Л'ВОРОНКОВА
КЯ с ЕЛ О
ВД ГОРОДИЩЕ
КЯ ЛЕВОЧКА
ад ГО РОЛА
ФЕЛЯ
ЛЛНЕЖА
ИЗДАТЕЛЬСТВО «ДЕТСКАЯ ЛИТЕРАТУРА»
Л. ВОРОНКОВА
СЕЛО ГОРОДИЩЕ
ПОВЕСТЬ
ДЕВОЧКА ИЗ ГОРОДА
ПОВЕСТЬ
ФЕДЯ И ДАНИЛКА
ПОВЕСТЬ
Издательство
„ДЕТСКАЯ ЛИТЕРАТУР А“
Москва 1965
Cl Р|
Воронкова Любовь Фёдоровна
В 75 Воронкова Л. Село Городище. Девочка из города.
Федя и Данилка: Повести. М.: «Детская литература»,
1965. - С. 272 с илл.
Замечательная книга о детях на войне, о горьком
запахе пожарищ и глинистой сырости землянок, и
светлой мечте ребят о школе. Об осиротевших детях-
беженцах, на плечи которых упало большое горе. И о
трогательной дружбе двух мальчиков, уже в
послевоенное время.
Содержание
Село городище	стр.	5-104
Девочка из города	стр.	105-180
Федя и Данилка	стр.	181-271

Любовь Фёдоровна Воронкова - советская писательница,
журналист, автор многих детских книг и исторических романов.
Родилась 30 сентября 1906 г. в Москве. Позднее ее семья
переселилась в небольшую подмосковную деревушку, и этот
период жизни оказался для писательницы очень важным,
повлиявшим на характер ее творчества. Там, в деревне, у нее
выработалась привычка к постоянному, терпеливому труду.
Открылась красота русской природы. И она потянулась к перу,
чтобы в стихах и прозе выразить свою любовь к земле и людям
труда.
Уже взрослой она вернулась в Москву и стала сначала
журналисткой. Много ездила по стране и писала о жизни на селе: ей
была близка эта тема.
В 1940 году вышла ее первая книга «Шурка». Потом появились
«Девочка из города», «Солнечный денек», «Гуси-лебеди». Эти
книги, ставшие классикой детской литературы, говорят о главном: о
любви к Родине, уважении к труду, людской доброте и
отзывчивости. А еще — о преодолении себя: человеку страшно, но
он идет, чтобы отвести беду от кого-то. Конечно, такой человек
вырастет сильный духом и, когда это необходимо, окажется
способным на подвиг.
СЕЛО ГОРОДИЩЕ
ПРЕДСЕДАТЕЛЕВА ДОЧКА
Груня глядела в маленькое, криво прорубленное
окошко, прижавшись лбом к нестроганому переплё-
ту рачы. Дождевые капли оседали на стекле, и
сквозь их скупой блеск Груне видны были голые бе-
рёз^: у дороги, непргодливое, серое небо и широкая
пуртая улица, утонувшая в грязи и снегу.
— Не видать? Не едут? — спросила мать.
— Никакой машины нет... — ответила Груня. Но
вдруг приподнялась на цыпочки и торопливо протёр-
ла ладонью стекло. — А вот, подождите... Какой-то
человек идёт!
— Какой человек?
— Чужой. В брезент закутался.
Из одного угла отозвалась соседка Федосья, из
5
другого -- Грунина бабушка., И в один голос спро-
сили:
—- Куда идёт-то? Сюда?
— Идёт, оглядывается, — усмехнулась Груня, —
деревню ищет. Все, кто чужие, теперь как приходят,
так нашу деревню ищут. А деревни-то и нет! Остано-
вился... Кого-то увидал. A-а, отца увидал. Теперь
вместе сюда идут. Надо в печку щепочек подбросить,
очень дяденька мокрый идёт!
Груня проворно подошла к печке. Обжигаясь, от-
дёрнула железную дверцу и бросила пригоршню ще-
пок на горячие угли. Красный свет сразу облил Гру-
ню, и в полумраке стали отчётливо видны её светлые
волосы до плеч, её маленькое лицо с прижмуренны-
ми от печного жара глазами.
За стеной зачавкали шаги. В дверь ворвался
сырой ветер. Вошёл отец, хромая и крепко опираясь
на палку. А за ним — человек в брезенте.
— Вот так и живём, — сказал отец и развёл ру-
ками, как бы предлагая гостю полюбоваться. — Был
сараюшко, лежали тут старые колёса да всякий
хлам. А теперь вот председатель живёт с семьёй.
И тут же, вишь, соседка Федосья с нами притули-
лась. Только перед войной избу поставила, жила в
хоромах! А сейчас — вот она, на сундучке скорчи-
лась. Сбились в кучу, как овцы. А что же поделаешь?
Жить-то надо!
— Жить надо, — сказал человек в брезенте, под-
саживаясь к огню.
Отец нетерпеливо постукивал палкой, видимо до-
жидаясь, чтобы гость начал разговор. Но тот похло-
пывал перед огнём озябшими руками и молчал. Отец
не выдержал:
— Говоришь, картошку привёз, а где же она? Уж
мы сегодня все глаза проглядели!
— Вот то-то и дело, где она, — сказал человек
6
в брезенте, доставая кисет. — Она вон где — за три
километра. На шоссе стоит. Машина к вам сюда по
грязи не идёт. Вот и гляжу — как теперь быть с ва-
ми? Я думал, у вас лошади есть, перевезли бы... А у
вас тут ни кола ни двора. Не то обратно ехать?..
Отец заволновался, затеребил свой короткий
светлый ус.
— Куда обратно? Да что ж это! Район нам семе-
на прислал, а ты — обратно? Да ведь у нас ни карто-
шины нет!
— А что же я, на горбу притащу? — отвечал
гость, закручивая цигарку. — Или до хорошей пого-
ды буду на шоссе стоять?
Отец ещё сильнее задёргал свой ус.
— Что же делать-то будем, а? Бабы!
— А что же делать? — сказала мать своим не-
громким голосом. — Надо нам всем колхозом со-
браться да на горбу и тащить. Товарпщу-то, — она
кивнула головой на приезжего, — уезжать надо. Он
картошку может и обратно увезти. А уж мы-то кар-
тошку обратно отпустить никак не можем. Нам поле
незасеянное оставить никак нельзя. Да что я тебя,
Василий Матвеевич, учу — ты и сам всё лучше меня
знаешь!
Отец быстро встал, надвинул шапку и застучал
палкой к двери.
— Ну, вы, когда так, собирайтесь. Пойду народ
созову... А уж ты, друг, не торопись. Сейчас всем ми-
ром нагрянем, освободим тебе машину!
— Пускай и ребятишки идут! — крикнула ему
вслед мать. А сама стала одеваться.
— И ребятишки? — спросила Груня. —А я?
— Да куда ещё ты пойдёшь! — сказала соседка
Федосья. — Башмаки на ногах худые, на улице —
холод да грязь. Авось и без тебя управятся.
Груня обрадовалась. Как хорошо^ что без неё
7
управятся! На улице холодно, на весну не похоже.
Грани прилетели, а весны не принесли, сами ходят
мокрые, как вороны. Идти до шоссе по грязи, по мок-
рому снегу, под дождём... Потом тащить оттуда кар-
тошку... А ведь картошка-то — она как камень тя-
жёлая!.. Но если управятся... Так уж лучше Груня
останется дома.
— Зато ужин сварю, щепок насушу на завтра...
Да, мам?
Мать не отвечала Груне. Она достала с полки ме-
шок и глядела — не худой ли. Соседка Федосья под-
поясала широкий холщовый фартук.
— Мешка-то у меня нет ни одного. В фартук на-
сыплю.
— Может, и мне встать? — проохала бабушка. —
Всё полмерки притащу!
— Лежи, лежи, мама, — сказала мать, — лежи и
не беспокойся. Куда ты пойдёшь? Тебя и так-то ноги
не держат!
Груня не знала, что делать. Бабушка и то идти
хочет, а она не идёт. Но ведь говорят, что управят-
ся... И потом, у неё башмаки совсем худые стали,
промокают... Но тут, некстати, живые глаза её заме-
тили, как обута толстая больная соседка Федосья —
худые галоши, привязанные к валенкам верёвочка-
ми. А валенки разбитые, разбухшие...
Груня схватила свою единственную одежонку,
оставшуюся от пожарища,— рыжий овчинный полу-
шубок, и быстро оделась.
— Я тоже пойду, мам!
А мать словно и так знала, что Груня пойдёт.
— Ступай зови девчонок, — сказала она. — Пус-
кай вёдра берут, корзинки, мешки — у кого что есть.
Всех зови! Только смотри ни на кого не кричи, не
ссорься, говори с людьми по-хорошему. Так-то луч-
ше будет.
8
ОСОБЫЙ ЧЕЛОВЕК
Груня вышла на улицу. Улицу намечали только
деревья, растущие вдоль дороги, да кусты палисад-
ника. Но ни одной избы не было на посаде. Лишь
печные трубы торчали над тёмными грудами кирпи-
ча и глины. Странный, сиротливый вид был у этих
труб, словно зябли они под дождём и ветром, потому
что привыкли стоять под крышей, в тёплой избе...
Домов нет. Можно подумать, что и людей здесь
нет. Но это посторонний человек мог так подумать.
А Груня знала, что весь колхоз Городище здесь и ни
одна колхозная семья не покинула свою землю.
Груня стояла, жмурясь от ветра, и раздумывала,
в какую сторону ей пойти сначала. В ригу, что стоит
па задворках возле самого поля? Или спуститься к
реке, в кузню? Или забежать в соломенный шалаш,
который притулился под ёлками?
«Побегу за Стенькой, — решила Груня, — а по-
том с ней вместе — за другими».
Но зашевелилась в шалаше соломенная дверь,
приоткрылась немного, и сама Стенька вылезла на
улицу. Концы большого серого платка торчали у неё
на спине, а из коротких рукавов высовывались по-
красневшие руки.
— Стенька, ты куда?
— К тебе!
— А я к тебе!
Стенька мелкими быстрыми шагами подбежала
к Груне. Её смешливые серо-голубые глаза блестели
и радовались неизвестно чему.
— Руки-то хоть в карманы спрячь, — поёжив-
шись, сказала Груня, — на тебя глядеть-то холодно!
— Тебе холодно, а мне нет, — ответила Стенька
и пошевелила растопыренными пальцами. — Зима,
что ли!
9
— Знаешь, что я тебе скажу... — начала было
Груня.
Но Стенька перебила:
— Нет, что я скажу! Наш Трофим всё выскаки-
вает на улицу босиком — возьмёт и пробежит прямо
по снегу. Мать нашлёпает, а он опять! А дедушка
Мирон Телегин взял да ему свои сапоги отдал! Но-
вые! Нигде не худые! Говорит — пусть бегает, ему
хочется побегать. А я, говорит, уж старый. Трофим-
то маленький, а сапоги — во какие! Чудно до чего!
А Трофиму — хоть бы что!
— Да подожди ты!.. Как сорока!.. — крикнула на
неё Груня. — «Трофим, Трофим»!
— А ты не кричи! Не больно я тебя боюсь!
Груня вспомнила наказ, который ей давала мать,
и сказала тихо:
— Я не кричу. Это я так. Нам с тобой одно дело
есть...
Груня подумала, что Стенька как узнает, какое
это дело, так сейчас удерёт да и забьётся опять в
свой шалаш. Поэтому она объяснила как можно
мягче:
— Ведь до шоссе недалеко... Да можно и не
помногу. Ну, хоть сколько-нибудь принесём — и то
польза!
Но Стенька и не собиралась отказываться. На-
оборот, она обрадовалась, будто её позвали на празд-
ник:
— На шоссе всей гурьбой — вот весело! Пойду
скорей у мамки мешок попрошу!
Если бы Груня знала, как надоело Стеньке си-
деть в соломенном шалаше, в духоте, в тесноте, сре-
ди вздохов и невесёлых разговоров! Там одна бабка
Вера доймёт — как начнёт вспоминать немцев, как
начнёт их ругать да проклинать, а у самой так лицо
и дрожит и губы дрожат... А что они — слышат, что
10
ли? Их уж вон как погнали — из Ржева выбили и
дальше гонят.
— Пойдём сначала Ромашку позовём, — живо
сказала Стенька. — И Федя там.
— А Раису?
— И Раису позовём. А что — барыня, что ли?
С Ромашкой они сразу поссорились.
Когда девочки прибежали к риге, Ромашка при-
бивал над дверцей риги отставшую доску.
Стенька подскочила к нему:
— Ромашка! Бросай сейчас же! За картошкой
идём!
Ромашка приподнял свою лобастую голову и, не
выпуская молотка, отпихнул на затылок пилотку.
Он глядел спокойно, слегка снисходительно, и круп-
ный рот его не спешил улыбаться.
— Идёте, так и идите, а я дело бросать не буду.
Я не прибью, так никто не прибьёт. Мужиков здесь
нету. За какой-то ещё картошкой!
— Эту картошку пам на посев привезли, — пояс-
нила Груня, подталкивая Стеньку.
Но Стенька ие унималась:
— Ишь ты какой! Мы будем тащить, а ты есть
будешь! Бросай, идём сейчас же!
Ромашка рассердился:
— А ты не командовай! Девчонка, а тоже коман-
довает! Вот как щёлкну сейчас!
— «Щёлкну»! Не грози на грязи, прежде вы-
лези!
Груня опять подтолкнула Стеньку:
— Да подожди ты! Помолчи!.. Мы ничего не ко-
мандуем, Ромашка, — сказала она, — мы просто те-
бя зовём помочь. И всех ребят позвать надо — Федю,
Лёньку Козлика, Женьку Солонцова... Ромашка,
позови ты их сам, а? А то они нас не послушаются...
Да скорей, а то уж вон народ собирается!
11
Ромашка забил последний гвоздь.
— Идите собирайтесь сами-то. Без вас всё сде-
лаю, — проворчал он. — Так бы всё и сказали сразу.
А то, ишь, командирши какие явились!
— Ладно, делай, — сказала Груня, — а мы за
Раисой пойдём.
Рыженькая, с крутыми косичками девочка Раиса
пе захотела вылезти из своего уголка возле глиня-
ной печки за горном. В кузне было тесно, люди оде-
вались, искали мешки, лукошки, вёдра, дерюжки...
Толкали друг друга, толкали девочек, кричали, что-
бы кто оделся — выходил и не мешался здесь...
Дверь то и дело хлопала, впуская холодный сы-
рой воздух в духоту кузни.
— Не пойду я! — слегка отдувая губы, сказала
Раиса. — Куда это — на дождик-то!
— Только ты одна не идёшь, — попробовала убе-
дить её Груня, — все идут. Потому что картошка
всем нужна.
— А мне пе нужна. Подумаешь! Что председа-
телева дочка, то и будешь всех на дождик выго-
нять!
— А есть что будешь? — закричала Стенька. —*
Тебе есть тоже не нужно? Ты что, какой особый че-
ловек?
— Вот и особый. Не твоё дело. Не пойду я мок-
нуть там...
— Да я на её долю сама притащу, — примиряю-
ще сказала Раисина мать, — пускай уж посидит
дома.
— Вы, тётка Анна, только на свою долю прита-
щите, — с обидой возразила Груня, — а две доли
один человек притащить не может...
И, потянув за собой Стеньку, вышла на улицу.
ВСЕМ КОЛХОЗОМ
Шли под моросящим дождём, по грязи, по сизо-
му, набухшему водой снегу. Одеты были плохо — го-
родищенские колхозники ничего не успели выта-
щить, когда фашисты жгли деревню. Кто в чём вы-
скочил, тот в том и остался — в старых, пожухлых
полушубках, в заплатанных одежонках, в которых
только и ходили убирать скотину...
До самой смерти не забудут городищенцы тот
день, когда стояли они среди улицы и глядели, как
горит их добро, как занимаются огнём скотпые дво-
ры, житницы, амбары, как погибает их богатый кол-
хоз. Немцы не подпускали их к избам и, деловито
раздувая пожар, носили из дома в дом на вилах го-
рящую солому, а колхозники глядели и молчали, не-
подвижные, оцепенелые. И не плакали в тот день.
Не могли. А нет тяжелее горя, когда человек даже
плакать не может.
Ничего у них не осталось: ни избы, ни скота, ни
хлеба. И картошка вся попеклась в подполье во вре-
мя пожара. Как пережили зиму — и сами не знали.
Чем сеять поле, чем засаживать огороды — и приду-
мать не могли.
И вот прислал район целую машину картошки!
Да какой же дождь, какая грязь может нынче оста-
новить их?!
Дома остались только больная Грунина бабушка
и дед Мирон Телегин. Да ещё в тёплом уголке за
горном сидела с тряпичной куклой балованная Раи-
са. А остальные ребятишки-школьники все до одного
пошли за картошкой. Даже маленький Трофим по-
тащился, надев сапоги деда Мирона. Его не хотели
брать, уговаривали сидеть дома, даже бранили. Но
Трофим никому ничего не отвечал, никого не слу-
шал. Шёл и шёл себе вместе со всеми. Только погля-
дывал то на одного, то на другого своими круглыми
голубыми глазами. Сапоги у него на ногах хлопали,
и ноги разъезжались.
Ребятишки потешались, глядя на него. Особенно
долговязый Женька Солонцов:
— Ребята, смотрите, у Трофима одна нога непра-
вая! Так и норовит в сторону!
— Обе правые! — сказал Трофим,
Все засмеялись:
— Ах, обе правые! Значит, у тебя левой ноги
нету?
Трофим хотел ответить, но своевольные сапоги
его полезли один в одну сторону, другой — в другую,
и он чуть не упал. Груня поддержала его.
— Как же ты картошку потащишь, когда сам
еле идёшь? Эх, ты!
А Ромашке очень хотелось командовать. Он кри-
чал:
— Ать-два! Стройся!
14
II шагал впереди, воображая, что ведёт полк
солдат.
Но дорога была узкая, в колеях стояла вода, и ре-
бята шли вразброд, шлёпая и скользя по грязи.
— Сам стройся, — отвечала ему Стенька,— а нас
ноги не слушаются!
Ребята шли бодро, весело и не заметили, как до-
брались до шоссе. Мокрый асфальт блестел издали,
как тёмно-серая неподвижная река. Машина, словно
в воде, отражалась в нём.
— Готовь мешки! — скомандовал Ромашка. —
Готовь тару — вёдра, кошёлки, фартуки! Стройся!
Обратно шли молча. Было тяжело нести. И боль-
ше глядели под ноги, чтобы не поскользнуться да пе
рассыпать картошку в грязь. Шли друг за другом.
Сзади всех шагал Трофим. Сапоги его совсем заму-
чили. Но он тоже тащил узелок с картошкой.
Домой пришли уже поздно, в сумерках. Групя
устала. У неё болели плечи от мешка с лямками. Как
тепло, как уютно показалось ей в их убогом жилище,
и какая сладкая свёкла была в этот вечер за ужином,
и каким мягким был матрац, набитый соломой!
А Грунин отец долго не спал.
— Ну что ж, значит, картошку посадим,—бормо-
тал он про себя. —А как посадим? Пахать-то чем?
И на чём пахать? Да, задача!
И вспомнились председателю прежние вёсны.
Деревня, как улей, гудела. Сразу восемнадцать ло-
шадей выходило тогда на поле. Тут навоз возят, там
пашут, тут боронят, там яровые готовят, на гумне,
под навесом, сортировка шумит с утра до ночи! Эх!
Курил, вздыхал. А потом снова:
— Уж как-нибудь да посадим. Придётся поле ло-
патами вскапывать. Что ж теперь делать! Уж если
весну упустим, то колхозу нашему крышка. Тогда
разбредайся кто куда...
15
ПОЛЕ СОХНЕТ
Отцовы слова испугали Груню.
...Разбредаться кто куда?
Как это — кто куда? Значит, пойдут все в разные
стороны, в чужие деревни. Стенька, скажем, па Ну-
доль, Ромашка — в Петровское, Женька — в Греш-
нево... Сама Груня, может, куда-нибудь вТатищево...
Все разойдутся в разные стороны и больше пе
увидят друг друга. А Городище запустеет, зарастёт
бурьяном, иван-чаем. Иван-чай любит расти на по-
жарищах.
И дорога зарастёт.:. И они со Стенькой не будут
весной шлёпать по воде, так, чтобы брызги летели
выше головы, и доставать из калужины жёлтые цве-
ты. И летом не пойдут на вырубку за ягодами. И не
будут играть в шалашике за огородом. Как они там
играли, бывало! Там и сейчас всё хозяйство цело —
чураки вместо стульев, и стол из чурака, и посуда из
глины в соломе спрятана...
Только деревья останутся — одни среди улицы*
Да палисадники опять зацветут, пока их не заглу-
шит крапива. Да ещё пруд останется. Так же, как те-
перь, будет он светиться под солнышком, так же на
закате стрижи, низко летая, будут чертить крылья-
ми воду... А потом и он зарастёт... И Городища боль-
ше не будет.
Групя вдруг заплакала.
Она плакала потихоньку. Но мать всё-таки услы-
шала и проснулась.
— Ты что?
— Не хочу разбредаться... Жалко мне!
— Чего жалко?
— Городища жалко!.. Мам, не надо разбредать-
ся! Скажи, чтоб не уходили в чужую деревню!
Мать сказала ей серьёзно, как взрослой:
16
— Никуда не пойдём. Все силы положим, а свой
колхоз поднимем. Всем миром. Спи.
Мать никогда не говорила зря. И Груня сразу
успокоилась, улеглась поудобнее и уснула.
Утром выглянуло солнце. И зашумела на улице
весна. Хлынул поток из переполненного пруда и
побежал по усадьбам, заполняя калужины. Зароко-
тали ручьи, защебетали птицы. Только петухи не
пели, потому что ни одного петуха не было в Горо-
дище.
Груня встала рано и сейчас же вышла на улицу.
Какая-то птичка щебетала на крыше.
«Ласточка, что ли? Или скворец?»
И Груня удивилась, увидев, что это поёт самый
обыкновенный воробей. Он сидел на гребне крыши
и самозабвенно щебетал, и пел, и чирикал, и, словно
скворец, встряхивал крыльями от счастья.
— Ах ты, милый! — сказала Груня. — Вот как
обрадовался солнышку!
И eii самой захотелось не то запеть, не то запры-
гать от радости, что наконец наступило тепло.
Через несколько дней солнце согнало весь снег.
И сейчас.же задымились под солнцем бугры и вы-
скочила зелёная травка, а на пожарище густо взо-
шла молодая крапива.
Грунин отец почернел от заботы. Ходил по сосед-
ним колхозам — не дадут ли лошадей. Но и в одном
и в другом колхозе сказали:
— У самих сев. Отсеемся — дадим.
И обижаться было нельзя — после немцев мало
осталось лошадей в колхозах, сами не знали, как
управиться.
Может, в десятый раз побежал городищенский
председатель на машинно-тракторную станцию. Его
высокая, жилистая, чуть согнутая фигура намозоли-
ла глаза трактористам. Станция была разорена. Со
17
скрипом и скрежетом собирали там тракторы, отыс-
кивали и добывали части. Торопились к весне. Но
разорить легко, а построить трудно. Касаткину обе-
щали: как только сможет хоть один трактор выйти в
поле, так прежде всего прислать в Городище. Может,
через недельку, может, через две...
В сумерки, вернувшись домой, председатель со-
звал собрание.
Колхозники собрались по первому зову — два ра-
за посылать ни за кем не пришлось.
Стенька и Груня сидели на брёвнышке у двери,
подобрав босые ноги, — им уже были известны не-
весёлые новости, которые принёс председатель.
Первой на собрание пришла тётка Настасья
Звонкова, Ромашкина мать, в потёртой одежонке из
«чёртовой кожи», с большими серыми заплатами на
локтях и в платке из конской зелёной попоны.
Но и в заплатанной одёжке и грубом платке Ро-
машкина мать была статная и красивая. Только горе
проложило глубокую морщину на её крутом лбу и
тронуло сединой её чёрные волосы, расчёсанные на
прямой пробор.
Потом пришла тётка Дарья Соколова, худенькая,
рыжеватая, с набухшими веками. Держась за её юб-
ку, рядом шагал самый младший из её ребятишек,
трёхлетний Сенька. Дарья шла, засунув руки в ру-
кава ватника, и не поднимала глаз, словно думала
какую-то непосильную думу. Она недавно получила
извещение, что муж её погиб в бою за Ржев.
Пришёл лёгким шагом маленький старичок Мит-
рич, пришла тётка Антонина Солонцова, Женькина
мать. Горе она несла вместе со всеми: и мёрзла в лес-
ных ямах, скрываясь от врагов, и голодала, и зады-
халась зимой в риге от тесноты и дыма. Но не сда-
лась. Улыбка так и мелькала на её лице — в глазах,
в морщинах у рта, в ямочках на щеках...
18
Тяжело ступая в своих новых сапогах, пришёл
дед Мирон. Быстрым шагом догнала его худая, смуг-
лая, синеглазая Стенькина мать, тётка Елена...
Гурьбой, толкаясь и смеясь, собрались молодые
девушки и стали в сторонке.
Не отстала и бабушка Вера. Она была всех наряд-
ней — в чёрном плюшевом салопе и в большой шали
с бахромой. Бабушка Вера была догадлива — успела
всё своё добро на себя надеть. И с тех пор так и не
снимает, хоть и тепло подступило, хоть и жарко ей
становится под косматой шалью...
Подождали, когда соберутся остальные колхозни-
ки. А когда все соб!рались, разместились на брёв-
нышках, на чурбаках, тихонько вышла и стала сза-
ди Грунина мать, маленькая тихая женщина в низ-
ко повязанном голубом платке.
Председатель, опершись обеими руками на свою
палку, посмотрел на одного, на другого.
— Ну, что делать-то, бабы? Каждый день сей-
час — золото, а мы это золото попусту теряем. Сей
овёс в грязь — будешь князь. А у нас поле подсы-
хает. Семян дали нам сортовых, шатиловских. Не за-
губить бы урожай...
— Копать надо, — твёрдо сказала тётка На-
стасья, — не терять время.
— Копать? «Лопатами? — слегка всплеснула ру-
ками тётка Анна Цветкова, Раисина мать. — Поле —
копать?
Но тут сразу подхватило несколько голосов:
— А что ж — глядеть, как поле сохнет? Весну
упускать? Ждать теперь некогда! Некогда ждать!
— Да ведь сроду лопатами поле не копали...
—- Не копали — значит, нужды не было. А те-
перь нужда подошла.
И порешили: пока дадут лошадей да пока придёт
трактор, копать поле под овёс заступами.
19
ТРУДНО БЫТЬ БРИГАДИРОМ!
Невиданная, трудная это была работа. Заступов
понабрали по соседним деревням и начали вскапы-
вать поле. А поле — это не грядки на огороде, поле
меряют гектарами. Копали все — и старые и моло-
дые, и больные и здоровые. Крестьянское сердце не
терпело — на дворе весна, а поле лежит не пахано!
Копали с утра до обеда. После обеда приходили
снова и копали дотемна. А в обеденный перерыв вы-
ходили на поле ребятишки.
Бригадиром выбрали Груню.
Это произошло для неё неожиданно и как-то само
собой.
Мать послала её созвать ребятишек:
— Собери их, да приходите к нам в поле. Будете
сорняки из земли выбирать.
Поле, подёрнутое сизой прошлогодней стернёй,
широко разлеглось по отлогому склону. Верхним
краем оно взбегало к самой опушке сквозистой берё-
зовой рощи. А нижний край его извилисто и мягко
припадал к берегам маленькой речушки Белый, ко-
торая журчала и поблёскивала среди невысоких за-
рослей ивняка.
Ребятишки вышли на опушку рощицы. Колхоз-
ники копали землю, растянувшись по полю верени-
цей. Они начали копать от рощицы, отступая вниз, и
этот край поля уже чернел тяжёлыми влажными
комьями только что поднятой земли.
Работали молча. Только слышно было, как неу-
молчно щебечут птицы во всех кустах, как журчит
внизу весёлая Вельга и как шурхают заступы, взре-
зая землю. Время от времени то один, то другой на-
гибались к пласту, вытаскивали длинное волокнище
пырея или хрусткий, как сахар, корень молочайника
и отбрасывали в кучку.
20
Увидев ребятишек, женщины приостановились и,
опершись на заступы, разогнули спины.
— Молодая бригада пришла! — сказала с улыб-
кой чернобровая тётка Антонина.—Помогать, что ли,
пришли?
— Помогать, — сказала Груня п подошла побли-
же. — Мамка велела!
— Неужто копать?
— Ой, помощнички! Завязнете в земле — вытас-
кивай вас, — засмеялись женщины.
Но Грунина мать не смеялась. Полы, сь оста-
новкой, она сняла развязавшийся платок, поправи-
ла волосы и сказала:
— Выбирайте с поля всякие репьяки да относите
куда-нибудь в кучку, а потом их сжечь нужно...
Ребятишки разбрелись по полю. Женщины снова
замолчали, зашурхали заступами. Только одна тётка
Антонина всё спрашивала:
— Эй, бригада! А кто же у вас бригадир-то? Пе
Трофим ли? Или Нюрка Дарьина?
— Наверно, Грунька,— сказала тётка Анна, Раи-
сина мать, — она всё их па работу наряжает.
Выбирать сорняки — работа нетрудная. Только
ноги вязнут в ещё сырой земле, и на них нарастают
такие комья, что пе повернёшься. Да руки стынут
от ещё не прогретой земли.
Ребята перекликались и гомонили, как грачи:
— Гляди, гляди! Во — корешок! Как редька!
