на ребятишек, уцепившихся за подолы матерей, и почувствовал, что не имеет права подвергать их, беззащитных, опасности.
— Ну, что же, прощайте!.. — сказал Жуков и махнул рукой своим бойцам: — Пошли!
В отряде не теряли время. Когда Жуков подошел к бойцам, они доложили ему, что сооружают плот.
— Переправим взрывчатку, груз, оружие, сами вплавь, — сказал ему Червинский, взглянув на часы, а затем в сторону села. Его лицо вдруг просияло. — Смотри-ка, Жуков! К нам идут! А ты говорил...
Жуков обернулся и тоже увидел: с горы спускались к реке старики с веслами на плечах. Впереди шел тот дед, с которым говорил Жуков, — в длинной белой рубахе.
Червинский подал команду: — Готовиться к переправе!
Опасения Жукова были не напрасны. На следующий день стало известно, что немцы повесили стариков, которые помогли отряду переправиться через Днепр на своих лодках.
* * *
К началу 1943 года немцы насадили на белорусской земле много контрреволюционных националистических формирований и организаций, разведывательных и диверсионных школ.
Необходимо было установить места их дислокации, собрать сведения о главарях и других изменниках Родины, продавшихся немцам.
В числе отрядов, заброшенных в тылы врага с этим заданием, был и небольшой отряд В. И. Жукова. В третий раз отважный чекист направлялся для выполнения особого задания. На этот раз он провел на территории, оккупированной врагом, более года.
Когда знакомишься с отчетами отряда, приходится удивляться тому, как много было сделано для обезвреживания немецкой агентуры.
Вот один из характерных эпизодов.
Местные жители, с которыми Жуков поддерживал конспиративную связь, сообщили ему, что курсанты школы диверсантов ходят купаться на речку Плисса, и указали место.
— Вот здесь и устроим засаду, — решил Жуков и вынес свой план на обсуждение. С ним согласились.
Выбрали укрытое место вблизи песчаной отмели, засели. Три дня ждали подходящего момента. Но он не представлялся. Курсанты приходили и уходили группой, все вместе.
На четвертый день один из них отплыл в сторону засады и прямо перед Жуковым стал нырять, подолгу находясь под водой.
— Вот этого ныряльщика мы и возьмем, — сказал Жуков своим бойцам. — Кто хорошо плавает, раздевайся. Только один.
Жуков первым бесшумно погрузился в воду, подплыл к ныряльщику, схватил за ногу и придержал, чтобы хлебнул воды. На берегу ныряльщик ошалело вертел глазами, увидев приставленный к горлу кинжал.
— Спокойно, не брыкайся. Будешь говорить правду —
отпустим, будешь врать — прирежем. Выдашь — больше суток не проживешь. Понял? Как фамилия?.. Сколько вас в школе?.. Назови курсантов своего взвода! По фамилиям! По кличкам!.. Да не тяни. Тебя могут хватиться. Тогда — конец! — И Жуков пригрозил кинжалом.
— Уберите нож, скажу все... Я ведь вижу — свои.
— Только вот ты чужой. Немцам продался, гадина!.. Кто начальник школы?.. Преподаватели?..
Жуков вразбивку повторял вопросы, перепроверяя. Но парень давал будто правдивые ответы, не сбивался.
— Перепроверим ведь! Наврешь — не жить тебе. Понял?..
Курсант был совсем молодой, тщедушный. Жукову хотелось расспросить, как он дошел до жизни такой, но времени не было. Курсанты уже одевались.
— В пятницу на этом же месте! В это же время. Понял?.. А сейчас иди! Входи в воду, нырни подальше.
Ныряльщик подполз к реке, опасливо оглянулся и скользнул в воду, как нож. Жуков и его бойцы проследили, где он вынырнет. Ныряльщик оказался неплохим пловцом: он долго не показывался и вынырнул почти напротив одевающихся курсантов.
— Все в порядке! За мной!.. — сказал Жуков.
Через полчаса радиостанция Жукова передала в штаб первые сведения, добытые им о разведшколе.
В дневнике об этом записали так: «Задержали выпускника Борисовской немецкой школы. Получили сведения на 22 агента и радировали в центр».
С этого времени начинается работа по проникновению в школу.
И вот еще записи в дневнике о деятельности группы В. И. Жукова под Минском:
«13 августа 1943 года. На ст. Пуховичи взорвана цистерна с горючим. Поставлена магнитная лента. Диверсия осуществлена «Ласточкой».
«Ласточка»! Скромная, молодая девушка-железнодорожница. Она неоднократно упоминается в сводках Жукова. Виктор Иванович вспоминает ее с большой теплотой.
«17 ноября 1943 года. Совершен поджог склада с горючим в г. Минске (около бетонного завода). Сгорело 200 бочек с бензином. Акцию проводил «Земляк».
Читаем еще одну короткую запись, за которой стоит
целая операция, полная риска, отваги, борьбы: «Для разработки немецкого агента В., арестованного в 1941 году и завербованного гестапо, выдавшего группу подпольщиков, ее цели и задачи, предавшего целый ряд членов партии, нами подготовлены «Гроза» и «Знающая». С помощью их В. был снят и направлен самолетом в НКГБ БССР».
— Самолетом? Где вы могли взять самолет? — спрашиваем у Виктора Ивановича.
Он улыбается.
— Мы его не брали. Изменника Родины вывезли на самолете партизан. Ведь мы с ними работали в контакте, — говорит Виктор Иванович, — многое делали сообща...
Группа Жукова в свой последний рейс выявила несколько сот германских агентов, предателей и активных пособников немцев. Списки их передавались в центр по радио, направлялись самолетом. Кроме того, были получены ценные данные об антисоветских и националистических организациях, созданных оккупантами.
* * *
Судьба миловала чекиста Жукова — после войны он вернулся в свой город, работал в Саратовском Управлении КГБ, а потом, уйдя по выслуге лет в запас, — в совнархозе. Сейчас он сотрудник Управления материально-технического снабжения.
Многие саратовцы знают этого невысокого худощавого человека с тихим голосом и незатухающей хитринкой в небольших серых глазах. Он не носит своих орденов и медалей, не рассказывает о рейдах по тылам врага. И, глядя на него, никогда не подумаешь, что это он в годы войны был бесстрашным бойцом и неуловимым разведчиком.
В. КАЗАКОВ
СУТКИ ВОЙНЫ
— Константин Николаевич, контррация Омского начала работу.
Начальник Энгельсского горотдела полковник Баранников взглянул на часы и энергично повернулся к дежурному офицеру.
— Двадцать два часа, ноль три минуты. Вышли в эфир точно... А ваш рапорт, Маркелов, я прочитал. Очень внимательно. — Он сурово взглянул из-под опущенных бровей. — За ответом зайдете утром. Рацию Омского держите на контроле.
— Есть!
Отпустив Маркелова, Баранников откинулся на спинку стула. Боль в пояснице немного утихла. Хорошо бы выключить на время круговерть в голове... Не получается: рация Омского начала работу...
* * *
Приволжская степь остывала под прохладным ветром с Волги. На заброшенной полевой дороге, режущей скошенный луг пополам, курилась ленивая пыль. Жидкими космами она слетала и с фургона одинокой автомашины на обочине. Около машины — шестиметровая выдвижная антенна. Кабель от нее заполз в фургон, где за небольшой радиостанцией сидят двое.
— Я— АБВ, я — АБВ. Прием... Я — АБВ. Даю настройку. Раз, два... четыре, пять... два, один. Прием! — выстукивает телеграфный ключ.
В фургоне напряженно слушают, прижав наушники, выбирают из разноголосого писка ответные позывные.
— Есть! — вскрикивает радист и снова кладет пальцы на телеграфный ключ. — Слышат хорошо. Принимает тип, обучавший меня. Требует пароль и информацию.
— Передавайте!
Пальцы радиста заплясали на ключе:
— Я — АБВ. «Абрис». На участке Пугачев — Чапа-евск — Куйбышев — поезда с вооружением. Пехотный полк в Пугачеве укомплектован полностью, готов к отправке. Мост через Волгу цел. Второстепенные сведе
ния — через почтовый ящик... Выходит из строя кварц первый, следующая передача на кварце два. Омский.
Радиоцентр немецкой разведки Абвер в пригороде Варшавы после короткой паузы ответил:
— Благодарим. Принимаем меры для посылки к вам ходока. Готовьте встречу...
— Все! — радист вытер пот с лица большим серым платком и вопросительно посмотрел на сидящего рядом майора госбезопасности.
— Хорошо сработали, — кивнул он. — Ходока встретим. А от вашей радиограммы, Омский, теперь легче будет нашим бойцам под Воронежем. Да и вам зачтется.
Агент немецкой разведки Омский, сброшенный с самолета в район Балашова и добровольно сдавшийся чекистам, довольно улыбается. Его рация уже три раза сработала на советскую контрразведку...
Полковник Баранников, выслушав доклад о благополучном сеансе радиоигры, неожиданно сказал:
— Теперь о вас, Маркелов.
— Вы говорили, ответ утром, товарищ полковник!
— Рапорт свой возьмите назад. Не вы первый. Если всех отпустить на фронт, кто обеспечит безопасность тыла? Вы воевали на Хасане, орден Красной Звезды получили?
— Да, товарищ полковник.
— Вот и хорошо. Орденов не обещаю, но и легче здесь не будет. В районах Красного Кута, Золотого, Вольска выбрасываются диверсанты. Их волчьи морды оскалены на саратовский мост, а вы знаете, какое значение имеет он для Сталинградского фронта. И одним из часовых этого моста являетесь вы. Поэтому следующий ваш рапорт буду рассматривать как дисциплинарный проступок. И строго накажу. Идите, Маркелов!
Чекист потоптался у двери и тихо вышел. Немного погодя, ушел из кабинета Баранников. Он направился в буфет, где они подкреплялись перед ночной работой.
Маленькая буфетная освещалась тусклой лампочкой. С горечью наблюдал полковник, как его товарищи получали у буфетной стойки по кусочку селедки, кружке кипятка и по двести граммов черного хлеба. Немногие дополняли скудный паек овощами, прихваченными из дома.
Баранников получил свою порцию и сел за столик у окна. На улице быстро сгущались сумерки. Одна за др ус
гой появлялись звезды. Луна высветляла крыши домов, предательски демаскировала Волгу золотистой дорожкой. В такую ночь воздушный налет фашистов был неизбежен, и офицеры решили поесть, перед тем как разойтись по своим боевым постам в городе.
Через несколько минут буфетная комната опустела.
С одной из групп ушел в район военного госпиталя и старший следователь Борис Петрович Аристов.
* * *
До двадцати трех часов оставались считанные минуты, когда надсадно взвыли сирены и радиорупор на телеграфном столбе хрипло прокричал:
— Внимание, граждане! Воздушная тревога! Воздушная тревога!
Неожиданно сирены и радио стихли. С высоты донесся шакалий звук немецких бомбардировщиков. Усиливаясь, он плыл с Соколовой горы. Небо над Саратовом проткнули белые дрожащие штыки прожекторов. Два луча поймали крестик — самолет, и он блеснул плоскостями. Вокруг него заплясали огни разрывов.
Зеленоватый мертвенный свет залил округу. Брызгаясь фосфором, повисли огненные тарелки над железнодорожным мостом. Густые, будто подмалеванные тушью, тени упали около домов.
— Осветительные повесил, гад! — прошептал Аристов, наблюдая за небом.
Первый самолет прожекторы упустили. Их белые лучи метались в огненных клубках разрывов зенитных снарядов. Но вот три луча сошлись в одной точке, вцепились в бомбардировщик «хейнкель-111». Он сваливался на крыло, виражил со снижением, резко лез в высоту, но не мог вырваться из ослепительных «ножниц» света. Словно по команде, прекратился зенитный огонь. И Аристов увидел разноцветный пунктир пулеметной трассы, тянущейся из черноты неба к «хейнкелю». Бомбардировщик попал под огонь нашего ночного истребителя.
Позже Аристов узнал имя воздушного бойца. Им была всепогодная летчица Валентина Хомякова. А сейчас он, затаив дыхание, наблюдал за воздушным поединком.
Только два крошечных язычка пламени из выхлопных патрубков истребителя различались в ночи. Он выпускал
короткие скупые пулеметные очереди и по ним уточнял прицел. Но вот длинный голубоватый веер пуль пересек курс фашистского бомбардировщика, и он мгновенно выпал из яркого перекрестья прожекторов. Горящий «хейн-кель» пошел на город Энгельс. Но над самым городом он судорожно рванулся к Волге, и Аристов услышал над головой свист бомб. Совсем близко взметнулись взрывы. Аристов бросился в темноту.
Вскоре он услышал топот ног и тяжелое дыхание. Это его товарищи бежали на зарево. Повернув за угол, он чуть замедлил бег. Горело несколько частных домов. Здание медицинской школы, приютившее под своей крышей раненых бойцов, обрушилось в двух местах. В сутолоке и неразберихе вытаскивали людей из-под обломков. Чекисты навели порядок, наладили быструю эвакуацию раненых и больных.
Когда последняя повозка отъехала от поврежденного госпиталя, Аристов подошел к большой группе жителей, полукольцом обступивших дворик осевшего глинобитного дома. Его пропустили к крыльцу. Согбенный старик держал фонарь над трупами мужчины и женщины. Уткнувшись в грудь женщины и обхватив ее ручонками, захлебывалась от плача маленькая девочка, в короткой ночной рубашонке. Рядом стоял стриженый худой мальчик в трусиках, лет пяти. На его закопченных щеках резко выделялись две светлые дорожки. Он оцепенело смотрел на убитых.
— Отца и мать сразу. Только вышли на крыльцо... — послышалось из толпы.
— Родные у них есть? — спросил Аристов.
— Эвакуированные из-под Харькова, — ответил тот же голос. — Теперь сироты.
Аристов взял мальчика за руку:
— Как звать тебя?
Тот вдруг запрокинул голову и, глотая слезы, тонко закричал.
— Ну, ну, ничего, ничего, — говорил Аристов, прижав к себе мальчика и поглаживая его по стриженой головке. — Ты же мужичок!.. — И, не находя слов, вздохнул: — Война, брат! Давай отнесем сестренку.
Он взял девочку на руки и пошел. Ее братишка бежал рядом. Так они и пришли в горотдел. Их окружили чекисты. Полковник Баранников выслушал Аристова.
— Ты правильно сделал, Борис Петрович, — сказал он. — Искупайте, накормите, уложите спать. Завтра все вместе подумаем об их судьбе.— Немного помолчав, добавил уже официальным тоном: — Из Саратова был звонок. Немецкий самолет упал на Казачий остров. Маркелов и Наквашин с группами поплывут на остров. Будьте осторожны! Если экипаж жив, может оказать вооруженное сопротивление... Вы, Аристов, пойдете на квартиру братьев Р. Торопитесь, скоро рассвет.
Братья-близнецы Р. приехали в Энгельс под видом беженцев из оккупированной Польши. Симон привез с собой жену. Вскоре стало известно, что они заводят обширные знакомства, тратят большие средства на кутежи и ведут во время гульбищ пораженческие разговоры. Глубокая проверка изобличила их как агентов гитлеровской разведки.
В эту же ночь они были арестованы.
* * *
Группы Маркелова и Наквашина подплыли к Казачьему острову с двух сторон. У лодок оставили часовых. Осторожно пробираясь сквозь кусты, двинулись к месту, над которым клубился черный дым.
На острове стояла утренняя тишь. Лишь изредка с шумом разобьется на брызги крупная волна, да птицы потянут звонкие трели.
Запах гари усиливался. Маркелов подал сигнал. Приготовив оружие, чекисты бесшумно затягивали кольцо. Вот поваленные стволы деревьев с обугленными кронами, они образовали как бы просеку. В конце просеки остатки догорающего, чадящего масляной гарью «хейн-келя-111». А в стороне — четыре тела, затянутые в кожаные комбинезоны. На груди — медали и железные кресты. Один отполз или выброшен далеко в сторону от самолета. Его скрюченная рука мертвой хваткой сжимала парабеллум...
Осмотрев трупы и забрав документы, чекисты вернулись в горотдел. В кабинетах — напряженная работа. Допрашивается пойманный ночью ракетчик. (Спрятавшись в развалинах старого, выброшенного на берег дебаркадера, он пускал ракеты в направлении железнодорожного моста, наводил самолеты на цель.) Извиваются, врут следователю Аристову братья Р. Полковник Ба
ранников договаривается с детским домом о своих маленьких приемышах. К нему в кабинет входит Аристов.
— Что у вас, Борис Петрович?
— Симон Р. сознался, — доложил Аристов. — И предлагает мне взятку. Уговаривает поехать с ним домой, взять спрятанное золото и другие драгоценности. Предполагаю, по пути думает сбежать.
Баранников нажал кнопку на столе. На вызов явился офицер Чесноков.
— Рассказывайте подробно, — предложил Баранников Аристову.
— Смотрит он на мои кирзовые сапоги и говорит: «А у меня есть отличные ботинки на ваш размер, модельные». — «Чем мои сапоги тебе не понравились?» — спрашиваю. — «У меня есть и костюмы, и золото, и другие ценные вещи, и я могу отдать их вам». — «Это за какую же услугу?» — «Хочу, — говорит, — повидаться с женой, попрощаться. Поедемте на квартиру. Золото отдам, оно мне теперь ни к чему». — Я под благовидным предлогом прервал допрос. Не сразу, конечно. И к вам.
— Проверить! — бросает Баранников Чеснокову. — На квартире арестованных произвести повторный обыск.
И вот снова Симон Р. сидит один на один с Аристовым.
— Отдохнули?
— Да, гражданин следователь.
— Ия чайку попил, — говорит Аристов. — И думал над твоим предложением. Обманешь, Симон, сбежишь, подведешь меня под монастырь!
— Зря вы, гражданин следователь. Ей богу, только попрощаюсь с женой. Уповаю на облегчение участи с вашей стороны.
— Ну, ну, — будто соглашаясь, тянет Аристов. — Нет, ты сначала напиши жене, пусть она отдаст мне золото. А потом я постараюсь устроить вам свидание.
Симон колеблется, долго испытующе смотрит на Аристова и решается:
— Давайте бумагу. Больше, чем потерял, не потеряю.
Он пишет записку на польском языке.
Когда за арестованным закрывается дверь, полковник Баранников подходит к окну и долго смотрит во двор. Там офицеры отдела на чучелах отрабатывали приемы штыкового боя. Лихо, с мощным выдохом колет Марке-
лов. («Трое суток не был дома».) Лопается веревка подвешенного чучела от сильного удара Аристова. («Не вылезает из отдела пятый день».)
— Хорошо! — вслух думает Баранников. — Пусть оба сбегают домой на пару часов и придут ко второму уроку топографии.
По телефону он отдает приказание и снова углубляется в изучение документов, изъятых у фашистских летчиков.
В двадцать два часа его работу прерывает дежурный по отделу.
— Товарищ полковник, контррация Омского начала работу, — и, взглянув на бледное, осунувшееся лицо начальника, вдруг посоветовал: — Вы бы сходили в буфет, Константин Николаевич...
Е. АНАТОЛЬЕВ
НА СТЕПНОЙ СТАНЦИИ
— НКВД? Алло, это НКВД?
— Да-да! Вам кого?
— Начальника.
— У телефона оперативный уполномоченный сержант госбезопасности Щипков.
— Товарищ Щипков, говорит директор совхоза 104. Срочное дело... На полях совхоза приземлился парашютист. Не знаю, чей. Может, наш, а возможно, немец. Приезжайте!
— Встречайте у конторы. Выезжаем...
Через несколько минут после этого короткого телефонного разговора красная «пожарка» мчалась по дороге в совхоз. В кабине, рядом с шофером и Щипковым, сидел начальник оперпункта транспортного отдела НКВД на станции Верхний Баскунчак младший лейтенант госбезопасности Акифьев.
Владимир Акифьев работал старшим экономистом по труду и заработной плате в Управлении железной дороги, а в конце 1938 года комсомол послал его на работу в органы государственной безопасности. Василий Щипков на четыре года моложе своего начальника. Учился в
6 По особому заданию
161
железнодорожном техникуме. Когда наступил год призыва на действительную военную службу, попал в авиацию. Начал учиться в Энгельсской школе военных летчиков, но вскоре по комсомольской путевке пришел на работу в органы госбезопасности.
В общем-то, ни у того, ни у другого почти никакого опыта. Более того, они ни разу еще не видели живого шпиона или диверсанта. Наверное, потому оба сосредоточенно молчали. Одни и те же мысли беспокоили: если наш человек, то зачем ему спускаться на парашюте? Вот если самолет потерпел аварию, — тогда, конечно, другое дело, парашют необходим... А если немец? Враг?.. Фашисты-™ уже к Волге рвутся.
...Через станцию часто проходили переполненные составы, главным образом с эвакуированными. Вот и недавно, в конце июля, пришло сразу несколько составов.
Лето в Заволжье было щедрым. Война и все ее беды еще не докатились сюда в полной мере. Мясо, масло, молоко, хлеб, арбузы... Голодным не будешь. И тишина стоит.
Многие из эвакуированных решили остаться в этих местах. На станции в ожидании транспорта, чтобы добраться до колхозных и совхозных усадеб, скопилось большое количество беженцев вместе со своим домашним скарбом.
Все пространство вокруг станции к ночи превращалось в большую постель. Мерцали звезды. Из степи доносились запахи скошенной пшеницы и полынка.
И вдруг, едва люди заснули, — фашистские стервятники! Они стали утюжить станцию, лагерь беженцев. Поднялась паника, степь огласилась криком и стонами... Акифьеву и Щипкову этого не забыть... Что если кто-то сообщил врагу о скоплении людей?..
Едва машина остановилась у конторы совхоза, как к ней подбежал директор.
— Вон где опустился! — он показал рукой в степь, над которой сквозь облака пробивали лучи солнца.
— Что там? — поинтересовался Акифьев.
— Наш чабан живет. Казах. У него парашютист и приютился. Говорит, до вечера. И будто тоже казах.
— А как же вы узнали? — спросил Щипков.
— Чабан послал ко мне паренька...
«Пожарка» помчалась в степь, оставляя за собой черный шлейф пыли.
О конспирации нечего было думать. Все, как на ладони: хоть на машине, хоть верхом — все равно видать. Степь ровная, как стол. Поэтому оставалось только спешить. И шофер «газовал»!
Показалась юрта, машина подрулила к ней. Навстречу вышел пожилой казах. Гостей встретил шуткой:
— Ничего не горит, а тут пожарники... Степь только горит немножко. Такой жара!
— Да, жарко, — согласился Акифьев и тихо спросил:
- Где?
Чабан жестом руки показал на овчарню.
— Там! Спит парашют. А может, не спит — просто так лежит. Кто его знает.
В тени у овчарни лежал на животе мужчина в простой, как у чабана, одежде. Акифьев и Щипков осторожно приблизились к нему. Один встал у головы, другой — у ног. Щипков дотронулся до плеча незнакомца. Тот резко повернулся и сел, прищурив и без того узкие глаза от солнечного света, ударившего ему в скуластое лицо. Двое симпатичных простоватых парней в штатском не испугали его.
— Чего надо? — тоном человека, не вовремя разбуженного, спросил он.
Вместо ответа Акифьев скомандовал:
— Руки вверх! — и навел пистолет.
— Вы что, ребята? С ума, что ли, спятили от жары?
Говорил он почти без акцента, четко. Интеллигентное лицо. На вид лет сорок — сорок пять.
— Руки вверх! — повторил Щипков.
Незнакомец, видя, что с ним не шутят, медленно поднял руки.
— Вы за кого меня принимаете? Ошиблись, ребята.
— Ошиблись — извинимся. Время военное. Вася, посмотри, что у него там в карманах.
Щипков провел по карманам свободной рукой. Вынул документы.
— Опустите руки. Но... ни-ни! — предупредил Акифьев и спросил: — Фамилия?
— Наранов.
— Имя?
— Шараб.
Во время краткого опроса Наранов довольно бойко рассказал, что работал чабаном в Новоузенском районе Саратовской области, недавно поссорился с управляющим отделения и в поисках работы приехал сюда. Помогает чабану пасти овец.
— Зачем неправду говоришь! — воскликнул чабан, приблизившись к Наранову. — Нехорошо неправду говорить. Ты оттуда пришел! — чабан показал пальцем на небо. — Оттуда пришел! Зачем пришел — вот и скажи начальникам.
Наранов метнул в сторону чабана недобрый взгляд и опустил голову.
— А что у тебя там? — спросил Акифьев, показывая на мешок, выглядывавший из соломы.
— Шамовка, белье... — ответил Наранов и подтянул мешок к себе.
— Дай-ка сюда! — приказал Щипков, но Акифьев уже выдернул мешок.
В мешке оказалась не только «шамовка», но и карта местности, парабеллум, немецкая портативная радиостанция и взрывчатка...
Допрос продолжался в помещении оперпункта. Наранов дал о себе иные сведения. До войны работал журналистом в Элисте. Был мобилизован в армию. Воевал недолго. Когда оказался в плену, ему предложили учиться в специальной школе. Согласился, прошел полный курс. Выброшен для выполнения специального задания— диверсии на станции Верхний Баскунчак.
Станция — в степи. Вокруг ни одного промышленного или военного объекта. Какие могут быть диверсии? Чтобы понять причину особого интереса немецкого командования к ней, надо вспомнить обстановку лета 1942 года.
Многие тогда, слушая сводки Совинформбюро, впадали в горькие раздумья о судьбах страны: вторично пал Ростов, оставлен Харьков, врагом заняты Краснодар и Ставрополь; немецкие дивизии рвутся к Сталинграду, к Волге; «юнкерсы» и «мессершмитты» бомбят саратовские заводы и железнодорожный мост через Волгу. Стальные артерии, ведущие к Сталинграду, были уже перерезаны, а дорога Казань — Сталинград тогда еще только вводилась в строй. Все подкрепления Сталинградскому фронту в живой силе и технике, боеприпасах и
продовольствии могли осуществляться только по железной дороге Саратов — Астрахань, через Красный Кут на Верхний Баскунчак. Там начиналась ветка до станции Паромная, что находится на левом берегу Волги, почти напротив Сталинграда.
Немцы почти ежедневно и даже по нескольку раз в день бомбили степную узловую станцию, полагая, что составы из Саратова попадают на Паромную только через нее. Они не знали, что незадолго до войны севернее станции было построено ответвление, которое позволяло с магистрали Саратов — Астрахань, не заезжая на станцию Верхний Баскунчак, попадать на эту ветку и следовать до Паромной. Об этом неведении немцев свидетельствовала и карта, отобранная у задержанного диверсанта. От станции уже ничего не осталось, а немцы все бомбили ее, не раз выводили из строя «все 18 путей», а эшелоны, несмотря на это, все шли и шли к Сталинграду...
Наранов показал, что вместе с ним были выброшены в районе станции еще два диверсанта. Один из них в форме старшего лейтенанта, другой — капитана. Диверсионная группа получила задание вывести из строя путевое хозяйство узловой станции, оборвать подход к Волге...
Щипков и Акифьев начали поиски остальных диверсантов. Если верить Наранову, они были где-то здесь, рядом. Малейшее промедление и... диверсия на новой ветке может совершиться. Искать, искать, искать! Без отдыха, без сна! Все железнодорожники были оповещены о выброске, ориентированы в приметах.
На третий день в оперпункте раздался телефонный звонок. Говорил начальник разъезда 412 километра. Он сообщил Щипкову, что к нему на разъезд пришел человек в форме старшего лейтенанта, отдал пистолет и взрывчатку. Сидит и ждет, когда за ним приедут из НКВД. Начальник разъезда был так взволнован, что спотыкался на каждом слове.
— Скорее приезжайте... Не могу работать, — молил он.
Щипков доложил о звонке Акифьеву.
— Хорошо. Еду сам. На дрезине, — сказал Акифьев. — Жди!
До разъезда было недалеко. Акифьев вернулся вскоре вместе со старшим лейтенантом, назвавшимся Лисиным.
На допросе Лисин рассказал, что был выброшен в числе трех диверсантов. Приметы одного сходились с приметами Наранова. Третий — старший группы, в форме капитана — убежденный враг. В случае чего — живым сдаваться не намерен.
— Это орешек покрепче будет, — сказал Акифьев. — Одним нам с ним, пожалуй, не справиться. Надо подключать людей.
Щипков согласился, но предложил привлечь к розыску «капитана» и Лисина.
— Знает в лицо. Пришел с повинной. Не подведет, — рассуждал вслух Щипков.
Акифьев снял трубку телефона и попросил райком партии. К телефону подошел секретарь райкома Николай Александрович Навозов. Акифьев доложил ему о задержанных и поиске «капитана». Навозов одобрил план чекистов.
