Кирилл Станюкович
V Л В горах
Памира
и Тянь-Шаня

ПУТЕШЕСТВИЯ. ПРИКЛЮЧЕНИЯ. ПОИСК
Кирилл Станюкович
В горах
Памира
и Тянь-Шаня
ИЗДАТЕЛЬСТВО
«МЫСЛЬ»
Москва 1977
91(С 53)
С 76
РЕДАКЦИИ ГЕОГРАФИЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
Предисловие доктора географических наук Э. М. МУРЗАЕВА
Художник И. Ф. ШИПУЛИН
Станюкович К. В.
С 76 В горах Памира и Тянь-Шаня. Предисл. Э. М. Мур-
заева. М.» «Мысль», 1977.
256 с. с ил. (Путешествия. Приключения. Поиск)
Известный советский исследователь растительности гор Средней Азии
рассказывает о своих многочисленных путешествиях по Памиру и Тянь-Шаню,
о своем пути в науку, о первых советских экспедициях, изучавших природу
Памира и других малоисследованных районов, о своих экспедиционных
спутниках — ученых и альпинистах, проводниках и шоферах... Книга предна-
значсхш для массового читателя.
С
20902-10
004 (61)-77
155-77
91 (С53) 4-581.5
© Издательство «Мысль», 1977
Кирилл Станюкович и его книга
(Предисловие)
Дорогой читатель! Позволь представить тебе Кирилла Влади-
мировича Станюковича — доктора биологических наук, про-
фессора, заслуженного деятеля науки Таджикской ССР.
Тысячи километров исходил и изъездил К. В. Станюкович
в среднеазиатских республиках и на Дальнем Востоке. В тече-
ние сорока лет он собирает горные растения, наблюдает за их
развитием в суровых условиях заоблачных высот, где борьба
организмов за существование проходит на крайнем пределе.
Внимание К. В. Станюковича больше всего привлекает изуче-
ние сравнительной картины жизни растительных сообществ
высокогорий. Но его интересы не ограничиваются только бо-
таническими исследованиями. Географический и экологиче-
ский аспекты красной нитью проходят через все исследования
ученого.
Начиная с 1937 г. публикуются его научные книги: «Хо-
лодная пустыня Центрального Тянь-Шаня», «Растительный по-
кров Восточного Памира», «Растительность высокогорий
1*
8
СССР», «Полынные пустыни Таджикистана». В вышедшей в
1973 г. в Душанбе обширной его монографии «Растительность
гор СССР» обобщены исследования автора и других ученых,
изучавших растительный покров гор, начиная от тундр Коль-
ского полуострова и Чукотки и кончая Карпатами, Кавказом
и Памиром. Эта большая работа также отличается широким
географическим и экологическим подходом к установлению
и анализу закономерностей в распределении растительности в
зависимости от широты, абсолютной высоты, климатических
и геоморфологических условий.
Ознакомившись с этой большой книгой, я послал Кириллу
Владимировичу письмо, в котором отметил ее достоинства.
«Вы совершенно правы,— ответил он,— моя работа чисто гео-
графическая, она вся построена на зависимости растительного
покрова от солярных, глобальных условий зоны, от близости
или отдаленности от океана и от ритма климата. Мне кажется,
что если удалось навести кое-какой порядок в понимании
ландшафтных поясных структур в северной части Евразии, то
это большая удача. За этим я и гнался. Стремление многих
авторов видеть в формировании растительного покрова отдель-
ных горных систем непременно полное своеобразие совершенно
несправедливо. Растительность гор подчинена общегеографиче-
ским законам, прежде всего климату, и может быть построена
в правильные ряды и тогда гораздо лучше понята».
Но не только растения и растительный мир интересуют Ки-
рилла Владимировича. Его привлекает сложный мир людей,
их жизнь в горах, он хорошо знает и чувствует природу гор.
Свои путевые впечатления, рассказы о приключениях в мар-
шрутах, о встречах с людьми К. В. Станюкович изложил в
увлекательно написанных книгах — «По горным тропам», «Рас-
сказ об одной экспедиции», «По следам удивительной загадки»
и других. Эти его книги об экспедициях и исследованиях, пред-
назначенные для читателей, интересующихся путешествиями
и познанием окружающего нас мира природы, неизменно поль-
зовались успехом и были переведены на многие языки: гру-
зинский, узбекский, эстонский, французский, немецкий, испан-
ский.
И вот теперь перед нами новая его книга, я бы сказал, са-
мая интересная и наиболее значительная. Внимательный чи-
татель увидит в ней не равнодушного наблюдателя, а страст-
ного ученого, увлеченного своим делом, принципиального в
оценке людей, писателя, обладающего даром видеть в каждом
человеке индивидуальное и неповторимое. Автор выступает в
пей в качестве умелого рассказчика, мастера характеристик
4
людей. Их портреты правдивы, выпуклы, написаны с искрен-
ностью. О хороших людях он пишет с любовью и уважением;
отношение к отрицательным героям выражает энергично и
вполне определенно. Диалоги, которыми прекрасно владеет
автор, как бы дополняют эти характеристики.
Путешествуют многие. Каждый год снаряжаются сотни экс-
педиций, в которых работают тысячи ученых. Но мало кто из
них способен написать такую книгу. В ней сверкают величест-
венные горы, чувствуется специфика трудных экспедиционных
будней тридцатых — сороковых годов, энтузиазм исследовате-
лей — тех, кто первыми в советское время ушли в заоблачные
выси Тянь-Шаня и Памира. Читатель легко увидит вклад со-
ветских ученых в изучение природных богатств нашей страны,
увлекательный, но тяжелый труд и его результаты. В книге
показана и целая галерея разных людей с разными судьбами
и своими характерами, не похожими один на другой: это кол-
леги по науке, спутники в экспедициях, шоферы, караванщи-
ки, жители высокогорий — скотоводы, охотники.
Некоторые главы написаны в жанре мемуаров, и тогда осо-
бенно ясно виден творческий почерк автора, его свободная ма-
нера рассказа, не стесненная какими-либо рамками.
Местами книга автобиографична. К. В. Станюкович имеет
на это право. Его жизненный путь был типичным для науч-
ной молодежи того времени: юннатский школьный кружок,
курсы коллекторов, а уже только потом, после первой большой
экспедиции, университет... Юннатский кружок при Ленинград-
ском зоопарке, Центральный кружок юных натуралистов
были первой школой. Будущий ученый мечтал о путешестви-
ях. А шли, по его словам, «в экспедицию в основном люди ро-
мантического склада и патриотических убеждений». И даль-
ше, до самой войны, а затем в послевоенные годы, когда
ленинградский «блокадный солдат» вновь вернулся на Па-
мир,— жизнь в пути, в основном по пути горному, трудному,
опасному, особенно в тридцатые годы, когда на Памире или
в Каракумах банды басмачей не раз нападали на мирных жи-
телей и экспедиционных работников и, случалось, убивали их.
Условия для работы были тяжелые: хромало снабжение
необходимым инвентарем и продуктами питания, основным
транспортом были верблюды, лошади, ослы, яки. О самолетах,
вертолетах, автомобилях, о двусторонней радиосвязи ученые
могли тогда только мечтать. Грузовые машины стали обслу-
живать научные экспедиции в Средней Азии только во второй
половине тридцатых годов, но радиус их действия был тогда
ограничен бездорожьем. Туда, где нужно было работать, маши-
5
ны не могли проникнуть, они оставались на базе, откуда уче-
ные уходили уже верхом или пешком. Обо всем этом хорошо
рассказано в главе «Экспедиция», в которой автор повествует
о проводниках, караванах и караванщиках, о водителях авто-
мобилей, о четвероногих «участниках» экспедиций — лошадях
и верблюдах, ишаках и яках. Это настоящая энциклопедия
экспедиционных будней, обобщающая большой опыт бывалого
путешественника, полная интересных житейских наблюдений.
Читается глава с увлечением. Подобной «энциклопедии», по-
моему, не создал никто из предшественников К. В. Станюко-
вича.
...Многих героев книги уже нет. Они начинали свои иссле-
дования еще до революции. Другие персонажи продолжали на-
чатое ими дело, но жизнь одних уже оборвалась, другие —
в преклонном возрасте. Поэтому записки Кирилла Владимиро-
вича Станюковича приобретают особую ценность — как доку-
мент свидетеля и участника пионерного экспедиционного изу-
чения великих просторов и богатств нашей Родины. Оно начи-
налось в эпоху первых пятилеток и породило армию «непосед-
ливых, но энергичных людей, романтиков, людей, постоянно
рвавшихся на далекие окраины, искавших трудностей и гор-
дившихся ими. Их невозможно было удержать дома. Как пере-
летные птицы, они тосковали весной».
К этой группе всю жизнь относится и автор книги — уче-
ный, путешественник, писатель.
Доктор географических наук
Э. М. Мурзаев
Москва, март 1976 г.
Вступление
Каждая историческая эпоха, каждая историческая обстановка
выдвигает свои задачи, каждая историческая задача требует
людей определенных профессий, каждая профессия требует и
порождает свой определенный тип людей, свои определенные
характеры.
Октябрьская революция тоже породила свои характеры.
Были тут и революционеры-профессионалы, агитаторы и орга-
низаторы, были и железные комиссары и бойцы, солдаты ре-
волюции, требовательные и терпеливые, энергичные и жесткие.
В двадцатые и тридцатые годы революции нужны были эн-
тузиасты-строители, работавшие до головокружения, нередко
впроголодь, создавшие великую индустрию и новое сельское
хозяйство. И это время великих строек породило еще одну
группу профессий, особую группу людей с особыми характера-
ми. Эта группа не была столь многочисленной, как строители,
но она была достаточно своеобразна и неплохо сыграла свою
роль. Это были разведчики-изыскатели, исследователи далеких
окраин. К этой группе всю жизнь принадлежал автор
книги.
В двадцатых и в начале тридцатых годов большая часть
гигантских просторов Советского Союза лежала как невспа-
ханное поле. Огромные естественные богатства — леса, воды,
руды — лежали втуне, неизвестные, неисследованные и неис-
7
пользуемые. Нужно было найти, исследовать и подсчитать эти
богатства. Огромная .армия строителей готова была ринуться
в бой, строить заводы, возводить города. Но где? Они этого не
знали. Этой армии нужны были разведчики.
И вот из Москвы, Ленинграда, из других культурных цент-
ров в тундру, в тайгу и пустыню двинулись отряды разведчи-
ков, десятки и сотни экспедиций.
Сначала их было немного: не было средств, было мало спе-
циалистов. И уже на ходу, в процессе работы создавалась ар-
мия топографов, дорожников, геологов, геоботаников, почво-
ведов, гидрологов, зоологов и многих других профессионалов-
исследователей. Это были непоседливые, но энергичные люди,
романтики, люди, постоянно рвавшиеся на далекие окраины,
искавшие трудности и гордившиеся ими. Их невозможно было
удержать дома. Как перелетные птицы, они тосковали весной.
В холодную тундру, в скалистые непроходимые горы, в рас-
каленные пустыни, на оленях, на собаках, на лошадях и вер-
блюдах уходили они весной. А раз побывав на этих далеких
окраинах страны, возвращались туда вновь и вновь, хотя было
им там и голодно, и холодно, и трудно: их ждали перевалы и
разреженный воздух в горах, завалы и гнус в тайге, морозы
в Арктике, жаркие и сыпучие барханы в пустынях... Нередко
они теряли здоровье, но шли, теряли семьи, но уходили опять.
Иные из них не возвращались из маршрутов, но на смену им
приходили молодые.
Люди в экспедициях были разные: добрые и злые, молодые
и старые, работяги и лодыри. Но у всех у них была одна цель,
и все ей подчинялось. Общее дело сближало, связывало всех
людей экспедиции в единую рабочую семью, скованную служ-
бой и дружбой, взаимозависимостью и взаимовыручкой: без
этого экспедиция не могла выполнить свою задачу.
Я принимал участие во многих экспедициях и очень этим
горжусь. И мне захотелось написать книгу об экспедициях, в
которых я был, и об экспедициях вообще. О дорогах экспеди-
ций — о перевалах и оврйнгах, о мостах и переправах, о пе-
сках и болотах,— о них стоит написать. О караванах экспеди-
ций — о лошадях и верблюдах, о яках и ишаках,— они стоят
того, чтобы о них вспомнить.
Но больше всего мне хочется рассказать о людях экспеди-
ции. О караванщиках и о караван-баши, о шоферах и о началь-
никах экспедиций, о сотрудниках — ботаниках и геологах, поч-
воведах и зоологах. О самых знаменитых и о безвестных, о фа-
натиках своего дела и о карьеристах. О жизни в экспедиции
и о смерти в экспедиции.
8
Хочется написать об экспедициях еще потому, что с тече-
нием времени они пошли на убыль. Сначала, обследовав ка-
кой-нибудь далекий район и собираясь работать там в следую-
щем сезоне, экспедиции оставляли на месте работ небольшие
базы. Базы экспедиций через несколько лет превращались в
базы Академии наук, а потом в республиканские филиалы
академии. Филиалы же превращались со временем в респуб-
ликанские академии: в Казахскую и Грузинскую, Киргизскую
и Таджикскую и многие другие. И вот экспедиций становилось
все меньше и меньше, и путь их становился все короче, а по-
том так и кончились большие экспедиции или сократились до
самого минимума.
Это было закономерно и правильно. Страна росла и меня-
лась. Но тем старым экспедиционным волкам, что еще живы,
все вспоминаются эти суровые экспедиционные времена, вспо-
минаются костер и конь, которых позже заменили газовые го-
релки и вертолеты, и дикие просторы природы, сменившиеся
полями и поселками, заводами и фабриками.
И старые экспедиционные волки садятся и вспоминают, а
иногда и пишут о трудном, но прекрасном периоде экспедици-
онных исследований — разведки природных богатств нашей
Родины, освоение которых совершенно изменило ее лик за ка-
кие-нибудь сорок — пятьдесят лет,
Дороги
в экспедицию
Центральный ленинградский...
Когда в конце двадцатых и начале тридцатых годов в нашей
стране начался период великих исследований, он потребовал
для работы в экспедициях много энергичных людей.
И эти люди нашлись. Это были разные люди: одни — ро-
мантики, другие — практики. Одни приходили прямо со
школьной скамьи — их переполняла жажда странствий, они
еще в школе заразились любовью к зоологии, к ботанике, к
геологии; другие просто шли работать — нужно же где-то за-
работать на жизнь. И все-таки шли в экспедицию в основном
люди романтического склада и патриотических убеждений.
Всех их роднила тяга к странствиям и стремление сделать что-
нибудь особенное.
Я нашел свою дорогу к «большим экспедициям», пройдя,
как и многие мои сверстники, через юннатский школьный кру-
жок и через курсы коллекторов.
Начал я с кружка юннатов у себя в школе. Заведовал, как
водится, живым уголком, кормил морскую свинку, кролика и
чижа. Потом перешел в юннатский кружок при зоопарке. Там
зоологического материала было больше, но не понравились ре-
бята: какие-то они были коммерческие. Делали чучела и про-
давали их.
10
Тогда я пошел в Центральный ленинградский кружок
юных натуралистов.
Был в Ленинграде невысокий мрачноватый особняк, когда-
то принадлежавший Демидовым. В этом бывшем демидовском
особняке и помещались Центральная ленинградская педаго-
гическая биостанция и Центральный ленинградский кружок
юных натуралистов.
В зале, где когда-то танцевали демидовские гости, собира-
лись городские и областные конференции педагогов и юных
натуралистов. Рядом в трех больших комнатах — бывших де-
мидовских столовых — стояли длинные и узкие столы, на ко-
торых выстроилось бессчетное количество аквариумов, боль-
ших и маленьких. Здесь обитали рыбы, тритоны, лягушки и
ящерицы. Скромные местные невские рыбки, жители северных
рек и озер,— и рядом с ними пестрый тропический мир крас-
но-зелено-синих рыб, живущих в обогреваемых, освещаемых и
продуваемых аквариумах.
По другую сторону зала располагались комнаты с галереей
клеток, где кричали чижи, пели соловьи, квохтали куропатки.
Птицы все были местные, обитатели пригородных полей и ле-
сов, экзотов не было совершенно. Здесь прекрасно жили сне-
гири и чечетки, которым нужны сухая рябина и репейник,
клесты и щуры, которым нужны еловые шишки. Этих птиц
держать нетрудно. Труднее содержать в неволе соловья, сла-
вок, пеночек, зарянок, но чтобы в неволе жили крапивники,
вальдшнеп, даже ласточка — это почти невозможно. А вот на
биостанции выкормили птенца ласточки, она выросла и улете-
ла, а потом не раз прилетала к хозяйке в окно. Осенью ласточ-
ка улетела в теплые края, а весной вернулась и несколько раз
залетала навестить. Между тем известно, что держать в неволе
ласточек не удается, они кормятся летающими в воздухе на-
секомыми, глотая их на лету, двигаясь со скоростью ста ки-
лометров в час.
Во главе Ленинградской биостанции стоял профессор Бо-
рис Евгеньевич Райков. Это был полный седой человек, глухой,
но очень деятельный. Видели мы его часто, но издали. Он жил
высоко и далеко от нас — на Олимпе, в директорском кабине-
те, куда мы и близко не подходили. В кружок, на наши засе-
дания он не ходил, но все мы как-то чувствовали, что и кол-
лекцию живых рыб и живых птиц, и нас, живых человечков,
собрал именно он.
Лично с ним я соприкоснулся только один раз, после того
как резко выступил на городской конференции юннатов. По-
сле этого бурного заседания Райков торжественно пожал мне
11
руку, сказав, что я выступил «неумело, но правильно...».
Я очень долго этим гордился.
Наш кружок объединял ребят-школьников, любивших при-
роду, прямо скажем, до фанатизма. Школьники шли сюда
сами, уже развитые школьники, а не дети, и приходили они
хотя и с большой робостью, но в то же время с большой на-
стойчивостью. Сначала они просто присутствовали на заседа-
ниях, потом понемногу втягивались в работу, получали тему,
работали, делали доклад и уже после этого принимались в чле-
ны кружка. Но это было не легко и не просто — стать членом
кружка. Настоящие кружковцы были в некоторых вопросах
ботаники и зоологии довольно хорошо подкованы.
Общее число ребят, прошедших через кружок, было очень
велико, но настоящих юннатов у нас было всего около полу-
сотни. Они имели свои темы, наблюдали за какими-нибудь жи-
вотными и отчитывались в своих наблюдениях. Я, например,
наблюдал за своей белкой, за птицами моего сада, за живоро-
дящей ящерицей и делал о них доклады. Был у нас в кружке
юннат Вася Голованов, сын ломового извозчика. Его доклад, и
доклад толковый, был посвящен ломовой лошади.
Но главная работа кружка была летом, когда кружок вы-
езжал в краеведческие экспедиции. Я участвовал в двух таких
экспедициях: одна работала в поселке Котлы недалеко от Кин-
гисеппа, другая — в Репьях под Лугой, на Череменецком
озере.
В Котлах мы жили в особняке каких-то баронов, стоявшем
на краю обрыва. Покрытый лесом обрыв уходил вниз у самого
края нашей террасы, на которой мы завтракали, обедали и ра-
ботали, и все время — и утром, и за обедом, и вечером — пе-
ред нами лежали лесные дали. В этих лесах мы и работали
с утра до вечера. Там-то, наверное, я и полюбил растительный
мир, научился понимать и описывать его.
Следующее лето мы работали на Череменецком озере. Там
тоже была веранда в доме, где мы жили, но вместо лесных
просторов под ней лежало широкое и глубокое Череменецкое
озеро. И этим озером мы занимались все лето, буквально не
вылезая из воды. Мы мерили глубину озера, изучали разме-
щение прибрежной растительности и все лето плавали. Было
там недалеко еще озеро Барковское и на нем интересные пла-
вающие острова. Они состояли из мощного слоя мхов. На этом
мху поселялись другие растения — травы, кустарнички, ку-
старники, а иногда даже деревья. Такой остров-сплавина воз-
никал у берега, а потом ветер отрывал его, и он надолго ста-
новился блуждающим островом. Причем на нем росли деревья,
12
и на деревьях были гнезда, в гнездах птенцы, и птицы кормили
птенцов то в одном конце озера, то в другом. Одно время мы
тщательно наблюдали за жизнью таких островов. И целые дни
плавали, гонялись за этими островами. Сколько мы проплы-
вали в такие дни, даже сказать трудно, мы больше были в
воде, чем на земле.
В нашем кружке были свои нравы, свои традиции, свои осо-
бые законы. Например, в кружке был культ ходьбы. Счита-
лось, что ходить нужно со скоростью шесть километров в час
и делать по тридцать километров в день. Это нормально.
И хотя большинство из нас в походах сильно уставали, не
было случая, чтобы кто-нибудь отказался идти, не было слу-
чая остановки в пути, не было жалоб.
На переходах мы всегда пели. Считалось хорошим тоном
ходить быстро, а петь громко, как бы трудна ни была дорога.
В почете были песни героические, серьезные. Так мы почти
ежедневно проходили большие расстояния, шли быстро и не-
прерывно пели. Шли и пели, шли и пели. Считалось также
18
необходимым уметь хорошо плавать. Плавали целыми часами.
Сплавать за несколько километров на остров посмотреть, вы-
лупились ли из яиц утята или гагары, и вернуться, чтобы за-
писать это в дневник, считалось обычным.
Товарищеская спайка, товарищеская поддержка и уверен-
ность друг в друге были непререкаемым законом кружковцев.
Я помню только одно нарушение этого правила. К нам пришел
один мальчик, мы не знали его до этого. Его послали в наш
отряд, километров за пятнадцать, отнести нам продукты. От-
ряд немного опоздал в условленное место, и новичок не по-
желал нас ждать и ушел обратно. В результате наш отряд
полтора дня работал голодный. Я помню разговор между ним
и нашим отрядом, когда мы встретились. Новичок ушел в тот
же день. Ушел совсем.
Хорошо и много мы работали по зоологии. Так, мы неодно-
кратно отправлялись на «пробуждение птиц». Уходили ночью
в лес, рассаживались и ждали рассвета. Вот высоко в кроне
деревьев раздавался первый короткий звук флейты — это на-
чинала зарянка. Зарянка начинала, а чуть позже раздавалось
однообразное звучание пеночки-теньковки: «тень-тень-тень-
тень». Эта пеночка повторяет одну музыкальную ноту весь
день подряд. Чуть позже запевали мухоловки, синицы, черно-
головые славки. Лес весной спит недолго и пробуждается до
рассвета. Еще в темноте звучат первые песни, на рассвете они
раздаются уже полнее и громче, а когда выходит солнце,
лес уже гремит разноголосым хором. А затем птицы замол-
кают.
Сначала я вспомнил об этих походах на «пробуждение
птиц» как об идиллическом счастье детства. Но потом вспо-
мнилось и другое ощущение — ощущение страшно напряжен-
ного внимания. Необходимо услышать, узнать и правильно на-
звать запевшую птицу. И запомнить ее; спрашивать второй
раз нельзя. Упаси бог при этом соврать! Перепутать камышов-
ку-барсучка и камышовку-тростниковку — позор! Нет, это
было не эстетическое, бездумное наслаждение, а тяжелая ра-
бота. Нас учили не удовольствию, а делу. Поэтому мы очень
быстро выучились узнавать по голосам чуть ли не всех птиц,
и удивительно, я до сих пор помню многих.
Широко велись в экспедициях занятия по наблюдению за
гнездами. На озере мы сутками высиживали, пожираемые ко-
марами, не отрывая глаз от бинокля, наведенного на гнездо
чомги или какой-нибудь насекомоядной пеночки. Чомги стро-
ят свои гнезда из камыша, собирают его в кучу, и такая куча
плавает на воде как плотик, а наверху ее лежат яйца. Но га-
14
гара-чомга доставляла нам мало хлопот, она кормила птенцов
всего несколько раз в день. А вот пеночки умудрялись прино-
сить корм птенцам по сто — двести раз в день, и в бинокль
было хорошо видно, что именно они приносят. Но записать,
сколько раз и чем они кормят птенцов, было трудно, делали
они это чрезвычайно быстро.
Много мы работали по описанию растительности лугов и
болот. Насколько серьезно нас этому учили, можно судить по
одному случаю. В 1931 году я попал в экспедицию в Казах-
стан и оказался в Джунгарском Алатау. Кругом было неспо-
койно, вились басмачи. По ночам мы боялись спать в палат-
ках и уходили с одеялами в кусты. А мне нужно было сде-
лать геоботаническую карту этого хребта. И карту я сделал, и
ее приняли — значит она чего-то стоила. Дорого бы я дал, что-
бы увидеть ее теперь! И сделал я ее только потому, что еще
в кружке меня два года гонял и жучил мой учитель Федор
Леонидович Запрягаев, о котором я скажу дальше.
Пути и судьбы
В заключение моего рассказа о Центральном ленинградском
кружке юных натуралистов мне хочется сказать несколько
слов и о судьбе некоторых моих сверстников-юннатов.
Лева Белопольский — зоолог, с детства неутомимый и
страстный охотник. Это было ясно всякому, кто видел его фи-
зиономию, с юности обсыпанную синими пороховыми точка-
ми. У него в руках разорвало патрон, который он загонял в
берданку. Как ему при этом не выбило глаз, до сих пор не по-
нимаю. После кружка он учился в университете, плавал на
«Челюскине», жил вместе с его экипажем на льдине. Потом
участвовал в походе «Сибирякова» и прошел с ним в одну на-
вигацию из Атлантики в Тихий океан. В результате уже сту-
дентом носил два ордена. В те времена это было неслыханно.
Потом работал на Севере. Последнее время трудился в запо-
веднике под Калининградом. Сейчас он профессор Калинин-
градского университета. Жизнь Левы, начатая с таким бле-
ском с «Челюскина», после изрядно его трепала, но он жив и
работает доныне, старый юннат, старый полярник Лев Осипо-
вич Белопольский.
Зига Лунь — страстный орнитолог, в кружке он все время
хотел сделать что-то чрезвычайно хорошее, как-то отличиться.
Рано «заразился» Арктикой, работал в Арктике и погиб в
Арктике. В 1933 году он и его напарник исчезли во время зи-
16
мовки у восточного берега Обской губы. Что произошло, как
они погибли, не знает никто. Известно только, что он сам
рвался на зимовку, сам ее организовывал, а весной обоих зи-
мовщиков уже не было... Предпринятые поиски ничего не
дали. Мне недавно писал другой наш юннат, К. Чапский:
«Так эта трагедия и осталась невыясненной. Зига был чудес-
ный человек! Мне до сих пор не по себе от этой страшной
смерти. И неизвестно, что и как. Мог и медведь напасть, могло
оторвать на льдине. Никто ничего не знает, никто!»
Жорж Новиков — зоолог, организатор и участник всех со-
бытий в кружке, всех дел кружка и всех его экспедиций. Хо-
рошо ходил, хорошо пел, добросовестно работал. Он был ти-
пичный комсомолец двадцатых годов, в этой роли его можно
было снимать в кино без репетиций и без грима. Защитил кан-
дидатскую и докторскую, стал профессором, написал много
учебников и научных работ. Он в юности был принципиаль-
ным и честным, таким и остался. Он доказал это во время
дискуссии о виде. Сейчас он опять, как прежде, командует
своей кафедрой.
Константин Чапский — крупный полярник, зоолог, специа-
лист по морскому зверю, доктор и профессор, здравствует и
поныне. Работал в Институте рыбного хозяйства, в Арктиче-
ском институте, потом в Зоологическом, ездил на Новую Зем-
лю, в Карское море, на Анадырь, но куда бы ни ездил и где бы
ни работал, занимался только одним — занимался тюленем. Не
зря его звали Костя-Главтюлень.
Сева Дубинин — юннат последнего призыва в Центральном
кружке. Хороший зоолог, доктор наук. Был правой рукой ака-
демика Павловского, директором Зоологического музея в Ле-
нинграде. Очень рано умер от инфаркта.
Женя Ордовский прекрасно знал птиц по голосам, хорошо
ходил, хорошо пел. Не только знал птиц, но и хорошо их ри-
совал и вообще хорошо рисовал. Окончив школу, он пошел в
архитектурный институт.
Шура Слободов пришел в наш кружок из кружка при Ле-
нинградском зоосаде и участвовал только в последней экспе-
диции. В университет не попал, поехал в Таджикистан и был
убит в 1933 году басмачами.
Сейчас вот вспоминаешь о ребятах нашего кружка, о тех,
кто долго, по-настоящему были у нас в юннатах, и невольно
делишь их на две группы. Одни стали профессорами, крупны-
ми учеными, много сделали для науки, были в крупных экс-
педициях, много поездили. Другие погибли по дороге в науку:
утонули в море, убиты басмачами...
16
Впрочем, были и такие, что свернули в сторону от биоло-
гии и от науки, но о них я мало знаю.
Говоря о Центральном кружке юннатов, нельзя не сказать
о наших руководителях — о Сергее Владимировиче Герде и его
помощниках Федоре Леонидовиче и Михаиле Леонидовиче За-
прягаевых.
Руководитель нашего кружка Герд был маленький человек,
совершенно лысый, без бровей и ресниц и почти совсем глу-
хой. Слушал он через какой-то аппарат. Но первое впечатле-
ние о нем как о старике было неверно. Он был лыс и глух, но
это сделал не возраст, а скарлатина. В пору моего с ним зна-
комства ему было всего около тридцати лет.
Роль Сергея Владимировича в воспитании и формировании
юннатов и как людей, и как будущих исследователей была
очень велика. Он был всегда спокоен, всегда улыбался, нико-
гда не повышал голоса и никогда не шутил. С юннатами, осо-
бенно на заседаниях, он никогда не спорил, не горячился, а
брал какого-нибудь строптивца под руку, отводил в сторонку
и, называя его «мой мальчик», тихо, но твердо втолковывал
ему все, что надо.
В кружке почти все юннаты работали хорошо, срывов и
ссор не было, а если и были, то только в отсутствие Герда, и
все они бывали мгновенно урегулированы, едва только он по-
являлся. Кружок при нем процветал, педагоги, приходившие
к нам знакомиться с работой кружка (кружок ведь был цент-
ральный), сидели на наших заседаниях тихо, боялись слово
промолвить, только записывали.
Вторым нашим руководителем был Федор Леонидович За-
прягаев. Он был всего на два-три года старше нас: мы были
старшеклассники, он— первокурсник университета. Он вел у
нас всю ботанику, передавая нам, школьникам, все познания,
которые получал в университете.
На людях Федор Леонидович был стеснителен и молчалив,
в речах односложен, но, с другой стороны, отличался требова-
тельностью и необычайной трудоспособностью. Он старался
все делать сам. Нужно ставить палатку, разводить костер, нес-
ти воду — он молча хватался за колышки, за спички, за ведра.
Мы бежали вслед за ним и отнимали все это у него из рук, а
в следующий раз он опять начинал все делать сам.
О его невероятной трудоспособности говорит следующий
случай. В конце тридцатых годов на стационар в Кондаре, где
работал Федор Леонидович, приехал художник Глеб Чайкин.
— Можете вы нарисовать корневую систему? — спросил у
него Запрягаев.
17
— Могу,— сказал художник.— А какую?
— Ну, например, вот этого дерева,— и Запрягаев похлопал
рукой по здоровому клену.
— Пожалуйста,— сказал Глеб, пожав плечами.— Но мне
все-таки нужно ее увидеть!
— Конечно,— сказал Запрягаев и взялся за лопату.
Целый день у подножия клена стоял столб пыли, гремели
удары кирки, летели земля и камни. Когда к вечеру пыль рас-
сеялась, у основания дерева была огромная яма. Восемь — де-
сять кубометров земли и камней было выброшено из нее, и все
корни дерева были обнажены. На краю ямы сидел грязный, но
совершенно спокойный Федор Леонидович.
— Теперь можете? — деловито спросил он у художника.
— Теперь могу,— изумленно отвечал Чайкин и начал ри-
совать.
Федор Леонидович знал птиц по голосам, хорошо знал фло-.
ру Ленинграда и его окрестностей. Это он учил нас описывать
растительность и почвы. После Ленинградской биостанции Фе-
дор Леонидович до самой войны проработал на Ботанической
станции в Кондаре в Гиссарском хребте. Там он сделал много
первоклассных и чрезвычайно трудоемких работ. По крутым
склонам Гиссарского хребта у Кондары деревья росли плохо-
вато, стекала влага. Он предложил, а потом сам стал терраси-
ровать эти склоны гор над Ботанической станцией. И если вы
сейчас туда поедете, то увидите, что весь склон гор над стацио-
наром Кондара покрыт террасами и засажен ценными поро-
дами деревьев. Большую часть этого титанического труда
выполнил Федор Леонидович Запрягаев.
В Кондаре он же начал прививать ценные культурные, но
требовательные к влаге плодовые деревья, корневая система
которых не могла снабжать их влагой, на засухоустойчивые
местные дикие породы. И сейчас в Кондаре вы можете уви-
деть персик, растущий на корнях миндаля.
И у Михаила Леонидовича Запрягаева тоже в жилах текла
кровь бродяги. После биостанции он работал в самых разных
местах, потом, окончив Лесотехническую академию, сплавлял
лес по рекам Дальнего Востока. А потом война, Украинский
фронт, Польша и, наконец, девятого мая 1945 года — Берлин.
А с 1950 года началось и продолжается до сих пор (сей-
час Михаилу Леонидовичу стукнуло шестьдесят семь) служе-
ние Памирскому ботаническому саду. Уже четверть века он
непрерывно охотится за растениями для сада. Тигровая балка,
берега Искандеркуля, Иркештам, ельники Тянь-Шаня...
В 1960 году — Дальний Восток, Сихотэ-Алинь, Сахалин.
18
С Дальнего Востока он вывез для Памирского ботанического
сада ни много ни мало двести пятьдесят видов растений. С озе-
ра Сарычелек в Тянь-Шане он везет молодые ели, пихты и оре-
хи, привозит барбарис с Восточного Памира и дикие яблони,
землянику, тутовник — с Западного.
Он не может ни минуты усидеть на месте. Когда я в этом
году был в Памирском ботаническом саду и пытался погово-
рить с ним, разговор все время прерывался. Он то отбегал раз-
давить гусеницу или отрезать лишний побег у винограда, то
подбегал к садовникам, собиравшим урюк, ц лез на лестницу,
чтобы показать, как это надо делать, то убегал на дорогу что-
то сказать шоферу... Я хотел спросить, сколько же всего его
растений живет в Памирском саду, но он снова убежал: услы-
шал, что где-то мальчишки трясут персик. Между прочим, в
свои почти семьдесят лет он свободно догоняет этих семи-, де-
сятилетних сорванцов...
Университет
Когда в 1929 году я окончил среднюю школу, решение зани-
маться ботаникой и ехать работать именно в Среднюю Азию
созрело у меня окончательно и бесповоротно. Но чтобы как
следует, по-настоящему работать, нужно было получить обра-
зование, а попасть в высшее учебное заведение было и в те
годы совсем не просто.
В том году в университет я не попал и пошел на лесопиль-
ный завод зарабатывать рабочий стаж, который был нужен
для поступления в высшее учебное заведецие. Кое-кто из моих
товарищей поступили в вузы, но их было немного, значитель-
но большее число моих друзей уехали в экспедицию. Я зави-
довал и тем и другим, но решил работать на заводе. Работая
на заводе, я одновременно окончил курсы по подготовке в вуз.
Но на следующий год меня опять не приняли, и я продолжал
работать на заводе, а в январе 1931 года ушел на курсы кол-
лекторов при Академии наук.
Курсы эти не были многолюдны, и учили на них неважно.
Никакой программы у них не было, никаких денег, никакого
помещения. Просто глава и создатель курсов имел массу дру-
зей-ученых и огромное желание помочь молодежи идти в на-
уку. И этот человек действовал бессистемно, но непрерывно.
Поэтому сегодня нам читал геолог, обычно крупный и знаме-
нитый, завтра — ботаник, тоже знаменитый, послезавтра —
климатолог. Читали все что хотели и что могли. Кто мог чи-
19
тать несколько лекций, читал маленький курс, кто не мог мно-
го, читал один раз. Курсы давали мало систематических зна-
ний, но главное мы знали: кто куда едет и зачем, какие экспе-
диции куда поедут, кто им нужен и что они будут делать. Глав-
ное, что курсанты все время варились в этом экспедиционном
котле.
К весне ботаник Борис Алексеевич Федченко взял меня с
курсов к себе в ботанический сад и посадил там смотреть гер-
барий. А потом я поехал в Казахстан, сначала на реку Чу, а
потом в Джунгарский Алатау.
Осенью, находясь в Джунгарском Алатау и будучи моби-
лизованным в комотряд по борьбе с басмачами, я неожиданно
получил телеграмму, что меня приняли в университет. Я рас-
считался с делами экспедиции и договорился с одним казаком
из станицы Сарканд, чтобы он доставил меня на далекую же-
лезную дорогу. Казак запряг коней в бричку, положил в нее
слой арбузов и слой сена, а на сено лег я, и кони тронулись.
,Мы летели шесть часов по хорошей степной дороге, очень
широкой и очень гладкой, потом два часа выстаивали лоша-
дей, час кормили и опять неслись шесть часов. Не было ника-
ких басмачей, работа была закончена, и ее приняли, и я на-
конец побывал в экспедиции на Тянь-Шане, и меня приняли
в университет! И все это свалилось на меня сразу! Лошади
неслись, а я лежал на сене, изредка приподнимался, раскапы-
вал сено, вытаскивал арбуз, съедал его и смотрел кругом. Как
все это неожиданно и непонятно! В экспедицию не попал, в
вуз не поступил, будущее темно и неясно. А потом вдруг все
сразу: экспедиция, тянь-шаньские ели, борьба с басмачами, и
в вуз приняли, и дальнейшие перспективы лучезарны! Как же
все это здорово!
Ленинградский университет в 1931 году находился на пе-
реломе. Многие установки в науках подвергались сомнению и
разрушались, на смену им приходили новые, менялись про-
граммы преподавания и специальности. Нужны были новые
специалисты, и был взят прямой курс на создание настоящих
экспедиционных работников.
Состав студентов того времени был пестр и специфичен.
Рядом с восемнадцати-, девятнадцатилетними ленинградски-
ми ребятами, окончившими нормальную среднюю школу,
было много тридцати-, сорокалетних рабфаковцев, имевших
всего четыре-пять классов образования и окончивших за
один-два года рабфак. В вузы шла заводская масса. И, несмот-
ря на низкий уровень знаний у студентов, учились они, я бы
сказал, очень хорошо.
20
В университете этих лет непрерывно менялись и методы
преподавания, и система оценок. Пробовали то одно, то дру-
гое. Сначала был какой-то кабинетный метод. Потом был бри-
гадный метод. Потом вдруг появился ненадолго дальтон-план.
А вот дисциплина была железная. За отсутствие на одной лек-
ции или за три опоздания исключали, за несдачу зачетов ис-
ключали.
Кормежка была неважная, но не голодная. Раз в день ели
досыта, брали четыре-пять супов, а хлеб лежал на столах.
Супы были чечевичные, крестьянские, снетковые, очень часто
соевые и обычно без мяса. Часто бывали рыбные котлеты. Из
чего они делались, не знаю, судя по консистенции, из очень
мелкой рыбы, которую очищали от чешуи, а потом мололи
с костями. Мясо получали у нас только спортсмены по каким-
то особым талонам. Одеты мы были скверно, все время обуче-
ния в университете я ходил в рваных ботинках. Но все эти бы-
товые трудности никого не занимали и не волновали.
А вот учили нас здорово. Насколько нас хорошо учили, я
почувствовал, когда начал работать. Воспитанников Ленин-
градского университета знали как надежных работников.
Я был поражен, когда, прибыв в Казахстан на практику, уви-
дел, как главный агроном, принимавший практикантов, обра-
довался нам. Он прямо расцвел, когда мы ему сказали, отку-
да мы.
— Ленинградцы! Ленинградцы — это хорошо. Ленинград-
цы, они потянут.— И буквально всех наших поставил на само-
стоятельную работу.— Эти потянут! Эти потянут! — говорил он.
Но что в Ленинградском университете того времени было
совершенно поразительно, это состав профессоров. Думаю, что
ни до, ни после этого времени в университете не было такого
великолепного состава географов, биологов, геологов. Неорга-
ническую химию вел академик Черныкаев, геологию — акаде-
мик Чернышев, общий курс ботаники читал академик и бу-
дущий президент Академии наук Владимир Леонтьевич
Комаров, систематику высших растений — член-корреспондент
Академии наук Николай Адольфович Буш. Лекции по расти-
тельности степей и пустынь читал блестящий ученый, ботани-
ко-географ, лучший знаток природы Средней Азии Роберт Ива-
нович Аболин, зоологию — тоже прекрасный знаток Средней
Азии и создатель советской экологии Даниил Николаевич
Кашкаров, почвоведение — Сергей Павлович Кравков.
Нашей кафедрой заведовал Владимир Николаевич Сукачев,
глава и создатель советской геоботанической школы, впослед-
ствии — академик.
21
Владимир Николаевич отличался большой скромностью,
работоспособностью и каменным упорством в отстаивании под-
линной науки. Когда его критиковали за предложенный им
действительно не слишком удачный термин «фитосоциология»,
он соглашался, но, когда дошло до псевдонаучных идей о пе-
рерождении видов, об отсутствии внутривидовой борьбы, тут
он не соглашался ни с чем. Я бывал на подобных заседаниях.
Сукачев после своего выступления сидел, слушал нападки и
улыбался. Я поражался, как он может это выдерживать спо-
койно. А мне сказали:
— А что тут удивляться? Он же глухой, через аппарат
слушает. А когда какой-нибудь противник выступает, он вы-
ключает свой слуховой аппарат.
Но дело было не только в слуховом аппарате, дело было в
непреклонной принципиальности Сукачева.
Как я уже сказал, Владимир Николаевич отличался вели-
кой скромностью. На лекциях он никогда не подчеркивал свои
взгляды на какой-либо вопрос. Он излагал взгляды разных ав-
торов, а потом говорил: «Существуют и другие мнения»,— и
излагал свои, но не говорил, чьи они.
При мне в аспирантуру к Владимиру Николаевичу из чле-
нов нашего кружка попал Миша Мартыненко. Это был исклю-
чительно способный, самолюбивый и скромный студент, кото-
рый никогда не лез вперед. Спрашивает иногда Владимир Ни-
колаевич какого-нибудь студента, а тот не знает. Он спраши-
вает у курса: «Кто знает?» Молчание. Тогда он говорит:
«Мартыненко?» Миша встает и с блеском отвечает. Миша пер-
вый из наших защитил диссертацию. И погиб в самых первых
боях Великой Отечественной войны...
Владимир Леонтьевич Комаров, академик, а впоследствии
президент Академии наук, вел у нас курс общей ботаники. Чи-
тал он хорошо, ясно, четко и довольно холодно. Нельзя было
сказать, чтобы его лекции увлекали. В нем подкупало другое:
какая-то прямота, честность, бескомпромиссность. Так, он ни-
когда не стеснялся говорить: «Не знаю», «Посмотрите там-то»,
«Поищите у такого-то». Часто в перерывах он оставался в
аудитории и разговаривал со студентами. Эти разговоры в пе-
рерывах были гораздо интереснее его лекций, особенно если
касались темы о происхождении жизни, над которой Влади-
мир Леонтьевич в то время думал и работал.
Почвовед Сергей Павлович Кравков был самым блестящим
лектором у нас в университете в то время. Кравков был и
большой ученый, и превосходный педагог, и к почвоведению
22
студентов умел привлекать, и аудиторию держать в руках.
Почвоведение не для всех увлекательно, у большинства сту-
дентов оно не вызывало особого интереса. Но Сергея Павловича
слушали всегда и все с напряженным интересом и вниманием.
Это был златоуст, поэт почвоведения. Вся кафедра относилась
к нему с обожанием, поэтому он был крайне чувствителен и
ревнив к вниманию студентов. Упаси бог, если кто-нибудь на
лекции зевнет. Он замолкал, поднимал голову к потолку, за-
катывал глаза и некоторое время молчал. После раздумья он
тихим, вибрирующим голосом говорил:
— Товарищи! Один ваш коллега меня- очень, очень оби-
дел.— Тут делалась длинная пауза.— Или он не выспался, или
я читаю очень скучно.— Пауза.— Но я не скажу, кто это!
Я даже не посмотрю на него. Нет! Нет! Не посмотрю!
Конечно, вся группа начинала переглядываться, выясняя,
кто же это зевнул. Если кто-нибудь переговаривался даже ше-
потом, даже в задних рядах, Кравков сейчас же прерывал лек-
цию и со сладчайшей улыбкой осведомлялся:
— Мы вам не мешаем?— И делал паузу. Что-что, а паузы
он делать умел.
Необычно начинал свой курс наш химик академик Черны-
каев в Большой химической аудитории. Он выходил к аудито-
рии, где сидело человек триста, весь в белом, в халате и ша-
почке. Он поддевал на спицу кусок чего-то (это был металли-
ческий натрий) и швырял его в бадью с водой, стоявшую у ног
студентов: сверкало пламя, гремели взрывы, дым застилал
всю аудиторию. А когда дым рассеивался, в его клубах появ-
лялась белая фигура академика и звучал его негромкий голос:
— Начнем курс неорганической химии!
Химика любили, читал он хорошо, держался просто. Так,
на перерыве он кое-кого из студентов приглашал к себе в про-
фессорскую побоксировать. Однажды его соперник разбил ему
нос. Академик вышел к студентам с расквашенным носом и
сам первый начал смеяться, утирая кровь платком. А потом
посерьезнел, сказал: «Ну, хватит» — и блестяще провел лек-
цию. Ему аплодировали.
Николай Адольфович Буш, который вел у нас курс систе-
матики высших растений, читал скучно, зато любил отпускать
Шуточки. Так, например, рассказывая о растении «триглохин
палюстре», он говорил: «Ну, это вы легко запомните: три
блохи на люстре». Или задавал на экзамене вопрос: «Когда
Цветет папоротник?»—тогда как всем известно, что папорот-
ник вообще не цветет.
23
Конечно, каждый студент воспринимал университет по-
своему, и каждый искал там свое. Для меня университет был
дорогой, великолепной дорогой в экспедицию.
Уже после первого курса у нас была самая серьезная прак-
тика. Целое лето мы ходили с нивелиром, мензулой, теодоли-
том, копали почвенные ямы, делали ботанические описания.
Я до сих пор могу работать с теодолитом, нивелиром или мен-
зулой и долгие годы работал одновременно и как геоботаник,
и как почвовед.
На втором курсе была большая многомесячная практика в
Саблино под Ленинградом. А на третьем курсе мне удалось
пройти с Даниилом Николаевичем Кашкаровым через весь
Центральный Тянь-Шань. После четвертого курса я попал на
Памир-и остался там по сути дела на всю жизнь.
Из всех моих учителей самое большое влияние оказал на
меня только что перешедший тогда в Ленинградский универ-
ситет из Среднеазиатского профессор Даниил Николаевич
Кашкаров. Это был поэт Средней Азии, ее природы, человек
неукротимой, кипящей энергии и огромной честности. И был
он удивительно талантлив. Его капитальную монографию
«Животный мир Туркестана» можно читать как роман и по
многу раз, настолько легко она читается. Но вместе с тем это
совершенно серьезная научная книга.
Даниил Николаевич был одним из основателей советской
экологии. Он написал много и больших и малых работ, и все,
за что он брался, он делал со страстью, и все, что он сделал,
было интересно и талантливо. У него, например, была неопуб-
ликованная статья о влиянии ритмов, музыки на физиологию
животных, которую он не отдавал в печать, опасаясь, что ее
примут за ересь. А ведь он просто опередил современные ему
представления.
Я видел Даниила Николаевича в последний раз на набе-
режной возле университета в ноябре сорок первого, когда уже
замкнулась блокада и начал давить голод. Он сохранял и бод-
рость, и уверенность. Даниила Николаевича вывезли из осаж-
денного Ленинграда на самолете уже зимой. Он был страшно
истощен. На станции Хвойной, где садились самолеты, про-
рвавшиеся через блокаду, ему стало плохо. Там он умер: от-
казало сердце. Его жена говорила, что он не сдавался до кон-
ца, никакие удары не могли дать трещину в этом стальном
человеке. Он был бодр до конца, до конца не усомнился ц
победе.
Экспедиция
В этой главе будет идти речь не о какой-то одной конкретной
экспедиции. Речь пойдет об экспедиции вообще. О караване
и о караванщиках экспедиции; о водителях экспедиционных
машин и о сотрудниках экспедиции. А потом, уже в следую-
щих главах,— о разных экспедиционных маршрутах, о том,
что делает экспедиция, и о разных случаях в экспедиции...
Караван
По памирской тропе неторопливо, с глухим, печальным зво-
ном ходил верблюжий караван. Шли связка за связкой, в каж-
дой по десять, по двенадцать огромных двугорбых верблюдов-
снегоходов. Уздечка и сбруя передового верблюда в каждой
связке были украшены пышными красными помпонами, на
шее был большой медный колоколец, похожий на гильзу
трехдюймовой пушки. И глухой, унылый звон этих колоколов
переливался из конца в конец всего каравана.
И караван этот обычно был большой — раньше боялись
ходить мелкими караванами. Боялись и кочевых воинствен-
ных племен, и просто профессиональных разбойников, кото-
рых в свое время было больше чем достаточно вдоль всех ка-
раванных троп. И караван ходил медленно, озираясь, то
растягиваясь, то опять опасливо сбиваясь в тесную группу.
25
На спинах верблюдов были мешки с крупой, мукой, саха-
ром, бидоны с керосином, ящики с патронами, мануфактура,
медикаменты, оружие, строительные материалы. Связка за
связкой проходили верблюды, связка за связкой: одна, две,
десять, пятьдесят... Они шли и шли, и им не было конца. Мер-
но качаясь, широким верблюжьим ходом, под звон колоколь-
цев, по холодным долинам Памира ходил весенний караван из
Оша в Мургаб, из Оща в Кызылработ, из Оша в Хорог. Он во-
зил все: пищу, одежду, топливо.
Так ходил караван и в 1900 году, и в восьмидесятые годы
прошлого века, и двести, и пятьсот лет назад. И в начале три-
дцатых годов нашего века ходил караван так же до тех пор,
пока не пошли, не покатили по Памирскому тракту машины?
...По скользкому льду ледника Федченко, между зияющи-ё
ми трещинами, уходящими в глубь тела ледника на десятки^
а то и на сотни метров, между большими и малыми речками^
текущими прямо по льду ледника, то бегут, то идут два десят-'
ка завьюченных лошадей. Лошади идут самостоятельно, каж-
дая сама выбирает себе дорогу. На спинах лошадей продоволь-
ствие, дрова, приборы — все, что нужно для зимовщиков обсер-
ватории «Ледник Федченко». Сзади, то погоняя, то сдерживая
лошадей, едут четверо караванщиков, в числе их знаменитый
караван-баши (начальник каравана) Султан.
Это работает караван обсерватории «Федченко».
Это примеры только двух типов караванов — верблюжь-
его и конского. Но караваны бывают самые разные. Ведь в
Средней Азии принято называть караваном любой вьючный
транспорт. Караван мог состоять из коней, ишаков, быков, ку-
тасов (яков), а не только из верблюдов. Из любых вьючных
животных, несущих груз.
И вот об этих бессловесных участниках сухопутных экспе-
диций Азии, ходивших в продолжение многих веков и ходя-
щих до нашего времени, я и хочу написать.
Лошади
В течение многих лет своей жизни я ходил с вьючным карава-
ном, обследуя различные районы Памира, Алая, Тянь-Шаня,
Дарваза и Кухистана. С верблюдами я работал мало, большей
частью караван у меня был конский, и с ним я ходил
и в длинные, и в короткие маршруты, и по горам, и по пу-
стыням.
Всю свою молодость я провел верхом, другой раз не слезая
с седла по шесть-семь месяцев, все теплое время, от зимы до
26
зимы. Поэтому я научился ковать лошадей, лечить лошади-
ные болезни, ухаживать за лошадьми и работать с ними.
Я очень полюбил лошадей и привык к ним и очень жалею, что
их мало осталось, что их время уже прошло. С пятидесятых
годов в нашу экспедиционную жизнь на Памире прочно во-
шли машины, и последние годы мы ходили на лошадях толь-
ко там, где кончалась машинная дорога. Например, в экспе-
диции 1958 года, искавшей «снежного человека», лошади
были нашим главным транспортом.
Вот мне и хочется рассказать о нескольких лошадях.
В 1935 году, когда Памирский тракт был еще не весь от-
крыт, я получил приказ начальника Памирской экспедиции
Среднеазиатского университета (САГУ) профессора Павла
Александровича Баранова идти на Памир на бричках. Весна
была поздняя, машины не шли. Не знаю, сколько было у меня
верховых лошадей, но твердо помню, что у меня было шесть
пароконных бричек.
Дорога была и трудная, и узкая, во многих местах не рас-
чищенная от снега и обвалов. На перевалах тоже был снег. Ма-
шины по такой дороге пройти еще не могли. Но все это было
бы ничего, если бы в нашем бричечном караване не было од-
ного крупного вороного жеребца по кличке Цыган.
Была весна, и в эту пору наш Цыган был просто невме-
няем. Управлять им было совершенно невозможно. Мало того
что он сам дурил, он мутил весь караван. Если он шел впере-
ди, а кобылы оставались сзади, он непрерывно оглядывался,
дико ржал и норовил завернуть назад. Если его бричка была
сзади, он старался догнать запряжки кобыл и идти рядом с
ними, что по состоянию дороги было совершенно немыслимо.
Если его ставили в середину, он вертелся в своей сбруе, как
уж, кидался то вперед, то назад. Усмирить его было невозмож-
но. Причем все свои фокусы он обычно норовил выкинуть
именно там, где дорога шла над рекой, или в самом узком
месте, или над хорошим стометровым обрывом.
Несколько раз, пытаясь усмирить Цыгана, я выпрягал его,
садился на него верхом и гнал галопом вперед, потом назад,
километров по пять-шесть, чтобы утомить его. Бесполезно: чу-
точку отдышавшись, он снова принимался за старое. На сто-
янках он баламутил и гонял весь наш конский состав и всю
ночь бесился, брыкался, кусался, не давая ни минуты покоя
ни людям, ни лошадям. Как у него сил на все это хватало,
непонятно. Но особенно доставалось шедшему с ним в одной
запряжке мерину Майору. Стоило стегнуть Цыгана камчой,
как он немедленно вцеплялся зубами в плечо или в шею
27
несчастного Майора. Меня он не трогал, я мог стегать его,
брать у него любую ногу, когда ковал, садиться на него, но
ни ударить задом, ни укусить меня он не пытался, а вот дру-
гих норовил кусать и лягать.
До самого конца пути он изводил всех, а затем, придя к на-
шему стационару, неожиданно и сразу стих, и я до конца
сезона работал с ним почти совершенно спокойно. Перед кон-
цом работ я отдал Цыгана по приказу начальства в другой
отряд. С общей стоянки обоих отрядов я ушел рано утром,
причем видел, как привязанный Цыган при выходе нашего от-
ряда проявил страшное беспокойство, вился, крутился, пытал-
ся вырвать колышек, к которому был привязан, и громко
ржал.
Мы шли целый день, прошли километров тридцать, ноче-
вали, а утром, когда мы уже отошли от ночевки километров
за десять, нас нагнал оседланный Цыган. Как выяснилось
позже, он очень хотел идти с нами, целый день бесился, не
ел, ночью беспокоился, но был крепко привязан и никуда уйти
не мог. А вот когда его утром заседлали и новый хозяин сел
на него, то он скинул его и исчез. На второй день он догнал
нас. Но самое неожиданное случилось еще через несколько
дней. Мне нужно было залезть на одну гору и на ней порабо-
тать. Я подъехал к горе и поднялся верхом, сколько смог, по
склону, потом хлестнул Цыгана камчой, чтобы он шел в ла-
герь к другим лошадям, а сам полез вверх по скалам. Целый
день я работал в скалах и кончил пораньше, так как идти до
лагеря нужно было километров шесть. Каково же было мое
изумление, когда я застал Цыгана у скал, на том же месте, от-
куда погнал его в лагерь! Он ждал меня и приветствовал из-
дали ржанием, спокойно сам подошел ко мне и повез меня в
лагерь. Удивительная привязанность, редкая и непонятная,
если принять во внимание, что я отнюдь не баловал его и ни-
каких подачек он от меня не получал.
Весной 1936 года Памирская экспедиция приобрела лоша-
дей из табуна, купленного в Кашгаре. Наша экспедиция из
этого табуна получила штук двадцать. Их отбирали Баранов и
Райкова, отобрали и пустили обратно в табун. Я был послан
за ними на следующий день и нашел их без труда. У каждой
лошади на хвосте была привязана бирка с надписью: «Про-
фессор Баранов», «Профессор Баранов», «Профессор Бара-
нов»...
Лошади были маленькие, мохнатые, большеголовые и ви-
слозадые — настоящие киргизские лошади, немножко дикова-
тые, но удивительно выносливые. Две лошади достались
28
мне — небольшая, рыжая, почти буланая Кульджа и темно-
карий Кашгар. С Кульджой я работал несколько лет и дол-
жен сказать, что никогда ни до того, ни после у меня такой
лошади не было. И никогда ни с одной лошадью у меня не
было настолько дружеских отношений.
Сначала Кульджа совершенно не хотела ни слушаться, ни
работать, она была недавно из табуна и почти не выезжена.
Но я недаром был членом Ленинградского конноспортивного
клуба и сидел в седле прочно. Как она ни бесилась, ни кру-
тилась, ни кусалась, ни брыкалась — причем она умела бить
не только задними, но и передними ногами,— в течение двух
дней сбросить меня ей не удавалось. В это время у нас с ней
были очень плохие отношения. Она неоднократно пыталась
укусить меня за голову, когда я, садясь в седло, наклонялся,
не раз пыталась цапнуть меня и за колено. Единственное, чего
она не делала из ассортимента приемов, которыми пользуются
норовистые и необъезженные лошади, чтобы избавиться от
седока,— не бросалась на спину, стремясь подмять седока под
себя. Но вовсе не потому, что у нее не хватало ума и злости
для этого, а скорее просто потому, что у нее не хватало сил
сделать свечку со мной на спине. Я был большой и тяжелый,
а она маленькая.
Но так было недолго. Я стал прикармливать ее сахаром,
хлебом с солью, и она начала с охотой есть у меня из рук.
Ведь все кашгарские лошади ни овса, ни ячменя не знали и
не ели. По прошествии нескольких дней она ко мне привыкла
и ночью, бывало, прибегала на свист за сахаром. Днем на при-
вале подходила, становилась за спиной и толкала меня голо-
вой — просила хлеба.
Кульджа имела редкий природный дар: она была феноме-
нальным иноходцем. Я говорю «природный», потому что ино-
гда лошадей смолоду приучают к иноходи: связывают вместе
Две левые или две правые ноги и заставляют так ходить и бе-
гать. Но Кульджа была явно не выезжена, когда попала ко
Мне, значит, иноходь у нее была естественная.
Ездить на ней было истинным наслаждением. На самой
широкой рыси она, не сбиваясь, шла иноходью, то есть сразу
Двумя левыми, потом двумя правыми ногами. Всадника, кото-
рый сидел на ней, не встряхивало, не подбрасывало, как бы-
вает, когда сидишь на всякой обычной лошади, которая идет
11а рыси передней правой и задней левой. Поэтому на обычной
лошади всадника на рыси встряхивает, и ему приходится при-
подниматься на стременах через каждый шаг лошади. А вот
29
на иноходи человека не встряхивает, а мягко покачивает из
стороны в сторону.
В те годы езда верхом в Средней Азии была самым обыч-
ным способом передвижения, как сейчас автотранспорт и
авиация. Поэтому все знали лошадей, все ценили, понимали,
разбирались в них, и проехаться по Ошу или Хорогу на моей
Кульдже доставляло мне огромное удовольствие. Буквально
все: и киргизы, и узбеки, и русские — все, вытаращив глаза,
смотрели на такое чудо, как иноходец с «широким ходом».
А я гнал лошадь через базар или по улице, руки в боки, и
меня только покачивало в седле.
С Кульджой я работал несколько лет. Много было у меня
потом других лошадей, но ни одна из них никогда не была
мне так близка и так симпатична, никого я так не баловал,
никому не давал столько лакомств. И другие лошади меня
поэтому не очень любили: работы было слишком много, и
маршруты большие, и грузы тяжелые, а работать приходилось
все время на высоте трех-четырех тысяч метров. Ну и, конеч-
но, лошадям было тяжело, они уставали. Но уставали и люди,
приходилось выжимать не только из лошадей, но и из себя
все силы. Может быть, именно поэтому другие лошади не
привязывались так ко мне; кормил я их не очень хорошо, а
работать заставлял много. Лошадь ведь хорошо понимает и
помнит отношение к себе.
Вообще у лошадей не бывает сразу много мыслей в голове,
и они всегда определенные: кого-то она любит, а кого-то не
любит.
В Ленинградском конноспортивном клубе как-то был та-
кой случай. Моя лошадь, всегда прекрасно ходившая на пре-
пятствия, вдруг чего-то испугалась и стала, что называется,
«обносить». Направляешь ее на препятствие, а она не прыгает
через него, а в последнюю минуту сворачивает в сторону. Ин-
структор, старый конник, сказал мне: «Возьмите веревочку и
перевяжите ей ногу». Я перетянул ей бабку шпагатом, не
очень сильно, но чтобы она чувствовала. После этого лошадь
совершенно спокойно прыгнула через все препятствия: через
«гердель», через «калитку» и даже через «гроб». Чисто взяла
решительно все препятствия, одно за другим. Если бы она так|
прыгнула на соревнованиях, я вполне мог бы занять одно из
первых мест.
— Понимаете, в чем дело,— объяснил мне инструктор.—
Она не хотела идти на препятствие и думала об этом. А вы;
перевязали ей ногу, и она стала думать только о том, что у
нее с ногой. Она никак не могла понять и все думала только
30
о ноге, а не о препятствии. Поэтому и на препятствие пошла
спокойно. И прыгала она спокойно, не думая о препятствии,—
она думала только о ноге.
Мне много приходилось ходить по очень узким горным до-
рогам с лошадьми. И по оврйнгам приходилось ходить. Ов-
ринг — это такая узкая, опасная тропа, проложенная по кру-
той скале. И вы бы только посмотрели, как умная лошадь
выбирает дорогу, как пробует копытом прочность мостика или
овринга! Ни в коем случае при этом нельзя тянуть ее за по-
вод вперед. Она начнет пятиться, а вы, натягивая повод, вы-
тягиваете ей голову вперед, и она не видит, что у нее сзади.
Это очень опасно, если лошадь перестает видеть, что у нее
сзади, и пятится: она может сорваться с тропы.
Еще была у меня замечательная лошадь Карюха, этакая
огромная каряя кобыла, умненькая и рассудительная, но
очень злая. На узких горных тропах, на оврингах она вела
себя осторожненько, ну прямо как коза, и копытом пробовала
мостики и камни на опасных дорогах. И через броды хорошо
шла — она была высокая и тяжелая. Но хитра она была очень
и из дальних маршрутов норовила удрать домой. Если ее
стреноживали веревочными путами, перегрызала путы. Если
ее привязывали к колышку, била колышек копытом, раска-
чивала и вытаскивала его зубами. Причем удирала она, как
правило, не одна, а уводила за собой всех лошадей, которых
только можно увести. Точно заботилась, чтобы и догонять ее
было не на чем.
Но однажды выручила меня Карюха. В 1936 году наша
Памирская экспедиция устраивала выставку своих достижений.
Усилиями наших начальников П. А. Баранова и И. А. Рай-
ковой на разных стационарах экспедиции было доказано и
показано, что на Памире можно выращивать целый ряд куль-
тур, которых там прежде почти не было: картофель, зерновые,
капусту, морковь, брюкву, репу, помидоры и многое другое.
Бот на этой выставке в кишлаке Поршнев возле Хорога все
наши стационары, выставив все, что вырастили за лето, и
агитировали за введение новых сортов и новых сельскохозяй-
ственных культур на Памире.
Одновременно в Поршневе был устроен праздник — ярмар-
ка и козлодранье. Козлодранье — это такая игра, интересная,
азартная и довольно рискованная. Это игра всадников. Берет-
ся туша небольшого козла и бросается в круг. Все всадники
‘^даются к туше, и каждый старается поднять ее, провезти во-
круг поля и опять бросить в круг перед судьями, чтобы полу-
пить приз. А вот все остальные всадники стараются ему поме-
31
шать. Когда он наклоняется, чтобы поднять козла с земли, его
толкают, пихают лошадьми, зажимают. Когда человек накло-
нится, могут съездить каблуком по затылку или хватить кам-
чой, которая в это время зажата у каждого в зубах, чтобы
руки были свободны. Камча — это такая нагайка. Она состо-
ит из короткой рукоятки, к которой приделана толстая плеть
из мелких ремешков. В эту плеть можно вплести что угодно,
вплоть до свинчатки. Удар камчой — дело серьезное, ударом
хорошей камчи можно и руку сломать. У начала плети, там,
где она примыкает к рукоятке, делают маленькие ушки, что-
бы можно было держать камчу в зубах на козлодранье, чтобы
руки были свободны.
Если всадник все же поднимет козла с земли, его догоняют
и норовят вырвать тушу из рук, ставят лошадей ему поперек
дороги. Если козла вырвали и уронили или владелец козла
потерял его, уронив на землю, начинается новая схватка, каж-
дый хочет на ходу поднять козла, зажать под колено, чтобы
не отняли, и скакать дальше вокруг поля, отбиваясь от всех.
Это я так думал, когда сам начал играть, что от всех, а
оказалось, что это не так. Играют, оказывается, не отдельные
игроки, а их группы, скажем из одного кишлака соберется
компания и играет сообща. Один козла схватит, а остальные
ему помогают, отбивают от противников, тянут лошадь за
узду.
Я долго скакал бесплодно: только попытаюсь поднять —
зажмут, смажут каблуком или камчой по затылку и не дадут,
подниму — догонят целой толпой и отнимут. Хотя и лошадь
у меня была лучше, да и сам я в конноспортивном клубе джи-
гитовкой немного занимался, так что поднять с ходу козла с
земли мог свободно.
Набили мне шишек на затылке, камчой пару раз вытя-
нули, а толку никакого. И тогда я понял: нужно вступать с.
кем-то в союз. Помог одной такой группе раз, помог два, за^
щитил их в третий. А в четвертый и они меня прикрыли, я|
поднял козла с ходу, зажал под коленом и понесся. Вот тут
и показала себя моя быстроходная и злая Карюха. В угон
взять меня нельзя было, Карюха шла наметом, как полагает-
ся. Когда поставили поперек дороги лошадь, я дал Карюхе
между ушей камчой, и Карюха так пихнула с ходу грудью эту!
лошадь, что та, мелкая киргизка, осела на задние ноги и onpo-j
кинулась. А в конце пути меня опять прикрыли мои новые!
друзья. Да и Карюха стала так визжать и бить передними но-j
гами, когда я начал крутить ее, не подпуская никого, что ни
один конник не сунулся. Вот так я и получил красный платок
и повязал ейо КарЮхе йй уэдечку сбоку. Меня долго но этому
платку УзняйОи, гове^йлй: *А> это гот СуМасЩедЩйй, у кото-
рого кобыла ‘бейгеная».
На Памирской биостанций в Послевоенное время было мно-
го Лошадей, й сменялись они йасто. Мы получали тогда ло-
шадей от Пограничников. Это были лояПади, уже отслужившие
службу, хотя й неплохие, не уже не скакуны, а просто рабо-
чие лошаДи.
Вот еще про одну лошадь мне хочется вспомнить.
Это было давййб, в 1931 году. Мне, только что окончившему
тогда школу, посчастливилось попасть в экспедицию в Джун-
гарский Алатау, и, Мало того, я еще был назначен начальни-
ков Ътряда. Отряд бьтЛ невелик, всего из трех человек, из ко-
торых оДйн только я был «образованный», то есть окончивший
девятилетку. Двое остальных были такого же возраста, но
«необразованные», то есть еще не окончившие такую же девя-
тилетку.
Во время работы в Джунгарском Алатау мы попали в сфе-
ру действия одной из басмаческих шаек и были мобилизованы
в комотряд. Это были группы, состоявшие из нескольких ме-
стных жителей — коммунистов и беспартийных.
Наш комоТряД получил задание остановить огромную бан-
ду, уходившую в Кйтай. Я был вооружен двумя берданками,
в каждой из которых было йо одному патрону, и шашкой,
для которой имелась ГОльКо верхняя часть ножен. Кроме
вооружения я имел боевого коня, на коего с трудом взгромоз-
дился. Велик был коняга чрезвычайно, норовист и зол да еще
хром на правую ногу.
Банду мы остановили, дорогу ей отрезали. И вот тут взду-
мал наш начальник атаковать банду, и мы ее атаковали, хотя
нас было всего одиннадцать человек. Но я был молод и глуп,
а конь мой хром, так что я был не в счет. А в банде было
несколько сот человек, хотя больше половины их составляли
ребятишки и женщины, которых басмачи заставили уходить
с ними. Вооруженная *и организованная часть этой банды на-
считывала человек сто. Ну вот начальник наш, старый кава-
лерист, и скомандовал: «Шашки вон!» и «Марш!», в общем
как положено, и пошли мы вдесятером на целую толпу в
атаку.
И вот все поскакали, и я поскакал, все закричали, и я за-
кричал. Что кричал, точно не помню, Кажется:
— Ложись, убью!
Но что самое странное: я действительно верил, что могу
Убить. Хотя как я мог убить? Шашку вынуть я не сумел, да
2 № 322	88
и как ею действовать, мне было неизвестно. И все-таки я сам
верил, что могу убить, и люди, на которых я летел, в это по-
верили. И они легли. Мой хромой конь вынес меня вперед,
ибо, как выяснилось впоследствии, это был конь начальника
и в азарте он забыл о своей хромоте и вылетел на свое при-
вычное место вперед. Он вынес меня вперед, и я скакал впе-
реди и орал, и мне не было страшно. Испугался я чуть позже,
когда остыл и сообразил, что к чему. Но это правду говорят,
что в кавалерии трусов не бывает.
И неверно про лошадей говорят, что у них «стадный ин-
стинкт». Это не стадный, а, я бы сказал, товарищеский ин-
стинкт. Как это хромой конь забывает про свою хромоту, ко-
гда все скачут, и мчится вперед, на свое место, забывая про
боль? А когда все поскакали и я поскакал, забыв испугаться,
это что — тоже стадный инстинкт?
Нет, лошади удивительные животные, и многим мы, люди,
им обязаны.
Ишаки
Ишак, или, иначе говоря, осел, животное очень своеобразное,
иногда трудное в обращении. И все-таки то, что слово «осел»
стало синонимом тупости или просто глупости, совершенно
неправильно. Ишак вовсе не глуп, но у него какой-то свой,
ишачий, очень своеобразный взгляд на вещи. Он совершенно
иной, чем у собаки, которая, пожалуй, из всех домашних жи-
вотных больше всего сблизилась с человеком. Но этот род
мышления и поведения не упрямство, не тупость, это что-то
иное, это какая-то другая логика, какое-то иное понятие об
окружающем мире. Ишак — он как бы себе на уме и немнож-
ко чудак. Нужно сказать, что в психологическом отношении
ишак несравненно самостоятельнее лошади. Лошадь — рабы-
ня человека, ишак — слуга, то есть существо более независи-
мое, хотя и подчиняющееся человеку.
В продолжение многих лет я ходил с ишаками, так как
лошадей всегда было мало, а грузов много. И все-таки до сих
пор не знаю до конца, что это за животное, как оно думает и
что оно думает.
В 1934 году, когда я участвовал в экспедиции на Тянь-
Шань под руководством Даниила Николаевича Кашкарова, в
конце экспедиции у нас не хватило лошадей, и мы купили не-
сколько ишаков и прошли с ними через весь Центральный
Тянь-Шань. Эти ишаки — а их было три,— как и все ишаки,
панически боялись волков, и каждую ночь, пока мы шли по
34
сыртам, они влезали к нам в палатку. Как только темнело и
мы ложились спать, они влезали в палатку и чаще просто
стояли у входа, но обязательно внутри палатки. А иногда про-
сто ложились на нас, спящих. Их били, гнали, застегивали па-
латку на все застежки, но они, если их не. пускали добром,
просто силой ломились в палатку, наваливались на нее и ва-
лили. Пришлось смириться и потесниться. Так было каждую
ночь, пока мы шли по сыртам и другим районам, где волков
было полно. Но как только мы подошли к поселку Нарын,
ишаки ночью и близко не подошли к палатке, а спокойно
паслись с лошадьми. Вышли мы из Нарына опять на сырты —
и они снова вломились в палатку!
Ну не умники ли были эти ишаки? Ведь они прекрасно
знают, что перед волком они абсолютно бессильны. Прилич-
ная лошадь, здоровая и не старая, а особенно несколько ло-
шадей, если они не стреножены, легко отобьются от волков ко-
пытами и зубами. И они это знают, и волки это знают.
Ишаки же настолько беспомощны против волка, что при
его нападении даже не пытаются защищаться. Когда на иша-
ка нападет волк, он почему-то даже не пытается убежать.
Это удивительно, но это так. Ишак только кричит, кричит
ужасно, душераздирающе. Это хорошо известно в Средней
Азии. И киргизы, и узбеки расскажут вам легенду о том, что
ишак не сопротивляется волку потому, что должен ему мясо,
почему-то четыре килограмма.
Как-то раз я оставил ишака в долине на лужайке, а сам
ушел в горы. Был я в отсутствии несколько часов, работал
на склоне и вдруг поспешно выскочил из щели, где сидел,
потому что услышал истошный крик ишака. Сцена, которую
я узрел, оказалась поистине трагической. Посредине неболь-
шого лужка стоял ишак и ужасным голосом кричал, вытянув
шею. Кричал, чуть приостанавливался и опять кричал, про-
сто ревел, плакал. Он не бежал, он только поворачивался все
время, так как волк обходил его кругом, собираясь, видимо,
броситься сбоку, а ишак поворачивался к нему или головой,
или задом. А волк все заходил и заходил, примериваясь, и;
даже не торопился. Вероятно, волк через минуту и бросился
бы, но тут я в свою очередь заревел и кинулся вниз по скло-
ну. По-видимому, я кричал еще ужаснее, чем ишак, потому
что волк мгновенно прекратил свои домогательства четырех
килограммов ишачьего мяса и удалился.