— А вот пыреяка тащится! Вот распустил кор-
ни-то, как сеть, — рыбу ловить можно!
Когда солнце поднялось и стало в зените, Ромаш-
кина мать, тётка Настасья Звонкова, воткнула за-
ступ в землю. И, вздохнув, словно свалила с плеч
большую тяжесть, сказала:
— Обедать, бабы!
Тётка Настасья была бригадиром.
21
Заступы перестали шурхать. Копщики разогну-
лись.
— Ох, и работка!
— Да, работка лошадиная...
— Что ж поделаешь! Лошадиная не лошадиная,
а делать надо...
А бабушка Вера опять помянула фашистов. Под-
бирая из-под куста свой плюшевый салоп и мохна-
тую шаль, она погрозила куда-то своим костлявым
кулаком:
— Всё равно сдохнете, проклятые! Как вы нас
ни разорили, как ни поиздевались, а мы выжили!
Выжили!
Ребята собрались было тоже уходить. Но Ромаш-
ка взял заступ:
— А ну-ка, дай я попробую!
Он нажал заступ ногой и вывернул пласт земли.
— Ребята, давайте тоже копать, а? — оживился
Женька Солонцов и подскочил к заступу, оставлен-
ному его матерью.
Колхозники медленно пошли в гору на тропочку,
а тётка Настасья задержалась — посмотреть, нет ли
огрехов.
— А что ж бы вам и не покопать? — сказала тёт-
ка Настасья. — Сколько пи накопаете — всё хлеб.
22
Только без бригадира нельзя. Выбирайте бригадира.
А то напортите тут, а спрашивать будет не с кого.
Ну, кто у вас тут позаботливей?
Тётка Настасья, вытирая руки влажной молодой
травой, оглядывала ребят своими суровыми серыми
глазами.
— Пускай Груня, — крикнула Стенька, — она
заботливая!
— А может, из ребят кого? Будете ли вы её слу-
шаться-то?
— А чего же мы не будем слушаться! — весело
сказал Женька. — Вот ещё!
Раиса молчала, легонько размахивая длинным
путаным корневищем пырея. Маленькие пухлые гу-
бы её самолюбиво сжались и подобрались. Сразу —
Груню! А почему это именно Груню? Тут ведь и дру-
гие есть...
— Груня уже немножко привыкла, — сказала
Стенька, деловито размахивая руками, — она уж нас
сколько раз на работу собирала,
— Да, пусть Грунька будет, — решительно ска-
зал Ромашка, продолжая копать. — Что там рассуж-
дать ещё!
— Тогда проголосуйте!
Ромашка воткнул заступ в землю.
— Ох, мама, ты и пристанешь же!
— Нет уж, проголосуйте! — повторила тётка На-
стасья. — Все голосуйте. А то потом скажете: «А я
её не выбирал!» Кто за то, чтобы Груне быть брига-
диром?
Поднял руку Ромашка, опираясь другой на за-
ступ. Поднял руку Женька, вытянув её, будто хотел
достать облако. Стенька вместе с поднятой рукой и
сама вся приподнялась и шевелила пальцами от ра-
дости и нетерпения. Медленно, оглядываясь на дру-
гих, поднял руку степенный Федя. И Лёнька Козлик,
23
и Трофим... Все стояли с поднятыми руками, испач-
канными свежей землёй, среди сизого пустого поля,
у которого только лишь один край чернел узкой
влажной полосой. Ни на кого не глядя, всё так же
поджав пухлые губы, подняла руку и Раиса. Подня-
ла и тут же опустила, словно устала держать.
— Ну, так. Теперь работайте, — сказала тётка
Настасья, потуже завязывая платок. — Только уж
если работать, то как следует, а не дурить. Смотри,
бригадир, заботься! С тебя спрашивать буду!
И Груня ответила, глядя прямо в глаза тётке
Настасье:
— Ладно. Буду заботиться.
Так вот и стала с того дня Груня бригадиром. Она
очень беспокоилась. А ну как ребята покопают-по-
копают да и бросят — попробуй уговори их тогда!
Уж очень работа тяжёлая. На ладонях у всех в пер-
вый же день надулись мозоли. И в первый же день
Груня и рассердилась и поссорилась с ребятами.
Ромашка почему-то вздумал копать один и ушёл
на другой конец поля.
— Ты зачем ушёл-то? — сказала Груня. — Мы
бы копали все вместе — так бы и гнали свой участок!
Но Ромашка смахнул пот со лба и, не поднимая
головы, ответил:
— А я хочу здесь копать! Иди от меня и не
командовай!
— А для чего же я тогда у вас бригадир?
— Не знаю, для чего, — упрямо ответил Ромаш-
ка, — а вот я не люблю, когда надо мной командо-
вают!
Груня ничего ие ответила, вернулась на своё
место и взяла заступ. Тут шли весёлые разговоры.
— Наш Трофим уже купался! — живо расска-
зывала Стенька. — Вода ещё снеговая, а уж он — го-
тово! Сначала по калужине босиком побегал, а потом
24
и весь влез да выкупался. Пришёл — сразу к печке.
И молчит. Будто мы не видели!
— Ребята! — прервал её Женька Солонцов. —
Ребята, что я придумал!
— Какую-нибудь чушку, — пробурчал Федя.
— Уж сказал бы — чушь. А то — чушку! Я вот
что придумал: давайте так играть, будто мы клад от-
капываем!
— Давайте!
Но Раиса сказала, насмешливо выпятив нижнюю
губу:
— И ничуть не похоже. Клад искать — надо ям-
ку на одном месте рыть. А мы — вон какую долину
поднимаем! Ой, а руки больно до чего!
Она выпрямилась, потёрла спину и скривила
лицо.
— Ой!.. Не буду я! Всё равно ничего не выйдет.
Где это видано — поле лопатой копать?
И села на кочку.
— Не успела начать, а уж устала! — сказала
Груня. — Вот когда все будут отдыхать, тогда и ты
сядешь. Вставай!
Раиса встала, но заступ не взяла, а выбралась па
тропочку и пошла домой. Груня чуть не заплакала.
— Ну, куда же ты? Ну, покопай хоть немнож-
ко-то!
— Думаешь, что председателева дочка, то тебя
все и слушаться должны? — сердилась Раиса.
И ушла. А за ней неожиданно ушли две девочки
поменьше — Анюта и Поля-Полянка.
Груня вспыхнула от гнева и обиды. К тому же у
неё на ладони прорвалась мозоль, и было очень боль-
но. Но Груня молчала. Попробуй пожалуйся — то-
гда и все жаловаться начнут.
Тяжёлая, сырая земля не рассыпалась под засту-
пом. Она туго резалась блестящими, влажными
25
ломтями, и эти ломти, отрезанные заступом, надо
было разбивать на мелкие комочки.
Заступ становился всё тяжелее и тяжелее, и Гру-
ня чувствовала, как из её рук постепенно уходит си-
ла, руки делаются мягкими, слабыми и не хотят слу-
шаться... Груня старалась не думать об этом — ре-
бята ведь работают же! Стенька режет землю и бьёт
комки, будто у неё руки железные. Да ещё и смеёт-
ся. Да ещё всё время рассказывает разные исто-
рии — такой уж у неё неумолчный язык.
И долговязый Женька работает, не жалуется.
И Федя. И Лёнька Козлик. Козлик — слабый, он то
и дело отдыхает. Но не уходит,
А вот и Трофим тащится.
— Ты куда идёшь, Трофим? — сказала Груня. —
На эту работу я тебя не наряжала. Ты что ж, брига-
дира не слушаешься?
Трофим остановился. Он не мог понять— сердит-
ся Груня или шутит. Но обратно всё-таки не пошёл.
Так и стоял молча, пока ребятишки работали, Груня
поглядела на него и засмеялась!
— Смотрите, белый гриб стоит!
Груня смеялась, а сама только и думала, раз за
разом всаживая заступ в землюк
«Ой, хоть бы поскорее обед кончилсяI Хоть бы
поскорей пришли! Ой, совсем мочи нет!»
Отдыхать она не хотела — ей надо было выдер-
жать бригадирскую марку. А то сядет бригадир от-
дыхать — какой же пример ребятам?
И когда она почувствовала, что разбивает послед-
ний пласт и что заступ сейчас выпадет у неё из рук,
из кустов на дорогу вышли колхозники, Груня оста-
новилась, выпрямилась, воткнула заступ в землю:
— Кончайте, ребята! — и блаженно перевела
дух: выдержала!
Нет, всё-таки трудно быть бригадиром!
26
НЕОБЫКНОВЕННАЯ ВСТРЕЧА
Да, трудно быть бригадиром.
Груня сидела на обгорелом, обмытом дождями
обломке бревна. Тут раньше стояла их изба — гор-
ница с голубыми занавесками, кухня, сени, чулан.
А там, сзади, двор. Во дворе под крышей ласточки
всегда вили гнёзда. Ничего не осталось. Одни голо-
вешки да обломки кирпича.
Груня держала в руке только что найденный в
золе осколок розового блюдца. Это было Грунино
блюдце. У неё тогда и чашка была такая же — розо-
вая. От чашки даже и осколков нет...
Груня задумчиво и долго смотрела на скворца,
который распевал над головой, у скворечни. Стран-
но было видеть скворечню, когда рядом нет избы.
И палисадник тоже. На сиреневых кустах развёрты-
ваются тёмные блестящие листья. Напористо лезут
из-под земли крупные светло-зелёные побеги маль-
вы. Скоро они поднимутся выше изгороди, стебли их
подёрнутся серебристым пушком, развернутся круг-
лые шершавые листья — и по всему стеблю, изо всех
пазушек полезут светлые шёлковые бутоны, раскро-
ются, распустятся малиновые, розовые и алые цве-
ты. И дела им нет, что маленькие весёлые окна боль-
ше не смотрят на них. Им бы только весну да сол-
нышко!
— Здравствуй, хозяюшка! -—сказал кто-то.
Груня быстро обернулась. Возле разрушенной
печки стоял незнакомый человек в защитной фураж-
ке и в кителе.
«Начальник какой-то...»—подумала Груня. И ти-
хо ответила:
— Здравствуйте.
— Ну, что же ты тут сидишь, девочка?
— Так.
— Наверное, по своей избе горюешь?
— Нет.
— Ах, нет? Вот как! Ну, тогда, значит, у тебя
ещё какая-то забота есть.
— Никакой у меня заботы нету.
— Неправда. Есть.
Начальник сел поодаль на сухой пенёк и достал
тяжёлый блестящий портсигар.
Груня опустила глаза и уставилась в розовый ку-
сочек разбитого блюдца. Может, вскочить да убе-
жать? Но дядька, кажется, ничего, не сердитый.
И почему это он про её заботу спросил?
— Хочешь, я скажу, о чём ты думаешь? — опять
заговорил начальник. — Сказать?
Груня улыбнулась:
— Скажите.
— Ты думаешь: «Вот какой счастливый скво-
рец —- его дом цел остался, а мой сгорел!» Так?
28
— Нет, не так.
— Не так? А ну-ка, покажи руки. Ладони по-
кажи!
Груня повернула руки ладонями вверх и покрас-
нела. Кабы знала, вымыла бы получше!
— Хорошие руки, — сказал начальник, — с мо-
золями. Вижу, работаешь хорошо.
Груню обрадовала эта похвала. Она осмелела.
— Нет, не очень хорошо работаю, — сказала она.
И снова лицо её стало задумчивым. — Хочу, чтобы
хорошо, а не выходит.
— А что же не выходит-то?
— Да вот не знаю. Ребята меня бригадиром вы-
брали. А сами ие слушаются. Мы вот сейчас поле под
овёс копаем. А Раиса шваркнула заступ да с поля
домой — у неё спина заболела! А разве у нас-то не
болит? Мы уж вот пятый день копаем, а она и не
идёт даже! Я зову, а она: не пойду — и всё! И вот
Федя тоже. Чуть заглядишься, а уж он руки опустит
и стоит, как овца на полднях, отдыхает. Ну, Козлик
у нас слабый, пускай. А Федя здоровый, как кабан.
А Ромашка только и знает: «Не комапдовай!»
— Так ие говорят — «не командовай».
— Я знаю. Это он так говорит: «Девчонка, а ко-
мандовает!» А я не могу его переспорить. Нет, не
умею я бригадиром быть!
— А ты думаешь, кто-нибудь сразу умеет? Ни-
кто сразу не умеет. Это нелегко. Но что же делать?
Мне вот тоже нелегко бывает.
— Вам?
— Да, мне.
Начальник вдруг посмотрел на Груню усталыми
глазами, снял фуражку и провёл рукой по гладким
светлым волосам.
— Да, разорили вас! Крепко вас разорили, до
корня.
29
Груня молчала. Над головой, у скворечни, по-
прежнему веселился скворец.
— Ну ничего, — продолжал начальник, — под-
нимемся. Только рук опускать не надо. Со временем
всё опять будет, как было.
— И Городище будет, как было?
— Ещё лучше будет! Посады встанут новенькие,
со смолкой, заблестят крышами, засверкают окна-
ми... И петухи опять запоют. И стадо пойдёт по де-
ревне...
— И коровы опять будут?
— Будут. И овцы будут. И лошади.
— А скотный двор?
— И скотный двор поставим. Со стойлами.
С окошками.
Груня поглядела на него с задумчивой улыбкой:
— Неужели всё это может быть?
— Может. Только очень крепко работать надо.
Не унывать. Не охладевать. Не бояться усталости.
Вот, я вижу, у тебя в палисаднике мальвы всходят...
Груня оглянулась на светлые ростки.
— Это пе мальвы. Это алые цветы!
— Вообще это мальва. А по-вашему, алые цветы.
Ну, пусть так, это даже красивее. Так вот, погляди
ты на эти алые цветы. Целую зиму они лежали в зем-
ле, прибитые морозом. И не знали — живы они или
мертвы. И солнца им не было. И воды не было.
И снег давил их. Всё перетерпели. Но вот отошла бе-
да, повеяло теплом — и сразу они почуяли, что жи-
вы, что им надо жить, что они могут жить. Вот и про-
биваются наружу, напрягают все свои силы, проби-
ваются с великим трудом и, может быть, с большой
мукой... Но они всё-таки пробьются, приподымутся
и зацветут... Обязательно зацветут! Поняла? Ну,
прощай.
Он встал и надел фуражку^
30
Груня встала тоже.
— А школа? — нерешительно спросила она. —
Школа тоже будет?
— Школа у вас будет к осени.
— О-о...— недоверчиво улыбнулась Груня.—
А вы разве нашу школу знаете? Ведь в неё бомба
попала!
— Я всё знаю.
Оп кивнул головой и пошёл вдоль погорелого по-
сада.
Груня осталась стоять у сиреневого куста.
Кто это был? Откуда явился и куда ушёл? Чу-
жой — а всё знает!
Когда Груня вернулась домой, она увидела на
сырой дороге узорные отпечатки шин.
— А тут легковушка приходила!—встретила её
Стенька. — Из района самый главный начальник
приезжал. Такой важный! Сапоги чистые, блестят,
я пряжка на ремне серебряная! Везде ходил, гля-
дел. .,
— Самый главный начальник?
Груня смутилась. А она-то как с ним разгова-
ривала, будто с кем-нибудь из своих городищен-
ских!
Груня хотела сказать, что она видела этого на-
чальника и говорила с ним. По поверит ли Стенька?
Пожалуй, не поверит, да и посмеётся ещё!
И как рассказать, о чём говорил с ней начальник?
Его слов Груня повторить не умела. Она могла толь-
ко понимать их.
И она ничего не сказала Стеньке.
А про себя повторяла:
«Всё будет, как раньше... И Городище... И школа.
Только очень крепко работать надо. И никакой уста-
лости не бояться!»
ВИКТОР ПИСЬМО ПРИСЛАЛ
А весна между тем цветами и зеленью украшала
палисадники, молодой порослью закрывала чёрные
пожарища, густую кудрявую травку расстилала по
улицам, заливные покосы готовила на лугах.
Однажды утром свежий ветерок принёс в дерев-
ню какой-то пеясный гул.
Когда Груня выскочила на улицу, Женька уже
стоял на дороге, расставив ноги циркулем и закинув
голову.
— Самолёт где-то! Большой... А где — не вижу.
— Сам ты самолёт!—засмеялась Груня.—Опусти
гл аза-то и увидишь!
На пруду, в солнечной воде, плескалась Стенька.
Она мыла ноги. Старательно тёрла их пучком водя-
ной травы, от чего ещё горячее становился загар на
её крепких икрах. Потом она принялась умываться,
доставая воду полными пригоршнями и с размаху
бросая её в лицо. Сверкающие брызги, словно гра-
динки, рассыпались кругом, падали на плечи, на во-
лосы. И Стенька не замечала, что подол её платья
окупается в воду.
Заслышав гул, она выскочила на зелёный горба-
тый бережок пруда и закричала:
— Идёт! Идёт!
Она подбежала к Груне. Намокшее платье хлопа-
ло по ногам. В растрепавшихся кудрявых волосах
ещё дрожали брызги, сквозь мокрые прищуренные
ресницы, слипшиеся стрелками, чисто и синё блесте-
ли глаза. Вытирая рукавом смуглое, с густым румян-
цем лицо, Стенька повторяла:
— Гляди! Идёт! Идёт же!
— Да я-то вия^., — отвечала Груня, — ты вон
Женьке укажи — он всё в небо смотрит!
Но Женька уже и сам увидел, что по дороге в Го-
32
родище идёт трактор. Белыми огоньками сверкали
шипы на тяжёлых литых колёсах, а сзади развевался
синеватый дымок.
Сколько раз приходили раньше тракторы на горо-
дищенское поле! Но никогда не радовались им ребя-
та так, как обрадовались сегодня. Тогда было мир-
ное, благополучное время, и тогда не знали, что это
значит — выйти в поле с заступом.
Взрослые обрадовались не меньше. Под овёс поле
вскопали. А уж под картошку копать — пожалуй, и
силы не хватило бы.
А дня через два радость снова заглянула в Горо-
дище: из Петровского колхоза им на помощь присла-
ли двух лошадей.
Сонная улица снова ожила — загремели колёса
по дороге, застучали копыта. А когда подводы оста-
новились возле председателева жилья, рыжая кобыл-
ка с белёсой гривой вдруг приподняла голову и тонко
заржала, словно здороваясь.
Тут уж больше всех суетился Ромашка. Он захо-
дил к лошадям то с одного бока, то с другого. Побе-
жал к пруду и сейчас же нарвал им травы. И пока
петровский колхозник разговаривал с Груниным от-
цом, он кормил из рук лошадей, оглаживал их, за-
правлял им чёлки под оброть, а сам приговаривал:
— Но-но! Шали! Я вас!..
А лошади и не думали шалить. Они осторожно
брали мягкими губами траву из Ромашкиных рук,
кротко глядели на него своими фиолетово-карими
глазами и покачивали головой, отгоняя мух. Ах, был
бы у Ромашки мешок овса, сейчас он притащил бы
его, насыпал бы полные торбочки — пусть бы лоша-
ди ели, сколько им захочется!
По у Ромашки не было овса. Не только мешка, но
и горсти.
— Подождите. Вот овёс уродится—тогда... Асей-
2 Село Городище	23
час где ж я вам возьму? Не знаете? Ну, и я не знаю.
А кабы знал, так взял бы! А уж овёс у нас уродит-
ся — во какой! Поле-то руками вспахано! Вот они,
мозоли-то!
Груня и Стенька сидели недалеко на брёвнышке.
Они поглядели на свои ладони.
— А у меня мозоли твёрдые стали, — сказала
Груня. — Потрогай! И не болят.
— И у меня, как камешки,—ответила Стенька.—
Дай-ка я тебе по руке проведу. Чувствуешь? Я их
буду в горячей воде парить — они отойдут.
— Эти отойдут, а новые будут, — вздохнула Гру-
ня. — Завтра пойдём огороды копать.
— Опять копать!
— Опять копать! — отозвался, как эхо, Женька,
который стоял тут же. — Где копать? Чего копать?
— Огороды вскапывать, — сказала Груня. — Но
там ничего! Там земля очень мягкая, как мак рассы-
пается! Чего вы испугались-то?
— А кто испугался? — пожал плечами Женька.—
На поле не боялись! Я грядки так умею делать — ого-
родник не берись!
Лошадей увели. Ромашка, проводив их нежным
взглядом, подошёл к ребятам. Он снисходительно
улыбнулся на Женькины слова:
— Ох, и Хвастун Хвастунович! А что ж в школе-
то, бывало, не делал?
— Ну, вспомнил! Я тогда ещё какой был-то? Ме-
люзга.
— Ладно, — сказал Ромашка, — давай копать от-
дельно. Ты свои гряды делай, а я буду свои. Посмот-
рим, чьи лучше будут.
— Ну и что это будет? — сказала Груня. — Ро-
машка там будет копать, Женька — там, а мы — ещё
где-то. Да мы и гряды-то как следует делать не
умеем!
34
— А чего ж «ещё где-то»? — возразил Женька. —
Я с вами буду. И всё покажу. Подумаешь, важность!
Тихонько, незаметно подошла Раиса и стала, при-
слонившись к берёзе.
— А у нас скоро Виктор приезжает,сказала
она, пи к кому не обращаясь, — письмо прислал...
Все сразу повернулись к Раисе.
— Правда? Совсем или в отпуск?
— В отпуск.
— С медалями небось?
— А то как же!
— Наган захватил бы! Эх, не догадается, по-
жалуй!
— Захватил бы, да ведь не дадут. Не полагается.
— А может быть, возьмёт да захватит! Он ведь
командир небось?
— Эх, стрельнуть бы!
Все забыли про огороды.
— А какие медали-то? — допрашивал Женька. —
«За отвагу» есть?
— Конечно, есть! — горделиво отвечала Раиса.
— А ещё какие?
— Вот приедет — разгляжу, тогда скажу какие.
— О! Приедет-то — мы и сами разглядим!
— А может, он вам не покажет? Может, он с вами
и разговаривать-то не будет?
Ребята примолкли, переглянулись. Неизвестно,
может, и правда разговаривать не будет — командир
всё-таки, с медалями... И вдруг у Груни блеснули
глаза. Чистое, слегка загорелое лицо её потемнело от
румянца.
— Раиса, — сказала она, — не забудь: завтра пой-
дём гряды делать.
— Гряды? — рассеянно отозвалась Раиса, глядя
в сторону. — Может, приду.
— Нет, не «может, приду», а приходи, — твёрдо
35
сказала Груня. — Довольно бездельничать! Для сво-
его же колхоза постараться не хочешь. Мы работаем,
а ты гуляешь!
— Да чего ты опять пристала? — начала Раиса.—
Что председателева дочка...
— Не председателева дочка, а бригадир! — пре-
рвала её Груня. — А не придёшь, всё Виктору рас-
скажу. Посмотрим, что он тогда тебе скажет. Посмот-
рим, с кем он тогда разговаривать будет — с нами или
с тобой!
Раиса поджала губы и молча разглядывала кон-
чик своего пояска.
— Ну, и посмотрим... — негромко, но упрямо по-
вторяла она. — Ну, и посмотрим...
Однако было заметно, что эти слова крепко сму-
тили её. Утром она вместе со всеми пришла на ого-
род копать гряды.
КТО БЫЛ В ОГОРОДЕ?
Ромашка чувствовал себя счастливым. И оттого,
что жарко пригревает солнышко, и оттого, что сего-
дня утром старик Мирон, приставленный к лошадям,
дал ему проехать верхом на рыжей кобылке, и отто-
го, что его гряды в огороде вышли всё-таки самые
лучшие... Это сказала сама тётка Елена, бригадир по
огородам, и Женьке, делать нечего, пришлось замол-
чать.
Ромашка шёл лёгким шагом и то насвистывал, то
напевал. Пока эти горе-огородники соберутся заса-
живать свои гряды, у него уже огурцы взойдут.
Отворив калитку, Ромашка вдруг остановился —
и остолбенел. Его гряды, его ровные, прямые гряды
были истоптаны, будто палкой истыканы, и почти
разбиты.
36
Ромашка в бешенстве оглянулся кругом. Огород
был пуст. Вокруг отцветающей дикой груши гудели
пчёлы. Молодые смородиновые кусты, облитые ро-
сой и солнцем, светились и сверкали, будто на празд-
нике.
Ромашка поставил на землю свою баночку с огу-
речными семенами и бросился на другой конец ого-
рода, где в полном спокойствии лежали грядки, вско-
панные ребятами.
— Вы мои так — ия ваши так! — пробормотал
Ромашка, чуть не плача от гнева. — Я сейчас вот то-
же всё истопчу! Все до одной!
Но потом остановился. «Они так —и я так? Нет.
А вот я не буду так. Я вот пойду да председате-
ля приведу. Пусть он посмотрит, что его дочка де-
лает».
Ромашка побежал. Недалеко от риги ему встре-
тились Груня и Стенька. За ними по тропочке семе-
нил Козлик. И сзади всех, отмеряя длинными ногами
неторопливые шаги, шёл Женька.
— Ты уж посадил? — весело удивилась Груня. —
Уж успел?
Ромашка сверкнул на неё светлыми ледяными
глазами и ничего не ответил. Он шёл прямо на них,
не сворачивая.
— Вот идёт, как бык какой, — закричала Стень-
ка, — да ещё толкается!
Козлик ещё издали посторонился. А Женька хо-
тел было задержать Ромашку и широко расставил
руки:
— Стой! Пропуск давай! Пароль говори!
Но Ромашка молча отпихнул Женьку и пошёл пе
оглядываясь. Все в недоумении посмотрели друг на
друга.
— Что это он?
— Что это на пего наехало?
37
Тут их догнала Раиса. У неё было обиженное
лицо.
— Ромашка совсем взбесился! Я его не трогаю,
а он толкается!
Подойдя к огороду, они сразу поняли, почему Ро-
машка взбесился. Все они, так же как и Ромашка,
неподвижно остановились перед испорченными
грядами.
— Ой, кто же это натворил? — жалобно сказала
Стенька и обеими руками взялась за щёки. — Ой, ба-
тюшки!
Женька стоял, засунув руки в карманы и припод-
няв плечи. Чёрные брови его сдвинулись к самому
переносью.
— А вот пусть не хвалится!—возразила Раиса.—
Л то — «мои лучше всех, лучше всех»! Вот тебе и
лучше всех!..
Груня огорчённо глядела на гряды:
— Ещё на нас подумает, вот что хуже всего!
— А если взять да поправить? — несмело пред-
ложил Козлик.
Женька выдернул руки из карманов, оглянулся—
нет ли заступа.
Груня поняла его движение:
— Вы пока сажайте огурцы, а я сейчас за лопа-
тами сбегаю. Живо поправим.
Она не успела уйти, как пришёл Ромашка, а за
ним Грунин отец.
— Вот, дядя Василий! Смотри, — сказал Ромаш-
ка, не взглянув на ребят, — вот что сделали!
Председатель помолчал, потеребил ус и медленно
перевёл глаза на Груню:
— Это что же у тебя делается, бригадир?
— У меня!—вспыхнула Груня. — Как это —
у меня? Мы все грядки делали... мы не портили...
— Они не портили! — горько сказал Ромашка. —
38
Это не они, это петровские колхозники па конях про-
ехали!
— Что ты, Ромашка! — крикнула Груня со сле-
зами. — Ты и правда думаешь, что это мы?
— Нет, не вы, — повторил Ромашка. — Я и гово-
рю-— не вы, я говорю — это петровские... Это им не
понравилось, что мои гряды тётка Елена похвалила!
— Ну уж, если ты не веришь... — у Груни осекся
голос, она докончила почти шёпотом:;«—.„.тогда как
хочешь! — и гордо отошла в сторону^
— Груня не портила! — быстро и горячо сказала
Стенька. — Ия не портила! Мы всё время вместе бы-
ли. Может, вот Женька...
— Что? — крикнул Женька. — Ты что мелешь?
Все закричали, заспорили. И каждый доказывал,
что не трогал Ромашкиных гряд.
Председатель слушал, покачивая головой.
— Эко дурачьё! — сказал он. — Один делает, дру-
гой портит. С такой работой, братцы, далеко не уй-
дём. А идти-то ведь нам ещё ой как далеко!
Председатель велел поскорей принести заступы
и помочь Ромашке. И пригрозил: если это повторит-
ся, то он виновнику так всыплет, что тот и своих не
узнает.
Ромашка никого :не подпустил к своим грядам.
Сделал сам. Молча посадил огурцы. И ушёл, не ска-
зав никому ни слова, ни на кого не взглянув.
Невесело в этот день было на огороде.
А вечером ещё и мать журила Груню:
— Как же это так? Огород — общий. Земля — об-
щая. Разве Ромашкина грядка — это его собствен-
ная? Разве он так же не для нас всех старается? Авы
его грядку — топтать? Ведь это всё равно что свою
топтать! Надо порадоваться, что у парня работа ла-
дится, да поучиться у него, а они вон что! Истоптали!
Ну, куда это годится?
39
•— Мама, — повторяла Груня,— ну я же не топ-
тала! И даже не знаю кто! Мы и не думали даже!..
— Так надо узнать, кто такую чепуху сделал. Да
хорошенько взыскать. А прощать такие дела нельзя.
КОЗИЙ ПАСТУХ
Ромашка был человек гордый, непокладистый и
обиду помнил долго. На огороде работал особняком.
Окликнут его — не оглядывается. Спросят что-ни-
будь — не отвечает. Будто он в огороде совсем один—
копает-копает, потом отдохнёт немножко. Обопрётся
на заступ и глядит куда-то на деревья, па облака.
