И. И. ТЁРОХЪ
СВАРОГЪ
ПОЭМА
Нью Іоркъ, 1946
Сортвкшт, 1946
Ву Зоаппа ТГ. Тггогодк
Аы. Віснтз Кезекѵел
Рггпіей Ъу МШу Ророѵгск
Памяти
Ильи Ивановича
Тероха
ПРЕДИСЛОВІЕ
КЪ ПЕРВОМУ ТОМУ поэмы
Поэтическая обработка древне-славянскаго міропони-
манія задумана и выполнена Ильей Терохомъ въ видѣ
поэмы-трилогіи: I. Поэма “С®а|рогъ”. П. Поэма ‘‘Сѣрый
Свѣтъ” и Ш. Поэма “Черная Потьма”.
Вышла въ свѣтъ лишь первая часть трилогіи — поэма
“Сварогъ”. Издана она въ трехъ томахъ.
Настоящій томъ является томомъ первымъ.
Второй томъ, напечатанный при жизни автора въ 1941
году и озаглавленый “Карпаты и Славяне”, содержитъ въ
себѣ преданіе о сотвореніи Карпатъ и> Славянъ. Этому то-
му Авторъ предпослалъ свою вступительную статью, въ
которой собраны и освѣщены историческія данныя о
религіи, обрядахъ, повѣріяхъ и обычаяхъ древнихъ сла-
вянъ. Сверхъ того Второй Томъ снабженъ примѣчаніями,
перечнемъ миѳологическихъ именъ и словаремъ старосла-
вянскихъ словъ.
Третій томъ содержитъ заключительные части поэмы
“Сварогъ: “Льюль и Ляля”, Дѣды и Дѣдьки”, “Грѣхъ
Горесѣй”, “Дѣдъ Перунъ”, “Удыня” и “Бунтъ Дѣдьковъ”.
і /Ъ"Л
ИЛЬЯ ИВАНОВИЧЪ ТЕРОХЪ
БІОГРАФИЧЕСКІЙ ОЧЕРКЪ
Современная біографическая литература знаетъ жи-
знеописанія выдающихся людей, не только составленныя
на основаніи фактическихъ данныхъ, но и заключающія
въ себѣ психологическій разборъ внутренняго значенія
главнѣйшихъ событій, а подчасъ и драматизацію отдѣль-
ныхъ важныхъ моментовъ ихъ жизни.
Такого рода біографіи естественно требуютъ отъ
ихъ составителей соотвѣтственнаго литературнаго даро-
ванія, для того, чтобы они могли правильно оцѣнить
внѣшнюю обстановку, въ связи съ ней сдѣлать вѣрные
психологическіе выводы и представить не только живой,
но и неискаженный духовный обликъ возсоздаваемой
іими личности.
Составители предла.'аемой здѣсь біографіи Ильи
Ивановича Тероха не задавались такой трудной цѣлью,
но ограничили свою задачу лишь хронологической обра-
боткой фактическаго матеріала, бывшаго въ ихъ распо-
ряженіи, добавивъ къ нему, со словъ лицъ, близко зна-
вшихъ И. И. Тероха, ихъ личные отзывы, являющіеся от-
части его психологической характеристикой.
11
г
Однако нельзя не замѣтить, что одно это (суммиро-
ваніе внѣшнихъ событій жизни И. И. Тероха рисуетъ для
насъ цѣльнаго и природно-русскаго человѣка, горячо
любившаго Русь и все русское,( отдавшаго Россіи всѣ
свои помыслы и положившаго немало силъ на пользу
русскаго дѣла. И въ свѣтѣ этого краснорѣчиваго свидѣ-
тельства самихъ фактовъ, такъ знаменательно, и вмѣстѣ
такъ понятно, что именно онъ, Илья Ивановичъ Терохъ,
сталъ творцомъ перваго, полнаго цикла эпическихъ кар-
тинъ, воскрешающихъ для насъ въ поэтическихъ обра-
захъ древнее міропониманіе и вѣрованія нашихъ дале-
кихъ предковъ-славянъ.
Илья Ивановичъ Терохъ родился 30 іюля 1880 года.
Его отецъ — Иванъ Терохъ (Цьорохъ.) — землевла-
дѣлецъ въ селѣ Колбаевичи, Рудецкаго уѣзда въ Гали-
чинѣ, былъ въ первый разъ женатъ на дочери поповича
Ивановскаго. Бракъ этотъ былъ бездѣтенъ.
Иванъ Терохъ, человѣкъ весьма развитой и необы-
чайно добрый, былъ принятъ въ семьѣ жены, какъ свой,
и пользовался любовью ея родителей, какъ родной (сынъ.
Эти подлинно семейныя взаимоотношенія съ особой яр-
костью сказались послѣ ранней смерти его жены. Ста-
рики Ивановскіе уговорили зятя продолжать жить съ ни-
ми: “Ты будешь намъ за сына, — говорили они, — и ес-
ли встрѣтишь дѣвушку и захочешь жениться, то и жена
твоя будетъ намъ вмѣсто дочери.”
И это не были только слова. Когда Иванъ Терохъ
женился вторично, его жену — Петронелю Турянокую —
старики приняли, какъ родную дочь, а впослѣдствіи лю-
били ихъ дѣтей, какъ своіихъ родныхъ внуковъ.
Въ семьѣ Ивана Тероха было пять сыновей и пять
дочерей. Илья — былъ вторымъ братомъ по старшин-
ству.
Старшій его братъ, Иванъ, окончилъ гимназію
и торговую академію іи былъ во Львовѣ счетоводомъ.
Третій братъ — Антонъ, по образованію инженеръ,
12
окончившій Политехническій Институтъ, былъ спеціалис-
томъ по. турбинамъ, а также работалъ въ области гели-
коптеровъ и имѣлъ модель своего изобрѣтенія. Онъ въ
1939 г. собрался выѣхать въ Америку, но по дорогѣ, въ
Вѣнѣ, заболѣлъ воспаленіемъ легкихъ и умеръ. Четвер-
тый братъ умеръ мальчикомъ 14 лѣтъ, а младшій, —
Владиміръ, учившійся еще въ гимназіи, былъ въ 1914
году, въ началѣ Первой Міровой войны, арестованъ ав-
стрійцами вмѣстѣ со своимъ отцомъ и вывезенъ въ Та-
лергофъ, гдѣ отецъ Ильи Ивановича и умеръ. Владиміръ
же, позже, былъ взятъ въ армію и во время польско-
украинской войны умеръ отъ тифа.
Изъ пяти сестеръ — четвертая, Стефанія, впослѣдст-
віи сестра Соломонія, окончивъ первоначальное образо-
ваніе, поступила въ монастырь Ч. Ч. Василія Великаго,
продолжала учиться, получила степень доктора филосо-
фіи и была преподавательницей въ гимназіи при мо-
настырѣ.
Илья Ивановичъ вспоминалъ, что его братъ Иванъ
въ молодости писалъ недурные стихи, а сестра-монахиня
также присылала ему свои стихотворные опыты. Эти
свѣдѣнія о склонности къ поэзіи другихъ членовъ семьи
любопытны для біографіи И. И. Тероха, котораго при-
родное, а, вѣроятно, и унаслѣдованное, дарованіе съ тече-
ніемъ времени окрѣпло настолько, что сдѣлало его авто-
ромъ большого поэтическаго произведенія.
Однако уже съ ранняго дѣтства прирожденной склон-
ностью еіго къ поэзіи не ограничивалась природная та-
лантливость Ильи Ивановича Тероха.
Чутко-впечатлительный и обладавшій необычайной
памятью мальчикъ, — Ильцуньо, какъ его называла мать,
обладалъ хорошимъ голосомъ іи рано началъ проявлять
любовь къ музыкѣ. Слушая учителя, игравшаго на скри-
пкѣ, пятилѣтній малышъ рѣшаетъ купить себѣ скрипку,
которой — увы. — для него въ селѣ не нашлось. Зато
въ пѣніи онъ съ дѣтскихъ лѣтъ получилъ основательную
13
первоначальную подготовку, такъ какъ вся семья была
“спѣволюбива” и пѣсни въ ней пѣвались постоянно.
Кромѣ того, іи это особенно знаменательно для жи-
знеописанія автора поэмы-трилогіи, въ которой обрабо-
тано древне-славянское міропониманіе, Ильцуньо, жадно
схватывавшій все видѣнное и слышанное, подлинно слы-
шалъ множество повѣствованій изъ глубины вѣковъ, та-
кихъ, какихъ не каждому доводится слышать. Онъ лю-
билъ слушать на селѣ разсказы стариковъ, и особенно
цѣнилъ бесѣды со стариками Ивановскими. 90-лѣтній
дѣдъ его и бабушка завѣщали, ему сокровищницу старин-
ныхъ преданій, повѣрій, обрядовъ и обычаевъ; бабушка
сверхъ того была знатокомъ забобоновъ. Все, что впо-
слѣдствіи воспѣлъ Илья Терохъ въ своихъ сочиненіяхъ,
Ильцуньо узналъ отъ стариковъ Ивановскихъ, не толко
узналъ, но и запомнилъ, запомнилъ такъ подробно и
дословно, что можно только удивляться его памяти. Ста-
рики умерли, когда Илья Ивановичъ былъ уже въ гимна-
зіи: до конца дней своихъ онъ вспоминалъ ихъ съ лю-
бовью и преданностью.
Также тепло вспоминалъ онъ всегда и годы своего
дѣтства — семейный уютъ и ясное счастье. Отзвукомъ
этихъ добрыхъ воспоминаній надо считать одно изъ
раннихъ стихотвореній Ильи Тероха, написанное галиц-
кимъ нарѣчіемъ и приводимое здѣсь въ числѣ приложе-
ній. Въ немъ онъ говоритъ о сельскомъ вечерѣ, о' мир-
ной жизни и тихой радости, которыя для него являются
тѣмъ благомъ, не переживъ котораго, человѣкъ не зна-
етъ истиннаго счастья. (Прил. № 1.)
Мальчикомъ, Илья Терохъ учился сперва въ сельской
школѣ въ Колбаевичахъ, а потомъ его вмѣстѣ со стар-
шимъ братомъ Иваномъ возили каждый день въ школу
въ мѣстечкѣ Рудой.
Двѣнадцати лѣтъ, въ 1892 году, Илья Ивановичъ
былъ принятъ въ Ставропигійскую Бурсу во Львовѣ, гдѣ
одновременно поступилъ онъ въ русскую гимназію.
14
Ставропигійская Бурса оказала огромное вліяніе,
какъ на духовное міровоззрѣніе Ильи Тероха, такъ и на
весь складъ его жизни, Поэтому здѣсь необходимо
сдѣлать отступленіе въ прошлое и обрисовать истори-
ческое значеніе этого стариннаго русскаго учебнаго
заведенія. Свѣдѣнія о Ставропигійской бурсѣ вообще
и о времени пребыванія въ ней Ильи Ивановича со-
общены г-номъ Иваномъ Бѣлоусомъ, окончившимъ Бур-
су и бывшимъ воспитанникомъ И. И. Тероха: изъ его ин-
тересныхъ воспоминаній заимствованы многія данныя,
вошедшія въ эту біографію.
Народъ Галицкой Руси, подпавъ подъ польское вла-
дычество въ 1340 году, въ теченіе вѣковъ велъ упорную
борьбу за свою самобытность противъ насильственнаго
стремленія завоевателей “ополячить” и “олатынить” Га
лицкую Русь. Сознавая себя вѣтвью великаго русскаго
древа и желая сохранить свой русскій обликъ, галичане
противопоставляли организованному натиску державно—
іезуитской Польши систематическое сопротивленіе, какъ
боевое, такъ и культурное. Для перваго — образовалось
казачество. Для второго—стали возникать Братства. И
однимъ изъ такихъ братствъ было братство, основанное
русскими патріотами при церкви Успенія Пресвятой Бо
ГОрОДИіЦЫ.
Въ концѣ 1585 года, по 'Просьбѣ русскихъ мѣщанъ-
патріотовъ, прибылъ во Львовъ Патріархъ Антіохійскій
Іоакимъ. Онъ основалъ Братство и далъ ему уставъ. Брат-
ство приняло греческое наименованіе Ставропигійскаго,
что по-русски значитъ “Братство Крестоводруженія”.
Съ 1586 года Братство начало свою успѣшную работу:
оно открыло школу, выкупило типографію русскаго
первопечатника Ивана Федорова и при монастырѣ Св.
Онуфрія открыло больницу.
Въ 1788году,въ царствованіе императора Іосифа И, Ста-
вропигійское Братство было переименовано въ Ставро-
пигійскій Институтъ и школа его, послѣ двухсотлѣтняго
15
существованія, закрыта; осталась бурса, воспитанники ко-
торой должны были посѣщать государственныя школы.
Въ протоколахъ Правящаго Совѣта бурса постоян-
но называется “ритуальной школой”. Въ ней лучшіе у-
чителя преподавали Законъ Божій, обряды и исторію
Греко-Католической Церкви. Особые инструктора обу-
чали церковнымъ напѣвамъ и хоровому пѣнію.
Кромѣ того, въ задачи Ставропигійскаго Института,
какъ прежде Братства, входило: защита Православія, ос-
нованіе школъ и братствъ и печатаніе церковныхъ и свѣт-
скихъ книгъ. Повсемѣстно, при церквахъ Галиціи, бого-
служебныя книги неизмѣнно носили на первой страницѣ
помѣтку: “Типомъ и иждевеніемъ Ставропигійокаго Ин-
ститута во Львовѣ.” Книги изъ печатни Института рас-
ходились широко за предѣлы Галицкой Руси — по со-
сѣдней Карпатской Руси, по Волыни, Литвѣ и Южной
Кіевской Руси. Ставропигійскій Институтъ по праву гор-
дился тѣмъ, что изъ его печатни, задолго до Ломоносо-
ва, вышла въ свѣтъ “Первая Русская Грамматика” — Ме-
летія Смотрицкаго.
Ко времени воспоминаній г-на Ивана Бѣлоуса (1900-
1910.), Ставропигійскій Институтъ обладалъ огромнымъ
недвижимымъ имуществомъ и принадлежавшія ему зда-
нія занимали во Львовѣ цѣлый кварталъ.
Славная, старинная, построенная изъ тиссоваго камня
церковь Успенія Пресвятой Богородицы съ чудотворной
иконой Божьей Матери, ежегодно привлекала множество
крестьянства изъ ближнихъ и дальнихъ селъ. Къ церкви
была пристроена молдавскимъ господаремъ Мирономъ
Барнавскимъ-Могилой высокая (окола 75 Ф.), изъ солид-
наго камня, башня вежа,-съ которой великанъ “звонъ-ко-
локолъ” — Кириллъ” — самый большой во Львовѣ, по
воскресеньямъ и большимъ праздникамъ сзывалъ вѣр-
ныхъ львовянъ на богослуженія; по буднямъ пользова-
лись меньшими колоколами.
16
Въ домѣ около церкви помѣщался книжный складъ
— “велика книгарня”, а надъ нею богатый музей Инсти-
тута, часто посѣщавшійся русскими и иностранными уче-
ными экспедиціями, которыя прибывали для ознакомле-
нія съ множествомъ хранившихся здѣсь памятниковъ
русской старины.
Дальше, въ другомъ домѣ, находилась “велика пе-
чатня” (типографія), оборудованная современными пе-
чатными. станками.
Большую часть остальныхъ зданій занимала бурса;
но въ нихъ были также помѣщеніядля церковнаго клира;
кромѣ того, тамъ были сданы помѣщенія частнымъ
жильцамъ, магазинамъ и редакціямъ газетъ “Галича-
нинъ” и “Русское Слово”. Движимымъ и недвижимымъ
.имуществомъ, такъ же, какъ и всѣми дѣлами Института,
управляли члены-братчики во главѣ съ “сеньоромъ”.
Братчики-патріоты, по мысли которыхъ бурса должна
была создавать кадры русской интеллигенціи въ Гали-
чинѣ, въ то же время непрерывно заботились о поддер-
жаніи при храмѣ церковнаго хора.
Этой двойной задачей опредѣлялся и пріемъ въ Ста-
вропигійокій Институтъ мальчиковъ, обыкновенно кре-
стьянскихъ семействъ изъ русскихъ селъ и городовъ Гали-
чины. Въ исполненіе первой цѣли, при конкурсномъ
пріемѣ предпочтеніе оказывалось дѣтямъ бѣдныхъ роди-
телей, потому что мальчикъ принятый Институтомъ, при
полномъ обезпеченіи даровой квартирой, одеждой и пи-
таніемъ, получалъ притомъ и возможность посѣщенія
высшихъ школъ, т.е. гимназій, реальныхъ училищъ и
т. п. Для второй цѣли предпочтеніе при пріемѣ оказыва-
лось мальчикамъ съ хорошими голосами.
Мальчики, принятые въ Институтъ, раздѣлялись на
учениковъ-гимназіи и на церковниковъ. Первые учились
въ государственныхъ школахъ, а вторые ежедневно об-
служивали церковь. По окончаніи гимназіи, воспитанни-
17
ки покидали бурсу, а церковники, послѣ четырехъ лѣтъ»
поступали на приходы въ дьяко—учители.
Такимъ образомъ въ Ставропигійскомъ Институтѣ,
бывшемъ подлиннымъ разсадникомъ русской культуры
и русскаго просвѣщенія, бурса внушала своимъ питом-
цамъ всѣ стремленія и чаянія Галицкаго народа: стоять
на стражѣ русскихъ національныхъ интересовъ, отстаи-
вать русскую Вѣру и охранять русскій языкъ, какъ могу-
чее оружіе въ защитѣ русской самобытности. И въ этой
обстановкѣ, созданной русской мыслью и русской волей,
и преемственно напитанной русскимъ духомъ, выросъ и
окрѣпъ Илья Ивановичъ Терохъ.
Будучи ученикомъ гимназіи, маленькій Илья одно-
временно пѣлъ и въ церковномъ хорѣ; въ домашней
школѣ Института получилъ онъ и первоначальное музы-
кальное образованіе.
Какъ ученикъ, Илья Ивановичъ былъ прилеженъ и
трудолюбивъ; позднѣе, вспоминая прошлое, онъ разска-
зывалъ: “когда другіе спали, я при свѣчѣ потихоньку чи-
талъ интересовавшія меня книги.”
Ученикомъ 6-го класса гимназіи, Илья Ивановичъ
поступилъ во Львовскую Консерваторію, гдѣ подъ руко-
водствомъ профессоровъ Невядомскаго и Солтыса изу-
чалъ теорію музыки и гармонію.
Въ бытность его въ 8-момъ классѣ гимназіи, когда
умеръ учитель, управлявшій хоромъ пѣвчихъ, Илья Ива-
новичъ былъ назначенъ дирижеромъ гимназическаго
хора.
'Профессоръ Львовскаго Университета, историкъ И-
сидоръ Шараневичъ, бывшій Сеньоромъ Института съ
1895 по 1901 гг., замѣтилъ способнаго и любознатель-
наго гимназистика и сдѣлалъ его, какъ бы, своимъ се-
кретаремъ. Илья Ивановичъ помогалъ ему въ переписы-
ваніи его трудовъ, сотрудничалъ съ нимъ въ упорядоче-
ніи музея и ѣздилъ на археологическія раскопки древ-
нихъ могилъ.
18
Въ 1899 году И. И. Терохъ окончилъ гимназію и
выдержалъ экзаменъ на аттестатъ зрѣлости. Въ томъ же
году Совѣтъ Ставропигійокаго Института пригласилъ
его быть Настоятелемъ Бурсы и регентомъ церковнаго
хора, каковыя должности исполнялъ онъ до призыва въ
1904 году на военную службу въ австрійскую армію.
Въ этотъ періодъ вступилъ юнъ на юридический фа-
культетъ Львовскаго Университета принималъ живое у-
частіе въ дѣятельности студентческаго общества “Другъ”,
и былъ дирижеромъ хора въ Львовскомъ обществѣ “Му-
за”. Въ студентческіе годы эти Илья Ивановичъ много
читалъ и особенно увлекался твореніями Льва Толстого,
преимущественно его религіозно-философски'міи' сочине-
ніями, которыя, по его собственному свидѣтельству, и-
мѣли сильное вліяніе на его міровоззрѣніе. Въ это же время
занимался онъ композиціей, больше въ области хоро-
выхъ пѣсенъ. Онъ написалъ на слова Димитрія Вергуна
“Маршъ Русскихъ студентовъ”, который посвятилъ Об-
ществу “Другъ”, >а также положилъ на музыку “'Пѣснь
преступниковъ” изъ поэмы Некрасова “Русскія женщи-
ны”, — озаглавивъ ее — “Пѣснь рудокоповъ”. Обѣ эти
пѣсни въ Галичинѣ пѣли всѣ студентческіе хоры.
Каникулы свои въ студентческіе годы И. И., Терохъ
обычно проводилъ въ разъѣздахъ по Галичинѣ, Буко-
винѣ и Карпатской Руси и въ путешествіяхъ этихъ при-
сматривался къ жизни народа, наблюдалъ его обычай и
записывалъ пѣсни и разсказы.
Въ 1903 году ѣздилъ съ паломниками въ Римъ, гдѣ
имѣлъ аудіенцію у папы Льва ХПІ, а послѣ совершилъ
поѣздку по Италіи: побывалъ въ Миланѣ, Флоренціи,
Венеціи, въ Геркуланумѣ и Помпеѣ, вездѣ осматривая
достопримѣчательности, посѣщая храмы и изучая музеи.
Все это, однако, было лишь одной стороной жизни
И. И. Тероха въ ту пору: главное вниманіе въ кипучей
дѣятельности этихъ молодыхъ лѣтъ онъ отдавалъ бурсѣ
и пѣвческому хору Ставропигійокаго Института.
19
Въ воспоминаніяхъ іг-на Ивана Бѣлоуса мы нахо-
димъ правдивую характеристику Ильи Ивановича, какъ
человѣка, настоятеля бурсы и дирижера.
Вспоминая первую при поступленіи въ бурсу встрѣчу
со своимъ будущимъ настоятелемъ, И Бѣлоусъ говоритъ:
“Когда вступили мы съ отцомъ моимъ въ комнату, изъ-
за стола всталъ намъ навстрѣчу, съ милой улыбкой и
жизнерадостнымъ лицомъ, молодой стройный мужчина,
и энергичной походкой подошелъ къ намъ, мило здоро-
ваясь съ нами. Это и былъ Илья Ивановичъ Терохъ,
настоятель бурсы и знаменитый диригентъ хора Ставро-
пигійскаго Института.”
Эти первыя располагающія впечатлѣнія подтвержда
ются и въ дальнѣйшемъ, при болѣе близкомъ знаком-
ствѣ. И. Бѣлоусъ обрисовываетъ своего настоятеля,
какъ человѣка симпатичнаго, привлекательной наружно-
сти; былъ 'Онъ округлаго лица, молодцеватый, — олице-
твореніе мужской красоты; держался всегда съ достоин-
ствомъ, которое невольно внушало расположеніе къ нему;
нрава былъ общительнаго, милый собесѣдникъ въ раз-
говорѣ и занимательный разскащикъ, съ которымъ
пріятно и полезно было провести время. Отличаясь про-
стотой и доступностью, онъ проявлялъ чуткую отзыв-
чивость на людское горе и всегда былъ готовъ помочь
каждому просящему у него совѣта или содѣйствія.
О такихъ чертахъ доброты и отзывчивости, отмѣ-
ченныхъ въ Ильѣ Ивановичѣ его воспитанникомъ, упо-
минаетъ и его жена, Іоанна Владимировна Терохъ, въ
свѣдѣніяхъ, сообщенныхъ для этой біографіи. Она вспо-
минаетъ, какъ отъ ближайшей родни мужа слышала
она, что съ молодыхъ лѣтъ Илья Ивановичъ всегда чѣмъ
могъ помогалъ и семьѣ своей и товарищамъ. Мать его
говаривала, что “Илья всѣхъ святыхъ кормитъ” — т. е.
всѣхъ неимущихъ. Однажды, напримѣръ, будучи сту-
дентомъ, онъ хлопоталъ, собирая средства, чтобы отпра-
20
вить больного туберкулезомъ товарища на Ривьеру, ку-
да его посылали врачи. Собралъ нужную сумму и отпра-
вилъ больного. Но больной, добравшись не то до Вѣны,
не то до Будапешта, на грѣхъ проигралъ всѣ деньги въ
карты и черезъ недѣлю вернулся домой. Такой посту-
покъ, однако, не оттолкнулъ Ильи Ивановича Онъ про-
должалъ заботиться о больномъ товарищѣ, сперва содер-
жалъ его на частной квартирѣ, потомъ устроилъ его въ
госпиталь, а когда онъ умеръ, то взялъ на свой счетъ его
похороны.
Съ такими добрыми личными качествами, Илья И-
вановичъ соединялъ и достоинства прекраснаго общест-
веннаго работника, которыя ярко сказались уже въ быт-
ность его настоятелемъ бурсы.
По словамъ И. Бѣлоуса, избирая И. И. Тероха на
должность настоятеля бурсы и ввѣряя его попеченію
дѣтскія русскія души, Совѣтъ Ставропигійскаго Институ-
та не могъ сдѣлать лучшаго выбора. Илья Ивановичъ,
самъ сынъ крестьянина, зналъ и видѣлъ насквозь души
своихъ питомцевъ. Горячій патріотъ, онъ въ бурные
дни несчастнаго политическаго междоусобія съ мазепин-
цами-украинцами, показалъ себя несравненнымъ воспи-
тателемъ молодежи. Огненными словами умѣлъ онъ
возбудить въ юныхъ сердцахъ любовь къ матери-Руси и
къ исконнымъ русскимъ идеаламъ, а вмѣстѣ съ любовью
къ русскому народу внушить и желаніе трудиться для
него съ полнымъ самоотверженіемъ. Онъ постоянно чи-
талъ своимъ воспитанникамъ лекціи по русской исторіи,
красочно рисуя имъ великія историческія событія и жи-
вые портреты великихъ русскихъ героевъ и государст-
венныхъ дѣятелей. Эти лекціи чередовалъ онъ съ “лите-
ратурными вечерками”, когда онъ занимался со своими
учениками русскимъ языкомъ и русской литературой.
Онъ преподавалъ бурсакамъ теорію русскаго языка и
читалъ имъ вслухъ классическія произведенія русской
поэзіи и прозы. Ему бурсаки обязаны знакомствомъ съ
21
великанами русской мысли, какъ Пушкинъ, Лермонтовъ,
Гоголь, Тургеневъ, Толстой, Достоевскій и Горькій.
Илья Ивановичъ, — вспоминаетъ И. Бѣлоусъ, —
былъ прекраснымъ лекторомъ. Онъ зналъ мастерски
разбирать-анализировать всякія произведенія литературы,
онъ съ воодушевленіемъ рисовалъ-представлялъ намъ
•картины русскаго быта и такъ живо изображалъ въ лицѣ
литературныхъ героевъ русскую жизнь, что намъ каза-
лось, будто мы не въ бурсѣ, а въ самой Россіи.
Во віремя настоятельства И. И. Тероха бурса Ставро-
пигійскаго Института была въ зенитѣ своей славы. Ни-
когда, ни до него, ни послѣ его ухода въ армію, она не
пользовалась такой извѣстностью и доброй славой. Неу-
дивительно поэтому, что и молодые люди, вышедшіе изъ
такой патріотической школы и изъ рукъ такого учителя-
патріота, стали на всю жизнь .подлинными стопроцент-
ными русскими людьми.
Также высоко стояло въ бурсѣ во времена Ильи Ива-
новича пѣніе, и церковный хоръ Ставропигійокаго Ин-
ститута заслуженно пользовался громкой славой. И, ко-
нечно, Илья Ивановичъ положилъ не мало труда, силъ и
энергіи по постановкѣ голосовъ и по выработкѣ спѣто-
сти, прежде, чѣмъ достигъ такого блестящаго успѣха.
Два раза въ недѣлю происходили спѣвки съ дискан-
тами и альтами и два раза въ недѣлю, въ назначенные
дни по вечерамъ, спѣвки полнымъ хоромъ. Тогда при-
ходили и старшіе студенты-бурсаки, и любители изъ го-
рода, среди которыхъ были квалифицированные пѣвчіе.
Спѣвки происходили всегда съ большимъ подъемомъ.
Подъ знаменитымъ управленіемъ Ильи Ивановича было
въі высшей степени пріятно пѣть. Въ управленіи хоромъ
онъ былъ полнъ динамики, которой поневолѣ заража-
лись всѣ пѣвчіе. Пѣли обычно .произведенія русскихъ
великихъ композиторовъ: Чайковскаго, Бартнянскаго,
Архангельскаго и другихъ. Кромѣ того нѣсколько разъ
въ недѣлю, послѣ обѣда, всѣ бурсаки съ Ильей Иванови-
22
чемъ отправлялись на прогулку въ (паркъ на “Высокомъ
Замкѣ” или еще дальше; шли парами и за городомъ
пѣли хоромъ разныя русскія пѣсни.
'Вся эта упорная подготовительная работа, вдохновляе-
мая талантомъ Ильи Ивановича и его любовью къ дѣлу,
принесла обильные плоды. Богослуженія въ храмѣ Ста-
вропигійскаго Института приняли особую торжествен-
ность и благолѣпіе, благодаря прекрасному пѣнію хора;
по большимъ праздникамъ вся бурса пѣла на два кли-
роса. И хоръ бурсы получалъ все большую и большую
извѣстность, обратившуюся, въ концѣ концовъ, въ славу.
Хоръ сталъ получать приглашенія на выступленія въ
музыкальныхъ отдѣленіяхъ разныхъ общественныхъ ве-
черинокъ и къ участію въ большихъ концертахъ. Всѣ
эти выступленія, благодаря распорядительности И. И.
Тероха, неизмѣнно сопровождались полнымъ блестя-
щимъ успѣхомъ.
Особенно памятенъ остался во Львовѣ грандіозный
концертъ въ честь митрополита Андрея Шептицкаго; при
его вступленіи на епископскій престолъ во Львовѣ. Рус-
скіе люди въ Галичинѣ возлагали большія надежды на
новаго Іерарха, ожидая, что онъ будетъ сильнымъ по-
борникомъ русскаго дѣла. Концертъ былъ устроенъ сое-
диненнымъ стараніемъ двухъ главныхъ русскихъ орга-
низацій во Львовѣ — Ставропигійскимъ Институтомъ
и Институтомъ Народнаго Дома. Къ нимъ примкнуло и
русское музыкальное общество “'Муза”.
Въ объединенномъ хорѣ было свыше ста человѣкъ
пѣвчихъ; выступали также солисты. Сначала исполнена
была кантата, спеціально написанная для этого случая:
“Гряди, гряди, владыка новый, на осироченный престолъ
. . . ” Потомъ пѣли двухорный ('8 голосовъ) духовный
концертъ Бортнянскаго — “Слава въ Вышнихъ Богу” и
“Тебѣ Бога хвалимъ”..
Польскіе музыкальные критики, вообще скупые
на похвалы, восторженно отозвались объ этомъ кон
23
цертѣ и замѣтили, что участвовавшій въ немъ русскій
хоръ — лучшій въ Галичинѣ.
Неограничиваясь обученіемъ пѣнію, Илья Ивановичъ
занимался съ бурсаками и теоріей музыки и многіе изъ
нихъ впослѣдствіи были, по выраженію И. Бѣлоуса —
“обязаны въ первой мѣрѣ Ильѣ Ивановичу въ томъ, что
имѣютъ хорошій кусокъ хлѣба”, такъ какъ отъ него они
получили фундаментальныя знанія по теоріи музыки,
гармонизаціи, композиціи, и дирижерству. У Ильи Ива-
новича при этомъ былъ особый рѣдкій даръ къ популя-
ризаціи наукъ и умѣніе излагать высокія формулы нау-
ки доступнымъ и легкимъ языкомъ.
Въ 1904 году И. И. Терохъ, призванный къ отбыванію
воинской повинности, вступилъ въ армію доброволь-
цемъ; въ слѣдующемъ году произведенъ въ подпоручики.
Въ бытность на военной службѣ Илья Ивановичъ про-
должалъ свою композиторскую работу, а также по-преж-
нему занимался записываніемъ народныхъ пѣсенъ. Къ
этому періоду относятся его іписьм'а, сохранившіяся у его
жены, бывшей тогда его невѣстой. Въ нихъ находимъ мы
характерныя подробности, обрисовывающія внутреннія
интересы и настроенія будущаго автора “Сварога.”
Въ 1904 году, изъ деревни, гдѣ онъ встрѣтилъ съ
родными праздникъ Крещенія, Илья Ивановичъ писалъ
своей невѣстѣ: На щедрый вечеръ у насъ щедруютъ —
только дѣвушки. Когда изъ станціи я подходилъ къ се-
лу — было уже семъ часовъ вечера и темно — со всѣхъ
сторонъ раздавались щедровки.
Отсюдова — “тамъ грали цыгане на золотіи цымба-
ли”, оттудова — “звенила коса коло пакоса”. То снова:
“вышла Касуня въ лѣсъ на малины ...” Я пріостано-
вился и долго, долго слушалъ. Сначала выдалось мнѣ
(этотъ ансамбль), что куры кудкудахтуютъ. Но когда я
вслушался, выдавались стройно хоры взрослыхъ дѣвокъ
отъ “дѣвчатъ” и отъ “дѣтей”. Щедруютъ группами: взро-
слыя, дѣвчата и дѣвушки — дѣти. За каждую щедров-
24
ку получаютъ одинъ крайадръ (такой обычай), больше
не принимаютъ. Всѣ, какія только хранятся въ колбаев-
скомъ репертуарѣ щедровки я списалъ въ надеждѣ, что
когда нибудь употреблю ихъ. Только примѣчаю, что
всѣ — языческія. Говорится про “Дѣда, Дѣда-Лада,
неугасающій огонь, солнце, малины” іи проч. По пріѣздѣ
разскажу все обстоятельно.”
Въ 1905 году, въ письмѣ во -.время маневровъ, онъ
говоритъ: “Я здоровъ, сплю съ 8 час. вечера. Марши
утомляютъ, на не больше, чѣмъ эти дома. “Жисть” раз-
влекательная — народная жисть. Только сердце болитъ
смотрѣть на темноту и бѣдность крестьянъ. Хозяева,
гдѣ я стоялъ на квартирахъ, очень сердечньи и гостепрі-
имны, заботятся радушно о солдатахъ, бѣднѣйшіе пос-
лѣднее яйцо добываютъ, готовятъ и подливаютъ солда-
та. Какъ то разъ прошу я одну крестьянку приготовить
мнѣ два яйца на мягко (въ смятку.) — “Або я знаю,
прошу пана, якъ ся зварютъ, ци на мягко, ци якъ” —
“Якажъ вы, господиня, не потрафите зварити яйця <на
мягко”, — отвѣчаю я ей. — “Та я, прошу пана, варю
яйця разъ въ рокъ, на Великдень, а решту несу на торгъ,
оплачую подаггки, або оддаю панови зъ штейрамту,
щобы за податокъ остатной одежины не забравъ . . . ”—
Очень печальный фактъ. Крестьянинъ производитъ, и
изъ своего производства питается только одпадками,
если и тѣхъ у него не заберутъ, все же прочее отдаетъ
почти безропотно своимъ гнобителямъ.”
Характерно также письмо, которое пишетъ онъ своей
невѣстѣ въ 1906 году: “Христосъ Рождается.” Тѣми сло-
вами поздравляю Васъ, въ нашемъ пониманіи смысла
ихъ. Я крѣпко вѣрю, что истинная, чистая наука Христа
возрождается, наука, которая до сихъ поръ частичкой
хранилась въ прибитомъ и изнуренномъ, служащемъ и
выгадывающемъ всѣмъ, народѣ. Какъ я вчера и сегодня
плакалъ, смотря на нужды и раззореніе вовсе не сѣтую-
щихъ крестьянъ (Богъ далъ, Богъ)взялъ.), какъ я жалѣлъ,
25
что ушелъ отъ нихъ, что сталъ имъ почти чуждъ, и что
никогда не спасу себя такъ, и не постигну того, что по-
стигъ каждый изъ нихъ, ради другихъ заживо похоро-
ненный. Вчера хоронили у насъ бѣдняка крестьянина,
оставившаго вдову и пятеро дѣтей. Нищета неописанная,
дѣти ходятъ нагишомъ, куска хлѣба нѣтъ. Былъ у нихъ
вечеромъ съ колядой, игралъ съ дѣтьми, разсказывалъ
имо сказки. Сердце болитъ, коли вспоминаю. Сегодня
тоже зайду.”
Такое соприкосновеніе съ “развлекательной “народ-
ной жизнью, со всѣми ея красочными обрядами и обы-
чаями, а также близость къ народному горю, сильно его
волновавшему, должно было властно повліять на душу
Ильи Ивановича іи положить овой отпечатокъ на его
творчество. Незримо, быть можеть, вліяло все это на
его творческую работу по композиціи полной Литургіи,
которую закончилъ въ 1906 году. Въ томъ же году она
была издана и съ тѣхъ поръ ее всегда пѣли въ Галичинѣ
и въ Америкѣ. А знакомство съ обрядами, пѣснями,
щедровками и колядами сказалось позднѣе, когда въ 1927
году, уже въ Америкѣ, Илья Ивановичъ напѣвалъ со сво-
имъ хоромъ бытовыя картины и обрядныя пѣсни Гали-
чины на пластинки “Викторъ Компани”. Онъ запе-
чатлѣлъ на этихъ пластинкахъ: Іорданъ — Щедрый Ве-
черъ, Колядники, Новый годъ, Великдень, Зеленыя
Святки — Русаліи, Купало, Галицко-русскѵю свадьбу
— Вѣнкоплетены и Рооплетены Косы, Дарованье и
Коровай, Вѣнчаніе, Гостьба и Танцы, « Молодица и За-
бирины-Пересѵвины. Въ приложеніи здѣсь всѣ эти про-
изведенія И. И. Тероха приведены въ спискѣ съ указа-
ніемъ номеровъ пластинокъ Викторъ Компани.
Въ 1907 году Илья Ивановичъ женился на Іоаннѣ
Владиміровнѣ Ясиницкой и молодые уѣхали въ Вѣну,
гдѣ Илья Ивановичъ въ Консерваторіи занимался у проф.
Томаса по контрапункту и композиціи.
Въ 1908 году, вернувшись съ женой во Львовъ, И.
26
И. Терохъ сталъ готовиться ко второму юридическому
экзамену, а въ то же время помогалъ своему тестю въ
его адвокатской конторѣ. Въ 190Ѳ году, выдержавъ юри-
дическій экзаменъ, принялъ дѣятельное участіе въ об-
щественной жизни. Былъ въ числѣ первыхъ возвѣстите-
лей такъ называемой “новой эры.” Стоялъ за полное
объединеніе «всего русскаго народа и считалъ необхо-
димымъ его объединеніе въ общемъ литературномъ
языкѣ. А въ отношеніи литературнаго языка предъяв-
лялъ требованіе обогащенія его словотворчествомъ и на-
родными выраженіями, взятыми изъ всѣхъ русскихъ
нарѣчій. Въ это же время его старая любовь къ родной
русской старинѣ выросла въ крѣпкое убѣжденіе о кра-
сотѣ, мудрости и высокой духовности русской мифэло-
гіи. Онъ возмущался тѣмъ, что въ русскихъ гимназіяхъ
изучали всякія мифологіи, кромѣ русской, тѣмъ болѣе,
что мифологію грековъ считалъ онъ просто- безнрав-
ственной; онъ утверждалъ, что религія народа — пока-
затель его души и характера. Каковъ народъ, такова его
религія.
Лучшимъ отраженіемъ его образа мыслей въ этой
области можно считать его “запѣвъ” къ поэмѣ “Дай-
божко и Зоря.” Запѣвъ этотъ по-мѣщенъ въ настоя-
щемъ изданіи въ числѣ приложеній. Но тутъ умѣстно
упомянуть, что эта поэма написана на галицкомъ нарѣ-
чіи, и что кромѣ нея въ литературномъ наслѣдствѣ Ильи
Ивановича остались іи другія произведенія на выдержан-
номъ галицкомъ нарѣчіи. Таковы: “Двѣнадцать мѣся-
цей”, “Наука Перуна”, “Весѣле” Въ послѣднемъ среди
свадебныхъ обрядовъ и пѣсенъ включена одна пѣсенка
дѣдушки Ивановскаго о “курочкѣ и когутикѣ” въ версіи,
исправленной Ильей Ивановичемъ, а другая — подлин-
ная дѣдушкина, нецензурная.
Въ связи -съ общественной жизнью этого періода,
Илья Ивановичъ былъ членомъ и секретаремъ Народнаго
Совѣта, а также и редакторомъ еженедѣльной газеты
27
“Голосъ Народа”. Эта газета для народа пользовалась
широкимъ сочувствіемъ среди русскихъ людей, тиражъ
ея достигалъ сорока тысячъ подписчиковъ. О внутрен-
немъ содержаніи этого настоящаго русскаго національ-
наго органа легко можно судить по слѣдующему харак-
терному эпизоду. Во время первой мировой войны сос-
тоялся въ Вѣнѣ судебный процессъ галицкихъ дѣятелей
Совѣтника Суда Владиміра Курыловича, Д-ра Димитрія
Маркова, Д-ра Дрогомирецкаго, мѣщанина Мулькевича и
Димитрія Янчевецкаіго, бывшаго «©респондентомъ пет-
роградской газеты “Новое Время”, — обвиняемыхъ въ
государственной измѣнѣ. Всѣ были приговорены къ
смертной казни, и только по просьбѣ Испанскаго короля
Альфонса, къ которому обратилась жена Янчевецкаго,
смертный приговоръ былъ замѣненъ пожизненнымъ за-
ключеніемъ въ тюрьму. Однако послѣ смерти Импера-
тора Франца Іосифа всѣ они были освобождены, и Д.
Янчевецкій, встрѣтившись позднѣе съ Ильей Иванови-
чемъ въ Ростовѣ на Дону, разсказывалъ ему: “хотя во
время этого процесса судили нась, но все время упоми-
нали васъ, просто склоняли ваше имя во всѣхъ падежахъ.”
Редактировалъ газету И. И. Терохъ до 1914 года.
Чудомъ уцѣлѣлъ, такъ какъ наканунѣ войны уѣхалъ съ
женой «а отдыхъ въ Швейцарію. Всѣмъ извѣстно, какъ
расправлялись нѣмцы съ русскимъ населеніемъ Галичины.
Выіше упоминалось уже, что и отецъ Ильи Ивано-
вича былъ арестованъ, вывезенъ въ канцлагерь въ Та-
лерпофѣ въ Нижней Австріи, гдѣ и умеръ, какъ и тысячи
другихъ галичанъ, замученныхъ нѣмцами только за то,
что признавали себя русскими. Когда русскіе войска
заняли Галичину Илья Ивановичъ вернулся на родину.
Но возвращеніе это было совершено не безъ затруд-
неній. Проѣхавъ изъ Женевы черезъ Генѵю до Салоникъ,
И. И. Терохъ съ женой .раздѣлилъ судьбѵ многихъ рус-
скихъ, возвращавшихся въ Россію. Болгарское прави-
тельство не хотѣло разрѣшить проѣзда по желѣзной до-
28
ротѣ до Варны. Моремъ же нельзя было ѣхать изъ за
нѣмцевъ. Пароходъ цѣлую недѣлю стоялъ на рейдѣ, пока
тянулись переговоры. Наконецъ разрѣшеніе было полу-
чено и путешественники черезъ Варну добрались до О-
дессы, откуда уже направились во Львовъ. Здѣсь Илья
Ивановичъ вновь принялъ редакторство “Голоса Наро-
да”, въ тоже время дѣятельно участвуя въ работѣ На-
роднаго Совѣта Прикарпатской Руси.
Но въ 1916 году русскіе войска отошли изъ Гали-
чины, всѣмъ національно-мыслящимъ русскимъ галича-
намъ пришлось покинуть родныя мѣста и среди бѣжен-
цевъ очутился и Илья Ивановичъ съ женой.
Сперва они жили въ Кіевѣ, а потомъ переѣхали въ
Ростовъ на Дону. Тамъ въ 1917 году, при перебрав-
шемся въ Ростовъ Варшавскомъ Университетѣ, Илья И-
вановичъ сдалъ и блестяще выдержалъ экзаменъ по пол-
ному курсу юридическаго факультета, а также дополни-
тельные экзамены по русскому языку и словесности, по
исторіи и географіи Россіи.
Въ этотъ (періодъ, какъ въ Кіевѣ, такъ и въ Ростовѣ,
Илья Ивановичъ работалъ въ Народномъ Совѣтѣ Рус-
скихъ Галичанъ, который завѣдывалъ помощью земля-
камъ-бѣженцамъ. Въ Народномъ Совѣтѣ Илья Ивано-
вичъ былъ избранъ членомъ четырехъ комиссій: Комис-
сіи Пособій, Крестьянской Комиссіи, Комиссіи по соби-
ранію матеріаловъ объ австрійскихъ звѣрствахъ и Редак-
ціонной Комиссіи.
Въ 1918 году весной, по порученію Народнаго Совѣ-
та, И. И. Терохъ, вмѣстѣ съ Симеономъ Бендасюкомъ и
докторомъ Сохоцкимъ, отправился во Владивостокъ для
того, чтобы, переѣхавъ оттуда въ Америку, организовать
въ Соединенныхъ Штатахъ Русскій Народный Карпато-
русскій Совѣтъ.
Выбывъ изъ Владивостока весной 1919 года и про-
живъ въ Японіи до іюля мѣсяца, уполномоченные На-
роднаго Совѣта прибыли въ Санъ Франциско въ началѣ
29
августа. Іоанна Владиміровна Терохъ сдѣлала путеше-
ствіе въ Америку вмѣстѣ съ Ильей Ивановичемъ и вмѣ-
стѣ съ нимъ пріѣхала въ Нью Іоркъ 20 августа 1919 года.
Съ этого дня для автора “Сварога” начался послѣдній
23-хъ лѣтній .періодъ его жизни заграницей. За все это
время только разъ, въ 1929 году Илья Ивановичъ и Іоан-
на Владиміровна побывали на родинѣ, чтобы' повидать
родныхъ -и отдохнуть. Несмотря, однако, на просьбы
родныхъ и уговоры общественныхъ дѣятелей, Илья И-
вановичъ, послѣ семимѣсячнаго пребыванія во Львовѣ
и въ Бѣлградѣ (гдѣ въ это время проживали сестры Іо-
анны Владиміровны — д-ръ Марія Владиміровна и Сте-
фанія Владиміровна), — рѣшилъ вернуться въ Америку;
онъ не въ силахъ былъ выносить хозяйничанія въ Гали-
чинѣ поляковъ и притѣсненія ими русскаго населенія.
Въ августѣ 1929 года Илья Ивановичъ съ женой снова
пріѣхалъ въ Нью Іоркъ, гдѣ и жилъ уже до самой
кончины.