О сметливости ишаков свидетельствует и то, что среди них
нередко встречаются вороватые. Они не прочь ночью залезть
в котел с остатками каши, пытаются, и нередко с успехом, от-
2*	35
крывать вьючные сумы и ящики с продовольствием, могут
слопать не только крупы и хлеб, но и масло. Еще один пример
сообразительности ишаков. У меня был ишак, которого совер-
шенно бесполезно было привязывать к колышку, он выбивал
его копытом быстро и умело. И удирал.
По моему мнению, своеобразие мышления, а не глупость
заставляет ишаков использовать для отдыха полотно дороги.
Они, по-видимому, считают, что именно это гладкое и нагре-
тое солнцем асфальтовое, а еще лучше пыльное пространство
специально предназначено для их сна и что напрасно люди
этого не понимают.
Ишаки, что меня всегда более всего поражало, обладают
каким-то своим понятием о справедливости. Вот, скажем, он
привык в караване нести каждый день на своей спине мешок
овса, и он будет его нести безропотно. Но вот вы вынуждены
прибавить к его ноше что-то еще, например казан. Казан весит
немного. Но у меня бывали ишаки, и не один, которые подоб-
ного не терпели. Если вы завьючили ему лишнее, он поджи-
мал ноги и ложился. Его поднимали за хвост и уши он под-
жимал ноги и не вставал. Или пройдет немного и ляжет. При-
чем может лечь где угодно, скажем на середине реки, и будет
ложиться раз за разом, пока казан с него не снимут, хотя бы
это грозило самому ишаку гибелью в реке. Бить его бесполез-
но, бьешь, и возникает такое ощущение, что он боли вообще не
чувствует и ударов не боится.
По своей грузоподъемности ишак не имеет себе равных. Он
может унести вдвое-втрое больше груза (относительно веса и
размера своего тела), чем верблюд или лошадь. Он может не*
сти груз, равный по весу ему самому и даже больший, но это,
конечно, в исключительных случаях и не очень долго. Лошадь
же или верблюд на спине больше половины своего веса не по-
несут ни в коем случае — они надорвутся, поломают спину.
А вот ишак несет. Страшно смотреть, сколько может он сне-
сти. В старые годы на базар хозяин вез на ишаке килограм-
мов шестьдесят — семьдесят да еще сам сверху садился и
сынишку на руки брал. И это ужасное зрелище встречалось на
каждом шагу.
Ишак неприхотлив в пище и будет есть такой бурьян и ко-
лючие растения, которые лошадь не тронет. Лошадь рядом с
этими растениями может умереть с голоду, а ишак эти колюч-
ки съест и будет доволен. Ишак добродушен, он почти никогда
не пытается укусить или брыкнуть человека, безропотно сно-
сит удары и любые притеснения.
Ишак хорошо выбирает себе дорогу, его не нужно вести за
36
повод. Целую дюжину ишаков можно пустить впереди себя,
и они, слегка направляемые вами, побегут сами, куда вам
нужно. Нужно только зорко следить за ними на узких горных
дорогах, потому что, будучи компанейскими животными, они
нередко норовят бежать группой, стайкой по самой узкой до-
роге и могут сцепиться там вьюками и столкнуть один дру-
гого с тропы. Дело в том, что свои габариты ишаки знают, и,
если идут без вьюка, с ними ничего не случится, они друг с
другом не столкнутся, но вот ширину вьюка они не могут рас-
считать.
А на переправах через горные реки ишакам трудно. Здесь
им, низкорослым, нелегко конкурировать с лошадьми. Не раз
и не два мне е товарищами приходилось переводить вдвоем
через реку каждого ишака отдельно. Один тянул его за повод,
другой придерживал сзади за хвост, иначе их смыла бы, опро-
кинула речная струя: ишаки ведь небольшие и нетяжелые.
Еще одна особенность ишака: некоторые цз них не любят
ходить по непроторенной дороге, по целине. Он будет с трево-
гой щохзть путь, не решаясь идти. Мне однажды пришлось с
целым стадом груженых ишаков идти через перевал во время
снегопада, скрывшего решительно все тропы. Ишаки метались,
сбивались в кучу, бежали нцзад, а вперед не шли. Не шли,
покуда я це догадался поедать вперед лаборантку. Она проло-
жила след, и по этому следу они пошли спокойно. В другом
случае во время снегопада оставленные без присмотра ишаки
разбрелись куда попало, караван рассыпался в разные сторо-
ны, насилу мы их разыскали и соединили.
Верблюды
Огромный двугорбый азиатский верблюд, которого на Памире
обычно называют снегоходом, издавна играл очень большую
роль как транепортное животное. Но сейчас, с появлением ма-
И1ин, верблюды утратили свое значение, и поэтому их стано-
вится все меньше и меньше. Верблюды исчезают. А еще не-
давно они несли основную нагрузку при всех кочевках кир-
гизов и казахов, при переездах с зимних пастбищ на летние,
е одной летовки на другую. Верблюд был основной вьючной
'илой и при перевозке товаров на большие расстояния. До ре-
волюции верблюжьи караваны с товаром ходили на тысячи
километров, например из Монголии в Якутск.
Верблюды животные мощные и могут подолгу нести сто —
' то пятьдесят килограммов, а наиболее крупные и сильные —
ниже до двухсот.
37
Верблюд подчиняется человеку с трудом, неохотно. Носова
перегородка у верблюда просверливается в молодости, ту;
вставляется палка или продевается волосяной аркан. Толы
дергая за повод, конец которого продет в переносицу, и мож]
управлять верблюдом. Средство довольно жестокое, но обы
ное: управлять верблюдом с помощью уздечки трудно hj
просто невозможно, он очень упрям.
Ходят верблюды шагом довольно быстро, но езда на нем -
удовольствие небольшое. А ехать на нем долго — настоящ
мучение. Верблюд очень сильно раскачивается на ходу, и чел
век, сидящий на нем верхом, непрерывно кланяется, сгибает*
в пояснице; непривычный человек за день езды на верблю,
совершенно вымотается. Ехать же на верблюде рысью вообв
невыносимо; рысь у него быстрая, иногда быстрее, чем у л
шади, но он будет вас так встряхивать, что через несколы
километров вы превратитесь в тряпичную куклу.
Верблюды великолепны для хода по песку, очень хороп
на переправах через реку (только если на дне нет острых ка1
38
ней), хорошо идут зимой по снегу. Подошва у верблюда до-
вольно мягкая, и на скальных горных дорогах она быстро сти-
рается до крови, и тогда нужно много времени, чтобы подошва
наросла и зажила. Иногда верблюду даже пришивали подош-
вы из кожи к живому телу, к копытам, чтобы он мог еще
идти. Я видел когда-то такие варварски подшитые кожей ко-
пыта.
Верблюды иногда тупо-доброжелательны, а иногда очень
злобны.
Однажды мы целой группой пришли в одну безлюдную па-
мирскую долину. Оказалось, что в долине пасется стадо верб-
людов. Когда мы проходили миМо, они тупо смотрели на нас,
но не двигались. Когда же мы отошли от них далеко, навер-
ное уже на километр, все стадо с адским шумом, ломая ку-
старники, галопом догнало нас., окружило со всех сторон и ста-
ло тупо рассматривать. Постояли они вокруг нас, посмотрели,
а потом убежали. Чего они хотели? Может, они были не агрес-
сивны, а просто любопытны? Не знаю. Но было очень неприят-
но и даже страшно находиться в кольце этих огромных живот-
ных. Через полчаса они повторили свой визит, опять догнали
и окружили нас, но тоже не напали.
Сейчас верблюд, этот корабль пустыни, совершенно вытес-
няется машинами. На Памире он встречается уже буквально
единицами, и держат его уже не как транспортное средство, а
как источник шерсти. Значит, перешел верблюд на положение
барана, только мяса не дает...
Кутасы
Только в высокогорьях Памира, Центрального Тянь-Шаня, Ал-
тая и Тибета можно увидеть в качестве вьючных животных
огромных мохнатых кутасов (яков).
Кутасы могут жить только в высокогорьях. Если их сго-
няют с гор в низины, они гибнут, видимо, от перегрева. Дело
в том, что кутасы покрыты очень густой и длинной шерстью.
Им нипочем никакие холода и метели, они не страдают ни от
каких морозов, но зато страдают от летней жары. Даже про-
хладное памирское лето для кутасов бедствие, поэтому они
Удирают днем куда-нибудь повыше и ложатся на снег и лед,
ко и там им не холодно. На брюхе кутаса шерсть свисает чуть
Ли не до земли, и он лежит на льду на собственном волосяном
«матрасе».
Кутасы очень любят летом купаться. Вода в реках Памира
холодная, почти ледяная, и это вполне устраивает кутаса.
39
В жаркий день горе неопытной экспедиции, которая с «ыочяы-
ми кутасайи рискнет переправляться через хорошую реку. Бы-
вали случаи, когда весь караван ив кутасов со всем имущест-
вом экспедиции на их снинах, do всеми сотрудниками', тоже на
спинах кутасов, остановится посередине реки и там застрянет
на полчаса, а то и на час-, пока кутасы не накупаются досыта.
Драматизм положения заключается в том, что кутасы могут
остановиться на довольно глубоком месте, где большой и тяже-
лый кутас выдерживает любой бешеный напор воды, человека
же, соскочившего с кутаса в воду, немедленно повалит и по-
волочет, а это очень опасно. А кутасу хоть бы что, будет Сто-
ять среди бушующей реки и полчаса, и час. С него смоет и
вьюк, и седло, и всадника-, ему. все равно.
Но это, конечно, бывает только с неопытными экспедицион-
ными исследователями. Настоящие памирцы любого кутаса
призовут к порядку. Дело в том, чтд верховым или вьючным
кутасом управлять очень трудно: у него такая густая и мощ-
ная шерсть, что любые удары для него нечувствительны.
Управляют им с помощью аркана, продетого через ноздри.
Нужно сказать, что в условиях бездорожья, на абсолютных
высотах больше четырех — пяти тысяч метров кутас незаме-
ним. Во-первых-, ему не страшны ни скалы, ни камни-. На злых
подвижных осыпях', где -лошадь сразу обдерет неги-, а то и по-
вредит копыта, кутас пройдет совершенно спокойно. Он не упа-
дет, у него не будет «тутека» (горной бблевни), его не придется
колоть шилом в нос, чтобы пустить кровь (на высоких перева-
лах киргизы так делают с лошадьми, которые от большой вы-
соты и, видимо, от большого кровяного давления доходят до
обморока).
Кроме того, кутас, несмотря на свою кажущуюся неуклю-
жесть, обладает огромной проходимостью; он может пройти
по крутому склону, осторожно прыгая с камня на камень, как
коза. Он может стать на камень всеми четырьмя ногамй и
прыгнуть на соседний камень. Причем прыжок может быть’
солидный, несмотря на то что взрослый кутас весит нолтонны
или даже тонну. Если в этот момент на кутасе неопытный
всадник, он рискует грохнуться на камни.
Многие экспедиции, и альпинистские, и -геологические,
прежде использовали кутасов. Сначала ехали на машинах, по-
том, выше, где нет дорог, а только тропы,— на лошадях, поку--
да можно. А где дорог нет и где пройти уже почти нельзя —<
на кутасах.
Кутас неприхотлив, он работает на таком морозе и на та-
ких абсолютных высотах, где другие животные работать не
40
могут. Кутас незлобив и добродушен, случаи нападения на че-
ловека, даже при грубом обращении с ним, очень редки. Кутас
очень самостоятелен в выборе пути там, где нет дорог. И кутас
вовсе не туп, как совершенно напрасно считали некоторые
путешественники. Говоря о тупости диких яков, которых он
встречал в высокогорьях Тибета, один из путешественников
прошлого века описывает следующее. Он встречает стадо ди-
ких яков, которые подпускает его достаточно близко, и от-
крывает по. ним стрельбу. Стадо стоит. Несколько быков бро-
саются в его сторону, цо, не добежав до него, останавливаются.
Он продолжает стрелять, падают быки. Стадо бросается на-
утек, но, отбежав на небольшое расстояние, останавливается
и смотрит в сторону охотника. Охотник подходит ближе и
опять стреляет, и снова падают убитые животные... Вот на
основании этого эпизода путешественник и делает вывод о не-
проходимой тупости кутасов. Мне кажется, что выводы здесь
можно сделать совершенно другие, и совсем не лестные для
самого путешественника.
Во-первых, что сам путешественник был бессмысленно же-
сток. Ну зачем он стрелял в кутасов, зачем цер.ебил их столь-
ко? Мясо он использовать не мог, у него был небольшой кара-
ван и всего пять — восемь спутников. Один кутас мог обеспе-
чить их мясом на две недели, шкуры же были им не нужны,
ну одна-две.
Вр-втррых, что кутасы добродушны и незлобивы. Они впер-
вые уцидедц челрвекд р огнестрельным оружием, и этот чело-
век ндцад ИХ убивать, цд хртя рни сильные и могли бы сами
убцтц чедрцрца, оцц цр ццддютсд ца цего, они хотят только
отрицать его. Jio чедрцрк цррдрлжает стрелять, и стадо в ужа-
се бежцт^ но рнр ос’таццлр цоцерженцьдх, убитых и раненых то-
вдрцщец, она не хрчет ц$ бррсат^ рцр хочет вернуться, подой-
ти к рацеццщ, цак-до иод намочу. Цо в. ответ звучат новые бес-
смысленнее выстрелы..,.
Сецчас цутасрв ца Памире осталось немного. Есть, правда,
одцн ррц.хрз в Нудуцкудр, специально занимающийся их раз-
ведением. Как вьючное животное кутаса используют сейчас
редцр. А а црежцер время мы цтцррцо испрльзрвали их для ра-
бота па СЗМЫК цысокогорнык отрезках ПУТИ, в ледниковом
цирце ЗортЧрчецта быд цргда-тр црртррен домик, и из этого
дрэдика ведись набДЮДвЦЦя — метцоролргичесцие, по феноло-
гии И па динамике развития растений на высоте 4800 метров.
Материалы для настройки домика мы доставили на кутасах.
И в первые довоенные маршруты Цамирской экспедиции САГУ
41
для работы у ледников по Танымасу и Баландкиику я брал с
собой кутасов.
Только, нужно сказать, в их поведении есть одна не слиш-
ком удобная для экспедиции особенность. Всякому экспедици-
онному исследователю хорошо известны случаи, особенно ча-
стые в начале маршрута, когда лошади или ишаки удирают.
Вечером вы их стреножили или привязали к колышкам, а
утром все пусто, колышки выдернуты, путы погрызены и все
лошади удрали. Вы, конечно, сами едете или посылаете за бег-
лецами на базу, где, по их мнению, их дом и куда они убежа-
ли. А вот с кутасами дело будет совсем не так. Сбежать они
сбегут при малейшей возможности, но вот куда они побегут
и где их искать — совершенно неизвестно. Они могут уйти в
какое-либо безлюдное, отдаленное место, где их разыскивать
и в голову никому не придет...
Интересные и полезные животные кутасы, хотя и дикова-
тые. По-видимому, приручены они недавно и не потеряли по-
этому своей психологической самостоятельности.
Караванщики
С давних пор у подножия Памира и Тянь-Шаня, у окраин пу-
стынь и гор жили смелые и неспокойные люди, которым при-
шелся по плечу опасный и тяжелый труд караванщиков.
Своеобразные это люди, отважнейшие люди, избравшие по-
жизненной профессией дорогу. Караванщики, ямщики, каю-
ры — как мало написано о них, и как скоро начинают забы-
вать об этих отважных солдатах сухопутных дорог. С геоло-
гами, с геоботаниками, с почвоведами водили и водят они свои
караваны в самые труднодоступные места, куда нельзя до-
браться ни на машине, ни на самолете. Но теперь их мало и
с каждым годом становится все меньше, ибо все больше хоро-
ших дорог, все больше машин и все меньше караванов. А меж-
ду тем еще недавно огромные пространства всей Центральной
Азии да и Сибири снабжались всем необходимым верблюжьи-
ми караванами.
В начале тридцатых годов я своими глазами видел тысяч-
ные верблюжьи караваны, которые до открытия Памирского
автомобильного тракта везли на Памир, в магазины и на по-
граничные заставы, одежду, продовольствие и все необходи-
мое. Каждую связку вел караванщик. Он вьючил их утром,
шел пешком целый день, развьючивал вечером, вываживал
уже затемно, спал немного, а ел еще меньше. Его обычное
42
меню было: утром — лепешка и чай, вечером — чай и лепеш-
ка. Варили что-нибудь горячее далеко не каждый день, только
по праздникам. И это на Памире, на высоте 3500—4500 мет-
ров!
Как могли выдержать эти люди день за днем весь путь от
Оша до Мургаба и обратно, не понимаю. Но я говорю о них
не с чужих слов, а повидав это своими глазами.
Чуть ли не сотня маленьких и больших караванов обслу-
живала в начале тридцатых годов Таджикско-Памирскую экс-
педицию. Десятки караванов и поныне обслуживают многие
экспедиции, метеорологические и другие станции и стациона-
ры в горах Алтая, Саян, Тянь-Шаня, в отдаленнейших местах
Памира, например на Сарезском озере.
Через снежные перевалы, по ледникам, где скользят ко-
пыта лошадей, где ждут неосторожного шага глубокие трещи-
ны, через опаснейшие броды, где мутные от тающих снегов
воды рек катят камни, сбивающие лошадей с ног, по узким
карнизам над пропастями, по горячим безводным пескам шли
и шли караваны. Караванщики хорошо знали лошадей, верб-
людов, яков, кормили, ковали и лечили их. Они умели вью-
чить такие вещи, которые, казалось бы, невозможно перевез-
ти на лошадиной или верблюжьей спине. Они могли завью-
чить лодку и мотор, доски и бутыль с серной кислотой.
Сейчас караванщиков все меньше и меньше, многие из них
уже состарились и живут на покое, иные не вернулись до-
мой — погибли в дороге. Поэтому хочется вспомнить мне мо-
его первого учителя, заслуженнейшего караван-баши на Тянь-
Шане Урусбая Кичкентаева, который водил экспедицию Ле-
нинградского университета через весь Центральный Тянь-
Шань от Пржевальска до Андижана в 1934 году.
Профессор Даниил Николаевич Кашкаров, возглавлявший
нашу экспедицию много лет, дружил с Урусбаем и ходил с
ним по горным тропам много раз. В начале той экспедиции он
вывел нас, студентов, перед Урусбаем и сказал:
— Слушаться Урусбая, как бога, и учиться у него караван-
ному делу! Здесь Тянь-Шань, а не университет! Здесь думать
нужно!
Урусбай был в те годы уже старик, но очень живой и бод-
рый. Учил он нас и ковке, и вьючке, и седловке, и уходу за
лошадьми, и поведению на переправах и перевалах. Авторитет
Урусбая в вопросе выбора пути или места для лагеря, в зна-
нии лошадей был непререкаем, а познания в этой области
были, я бы сказал, энциклопедическими. Это был профессио-
нальный проводник и караван-баши, посвятивший этому заня-
48
тию всю жизнь. Он проработал всю жизнь на Тянь-Шанё, сна-
чала в таможне, потом в экспедициях»
С нами, студентами, Урусбай был суров, Цорой даже груб,
пытался даже камчой нас пороть, но все это окупалось его не-
обыкновенной симпатичностью, хитростью и, я бы сказал, до-
шлостью.
Однажды он просто спас нашу экспедицию от басмачей
(в те годы случаи басмаческого разбоя еще бывали). На об-
ратном пути экспедиция делала дневки в поселке Нарыт
Отойдя два перехода вниз по Нарыну, мы вдруг пОЧёМу-То
стали переправляться через реку, что было нам совсем не ПО
дороге, и остановились в густом лесу из облепихи, ивы и Фо-
поля. Нужно сказать, что река здесь была многоводна и йере-
права через нее трудна и даже опасна. Мы остановиййсь на
поляне и еще не успели лагеря разбить, когда на спуске к рёкё
увидели большую группу вооруженных всадников, шедших fid
нашему следу. Они явно кого-то искали. Нас они Не вйдеЛИ,
мы были скрыты кустарниками и деревьями. Они довольно
долго рассматривали след нашего каравана, входящий в реку.
Двое передовых даже начали переправу, но, когда лоШадй СТа-
ли входить на глубину, они побоялись большой воды и верну-
лись обратно. Группа рассыпалась по тому берегу, одни ёЗдй-
ли ниже по течению, другие выше, подъезжали к берегу, смот-
рели на нашу сторону. Мы все сидели в кустах, Как зайцы,
спрятав лошадей и ничем себя не выдавай! Они поездили Вдоль
берега, съезжались, разъезжались, но переправляться побоя-
лись и уехали назад. Как только группа исчезла ив глаз, мы
переправились обратно и быстрым ходом. То Шагом, ТО рысью,
шли всю ночь. А ведь и переправляться и прятаться в кустар-
нике нас заставил все тот же Урусбай!
Исключительно умен был этот караванщик!
И в маршруте, и в лагере, и на переправё Да й во время
встречи с басмачами он был орел, выручал нас и ЛиХо коман-
довал нами.
О знаменитом караван-баши Султане, водившем многие
годы караван на ледник Федченко, я расскажу дальше, в гла-
ве «По леднику Федченко». Он ходил со своими ребятами чел-
ноком взад и вперед между Дарауткурганом в Алайской до-
лине и обсерваторией «Ледник Федченко», Стоявшей на самом
леднике. День шел от Дарауткургана до АЛТыйМазара черёй
перевал Терсагар в Заалайском хребте, день ОТ АйтынМазара
по галечникам через четыре переправы И двадцать километров
по леднику до ночевки в Чертовом гробу (это такая котловин-
ка рядом с ледником, в скалах, где ночевали). На следующий
44
день пятнадцать километров по леднику, все время между
трещин и пропастей, до обсерватории, там разгрузка и в тот
же день опять до Чертова гроба. На следующий день опять до
Алтынмазарй и оттуда опять через Тероагар до Дарауткур-
гаиа.
И так всю жизнь» И если караван делал четыре переправы
в день, когда Шли через галечники на Федченко, то Султану
как караЬан-баши приходилось делать их восемь, а если нуж-
но, то И шестнадцать. Ведь нельзя позволить, чтобы у лошади
закружилась голова, ее нужно поддержать диким криком, пе-
рекрывающим грохот воды, а то и Добрым ударом камчи, что-
бы она йё воды боялась, а нагайки Султана. Если нужно —
приходилось скакать по берегу вниз по течению, чтобы кинуть-
ся в рёку Наперерез течению и перехватить лошадь, которую
сбило, понесло, а может, и прямо катит водой.
Я работал 0 Султаном когда-то и Запомнил на всю жизнь
его перекошенный рот и хриплый рев, когда он на своем, та-
ком же, как он сам, сумасшедшем жеребце кидался в беше-
ную реку Наперерез вьючной лошади, которую сбило течением.
Я помню его Крик и взМаХи камчи, когда он подхватывал по-
вод и поддерживал лошадь и тянул её поперек течения к бере-
гу. А на берегу, мокрый, с залитым потом лицом, оглаживая
испугавшуюся лошадь, говорил:
— Ничего» Ничего» Хорошо»
Мне в тот год, когда я впервые ходил на серьезные пере-
правы, он ничего из деликатности не говорил. Наверное, пото-
му, что на первых переправах у меня несколько менялся цвет
лица. Он только вскользь КаК-то заметил:
— Вот, Кирилл. Такой работа.
Потом через многие годы, Когда я и сам научился понимать
воду горных рек, находить переправу и водить через них ка-
раван, я не раз смотрел на какую-нибудь реку, которую нуж-
но было перейти, и вспоминал султановСкое: «Ничего. Ничего.
Хорошо».
Еще мне хочется всйомйить о Мумеджане, водившем мой
караван в тридцатые Годы, в первые годы моей работы на Па-
мире, и погибшем потом на полях Отечественной войны, чело-
веке исключительного оптимизма и крайней самокритично-
сти: совершив какую-нибудь ошибку, он приходил в страшное
расстройство и начинал бить себя кулаком по голове и по лицу,
обзывая себя при атом всякими нехорошими словами.
В какие мы с ним переделки только не попадали: и боле-
ли на больших высотах, и падали, и ходили через пятитысяч-
ные перевалы по сползающим осыпям. И чем нам было хуже,
45
тем он мягче, задушевнее улыбался. Удивительное дело, как
улыбался и говорил:
— Джюда (очень) интэрэсный слючай!
Помню, как мы оба, закинув головы, смотрели на пятиты-
сячный перевал Зулумарт в 1936 году. На этот перевал нам
нужно было карабкаться по злейшей, крутейшей осыпи: тро-
па на перевал исчезла много лет назад. И когда я, насмотрев-
шись досыта на эту, казалось бы неприступную, крепость, ко-
торую требовалось взять, спросил: «Ну как?»—Мумеджан
покачал головой и ответил, как всегда:
— Джюда интэрэсный слючай!
Помню, как, перейдя этот проклятый Зулумарт, мы утопи-
ли в Баландкиике вьюки с продовольствием и две недели ра-
ботали, питаясь болтушкой два раза в день, ибо у нас уцелело
только восемь килограммов муки. А Мумеджан по-прежнему
улыбался и по-прежнему утверждал, что это «джюда интэрэс-
ный слючай»! Об этой болтушке я вспоминал неоднократно
в ленинградскую блокадную зиму сорок первого...
Мамат Таштамбеков, с которым я ходил и работал много
лет после войны, бессменный мой спутник и караван-баши в
послевоенных экспедициях, был по национальности киргиз.
Настоящих памирских киргизов, тех, что живут там давно,—
всего несколько семей. Это очень крупные, высокие и сильные
люди, наделенные редкой выносливостью и, я бы сказал, ка-
кой-то мрачной красотой. Таков был и Мамат: очень рослый,
сильный, добродушный — и в меру религиозный. Я говорю
«в меру», потому что, хотя он и совершал неизменно все по-
ложенные намазы, сколько их нужно в день, но, согласно до-
говоренности со мной, дневные намазы, когда весь экспеди-
ционный караван должен был его-ждать, совершал по сокра-
щенной программе, а вот утром и вечером на стоянке молился
вволю.
Мамат мог все. Мог вести караван в любые места Памира,
прекрасно находить переправы, мог вьючить и ковать лоша-
дей, мог ночевать на леднике, мог питаться недоваренной едой
неделями, ибо когда работаешь на высоте 4300—4500 метров,
то сварить даже рис, а не то что мясо просто нельзя. Хотя во-
все не страдал плохим аппетитом. В молодости, как он расска-
зывал (а он никогда не врал), побившись об заклад на каком-
то тое, он один съел целого барана. Ел он барана с обеда до
первой звезды и съел, за что и выиграл коня. Правда, он сам
признался, что чуть от этого не помер и спасся только благо-
даря родне и друзьям, которые два часа его купали, мяли и
катали в арыке после окончания этой трапезы.
46
Мы довольно часто ходили с Маматом в маршруты вдвоем,
ходили и с целой экспедицией, и тогда он бывал уже караван-
баши. Мамат был хранителем памирских преданий; это он
мне одним из первых поведал о том, где и как его дед встре-
чался и даже боролся со снежным человеком. Мамат свято
верил в это, и этой верой он заразил когда-то слегка и меня,
ибо он был безукоризненно честен. Вообще и как проводник,
и как караван-баши, и как спутник и рассказчик Мамат был
незаменим и безотказен.
Он отказал мне только один раз. Осенью 1958 года, когда
кончилась экспедиция, искавшая следы снежного человека, я
хотел пройти по снегу в конце ноября по долине реки Запад-
ный Пшарт просмотреть все следы на снегу. Предприятие это
было на любителя, морозы переваливали за тридцать, высота
4000—4300 метров. Западный Пшарт промерз до дна, но под-
земные воды, стекающие со склонов или еще текущие подо
льдом, замерзшим в русле, нередко давили изнутри с такой
силой, что рвали лед и фонтанами вырывались наружу, обра-
зуя ледяную кашу. Эта ледяная каша двигалась в узкой до-
лине в виде ледяной волны или вала в два-три, а то и больше
метров высоты. Эти валы сметали на дороге все, вырывали
с корнями мгновенно вморозившиеся в них кусты и деревья.
И Мамат отказался идти: сказал, что плохо себя чувствует.
Вместо Мамата пошел его брат Султан, и прошли мы благо-
получно, хотя это был, пожалуй, один из самых тяжелых
маршрутов в моей жизни.
Вернувшись из этого маршрута на биостанцию в декабре
1958 года, мы распрощались с Маматом, и я уехал в Москву
отчитываться об экспедиции на президиуме Академии наук.
Больше я его не видел. Вскоре после нашего отъезда Мамат
умер. Стало ясно, что он был болен уже тогда, когда мы шли
на Пшарт, может быть и раньше. Но он даже не пожаловался,
не сказал ни слова. А ведь, может быть, ему еще можно было
помочь. Но мы-то ведь ничего не знали, а он по своим прокля-
тым религиозным «адатам» избегал докторов. Нет больше Ма-
мата, а я вот жив, сижу вспоминаю и пишу о нем, а ведь мы
с ним были одногодки.
Я вот сейчас вспомнил очень многое о караванщиках, и
все что вспоминалось — вспоминалось как хорошее.
Честь и слава вам, отважные железные воины горных троп,
лихие памирские караванщики!
47
Водители
А теперь несколько слов о Памирском тракте и о. людях трак-
та и вообще об экспедиционных щофердх.
Памирский тракт на участке Ощ — Хорог бы.л построен в
1933 году. Долгие годы — ив. предреволюционные времена, и в
послереволюционные двадцатое годо — весь Памир снабжался
всем необходимым только караванами, идущими па горным
тропам из Оша или Душанбе. Цз, Оша эта тропа вела через
много перевалов, таких, например, как Дкбайтад, имеющий
высоту 4650 метров, через снега и броды в горных бурных ре-
ках. Сделать здесь автомобильную, дорогу боло. невероятно
трудно. Сперва Памирский тракт был доступен только для во-
дителей высшего класса. Работа на тракте требовала от води-
теля огромного мастерства и большой смелости ц, главное,
большого труда.
Вообще езда цо Памирскому тракту в те времена сильно
отличалась от современной: И машины были слабее, ц тормо-
за ненадежнее, и дорога в. десять раз куже, а ват щоферы
были, может быть, и лучще и вообще совсем другие.. Они были
самостоятельнее, решительнее и смелее. Слабых шоферов на
тракте не было и не могло быть*, они или уходили на другую
работу, или шли под откос.
Мосты над бурными реками представляли собой просто две
доски, по которым шли колеса машины и между которыми
была пустота. А на большинстве рек были не мосты, а броды,
при переправе нередка приходилось заматывать мотор брезен-
том, чтобы не залило свечи, снимать ремень о вентилятора и
с ходу проскакивать глубокие места, где ц весь мотор да и сам
шофер но пояс оказывались ца какое-то время под водой.
На многих скальных участках дорога была проложена по
такому узкому карнизу^ что когда левый задний баллон на
поворотах щел вплотную к скальной стеде, то правый то и
дело зависал в воздухе. И быди участии, где на протяжении
чуть ли не целого километра встречные мащины не могли
разъехаться. Пятить же машину назад двести — триста мет-
ров по узенькому карнизу мог только или подлинный артист,
или самоубийца.
Водитель Памирского тракта довоенных да и военных лет
был недюжинный парень, инициативный,, изобретательный и
упорный. Спал он на морозе, в кабине, питался тем, что брал
с собой, чинил машины всегда сам. Ни ремонтных мастерских,
ни помощи с базы водитель на тракте тогда ждать не мог, во
48
всяком случае скоро,— он мог рассчитывать только на свои
силы,	ня выручу то WHWMk.
Но менялись времена, с каждым годом тракт улучщался,
дорога расширялась и выравнивалась, крутые повороту среза-
лись, все совершеннее становились мащины. Совсем изменил-
ся и труд щофера, од перестал $ы№ та^цм, опасным, да и
условия фго стада- ^одее комфортабельными. Нынче на оста-
новках щофэр свдьт в поетелц, питается в столовой, получает
немедленную помощь при поломках, медицинскую помощь
при болезни. И уже. жестко следят за его движением диспет-
чера, и щофер стал больше похож на заводского рабочего, чем
на «вольного бродягу» прошлых лет.
Многие годы я проработал и прожил на Памцрской био-
станции,. расположенной в долине Чодекты возле самого Па-
мирского траста. Тодит гремел иод самыми цявдщи окнами.
Мы сами цецрсрыодо ездили куда-то, к цам непрерывно при-
езжал кто-_тог вся н$ща жцзвд» была ня колесах-
В лаборатории ли, на опытных полях биостанцци или у
себя дома ноцью и днем, ЗИМОЙ и ледом я ВДДел, сдыщал, чув-
ствовал Памирский додкт* его жиЗВД его. цудьс, его дь^ацие.
Тракт шумел и гудел моторами WSW Я ? непроезжие
зимнце заносы* весело и легдсо — в летние ц есенвде месяцы,
когда дорога бь^дя хороша и легка. Из Оща в Хорог, из Хоро-
га в Ощ непрерывно неслись мащивд* неслись днем и ночью,
зимоц и летом, круглее сут^и* кругльщ год... Изредка кто-то
сворачивает и к нам, на биостанцию. Обрщно это свои машины.
Но это бывает редко. Тракт живет своей отдельной жизнью,
которая изредка заплескивает нас. И вся жцзнь, Цамздэа, осо-
бенно. тех* кто жцвет у тракта, зависит от трактд, заодсит от
мащиц, от цадцтелей. И* Я бы сказал* более всего от водителей.
Не только от погоды, це только от дождя или зцмцего сугроба
зависит тракт- — он держится^ он стои^ на людях* на водите-
лях. Ца цих, на эдих «рыцарях дороги^, илц цоцрооту, на ре-
бятах Памирского драфта* стоит тракт*
Вот о них я ц ходу кое-что раодкаэдты. Кое-цто жцтейское
и героическое* благородное и подлое, досодод и трагическое.
Вообще разное. Ибо в жцзцц веяное бывает.
Вот один случай, происшедший вскоре после войны, когда
на Памире правд были патриархальнее и нее друг друга зна-
ли. я жцл ца биостанции в маленькой ком.натье, окно кото-
рой вдх.однло в СТОРОНУ Траста, я дверь ре ДВОР- Ночью я цро-
СЦУЛСЯ Оттого, что прямо в окно сретиди Фары, цод окном
щумрл неьыключрннь^й mqtoPx а вдодя ktq-to дрдо аа ндочо,
назэдрая пр именц.
4»
Я страшно хотел спать, я совершенно не хотел просыпать-
ся и вылезать из спального мешка. Но меня трясли за плечо
и однообразно спрашивали:
— Кирилл, деньги есть? Кирилл, деньги есть? Есть деньги,
Кирилл? А, Кирилл? Да, ну же! Есть деньги?
Я не знал, кто меня будит, и не понимал, что ему нужно.
Наконец я спросил: «Сколько?»—и, получив ответ: «Тыся-
чу»,— сказал: «Возьми в столе»,— и, отвернувшись к стене,
опять заснул.
Утром я никак не мог сообразить, кто меня будил и почему
я ему отдал деньги. Единственное, что я помнил, это ослепи-
тельный свет фар в окне и какие-то смутные обещания вер-
нуть деньги со следующим рейсом. В столе денег, между про-
чим, было больше, и остальные целы. Человек был явно зна-
комый, кто-то из рейсовых шоферов, но кто именно, я не знаю
до сих пор, ибо вернули мне деньги таким же образом: по-
светили в окно, потрясли за плечо, и опять какой-то полузна-
комый голос все повторял:
— Так я положил деньги в стол, Кирилл! Ты слышишь?
Я в стол деньги положил! Понял? Не забудь! Я отдал деньги,
Кирилл! Ты понял? Да не спи ты!
Но я хотел спать, а он все тряс меня, пока я не послал его
подальше. Ни тогда, ни после я так и не узнал, кто это был.
Я видел шоферов Памирского тракта в разные времена, и
сейчас мне хочется рассказать о нескольких водителях, не-
скольких шоферских судьбах и характерах. О некоторых из
них я уже писал когда-то.
В рассказе «Кара-Куль — черное озеро» я вспоминал о
Коле, водителе, с которым работал на биостанции в первые по-
слевоенные годы. Тогда я писал о Коле как о шофере «ми-
лостью божьей», как о водителе-асе. Поразительные у него
были быстрота и точность реакции. Подчас, казалось, он допу-
скал непозволительный риск, но это был риск, основанный на
какой-то очень точной интуиции. Невероятная скорость, с ко-
торой он водил машину, сочеталась у него с безошибочным
расчетом. На какой бы скорости он ни вел машину, он нико-
гда, что называется, не мазал, а точно попадал колесом, куда
хотел, поворачивал так, как хотел. На самой зверски разъез-
женной дороге, весной в распутицу, зимой в снегопады и зано-
сы, он, изворачиваясь, вел машину без всякой тряски. Для че-
ловека, знающего толк в автомобильной езде, в управлении
автомобилем, ездить с Колей было истинным наслаждением.
Я всю жизнь ездил, езжу и сейчас, много видел водителей, но
такого больше не встречал. Ко всем прочим достоинствам он
50
был знающий, что называется, культурный шофер. Машину
он знал превосходно, в теории автомобильного дела среди шо-
феров слыл высоким авторитетом, мог прекрасно объяснить и
научить других. Правда, самому ухаживать за своей машиной
у него обычно не хватало времени. Но за рулем это был вели-
кий артист.
Не раз и не два во время наших совместных поездок мы по-
падали в такие переплеты, в такие положения, что авария ка-
залась неизбежной. Но Коля как-то всегда находил выход из
безвыходного положения. Однажды перед нашей машиной,
шедшей с хорошей скоростью, внезапно обвалилась дорога, под-
мытая рекой. В восьми — десяти метрах перед нашим радиа-
тором взяла и сразу ушла вниз, а вместо нее оказалась яма,
а внизу, в яме,— речка. Как тут Коля сообразил, уму непо-
стижимо, но он развернул и кинул машину на крутейший
склон, машина чуть не закинулась кверху колесами, но мы
все же уцелели. В другой раз, тоже невдалеке перед нашими
фарами, на дорогу со склона свалился обломок скалы этак с
комод величиной. В третий раз перед самым радиатором на
дорогу выскочила лошадь, и Коле пришлось завернуть в кю-
вет, вылететь на склон и там дать петлю.
За много лет работы на Памире у Коли не было ни одной
аварии. Мало того, он никогда не стоял в дороге из-за поломок
или неисправностей, которые при постоянных разъездах неиз-
бежны. Обладая необыкновенной изобретательностью, он что-
то мастерил, что-нибудь придумывал, и мы все-таки добира-
лись до дома.
Однажды, когда у нас в дороге кончился бензин, он начал
подливать в бак воду.
— Ну, знаешь,— сказал я,— ты дурака-то не валяй. Нет
бензина — нужно ждать, не проедет ли кто, или идти за го-
рючим.
— А вот увидишь: доедем! — сказал Коля, садясь за руль.
И мы действительно доехали. Доехали на воде. Думаете, не
может быть? Оказывается, может. Коля мне потом объяснил и
показал, в чем дело. У него в баке трубка, по которой шел бен-
зин, была выше уровня дна; подлив воду, он поднял уровень
бензина, оставшегося в баке, и тот стал попадать в бензопро-
вод. Вот мы и доехали на воде.
А вот другой характер, другая судьба.
Из Москвы к нам на станцию на лето был командирован
механик и водитель Иван Иванович. Работать он в основном
должен был как механик, но жаждал поездить, посмотреть
Памир. И его посадили на ГАЗ-67, причем по первому впечат-
51
лейий водитель ой был йёйажйыйь Слава к Ивайу Ивановичу
й^ишла сраау, и, йо-аидимому, ©на оглушила его и погубила.
Однажды Мы возвращались на «коале» из Мургаба на биб-
станцийэ. Дорога шла вдоль роки, неширокая, обычная, но
разъехаться на ней можно было свободно^ Однако грузовик,
шедший впереди, пропустить нас не желал и нарочно шел зиг-
загом, загпражйьая асю дорогу. Как мы ни гудели, как ни
криЧЯЛй, как ни МОТалйОЬ ё одной обочины на другую, грузо-
вик неумолимо загОраяШвВл Пам Дорогу» Мы направо Он на-*
право, мы влёЬо — й он туда жо* А объехать было невозмож-
но: справа — оТкдс й внйЗу река, слова —тоже крутой земля-
ной ОТкбс ГрадуёОй в сорок, НО ужО вверх*
И тут Иван Иванович выкйпул дикую штуку: он поотстал,
разогнал гаййК До бешеной скорости и вдруг, почти ПОЛОЖИМ
машину набок, йыскочйл одними колесами на самую обочи-
ну, а другими прошел По откосу й обошел грузовйй* Машина
на мгновение встала на один бок, пронеслась по откосу п сно-
ва выскочила перед самым радиатором грузовика на дорогу.
Знаете, как в цирке мотоциклисты по стенке? Шофер грузови-
ка только рот разинул, а мы и испугаться не успели* Сделано
это было воистину лихо, и мы, пассажиры, все великие цени-
тели автомобильной езды, в один Голос сказали:
— Вот это класс!
Трюк был до того здорово исполнен, так неожиданно кра-
сив и смел, что Иван Иванович из механика и плохонького
водителя, про которого наши шоферы говорили: «Э, да что
с него взять, механик!» — сразу вознесся на вершину Памир-
ского шоферского Олимпа. Но беда заключалась в том, что
этот трюк, создавший Ивану Ивановичу, средненькому москов-
скому водителю и механику, сверкающую репутацию памир-
ского аса, оказался случайной удачей*
Через некоторое время Иван Иванович повез в том же «Коз-
лике» людей на крайний юго-восток Памира, в Кызылработ.
До половины дороги машину вел шофер-любите ль, а Иван
Иванович сидел рядом. Дорога была неважная, но сперва без-
опасная. Затем за баранку сел Иван Иванович. Дорогу эту он
не знал, а дорога становилась узкой, поднималась высоко над
рекой, делала ряд резких закрытых поворотов. И вот здесь
Иван Иванович захотел блеснуть, чтобы всем было Ясйо: вот,
мол, до сих пор машину вел любитель, а теперь ведет Мастер.
И он погнал машйну без расчета. На дороге, идущей по узко-
му карнизу высоко йад рекой, он выле'Тел на хорошей скоро-
сти из-за закрытого крутого поворота — и увидел перед собой
еще более крутой поворот! И тут он испугался, не сумел выру-
52
пить и сделал непозволительное: оставив барайку, а следова-
тельно, и пассажиров, он выбросился из машины. Машина
пошла под откос, прокувыркалабь семнадцать мётров с почти
отвесной скалы и упала на галёЧййк. А пассажиров ойа рассы-
пала по скале. Один из пассажиров каййМ^ТЪ Образом оказал-
ся цевредим, у второго было СйльйО раабиТО -ЛИЦо, у Треть-
его — перелом таза, его долго ЛеЧйЛй, й Он выздоровел» Иван
Иванович, выбросившийся йёрВыМ, был йайДбй лежащим у
подножия скалы с раЗДробЛёййЫМ ЧерёпоМ. Он похоронен на
холме в Чечекты, над Памирской бИОётанциёй.
О Васе Кисине я пйсал в рассказе «Вниз через сйегй и пе-
ревалы», где описывалось, как мы с ним в 1937 Году целый
месяц пробивались из Хорога в Ош с лопатами в руках. Это
был замечательный парень и ЛйХОй водитель. На следующий
год в середине зимы он ОйяТь Застрял и оказался с машиной,
полной мануфактуры, йод перевалом Кызыларт. Заносы были
и сзади, и спереди, бензина не было, продовольствия тоЖё.
Февраль й Март Кисин прожйл один в своей МаШине. Раз в не-
делю ой пёШКом ходил за перевал, за тридцать километров,
к дОроЖйоМу мастеру за хлебом. А потом Зарывался на йёдё-
лю в МануфаКТуру и жДал. Людей поблизости не было, й по-
этому его Иногда навещали волки. Правда, изредка проезжали
пограничники и, не видя его, кричали:
— Эй! Ты еще живой, Василий? — И ой выбирался из гру-
ды мануфактуры и отвечал, что пока еще живой. Ему подки-
дывали банку-другую консервов.— Да иди ты вниз, Васька!
Плюнь на все, ведь пропадешь,— говорили ему, но он отвечал:
— Нельзя! Й машину растащат, и мануфактуру.— И оста-
вался. Оставался один, голодный, два месяца, пока йе расчи-
стили дёрОГу чёрёЗ АЛайскуЮ долину.
А вот ещё оДйн Тий и характер.
Шофер Б», который тоже в чйсле Других в 1937 гоДу пробив
вался вниз, в Ош, был человеком совсем другого склада. Он
отличался упорством в работе. Й когда мы копали себе дорогу
вниз, через снега и перевалы, он вел себя молодцом» Шофер он
был тоже первоклассный» А вот Во Время войны прославился
как «король каЛЫмЗ»» Драл 0 жйвого и мертвого все, что Мож-
но-, спекулировал И жульничал» Транспорта ведь почти не
было, и он, насажав пОЛнуйэ МаШйну людей, вымогал послед-
нее у женщин и детей. К концу войны он отгрохал себе не то
семи-, не то десятикоМйаТный дом и соответственно обстанов-
ку. А вот недавно мне ктЬ-тО говорил, что нынче он церковный
староста. Вот это совсем интересно. Хочет, значит, грехи отмо-
53
лить, за то, что в тяжелые военные годы женщин и ребятишек
грабил!
Долгие довоенные годы в Памирской экспедиции САГУ
работал шофер Петя. Это были годы, когда только-только от-
крылся Памирский тракт и когда каждый рейс из Оша в Хо-
рог был почти то же, что марш Ливингстона через Цент-
ральную Африку. Отличительными чертами Пети были хлад-
нокровие, доходящее до безучастности, неутомимая, но нето-
ропливая трудоспособность и великая смекалка.
Слетев в кювет (что случалось с ним не единожды оттого,
что в те времена машины нашей экспедиции работали многие
сутки подряд), он не пугался и даже не удивлялся. Он осмат-
ривался и спокойно оценивал обстановку. При этом он сохра-
нял невозмутимость на физиономии, даже если она у него
была вся в крови. Затем, приняв решение, он начинал действо-
вать и действовал до тех пор, пока машина не приходила в
движение.
Петр был безотказен в работе. В любые заносы, через лю-
бые плывуны и броды он подвозил продовольствие во все от-
ряды, причем работать мог сутками. Когда доходил до полно-
го изнеможения, то просто засыпал. Он мог заснуть лежа под
машиной, или за баранкой, или сидя за столом. Вот чтобы он
спал в постели, мне видеть не приходилось.
У Петра было повышенное чувство справедливости. Если
его ругали за дело, за нерадивость, за подвох, он всегда по-
честному признавался и не возражал. Он пожимал плечами и
говорил что-нибудь вроде:
— Ну правильно, ну я ничего не говорю! Ну отдам, отдам,
ну сделаю!
В самые лютые морозы, две недели не выпуская лопаты, он
мог копать снег, расчищать дорогу, чтобы забросить продо-
вольствие зимовщикам, без которого они бы голодали, без ко-
торого зимовка была бы сорвана.
Он первым прорывался на Памир весной и провозил такие
вещи, которые провезти, казалось бы, невозможно. Например,
на озеро Каракуль он в своей маленькой машине притащил
здоровую лодку. Вообще же славу Петька имел громкую и
скандальную как жулик, пытавшийся свинтить что-то с чу-
жой машины на рассвете, исходя из пословицы, что «кто рано
встает, тому бог подает». Но мне хочется вспомнить не этого
жулика, а безотказного, спокойного и невероятно трудоспособ-
ного шофера, который день за днем, месяц за месяцем, год за
годом гонял и гонял свой газик, снабжая все отряды и стацио-
54
нары, создаваемые неутомимой энергией начальника Памир-
ской экспедиции П. А. Баранова, и продовольствием, и снаря-
жением, и приборами, и людьми.
Эта ломовая работа многих лет не принесла ему особой
славы. Но зато его помнят на Памире до сих пор за неудачную
попытку провезти с Памира барана (что запрещалось), одев
его в тулуп и посадив в кабину под видом помощника. Весь
Памир хохотал над Петькиной неудавшейся хитростью, когда
пограничники, осматривавшие машину, в ответ на свое пред-
ложение пойти попить чайку улышали от закутанного в тулуп
«помощника шофера» «бе-е-е». Вот это помнят и поныне.
А вот еще фигура: водитель Памирского ботанического
сада...
С самых первых лет существования сада как я помню сад,
так я помню Ямина Замирова — первого или, может, одного
из первых памирских шоферов-таджиков. Во все экспедиции
Ботанического сада: в Иркештам — за тянь-шаньскими елями,
на Бартанг — за грушами и тутовником, на Ванч — за яблоня-
ми, во все маршруты — в Душанбе за людьми, материалами и
продуктами, через Ош, через Калаи-Хумб — всюду гонял он
свою старую полуторку и сколько принял с ней мук, знает
только памирская дорога, пока наконец в ноябре 1953 года не
пришла телеграмма, что Памирскому ботаническому саду вы-
делен новый ГАЗ-51.
Собрались в тот же день. Страх, что кто-то перехватит ма-
шину, мгновенно погнал в Душанбе директора сада Анатолия
Валерьяновича Гурского, старейшего сотрудника сада Михаи-
ла Леонидовича Запрягаева и Ямина. Погода была отврати-
тельная, с минуты на минуту дорога могла закрыться, Сегир-
даштский перевал уже. покрывался снегом. Памирский тракт
на отрезке Душанбе — Хорог в эти годы был еще очень плох.
Построенный во время войны, он только еще вступал в строй.
Он был очень узок, на поворотах место было не для четырех
баллонов, а для трех, подъемы круты, повороты — только-толь-
ко чтобы завернуть. Были места, где на протяжении кило-
метра, а то и двух-трех встречные машины не могли разъе-
хаться: одному из водителей приходилось подавать машину
назад.
Все попутные и встречные шоферы в один голос говорили,
что старушка машина Ямина никогда не вылезет на Сегир-
дашт. А Сегирдашт все заметал снег, и под перевалом Гурский
приказал Ямуну возвращаться, а сам собрался ехать на попут-
ной машине. Но Ямин отказался: очень уж ему хотелось са-
55
мому получить новую машину. И чудо случилось: старая
мащина переползла через Сегирдацпт!
У Комсомолабада нужно было пройти зрамеццтый «Голу-
бой берег», или, как его наадвади еще, «Црощай, моло-
дость^,— семи^цдоме^ровую осыпь, которая именно сейчас,
под дождем,. вое одедздда и одгодз^ла. Дождь щед непрерывно,
и, когда одацщна Додщзд подрщда $ «Г^тубфОДУ беэе?У»ч он уви-
деДх га# перед цим куоед за куском цсчвзз^ ца^ыгадаед. до-
рада- «Голубой берег» де^зл дррруи не быдс, ц %е#оре ма-
щцной Дмцга садилась чу^ ли не еотня мащщк Лил дождь,
никакой помощи и никаких тракторов не было и це предви-
делось.
Четыре дня шоферы и пассажиры сами делали дорогу. Лил
до^едь, предрвод^с^вия не &ЫДР, инструментов не бы.де,. были
тедщ^ц голедцые, мокрые и устздьде дкади. Нд цятьдй ма-
шина ЯодВДа, а за ней еще дедяро^о семь матриц в<?е-гага про-
шла цр вдрць отданной дерюгу.
Беа ещеуцды ар^едледщйг ррлучда надый ГДЗ-61Х сразу
ра^фнуджъ И теде^. уяф га ДЗДЗ мцщци#х педлц га?ЭД- Но
быде уже цоадцо: дерюга рфодиадаяо з^рыгаад- Перау^ ода-
швду, старый гаДОЯ», гащрежцеду вед Swh,, но на ней уже не
было, тррадедо?А ве 0адр. qrara, ОДЦадо це.ТО на быдр. у начала
подъема да перепад Садирд^щт, К посадке Кддзи-Гусейн, вы-
яснилось, что дорога на перевал занесена снегом. То,гда ду-
шанбинские машины, которые шли ца Цаэдцрх раздернулись
и пошли назад. А вот двадцать машищ которые шли с Паодира
в Дущанбе, пробились с той стороны Сегирдащта до самой
верхней точкц перевдла, а спуститься уже не могли. Шоферы,
брбсц? машины, спустились к Калаи-Гусейну. Отсюда из киш-
лака в течение семи суток подошедшие тракторы и шоферы,
в том числе и наши памирцы, штурмрвалй подъем, расчищая
снег с лопатами в руках. И когда наконец дорога до перевала
была пробита и двадцать машин, застрявших на перевале,
разогретые и ожившие, спустились вниз, машины Ботаниче-
ского еада двинулись вверх.
С шести утра начался подъем, а когда достигли перевала и
нужно было спускаться, наступила глубокая ночь. Начался
спуск по семи многокилометровым узким, скользким и засне-
женным серпантинам, пробитым в крутейшей скале над Ка-
лаи--Хумбом. Ночь, а на мдоциие Ямина ни света, ни тормозов.
Щесть часов в кромешной тьме, над двухкилометровым обры-
вом спускал Ямин свою, старушку. Гурский ца новом ГАЗе
щел вторым, подсвечивал сзади Ямину под колеса. Но на до-
воротах, где светитв нельзя, Ямин шел уже в полной тьме. Он
М
спускал машину своим ходом, отжимая недёль сцепления, ко-
торая всю дорогу •была вклюЧейа па ваяний ход. Шесть часов
они шли ети -йроклятые восемнадцать километров непрерывно-
го спуска к Калаи-Хумбу.
— Да как ясе 4ы, сумасшедший, решил спускаться бей све-
та и без тормозе^? — спросили Ямина нгоферы в Калан-Хумбе,
наблюдабшйе ату безумйую авантюру 'снизу.— Как&й класс?
— Третйй.
— Вот черт! А сколько лет водишь машину?
— Тоже третий.
— Да врет он, фасонит! Сразу видно, первый класс и стаж
не меньше десяти лет-!
И так год за годом-: Снабжение сада, строительство сада,
экспедиция сада. И всёгдн Ямищ Ямищ Ямин. В 1968 году
Ямин поздней осенью гнал машину из Душанбе в Хорог вкру-
говую, через Байеущ УрсатьетКжую, Коканд, АЭДйЖай, Ош й
Мургаб. Не доезжая Андижана вывала Из дар’ея кдрдбкА пере-
дач. Под хОл’ОДным ноябрье&йМ Дд^сДем Присвё^ фар Пришлось
ее снимать и реМон^ировай».	на Мес^о йё х^а^гиДЬ сил.
Мокрый, ночевал в кабине^ уфем под йейрекрйй-ак>щимся
дождем поставил и поехал. В Оше, на базе, врач сказал, что
у нёдо йбейОё^гЙе легкйк. ВбёййЛйии%	йййёЧййй, Йо ка-
Кай-То бОЛёййь oCYa-Жёь. ДоЗйЮ йё ЭДо^яй йОЙЙТь, в Чем дело.
Накойей; -Догадались оДёМ^ь рёй'тгёй-. И рёйГФёен Показал в Пра-
вом легком большую каверну: прогрессирующий туберкулез.
И потом несколько лет подряд то больница, то дома, то снова
работа в Памирском ботаническом саду...
А потом? А потом Ямин, приговоренный Ямин, взял и вы-
здоровел. И опять шуртйИФ еёд Майина Ид Вд¥ЬНй^ёскдму Саду,
опять экспедиции, Душанбе, ’Ой, еггЯ¥ь ’o&bfra зй р&Стёнибми.
И до сих пор Ямин в саду. Я вдобйф Не представляю сёбе Па-
мирского ботанического сада бёз ЯМина.
Последний, кто вспоминается, последний йорфрет Водителя
в этой галерее,— это: «Бырыйчп, НамйрчЩ йОДфгыз, тиопер-ме-
ханик Джумамат». Последние слова — 6 ДйсумаМате Муёаёве,
штатном, бессменном, коронном шдфере Памирской биостан-
ции...
Безотказный водитель, первый Кйр^з с ПаМяра, получив-
ший нрава, он прошел с Памирской биостанциёй весь свой
жизненный путь. Он был тверд и спокоен На самых опасных
мостах и переправах, на самых узких участках Дороги. Он был
спокоен при обвалах и разливах рек. Но вот при малейших
уколах самолюбия он был совершенно невменяем. При малей-
W
шем намеке на обиду он швырял ключи, гайки и шапку мне
под ноги, ругался, как старый боцман, и выбегал с криком
прочь. Сколько раз он требовал у меня расчета, боюсь сказать.
Это цифра с несколькими нулями.
Много и часто выручал он Памирскую биостанцию. А вот
в любом городе приходилось выручать его. Он панически, до
судорог боялся каждой милицейской фуражки. В Душанбе,
куда мы приехали на открытие республиканской Академии
наук, он четыре раза проскакивал со страху мимо ворот ака-
демии, куда нам нужно было въехать. Со страху, потому что
на углу стоял милиционер. Он мазал от страха мимо ворот и,
проехав, опять и опять начинал заезжать вокруг квартала.
Заезжал до тех пор, пока его не забрал этот же милиционер,
который никак не мог понять, что, собственно говоря, Джума-
мат делает и почему все время ездит по кругу. Спасибо Ямину,
он на хорошем таджикском языке за какие-нибудь два-три
часа уговорил милиционера отдать Джумамату права.
Но не повезло Джумамату Мусаеву — первому шоферу-ме-
ханику киргизу с Памира: несколько лет назад он ослеп. Сей-
час он живет с семьей в Дарауткургане.
Шофер — это хорошая специальность. Это нужная специ-
альность, красивая специальность. Я говорю о мрачноватых
шоферах Памирского тракта. Это надежные и хорошие ребята.
Сотрудники
Написать о сотрудниках, о людях экспедиции, о своих товари-
щах совсем не просто. Но, написав о караванщиках, о водите-
лях, не писать о непосредственных сотрудниках экспедиции,
об их характерах, об их жизни и судьбах нельзя. Интересные
судьбы и интересные люди.
Поэтому я набросаю несколько портретов экспедиционных
работников, несколько биографий, напоминающих биографии
тех людей, которых я встречал в больших экспедициях. Но
при этом не буду называть никаких фамилий.
Отобранные для этой книги портреты — в некоторой степе-
ни обобщение свойств характеров и судеб тех людей, которых
я знал. Я хотел рассказать здесь не столько о реальных лицах,
сколько о разных типах людей, встречавшихся мне за долгие
годы экспедиционной работы.
58
Великий систематик
О Великом систематике я слыхал с детства. О нем и о его зна-
менитой матери, той самой, которая в ночную пургу вынесла
с ледников Монблана его отца, своего мужа, брошенного про-
водниками.
Когда я кончал курсы коллекторов при Академии наук, то
пришел к нему и сказал, что очень хочу ехать в экспедицию
в Среднюю Азию. Великий систематик, который в течение дол-
гих лет вел исследования растительности Средней Азии, в это
время уже заканчивал свои большие экспедиции.
Принял он меня в здании гербария, где бывал теперь боль-
ше, чем в горах и пустынях.
Гербарий — большое здание, стоящее у входа в Главный бо-
танический сад. Каждый этаж его представляет собой длин-
нейший зал, тесно заставленный рядами шкафов, поднимаю-
щихся от пола до потолка. В этих шкафах тысячи полок, на
полках сотни тысяч папок, а в папках миллионы листов кар-
тона. На каждом листе этого картона прикреплен засушенный
экземпляр растения. Сюда, в этот гербарий, поступали почти
все растения, собранные ботаниками нашей страны. Экземпля-
ров гербария, хранившихся здесь, были миллионы, а сотрудни-
ков, работавших тут, совсем немного.
И в этом гигантском хранилище растений всегда царила
тишина.
На том этаже, где оказался я, сидело всего два-три молча-
ливых, бесшумных и незаметных человека, в том числе один
молодой талантливый систематик. Он ходил неслышно, тихо
улыбался, и его крупные белые руки с большими бледными
пальцами, похожими на аксолотлей, обитателей подземных пе-
щер, непрерывно перебирали гербарий. И гербарий не шур-
ш а л в его руках!
На этом же этаже был и кабинет Великого систематика.
Это был огромный человек, большой и тяжелый, как шкаф,
всегда с всклокоченными волосами и всегда в поломанных
очках на вытаращенных подслеповатых глазах. Он был круп-
нейший специалист по растительности Средней Азии, автор
толстенных монографий и сотен работ поменьше. Только кар-
точки с названиями его работ в библиотечном каталоге зани-
мали полметра. И это здание построил он, и гербарий осно-
вал он.
Великий систематик тогда был в расцвете сил и был пора-
зительно трудоспособен. Он с утра до вечера перебирал герба-
рий, и его сотрудники, и сам он работали как машина.
59
Он долго смотрел на меня и потом сказал:
— Хотите ехать в Среднюю Азию?
— Хочу. Очень.
— Не пожалеете?
— Думаю, нет! — сказал я.
И он долго смотрел на меня.
— Там жарко, там малярия и вообще трудно,— сказал он
и опять долго молчал.
Потом он подписал мое заявление о приеме в экспедицию
и задумчиво сказал, по-моему не мне, а себе:
— Но ведь я вот не жалею, что когда-то поехал?
Потом было еще много разных встреч, но я расскажу об
одной.
Лето 1943 года, блокадный Ленинград. Я стою в обороне
где-то под Пулковом. На фронте тихо, отпускные в город дают
легко, и я нередко появляюсь в Ленинграде. Но куда идти?
Друзья, родные кто умер, кто эвакуирован, кто воюет.
И в этом огромно^ городе, моем городе, мне некуда прйти.
Я захожу в Ботанический сад и сижу в тени деревьев, слу^
шаю шорох листвы, но мои мысли не там, а в роте, не о листве
думаю я, а о неудобных ходах сообщения на моем участке
обороны и о воде в окопах. Рядом садится сторож, мы разгова-
риваем, и я неожиданно узнаю, что Великий систематик в Ле-
нинграде, что он работает дома и часто бывает в гербарии.
Я иду к нему домой: он живет здесь, рядом, на территории
Ботанического сада.
Он сидит за столом, заваленным рукописями, гербарием,
книгами. Он вес такой же огромный, громоздкий, хотя и ху-
дой. И волрсы pro все так же всклокочены. Оторвавшись от
рукописи, он долго с недоумением смотрит на меня через ско-
собоченные железные очки с толстыми-толстыми стеклами.
Смотрит на форму, потом на лицо и наконец вспоминает:
— А, это вы,— говорит он.— Вы откуда?
— Я под Пулковом,— говорю я»— В обороне. А вот как вы?
Что вы тут делаете?
— Что я?! — говорит он, и на его лице отражается недо-
умение, Qh ошарашен, он недоумевает: как об этом можно
даже спрашивать!
— Как это?! — говорит он.— Я же пишу флору Ирана! —
И молчит.— Как же вььто этого не знаете? -т- И потом добав-
ляет уже деловито: и знаете, работа идет хорошо. Сейчас
тихо, никто не мршаот» Самая рабочая обстановка»
60
Так говорит ученый, работающий над флорой Ирана под
ежедневными обстрелами и бомбежками, в осажденном Ле-
нинграде!
И еще одно, последнее, свидание. Один из трудных после-
военных голодноватых годов. Вечеров накануне Нового года
я кончаю работать в гербарии, где обрабатываю памирские ма-
териалы, когда мне говорят, что Великому систематику плохо.
Нужны лекарства, нужно куда-то пойти и что-то достать, а
пойти и достать некому.
Он живет, как и прежде, на территории сада. Он очень стар,
очень болен. В разрезы у него на животе вставлены какие-то
резиновые и стеклянные трубки. Что-то ему вливают, что-то
отсасывают. Но с раннего утра до часу он работает. Потом под-
ходят боли, потом долгие и мучительные процедуры. А вече-
ром ему чуть легче.
С рецептами, карточками, талонами я мчусь куда-то, что-то
добываю, а когда являюсь со всем этим чарсв в одиннадцать,
меня зовут к нему. Он полусидит а постели, смотрит на меня
через свои немыслимо толстые и скверные очки и улыбается.
И он протягивает мне маленькую книжку тезисов какого=то
совещания с дарственной надписью. В этой книжке его статья
о районировании растительности Памира.
А я все-таки первый! ™ говорит оц и улыбается широко
и счастливо.
Вот ведь действительно удивительное дело'- он, старый, уми-
рающий, шел до конца впереди здоровых И молддых, и ОН пер-
вый дал флористическое районирование Памира.
Удивительный характер, удивительное упорство и трудо-
способность до последних минут...
Картировщик
А вот еще фигура, настоящий экспедиционный волк, всю
жизнь проработавший в маршруте, лучший знаток раститель-
ности Западного Таджикистана.
Он родился на хуторе близ Диканьки от потомков запорож-
цев, вскоре после революции. Учился в пединституте, воевал.
После госпиталя в конце войны попал в Таджикистан. Снача-
ла преподавал в школе естествознание, потом пошел в аспи-
рантуру. Дали ему тему, и поехал он изучать растительность
Кураминского хребта. Он ехал на Кураминский хребет через
два перевала, за триста километров, ехал вдвоем с природным
номадом —= калмыком. Ехал верхом вышедший из госпиталя
солдат, у которого не хватило куска мяса, вырванного оскол-
61
ком. Этот недостающий кусок и мешал именно вследствие того,
что его не было. Но когда они добрались до Кураминского
хребта, вымотался калмык, лошади измотались, а подбитый
солдат был «ничего себе».
С этого маршрута и начинается экспедиционный путь охот-
ника за кормами, геоботаника-картировщика. В конце сороко-
вых годов он обследует Кураминский хребет. В начале пяти-
десятых картировщик носится по горам и долам, ищет места
для геоботанических стационаров, которые должны располо-
житься во всех природных зонах Таджикистана — в пустынях,
лесах, высокогорьях. На этих стационарах — в Гараутах, Ан-
зобе, Ренгетау и других — начинаются многолетние работы по
изучению растительности, кормовой базы, по изучению биоло-
гии растений.
А картировщик, закончив выбор участков под стационары,
уходит в многолетний беспрерывный картировочный рейд, ко-
торый продолжается до сих пор. Он работает на лошадях и
знает их настолько, что твердо командует: эту отдать такому-
то, эту такой-то, эта норовистая, на эту сяду я сам, эту под
вьюк. И вот ведь что чудно: поработает он с лошадьми, и они
сами почему-то после этого за ним ходят. Любят. Это я не раз
замечал, встречаясь с ним в маршрутах.
А маршруты каждый год, маршрут за маршрутом — Гис-
сар, Матча, Курома, Актау, Дарваз, пешком и с ишаками, по-
том с лошадьми, потом машинами, потом вертолеты... И каж-
дый маршрут несет свои неожиданности.
Хребет Петра Первого, высота три с половиной тысячи ме-
тров, ближайшее жилье — в пятидесяти километрах. Поздняя
осень, снег, мороз, а на снегу шесть человек и шесть собак.
Это отряд незадачливых охотников. Наступает ночь, продо-
вольствия нет, неопытные охотники в панике. Тут-то на них и
наткнулся картировщик. Его не смутить такими вещами, как
снег и мороз. Он смеется. Без паники! Не хныкать! Копать
снег, собирать кизяк! Молчать! С неохотой, не веря в успех, со-
бирают охотники кизяк. А вскоре ярко пылает костер и гре-
мит выстрел: на свет костра прилетел филин. Ожили охот-
ники!
Все согрелись, все понемногу поели полуобжаренного фи-
лина, даже собаки. А затем каждый охотник взял свою собаку
к себе в спальный мешок и, довольный, уснул. А у картиров-
щика не было собаки. Он разгреб уголья, расстелил свой ме-
шок на месте, согретом костром, и заснул. Ему было тепло с
вечера, а ночью стало еще теплее: все собаки сбежали из
62
спальных мешков хозяев и, сгрудившись, спали на теплой зе-
мле вокруг картировщика или на нем самом.
И так всю жизнь, год за годом — геоботанические экспеди-
ции, геоботаническое картирование — пешком, на ишаке, на
лошади, на машине... Из одного маршрута в другой: Карате-
гин, Вахшский хребет, Нижний Пяндж, ледник Гармо, Зерав-
шан...
И если действительно кто и знает растительность Западного
Таджикистана, его кормовые угодья, то это он. Он может ска-
зать, хватит ли в каком-либо районе по Кызылсу, Яхсу, Вахшу
или Кафирнигану пастбищ. И если это неизвестно и необходи-
мо это выяснить, то правительство Таджикистана посылает
туда именно его.
Что еще о нем написать? Говорят еще, что он змей не боит-
ся, что змеи его боятся. И даже рассказывают, что когда одна-
жды раненый кабан на охоте надумал пырнуть его клыком в
локоть, то он обложил его «черным словом» и кабан убежал.
Говорят, что это чистая правда.
Железная женщина
Все, кто подъезжал к Памирской биостанции в Чечекты и в
довоенные годы, и в военные, и в послевоенные, весной, летом
или осенью, всегда могли видеть на ее опытных полях невысо-
кую плотную фигуру в фуражке образца начала двадцатых го-
дов, в черной жилетке, коротеньких штанишках и высоких
шнуровых ботинках.
Это женщина, «продавшая душу» Памиру. Она то одинока,
то окружена учениками. Она непрерывно работает, и в жару,
и в снег, всегда. Кетменем она действует всегда сама — и буду-
чи молодым преподавателем, и будучи профессором, и членом-
корреспондентом.
Родилась она в Средней Азии, и только ее раннее детство
было светлым. Еще в детстве она потеряла мать. А три года
спустя после смерти матери к ней, школьнице, пришел отец
и сказал, что и он скоро умрет. Отец был полковой священник,
в молодости тщетно мечтавший об университете, о снятии сана,
о другой, нерелигиозной жизни. Потом умерла жена, а потом
оказалось, что и его дни сочтены. Он пришел к дочери, сели
обсудили, что ей делать и куда деваться, когда его не станет.
Конец её детства и юность были уже одиноки, гимназию она
кончала круглой сиротой.
Потом были Бестужевские курсы, мировая война, револю-
ция. И вот к ней, среднеазиатке, живущей в Петрограде, при-
63
ходйт весть о том, что по декрету ЛейййД % ТаШдейтё ёдздаёт- J
ся Туркестанский университет.
Кругом разруха, фажданёка;я война, а $ фё^раде WW года;
на Брянском вокзале ‘стоит под йофуйкой ёШёЛёЙ, б кёГорый
все в^йсшйе школы Петрограда й Мсё&вы Вебу?’ йёе, что тй*о-
гут,— книги, приборы, коллёкцйй Длй вйОйь Созданного Турке-.!
станского университета. Москва и Петроград дали библиотеки^
Тимирязевская академия — аппаратуру Д-йя сельского хозяй-
ства. Грузнлйсь больше чем полмёсяде. А еЯДЛи два Месяца.
И сразу fc Ташкенте началась бе-ШёнаЛ работа.
В 1923 году Совнарком ТуркёстанёКой республики органи-
зует экспедицию на СарёзекЮё ШёрО. Ведь ёслй оно прорвется,,
то смоет многие города Средней Азии. В эту эксИеДйЦию рвет-;
ся и она. И г этого начинается ёё «Забддеёа’нйе» Памиром, на-
чинается Большая Памирская ЭКсПедйцйя, в Которую она ухо-
дит на всю жизнь.
В 1927 году ей предлагают новый маршрут по Памиру.,
Геолог Наливкин дал лошадь под седло и лошадь под герба-
рий. Теперь она идет через Ош, через Каракульскую котлови-
ну, через Восточный Памир на Западный. На Западном Памире
она увидела овринги. Это такие тропы по крутейшим ска-
лам. Иногда это кладка Из кНМйёй, НИогДа у Пора! для ног, Вы-
битые й скале. А вот в Шйдве 'обргййН Другие. ВДесь к С’Кале
прислонены два ствола тополя ё ДМр'к&МН, И Дырках перекла-
дины. Это лестница высотой десять Метров, ведущая На не-
приступную скалу. С этой НеИрНёТупной Скалы нуйсно идти
метров десять по карнизу. А выше вторая такая же лестница,
и только наверху, уже над кручей, по скале идет «хорошая»,
«безопасная» тропа шириной Двадцать — тридцать сантимет-
ров. По ней уже можно яДОДа, нё Цепляясь за скалу рукайи.
Но верхняя лестница с фокусами: Мало Того чТо она качает-
ся— еще поперечные палки вставлены кое-как и выскакивают.
В одном письме, рассказывая Про верхнюю лестницу, она писа-
ла, что «ступеньки у нее выдвижные. Когда в руку возьмешь,
выдергиваются. Мне это пришлось испытать на Верхней сту-
пеньке. И впечатление sfro оётайЛяет осГрбе; Как это мне по-
везло— вставить поперечину на мёсТо, когда она выскочила,
ума не приложу».
Ей повезло, она дошла До конца Маршрута. А вот ее лошадь
на одном овринге кувыркнулась вниз...
Эти два путешествия — 1928 й 1927 Годов — были рекогнос-
цировкой. А уже с 1933 года начинается великое наступление
на Памир, и это наступление обязано с рождением Памирской
экспедиции САГУ, с великолепной деятельностью ее основате-
04
лей. Она становится заместителем начальника этой экспеди-
ции.
1933 год. Экспедиция САГУ в составе всего нескольких че-
ловек делает рекогносцировку по Восточному Памиру, заходит
в Джаушангоз и Булункуль — и там появляются первые опыт-
ные посевы. Но в ту пору двигаться по Памиру было все равно
что играть в рулетку. Если она благополучно одолела Шидз, то
на переправе через реку Кокбай под ней сбило лошадь и она
сама чуть не утонула. Начальник экспедиции в том году тоже
отличился: скатился вместе с лошадью с овринга. У лошади
были переломаны все ребра и ноги, у начальника — только два
ребра.
А с 1936-го начинаются основные работы на стационаре в
Чечекты. Под ее контролем испытываются огромные коллек-
ции ячменей, пшениц, турнепса, репы, редиса. Непрерывная
многолетняя кропотливая работа с весны до осени по сортоис-
пытанию культур, пригодных для Памира. Этому делу она и
отдает всю жизнь. И не зря. В результате мы сейчас твердо
знаем, что на высоте 3800 метров могут расти редис, турнепс,
репа, лук. Отобраны сорта ячменей. Потом, когда выяснилось,
что кормовые растения — люцерна, клевер, тимофеевка — ра-
сти на Восточном Памире не могут, она начинает отбирать для
культуры кормовые растения из дикой флоры Памира, начи-
нает создавать новые кормовые растения из диких. И это ей
удается.
И так с 1934 года и до самой войны — каждое лето опыт-
ные поля и маршруты. Все военные и послевоенные годы она
тоже проводит на полях Памирской биостанции и в маршру-
тах — в Модьян, Алайскую долину, на Шахдару...