А потом снова начнёт копать. Работал он крепко,
споро. Невысокий, коренастый, как молодой дубок,
он был самый сильный из всех ребятишек в Го-
родище.
Когда позвали на обед, Ромашка не поднял голо-
вы и не выпустил заступа. Груня подошла к нему:
— Ромашка, обедать!
— Без тебя знаю, — буркнул Ромашка.
— Ромашка... Всё так и будешь злиться теперь?
Ведь говорю тебе — я не знаю кто... — начала Груня.
Но Ромашка оборвал её:
— А ты иди! Слыхала? Обедать звали!
— Да ведь ты всё не веришь!
— А кому мне верить — тебе или своим глазам?
— Но я тебе говорю!..
— А можешь и не говорить.
Он всадил заступ в землю и, разминая плечи, по-
шёл с огорода.
Груня с огорчённым лицом поплелась следом.
У неё очень болели руки и плечи от заступа, и Груня
сердилась на себя за это. Почему это она такая не-
крепкая и несильная? Вон Стенька! Её спросишь:
40
«Стенька, устала?» А она: «Не!» — «Стенька, руки
болят?» — «Не!» — «Стенька, спину ломит?» — «Не!»
И всегда «не»! И в холод ей не холодно, и в грозу
не страшно, и в работе не тяжело.
А Груня, никому не сознаваясь, потихоньку счи-
тала, сколько ещё дней копать придётся. И думала:
хватит у неё сил или не хватит?
Но что думать об этом? Должно хватить, раз она
бригадир.
День был влажный и тёплый. Вскопанная земля,
ещё сочная от весенних дождей, дышала свежими
испарениями. А там, где ещё не было вскопано, по
серой, засохшей корочке уже побежали зелёные за-
дорные сорняки. Трактор шумел в поле. Но сколько
ещё невспаханной земли!.. Эх, побольше бы сюда ло-
шадей, плуги бы!..
Но глаза страшат, а руки делают. Колхозники ра-
ботали упрямо, настойчиво. Они забыли все свои
мелкие свары и ссоры, все обиды, которыми они ко-
гда-либо огорчили друг друга. Была только одна
мысль, одно стремление — побольше вскопать, по-
больше поднять земли, побольше засеять. Они в эти
напряжённые дни понимали всем своим сердцем,
всем существом своим, что если они сейчас не подни-
мут и не засеют землю, значит, и колхоза им не под-
нять.
Грунин отец и сам копал вместе с бабами. Он зем-
лю любил и всегда повторял:
— Земля — она фальшивить не будет. Только об-
работай её хорошенько да удобри, а уж она с тобой
за всё расплатится — и хлебом тебя завалит, и одё-
жей, и всякими богатствами!
А по ночам долго кряхтел и охал. Грунин отец
был ранен в ногу ещё в первые дни войны, и каждый
раз после трудной работы нога его очень болела.
Но дни проходили. Всё новые и новые поднима-
41
лись грядки на огородах — и там, где у реки копали
под капусту, и на Кулиге, где собирались посадить
красную свёклу и помидоры. Уж начали копать н
приусадебные огороды. И опять получалось очень
странно и непривычно: огороды есть, а изб нету!
В этот день ребятишки копали огород у соседки
Федосьи. Тётка Федосья осталась на свете одна: сы-
на её убили на войне, а больше у неё никого не было.
Ей огород копали всем миром. Народу собралось мно-
го, работать было весело. Женька дурачился — при-
творялся, будто он трактор, и рычал, копая землю.
Только Ромашка молчал. А когда его уж очень
разбирал смех, он отворачивался и потихоньку улы-
бался, чтоб пикто ие видел.
В сумерках Груня и Стенька сидели у пруда.
Пруд был розовый от заката. Чёрные стрижи летали
над ним. Груня молча глядела на ракитовую ветку,
которая, почти касаясь воды, отчётливо отражалась
в ней. И казалось, что две ветки — одна сверху, а дру-
гая снизу — смотрели друг на друга.
— Стенька, как ты думаешь, кто же это всё-таки
гряды истоптал?
Стенька развела руками:
— Придумать не могу! Женька? Нет, Женька не
зловредный. Уж не Раиса ли?
— Неужели она? Тогда уж пусть созналась бы!
— Сознайся попробуй! Ромашка живо колоту-
шек надаёт.
— Пахнет хорошо — травой, что ли, не то ле-
сом... — помолчав, сказала Груня. — Но, Стенька, ты
подумай, как же он может мне не верить?
Стенька махнула рукой:
— Опять за своё! Ну, не верит — и ие падо. Вон
Трофим своё стадо гонит!
По деревне шли три козы, Беленькие козлята бе-
жали за ними.
42
А сзади, с хворостиной в руке, шагал Трофим.
— А где же его сподручные-то? — усмехнулась
Груня.
— Убежали небось! — сказала Стенька. — Они
его то и дело обдуривают.
Грунин отец купил для колхоза трёх коз с козля-
тами. Коров пока нет, неизвестно, когда вернётся
эвакуированное стадо. А маленьким ребятишкам всё-
таки нужно молоко.
Коз пасти отрядили Трофима и двух подружек,
Анюту и Полю-Полянку, — по козе на человека. Но
лукавые девчонки часто обманывали Трофима:
— Ты погляди за нашими козами, ладно? А мы
пойдём сморчков поищем. Говорят, на вырубке —
пропасть! Мы и тебе дадим!
— Да, как же, дадите!
— Дадим! Всё поровну разделим!
— Да, уйдёте на целый день.
— Ну что ты! Мы скоро!
43
И убегали—то за сморчками, то за столбечиками,
то на реку за ракушками. Только никогда ничего не
приносили Трофиму.
— Да там и нет ничего! Искали-искали...
Иногда пробегают целый день, придут, когда Тро-
фим уж подгоняет коз к деревне. А то забудут и со-
всем не придут. Вот как сегодня.
Груня и Стенька с улыбкой провожали глазами
Трофима.
— О, важничает-то как! — сказала Стенька. —
Пастух! А тут как-то раз пришёл запылённый весь,
даже волосы на лбу прилипли. Козы у него удрали.
— Прозевал?
— Не знаю. Не рассказывает.
Груня уставилась на Стеньку:
— Стенька, а когда это было?
— Да не помню. Третьего дня, кажется. А что?
— Стенька! А уж не он ли со своими козами
в огороде был?
У Стеньки широко открылись глаза.
— Ой! И правда! Ой!.. Там и следы-то были ма-
ленькие! И потом — круглые такие, будто палкой на-
тыканы. Это, наверно, козы бегали!
— Стенька, позови его! Сейчас мы его допросим!
— Только ты, Груня, его не ругай. Испугается —
не скажет... Трофим! Как коз загопишь, приходи сю-
да! Мы тебе одну историю расскажем!
Трофим загнал коз и пришёл. Он спокойно смот-
рел на них ясными голубыми глазами.
— Какую историю? — спросил он.
— Мы, Трофим, историю тебе потом расска-
жем, — с улыбкой сказала Груня, — а сначала ты нам
расскажи.
— А про что?
— Ну, хоть бы вот про то, как у тебя козы убе-
жали!
44
Трофим густо покраснел и насупил свои белые
брови:
— Они не убежали.
— Ну, сегодня-то не убежали. А вот третьего
дня?
Трофим мрачно молчал. Ему это «третьего дня»
запомнилось очень хороню.
...Трофим стоял один на бугорке среди жёлтых
одуванчиков и ждал шмелиного мёду. Девчонки уве-
рили Трофима, что видели под большой липой шме-
линое гнездо, полное мёду, и сказали, что сейчас най-
дут это гнездо, принесут и они все втроём этот мёд
съедят.
А козы — они хитрые. Особенно старая, с длин-
ной серой шерстью и острыми рогами. Щиплет, щип-
лет траву, а потом поднимет голову и смотрит на
Трофима своими жёлтыми глазами — следит за нею
Трофим или не следит.
Трофим грозился хворостиной:
— Я тебе! <
«Следит!»—соображала коза и снова принима-
лась щипать траву.
,Трофим ждал мёду и глядел со своего бугорка ту-
да, где сквозь молодую зелень ракитовых кустов
светилась река. Там, возле переезда, ребята постави-
ли забой.
«Небось теперь рыбы набилось! — думал Тро-
фим.— Плотвы этой, язей!.. Сбегать бы посмотреть,
может, козы не заметят!»
Но, оглянувшись, он вдруг увидел, что ни одной
козы нет на пастбище. Горе взяло Трофима.
«Это не козы, а просто собаки какие-то! Так вот
и норовят убежать. Ну, так вот и смотрят!»
Трофим вздохнул, вспоминая, как он выгонял в
тот день коз из огорода, как они скакали и бегали по
грядам... Хорошо хоть, что пикто не видел!
45
И, не глядя на Груню, Трофим сказал:
— И третьего дня не убегали!
— Ну? — удивилась Стенька. — Значит, твои по-
мощницы нам неправду сказали? Ну, погоди, вот я
их сейчас позову да проберу за это!
— А они почём знают? — сердито сказал Тро-
фим. — Их тогда и пе было даже! Я всё время один
за козой по грядкам гонялся.
Груня и Стенька от души рассмеялись. И Трофим
понял, что проговорился. Он отвернулся и молча
пошёл домой.
У Груни словно гора с плеч свалилась. Она весе-
ло вскочила:
— Стенька, пойдём в горелки играть! Пойдём ре-
бят позовём. А сначала — к Ромашке!
— Ладно! И сейчас при всех хорошенько с ним
посчитаемся — не разобрал, что у него на грядках
козиные следы были, а скорей взъерепенился! Пус-
кай ему при народе стыдно будет!
— Нет, Стенька, не надо, — сказала Груня, —
уж я ему одному потихоньку скажу. Так будет
лучше.
Груня и Стенька в этот вечер напрасно искали
Ромашку. А потом Федя сказал, что Ромашка ушёл
в лес срезать удилище.
Груне так не терпелось рассказать ему всё, объяс-
нить, оправдаться — вот, как нарочно, нет его!
— Может, нам в лес пойти?
Ио Стенька отмахнулась:
— Вот ещё! Авось придёт, волки не съедят!
За ужином Групя сказала отцу:
— Вот ругал меня за гряды... А это Трофимовы
козы бегали.
— Да ну? — живо отозвался отец. — Значит, на-
шёлся виновник? Ну, надо ему взбучку дать!
— Да нет, не надо! Ведь он нечаянно!
46
Отец не настаивал. И Груня видела —он очень
рад, что это дело случайное и никакого зла тут нет.
Как-то особенно мирно и хорошо было в этот ве-
чер дома. Спали с открытой дверью, потому что в са-
раюшке было душно.
И Груня перед сном долго смотрела на звёздный
краешек неба, мерцающий и таинственный,
РОМАШКА КОМАНДУЕТ
Утром первой заботохг Груни было повидать Ро-
машку. Она пришла в ригу. Но оказалось, что Ро-
машка уже ушёл к забоям.
Груня побежала на реку.
Утро было свежее. Пели жаворонки. Цветы на
лугу открывались навстречу солнцу, а на каждой
травинке висела светлая капелька росы.
Груня ещё издали увидела Ромашку. Он прила-
живал удочку возле кустов.
— Ромашка! — дружелюбно окликнула его
Груня.
Ромашка быстро взглянул на неё, но не ответил,
а продолжал делать своё дело, будто тут и нет нико-
го. Груня усмехнулась:
— Ромашка, ты что говорил?
— Ничего не говорил.
— Ты говорил, что мы твои гряды испортили...
— Ну и что?
— А вот и не мы! Это Трофим. У него козы убе-
жали. А он их сгонял. Вот как было! А ты ничего не
разобрал! Ничего! И скорей — на нас! А товарищи
разве так делают? Товарищи так не делают. Товари-
щи сначала узнают, сначала спросят. И товарищи,
если им говорят «нет» или «да», так они верят.
А ты — и не спросил и не поверил! Эх, ты!
47
Груня не собиралась ссориться. Но против воли
обида одолела её. Она повернулась и, не огляды-
ваясь, быстро пошла от реки.
Ромашка молча смотрел ей вслед. Но тут плесну-
ла вода, удочка дрогнула, и всё внимание Ромашки
устремилось на неё.
Однако, вытягивая из воды жерлицу, на конце
которой дёргалась и металась узкая молодая щучка,
Ромашка машинально повторял вполголоса:
— Трофим... Так бы и говорили сразу, что Тро-
фим... А я почём знал?
Вытащив щучку, Ромашка беззлобно погрозил
кулаком по направлению к деревне:
— Ну, подожди ты у меня, белый гриб! Я тебе
бубны выбью! Запустил коз — так и скажи, что за-
пустил. А людей в обман вводить нечего!
В этот день в огородах сажали последнюю расса-
48
ду. Ромашка ещё хмурился, он не знал, как ему по-
вернуть свои отношения с ребятами. Он чувствовал
свою вину, а сознаться в этом не мог. Он делал ямки
для рассады и поглядывал исподлобья то на Женьку,
то на Груню.
Что бы это им сказать? Вот сейчас он спросит, кто
за рассадой ходил.
Ну и глупый вопрос! И так всем известно, что
за рассадой ходили Федя и Козлик.
Пока Ромашка раздумывал, с чего бы ему начать,
Груня сама обратилась к нему.
— Ромашка, — как всегда дружелюбно, сказала
опа, — ты ямки сделаешь и уйдёшь? Или с нами са-
жать будешь?
— А чего ж я уйду? — мирным голосом ответил
Ромашка, втайне обрадованный. — Конечно, сажать
буду.
— Вот и хорошо, — сказала Груня. — А то тётка
Елена просила подольше поработать сегодня, потому
что рассады много...
Ромашка поглядел на голубовато-зелёпую груд-
ку капустной рассады:
— Рассады-то много. Только вот работают у тебя
больно лениво. Кабы я бригадир был...
— А пожалуйста, — весело согласилась Груня,—
вот бы мне-то хорошо было!
— Так ведь сразу нельзя,—возразил Ромашка,—
это ведь снова выбирать надо... А вот помочь, если
хочешь, помогу. С ними круче надо. Надо, чтобы они
боялись. А ты что? Ты — как курица. Но подожди,
я сейчас наведу порядок... Эй, Раиса! — закричал он
через минуту. — Ты что — живая или мёртвая? Ше-
вели руками!
— А ты что за начальник?
— Вот и начальник. Работать надо... Федь, огля-
нись назад!
49
<— А что? — спросил Федя оглядываясь.
— А то. Не видишь — что?
Ромашка подошёл к Феде, неожиданно взял его
сзади за шею и пригнул почти к самой грядке.
— Как сажаешь? У тебя рассада на боку лежит!
Видишь теперь?
— Отпусти шею!
Федя высвободился из Ромашкиных рук и, надув-
шись, отошёл к изгороди.
— Куда пошёл? Сажай капусту! — крикнул Ро-
машка.
Но Федя не обернулся. Он стоял, обиженно поса-
пывая носом, и ворчал:
— Что большой —то и шею гнуть? Подожди, я
тебе припомню. Не буду капусту сажать, вот и всё!
Сажай сам!
— Раиса! — снова закричал Ромашка. — Ты
опять спишь? Опять отстаёшь?
— Ну и ие кричи! — рассердилась Раиса.—Толь-
ко и кричит! Как делаю, так и буду делать.
— Нет, не так будешь делать! А будешь делать,
как я велю!
— Ох, какой!
— А вот такой! Будешь работать как следует или
нет?
Раиса вскочила, швырнула в межу рассаду и ре-
шительно пошла с огорода.
— Ромашка, — негромко сказала Груня, — ну,
что ты!
— Пусть идёт, — ответил Ромашка, — всё равно
от неё толку нет.
Все молчали. Женька, усмехаясь, поглядывал на
Ромашку, строил ему рожи исподтишка. А нотам,
чтобы развлечься, начал придумывать.
— Как вы думаете, что вырастет вот из этого кор-
ня? — спросил он.;
50
— Кочан. А то что же?
— Из этого корня у меня вырастет дыня. Сейчас
я скажу волшебное слово. Тише! «Фун-ти-брыня —
вырасти дыня!» Готово! — И он проворно примял
землю вокруг корешка.
Девочки засмеялись.
— А вот из этого вырастет у меня... хм... ананас!
Тише! «Фун-ти-брас — будет ананас!» Готово!
Вдруг толчок в спину заставил его покачнуться.
Ромашка стоял перед ним:
— Ты что это, на работе или фокусник на яр-
марке?
Женька обозлился и, размахнувшись, ударил Ро-
машку в грудь.
Они вцепились друг в друга, как петухи.
Стенька подскочила разнимать их.
— Бросьте сейчас же! Бросьте! — кричала она
и стучала кулаками по спине то одному, то другому.
Козлик со страху убежал в дальний угол, забил-
ся в смородиновый куст и глядел оттуда. Ромашка
опомнился первый и выпустил Женьку.
— Очень надо с дураками работать! — сказал
Женька и, сверкая чёрными злыми глазами, с пы-
лающим лицом, пошёл ла другой огород, где работа-
ли взрослые.
Груня с сокрушением смотрела на потоптанную
грядку, на испорченный корешок рассады, на опус-
тевший огород.
— Вот как ты мне помог, Ромашка! Вот как ты
мне помог! — сказала она.—Знаешь что?.. Лучше уж
ты сажай капусту, Ромашка... А мне больше не по-
могай. Уж я как-нибудь сама.
— Как хочешь, — пробурчал Ромашка и отошёл
на свою борозду.
Груня вызвала Козлика из куста, Уговорила и
умаслила Федю,
51
В этот день работали наравне с большими до-
темна и очень устали. Еле заступы до дому дово-
локли.
Но зато завтра! Завтра — отдых! Больше никаких
дел ребятишкам нет, гуляй, пока сорняки в огород не
нагрянут!
ДЯДЯ СЕРГЕЙ
Стоял горячий полдень. Усталый и загорелый, за-
глянул в сараюшку солдат.
— Входи! Кто там? — отозвалась больная бабуш-
ка со своего сундука.
Солдат вошёл, спустил с плеча котомку. Улы-
баясь, подошёл к бабушке; крупные белые зубы
блестели на смуглом лице.
— Здравствуй, мама!
— Сергей! Сынок! — ахнула бабушка и протяну-
ла к нему руки. — Вернулся!
И заплакала.
Бабушка заплакала от радости, а солдат подумал,
что, значит, в доме несчастье. Оглянулся — никого
нет в сараюшке. И спросил нерешительно:
— Где же... народ? Живы?
— Живы! Все живы! Только я вот всё хвораю.
Простыла в ямах-то этих... Ведь мы тут от немцев
ямы копали, прятались. Да я встану сейчас, всех
позову... Лх ты, батюшки, радость какая!
— Значит, живы, мама? Все живы — сестра, зять,
Груня?
— Все! Пережить тут пришлось... Слов нет!
— Но пережили! Выдержали! Нет, нет, уж ты,
мама, не вставай. Я сейчас сам всех найду.
— А деревню-то, видал, как спалили? Одни берё-
зы стоят!
52
— Видел. Чуть мимо не прошёл. Но это, мама,
ничего. «Лесу кругом много, отстроимся. Руки-то —
вот они. Целы!
— Целы! А что спина осколком пробита — за-
был?
— Э, спина, спина! Спину под рубашкой не
видно!
Груня развешивала на кустиках только что выпо-
лосканное бельё. Услышав знакомый голос, она бро-
сила все рубашки и кофты на траву и побежала в са-
раюшку.
В дверях она застенчиво остановилась.
— Дядя Сергей... — сказала она шёпотом.
— А, Грунюшка, здравствуй!—отозвался солдат.
Он вскочил, стукнулся лбом о низкую притолоку и
крякнул: — Вот так дом у вас! Ни встать человеку,
пи выйти. А мать где? А отец? Пойдём, пойдём, по-
ищем!
Груня засмеялась:
— А чего их искать-то? Вон они из лесу идут.
И побежала им навстречу:
— Дядя Сергей приехал! Дядя Сергей приехал!
Только один человек прибавился в деревне, а ста-
ло заметно веселее. Уж очень живой и расторопный
был молодой солдат Сергей, Грунин дядя.
В первый же день он пошёл с девушками таскать
воду, поливать огороды. Обошёл всю колхозную зем-
лю — и поле, где посеян овёс, и картофельное поле,
и капусту посмотрел.
А вечером бабы осаждали его вопросами:
— Ну как, Сергей, немец-то ещё силён?
— Виден ли конец войпе-то?
Как только заходил разговор о войне, у дяди Сер-
гея сразу темнело лицо. Вспоминалось всё пережи-
тое, всё, что пришлось вынести и увидеть.
Отвечал он скупо, сдержанно: конец войне тогда
53
наступит, когда немца разобьём. Ещё грозные бои
будут. Под Орлом и Курском немец собрал большие
силы. Придётся повоевать. Но уж если с Волги по-
гнали — погоним и здесь...
Ребята так и ходили за дядей Сергеем стайкой.
— Покажи медали-то... Что ж ты только ленточ-
ки носишь?
— Когда-нибудь покажу. А пока глядите вот на
это. — Он показал жёлтую ленточку на правой сто-
роне гимнастёрки. — Вот это ордена стоит!
— Я знаю, — сказал Ромашка, — это тяжёлое ра-
нение.
— Правильно. Медали — за то, что хорошо вое-
вал. А это — за то, что крови своей не жалел за
Родину.
— А как тебя ударило, дядя Сергей? Осколком
пли бомбой?
— А раненного тебя на чём везли?
— Ох и дотошные! И всё-то им нужно! Уходите
вы от меня, потом расскажу!
Однажды ребята увидели, как Грунин отец и дя-
дя Сергей прошли по улице с пилой и топорами.
— Это они пошли лес резать, — задумчиво ска-
зал Ромашка, — избу ставить будут. Вот бы и нам
надо с матерью!
— И нам бы, — негромко отозвалась Стенька, —
да только у нас некому. Вот Трофим подрастёт — то-
гда мы с ним лес валить будем.
— А когда к нам брат Виктор приедет, — гордо
сказала Раиса, — он ещё и не такую избу построит!
Только вот лес возить — на чём? — добавила она по-
молчав. — Лошадей-то небось председатель не даст.
Пока себе не навозит.
— Значит, у одного только председателя изба бу-
дет, да? — вдруг спросил молчаливый Федя. — Так
одна и будет стоять во всей деревне?
54
— А что ж? Очень просто, — сказала Раиса. —
Лошадями кто распоряжается? Он! Вот и будет себе
возить. А что же? Председателям хорошо!
— Грунь, правда? — Стенька обернулась к Гру-
не. — Только вы одни строиться будете, да?
— А она почём знает? — вдруг заступился за
Груню Ромашка. — И никто ничего не знает. Вот ко-
гда привезут брёвна, тогда и увидим.
Груня в этот день снова пошла на старую усадь-
бу. На пепелище буйно разрослись седые лопухи п
весёлая, словно кружевная, крапива. Они совсем за-
крыли чёрные обломки пожарища. В палисаднике
цвела сирень. Нижние ветки кто-то обломал — на-
верное, маленькие девчонки. А наверху празднично
красовались лиловые цветы. Груня видела, как вете-
рок покачивал их, а потом уносил маленькие блед-
ные лепестки.
— Сирень облетает, лето на порог ступило...
Это бабушкина примета. Старые люди всё приме-
чают — и как облака идут, к вёдру или к ненастью,
и как туман стелется, и как солнце садится... Это
очень интересно — всё примечать. Вот и Груня тоже
кое-чему научилась от бабушки: сирень облетает —
кончилась весна, лето на порог ступило.
Снова вспомнился разговор с начальником. Зна-
чит, начинается стройка! И Груня уже видела, как
везут из лесу брёвна, как складывают их костром вот
тут, на усадьбе... А потом отец и дядя Сергей чистят
их, обрубают... И вот — венец за венцом поднимается
новая, совсем новенькая изба! Со смолкой!
Какие наличники у них будут? Наличники у них
будут голубые с белым, как небо с облаками. Или
нет —красные, малиновые» как иван-чай! Вот они с
матерью убираются в новой избе, топят печку, веша-
ют занавески... И по всем окнам ставит Груня баноч-
ки с цветами!
55
Груня покосилась на бурьян и улыбнулась. Где
изба? Её ещё нет. Но она скоро будет. Уже ходят по
лесу отец и дядя Сергей, уже звенит пила, трещат и
валятся деревья. Для кого звенит пила? Для кого
валят деревья?
— Для нас... — шепчет Груня,—для нашей избы.
А как будет хорошо лежать бабушке в высокой гор-
нице у светлого окна!
Но тут почему-то вспомнились Стенька и Трофим.
А как же они? У них отец в госпитале, говорят —
очень тяжело ранен, может, и домой не приедет...
Как же они? Значит, пока Трофим не вырастет, они
так и будут, как мыши, в соломе жить?
А тётка Федосья? Ей и вовсе некого ждать. А Ро-
машка?
И снова увидела Групя свою новую высокую
избу с малиновыми наличниками, которая стоит и
сверкает окнами над сиренью. Одна изба на всей
улице.
А в деревне — по-прежнему бурьян да обгорелые
трубы... Но как же тогда сможет жить Груня в своей
новой высокой избе?
И, полная раздумья, она пошла спросить об этом
у матери.
А мать сказала:
— Нам строиться? Что за спешка? У людей вон
ребятишки маленькие, отец на войне, а то и вовсе
нет отца... Вот им и надо избы в первую очередь, а
мы и повременить можем.
И Груня увидела, как рухнула и рассыпалась её
новая изба с малиновыми наличниками... Сердце у
Груни слегка сжалось. Но у других будут дома —
и у них когда-нибудь будет. А чтобы один дом на
пустой улице стоял — нет, лучше не надо.
В ДЕРЕВНЕ ПАХНЕТ СТРУЖКАМИ
И всё случилось не так, как говорила Раиса. При-
шла первая подвода из лесу. Но лошадью правила
тётка Дарья Соколова, а не председатель. И не на
председателеву усадьбу свалила она лес, а на свою.
У тётки Дарьи пе было мужиков в доме. Муж погиб
на войне смертью героя. А у неё осталось четверо ре-
бятишек, и самая старшая — кудрявая Анюта, Тро-
фимова помощница.
Анюта ходила гордая и всем говорила:
— А у нас изба будет!
Весёлое наступило время — зацвели луга, солнце
грело по-летнему, а если выпадали дожди, то им
только радовались: огороды польют. Появилась но-
вая забота — нагрянули на огороды сорняки.
Огородница тётка Елена назначила норму Груни-
ной бригаде — каждый день четыре часа полоть.
Ребятишки ходили полоть с утра. Болела спина,
уставали руки, саднило ладони, исколотые моло-
чаем, изрезанные пыреем. Но зато с обеда и до ве-
чера убегали кто куда хотел — в лес, на луг, на
реку.
Груня и Стенька собирали всех маленьких ребя-
тишек и уходили с ними5 на реку. Купались в тихой
мелкой воде, бегали по тёплому песку, собирали на
лугу столбечики.
А когда возвращались домой, слышно было, как
стучат в деревне топоры. Это плотники пришли из
района и взялись за дело.
— Анюта, слышишь? Тебе дом строят!
Анюта улыбалась и протяжно отвечала:
— Слы-ышу...
Как-то встретился с Анютой председатель и тоже
спросил:
— Ну? Кому дом строят — как думаешь?
57
— На-ам...—отвечала Анюта и сразу начала улы-
баться.
— А меня как —пустишь когда ночевать? Али
уж не рассчитывать?
— Пущу-у...
— А Груньку?
— И Груньку-у... И Трофима. А Женьку длинно-
ногого не пущу-у... Он меня пастухом зовёт.
— Ну и пусть зовёт, — сказал председатель. —
Это очень хорошо. Значит, у тебя тоже своя специ-
альность есть. Только ты смотри справляй получше
свою специальность. Чтобы зря не говорили. А?
Анюта поглядела на него. Наверно, уж узнал, что
она от коз убегает. Вот ведь какой — хромой, а всё
знает!
— Это всё врут! Я справляю! Спроси Трофима!
И опять испугалась: а вдруг он и правда сейчас
пойдёт да и спросит?
Но председатель только усмехнулся себе в усы.
— Да я и так тебе верю — чего ж мне у Трофима
спрашивать!
И пошёл своей дорогой.
Анюта немножко постояла, подумала...; Девчонки
на реке... А потом хотели на косогор идти — говорят,
там на припёке уже ягоды показались...
Но, подумав, она всё-таки повернула на луг, где
паслись козы и одиноко страдал Трофим.
«Конечно, справля-яю... — повторяла она сама се-
бе. — А что ж? Обманываю? Конечно, справля-яю...»
Голые, омытые соком брёвна лежали под солн-
цем. Они были светлые и жёлтые, как мёд. Прозрач-
ная смола стекала по свежим срезам.
Вечером, когда плотников уже не было на усадь-
бе, Женька и Ромашка вкатили одно бревно на кучку
кирпичей и устроили качели. Бревно было длинное,
почти все ребятишки уселись. Ну и радость у них
58
была, ну и веселье! Такого крику и смеху давно уже
не слышало село Городище.
А потом девочки придумали свою игру. Из чурок
и щепок строили дворы, загоны, шалаши. Куклы из
тряпок жили в шалашах. Квадратные чурочки изоб-
ражали лошадей и коров. Девочки выгоняли своё
стадо на лужок, рвали для стада траву, водили поить
на пруд, а потом ставили в стойла. В эту игру можно
было играть целый день.
КТО ПРИЕХАЛ?