Относящійся къ этому времени и характеризующій
Илью Ивановича, какъ политическаго дѣятеля и обще-
ственнаго работника, богатый матеріалъ содержится въ
обширной и интересной статьѣ протоіерея Іосифа Федо-
ронка: “О патріотической дѣятельности Ильи Ивановича
Тероха въ Америкѣ.” Статья эта въ будущемъ окажется
исключительно цѣнной для каждаго изслѣдователя рус-
ской политической жизни въ Америкѣ, и данныя ея ле-
гли въ основу всей послѣдней части этой біографіи И.
И. Тероха; и лишь въ подробностяхъ о частной жизни
и творческой работѣ онѣ дополнены свѣдѣніями, со-
общенными I. В. Терохъ.
Съ первыхъ дней по пріѣздѣ въ Нью Іоркъ, Илья
Ивановичъ, хотя еще безъ оффиціальнаго положенія,
цѣликомъ вошелъ въ мѣстную политическую жизнь.
30
Всѣми политическими дѣлами Карпаторусской эми-
граціи вѣдалъ въ это время Союзъ Освобожденія При-
карпатской Руси (СОПР), основателемъ и предсѣдате-
лемъ котораго былъ протоіерей I. Федоронко.
Въ конторѣ союза въ Метрополитенъ Тоуер въ Нью-
Іоркѣ, уполномоченные Народнаго Соівѣта въ Ростовѣ
на Дону знакомились съ положеніемъ дѣлъ; а на квар-
тирѣ И. И. Тероха собирались они на частныя совѣща-
нія. Здѣсь оцѣнивая обстановку въ прошломъ и намѣ-
чая пути будущей работы, уполномоченные народнаго
Совѣта пришли къ заключенію, что наиболѣе цѣлесооб-
разно замѣнить СОПР новымъ органомъ, а для этого
созвать III Карпаторусскій Конгрессъ, которому и пред-
ставить на утвержденіе проектъ новой организаціи. Со-
ставленіе такого .проекта было поручено И. И. Тероху.
Протоіерей I. Федоронко, какъ предсѣдатель СОПР,
не только не противился такому рѣшенію, но для пользы
дѣла всячески способстовалъ новоприбывшимъ въ ихъ
работѣ. И онъ же съ полной искренностью свидѣтель-
ствуетъ, что Илья Ивановичъ, .какъ бывшій членъ На-
роднаго Совѣта въ Львовѣ, прекрасно зналъ все устрой-
ство Русской Народной 'Организаціи въ Галичинѣ и за-
дачу «подготовки новаго устава выполнилъ блистательно.
Въ концѣ 1919 года состоялся III «Карпаторусскій
Конгрессъ, который полностью принялъ и утвердилъ
проектъ устава, составленный И. И. Терохомъ. По этому
Уставу новая Карпаторусская Народная Организація прі-
обрѣла слѣдующее устройство: “Верховный Комитетъ”,
въ который вошли пять уполномоченныхъ Народнымъ
Совѣтомъ и делегатъ на Мирную Конференцію, долженъ
былъ вѣдать лишь политическими дѣлами стараго края.
“Народный Совѣтъ Карпаторусской Организаціи состав-
ленный изъ лицъ, избранныхъ Конгрессомъ, являлся ис-
полнительнымъ органомъ для общественной работы въ
31
Америкѣ, и “Карпаторусская Дума”, органъ законода-
тельный, (въ который вошли представители всѣхъ карпа-
торусскихъ колоній въ Америкѣ.
Въ виду близившагося отъѣзда въ Европу трехъ
членовъ Верховнаго Комитета (Дра Маркова, Бергуна и
Сохоцкаго) вся первая работа по налаживанію новой ор-
ганизаціи, такъ же, какъ и послѣдовавшіе затѣмъ разъѣ-
зды на вѣча, всей тяжестью легла на плечи И. И. Тероха
и редактора “Прикарпатской Руси” С. Ю. Бендасюка.
Кромѣ того, замѣняя д-ра Маркова, Илья Ивановичъ со-
стоялъ и Предсѣдателемъ Народнаго. Совѣта Карпато-
русской Организаціи въ Америкѣ.
Въ этихъ двухъ должностяхъ, Илья Ивановичъ поло-
жилъ не мало силъ и энергіи по созыву “Съѣзда Мужей
Довѣрія”, который состоялся въ гор. Вилкесбари въ Пен-
силвеніи. На этомъ многолюдномъ собраніи обществен-
ныхъ дѣятелей, прошедшемъ съ огромнымъ подъемомъ,
постановлено было выпустить отъ имени Народнаго Со-
вѣта Карлаторусской Организаціи въ Америкѣ “Бонды
Свободы”, на 100,000 дол. въ боевой фондъ.
Въ 1921 году, съ 29 октября по Г2 ноября въ Нью
Іоркѣ состоялась выставка подъ названіемъ “Атегіса’з
Макіп^”, устроенная городскимъ и (штатнымъ депар-
таментами просвѣщенія. Цѣлью ея было показать, что
каждый народъ, проживающій въ Америкѣ внесъ своего
въ общее строительство и въ культуру страны. Карпа-
торосы тоже были приглашены. И Илья Ивановичъ
тутъ развернулъ свой организаціонный талантъ. Не-
смотря на ограниченность средствъ, бывшихъ въ распо-
ряженіи Народнаго Совѣта, онъ добился, что Карпато-
росы имѣли на выставкѣ свой кіоскъ и свой отдѣльный
день. Къ этому дню приготовилъ онъ грандіозную кон-
цертную программу. Заинтересовавъ выставкой ближай-
шія къ Нью Іорку карпаторусскія колоніи, и заручившись
помощью регентовъ ближнихъ православныхъ прихо-
довъ, Илья Ивановичъ написалъ для концерта “Карпато-
32
русскій Хороводъ”, ѣздилъ по колоніямъ, училъ хоры
отдѣльно на мѣстахъ, а потомъ репетировалъ всѣ вмѣ-
стѣ въ Нью Іоркѣ. 'Сверхъ того, ему же самому надо
было составлять всю пропагандную литературу, афиши,
афишки и проч., наблюдать за печатаніемъ всего это-го
въ типографіяхъ, принимать и сортировать присланные
для выставки экспонаты, отвѣчать на письма и запросы.
Приходилось даже искать денегъ, такъ какъ комитет-
скихъ не хватало.
Концертъ состоялся вторично при соучастіи Чеховъ
и Сербовъ, приглашенныхъ Ильей Ивановичемъ для
ознаменованія общеславянскаго дня выставки.
“Присутствовавшіе на выставкѣ, — говоритъ -прото-
іерей I. Федоронко, — описывали успѣхъ нашего хора,
хороводовъ, оркестра и танцоровъ такъ живописно, что
искренно хотѣлось обнять виновника нашего карпаторус-
скаго, а вмѣстѣ и общерусскаго торжества.”
Въ 1923 году, когда былъ основанъ “Синдикатъ по
организаціи первой Карпаторусокой фармерской коло-
ніи” въ 8Ѣ. Неіепа, Ы. С., И. И. Терохъ былъ нѣкоторое
время его главнымъ управляющимъ. И въ томъ, что эта
колонія укрѣпилась, разрослась, и стоитъ твердо, — не-
сомнѣнная заслуга И. И. Тероха.
“Покойный Илья Ивановичъ часто говорилъ мнѣ, —
свидѣтельствуетъ протоіерей I. Федоронко, — надѣюсь,
что хоть эта наша работа не пропадетъ, принесетъ поль-
зу многимъ русскимъ людямъ. “Надежда его не обма-
нула: колонія благоденствуетъ.
Много потрудился Илья Ивановичъ и въ самомъ
Нью Іоркѣ. По выраженію отца Іосифа, галичане живутъ
въ Нью Іоркѣ и “на горѣ” и “на долинѣ” города, и въ
Бронксѣ, и въ Бруклинѣ.
На “горѣ города” Илья Ивановичъ образовалъ среди
Лемковъ гражданскій Клубъ, для котораго было куплено
собственное зданіе. Домъ этотъ Илья Ивановичъ назы-
валъ “просвѣтительнымъ очагомъ”.
33
А “на долинѣ” города, при Галицко-Русскомъ Клубѣ
галичанъ “восточниковъ’’, Илья Ивановичъ устроилъ
“Народный Университетъ”; его общедоступныя лекціи
на историческія и соціальныя темы расширяли познанія
любознательныхъ членовъ; его уроки музыки и пѣнія,
такъ же какъ театральныя занятія, вырабатывали въ его
молодыхъ и старшихъ ученикахъ любовь къ красотѣ и
добру, и стремленіе къ служенію ближнимъ. О томъ,
что думали, и какъ цѣнили своего учителя и друга уче-
ники и члены клуба, можно судить по стихотворенію,
посвященному Д. И. Сысакомъ “Найдорозшому Учи-
телю”; посвященіе это приводится здѣсь полностью сре-
ди приложеній.
Внѣ политическо-общественной дѣятельности, прото-
іерей Федоронко упоминаетъ отчасти и о музыкальныхъ
работахъ И. И. Тероха. Онъ отмѣчаетъ партитуры къ
тремъ пьесамъ: “Іосифъ въ Египтѣ”, “Сиротскій Велик-
день” и “Бабскій Бунтъ”. Пьесы эти ставились въ Фи-
ладельфіи и Илья Ивановичъ не только написалъ для
нихъ музыку, но и самъ училъ хопъ; его репетиціи при
этомъ были такъ интересны, что каждый разъ, кромѣ
любителей-участниковъ, собиралось около ста посто-
роннихъ слушателей.
Также вспоминаетъ отецъ Іосифъ о “Кантатѣ въ
честь Ивана Наумовича”, написанной въ 1925 году по
случаю юбилея этого Карпаторусскаго писателя и учи-
теля, почитаемаго Просвѣтителемъ Прикарпатской Руси’’.
“По. случаю этого торжественнаго юбилея, — разска-
зываетъ протоіерей I. Федоронко, — отпразднованнаго
въ Филадельфіи, присутствовавшій на собраніи священ-
никъ Григорій Матвейчукъ высказался такъ: мы тутъ
собрались, чтобы воздать честь нашему давно почивше-
му народному писателю о. Ивану Наумовичу, и это очень
похвально. Но не похвально то, что между нами есть жи-
вой новый Наумовичъ, а мы его не видимъ, и не знаемъ.
34
Мы только покойниковъ славимъ, а при жизни ихъ пре-
слѣдуемъ и мучимъ.
Слова эти относились къ Ильѣ Ивановичу Тероху.
И дѣйствительно, хотя И. И. Терохъ достойно и
искренно былъ любимъ и чтимъ очень многими его со-
трудниками, друзьями, учениками и послѣдователями,
однако въ широкихъ общественныхъ кругахъ онъ не
былъ оцѣненъ по заслугамъ. Больше того. Въ кипучей
политической работѣ, всегда изобилующей соревнова-
ніемъ, больными самолюбіями, интригами и столкнове-
ніями личныхъ расчетовъ, Илья Ивановичъ, котораго та-
лантливость, энергія и организаторскія способности всег-
да выдвигали на первыя мѣста, встрѣтилъ на пути своего-
жертвеннаго служенія родинѣ и родному народу много
колючихъ терній, перенесъ не мало обидъ и не разъ бы-
валъ даже жертвой самой злостной клеветы. Правдивой
повѣстью объ всей этой темной сторонѣ русской поли-
тической жизни является статья протоіерея I. Федорон-
ка, не разъ уже здѣсь упоминавшаяся. Какъ фактичес-
кій матеріалъ — статья эта драгоцѣнна для будущихъ
историковъ русскихъ политическихъ теченій въ Америкѣ.
Но въ нашу біографію И. И. Тероха эти печальныя и
жестокія факты не включены умышленно. Вѣдь всякая
самая явно-нелѣпая клевета, все же словно нуждается въ
опроверженіи. Между тѣмъ самое вѣское оправданіе
было бы недостойно честнаго бойца за Русскую Идею.
Вѣдь и самъ Илья Ивановичъ Терохъ, при жизни, счи-
талъ ниже своего достоинства выступать въ собственную
защиту.
Просто, разочаровавшись въ политической работѣ, къ
которой примыкало слишкомъ много людей неидейныхъ,
онъ отъ нея отстранился и сталъ посвящать досуги свои
творчеству. Досуговъ, впрочемъ, было немного. Илья И-
вановичъ и его жена — оба давали уроки музыки и эта
тяжелая педагогическая работа и отнимала время, и у-
томляла. Однако Илья Ивановичъ все же находилъ время
35
для творчества. При своей необычайной памяти, онъ
всю жизнь наблюдалъ, слушалъ, записывалъ и помнилъ.
Въ Америкѣ, гдѣ собраны Карпаторосы со всѣхъ угол-
ковъ родины, онъ еще больше обогатилъ запасъ своихъ
познаній, и, увлекаясь воспоминаніями о старинѣ, сталъ
писать поэму “Сварогъ”, которая, развиваясь, вылилась
въ форму поэмы-трилогіи, .посвященной поэтической об-
работкѣ древнеславянскаго религіознаго пониманія.
Первая часть трилогіи — поэма “'Сварогъ”, вторая
— поэма “Сѣрый Свѣтъ” и третья часть — поэма “Чер-
ная Потьма”.
Созданіе этого огромнаго эпоса надо считать насто-
ящимъ подвигомъ въ условіяхъ тяжелой жизни русскаго
изгнанника за рубежомъ родины. И правъ былъ отецъ
Федоронко, когда, заканчивая свою статью, онъ на-
писалъ:
“Также задаю я себѣ вопросъ: не ради ли имѣюща-
го открыться у Ильи Ивановича новаго таланта, Про-
видѣніемъ было допущено, чтобы разбойники пера ото-
гнали его отъ политической работы. Быть можетъ. Нѣтъ
худа безъ добра.”
Но автору трилогіи не суждено было увидѣть весь
свой трудъ напечатаннымъ. Онъ успѣлъ издать только
нѣсколько главъ изъ поэмы “Сварогъ”, которыя были
напечатаны въ 1941 году, и озаглавлены “Карпаты и
Славяне”.
Внезапно обострившаяся роковая болѣзнь унесла
его въ могилу и онъ скончался 26 марта 1942 года.
Его вдова, Іоанна Владиміровна Терохъ поставила
себѣ цѣлью выполнить задушевное желаніе ея мужа объ
возможно полномъ изданіи его поэтическаго труда. И
настоящее изданіе является первымъ частичнымъ осу-
ществленіемъ намѣченной задачи. Поэма “Сварогъ” вы-
ходитъ въ свѣтъ полностью. Но остаются двѣ другія
части трилогіи. И невольно напрашивается вопросъ, —
36
найдутся ли нужныя для ихъ изданія средства. И жалко
думать, что русская литература можетъ быть лишена это-
го совершенно исключительнаго произведенія русскаго
художественнаго слова.
Отъ ранней юности Илья Ивановичъ Терохъ рус-
скимъ сердцемъ полюбилъ стародавнія преданія славянъ;
его влекла русская доисторическая древность. Онъ при-
сматривался къ внѣшности древнихъ обрядовъ и вникалъ
въ ихъ сокровенный внутренній смыслъ. Онъ прислу-
шивался къ поэтическимъ былинамъ и простодушнымъ
сказаніямъ старины; онъ разыскивалъ и записывалъ пра-
старыя пѣсни, любовно накапливалъ поговорки и посло-
вицы, собиралъ праздничныя коляды, изучалъ народные
танцы, игры и живучія тайны въ вѣщихъ гаданіяхъ неза-
памятныхъ временъ. И въ этихъ разрозненныхъ звеньяхъ
духовной цѣпи, связывающей насъ съ міромъ пращу-
ровъ, сквозь новый строй жизни, чрезъ вѣковыя вліянія
христіанства, все яснѣе вырисовывались передъ И. И. Те-
рскомъ картины забытаго, но еще не совсѣмъ умершаго
былого, повѣсть коренного славянскаго быта и завѣты
первичныхъ вѣрованій нашихъ далекихъ предковъ. За-
повѣдный, неоцѣнимый кладъ, завѣщанный русскому
народу его прекраснымъ прошлымъ, сберегъ И. И. Те-
рохъ въ сокровищницѣ своей памяти и въ заботливо по-
добранныхъ записяхъ сохранилъ для насъ и для гряду-
щихъ поколѣній русскихъ людей.
Весь этотъ богатый запасъ живыхъ знаній, раскры-
тыхъ ему на лонѣ родной земли безсмертнымъ духомъ
русскаго народа, И. И. Терохъ на чужбинѣ вновь одухо-
творилъ своимъ горѣніемъ и заново оживилъ своей
любовью.
Въ мѣрный напѣвъ русскаго стиха переплавилъ онъ
дары старины и плодомъ его вдохновеній явился первый
полный эпосъ начальнаго уклада жизни, духовнаго міро-
созерцанія и первобытной религіи нашихъ родоначальни-
ковъ.
37
Религія—свѣтлая и высокая въ своемъ существѣ; мі-
ропониманіе—опоэтизированное и одухотворенное; бытъ
—красивый, исполненный мира и радости.
И все это включено въ поэму-трилогію, поэму —
высокопоэтическую по духу, неисчерпаемую въ богатствѣ
содержанія, и по охвату овоему — гомерическую.
Приэтомъ, такое послѣднее опредѣленіе трилогіи И.
И. Тероха не должно разсматриваться, какъ оцѣнка преу-
величенная. Можно, ли усматривать посягательство на
славу слѣпого творца эллинскаго эпоса въ утвержденіи,
что, подобно ему, въ наши дни И. И. Терохъ создалъ поэ-
му, являющуюся первымъ въ русской литературѣ пѣсен-
нымъ сводомъ, полно и цѣльно, въ связномъ поэтиче-
скомъ повѣствованіи рисующимъ космогоническія и рели-
гіозныя представленія древнихъ славянъ и возсоздаю-
щимъ для насъ ихъ народный характеръ въ картинахъ
нравовъ, обычаевъ и природныхъ качествъ. Такимъ об-
разомъ, въ первую очередь, при оцѣнкѣ трилогіи И. И.
Тероха, ее общее значеніе сближается со значеніемъ для
грековъ — Илліады Гомера. И. И. Терохъ, подобно Гоме-
ру, создалъ знаменательный русскій эпосъ. Но отъ этого
называть ли И. И. Тероха — Гомеромъ. Конечно, нѣтъ,
Въ этомъ не было бы большой похвалы творцу “Сварога”.
Гораздо естественнѣе указать, что, творя, подобно
Гомеру въ Элладѣ, русскій эпосъ, И. И. Терохъ сдѣлалъ
это вполнѣ оригинально, безъ чуждыхъ вліяній на его
творчество, такъ что его русскій эпосъ дышитъ всѣмъ
своеобразіемъ русскаго духа, говорящаго внятно для рус-
скаго слуха и увлекательно для русскаго сердца.
Далѣе, для того, чтобы перейти отъ общаго значенія
трилогіи къ разнымъ отдѣльнымъ ея качествамъ, какъ
внѣшнимъ, такъ и внутреннимъ, необходимо сдѣлать
краткое отступленіе отъ прямой темы.
Мы въ наше время привыкли въ рѵсской литератѵрѣ
къ тому, что критики, разбирающіе произведенія совре-
менной лирики, совершенно равнодушны къ законамъ сти-
38
ха и къ внѣшней .формѣ этихъ мелкихъ произведеній, ни-
когда не задумываются надъ архитектоникой краткихъ
лирическихъ пьесъ и не чувствуютъ въ нихъ совершенной
стилистической неумѣстности иныхъ отдѣльныхъ словъ
и выраженій.
Однако они же внезапно дѣлаются необычайно стро-
гими во всѣхъ этихъ вопросахъ, едва дѣло касается круп-
наго поэтическаго произведенія.
Такъ отнеслись они и къ появившейся въ свѣтъ
части поэмы “Сварогь” — “Карпаты и Славяне”.
Въ первую очередь, они утверждали, что въ длинномъ
произведеніи четырехстопный хорей однообразенъ и уто-
мителенъ, т. е. тѣмъ самымъ какъ бы придаютъ формѣ
преобладающее значеніе, внѣ связи съ внутреннимъ со-
держаніемъ.
Затѣмъ, .они указывали на нѣкоторыя мѣста въ гла-
вахъ “Карпаты и Славяне,” являющіяся, по ихъ мнѣнію,
длинотами, или, говоря иными словами, осуждали отсут-
ствіе равновѣсія отдѣльныхъ частей въ общей архитек-
тоникѣ поэмы.
И наконецъ, сурово упрекали автора за пользованіе
въ поэмѣ галицкими отглагольными формами и за при-
мѣсь словъ чисто галицкихъ. Откуда вдругъ такая за-
ботливость о чистотѣ русской рѣчи.
Переубѣждать предубѣжденныхъ,—трудъ напрасный.
Но для читателей непредвзятыхъ, можно все же освѣтить
эти вопросы безпристрастно, руководясь лишь довода-
ми логики и чувствомъ эстетитики.
Логика подсказываетъ, что, если въ мелкомъ произ-
веденіи форма — первосущна, и должна бытъ сильна и
чеканна, безъ зависимости отъ содержанія, то въ поэмѣ,
какъ и во всякомъ большомъ эпическомъ произведеніи,
тотъ или иной выборъ формы почти неизмѣнно опре-
дѣляется главной, стержневой мыслью произведенія.
Такъ, въ частности, въ поэмѣ “Карпаты и Славяне”, а
39
слѣдовательно и во всей трилогіи И. И. Тероха, авторъ,
искалъ и нашелъ наиболѣе безыскуственную и просто-
душную форму стиха, больше всего, соотвѣтствующую
безыскуственности русскихъ народныхъ сказаній, и бли-
же всего сходную съ простой задушевностью русскихъ
пѣсенъ.
А эстетическое чутье, не только оправдываетъ, но и
находитъ неизяснимую прелесть въ неожиданномъ звукѣ,
нечуждыхъ намъ галицкихъ отглагольныхъ формъ и въ
звучаніи галицкихъ . . . нѣтъ, не галицкихъ, а утрачен-
ныхъ нами подлинно русскихъ, исконно и .природно рус-
скихъ словъ. И, конечно, это надо объяснить тѣмъ, что
эти звуки гармонируютъ съ общимъ заданіемъ поэмы,
что они не оскорбляютъ вкуса, такъ какъ соотвѣтствуютъ
стилю поэмы и радуютъ слухъ тѣмъ, что усиляютъ “ды-
ханіе русскаго, духа”, которымъ вѣетъ все твореніе И. И.
Тероха.
И въ заключеніе, и логика, и эстетическое чувство,
признавая въ поэмѣ наличіе длиннотъ, разсматриваютъ
и расцѣниваютъ ихъ съ точекъ зрѣнія естественности и
цѣлесообразности.
Горячо любя русскую поэтическую старину и обла-
дая въ ней знаніями несомнѣннаго эрудита, И. И. Терохъ
понималъ, что, создавая гигантскую панораму древне-
русскаго эпоса, юнъ дѣлаетъ большое русское дѣло. Для
русскаго самосознанія онъ приносилъ горделивую увѣ-
ренность въ природныхъ творческихъ силахъ русскаго
народнаго генія, для русскаго художественаго слова онъ
открывалъ новый раскошный міръ красоты и мудрости,
для русской культуры и русской науки оставлялъ бога-
тый матеріалъ для новыхъ пытливыхъ изысканій, для
новыхъ зиждительныхъ гипотезъ. И поэтому ему хотѣ-
лось сохранить въ своей поэмѣ во всей полнотѣ, до ме-
лочей, все то, что зналъ онъ самъ и что было дорого его
русскому сердцу.
40
И, не пугаясь длинотъ, онъ въ одномъ мѣстѣ поэмы
поименно перечисляетъ горы и вершины Карпатъ, ко-
торыя, какъ живыя, участвуютъ въ его повѣствованію;
въ другомъ упоминаетъ о цѣломъ рядѣ городовъ, дере-
вень и селеній, имена которыхъ такъ или иначе связаны
съ преданіями древности; еще въ другомъ, онъ любовно
говоритъ о цвѣтахъ и травахъ. Или подробно описы-
ваетъ всѣ разнообразные русскіе танцы, съ характерны-
ми для каждаго изъ нихъ подробностями. Пусть это —
длиноты, но онѣ дышатъ любовью, и потому высокопо-
этичны.
Да и русскимъ словеснымъ произведеніямъ подо-
бныя длиноты сродни. Русское народное творчество лю-
било длинныя присказки и приговорки, какъ любило и
многократныя повторенія все тѣхъ же отдѣльныхъ мѣстъ,
не считая этого — длинотами.
Но то главное и неопровержимое, что превращаетъ
эти вышеразобранные мнимые недостатки въ настоящія
достоинства, таится въ томъ, что во всей поэмѣ И. И. Те-
роха разлита неподдѣльная поэзія, прекрасная даже въ
ея естественной неприкрашенности, и неотразимая при
всей ея непредвзятости. Къ тому же эта поэзія — под-
линная русская поэзія. Ея живое вѣяніе для И. И. Тероха
болѣе драгоцѣнная награда, чѣмъ затасканные класси-
ческіе лавры.
Въ ней залогъ того, что имя И. И. Тероха долго бу-
детъ жить на Руси, становясь все болѣе олицетвореніемъ
русскаго пѣвца.
Какъ къ чистоводному ключу греческаго классициз-
ма приникали, ища вдохновенія, многія поколѣнія поэ-
товъ, такъ въ будущемъ изъ живого родника самобыт-
ности — изъ русскаго эпоса въ трилогіи И. И. Тероха
будутъ черпать все новые и новые дары красоты, мудро-
сти и радости — грядущіе русскіе поэты.
Тогда, вѣроятно, они, слагая новыя созвучья на
древне-древніе напѣвы, не скроютъ ихъ вдохновляющаго
41
источника.” Подражаніе И. И. Тероху”, “Изъ И, И, Те-
роха”, “На мотивъ И. И. Тероха”, — будутъ они помѣ-
чать свои перепѣвы стараго .русскаго эпоса.
Такъ исполнится мечта творца поэмы-трилогіи. И.
И. Терохъ желалъ, чтобы въ русскую литературу влилась
струя исконной русской поэзіи и чтобы поэзія эта горѣла
образами родного русскаго эпоса, взамѣнъ образовъ,
заимствованныхъ у чуждыхъ намъ мифологій Греціи и
Рима.
Такъ вмѣстѣ съ тѣмъ свершится и достойное при-
знаніе И. И. Тероха, и мы, его современники, не можемъ
пожелать ему большей и лучшей славы.
Г. ГОЛОХВАСТОВЪ
42
СВАРОГЪ
ПОЭМА
Сварогъ и Слава
І.
Въ безконечной пустотѣ,
Въ непроглядной темнотѣ
Рѣялъ Бѣлый Лучъ чудесный,
Духъ Господень безтѣлесный,
Свѣтоносный, огневой,
Животворный, громовой.
Съ радостью неизреченной
Слился Божий Духъ съ Вселенной
Во едино существо,
Во едино божество:
Во единого Всебога,
Всемогущаго Сварога,
Бога — всѣхъ боговъ Отца,
Неба и земли Творца.
Молвилъ Дѣдъ Сварогъ Вселенной,
Бабѣ преблагословенной:
47
“Славо, хотенько моя!
Мы едино: ты и я,
Въ существѣ и нераздѣльномъ,
И безкрайнемъ, безпредѣльномъ.
Я еъ тобою — міръ міровъ,
Сила силъ и умъ умовъ,
Самъ себя и народившій,
Самъ себя и возрастившій.
Я причина всѣхъ причинъ
И во всемъ я самъ Одинъ.
Я единый Богъ предвѣчный,
Я и сущий, я и вѣчный,
Самъ супруга и супругъ —
Безконечный 'Божій кругъ,
Изъ себя и выходящій,
И въ себя опять входящій:
Я начало и конецъ,
Самъ и матерь, и отецъ.
Я Всесвѣтъ неизмѣримый,
Я Всебогъ непостижимый,
Безначальный Свѣтозаръ,
Солнечный Вселенной царь.”
II.
И носячися въ темрявѣ,
Молвилъ Рожаницѣ Славѣ
Прабогъ, Прадѣдъ, Родъ Сварогъ,
Истинный единый Богъ:
8
«Я съ тобою двуединый
И вовѣки тріединый
Съ сыномъ нашимъ дорогимъ —
Вѣчнымъ Разумомъ Благимъ,
Богоноснымъ, правоправымъ,
'Богомудрымъ, нелукавымъ.
Я и въ Троицѣ единъ:
Я отецъ, и мать, и сынъ.
Самъ я и обсѣменяюсь,
Самъ рожу и нарождаюсь,
Я — Владиміръ великанъ,
Всеобъемлющій Троянъ!»’
Говорила Слава Богу,
Тріединому Сварогу:
“Я жена и дочь твоя,
И твоя же матерь я.
Ты мой мужъ и сынъ любимый,
И отецъ ты мой родимый.
Лучъ въ теплѣ, тепло въ огнѣ,
Я въ тебѣ, а сынъ во мнѣ.
Вѣчный Разумъ въ Духѣ Богѣ.
Вся Вселенная въ Сварогѣ,
А Сварогъ всесильный въ ней,
Въ Прабабѣ, Душѣ своей:
Неразлучны, недѣлимы,
И родные, и родимы.
Ты Владиміръ, Прадѣдъ Богъ,
49
Ты Господь, я твой чертогъ,
Сынъ — огонь святой межъ нами,
Огрѣвающій лучами
Неустанно самъ себя
И чертогъ твой, и тебя!”
ПІ.
Безконечна, величава,
Молвила Сварогу Слава:
“Ладо милая моя!
Огненная мощь твоя!
Сотвори святое царство,
Солнечное господарство,
Прогони сю темноту
И заполни пустоту.
Небо сотвори святое,
Синевою голубое,
А подъ кебомъ Бѣлый Свѣтъ,
Пышный какъ лилейный цвѣтъ.
Свѣту Бѣлому въ подругу,
Сотвори жену-супругу,
Вѣчную родилицу —
Землю мать кормилицу
Съ чуднымъ райскимъ огородомъ
И обвей ихъ небосводомъ,
Чтобъ синѣли всѣмъ въ привѣтъ
Словно незабудки цвѣтъ.
О
Въ радость матушкѣ землицѣ,
Вѣковѣчной роженицѣ,
Сотвори дѣдьковъ, людей,
ІЛгицъ іи рыбъ, комахъ, звѣрей,
Дерева, отавы-травы,
Въ нихъ цвѣты для большей славы,
и другую всяку тварь
Принеси ей, Боже, въ даръ,
Дай ей много благодати,
Чтобъ могла все прозябати
На стократный урожай
И творити тварямъ рай.»’
IV.
Тутъ Сварогъ, Господь Создатель,
Богъ Творецъ, міровъ ваятель,
Дивный въ дивахъ-чудесахъ,
На Вселенной ложеснахъ
Сталъ творити Божье царство,
Солнечное господарство,
Сталъ гоняти темноту,
Заполнити пустоту.
Силой силъ, со страстнымъ стономъ,
Встрясъ Сварогъ Вселенной лономъ
И пробилъ его лучомъ.
Взвившись молніей-мечомъ
51
Съ грознымъ громовымъ ударомъ,
Вмигъ разсѣкъ потьмы пожаромъ,
Солнцами запламенѣлъ
И громами загремѣлъ
Въ огненныя Божьи грубы:
“Потьмо, прочь туда на срубы,
Гдѣ грѣшитъ Грѣхъ Горесѣй
И вернугись не посмѣй!”
Здѣсь со силой дерзновенной
Страстно закрутилъ Вселенной,
Дунулъ и впередъ, м взадъ,
И міровъ посыпалъ градъ.
И Вселенная вскипѣла,
Завертѣлась, загудѣла
Съ преисподнихъ до небесъ
И замлѣла отъ чудесъ.
Въ роскоши, въ любви сердечной,
Въ Божьей ласкѣ безконечной
Крикнула: “Ю Боже мой!
Дивенъ ты въ душѣ живой,
Дивенъ ты на Бѣломъ Свѣтѣ
Въ солнечной своей примѣтѣ,
Дивенъ, славенъ въ чудесахъ
На землѣ и въ небесахъ!»’
52
И Вселенна стала ясной,
Полной солнцей и прекрасной
Какъ и самъ Свѣтильникъ Богъ
Ясность вѣчная—Сварогъ
Лазурный, Сѣрый и Черный
С вѣты
і.
Бъ ясномъ, золотомъ сіяньи
И во вѣчномъ ликованьи,
За звѣздами надъ землей,
За Лазоревой Межей
И Молочною Рѣкою,
Какъ и нашъ свѣтъ — вверхъ дугою,
Высится его сосѣдъ:
Небеса — Лазурный Свѣтъ.
Свѣтъ сей — царство Дѣда Бога,
Свѣтъ свѣтовъ, чертогъ Сварога,
Всѣмъ единаго Отца,
Сущаго всего Творца.
53
Свѣтъ сей—терема Вселенной,
Бабы Славы преблажѳнной,
Матери всего бытья
И кормилицы житья;
Скиніи Дѣдовъ прсславныхъ,
Твердь Сварожичей Державныхъ:
Громовержца Перуна,
Велеса — рунъ стригуна,
Вѣтроноснаго Стрибога,
Животворнаго Даждь-Бога
И княжны ночной поры —
Мокгоши, его сестры.
Тамъ, подъ золотой дугою,
За завѣсой голубою,
Въ лѣсѣ солнцей золотыхъ,
Высится Свята-Святыхъ,
Крѣпость, Вышняя Твердыня:
Правды и Любви святыня.
Въ ней стоитъ среди щедротъ
Полный ласкъ живой кивотъ
И блеститъ посредъ чертога
Солнечный престолъ Сварога.
Здѣсь въ сіяньи золотомъ,
На столѣ томъ пресвятомъ
Богъ во славѣ возсѣдаетъ,
Службы Божьи отправляетъ,
Пишетъ для людей завѣтъ
И благословячи Свѣтъ
Всеблагой своей рукою,
>4
Изъ кивота льетъ рѣкою
На землицу благодать,
Молвячи ей: “Добра Мать,
Буди благостной царицей,
Воздавай плоды сторицей,
Молочка изъ нѣдръ добудь
И подай всѣмъ щедро грудь!’’
Въ небесахъ тѣхъ безконечныхъ
Въ ласкахъ, радостяхъ сердечныхъ,
Небожители живутъ,
Съ ними и земной тотъ людъ,
Что лелѣялъ правду Божью
И растилъ любовь Сварожью.
Радость, радость тѣмъ душамъ,
Что взнеслися къ небесамъ,
Ввысь туда, за звѣзды сини
Подъ покровъ Любви богини,
Въ волны «солнечныхъ морей,
Въ брызни золотыхъ лучей,
Во дворы, чертоги Бога,
Въ цвѣтники, сады Сварога.
Тамъ, при пѣсняхъ, въ танецъ'ходъ
Вьется чудо-хороводъ:
Пріодѣты побоярски —
Роскоши, блаженства, ласки
Подъ руки Любовь ведутъ
И вѣночекъ Правдѣ вьютъ.
Правда солнцами 'Сіяетъ,
55
А Любовь всѣхъ обнимаетъ
И садится съ ней на тронъ.
Всѣ имъ отдаютъ поклонъ
И кимвалять на кимвалахъ,
И ібряцаютъ на бряцалахъ,
Славословячи Творца,
Правды и Любви Отца.
П.
За долами, за гораміи,
За Воздушными Морями
И за временной Межей,
Внизъ дугою, подъ землей,
Тутъ-же за Великъ-Потокомъ,
Прицѣпившись заднимъ бокомъ,
Мракомъ бьетъ ея сосѣдъ:
Замогильный Сѣрый Свѣтъ.
Свѣтъ тотъ — навь царя Морилы
И царицы Мглы Могилы;
Ямы, дыры, мри-дворы
Смертоносныя Мары
И Морилы слугъ — душъ Ловцы,
Водцы душъ и Піловцы-Вовцы
Черезъ тотъ Велжъ-Потокъ
На другой, на сѣрый бокъ,
Въ Тотъ свѣтъ смерковъ и морилокъ,
Мрака и сырыхъ могилокъ,
Въ жуткую, пустую глушь,
Во дворы Пріемцы душъ.
56
Нѣтъ темнотъ тамъ, ни сіяній
Нѣтъ утѣхъ, ни гореваній,
Ни желанья, ни мечты.
Свѣтъ загробной пустоты
И безъ мысли, и безъ дѣла;
Тайники людского тѣла
Въ непробудномъ смертномъ снѣ,
Въ полной, страшной тишинѣ;
Мѣсто маръ пустыхъ скитаній,
Навій-тѣней пребываній
Въ смертномъ, полномъ забытьи
Въ замогильномъ томъ житьи.
Въ нави той, въ томъ
Сѣромъ Свѣтѣ,
Въ мрачной, жалостной примѣтѣ
Вмѣсто солнца бродитъ Мракъ
И ползетъ Слѣпунъ^Червякъ,
Что 'безъ жалости, безъ злости
Точитъ тѣло, точитъ кости
Въ непроглядной сѣрой мглѣ
Въ дань Моренѣ, прѣлой тлѣ.,
ІП.
За Межею Смоляною
И за Черною Рѣкою,
Подъ могилами, въ обходъ,
Облѣпивши нави сводъ
И дугою внизъ торчачи,
Дымомъ, сажею коптячи,
57
Повисаетъ Ямъ сосѣдъ:
Грѣхоносный Черный Свѣтъ.
Свѣтъ тотъ — пропасти бездонны,
Сру-бы, болота зловонны,
Царство злого упыря,
Прагрѣха, всѣхъ золъ царя
И царицы многогрѣшной,
Потъмы Черныя, кромѣшной,
Станъ чертей, ихъ байструковъ,
Срубовъ вѣрныхъ гайдуковъ.
Тамъ, на срубахъ,
въ Черномъ Свѣтѣ,
Въ смоляной своей примѣтѣ,
Вмѣсто солнца бродитъ тьма:
Потьма Черная сама.
Тамъ бушуетъ подъ потьмами
Пекло съ вѣчными огнями:
Мѣсто каръ изъ злыни рукъ,
Бездна горя, бѣдъ и мукъ
Въ черныхъ, ѣдкихъ дыма клубахъ.
Горе, горе тѣмъ на срубахъ,
Кто попалъ туда со зломъ,
Замороченный грѣхомъ!
58
Небеса и Бѣлый Свѣтъ
і.
Бъ небесахъ святыхъ, во вышнихъ,
Въ солнечныхъ палатахъ пышныхъ,
На престолѣ пресвятомъ,
При кивотѣ золотомъ
Царствовалъ Господь могучій,
Духъ премудрый, Лучъ горючій,
Всеблагой предвѣчный Богъ,
Праотецъ боговъ — Сварогъ:
Сотворитель, вседержитель,
Черной Потьмы покоритель,
Прабогъ, наистаршій Дѣдъ,
Сила силъ, всевидъ, всевѣдъ.
Богъ Творецъ, міровъ ваятель,
Родъ родовъ и жизнедатель,
Все обсѣменяющій,
Все и зарождающій.
Царствовалъ съ Богиней Славой,
Богомудрой, величавой,
Праматерью всѣхъ боговъ,
Тѣхъ Сварожичей Дѣдовъ,
Что сіяли чудесами
Надъ землей подъ небесами
Въ радость людямъ и дѣдькамъ —
Златокрылымъ бѣлбожкамъ.
59
Звали Славу и Вселенной,
Рожаницей всеблаженной
Всякаго дыханія
И существованія,
Всѣхъ міровъ неизмѣримыхъ,
И невидимыхъ и зримыхъ;
Ложеснами Всетворца,
Безъ начала и конца,
Всевмѣщающей и цельной,
Двуединой, нераздѣльной
Частью Бога существа,
Одного лишь божества:
Перваго всеміра Бога,
Бога всѣхъ боговъ, Сварога
Дѣда всемогущаго,
Духа вездѣсущаго.
II.
И на ложеснахъ Вселенной,
Прабогини вдохновенной,
Богъ творилъ и создавалъ,
И, создавши, опекалъ
Съ лаской какъ Отецъ Создатель,
Благъ и милостей податель
Дивенъ въ дивахъ-чудесахъ,
На Вселенной ложеснахъ
Небо сотворилъ святое,
Синевою голубое
И послалъ подъ сводъ міровъ
Приборовъ своихъ, Дѣдовъ:
Всѣхъ свѣтилъ царя Даждь-Бога,
Воздуховъ царя — Стрибога
И царя огней, вьюна —
Громовержца Перуна,
Чтобы небо надзирали,
Въ вѣчной красотѣ держали,
Стерегли бы неба сводъ
Отъ несчастій и невзгодъ.
И на ложеснахъ Вселенной,
Рожаницы всеблаженной
Сотворилъ Богъ Бѣлый Свѣтъ —
Пышный какъ лилейный цвѣтъ.
Свѣту Бѣлому въ подругу,
Сотворилъ жену-супругу —
Землю мать родилицу,
Щедрую кормилицу
Съ чуднымъ райскимъ огородомъ,
И обвилъ ихъ небосводомъ —
Голубою пеленой,
Чтобъ блестѣли синевой.
Въ радость же 'Землѣ царицѣ,
Вѣковѣчной роженицѣ,
Сотворилъ дѣдьковъ, людей,
Насѣкомыхъ, птицъ, звѣрей,
61
Рыбъ и змѣй, деревья, травы,
Въ нихъ цвѣты для большей славы
Окропилъ ее дождемъ
И согрѣлъ небесъ огнемъ.
Дал ей много благодати,
Чтобъ могла все прозябати
На стократный урожай
И творити тварямъ рай:
Всѣхъ поити и кормити,
Счастьемъ, роскошью дарити.
И опять послалъ своихъ
Приборовъ, Дѣдовъ благихъ,
Чтобы Землю опекали,
Пригрѣвали и ласкали
Какъ дитя любимое,
Небесамъ родимое:
Дѣда Велеса еъ кобзою,
Съ чересомъ и налитою —
Полными святыхъ даровъ
Для людей и для дѣдьковъ;
Всеблагую Бабу Ладу,
'Всѣхъ заступницу, отраду
й другихъ Сварожмчей,
Всесвѣтлѣйшихъ божичей.
62
ІП.
Какъ и Слава Рожаница,
Дѣдъ имѣлъ четыре лица.
Потому-то видѣлъ онъ
Сразу съ четырехъ сторонъ
Всѣ четыре міра роги.
Уперши о землю ноги,
Онъ глядѣлъ на Бѣлый Свѣтъ
Отъ предвѣчныхъ долгихъ лѣтъ
Всѣми восемью очами,
Слушалъ восемью ушами.
Отъ его восьми очей,
И его восьми ушей
Не ушло ничто на свѣтѣ:
Ни брень-шчелочка на цвѣтѣ,
Ни бжумъ мушечка въ травѣ,
Ни мысль-дума въ головѣ;
Замѣчалъ и макъ въ сусѣкѣ
И грѣшочекъ въ человѣкѣ.
И не диво, что Сварогъ,
Солнечный единый Богъ,
Былъ всевидомъ и всевѣдомъ,
Знающимъ все, Мудрымъ Дѣдомъ,
Необманутымъ никѣмъ,
Несравненнымъ Богомъ всѣмъ.
Потому-то онъ съ сознаньемъ,
Съ разумѣньемъ, пониманьемъ,
Съ Мудростью Святой своей
Управлялъ вселенной всей.
63
Былъ правителемъ свѣтлѣйшимъ,
Милостивымъ и добрѣйшимъ,
И отцомъ былъ всеблагимъ
Тварямъ дѣдьчимъ и людскимъ.
Словно эти обороги,
Онъ смотрѣлъ четыре роги
Государства своего —
Свѣта Бѣлаго всего.
Крѣпостью былъ недѣлимой
Рогомъ — Мощью нерушимой,
Сей единый, вѣчный Богъ —
Сила силъ, Бсемощь — Сварогъ.
То его Всерогомъ звали,
Свѣтовидомъ величали:
Съ четырмья свѣтъ-лицами.
Солнцами зѣницами.
Міръ весь былъ въ Одномъ Сварогѣ,
І^рибоги въ одномъ Свабогѣ,
Всѣ особо, всѣ въ одномъ,
Словно въ колосочкѣ томъ
Зерна золотой пшеницы:
Многи боги въ Единицы.
То Сварогъ — тотъ самъ Всерогь,
То Свабогь — тотъ самъ Всебогъ,
Царъ Свавидъ святой, небесный,
Дѣдъ Всевіидъ, Духъ безтѣлесный
Всей вселенной властелинъ,
Володаръ міровъ Одинъ,
Богъ единый въ лицахъ многихъ.
Въ немъ вмѣщалися всѣ боги:
Дѣдъ Перунъ и Дѣдъ Даждь-Богъ,
Дѣды Велесъ и Стрибогъ,
Всѣхъ отрада Баба Лада,
Бабы Жива, Рада, Млада
II другіе божичи
Свѣтлые Сварожіичи,
Что радѣли какъ о цвѣтѣ
О любимомъ Бѣломъ Свѣтѣ
И носилися въ хвалѣ
По славянской всей землѣ.
65
Приложенія
Сельскій Вечеръ
Ой ти сельский Вечеронько, солоденька розмовонь-
ко, розмовонько солоденька, тиха радосте тихенька.
Хто тебе не переживъ, той и счастя не доживъ,
счастечка сердечного, мира безконечного,
розкоші безмірноі, втіхи непомірноі.
Якъ по дневнихъ по трудахъ, по гіренькихъ по журбахъ,
по тяженькій по роботі, по десятімъ перепоті, —
якъ газда зъ газдинею й зі сво.евъ родиною
тай зі всьоаъ челядоньковъ, зъ тихою розрадоньковъ
якъ зійдутся всі въ хатині при вечерній при тодині,
за вечернимъ за столомъ, за хозяйскім за добромъ.
Усміхнеся хотя ладі — мужъ жені — своей розраді,
якъ вечероньку подасть й усміхъ усміхомъ віддасть.
Тішится на небі Лада й страхъ тому богиня рада,
іцо въ хатинонці погода, що въ родиночіці миръ й згода.
Кушаютъ всі Лады дари, а вечерні люби чари
душу й тіло пеленаютъ, тутъ й утому навіваютъ,
думи й думкі золотіі, оолоденькі й любі мріі,
до. розмовонькі манятъ, тутъ ласкаютъ, тутъ й пестятъ.
ИЛЬЯ ТЕРОХ
68
Дайбожко и Зоря
3 А ПЪВ Ъ
Соловій старых времен — й слава русских всіх племен,
Діда Велеса внук славный, віщ боян наш стародавный,—
Прогнаный из русских хат — втік до дідовских палат.
Втік й Дід Велее з налитою й Русь зіетала сиротою.
Ніт Баяна віщуна й пропадае старина.
Чужина выпросилась в сваты, забрела до русской хаты
й старину бере в полон, та еще проч гонит вон.
Чужина» сидит на лаві, — старинонька на мураві.
Чужина пресь за столомъ, — старинонька під вікномъ
На дворі стоіт бідненька, въ лютім гореньку, сумненька,
На своім старім гумні, — як в чужій тій стороні.
Старинонька не газдыня, а чужая лиш рабыня,
Чужинов обідрана й чужині злій піддана.