Сейчас ей около восьмидесяти, но свое семидесятилетие
она праздновала на Памире. Вся ее жизнь ушла на нечелове-
ческую борьбу с природой, с жесткой, суровой, но, как оказа-
лось, не совсем неприступной природой Памира. Длинная
жизнь, полная каторжного труда, как гвоздь, вбитая, вогнан-
ная в Памир. Все менялось: годы, сорта, люди. Она остава-
лась. Она встает раньше всех и норовит всех будить, за что на
нее многие ворчат; она целые дни с кетменем: сама поливает,
окапывает, наблюдает, за что многие над ней посмеиваются.
Она всегда опаздывала к обеду и к ужину, и за это на нее тоже
ворчат. Она всю жизнь думала, что могла бы сделать в десять
раз больше, чем сделала, поэтому кидалась на все и все хоте-
ла сделать сама. И если не в десять, то раза в три больше, чем
могла, она вее-таки сделала.
3 М 322	65
Мой одноклассник
Вспоминается мне еще одна жизнь, жизнь человека, только-
только вошедшего в науку. Судьба отпустила ему не меньше
талантов, чем другим, но вот времени не отпустила.
Это был мой одноклассник. Он вырос в рафинированно-ин-
теллигентном ленинградском семействе. Отец его был перво-
классный скрипач, ученик Танеева, мать до революции была
спириткой, секретарем мистического журнала «Ребус». Не
знаю, насколько это точно, но он клялся, что знаменитую кни-
гу йога Рамачарака об индийских йогах на самом деле напи-
сал его дядька, носивший «в миру» совсем другую фамилию
и живший в Ленинграде на 7-й Советской.
Дом моего друга был утонченный, артистический и даже
вегетарианский. В школе мой одноклассник сидел впереди
меня, а жил вовсе не в вегетарианском, музыкальном или
школьном мире, а в дебрях Африки и в горах Тянь-Шаня.
Я непрерывно получал от него такие записки: «Кто из чле-
нов Моссовета первый побывал за 84°северной широты?»,или:
«Как ты считаешь, какой был главный недостаток Пржеваль-
ского?», или: «Отрезали уши Семенову-Тянь-Шанскому или
нет?» Потом выяснилось, что севернее восьмидесяти четырех
градусов первым побывал Нансен, выбранный в почетные чле-
ны Моссовета за помощь голодающим русским детям в первые
послереволюционные годы, и что главным недостатком Прже-
вальского было то, что на охоте он не знал удержу и стрелял
беспрерывно, пока были патроны.
Мы оба после окончания школы не попали в вуз, и я по-
шел на лесопильный завод, а он сразу уехал коллектором в
экспедицию. Когда он прибежал сообщить мне о том, что уез-
жает, он светился от счастья. Я мучительно ему завидовал, но
все же решил пробиваться в вуз.
Перед отъездом мы с ним говорили только об экспедициях
и вообще находились в каком-то экспедиционно-бредовом со-
стоянии. Мне до сих пор стыдно этого, но в те дни нас дважды
можно было видеть на Елагином острове, увешанных ледо-
рубами и высотомерами. Какое ужаснейшее пижонство! Каки-
ми мы были идиотами!
Потом он уехал, а когда вернулся, его рассказы были по-
трясающими, с таким азартом он рассказывал. Иногда даже,
пожалуй, с излишним азартом. Как-то раз в пылу рассказа за
чинным семейным столом, где в числе приглашенных были и
знаменитости, он, увлекшись, выругался. Отец воздел свои
руки, мать зажала себе рот, мертвое молчание воцарилось над
66
этим сверхинтеллектуальным обществом. Но это мелочь, а вот
от людей я знал, что он молодец, что он в экспедиции работал
как дьявол.
Через некоторое время ему снова нужно было уезжать, но
он заболел. Называли разные болезни, но точно никто ничего
не мог сказать. Проходил месяц за месяцем, а ему становилось
все хуже. А потом стало так плохо, что он уже не мог даже
сам садиться в постели. Я заходил к нему, но не часто. Трудно
объяснить почему. По-видимому, я слегка завидовал ему и не-
много стеснялся. Может, считал неудобным навязываться.
Только после я понял, как он был одинок в это время. Но вы-
держка у него была чудовищная. Он никогда не говорил о
своей болезни.
Между тем ему становилось все хуже. Видимо, в организме
шел какой-то процесс. У него вырезали часть ребер. Процесс
продолжался.
Я видел его последний раз, когда он только что перенес
вторую операцию. Он был румяный и бодрый.
— Ты знаешь,— сказал он,— я впервые за эти полтора
года, что лежу, почувствовал, что начинаю поправляться.
Минуты через две меня заставили уйти.
Я ушел, а он ночью умер. Его жизнерадостность накануне
объяснялась просто: ему сделали укол морфия. Мне до сих пор
стыдно. Почему я не ходил к нему, когда ему было так плохо?
Ему досталась только одна экспедиция и после этого — смерть.
Но какую же выдержку он показал и какие мог бы совершить
дела, если бы ему достались и следующие экспедиции!
Географ
Другой портрет из экспедиционной галереи.
Это небольшой человек с бородой и горящими, как уголья,
глазами. Зимой, когда он не в экспедиции, он читает лекции.
Причем свои лекции — а он читал в вузах разных городов —
он читает не в крахмальном воротничке и не стоя за кафедрой.
Читает он в свитере или другом костюме с экспедиционным от-
тенком, сидя на кафедре с трубкой в зубах.
А лекдош он читает хорошо, интересно. Все, что он делает,
он делает быстро, бегом. Так он пишет статьи, так написал
кандидатскую и докторскую. Писал быстро, но исправлял
мало, и ему это сходило, ибо он умен.
Это один из самых блестящих собеседников, которых я
встретил в своей жизни. А вот печатные работы у него не та-
3*
67
кие блестящие, как его красноречие. Он их другой раз недота-
чивал, отчего иногда подвергался нападкам.
Начал работать он в тундре, работал с известным тундро-
ведом, человеком умным, но тучным и медлительным. Ужить-
ся и сработаться они не смогли. Когда начальник еще только
выходил из лагеря, он уже проходил полдороги, когда началь-
ник был на полпути, тот был уже неизвестно где. Вообще во
время работы он всегда был на двести метров впереди началь-
ника или в ста метрах позади. И когда он был нужен, его ни-
когда не было поблизости.
После тундры он поехал в Среднюю Азию и там сделал кан-
дидатскую, причем сделал ее буквально бегом. Потом он был
на разных научных должностях в Таджикистане, но сбежал
с них, ему были нужны экспедиции, вообще движение. В на-
чале пятидесятых годов он появился на Памире.
Он много поездил по Памиру, был на Пшарте, Сарезе, Язгу-
леме, Бартанге, Шахдаре, в Кызылработе, на Каракуле, в Тох-
тамыше. В конце шестидесятых годов уехал с Памира и пере-
шел на преподавательскую работу. Но привязан к Памиру, до
сих пор ездит туда ежегодно, где бы ни работал.
Чимчик-отар
Родился он в почтенной мусульманской рабочей семье. Пра-
вда, отец его, по мнению правоверных, занимался не совсем
подходящим для правоверного делом: он работал на пивова-
ренном заводе.
Семья жила в городе, созданном Железным Хромцом,— Са-
марканде. Город этот переполнен знаменитыми памятниками
архитектуры, здесь высится мавзолей Гур-Эмир, поднимает
свой голубой купол мечеть Биби-Ханым, здесь и там стоят ми-
нареты. На эти памятники приходят и приезжают любоваться.
Того, о ком я говорю, тоже влекли эти памятники, но только
совсем с другой стороны: его интересовали птицы, жившие в
развалинах. К Биби-Ханым он бегал не любоваться куполом,
а в поисках сов и сычиков, живших под темными сводами, и
старые минареты привлекали его квартировавшими там сары-
чами и сипами. В доме постоянно были подбитые птицы, соба-
ки и покалеченные звери, и мальчик получил прозвище Чим-
чик-отар — «охотник за воробьями».
Его пристрастие к животным вызывало насмешки прохо-
жих, нападки родных и нередко презрение сверстников. Поэто-
му когда он окончил среднюю школу, то прямехонько из нее
двинулся в университет на кафедру зоологии, где можно было
68
заниматься зверями и птицами, не вызывая осуждения окру-
жающих. Здесь его еще более заразил любовью к птицам про-
фессор зоологии, человек с горящими глазами и всклокочен-
ными волосами. Чимчик-отар занимался птицами все студен-
ческое время, но окончательно «заболел» ими, когда умный
профессор отправил его за Мурманск поработать на птичьих
базарах.
После университета — работа на кафедре со студентами, а
летом маршруты, и все время птицы — на Кули-Калоне, в Зоо-
мингских степях и т. д. Там, в Зоомингских степях, местный
колхоз поселил дорогих гостей, молодых ученых, в абсолютно
новом доме. А молодым ученым как раз повезло: им кроме
птиц удалось поймать четырех тушканчиков Северцова. Уходя
на работу, ученые и заперли их в абсолютно новой квартире.
А когда вернулись, не было новой квартиры, а была развалю-
ха. В каждом углу дома были выгрызены дыры в добрый ка-
зан величиной, и из каждой дыры смотрели большие выпу-
клые симпатичные глаза...
В пятидесятые годы Чимчик-отар работает на Памире, изу-
чает гусей на Зоркуле, уларов в Чечекты, саджу на Акбайтале,
белоголовых сипов на Рангкуле, вьюрков, рогатых жаворон-
ков, клушиц... А в шестидесятые — маршруты и по Памиру, и
по Зеравшану.
Бывали удачи. На Памире, например, обнаружил большую
редкость — гнездо одной птицы. А бывали и неприятности. Во
время обследования птичьего населения на Кайраккумском во-
дохранилище сильнейший шторм загнал испортившийся катер
на островок посреди озера. Это был первый сюрприз. Вто-
рой был в том, что в мешках вместо хлеба оказались сети,
а вместо котла — веревки. Было голодно, но, конечно, наблю-
дать птиц было удобно. Загнанные штормом на остров, они от-
сиживались шесть дней в ямах рядом с людьми. И вместе с
людьми их там засыпал песок. Голодали все, а когда шторм
кончился, кончился и мир на острове. Из-под песка вылез
удавчик и сразу сцапал ящерицу-круглоголовку, а хищные
птицы начали рвать уток. Сидевшие рядом чайки принялись
грабить гнезда куличков.
Так каждый год: маршрут на юг, маршрут на север, мар-
шрут в горы. И всюду — птицы.
Вообще биография довольно типичная: студент, лаборант,
аспирант, старший научный, завсектором, директор. Доктор-
ская степень, издание двухтомника... Сейчас он здоров, бодр
и в расцвете сил. Эта биография — пример жизни экспедицион-
ного ученого, идущего прямым курсом.
69
Спокойный
А вот еще одна короткая биография экспедиционного работ-
ника. Трагически короткая. Я познакомился с ним в середине
двадцатых годов в кружке юных натуралистов при Ленинград-
ском зоопарке. Потом мы встретились в Центральном ленин-
градском кружке накануне окончания школы. У него было про-
звище Спокойный, которое он получил еще в кружке при зоо-
парке.
После школы Спокойный поехал в экспедицию. Сначала в
Муюнкум, потом в Даурию, на Зеравшан, на Тавильдару. На-
чал он хорошо, вскоре стал работать самостоятельно и сделал
стоящую работу.
В 1934 году летом, входя в ворота Ленинградского универ-
ситета, я встретил одного старого кружковца.
— Ты знаешь про Спокойного? — спросил он.
— А что?
— Убит басмачами,— сказал он.
Мы постояли, вспоминая его. Его высокую фигуру, крупное
и невозмутимое лицо, всегда спокойное, доброжелательное,
даже чуть сонное. Я вспомнил, как он выручил меня, когда,
запоров огромную таблицу за день до открытия Географиче-
ского музея, я явился к нему ночью и сказал:
— Как хочешь, а таблицу ты должен сделать к после-
завтра.
А он ответил:
— Я хочу одного: чтобы ты не сидел на моих брюках. Мне
их надо надеть!
И он поехал со мной, и всю ночь и весь следующий день и
еще ночь делал таблицу, а я стоял над ним и ничего не делал,
потому что испортить таблицу я мог, а вот начертить — нет.
Я вспомнил, как часто в воскресенье мы, взяв бинокль, хо-
дили смотреть и слушать птиц в Удельный парк. И мне ничего
не захотелось слышать о смерти Спокойного, и я ушел.
Уже потом я узнал, что он погиб в Таджикистане, в Каба-
диане.
Накануне к нему в лагерь направлялся один известный бо-
таник, но по дороге ему пришлось заночевать из-за дико кру-
того спуска. А утром к нему прибежал рабочий и сообщил о
гибели Спокойного. Он сказал, что накануне они приехали к
колодцу, где и разбили лагерь. Спокойный поехал еще порабо-
тать, но вскоре вернулся и сказал рабочему, что в горах встре-
тил двух подозрительных людей. А пока ставили палатку, про-
пали ишаки. Рабочий пошел искать их и вернулся только к
70
утру. Спокойный лежал у палатки с записной книжкой в
руке. Очаг еще дымился. Когда рабочий его окликнул, он не
ответил, а когда дотронулся до его руки, у него откинулась
голова. Она была пробита пулей. Из вещей были взяты вин-
товка и бинокль.
Вот и все. Он проработал в экспедиции четыре сезона и на-
чинал пятый...
Садовод
Еще одна биография, еще один ученый. Жизнь связала его
судьбу с судьбой Ботанического сада. И родился он совсем
недалеко от сада, в кишлаке, где еще его отец и дед, потом-
ственные садоводы, сажали фруктовые деревья. Они же поса-
дили и знаменитую тополевую аллею в столице этой области,
ставшей сейчас знаменитой на весь мир.
Впервые он столкнулся с Ботаническим садом еще школь-
ником, когда для заработка пришел туда копать арык. И там
ему в первый раз в жизни хорошо досталось. Он заинтересо-
вался, как это взрывают скалу, и вышел посмотреть из-за при-
крытия. Любопытство обошлось ему дорого, но могло обойтись
еще дороже.
Трудно считать садовода экспедиционным работником: он
работает на одном месте. Но этот садовод занимался разными
делами, и все на Памире. То он залужает склоны, то зани-
мается лесопосадками на галечниках. Он был сначала лабо-
рантом, потом аспирантом, потом научным сотрудником, по-
том директором. Но дело не в продвижении его по службе, не
это важно. Важно, что вся жизнь этого человека имела одну
цель: все что можно притащить в сад.
Долгие годы в саду на той же должности сидел другой
«скупой рыцарь», собиратель богатств и красот высокогорного
Ботанического сада. Он его создал и вырастил, а потом ушел.
И его место занял наш садовод. И этот садовод уже многие
годы непрерывно в пути. Каждый год он в экспедиции:
в 1961-м — на Зеравшане, в 1962-м — на Алае, в 1963-м — на
Ванче и Ишкашиме, в 1970-м — по Бартангу, потом в Молда-
вии, Белоруссии, на Украине, в Польше...
Сейчас садовод кроме накопления новых богатств для сада
занят постройкой мощной насосной станции. Она должна дать
столько воды, что сад станет в несколько раз больше. И тут
история повторилась; только теперь не мальчишка выглянул
из-за скалы, а директор, несмотря на заградительный знак,
вылетел на машине под взрыв. Ох и наделали же камушки
71
дырок в крыше и боках его газика! В какую палец просунешь,
а в какую и кулак.
Что еще можно сказать о садоводе? Любит свою работу, лю-
бит высокогорный сад и свободу действий. Хочет увеличить
сад в пять раз и сделать его самым богатым горным Ботани-
ческим садом в мире да еще построить главный лабораторный
корпус...
Вот, кажется, и все.
Олег-охотник
Пожалуй, труднее всего мне написать об Олеге-охотнике, и как
следует написать о нем мне сейчас не удастся: слишком он
был ярок. Но я все-таки попробую написать о нем хотя бы
вчерне, что смогу.
Это было в начале пятидесятых годов. Я приехал на Па-
мирскую биостанцию из очередной экспедиции, и тут оказа-
лось, что моя койка занята и на ней спит человек могучего
телосложения и с большой бородой. Жили мы тогда в комнате
вдвоем с Тадиком Кишковским, и было нам и так тесно, а тут,
пожалуйте, какой-то нежданный постоялец. Я состроил кис-
лую физиономию, сказал что-то достаточно неприятное, и к
вечеру этот парень с бородой очистил помещение. Это оказал-
ся аспирант-зоолог. Так что началось наше знакомство со
столкновения.
Через несколько дней мы втроем отправились вверх, на Зор-
Чечекты, и сидели там два дня. Мы с Тадиком в ледниковом
цирке проводили ботанические наблюдения, а Олегу, так звали
аспиранта, нужны были козлы.
Мы-то с Тадиком свое дело сделали, а у Олега ничего не по-
лучалось. Козлов, как он выразился, он так и «не узрел» и ни-
кого из них не «прищучил», поэтому, когда мы пошли вниз,
он остался. По его желанию палатку мы сняли и спальный
мешок его забрали, а он остался в одном ватнике, чтобы еще
ночь покараулить козлов. Но вместо ночи он прокараулил у
ледника двое суток, пока не «срубил» козла.
Только тот, кто работал на Памире, может понять, что это
такое — караулить козлов на высоте 4800 метров две ночи сря-
ду, «греясь на месяце» при морозе десять градусов. И когда
через два дня он вернулся с козлом, я спросил его: «Ну
как?» — намекая в основном на ночевки, то он ответил: «Да
ничего!» И я подумал: «Ну, этот, кажется, тянет».
Потом мы отправились с ним на Баландкиик и работали
там два месяца. На Баландкиике работать трудно. Мы все вре-
72
мя были на высоте от 4100 до пяти тысяч. И жить нам было
тяжело, да еще холодно и голодно. Но выдержка у Олега была
каменная, он никогда не хандрил и не жаловался. А я, нужно
сказать, один раз его подвел, очень подвел, но он промолчал.
Как-то раз я без него начал переправляться с ишаками че-
рез реку. Река была неглубокая, но очень широкая и холодная-
холодная, а высота четыре с половиной тысячи метров. На та-
кой высоте и человеку трудно, и ишаки шли через реку с тру-
дом. Но хотя вода била сильно, большинство ишаков перешло
благополучно. Мне и Мамату пришлось переходить реку не-
сколько раз, сколько — я и счет потерял.
Я выбился из сил, и Мамат выбился из сил. А один ишак
все не шел и все ложился в воду, ложился и ложился, и вода
тащила его. Мамат перешел впереди с предпоследним иша-
ком — тот еще шел. А я остался с последним на середине реки.
Поднимал я его раз сто, но он все поджимал ноги, когда я пы-
тался снова поставить его. Наконец у меня разжались пальцы
от усталости, и ишака поволокло. Ишак уже не сопротивлялся.
Я был в таком же состоянии, как и ишак. Мне тоже уже
было все равно. И я боялся, что и меня сейчас вода свалит и
поволочет. И я ушел. Я оставил ишака на середине реки и по-
шел к берегу, а когда дошел, то стоял на берегу и смотрел на
ишака, который застрял между камней в реке. Я был совер-
шенно без сил. Не знаю, сколько я так стоял — пять минут или
десять, когда пришел Олег. Мы вместе вошли опять в реку, при-
несли снятые с ишака вьючные сумы, потом седло. Потом при-
несли ишака, но он уже был мертвый. А сумы, те самые сумы,
в которых была кинопленка, оказались залитыми водой. На
этой пленке были кадры, на которые Олег с огромным трудом
снял диких козлов. Им цены не было, этим кадрам, а я их
угробил. Но Олег промолчал. Только и сказал: «Да-аа!» — ко-
гда вылил воду из коробок с пленками...
За эти испорченные пленки я всегда был в долгу перед
Олегом.
Правда, я считал, что несколько выручил Олега там же, на
Баландкиике, когда не пустил его переправляться через реку
за медведем. Он сгоряча обязательно полез бы и утонул. Мед-
ведь был на той стороне реки, а Баландкиик в этом месте су-
масшедший. Конечно, добыть шкуру и череп медведя с Пами-
ра, с Баландкиика, было для Олега очень важно. Вот и при-
шлось ему тащиться вверх по реке на переправу. Я этого кате-
горически потребовал.
У меня на стене висит медвежья шкура, добытая Олегом.
Количество медведей, добытых им, достаточно велико, и попа-
73
дал он с этим «чермным зверем» в разные сложные положе-
ния, но почему-то в противоположность обычным рассказам о
нападающем опасном, хищном, коварном звере он говорил о
медведе всегда с любовью и нежностью, как о каком-то слабом
и беззащитном существе.
Тогда, на Баландкиике, Олег все-таки убил медведя, а мед-
ведь оказался медведицей да еще с медвежонком. И в настрое-
нии Олега произошел резкий перелом. Он все время повторял:
— Куда же теперь этот малый денется? — это о медве-
жонке.
Жена Олега Галя рассказывала, как в Якутии, уже гораздо
позже, Олегу нужен был экземпляр медведя из Верхнеомо-
лонской впадины, но столкнулся он с ним, когда сам был из-
мучен и устал до предела. Но медведь не напал, а «кинулся
бечь». И еще долго, поглядывая в бинокль, они видели его бе-
гущим по склону гольца, пока он наконец не скрылся за пере-
валом. Когда, через час, и чай был готов, и все отдохнули,
Олег неожиданно с сожалением сказал:
— Вот мы тут чаевничаем, а он, бедняга, все удирает!
Вообще если говорить о настоящих экспедиционных работ-
никах, то второго такого встретить мне в жизни не удалось.
&то быд человек, созданный для экспедиции.
Он родился в деревне в семье сельского учителя, с детства
любил природу — лес, реку, озера. Он с детства знал всех птиц
и был хороший охотник и рыболов, поэтому, конечно, пошел
в университет на биологический. Но началась финская война,
и он пошел с лыжным батальоном на фронт. Началась Отече-
ственная — пошел добровольцем в десантники.
Когда он партизанил, его зачем-то послали в свою деревню,
и кто-то из предателей немедленно выдал его немцам, сооб-
щив, что он десантник и партизан. Олег ни в чем не призна-
вался: «Был на окопах, прятался в лесу, пришел в свою де-
ревню». Его долго держали и каждый день били. Держали в
подвале школы, а бить выводили в классы. Он говорил:
— Иногда, знаешь, подолгу били. Когда руками бьют, это
ничего. Когда палкой, это хуже. И когда бьют, знаешь, что
самое важное? Самое важное вставать и закрывать голову и
живот. Если сбили, обязательно надо вставать, иначе начнут
бить ногами и изломают. А встанешь, они бьют, бьют и уста-
нут. Меня, знаешь, все больше в классе били, а на стенах кар-
ты и все кровью забрызганы. И когда на Италию или Индию
брызги летят, ничего. Когда по Сибири — хуже, а вот когда до
Северного полюса брызгает, тут только об одном думаешь: мол-
чать, молчать. И как собьют — вставать, вставать.
74
— Сколько же это продолжалось?
— Да, знаешь, порядочно. Я как-то уж потом и со счета дней
сбился. Каждый день, без выходных, даже по воскресеньям не
ленились.
— А что дальше было?
— А дальше смешно: не то мое дело по пьянке потеряли,
не то следователь новый мне поверил, только меня выпустили.
— И что?
— А ничего, через две недели опять забрали.
Почему его опять забрали, это уже рассказал мне не он, а
его брат. Он пожил дома с неделю, потом приехал какой-то
представитель рейха. Сход всей деревни. Агитировали на рабо-
ту в Германию. Добровольцев не было. Стали вызывать пооди-
ночке. Вызвали его и сказали: «Или к Власову, или на работу
в Германию, или смерть». Олег, пожав плечами, при всей де-
ревне спокойно ответил: «Против своих воевать не буду, в Гер-
манию не поеду, если другого не остается — значит, смерть».
За это он был отправлен в лагерь уничтожения, но бежал, пар-
тизанил и кончил войну уже в регулярной армии.
После войны — Тянь-Шань, потом Памир, где он занимает-
ся горным козлом — кииком, а с 1953 года — надолго Якутия.
Он изучает белку и пишет блестящую работу о ее биологии,
затем новая работа — и вторая монография «Дикие копытные
Якутии».
Нельзя перечислить все его походы, все маршруты и экспе-
диции. Но вот последние: 1959 год — Токко, приток Олексы,
река Марха; 1955-й — бассейн Яны, 1956-й — Вилюй и Ады-
гейское нагорье, 1957-й — Алданское нагорье, 1959-й — снова
Адыгейское нагорье, 1960-й — Верхоянский хребет, 1961-й —
горы юга Якутии, 1962-й — низовья Лены, 1963-й — дельта
Лены, 1964-й — Яно-Индигирская тундра, 1965-й—Новосибир-
ские острова, 1966-й — междуречье Колымы и Индигирки,
1967-й — Нижняя и Средняя Колыма, 1968-й — Среднесибир-
ское плоскогорье, 1969-й — Колымское нагорье, 1970-й — исто-
ки реки Колымы.
В одну из экспедиций его с женой забросили на гидросамо-
лете на одно из озер посреди Яно-Индигирской тундры, а взять
потом обратно не смогли. В тундре без дров и керосина — ги-
бель. Когда полетели белые мухи и надежды на самолет рас-
таяли, Олег с женой собрали все свое имущество, в том числе
кошку и собаку, и тронулись к берегу Ледовитого океана. От
озера к озеру, перетаскивая имущество через перешейки, они
плыли двести пятьдесят или триста километров. Пища конча-
лась, и они почти ничего не ели. Трехсоткилограммовая лодка
75
несла полтонны научных материалов, а сверху сидели люди.
Над холодными водами озер, в которых с каждым днем все
больше сгущалась шуга, резавшая борта лодки, в корзиночке
ехал кот. Почему не подул ветер посильнее, почему не разгу-
лялась вьюга? Кто знает? Но тундра была снисходительна, все
время дул попутный ветер.
В ночь после того как они добрались до плавника у берегов
океана, замерзли все озера. А на следующий день разразилась
злая пурга, палатку разорвало на ленты, и на ее месте тут же
намело сугроб. И когда они дрожали на ветру, думая, что же
делать, как словно по волшебству ветер нагнал на них стадо
домашних оленей. И на них набрели пастухи. Вьюга бушевала
две недели, но они уже с комфортом жили в чуме.
В последний раз я видел Олега зимой 1968 года в Москве.
Была ночь. Я шел по улице Горького. Мне нужно было за-
брать свои вещи у одного приятеля и трогаться в Домодедово
на аэродром. Самолет на Душанбе уходил рано утром.
Недалеко от ресторана «Якорь» сквозь шум машин, проно-
сившихся мимо, я услышал и увидел человека, оравшего на
противоположном тротуаре мое имя и махавшего руками.
Сначала я не понял, кто это, но потом в могучем незнаком-
це узнал Олега. Он показывал то на часы, то на портфель и
кричал, что у него оппонент, и какой-то «конник», и что ему
некогда.
Почему Олег в Москве, когда ему нужно защищать доктор-
скую в Ленинграде? При чем тут часы? И какой конник?
Я показал на «Якорь», приглашая его туда, но Олег выра-
зительно показал, как запирают дверь ключом, и я, поглядев,
увидел, что действительно «Якорь» давно закрыт. Тогда я пе-
решел улицу. Оказалось, что Олег приехал в Москву к оппо-
ненту (поэтому крик «оппонент»). Свидание с оппонентом в во-
семь утра, то есть провожать он меня не может (поэтому жест
на часы), и нам надо выпить посошок на дорогу, ибо неизвест-
но, через сколько лет мы встретимся (жест на портфель), а
единственное место, где можно выпить,— подоконник какого-,
то окна на улице Горького.
И Олег достал из портфеля бутылку шампанского и два
роскошных хрустальных стакана, не стесняясь поздних про-
хожих.
— Ну! За ветер удачи, за ветер добычи! — сказал я.
— К черту! — ответил Олег.
И мы выпили и налили еще по стакану.
— Может, после защиты заскочишь в Душанбе? — ска-
зал я.
76
— Постараюсь,— сказал Олег.— Но вряд ли. А может, ты
в Магадан соберешься?
— Постараюсь,— отвечал я,— но тоже вряд ли.
Мы помолчали.
— Ну, бывай! — сказал Олег, и мы поцеловались.
Напротив нас стоял милиционер, он все слышал и все по-
нял, и он молчал. Я снес бутылку в стоящую рядом урну для
мусора. Мы еще раз пожали друг другу руки и пошли в про-
тивоположные стороны.
Пройдя шагов десять, я оглянулся. В это же время оглянул-
ся и Олег, мы помахали руками, а милиционер, все еще стояв-
ший возле нашего подоконника, поднес руку к козырьку.
Больше я Олега не видел. Письма были, но повидаться боль-
ше не удалось.
В прошлом году я был в Памирском ботаническом саду, где
бывал когда-то и Олег.
— Кирилл, а где Олег-охотник? — спросил меня как-то
Давлят, старый рабочий сада.— Олег-охотник, который на
Ванче медведя убил? Ну твой друг, хороший человек? Ну, по-
мнишь?
— Помню, Давлят,— ответил я.— Он, правда, был мне друг
и был хороший человек. Он умер — Олег. Умер в Магадане
в 1970 году от удара.
Первый
памирский
маршрут
На Башгумбезе
Памирская экспедиция Среднеазиатского государственного
университета (САГУ) была задумана, организована и осущест-
влена двумя его профессорами — Павлом Александровичем
Барановым и Иларией Алексеевной Райковой. Лозунгом экспе-
диции были слова Сергея Мироновича Кирова о том, что нет
такой земли, которую нельзя было бы использовать на службу
народу.
Сначала Баранов и Райкова организовали в 1933 году экс-
педицию-рекогносцировку по Памиру. Она наметила основные
направления работ и основные пункты, где следовало развора-
чивать работы. В 1934 году Баранов и Райкова расширили
свои исследования. А в 1935 году Памирская экспедиция САГУ
превратилась в огромную организацию. У нее были свои ста-
ционары, занимавшиеся растениеводством и испытаниями сор-
тов культурных растений, геоботанические отряды, которые
обследовали пастбища, ихтиологические отряды, искавшие
рыбные богатства, и зоологические группы, изучавшие живот-
ный мир Памира.
В 1935 году, когда мне повезло попасть в эту экспедицию,
ее штаб-квартирой на Памире служила землянка на берегу
Башгумбеза. Это небольшая речка, приток Аличура, большой
78
реки, текущей на юге Восточного Памира. Близ устья Баш-
гумбеза стоит могильник, четырехугольная постройка, накры-
тая куполом. Это и есть Башгумбез, могила какого-то хана.
Недалеко от этого могильника великим знатоком Памира
геологом Сергеем Ивановичем Клунниковым и была сооруже-
на землянка. В этой землянке он зимовал в 1933 году, из нее
он бежал от басмачей в следующем году, а затем землянка
перешла к нашей экспедиции: в 1934 году в ней уже зимова-
ли наши, а в 1935 году там организовали штаб экспедиции.
В начале лета сюда прибыла вся Памирская экспедиция.
Было сформировано несколько отрядов, в том числе и геобо-
танические, мой и Кузнецова. Оба мы были студентами и дол-
жны были картировать растительность и пастбищные угодья.
Нас совершенно поражала, подавляла природа Памира, ее
холод и безжизненность. Стоило выйти из нашей землянки, и
перед нами широко-широко расстилалась долина Аличура, по
которой бессчетными протоками медленно бежали воды реки.
А вдоль этих проток полосками тянулись низкие осоковые
луга. Эти узкие полоски лугов были единственной зеленью на
фоне огромной пустынной долины и широких, пологих, не ме-
нее пустынных склонов гор.
В долине курились дымки над несколькими далеко разбро-
санными киргизскими юртами, медленно переползали овечьи
отары и стада огромных мохнатых яков. И вдоль этой суровой
пустой долины круглые сутки со страшной силой несся ветер.
Этот ветер начинал дуть с десяти утра и дул целый день. За-
тем ненадолго стихал на закате, а потом дул всю ночь. Ветер
был сильный и постоянный. На этом ветру трудно было ку-
рить, говорить, работать, даже думать. Он просто мешал жить.
Мой отряд получил задание делать геоботаническую карту
юго-восточного угла Памира. Кузнецов должен был картиро-
вать южную часть Центрального Памира, то есть долину Али-
чура, окружающие ее хребты и ряд территорий к западу от нее.
В этом первом самостоятельном маршруте по Памиру в мой
отряд входили три человека, три верховые лошади, две вьюч-
ные и одна собака. Моим помощником был узбек Ассыл, сту-
дент второго курса САГУ, ботаник, а проводником-караванщи-
ком — киргиз Потанда. Ассыл был молод, жизнерадостен, по-
кладист, наделен чувством юмора и очень практичен. Нередко,
может быть, даже излишне практичен. Он всегда заботился,
чтобы под любое дело, под любой маршрут была подведена,
как он выражался, «материальная база».
Сейчас могу признаться, что этот мой первый самостоятель-
ный маршрут я провел в великом страхе. С того момента как я
79

стал начальником отряда, стал самостоятельным, я непрерыв-
но дрожал. Я все время боялся что-нибудь напороть, что-то не
выполнить и вообще опозориться и провалиться. Я не знал ра-
стений, не умел как следует делать геоботаническую карту.
Я был бы хорошим стажером, практикантом, а оказался на-
чальником.
Несколько раз я пытался поговорить об этом с Иларией
Алексеевной, возглавлявшей геоботанические работы, но это
не удавалось. Она была непрерывно занята, у нее была тысяча
дел, и она металась, потому что все время пыталась выполнять
работу по крайней мере за четверых. Она делила фураж и ло-
шадей между отрядами, консультировала ковку лошадей, ру-
гала шофера Петьку, кормила профессора Баранова котлетами
собственного приготовления, занималась опытными посевами
диких и культурных растений, и от кетменя на руках у нее
были мозоли, как у доброго молотобойца.
Вообще самоотверженный труд, тяжелый труд был в почете
в Памирской экспедиции САГУ. Как-то три профессора на ка-
ком-то маршруте по Памиру нашли прекрасный массивчик, где
можно было заложить опытные посевы по испытанию зерно-
вых и овощных. Плуг у них был, семена были, а пахаря и ло-
шадей, приученных к плугу, не было. Тогда два профессора
надели хомуты и впряглись в упряжь, а третий взялся за руч-
ки плуга. Участок распахан, семена высеяны. Лаборанты и ра-
бочие, которые приедут позже, будут уже только наблюдать.
Профессора эти — Райкова, Баранов и Белов. Фото с этой трой-
кой в запряжке у меня хранится до сих пор.
Так до самого нашего отъезда я и не смог хорошо, подроб-
но поговорить и посоветоваться с Иларией Алексеевной. Я со-
брал кое-какие растения и просил Райкову их назвать, но и
это ей некогда было сделать: все время «потом», «подождите»,
«сейчас»—и так до самого отъезда. Когда она вышла пома-
хать рукой нашему отходящему каравану, то с грустью кон-
статировала, что «так вот и не удалось как следует погово-
рить», но что «это ничего» и что «вы, Кирилл Владимирович,
и сами чувствуете, что, конечно, справитесь». Я в свои два-
дцать лет не чувствовал себя «Кириллом Владимировичем» и
не разделял этой уверенности Иларии Алексеевны. И чувство-
вал себя не начальником отряда, а каким-то самозванцем.
Единственное, на что я надеялся, это на твердо обещанный
приезд Иларии Алексеевны с ревизией через месяц на луговой
массив Акташ, и только это спасало меня от паники.
81
По Гурумды
Мы получили продовольствие, палатку, гербарную бумагу, сет-
ки, котлы, седла и ботинки, кое-как распихали все это по
вьючным сумкам, завьючились и пошли к истокам Аличура.
Как только мы вышли из долины Башгумбеза в долину
Аличура, нас буквально подхватил ветер, несшийся вверх по
долине. Целый день, подгоняемые ветром, мы шли и шли вверх.
К вечеру этого дня мы разбили свой первый лагерь в истоках
Аличура, у сухого русла реки Гурумды, долина которой на-
столько широка, что хребты, обрамлявшие эту долину, видне-
лись где-то вдалеке.
Мы натянули палатку, пустили пастись лошадей и стали
варить суп. Тут выяснилось, что во вьючных сумках у нас име-
ются какие-то лишние, незнакомые мне консервы, а на мой
вопрос Ассылу:
— Это что еще такое? Где взял? — я получил ответ:
— Вы же мне сказали заняться хозяйством. Обеспечить
маршрут продуктами. Вот я и подвел нужную материальную
базу под проблему питания.
Вечером в долине наступила какая-то торжественная тиши-
на, особенно заметная потому, что весь день дул ветер, силь-
ный и утомительный. Оттого-то эта тишина была так приятна
и многозначительна. Был удивительно яркий закат, и в доли-
нах тени были таких невероятных багровых и фиолетовых цве-
тов, которые можно видеть только в высокогорьях Памира да
еще на полотнах Рериха.
Следующее утро было тихим, дали пронзительно ясны, и
все было видно далеко-далеко. А мне было не до далей: все
тело ломило от вчерашней верховой езды, ноги были стерты и
колени не гнулись. Вставать мучительно не хотелось, было
холодно. Солнце уже взошло, но взошло за горами. Поэтому,
хотя верхняя часть хребтов была уже освещена, в долине были
тень и холод. На траве был иней. В русле реки, вчера сухом,
замерзла вода. Видимо, она приходила ночью, но вся сошла и
осталась только в двух-трех ямах.
Я героически вылез из спального мешка, разделся и умылся
до пояса. Ведь начальнику следовало показывать пример. За-
тем стал разводить костер и греть чайник, опять же потому,
что надо показывать пример.
Пример мой действовал слабо. Потанда только нос показал
из-под полушубка, но вставать совсем не торопился. Ассыл
тоже на мой «пример» не реагировал, пока я не начал кри-
чать: «Вставай, вставай!»
82
Первое, что поразило нас, когда мы огляделись кругом,
были архары. Мы попали в страну архаров! Архары паслись
небольшими группами по пять-шесть штук и были кругом ре-
шительно везде — и здесь, и подальше на склонах. Наши стре-
ноженные лошади паслись в двухстах — трехстах метрах от
палаток, прямо среди архаров. Те архары, что паслись побли-
же, поднимали головы, следили за нами, когда мы двигались,
интересовались, что мы делаем, и как-то опасались. Но те, что
подальше, вообще никак не реагировали и просто не обращали
на нас никакого внимания. Только попозже, когда мы отпра-
вились на работу, архары стали очищать для нас дорогу, рас-
ступаться и ближе чем на сто пятьдесят — двести метров нас
не подпускали. Но они не бежали от нас, не пугались, а про-
сто отходили. Так мы и работали целый день — и почвенную
яму копали, и растения собирали, и обед варили, и все время
архары были вокруг.
С этого дня, и довольно долго, мы постепенно, не спеша
двигались вверх по Гурумды. Район был совершенно без-
люден. Наш маршрут сначала шел вверх по долине Гурумды,
дальше к теплым источникам Джартыгумбеза, затем на озеро
Зоркуль, оттуда назад к Джартыгумбезу, затем на озеро Са-
лангур.
Первые несколько дней мы работали на Гурумды. Это уди-
вительно широкая, плоская долина, посередине которой идет
сухое русло. Это русло сухо и зимой, и весной, и только в са-
мое теплое время, когда тают ледники, в нем появляется вода
да и то только к вечеру, к ночи, после теплого дня. Тогда еще
издали можно видеть, как вода идет по руслу от верха долины,
заполняет его и уходит вниз к Аличуру. Но до Аличура вода
никогда не доходит, теряется в галечниках.
Недалеко от нашего лагеря, где скальный склон горы совер-
шенно отвесен, сверху падал вниз ручей. Было видно, как мет-
рах в ста над долиной со скалы прямо в воздух вылетала про-
зрачная струя воды, ниже она превращалась в пенную ленту,
а еще ниже — в туманную вуаль. Поворачиваемый легким ут-
ренним ветром, этот вуалевый шлейф был поразительно красив
при косом утреннем освещении.
Горный узел, обрамляющий Гурумды с северо-востока,
очень красив, резок и причудлив. Склоны его круты, гребни
зубчаты. На Восточном Памире такой резкий рельеф редкость.
Залезть на эти горы если не невозможно, то очень трудно.
Через несколько дней работы на Гурумды мы заметили
вдалеке фигуру всадника. Он сначала долго смотрел на нас в
бинокль издали, что в те времена было далеко не лишней пред-
83
осторожностью, и только потом подъехал к нам. Это оказался
известный геолог Сергей Иванович Клунников.
— Здравствуйте,— сказал он, подъезжая.
— Здравствуйте.
— Вы кто? Барановская экспедиция?
— Барановская. И из вашей землянки. Вы — Клунников!
— Клунников! — ответствовал приезжий с некоторым удо-
вольствием.— А вы как это определили?
— По росту и по весу,— отвечал я, ибо приезжий был че-
ловеком рослым и могучим.
Затем он замолк и надолго. Он час сидел молча, потом так
же молча обедал, и я к нему не приставал. После того как
Клунников молча проглотил три миски супа, он молчал еще
полчаса, а потом сказал:
— Не могу найти.— И после паузы: — Второй год не могу.
— А что вы ищете?
— Капище.
— Что?!
— Капище! Где-то здесь есть капище! Видимо, еще языче-
ское. Мне про него два человека сказали. Каждый по глубо-
кому секрету. Киргизы, старики. И оба описали его совершен-
но одинаково, а живут один — на Койтезеке, а другой — на Ка-
ракуле, то есть в разных концах Памира. И оба мои старые
приятели. Обоим я кое-какие услуги оказывал. Значит, не врут.
— И что же они говорят?
— Говорят, что где-то в этом районе в закрытой со всех
сторон котловинке есть каменные фигуры, каменные идолы.
Источник есть небольшой и, главное, куча приношений. Гово-
рят, и всякие древние приношения, и даже советские монеты.
Из дальнейших расспросов я понял, что здесь, на Памире,
где-то есть капище древних богов, и не мусульманских, а древ-
них, то есть языческих.
Я тогда впервые услыхал от Клунникова об этом капище.
Киргиз Карабай, работавший с нами в том же году, тоже рас-
сказывал мне об этом капище, о богах и о приношениях и о
том, что найти капище невозможно. Позже Клунников говорил
мне, что он видел издалека это капище. Издалека — но видел.
И вот совсем недавно, уже в семьдесят четвертом году, один
сотрудник Памирского биологического института сообщил
мне, что он слышал об этом капище от кого-то из жителей Во-
сточного Памира сейчас. Вообще старые легенды на Памире
можно услышать теперь только от киргизов, древних обитателей
этих мест. Но их на Памире сейчас очень мало. Сейчас там
больше алайских киргизов, пришедших на Памир недавно.
84
Значит, и поныне бродит эта легенда. А может, и не ле-
генда?
Клунников уехал на следующее утро, сказав, что мы еще
встретимся, так как он будет продолжать работы в том же рай-
оне, что и мы. И правда, мы встретились с ним не единожды.
Архары
Следующий лагерь, который мы разбили выше по Гурумды,
оказался очень удачным, был хороший лужок — кормить ло-
шадей, ключ, чтобы пить, и терескен, чтобы жечь костер.
Архаров здесь было кругом еще больше. Их было столько,
что я сначала глазам своим не поверил. Когда на пути к это-
му лагерю мы быстро вывернулись из-за одной скалы, то напо-
ролись на целый косяк архаров, мчавшихся нам навстречу.
Увидев нас, они остановились, долго и недоуменно смотрели
на нас, затем точно по команде рванулись с места и, описав
дугу, стали уходить на склон. Они неслись, неслись, затем вне-
запно остановились, повернули головы, постояли, посмотрели
на нас, опять рванулись и ушли за перевал. Архары всегда
так: удирают, потом станут и смотрят, потом опять скачут
дальше.
Произошло все это мгновенно, и долина сразу опустела.
И только после того, как они исчезли, стало заметно, до чего
же много их было.
Архары жили здесь в таком количестве, что разрушали ра-
стительный покров и местами даже вызывали развевание пе-
сков. Лужок, на котором мы остановились, как и трава на
склонах вокруг, был сильно потравлен, как на хорошем ско-
топрогоне. Песчаные холмы в долине, покрытые редкими сте-
блями жесткого злака кияка и пустынной осоки, были вытоп-
таны, и местами песок трогался. Ветер начал его развевать, и
кое-где появились небольшие барханчики.
В те дни, когда я только начинал работать на Памире, я
единственный раз в жизни видел картину нетронутой природы
со всем ее растительным и животным миром. Сейчас, к сожа-
лению, поголовье архаров непрерывно сокращается. Умень-
шается и их влияние на растительный покров.
Некоторые исследователи, в том числе известный географ
академик Л. С. Берг, считали, что развеянные пески большин-
ства пустынь — дело рук недальновидного человека. Это он
истребил кустарники и, неумеренно выпасая скот, привел к
тому, что стронулись с места пески в пустыне Такламакан в
Центральной Азии. А стронувшись и превратившись в барха-
85
ны, они стали засыпать поля и города. Человек со своими ста-
дами привел в движение и пески Каракумов, и других песча-
ных пустынь. Так считал Берг.
А когда мне на Гурумды в середине тридцатых годов един-
ственный раз в жизни удалось подсмотреть мир, каким он был
до появления человека с огнестрельным оружием, я увидел,
что архары здесь делали то же самое, что делал человек, без
меры выпасая свои стада. Копыта диких архаров, оказывается,
не хуже копыт домашних баранов приводили к образованию
барханов.
Чтобы понять, какую роль дикие животные могут играть
в образовании барханов, нужно видеть такие редкие уголки
природы, где их стада хотя бы отдаленно приближаются по
своим размерам к стадам, которые паслись там до появления
человека. «Несмотря на все свое бесплодие и неблагоприятные
климатические условия, пустыни Северного Тибета чрезвычай-
но богаты живой жизнью. Не видевшим собственными глазами
невозможно поверить, чтобы в этих обиженных природой мест-
ностях могло существовать такое громадное количество зверей,
скопляющихся иногда в тысячные стада». Так писал об одном
из таких нетронутых уголков природы Пржевальский. В дру-
гом месте он говорит, что дикие яки — «самки, молодые самцы
и телята скапливаются в огромные стада по нескольку сот, ино-
гда даже до тысячи экземпляров». Несомненно, что подобное
скопление копытных оказывает на растительность большое
влияние, аналогичное влиянию стад домашних животных. «Бе-
реговые степи,— писал Пржевальский о берегах озера Куку-
нор,— отливали желтым цветом иссохшей травы, часто совер-
шенно выбитой куланами, дзеренами и тангутским скотом».
В этой цитате любопытно, что влияние домашних животных
в таком животноводческом районе, каковым являются окрест-
ности озера Кукунор, поставлено все же после влияния диких.
В 1935 году район Гурумды и озера Салангур на Памире
был еще так населен архарами, что в некоторых долинах их
стада производили впечатление больших гуртов домашнего
скота. Тут воздействие архаров на растительный покров, види-
мо, приближалось к тому, какое они оказывали до появления
здесь человека. Излюбленные дорожки архаров из долины в
долину были похожи на скотопрогоны. Площади песков в од-
ной из долин были совершенно истоптаны, пески развевались.
А между тем впоследствии, когда архары были выбиты, а до-
машнего скота стало больше, эти развевающиеся пески стали
зарастать.
86
Какие же выводы можно сделать из этих наблюдений?
Главный вывод тот, что в возникновении пустынь повинен, ви-
димо, не только человек. Известный путешественник
Г. Е. Грум-Гржимайло утверждал во многих своих работах, что
в исторический период в Центральной Азии увеличивались
площади пустынь и гибли пастбища не только вследствие дея-
тельности человека, но и из-за изменений климата.
Многие ученые описывают, как когда-то волны азиатских
кочевников захлестывали одна за другой Европу. Была волна
гуннов, волна татаро-монголов. Что же заставляло кочевников
покидать Центральную Азию и двигаться на Европу? Кто
знает? Может быть, причиной этих движений были климати-
ческие изменения, происходившие совсем недавно, еще на па-
мяти человека?
В Европе ледниковый период миновал давно, в Западной
Сибири позже, в Восточной Сибири и на Дальнем Востоке еще
позже, а на Аляске, по мнению американских исследователей,
он закончился всего три — пять тысяч лет назад. Вот некото-
рые ученые и думают, что еще сравнительно недавно на Даль-
нем Востоке, в Восточной Сибири и в Центральной Азии были
совсем другие климатические условия, чем сейчас, и что пред-
ки североамериканских индейцев, четырнадцать — пятнадцать
тысяч лет назад пришедшие в Америку через Берингов пролив
и Берингово море, не приплыли туда, а перешли пешком через
замерзший Берингов пролив или по бывшему там перешейку.
Что еще недавно в горах Монголии и Центральной Азии лед-
ников было больше, но с их сокращением, гонимые ухудше-
нием пастбищ, скотоводы кидались искать новые пастбища,
и тогда новая кочевая волна затопляла Причерноморье, степи
Венгрии, уходила в Центральную Европу.
Поэтому все-таки думается, что не только человек причина
образования пустынь, таких, как Каракумы, Такламакан и
другие, как считал Берг. Да, конечно, какие-то участки пу-
стынь возникли вследствие истребления пустынных кустарни-
ков или перевыпасов. Но в образовании пустынь участвовал и
климат. Пустыни прежде всего дети засухи, жары и суховеев,
дети зноя. Они не могли появиться лишь в результате истреб-
ления кустарников и неумеренного выпаса домашнего скота.
Ведь и до появления человека с его стадами растительность
в степях и в горах имела своего потребителя. Огромные стада
бизонов в прериях Америки, сайгаков, джейранов и куланов
в степях Старого Света — это все потребители травы. Когда не
было человека, все эти травоядные поддерживали равновесие
в природе, питаясь, уничтожая траву. А если случался пере-
87
выпас — пески начинали развеваться и надолго превращались
в движущиеся барханные пески. И тогда животных станови-
лось меньше, опять разрасталась трава — и опять останавли-
вались барханы.
...Вот о чем я думал, сидя у палатки, глядя на бесконечные
стада архаров.
Потанда
Следующий наш лагерь был неудачный: терескен для костра
был, и лужок для лошадей был, а воды не было. Переночевав
без ужина, а утром обойдясь без чая, мы рано завьючились
и на непоеных лошадях ушли к Джартыгумбезу.
И виноват в этом был Потанда. Потанда был немолод, мало-
подвижен и несколько мрачноват. Как выяснилось, он был че-
ловек повышенно религиозный, утренние и вечерние намазы
выстаивал регулярно. Но, мало того, он и днем иногда оста-
навливал караван, чтобы сотворить намаз. Это было нам со-
всем не с руки, но говорить на эту тему я с ним не хотел, счи-
тал нетактичным.
Помогать вьючить, укладывать или раскладывать вещи, ко-
гда лагерь снимался или, наоборот, разворачивался, он не то-
ропился. Он мягко улыбался Ассылу и говорил, как бы изви-
няясь: «Ну, ты молодой». И Ассыл стеснялся заставлять его
что-либо делать. Так и повелось: мы работали, а Потанда по-
сиживал на вьючном ящике, ласково улыбался и поощритель-
но говорил что-то вроде: «Ну вот», «Ну, молодцы», «Вот хо-
рошо».
Езду и пребывание в седле Потанда, правда, не считал за
труд и в седле сидел весь день. Если ему нужен был какой-
либо предмет, лежавший шагов за двадцать — тридцать, то он
наклонялся, зацеплял, что ему нужно, камчой и, не слезая,
возвращался. За водой шагов за пятьдесят с ведром тоже ез-
дил верхом.
Как выяснилось впоследствии, Потанда был не только сам
религиозен, но и считался среди соотечественников авторите-
том в духовных вопросах. И так как у памирских киргизов
настоящий священнослужитель был только один, разные не-
сложные требы нередко совершал он сам, за что его именовали
ярмулла (то есть полмуллы), хотя он и был абсолютно без-
грамотен.
Еще до этой неудачной ночевки, когда и мы, и лошади ока-
зались без воды, Ассыл завел со мной разговор, чтобы я «под-
вел психологическую базу под проблему Потанды, а то этот
88
старый черт ну совершенно ничего не делает». Ему, Ассылу,
неудобно, а мне как начальнику отряда вполне удобно пого-
ворить с Потандой. Я действительно попробовал тогда с ним
поговорить, но в ответ получил только мягкую улыбку и сло-
ва: «Ну ты, Кирилл, молодец», и все на этом закончилось.
Но после этой неудачной ночевки наш Потанда потерял
свой авторитет. В начале экспедиции он пытался было рас-
сматривать свою роль в нашем отряде только как роль руко-
водителя и проводника, прекрасно знающего все тайны мар-
шрута. Но эта ночевка без воды лишила его ореола великого
проводника, и ему уже не удалось удержать и свою позицию
распорядителя, командующего, сидя на вьючном ящике. Ему
было предложено действовать не только рассказом, но и пока-
зом. И наутро мы вьючили уже не вдвоем, а втроем. На его
стереотипное: «Ну, вы молодые!» — мы отвечали: «Ладно,
ладно! Давай скорее. Лошади пить хотят». И пришлось Потан-
де с этого времени тоже трудиться.
К середине дня — а шли мы очень быстро, ибо и мы, и ло-
шади хотели пить,— мы дошли до самого Джартыгумбеза.
Небольшая речка Истык, текущая возле могилы Джарты-
гумбеза, окружена множеством горячих источников. Одни из
них выбиваются у самого русла, другие — выше по склону,
одни теплые, другие горячие. Одни -источники бьют недавно,
а другие — давно: они отложили целый конус солей и бьют
теперь как бы из жерла маленького вулкана. А поодаль стоят
несколько больших конусов, из которых уже ничего не бьет.
Видимо, место выходов горячих ключей меняется — то ли из-
за землетрясений, то ли по еще каким-либо причинам.
Вокруг источников безлюдно, хотя на лужках вокруг клю-
чей много кизяку: значит, сюда приходят киргизы, наверное
лечиться, купаться. А сейчас тишина. К ясному-ясному небу
поднимаются кое-где столбы пара. Это парят самые горячие
источники. На окрестных склонах — архары, самки с детены-
шами, самцов-рогачей нет.
И вот что интересно: у источника растет тростник. Тогда,
в 1935 году, я впервые нашел его здесь и задумался: как этот
тростник сюда попал? Ведь здесь же высота 4300 метров!
В источниках Джартыгумбеза я вымылся. Несмотря на то
что вода была горячая, мыться было холодно. Но я все-таки
вымылся, ибо твердо знал, что другой бани на Памире нет.
Ассыл тоже помылся до пояса. Потанда сначала смотрел, как
мы моемся, потом отвернулся и встал на намаз.
89
На Зоркуле
На следующий день мы поднялись от Джартыгумбеза на пере-
вал Кукджигит и перевалили в долину Зоркуля.
Поразительная-в своей необычной, нетронутой красоте ле-
жала перед нами долина Зоркуля. Справа, на западе, она за-
нята озером, слева просторное плато. К востоку от озера доли-
на вся зеленая: на Памире это редкость, долины здесь пустын-
ные, сухие, бурые. Долина же Зоркуля веселая, зеленая. Тут
и там блестят на ней зеркала мелких озер, серебряные нити
ручьев, речушек и рек, а за долиной и над ней, закрыв треть
неба, высится Ваханский хребет. У основания, где склоны его
резки и круты, он мрачный и черный. А в верхней части —
сплошь бело-голубой, ледяной. Обледенели не отдельные вер-
шины, которые в других хребтах чередуются с голыми скала-
ми. Нет, Ваханский хребет — единый ледяной вал. Высоты,
которых достигают отдельные вершины хребта, огромны. А над
снегами хребта — высокогорное небо удивительной темной си-
невы.
Вообще вид на долину Зоркуля с перевала Кукджигит —
одно из необычайных по красоте зрелищ. Зелень долины, си-
нее озеро и бело-голубая ледяная стена над ними...
Мы спустились с перевала на широкое межгорное плато и
здесь, на лужке, на берегу веселой светлой речки, устроили
свой лагерь. Местоположение превосходное, вид божественный,
корм для лошадей и вода отменные. И кругом архары. Когда
лагерь был организован и я уже что-то писал, Ассыл варил
еду, а Потанда совершал намаз, мы оказались атакованы це-
лым конным отрядом. Мы были удивлены, но не испуганы,
ибо это был комотряд.
Проверив у нас документы, начальник группы отвел меня
в сторону и сказал, что он очень советует нам немедленно ухо-
дить отсюда, что здесь, на границе, опасно. Но уйти мы не
могли. Тогда начальник по секрету рассказал мне о Камчи-
беке. Этот басмач когда-то жил у нас в Мургабе и пользовался
доверием Советской власти, а затем, захватив большое стадо
баранов, ушел за границу, в Афганистан. Жил он недалеко от
границы и норовил пакостить. Некоторое время назад он по-
слал на нашу территорию своего дядю, чтобы тот купил ему
жену, но компанию камчибековых родственников, приехавших
за женой, задержали. Вот командир группы и предупреждал
меня, что камчибековы юрты стоят недалеко от границы, что
он может выскочить на нашу территорию, расправиться с нами
и уйти обратно.
90
От чая всадники отказались, от обеда тоже, наоборот, бро-
сили нам несколько банок консервов и унеслись.
Настроение у нас с Ассылом после этих разговоров испор-
тилось. Не улучшилось оно и на следующий день, когда нам
пришлось прикочевать вплотную к Зоркулю и мы поставили
палатку недалеко от границы. Лагерь мы разбили днем, потом
работали. И только к ночи, сидя у костра, сообразили, как хо-
рошо с той, афганской, стороны видны наш костер и наши па-
латки. И тут мы испугались. После ужина мы взвалили спаль-
ные мешки на спину и ушли подальше от костра и от палаток.
Развернули спальные мешки в какой-то яме и там легли спать.
Мы звали с собой Потанду, но он отказался покинуть лагерь,
сказал, что боится заболеть, и мы с Ассылом ушли вдвоем,
а его оставили в лагере. Наверное, будучи ярмуллой, он счи-
тал себя застрахованным от нападения Камчибека.
Утром, вернувшись в лагерь, мы обнаружили, что Потанда
заболел, хотя он и спал в палатке. У него был жар. Я дал ему
аспирин и составил смесь малооригинального состава из пол-
кружки спирта и полкружки воды, которую и предложил ему
выпить. Он спросил: «Что это?»—хотя прекрасно знал что.
Я сказал: «Лекарство». Он переспросил: «Это не водка?» И я,
честно глядя в его честные глаза, сказал: «Нет, лекарство».
«Ну, тогда хорошо»,— сказал он, выпил и закусил луком. Мы
уложили его в спальный мешок, укрыли полушубком и ушли
работать. Господь помог ему: он спал до вечера, вечером при-
нял еще раз «лекарство» и к утру был совершенно здоров.
В эту ночь мы опять ночевали в стороне от лагеря. К сча-
стью, наши страхи были напрасны. Никто не появлялся ни
в лагере, ни возле него, следов на земле никаких не было, и,
обшаривая в бинокль всю долину Зоркуля, мы не видели ни-
кого, кроме архаров...
В этот второй, последний день на Зоркуле погода начала
портиться. Озеро темнело и глухо било в берега. Над нами с
криком вились сносимые ветром чайки и крачки. Мы завьючи-
лись и пошли обратно в сторону Кукджигита на восток. Дул
ветер, становилось холоднее, потом пошел снег. Подгоняемые
ветром и снегом, мы все быстрее и быстрее уходили от Зорку-
ля. По правде говоря, нас подгонял не только ветер, но и
страх.
И в настигших нас сумерках мы все равно шли и шли,
стремясь уйти как можно дальше от озера, от границы. На
этот раз в выборе места для лагеря Потанда не ошибся. Когда
мы, уже в полном мраке, остановились и стали развьючивать-
ся, под ногами шуршала хорошая трава, ручей журчал рядом,
91
и Потанда вскоре появился с целой охапкой кизяка. Но ужин
готовить мы не стали, палатку не ставили, а, расстелив кошму,
раскатали спальные мешки, пожевали консервов и завалились
спать.
Утро было ясное и тихое, солнце яркое, а на траве, на
спальных мешках лежал иней. Лошади паслись, ручей жур-
чал, и прямо рядом на склоне кормилось стадо архаров. И это
уже были не матки с молодыми, а крупные самцы-рогачи.
Могучие, малоподвижные, они небольшой группой стояли со-
всем рядом. Палатки не было, костра не было, людей не видно,
и они паслись у самого лагеря. Когда мы стали вылезать из-
под одеял, они оглядели нас и недовольно ушли. Ушли, а не
убежали, ушли не от страха, а просто недовольные тем, что
им мешают пастись на их исконных территориях.
Недалеко от Джартыгумбеза на высоком межгорном плато
лежит чистое, светлое озеро Салангур. На берегу этого озера
мы разбили наш очередной лагерь и проработали несколько
дней. От него мы ходили на юг, на север и вообще вокруг.
Вечером накануне ухода из лагеря у озера состоялось вто-
рое свидание с Клунниковым. Он явился к нашему костру, я
бы сказал, материализовался из темноты, пеший и с огромным
рюкзаком. Подошел и сел, вернее, в изнеможении свалился.
Я отстегнул лямки его рюкзака, и он, пыхтя, вылез из своей
сбруи. Не знаю, сколько весил его рюкзак, но что-то много.
На следующий день, когда мы вьючились и он некоторое вре-
мя шел с нами, мне пришлось повесить его рюкзак на свою
лошадь. С одной стороны был вьючный ящик весом сорок пять
килограммов, а с другой — рюкзак Клунникова. Так вот они
уравновешивались. Лошадь даже присела от такого груза, а
вот Клунников не приседал. Удивительный был человек.
Мы в тот вечер за полночь болтали с ним о снежном чело-
веке. На Памире его называют «голуб-яван». Я уже и раньше
слыхал в Башгумбезе от киргизов эти рассказы о том, что на
Памире встречается волосатый дикий человек, который вызы-
вает на борьбу мужчин и крадет женщин. Но меня удивило,
что Сергей Иванович относится к этому совершенно серьезно.
— Что-то в этом, может быть, и есть! — говорил он и рас-
сказывал, что дважды, поздней осенью и в начале зимы, видел
на снегу у Башгумбеза огромные следы, похожие сразу и на
человеческие, и на медвежьи.
— Да ведь, верно, медведь, Сергей Иванович?
— Может быть! Может быть! А может, не он? Поздновато
для медведя.
— Но ясные ли следы-то были?
92
— Этого не скажу. Неясные, совсем неясные. Если бы были
ясные, и для меня было бы все ясно. Тут только вот то обстоя-
тельство, что след я видел поздно, уже в начале зимы, когда
медведю на Памире вроде бы надо уже залечь. Но вообще, мо-
жет, надо поискать? Интересно все-таки выяснить? Совсем от-
рицать, может быть, рано?
— Вам виднее, Сергей Иванович, вы ведь здесь давно,—
сказал я.
Непредвиденный маршрут
На следующий день мы сняли лагерь у озера и отправились
дальше. Через несколько дней мы достигли долины, посреди
которой стояла древняя застава, построенная еще в царские
времена. Застава была, как крепость, окружена толстой глино-
битной стеной. По углам стены были круглые башни с бойни-
цами, а внутри за стеной — казармы, конюшни, кухня, столо-
вая. У ворот — часовой. Я никогда до этого не видел заставы,
и ее воинственный и романтический вид — башни, амбразу-
ры — поразил мое воображение. Хороша была старая застава.
Хотя, конечно, нынешние заставы лучше и удобнее да и рас-
положены умнее.
У ворот заставы вдоль стены сидели какие-то мрачные, мол-
чаливые фигуры в рваных халатах. Взгляды их были непри-
ветливы, а перед ними стоял часовой с винтовкой наперевес.
Меня поразили их лица с резкими чертами и иссиня-коричне-
вым загаром — бесстрастные, неподвижные, мрачные. Кто они
были? Во всяком случае неприятные, жесткие люди.
На дувале, над арестованными, сидела здоровенная обезья-
на. Она сидела съежившись на гребне стены, греясь на холод-
ном памирском солнышке, одетая в какую-то немыслимую ко-
шмовую жилетку. Ей было холодно, этой обитательнице жар-
ких тропических лесов, здесь, на холодном Памире, в далекой,
отрезанной от всего мира долине, окруженной со всех сторон
ледяными хребтами. А снизу, под стеной, ходили и лаяли ог-
ромные киргизские овчарки.
Часовой у ворот вызвал дежурного, дежурный вызвал на-
чальника заставы. Начальник заставы прочитал наши пропу-
ска и потребовал разрешения на производство работ в районе
заставы. Ни о каком таком разрешении мы и не слыхали. То-
гда начальник сказал, что придется мне ехать за разрешением
к начальству, то есть чуть ли не за двести километров.
Я пришел в лагерь и закричал, чтобы мне седлали лошадь.
Ассыл побежал за лошадью, привел и заседлал. Как только
93
лошадь была заседлана, я вскочил в седло и собрался ехать.
К этому времени я капельку поостыл и уже спокойно сказал,
что начальник заставы требует разрешения на работу.
— Что нам делать? — спросил Ассыл.
— Сидеть и ждать,— сказал я.— Дай ватник.
Ассыл дал мне ватник, и я уехал. Уехал голодный и злой,
без продуктов и без спального мешка. Хотя, конечно, сердить-
ся на пограничников у меня не было никаких оснований. Это
мое начальство должно было побеспокоиться и получить раз-
решение на работу, но, видимо, забыло это сделать.
Уже совсем смеркалось, когда я подъехал к реке и прямо
погнал лошадь через реку, не зная глубины.
Нужно сказать, что это была редкая глупость. Переправ-
ляться было не обязательно. Под ударами моей камчи лошадь
пошла в воду, глубже, глубже, потом поплыла. Я сначала дер-
жался в седле, потом свалился и поплыл рядом, вцепившись
в гриву и в повод. К счастью, берег был уже близко, и я, мок-
рый, кое-как выбрался на сушу. Как я не утонул, не знаю.
Ведь плавать тяжело одетым на высоте четырех тысяч метров
совсем не просто. Почему лошадь не подмяла меня под себя,
когда опрокинулась, выбираясь на берег, мне тоже до сих пор
не ясно.
На берегу я выкинул из сумки все на траву, чтобы прове-
рить, что намокло, что нет. В сумке, как водится в таких слу-
чаях с людьми, которым «везет», была бритва, и, конечно, я
жестоко порезался.
Так я оказался на берегу реки, у края огромного кочкова-
того болота, тянущегося вдоль реки на много километров и
имеющего ширину то два, то три километра. Я стоял на берегу
совершенно мокрый, держа в поводу лошадь, перед кочками,
на которые были выложены карты, документы и деньги, ис-
пачканные кровью. Сзади глубокая река, перебираться через
которую назад было трудно, опасно. Передо мной широкое коч-
коватое болото, а за ним у подножия гор, черневших в двух-
трех километрах, впереди, тропа, на которую мне нужно по-
пасть и по которой нужно ехать вниз по долине. Никаких
ориентиров — река позади, горы впереди, а между ними бо-
лото...
Вот тут, начав мелко дрожать, я остыл окончательно и по-
нял, каких глупостей в горячке наделал. Понял я и то, что мне
нельзя стоять, иначе я заработаю воспаление легких. Быстро
холодало и темнело. Я свалил деньги и документы обратно в
сумку и пошел. Всю эту темную и мучительно долгую ночь я
шел, ведя в поводу лошадь. Иногда влезал в седло, но быстро
94
замерзал и слезал. Дороги, вернее, тропы я так и не обнару-
жил. Я шел по лугам и по болотам так, чтобы горы были спра-
ва, а река слева. Чтобы не свалиться в реку, сворачивал, как
только слышал шум воды, а чтоб не влезть на гору, сворачи-
вал, как только упирался в склоны.
Так я и шел. Темно было ужасно. Луга и болота были не-
ровные, а мочажинные болота с кочками высотой пятьдесят —
семьдесят сантиметров доставляли мне особенные мучения.
Много раз мне хотелось просто лечь и лежать. Но я все напо-
минал себе, что я начальник и что мне нужно вести себя при-
лично.
Даже присаживаться мне было нельзя. К утру на лужках
между кочками начал похрустывать ледок.
Дорогу я обнаружил, только когда начало светать, а вскоре
увидел еще одну заставу. Шел я к ней долго, и моя лошадь
Кульджа пошатывалась и все норовила остановиться и даже
лечь, а я тащил ее за повод и бил камчой. Никогда до этого я
не думал, что у человека сил столько же, сколько и у лошади,
а оказывается, даже чуточку больше.
Издали было видно у ворот заставы двух человек. В бинокль
я увидел, что и на меня смотрят в бинокль. Шел я медленно,
а видно на Памире очень далеко. Когда я подошел к воротам,
там стояли часовой в полушубке и второй, явно командир, в
шинели внакидку.
— Что случилось? — спросил командир, когда я подошел
и остановился перед ним.— Вы кто?
— Я из Памирской экспедиции САГУ.
— А! Ну и что?
— Иду за разрешением на производство работ.
— Отчего же в таком виде?
— Выкупался на переправе и всю ночь бултыхался по бо-
лотам.
— А почему не по дороге?
— Не нашел, темно было.
— Понятно. Документы есть?
— Есть.
Лошадь у меня взяли и увели. Начальник проверил доку-
менты, привел меня к себе, велел раздеться и дал мне сухие
валенки и сухие брюки. Посадил за стол, и по его команде мне
принесли миску борща. Потом принесли вторую, потом третью
и четвертую. Потом был чай в алюминиевой кружке, с саха-
ром, вернее, наоборот: сахару в кружке было больше, чем чая.
Я ел и пил, а начальник сидел напротив меня и довольно
улыбался. Точно это он выучил меня, как нужно расправлять-
95
ся с порцией борща на четверых. Потом он кивнул на кровать
и сказал: «Спать!» Я лег на койку и хотел что-то сказать про
лошадь, но сразу уснул.
Через сколько-то времени начальник разбудил меня и ска-
зал, что я могу оставить здесь лошадь и ехать дальше на ‘ма-
шине.
Не вполне очнувшись, я оказался в машине и через не-
сколько часов страшной тряски‘был высажен в поселке у ворот
пограничного начальства.
Я с трепетом через часового у ворот вызвал дежурного и,
изложив свое дело, отдал ему документы. Когда он ушел, я
был готов ко всему: к выдворению из погранполосы, к уволь-
нению, как минимум к разносу. Но дежурный вернулся и по*
дал мне мой пропуск. Я растерянно посмотрел на него и
спросил:
— Ну и что мне теперь делать?
— А что хотите,— сказал дежурный с безмятежным выра-
жением лица,— все написано.
Я развернул пропуск и увидел, что на обратной его стороне
было действительно ясно написано, что мне разрешается про-
изводить работы там-то и там-то.
— И как же мне теперь назад? — наивно спросил я.
— А как хотите! — сказал дежурный и ушел.
Я отошел от ворот и остановился. Наверное, это была за-
нятная картина. Центр Восточного Памира. Поселок, представ-
ляющий собой скопище глинобитных мазанок, разбросанных в
совершенно хаотическом беспорядке. Улиц нет. Между домами
пыльные пустыри, помойки. Возле двух магазинов стоит, си-
дит, лежит и разговаривает, видимо, подавляющая часть на-
селения. Яркое солнце, синее небо и ветер, который несет че-
рез поселок пыль и рваную бумагу.
Посередине поселка стоит здоровенный парень в штормовке
и ботинках с триконями. Этот человек голоден. Этот человек я.
В поселке пустовато, только через центр мимо меня из од-
ного конца поселка в другой взад и вперед торжественно гу-
ляет своеобразная процессия. Впереди молодая, очень привле-
кательная женщина в штормовке, в ботинках с триконями и
с сумкой. Явно начальник геологической экспедиции. Сзади
юноша студенческого вида, в очках, с необычайной серьезно-
стью на физиономйи. Сзади и по бокам несколько летчиков —
синие кители, золотые галуны, чистые подворотнички, начи-
щенные ботинки. На их чисто выбритых лицах снисходитель-
ный интерес, в том числе и ко мне. Я пропускаю их мимо себя.
©6
Они доходят до конца поселка и поворачивают назад. Пропу-
скаю их еще раз, причем они с любопытством смотрят на меня.
Мы знакомимся: оказывается, это геологическая экспеди-
ция Калмыковой. Потом идем в магазин. Под нажимом всей
группы у меня были взяты залитые моей кровью деньги, и я
обзавелся продовольствием и еще кое-чем. Потом мы пошли
в больницу, и нас там накормили. Оказалось, что там, в боль-
нице, еще одна экспедиция — медицинская. Медики изучали
кровь, изменения, появляющиеся в ней с высотой.
Вообще экспедиции* кишели здесь, как рыбы в садке. После
обеда я ездил с авиаторами на предполагаемую площадку
аэродрома, выкопал и описал там несколько почвенных ям и
собрал почвенные образцы. И летчики были довольны, и пои-
ли, и кормили меня. Я дал свою кровь медикам, и медики
тоже были довольны и кормили меня. Так что к исходу дня я
был сыт, и у меня было множество знакомых и покровителей.
Клунников
В конце этого богатого событиями дня я вышел на улицу и
увидел огромного, величественного всадника на великолепном
рыжем коне с белой звездой на лбу. Всадник был одет в рос-
кошную белую кошмовую киргизскую шляпу. На нем был пре-
красный синий походный костюм из толстой ткани, с многими
карманами. Карманов было очень много. На всаднике висели
высотомер, фотоаппарат и сумка. На поясе были нож и горный
компас, на одной руке висела замечательная камча с бусами
и инкрустациями, другой рукой он держал повод и придержи-
вал овчарку, сидевшую перед ним на седле. Всадник был зна-
комый. Это был великий геолог Клунников на своем знамени-
том коне Елдузе (Елдуз значит Звезда), а перед ним сидела в
седле его овчарка Памир.
Вообще колоритной фигурой был Клунников. Он попал на
Памир в составе Таджикско-Памирской экспедиции под нача-
лом Горбунова да так и остался там на всю жизнь. До войны
он подолгу живал в этом поселке, здесь стоял его конь Елдуз,
отсюда он уезжал в свои длительные конные и пешие, как пра-
вило одинокие, маршруты.
Несмотря на великую скромность, Сергей Иванович очень
любил всевозможный экспедиционный реквизит. На нем обыч-
но висело множество предметов: и высотомер, и сумка, и нож,
и фотоаппарат, и многое другое. Была у Сергея Ивановича со-
бака Памир, немецкая овчарка, но она не обладала физически-
ми данными своего атлета-хозяина и нередко путешествовала
4 № 322	97
не пешком, как другие собаки, а сидя перед ним в седле. Де-
лалось это, чтобы сберечь силы овчарки и спасти саму собаку.