Ещё один человек пришёл с фронта. Только этот
человек не радость и не веселье принёс с собою. Он
принёс с собой своё большое несчастье, понуренную
голову и раньше времени поседевшие виски.
Неожиданно днём пришла из района подвода
и остановилась среди деревни. С телеги слезла чу-
жая женщина в £>елой больничной косынке. А потом
слез солдат. Он слезал осторожно, на ощупь, хва-
таясь за руку женщины. Откуда-то быстро собрался
народ.
- Кто?
— Кто приехал?
Солдат остановился, поднял голову, глядя куда-
то поверх голов, и все увидели, что лицо у него в си-
них точках ожогов и что он слепой.
Все молчали — догадывались, узнавали.
Вдруг Трофим крикнул:
— Папка!
Солдат вздрогнул, протянул руки в сторону Тро-
фима:
— Сынок!
И сразу зашумели, заговорили бабы. Крикнула
и замолкла, будто у неё перехватило дух, Трофимова
59
мать. Трофим подбежал к отцу, обхватил его колени.
А солдат поднял его, прижал к себе и заплакал.
— Первый узнал! — повторял он хриплым от
слёз голосом. — Первый отца узнал! Ах, ты!.. Слепо-
го... слепого отца узнал!
А потом поднял своё незрячее лицо и сказал:
— Ну что ж, здравствуйте, граждане. Вот какой
я к вам нынче вернулся. Где тут родня-то моя? Веди-
те в избу — один ходить не могу.
— Здравствуй, Егор, — сказала Трофимова мать.
Она вытерла фартуком слёзы и старалась говорить
весёлым голосом: — Давай руку, вот она — я. Вся
родня твоя тут, с тобой!
И радость и слёзы одолевали её. Опа крепко обня-
ла мужа, поцеловала его седые виски и слепые глаза.
— Л Стенька где?
— Ия здесь, папынька!—живо отозвалась
Стенька. — Я тоже здесь. Только у нас избы нету, мы
в соломенном шалаше живём. Л потом всем миром
будем избы строить. Тётке Дарье уже строят — плот-
ники пришли!
— Ну что ж, в шалаш так в шалаш. Слыхал я,
60
что тут немцы у пас погуляли... — Дядя Егор грустно
покивал головой. — А уж избу мне вам теперь не по-
строить... Отработался. Нахлебником стал.
И побрёл к шалашу, куда повели его Трофим и
Стенька. А мать шла за ними, утирая фартуком лицо.
С этого дня Трофима освободили от пастбища.
Коз пасти послали Федю. Он был побольше, чем Тро-
фим, и посердитее. Его и козы и девчонки-помощни-
цы побаивались — не убегали куда вздумается.
А Трофим стал поводырём у слепого отца. Он
всюду водил его за руку и очень гордился: раньше
отец водил его за руку, а теперь он отца водит!
Вот они идут по дороге. Только что прошёл
дождь, солнышко блестит в лужах, тёплый пар под-
нимается от земли. Они идут медленно: отец один
шаг делает, а Трофим — три.
— Эй, отец, ты гляди, — кричит Трофим, — тут
лужа!
— Это уж, брат, ты гляди, — отвечает отец, —
а мне глядеть нечем. Сюда? Или сюда?
— Сюда, сюда! Эх ты, всё-таки немножко шлёп-
нул в лужу. Я тебя тяну, а ты не тянешься... Ты дер-
жись крепче за руку-то!
— Да уж я и так держусь!.. Трофим, — немного
погодя сказал отец, — ты мпе получше расскажи, ка-
ково наше Городище. Чьи-нибудь стройки стоят?
Или уж так совсем и нет ни одной?
Трофим отвечал охотно. И так торопился, что сра-
зу и не поймёшь у него, что к чему.
— Ии одной стройки нету, скворец у Касаткиных
живёт, а в риге тоже живут. А скворец живёт в скво-
речне, только ласточкам негде — они в кузне не жи-
вут, и в риге тесно, людей полно, и землянки они не
любят...
— Подожди, брат, потише, — остановил его
отец, — ты уж очень говоришь-то быстро — без то-
61
чек, без запятых. И стройки тут и ласточки — всё в
одну кучу сложил. Дома-то у кого остались или нет?
— Пи у кого не остались. А Касаткины лес
возят — только не па свою усадьбу, а на тётки
Дарьину...
— Значит, мы идём не по улице? А так, по пустой
дороге?
— Как это по пустой? А деревья-то стоят! И па-
лисадники некоторые стоят. А нашего — нет. Пору-
били.
— А машины остались какие? Косилка? Веялка?
Ну, хоть что-нибудь, а?
— Никакие машины не остались. Они были в са-
раюшке заперты, замок большой — с ведро!
- О?
— Ну да! А немцы не могли никак сшибить. Сши-
бали, сшибали ломом — и не сшибли. Взяли да под
крышу огня сунули. Вот теперь там одни железные
шины от колёс валяются и всякие железки — гайки
там, болтики..; А машин нету. Все погорели начисто.
Во как!
— А молотилка?
— И молотилка! Всё сгорело!
Отец понурил голову и закрыл рукой слепые
глаза.
Трофимов отец был слесарь и механик в колхозе,
и все колхозные машины были когда-то па его ру-
ках: он следил за ними, чистил их, ремонтировал.
Трофим дёрнул его за руку:
— Ну, чего ты? Опять плачешь, что ли?
— Тут брёвнышка нет ли? Посидеть бы...—хрип-
ло сказал отец.
— Есть! Пойдём на новую стройку. Там брёвна
чистые!
Они долго сидели в холодке. Отец молчал и в от-
вет на какие-то свои мысл:и покачивал головой.
62
А Трофим рассказывал ему обо всём — и о том, как
сейчас стрижи просвистели, и о козах, которых он
пас недавно, и о лошадях, подаренных колхозу, и о
забое, в котором набилась уйма плотвы. И не забо-
тился о том, слышит его отец или нет. Да и как
же ему не слышать, если Трофим сидит рядом и го-
ворит!
Отец долго молчал. Потянул ветер с лугов, тёп-
лый, густой от медовых запахов. Отец поднял голову,
понюхал воздух:
— Трава поспевает. Надо косы бить... — И тут же
опять понурился. — Людям — горячая пора. Рабо-
ты — невпроворот, со всех сторон подпирает. А я вот
сижу да на солнышке греюсь... Эх!
Отец горестно и безнадёжно махнул рукой.
— Ну, чего ты! — сказал Трофим. — Что, дума-
ешь, без тебя пе справимся, что ли? Ещё как спра-
вимся-то! Вот подрасту ещё немножко — и пойдём
со Стенькой лес валить. На стройку. Вот и дом будет.
А ты всё «эх» да «эх»! Во, во — гляди! Коршун пла-
нирует! Это он кур высматривает!
— Большой?
— Большой... Чего планируешь? Лети дальше —
в Городище кур нету!
ВСАДНИКИ НА ГРАБЛЯХ
Созревал урожай, надвигалась тяжёлая страдная
пора.
А урожай в этом году готовился небывалый. Мо-
жет, оттого, что весна удалась спорая, может, от-
того, что люди крепко потрудились над землёй. А мо-
жет, ещё и оттого, что сеяли они в этом году семена-
ми, присланными из района. А семена эти были сор-
товые.
63
И в огородах в этом году, кроме обычных овощей,
насажали такого, чего сроду не видели и не садили:
тыкву, сельдерей, какой-то особый сорт сладких по-
мидоров, крупную сахарную фасоль. Садили всё, что
было прислано, лишь бы засадить побольше.
И, словно в награду за все их страдания, за их
неподъёмный труд, и в полях и на огородах всё так
и лезло из земли, так и бушевало.
— Покос-то пора бы начинать, — как-то утром
сказала Грунина мать, — погода стоит складная.
Отец только что пришёл из лесу. Рубашка у него
на спине потемнела от пота и прилипла к плечам.
— Рано ещё, — ответил он. — Петрова дня подо-
ждать надо.
Но мать хоть и кротким голосом, однако очень на-
стойчиво продолжала своё:
— А что тебе Петров день? Скажешь — трава мо-
лода? Так пока косим — дозреет. А то гляди — рожь
подхватит, а там овёс. На наш урожай рук много на-
до — только поворачивайся! Да что я тебе говорю,
Василий! Сам всё знаешь.
— Тогда, значит, надо косы бить, — сказал отец.
— Да, видно, что так.
— Косы бить! Косы бить! — пошло по деревне.
К вечеру глухо и звонко застучали молотки по
новым, ещё не опробованным косам. И, тайно вздох-
нув, снова приняла свою бригадирскую заботу
Груня.
— Давай нам грабли, председатель, — сказала
она отцу. — Смотри, чтобы всем хватило.
— Сколько тебе граблей?
Груня подсчитала по пальцам:
— Десять.
— О! Куда столько?
— Ах да, Трофим выбывает! Ну, девять.
— Ступай отбери у кладовщика. Да не ломать —
64	2
из трудодней вычитать буду. Лесхоз даром грабли не
дарит. Слышишь, бригадир?
— Слышу, председатель.
Коротка летняя ночь. Ещё не догорела вечерняя
заря, ещё не замолкли девичьи песни под берёзками
у пруда, а уж на востоке чистым светом засветилась
заря утренняя. Вставайте, городищенцы, берите ко-
сы, идите на луга!
Поднялись городищенцы, взяли косы и пошли на
луга. Зашумела трава под косой, и ряд за рядом по-
легли на землю белые, лиловые и малиновые цветы.
А утром, когда солнце поднялось над лесом и осу-
шило росу, на луг выехала весёлая конница. Только
у Село Городище
65
всадники были невелики собой, одни вихрастые, дру-
гие с косичками, все босые, а вместо коней у них бы-
ли грабли.
Впереди отряда скакала озорная Стенька. Она со-
брала маленьких ребятишек и, чтобы не скучно им
было идти, придумала превратить грабли в коней.
А ребятишкам и в самом деле казалось, что это не
их босые ноги бегут и скачут по тропке, а что несут
их лихие лёгкие кони. Они размахивали хворостина-
ми, кричали и погоняли коней.
Груня посмеивалась, глядя на Стеньку. Если бы
не немцы — им бы теперь уже в пятом классе быть!
А она с маленькими ребятишками на граблях скачет.
Всадники доскакали до скошенного и останови-
лись.
— Пусть кони отдохнут, — сказал Ромашка, —
а то запалить можно!
А сам подумал:
«Эх! Где-то наши лошади теперь! Вот бы я дал
аллюру!»
На лугу далеко-далеко, до самой реки, лежала ва-
лами скошенная трава. Ребята перевернули грабли
ручками вниз и принялись разбивать густые, чуть
привядшие валы.
Груня окинула глазами свою бригаду—опять нет
Раисы! Грабли взяла, а на работу не вышла.
«Ну, подожди же, — подумала Груня с досадой,—
подожди! Вот как выведу тебя на собрании — так ты
тогда узнаешь! Пристыжу тебя при всём народе!»
И не было на покосе Трофима.
Он впдел, как весёлая конница с криками помча-
лась по деревне, он долго глядел, как поднималась
за ними по дороге невысокая пыль... Как бы он сей-
час тоже мчался вместе с ними, как бы нахлёстывал
хворостиной своего коня!..
Но взглянул на отца, который одиноко сидел у со-
66
доменной стены шалаша, тихонько подошёл к нему
п уселся рядом.
В полдень ребята прямо с покоса убежали на ре-
ку. Сохло сено, раскинутое па припёке, сладкий за-
пах травки-душицы плыл над скошенными лугами.
А ребятишки плескались в реке, плавали, ныряли,
доставали еле распустившиеся жёлтые кувшинки.
Груня и Стенька из длинных стеблей кувшинок сде-
лали себе красивые цепочки. На концах этих цепо-
чек висели кувшинки — прохладные, твёрдые, как
литое золото, цветы.
Анюта и Варюшка приставали к Груне:
— Достань и нам бубенчики! Достань и нам!
Сделай цепочку!
Груня не поленилась, поплыла через омут на ту
сторону, где среди круглых листьев и осоки покачи-
вались на воде жёлтые речные цветы.
Очень легко и хорошо плыть через омут. Тело
становится лёгким на глубокой воде. Груня плыла,
слегка шевеля руками и ногами, её светлые волосы
тянулись за ней по воде. Ближе к тому берегу вода
стала прозрачней, замерцал на дне белый песок, за-
шевелилась густая водяная трава. Груня опустила
ноги и встала. Синие стрекозы стайками взлетали
над осокой и белыми цветами стрелолиста. Груня
тянулась за кувшинками, хотелось достать их изда-
ли — почему-то страшно было ступать в тёмную ше-
велящуюся водяную траву. Груня не любила в реке
мест, где не видно светлого дна.
А девчонки кричали с берега:
— Вон ту достань! Вон ту, большую!
Груня нарвала кувшинок и поплыла с ними об-
ратно. И снова вода обнимала её своей прохладой, и
несла, и поддерживала, и светлые волосы тянулись
за ней по воде.
Целый день не вылезала бы из реки Груня!
67
Но Груня не вылезет — и девчонки не вылезу г.
И ребята проловят рыбу да провозятся с костром,
пока их не позовут на работу. А кто должен на рабо-
ту звать? Груня.
Неожиданно у реки появилась Раиса. Она шла
и хромала. Нога у неё была завязана тряпкой. И, не
дожидаясь, когда Груня спросит её, она ещё издали
закричала:
— А как я на покос пойду? Ногу напорола гвоз-
дём. Попробуй-ка с напоротой ногой по колкому по-
ходи!
— А вот как на речку — так пришла, — сказала
Стенька.
— Да ведь вы на граблях ускакали! А как же
я с напоротой ногой?
А Груня будто и не видела Раисы. Ей надоело
ссориться с нею, надоело её уговаривать. Но она
твёрдо решила, что при первом же случае — будет
ли собрание, придётся ли отчитываться за свою
бригаду — она перед всем народом покажет Раисипу,
наполовину пустую, трудовую книжку.
Ребятишки вернулись в деревню нарядные — в
венках, в резных цепочках с жёлтыми подвесками.
Солнце припекало им головы, но косички у девочек
были ещё мокрые, и жёлтые бубенчики на их голо-
вах и на груди ещё были влажные и пахли рекой.
Трофим вышел на дорогу и молча глядел на них.
Он вдруг почувствовал неодолимую тоску по реке,
по воде, по столбечикам на лугу, по костру, который
любят разжигать на берегу Женька и Ромашка... Как
бы он побежал сейчас, да сбросил бы на ходу и шта-
ны и рубаху, да прыгнул бы в воду с бугорка, и брыз-
ги над ним поднялись бы до облака!..
— Стенька, дай бубенчик! — сказал он.
— Ишь какой! — ответила Стенька. — Слазай да
достань!
68
Но тут вышел из шалаша отец, держась рукой за
соломенную стену. Он ещё никак не мог привыкнуть
ходить один с палкой. Не чувствуя тропочки, он шёл
прямо в разлатый ракитовый куст; ещё немного —
и наткнётся на жёсткие корявые сучья.
Трофим бегом бросился к отцу:
— Постой! Куда идёшь-то? Постой! На куст на-
порешься!
Стенька вдруг покраснела, да так, что слёзы про-
ступили на глазах. Она подбежала к Трофиму, когда
он уводил отца.
— Думаешь, правда не дам? — сказала она. —
Какую хочешь цепочку бери! А хочешь, все бери!
Она сняла и с шеи и с головы все свои речные
украшения и отдала Трофиму.
— А ты что всё со мной нянчишься? — сказал
Трофиму отец. — Шёл бы и ты с ребятами купаться!
— Да, шёл бы, — ответил Трофим, — а ты тут
один забредёшь куда-нибудь... Авось река-то не вы-
сохнет. Накупаюсь ещё.
А потом, помолчав, сказал:
— Да я и в пруду искупаться могу. Только вот
пиявки...
РЫЖОНКА ДОМОЙ ПРИШЛА!
Прошёл слух, что возвращается колхозное стадо.
Кто-то приехал из города, рассказывал, что видели
городищенского пастуха Ефима. Будто бы недалеко
от станции отдыхало в лесу стадо, а пастух стоял на
дороге, ждал, кто пойдёт с огоньком—прикурить, по-
тому что спички у него в дороге вышли.
Говорили, что постарел Ефим, почернел, бородой
оброс, а борода рыжая! Видно, повидал муки на даль-
них дорогах.
69
Но — говорили, поджидали, посматривали на вы-
гон, а стадо всё не появлялось. Так и перестали гово-
рить. Может, ошиблись люди. Может, то вовсе и пе
Ефим был.
Да и некогда было много разговаривать. Покос
стоял в самом разгаре. Сначала завернули пасмур-
ные дни, хмурилось, моросило. Косари косили, а су-
шить негде было. А когда выглянуло солнышко да
повеял жаркий ветерок, сырого сена было полным-
полно. И на лугу и на лесных покосах. Не управля-
лись ворошить, не управлялись сгребать сухое. Сено
с лугов не возили — и не на чем было возить и неку-
да было возить. Сарая не осталось ни одного. Скла-
дывали прямо на месте высокие крутые стога и торо-
пились сложить их, пока хорошая погода.
В эти дни городищенцы забыли, как отдыхают.
Даже ребятишкам некогда было поплескаться в ре-
ке. Сбегают, проплывут разок — да обратно. А без
купанья не выдержишь — жарко, платье прилипает,
сенинки, забившись за ворот, колются и щекочут.
Ребят часто посылали уминать стог. Стог сначала
низкий, широкий, а потом он делается всё уже, всё
выше... Становится опасно — того и гляди, сорвёшь-
ся. А когда кто-нибудь — и чаще всего Женька —
срывался и летел со стога вверх ногами, то и луг и
лес гремели от смеха.
А Трофим по-прежнему один оставался в дерев-
не. Он купался в пруду, выходил иногда на скошен-
ную усадьбу, где Федя пас коз, сидел с ним на бу-
горке. Бегал на ближнюю стройку — строились
Звонковы, Ромашкина семья. Бегал он туда за чур-
ками для игры, за стружками на растопку. Иногда
успевал поссориться или даже подраться с малень-
кой Анютой, которая всё хвасталась, что у неё уже
настоящий дом есть, а Трофим так и будет всегда
жить в соломе.
70
Далеко от дома Трофим никогда не убегал. Чуть
отец позовёт его, а уж он тут, уж он слышит и бе-
жит к нему.
Но случился и с Трофимом грех. Убежал он от
отца да и забыл о нём до самого вечера.
Это было в полдень. Тихо и безлюдно было в де-
ревне. Даже топоры не стучали — плотники отды-
хали в жаркие часы. Плотно лежала пыль на дороге,
неподвижно дремали старые берёзы. Отец уснул в
холодке, свесив на руки свою поседевшую голову,
а Трофим, разморённый жарой, сидел у пруда, бол-
тал ногами в воде н смотрел, как от его ног бросают-
ся врассыпную круглые чёрные головастики.
«А что, рыбы головастиков берут или нет? — ле-
ниво думал он. — Наверно, берут. Только как его на
крючок наткнуть? Наткнёшь, а он, пожалуй, лоп-
нет...»
И вдруг в этой жаркой неподвижной тишине Тро-
фиму послышалось, что где-то промычала корова.
«Что это? — насторожился Трофим. — Откуда-то
корова забрела..’.»
Он прислушался. Но в деревне по-прежнему ле-
жала глубокая тишина. Только жужжал шмель да
невидимый жаворонок пел в небе.
«Показалось!»—решил Трофим. И снова начал
приглядываться к головастикам: «Вишь, как они
тепло любят, так и жмутся к берегу, где сильнее гре-
ет. Большие стали, вон и лапочки чуть-чуть показы-
ваются».
Тут опять промычала корова, но уже громко, от-
чётливо, протяжно. А вот и ещё одна!.. Трофим
встал, оглянулся. Улицу было не видно за шалашом,
по Трофим ясно услышал какой-то шум, шелест тра-
вы, мягкий топот копыт по заросшей дороге. Трофим
выбежал на улицу — и увидел, что в деревню входит
стадо.
71
Впереди шла, покачивая головой, чёрная коро-
ва — рога ухватом, на рёбрах клоки бурой, невыли-
пявшей шерсти. За ней, теснясь и толкаясь боками,
медленно и тяжело шли коровы и тёлки — жёлтые,
пёстрые, тёмно-рыжие... Безрогая тёлочка в белых
чулках, пожелтевших и запачканных, всё оглядыва-
лась по сторонам, отставала, а потом, словно пугаясь,
забивалась в самую середину стада... И вместе с пы-
лью, поднятой копытами, вместе с рёвом и мычаньем
поплыл над деревней тёплый коровий запах...
Трофим не сразу сообразил, чьи это такие исхуда-
лые и запылённые коровы вошли в деревню, и замы-
чали, и заревели на все голоса.
— Дом почуяли, — сказал какой-то мужик, по-
черневший от загара и заросший бородой. Он шёл
мимо Трофима, рубаха его была шибко потрёпана,
одежонка перекинута через плечо, а через другое
плечо и через грудь был намотан у него длинный
кнут.
«Пастух... — догадался Трофим.— Чей это?»
Но тут перед шалашом остановилась рыжая с бе-
лой головой корова и промычала нежно, негромко и
каким-то очень знакомым голосом.
— Рыжонка! — вдруг закричал Трофим. — Ой,
паша Рыжонка пришла! Наше стадо пришло!
72
И, не помня себя, Трофим помчался на луг, где
бабы ворошили сено.
Он бежал по лугу и кричал:
— Дядя Ефим стадо пригнал! Коровы домой
пришли! Наши коровы домой пришли!..
Побросав грабли, бабы сбежались к Трофиму. Все
они были красные от загара, осунувшиеся от устало-
сти, но оживлённые, обрадованные, с заблестевшими
глазами.
Нетерпеливые вопросы со всех сторон посыпа-
лись па Трофима:
— Сынок, а моя чёрная пришла?
— Все пришли или немного?
— А мою комолую не видел, пёструю, безрогую
такую?
— А симменталки наши вернулись?
— А тёлочка там белоногая не бежала?
— А Буян пришёл?
Трофим ничего не мог сказать. Он не разгляды-
вал коров. Он и дядю Ефима-то не узнал — такой он
стал чёрный да бородатый.
Молоденькая доярка Паня, Федина сестра,
всплёскивала руками и всё повторяла:
— А я слышу — вроде коровы ревут! Ой, батюш-
ки! Я слышу — вроде коровы! Да так сама себе не
верю! Посмотреть бы, моих пригнал или нет!
А подруга её, Шурка Донцова, дёргала за рукав
тётю Настасью:
— Пусти сбегать, а? Пусти сбегать!
Трофим оглядывался кругом, отыскивая мать.
— Она в лесу сено стогует, — сказала ему тётка
Федосья. — Не бегай, это далеко, в Сече!
Но Трофим знал дорогу в Сечу. Да и как это он
пе побежит к матери и не скажет ей, что белоголовая
Рыжонка домой пришла, что она остановилась возле
шалаша и замычала — своё место почуяла, а что
73
дядю Ефима он не узнал, думал: чей это мужик обо-
рванный, обтрёпанный да почернелый такой идёт по
деревне?
Трофим бежал по лесной тропочке, мимо скошен-
ных и убранных полянок. Эти полянки были словно
светлые зелёные горенки, окружённые молодым ель-
ником, берёзками и высокими пушистыми цветами
таволги, от которой пахнет мёдом.
Ещё издали услышал Трофим голоса ребят. Что-
то кричали, спорили. А потом вдруг засмеялись все
сразу, да так дружно, что и Трофима смех пробрал.
Он прибавил ходу и выскочил на широкую, затоп-
ленную солнцем поляну.
В зелёной тени, под большими ёлками, на высо-
ком стогу гнездились двое — Ромашка и Стенька;
они, видно, укладывали стог, вершили его. А внизу,
под стогом, барахтались Женька и Козлик. Смех одо-
левал их, и они не могли встать. Груня и Раиса стоя-
ли, подпираясь граблями, и тоже смеялись.
— Он хотел Козлика спихнуть! — кричала свер-
ху Стенька. — Он хотел Козлика!.. А сам оступился!
Ногами по воздуху, как мельница, завертел!..
Женька встал, отряхнулся и увидел Трофима:
— Вот и белый гриб пришёл!
— Ты зачем пришёл? — крикнула Стенька. —
А дома кто?
— Стадо пригнали, — сказал Трофим.
Сразу забыли и про Женьку и про Козлика. Ста-
до пригнали! Коровы домой пришли!
Стенька, словно с горы, скатилась со стога.
— А наша?
Но Трофим не стал больше разговаривать. Он
увидел свою мать, которая выгребала из-под кустов
траву и расстилала её на солнышке.
— Мам! — крикнул Трофим. — Наша Рыжонка
домой пришла!
74
Мать даже охапку выпустила из рук.
— Да ну? Да неужто правда? — И плачущим от
радости голосом закричала куда-то в кусты: — Ба-
бы! Бабоньки! Коровы домой пришли!
Бабы не знали, что делать. Сердце разрывалось:
и домой броситься бы опрометью — и работу оста-
вить нельзя!
— А давайте-ка управимся поскорее, — сказала
Грунина мать. — Поскорей управимся — да домой!
Вот уж тут зашумело сено по лесу, замелькали
грабли, полетели охапки на стога! Уж очень хоте-
лось поскорее узнать, все ли коровы пришли —
и свои и колхозные, дорогие светло-жёлтые симмен-
талки, хотелось поскорее приласкать их, приветить...
Когда наконец собрались домой, через поляны
уже легли густые зелёные тени. Трофим взял у мате-
ри грабли и, навёрстывая своё, поскакал на них вер-
хом. Давно уж он так не веселился — его лошадь
брыкалась, становилась на дыбы, а он охлёстывал сё
веткой орешины, часто попадая себе по босым ногам.
Вдруг мать окликнула его:
— Трофим! А отца-то ты с кем оставил?
И тут же Трофимова весёлость пропала. Он отца
пи с кем не оставил и даже забыл ему сказать, что
уходит от него. Не отвечая матери, Трофим молча
умчался вперёд. Бедный слепой отец, как он там
один, без Трофима? Не случилось ли с ним какой
беды?
ЧТО ДЕЛАТЬ ДЯДЕ ЕГОРУ?
А с Трофимовым отцом и правда случилась беда.
Он проснулся, позвал Трофима, Трофим ему не от-
ветил.
Вдали он слышал голоса, кто-то громко и ожив-
лённо разговаривал, мычали коровы, какое-то двп-
75
жение слышалось в деревне, но ничего не мог по-
нять. Очень хотелось пить, и он ощупью пошёл под
навес, где всегда стояло ведро с водой. Ощупью, с
палочкой, он добрался до ведра, напился. А когда по-
шёл из-под навеса, споткнулся о какой-то чурак,
упал и ободрал об сучок руку. Так и сидел один до ве-
чера, зажимая кровь рукавом, пока она не засохла.
Мать испугалась, увидев кровь:
— Егор! Что случилось?
— Да ничего. Поцарапался.
— А ну, покажи! Дай-ка я тебе завяжу. А ты
слыхал? Корова наша пришла.
— Слыхал. Трофим сейчас был здесь, сказал.
— Только Буян пе вернулся. Вишь, заболел в пу-
ти, прирезать пришлось. Жалко, хороший был бык.
Да две тёлочки пропали... А так все пришли... Ры-
жонка меня всё нюхала, нюхала, а потом как лиз-
нёт... — У неё дрогнул голос. — Как лизнёт прямо в
лицо! Узнала!.. Ах ты, матушка моя!.. Да что ж ты,
Егор, сидишь, голову повесил? Хоть бы порадовался
с нами!
Но дядя Егор махнул рукой и прохрипел:
— Что мне радоваться? Сижу, как чурбан, целы-
ми днями, один шагу ступить не могу. Радоваться!
Живу, только людям мешаю!
Вечером, когда все угомонились на деревне, Тро-
фимова мать пришла к Груниной матери. Груня чис-
тила картошку на ужин и слышала разговор.
— Что делать с Егором? Посоветуй! — сказала
мать Трофима. — Горюет, скучает шибко.
— Да ведь заскучаешь! — ответила Грунина
мать. — От всего мира отрезанный. Дело ему найти
надо. Работу какую-нибудь.
— А что слепой сделает?
— А вот подумать надо... Подожди, я к нему сво-
его мужика пошлю.
76
— Да я его сама к твоему мужику направлю. Мо-
жет, решат что-нибудь.
Дядя Егор и председатель встретились посреди
улицы. Трофим держал отца за руку.
— Это ты, Касаткин?
— Я, Егор. Ко мне, что ли?
— К тебе. Давай поговорим. Просьба у меня...
Они все втроём уселись на бревне.
— Вот какое дело-то, Касаткин. Не могу я боль-
ше без пользы колхозный хлеб есть. Не могу, совесть
мне не позволяет... Не найдётся ли мне какой ра-
боты?
— Ну что ж! Раз совесть не позволяет, берись за
дело. Я уж о тебе думал. А работы — как же нет?
Работы сколько хочешь! Корзинки умеешь плести?
— Да плёл когда-то. Только бы прутьев наре-
зать — сплету небось.
— Корзинки нужны. Крошни. А прежде всего
верёвки нужны... Ты верёвки вил когда-нибудь?
— Не вил. По попробовать можно. Люди вьют —
может, и я совью.
— Верёвки нужны, вожжи, супони... Лошадей
у нас теперь прибавилось — двух из Шатилова при-
слали да двух из Корешков. Сбруя нужна. Тяжи
нужны... А рук не хватает. Вот бы ты нас выручил!
Дядя Егор заметно оживился, приподнял голову,
и даже лицо его как-то посветлело:
— Сделаю. Присылай льну.