Старины своі чужатся, чужиновъ чужов гордятся.
Несчаслиіва в нас звізда, тай тому така біда.
Я хотів бы вам заграти й сказку-быль вам заспівати,
Як співали в нас колись, що лиш слухай тай дивись.
Що-ж пак вчиню, що-ж пак вдію? Я співатоньки не вмію.
Якъ бы так лиш козачка, коломыйкі, трепачка —
Може й я вам заспівав бы й сам себе не завстидаів бы.
69
Но співати о любви в небесах, не на земли,
Там — в небеснім синім морі, на небеснім тім просторі
Межи ясный Соненьком — легиньом Дайбоженьком
й межи дівоньков прекрасной—Зореньков на небі яснов,
Не на силы то м-оі. Пробуйте вы хто своі.
До того я не беруся, бо як смертный не годжуся.
Я-ж не Велесів боян, а простенькій лиш серпан
Попросив бы я Свят-Бога Діда Велеса 'Сварога,
Віщ Баяна всіх Дідів, русских тих старих богів.
Щоб втворив свій черес чарів й калиту небесных дарів,
Щоб не скупивсь добротов, щоб розщедривсь калитов,
Тай мене зробиѳ баяном живоструиным впц-торбаном
Звуком тим своім живим, звуком райоким чарівным.
Попросив бы я Свят-Діда чарівного співовіда
Щобы свій той божий чар, той бояній чудный дар
Зі свойов святою кровю даровая мені з любовью, —
Вдуну® в серце віщий дух, заостри® мій земный слух
Й даровая ми божій голое — той Баян Небес, Дід Волос,
Щоб і я став вмцуном, земным божим співуном,
Щоб і я міг заопівати й на торбані вам заграти.
Вымолив бы в Волоса божого чуд-голоса,
Так пак що-ж? Его прогнали, в безвіети ікудась заслали.
Волоса на небі ніт й заснітився русскій світ.
По старому не спіівают, чудо-піевщ не лунают,
На Руси ніт віішунів, ніт й баянів співуиів.
Вже не чути о щедрівках, о веснівках, о гаівках,
Тих чуд-піеняхетародавных—тихбыйин і думок славных,
Від котрых вздох персъ згрудей й сльозы лились из очей
Пахло свято-русским духом Русь вся наіповнялась слухом
О минувших славных днях й русских свят-ботатырях.
Старина гет пропадае, пліенев й мохом поростае . . .
70
Муз чужих я не хочу, ними вам лиш насмічу.
Бо богині ті чужіі —кроволюби й страшно зліи,
Як <пак тіі пауки, так як пявки слизняки.
Мысли все у них кроваві, пісні красні, но лукаві:
Красотов свойов манят, душу труют вам чорнят.
Все співают лиш о крови, о війнах о хитрій змові,
Лиш о блудниках богах, лютых, злых богатырях.
Не люблю я вида крови, хитрой, лестной іх розмови,
Ненавиджу тих княгинь — із чужих небес богинь,
То й не буду іх благати, помогати ми опівати.
НАЙДОРОЗШОІИУ УЧИТЕЛЮ
Тебѣ нашъ славный учитель, сихъ щирыхъ пару словъ.
За трудъ Твой не оцѣненный:
И скромный даръ, преданность и любовъ,
Пріймы отъ насъ учитель почтенный:
Не въ силѣ мы, высказать свои чувства,
На скромномъ семъ паперѣ анѣ устами!
За Твою науку, что черпаемъ мовъ съ жерела,
Котра пливетъ съ устъ Твоихъ струями . . .
Чи рѣчь держишъ, чи чтеніе,
То все плыветъ рѣкой,
И музыка, и нотное пѣніе,
Все умъ Твой. И Русь Прикарпатская горда Тобой!
Чи будешь здѣсь, чи вернешь въ родной край,
И часомъ .взглянешь на паперъ сей!
Тогда вспомни, минуты прошлыхъ дней
Розмову, науку Твоихъ учней . . .
И въ серцахъ нашихъ, останешъ Ты на вѣкъ,
Любовъ къ Тебѣ, не сгасне никогда!
И дѣтьямъ своимъ, минувшость прошлыхъ дней,
Разскажемъ. Чтобъ память славилась Твоя! . . ,
Прійми сей скромный даръ,
Котрый отъ сердца передаемъ
И жий на славу Руси и намъ,
За трудъ Твой, сердечно благодаримъ . . .
Нехай славится имя Твое, якъ широкій Свѣтъ!
Съ восторгомъ сердца, всѣ вмѣстѣ споемъ Тебѣ
Многая лѣтъ! . . .
Отъ ученниковъ Р. Г. Клуба въ Нью-Іоркѣ
дня 12 го Іюнія 1920 года
Даніилъ Сысакъ
72
ПЛАСТИНКИ ВИКТОРЪ КОМПАНИ НАПЪТЫЯ
ХОРОМЪ ИЛЬИ ИВАНОВИЧА ТЕРОХА ЦЬОРОХА
Свята Вечера (Рождество) 68890 А—Б часть I іи вторая
Іорданъ (Щедрый Вечеръ) 68891—А—Б ч. I и вторая
Колядники V—21001—А—Б ч. 1 и вторая
Новый Рікъ (Новый годъ) V—71000—А—Б ч. 1 и вторая
Великъдень—Викторъ 68940—68941—68942,
Зелени Свята (Русаліи)—Викторъ—27—68985 (43381)
Ой на Ивана, на Купала Викторъ 27—68984 (43378)
Карпаторусское Весѣле (Галицко-Русская Свадьба)
Вѣнкоплетены и Росплетены Косы: Вик. Ѵ-72005 (71080)
Дарованье и Коровай: V—72006 (71009)
Вѣнчание: V—72007 (71010)
Гостина (Гостьба) и Танцы: V—72013 (71012)
Молодица и Забирины-Пересувины: V—72014 (71013)
Слѣпый Лѣрникъ—Пѣсня о Горѣ.Голгофѣ 20-81675—А
Пѣснья о сироткѣ Марисѣ 20—59047 (45695)
За Русь музыка И. Цьороха у 21002-А.
Майнеры, музыка Цьороха (42417)
въ аранжировкѣ Цьороха
Пора, пора за Русь
Женчики, — 27-68972 (42458)
Моя мила съ чорными очима — чардашъ
20-59045 — А (45597)
Ой де ты мя поведетъ — Мазурка 20-5905—В (45598)
Чіе то поленько неоране? Валье 20-59066-А (42460)
Поточокъ, быстра рѣченька—Мазурка 20-590Ѳ6-В (42461)
Дровосѣки 20-68973-В
Пѣснья Косарей 20-68973—А
Пѣснь о Довбошѣ и Бодааревнѣ 20-59080
73
ОГЛАВЛЕНІЕ
ПРЕДИСЛОВІЕ______ стр' 7
Илья Ивановичъ Терохъ
Біографическій очеркъ	и
Поэма «Сварогъ»:	45
Сварогъ и Слава 	47
Лазурный, Сѣрый и Черный Свѣтъ	53
Небеса и Бѣлый Свѣтъ	59
Приложенія 	67
ПРЕДИСЛОВІЕ
Къ Третьему тому Поэмы
Поэтическая обработка древне-славянскаго міропо-
ниманія задумана и выполнена Ильей Терохомъ въ видѣ
поэмы-трилогіи: I. Поэма “Сварогъ”. П. Поэма “Сѣрый
Свѣтъ” III. Поэма “Черная Потьма”.
Вышла въ свѣтъ лишь первая часть трилогіи — поэма
“Сварогъ”. Издана она въ трехъ томахъ.
Томъ первый включаетъ біографію Автора и началь-
ную часть поэмы.
Второй томъ, напечатанный при жизни автора въ
1941 году и озаглавленый “Карпаты и Славяне”, содер-
житъ въ себѣ преданіе о сотвореніи Карпатъ и Славянъ.
Этому тому Авторъ предпослалъ свою вступительную
статью, въ которой собраны и освѣщены историческія
данныя о религіи, обрядахъ, довѣріяхъ и обычаяхъ древ-
нихъ славянъ. Сверхъ того Второй Томъ снабженъ при-
мѣчаніями, перечнемъ миѳологическихъ именъ и слова-
ремъ старославянскихъ словъ.
Настоящій выпускъ является томомъ третьимъ.
Л ЮЛЬ и ляля
1.
«Люлю, Люлечку, сварожку!» -
Лада крикнула Люббожку.
«Вмигъ изъ люльки вылѣзай
И спѣши на землю въ рай.
Много нынѣ тамъ работы,
Ярой на любовь охоты,
Много красныхъ тамъ дѣвицъ,
Зрѣлыхъ, спѣлыхъ отдавилъ.
Сколько тамъ дѣвицъ косатыхъ,
Столько-жъ молодцовъ усатыхъ.
Съ Богомъ, Люлю, въ добрый часъ!
Вотъ тебѣ и мой приказъ:
«Косы помотай съ усами,
А усы свяжи съ косами:
Въ косу усъ туда-сюда,
Чтобъ держался въ ней всегда.
Въ Ляли шелковый мѣшочекъ
Всыпь ей полненькій горшочекъ
Зернышекъ любви въ запасъ.
Размотай себѣ сейчасъ
Съ мотовила нитокъ крѣпкихъ —
Тѣхъ любовныхъ витокъ, цѣпкихъ
И на цѣвки ихъ навей.
Лялѣ въ жбанъ налей скорѣй
Меду изъ Волоса бочки —
9
Вмѣсто райскихъ леденцовъ:
Краснымъ дѣвамъ для примочки
Для приманки молодцовъ.
Накались огнемъ любовнымъ, —
Жаромъ Божьимъ, не грѣховнымъ
И слети съ небесъ орломъ
Съ Чичей Лялей подъ крыломъ
На славянскія равнины,
На горбы и полонины.
Тамъ сейчасъ возьмись за трудъ
И, смотри, безъ баламутъ!
Пусть влобляются навѣки
Славы и Сварога рѣки,
И влюбивши, подъ конецъ,
Подведи ихъ подъ вѣнецъ»
И послушенъ Люль-Люббожко,
Хватъ въ дѣлахъ любви сварожко,
Прочь прогналъ Лѣнивый Сонъ,
Выскочилъ изъ люльки вонъ
И себѣ тутъ крикнулъ Лялѣ,
Спящей въ люлькѣ хотѣ-кралѣ:
«Лялечко, и ты вставай,
Полетимъ на землю въ рай.
Много нынѣ тамъ работы
Ярой на любовь охоты,
Много подъ вѣнецъ дѣвицъ,
Красныхъ, милыхъ какъ зарницъ.
Сколько тамъ дѣвицъ косатыхъ,
Столько-жъ и юнцовъ усатыхъ.»
10
11
Мигомъ накрутилъ шнурковъ,
Ниточекъ развилъ съ витковъ —
Тѣхъ любовныхъ нитокъ, крѣпкихъ
Хоть невидимыхъ, но цѣпкихъ,
Самъ на цѣвки намоталъ,
Да въ зо бейку ихъ поклалъ.
Въ Чичи шелковый мѣшочекъ
Всыпалъ полненькій горшочекъ
Зернышекъ любви въ запасъ,
Чтобы были въ каждый часъ
Для потребы подъ рукою,
Чтобъ не гнатися стрѣлою
Всякій разъ на небеса
Какъ смотается коса
Съ усомъ каждымъ волосочкомъ.
Потрясаючи мѣшочкомъ,
Люль ходилъ впередъ и взадъ,
Чичѣ молвилъ:
«Какъ я радъ!
Броситъ въ сердце молодое
Зернышко любви святое,
й когда сейчасъ оно,
То любовное зерно
Примется и разрастется,
Тутъ любовь и расцвѣтется.
Крѣпкая, какъ сталь, любовь.
Что вскипитъ въ сердечкѣ кровь,
11
Будетъ вѣчно въ немъ кипѣти
И святымъ огнемъ горѣти,
Быочи лаской изъ грудей
И сіяньемъ изъ очей.
И любовь та не пустая,
А небесная святая,
Лады безподобный даръ,
Изъ ея любовныхъ чаръ!»
Грѣючись огнемъ любовнымъ,
Жаромъ Божьимъ не грѣховнымъ,
Любичъ Лялю цѣловалъ
И отъ радости кричалъ:
«Угодила Славѣ Лада!
Будетъ Баба рада-рада
Перемотаннымъ косамъ
И острящимся носамъ,
Ой горѣти будутъ щечки!»
То сказавши, Люль изъ бочки
Лялѣ въ жбанъ налилъ медку,
Огненнаго липняку —
Страстной сладости — отборной,
Чародѣйной, любветворной
Изъ небесныхъ липъ цвѣтовъ,
Изъ небесныхъ пчелъ сотовъ,
Пасѣки Волоса Дѣда
Да не ждучи и обѣда,
Люль слетѣлъ съ небесъ орломъ
Съ Чичей Бабой подъ крыломъ
На славянскія равнины,
12
На горбы и лолонины,
И сейчасъ безъ баламутъ,
Съ Лялей принялся за трудъ.
III.
ПІирячи любви пожары,
Стали подбирати пары
Изъ славянскихъ Божьихъ рѣкъ,
Чтобъ дружилися вовѣкъ.
Чича Баба дѣвъ искала
И невидимо вступала
Въ каждую изъ нихъ наспѣхъ
И любви учила всѣхъ:
Какъ моргати бровоньками,
Какъ манити оченьками
Суженаго молодца,
Чтобъ дойти съ нимъ до вѣнца;
Какъ тихонько, съ силой страсти,
Въ сердце милаго попасти,
Бросити любви зерно,
Чтобы тамъ взошло оно
Ярь — любовью — неземною,
А небесною, святою,
Бьющей лаской изъ грудей
И сіяньемъ изъ очей.
Между тѣмъ Любмель Люль-
божко,
Вѣчно влюбчивый сварожко,
13
Подбиралъ со всѣхъ концовъ
Крутоусыхъ молодцовъ
И училъ ихъ хитрой штукѣ —
Страхъ запутанной наукѣ,
Какъ себя въ любви вести,
Чтобъ арбуза не нести;
Что чинити на свиданьи,
Говорити при прощаньи
Красной дѣвѣ молодой,
Чтобъ не встрѣтитись съ бѣдой.
Все тутъ было подъ рукою:
Нитки вити усъ съ косою,
Зерна на любви посѣвъ
й медокъ для губокъ дѣвъ.
IV.
Не легка была работа,
Эта на любовь охота,
Много было тутъ труда,
Бѣготни туда-сюда.
Нужно было и влюбляти,
Свадьбы всѣмъ подготовляти,
Вѣчно нѣжити любовь,
Чтобъ не стыла въ жилахъ кровь.
Ляля и Люльбогъ мотались,
Съ ногъ валились, утомлялись
И отъ тягостныхъ работъ /
Градомъ съ нихъ катился потъ.
4
Подобравши дружно пары,
Наводили страхи-чары
И бросали зеренца
Въ дѣвушку и молодца,
Чтобъ въ сердцахъ ихъ
разрастались
И любовью расцвѣтались..
Въ тотъ самъ мигъ Любмель,
хитрецъ,
Такъ моталъ ихъ подъ вѣнецъ:
Съ правымъ усомъ лѣву косу,
Внизъ подъ ушко, ближе къ носу,
Чтобъ уста сходилися,
А носы острилися
Въ, часъ живого поцѣлуя
Послѣ словъ святыхъ «люблю я»,
Въ часъ, когда спираетъ духъ,
Слѣпнутъ очи, глохнетъ слухъ-
Крѣпко Люль моталъ шнурками,
Да еще скрѣплялъ узлами:
Въ косу усъ сюда-туда,
Чтобъ держался въ ней всегда.
Лялечка стояла съ жбаномъ,
Съ Велеса медкомъ-дурманомъ
И когда ужъ сердцеловъ,
Былъ съ мотаніемъ готовъ,
Чича дѣву цѣловала
И въ уста ей наливала
Сладострастно™ медку,
15
И румянила щеку.
Губки дѣвы услащались,
Страстнымъ медомъ наливались
Парень явно и тайкомъ
Упивался «имъ медкомъ.
Дѣвушкѣ моргалъ бровями
II молилъ ее словами:
«Поцѣлуй еще хоть разъ,
Иначе умру сейчасъ!»
Дѣва со страху дрожала,
Чтобъ не умеръ подставляла
Милому свой сладкій сотъ:
«На, цѣлуй ужъ, грѣховодъ!»
А коли же поцѣлуя,
Даже послѣ словъ ‘люблю я’
Дѣва не дала ему,
Суженому своему,
Онъ тогда дурѣлъ отъ муки.
Поцѣлуи кралъ у злюки,
Говорячи: «Жизнь моя!
Безъ медку шалѣю я!»
Какъ бы вы поразсуждали
Не было хитрѣй Любъ-Ляли.
Чтобъ не мучитись вовѣкъ
Бралъ влюбленный человѣкъ,
Подъ вѣнецъ свою дѣвицу,
Тутъ же ченчилъ въ молодицу
И тогда ужъ въ выръ и бродъ
Пилъ безъ просьбы Лялинъ медъ.
16
Съ хитростію прелукавой
Лѣвый усъ съ косою правой
Люль резинкою моталъ
Да еще и закрѣплялъ
И заматывалъ узлами
Близко устъ, тутъ подъ носами.
Какъ лишъ губы молодца
Сплыли съ дѣвушки лица
Послѣ спертаго дыханья,
Послѣ перваго лобзанья
У воротъ наединѣ,
То есть какъ уже вполнѣ
Носикъ съ носомъ раэопіли'ся,
Губка съ губой разбрелися,
Чтобъ схватити въ груди духъ,
Тутъ резинка снова — ухъ!
Молодца шальныя губы
Прямо дѣвѣ въ бѣлы зубы.
Вновь носы острилися,
А уста лѣпилися
Для второго поцѣлуя
И совсѣмъ безъ словъ «люблю я».
Не было когда, никакъ,
Духъ схватити хоть сякъ-такъ.
Смотанные обнимались,
То и дѣло цѣловались.
Люля хитростная прядь
Носъ на носъ гнала опять.
17
А въ концѣ концовъ Люльбожко,
Сей мотунъ и плутъ сварожко,
Парня въ губы цѣловалъ
И цѣлуючи, вдувалъ
Въ молодца огонь горючій,
Нѣжной ласкою кипучій,
Грѣющій тепломъ живымъ,
Любвеноснымъ, огневымъ.
Наливалъ Любмель недаромъ
Молодца любовнымъ жаромъ.
Безъ его огня-тепла
Дѣва жити не могла.
Говорила:
“Ладо, Ладо,
Сердце сердцу мило, радо,
Коль зажгла ты въ нихъ любовь!»
Такъ шептала вновь и вновь,
Все о миломъ тосковала
И о чепчикѣ мечтала.
Вѣдь чепецъ изъ мужа рукъ
Былъ концомъ дѣвичьихъ мукъ.
Мучилась тугой большою,
Милаго звала душою:
“Прилети, о милый мой:
Пусть вернется мой покой.
Отъ любви серденько таетъ
И тоска его съѣдаетъ,
Кровь сосетъ тоска змѣя.
18
Безъ тебя зачахну я
Какъ безъ дождика цвѣточекъ,
Какъ безъ солнца колосочекъ
И источникъ безъ воды.
Приходи, не жди бѣды!»’
А когда онъ съ простотою
Кликнулъ: ‘«Будь моей женою!”
Шла съ утѣхой подъ вѣнецъ,
А потомъ и подъ чепецъ.
Хоть на чепчикахъ стонала,
Косу стричи не давала,
Хоть и плакала навзрыдъ,
Какъ велѣлъ дѣвичій стыдъ,
Ню шептала: “Ладо, Ладо!’’
Кибалку носила радо,
Вѣдъ подъ ней, какъ подъ
крыломъ,
Грѣлась милаго тепломъ.
VI.
Чтобы много не писати
И потомству передати
Въ краткости о Люлѣ сказъ,
Мы еще изложимъ разъ,
Какъ начавши отъ морганья,
Дѣло шло до цѣлованья,
А отсюда до вѣнца;
Какъ добравшись до чепца,
Дѣло то неслось въ День Ладинъ
19
Быстрымъ бѣгомъ до покладинъ
И какъ тутъ, безъ баламутъ,
Завершало тяжкій трудъ
И кончало путь-дорогу
Въ радость Лялѣ и Люльбогу,
Въ радость матери благой —
Бабѣ Ладѣ дорогой.
Опытный въ любви Люббожко
Бралъ 'сердечную дорожку.
Въ молодца входилъ тишкомъ
И любви училъ тайкомъ.
Ляля въ дѣвушку вступала
И Любмелю помогала,
Чтобы вѣрный былъ успѣхъ,
Чтобъ съ любви не вышелъ грѣхъ.
И 'благая мати Лада
Не была бъ конечно рада
Видѣти свободный усъ,
А подъ нимъ сырой арбузъ.
Парень-Люль чиниль сю
штучку:
Дѣву-Лялю бралъ за ручку
И ласкаючи слегка,
Молвилъ: “Какъ пушокъ мягка!”
И при томъ глядѣлъ ей въ очи,
И моргалъ ей сколько мочи,
Говорячи разъ восьмой:
«Ненаглядный свѣтикъ мой!
Сердце ты мое ранила
20
И навѣки полонила.
Пробуй какъ оно дрожитъ
На одинъ твой милый видъ!»
Всякая дѣвица въ свѣтѣ
И увядшая, и въ цвѣтѣ,
Зажилитъ въ сто кипятковъ
Отъ такихъ любовныхъ словъ:
Покраснѣетъ какъ калина
И размякнетъ какъ вощина.
И когда теперъ она,
Безъ чужихъ очей, одна,
Не взяла прочь бѣлой ручки,
Люль второй хватался штучки.
Ручку клалъ себѣ на грудь
И шепталъ:
«Прижми чуть-чуть! . . .
Чуешь, какъ сердечко бьется,
Какъ оно къ тебѣ все рвется?
Вотъ-вотъ прыгнетъ изъ грудей!
Радосте моихъ очей!
Ты всѣхъ' лебедей бѣлѣе,
Красной вишни румянѣе,
Ты яснѣе всѣхъ зарницъ
И милѣе всѣхъ дѣвицъ!»
Чуючи какъ сердце бьется,
Какъ оно наружу рвется,
Дѣва сотилася въ сотъ.
Услащалась въ сладкій медъ
Отъ нежданныхъ словъ горючихъ,
21
Лаской огненною жгучихъ.
Паморочилась, вилась,
Не дрожала, а тряслась.
Люль чинилъ здѣсь третью
штучку.
Бралъ слегка другую ручку
И коли далась она,
Клалъ себѣ на рамена
Обѣ руки отданицы.
И смотрячи ей въ зѣницы,
Обнималъ ее какъ могъ,
Чтобы не слетѣла съ ногъ
Отъ любви сластей желанныхъ
И отъ паморокъ нежданныхъ.
Прижималъ къ душѣ своей
И шепталъ на ушко ей:
«Павонько моя, мой раю,
Безъ тебя я погибаю!
Сердце ты взяла мое,
Дай же мнѣ въ замѣнъ свое!»
Полопячи сердце дѣвы,
Любичъ пѣлъ на всѣ напѣвы,
Щебеталъ какъ соловей.
Зналъ свой промыслъ, мудралей!
Зналъ какъ голову вскружити.
«Вѣдь нельзя безъ сердца жити!
А не дашь его ты мнѣ,
Я сгорю въ любви огнѣ!»
22
Дѣва очи примыкала
И когда слегка сжимала
Бѣлу шею молодца,
Люль велъ дѣло до конца.
Хоть лишь при любви порогѣ,
Дѣло было на дорогѣ,
Усики (вотъ баламутъ!)
Были близко, тутъ какъ тутъ,
Около дѣвицы ушка,
А уста его какъ мушка
Ей бренѣли:
«Я въ раю!. . .
Дай мнѣ рученьку свою,
Будь же навсегда моею
И любовью ты своею
Тутъ сейчасъ, да поскорѣй,
Спеленай меня, огрѣй.
Отъ любви я пропадаю,
Ни житья, ни сна не знаю.
Охъ, спаси меня, молю,
Больше всѣхъ тебя люблю!
Вѣдомо: отъ словъ, люблю я
Близко ужъ до поцѣлуя:
Вздохъ одинъ, быть можетъ—два,
Ужъ природа такова.
Говорячи Щебетушко!’—
Любичъ цѣловалъ ей ушко,
Съ ушка брелъ онъ на лицо,
Ласку пьючи какъ впнцо.
23
Дѣва закрывала очи
И теперъ ужъ «о всей мочи
Прижимала молодца,
Пьючи жаръ его лица.
Люль подъ носикъ бралъ
дорожку.
Шелъ помалу, понемножку,
Долго по лицѣ блуждалъ.
Смакъ себѣ подготовлялъ
На малиновыя губки
И на медъ небесный любки.
Поцѣлуи устъ, хитрецъ,
Оставлялъ онъ на конецъ.
Сколько силы, сколько мочи,
Цѣловалъ онъ брови, очи,
носика не забывалъ
И черезъ него скакалъ.
Плутъ былъ на другой ужъ
щечкѣ.
И какъ шмель тотъ по цвѣточкѣ,
Вверхъ и внизъ бродилъ по ней
И на шейку брелъ живѣй.
Личико расцѣловавши,
Вкуса досыта набравши,
Люль спиралъ въ себѣ весь духъ
И, закрывши очи, — бухъ!
Съ всею мощю, съ всею силой
Въ медовыя губки милой. . .
24
VII.
Спотыкалось время тутъ
И вертѣлся свѣтъ какъ шутъ
Дико, глупо, безрасудно,
Что и поняти то трудно
Почему теперь какъ разъ
Спотыкнулся тутъ Дѣдъ Часъ?
И никто не жди отвѣта
Ни отъ Часа, ни отъ Свѣта,
Да о симъ и не тоскуй,
это-жъ первый поцѣлуй!. . .
Съ солнцами въ закрытыхъ
взорахъ
Милые неслись въ просторахъ
Страсти сожигаючей
И любви ласкаючей.
Въ мощной силѣ любовластья
Упивались медомъ счастья
На цвѣтистыхъ берегахъ,
Здѣсь, на Ладиныхъ лугахъ,
Какъ голубки ворковали,
И какъ бабочки порхали
Порхъ! съ цвѣточка на цвѣтокъ,
Пыочи изъ ихъ чашъ медокъ.
Въ часъ безмолвнаго морганья,
Огненнаго цѣлованья
Отъ безпамятныхъ ужъ лѣтъ
У людей вертится Свѣтъ.
Персть въ одинъ мигъ исчезаетъ
25
И нарочно убѣгаетъ
Отъ счастливыхъ молодятъ.
И тогда они летятъ.
Въ пору спертаго дыханья,
Пламенного цѣлованья,
Какъ нарочно — каждый разъ! —
Спотыкается Дѣдъ Часъ
На своей прямой дорогѣ.
Озирается въ тревогѣ
И, задержуючи ходъ,
Не идетъ тогда впередъ.
Потому никто не знаетъ
Сколько миговъ уплываетъ
На горячій поцѣлуй.
Хоть и ходаки раззуй,
Хоть считай и до просинца
Отъ мизинца до мизинца —
Сбаламутишь каждый разъ!. . .
Шагу тутъ не ступитъ Часъ!
А пройдетъ лишь цѣлованье
И вернется въ грудь дыханье —
Часъ сейчасъ беретъ свой ходъ
И опять идетъ впередъ.
Такъ дурманилъ сей Люльбожко
Любветворный плутъ сварожко
Первымъ поцѣлуемъ всѣхъ.
И имѣлъ, хитрецъ, успѣхъ!
Но опять тутъ Свѣтъ крутился
И изъ дальнихъ странъ катился
26
Вновь подъ ноги молодятъ.
Чувствовали, что стоятъ,
Что земля опять подъ ними,
Съ всѣми свойствами своими.
Въ грудь ихъ вновъ вторгался
Духъ,
Въ очи взоръ, а въ уши слухъ.
Вновь шептались молодые
И теперъ ужъ, какъ шальные,
Цѣловались у воротъ
Ровнымъ счетомъ разъ пятьсотъ.
А коли отъ милованья,
Пламеннаго цѣлованья,
Отъ пылающей любви
Въ раскаленной ихъ крови
Не зажглись огнемъ ворота —
Цѣловалися безъ счета
Какъ съ Яриломъ Ярь-Весна
И калились до красна.
И зардѣвшись краснымъ цвѣтомъ,
Грѣлись какъ Купало съ Лѣтомъ
И калились добѣла.
Люль имъ не жалѣлъ тепла.
Здѣсь ужъ былъ конецъ наукѣ,
Первой той любовной штукѣ.
Подученый молодецъ
Звалъ дѣвицу подъ вѣнецъ.
Зайчикомъ скакалъ къ татуню
И просилъ свою мамулю:
27
‘«Матенько моя, спасай!
Расчиняй накоровай!
Я нашелъ себѣ дружину,
Красненькую какъ калину
У Багрѣевыхъ воротъ.
Дѣвушка какъ ярый медъ!
Отче, матенько, не ждите
И свалъевъ сегодня шлите,
Нанимайте, пакъ сейчасъ,
Ситко, скрипочку и басъ.
Буду красную дѣвицу
Наряжати въ молодицу.
Вейте гнѣздышко мое
И справляйте весѣлье!’’
Люль со свахами, сватьями,
Съ старостою и гостями,
Въ окруженіи бояръ,
Велъ влюбленныхъ Ладѣ въ даръ.
VIII.
Подружилися навѣки
Славы и Сварога рѣки.
Люля жаръ и Ляли медъ
Принесли обильный плодъ,
Стали рѣки накликати сь,
Стали свататись вѣнчатись.
Крикнулъ Волгѣ Дѣдъ Дунай:
«Кто твой милый, отгадай!»’
28
Волга молвила Дунаю:
«Ты мой милый, сердцемъ знаю!»
«Шлю тебѣ съ степей поклонъ!»—
Крикнулъ Лабѣ Тихій Донъ.
Молвилъ Савѣ Бугъ: «Голубко!»
А она въ отвѣтъ: ‘«Мой любко!”
Дринѣ заморгалъ Днѣстеръ,
А Марину звалъ Днѣперъ:
“Я люблю тебя безмѣрно
И любити буду вѣрно
Женушку свою вовѣкъ!’’
Всѣ, до наименьшихъ рѣкъ
На славянскихъ верховинахъ
И на роугскихъ ширь-равнинахъ
Крѣпко подружилися
И переженилися.
IX
Свадьба — это праздникъ
Хмеля,
Лады, Ляли и Любмеля
Святки Дана скакуна
И Бояна пѣвуна,
Жели мягкой и слезливой,
Живы мощной и бурливой,
Млады буйной и шальной
Съ молодостью наливной;
Праздникъ Радунки безумной
И Забавы многошумной,
29
Шалости съ головъ до пятъ.
Вѣдь на свадьбѣ всѣ шалятъ.
Тутъ не только молодые,
Но и старики сѣдые
Скачутъ, пляшутъ отъ души
Словно дѣти-малыши.
Волга первая вѣнчалась:
Для Дуная расплеталась
Подъ свой свадебный вѣнецъ.
А вѣнчалъ ихъ самъ Творецъ.
Свадьбу имъ справляла Слава,
Тѣшила гостей Забава,
Старостой былъ Окіянъ,
А музыкой самъ Баянъ.
Свашила имъ Тучи дочька,
Женка Окіяна — Мочка,
Лада коровай пекла —
И газдынею была.
Ладкали всѣ, веселились
И лихимъ танкомъ крутились:
Коломыйкой съ щупакомъ,
Съ мельницей и трепакомъ.
Князя славили, княгиню,
Свата, сваху, господиню,
Дружбу, дружку милочку,
Брата и свѣтилочку.
А когда навеселились,
Навертѣлись, накрутились,
30
Свахи бросили ѣду
И киягиню-молоду —
Волгу красную дѣвицу,
Нарядили въ молодицу:
Кибалочку поднесли
И примѣтку подвели,
Подкосивши прежде косы
Въ два дѣвичіе накосы
И сожегши ихъ средь слезъ
Ладѣ въ дань, на мѣсто розъ,
Да повѣсили на шею
Ладаночку съ костынею —
Молодой отъ Лады даръ
Противъ безмолочья чаръ.
И сейчасъ, недолго ждучи,
Бѣлой скатертью идучи,
Повели всѣ молодыхъ,
Ни то мертвыхъ ни живыхъ
Отъ насмѣшливыхъ гаданій,
Отъ стыдливыхъ пожеланій
На почепчины чепца
И покотины вѣнца.
На почепчинахъ бурливыхъ
И покотинахъ слезливыхъ,
Всѣ дѣвчата, кромѣ свахъ,
Пѣли съ слезами въ очахъ,
Какъ подружки пораненьку
Выводили Волгусеньку
Собирати любистокъ
И барвинокъ на вѣнокъ;
31
Какъ потомъ съ подруженьками,
Бѣленькими рученьками
Волга свой вѣнокъ вила,
Мысли межъ цвѣты клала,
Какъ плела, переплѣтала,
Думы горькія сновала,
Что отъ матеньки родной
Заберутъ ее къ чужой;
И какъ нынѣ, слезы лыочи,
На тулупчикѣ сидючи,
Свой вѣночекъ въ слезной мглѣ
Покатила по столѣ
Своему отцу на славу,
Матенькѣ на грусть коряву,
На тугу сестрамъ своимъ
И подругамъ дорогимъ.
Всѣ тутъ плакали, рыдали
По вѣночкѣ Волги-крали,
По ея красѣ-косѣ..
Такъ вздыхали съ Желей всѣ,
Что заплакали и стѣны.
«‘Мы не ждали 'сей измѣны
Волгусенько отъ тебя!»
Пѣли дружки отъ себя.
«Почему насъ покидаешь
И навѣки оставляешь
Нашъ дѣвичій, вольный станъ,
Черный отъ сердечныхъ ранъ?
Вѣдь тебя мы всѣ любили!
32
Что-жъ тебѣ мы учинили,
Что мѣняешь нашъ вѣнецъ,
На безносый сей чепецъ?
Мы плели его съ зорями
Не руками, а сердцами,
А теперъ вѣнокъ нашъ сей
Катишь прочь съ своихъ очей!
Свѣтъ тебѣ закрыла Лада
Н теперь ужъ ты не рада
Дѣвичьей своей красѣ:
Русой, шелковой косѣ!»
Отъ тяжелыхъ вздоховъ Жели
Рѣзалися въ печкѣ щели,
Слезы лилися со стѣнъ,
Какъ бы терли свѣжій хрѣнъ.
Плакали столы и лавы,
Охаючи: «Да куда вы
Волгу прячете отъ насъ
Въ горестный сей, черный часъ?
Волго наша, Волгусенько,
Мы зачахнемъ здѣсь скоренько,
Почернѣемъ мы всѣ тутъ,
Какъ тебя отъ насъ возьмутъ!
Кто обмоетъ насъ, когда ты
Прочь пойдешь изъ нашей хаты
Къ свекрамъ, своякамъ твоимъ,
Не роднымъ-то, а чужимъ?»
Отъ великія печали
Лавы съ горестью кричали:
«Колбички кто соскребетъ,
33
Какъ Дунай тебя возьметъ?»
Голосили печка съ грубой,
Ожегъ завывалъ съ юоцюбой:
«Кто насъ раскалитъ огнемъ,
Какъ оставишь ты нашь домъ?!»
Такъ всѣхъ разслезила Желька,
Что захлипала постелька,
Застучали баняки,
Ложки, миски и горшки.
Хата вся тряслась отъ стона
И рыданій макогона,
Прясницы и веретенъ.
Плакали кудель и ленъ,
Съ ними ведра, дѣжки, чаны,
Колотушки, чашки, жбаны,
А макотра отъ тоски
Разлетѣлася въ куокм
Отъ стенаній, завываній
И глубокихъ воздыханій
Крыша подымалася,
Изба колебалася.
Чтобъ прогнати плаксу Желю,
Поклонившись низко Хмелю,
Дружбы съ парнями въ подскокъ
Начали лихой танокъ.
Подтянувши шаравары,
Хватскія мужскія пары —
Сей съ примѣткою въ узлахъ,
Тотъ съ лощинкою въ сучкахъ,
34
Во время какъ разъ я кстати
Стали химку танцевати.
Въ буйномъ, вихорномъ танкѣ,
Съ голубцами въ вертлякѣ,
Съ удалью изучи кругомъ,
Такъ бросали тутъ другъ другомъ
Что всѣ гости въ перегонъ
Со етраху бѣжали вонъ.
Не уняли с я бы хваты,
Если-бъ и Баянъ изъ хаты
Не сбѣжалъ съ кобзой во дворъ,
Дверь закрывши на запоръ.
X
А когда приспѣлъ День Ладинъ,
День Любмеля и покладинъ,
Всѣ, жужжачи какъ шмели,
Чинно, важно повели
Князя и его княгиню
Какъ тазду ужъ и газдыню
Огородомъ и садомъ.
Возвратившися подъ домъ,
Гости двинулись къ порогу,
Прямо къ брачному чертогу,
Пѣснь поючи на ходу:
«Рѣжь, плужочку, борозду!»
Молодые съ миской каши
И со жбаномъ простокваши,
Только съ ложкою одной,
35
Шли среди толпы шальной.
Вдругъ, и гости, и бояре,
Въ свадебномъ хмельномъ угарѣ,
Кинулись гусемъ итти
И по тропѣ, по пути
Къ брачной молодыхъ кровати,
Стали живо танцевати
Кто шмеля, кто журавля,
Лугового щеголя,
Всѣ курлыкали, бжумѣли,
А бояре къ танцу пѣли:
Какъ, надувшись, пень шмелекъ
Лѣзъ къ шмелихѣ подъ пенекъ,
А шмелиха не боялась
Вздула крыля и смѣялась;
Какъ журавль 'среди полей
Брелъ вдоль бабьихъ коноплей
И какъ баба, вмѣсто гнати,
Стала журавлю моргати.
Отмахнувши журавля,
Гости съѣли киселя
II напившись браги смачной,
Подъ порогъ свѣтлицы брачной
Вправили кудель съ свѣчей
И съ курчавой коноплей.
Съ молодымъ передъ собою,
Гости грянули толпою:
«Любину, къ тебѣ кричу!
Запали теперь свѣчу
36
И введи въ мою ложницу
Вѣнчанную голубицу.
Люлю, Люлю, молодицу!
Ой, Любмель, открой намъ дверь,
Не кидай ты насъ теперь,
Коль 'Сь гудьбою и гостьбою
Посадилъ ты насъ съ собою,
Люлю, Люлю, насъ съ собою!
«Ой Любмель ты нашъ,
Любмель,
Кинь перину на постель,
Нацѣди намъ меду въ чаши
И налей намъ въ миску каши,
Люлю, милуй силы наши!
«Ой, Любмель, гони гостей!
Ты теперь уже ничей,
Только мой и голубицы,
Вѣнчанной со мной дѣвицы,
Люлю, Люлю, молодицы!
«Люлю, отопри намъ дверь,
Не кидай ты насъ теперь!»
Тутъ бояре, бьючи мары,
Вымели съ порога чары,
А Днѣстеръ, весельный братъ,
Отперъ дверь въ покой усладъ.
Опытная Мочка сваха
Новобрачныхъ, полныхъ страха,
Протолкнула за порогъ,
А невидимый Люльбогъ
37
Съ Лялечкой вошелъ за ними
Со снарядами своими.
Размоталъ кудель живѣй
И повѣсмомъ коноплей
Съ молодыхъ согналъ всѣ страхи.
Снова тутъ запѣли свахи,
Перечепчили чепецъ,
Воскурили яловецъ
И живицу — ладанъ Лады,
Освященный, для ограды
Молодой отъ черныхъ чаръ
Дѣвственныхъ богинь и маръ.
Дѣвы тѣ, 'безплодны сами,
Страхъ завидуютъ съ марами
Роженицамъ молодымъ.
Яловца священный дымъ
Гонитъ прочь безплодья чары,
А живица — маръ кошмары:
Навѣванія сихъ злюкъ
Чувствія родильнихъ мукъ,
Что тревожили бъ въ День
Ладинъ,
Послѣ пламенныхъ покладинъ,
Сладкія мечты и сны
Нововѣнчанной жены.
Подкуривши молодицу,
Заперли ее въ свѣтлицу
Съ ладою на самъ одинъ
И въ засовъ забили клинъ.
38
Люль и Лялечка не ждали:
Вмигъ покладины справляли.
На добро, не на 'бѣду,
Положили молоду
Съ мужемъ на постель съ
лозиной
И накрывши ихъ периной,
Заслонились мглой тройной,
Непроглядной пеленой,
Чтобъ не видѣли и стѣны
На хозяйствѣ перемѣны.
Штучкамъ тутъ ужъ былъ
конецъ
А святой любви вѣнецъ.
ДѢДЫ и дьдьки.
1.
Въ золотомъ томъ раѣлѣтьѣ
Миріяды лѣтъ на Свѣтѣ
Сплыли въ вѣчности русло.
Въ ласкахъ Дѣда все цвѣло
На привольи, на 'свободѣ,
Какъ въ роскошномъ огородѣ.
Всякій тѣшился житьемъ,
Вѣчнымъ, радостнымъ бытьемъ
Въ томъ Сварожьемъ Божьемъ
царствѣ!
Въ небоземномъ господарствѣ.
Свѣта не коптилъ злой грѣхъ,
Счастье лилося на всѣхъ:
Радости текли рѣками,
Ласки, роскоши морями.
Росъ, цвѣтился родъ боговъ,
Родъ Сварожичей Дѣдовъ.
Словно землю тѣ народы,
Заселили неба своды
Селами, приселками,
Меньшими поселками.
Въ тѣхъ небесныхъ селахъ
пышныхъ.
Тамъ за солнцами, во вышнихъ
Жили лишь Сварожичи.
40
Свѣтлые бѣлбожичи —
Радостные духи-твари,
Рая чудо господари,
Жили на землѣ съ людьми —
Тѣми съ тѣломъ и костьми.
Звали бѣлбожковъ дѣдьками,
А Сварожичей — Дѣдами.
Всякъ Сварожичъ 'былъ и Дѣдъ,
Каждый Дѣдъ — всевидъ,
всевѣдъ.
Лишь святые Дѣды боги
Свѣтъ смотрѣли на всѣ роги.
А 'безплотные дѣдьки,
Лишь по имени божки,
Нерожденные Сварогомъ,
Были созданы Всебогомъ
По подобію людей,
Лишь безъ тѣла и костей.
Какъ и тварп всѣ другія,
Какъ и существа людскія,
Хоть отъ тѣлъ свободные,
Были земнорбдные.
Каждый дѣдько безтѣлесный,
Снѣжнобѣлый лучъ чудесный,
Разумомъ 'былъ великанъ,
А душой живой буянъ.
Потому былъ ближе Богу,
Свѣтлому Лучу Сварогу
По природѣ-естеству
И по духу-существу.
Всѣхъ боговъ могъ липезрѣти,
41
Прямо въ очи имъ глядѣти;
Могъ войти и въ небеса
И творити чудеса
Силой и во имя Бога,
Всемогущаго Сварога.
Люди чтили тѣхъ дѣдьковъ
Какъ своихъ земныхъ божковъ,
Какъ помощниковъ въ потребѣ
И заступниковъ на небѣ.
П.
Разрастался дѣдьчій родъ.
Свѣтъ кипѣлъ отъ ихъ работъ.
Землю срѣзали въ надѣлы,
А надѣлы на раздѣлы.
Раздѣлили на куски
И долины, и горбки.
Провели себѣ границы:
“Святомыслу — до копиры,
Мірославу отъ дубка
Черезъ рѣчку до грабка,
Звониміру до просѣки.
А тебѣ сей клинъ навѣки.
Доси, божко, все мое,
Доти-во какъ разъ, твое:
Отъ заходу — кленъ граница,
А отъ всходу — та плица.
Вербочка еще моя,
А березка ужъ твоя.”
42
Были добрыми, святыми,
Неба слугами земными
Тѣ безплотные дѣдьки,
Тѣ незримые божки.
Не мѣшалъ одинъ другому,
Ни сосѣду, ни чужому.
Каждый на своемъ сидѣлъ,
Носа своего глядѣлъ.
И безъ сваръ, при всемъ
народѣ,
Безъ тіуновъ, при свободѣ,
Сей бѣлунъ взялъ гай иль лѣсъ,
Тотъ лужокъ какъ свой нарѣзъ.
Третій впрямь, безъ оговорки,
Захватилъ себѣ низъ горки,
А четвертый — верхъ горбка
Безъ вражды и кулака.
И свои всѣ тѣ надѣлы
И 'отдѣльные раздѣлы —
Горку-ль, нивку иль гряду,
Всякъ изъ нихъ держалъ
въ ладу.
И въ приселкахъ поселялись,
Въ села къ людямъ забирались.
Сей бѣлунъ взялъ прудъ иль
садъ,
Тотъ передъ двора иль задъ.
На куски дѣлили гумна,
43
И дѣльба была разумна:
Коль одинъ взялъ оборотъ,
То другой взлеталъ на стогъ.
На высокомъ оборотѣ
Старшій духъ жилъ какъ
въ чертогѣ
И гумно, и дворъ газды
Сторожилъ отъ злой бѣды.
Страхъ чудны тѣ обороги:
Хоть у нихъ четыре роги —
Восемью на свѣтъ глядятъ,
Въ каждый бокъ двумя торчатъ.
Потому тотъ старшій дѣдько
Былъ всевидко и всевѣлько:
Видѣлъ каждый бокъ гумна
И съ гумна не далъ зерна.
Забирались къ людямъ въ
хаты,
Гдѣ трудились тожъ безъ платы,
Сей подъ припѣчкомъ осѣлъ
И газдѣ сверчкомъ звенѣлъ.
Бабка, вылѣзши на гряды,
Стерегла на нихъ всѣ 'склады,
Иль взлетала на черень
И сушила тамъ ячмень.
Осѣдали въ нецкахъ, чанахъ,
Въ ведрахъ, коновкахъ и жбанахъ
Сей облюбовавше столъ,
Оставлялъ другому полъ.
Бабочки брели въ ушаты,
14
На мотыки и лопаты,
Въ ложки, миски и горшки,
Въ бочки, кадки и мѣшки.
И гнѣздились яа коцюбахъ,
Ожегахъ и въ печныхъ трубахъ.
Ся осѣла на метлѣ,
Та на щеткѣ, помелѣ.
Не существовало мѣста,
Гдѣ 'бы не было насѣста
Бѣлунихи съ бѣлуномъ,
Съ вѣчнымъ для людей трудомъ.
III.
Чѣмъ другъ друга надѣляли,
Тѣмъ и людямъ помогали.
Ложка въ ротъ сама брела
И сама мела метла.
Дѣдько лишь махнулъ рукою —
Все плелось само собою,
Какъ задумалъ человѣкъ.
Самъ не закрывалъ и вѣкъ.
Рой дѣдьковъ кружилъ охотой
Съ всякой для людей работой,
Дѣлалъ наименьшій трудъ.
И блаженствовалъ весь людъ.