Дело в том, что киргизские овчарки — собаки крупные и до-
статочно свирепые. Собачьи стаи свято блюдут границы своих
владений, и горе чужой собаке, которая оказалась на чужом
участке. Ее бы в лучшем случае покусали, а то и вообще могли
порвать. Поэтому-то собака Сергея Ивановича обычно путеше-
ствовала верхом.
Почти всю жизнь Сергей Иванович прожил на Памире и
уехал оттуда только во время войны. Кончилось это трагиче-
ски. Не вернулся с войны доброволец Клунников. Вот и все.
А вот когда я теперь думаю о нем, мне вспоминается имен-
но то, как он торжественно выезжал на своем Елдузе в белой
киргизской шляпе, весь перепоясанный ремнями, впереди на
седле овчарка, сзади — спальный мешок, а сам он уже что-то
строчит в записной книжке. Сергей Иванович писал стихи, и
стихи хорошие.
Карябай
С трудом достав в поселке лошадь, я на следующий день тро-
нулся в обратный путь.
Когда я вернулся, Потанда вдруг заявил, что он устал и бо-
лен, и попросил отпустить его домой. Это было неожиданно и
неприятно. Я-то думал, что уж ему-то хорошо, а, оказывается,
он недоволен.
Пришлось отпустить Потанду. Мы рассчитались с ним, он
сел на своего конька и затрусил домой. А я пошел к начальни-
ку заставы и попросил помочь. Не то что мы вдвоем с Ассылом
не справились бы с работой, нет, но мы не знали ни дороги,
ни бродов, ни стоянок, где есть корм для лошадей и вода.
Новый наш проводник Карабай был большой, очень загоре-
лый и мрачный человек. Говорили, что по поручению началь-
ника заставы Карабай когда-то ходил к басмачам, чтобы выяс-
нить их намерения. В первый раз это удалось, но на второй раз
Карабая избили, раздели донага и бросили умирать в холод-
ной высокогорной пустыне. Но Карабай не умер. Два дня он
шел совершенно обнаженный, а на ночь зарывался в песок, ибо
на Памире ночью заморозки, и все-таки добрался до своих.
Карабай со мной на эту тему разговаривать отказался, а
вот начальник заставы, которого я об этом спросил, сказал:
— Да, примерно что-то в этом роде было.
На следующий день мы тронулись в путь и через несколько
дней достигли Бейка. Река Беик выходит из щели, зажатой
98
двумя мощнейшими хребтами — Гиндукушем и Сарыколом.
Над долиной высится пик Повало-Швыйковского.
Войдя в верхнюю часть долины, там, где она расширяется
и образует широкую котловинку, мы увидели несколько юрт,
но не стали подходить к ним, а встали лагерем на другой сто-
роне котловины.
К вечеру через специальных послов мы были приглашены
в гости. Когда мы все трое сидели в юрте, хозяева долго мол-
чали и смотрели на нас, потом самый почтенный из хозяев
сказал:
— Вот вы к нам приехали, и мы очень рады. Но мы смот-
рим на вас и удивляемся: какие вы большие! Ну прямо как
слоны.
Действительно мы все трое — и Ассыл, и Карабай, и я —
были очень крупные люди, но что здешние жители знают сло-
нов, меня сперва удивило. Однако я тут же вспомнил, что Ин-
дия-то рядом, чего же удивляться, что они знают, а может, и
не раз видели слонов.
4*
99
Потом были долгие переговоры, которые я совершенно не
понимал. Мне кое-что переводили, и я все время вежливо улы-
бался и кивал головой. Сидели и говорили мы долго, был чай,
потом, часа через три, баранина, потом шурпа. Я устал, и на-
доело мне это все до предела, но уйти раньше было нельзя —
обида!
Когда, засыпая на ходу, мы выбрались наконец из юрты,
стояла глухая ночь. Звезды были крупные, низкие и яркие-
яркие. Их было очень много. Было холодно и очень тихо.
И вдруг Карабай сказал:
— Очень плохой человек! Эти!
— Да? — спросил я.
— Да,— сказал Ассыл.
Я не стал уточнять. Но вспомнив и непонятные мне раз-
говоры, и паузы, и выражение лиц собеседников, я сообразил,
что эти разговоры были не дружескими, а какими-то осторож-
ными, с большими недомолвками.
Утром мы встали рано, позавтракали и вдвоём с Ассылом
пошли верхами на склон Гиндукуша.
Склоны гор, поднимающиеся над нами с юга, были мрачны
и суровы, контуры их резки. Чаще всего это были скальные
стены, чуть повыше уже покрытые ледниками и фирнами.
Здесь же внизу, на высоте 4000—4300 метров, хребет пологий
и его склоны покрыты хотя и низкой, но довольно густой и
приятной зеленой щеткой типчака. Это чуть ли не единствен-
ное место на Памире, где есть степи. Подавляющая часть тер-
ритории Памира утомительно гола, суха, пустынна. А здесь
степь, зелень, низкая, но зелень, цветы, шмели, бабочки.
К вечеру, вернувшись в лагерь, мы услышали от Карабая
неприятные новости.
— Женщины, дети уезжают,— сказал Карабай.— И смот-
рят все время за мной. Все время у нашего лагеря кто-нибудь
кизяк собирает.	!
Действительно невдалеке какой-то человек с мешком соби-
рал кизяк. Судя по неторопливости, с которой он этим зани-
мался, наполнить свой мешок он мог вряд ли раньше чем че*
рез неделю. Карабай суммировал все это, сказав:
— Если мы отсюда уберемся целыми, то это будет дости-
жение.
Действительно надо было уходить: ведь мы были совершен-
но безоружны. Но уходить было противно, да и кончать работу
тоже было нужно. Поэтому я поговорил с Карабаем и Ассы-
лом, и мы все же решили ночевать. Спали мы, нужно сказать,
неважно.
100
Утром мы еще завтракали, когда снова появились сборщи-
ки кизяка. На этот раз их было двое. Мы с Ассылом опять
уехали верхами на склон заканчивать работу. Карабай остал-
ся в лагере. Издали в бинокль было видно, что с нашим отъез-
дом сбор кизяка у лагеря прекратился.
Мы работали только два часа. За это время Карабай под-
седлал всех лошадей, и верховых и вьючных, вещи собрал и
уложил во вьючные сумы. Но собирал он вещи в палатке, так
что снаружи ничего не было заметно. Затем мы рысью подъ-
ехали к лагерю и мгновенно завьючились; появившиеся тут
же сборщики кизяка могли видеть только, что наш дагерь ис-
чез. Мы сели верхом и, проехав мимо сборщиков кизяка и це-
лой группы соседей, направляющихся к нашему лагерю, взяли
курс на Кызылработ. Я сидел в седле, держа руку в кармане,
в который была засунута подкова: с некоторого расстояния
она производила впечатление револьвера.
Мы проехали сквозь подошедшую толпу молча, толпа так-
же молчала. Первую часть пути мы проехали рысью. По до-
роге нам встретились трое всадников. Сзади седел у всех тро-
их были привязаны одеяла, но они так топорщились, что без
труда выдавали завернутые в них ружья. Да, ушли мы, види-
мо, вовремя...
Проскитавшись после этих приключений еще дней десять,
мы наконец вышли в широкую долину Оксу и поставили ла-
герь на берегу реки.
На Акташе
Ночью нас буквально заели комары. Нужно сказать, что мы к
этому совершенно не были готовы, и спать нам не пришлось
вовсе. Кто же мог ждать атаки комаров на высоте четырех
тысяч метров!
Нам надо было сделать глазомерную съемку широкой по-
лосы лугов, которые тянулись на много километров вдоль
реки. На следующий день мы перенесли лагерь подальше от
реки, под самые скалы Акташа, и начали делать глазомер-
ную съемку. Сюда в соответствии с договоренностью должно
было для ревизии и инструктажа прибыть начальство.
Акташский луговой массив для памирских сухих высоко-
горных пустынных пространств, можно сказать, огромен и
имеет для местного скотоводства исключительное значение.
Начиная от устья Бейка Оксу течет в широкой корытооб-
разной долине. Течение реки медленное, она петляет, подходя
101
то к одному борту долины, то к другому, нередко разбивается
на рукава, принимает в себя боковые притоки. Воды в реке
много. Болота в Акташе тоже хороши, это сплошные кочки и
мочажины глубиной около метра. Обычно болота образуются
в тех местах, где в Оксу впадают притоки.
Вообще это единственная река на Памире, которая ведет
себя вольготно, разливаясь протоками на всю долину, отчего
вся долина покрыта болотами или лугами, большая часть ко-
торых тоже заболочена. На Памире есть и еще более широ-
кие долины, например Аличурская, но в них дуют ветры, до-
лины эти холодные и луга в них жалкие, низкие и идут уз-
кими полосками. Великолепие лугов по Оксу, очевидно, обя-
зано и влиянию тех бесчисленных горячих и теплых ключей,
которые бьют в ее долине в верховьях и несколько отепляют
долину даже на далеком расстоянии от выхода ключей.
Наш лагерь под Акташем стоял у подножия скал, на ко-
нусе выноса, поднимающемся метров на полтораста над доли-
ной. Такое высокое положение затрудняло доставку воды в
лагерь, но спасало от комаров и давало прекрасный обзор.
В один прекрасный день к вечеру с северной стороны, со
стороны Мургаба, Карабай усмотрел в бинокль двух всадни-
ков, быстро двигавшихся к нашему лагерю. Когда они прибли-
зились, стало видно, .что один из всадников — в фуражке, си-
ней рубашке, черной жилетке, коротких штанах и высоки^
шнурованных ботинках. Он ехал рысью в казацком седле и по^
казачьи, то есть не поднимаясь в седле, а стоя в стременах^
Это была профессор Райкова. Второй, одетый в халат и мала-
хай, был ее спутник Бикарор, могучий ваханский таджик.
Илария Алексеевна обругала наш лагерь, сказала, что да<
леко от воды. Мы сказали: «Илария Алексеевна, комары
Она: «Ерунда, выдумали вы ваших комаров». Затем она вы
тащила мешок с черешками листьев какого-то растения, чт<
росло здесь рядом по галечникам, и сказала: «Это ревень, эт<
витамины, это кисло и вкусно». Мы попробовали: действй
тельно кисло и действительно вкусно. Затем мы сели ужинать
Илария Алексеевна достала из своих вьючных сум мешок, j
котором оказались мешочки с перцем и чесноком, лавровый
листом, была даже баночка горчицы, ложка, пиалка, ножи?
и кружка. Все у нее было свое.	
Палатка для нее была поставлена заранее, и когда я заглЯ
нул туда через полчаса, то мне показалось, что она прожил?
в ней по крайней мере месяц. В карманах палатки были з^
писные книжки и карандаши, фотоаппарат подвешен наве^
ху, вместо стола вьючный ящик, и на нем тут же тетради, к^
102
кие-то бутылочки с зафиксированными водорослями, чья-то
фотография и какие-то лекарства. Илария Алексеевна уже
что-то писала и сейчас же засадила работать и меня — переби-
рать и закладывать собранные ею по пути растения.
Разговаривали мы долго, разошлись за полночь, и, когда
уходили, Илария Алексеевна еще что-то писала. А на рассве-
те, часов в шесть, мы проснулись от ударов палкой по палатке
и от зычного голоса, который повторял:
— Сони! Сони, вставать! Вставать!
Мы с Ассылом выскочили из спальных мешков как ошпа-
ренные.
После завтрака мы с Иларией Алексеевной и Ассылом сра-
зу вышли на работу. В это время мы делали глазомерную
съемку лугов, то есть шли строго по компасу в определенном
направлении, считали шаги и описывали растительность. Так
мы шли от гор к реке, а потом опять шли от реки к горам, и
за день сделали шесть пересечений. Шли мы то по солонцам
с редкими грубыми стеблями голубого востреца, где почва по-
крыта толстым слоем соли, то по густым осоковым лугам, где
грунтовые воды были близко, а то и по настоящему кочкар-
нику, где метровые кочки покрыты густой осокой, а между
кочек всегда ледяная вода. Так мы ходили целый день. Свер-
ху жгло высокогорное солнце, снизу ноги сводило судорогой
от ледяной воды, а со всех сторон нас атаковали и жалили
комары...
Илария Алексеевна шла с нами, помогала мне описывать
растительность и собирать гербарий, поправляла, наставляла
и беспрерывно куда-то отбегала — то собрать водоросли для
зимних занятий со студентами, то накопать каких-то расте-
ний для Ташкентского ботанического сада. Вообще на каждый
пройденный нами километр она проходила три и на каждое
сделанное нами описание делала десяток замечаний и попра-
вок.
В середине дня она ушла от нас, и я видел, как она караб-
калась по склонам Акташа, собирая скальные растения. К обе-
ду-ужину, бывшему часов в шесть, она опоздала, и мы долго
ее ждали. Вечером она заворачивала свои сборы и часов до
двенадцати проверяла мой гербарий. В шесть часов утра она
уже колотила палкой по нашей палатке, а в семь часов была в
седле, которое со всех сторон было обвешано гербарными сет-
ками, банками с заспиртованными водорослями, пакетами с
лишайниками и хорошими экземплярами подушек.
Она попрощалась с нами и, все так же стоя в стременах,
рысью отбыла в обратном направлении.
103
— Ну вот, Кирилл,— спросил Ассыл, глядя на удаляю-
щуюся фигуру,— подвела она под проблему науки в нашем от-
ряде прочную материальную базу?
— Подвела. Но только малость рановато уехала.
— Ну нет, уехала, и слава аллаху! Научная база важна,
но спать тоже нужно,— сказал Ассыл. И отправился в палат-
ку досыпать.
— Это не начальник,— сказал Карабай,— это рабочий!
— Нда-а-а,— только и мог промямлить я.
Целый день я думал и вспоминал все, что мне говорила
Илария Алексеевна, и постарался кое-что записать: накануне
я как-то не сообразил это сделать. Только теперь я понял, что
мне посчастливилось встретиться с человеком, наделенным
сверхъестественной энергией, человеком, я бы сказал, чуть-
чуть безалаберным, но фанатически преданным науке, и пре-
жде всего нашей экспедиции.
После отъезда Иларии Алексеевны дело пошло у нас на-
много быстрее и лучше. Не то чтобы мы получили от нее ис-
черпывающий инструктаж, но у нас появилась какая-то уве-
ренность в том, что пускай плохо, пускай с ошибками, но мы
делаем то, что нужно. Поэтому нам стало как-то спокойнее
работать.
Растения-долгожители
полосой вдоль реки nd
долине, и по невысоким
Мы обследовали луга, которые шли
дну долины. А кругом, и по широкой .
и сглаженным горам, шли терескеновые пустыни. И плоские)
террасы, и склоны гор — все было покрыто терескенниками|
Сухолюбивые, холодовыносливые низкие полукустарники^
почти все тело которых, за исключением веточек, расположен^
под землей, спрятано от холода, от зимних ветров и морозов
терескены чрезвычайно долговечны. По нашим подсчетам
встречаются кустики высотой всего десять — пятнадцать саЙ
тиметров, имеющие возраст сто, двести, а то и триста лет. >
Вообще на Памире растения чрезвычайно долговечны. ТаЙ
есть полыни Скорнякова, рутолистная и другие, живущие со^
ни лет. Особенно долговечны растения-подушки, плоские раст
пластанные тела которых, похожие на лепешки, представля^
ют собой сплошное переплетение веточек. Заросли таких подзЬ
шек иногда занимают на Памире огромные пространства!?
например, в районе Шадпута они тянутся на десятки километр
ров. Там есть маленькие подушечки величиной с пуговицу|
104
которым по пять — десять лет, и есть огромные, до одного-
двух метров в диаметре. Им по триста — четыреста лет. Это
остролодочники. У этих подушек есть центральный ствол —
корень, и, когда он отмирает, вся подушка сразу гибнет.
Но есть такие подушки, например акантолимон или зиб-
бальдия, у которых отдельные побеги дают придаточные корни.
Это уже колония, происходящая от одного семени. Такие по-
душки развиваются и когда центральный корень отмирает:
они непрерывно нарастают по краям и отмирают в центре.
Через некоторое время такая подушка превращается в коль-
цо : нарастая по одному — по три миллиметра в год, такие
живые растительные кольца достигают трех, пяти, а то и де-
сяти — двадцати метров в поперечнике. Если считать, что при-
рост таких подушек в среднем равен двум миллиметрам в год,
то возраст экземпляра (вернее, колонии), имеющего двадцать
метров в поперечнике,— около пяти тысяч лет. Подобные
кольца образуют и некоторые злаки, например галечный ко-
выль. Встречаются кольца ковыля до тридцати метров в диа-
метре! Скорость нарастания у них равна одному-двум милли-
метрам в год, значит, возраст этих колец ковылей равен
трем — пяти или даже восьми тысячам лет. И это на Памире
не редкость: «колонии» растений, образовавшиеся из одного
семенного всхода, живут многие тысячи лет!
Но вот что интересно. Живут такие растения на Памире
плохо, рост у них маленький, семян дают мало, но живут они
очень долго. А вот если выкопать такой древний, скажем сто-
летний, экземпляр терескена, пересадить в ящик, отвезти в
Ташкент, где тепло, и поливать его, то происходит неожидан-
ная история. Терескену в Ташкенте жить прекрасно, он начи-
нает бешено расти, превращаясь за год в метровый куст, ин-
тенсивно цветет и плодоносит. А через год гибнет.
После отъезда Райковой половину августа, а затем и весь
сентябрь мы непрерывно шли челночным ходом, делая гео-
ботаническую карту уже всей территории Юго-Восточного Па-
мира. Площадь, которую мы должны были заснять, была ог-
ромна, и мы очень торопились.
Работал я по большей части один, так уж получилось.
Дело в том, что наш Карабай был парень неплохой, но какой-
то фанатичный охотник. Он все время охотился, и все неудач-
но. У него был киргизский мултук — древнее шомпольное
ружье на сошках, произведение местных ферганских масте-
ров. Порох для этого мултука охотники делали сами. Здесь
в горах была сера, древесный уголь не составлял проблемы,
а селитру как-то изготовляли из конского навоза. Такой мул-
105
тук — ружье достаточно примитивное, заряжается он с дула,
а воспламеняется порох зажженным фитилем через дырочку
в стволе. Зажигают фитиль, высекая искру при помощи крем-
ня и огнива. Пороху у киргизов в то время было много, а
свинца мало. Поэтому одной и той же пулей обычно стреляли
несколько раз. Убьют архара, вырежут сплющенную пулю из
тела, подстукают ее молоточком и опять ею же зарядят
ружье. А вот били эти мултуки неплохо, особенно на неболь-
шом расстоянии.
Вот наш Карабай и охотился целые дни. И все зря, ничего
у него не получалось. Пуля у него была одна, и он все боялся
промазать. Когда мы ставили где-либо лагерь, то Карабай сра-
зу исчезал на охоту. Ассылу приходилось возиться с хозяй-
ством, «обеспечивать питательную базу», а мне приходилось
в одиночку заниматься наукой. Но без Карабая обойтись мы
не могли, он все знал — и дороги, и корма, и дрова. Да и му-
жик он был хотя и мрачноватый, но неплохой.
Приближение зимы
Кончился сентябрь, начался октябрь. Стало холодно, трава
пожелтела, заморозки были каждую ночь. На окружающих
хребтах было видно, как после каждого ненастного дня снег
спускается все ниже и ниже. Зима здесь шла сверху, с вер-
шин гор. В долинах снег выпадал и таял, а в горах, что повы-
ше, уже не таял и постепенно спускался все ниже.
Мы явно опаздывали, вернее, задание нам было дано та-
кое, что выполнить его за короткое памирское лето таким юн-
цам, как мы с Ассылом, было почти невозможно. А мы все
шли челночным ходом: пять километров вдоль Оксу, ход на
гребень хребта и опять назад до реки. Ход туда, ход сюда,
описания, описания, гербарий, гербарий, карта... А травы все
уже желтые, а заморозки все крепче, и снег все ниже. Толька
днем становится теплее и поэтому веселее.	?
В самом конце октября мы наткнулись на геологический^
лагерь Калмыковой. Вокруг хозяйки теперь толпились моло-»
дые геологи, грязные, рваные, бородатые, но красивые и зу-
бастые.	‘
— Кирилл! — сказала Калмыкова.— Становится холодно!
Журавли строятся в треугольники. Пора и вам. Я третьего дня
встретила Райкову. Она поехала в Башгумбез сворачивать ра-
боту. Что вы станете делать, если перевалы закроются? Идите
прямо на Башгумбез, и сейчас же!	<
106
— Н-да! — задумчиво сказал Ассыл.— Под наш отъезд
моральная база подведена.— И пошел попрошайничать насчет
консервов и сухарей.— Ну вы же не повезете назад консер-
вы, ребята! — говорил он геологам.— Не жадничайте, вы же
завтра все побросаете! Отдайте лучше нам!
— Еще не могу,— сказал я Калмыковой.— Нужен еще
один маршрут, тогда кончим.
Идти сейчас прямо на Башгумбез — это значило недоде-
лать кусок нашего участка. Это значило — брак. Это значи-
ло — Кузнецов нам нос утрет. Нет, на это мы пойти не могли.
И, не оставшись ночевать в гостеприимном геологическом ла-
гере, несмотря на мольбы Ассыла подождать («Они же уходят
и до черта консервов побросают!»), несмотря на позднее вре-
мя, мы переправились через Оксу и пошли по ее левому бере-
гу обратно вверх, чтобы сделать еще одно, последнее пересе-
чение, пройти по Кутатырсаю, огромной безводной и безлюд-
ной долине.
Все последующие дни мы опять шли челноком, пока не до-
шли до входа в Кутатырсай. А утром, когда проснулись, все
было белым-бело. В воздухе медленно опускались не трево-
жимые ветром белые мухи...
Мы вошли в долину. Огромная и широкая, она пересекала
крупный горный массив от Оксу до Карасу. Вот когда выйдем
на Карасу, оттуда мы могли бы уже поворачивать непосред-
ственно на Башгумбез: весь порученный нам участок был бы
обследован. Справа и слева были невысокие скалистые хреб-
тики. Впрочем, это по памирским масштабам невысокие: они
превышали долину на тысячу — полторы тысячи метров, а по
дну долины и по склонам все тянулись и тянулись терескено-
вые пустыни.
Мы шли как могли быстро: снег грозил закрыть раститель-
ность, что для нас было бы очень плохо. Вышли мы рано,
только-только согрев чай и воду для лошадей. Вышли в восемь
утра, а в девять снежинки уже не опускались прямо на зем-
лю, а шли косо. В десять они неслись нам навстречу над зем-
лей, а в одиннадцать весь снег, выпавший за ночь, и весь па-
дающий снег несся нам навстречу режущими струями. Мороз
был не меньше десяти градусов, ветер резал лицо, бил в
глаза и залезал в каждую щелку одежды. В двенадцать же
весь снег со склонов и со дна долины, вся пыль, которую мож-
но было поднять ветру, поднялись и находились в воздухе.
Навстречу нам шла густая, упругая стена снежно-пыльного
воздуха. Лошади шли, наклонившись всем корпусом вперед,
просто проминая себе дорогу сквозь снежный воздух.
107
Так мы шли целый день, целый день без остановок, боль-
шей частью пешком. Было слишком холодно в седле, а вьюч-
ных лошадей, которым из-за вьюков сопротивляться ветру
было еще труднее, мы буквально тащили на себе. Губы тре-
скались и кровоточили, пальцы посинели и не гнулись, и пе-
ретянуть вьюк, развязавшийся на ходу, было очень трудно,
узлы обледенели.
Но мы все шли и шли, до самого вечера. Карабай оказался
молодцом. Пройдя километров тридцать — тридцать пять, мы
свернули в маленькую боковую долинку, защищенную от вет-
ра. Здесь был ключик, обледенелый, но вода шла. Был и лу-
жок, небольшой, но трава все же была. И на лужке было
много кизяку.
Устали мы до изнеможения. Но буквально через десять ми-
нут мы с Ассылом уже развьючили лошадей, через двадцать
минут стояла палатка, а через полчаса чайник, несмотря на
залетавший и к нам в долинку ветер, уже шумел над пляшу-
щим пламенем костра. Костер был загорожен от ветра всем,
что у нас только было,— и вьючными ящиками, и брезентами.
Лошадей, конечно, не расседлывали, а покрыв, чем могли, и
выстояв, пустили на траву. Затем мы намазали лица и руки
маслом, ибо они растрескались и кровоточили. А потом пили
и пили чай, разливая его по кружкам, выпивали и опять ста-
вили чайник на костер...
Снова Клунников
Когда лошади уже паслись, в палатке все было устроено и!
спальные мешки разложены, а мы допили третий чайник, из
вьюжного мрака материализовался Клунников. Он был пе^
ший, рюкзак его был грандиозен, боковые его карманы простри
лопались. Одной рукой поднять этот рюкзак было нельзя!
Когда он, едва не повалив палатку, огромный, обледенелый^
влез в нее, Ассыл выскочил вон.	j
— Ассыл! — закричал я.— Ассыл! Подведи под Сергей
Ивановича чайную базу!	j
— Знаю! — раздалось сквозь вьюгу.— Ставлю полный! 1
Клунников с нашей помощью отстегнул и стащил с себ^
рюкзак, отстегнул от него спальный мешок, а сам рюкзак вы-
кинул из палатки. Несмотря на мороз, голова у Клуиникова^
под шляпой была мокрая, потная. Он расстегнул ворот, снял
перчатки и долго сидел на корточках у входа. Все молчали!
Он был измучен, да и мы не меньше.	d
108
Потом Ассыл просунул в палатку кипящий чайник, влез в
нее сам, сел и стал смотреть на Сергея Ивановича. Клунников
налил себе чая, положил, а вернее, навалил в кружку саха-
ра, так, что уголок верхнего куска торчал из чая, и выпил.
За пять минут он выпил весь чайник и быстро съел весь
хлеб, что у нас был, а когда Ассыл с пустым чайником ныр-
нул опять во вьюгу, чтобы поставить его еще раз, Клунников
обвел меня и Карабая туманным взором и совершенно неожи-
данно произнес:
— Здравствуйте, Кирилл! — и протянул мне, а потом Кара-
баю руку.
— Здравствуйте, Сергей Иванович! — ответил я, смеясь.—
Приехали!
Клунников осмотрелся, как будто только сейчас сообразив,
где он и что делает, а затем, кивнув головой, сказал:
— Ах да! Я, знаете, искал известняк, Мургабу нужна из-
весть,— затем улыбнулся и опять погрузился в безмолвие.
Второй чайник, исправно доставленный Ассылом, гость
выкушал так же быстро, причем прикончил весь сахар, что
еще оставался у нас на последние дни маршрута. Мы молча
смотрели, как исчезали кусок за куском наши последние за-
пасы в ненасытной утробе Клунникова. Он еще второй чай-
ник не весь допил, когда сахар уже исчез. Он оглянулся в по-
исках его, но я сказал:
— Все, Сергей Иванович! Извините нас, но больше нет!
— Ничего,— отвечал он.— Ничего.
Заснули мы под свист вьюги, но в этом свисте и вое уже
не было прежней агрессивности. Погода стихала.
Утро было тихое, снежное, ясное-ясное. Снег горел до ло-
моты в глазах, так что пришлось завязать глаза темными
тряпками.
Мы завьючились, а Сергей Иванович взвалил на спину свой
рюкзак. Он отказался идти с нами до тракта, где-то близко
его ждала лошадь. Мы пожали друг другу руки, и я двинул-
ся со своим караваном. Но в последнюю минуту Клунников
остановил меня.
— А знаете, я, кажется, что-то видел,— сказал он и за-
кончил: — Издали.— И еще после паузы.— Может, капище?
Не знаю, и вот как подобраться к нему, не знаю...— Пауза.—
Но что-то похожее есть.
— Где это?
— Там,— неопределенно махнул Клунников рукой на юго-
запад.— Но не просто найти. Не просто.
109
Возвращение
Все утро мы, как только могли быстро, шли по снегу, среди
дня — то по снегу, то по земле, а вечером — уже только по
земле. Взошло солнце, и весь снег исчез. Интересно, что снег
не таял, а просто испарялся, исчезал.
Утром на снегу мы увидели следы стада архаров, оно про-
шло к выходу из долины. Мы с Карабаем долго рассматри-
вали их. Потом поняли: архары, почуяв зиму, уходили из
верхних памирских долин в нижние долины, где мало снега и
где они будут пастись всю зиму. А около полудня встретили
еще один след. Это следом за архарами шел ирбис — барс.
Киргизы нередко называют барса пастухом. Он действитель-
но обычно ходит где-то рядом со стадом, «пасет» его и им же
питается. Поздно вечером мы вышли к верховьям Карасу.
А еще через два дня к вечеру уже подходили к землянкам
Башгумбеза.
Начинался ноябрь. На хребтах, обрамляющих Аличур, по-
явился снег и лежал ниако. На северном склоне гор над Али-
чуром снег спустился почти до самой долины, только по юж-
ным он был еще высок.
На нашей базе в землянке Башгумбеза творилось нечто не-
вообразимое. Собрались чуть ли не все отряды. Тут был и
Кузнецов со своими. Я, будто для того чтобы сверить стыки,
попросил у него его карту. Посмотрел и обрадовался до не-
приличия: карта у нас была сделана не хуже, а по снятой
площади была чуть больше. И весь мой страх, что я не справ-
люсь, опозорюсь, сразу испарился. И у меня в душе зазвучало
заветное, то, что я никому не говорил, а только повторял про
себя: «А у нас не хуже! У нас не хуже! А может быть... а мо-
жет быть... и чуть лучше...» Через день мы уехали. Подкатила
наша машина, мы погрузились и тронулись. У поворота от
Башгумбеза к Аличуру нам помахал руками и салютовал из
своего мултука Карабай, отправлявшийся домой. Его курджу-
мы (приседельные сумы) были наполнены архарьим мясом.
Через два часа, уже выехав на тракт Мургаб — Хорог, мы
увидели хорошо знакомого нам роскошного всадника на вели-
колепном коне, едущего в Хорог. Мы хотели остановиться, но
он замотал головой и замахал руками, и приостановившаяся
было машина опять понеслась полным ходом. Только я один
понял его жесты. Он показывал на горы вверх тго Гурумды. Он
показывал на себя и на меня. Он хотел, видимо, сказать, что
на будущий год мы вместе пойдем искать и найдем капище...
По леднику
Федченко
В том году я с Мумеджаном и Надиром шел с Каракуля че-
рез Каинды и Алтынмазар на ледник Федченко. Места были
совершенно безлюдные и нехоженые. Наш последний лагерь
перед Алтынмазаром был в нижнем течении реки Каинды на
самом ее берегу, в великолепном арчово-березовом лесу. По-
ставить свой лагерь и жить в лесу всем приятно, но никто так
не оценит красоту леса, шум листвы и тень берез, как тот, кто
много месяцев проработал в суровых пустынях Памира, где
даже приличного куста нет нигде.
Каинды — одна из четырех рек, которые, сливаясь у Ал-
тынмазара, образуют реку Муксу. Первая из этих рек, Сель-
дара, вытекает из-под самого ледника Федченко. Это много-
водная, но добродушная река. Вторая, Валандкиик, тоже спо-
койная в нижнем течении река, третья, самая небольшая,—
это Каинды, на которой стоял наш лагерь, а вот четвертая и
последняя река, Саукдара,— самая быстрая, самая большая и
самая трудная для переправы. Все эти реки сливаются на ши-
роком безжизненном галечнике у самого окончания ледника
Федченко, к которому мы и направлялись.
Ночью в последнем лагере было неспокойно: среди ночи
несколько раз начинали биться и тревожиться кони. Собаки
наши, Контрабандист и Лис, исходили лаем, но не кидались
в преследование, а лаяли возле самых палаток. Я несколько
111
раз вылезал из спального мешка, Мумеджан тоже, и мы по-
долгу стояли, вглядываясь в темноту. Но ночь была безлун-
ная, тянул ветер, шелестела листва, и услышать или увидеть
что-нибудь было совершенно невозможно. Во всяком случае
ясно было, что причина беспокойства находится где-то внизу
по течению Каинды, то есть в той стороне, куда нам надо было
идти утром. В ту сторону косились лошади, в ту сторону лая-
ли собаки.
Утром, позавтракав, я предоставил Мумеджану и Надиру
вьючиться и пошел вперед. Перешел через Каинды, поднялся
на склон и, пройдя вперед километра два-три, сел на склоне
и стал описывать растительность.
Вскоре на тропе, петлявшей по противоположному склону
реки, показался наш караван. Впереди ехал Надир со своим
мултуком на спине. Он вел в поводу первую вьючную лошадь,
к хвосту которой была привязана вторая, дальше — третья, и
в конце связки шла моя Кульджа. Мумеджан ехал сзади.
Когда караван был почти напротив меня, что-то случилось.
Из-за шума воды и дальности расстояния я не понял, что про-
исходит. Я только увидел, как караван сбился в кучу на уз-
кой тропе и как лошади пятятся, а Надир сбросил свой мул-
тук и приготовился к обороне. И показалось мне, будто что-то
темное, большое мелькнуло в кустах, кто-то, как темный шар,
покатился перед нашим караваном по кустарникам вниз по
долине. Кому-то мы, видимо, помешали пройти вверх по тро-
пе, прогнали вниз, в долину. Но кому?
Когда час спустя я нагнал караван, он едва двигался.
— Что случилось? — спросил я у Мумеджана. И в ответ
услышал его обычную фразу:
— Джюда (очень) интэрэсный слючай! Лошадь не идет,
боится...
Тогда я, как лучше других вооруженный, снял со спины
ружье и двинулся впереди каравана.
Долина Каинды удивительно красива в нижнем течении.
Это единственная памирская долина, у которой не только дно,
но местами и нижняя часть склонов покрыта березовыми и
арчовыми лесами. Не только вдоль берега реки идет густая
полоса ивняка и березняка, но рощи арчи и березы заходят и
на северные крутые склоны. Здесь чередуются пятна арчи, ку-
старников, лугов и степей. Но растительность богата, пока
долина узка и склоны ее круты, в нижней же части долины,
где она расширяется, по дну появляются галечники, а по
склонам гор — скалы, осыпи и сухие пустыни с ваханской
полынью.
112
Только к вечеру подошли Мы к Саукдаре, через которую
нам нужно было переправиться, чтобы попасть в Алтынмазар.
В этот вечерний час Саукдара имела вид поистине устра-
шающий. До того места, где нам нужно было переправляться,
она течет в узкой долине, принимая в себя воды нескольких
ледников Заалайского хребта и наращивая свою мощь с каж-
дым пройденным километром, с каждым принятым прито-
ком. Разросшись и заматерев, выскакивает она на галечники
ледника Федченко, как струя из брандспойта, как курьерский
поезд из туннеля.
Широкая и в то же время довольно глубокая, она имеет
здесь настолько бешеное течение, что в середине, где поглуб-
же, река идет как бы горбом, гребнем. В середине она не ме-
нее чем на полметра выше, чем у краев, где помельче. Поче-
му это так, я точно не знаю, думаю, что речная струя на
больших скоростях идет не прямо, а винтом, перекрученная,
как канат. Поэтому такой вал, такой водяной гребень в сере-
дине реки можно видеть и на других горных реках Памира.
Мы долго стояли в нерешительности на берегу, потом я
слез с седла, сел на камень и переглянулся с Мумеджаном.
Мумеджан с сомнением смотрел на реку, и я не услышал
сквозь грохот воды, а скорее прочел по его губам традицион-
ное:
— Джюда интэрэсный слючай!
А грохот был поистине пугающий. Мало гула и шипения
воды, сквозь него, даже не прислушиваясь, можно было услы-
шать глухие удары и стуки. По дну катилась не галька, не
песок, а, перестукиваясь и, видимо, тяжело поворачиваясь,
двигались, катились валуны и валунчики. Их не было видно,
но при течении такой силы река могла катить камешки и с
кулак, и с человеческую голову, и побольше. Ударит с раз-
бегу такой гранитный мячик лошадь по ноге — и все.
И уклон у реки был такой, что я сидя видел, как уже в
пяти-шести метрах выше по течению реки уровень воды на-
ходится на высоте моих глаз, а за десять — пятнадцать мет-
ров — почти на два метра выше. Спасибо еще, что дно здесь
было галечниковое, больших камней не было, а то бы совсем
нельзя переправляться.
Надир пошел пониже по течению, я пошел повыше. Иска-
ли, смотрели. Но смотри не смотри, а идти-то нужно! И мы
выбрали путь: сначала на одну отмель, от нее наискосок к
другой, а там и до берега недалеко. Вообще говоря, вторая
протока была страшная, но что делать? И мы тронулись. Впе-
реди Надир, мы за ним. Я видел, как все глубже и глубже
из
входили ноги лошади Надира в воду; вот вода дошла до брю-
ха и с размаху стала бить лошадь в бок, отчего выше по те-
чению у седла вырос пенистый бурун, а с другой стороны
седла, ниже по течению, образовалась целая яма в воде. В се-
редине протоки напор воды чуть ли не валил лошадей. Но вот
я с облегчением увидел, что бурун уменьшается, вот показа-
лось лошадиное брюхо, потом ноги. Слава аллаху, Надир с
первыми двумя вьючными выходил к отмели.
За ним входил в глубокую воду Мумеджан, но тут мне на-
блюдать стало уже некогда, я сам шел на глубину, и все по-
плыло у меня перед глазами, все понеслось мимо меня. За-
кружилась голова. На переправе нельзя смотреть на воду, я
стал смотреть вперед на отмель, и все прошло. А тут и вода
стала опускаться, и моя лошадь благополучно вышла на от-
мель.
Постояли мы на отмели, посмотрели и пошли через самую
глубокую протоку. Шли наискось. Надир, все больше погру-
жаясь в воду, шел первый, за ним — две вьючные лошади.
И снова, как только лошадь входила в воду по брюхо и заго-
раживала телом течение, мгновенно появлялась здоровая яма
в воде — подтяг.
Неужели собьет? Но нет, Надир прошел благополучно. Вот
у лошадей сбоку опал бурун, вот он миновал быстрину. И тут
я увидел, как следом за ним мелькнула, проносясь по тече-
нию, голова Контрабандиста. Он плыл за нами, его несло все
дальше и дальше вниз, подбрасывало, кидало, но он все плыл,
плыл, и вот далеко ниже по течению его благополучно при-
било к берегу. Он вышел на берег пошатываясь, едва дыша, и
стал отряхиваться.
Но с Мумеджаном едва не случилась беда: вьючную ло-
шадь, которую он вел за повод, сбило водой, и она поплыла.
Ее уносило течением. Мумеджан, вцепившись в повод, удер-
живал ее, хотя его собственная лошадь едва держалась. Но
тут подскочил я, схватил вьючную за хвост. И, удерживаемая
за повод и за хвост, она оправилась, уперлась в дно ногами и
остановилась. Еще несколько минут борьбы, и мы понемногу,
шаг за шагом, миновали глубину и — аллах акбар! — поти-
хоньку выползли на спасительную отмель.
Да и было пора. По прибрежному песку я увидел, что вода
быстро-быстро, просто на глазах, прибывала. Натаявшие за
день воды подходили, и река бурно вздувалась. Последняя
протока не была опасна, а на берегу, радостно виляя хвостом,
нас встречал мокрый, но целый и веселый Контрабандист.
А Лис, наша вторая собака, осталась на том берегу. Мь£
114
видели, как она бегала и затем уселась, подняла голову и от-
крыла пасть. Она выла, это было хотя и не слышно, но видно
по ее позе. Но возвращаться за ней было невозможно: вода
все прибывала. Оставалось надеяться, что собака, видя ухо-
дящий караван, не выдержит и кинется в воду. Но Лис не по-
шел за нами, он пошел назад.
И вот что интересно: на берегу мы нашли на песке какие-
то следы и полувысохшие брызги. Кто-то переправлялся не-
задолго до нас, топтался, встряхивался и ушел. Дальше был
галечник, и ни кто переправлялся, ни куда пошел, уже видно
не было.
Следующие два дня мы в Алтынмазаре ждали Султана.
Султан — это караван-баши каравана, который ходит из Да-
рауткургана на обсерваторию Федченко. Он ходил, когда стро-
или обсерваторию, ходил и теперь, снабжая ее зимовщиков,
привозя продукты, приборы, дрова и людей. Караван состоял
больше чем из двадцати вьючных коней, и командовал ими
Султан, великий мастер переправ и путешествий по льду. Вот
мы и пришли в Алтынмазар, чтобы присоединиться к кара-
вану Султана, так как идти одному через переправы и по лед-
нику я побаивался.
Алтынмазар тогда трудно было назвать поселком. Здесь
было всего три юрты. В одной жил сторож, в другой — кир-
гизская семья, которая пасла здесь свое небольшое стадо, в
третьей — молодая киргизка, недавно потерявшая мужа. Ря-
дом метеостанция Алтынмазар, и на ней еще два человека.
Алтынмазар расположен у основания склона Заалайского
хребта, под перевалом Терсагар, ведущим в Алайскую долину.
Склоны Заалайского хребта к северу от Алтынмазара пустын-
ны и маложивописны, только у подножия хребта, у самых га-
лечников, возле юрт и у метеостанции, большие заросли ивня-
ка. Это на севере, а на юге открывалась прекрасная панорама,
совершенно потрясающее зрелище. Справа Мазарские Альпы —
огромная великолепная группа гор с большим ледниковым
цирком между ними. Прямо за бесконечными галечниками —
морены ледника Федченко, а слева — хребет Каинды, который
обрывается к галечнику совершенно отвесной стеной. Стена
эта не только отвесна, она гладка, обтесана, отполирована на
высоту чуть ли не в километр. Видимо, ледник Федченко за-
ходил сюда еще совсем недавно; сейчас он стремительно, на
глазах, отступает.
Здесь, в Алтынмазаре, мы отдыхали после работы в холод-
ных пустынях Памира. После безмолвных и суровых высоко-
горий, где зелени мало, где только ветер воет, было приятно
115
послушать, как шумит листва в высоких кустарниках, как
мягко журчит ручей. На второй день после приезда я лежал
в палатке, Мумеджан сидел у входа, Надир где-то неподалеку
вел разговоры с одинокой киргизской дамой. Разговор был
интересный, но я понимал плохо и часто переспрашивал Му-
меджана:
— Что она говорит?
— Джюда интэрэсный слючай! — отвечал Мумеджан.—
Она говорит Надиру, пойдем за дровами — она одна боится.
— Чего боится?
— Она говорит, голуб-яван есть.
— Голуб-яван?! Дикий человек?! Она видела?
— Говорит, видела.
— Когда видела?
Последовали длительные переговоры. Я слышал слова «вче-
ра», «лес», «гора».
— Ну что?
— Она говорит, вчера, она говорит, он был на горе, она
внизу, в лесу. Он ходил поверху, она понизу. Она его видела,
он ее не видел.
— Какой он?
— Она говорит, мохнатый, черный. Как человек, большой.
— Их тут много? Спроси.
Длительные переговоры.
— Нет! Совсем мало. Она раньше не видела.
— А другие?
— Другие видели раньше, старики.
— Спроси, а что делает голуб-яван, если увидит человека?
Длительные переговоры.
— Говорит, если женщину — утащит к себе, будет дер-
жать за жену.
— А это плохо или хорошо?	I
Переговоры и смех.
— Она не знает. Она говорит, что он даст есть? Там есть*
нечего.
— А если мужчина?
— Будет драться. Будет долго бороться. Он любит с пал-;
ванами бороться. Только если его победить, то он плачет и*
уходит. Очень плачет.
Й вспомнил, что несколько лет назад здесь же, в Алтын4
мазаре, я слышал те же разговоры о голуб-яване. И вот опять^
голуб-яван, и в том же самом месте. И в тот раз мне расска^
зывали, что видели голуб-явана: он шел по горе и кричал^
На этот раз он молчал, но ходил в том же месте.	|
не
Смущали меня и следы какого-то существа, которые я ви-
дел на переправе. Смущало и то, что я видел впереди кара-
вана. И на кого лаяли собаки в лагере? И лошади, и собаки
ведь что-то чуяли. Ну, люди могут врать. Но собаки-то врать
не умеют.
К вечеру мы с Мумеджаном, взяв ружья, отправились на
рекогносцировку по Заалайскому хребту. Пошли мы в лесок,
в который ходила за дровами наша знакомая киргизка. Соб-
ственно, это был не лесок, а так, заросли кустарников ивняка,
но встречалась и арча. Мы лазили по склону хребта часа че-
тыре-пять, и близился уже вечер, когда увидели, как с горы
спускается большой конский караван. Лошади шли не в связ-
ках, а россыпью, вьючных было около двадцати, караванщи-
ков трое. Среди верховых лошадей я издали узнал карего же-
ребца, принадлежащего Султану. Я помнил его еще по про-
шлому своему приезду в Алтынмазар.
Нужно было торопиться в лагерь, чтобы сговориться с
Султаном, а то он мог чуть свет завтра уйти на ледник, по-
этому мы бегом бросились с Мумеджаном вниз по склону.
И вот тут я опять наткнулся на след! Кто-то переходил ручей
и оставил следы на песке! Совершенно свежий след, ступни
длинные, широкие, очень похожие на человеческие, но с ког-
тями.
Я ахнул, но тут опережавший меня Мумеджан закричал:
«Джюр (скорей)!» — и я, не раздумывая, бросился вниз по
склону наперерез каравану Султана. Через полчаса быстрого
хода наискось вниз по склону мы перехватили караван рань-
ше, чем он дошел до своих складов.
Мы с Султаном приветствовали друг друга с радостью, как
всегда радуются встрече люди, уже встречавшиеся на кара-
ванной тропе. Разговор был короткий.
— Пойдешь на Федченко, Султан?
— Пойду!
— Возьмешь меня с собой?
— Одного? Мумеджан тоже пойдет?
— Нет, одного.
— Лошадь надо? Пожалуйста.
— Нет, не надо, я на своей Кульдже поеду.
— А, Кульджа! Это хорошо! Это пойдет!
— Завтра?
— Нет, послезавтра. Завтра отдых.
— Так зачем же мы с Мумеджаном бежали?
— А я почем знаю? — и он захохотал, а потом гикнул, и
караван покатился рысью дальше с горы к складам.
117
На следующий день Султан со своими караванщиками
пришел к нам в палатку в гости. Мы были богаче продукта-
ми, поэтому мы угощали, варили плов.
Потом Султан долго осматривал Кульджу и уговаривал
продать ее или променять. Но этого я ни в коем случае не со-
бирался делать. Такой иноходи, как у Кульджи, не было ни у
одной лошади на Памире, поэтому, когда Султан начал гово-
рить, что, мол, для переправ через реки Кульджа ростом мала,
а для хода по леднику не так кована, я счел это попыткой
сбить цену лошади или просто черной завистью. Между тем
Султан был до известной степени прав, и в этом я вскоре убе-
дился.
На следующий день мне предстояло получить урок по пе-
реправам через горные реки от такого мастера, как Султан.
Правда, я и до этого уже много лет ходил на труднейшие
переправы.
Вообще нужно сказать, что нигде не гибнет так много на-
роду в горных экспедициях, как на переправах. Не от лавин,
не от обвалов или селей, не от морозов или метелей гибнут
люди, а гибнут чаще всего именно на переправах, в воде. При-
чем происходит это обычно от неопытности, от пренебрежения
к опасности. Не умеют люди переправляться, а лезут в реку.
Например, переправляться через реку верхом, надев ботинки
с триконями да еще засунув их в стремена поглубже,— это
просто самоубийство. Если лошадь повалило водой, то ее всад-
ник погиб. Нельзя переправляться через горные реки там, где
есть камни и так глубоко, что лошадь может поплыть; нель-
зя, не имея опыта, переправляться пешком через горные реки,
если вода выше колена и уклон велик. Это могут делать толь-
ко опытные люди. Нельзя переправляться, не выбрав маршрут
точно. Нельзя переправляться босиком и в одиночку. Вообще
человеку, который не знает, как переправляться через горные
реки, делать это без проводника нельзя.
Если человека сбило быстрым течением и он вынужден
плыть по неглубокой горной реке, он находится в страшной
опасности. Достаточно течению даже не сильно ударить чело-
века о камни спиной, боком йли головой, чтобы его оглушило
на минуту,— как его мгновенно подхватит течением и начнет
бить о камни, крутить. Это конец.
Мы выехали рано утром: пятнадцать лошадей под вьюком,
двое караванщиков, Султан и я. Мы шли по галечникам, опи-
сывая широкую дугу, так, чтобы переправляться через реки,
слагающие Муксу, по отдельности, до того как они сольются
вместе. Уже на первой переправе через Саукдару нам доста-
118
лось. Даже по дороге сюда, в Алтынмазар, мы с трудом пере-
правились через нее, хотя это было вечером, когда была еще
малая вода и она только начала прибывать. А ведь Саукдара
довольно длинная река, и поэтому за ночь большая вода от
подтаявших накануне льдов еще не проходит и утром в реке
воды еще очень много.
Султан проехался вверх, вниз по берегу в поисках перепра-
вы, посмотрел, подумал и наконец показал направление. Пер-
вый караванщик, взяв в повод одну из вьючных лошадей, по-
шел на пересечение реки, беря чуть вкось так, чтобы течение
не било в бок, а било вкось и сзади. Вслед за первой вьючной
под наши крики «Осторожно!» двинулись и другие, одна за
другой, одна за другой.
Сначала все шло благополучно. Крупные, тяжело, но в меру
загруженные лошади постепенно входили в кипящую Саук-
дару. Глубже, глубже, вот уже по брюхо, вода лижет вьюк,
вот мгновение — и против вьюка вскипает и поднимается бу-
рун, а вот лошадь почти ложится боком на воду, изо всех сил
упираясь ногами, чтобы ее не повалило. Вот опадает бурун,
значит, стало мельче, еще немного, еще, и вот бурун исчез.
Значит, у лошади в воде только ноги. Мельче, мельче, и вот
лошадь выходит на мелководье.
Но вот одну лошадь повалило течением и понесло. Сул-
тан с криком понесся на своем жеребце вниз по берегу реки,
влетел в воду наперерез, поймал чомбур (повод) лошади, кото-
рую уже крутила и захлестывала вода, и, хлеща камчой, по-
волок к берегу. Минута — и лошадь поймала дно ногами и
пошла к берегу.
Почти такая же судьба постигла и меня. Султан был прав:
Кульджа была небольшая, и, когда мы вошли в самую глубо-
кую воду, под самую сильную струю и вздувшийся бурун у
бока лошади стал захлестывать через холку, Кульджу стало
валить течением. В тот же момент Султан влетел в воду, встал
чуть выше по течению, прикрывая меня своим рослым жереб-
цом от сильного течения, подхватил и чуть поддержал за узду
мою лошадь. Бурун опал, Кульджа опять твердо уперлась в
дно, и мы с Султаном стремя в стремя выбрались на берег.
Ведь вот все видел, черт, своими желтыми глазами и как
вовремя подскочил!
Я молча пожал ему руку. А он мигнул, мол, что я гово-
рил. Говорить тут было невозможно. Саукдара, желто-корич-
невая, как густой кофе, кипящая, с взлетающими на два-три
метра над рекой брызгами, заглушала любой крик, а не то
что разговор.
119
Затем мы долго шли по сухому,галечнику до Каинды. Че-
рез Каинды перебрались легко и двинулись вдоль великолеп-
но отполированной отвесной стены хребта. Когда видишь сте-
йы нашего метрополитена, то поражаешься большой площади
полированных каменных стен. А тут мы шли несколько кило-
метров вдоль отвесного полированного бока горы, имеющего
сотни метров высоты. Именно полированного, а не просто
гладкого! Вот как обработал эту стенку отступивший ныне
ледник! Затем мы подошли к Баландкиику, вошли в устье и,
немного пройдя по галечникам вверх, пришли в небольшой
облепиховый лесок и стали вьючить дрова, которые были пре-
жде завезены сюда. Пока Султан вьючился, я прошел немного
вверх по долине Баландкиика. Березняки и облепишники не-
сколькими островками были разбросаны здесь в его русле.
А затем я опять увидел на песке те же следы. И тут же,
посмотрев в том направлении, куда они вели, я неожиданно
увидел его самого! О н не видел меня и не слышал. Река шу-
мела рядом, и все его внимание было сосредоточено на кара*
ванщиках и лошадях. Караванщики вьючили на лошадей тя-
желые арчовые плахи, кричали и ругались. Лошади ломились
через кустарники, искали и ели траву. Вообще шума было
много. А он стоял на задних лапах, одна передняя была при-
жата к груди, а другой он опирался на большой камень, за
который спрятался. Голову он чуть высовывал из-за камня,
наблюдая за тем, что делают люди.
Я тихо, чтобы не пугать его, вернулся за кусты и пошел,
прикрываясь ими, обратно к караванщикам, стараясь, чтобы
он меня не увидел, стараясь не испугать его. Мне было его
очень жаль. Он, видимо, попал сюда случайно. И здесь все пу-
гали и гоняли его. Мы спугнули его на Каинды и заставили
выйти к Алтынмазару. В Алтынмазаре женщина, увидев его,
подняла крик, и он кинулся по галечникам Баландкиика.
А тут мы с караваном, опять крик и шум.
Куда он теперь пойдет, испугавшись? Назад на Каинды?
Вперед по бесплодному Баландкиику? По долине, по которой
никуда не пройдешь и где попросту нечего есть? Впоследствии
оказалось, что первое предположение было правильным: он
вернулся на Каинды.
Я возвратился к каравану, и мы тронулись дальше.
С галечников мы вошли в беспорядочное нагромождение
морен у конца ледника Федченко и, пройдя довольно долго
по моренам, увидели огромный зев ледникового грота, целый
туннель в теле ледника, откуда широкой и довольно глубокой
струей выходила холодная Сельдара. А затем мы стали под-
120
ниматься на ледник по тропе, проложенной с восточной его
стороны, и, как только поднялись на ледник, перед нами от-
крылась удивительная картина.
Прямо перед нами огромной, широкой, многокилометровой
равниной уходил вдаль ледник. Здесь, внизу, он был засыпан
обломками камней, моренами, а дальше вдали сверкал мато-
вой белизной. Справа, на западе, над ним черными стенами
поднимались крутые склоны Мазарских Альп, внизу скали-
стые, голые, бесснежные, сверху закрытые льдом. А по поло-
гим склонам гор, окаймлявших его слева, на востоке от лед-
ника, шла веселая зеленая полоса кобрезиевых лугов, по ко-
торым тут и там были разбросаны круговины стелющейся
арчи. И только высоко, далеко наверху над нами, начинался
снег.
Сначала мы шли по сплошным моренам, которые покрыва-
ли окончание ледника, а затем началось довольно-таки голо-
воломное путешествие по гладкому и по негладкому, по гряз-
ному и по чистому льду, по фирнам и по моренам. По телу
ледника текли ручьи и реки, проложившие себе путь местами
в таком голубом льду, что от него глаз нельзя было отвести.
Вода в этих ручьях и реках была чистая-чистая. Но эти рекй
внезапно оканчивались такими страшными воронками, что
дрожь пробирала. В эти бездонные воронки вода засасывалась
буквально со свистом, крутясь и шипя. Страшно было и по-
думать, что будет с человеком, который поскользнется и по-
падет в такую воронку. Десятки, сотни, тысячи метров будет
он в абсолютной тьме крутиться в ледяной воде, его будет бить
и резать о ледяные стенки русла, пока не убьет. Но страшнее
всего были трещины с их резкими, острыми, как ножи, края-
ми, со стеклянно-гладкими стенками, разинувшие свои без-
донные пасти. Они уходили в тело ледника, в неизмеримую
черно-синюю глубину, откуда нет возврата... <
Да, эта езда по нижней части ледника, среди воронок и тре-
щин требовала крепких нервов. Приученные к невидимым
для меня, но хорошо известным им дорогам, лошади каравана
шли быстрым шагом, лавируя между трещинами и воронка-
ми. Они замедляли шаг на гладком льду, ускоряли аллюр на
фирнах и моренах, но, когда, догоняя других, моя Кульджа
начинала рысить между воронками, у меня дыхание спирало.
И опять-таки прав был Султан: его лошади, кованные на зим-
ние подковы с шипами, шли легче и спокойнее, чем моя
Кульджа.
К вечеру мы пересекли ледник, имеющий здесь ширину
километров пять, и вЬпнли к его противоположному, западно-
121
му борту, под скалы, к месту, носящему милое название —
Чертов гроб.
Чертов гроб был уже не на леднике, а на суше. На твердой,
достаточно холодной скале мы расстелили свои спальные меш-
ки. На следующее утро мы шли уже по этой западной кромке
ледника. Меня поразило обилие здесь ледниковых «грибов».
Ледниковый «гриб» получается тогда, когда большой обломок
скалы так хорошо защищает своей тенью лед под собой, что
этот лед не тает. Он тает кругом, а под обломком скалы оста-
ется невредим, в результате чего и получается фигура вроде
гриба. Наверху кусок скалы, иногда достаточно мощный, в
тонну, а то в три или пять, а под ним ледяная ножка, и ножка
эта может быть высотой метра два, а то и три или четыре. Ко-
нечно, чаще «грибы» бывают поменьше.
Через три-четыре часа хода высоко над ледником показа-
лось здание обсерватории.
Обсерватория «Ледник Федченко» расположена на плоском
ригеле, то есть скальном террасовидном выступе, над левым,
западным, берегом ледника на высоте 4160 метров. Здесь
группа метеорологов и гляциологов ведет наблюдения за по-
годой и за ледником. Ибо именно здесь один из узлов, где де-
лается погода, где скапливается огромное количество осадков
в виде льда и снега. Они копятся здесь целый год, чтобы, тая
в самые теплые летние месяцы, отдать свои воды рекам, оро-
шающим поливное хозяйство Средней Азии. Почти все посе-
ления Средней Азии, поля хлопчатника, виноградники, все
хозяйство зависит от того, сколько в этом году выпало снега в
окрестностях обсерватории Федченко и сколько там летом рас-
таяло льда.
Здание самой обсерватории своеобразно. Это прижатый к
земле дом с полукруглой крышей, похожий на какую-то под-
водную лодку. Он весь, как броней, покрыт железом, а его не-
большие окна похожи на иллюминаторы. Внутри этого желез-
ного дома-корабля устроен второй, деревянный, внутренний,
дом. Вернее, дом обсерватории имеет две стенки, разделенные
воздушной прослойкой.
В центре здания кают-компания — столовая, справа и сле-
ва по две каюты с койками в два этажа, как в мягком вагоне.
С одной стороны кают-компании лаборатория, кабинет для ра-
боты и наблюдения, с противоположной — кухня и кладовая.
Двери, как и окна, двойные.
Обсерватория построена в 1933 году, и с тех пор здесь ве-
дутся круглосуточные наблюдения за погодой и за ледником:
каковы температура, давление, осадки, как ведет себя ледник,
122
как быстро он тает, насколько быстро двигается, как возни-
кают трещины и т. д.
Чуть ли не час поднимались мы на ригель. Затем караван
быстро развьючился и срочно ушел обратно: спустились обла-
ка, начинался снегопад, а лошади у обсерватории на снегу но-
чевать не могут.
Я отправил свою Кульджу с караваном обратно к Чертову
гробу и дальше вниз за дровами, а сам остался на два дня у
своего друга Бориса Нелле, который здесь зимовал. Не знаю,
погода ли действовала (нашло облако и пошел снег), тутек ли
(горная болезнь) или просто усталость, но только я завалился
на койку своего друга и мгновенно заснул, а проснулся толь-
ко на следующее утро.
Утром разъяснило, и, как только солнце поднялось над
хребтами Танымаса, мы с Борисом вышли из здания обсерва-
тории и подошли к краю ригеля. Поразительная панорама от-
крывалась перед нами. У наших ног, как огромная семидеся-
тикилометровая ледяная змея, лежал ледник Федченко. Ши-
123
рина его в этой части достигала пяти километров, а внизу он
был еще шире. Недаром вчера мы пересекали его больше часа.
На поверхности ледника многочисленными темными продоль-
ными полосами шли морены, покрытые снегом и льдом. Они
были едва заметны в верхней части ледника, но тем резче про-
ступали в нижней. В верхней части ледника их было немного,
этих каменных продольных полос, а чем ниже, тем их стано-
вилось все больше и больше. Ведь каждый ледник и ледничок,
вливавшийся в Федченко, приносил с собой две морены, и по-
этому в нижней части ледника его поверхность была вся по-
лосатая. И этот гигантский ледяной змей полз, пускай медлен-
но, но полз, продвигаясь в своей центральной части примерно
на двести метров в год.
А по обе его стороны вздымались хребты, крутые и зубча-
тые, со склонами, покрытыми плащом ледников. Хребты были
огромны, они закрывали полнеба. Ледяной панцирь на них
был неровный, ледники нигде не лежали сплошным ровным
покровом, они то рваными, растрескавшимися ледопадами
спадали по крутым склонам, то были разорваны, проткнуты
ребрами и пиками больших и мелких хребтов.
Прямо перед нами был хребет Северный Танымас с вер-
шинами в пять-шесть тысяч метров, а сзади шел хребет Ака-
демии Наук, где поднялся на семитысячную высоту пик Ком-
мунизма. Всюду, куда ни посмотри, справа, слева, спереди и
сзади — ледяные стены, зубчатые гребни, хаос ледников, фир-
новых полей, свисающих глыб льда, ледяных карнизов и бал-
конов. Картина потрясающая по своей красоте и первозданной
мощи. Подавляюще прекрасным выглядел в этой горно-ледя-
ной оправе ледяной гигант, ледяной змей, веками медленно
льющий свои ледяные струи.
Холодно и мертво кругом, никакая жизнь, казалось, невоз-
можна в этом царстве мороза и льда. Но, как бы в ответ на
мои мысли, я неожиданно увидел бабочку. Здесь, в центре
оледенения, ей, казалось бы, решительно нечего делать. Ее
веселое порхание было просто противоестественно. Ее ожидала
несомненная гибель. Как только первое облако закроет солн-
це, температура сразу станет минусовой, и бабочка неминуемо
свалится в снег, чтобы уже больше не подняться в воздух, не
порхать больше. Вот что пришло мне в голову, когда я глядел
на этот ландшафт, и все это я сказал Борису.
— Нет, нет! — сказал Борис.— Пойдем покажу!
Мы обогнули здание обсерватории и увидели на ригеле не-
широкую ровную террасу. На ней стояли будки с приборами,
и здесь же, среди снежных пятен, были целые полянки, це-
124
лые клумбы настоящих ярких, веселых памирских высокогор-
цев. Здесь были великолепные фиолетовые снежные примулы
и крошечные крупки Коржинского. Крупки, правда, прята-
лись между камней, выставляя наружу только свои желтые
головки. Здесь стлались в осыпях побеги трехпалой вальдгей-
мии> этого чемпиона выносливости. Из памирских растений
выше всех по скалам и осыпям поднимаются живущие среди
снегов вальдгеймии. Их побеги стелются среди щебня, а цвет-
ки, похожие на ромашку с ярко-желтой серединкой и ярко-
фиолетовыми лепестками, поднимаются над камнями. На
этой лужайке на ригеле рядом с обсерваторией я насчитал
свыше трех десятков видов растений, но, наверное, их там
было гораздо больше. И все крошечные, и все ярко цветущие,
и все прижавшиеся друг другу куртинками, дернинками, за-
щищающие друг друга. Крошечные мятлики, крошечные
осочки, малюсенькие стелющиеся хохлатки, подушечки зиб-
бальдии, лапчатки, остролодочника с их ярко-фиолетовыми,
желтыми и розовыми цветками. Все это сейчас цвело, тороп-
ливо, дружно, спеша закончить все свои дела, вырасти, отцве-
сти и дать семена в течение двух-трех коротких месяцев лета.
Было удивительно и приятно видеть этот островок жизни сре-
ди окружающего мертвого ледяного хаоса...
Мы вернулись в обсерваторию, завтракали и болтали, сидя
в кают-компании, когда снаружи раздался зов:
— Идите смотреть! Летят!
— Кто летит? — спросил я.
— Увидишь,— ответил Борис.
Мы вышли. День был все такой же ясный и солнечный.
На солнце было просто тепло, мягкий, даже теплый ветер ров-
но и спокойно тянул откуда-то с юга-запада вниз по течению
ледника. И в струях этого ветра над этой ледяной рекой, об-
рамленной ледяными стенами, плыли, неторопливо перепар-
хивая и уносясь вниз, к концу ледника, сотни, тысячи бабо-
чек. Они летели мимо нас непрерывно часа три. Бабочек несло
ветром откуда-то с Банча, через перевал Кашалаяк, несло
вниз, к концу ледника, а мы как зачарованные смотрели и
смотрели им вслед.
— Так каждый год,— сказал Борис,— по нескольку дней,
точно перелет какой-то. Летят и летят, даже дико смотреть:
кругом снег, а они летят.
Два дня я просматривал материалы наблюдений за ледни-
ком. Многие данные говорили о том, что Памир непрерывно
поднимается, поэтому важно было установить, что же делает-
ся с ледником Федченко. Сокращается ли он? Выходило, что
125
сокращается. Но почему? С какого времени? С какой скоро-
стью?
В середине второго дня вернулся караван. Моя бедная
Кульджа не несла, как я опасался, тяжелые арчовые бревна.
На ней восседал сам Султан.
— Ну, Кирилл, юрга (иноходец)! Ну, юрга! — говорил Сул-
тан.— Продай! Ну продай! Что хочешь дам,— и он тряс голо-
вой.
Но я и сам в лошадях понимал не меньше Султана. Про-
дать Кульджу мог только сумасшедший.
Ночевали мы в Чертовом гробу, а на следующий вечер, уже
были в Алтынмазаре.
После дневки мы тронулись назад, на Каракуль, через Ка-
инды. Саукдару перешли хорошо, потому что не торопились и
пришли на переправу, когда была самая малая вода. Кроме
того, я накануне тщательно осмотрел брод и точно рассчитал,
где и как надо идти.
...А на тропе, когда наш караван уже подтягивался к тому
лагерю, где мы прежде ночевали, я опять, в который уже раз,
увидел его следы. Большие и широкие, почти как у человека,
только с когтями, а большой палец был такой же длины, как
остальные, то есть все пальцы были одинаковые.
А на повороте, за который я выскочил, идя быстрым ша-
гом впереди каравана, я увидел во второй раз и его самого.
Он был большой, совершенно черный, только с белым пят-
ном на груди, точно с белым галстуком. Морда широкая, с
круглыми большими ушами, как у всех гималайских медве-
дей. Видел я его на этот раз очень близко, шагов за тридцать,
и легко мог бы стрелять, но, конечно, не стал. Я только свист-
нул, и он унесся с третьей космической скоростью.
Больше я его не видел. Несомненно, что это его чуяли ло-
шади и собаки в лагере на Каинды и что это наше появление
на Каинды согнало его вниз и заставило внизу маяться.
В гору пойдет — люди ходят за дровами, на Баландкиик пой-
дет — крик... Насилу он вернулся к себе на Каинды.
Все зоологи категорически утверждают, что на Памире ги-
малайского медведя нет и не было. Но что мне делать, если я
его дважды видел? Видел близко и совершенно ясно. Видел *
бегущим, видел идущим, видел стоящим и даже на задних ла-
пах видел. Кому же мне верить: себе или зоологам?
В старом лагере мы неожиданно увидели Лиса, живого,
здорового и с раздутым брюхом. Не иначе как сурка сожрал,;
негодник. Он, потягиваясь, встал и не торопясь пошел к нам <
здороваться.
Памирская экспедиция Среднеазиатского государственного
университета работала с 1933 по 1938 год. Она много сделала
для изучения природы Памира, выяснила его растениеводче-
ские ресурсы, площади пастбищ, запасы рыбы в озерах, иссле-
довала флору и фауну. Но примерно с 1937 года экспедиция
стала сворачивать свою работу, а с 1 января 1938 года весь ее
состав был распущен, остались только растениеводы, сотруд-
ники Памирской биостанции, организованной П. А. Барановым
в Чечекты.
Поэтому на вторую половину 1937 года меня временно от-
дали в экспедицию ирригационного управления Таджикистана.
Там был нужен геоботаник. И я пошел по бартангским оврин-
гам искать и обследовать земельные массивы для орошения,
которых на Памире мало и которые очень нужны. До весны
1938 года я обрабатывал памирские материалы в Ботаниче-
ском институте в Ленинграде, а весной получил телеграмму
Таджикского ирригационного управления (ИРУ) с приглаше-
нием в новую памирскую экспедицию, которую оно организо-
вало на это лето.
Я кое-как наскреб деньжат, только-только на дорогу, и вы-
ехал в Душанбе. На перегоне Ташкент — Душанбе, хотя была
еще только весна, стояла адская жара, и поэтому со мной слу-
127
чилась глупая история. Я пошел мыться в туалет, наклонился;
к раковине, и вдруг у меня хлынула кровь из носа, хлынула1
струей. И никак я не мог ее унять. Я перепугался и выскочил:^
из туалета, заливая кровью не только рубашку, но и брюки и
пол в коридоре. Переполох среди пассажиров начался ужас-:
ный, все посчитали, что меня порезали или совсем зарезали.
Я отлежался на лавке, и кровь унялась. Но когда я, переодев-
шись, отправился мыть окровавленную рубашку и опять на-
клонился к раковине, все повторилось, и я, не выстирав пер-*
вой рубашки, залил кровью вторую. Соседи-пассажиры уже не
пугались и не удивлялись. Остаток дня я пролежал на лавке,
не привлекая к себе особого внимания и участия. Выручила
меня соседка по вагону. Выяснив, что третьей рубашки у меня
нет, а стирать я не могу, она спасла меня— забрала одну ру-
башку и вымыла ее.
На следующий день мы прибыли в Душанбе. Я вышел на
перрон. Жара была уже в полную силу. От сильной потери
крови и от голода голова у меня кружилась. Рубашка моя, не-
смотря на стирку, была в пятнах, в кармане у меня был один
рубль. Я вышел на привокзальную площадь, выпил на весь
рубль воды с сиропом и подумал: «Ну и что же я буду де-
лать?»
И точно в ответ на этот вопрос человек, который шел на-
встречу через площадь, вдруг подал мне руку и сказал:
— Приехал? Вот й хорошо.
В ту же минуту он закричал:
— Бежим! — и понесся рысью через вокзальную площадь.
Я затрусил за ним, ничего не понимая.
Только очутившись в машине, стоявшей на противополож-
ной стороне площади, я понял, что встретил Анатолия Комаро-
ва, главного инженера ирригационного управления, с которым
я в прошлом году ходил по Бартангу* И что мы поймали так-
си, которых в Душанбе очень мало. И что с работой, то есть
с экспедицией, все в порядке и что он везет меня к себе, сле-
довательно, скоро меня будут кормить. Это последнее меня
очень обрадовало, потому что я уже около суток ничего не ел.
В управлении я заполнил всякие анкеты и написал заявле-
ние, но мне сказали, что зачислить меня в экспедицию не мо-
гут, потому что у меня не хватает некоторых документов, ко-
торые я должен был получить в Ленинграде. Теперь пошлют
запрос в Ленинград, и, вот когда придет ответ, меня зачислят.
Таким образом, я был осужден на ожидание и безденежье.
Несколько дней я прожил у Комарова, затем у ирригатора
Владимира Никифоровича Полозова. Меня кормили, поили и
128
водили в гости и в цирк. В душанбинском цирке шел чемпио-
нат по французской борьбе.
Но долго бездельничать мне не пришлось. Вскоре меня вы-
звал начальник управления и сказал:
— Мы вас пока не зачислили, и приказывать я вам не
могу. Но нам позарез нужно сделать небольшую почвенную и
геоботаническую карту на юге. Выручайте.
— Хорошо,— сказал я.— Но условие: на день-два забрось-
те меня в Тигровую балку.
В те времена Тигровая балка была действительно «тигро-
вой». Там были тигры и олени и фазаны. Карту я ирригато-
рам сделал, а затем они привезли меня в* «Тигровку» и бро-
сили у края поймы в какой-то пустой кибитке. Они обещали
забрать меня через день, попрощались и исчезли. Эта малень-
кая глинобитная кибитка, крытая камышом, стояла у самого
края пойменной террасы над густейшими зарослями тростни-
ка, эриантуса, туранги и лоха, покрывавшими всю широкую
пойму реки Вахша. Кибитка была пустой, в ней был топчан,
окошко со стеклом величиной со школьный портфель, дверь
на одной петле и огромное количество грязи и мусора на полу.
Видно было, что в кибитке жили разные люди и с разными
вкусами, но в одном они все сходились: никто из них никогда
кибитку не убирал и мусор из нее не выносил.
Я с трудом кое-как подмел, разложил на топчане спальный
мешок и вышел полюбоваться на Тигровую балку. Да, здесь
было на что полюбоваться!
Я стоял на краю пяти-, восьмиметрового обрыва, которым
надпойменная терраса Вахша обрывалась к пойме, имевшей
здесь в ширину пять — восемь километров. Сзади медленно
поднималась и уходила к горизонту чуть волнистая песчаная
пустыня, покрытая редкими пучками засыхающей пустынной
осоки и редкими кустиками черкеза.
Пустыня была горячая, сухая и безжизненная. Зато вся
пойма впереди была занята настоящими джунглями. Здесь все
было зелено, стеной стояли тростники, летали утки и фазаны,
жизнь кипела и буквально распирала пойму.
Рощи корявых невысоких деревьев туранги и лоха чередо-
вались с густейшими крепями, непроходимыми зарослями
тростника, достигающими здесь трех-четырех метров высоты.
Над тростником поднимали свои белые метелки огромные тра-
вы — эриантусы. Дикий сахарный тростник рос полосами
вдоль русел рек, а заросли рогоза тянулись по мелководью
многочисленных голубых озер и по заболачивающимся прото-
кам и старицам. Вся пойма нижнего Вахша была царством
5 К, 322
129
высочайших могучих трав. Травы соперничали в росте с невы-
сокими корявыми деревцами туранги — низкого корявого то-
поля, непременного обитателя засоленных берегов рек в пусты-
нях. Этот тополь не дает тени: свои маленькие сизые несим-
метричные листья он держит ребром к солнцу, чтобы оно их
не сожгло.
Но древесные растения, рощи туранги и лоха были только
вкраплены в море гигантских трав. Здесь везде, даже на воз-
вышенных частях поймы, белых от соли, где грунтовые воды
стоят довольно глубоко и летние разливы Вахша не промы-
вают почву, среди кустов тамариска, рядом с эфедрой, всюду
разбросаны дерновины эриантуса — самого могучего злака
Средней Азии. Его листья составляют мощный, густой куст до
одного-полутора метров высоты и полметра — метр в попереч-
нике, а его цветущие метелки поднимаются на высоту четы-
рех — шести метров.