Не мешкая, Акифьев и Щипков пошли в поселковый Совет, к дежурному по станции, в диспетчерскую, а затем направились по квартирам коммунистов.
— Товарищи, помогите!.. Диверсант рядом! — говорили всем. И люди понимали опасность, выходили на свои посты.
Началась беспокойная ночь. Не только чекисты не сомкнули глаз. Не спали десятки людей: одни, кто постарше, сидели с цигаркой у своих землянок, а помоложе — находили всевозможные срочные дела, чтобы пройти из конца в конец поселка, оказаться будто ненароком на путях станции, около локомотивного депо, всюду вглядываясь в темноту ночи и прислушиваясь к каждому шороху.
Ночь прошла без результатов. О «капитане» никаких вестей. И лишь утром к чекистам прибежал железнодорожник:
— Скорей на базар. Там какой-то капитан матросам заливает... про немцев. Не он ли?..
Щипков и Акифьев вместе с Лисиным бросились на пристанционный базарчик. Там, в толпе матросов, военный в форме капитана что-то говорил. Моряков можно
было узнать по выглядывавшим из-под гимнастерок тельняшкам L
— Это он! — шепнул Лисин. — «Капитан!»...
Акифьев и Щипков подошли ближе, прислушались. «Капитан» расхваливал образцовый порядок на оккупированной территории. Моряки стояли настороженные и, видимо, старались разобраться, что к чему.
Акифьев с одной стороны, а Щипков с другой подошли сзади к «капитану» и схватили его за руки.
— Вы арестованы! Оружие!
— Чего налетели? В чем дело? — зашумели моряки.
Лисин, бледнея, закричал:
— Братишки! Это диверсант!
— Какой он диверсант? — заступился было за «капитана» один из моряков.
— Клевета! — заорал «капитан». — Честного командира опорочить решили.
— Руки ему отпустите, — настаивал доверчивый моряк.
— А вы посмотрите, что у него в мешке, — предложил Лисин.
Двое моряков развязали вещмешок «капитана», вытряхнули. На землю вывалилась карта, взрывчатка... Между тем Щипков вынул из кармана «капитана» немецкий пистолет. Поняв, кто перед ними, моряки заговорили по-другому.
— Ах, гад! Заливал нам тут! — вспылил и доверчивый, замахиваясь.
— Сучий сын! Я гляжу, к чему он клонит!
— Вот паразит!..
Чекистам едва удалось отвести самосуд. В конце концов моряки помогли довести «капитана» до оперпункта.
* * *
Щипков и Акифьев до сего времени в строю. Василий Иванович на руководящей работе в Саратовском областном управлении УКГБ. Владимир Михайлович, уйдя в
1 Фашисты особо охотились за матросами, зная их отвагу и храбрость. Советское командование, стремясь оградить моряков от излишнего внимания немцев, переодевало их в пехотную форму. Моряки делали это без особого энтузиазма и, конечно же, оставляли под гимнастерками тельняшки. Один из пунктов, где переобмундировы-вали моряков, находился на станции Верхний Баскунчак.
отставку, возглавляет отдел областного управления связи. Вот уже третий год его подразделение держит переходящий вымпел Министерства связи СССР.
Много дел и забот у обоих. Но оба нет-нет да и вспоминают, как они работали в комсомольском оперпункте на станции Верхний Баскунчак...
Г. СУХОВА
Я — КЭЦ! Я — КЭЦ!
Она сидела на том же самом месте, что и вчера. Из окна майору хорошо была видна девичья фигурка на широкой скамье у ворот училища. И так ясно представил майор ее глаза — открытые, лучистые. Вспомнились ее взволнованные слова. «Кругом столько горя, в каждой семье кто-то воюет, мстит врагу. А у нас! Отец, железнодорожник, оставлен по броне, брат маленький. На фронт должна идти я! Неужели Вы не понимаете?» Майор понимал. Но все же просьбу девушки отклонил. И вот она снова здесь.
В комнату вошел пожилой полковник. Перехватив взгляд майора, сказал:
— Между прочим, Виктор, звонили из райкома комсомола, потом из какого-то института, еще с завода, который выполняет твой срочный заказ. И все просили об одном: зачислить Михайлину в училище. Выражаясь фронтовым языком, берут тебя в клещи. И не без ее участия.
Кивнув в сторону окна, полковник продолжал:
— Есть люди удивительно настойчивые. С пробивным характером. Если им обладает женщина, обороняться вдвойне трудней... А почему, действительно, не принять ее в училище?
— Принять-то можно, Иван Николаевич. А вот учить?.. Мы не каждому курсанту даже по одному пробному прыжку с парашютом разрешаем...
— Да, — тихо произнес полковник. — Не каждый сумеет шагнуть в бездонную пустоту ночи, быть может,
прямо на штыки врага. Но, мне думается, эта сумеет...
Разговор продолжался. В конце концов майор позвонил в проходную. Вскоре дверь распахнулась, и на пороге появилась стройная девушка.
— Михайлина Валентина Ивановна, — представилась она. И, положив на стол документы, спросила: — Когда прибыть?
— Через двое суток! — ответил майор.
Это был уже приказ.
В большом зеркале парикмахерской в последний раз увидела Валя свои кудри.
— Пожалуйста, покороче, — попросила она мастера. Минут через двадцать Валя стала похожа на подростка.
На улице Радищева пристроилась на попутную машину, доехала до станции Курдюм. Медленно пошла по узкой улочке.
Цветущие яблони неслышно роняли на землю белорозовые лепестки; воздух, напоенный нежным ароматом, кружил голову. У крыльца школы старушка-сторожиха начищала песком старинный пузатый самовар.
— Я в свой класс зайду на минуточку, Дарья Никитична, — сказала ей Валя.
В коридоре пахло свежевымытыми полами, и такой странной казалась непривычная тишина. Вот и ее 3-й класс «А». В окно легонько постукивает зеленая веточка молодого тополя. Промчится лето, другая учительница войдет в этот класс... Где-то будет в то время она, уже радистка Михайлина?
— Иль уезжаешь куда? — поинтересовалась Дарья Никитична.
— Может быть, придется, — уклончиво ответила девушка.
До дома оставались считанные метры. На душе становилось все беспокойнее. «Отец поймет, но мама... И еще Борис».
С Борисом — молодым офицером интендантской службы — Валя познакомилась в клубе, они подружились. И вот вчера...
Они долго бродили по голубым от лунного света улицам, сидели на лавочке у дома, слушая заливистого соловья. Неожиданно Валя спросила:
— Почему ты не попросишься на фронт? Такой молодой, здоровый — ив тылу?
— Хочешь иметь орденоносного мужа? — усмехнулся Борис. — Представь: остаться в живых не так уж плохо.
Валя ничего не ответила. Он ушел, не попрощавшись.
Впрочем, все это теперь не имело значения. Встряхнув короткими волосами и приняв веселый вид, она вошла в дом.
— Доченька! Обкорналась-то, как солдат! — всплеснула руками Марфа Ильинична.
— Я и есть солдат, мама, — сказала Валя. И удивилась, как все просто получилось, не понадобилось ничего придумывать.
Стрелки часов бежали быстро. Почему-то необычно суетливой сделалась мать. Она то хваталась за вещевой мешок, то принималась строчить наволочку на маленькую «думку». («Там ведь подушки жесткие, сеном набитые!» ) Не ведало материнское сердце, что придется дочери забываться тревожным сном на охапке листьев, в грязи, в снегу.
Вечером кто-то постучал в окошко. Валя вышла на крыльцо. В палисаднике ее ждал Борис.
— Ведь ты любишь меня, ты не уедешь, останешься, — твердил он, держа в своих сильных руках тонкие пальцы девушки.
— Уеду! — коротко, ответила Валя. Это было ее последнее слово.
Не гордыми улыбками и не пышными речами провожали матери своих детей в суровую годину войны. Горько, в голос заплакала Марфа Ильинична. Отец, обняв дочь, молча посмотрел в глаза — озорные, отчаянные, как у самого были в юности.
Медленно тронулся грузовик. Дорога шла в гору, долго еще виднелась тоненькая фигурка в светлом платьице. Валя стояла в кузове во весь рост, как ни крепилась, а слезы крупные, горячие катились по щекам.
Вскоре она очутилась в большом белом здании на углу Университетской и Цыганской в Саратове, которое стало ее вторым домом. Замелькали дни, похожие один на другой. Подъем, учеба, отбой. Вот уже багряный листочек, кружась, влетел в распахнутое окно. Часто приходили письма, от них веяло уютным, теплым детством. Родители думали, что их дочка где-то далеко. Ведь она могла им сообщить только номер воинской части. Нельзя было написать и о том, что ей за успехи в учебе при
своено звание «сержант», что ее портрет помещен на Доске почета училища.
Валентина привыкла к легкому стуку телеграфного ключа, таинственному мерцанию радиоламп, научилась находить нужные звуки в шумном, беспокойном эфире. Узнала она, как правильно заложить толовую шашку, быстро разобрать и собрать автомат, пистолет...
С нетерпением ждали курсанты отъезда. Подняли их ночью по тревоге. Вместе с сухим пайком Валя бережно положила в вещевой мешок материнскую «думку» и еще взятый на память из дома маленький учительский портфельчик.
«Может, и письма потом послать не придется», — подумала она. Наспех набросала несколько ласковых строчек, написала адрес. Когда их состав, не останавливаясь, проезжал станцию Курдюм, она бросила письмо на перрон. Кто-нибудь поднимет, отошлет.
...Мерно стучат колеса, потряхивает вагоны. Валя стоит у окна. За стеклами — израненная, опаленная огнем войны земля; огромные воронки, наполненные талой водой, одинокие трубы, разбитые водокачки.
Но местечко Святошино, под Киевом, куда прибыли сержант Михайлина и ее товарищи, выглядело иначе. Фашисты не успели разрушить корпусов санатория, уцелели даже застекленные веранды, мебель.
Однажды Валя увидела пожилого человека с бородкой клинышком. Лицо показалось знакомым. Уж не сам ли Ковпак? А кто же разговаривал с ним, высокий, могучий? Это, как выяснилось позже, Герой Советского Союза Шангин. Не знала тогда радистка Михайлина, что именно с ним сведет ее военная судьба на глухих партизанских тропах Билограйских лесов в Польше.
Среди тех, кто находился в Святошине, были люди, не раз побывавшие в глубоком тылу противника. Им пришлось много испытать тяжелого, о них ходили легенды. Но сами они об этом никогда не рассказывали. Требовательные к себе и другим, молчаливые, они показались Вале сухими, даже недобрыми.
Таким считала она, в частности, радиста Петра Попова, с которым они вдвоем работали на рации, тренируясь в приеме и передаче на слух. Попов часами не делал передышек. Девушка в душе называла его солдафоном.
Неожиданно рано утром Михайлину вызвали в штаб.
— Вы готовы выполнить задание? — спросил ее полковник.
— Готова, — ответила девушка.
— Задание опасное. Придется прыгать не более чем в километре от расположения врага.
— Ну, что ж...
— А если попадете к фашистам?
— Ничего не скажу им. Ничего, — тихо, но твердо произнесла радистка.
Полковник тщательно проинструктировал радистку и крепко пожал ее девичью руку.
— Желаю успеха! Полетите в паре с Поповым. На складе получите обмундирование.
Через полчаса четверо улетавших в тыл врага приобрели весьма живописный вид. Михайлина, в синих бриджах, американской куртке с бесчисленными застежками-молниями, с финкой за поясом и торчащим из кармана пистолетом, вызвала подозрение постовых. Ее доставили в комендатуру и лишь там отпустили.
Вылет задерживался: надвинулись туманы. Никак не удавалось «поймать» погоду. И вот наконец-то!
...Тихая, ясная ночь. В лунном свете поблескивают плоскости «Дугласа». Радисты проверяют подгонку заплечных ремней. Груз у них немалый — одна рация весит двадцать килограммов.
Гудят моторы. Высота две тысячи метров. Курс на запад. Самолет летит, погасив огни, с ним не держит связи Земля, ему не сигналят радиомаяки. Только там, в Билограйских лесах, близ Замостья, ждут людей с неба советские и польские партизаны.
Прильнув к окну, Михайлина, Попов и еще двое минеров видят внизу багровое зарево войны, гаснующие звезды ракет, извилистые огненные зигзаги.
— Линия фронта, — коротко замечает Петр.
Вдруг взрыв сотрясает самолет. Летчик с силой рвет штурвал на себя. Машина мечется среди белых щупальцев прожекторов.
— Берегите предмет первой необходимости — жизнь! — пробует шутить кто-то из минеров. Но Валя ничего не слышит. Ей страшно. Кажется, сейчас выпрыгнет из груди сердце.
Грохот неожиданно стихает.
— Проскочили! — кричит Попов на ухо. — Готовься, Валюша. Ты прыгаешь третьей, я следом. Уговор: на деревья не приземляться.
Никогда и не ожидала девушка таких теплых слов от замкнутого старшины.
Тускло загорается сигнальная лампочка. Открывается зияющая дыра люка. Ноги почему-то становятся тяжелыми, по спине ползут холодные мурашки. Попов жмет руку Валентине. Она улыбается и шагает в темную бездну.
В уши ударяет рев моторов, упругий воздух отбрасывает ее от самолета. Хлопок раскрывшегося парашюта, резкий рывок и — оглушительная тишина. Мелькает тревожная мысль — как приземлиться? Ведь это первый прыжок. Посмотрела вниз и ахнула. Она летит прямо на верхушки сосен. Как в воду глядел Петр.
Девушка сжимается в комочек. Может, мимо?.. Нет, купол накрывает дерево.
— Смотри не убейся, парень! — слышится снизу негромкий голос. — Подмога нужна?
— Сама справлюсь.
— Глянь... дивчина!
Теперь Валя различает темные фигуры. Она перерезает финкой стропы, цепляется за ветви, опускается по стволу и сразу попадает в объятия партизан.
Подбегает Попов и прыгнувший первым минер Ку-дельский. Он угодил на сухое дерево, одежда на нем висит клочьями.
Валя шагает по траве за парнем с автоматом в руках. На земле лежат огромные сосны с вывернутыми корнями. Щебечут птицы. Мир, покой.
Поспать хотя бы часик! Валя устраивается в шалаше на ворохе листьев, с наслаждением вытягивается. В этот миг ее зовут. Командир приказал сейчас же передать донесение на Большую землю: связи не было с тех пор, как погиб радист.
Пристроившись за шалашом, в густом кустарнике, Михайлина достает рацию. В воспаленное дыханье фронтового эфира врываются ее позывные:
— Я — КЭЦ!.. КЭЦ! КЭЦ! 2 — МЗФ.
Вот когда пригодились долгие тренировки! Валя смертельно устала, но точно, спокойно передает цифры.
Она поглощена работой. Уши ее плотно зажаты ре-
В. И. Михайлина (крайняя справа) со своими товарищами — разведчиками в тылу врага. Чехословакия, 1944 г.
зиновыми наушниками. Треск, разряды, вой перегруженных радиоволн. Сквозь гомон эфира к ней не прорвался надрывный гул фашистских стервятников, налетевших на стоянку партизан. Только когда неподалеку разорвалась бомба и Валю швырнуло в сторону, она сорвала наушники, бросилась к рации. Все в порядке, даже обшивку не поцарапало. Но что это? Откуда-то доносятся выкрики немцев!
Из кустов появляется Петр Попов, на лице кровь: — На автомат, гранаты. Действуй! Я пошел...
Валя выбежала на полянку, над головой взвизгнули
пули. Она поползла, увидела впереди серо-зеленые цепи гитлеровцев и нажала на спуск...
Фашистов отбросили, но партизанские разведчики принесли неутешительные вести. Всюду они натыкались на засады немцев. Окружение стало очевидным.
В ту весну сорок четвертого года оккупанты сосредоточили на территории Польши до пятидесяти своих дивизий. Пытаясь обезопасить тыл, они начали активную борьбу с народными мстителями. Крупные сражения развернулись в районе Ромблево, в Яновских, Парве-ских, Липских лесах, Сольской пуще. Против пяти тысяч советских и польских патриотов фашисты бросили тридцатитысячную группировку пехоты, усиленную танками, артиллерией, авиацией. Особенно тяжелые бои вел отряд Героя Советского Союза Шангина, в котором и сражалась сержант Михайлина.
...Глухая черная ночь. Даже туман над болотом кажется черным. Когда сквозь тучи пробьется луна, на воду ложатся серебристые блики. Третий день идут партизаны. Люди обессилили, хлеба нет, кусочек полусырой конины за сутки. Путь труден. Лошади проваливаются по брюхо. Валя шагает рядом с повозкой, на которой стоит ее рация. На груди у радистки спрятан код. Что бы ни случилось, он не должен попасть к врагу.
В камышах сделали привал. Командир написал несколько слов и передал Вале. Надо выходить на связь. Примостившись на кочке, она поставила рацию на колени. Кругом желтая вода. Пальцы плохо слушаются. Она засовывает их под куртку, отогревает. Снова пробирается своим тоненьким голоском радио сквозь рев и грохот. Когда кончила прием, не могла встать, онемели ноги.
...Приказ Большой земли — вырваться из вражеского кольца. Другого выхода нет. Бой начинается до рассвета. Валентина строчит из автомата по темной массе гитлеровцев впереди. Где-то раздается выстрел, короткий, приглушенный.
«Из миномета», — успевает подумать Валя и слышит сухой шелест воздуха, затем взрыв. Девушку придавило к земле, она ждет боли, но нет! Цела, только жжет руки, ободрала кожу.
На минутку прислонилась к сосне. Тотчас в дерево вонзились разрывные пули. Стала пробираться ползком.
Раздвинула ветви и замерла... Прямо на нее из ямы смотрел немец в каске, с автоматом. Схватилась за гранату, но тут же поняла — он мертв. Взяла у него оружие...
...Советская Армия победоносно наступала. С ревом проносились краснозвездные штурмовики, проплывали бомбардировщики. На путях горели фашистские поезда, вспыхивали склады с боеприпасами, наши разведчики пробирались безопасными тропами в тыл врага.
Однажды партизаны остановились на отдых в деревне. Рано утром Валя проснулась от какого-то неясного шума. Распахнула окно. Воины с алыми звездочками на пилотках обнимались, целовались с партизанами. Старичок поляк — повар отряда, разволновавшись, перебегал от одного к другому.
— Пан офицер! Друже солдаты, прошу, пожалуйста, на завтрак. Прошу, пане! Прошу! — твердил он.
Наступила минута прощания с боевыми товарищами. Они уходили на новое задание, а Михайлину отзывали. Собрались в последний раз. Высоко подняли чарки: «За дружбу! За победу!»
И снова Святошино. Здесь все, как было раньше.
— Молодец! Отлично, КЭЦ! — сказал Михайлиной тот же полковник, что направлял ее в Польшу. — Готовьтесь! Завтра вылет!
Куда же теперь? Об этом узнала Валентина, когда их самолет приземлился на небольшой площадке, окруженной высокими синими горами.
Чехия... Словакия... Моравия... О них знала Михайлина лишь по учебникам географии. Теперь она шла по этим землям. Шла в рядах народных мстителей бригады Героя Советского Союза А. С. Егорова. За голову этого легендарного командира гитлеровцы обещали 50 000 марок. Но партизаны были неуловимыми; лесистая местность, горы, скрывали их от врага. Часами висела в воздухе «рама» — фашистский самолет-разведчик, но обнаружить ничего не мог.
Сколько их было, жестоких, кровавых боев, атак, схваток, смертельных поединков народных мстителей с озлобленными, яростными в своей гибели фашистами! В короткие часы передышек Валя доставала заветную тетрадочку. Никто не знал, что она писала стихи. О чем? О мужестве своих товарищей, о родной Волге и, конечно, о любви. Трудные испытания, выпавшие на ее долю, не
погасили в ней пламя романтической самоотверженности, с которым она шла на войну...
Сгибаясь под тяжелым грузом, пробиралась Валя по горным тропам.
«Молодец девка, храбрая, отважная!» — говорили о ней партизаны — русские, чехи, венгры. Она молчала, думала. Если бы они знали, как волнуется она перед боем, как бывает ей страшно! Просто ей некогда. Стоит развернуть рацию, начать настройку, и забывает об опасности, обо всем. Чеканит и чеканит донесения:
— Я —КЭЦ! КЭЦ! КЭЦ! 10-12,45-47...
Радиоволны несут цифры, непонятные никому. А для нее они звучат, как победная песня:
— Мост взорван! Мост взорван! Идем на Ружембе-рок!..
В этом городе находился большой гарнизон фашистов, их шпионская школа. Бой с ними был очень тяжелым, но партизаны разгромили врага...
День Победы Михайлина встретила в Моравии. Она вышла с товарищами на шоссе. И расплакалась от радости. По шоссе, растирая асфальт, шли усыпанные цветами танки, орудия, в небе нарастал гул моторов. Кругом раздавались залпы салютов. Море людей. Лица их светлы от счастья, от сознания выполненного долга.
На одном из танков Валя увидела девушку. Она стояла, подняв руку с красным флажком. В выгоревшей солдатской гимнастерке с золотыми полосками ранений на груди, с орденом Красной Звезды. Она стояла, как воплощение великой победы великого народа.
Такой представляла себе Победу партизанская радистка в горячих искренних строках, идущих от сердца...
* * *
... Вспыхивают на стенде коммутатора красные, зеленые, желтые сигнальные лампочки. Валентина Ивановна Михайлина отвечает на вызов. Она осталась верна своей фронтовой профессии — работает связисткой в Саратовском областном управлении госбезопасности. В годы войны в тылу врага она хорошо узнала и полюбила чекистов — мужественных, всегда готовых на подвиг.
Звонок из Праги! Валентина Ивановна быстро соединяет. А мысли уже далеко, всколыхнулось пережитое, вспомнились боевые друзья, которых никогда не забудешь.
— Почему фронтовики любят вспоминать о прошлом?— спросила как-то Валентину Ивановну, рассматривая боевые награды матери, ее дочка Светлана.
— Почему? Наверное, потому, что это прошлое они выстрадали. Их юность прошла сквозь огонь войны. И еще потому, что вчерашний день и сегодняшний неразделимы.
В. ГОВОРОВ
В ПЕРВОМ БОЮ
— Пригласил я тебя, Капчинский, вот зачем, — хмурясь, сказал командир партизанского отряда Медведев невысокому, крепкому бойцу с бледно-голубыми глазами. — Подойди-ка поближе к карте. Смотри, мы находимся здесь... Каратели — у станции Толстый Лес. До нее километра три. Нужно подойти к немцам, взять «языка» и выяснить, знают ли они, где мы? Что собираются предпринимать?.. Это очень важно. Ясно?
— Ясно! — подтвердил Капчинский, хотя и не представлял себе, как он это сделает.
— Да, я не сказал, — продолжал Медведев, — ты будешь командиром группы.
Медведев положил руку на плечо Капчинского, притянул к себе...
Отряд особого назначения НКВД, в который был определен Капчинский, сформировался в начале 1942 года в Москве. В отряд вошли многие рекордсмены страны, среди них был и наш земляк, известный саратовский конькобежец Анатолий Капчинский.
Подготовка к заброске в тыл велась в лагере под Москвой. Спортсмены ежедневно совершали маршевые броски, преодолевали водные преграды, вели бои в «населенном пункте», изучали топографию, саперное дело,
оружие. Действовать надлежало под Ровно, в городе, в котором оккупанты устроили свою главную резиденцию. В ней пребывал со своим рейхскомиссариатом наместник Гитлера на Украине Эрих Кох.
Чтобы не привлечь внимание немцев, решено было сбросить отряд в Мозырских лесах, откуда бойцы должны были добираться пешком в район села Мухоеды.
Отряд разбили на несколько звеньев. Первое звено Саши Творогова вылетело в конце мая, но приземлилось неудачно — почти за 300 километров от сборочного пункта. Звено Кочеткова — за 200 километров. Кочетков первым добрался до места назначения и расположился возле станции Толстый Лес у железной дороги Чернигове— Овруг. Вскоре, ориентируясь на его сигналы, прибыли сюда и остальные парашютисты отряда. Но сосредоточиться отряду конспиративно не удалось. По деревням сразу же поползли слухи о приземлении парашютистов. Узнав об этом, фашисты всполошились, создали карательный отряд.
Прежде всех попал в руки немцев Калашников. При приземлении он сломал ногу и вынужден был искать убежища. Его приютил путевой обходчик станции Толстый Лес. Это стало известно немцам, и они расстреляли Калашникова вместе с обходчиком.
Много лет спустя командир отряда, впоследствии Герой Советского Союза Медведев, в своей книге «Сильные духом» писал про это время: «Только теперь мы по-настоящему со всей остротой поняли, в какой опасности находился отряд. Задержись мы около станции, отряд мог бы погибнуть, не выполнив задания».
Нужно было отрываться от немцев, заметать следы. Анатолий Капчинский понимал это. Он долго не мог уснуть, покинув командира отряда, и снова мысленно возвращался ко всему пройденному и пережитому за это время. Постепенно мысли увели его в Саратов. Вспомнилась жена Галя и сын Бориска... Потом Сережа с Алешкой — самые сильные из его спортивных противников. Где-то они сейчас?.. Как все-таки здорово он удивил их в 38-м году! Выписался из больницы с категорическим заключением врача: «спорт противопоказан», а через некоторое время установил рекорд на 1500 метров!
Особенно поразился лечивший его профессор Соло-
Спортсмен-саратовец А. Капчинский, боец отряда особого назначения НКВД. Погиб в схватке с немцами в 1941 Г.
вьев. Он позвонил Капчинскому по телефону сразу же после соревнований.
— Я слышал по радио, что Капчинский выиграл на первенстве Союза по конькам. Это вы или ваш однофамилец?
Капчинский засмеялся — не верилось старику.
— Да как же это вам удалось? — то ли возмущался, то ли восхищался профессор. — После такого заболевания, как у вас, и ходить-то быстро нельзя, а вы — чемпи
он! Знаете, что я вам скажу: с вашим упорством — горы ворочать можно, и я не сомневаюсь, что вы еще не раз удивите нас!
* * *
Группа Капчинского собралась в густом лесу на рассвете. Кругом ни звука. Свежо. Капчинский поставил задачу, оглядел своих товарищей:
— Вопросы есть?
— Нет.
— Все готовы?
— Все.
— Пошли!
Они сразу же скрылись в зарослях, будто растворились среди зелени ветвей. Шли молча, друг за другом, стараясь не потерять из виду спину товарища. Подойдя к реке, на минуту остановились, сняли с себя обувь, поправили снаряжение. И еще раз с тревогой взглянули на противоположный берег, на непроглядную стену леса.
Капчинский напомнил Тарачкову, самому быстрому:
— Смотри, нарвемся на немцев, завяжем бой — беги к Медведеву сразу. Команды не жди, ясно?
— Ясно! — ответил Тарачков, а у самого в глазах немой вопрос: как же я оставлю вас?
Капчинский вошел в реку первым и, ощутив прохладу, снова — в который уже раз! — вспомнил Волгу, поездки на рыбалку с друзьями — студентами института механизации сельского хозяйства. Но как все это было теперь далеко! Капчинский решительно оборвал воспоминания и вскоре достиг берега. За ним выбрались на берег и бойцы. Не успели отряхнуться от воды, как впереди прозвучал выстрел, громом прокатившийся по лесу.
Вздрогнув, Капчинский бросился к сосне, прижался к стволу. Егр примеру последовали другие, в минуту укрылись за деревьями.
Капчинский огляделся. Испанец Флорежакс в кого-то целился из-за дуба; Костя Постоногов выглядывал из-за пня, Виктор Зайпольд, кажется, провалился в папоротники— только дуло автомата виднеется; Георгий Мазуров укрылся в осоке.
«Хорошо замаскировались ребята, тренировка пошла на пользу», — подумал Капчинский, прислушиваясь к
Переходящий приз по конькам имени А. Капчинского— память о подвиге нашего земляка.
каждому шороху. Он чувствовал, что немцы где-то невдалеке, впереди. И вдруг увидел фрица, целившегося в Костю Постоногова.
Капчинский дал очередь по фрицу. Дернувшись, будто его кто-то с силой толкнул в спину, тот чуть выпрямился и грохнулся навзничь. Но и Костя схватился за плечо: видимо, немец выстрелил одновременно с Капчинским.
— Ранен? — Капчинский был уже возле.
— Пустяки! — проговорил Костя, зажимая рукою рану, из которой по пальцам стекала кровь. И тут же, взглянув в лес, крикнул: — Смотри! Немцы!
Теперь Капчинский увидел карателей. Они надвигались со всех сторон и были совсем близко. Уже слышны выкрики:
— Рус, сдавайс!