Боги землю освѣщали,
Огрѣвали и ласкали,
Чтобъ давала урожай
На колачъ и коровай,
45
А дѣдьки красно и скоро
Дѣлали охотно, споро
Всѣ работы и труды
Для газдыни и газды.
Люди жили здѣсь на свѣтѣ
Будто маленькія дѣти
На рукахъ у бѣлбожковъ,
Подъ опекою боговъ.
Бабочки пекли, варили,
Изъ горшковъ въ дивницы лили,
Да еще несли и въ ротъ.
Въ ласкахъ Божьихъ жилъ
народъ.
Люди жили безъ тревоги:
Все за нихъ чинили боги.
Словомъ, на землѣ былъ рай,
Вѣчный тотъ зеленый май.
Горки были медовыя,
Листья, травы — шелковыя,
Вербы грушечки трясли,
А яички — пни несли
По желанію: симъ крутыя,
Этимъ въ смятку, тѣмъ сырыя.
Сами къ рту катилися,
Подъ носомъ лупилися
И какъ только ротъ открылся,
А языкъ слюной обмылся,
Тутъ яичко черезъ ротъ
Въ глотку---СКОКЪ, и ШМИГЪ
въ животъ.
Тамъ вертѣлось съ умиленьемъ
И съ великимъ наслажденьемъ
Зарывало ся кротомъ,
Да мурлыкало котомъ.
Съ пѣньемъ въ воздухѣ
кружились,
Да и сами въ ротъ просились
Птичекъ лакомыхъ рои:
Жареные соловьи,
Надушенные ,въ шафранѣ,
Вылежалые въ сметанѣ
И въ медку моченые —
Рябчики печеные.
Жаворонки съ серединкой,
Чижики, щеглы съ начинкой,
Перепелки, кулики,
Куропатки, корольки
Тамъ роилися какъ пчелы.
Плетни, тины, частоколы
•Городились изъ колбасъ,
Не изъ прутьевъ, какъ сейчасъ.
На соснахъ росли малаи,
На ялипахъ — короваи,
На осинахъ пампушки,
А на сльхахъ — пирожки
Съ глечиками со сметанкой.
И качалися съ приманкой
Шедрачки на ясенкахъ,
И висѣли на правкахъ
Вмѣсто листьевъ — варенички.
47
Глухъ-бурянъ пекъ паланички,
Коржики, книшюи съ тминкомъ
И съ чернушечкой цвѣткомъ.
Тутъ же, въ лужѣ, къ нимъ въ
приманку,
Очеретъ варилъ мачанку,
А для лакомокъ — кисель,
Иль густой, съ медкомъ, щавель.
Стоило въ раю томъ жити,
Вѣкъ весь медомъ солодити.
Рѣчки плыли тамъ медкомъ,
А поточки молочкомъ.
Вмѣсто прѣсныя водички —
Брагами текли кернички,
Нивами кипучими,
Винами шипучими.
IV.
Вѣчная боговъ опека
Сторожила человѣка
Отъ несчастій, горькихъ бѣдъ.
И 'блестѣлъ, сіялъ Бѣлъ-Свѣтъ
Словно та на небѣ зоря.
Люди въ немъ не знали горя.
Да не знали, что печаль,
Что такое грусть иль жаль,
Злоба, ненависть иль мстыня,
Что такое гнѣвъ, гордыня,
Зависть, клевета иль блудъ.
48
Правда золотила людъ,
А любовь жила въ расцвѣтѣ.
Злыни не было на свѣтѣ.
Люди жили въ раѣ томъ
Какъ грибки въ лѣсу густомъ,
Какъ дубки въ святыхъ
дубравахъ,
Какъ цвѣточки въ буйныхт
травахъ.
Жили всѣ въ раю гостьми,
Какъ у Бога за дверьми,
Какъ за пазухой у Бога,
Своего Творца Сварога.
Счастьечко ласкало всѣхъ
Въ морѣ радостей, потѣхъ.
Все играли тамъ музыки,
Вѣчно шли пиры велики
Съ пѣснями застольными,
Съ танцами привольними.
V.
Землю бѣлбожки засѣли
И съ тепломъ о ней радѣли.
Такъ роило ся отъ нихъ,
Что отъ пчелочекъ твоихъ.
Не было безъ нихъ куточка,
Ни угла, ни уголочка.
Каждый ровъ, потокъ, русло,
Стержень дерева, дупло,
Колбица, пенекъ, колода,
49
Выгонъ, йётё'йь, загорода
Такъ КйШѣли Оѣь Дѣдьковъ,
Какъ лужоПекъ оФь і^ѣЖЛйь.
И они своей работой
Съ ЖсКой, рвеньемъ й о&отой
Въ Божьейъ солнечномъ Нейлѣ
Рай творили на землѣ.
50
ГРѢХЪ ГОРЕСЪЙ
1.
Въ тѣ лоры, въ .началѣ свѣта
И до самого злолѣта —
До грѣхопаденія,
Умопомрачёнія —
Черти вѣчно въ срубахъ жили
И на свѣтъ не выходили.
Страхъ боялись Ббженьки.
Въ тѣ часы Богъ нбженьки
Упиралъ о Персть земную.
Черта иль чертовку злую
Онъ разилъ стрѣлой крутой
И топталъ стопой святой
Какъ поганую стоногу —
Какъ лишь близились къ порогу
Свѣта Бѣлаго, къ землѣ,
Чтобъ топити рай во злѣ.
Срубы съ пекломъ пустовали,
Выдыхались, высыхали.
Ни одной души людской
Не было въ трущобѣ той,
Потьма, скрывшися въ
пешерѣ,
Нѣжилась въ золѣ іи сѣрѣ,
Пила деготь и смолу
Ъ1
И метала въ рай хулу.
Въ свѣтъ тогда не выдыбала.
Вѣчно, въ срубахъ проживала.
Не лизала и лучей
Изъ Даждь-Божіихъ очей.
Въ тѣ поры на Свѣтѣ Бѣломъ,
Зломъ еще не закоптѣломъ,
Было солнцъ небесныхъ пять.
Красота и благодать!
На верхахъ сіялъ Хорсъ Божичъ,
Царь свѣтилъ—Даждь-Богь
Свароявичъ.
Въ золотой кафтанъ одѣтъ,
Излучалъ тепло и свѣтъ:
Міръ весь освѣщалъ очами,
Землю огрѣвалъ лучами.
Тутъ же, съ четырехъ сторонъ
Озаряли небосклонъ
Братики его родные,
Какъ и самъ онъ — золотые,
Лишь безъ жара и тепла.
Ласка Божья ихъ вела.
Первый братъ былъ съ блескомъ
краснымъ,
Братъ второй—съ зелено-яснымъ,
Третій съ цвѣтомъ золотымъ,
А четвертый съ голубымъ.
Всѣ цвѣта въ одинъ сливались
И съ Даждь-Божыімъ излучались
>2
Въ тихій, дивный Божій цвѣтъ,
Лившій въ рай небесный свѣтъ.
Лишь когда Даждь-Богъ въ
день пятый
Снизу плылъ на сводъ покатый —
Бѣлымъ свѣтомъ крылъ ихъ
всѣхъ.
День тотъ былъ тамъ днемъ
утѣхъ.
Чтился Бѣлымъ Днемъ
Даждь-Бога
И Недѣльнымъ Днемъ Сварога,
Безработнымъ днемъ дѣдьковъ,
Златокрылыхъ бѣлбожковъ.
И въ Даждь-Божіихъ объятьяхъ,
При его свѣтлѣйшихъ братьяхъ
Такъ сіялъ весь Бѣлый Свѣтъ,
Что сгоралъ и тѣни слѣдъ.
Потьма выйти не посмѣла.
Знала тьма, чтобъ побѣлѣла
Отъ свѣтилъ какъ полотно
Съ Чернымъ Свѣтомъ заодно.
Тварямъ Божьимъ въ утѣшенье,
Свѣту Бѣлому въ глумленье —
Въ первый ужъ на свѣтъ набѣгъ
Стала бъ бѣлою1 какъ снѣгъ.
Лишь себя бы осмѣшила:
Срубы въ рай бы превратила,
Черный Свѣтъ свой — въ Бѣлый
Свѣтъ
53
И тогда простилъ бы слѣдъ
И по Потьмѣ; ѵг по срубами,,
И по чернымъ душегубамъ.
Всякій взялъ бытьму. не.: смѣхъ:
“Ха-ха-ха! Бѣлѣетъ грѣхъ!”
И не смѣла тьмы царица,
Грѣхородная блудница
Въ тѣ блаженныя лѣта
Высунути въ рай хвоста.
Боялись сіянья рая,
Лѣтъ сто тысячъ Потьмазлая
Не ползла на Бѣлый Свѣтъ,
То и не было въ немъ бѣдъ.
II.
Часто гадилъ лишъ змѣище,.
Всепорочный, злой чертище,
Гадкій гадъ и злой злодѣй:
Прагрѣхъ Лютичъ Горесѣй.
То и дѣло въ свѣтъ являлся,
За добромъ со зломъ, гонялся-,
Заползалъ, блудникъ,, и въ. рай*
И бросалъ-, грѣха лишай.
Но Сварогъ, Гоепеіь.пранитедь,
Потьмы Черной покоритель —
Безъ пощады и подралъ.
Гналъ его въ потьмы наащдаі
И рѣшилъ, злодѣй, въ отмщенье
Дати. Гостоду сраженье
И фъ враждой и въ злобѣ злой,
Звалъ его на смертный. бой.
Съ дерзостію прирожденной
Овладѣти всей вселенной
Захотѣлъ Горынычъ Грѣхъ
И готовилъ 'бой наспѣхъ.
Самъ рѣшилъ онъ Дѣдомъ стати,
Бѣлымъ Свѣтомъ управляти
И злословилъ: «Я всѣмъ Богъ!
Я царь міра! Я Сварогъ!»
Изъ кромѣшныхъ, черныхъ
срубовъ,
Изъ зловонныхъ дымныхъ клубовъ,
Изъ пекольнаго жерла,
Съ полной торбой лиха-гзда
И съ мѣшками бѣдъ и муки,
Подъ покровомъ Потьмы злюки
Выползъ Прагрѣхъ душеѣдъ
Паукомъ на Бѣлый Свѣтъ.
Съ нимъ нахлынули изъ срубовъ
Миріады душегубовъ:
Черти, Потьмы байструки,
Ада злые гайдуки.
Какъ паукъ, надувши спину,
Слюнитъ слюни въ паутины,
Чтобъ въ нее ловите мухъ,
Такъ и змѣй, нечистый духъ —
Сей Горынычъ, чертъ рогатый,
§5
Небомъ и землей проклятый,
Сѣти слюнилъ изъ грѣховъ,
Чтобъ довити въ нихъ дѣдьковъ,
А потомъ людскія души.
Воды, воздухи и суши
Онъ грѣхами обмоталъ
И съ причмокомъ ловли ждалъ.
Ждалъ, злодѣй, но не дождался.
Хоть и храбро защищался,
Но погибъ злой душеловъ
Отъ Перуновыхъ громовъ.
ПІ.
Часъ, идучи, припадаетъ,
Самъ свои слѣды сметаетъ.
Было то давнымъ-давно:
Смелъ Дѣдъ Часъ ужъ не одно.
Людямъ нынѣ и не снится.
Въ мысляхъ'думахъ не явится,
Чтобы нашъ несчастный свѣтъ
Быти могъ безъ зла и бѣдъ.
И не знаютъ, въ грѣшномъ лаѣ,
Что ихъ предки жили въ раѣ
Безъ страданій, слезъ и мукъ
Подъ охраной Божьихъ рукъ.
Самъ Господь на нихъ старался,
Самъ за нихъ съ Грѣхомъ
сражался,
Чтобъ спасти ихъ отъ бѣды:
іб
Самъ Творецъ несъ всѣ труды
Отъ обжорной, грѣхотворной,
Вѣчно злобной Потьмы Черной,
Отъ злодѣя, упыря,
Горесѣя, зла царя.
Отъ блаженствъ въ раю шалили,
Сдуру глупости творили
И не разъ одинъ —сто разъ,
Богъ ихъ спасъ отъ зла заразъ.
Будто1 куколъ изъ пшеницы,
Словно соръ изъ чечевицы
Вывѣвалъ Господь дурманъ
Ивъ шальныхъ головъ раянъ.
IV.
Только змѣй разставилъ сѣти,
Тутъ Земли и Свѣта дѣти —
Люди и бѣлобожки —
Впутавшись въ грѣха силки,
Сразу будто угорѣли,
Оглупѣли, ошалѣли.
Отъ нечистыхъ, грѣшныхъ думъ,
Разумъ имъ зашелъ за умъ.
Горя дурнямъ захотѣлось!. .
Счастье мигомъ имъ пріѣлось,
Рай наскучилъ свистунамъ
И кричали: “Горя намъ!”
Отъ змѣинаго внушенья,
57
Горѳсѣя. искущенья,
Новую, мольбу нашли:
“Боже, горе; намъ цощж!”
Горя никогда не знали,
То и думали-гадали^
Что оно не 'Скорбь,, не плачъ,
А на патокѣ кодамъ.
Грѣхъ Дѣдькамъ пѣлъ пѣсню
милу:
“Горе дастъ вамъ Божью еилу,
Всѣхъ васъ превратитъ въ боговъ,
Изъ дѣдьковъ — въ святыхъ
Дѣдовъ!»
А людей манилъ юнъ ложью:
“Горе дастъ вамъ мудрость Божью
И творячи чудеса,
Рай подниметъ въ небеса!”
Всѣмъ тутъ захотѣлось горя.
«Боже, хоть изъ бездны моря,
Хоть добудь изъ подъ земли,
Горе злое намъ пошли!
Безъ него мы станемъ млѣти!»
Голосили всѣ какъ дѣти,
Тянучись за огонькомъ,
За каленымъ уголькомъ.
Богъ не слушалъ ихъ моленій,
Вздорныхъ просьбъ отъ исдушевдй.
Тутъ-то духъ, нечистый змѣй,
Самозванетъ Горееѣй
Противъ свѣта въ заговорѣ,
5®
Самъ сталъ разсыпати горе.
Злыя мысли вѣючи,
Горе, бѣды сѣючи,
Онъ засѣялъ долы, горы
И всѣ райскія просторы
Горемъ лютымъ и крутымъ,
Съ цвѣтомъ чуднымъ—золотымъ.
Чертъ, горячи къ небу местью,
Сталъ раянъ манити лестью,
Говорилъ имъ: «Грѣхъ вашъ Богъ,
Грѣхъ—небесный царь Сварогъ,
Грѣхъ—отецъ вашъ и пріятель,
Горя горькаго податель,
Слышачи вашъ вопль и гласъ,
Зломъ и горемъ даритъ васъ.
Зло сотретъ весь рай бурливо^
Только ждите терпеливо:
Пусть лишь горе подрастетъ,
Радость быстро отцвѣтетъ!»
А раяне зла не знали:
Чистымъ золотомъ считали
Змѣя подлыя слова..
Ошалѣли отъ баловства.
V.
Опечалился Создатель,
Дѣдъ Сварогъ, всѣхъ благъ,
податель..
Горестныя мьют прялъ,.
59
Думы горкія сновалъ
И болѣючи душою,
Велъ бесѣду самъ съ собою:
«Девяносто девять разъ
Я раянъ отъ ада спасъ,
А 'они опять шалѣютъ,
Грѣхъ въ сердцахъ своихъ лелѣютъ
И грязнятъ земной мой рай.
Есть всему предѣлъ и край!
Кончилось мое терпѣнье! . . .
Коль змѣиное шипѣнье
Глаже имъ, чѣмъ Божій зовъ,
Пусть попробуютъ оковъ
Черной тьмы и злого гада
Въ дебряхъ и трущобахъ ада.
Пусть горятъ въ грѣхахъ своихъ,
Не пойду опасати ихъ.
Здѣсь явилась Баба Лада,
Всѣхъ заступница, отрада,
Дѣда Велеса жена,
Съ Желей дочкой, не одна.
Обошла Громовъ ревущихъ,
Сводъ небесный стерегущихъ
И направилась бѣгомъ
Въ солнечный Сварожій домъ
Хлопотати о прощеньи,
А потомъ и о опасеньи
Человѣковъ и дѣдьковъ
Отъ грѣха страшныхъ оковъ.
60
Съ плачемъ, крикомъ въ лютомъ
горѣ,
Съ жалостью въ печальномъ взорѣ,
Въ смятомъ чепчикѣ, не шла,
А летѣла какъ стрѣла.
Бьючи въ небесахъ тревогу,
Съ воплемъ подошла къ Сварогу,
Въ ноги поклонилася,
Зойкнула, взмолилася:
«Ой бѣда, бѣда на свѣтѣ!
Загниваетъ все въ расцвѣтѣ!
Гибнутъ дѣточки земли! . . .
Милостивъ будь и пошли
Разъ еще шальнымъ подмогу.
Разруши грѣха берлогу
И на огненномъ пути
Злого змѣя укроти.
У Сварога, Дѣда Бога,
Милости, щедроты много.
Вырветъ онъ земныхъ дѣтей
Изъ грѣха густыхъ сѣтей!
Отъ страданій, тяжкой муки,
Вознесла къ Сварогу руки,
На колѣни снизошла,
Ноги Дѣда обняла
И болѣючи душою,
Цѣловала ихъ съ мольбою,
Хлипала вздыхаючи,
Бога умоляючи:
61
«Ножогиюъ та заблужденьи,
Въ зломъ, грѣховномъ ^навожденьи
Влыя софасти ушм,
Разъ шцержнъ ашаси
Отъ грѣховной імотажщй.
Черный ифбоь жъ пшеницы
Съ (Корнемъ (выполи, спали,
Свѣтъ обмой отъ адскойтж,
А тогда земныя дѣти,
Разорвавши змѣя сѣти,
Будутъ добрыми опять!»
Кончила благая Мать,
Всѣхъ заступница отрада,
Преблагая Баба Лада.
Съ помощію Ббженьтеи
Поднялась на нбженьки,
Внизъ на землю посмотрѣла,
Рай душою обогрѣла,
Молвячи: «О Боже, мой!
Чуденъ, свѣтелъ рай земной,
Потому, тго ты имъ правишь!
Развѣ ты его оставишь
Въ злыхъ когтйхъ врага всего?
Лишь покинешь ты его,
Тутъ въ бѣду дѣдькамъ и люду
Воцарится тьма повсюду,
Восторжествуетъ злодѣй
Прагрѣхъ Лютичъ Горееѣй.
Не хочу тогда ужъжити,
Вѣчно въ сердцѣ ййгаь ’иосши.
Призову Зсъ себѣ Мару
И бейъ Жалости умру,
Чтобы «ъ мукой не глядѣти,
Какъ грѣшатъ земныя дѣти.
Въ навь тогда сама пойду,
Гдѣ забуду всю бѣду.
Лучше въ нави мракъ Морилы,
Холодъ, сырость Мглы МогиЛы,
Чѣмъ страдати въ небѣ тутъ,
Глядячи на грѣшный Людѣ!»
VI.
Желя въ Ладѣ прослезилась,
Слезками изъ глазъ скалилась —
Чистыми, что тотъ хрусталь
И влила свою печаль
Въ грудь Создателя Всевѣда.
Размягчилось 'Сердце Дѣда
Какъ вощина отъ тепла.
Жалость и его взяла.
Холячи въ душѣ прощенье,
Погрузился въ размышленье,
Думаючи, разсуждалъ,
Ладѣ молвилъ, отвѣчалъ!
«Милостивая княгине,
Милосердная богине,
Міромъ всѣмъ Любимая,
ВсѣМъ своя, родимая!
6о
Радосте всѣхъ безконечна,
Всѣхъ заступнице -сердечна,
Утѣшеніе земли
И печале-утоли!
Всѣхъ надеждо золотая,
Всѣмъ помощнице благая!
Вѣдь недаромъ мблвится,
Да еще послбвится:
Вспомни только Бабу Ладу,
Вмигъ почувствуешь отраду
Въ настроеніи лихомъ,
Въ скорби лютой, въ горѣ зломъ.
Дѣдъ поникъ тутъ головою.
Гладями святой рукою
Внучку Желю, Дѣдъ молчалъ
И, вздовнувши, продолжалъ:
«Ладо милая, родная,
Гордосте небесъ святая!
Снова ты пришла ко мнѣ,
Да и съ Желей на спинѣ,
Чтобы ней меня разити
И опять перемѣнити
И судебъ теченіе,
И мое рѣшёніе.
Вновь приходишь у-биватись,
Плакатись и заступатись
За шальныхъ земныхъ дѣтей —
За дѣдьковъ и за людей.
Не о -всемъ ты, Ладо, знаешь,
И
Многаго не понимаешь,
Многаго не видишь ты
Изза Божьей доброты.
Приклони, однако, ухо,
Велесова молодухо,
Выслушай, что скажетъ Богъ,
Дѣдъ всевѣдущій Сварогъ,
А получишь облегченье
И пройдетъ твое мученье,
Сердца и души печаль,
Свянуть въ сердцѣ груеть и жаль.»
Дѣдъ замолкъ, мучимъ заботой,
И съ великой неохотой,
Съ думой безотрадною,
Продолжалъ рѣчь складную:
«Матере многострадальныхъ,
Горемычныхъ и печальныхъ,
Цѣлый міръ любящая,
И о всѣхъ скорбящая!
Ты напрасно жели носишь,
О раянъ спасеньи просишь,
Коль кривымъ росъ въ лѣсѣ сукъ,
Ужъ прямымъ не будетъ дрюкъ.
Даромъ ты меня тревожишь.
Ничего имъ не поможешь!
Хоть спасу ихъ въ сотый разъ,
Что же выйдетъ? Лишній сказъ!
Лишь вернусь на твердь обратно,
А они опять; понятно,
65
Ринутся въ грѣхи стремглавъ!
Злой у нихъ, поганый нравъ . . .
Да, бѣда, бѣда намъ съ ними.
Съ сими тварями плохими —
И съ дѣдьками, и съ людьми.
Вотъ послушай и пойми.
Въ часъ творенья, выгрѣванья
Всякой твари и дыханья
Въ созидательномъ огнѣ,
Все мнѣ удалось вполнѣ.
Въ творческой, однако, гари
Угорѣли мнѣ двѣ твари
И по вышли потому
По желанью моему.
За работой, въ ѣдкомъ потѣ,
Въ вѣчной о мірахъ заботѣ,
Не замѣтилъ я бѣлы.
Лишь когда прошли труды,
Я уввдѣлъ при провѣркѣ,
Что не все взошло по мѣркѣ,
Что шальными вышли ввѣкъ:
Дѣдько духъ, и человѣкъ.
Иль отъ переутомленья,
Иль отъ спѣха въ часъ творенья
Съ лишкомъ влилъ я въ нихъ
щедротъ,
Слишкомъ много далъ свободъ.
Влилъ я въ нихъ, для лучшей доли,
Сверхъ нужды свободной воли.
Словомъ, перелилъ я ротъ
6
И пересластилъ пирогъ . . .
Сей избытокъ воли' вольной
Вьетъ зародышъ тли крамольной.
Хоть взошелъ и буйный всходъ,
Но принесъ мнѣ терпкій п.тоііъ.
Я не противъ; пусть буянятъ!
Но они весь рай поганятъ:
Вѣчно клонятся къ грѣху,
Накликаютъ тьму лиху.
Прежде-то еще просили.
Съ каяньемъ меня молили
Выручити ихъ и свѣтъ
Отъ невѣдомыхъ имъ бѣдъ.
А теперь ужь и не просятъ:
И носы задравши носятъ,
Пьютъ съ причмокомъ змѣя ялъ
И теперь ужъ бѣдъ хотятъ!»
На тѣ рѣчи, на слова тѣ
Въ сѣрой Тучевой палатѣ
Сталъ яритись бурный гнѣвъ
Облачныхъ, зловѣщихъ дѣвъ.
На лады всѣ и распѣвы
Стали грозно вилы-дѣвы
Завывати, гикати, •
Дружка дружку кликати.
А отъ гиковъ вихри-бури,
Спящія въ небесъ лазури
У подножья Стрибуна,
Раз будившійся отъ сна,
Кинулись къ небесной Кручѣ,
67
А потомъ и къ Черной Тучѣ,
Вынули ее изъ водъ
И несли подъ небосводъ.
Туча вабилась, расходилась,
Заклубилась; навалилась
Всею силой облаковъ
На цѣпныхъ громовиковъ.
Тѣ, какъ псы, съ цѣпей сорвались,
Безпокойно заметались
И пустились съ ревомъ въ рай.
Дѣдъ имъ крикнулъ: «(Стой, не лай!
По мѣстамъ всѣ! Бросьте вой
Бури, вихри, громобои
И не трогайтесь съ двора.
Не пришла еще пора!»
Горько, глубоко вздохнувши.
Съ жалостью на рай взглянувши
И благословивши свѣтъ,
Молвилъ дальше Ладѣ Дѣдъ:
«Съ чергомъ-змѣемъ въ
заговорѣ
Молитъ все о злѣ и горѣ
Сей душевный, злой уродъ.
Ошалѣли отъ свободъ!
Съ жиру начали брыкатись,
Въ мерзостяхъ грѣховъ купатись
Надоѣлъ имъ свѣтлый рай,
Вотъ и тьму имъ подавай!
Отъ щедротъ имъ все пріѣлось,
8
Мукъ и бѣдъ имъ захотѣлось.
Чертъ чертитъ имъ небомъ адъ,
Де зарѣзу зла хотятъ!
Это къ тьмѣ ихъ тяготѣнье
Рветъ въ куски мое терпѣнье . . .
Пусть же лѣзетъ въ адскій гной
Родъ сей дѣдьчій и людской.
Вновь ихъ мыти — нѣтъ охоты.
Жаль труда, хлопотъ, работы.
Не уйти имъ грѣшныхъ путъ!
Все равно ихъ зрубы ждутъ.
Скоро ужъ, въ зломъ навожденыі,
Въ мерзостномъ грѣхопаденьи,
Въ омраченіи головъ,
Бранью выйдутъ на Дѣдовъ.
А потомъ слетятъ на срубы
Черной Потьмѣ прямо въ зубы,
Тлѣючи въ грѣхахъ своихъ.
Смысла нѣтъ спасати ихъ!
Но коли ужъ Желю носишъ,
О раянахъ слезно просишь,
Злого змѣя прогоню
И за зло предамъ огню!»
ПА
То сказавши, Дѣлъ Могучій
Взялъ въ десницу жезлъ гремучій,
Страшный, грозный, 'боевой,
Громоносный, огневой.
69
И мдучи быстрымъ ходомъ
Раскаленнымъ небосводомъ
Въ помощь людямъ и дѣдькамъ,
Съ неба въ рай явился самъ.
Самъ Господь пришелъ въ подмогу
И забилъ въ раю тревогу.
Всѣ тутъ насторбжи'лись,
Первый равъ встревбжились.
Небеса покрыла Туча,
Перуна жена трескуча,
Съ нею, вьючись словно вьюнъ,
Плылъ ст> громами самъ Перунъ.
Впереди ихъ шла ихъ дочка,
Окіяна хотя — Мочка
Съ проливною Ливою
И Слотой сонливою.
А горами и долами
Съ бурей, вихремъ подъ ногами
Несся съ ревомъ, безъ дорогъ,
Шестикрылый Буй-Стрибогъ.
Люди обились, обомлѣли,
А дѣдьки всѣ онѣмѣли.
Въ ихъ встревоженыхъ душахъ
Первый разъ явился страхъ.
Страха до сихъ лоръ не знали.
Никогда и не видали
Тучи Черныя въ раю,
Въ пятисолнечномъ краю.
Не видали ‘Мокрой (Мочки,
70
Ни ея воднистой дочки —
Ливы съ проливнымъ ведромъ;
Бури съ вихремъ-ревуномъ,
Молніи огнемъ трескучей,
Ослѣпляющей, гремучей
Громомъ оглушающимъ,
Душу потрясающимъ.
И раяне угадали,
Что Сварога огорчали,
Плачучи о горѣ зломъ.
И почуяли при томъ,
Что на свѣтѣ противъ Бога,
Противъ ихъ Творца Сварога
Появился лиходѣй,
Врагъ добра — Грѣхъ Горесѣй
И разставилъ въ свѣтѣ сѣти,
Чтобы раемъ овладѣти.
VIII.
Тутъ раздался какъ живой
Голосъ Божій громовой,
Встрявшій воздухъ, воды, суши.
Дѣдьчи и людскія души.
Говорилъ Небесный Царь
И дрожала всяка тварь:
«Благо вамъ, и дурь берется,
Мыслью глупой въ горе рвется
На несчастье и 'бѣду:
71
На крапиву, лободу.
Съ (поколѣнья въ поколѣнье
Ломите мое терпѣнье.
Ужъ не первый — сотый разъ
Нынѣ я спасаю васъ
Отъ нечистыхъ, злыхъ желаній,
Отъ грядущихъ мукъ, страданій.
Бога не боитеся
И къ Грѣху стремитися!
Днесь я вамъ еще прощаю
И въ послѣдній разъ спасаю.
Грозно жезлъ мой подыму
На грѣховную чуму
И прогнавши горе къ злынѣ,
Вылечу еще васъ нынѣ
Отъ Грѣха гнилыхъ заразъ.
Молвлю вамъ: въ послѣдній разъ!
Да и то лишь по внушенью,
Лишь по просьбѣ и моленью
Милосердной и благой
Бабы Лады пресвятой,
Радости небесной нашей
И ходатаицы вашей.
Если вновь сдурѣете,
Горемъ заболѣете
И оставите Сварога,
Вашего Творца и Бога,
Онъ тогда забудетъ васъ.
Броситъ васъ на долгій часъ,
Чтобъ въ рыданьяхъ и стенаньяхъ,
Въ тяжкихъ, горькихъ гореваньяхъ
72
Зла отвѣдали бы вы —
Въ царствѣ черной тьмы — увы!»
Затряслась Небесна Круча,
Заклубилась грозно Туча,
Заворчалъ зловѣще громъ.
Весь въ сіяньи золотомъ,
Дѣдъ подъ бури бушеванье
И подъ вихря завыванье,
Дальше молвилъ, говорилъ,
Словно молотами билъ:
«Съ Горесѣемъ не водитесь,
Злу-Грѣху вы не молитесь.
Отъ его гнилыхъ заразъ
Бѣды лишь одни ждутъ васъ.
Самъ юнъ зло, лишь зло лелѣетъ,
Никогда добра не вѣетъ.
Куколь куколь лишь плодитъ
И пшенички не родитъ.
Зло добра, при всемъ желаньи
Сдѣлати не въ состояньи.
Жита не взраститъ повей,
Какъ его не вѣй, не сѣй.
Попадете въ змѣя сѣти,
Горько будете жалѣти.
Кто съ грѣхомъ влетитъ туда,
Этого заѣстъ бѣда!»
Туча, чукчи свободу,
Расплылась по небосводу.
73
П-очернѣвши какъ смола,
Тьмою свѣтъ заволокла
И темно на свѣтѣ стало.
Солнца какъ бы не бывало.
Дѣдъ во тьмѣ злодѣя ждалъ
И съ грозою продолжалъ:
«Грѣхъ несетъ и наказанье,
Кару злую, съ ней страданье.
Кара — мстительна, лиха —
Неразлучна часть грѣха
Онъ ее въ себѣ вмѣщаетъ.
И не Богъ-Добро караетъ,
А наказываетъ грѣхъ
И страстями мучитъ всѣхъ.
Изъ грѣха несется кара
Будто сажа изъ пожара,
Испаренья изъ воды,
Грусть и горе .изъ бѣды.
Кто съ сознаньемъ въ грѣхъ
впадаетъ,
Самъ себя грѣхомъ караетъ.
Богъ-Добро тутъ не при чемъ.
Мести нѣтъ въ добрѣ святомъ.
Богъ живетъ въ любви сердечной,
Въ ласкѣ, правдѣ безконечной,
Ни крупинки зла въ немъ нѣтъ.
Не для каръ онъ создалъ свѣтъ.
Не для горя, воздыханій,
Не для плача и рыданій
Сотворилъ Господь васъ всѣхъ,
Г4
А для радостей, утѣхъ.
И коли бъ вы грѣшнымъ дѣломъ,
Мыслью злой въ умѣ незрѣломъ
Отступили отъ боговъ
И пошли противъ Дѣдовъ —
Безъ 'ихъ помощи, опеки,
Какъ грѣховные калѣки,
Вы упали бъ со свѣтилъ
Въ адъ, во власть нечистыхъ силъ.
Зломъ открыли бъ вы дороги
Въ райскіе любви чертоги
Потьмѣ съ множествомъ зла путъ.
Всѣ бы вы погибли тутъ
Какъ безпомощны и слабы!»
Разверзлися неба хляби.
Мочка изъ всѣхъ дыръ лила.
Изъ небеснаго русла
Воды потекли струями
И катилися волнами,
Вѣтрами носимыя,
Бурею гонимыя.
Въ Тучевыхъ 'бурливыхъ клубахъ,
Въ бѣшеннихъ Стриоожьихъ
трубахъ
Тлѣлъ, горѣлъ, ярился гнѣвъ
Облачныхъ зловѣщихъ дѣвъ.
А Сварогъ, Господь Могучій,
Приподнявши жезлъ гремучій,
Крикнулъ рѣчь кончаючи,
Грѣшныхъ пазздаючп:
75
Берегитесь Горесѣя,
Рѣжьте полы отъ злодѣя,
Бойтеся его сѣтей
И его кривыхъ когтей.
Всепорочный, грѣхотворный,
Страютеносный, душеморный,
Онъ песетъ погибель вамъ:
Смерть тѣламъ и адъ душамъ.
IX.
Кончилъ Дѣдъ, и съ добротою,
Съ ласкою своей святою
Посмотрѣлъ на свѣтъ кругомъ
И слегка махнулъ жезломъ.
Молнія зажглась, взвилася
И по небу понеслася,
А за ней ударилъ громъ.
Цѣлый міръ пылалъ огнемъ.
Загремѣлъ Перунъ нежданно,
И гремучи неустанно,
Билъ небеснымъ молотомъ
Съ рокотомъ и грбхотомъ.
Искры лились отъ ударовъ
И несучись въ клубахъ паровъ,
Въ молніи взбивалися,
Въ облакахъ металися.
Чередуючись съ громами,
76
'Молніи вились змѣями
И сквозь Струйки 'Мочки водъ
Просѣкали небосводъ.
Сѣючи грозы иосѣвы,
Облачныя мавки-ідѣвы
Яростно неслись въ потьмахъ
На грохочущихъ громахъ.
Скачучи съ Небесной Кручи
До Земли и вновь до Тучи,
Дружка дружку кликали
И зловѣще гикали.
Вся природа воемъ выла.
А Стрибогъ расправилъ крыла,
Всѣ три пары въ мигъ одинъ,
Вихремъ бурю гналъ съ вершинъ.
Буря дико завывала,
Съ ревомъ, трескомъ все сметала
И съ струями Мочки водъ
Бѣшено гналась впередъ.
Съ гнѣвомъ корчевала боры,
Съ водъ морей вздувала горы,
И катила брызгъ стога
На морскіе берега.
Туча принагнувшись задомъ,
Поражала горе градомъ.
Затемнивши неба сводъ,
Съ трескомъ высыпала ледъ,
Поле съ горемъ била въ гнѣвѣ
И толкла его въ посѣвѣ
На болотистый песокъ,
77
На мельчайшій порошокъ.
А за нею Мокра Мочка.
Разливная неба бочка,
Съ денечками Ливою
И Слотой сонливою,
Разлилась широкимъ моремъ.
И гризучи поле съ горемъ,
Вымывала зло дотла
И 'съ шипѣніемъ несла
Порошинки злого горя
Въ бездны океана-моря.
Въ избавленіе для всѣхъ,
Ужъ въ посѣвѣ гибнулъ грѣхъ.
X.
Змѣй ревѣлъ со злобой злою,
Ползалъ и рычалъ «ъ враждою:
«Я, не ты, Здѣсь Свѣтозаръ!
Ты, Свароже, лишь комаръ
Противъ мощи лиходѣя,
Противъ силы Горесѣя.
Даромъ тратишъ ты труды!
Прочь иди, не жди бѣды!
И не мѣрь ео мною силы,
А иначе — жди могилы!»
Вновь Перунъ Дѣдъ загремѣлъ,
А за нимъ и змѣй ревѣлъ,
78
Чтобы свѣту показати,
Что и онъ гораздъ рычати,
И не хуже Перуна.
Вытянувшись какъ струна,
Онъ на молніи споткнулся.
Тонкой ниткой растянулся
И носился надъ землей
Гибкой, какъ она, змѣей.
Лапами хотѣлъ схватити,
Разорвати, задушити
Молнію горючую,
Митавку летучую.
Расщепившись змѣйкой въ вилы,
Чертъ ревѣлъ что мочи-силы,
Чтобы заглушити громъ.
Но въ сіяньи золотомъ
Молніи подъ Черной Тучей,
Градоносной и трескучей —
Онъ вился отъ жгучихъ стрѣлъ,
Мушкой, комаромъ звенѣлъ,
И живемъ подъ небомъ пекся.
Тутъ и навсегда отрекся
Съ молніей встрѣчатися,
Съ огненной мотатися.
Въ злобѣ, ненависти черной,
Въ злости, ярости задорной
Лишь кричалъ: ««Ахъ ты змѣя!
Щука бура мать твоя!»
Кинулся къ Небесной Кручѣ,
Къ Мочкѣ Мокрой, къ Черной Тучѣ.
79
Вымокши какъ конопли,
Змѣй слетѣлъ на край земли
Съ шишками и синяками
На хребтѣ и подъ очами.
Тутъ нагрянулъ вѣтръ Гоньбой,
Вздулся вихорной трубой,
Поднялъ черта, сталъ ревѣти,
Сталъ имъ какъ волчкомъ вертѣти,
А потомъ о землю — бухъ!
Застоналъ нечистый духъ,
А отъ стона взвыли боры
И встряслися долы, горы.
Изъ-поідъ черта потекла
Черною рѣкой смола.
«Похвалился панъ Хвалинскій,
Покатился Покатинскій!»
'Мовилъ змѣю Бѣлый Свѣтъ.
«Много на тебѣ примѣтъ
Крѣпости несокрушимой,
Силы-мощи нерушимой,
Признаковъ могучести,
Бурныхъ силъ кипучести:
Вотъ и пузыри съ горбами,
Вотъ и шишки съ синяками,
Да еще течетъ рѣкой
Черный деготь со смолой
Прямо къ адскому горнилу.
Да куда-жь ты, чертъ, дѣлъ силу?
Въ Мочкѣ-ль ты мощь вымочилъ,
Иль на Тучѣ высучилъ?»
80
XI.
Зыкнулъ змѣй отъ лютой
злости
И посѣялъ злобы кости
На великій урожай,
Чтобъ озлобити весь рай
Противъ Господа Сварога.
Въ небѣ поднялась тревога.
Туча, принагнувши задъ,
Вновь сослала, въ поле градъ.
Въ ярости сталъ змѣй рычати
И Сварогу зло кричати:
«Да какой же ты тутъ Дѣдъ,
Да какой же ты Всевѣдъ,
Коль не знаешь чтб я сѣю.
На потѣху черту змѣю
Осмѣшилъ же ты свой градъ,
Бьючи кости наугадъ.
Я-жъ не сѣялъ горя-муки,
Лишь костьми 'игралъ отъ скуки.
Горе скрылъ я въ лютый гнѣвъ
На позднѣйшій въ раѣ сѣвъ.
Ты же кости бьешь со злости
И, гляди, твой градъ до кости
Весь разсыпался въ песокъ.
Стаялъ въ воду твой ледокъ!
Крѣпки жилы у Грѣши лы!
81
И не мѣрь со мною силы!
Не поборешь ты Грѣха,
Мощенъ Горесѣй! Ха-ха! ...»
Пѣну пѣнячи на губы,
Скалилъ змѣй на небо зубы,
Теръ о землю животомъ,
Гаркалъ зло и билъ хвостомъ.
Тутъ Сварогъ, Господь небесный
Къ небу взвивши жезлъ
чудесный —
Треснулъ черта по хребту,
По бокамъ и животу.
Змѣй, гризучи съ боли губы,
Вихремъ ринулся на срубы.
Дѣдъ, гоняючись за зломъ,
Такъ его поролъ жезломъ,
Что хребтищемъ и боками
Сѣрый гной валилъ струями.
Смятый съ головы до пятъ,
Съ трескомъ змѣй свалился въ адъ.
Съ нимъ неслись чертей отряды —
Легіоны, миріяды
Воиновъ нечистыхъ силъ,
Стражей потьменныхъ горнилъ.
Въ смертномъ страхѣ и смятеньи,
Съ крикомъ воемъ и въ мученьи
Въ пропасти катилися
И стремглавъ валилися
Къ Потьмѣ Черной, многогрѣшной.
82
Подъ покровомъ тьмы кромѣшной
Змѣй съ поломаннымъ хребтомъ
И опущеннымъ хвостомъ
Кинулся бѣгомъ къ пещерѣ,
Чтобъ укрытись въ адской сѣрѣ
Отъ Сварожьяго жезла.
Боль стрѣлой его несла.
Въ темнотѣ сталъ вновь рычати,
Сталъ Свароту вновь кричати
Съ дерзостью и похвальбой:
«Ну-ка» въ адъ сойди на бой!»
Бьючись о пещеры стѣны,
Вновь точилъ на небо пѣны,
Теръ о срубы животомъ,
Скалилъ зубы, билъ хвостомъ,
Пепелъ вырывалъ горючій,
Дымъ выблевывалъ вонючій.
ХП.
Разъярился Дѣдъ Перунъ,
Громобой, небесъ тіунъ
И послалъ Стрибога въ срубы,
Чтобъ развѣялъ дыма клубы.
Обѣливши черноту,
Хорсъ разсѣялъ темноту.
И когда со злобой злою
Змѣй разинулъ пасть дугою,
Тутъ мигнула мигавка,
Зазигзала зигзавка
83
Змѣйкой отъ небесъ на срубы.
Громъ ударилъ прямо въ зубы,
Въ пасть Грѣха рогатаго,
Богоборца клятаго
И разбилъ въ куски со злости.
Буй-Стрибогь, собравши кости,
Буйнымъ вѣтромъ засвистѣлъ,
Бурнымъ вихремъ заревѣлъ
Вьючисъ въ адскихъ дымныхъ
клубахъ
И разсѣялъ кости въ «рубахъ,
Потопилъ ихъ въ болотахъ
Аду и чертямъ на страхъ.
Потьмище заголосила,
Лапы съ горя заломила,
И мечучи въ свѣтъ хулу,
Изъ очей лила смолу,
Плачучи по Горесѣѣ.
«Слѣдъ простылъ по
лиходѣѣ!» —
Вновь раздался какъ живой
Гласъ Господень громовой.
Прагрѣхъ, всѣхъ грѣховъ
родитель,
Свѣта Бѣлаго мутитель,
Злоба, вѣчная хула
И носитель бѣдъ и зла,
Днесь ужъ въ нави, у Морилы,
(4
И безъ жизни, и безъ силы.
Сѣятеля бѣдъ ужъ нѣтъ!» —
Загремѣлъ раянамъ Дѣдъ.
И ласкаючи ихъ взоромъ,
Молвилъ: «Змѣй погибъ съ
позоромъ!
Но злодѣй, всегрѣшный гадъ,
Бросилъ вамъ въ сердца свой ядъ.
Чтобы вытравити сразу
Эту страшную проказу,
Силу Божью вамъ даю:
Совѣсть, искорку мою,
Для добра-зла разумѣнья,
Чтобъ могли вы въ часъ сомнѣнья
Повести ней и умомъ
Грань межъ лихомъ и добромъ.
Всѣ вы на ея опекѣ.
Въ каждомъ дѣдькѣ, человѣкѣ
Будетъ Божья сила та:
Совѣсть-правда золота.
А она несокрушима
И никѣмъ непобѣдима.
То и подчиняйтесь ей
Какъ наставницѣ своей.
Осквернитъ кто совѣсть злами,
Тотъ утратитъ передъ нами
Божество своей души
И съ тѣхъ поръ въ гнилой глуши
Дебрей адскихъ будетъ жити,
Потьмѣ и чертямъ служити,
85
Грѣти на груди змѣю,
На бѣду, на смерть свою.
Грѣхъ свергнетъ его на срубы
Черной Потьмѣ аірямо въ зубы,
Въ адъ кромѣшный, въ Черный
Свѣтъ,
Въ бездну горя, мукъ и бѣдъ.
Искра Божья, золотая —
Совѣсть чистая, святая
Помощь вамъ во всякій часъ
И спасетъ васъ каждый разъ
Въ тяжкой, горестной потребѣ.
Съ чистой совѣстью какъ въ 'вебѣ
Жити будете въ раю.
Нынѣ вамъ ее даю.
Совѣсть дастъ вамъ и законы
Для успѣшной обороны
Чистаго добра отъ зла,
Чтобъ у васъ любовь цвѣла.
Совѣсть обѣлитъ вамъ души,
Охранитъ отъ адской глуши,
Отведетъ отъ злыхъ дорогъ.
Совѣсть та — я самъ, Сварогъ!»
XIII.
Дѣдъ замолкъ, махнулъ рукою
И десницею святою
Трижды свѣтъ благословилъ,
Духомъ Божьимъ осѣнилъ,
86
Молвячи ему съ привѣтомъ:
«Расцвѣтай ты пышнымъ
цвѣтомъ,
Въ радости моей живи.
Полный правды и любви!»
Всѣхъ ласкаючи душою,
Съ милостью и добротою
Посмотрѣлъ Сварогъ кругомъ
И слегка махнулъ жезломъ.
Туча поплыла за горы,
Мочка заперла затворы,
А на небо всплылъ Даждь-Богъ.
Отдохнулъ свѣтъ отъ тревогъ.
Буй-Стрибожко вѣтерками,
А Дайбоженько лучами
Осушили землю-мать
И земля цвѣла опять.
И уже при небѣ ясномъ,
При свѣтлѣйшемъ солнцѣ
красномъ,
Вновь Перунъ Дѣдъ загудѣлъ,
Такъ, на радость, загремѣлъ
Свѣту и Сварогу Дѣду,
Славячи его побѣду
Надъ Грѣхомъ Мутителемъ,
Зла и бѣдъ носителемъ.
И при неба ликованьи,
Съ славой, въ золотомъ сіяньи —
87
Сѣючи въ свѣтъ чудеса —
Спасъ вознесся въ небеса.
XIV.
Такъ свершился бой со змѣемъ,
Самозванцемъ Горесѣемъ.
Адъ увидѣлъ неба гнѣвъ
За грѣховный въ свѣтѣ сѣвъ.
Рай на свѣтѣ продолжался.
Свѣтъ и дальше красовался
Какъ весною чудоцвѣтъ —
Тысячи счастливыхъ лѣтъ.
Всѣ раяне правдой жили.
Совѣсть въ чистотѣ хранили,
Все любовь у нихъ цвѣла
И никто не видѣлъ зла.