Глубоко в воду входят, покрывая все протоки и мелководья,
стебли высокого рогоза с красивыми бархатистыми соцветия-
ми, напоминающими формой ружейный шомпол. А кроме них
везде и всюду — по солончакам, по берегам проток, озер, рек,
заходя глубоко в воду,— по всей пойме росли тростники. Они
заходили и в туранговый лес, и в заросли тамарисков, и в озе-
ра, они стояли сплошной стеной, перевитые вьюнками. Места-
ми они бывали настолько густы, что уже в одном-двух метрах
иногда решительно ничего нельзя было увидеть. На следую-
щий день я столкнулся в таком тростниковом лесу буквально
нос к носу с целым выводком кабанов. Все тростники вокруг
меня ходуном ходили, они тряслись и качались у меня над го-
ловой. Кабаны были вокруг в одном-двух метрах, я слышал их
дыхание, перекликиванье, но ни одного из них, ни даже спин-
ки или мордочки, я не увидел, как ни вглядывался в шурша-
щую вокруг меня стену тростника. Я был в середине выводка,
но видел один только качающийся тростник.
Здесь, в этих непроходимых пойменных джунглях, жили и
копали в болотах лежки кабаны. Здесь были целые стада бла-
городного бухарского оленя хангула. Здесь были тигры. Прав-
да, в тот приезд в Балку я их не видел и не слышал. В следую-
щий приезд, осенью, мне больше повезло, но об этом знаком-
стве с тигром я опасаюсь рассказывать не только письменно,
но даже и устно. Не хочу, чтобы меня обвинили в «охотничьих
рассказах».
Уже в тот вечер, когда я впервые увидел Тигровую балку,
я сразу почувствовал это могучее кипение, горячее брожение
130
растительной и животной жизни в пойме Вахша среди сухих,
раскаленных, мертвых пустынь.
Над морем камышей слышался отдаленный и близкий пти-
чий крик, тут и там поднимались стаи уток. Некоторые лете-
ли в одну сторону, другие — в обратную. Широкая полоса
тростника внизу под обрывом у моих ног в нескольких местах
шевелила своими верхушками. Там кто-то был. Олени? Каба-
ны? А может быть, сами хозяева Балки?
Солнце заходило, и, когда оно зашло за возвышенности Ак-
тау, расположенные далеко на горизонте, по ту сторону Вах-
ша, из камышей и болот поднялось несметное комариное вой-
ско и двинулось на меня. Я услыхал и даже увидал приближе-
ние комариных туч. Я бежал в кибитку, поспешно затворил
дверь и с радостью увидел, что края двери обиты кошмой. Зна-
чит, бывшие хозяева были умные люди. Мусор — это не беда,
вот комары — это гибель. Я не только затворил дверь, а еще,
чтобы было поплотнее, привязал ее веревкой за ручку к топча-
ну. Тут я был в безопасности.
Я наскоро поел в сгущающихся сумерках и лег на топчан.
Изредка с поймы доносились какие-то неясные звуки, птичий
крик, иногда хлопанье крыльев и свистящий звук быстрого
полета стай, проносящихся у меня над головой.
Но вскоре отдаленные звуки перестали меня интересовать:
у меня над головой, в камышовой крыше кибитки, начались
какие-TQ шорохи. Я, конечно, стал сейчас же вспоминать скор-
пионов и фаланг, которые так любят селиться в трещинах стен
старых развалин. Я приледнялся и сел на топчане, подумывая,
не выбраться ли мне со спальным мешком наружу, но, вспом-
нив комаров, остановился. Шорохи над головой продолжались,
усиливались, началась возня, и вдруг раздался резкий писк.
У меня отлегло от сердца: писк был явно мышиный. Я рас-
тянулся на топчане и уже спокойно стал прислушиваться к бе-
готне и писку мышей в камыше. Я уже засыпал, когда этот
писк, шуршание и беготня начали усиливаться. Мыши весели-
лись или дрались вовсю, они носились с писком с одного края
крыши до другого. Я вытащил нож из ножен и сильно посту-
чал рукоятью по топчану. Все затихло, и я оцять стал засы-
пать, когда наверху начался новый приступ беготни и писка.
Я опять застучал. Опять тишина, и снова беготня, и на этот
раз такая возня, что и на мой стук не реагируют, и труха свер-
ху сыплется.
Сна опять как не бывало. Что же там происходит, в камы-
шовой крыше? Тут, видимо, не игра, тут что-то похуже, кто-то
охотится на мышей. Ласка? Хорек?
5*
131
В кибитке было темно, только на полу и стене от небольшо-
го окна падал яркий четырехугольник света — в небе прямо
против окна стояла полная луна. И тут шуршание и писк на
крыше перешли всякие границы, а затем я совершенно отчет-
ливо увидел и услышал, как сверху, с потолка, на пол шлеп-
нулся какой-то темный комок, распрямился на освещенном
куске пола и кинулся в темный угол.
«Батюшки, змея!» — с ужасом поцял я. Она, видимо, так
увлеклась охотой на мышей, что сорвалась и шлепнулась с
крыши на пол!
Что делать? Я, поспешно подтянув ноги, вскочил на топча-
не. Бежать к двери? Но там темно, кто ее знает, куда она по-
далась, где она. А потом — я разут.
Вылезти в окно? Невозможно, я не пролезу, окно мало.
Трясясь от страха, я стоял босиком в трусах на топчане, в руке
у меня был нож. Но на что мне нож против змеи, которую я
даже не вижу? В кибитке полная тишина. На крыше, после
того как змея свалилась, все затихло. Змея тоже не подавала
никаких признаков жизни. Наверное, тоже трясется от страха
где-то в углу, в темноте. И тут меня осенило. Я нагнулся, не
торопясь, чтобы не испугать змею, нащупал ножом веревку,
ведущую к двери, и стал ее резать. Веревка скрипела под но-
жом и не поддавалась. Я отдернул руку, потом дотянулся и
резанул сильнее.
И вот — какое счастье! — дверь, не придерживаемая больше
веревкой, поворачивается на своей единственной петле и полу-
открывается. Появляется широкая щель, а за ней ярко осве-
щенная луной пустыня. Я не двигаюсь. Мертвая тишина ми-
нуту, вторую, третью. Я не знаю, сколько это продолжается, я
все стою босой на топчане, голова упирается в камышовую
крышу, меня трясет, а я все жду: что будет? И наконец совер-
шенно бесшумно через порог перескакивает стремительная чер-
ная тень, какой-то изгиб тела, и тела мощного, и здоровенная
черная змея исчезает за порогом!
Батюшки мои! Да ведь это кобра! Да еще какая! Я совер-
шенно ослабел от страха. Весь мокрый от макушки до пяток,
я осторожно просовываю руку под топчан, вытаскиваю рюк-
зак, достаю спички, зажигаю. Кибитка пуста, в углах и под
топчаном никого.
Нахожу ботинки, обуваюсь, отворяю дверь пошире, залезаю
с ногами на топчан и с ножом в руке сижу, прижавшись в
углу. Снаружи уже прохладно, комары исчезли, и я сижу на
топчане до утра. Стоит полная тишина, и под утро я засыпаю.
132
Проснулся я оттого, что страшно хотел пить, и потому, что
была жара и стоял белый день. Поспал я как следует. Я сбе-
гал за водой, вскипятил чай и пошел по обрыву вдоль поймы.
Вниз я сначала не спускался и долго шел вдоль обрыва, когда
заметил орла или какого-то крупного хищника, сидящего на
земле у куста черкеза и что-то разглядывающего внутри куста.
Это оказался орел-змееяд. В бинокль я долго наблюдал, как он
обходит куст, все заглядывая внутрь. Потом я увидел, как он
молниеносным движением всунул голову в куст и выбросил из
него в сторону змею. Змея кинулась обратно в куст, но на
пути ее стоял змееяд. Стыдно сказать, как я обрадовался, по-
няв, что это змееяд и что он сейчас сожрет змею. Я знал, что
змея осуждена; даже три-четыре курицы молниеносно справ-
ляются с гадюкой. Змееяд закрывал крылом ноги и не пропу-
скал змею обратно в куст. Я увидел, как его голова опять мет-
нулась, и змея была отброшена с силой в сторону. Еще удар,
еще рывок... По-видимому, змея была наконец убита, потому
что, схватив ее в клюв, орел слегка разбежался и взлетел. Змея
безжизненно свисала из его клюва. Змея была небольшая: мо-
жет, эфа, или молодая гюрза, или удавчик — я не мог разгля-
деть. Во всяком случае она не шла ни в какое сравнение с
моей ночной гостьей.
Попозже я осмелел и ходил уже по пойме, залезал в трост-
никовые крепи. Видел белую цаплю, уток разных пород. Оленя
я так и не увидел, только сверху, с края надпойменной терра-
сы, заметил какое-то движение в кустарниках. Долго подкра-
дывался, но ничего разглядеть не удалось, да я и не заходил
далеко: я был один, без оружия и как-то побаивался. Балка-то
все-таки Тигровая!
На следующий день меня забрали ирригаторы, и я вернул-
ся в Душанбе. Оказалось, что необходимые бумаги наконец по-
лучены. В тот же день кассир отсчитал мне целую кучу де-
нег — и за проезд, и командировочные, и квартирные, и зар-
плату больше чем за месяц.
Через несколько дней я улетел на Памир, в Хорог.
Хорог тех времен представлял собой одну улицу с двумя
рядами домов по обе ее стороны. Улица была узкая, как и сей-
час, на ней только-только могли разъехаться две машины. Но
на этой улице помещались все учреждения и все жилые дома
города. Задние дворы одного ряда домов повисали над рекой,
задние дворы другого ряда упирались в горный склон.
При землетрясениях, которые здесь не редкость, камни со
склонов влетали, и не раз, на центральную улицу. Так случи-
лось и в 1938 году. Во время очередного землетрясения кусок
133
скалы метра три в поперечнике вылетел на середину улицы,
а ряд обломков поменьше — по кубометру, по два — залетели
во дворы. Правда, эти камни были достаточно деликатны и
никого не задели. Меня тогда вызвали в облисполком и ввели
в состав комиссии, которая должна была разрабатывать меры
по предупреждению разрушений и жертв во время землетря-
сений. В комиссию эту ввели также Сергея Ивановича Клунни-
кова и, кажется, Владимира Никифоровича Полозова.
Горные крутые склоны, имеющие вид отвесных скал с осы-
пями, покрывающими их подножия, стояли непосредственно
над городом. Никакие ограды, никакие укрепительные работы
не помогли бы, если бы начало трясти как следует. Но, к
счастью, сильные землетрясения бывают здесь редко. Мы ла-
зали по горе над Хорогом дня три и, явившись назад, написа-
ли заключение, что дешевле Хорог перенести в другое место,
чем его чем-то загородить, обезопасить от обвалов при земле-
трясении.
Я прилетел в Хорог с Полозовым и еще одним топографом,
которого все звали Петрович. Мы втроем обследовали высокую
террасу над Гунтом недалеко от Хорога. Террасу можно было
использовать под земледелие, почва была каменистая, но при-
годная для обработки.
Возле массива, который мы обследовали, стоял домик, в ко-
тором жило небольшое таджикское семейство. У семейства был
ручной кеклик (горная куропатка), совершенно очаровательное
существо, настоящий член семьи вот уже два года. Он жил
возле дома, но ходил и в дом за людьми. Бегал за хозяевами,
но недалеко, а если они уходили далеко, он волновался и кри-
чал, но возвращался домой. Когда хозяева возвращались, он
бежал им навстречу, взлетал на голову, на плечо, искал в ру-
ках лакомства, что-то говорил, рассказывал на своем языке.
Но конечно, купить его было нельзя ни за какие деньги.
Затем мне предложили одному ехать в Рушан составлять
карту растительности и карту почв на Барзуд-Дерзудских даш-
тах и Вомарских джингалях.
От Хорога до Рушана обычно ходят два дня с ночевкой в
Сохчарве, расстояние здесь небольшое — шестьдесят километ-
ров. Я доехал до Сохчарва на наемной лошади, здесь мне дол-
жны были дать другую, но ее не было. Поэтому утром, когда
стало чуть светать, я двинулся к ближайшей горной щели по-
смотреть и пособирать растения.
По узкой крутой щели я быстро шел все вверх и вверх
вдоль чистого, звонкого ручья, и, когда солнце вышло из-за
134
гор и осветило этот склон, я был уже довольно высоко. И вот
тут, быстро вывернувшись по тропинке из-за крутого поворота,
я неожиданно напоролся на снежного барса. Ирбис лежал на
плоской скале над тропой, наверное грелся на солнышке после
прохладной ночи. От меня до этой скалы было метров восемь,
барс лежал метра на два выше меня. Как раз расстояние для
хорошего прыжка.
При моем появлении он вскочил и застыл. Я тоже встал
как вкопанный. Барс стоял совершенно неподвижно, и только
кончик хвоста у него чуть подергивался. А я и вовсе боялся
шелохнуться. Наконец он с размаху прянул большим прыж-
ком вкось и понесся от меня по склону. А я повернулся и сло-
мя голову бросился бежать вниз по тропе. Так мы и разбежа-
лись с ним в противоположные стороны со всей доступной для
нас скоростью.
На следующий день я был в Рушане. Кишлак Рушан, или,
как его называли в старое время, Калаи-Вомар, очень велик.
Он занимает пойменную террасу и плоские конусы выноса по
правобережью широкого Пянджа. На левобережье уже Афга-
нистан. Кишлак, то суживаясь, то расширяясь в зависимости
от ширины террасы, идет вдоль долины на много километров.
В восточной, верхней части кишлака, недалеко от Пянджа,
возвышаются стены старой Вомарской крепости. Когда-то они
были высотой с четырехэтажный дом, но постепенно разруши-
лись. Не знаю, существуют ли они сейчас.
Весь кишлак Калаи-Вомар — сплошной сад. Здесь раскину-
ли свои ветви великолепные орехи, много урюка, но больше
всего тутовника. Тутовник много веков составлял основную
пищу местного населения. Под тутовником всегда расстилал-
ся ровный, густой травяной газон. За ним следили, и он был
ухожен лучше любого футбольного поля. На этот газон пада-
ли ягоды, их тщательно собирали и сушили. Именно тутовник,
а не пшеница и не ячмень, которых здесь было очень немно-
го, являлся основным средством питания памирских таджи-
ков.
Но земли и здесь, и по всему Западному Памиру всегда
было катастрофически мало, только узкие полоски поймы
вдоль реки да небольшие террасы по склонам гор. Но террас
было немного, а над узкими долинами — крутые склоны, осы-
пи скал. По сведениям областного земельного управления, в
это время на одну таджикскую семью (а семья эта была обыч-
но большая, неделенная и насчитывала человек двадцать —
тридцать) приходился очень маленький участок земли — и под
135
усадьбу, и под сад, и под посевы. Как можно было жить и
кормиться с этой площади, уму непостижимо.
Наша экспедиция и была предназначена для того, чтобы
изыскать новые площади земель, пригодных для орошения.
В Калаи-Вомаре такими землями, которые могли быть при-
годны для освоения, были Вомарские джингали и Барзуд-Дер-
зудские дашты.
Вомарские джингали представляли собой заросли облепи-
хи, джиды, ивы, тополей, шиповников и жимолости, перепле-
тенные лианами. Они совершенно оправдывали свое название:
ведь «джингали» — это чуть измененное индийское слово
«джунгли». Густые и колючие, сплошь переплетенные ломоно-
сом, эти заросли были большей частью просто непроходимы:
представьте себе самую частую колючую изгородь, только вы-
сотой метра четыре-пять и площадью десять — пятнадцать
квадратных километров! Джингали занимали низкую пой-
менную террасу, и летом их частично заливало водой, когда
Пяндж во время таяния снегов и ледников выходил из берегов.
Здесь были маленькие пруды и озерки, заросшие камышом и
тростником, которые наполнялись водой летом и осенью, а зи-
мой пересыхали. Уток и куликов на них было великое мно-
жество. Это были чудесные уголки, хотя комаров там было
ужас сколько.
Еще недавно здесь водились кабаны, которые ходили и
вверх по Пянджу и вниз, много было и фазанов. Один мест-
ный старик рассказывал, что в дни его молодости здесь дваж-
ды осенью появлялся тигр, но ненадолго: кабанов, из-за кото-
рых он приходил, здесь было, видимо, не так уж много. Тигр
съедал излишки и уходил вниз по Пянджу.
Несмотря на страшный земельный голод, джингали не ис-
пользовались под посевы, ибо уровень грунтовых вод в них был
высок, а почва в значительной части засолена.
Вот эти джингали и нужно было мне обследовать. Какие
почвы пригодны для земледелия, какие нет? Что с ними де-
лать: осушать, поливать или промывать засоленные почвы?
Нужно было составить почвенную и геоботаническую карту
джингалей, подсчитать площади разных типов земель. Но кар-
ты-основы у меня еще не было, ее должны были сделать топо-
графы. Приходилось пока делать глазомерную съемку и копать
почвенные ямы, чтобы потом перенести на основу все, что сде-
лано.
Я нашел рабочих — копать ямы и мальчишку — таскать
гербарий и образцы. Свою палатку я поставил недалеко от до-
роги, в саду у родителей мальчишки, который у меня работал.
136
Но мне было скучно и тоскливо одному. И вдруг я узнал, что
недалеко отсюда стоят геологи. Я обрадовался, бросил все дела
и пошел к ним.
Когда я пришел, под деревьями вокруг разостланного бре-
зента, который изображал стол, сидели человек пятнадцать и
завтракали. С некоторым удивлением они воззрились на меня.
Я немного смутился, но тут одно лицо показалось мне знако-
мым. Мучительно покопавшись в памяти, я сказал:
— Здравствуйте, Павел Петрович!
— Здравствуйте,— как-то замедленно, видимо также ко-
паясь в своей памяти, ответил он.
Это был известный геолог из Таджикско-Памирской экспе-
диции Горбунова Павел Петрович Чуенко, приятель Клунни-
кова, неоднократно бывавший у нас в Чечекты. Приподняв-
шись, он подал мне руку и вдруг вспомнил:
— А! Вы из барановской экспедиции?
— Так точно, из барановской. Я Станюкович.
— Садитесь с нами завтракать.
— Вы думаете, я буду отказываться? Ни в коем случае.
С удовольствием, Павел Петрович,— и я пошел вокруг брезен-
та, пожимая всем руки.
Тут я заметил еще одну знакомую физиономию. Это был
Вадим Постржигач, которого я встречал неоднократно и в Хо-
роге, и в Мургабе. Вадим, радостно подняв брови, улыбался до
ушей. У Вадима были две особенности — он хорошо улыбался,
а еще лучше угощал.
Павел Петрович пригласил меня к обеду и предложил мне,
чтобы я не скучал, перебросить свою палатку к ним поближе.
И я поставил свою палатку рядом с кибиткой, в которой был
склад геологической базы и где царствовал Вадим.
Оказалось, что Павел Петрович возглавляет теперь кварце-
вую экспедицию, которая работала на Язгулеме и Ванче, и
базу, которой командовал Вадим. На следующий день Чуенко
ушел с караваном в какой-то отряд.
Утром я отправился делать поперечный почвенный про-
филь от гор к Пянджу. Через каждые пятьдесят — сто метров
я делал ямы и описывал почвы и растительность. Продираться
сквозь джингали было чертовски трудно. У облепихи и у ши-
повника такие шипы, что к концу дня, копая последние ямы
«у берега Пянджа, я был весь исцарапан. Я с ужасом подумал,
что три таких дня — и брюк у меня не будет. А других у меня
нет.
Придя домой, я увидел, что перед моей палаткой сидит Ва-
дим с горячим обедом, закутанным в шубу. Он улыбался.
137
— Что нового? — спросил я.
— Мы филина поймали,— сказал Вадим.
— Филина? — удивился я.— Что же вы будете делать с
ним?
— Пусть у нас живет. Мясо есть. Пошли смотреть.
База Вадима занимала обширную таджикскую кибитку.
Внутри кибитки со всех четырех сторон были широкие нары.
Крыша опиралась на четыре деревянных столба, между кото-
рыми было большое отверстие для выхода дыма. Свет в кибит-
ку попадал только через двери и через эту дыру в крыше. Все
нары были забиты ящиками с консервами, мешками с мукой
и крупой. Был свободен только один угол, в нем стояла радио-
станция: здесь было царство радиста Саши, отсюда он пере-
говаривался с отрядами, принимал заявки, отправлял сводки.
Тут же, у ног Саши, или у него на коленях, или на плече, оби-
тал и его кеклик, ручной и очень симпатичный. Он не был в
неволе, дверь на улицу была всегда открыта, но он не убегал.
Только на ночь его сажали в ящик и закрывали, предохраняя
от лисиц и других хищников.
На мешках в темном углу сидел крупный ушастый филин.
Глаза у .него были большие и ярко-желтые. Но видел он пло-
хо, поэтому непрерывно поворачивал голову в сторону любых
звуков, которые слышал хорошо.
На следующий день я опять начал работу в джингалях от
склона до самого Пянджа. Здесь, у самого берега, шел широ-
кий галечник. У края луга, на границе с галечником, всего в
пятидесяти метрах от протоки Пянджа, мы начали копать по-
следнюю яму. И тут на меня, стоявшего сбоку, с серых камней
метнулась серая отвратительная гюрза. Я отскочил назад на
луг, а гюрза стала стремительно удаляться по галечнику. То-
гда я вырезал себе длинную палку и погнал гюрзу в протоку,
бросая камни, стуча палкой по гальке, а то и подцепляя и под-
брасывая гюрзу поближе к воде. Затем, подцепив ее палкой,
швырнул в воду. Когда она поплыла к моему берегу, я, бросая
в нее камни, заставил ее повернуть и плыть через протоку.
Здесь, рядом с ямами, которые нужно было описать, эта
гюрза действовала мне на нервы. Влезу в яму, думал я, стану
описывать, тут она и приползет. Не могу же я все время вы-
скакивать и смотреть по сторонам. В этот момент зашуршали
кусты, и появился местный милиционер.	л
— Что это вы делаете? — с некоторым недоумением спро-
сил он.
— Гюрзу гоняю,— отвечаю я.
— Зачем?
138
— Мне надо яму описать, а она тут крутится. Вот чтобы
не тяпнула, я и погнал ее в реку.
— Ладно! Только не бросайте камни в Пяндж, а то еще
увидит кто-нибудь с той стороны, подумает, что вы змею в
Афганистан гоните.
— Ладно,— сказал я.— Вы только постойте немножко,
чтобы еще какие гадюки не приползли.
Последнюю яму я описывал под охраной.
Дня через два я кончил описывать джингали и целый день
просидел на базе, слушал, как Саша переговаривался с отря-
дами, которые искали что-то высоко в горах. Кеклик сидел на
плече у Саши и, когда тот кончил передавать телеграмму Ва-
дима, вдруг клюнул своего хозяина не то в глаз, не то где-то
возле. Сашка ругнулся от неожиданности в микрофон, согнал
кеклика и, зажав глаз рукой, поспешно произнес:
— Перехожу на прием. Сообщите, как поняли. Сообщите,
как поняли.
Оттуда ответили:
— Поняли хорошо, но не засоряй эфир, Сашка. Взгреют.
Вечером, когда смеркалось, филин вышел из своего угла и
стал бесшумно летать по кибитке. Кибитка была большая, но
филину было тесно, он стукался о стенки и падал. Ночью фи-
лин, закрытый на складе, напал на овчинный тулуп и сильно
его порвал. За кого он его принял, не знаю. Мясо он, по-види-
мому, нашел позже и съел.
На следующий вечер филина выпустили. Кормить его было
трудно, свежее мясо было не каждый день, консервы филин не
одобрял. Кроме того, он усиленно подбирался к Сашиному
кеклику, а местные жители подбирались к филину.
Мы это узнали, когда нас посетила целая делегация с
просьбой отдать, продать или променять филина. Выяснилось,
что товарищи интересуются не самой птицей, а некоторыми
перьями у нее на груди. Перья эти действительно были краси-
вые, и рисунок на них напоминал арабские надписи. Оказы-
вается, если пришить эти перья к тюбетейке ребенка, то он
будет застрахован от многих болезней и несчастий. Помогают
они и взрослым, особенно женщинам. Мы с Вадимом предста-
вили себе филина, ощипанного, как курица, и вечером его вы-
пустили. Уж больно он был красив.
А наших топографов все не было, до их прихода мне не-
чего было делать в джингалях, нужно было начинать работу
на даштах.
Высоко над Рушаном на склоне хребта располагаются так
называемые Барзуд-Дерзудские дашты. Называются они так
139
потому, что у их подножия находятся кишлаки Барзуд и Дер-
зуд. Дашты — это большие террасы, «балконы» на склоне.
Расположены они по склонам на несколько сот метров выше
дна долины. На этих даштах много земли — много, конечно,
по западнопамирским меркам,— но совершенно нет воды: тер-
расу с обеих сторон замыкают скальные массивы. По этим от-
весным или очень крутым склонам провести воду, сделать
арык невероятно трудно. Нужно прокладывать по крутейшей
скале желоб длиной с одной стороны около километра, а с дру-
гой — еще больше.
Я должен был выяснить и сообщить, сколько там, на даш-
тах, гектаров пахотной земли, сколько — каменистых склонов,
пригодных под сады. Геолог должен был сказать, что за поро-
ды на скалах и что с ними делать — взрывать их или рвать
туннель. Ирригаторы должны были сказать, как вести канал
и сколько это будет стоить. Топограф должен был сделать кар-
ту даштов, проложить на ней трассу канала.
Вообще мы были обязаны составить проект орошения даш-
тов, и мне пора было начинать работу. Я долго смотрел на
подъем, на дашт и решил, что каждый день ходить вверх и
вниз — это безумие. Но мои рабочие сказали, что они ночевать
наверху не будут, а будут подниматься каждое утро и спу-
скаться каждый веч;ер. Почему — они не сказали, а просто
сказали, что не будут ночевать наверху и все.
Я не знаю, сколько времени занял подъем, но добрался я
до кромки дашта мокрый, как мышь, со сбитым дыханием и
дрожащими ногами. Уселся на камень и сидел, пока не вос-
становил дыхание и не просох. На моих рабочих, местных тад-
жиков, этот подъем не произвел никакого впечатления. Они
тоже присели отдохнуть возле меня, но вроде как из вежли-
вости.
Я дал задание, показал, как и где копать ямы, а сам пошел
вокруг дашта знакомиться с местом работ. Я поднялся по
склону и осмотрелся: действительно дашт был велик и в его
плоской части был большой массив хорошей мелкоземистой
земли, пригодной под пахоту. И вокруг были некрутые скло-
ны, каменистые, но с мелкоземом; здесь, если будет вода, мож-
но посадить сады, и их площадь может вдвое-втрое превысить
площадь пашен.
Сверху я видел, что мои рабочие копают успешно, и пошел
по склону вокруг дашта, потом попытался, сколько можно,
подняться по скальному склону горы.
Вернулся я к вечеру. Ямы были выкопаны, рабочие сидели
вокруг единственного дерева, росшего на даште. Дерево было
140
почтенного возраста, развесистое и приятное. Оно стояло над
источником, маленьким ключиком, который снабжал водой
дерево и небольшое поле. Возле поля был крошечный прома-
занный глиной ток, здесь обмолачивали урожай. Вряд ли он
был особенно велик: ключик давал совсем немного воды.
Я отпустил рабочих, и они быстро ушли вниз. Перед отхо-
дом они как-то с сомнением посмотрели на меня и сказали:
— Лучше пойдем вниз, в кишлак, а?
Но я не согласился.
Спускался вечер. Подо мной внизу был уже погружающий-
ся в тень зеленый, весь в садах, Калаи-Вомар, за ним — бирю-
зово-серая лента Пянджа, широкой полосой охватывающая
кишлак с его садами и полями. За Пянджем по отмелям и в
пойме уже афганские джингали, за ними крутые осыпи и ска-
лы афганских гор.
К вечеру у источника собралось множество птиц. Днем их
не было, а сейчас, вечером, они подлетали и подлетали, пили
воду в ключике и устраивались в ветвях дерева на ночевку.
Днем они бегали по всему дашту и искали что-то на земле или
сидели на камнях. А сейчас утоляли жажду и устраивались в
безопасности на дерево ночевать.
Когда уж солнце совсем стало закатываться, я развернул
на току свой спальный мешок и залез в него, правда только
по пояс. Но тут появился какой-то старик. Откуда он появил-
ся, я не заметил. Что он говорил, я не понимал, но он усилен-
но гнал меня вниз и руками, и языком. Чем я ему мешал, мне
было непонятно. Но я был тверд, я залез в мешок и отвернул-
ся. Старик обошел свое поле, опять подошел ко мне и стал
меня гнать, все повторяя какое-то слово. Старик сердился, но
я сделал вид, что засыпаю. Он махнул рукой и исчез.
Начиналась ночь. Она была тихой и темной. На небе высы-
пали звезды, внизу ровно и мягко шумел Пяндж. Я стал засы-
пать, когда услышал где-то поблизости шорох. Я сел в мешке
и долго сидел, вслушиваясь. Шорох послышался дальше и за-
тих. «Кто это? — подумал я.— Собаки? Почуяли запах колба-
сы?» И я швырнул камень в сторону шороха. Все стихло.
Я улегся. Но не спалось. Неожиданно раздался птичий писк
надо мной в ветвях дерева. Ночевавшие на дереве птицы, ко-
торые с вечера там возились и пересвистывались, вдруг под-
няли страшный шум и переполох. Опять шорох в траве... Я си-
дел в мешке. Сна уже не было.
Я вылез и босиком, чертыхаясь, подошел к краю тока, на
котором лежал, набрал камней и положил рядом со спальным
мешком.
141
Опять птицы подняли переполох в кроне дерева у меня над
головой. Это, конечно, было глупо, но шорохи эти меня поче-
му-то пугали, нервы с непривычки были напряжены.
Ночь становилась прохладнее, и я снова залез в мешок.
Опять шорох... Я швырнул камень и крикнул: «Кыш! Кыш!»
Опять переполох в ветвях. Затихло.
Я долго не мог заснуть и проснулся рано. Солнце всходило
за горами, самые высокие вершины были уже розовые, чуть
веял легкий ветерок. Листья на дереве шевелились и шумели.
Я глянул на ствол, да так и замер. С дерева неторопливо, об-
виваясь за нижние ветви, спускалась, сползала здоровенная
гюрза! Брюхо у нее было раздуто, видно она недавно что-то
проглотила.
Меня точно пружиной выбросило из мешка. Но пока я
успел натянуть брюки, толстые носки — джурабы и надеть
свои тяжелые ботинки с триконями, гюрза уже исчезла в кам-
нях. Я кинулся в ту сторону, схватив ледоруб, и тут увидел
на тропинке, уходящей от источника, многочисленные змеи-
ные следы. Одни шли поперек дорожки, другие — вдоль. Я по-
142
бежал обратно. На току, где я провел ночь, правда с краю, в
трех-четырех метрах от мешка, тоже был змеиный след. На
тропинке, ведущей вниз, тоже извилистые следы. Меня аж пот
пробил. Я пошел обратно к дереву — и тут с дерева шлепну-
лась на землю еще одна змея!
Только тогда до меня дошло, от чего меня предостерегали
рабочие, чем был так рассержен старик, что он мне втолковы-
вал и не мог втолковать.
Это, очевидно, было «ловчее дерево», как его называл один
мой знакомый змеелов. Он рассказывал, что в сухих, безлюд-
ных горных долинах, где имеется небольшой источник и воз-
ле него одно-два дерева, маленькие птицы вечером прилетают
попить и часто остаются ночевать на дереве, если, конечно, у
них нет гнезда и птенцов. Это прекрасно знают змеи. Вечером
они неслышно вползают по ветвям на дерево. Змеи и ночью
видят достаточно хорошо, и ночующие птицы попадают в их
желудок. Мой приятель-змеелов говорил, что с некоторых де-
ревьев ему удавалось, как он выражался, «снять» до восемна-
дцати штук «хороших, даже отличных гюрз». Сколько их со-
бралось на этом дереве, я не знаю. Двух я видел, и следов
было много. И дернуло же меня ночевать в таком приятном
месте!
Я сидел и думал о змеях и о птицах, и мне было как-то не
по себе. Ведь ящерицы, змеи — это примитивные животные,
давно пройденная стадия эволюции, остатки примитивных жи-
вых существ, уцелевшие с далеких времен. Эти примитивные
формы когда-то давно породили более совершенные формы
жизни — птиц, млекопитающих. И когда более совершенная
форма — птица, например змееяд, пожирает змей — это понят-
но: птица совершеннее змеи. Но когда гюрза пожирает птиц,
это уже неправильно: это значит, линия эволюции как бы
идет назад. Но вообще эволюция, прогресс — видимо, не всегда
прямая, восходящая линия. И в истории человечества про-
гресс совсем не всегда шел прямо. Например, земледельческая
культура всегда была выше скотоводческой. Скотоводы всегда
предшествовали земледельцам. А вот в военном отношении
скотоводы долго оставались выше земледельцев. Кочевники ве-
ками грабили, а нередко и уничтожали целые культуры земле-
дельцев, хотя были на целую ступень ниже их в культурном
отношении. Но кочевники были легче на подъем, они скорее
собирались в большие массы, быстрее передвигались. Вот и
тормозили кочевники веками и даже тысячелетиями развитие
земледельцев с их более высокой культурой.
Обо всем этом я думал, когда пришли рабочие.
143
Я рассказал, что было ночью, но они не удивились, что
здесь много змей. Только сказали, что сейчас их не должна
быть столько. Да, их будет много, но не сейчас, позже, когда
будет теплее и когда птиц будет много, то есть когда закончит^
ся гнездование. Но с меня и этих змей было больше чем доста*
точно.	\
Все остальное время, что мы работали на даште, я ходил
к источнику и к дереву с крайней осторожностью. Но днем
змей видно не было. А ночевать наверху я больше не пытался.
В 1935 году я познакомился в Мургабе с профессором Ком-
панцевым. Николай Николаевич был фармаколог. Он интере-
совался змеиным ядом и работал с ним. У него был контакт
с сотрудником Ташкентского зоопарка Пестинским. Пестин-
ский работал в зоопарке со змеями, получал от них яд и пере-
давал Николаю Николаевичу.
С этими змеями в Ташкентском зоопарке произошел казус.
Зоопарк заключил соглашение с какими-то двумя лихими пар-
нями, чтобы они поймали сотню ядовитых змей. Через неко-
торое время парни вернулись и передали зоопарку положен-
ную сотню гадюк, кобр и эф и получили причитающиеся им
по договору приличные деньги. А получив, спросили:
— А еще змей не нужно?
Парням напомнили, что, согласно договору, если они пой-
мают змей сверх плана, то они и их должны сдать в зоопарк,
но уже безвозмездно.
— Так у вас есть еще змеи? — спросили их.
— Нет, нет, что вы! — ответили змееловы.— Это мы так
спросили.
После этого они исчезли на несколько дней, и комната, пре-
доставленная им на территории зоопарка, стояла запертой.
И вдруг на территории зоопарка стали обнаруживаться
змеи. Кинулись к Пестинскому, но у того змеи не удирали, все
змеи были на месте. А между тем змеи появлялись еще и еще.
Кинулись к змееловам: дверь заперта, взломали. В комнате
были два пустых ящика из-под змей, и в обоих ящиках —
щели. Стало ясно, что змееловы скрыли какое-то количество
змей от зоопарка и плохо упакованные змеи разбежались.
Явившиеся после гулянки змееловы признались, что у них
было поймано сверх плана еще восемьдесят змей и что эти-то
змеи и разбежались. После этого змееловы поспешили исчез-
нуть.
Начался страшный переполох: в центре города по зоопар-
ку гуляют десятки ядовитых и ядовитейших змей! Начались
облавы, поиски, около половины беглецов было поймано и
144
уничтожено. А вот другая половина исчезла в неизвестном на-
правлении. Может быть, их не было? Может, змееловы при-
врали? Или змеи как-то рассосались в городе, или ушли за
его пределы? Правда, рядом с зоопарком протекает Салар,
стремительная река, вернее, древний большой арык, но вода
в нем холодная, и вряд ли он мог явиться дорогой для змей,
любящих тепло. Но факт тот, что около сорока змей исчезло.
Во всяком случае укушенных не было.
У Пестинского были неприятности. Вообще этому самоот-
верженному змееведу не везло: вскоре его укусила змея, он
лишился пальца и долго болел. Но работу со змеями не бро-
сил. Через некоторое время его снова укусила змея, он болел
и вскоре умер. А ведь он был еще совсем молодой и очень спо-
собный.
...Скоро появились наконец ирригаторы Комаров и Полозов
и топограф Петрович. Среди ночи вынырнул неизвестно откуда
Клунников. Они начали обследовать трассу будущего кана-
ла, потому что я сказал, что на даште земель порядочно. Я же
спустился вниз с Петровичем сделать почвенную и геоботани-
ческую карту джингалей. Мне нужно было, чтобы все мои ямы
и почвенно-ботанические контуры попали на карту.
А потом опять пришлось каждый день карабкаться на даш-
ты, когда и для них сделали карту. Клунников и Комаров
утверждали, что они с рабочими проложили тропу по горному
скальному склону по трассе будущего канала. Но когда я уви-
дел эту «тропу», у меня волосы зашевелились. Мне потребова-
лось все самообладание, чтобы пройти хотя бы часть ее. Тропы
никакой не было. Были кое-где упоры для рук и ног над скаль-
ным отвесом высотой метров триста — четыреста.
Откровенно говоря, я не люблю и боюсь высоты. И я был
счастлив, что мне не нужно работать на трассе канала. Клун-
ников, правда, кроме канала предложил еще другой вариант:
пробить насквозь через гору туннель длиной восемьсот метров.
Но строители впоследствии предпочли сделать канал вокруг
горы. Как это они делали, я не видел, это было уже во время
войны.
Мы закончили работу в Рушане в августе и пошли на Банч,
где нас ждали еще массивы для обследования.
Долина Банча непохожа на другие долины Западного Па-
мира. Она широкая, просторная, и она теплее, так как распо-
ложена гораздо ниже. Наш лагерь стоял у устья одного из ле-
вобережных притоков Банча. Растительность в самой долине
Банча жалкая, пустынная, сплошь полыни и солянки. А вот
в узкой долине притока, где мы стояли, и в других узких до-
145
линках — просто рай земной. Здесь раскинули свои кроны
огромные орехи, много яблонь, алычи, и все деревья покрыты
плодами.
В нашем лагере было оживленно и очень уютно. Зеленые
деревья и высокие травы вдоль речки, густые заросли кустар-
ников — шиповника, жимолости и смородины — по нижней
части склонов. Словом, очень хорошо.
Однако ночью было беспокойно: шорохи, треск ломаемых
кустарников. Сквозь звон ручья доносились пыхтение и фыр-
канье. Но конечно, это были уже не змеи. И на том спасибо.
Хотя эти ночные пришельцы ходили вокруг лагеря, фыркали,
чавкали, в лагерь они не совались. По утрам на отмелях мы
видели свежие следы кабанов и медведей. Но с ними у нас
был нейтралитет, ни мы их, ни они нас не трогали. Все же
у меня, вероятно, начался легкий «змеиный психоз», ибо все
эти безобидные шорохи заставляли меня дрожать, вскакивать
и ждать змеиного укуса...
Обратная дорога с Ванча в Хорог была осенней. Вдоль Пян-
джа ярко горели золотом тополя и ивняки. Шиповники, осы-
павшие свои красные листья, стояли голые, покрытые только
багровыми ягодами. Пяндж был уже не серый и не коричне-
вый, каким он бывает в период летнего таяния снегов и лед-
ников, и не бирюзовый и чуть мутный, каким он бывает позд-
ней весной и ранней осенью, а ярко, ярко-синий и прозрачный.
И воды в нем было гораздо меньше, чем летом. Небо часто
хмурилось, перепадали дожди. Мы ехали с Ванча верхом на
перекладных, меняя лошадей на каждый переход. А у меня за
пазухой наконец был мой кеклик, совершенно ручной. Иногда
я даже давал ему погулять и сажал себе на плечо. Кеклик си-
дел на плече, смотрел на горы, на Пяндж. Он уже привык ко
мне и не пытался уйти.
В Хороге и Душанбе мы обработали материалы и сдали по-
чти полный отчет с картами и цифрами. Через несколько дней
я уехал. Кеклик ехал теперь не за пазухой, а в ящике. В мяг-
ком вагоне он чувствовал себя прекрасно, и весь вагон ходил
кормить его и гладить. Он нередко вспрыгивал на столик у
окна и с любопытством смотрел на проносящиеся виды.
Видимо, кеклик был такой же бродяга, как я, и далекие
странствия его не пугали...
; По заданию
' Переселенческого
управления
г->
Я всю жизнь проработал в Таджикистане, на Памире, в горах,
и только один, предвоенный, год мне довелось провести в тай-
ге — в Сибири и на Дальнем Востоке.
На работу на Памире тогда никаких надежд не было. У Па-
мирской биостанции штат был маленький — всего четыре че-
ловека, ирригационное управление Таджикистана в геоботани-
ке в тот год не нуждалось. Но спрос на экспедиционных работ-
ников был велик, и вербовщики в предвесеннее время искали
людей для работы во многих отдаленных районах Союза. В ту
зиму, например, меня усиленно сманивали в тундру, но я как-
то боялся ее пустоты и холода. Предлагали ехать в пустыню,
в Каракумы, но и это было для меня малозаманчиво: я в пу-
стыне работал немного в 1931 году, но не «заразился» ею. На-
конец, мне предложили работу в Переселенческом управлении,
и я пошел туда и стал старшим геоботаником Дальневосточ-
ной экспедиции.
Дальневосточная экспедиция должна была найти земли под
совхозы и колхозы вдоль строящихся железных дорог, вокруг
новых городов и промышленных поселков, заводов и рудников.
Мы должны были выявить земли, пригодные для сельского хо-
зяйства, под пашни и сенокосы, леса со строевой древесиной,
луга, пригодные для выпаса.
147
В экспедиции были гидрогеологи — воду искать, топогра-
фы, геодезисты — карты делать, геоботаники и почвоведы —
оценивать земли, агрономы — составлять севообороты, строи-
тели-проектировщики — составлять планы поселков и многие
другие специалисты.
В конце апреля я оказался в поезде, который шел на Восток.
В наше самолетное время даже трудно себе представить это
прекрасное железнодорожное путешествие, длившееся восемь
суток. Нынче и поезда комфортабельнее, и идут они быстрее,
но все норовят лететь самолетом. Но и тогда поезда шли уже
быстро, и стремительный бег телеграфных столбов, чередова-
ние полей и таежных лесов до Урала, бесконечная тайга, и за-
воды, и города Сибири поражали воображение. Бесконечность
просторов нашей Родины вызывала какое-то изумление и вос-
хищение. Поезд шел и шел, днем и ночью, а кругом бежали
равнины или горы, леса — березняки или лиственничники,
колхозы или заводы, и все это была наша земля.
На девятый день пути от Москвы мы высадились на стан-
ции, от которой начинался наш маршрут. Невысокими пло-
скими сопками подходил к станции горный хребет. И вправо,
и влево, и вперед, и назад — везде были сопки, покрытые тай-
гой, долины, тоже покрытые тайгой, а дальше опять сопки.
И так на несколько тысяч километров на север, к Ледовитому
океану,— тайга и тайга. И на восток, к Тихому океану,— тай-
га и сопки, и на запад, до Урала,— тайга и тайга. Здесь строи-
лись железные дороги, поселки, заводы. Здесь мы и должны
были искать земельные массивы.
На первых же рекогносцировочных маршрутах я увидел,
что в том районе, где нам предстояло работать, насколько хва-
тал глаз, шла лиственничная тайга. Она была черно-бурая сей-
час, в конце зимы, когда на лиственницах еще нет зеленых
иголочек и земля под ними бурая от полегших прошлогодних
трав. И везде была даурская лиственница: она росла на скло-
нах невысокого горного хребта, который пересекали наши
маршруты, она покрывала болота и долины рек. Сейчас весна
только-только начиналась, и в тени деревьев и в распадках ле-
жал снег, он был рыхлый и серый, но его еще было много.
Поселок, где была наша основная база, не был благоустро-
ен, дома и кварталы были как попало разбросаны в долине
реки. Поселок представлял собой отдельные дома, рассыпан-
ные среди лиственничных лесов. Улицы как-то еще не сфор-
мировались, и поселок производил хаотическое впечатление
кубиков, разбросанных ребенком во время игры. Казалось, что
жители этого поселка как-то не были твердо оседлыми, дома у
148
них были, но дворов, огородов, палисадников не было. Все
было еще сделано на скорую руку, как придется. И в домах
как-то неуютно — не то вчера приехали, не то завтра собира-
ются уезжать.
Поселок жил в основном лесозаготовками и золотом. При-
иски были не здесь, а где-то дальше на севере, а здесь уже
была так называемая жилуха, то есть настоящий поселок, кое-
какие магазины, промыслы и кое-какое оседлое население. На
улицах были обычны золотоискатели в своих особых, специ-
фических костюмах: в брюках, вернее шароварах, необычай-
ной ширины, ярких косоворотках под черными пиджаками-
куртками, в высоких сапогах с голенищами, спущенными на
самые каблуки. На головах черные фуражки. Хозяева, у кото-
рых я поселился, хотя и работали по торговой части, но раз-
говаривали почти исключительно на «золотые» темы, в основ-
ном о случаях неслыханного «фарта» (удачи), о новых наход-
ках, о приисках. Большой популярностью пользовались рас-
сказы вроде такого.
— Один молодой золотоискатель все лето старался (искал).
Нет и нет ничего. Осенью собирался уже поворачивать на жи-
луху. Пошел утром мыться. Подходит к ручью, а тут медведь,
да как на него рявкнет! Золотоискатель бросил полотенце — и
бежать. Прибежал в палатку, схватил ружье, отдышался, по-
сидел, покурил, потом пошел назад — не бросать же полотен-
це. Нашел у самого ручья. Дай, думает, помоюсь. Стал на ко-
лени на бережку, наклонился над ручьем, глядит, а песок ка-
кой-то масляный! Зачерпнул он обеими пригоршнями песок,
а тот тяжелый. Прибежал к палатке, промыл и намыл пять-
сот пятьдесят граммов чистого золота.
Рассказ этот я слышал неоднократно. На месте этой на-
ходки вырастал прииск, смотря по рассказчику, то «Счастли-
вый», то еще какой-либо. Золотоискатель мог быть и молодой,
и старый, обычно друг и «кореш» рассказчика, и происходило
это здесь, или в Якутии, или на Колыме, но всегда были мед-
ведь, полотенце и пятьсот пятьдесят граммов золота. Не боль-
ше и не меньше, а именно пятьсот пятьдесят.
Я и прежде сталкивался с этими больными людьми, с са-
модеятельными золотоискателями. Они везде одинаковые. В за-
поведнике Тигровая балка от деда Павло, бывшего золотоиска-
теля, доживавшего свои дни объездчиком в заповеднике, я по-
наслышался о золотом промысле. Дед Павло никогда не рас-
сказывал о годах каторжных работ и лишений, когда ему,
мывшему золото в Алтынмазаре на Памире, не везло. А ведь
так было долгие годы. Но с каким смаком повествовал он о
149
том годе, когда ему с товарищами наконец «пофартило», и они
сдали столько золота, что всю зиму пьянствовали в Оше, а
жили в гостинице: «Под одной кроватью, понимаешь, только
белая головка, под другой красное, под третьей, понимаешь,
консервы, селедочка, лучочек! И с утра, понимаешь, приходил
специальный гармонист, и куда мы — туда и он. И всюду иг-
рает! И в номере, и в столовой. А в парк пойдем или по улице
гуляем — мы, значит, впереди, а он, значит, сзади, и все иг-
рает!»
Эту добровольную каторгу с работой по полсуток в вечной
мерзлоте многие месяцы за сомнительное счастье пьянствовать
месяц-другой я еще застал здесь. Оно на глазах кончалось, это
самодеятельное старательство, но еще существовало.
Мы прибыли в поселок еще в конце зимы. Голые деревья,
бурые полегшие травы, снег по оврагам, распадкам и у подно-
жия немногочисленных елей и пихт. Все мокро. Промерзшая
на многие десятки, а то и сотни метров почва только-только
начинала с поверхности оттаивать. Вот по такой предвесенней,
чуть начинающей оттаивать тайге я и ушел в длительную ре-
когносцировку.
В поселке был сформирован наш отряд, там я получил и
своих рабочих. Рабочие были у меня в течение лета разные,
одни приходили, другие уходили, и только двое прошли со
мной почти весь экспедиционный сезон. Это Коля и Счаст-
ливчик.
Коля и Счастливчик были воры, заключенные, но раскон-
воированные, и им еще предстояло досиживать и дорабаты-
вать. Коля был крупный парень с белесыми волосами и бро-
вями, добродушным круглым лицом и удивительными ярко-
голубыми глазами, почти лишенными ресниц. Он с виду был,
пожалуй, несколько флегматичен и мешковат, но это впечат-
ление было неверно: когда он хотел, у него были и энергия,
и быстрота, и ловкость. При первом знакомстве разговор был
у нас следующий. Я спросил:
— Как звать?
— Гайка.
— Это фамилия?
— Нет, прозвище.
— Мне твоих блатных прозвищ не надо. Как зовут?
— Ну, Коля, Николай.
— Откуда?
— Ленинградский.
— А, земляк. Где же ты жил?
Он сказал.
150
— А работал где?— задал я не совсем удачный вопрос.
— Да больше в трамваях,— ответил Коля.— А теперь ста-
ло можно и в музеях. Там ротозеев полно. Но в музеях нужен
костюм.
Я засмеялся. Коля удивился и сказал:
— Чего смеетесь, начальничек, чему удивляетесь? Вы же
читали, у вас характеристика на меня есть. Там все прописано.
— Да я, по совести, не смотрел характеристику,— ска-
зал я.
— Как так не читали? — удивился Коля.— Мы же в лес
идем, надо знать, с кем идешь, у нас всякие есть.
— Ладно,— сказал я,— потом посмотрю. Ты вот скажи,
сколько тебе лет?
— Двадцать два.
— Рецидив?
— Рецидив.
— Который?
— Третий.
— Не надоело?
— Пока нет.
— С каких же лет ты начал?
— С четырнадцати.
— Сколько еще сидеть?
— Год с довеском.
— Ясно. Но только, скажу тебе откровенно, профессия у
тебя дрянь!
— Почему это?
— Заработки низкие. Очень мало зарабатываешь.
— Ну как сказать!
— Да как ни говори. Все одно. Вот давай считать: сколько
ты был на свободе перед последней посадкой?
— Четыре месяца.
— Считай теперь. Сколько ты взял за эти четыре меся-
ца? Ну?
— Да разве упомнишь?
— А ты вспомни!
Мы сели, и я взял бумагу. Колины коллеги были явно за-
интересованы. Говорил он много, я чувствовал, что он приви-
рает, но не останавливал. Коля грыз ногти и говорил, а я за-
писывал.
Подсчитали. Вышло, что Коля за четыре месяца «зарабо-
тал», по его словам, около четырнадцати тысяч. А на послед-
них тысяче двухстах рублях попался и получил три года. Вы-
ходило, что он за три года и четыре месяца имел средний «за-
151
работок» всего триста пятьдесят рублей в месяц. Коля и вся
аудитория были смущены.
— Ну, а другие? Рабочие? Крестьяне? Интеллигенция? Ну,
а вы?
Я сказал:
— Ну, считай. Мой оклад сейчас девятьсот рублей. А здесь,
на Дальнем Востоке, я имею нагрузку, коэффициент за отда-
ленность, квартирные и т. д. Всего умножай мой оклад на 4,6.
Вот так. Буду здесь месяцев шесть, да и зимой оклад. Вот и
выходит, что мой средний заработок тысяча восемьсот рублей.
Я не в тюрьме, и заработок у меня в пять раз больше. Како-
во? А?
Аудитория была совершенно сражена.
Со Счастливчиком разговор был совсем другой. Это был
очень красивый парень, с каким-то типично «блатным» шиком
и манерами. Даже в одежде заключенного он отличался ка-
кой-то щеголеватостью. Враль он был классный, но немного-
словный, как бы скрытный и потому внушающий доверие. От-
кровенно он говорил редко, и откровенным по-настоящему он
вряд ли был с кем-либо вообще. Это был принципиальный уго-
ловник, который считал, что работают только дураки. Он был
то, что называется «вор в законе», он принципиально не хотел
работать. Вот «достать» что-либо считал приличным, а рабо-
тать — неприличным.
Счастливчик хорошо пел, у него была гитара и широкий на-
бор «блатных» песен типа:
В сером костюме и с розой в петлице,
В сером английском пальто,
Ровно в семь тридцать покинув столицу,
В восемь сидел уж в авто.
Мне в жизни приходилось сталкиваться с уголовниками,
с настоящими, «профессиональными» уголовниками, и все они
в основном люди одного типа. Как правило, настоящий уголов-
ник и неглуп, и может блеснуть в обществе, может рассказать
что-нибудь интересное, и спеть, и сплясать, он горячо берется
за разные развлечения и разные дела. Но он очень быстро
остывает. Проработать систематически, скажем, месяц, как
следует, по-настоящему, он не может, у него не хватает вы-
держки. Отсутствие выдержки и нежелание, а порой и неспо-
собность к труду делают из человека уголовника. Уголовник
повышенно самолюбив, из-за обиды он может пойти на риск,
берется за нож, из-за проигрыша в карты может выкинуть ди-
кие фокусы.
152
Когда началась рекогносцировка, в ней приняли участие
все специалисты: геоботаники, почвоведы, агрономы, топогра-
фы, геологи. Мы шли, шли непрерывно, а кругом все заметно
менялось. Из черных пупырышков, покрывающих ветки лист-
венниц, показались и стали стремительно вылезать пучки весе-
лых зеленых иголочек, на березках быстро-быстро набухали
коричневые клейкие почки. Зазеленели побуревшие за зиму
листочки багульника, брусники. На кочках пушицы полезли
остроносые иголочки листочков. И даже у бурых прошлогод-
них листьев, которые казались мертвыми, вдруг позеленели
основания. С каждым днем весенние дожди все меньше
оставляли снега в самых темных и глубоких оврагах, и по ут-
рам на рассвете можно было слышать, как где-то далеко-дале-
ко токуют глухари.
И вот прорезали прошлогоднюю бурую листву, просунули
свои побеги подснежники, а за ними черемша и злаки, и вдруг
сразу, с размаху все зазеленело и началось лето. Весна, не
успев начаться, кончилась, сразу же началось тепло, быстро
переходя в жару, а за этим немедленно в воздухе появился
таежный кошмар — гнус, слепни и комары.
Мы шли по нехоженой тайге, через буреломы и завалы, че-
рез болота и ручьи, описывая растительность и почвы. Топо-
графы двигались точно по основному азимуту. Но мы, геобота-
ники, почвоведы и другие, носились челночным ходом, заби-
рая то вправо, то влево, знакомясь с растительностью и почва-
ми целой широкой полосы. Удивительно сейчас подумать: в
день с работой мы делали двадцать пять — тридцать километ-
ров совершенно без дорог. Вечером мы валились в лагере как
подрубленные. Но удивительно: больных не было, отстающих
не было, и, странное и непонятное дело, я даже начал прибав-
лять в весе. Правда, питались мы неплохо, супы были такие,
что в них ложка стояла, компоты мы поедали ведрами.
Скверно и тогда и позже, в течение всей этой экспедиции,
обстояло дело с обувью. Обувь горела на ногах. В течение дня
она десятки раз то мокла, то просыхала, ибо мы шли то лесом,
то через ручьи и болота, по камням и по скалам и по бурело-
мам. И обувь снашивалась молниеносно, буквально горела на
ногах.
Но главное не то, что обувь то мокла, то сохла, главное —
пушица. Пушица — это такая трава, которая растет здесь вдоль
рек по болотам и по лугам. Она образует кочки, то небольшие,
то подчас в метр высотой. Но не кочки опасны, хотя хлюпать
между ними по ледяной воде очень неприятно, а прыгать по
ним и соскальзывать с них в мочажины еще хуже. Страшны
153
листья пушицы. Листья пушицы имеют в поперечнике форму
ромба, и грани у этого ромба все усыпаны крошечными остры-
ми крючочками. Если вы такой лист с силой продернете сквозь
пальцы, то сильно порежетесь. Поэтому, когда вы идете по пу-
шицевому болоту, не восхищайтесь красивыми белыми пушка-
ми, которыми украшены кочки пушицы. Посмотрите на носки
своих сапог: они у вас побелели, их пропиливают тысячи, де-
сятки тысяч пилок тонких листьев пушицы. Пушица работает
как терка. Мы старались ходить осторожно. Не помогало. Мы
стали делать кожаные щитки на носки: помогало, но слабо.
Наконец додумались, и на наших сапогах и ботинках появи-
лись носки из жести; кроме того, был отдан приказ ежеднев-
но мазать обувь дегтем дважды. Но до всего этого мы додума-
лись только к концу лета, сменив и растрепав к этому времени
по четыре, по пять пар обуви.
В этом краю, на границе Восточной Сибири с Дальним Во-
стоком, как я уже говорил, господствует даурская лиственни-
ца. Она везде. Только на вершинах сопок у подножия листвен-
ниц лежит ковер из кустистых белых лишайников, а по скло-
нам сопок почва между деревьями покрыта брусникой, которой
здесь осенью так много, что она окрашивает многоверстные
пространства в красный цвет. Ниже по склонам опять листвен-
ница, только уже с зеленым мхом и багульником, а внизу по
дну долин, которые обычно заболочены, опять лиственница, но
уже низкорослая, корявая, и земля под ней сплошь покрыта
белыми болотными сфагновыми мхами. Лишь на высоких го-
рах, на высоте тысячи метров, лиственница исчезает и ее за-
меняет каменная береза. Выше идет узкая полоска кедрового
стланика, а еще выше гольцы — голые скалистые и щебнистые
вершины сопок, покрытые горными тундрами. Но это на высо-
ких горах.
Только узкой полоской вдоль рек, где чуть теплее, так как
почвы обогреваются проточными водами, появляются другие
древесные породы: чозения, ива, ольха, береза, ели и пихты, а
под ними кустарники — таволга, шиповник и узенькие поло-
ски лугов. Здесь веселее, здесь много цветов, здесь много жив-
ности, поют певчие птицы, а по отмелям рек бегают кулики
и плещутся утки.
Остальная лиственничная тайга мертва. За все лето, что мы
проработали в тайге, мы только два раза издалека видели ло-
сей, вот и все. Из мелких животных тайга богата бурундуками
и лесными мышами, но и то не везде. Раза три встретили глу-
харей, два раза дикуш, удивительных птиц, совершенно не
знающих страха. Белки встречаются, но редко. В пойменных
154
лесах я трижды слышал посвист рябчиков, но не видел их ни
разу. Можно тихо просидеть и час, и два, и три, но не услы-
шать и не увидеть ничего живого... Редко-редко в вершинах
деревьев раздается попискиванье корольков, кочующих пере-
свистывающейся стайкой, иногда издали донесется стук дятла,
вот и все.
И для этого есть очень важная причина. Дело в том, что в
тайге попросту есть нечего. Хвою лиственницы не ест никто, а
ее ствол и ветви очень смолисты и не дают пищи насекомым,
пока дерево живое. А нет насекомых — нет и насекомоядных
птиц. На земле растут только мхи, лишайники и пахучие, но
несъедобные багульники, шикша, рододендроны, а травы нет,
нет корма для травоядных — и нет лося, косули, оленя. Толь-
ко осенью появляется корм для зерноядных птиц — глухарей,
рябчиков, тетеревов. Поэтому вся живность сосредоточена здесь
вдоль русел рек, где есть лужки, или выше — в горах, в березо-
вых лесах. По берегам рек держатся летом лоси, там есть за-
води с водной растительностью, с тиной и улитками, значит,
155
здесь можно встретить кулика и утку. Тут больше ягод — и по-
является рябчик, встречается заяц.
Мы часто ругаем человека за вред, который он наносит при-
роде, уничтожая естественную растительность, а тем самым и
животных. Здесь же все наоборот. На плоских заболоченных
равнинах и в широких долинах, покрытых редкой жалкой ли-
ственницей, пусто и безжизненно, идет сплошное моховое
сфагновое болото. Но если осенью, когда сухо, поджечь сфаг-
новый покров, то на его месте образуется пушицевое болото.
А если спалить потом и пушицу, то вся эта площадь покры-
вается высоким злаком — вейником Лангсдорфа. Эту траву и
лось, и косуля едят, а на кочках поселяются утки.
Современная естественная растительность здесь не дает че-
ловеку почти ничего, кроме древесины, но человек культива-
цией и осушением может превратить болото в вейниковый мо-
крый луг-сенокос, а зеленомошный лиственничный лес — в су-
ходольный луговой выгон.
Поэтому мы вскоре бросили искать естественные сенокосы
и выгоны — их здесь не было,— но зато выяснили, что ряд ти-
пов лиственничных лесов после пожара сменяется лугами или
хорошим березняком с густым травяным покровом, и мы стали
искать такие типы леса. Мы уже не разочаровывались, видя
пушицевые болота; мы знали, что на их месте можно полу-
чить сенокосы.
Погода, которая сначала не баловала, теперь установилась
теплая, и лиственничники, сменившие свою черно-красную
окраску на черно-зеленую, а потом на просто темно-зеленую,
стали очень красивы. На болотах стеной поднялись вейники.
Шли дожди, и стало парить. Но ручьи были чисты, прозрачны
и холодны. И вода в болотах с коричневой торфяной жижей
была холодна. Так было и все лето. Какая бы жара ни была,
болота и реки были все лето ледяные.
Дело в том, что под небольшим слоем протаявшей почвы
лежала вечная мерзлота, вечномерзлые почвы. Даже в самые
сильные летние жары, копая почвенные ямы на глубине метра,
натыкаешься на вечномерзлый слой. Почвы протаивали на гли-
нах и суглинках на метр, на песках — на два-три метра, но
глубже начиналась мерзлота. Из-за этого водонепроницаемого
слоя мерзлоты здесь такое большое количество болот: если
вода не может пройти сквозь почву в глубину, лес или луг за-
болачиваются.
На железной дороге, которую тут строили, сначала не зна-
ли, что делать. Мерзлота выкидывала непрерывные фокусы:
полотно железной дороги то проседало, то вспучивалось. Же-
156
лезнодорожную насыпь обнажали от трав, чтобы земля про-
гревалась, чтобы загнать мерзлоту поглубже, но мерзлота
местами оставалась, и полотно колебалось и плясало. Когда
строили дом, то землю под ним закрывали сплошными щита-
ми, чтобы защитить ее от наступления мерзлоты. Но дом пере-
кашивало, одна часть фундамента уходила в раскисшую поч-
ву» другую выпирало мерзлотой, дом трескался и разрушался.
И тогда, вместо того чтобы бороться с мерзлотой, ее призва-
ли в союзники. Полотно прикрыли торфом и дерном, чтобы
оно летом сильно не прогревалось, и мерзлота вошла в полот-
но. Тогда полотно застыло в неподвижности, опершись на
мерзлоту, как на каменный фундамент. Под домами убрали
щиты, и мерзлота вошла под дома, вморозила в себя фунда-
менты, и дома перестали трескаться. Только в одном отноше-
нии мерзлота продолжала оставаться врагом — в отношении
водоснабжения. Зимой реки и озера покрывались более чем
метровым слоем льда, ручьи и маленькие речки промерзали до
дна. В колодцах вода исчезала, потому что мерзлота снизу со-
единялась с промерзающим сверху водоносным слоем.
Но оказалось, что выход все-таки есть. Обнаружилось, что
под реками, которые с поверхности одевались зимой мощным
слоем льда, все же идет в глубине какой-то подрусловый поток
воды, как бы подземная река. В песках, в наносах, в галечни-
ках, подстилающих русло под замерзшей рекой, всю зиму про-
должает течь этот подрусловый поток. И люди добирались до
этого потока колодцами или буровыми скважинами и получа-
ли воду и для поселков, и для промышленности, и для желез-
ных дорог.
К началу лета рекогносцировка была закончена. Было вы-
брано несколько массивов под колхозы и совхозы, и на этих
массивах начали детальную съемку специальные отряды поч-
воведов, геоботаников, геологов. Теперь я работал только с от-
рядами геоботаников.
Давно ли мы прошли с рекогносцировкой по этим лесам, и
тогда они были голы, под ногами хлюпал то снег, то раскис-
шая, переполненная влагой почва, покрытая бурыми пожухлы-
ми мхами и травой. Сейчас все было зелено, все цвело. Над
болотами стеной поднимался зеленый вейник, в лесу под поло-
гом зеленых лиственниц цвели фиолетовые рододендроны, ро-
зовые шиповники.
Когда, закончив рекогносцировку, я добрался до своего от-
ряда, работавшего далеко в сопках, дни были уже жаркими и
душными. Теперь дожди выпадали часто, болота и леса пере-
полняли воздух влагой. Парило, над лагерем висела завеса ко-
157
маров, оводов и слепней. Весной вся эта кровососущая нечисть
работала в несколько смен. Ночью нападал гнус (мокрецы), его
было так много, что к утру на тех местах, где одежда прижи-
малась к телу, например вокруг пояса, оставались черные по-
лосы от раздавленного гнуса, пробравшегся под одежду. Вече-
ром, пока было тепло, атаковали тучи комаров. А днем над ла-
герем висели тучи оводов и слепней.
Но сейчас, когда было и днем жарко, и ночью тепло, все
эти летучие отряды «работали» почти круглосуточно. Над ла-
герем, к которому мы подошли среди дня, висела туча насеко-
мых, она колыхалась, поднималась и опускалась, кидаясь ку-
сать и жалить в любое открытое место тела. Гнус набивался
в нос, в рот, несчастные лошади были загнаны в кусты, где
бились, непрерывно обмахиваясь хвостами, встряхивались, тер-
лись о кусты. Лошади были сплошь покрыты слепнями и ово-
дами, на спине и по бокам расплывались кровавые пятна от
сильных укусов. Никакие дымокуры не помогали. Было ясно,
что еще несколько таких дней — и лошади просто погибнут,
их нужно было отправлять на базу.
В лагере, куда мы попали после обеда, народу было мало,
большинство предпочитало пообедать на сопках, где-либо на
обдуваемом склоне. Там я нашел своих. Здесь на склончике
веял ветерок и было сносно. Счастливчик, работавший у гео-
ботаника Ветруши, перебирал струны гитары. Ветруша спал,
укрывшись с головой, рядом с ним, обмахивая его веткой, си-
дел Коля и читал «Методику полевых геоботанических иссле-
дований». Остальные рабочие кто спал, кто так лежал.
— Собираешься специальность менять? — спросил я Колю,
заглядывая в книгу.
— Так, просматриваю,— несколько смешался Коля.
До вечера мы делали профиль от вершинки увала, на кото-
ром сидели, до реки, что текла внизу. Описывали раститель-
ность, считали и мерили деревья. У реки в пойменной полосе,
где густые деревья и кусты и где много заводей с застойной
водой, нас чуть ли не вконец заели проклятые кровососы. На
ходу было еще ничего, но копать яму, описывать ее, собирать
растения, мерить деревья, сидя или стоя на месте, было совер-
шенно невозможно. Никакие накомарники не помогали. У реки
сделали интересную находку — поймали молодую гадюку. Это
здесь редкость. Змей здесь мало, вечная мерзлота не позволяет
гадам развиваться широко. Гадюку посадили в кобуру от би-
нокля, а к вечеру, когда мы пришли в лагерь, ее не оказалось.
Я стал допытываться у того, кто ее нес, где змея, но он только
хихикал и говорил:
158
— Не знаю! Ушла! Не заметил как.
Я обозлился и начал допрос с пристрастием. Выяснилось,
что змея понадобилась Счастливчику для «милой» шутки. Он
посадил ее в свой довольно объемистый кошелек и бросил на
дороге у поселка.
— Слушай, ты, шутник! — сказал я.— А что, если кошелек
поднимет ребенок?! В поселке ведь есть дети! Ты думаешь что-
нибудь или вообще озверел? Если кошелек поднимут такие же
бандитские рожи, как ты, ладно! А если ребенок?! Сейчас пой-
дешь найдешь и принесешь!
Его товарищи, еще минуту назад находившие эту шутку
очень милой и остроумной и обменивавшиеся замечаниями
вроде: «Представляешь себе? Открывает — и...», «Какая на-
ходка, кошелек... Что в нем, а?» — прекратили гоготать, улыб-
ки на их лицах померкли.
— Сволочь ты! — сказал Коля и, подойдя к Счастливчику,
ударил его по лицу. Тот ничего не ответил, только побледнел,
но драться не стал. Коля был гораздо сильнее, и всем это было
известно.
Я повернулся и отошел, хотя по сути должен был бы вме-
шаться.
— Ну подожди, сявка! — прорычал Счастливчик, скрипнув
зубами.— Ты это вспомнишь!
К слову сказать, в уголовных «кругах» в свое время очень
модным и изящным считалось умение скрипеть зубами. Этим
показывалась высшая степень ярости. На некоторых малоис-
кушенных людей это производило впечатление.
В этот вечер произошло много событий. Во-первых, отсюда
с горы мы впервые увидели лося, хотя следы лосей находили
неоднократно. Лосей здесь было мало, хотя охотников тут не
было вовсе и вообще людей было мало.
Сверху, с горы, мы видели, как лось выскочил из леса на
открытое место и остановился посредине заболоченной доли-
ны. Мы все вскочили и стали по очереди смотреть в бинокль,
чего это он испугался, кто за ним гонится. Но никто за ним не
гнался. Его, видимо, как и нас, доняли, довели до исступления
слепни и оводы, и он потерял всякую осторожность. В би-
нокль было видно, что он стоит и встряхивает шкурой, мотает
головой, бьет себя по животу ногами. Потом он побежал к реке
и скрылся в пойменных зарослях.
— Сейчас в воду залезет по самые ноздри,— сказал кто-то,
усердно лупя себя по шее и по лицу.
— Нам бы так,— сказал другой, хлеща себя веткой по го-
лове и по плечам.— Вот ведь собаки, через две рубахи кусают.
159
Но видимо, кто-то услышал наши молитвы, и перед зака-
том, когда обычно все затихает и успокаивается, наоборот, по-
тянуло ветром, и минут десять спустя широко и гулко зашуме-
ла тайга, и целодневный кошмар кончился.
Вечер был как великий праздник, большой костер кидался
по сторонам, как развевающееся знамя. Было тепло, но силь-
ный ветер прочно удерживался, и все комары, вся несносная
кусачая рать исчезла. Какое-то радостное, праздничное на-
строение было у людей, и я сказал Коле:
— Слушай, неужели вот выйдешь — и опять за старое? Не-
ужели не надоело?
— Нет, за старое теперь нельзя. Надо завязывать,— задум-
чиво сказал Коля.
— Пошто это нельзя? — спросил кто-то.
— Не рассказывал я,— сказал Коля.— Брак у меня вышел
по специальности.
— Какой брак?
— Такой. Ошибочка вышла. У собственной тетки сумочку
в автобусе срезал, а тетка эта у меня вместо матери.
— Как? Как? — закричали все.
— А так,— смущаясь, сказал Коля.— Я ей на пальто день-
ги дал, сказал — заработал. Она купила и пальто, и сумку, я
и не видел какие. Еду, значит, домой в автобусе, качает, тол-
кает подходяще. Вижу, какая-то пассажирка с сумкой, я, не
глядя, срезал да на первой остановке и смылся. Заглянул в
сумку. Батюшки! Теткин пропуск на завод...
Все захохотали. Уткнувшись в колени, Коля смущенно гля-
дел в костер, потом вскочил и ушел.
— Ох, вор какой нынче нежный пошел,— скривился Счаст-
ливчик. Незадолго до этого он вернулся и бросил передо мной
кошелек с живым содержимым.
На следующий день с раннего утра нас, как всегда, разбу-
дили комары. Их было много, они, видимо, сильно проголода-
лись во время ветра, сидя где-то в траве, и за это время нато-
чили свои и без того острые носы.
Коли не было. Я испугался: неужели сбежал? Счастливчик
усмехался. Мы быстро поели и тронулись. Опять было тихо, и
можно было, как вчера, ждать таких же атак, которых даже
лоси не выдерживают. Мы работали до вечера и вернулись в
лагерь совершенно измученные. Коли не было. Счастливчик
все усмехался.
На следующий день я уехал на базу. Перед отъездом я ото-
звал в сторонку четырех самых толковых ребят, дал им зада-
ние на сегодняшний и завтрашний день и сказал, чтобы они
160
нашли Колю во что бы то ни стало, что он, конечно, не бежал,
а сидит где-нибудь в кустах, но стыдится выйти.
Вечером, когда я был на базе, меня вызвали и спросили:
— У вас побег? Почему вы ничего не докладываете?
Я сказал, что это не побег. Человек выполняет мое поруче-
ние, ищет строевой лес поближе к поселку. Придет к завтраш-
нему вечеру.
— Ну, смотрите! — сказали мне.— Если что, отвечать бу-
дете!
Было ясно, что донес Счастливчик. Такие вот дрянные лю-
дишки в детстве мучают кошек, птичьи гнезда разоряют. А по-
том могут толченого стекла кому-нибудь насыпать в кашу,
убить из корысти.
На следующий день я получил сообщение, что Коля вер-
нулся и нашел хороший лес.
Самая лучшая пора здесь — это осень. Спадает душная
жара, прекращаются дожди, с первыми легкими заморозками
исчезают комары и мошка, которая три месяца подряд терро-
ризировала, изводила, доводила до исступления решительно
все живое. Я никак не мог понять, почему все же в тайге так
мало насекомоядных птиц, которые могли бы питаться слеп-
нями, оводами, комарами. Временами этих насекомых так мно-
го, что над лагерем, над людьми, над лошадьми колышутся
столбы, клубы или целые облака насекомых. Впечатление та-
кое, что стоишь возле работающей молотилки или веялки, из
которой на тебя летит облаком мякина.
Осень ясная, она открывает долины на многие версты, и
чисто безоблачное небо. С вершины сопок видно уходящую
вдаль взволнованную поверхность пологих сопок, покрытых
густой зеленой шерстью лиственничной тайги. Сейчас она чуть
тронута осенними заморозками. И горят яркой желтизной, по-
чти золотом, березовые и тополевые леса, лентами окаймляю-
щие все речки и ручьи.
В конце лета и особенно осенью как по команде из-под мха
появляются целые семейки, а там и стаи, и стада грибов. Их
не было летом, а вот осенью они появляются по лесам в вол-
шебном множестве. Мой друг зоолог Егоров, долго работавший
в Якутии, с удивлением обнаружил, что значительную часть
зимы якутские белки питаются чуть ли не одними грибами.