— Огонь! — скомандовал Капчинский, подпустив карателей, как можно ближе.
Немцы залегли. Чтобы не дать им прийти в себя, Капчинский вскочил и с криком: «За мной! Ура!» бросился вперед.
Гитлеровцы, не ожидая смелого броска, заметались и начали отходить. А тут подоспела и помощь: Медведев со своими бойцами.
«Этот бой был боевым крещением нашего отряда, — писал впоследствии Медведев в своей книге «Это было под Ровно».—Двадцать пять партизан, непосредственно участвовавших в схватке, справились со ста шестьюдесятью врагами. Было убито свыше сорока карателей, в том числе семь офицеров, захвачены ценные трофеи: ручные пулеметы, винтовки, гранаты, пистолеты.
Но в бою наш отряд понес тяжелую утрату: погиб Толя Капчинский.
В далеком Мозырском лесу на цветущей поляне мы вырыли могилу герою-партизану. Опустили тело в землю, обнажили головы.
— Прощай, дорогой друг! Мы за тебя отомстим!
В суровом молчании прошли бойцы мимо открытой могилы, кидая в нее горстки земли. Потом зарыли могилу, выросший бугорок любовно обложили дерном...»
Партизаны сдержали данное Капчинскому слово. Они добыли и передали командованию много ценных сведений о расположении вражеских штабов, о переброске войск и техники, о мероприятиях оккупационных властей, о положении на временно оккупированной территории. В боях и стычках уничтожили тысячи вражеских солдат и офицеров, в том числе Германа Кнута — заместителя гаулейтера Украины Эриха Коха — и других ставленников Гитлера.
Саратовцы не забывают своего земляка Анатолия Капчинского, посмертно награжденного орденом Отечественной войны I степени. С 1949 года, по инициативе общественности нашего города, проводятся соревнования конькобежцев Поволжья на приз Капчинского.
Г. ХОВРИНА
КОНЕЦ БАНДЫ
В закрытую ставню осторожно постучали. Негромкий голос настойчиво повторял:
— Начальник, открой... Это я, Анка из Люхчи...
Турунтаев вскочил с постели, на всякий случай вскинув ружье, приоткрыл дверь. На крыльце и вправду стояла Анка. Лицо ее казалось непривычно бледным.
— Завтра, в Покров день, Лесная будет петь у нас в церковном хоре...
Голос Анки приглушен, но каждое слово отчетливо падало в тишине, слышалось прерывистое дыхание.
Турунтаев понял все. В какое-то мгновение он увидел Анку, немолодую женщину, бегущую ночью в райцентр Сарны. Понял ее страх — и ее бесстрашие: фашистов прогнали, но война еще идет. Остались бандиты на Западной Украине. Бандиты людской крови не жалеют... А она все-таки пришла.
— Спасибо, Анка.
Удивительно ясным было наступившее утро. Торжественно пели колокола, нарядные селяне — пожилые, дети, молодежь — чинно шагали в церковь. Турунтаев тоже шел с ними, в таком же, как и все, праздничном убранстве, такой же смуглый, чуть широкоскулый и полногубый. Перед этим он еще и еще — в который раз!— пристально вглядывался в карточку Лесной. Он изучил ее так тщательно, что мог, закрыв глаза, совершенно отчетливо представить себе эту женщину.
И все же, когда в церкви, пробившись к клиросу, он как-то сразу увидел ее среди певчих, невольно вздрогнул. Уж слишком похожа была эта молодая, чернявая и быстроглазая женщина на ту, на карточке.
Он ревностно молился, опускался на колени, кланялся, когда кланялись все, и, как и все, бросил монету на поднос церковному старосте, когда тот обходил верующих. И в то же время каким-то уголком глаза подмечал все, что делала Лесная. Каждый тревожный поворот головы, каждое нервное движение рук. «Может быть, уже почувствовала слежку? Или просто боится, как привыкла бояться, эта связная бандитов, которую так надежно скрывали, что она была для нас неуловима?»
— Товарищ капитан, разрешите присутствовать?
Турунтаев вскинул глаза и чуть не остолбенел: перед ним навытяжку, в полной форме, с погонами войск МВД, стоял солдат из их оперативной группы. На какую-то долю мгновения они встретились глазами, но Турунтаев тут же отвел свой взгляд, продолжая молиться.
Солдат, помешкав с полминуты, отошел — понял свою оплошность. Но было уже поздно. Лесная, быстро натянув на лоб платок, что-то шепнула товарке и стала быстро продвигаться к выходу.
Богослужение близилось к концу. Каждая минута могла решить успех или провал операции. Тем более, что Турунтаев уже не раз ловил на себе косые взгляды окружающих.
Прихожане вместе с батюшкой вышли из церкви и начали неторопливое шествие вокруг нее. Турунтаев постарался оказаться позади Лесной и двинулся за ней следом. Внезапно, поравнявшись с калиткой церковной ограды, женщина шмыгнула в нее.
Но не успела она сделать и пяти шагов, как почувствовала, что ее крепко взяли под руку.
— Пройдемте в сельсовет!
Машина, уже стоявшая наготове, увезла Лесную в Сарны, а там, в комнате транспортного отделения МВД к ней, уже одетый в военную форму, вошел Турунтаев.
— Где и при каких обстоятельствах вы были задержаны?
— Да так, шла в церковь, солдаты задержали. А за что, не знаю... — Лесная, видимо, не узнавала своего пре^ следователя.
— Дело происходило не так. Вспомните — вы были в церкви, пели в хоре, затем поспешили уйти пораньше, не дожидаясь конца богослужения, но из этого ничего не вышло... Тогда во время обхода церкви вы попытались нырнуть в калитку...
Лесная смотрела остановившимся взглядом прямо в лицо Турунтаеву.
— Так от кого же и почему вы хотели спрятаться?
Она сидела по-прежнему, не шевелясь, и молчала.
— Мы задержали вас как участницу банды.
— Банда? Я не знаю никакой банды!
— Не знаете? — Турунтаев старался говорить спокойно.— А как паренька Грицко с дедом повесили за то, что
советских солдат на постой пустили, знаете? Кто листовки разбрасывает, призывая народную власть свергнуть? Кто служил гитлеровцам и теперь исподтишка стреляет в наших воинов-освободителей, да и мирных жителей не щадит? Вот на той неделе две хаты подпалили...
— Нет! Нет! Я ничего не знаю. Я думала... — И вдруг, притихнув, прошептала: — Меня пугали: попадешься — бить будут, шкуру с живой спустят...
Опа оборвала фразу, опустила голову. Не поднимая глаз, сказала, с трудом размыкая губы:
— Я расскажу все...
На Лесную бандой Гонкого были возложены довольно ответственные поручения. Она руководила разведывательной, господарской, то есть хозяйственной, и санитарной «сетками». И, естественно, знала немало. Недаром бандиты так берегли ее от чужого глаза. Самое ценное она приберегла напоследок:
— В лесу, у хутора Обирки, их схорон должен быть...
Несколько часов просидел начальник капитан Турун-таев с командиром десантно-маневренной группы бронепоезда, составляя подробный план поимки и разгрома банды Гонкого.
Вскоре в Обирках появились советские солдаты. На глазах у местных жителей они небольшими группами уходили в лес — якобы прочесывали его, а затем возвращались назад. И тот, кто недобрым оком следил за ними, мог убедиться: из лесу приходит ровно столько же солдат, сколько и отправлялось туда.
Четырнадцать долгих осенних ночей напряженно вглядывались советские солдаты в тьму, чутко ловили каждый шорох. И только на исходе четырнадцатой, 19 октября 1945 года, одна из засад в хате на окраине хутора заметила несколько крадущихся теней:
— Стой! Кто идет? Пароль!
Застигнутые врасплох бросились врассыпную. Раздались выстрелы. Сомнений не оставалось — бандиты. Со стороны засады последовало несколько автоматных очередей. Трое бандитов были убиты наповал. Сам Гонкий, видя безвыходность положения, выстрелил себе в голову.
Бандиты были неплохо вооружены: на месте боя чекисты подобрали два автомата, две винтовки, четыре нагана, гранаты и много боеприпасов.
А спустя несколько дней засадам удалось напасть и
на сам «схорон» — подземное сооружение около хутора Обирки. Последний бандит, остававшийся там, был убит в перестрелке. Из схорона вынесли винтовки, боеприпасы и националистическую литературу.
* * *
...Усталый от напряжения и бессонных ночей, Турунтаев сидел у себя в кабинете, когда дежурный солдат привел к нему пожилую женщину.
— Скажи, начальник, какой это поляк вам мою дочь выдал?
Капитан не сразу понял, о чем идет речь.
— Ну тогда еще, в церкви. Кончился молебен — и поляк забрал мою дочь.
— А почему вы думаете, что это был поляк?
— Да как же: все на коленях во время молебна стояли, а он, по своему обычаю, оперся на одно. Сразу видно, что поляк...
Турунтаев не мог сдержать улыбки. А потом вспомнил косые взгляды прихожан и перестал улыбаться. Казалось бы, такая мелочь — не так встал на колени. Только не бывает мелочей в работе чекиста...
Ему не раз приходилось убеждаться в этом. Но особенно резко врезался в память такой случай...
Нельзя сказать, чтобы банда Байды, орудовавшая на участке железной дороги Здолбуново — Дубно в той же Западной Украине, совсем не оставляла следов. Особой фантазией бандиты не отличались: взрывали рельсы с помощью шашки, мины или мадьярской гранаты.
А поймать хоть кого-нибудь из байдовцев казалось невозможным. Жители окрестных хуторов были до такой степени запуганы, что буквально немели, когда чекисты пытались расспрашивать их.
И все-таки именно они, местные жители, помогли разгромить байдовцев. Прибежал как-то к чекистам подросток, сын начальника станции Озеряны, скороговоркой выпалил:
— Отец прислал... Яшка, связной, завтра в хуторе у станции будет... Вторая хата с краю...
Битый час искали чекисты Яшку в хате, и на чердаке, и в подвале, и во дворе — все напрасно. Наконец, Турун-таеву пришла в голову идея — простукать стены. Около печки звук становился гулче, уходил куда-то в пустоту.
«Значит, стенка двойная, полая внутри». Поддели ломиком— под печкой раздался крик: «Ой!»
Яшка не заставил себя долго упрашивать. Привел к холму, поросшему кустарником, сказал:
— Тута схорон. А под каким кустом — не знаю.
Турунтаев распределил свою группу по всему холму. Дал задание — исследовать каждые четверть метра земли, проверить каждый куст. Солдаты ползали на четвереньках, дергали кусты, тщательно обследовали весь участок— ничего не нашли.
Турунтаев поднялся с пенька, с досады пнул его сапогом. Пенек покорно повалился набок, а земля под ним ощетинилась дулами. Мгновенно автоматной очередью Турунтаев уложил двух бандитов, высунувшихся из укрытия. Схорон замолчал.
Так было покончено и с этой бандой.
и. КОЗЛОВ Г. СУХОВА
ОСОБИСТ
Рядом с развалинами дома, под развесистым тополем, сидит на камне старший лейтенант Иван Гурьянович Булкин. У ног его лежит каска с потемневшей от пота пилоткой, к дереву прислонена винтовка. Командир ерошит длинными пальцами густые, темные волосы, черные брови его сошлись на переносице, высокий загорелый лоб пересекает морщина.
Старший лейтенант только что вернулся из штаба, где допрашивал дезертира. Солдат сбежал с поля боя, бросил товарища в самую трудную минуту. Что может быть тяжелей и позорней этого поступка! И кара за него одна...
И все же оперуполномоченный Булкин не спешит с выводами. Не раз приходилось ему допрашивать и трусов, и самострелов, и прямых изменников Родины. Но этот солдат был иным. Он не прятал своих глаз. И застыл в них не испуг, не жалкая растерянность, а глубокое недоумение.
Булкин дал ему прочитать дивизионную газету, в которой описывался подвиг Виктора Листвина, оставленного товарищем. Листвин один поДбил из противотанкового ружья два фашистских танка, уничтожил гранатами экипажи, а сам остался невредимым.
— Не знал я, не знал, как стрелять из противотанкового...— тихо произнес солдат. — В руках не держал никогда. Я добровольцем на фронт пошел. И вот он, какой первый бой получился...
Солдат замолчал. По-юношески пухлые его губы, на которых пробивался мужской пушок, вздрагивали. Но он по-прежнему не опускал головы, не отводил от старшего лейтенанта своего взгляда...
Об этом трудном разговоре и размышлял Иван Гурья-нович. И вдруг неожиданно пришло решение: он возьмет этого молодого солдата в свой отряд, на свою ответственность.
Но нужно принять меры к тому, чтобы необстрелянных бойцов не направляли на передовую без предварительного ознакомления с оружием, которое им вручается. Хотя и редко, но, оказывается, такие случаи есть. А что за воин-солдат, не знающий силы своего оружия!
Оперуполномоченный пишет донесение командованию. А потом, надев поверх пилотки каску (то и дело рвутся вражеские мины и снаряды), шагает к небольшой рощице.
Не сразу согласился начальник зачислить струсившего солдата в отряд Булкина, но старший лейтенант все же сумел его убедить.
Коммунист Иван Гурьянович Булкин — «особист», как называли его обычно в 347-й стрелковой дивизии, —бывший мастер куйбышевского завода имени Масленникова, умел воевать. Однажды вражеские автоматчики просочились к штабу части. Булкин с горсткой воинов не только дал отпор фашистам, но еще организовал контратаку и перебил их почти всех. А в другой схватке с противником вынес с поля боя под ураганным огнем тяжело раненного командира полка.
С тех пор и стало обычным, что командование поручало особисту сложные боевые задания. Вот и сейчас разведка установила, что немцы, сосредоточив несколько десятков танков, намереваются вклиниться в оборону дивизии, разрезать ее на части. Отряд Булкина должен задержать продвижение гитлеровских танков.
Вечером, перед выходом на задание, Булкин собрал бойцов. Был среди них и проявивший недопустимое малодушие Николай Обручников.
— Ну, как, подружился с пэтээровкой? — спросил его старший лейтенант. — А ну, скажи, куда будешь бить по вражескому танку?
Деловито, спокойно отвечал Обручников на вопросы.
— Глаз у него страсть меткий, — заметил кто-то из бойцов.
Николай радостно улыбнулся.
Солдаты окружили своего командира. Они любили его за веселый нрав и какую-то особую, искрометную жизнерадостность, которой так не хватало многим в горькие, суровые дни войны.
— Прочтите что-нибудь, Иван Гурьянович, — обратился к старшему лейтенанту немолодой усатый старшина.
Просьбу эту подхватили все бойцы. И как ни отнекивался Булкин, все же пришлось достать из полевой сумки заветный блокнот.
Стихи были не совсем складные, наивные. Да ведь чекист не знал правил стихосложения. Он писал о том, что пережил на фронте сам и его товарищи: о солдатской судьбе, о земле без конца и края. Хлещут косые дожди, свищут вьюги, стоят на дороге осиротелые разбитые хаты. Идет солдат! Вспоминаются ему ласковые ладони, милые покорные глаза. А он идет вперед по великой русской земле...
Так и просидели они в тот раз вокруг командира почти до полуночи, слушая его стихи и рассказы о боях с фашистами.
А когда брызнули первые лучи солнца, вдали замаячили черные силуэты вражеских танков. Стальные громады мчались на полной скорости, уже видны на броне белые кресты.
Бойцы открыли огонь из противотанковых ружей. Им помогала артиллерия и крупнокалиберные минометы. Несколько танков сразу загорелось, другие заметались по полю, пытаясь выйти из зоны обстрела. Но пять или шесть стальных громадин лязгали гусеницами, продолжали ползти вперед, прямо на окоп Обручникова.
Булкин смотрит. Ждет. «Что же молчит Обручников? Неужели?..» В это время раздается выстрел. И танк
рванулся вправо, влево и застыл на месте, окутываясь черным дымом. Еще выстрел, еще...
Две вражеские машины подбил Обручников. А всего в этом бою было уничтожено более двадцати вражеских танков.
Развивая наступление, дивизия в конце января 1943 года подошла к городу Ставрополю. Фашисты понимая неизбежность сдачи города, решили превратить его в руины. Они начали поджигать и взрывать дома. Дивизия получила боевой приказ — помешать осуществлению коварного замысла противника.
Решили создать передовой отряд из добровольцев — автоматчиков, расчетов ПТР, пулеметчиков. Желающих оказалось много. Старший оперуполномоченный Булкин отбирал самых смелых, решительных воинов. Командовать отрядом вызвался сам.
Скрытно пробрались на окраину Ставрополя. В центре города — зарево, слышатся глухие взрывы. Что там, впереди?
Булкин выслал вперед разведчиков, среди них и Николай Обручников. За несколько месяцев боев паренек стал хладнокровным, находчивым воином, к тому же он обладал богатырской силой.
Донесение разведки тревожное: зондеркоманды приступили к уничтожению лучших зданий города, зверски расправляются с жителями.
Медлить нельзя! Старший лейтенант решил прорваться в центр города, завязать бой. Расчет на внезапность нападения. Послал связных в штаб дивизии. Двое воинов тут же ушли, осталось двадцать пять. Не густо. Ну, да не впервой, справимся!
Бдительность чекиста никогда не оставляла старшего лейтенанта. Продвигаясь, он напряженно вглядывался в настороженную темноту. В переулке заметил отделившуюся от стены дома фигуру человека. Кто это?
И тут радостная неожиданность. Оказывается, в город вошли партизаны. Они притаились во дворах, в домах и ждут сигнала для выступления.
Вот когда пригодился Булкину опыт особиста. Он задал посланцу несколько проверочных вопросов: ведь не исключено предательство. Нет, все данные совпадают. Булкин облегченно вздохнул: перед ним действительно член местной подпольной организации.
До центра города совсем недалеко. Уже доносятся запах гари, хриплые голоса немецких патрулей.
— Вперед! — скомандовал старший лейтенант.
— Ур-ра-а! — понеслось по улицам сквозь посвист вьюги.
Стреляя на ходу из автоматов, забрасывая в окна и двери ручные гранаты, советские воины быстро продвигались к центру. Немцы вначале растерялись, бросились наутек, но потом опомнились и открыли по ним сильный минометный огонь, с крыш застрочили пулеметы. Кое-где уже завязались рукопашные схватки.
Острая жгучая боль пронзила грудь Булкина. К нему тут же подбежал санитар.
— Товарищ командир, вы ранены...
— Ничего, Петя, ничего... Перевяжи быстренько, — ответил он и продолжал руководить боем.
Но тут из угла, прямо на него, выбежала группа фашистов, и он замертво повалился на мостовую. Это случилось на рассвете 21 января 1943 года.
* * *
На могиле старшего лейтенанта чекиста И. Г. Булкина в Ставрополе установлен памятник, одной из улиц присвоено его имя.
Есть теперь улица им. Булкина и на его родине, в городе Куйбышеве, где жил до войны Иван Гурьянович — отважный чекист и командир.
Г. АШАНИН
ОПАСНЫЕ ПОЕДИНКИ
Это был последний фашистский снаряд, который разорвался в боевых порядках 1337-го стрелкового полка 318-й дивизии. Он разорвался в День Победы в районе Праги, где группа немецких армий «Центр» и «Австрия» в составе шестидесяти дивизий еще продолжала сопротивление.
Старший оперативный уполномоченный полка капитан Сергей Игнатович Савиков уже не видел и не слышал, как наши части утром этого же дня ворвались в столицу Чехословакии, добивая и забирая в плен последние фашистские подразделения. Осколок попал ему в голову и пробороздил ее от правой залысины до самого затылка. Окровавленного, распростертого у глубокой воронки капитана посчитали мертвым, но опытный фельдшер, подбежавший к нему, услышал: сердце еще чуть-чуть билось.
В госпитале, куда доставили Савикова, не верили, что раненый выживет. Одолеть тяжелую контузию с повреждением черепа — это почти то же, что воскреснуть из мертвых. Но капитан выжил.
— Удивляюсь, откуда у него берутся силы и воля,— сказал лечащий врач своим коллегам. — Такая потеря крови, трое суток без сознания, а очнулся — в глазах светит жизнь.
Долго лежал Савиков в госпитале, потом лечился в санатории, и все-таки врачи признали его полностью непригодным к дальнейшей службе. Демобилизовали и рекомендовали полнейший покой, уединение, запретили много читать.
Рекомендации врачей Сергей Игнатович воспринял как непреложный закон —хочешь не хочешь, а надо подчиниться. Но уже в поезде, который торопливо бежал на восток, к родной Украине, Савикова охватывали новые мысли — ведь он же по-настоящему живой! В нем не остыла кровь! А кому нужно успокоение в такое трудное время?! Некогда лежать!.. Наивные советы надавали добрые люди в белых халатах!
Сражаясь на передовой линии с фашистскими захватчиками, Сергей Игнатович внимательно следил за действиями украинских националистов. Правда, теперь уже не существует эсэсовской дивизии «Галиция», как цельного формирования из западноукраинского кулачья, поповских сынков и преступных элементов. Нет и УПА — украинской повстанческой армии. Та и другая разбиты. Но бендеровцы, разделившись на мелкие группы, убивают коммунистов, запугивают и грабят жителей, вербуют в свою сеть неустойчивых... Мог ли он, коммунист-чекист Савиков, стоять в стороне от этой борьбы? Ни в коем случае!
...Костопольский район Ровенской области был осо
бенно насыщен бендеровцами. Густые, дремучие леса, многочисленные речки, ручьи, камышовые болота позволяли им хорошо маскироваться, а после внезапных нападений быстро уходить от преследований. Бендеровцы. Они настолько обнаглели, что силой уводили молодежь к себе. Кто не хотел идти к ним, тот считался предателем, его ждала немедленная кара! Под страхом смерти бандиты запретили населению продавать хлеб государству и блокировали все дороги.
В бою с бендеровцами в селе Головине погибли первый секретарь Костопольского райкома партии Игнат Иванович Олейник, начальник райотдела МГБ Алексей Васильевич Беляев, начальник райотдела связи, тринадцать солдат. Много было раненых.
Это случилось в начале второй половины августа 1945 года, за несколько дней до назначения Савикова заместителем начальника Костопольского райотдела МГБ. Опытный чекист быстро изучил обстановку, проанализировал ошибки, которые привели к головинской трагедии. Главная из них — слабая информационная служба, которую можно было бы успешнее противопоставить разведке бендеровцев.
Первая задача, которую наметил Савиков, — взять главаря банды по кличке «Лыс» и заместителя коменданта бендеровцев Голубенко. Взять живыми и не потерять ни одного своего бойца из восьми, которые находились в его распоряжении.
Савиков кропотливо собирал данные о главарях банды. Вскоре поступило сообщение: Голубенко — это Федор Петрович Нагорный, сын председателя сельской рады, призванный в Советскую Армию. Если это так, то Нагорный-старший не мог не знать о похождениях сына. Значит, он заодно с бандитами, значит, головинская трагедия и его рук дело. Вот как бывает! И не подумаешь — пред седатель сельской рады!
Савиков решил зайти в сельсовет, поговорить с ним Нагорный встретил его приветливо. И беседа пошла ровно, как и раньше, о хлебе, школах, топливе и о бендеров-цах.
— А что пишет ваш сынок? — вдруг спросил Савиков. И тут глаза Нагорного выдали — метнулись туда-сюда... Не сумел он сдержаться, конечно, это была тревога.
— По дому скучает, — еле выговорил он.
— Наверное, скоро вернется, — подхватил Савиков,— вот будет радость! Эх, поскорей бы покончить с бандитами. Кстати, вчера появились еще семь «перехидькив». Сдали оружие. Судить их не будут.
— Кто же вышел с повинной? — спросил Нагорный.
— Местные, — уклончиво ответил Савиков и тут же напомнил об амнистии тем, кто добровольно выйдет из подполья. Он все же надеялся, что председатель одумается — расскажет все. Но Нагорный нахмурился, промолчал, перевел разговор на другое...
Через несколько дней, глубокой ночью, группа Сави-кова окружила дом Нагорного. Вошли в избу. Одного бойца Савиков оставил сторожить хозяина дома, с другими облазил все надворные постройки — ничего подозрительного. Полез на чердак, посветил электрическим фонариком. Никого! Но наметанный глаз подсказал: бандит здесь! Савиков сразу обратил внимание на взрыхленную солому в углу чердака. Он сдвинул солому ногой, держа пистолет наготове. Обнаружилась узкая щель. Савиков с трудом подсунул палец под крышку люка, приподнял ее и отбросил в сторону. Свет фонарика метнулся в пространство между досками двойного потолка — там чья-то тень...
— Выходи, Голубенко, хватит играть в прятки! — приказал Савиков.
Молчание. И даже шороха нет.
— Считаю до трех — и стреляю! Раз, два...
— Стойте, выхожу... — как из-под земли донесся приглушенный голос бандита.
— Руки вперед! — скомандовал Савиков. А когда увидел руки, потом голову, в пыли и паутине, добавил: —Да, тесновата квартирка.
Бандит был лишен возможности сопротивляться. Это был Федор Нагорный, тот, за кем охотился Савиков.
— Сползайте вниз, по лестнице. Там вас ждут.
За Нагорным последовали другие...
Очень сожалел Савиков, что не удалось взять живым «Лыса», который был убит солдатами в перестрелке.
Тяжелые потери, которые понесли бендеровцы от оперативной группы Савикова, вызвали у них лютое бешенство. Сколько попыток ни делали бандиты, чтобы рассчитаться с капитаном, но ничего не получилось, Савиков оставался неуязвимым. Он сумел доставить текст
правительственного постановления об амнистии в самые глухие уголки района, и многие из вчерашних бендеров-цев выходили с повинной. Националисты убили многих «перехидьков», но это не смогло остановить бегства и разложения банд.
— Убрать Савикова во что бы то ни стало!—так приказал своим подручным комендант СБ Виноград.
Эсбеки * отличались особой жестокостью в обращении с теми, кто пытался выйти из подполья с повинной. Именно в это время, когда бендеровцы собирались расправиться с капитаном-чекистом, Савиков решил обезвредить самого Винограда — последнего из руководителей подполья, наиболее опасного и осмотрительного. Савиков знал, что жену Винограда и старшего их сына выслали за пределы области. В селе оставалась десятилетняя дочь Устинья, она жила у тети, сестры Винограда.
Долго обдумывал предстоящую операцию капитан Савиков. Он знал, что Виноград хитер и осторожен. Рядом с ним, как тень, — грозный адъютант Гречко с немецким «шмайзером», увешанный гранатами и запасными обоймами. Живыми они не сдадутся. Видимо, неизбежны потери и с нашей стороны. До сих пор Савиков не потерял ни одного бойца. Зачем же терять их теперь?
Наконец, пришло решение. Савиков направил Винограду письмо-ультиматум и предложил выйти из подполья, чтобы воспользоваться последней возможностью, которая предоставлена правительством. В приписке сообщил, что дочурка его жива-здорова, учится хорошо, никто ее не обижает. Письмо было передано сестре Винограда — Ульяше.
Через два дня она пришла к Савикову. Увидев первого солдата, боязливо спросила:
— Где можно видеть капитана? Он такой маленький, седенький...
Но Савиков уже шел ей навстречу. Она оглядела его и молча подала письмо.
«Друже капитан! — прочитал Савиков. — Коли правда то, что Вы пишете, то приходите сегодня в 12 ночи в дом, в котором Вы оставили письмо. Приходите один. Виноград».
Что это — ловушка?.. Почему Виноград не вышел? Не
* СБ — служба безопасности, или контрразведка бендеровцев.
поверил?.. А может быть, судьба девочки заставила бен-деровца одуматься? Он взвесил все и не решается.
Верит и не верит... Не пойти — значит не подтвердить правду своего письма и струсить. Пойти на риск?..
И Савиков пошел. Один, черной ночью. Взял автомат, пистолет и гранаты. Гранату зажал в левой руке. Предохранительную чеку выдернул заранее. Если даже его неожиданно схватят или ударят по голове — граната вывалится из рук...
Вот он, дом на опушке леса, вдали от села. Савиков поднялся по ступенькам крыльца. Дверь распахнулась, и тут же он почувствовал, как сзади него встали двое.
— Проходите в хату, друже капитан, — пригласил глухой бас.
Открылась вторая дверь в ярко освещенную комнату с наглухо закрытыми окнами.
— Положите оружие на стол, капитан, — предложил идущий сзади. — Мы тоже положим.
С этими словами Виноград и его адъютант первыми положили оружие.
— Пистолет держите при себе, друже капитан. Вы — офицер. — Виноград движением руки пригласил садиться.
Савиков, вставил предохранительную чеку, положил ранату перед собой. Все сели за стол.
— Смелый, очень смелый, друже капитан, — продолжал Виноград, усмехаясь.