Въ память радостнаго часа
Праздновали праздникъ Спаса,
Торжество добра надъ зломъ.
Пѣли пѣсню о быломъ:
Какъ раскрывалися черные
срубы,
Какъ разступалася мати землица,
Выползалъ на Бѣлый Свѣтъ
Змѣй Горынычъ душеѣдъ . . .
38
Спасе нашъ
Милуй насъ!
Боженьку ты нашъ!
Какъ лѣзъ нечистый поганенъ
со срубовъ,
Какъ ползъ, ревучи, злодѣй
грѣхородичъ
Горе насѣваючи,
Бѣды навѣваючи,
Спаоѳ нашъ
Милуй насъ,
Боженьку ты нашъ!
Какъ завывали тѣ дикія бури,
Какъ налетали тѣ буйные вихри
Изъ за горъ, крутыхъ горбовъ,
Изъ за кременныхъ столбовъ.
Спасе нашъ
Милуй насъ,
Боженьку ты нашъ!
Какъ поміеркали небесныя
солнца,
Какъ налѣзала темрява слѣпая,
'Какъ Свѣтъ Бѣлый почернѣлъ,
Со страху замолкъ, замлѣлъ.
Спасе нашъ
Милуй насъ,
89
Боженьку ты нашъ!
Какъ нависала да Черная Туча,
Какъ заливала да Мокрая Мочга,
Какъ Перунъ громы металъ^
Горесѣя доконалъ.
Сіяй, сіяй намъ Спасе,
Сіяй хвалой на небесахъ!
Сіяй!
Будь славенъ ты на небѣ ясномъ
И въ синевѣ, и въ солнцѣ
красномъ.
Будь славенъ, дивенъ ты въ
хвалѣ
И здѣсь на матери землѣ.
Сіяй горами и долами,
И воздухами, и водами!
Сіяй! Сіяй! Сіяй!
ЭО
ДЬДЪ ПЕРУНЪ.
I.
Разъ Сварогъ призвалъ боговъ
Съ четырехъ небесъ роговъ,
Со земли дѣдьковъ буяновъ,
Свѣтлыхъ духовъ великановъ
И изъ словъ рѣчь плетучи,
Говорилъ имъ, молвячи:
«Свѣтъ отецъ и мать землица,
Словно царь тотъ и царица
Блещутъ точно' бы въ парчѣ
Въ золотомъ моемъ лучѣ.
Милая землица мати
Пучится отъ 'благодати,
Отъ щедротъ и лаекъ благихъ
Въ трудовыхъ рукахъ моихъ.
Чтобъ добро сіяло въ свѣтѣ,
Чтобы свѣтъ держати въ цвѣтѣ,
Нужно гнутись въ три горба
И трудитись въ потѣ лба.
Нужно вѣчно промышляти,
Свѣтъ работой обновляли,
Корчевати грѣхъ со зломъ
Чернымъ, тягостнымъ трудомъ,
Чтобы вѣчно, неустанно,
Безпрерывно, постоянно
91
Въ цвѣтникахъ святой земли
Правда и любовь цвѣли.
А иначе свѣтъ широкій,
Какъ высокій, такъ глубокій,
Зла бурьяномъ -бы обросъ,
Утонулъ бы въ морѣ слезъ.
Потьма снова бы бродила,
Слизывала бы свѣтила
И блудницѣ для потѣхъ
По землѣ гулялъ бы грѣхъ.
Лишь мой трудъ, моя работа,
Чистка грѣшнаго болота —
Стерегутъ нашъ Бѣлый 'Свѣтъ
Отъ несчастій, горя, бѣдъ,
И несутъ 'блаженство раю.
Лишь трудомъ свѣтъ украшаю,
Какъ тотъ мастеръ въ мастерской,
Золотячи крутъ рукой,
Золотитъ его работой,
А не только позолотой.
Вѣдь не серпъ пшеницу жнетъ,
А тяжелый трудъ и потъ.
П.
Трижды свѣтъ благословивши
И росою окропивши,
Дѣдъ, ласкаючи Любовь,
Началъ говорите вновь:
«Велики мои заботы,
92
Велики мои работы
По созданію міровъ,
Новыхъ, 'Божіихъ дворовъ
Въ солнечной моей вселенной.
Полонъ силы дерзновенной
Къ предстоящему труду,
Нынѣ я отъ васъ уйду
Въ безпредѣльный кругъ Всеміра.
Безъ вождя, безъ проводира
Миріяды долгихъ лѣтъ
Радостный сей Бѣлый Свѣтъ
Оставляти не желаю,.
Въ благо людямъ, въ благо раю
И на радость вамъ Дѣдамъ
Новаго вождя вамъ дамъ:
Мужа съ силой и вліяньемъ,
Съ опытомъ и дѣла знаньемъ.
«Молвится послбвица,
И во вѣкъ не слбмится,
Скажетъ правду, хоть крутую,
Пакъ святую, золотую:
Гдѣ въ хозяйствѣ отравятъ два,
Не растетъ тамъ и трава,
Тамъ тогда не господарство,
А одно для всѣхъ мытарство.
Хоть въ трудахъ и гнутся всѣ,
Нѣтъ тамъ спицы въ колесѣ,
Нѣтъ тамъ соли для фасоли,
Хоть у всѣхъ растутъ мозоли1.
Тамъ и свары, и вражда,
93
Словомъ тамъ кругомъ бѣда!
Потому вотъ симъ завѣтомъ
Царствованіе надъ свѣтомъ
Я сдаю на Перуна.
Въ •свѣтѣ будетъ власть одна.
Будутъ тамъ тогда порядки,
Будутъ вскопаны всѣ грядки.
Молвятъ: Гдѣ газда одинъ,
Тамъ углы безъ паутинъ,
Тамъ мѣшки не безъ намола
А чаны не безъ засола,
Тамъ всегда молотитъ цѣпъ,
А въ печи печется хлѣбъ.
Ты, Перуне, старшій въ родѣ,
Ты хозяинъ по природѣ.
Знай, чтобъ жили всѣ въ теплѣ
Въ небесахъ и на землѣ.
Ты одинъ лишь управляешь,
Научаешь, наставляешь,
И смываешь черный грѣхъ.
Ты одинъ — царь Богъ для всѣхъ
И помощникъ всѣмъ въ потребѣ
На землѣ и здѣсь на небѣ.
Крѣпкій разумъ въ головѣ —
Головы на шеѣ двѣ.
У тебя ума не мало,
И на семерыхъ бы стало.
«Лучшій господарства другъ—
Трудъ хозяина не слугъ.
94
Тотъ газда, кто въ свой трудъ
вѣритъ,
Трудъ своимъ лишь потомъ мѣритъ.
Не газда онъ 'безъ труда
И хозяйство съѣсть бѣда.
Хоть и царь я, пакъ тружуся
И мозолями горжуся.
Вотъ и видишь мой успѣхъ:
Свѣтъ сталъ радостью для всѣхъ.
Такъ и ты начальствуй въ потѣ
При мозолистой работѣ!»
III.
Дѣдъ впередъ и взадъ ходилъ,
И въ раздумья усъ крутилъ.
И призвавши всѣхъ къ вниманью,
Обратился вновь къ собранью:
«Всѣ вы боги, божичи,
Всѣ мои сварбжмчи.
Каждый съ восемью ушами,
Каждый съ восемью очами,
Всякій знаетъ все и всѣхъ,
Всякій ненавидитъ грѣхъ
И моститъ къ добру дорогу,
Какъ и подобаетъ богу,
Выросшему въ небесахъ
Всѣмъ на радость, злу на страхъ.
95
«Всѣмъ богамъ даю работу
До седьмого лѳрѳпюту,
Чтобы цвѣлъ сей Бѣлый Свѣтъ
Пышно какъ лилейный цвѣтъ.
Зло мететъ лишь трудъ потѣлый,
Лишь трудомъ свѣтъ будетъ бѣлый
Трудъ, не жерновъ, третъ зерно,
Потъ, не ступа, мнетъ пшено.
Постоянная забота
И кипучая работа
Охранятъ нашъ сівѣть ютъ бѣдъ.
Трудъ—мой первый вамъ завѣтъ!
Трудъ, работа всѣмъ до прѣнья,
До обильнаго потѣнья!
Трудъ, лишь трудъ всѣхъ благъ
залогъ,
Вольный трудъ—я самъ, Сварогъ!
Имъ я путаю всѣ бѣды,
Имъ и вы гордитесь Дѣды.
IV.
Опершись на жезлъ святой,
Дѣдъ пригладилъ усъ сѣдой
И смотрѣлъ дѣдьковъ 'Отряды.
«Тысячи васъ, миріады!» —
Молвилъ съ лаской Богъ Господь.
«Сила—духъ, а немощь—плоть!
Всѣ вы великаны-духи.
96
Черти противъ васъ—лишь мухи.
Дунете, и ихъ ужъ нѣтъ.
Вамъ завѣтъ: хранити свѣтъ
Отъ нечистыхъ навожденій,
А людей 'Отъ искушеній,
Отъ негодныхъ, злыхъ чертей
И отъ Потьменныхъ когтей.
Съ корнемъ вырывайте злыню
И садите лишь добрыню,
Не пускайте черней тьмы
Въ ваши души и умы.
Какъ мои борцы святые
И помощники земные,
Возвращайтесь въ свѣтъ назадъ
И держите въ немъ мой ладъ.
Да смотрите, чтобъ на свѣтѣ,
Расцвѣтали бъ въ пышномъ цвѣтѣ
Правда и любовь боговъ.
Берегитесь зла оковъ
И исчадій злого ада,
Грѣхоноонаго ихъ яда.
Стойте вѣрно при Дѣдахъ,
Помогайте имъ въ трудахъ,
Въ ихъ земной, благой работѣ.
Отдавайте дань Охотѣ
И въ моемъ живомъ теплѣ
Рай творите на землѣ.
Выше тварей не неситесь,
Будьте скромны, не гордитесь,
Что на свѣтѣ вы дѣдьки,
97
Безтѣлесные божки,
Воины мои земные,
Великаны боевые
Съ силой нерушимою
И не сокрушимою.
Относитесь къ правдѣ строго.
Я отъ васъ жду очень много,
Больше жду, чѣмъ отъ людей,
Милыхъ намъ земныхъ дѣтей.
На землѣ — вы господари.
Опекайтежъ Божьи твари,
Не жалѣйте вашихъ спинъ,
Всѣ трудитесь какъ одинъ.
Пусть не будетъ между вами
Трутней съ мягкими боками.
Лѣнь — порочна и гнила,
И источникъ бѣдъ и зла.
И когда бъ одни трудились,
А другіе бы лѣнились,
Почернѣлъ бы Бѣлый Свѣтъ
Отъ несчастій, мукъ и бѣдъ.
Лѣнь грѣху всегда подмога.
Гладкая его дорога,
Ноне въ небо, только въ адъ,
Въ потьменный Вертепъ Отплатъ
Съ лѣнью злой, чертямъ въ
глумленье,
Вмигъ пришло бъ грѣхопаденье:
Лютый бой всѣхъ противъ всѣхъ.
Зло бросало бъ грѣхъ на грѣхъ
98
И загнало бъ васъ на срубы
Черной Потьмѣ прямо въ зубы,
Въ дебри, въ пропасти глухи
Мучитися за грѣхи,
За свои дѣла дурныя,
Мысли и слова гнилыя.»
V.
Дѣдъ Сварогъ тутъ замолчалъ.
Из-за пазухи досталъ
Писанную Благодатью
Грамоту съ литой печатью,
Въ золотистомъ долбнячкѣ
И на шелковомъ шнуркѣ.
На престолъ святой возсѣвши
И душой всѣхъ обогрѣвши.
Молвилъ Дѣдъ рѣшительно,
Строго и внушительно:
«Слушайте еще разъ Дѣды,
Вы всевиды и всевѣды,
Да и вы бѣлобожки,
Златокрылые дѣдьки.
Ради васъ и человѣка
Съ нынѣшней поры до вѣка
Будетъ въ свѣтѣ лишь одинъ
Господинъ и властелинъ.
Чтобъ прогнати прочь Недолю,
99
На сію мою вамъ волю
Издаю въ сей добрый часъ
Перуну крутой указъ,
Острый какъ коса стальная,
Клепанная, не простая.
Пусть для всѣхъ онъ будетъ святъ,
Пусть святятся миръ и ладъ.
Грамоту сю золотую,
Волю сю мою святую,
Я скрѣпилъ для васъ, божки,
Подписью моей руки.
Съ моего благословенья,
Нынѣ же, безъ разсужденья,
Дѣдъ Перунъ, какъ царь Отецъ,
Пріодѣнетъ мой вѣнецъ
И съ жезломъ моимъ въ десницѣ,
Пютьмѣ Черной, зла царицѣ,
Будетъ грозенъ какъ и я.
Нынѣ въ немъ ужъ мощь моя.
Въ Перуна преображаюсь,
Живной силой наливаюсь.
Нынѣ въ немъ — я самъ, Сварогъ,
Всѣмъ единый, вѣчный Богъ.
Какъ меня его вы чтите,
Господомъ своимъ зовите,
Повинуйтеся ему,
Вмѣстѣ съ нимъ гоните тьму.
Лейте въ рай земной щедроты,
Сѣйте въ Бѣлый Свѣтъ красоты,
Чтобъ сіялъ онъ въ ширь и даль.
100
Прочь пусть отойдетъ печаль.
Да живутъ въ немъ вѣчно Рада,
Жива и отрада Лада,
И любовь въ немъ пусть цвѣтетъ
Высоко подъ небосводъ.
Вотъ мое вамъ наставленье,
Милость и благословенье,
И полна щедротъ мошна.
Дай вамъ Богъ всего сполна!»
VI.
Тутъ Сварогъ преобразился.
Дѣдъ Перунъ въ одно съ нимъ
слился,
Молніей прорѣзалъ свѣтъ,
Громомъ грохотнулъ ей вслѣдъ,
Встрявъ землей и небесами,
Воздухами и водами,
И метнулъ въ міръ съ силой силъ
Тучи новыхъ звѣздъ-свѣтилъ
Въ знакъ, что въ немъ ужъ мощь
Сварожья,
Созидательная, Божья,
Мощь неизмѣримая
И несокрушимая.
Какъ кузнецъ міровъ вселенной,
Жаръ изъ мысли вдохновенной
Дѣдъ на наковальню клалъ,
Воли молотомъ ковалъ.
101
Въ свѣтѣ вѣчнаго желанья,
Дѣдъ въ порывѣ созиданья
Билъ дробящимъ мблотомъ
Съ грохотомъ и рбкотомъ.
Искры лились отъ ударовъ
И вертячись въ видѣ шаровъ,
По міру катилися,
Звѣздами свѣтилися.
Ницъ упали всѣ въ смятеньи,
Руки вознесли въ смиреньи
И шептали: «Святъ Богъ, святъ!
Святъ Творецъ міровъ трикратъ!»
Въ страхѣ восклицали люди:
«Слава, слава Богу буди!
Святъ Богъ силъ и славы царь!
Святъ Господь Ботъ, володаръ!»
Послѣ сихъ преображеній,
Дѣдъ Перунъ безъ разсужденій
Пріодѣлъ какъ Богъ Отецъ
Царскій золотой вѣнецъ
И съ любовью и привѣтомъ
Царствовати сталъ надъ свѣтомъ
Какъ Господь и царь Одинъ,
Какъ единый властелинъ.
Въ пышной, царской багряницѣ
И съ жезломъ въ святой десницѣ
Сѣлъ Дѣдъ на Сварожій тронъ
И глядѣлъ со всѣхъ сторонъ
102
На любимый свѣтъ широкій,
Какъ высокій, такъ глубокій,
Безъ начала и конца.
Дѣдъ Перунъ смѣнилъ Творца.
Мать земля была подножьемъ,
Твердь небесъ — престоломъ
Божьимъ,
Вѣнчикомъ былъ солнцъ восходъ,
Омофоромъ — небосводъ,
Густо звѣздами нашитый,
Мглистымъ кружевомъ обвитый,
И сіяніемъ зорь лучей.
Тканый синевой морей
Въ благо свѣту, небу въ дружбу,
Дѣдъ сейчасъ отправилъ службу
На престолѣ пресвятомъ,
При кивотѣ золотомъ
И идучіи свѣта храмомъ,
Окурилъ его Ѳиміамомъ,
Землю трижди осѣнилъ
И плодами ссѣменилъ.
VII.
Разошлись святые боги
На четыре міра роти,
Подчинились Перуну
И какъ прежде, въ старину,
Дѣды въ небесахъ остались,
А дѣдьки вновь перебрались,
103
Какъ предписывалъ завѣтъ,
Съ радостью на Бѣлый Свѣтъ.
Вновь сошли на землю жити,
Чтобы людямъ рай творити,
Сторожити ихъ умы
Отъ грѣховной злой чумы.
Тутъ же Богу честь воздали
И съ тѣхъ поръ съ людьми
справляли
Праздникъ Обновленія
И Преображенія.
Полные любви, смиренья
И къ землѣ благоволенья,
Духи тѣ чудбсные,
Воины небесные,
Никогда во зло не пнули.
На холодное всѣмъ дули
И ласкали всѣхъ людей,
Словно маленькихъ дѣтей,
Словно матери родимы.
Хоть и были имъ незримы,
Будучи безъ тѣлъ, костей,
Но ласкали слухъ людей
Мусикійскіимъ летаньемъ —
Крыльевъ гусельнымъ играньемъ,
Взоръ — сіяніемъ головъ,
Ноздри — запахомъ цвѣтовъ.
Потому ихъ люди знали.
Иногда же и видали
Порхающихъ тутъ и тамъ
104
Бабочками по цвѣтамъ.
Видѣли ихъ въ ризахъ мглистыхъ,
Сквозь прозрачныхъ, золотистыхъ,
Тканыхъ изъ зори лучей,
Падавшихъ въ волнахъ съ плечей.
Въ праздникъ бабка бѣлбожкиня,
Разодѣта какъ княгиня,
Или дѣдько великанъ,
Чтобъ потѣшити раянъ,
Наяву однимъ казались,
А другимъ во снахъ являлись
Въ непорочной чистотѣ
И въ небесной красотѣ,
Снѣгу бѣлаго бѣлѣе,
Чистыя слезы чистѣе,
Съ крыльями какъ у орловъ,
Съ звѣздами вокругъ головъ.
Невидаль вамъ, чудо-диво!
И носились не спѣсиво.
Были радостью для всѣхъ.
Не чернилъ еще ихъ грѣхъ,
Не вела еще ихъ злыня,
Не поганила гордыня,
Ни копытчата нога,
Ни бодливые рога,
Ни уродливыя лапы,
Ни кривыя морды-храпы,
Ни клычища, ни хвосты,
Ни мохнатые хребты.
105
Тѣми духами-дѣдьками,
Вмѣстѣ съ знатными князьками,
Правилъ умно, безъ тревогъ,
Князь и вождь ихъ — Бѣлобогь.
Родомъ не былъ онъ Сварожичъ,
А простой лишь бѣлобожичъ,
Созданная Богомъ тварь.
Правилъ онъ въ раю какъ царь,
Какъ земной намѣстникъ Бога.
Былъ помощникомъ Оварога
И вождемъ безплотныхъ силъ
Противъ потьменныхъ горнилъ.
Жилъ онъ въ княжескихъ палатахъ
На крутыхъ горахъ Карпатахъ,
Въ сторонѣ незнаемой
И недосягаемой.
Въ поднебесномъ жилъ просторѣ
На высокой Бѣлогорѣ,
Тутъ же близко Перуна,
Шагъ одинъ отъ неба дна.
Близкимъ былъ боговъ сосѣдомъ,
Хоть лишь дѣдькомъ былъ, не
Дѣдомъ.
Былъ послушенъ Перуну
И лелѣялъ мысль одну:
Правду Божью охраняти,
Зло добрыней воевати
И людской, и дѣдьчій родъ
Сторожити отъ невзгодъ.
36
Высоко, въ воздушномъ морѣ,
Въ синемъ, солнечномъ просторѣ
Вѣчно рѣялъ Бѣлобогъ.
Видѣти оттуда могъ
Цѣлый рай какъ на ладони.
Вмигъ онъ снаряжалъ погони,
Какъ лишь только1 ползъ на свѣтъ
Черный грѣхъ съ ордою бѣдъ.
Правилъ въ раѣ крѣпкой властью,
До тѣхъ поръ, когда, къ несчастью,
Къ гибели и горю всѣхъ,
Дѣдька не опуталъ грѣхъ
Путами лукавой злыни
И веригами гордыни,
Бросивши во свѣтъ свой ядъ,
А его на муки въ адъ.
ѴПІ.
И подъ Перуна веденьемъ,
Царственнымъ его правленьемъ,
Цвѣлъ, сіялъ нашъ Бѣлый Свѣтъ
Какъ весенній чудоцвѣтъ.
И подъ нимъ безъ бѣдъ бурливыхъ,
Миріяды лѣтъ счастливыхъ
Сплыли въ вѣчности русло.
И подъ нимъ зло не росло,
А скрывалося на срубахъ,
Тлѣло въ черныхъ, дымныхъ
клубахъ,
107
Прѣло въ Потьмы потрохахъ,
Гдѣ гноилося въ грѣхахъ.
Мудро правилъ самодержецъ,
Богъ Огня и Громовержецъ,
Свѣта царь и опекунъ —
Огнеметный Дѣдъ Перунъ
Съ думою боговъ небесныхъ,
Съ ратью духовъ безтѣлесныхъ.
Въ страхѣ онъ держалъ злой адъ
И безъ бѣдъ цвѣтилъ свой садъ.
Хоть гремѣлъ, на былъ добрѣйшій,
Милостивый и щедрѣйшій,
Свѣту не жалѣлъ .утѣхъ,
Какъ отецъ ласкалъ онъ всѣхъ.
Люди чтили Дѣда Бога
Какъ бы самаго Сварога
Въ храмовомъ гаю святомъ
Несгараемымъ костромъ.
Палица, на радость Дѣду,
Отъ сосѣда шла къ сосѣду
И къ кому она пришла,
Тотъ стремился изъ села
Въ боголѣсье, въ гай священный,
Чтобъ какъ стражъ благословенный
Въ день свой, въ очередь свою
Въ храмовомъ святомъ гаю
Неусыпно сторожити,
Поддувати и кормити
108
Вѣчный жаръ въ живомъ кострѣ
На Перуновой Горѣ.
Въ праздники же, въ дни святы
Жгли соботки огневы,
Съ Даномъ забавлялися,
Пѣсней потѣшалися
При водѣ живой въ Дунаѣ,
На лужкѣ, въ священномъ гаѣ,
Возлѣ Дуба Перуна
И у Баднаго Бревна.
Коломъ у огня вертячись,
Пѣснь кончали, ©вселялись:
«Ой Всеславъ, тряси плечьми!
Боженьку, греми, греми!»
Мощью огненной кипучій,
Страшно былъ Перунъ могучій.
Силой силъ владѣлъ Перунъ,
Грозный, облачный ворчунъ:
Шелъ Перунъ — шумѣлъ какъ
боры,
Говорилъ — гудѣлъ какъ горы!
А когда плечьми потрясъ,
Громъ гремѣлъ, трещалъ »
тра-трасъ!
109
У д ы н я
I.
Какъ Стрибогь билъ бурей,
срубы,
Вихремъ мыкалъ съ корнемъ губы
Душеморы корчевалъ
И по срубамъ разсѣвалъ
Кости черта Горесѣя,
Взорваннаго громомъ змѣя,
Тутъ змѣиный зубъ одинъ,
Вынырнувши изъ трясинъ,
Влѣзъ въ дыру на срубномъ скатѣ
И гноился тамъ въ развратѣ
Миріяды .долгихъ лѣтъ.
Перебравшись въ Сѣрый Свѣтъ,
Пересилилъ навь Морилы,
Просверлилъ его могилы
И какъ червь вползаетъ въ цвѣтъ,
Вползъ, поганецъ, въ Бѣлый Свѣтъ.
Повертѣлся, покрутился
И на землю опустился
У подошвъ Карпатскихъ горъ.
Обошелъ дѣдьковъ дозоръ,
Что стоялъ у горъ стѣною
И стерегъ раянъ отъ гною
Черной Потьмы и грѣха.
Хохочучи: Ха-ха-ха!
Скрылся въ щель скалы облома.
Боячися силы грома
110
И его стрѣлы живой,
Смертоносной, огневой,
Сталъ искати зубъ спасенья
Отъ Перуноваго мщенья
И метнулся въ гущъ дубровъ
Подъ густой деревъ покровъ.
Видѣлъ Богъ вторженье зуба
Попраннаго душегуба
И дѣдьковъ плохой дозоръ.
Отвернулъ отъ нихъ свой взоръ
И какъ пригрозилъ раянамъ,
Появился вновь къ буянамъ,
Не сошелъ въ сто первый разъ
Въ сей начала скверны часъ.
«Только поименное мщенье,
Лишь пекольное каленье
Отрезвятъ въ тиекахъ невзгодъ
Сей людской и дѣдьчій родъ,
Родъ шальной и сумасбродный,
Злой и никуда негодный.
Средства ужъ другого нѣтъ!» —
Думалъ про себя Всевѣдъ.
Видячи дѣдьковъ паденье,
Ихъ грѣховное мышленье,
Безпокойный умъ людей,
И простыхъ, и ихъ вождей,
Богъ рѣшилъ безъ колебанья
Не ломити ихъ желанья
Претерпѣти въ царствѣ зла
Муки адскаго жерла.
111
Кончилось небесъ терпѣнье,
Началось грѣха коптѣнье.
Богъ ужъ Потьмѣ не мѣшалъ,
Грома съ неба не сослалъ.
Покатился зубъ чрезъ скаты
На горбатыя Карпаты,
Вихремъ проскочилъ вершки,
Полонины и горбки,
Да и въ роковую» пору
Влѣзъ тишкомъ на Бѣлотору,
На ея приверхній скатъ,
Недалеко отъ палатъ
И хороминъ Бѣлобога.
Здѣсь зубище, какъ безрога,
Вырылъ подъ скалой дыру
И къ несчастью, не къ добру,
Притаился грѣхъ никчемный
Въ той глухой норѣ подземной
И какъ мерзѳнь гадитъ цвѣтъ,
Сталъ мерзити. Бѣлый Свѣтъ.
П.
Въ сонномъ лѣсѣ, въ спящемъ
борѣ
На высокой Бѣлогорѣ,
На покатистой горѣ,
Прѣлъ змѣиный зубъ въ норѣ.
Ненавистью кормячися,
Въ черной злыни гноотчися,
12
Злобой нагоралъ тупой,
Местью накипалъ слѣпой.
Какъ яйцо то подъ насѣдкой,
Грѣлся зубъ подъ злыней ѣдкой
И набухъ какъ червь въ гною,
Холячи въ себѣ змѣю.
Долго грѣлся зубъ на свѣтѣ
И въ стотысячъ первомъ лѣтѣ
Прѣнья и гнитья его,
Вылупилась изъ него
Любосірастія рабыня —
Гадина-змѣя Удыня:
Похоть въ мерзкой срамотѣ,
Блудъ въ безстыдной наготѣ.
Въ черныхъ дырахъ подъ землею
Ползала она змѣею,
А на землю, ясный свѣтъ
Выползала, сраму вслѣдъ,
Дивной красоты дѣвицей,
Похотливою блудницей
И изъ раскаленныхъ удъ,
Сѣяла по свѣту блудъ.
На горѣ той, Бѣлогорѣ,
Въ солнечномъ, воздушномъ морѣ,
Выше облачныхъ дорогъ,
Жилъ дѣдьковъ князь Бѣлобогъ.
Въ бѣлокаменной палатѣ,
Тутъ же у вершка, на скатѣ,
Словно сизъ-орелъ въ гнѣздѣ,
113
Словно гдѣ-то на звѣздѣ.
Жилъ онъ со своей княгиней
Предиславой Бѣлбогиней
И съ дѣтьми богатырьми
Какъ у Бога за дверьми.
Съ высоты крутой, незримой
И дѣдькамъ лишь достижимой
Раемъ мудро управлялъ,
Горя-лиха не знавалъ
И подъ Божьей благодатью
Со своею дѣдьчей ратью
Охранялъ раянъ и свѣтъ
Отъ грѣховныхъ путъ и бѣдъ.
III.
Разъ Удыня, въ видѣ дѣвы,
Сѣючи грѣха посѣвы,
Выдыбнула изъ норы,
И взвилась на верхъ горы
Къ Бѣлобожіей палатѣ
На Горыниной лопатѣ
Съ грязнымъ блудомъ на пестѣ.
И на первой на верстѣ
Отъ чертога Бѣлобога,
Отъ палатнаго порога,
Гадина въ одинъ прыжокъ,
Опустилась на лужокъ,
На полянку медовую,
На муравку шелковую
114
Въ Бѣлобожьихъ цвѣтникахъ,
Съ торбой похоти въ рукахъ.
Здѣсь, подъ лиственнымъ
навѣсомъ,
Окруженнымъ боромъ-лѣсомъ
Вѣдьма съ хитростью свила
Изъ пушистаго трезла
Мягкую постель-берлогу,
И распутству на подмогу
Къ ней, подобно пауку,
Растянула по суку
Незамѣтную для ока
Сѣть изъ срама и порока,
А подъ сѣть ту, какъ подъ спудъ,
Скрыла похоть, страсть и блудъ.
Разукрашена цвѣтами,
Съ расплетенными косами
И съ вѣнкомъ на головѣ,
Нѣжилася на травѣ
Голобедра, босонога
И прельщала Бѣло бога,
Рѣявшаго надъ лужкомъ
Златокрылымъ бѣлбожкомъ.
Вдругъ змѣя, поднявшись съ
травки
Съ быстротой пугливой мавки,
Стала витись трепакомъ
И нестися вдоль- лужкомъ
Въ похоти блудливой власти,
115
Танцемъ похотливой страсти
Съ пляской бедръ и титъ грудей.
Бѣлобогъ леталъ надъ ней
И въ любовномъ навожденьи,
Въ полномъ похоти плѣненьи,
Онъ шалѣлъ отъ страсти стрѣлъ
И обняти блудъ хотѣлъ.
Но Удыня не давалась,
Изъ объятій вырывалась
Съ умысломъ, чтобъ бѣлуна
Раскалити докрасна.
Какъ русалочка вилася,
Къ дѣдьку бурею неслася
И обнявши на бѣгу,
Вновь шалила по лугу.
Иногда, для большей муки,
Бѣл'божку давалась въ рѵкч,
Но сейчасъ же, въ мигъ одинъ,
Развѣвалась мглой долинъ.
Прячучися для заманки
За кусты цвѣтовъ полянки,
Кликала его, звала
И калила добѣла.
Безпрерывно вьючись пляской
Съ чуственною, грѣшной тряской,
Пятилась Удыня въ лѣсъ
Къ срамной сѣти подъ навѣсъ.
И вертячись все живѣе,
Все блудливѣе, страстнѣе
Съ содроганіемъ плечей,
16
Перепрыгнула ручей
И исчезла подъ навѣсомъ.
А за нею, въ ребрахъ съ бѣсомъ,
Проскочилъ туда съ всѣхъ ногъ
Раскаленный Бѣлоногъ
И съ размашистаго скока
Канулъ прямо въ сѣть порока.
Здѣсь, коснувшись вѣдьмы удъ,
Совершилъ съ ней грязный блудъ
Первый грѣхъ на Бѣломъ Свѣтѣ.
Съ поръ тѣхъ блудъ сталъ въ
зломъ навѣтѣ
Праотцемъ всѣхъ золъ другихъ,
Похоть — праматерью ихъ.
IV.
Впредь, змѣя та, блудъ
развратный,
Въ образѣ дѣвицы статной
Отъ поры и до поры
Выдыбала изъ норы
И неслася на лопатѣ
Къ Бѣлобожіей палатѣ
На полянку, на лужокъ
Подъ калиновый лѣсокъ,
Гдѣ захлебуючись блудомъ,
Раскаленнымъ у>гъ сосудомъ
Похотію добѣла,
Жгла Бѣлбога умъ дотла.
117
И своею красотою,
И манящей наготою,
Взорами люббвными,
Ласками грѣховными,
Бѣлобога такъ плѣнила,
Блудомъ спутала, скрутила,
Такъ въ него, вмотала грѣхъ,
Что забылъ онъ все и всѣхъ.
Сидячи въ порока сѣти
И начавши въ адъ глядѣти,
Онъ забылъ жену, дѣтей,
Тварей всѣхъ, дѣдьковъ, людей,
Землю съ раемъ, Свѣтъ свой Бѣлый,
Зломъ теперь ужъ закоптѣлый,
Долгъ свой воина въ раю,
Душу, совѣсть, честь свою.
Помнилъ только лишь дорогу,
Что вела въ грѣха берлогу —
Въ боръ дремучій, въ сонный лѣсъ,
Подъ калиновый навѣсъ,
Гдѣ ждала его Удыня,
Грѣшной похоти рабыня:
Ада чернаго пометъ,
Горесѣя дочь-приплодъ.
Па полянкѣ, на муравкѣ,
Въ шелковой, душистой травкѣ
И при пѣсняхъ соловья,
Всякій разъ змѣя сія
Принимала любодѣя,
Перваго въ раю злодѣя,
118
Чувственною пляскою,
Съ огненною ласкою.
Полная горючей страсти,
Жгла Бѣлбога въ злой напасти
Бедръ и удъ извивами,
И грудьми бодливыми.
Скрывши въ похоть яро’сть гнѣва,
Срамная Удыня дѣва,
Нѣжачм, ласка ючи,
Страстью обжигаючи,
Злобою его поила,
Ненавистію кормила
Противъ солнечныхъ боговъ,
Противъ ласковыхъ Дѣдовъ:
«Возгордился вашъ Творитель,
Самодержный повелитель.
Хоть еще царити могъ,
Бросилъ васъ вашъ Богъ Сварогъ.
Слишкомъ-де святой, великій,
Чтобы свѣтъ сей глупый, дикій
Могъ касатися его.
Хоть 'онъ и Творенъ всего —
Брезгаетъ въ своей гордынѣ
Бѣлымъ Свѣтомъ симъ, и нынѣ
На покой ушелъ себѣ,
Вносивши грсъ всѣхъ судьбѣ.
Что ему дѣдьки земные!?
Смерды всѣ.- рабы цѣпные!
И рабами пренебрегъ
Вашъ спѣсивый Дѣдъ Сварогъ!»
119
V.
При нѣмыхъ въ душѣ
проклятьяхъ,
Жгучи земьбожка въ объятьяхъ,
Дѣва та нечистая,
Стройная, бедристая,
Въ сожитающей умъ страсти
Наливала жажду власти
Въ Бѣло бога, и ему,
Обгорѣвшему уму,
Обѣщала властвованье,
Счастливое царствованье,
Божію надъ свѣтомъ власть.
Прямо въ потьменную пасть
Страсть тянула Бѣлобога.
Сталъ онъ злитись на Сварога
И на небеса съ тѣхъ поръ,
Какъ ходити сталъ въ лѣсъ-боръ.
Отрѣшился правды вѣстникъ,
Божій на землѣ намѣстникъ,
Гордость рая Бѣлобогь —
Съ головы до пятокъ ногъ.
Потерявши путь-дорогу
Къ свѣту-истинѣ Сварогу,
Умъ его блуждалъ въ потьмахъ.
Вьючмсь въ похоти когтяхъ
И у блуда на удилѣ,
Умъ его ужъ не былъ въ силѣ
120
Выбратись изъ тьмы на свѣтъ,
И застрялъ въ пучинѣ бѣдъ.
Въ похотливомъ навожденьи
И въ болѣзненномъ броженьи
Разслабленный Бѣлое огъ
Ужъ теперъ никакъ не могъ
Трезво-здраво разсуждати,
А тѣмъ паче отражати
Адскихъ замысловъ трезла,
Рвущагося изъ жерла
Обнаглѣвшаго вдругъ ада.
Отравленный ядомъ чада
Изъ грѣха и тьмы горнилъ,
Онъ уже и духомъ гнилъ.
Видѣла змѣя Удыня,
Что бурливая трезлыня
Ужъ шалитъ, бушуетъ въ немъ
Разрушительнымъ огнемъ.
И теперъ ужъ 'безъ зазрѣнья
И безъ всякаго сомнѣнья
Смѣло на него пошла.
Ложь раздѣвши догола,
Дружбою ее обмыла,
Тучно лестію покрыла,
Хитростію подвила
И въ коварство' облекла;
Изъ хулы сплела вѣночекъ,
Въ руки ей дала цвѣточекъ
И улыбкой медовой
121
Заслонила месть съ враждой.
А лукавство съ лицемѣрьемъ
Облекла красно довѣрьемъ
И опутала обманъ
Въ правды 'бѣленькій кафтанъ.
И когда такъ ложь одѣла,
Стала лгати безъ предѣла,
Безъ румянца и стыда.
Бѣлобогъ, какъ никогда,
Слабъ, съ обугленною волей
Въ адскихъ узахъ и съ недолей
На согнувшейся спинѣ,
Слушалъ ложь о Перунѣ,
Хульныя брехни о Богѣ,
Сотворителѣ Оварогѣ,
О трудящихся богахъ
Какъ о мстительныхъ врагахъ
Безъ суда и противленья,
И безъ всякаго смущенья
Принималъ хвалу и лесть,
Какъ заслуженную честь.
VI.
Молвила змѣя, хулила,
Бѣлобогу дѣдьку льстила,
Мазала его .враждой
И кормила зла бурдой:
122
»И совсѣмъ не по закону
Передалъ Сварогъ корону
Немощному Перуну.
Я сама его сомну!
Великанъ ты, богатырь ты,
Межъ богами и козырь ты,
Какъ и самъ Троянъ Сварогъ.
А Перунъ — какой онъ Богъ?!
Ты куда его умнѣе,
Лучше и въ стократъ сильнѣе.
Горделивый Прабогъ Дѣдъ
Долженъ <былъ отдати свѣтъ
Твоему земному трону.
Перуну дала корону
Только лишь Сварожья спѣсь.
Не Перунъ, а ты парь здѣсь
По закону и уставу,
И по родовому праву.
Вѣдь не дѣдько ты, а Дѣдъ,
II такой же ты всевѣдъ,
Какъ и Дѣды всѣ другіе —
Тѣ Сварогу дорогіе
Царственные ббжичи,
Думные сварбжичи.
Съ умысломъ владѣльцы рая —
Та боговъ небесныхъ стая,
Возвели въ Дѣдовъ себя,
Чтобъ отняти у тебя
123
И дѣдьковъ права, свободы
И забити васъ въ колоды
Рабства, подчиненія,
Полнаго смирёнія.
Развѣ это не обидно ?!
«Коль ты Дѣдъ, такъ очевидно:
Ради правды, не тщеты,
Царствовати долженъ ты
И не только въ Свѣтѣ Бѣломъ.
Знай: тебѣ, въ полнѣйшемъ
цѣломъ,
Подъ звуки Волоса лиръ,
Долженъ кланятись весь міръ,
Всѣ Сварога Дѣда царства!»
Полная ®ъ душѣ коварства,
Уськала его какъ пса
На родныя небеса:
«Незачѣмъ тебѣ въ смиреньи
Въ подчиненьи, униженьи
Кланятися небесамъ.
Да зачѣмъ, коль Богъ ты самъ!»
Вновь его тутъ била блудомъ
И калила жгучимъ удомъ,
Чтобы всѣмъ къ несчастію
Огненой сей страстію
Волю блудника сжигати
И всегда вдали держати
Разслабленный блудомъ умъ
124
Отъ разумныхъ, трезвыхъ думъ.
«Кто. въ удобный часъ не
смѣетъ,
И, хоть можетъ, не умѣетъ
Цапнути судьбу за чубъ,
Тотъ трусишка или глупъ!» —
Рявкнула ему съ шипѣньемъ.
«Пользуйся разумнымъ мнѣньемъ.
Случая не прозѣвай
И веди на небо рай!
Какъ Сварогъ ты возгордися,
Какъ Перунъ ты разгремися,
Выступи съ нимъ на борьбу
И за чубъ хватай судьбу.
Вѣдь ты сила нерушима,
Крѣпость-мощь несокрушима.
Топнешь, и отъ Перуна
Не останется пятна.
Потьма мати съ ратью многой
Поспѣшитъ дѣдькамъ съ подмогой
И зальетъ грѣхами свѣтъ.
Захлебнешься отъ побѣдъ!
Сядешь на Сварожьемъ тронѣ
Въ мантіи, съ жезломъ, въ коронѣ
И поклонятся тебѣ,
Покорившися судьбѣ,
Подъ твои ползучи ноги,
Всѣ міры, а съ ними боги
И воскликнутъ: «Живъ наглъ царь,
Бѣлобогъ Дѣдъ, володаръ!»
125
ѵп.
Льючи въ ласки злобы пѣну,
Добывала месть, измѣну
Свѣтлымъ солнечнымъ богамъ
Изъ зловонныхъ срубныхъ ямъ.
И слегка, и понемногу
Напѣвала ихъ Бѣлбогу
Потихоньку и тайкомъ
Соловьинымъ голоскомъ.
Много времени не взяло:
Въ лѣтъ сто тысячъ, много-мало.
Такъ его скрутила гл> рогъ,
Что смотрѣти ужъ не могъ
Вверхъ на небеса безъ злобы,
Безъ того, несчастный, чтобы
Не засыпати Дѣдовъ
Кучей грѣшныхъ, бранныхъ словъ.
Смирный до сихъ поръ, покорный,
Сталъ теперь онъ злой задорный.
Зараженный зла чумой,
Съ разумомъ, -покрытымъ тьмой
И съ туманомъ въ мутномъ взорѣ,
Онъ бродилъ по Бѣлогорѣ
И дубравамъ наобумъ,
Полный черныхъ, страшныхъ думъ.
Подъ чертовскіе навѣты
Забывалъ добра завѣты
И въ его умѣ шальномъ
126
Стала тьма съ коварнымъ зломъ
Витись адскимъ хороводомъ
И ©сходити чернымъ всходомъ
Потьмѣ путь торячи въ свѣтъ
И ведучи орды бѣгъ.
И съ тѣхъ поръ на свѣтѣ
молвятъ,
Черта бабою пословятъ:
Гдѣ ужъ чертъ не можетъ самъ,
Бабу подсылаетъ вамъ.
И съ тѣхъ поръ кричитъ Горпипа:
Крѣпокъ и уменъ мужчина
Лишь тогда, когда нѣтъ бабъ.
Съ бабой онъ дуракъ и слабъ.
Такъ Удыня преблудлива,
Любодѣйка нечестива,
Похотію жгучею,
Страстію кипучею,
Тьмѣ идучи на подмогу,
Налагала Бѣлобогу
На глаза грѣха бѣльмо,
А на выю зла ярмо.
И своею грѣшной пляской,
II съ ума сводящей лаской
Превратила блудника
Въ яраго бунтовщика
Противъ царственнаго' Бога
И преимника Сварога —
Громовержца Перуна,
127
И со злобою она
Бунтовати продолжала
И вела съ враждой нахала
Ужъ не только' на боговъ,
Но и противъ ихъ даровъ:
Противъ мира, правды Божьей,
Милости, любви Сварожей,
Противъ солнца и тепла.
И съ ума его свела! . . .
ѴПІ.
Пересталъ Бѣлбогъ молитись,
Пересталъ онъ и стыдитись
Срамотой своей — змѣей.
Передъ небомъ и землей.
Вывелъ вѣдьму изъ берлоги
И завелъ въ свои чертоги
Подъ играніе бряцалъ
И налоіжницей назвалъ.
А жену свою княгиню,
Предиславу Бѣлбогиню
Прочь прогналъ съ своихъ очей,
И подъ свистъ кнутовъ-бичей,
Онъ повергъ ее въ темницу
Подъ скалистую Ломницу,
Въ подземелье подъ горой,
На муки въ тюрмѣ сырой.
Подчинивпгися разврату,
Превратилъ свою палату
Въ яму тьмы, въ трущобу зла,
28
Гдѣ змѣя вождемъ была,
Угождаючи Бѣлбогу.
Помаленьку, понемногу,
Прячучи коварство въ страсть,
Забирала въ раѣ власть
Та распутница изъ ада.
Черной тучей злыни яда
Стала покрывати рай.
И, сдождивши ядъ, давай
Озлобляти, возмущати,
Противъ неба бунтовати
Дѣдьчихъ правящихъ князьковъ
И передовыхъ дѣдьковъ.
Сѣвши, посреди чертога,
На колѣни Бѣло бога
И прогнавши стыдъ и срамъ,
Молвила она дѣдькамъ:
«Чтоже далъ вамъ вашъ
правитель,
Онъ-де Спасъ вашъ и учитель,
Гордый, солнечный Сварогъ?
Рай построилъ какъ острогъ,
Тутъ и силой самовластной
Онъ къ землицѣ сей несчастной
Приковалъ васъ, прикрѣпилъ.
Требовалъ молитвъ, кадилъ,
Вѣчной на людей работы,
Выжималъ изъ васъ всѣ лоты,
Словомъ — превратилъ дѣдьковъ
129
Изъ хозяевъ въ батраковъ.
Въ небо имъ не далъ прохода.
Твердью синей небосвода —
Сей оградой барскою,
Царскою, боярскою,
Отъ земли закрылъ чертоги,
Гдѣ пируютъ бары-боги,
Чтобы не .дразнити ихъ
Видомъ узниковъ своихъ,
Своего острога-рая.
Вотъ что сдѣлала святая
Божія любовь боговъ
Для «любимцевъ» бѣл божковъ!
Двинутись съ земли нельзя вамъ.
Подчинятся уставамъ
Рабства небу вы должны.
Всѣ вы, какъ земли сыны,
Недостойны жити въ небѣ.
Только лишь въ крутой потребѣ
Разрѣшаютъ господа
Вознестися вамъ туда
Для доклада, для отчета,
И сейчасъ же, безъ почета,
Безъ спасибо гонятъ васъ
Внизъ на землю каждый разъ.
Свѣтъ сей сталъ для васъ
тюрьмою! . . .'.
«И Перунъ съ своей юрьбою
30
Также пакоститъ дѣдькамъ.
Вѣчно тычетъ въ очи вамъ
Грамоту-указъ Сварога,
Волю гордаго Всебога,
Коей вы кабалены
И къ землѣ прикрѣплены.
Правдой вамъ умы морочитъ,
Тутъ же потъ изъ васъ всѣхъ
точитъ,
Тутъ и въ рабствѣ держитъ васъ,
Молвитъ: «Прадѣда указъ,
Писанъ Божьей Благодатью,
Съ подписію и печатью,
Жити вамъ въ раю велитъ!»
Про собя же говоритъ:
«Ртовъ на тверіь не разѣвайте
И о небѣ не мечтайте,
А живите на землѣ
Въ нашей Божьей кабалѣ,
Волю тамъ небесъ творите,
Миръ и правду берегите
Смирно, тихо, безъ ворчбы.
Небо не для васъ, рабы!»
На ногу скрестивши ногу
И прижавшись къ Бѣлобогу,
Продолжала рѣчь змѣя
Голосочкомъ соловья:
«Сей Перунъ—Сварога хуже!