— Ну вот п ладно. А насчёт прутьев — не беспо-
койся. У нас в колхозе расторопная бригада есть.
Скажу бригадиру — так они тебе целый воз прутьев
нарежут!
С этого дня у Груни появилась ещё одна забота —
резать ивовые прутья и таскать их дяде Егору.
За прутьями они пошли в пасмурный день, когда
сено разваливать было нельзя.
77
Груня и Стенька резали вдвоём — одна держала,
другая подсекала ножом. Приходилось им лазить в
гущу лозняка, с веток им на голову падали крупные
холодные капли и проскальзывали за ворот.
Ромашка резал один, в стороне, — резал молча,
усердно. Он всегда был молчалив и усерден в рабо-
те. А Женька балагурил.
Он кричал, что нашёл гнездо с птицей, а никако-
го гнезда не было. Тогда он уверял, что птица только
что улетела и гнездо унесла с собой.
Груня слушала его болтовню, молча собирала
прутья, связывала их вязанкой и чуть-чуть улыба-
лась — ох уж и болтун этот Женька!
У неё было очень хорошо на душе. Сегодня с утра
па их усадьбе заложили первый венец стройки...
ПАСМУРНЫЙ ДЕНЁК
Груня рано улеглась спать. На улице было сыро
и темно. Она спала на сене в сараюшке, который
пристроил дядя Сергей к их жилью. Эта постройка
была из кольев и прутьев, а крыша — из еловых ве-
ток. Дождь шумел в густой хвое, будто нашёптывал
что-то... И под этот шёпот сами собой смыкались рес-
ницы и набегали тёплые сны... Вот идёт Груня по до-
роге, стоят по сторонам высокие малиновые травы
и шумят. А где-то далеко слышен голос матери:
— Всё льёт и льёт... Надо бы подождать косить...
Трава погниёт...
— Пожалуй, завтра народ в лес направлю... —
Это отец говорит.
А где они? Голоса всё дальше, дальше. А травы
шумят, позванивают.
Шумно вздохнула под навесом корова и ударила
обо что-то рогом. Лёгкие сны сразу разлетелись.
78
И голос дяди Сергея, совсем близкий за плетёной
стеной, негромко произнёс:
— Там у овражка я ёлку заприметил. Ветром по-
валило. Аж на ту сторону перекинулась... Как мост
над овражком. Вот бы осилить!
— Позови Настасью Звонкову — поможет.
Всё затихло. Корова мерно жевала жвачку. Гру-
ня поцарапала стенку и шепнула в щёлочку:
— Дядя Сергей... ты спищь?
— Сплю.
— Спишь, а разговариваешь?
— А ты чего скребёшься?
— Дядя Сергей, я завтра с тобой в лес поеду.
Мне хочется эту ёлку поглядеть... Я тебе помогать
буду, сучья буду собирать, лошадь держать буду...
Мпе хочется эту ёлку поглядеть, как она — будто
мост... Дядя Сергей, ладно?
Ответом был только глубокий сонный вздох.
«Всё равно поеду, — подумала Груня и поглуб-
же забилась в сено. — Только бы дождик перестал
немножко...»
К утру дождь перестал. Сразу после завтрака дя-
дя Сергей стал запрягать серого корешковского
мерина в роспуски. Груня живо оделась в старую
материну одежонку.
— Ты куда это? — спросил дядя Сергей. — Уж
пе в лес ли?
— В лес!
Дядя Сергей крякнул, затягивая супонь.
— Тугой хомут... А на чём поедешь?
— С тобой.
— На колесе?
— Да я уж примощусь!
— Ну, мостись.
Дядя Сергей положил дощечку на роспуски, и
Груня примостилась сзади. Мерин пошёл крупной
79
рысью. Серые комья полетели из-под копыт. Груня
пригнулась.
— Эй ты, Серый! Не кидайся!
Но комки и брызги летели над головой, стукали
по платку, по спине. Дяде Сергею тоже попадало.
Он вытирал лицо ладонью и понукал:
— Но, но, не бойсь! Давай, давай!
Ехали полем. Воздух был влажный и тёплый, от
земли поднимался пар, сквозь облака мягко просеи-
валось солнце, и шмели гудели над сладко цветущим
клевером.
Колёса мягко вкатились на лесную дорогу. А по-
том запрыгали по корням и заныряли по ухабам.
Комки больше не летели из-под копыт — в лесу Се-
рый шагал медленно и осторожно, разглядывая до-
рогу.
Груня смотрела по сторонам. Лес то подступал
к самой дороге, то отходил, открывая полянки, на ко-
торых нежно синели высокие цветы дикого цикория.
А под ёлками на тоненьких невидимых стебельках
поднимались тройные листики кислинки. И этих
тройчаток было так много, что казалось, лёгкое ря-
бое покрывало стелется и дрожит над самой землёй.
Где-то недалеко послышались голоса. Вдруг за-
трещало, зашумело в древесных вершинах и сразу
стихло. Груня поняла — повалили дерево.
— Наши?
- Да.
Впереди густо зазеленел овражек, набитый за-
рослями калины и бузины.
И Груня увидела ёлку, поваленную бурей. Она
лежала, прямая и ровная, уткнувшись головой в ма-
линник, а её корневище вывернулось и поднялось
над землёй, словно огромная ступня.
Дядя Сергей остановил лошадь.
Кто-то мелькнул среди деревьев. Кто-то тащил
80
охапку больших еловых сучьев с побуревшей хвоей,
которая волочилась по земле.
— Ромашка! — крикнул дядя Сергей, бросая
вожжи иа спину лошади. — Эй!
- Эй!
Груня обрадовалась. И правда — Ромашка!
— Ступай скажи матери, что я приехал!
— Сейчас!
Сучья прошумели, и Ромашка исчез. Дядя Сер-
гей достал топор. У Груни над головой запинькала
синичка.
Груня похлопала рукой по стволу лежащей ёлки.
— Дядя Сергей, а мне что делать?
— А вот сейчас будешь сучья подбирать да тас-
кать в кучку.
Дядя Сергей ловкими, точными ударами срубал
сучья. Коротко звякал топор, и сук с одного удара
падал на землю. Груня обжигалась о крапиву, брала
их по два, по три под мышку, волокла наверх из ов-
ражка и складывала в кучку. Сучья дыбились, то-
порщились и все так и норовили то пырнуть Груню,
то оцарапать её жёсткой хвоей.
По мягкому моху неслышно подошла тётка На-
стасья, Ромашкина мать; протяжно прозвенела пи-
ла, которой задела она за дерево.
— Давай корень отрежем, — сказал дядя Сергей.
Тётка Настасья молча подняла и поставила пилу
на ствол ёлки. Дядя Сергей принял рукоятку, и пила
сначала коротко махнула по стволу раз, другой, слов-
но пробуя голос, а потом загудела ровно, плавно,
ритмично. Не глядя, можно было знать, что пилят
двое сильных, умелых людей, у которых даже самая
тяжёлая работа в руках поёт.
Они работали молча. Лишь иногда бросали друг
другу короткие, отрывистые фразы:
— Сергей, спина-то не болит?
81
— Ничего, потерпим.
— Может, отдохнёшь?
— Распилим — отдохнём.
Груня не спеша перетаскала сучья. Потом подо-
шла к Серому. Лошадь мотала головой и била ногами.
— Что, слепни заели?
Груня сломила густую осиновую ветку и приня-
лась размахивать ею, отгоняя слепней.
— Что же ты только их гоняешь? Ты их бей!
Груня живо обернулась. Из осинника вышел Ро-
машка. Он был в отцовском пиджаке, карманы висе-
ли где-то возле колен, а рукава были завёрнуты.
Мокрая кепка была сдвинута на затылок, и над кру-
тым лбом торчали потемневшие от влаги вихры.
Ромашка подошёл к лошади и с размаху хлопнул
ладонью по её груди.
— Смотри, — сказал он Груне, раскрывая ла-
донь, — во какие припиявились — вся рука в крови!
Огромные, головастые слепни лежали у него на
ладони. Он сбросил их, вытер об траву руку, но уже
не отошёл от Серого. Он хлопал его то по брюху, то
по ногам, то по груди.
— У-у, кровопийцы!.. Гудят, как «мессершмит-
ты» какие!
— Ромашка, — взмахивая хворостиной, кричала
Груня, — куда ты под самые ноги-то лезешь? Уда-
рит ведь!
— «Ударит»! Дурак он, что ли?
Чаще-чаще запела, зазвенела пила и примолкла.
И в тот же момент с глухим стуком упал в траву от-
пиленный конец ствола.
— Отдохни, — сказала тётка Настасья.
— Надо, — улыбнулся дядя Сергей и сверкнул
зубами. — Порченый конь шибко не бежит!
Он сел на пенёк и стал свёртывать цигарку. Тёт-
ка Настасья взяла топор и принялась счищать с брё-
82
вен жёсткую лиловато-серую кору. Свежий срез,
светлый и круглый, глядел сквозь зелень, как луна.
— Во какую распилили! — сказала Груня.
Она присела недалеко от дяди Сергея и устави-
лась на него, встревоженная своими мыслями.
— Дядя Сергей, а что мне подумалось...
— Что же?
— Дядя Сергей... Вот мы землю копаем... Лес во-
зим... Строимся... А ведь война-то ещё пе кончилась?
— Ну и что?
— Ну, а вдруг немец обратно придёт?
У дяди Сергея слегка сдвинулись брови:
— Никогда!
Дядя старательно притушил окурок, встал и, раз-
миная больное плечо, снова взялся за пилу.
— Что ж я сижу? — спохватилась Груня. —
Хоть щенок набрать!
Из лесу шли пешком. Серый, покачивая головой,
крепко упираясь ногами, тащил тяжёлые брёвна.
Солнце прорывалось сквозь поредевшие облака, па-
дало жёлтыми пятнами на ухабистую дорогу, на жё-
сткую лесную траву — там острым огоньком вспых-
нула росинка на листке, там засветилась янтарная
головка бубенчика... Груня шла с охапкой щепок
в фартуке, напевала что-то и весело поглядывала
кругом.
ГОСТЬ С МЕДАЛЯМИ
Груня проснулась на рассвете. Пастух хлопнул
кнутом против дома, словно из ружья выстрелил.
И тут же услышала разговор — мать разговари-
вала с соседкой Федосьей.
— У Цветковых парень пришёл.
— Виктор?
— Виктор. Сегодня ночью пришёл. Сейчас я ко-
83
рову выгоняла — Аннушку видела. Говорит, с меда-
лями.
— Совсем или как?
— Ну, какое «совсем»! Ещё война не кончена —
как же совсем-то отпустят? Это уж если ранен тяже-
ло, как вот наш Сергей. А этого — либо в отпуск, ли-
бо после болезни отдохнуть послали...
— Счастье людям! — вздохнула Федосья. —
И живы... и в медалях... А мой лежит где-то в сырой
земле — и могилки нету! /к тут приходят, руки-ноги
целы, да ещё с медалями....
— А что же, тебе легче было бы, если бы этот то-
же без рук или без йог пришёл? — упрекнула её
мать. — Да тут только радоваться надо — пусть хоть
кому-нибудь счастье. Да побольше, побольше бы это-
го счастья! А горя-то мы все и так уж хлебнули —
пе знаешь, как и сердце вынесло!
Груня открыла глаза. В стенах сараюшки свети-
лись лазоревые щели.
«Раисин брат пришёл, — сообразила она. — Вот
теперь будет Раиса задаваться! Теперь её и вовсе на
работу не пошлёшь... А интересно поглядеть, какой
он теперь стал, Виктор-то?»
Ласточка повторяла свою милую однообразную
песенку. Сквозь щели тянуло свежестью. Рано ещё...
Груня получше закуталась в своё лоскутное одеяло
и закрыла глаза.
Проснулась она лишь к завтраку. Стенька буди-
ла её:
— Груня! Грунька! У Цветковых Виктор при-
ехал!
— Вот так новость! — ответила Груня, не откры-
вая глаз. — Я эту новость давно знаю.
— Откуда?
— Во сне видела.
После завтрака отец сказал Груне:
84
— Ты сегодня свою бригаду веди на луг. Там се-
но лёгкое, да и немного его — убирайте одни. А боль-
шая бригада пойдёт па клевер.
Груня пошла собирать ребятишек. Ромашка и
Федя уже стояли среди деревни с граблями.
Анюта и Поля-Полянка тоже приволокли грабли.
Их от пастуший освободили — теперь в деревню вер-
нулись настоящие пастухи.
Трофим тоже пришёл. Отец был занят — он вил
верёвки, и Трофим ему был не нужен.
Вскоре пришёл и Женька.
— Ребята, а Раису-то звать или нет? — нереши-
тельно сказала Груня.
— Отчего же не звать? — удивился Ромашка. —
Если брат приехал, так и работать не надо? Давай
хоть я за ней пойду!
— Да давай хоть и я! — сказал Женька.
— Грунь, давай я сбегаю? — подскочил Коз-
лик. — Я живо!
А Трофим глядел молча: кто пойдёт Раису звать,
за тем и он увяжется.
— И что это вам всем сегодня Раиса очень пона-
добилась? — сказала Стенька.
85
Л Груня засмеялась:
— Ой, ребята! Ну и чудаки! Не Раиса им пона-
добилась — им уж очень хочется Виктора поглядеть.
Да не торопитесь, увидите. Авось прятаться в кузне
от вас не будет — выйдет па улицу!
И тут же, словно подслушав Грунины слова, в ни-
зеньких раскрытых дверях кузни появилась фигура
военного.
Молодой сержант Виктор вышел на улицу и огля-
делся кругом. Солнце золотом и серебром зажглось
в медалях, мягко засветилось в начищенных сапо-
гах. Ребята притихли — вот так Виктор Цветков, ка-
кой важный стал!
Л Виктор мерным шагом подошёл к ним:
— Здорово, братва!
— Здравствуй!..
— Чего стоите с граблями? Кого ждёте?
Ребята, переглянувшись, молчали. Груня покрас-
нела.
А Виктор смотрел на них, еле сдерживая улыбку
па пухлых губах.
— Вот так работнички! И этот тоже с граблями.
Как тебя зовут, беляк?
— Трофим.
— А! Егоров сынок! А эти две пичужки чьи?
Подросли за войну —никого не узнаешь!
— Это Анюта Дарьина. А это Полянка, Мироно-
ва внучка.
— И все на работу собрались? Ну молодцы, ре-
бята!
Виктор, не вынимая рук из карманов, нагибался
к маленьким, смеялся, а медали тонко позванивали
на его тёмно-зелёной гимнастёрке.
— Так кого же вы ждёте? А?
— Вашу Раису ждём, — вдруг решившись, ска-
зал Ромашка. — Всегда канителится.
86
— Раиса! — закричал Виктор. — Ну,, ты что ж
там сидишь? Не видишь — люди ждут?
Раиса вышла, не спеша взяла грабли, прислонён-
ные к стене кузни.
— Нехорошо, — сказал Виктор, — очень даже
нехорошо. У пас бы тебе за опоздание живо наряд
дали.
— Мы сегодня на луг, ребята, — сказала Груня,
поднимая грабли на плечо. И, уходя, улыбнулась
Виктору, словно это был её родственник, а не Раи-
син: — Приходите к нам на луг — покосничать!
— Приду! — весело ответил Виктор. — Обяза-
тельно приду! Готовьте грабли!
Дня два покрасовался по деревне молодой сер-
жант, а на третий снял с себя гимнастёрку с медаля-
ми, вместо неё надел голубую майку, а вместо начи-
щенных сапог — тапочки и пошёл с колхозниками
косить клевер.
После обеда, когда Виктор отбивал косу, Раиса
подошла к нему и стала рядом, прислонившись к бе-
рёзе. Она медленно заплетала волосы и, не глядя на
Виктора, ждала, когда он заговорит. Но Виктор, не
отрываясь, стучал молотком по краешку лезвия и
был этим очень занят.
— Зачем-то гимнастёрку с медалями снял, — не
глядя на брата, сказала Раиса, — зачем-то косить по-
шёл!
Виктор быстро взглянул на неё:
— Это про кого?
И опять застучал по косе. Раиса вытащила из
кармана узенькую синюю ленточку и сердито встрях-
нула её.
— Как будто он колхозник! Не пойдёшь ко-
сить — никто и не заставит. Не имеют права.
Виктор легонько потрогал большим пальцем
сверкнувшее па солнце лезвие.
87
— А я сам себя заставлю! Вот ты и то работать
ходишь, а я буду дома сидеть?
— А я захочу и не пойду, — проворчала Раиса.
Но так тихо, что Виктор её не расслышал.
И когда он ушёл, продолжала:
— Сам себя заставляет! Вот чудной у нас Вик-
тор. Если бы ко мне Грунька не привязывалась, я бы
ни за что на работу не пошла. Пошла бы на луг за
столбецами, искупалась бы... С маленькими ребя-
тишками поиграла бы. Они смешные: что скажешь—
верят, куда пошлёшь — всюду бегут... Ну, а потом
повязала бы кружева... Ах, хорошо бы кружева свя-
зать, по крючка пет и ниток нет... Были бы у меня
нитки и крючок — вот бы я сколько кружев навяза-
ла! Но вот в поле на работу ходить — ой, да никогда
не стала бы!
РАИСЕ СОВЕСТНО
Виктор очень скоро подружился с городищенски-
ми ребятишками. В первый же свободный вечер, ко-
гда ещё не погасла заря, а уже засветились первые
звёзды, он пришёл к двум подружкам — Груне и
Стеньке — на брёвнышко под сиренью.
— Ну, девчата, как работали?
— Ничего... —сдержанно ответила Груня.
Груня сидела опустив глаза, а Стенька хихикала
и пряталась за её плечо.
— Небось грабли бросили, а сами за ягодами?
— Да, как же... А сено убирать кто будет?
— Ба! А вам-то что? Ваше дело — в куклы иг-
рать!
— Да, как же!.. А скотину чем кормить? Тогда и
коровы подохнут...
— Ну и пусть!
88
Груня сердито подняла голову. Но, взглянув на
Виктора, поняла, что он шутит, дразнит её, и они оба
засмеялись.
Женька увидел, что Виктор сидит с девчонками,
и тут же присоседился к ним. Откуда-то взялся Коз-
лик. Потом пришёл и Ромашка. Раиса тоже хвати-
лась брата, прибежала, оттеснила Груню и села в се-
рёдочку между ней и Виктором.
Женька стеснялся недолго.
— Ты гвардеец?
— Гвардеец. А ты по чём узнал?
— Как по чём? А значок-то?
— Молодец. Понимаешь.
— А медаль у тебя за что?
— За отвагу. За то, что когда немец на меня пи-
кировал, я от своего орудия не отошёл. Он в меня
бомбы бросал, а я в него стрелял. Одного сшиб. Дру-
гого сшиб. А третий притрафился — и в мою бата-
рею. Как бахнул — так вся батарея и разлетелась.
И я сам на воздух поднялся — думал, конец. Да вот
отлежался в госпитале, ничего. Поеду скоро опять
добивать фашистов!
И едва Виктор умолк, на него, как горох, посыпа-
лись вопросы:
— А как же ты взлётел-то?
— А шибко тебя об землю ударило?
— Сам встал или потащили тебя?
— А страшно было?
И Виктор не отмахнулся, как дядя Сергей. Он
рассказывал долго, подробно...
Когда завыла над головой бомба, он уж знал, что
ударит сейчас в его расчёт. Это была страшная ми-
нута. Но он всё-таки стоял у орудия и стрелял, и его
бойцы стреляли.
Когда бомба ударила, его вдруг подхватило,
перекинуло через орудие и швырнуло на землю...
89
И показалось ему, что у пего нет ног —совсем он
их не чувствовал... Приподнялся на руках: хоть и
нет ног, а отползать надо. И потащился на руках...
Протащился сколько мог да и упал. Тут подбежал
санитар:
— Где больно? Куда ударило?
— Не знаю. Посмотри ноги...
Ну, оказалось, ничего. Цел остался. Ноги только
онемели. Полежал в госпитале — отошёл...
Долго сидели ребятишки, пока не вышла Груни-
на мать и не позвала её домой. Тут и Виктор спохва-
тился:
— Ну, я пойду к девчатам, а вы — марш по
домам!
— А завтра ещё придёшь?
— Обязательно!
И когда он, насвистывая песенку, пошёл к де-
вушкам на канавку под берёзами, ребятам казалось,
что он от них и не уезжал никогда — свой, городи-
щенский, Виктор Цветков.
Они вспомнили, как Виктор, бывало, водил лоша-
дей в ночное, как он однажды разогнал жеребца да
и слетел с него среди деревни. Девчонки тогда со-
всем его засмеяли!
Вспомнили, как с чёрной клеёнчатой сумкой бе-
гал Витька Цветков в школу... А потом ушёл учить-
ся в район, в десятилетку... Тут уж его стали редко
видеть, только по воскресеньям. Пробежит по дерев-
не на лыжах — и нет его. Но лишь растает, бывало,
снег, лишь обсохнет земля — в первый же праздник
с утра появляется Виктор на зелёном выгоне с фут-
больным мячом. И вот уж тогда крик стоит, вот уж
бой идёт на выгоне! Азартная команда была!..
И вспомнили они городищенских ребят, ушед-
ших на войну: Кольку Миронова, убитого под Рже-
вом, старшего Ромашкина брата Вапю, пропавшего
90
без вести... Вспомнили кудрявого Ганю Горелкина,
Ваську Жучка, плясуна и забияку, Павлика Лукош-
кина, румяного и тихого, как самая тихая девушка...
Сражаются они на разных фронтах. Изредка то от
одного, то от другого залетает в Городище письмецо.
А Виктор, уходя от ребятишек, и сам как-то не-
ясно понимал, где его товарищи: там ли, под берёза-
ми, или тут, на брёвнышке. Ему показалось, что со-
всем недавно он сам был вот такой же загорелый
парнишка в подсученных штанах, с вихром на ма-
кушке.
Виктор часто рассказывал ребятам о войне.
О тяжких боях, когда орудия грохотали по многу
часов подряд и снаряды рвались, как бешеные, и не
давали носа высунуть наружу... О том, как иногда
суток по десять не видели крыши над головой, спали
прямо на снегу и костров не разводили, чтобы не
выдать себя врагу...
О дальних переходах рассказывал, о том, как,
смертельно усталые, шли они в весеннюю распутицу
по колено в снеговой воде.
Рассказал им, как он подорвал два танка у гене-
рала Гудериана. А потом прямо под носом у врагов,
замаскированный, пробрался к мосту и взорвал его.
Немцы к реке подходят, а мост кверху летит!
Ребята слушали, не сводя с него глаз. Особенно
Женька. Военная слава Виктора ошеломляла его.
— Виктор, а воевать страшно?
— Наверное, страшно. Не знаю. Когда бой идёт,
об этом не думаешь.
— Эх, мне бы пушку! Самую большую бы!
— А почему большую? Ловчее под неё пря-
таться?
— О, я бы не прятался! Я бы им бабахнул как
следует. Вот здорово такая бьёт, наверно, а?
— А «катюшу» не хочешь?
91
if /Пеньки даже дух захватило:
— О! Кабы мне «катюшу» дали — я бы их засы-
пал! День и ночь палил бы!
А Раиса гордилась. И так важно держалась, буд-
то не Виктор, а она подбила Гудериановы танки,
будто не Виктор, а она стояла у зенитного орудия
под вражеским огнём.
И когда Груня звала её на работу,’она не упуска-
ла случая, чтобы сказать:
— А что ты хозяйничаешь? Что твой отец пред-
седатель? Подумаешь! А мой брат Гудериана побе-
дил!
Виктор не обманул ребят — пришёл к ним на по-
кос. Было очень жарко, всех разморилоj сено было
душное и тяжёлое — долговязая лесная трава. Но
когда увидели, что идёт к ним Виктор со своими
большими граблями, то сразу подбодрились. Ожили,
загомонили, как птичий выводок.
— А ну-ка, дай я охапочку наберу!
Виктор размахнулся граблями, чуть не делую
скирдушку пригрёб к ноге, поднял охапку выше го-
ловы и понёс... Сразу четверть лужайки опустела.
— Вот так охапочка! — засмеялась Стенька и
присела от смеха. — Вот так охапочка!
— Скорей вал заваливайте, — кричала Груня,
торопливо работая граблями, — скорей! А то Викто-
ру набирать нечего!
Ребята все сразу со смехом бросились заваливать
сено. А Виктор подошёл, взмахнул граблями раз,
другой, третий — и опять весь вал загрёб и понёс в
скирдушку.
— Скорей! — снова закричала Груня.
И снова, толкаясь и смеясь, торопились завали-
вать...
Ребятишки раскраснелись, запыхались, волосы
у них взмокли от пота, у Ромашки вихор так и тор-
92
чал кверху — словно его корова со лба лизнула. Но
зато сено убрали так быстро, что и сами удивились.
— Во как! Будто ветром подмело!
А вы, как я погляжу, работать умеете, — ска-
зал Виктор. — Ничего, проворные!
— А то как же! — отозвалась Стенька. — А то
разве не умеем!
— Ещё и не такие работы делали, — вытирая ли-
цо подолом рубахи, прогудел Ромашка. — Мы вес-
ной поле под овёс заступами вскапывали... А это
что!.. Гулянки!..
— Заступами под овёс, — задумчиво повторил
Виктор, — да... Это, пожалуй, не легче, чем нам на
фронте...
Карие глаз£ его вдруг стали ласковыми.
— Ах, ребятишки, — сказал он, — вы ещё и не
знаете, какие вы большие герои!
Раиса только фыркнула:
— Герои! С граблями да с лопатами!
Виктор посмотрел на неё неодобрительно:
— А ты думаешь, что герои только с винтовками
да с пулемётами и бывают?.. Ну, а что ж тот овёс —
уродился? — спросил Виктор.
— А пойдёмте посмотрим! — живо ответила ему
Груня. — Поле недалеко:!
Женька подскочил:
— Пойдёмте! И то, давно на том поле не были!
— А что там смотреть? — лениво сказала Раи-
са. — Тащиться туда!.. Ну, овёс и овёс— чего инте-
ресного?
— Тебе, конечно, смотреть неинтересно! — ска-
зал Ромашка. — Ты поле не копала, так чего ж тебе
на овёс смотреть?
— Как это не копала? — задористо начала Раи-
са, но слегка покраснела и умолкла.
Виктор с удивлением поглядел на неё.
93
— Немного, — продолжала она, — но всё-таки...
— Ну, пойдёмте, пойдёмте! — закричала Стень-
ка. — А то скоро сено сгребать.
И все нестройной гурьбой пошли на поле.
Овёс был недалеко, на бугре за деревней. Ещё из-
дали видно было, как блестит и переливается овся-
ное поле, как идут по полю медленные серебристые
волны. А когда подошли ближе, овёс встал перед
ними густой синеватой стеной, и тяжёлые чеканные
кисти его, казалось, погромыхивали под ветром.
— Вот это овёс! — закричал Женька. — Вот так
богатырский овёс! Это всё потому, что я копал да
разные слова приговаривал: «Уродись ты, овёс, что-
бы ты высокий рос, чтоб ты рос-перерос, выше ёлок
и берёз!..» Вот он и вырос!
— Приговаривал! А что ж мы не слышали?
— А я шёпотом!
— Вот теперь и лошади сыты будут, — негромко
сказал Ромашка.
— А как руки болели тогда, — вспомнил Коз-
лик, — даже плечи не разогнёшь!
Виктор задумчиво поглядел на ребят, на каждого
отдельно. И спросил как бы про себя:
— Болели?
— О, ещё как! — тихо сказала Груня.
— «О, ещё как»! — засмеялся Женька. — А всё,
бывало, не сознавалась!
Груня засмеялась тоже:
— А мне и нельзя сознаваться — я ведь брига-
дир!
— Ты бригадир? — удивился Виктор. — Как же
я до сих пор этого не знал? А ведь я думал, брига-
дир — Ромашка. Я даже и не спрашивал!
Виктор глядел на Груню и как-то ещё не верил.
Эта тихая тоненькая девочка несёт такую трудную
заботу и справляется.
94
— Но ведь ты же и сама работаешь?
— А как же! Я ещё всех больше работать долж-
на. Ведь на бригадира-то все смотрят!
— У вас, значит, и трудовые книжки есть?
— А как же! Конечно, есть. Вот они, со мной. —
Груня легонько хлопнула по своему туго набитому
карману. — Я их всегда с собой ношу, чтобы тут же,
в поле, записывать. А то забуду ещё.
— А ну, покажи мне ваши книжки! — Виктор
протянул к ней руку. — Покажи, покажи!
Раиса как-то встрепенулась, словно хотела встать
между ним и Груней. Но Груня уже отколола булав-
ку, которой был зашпилен карман, и подала Виктору
стопочку маленьких учётных книжек:
— Вот. Все здесь!
Виктор не торопясь просмотрел книжки и особен-
но внимательно просмотрел Раисину книжку, всю
перелистал.
Раиса, отвернувшись, молча перебирала пальца-
ми шуршащую овсяную кисть.
Виктор отдал книжки Груне:
— На, убери. Молодец, бригадир!
А потом повернулся к сестре. И никакой ласки,
никакой улыбки не было у него в глазах.
— Эх ты, работница! Книжка-то пустая совсем.
Хоть бы ты подруг постыдилась.
Раиса не подняла головы, ие подняла глаз. Она
покраснела до бровей и, закусив губу, резким движе-
нием обрывала овсяные зёрна.
«Вот тебе! — подумала Груня. — Это тебе за
всё!»
Но тут же ей стало жалко Раису.