— Я пришел к вам, чтобы подтвердить то, что писал. Вы пойдете со мной сейчас? — Савиков сделал ударение на последнем слове.
— Не, друже капитан, так скоро такое дело не решить. Треба еще подумать.
— Но у вас было достаточно времени...
— Да, я долго, очень долго думал... К бендеровцам пошел не из-за романтики. Я верил в самостийную Украину и не сразу понял, что хотели немцы сделать с ней. Может, слишком поздно понял... Но пусть хоть мои де-•'и... — Виноград махнул рукой и отвернулся.
— О чем вы? — спросил Савиков.
— Мне же не простят, это я знаю. — Виноград горестно усмехнулся. — Я не боюсь ни пули, ни удавки. Не боюсь признаться, друже капитан, совсем недавно я хотел убить вас...
— Что вспоминать старое... А ваше раскаяние уч
тут, — проговорил Савиков, стараясь казаться спокойным. — И детей не дадут в обиду.
Виноград вскинул голову.
— Друже капитан, — голос Винограда дрожал, — если только меня оставят в живых... Словом, вы понимаете.
Вот ведь как бывает!
Ранним утром следующего дня из лесу вышли двое. С автоматами за плечами и гранатами, висящими на поясах. Они шли не торопясь, молча. Миновали хутор и направились к центру села. А там их уже поджидал капитан Савиков.
* * *
...Сергей Игнатович Савиков живет сейчас в Балашове— родном городе своей жены. Он на заслуженном отдыхе, но много времени отдает общественной работе.
ПОКА ПРОБИРАЛСЯ СВЯЗНИК,
7Пароходик местной линии дал про-| тяжный гудок, лихо развернулся на fy фарватере и, чуть раскачавшись на V собственных волнах, приткнулся к дебаркадеру. С носа парохода перекинули пеньковый трос, шкипер подхватил его и проворно заплел на чугунных тумбах. Для кормового швартового конца кнехта не нашлось, и трос зацепили за спускавшийся по глинистому срезу толстый перекрученный корень старого вяза, который стоял наверху и сердито смотрел на людей черным оком огромного дупла.
Вахтенные матросы закрепляли швартовые кое-как,
наспех: совсем малехонькая стоянка здесь — сходят на берег трое, а новых пассажиров и вовсе нет. А еще и потому была эта пристань такой пустошной, что верховая дорога от деревни до районного центра Вольска много короче — даже пешком доберешься скорее, чем на пароходе.
Один из сошедших на берег пассажиров идти в деревню не торопился. Он постоял возле воды, прогулялся по отшлифованной и ребристой песчаной отмели, со вкусом покурил, ожидая, пока отвалит от пристани пароходик. Поднявшись на крутояр, опять остановился, огляделся. Обошел вяз вокруг, потрогал мускулистые бугры корней, попробовал измерить глубину дупла своим чемоданом.
На противоположном, левом, берегу голубели блюдца пойменных озер, высокий правый берег уходил вниз по реке белой стеной меловых обнажений, а вверх — лиственными и хвойными перелесками, за которыми в желтой дымке виделись прямые и тонкие, как пики, кирпичные трубы цементных заводов.
В деревне приезжий постучался в крайнюю избу и вышедшему на его стук деду сказал, что работает в Вольске на заводе «Большевик», но квартиры не имеет и потому хочет пока поселиться здесь.
— Живи, не жалко, — равнодушно сказал дед. — Нам со старухой весельше будет.
— И то, — поддержала старуха, — места хватит.
— Знамо дело, — подтвердил дед уж без всякой надобности, а из одного только желания не прекращать разговор. Из этого желания, видно, он и переспрашивал несколько раз: «Голубев, значит? А звать-величать, значит, Андреем Ивановичем?.. Ну-ну, милое дело!» Узнав, что у Голубева нет велосипеда, дед предложил свой, оставшийся еще от довоенных времен.
— Будь ласков, поезди на нем, а то ведь проржавел весь проклятый! Ванюшка-то наш с фронта не пришел...
Голубев починил велосипед и стал на нем ездить по утрам в Вольск на работу. Первые дни кое-кто из деревенских жителей праздно спрашивал: «Что за человек?»— а потом все привыкли: в то время было не в диковину, что многие, работая в райцентре, устраивались на жительство в ближайших селах.
А двумя неделями позже приехал еще один человек, чье появление, не в пример прочим, вызвало разные тол-200
ки. Еще бы: десять лет, с первых дней войны не было от Юрьевцева никаких вестей, думали — убит. Жена, не дождавшись его, уехала на Украину, там замуж вышла и даже вроде бы уж и развестись успела. И старуха-мать отчаялась: продала дом и съехала с насиженного места.
Он приехал тоже пароходом и тоже не торопился идти в деревню, которая была для него родной. Здесь он кончил школу, отсюда по комсомольской путевке уезжал в военное училище. Вот до этого вяза провожали его мать и отец. Старый вяз редко бывал одиноким: все мальчишеские игры проводились возле него, а в дупле кто-нибудь из ребят да сидел — прятался от ветра или дождя, читал книжку или просто на Волгу смотрел. И жило в народе поверье: если при проводах новобранцев до пристани сидел кто-нибудь в дупле вяза — суждено человеку вернуться домой, если пустовало оно — беда, на смерть уходит человек. Когда провожали Юрьевцева, то мать его не столько на сына смотрела, сколько, тревожливо и уповающе, на вяз: а ну как нет в нем никого!.. И прослезилась от радостного успокоения, когда из дупла выскочили два пацана. Один из них, убегая, что-то схоронил в листьях подорожника. Отец подошел к тому месту, разворошил траву и вытянул окурок самокрутки.
— Выходит, сынок, суждено тебе обернуться, коль сидели в дупле огольцы... Однако шкодили они, табак зыбали... Можа, и ты шкодником воротишься в родной-то дом?..
Шутя сказал тогда отец, со смехом, а вот — на тебе!..
Юрьевцев прервал на этом воспоминания, поправил на голове модную велюровую шляпу, побрел к деревне медленно и нерадостно. Известно ему было, что несколько лет назад умер отец, а мать и жена уехали бог их знает куда. Думал, что никто не ждет его, никто не знает о его возвращении, однако ошибся: с нетерпением ждал его Андрей Иванович Голубев, капитан госбезопасности...
* * *
Четыре года назад в деревню пришло письмо с иностранным штемпелем. Адресовано оно было Юрьевцевой, уже выехавшей к тому времени из деревни; отправителем значился итальянец Рихард Монастеро. Письмо провалялось сколько-то времени у одного из жителей деревни, который после безуспешных поисков Юрьевцевой отнес
конверт в милицию. Им заинтересовался начальник Вольского городского отдела МГБ подполковник В. Н. Грачев. Он выяснил, что Юрьевцева живет в Краснопартизанском районе и что Рихард Монастеро не кто иной, как ее пропавший без вести сын.
Бесспорно, Юрьевцев имел возможности после войны вернуться на Родину или хотя бы раньше дать о себе знать, однако не сделал ни того, ни другого. Это настораживало. Делом Юрьевцева занялись и работники областного управления МГБ.
Отыскались родственники Юрьевцева в Киеве, в Сумгаите, в Энгельсском и Ровенском районах Саратовской области. От них удалось узнать немногое: только то, что несколько лет назад жена Юрьевцева Елена получила из Италии от некоего Каталонского письмо, в котором содержался упрек в неверности мужу, «имевшему беду попасть в плен...»
Плен... Что сделал он с Юрьевцевым, советским офицером? Известно, сколько людей убила война, известно, сколько родила война героев. Но сколько человеческих душ искалечила она? Это поддается подсчету труднее всего... Совершил ли Юрьевцев трагическую ошибку, став невозвращенцем, или, еще хуже, предателем?
Чтобы получить ответ на этот вопрос, чекистам пришлось потрудиться. В архиве они обнаружили письмо группки советских военнопленных, адресованное в бывший главный генеральный штаб Румынского королевства, оно было подписано и П. Юрьевцевым Г Но тот ли это Юрьевцев? Где остальные, подписавшие письмо?
После тщательных и кропотливых поисков удалось установить, что Юрьевцев в 1944 году окончил в Германии офицерскую школу и получил звание «подпоручика РОА»1 2, а после войны, в 1948—1949 годах, был связан
1 В письме говорилось, в частности: «Наше дальнейшее пребывание в лагере вместе с ярыми большевиками ставит нас в крайне тяжелое положение, так как многие из нас, проявившие себя с Вашей помощью как активные контркоммунисты, подвергаются ругательствам, притеснениям и даже избиениям и угрозам жестоко расправиться при первой возможности. Мы горячо просим румынское правительство взять нас под свою защиту и направить в формирующийся корпус добровольцев».
2 РОА — «Русская освободительная армия». Была создана гитлеровцами в ходе Великой Отечественной войны из предателей, изменников Советской Родины.
со шпионской группой, финансируемой англичанами. По-прежнему неизвестно было, тот ли это Юрьевцев, где он находится и что делает.
И вот в одном из эмигрантских журналов появилась заметка «Итальянские работорговцы». В ней говорилось, что все итальянские военнопленные вернулись на родину, а из Италии советские граждане никак уехать не могут. И дальше автор заметки выступал в защиту бывшего советского офицера П. Г. Юрьевцева, который уволен с работы, выброшен из квартиры и вынужден жить в пещере.
Вскоре после этого в советское посольство обратился П. Г. Юрьевцев с просьбой помочь ему вернуться в СССР.
Что это — случайное совпадение? Или попытка замаскировать шпиона, увести его из поля зрения органов госбезопасности?..
Летом 1951 года Юрьевцев пересек государственную границу нашей страны как репатриант.
♦ * *
Когда решался вопрос, кому из работников управления ехать в Вольск, выбор остановили на Голубеве не случайно. Было известно, что Юрьевцев со школьных лет писал стихи и сохранил это увлечение. А Голубев — художник, ему легче найти общие темы для разговора. Давая последние наставления, начальник шутливо сказал Голубеву:
— Только не очень усердствуй, не рисуй лучше Пикассо.
Поселившись в деревне, Юрьевцев устроился на завод «Большевик» электросварщиком. Голубев не спешил заводить с ним знакомство, искал удобного случая. Каждый вечер он выходил за околицу или к Волге с этюдником, делал наброски. Однажды к нему подошел Юрьевцев. Постоял, помолчал, потом произнес:
— Знаешь, старик, тут что-то есть... Но, клянусь Бахусом, ты неверно увидел этот вяз. Ты изобразил его эдаким победным, первомайским, а он, бедолага, смотри: вот-вот свалится с обрыва... В картине, поскольку ты реалист, должна быть выражена обреченность этого могучего, но одинокого дерева.
— Не согласен с тобой, — переходя по примеру Юрьевцева на «ты», возразил Голубев. — Прости, не знаю, как тебя зовут.
— Петро...
— А меня — Андрей... Кажется мне, Петя, что у дерева этого счастливая судьба. Ты прав — вяз обречен, он погибнет, но когда случится это, молодняк подрастет, пустит корни и не даст разрушаться берегу.
— Ты, старик, как блокнот агитатора читаешь... Этот вяз живет, мол, для общества, для светлого будущего!.. Хотя, черт его знает, может, ты и прав: этот вяз судьбу людям предсказывает. Мне вот нагадал, что шкодником вернусь. В лагерях, знаешь, медали не выдают... Сорок Героев Советского Союза дал наш район за войну. Не все, конечно, вернулись — вон, например, Виктор Талалихин, летчик, Василий Клочков, политрук-панфиловец, из соседней деревни... А от меня шарахаются все: репатриант!
Голубев слушал, не перебивая, и думал: а что если вызвать его на ссору, сказать ему, что он совсем не прав? Вот, например, живет в Балашове Николай Константинович Троян, а на Волге водит корабль Михаил Петрович Девятаев — люди, которые тоже были в плену. На груди Трояна выколот номер 11320. Под этим номером значился он в Освенциме. 29 июня 1944 года он организовал побег и пробрался в партизанский отряд, где и стал потом руководителем диверсионно-разведывательной группы.
А Девятаев? Он побывал в нескольких гитлеровских лагерях смерти, трижды пытался бежать из плена, прошел все ужасы фашистских застенков, но выстоял. 8 февраля 1945 года на острове Неер в одном из заливов Балтийского моря в гитлеровском лагере смерти неожиданно для охранников заработали моторы бомбардировщика «хейнкель-Ш». Ошеломленные эсэсовцы не успели ничего предпринять, как бомбардировщик развернулся, взмыл над морем и взял курс на восток. Изможденные люди в полосатых костюмах пели со слезами на глазах «Интернационал», за штурвалом сидел тоже в полосатом лагерном костюме советский офицер Девятаев.
Но вызовет ли это Юрьевцева на откровенность?
А если согласиться с ним, поддакивать? Это может
вызвать у него подозрение, отпугнуть. Пожалуй, лучше держаться «золотой середины».
— Я, конечно, не знаю, как там и что... Плен — это плен! Многие не выдерживали, шли на службу к врагу. Но если даже человек совершит проступок, он может честным трудом искупить его. Попросись на стройку какую-нибудь, ну на Волжскую ГЭС хотя бы!
С наигранной досадой Юрьевцев перебил:
— Видно, и ты, художник, вроде блаженных... А жизнь, старик, сложна... Если времечко есть, как-нибудь зайдем ко мне на огонек, потолкуем. Я тебе свои стишки почитаю.
Голубев, подумав, согласился. Они договорились о встрече.
* * *
Не один вечер повествовал Юрьевцев о годах, проведенных за рубежом. А провел он их, по его словам, так.
Война застала его в Одессе. В первом же бою он получил контузию и попал в плен. В местечке Майа его допрашивал румынский генерал, хорошо владевший русским языком. Били, истязали, уговаривали — никаких показаний не дал. До 1944 года мотали по лагерям. Однажды с советским военнопленным фельдшером Шотой Кибкяидзе совершили побег из лагеря, но неудачно: фашисты схватили обоих. Кибкяидзе направили в грузинский легион, а Юрьевцева в офицерскую школу в город Штеттин. В сентябре 1944 года он получил чин подпоручика РОА. Сначала был командиром взвода унтер-офицерской школы РОА в итальянском городе Ферера, затем его назначили командиром взвода для борьбы против итальянских партизан. В карательных экспедициях участия не принимал и все ждал удобного случая, чтобы перейти на сторону партизан. И такой случай представился.
Однажды в городе Скио ждал попутную машину, познакомился с итальянцем Итало Зломп. Зашли с ним в остерию \ выпили по стаканчику граппа1 2, по второму. Закусили плохо, и потому, видно, Юрьевцев быстро опья
1 Остерия — харчевня (итал.|).
2 Грапп — виноградная водка (итал.).
нел. Пришел в себя лишь где-то в горах. Протрезвев, узнал, что находится в партизанском отряде. Сразу же договорился с командиром отряда Джироламо Зальтроном о сотрудничестве. Вернулся в Скио верхом на осле, сделал вид, что осла этого купил у крестьян, так как не на чем было ехать. Немцы ничего не заподозрили, а он с того дня стал оказывать партизанам помощь: однажды направил машину с боеприпасами по ложному пути, и она попала к партизанам; несколько раз сообщал Зальтрону о готовящихся карательных экспедициях. Фашисты начали догадываться о его измене. Пришлось бежать к партизанам, в батальон имени М. Валь-Леогара. Там и пробыл Юрьевцев до июня 1945 года, воевал против немцев.
А после войны стал работать в Милане в военной миссии по репатриации советских граждан. Однажды (это произошло в ноябре) поругался с майором Матвеевым и тут совершил непоправимую ошибку: не помня себя, в душевном расстройстве, вызванном ссорой с Матвеевым, бежал в город Турин, бросив форму советского лейтенанта. Жил в лагере беженцев-итальянцев, которые в войну лишились жилищ и имущества. В марте 1946 года вышел из лагеря и скитался по Италии, скрывался от англичан» которые хотели завербовать его к себе в разведку...
Голубев видел, что его «друг» чересчур подробно и как-то суетливо рассказывает о своей партизанской жизни в горах Италии, о хорошо известном советском человеке, воевавшем в составе итальянских партизанских отрядов Федоре Поетане — Юрьевцев называл его панибратски «Федей», так что можно было подумать, будто был он с ним лично знаком.
Чувствовалось, что где-то, в чем-то Юрьевцев был неискренен, многое замалчивал.
Вскоре, перепроверяя его рассказ, Голубев получил документальные подтверждения. Юрьевцев пытался сбежать из Италии в Австрию, США, Чили, Аргентину, но его не пустили туда. Там ему нечего было делать.
* * *
Юрьевцев радовался, что нашел в Голубеве терпеливого слушателя и ценителя своих стихов. Но дружба с одним Голубевым не устраивала, видимо, Юрьевцева, и он искал новых знакомств.
В центре заводского двора стояла врытая в землю большая металлическая бочка, вокруг которой стояли скамейки — место для курения. Юрьевцев, прикуривая папиросу «Прибой», вспоминал, какие сигареты довелось ему курить в Италии, когда работал он грузчиком на автомобильном заводе концерна «ФИАТ» и получал по 60 тысяч лир в месяц. Щеголяя часиками неведомой марки «Азии», проверял, точно ли дается заводской гудок. Дивился, как настоящий иностранец, почему это в магазинах продаются костюмы, состоящие только из пиджака и брюк: он в Италии привык носить «тройки». При случае называл цены на разные товары, переводил лиры и сольдо на рубли и копейки, сравнивал, прикидывал, рассуждал.
В деревне покалякать с бывалым человеком охота каждому. Юрьевцеву отбоя не было от доморощенных философов, радеющих о всех сложнейших мировых проблемах. Особой настырностью отличался дед, у которого квартировал Голубев.
Юрьевцев быстро подружился и с учениками старших классов. Два раза в неделю проводил занятия литературно-творческого кружка в пионерской комнате, а тех, кто был особенно активен, приглашал даже к себе домой. И к каждому умел найти ключик, каждого завлечь: с одним говорил о «Божественной комедии» Данте; с другим рассуждал об относительности понятия чести, добра и зла; с третьим, угощая, как равного, папироской, изъяснялся на только что начинавшем входить в моду жаргоне «чуваков».
Шатался Юрьевцев и по пивным, искал собутыльников на пристани, на вокзале.
Голубеву было известно почти все, что говорил в разных местах Юрьевцев. На заводе он, как правило, был всегда рядом с Юрьевцевым на правах друга; в школе он встречался с теми же учениками, так как вел кружок рисования; все деревенские разговоры выбалтывал, укладываясь спать, неугомонный дед.
Осторожен в разговорах был Юрьевцев. Однако не умолчал, что перед отъездом в СССР купил в Риме шикарное пальто, «какое только буржуи носят», а в антикварном магазине в Бергамо на пьяцца Веккья1 золотую
1 Пьяцца Веккья — Старая площадь.
цепочку... Видно, забыл о том, что писалось в эмигрантском журнале о бедственном положении перед отъездом.
Он называл много фамилий (советских пленных, немецких, румынских, югославских, итальянских военных и мирных граждан). Голубев запоминал их, передавал в управление... После проверок выяснялось, что Юрьевцев называл тех, чья репутация была безупречна. А если он говорил о ком-либо из предателей, то большей частью о тех, кого уже нет в живых.
* * *
Юрьевцев пошел на доверительные отношения с Голубевым много позже, когда тот сумел убедить его в искренности дружбы. Немалую роль сыграли в этом характер и внешность Голубева. Сам подвижный, как шарик ртути, Юрьевцев ценил таких вот, как Голубев, атле-тически-стройных, резких, быстрых.
Голубев чувствовал это и не спешил форсировать события. Хорошо уже и то, что добился возможности контролировать поступки Юрьевцева. Но — все ли?.. И когда задавал себе этот вопрос, заползала в грудь ледяная тревога.
Как-то Голубев решил пригласить Юрьевцева на рыбалку. Давно приметил он, что тот не расстается с записной книжкой. Всегда при нем. Может, на рыбалке удастся ее посмотреть?
Юрьевцев вначале отказался:
— Не-е, я по призванию — ручьевик, я люблю с поплавочной удочкой посидеть.
— Ты забудешь о поплавках и о колокольчиках сразу же, как только выловишь на спиннинг хоть одного жереха,— горячо убеждал Голубев. — Именно жереха, а не щуку или окуня!
— Да я совсем не умею...
— Ничего, я тоже недавно научился...
Долго соблазнял Голубев, расписывал, как это сложно и интересно — поймать жереха. Юрьевцев, наконец, согласился.
В воскресенье они поехали на остров.
— Надо обязательно стоять в воде, иначе жерех не возьмет блесну, — настаивал Голубев. Юрьевцев усомнился и стал бросать с берега. И был наказан: жерех
блесну не брал. Голубев разделся до трусов, вошел в реку, сильно и точно бросил блесну на всплеск.
— Попался, субчик!
— Ого-го! Вот так великан!
— Поросенок, настоящий поросенок!
Азарт охватил Юрьевцева:
— Дай я, дай я брошу!
Голубев отошел с пойманной рыбой подальше от воды, сказал:
— Лови, я покуда уху заварю.
Юрьевцев разделся, зашел глубоко в воду, стал ждать всплеска. Голубев тем временем, разложив на солнце его блокнот, щелкал затвором фотоаппарата. Мелькают цифры, адреса, загадочные формулы, отрывочные записи, вроде «Гусев, отзыв», «Не ранее 10-го», «Плюс 3%».
Положив блокнот обратно в карман брюк, Голубев наломал хвороста, разжег костер и почистил рыбу. А Юрьевцев все торчал в воде, стерег жереха. Наконец, раздался его победный крик:
— Есть!
Затем и сам он появился, возбужденный, счастливый, с рыбиной в руках.
— Он хвостом — рраз! Я ему точно-точно — бац блесну! Он — хоп ее и на дно, ну, я не растерялся рраз и подсек!
— Ладно, садись. Юшка что надо: не пересолена, не задымлена!..
За годы работы в органах госбезопасности Голубеву много раз приходилось оказываться один на один с человеком, в котором он видел врага. Такие встречи требуют напряжения всех твоих сил, четкости действий. Ни спешки, ни промедления — все взвешено на тончайших весах. Такое состояние было у него и сейчас. Он знал, что перед ним изменник.
Голубев любовался плесом Волги, рассматривал разноперого дятла, сидящего на сосне, а сам не пропускал ни одного слова, сказанного Юрьевцевым.
После рюмки водки Юрьевцев разошелся. Дятел, потревоженный его громким голосом, перестал бить носом по шишке, повернул голову в красном берете, перелетел...
— Я ведь, Андрюша, клятву на верность Власову давал. А до этого, в лагере, «Мою борьбу» Гитлера изучал,
национал-социалистом считался... А почему все это я делал, как ты думаешь? Думаешь, нравилось мне это? — почти кричал Юрьевцев. — Хотел попасть в такие условия, чтобы можно было к своим убежать. Попал в плен, рассуждаю: «Пусть немцы думают, что отказываюсь от Родины, больше свободы дадут мне, а я и убегу, да еще и наврежу им побольше». Не удалось бежать, смекаю: «Пусть к власовцам посылают, пусть, сделаю вид, что с радостью еду на фронт, а там через передовую к нашим перебегу». Глупый был, мне ведь тогда и двадцати еще не исполнилось. Уступка за уступкой, а немцы не дураки— все глубже и глубже затягивают, не на восточный фронт послали, а в Италию...
«Уступка за уступкой — это верно, — думал, слушая, Голубев, — но только ведь уступка уступке рознь». В одной из тетрадей со стихами, страницы которой перефотографировал Голубев, было несколько фамилий его сослуживцев. С помощью их установили, что Юрьевцев не попал, а сдался в плен, что уже на второй день наводил немецкие бомбардировщики на наши береговые укрепления на Черном море и склады боеприпасов в Одессе. «Ничего себе «уступки»... Что-то о них он не вспоминает...»
— И вот сейчас, Андрюша, знал бы ты, как трудно мне... С женой отношения вконец испортились, собралась уезжать к родителям в Енакиево, на Украину. Ну да наплевать, я первую свою бабу вызову, Елену, она не хуже...
О своих семейных отношениях Юрьевцев никогда не говорил, а тут и про них вспомнил.
— И во сто крат тяжелей оттого, что знаешь: пустое это все, ‘вся жизнь никчемная... — философствовал Юрьевцев. — Даже собирался застрелиться. Веришь, находило такое, что не хотелось жить. Знаешь, был у меня в «Руссикуме» 1 друг Носков, тезка твой — Андрей, только по батюшке Михайлович... — Сказав это, Юрьевцев
1 «Руссикум» — русский колледж при Ватикане, организованный в 1929 году орденом иезуитов («Обществом Иисуса») для подготовки кадров восточного обряда и проведения через них подрывной работы в СССР.
заерзал на траве, потянулся к костру, чтобы прикурить, и продолжал уже другим, сникшим голосом:
— Так вот, он сказал мне: «Ты умрешь не своей смертью...» И чего он каркал мне!..
«Андрей Михайлович Носков? Попробуем помочь тебе найти его: «Руссикум» — это, может статься, очень интересно»,— подумал Голубев, запоминая фамилию, имя и отчество дружка Юрьевцева.
— Ну ладно! Уха вся. И водка вся!.. Пойдем домой, может, там еще пропустим по маленькой, — предложил Юрьевцев.
Голубев не возражал, но, возвратясь в город, в пивную с Юрьевцевым не пошел: приближался час разговора с управлением МГБ.
Они расстались. Юрьевцев на рыбалке не проговорился о Сумгаите, но все время думал об этом городе. Чем-то он был важен для него.
* * *
Голубев и Юрьевцев пересекли заводской двор, вывели из-за загородки свои велосипеды и направились к проходной, когда повстречался им директор завода.
— Слушай, Голубев, — озабоченно сказал он.— Рекламация пришла из Баку. Надо ехать разбираться, а у вас в ОТК сейчас все мастера в разъездах — отпуска, командировки. Если никто сегодня-завтра не появится, придется тебе лететь. Одним словом, готовься!
— Добро, слетаю, если что...
Пока ехали через лес на велосипедах, Юрьевцев молчал, а в деревне уже решился:
— Если полетишь в Баку, Андрей, у меня к тебе просьба будет. Загляни в Сумгаит, там мой брат двоюродный живет. Я с ним последний раз в тридцать девятом году виделся. Может, зайдешь к нему, письмо передашь, стихи...
Голубев согласился, а утром выяснилось, что лететь в Баку совершенно необходимо.
В день отъезда Юрьевцев спросил:
— Слушай, подари мне этюд с вязом.
Голубев пообещал сделать это после возвращения...
♦ * *
Через день Голубев сидел у начальника управления.
— Ну что же, вам действительно надо проехать по знакомым Юрьевцева и в Сумгаите побывать. Телеграфируйте все важное по делу.
Начальник управления пожал руку Голубеву и пожелал удачи.
...Месяц кончился быстро. И когда Голубев вернулся из поездки, ему показалось, что пролетал он не месяц, а всего один день. Юрьевцев был уже арестован. Голубев прочитал новые протоколы его допросов, они его не удивили.
«Я -прибыл в СССР как агент иностранной разведки, должен был устроиться на жительство в городе Вольске и ждать указаний. Ко мне должен прибыть связник по кличке «Дынник», — читал Голубев.
В управлении завели новое дело, на «Дынника», но им занимался уже не Голубев — ему дали другое задание.
Но дело Юрьевцева долго не выходило у него из памяти. Почему-то жалко было этого человека, жизнь которого могла бы сложиться совсем по-другому, если бы он в тяжелые минуты не собирал крохи со стола врага. Нужно было устоять, бороться... А Юрьевцев капитулировал и покатился в пропасть.
Н. КЛЮЧАРЕВ
ДОПРОС
Ночь подходила к концу. В окнах плескался холодный белесоватый рассвет. Юрий Николаевич Седов перевернул последнюю страницу лежавших перед ним материалов и устало потянулся. Подумал, что жена, наверное, долго ждала его: она никак не может привыкнуть к тому, что муж стал засиживаться по вечерам.
Что ж, дело есть дело, особенно такое, как у него. Чтобы разоблачить преступника, заставить его сознаться в совершенном им злодеянии, следователь должен хорошо 212
знать все обстоятельства преступления. Взять хотя бы этого Андеева...
Некоторое время назад наши контрразведчики захватили пытавшегося перейти линию фронта фашистского лазутчика Волковойнова. Во время одного из допросов изменник рассказал, что в немецкой диверсионной школе вместе с ним обучался некий Григорьев, работавший до войны в Саратове судьей. Этот Григорьев похвалялся тем, что хапнул изрядную сумму денег и сжег здание суда.