Пѣснь поетъ одну и ту-же:
131
«Прочь гоните зло и тьму,
А не то, за чубъ возьму!»
Тутъ и властью своевольной
Дѣдька съ сей земли бездольной
Не пускаетъ никуда.
И не пуститъ никогда!
Держитъ васъ какъ на удилѣ:
Не пускаетъ въ навь къ Морилѣ,
Ни къ кромѣшной Потьмѣ въ адъ.
Вѣдь онъ знаетъ, что назадъ,
Вы, отвѣдавши тьмы ада
И грѣховнаго зла чада,
Не вернулись бы къ нему
Въ бѣлую сію тюрьму!»
IX.
Вливши въ срамную утробу
Похотливую жадобу,
Бедрами гарцуючи,
Молвила, бунтуючи:
«Здѣсь, на Свѣтѣ, въ Божьей
сѣти,
Всѣ дѣдьки живутъ какъ дѣти
Съ кругозоромъ лишь въ окно.
Знаютъ лишь добро одно.
Нѣтъ у васъ здѣсь черныхъ
знаній,
Нѣтъ и черныхъ здѣсь дѣяній.
32
Все у васъ въ раю бѣло,
Всюду и всегда свѣтло.
Все васъ моютъ въ благодати,
Чтобы легче васъ держати
На удилѣ, на уздѣ
Въ тяжкомъ для людей трудѣ.
Истины вамъ извращаютъ,
Вѣсятъ, мѣрятъ ихъ, считаютъ —
Ниже всѣхъ вѣсовъ и мѣръ.
Приведу вамъ здѣсь примѣръ:
Дѣдъ Сварогъ, вашъ Богъ
радѣтель,
Подарилъ вамъ добродѣтель,
Молвячи: «Се благъ ядро,
Наивысшее добро!»
Между тѣмъ она вѣдь — мука!
А боговъ о ней наука
Полностью извращена.
И выходить фальшь одна!
Противъ мягкаго порока —
Добродѣтель вѣдь — жестока,
А при томъ и тяжела,
Какъ гранитная скала.
Всякъ изъ васъ мнѣ въ томъ
свидѣтель,
Что Сварожья добродѣтель
Въ райской сей святой тиши,
Есть мучителемъ туши.
А какъ совѣсти дочь-мука,
Добродѣтель словно щука —
133
Волкъ разбойный адскихъ водъ —
Есть губителемъ свободъ.
Давитъ разумъ, волю вольну,
Суживаетъ мысль раздольну
И отталкиваетъ умъ
Отъ свободныхъ, смѣлыхъ думъ.
Дѣйствуетъ на всѣхъ какъ зелье,
Превращаетъ какъ похмелье
Взрослыхъ, умныхъ—въ малышей,
Въ хиляковъ же — крѣпишей.
Ставячи уму колоды,
Духу не даетъ свободы
Вознестися до верховъ
Духа и ума боговъ.
Строями изъ благъ преграды,
Убиваетъ безъ пощады
Вѣчнымъ зовомъ «Не грѣши!»
Всѣ стремленія души.
Сковываетъ руки, ноги,
Закрываетъ всѣ дороги
Въ царство воли и свободъ.
Страшный сей небесъ уродъ!
Душитъ сладкія мечтанья,
Сердца тайныя желанья
II подъ ней ужъ ты — не ты,
А копилка доброты,
Трупъ безмысленно ходящій,
И безчувственно глядящій —
Безъ житейскихъ бурь и вьюгъ,
На блаженство здѣсь вокругъ.
34
Что-жъ кому отъ доброты — то,
Коль предъ нимъ вовѣкъ закрыто.
Смѣлое желаніе,
Вольное дѣяніе ? ! . . .
Что-жъ по ней, коль ты безъ доли
Съ тяжкимъ гнетомъ Божьей воли
Бродишь въ райской сей тюрьмѣ?!
Лучше ужъ куда во тьмѣ,
Тамъ въ аду на срубахъ жити,
Чѣмъ, согнувшися, носити
Въ свѣтломъ, солнечномъ раю
Тяжесть страшную сію!»
X.
Въ сердцѣ съ радостнымъ
глумленьемъ,
На лицѣ же съ возмущеньемъ,
Крикнула змѣя дѣдькамъ:
«Мука жити въ раѣ вамъ!
И подумати ужасно!
Вѣдь наглядно же и ясно:
Зависть солнечныхъ боговъ
Суживаетъ умъ дѣдьковъ.
Разумомъ вы — великаны,
Но умомъ, увы — болваны!
Многаво не знаете,
Иль не понимаете.
Что такое: гнѣвъ, враждыня,
135
Кривда, ненависть иль мстыня,
Зависть, злоба, клевета? . . .
Блудъ, порокъ, нечистота? . . .
«Вижу я, что съ удивленьемъ,
Со стыдомъ, да й смущеньемъ
Слушаете рѣчь мою.
Никогда вы. здѣсь бъ раю.
Въ вашихъ рѣчахъ, разговорахъ,»
Въ преніяхъ, ученыхъ спорахъ,
Въ разсужденіяхъ своихъ
Не слыхали словъ такихъ.
Ваши знанія добрыми
Противъ знаній черной злыни —
Мусоръ, пустяки, плева,
Все равно — что трынь-трава.
Черные же эти знанья,
Стоятъ всякаго вниманья.
Противъ нихъ всѣ знанья—хламъ!
«Что такое стыдъ и срамъ? ..
Что такое подхалимство? . . .
Скупость, жадность, лихоимство?..
Голодъ, холодъ, лютъ, зима?
Смерть, убійство, ночь иль тьма?..
Вижу, что объ этомъ, братья,
Не имѣете понятья! —
И не выдумки мои
Всѣ названія сіи.
И они іи по значенью,
Содержанью и сужденью
36
Не названья колачей,
Иль другихъ какихъ вещей.
Нѣтъ дѣдьки, божки незнанья!
Это чудныя названья
Потьмы и грѣха даровъ, —
Лучше всѣхъ даровъ боговъ
И щедротъ небесъ стократно.
И они, совсѣмъ понятно,
Какъ невыгодны богамъ,
Неизвѣстны, чужды вамъ.
Чужды вамъ и гореванье,
Вопль, рыданье и страданье,
Стоны и проклятія.
Всѣ вы, безъ изъятія,
Вижу я, — хотѣли бъ знати
Смыслъ словесъ сихъ и поняти
Суть ихъ содержанія . . .
«Безъ переживанія
Никогда ихъ не поймете,
Хоть умомъ пережуете.
Безъ возстанья и борьбы
Несмотря на всѣ мольбы
И на ваши всѣ желанья,
Боги словъ сихъ пониманья
Не дадутъ вамъ никогда.
Знаютъ Дѣды, что тогда
Стали бъ вы совсѣмъ другими
И сравнили ся бы съ ними,
Уподобились бы имъ
137
Знаніемъ, умомъ большимъ . . .
«Помните, вы бунтовались,
Черныхъ знаній добивались.
Но смирилъ васъ каждый разъ
Вашъ, какъ говорите Спасъ.
Словъ сихъ полное познанье,
Суть ихъ и переживанье,
Можетъ дата только грѣхъ.
Только грѣхъ спасетъ васъ всѣхъ
Отъ гнетущаго васъ рая
И отъ вѣчнаго въ немъ лая
О добрѣ и Перунѣ.
Самъ то онъ, тамъ въ вышинѣ,
Хорошо всѣ бѣды знаетъ
И какъ адъ ихъ понимаетъ.
Потому онъ Вотъ и Дѣдъ,
Потому онъ и Всевѣдъ,
Потому и свѣтомъ правитъ! . . .
«Своевольно всѣхъ васъ давитъ,
Не спускаетъ никому,
Вопитъ: «Быти по сему!»
Гдѣ же ваша тутъ свобода?
Гдѣ права? Гдѣ гласъ народа? ..
Никакихъ у васъ правъ нѣтъ!
Все и вся — одинъ онъ Дѣдъ.
Вотъ и видите наглядно:
Боги жмутъ васъ безпощадно,
Свѣтомъ какъ хотятъ вертятъ,
Портятъ въ мірѣ всякій ладъ.
138
Потому въ боговъ завѣтѣ
И порядка нѣтъ на свѣтѣ.
Здѣсь есть лишь добро и свѣтъ.
Зла и тьмы—совсѣмъ здѣсь нѣтъ!
Знайте-жъ: чтобъ добро поняти,
Нужно прежде зло познати,
Свѣтъ не радостенъ безъ тьмы,
Не красна ярь безъ зимы.
Радость же скучна безъ горя
Какъ просторъ равнинъ и моря.
Ваша жизнь въ раю блѣдна,
Скука вѣчная одна.
Вѣчно здѣсь одно и то же.
Все кричите: ‘Боже, Боже,
Слава и хвала тебѣ!’» —
И зѣваете въ мольбѣ.
Коль у васъ нѣтъ гореванья,
Нѣтъ у васъ и пониманья
Настоящей радости,
Полной нѣжной сладости.
Хоть и слышны въ раѣ смѣхи,
Нѣтъ въ нихъ никакой утѣхи,
Чувства наслажденія,
Удовлетворенія . . .
«Разъ вы горя запросили.
Боги быстро васъ смирили,
А Сварогъ отъ доброты
Съ хитростью зажалъ вамъ рты,
Да еще прочелъ науку.
139
И поднявши грозно руку,
Онъ грозилъ вамъ какъ коломъ
Золотымъ своимъ жезломъ:
«Горя отъ меня не ждите,
Радость, счастье берегите,
Защищайте миръ святой
Правдою и добротой!»
XI.
Тутъ! подмигнувши Бѣлбогу,
И призвавши на подмогу
Тьму изъ адскаго жерла,
Вѣдьма рѣчь къ концу вела:
«Миръ святой! . . Вѣдь онъ
вашъ ворогъ!
Небесамъ онъ только дорогъ.
Дѣды не хотятъ борбы.
«Мирно пусть живутъ рабы!
Пусть смирятся, не бунтуютъ
И подъ нашу пѣснь танцуютъ
Смерды наши, бѣлбожки!»
Страхъ боятся, чтобъ дѣдьки
Не пошли на нихъ войною
И съ побѣдой роковою
Не взошли на твердь туда,
Гдѣ они, какъ господа,
За оградой небосводной
Васъ считаютъ силой, годной
140
Только для земныхъ работъ
Въ пользу и корысть господъ.
Очень ужъ страшатъ ихъ войны.
Въ мирѣ всѣ они спокойны.
Не боятся господа,
Что свергнете ихъ сюда
На земныя муки-страсти,
И лишивши ихъ ихъ власти,
Заведете въ мірѣ ладъ
Лучше ихняго въ стократъ.
«Ужъ давно приспѣло время
Низвергнути Божье бремя:
Бремя свѣта и добра.
И какъ разъ пришла пора
Узы дружбы съ небомъ сняти
И въ клочки ихъ разорвати,
Вливши въ рай грѣха потокъ.
Ужъ давно зоветъ васъ рокъ
Иго правды разрушити,
Въ дребезги его разбити
И опасти бѣло божковъ
Отъ ея святыхъ оковъ.
Подоспѣлъ и часъ желанный
Совершити подвигъ бранный
Для спасенія людей
Изъ 'блаженствъ и ласкъ сѣтей,
И подъ оклики свободы
Разнести любви колоды,
Давящія ихъ и васъ. —
141
И какъ разъ ударилъ часъ
Долгожданной черной смуты,
Расторгнути рабства путы,
Свитыя для васъ трудомъ
Подъ ярмомъ и хомутомъ.
«Подымайте злыни знамя,
Разжигайте мести пламя,
Стройтеся въ полки ряды
И подъ стягами вражды
Кандалы ломите съ трескомъ,
И съ грѣха волнъ бурнымъ
плескомъ
Риньтеся на небо въ бой
Съ кличемъ: «Боги прочь! Долой!’
И боритесь до побѣды.
Пусть дрожатъ отнынѣ Дѣды!
Свѣтъ для нихъ вовѣкъ погасъ
И пробилъ послѣдній часъ
Мукѣ, гнету, притисненыо,
Ихъ господству и правленью
На землѣ и небесахъ!»
«Злой огонь затлѣлъ въ глазахъ
Дѣдьчихъ воеводъ-буяновъ,
Земнородныхъ великановъ.
Усмѣхалася имъ власть.
Ужъ съ сознаньемъ лѣзли въ пасть
Потьмы Черной многогрѣшной,
Безпросвѣтной и кромѣшной,
И уже летѣли въ адъ,
142
Прямо во Вертепъ Отплатъ
Черезъ срубное горнило.
Властвованье ихъ манило,
Царствованье въ небесахъ.
«Правду кривдой бейте въ
прахъ!
Да поможетъ вамъ Гордыня!» —
Дальше лаяла Удыня
Съ черной пѣною у рта.
«Да исчезнетъ правота!
Черной тьмою свѣтъ гоните,
Лютой бранью миръ топчите,
Ласку и любовь — враждой,
А добрынью — зла ордой —
И нахлынутъ въ рай всѣ бѣды!
«Эй вы, завтрашніе Дѣды,
Бросьте съ гнѣвомъ въ Перуна
Ваши Божьи имена —
Клички рабскія Славоевъ,
Божидаровъ, Божибоевъ,
Богумиловъ и Добрынь,
А примите клички Мстынь,
Ярополковъ, Мечиславовъ,
Буй-забоевъ, Гореславовъ,
И другія клички зла.
Накаляйтесь добѣла
Ненавистью' и враждою,
И поючи славу Бою,
143
Величайте С-варошей,
Гнѣвоіпей и Ярошей.
Любомировъ же, Богдановъ,
Мирославовъ и Свѣтлановъ
Прочь гоните съ вашихъ главъ.
Пусть замолкнетъ ввѣкъ ихъ
гласъ!»
ХП.
Тутъ изъ мерзостной гортани
Потекли потоки брани
И хулы противъ боговъ:
«Бейте черныхъ силъ враговъ!
Да исчезнетъ миротворство
И ликуетъ богоборство,
Да живетъ съ богами брань!
Дѣдьчій роде, встань, воспрянь!
Заряжай вражды снаряды
И заядло, безъ пощады
Шли ихъ на боговъ тепла!
‘Сдвиньтесь, ратники трѳзла!
Поднимайтесь великаны,
И какъ мощные тараны
Разгромляйте небосводъ
Съ крикомъ: ‘Жги, ломи, народъ,
Сю господскую ограду!’
И разбивши твердь-преграду
Между небомъ и землей
144
Гнѣва злостною долбней,
Въ подвигѣ безстрашномъ,
смѣломъ
Кинтесь съ боемъ первымъ дѣломъ
На злодѣя Перуна
Съ воемъ: ‘Правда свержена!
Сгиньте солнечные боги,
Падайте любви чертоги!’
Разрушивши власть боговъ,
Вольные, безъ ихъ оковъ,
Овладѣете всѣмъ міромъ
И почтите злыныо пивомъ
На развалинахъ добра! . . .
Всѣ на небо! Въ бой! Ура!»
И Удыня, дочка змія,
Ложью красной, какъ витія,
Какъ чертовка — черной тьмой,
Посланною Потьмой злой
Въ помощь ей изъ глуши ада
Съ полнымъ чаномъ мстыни яда,
Такъ свела съ ума вождей,
Что съ восторгомъ стали ей
Съ одобреньемъ потакати,
А потомъ рукоплескати,
Молвячи: «Ай голова!
Золото ея слова!
Вотъ вамъ помощь и отрада!»
На слова сіи изъ ада
Хлынула незримо къ нимъ
145
Потьма съ сомнищемъ своимъ.
Свѣтъ лизнувши, какъ обычно,
Гукнула Удынѣ зычно
И за плѣнь вождей дѣдьковъ,
Силъ небесныхъ бѣлбожковъ,
Срубный грѣхоцвѣтъ дала ей
И съ нечистыхъ духовъ стаей
Налетѣла на дѣдьковъ
Съ множествомъ грѣха оковъ.
Заковавши въ нихъ ихъ душц,
Крикнула: «Для адской глуши,
Для чертей и срубныхъ совъ
Будетъ сей нашъ первый ловъ.
Да живетъ нашъ адъ кромѣшный,
Да погибнетъ дѣдько грѣшный,
Съ нимъ и грѣшный человѣкъ!
Пусть грѣшатъ съ сихъ поръ
вовѣкъ
На землѣ сей всѣ народы!
Налагайте зла колоды
На Бѣлбога навсегда,
Чтобъ отнынѣ никогда
Онъ не пятился къ Сварогу,
А грѣху бы несъ подмогу
И служилъ бы въ пеклѣ намъ,
Мстячи людямъ и дѣдькамъ.
Слава и хвала Удынѣ!
Ужъ не будетъ въ злой горынѣ
Пустовати больше адъ.
146
Загудитъ Вертепъ Отплатъ.
Возопитъ и Слезъ Долина.
Злая, горькая судьбина
Ждетъ въ аду гниломъ всѣхъ тѣхъ,
Кто возлюбитъ черный грѣхъ!»
Молвячи то, уходила
Въ адскія свои горнила
Послѣ торжества трезла,
Да и такова была.
А ея нечиста сила,
Лижучи добра свѣтила,
Осталася на землѣ,
Чтобъ топити рай во злѣ.
147
БУНТЪ дъдьковъ
I.
Бѣлобогъ собралъ дѣдьковъ,
Всѣхъ земныхъ бѣлобожковъ,
Гордо выдулъ обѣ щеки,
Отъ грѣховныя мороки
Такъ имъ молвилъ, говорилъ
И въ сердца измѣну лилъ:
«Насъ замучили ужъ боги,
Тѣ небесные свароги.
Колыотъ наши боженьки,
Острые ихъ роженьки.
Нѣтъ терпѣнья больше, мочи.
Лучше въ свѣтъ ити за очи
Отъ тяжелыхъ тѣхъ работъ,
Чѣмъ все лити горькій потъ
На Грицковъ тѣхъ несоленыхъ,
На Явдохъ тѣхъ неперченыхъ.
Гей божки, бѣлбожичи,
Вы-жъ рабы сварожичей
Думныхъ, шумныхъ, гордыхъ,
пышныхъ,
Что сидятъ, царятъ во вышнихъ,
Тамъ высоко въ небесахъ,
Цравятъ бѣлбожкамъ на страхъ,
Валять всѣ на насъ работы,
Льютъ десятые съ насъ поты,
148
Дѣлай лишь все на людей,
Забавляй ихъ какъ дѣтей,
Сторожи ихъ отъ заразы,
Отъ грѣховныя проказы.
Землю всю имъ заплодняй,
На землѣ твори, имъ рай.
Человѣкъ боговъ лишь знаетъ,
Лишь дѣдовъ онъ величаетъ,
Насъ считаетъ за сметье,
За подошву, пошитье.
Вспоминаетъ насъ зло, ѣдко,
Пометаетъ бѣлымъ дѣдькомъ.
Чѣмъ мы хуже тѣхъ Дѣдовъ,
Тѣхъ сварожичей боговъ?
Прочь съ сварожіимъ завѣтомъ!
Аль не можемъ мы ширь-свѣтомъ.
Управляти въ небесахъ,
Въ тѣхъ вонъ синихъ полосахъ,
Собирати всѣ поклоны,
Пѣсенки, молитвы, звоны
Отъ людишекъ на землѣ,
Жити въ вѣчной все хвалѣ,
Ладанъ нюхати, кадило?
Аль вамъ не было бы мило,
Бѣлобожичи, божки,
Вмѣсто кушать пирожки,
Заѣдати медъ чудесный,
Медъ Велесовый, небесный,
Попивати медъ медкомъ
Утромъ, въ полдень, вечеркомъ,
149
Величатися Дѣдами,
Да великими богами??!
Нынѣ кто мы? Лишь божки,
Лишь мизерные дѣдьки
У людей тѣхъ на работѣ,
На вѣкъ-вѣчной злой крѣпотѣ.
Слуги мы лишь, да рабы
Для сѣйбы и молотьбы.
Потрудились мы доволѣ,
Заслужили лучшей доли.
Нынѣ бѣлбожки, какъ разъ,
Вамъ! для насъ ударилъ часъ.
Вышелъ наконецъ нашъ жребій—
Сѣсти бѣлбожкамъ на небѣ.
Свергнути съ небесъ Дѣдовъ
Всѣхъ сварожичей боговъ,
Да на землю ихъ сослати
Благъ земныхъ попробовати.
Нынѣ только мы божки,
Нынѣ только мы дѣдьки,
Завтра будемъ какъ свароги —
Боги — Дѣды Бѣлобоги! —
Тамъ высоко въ небесахъ
Людямъ и богамъ на страхъ,
Намъ на честь, поклонъ, на славу,
На вѣкъ-вѣчный пиръ, забаву.
Громко кличетъ бунта звонъ!
Прочь смиренье и поклонъ.
150
За мечи всѣ, да за пики!
Пусть несутся боя клики!
Станьте смѣло какъ одинъ
И туда всѣ — до вершинъ,
Прите лавою, стѣною,
Дружно, съ местію святою
На сварожичей боговъ,
Ненавистныхъ намъ Дѣдовъ.
Бамъ! Для насъ пришла пора.
Всѣ на небо! Въ бой! Ура!»
Кончилъ Бѣлобогъ бесѣду
И торжествовалъ побѣду.
Зашумѣли всѣ дѣдьки,
Загудѣли бѣлбожки.
Закричали, зашумѣли,
Заревѣли, загудѣли
Словно лѣсъ, дуброва-боръ
Какъ коли Стрибожко съ горъ
Зашумитъ тѣмъ вѣтромъ буйнымъ,
Загудитъ тѣмъ вихремъ бурнымъ.
Завели дѣдьки лай, споръ,
Устремили въ небо взоръ
Та со злою завистію
И съ великой радостію
Всѣ глядѣли вверхъ туда,
Гдѣ ждала ихъ ужъ бѣда .. .
151
п.
Старый тутъ божокъ поднялся—
Святомыслъ Добрыня звался.
На лицѣ ѳго былъ «умъ.
И коли улегся шумъ,
Онъ дѣдьковъ окинулъ окомъ,
Призадумался глубоко
И плетучи бичъ изъ словъ,
Такъ имъ бичевалъ дѣдьковъ:
«Страшны бубны за горами . ..
Да такое здѣсь и съ вами.
Бубны бубнятъ бумъ-бумъ-бумъ,
Пакъ пустой ихъ звукъ и шумъ,
Хоть шумѣли бы какъ боры,
Хоть гудѣли бы какъ горы.
Бубнити имъ не бѣда:
Нѣтъ за это каръ, суда.
Хоть какъ бубны вы пустые,
Но вы существа живые.
Знаетъ же о всемъ Всевѣдъ.
Головами дастъ отвѣтъ
Дѣдьчій родъ за эти шумы,
За пустыя, злыя думы.
Кто Богъ велій яко Богъ?
Кто сильнѣе чѣмъ Сварогъ,
Черной Потьмы покоритель,
Всей вселенной повелитель?
Онъ—Перунъ, что держитъ свѣтъ,
152
Онъ — Даждь-Богъ, что грѣетъ
цвѣтъ,
Онъ и Велесъ съ налитою,
И Стрибогъ онъ съ бурей злою,
Міръ весь — то одинъ Сварогъ,
То Одинъ великій Богъ!
Кто же можетъ съ нимъ равнятись,
Кто съ нимъ смѣетъ здѣсь
брататись?
Мы? Мизерные божки?!
Развязати ходаки
Вы Сварогу недостойны,
Духи злые, безпокойны!
Чѣмъ же лучше мы людей,
Матери земли дѣтей?
Тѣмъ, что не имѣемъ плоти?
(тѣла)
Тѣмъ, Что. для земного дѣла
Выше мы отъ нихъ умомъ,
Тѣмъ, что межъ добромъ и зломъ
Различаемъ мы границу?
Хуже, тѣмъ для васъ въ сторицу.
Коль вы знаете что грѣхъ,
То и кара ждетъ васъ гсѣхъ.
Къ вамъ закрался, вижу, нынѣ,
Въ сей несчастной злой горынѣ
Грѣхъ, съ его нечистотой
И грязнитъ васъ чернотой.
Да куда жъ, божки, вы дретесь?
153
Съ чѣмъ, съ мотыкой въ иеіѲо
претесь?!
Лѣзете на небеса
Съ глупымъ лаемъ злого пса!
Кто-жъ имѣетъ столько силы,
Чтобъ .вертѣти свѣтомъ милымъ.
Витись молніей какъ вьюнъ,
Какъ то чинитъ Дѣдъ Перунъ?
Кто изъ васъ такъ можетъ грѣти,
Вѣтромъ, бурею вертѣти,
Какъ то. чинятъ Дѣдъ Даждь-богъ,
И вѣтровъ царь Буй-Стрибогъ?
Кто имѣетъ чаръ тотъ чересъ,
Калиту богатствъ какъ Велесъ?
Кто замѣнитъ Ладу намъ:
Людямъ, бѣлбожкамъ, 'богамъ,
Безъ которой ласкъ, привѣта
Плачъ бы не сходилъ со свѣта?
Бубнитъ Бѣлобогъ вамъ бумъ,
Разумъ вамъ загналъ за умъ!
Все кричитъ вамъ: Ой работы!
Льются съ насъ рясные поты!
Онъ съ ума спятилъ вѣдь самъ,
Дурь ту хочетъ влити вамъ.
Дѣды, что же, не трудятся?
Пенькаютъ ли, иль лѣнятся,
Какъ князекъ нашъ Бѣлобогъ?
Спитъ онъ вѣчно безъ тревогъ.
154
Боги за него все бьются,
День и ночь о насъ пекутся
И въ великой добротѣ
Держатъ свѣтъ нашъ въ красотѣ.
Всюду видите достатки,
Всюду добрый ладъ, порядки.
Молвится пословица,
Никогда не сломится:
Дурачекъ, когда гадаетъ —
Будто кто въ лѣсу блукаетъ.
Во всѣ стороны идетъ,
Да не вѣетъ куда зайдетъ .
Въ дѣвки претъ и стара баба,
Дуется въ вола и жаба.
Такъ и дуракъ Бѣлобогъ
Думаетъ что онъ Сварогъ,
Претъ на небеса съ мотыкой.
Съ дѣдьчей силой невеликой,
Съ силой мушки противъ льва.
Сыплетъ вамъ какъ съ рукава,
Что дѣдькамъ добудетъ небо,
Что такой — де вышелъ жребій.
Сказки вамъ плететъ здѣсь грѣхъ
И къ бѣдѣ ведетъ васъ всѣхъ.
,А когО' злой грѣхъ мотаетъ,
Прежде разумъ отнимаетъ.
Не сдавайтеся дѣдьки,
Защищайтеся божки.
На землѣ вамъ ужъ пріѣлось
И небесъ вамъ захотѣлось!
155
Вижу, вы любили бъ честь,
Слушали бъ людскую лесть.
Слушайте жъ, не забывайте,
Да «а умъ себѣ мотайте,
Что скажу теперъ я вамъ.
Вѣрьте же моимъ словамъ:
Съ честію идетъ все гордость,
Съ гордостію въ парѣ — подлость.
Гордый въ гордости льетъ кровь
И на подлости готовъ.
Чтобъ насытити гордыню,
Нужно напоити мстыню,
И не чаркой, а ведромъ,
Иль двоухимъ тѣмъ цебромъ.
Пакъ по бунтѣ, вмѣсто чести,
Вмѣсто сладенькія лести
Вы услышите: Чернякъ!
Пекъ ти, «осина! Чертякъ!
Вмѣсто же молитвъ, поклоновъ —
Полетятъ <на васъ проклоны.
Дѣдькомъ будутъ клясти всѣ:
Въ небѣ, въ пеклѣ, на землѣ.
За пустые разговоры
Ждетъ васъ братья, боль и горе.
Не къ добру гнутъ нынѣ васъ
Въ сей проклятый, подлый часъ,
Да и гонятъ васъ на срубы
Черной Потьмѣ прямо въ зубы.
Горе, горе вамъ, дѣдьки,
156
Златокрылые божки,
Свѣтлые земные духи!
Всѣ погибнете какъ мухи!
Богоборный вашъ тотъ кличъ
Ужъ несетъ грѣха злой бичъ.
Кайтеся! дѣдьки, Щиренько,
Расходитеся борзенько.
Кайтеся покуда часъ,
Дѣдъ Перунъ идетъ на васъ!
Онъ придетъ со страшнымъ
громомъ,
Съ тукомъ, стукомъ, трескомъ,
ломомъ,
Принесетъ погибель вамъ,
А тогда — конецъ дѣдькамъ
И конецъ на воемъ просторѣ
Нашей чудной Бѣлогорѣ!»
Замолчалъ здѣсь Святомыслъ.
Сорвался здѣсь Горемыслъ,
Бѣлобога другъ, пріятель,
Рода дѣдьчаго предатель.
Гнѣва громами металъ,
Съ пѣною у рта кричалъ:
«Святомыслъ вамъ подлость
баетъ!
Что подлецъ онъ всякій знаетъ.
Онъ покорный рабъ боговъ,
Онъ же въ ласкѣ у Дѣдовъ,
И у нихъ онъ ищетъ славы.
157
Брешетъ подлый рабъ, лукавый!
Поднимаетъ насъ на смѣхъ,
Да еще безчеститъ всѣхъ.
Называетъ дураками
И равняетъ насъ съ Грипками.
Пометаетъ бѣлбожкомъ,
Страшитъ Перуномъ страшномъ
Въ хитрости своей лукавой,
Потьмой намъ грозить хирявой.
Испугался Грицъ копицъ,
А Мокрина печерицъ . . .
Песъ боялся здѣсь чертицы —
Потьмы, немощной вдовицы!
Не видалъ кто Перуна,
Громового крикуна!
Хоть и острый топорище,
Но зубатый и сучище!
Хоть и острый въ плотѣ колъ,
Но сидитъ на немъ соколъ!
Зубы Дѣдъ себѣ поломитъ,
Пока нашу силу слом>итъ!
Насъ тьма-тьмуща, безъ числа,
Каждый бѣлбожокъ—скала!
Мы — непобѣдима сила!
Не для насъ гробъ и могила!
Пусть дрожитъ на небѣ Богъ,
Числитъ дни свои Сварогъ!
Пусть блѣднѣетъ отъ тревоги,
Вѣдь проснулись Бѣлобоги!
158
Съ ихъ очей сошло бѣльмо.
Скинутъ Божіе ярмо,
Свѣта разорвутъ оковы,
Поведутъ его къ обновѣ.
Бѣлобогъ нашъ — великанъ.
Аль не сломитъ онъ кайданъ?
Стонетъ мать земля, заводитъ,
Какъ коли по ней онъ бродитъ.
Онъ великъ же какъ тора.
Перуна какъ комара
Разотретъ въ одной онъ пушкѣ,
Крылья оборветъ какъ мушкѣ,
Подъ его стопой Перунъ
Будетъ витися какъ вьюнъ.
Камень онъ, гранитъ сожметъ —
Изъ него вода течетъ.
А возьметъ кремень въ ладонь —
Изъ него летитъ огонь.
Онъ играется скалами,
Какъ ребенокъ камушками.
Топнетъ о скалу ногой —
Тутъ течетъ вода рѣкой.
Грохнетъ о кремень руками —
Искры сыплются дождями.
Крикнетъ — горы внизъ летятъ,
Свистнетъ — боры всѣ лежатъ.
А когда придетъ потреба —
Бѣлобогъ разрушитъ небо.
Раменами подопретъ,
Небосводомъ потрясетъ,
159
Своды разорветъ руками —
Въ тотъ часъ .небеса съ богами
Полетятъ на всѣ боки,
Разлетятся на куски,
Упадутъ на землю съ громомъ,
Съ гуюомъ страшнымъ и обломомъ,
Будетъ здѣсь конецъ богамъ!
Власть надъ свѣтомъ дастся намъ.
Что же мы? Не великаны?!
Не такіе жъ мы болваны, —
Какъ плететъ намъ Святомыслъ,
Мудралей тотъ Осмомыслъ, —
Чтобъ ити туда съ мотыкой.
Съ силою пойдемъ великой
Подъ начальствомъ воеводъ:
Съ окіяномъ бурныхъ водъ,
Со скалами и горами,
Посчитаемся съ Дѣдами.
Освободимъ свѣтъ съ кайданъ,
Божій выполемъ дурманъ,
Выметемъ прочь въ Бога вѣру
И свою приложимъ мѣру.
Прочь развѣемъ Божій чадъ,
Заведемъ свой въ Свѣтѣ ладъ!
Бѣлобогъ вамъ правду кажетъ,
Святомыслъ лишь правду мажетъ.
Брешетъ подлый боголюбъ!
Думаетъ про свой лишь чубъ,
Какъ бы небу прилизатись,
Къ ласкамъ свароговъ добрались.
160
Тучей на боговъ пойдемъ,
Въ пухъ и прахъ ихъ разобьемъ!
До небесъ мы доберемся
И съ богами перетремся.
Звонитъ звонъ въ послѣдній разъ,
Бьетъ богамъ послѣдній часъ.
Прочь съ Дѣдами пресвятыми,
Прочь съ богами всеблагими'.
Скинемъ съ неба свароговъ,
Со земли сотремъ боговъ.
Вмѣсто молвити молитву
Кликнемъ: «Прочь съ небесъ —
и въ битву!
Прочь смиренье и мольба!
Да живетъ боговъ борьба!
Пусть погибнутъ всѣ свароги,
Пусть ликуютъ бѣлобоги!»
Зашумѣли вновь дѣдьки,
Загудѣли бѣлбожки
Словно бурное то море,
Словно кременныя горы,
Въ часъ, когда на нихъ Стрибогъ
Вѣтрогонный тотъ сварогъ
Съ вихорною быстротою
Налетаетъ съ бурей злою.
Боевая пѣснь неслась,
Что землица вся тряслась.
Больше всѣхъ горлалъ Гордыня,
А за нимъ лукавый Мстыня,
161
«Всѣ на небо, живо въ бой,
Прочь со Свѣта миръ, покой!
Бѣлбожки — на небеса,
Мы покажемъ чудеса!
Грянула для насъ пора,
На боговъ всѣ въ бой! Ура!»
ІП.
Взбунтовалися дѣдьки,
Раэбрыкалися божки.
Наросло имъ въ раѣ сало.
Потроха имъ распирало.
Сало разогрѣлося,
Власти захотѣлося.
Захотѣлося имъ чести,
Отъ людей хвалы и лести,
Пѣсенъ и молитвъ святыхъ,
Слушати похвалъ пустыхъ,
Ладанъ нюхати, кадило,
Чтобъ крутило въ носѣ мило
И сидѣти въ небесахъ
Свѣту и землѣ на страхъ.
Горемыслъ и подлый Мстыня,
Пустомыслъ и злобный Злыня,
Тысячи другихъ вождей —
Превратилися въ людей,
Стали по землѣ ходити
И въ раю людей дурити,
162
Чтобы бунтовалися,
Бога не боялися:
«Сами станете божками,
Ежели пойдете съ нами
Противъ неба и боговъ,
Противъ пакостныхъ Дѣдовъ.
Насъ къ землицѣ приковали,
Небеса себѣ забрали,
Сами въ славѣ тамъ сидятъ,
Насъ пустити не хотятъ.
Требуютъ еще поклоновъ,
Почестей, кадила, звоновъ,
Молвятъ: »Для тебя есть, рай,
Носа въ небеса не пхай,
И сиди, небоже, тихо,
А иначе будетъ лихо!
Сотворили насъ на глумъ.
Сузили нашъ разумъ-умъ,
Сами мудрости поѣли,
Съ властію на насъ насѣли,
Крутятъ свѣтомъ какъ хотятъ,
И пропалъ на свѣтѣ ладъ.
Задурили насъ тутъ раемъ
Какъ ребенка короваемъ
И живемъ какъ слѣпаки,
Какъ въ хрѣну тѣ червяки,
Какъ за юолбицей стонога,
Да еще и славимъ Бога.
163
Не творимъ мы ничего
Для свободы, для того,
Чтобы лучше въ свѣтѣ жити,
Чтобы сбросити неволю,
Улучшити району долю.
Боги страхъ боятся насъ,
Чтобы мы въ счастливый часъ
Какъ они не помудрѣли
И небесъ не захотѣли.
То-жъ взываемъ всѣхъ людей
Бѣльма вытерти съ очей
И ити на небо съ нами
Посчитатися съ богами.
А коли сорвемъ ярмо
И сотремъ рабовъ клеймо,
Будете отъ симъ завѣтомъ
Съ нами управляти свѣтомъ.
И не будетъ ужъ рабовъ,
Ни небесъ, ни свять-боговъ.
Равными тогда всѣ будемъ.
Встаньте какъ одинъ всѣ люди
Въ ненависти, въ злобѣ злой
На боговъ идите въ бой!
Мы ихъ сбросимъ съ неба силой
И покроемъ ихъ могилой.
Вы-жъ земные короли
Прочь гоиите ихъ съ земли.
Пусть живетъ вовѣкъ свобода
Для дѣдьюовъ, людского рода,
64
И да царствуетъ вовѣкъ —
Бѣлбожокъ и человѣкъ!»
И послушали безумцы,
Люди злые, горедумцы
Взбунтовавшихся дѣдьковъ,
Безтѣлесныхъ дураковъ
И пошли всѣ противъ Бога
Сотворителя Сварога,
Своего Создателя,
Благости подателя.
Да живетъ вовѣкъ гордыня,
Да ликуютъ месть и злыня,
Пусть растутъ на славу намъ,
На погибель всѣмъ богамъ.
Да и людямъ на несчастье
Захотѣлось Божьей власти,
Да и ихъ грѣха чума
Сбила и свела съ ума.
Были всѣ въ раю достатки,
Сыты были, чисты, гладки,
Жили духомъ мудрости
И святой Премудрости.
Жили правдою святою
И любовью золотою
Въ безграничной честнотѣ,
Въ непорочной чистотѣ,
Въ красотѣ души и тѣла.
Святость Божья въ нихъ горѣла
165
Отъ любви и отъ добра
И совсѣмъ не знали зла.
Съ виду были золотые,
И сіяли какъ святые —
Каждый съ солнечной дугой
Надъ курчавой головой.
И Явдохи, и Иваны
Ростомъ были великаны,
Выше нашихъ тѣхъ сосенъ —
Сажней пять лишь до раменъ.
Птицы, рыбы, мухи, звѣры
Тѣ въ раю росли безъ мѣры.
И коровы и волы,
Овцы, козы и козлы
Выше всѣхъ деревъ неслися,
На дубравахъ всѣ паслися.
«Кистями кормилися,
Винами поилися.
Пчелы были великаны:
Брюшки у нихъ — будто чаны.
Каждая въ раю пчела
Меду полный чанъ несла.
Вырыгала медъ въ коморы,
Въ медовые ульи-горы,
Въ великанскіе соты.
Травы райскія, цвѣты
Вверхъ росли какъ наши дубы,
Чаши въ жбанъ, а въ кружку губы.
166
Каждый цвѣтъ тотъ великанъ
Патоки далъ полный жбанъ.
Такъ въ раю всѣ проживали.
Люди, звѣры пировали,
Жили въ мирѣ на землѣ,
Въ счастьи-, ласкахъ и теплѣ,
Какъ за пазухой у Бога
И не грызла ихъ тревога.
Тамъ изъ всякаго русла
Божья благодать плыла.
Вѣчная мать-роженица,
Благодатная землица
Все давала для житья —
Для ѣды и для питья
И для всякія приправы.
Потому пиръ и забавы
Вѣчно продолжалися,
И не прекращали ся.
Были тамъ четыре солнца.
Всѣ свѣтили имъ въ оконца
Съ поднебесной вышины,
Съ каждой свѣта стороны.
Пятое надъ головами.
Солнышко то чудесами,
Ясностію золотой
И безмѣрной красотой
Всѣ другія солнца било.
Былъ то самъ Даждь-Богъ
Свѣтило,
167
Солнце солнцей, свѣта царь,
Ясностей всѣхъ володарь.
До вершка отъ небосклона —
Выглядѣлъ свѣтъ какъ корона
Со Свѣтиломъ на верхахъ,
Съ солнышками на бокахъ,
Какъ бы съ чудами благими,
Камушками дорогими.
Страхъ корона гожая,
Не простая — Божая:
Кругосводъ творилъ закладку,
Синій небосводъ подкладку,
Вмѣсто камней дорогихъ —
Солнца въ чудесахъ благихъ.
Солнышка неслись кругами
И мѣняли ся мѣстами.
Царь Даждь-богъ сходилъ съ
вершка
И спускаючись слегка
Изъ крутого небосвода,
Вплоть до склона небосвода,
Брата мѣсто занималъ.
Тутъ и пятый день миналъ.
Въ тотъ самъ часъ у свода ската
Занималъ братъ мѣсто брата,
Сей же пятый братъ-кружокъ
Занималъ зенитъ-вершокъ.
Такъ вотъ сей Даждь-Богь свѣтило,
Свѣта и тёпла горнило
Мѣсто братьевъ занималъ
168
Райскіе дни карбовалъ.
Въ пятый день, какъ по уставу,
Свѣтоньку всему на славу
Вновь катилъ онъ свой кружокъ
Ввысь на свѣтонька вершокъ.
Тутъ Перунъ, Дайбогу въ дружбу
Отправлялъ на небѣ службу.
День тотъ былъ въ раю святой —
День Дайбога золотой,
День недѣльный, безработный,
День веселья, беззаботный,
День великой святости,
День утѣхи, радости,
Вѣдь Дайбогъ всѣмъ для привѣта
Выплылъ на вершочекъ свѣта,
Бѣлымъ свѣтомъ тамъ горѣлъ,
Прямо въ сердце землю грѣлъ,
Солнца-братья помогали
И землицу освѣщали
Радостно со всѣхъ сторонъ,
Что горѣлъ весь небосклонъ.
Никогда не заходили.
Такъ ясненько всѣмъ свѣтили,
Что землица, какъ съ стекла
Вся прозрачною была.
Не было въ раю злой Ночи.
Люди радовали очи
Вѣчнымъ чуднымъ райскимъ
Днемъ.
Съ животворнымъ жаръ-огнемъ.
169
Не было въ раю и Тѣни,
То и не было тамъ лѣни.
Солнца не пекли въ раю,
Лишь ласкали какъ въ маю.
Черной не было* работы,
То съ людей не лились поты.
Всюду миръ и тишина,
Словомъ — благодать одна,
Радость тихая святая,
Роскошь вѣчная, благая.
Туча съ дочкой Мочкою,
Разливною бочкою,
Никогда не выдыбала.
Тучка лишь въ раю сливала
Землю молочкомъ, медкомъ
Потому медовикомъ
Пахла матушка землица.
Въ райскихъ рѣчкахъ не водица
Въ руслахъ золотыхъ текла.
Рѣчка каждая плыла
Медомъ, молочкомъ, сметанкой,
Квасомъ, киселемъ, маслянкой
Винами шипучими,
Брагами кипучими.
Съ масляными берегами,
Въ серединѣ съ пирогами,
Плыли рѣчки и желткомъ,
Съ чистымъ какъ слеза бѣлкомъ.
А когда Стрибогъ на волѣ
170
Вѣтеркомъ гулялъ по полѣ,
Онъ сметану колотилъ,
Въ золотое масло билъ
И на берега крутые
Гусочки клалъ масляныя.
Райское царь-соненько —
Золотой Дайбоженько —
Отгрѣвалъ сырокъ въ поточкахъ,
Сыпалъ сырные горбочки
И выравнивалъ въ стожки.
А поточка бережки
Обкладалъ-мостилъ красненько
И приплескивалъ равненько
Плесканками изъ сырка,
Давленными безъ кружка,
Твердыми какъ черепица,
Чтобъ не грызла ихъ жентица.
И яичничку варилъ.
Стрибко яйца колотилъ,
А Дай богъ ихъ грѣлъ лучами.
И яичничка ровами
Ужъ готовая плыла
И людей къ себѣ звала:
«Подходите, ужъ солена,
Райскимъ перчикомъ перчена,
Съ шкварочками, не простая,
Ни рѣдкая, ни густая.»
Райскія тѣ курочки —
Ко-ко-ко-ко журочки
Яйца клали не простыя,
171
А крутыя, золотыя,
Писанки примѣтныя,
Яйца самоцвѣтныя
Дѣтямъ райскимъ для забавы.
Ихъ катили по муравѣ,
Да и молвили: Катись,
На Ивася заглядись!
Котъ яичко, не разбейся,
А съ Ивасемъ перелейся!»
Дѣти такъ игралися,
Яйцами мѣнялися.
Не проста была ихъ шубка:
Перлова на нихъ скорлупка,
Изъ хрусталя былъ бѣлокъ,
А изъ янтаря желтокъ.
А яички тѣ простыя,
Тѣ живыя, наливныя —
Ихъ несли корявы пни
Въ подторжественные дни,
Въ дни, когда Перунъ всѣмъ въ
дружбу
Отправлялъ на небѣ службу
На престолѣ пресвятомъ
При кивотѣ золотомъ.
Яйца изъ подъ пней лупились
И до рѣченьки котились,
Билися о бережокъ
И бѣлокъ свой и желтокъ
Въ рѣчку лили, выливали
И живенько наполняли
172
Все русло до береговъ,
Вплоть до самыхъ пироговъ.
Берега же говорили
И раянъ къ себѣ манили:
«Подходите, землячки!
Славные днесь пирожки!
Въ рѣчкѣ свѣжая сметана,
Собрана сегодня срана.
Сами въ горлышко идутъ
И въ животикъ прямо прутъ.
Въ кишечкахъ ползутъ легонько
И мурлыкаютъ тихонько
Будто котикъ тотъ: Муръ-муръ,
Да и буркаютъ: буръ-буръ . . .
Прямо съ печки! тутъ и дуйте,
Ѣжьте смѣло и смакуйте
На здоровьечко всѣмъ вамъ
И на радость берегамъ!»
«Здравствуйте, мои крайне —
Наднѣстряне, надбужане!» —
Приглашалъ раянъ ставокъ.
«Чудный нынѣ нашъ медокъ!
Крѣпкій, сытный и пахучій,
Въ жилахъ жаръ-огнемъ плывучій,
Добрый и для языка
И для всякаго танка.
Пироженьки заѣдайте,
Сытъ-медочкомъ попивайте,
Радуйте ставокъ танкомъ
Коломыйкой съ вертлякомъ,
173
Пѣсней вѣщаго Бонна,
Звукомъ струннаго торбана.»
Животворною водой,
Чистой райскою слезой
Лишь велики рѣки плыли
И струями русла мыли:
Дѣдъ Днѣстеръ, Дѣдъ Сянъ и Бугъ.
Пальцемъ вырылъ ихъ Свароугь
Въ часъ, коли горбатилъ горы
И хребты клалъ на подпоры,
И коли творилъ славянъ,
Горъ горбатыхъ поселянъ
Въ честь Вселенной Бабы Славы,
А въ свою честь — величавый,
Славный тотъ святроугскій родъ,
Первый родъ со всѣхъ породъ,
Избранный народъ Всебога,
Вседержителя Сварога.