— Вы её не ругайте, — сказала Груня, — она те-
перь лучше работает... Она привыкает...
Но Виктор, не взглянув на Раису, сунул руки в
карманы и пошёл вперёд по узенькой белой дорожке.
95
— Я бы на её месте сквозь землю провалилась! —
шепнула Груне Стенька.— Прямо сквозь землю про-
валилась бы!
Ребята в молчании гуськом потянулись за Викто-
ром. Раиса шла сзади всех и ни на кого не глядела.
МЕЧТЫ
Проходили дни, неудержимые, яркие летние дни:
солнечные, залитые жарой, полные движения и ра-
боты, и тихие, пасмурные, когда отдыхали руки, но
осаждали заботы о намокшем сене, о созревающем
урожае. А урожай уже стоял у ворот, могучий, весё-
лый и грозный. Хватит ли рук убрать рожь, успеют
ли за погоду ухватить яровые, не застигнет ли мороз
картошку в поле?
Рук мало, лошадей мало, машин нет — пи жатки,
ни веялки.
Но глаза страшат, а руки делают. Хоть и охал от
дум но ночам Грунин отец, однако дела шли своим
чередом. Побелела рожь — весь колхоз ушёл на
жниво. Что дороже хлеба в крестьянском хозяйстве!
А сено оставили на ребятишек. Уж не маленькие,
грабли в руках держать умеют — уберут, насколько
сил хватит!
И ребятишки убирали. Даже небольшие стожки
сами складывали. Рано узнали они, как болят ру-
ки и плечи после тяжёлых охапок, как от граблей
больно вздуваются и лопаются пузыри на ладонях...
И ссорились они на работе, и мирились, и пели, и ра-
довались... А иногда и плакали от какой-нибудь бе-
ды. Напорет кто-нибудь ногу на вилы, или неустой-
чивый стог ветром опрокинет, или на пчелу насту-
пит какой-нибудь человек — вот и беда!
А главное — крепко дружили. И пи ссоры, ин
96	3
1
драки не вредили этой бесхитростной ребячьей
дружбе.
Виктора проводили. Он уехал на девятый день —
хотя отпустили его па четырнадцать. Мать плакала,
пе пускала его:
— Куда ты! Ведь начальники велели тебе отдох-
нуть — ну и отдохни!
— Я уж отдохнул, мама! — отвечал Виктор. —
Отдохнул. Всё! Не могу больше. Люди воюют, а я,
здоровый бугаи, буду дома сидеть?
Дед Мирон утешал тётку Анну:
— Чем скорей фашиста прикончат, тем скорей
домой вернётся!
— Вернётся ли? — плакала тётка Анна.
— Вернусь, мама, вернусь! — отвечал Виктор.—
И чего ты плачешь? Что ж, по-твоему, мне за горном
в кузне схорониться да сидеть, пока мои товарищи
немца бьют?
— Да я не говорю! Кто ж это говорит — схоро-
ниться !
Виктор много не разговаривал. Собрал свою ко-
томку, обнял мать, простился с колхозниками и по-
шёл. В этот день он был не такой румяный, как все-
гда, и улыбки не было на пухлых губах. Уходя, он в
последний раз оглянулся на свою мать. Опа, обли-
ваясь неудержимыми слезами, неподвижно глядела
ему вслед. Он понимал: мать не может не плакать,
когда сын уходит из дому, может быть, навсегда.
Ребятишки провожали Виктора до самого шоссе,
до того места, где когда-то весной, в грязь и холод,
сгружали картошку с машины. Всем было грустно.
— Вы там поскорее с немцем-то! — говорил
Женька. — Разбивайте его дотла!
— Разобьём, конечно, — отвечал Виктор. — Вы
посмотрите, что делается, ребята! На Брянском
фронте наши наступают. Слышали? Упорные насту-
Село Городище	Оу
нательные бои! Отборные части немецкой армии раз-
громлены! Орёл взят... Белгород взят... А вы говори-
те! Уж теперь погнали, так назад не пустим!
— Напиши нам письмо,— попросила Груня.
— Обязательно напиши! — твёрдо сказал Ро-
машка.
— Обязательно напишу, ребята! Ну, давайте
прощаться. Машина!
По шоссе шла грузовая машина. Виктор поднял
руку, машина остановилась. Он живо влез в кузов,
помахал рукой:
— До будущего года!
И умчался.
Ребята стояли и глядели вслед до тех пор, пока
не улеглась пыль на шоссе. А потом, примолкшие,
пошли домой.
Раиса плакала. Груне тоже очень хотелось запла-
кать, в серых глазах её так и бегали слезники.
— Давайте, будто мы танкисты, — сказал тогда
Женька, — и будто мы едем в танках на фронт!
Р-р-р... Смирно!.. Внимание! Враг перед нами!
И все зашумели, будто танки. Палили по врагу
из пушек, строчили из пулемётов. И не заметили,
как снова смех и веселье вернулись к ним.
День за днём проходил август, красивый, бога-
тый месяц. Кое-где на берёзах замелькала желтизна,
будто солнечные брызги застряли в тёмной зелени.
Уже подрывали попемногу молодую картошку на
огородах, уже приносила мать к завтраку и к обеду
пучки зелёного лука с грядки и выкладывала из
фартука на стол только что собранные, ещё мокрые
от росы огурцы...
В полях, тихих и жарких, больше не пели жаво-
ронки. Только ходил ветерок по яровым и озимым
хлебам да солнце старательно пригревало и золотило
колосья. Овёс был ещё зелёный, почти синий к кор-
ню, но кудрявые головки его уже посветлели и нача-
ли желтеть... А рожь стояла вся светлая, вся жёлтая
и клонилась книзу и шуршала сухим жёстким коло-
сом...
На десятый день августа Груня сказала своей
бригаде:
— Ребята! Сегодня сено — последочки. Убе-
рём — и всё! А завтра — в поле, снопы подтаски-
вать.
Сено пышным серо-зелёным лоскутом лежало на
лужайке. Груня первая шла в ряду — подхватывала
граблями лёгкие клоки и перебрасывала на другую
сторону. За ней шла Стенька. За Стенькой — Раиса.
А уж дальше начинался мальчишеский ряд. Ромаш-
99
ка шёл последним и ворчал, что ему с граблями по-
вернуться негде, что ему просто ходу не дают.
Зато, когда поворачивали обратно, первым ока-
зывался Ромашка. И тут уж он, раскрасневшись, как
клюква, из сил выбивался, чтобы обогнать ребят, и
уходил от них вперёд шагов на пять.
— Я вас попарю! — бурчал он. — Работать так
работать!
Пока сохло поворошённое сено, ребята уселись и
улеглись отдыхать в холодке, под большой старой
берёзой, которая одиноко стояла на краю лужайки.
Тянуло ветерком, чуть-чуть играли над головой мел-
кие берёзовые листья. Груня сидела, прислонившись
к стволу, и глядела на светло-жёлтую дранковую
крышу тётки Дарьиной избы, которая уже подня-
лась над палисадником.
Вот и строится Городище... Вот и не надо разбре-
даться в разные стороны. И новая изба с малиновы-
ми наличниками не приснилась ей—нет, крепкий
сруб из чистых округлых брёвен венец за венцом
растёт на пепелище.
В ту же сторону глядел и Ромашка. Он тоже ви-
дел Городище, он видел даже стены своего нового
дома. Но мысли его были о другом...
— Вот был бы я председатель, — вдруг сказал
он, — я бы...
Все дружно рассмеялись:
— Ох, уж и председатель! Ну и председатель!
— А что ж? Я бы...
— Ты бы сразу весь колхоз и разогнал! — сказал
Женька. — Тому — стукушку, тому — колотушку!..
Живо управился бы!..
— Дураки! — беззлобно сказал Ромашка. И, за-
кинув руки за голову, стал глядеть в небо.
Но, помолчав, продолжал:
— Я бы таких лошадей завёл! Я бы таких лоша-
100
дей! Они бы у меня из упряжки рвались. Эх, видел я
жеребца в совхозе — Бронзовый зовут. Тёмный, ка-
рий такой, блестит, будто маслом смазанный!.. Голо-
ву поднял — не достанешь! А глаза так и сверкает,
как молния. А как запрягли — эх, буря мглою небо
кроет! Как подхватил с места, только сиди! Вот та-
кого жеребца я завёл бы, а рабочих лошадей полный
двор паставил бы. Они бы у меня сытые были, креп-
кие. Никакого воза не боялись бы!
Женька живо приподнялся и сел на старую кро-
товую кочку.
— А я бы... я бы нет! Я бы сразу всякие машины
завёл. Я бы сейчас, как весна, па пашню трактора
двинул бы, каждый по шесть лемехов, да две бороны
сзади... В одну сторону прошёл — шесть борозд, в
другую — ещё шесть борозд. Пошли, загудели —
только лемеха посверкивают!
— Тракторам-то бензин нужен!
— А лошадям-то овёс! Не всё равно? У меня бы
дня три-четыре — и всё в поле зачернело бы. Сей! Ну
уж, а сеять, Конечно, тоже не с лукошком бы вышел.
Сейчас бы у меня сеялки пошли, они бы у меня семе-
на-то по полю по зёрнышку разложили бы... Ну, а уж
осенью — пустил бы я комбайны по полю, как кораб-
ли по морю! Уж душа не дрожала бы, что рожь осып-
лется, — только мешки подставляй.
— Понимаешь ты! Лошадь — живое существо!
Ведь она всё соображает, всякую дорогу помнит...
Ведь с ней разговаривать можно. Поглядит на тебя
глазом — ну, только слова не вымолвит! А машины
что? Железо да дерево!
— А ты много понимаешь! А машина разве пе
соображает? Побольше, чем твоя лошадь, сообража-
ет. А ещё и побольше, чем человек, и нигде не оши-
бётся. Вот попробуй-ка сделай, что машина сделает!
— Но ведь лошадь ласку чувствует!
101
— А машина не чувствует? Вот пе смажь её да не
походи за ней — она и работать пе будет. Эту, брат,
тоже не обманешь. Нет, был бы я председатель — у
меня всё хозяйство на машинах ходило бы, даже во-
ду из колодца у меня вёдра сами доставали бы.
Груня сорвала цветок журавельника, который
ютился у самого ствола берёзы.
— А если бы я была председатель, — сказала
Груня, разглядывая жёлтые тычинки в голубом
венчике, — я бы и машины завела и лошадей. Пу-
скай бы все работали. Косилка косит, а лошадь её
тащит...
— Может и трактор тащить!
— Нет, не может трактор. — Груня отбросила го-
лубой цветок. — Он своими шипастыми колёсами все
луга покорёжит. И сено из лесу — на чём повезёшь?
Па лошади. А хлеб сдавать на чём везти? Опять на
лошади...
— У меня бы хлеб на грузовиках возили.
— На грузовиках-то хорошо, пока сухо. А как
грязь — так все твои грузовики на дорогах станут.
Нет, была бы я председатель — у меня бы полный са-
рай всяких машин был и полный двор лошадей.
— И коров, — добавила Стенька.
— Да, и коров. Чтобы молока, сметаны всем
сколько хочешь! Полные бидоны, полные бочки!
Стенька оживилась:
— А коров-то не простых надо, надо ярославок,
чёрных с белым — они молочные!
— И потом, — Груня провела рукой вдоль гори-
зонта, — по всей деревне насажала бы всяких цветов,
больших цветов, садовых. Чтобы как начиналась вес-
на, так вся наша улица зацветала бы — и голубым, и
белым, и красным, и розовым... И до самой осени цве-
ли бы у нас в палисадниках алые цветы — мальвы!
Ах, было бы красиво у нас!
102
— А я бы — нет! — прервала Стенька. — Я бы
лучше везде, везде яблонь насажала. Как началась
весна, так всё белым цветом покрыто. А подошла
осень — тут ранеты поспевают, там белый налив, тут
коричневые, там антоновка... И даже под ноги пада-
ют! Ешь сколько хочешь!
Стенька даже причмокнула, будто яблоки уж у
неё в подоле были.
— А что, ребята, — задумчиво сказал Женька, —
если бы взяться! Если бы как взяться!
— Да ничего страшного, — своим твёрдым, спо-
койным голосом сказал Ромашка. — Ну, скажем, ло-
шадей и машины заводить мы пока ещё не доросли,
а вот яблони — почему бы нет?
Груня привстала на колени. Мечта вдруг откуда-
то из-под облаков спустилась на землю и от этого
стала ещё пленительнее.
— Ребята! Ромашка! Женька! И правда, давайте
подумаем! Давайте, давайте подумаем!
— Цветов насажаете, а колхоз разорённый, — не-
ожиданно сказала Раиса скучным голосом. — Ещё
сколько домов строить, и скотного двора нет — ско-
тина зимой на улице помёрзнет...
— Дома построят. И новый двор будет, — ответи-
ла Груня.	.
Она глядела куда-то вдаль — ей вспомнился ве-
сенний день, розовый кусочек разбитого блюдца,
скворец над пожарищем и незнакомый человек в ки-
теле, важный, спокойный человек с усталыми глаза-
ми... Груня снова услышала сказанные тогда слова:
«...Избы будут новенькие... жёлтые, со смолкой.
Засверкают окнами. И стадо пойдёт по деревне...
И петухи запоют. И скотный двор новый поставим,
со стойлами... Только очень крепко работать надо!»
— И новый двор поставим, — повторила Груня
вслух, — со стойлами. И школа будет. К осени.
103
— Говорит, будто она знает!—засмеялась Стень-
ка. — Тебе-то откуда знать?
— Да уж я знаю, — загадочно улыбнулась Гру-
ня, — я всё знаю.
Протекло несколько светлых, задумчивых минут.
Налетел ветерок, зашуршали, зашумели берёзовые
листья над головой...
Груня вскочила, взяла грабли, подняла клок сена,
пОмяла в руках:
— Думается — поспело. Наверно, убирать пора.
Ромашка, погляди, ты лучше понимаешь!
Ромашка важно пощупал сено — почти невесо-
мые стебельки ломались в руках.
— Пора, — сказал он.
И взялся за грабли.
ДЕВОЧКА ИЗ ГОРОДА
ВСТУПЛЕНИЕ
КАК ДЕВОЧКА В СИНЕМ КАПОРЕ ПОЯВИЛАСЬ
В СЕЛЕ НЕЧАЕВЕ
Фронт был далеко от села Нечаева. Нечаевские
колхозники не слышали грохота орудий, не видели,
как бьются в небе самолёты и как полыхает по ночам
зарево пожаров там, где враг проходит по русской
земле. Но оттуда, где был фронт, шли через Нечаеве
беженцы. Они тащили салазки с узелками, горби-
лись под тяжестью сумок и мешков. Цепляясь за
платье матерей, шли и вязли в снегу ребятишки.
Останавливались, грелись по избам бездомные люди
и шли дальше.
Однажды в сумерки, когда тень от старой берёзы
протянулась до самой житницы, в избу к Шалихи-
ным постучались.
105
Рыжеватая проворная девочка Таиска бросилась
к боковому окну, уткнулась носом в проталину, и обе
сё косички весело задрались кверху.
— Две тётеньки! — закричала она. — Одна моло-
дая, в шарфе! А другая совсем старушка, с палочкой!
II ещё... глядите — девчонка!
Груша, старшая Таискина сестра, отложила чу-
лок, который вязала, и тоже подошла к окну.
— И правда девчонка. В синем капоре...
— Так идите же откройте, — сказала мать. — Че-
го ждёте-то?
Груша толкнула Таиску:
— Ступай, что же ты! Всё старшие должны?
Таиска побежала открывать дверь. Люди вошли,
и в избе запахло снегом и морозом.
Пока мать разговаривала с женщинами, пока
спрашивала, откуда они, да куда идут, да где немцы
и где фронт, Груша и Таиска разглядывали девочку.
— Гляди-ка, в ботиках!
— А чулок рваный!
— Гляди, в сумку свою как вцепилась, даже
пальцы не разжимает. Чего у ней там?
— А ты спроси.
— А ты сама спроси.
В это время явился с улицы Романок. Мороз на-
драл ему щёки. Красный, как помидор, он остановил-
ся против чужой девочки и вытаращил на неё глаза.
Даже ноги обмести забыл. А девочка в синем капоре
неподвижно сидела на краешке лавки. Правой рукой
она прижимала к груди жёлтую сумочку, висевшую
через плечо. Она молча глядела куда-то в стену и
словно ничего не видела и не слышала.
Мать налила беженкам горячей похлёбки, отре-
зала по куску хлеба.
— Ох, да и горемыки же! — вздохнула она. —
И самим нелегко, и ребёнок мается^.. Это дочка ваша?
106
— Нет, — ответила женщина, — чужая.
— На одной улице жили, — добавила старуха.
Мать удивилась:
— Чужая? А где же родные-то твои, девочка?
Девочка мрачно поглядела на неё и ничего не от-
ветила.
— У неё никого нет, — шепнула женщина, — вся
семья погибла: отец — на фронте, а мать и братиш-
ка — здесь. Убиты...
Мать глядела на девочку и опомниться не могла.
Она глядела на её лёгонькое пальто, которое, на-
верно, насквозь продувает ветер, на её рваные чулки,
на тонкую шею, жалобно белеющую из-под синего
капора...
Убиты. Все убиты! А девчонка жива. И одна-то
она на целом свете!
Мать подошла к девочке.
— Как тебя зовут, дочка? — ласково спросила
она.
— Валя, — безучастно ответила девочка.
— Валя...» Валентина... — задумчиво повторила
мать. — Валентинка...
Увидев, что женщины взялись за котомки, она
остановила их:
— Оставайтесь-ка вы ночевать сегодня. На дво-
ре уже поздно, да и позёмка пошла — ишь как заме-
тает! А утречком отправитесь.
Женщины остались. Мать постелила усталым лю-
дям постели. Девочке она устроила постель на тёп-
лой лежанке—пусть погреется хорошенько. Девочка
разделась, сняла свой синий капор, ткнулась в по-
душку, и сон тотчас одолел её. Так что, когда вечером
пришёл домой дед, его всегдашнее место на лежанке
было занято, и в эту ночь ему пришлось улечься на
сундуке. Л.: '
После ужина все угомонились очень скоро. Толь-
107
ко мать ворочалась на своей постели и никак не мог-
ла уснуть. Ночью она встала, зажгла маленькую си-
нюю лампочку и тихонько подошла к лежанке. Сла-
бый свет лампы озарил нежное, чуть разгоревшееся
лицо девочки, большие пушистые ресницы, тёмные
с каштановым отливом волосы, разметавшиеся по
цветастой подушке.
— Сиротинка ты бедная!—вздохнула мать.—
Только глаза на свет открыла, а уж сколько горя на
тебя навалилось! На такую-то маленькую!..
Долго стояла возле девочки мать и всё думала о
чём-то. Взяла с пола её ботики, поглядела — худые,
промокшие. Завтра эта девчушка наденет их и опять
пойдёт куда-то... Л куда?
Рано-рано, когда чуть забрезжило в окнах, мать
встала и затопила печку. Дед поднялся тоже: он не
любил долго лежать. В избе было тихо, только слы-
шалось сонное дыхание да Романок посапывал на
печке. В этой тишине при свете маленькой лампы
мать тихонько разговаривала с дедом.
— Давай возьмём девочку, отец,—сказала она.—
Уж очень её жалко!
Дед отложил валенок, который чинил, поднял го-
лову и задумчиво поглядел на мать.
— Взять девочку?.. Яадпо ли будет? — ответил
он. — Мы деревенские, а она из города.
— А пе всё ли равно, отец? И в городе люди, и в
деревне люди. Ведь она сиротинка! Нашей Таиске
подружка будет. На будущую зиму вместе в школу
пойдут...
Дед подошёл, посмотрел на девочку:
— Ну что же... Гляди. Тебе виднее. Давай хоть
и возьмём. Только смотри, сама потом не заплачь
с пею!
— Э!.. Авось да не заплачу.
Вскоре поднялись и беженки и стали собираться
108
в путь. Но когда они хотели будить девочку, мать
остановила их:
— Погодите, не надо будить. Оставьте Валентин-
ку у меня! Если кто родные найдутся, скажите: жи-
вёт в Нечаеве, у Дарьи Шалихипой. А у меня было
трое ребят — ну, будет четверо. Авось проживём!
Женщины поблагодарили хозяйку и ушли. А де-
вочка осталась.
— Вот у меня и ещё одна дочка, — сказала за-
думчиво Дарья Шалихина, — дочка Валентинка...
Ну что же, будем жить.
Так появился в селе Нечаеве новый человек.
УТРО
Валентинка не помнила, как уснула на тёплой
лежанке. Голоса слились и отдалились, будто где-то
смутно бормотало радио.
Откуда-то появился старик с косматыми бровями,
наклонился над пей, что-то говорил. И потом пропал.
Выл он на самом деле или приснился Валентинке?
Она проснулась оттого, что звякнули ведром. Ей
показалось, что это пуля звякнула в окно, и опа вско-
чила, еле сдержав крик: «Немцы!»
Но тут же опомнилась. Тишина окружала её. На
бревенчатых стенах, проконопаченных светлой пак-
лей, лежали бледные солнечные полосы. Заморожен-
ные окошки тихо светились. Какие маленькие окош-
ки! Совсем не похожие на те высокие окна, которые
были в их доме.
Их дом! Мёртвые серые степы с дырами вместо
окон, груды извёстки и кирпича возле дверей — вот
каким в последний раз она видела этот дом...
Густое тепло окутывало Валентинку. Оно про-
никало сквозь подстилку — лежанка была хорошо
109
прогрета. Оно заполняло густые завитки бараньего
тулупа, которым была укрыта Валентинка. В первый
раз за много дней и ночей она почувствовала, что со-
грелась.
А ей среди снеговых просторов уже начинало ка-
заться, что всё её тело пронизано тонкими льдинка-
ми, которые больше никогда не растают. А вот сейчас
она чувствует, что этих льдинок больше нет и что вся
она живая и насквозь тёплая.
В кухне хозяйка топила печь. Весёлые отблески
огня играли на стене. На печке кто-то сладко поса-
пывал. Валентинка заглянула туда. Краснощёкий,
вихрастый парнишка крепко спал, оттопырив губы.
«Романов! — вспомнила Валентинка. — А где же
девочки?» И тотчас почувствовала, что на неё кто-то
смотрит. Валентинка приподнялась, оглянулась.
Солнечные полосы на стенах стали ярко-жёлтыми,
на замороженных стёклах заиграли огоньки. Солнеч-
ный денёк начинался па улице!
А из угла, из-за спинки грубой деревянной кро-
вати любопытными глазами глядела на неё рыжева-
тая девчонка. Светлые косички, будто рогульки, тор-
чали кверху. Валентинка узнала Таиску.
— А твои тётеньки ушли! — сказала Таиска.
Валентинка встревоженно оглядела избу:
— Ушли? А меня... А я как же?
— А ты у нас будешь жить. Мне мамка сказала.
Тебе хочется у нас жить?
— Не знаю. Мне всё равно.
— А ты фашистов видела? Они страшные?
Валентинка молчала. Когда начинали говорить
про немцев, у неё каменело сердце. Но Таиска пе
унималась:
— А немцы прямо к вам в дом пришли, да?..
Из кухни появилась мать.
— Это кто здесь про немцев затеял? — сердито
110
сказала она. — Больше разговоров не нашли: Кар-
тошка сварилась, вставайте чистить!
Потом подошла к Валентинке и ласково спро-
сила:
— Отогрелась?
Таиска живо соскочила с постели и растолкала
Грушу. Груша поднялась лениво. Она была пухлая,
белая, похожая на булку. Она одевалась, а сны всё
ещё спились ей. Далёкими глазами посмотрела она
на Валентинку: может, и Валентинка ей тоже
снится?
Девочки уселись возле чугуна с картошкой. Над
чугуном поднимался горячий пар.
— Мамка, гляди-ка! — шепнула Таиска, показы-
вая на Грушу.
Груша в полусне вместо ножа взяла ложку и во-
дила ею по картошине. Мать и Таиска громко рас-
смеялись.
Груша очнулась, бросила ложку и сказала:
— Тогда пусть и Валентинка встаёт картошку
чистить. Старшие чистят, а она нет?
— Вставай, дочка, пора! —сказала мать.
Валентинка с сожалением вылезла из-под тулу-
па. Она умылась над кадкой и тоже подошла к чу-
гуну.
Как чудно! Чужая женщина зовёт её дочкой.
Значит, и Валентинка должна называть её мамой?
Валентинка чистйла горячую картошку, обжига-
ла пальцы, а сама то и дело взглядывала на хозяйку.
Худенькая женщина с гладкими светло-русыми во-
лосами. На лбу у неё три морщинки. Сквозь рыжева-
тые ресницы весело поглядывают яркие синие глаза.
Может быть, она добрая... Только совсем, совсем не
похожа опа на молодую черноволосую Валентинки-
ну маму.
«Мама! Мамочка!..»
111
лНЫЙ ДЕД. ТАИСКЕ ПОПАДАЕТ ОТ МАТЕРИ
Дверь хлопнула. Кто-то вошёл в избу. Валентин-
ка оглянулась и чуть не уронила картошину. Лохма-
тый старик, который пригрезился ей вчера, стоял у
порога и снимал полушубок.
— Кто это? — прошептала она.
— Это наш дедушка, — ответила Таиска.—Отцов
отец.
Какие густые белые у него кудри! И какие кос-
матые брови, даже глаз не видно!
Вот таким стариком пугали Валентинку, когда
она была совсем маленькая: «Если будешь плакать,
придёт старик с мешком и заберёт тебя!» Теперь она
будет жить у этого старика в доме и называть его
дедушкой. А он, как видно, сердитый...
Мать поставила на стол блюдо картошки со
шкварками.
Романок почувствовал вкусный запах и сразу
поднял вихрастую голову:
— Ишь какие! Сами едят, а меня не зовут!
— Спать-то и не евши можно, — ответил дед.
Но Романок уже соскочил с печки.
Валентинка не знала, куда ей садиться.
— Садись к окошку! — шепнула ей Таиска.
Валентинка села. Это было самое удобное место:
и никто не толкает, и можно в проталинку загляды-
вать на улицу.
— Мамка! — вдруг закричала Груша. — Ну по-
смотри, она на моё место села!
— Ну и что ж! — ответила мать. — Пусть сидит.
— Нет, не пусть! Я всегда там сижу! Уходи отту-
да, постарше тебя есть!
Валентинка молча встала. Но когда она хотела
сесть на табуретку, которая стояла рядом, Романок
закрыл её руками:
112
— Не садись! Это я принёс!
— Иди сюда, — сказала мать Валентинке, — са-
дись рядом со мной. Да руки-то, пе стесняйся, протя-
гивай. Бояться тебе некого, ты теперь здесь не чу-
жая.
Валентинка ждала, когда ей дадут тарелку. Но
никаких тарелок не подали на стол, а все ели прямо
из большой миски. Ложки у неё тоже не оказалось.
Она сидела молча, положив руки на колени, и не зна-
ла, что делать.
— Ты что же не ешь? — спросила мать. — У нас
зевать некогда, как раз без завтрака останешься.
Ромапок и Таиска переглядывались и потихонь-
ку смеялись чему-то.
— Ты что же это, видно, картошку не любишь?—
сказал дед. — Ну, да ведь у нас не город. Колбасу не
продают.
Валентинка сидела опустив голову. Она думала,
что это ей нарочно не дали ложку и теперь смеются.
Может, ей встать и уйти из-за стола?
— Да у неё ложки нет! — догадалась Груша. —
Куда же она ложку дела? Ведь я всем подала.
— Как так нету? — живо сказала Таиска. — Да
вот опа лежит.
И она отодвинула хлебную ковригу, за которой
притаилась деревянная ложка.
— Это что ещё? — закричала мать. — Что за фо-
кусы?.. Валентинка, возьми ложку да хлопни её по
лбу, чтоб ей в другой раз неповадно было!
И тут же сама хотела хлопнуть Таиску. Но дев-
чонка живо юркнула под стол.
— Вот и сиди там! — сказала мать. — Мало тебе
над Романком мудрить, так теперь к другой привяза-
лась?.. А ты, Валентинка, что сидишь, как курица?
Видишь —ложки нет, кричи: «Дайте мне ложку!»
Разве можно себя в обиду давать?
ИЗ
— А меня Таиска один раз на худой стул посади-
ла, — сказал Романок, — я даже шлёпнулся!
Таиске надоело сидеть под столом. Она вылезла
с другой стороны, возле деда: здесь уж мать её ни за
что не достанет!
Сначала Таиска сидела хмурая, но скоро всё за-
была и опять повеселела. Когда налили чай, она
придвинула Валентинке синюю мисочку и шеп-
нула:
— Бери сахар!
Валентинка положила, как дома, две ложки.
А Таиска уже снова сидела возле Романка, и снова
оба давились от смеха.
114
Валентинка хлебнула чаю, сморщилась и поста-
вила чашку обратно.
Таиска и Романок так и прыснули.
— Что, обварилась? — спросил дед. — Ты не не-
городскому пей, а по-нашему, по-деревенски — из
блюдечка. Вот и не обваришься.
— Мамка, — крикнула Груша,—гляди-ка, да они
ей вместо сахару соли дали!
Мать хотела схватить Таиску за косички, но та
выскочила из-за стола и убежала в горницу.
Мать налила Валентинке свежего чаю:
— Пей, дочка!.. А ты, Таиска, запомни: уж добе-
русь я до тебя — не проси милости!
НОВЫЕ ЗНАКОМЫЕ
Груша ушла в школу. В сумку с книгами опа за-
сунула бутылку молока, кусок хлеба и сладкую па-
реную брюкву. До обеда далеко — проголодаешься.