Установить, что перед войной действительно горело здание суда в Аткарском районе, было нетрудно. Но судьи Григорьева там не было. К ответственности за поджог привлекался судисполнитель Андеев.
Андеев... Где он, какова его судьба? Выяснилось, что бывший судисполнитель снова отбывал наказание, на этот раз за кражу государственного зерна.
«Может, он и есть тот самый Григорьев? Чтобы лучше замаскироваться, враг частенько надевает на себя чужую личину...»
И вот Андеев в Саратове.
«Как поведет он себя на допросах? Будет ли он чистосердечно давать показания о своих преступлениях перед Родиной?»
Юрий Николаевич встал, прошелся по кабинету, потом вернулся к столу, погладил жесткий ворс синего сукна, переставил на другое место пепельницу.
«Чистосердечно... Какой же я, в сущности, еще наивный человек! Для того, чтобы поступить так, нужно иметь действительно чистое сердце. А у этого Андеева-Гри-горьева...»
Он на минуту представил себе своего подследственного. Широкие, опущенные плечи физически сильного человека, крепко посаженная голова. Прямой, с чуть заметной горбинкой нос, густые, выгнутые дугой брови. Его можно было бы назвать даже красивым, если бы не рот. По-щучьи широко рассеченный, с тонкими бескровными губами, он придавал всему лицу хищное выражение. И потом — глаза. Карие в спокойную минуту, они как-то стекленели, становились жестоко-холодными, когда подследственный старался скрыть волнение.
«Да, о чистосердечном признании не может быть и
речи. Надо заставить его сознаться. Сознаться под тяжестью улик. Только так!
Машинально достав из лежавшей на столе пачки папиросу, Юрий Николаевич закурил и снова придвинул к себе дело.
«Что заставило этого человека пойти на такое тягчайшее преступление, как измена Родине, шпионаж в пользу врага?»
В детстве Алексея Андеева не было ничего, что могло бы толкнуть его на преступный путь. Простая крестьянская семья, к тому же рано оставшаяся без кормильца. Мать, всю жизнь проработавшая в поле, братья, сестры... Обыкновенная биография крестьянского парня.
«Обыкновенная... Она была бы такой, не встань Андеев на скользкую дорожку легкой, разгульной жизни».
Седов перевернул несколько страниц, нашел нужный лист допроса, снова перечитал его.
Да, все началось, возможно, с того вечера, когда оказалось, что молодому судебному исполнителю, верховодившему в веселой компании, нечем рассчитаться в ресторане.
Юрий Николаевич прикрыл глаза, и ему припомнилась картина, о которой легко и даже с оттенком какого-то вызова — вот, мол, говорю и не боюсь — рассказывал здесь, в этой комнате, подследственный.
...Денег не было. Андеев знал, что их нет, когда шел с друзьями в ресторан, но надеялся, что на этот раз заплатят они. Если позвали, должны платить. Но у них денег тоже не было. А может, просто не хотели платить? Привыкли, что рассчитывался всегда он.
Официант ожидающе стоял около.
Андеев с силой ударил по столу ладонью. Тарелки, стаканы с недопитым пивом задребезжали:
— Ты знаешь меня?
Официант перекинул полотенце на другую руку:
— Вас тут много бывает, всех не упомнишь.
— Ах, так?! Небось, на чай лишнюю трешку отхватить не забываешь?
— Платите по-хорошему, не доводите до скандала.
Андеев хотел было еще прикрикнуть на официанта. Как смеет не доверять? Ведь он не простой посетитель!.. Но судебному исполнителю вспомнилась беседа, состояв
шаяся накануне между ним и народным судьей. Его ресторанные похождения начали получать огласку, и судья сделал ему выговор.
— Ладно, будут тебе деньги!—Андеев обвел взглядом приятелей. — Посидите здесь. Время еще есть. И пиво есть. Немного, но вам хватит, пока я хожу. Да не бойтесь, скоро вернусь!
Минут через двадцать он действительно вернулся с деньгами.
— Получи! — Андеев бросил пачку кредиток на стол. — И принеси еще бутылочку. Да не пива! Беленького!
На другой день судебный исполнитель уехал в командировку, взыскивать деньги по исполнительным листам. Собираясь в дорогу, решил, что пить больше не будет, а казенные деньги, которыми он расплатился в последний вечер в ресторане, возместит из получки. Но... в одном из сел алиментщик, добывавший на жизнь тем, что «калымил» в разных местах, уговорил его подождать со взысканием и в благодарность угостил самогоном. После второго стакана «первача» все благие намерения суд-исполнителя как ветром сдуло.
— Ты... ты знаешь, — пьяно обнимал он своего случайного собутыльника, — у меня есть друг... Мировой парень!.. Он правильно говорит: «Похмелье требует не угрызений совести, а водки!» Верно он говорит? Верно!..
Вернувшись из командировки, Андеев сам зашел за друзьями. Раскаяние и сомнения больше не терзали его: он уже нашел способ покрывать свои грехи. Андеев стал переводить взысканные по исполнительным листам деньги не тем, кому принадлежат эти деньги, а вымышленным лицам. За ненахождением адресата переводы возвращались. Имея почтовые квитанции о переводах, он спокойно клал деньги себе в карман. Кто сможет его проверить?
Но проверить сумели. Ревизоры из областного суда разослали по всем адресам запросы, а судисполнителя временно отстранили от дела. Над Авдеевым нависла угроза. Выход был только один: уничтожить изобличающие документы. Вот тогда и запылало здание народного суда!
Найти виновного было не так уж трудно. Бывший судисполнитель сел на скамью подсудимых...
Следователь перелистывает еще несколько страниц дела, находит новый протокол допроса. Вспоминается еще одна беседа с Андеевым.
— Значит, узнав, что началась война с фашистской Германией, вы решили бежать из заключения?
— Да, решил бежать.
— Зачем?
— Хотел службой в армии загладить вину.
— Рассчитывали на амнистию? Или надеялись, что военная обстановка поможет вам затеряться?
— Нет, гражданин следователь, такого в мыслях не было.
Уголком глаза Юрий Николаевич видел, что Андеев пытается угадать, какое впечатление производят его слова, и остался невозмутимым.
— Допустим... Как же вам удалось совершить побег?
Немного хитрости, гражданин начальник. Ну, и момент выждал.
Момент, с точки зрения решившего бежать преступника, был действительно благоприятным. Конвойный, поведший группу заключенных в дальний конец двора набивать матрацы, был новичком, недавно мобилизован* ным в армию. Ему и в голову не пришло пересчитать конвоируемых. «Куда они денутся?» — рассчитывал он. Потому и не заметил, что один из заключенных не вернулся вместе со всеми, а остался в дальнем конце двора, запрятавшись под одну из копен соломы. Дождавшись ночи, беглец бесшумно подобрался к изгороди из колючей проволоки, подтянул нижний ее ряд кверху, использовав для этого веревку, сплетенную из разорванной на полосы нижней рубашки, и ужом скользнул в образовавшееся отверстие.
Побег остался незамеченным. Переночевав в придорожном кустарнике, Андеев утром увидел идущую большаком группу молодых парней с чемоданами и мешками в руках.
«Мобилизованные! — сообразил он.— На призывной пункт идут!»
Пристать к ним было пустяком. У словоохотливого новобранца Андеев вызнал, куда они должны явиться, каков номер их команды, кто у них старший, > а потом отстал. Идти вместе с призывниками на пункт ему было не с рукц.
Но узнавал он номер колонны и фамилию старшего не зря. Часов через пять, когда эшелон с новобранцами уже ушел со станции, Андеев, запыхавшись, прибежал на сборный пункт.
— Отстал!—деланно сокрушался он. — Главное, документы мои все,там!
— Не расстраивайся! Выпишем новую красноармейскую книжку. — Не все ли равно, в каком полку будешь воевать?
Так из заключенного Андеев стал красноармейцем. Только уже не Авдеевым, а Григорьевым.
Под этой фамилией воевал до первого ранения. По пути в госпиталь он выбросил старую красноармейскую книжку, получив впоследствии новую, став снова Анде-евым. Расчет был прост: он кровью смыл свою вину! В том, что после войны будет амнистия, Андеев не сомневался...
В дверь тихо постучали, и в комнату вошел начальник следственного отдела. Юрий Николаевич поднялся.
— Сидите!.. — Начальник подошел к окну и распахнул форточку.— Вы, говорят, еще не уходили? Ступай-те-ка домой. Голова у следователя всегда должна быть ясной. А для этого нужно вовремя отдыхать. Понятно?
— Так точно, товарищ подполковник.
— Вот и отправляйтесь.
* * *
Жена встретила Седова укоризненным взглядом. В ответ он лишь слегка пожал плечами: «Служба!» Когда Юрий Николаевич с полотенцем на плече вышел в столовую, завтрак уже стоял на столе.
С самого начала работы Юрия Николаевича следователем между ним и женой был заключен негласный договор: никогда ничего не говорить дома о делах. И не только потому, что дела, которыми он теперь занимался, носили особый характер. Просто дома нужно было отдыхать. Этот уговор свято соблюдался.
Нескольких часов крепкого сна оказалось достаточно, чтобы Юрий Николаевич снова почувствовал себя бодрым.
Выйдя из квартиры, Седов снова погрузился в свои мысли о деле, которое ему предстояло довести до конца.
В кабинете он прочитал полученные в секретариате управления бумаги и позвонил по внутреннему телефону.
— Говорит следователь Седов. Приведите ко мне Авдеева.
Прошло немного времени, и в дверь постучали.
— Войдите!
Расписавшись в приеме подследственного и подождав, пока конвоир выйдет, Седов жестом указал Андееву место напротив стола.
— Итак, вы признаете, что находились в плену у немцев?
— Признаю.
— Как вы туда попали?
— Я же говорил: был контуженный. Когда очнулся, оказался уже у них.
— А дальше?
— Меня отконвоировали в лагерь для военнопленных.
— Где находился этот лагерь?
— В городе Лунинец.
— Вы там находились все время?
— Нет. Когда советские войска начали наступление на эту местность, всех военнопленных отправили в глубь Германии.
— Там вы до конца войны были?
— Да, до конца.
Седов помолчал. Перелистав полученные утром ответы на.запросы, пытливо взглянул на Андеева. Тот спокойно и даже с усмешкой выдержал его взгляд: все равно, мол, ничего не добьешься!
— Нескладно сочиняете, Андеев. Надеетесь, что война все списала, все следы замела? Ошибаетесь!
Андеев промолчал.
— С кем вместе в разведвзводе служили — помните?
Андеев пошевельнулся на стуле:
— Давно было. Позабыл.
— Тогда я вам напомню.
Медленно, подчеркивая каждое слово, следователь прочитал полученные показания одного из бывших сослуживцев Андеева.
«Находясь в разведке в районе села Негатово, — сообщал тот,— мы вдвоем с Авдеевым были оставлены командиром отделения для прикрытия разведгруппы, 218
ушедшей вперед. Побыв немного вместе со мной, Андеев отполз в сторону метров на пятьдесят, а потом с поднятыми кверху руками, кинув оружие, бросился бежать в расположение немецких войск. Боясь обнаружить себя и товарищей, я стрелять по нему не мог...»
— Все было так, как здесь написано?.. Сами сдались в плен?
— Да, так... — глухо ответил подследственный.— Сдался сам.
Следователь записал ответ в протокол.
— Ну, а теперь рассказывайте, почему вы перешли к немцам. Вы же рассчитывали на амнистию!
— Рассчитывал. Вначале. А потом испугался.
— Чего?
— Война к концу шла. Немцы и те, которые в плен попадали,твердили: «Гитлер капут!»
— И что же?
— Подумал, что снова в каталажку засадят. Или, хуже того, вышку дадут.
— Ав Германии, что, спасение думали найти?
— Надеялся, что Красная Армия границу переходить не станет — сил не хватит. Думал, англичане с американцами все.займут.
— Значит, решили за границей пожить?
— Рассчитывал так.
— А если по-другому?
Лицо подследственного сразу посерело:
— Я вам по правде, гражданин следователь.
— В прошлый раз тоже уверяли, что правду говорите, а она кривдой обернулась.
— По правде говорю все...
— Выходит, нет... Ну, что ж, подумайте еще. Сегодня на этом закончим.
Седов снова позвонил по телефону. Когда дверь за Андеевым закрылась, следователь встал и снова зашагал по кабинету.
«Итак, страх! Страх перед неизбежной расплатой — вот что толкнуло Андеева на предательство, на измену Родине. Так он же трус! Трусил, когда нужно было рассчитываться в ресторанах. Трусил, оказавшись в тюрьме... Трусость погнала его к немцам».
На столе зазвонил телефон. Седов снял трубку.
— Да, я, товарищ подполковник... На сегодня закончил... Нет, не во всем... Зайти к вам? Слушаюсь!
Закрыв кабинет, младший лейтенант направился к своему начальнику. Коротко доложил результаты следствия.
— Что же будем делать? — спросил подполковник.
— Нужны свидетели.
— А ты полагаешь, что нет никого, кто мог бы опознать этого Андеева? Надо поискать кого-либо из тех, кто был с ним в диверсионной школе. Уверен, что найдутся...-Садись, обмозгуем вместе.
К обеду Седов все же успел домой.
— Слава, богу, сегодня пораньше,— встретила его жена.
— Сегодня пораньше, а завтра, может, совсем не приду.
— Почему?
— Как бы не пришлось в командировку.
* * *
Допросы Андеева возобновились только через три недели. Когда его снова привели в комнату следователя, он глянул на младшего лейтенанта с тревогой: «Уж не напали ли на след?»
Но Седов, как и в прошлый раз, показал ему на стул и спокойно сказал:
— Ну, что ж, продолжим разговор. Времени для обдумывания у вас было предостаточно...
— Я все рассказал, — негромко ответил Андеев.
— Все ли? Может, что добавите?
— Добавлять нечего.
— Скажите, вы Колмогорова знаете?
— Колмогорова? — На лице подследственного не дрогнул ни один мускул. — Нет, не знаю.
— А Рамазанова?
— Не встречал такого.
— А Лопатина?
В глазах Андеева блеснуло что-то похожее на испуг:
— Нет, Лопатина тоже не знаю... Не помню.
— Не знаете или не помните?
— Нет, не знаю.
— Похоже, память стала изменять вам, Андеев. Что
ж, я помогу вам. — Следователь достал из стола три фотографии.— Из этих людей кто-нибудь вам знаком?
Андеев некоторое время молча рассматривал фотографии, лихорадочно соображая, как ему вести себя дальше.
— Вот этого припоминаю, — глухо произнес он, показывая на одну из фотокарточек.
Следователь приготовился записывать.
— Это Андеев Яков. Из Одессы. Мы вместе с ним находились в лагере военнопленных в Лунинце. Спали на нарах рядом. На работу нас вместе гоняли... Да, да, точно — из Одессы. Он про море все вспоминал. Ну, а потом, когда в Германию нас угнали, мы потеряли друг Друга.
— Вы хорошо помните, что фамилия этого человека Андеев?
— Да уж не ошибусь.
— А может, это не Андеев, а Барбанов? Вспоминаете?
— Нет, это Андеев.
— Зачем говорите неправду? Думаете, нам ничего не известно? Мы вашего дружка нашли в Кировоградской области. На шахте работал...
Лицо Андеева потемнело:
— Давно было, может, и забыл...
— Так кто это? Не Барбанов ли?
— Припоминаю... Его фамилия действительно Барбанов.
— И вы находились с ним не в Лунинце, а в Нойен-дорфе, в немецкой разведшколе.
Андеев приподнялся со стула, словно собираясь броситься на следователя.
— Спокойно! — сказал Седов. — Сидите и слушайте, что показал Барбанов.
Седов начал читать. Андеев опустил голову и глядел в пол. Всеми силами он старался не выдать охватившего его волнения, но следователь видел, как катаются по скулам крутые желваки.
— Ни в какой разведшколе я не был, — вдруг проговорил Андеев. — Работал у немцев на заводе.
Следователь раскрыл другой протокол опознания:
— Посмотрите-ка на эту фотографию. Кто это?
— Не знаю.
— Хорошо, я еще раз помогу вам. Это Приказчиков. Из Лопатинского района Пензенской области. Верно?
— Не знаю такого.
— А если вам показать не фотографию, а его самого?
В лице Андеева что-то дрогнуло, но он тут же справился с собой и зло ответил:
— Вы меня на бога не берите! Не знаю никакого Приказчикова, и все!
Седов взял трубку телефона:
— Приведите Приказчикова.
Андеев улыбнулся, все еще не веря тому, что Приказчиков может сейчас предстать перед ним.
Дверь открылась. Конвойный ввел арестованного.
— Здорово, кореш! — ухмыльнулся с порога Приказчиков. — Вот где свидеться довелось. Не думал, брат, а пришлось.
Андеев резко отвернулся и закрыл лицо руками. Допрос начался сызнова.
Седов слушал его и как бы еще раз перелистывал лежавшие перед ним материалы. Вот Андеев работает судисполнителем, совершает подделки денежных документов. Вот он бежит из тюрьмы, потом сдается в плен фашистам... С каждым шагом все сильнее увязал этот человек в засасывающей его трясине. Лагерь для военнопленных в Лунинце, разведшкола в Нойендорфе, школа диверсантов в Сувалках. Такой путь прошел предатель, прежде чем получил от немцев свое первое задание — пробраться в тыл к советским войскам, разведать их расположение и силы. Ему удалось выполнить это поручение, и он был награжден гитлеровской медалью. В знак особого благоволения его направили в офицерскую школу РОА — так назывались части изменников-власовцев... Но возмездие уже настигало гитлеровцев и их пособников. В поисках спасения Андеев метнулся на территорию, занятую американскими войсками, но и они не спасли его...
Тщательно записав показания, следователь дал их прочитать и подписать Андееву листок за листком. Потом вызвал конвойного.
Андеева увели. Юрий Николаевич подошел к окну, постоял с минуту в раздумье и потянул фрамугу форточки на себя. В комнату ворвался свежий ветер..-.
В. АНДРЕЕВ
ПОИСК
Лейтенант Катков распрямил спину, покрутил головой, стараясь освободиться от усталости, и снова стал читать бумаги, сколотые булавкой. Это еще не было «делом»— просто «переписка», «материалы», как говорили чекисты.
Начальник райотдела майор Дугин, человек опытный и трезвый в оценках, почему-то не обратил на них внимания, а вот его, Каткова, они насторожили.
— Василий Петрович, вы переписку на Евдошина помните? — спросил Катков, переводя взгляд на Дугина, сидевшего за столом напротив.
Дугин вскинул голову, прищурился на окно, будто прицеливаясь к чему-то далекому и не очень ясному.
— Если не ошибаюсь, у него с местом рождения что-то не вяжется, — неуверенно произнес он.
— Да, сельсовет не подтвердил, что Евдошин родился в Шутихе. Там такого не знают. В чем дело? — Катков вопросительно приподнял брови. — И вот эта справка еще: к землякам не ездит, с родными не переписывается... Согласитесь, это действительно странно. Нужно еще раз запросить...
— Запросим, Сергей Иванович, — пообещал Дугин и устало откинулся на спинку стула. — Не доходят до всего руки.
Рук у чекистов действительно не хватало. Два года назад окончилась война, а вот он, Катков, как и другие сотрудники, не прожили ни одного дня без того, чтобы не заниматься делами, порожденными ею. Агенты, предатели, пособники — вся та нечисть, которую оставили гитлеровцы после себя на нашей земле, заметала следы, стараясь скрыться и таким путем избежать наказания.
В райотдел шли заявления на подозрительных лиц, появившихся в районе после войны. В заявлениях, письменных и устных, люди не только сообщали о фактах, подлежащих проверке, но и требовали быстрее разоблачать преступников. Но не все сигналы подтверждались, не все... Приходилось восстанавливать правду, отводить необоснованные подозрения от честных людей.
И вот теперь — Евдошин. Кто знает, что даст провер
ка? А она уже затянулась. И мимо этого он, Катков, приехавший из областного управления, не мог пройти. Чувствовал это и Дугин, хотя и не принимал на себя вину полностью.
— В плену Евдошин вел себя будто порядочно, — начал было он, но Катков перебил:
— С его слов, да. С его слов, товарищ майор! — повторил он недовольно.— Я как раз читаю сейчас его автобиографию. Мало он написал о своем пребывании в плену. Перечислил лагеря, где содержался — в Порхове, под Витебском, в Пскове, Кенигсберге, Штеттине... Пишет, что работал у помещика, а фамилию немца не помнит... Странно... За пять лет плена никаких осложнений. В псковском лагере даже 30 марок получил после допроса.
— Вы думаете, что Евдошин написал неправду? — спросил Дугин.
— Мне кажется, что он о чем-то умалчивает.
— Не очень-то распишешься на двух страничках,— мягко возразил Дугин. — К тому же человек он не шибко грамотный.
— Все это так. Дай, как говорится, бог, чтобы все было в порядке... Но проверку Евдошина все же завершите.
— Хорошо, я еще раз запрошу... — уже с обидой произнес Дугин, сводя на переносице белесые брови.
Возвратившись из Красноармейска в Саратов, лейтенант Катков внес в свою памятную тетрадь запись о проверке Евдошина. «Через месяц справлюсь», — решил он.
Но майор Дугин позвонил недели через две сам. Катков подошел к телефону, взял трубку.
— Сергей Иванович?.. Здравствуйте! — весело звенел на другом конце провода голос Дугина. — Знаете^ по тем материалам... Помните?.. Так вот, ответ опять отрицательный. Не проживал такой... Не значится.
— Кто отвечает?
— Сельсовет. Справку прислали.
— Запросите наших товарищей, только ориентируйте пообстоятельнее, — посоветовал Катков.
— Ну, что ж... Только что это даст?.. В автобиографии, наверно, описка. Может, у самого Евдошина уточнить?
— Ни в коем случае! — отрезал Катков. — Это насторожит его. А мы пока не знаем, с кем будем иметь дело...
— Ладно... Организуем, — согласился Дугин. — Только зря это.
Проверка Евдошина теперь уже засела в голове лейтенанта Каткова накрепко. В тот же день, окончив телефонный разговор с Дугиным, он запросил Москву: не значится ли в числе разыскиваемых преступников Евдо-шин? Ответы пришли незамедлительно: «Нет сведений», «не значится».
Катков упал духом. Неужели взял под подозрение честного человека?.. Может быть, в автобиографии действительно описка, как говорит Дугин? Своими сомнениями Катков поделился с начальником отдела, спросил, как быть.
— Нет, вы, пожалуй, правы, — сказал тот, — нужно выяснить до конца. Следите за ходом проверки...
Следить за ходом проверки было трудно. Ведь ее осуществлял Дугин в Красноармейске. А тут другие дела отнимали все время. И все-таки не было дня, чтобы Каткова не тревожила загадка о месте рождения Евдошина.
Он не дождался, когда ему позвонит Дугин: Красноармейск молчал. Решил вызвать его сам.
Дугин доложил о делах в той мере и форме, в какой можно было доложить по телефону, а в конце, как бы вспомнив, сказал, что пришел ответ на запрос.
— Что пишут?.. Две Шутихи оказалось... Да, в соседних районах два села с одним и тем же названием... Послал новый запрос...
— Василий Петрович, вышлите, пожалуйста, эти материалы нам, — сказал Катков. — И поскорее.
— Совсем? — насторожился Дугин, словно ему было жаль расстаться с добытыми документами.
— Мы посмотрим здесь, — неопределенно ответил Катков. И положил трубку.
— Материалы — автобиография Евдошина, заявление на него, листы переписки, справки — Дугин прислал вместе с ответом из Подберезинского райотделбния. Этот ответ ничего нового не дал. В нем было несколько слов; «Евдошин Т. Т. в деревне Шутиха никогда не проживал.
Прошу выслать фотокарточку Евдошина для предъявления старожилам».
Катков ругнул и себя и Дугина за то, что не сделал этого раньше. «Но в этом же не было необходимости», — подумал он тут же, оправдывая свою оплошность. Те-перь-то, когда выяснилось, что Евдошин не является жителем ни той ни другой Шутихи, обстоятельства усложнялись.
Катков направил полную ориентировку о Евдошине и его карточку в оба райотделения. Первым откликнулось Лохнянское: такого человека у них не было и нет, никто не знает. А Подберезинское — как воды в рот набрало. Катков послал напоминание, одно, другое...
И вдруг оттуда — почта. Катков, принимая пакеты, надеялся, что среди них будет и ожидаемый ответ на Евдошина, но обманулся. Товарищи из Подберезинского райотделения интересовались каким-то Винокуровым, тоже уроженцем д. Шутихи, которого они разыскивали. Винокуров, по их данным, проживал в г. Красноармейске. А о Евдошине ни слова.
«Странно», — подумал Катков и заказал Красноармейск.
Справку удалось получить тут же: «Винокуров в Красноармейске не проживает». Пришлось так и сообщить, да еще напомнить, уже в третий раз, о Евдошине.
На некоторое время материалы на Евдошина были отложены. Катков целиком переключился на дела, по которым преступники уже были найдены. Он не уходил из управления раньше трех часов ночи: ориентировки о розыске преступников шли одна за другой.
Как-то натренированная на фамилиях память задержала внимание Каткова на одном сообщении о разыскиваемом агенте германского разведоргана «Цеппелин». О нем сообщалось: «Винокуров Тимофей 1920—1923 года рождения, уроженец д. Осиповки, Юхновского сельсовета, Подберезинского района, Великолукской области. Выше среднего роста, волосы темно-русые, полный, лицо круглое, глаза карие».
«Винокуров, Винокуров... что-то напоминает эта фамилия?» И Катков вспомнил: о Винокурове запрашивало Подберезинское райотделение! Он достал папку с материалами на Евдошина, разыскал в ней запрос. Да, под-березинцы писали: «Разыскивается Винокуров Тимо
фей, 1921 —1922 года рождения, уроженец деревни Осиповки, Подберезинского района, Великолукской области...»
Было похоже, что в обоих документах речь шла об одном и том же человеке. Но... при чем тут Евдошин?
Катков перелистал папку, еще раз прочитал анкету Евдошина. Да, Тимофей! 1921 года рождения... И в ориентировке— Тимофей. Год и место рождения совпадают. Вполне возможно, что Винокуров и Евдошин — одно лицо. Значит, Евдошин немецкий агент. Но где доказательства?..
Теперь уже папка с документами на Евдошина не сходила со стола Каткова. Он запросил Москву и на другой день получил сведения, на основании каких материалов был объявлен в розыск агент германского разведоргана «Цеппелин».
Телеграфно Москва отвечала: «Винокуров Тимофей объявлен в розыск на основании показаний арестованных Шамурова Ивана Сидоровича и Алехина-Милова Виктора Афанасьевича». Далее сообщались адреса, где эти лица находятся.
— Срочно высылайте им фотокарточку Евдошина на опознание, — приказал начальник отдела, выслушав соображения Каткова. — Нужно разобраться.
Прошла неделя, Катков начал ежедневно справляться в канцелярии о почте на его имя, хотя секретари никогда не задерживали документы. Наконец, телеграмма: «Алехин-Милов и Шамуров опознали на фотокарточке Винокурова Тимофея, агента германской разведки. Протоколы допроса высланы почтой».
— Ну вот, видите! — проговорил начальник отдела, читая эту телеграмму. — Ваши предположения оправдались, Сергей Иванович. Евдошин оказался Винокуровым. Поезжайте в Красноармейск, сделайте все, чтобы этот человек не скрылся.
Пока Катков был в Красноармейске, пришли протоколы допросов Шамурова и Алехина-Милова. Оба опрошенных дали развернутые показания на Евдошина, с которым вместе служили в немецком карательном отряде СД. Начальник отдела написал постановление на арест Евдошина-Винокурова, получил санкцию у прокурора.
Каткову пришлось самому доставить Евдошина в Саратов и сдать следователям.
— Сообщите подберезинским товарищам, что мы арестовали Винокурова, — сказал начальник отдела Каткову.
Это было последнее, что ему предстояло сделать. Однако беспокойство не покидало Каткова. Как-то, выкроив несколько минут, он зашел к следователю Ялову узнать, как ведет себя на допросе Евдошин-Винокуров, какие дает показания.
Ялов хитровато улыбнулся:
— Переживаешь?
— Приходится, — в тон ему произнес Катков и спросил: — Все нормально, Василь Тимофеевич? Дает показания Евдошин?
— Куда же денешься! Как на духу. Он, оказывается, дезертир, твой Евдошин- Сбежал в свое село, а там его немцы припугнули и обработали. Агентом их стал, предавал коммунистов, на партизан ходил... Немцы его медалью наградили, с собой вывезли.
— Подлец! — проговорил Катков.
— Да еще какой!.. В Вильнюсе участвовал в расстрелах евреев...
— А когда сменил фамилию?