«Дождичекъ въ раю не лилъ,
Лишь кропилъ, слегка росилъ,
Чтобъ землицу въ благодати
Напоити и скупати
Теплою водичкою,
Божіей росичкою.
Мочка со слотой сонливой,
Да и съ проливною Ливой
Лили только въ окіанъ.
А сынокъ, слѣпой Туманъ
Только на моряхъ рѣзвился,
А на суши не катился.
74
Все держался на водахъ
При своихъ сестрахъ Струяхъ,
А потомъ скрывался въ морѣ,
Вглубъ, въ бездонныимъ просторѣ,
Гдѣ отецъ его — водъ царъ,
Окіянъ Дѣдъ володаръ
Жилъ въ хрустальныихъ палатахъ,
Въ перловыхъ, подводныхъ хатахъ
Съ Мочкою мочицею,
Водною царицею.
Потому рай все былъ ясенъ,
Свѣтелъ, радостенъ, прекрасенъ.
Вихръ Крутило съ Бурей злой,
Бабою своей лихой
Все на привязи стояли
И въ раю не бушевали.
Буй-Стрибогъ ихъ не спускалъ
Волюшки имъ не давалъ,
А держалъ ихъ межъ горами,
За заплечными скалами
На желѣзныихъ цѣпяхъ,
Въ тяжкихъ дыбахъ на ногахъ.
Такъ тамъ выли и ревѣли,
Что вертепы всѣ гудѣли,
Пропасти бездонныя,
Дебри, скалы сонныя.
Цѣпи тяжкія срывали,
Дыбы крѣпкія ломали.
Но Стрибогъ тутъ прилеталъ,
Крѣпче ихъ еще ковалъ
175
Въ каменныя дыбы-скалы,
Въ кременныя горъ обвалы.
Потому ихъ ревъ и лай
И не доходили въ рай.
Дѣдъ Перунъ гремѣлъ безъ
Хмары.
Лишь на радость, какъ на ярѣ
Съ неба яснаго слалъ громъ
И сейчасъ служилъ потомъ
Службу Божью за землицу —
Вѣчную мать роженицу.
Громомъ ей въ привѣтъ стрѣлялъ
И поклонъ ей посылалъ.
А когда землицѣ въ дружбу
Дѣдъ Перунъ отправилъ службу
На престолѣ пресвятомъ —
Онъ, въ сіяньи золотомъ,
Начиналъ самъ Многи Лѣта
За здоровье Батька Свѣта,
А небесные дяки,
Всѣ Бояны лѣрннки
Тутъ за Перуномъ вступали
И Во Здравіе кричали.
Дѣдъ въ привѣтъ костьми тутъ
трясъ
И гремѣлъ: тра-трасъ! тра-ірасъ!
И со всѣми сварогами
Благодатными руками
Онъ благословлялъ весь Свѣтъ
И опять гремѣлъ въ привѣтъ.
176
И тогда въ раю всѣ знали,
Что на небѣ отправляли
Службу Божію за рай,
За землицу-коровай,
Что Во Здравіе гремѣло,
Во Спасеніе гудѣло
Изъ грудей святыхъ боговъ
За людей и за дѣдьковъ.
Въ небѣ страхъ людей любили.
Потому въ раю всѣ жили
На своей святой землѣ —
Въ славѣ вѣчной и хвалѣ.
Не было тамъ противленья,
Ни землицы тяготѣнья.
Такъ тамъ все сгибалося,
Такъ вамъ расгибалося,
Такъ творилося все сразу
Безъ усилій и приказу —
Какъ хотѣлъ самъ человѣкъ.
Такъ тамъ было споконвѣкъ.
Трудъ въ раю былъ лишь забавой.
Все тамъ шло дорогой правой,
Безъ законовъ, безъ суда.
А о страхѣ — ни слѣда!
Лишь одинъ законъ хотѣнья
Безъ отпора, противленья
Царствовалъ въ раю святомъ,
Въ тихомъ мирѣ золотомъ.
По хотѣнія закону
И гора съ земнымъ поклономъ
177
Камнями-то гремучи,
Гривой-боромъ трясучи
Къ человѣку подходила.
Дивная хотѣнья сила:
Человѣкъ лишь захотѣлъ —
Камень какъ смола горѣлъ,
Въ тишинѣ бурлило море,
Воды изъ долинъ на горы
Быстро какъ бы внизъ текли
И каменья вверхъ несли:
Человѣку для забавы —
Въ Дубы выростали травы.
Какъ отецъ своихъ дѣтей
Дѣдъ Перунъ училъ людей.
По сварожьему указу
И по Перуна приказу
Научили ихъ дѣдьки
Какъ писати буквъ значки,
Тѣ значки въ слова складати,
А слова въ мысль заплетати
Для забавъ и для наукъ
И для всѣхъ ученыхъ штукъ.
Въ штукахъ чудеса творили,
А наукой Бога чтили.
И быстрѣе той стрѣлы
Рѣяли всѣ какъ орлы
По воздушныимъ просторѣ.
Плавали какъ рыбы въ морѣ.
Научились отъ дѣдьковъ
Молвити слова безъ словъ.
178
Мысли такъ себѣ читали,
Что безъ словъ все понимали,
Въ очи смотрячи себѣ.
И въ научной гонитьбѣ
Сдѣлались полубожками,
Только съ тѣломъ п костями.
Тайнъ на свѣтѣ не было.
Зрѣли міръ какъ сквозь стекло.
Видѣли одинъ другого,
Слушали другихъ розмову
Съ инаго конца земли.
Будто эти слѣпари —
Что по райскомъ грѣхолѣтьи
Подъ землей живутъ на свѣтѣ —
Видѣли весь міръ насквозь:
Какъ вертится свѣта ось,
Какъ землицѣ сердце бьется,
Какъ огонь ей въ жилахъ вьется.
Быстрой ихъ была ѣзда:
Всю землицу безъ труда
Вмигъ одинъ лишь проѣзжали.
И совсѣмъ не понимали,
Что такое часъ и даль.
Лишь одинъ у нихъ былъ жаль:
Какъ не бились, не старались,
Въ штукахъ какъ ни ухитрялись—
Бога зрѣти не могли,
Хоть Перунъ Дѣдъ до земли
Ноженьки держалъ святыя,
Рученьки спускалъ благія,
179
Землю окропляючи
И благословляючи.
Въ ходъ пустили всѣ науки,
Дивныя, чудныя штуки —
Не могли все-жъ боженьки
Ухватить за ноженьки.
Мать земля была имъ раемъ—
Пышнымъ, чуднымъ короваемъ
Съ деревцомъ, потѣшками,
Желтыми орѣшками,
Съ золотыми яблочками,
Съ сахарными пташечками
И съ баранкомъ медовымъ,
II съ барвиночкомъ живымъ.
Люди коровай тотъ ѣли,
Не старѣлись, молодѣли,
Жили вѣчныямъ житьемъ,
Безконечныимъ бытьемъ,
Вѣчно были молодыми,
Крѣпкими и удалыми,
Полны свѣтлой радости
И не знали старости.
Страха Божьяго не знали,
Вѣдь грѣха не понимали.
Все имѣли отъ боговъ,
Даромъ, безъ молитвы словъ,
Безъ колѣнопреклоненій
И безъ жертвоприношеній.
Богъ небесный, ихъ Творецъ,
Все давалъ имъ какъ отецъ.
180
Жили въ радостяхъ и смѣхахъ,
Въ вѣчныхъ ласкахъ и утѣхахъ.
А теперь кололъ ихъ грѣхъ
И чернилъ помалу всѣхъ.
Райскій коровайко ѣли
И на небеса глядѣли,
Аль не лѣзутъ ужъ дѣдьки
На небесные вершки.
Хоть и мудрили въ наукахъ,
Но забыли въ черныхъ штукахъ,
Что Сварогъ всего Творецъ.
Самъ онъ и вселенная,
Мати всеблаженная,
Самъ отецъ съ ней нераздѣльный,
Безконечный, безпредѣльный,
Изъ себя самъ выходящій
И въ себя назадъ входящій.
Самъ себѣ и дочь и сынъ,
И слуга, и властелинъ,
Самъ и громъ, и вѣтеръ буйный,
Самъ и дождикъ многоструйный,
Самъ земля и небеса,
Самъ и солнце, и роса.
Все то прежде люди знали,
Но теперь въ грѣхъ закопали.
Знали всѣ, что у дѣдьковъ —
Безтѣлесныхъ бѣлбюжковъ —
Какъ и у людей нѣтъ силы
Сотворити пчелки милой.
181
Такъ какъ не «плодилъ ихъ Богъ,
А создалъ ихъ какъ Сварогъ
Какъ и всѣхъ людей на свѣтѣ;
Что они землицы дѣти,
Не Овароги, а божки,
И не Дѣды, а Дѣдьки;
Потому Бѣлбюгь съ дѣдьками
И со всѣми ихъ умами
Не создастъ и червячка.
То тѣмъ больше ни Грицка,
Ни себя не смѣнитъ въ бога;
Что онъ самъ — червякъ, стонога;
До порога не дойдетъ.
Люди въ дѣдьчу дудку дули,
Въ мысляхъ боженьку въ рогъ
гнули.
Грѣхъ имъ разумъ закоптилъ.
Съ ними что хотѣлъ чинилъ.
Люди и дѣдьки сдурѣли:
Плоть и духъ въ раю чернѣли.
И свершился райскій грѣхъ
На бѣду, несчастье всѣхъ.
Грѣхъ поганыя гордыни,
Честолюбія и мстыни, —
Первое зло на землѣ
Въ богоборствѣ и хулѣ.
А съ грѣхомъ пошли и кары,
Страшные судьбы удары.
182
Въ райской славѣ и красѣ
Возгордѣли люди всѣ
Какъ и Бѣлобогъ хирявый,
Какъ и. всѣ дѣдьки лукавы.
Захотѣлось имъ небесъ:
Съ подъ стола на столъ лѣзъ песъ!
Жены первыя вскричали,
А мужья имъ потакали.
Отъ душевной слѣпоты,
Отъ духовной черноты
И отъ дѣдьчія мороки
Теркотѣли какъ сороки:
«Что земля мнѣ? Что мнѣ рай?
Небеса мнѣ пригибай!
Что мнѣ райская та баба?
Я не малпа и не жаба,
Да и не сова въ дуплѣ,
Чтобы жити на землѣ.
Прочь ты съ райской господиней!
Ужъ пора мнѣ бытъ богиней
И сидѣти въ небесахъ:
Въ Млады золотыхъ косахъ,
Въ дымочкѣ изъ мглы небесной
И въ коронкѣ перекрестной,
Съ солнышкомъ на головѣ,
Съ мѣсяцемъ тѣмъ на челѣ.
Пусть бы Дѣды мнѣ служили,
Дымки хвостъ за мной носили,
Выводили бы на тронъ,
Низкій били бъ мнѣ поклонъ.
183
Пусть играли бъ на фуяркахъ
И пищали бъ на пищалкахъ,
Тѣшили меня танкомъ
Коломыйкой съ щупакомъ.
Ладу бы мнѣ въ ротъ согнути
И самой всѣмъ свѣтомъ гнути,
И лупити какъ она
Макогономъ Перуна!»
Человѣкъ душой хирявый —
И завистный и лукавый.
Ненавидитъ высшаго
И мерзится низшаго.
Хоть дуракъ какъ мотовило,
Прется въ высшаго на силу.
Низшаго себя умомъ
Чешетъ подлымъ языкомъ,
Топчетъ каблукомъ по ребрамъ,
Бьетъ нагайкою по бедрамъ.
Высшаго ѣсть окомъ злымъ,
Съѣлъ бы, если бъ могъ, живымъ.
А коли бъ дорвался власти,
Рѣзалъ бы его на части,
Взялъ бы въ злобѣ за слугу,
Гнулъ бы съ радостью въ дугу.
Самъ поганая стонога —
Лѣзъ бы червь и выше Бога.
И безумные Грицки,
И лукавые Паньки —
Вмѣсто взяти за нагайки
И встряхнути кацавайки
.84
Глупымъ женушкамъ своимъ,
И сосѣдскимъ и чужимъ, —
Стали задирати носы
На небесныя полосы
И кричати бѣлбожкамъ,
Обунтовавшимся дѣдькамъ,
Съ подлостей оо злобой злою
И съ никчемною хулою:
«Гей вы тамъ, бѣло божки!
Прицѣпите мотузки!
Къ небосводу прицѣпите
И сюда ихъ опустите!
Мы его къ землѣ пригнемъ,
Перуна за носъ сведемъ,
За его густые клаки.
Пусть посмотритъ Дѣдъ, гдѣ раки
Водятся тутъ на землѣ:
Иль за печкой, иль въ дуплѣ?
Ой не будетъ здѣсь гремѣти,
Ой не будетъ здѣсь гудѣти!
Мы сотремъ рога ему,
Въ дудочку совьемъ саму
И коли земному люду
Заиграетъ ду-ду, ду-ду
Не забудетъ Дѣдъ вовѣкъ,
Что такое человѣкъ
На свободѣ и на волѣ,
Безъ его кандалъ, неволи.
Перцу сыпнемъ на языкъ,
Чтобы Дѣдъ къ землѣ привыкъ,
185
Въ нюхъ положимъ чемерицы —
Травки изъ его землицы —
А когда чихнетъ всевѣдъ,
Будетъ знати сколько бѣдъ
Въ землю-мачеху насѣялъ,
Сколько горечи навѣялъ!»
Вотъ что сдѣлалъ подлый грѣхъ.
Человѣкъ, на горе всѣхъ
Черту злому сталъ подобный.
Хуже черта былъ способенъ
Бити правду и добро
И чинити злое зло.
Да и самъ тутъ чертъ лукавый
Не способенъ и ®ъ забавѣ
На подобную хулу,
Хоть поклоны бьетъ лишь злу.
Съ той поры и псы ужъ лаютъ,
Да и сами люди баютъ:
«Хуже черта человѣкъ!
Опоганился вовѣкъ!
Грѣхъ въ него влилъ подлость,
злобу,
Зачернилъ его утробу
Ненавистью, завистью,
Пакостною пакостью.
Черти въ пеклѣ почиваютъ.
Деготь пьютъ въ корчмахъ и
баютъ:
«Люди топятся во злѣ.
Намъ не нужно по землѣ
186
Волочитись за Грицками
И чернити ихъ грѣхами.
Сами зломъ себя чернятъ.
Хоть кричатъ всѣ: Святъ Богъ,
святъ! —
Но всегда лишь языками.
А погаными душами
Погьмѣ всѣ поклоны бьютъ.
Очертѣлъ на свѣтѣ людъ.
Дураки тѣ, околоты
Лучше насъ ведутъ работы
Лиха злого на землѣ
И смакуючи во злѣ,
Въ той своей работѣ грѣшной,
Помогаютъ тьмѣ кромѣшной.
Но придетъ и ихній часъ
И тогда ждетъ трудъ и насъ.
Грѣшникамъ тѣмъ въ нагороду
Подогрѣемъ сковороду
И на шкварки спражимъ ихъ.
Смалецъ топленный изъ нихъ
Въ пеклѣ потечетъ рѣкою
Вмѣстѣ съ черною смолою.
Будемъ смальцемъ — ги-га-ги!
Поливати пироги,
И мочити въ немъ копыта,
И разсохшія корыта.»
Съ крикомъ, гикомъ шли дѣдьки
И взлетѣли на вершки
Наивысшихъ горъ горбатыхъ —
187
На высокія Карпаты,
На головки верховикъ,
Откаль въ небо шагъ одинъ.
Тамъ полки свои равняли.
Стаями всѣ подлетали
Какъ орлы со всѣхъ сторонъ
Подъ синявый небосклонъ.
Роемъ облѣпили горы.
Устремивши въ небо взоры —
Заливали небосводъ
Окіяномъ бурныхъ водъ.
Дурни! Глупыя колоды!
Зналъ и червь, что свѣта воды
Капелька лишь для небесъ.
Зналъ о томъ оселъ и песъ.
Да дѣдьковъ умъ сбила мстыня,
Заморочила гордыня.
Впереди самъ Бѣлобогъ
Дулъ въ свой золотистый рогъ
И съ лукавымъ Горемысломъ
И съ хирявымъ Пустомысломъ
Загрѣвалъ бѣлобоговъ
Къ приступу на свароговъ.
И съ другими дураками
Сталъ метати въ сводъ горами.
Дурень и тупой болванъ,
Хоть умомъ былъ великанъ!
Горы, зналъ о томъ хвостъ рака,
Для небесъ — что зерна мака.
Пусть бы бросилъ цѣлый свѣтъ,
88
Все-жъ не натворилъ бы 'бѣдъ.
Свѣтъ для Бога властелина —
Что для свѣта — горошина.
Крикнувши? «Впередъ, на бой!»
Бросились дѣдьки какъ рой
Облѣпили веба своды,
Входы всѣ и переходы.
Каждый хуже волка, пса
Лаялъ зло на небеса:
Дѣдъ Перунъ, Богъ незлобивый,
Былъ и долготерпѣливый.
Ждалъ Дѣдъ, что бѣлобожки,
Ошалѣвшіе дѣдьки,
Къ разуму придутъ, къ порядку,
Перемѣнятъ мысль и гадку
Передъ Богомъ — силой силъ,
Передъ свѣтомъ всѣхъ свѣтилъ.
По Сварожьему завѣту
Преспокойно правилъ свѣтомъ.
Былъ и всепрощающимъ,
Злобу забывающимъ.
Да куда-жъ! Дѣдьки вскричали,
Заревѣли, зарычали,
Крикнули: «На бой! Въ
обходъ!—»
Стали бити въ небосводъ —
Кто. горами, кто скалами,
Кто лишь только кулаками.
189
Сморщилъ Дѣдъ Перунъ чело—
Сморщилось и неба дно.
Сводъ небесъ покрылъ онъ хмарой,
Затуманилъ тучъ отарой
И слегка костьми потрясъ . . .
Господи, помилуй насъ!
Грохнулъ громъ, встряслися горы,
Уши глохли, слѣпли взоры,
Страшно-страшно Дѣдъ гремѣлъ.
Свѣтонько весь загудѣлъ.
Молніи зло зиготали,
Громы били, грохотали,
Но не били бѣлбожковъ.
Дѣдъ лишь такъ страшилъ
дѣдьковъ,
Чтобы къ разуму вернулись,
Въ гордости своей согнулись.
Задрожали всѣ дѣдьки
Какъ на деревѣ листки,
Вноги черезъ торы, скалы,
Черезъ дебри, перевалы.
Но. лукавый Бѣлобогъ
Затрубѣлъ въ гремучій рогъ,
Сталъ дѣдьковъ онъ собирати
И въ полки опять равняти.
Гнѣвъ кипѣлъ въ его очахъ.
Съ пѣной злобы на устахъ
Такъ кричалъ онъ въ злостномъ
гнѣвѣ
Подъ вліяньемъ чорта-дѣвы.
190
«А напились бъ вы смолы,
Ахъ вы глупый волы,
Долгоухіе ослы!
Дурни, трусы, боягузы,
Болваны вы, калапузы,
Заячій вы сердца!
Побоялись хитреца,
Злого Перуна-страшилы?
Бить насъ у него нѣтъ силы
Страшитъ только баламутъ,
Громы мимо насъ идутъ.
Справимся со страхопудомъ!
Громъ для насъ не страхъ, не чудо.
Возвращайтесь всѣ въ ряды
И не бойтеся бѣды.
Потьма намъ поможетъ тьмою:
Пуститъ тьму сюда рѣкою,
Затемнитъ такъ Бѣлый Свѣтъ,
Что ослѣпнетъ въ небѣ Дѣдъ.
Насъ тутъ сила! Милліоны,
Боевые легіоны!
Кину ввысь вотъ сю скалу,
Выбью въ небесахъ дыру,
Будетъ вольная дорога.
Смѣло въ бой на Дѣда Бога!
Пусть гудитъ онъ, пусть гремитъ,
Пусть вселенная кипитъ!
Пусть трясутся долы, горы,
Пусть реветъ, клекочетъ море,
Пусть громовъ летитъ здѣсь градъ,
Мы ужъ не пойдемъ назадъ!
191
Ну-жъ, фъ полки опять ставайте
И ряды свои равняйте.
Пусть весь міръ тутъ пропадетъ,
Пусть все Потьма вновь возметъ,
Лишь бы полетѣли Дѣды.
Будемъ битись до побѣды,
II до славнаго конца,
До побѣднаго вѣнца!
Разъ еще напряжемъ силы
Противъ Перуна-страшилы
II наладимъ въ Свѣтѣ ладъ.
Всѣ въ ряды! Назадъ! Назадъ!
И вернулися безумцы,
Духи злые, лиходумцы
И пошли назадъ въ ряды
Пожинати зла плоды.
Съ крикомъ: «Потьма намъ
поможетъ,
То-жъ дрожи великій Боже!» —
Бросились опять въ походъ
На небесный синій сводъ.
Вновь ударили на небо.
Исполнился злой ихъ жребій . . .
Не довелъ ихъ до побѣдъ
II принесъ имъ бездну бѣдъ.
Сгорбившись въ четыре горбы
Потьма сѣяла изъ торбы —
Перуну на громъ въ отвѣтъ,
Тьму кромѣшную на Свѣтъ.
Оперлася на хвостищѣ,
І92
Высунула язычище
И лизала ясность такъ,
Что за тьмой поползъ и мракъ.
Свѣтъ покрылся темнотою,
Смоляною чернотою, —
Какъ и Потьмище сама.
И возрадовалась тьма.
Баба глупая, чертица!
Позабыла упырица,
Что лишь молнія одна
Свѣтъ освѣтитъ вплоть до дна
И насквозь пробьетъ тьму злюку,
Громомъ разобьетъ гадюку.
Дѣдъ Перунъ ласкалъ Покой.
Молвилъ съ жалью: «Сыне мой!
Дыбаетъ грѣхопаденье.
Гордость загрызла смиренье,
На землѣ твой миръ погасъ
И приходить смуты часъ,
Часъ твоихъ страданій, муки
И со Свѣтонькомъ разлуки.»
Такъ сквозь слезы молвилъ Дѣдъ.
Держачи въ рукахъ Бѣлъ-Свѣтъ—
Жалостно смотрѣлъ на горы,
На луга, лѣса и боры
Съ высоты святыхъ небесъ.
Очи таяли отъ слезъ.
Грѣхъ держалъ дѣдьковъ всей
силой.
193
Дѣдъ жалѣлъ и Свѣтъ свой милый,
И дѣдьковъ и всѣхъ людей,
Какъ отецъ своихъ дѣтей.
Но не мотъ онъ, Богъ всесильный,
Хоть благой, любвеобильный,
Іопустити Потмѣ злой
Захватити вновь свѣтъ свой.
Нужно было грѣхъ стрясати,
Рукъ въ трудахъ не покладати,
Чтобъ разсѣявши потьмы,
Свѣтъ очистити отъ тьмы.
И когда дѣдьки кричали
И носы въ сводъ вытирали —
Грозно онъ сморщилъ чело.
Неба дно встряслося зло.
Какъ отъ стѣнъ мячи пустые,
Такъ отбились духи злые
Отъ воротъ святыхъ небесъ.
По дѣдькамъ и слѣдъ исчезъ.
Всѣ упали внизъ на горы
И закрыли грѣшны взоры
Отъ Сварога — силы силъ
И отъ золотыхъ свѣтилъ,
Освѣтившихъ неба своды,
Бѣлый Свѣтъ и суши, воды,
До глубинныхъ нѣдръ земли,
Гдѣ живутъ днесь слѣпари —
Тѣ безглазіе рахманы,
Нѣдръ землицы поселяне
Со своимъ богатыремъ —
Землѳславомъ, ихъ царемъ.
.94
Потьма, поломавши зубы,
Пряталась назадъ на срубы
И стонала въ злобѣ злой
Проигравши съ Богомъ бой.
О, не Потьмѣ 6‘гітпсь съ Богомъ,
Съ вѣчной ясностью—Сварогомъ,
Только кланятись ему.
Лучъ одинъ пробьетъ сквозь тьму.
Тьма бѣжала, скрывши злобу
Въ Потьмы черную утробу,
Спряталася въ ней назадъ
И кричала: «Святъ, святъ, святъ!
Богъ сіяній, всѣхъ сіянье.
Черной Потьмы гореванье!»
Что тутъ не чинилося,
Что здѣсь не творилося!
Такъ то трудно, разсказати,
Какъ кремень крутой глодати.
Дѣдъ Перунъ потрясъ плечми,
Громко застучалъ костьми,
Загремѣлъ на всѣ просторы . . .
Горенько ты, Свѣта горе!
Съ неба яснаго — Святъ! Святъ!
Въ Свѣтъ громовъ посыпалъ градъ.
Хоть всѣ солнышка сіяли —
Громы били, рокотали . . .
Опечалился Перунъ,
Громобой, огневергунъ.
Заливаючись слезами
Онъ слегка подулъ устами —
195
Подувомъ СБОИМЪ святымъ,
Духомъ Божіимъ, живымъ —
На Карпаты, Бѣлы Горы.
Всколихалися подпоры,
Поднимавшія хребты
До небесной высоты.
Затряслися верховины,
Задрожали половины
И стрясли бѣлобожковъ
Съ поднебесныхъ горъ вершковъ
Какъ стрясаетъ вѣтеръ буйный,
Быстрокрылый, вихро,бурный
Листья осенью съ лѣсовъ.
А отъ тряски горъ хребтовъ
Внизъ катились бѣлобоги
Черезъ дебри, перелоги
Съ верховинъ и полонпнъ
До болотистыхъ равнинъ.
А за ними гнались громы
И живыя скалъ обломы.
Били ихъ густымъ огнемъ,
Заливали скалъ дождемъ,
Жарили ихъ, колотили,
Въ черный уголь ихъ смолили.
Черные какъ смоляки
Внизъ катилися дѣдьки.
Объ обрывы зацѣплялись,
На кусочки разрывались
И летѣли стремголовъ,
Чтобъ для каръ ожити вновь.
96
И крылатые тѣ духи,
Свѣтлые земные духи —
Черной Потьмищѣ на смѣхъ —
Стали черными какъ грѣхъ.
Грѣхъ далъ всякому два роги
И копыта два на ноги.
Правый рогъ спѣсь выгнала,
Лѣвый — злоба выдула.
Шерстью выросла гордыня,
А клыками злая мстыня.
Райскій грѣхъ въ своей гульбѣ
Всѣ грѣхи вмѣщалъ въ себѣ.
Жадность поползла руками
И сошла совы когтями.
Зависть вылѣзла хвостомъ,
Подлость лилика, крыломъ,
Волчьей мордою лукавство,
А копытами — беэправство.
Гнѣвъ согнулъ носъ въ клювъ
совы.
Такъ вотъ съ ногъ до головы
Дѣдько. чертомъ сталъ рогатымъ,
И мохнатымъ, и хвостатымъ,
Съ рѣпаками на хребтѣ,
Съ бодяками на хвостѣ.
Отъ стыда, отъ горя, муки,
Черняки ломили руки
И въ безжалостной журбѣ
Мыкали шерсть на себѣ.
Прятали хвосты межъ ноги.
197
Обвивали въ тряпки роги,
Чтобы спрятать страшный видъ,
Чтобы скрыти черный стыдъ.
Прежде были страшно горды,
А теперъ кривыя морды
Прятали прочь отъ людей.
Стоны лились съ ихъ грудей.
Смотрячи одинъ другова —
Чернаго и смоляного —
Тутъ катились со смѣху,
Тутъ и млѣли со страху.
Очи жегъ имъ чадъ пѳкучій,
Съ мордъ клубился дымъ вонючій,
Угли тлѣли въ ихъ очахъ,
А огонь горѣлъ въ грудяхъ.
И побѣсились отъ муки.
Въ бѣшенствѣ какъ волки злюки
Стали грызться межъ собой
Со заѣлостію злой. —
Дѣдько дѣдька ненавидитъ
А когда другъ друга видитъ —
Вспоминаетъ, не забылъ,
Что когда то бѣлымъ былъ,
И дѣдьки всѣ ходятъ въ мукѣ
И бѣснуются въ распукѣ
И понынѣшній день сей —
Хуже дикихъ тѣхъ звѣрей.
Только съ бѣсомъ бѣсъ сойдутся,
Тутъ сейчасъ же и дерутся.
Вотъ лишь тѣшились съ собой,
.98
Тутъ опять вновь лѣзутъ въ бой,
Вновь грызутся какъ собаки,
Рвутъ изъ кожи шерсть и клаки,
Бьются копытищами,
Лупятся хвостищами.
Бѣшенными съ горя стали,
То-жъ бѣсами ихъ назвали.
Дѣдько -черный — онъ же бѣсъ,
Тянетъ съ чертомъ въ темный
лѣсъ,
И у черта онъ въ крѣпацтвѣ,
На чертовскомъ господарствѣ.
Въ пеклѣ только чертъ газда,
Дѣдько рабъ лишь, для труда.
Трудится тамъ каждой днины
До двѣнадцатой годины,
А тогда, въ ночной тотъ часъ,
Чертъ даетъ ему приказъ
Въ свѣтъ на землю выдыбаж
И людей грѣхомъ мотати,
Пакостити имъ во всемъ
Зломъ гноити всѣхъ при томъ,
Страшити ихъ на дорогахъ
На болотахъ, перелогахъ,
Поки третій тотъ когутъ
Не разбудитъ спящій людъ
И не крикнетъ человѣку
На Добрыйдень кукуреку!
Больше всѣхъ страдалъ Бѣлбогь
Неіопеченый Сварогъ.
Хоть и зналъ онъ про всѣ чары,
199
Не ушелъ грѣховной кары.
Въ гнѣвѣ яростномъ своемъ
И въ него ударилъ громъ.
Подгоняемый скалою —
Бѣлобогъ стремъ головою
Палъ со трескомъ громовымъ,
Что съ поганца брызнулъ дымъ.
Вмѣсто сдѣлатись Сварогомъ —
Сталъ проклятымъ Чернобогомъ.
Лишь вчера еще Бѣлбогъ,
А сегодня — Чернорогъ
Съ рыломъ, четырьмя рогами,
Съ шерстію, тремя хвостами,
Съ ратицами на ногахъ
И съ когтями на рукахъ.
Получилъ четыре роти,
Столько же копытъ на ноги,
Чтобъ вовѣкъ не забывалъ
И въ страданьяхъ вспоминалъ,
Какъ попалъ онъ въ Потьмы сѣти
И хотѣлъ Сварогомъ зрѣти
Свѣтъ весь съ четырехъ роговъ,
Безъ ума святыхъ боговъ,
Безъ небесныхъ силъ сварожьихъ,
И безъ четырехъ лицъ Божьихъ.
Получилъ и три хвосты
На локтей пять долготы —
Чтобъ дѣдьки вовѣки знали,
Никогда не забывали,
Что Бѣлбогъ былъ ихъ вождемъ.
00
Первымъ въ бунтѣ бунтаремъ
И что онъ загналъ ихъ въ срубы
Черной Потьмѣ прямо въ зубы.
Въ трое кара всѣхъ тѣхъ ждетъ.
Кто ведетъ въ грѣхѣ передъ.
Полюбилъ змѣю-гадіску
И теперь терпѣлъ онъ муку.
Посмотрѣвши на него,
На голубка своего
Молвила змѣя лукаво:
«Рыло выросло на славу!
А клыки то, и хвосты —
Прямо рѣдкой красоты!
Хи-ха-хи! Такихъ хвостовъ
Адъ не видѣлъ отъ вѣковъ.
А теперь готовься въ срубы
Черной Потьмѣ прямо въ зубы,
А потомъ и въ потроха . . .
Хи-хи-хи! Хаха! Хаха! ...»
Чѣмъ была сильнѣе мука,
Тѣмъ страшнѣе выла сука
Смѣхомъ злобы съ ѣдью злой.
Злость трясла его душой.
«Любко, прочь съ Четырерогомъ!
Ты клялася сдѣлать богомъ
И царемъ небесъ меня.
Знаешь, что люблю тебя.
Богомъ не хочу ужъ быти,
Радъ бы я о томъ забыти.
Съ плачемъ я молю тебя:
201
Преврати опять меня
Тѣмъ земнымъ легонькимъ пухомъ,
Бѣлымъ, непорочнымъ духомъ.»
Но змѣя ему: «Хи-хи!
Тяжкіе твои грѣхи.
Будешь царствовати въ срубахъ
И коптитись въ дыма клубахъ,
А потомъ мечись въ огнѣ,
Въ пеклѣ—тамъ на самомъ днѣ.»
Онъ забылъ молитесь Богу,
Сотворителю Сварогу,
А молился Потьмѣ злой
На конецъ несчастный свой.
Такъ совсѣмъ, какъ эта мушка:
Въ сѣть запуталась по ушка,
Вертлячися вертляка,
И позвала паука
Размотати паутину.
А паукъ, въ лиху годину,
По привычкѣ кровь сосалъ
И изъ мушки духъ смоталъ.
Былъ бы Богу помолился,
Богъ всплакнулъ бы, размягчился
И простилъ бы райскій грѣхъ
И помиловалъ бы всѣхъ
Въ добротѣ своей святой,
Въ милости своей благой.
Бѣлобогъ со злобой злой
Билъ о скалы головой,
Чтобы поломати роги.
202
И скалѣчилъ руки, ноги:
Когти срѣзывалъ ножемъ,
Ратицы рубилъ мечемъ,
Грызъ, кусалъ хвосты зубами,
Рвалъ клыки изъ деснъ клепками.
Мучился, что еле жилъ.
Рыло о кремень тупилъ
И точилъ его точиломъ,
Хоть кремень мочилъ мочиломъ,
Хоть и поливалъ водой
И вертѣлъ со злобой злой —
Но ничто не помагало:
Вмигъ опять все отростало.
Вновь заплакалъ Дѣдъ Перунъ,
Громобой, огневергунъ.
Заливаючись 'слезами —
Вновь подулъ слегка устами
Силою своей святой,
Божьей крѣпостью живой
На свои Карпаты горы.
Полетѣли внизъ подпоры,
Подпиравшія хребты
До небесной высоты.
Затряслися верховины,
Задрожали половины,
Стали понижатися,
Стали опускатися
Съ поднебесья ниже-ниже,
До равнины ближе-ближе.
Рѣки покрутилися,
Горы поломплися.
203
Очутившись въ половинѣ,
Гдѣ то тамъ по серединѣ
Между небомъ и землей —
Всею тяжестью своей
Сѣли съ громомъ, съ горькимъ
стономъ
Тутъ подъ низкимъ небосклономъ,
И изъ чудныхъ, бѣлыхъ горъ,
Радовавшихъ Свѣта взоръ —
Тлѣли лишь горбки горбаты,
А на нихъ вершки чубаты
Невысокой высоты,
Неприглядной красоты.
И святая Бѣлогора
Съ поднебеснаго простора
Также понижалася,
Также оатускалася
До равнинъ все ниже-ниже,
До земли все ближе-ближе
И осѣвши на хребтахъ —
Навела на землю страхъ . . .
Чудная та Бѣлогора
Стала страшною какъ смора:
Сѣрою — что та зола,
Черною — что та смола.
Посѣрѣла, почернѣла,
И грѣхомъ дѣдьковъ коптѣла.
Опустившись до болотъ
Съ ясно голубыхъ высотъ —
Ужъ какъ раньше — не сіяла.
104
Чернотою отражала
На горбатыхъ тѣхъ хребтахъ,
На чубатыхъ тѣхъ горбахъ,
На травистыхъ половинахъ,
На лѣсистыхъ верховинахъ.
Бѣлая еще вчера,
Нынѣ — черная гора,
Почернѣвши страшной сморой —
Назвалася Черногорой,
Темъ-темнѣйшей всѣхъ горбовъ,
Сѣръ-сѣрейшихъ всѣхъ верховъ.
Смотрячи на сѣры горы,
Люди опускали взоры.
Слезы лились изъ очей,
Стоны шли изъ ихъ грудей,
Бо любили Бѣлогору,
Неба синяго подпору,
Матерь горъ всѣхъ на землѣ,
Серебрившейся въ хвалѣ
Выше всѣхъ горбовъ горбатыхъ,
Выше всѣхъ верховъ чубатыхъ.
Удалились небеса
И пропала горъ краса.
Страхъ о Бѣлъгорѣ тужили.
Все, бывало, выходили
Подъ ея вершокъ крутой
И смотрѣли Свѣтъ святой,
Землю съ еушами, водами,
Окіяны съ берегами,
И глядѣли въ небеса
На ихъ диваг-чудеса.
205
• Чувствовались близко Бога.
Знали, что къ нему дорога
Бѣлогорой вверхъ идетъ
И на небо впрямъ ведетъ.
Вдохновенные сходили.
Съ радостію говорили,
Что сегодня и они
Были въ небесахъ гостьми.
А теперъ та Черногора
Пугала ихъ будто смора . . .
Закоптилъ грѣхъ Бѣлый Свѣтъ,
Зажурился въ небѣ Дѣдъ.
Мать земля со Свѣтомъ Божьимъ
Были Боженьки подножьемъ.
А теперъ ужъ Богъ не могъ
На землѣ держати ногъ
Въ черныхъ копотяхъ грѣховныхъ,
Въ болотахъ грѣха зловонныхъ.
И когда Дѣдъ Боженька
Со земли взялъ ноженьки —
Вся вселенная смутилась . . .
И въ одинъ мигъ измѣнилась
Мать эемлища-коровай —
Въ кукурузяный малай . . .
Грѣшные земные люди
Съ горя, жали бились въ груди,
Рвали волосы въ журбѣ,
Докоряли злой судьбѣ,
Горько, плакали, рыдали,
Бо несчастные познали,
І06
Что малая — не коровай,
Что утратили ужъ рай . . .
«Боженьку, что съ нами
будетъ ? ! » —
Голосили въ горѣ люди.
«Господи помилуй насъ!» —
И упали первый разъ
На колѣни передъ Богомъ,
Вседержителемъ Сварогомъ,
Богомъ всѣхъ боговъ, отцомъ,
Неба и земли творцомъ.
Съ горя желчь въ нихъ
разлилася,
Въ жилы кровью понеслася
И затлѣла тамъ вовѣкъ.
Сталъ поганымъ человѣкъ.
Люди тѣломъ зацвѣтились,
Лицами перемѣнились,
Стали разноцвѣтными,
Съ виду непримѣтными.
То отъ желчи пожелтѣли,
А отъ страха побѣлѣли,
Третьи съ горя за хулу —
Почернѣли на смолу.
Тѣ же, что съ дѣдьками злились,
Въ злости огненной варились,
Сильно покраснѣли такъ,
Какъ рѣчной вареный ракъ.
207
Поползло людское горе
Чернымъ змѣемъ въ Бѣло Море,
Со сметанкой, молочкомъ
И со сырнымъ творожкомъ,
Съ маслинными берегами,
Въ серединѣ съ пирогами,
Съ бѣлыми тертицами,
Да и съ вереницами.
Бѣло Море зашумѣло,
Забурлило, закипѣло,
Поднялося, вздулося,
Разлилось, вогнулося,
Злостно брызнуло струями,
Пюкатилюся валами
И залило береги —
Масло, сыръ и пироги.
Посѣрѣли неба своды,
Бо счернѣли бѣлы воды,
Вихремъ, бурей понеслись —
Чернымъ Моремъ нареклись.
Бережеными затвердѣли,
Камнемъ тѣмъ закременѣли:
Горъ скалами береги,
Щебнемъ-рѣньемъ пироги.
Море съ яростью заѣлой
Пѣнилось лишь пѣной бѣлой
И припоминало ней —
Злостью бѣлою своей,
Что въ раю тѣ черны воды
Бурны выры, тихи броды —
208
Плыли бѣлымъ молочкомъ
И творили вечеркомъ
Берета изъ масла, сыра —
Съ брода сыръ, а масло съ выра—
Безъ маснички, безъ кружка.
Волновались лишь слегка
И на масло такъ сбивались.
Въ сыръ на солнцѣ отгрѣвались,
И росли такъ береги,
Въ нихъ книпги и пироги.
Черногора съ Чернымъ Моремъ,
Сбитые грѣхомъ и горемъ
Навѣвали смертный сумъ.
Свѣтъ Отецъ отъ черныхъ думъ
Весь поникъ внизъ головою
Надъ людскою долей злою.
Бѣсился лукавый грѣхъ
И набросился на всѣхъ.
И съ грѣха плыла зла кара
Будто черная та хмара
И топила свѣтъ бѣдой
Будто Лива той водой.
Моремъ бѣдъ весь свѣтъ покрыла
И людское счастье смыла.
Страшное творилося . . .
Въ свѣтѣ юолотилося . . .
Меныпи солнца померкали,
Заходили, пропадали,
Пряталися въ небесахъ.
209
Свѣтъ повилъ смертельный страхъ.
Солнце лишь одно осталось:
То свѣтило, то счезало,
Во явилась Ночь страшна,
Оь черной Тѣнью, не одна.
А за ними душегубы,
Бросивши гнилые срубы,
Черти вылѣзли на свѣтъ
Для посѣва зла и бѣдъ.
Приплелась зима съ Кострубомъ!
Костоломомъ, трясозубомъ,
А за ними — смерть Мара,
Лютыя зимы сестра,
Злая дочь царя Морилы
И царицы Мглы-Могилы,
Съ всѣми заморилками
И копай-могилками:
Съ Моромъ, Сморой и Проказой —
Страшной лошестью-зараэой,
Съ Черной Оспой и Чумой —
Безпощадной вѣдьмой злой,
Съ Памороками тупыми
И съ Мороками пустыми,
Съ Горемъ, Журой, Мукою,
Съ Черною Роспукою
И съ другими болестями,
Пакостными хворостями
Тѣла, сердца и души.
Изъ могильныя глуши
Вышли всѣ въ гнилой примѣтѣ
210
И разсыпались по свѣтѣ —
На бѣду, несчастье всѣхъ —
Карою за райскій грѣхъ.
Свѣтъ сталъ горькимъ и
безроднымъ,
Непривѣтнымъ и холоднымъ.
Горько зарыдалъ Перунъ,
Всей вселенной опекунъ.
Отъ небеснаго престола
Взоромъ яснаго сокола
Онъ смотрѣлъ на Бѣлый Свѣтъ
Полный горя, зла и бѣдъ.
Видячи грѣха угрозы,
Молвилъ самъ себѣ сквозь слезы:
«Что-же мнѣ творитоньки,
Что-жъ бы пакъ чинитоньки?
Стеръ бы я совсѣмъ Свѣтъ Бѣлый,
Почернѣвшій, закоптѣлый
Отъ поганаго грѣха
До найвысшаго верха.
Встрявъ бы я имъ всею силой,
Замѣнилъ его. въ могилу,
Чтобъ пропалъ по немъ и слѣдъ,
Кабы не Творца завѣтъ:
Свѣтъ держати, опекати,
Черной Потьмѣ не давати
И любити всѣхъ людей
Какъ своихъ родныхъ дѣтей.
Пакъ тѣ люди — злые дѣти.
211
Какъ бы ихъ всѣхъ не жалѣти,
Не кормити колачомъ —
Все платятъ тебѣ грѣхомъ.
Жаль мнѣ тѣхъ людей
свабоугскихъ:
Тѣхъ славянскихъ и свароугскихъ.
Очень любитъ ихъ Свабоугъ:
Баба Слава, Дѣдъ Свароугъ.
Страшно плакали бъ за ними
Будто за дѣтьми своими.
Не плохой славянскій плодъ.
Можетъ честный роугскій родъ
Правою пойдетъ дорогой
Прямо въ небеса къ Сварогу?
Ну, сей разъ прощу я ихъ,
Грѣшныхъ тѣхъ людей моихъ.
Грѣхъ пошлетъ дѣдьковъ на срубы,
А людей возьму за чубы,
Можетъ кто покается,
Можетъ кто исправится,
Можетъ хоть одинъ въ тревогѣ
Вспомнитъ, каючись, о Богѣ?
Можетъ кто изъ нихъ одинъ,
Съ горъ онъ, ли онъ, иль съ
долинъ
Праведну возьметъ дорогу
И придетъ на небо къ Богу?
Страхъ возрадуется Боугъ:
Баба Слава, Дѣдъ Свароугъ.»
212
Заливаючись слезами —
Плакалъ съ жали за дѣдьками —
Дѣдъ мизинца тутъ концомъ
Встрясъ легонько Свѣта дномъ.
Господоньку, Боже милый,
Гдѣ набралъ ты столько силы?
Боже нашъ, помилуй насъ!
Страшный вамъ насталъ тутъ часъ.
Страшное землетрясенье,
Словно свѣтопреставленье . . .
Горы распадалися.
Долы раэступалися.
Рылися въ землѣ трещины.
Да такія вамъ щелины,
Что имъ ни конца, ни дна,
Пропасть страшная одна.
Такъ то трудно разсказати,
Какъ скалу-кремень копати,
Сталь ковати кулакомъ,
Кость дробити пястукомъ.
То творилося такое,
Лихо страшное, крутое,
Будтобы Сварогъ Творецъ
Свѣтоньку чинилъ конецъ.
Дальше рокотали громы
И летали скалъ обломы
По землицѣ пресвятой —
Будто вылетѣвшій рой.
Плачи, крики, стоны, зойки,
Просьбы о пощадѣ, йойки
213
И въ смиреньи, и въ хулѣ —
Понеслися по землѣ.
Знали ужъ дѣдьки рогаты,
Что придется погибати
Въ мукахъ вѣчныхъ въ Потьмѣ
злой.
То-жъ въ порѣ той громовой
Такъ вамъ выли, голосили,
Что и трескъ громовъ глушили.
Что тутъ не творилося,
Что тутъ не чинилося!
Муки, сумъ, страданья, горе
Лились по землѣ какъ море.
Хуже водъ и злыхъ огней
Мучили земныхъ людей.
Вновь землица разступилась,
Вновь трещина отворилась, —
Да такая глубина,
Что ей ни конца, ни дна.
А была вамъ широтою
И безмѣрной долготою
Безъ краевъ, безъ береговъ,
Описати то — нѣтъ словъ.
Въ той трещинѣ въ злой примѣтѣ,
За землею въ Черномъ Свѣтѣ,
Тамъ по той ужъ сторонѣ
Въ пропасти на самомъ днѣ —
Потьма отворила губы,
Выщерила злобно зубы
И ждала на бѣлбожковъ,
214
Загрѣшившихся дѣдьковъ.
Изъ гнилого Потьмы рыла,
Изъ пекольнаго горнила
Бухнулъ дымъ, за нимъ огонь,
8а огнемъ гнилая вонь
Зачерваченной дохлины,
Смрадъ загнившія стервины, —
Хоть держи носъ, убѣгай,
Хоть тутъ стой и пропадай.
Зазіяли Потьмы срубы
И заскрежетали зубы.
Потьма крикнула: «У-ухъ! . . . »
И въ себя втянула духъ.
Бури-вихри поднялися
И въ трещину понеслися,
Тянучи дѣдьковъ съ собой
Въ срубы кометъ головой.