Грибы появляются перед морозами, замерзают, и белки пита-
ются ими всю зиму.
Осень ясна, и видно, что у вершин хребта Тукурингра, там,
где он повыше, идет широкая, тоже желтая, полоса — пояс ле-
сов из каменной березы. Они какие-то странные, эти леса из
6 № 322
161
каменной березы. Сами деревья низкие, корявые, точно поко-
реженные. Деревья далеко расставлены одно от другого, точно
в парке, земля покрыта травой, в основном вейником, и летом
сюда, где меньше гнуса и много травы, приходят лоси. Здесь
много косуль. Здесь кипит жизнь. А еще выше начинаются ке-
дровые стланики. Их тут немного, этих стлаников, так широко
распространенных на Дальнем Востоке, но в стланиках жизни
больше, чем в тайге: тут и бурундуки, и соболь, и кедровки.
Как-то осенью я сидел на самой высокой сопке уже снятого
нами горного массива и в последний раз сверял почвенную
и геоботаническую карту с местностью, перед тем как оконча-
тельно снять отряд. И мне думалось, что работа сделана не-
плохо. И что в ней самое интересное — это то, что каждый есте-
ственный тип леса или болота, который нами выделен, мы рас-
цениваем уже не сам по себе, а исходя из того, во что можно
его превратить. Топкое пушицевое болото у нас значилось как
вейниковый луг, в каковой оно должно было превратиться по-
сле ряда культурно-технических мероприятий, и т. д. Мы выяс-
нили, в какие сельскохозяйственные угодья можно превратить
разные типы леса, разные типы болот после пожара, после вы-
рубки.
Осенью я наконец обзавелся белками, о которых мечтал все
лето. Восточносибирские, или дальневосточные, белки не похо-
жи на европейских. Зимой они серо-голубые с великолепным
густым и нежным мехом, а летом они не рыжие, а черные, и
пушки у них на ушах черные и большие даже летом. У одного
нашего сотрудника на зависть всем была совершенно ручная
белка-хромушка. Одна лапка у нее была испорчена, и, может
быть, поэтому она была необыкновенно ручная, нежная и до-
верчивая. Она сама шла на руки, устраивалась спать на коле-
нях или на плече.
Мне удалось как-то заметить белку на опушке, стуком мы
загнали перепуганную белку на отдельно стоящую сухую со-
сну. Расчистив все кругом и рассчитав и разметив, куда валить,
мы начали подрубать дерево с белкой. Оно упало точно туда,
куда должно было упасть, а вокруг его свалившейся кроны
уже стояли двадцать молодцов, держа наготове двадцать ват-
ников. Кинувшаяся было к лесу белка была накрыта, схваче-
на и, несмотря на то что она жестоко покусала несколько рук,
водворена в футляр от бинокля и в нем доставлена в лагерь.
Эта белка и вскоре присоединившаяся к ней вторая дожили
до конца полевого сезона, «приняли участие» в обработке ма-
териалов в Светлом, а затем поехали со мной в Ленинград.
В это же осеннее время я встретился с дикушей. Дикуши —
162
это такие крупные птицы, примерно с тетерева, прямым род-
ственником которого они являются. Совершенно своеобразная
черта дикуш — их полное непонимание опасности. Завидев че-
ловека, дикуша, сидящая на дереве, и не думает улетать, а, вы-
тянув шею, с напряженным любопытством будет его рассмат-
ривать. Говорят, что сибирские охотничьи народы даже ловят
дикушу, накидывая ей на шею петлю, привязанную к палке.
Я стрелял в дикушу с близкого расстояния, но не мог ло-
пасть. Их было три на одном дереве. После первого выстрела
дикуши даже с места не сдвинулись, как сидели на ветвях,
так и остались сидеть: Второй выстрел тоже не произвел на них
ни малейшего впечатления. После этого, уже в азарте, я побе-
жал за полкилометра к отряду, чтобы достать нож и вытащить
из ствола гильзу, которая раздулась после выстрела и не хо-
тела вылезать. Расковырял, вытащил, зарядил снова. Прибе-
жал назад. Дикуши продолжали сидеть. Я еще раз выстрелил,
и дикуши улетели. Я до сих пор не знаю, как это могло слу-
читься. Может, порох был мокрый, не знаю. Но факт остается
фактом, дикуши, к счастью, остались невредимыми и улетели.
Осенью, делая последний обход, я в последний раз встре-
тился с Колей. Он подошел как-то боком и сказал:
— Спасибо, гражданин начальник, сдурил я тогда.
Зима в октябре пришла сразу, точно ветер подул с противо-
положной, зимней стороны. Утром оказалось, что выпавший
за ночь снежок таять не собирается, наоборот, стало холодать
час от часу, и в лесу, когда мы делали последние маршруты,
под ногами все потрескивало: трава, листья, мох. С берез па-
дала неслышно желтая листва, а с лиственниц просто непре-
рывно сыпалась хвоя. Она сыпалась два дня, и сразу все ого-
лилось, тайга стала совершенно прозрачной, и сквозь нее было
видно далеко-далеко. В конце октября уже такие морозы заво-
рачивали, что в последних маршрутах постоянно кричали
кому-либо: «Нос!», «Щеки!» — и я тер, и мне терли белые
пятна.
Это уже была настоящая зима. На склонах главной сопки
массива, где росли великолепные двадцатипяти-, двадцати-
восьмиметровые лиственницы, стало как в храме с колонна-
дой: черно-красные стволы мачтовых деревьев, густой, нетро-
нутый, но неглубокий снег на земле, ясное синее небо и яркое
солнце.
Лиственничная тайга красива. Она хороша и летом со своей
зеленой хвоей на черно-красных стволах, с густым ковром
мхов или сплошным брусничником по земле. Она великолепна
и зимой, застывшая, неподвижная в почти мертвом покое.
6 *
163
Здесь впервые я насмотрелся на некоторых хозяев тайги.
На ветвях лиственницы сидели иссиня-черный самец-глухарь
и штук восемь пестрых молодок. Но подкрасться к ним побли-
же не удалось. Когда я к ним подходил, недалеко словно гря-
нул звенящий выстрел: треснул на морозе не успевший за-
стыть ствол лиственницы, и я увидел, как дрогнули у нее ветви
и косая трещина, загибаясь, поползла по стволу. Сыпалась
кора, осыпался снег. Глухари улетели.
Так вот и осталась у меня в памяти эта последняя зимняя
картина: белый снег, синее небо и на черно-красных ветвях
огромных лиственниц стая красавцев глухарей...
Камеральную обработку мы проводили в Светлом. Светлый
был в то время небольшой, типично сибирский город, почти
весь деревянный и одноэтажный, с широкими улицами и не-
большим движением. Впрочем, разглядывать город нам было
совершенно некогда. Мы писали предварительный отчет.
К многочасовому, без преувеличения каторжному, рабочему
дню наше желание окончить скорее работу прибавляло еще до-
полнительные часы. Поэтому мы сидели с утра до вечера, не
поднимая голов, и писали и считали.
Все эти месяцы, что я провел в Светлом, я работал до ис-
ступления. В то время я думал, что как ни печально, но памир-
ский период моей работы кончился впустую, ни статей, ни дис-
сертации у меня нет, и что нужно браться за Сибирь или Даль-
ний Восток. И к началу войны я положил в железные сейфы
«Переселенпроекта», стоявшие в Гостином дворе в Ленинграде,
совершенно готовую диссертацию и шесть готовых статей на
разные сибирско-дальневосточные темы.
В декабре закончилась моя восточносибирско-дальневосточ-
ная экспедиция. В Ленинграде я сдал полный отчет и по мате-
риалам отчета написал диссертацию.
Во время войны в самые трудные дни мне бывало легче и
теплее, когда я вспоминал, что в Гостином дворе в Ленинграде
в железном сейфе у меня лежит готовенькая диссертация.
«Кончится война, приеду и защищу»,— думал я. Но судьба
преподнесла мне совсем другое. В конце войны я узнал, что
Гостиный двор разбомбили, он горел, и от моей диссертации
даже дыма не осталось...
Возвратившись с войны, я сразу поехал на Памир. За
лето собрал материал, за зиму обработал и весной защитил,
так что задержка с диссертацией была только на год. Но все-
таки жалко, что ушла дымом большая работа по Сибири и
Дальнему Бостоку. Работа стоящая да и сделанная с охотой.
Л вообще всегда неприятно, когда работа пропадает. Жалко.
Караалма
Стыдно сказать, но, будучи уже кандидатом и старшим науч-
ным, я неоднократно и успешно занимался попрошайниче-
ством. Я был сотрудником Памирской биостанции, и я был бо-
таникб-географом. А директором биостанции был физиолог
растений. Поэтому на физиологические работы было все что
нужно: и сотрудники, и машины, и приборы. А для меня, бо-
танико-географа, не было ни сотрудников, ни транспорта, ни
приборов. И мне приходилось пускаться на всякие хитрости.
Дело в том, что рядом с нашей биостанцией работали фи-
зики, у которых всего было много. Вот я и попрошайничал.
Попрошайничал я, нужно сказать, с умом, готовился к это-
му, продумывал, что и как сказать, когда сказать и кому.
Физики работали хорошо, я бы сказал — бешено, с утра и до
вечера, до полного изнеможения. Поэтому время от времени
их можно было подбить сделать передышку, совершить какой-
нибудь вояж, вылазку в природу.
Так было и в этот раз.
Главное, чем я тогда интересовался,— это влиянием чело-
века на естественный растительный покров. На Памире это
влияние было до сих пор в основном отрицательное. Человек
уже давно выбивал своими стадами пойменные луга, и они ста-
новились все беднее и все кочковатее. Он истребил на топливо
165
на огромном пространстве вокруг населенных пунктов весь те-
рескен и другие полукустарнички, и эти огромные территории
превратились в каменистые безжизненные равнины. (Правда,
сейчас в ряде мест уже начаты работы по посевам пустынных
растений, по залужению.)
А в других горах? Мне хотелось выяснить, что сделал че-
ловек там с естественной растительностью: повредил ей или
улучшил ее?
В середине тридцатых годов я много раз пересекал в поезде
Ферганскую долину. И целый день от Ташкента до Андижана
поезд шел по бесконечной пустыне, где редкие оазисы были
только вкраплением в общий пустынный фон. А над этой пу-
стыней в конце долины стоит могучий Ферганский хребет,
склоны которого покрыты ореховыми лесами и лугами. Запад-
ные ветры, проходящие над Ферганской долиной, сбрасывают
приносимую ими влагу, только поднимаясь в горы. Этот запад-
ный воздушный ток приносит на склоны Ферганского хребта
дождь и снег.
В 1934 году я сделал профиль на склоне Ферганского хреб-
та и описал его растительность. Но если прежде поезд, пере-
секавший Ферганскую долину, тащился сутки по пустыне, то
теперь, в пятидесятые годы, от Ташкента и до Андижана он
идет по сплошному оазису. Каналы, каналы, каналы прочер-
тили все дно долины, поля, поля и сады покрыли всю ее по-
верхность. Поэтому если в тридцатые годы западный воздуш-
ный поток шел над сплошной пустыней и только иссушался, то
теперь он шел над сплошным оазисом и должен был увлаж-
няться. Не может быть, чтобы превращение Ферганы в сплош-
ной оазис не обогатило влагой и воздух над долиной. А следо-
вательно, должна была обогатиться и растительность Ферган-
ского хребта.
И мне очень хотелось узнать, так ли это, а для этого нужно
было посмотреть на Ферганский хребет, на его растительность
теперь, через двадцать лет после закладки первого профиля.
...И вот я явился к физикам часов этак в семь вечера, как
раз тогда, когда у них, начинавших работу в восемь утра и ра-
ботавших с кратким перерывом на обед целый день, уже ку-
рился дымок над теменем и прыгали зайчики в голове. Сел я
на стул посреди лаборатории и стал рассказывать, как я когда-
то переваливал через Ферганский хребет, и «какие там орехо-
вые леса, вы можете себе только представить», и «какие там
яблоневые леса, вы этого совершенно не можете себе предста-
вить», и какие в яблоневых лесах текут ручьи и реки — напо-
ловину из воды, а наполовину из яблок, и т. п.
166
И физики «клюнули».
Физики поняли, что им со-
вершенно необходимы хотя
бы несколько дней отдыха,
а то они не выдержат на
Памире до конца сезона, до
которого еще далеко-далеко.
И вот через несколько
дней машина с физиками,
продовольствием, бочкой с
бензином и мной выехала
с биостанции на
тракт. Она поднялась по до-
лине Акбайтала к перева-
лу, пронеслась по Кара-
кульской котловине и перевалила через Кызыла рт в Алайскую
долину, она одолела перевал Талдык и начала долгий спуск
в Ферганскую долину. В Ферганской долине машина резко
свернула на восток в сторону Джалалабада, и уже на следую-
щий день после выезда с биостанции мы среди дня въехали
в заповедник Караалма.
Заповедник Караалма (что в переводе означает «черное яб-
локо» — тюркское название грецкого ореха) организован в ос-
новном для охраны лесов грецкого ореха, широкой полосой
покрывавших когда-то всю нижнюю часть Ферганского хребта.
Леса эти сильно изрежены, а местами вовсе уничтожены. На-
чалось уничтожение ореховых лесов давно, когда в Фергане
стал нужен уголь для выделки железа, но особенно усилилось
оно в начале нашего века. Уже в советское время самый круп-
ный из уцелевших массивов этого леса был взят под охрану,
и здесь был организован заповедник Караалма.
Весь следующий день мы провели в ореховом лесу. Орехо-
вые леса Караалмы поразительны. После пустынь Памира это
удивительное богатство, даже буйство растительности произ-
водит совершенно ошеломляющее впечатление.
Огромные ветвистые орехи подняли и раскинули свои кро-
ны на высоте пятнадцати — двадцати метров, под ними — под-
лесок из алычи и других деревьев второй величины, еще ниже
кустарники — таволга, малина, шиповник, смородина,, здесь
же, по узким оврагам, непроходимая колючая стена ежевики.
Там, где ежевика, там пройти нельзя,— она обдерет не только
всю одежду, но и мясо с костей. Под кустарниками то густой,
то редкий травяной покров. Тут сныть и недотрога, много кле-
вера, ежи, мятлика и много-много других трав.
167
Лес не однообразен, он не сплошной, в лесу масса прогалин.
Он то сгущается по понижениям, то образует поляны и реди-
ны по вершинам и склонам увалов. Но и эти поляны не менее
живописны, чем окружающие их леса: на них растут двух-
метровые мальвы, покрытые цветками каждый в тюбетейку
величиной, красные кровохлебки, огромные эремурусы. Но не
только растениями богата долина, много тут и зверья. Под де-
ревьями, на которых уже поспевают орехи, можно видеть раз-
жеванные, выплюнутые скорлупки, обсосанные ветки малины
и смородины. Это обедали кабаны и медведи.
Сейчас, ближе к осени, на кустах шиповника красные пло-
ды, на ореховых деревьях поспевающие орехи в высыхающих
зеленых оболочках, плоды на алыче, на малине, ежевике —
всюду.
Осматривая и описывая лес, можно было констатировать
одно: в этом, разумеется охраняемом, лесу не было ни малей-
ших следов деградации. Лес рос на славу. Он явно наступал
на поляны. На опушках или прогалинах была масса молод-
няка. Лес наступал, значит, условия развития для него в по-
следний период улучшились.
Физики бегали по лесу, восторгались, все, что можно, ели,
а что нельзя съесть — фотографировали. Я описал этот лес как
положено и собрал гербарий. Но одного этого леса мне было
мало — это был только один растительный пояс. Отсюда, из
Караалмы, нельзя было сделать полный профиль со всеми по-
ясами по всему Ферганскому хребту, и мы пошли вверх по до-
лине реки Яссы.
В те времена дорога на Яссы была неважная. Мостики, сде-
ланные из местных средств, скрипели при одном приближении
машины. Они представляли собой жидкий ряд бревнышек, пе-
рекинутых с одного берега на другой, часто далее не скреплен-
ных между собой гвоздями. Застланные хворостом и чуть при-
сыпанные песком, они едва давали возможность проехать и то
с великой осторожностью и бережением. По этой дороге нель-
зя было особенно далеко заехать внутрь хребта, и, когда мы
к вечеру остановились уже непосредственно под крутым скло-
ном Ферганского хребта, опять в прекрасном ореховом лесу,
физики устроили военный совет.
Они смотрели на небо. Небо хмурилось. Физики вспомина-
ли ледащие мостики, которые мы проехали, и сурово размыш-
ляли о том, что будет с плохими, некачественными мостика-
ми, когда пойдет хороший, качественный ливень. И физики
справедливо полагали, что они, то есть мостики, скорее всего
полетят. А особенно глубоко и проникновенно думали физики
168
о том, как они будут объяснять начальству, почему они, по-
сланные изучать космические лучи на Памире, оказались с ма-
шиной на Ферганском хребте, если они здесь застрянут. И фи-
зики решили, что дают мне только завтрашний день — и точ-
ка. Второй ночевки здесь быть не должно. Я выслушал их мол-
ча — решение было справедливое.
Плохо было другое. У меня начались боли в печени. Дело
в том, что я — бывший ленинградский блокадный солдат. А у
большинства блокадников после войны в течение многих лет,
особенно после хорошей порции малины, ежевики, смородины,
орехов, алычи и еще чего-то, печень обязательно не в порядке.
Поэтому ночью я по сути не спал, а мучился. При первом
проблеске зари я уже обул ботинки с триконями, повесил на
спину гербарную папку и пошел в предрассветной тьме густым
ореховым лесом вверх, вверх, делая зигзаги по склону. Я шел
не торопясь, и кругом был лес. Когда рассвело, я по альтимет-
ру увидел, что набрал уже метров триста высоты; ореховый
лес кончался и появились яблони.
Начинался следующий пояс — пояс яблоневых лесов. Под-
нявшись еще метров на сто, я только здесь увидел солнце, ко-
торое тут, в горах, вставало очень поздно. Картина вокруг
была совершенно исключительная. Я находился в яблоневом
лесу, вернее бы сказать, в саду, ибо этот невысокий и густой
лес больше походил на сад. Причем на сад, я бы сказал, не
только богатый и красивый, а особый, ну вроде такого, из ко-
торого когда-то были изгнаны Адам и Ева. В общем — на рай-
ский сад.
Невысокие, пяти-, семиметровые яблони были буквально
усыпаны плодами. И на каждой яблоне свои плоды, хоть чем-
то отличающиеся от плодов соседнего дерева. Яблоки были на
деревьях, яблоки были на земле, вернее, на траве, и, что самое
красивое,— это целые каскады яблок в быстрых речках, плоты
из яблок в два-три слоя в изредка встречавшихся заводях. Это
было какое-то невероятное расточительство природы. Между
яблонями яблоки везде были просто навалены, трудно было
идти и не наступать на них. А наступать на них было ужасно
жалко и как-то стыдно. Между яблонями росла высокая тра-
ва, ярко-зеленая и сочная, кусты шиповника, жимолости, об-
сыпанной ягодами, смородины. Я подошел к небольшой речке,
скорее ручью, стремительно несущемуся по склону. Ручей ки-
пел яблоками, хотя по самому берегу ручья росли в основном
не яблони, а большей частью коренастые дуплистые березы.
Я сел на самом берегу ручья, выловил несколько самых
привлекательных яблок и попробовал. Яблоки были хотя и не-
169
большие, но вкусные. Вкус у них был разный и у всех немного
с горчинкой. Форма и окраска самих яблок тоже очень разная.
Я вынул бланк описания и стал описывать окружающий лес,
его деревья, кустарники и травы.
И тут случилось нечто интересное и непредвиденное. Ветер
ли, шум ли ручья или, может быть, неопытность свинки-мамы
подвели ее, но она меня просто прозевала. Сидя совершенно
неподвижно и описывая растительность, я оказался в самом
центре стада кабанов, состоявшего из нескольких выводков.
Я увидел шевеление травы и тут, и там, во многих местах,
услышал громкое аппетитное чавканье и легкое полухрюканье,
полуповизгиванье. Я увидел в траве быстрое мелькание кори-
чневых спинок, уже теряющих свою полосатую детскую окра-
ску. Это были уже не поросята, а то, что называется подсвин-
ки. Видимо, они родились весной и сейчас уже хорошо подрос-
ли. Семейство было очень недружное, братики и сестрички все
время ссорились, толкались, кусались, брыкались, хотя, каза-
лось бы, при таком обилии корма спорить им было не о чем.
Один поросенок после очередного столкновения с визгом выле-
тел прямо на меня, встал напротив, в метре, и стал рассмат-
ривать. Но я был каменно-неподвижен, и он постоял, посмот-
рел и опять кинулся сводить счеты с одним из братцев или
сестриц.
Но тут на меня наткнулась мама: та уж сразу разобралась,
что к чему. В ту же минуту прозвучал тревожный сигнал, и
все поросята исчезли. Вот только что их было много — и вдруг
сразу ни одного. Кусты трещали, колыхалась трава со всех
сторон. Несколько секунд, и все затихло, только раскачивались
верхушки трав.
Я собрал гербарий и тронулся выше. Начинались яблонево-
кленовые леса. На высоте 2200 метров яблоня кончилась и на-
чались кленовые рощи, разделенные широкими полянами с
пятнами розариев, где господствует кокандский шиповник.
Широкими куртинами растет он среди высокотравных лугов
из ежи, канареечника, торона, а в отдаленной щели, довольно
далеко, я увидел точеные, тонкие и стройные силуэты тянь-
шаньских елей.
Уже в середине дня, сделав все описания, я покинул этот
пояс и вошел в субальпику. Здесь уже не было деревьев, одни
кустарники, стланики и густые зеленые, цветущие луга. К это-
му времени я уже вымотался. Меня пошатывало от слабости.
Бессонная ночь и боли, голод — я не ел уже сутки,— да кроме
всего прочего сейчас, работая, я набрал уже больше тысячи
метров высоты — все это сделало свое дело, и я едва тащился.
170
Отсюда, с этой высоты, был прекрасно виден ясный солнеч-
ный день над Ферганской долиной. Уходили в солнечную даль,
теряясь в дымке, клетки далеких хлопковых полей, едва вид-
ные поселки. А здесь надо мной, низко клубясь, шли тучи,
уже задевая близкие вершины хребта. Тучи шли очень низко,
слишком низко. Дело было серьезное: пахло хорошим ливнем.
Сделав описание и собрав растения в этом поясе, я еще раз
огляделся кругом. Хотя солнца уже не было, удивительная
красочность Ферганского хребта поражала. Огромные бело-
желтые душистые грозди цветов торона, темная зелень, а по-
рой и запоздалые фиолетовые цветки ирисов, круглые соцве-
тия лука — и тут же куртины кокандского шиповника, жимо-
лости, стелющиеся кусты тянь-шаньской рябины... Это было
очень красиво — на ярко-зеленом фоне свежих трав яркие
красные плоды и листья шиповников и рябин.
Я заложил все собранные растения в папку и с трудом взва-
лил ее на спину. Папка уже стала с добрый верблюжий горб
и весила, по моему мнению, слишком много. Я встал, меня
171
пошатывало, ноги гудели, но нужно было кончить работу.
Нужно было набрать еще метров триста и выйти в альпийский
пояс.
И в этот момент случилось новое происшествие. Оглянув-
шись, совсем недалеко, между густыми группами высоких
трав, я увидел медведя. Я смотрел на него, он на меня. Это
был молодой белокоготный медведь. Я смотрел на него, но бе-
жать мне очень не хотелось — я ужасно устал. Медведь, ви-
димо, думал так же, как и я, полагая, что раз он в заповедни-
ке, то для нас лучше всего мирное сосуществование. Он по-
смотрел-посмотрел на меня и занялся своими делами. А я
пошел наверх.
Часа полтора, а может и два, я шел эти оставшиеся метры.
Оказалось, что мне нужно подняться на триста пятьдесят мет-
ров. Шел, опустив голову, и смотрел только себе под ноги, а
когда поднял голову, то увидел, что прямо передо мной пере-
секает склон хорошая тропинка, на тропинке стоит человек и
человек этот — чабан.
Что он чабан, было ясно не потому, что здесь же, по скло-
нам, паслось стадо, а по одежде его, живописной и довольно
рваной, и по большой палке, на которую он опирался, и по его
манерам. Я повидал-таки чабанов на своем веку, и все они
имеют какие-то общие черты, на них как бы одна печать. Зара-
батывают чабаны в наше время, по имеющимся у меня сведе-
ниям, хорошо, одеты всегда тепло, удобно, живописно — но
всегда с заплатами и дырами. Шик, что ли, в этом особый?
Чапан может быть и бархатный, и из хорошей шерсти, но обя-
зательно с пятнами и прорехами. И в манерах, в выражении
лица у них тоже какой-то свой склад, я бы сказал, несколько
созерцательный и в то же время не равнодушный, а как бы за-
интересованный и философский. Этот немолодой красивый та-
джик тоже смотрел на меня с интересом. Мы поздоровались,
и он спросил:
— Ты кто такой?
— Научный работник,— ответил я.
— Что ты делаешь?
— Да вот, растительность описываю, собираю.
— А почему по дороге не идешь, а по камням, по скалам?
Ведь дорога рядом, а травы и у дороги много?
— А мне как раз и надо и скалы, и камни. Узнать, какие
там растения. Это научная работа.
— Это глупая работа,— авторитетно сказал чабан.— Ум-
ный научный человек ходит по дороге, он не полезет на скалы,
когда дорога рядом и возле дороги трава гораздо лучше. Даже
172
лошади и бараны это знают, они идут по дороге и едят хоро-
шую траву, а камни обходят.
После подобной сентенции, когда я оказался глупее барана,
я счел разговор исчерпанным, отвернулся, сел и начал делать
описание.
Здесь начинался альпийский пояс. Всюду торчали скалы,
между которыми в одиночку и дернинками росли низкие, при-
земистые растения. Эти растения поднимали свои головки над
землей едва на десять — пятнадцать сантиметров. Чаще они
прятались в трещинах скал и между камнями или прижима-
лись к земле. Среди камней виднелись ярко-желтые цветки
альпийских астр, сиреневые горечавки, белые, мохнатые рога-
тые головки эдельвейсов. Много было растений-подушек, при-
лепившихся к скалам или распластанных между камнями:
зиббальдии, тянь-шаньский акантолимон, остролодочник, аст-
рагалы.
Я с жадностью собирал растения и описывал альпийскую
растительность. Здесь, у самых снегов, было много растений,
росших и на Памире. Правда, на Памире они шли узкими по-
лосками у снежников или в понижениях и вдоль снеговых ру-
чьев, здесь же они покрывали все склоны сплошь. Только на
голых камнях и скалах, покрытых ржавыми или зеленоватыми
кляксами накипных лишайников, не было этих маленьких, но
живучих альпийцев, а все остальное пространство, где только
можно, цвело — везде лепились, росли неприхотливые альпий-
ские растения.
Итак, я набрал за этот день тысячу шестьсот метров высоты
и, описав весь профиль, все пояса, выяснил, на какой высоте
они располагаются. Когда я кончил описывать и собирать ра-
стения, было четыре часа дня. Холодный ветер налетал все
сильнее, над головой низко-низко и быстро шли темные дожде-
вые тучи. Я совершенно продрог и устал как собака.
Оглянувшись, я вдруг снова увидел у себя за спиной чаба-
на. Он все стоял, опираясь на палку, стоял и смотрел.
— Слушай,— неожиданно сказал он,— ты не сердись на
меня.
— Да я не сержусь.
— Слушай,— сказал он.— Ты вот что. Ты оставайся.
— Оставаться? — спросил я.— Где оставаться?
— Да тут, у меня, оставайся.
— Вот чудак, как же я останусь? А работа?
— Плюнь. Проживем. У меня все есть. Проживем.
— Ну а дети? Кто моих детей кормить будет?
— Ну ничего. Деньги есть. Найдем деньги. Пошлем!
173
— А что же я делать буду?
— А что делал, то и делай, а не хочешь, ничего не делай.
— Спасибо на добром слове, да только на что я тебе? Мне
нужно своим делом заниматься, а тебе своим.
Я подал ему руку, он пожал ее. Мы молча постояли, глядя
друг на друга. Вот чудак, думал я. А что он думал, не знаю.
Но на прощание он опять сказал:
— А то бы остался. Здесь хорошо. Только скучно.
Я отрицательно покачал головой.
— Нельзя, брат.
— Ну, ладно,— сказал он.
Я кивнул. И вдруг я совершенно ясно и твердо понял, что
говорит он вполне серьезно. И он действительно готов поить и
кормить меня. И деньги посылать моей семье. И подумал, что
мы бы с ним поладили и что нам с ним не было бы скучно.
Но так же ясно я понял, что это невозможно.
Потом я намертво завязал папку с растениями, почистил
трикони на своих горных ботинках, пристегнул ремнем сумку,
взял в руки ледоруб и рванул вниз. Я пошел по крутому скло-
ну полубегом, сильно вдавливая каблуки на дернистых участ-
ках, с удовольствием используя осыпи, которых тщательно
избегал при подъемах. Я вскакивал на эти щебневые подвиж-
ные склоны и, быстро-быстро перебирая ногами, катился вниз
вместе с начинавшей сползать под моей тяжестью щебневой
лавиной. Если осыпи мелкощебнистые, очень удобно и приятно
катиться по ним вниз, балансируя ледорубом. Отбежав сотни
две-три метров, я оглянулся. Чабан все так же неподвижно
стоял, опираясь на палку, и смотрел мне вслед.
Вздымая тучи пыли, я прокатился по нескольким осыпям
через субальпийский пояс, быстро вкатился в яблоневый и кле-
новый лес. Отсюда уже была видна, как букашка, наша ма-
шина на той стороне речки, а на этой стороне — здоровая па-
сека, чуть ли не на сотню ульев, и две крыши, видимо, сарая
для пчел и домика пасечника.
Со склона я катился с огромной скоростью. Если на подъем
к гребню я затратил с остановками почти двенадцать часов,
то вниз я скатился меньше чем за час. Я проходил, вернее,
пробегал нижнюю часть склона, мимо ореховых лесов, когда
заметил, что мне усердно машут руками с пасеки.
Вот ведь умники физики, заметили пасеку и забрались в
самое сладкое место, с завистью подумал я, меняя направле-
ние и поворачивая вкось на них. Но когда, не сбавляя хода,
я вылетел из леса, то вместо наших увидел двух стариков.
У обоих были бритые головы и роскошные усы, только один —
174
высокий, другой — маленький. Они смотрели на меня и ра-
достно улыбались.
— А где наши? — несколько растерянно спросил я.
— Какие наши? — отвечал низкий.— Наших нет, только
вот я да Серегин.
— Что же вы махали? — удивился я.
— Как чего? Если бы не махали, вы бы мимо пробежали.
А где это ваши?
— Наши на том берегу с машиной.
— С машиной? Не видали. Да бог с ними. Пойдем в хату.
— Зачем?
— Медовухи выпьешь. Расскажешь.
— Что расскажу?
— А что хочешь. Что на свете творится,— сказал Сере-
гин.— Мы ничего не знаем, нам все интересно.
И я пошел с ними в хату, и выпил медовухи, и рассказал
им, что на свете творится. Медовуху я пил, нужно сказать, не
соблюдая должной осторожности. Я не сообразил, что сутки
был голоден, что всю ночь мучился от боли и ослабел, что
сделал полуторакилометровый подъем и устал до предела.
Я забыл и то, что медовуха коварна. По вкусу это сладенький
квас, по действию — выдержаннейший коньяк. Кроме того, я
не принял во внимание, что у стариков закусывать-то нечем.
Голова у меня была ясная, усталости как не бывало. Я рас-
сказал старикам много интересного. Кажется, я был с ними
даже предельно откровенен и рассказал им о себе такое, чего
никто из ближайших моих друзей не знал. Я рассказал им, ка-
жется, даже о своей первой любви. Старики решительно во
всем мне сочувствовали и со всем соглашались. Они во всем
меня одобряли. Это были хорошие старики. Когда моя откро-
венность достигла предела, я сообразил, что я пьян, но голова
у меня была ясная и мне было хорошо. Гораздо хуже было,
что при довольно-таки ясной голове ноги перестали меня слу-
шаться. Меня качало, как моряка в хороший шторм на палубе
маленькой шхуны. Мне даже приходилось время от времени
приседать, когда земля уж слишком раскачивалась.
Чтобы перейти мостик через речку, хотя он был метра пол-
тора-два в ширину, мне пришлось предварительно прицелиться
и сразу перебежать его, а то я рисковал, что он убежит у меня
из-под ног.
Физики были совершенно сражены моим видом и походкой,
когда я явился к ним в обществе двух стариков, которых пред-
ставил им как своих лучших друзей. Но физики торопились и
просили меня не затягивать прощание с моими лучшими дру-
175
зьями. А я все не мог с ними расстаться, мы сходились, цело-
вались, потом опять расходились. Наконец, трижды расцело-
вавшись с Серегиным и его другом, я кое-как влез в машину, и
она тронулась.
Долгие годы я скрывал свой позор: напился, что называет-
ся, до безобразия всего за двадцать минут! Физики тоже меня
не выдавали. Но сейчас, когда минуло уже много лет и срок
давности преступления истек, я могу в нем признаться.
В общем машина наша тронулась, и мы засветло миновали
все рискованные мостики, так что дождь, который там, в го-
рах, хлынул вечером, нас уже не поймал.
А профиль в Ферганском хребте, который я все-таки сделал,
много лет помогал мне. Он показал, что растительность очень
сухих гор, и таких, как Памир, и очень влажных, таких, как
Ферганский хребет, хотя они и расположены рядом, на одной
и той же широте, может быть совершенно различной; только
на самом верху, в высокогорьях, в альпийском поясе, наблю-
дается некоторое сходство, общность растительности, встреча-
ются одни и те же виды растений.
А по поводу влияния человека, превратившего Ферганскую
долину в сплошной оазис, я должен сказать следующее. Хотя
метеостанции и не показывают резкого увеличения осадков на
Ферганском хребте за последние годы, тем не менее там на-
блюдается сейчас более широкое распространение влаголюби-
вых типов растительности, чем прежде. Таким образом, оазис
в Ферганской долине как будто оказывает некоторое благопри-
ятное влияние на растительность хребта. Это редко где можно
констатировать, но вот здесь, на Ферганском хребте, это так.
Непокорный
Мататаш
— Круто,— сказал я, глядя вверх и вправо, и влево.— Кру-
тенько. Тут не влезть. Тут действительно дороги нет.
— Да, круто,— подтвердил Мусса, отходя от скальной сте-
ны, чтобы лучше было видно вверх. При этом он сплюнул
свой «насвай», который имел обыкновение засыпать в рот и
непрерывно сплевывать. Это меня всегда смущало, когда он
бывал у меня в гостях или посещал со мной моих друзей. Мус-
са плевал, как верблюд, и за полчаса мог оплевать очень зна-
чительную площадь.
Мы стояли с Муссой и Глебом под самой скалой, той самой,
в отвесной стене которой находится пещера Мататаш.
Еще до моего приезда на Памир, в Ташкенте, мне расска-
зывали легенду о том, что в этой пещере у Рангкуля лежат не-
сметные сокровища. Лежат они открыто, и все о них знают, их
даже видно, но достать их совершенно невозможно. Лежат эти
сокровища в больших мешках, наваленных штабелями у са-
мого входа в пещеру. Но залезть в пещеру нельзя: она нахо-
дится в крутом склоне высокой горы, и охраняют ее орлы,
древние заклятия и крутизна склона, по которому влезть в пе-
щеру никак невозможно.
И вот, когда мы втроем — Мусса, Глеб и я — подошли к
стенке скалы над озером Рангкуль, то сразу убедились, что пе-
щера действительно существует и что стена горы, в которой она
177
расположена, дейсАительно гладкая и крутая. Общий склон
этой горы имеет высоту метров четыреста пятьдесят — пятьсот,
а пещера находится примерно в двухстах метрах от подножия,
может, чуть повыше. И сверху, от гребня, до пещеры тоже око-
ло двухсот — двухсот пятидесяти метров.
? Мы долго молча ходили вдоль ’ подошвы скалы, прикиды-
вали то так, то этак и пришли к совершенно категорическому
выводу: взобраться здесь невозможно. Снизу как будто метров
на десять — пятнадцать можно вскарабкаться, цепляясь за
трещины, а выше — уже отвес. Я зашел сбоку горы и посмот-
рел на профиль ее склона. Все равно и сбоку видно было —
гора очень крута, а выше и вовсе почти отвес.
— Знаешь что,— сказал Глеб,— залезть мы туда не можем,
поэтому будем считать, что сокровищ нет! Нет никаких сокро-
вищ, и все! Так нам будет легче!
— То, что ты говоришь, умно,— сказал я.— Но вот почи-
тай, что писали люди сорок лет назад!
В самом конце прошлого века в ташкентской газете за
подписью «Л. О.» была помещена статья «Рангкульская пеще-
ра в Чарокташе». Я вынул из сумки эту статью и дал ее Гле-
бу. Мусса эту статью уже знал наизусть.
В статье рассказывалось, что лет триста назад зимой у Ранг-
куля появилось войско грабителей, очевидно кого-то ограбив-
шее в Ферганской долине. Найдя хорошие пастбища по бере-
гам Рангкуля, они решили здесь зимовать и разбили лагерь.
Однако вскоре выпал такой глубокий снег, что лошади не смог-
ли добывать себе корм из-под снега, и начался падеж. К тому
же стали истощаться и продовольственные запасы. Войско гра-
бителей начало роптать и бунтовать. Тогда более сметливые
разбойники — а они были разноплеменные — выбрали лучших
лошадей и ночь потемнее и бежали, а чтобы не было погони,
перерезали жилы ног остальным лошадям. Таким образом,
оставшиеся оказались в совершенно беспомощном положении,
заносимые снегом и лишенные возможности куда бы то ни
было двинуться. Видя свою неизбежную гибель, они решили
спрятать, спасти свои богатства. И вот, выбирая место для
склада сокровищ, они остановили свое внимание на неприступ-
ной пещере недалеко от озера, которая показалась им вполне
надежным хранилищем.
Оставалось найти способ добраться до нее. Для этого они
стали резать скот и куски мяса прикладывать к отвесу скалы.
Куски накрепко примерзали к камню, и таким образом полу-
чилась своеобразная лестница, по которой грабители достигли
пещеры и сложили в ней свои богатства. Сами они поселились
178
в другой пещере, на южной стороне кряжа, но вскоре погибли
от холода и голода. С наступлением весны куски мяса оттаяли
и упали, и пещера снова сделалась неприступной, сберегая по
сию пору вверенные ей сокровища.
Киргизы много раз пытались добраться до пещеры, сооб-
щала газета, но безуспешно, и пришли к заключению, что в ней
живет шайтан, охраняющий сокровища. Лет полтораста назад
один богатый киргиз, воспользовавшись суровой зимой, тоже
вздумал сделать лестницу из мяса животных. Для этого он
перерезал весь свой скот и добрался до пещеры, но лишь толь-
ко взглянул в нее, как услышал странные звуки и испугался
до такой степени, что упал и разбился. Лет семьдесят назад
один таджик отважился на такое же рискованное предприятие.
Цепляясь за незначительные неровности скалы, он вскараб-
кался к пещере и увидел там сложенные ятаганы, сундуки и
разные тюки, а между ними страшного черного зверя. Он так
испугался, что тоже упал и сломал себе ребра.
После этого больше никто уже не отваживался посягать на
спрятанные сокровища. А между тем они время от времени,
как рассказывают киргизы, дают о себе знать. Так, например,
говорят, что в девяностых годах прошлого столетия ветром
выдуло из этой пещеры парчовый халат, а лет двадцать спустя
выпало небольшое серебряное ведерко, которое было продано
нашедшим его за девяносто рублей.
В пещеру же, в которой погибли оставшиеся грабители, мо-
жно проникнуть без особого риска. Однажды, гласит легенда,
несколько киргизов, взяв с собой достаточное количество сала
для светильников, полезли к этой пещере в надежде найти про-
ход, будто бы соединяющий ее с той пещерой на северном скло-
не, где лежат сокровища. Достигнув пещеры, они нашли мас-
су золы и груду человеческих костей. Длинный узкий коридор,
в котором было много летучих мышей, часто задувавших све-
тильники, вел в глубь горы. Шли они этим коридором около
трех дней и наконец наткнулись на громаднейших размеров
человеческий череп. Этого черепа они так испугались, что даль-
ше идти не посмели. К тому же сала у них оказалось немного,
и они поспешили вернуться обратно.
Были и еще попытки пробраться к пещере этим коридором,
но ни одна из них не увенчалась успехом: одни возвращались,
увидев на полдороге какого-то «сидящего человека», а дру-
гие— страшного «черного зверя» и т. п. Рассказы эти оконча-
тельно убедили местное население, что клад в пещере, несом-
ненно, существует, но крепко охраняется шайтаном, заклятия-
179
ми и орлами. Так гласила легенда, изложенная в газете за
подписью «Л. О.».
Когда в середине тридцатых годов я попал на Рангкуль, то
убедился, что известная часть сведений, сообщаемых леген-
дой,— святая правда.
Действительно над озером Рангкуль возвышается высокая
доломитовая гора, одна из стен которой почти отвесно спу-
скается в котловину Рангкуля. Действительно в верхней части
этой доломитовой горы, довольно высоко, виден полукруглый
вход в пещеру, а весь пол пещеры завален штабелями белых
предметов, похожих на мешки или обломки белого камня
(а породы в стене вокруг пещеры серого цвета). Действительно
в пещере живут орлы, вернее, белоголовые сипы, и не один, а
несколько. И даже при самом тщательном осмотре видно, что
добраться до пещеры, особенно в лоб, очень трудно, почти не-
возможно. На южной стороне кряжа действительно существует
вход в другую пещеру, ту самую, в которой будто бы погибли
владельцы клада. И последнее, что наводило на размышления:
в Рангкульском массиве, сложенном доломитизированными
известняками, в самом деле много ниш и пещер, где есть и не-
большие короткие ходы, и довольно длинные. И эти ходы по-
чти совершенно не обследованы.
Почему пещера получила название «Мататаш»? Существу-
ют разные толкования. «Таш» — это камень, а «мата» — это
такая белая материя местного производства вроде мешковины.
Местные киргизы, прежде всего Мусса, считали, что пещеру
называют Мататаш потому, что мешки, в которых лежат со-
кровища, сделаны из маты. Другие же утверждали, что первая
часть названия— «мата» объясняется тем, что там, в пещере,
кто-то машет матой, то есть белой материей. Это также доволь-
но достоверно, так как взмахи огромных, снизу беловатых
крыльев сипов в глубине пещеры очень напоминают размахи-
вание материей. Особенно часто эти взмахи можно видеть в
конце лета, когда птенцы сипов тренируются на месте, в гне-
зде, прежде чем пуститься в полет. Эти взмахи крыльев видели
многие, и я тоже видел их неоднократно.
...И вот сейчас, стоя под скалой Мататаш, Мусса сказал
одну интересную вещь:
— Дорога естЬ! Только не отсюда!
— А ты откуда знаешь?
Долгое молчание.
— А я там в пещере кииков видел.— И Мусса посмотрел
вверх по склону.— Отсюда не влезешь. И сбоку не влезешь. До-
роги нет. А вот с другой стороны, может быть, можно.
180
— С другой стороны? Как это? Да говори толком! — ска-
зал я.
— Ход, наверное, есть,— сказал Мусса.— В пещеру откуда-
то киики заходят. Я сам видел. Один раз киик был там два
дня. Откуда? Куда ушел? Отсюда дороги нет. Вниз он не упал,
я все время искал внизу. По стенке пройти нельзя. Может
быть, с другой стороны все-таки есть ход? Из пещер. Далеко
идти, но ход есть. Или раньше был.— Мусса говорил очень
медленно и с неохотой, как бы думая вслух.— Может быть, и
завалило? Когда я был молодой, один человек был. Он дорогу
туда знал. Я был молодой, он живой был. Я поехал в Бухару
в медресе, приехал — он умер. Я спрашивал: он кому-нибудь
сказал дорогу? Говорят, нет. Так помер, никому не сказал.
Я сам много раз искал в 1925 году, искал в 1930-м, искал
в 1932-м. С той стороны пещер много. Но все ходят в большую,
а через неё дороги нет. Геологи ходили искать. Знаешь Клун-
никова? Он ходил, другие ходили. И ничего не нашли. Где-то
ход есть. Тот человек, который ходил, который умер, он бога-
тый был. Баранов не было, кутасов не было, а был богатый.
Откуда? Я думаю, у него где-то золото было спрятано. Или он
в пещеру ходил? Там брал?
И Мусса задумчиво посмотрел вверх. Вообще он говорил о
пещере как-то неохотно, хотя явно что-то знал.
Занятный человек был Мусса. На Памире в то время (это
была середина тридцатых годов) он был единственный образо-
ванный киргиз. Он окончил медресе (духовное училище) в Бу-
харе и был муллой. Но вел он себя не всегда как мулла. В нем
было, пожалуй, маловато солидности и много предприимчи-
вости и любознательности, маловато жадности и много поря-
дочности.
Мусса был человек умный и спокойный, но очень вспыль-
чивый. Наше с ним знакомство началось со скандала, чуть
ли не с драки. Это было на стационаре Памирской экспедиции
САГУ в Чечекты. У него жила тогда маленькая девочка, ка-
жется ее звали Сарыгюль. Не то дочка, не то племянница, не
то еще какая-то родня. Она заболела. В его отсутствие был вы-
зван врач, который заподозрил аппендицит. Начальник нашей
экспедиции профессор Баранов приказал немедленно везти де-
вочку в Мургаб к врачам, и если надо, то оперировать.
Но тут появился разъяренный Мусса с громовыми цитатами
из Корана. Он кричал, что только бог властен над жизнью че-
ловека, и, кому жить, кому пет, решает только он. Он, Мусса,
как мулла не даст оперировать ребенка. Вгорячах Мусса за-
был свой старый испытанный прием забывать русский язык
181
в конфликтных ситуациях. Он ругался и орал, как волжский
грузчик. Он кричал, что никакой Баранов не имеет права про-
тив воли родителей оперировать ребенка. Но наш Баранов был
молодчага. Он дико закричал:
— Басмач! Басмач! Я сейчас прикажу расстрелять тебя за
убийство ребенка! Арестовать его, в тюрьму его! Везите ре-
бенка!
Тут он кликнул меня и еще кого-то. Ребенок на руках вра-
ча немедленно был отправлен в Мургаб. Я же, наставив неза-
ряженную, испорченную берданку, арестовал Муссу и посадил
в пустую палатку, где он просидел до вечера. Я даже и не
караулил его, а завязал вход шпагатом и ушел. Вечером при-
нес ему ужин, утром завтрак, и так три дня. А вскоре привезли
из больницы здоровенькую и веселую Сарыгюль, и я, аресто-
вавший Муссу, вдруг обрел в его лице друга. Он, видимо, и сам
был до смерти рад, что я, угрожая ему незаряженной бердан-
кой, помог спасти ребенка. Сам-то он, мулла, ведь не имел
права это сделать!
Еще одна интересная черта Муссы заключалась в том, что
он был не то что любопытен, а крайне любознателен. Напри-
мер, он очень интересовался Рангкульской пещерой и вроде
даже не из-за сокровищ, а просто из какого-то отвлеченного
интереса.
В тот год, когда я приехал на Рангкуль, там работал ихтио-
лог Глеб Сокуров со своей группой из двух рыбаков.
Ихтиологи должны были выяснить рыбные богатства Пами-
ра. Начали они с озера-гиганта, с Каракуля, но в его горько-
соленых водах, расположенных на высоте 3900 метров, рыбы
не оказалось. Выяснилось, что только в устьях рек, втекающих
в озеро, в незначительном количестве обитает какая-то мелкая
рыбешка. Таким образом, рыба на Каракуле почти отсутство-
вала, видимо из-за недостатка кислорода. Водяная раститель-
ность в озере была, и летом она насыщала воды кислородом.
Но вот длинной-длинной памирской зимой, когда озеро покры-
то метровым слоем льда, начиналось кислородное голодание, и
тогда рыба задыхалась. Мелкая рыбешка в Каракуле зимой
могла уцелеть только у берегов, там, где в озере били незамер-
зающие ключи, вода которых насыщена кислородом.
После Каракуля ихтиологам предстояло обследовать озеро
Рангкуль, а я как раз тогда и оказался там. На восток от озе-
ра на много километров идут пески. Эти пески скапливают под
своей поверхностью влагу, и у восточного берега Рангкуля эта
вода выходит на дневную поверхность в виде бессчетного чи-
сла ключей. Там, где бьют эти ключи, образуются ручейки и
182
речки, и их водой питаются осоковые луга, которыми я и дол-
жен был заниматься. Здесь, на лугах вблизи озера, я и застал
Глеба и двух рыбаков.
Мы вернулись от Мататаша в лагерь на берег озера и долго
сидели у костра, разговаривая и размышляя о том, что правда,
а что неправда в этой пещерной легенде.
— А ты как думаешь, Мусса? — спросил я, когда мы, ис-
черпав все «за» и «против», надолго замолчали.
— Я не знаю,— задумчиво сказал Мусса.— Хочется узнать.
Интересно. Ты знаешь, я много искал этот клад. Но сейчас я
не знаю. Интересно все-таки, зачем люди в пещеры лазили?
Понимаешь? Зачем лазили по пещерам? Там же холодно. Ни-
чего хорошего нет, а люди там бывали, бывали много. Но вот
зачем? Понимаешь?
Нет, я ничего не понимал.
На следующее утро Рангкуль преподнес нашим ихтиологам
сюрприз. Рыбаки с вечера закинули сети, но вместо улова или
хотя бы вместо .пустых сетей вытащили из озера только ве-
ревки.
Я подошел как раз в тот момент, когда их вытащили и с
грустью осматривали. Я тоже осмотрел сеть и недоуменно
спросил:
— Кто это вам их так?
На что получил ответ:
— Бокоплавы, стервецы, бокоплавы.
— И много их там? — спросил я.
— Пойди и посмотри сам,— кивая на озеро, ответил Глеб.
Я подошел к озеру. Вода была прозрачная, и среди при-
брежной травы и дальше вглубь, среди водяных растений, я
увидел множество черных, быстро снующих в разные стороны
насекомых. Но это были не насекомые, а те самые злокознен-
ные мелкие рачки-бокоплавы.
Утро было теплое. Я попробовал воду, вода тоже оказалась
теплой. Я разделся и полез в озеро. На первых порах я ниче-
го не ощутил, кроме того, что вода теплая. А когда зашел
в воду по шею, то оказалось, что теплая она только на поверх-
ности. И руки у меня были в теплой воде, а ноги в ледяной. То-
гда я поплыл, но не быстро: на Памире быстро не поплаваешь.
Высота — это высота все-таки! Здесь ведь около четырех тысяч.
А плыл я к небольшому острову, расположенному за несколь-
ко сот метров от берега. Там была колония диких гусей.
Только проплыв полдороги, я понял, что делаю глупость.
Я почувствовал, что у меня не хватает дыхания, и испугался.
А до острова оставалось двести метров, назад — еще больше.
183
Тогда я перевернулся на спину, набрав как можно больше
воздуха в легкие. От этого, хотя ноги и тонули, тело мое обре-
ло плавучесть и лицо было все же над водой. Так я отдохнул
немного и поплыл дальше к острову. В этот момент Глеб с ры-
баками начали кричать мне, но, видя, что я не реагирую,
вскочили в свою резиновую лодку и стали выгребать ко мне.
Подоспели они вовремя: под самым берегом я совсем обесси-
лел.
Остров, на который мы выбрались, был невелик, и на нем
гнездовала целая колония гусей. Ходить по острову надо было
с осторожностью, чтобы не наступить на яйца или птенцов,
ибо большую его часть покрывали гнезда. Гнезда были и с од-
ним яйцом, и с многими, были и с гусятами, очаровательными
желтыми комочками. На некоторых гнездах гуси сидели твер-
до, не шевелясь при нашем приближении, но большинство ро-
дителей взлетало и тревожно описывало круги у нас над го-
ловой.
Когда мы ходили по острову, оказалось, что расхлюстан-
ные ботинки старшего из рыбаков почему-то вызывают у гу-
сят нежность и какие-то сыновние чувства, и они толпой сле-
довали за ними. Мои же босые ноги не вызывали у гусят ни-
каких ассоциаций. Мне потом объясняли орнитологи, что гуся-
та, цыплята и многие другие птенцы, вылупившись из яйца,
кидаются за первым движущимся предметом, который увидят,
принимая его за мать. И гусята бежали за нашим дядей Ва-
сей толпой. Они беспокойно пищали, когда Василий шел быст-
ро и они начинали отставать, а когда он останавливался, они,
успокоенные, сразу садились вокруг.
Трагедия наступила, когда мы стали садиться в лодку. Не-
сколько гусят с писком кинулись вслед за Василием и поплы-
ли. Один гусенок даже с размаху перескочил через край лод-
ки, шлепнулся на дно и уселся рядом с Василием. Остальные
не отставали от нас и плыли за лодкой. А на берегу они по-
бежали за нами в лагерь. Когда мы уезжали с острова, я по-
требовал было, чтобы Василий разулся и оставил там свои бо-
тинки: тогда гусята остались бы сидеть возле них, но оказа-
лось, что у нашего рыбаря эта пара обуви единственная. Тогда
Глеб решил вечером свезти гусят обратно. Гусята легли у па-
латки на траву и, усталые, заснули.
Когда мы сели обедать, я вдруг почувствовал страшный
зуд во всем теле. Я весь горел, горели все сгибы, все складки
на теле, точно меня смазали горчицей. Я осмотрел себя, и ока-
залось, что все места, где кожа потоньше — под коленками,
под мышками, под подбородком,— были красные, точно их
184
натерли наждаком. Это, видимо, меня обгрызли бокоплавы.
Просто удивительно, как быстро они сумели меня обработать
за то время, что я был в воде.
К слову сказать, нашим рыбакам насчет рыбы на Рангкуле
не повезло так же, как и на Каракуле. Успех пришел к ним
несколько позже, через месяц. На озере Булункуль, на границе
Восточного Памира, они обнаружили обилие рыбы — османа и
маринки. Здесь можно было вести даже промысловый лов. Это
было одним из первых открытий Памирской экспедиции
САГУ. И сделал его ихтиолог Глеб Сокуров. К сожалению, не-
долго удалось проработать Глебу. Только до войны. С войны
он не вернулся. А какой был замечательный парень, какой ум-
ница, какой ученый!
С того времени лов рыбы в Булункуле ведется регулярно.
Иногда рыбаки налавливают там столько рыбы, что ее некуда
девать. Тогда рыбу выпускают в одном мелком заливе, отгоро-
женном от остального озера как садок. Интересно, что об этом
сразу узнали орланы-белохвосты, питающиеся рыбой. Орланы
бросили сами промышлять рыбу, поселились рядом и стали
брать рыбу из залива.
После этого я долго не был на Рангкуле. Оттуда я ушел на
восток, на Шадпут, в страну растений-подушек. На следующий
год был маршрут на Аличур и Бартанг, еще позже — на Ру-
шан. Потом был Дальний Восток. А потом была война...
Вернувшись с войны на Памир, я пещерами совершенно не
интересовался вплоть до 1950 года, когда на Памирскую био-
станцию приехал инженер А. Блещунов и начал новые поиски
в пещерах.
Блещунов был, кажется, кораблестроитель. Кроме того, он
был альпинист и хороший организатор. Он сколотил целую
поисковую группу, в которую сманил несколько сотрудников
биостанции, в том числе Кишковского. Всего в том году вме-
сте с Блещуновым в пещерах работало пять человек. Все, что
он сделал, он описал и опубликовал в альпинистском сбор-
нике.
Прежде всего Блещунов хотя и издали, но хорошо описал
пещеру Мататаш. Осмотрев крутую стенку под пещерой, он
тоже, как и Мусса, предположил, что в пещеру можно попасть
только по какому-то внутреннему ходу.
Затем Блещунов разгадал, откуда в пещере в серой скале
могли появиться белые предметы. Он писал: «Свод пещеры
светло-серого цвета и несколько выдвинут вперед: осыпаю-
щаяся с него мучнистая беловатая пыль, засыпая крупные
камни, и образует горизонтальную светлую полосу у входа в
185
пещеру. Вот эта-то полоса и вызывала самые различные пред-
положения: штабель мешков с сокровищами, камни, обгажен-
ные грифами, наносы, осыпанные сверху известью».
Убедившись в невозможности проникнуть в пещеру сразу,
Блещунов обогнул массив с юга и стал искать ту пещеру, где,
по легенде, зимовали пришельцы, награбившие сокровища. Он
нашел большую пещеру, расположенную с южной стороны
кряжа. Вход в нее находился на высоте четырехсот метров над
долиной (на абсолютной высоте 4400 метров). Эта пещера со-
стояла из трех залов и галерей, оканчивавшихся тупиками.
В дальнем зале, метров за двести от входа, он обнаружил не-
что неожиданное.
Блещунов пишет: «Я первым перебрался через порог зава-
ла. Луч фонарика, скользнув по высокому конусному пьеде-
сталу, остановился на чем-то блестящем. Товарищи поспеши-
ли ко мне. На высоком туре, сложенном йз камней, стояла на-
полненная бензином бутылка с металлическим колпачком и
фитилем, рядом, под плоским камнем, лежали записки и две
коробки спичек. На этикетке одной из них был изображен лев.
Никто из нас не помнил таких коробок.
Спички прекрасно зажглись, так же хорошо загорелся и
фитиль. С трепетом вытащили мы записки, их было три, и вот
что там было написано:
«26 сентября 1928 года мы, нижеподписавшиеся, члены
Памирской экспедиции, исследовали эту пещеру. На месте,
где лежит эта записка, мы нашли записку, датированную
1898 годом и подписанную рядом лиц.
Эту записку мы взяли с собой. От настоящей точки пещера
по всем направлениям, кроме выходного, имеет незначитель-
ное протяжение — несколько десятков метров. Главные исхо-
дящие ходы пещер имеют от одной точки направления 45° и
152° по компасу, температура в 18 часов 0,9°, высота над уров-
нем моря 4400 м...»» В конце записки подписи участников.
Вторая записка была оставлена членами геологоразведоч-
ной партии, посетившей пещеру в 1930 году, третья — груп-
пой командиров РККА, побывавших в пещере в 1934 году. Ин-
тересно, что последняя записка, найденная Блещуновым, была
подписана среди других лиц проводниками Муссой Мусатди-
новым и Тагаем Тагаевым.
Блещунов был очень разочарован результатами осмотра
пещеры: два коротких тупика — и конец всей пещере, а он го-
товился к длительному путешествию в недра земли.
На следующий день в одном из боковых ответвлений пе-
щеры Кишковский, копая шурф, обнаружил фигурку скара-
186
бея, спинка которого была сделана из серебра, а брюшко из
меди, причем в спинку вделаны два коралла и какой-то зеле-
ный камень. Через несколько дней там же был раскопан брон-
зовый браслет. Археологи отнесли эти предметы к первому —
второму векам нашей эры.
Ободренный удачей, окрыленный надеждами, Блещунов
снова пытается подняться снизу по склону в первую пещеру,
но, сорвавшись несколько раз, отступает. На наивысшей точ-
ке, которой он достиг, он оставляет крюк, вбитый в щель ска-
лы. Этот крюк на следующий год нашел В. Рацек.
В той же своей статье Блещунов писал: «...сейчас никто
уже не вспоминает об этом разбойничьем караване, но в па-
мяти населения сохранилось представление о спрятанных в пе-
щере богатствах. По слухам, изредка в отверстии пещеры по-
являлись архары, но очевидцев этого найти не удалось.
Рассказывают также, что в 30-х годах нынешнего столетия
в пещеру ходил некий Мусса. Шел он долго, все время спуска-
187
ясь вниз, и повернул в конце концов обратно, испугавшись,
что ход приведет его под озеро Рангкуль».
Хотя в то время, когда Блещунов обследовал пещеры на
Рангкуле, я был рядом, в Чечекты, статью Блещунова я про-
читал гораздо позже и сделал из нее те выписки, которые при-
вел выше.
Что белая пыль, осыпающаяся с потолка пещеры,— это из-
весть, выделяющаяся из доломитовой скалы, из которой сло-
жена гора,— совершенно верно.
Но вот почему мулла Мусса, бывавший в пещере и подпи-
савший одну из записок и тоже находившийся в то время,
когда Блещунов посетил пещеру, в Чечекты или где-нибудь
неподалеку, остался для Блещунова таинственной лично-
стью — это для меня непонятно.
Мало того: Блещунов повторяет рассказы о черепе, кото-
рый якобы видели те, кто искал клад в пещерах. Эти расска-
зы, существовавшие давно, поддерживал и Мусса — может
быть, для отпугивания других искателей клада? Если бы Бле-
щунов мне тогда рассказал обо всем этом, я бы мог ему еще
многое сообщить. Но со мной он почему-то всем этим не по-
делился. Между тем «авторитетный источник», подтверждаю-
щий рассказы о черепе, был мне хорошо известен. Ведь отно-
сительно черепа, который фигурировал в старых легендах, в
том числе изложенных в газете за 1898 год, Мусса твердо го-
ворил, что видел его. О выпавших будто бы из пещеры ведер-
ке и парчовом халате Мусса говорил: «Говорят. Я не видел».
А вот о черепе говорил, что видел. И что он очень долго шел
до этого черепа. Потом спал там. Потом испугался и побежал
обратно. А вот куда он ходил, он никому никогда не говорил.
Вообще он о чем-то умалчивал, и прежде всего о том, в какую
именно пещеру ходил, когда видел череп.
Но в целом нельзя не отметить, что Блещунов сделал очень
много для разгадки тайны Мататаша, причем с самыми не-
значительными средствами. И нашел он больше других, и опи-
сал все, что сделал. И главное, не превратил интереснейшую
историческую и археологическую загадку в чисто спортивную
задачу, что делали решительно все последующие альпинист-
ские группы.
В 1951 году группа ташкентских альпинистов под руковод-
ством В. Рацека, узнав об успехах Блещунова и Кишковского,
начала свой штурм пещеры. Я наблюдал этот штурм. Альпи-
нисты действовали тремя группами. Одна группа, поднявшись
на гребень над пещерой, пыталась спуститься сверху, вторая,
цепляясь за трещины и вбивая крючья, карабкалась снизу и
188
сбоку. Третья группа от подножия скалы корректировала дви-
жения обеих групп. Один из альпинистов, Рябухин, поднимав-
шийся по скале, добрался до небольшого углубления, или гро-
та, расположенного ниже входа в пещеру. Но оттуда в пещеру
ему вскарабкаться не удалось: над гротом неустойчиво нави-
сали камни, составляющие дно пещеры. Это дно состояло в
основном из очень слабо скрепленных между собой белых
глыб, готовых обрушиться на голову всякому, кто попытается
лезть по ним вверх.
Так второй, чисто альпинистский, штурм Мататаша тоже
окончился неудачей. А научных, археологических или других
задач эта группа себе не ставила.
Новое наступление на Мататаш началось только через не-
сколько лет. В 1957 году Игорь Евгеньевич Тамм, наш круп-
нейший физик и альпинист, на свои собственные деньги орга-
низовал целую экспедицию, как он говорил, «в надежде на ин-
тересные археологические находки». Экспедиция была осна-
щена и осветительными средствами, так как считалось, что
нижние пещеры имеют значительную протяженность. Кроме
того, интересно было выяснить, не имеет ли верхняя пещера
сообщения с какими-либо нижними. И вообще кто, когда и
зачем жил или укрывался в нижних пещерах? Это неясно и
до сих пор.
Муссы, к сожалению, тогда уже не было в живых.
План штурма пещеры у группы Тамма был такой: взо-
браться на гребень с юга, пройти по гребню так, чтобы очу-
титься как раз над пещерой, и оттуда спустить альпинистов
в пещеру на тросе.
18 июля группа Тамма разбила свой лагерь у подножия
Мататаша с южной стороны, а уже 19 июля по скале пошла
первая двойка на разведку. Затем с 25 по 29 июля идет за-
броска на гребень груза, а 1 августа штурмовая пятерка в со-
ставе Казаковой, Шляпцева, Ивцева, Буравцева и Андреева
поднимается на гребень.
Весь следующий день был посвящен переходу по гребню
кряжа. А когда наконец альпинисты оказались на гребне над
пещерой, обнаружилось, что сбросить трос к пещере невозмож-
но: этому мешает скальный карниз, расположенный между
гребнем и пещерой!
Весь день 3 августа ушел на то, чтобы спуститься с гребня
на сорок метров пониже, на небольшой карниз, с которого
уже можно было спускать трос к пещере.
Четвертого начался штурм. Картина в начале штурма была
следующая: под самым гребнем штурмовая группа, ниже
189
ее — крутой скальный склон. Затем карниз, затем пещера, за-
тем выступающий карнизом пол пещеры, еще ниже грот, по-
том опять крутой скальный склон. У основания склона, внизу,
между камнями, командный пункт. Здесь сидит Тамм, ря-
дом — корреспонденты, пограничники, сотрудники Памирской
биостанции и другие зрители.
Штурмовая группа, спустившаяся с гребня на карниз, от-
туда пещеру под собой не видела. Точно выйти на склон так,
чтобы оказаться над пещерой, ей помогали только сигналы
Тамма снизу.
Наконец альпинисты, закрепившиеся на карнизе, устано-
вили лебедку с тросом, к которому привязали двух штурмую-
щих — Шляпцева и Ивцева. В час дня трос со смельчаками
пошел вниз, и оба спускаемых альпиниста быстро исчезли из
глаз тех, кто их опускал. Сверху видно было только, как трос
терся о карниз над входом в пещеру. Около часа продолжал-
ся постепенный спуск, пока оба альпиниста не оказались на-
против входа в пещеру. Но именно напротив пещеры, а не в
пещере.
Только тут выяснилось, что попасть в пещеру они не мо-
гут. Козырек над входом в пещеру оказался так велик, что,
даже раскачиваясь изо всех сил, альпинисты не могут за-
браться в пещеру. Они ее прекрасно видят, видят все, что в
ней, но попасть в пещеру они не могут. Раз за разом, раскачи-
ваясь изо всех сил, они забрасывают кошку, чтобы зацепиться
за камни и подтянуться к входу в пещеру, но безуспешно.
л Все это продолжается мучительно долго. На гребне волну-
ются у лебедки штурмовики, не видя, что происходит с теми,
кто на тросе. Они видят только, как трос трется о скалу:
Шляпцев и Ивцев изо всех сил раскачиваются напротив пе-
щеры и тоже видят, как трется о скалу трос... Внизу, на кам-
нях, дальше и ближе, зрители тоже волнуются: им-то все пре-
красно видно.
Наконец, прокачавшись в воздухе напротив пещеры целый
час, Шляпцев и Ивцев поняли, что в пещеру им не попасть,
и скомандовали продолжать спуск. Они спустились на склон
на восемь метров ниже пещеры, у подножия рыхлого слоя, со-
ставляющего пол пещеры. Два часа бились они, пытаясь за-
лезть на этот козырек из угрожающе наваленных глыб, нави-
сающих над ними. Но взобраться по нему в пещеру было не-
возможно. Тогда они опять прицепились к тросу и дали коман-
ду продолжать спуск. Их спустили еще метров на тридцать, и
тут трос кончился. Отсюда, забивая крючья и страхуя друг
друга, Шляпцев и Ивцев пять часов спускались по крутейшей
190
стене оставшиеся сто пятьдесят метров. Только в девять ча-
сов, уже в темноте, они добрались до подножия Мататаша...
Итак, спортивная часть этой альпинистской экспедиции
окончилась неудачно, зато штурмующие прекрасно рассмотре-
ли внутренность пещеры и увидели, что никаких сокровищ в
ней нет. Но и только. Есть ли в пещере следы недавнего обва-
ла? Можно ли найти какие-либо следы пребывания там лю-
дей в прошлом? Был ли туда какой-то ход? Как, из чего обра-
зовался нижний козырек у входа в пещеру? Все это и многое
другое оставалось неясным.
Весной 1958 года на Памире начала свою работу экспеди-
ция Академии наук, которая должна была выяснить, сущест-
вует ли снежный человек. Вопрос об организации экспедиции
решался в феврале, а в конце марта «снежная» экспедиция
отправила на Памир разведку. Разведка должна была пройти
по долине реки Западного Пшарта до Сарезского озера и
осмотреть все следы на снегу в этом районе, так как, по слу-
хам, именно там встречался снежный человек.
И вот когда наши разведчики прибыли в Ош, то обнару-
жили в городе сотрудников экспедиции Ленинградского уни-
верситета, прибывших сюда на три дня раньше. Куда и зачем
они идут, было неясно. Только через некоторое время выяс-
нилось, что экспедиция, состоявшая в основном из спортсме-
нов, собирается штурмовать Мататаш. В апреле, когда на Па-
мире еще холодно и лезть на скалы достаточно опасно!
В 1961 году в сборнике «Приключения в горах» был опуб-
ликован небольшой очерк «Тайна пещеры Мататаш», напи-
санный А. Поляковым. В очерке было кратко рассказано о
Блещунове и о Тамме, а дальше говорилось, что «в апреле
1958 года тайна пещеры Мататаш была разгадана советски-
ми альпинистами под руководством мастеров спорта А. Гро-
мова и В. Старицкого». Один из участников штурма В. Якуш-
кин, которого надежно страховали снизу и сверху, 19 апреля
1958 года попадает в пещеру, «глубина которой метра два, вы-
сота полтора, ширина метров двадцать. Кроме орлиного яйца
и многовековой давности орлиного помета в пещере ничего
не было найдено, а пол ее, представляющий собой массивную
скалу, исключал возможность и целесообразность раскопок».
Публикация эта оставляла некоторые вопросы неясными. На-
пример, все исследователи утверждают, что дно пещеры зава-
лено нескрепленными белыми глыбами, а А. Поляков пишет,
что пол ее — «массивная скала».
Кроме этого сообщения ни о целях, ни о ходе, ни о резуль-
татах экспедиции ЛГУ в печати больше ничего не говорилось,
191
поэтому в 1974 году я обратился в Ленинградский универси-
тет с просьбой сообщить, были ли какие-либо публикации по
этому вопросу. В ответ я получил любезное письмо участника
этой экспедиции С. М. Саввона. Из письма я узнал следующее.
Весной 1958 года ректор университета организовал и на-
правил на Восточный Памир экспедицию, перед которой ста-
вилась задача достигнуть пещеры Мататаш. Отряд, который
штурмовал Мататаш, состоял из девяти высококвалифициро-
ванных альпинистов, мастеров спорта и разрядников.
Прибыв на Рангкуль и осмотревшись, экспедиция устрои-
ла совет, на котором, как пишет Саввон, «было принято реше-
ние проводить штурм пещеры следующим образом. Двигаться
по стене «в лоб», насколько это возможно, до наивысшей точ-
ки подъема, снизу подтянуть перильные веревки, закреплен-
ные на скальных крючьях, а сверху (с гребня) сбросить к это-
му месту трос, на нем организовать верхнюю страховку для
последнего, самого трудного участка перед пещерой и для
преодоления кладки».
Во исполнение этого плана «на гребень по пути экспеди-
ции Тамма направилась группа из четырех человек под руко-
водством В. Якушкина. Они должны занести барабаны с тро-
сами в точку гребня, которая расположена точно над пеще-
рой».
А «в лоб» на скалу направились Саввон и Старицкий.
«В их задачу входил лобовой штурм скального отвеса, где на
сложных скалах они должны были проложить путь на макси-
мальную высоту (как можно ближе к пещере) и навесить на
всем протяжении . веревочные перила. Связка Саввон — Ста-
рицкий за шесть часов трудной скальной работы преодолела
более ста метров скальной породы. Пришлось использовать
весь арсенал приемов альпинистской техники. Погода была
замечательная, и многочисленные зрители в числе не менее
ста человек посмотрели интересный сеанс скалолазания.
На следующий день эта связка прошла еще сто метров и
достигла маленькой пещерки, от которой до пещеры Мататаш
не более сорока метров. Скалолазы не смогли пройти дальше,
так как скалы из отвесных перешли в нависающие и закан-
чивались неустойчивой «кладкой». В этот день на трещинах
скальной породы были обнаружены обрывки волосяных вере-
вок и домотканой грубой материи».
«Утром 15 апреля группа из пяти альпинистов под руко-
водством В. Якушкина опять уходит на гребень, чтобы сбро-
сить оттуда веревку. Эта операция проходит вполне нормаль-
но: нижний конец сброшенной веревки ложится почти рядом
192
с верхней точкой закрепления веревочных перил, которые ор-
ганизовали Старицкий и Саввон на скальном отвесе».
Утром 19 апреля 1958 года начинается финальный этап
штурма. Большое число зрителей следит за движениями пре-
красного скалолаза Якушкина, который медленно преодоле-
вает последние метры стены и наконец подходит к кладке.
«За сорок минут Якушкин преодолевает шесть метров сьг
пучей «кладки». Наконец преодолены последние сантиметры,
и Якушкин достигает пещеры. Но вместо пещеры он видит
нишу в монолитных скалах. Глубина ниши не более трех мет-
ров. «Кладка» состоит из камней, обвалившихся со свода этой
ниши. Белизну кладке придает орлиный помет, который века-
ми скапливался здесь. Якушкин тщательно исследует нишу.
Но никаких признаков деятельности людей обнаружено не
было. Пол ниши завален огромными глыбами, которые плотно
сцементированы орлиным пометом. Чтобы добраться до дна
ниши, необходимо проводить тяжелые раскопки, расчистку и
сбрасывание скальных глыб. При этом была бы сметена вся
перильная система, и для тех, кто проводил расчистку, не-
обходимо было бы вновь налаживать спуск. Масштаб этих
работ был явно не под силу малочисленной группе» штурмо-
вавшей пещеру. Поэтому было принято решение не поднимать
больше никого в пещеру. На «кладке» Якушкин вывесил крас-
ный флаг в знак победы. При спуске были выбиты все крючья
в нижней части стены и сняты все веревки, чтобы не стимули-
ровать самодеятельных кладоискателей к проникновению в
пещеру. Единственным трофеем из пещеры было огромное ор-
линое яйцо, обнаруженное в заброшенном гнезде».
Что можно сказать об этом последнем штурме? Конечно,
прежде всего нужно очень высоко оценить мужество Савво-
на, Старицкого, Якушкина и их товарищей, проложивших го-
ловокружительную трассу по головоломным отвесам и добрав-
шихся до пещеры. Молодцы, настоящие молодцы!