— Как только попал к своим. Немцы-то его вышвырнули... Трус и подлец твой Евдошин, — закончил Ялов, будто обвиняя Каткова в том, что он разыскал такого преступника. И вдруг добавил: — Дал показания на нескольких таких же, как сам... Словом, работенки у тебя прибавится.
Катков знал, что значит получить первичные показания на новых изменников Родины. Что ни человек, то почти ребус.
— Что ж, пересылайте материалы, будем разыскивать, — сказал он со вздохом.
Им еще хотелось поговорить о деле Евдошина-Вино-курова, но на допрос привели арестованного, и Катков пошел к себе.
Поднимаясь по лестнице, он думал о том, что поступил правильно, когда не пропустил переписки на Евдошина. Одним преступником на воле стало меньше.
В. КАЗАКОВ
ДЕЛО № 907
Старший лейтенант милиции Иванин Федор Петрович стоял у открытого окна своего кабинета и посматривал на улицу. Утренний ветерок приятно обдувал лицо.
Шел первый послевоенный год. Саратовцы медленно, но с радостью входили в мирную колею. Очищались улицы от военного хлама. Вдоль тротуаров, на фоне све-жезасыпанных щелей-укрытий резко выделялись побеленные стволы деревьев. Негромко погромыхивали пробегавшие под окнами трамваи.
Вглядываясь в противоположный дом, третий этаж которого красил, вися в люльке, маляр, Иванин заметил несколько заделанных фанерой окон. «Да, не все вернулись с войны,— подумал он со вздохом.— Живет, наверно, какая-нибудь вдова, плачет каждый день перед портретом в траурной рамке, и нет у нее сил хотя бы позвать стекольщика».
Иванин возвращается к столу и снова — в который уже раз! — перелистывает пухлую пачку протоколов. Эти бумаги, а вернее то, что в них зафиксировано, тоже последствия войны.
...За последний месяц в лесу на Лысой горе, в районах шестой и одиннадцатой дачных остановок произошло несколько дерзких вооруженных ограблений. Как правило, бандитов было двое. Они отбирали не только деньги, но и детские сарафанчики, отнимали сумки с продуктами. Задержать бандитов пока не удалось, но портреты их по рассказам пострадавших вырисовывались довольно четко.
«Сегодня воскресный день. В лесу будет много отдыхающих. Нужно оградить их покой».
Постучавшись, в кабинет вошел дежурный милиционер:
— Товарищ старший лейтенант, группа к выезду на оперативное задание готова.
— Хорошо. — Иванин натянул на седеющую голову кепку и по военной привычке одернул клетчатый пиджак. — Пошли.
Две эмки и грузовичок неторопливо отъехали от управления милиции,
* * *
Оперативная подгруппа милиции из трех человек не спеша поднималась на Лысую гору по узкой лесной дороге. Ребята были молодые. Один — высокий, круглоли-ций — стащил с крутых плеч оранжевую футболку и небрежно размахивал ею, посматривая в лес. Но вот он, будто играя, хлестнул футболкой по спине другого.
— Слева, метрах в двадцати, парни.
— Проверим. Сворачивай в лес.
Вдоль дороги за деревьями, не обращая внимания на встречных, шли двое.
— Эй, ребята, остановитесь!
Парни замедлили шаг.
— Чего надо?
— Ваши документы!
На миг воцарилось молчание. Парень в летнем солдатском обмундировании с хозяйственной сумкой в руках оцепенело смотрел на удостоверение, поднесенное одним из работников уголовного розыска к его глазам.
— Ха! — выдохнул он. — Кто-же с собой на гулянку паспорт носит? Пошли домой, покажу. — И он сделал шаг в сторону.
— Подожди. Открой сумку!
— Обыск? А вы не имеете права! Ордер есть? Нету!—Овальное лицо парня налилось краской, а кончик хрящеватого носа побелел. Он перехватил сумку левой рукой и спрятал ее за спину.
— Обыскивать не будем. Покажи сам.
— Да вы что, ребята! — парень заискивающе улыбнулся.— Там пол-литра и закуска... — И, не договорив, прыгнул в кусты.
Один из оперуполномоченных схватил его напарника. Двое других кинулись в погоню за парнем в гимнастерке. Высокий, длинноногий, он легко отмахивал метры от ствола к стволу. Выцветшая гимнастерка мелькала среди осин, приближаясь к густым зарослям орешника.
— Стой! Стрелять буду.
Беглец метнулся в сторону, упал на колено, вскочил.
Несколько выстрелов раскатилось по лесу. Оперативники стреляли вверх. Беглец оглянулся и выхватил из сумки что-то черное. Дважды блеснул огонь в затемненном орешнике. Пули на секунду пригнули оперативников
к земле, а когда они снова побежали, царапая лица о заросли орешника, и почти скатились в Смирновское ущелье, то увидели в облаке пыли уходящую грузовую машину. Через ее задний борт переваливался человек...
Старший лейтенант Иванин допросил задержанного. Тот не запирался. Он оказался одним из грабителей. А ушел от погони главарь банды Василий Астанов.
* * *
Михаил Иванович Белов, младший лейтенант госбезопасности, только что вернулся от начальника следст* венного отдела в свой кабинет.
— Вот тебе еще одно задание, — сказал начальник и передал ему очередную ориентировку, поступившую в управление МГБ по Саратовской области. — Надо най« ти этого человека.
К ориентировке была приложена копия допроса некоего Мельникова, немецкого агента-пропагандиста. Он показывал, что в школе агентов-пропагандистов, расположенной в дни войны под Берлином в местечке Вульгай-де, вместе с ним учились и другие русские военнопленные. В том числе Астанов Василий, призванный в армию из Саратова. В последний раз он видел Астанова в колонне советских военнопленных, освобожденных из концлагерей частями нашей армии. Отчества Астанова Мельников не помнил. Год рождения назвал приблизительно.
Михаил Белов был молодым работником, но вдумчивым и педантичным в хорошем смысле этого слова. Он представлял сложность поиска. Ему и оперативным работникам управления предстояло найти все семьи Астаповых в городе, а может быть и области, отобрать из них всех Василиев с 1918 по 1921 год рождения, изучить каждого. На это давалось совсем немного времени.
Склонив крупную русую голову над столом и поглаживая ранние залысины, Белов думал.
План поиска складывался медленно. В голове крутились многие отдельные детали. Белов вставал и снова ходил по комнате,
За окнами сгущалась вечерняя прохлада, когда он написал запросы в разные учреждения и захлопнул корки жиденького скоросшивателя. Прикрыл окна, запер ящики стола. До хруста в груди развернул затекшие пле
чи, несколько минут постоял с закрытыми глазами, давая им отдохнуть, и вышел из кабинета.
По укоренившейся привычке он заглянул к секретарю прочитать оперативную сводку происшествий по области.
В последней сводке отмечались только мелкие кражи. Он решил посмотреть сводки за весь июнь. Внимательно вчитываясь в каждую строку, дошел до происшествия на Лысой горе 19 июня 1946 года. Фамилия бандита, скрывшегося от работников милиции, была Астанов Василий Николаевич.
«Тот ли Астанов? Может, однофамилец?»
* * *
Белов застал Иванина за работой. Ответив на приветствие, тот предложил:
— Садись, Михаил. Я сейчас, — и продолжал писать.
Белов подошел к столу, бросил взгляд на бумагу.
«...постановил: материал на Астапова Василия Николаевича выделить. Астанову объявить всесоюзный розыск».
Иванин расписался, отодвинул постановление.
— Ну, берешь у меня дело? — улыбнулся он.
Это был не первый разговор между ними. Как только Белов прочитал сводку происшествий, сразу возник вопрос: «А может быть, Астанов-бандит и Астанов-агент — одно лицо?» Наутро Белов беседовал в милиции с Иваниным. Пожилой опытный работник уголовного розыска и молодой чекист понравились друг другу и быстро перешли на «ты».
— Ну„ берешь? — повторил Иванин.
— Навязываешь? Пока не возьму. Нет у меня такого права, Федор Петрович. А потом, ведь твой Астанов наверняка покинул родные места, за ним гоняться надо. А мой, может быть, совсем рядом, под боком. Так что потерпи,— шутливо закончил Белов.
— Значит, бегать за этим прохиндеем должен я? Не уважаете вы старость, молодой человек!
— Так уж и старость, Федор Петрович.
— А что?.. Через год перевалит на шестой десяток! Понял? Только чую, сойдутся наши дорожки, Михаил. Логика за меня.
— Все вроде так. Только разбираться надо. Доско
нально. Даже уголовник оскорбится, если ему приклеить ярлык изменника Родины. А мой Астанов предатель дважды. Под Харьковом в деревне Михайловке он спрятался в окопе и ждал немцев. Увидел первых мотоциклистов, вылез, бросил винтовку и поднял руки. А уже будучи за проволокой в шталаге 17-а, поехал учиться в Вульгайде. Я думаю, что в школу агентов-пропагандистов без личного согласия не брали?
— Бесспорно! Ну и как поиск?
Белов сел напротив Иванина.
— Семей с такими фамилиями оказалось двести одиннадцать,— сказал он. — Василиями прозываются более сорока человек. Двадцать пять из них воевали. Пятеро были в плену. Но двое потом погибли смертью героев при штурме Берлина. Осталось...
— Трое? И мой там? — Иванин выжидательно смотрел на собеседника.
— Пока не спрашивай, Федор Петрович. Я хочу взять у тебя фотографию сбежавшего Астанова. Есть?
— Завтра размножат, пришлю. Только он у меня примерно в семнадцатилетнем возрасте.
— Не беда. В лаборатории состарят. Вот ты выпытывал меня, а сам-то скоро разыщешь своего бандюгу? Начальство не ругается еще?
— Есть мыслишка, — хитро сощурился Иванин. — Выйдет чего, доложу. У нас же с тобой полное взаимодействие.
Они распрощались.
На другой день Белов составил карточки опознаний и разослал в отделы КГБ тех городов, где содержались под стражей агенты германской школы пропагандистов, знавшие Астанова лично. Одну из карточек послал в город Слободск преподавателю географии, бывшему военнопленному, встречавшему Астанова в шталаге 17-а.
На большом листе плотной бумаги, под заголовком «Карточка опознания», наклеены три пронумерованные фотографии. Каждый из людей, запечатленных фотографом, был Астановым Василием, но это были разные люди, с непохожими отчествами. Возраст примерно одинаков. Все они пережили немецкий плен. Нижняя часть карточки чистая. Как только она заполнится показаниями, это уже будет протокол опознания — документ, столь необходимый делу,
С нетерпением ждал Белов возврата протоколов. Если на фотографиях Астанов-агент опознан не будет, значит, вся проведенная работа пойдет насмарку. Три дня он встречал почту почти на пороге... И вот на его столе протоколы опознания и присланная из Центрального архива немецкая трофейная карточка школы агентов в Вульгай-де, захваченная Советской Армией в Германии.
Белов с нетерпением открыл первый протокол. «...На фотографии № 2 опознаю Астанова Василия, учившегося со мной в Вульгайде».
Но один может и ошибиться. Что скажет второй протокол?
«...Фотография № 2 мне знакома. Это Астанов...»
Наконец, показания учителя географии из Слободска: «Да. На средней фотокарточке бывший заключенный шталага 17-а Астанов...»
«А ведь эту фотографию дал мне Иванин. Спасибо, Федор Петрович!» — с благодарностью подумал Белов и открыл последний козырь, трофейную карточку-анкету школы агентов.
Со слегка пожелтевшего фотоснимка смотрел молодой низколобый парень, с прямыми широкими бровями и тонким хрящеватым носом. Тупой подбородок. Толстые губы. Большие овальные уши со сросшимися мочками. В фамильной графе анкеты значилось: Астанов Василий Николаевич.
Данные, добытые уголовным розыском и чекистами, совпадали. Бандит и германский агент-пропагандист—. одно лицо,
* * *
Белов позвонил по телефону Иванину:
— Радуйся, Федор Петрович. Беру твое дело.
— Ну, ну — пробурчал тот в трубку. — Только ведь я почти нашел преступника. А?.. По телефону неудобно. Сейчас буду.
Они встретились. Вот что рассказал старший лейтенант милиции Иванин.
Сотрудники уголовного розыска долго думали, с какими документами скрылся из Саратова Астанов. По своим он проживать не мог. Потерь и краж паспортов за последнее время было несколько, в том числе у некоего Трусо
ва. И тогда Иванин решил проверить документы у всех, утерявших их ранее.
— Проверка дала отличные результаты! — Иванин торжествующе смотрел на Белова.— Трусов-то оказался мужем родной сестры Астанова! Проверили у него паспорт. Есть. А военного билета не оказалось. Затерял, говорит. Что ж, бывает. Проверяем по всей линии, как положено. Вот тут-то* и лопнул Трусов! В милиции на его имя выдан паспорт 735908. Да, да, запомнил! А у самого Трусова паспортина с другим индексом и номером. Понял?
— Отчасти.
— Они сыграли на нашем ротозействе. Трусов заявил в милицию о пропаже паспорта, и ему выдали временное удостоверение на жительство. Когда подошел срок получать новый документ, с этим удостоверением пошел Астанов и понес две своих фотокарточки. В паспортном столе, не проверяя личность, поставили штампы и — нате вам, дорогой бандюга, вид на счастливое жительство!
— А военный билет?
— Трусов отдал Астанову свой. С фото что-нибудь схимичили.
— Значит, живут на свете два Трусовых?
— И тот, которого нет в Саратове, — Трусов-Аста-нов!
— Ух, и выручил ты меня, Федор Петрович! — протянул руку Белов.— Полдела с плеч. Итак, объявляем всесоюзный розыск на Трусова...
— Алексея Филимоновича,— досказал Иванов.
ВМЕСТО ЭПИЛОГА
ТЕЛЕГРАММА
Из гор. Незапетровска Челябинской области Гор. Саратов УМГБ Белову М. И.
Трусов Алексей Филимонович он же Астанов Василий Николаевич задержан в городе Незапетров-ске и препровождается к вам.
Подпись
Н. ПАЛЬКИН
КРАХ ОТЦА АНТОНИЯ
Майор госбезопасности Ветров обладал редкой способностью распознавать людей. Стоило ему взглянуть на человека, его лицо, одежду, услышать от него две-три фразы, и он мог почти наверняка определить, с кем имеет дело. Нет, это не была шерлокхоямовская проницательность. Сказывался богатейший опыт общения с людьми и острая наблюдательность, приобретенная с годами.
Ошибался майор редко, но сегодняшний ранний посетитель явно смущал его. Прикуривая от зажигалки, Ветров еще раз оглядел пришельца. Рыжая борода, черная монашеская мантия, серые, умные и немного усталые глаза.
— Вы поступили неосторожно, придя к нам в таком облачении,— сказал Ветров.— Тот, кто заинтересован, мог проследить за вами.
Посетитель глухо кашлянул в кулак и смущенно заверил: он старался делать все, чтобы не притянуть за собой «хвост».
Ветров невольно улыбнулся.
Вам известны и такие словечки, как «хвост»?
— Из книг,— поспешил уточнить монах.— Я не только в псалмы заглядываю. Люблю классику, особенно Чехова.
— Чехов — мастер,— согласился майор, а про себя заметил: «Монах читает светские книги. Любопытная деталь».
Дело, с которым пришел монах, не было для майора новым. Оно уже не первый месяц занимало его. И то, что сообщал этот необычный посетитель, могло ускорить развязку событий. Но можно ли верить ему? А если это уловка тех?..
— Я вижу, вы сомневаетесь во мне,— вздохнул рыжебородый.— Воля ваша. Только я от чистого сердца.
«Вот черт,— удивился Ветров.— Мысли разгадал».
Монах вызывал в нем явную симпатию. Майор подсел поближе и откровенней, чем обычно, спросил:
— Цели мы без оговорок будем верить каждому встречному, представляете, что из этого выйдет?
Монах кивнул головой.
— Ну, вот что,— оживился Ветров.— Давайте еще раз
уточним то, о чем вы сообщили. Повторите рассказ о себе.
Без особого воодушевления монах начал рассказывать. Он родился под Полтавой, в семье верующих. В начале войны отец погиб на фронте, мать расстреляли гитлеровцы. Его, четырнадцатилетнего, пригрел беглый монах и приобщил к «таинствам божьим».
— Где вы жили до приезда в Балашов?
— В Загорске. А до того немало исходил и изъездил.
— Что вас привело сюда?
— Я уже говорил,— с досадой произнес монах.— Пытался разыскать тетку. Не успел. Год назад умерла.
— Где она жила?
— На Пионерской, недалеко от базара.
— Для верующих вы отец Евгений, а в миру?
— Евгений Петрович Валежников.
— Евгений Петрович? — переспросил майор и зашагал по кабинету. — Расскажите, пожалуйста, подробнее, Евгений Петрович, что произошло с вами в Балашове.
— На второй или третий день после приезда ко мне у церкви подошла старушка. Назвалась матушкой Лукерьей и предложила квартиру. Я поселился у нее. Средняя улица, 18.
— Через дом от Злобовых?
- Да.
— Что было дальше?
— Примерно через неделю я заметил, что в моем сундучке, где сложены церковные книги, кто-то рылся. Матушка Лукерья сначала клялась, что ничего не знает, потом призналась. Оказывается, приходил сосед Фома Ев-стигнеевич Злобов, смотрел мои книги и очень мной интересовался. В гости приглашал.
— И вы пошли?
— Не сразу. Не понравился мне его воровской визит. Но на третье приглашение я ответил.
— Как вас встретили Злобовы?
— Чрезмерно осторожничали. И сам, и жена его матушка Матрена, и дочь Мария. Это мне тоже не понравилось. Но я стал ходить к ним каждую субботу. Сначала из любопытства. Что за люди, хотелось узнать. Молятся и вроде бы своих молитв боятся.
— Много людей собирается у Злобовых?
— Человек десять-пятнадцать. Больше старые. Но есть и молодые.
Майор нахмурился.
— Дальше.
— Однажды Злобов пригласил меня к себе не в субботу, как обычно, а в среду. Вот тут я и встретился с отцом Антонием.
— Каково его настоящее имя?
— Не знаю.
— Каков он из себя?
— Высок, худощав, с бородой Льва Толстого. Сутуловат, припадает на левую ногу. Хищный старик.
— Как складывались ваши отношения?
— Отец Антоний не участвует в сборищах. Псалмы по субботам читаем по очереди я и Фома Евстигнеевич. По-моему, епископ живет в тайнике.
— Какой епископ?
— Отец Антоний. Злобов за глаза постоянно называет его епископом.
— А про какой тайник вы говорите?
— Есть в доме Злобовых клетушка. Вернее, пристройка. В нее ведет дверь из темной спальни. И, кажется... Нет, я уверен, там жйвет епископ.
— О чем он с вами беседует?
— О боге, о спасении души и отечества.
— Отечества?
— Да. Очень часто. Но выражается весьма туманно. Не договаривает. Наверно, потому что не до конца доверяет мне. Но вот третьего дня он сказал: «Молись, отец Евгений, готовь себя в дальнюю дорогу». В общем, я должен ехать с поручением епископа в Краснодар.
— Что вы там должны делать?
— Пока не знаю. Знаю только одно, что ввязался я в дело не божеское и, вероятно, преступное. Поэтому и пришел к вам.
— Спасибо, Евгений Петрович.
Лицо Валежникова просветлело. Майор смотрел на него, и ему казалось, что перед ним сидит не монах, а какой-нибудь служащий, переодетый в монашеское. Ветров вернулся за стол, уселся в кресло и решительно проговорил;
— Вы не ошиблись, Евгений Петрович. Отец Антоний действительно занимается преступной деятельностью. Вы слышали что-нибудь о последователях ИПЦ? 1
— О тихоновцах? — приподнялся монах.— Разве отец Антоний?..
— Да! — майор утвердительно кивнул головой и снова поднялся из-за стола.
— Важная птица! — протянул Валежников.
— Хищная,— поправил Ветров.— А хищных птиц человек, как известно, обезвреживает. Вы нам поможете?
— Что я должен делать? — помолчав, спросил Валежников.
— Прежде всего не горячиться и ничем не выдавать себя. Сюда вы не должны больше являться.
— Почему? — простодушно удивился монах.
— Мы найдем другие возможности для связи. Ехать или не ехать в Краснодар, сообщим позже. А пока возвращайтесь на Среднюю и усердно молитесь. Этого ведь требует от вас епископ?
— Этого.
Валежников перекрестился и вышел из кабинета.
* * *
Некоторое время Ветров оставался один. Ему хотелось собраться с мыслями, выделить главное из того, что он услышал от монаха.
В раскрытое окно тянулись ветки распустившегося тополя. Острый запах клейкой листвы настойчиво напоминал о весне, о прогулках за Хопер, которые так любила жена, но майору было не до этого.
Ветров вызвал лейтенанта Кварцева и рассказал о визите Валежникова.
— История! — не сразу поверил лейтенант.— Мы продумали операцию до мелочей. И вдруг такое осложнение.
— Зато с приходом Валежникова открылись новые возможности,— возразил майор.— Злобов, оказывается, мелкая сошка. За его спиной сам епископ. Придется попотеть, Аркадий Васильевич.
— С чего начнем? — спросил Кварцев.
1 ИПЦ — «истинно православная церковь», религиозная организация антисоветского направления.
— Надо немедленно установить, была ли у монаха тетка, и действительно ли она умерла.
— А если монах подослан епископом?
— Сначала я тоже об этом думал,— признался Ветров.— Представь себе, что епископ решил проверить, насколько мы о нем осведомлены. Нужно ли для этого раскрывать себя? Это же грубо и безграмотно. А епископ, судя по тому, что ни разу себя не обнаружил, опытный нелегал.
— Логично.
— С другой стороны, почему бы нам не поверить в чистосердечность Валежникова. Да, он верующий! Но мало ли их прозревает, отходит от церкви. В случае с Валеж-никовым это тем более вероятно, что наши цели ему чужды и непонятны.
— Поверим?
— Нельзя не верить, — подчеркнул майор.
Они договорились о том, как следует действовать Кварцеву при встречах с монахом. В тот же день для уточнения нового плана операции Ветров вылетел в Саратов. Когда он вернулся, Кварцев доложил о проделанном. Монах сказал правду о своей тетке. Но особую ценность представляли сведения о предстоящей поездке монаха в Краснодар. Там, по указанию епископа, он должен был передать местным тихоновцам пакет и привезти от них ответное письмо.
— Что в пакете? — нетерпеливо спросил Ветров.
— Пока установить не удалось,— с досадой произнес Кварцев.— Валежников еще ни разу не держал пакет в руках.
— Жаль. Постарайся, Аркадий Васильевич, побыстрее ознакомиться с содержимым пакета.
— Я могу встретиться с Валежниковым сегодня.
— Не советую.— Майор жестом остановил лейтенанта.— Когда монах выезжает в Краснодар?
— Через два дня.
— Придется тебе поехать вместе с ним. В одном поезде. Подумай об экипировке.
Когда Кварцев, облачившись в форму железнодорожника, пришел на вокзал, Валежников был уже там. Он быстро выделил из толпы пассажиров двух женщин в черных платках, которые не спускали глаз с монаха, пока тот не вошел в вагон.
«Следят за Валежниковым»,— не без тревоги подумал лейтенант.
На станции Поворино он вслед за монахом отправился в буфет и успел на ходу сообщить ему о женщинах в черных платках.
— Я тоже обратил на них внимание, — ответил Ва-лежников. — Это глаза и уши епископа.
В станционном буфете они оказались за одним столиком. Монах не спеша тянул лимонад, Аркадий наслаждался пивом.
— Не очень-то доверяет вам епископ,— рассматривая на свет пивную кружку, заметил Кварцев.
— Что поделаешь, — тихо откликнулся монах.
— Когда тронется поезд, задержитесь в тамбуре. А пока — ни слова.
Кварцев допил пиво, закурил и вышел на перрон. Прямо на него двигались бдительные обладательницы чер-ныхг платков. Лейтенант уступил им дорогу.
Уже стоя в тамбуре, он увидел монаха. Тот не спеша проследовал в свой вагон, не удостоив шпионок епископа даже взглядом.
«Молодец, Евгений»,— мысленно похвалил лейтенант Валежникова и, когда поезд стал набирать скорость, отправился в тамбур соседнего вагона. Но заговорить с монахом удалось не сразу. Кроме них, в тамбуре находился парень в полинялой майке. Он курил, стоя у открытой двери.
Кварцев застегнул ворот форменной тужурки и, видя, что парень не собирается уходить, строго заметил:
— Закройте дверь, молодой человек. Видите, какая скорость.
Парень недовольно хмыкнул, выбросил окурок и неохотно вошел в вагон. Кварцев, быстро повернувшись к монаху, спросил:
— Что в пакете?
— Ряды чисел. Похоже, шифровка.
— Снимите копию. Если не удастся, постарайтесь хотя бы запомнить эти ряды.
— Исполню.
— Больше я не буду подходить к вам. Но знайте, я рядом.
Валежников кивнул головой и ушел в свой вагон.
Неделю спустя Кварцев докладывал майору о резуль
татах поездки. Монах благополучно доставил в Краснодар пакет и привез оттуда точно такой же епископу.
— Вот копии содержимого обоих пакетов. — Кварцев положил на стол листы с рядами многозначных чисел.— Ключом к шифру пока завладеть не удалось. Но скоро он будет в наших руках. Евгений обещал.
— Уже Евгений?
— А почему бы и нет? — смутился Кварцев.— Если вы считаете такое обращение фамильярностью, буду обращаться к нему официально.
— Да нет, пожалуйста. Кстати, что ты можешь о нем сказать?
— Отличный парень!
— Парень?
— Да. Сбрить рыжую бороду, за жениха сойдет. Жизнь надела на него монашескую мантию. Но он слишком умен, чтобы верить в бога. Я думаю, товарищ майор, после нашей операции он вообще отречется от церкви,
— Не спешишь ли с выводами?
Кварцев пожал плечами.
— Когда у тебя с ним встреча?
— Завтра в восемь утра у хлебного магазина.
Но в назначенный час монах не явился. Не пришел он на связь с Кварцевым ни на второй, ни на третий день. Лейтенант даже в лице изменился.
— Неужели рыжебородый провел нас? — растерянно спрашивал он майора.
Ветров не мог его утешить. Он был встревожен случившимся не меньше Кварцева.
* * *
Отец Антоний ликовал. В последние годы удачи изменяли ему. Он жил угрюмо, как затравленный волк, которому отрезаны все дороги к жертвам.
Обосновавшись в Балашове, епископ-нелегал руководил из своего логова многими группами ИПЦ и в других городах, но их деятельность не приносила ему удовлетворения.
Чувствуя, как старость гасит в нем энергию, притупляет мысль, он страдал от бессилия что-либо изменить. Как червь трухлявое дерево, ела его тоска оттого, что вот близится закат, а цель заветная далеко и некому передать
«бразды правления». В группе все больше старых. Молода дочь Злобова Мария. Но ее поступками движет не ум, не осознанная цель, а тупой в своей бессмысленности фанатизм.
Судьба послала ему отца Евгения. Потому-то и ликовал отец Антоний, узнав, что посланник блестяще выполнил его поручение.
— Приблизься ко мне, сын мой,— величавым жестом пригласил епископ монаха, когда они остались в доме одни.
Валежников сел на скрипучий диван и приготовился слушать. Но епископ не торопился. Он подошел к иконостасу и зажег лампаду. Безглазые лики святых озарил мертвенно-зеленоватый свет. Сотворив молитву, епископ повернул к монаху бледное лицо.
— Можешь, сын мой, задавать вопросы, если есть в них потребность,— разрешил епископ.— Немногим на своем пути я открывал то, что открою тебе. Так внемли же гласу моему.
Епископ уселся поудобнее в тяжелое старое кресло, вытянул ноги и закрыл глаза.
— Вообрази,— начал он торжественно.— Вообрази старую Россию и молодого штабс-капитана Голынского, мечтающего о карьере военного. Он мечтал, но революция, большевики разрушили его мир. Голынский не без успеха пробовал свои силы на политической арене, редактировал эсеровскую газету, а когда убедился, что новая власть укрепляется, избрал иную форму борьбы с нею. Этой формой стала церковь. Патриарх Тихон в 1922 году рукоположил Голынского в сан священника. Тяжелые испытания выпали на долю Голынского. Он утешал прихожан, работал учителем, отбывал срок в лагере на Печоре, страдая за дело божье, обманывал милицию и стал в конце концов епископом истинно православной церкви. Голынский перед тобой, сын мой.
— Вы?!
— Я, сын мой.
— Чему же вы служите, отец Антоний? — спросил Валежников, порывисто подавшись вперед.
— Одной цели. Я вижу Россию государством во главе с церковью.