Таиска позвала Валентинку в горницу и вытащи-
ла из-под кровати ящик. Там лежали её куклы, все
растрёпанные, раздетые, с облупленными носами. По
у Валентинки, когда она увидела их, даже румянец
проступил на щеках. Как давно уже не пграла опа
в куклы! Таиска схватила одну куклу за ногу, пока-
зала:
— Это Верка!
Другую подняла за косу:
— Это Клашка!
Потом снова пошвыряла в ящик:
— Ну их! Пойду на улицу!
Таиска убежала гулять. Романок увязался за ней.
Мать села чинить бельё: завтра суббота, надо всей
семье баню устраивать, надо чистые рубашки приго-
товить.
И5
А Валентинка подсела к ящику. И тотчас куклы
ожили и заговорили с ней.
— Где вы были? — спросила Валентинка. — По-
чему вы такие растрёпанные? Почему вы голые?
— Это мы от немцев бежали,—отвечали куклы.—
Мы всё бежали, бежали — по снегу, через лес...
— Ну ладно, ладно! Пе будем про это говорить...
Сейчас надо сшить вам платья. Посидите немножко.
Валентинка подошла к матери:
— Пожалуйста...
П запнулась. Валентинка не знала, как назвать
её. Тётя Даша? Но ведь эта женщина её в дочки взя-
ла! Значит, мама?..
Л мать глядела и ждала, как девочка назовёт её.
— Пожалуйста... дайте мне иголку и ножницы.
Мать усмехнулась, подала ей иголку и ножницы.
Девочка поспешно отошла.
Какое красивое жёлтое платье получается для
Веры! Какое нарядное!
И вот в то время, когда Валентинка одевала в по-
вое платье куклу, на крыльце раздался топот, смех,
говор, и в избу ввалилась целая ватага девчонок и
маленьких ребятишек. Впереди была Таиска.
— Что это? — удивилась мать. — Никак, всей де-
ревней явились?
— Явились! — ответила Таиска.
— Вот хорошо-то! Не видали тут вас с вашим
озорством!
— Да мы, мамка, не будем озоровать. Вот только
девчонки Валентинку посмотрят, и всё. Ведь хочется
же им посмотреть!
И не успела мать ответить, как орава уже хлыну-
ла в горницу. А чтоб не топтать полы, почти все сбро-
сили у дверей валенки и зашлёпали босыми пятками
по белым половицам.
Валентинка растерялась. Она смотрела то на
116
одну, то па другую большими, немножко испуганны-
ми глазами. Чего они хотят? Что им надо?
Сначала все молчали. Девчонки подталкивали
друг друга, хихикали и с любопытством разглядыва-
ли Валентинку. Первой заговорила Таиска:
— Она городская! Всегда в городе жила! Там до-
ма знаешь какие? Избу на избу поставь, и то мало!
Одна из девчонок, толстоногая Алёнка, подсела
к Валентинке:
— У тебя куклы были?
— Были, — тихо ответила Валентинка. — У од-
ной глаза закрывались.
— Л ещё чего было?
— Посуда.
— А мы посуду из глины делаем, — вмешалась
черноглазая Варя. — Всё: и чашки и чайники...
— У! Ты погляди только, какая у нас посуда! —
затараторила Таиска. — Только у меня побилась вся,
вся до крошечки! Вот у Вари...
— А у ,меня? А у меня плохая? — закричала
Алёнка. — У меня даже с цветочками!
И девочки наперерыв начали рассказывать Ва-
лентинке, как летом они ходили в овраг за глиной
(в этом овраге даже пещерки сделались!), как мочи-
ли эту глину, как мяли, как лепили из неё куклам
посуду, а потом сушили на солнце. И тарелочки де-
лали, и чугунки, и кринки! А Славка Вихрев даже
самовар сделал. И печку из глины сделали, и даже
топили её прямо по-настоящему, настоящими дрова-
ми: и огонь горел, и дым в трубу шёл!..
Но им бы не догадаться это сделать, если бы не
Груша. Груша тогда в школу пошла, и там учитель-
ница им показала, как из глины грибы лепить. Гру-
ша принесла глиняный гриб домой и показала Таис-
ке. Вот Таиске в голову и пришло: «Если можно
гриб слепить, то, может, и ещё что-нибудь можно?»
i i7
А Груша говорит: «Больше ничего нельзя. Раз учи-
тельница показала гриб, значит, и можно только
гриб». А вот они пошли в овраг да и начали всё ле-
пить!
— А меня возьмёте посуду делать? — спросила
Валентинка. — А я сумею?
— Сумеешь, — ответила Таиска. — Романок и то
чего-то слепил: не то санки, не то гуся.
— И вовсе танкетку! — сказал Романок. — Не
разглядит ничего, а тоже!..
— А где этот овраг?
— А вот, за усадьбами. Только сейчас там
сугробы!
— Весной пойдём, когда растает.
— А я знаю, где одна птичка живёт!—сказал Ро-
манок. — В малиннике. Как лето, так и опять там
живёт. Гнёздышко и сейчас там висит...
— Птичка? — обрадовалась Валентинка. —
И каждый год прилетает? В своё гнёздышко? Какая
она — серенькая?
— Как зола. А грудка синенькая...
— Это варакушка.
— .А ты почём знаешь? — удивилась Таиска. —
Видела разве?
— Живую не видела, — ответила Валентинка, —
а в книге видела. Такая маленькая, серая, с голубой
грудкой... Ты мне её покажешь, Романок?
— Ав этой книге и другие птицы были? — спро-
сила Варя.
— Да. Там все птицы были, какие только есть па
свете. Все нарисованы. Мама читала мне про них, а я
глядела картинки. Там и колибри есть.
— Какие колибри?
— Такие. Маленькая птичка, с напёрсток. И вся
будто драгоценными камнями усыпана, так и блес-
тит!
113
— Такие не бывают, — сказала Алёнка.
— А вот и бывают! — крикнула Таиска. — Мало
ли какие бывают! II не такие ещё — с горошину бы-
вают!.. Правда, Валентинка?
— А где эта книга? — спросила Варя. — Ты её не
принесла с собой?
— Нет.
— Эх ты, завязала бы в узелок и понесла!
— Я не знала...
— Что ие знала?
— Я не знала, что всё так будет...
Таиска быстро оглянулась на мать и прошеп-
тала:
— А как всё было-то? Немцы твоих родных уби-
ли, да?
- Да.
— И мамку твою, да?
-Да.
Валентинка перестала улыбаться. Она тихо и без-
участно положила в ящик куклу в жёлтом платье...
Ей сразу ^вспомнился страшный день, последний
её день в городе... Город бомбят. Их дом стоит, оку-
танный дымом и пылью. Вместо окон тёмные дыры.
На ступеньки выбегает мама с маленьким Толей на
руках. Валентинка, видит её, как живую. Вот она —
в синем платье, с чёрной развевающейся прядкой
волос. Она испуганно кричит: «Валя! Валечка!..»
Вдруг—удар. Бомба... Валентинка опомнилась среди
каких-то разбитых брёвен — видно, её отбросило вол-
ной—и отсюда увидела чёрную яму, груды обломков
и клочья синего платья под рухнувшими кирпича-
ми... Она царапала эти кирпичи, раскидывала их,
кричала, звала маму. Мама не откликнулась. Чужие
женщины оттащили её от развалин и насильно уве-
ли куда-то. И потом дорога, деревни, снега, лес...
И всё время мороз...:
119
— Вы чего там затихли? — беспокойно спросила
мать. — Что случилось?
Она вошла в горницу и сразу увидела помертвев-
шее лицо Валентинки.
— Об чём разговор был, ну? — обратилась она к
девчонкам. — Вы что ей сказали?
— Мы ничего... — ответила Варя. — Мы только
про книжку...
— А про немцев даже и не говорили, — добавил
Романок. — Таиска только спросила: правда, что её
мамку фашисты убили?
Мать рассердилась. Ух, как она рассердилась, да-
же покраснела вся! Она схватила Таиску за руку,
нашлёпала и выгнала из горницы.
— Бессовестная! — крпчала она на Таиску.—
Жалости у тебя нету! Сердца у тебя нету! Или у те-
бя вместо головы пустой котелок на плечах?!
Таиска ревела, а девчонки, видя такую грозу,
бросились в кухню, поспешно надели свои валенки
и одна за другой шмыгнули за дверь.
— Иди сюда, дочка!—ласково сказала мать Ва-
лентинке. — Иди посиди со мной, послушай, что я
расскажу тебе.
Валентинка молча уселась на скамеечку возле её
ног. Мать рассказывала какую-то сказку. Валентин-
ка не слышала её. Мама стояла у неё в глазах, стояла
такая, какой она видела её в последний момент, ис-
пуганная, с развевающейся прядкой. И Толя, обхва-
тивший её шею обеими руками...
«Мама! Мамочка! Мамочка!..» — повторяла про
себя Валентинка, обращаясь не к этой, живой, а к
той, умершей. И вдруг посреди весёлой сказки она
уткнулась в серый фартук женщины и громко за-
плакала.
Мать не утешала Валентинку. Она только глади-
ла её тёмные волосы:
120
— Поплачь, поплачь, дочка! Поплачешь—сердце
отойдёт...
Таиска, у которой давно высохли слёзы, с удивле-
нием смотрела на Валентинку. Что это? Таиска реве-
ла— так ведь её нашлёпали. А Валентинка чего ре-
вёт? Ведь ей же сказку рассказывали!
— Большая, а плачет, — сказал Романок.—Я, ко-
гда был большой, никогда не плакал!
— Дурачок! — прошептала мать и улыбнулась
сквозь слёзы.
МАТЬ УСТРАИВАЕТ НЕОБЫКНОВЕННУЮ БАНЮ
В субботу вечером, убрав скотину, мать вытащи-
ла из печки огромный чугун с горячей водой и ска-
зала:
— Ребятишки, готовьтесь!
— Сейчас в печку полезем! — закричала Таис-
ка.— Париться!.. Валентинка, в печку полезем!
Валентинка думала, что Таиска вышучивает её.
Как это они вдруг полезут в печку?
— Чудная эта Валентинка, — сказала Груша,—
ничего пе понимает. А ещё городская!
Тем временем мать вытащила из печки все горш-
ки и кринки, настелила всюду свежей соломы — и в
самой печке, и на шестке, и па полу возле печки. На-
лила в таз горячей воды, сунула в него берёзовый
веник и поставила в печку.
— Баня готова, — сказала она. — Кто первый?
— Я! — закричала Таиска, живо сбрасывая пла-
тье.—Я готова!
— Ну уж нет, — возразила Груша,—ты успеешь.
Тут и постарше тебя есть!
Но пока-то Груша говорила, пока-то развязыва-
ла поясок, Таиска уже залезла в печку. Мать при-
121
крыла её заслонкой, а Таиска плескалась там и вы-
крикивала что-то от избытка веселья.
— Лезь и ты, — сказала мать Валентинке. —
Печка широкая, поместитесь.
— Я измажусь вся! — прошептала Валентинка.
— А ты осторожное. Стенок не касайся.
Валентинка разделась, неловко полезла в печку
и тут же задела плечом за устье, чёрное от сажи.
— Разукрасилась! — засмеялась мать.
— Лезь, лезь скорее! — кричала Таиска из печ-
ки. — Иди, я тебя веничком попарю!
Валентинка боялась лезть в печку. Но когда
влезла, ей вдруг эта баня очень поправилась. Бла-
женное тепло охватило её. Крепко пахло веником и
свежей соломой. Таиска окунула веник в мыльную
воду и принялась легонько хлестать её по спине.
Потом тёрли друг друга мыльной мочалкой. И всё
это было очень приятно.
В печке было темно, только щёлочка вокруг за-
слонки светилась, как золотая дужка. Эта жаркая
пахучая тьма, эта шелковистая влажная солома под
боком, этот веник, одевающий тёплым дождём, — всё
размаривало, разнеживало, отнимало охоту двигать-
ся. Даже Таиска угомонилась и прилегла на солому.
Валентинке вспомнилась сказка про Ивашечку.
Вот он так же сидел в печке, прятался от бабы-яги.
И представилось ей, будто она и есть Ивашечка.
Она притаилась и слушала, пе летит ли на помеле
баба-яга.
Но в печке долго не просидишь. Стало душно.
Хотелось высунуться, глотнуть свежего воздуху.
— Мне жарко... — прошептала Валентинка.
— Мне тоже, — сказала Таиска. И закричала: —
Мамка, открывай!
— Ага, запарились! — сказала мать и открыла
заслонку.
122
Таиска выкатилась из печки, как колобок. А Ва-
лентинка опять зацепилась и посадила па плечо чёр-
ную отметину. Пришлось замывать. Мать посадила
их в корыто, облила тёплой водой, дала холщовое по-
лотенце.
— Вытирайтесь, одевайтесь — и марш на лежан-
ку сохнуть!
Валентинке казалось, что никогда ещё чистое бе-
льё не пахло так свежо, как пахла эта заплатанная
рубашка, которую дали ей. Всё её тело как будто ды-
шало. Влажные руки всё ещё пахли веником. Это
был такой новый для Валентинки запах, такой креп-
кий и необычный!
За ужином дед спросил:
— Ну как нашей барышне баня показалась? По-
правилась илп нет?
— Понравилась, — тихо ответила Валентинка.
Но дед не поверил:
— Ну, где же там! В городе-тб в банях и светло,
и тепло, и шайки тебе, и души всякие, а тут — словно
горшок с кашед в печку посадили. Ну, да уж пе взы -
щите, у нас городских бань нету!
«Я и не взыщу, — хотелось ответить Валентин-
ке. — Мне в печке мыться очень поправилось, даже
лучше, чем в бане!» ,
Но она уткнулась носом в кружку с молоком и ни-
чего не ответила. Она боялась деда.
У РОМАНКА ПОЯВЛЯЕТСЯ ТАНКОВАЯ БРИГАДА.
НА БЕЛОМ СТОЛЕШНИКЕ РАСЦВЕТАЮТ
АЛЫЕ ЦВЕТЫ
В этот день раньше всех проснулся Романок. Его
разбудил приятный густой аромат, который носил-
ся по избе. Пахло чем-то сдобным... Возле печки на
123
широкой лавке в два ряда лежали большие румяные
лепёшки с картошкой и с творогом. Романок живо
вскочил с постели:
— Мамка, какой нынче праздник? Опять Новый
год, да?
— Ваша мамка нынче именинница, вот вам и
праздник, — ответила мать. И, вздохнув, добавила: —
Только вот нынче отца пет с нами. И письма нет...
Было раннее утро, поэтому все были дома: и дед
ещё не ушёл на работу, и Груша ещё не ушла в шко-
лу, и Таиска ещё не убежала к подружкам.
Дед молча понурил голову. Давно нет письма с
фронта. А на фронте всё время бои.
— Ав прошлом году отец был, — сказала Гру-
ша. — Он мне всегда говорил: «Учись, учись хоро-
шенько!» Он мне...
— Он — тебе! — прервала Таиска.— Как будто
он только с тобой и разговаривал! И мне тоже гово-
рил: «Таиска, не озоруй смотри!..»
— А мне говорил: «Расти скорей!» — добавил Ро-
манок.
Все начали вспоминать, как и что говорил отец.
Вот бы он приехал! Ну хоть бы на побывочку завер-
нул!.. А мать отвернулась и украдкой смахнула
слёзы.
Только Валентинка молчала. Она не видела отца
Шалихиных, не знала его, и он её не знал.
— Ну ладно, хватит! — сказала мать. — Будет
нам счастье, глядишь — и Гитлера разобьют, и отец
наш вернётся с фронта. А пока что лепёшки на сто-
ле. Садитесь завтракать!
После завтрака мать позвали в колхозное храни-
лище разбирать картошку. Она быстро собралась и
ушла.
— Когда наша мама была именинница, ей всегда
что-нибудь дарили, — сказала Валентинка.
124
— Кто дарил? — живо спросила Таиска.
— Все. И я тоже. Я один раз ей картинку нари-
совала и подарила.
У Таиски заблестели глаза:
— Давайте и мы нашей мамке что-нибудь пода-
рим!
— А что, ну что ты подаришь? — спросила Гру-
ша. — Ну что ты умеешь?
— Л ты что?
Груша задумалась. Может быть, чулки связать?
Но ведь чулки сразу не свяжешь. Ещё когда начала
чулок, а всё никак до пятки не доберётся. Вот какая
эта мамка, не могла зарапее сказать — Груша поспе-
шила бы!
— А я знаю, что сделаю! —закричала Таиска.—
Я сейчас все до одной кринки вымою, все до одной
кастрюли вычищу, и все ложки, и все вилки!.. Чтобы
всё блестело! Что, не сумею? Да?..
Таиска налйла в лоханку горячей воды, собрала
всю немытую посуду и взялась за дело.
Грязные брызги, зола, сажа — так всё и разлета-
лось кругом от её мочалки, так и гремели кринки в её
руках, так и гудели кастрюли...
— Вот так подарок!—сказала Груша. — Уж я
если придумаю, так хорошее что-нибудь!
— Романок, а ты что?
— Ане видите — что?
Романок на широкой выбеленной печке рисовал
углём тапки. Впереди огромный, с тяжёлыми гусе-
ницами, с большой пушкой — это «КВ» («Клим Во-
рошилов»), А за ним целая стая танков поменьше,
лёгких, подвижных.
К соседям вернулся с фронта раненый сын. Он
танкист, и Романок хорошо знаком с ним. Он расска-
зывал Ром анку, как боятся немцы крепких и быстро-
ходных советских танков. Романок потому и нарисо-
125
вал их побольше. Все танки шли от печурок к окнам
и палилн из пушек. Снаряды рвались кругом и даже
взлетали на дымоход, к самому потолку.
Валентинка глядела па Романка, па Таиску, на
Грушу. Все они что-то подарят матери. А разве Ва-
лентинке не хочется подарить ей что-нибудь?
«Она их мама, а не моя, — упрямо подумалось
ей, — пусть они и дарят...»
Но всё-таки ей очень хотелось подарить что-ни-
будь маме — тёте Даше. Пусть она не настоящая
мама, всё равно!
— А ты возьми и тоже нарисуй что-нибудь, —
сказала ей Таиска. — Вон там, под лавкой, стоит ба-
ночка с краской, дед кровать красил. И знаешь что?
Возьми эту краску и нарисуй цветы вот тут на сто-
лешнике, вроде каймы. Я бы сама нарисовала, если
бы умела.
— А разве хорошо будет? — спросила Вален-
тинка.
— А почему же нехорошо? Цветы! Если бы я
умела! Да ты не будешь, я знаю. Что она тебе — род-
ная разве!
Валентинка па минутку задумалась. Можно ли
рисовать цветы на скатерти? Её мама, наверно, ска-
зала бы, что нельзя. Но там было нельзя, а здесь, мо-
жет быть, можно? Ведь разрисовал же Романок
печку!
Валентинка полезла под лавку и достала баночку
с краской. Потом встала на колени возле стола и па
нижнем углу белого столешника робкой рукой нама-
левала большой красный цветок.
— Ой, до чего красиво! —сказала Таиска. — Как
живой! У нас такие летом в палисаднике растут!..
Рисуй ещё!
Второй цветок вышел лучше. Лепестки у пего
росли шире и смелее. Третий вышел немножко кри-
126
вой, ио это было почти незаметно. Романок оставил
свои танки и рвущиеся снаряды и круглыми синими
глазами с удивлением смотрел, как на белом столеш-
нике расцветают алые цветы.
— И-и!..—'вдруг раздалось испуганное воскли-
цание. — Что наделали!
Груша вышла из горницы с книгой в руках и
остановилась на пороге:
— Что наделали! Весь столешник испортили!
Ну уж и попадёт вам теперь!
У Валентинки дрогнула кисть, и последний ле-
песток у последнего цветка загнулся, будто опалён-
ный зноем.
Таиска, Романок и Валентинка глядели на Гру-
шу, глядели друг на друга. Смутное сознание, что
получилось как-то неладно, охватило их. А что же
плохого, если на белом столешнике будут красные
цветы? Но вот Груша говорит: «Попадёт!»
Груша вздёрнула пухлую верхнюю губу и ска-
зала:
— Только, чур, меня не припутывать. Сами зава-
рили кашу, сами и расхлёбывайте.
127
— А я и не заваривал, — сказал Романок, — я
только глядел.
— А что же, я заваривала, да? — закричала Таис-
ка. — Я мою посуду и мою! И никаких цветов я на
столешнике не делаю!
— Городская, а баловная!—строго сказала Гру-
ша. — Ишь что сбаловала!
И ушла в горницу.
У Валентинки сразу пропала вся радость. Она
вытащила из своей жёлтой сумочки носовой платок
и попробовала потихоньку стереть краску. Но краска
была масляная, опа пе стиралась. Сердце Валентин-
ки сжалось от страха и горя. Что она наделала! За-
чем она послушалась Таиску? Что теперь скажет
мать, что она скажет матери?
Валентинка спрятала баночку с краской и села
в уголок. Скрип снега за окном, стук во дворе, чей-
нибудь громкий голос на улице — всё заставляло её
вздрагивать: мать идёт!
И потом — дед. Что скажет дед, когда это увидит?
«Может, у вас в городе можно портить скатерти,
ну, а уж у пас этого нельзя! Таких барышень нам
здесь ие надо!» — вот что он скажет, наверно.
Может быть, полчаса прошло, может быть, час.
Послышались шаги па крыльце, скрипнула дверь в
сенях, и в избу вошла мать. Необычная тишина по-
казалась ей странной. Опа внимательно поглядела
кругом.
— Это что такое?! — сердито закричала она, уви-
дев разрисованную печку. — Это что за озорство та-
кое?!
Взглянув на Таиску, она всплеснула руками:
— Ах ты, чучело-чумичело! Ну погляди, па кого
же ты похожа? Вся в саже! А руки! А платье!
Увидев красные цветы на белом столешнике, мать
даже покраснела от гнева:
128
4
— Батюшки мои! Да что же это, в самом деле?
Из избы выйти нельзя! Кто это намалевал, а? Кто?
Все трое смущённо поглядывали друг на друга.
Только одна Груша спокойно и весело стояла у две-
рей горницы:
— Что, натворили подарочков?
Мать выдернула из веника прут:
— А ну-ка, Таиска, иди сюда, я тебя берёзовой
кашей угощу! Я тебя научу, как цветы малевать на
столешниках!
Это не я! — крикнула Таиска.
Эго я намалевала... — тихо сказала Вален-
тинка.
Ты? — удивилась мать. — Ты? А кто тебя на-
учил?
Валентинка взглянула на Таиску, встретила её
испуганные глаза и опустила ресницы:
— Никто не научил. Я сама хотела...
Мать, ещё рассерженная, стояла, похлопывая
хворостинкой по скамейке. У неё пе поднималась
рука отстегать Валентинку. Ну как её тронуть, когда
оиа и так вся дрожит? А с другой стороны, тем ребя-
там обидно: ведь Таиску-то опа за то же самое от-
стегала бы.
— Это я хотела тебе подарок... — сказала Вален-
тинка. — Мы все хотели тебе подарки подарить!
— Подарки! Какие подарки?
— Пу... Вот Романок для тебя танки нарисовал.
А Таиска всю посуду вымыла. А я... я думала, с цве-
тами красивее. Это мы такие подарки придумали:
ведь ты же MMeiiHiiiiiiHa сегодня!
У матери разошлись сведённые брови. Ей даже
стало стыдно, что опа так расходилась, не узнав, в
чём дело. И опа была рада, что не нужно никого ру-
гать и наказывать. Опа села на лавку, отбросила хво-
ростину и засмеялась. В это время вошёл дед.
5 Село Городище
129
— Отец, ты взгляни-ка! — со смехом сказала она
деду. — Ты взгляни, пожалуйста, каких подарков
они мне надарили: и танков целую бригаду, и чистых
кринок, и алых цветов... Ой, батюшки! Ну что за ре-
бята у меня — одна радость!
Потом пригляделась к столешнику и добавила:
— А знаете, ребятишки, с этими цветами и
вправду красивее!
Снова мир и веселье поселились в избе. Только
одна Груша была пе в духе. Она так и не успела при-
думать подарка для матери.
ГОСТИ ПЬЮТ ЧАЙ С ЛЕПЁШКАМИ
И ОСУЖДАЮТ МАТЬ
В сумерки, после того как убрали скотину, к ма-
тери пришли гости. Стол был накрыт, кипел самовар,
и лепёшки красовались в широком блюде.
Первой ввалилась в избу толстая тётка Марья в
широком сборчатом полушубке. Она размашисто пе-
рекрестилась на передний угол и, по старинному
обычаю, отвесила поклоны — сначала деду, затем ма-
тери. Потом разделась, по оставила на плечах боль-
шой пёстрый платок. И Валентинке сразу вспомни-
лась ватная грелка-баба, которую мама сажала па
горячий чайник. Тётка Марья посмотрела па ребят
и зычно спросила:
-— Живы, пострелы?
•— Живы!—крикнула Таиска.
—- А повоиькая-то у вас где? Приёмыш-то?
Романок ткнул Валентинку пальцем:
— Вот она!
Валентинка покраснела и опустила глаза.
— Да-а... — неодобрительно протянула тётка Ма-
рья. — Ничего бы девчонка, да уж больно тоща. Ишь
130
ножки-то какие тоненькие!.. Ну куда же в деревню
такую? Ни на воз подать, пи с воза принять...
— Вот и я так-то говорю, — отозвался дед.—В де-
ревне жить — на земле работать. А землю, братцы,
любить надо. Ну, а где ж ей! Барышня!
В избу вошла ещё одна гостья, бабка Устинья,
высокая старуха, сухощавая, подобранная. Она по-
клонилась хозяевам и, поджав тонкие губы, устави-
лась на Валентинку:
— Эту девчонку-то взяли?
— Эту, — ответила мать.
— М-м... Ну и что ж вы с ней делать будете?
— А что делать? Пусть растёт!
— Растёт-то растёт. Да что из неё вырастет? Ни
отца её ты не знаешь, ни матери. А что они за люди
были? Может, хорошие, а может, и не очень...
Валентинка взглянула на бабку Устинью и снова
опустила ресницы.
— Во как зыркнула, видели?!—охнула бабка
Устинья. — Так и съела глазищами-то!
— Садитесь чай пить, — сказала мать, — милости
прошу.
Только уселись за стол, загремела в сенях дверь,
и явилась новая гостья — тётка Василиса, по прозва-
нию Грачиха. Так прозвали её за большой нос. Она
тоже сразу стала разглядывать Валентинку:
— Ай-яй! Сразу видно, что не нашенская: ишь
какое лицо-то белое! Приживётся ли опа у нас на
чёрном хлебе-то?
Валентинка ушла в тёмную горницу и уселась в
уголок. Уж очень неприятно, когда тебя разгляды-
вают, будто какую-нибудь вещь!
Бабы за столом поговорили о войне, о том, что
паши, слышно, гонят немцев; о том, что завтра всем
колхозом возить дрова на станцию; о холстах, ко-
торые хорошо сейчас белить: солнышко начинает
13J
пригревать и снег стал едкий, все пятна отъедает...
А потом снова заговорили про Валентинку.
— И куда ты, Дарья, набираешь себе ребят? —
начала тётка Марья. — Время трудное, семья у тебя
большая, мужик твой на войне — либо вернётся, ли-
бо нет... И не работница опа: уж такая-то хлипкая!
Да с ней в поле-то нагбришься!
— Нет, нет, не будет добра, — подхватила бабка
Устинья. — Не будет опа тебя, Дарья, ни любить, пи
почитать. Как есть ты ей чужая, так чужая и оста-
нешься. Да она и но масти-то к твоей семье не под-
ходит: вы все белёсые, а она вишь тёмная!
— Э, бабы, полно-ка вам!—возразила Грачиха.—
Можно ведь и по-другому рассудить. Ну, а куда, ска-
жем, вот таким сиротинкам деваться? Ведь сейчас
война. Мало ли их, горемык, останется? Что же те-
перь делать! Уж как-нибудь...
Валентинка ждала, что скажет мать. Неужели
она тоже согласится с теми двумя? Что же тогда де-
лать Валентинке? Как жить в этом доме, где её никто
не будет любить?
Мать выслушала своих гостей, оглянулась, нет ли
тут Валентинки, и сказала в раздумье:
— Что семья у меня большая — это меня не печа-
лит: хлеба на всех хватит. Что работница из неё хо-
рошая не выйдет — ну что же делать! Как сможет,
так и сработает. И это меня не заботит. Но вот что
меня заботит, бабы, — продолжала мать грустно, —
что меня печалит, так это одно: не идёт в родню, не
ластится. Не зовёт меня матерью, никак не зовёт. Не
хочет! Или уж и вправду, как была чужой, так чу-
жой и останется?
Валентинка вздохпула.
Опа глядела из своего угла на мать, которая
сидела в кухне за столом, задумчиво подпершись
рукой.
132
— Мама... мама... — неслышно прошептала Ва-
лентинка.
Ей хотелось соединить это слово и эту женщину.
Но ничего пе получалось. Женщина оставалась тё-
тей Дашей. И с этим Валентинке ничего нельзя было
поделать.
В тот же вечер, проводив гостей, мать достала
чернила и перо, попросила у Груши бумаги и села
писать письмо. Она писала письмо на фронт своему
мужу о том, что с делами в колхозе понемногу справ-
ляются, что в доме всё благополучно и что ребятиш-
ки здоровы и ждут отца.