Но с другой стороны, внушает сожаление поспешность, с
какой действовала группа. Пещера, или ниша, осматривалась
наспех, никто не покопался в ее полу, не попытался выяснить
геологические причины и условия, вызвавшие образование
кладки. Строение и происхождение самой ниши тоже оста-
лось неясным. Если это только глухая ниша, которая никогда
не имела прохода внутрь, какие же силы создали пещеру и со-
хранили кладку, нависающую балконом?
Что «кладка» — это не клад, было ведь ясно и раньше.
Шляпцев и Ивцев, провисевшие напротив пещеры целый час,
это прекрасно видели. Думать, что достигший пещеры сбросит
7 N 322	193
оттуда мешки с золотом, мог только ребенок. Но вот под по-
метом в дне пещеры могли скрываться неожиданные вещи.
Совершенно потрясающее открытие, сделанное этой груп-
пой,— подтверждение легендарных рассказов о том, что какие-
то люди — киргизы или таджики — лазили в пещеру. Эта ле-
генда оказалась святой правдой: возле самой пещеры были
найдены кошма и арканы, и это неоспоримо доказывало, что
какие-то смельчаки лазили в пещеру или были возле нее.
И это без техники, без крючьев и тросов! Какие же они были
молодцы и смельчаки! А если это правда, то значит, и многое
другое тоже может на поверку оказаться правдой?
И вообще создается впечатление, что и сама пещера, и осо-
бенно окружающие ее ходы, пещеры и ниши еще могут нести
в себе много неожиданного. Поэтому мне очень жаль, что сей-
час, уже после всего этого нельзя поговорить с Муссой. Ведь
он что-то знал. Но что?!
Все эти события происходили много времени спустя после
смерти Муссы. Этот своеобразный человек умер из своего рода
принципа, как бы из приличия. Хотя он был умен и все пони-
мал, но был слишком горд и строг в отношении себя. И вот
погиб он зря, и, я бы сказал, страшно и глупо. Погиб как пра-
воверный мусульманин, хотя я глубоко уверен, что он был не-
верующий. У него явно был аппендицит, нужно было опериро-
вать, начинался перитонит, а он категорически отказался от
операции и от врача, как мы его ни уговаривали, и умер в
страшных мучениях.
Он лежал в Чечекты у сына, и было ясно, что он погибает.
Боли продолжались несколько дней. Я ходил к нему несколь-
ко раз. В последний раз я пришел к нему вечером. Мигала
коптилка, было полутемно, но я видел, какое у него потное,
мокрое лицо. Видно было, что он сильно мучается. Я долго
уговаривал его ехать в Мургаб к врачу или предлагал при-
везти врача сюда. Он сказал только:
— Нельзя, Кирилл! Нельзя! — точно хотел сказать, что
вот, мол, он же мулла, он учил всех не ходить к врачу, и те-
перь ему нужно честно доигрывать игру, доказать, что он не
струсил.
Я еще долго сидел и уговаривал его. Он слушал, слушал, а
потом тихо, но твердо, с каким-то оттенком отчаяния сказал:
— Нельзя, понимаешь, Кирилл! Нельзя! — и глухо: —
Уходи!
И я ушел и, по правде говоря, уехал. Не мог я тут быть
рядом и быть бессильным что-то сделать. А он упрямо остал-
194
ся доигрывать свою трагическую мучительную игру. Мучился
он еще дня три. Но я больше его не видел.
В легенде о Мататаше есть три главных вопроса, которые
интересовали всех. Во-первых, существует ли сокровище, ка-
ково оно и где? Во-вторых, есть ли какие-то внутренние ходы
в скале, может быть ведущие и к сокровищу? И последнее:
были ли люди, ходившие по этим ходам или лазившие в пе-
щеру?
Что ходы есть, я твердо уверен. И Мусса ходил по ним, и
другие. Но только они не ведут в верхнюю пещеру-нишу. По-
сле Блещунова их никто не искал. Ходы эти, проложенные
водой в известняках, возникли давно, когда было более влаж-
но и, думаю, более тепло. Тогда-то вода и промыла в извест-
няках свои дороги. Позже, когда стало холоднее и суше, эти
ходы стали разрушаться и засыпаться. Этот процесс происхо-
дит, видимо, и сейчас. Я верю Муссе, что он ходил по каким-
то глубоким ходам. И ходы эти, конечно, найдут. Думаю, что
в них обнаружится много интересного.
Легенды о людях, которые искали сокровища, тоже под-
тверждаются. Арканы и кошмы, найденные у пещеры, пока-
зывают, что какие-то смельчаки были возле нее.
Что же касается сокровищ — мешков с золотом, то в пе-
щере их нет и не было. Пещеру осматривали Шляпцев и Ив-
цев, в пещере был Якушкин. Но вот что в пещерах может быть
найдено нечто представляющее собой настоящее археологиче-
ское сокровище — очень и очень возможно.
Думаю, что история о Мататаше еще не закончена, что
продолжение будет. Мататаш себя еще покажет!
Съездить на Зоркуль нам надо было обязательно. Дело в том,
что вопрос о климате Памира очень запутался. С одной сто-
роны, имелись данные о том, что климат Памира становится
холоднее, с другой стороны, наоборот, что он становится теп-
лее; кое-что говорило о том, что он становится суше, а другие
факты доказывали: нет, наоборот, влажнее. Мы надеялись
именно в районе Зоркуля выяснить окончательно, изменяется
ли климат Памира, и если да, то в какую сторону.
Однако ехать на Зоркуль именно сейчас было очень не-
удобно. Дело в том, что наша Памирская биологическая стан-
ция последнее время усиленно боролась за создание заповед-
ника. Мы боролись за то, чтобы территория вокруг нас была
защищена от охотников и от скотоводов, чтобы в долине Зор-
Чечекты горный козел киик и горный баран архар могли жить
беспрепятственно, не боясь человека, чтобы никто не трогал
здесь ни горных индеек — уларов, ни сурков, не стравливал,
не вытаптывал естественную растительность. Нам удалось по-
лучить поддержку областных и районных властей, и все было
бы хорошо, но... опасность пришла с неожиданной стороны.
В районе нашего заповедника появился какой-то бродячий
барс.
Нужно сказать, что барс — исконный потребитель и истре-
битель кииков. Изучив повадки стада, зная, где и когда оно
196
кормится и где ночует, он одного за другим поедает кииков и
нередко уничтожает стадо целиком либо заставляет его бе-
жать из этого района.
Вот такое несчастье случилось и у нас. Появился откуда-то
пришлый барс и начал уничтожать кииков, живших в скалах
над нашей долиной Зор-Чечекты. То тут, то там замечали мы
сипов на склоне и в воздухе. А сипы собираются там, где убит
киик, чтобы доесть за барсом остатки. И мы знали, что наше
стадо кииков мечется по горам над долиной и может вообще
уйти куда-либо. А это было бы большое несчастье. Поэтому
мы еще накануне послали нашего охотника и наблюдателя
Ульджачи на разведку, но поездку на Зоркуль решили не от-
кладывать.
В других районах Памира мы уже собрали много фактов,
но они, как я уже говорил, были противоречивы. Вот, напри-
мер, на севере Памира, у озера Каракуль, в последние годы
идет быстрое таяние подземных льдов, которые встречаются в
его берегах. Еще совсем недавно в берегах озера можно было
наблюдать мощные слои льда, где в два, где в пять, а где и
в восемь метров толщины. Поскольку эти льды тают, почва
оседает, и озеро расширяет свою площадь. Значит, происходит
потепление?
С другой стороны, изучая растительный покров централь-
ных районов Памира, мы обнаружили такие особенности раз-
мещения растений, которые могут свидетельствовать о похо-
лодании климата.
Так, некоторые черты распространения памирских расте-
ний трудно объяснить нынешними климатическими условия-
ми. Оказалось, что распространение ряда видов может быть
объяснено только историческими причинами.
Например, на Памире, в котловинах и долинах с повышен-
ным грунтовым увлажнением распространен вострец. Это та-
кой сизый сухолюбивый злак. Многолетние наблюдения пока-
зали, что в высокогорьях Памира семена у востреца никогда
не вызревают и он размножается только корневищами, расту-
щими под землей с завидной быстротой, заселяя небольшие
клочки в пять — десять квадратных метров, отделенные один
от другого подчас обширными многокилометровыми простран-
ствами пустынь, где вострец расти не может.
Чем же объяснить широкое распространение востреца поч-
ти по всему Памиру? Трудно предположить, что семена
востреца заносятся во все долины, отделенные одна от другой
порой многими километрами, из нижерасположенных поясов
гор, где эти семена вызревают. Можно предполагать, что рас-
197
пространение востреца на Памире ныне носит реликтовый, то
есть остаточный, характер: видимо, он широко расселился,
когда на Памире были более мягкие условия и семена могли
вызревать везде. А потом, когда условия ухудшились, он раз-
множался уже не семенами, а только корневищами.
Иначе говоря, характер распространения востреца говорил
о похолодании и ухудшении климата на Памире в последнее
время...
Из Чечекты, с Памирской биостанции, мы выехали рано,
едва светало. Мы уже рассаживались в машине, когда подо-
шел Ульджачи.
— Что скажешь, Ульджачи? — спросил я.
— Я вечером опять ходил вверх по Зор-Чечекты. Киики
ушли со старых мест.
— Совсем, все ушли? — удивились и встревожились мы.
Ведь это были «наши» киики, обитатели нашей долины Зор-
Чечекты, находящиеся под нашим покровительством и охра-
ной.
— Не знаю, все ли,— сказал Ульджачи.— А вот куда ухо-
дят, так, наверное, вверх по Акбайталу.
Уход кииков — большая неприятность. Киики (их еще на-
зывают таутекё, или сибирские козероги) испокон века жили
на скальных массивах нашей долины. Жили они там доволь-
но спокойно, ибо мы по возможности защищали их от охотни-
ков. А вот из-за ирбиса — снежного барса — напуганные ки-
ики могли уйти далеко.
— А где, ты думаешь, сейчас ирбис, Ульджачи? — спро-
сил я.
— А вот посмотри,— и Ульджачи показал вверх по доли-
не Акбайтала.
Там далеко в небе медленно парили едва заметные точки.
Это ходили поедатели падали, это ходили джору — белоголо-
вые сипы. А джору зря не ходят над одним местом. Обычно
они следят сверху, собираясь вместе, только когда барс охо-
тится или если он уже задрал кого-то. Скорее всего сипы на-
чали собираться там, где ирбис задрал киика. С другой сто-
роны, молодого киика или еще кого-нибудь мог задрать и бер-
кут. Сипы, заметившие это с воздуха, нередко спускаются на
землю и отнимают у беркута добычу. Но они панически боят-
ся беркута в воздухе, где малоподвижные и неповоротливые
сипы против него беспомощны.
Все это было слишком серьезно, и мы решили сначала сде-
лать разведку вверх по Акбайталу, где над долиной высоко в
небе каруселью ходили сипы.
198
За час стремительного хода мы подошли к верховьям реки.
Широкая долина реки Акбайтала покрыта многокилометро-
вой полосой галечников. В этих галечниках и течет река. Воз-
ле перевала Акбайтал, самого высокого перевала на Памир-
ском тракте (4655 метров), в верховьях реки, где ее долина
узка, она течет открыто, окруженная неширокими полосками
лужков. Ниже долина расширяется до двухсот — трехсот мет-
ров, и река исчезает — прячется в своих наносах — и появ-
ляется только у устья, где небольшими протоками впадает в
реку Оксу. Летом, когда на окружающих горах тают ледники
и фирны, Акбайтал выходит на поверхность, вода целиком
заполняет русло на всем его протяжении. Тогда реку видно и
в верховьях, и в среднем течении, и у устья. Осенью и весной
река течет по поверхности только в нескольких местах и на
протяжении не более одного-двух километров. Зимой же вовсе
прячется, показываясь из галечников только дважды, и в обо-
их местах образуются огромные наледи.
На Памире, где зимние морозы очень суровы, наледи обра-
зуются во многих местах. Но особенно мощные наледи можно
видеть по обе стороны перевала Акбайтал — в верховьях реки
Акбайтала, то есть к югу от перевала, и по реке Музколу, то
есть к северу от перевала.
Наледи образуются там, где воды, питающие реку, не за-
мерзают одновременно с рекой, а продолжают стекать в ее
русло со склонов окружающих гор, когда поверхность реки
уже замерзнет и покроется льдом. В этом случае осенью и в
начале зимы, когда река уже замерзла, а почвы по склонам
долины промерзли только с поверхности, воды, текущие в
реку, оказываются зажатыми между водонепроницаемыми по-
родами и замерзшей с поверхности почвой склона. При этом в
начале зимы в запертом водоносном слое создаются такие дав-
ления, что они рвут поверхность льда в реке, и сквозь трещи-
ны вода изливается наружу нередко с такой силой, что обра-
зует фонтаны. Я видел такие фонтаны трех — пяти и даже один
раз восьми метров высоты. Изливающаяся вода при больших
морозах быстро замерзает, образуя новый ледяной слой по-
верх старого. Затем может последовать второй прорыв, тре-
тий, и в результате в русле реки образуется ледяной покров
мощностью в несколько метров. Этот слой льда в зависимости
от условий может растаять за лето, а если не растает, то будет
увеличиваться год от года.
Именно так обстояло дело в долине Музкола в девяностые
годы прошлого века и раньше. Тогда считали, что в долине
Музкола лежит ледник. Однако уже в начале тридцатых го-
199
дов, когда я начал работать на Памире, этот ледник, вернее,
гигантская наледь, начал таять. А сейчас, в наши годы, она
вообще исчезает к середине лета. Иначе говоря, возникло пред-
положение: может быть, на Памире теплеет? Или, может
быть, становится суше?
Сейчас, в середине лета, в верховьях Акбайтала тоже ле-
жала небольшая наледь. И именно здесь, над наледью и над
мореной, ходил воздушный хоровод сипов.
Ульджачи ушел в моренные холмы, но бьщтро вернулся:
оказалось, что киики были ни при чем.	/
— Лошадь пала,— сказал Ульджачи.
Мы повернули машину и помчались вниз, к Мургабу. Зна-
чит, ирбиса там не было, были только сипы, лотя нужно ска-
зать, что и сипы сами по себе в определенное вре^я представ-
ляют известную опасность для кииков. Они не страйтны взрос-
лым козерогам. Но сейчас был окот, было много молодых, и
вот для них сипы были опасны. Причем, если пища есть, сипы
безопасны. Например, если есть охотники, сипы, можно ска-
зать, обеспечены остатками их охоты. Если есть ирбисы, джо-
ру тоже безопасны. Но у нас дело было хуже: охоту мы за-
прещали, большая часть кииков ушла. Но сипам что-то есть
надо? Вот в таких случаях джору становится опасен для мо-
лодых, потому что на его участке есть нечего, а на другие его
не пустят сипы-соседи. Нужно сказать, что права на охотни-
чий участок у сипов соблюдаются свято, как и у других хищ-
ников или животных, питающихся падалью.
Всю дорогу до Мургаба я следил за Акбайталом. Воды в
долине Акбайтала сейчас очень мало, «кот наплакал», а река
имеет огромные галечники. Ясно, что такой речонке, каков
сейчас Акбайтал, не под силу было бы создать эти многокило-
метровые галечные поля. И долина Акбайтала, и галечни-
ки — явно создание не той жалкой речки, которую мы видим
сейчас. В конце последнего оледенения тут трудился другой,
несравненно более мощный поток, а сейчас он исчез.
Мои размышления, когда мы подъезжали к Мургабу, были
прерваны Колей, который, не замедляя скорости, с ходу со-
скочил наискось в кювет, вылетел на поверхность террасы ря-
дом с дорогой и, встряхивая нас в машине, как горошины в
погремушке, помчался наперерез сурку, который в свою оче-
редь стремительно несся к своей норе. Но Коля шел со скоро-
стью шестьдесят километров в час, а сурок, наверное, все сто.
Поэтому сурок, выскочив из-под колес, успел, к счастью, вле-
теть в свою нору. У Коли с сурками были давние счеты: по
200
его мнению, они нарочно портили ему дорогу. Он уже не еди-
ножды ломал рессоры машин в сурковых норах.
В Мургабе, райцентре Памира, мы остановились ненадолго
купить хлеба и другого продовольствия, и я пошел искать Ура-
зали. Уразали — известнейший барсолов. Во всяком случае та-
ковым он был в то время. Барса даже увидеть очень трудно,
почти невозможно. Ирбис чрезвычайно осторожен. Но вот в
капкан поймать можно, и Уразали славился тем, что сдал
много живых барсов на заготпункт зооцентра.
Причем удивительное дело: барс, попавший в капкан,
очень мало сопротивляется. Волк, лива перегрызут себе паль-
цы, а другой раз и лапу и уйдут из капкана. Барс, у которого
попали в капкан два пальца, почти не сопротивляется. При
приближении человека он шипит, рычит, он обороняется, но
именно обороняется, а не нападает. Даже крыса, загнанная в
угол, нападает. А барс нет. Я сам видел это два раза, а один
раз и помогал вязать барса, попавшего в капкан.
Обычно охотники, подойдя к барсу, попавшему в капкан,
начинают набрасывать на зверя веревочные петли. Бросают
петли до тех пор, пока не попадает в петлю лапа или хвост.
Попал — сейчас петлю затягивают и привязывают к чему-
либо: к кустику, к камню или держат. Затем опять бросают
петли, пока не поймают вторую лапу. Тогда вторую лапу от-
тягивают и прикручивают к первой. Третью и четвертую лапы
поймать и привязать легче, можно подходить ближе. Когда
все лапы связаны, на барса набрасывают одеяло, халат или
еще что и наваливаются на него и затягивают ему пасть ве-
ревкой и тряпкой или взнуздывают, то есть запихивают в рот
толстую палку, такую, чтобы он не мог ее перегрызть (как
удила у лошади), и привязывают ее у него за ушами. А потом
запихивают барса в мешок и несут. Втроем связать барса, ко-
торый глубоко захвачен кайканом за лапу, нетрудно. Вдвоем
труднее. А вот Уразали и некоторые другие барсоловы умуд-
рялись сделать это и в одиночку.
Уразали я нашел, и он обещал сейчас же ехать в Чечекты
и постараться изловить или изгнать незваного гостя.
Выехав из Мургаба, наш газик переехал по мосту через
Оксу, поднялся по дороге, выбитой в крутом склоне, на вы-
сокую надпойменную террасу и по крутому спуску нырнул в
каньон Карасу. Карасу, приток Оксу, течет в глубоком каньо-
не, проложенном рекой в речных и ледниковых отложениях.
Это самое низкое место на всем Восточном Памире и, кроме
того, защищенное от ветров отвесными стенами каньона, по-
этому это и самое теплое место. По дну долинки растут кубты
201
ивы метра три-четыре высотой, тростник и другие крупные
травы. По-киргизски это урочище называется Джамантал, что
значит «плохой, скверный тальник». Конечно, по сравнению с
густыми зарослями ивняка где-нибудь в среднегорьях этот тал,
может быть, и «джаман» (плохой). Но по сравнению со всей
остальной территорией Восточного Памира, где только ветер
свистит в камнях и никаких кустов нет, в Джамантале, где
слышен шорох ветра в листве, этот тал «джюда якши» (очень
хороший).
Быстро пролетев по Джаманталу, наша машина не пошла
по Памирскому тракту, поворачивавшему на запад, а выехала
на наезженный автомобильный след, ведущий прямо на юг.
Мы мчались по широким, типично восточнопамирским до-
линам, разделенным невысокими, но довольно крутыми хреб-
тами, по руслам высохших рек, где вода бывает только в се-
редине лета, по такырам, где только весной собирается вода
и стоит огромной мелкой лужей несколько дней. Нужно ска-
зать, что на такырах вода бывает очень недолго. Вода здесь
мгновенно высыхает, и после нее остается ровная, как биль-
ярдный стол, площадь с глинистой растрескавшейся поверх-
ностью. На этой глинистой поверхности не растет ничего, и по
ней можно гнать автомобиль с любой скоростью.
Так Коля и поступил, и вскоре кончились широкие сухие
долины с невысокими хребтиками. И хотя эти хребтики по
правобережью долины реки Гурумды невысоки, очертания их
удивительно резки и красивы. Где-то в этих горах, по словам
Клунникова, находится древнее капище, где стоят каменные
статуи богов и лежит куча приношений у ног их. Но где оно,
это капище? Клунников мне, когда мы были с ним здесь до
войны, точно не сказал, а неопределенно махнул рукой в эту
сторону. А потом была война, с которой он не вернулся... Сре-
ди современного киргизского населения слухи об этом капище
бродят, но где оно, тоже никто не знает. Знали, видимо, толь-
ко те, кто жил тут до войны. По правде сказать, никто поис-
ками этого капища толком не занимался.
Вскоре показался Джартыгумбез — большая группа мо-
гильников. Рядом с ними в берегах и в узкой долине реки
Истык бьют горячие ключи. И вот что интересно: здесь, на
высоте свыше четырех тысяч метров, у источников растет
тростник.
Я уже говорил, что распространение тростника на Пами-
ре — пример несогласованности современного распростране-
ния растений с современными климатическими условиями.
Тростник встречается в долинах реки Оксу и ее притоков, на-
202
пример по Джаманталу, примерно до высоты 3600 метров.
Выше на протяжении ста пятидесяти — двухсот километров
его нет. Но здесь, на Истыке, притоке Оксу, он снова появ-
ляется и растет возле теплых источников Джартыгумбеза уже
на высоте 4200 метров, и в Кызылработе по Оксу он тоже по-
является, опять же у теплых источников, на высоте четырех
тысяч метров. Возникает вопрос: каким образом попал на
такие высоты тростник, растение, размножающееся исключи-
тельно вегетативно — корневищами?
Можно предполагать, что тростник проник сюда вдоль рек,
когда климатические условия здесь были несравненно мягче
и тростник мог расти не только у теплых источников, но и
вдоль всей поймы Оксу и ее притока Истыка.
Конечно, исчезновение некоторых растений на Памире мо-
жно объяснить и деятельностью человека. Так, например, че-
ловек во многих местах Памира истребляет кустарники на
топливо. В долине Аличура в начале тридцатых годов можно
было встретить стелющиеся ивы. Сейчас их там нет. А вот в
юго-восточном районе Памира, в горном массиве Акташ, на
высоте около четырех тысяч метров, и сейчас встречаются не-
которые кустарники: кашгарский барбарис, шиповник.
Растут они в самых теплых, закрытых щелках, выходящих на
юг; и вот они-то явно вымирают на наших глазах, причем не
по вине человека, а сами, ибо как топливо они интереса не
представляют и человек их не трогает.
Миновав Джартыгумбез, мы выскочили на луга у подно-
жия перевала Кукджигит, и тут что-то коричневое, большое,
сидевшее на кочке как-то странно метнулось и исчезло. Су-
рок? Но это был не сурок, что-то другое копошилось между
кочек. Мы выскочили из машины и побежали — кто с ледору-
бом, кто с фотоаппаратом. В болоте среди кочек бился моло-
дой беркут. Он выскакивал на кочку и расправлял крылья,
наклонялся, но, вместо того чтобы после этого взлететь, па-
дал между кочками. Ранен? Болен? Оказывается, просто об-
жора. Рядом между кочками валялись клочья шерсти, лапа и
хвост сурка. Весь остальной сурок находился в зобу у берку-
та. Мы накинули на него ватник, связали ноги и запихнули в
мешок, оставив открытой только голову. Так, в спеленатом
виде, со связанными ногами, он и совершил, лежа у меня на
коленях, всю дорогу на Зоркуль и обратно в Чечекты, на био-
станцию.
Интересно, что после того, как его поймали, он в сущности
совершенно не сопротивлялся, не пытался вцепиться в меня
203
когтями, а лапы у него страшные. Пятисантиметровые острые
когти украшают его пальцы, а в верхней части лапы имеют
толщину человеческой руки и наделены чудовищной силой.
Ведь беркут догоняет лисицу и даже молодого волка, хватает
их одной лапой за морду, а другой за крестец и ломает им
позвоночник. Клюв беркута наносит поистине страшные раны,
он просто режет как ножом. Удар его клюва вырывает полосу
мяса с кожей и шерстью сантиметров десять длиной и пять-
шесть глубиной. Но против нас он даже не пытался применить
ни свои лапы, ни клюв, он как-то сразу смирился. Несколько
дней он лежал у меня на коленях, и, хотя всю дорогу я дер-
жал его за шею, он, конечно, мог бы улучить момент и клю-
нуть меня. Но он ни разу не пытался это сделать. Почему?
Может, он понял, что сопротивляться бесполезно? Иди, мо-
жет, не считает человека своим смертельным врагом?
За месяц до этой поездки на Рангкуле Ульджачи при мне
свалил-издалека архара. Мы не торопились к нему, и первым
подоспел к архару расторопный беркут. Когда мы, всего че-
рез несколько минут, подошли, то у архара нога и бок оказа-
лись уже сильно исклеваны, а из бока архара были вырваны
целые куски мяса.
Белоголовые сипы, обладающие еще более мощным клю-
вом, чем беркут, таких страшных ударов нанести не могут.
Но ведь это не хищники, не охотники, а поедатели падали.
Сипы неповоротливы, сами почти не охотятся, а питаются за
счет других охотников. К таким пожирателям падали отно-
сится и живущий на Памире гриф-бородач. Белоголовые сипы,
или джору, как их называют киргизы,— это огромные, мощные
птицы с размахом крыльев два — два с половиной метра. Го-
лова и шея у них голые, морщинистые и достаточно против-
ные, а маховые перья в крыльях снизу какого-то желто-розо-
вого цвета. Так что летящий сип, которого мы видим снизу,
желто-розовый, а сидящий, которого мы видим сбоку, корич-
невый.
Как правило, сип летаетu планируя, неподвижно распла-
став крылья, круг за кругом поднимаясь вверх, используя
восходящие струи воздуха. Нередко он забирается на огром-
ную высоту. Мне доводилось наблюдать сипов, например на
Баландкиике, когда я сам находился на высоте 4000—
4300 метров, а сипы, судя по окружающим вершинам, кру-
жили надо мной на полтора — два километра выше. Сипы там
довольно многочисленны, и видел я их неоднократно, причем
они забирались на такую высоту, что превращались просто
в точку. Имея карту и зная высоту окружающих вершин и
204
хребтов, я мог установить, что сип патрулирует свой участок,
кружа над ним на высоте пяти — пяти с половиной и даже
шести тысяч метров. Я думаю, что у каждого сипа или, мо-
жет быть, у пары есть свой участок. В разных частях долины
Баландкиика сипы появлялись в разное время, то есть, види-
мо, каждая пара просматривает свой участок в определенный
час и, по-видимому, по определенному маршруту.
Как сип находит свою добычу, я не знаю: по-видимому,
тут играют роль и зрение, и слух. Зрение у сипа превосход-
ное и позволяет ему с высоты в три — пять километров видеть
с подробностями все, что происходит внизу. Стоит охотнику
убить архара или киика или если барс задрал киика, как в
небе тотчас появляются сипы. Как все это происходит, мне
не совсем ясно. По-видимому, сип знает и следит в своем рай-
оне за хорошо известными ему барсами и взятыми им на учет
охотниками.
Во время экспедиции, искавшей на Памире следы снежного
человека, я сам в скрытой засидке провел около десяти дней
на Баландкиике возле убитой козы. Сипы появлялись, но не-
подвижную козу они не замечали: волки замечали, приходи-
ли, а сипы — нет. На Пшарте осенью я сидел в засаде возле
убитого барана. Лисы пришли, сипы — нет. Мне кажется, они
прекрасно разбираются, где настоящий охотник, а где — нет.
В этой нашей экспедиции охота была категорически запреще-
на, и поэтому сипы не следили за нами, для них это было бес-
полезно. Поэтому и козу, которую мы бросали как приманку
для них, они не замечали.
Один профессиональный охотник, охотившийся в поймах
рек низменных частей Таджикистана, рассказывал мне: он
бил кабанов в густых тугайных массивах, где все покрыто
сверху ветвями и листвой деревьев и где сверху ничего нельзя
увидеть.. Но стоило ему выстрелить, как сейчас же появлялись
белоголовые сипы. Значит, они идут и на звук.
Не совсем ясно, как сипы сообщаются между собой. Ведь
они летают, вернее, планируют в воздухе по крайней мере в
нескольких километрах один от другого. Но стоит появиться у
падали одному грифу или сипу, как их сейчас же собирается
целая группа — от пяти до пятнадцати особей. Очевидно, ко-
гда сип заметит добычу, он как-то сигнализирует об этом со-
седям, которые в вышине патрулируют свои участки, отделен-
ные один от другого многими километрами. А может быть,
все сипы непрерывно следят друг за другом? Во всяком слу-
чае стоит снизиться одному сипу, как тут же появляются и
другие. Сипы, собравшиеся группой,/ составляют большую
205
силу. Как-то на перевале Койтезек на Памире пала лошадь у
самой дороги, по которой одна за другой шли машины. Мгно-
венно собралась целая компания сипов, и они, подскакивая и
поднимаясь в воздух, оттащили павшую лошадь целиком мет-
ров за сто от дороги и уже там обгладывали ее.
Подъем на перевал Кукджигит, ведущий в долину озера
Зоркуль, невелик, но дорога скверная — по сути дела не доро-
га, а машинный след, который, как утверждал Коля, он сам
проложил когда-то, первым проехав на машине к Зоркулю.
Вообще-то в этом Коле можно было верить, он мастер отыски-
вать дорогу в еще неезженных местах.
Когда мы вылетели на перевал, чуть не произошло столкно-
вение. Навстречу нам неслось целое стадо архаров — самцов-
рогачей. С разбегу выскочив из-за перевала, они чуть не на-
летели на машину. Они неслись по ветру, поэтому не услыша-
ли шума машины, идущей на перевал, и не почуяли запаха.
Завидев нас, архары сразу остановились, глядя с недоумением
и испугом, а потом, развернувшись, кинулись с перевала
вниз.
Архары-самцы в летнее время всегда бродят отдельно от
самок и молодых в наиболее высокогорных и труднодоступ-
ных местах, близ снегов. Там они обычно проводят весь день
и только ночью спускаются ниже.
На перевале мы простояли долго. Уж очень красивый вид
открывался отсюда. Внизу, у наших ног, широко раскинулась
межгорная впадина, пониженная западная часть которой за-
нята озером Зоркуль. Восточная ее половина представляла со-
бой широкую, плоскую долину с множеством маленьких озер
и малюсеньких ручьев и речек, все берега которых покрыты
лугами. Масса сурочьих нор с нарытыми возле них выбросами
земли показывала, как многочисленны здесь колонии сурков.
И за этой зеленой долиной черной стеной вставал резкий, без-
жизненный склон Ваханского хребта с его пяти- и шеститы-
сячными вершинами. Там, прямо напротив нашего перевала,
поднимался пик Сольсбери.
Стадо архаров, которое мы спугнули вниз с перевала, каза-
лось, было только тем камнем, который порождает лавину.
Звук ли копыт скачущих рогачей или вид их всколыхнул все
довольно многочисленное и нетревожимое архарье население,
которое паслось всюду по склонам перевала и по окружаю-
щим южным склонам хребта. Несколько рассыпанных по
склону групп, испуганные движением встревоженных нами
архаров, кинулись вниз по склону, слились в общий табун и
высыпали в долину. Некоторое время они неслись по направ-
206
лению к Ваханскому хребту, но, отскакав метров на пятьсот,
внезапно остановились, повернули головы в нашу сторону и
застыли неподвижно. Постояли полминуты и бросились ска-
кать дальше, но уже к Зоркулю, то есть в ту сторону, в кото-
рую лежал и наш путь, и через некоторое время скрылись.
В те годы, после войны, архаров здесь было еще порядочно, не
то что сейчас.
За ними тронулись и мы и через полчаса были в долине
Зоркуля.
Мы отъехали уже далеко от перевала, когда что-то мельк-
нуло в камнях. Подъехав ближе, увидели сначала архарьи
рога, а потом и их владельца архара, лежавшего среди кам-
ней. При нашем приближении он вскочил и побежал догонять
ушедшее стадо. Но бежал он как-то странно и медленно. Коля,
нажавший на акселератор, вился между камней, догоняя его.
Когда мы подъехали еще ближе, стало ясно, что происходит.
Архар был ранен, покалечен, его правая передняя нога
была перебита у самого туловища и беспомощно болталась.
Архар бежал на трех ногах. Кто ранил его? Какой негодяй
перебил ему ногу, покалечил, но не добил? Архар перебрался
с большим трудом через промоину. Пробежав по ровному ме-
сту, он остановился перед второй, еще более глубокой и широ-
кой промоиной. У него не было ни сил, ни возможности пере-
браться через нее.
С какой легкостью с разбегу перемахнул бы он через эту
преграду, будь у него ноги в порядке! Но он был калека, он
был осужден.
Пока Коля, высунувшись из автомобиля, прикидывал, где
и как нам перебраться через первую промоину, произошло не-
что неожиданное. Сзади из-за машины выскочила какая-то
рыже-серая собака и кинулась на архара.
— Откуда собака? — недоуменно спросил я.
— Батюшки!—шепотом сказал Коля.— Да ведь это волк!
Между тем волк атаковал покалеченного архара. Но архар
вдруг кинулся на не ожидавшего нападения волка и дважды
прижал его рогами к земле. Но сильно ударить, поранить он
уже не мог, и волк, вывернувшись из-под рогов, забежал сза-
ди, схватил его за заднюю ногу и стал валить.
У нас не хватило сил быть только наблюдателями, и мы,
кто с ледорубом, кто с чем, выскочили из машины. Я, сунув
кому-то в руки беркута, тоже выскочил. Волки на Памире не
очень боятся машин, машин много, и машина им ничем не
угрожает. Но людей, выскочивших из машины, волки боятся.
И волк кинулся наутек.
207
Я подошел к архару. Он был великолепен. Большие, тяже-
лые, красиво изогнутые рога, мощное тело, дымчатый мех на
спине, белые подпалины на ногах и на брюхе. Архар не сопро-
тивлялся. У него, видимо, уже совершенно не было сил. Он
дал схватить себя за рога и давал себя гладить, стоя совер-
шенно неподвижно. Нога его была безнадежно раздроблена у
самого туловища...
Итак, мы спасли архара от волка. Но зачем? Что мы долж-
ны были с ним делать? Взять его с собой живьем было невоз-
можно. Положить было некуда. Оставить? Но через десять ми-
нут вернется волк...
Коля, как и большинство, считал, что архар все равно уже
убитый, что это наша охотничья добыча. Он был человек без
сантиментов. Я мог, конечно, возразить, может быть и нужно
было возразить. Но что? И я замолчал, отошел, чтобы не ви-
деть и не слышать. Паршиво было на душе. Уж больно он
был красив.
Когда мы подъезжали к Зоркулю, вечерело, начинался ве-
тер, озеро шумело, и белогривые волны с силой били в плос-
208
кие берега. А само озеро было синее-синее, и за ним темные,
почти шиферно-черные склоны Ваханского хребта и белый ле-
дяной гребень.
Первый путешественник, попавший сюда еще в седьмом
веке, писал о Зоркуле, что вода в нем очень чистая, но тем-
ная, черно-синего цвета, что на озере водится много диких
птиц, а в его глубине «живут драконы», черепахи и другие
животные.
Над водой с криком летали крачки, время от времени не-
высоко над землей и над озером проносились гуси. Они ле-
тали на острова, видные с берега озера. На островах явно были
их гнезда, вот они и носились к гнездам и сюда, обратно на
луга, на кормежку. Эти белые-белые летящие фигурки на
фоне заката, уже заполыхавшего в небе над западным концом
озера, были неповторимо мирны...
А я все думал об архаре. Вот ведь не повезло бедняге.
Этим вечером и ночью я опять видел звезды над Зоркулем.
Это единственное в своем роде, неповторимое зрелище. Я не
знаю почему, но над Зоркулем или с перевала Харгуш звезд-
ное небо видно так, как нигде. Здесь, конечно, высоко, больше
четырех тысяч, но может быть не только в этом дело. Звезды
над Зоркулем — это не белые точки, разбросанные по сине-
черной поверхности неба, это мелкие-мелкие бусинки, шарики,
иногда мелкие, как манная крупа, иногда чуть крупнее. Они
сине-белые, и они не наклеены на плоском небе. Они плавают
в каком-то прозрачном темном сиропе, одни ближе, другие
дальше, а между этими шариками — глубина, ужасная глу-
бина...
Такого небе, как на Зоркуле, я не встречал нигде, даже в
ледниковом цирке Зор-Чечекты на высоте пяти тысяч метров,
где звезды очень ярки и очень близки.
На следующий день мы обшаривали окрестности озера, его
берега, террасы рек, пытаясь найти хотя бы малейшие следы
более теплого климата, в котором могут жить черепахи и если
не драконы, то, может, змеи и ящерицы. Мы искали в обрывах
озерных террас древние погребенные почвы, искали в песке и
озерных отложениях более крупные, чем ныне, ракушки ули-
ток, которые, может быть, тут когда-то жили, но не нашли ни-
чего интересного. Еще два дня мы посвятили почвенным
льдам, пытаясь установить, больше их становится или
меньше.
Восточная часть долины Зоркуля, в которой мы работали,
была покрыта то маленькими озерами, то буграми. Осмотрев
берега этих крошечных озер, я установил, что все они про-
209
вального типа. В их берегах повсюду были прослойки и целые
пласты льда. А рядом были свежие, явно недавно возникшие
большие бугры. Внутри этих бугров был лед. На обширной по-
верхности долины Зоркуля было много таких недавно образо-
вавшихся бугров, но рядом встречались и тающие, дегради-
рующие бугры и озерки, возникшие на месте только что рас-
таявших холмов.
Что же происходило: деградация бугров или рост? Мы два
дня рыскали по буграм и озерам, мерили, считали и хотя не
твердо, но могли сказать, что деградации бугров не происхо-
дит. Теплее не становится, скорее — холоднее.
И не живут в Зоркуле ни драконы, ни черепахи. Может,
когда-то и жили какие-нибудь ящерицы или змеи. Может быть,
значительно раньше условия были гораздо лучше? Во всяком
случае про драконов — это, конечно, просто сказка. Но сейчас
нет и не может быть на такой высоте, в таком холоде ни чере-
пах, ни ящериц. Хотя вода в озере и сейчас темно-синяя, как
и везде в высокогорных озерах, где над ними темное синее-си-
нее небо. А птиц и тогда было много, и сейчас они здесь есть
на островах в озере.
Через три дня, когда мы, окончив работы, покинули Зор-
куль, небо было кристально-ясное, озеро — как стеклянное, и
над ним с утра уже мелькали белые силуэты гусей, спешив-
ших на луговые пастбища. Они летели и летели на восток, на
луга, с островов на Зоркуле.
Мы быстро ехали вдоль берега озера, потом по берегу реки
Памира, вытекающей из него, потом свернули по неширокой
щели и пошли на перевал Харгуш.
Перевал Харгуш — совершенно особенный перевал, второго
такого нет. Скалы на перевале состоят из изверженных непроч-
ных горных пород, которые легко разрушаются ветром и солн-
цем, но разрушаются очень неравномерно. Поэтому весь окру-
жающий ландшафт вокруг перевала Харгуш занят удивитель-
но причудливыми скалами. Тут есть камни-соты, камни-голо-
вы, камни-звери, камни-люди...
В Памирском биологическом институте есть музей, поме-
щающийся в небольшом павильоне на территории Памирского
ботанического сада. Директор института X. Ю. Юсуфбеков на-
деется расширить свой музей, как только будет построено но-
вое здание института.
— Ав старом здании,— говорит он,— будет музей. В нем
пятнадцать комнат, каждая комната будет посвящена какому-
либо ученому Памира, а перед музеем мы поставим пятна-
дцать камней с Харгуша. И каждый из камней должен быть
210
похож на одного из ученых, которым будут посвящены комна-
ты музея.
Это вроде бы шутка, но на Харгуше и в самом деле можно
подобрать камни любой конфигурации, даже камни-портреты.
На самом перевале два небольших озерка, мелких и пло-
ских, как блюдца. Иногда они бывают глубже, иногда почти
совсем высыхают в зависимости от того, сколько выпало дож-
дя и снега в этом году. Озера эти интересны тем, что в них
пропасть мелких рачков. Поглядев на озерко сверху, можно
увидеть, что оно все покрыто переплетением красных лент и
полос, состоящих из миллионов мелких рачков. Эти полосы и
петли медленно двигаются, меняют очертания, переползают.
Вроде океана на Солярисе у Лема.
Чем еще замечателен Харгуш — это зайцами. Зайцев здесь
только чуть-чуть меньше, чем рачков. Когда мы остановились
на перевале, я залез на гору, откуда особенно хорошо было
видно и красные полосы на озерах, и зайцев. Я взял бинокль
и стал разглядывать окружающие склоны и перевал. Пригля-
девшись, я за несколько минут насчитал десяток зайцев. Одни
из них ели, молодые зайчата играли, остальные вылезли на
камни и с камней наблюдали все вокруг. Почему им так нра-
вится на Харгуше, я, право, не знаю, но только их там очень
много.
Отсюда, с перевала, была далеко-далеко видна Аличурская
долина, одна из самых больших и широких долин Памира.
Много споров ведется, как, по какой реке, по какой дороге
попал на Памир Марко Поло. Я считаю, что он шел по Ваха-
ну, вверх по реке Памиру, а затем именно через Харгуш вы-
шел в долину Аличура.
«Отсюда,— писал он (то есть из Вахана),— три дня едешь
на северо-восток, все по горам, и поднимаешься в самое высо-
кое, говорят, место на свете. На том высоком месте между
двух гор находится равнина, по которой течет славная речка.
Лучшие в свете пастбища тут; самая худая скотина разжи-
реет здесь в десять дней. Диких зверей тут многое множество.
Много тут больших диких баранов, рога у них в шесть ладоней
и поменьше, по четыре или по три. Из рогов тех пастухи выде-
лывают чаши, из них и едят; и еще из тех же рогов пастухи
строят загоны, где и держат скот.
Двенадцать дней едешь по той равнине, называется она Па-
миром, и во все время нет ни жилья, ни травы, еду нужно нес-
ти с собой. Птиц тут нет оттого, что высоко и холодно. От ве-
ликого холоду и огонь не так светел, и не того цвета, как в дру-
гих местах, и пища не так хорошо варится».
211
Все правильно в описании Марко Поло, все особенности Па-
мира названы с предельной точностью и ясностью. А это зна-
чит, в XIII веке условия здесь были похожи на нынешние, во
всяком случае не хуже.
Интересные данные собрали археологи по Аличуру и Кы-
зылработу в послевоенные годы.
Так, археологу А. Бернштаму удалось сделать на Памире
чрезвычайно интересные находки. В Кызылработе, в крайней
юго-западной части Памира, на высоте четырех тысяч метров
над уровнем моря на надпойменной террасе реки Оксу, неда-
леко от теплых источников, где растет тростник, в холмах ко-
ренного берега были обнаружены древние захоронения. Когда
они были вскрыты, оказалось, что эти могилы были обложены
ветвями ивы и арчи, которые сейчас в этом районе не встре-
чаются. Остается неясным, возили ли люди две с половиной
тысячи лет назад (так датирует Бернштам эпоху, когда про-
изошли эти захоронения) для могил арчу за сто — двести ки-
лометров или она в то время росла там же, на месте, в Кызыл-
работе. Можно ли предположить, что арча и ива росли в то
время где-нибудь поблизости, если не около самых могил?
Разница между современным уровнем Кызылработа и теми
высотами, на которых сейчас растут ива и арча, показывает,
что небольшие стелющиеся формы арчи и невысокая кустарни-
ковая ива могли бы расти здесь, если бы Кызылработ был на
триста — четыреста метров ниже.
Не менее интересная находка была сделана позже, уже в
конце пятидесятых годов, археологом В. Рановым в гроте Шах-
тысай, расположенном на высоте около четырех тысяч метров.
Здесь были обнаружены рисунки художника каменного века.
На одном из них изображен человек, замаскированный под
птицу, скорее всего под страуса: высокая шея, клюв и шишеч-
ка на голове птицы, прямые длинные ноги, рука отведена для
броска. Этот рисунок довольно близко напоминает известные
археологам изображения охотника-африканца, замаскирован-
ного под птицу и подкрадывающегося к стае страусов.
Кроме этой фигуры ясно можно разобрать крупные фигуры
медведя, яка и кабана. Если як и медведь и сейчас обитают
на Памире, то ни страуса, ни кабана там нет. Кабан по ны-
нешним условиям должен был бы обитать на семьсот — тыся-
чу метров ниже, хотя мог заходить и выше. Что касается стра-
уса, то в Центральной Азии он встречается в позднем палео-
лите, о чем свидетельствуют находки скорлупы на палеоли-
тических стоянках в монгольской части пустыни Гоби. Не
212
исключено, что страус дожил в пустынной части Средней
Азии до более позднего времени.
Каков же возраст этих рисунков? По мнению Ранова, их
нужно отнести к мезолиту или к раннему неолиту.
Другая, также чрезвычайно интересная находка сделана
Раковым в знаменитой «Долине смерти» — Маркансу.
Маркансу, пожалуй, самая суровая долина Памира. Ее дно
лежит на высоте свыше четырех тысяч метров. Здесь даже ле-
том по ночам всегда заморозки, свирепые ветры несут пыль и
песок, крутят песчаные смерчи. Условия здесь настолько суро-
вы, что нет почти никакой растительности, нет никаких жи-
вотных. В Маркансу и современный человек, снабженный теп-
лой одеждой и готовым питанием, с трудом может существо-
вать длительное время. И вот здесь были найдены стоянки пер-
вобытных людей! И интересно, что не было найдено никаких
следов жилых землянок, и даже многочисленные пятна от оча-
гов не имеют каменных ограждений, а это означает, что тогда
здесь не было таких сильных ветров, как сейчас. Уголь в кост-
рищах (возраст которых определяется в 9500 лет), как пока-
зали анализы, принадлежал арче и иве, которые сейчас рас-
тут гораздо ниже.
Вывод из всех этих фактов напрашивается один: климат
Памира изменяется в сторону похолодания и, может быть, ис-
сушения, а это может происходить только в случае общего
-подъема местности. Только вот отчего таю* льды на Каракуле,
надо еще подумать.
Итак, Памир поднимается. Возможно ли это? Да, вполне
возможно. Но если это так, то насколько быстро это проис-
ходит?
Я уже говорил, что в Маркансу 9500 лет назад росли арча
и ива. Тугаи в соседней широкой долине Алая располагаются
на высоте 2800 метров, но арча в хорошо защищенных ущель-
ях и по южным склонам встречается там на высотах до
3300 метров. По долине реки Маркансу, уходящей за пределы
нашей страны, ивовые тугаи и арча появляются уже на высоте
3500 метров. Иначе говоря, если современный уровень долины
Маркансу в том месте, где были стоянки первобытного чело-
века, равен 4050 метрам, то подъем за период в 9500 лет дол-
жен быть равен 500—700 метрам (или даже 1250 метрам). По-
этому мы можем высчитать, что общий подъем местности в
районе Маркансу за 9500 лет равен пятидесяти — семидесяти
миллиметрам в год.
Обитал ли десять тысяч лет назад на Памире страус? Это
сомнительно, но что пять — десять тысяч лет назад и даже
218
позднее росли кустарники во многих долинах Памира — это
похоже на правду.
Но не нужно думать, что в течение последних пяти—десяти
тысяч лет горы росли непрерывно. Это, конечно, не так: подъ-
емы происходили, может быть, пароксизмами, то быстрее, то
медленнее, временами, возможно, были и опускания. Но высо-
ты колебались гораздо сильнее, чем обычно думают.
В целом большая часть данных говорит, что высота гор Па-
мира менялась, и в основном в сторону подъема. Подобный
вывод из имеющегося ботанического материала согласуется и
с археологическими данными, и с мнением многих геологов.
В конце сороковых годов, когда мы путешествовали на
Зоркуль, я еще не имел этих данных. Но уже тогда, найдя
тростник и обследовав мерзлотные бугры, я подумал, что про-
исходит какая-то большая ломка, смена условий на Памире.
Уже тогда были известны результаты находок Бернштама, но
когда эти данные пополнились еще археологическими наход-
ками Ранова и другими, то можно было уже более уверенно
предполагать, что Памир растет и поэтому его климат меняет-
ся в сторону похолодания. (Должен сказать, что многие уче-
ные не разделяют эту точку зрения. Кто прав, покажет бу-
дущее.)
А тогда, в тот маршрут, полюбовавшись с перевала Аличу-
ром, мы спустились в его долину и по ней тронулись домой.
Скоро мы миновали высокий могильник, стоявший над доли-
ной на плоской надпойменной террасе. Это был Башгумбез.
Здесь, немного вверх по маленькой речке Башгумбезу, находи-
лась землянка, сделанная Сергеем Ивановичем Клунниковым
в 1932 году. Из нее я в 1935 году ушел в свой первый марш-
рут по Памиру...
Дальше и дальше вверх по Аличуру неслась наша машина,
стараясь обогнать солнце, которое стремилось как можно быст-
рее спрятаться за горы.
К вечеру мы уже поворачивали из долины Акбайтала в до-
лину Чечекты, домой. На повороте к биостанции с биноклем
стоял Ульджачи. А над ним и над долиной высоко в небе хо-
роводом ходили сипы.
— Киики вернулись,— сказал он.— А ирбис ушел на
Пшарт. Мы с Уразали два дня за ним ходили. Он ушел. Толь-
ко вот джору много и голодные. За козлятами охотятся.
Сколько дней грифы голодали, я не знаю, но явно порядоч-
но. Было ясно, что вернувшиеся киики рисковали остаться без
потомства. Осатаневшие от голода сипы начали бы бить моло-
дых одного за другим. Стрелять же сипов, которых всего-то
214
осталось несколько штук на всю округу, мы тоже не имели ни
малейших оснований. Спас дело Ульджачи.
— Когда беркута поймали? — спросил он.
— Да уже пятый день.
— Голодный?
— Голодный.— В пути я, как мог, берег беркута, ласкал,
гладил по голове. Но он принимал мои ласки с пренебреже-
нием, а от пищи отказывался.
— На что он вам?
— Ни на что. Может, приручится?
— Взрослый? Беркут? Приручится? Да вы что?! — закри-
чал Ульджачи.— Пускайте его! Ну! Пускайте!
И мы перерезали путы беркуту и пустили. Сказать по прав-
де, я еще, перед тем как пустить, раздразнил пленника.
Беркуты презирают сипов, но не трогают их. Они держатся
с ними вооруженного нейтралитета. Нередки случаи, когда
сипы, действуя скопом, пользуясь своим численным превосход-
ством, отбивают у беркута пойманную им добычу. Я это видел
своими глазами. Но конечно, это возможно только на земле,
а не в воздухе. Бывают случаи, когда беркут, поймав ягненка
или сурка, только еще собирается расправиться с ним, как по-
являются джору и отнимают добычу. Беркут знает это и по-
этому, завидев сипов, пожирает свою добычу как можно скорее.
Наш пленник, обозленный, голодный, но сильный и провор-
ный, расправился с шестеркой неповоротливых белоголовых
сипов, каждый из которых вдвое больше него, мгновенно. Уже
через три минуты он оказался над сипами, и, как те ни мета-
лись, он все пикировал и пикировал на них сверху. Откуда
только у него все время бралось преимущество в высоте, непо-
нятно. Но он бил и бил сверху, и перья летели и летели. Сипы
метались, сипы были в панике, они удирали куда попало. Бой
был предельно короткий и победный, и уже минут через пять
небо было чисто. Только еще минут пятнадцать всё падали и
падали сверху перья и пух.
В общем за кииков и их козлят теперь долго можно было
не беспокоиться. Барс ушел, киики вернулись, сипы разогнаны,
а беркут, конечно, сейчас же улетел к себе на Кукджигит.
А я — я все никак не мог забыть ни глаза архара, ни как
мы его держали за рога, ни как гладили его, перед тем как
убить...
И до сих пор я просто не знаю: что же я все-таки мог сде-
лать? Что я должен был тогда сделать, чтобы мне можно было
вспоминать об этом спокойно? Ведь почему-то у меня до сих
пор не проходит ощущение какой-то вины...
Хаит
Вечером седьмого июля 1949 года по дороге, идущей вдоль бе-
рега реки Сурхоба, я доехал до моста через его правый при-
ток Ярхичболо. За мостом, на том берегу Ярхичболо, находил-
ся поселок Хаит, где в доме землемера устроил свою базу гео-
ботанический отряд Серкульского. Сам Серкульский с отрядом
в это время находился дальше в горах за Хаитом, где-то в рай-
оне кишлака Даштимухамеджон.
Кишлак Хаит вытянул узкой полосой вдоль левого берега
реки свою единственную улицу, свои сады, поля и огороды.
Это районный центр, в нем имеются райсовет, райком партии,
почта, банк и в определенные дни бывает базар. Хаит неболь-
шой кишлак, но какой-то очень зеленый, живой и симпатич-
ный. Здесь много садов, много ребятишек, и горы над кишла-
ком пологие, зеленые и приветливые.
Землемера, у которого квартировал отряд Серкульского,
входивший в состав моей экспедиции, я застал в добром здра-
вии, в компании с моим старым знакомым зоотехником Генна-
дием. Присоединившись к ним, я скоротал вечер очень не-
плохо.
На следующий день с утра мы Зашли в райисполком попро-
сить помочь раздобыть пару лошадей, чтобы добраться до
Даштимухамеджона. Позже, когда становилось уже жарко, мы
216
с землемером закупили все, что нам нужно было для обеда, и
отправились домой. Дома, приготовив обед,, с толком; прели и
выпили, а затем, так как делать было решительно нечего, за-
валились на койки. В открытую дверь были видны пирами-
дальные тополя, росшие во дворе, а за ними вдалеке подни-
мались горы. Над ними было яркое горное небо с легкими об-
лачками. Снаружи была жара и пыль, в комнате же прохлад-
но, чисто, покойно и приятно.
Внезапно койка подо мной дернулась и с потолка что-то по-
сыпалось. Я с недоумением увидел, как на стол сверху валят-
ся песок и глина. Особенно меня удивил кусок штукатурки,
почему-то вдруг оказавшийся в моем недопитом стакане.
Мой хозяин явно соображал лучше меня. Пока я с недо-
умением смотрел и думал, что же случилось, он вскочил, бро-
сился к двери и, споткнувшись на середине комнаты от нового
толчка, выбежал на улицу. В этот момент я увидел нечто
не совсем обычное: угол нашей комнаты вдруг бесшумно рас-
крылся, и в нем от пола до потолка образовалась вертикаль-
ная щель. Щель открылась только на секунду и сразу закры-
лась, но я успел увидеть в ней полоску синего неба, ветку де-
рева и кусочек дальней горы.
Только тогда наконец сообразив, в чем дело, я кинулся к
двери. В дверях пол еще раз слегка качнулся, я ткнулся пле-
чом в косяк, неловко, боком, перепрыгнул порог и очутился на
улице. Шагах в десяти от дома стоял мой хозяин-землемер.
— Ну что же вы! — сказал он желчно, но спокойно.— Тря-
сет же. Завалить может.
В поселке царила суета, стояла пыль и раздавались жен-
ские вопли. Прочь от домов, от центральной улицы бежали
женщины, крича и таща детей на руках, за руки или призы-
вая их. Некоторые жители, видимо еще менее догадливые, чем
я, только еще выскакивали из домов, волоча детей или вещи.
Те, которые выскочили первыми, уже успели отбежать от до-
мов довольно далеко, ближе к горам, и смотрели на свои дома.
Наш дом, как и другие, был поврежден. Его непрочные сте-
ны, сложенные из необожженного кирпича, во многих направ-
лениях пересекали трещины, а кое-где из стен вывалились це-
лые куски. Но только взглянув на горы, поднимающиеся в ки-
лометре от нас за ровной надпойменной террасой, на которой
расположен поселок, я по-настоящему понял, что происходит.
По склонам гор над Хаитом растягивались пылевые хвосты.
Могучие камнепады, грохот которых я услышал почему-то
только сейчас, катились по склонам гор и по наклонным ще-
лям на нас, вниз, в долину.
217
Я мысленно прикинул расстояние от этих камнепадов до
поселка и, подумав: «Не дойдут»,— нырнул обратно в дом.
— Постой! Постой же! — так же неторопливо и желчно ска-
зал хозяин.— Ну куда ты, сумасшедший?!
Я быстро вскочил в комнату, схватил фотоаппарат, выско-
чил и побежал за сады к горам. Там на некотором безопасном
расстоянии от домов столпились испуганные обитатели посел-
ка, напряженно смотревшие то на пылевые хвосты, поднимаю-
щиеся над камнепадами, то на свои разрушающиеся жилища.
Толчки, хотя и не сильные, все продолжались, женщины
метались, вскрикивали, мужчины мрачно молчали, растерян-
но оглядывались и прислушивались. Видно, каждый думал,
что делать, и не знал. Я не понимал этой нервозности. Мне
она казалась необоснованной. Только уже после я понял, что
здешние жители — достаточно частые свидетели землетрясе-
ний. Здесь от отцов к детям передаются рассказы о прошлых
землетрясениях, о разрушениях и жертвах. Поэтому только я,
свежий человек, не пугался, считал, что, выскочив из здания
на открытое место, я уже в безопасности, а рушащиеся дома
были не мои...
Чтобы успокоить окружающих, я как «представитель на-
уки» высказал уверенность, что теперь-то опасаться нечего, что
самым сильным бывает первый удар, а следующие уже слабее.
Окружающие выслушали меня и чуть успокоились. Но только
я успел высказаться, как откуда-то снизу прокатился тяжелый
подземный гул, и все затряслось по-настоящему сильно. Я слы-
шал сухой неприятный дробный стук над головой — это сту-
чали друг о друга ветви деревьев, верхушки у них плясали.
И еще странное, непривычное ощущение: внизу с земли
точно мехами в брюки вдувался горячий воздух. Почва колы-
халась под ногами, по ней шли небольшие волны, и над поч-
вой, как-то странно переливаясь, кипела пыль. Это сжимались
и разжимались трещины в почве — они-то и пыхали мне сни-
зу в брюки горячим воздухом.
Я хотел сфотографировать обвалы, опять рванувшиеся вниз
по склону гор, но меня покачивало, я никак не мог найти
устойчивое положение, чтобы навести аппарат. Я попытался
опереться спиной о ствол дерева, но дерево неожиданно ковар-
но ударило меня вдоль спины, и, оглушенный этим сильным
ударом вдоль позвоночника, я отлетел на несколько шагов.
Через полминуты снимать стало уже невозможно: быстро
поднявшаяся пыль закрыла и дальние горы, и близлежащие
поля, и деревья. Все погрузилось во мглу. Последнее, что мы
увидели после этого толчка,— как вдали, где-то выше по до-
218
лине Ярхичболо, километров за пять — восемь, мгновенно вы-
рос огромный, высотой два-три километра, желтый пылевой
гриб. Он заполнил всю долину до вершин гор и бугром медлен-
но поднимался к облакам. Чуть позже донесся тяжелый гро-
хот. Только на следующий день мне довелось увидеть, что там
наделал обвал.
Когда толчки затихли, я огляделся. Около нашего дома
стоял хозяин и рассматривал что-то лежащее на земле. Это
была наша дверь, она вывалилась из стены вместе с косяком.
В других домах было не лучше: в соседнем отвалился кусок
стены, чуть дальше провалилась вся крыша. В нашем конце
поселка жертв не было, и, когда толчки прекратились, люди
несколько успокоились, но никто ничем не мог и не хотел
заниматься. Поправлять стены или окна большинство считало
преждевременным и, вытащив на улицу, подальше от домов,
наиболее нужные и ценные вещи, стало там устраивать по-
добие жилья. Вынесли столы, кровати, стулья, сделали навесы
от солнца, вместо стен поставили ширмы, повесили простыни.
В домах находиться боялись, вскакивали в дом бегом, хватали,
что нужно, и, выскочив, облегченно вздыхали.
Большинство людей отправилось в центр поселка к райсо-
вету узнать новости и, конечно, поделиться чувствами, сооб-
щить о своих впечатлениях.
Я тоже пошел. Райсовет был сравнительно мало поврежден.
Вокруг толпились люди. Я услышал, что обвалом засыпан це-
лый кишлак неподалеку. Это, видимо, произошло именно то-
гда, когда мы увидели, как пыль поднялась выше гребня хреб-
та при последнем толчке. Говорили, что почти все здания рай-
онного центра повреждены. Но настроение было спокойное.
Потом толпа замолчала. Все смотрели на дорогу и молча-
ли. По дороге быстрым шагом шла лошадь с двумя всадника-
ми. Впереди в седле сидел человек с полуседой бородой. Его
лицо было очень спокойно и очень серьезно. Сзади него на
крупе лошади, обняв его руками, ехал совершенно голый маль-
чик лет четырнадцати, очевидно сын. Его голова неестествен-
но болталась — то падала на спину отца, то откидывалась на-
зад,— и вдруг я с ужасом заметил, что руки юноши, обнимав-
шие отца, не держатся за него. Кисти рук были связаны перед
грудью отца. Мальчик был мертв.
Отца что-то спросили, он остановился, голова юноши заки-
нулась назад, отец поправил ее, осторожно взяв за затылок, и
что-то тихо отвечал спрашивавшим, потом тронул лошадь и
опять быстрым шагом поехал дальше. Его лицо было все так
же неподвижно и серьезно.
219
Мальчик утонул, купаясь в реке, от волны, поднятой толч-
ком. Отец вез его хоронить домой в кишлак.
Толпа долго молчала.
Я пошел назад к своим вещам и хозяевам. Но у меня неот-
ступно вертелся в голове вопрос: что с нашими ребятами, что
с отрядом, с Серкульским? Живы ли?
Надеяться, что утром будут лошади, обещанные мне в рай-
исполкоме, теперь не приходилось, и я сказал Геннадию, кото-
рый собирался завтра ехать к своим стадам (у него была ло-
шадь), что иду с ним. Он сказал, что ему неудобно будет ехать,
если я пойду пешком. Я ответил, что меня не интересует, что
ему удобно и что неудобно, я все равно пойду, а рюкзак он по-
везет.
Ночью я никак не мог заснуть, все думал, что с ребятами.
За день я сильно переволновался, и поэтому в шуме воды да-
лекой реки, в шелесте листвы тополей мне все чудился под-
земный гул. Кроме того, я боялся проспать Геннадия. Не по-
казалось бы ему «удобным» удрать без меня.
К счастью, я проснулся вовремя, когда снежные вершины
хребта Петра Первого загорелись розовым светом, хотя у нас
в долине еще был мрак и ночной холод.
Мы поковыряли банку холодных консервов, пожевали хле-
ба, запили все это холодной водой, перекинули связанные рюк-
заки через седло и тронулись.
Весь путь вдоль реки Ярхичболо до Даштимухамеджона мы
с Геннадием ехали верхом по очереди. Несколько километров
двигались по приличной дороге, но так было, пока долина
была широка. Через два-три километра горы сдвинулись к
реке, долина сузилась. Только метров двести прошли мы в
узкой долине, и дорога исчезла.
Перед нами, преграждая путь, лежали кучи развороченной
земли, камня, щебня. Они лежали огромным валом, накрыв не
только дорогу, но и весь наш склон долины. Зато крутой про-
тивоположный склон гор сейчас представлял собой голую гряз-
ную скалу.
Еще вчера утром на этой скале лежал слой почвы, эту зем-
лю еще вчера покрывали травы и кустарники, на ней росли
деревья, паслись стада. И только вчера днем от подземного
толчка гора сбросила с себя все это, и все это — почва, щебень,
скалы, дерн, деревья, кустарники, травы — все это перемеша-
лось и скатилось вниз, в долину.
Вся эта огромная перемешанная масса земли и растений,
слетев со склона, с такой силой грохнулась в русло реки, что
по инерции взлетела на противоположный склон, завалив его
220
на высоту более ста метров. Здесь-то, на нашем склоне, под
этой обрушившейся на него земляно-травяной кашей, был по-
гребен целый кишлак, была погребена и дорога, по которой мы
только что шли.
Деревья возле домов кишлака, те, что росли ниже по скло-
ну, исчезли под обвалом почти целиком, от других, которые
росли повыше на склоне, торчали обломанные, покалеченные
ветви. Вершины и ветви деревьев, росших еще выше, были
только задеты верхней кромкой обвала, пострадали меньше, но
и они торчали ободранные, безлистые, полураздробленные.
Кишлака вообще не было, даже очертания его нельзя было
угадать. Вместо него многометровые, многоэтажные груды раз-
вороченной земли. Под самой стеной обвала прямо на земле,
прижавшись друг к другу под коротеньким одеялом, спали
три человека. Когда мы подошли, из-под одеяла высунулась
голова. Голова эта принадлежала знакомому агроному. Он
спокойно, без удивления смотрел на нас, мы на него.
— Что вы тут делаете? — спросил я.
— Вот послали нас узнать, что и как.
— Ну и что?
— Что? Да ничего. Над кишлаком пять — семь метров
земли.
Мы постояли, помолчали и пошли дальше, обходя завал,
закрывший дорогу.
Следующий поселок хотя и пострадал, но был цел и не за-
вален. В некоторых местах завалы вчера, видимо, перегоро-
дили русло реки, образовав плотины, где в два-три метра, а
где в пять — десять метров высоты. Но мощное течение Ярхич-
боло быстро, видимо сразу, расчистило себе дорогу. На полпу-
ти к Даштимухамеджону мы издали увидели чрезвычайно вы-
сокую фигуру, которая почти бегом, враскачку двигалась нам
навстречу. Фигура издавала радостные крики, размахивала
руками. Это был Серкульский. Мы обнялись. Отряд был жив
и здоров, с отрядом все было хорошо. Теперь, успокоенные, мы
вместе двинулись вверх по течению реки.
Было хорошее ясное утро, мрачное впечатление от засыпан-
ного кишлака постепенно изглаживалось, жизнь продолжа-
лась. Кругом живописные склоны с лесами и полями. В киш-
лаках наливались яблоки, шумели листвой тополя, и масса
ребятишек окружала нас, как только мы останавливались по-
сидеть в тени деревьев.
Чем дальше вверх по Ярхичболо, тем больше сужалась до-
лина и склоны гор становились все круче. Но пока они не ста-
ли совсем круты, они везде были покрыты цветущими лугами
221
и зарослями кустарников. Особенно бросались в глаза заросли
цветущих роз, огромными, в сотни метров, пятнами покрываю-
щие верхнюю часть склонов гор. Когда оттуда дул ветер, он
доносил густые пряные волны аромата. Так и запомнился этот
день. Сначала рассветный холод, безобразный, уродливый за-
вал над погребенным кишлаком и сонные фигуры у края за-
вала. А затем блеск солнца, зелень садов, одуряющие волны
розового аромата и ребятишки, ребятишки, бегущие, крича-
щие, смеющиеся...
В середине дня мы приблизились к кишлаку Даштимуха-
меджон, расположенному в центре широкой межгорной кот-
ловины, где из слияния целого веера речек образуется река
Ярхичболо. Отсюда мы повернули и пошли вверх по течению
одной из речек этого веера, вверх по склону хребта.
Лагерь отряда Серкульского стоял на плоском выступе
склона, как бы на полочке на склоне хребта. Над ним подни-
мался крутой скат, заканчивавшийся гребнем, ниже шел опять
крутой скат до дна долины. На дне долины — маленькие до-
мики и поля Даштимухамеджона.
Палатки стояли среди высоких трав. Здесь росли гигант-
ские гречишники, ярко-желтые гроздья их цветов наполняли
воздух медовым ароматом, покачивались большие белые зон*
тики дудников.
В большой восьмиместной палатке вечером было тесно — в
отряде шесть человек да еще мы с Геннадием. Ночью лил
дождь, и утро выдалось холодное. Травы, окружающие палат-
ку, были совершенно мокры, с них текло. Нас окружал туман,
из которого продолжало моросить и утром. Мы насилу дожда-
лись чая. Он был дымный, и его было мало. А потом сидели
в палатке, не зная, что делать. Кругом моросит, все мокро,
горы почти совсем закрыты облаками, никакая ботаническая
работа невозможна.
В десять часов внезапно издалека пришел и покатился, все
нарастая и все заглушая, тяжелый гул. Земля дрогнула и за-
тряслась. Все в палатке вскочили и тотчас повалились друг на
друга. Опять вскочили и опять упали — и так несколько раз.
Не знаю, сколько это длилось, но некоторое время я, как и
другие, безуспешно стремился выбраться из этой кучи тел, вы-
скочить из палатки. Но нас снова и снова бросало друг на
друга, мы валились, барахтались, вставали и снова падали.
Наконец я кое-как, прыгая, как лягушка, на четвереньках вы-
скочил и схватился обеими руками за кол, вбитый в землю у
палатки. Так, сидя на корточках и держась обеими руками за
кол, я и просидел, пока толчки не затихли.
222
В окружающем нас облаке было плохо видно, что твори-
лось вокруг, но вверх по склону, там, где просвечивало синее
небо и поднимались крутые скальные склоны, было видно хо-
рошо.
И то, что мы увидели, было удивительно и страшно: весь
склон над нами кипел, кишел каменными обвалами. Грохот
был невозможный, какая-то смесь треска, лязга, визга, уханья.
Щебень, камни и целые скалы, одни величиной со стол, другие
с грузовик, вертясь и подпрыгивая, неслись вниз, на нас.
Большая часть этих камнепадов сливалась по понижениям
в каменные ручьи и реки. Сталкиваясь и прыгая друг через
друга, они катились вниз. Каменные обломки были то с ку-
лак, то с чемодан, а то и с кибитку. Одна такая падающая ска-
ла была величиной с двухэтажный дом. Она делала прыжки
в десять — двенадцать метров и оставляла после каждого
прыжка хорошую воронку. Мы, совершенно ошалев, смотрели
вверх на эту несущуюся на нас лавину. Если эти каменные
реки, что катятся на нас, пройдут по лагерю... Но мы оказа-
лись на выступе, на «плече» горы, и все камни, летевшие со
скалистого гребня и вершин, обходили, огибали наш лагерь
с обеих сторон — одни справа, другие слева.
Сколько это длилось, не знаю. Камнепады шли мимо нас
еще некоторое время отдельными партиями, одни раньше,
другие позже, видимо в зависимости от того, издалека ли они
шли. Они прокатывались мимо и исчезали из виду только
тогда, когда переходили на крутой склон ниже нас. Как они
двигались там, нам не было видно. Оттуда слышалось только
уханье и буханье, особенно громкое, видимо, тогда, когда кам-
непады достигали дна долины и плюхались в реку.
Странные резкие порывы ветра охлестывали нас то справа,
то слева, какие-то беспорядочные, то сильные, то слабые и с
разных сторон. В это время ветер двигал, как бы дергал, об-
лако, в котором мы были, то в одну сторону, то в другую, рвал
его. Стало видно по сторонам, и мы осознали, что на склоне
горы рядом с нами что-то произошло. Но сначала было непо-
нятно, что именно произошло, что изменилось. И только когда
ветер сразу согнал туман в сторону, оказалось, что куска со-
седнего зеленого склона-то нет! Он весь, с кустарниками, с тра-
вой и почвой, со стадами, ушел вниз, в долину, и теперь лежал
на ее дне в виде безобразного нагромождения, а за этим толь-
ко что образовавшимся валом уже разливалась вода перегоро-
женной реки.
Увидеть вместо веселого зеленого склона со стадами и юр-
тами грязную голую скалу — этого мы все же не ожидали. Это
223
было слишком. И когда наконец грохот и толчки прекрати-
лись, мы долго оглядывались, не узнавая окружающего пей-
зажа. До толчка мы стояли на зеленом скате горного хребта,
в верхней части которого были скалы. Сейчас и вверху и вни-
зу были скалы, только внизу чуть виднелись кое-где грязно-
ватые обрывки только что покрывавшего склоны зеленого
убора...
В этот момент мимо меня пронеслись лошади нашего от-
ряда. Они оборвали привязи и неслись к дороге, вниз, в киш-
лак. Одна упала и, кувыркаясь, покатилась вниз. Ишаки не-
доуменно смотрели им вслед, но с места не трогались.
Ко мне подбежал рабочий, нанятый в Даштимухамеджоне,
и сказал, что он уходит вниз. Я зачем-то стал его уговаривать
остаться, и он почему-то согласился. Потом мне пришло в го-
лову, что я зря его отговаривал, ведь он наверняка нужен
больше своим родным внизу. Мы еще раз поговорили, и он
ушел. В общем я да и все остальные были растеряны и не зна-
ли, что же, собственно, делать.
Мы с Серкульским поднялись на ближайшую небольшую
возвышенность осмотреться: что нам делать? Подниматься
вверх, по-видимому, не имело смысла: ведь находиться прямо
под скалами опасно из-за камнепадов. Ниже тоже не лучше:
оползни со склонов могли завалить нас, как муравьев, а взби-
раться непосредственно на травянистые склоны во время толч-
ка также опасно — можно съехать вниз вместе с ними, а та-
кой спуск не сулит ни шанса на спасение. На дне долины,
видимо, хуже всего. Туда катились оползни, туда неслись и
камнепады, засыпая и уничтожая все. Там кучами валялись
сползшие со склонов чудовищные, бесформенные и безобраз-
ные груды, валы и кучи земли и камней.
Пока мы стояли там, опять издалека накатился тяжелый
грохот ц гул, он рос, приближался, и, когда он достиг макси-
мальной силы, земля дрогнула, затряслась... Не ожидая, пока
свалит, я сам сел на землю, схватился за траву. Опять сверху
издалека тронулись камнепады. Издали они казались мелки-
ми, вроде перепархивающей стайки птичек. Но, подходя бли-
же, камнепады показывали себя в натуральную величину:
вместе с небольшими камнями с чернильницу или с кастрюлю
величиной скакали, подпрыгивали, как мячики, камешки по
кубометру, по два, по три. К счастью, они все обходили, обте-
кали скальное плечо, на котором по какой-то удивительной,
счастливой случайности стоял наш лагерь...
На этот раз мы сами видели, как на зеленом травянистом
склоне медленно образовалась черная линия трещины. Она
224
становилась шире, шире, потом часть зеленого травяного по-
крова на склоне ниже нее стала сминаться, образовывать
складки. Но слой дерна на этот раз не пошел вниз, у толчка,
видимо, не хватило силы. Однако при следующем ударе эти
куски дерна, несомненно, полезут друг на друга, как льдины
в ледоход, и с грохотом уйдут вниз, в долину. Сейчас, когда
облако разошлось, можно было прекрасно наблюдать отсюда,
как тяжелый вал оползня, скатившийся с нашего склона во
время первого толчка, с такой силой грохнулся вниз, в доли-
ну, что по инерции вылетел на другой склон: весь противопо-
ложный склон горы метров на двести в высоту был погребен
под каменно-грязевой волной.