— Но как вы этого добьетесь, каким образом?
— Группы, которыми я руковожу, несут божье слово людям.
— Их много, групп?
Епископ пристально посмотрел на Валежникова.
— К великому огорчению, не так много.— Епископ встал и вплотную подошел к монаху.— Но если к нам пойдут такие крепкие, как ты, сын мой,— о, тогда!.. Пока мы ползаем, как кроты. Но настанет день, и мы, истинные христиане, возрадуемся солнцу. Ты согласен, сын мой, разделить участь истинных христиан?
— Сомневаюсь, смогу ли принести пользу...
— Ты уже приносишь ее. Ты отвез в Краснодар мои инструкции подпольной группе и привез утешительный ответ. Братья и сестры на Кубани не спят. Ты уже доказал свою преданность. Через месяц сюда приедут руководители ИПЦ из пяти крупных городов, и мы проведем в Балашове совет отцов. Так ты согласен, сын мой?
Чем дольше слушал Валежников епископа, тем более радовался тому, что вовремя сообщил о нем в органы госбезопасности. Мысль его работала лихорадочно. Завтра он встретится с лейтенантом Кварцевым и обо всем доложит. И, конечно, о предстоящем совете отцов.
— Да или нет? — епископ положил руку на его плечо.— Отвечай же.
Хотелось снять с плеча тяжелую руку, оттолкнуть епископа, но Валежников пересилил себя и решительно поднялся с дивана.
— Да, отец Антоний,— воскликнул он патетически.— Да!
Епископ даже крякнул от радости. Но он тут же напустил на себя обычную угрюмость и, воздев руки к небу, страдальчески провозгласил:
— Укрепим дух наш и волю. Очистим себя от мыслей греховных в посте и молитвах.
— Вы о чем? — не понял Валежников.
— Будем поститься, сын мой. Неделю. Хлеб, вода и молитва. Да вознаградит нас бог за наше терпение.
«Этого еще не хватало,— с досадой подумал Валежников.— Как же я встречусь с Кварцевым? Ведь завтра свидание». Планы рушились, и монах приуныл. Причуды епископа никак не входили в его планы. Он робко намекнул Голынскому, что пост отнимет у них силы, которые так нужны для дальнейшей деятельности. Но епис
коп был неумолим. Подбодрив монаха, он даже позволил ему войти в келью.
В тайнике стояли две кровати. Одной из них, видимо, не пользовались, и она предназначалась для приезжих лиц. В углу горела лампада. На стуле — пишущая машинка «Олимпия».
«Благоустроенное логово» — подумал Валежников, обрекая себя на недельное прозябание в тайнике. Он не мог не подчиниться епископу, перешел на хлеб и воду, а сам до боли в висках думал, как бы вырваться из этой западни хотя бы на полчаса.
Так прошло три дня. Они показались вечностью. Валежников похудел и осунулся. Его начало подташнивать. Но мучила не столько физическая слабость, сколько мысль о невозможности связаться с Ветровым.
«Майор, наверно, плохо обо мне думает»,— убивался Валежников.
Епископ был хлопотлив. Он по-прежнему подолгу о чем-то беседовал с хозяином квартиры, куда-то посылал его жену. Мария, дочь Злобова, унесла из тайника машинку, и через стену Валежников слышал, как она печатала.
«Готовятся к встрече святых отцов»,— подавленно думал монах, становясь все более угрюмым.— А меня обходят».
Но Голынский ни на минуту не забывал о монахе. Он зорко следил за ним, даже слишком зорко. Он и поститься заставил, чтобы еще раз убедиться в верности своего будущего преемника. И был им доволен.
На четвертый день поста он разрешил монаху выйти на улицу.
— Подыши свежим воздухом, а то ты и впрямь серым стал.
Неподалеку от Злобовых, за углом стояла школа, и на ней (монах это знал) висел телефон-автомат. Туда-то он и отправился, едва вышел со двора.
Валежников знал: за ним следят, и шел не торопясь. Он даже приостановился, делая вид, что рассматривает цветы в палисаднике, а сам тем временем глянул на тротуар: сзади никого. Он снова двинулся вперед так же неторопливо, но как только завернул за угол, бросился чуть ли не бегом к телефону.
* * *
Только положив на рычаг трубку, Ветров понял, что звонил монах. Валежников не сказал, а буквально выпалил несколько слов. Из них майор уловил, что монах молчал все эти дни не по своей вине, что скоро он сообщит нечто очень важное, а в понедельник, в 12 часов дня будет в центральной аптеке.
— Уф, красотища! — Ветров откинулся на спинку стула. Тяжесть неизвестности свалилась с плеч. Значит, не зря рисковал Ветров, поверив в искренность Валежников а.
Майор вызвал Кварцева и тут же поделился с ним новостью. Лейтенант не меньше своего начальника тяготился молчанием монаха и в первую минуту не поверил Ветрову.
— Я вас вызвал не для того, чтобы анекдоты рассказывать,— нарочито строго проговорил майор.— В понедельник, в 12 дня будьте в центральной городской аптеке. Туда придет Валежников.
— Слушаюсь, товарищ майор, — Кварцев щелкнул каблуками и, не сдержав радости, быстро заговорил:
— Я же уверял, что монах не подведет. Да и какой он, к черту, монах. Славный малый. Чую, после нашей операции он будет просить, чтобы мы ему работу подыскали.
— Не забегай вперед, оптимист! — Ветров вышел из-за стола и стал перед Кварцевым. — Если Евгений попросится на работу, с радостью поможем. Но об этом потом. А пока помни: понедельник, 12 дня, аптека. Сегодня четверг. Значит, через три дня.
В ожидании понедельника майор строил десятки предположений, стараясь угадать, что означает «нечто важное», обещанное монахом. Ключ к шифру Голынского? Но он уже получен, и все бумаги епископа прочитаны. Какие-нибудь новые инструкции «его преподобия»? Или его новые связи? Рассуждая таким образом, Ветров готовил себя к любому повороту событий, но то, что принес в понедельник Кварцев, поразило его. При всем богатстве воображения он и предположить не мог, что Голынский созывает в Балашов руководителей ИПЦ.
— Когда назначено сборище? — оценив всю серьезность обстановки, спросил Ветров.
— Двадцать седьмого августа.
— Откуда приезжают главари?
— Из Краснодара, Тамбова, Харькова, Ростова и Караганды.
— Солидная сеть у Голынского, ничего не скажешь. Как думаешь, вооруженные среди них могут быть?
— Вряд ли,— раздумчиво ответил Кварцев.— Святые отцы... А, впрочем, кто их знает.
— Я немедленно свяжусь с Саратовом. А ты, Аркадий Алексеевич, вместе с Бобровым усиль наблюдение за квартирой Злобова. Все должны быть начеку. Встреча предстоит, как сам понимаешь, не с детьми.
Вскоре Кварцев встретился с Бобровым. Еще задолго до этого Бобров под видом геолога, снял временно комнату в доме пенсионерки Лебедевой, что жила на Крайней улице, как раз напротив Злобовых. Отсюда он вел наблюдение за логовом епископа. Сюда, в этот дом и пришел Кварцев к приятелю в гости, прихватив с собой пару бутылок из-под водки, наполненных лимонадом.
На столе появились хлеб и колбаса. Глядя на такую скудную закуску, хозяйка отварила картошки, подала тарелку огурцов, а сама, накинув платок, отправилась к знакомым.
— Отлично! — обрадовался Бобров, закрыв за ней дверь.— Приятные неожиданности, как в детективе.
— Не чуди. Какой детектив? — отозвался Кварцев. — Прозеваем «гостей», всыпет нам начальство.
За окнами по асфальту время от времени проносились грузовики с зерном. Люди спешили с работы. То в одну, то в другую сторону проходили автобусы. Город жил обычной жизнью. И только дом Злобовых с закрытыми ставнями словно был неживым.
— А что, если отцы не соберутся? — начал беспокоиться Бобров.
— Соберутся.
— Наши когда подойдут?
— Как только начнет смеркаться.
— А монах-то этот толковым оказался. Голова!
— Конечно, голова.— Кварцев курил сигарету за сигаретой.
— Философию изучал, риторику, естественные науки. Из него отличный лектор по атеизму мог бы выйти...
— Смотри, Аркадий. К Злобовым кто-то повернул.
На противоположной стороне улицы, у калитки Злобовых стоял старик с палкой, в темных очках. Помедлив, он стукнул палкой в ставню. Калитка вскоре открылась и пропустила старика во двор.
— Первый.— Кварцев отодвинул стакан и стал ходить по комнате.— Жди сейчас следующего гостя.
Но следующий гость появился часа через три, когда уже стемнело. Это был средних лет, высокий, крепкий с виду мужчина. Вскоре после того, как он исчез во дворе, на улицу вышел Валежников, постоял немного и вернулся в дом.
— Пошли, Анатолий.
— Но ведь к Злобовым пришли только двое.
— Все там,— уверенно махнул рукой Кварцев.— Видел, Валежников без головного убора. Значит, все в сборе. Это сигнал. Вероятно, остальные сидят у Злобовых еще с ночи.
— Что ж, я готов,— решительно поднялся Бобров.
— Давай мигом к Ветрову. Ну, Толя, ни пуха...
— К черту!
* * *
Нелегальное совещание «святых отцов» началось с молитвы. Затем епископ Голынский торжественно провозгласил:
— Я счастлив, что нам, наконец, удалось собраться вместе, чтобы обсудить дальнейшие шаги по объединению всех наших сил в России. Монархию во главе с церковью жаждут все последователи истинно православной церкви.
Громкий требовательный стук в дверь прервал Голын-ского. Хозяин квартиры Злобов тревожно оглядел гостей и шагнул в коридор. Не прошло и минуты, как в комнате появился майор Ветров и с ним трое в гражданских костюмах.
— Прошу, граждане, предъявить документы,— потребовал один из них.
Когда епископа Антония, в миру Голынского, выводили из дома, Валежников почувствовал, как кто-то взял его за руку. Он оглянулся и, узнав в темноте Ветрова, также молча ответил на рукопожатие.
В. АНДРЕЕВ
ДРУЗЬЯ И НЕДРУГИ ВЕКШИНА
Не так давно к пристани Талаково не подходили транзитные теплоходы. Не сворачивая с коренного русла реки в мелководье Талаковского рукава, они миновали невзрачную пристанишку, даже не подав приветственного гудка. К дебаркадеру чалились лишь небольшие суда местной линии, да и то неохотно: того и гляди сядешь на мель.
Но с началом стройки пристань быстро преобразилась. Талаковский рукав углубили, к берегу подвели двухэтажный дебаркадер, а старый, замшелый и скрипучий, отвели ниже, на грузовой причал. Теперь к новой пристани сворачивали и трехпалубные красавцы. Они простаивали у берега по полчаса, будто приглядываясь к тому диву, что сказочно быстро вырастало пообочь степного городка на ровном, как стол, берегу.
Векшин узнал в справочном бюро, что до Талакова можно добраться любым пароходом, идущим вверх, и еще «ракетой» — всего за два с половиной часа, но взял билет на пароход местной линии, самый дешевый, на нижнюю палубу, он сэкономил деньги, да и плыть было недолго — всего одну ночь.
Когда Векшин пришел на пристань и очутился среди суетливой толпы, ожидающей посадку, он почувствовал себя обидно одиноким, хотя никого из своих друзей не желал видеть в эти минуты. Разве Светлану... Но он не сказал ей, что уезжает. Конечно, Светланка пришла бы проводить, постаралась бы отвести боль, нарастающую от всего того, что случилось, глядишь, легче было бы покидать город... А может быть, тяжелее?.. Что прочел бы он в ее глазах: жалость, сочувствие?.. Нет, лучше одному пережить этот тяжелый миг. Он один бежит из этого города.
«Эта аморальная личность случайно попала в наши ряды!» — так сказала о нем на собрании Лиза Буряк, секретарь комитета комсомола. Что ж, она, может быть, и права. И вот теперь приходится направляться на стройку Талаковского химкомбината, чтобы «искупить
свою вину перед коллективом». Векшин усмехнулся, вспомнив эти слова Лизы Буряк — «Как в штрафной батальон провожала».
Впрочем, его могли выпроводить на все четыре стороны, исключить не только из университета, но и из комсомола. Строгий выговор с предупреждением — это еще ничего.
«Пусть на стройке докажет, человек он или нет!» — ораторствовала Лиза Буряк на собрании. Странно, что его раздражало только то, что говорила она, хотя, кроме нее, выступали и другие преподаватели и студенты; они тоже осуждали Векшина, как и она, требовали исключить из университета.
Наконец, объявили посадку, и Векшин расстался со своими тяжелыми мыслями. Толпа пассажиров загудела, зашевелилась и хлынула к трапу.
Векшина затолкали, стиснули и отжали в сторону от трапа. Он решил переждать, пока спадет толкучка, и поставил свой чемодан к стене.
— Посадочка!.. Черт знает что! — воскликнул он, глядя на атакующую трап толпу.
— Это живописно! — раздался за спиной чей-то голос.
Векшин оглянулся и увидел двоих мужчин. Один из них, смуглый и кучерявый, щелкал фотоаппаратом, нацеливаясь на пассажиров; другой, полный и лысоватый, держал в руках саквояжи и улыбался.
— Это живописно! — повторил мужчина с саквояжами в руках и дружелюбно взглянул на Векшина веселыми беспечными глазами. — Будет хороший кадр! А?
— Вы в Талаково?.. На комбинат? — спросил Векшин.
— Да, да!.. Вы тоже? Очень хорошо! Будем знакомы: Антонио Сильваньи, — представился толстяк и указал глазами на своего товарища, все еще прицеливающегося фотоаппаратом. — А это мой коллега Пьетро Соль-дати.
Векшин назвал себя и протянул руку. Сильваньи пожал ее крепко и горячо, будто это доставило ему удовольствие.
— Вы хорошо говорите по-русски, — похвалил его Векшин.
— Зато он, — Сильваньи указал на своего коллегу,— совсем не может. Но такой хороший фотограф!
На трапе стало свободнее, и новые знакомые Векшина направились на пароход.
— Наша каюта десятая... Заходите к нам! — крикнул Сильваньи, обернувшись.
— Спасибо!
Векшин проводил их взглядом, а когда они скрылись за дверью, прошли наверх, он стал искать себе место, где можно было бы притулиться. Но всюду уже сидели люди на своих чемоданах, узлах или прямо на полу. По узкому проходу, образовавшемуся между ними, покрикивая, пробегали туда и сюда грузчики с ящиками, мешками на «обезьянках».
Векшин нашел свободный уголок возле машинного отделения, сложил свой багаж и стал соображать, как бы ему устроиться на ночь, чтобы хоть немного вздремнуть. В самом деле, не стоять же вот так до утра, как на часах.
Справа от него сидели, подвернув ноги, цыганки, молодые и старые, возле них вились грязные, босые дети. Цыганки о чем-то спорили, ели селедку с черным хлебом и луком и вели себя так, будто на пароходе, кроме них, никого не было. По другую сторону от Векшина сидели две пожилые женщины. Облокотясь на пустые, поставленные на ребро корзины, они лениво переговаривались и осуждающе поглядывали на цыганок.
Оставив свой скарб на попечение женщин с корзинками, Векшин на всякий случай взял из чемодана блокнот с чистой бумагой и протискивался к выходу, чтобы в последний раз посмотреть на город. Но возле дверей плотной стеной стояли пассажиры, и он, кроме затылков, ничего не увидел.
Недолго раздумывая, Векшин взбежал по крутой винтом лестнице наверх, незаметно проскочил мимо дежурной и вышел на палубу. Здесь было просторно. Он остановился у перил и сразу увидел лестницу, широкую, с каскадом ступенек, где работал над своей картиной «Ледоход». У него засосало под сердцем. Рядом с ним тогда стояла Светлана. Ветер раздувал полы ее плаща, и они были похожи на крылья. А вот там, наверху, против кафе «Снежинка» они встретили художника Соленого. Светлана, словно предчувствуя, что Соленый вновь уведет Векшина в свою компанию, взяла с него слово держаться достойно. Только в этом случае она обещала
прийти позировать для «Ледохода». Светланка сдержала свое слово. Пришла на другой день, а он... Вспомнились резкие слова Лизы Буряк: «Разве можно верить ему? Для него нет ничего святого». Это она сказала на собрании. Надо же было ему просить снисхождения, давать обещание исправиться! Мямлил, как школьник. Конечно, он говорил больше для Светланы, потому что ему было стыдно больше всего перед нею.
Уже плыли мимо Затона, мастерских судоремонтного завода, мимо тех оползней, о которых он читал еще в учебнике по географии, когда учился в школе. А наверху, над ними, на самых буграх, стояли буровые вышки, появившиеся совсем недавно. Они, казалось, подпирали небо.
Векшин присел в шезлонг, развернул блокнот и стал рисовать. Солнце уже стояло низко, над самой рекой, отражаясь в ней огненной полосой. Ветер стих, и река была зеркально спокойна. Она будто не смела всколыхнуть отражение. Все забылось: Светлана, Лиза Буряк, собрание...
— А, Векшин!.. Ты художник? — услышал Векшин над собой голос Антонио Сильваньи и недовольно поморщился.
Он захлопнул блокнот и встал. Вокруг стояла толпа пассажиров.
— Дает же бог талант! — сказал старичок. — Хороши у вас березки, молодой человек!..
— Талант! Талант! — подтвердил Сильваньи, играя глазами.— Очень хорошо!
Пьетро Сольдати что-то быстро сказал по-итальянски. Сильваньи подхватил:
— Конечно, конечно! Мы приглашаем вас к себе в каюту. У нас есть бутылка коньяку... И зовите меня Антоном, а его Петром. Так нас все зовут на комбинате.
— Пьетр, Пьетр! — закивал головой Сольдати. — Пьетр — очень хорошо!
Векшин улыбнулся, не успел отговориться. Иностранцы подхватили его под руки и увлекли к себе в каюту. Через некоторое время там оказался и багаж Векшина с рулоном его картин.
— Здесь будет надежнее! — сказал Сильваньи.
Новые знакомые показались Векшину милыми, простыми людьми. Антонио болтал без умолку, много пил, восторженно говорил об Италии. Пьетро больше молчал,
согласно кивал головой, будто понимал все. Иногда он повторял слова по-русски, и это выходило у него очень смешно...
* * *
День стоял жаркий, душный. Над строительной площадкой, развороченной, как муравейник, плыло марево; оно искажало очертания зданий, ферм, кранов и делало их зыбкими, прозрачными. По бетонке и грунтовым дорогам, в котлованах и на гребнях земляных валов ползали машины, тракторы, скреперы, и марево тоже будто приподнимало их в воздух. А красные полотнища лозунгов, призывающих строителей дать к празднику Октября первый нитрон, были похожи на пламя.
Дышать было трудно, на зубах трещал песок, хотелось пить. Володин с трудом добрался по развороченной земле до того места, где работала бригада Мокшина, молодого, но уже известного сварщика. Голый до пояса, коричневый от загара, Мокшин, увидев Володина, приветливо взмахнул рукой и вышел из траншеи на^глинистый вал. Здесь, наверху, чувствовался ветерок, он тянул со стороны Волги.
— Что нового, Петр Иванович? — спросил Володин, сразу переходя к делу. Он знал, что Мокшин не любил точить лясы.
— Да ведь новое каждый день! — ответил Мокшин и согнал улыбку с бронзового лица... — Вот опять наш художник отличился.
— Векшин?
— Он.
— Чем же?
— Картину продал итальянцу Антонио. Тому самому, что старые иконы в поселке разыскивал.
Володин неопределенно усмехнулся:
— Ах, этому коммерсанту...
— Ну, продал картину, черт с нею, — продолжал, горячась, Мокшин. — Но какую? Сам Векшин говорит, что самую дрянь, абстракцию. А ведь этому Антонио, может быть, и нужна дрянь. Напечатает там у себя репродукцию в каком-либо журналишке: «посмотрите, мол, как русские следуют Западу!» Стыдоба!.. Понимаете, куда может клюнуть?..
Володин с улыбкой глядел на Мокшина, ему нравились люди с чистой совестью, требовательные к себе и другим.
— А мы бригада коммунистического труда. В ответе за каждого. Эх, Алексей Петрович! Навязали мне кадры этого... художника, — с досадой продолжал Мок-шин. — А вчера на перекуре начал убеждать ребят, что к празднику производство нитрона не пустим. Нереально, мол, обязательство. Ты откуда знаешь, спрашиваю? — «Специалисты говорят». — А кто? Антонио твой, что ли?.. Молчит... Алексей Петрович, что мне с ним делать?
Володин знал, что кое-кто из иностранных специалистов, работающих на монтаже оборудования, действительно не верил тому, что к 7 ноября можно пустить первую очередь комбината. Самым откровенным скептиком был инженер Сильваньи, но он обычно высказывал то, что говорили другие, в первую очередь Сольдати. Дружба Векшина с ними хорошего не принесет.
— А как работает Векшин? — спросил Володин.
— Не жалуюсь.
— Вот что, Петр Иванович, — проговорил Володин, помолчав, — нужно Векшина уводить от дружбы с Антонио. Ты ведь знаешь, он уже проштрафился.
— Да, ни за что с университета не выгонят, — сказал Мокшин и, нахмурив выгоревшие на солнце брови, вдруг отрезал:
— Я, пожалуй, от него избавлюсь.
Володин удивленно посмотрел на бригадира.
— Избавиться — это легко. Толкни в спину, и полетит. А вот поддержать, Петр Иванович, труднее.
— Это конечно,— нехотя согласился Мокшин.
— Беритесь-ка за него всей бригадой...
Мокшин хитровато прищурил серые глаза.
— Алексей Петрович, а если вам его вызвать да приструнить? А?
— Я-то один, а вас вон сколько.— Володин улыбнулся. — Кто сильнее...
— Хитрите, Алексей Петрович!
— Нет, чего хитрить?.. И посоветуйте ему взять картину обратно. Пусть скажет, что раздумал. Деньги есть у него вернуть?
— Должны бцть. А если потратил, скинемся, выручим. До получки, конечно.
— Только без угроз, Петр Иванович! По-товарищески...
— Вот навязался работничек!.. Но рисовать умеет, подлец! Вы зашли бы к нам в общежитие, посмотрели. Все стены в картинах, рисунках. И «Ледоход» посмотрите. Получается здорово! Волга будто на дыбы встала.
— Зайду. Обязательно.
Володин вернулся к себе в отдел уже вечером. Он намеревался быстро просмотреть почту и уйти домой, но пришлось задержаться. У дверей его встретила худенькая девушка с большими выразительными глазами.
— Вы ко мне? — спросил Володин.
Девушка опустила глаза.
— Пожалуйста, пройдемте! — пригласил он. — У вас какое-нибудь дело?
— Да... И очень важное, — сказала девушка. И вдруг спросила: — А вы в самом деле товарищ Володин?..
— Конечно! Могу предъявить удостоверение, — полушутя произнес Володин и подумал, что девушка, очевидно, представляла его каким-то другим.
Через несколько минут они уже беседовали в кабинете. Нина Белая, так звали девушку, несколько дней назад была уволена с почтового отделения химкомбината.
«Наверное, это и привело ее сюда,— подумал Володин. — Ищет защиты, помощи...»
Нина рассказывала сбивчиво и очень волнуясь. Щеки ее пылали, глаза светились гневом.
— Понимаете, это было невероятно гадко. Лживо... И безжалостно. Конечно, я совершила нарушение. Но ведь не из-за любопытства, не из-за какой-либо корысти! Нет, нет! Вы можете мне поверить?
— Вы работали телефонисткой? — спросил Володин.
— Да, на коммутаторе. А этот Антонио звонил мне, звал к себе, мешал работать. И ему звонили девушки. Он одаривал их конфетами, чтобы эти дуры передавали его телефон друг другу. Я, конечно, делала нарушение, выдергивая в этих случаях шнур.
— Да, вы поступали вопреки инструкции, — сказал Володин, давая понять, что он ничем не может помочь ей.
Нина снова опустила глаза
— Я это знаю...— Она помолчала, достала из сумочки платочек, поднесла к глазам и вдруг спросила: — Вы, наверное, юрист?
— Отчасти.
— Все юристы только по инструкциям да по статьям кодексов меряют поступки людей... Вот и вы тоже. Но я ничего не оспариваю. И не думайте, что хочу вернуться на прежнее место. Вовсе нет! Мне не надо никакой защиты от вас... Меня возмущает поведение этого гаденького синьора. Я не желаю быть пособницей в его мерзких делах. Вы должны знать, две девушки уже собираются бежать в Италию. Это его работа.
Володин рассмеялся.
— Бежать — это не так просто.
— Вот вы смеетесь. Не верите? Да?
— Все может быть.
— Вот именно... И страдают не только такие дуры, как эти, но и хорошие девчата. Они идут послушать музыку, потанцевать, а чем кончается?..
Чем кончается все это, Володин знал лучше, чем Нина. Об этом рассказывала ему не только она, но и другие. И он, Володин, сквозь пальцы на это не смотрит. Но этого Нине не скажешь.
— Так кто же собирается бежать в Италию? — спросил он.
— Луткина и Абрамцева.
Обе были известны Володину: еще по Москве они скомпрометировали себя неразборчивыми связями, обивая пороги отелей, где останавливаются иностранцы.
— Они даже перестали работать, — продолжала Нина, едва справляясь с волнением. — Они позорят нас... Я хотела вам сказать еще... моя подруга Аня Рогаткина тоже может сбиться с пути. Очень хорошая, красивая девушка, но немного легкомысленная. Она раза два уже ходила к Антонио слушать пластинки...
Нина говорила еще долго, а Володин слушал, проникаясь ее волнением, спрашивал и советовал. Время подбиралось к полуночи.
— Ну, что же, придется вас проводить, — сказал он вставая. — Очень поздно.
Нина взглянула на часы и ахнула. Выходя на улицу, спросила:
— А вы в самом деле кончали юридический?
— И химический, — ответил Володин, беря ее под руку. — Вот что, Нина Михайловна, так я вас назвал?.. Давайте-ка теперь бороться за Аню вместе. Хорошо?
— Я согласна. Но как?
— Об этом поговорим в другой раз...
На следующий день Володин первым из сотрудников пришел к начальнику на доклад.
— Вы не заболели? — спросил майор Шатько, взглянув на осунувшееся лицо Володина.
— Нет, нет!.. Просто спал плохо, жара!
— Ну, слушаю вас...
Володин рассказал все то, что случилось на стройке за день, а потом, уже под конец, поведал о состоявшемся разговоре с Ниной Белой.
— Что же вы думаете предпринять? — спросил Шатько.
Володин сказал начальнику о тех советах, которые он дал бригадиру Мокшину.
— Да, все это неплохо, — согласился майор. — Но достаточно ли?.. Давайте подумаем вместе...
Возвратившись в свой кабинет, Володин достал тетрадь и стал записывать все то, что теперь надлежало ему проделать. Он писал и улыбался, уже представляя себе, как он вместе с майором пойдет в горком партии и горком комсомола, в штаб народной дружины, к администрации комбината, к директору Дворца культуры, как будет добиваться, чтобы Векшину выделили там комнату под мастерскую...
* * *
Общежитие рабочих — красные вагончики, расположенные вдоль притока Сазанихи. В одном из них там и здесь развешаны портреты товарищей Векшина по бригаде. Нет только среди них портрета Саши Калиткина. Бригадир запретил Векшину рисовать Сашу, пока он не перестанет опаздывать на работу.
Саша жил в старом Талакове, далеко от стройки, и ему приходилось добираться к месту работы на попутных машинах или пешком. А тут еще завелась у него первая мучительная любовь, причем девушка, как на грех, жила на другом конце города, но бригадир был неумолим.
— Меньше шатайся по танцам, раньше вставай! Тоже мне, ухажор!..
Векшин и не предполагал, что желание Саши видеть свой портрет было так велико: он стал приходить вовремя.
— Бригадир, отменяй свой запрет, — сказал он однажды Мокшину.
— Как бригада, — уклонился от решения Мокшин.
Ребята поддержали Калиткина: парень ведь исправился. Бригадир уступил.
Векшин, присутствовавший при этом разговоре, вскоре забыл о своем обещании, а вспомнил о нем неожиданно и в связи с совершенно другими обстоятельствами.
Как-то при встрече Антонио сказал ему, что он и Сольдати хотят выехать за город, подышать степным воздухом.
— На простор хочет Пьетро, на простор! — Антонио улыбался и широко размахивал руками. — Запахом полыни подышать. Хорошо!..
— Что мешает вам? Выезжайте! — проговорил Векшин, зная, что они могут в любое время вызвать машину из гаража комбината. — Дышите сколько угодно.