Такъ та страшная трещина,
Та пекольная щелина, —
Боженьку, прости намъ грѣхъ,
Буди милостивъ для всѣхъ! —
Пастью той своей бездонной,
Дымной, огненной, зловонной
Проглотнула всѣхъ дѣдьковъ,
Взбунтовавшихся божковъ . . .
Сквозь всю землю, сквозь дш> свѣта
Въ часъ тотъ страшный грѣхолѣта,
Кто вамъ кометъ головой,
Кто волчкомъ, а кто дугой
Вмѣстѣ съ подлымъ Чернобогомъ,
215
Со своимъ четырерогомъ —
Полетѣли всѣ дѣдьки,
Тѣ бунтовщики божки
Въ смрадные, глухіе срубы
Черной Потьмѣ прямо въ зубы
А съ зубовъ и въ потрохи
Мучитися за грѣхи.
Закричали въ страхѣ люди:
«Боже, милостивъ намъ буди!
Господи, помилуй насъ!» —
И упали первый разъ ницъ
Ницъ на землю передъ Богомъ,
Сотворителемъ Сварогомъ,
Немощные отъ тревогъ.
И помиловалъ ихъ Богъ
Въ милости своей великой,
Въ добротѣ своей толикой.
На землѣ оставилъ всѣхъ,
Чтобъ побаривали грѣхъ
Правдою, добромъ, смиреньемъ
И любовью съ всепрощеньемъ.
Вотъ таковъ вамъ былъ конецъ,
Бунта дѣдьчаго вѣнецъ.
Непошедшихъ противъ Бога
Было мало лишь немного.
Тѣ остались на землѣ
Съ Святомысломъ на челѣ.
Добрымъ людямъ помогаютъ,
216
Грѣшныхъ къ Богу навращаютъ,
Гонятъ со земли дѣдьковъ
И газдовъ ихъ — чертиковъ.
Бьютъ ихъ, лупятъ Божьей силой
И копаютъ имъ могилу.
Творятъ въ мигъ надъ ними судъ
И на макъ поганцевъ трутъ.
Людямъ на землѣ въ подмогу
Выбили чертей ужъ много.
Каждый день ихъ дальше бьютъ
И спасаютъ грѣшный людъ.
И придетъ часъ, что на срубахъ
И слѣду по душегубахъ
Не останется вовѣкъ.
И спасется человѣкъ.
Бо бѣлобожки святые,
Опекуны тѣ земные
Выбьютъ ихъ помалу всѣхъ
И тогда погибнетъ грѣхъ.
А не будь ихъ здѣсь на Свѣтѣ
Въ томъ порайскомъ грѣхолѣтьѣ—
То за весь тотъ грѣшный часъ—
Боженьку, прости ты насъ! —
Кабы вамъ не ихъ опека,
Праведнаго человѣка
Одного бы не было.
Всѣхъ чертынье бы свело.
Но на свѣтѣ очень мало
Тѣхъ бѣлобожковъ встало.
Трудятся въ день и въ ночи,
217
Но не могутъ помочи
Каждому на оеи землицѣ
Въ той грѣховной мотылицѣ.
Да еще мерэенный людъ
Убиваетъ самъ ихъ трудъ:
Слушаютъ скорѣй лихого,
Душегуба чорта злого,
Своего гонителя,
Чѣмъ божка-хранителя.
Потому на срубахъ густо,
А должно бы быти пусто.
Бунтари всѣ какъ одинъ —
Изъ долинъ и верховинъ
Очутилися на срубахъ,
Въ тьмѣ кромѣшной, въ дыма
клубахъ.
Всепорочный райскій грѣхъ
Наказалъ такъ пекломъ всѣхъ,
Какъ злобивыхъ лиходѣевъ,
Какъ сознательныхъ злодѣевъ.
Были высшіе умомъ,
И во всемъ шли передомъ.
Бога видѣли душами,
Какъ бы человѣкъ очами.
Да и знали всѣ его
Какъ создателя всего.
Человѣкъ умомъ былъ ниже,
И къ звѣрямъ стоялъ онъ ближе,—
Былъ онъ съ тѣломъ и костьми.
218
Хоть царемъ былъ межъ звѣрьми.
Былъ умомъ бѣднѣе, сѣрый.
Бога понималъ лишь въ вѣрѣ
Какъ создателя всего.
Люди никогда его
Не видали вамъ глазами,
Только чуяли душами.
Потому тотъ райскій грѣхъ
Меньшимъ былъ для тварей всѣхъ,
Чѣмъ для бѣлбожковъ разумныхъ,
На землѣ найболыпе умныхъ.
По причинѣ той, тому,
По незнанію сему
Люди не пошли въ тьму сразу
За грѣховную проказу,
А остались на землѣ
Въ Божьемъ свѣтѣ и теплѣ,
Чтобы на дорогѣ правой
Искупляти грѣхъ лукавый.
Такъ тѣ черные дѣдьки,
Бывшіе ‘бѣло божки,
Хоть и не были чертями,
Стали все-жъ чертей рабами
И похожими на нихъ,
На газдовъ своихъ лихихъ
Чернымъ видомъ и особой.
И горятъ понынѣ злобой,
Завистью лукавою,
Местію кровавою
Къ сѣрому, людскому роду:
219
За земну людей свободу,
И за то, что Богъ въ хвалѣ
Ихъ оставилъ на землѣ
Души грѣшныя спасати
Для небесной благодати.
Людямъ пакостятъ во всемъ
И стараются при томъ
Затянути ихъ на срубы,
Гдѣ чертища-душегубы
Мучатъ ихъ, какъ и дѣдьковъ
И чернятъ на смоляковъ.
Страшная та дѣдьча доля,
Та пекольная неволя.
Тяжко онъ трудится тамъ
И поклоны бьетъ чертямъ.
Бьетъ имъ низкіе поклоны,
Слушаетъ одни проклоны
Со собачьей лайкою,
Съ огненной нагайкою.
Чертъ растянется на срубахъ,
Въ тѣхъ вонючихъ дыма клубахъ,
Словно въ бани паровой,
А Дѣдьчище въ доли злой
Дегтемъ шерсть ему смываетъ,
Тутъ же шиломъ выбираетъ
Бодячища изъ хребта,
Рѣпачища изъ хвоста.
Да еще и терпитъ муки
Отъ газды чертища-злюки
Въ той подсрубной глубинѣ.
220
Пражится какъ ракъ въ огнѣ —
Мука страшная, о Боже! —
И сгорѣти вамъ не можетъ . . .
Он сгораетъ лишь въ добрѣ
И платитъ житьемъ Марѣ.
Тлѣетъ въ смоляномъ пекъ-морѣ.
Съ мукой смертной въ дѣдьчемъ
взорѣ
Умираетъ въ день сто разъ,
Чтобъ воскреснути сейчасъ
На свою бѣду, несчастье,
На новые муки-страсти.
Не жалѣючи злыхъ словъ,
Люди прокляли дѣдьковъ.
Называли ихъ бѣсами,
Смоляками, черняками.
Кто нечистымъ клялъ, бѣдой,
Кто злымъ духомъ, осиной, —
Бо какъ осы налетали,
Пакостили и бѣжали.
Пекали имъ: «Пекъ ти, на!
Пекъ лукавый, осина!»
Тьфукали имъ: «Тьфу мерзенный!
Тьфу проклятый, навожденный!
Прочь несамовитый вонъ!
Пекъ тебѣ со всѣхъ сторонъ!»
Кто и дальше зло да ѣдко
Клжалъ дѣдька чернымъ
дѣдькомъ:
«Черный дѣдько, пропадай!
221
Пекъ, ти тьфу бѣдо, счезай!»
На бѣду, на лихо злое,
На несчастьечко людское,
Тѣ поганые дѣдьки,
Душегубы, черняки
Выдыбали въ свѣтъ со срубовъ,
Изъ смердящихъ дыма клубовъ
И какъ раньше-то въ раю —
Такъ теперь въ земномъ краю
Заняли свои удѣлы,
Старые мѣста-надѣлы.
Мучили людей изъ тьмы,
Затемняли имъ умы,
И какъ раньше рай творили —
Пекло имъ теперь чинили
Здѣсь на матери землѣ,
Топячи людей во злѣ.
Пакостили людямъ страшно,
То и всѣмъ жилось несчастно.
Всепорочный райскій грѣхъ
Въ кару замѣнилъ для всѣхъ
Райскій тотъ законъ хотѣнья
На законъ сопротивленья.
И нагналъ лихихъ дѣдьковъ,
Потьмы Черныя рабовъ
Все противное творити
И напротивъ все чинити,
Чѣмъ хотѣлъ бы человѣкъ.
Словомъ — мучити вовѣкъ
Родъ его въ часъ дня и ночи
222
И пускати всѣмъ на очи
Дурь лиху и страшный страхъ
Чтобы всякій гнилъ въ грѣхахъ,
Вѣчно жилъ въ гнилыхъ
проклонахъ,
Въ недовольствѣ, злобѣ, стонахъ,
Что творится все не такъ,
Какъ себѣ желалъ бы всякъ.
И дѣдькц вамъ иль въ работѣ,
Иль въ забавѣ, иль въ охотѣ,
И въ дремотѣ, и во снѣ
Людямъ пакостятъ втройнѣ:
Во при каждомъ человѣкѣ,
Въ дѣдьчей пакостной опекѣ,
Три дѣдьки всегда стоятъ
И поганятъ всякій ладъ.
Да еще чертей двѣ копы
Топчутъ человѣка стопы,
Все наперекоръ вамъ гнуть
И паскудятъ всякій трудъ.
Дѣлаешь неосторожно,
И не смѣло, а тревожно —
Тутъ поганый дѣдьчій родъ
Чинитъ все наоборотъ.
Полные имъ всѣ воздухи.
И дѣдьки — какъ злые мухи
Докучаютъ всѣмъ во всемъ,
Какъ лишь могутъ, и при томъ
Наганяютъ людямъ злости.
Злости залѣзаютъ въ кости,
223
Человѣкъ клянетъ на всѣхъ,
Въ грѣхъ себѣ, а дѣдьку въ смѣхъ.
Въ злостяхъ не идетъ работа,
Во та спорая охота
Ненавидитъ злостный видъ
И сейчасъ отъ нихъ бѣжитъ.
Сломишъ же въ себѣ спокойно
И ведешь себя достойно,
Перемѣни злость на смѣхъ,
Тутъ исчезнетъ всякій грѣхъ.
Во тогда твои тѣ злости
Лѣзутъ прямо въ дѣдьчи кости.
Дѣдько въ злостяхъ душится,
Черной жабой крутится
И въ базникъ — скокъ! убѣгаетъ,
Злыя злости отсыпляетъ.
Въ тотъ самъ мигъ, да и сейчасъ,
Какъ бы на какой приказъ —
Скачетъ на тебя охота,
Спорится твоя работа,
Во дѣдьчище баламутъ
Не паскудитъ ужъ твой трудъ.
Хоть творишь и осторожно,
Но съ проклятьемъ и безбожно,
Вмигъ дѣдьки напакостятъ.
Крикнешь: «Пекъ ти, святъ Богъ
святъ!»
А дѣдьчища въ страхѣ вноги,
Прячутся въ свои берлоги,
Сей въ бурьянъ, а тотъ въ лопухъ
И кричать тамъ: «Охъ, ахъ, ух!»
224
А бываетъ, и не рѣдко,
Влѣзетъ въ человѣка дѣдько.
И бросаетъ бѣднякомъ,
И трясетъ имъ какъ листкомъ,
Корчемъ бьетъ его утробу,
Корчитъ всю его особу,
Грудь ему огнемъ печетъ,
Какъ долбнею имъ толчетъ.
Бѣсноватый точитъ пѣну,
Бетъ солому, сѣчку, сѣно,
Ходитъ словно дикій звѣрь
И тогда ему не вѣрь.
Онъ тогда бѣсъ бѣсноватый.
Дѣдько въ немъ сидитъ рогатый.
Подойдешь — убьетъ тебя
И замучитъ самъ себя.
Дѣдько бѣситъ человѣка.
Человѣкъ тогда калѣка,
Немощный душой, умомъ,
Съ сердцемъ перебитымъ зломъ.
Для святыя обороны
Люди знаютъ забобоны,
Зашепты противъ дѣдьковъ
Изъ святыхъ и страшныхъ словъ,
Заговоры, заклинанья,
Чары всякія, гаданья.
Добрый забобонъ — что ножъ.
Стоитъ заплатити грошъ.
Кто въ нихъ вѣритъ — помогаетъ:
Рѣжетъ дѣдька, прогоняетъ.
225
Чинить кто лихое дѣло,
Дѣдько помогаетъ смѣло.
Грѣшнику потомъ наспѣхъ
На душѣ карбуетъ грѣхъ
Въ знакъ чертямъ, какъ въ
нагороду
Грѣти въ пеклѣ сковороду
Изъ сырого-то кремня:
Иль до бѣлаго огня,
И топити съ дурня шкварки?
Иль лишь грѣти какъ для варки
Грязныхъ тряпокъ въ глиняку
На чирянку чертяку?
Кожу ли съ него лупити
И холявы къ пришвамъ шити?
Иль сажати лишь въ золу,
Иль въ кипящую смолу?
Есть такій въ свѣтѣ люди —
Боже, милостивъ къ нимъ буди! —
Что для счастья, гаразду,
А по правдѣ на бѣду
Вмѣсто гнати злого дѣдька,
Дурни чешутъ дѣдька съ рѣдка.
Хоть дѣдьчище любитъ лесть,
Но и любитъ онъ и месть.
Дѣдьчею своею властью
Хитрунамъ поможетъ въ счастью:
Золотомъ набьетъ мѣшки,
Марцыпанами горшки,
Вынесетъ ихъ вверхъ высоко,
Выдуетъ ихъ въ вширь широко,
226
А потомъ, въ найлучшій часъ
Д оленьку ихъ — лихомъ трасъ!—
И летитъ все черту въ зубы,
А они идутъ на срубы
Нивки, невысокіе,
Узки, неширокіе.
Такъ летятъ съ высокихъ троновъ
Въ пропасть царскія короны,
А скатившійся богачъ
Ъстъ овсянникъ, не колачъ.
Въ свѣтѣ же и такъ бываетъ,
Что изъ зла добро сплываетъ.
Такъ со зла добро растетъ,
Какъ изъ гноя цвѣтъ цвѣтетъ,
Какъ изъ медовой суницы,
Такъ изъ горкія горчицы.
Изъ найгорькшаго цвѣтка
Пчелка нанесетъ медка.
И чѣмъ больше лихо злое,
Больше тѣмъ добро благое.
И чѣмъ горьче тотъ цвѣтокъ,
Тѣмъ солоіже тотъ медокъ.
Потому то умно молвятъ,
Какъ коли добромъ зло словятъ:
«Знай, пѣтъ худа безъ добра!» —
Молвила дуплу кора,
Жернадучкѣ, очко пчелкѣ,
Миска дыркѣ, мушка щелкѣ,
Лисъ норѣ, жучокъ слѣдку,
А полоиочка ледку.
227
Часто пакостить злой дѣдько:
Вмѣсто меду сунетъ рѣдку,
Очень горькую на смакъ.
Ьшь и плачешь какъ бурлакъ,
И отъ горькости крутыя,
И отъ доленьки лихія.
Въ носѣ крутитъ рѣдька зло,
Потъ сочится на чело.
Горечь сплевываешь злую,
И клянешь долю лихую,
Кличешь въ горѣ смерть Мару:
«Лучше пропаду, умру,
Чѣмъ съ несчастной долей жити,
Горькую ту горесть пити!»
Но минулъ часокъ, иль два —
Не болитъ ужъ голова,
Какъ тебя всѣ дни болѣла.
Рѣдька злую болесть съѣла.
Ты веселый и здоровъ,
Хочешь жити, дальше вновь.
Съ головы сплыла вся болесть
И сошла ео сердца горесть,
Вся бѣда минулася,
Доля усмѣхнулася.
Противъ воли зло-несчастье
Принесло добро и счастье.
Богъ тотъ горькій доли плодъ
Замѣнилъ въ оолодкій медъ.
Дѣдько въ злой своей примѣтѣ
Гибнетъ здѣсь уже на свѣтѣ
228
Отъ добра земныхъ людей,
Иль холоповъ, иль царей.
За одно добро святое,
Дѣлышво одно благое
Человѣка на землѣ —
Топится какъ снѣгъ въ теплѣ
Дѣдько-бѣсъ одинъ рогатый
И къ Марѣ идетъ проклятый.
Онъ въ добрѣ сгораетъ такъ,
Какъ въ огнѣ сухой бодякъ.
Отъ добра вмигъ загорится,
И на пепелъ спопелится.
Люди чинятъ больше зла,
Чѣмъ 'Сердечнаго добра.
И дѣдьковъ сгораетъ мало.
Много, ихъ еще остало.
Въ сто разъ больше чѣмъ людей,
Чѣмъ растеній и звѣрей.
И еще на срубахъ густо,
А должно бы быти пусто.
Люди, дѣлаючи зло
Убиваютъ имъ добро.
Каждое ихъ дѣло злое,
Помышленіе лихое
Родитъ дѣдьковъ, черняковъ,
Какъ стервина червяковъ.
Грѣхъ ихъ гонитъ Потьмѣ въ зубы,
Заполняетъ ими срубы,
Чтобъ терпѣли муки тамъ
На утѣху злымъ чертямъ.
229
Потому на срубахъ густо,
А совсѣмъ бы было пусто,
Если бъ люди всѣ гуртомъ
Побивали зло добромъ.
Люди добрыми дѣлами
Со святыми бѣлбожками
Выбили бы всѣхъ чертей
И дѣдьковъ, злыхъ упырей.
Пекъ-огни погасли- бъ въ срубахъ,
Потьма скорчилась бы въ клубахъ,
Высохли бъ ей потрохи
И пропали всѣ грѣхи.
И тогда всѣ въ пеклѣ люди —
Боже, милостивъ къ нимъ буди! —
Ужъ безъ черта, безъ газды
Выбрались бы безъ бѣды
Съ пекла-срубовъ на свободу
Въ торжество людскому роду
И небесному царю.
Радость бы была въ раю.
И дѣдуньо, и бабуня,
И татуньо, и мамуня,
Дочери всѣ и сыны
Съ каждой свѣта стороны
Вмѣстѣ бы въ раю сошлися,
Вновь сердечно обнялися,
Райскимъ жили бы житьемъ,
Вѣчнымъ благостнымъ бытьемъ.
Вновь сіяли бы всѣ солнца
И свѣтили бъ всѣмъ въ оконца
230
Съ поднебесной вышины,
Съ каждой свѣта стороны.
Со земли, съ всего Бѣлъ-Свѣта
Стерлась бы грѣха примѣта,
Высохли бы болота
И гнилая мокрота
Пакостныхъ грѣховъ зловонныхъ,
Оконъ Потьмищи бездонныхъ.
И тогда бы Боженька
Опустилъ мновь ноженьки,
Взялъ бы землю вновь въ подножье
И святое царство Божье
Вновь настало бъ на землѣ
И сіяло бы въ хвалѣ.
И тогда бы мать землица,
Благодатная царица
Снова замѣнилась въ рай,
Изъ малая — въ коровай.
Не было бъ грѣха на свѣтѣ
И въ блаженномъ святолѣтьѣ
Жилъ бы всякій человѣкъ
Нынѣ, присно и вовѣкъ.
Но неправедные люди,
Наполнивши злобой груди,
Отдаляютъ лихомъ-зломъ,
Чернымъ пакостнымъ грѣхомъ,
Предковъ и свое спасенье
Черной Потьмѣ въ утѣшенье,
А на радость чертякамъ
231
И рабамъ ихъ, злымъ дѣдькамъ.
По винѣ людей — на свѣтѣ
Пакостное грѣхолѣтье
Вѣчно продолжается,
И не прекращается.
Потому то всѣхъ спасенье,
Райское объединенье
Вѣчно отдаляется
И не приближается.
Свѣтъ клюютъ терпѣнья, муки,
Какъ живое тѣло круки.
Люди терпятъ на землѣ,
Предки ихъ въ потьмахъ, въ смолѣ.
И отъ нынѣ и до вѣка
По злодѣйству человѣка
Мучитися будетъ свѣтъ
Отъ страданій, горя, бѣдъ,
Если человѣкъ въ смиреньи
И любовномъ всепрощеньи
Не порветъ съ крутымъ грѣхомъ
И не сточитъ зла добромъ.
Горько стало жити въ свѣтѣ
Въ томъ порайскомъ грѣхолѣтѣ.
Со земли пропалъ святъ-рай,
Съ нимъ пропалъ и коровай.
Ульи, горы медовыя
Затвердѣли въ кременныя:
Въ камень перетлѣлъ весь медъ,
Въ скалы сбился каждый сотъ.
32
Гороньки если копати
Можно днесь еще узнати
Медовые тѣ соты —
Окаменѣвшіе пласты,
Полосатые поклады —
Сотъ на сотѣ, до громады,
Отъ вершка по самъ подолъ —•
Ульи свято-райскихъ пчелъ.
А сафранныя отавы
Замѣнились въ дики травы.
И долины, и луга,
И рѣчные берега
Засвѣтились бодяками,
Осетами, рѣпаками,
И полынью, злой травой,
И поганой нѣминой.
Ступишь — травы колютъ ноги,
Будто эти шпильки-роги,
Руки колетъ вамъ бодякъ,
А одежду рветъ рѣпакъ.
На грядахъ взросла крапива,
Каждая на полѣ нива
Куколь выгнала, повей,
Стоюолосу и перей.
А лѣса, дубравы, боры,
Долы, верховины, горы
Заросли Теркиной злой,
Болчей ягодой лихой.
Ходишь — тернье колетъ руки,
Ягоду съѣшь — мрешь отъ муки.
233
Медовые тѣ малины,
Да и сладкія ужины,
И пахучіе цвѣты,
Наибольшей красоты,
На людей страхъ разозлились
И со злобою обвились
Тернями колючими,
Шпильками пекучими.
Свѣтъ весь отъ грѣшнаго вѣка
Сненавидѣлъ человѣка.
Ужъ не плыли молочкомъ
Ни то сладенькимъ медкомъ
Рѣки, рѣчки и поточки.
Сплыли сырные горбочки.
Сболотились бережки,
Въ рѣнье ствердли пирожки.
На землѣ лишь воды плыли
И поля намывомъ крыли.
Вербы грушекъ не трясли,
Пни яичекъ не несли:
Губки вербы заѣдали,
Порохномъ пни загнивали.
Ни одинъ уже квитокъ,
Да ни желтый пампушокъ
Не лѣпились на олыпинѣ,
Ни галушки на лозинѣ.
Ни печеные грибки,
Ни соленые сморчки
Не росли ужъ изъ землицы,
Засырѣли всѣ гливицы.
>34
Не летали ужъ кругомъ
Передъ носомъ, языкомъ
Жареные соловей —
Пѣвуны тѣ чародѣи,
Ни зазульки въ запряжкѣ,
Ни синички въ закваскѣ.
Колбасой плоты не вились,
А кернички ужъ не лились,
Не стрѣляли вверхъ виномъ,
Брызгающимъ жереломъ.
Захирѣли всѣ на свѣтѣ
Въ томъ порайскомъ грѣхолѣтьѣ.
Прежде ѣли коровай,
А теперь сырой малай.
Потому всѣ захирѣли:
И замлѣли, и смалѣли
Ростомъ, силой и умомъ,
Правдой Божьей и добромъ.
Люди, птицы, рыбы, звѣри
Уменьшилися безъ мѣры:
Недорослями расли
И на карликовъ сошли.
Стали съ года въ годъ малѣти,
Стали меньшими чѣмъ дѣти
Прародителей въ раю
На бѣду лиху свою.
Понизилися и боры,
Райскія крутыя горы.
Боры спали до. кустовъ,
235
Горы сбились до горбковъ.
Наши темныя дубровы —
Что теленокъ до коровы
Противъ райскихъ самборовъ,
Что пасѣки до лѣсовъ.
Нынѣшнія наши горы
Противъ райскихъ горъ —
лишь сморы,
Что копилка до стожка,
Что клиночекъ до лужка.
Травы райскія — шафраны
И цвѣты тѣ великаны
Скорчились, согнулися,
Сморщились, стянулися
И смалѣли въ лихолѣтьѣ
Какъ и все на Бѣломъ Свѣтѣ.
Полный лиха, горя, слезъ,
Лишь одинъ грѣхъ росъ да росъ.
Выросъ грѣхъ на великана
И грѣховныя кайданы
Наложилъ на всѣхъ людей —
Отъ найстаршихъ до дѣтей.
И въ его густыя сѣти
Впали всѣ: отцы и дѣти.
Грѣхъ по свѣтѣ ползъ на рай
Какъ по деревѣ лишай.
Страшно стало жити въ свѣтѣ
Въ томъ проклятомъ грѣхолѣтьѣ.
Со земли исчезъ прочь рай.
Лихо лилось черезъ край
236
Черно-мутными струями
И топило свѣтъ бѣдами.
Оредь бурливыхъ лиха водъ
Въ злобѣ вился всякій родъ
Тварей на землѣ живущихъ,
Яростно себя гризущихъ,
Горла давячи себѣ
Въ смертной, пакостной борьбѣ.
Человѣкъ — самъ зло, самъ горе
Плавалъ по житейскомъ морѣ
Пока мутная струя
Вертячися какъ змѣя,
Устъ его не захлестнула
И на дно не затянула,
На болотистое дно
Въ липкое грѣха багно.
Грѣхъ сталъ страшнымъ,
безпощаднымъ
Яростнымъ и кровожаднымъ..
Злобно, злостно и наспѣхъ
Грѣхъ разъѣлъ всѣхъ противъ
всѣхъ.
Породилъ и гнѣвъ и злости
И пустилъ ихъ въ кровь и кости.
Разозлобилъ на людей
Райскихъ ласковыхъ звѣрей.
И одни ихъ загрызали,
А другіе убѣгали
Отъ людей, бо ѣлъ ихъ страхъ,
И скрывалися въ лѣсахъ,
237
Въ дебряхъ, глушахъ, межъ горами
И бредили лишь ночами.
Страхомъ сталъ для нихъ вовѣкъ
Звѣрь звѣрей тотъ человѣкъ.
Всякая тварь стала дикой
И съ боязнію великой
Все дрожала за житье,
За несчастное бытье.
Жизнь на свѣтѣ стала мукой,
Тварь для твари злой гадюкой.
Одичала въ людяхъ кровь.
Улетѣла прочь любовь,
Съ ней и радостное счастье.
Съ безднъ катились муки-страсти.
Отлетѣло и добро,
А разсѣялося зло
И взошло грѣховнымъ всходомъ
Межъ людскимъ злосчастнымъ
родомъ.
Миръ бѣжалъ, пропалъ покой.
Грѣхъ повелъ людей на бой
За свое существованье,
За земное прозябанье,
На вѣквѣчную борьбу
За мизерную судьбу.
И іпошла война лихая,
Страшная борьба земная:
Смертный бой всѣхъ противъ
всѣхъ.
И возрадовался грѣхъ . . .
238
Вѣчный бой убилъ науки,
Райскія чудныя штуки.
Люди изъ полубожковъ
Превратились въ простаковъ.
Тамъ въ раю перемудрѣли,
А теперь всѣ одичѣли
И на радость злымъ чертямъ
Уподобились звѣрямъ.
Одичали всѣ безъ мѣры.
Грызлись межъ собой какъ звѣри.
Грицъ похожимъ сталъ на пса,
Евка жалитъ какъ оса,
Каська съ ѣдью ящерицы,
Со сосиломъ паучицы;
Климъ какъ тигръ, какъ левъ,
какъ змѣй,
Какъ свинья Панько, Матвѣй,
Съ рыломъ, острыми клыками.
Феди бѣсятся волками.
Сверху — человѣкъ на видъ,
А внутри въ немъ звѣрь сидитъ.
Часто страшный лютый звѣръ,
Что ни подходи, ни вѣрь.
А подступишь, тутъ укуситъ,
Если сможетъ — и задушитъ,
Не рукой, не мотузкомъ,
То мерзеннымъ языкомъ.
Загрызетъ со злыя злости,
Обгрызетъ до самой кости,
Выхлепчетъ и потъ, и кровь
239
И съ другимъ на бой готовъ.
Такъ въ порайскомъ грѣхолѣтьѣ
На несчастномъ Бѣломъ Свѣтѣ,
Загрѣшившися вовѣкъ,
Человѣка человѣкъ
Волкомъ сталъ подстерегати,
Нападати, убивати:
Кто долбней, кто кулакомъ,
Кто зубами, тесакомъ,
Иль поганой клеветою,
Или кривдою кривою.
Съ лестію на языкѣ,
Съ камнемъ вѣсистымъ въ рукѣ,
Полный въ'Сердцѣ злыя злости
Грицъ Ивану ломитъ кости
И когда бы не рѣзакъ,
И не кованный кулакъ,
И коли бы не законы
Для людскія обороны
Противъ тѣхъ людскихъ звѣрей,
Люди ѣли бы людей.
Человѣкъ сталъ
найстрашнѣйшимъ
Изъ звѣрей всѣхъ
найхищнѣйшимъ,
Найхитрѣйшимъ дикаремъ,
Кровожаднымъ упыремъ.
Охъ, страшна грѣха опека:
Человѣкъ для человѣка
Волкомъ сталъ и паукомъ
240
И колющимъ бодякомъ.
Потому летитъ на срубы
Черной Потьмѣ прямо въ зубы,
Ей на радость и на смѣхъ,
Мучитись за подлый грѣхъ.
Очертѣлъ гетъ человѣкъ,
Погубилъ себя вовѣкъ.
Грицъ въ бѣдѣ совется Гривкомъ,
Поползетъ на брюхѣ Сивкомъ,
Спрячетъ зубы, сгладитъ шерсть,
Горше пса слюнявитъ лесть.
И тогда такой маленькій,
Невидненькій и скромненькій,
Хоть и къ ранѣ приложи,
Хоть какъ масломъ хлѣбъ мажи.
Въ желчь запрячетъ ѣди жало
И масный, масный какъ сало.
Везъ 'Стыда чело, изъ мѣди,
А языкъ его — изъ ѣди:
Слово вымолвитъ въ дружбѣ,
Тутъ языкъ сейчасъ тебѣ
Сдавитъ крѣпко какъ клещами
И сгноитъ его прищами.
А когда Грицъ въ гараздѣ,
Онъ — что щука та въ водѣ:
Меньшихъ рыбъ живемъ глотаетъ,
Большимъ прежде обгрызаетъ
Плавники то и хвосты,
Чтобы не могли грести.
241
А потомъ онъ съ щученьками
Мясо рветъ іизъ нихъ кусками
Обгрызаетъ бѣдняковъ
До самыхъ ихъ костяковъ.
Грицъ въ бѣдѣ — малъ то какъ
точка,
Въ гараздѣ — великъ какъ бочка,
Скалитъ зубы, ежитъ шерсть
И меститъ на всякомъ месть,
Кто безъ лести, безъ поклона
Не глотнетъ его проклона,
Вырастаетъ какъ грибокъ
И хвативши мотузокъ,
Съ крикомъ: «Ужъ пришелъ мой
жребій,
Лѣзъ бы по шнуркѣ на небо,
Бога бы прогналъ въ хулѣ
И засѣлъ бы самъ въ хвалѣ.
Вѣчная кипитъ въ немъ злоба,
Завистью гніетъ утроба.
Прется въ боги дурень самъ,
А хулитъ святымъ богамъ.
И идетъ подлецъ на губы:
Мотузъ рвется, и на срубы
Онъ летитъ стремъ головой,
Да и не дрыгнетъ ногой,
Внизъ, въ лекальныя горнила,
Гдѣ царитъ лихая сила.
Молвится пословица,
Никогда не сломится:
242
Бьетъ поклоны дурачище —
Разоібьетъ носъ, головище,
А возьметъ топоръ дуржъ,
Вмѣсто дровъ сѣчетъ хеджъ.
Колетъ дурачекъ полѣно —
Вѣрно разсѣчетъ колѣно.
Волкомъ воетъ Грицъ Грицку,
Бьетъ челомъ лишь кулаку.
А богатство и мамона
Выдуваютъ Грица въ слона.
Онъ несется понадъ всѣхъ,
И тогда твердъ какъ орѣхъ.
Нужно поранити губы,
Да и поломити зубы,
Чтобъ добратись до ядра.
Кжъ кремень его кора,
Не дойдешь къ его ты сердцу.
Все тебѣ насыплетъ перцу.
Другъ, пріятель въ гараздѣ,
Врагъ, предатель твой въ бѣдѣ,
Дрется, прется какъ безрога
И за носъ водилъ бы бота.
Бжи инъ зжрутитъ такъ,
Что ползешь назадъ какъ ржъ.
Закрутивши жертвамъ баки,
Гонитъ ихъ туда гдѣ ржи
Мучатся зимой, — подъ ледъ
И сосетъ съ нихъ кровь и потъ.
Знаетъ въ подлости покорной,
Въ хитрости своей проворной,
243
Гдѣ растетъ у вѣдьмы хвостъ,
И когда держати постъ,
Черту ставити огарокъ,
Богу свѣчечку въ подарокъ,
И коли лестити лесть,
Чтобы вымостити месть.
Праведнаго человѣка
Въ явь, и втай изъ-за сусѣка
Точитъ какъ червякъ ядро.
Слюнитъ всякое добро,
Брызгаетъ его болотомъ
И поганитъ подлымъ ротомъ.
Но добро и въ клеветѣ,
И въ грѣха нечистотѣ
Остается яснымъ, чистымъ,
Да и свѣтомъ золотистымъ
Въ семипвѣты ломится.
Молвится пословица.
Злато чисто и въ болотѣ,
А добро и въ подломъ ротѣ.
Не размочится въ водѣ,
Не счернѣетъ и въ бѣдѣ.
У Грядка бездонна мѣра.
Кровожадный хуже звѣря.
Ближнихъ кровь онъ льетъ
ведромъ,
Слезы ихъ и потъ — ребромъ.
Богъ его — онъ самъ въ мамонѣ,
Золотой телецъ въ коронѣ.
244
Черной Потьмѣ на глумленье,
Человѣкъ въ грѣхопаденьи
Позабылъ кто онъ такой
И очертилъ родъ людской.
Въ пакостной грѣха неволѣ
И въ оковахъ злыя доли
Человѣкъ забылъ вовѣкъ,
Что юнъ богочеловѣкъ.
Что и въ немъ есть искра Божья,
Та небесная сварожья,
Святъ-душа, въ ней духъ святой,
Живоносный и благой,
Духъ добра, любви, прощенья,
Правды, мира и смиренья,
Свѣтлый духъ покорности
Противъ духа гордости,
Скромность мила противъ чести,
А прощенье противъ мести,
Противъ злобы буйныя,
Ненависти бурныя.
Что съ небесною подмогой
Можетъ самъ взнестися къ богу
И творити рай добромъ.
Что стоимъ людскимъ умомъ
Можетъ выйти съ тьмы кромѣшной
И въ душѣ своей безгрѣшной
Жити въ тихой радости,
Въ ясномъ свѣтѣ святости,
Въ теремахъ любви, прощенья
И въ чертогахъ утѣшенья.
245
Что въ до брѣ онъ Богу святъ,
А во злѣ — онъ черту братъ.
Вмѣсто вознестися къ Богу
Свѣтоньжу на корысть многу —
По несчастью своему,
Онъ упалъ внизъ въ Потьмы тьму.
Сталъ онъ черточеловѣкомъ.
Съ язвами грѣха калѣкой.
Потопаючи во злѣ
Мучитъ ближнихъ на землѣ,
А потомъ зато на срубахъ
Мучится самъ въ Потьмы клубахъ.
Онъ живетъ во вѣчной тьмѣ
И забылъ въ своемъ умѣ,
Что одна и та дорога
Въ адъ ведетъ и въ рай до Бога.
Въ рай, когда ней вверхъ ити
И любовь съ добромъ нести,
Сѣючи ихъ не лукаво,
Съ добрымъ сердцемъ влѣво,
вправо;
Въ адъ, коли ити назадъ
И точити страшный ядъ
Ненависти, злобы злыя,
Кривды черныя, кривыя
Въ жизненной нечистотѣ
И въ душевной темнотѣ.
И идутъ по той дорогѣ,
То безжурно, то въ тревогѣ —
Тѣ впередъ, другіе взадъ,

Въ рай одни, другіе въ адъ.
Въ адъ — тѣ съ черными грѣхами,
Въ рай — тѣ съ бѣлыми дѣлами;
Въ адъ—въ годину семьсотъ копъ,
Въ рай же — нѣсколько особъ.
Потьму гнати страхъ легонько:
Пювернутись лишь тихонько
На дорогѣ житьевой,
Станути въ строй боевой
Съ всѣми за добро борцами —
Правды и любви сынами —
И громячи зло добромъ
Смѣло, вверхъ ити гуртомъ.
Хоть не легкая дорога
До небеснаго порога:
Нужно вверхъ всегда ити
И ярмо житья нести.
Тяжесть же добра святого —
Тяжелѣе лиха злого:
Тяжкая какъ зеренцо,
Грѣхъ же легкій какъ перцо.
Но за то на той дорогѣ
Человѣкъ живетъ все въ Богѣ,
Въ бѣлоснѣжной чистотѣ
И въ душевной красотѣ.
А дорога въ Потьмы зубы,
Въ Черный Свѣтъ, туда на срубы,
Внизъ ведетъ, все внизъ всегда
И ити ней не бѣда
Съ легкими какъ пухъ грѣхами
247
И веселыми ногами
Гопкати гопъ-гопака
И вертѣтись вертлява.
Потому лихіе люди —
Боже, милостивъ къ нимъ буди!—
Зачернивши лихомъ грудь,
Все на срубы держатъ путь.
Съ тьмы поспѣшною подмогой
Гладкой внизъ идутъ дорогой,
Прямо въ пекло, въ Черный Свѣтъ
Потьмѣ Черной на обѣдъ.
Счастье райское пропало,
На землѣ все просто стало —
Тяжко, горько, какъ теперъ.
Счастье райское грѣхъ стеръ
Породилъ земное счастье,
По какомъ ползетъ несчастье
Какъ лишай тотъ по липѣ,
Какъ червякъ по деревцу.
Доля нашу нивку оретъ,
Сѣетъ счастье, сѣетъ горе.
То-жъ и ©сходитъ терпкій плодъ,
Съ макомъ битый желчью медъ.
Пьешь то счастье съ
наслажденьемъ,
А въ душѣ твоей смущенье,
Что оно не вѣчное,
Что оно лишь встрѣчное,
Скоротечно ютъ природы
Будто горныя тѣ воды.
248
Сладенькій же счастья медъ
Для души — все терпкій плодъ.
Горя желчь его сливаетъ,
Горькій привкусъ оставляетъ,
Душу давитъ какъ скала,
Сердце рѣжетъ какъ пила:
Часъ пройдетъ и это счастье
Смѣнитъ горе въ муки-страсти.
Загорчился Бѣлый Свѣтъ,
Счастья полнаго въ немъ нѣтъ.
Счастье хоть и золотится,
Но дуплавѣетъ и мстится,
И какъ пень подъ деревномъ —
Загниваетъ порохномъ,
Зарастетъ какъ камень мохомъ,
Какъ лужокъ чертополохомъ.
Такъ съ тѣмъ счастьемъ на землѣ,
Какъ съ росою на зарѣ:
Искрится роса, сіяетъ,
Солнышко взойдетъ — счезаетъ.
Счастье на землѣ — что сакъ,
Будто неводъ тотъ чудакъ.
Бросишь глубоко ихъ въ воду,
Ближе выра, дальше броду,
Тянешь — страхъ надуется,
Вытянешь — раздуется
И тогда въ густыя сѣти
Жаль смотрѣти п глядѣти:
Нѣтъ ни жабки, ни вьюна!
Хотьбы пьявочка одна! . . .
249
Наше счастье — сверху счастье,
А внутри сидитъ злосчастье
Какъ въ цвѣтистой нѣминѣ,
Въ волчьей ягодѣ на днѣ:
Сверху ягода сочиста,
А внутри-то — смерть костиста.
Наше счастье-доленька —
Что на небѣ зоренька:
Тутъ мигаетъ, тутъ сіяетъ,
Тутъ и канетъ, пропадаетъ.
Счастье ледится въ бѣдѣ —
Какъ снѣжинка на ледѣ.
Счастье наше — что цвѣточекъ,
Что зеленый тотъ листочекъ.
Разогрѣется пучокъ,
Пышный разоветъ цвѣтокъ,
Но придетъ гроза — цвѣтъ тлѣетъ
И въ бадыльечко чернѣетъ,
Гибнетъ безъ часу-поры
Отъ костлявыя Мары.
А листочекъ зеленѣетъ,
Осень подойдетъ — желтѣетъ
И на землю упадетъ . . .
Буйный вѣтеръ подберетъ
И несетъ его свѣтами —
И долами и горами,
Занесетъ на болота,
Гдѣ его ѣсть мокрота.
Такъ и съ частьемъ на семъ свѣтѣ
Въ семъ порайскомъ грѣхолѣтьѣ,
250
На земли — юдоли слезъ,
Тернья и колючихъ розъ:
То бадылемъ засыхаетъ,
Или съ вѣтеркомъ блукаетъ.
Счастье съ лихомъ всѣмъ на
страхъ
Бздятъ на однихъ саняхъ.
Лихо въ сани запряжется —
Счастье вихромъ пронесется,
Налетитъ со всѣхъ сторонъ
И развѣется какъ сонъ.
Но коли на козлахъ лихо —
Сани ѣдутъ очень тихо.
Лихо людямъ на бѣду
Любитъ тихую ѣзду.
Тамъ, гдѣ счастьечко витаетъ,
Зависть тамъ кругомъ летаетъ,
Лаетъ хуже злого пса,
Жалитъ горше чѣмъ оса.
И на нашемъ горькомъ свѣтѣ
Въ томъ порайскомъ грѣхолѣтьѣ
Какъ со счастьемъ, такъ съ
житьемъ,
Съ нашимъ тѣмъ земнымъ
битьемъ.
Наша жизнь, что въ бурю море,
Всѣмъ несетъ бѣду и горе:
Точитъ скалы, берега,
Топитъ гребли и луга,
251
И струей своей кипучей,
Ревомъ яростнымъ ревучей
Тянетъ въ бездны корабли
Прочь отъ суши, отъ земли.
А житье, стелячи розы,
Стелитъ тернье, точитъ слезы,
Топитъ горемъ, сердце, грудь,
Навѣваетъ въ душу лють
И тернистою дорогой
Тянетъ съ вѣчною тревогой
Къ старости безрадостной,
Съ нею къ смерти пакостной.
Страхъ на свѣтѣ горько стало.
А утѣхи было мало.
Все перетѣрпѣлося,
Жити не хотѣлося.
Тяжкіе грѣха кайданы
Рыли неустанно раны
Въ человѣческомъ житыо,
Въ томъ люд скомъ, земномъ бытью.
Грѣхъ совсѣмъ сбилъ человѣка.
Разумомъ, душой калѣка —
Съ райскаго богатыря —
Онъ сошелъ на нуждаря..
Прежде свѣтлые раяне —
Нынѣ темные земляне —
Покатились на бѣду:
На квасецъ и лободу.
Штуки райскія забыли
252
И безпомощными были
На землищѣ пресвятой,
Нынѣ постной и сырой.
Богъ въ раю смѣтилъ щедроты:
Безъ хлопотъ и безъ работы
Люди тамъ кормилися,
Пили, веселилися.
Не орали и не жали,
А книши все-жъ заѣдали.
Никогда не сѣяли,
Потому не вѣяли.
Никогда не боронили
То-жъ сноповъ не молотили.
Не варили, не пекли.
Рѣчки тамъ ѣдой текли.
И на жизнь тамъ не'старались,
Безустанно забавлялись,
Занимались штуками,
Всякими науками.
Ничего теперъ не знали.
Лишь сырое поѣдали,
Что давала мать земля:
Воды, боры и поля.
Нужду страшную всѣ били.
Будто звѣри тѣ бродили
По, горамъ и по доламъ,
По дубровамъ и лѣсамъ
Съ вѣчною за жизнь тревогой
И искали съ журой многой
253
Прѣсной для питья воды
И кореній для ѣды.
Люди опустили РУБИ,
Безъ опеки, безъ науки
Были Потьмѣ злой на смѣхъ —
Несчастнѣйшими изъ всѣхъ
Божьихъ тварей тутъ на свѣтѣ:
Словно тѣ малыя дѣти
Безъ родимой матеньки,
Безъ родного батеньки.
Словомъ — круглыя сироты.
Ни одной они работы
Учинити не могли.
Вѣдь не знали: какъ коли
Обрабатывать землицу,
Какъ посѣяти пшеницу,
Какъ растити сѣмена,
Дѣлати хлѣбъ изъ зерна;
Какъ поставити лѣпянку,
Мазанную хворостянку
Противъ вѣтровъ и дождей,
Противъ солнечныхъ лучей.
Не пекли и не варили:
Сыровиной только жили,
Вѣдь не знали какъ изъ пня,
Изъ крутого-то кремня
Выгнати огонь горючій,
Силою тепла кипучій.
И не знали тесака,
254
Ни ножа, ни рѣзана.
Разгрызали все зубами,
Рвали, мыкали руками.
И не ткали полотна,
Во не знали волокна.
Лѣтомъ ли, или зимою,
Все свѣтили наготою.
Страхъ косили ихъ Мара,
Голодъ, холодъ и жара.
Отъ людей — лихихъ сосѣдей,
Отъ звѣрей — волковъ, медведей,
Отъ зимы и непогодъ
И отъ всѣхъ житья невзгодъ —
Крылись днями и ночами
По пещерамъ межъ скалами,
Въ травахъ, ямахъ на поляхъ,
А на деревахъ въ лѣсахъ.
Страхъ подумати: раяне —
Будто эти обезяны
По лѣсамъ скиталися,
По лугамъ моталися.
Отъ звѣрей, своихъ сосѣдей
Отличались лишь бесѣдой:
Говорили межъ собой
Рѣчію людской живой.
Злобная, грѣховна кара —
Рѣчи, золотаго дара,
Отъ людей не отняла.
Грѣхъ держалъ ее для зла:
Чтобы ней всегда коптѣти
255
И въ свои довити сѣти
Грѣшниковъ злой клеветой,
Подлой рѣчи чернотой.
А кормились овощами,
Ягодами и грибами,
Птичьими-то яйцами,
Сернами и зайцами.
Мясо ѣли лишь сырое,
Не вареное, живое.
Кожей обвивалися,
Но не одѣвалися,
Вѣдь еще иглы не знали.
Лыкомъ лишь концы вязали
Черезъ оба рамена,
Черезъ бедра на стегна.
Лыкомъ оплетали ноги.
Острые оленьи роги
Прикрѣпляли къ головамъ,
По подъ мышки къ раменамъ.
И въ рогахъ, и кожахъ сѣрыхъ —
Выглядѣли всѣ какъ звѣри.
А когда боролися,
Какъ быки кололися
Межъ собою за малину,
Иль съ буй-туромъ за лозину,
Иль съ медвѣдемъ-то за сотъ,
За дупло и сладкій медъ.
256