Стихло. Мы еще раз посовещались: вверх идти опасно, и
воды нет, вниз — тоже, можно сползти вместе с дерном. Здесь
же камнепады нас минуют, и, по-видимому, в нашем лагере
безопаснее всего, если, конечно, наше «плечо», наш балкончик,
не обвалится. И мы решили остаться в лагере.
Толчки продолжались через неравные промежутки време-
ни в течение всего дня. Сначала откуда-то нарастал тяжелый
гул, то казалось, что он идет из-под земли, то — что откуда-то
издали. Потом снова толчок или несколько толчков разной
продолжительности — и опять камнепады. Правда, оползни со
склонов прекратились. После каждого толчка мы опять и
опять осматривали выступ склона, где был наш лагерь: вы-
держит или нет, поползет или нет? Ходили смотрели на него
сбоку, пытаясь проследить направление слоев, осматривали и
снизу, и сверху. Каждый высказывал свое мнение, и все мне-
ния были разные. На следующее утро выяснилось, что этой
ночью засыпало небольшой кишлак в долине, вернее, его раз-
валины. Жертв не было, люди ушли оттуда накануне, а на
месте кишлака лежала груда развороченной земли.
В тот день мы узнали, что кишлак Даштимухамеджон раз-
рушен совершенно, но жертв там нет. Население живет в ша-
лашах, связи с Хаитом нет. В узкой части долины, по которой
идет дорога на Хаит, все завалено оползнями и камнепадами,
и пройти по ней невозможно — после каждого толчка со скло-
нов сыплются камни. Все мосты разрушены. Во многих местах,
где завалы, река затопила долину. Нам из лагеря было видно,
что в этой узкой части долины, по дороге к Хаиту, сейчас
стоит сплошное пылевое облако, и, стоит этому облаку немного
осесть, как после очередного толчка и нового камнепада опять
поднимается пыль до гребня хребта и стоит часами.
Целых шесть дней мы сидели в своем лагере. Вернее, сидел
там один дежурный: я с утра посылал всех работать по окру-
8 № 322	226
жающим горам и не пускал в палатку до вечера. Делал я это
потому, что меня все время преследовала мысль: нас может
засыпать всех сразу, и никто даже не узнает, что с нами про-
изошло. Поэтому я и разгонял отряд в разные стороны, туда,
где, мне казалось, побезопаснее, заставляя собирать растения,
делать описания. Работа эта, конечно, была совершенно бес-
смысленной и бесполезной, но главное, чтобы поменьше дума-
ли, чтобы руки и голова были заняты работой.
Толчки продолжались, их было двадцать — тридцать и бо-
лее в сутки. Причем сильных и с гулом иной день около де-
сятка. У нас было достаточно продовольствия, и в нашем ла-
гере, цо-видимому, было довольно безопасно, но на меня, да,
наверное, и на других, ужасно действовало страшное равноду-
шие природы. Природе все равно: сползет целый склон или
нет, будут ли в этом скоплении органической и неорганической
массы, спустившейся на дно долин, перегнивать травы и де-
ревья, бараны или я с товарищами, завалит ли юрту с пасту-
хами или пустой склон — это не имеет для нее никакого зна-
чения. Природа равнодушна. Во время войны на фронте тоже
было опасно, но там шла борьба, там гибель была не бессозна-
тельной и не бесполезной. А здесь совсем другое дело: здесь
смерть бесполезна. Что бы ты ни сделал, вел ли себя как трус
или как герой, это не имеет значения. Просто пошел на этот
склон — погиб, на тот — уцелел. А на какой идти?
Так продолжалось день за днем: гул, толчок, затишье.
Только успокоились, только на минуту забыли про землетря-
сение — опять гул, толчок, камнепады. Это непрерывное на-
пряжение начало сказываться. Люди устали, нервничали, на-
чались вспышки беспричинного раздражения, ссоры. Ночью
вскакивали при толчке и без толчков, выбегали из палаток,
боялись спать. Страх ощущали даже ишаки — заставить их
переступить через двух-, трехсантиметровую трещину было
невозможно. Собаки лаяли и выли не то перед толчками, не то
после, не то вообще просто так — трудно было разобрать.
На пятый день с утра Геннадий ушел вниз в кишлак. Вече-
ром один из его пастухов принес оттуда письмо. «Друзья,— пи-
сал он,— я решил пожертвовать собой для всех. Я иду разве-
дывать дорогу в Хаит. Будь что будет». И далее в таком же
духе. Заканчивалось письмо так: «Прощайте, не поминайте
лихом». Одновременно выяснилось, что в этот день два чело-
века — один из ирригаторов и еще кто-то — добрались от Хаита
до Даштимухамеджона и, расспросив обо всем, ушли обратно.
Выяснив все это и еще раз прочтя «предсмертное» письмо Ген-
надия, Серкульский резюмировал:
226
— Смылся, ну и черт с ним! Хотя бы предупредил!
Жертвы в поступке Геннадия не было, по нашему общему
мнению — геройства тоже, но и сидеть тут с нами он, разумеет-
ся, был не обязан.
В тот же вечер мы спустились в Даштимухамеджон. Толч-
ки как будто слабели, да и главное было установлено: в этот
кишлак камнепады не заходят. Спуск в кишлак был нетруден.
Но наши вьючные ишаки отказывались идти через трещины.
Перед каждой трещиной они ложились на землю, и мы их
развьючивали и перетаскивали волоком.
Кишлак представлял собой груду развалин, но жизнь в нем
продолжалась. Люди жили в шалашах, дети уже качались на
качелях и играли. Геннадиевы пастухи усиленно ухаживали
за какими-то местными красавицами, и те смеялись и кокет-
ничали. Жизнь в кишлаке кипела гораздо сильнее, чем до зем-
летрясения. Происходило это, видимо, оттого, что и народу со-
бралось здесь больше, чем обычно, и делать людям было не-
чего, и они болтались в кишлаке, ходили с места на место,
в основном разговаривали, обсуждали свое положение, соби-
раясь группами то тут, то там. А главное, что кишлака-то не
было. Всем всех было видно, стен не было, все, что прежде
происходило внутри домов или между ними, было теперь у
всех на глазах. Поэтому казалось, что в кишлаке очень много
народу и в нем царило лихорадочное оживление.
Но печать напряжения и растерянности была на всем.
Люди решительно не знали, что делать, что думать, оставать-
ся ли и ждать или бежать. Толчки продолжались, и в узкой
щели, по которой шла дорога на Хаит, непрерывно клубилась
пыль и после толчка сыпались камни.
Протомившись без дела целый день в Даштимухамеджоне,
я понял, что ни мне, ни всем нашим такую жизнь долго не
выдержать. Пока мы были в лагере, я все время занимался
главным образом тем, что старался уверить всех: землетря-
сение — ерунда, все опасности — лишь преувеличенные слухи,
нужно работать — и все. И все, пока мы были в лагере, рабо-
тали, у всех голова была занята. Но в кишлаке моим ребятам
делать было решительно нечего, и все знали это. Особенно
страшны были известия, что Хаита нет, что он погребен под
обвалом. Поэтому перед нами стояла дилемма: выждать ли,
пока будет тише, или уходить, пока не стало хуже.
Вечером мы посовещались, а утром, встав пораньше, каж-
дый взял продукты на два дня, спальный мешок и самые цен-
ные экспедиционные и личные вещи. Я категорически потребо-
вал, чтобы люди брали столько, сколько каждый сможет без
8*
227
труда унести на себе. Все остальное имущество, личное и ка-
зенное, мы отдали в колхоз.
На заре, наскоро поев и нацепив рюкзаки, мы тронулись
вниз по долине. .
Тяжелое зрелище ожидало нас, когда мы вошли в узкую,
мрачную щель, в ту, прежде веселую, щель, по которой недав-
но шли сюда. Вместо приветливых зеленых склонов, покрытых
травами, кустарниками и деревьями, с обеих сторон долины
поднимались голые серые скальные склоны. Все, что недавно
покрывало эти склоны — почва, растительность, поля, кишла-
ки,— все это в виде груд земли, разорванной дернины и облом-
ков деревьев завалило дно долины.
Дороги не было. Мы шли, то взбираясь на завалы, то спу-
скаясь в провалы, иногда карабкались по склонам, когда река
вплотную прижималась к горе, иногда брели вброд. Находить
дорогу было особенно трудно еще из-за того, что в этой части
долины стояло густое пылевое облако. Сначала мы шли с ма-
ксимальной скоростью, почти бежали, стараясь как можно
быстрее миновать эту теснину, ибо время от времени опять и
опять нарастал гул, опять земля вздрагивала и по серой голой
поверхности горных склонов на нас в долину катились камни.
Мы то отскакивали назад, то неслись вперед, то кидались бе-
гом в такое место, куда камни, казалось, не должны были по-
падать. Там мы останавливались отдышаться, оглядывались,
выбирая, куда же двигаться, и опять быстро шли вперед. Точ-
но угадать место, куда не попадут камни, было трудно. Участ-
ки долины, сплошь покрытые камнями, мы старались пройти
рывком, бегом.
Вскоре началась жара, пот заливал глаза, горло забивала
пыль. Она была так густа, что даже ближайшие склоны были
едва видны. Чуть только она оседала, как новый толчок под-
нимал новые пылевые облака. Даже солнце в этой части до-
лины виднелось только как неяркое светлое пятно.
Непрерывное карабканье без дороги, жара, пыль, а главное,
нервное напряжение, непрерывный страх привели к тому, что
уже через два-три часа мы совершенно измучились, вымота-
лись. От этого наша группа, двигавшаяся цепочкой из семи
человек, все больше растягивалась.
Наша единственная дама, почвовед, все время отставала.
Она ^тащила огромный рюкзак и задерживала всех, а медлен-
ное движение местами было просто опасно. Я не выдержал,
снял с нее рюкзак и начал проверять. Там лежали две миски,
кастрюля, две буханки хлеба, палатка, десять банок консер-
228
bob, сковородка, ведерко, сделанное из консервной банки, в
котором было три килограмма соли, и многое другое. Зачем
она несла все это? Жадность? Психоз? Боялась голода? Вы-
бросив все это и уйдя вперед, я вскоре увидел, что она все по-
добрала опять.
Продвинувшись лишь на три-четыре километра, мы окон-
чательно выбились из сил и сделали привал в том месте, где
долина стала шире. Здесь с обеих сторон долины тоже подни-
мались голые скальные склоны. Стояла невыносимая жара, и
над долиной царил отвратительный трупный запах: здесь по-
гибли большие стада. И самое странное и страшное, что гне-
тущая тишина над долиной нарушалась непрерывными треля-
ми соловья. Река не шумела, как обычно, она была полузава-
лена и текла почти бесшумно, а вот соловьев была масса, и
пели они очень громко и днем. В чем дело? Сползли ли в до-
лину куски почвы с кустами, где были соловьиные гнезда, или
землетрясение лишило их гнезд, и они начали новый брачный
период? Или они, так же как и мы, просто были сбиты с тол-
ку происходящим? Не знаю, но они пели непрерывно, громко,
неистово, несмотря на то что был день, а не ночь, несмотря
на жару. Так и осталось в памяти надолго: голые, серые,
грязные скальные склоны гор, долина, заваленная грудами
скал и земли, жара, пыль, отвратительный трупный запах —
и это пение соловьев...
В небольшом расширении долины, куда мы добрались че-
рез час после привала, дороги не оказалось вовсе. Крутые
склоны, бурная река, а долина, заваленная обвалами и зали-
тая водой, совершенно непроходима. Мы ткнулись в одну сто-
рону, в другую — дороги не было.
В это время над долиной кружил маленький самолет, ви-
димо вел разведку. Когда мы метались по долине, не находя
дороги, он появился прямо над нами, пролетел раз, другой,
потом круто спикировал в сторону реки. Зашел и спикировал
еще и еще раз. Мы пошли в ту сторону; там через воду было
переброшено бревно, и мы перебрались по нему. Как нам по-
том сказали, эту услугу нам оказал И. С. Галич, заместитель
министра сельского хозяйства Таджикистана.
К вечеру мы вышли в расширенную часть долины. Здесь
склоны гор были менее круты, и поэтому только часть склонов
сползла, а часть сохранила почву и растительность. Здесь же
начали встречаться люди, в одиночку и группами.
Жители шли вниз, к Хаиту, к Сурхобу. Шли взрослые, дети,
старики, кто со скарбом на плечах, кто гнал впереди себя ско-
тину. Были ушибленные, раненые, но их было немного. На до-
229
роге валялись брошенные вещи: тазы, одеяла, люльки, грабли,
одежда. В стороне от тропы, сторонясь людей, шла совершенно
обнаженная женщина. Все тело ее было дико исцарапано. Она
шла, непрерывно тихо подвывая. Когда к ней подходили, она
отбегала. Нам сказали, что она была в километре над долиной,
на склоне, когда склон сполз вниз. Женщина съехала с куском
обвала вниз и была выброшена на противоположный склон.
Чудом уцелела.
К этому времени я уже совершенно обессилел и сел. Не
было сил идти: головокружение, усталость, вообще какое-то
полуобморочное состояние. Я отправил своих вперед и лег. Они
забрали мой рюкзак и ушли вниз, туда, где посредине долины
был табор, лагерь беженцев из разрушенных кишлаков.
Устроив кое-как навесы, дававшие какую-то тень, везде сиде-
ли, стояли, лежали истощенные люди.
Я полежал некоторое время без сил, ни о чем не думая.
Очевидно, когда миновала опасность и необходимость действо-
вать, началась реакция. Очнулся я оттого, что у меня изучали
пульс. Надо мной на корточках сидело четверо в белых хала-
тах. Три врача, один профессор.
Оказалось, что преподаватели и слушатели московских кур-
сов по усовершенствованию врачей были сняты прямо с заня-
тий и через два часа после главного удара землетрясения пе-
реброшены сюда. Меня они лечили с явным удовольствием.
— Сидим без работы,— сказали они.— Больных, раненых
мало. Кто был, давно отправили. В преферанс играем.
Меня они хотели положить к себе, в развернутый тут же
госпиталь. Но мне уже было легче, дурнота прошла, и я взял
себя в руки. Я попрощался с ними, отказавшись от предложе-
ния отправить меня самолетом как больного не потому, что
этого не хотел, а потому, что брались везти меня одного. А мне
от своих сотрудников уходить было неохота, да и неловко.
Здесь, в широкой нижней части долины реки, была уже
другая обстановка. Мелькали белые халаты, дымились поход-
ные кухни, раздавались бесплатные обеды. Отсюда летал ма-
ленький самолет через Сурхоб в поселок Калаилабиоб. Отдох-
нув, кое-как двинулся. Пиджак мне показался тяжелым, я
снял его и бросил. Своих я нашел в таборе беженцев. Они ели
в компании совершенно незнакомых людей. Удивительное
дело: здесь все разговаривали и обращались друг к другу как
к старым знакомым, на «ты» и очень дружески.
Уже в сумерки мы подходили к Хаиту. То, что мы увиде-
ли, превосходило всякие рассказы. Мы вошли на окраину киш-
лака по дороге, которая нисколько не пострадала. Вначале
230
двигались между полями, по аллее, затем появились разрушен-
ные дома, окраины поселка. Но потом все кончилось сразу:
ни дороги, ни деревьев по ее сторонам, ни развалин и огородов
по бокам дороги. Мы уперлись в груды земли и камней! Гру-
ды эти поднимались над дорогой огромным валом в десятки
метров высоты. Хаит находился под этим огромным валом, по-
хоронившим большую часть поселка, все его поля и сады.
Мы долго карабкались по буграм этого завала. Его высота
была несколько десятков метров. Сам завал состоял из меша-
нины скал и щебня, мелкозема, кусков дерна. Из него иногда
торчали ободранные, перемолотые стволы деревьев, обломки
балок домов, кирпичи, куски льда, очевидно со снеговых вер-
шин, вдруг осколки посуды. Больше часа мы карабкались по
завалу, то поднимались, то опускались через эту кашу, изры-
тую ямами и канавами, с гребнями и бесформенными холма-
ми, через этот отвратительный нелепый хаос.
Огромный сектор горы Боргульчак, огромной горы, стояв-
шей над Хаитом, сброшенный толчком землетрясения, ринулся
вниз, в долину. Он засыпал поселок Хаит, засыпал долину
реки Ярхичболо, текущей в пойме шириной шестьсот — восемь-
сот метров возле поселка, выскочил на противоположный берег
реки и там также засыпал поля и кишлаки. Общая длина это-
го языка, завалившего и перегородившего долину реки, была
одиннадцать километров. Жители Хаита рассказывали страш-
ные вещи. Население, увидевшее несущийся на них обвал, пы-
талось спастись бегством. Бежали все, кто только мог, жен-
щины рвали на себе юбки, мешавшие бежать.
Сойдя с завала, мы неожиданно очутились в нескольких
метрах от развалин того самого дома, где я ночевал у земле-
мера. И удивительное дело: у развалин своего дома так же
спокойно, как и несколько дней назад, сидел землемер, живой
и здоровый.
— Вы знаете,— мрачно и удивленно сказал он,— чемодан-
то ваш уцелел!
В развалинах дома я раскопал свой поломанный чемодан,
вытащил из него кое-какие вещи и пятый том «Флоры Таджи-
кистана», взятый из библиотеки Академии наук Таджикской
ССР. (Впоследствии я вернул его в библиотеку, сделав на нем
соответствующую надпись.) Странные вещи бывают на свете:
погиб райцентр, а мой чемодан и пятый том «Флоры», напи-
санный замечательным ботаником Таджикистана Н. Ф. Гонча-
ровым, почему-то уцелели!
Ночевали мы на самом берегу Сурхоба. Утром нас разбуди-
ли сальщики. Сали — это такие плоты. Несколько бычьих
231
шкур, снятых целиком и надутых до упругости футбольных
мячей, поддерживают легкий настил из прочных палок, на
котором сидят люди и куда кладут груз.
Нас быстро переправили через Сурхоб. Здесь, в поселке Ка-
лаилабиоб хотя и были разрушены дома, но обвалов не было.
Возле поселка на наскоро сделанном аэродроме садились боль-
шие самолеты, были развернуты больницы. В тенистом саду
нас радостно приветствовали официанты лучшего душанбин-
ского ресторана «Памир» и на траве подали прекрасный бес-
платный обед.
Под тенистым орехом за большим столом заседал спаса-
тельный штаб, у телефонов сидели члены ЦК Компартии рес-
публики, министры, генералы.
В Калаилабиобе мы разбили свой лагерь в саду рядом с
аэродромом. Весь следующий день, томясь в ожидании на
аэродроме, мы видели, что землетрясение продолжается. Опять
гул и толчки, толчки и гул. Здесь толчки ощущались несрав-
ненно мягче и тише, чем на той стороне Сурхоба, у Хаита, но
все же и здесь они чувствовались. Даже в последнюю минуту,
когда мы уже подходили к самолету, опять прокатился глухой
гул. Самолет дрогнул, затряс крыльями.
А там, на другой стороне Сурхоба, у Хаита, по голым
скальным склонам гор снова взметнулись целые облака пыли,
снова в долину неслись обвалы, катились камни...
Года три после этого, работая на Памире, я ни разу не но-
чевал в узких долинах, в ущельях. Сначала я сам как-то не
замечал этого, потом понял: просто боюсь. Стыдился этого, но
все равно выдумывал любые предлоги, чтобы не останавли-
ваться на ночлег в теснине. Шел вперед глухой ночью или
останавливался раньше времени где угодно, как угодно, под
любым предлогом, но в тесных ущельях не ночевал никогда.
Потом это прошло.
В 1953 году в зарубежной печати были опубликованы фотогра-
фии странных следов, привезенные участниками альпинист-
ской экспедиции, успешно достигшей высочайшей вершины
мира — Эвереста. Эти следы напоминали следы человека, но
отличались от человеческих тем, что были короче и шире, а
большой палец на них был очень велик и несколько отставлен
в сторону. Член-корреспондент Академии наук С. В. Обручев,
изучавший эти следы, считал, что они похожи на следы неан-
дертальца, сохранившиеся в одной европейской пещере, и по-
этому, конечно, представляют большой научный интерес.
Предположение о том, что такие следы могло оставить ка-
кое-то двуногое существо, подтверждалось рассказами шерп-
ского населения, обитающего в окрестностях Эвереста. Неко-
торые местные жители, пастухи и охотники, утверждали, что
они не только видели странные следы, но и сами встречались
с существом, которое эти следы оставляет. Они рассказали, что
это существо ростом примерно с человека, покрыто шерстью,
ходит на двух ногах и имеет плоское, безволосое лицо. Оно
избегает человека и встречается крайне редко.
Интерес к этому очень редкому животному или получело-
веку (может быть, даже нашему предку) был огромен. Не-
сколько экспедиций отправилось в Непал на поиски этого та-
инственного существа, которое окрестили снежным человеком.
233
В числе их была экспедиция, посланная в 1954 году англий-
ской газетой «Дейли мейл». Ее участники сообщили, что они
обнаружили в монастырях Пангбоче и Кхимджунг скальп и
мумифицированные руки, принадлежащие снежному человеку.
Результаты работ этой экспедиции были изложены в книгах
Ч. Стонора «Шерпы и снежный человек» и Р. Изарда «По сле-
дам снежного человека», переведенных на русский язык и из-
данных у нас в 1958 и 1959 годах.
Поиски «снежных людей» в Гималаях продолжались и поз-
же. В течение нескольких лет там побывало несколько экспе-
диций: американская во главе с П. Барном и Дж. Расселом,
английская, швейцарская и другие. О результатах их работ
С. В. Обручев рассказал в статье, опубликованной в десятом
номере журнала «Природа» за 1959 год.
Среди ученых возникли горячие споры. Сторонники воз-
можности существования снежного человека говорили, что
есть очень много свидетельских показаний и для вымысла тут,
видимо, нет места. Ведь в зарубежной печати приводились не
только рассказы свидетелей, но и описания хранящихся в мо-
настырях Непала вещественных доказательств, таких, как
скальп и высушенные руки. В пользу возможности существо-
вания снежного человека в горах Непала говорило и то, что
медведи и другие животные, аналогичные снежному человеку
по характеру питания, прекрасно живут в Гималаях, в Тибете
и на Памире.
Противники же гипотезы о существовании снежного чело-
века считали, что слухи и легенды далеко не всегда соответ-
ствуют истине и что нелепо посылать экспедицию на поиски
домовых и леших, хотя и по сей день встречаются люди, ко-
торые утверждают, что видели их. У противников тоже были
веские аргументы. Они говорили, что, несмотря на все усилия,
первым экспедициям в Непал не удалось добыть ни одного во-
лоска или кусочка шкуры снежного человека. Они говорили,
что медведь летом действительно обеспечен пищей даже в вы-
сокогорьях, но зимой кормиться ему нечем и он ложится и
спит, а обезьяны, тем более антропоидные, не могут впадать
в спячку. Кроме того, по ночам там стоят очень крепкие мо-
розы, а подшерстка у человекообразных обезьян (и тем более
у предка человека) нет.
Очень веским был и такой довод. На Памире и в Гималаях
наши предки — кроманьонцы известны давно, а существование
менее совершенного снежного человека и более совершенного
кроманьонца — нашего предка на одной территории невозмож-
но. Наши предки еще в каменном веке обязательно вытеснили
234
бы и уничтожили более примитивных, менее высокоорганизо-
ванных снежных людей, были ли это неандертальцы или кто-
либо другой.
Большинство ученых было настроено пессимистически, но
некоторые считали, что имеется немало доводов в пользу того,
что снежный человек все же существует. Конечно, говорили
они, не так уж много надежды на то, что снежный человек, то
есть неандерталец, чудом уцелел и будет найден. Но если бы
он действительно нашелся, то трудно даже представить себе,
какие это имело бы последствия и для эволюционной теории,
и для истории и археологии, и даже для медицины.
У нас в Советском Союзе интерес к снежному человеку уси-
лился после того, как в «Известиях» 18 января 1958 года под
заголовком «Был ли это снежный человек?» была опублико-
вана беседа со старшим научным сотрудником Ленинградского
университета А. Г. Прониным. Пронин рассказал, что, будучи
в экспедиции на Памире, он однажды видел в долине реки
Баландкиика странное двуногое существо. По его мнению, это
был «снежный человек». Может быть, сказал он в заключение
своего интервью корреспонденту «Известий», это сообщение
заинтересует специалистов. Они выедут на место и займутся
розысками предполагаемого снежного человека.
Эти слова не прошли мимо внимания общественности.
Для меня участие в эпопее со снежным человеком началось
с беседы с президентом Всесоюзного географического общества
Станиславом Викентьевичем Калесником. Это было в 1956 го-
ду. Я рассказал ему о тех легендах, которые бытуют среди
киргизов о встречах с «голуб-яваном» (так называют на Па-
мире снежного человека). Мой рассказ, хотя и имевший не-
сколько иронический оттенок, заинтересовал Калесника, и он
сказал мне, что стоит написать об этих рассказах статью для
«Известий Географического общества». Я так и сделал. В не-
большой статейке «Голуб-яван» я изложил три рассказа на
эту тему, которые я слышал на Памире от разных лиц.
В том же номере «Известий Географического общества»
была помещена статья С. В. Обручева, в которой анализиро-
вались опубликованные за рубежом фотографии следов, пред-
положительно оставленных снежным человеком, и следов неан-
дертальца, найденных археологами.
Кроме того, в моей книжке «По горным тропам», изданной
в 1956 году издательством «Молодая гвардия», был помещен
рассказ «По Западному Пшарту». В нем в несколько юмори-
стических тонах описывались приключения экспедиции, со-
трудники которой верили в снежного человека. Этот рассказ
235
позже был переведен на немецкий, французский, английский
и даже испанский языки.
В январе 1958 года, находясь в Ленинграде, я получил те-
леграмму с вызовом в Москву на заседание президиума Ака-
демии наук по вопросу о снежном человеке. На заседании вы-
яснилось, что к проблеме снежного человека отношение самое
серьезное и что главными энтузиастами в этом деле являются
С. В. Обручев и профессор Б. Ф. Поршнев. Собственно, они и
добились рассмотрения этого вопроса, и под их влиянием со-
бытия развивались достаточно стремительно.
На заседании президиума Обручев рассказал о материалах,
опубликованных в иностранной прессе, и высказал предполо-
жение, что снежный человек — это наш предок, неандерталец.
Поршнев сообщил об огромной массе слухов, устных и пись-
менных рассказов о снежном человеке, собранных им в раз-
ных районах Тянь-Шаня, Памира, Алая и даже Дагестана.
Выступил и я и сообщил о том, что было уже опубликовано
в моей заметке, а также о том, что в существование голуб-ява-
на верили два известных мне человека, абсолютно достойные
доверия: Сергей Иванович Клунников — величайший энтузи-
аст и знаток Памира, работавший там с 1930 до 1941 года и
погибший на полях Отечественной войны, и Мамат Таштам-
беков, мой спутник во многих маршрутах по Памиру. Ни тот,
ни другой не говорили, что сами видели снежного человека, но
они верили в его существование. В заключение я сказал, что
у нас есть не то чтобы надежда, но, может быть, тень на-
дежды...
Затем выступил гидролог Пронин. Он рассказал, что в ав-
густе 1957 года, находясь в устье Баландкиика, видел на фоне
снега фигуру снежного человека. Он был покрыт шерстью, по-
лусогнут, и, хотя находился далеко от Пронина, разглядел его
Пронин хорошо. Закончил Пронин так: «Хотите — верьте, хо-
тите — не верьте, но я его видел».
Тут же, на заседании, было решено создать комиссию по
снежному человеку под председательством С. В. Обручева, за-
местителями его стали профессор Поршнев, профессор Клей-
ненберг и автор этой книги. Там же было решено, что, посколь-
ку имеющихся материалов недостаточно, нужно посылать
экспедицию. И если посылать ее, то только на Памир.
Научный интерес научным интересом. Но представьте себе
такое счастливое стечение обстоятельств, что где-то в самых
далеких, в самых трудных для жизни местах все-таки уцелело
еще несколько снежных людей, неандертальцев. Они послед-
ние, их не может быть много, потому что в тех местах, где они
236
живут, корма мало, и их дети, конечно, мрут от недоедания
или просто от голода. Они ненавидят и боятся человека, пото-
му что при встречах человек всегда гнал, бил и истреблял их.
Ведь и в каменном веке они были конкурентами для челове-
ка: они ели то же, что и он, охотились за той же дичью, что
и он, хотели жить в тех же местах, где и он. И человек гнал, а
при случае и уничтожал голуб-явана. Человеку нужно было
заботиться не о предках, а о потомках. Для них он должен
был добывать корм и очищать территорию. Поэтому если еще
уцелело чудом где-то в самых диких, труднодоступных местах
несколько диких снежных людей, то в их психике, конечно,
железным клеймом выжжены ненависть к человеку и ужас
перед ним. Потому что встречи с человеком из поколения в
поколение несли им гибель.
И поэтому снежный человек при встрече с нами, конечно,
будет скрываться, спасаться, бежать прочь от человека, кото-
рого он ненавидит и от которого может ждать только плохого.
Огромная ответственность лежит на нас. И от нас требуется
огромная осторожность. А вдруг несколько неандертальцев
уцелело! Нужно любой ценой найти их, попытаться спасти
остатки этого почти вымершего вида, осужденного эволюцией!
Но где же искать снежного человека на Памире? По-види-
мому, только в двух совсем безлюдных районах Памира мож-
но было обнаружить что-либо неизвестное, найти какое-то
убежище, может быть, какую-нибудь теплую долинку вокруг
теплых источников, место, богатое пищей, травами, ягодами,
сурками, зайцами. Один из таких безлюдных и труднодоступ-
ных районов — окрестности Сарезского озера и бассейн впа-
дающих в него рек — Западного Пшарта и других. Другой
район — бассейн веера рек, сливающихся у конца ледника
Федченко в реку Муксу. То есть это бассейны Баландкиика и
Каинды.
Проникнуть в эти районы — и на Сарез, и на Баландки-
ик — и поработать там мечтали многие. Мечтал и я. Хотя,
сказать по правде, и по Баландкиику я ходил, и на Сарезское
озеро выходил дважды. Но обследовать, прочесать эти районы
мне не удавалось. Поэтому я дал свое согласие на участие в
поисках голуб-явана: эти поиски позволяли проникнуть в са-
мые отдаленные, самые труднодоступные и самые необследо-
ванные места Памира.
И для этих поисков была организована специальная комп-
лексная Памирская экспедиция. Перед ней была поставлена
задача выяснить, обитает ли сейчас на Памире снежный че-
ловек и обитал ли он там прежде. В этой экспедиции приняли
237
участие сотрудники Памирской биостанции Академии наук
Таджикской ССР, сотрудники Института зоологии АН СССР,
группа ленинградских альпинистов и этнографов. Принять
участие в работе должны были и таджикские археологи. При-'
гласили мы и местных охотников-барсоловов, и высококвали-
фицированных проводников со служебными собаками. Эти со-
баки были специально тренированы на обезьяньи следы. Были
мотористы для вождения водного транспорта по Сарезу. Были
великолепные караванщики.
Транспортные средства у нас были достаточно разнообраз-
ны. От Оша до Памира и дальше, по многим районам Памира,
куда можно, должны были ходить машины, дальше — вьюч-
ные караваны из лошадей, а для работы по Сарезскому озеру
мы собирались построить плот особой конструкции.
Таким образом, в спешном порядке необходимое снаряже-
ние было нами добыто, выпрошено или куплено. Люди — уче-
ные, транспортники, альпинисты и охотники — были подо-
браны.
Нужно сказать откровенно, что в экспедицию рвались не
только ученые, но и множество «любителей» и «знатоков», ко-
торые имели совершенно определенное мнение о том, как и где
«ловить». Некоторые скрывали свои сведения, другие выдви-
гали совершенно фантастические планы.
Мы категорически уклонялись от энтузиастов-любителей и
даже через Академию паук просили пограничные власти вос-
претить въезд в район наших работ каких-либо других само-
деятельных партий. Потому что, если бы все желающие были
пущены в эти районы Памира, они бы вытоптали их, как фут-
больное поле.
Задачи нашей экспедиции были нелегки. Нужно было про-
никнуть в наиболее труднодоступные районы Центрального
Памира и разведать их в географическом, зоологическом, бо-
таническом, этнографическом и археологическом отношении.
Именно эти районы (окрестности Сарезского озера и бассейн
рек, слагающих Муксу), где нет жителей и куда попасть очень
трудно, и были теми единственными территориями Памира,
где еще можно было ожидать встреч со снежным человеком.
Пока наша экспедиция готовилась и формировалась, было
решено выслать вперед разведку. Это была, так сказать, лег-
кая кавалерия нашей экспедиции. Разведчики тронулись в
путь в конце марта, когда в высокогорье, на высоте четырех —
пяти тысяч метров, еще стояла глубокая зима. Задача развед-
ки была пройти по долине Западного Пшарта до Сарезского
озера и сколько можно по льду озера и осмотреть на возмож-
238
но большем пространстве снеговой покров. Ведь если там жи-
вут снежные люди, они, несомненно, должны были оставлять
следы на снегу.
Задача, конечно, ясная, но выполнить ее было не просто.
Поэтому в отряд вошли только хорошие спортсмены-первораз-
рядники — Л. Сидоров, А. Кузнецов и А. Мирошниченко. Раз-
ведчики вылетели из Ленинграда самолетом, в Оше пересели
на машину и, одолев снежные перевалы, очутились на Памире.
Первого апреля трое разведчиков были уже в центре Памира,
в Мургабе, и, достав лошадей, двинулись в долину Пшарта,
чтобы просмотреть долину Западного Пшарта и пройти по льду
Сарезского озера. Разведчики прошли на лошадях Восточный
Пшарт и подошли к перевалу Акташ, ведущему в долину За-
падного Пшарта.
По мере приближения к перевалу снега становилось все
больше, все глубже увязали в нем лошади. Они шли сначала
по колено в сугробах, потом по брюхо, а затем по грудь.
Вскоре лошади могли лишь рывком делать несколько прыж-
ков и останавливались. Люди пытались проложить, протоп-
тать путь лошадям, но, сделав несколько шагов, также зады-
хались, валились в снег и подолгу лежали, отдыхая.
Так пробивались они долго, пока не поняли, что с лошадь-
ми через перевал не пройти. Лошадей пришлось оставить.
Груз, необходимый на весь путь, был уложен в три рюкзака,
и разведчики встали на лыжи.
В тот день, когда они перевалили за гребень перевала Ак-
таш, горы были в сплошном тумане. Тяжелые рюкзаки, рых-
лый снег, разреженность воздуха — все мешало разведчикам.
Теперь путь вел вниз. Они шли сначала по широкой доли-
не, потом по узкой щели между скалами. Они осматривали
снег по руслу реки, по долине и по склонам. Следов было мно-
го, и самых разнообразных. Тут были следы волков и лис, ар-
харов и кииков, ирбисов и котов-манулов. Разведчики много
раз видели пасущихся кииков и архаров. Непуганые живот-
ные провожали людей любопытными взглядами. Подолгу на-
стороженно смотрели на них волки. А разведчики все шли
к Сарезу. Они не ставили капканов и не стреляли. Они помни-
ли: выстрел может спугнуть его.
Наконец, пройдя широкие пойменные тугаи Чот-Токоя, раз-
ведчики вышли на перевал, ведущий к Сарезу. Оттуда, с пере-
вала, они увидели, что на Сарез выйти нельзя: лед в устье
Мургаба отошел от берега.
Итак, Западный Пшарт был осмотрен, но безрезультатно.
Пятнадцатого апреля в Ленинграде была получена теле-
239
грамма: «Задание выполнили тчк никаких следов Иванова не
нашли» (так мы заранее условились называть голуб-явана).
А пока разведчики бились в снегах на Пшарте, наша экс-
педиция быстро формировалась и экипировалась.
Много усилий потребовало снаряжение. Нужно было в са-
мый короткий срок достать штормовые костюмы, резиновые
лодки, продукты, усыпляющее вещество, оружие, сети, лекар-
ства, седла.
Нам много и охотно помогали. Оптический завод специаль-
но для нас сделал два телеобъектива с фокусным расстоянием
в тысячу миллиметров. Знаток ищеек Мазовер специально
подготовил для экспедиции двух первоклассных овчарок и на-
тренировал их по следу крупных обезьян в Московском зоо-
парке.
Но главное — люди. Нам были нужны зоологи, ботаники,
археологи, этнографы, альпинисты, охотники. Основная удар-
ная группа состояла из опытных, закаленных памирцев и
серьезных ученых. Во главе одной из партий стали молодые
талантливые зоологи И. Абдусалямов и Р. Потапов, много по-
работавшие на Памире. Другой партией командовали зоологи
А. Соколов и П. Стрелков. Археологическую группу возглав-
лял В. Ранов, уже известный своими работами на Памире.
В экспедиции работали многие памирские ботаники. Отряд
альпинистов возглавлял мастер спорта В. Устинов. Этнографи-
ческую работу взяла на себя А. 3. Розенфельд, многие годы
работавшая на Памире и прозванная «королевой Ванча».
И вот в первых числах июня, в начале. высокогорной вес-
ны, развернули работы две партии. Одна должна была обсле-
довать долины Пшарта и Баландкиика, другая — бассейн Са-
резского озера.
И само Сарезское озеро, и почти все долины впадающих в
него рек были еще совершенно не исследованы. Именно эта
дикость и неприступность местности вселяла некоторые на-
дежды.
Сарезское озеро образовалось сравнительно недавно. В фев-
рале 1911 года огромный участок горы обрушился в долину
реки Мургаба и погреб под собой кишлак У сой. Над узкой
долиной в продолжение нескольких дней стояло сплошное
пылевое облако. Дорога вниз по реке была завалена. Когда ве-
тер вынес из узкой щели пылевую завесу, жители окрестных
кишлаков увидели на месте селения гигантский каменный за-
вал высотой более полукилометра, перегородивший долину...
Вода реки закрыла галечники, вышла из берегов, затопи-
ла поля, потом постройки. Уже одни только вершины деревь-
240
ев торчали из воды, а она все поднималась. И тогда жители
долины, одна семья за другой, захватив с собой все, что мож-
но, ушли, уступив поля и пастбища все поднимавшейся воде.
Через несколько лет озеро вытянулось на шестьдесят кило-
метров, а глубина его у завала достигла полукилометра. Бере-
га вновь образовавшегося озера стали круты и неприступны,
скалы и движущиеся осыпи, стоявшие над долиной, теперь от-
весно уходят под воду. Поэтому на берегах Сареза почти не-
возможно высадиться, а пройти по ним вообще нельзя никуда.
Долины рек, впадающих в озеро, кроме одной — Ирхтской, со-
всем не посещаются людьми. Они отрезаны от всего мира кру-
тейшими и высочайшими хребтами.
Мы думали: вот в этих заброшенных долинках, выходя-
щих к Сарезу, где, вероятно, есть и деревья, и кустарники, где
есть питательные коренья и много животных, мы, может быть,
и повстречаем того, кого ищем. Но чтобы добраться до этих
мест, нужно перебросить на берега озера людей, продовольст-
вие и какое-то судно. Нужно было решить вопрос, как идти
к Сарезу и на чем там плавать.
Идти мы решили трудным, но зато самым коротким путем,
а плавать на плоту. Этот плот состоял из двух сигарообразных
поплавков, на которые крепился дощатый настил. Поплавки
состояли из автомобильных и волейбольных камер, заключен-
ных в брезентовые чехлы. Сзади плота — подвесные моторы.
Такой плот легко было вьюками перебросить через перевалы.
Он был и грузоподъемным, и почти непотопляемым, а потому
давал нам известную гарантию безопасности на очень бурном
озере с неприступными берегами.
Начался штурм Сареза. На машине мы подтянули снаря-
жение как можно ближе к перевалу Казанкуль, насколько
могла пройти машина. Отсюда до Сареза надо было добирать-
ся с конским караваном.
Как мне было известно и как показала первая же разведка,
подъем конского каравана на перевал не представляет боль-
ших трудностей. Зато спуск к Сарезу чрезвычайно труден.
Приходится идти по круто падающей щели, заваленной круп-
ными скальными обломками и осыпями.
Первый караван добрался до озера с большим трудом. Ло-
шади проваливались между камней, падали, бились, раздирая
ноги об острые камни. На следующий день весь состав пар-
тии — научные сотрудники и альпинисты, караванщики и ра-
бочие — вышел на постройку хотя бы какой-нибудь тропы.
В продолжение нескольких дней с рассвета до темна люди рас-
таскивали камни, засыпали глубокие щели, укрепляли осыпи.
241
Работал и караван. Он доставлял доски, моторы, горючее, про-
довольствие. Груда снаряжения па берегу озера все росла и
росла.
Механик Дамм и проводник собак Голиков начали монти-
ровать плот. Монтировщикам было очень несладко: с крутых
склонов то и дело валились камни. Свою маленькую палатку,
спасаясь от падающих камней, они прилепили под самыми
скалами. Камни падали непрерывно. Раз ночью в небольшое
углубление, где накануне спали монтировщики, залетел кусок
скалы килограммов на сто. В другой раз камень ударил как
раз по тому баллону, который они надували. Баллон подпрыг-
нул вверх, а оба надувавших его кинулись в разные стороны.
Кроме того, здесь было поразительно много скорпионов, если
не под каждым камнем, то на два камня по одному скорпио-
ну. Но работали ребята хорошо, самозабвенно. За три дня ра-
боты по прокладке тропы лица у всех прямо посерели. Когда
они приходили по вечерам в лагерь, страшновато было смот-
реть на их сбитые, исцарапанные руки, ввалившиеся глаза.
Но люди не унывали. Они мечтали, надеялись, что в какой-
нибудь долине, где много кустов, где переплелись смородина и
шиповник, где скачут зайцы и сурки, они все-таки найдут те
самые следы...
Долго шла подготовка к сарезской операции — расчистка
тропы, доставка снаряжения. Но вот наконец все необходимое
доставлено, плот собран, и мы на плоту!
Первое ощущение поразительно. После многих дней напря-
женной работы, когда каждый шаг по тропе давался с тру-
дом, а подчас и с риском, не нужно делать никаких усилий...
А плот, рокоча моторами, легко движется, и перед нами от-
крываются удивительные, красивые и дикие виды прежде не-
доступного Сареза. Я много походил и поездил, но должен
сказать, что сарезские виды — это явление уникальное.
Теперь плот наш непрерывно обходил все озеро, загляды-
вал во все бухты, подплывал ко всем долинкам. Он высажи-
вал большие и маленькие группы, и люди, надев рюкзаки,
уходили вверх по долинам и склонам в горы. Они заглядыва-
ли в каждую нишу и пещеру, они рассматривали все следы,
собирали все попадавшиеся кости.
Высоко у гребней, в долинах и на берегу озера появились
молчаливые наблюдатели с мощными оптическими прибора-
ми. Замаскировавшись в камнях, по нескольку дней лежали
они, невидимые и неслышимые. Много интересного удалось
подсмотреть их глазам. Они наблюдали, как стая бакланов,
растянувшись в цепь, хлопая крыльями, загоняет рыбу в бух-
242
ты, на мелководье, и здесь жадно ее пожирает. Они видели,
как пасутся, переходя с места на место, горные козлы кии-
ки, как играют их козлята, как вдруг срываются и бешеным
галопом уходят они в недоступные скалы, заметив хищника.
Они видели, как ходит медведь, переворачивая лапой камни
в поисках жуков и личинок, как с огромной высоты пикирует
за рыбой орлан-белохвост.
Зоологи Потапов и Абдусалямов обшаривали в бинокли все
склоны хребтов и скалы и брали на учет решительно все жи-
вое, что появлялось в поле зрения. Ботаники собирали расте-
ния, составляли карту растительности. По озеру, сменяя по-
сты, развозя продовольствие, оборудование, день за днем, мур-
лыкая моторами, курсировал плот. В ясную погоду, а иной
раз и в жесточайшие штормы безотказно и бесстрашно водил
его вечно улыбающийся капитан Вилли Дамм.
А по улучшенной нами, но все равно отвратительной осып-
ной тропе день за днем водили караваны выдающиеся мастера
своего дела старики караванщики Тураев и Дадабаев. Машина
доходила через .перевал Казанкуль до первого лагеря, а оттуда
караван непрерывно снабжал всем необходимым сарезскую
партию. Все необходимое — продовольствие, горючее — трудом
и усилиями караванщиков попадало на берег Сареза.
Трудно было зоологам, альпинистам и ботаникам караб-
каться по склонам и скалам с тяжелыми рюкзаками за плеча-
ми, на много дней уходить в верховья рек, на хребты. Но район
был настолько красивый и интересный, что не только жалоб
не было — не было ни одной недовольной физиономии.
А вдали от Сарезского озера, в разных районах Памира,
в том числе в глухих, труднодоступных горах, работали архео-
логи.
Ученые считают, что снежный человек, то есть неандерта-
лец, может существовать только в таких местах, где нет и не
было предка современного человека — кроманьонца. Значит,
сохраниться снежный человек мог только в некоей своей «ой-
кумене», где современного человека как вида не было прежде
и нет теперь. Был ли Памир такой «ойкуменой» неандерталь-
ца, Памир, где люди появились позже, чем на равнинах и в
низкогорьях? На этот вопрос могли ответить только археологи.
Задачу проясняла находка, сделанная еще за несколько лет
до начала нашей экспедиции.
В тот день, когда была сделана находка, в самой суровой
долине Памира Маркансу свирепствовал песчаный буран.
Странное, неприветливое место Маркансу: голые скалы хреб-
243
тов по краям, мертвые галечники и песчаные косы по дну до-
лины. В тот ветреный день в долину с перевала спустилась
машина. Из нее вышли люди. Они разложили на земле спаль-
ный мешок. В него положили немолодого человека. У него
были синие губы, он хрипел: у человека сдало сердце. Здесь,
на высоте 4100 метров, разреженный воздух беден кислородом.
Это был начальник археологической экспедиции А. Бернштам,
приехавший на Памир, несмотря на категорическое запреще-
ние врачей. Достали аптечку. Он принял сильнодействующее
сердечное лекарство. Кругом стояли сотрудники. Свистел ве-
тер, неслась пыль.
— Ну что вы стоите? — тихо, с натугой сказал он.— Делай-
те что-нибудь. Ешьте, работайте, ну пойте! Не стойте надо
мной! Я еще не покойник!
Сотрудники разошлись. Один из них, археолог Вадим Ра-
нов, задумавшись, ушел далеко по этой неуютной долине. Раз-
мышляя о том, что здесь, на этом вечном холоде и постоянном
ветре, первобытные люди не могли жить, Ранов неожиданно
244
сделал удивительную находку. Глаза археолога увидели хо-
рошо отделанный каменный скребок...
Вот почему, когда другие отряды нашей экспедиции рабо-
тали на Пшарте или пробивались на Сарез, археологическая
группа начала поиски в долине Маркансу.
Работать здесь было тяжело. Не хватало воздуха. По ночам
стояли морозы, а днем непрерывно дул ветер, и почти все вре-
мя штормовой. Поднималась не только пыль — в воздух летел
песок. У всех работавших здесь археологов были потрескав-
шиеся, кровоточащие губы, воспаленные да и просто поцара-
панные щеки, засоренные, красные глаза.
Но зато какая добыча! В Маркансу было обнаружено боль-
шое количество орудий первобытного человека. Конечно, все
эти орудия были найдены не сразу. После того как был окон-
чен осмотр поверхности земли, начались раскопочные работы.
День за днем нужно было снимать слои почвы, бросать землю
на грохот, просеивать через него и из того, что не проходило
через сетку, отбирать камни, кости, предметы, которые несли
на себе следы человека.
Неделя за неделей шли в непрерывном труде, на холоде и
ветру, на высоте свыше четырех километров над уровнем
моря. И вот постепенно стало ясным очень многое, причем об-
наружились совершенно неожиданные вещи.
Что же выяснилось? Действительно в Долине смерти — в
Маркансу была открыта большая и долговременная стоянка
первобытного человека. Здесь были найдены мастерские — так
археологи называют те места, где первобытный человек масте-
рил свои орудия, где валялись десятки недоделанных камен-
ных орудий, кучи отщепов. Здесь же встречались пятна кост-
рищ — места, где долго был очаг. По-видимому, тут жили охот-
ничьи племена, одевавшиеся в звериные шкуры и охотившиеся
с копьем и луком.
Давно жили они тут, за пять, за восемь тысяч лет до на-
шей эры. Но чтобы доказать, что люди живут здесь давно,
чтобы понять, как они жили, потребовалось просеять через
грохот, переработать руками десятки тонн земли. Здесь было
найдено ни много ни мало восемь тысяч предметов, принад-
лежавших древним людям.
Из Маркансу археологи двинулись дальше. Такие же стоян-
ки они нашли в Кызылработе, в долине Аличура, по Оксу. Все
эти данные говорили одно: люди жили здесь еще в каменном
веке, а это значило, что вряд ли здесь мог жить снежный че-
ловек.
245
Но это предположение нужно было еще проверить. Поэтому
вторая часть археологических работ была посвящена исследо-
ванию пещер. Археологи осматривали все найденные пещеры,
пересекали траншеями дно каждой из них и изучали все, что
находилось в грунте. И в пещерах не раз были обнаружены
следы первобытного человека, но не встречалось никаких сле-
дов снежного человека.
Особая удача выпала на долю археологов в долине Шахты-
сай. Здесь вся внутренняя стенка одной из пещер оказалась^
покрытой рисунками художника каменного века.
Итак, уже давно на Памире жили наши предки. Они охо-
тились и делали орудия из камня, они оставляли на стене пе-
щеры свои удивительные рисунки. Вывод из этого мог быть
только один: существование снежных людей на Памире, даже
в самых глухих его местах, становится все более сомнитель-
ным...
Хотя от всех этих новостей надежда все таяла, еще ранова-
то было терять ее окончательно. Рановато было хоронить на-
дежду. Нужно было искать. И люди искали.
Из кишлака в кишлак, собирая рассказы местных жите-
лей, двигалась этнографическая группа Розенфельд. В кишла-
ках, на колхозных фермах, в чайханах или прямо на дорогах
этнографы расспрашивали и записывали рассказы древних
стариков и молодых памирцев, охотников и пастухов.
Более ста рассказов было записано в самых разных местах.
Подавляющая часть их была явно сказочного характера.
В этих рассказах чаще всего повествовалось, как снежный че-
ловек ищет встречи с силачами-палванами. Встретившись с
борцом-палваном, снежный человек на хорошем киргизском
языке обычно просит у него табаку, а затем предлагает бороть-
ся. Борьба, как правило, продолжается целый день и в одних
рассказах оканчивается победой снежного человека, а в дру-
гих — богатыря-палвана. Если побеждал снежный человек, он
уходил довольный. Если же снежного человека валили, то он
очень огорчался, плача, убегал в горы и, по некоторым источ-
никам, даже умирал от обиды.
Более реальными были рассказы двух людей, утверждав-
ших, что несколько лет назад они видели какие-то странные
следы на Пшарте. Сомнение вызывало лишь то, что один из
рассказчиков уверял, будто он был вместе со вторым, а второй
категорически заявлял, что был один, первого с ним не было...
Между тем пшартская партия, проработав долгое время в
долине Западного Пшарта и не обнаружив никаких следов го-
луб-явана, перенесла свою деятельность на Баландкиик.
246
В устье Баландкиика встречались небольшие березовые
рощи. Здесь гораздо теплее, больше травы. Здесь была боль-
шая вероятность встретить того, кого мы так старались найти.
Ведь и Пронин рассказывал, что именно в этих местах он ви-
дел снежного человека.
Баландкиикская группа разделилась на две подгруппы.
Одна из них работала на правом берегу реки, а потом ушла че-
рез перевал на реку Каинды. В левобережную группу входили
альпинисты, и не случайно. Здесь горы состояли из конгломе-
ратов. Обвалы тут были обычным, повседневным явлением.
Порой стены не нужно было даже трогать рукой или ледору-
бом — достаточно было резкого крика или топота ног, чтобы
сверху начали скатываться камни или целые лавины камней.
Только большими, резкими прыжками удавалось уходить от
неожиданных камнепадов.
Но зато какие на редкость красивые виды были кругом!
За глубокой щелью Баландкиика по вечерам розовым светом
горели снега хребта Белеули. Внизу грязно-коричневой лентой
извивалась река. В период таяния льдов вода становилась ко-
фейного цвета. Вдоль реки встречались небольшие рощи берез,
ива, облепиха. По ту сторону реки крутые, причудливо изъе-
денные водой и ветром горы напоминали то фантастические
постройки, то фигуры неземных чудовищ. Когда спускались
сумерки, долину заливала синева, фиолетовые тени ложились
на склоны гор, но еще долго не гасли высокие снежные вер-
шины и легкие перистые облака.
Альпинисты дошли до устья Баландкиика. Они осмотрели
все склоны и побывали на том месте, где, как утверждал Про-
нин, он видел снежного человека. Альпинисты и бывшие с
ними ученые убедились, что от того места, где стоял Пронин,
до того места на склоне, где он видел снежного человека, так
далеко, что разглядеть там как следует решительно ничего
нельзя.
Пронин, по его рассказу, был па галечниках, расположен-
ных на высоте 2800 метров. Ближайшие снежники на склоне
располагаются на высоте не ниже 4000—4300 метров. Это зна-
чит, разница по абсолютной высоте составляет 1200—1500 мет-
ров. Но нужно еще считать расстояние по склону: ведь он
не вверх смотрел, а на склон. Значит, загадочное существо было
не ближе чем в 2000—2500 метрах от Пронина. Можно ли
было рассмотреть на таком расстоянии волосатость, сутулость?
Вряд ли! На таком расстоянии человеческая фигура кажется
точкой. Да и точку-то можно увидеть, только если она дви-
жется.
247
К концу августа и окрестности Сареза были тщательно про-
верены. Изучив весь этот район, прочесав его, просидев десятки
дней на многих скрытых постах и выбросив много прима-
нок, мы могли твердо сказать, что никаких признаков снеж-
ного человека на Сарезе нет. Ни в узких долинах, ни на ска-
лах, пи по берегам мы не нашли того, что искали. Не только
ни малейших следов снежного человека, но и ни одного ме-
ста, пищевых ресурсов которого хватило бы, чтобы хоть впро-
голодь прокормить его.
Зато мы могли радоваться тому, что первыми обследовали
фауну бассейна Сареза, первыми видели и взяли на учет всех
животных, которые здесь обитают, нашли много нового, инте-
ресного. Геоботаники составили геоботаническую карту всего
обследованного района.
В последних числах августа, закончив работу, мы выстрои-
ли на берегу озера, в бухте Березовой, большой тур, вложили
в него записку и отправились в нашу базовую бухту под пере-
валом Казанкуль. Там мы разобрали плот. Брезентовые чехлы
от поплавков, набитые автокамерами, к этому времени оказа-
лись совершенно изношенными и рвались, как бумага. Мы уло-
жили во вьюки собранные нами образцы пород, гербарий,
шкурки птиц и животных, вскинули на плечи рюкзаки и по-
шли наверх.
На середине подъема мы остановились.
Прощай, Сарез! Мрачны, но сказочно красивы твои скали-
стые берега и чиста бирюза твоих глубоких вод. Гордый и не-
доступный, лежишь ты между могучими хребтами, и ясное па-
мирское небо, как в зеркало, смотрится в твою глубокую синь.
Как хорошо, что нам удалось побывать на твоих берегах в
ночную бурю и в ясное утро. Прощай, Сарез!
К концу лета наметились безрадостные результаты. Ни
пшартская, ни сарезская, ни баландкиикская партии никаких
следов снежного человека не обнаружили. И все же этнографы
утверждали, что рассказы, имеющие хоть какой-то оттенок
правдоподобия, указывают только на Пшарт. Оставалась по-
следняя надежда: еще раз самым внимательным образом об-
шарить долину Пшарта, причем осмотреть ее, когда все будет
покрыто снегом, на котором любое живое существо, имеющее
ноги и не имеющее крыльев, должно оставлять следы.
Перед этим я послал машину за_старыми друзьями-охотни-
ками. Приехал барсолов старик Уразали, приехал известный
охотник Мамат Раханов. Пришел уже полуслепой Ульджачи,
пришли молодые охотники.
— Вот какое дело, товарищи! — сказал я.— Целое лето мы
248
ищем голуб-явана. Обыскали Сарез, Пшарт, Баландкиик, бро-
сали приманки, подолгу сидели в засадах. Искали весной, ког-
да был снег, затем все лето. Но ни самого голуб-явана, ни сле-
да, ни волоска его не нашли. Почему это?
Все молчали.
— Может, мы плохо искали? Может быть, не там надо
было искать?
Никто не отвечал.
— Ну, дорогие друзья, выручайте! Говорите! Вы всю жизнь
ходите по горам. Вы-то хоть раз видели когда-нибудь его след?
— Нет! — сказал Мамат Раханов.
— Ну ладно, вы сами не видели! А знаете ли вы такого
человека, которому вы верили бы, как себе, и который видел
бы голуб-явана или его след?
— Нет! — помолчав, ответили они.
— Ну так как? — спросил я.— Есть он или нет?
— Кирилл! — резко прокаркал старик Уразали.— Кирилл!
Шайтан бар? (Черт есть?) Кирилл, шайтан бар! — проговорил
он.— Шунда бар и шунда бар (Здесь есть и здесь есть),— и он
показал на голову и на язык, а потом добавил: —Голуб-яван
такой же! — И все закивали.— Скажи всем! Мы говорим: го-
луб-явана нет.
— Ну что ж! — сказал я.— Похоже, что так. Попробую в
последний раз.
— Где? — спросил Мамат Раханов.
— На Пшарте,— сказал я.
— Кирилл,— сказал Уразали,— не ходи туда. Там сейчас
нехорошо.
— Нужно! — ответил я.— А кто-нибудь из вас мне помо-
жет? Кто сходит со мной?
Долго все молчали.
— Я пойду, пожалуй, с тобой, Кирилл,— проговорил Ма-
мат Раханов.— Но только я не караванщик, не рабочий, я ста-
рик и я буду только охотник.
— Спасибо, Мамат,— сказал я.
Всего в рейд отправилось нас шестеро: Мамат Раханов,
Тайчибек, Султан Таштамбеков, Карвон, Чоршамбе и я. До
подножия перевала на Западный Пшарт мы дошли на машине.
В ней было довольно тесно: кроме нас тюки с сеном, ящи-
ки с продовольствием, мешки с дровами, три козы и овчарка
Инда.
Небо было в рваных облаках, ветер холоден и резок. Шел
редкий снег. С каждым километром, который мы проезжали
вверх по долине, снег становился все глубже.
249
В верхнёй части долины машина уже едва-едва ползла. Она
буксовала, давала задний ход, таранила сугробы, вновь давала
задний ход и опять шла вперед. Пласты снега неохотно сдви-
гались, уступая дорогу. Мы бились долго, но около шести ве-
чера, в начинающихся сумерках, остановились. Дальше везде-
ход идти не мог.
Мы разгрузились, поставили палатки, а перед ними валом
свалили тюки сена и мешки с овсом. Но этот вал слабо защи-
щал палатки. Когда налетал ветер, казалось, что их вот-вот
сорвет.
На перевал мы начали подниматься еще ночью, а туман-
ным морозным утром наш караван, уже перевалив, пошел по
Пшарту. Целое стадо кииков во главе со старым рогачом вы-
скочило на скалы над нами. Я не успел приготовить телеобъ-
ектив. Навести его было очень трудно, руки закоченели и дро-
жали. Зато на следующем повороте долины мне повезло: мы
вспугнули и загнали на крутую скальную стенку самку киика.
Вот тут мне и удалось взять реванш. Задыхаясь, я залез по за-
снеженному склону так, что очутился напротив козы и, поло-
жив телеобъектив на плечо Султана, несколько раз сфотогра-
фировал ее. Неожиданно вернулся вожак стада, и, очевидно
по его зову, коза кинулась со скалы и убежала с ним. Смелый
козел, подумалось мне, приближаясь к людям, он сильно ри-
сковал...
К вечеру мы разбили лагерь в таком месте, где долина име-
ла всего метров сто в поперечнике. Тут росли кусты более чем
в рост человека. Снег покрывал все склоны долины, река тек-
ла в причудливом лабиринте наледей. Она кипела, то изливала
свои струи на поверхность льда, мгновенно образуя новый ле-
дяной пласт, то с глухим рокотом шла десятками невидимых
ручейков в ледяных коридорах. Все трещины и края промоин
были покрыты причудливым и нежным кружевом из тончай-
ших ледяных игл. Это застывали пары воды, едва соприкос-
нувшись с ледяным воздухом.
Я долго ходил, с опаской поглядывая на реку. Кто его
знает, где мороз скует и запрет воду, а где она разольется. Но
так и не смог решить, на месте мы разбили лагерь или нет.
Уже в сумерках в большой палатке затопили печь. У входа
я бросил войлок, скомандовал Инде ложиться и покрыл ее сло-
женным в несколько раз брезентом.
До этого лагеря один конь едва дошел и лег. Ему было пло-
хо еще прошлой ночью, в лагере под перевалом. А тут совсем
стало плохо. Видимо, тутек, горная болезнь.
250
В палатке тепло, горят свечи. Неприятно только, что не-
сколько банок консервов полопались от мороза. Даже варенье
замерзло. Палаток у нас две, печка одна. Когда мы отдали
нашу печку в другую палатку и стали укладываться, мгновен-
но стало так холодно, что свечи погасли,— огонь фитиля не
мог растопить стеарин. Мы плотно закрыли вход, расстелили
кошму, на нее положили надувные матрасы, сверху двойные
спальные мешки, залезли в них и еще покрылись полушубком.
Все равно холодно. Очень холодно. На улице, наверное, между
тридцатью и сорока.
Ночью покоя не было, заснуть я не мог. Непрерывно с гро-
хотом лопался лед, и шум воды слышался возле самой палат-
ки, точно наледь вскрыло совсем рядом и сейчас нас зальет ле-
дяной кашей. А позже начали отчаянно лаять наши собаки,
бились лошади и Инда норовила выскочить из палатки. Это
сверху, со склона, подошли волки. Они стояли где-то невдале-
ке и время от времени подвывали.
И хотя я был уверен, что волки не посмеют напасть на ло-
шадей, каждый раз, когда вой раздавался особенно близко, я
не выдерживал, выскакивал из мешка, находил валенки, полу-
шубок и подолгу стоял у входа в палатку, сжимая ружье и
вглядываясь в темноту.
Так прошла ночь.
Утро у нас на дне долины наступило поздно. Были сли-
шком высоки горы, и зимнее солнце очень долго не могло под-
няться выше их и осветить дно долины. Это произошло только
в середине дня.
Разбив свой отряд на пары, я разослал их в разные сторо-
ны по долинам левобережных притоков. Вооруженные, но с ка-
тегорическим приказом не стрелять двойки разошлись: Мамат
с Тайчибеком — на реку Сасык, Султан с Карвоном — по уз-
кой щели южного склона, я с Чоршамбе — вверх по долине.
С нами была Инда.
Медленно, тяжело шагали мы, разглядывая снег. Несколько
раз посылал я Инду искать, но она никакие следы не брала:
человеческих следов ведь не было, а к следам животных —
волков, лис и архаров — она, как* и положено овчарке, была
совершенно равнодушна. Искали мы целый день. Ничего.
Еще день поисков. Мы обшариваем теперь правобережные
притоки. Я настолько привык за это время наблюдать за сле-
дами, что, посмотрев на них, даже старому охотнику Мамату
Раханову мог рассказать, зачем свернули в сторону волки, по-
чему мирно пасшееся стадо архаров вдруг рванулось вверх и
на бешеном аллюре ушло в гору, как мышковала лиса.
251
На следующий день лагерь снялся, и мы двинулись вниз
по Пшарту. На месте лагеря, оскалив зубы, остался лежать
мертвый конь. Он пал этой ночью.
Мы идем вниз по обледенелому Пшарту. Теснее и теснее
сходятся скальные склоны. Резче, глубже стала щель, по ее
дну клокочет река. Она то разливается, покрывая всю долину
ледяными пластами, то бьется, дымясь, в глубоких промоинах,
то, шурша и звеня, широкой струей бежит по льду. Наш кара-
ван идет вниз по долине, то скользя по льду, то поднимаясь
на склоны, чтобы обойти глубокие протоки и ледяные нагро-
мождения.
В неподвижном воздухе не шевелясь стояли тоненькие за-
коченевшие березки. Звенел под копытами лед, шуршал галеч-
ник, и в узких теснинах гулкое эхо громко и тревожно повто-
ряло стук кованых копыт. Я посмотрел вперед и оглянулся
на товарищей. Они тоже серьезно и тревожно смотрели вперед.
Теперь я понял, почему Уразали сказал: «Не ходи, сейчас
там нехорошо».
Сюда, на дно теснины, сдавленной с обеих сторон черными
скальными стенами, давно не заглядывало зимнее солнце.
Пшарт, стиснутый скалами и скованный морозом, местами
нагромоздил льдину на льдину, создав стены и завалы, места-
ми оставил глубокие клокочущие провалы, полные воды или
ледяной каши. Застывшие ледяные валы создавали ледяные
плотины, а за ними копилось полужидкое ледяное крошево,
заполнявшее всю долину. Время от времени со страшным гро-
хотом эти плотины лопались, и огромные запасы воды, в сот-
ни, в тысячи кубометров, с шипением устремлялись вниз по
долине, выворачивая кусты и деревья, которые мгновенно'
вмерзали в такие плотины.
Подойдя к первой запруде, мы остановились в раздумье.
— Ну как? — оглядывая товарищей, спросил я.
— Ничего, начальник! — вдруг весело закричал Мамат Ра-
ханов?— Ничего, айда! — И резким ударом камчи загнал свою"
лошадь в эту ледяную кашу.
С плеском один за другим двинулись через широкий раз-:
лив воды за запрудой наши кони. По колено, по брюхо, по ’
грудь шли они в ледяном крошеве. Скользили копыта по обле-
деневшим камням, по льдинам.
Мы то выходили на сухую часть долины под скалами, toi
вновь загоняли лошадей в мутную ледяную воду. И снова и|
снова карабкались на обледенелые берега или на льдины.
Пройдя очередную запруду, остановились. У лошадей дро- >
жали ноги и тяжело раздувались бока. И тут почти бесшумно, $
252
с каким-то легким шорохом лопнула запруда выше нас, и ле-
дяной вал начал наступать на нас, прижимая к крутой стене.
Пронзительно свистя, Мамат бил своего коня камчой. Плеск
воды, обезумевшие глаза лошадей. Скользя и спотыкаясь, мы
понеслись вперед. Чоршамбе, самый молодой, так растерялся,
что закрыл лицо руками и остановился. Я с силой хватил его
лошадь камчой, она рванулась, и все проскочили.
Выкарабкавшись на осыпь, мы уже с безопасного места
смотрели, как ледяной вал прошел у нас под ногами. Потом
мы спустились и опять шли по воде и по камням. Инда каким-
то особенно тоскливым взглядом каждый раз смотрела на
меня, а потом безропотно кидалась в ледяную воду. На третьей
переправе она совсем заледенела, и сосульки стучали у нее на
груди и на животе.
Я потерял счет, сколько раз наш караван пересекал глубо-
кие заводи и двух-, трехметровые запруды за ними. Иногда тя-
желый ледяной вал то тихо, то с грохотом шел сверху, порой
вплотную, на нас, готовый смять и смолоть, и мы то неслись
вперед, спасаясь от него, то опять карабкались на осыпь, что-
бы пропустить его мимо.
Только поздно вечером мы поднялись на перевал над Чот-
Токоем и начали спуск к его зарослям, смутно темневшим на
снегу.
Все были измучены до предела, валенки намертво примерз-
ли к штормовым брюкам, у лошадей низ седла, брюхо и ноги
были покрыты ледяной броней. Рядом со мной, стуча облепив-
шими ее сосульками, бежала Инда. В эту ночь наш лагерь
стоял в густых ивовых зарослях Чот-Токоя. Могучие темные
хребты здесь были только полуприкрыты снегом. А там, где
Пшарт сливается с Мургабом и устремляется к уже близкому
Сарезу, всю долину покрывают заросли кустарников и неболь-
ших деревьев. Это, вероятно, самые большие пойменные зарос-
ли кустарников на Восточном Памире. Говорят, что именно
здесь будто бы видели следы голуб-явана.
Возле нашего лагеря по траве бегает несчастный полуза-
мерзший скворец. Мороз сделал его почти ручным. Он жмется
к костру, клюет объедки, которые мы ему бросаем.
Ночью шумела вода в протоке, время от времени с грохо-
том где-то трескался лед на реке. Возле палатки бродили ло-
шади, и их шаги гулко отдавались в воздухе, точно под за-
мерзшим верхним слоем земли была пустота. Позванивали не-
доуздки, лошади хрупали травой. У меня в ногах на потнике
спала Инда. Этот треск льда и время от времени насторажи-
253
вающаяся Инда создавали атмосферу какого-то беспокойства
и тревоги.
Было ясно, что экспедиция заканчивается. Сделано много.
И выводы всех наших специалистов совпадали.
Археологи доказали, что люди на Памире жили еще в ка-
менном веке. А снежный человек не мог жить на одной и той
же территории с первобытным человеком: человек каменного
века вытеснил бы, уничтожил голуб-явана.
Объездив весь Памир и собрав массу сведений о снежном
человеке, этнографы выяснили, что многочисленные рассказы
о нем существуют уже очень давно. Они пришли к выводу, что
это лишь варианты легенды, а не факты. Только вера рассказ-
чиков и ввела в заблуждение тех, кто выдвинул гипотезу о ре-
альном существовании в наши дни снежного человека.
Зоологи, ботаники, этнографы, альпинисты, проводники со-
бак обшарили долины и склоны, фирновые поля и тугаи Ба-
ландкиика, Пшарта, Каинды и Сареза. Более чем в тридцати
местах мы выбрасывали приманки, более ста дней просидели
на наблюдательных постах, работали весной, летом, осенью и
вот теперь зимой. Мы сотни раз встречали следы архаров и ки-
иков и сотни раз видели их самих, десятки раз находили сле-
ды медведя и ирбиса, волка и лисы, неоднократно видели их и
большую часть животных сфотографировали. Но не нашли ни-
каких доказательств существования снежного человека.
Видимо, больше никаких надежд не было. И мы, и местные
охотники не нашли решительно ничего не потому, что недо-
статочно хорошо искали, а просто потому, что искали того, кто
существует только в воображении, в преданиях.
Так, значит, ни к чему были все наши усилия, каторжный
труд археологов, героизм наших ребят, с опасностью для жиз-
ни плававших по коварному Сарезу? Значит, зря карабкались
по крутым склонам альпинисты, сутками, замерзая, сидели на
наблюдательных постах зоологи?
Нет, нет и нет!
За этот год вырвано у Памира еще несколько тайн, которые
он так упорно берег. Взломаны каменные замки, запиравшие
нетронутые, неисследованные районы Памира. Проложены до-
роги через труднейшие перевалы. Стерто «белое пятно» с бота-
нической карты Памира. Теперь мы знаем состав флоры и фау-
ны Сареза и Баландкиика, у нас есть геоботаническая карта.
Центрального Памира. Собраны тысячи листов гербария, ты-
сячи насекомых, сотни шкурок птиц, десятки шкурок живот-
ных. Прояснился вопрос о жизни первобытных людей на Па-
мире. Выяснено, какие огромные климатические и геологиче-
254
ские изменения произошли с тех пор, как на Памире творил
художник каменного века.
Утром возле нашего костра все так же безбоязненно бегал
в траве скворец, клевал остатки консервов. Было очень холод-
но, река дымилась. Я с жалостью смотрел на скворца, явно
осужденного на гибель.
Потом я поднял товарищей, и, вытянувшись в цепочку, мы,
тихо переговариваясь, опять ушли шарить в густые заросли.
И мягкий песок, и глинистые такыры, и снег — все было ис-
пещрено следами зайцев, волков, лис, ирбиса, манула. Час за
часом мы, как гребенкой, прочесывали заросли, то приближа-
ясь к реке, то уходя под скалы. Переправившись через Мургаб,
который тут сливается с Пшартом, мы, опять растянувшись
цепочкой, двинулись через кустарник, оглядывая каждую про-
току, ямку, промоину.
Спустились сумерки. Что-то бело-серое мелькнуло в кустах.
Мелькнуло один раз, потом второй, ближе к склону горы, и
наконец под скалами, как тень, на камни склона прянул барс.
Мы молчали и не стреляли: мы искали другого.
Ветер, холодный и жесткий, бросал в лицо сухой снег и пе-
сок. Сгущалась тьма, шелестели деревья и кусты, уныло сту-
чали голые ветки деревьев, ударяясь одна о другую. Где-то с
грохотом лопался лед. А мы стояли на краю отмели в самом
конце чот-токойских зарослей, глядя в узкую, скалистую и без-
жизненную долину, уходящую к Сарезу.
Все пройдено, все просмотрено, и некуда больше идти.
Прощай, владыка недоступных гор и вершин, прощай, та-
инственный снежный человек!
Как жаль, как ужасно жаль, что тебя на самом деле нет!
Оглавление
Кирилл Станюкович и его книга (Предисловие)	3
Вступление	7
Дороги в экспедицию	10
Экспедиция	25
Первый памирский маршрут	78
По леднику Федченко	111
В Рушане	127
По заданию Переселенческого управления	147
Караалма	165
Непокорный Мататаш	177
Зоркуль — «озеро драконов»	196
Хаит	216
Гибель странной легенды	233
ИБ № 492
СТАНЮКОВИЧ КИРИЛЛ ВЛАДИМИРОВИЧ
В горах Памира и Тянь-Шаня
Заведующий редакцией И. В. КОЗЛОВ
Редактор Т. М. ГАЛИЦКАЯ
Младший редактор Т. С. ПОЛОЖЕНЦЕВА
Художественный редактор С. М. ПОЛЕСИЦКАЯ
Редактор карт 3. А. КИСЕЛЕВА
Технический редактор Л. Е. АНИКАЕВА
Корректор Л. Ф. КИРИЛИНА
Сдано в набор 29 марта 1976 г. Подписано в печать 2 декабря 1976 г.
Формат 60x841/ie- Бум. типогр. № 2. Усл. печатных листов 14,88.
Учетно-издательских листов 15,49. Тираж 70 000 акз. А 06713.
Заказ Ке 322. Цена 48 кои.
Издательство «Мысль». 117071. Москва, В-71, Ленинский проспект, 15.
Ордена Трудового Красного Знамени Первая Образцовая типография
имени А. А. Жданова Союзполиграфпрома при Государственном
комитете Совета Министров СССР по делам издательств*, полиграфии
и книжной торговли. 113054. Москва, М-54, Валовая, 28

коп