— Но мы не знаем дорогу, — воскликнул Антонио, — вдруг заблудимся...
— Шофер у вас хороший, он всю степь исколесил.
— Нет, нет! Пьетро хочет поехать... без посторонних глаз... Он сам классный шофер...
Векшин замялся. Конечно, из гаража не дадут машину без шофера. Об этом нечего и думать. Но что за причуды у Сольдати? На полынь потянуло...
— Будь другом, помоги! — попросил Антонио. — Мы хорошо заплатим.
Векшин сделал безнадежный жест.
— У меня нет знакомых с машинами.
— О, здесь много частных машин... Мы будем так благодарны. Мы приглашаем на эту прогулку и вас... Возьмем коньяк, икру... Я, вы, он... Без девочек, да, да!.. Трое нас...
— Я тоже не знаю дороги, — хмуро сказал Векшин, недовольный настойчивостью Антонио.
— Дорога одна. Прямо, прямо и прямо... Дальше от Волги... Вот и все.
— Прямо ехать — будет аэродром. Не пустят, — сказал Векшин. — Надо в объезд.
— Ну, свернем!.. Возьмем немного в сторонка!.. — говорил Антонио, будто ему было известно, где и когда придется сворачивать.
Перспектива провести день в степи Векшину показалась заманчивой. Да еще на машине, с друзьями, которые захватят вино и закуску. Но все же он не дал тогда определенного ответа. А вот теперь, вспомнив свое обещание Саше Калиткину сделать его портрет, подумал о том, что Саша, как местный житель, пожалуй, подскажет, у кого можно взять на день машину.
Часа через полтора Векшин уже был у Калиткина, сидел в саду, ел сочные, с кислинкой, яблоки и рисовал своего друга, толстощекого парня с непокорными белесыми вихрами.
Стараясь не двигаться и не менять позы, в которой усадил его Векшин, Саша кратко отвечал на вопросы Векшина, едва раскрывая рот.
— Семья небольшая... Мать да еще дед... Скоро придет с базара, увидишь. Забавный старик... Отца нет... Провалился с трактором под лед... Пять лет назад... Трактор вытащили, а отца не нашли... Не хоронили, словом... Мать с той поры хворая стала... А тут еще дед сдал... Вот и ушел с восьмого... Не до учебы стало. А потом в армию взяли. Пришел вот, и сразу на стройку... Осенью пойду в техникум... Заочно. Да... У меня льгота ведь, только на тройки сдать, а там свое возьму...
Векшин слушал, поглядывая то на Калиткина, то на бумагу, на которую ложились черты курносоватого лица, и ему казалось, что до этого момента он вовсе не знал Сашу, неторопливого и неуклюжего на вид здоровяка.
— Жениться?.. Да женился бы... И девушка есть... Хорошая... Кто?.. Какой там секрет!.. Ребята знают ее... Нинка Белая... Да, фамилия такая... Телефонисткой работала на почте, а сейчас на заводском коммутаторе. Почему с почты ушла?.. Итальянца разъединила с бабой какой-то, когда он говорил по телефону... Ну, он пожаловался...
— Как звать итальянца? — спросил Векшин, догадываясь, что речь идет, наверное, об Антонио.
— На работе наши будто Антоном зовут. Бабник — поискать таких... Ты ведь должен знать, бываешь там...
Помолчали... Векшин не спрашивал больше об Антонио, не желая показать того, что знаком с ним. Саша, может быть, и не знает того, что он продал картину этому Антонио. Вспоминать об этом было неприятно, к тому же Векшин намеревался заговорить с Сашей о машине, но все не решался.
— Нина Белая — невеста твоя?
Саша вздохнул:
— Да нет!.. А по душе она мне, строгая... И красивая такая... Глаза у нее — ни у кого таких нет... Как сказать ей — не решаюсь. Пока одни думки да надежды.
Векшин отложил лист бумаги, карандаш и объявил:
— Перекур!
Калиткин бросился к рисунку, по-детски наивно и радостно глядел на работу Векшина.
— Похож? — спросил Векшин.
— И похож и не похож... Но хорошо! Мастер ты, Векша... Ребята говорят, скоро уйдешь с бригады. Будто тебе мастерскую дают во Дворце...
— Обещают.
— Значит, ценят. Это хорошо. Ты, брат, дорожи этим.
Взяли по яблоку и съели молча, с хрустом. Ветерок, продувавший сквозь ветви яблонь, обдавал Векшина медовым запахом где-то недалеко стоявшей пасеки. Векшин подумал о том, что в жизни Саши Калиткина, пожалуй, все просто и ясно. Он уже верил тому, что Саша поступит в техникум, женится на Нине, со временем станет почетным человеком. Найдет свои радости и Нина Белая. Какая она?.. Он старался представить ее себе, но перед глазами вдруг встал образ Светланы, позирующей для «Ледохода», ее взгляд, полный укора.
— Что загрустил, Векша?.. — спросил Саша.
— Да так, пустяки...
— Вижу, скучаешь... Наверное, кого-то оставил там...
— Оставил.
— Любишь?
— Не знаю.
— А она тебя?.. Молчишь... Вот как! А хочешь, я тебя познакомлю? — предложил Саша. — Я ведь с кем попало не знаюсь, на подведенные глаза не клюну...
Векшин рассмеялся и вдруг резко вскочил. Глядя не
на Сашу, а на пчелу, которая хлопотливо ползла по альбому, сказал:
— Мне в самом деле нужна твоя помощь... У меня есть друг, он тоже хочет познакомить с одной хорошей девушкой. Собираемся за город, а машины нет. Не знаешь, у кого бы взять на денек...
— Вот задача! — воскликнул Саша. — Берите такси...
— Понимаешь, Саша, он не хочет с шофером,— перебил Векшин, опуская взгляд.— Лучше без посторонних. Двое на двое... Может быть, подскажешь, у кого взять на день машину? А заплатит он хорошо!..
Саша задумался.
— Это надо обмозговать, Векша... Тут сразу не сообразишь...
— Конечно, это не к спеху.
— Машины есть у многих... И на нашей улице, но согласятся ли дать?.. И еще скажу тебе, Векша, вот что: не по душе мне твоя просьба. Похоже, недоброе знакомство затевается. Видишь, шофер ему помешает. Гляди, чтобы этот друг не подсунул тебе какую-нибудь «прости господи».
— Что ты! — Векшин рассмеялся... — Он человек надежный, инженер...
— Все же подумай, Векша. Подумай! Уж больно знакомство того... не как у всех...
— Ну, если что не так, дам ' отбой, — решительно сказал Векшин. — Что мне!..
Лгать, выдумывать было неприятно, но поступать так Векшину приходилось часто. Он думал, что, уехав из города, порвет старые нити порочной дружбы с компанией Соленого, но вдруг, помимо своей воли, снова оказался опутан другими. В самом деле, почему он не сказал Саше правды, что машина нужна Антонио? Зачем прибегнул к такой неудачной выдумке, которой Саша может и не поверить?..
Позади, на стежке, послышались шаги. Векшин обернулся и увидел идущего к ним старика.
— Это мой дед... Кузьма Иванович, — сказал Саша. — Между прочим, чапаевец...
Старик поздоровался, взглянул на рисунок Векшина и улыбнулся.
— Векшин?.. Говорил мне про вас Сашка. Говорил, Как же!.. Очень рад!.. По такому случаю не грех и по
чарочке пропустить. Сашка, будь ласка, сбегай-ка за бутылочкой...
Оставив Векшина с дедом, Саша направился в магазин. Автобус по их улице проходил редко и нерегулярно, Саша решил, что пешком он сходит быстрее. К тому же он почувствовал необходимость несколько успокоиться. Просьба Векшина насторожила его. Он верил не всему тому, что слышал от Векшина. Он знал из разговоров в бригаде, что Векшин подружился с итальянцем Антонио, продал ему картину, а между тем сделал вид, что с ним незнаком. С чего бы это?.. Хитрит Векша, хитрит. Наверное, машина нужна для Антонио, чтобы увезти за город какую-нибудь непутевую бабенку...
И что это за друг, инженер, что с такой просьбой обращается к Векшину, который никого не знает в Тала-кове?.. Нет, тут что-то не так. Векшин петляет, это факт. Может быть, машина потребовалась кому другому?.. Зачем?.. Что бы там ни затевалось, а все равно не чистое дело. Саша Калиткин уже представил себя попавшим впросак и за свою оплошность отвергнутым Ниной. Из-за чего?.. Нет, этого допустить нельзя. Он должен сказать о своих опасениях надежному человеку. Мокшину? Да, и ему. Но Мокшин не представлялся ему таким человеком, который может отвести беду. Володин?.. Вот кто!.. Оперуполномоченный КГБ!.. Саша не один раз видел его в своей бригаде.
Охваченный метелью беспокойных мыслей, Саша оказался перед магазином. Тут же вошел в будку телефона-автомата, вызвал справочное и, узнав номер на квартире Володина, позвонил.
Ему ответил женский голос. У Саши оборвалось сердце: неужели нет дома?
— Мне товарища Володина, — едва выговорил он.
— Сейчас подойдет, — сказала женщина, и где-то далеко-далеко снова прозвучал ее голос: — Алеша, тебя!..
Саша облегченно вздохнул.
— Слушаю, — снова раздалось в трубке.
Саша узнал голос Володина и, словно боясь, что не успеет сказать всего, выпалил:
— Из бригады Мокшина я... Саша Калиткин... Нужно повидаться с вами. По делу. Срочно...
Когда Саша с бутылкой столичной вернулся в сад, Кузьма Иванович досказывал Векшину историю о том,
как погиб Чапаев. Саша слышал ее уже несколько раз. Для старика она была незабываемой былью далеких и бурных дней его молодости.
— Так вот, значит, переплыл Чапаев Урал-реку и глядь на крутой лбищенский берег, на своих бойцов, а их уже горстка осталась. Но держатся, отбиваются от казаков. А у самих за спиною — круча. Некуда отступать. Загорелось у Чапаева сердце.
«Держись, братцы! Держись!» — закричал он. И — назад в воду. Да саженками туда, где бой идет... Ну, заметили, конечно, его белые, открыли огонь...
Старик смолк, поник, снова — в который раз! — переживая гибель своего командира. Саша знал, в такую минуту трогать деда нельзя. А Векшин спросил:
— Вы сами видели это?
— Ну во-от... — протянул старик и гневно посмотрел на Векшина.
Саша, чтобы как-то исправить оплошность друга, спешно раскупорил бутылочку. Выпили. Но разговор так и не сладился. Дед хмуро жевал огурец и молчал. Саша и Векшин исподтишка поглядывали один на другого.
Пришло время уходить. Векшин поднялся.
— В клубе сегодня будешь? — спросил он у Саши.
— Наверное, нет...
— У тебя свидание?
Саша не ответил.
...Утром следующего дня Володин сразу прошел в кабинет начальника. Майор Шатько выслушал его внимательно.
— Да, поездка затевается неспроста, — согласился он. — Ну, что же, мы поможем им... Посмотрим, куда они направят свой путь. И если к аэродрому, нужно сделать так, чтобы отказала машина. На полпути...
— Есть.
* * *
Вначале Векшин удивился тому, что его выделили для встречи иностранных туристов. Они приедут на пароходе, который будет стоять у пристани целые сутки. Днем их повезут по городу, на стройку, а к вечеру пригласят на острова отведать русской ухи.
— Черт возьми, ушицы я похлебать не прочь! — воскликнул Векшин, когда директор Дворца культуры рас
сказал ему о программе встречи туристов. — Но почему я?.. Что я, гид?..
— Чудак человек! Они будут у нас во Дворце. Мы покажем им художественную студию. И твою мастерскую! И тебя, как художника. Это же здорово! Кроме того, ты уже набил руку в обращении с иностранцами.
Векшин недовольно поморщился.
— Теперь я к ним редко хожу, — сказал он.
— Что так? Не поладили?
— Не-ет... Возят их везде, то на экскурсии, то в кино. Вчера «Чапаева» показывали. Очень понравилось.
— В театры тоже вывозим, — добавил директор, посмеиваясь каким-то своим мыслям.
— Да! Заботу о них проявлять стали. Куда там!
— Довольны?
— Еще бы!.. Правда, не все. Антонио говорит: пропаганда.
— Пропаганда пропаганде рознь... А нашей пропаганды боятся только такие, как Антонио да Сольдати. Кстати, говорят, что этот Сольдати быстро научился нашему языку... А может быть, он и знал его?.. Кстати, это ты с ним ездил на машине в степь?
— Я... А что?
— Слыхал, будто неудачно.
— Да... Мотор на полпути отказал, так и не завели.
— Надо же! — улыбался директор. — Что же это за машина такая?
Векшин отмахнулся.
— У частника брали. Доверились, а он свинью подложил, не мог подремонтировать.
— Кто же вас выручил?
— Автоинспектор, как на грех, подвернулся. На буксир взял, но акт составил. Теперь неприятности.
— Эх, Векшин! Талантливый ты человек, а как бы тебе сказать?.. Простофиля, что ли!.. Ну, ладно не обижайся... Так встречаем туристов? А?.. — спросил директор, возвращаясь к тому, ради чего он зашел к Векшину. — Свой «Ледоход» им покажешь обязательно.
— Не закончен ведь.
— Вот и хорошо. В работе, мол... Смотрите, не какая-нибудь абстракция... Кстати, тебе Антонио отдал картину?
— Нет.
— Почему?
— Говорит, в Рим отправил, на выставку.
— Врет.
— Ия думаю, что врет. Такую мазню на выставку... Вот бы старую икону найти.
— Зачем?
— Антонио говорит, если я принесу такую икону, то он затребует мою картину обратно и вернет.
— Не иди, Векшин, на такие сделки, не нужно. Неужели ты не понимаешь?
Векшин промолчал.
— Так как же насчет туристов? — вернулся к начатому разговору директор.
— Встречу.
— Только чтобы на уровне. В грязь лицом не ударить.
— Не ударим... Когда приедут?
— Пятнадцатого, в среду. Как видишь, одна неделя осталась!.. И еще просьба, это уже по секрету: сам знаешь, туристы из капиталистических стран. Среди них могут быть всякие. Газеты читаешь?.. Ну вот, не раскрывай рта.
Векшин недовольно поморщился. Что-то в последнее время стали опекать его многие. Сочувствуют, дают советы, предупреждают. Даже этот Саша Калиткин. Хорош, не мог найти исправной машины! Сольдати даже позеленел от злобы, когда нарвались на автоинспектора. Ну, и черт с ним! Он затеял эту поездку, пусть и расхлебывается. Хорошо еще, что к аэродрому не проехали. Вот была бы история!
Векшин теперь уже сам видел, что Сольдати интересовали не степные пейзажи. И он рад был тому, что эта поездка окончилась так: это был наиболее благополучный исход. Но вскоре на долю Векшина выпали новые испытания.
Антонио перекупался в реке, заболел и лежал в постели с грелкой у ног, сникший, осунувшийся. Его знобило. Векшин почувствовал, что пришел некстати, и собрался было уйти, но Сольдати задержал.
— Пойдемте ко мне, Векшин. Антонио пусть полежит один. Ему нужен покой...
Векшин был удивлен тем, что Сольдати уже свободно говорил по-русски, и не удержался от того, чтобы не высказать похвалу его способностям.
— О! Это результат тренировки, — довольно воскликнул Сольдати. Он затянул окна шторами, достал бутылку коньяка, шпроты, икру. — Прошу!
Обычно Сольдати был необщителен, больше прислушивался к тому, что говорили другие. А тут оказался вдруг таким радушным. Даже о своем неудачном путешествии в степь забыл.
— Скажите, Векшин, вы верите в бога? — вдруг спросил Сольдати.
— Нет... У нас никто не верит, — ответил Векшин, удивленно взглянув на Сольдати.
— Ну не все, пожалуй... Я же был в церкви. Очень много приходят...
— Старухи больше...
— И молодые есть... Видите ли, Векшин, каждый человек должен верить во что-то. Если верить не во что, то поневоле веришь в бога... А вера помогает таланту... Вы талантливый человек,— убеждал Сольдати и доверительно притрагивался к плечу Векшина кончиками пальцев. — Очень! Ваш талант беречь надо, растить, как садовник розу... А здесь, на стройке, роза завянет!..
Векшин слушал молча. Возражать не хотелось. Коньяк расслабил его. В комнате было тепло и уютно, не то, что в вагончике.
— У меня сейчас мастерская, — нехотя проговорил Векшин, когда Сольдати на секунду прервал свое напыщенное словоизлияние.
— A-а! Не то! Вам нужен учитель, большой художник. И совершенно другие условия. Совершенно!
Векшин будто сразу протрезвел, взглянул на Сольдати с недоумением. Что он имеет в виду?
Сольдати рассмеялся.
— Вы стали беспокоиться. Напрасно! Я хочу вам добра, молодой человек... Только добра... И продолжим этот разговор в другой раз, а сейчас я хочу сделать вам сюрприз.
Сольдати встал, прошел в другую комнату и вынес оттуда ту картину, которую Векшин когда-то продал Антонио.
— Она у вас? — спросил Векшин, не веря своим глазам.
Сольдати многозначительно поднял указательный палец, будто пригрозил.
— Антонио вам ее возвращает. По моей просьбе. Это главное.
— Значит, Антонио не послал ее в Рим?
— Как видите... Вы огорчены?
— Наоборот, я рад. Картина плохая.
— Не так уж плохая!.. Берите!..
Векшин свернул холст в трубку, крепко зажал в руке.
— Спасибо.
— Ничего не стоит... — Сольдати зашагал по комнате.— Так подумайте, Векшин... В Италии любят художников... Вам нужно бы посмотреть работы больших мастеров... Наконец, сам воздух Италии способствует творчеству. Вы не хотите побывать в Риме?..
— Хочу, конечно. — воскликнул Векшин. — Но ведь это трудно.
— Вовсе нет... Покупайте путевку. Как турист!..
— Но она так дорога!..
— Ерунда... Мы можем помочь вам... Для меня, например, это ничего не стоит. Я ведь не только инженер, Векшин. У меня вилла на берегу моря. Большое поместье... Я — граф, Векшин! Потомственный... Мои отец и дед когда-то жили в России. Они были очень богаты. После революции потеряли все...
Стук в дверь прервал Сольдати.
— Войдите! — крикнул он.
В комнату вошли две заплаканные девушки. Векшин их узнал. Это были Луткина и Абрамцева, поведение которых осуждалось на постройкоме и бытовом совете общежития.
Увидев их, Сольдати поморщился и спросил:
— Вы к Антонио?.. Он болен!..
— Нам нужно видеть его... Сейчас же!.. — сказала Луткина, вытирая красные глаза.
— Что за спешка? — недовольно спросил Сольдати. — Я сказал: Антонио болен.
— Нам надо сказать ему: у нас взяли объяснение, — проговорила вторая девушка, Абрамцева.
— Какое объяснение, зачем? — уже с тревогой спросил Сольдати. — И кто взял?,.
— В комсомольском штабе.
— Но о чем объяснение, скажите толком?..
— Что мы ходим к вам... не работаем... берем подарки от вас... деньги... Что хотим уехать в Италию!.. Могут вызвать и вас.
— Меня? Святая Мадонна! — воскликнул Сольдати. — Этого еще не хватало! Я всегда говорил Антонио, что эти женщины опасны для нашего положения...— Сольдати извинился перед Векшиным и увел девушек к Антонио.
На этот раз Векшин уходил от своих друзей с тяжелым чувством.
* * *
Автобусы привезли туристов на остров к концу дня. Едва выбравшись на берег, усталые и обессилевшие от знойного дня и хождения на стройке, они с детской радостью кинулись на песчаную косу, к воде:
Солнце стояло на закате, окрашивая Волгу и словно поджигая легкие, редкие облака.
Володя глядел на пеструю толпу купающихся туристов с двойственным чувством. Как радушный хозяин, он разделял радость гостей, ему было приятно, что они восторгаются красотой волжского пейзажа, щелкают аппаратами, снимая друг друга в воде, на берегу, у деревьев. Но он, Володин, мог и не быть здесь, если бы не один турист — «искусствовед», имеющий задание от своих хозяев познакомиться с Векшиным.
Векшин, Векшин!.. Сколько забот он уже принес Володину и его начальнику Шатько! Редкий доклад обходился без того, чтобы не вспомнить этого человека, которого они ограждали от бед. И вот опять...
На глазах Векшина, незаметно для других, совершались события, о которых люди знали только по детективным кинофильмам. Никому не бросалось в глаза то, как «искусствовед» подошел к Векшину в мастерской, стал расхваливать его картину «Ледоход», спрашивать о той девушке, которая позировала для нее... Никто не обратил внимания и на то, что в автобусе он оказался рядом с Векшиным, что и сейчас, купаясь, подплывал к нему и что-то говорил... Все ведь купались, все говорили, все шутили и смеялись...
Володин тоже купался, тоже шутил с туристами, кое-как изъясняясь по-английски, но сам не сводил глаз с Векшина. На душе нарастала тревога. Может быть, он, Володин, переоценил меры, которые были приняты к Векшину, чтобы огородить его от чуждого влияния? Майор Шатько не раз предупреждал об этом Володина. И вот теперь сомнения всплывали наружу.
«Неужели я плохо работал?» — подумал Володин, и эта мысль начинала страшить его.
Наверное, туристы еще долго не вышли бы из воды, если бы матрос со спасательной станции, дежуривший на моторке, не кричал в мегафон:
— Граждане и гражданки! Купание окончено!.. Торопитесь к ужину...
Кто-то прервал его слова, тут же заиграл оркестр, и все бросились из воды.
За ужином «искусствовед» вновь оказался возле Векшина. Недалеко от них устроился и Володин. Говорили все сразу, беспорядочно и разноязычно. Переводчики переводили с пятого на десятое. Люди хвалили уху, поваров, восторгались Волгой, закатом и всем тем, что окружало их, словно они только родились на свет. И Володин, отнюдь не склонный к философским обобщениям, подумал: «Как мало надо человеку для счастья!»
К оркестру подошел седой турист и громко, чисто по-русски попросил дирижера:
— Вы играете то, что нам надоело там, у себя... Сыграйте что-либо русское!..
— Подмосковные вечера! — предложил кто-то из-за столов.
— Ну хотя бы! — согласился старик, отходя на свое место к столу.
Дирижер просиял и взмахнул палочкой. Песню сразу подхватили. Здесь, на берегу, среди леса, она звучала особенно проникновенно.
Теплоход начал подавать гудки. Туристы стали спешно собираться. В сутолоке Володин потерял из виду Векшина. «Черт возьми, куда он подевался?» — подумал с тревогой Володин.
Он прошел на теплоход, заглянул в салон, прогулялся по палубе. Снова спустился вниз, постоял на дебаркадере, вышел на берег. Уже стемнело, и на палубе парохода зажглись огни. Володин взглянул вверх и вдруг
сразу увидел «искусствоведа». Он стоял один у перил, курил папиросу и глядел на пристань. В последнюю минуту, когда матросы взялись за сходни, с парохода сошла Нина Белая. Поравнявшись с Володиным, она тихо промолвила:
— Векшин на пароходе не был...
— Хорошо,— сказал Володин.— Завтра в восемь...
Теплоход стал отчаливать. Туристы стояли на палубе и прощально махали руками.
* * *
Майор Шатько еще сидел в кабинете, когда Володин возвратился в отдел. Нужно было доложить, а идти к начальнику не хотелось. Он не похвалит за то, что потерял Векшина, не видел последних минут его общения с «искусствоведом». Все же Володин постучал в дверь.
— Алексей Петрович!.. Проходите, жду вас...
Володин заметил, что майор возбужден и глядит совсем не сердито, даже какая-то радость пробивается в его взгляде, обычно бесстрастно спокойном.
«Надеется, что у меня все в порядке», — подумал Володин и, чтобы быстрее свалить с себя тяжесть, сказал:
— Потерял я Векшина, товарищ майор!..
Шатько удивленно посмотрел на лейтенанта.
— Нет, мы не потеряли его, — сказал он, — мы его, кажется, нашли, Алексей Петрович. Он только что был у меня. Придет завтра для обстоятельного разговора. В интересах дела я займусь с ним сам. Вам нужно остаться в стороне. Судя по всему, этот «искусствовед» намерен рассчитывать на него всерьез, как и Сольдати. Нужно будет выяснить, насколько это взаимосвязано.
— Но откуда этот «искусствовед» узнал о Векшине? — спросил Володин.
— Вы забыли: в одном из западных журналов была заметка о Векшине, как художнике-абстракционисте.
— А картина Векшина побывала в руках Антонио и Сольдати, — добавил Володин.
— В том-то и дело. Здесь еще много неясного... Векшин рассказывает об очень важных обстоятельствах... Как видно, ваши усилия не пропали даром. Да, да, в Век-270
шине вы не ошиблись... Ну, об этом завтра, завтра!.. А сейчас — домой! Нас, наверное, уже заждались.
Володин пожал протянутую ему руку и вышел из кабинета начальника. Главное уже совершилось.
* * *
День седьмого ноября выдался как по заказу — солнечный, теплый. Колонны демонстрантов шли по улицам города, не спеша, с песнями, музыкой, танцами. Веселье и радость молодили людей, и весь город, залитый солнечным светом, казался совсем юным. Да он и был таким на самом деле, поднявшийся на ноги за последние пять-шесть лет.
По всем колоннам демонстрантов пестрели лозунги и транспаранты: строители рапортовали о выполнении социалистических обязательств, накануне праздника производство нитрона первой очереди вступило в строй.
Вешкин шел в колонне вместе со своей бригадой. Он тоже гордился этой победой, как все талаковцы, вложившие свой труд в новостройку, хотя старался и не показывать этого...
Теперь казалось уже невероятным, что он когда-то петлял в стороне от всей этой жизни, посещал попойки у Соленого, был несправедлив к Лизе Буряк, грубил Светлане.
Он искренне обрадовался тому, что не увидел в колонне специалистов Сильваньи и Сольдати. Этих синьоров досрочно отозвали из Талакова, и Векшин догадывался почему.
Уже минуя трибуны и шеренги гостей, стоявших на почетных местах, он вдруг увидел молодого лейтенанта в парадной форме.
«Где-то я видел его», — подумал Векшин, но так и не вспомнил.
Лейтенант быстро прошел за трибуну. Это был Володин. Он сегодня дежурил и только что доложил по телефону в областное управление, что в Талакове все в порядке.
СОДЕРЖАНИЕ
В. Васькин. Всегда в борьбе (вместо предисловия) 5
В. Андреев, С. Розанов. У истоков...............13
Б. Сперанский. Золотой эшелон ........ 30
С. Розанов. Поручение Подтелкова . . . 8 . . 35
А. Великанов. Это было в Сломихинской .... 49
И. Кинаров. Александр Силин.55 * Е. * * * * * * В.
|Б. Пуркин.| По следу ........... 57
Е.	Щеглов. На земле Сердобы......................70
В. Андреев. Вожак партизан .... f .... 81
Е.	Анатольев. Чекист-комбат......................98
Я.	Горелик. Рука «Цеппелина»	104
Н.	Малинин. Авдеев-Донской-Черноморский . . . 121
И. Бирюкова. В одном строю......................	133
В. Андреев. По особому заданию	140
В. Казаков. Сутки войны................... .	,	.	154
Е. Анатольев. На степной станции	.	, . g .	.	.	161
Г. Сухова. Я — КЭЦ! Я — КЭЦ!....................168
В. Гоборов. В первом бою........................178
Г. Ховрина. Конец банды . .......................184
И. Козлов, Г. Сухова. Особист	188
Г. Ашанин. Опасные поединки.....................192
Б. Дедюхин. Пока пробирался связник.............199
Н. Ключарев. Допрос.............................212
В. Андреев. Поиск...............,................223
В. Казаков. Дело № 907 . . ..................... 229
Н. Палькин. Крах отца Антония..................  236
В. Андреев. Друзья и недруги Векшина .....	249
ПО ОСОБОМУ ЗАДАНИЮ
Очерки о чекистах
Художественный редактор В. В. Николаев Технический редактор Е. А. Черняк Корректоры И. А. Горшенина, Л. А. Посадская
НГ 73521. Сдано в набор 11.VIII 1967 г. Подп. в печ. 18/XI 1967 г. Бумага 84Х1081/з2, типографская № 2. Усл.-печ. л. 14,28. Уч.-изд. л. 14,64. Тираж 30 000. Приволжское книжное издательство, Саратов, Вольская, 81.
Заказ № 108.
Саратовский полиграфический комбинат Росглавполиграфпрома Комитета по печати при Совете Министров РСФСР. Саратов, ул. Чернышевского, 59.
Цена 43 коп. Переплет 15 коп.
Scan, DJVU: Tiger, 2020





—ШИ..Ш Ml