«...А ещё вот что, — писала она,—нужен мне твой
совет. Я взяла в дом девочку Валентинку — сироту,
беженку. Думаю, что я это хорошо сделала. Но вот
некоторые люди говорят, что напрасно, и ругают
меня за это. Что ты скажешь? Как присоветуешь?
А может, люди правду говорят, что чужое не при-
живается?..»
ДЕВОЧКИ ОСТАЮТСЯ В ДОМЕ ОДНИ
И ВЕДУТ ХОЗЯЙСТВО
Мать ещё затемно уехала с дровами на станцию.
Когда забрезжило в окнах, дед разбудил Грушу:
— Молодая хозяйка, вставай! Пора печку топить.
В школу не пойдёшь сегодня — дома некому.
Груша не могла открыть глаза, не могла голову
поднять с подушки. Но дед не отставал:
— Вставай! Телёнок пойла просит. Куры у
крыльца собрались, корму ждут. Вставай и подруч-
ных буди. А мне некогда с вами долго разговаривать:
меня в амбаре ждут!
Дед ушёл. Груша встала и тут же разбудила Таи-
ску и Валентинку:
133
— Идите помогать. Одной, что ли, мне все дела
делать?
— Мои дела, чур, иа улице, — сказала Таиска, —
а в избе ваши!
Таиска живо оделась. И пока полусонная Груша
укладывала дрова в печке, Таиска сбегала па задвор-
ки, принесла охапку морозного хвороста, схватила
ведро и пошла за водой.
Груша затопила печь. Жарко заполыхали тонкие,
хрупкие прутья. Но хворост прогорел, а дрова зады-
мились и погасли. Груша начала раздувать. Дым
ударял ей в глаза. Груша сердилась и чуть не плака-
ла с досады.
— А ты что стоишь и только смотришь? — закри-
чала она на Валентинку. — Думаешь, тебе дела нет?
Ступай, ещё хворосту принеси!
Валентинка накинула платок, вышла на улицу и
остановилась. Как хорошо! Розовые облака в светло-
голубом небе, розовые дымки над белыми крышами,
острые огоньки на сугробах. И морозец — лёгкий,
скрипучий. А в воздухе уже что-то неуловимое, на-
поминающее о весне...
Валентинка прошла на задворки и вытащила из-
под снега охапку хвороста. Груша встретила её па
пороге и нетерпеливо выхватила хворост из её рук:
— За смертью тебя посылать! Тут печка совсем
погасла, а она идёт пе идёт. Правду тётка Марья ска-
зала: ни с возу, ни на воз!
Валентинка молча исподлобья глядела на светло-
русый Грушин затылок, на её голые локти с ямочка-
ми. Никогда ещё не видела она такого неприятного
затылка и таких неуклюжих рук. А голос какой
резкий!
«Была бы тётя Даша дома, так ты на меня так не
кричала бы, — думала она, — побоялась бы матери.
А вот без неё...»
131
И вдруг пустой, неуютной и печальной показа-
лась ей изба. Словно солнце ушло за тучу, словно по-
гас огонёк, который озарял её.
«Хоть бы скорее вечер! Хоть бы скорее она при-
ехала!»
Но день ещё только начинался, открывая целый
ряд неожиданных неприятностей.
— Лезь в подпол за картошкой! — приказала
Груша. — Вот бадейка, набери полную!
— Как — в подпол? — спросила Валентинка. —
В какой подпол?
— Ну вот ещё, какой подпол! Уж подпола не
знает!
Груша подняла дверцу подпола. Валентинка за-
глянула — там было темно. Ну как это она туда по-
лезет? Вдруг там... мало ли кто сидит! И какая же
там картошка?
— Ну что же ты?! — закричала Груша. — Ведь
так и печка прогорит, пока ты соберёшься!
— Я не полезу, — прошептала Валентинка. —
Я боюсь, там крысыг..
— Какие крысы? Просто ты неженка, даже за
картошкой .слазить не можешь! Правду бабка Усти-
нья говорит — с тобой нагбришься!
— Там темно же...
— Зажги лампу.
Валентинка зажгла маленькую синюю лампу,
взяла бадейку и полезла в подпол. Свет лампы оза-
рил земляные стены, кадки, покрытые деревянными
кружками, кринки, яйца, уложенные в ящик и пере-
сыпанные золой. Справа громоздился ворох картош-
ки, круглой и крупной, как на подбор. Рядом красо-
валась жёлтая брюква. Из кучки песка торчали хвос-
тики моркови... Оказалось, что в подполе совсем не
страшно. Наоборот, интересно даже!
— Скоро ты? — крикнула сверху Груша.
135
— Сейчас! Только вот какой набрать: крупной
или мелкой?
— Ну конечно, крупной! Мелкая на семена ото-
брана. Неужели не знаешь?
— Не знаю.
— Ну и чудная же ты! Все знают, а она не знает.
Валентинка еле подняла ведро с картошкой, еле
вытащила его наверх по лесенке, со ступеньки на
ступеньку. На верхней Груша подхватила ведро:
— Ну вылезай скорей! Я телёнку пойло приго-
товлю, а ты начисть картошки для супа и вымой...
И где это Таиска запропастилась? Надо кур кормить,
а её нет и нет! И печка нынче что-то не топится. Горе
с вами!
Проснулся Романок. Он свесил с печки вихрастую
голову:
— Завтрак сварился?
В это время у Груши свернулся чугунок с ухвата,
и вода зашипела на горячих кирпичах.
— Вот ещё проснулся!—закричала Груша.—
Чуть глаза откроет, так уже есть просит!
Наконец пришла Таиска, розовая, весёлая. В си-
них глазах её ещё дрожал смех.
— Ты что же, за водой-то в Парфёнки бегала? —
напустилась на неё Груша.
— Да ты знаешь, сколько на колодце народу!
— Нисколько там пароду! Просто в снежки с ре-
бятами играла, вот и всё! Смотри, в ведре даже лёд
намёрз!
А потом повернулась к Валентинке:
— Ну, готова картошка? Это ещё только три кар-
тошины очистила?.. Таиска, бери ножик, помоги этой
неумёхе!
Но Таиска даже не подошла к Валентинке:
— Я сказала: мои дела на улице, а ваши в избе.
Я лучше пойду кур кормить.
136
И снова скрылась, хлопнув дверью. У Валентин-
ки ресницы набухли слезами. Она спешила, чтоб уго-
дить Груше, ио и ножик её плохо слушался, и кар-
тошка из рук вывёртывалась.
«И когда она приедет наконец? — думала Вален-
тинка. — Ну хоть бы поскорей, хоть бы поскорей!»
II прислушивалась, не скрипят ли сани у ворот,
не слышится ли знакомый, такой напевный и ласко-
вый голос...
Но вот картошка начищена. Груша заправила суп
и поставила в печку. А потом налила пойла в широ-
кую бадью и сказала:
— Вот, народу в избе много, а телёнка напоить
некому!
— Давай я напою, — робко предложила Вален-
тинка.
— Ступай, если сумеешь.
Валентинка не умела поить телёнка и не знала,
где он. Но она взяла бадейку и тихонько пошла из
избы.
Груша догадалась:
— Романок, проводи нашу барышню. А то она
какую-то колибру знает, а вот где телёнок стоит —
не найдёт!
— У нас телят не было, — сказала Валентинка.
— Эх, вы! — пренебрежительно протянула Гру-
ша. — Дйже телёнка .не могли завести! Наверно, ле-
нивые были!
У Валентинки засверкали глаза.
— Вовсе не ленивые! Мой папа до фронта целые
дни па заводе пропадал. Он инженер был! И мама
служила тоже!..
— Ну, ну, заговорила! — прервала Груша. — По-
ка говоришь, пойло остынет... Ой, кажется, дедушка
завтракать идёт, а у меня ещё не готово! Из-за вас
всё!
137
Валентинка с Романком вышли во двор.
— Он у нас в овчарнике, — сказал Романок. —
Вот дверь. Его Огонёк зовут, потому что он рыжий!
Иди! Только смотри овец пе выпусти.
Когда Валентинка вошла в овчарник, овцы ша-
рахнулись от неё в дальний угол. Они испугались
Валентинки, а Валентинка испугалась их и остано-
вилась у порога.
За высокой перегородкой стоял светло-жёлтый
бычок. Он нетерпеливо совался мордой в щели пере-
городки и коротко мукал, вернее — макал:
— Мма! Мма!..
Валентинка подошла к нему, и сердце у неё рас-
таяло.
— У, какой хорошенький! У, какой миленький!
И ножки белые, как в чулочках! А мордочка! А глаз-
ки чёрные, как черносливы!..
Валентинка открыла дверцу. Но не успела она
войти за перегородку, как бычок отпихнул её, выско-
чил оттуда, бросился к бадейке и тут же опрокинул
её. Тёплое пойло зажурчало сквозь подстилку. Ва-
лентинка в ужасе подхватила бадью, но там было
пусто. Бычок сердито стучал в дно бадьи, облизывал
крошки жмыха со стенок. Но пойла не было, и он
принялся орать во весь голос.
— Противный!—чуть не плача, крикнула Ва-
лентинка. — И пролил всё! И сам выскочил! Иди об-
ратно! Иди!..
Но бычок и не собирался лезть обратно. Он при-
нялся играть и бегать по тесному овчарнику. Ов-
цы бросались от него, чуть не на стены прыгали.
А ему это, как видно, очень нравилось: он фыркал,
«макал» и подпрыгивал на всех своих четырёх бе-
лых ногах.
Валентинка вышла из овчарника, захлопнула
дверь, села на приступку и расплакалась.
138
— Уйду отсюда! — повторяла она. — Всё равно
уйду! Мне всё равпо... Пусть в лесу замёрзну!
Наплакавшись, Валентинка вошла в избу и мол-
ча поставила пустую бадейку. На столе уже дыми-
лась горячая картошка. Груша заметала шесток.
— Напоила? — спросила она.
— Нет... — ответила Валентинка.
— Как — нет? А пойло где?
— Он пролил...
— Ой!.. Ну ничего-то она не умеет! Ничего-то
она не может! Вот уж барыню привели к нам! Прав-
ду тётка Марья говорила...
— Зачем сказала-то? — шепнула Валентинке Та-
иска. — Она бы и по узнала ничего!
— А бычок-то как же? Голодный будет целый
день, да?
— Ну и что ж! Авось не околел бы!
— У таких хозяек, как ты, пожалуй, и околел
бы? — вдруг сказал дед. Он стоял за дверью в горни-
це, вытирал полотенце?/! руки и слышал их разго-
вор.— Скотину любить надо, жалеть. Вот видишь,
городская, а и то жалеет. А тебе: «Ну и что ж!..» Сде-
лай, Аграфена, пойло да снеси сама.
139
Груша поворчала, ио пойло отнесла. Всё обо-
шлось.
Однако Валентинку томило что-то. Вот сейчас
Груша опять даст ей какое-нибудь мудрёное дело.
А Таиска, вместо того чтоб помочь, засмеётся и убе-
жит на улицу, и Романок за ней. А дед хмурый, не-
приветливый, к нему не подойдёшь... Ну до чего же
далеко до вечера! А вдруг она и вечером не приедет?..
После завтрака начали убирать избу. Валентин-
ке досталось мести пол. Ну, это она сумела, опа и до-
ма не раз подметала комнату. Она вымела и горницу
и кухню и смела сор с крыльца.
Утро было ясное, а день наступил сырой, серый,
ветреный. С крыши срывалась капель. Среди голых
веток щебетали воробьи. Какой холодный, хмурый
день! Как холодно и грустно Валентинке! Надо, что-
бы кто-нибудь её любил, обязательно надо, чтобы
кто-нибудь любил её, был бы с ней ласков, чтобы кто-
нибудь спросил её, не хочет ли она погулять или
покушать, чтобы кто-нибудь сказал ей: «Не стой без
пальто на ветру, простудишься!» Когда человека ни-
кто не любит, разве может человек жить на свете?..
Где солнце на небе? Высоко ли оно ещё или спу-
стилось к вершинам леса? Ничего не видно за ту-
чами. Валентинка продрогла и вошла в избу.
В избе было подозрительно тихо. Груша, Таиска
и Ромапок сидели вокруг стола, уткнувшись лбами,
и что-то рассматривали. Но, едва Валентинка пере-
ступила порог, они испуганно оглянулись на неё.
Таиска схватила что-то со стола и сунула руку под
фартук. Все трое глядели на Валентинку не то сму-
щённо, не то насмешливо и молчали. Валентинка
увидела, что из-под Таискиного фартука выгляды-
вает жёлтый ремешок.
— Мою сумочку взяли! — крикнула она. — За’
чем? Отдайте!
140
— О, раскричалась! — со смехом ответила Таис-
ка. — А вот не отдам!
— Отдайте!
— Отдай!—пренебрежительно сказала Груша.—
Подумаешь, добро! Мы думали, там что хорошее, а
там картинки какие-то.
— На! — сказала Таиска.
Валентинка протянула руку, ио Таиска отдёрну-
ла сумочку. И Романок и Таиска рассмеялись.
— Ну догони! Догони, тогда отдам! — II Таиска
убежала в кухню.
Валентинка не стала догонять. Она подошла к
угловому окошку и уставилась глазами в талый узор
на стекле.
Тогда Таиска подошла и молча сунула ей сумоч-
ку. Валентинка взяла её, но от окна не отошла. Как
они смели взять её сумочку? Разве она когда-нибудь
полезла бы в школьную Грушину сумку? Разве ста-
ла бы рассматривать, что там есть?
Какой серый, хмурый день смотрит в окно!
Но что это там? Кажется, сани заскрипели по сне-
гу. Так и есть — кто-то подъезжает к дому.
— Вроде «ак мамка приехала, — сказала Груша.
Валентинка бросилась на улицу, даже платка не
накинула.
— Так и есть! — крикнула она. — Так и есть!
Приехала!	t
Она подбежала к Дарье и молча обхватила её сы-
рой армяк.
— Ты что это раздетая на холод вылетела? — за-
кричала Дарья. — Иди домой живо!
Но пусть кричит — Валентинка ничуть её не бо-
ится. Опа видит, как ласково светятся ей навстречу
синие глаза, как улыбается покрасневшее от ветра
милое лицо. Конечно, сегодня уже никто больше не
посмеет обидеть Валентинку!
141
ИА ОКНЕ ЗАЦВЕТАЕТ ВЕСНА.
ДЕД ОКАЗЫВАЕТСЯ ИЕ СТРАШНЫМ
И НЕ СЕРДИТЫМ
Стало теплее пригревать солнце. Берёзы стояли
мокрые от стаявшего снега; и с тонких веток падали
на землю сверкающие капельки. В деревне вдруг по-
явились грачи. Они кричали средн голых вершин,
рылись на потемневших дорогах.
— Снег рушится, — сказал дед. — Теперь фрон-
товикам в землянках, пожалуй, худо будет—сыро.—
И вздохнул: — Эх, Гитлер проклятый! Весь свет за-
ставил мучиться.
«Снег рушится... — подумала Валентинка. — Как
это — рушится?»
Ей тотчас представился огромный овраг, куда с
шумом обрушивались горы снега. По где этот овраг?
Спросить бы... Только у деда разве спросишь!
Валентинка часто выходила на крыльцо, стояла,
смотрела, слушала... Смотрела, как идут облака по
небу, как раскачивает ветер длинные косицы берёз,
как скачут воробьи, подбираясь к куриному корму.
Слушала шум ветра в деревьях, смутное пение чи-
жей, доносившееся из соседней рощицы.
Воздух был полон каких-то новых, необъяснимых
запахов, которые волновали Валентинку, манили,
звали куда-то..*
Иногда Таиска тащила её гулять:
— Пойдём к девчонкам! Пойдём на гору!
Валентинка не шла. Боялась мальчишек — они
отколотят. Девочек боялась тоже — они будут сме-
яться над её капором, над её коротким платьем.
И часто издали, ие отходя от избы, смотрела, как
веселятся ребятишки на горе или лупят снежками
друг друга.
В солнечное утро дед принёс из кладовой семена
142
пшеницы, овса и гороха и посеял в тарелках. Ему
надо было узнать, хорошие ли это семена, годятся ли
они для сева. Дед был кладовщик, и это была его
первая забота — выдать для сева хорошие семена.
Каждый день Валентинка разглядывала тарелки:
не показался ли где-нибудь росточек? Груша часто
замечала, как Валентинка сидит над этими тарелка-
ми и смотрит на мокрую землю.
— II чего смотрит? — удивлялась Груша. — II че-
го ей интересно? Чудная!
Однажды к тарелкам с лукавым видом подошла
Таиска.
— Что-то не всходят и не всходят! — сказала
опа. — Может, и не взойдут?
И, понизив голос, предложила:
— Знаешь, Валентинка, ты посмотри. Разрой и
посмотри, есть на них наклёвыши или нет. Если есть,
значит, взойдут.
Валентинке и самой очень хотелось вырыть хоть
бы одно зёрнышко. Но что-то слишком весело смеют-
ся у Таиски глаЬа и что-то Романок насторожился,
так и вытаращился: разроет или не разроет Вален-
тинка тарелку?
И вдруг Романок не выдержал.
— Не разрывай! —сказал он.—Дедушка вот до
чего рассердится!
— Сунулся! — крикнула Таиска. — Ну чего ты
сунулся? На тебя, что ли, он рассердится? На те-
бя, да?..
Таиска показала Романку язык и ушла.
— Я в ту весну разрыл, а оп меня прямо за воло-
сы, — продолжал Романок. — Ведь он их считает!
Валентинка испуганно смотрела на Романка. Ух,
что было бы, если б она так вот деду напортила!
С этого дня она даже и близко не подходила к та-
релкам. И, когда становилось очень скучно, усажи-
143
валась в уголке за комодом, вынимала из своей жёл-
той сумочки связку картинок и расставляла их ря-
дышком возле стены. Эти картинки она собирала
давно: вырезала из старых журналов, выменивала
у подруг на лоскутки и на игрушки, выпрашивала
у мамы, если та получала красивую открытку.
Дарья с беспокойством посматривала на Вален-
тинку, когда та, усевшись перед своими картинками,
смотрела на них и что-то бормотала потихоньку.
С кем опа разговаривает? Кого она видит?
А Валентинка придумывала: вот на круглом
листке водяной лилии сидит крохотная девочка —
Дюймовочка. Но это не Дюймовочка, это сама Ва-
лентинка сидит на листке и разговаривает с рыб-
ками...
Или — вот избушка. Валентинка подходит к две-
рям. Кто живёт в этой избушке? Она открывает ни-
зенькую дверь, входит... а там прекрасная фея сидит
и прядёт золотую пряжу. Фея встаёт Валентинке на-
встречу: «Здравствуй, девочка! А я давным-давпо
тебя поджидаю!»
Но игра эта тотчас кончалась, как только кто-ни-
будь из ребят приходил домой. Тогда она молча уби-
рала свои картинки.
Как-то перед вечером Валентинка не вытерпела
и подошла к тарелкам.
— Ой, взошло! — воскликнула она. — Взошло!
Листики!.. Романок, смотри!
Романок подошёл к тарелкам:
— И правда!
Но Валентинке показалось, что Романок мало
удивился и мало обрадовался. Где Таиска? Её нет.
Одна Груша сидит в горнице.
— Груша, поди-ка сюда, погляди!
Но Груша вязала чулок и как раз в это время счи-
тала петли. Она сердито отмахнулась:
— Подумаешь, есть там чего глядеть! Какая ди-
ковинка!
Валентинка удивлялась: ну как это никто не ра-
дуется? Надо деду сказать, ведь он же сеял это!
И, забыв свою всегдашнюю боязнь, она побежа-
ла к деду. Дед на дворе прорубал канавку, чтобы ве-
сенняя вода пе разлилась по двору.
— Дедушка, пойдём! Ты погляди, что у тебя в та-
релках: и листики и травка!
Дед приподнял свои косматые брови, посмотрел
на неё, и Валентинка в первый раз увидела его глаза.
Они были светлые, голубые и весёлые. И совсем не
сердитым оказался дед, и совсем не страшным!
— А ты-то чего рада? — спросил он.
— Не знаю, — ответила Валентинка. — Так про-
сто, интересно очень!
Дед отставил в сторону лом:
— Ну что ж, пойдём посмотрим.
Дед сосчитал всходы. Горох был хорош. Овёс то-
же всходил дружно. А пшеница вышла редкая: не
годятся семена, надо добывать свежих.
А Валентинке словно подарок подарили. И дед
стал не страшный. И на окнах зеленело с каждым
днём всё гуще, всё ярче. До чего радостно, когда на
улице ещё снег, а на окне солнечно и зелено! Словно
кусочек весны зацвёл здесь!
ПРИБЫЛЬ В ДОМЕ. В ИЗБЕ ПОЯВЛЯЮТСЯ
НОВЫЕ ЖИЛЬЦЫ
Мать сегодня то и дело заглядывает в овчарник.
Всё ходит, смотрит чего-то. И даже поздно вечером,
когда уже все легли спать, Валентинка услышала,
как она зажгла лампочку и, накинув шубейку, опять
пошла в овчарник.
145
На этот раз она вернулась очень быстро и сразу
стала будить деда:
— Отец, отец, встань, помоги!
И снова ушла. Дед тоже быстро поднялся и по-
спешил за ней.
Валентинка встревожилась. Что случилось? Опа
торопливо надела платье — может, сейчас придётся
бежать?
Девочки спокойно спали на большой кровати. На
краю печки похрапывал Романок. Ну почему же они
все спят, когда в доме такая тревога?
Через некоторое время захлопали двери во дворе,
раздались шаги в сенях. Вот мать идёт, вот дед, а вот
ещё чьи-то мелкие шажки — тук, тук, тук...
Открылась дверь. Вошли мать и дедушка, а за ни-
ми вбежала большая черпая овца. Мать несла что-то,
завёрнутое в дерюжку. И когда она эту дерюжку
развернула, Валентинка увидела маленьких, ещё
мокрых ягняток. Она вскочила с постели:
— Ой, какие малюсенькие!
Ягняток было трое. Они еле стояли на своих рас-
топыренных тонких ножках. Овца подошла к ним
и начала их облизывать своим шершавым языком,
и так яростно лизала, что ягнята пе могли устоять,
падали и кувыркались.
— Ну, хватит, хватит! — сказала мать. — Умыла,
и ладно. Давай-ка лучше покорми своих ребят!
Дед подержал овцу, а мать взяла ягняток и под-
сунула к вымени. Ягнята тотчас принялись сосать.
Только вышло не совсем хорошо: два чёрных сосали,
а третий, белогрудый, бегал вокруг и кричал тонень-
ким голоском. Мать оттащила одного чёрного и под-
сунула белогрудого. Но чёрный рвался из рук. И пе
успела мать его выпустить, как он уже снова бро-
сился и оттолкнул белогрудого. Мать покачала
головой:
146
— Вот безобразники! Придётся этого отдельно
подкармливать.
Опа налила молока в бутылку и надела резино-
вую соску.
— Неужели пить будет? — удивилась Валентин-
ка. — Разве он сумеет из соски? Разве он ребёночек?
— А кто же он? — улыбнулась мать. - Конечно,
ребёночек... Овечий только.
Ягнёнок сначала не взял соску, выплюнул. Но
когда капелька молока попала ему на язык, он по-
чмокал и принялся сосать.
— Дай-ка я! — попросила Валентинка.—Дай, по-
жалуйста!
Мать дала ей бутылку.
— Гляди-ка, пьёт!—обрадовалась Валентинка.—
Пьёт из соски! Ой, до чего милая мордочка! До чего
милые глупые глазочки!..
Валентинка обняла ягнёнка и поцеловала его в
белый круглый лоб. Мать и дед посмотрели друг на
друга и молча улыбнулись.
— Может, и приживётся, — пробормотал дед,
кряхтя и укладываясь спать. — Наши-то вон к скоти-
не не больно ласковы, а эта — ишь..,
147
— Не сглазь! — тихо ответила мать.
Валентинка не слышала этих слов. А если б и
слышала, то пе обратила бы внимания, так она была
рада ягнятам. Ведь она таких барашков видела
раньше только па картинках!
ВАЛЕНТИНКА ЗАВОДИТ В ОВЧАРНИКЕ
НЕРУШИМУЮ ДРУЖБУ
Ягнята так и остались жить в избе. Мать боялась,
что в овчарнике они замёрзнут, простудятся, да и
овцы их могут ушибить.
С ягнятами в избе стало очень весело. Несколько
раз в день к ним приходила овца, кормила их. Бело-
грудому всегда доставалось меньше всех. Но для не-
го бывала приготовлена бутылка с тёплым молоком,
и Валентинка поджидала его.
И к молоку и к Валентинке ягнёнок привык ско-
ро. Ей уже не приходилось совать ему соску в рот —
он сам хватал её, чмокал и подталкивал, как подтал-
кивают ягнята вымя, когда молоко задерживается.
После кормёжки ягнята, начинали играть. Они бе-
гали взапуски взад и вперёд — из кухни в горницу,
из горницы в кухню. Маленькие твёрдые копытца
мелко стучали по полу, будто горох сыпался. Ягнята
подпрыгивали, подскакивали, налетали друг на дру-
га, бодались безрогими лбами и снова мчались гурь-
бой от печки в горницу и из горницы к печке.
— Будет вам!—кричала на них мать. — Опять
есть захотите!
Романку не терпелось—ему непременно хотелось
схватить какого-нибудь ягнёнка на руки. Ягнята не
давались, он бегал за ними, падал, опи прыгали че-
рез него, девочки смеялись, и такой шум поднимался
в избе, такой базар!..
148
Валентинка не могла нарадоваться на ягняток.
Особенно на своего, на белогрудого. Он её знал, и Ва-
лентинка этим очень гордилась. Если б можно было,
она бы не расставалась с ним. Она целовала его ма-
ленькую мокрую мордочку, белую отметину на лбу,
тёплые атласные ушки и осыпала его всеми ласковы-
ми словами, какие только могла придумать.
Мать давала ягнятам попрыгать и поиграть, а по-
том загоняла их в хлевушок под кухонной лавкой.
Валентинка сначала помогала ей. А потом целиком
взяла на себя эту заботу: выпускать их к овце, заго-
нять обратно, убирать грязную подстилку и стелить
свежую. И часто, когда ягнята сладко дремали в тёп-
лой полутьме, она сидела возле и в щёлочку любова-
лась ими.
Прошла неделя. Ягнята подросли, окрепли. Их
густая шерсть закрутилась пушистыми завитками.
У двух чёрных отчётливо выглянули крутые рога.
— Ну, братцы, пора вам в овчарник, — сказала
мать. — Довольно тут грязнить да буянить!
Валентинка помогала переселять ягнят. Как
жалко! Ну где им там попрыгать? Большие овцы их
затолкают. Вдруг этот дуралей, жёлтый бык, из сво-
его стойла вырвется да начнёт бушевать по овчар-
нику?
— Ничего, ничего, — говорила мать, — привык-
нут. А этого дуралея мы не выпустим. Л хочется ему:
ишь как поглядывает!
Бычок смиренно глядел на них сквозь широкую
щель своими влажными большими глазами. Вален-
тинка вспомнила, сколько ей пришлось однажды вы-
терпеть из-за этого смиренника. Но она подошла к
нему, увидела его забавную тупую морду, потрогала
нежные складочки на его жёлтой шелковистой шее
и забыла все свои обиды:
— Огонёк, дай я тебя поглажу, миленький!
149
А когда вышли из овчарника, она обратилась к
матери:
— Можно, я буду с тобой Огонька поить?
— С кем?
Валентинка потупила голову: она знала, что ма-
тери очень хочется, чтоб Валентинка сказала: «С то-
бой, мама!»
Но она не могла назвать её мамой. Ну не может,
и всё!
— Ну что же, — со вздохом сказала мать, — если
хочешь, давай поить вместе.
С этого дня Валентинка стала ходить с матерью
в овчарник. Мать показала ей, как открывать двер-
цу, чтобы не выпустить бычка, как ставить бадейку,
чтобы оп пе опрокинул, и как держать её, чтобы оп
не ударил рогом. Рога у него уже торчали в стороны,
как у заправского быка.
Сначала Валентинка побаивалась Огонька, такой
он неумный, такой бестолковый — наскакивает, тол-
кается, чуть с пог не сшибёт. Л чуть зазеваешься —
сейчас заберёт себе в рот Валентинкино платье и
начнёт жевать. Вот какой чудной! А однажды он
лизнул Валентинку прямо в лицо, словно тёркой
провёл.
— Ой, меня бык умыл! — закричала Валентинка
со смехом.
Мать засмеялась тоже:
— Вишь как он тебя любит! Знает же, глаза-
стый, кто ему пойло носит.
Зато в избе, когда увели ягняток, Валентинке по-
казалось пусто и скучно. Таиска и Романок пропада-
ли на улице. Домоседка Груша или учила уроки, или
вязала чулки. И тогда Валентинка снова расставля-
ла свои картинки, глядела на них и что-то шептала,
словно разговаривала с невидимыми людьми.
ВАЛЕНТИНКА РАССКАЗЫВАЕТ ИСТОРИЮ
Груша читала вслух сказку про хромую уточку.
Дойдя до того места, где уточка превратилась в де-
вушку, Груша положила закладку и закрыла книгу.
— Ну что же ты! — сказал Романок. — Ну, а
дальше?
— Дальше нам не. задано, — ответила Груша.
И, потянувшись, сладко зевнула: — Поспать бы сей-
час!
На улице лепило — не то снег, не то дождик. Но-
са ие высунешь. Таиска бродила по избе, не зная, чем
заняться, и, заглядывая в окна, раздумывала: шибко
она промокнет, если добежит до Алёнки, или не
шибко?
Валентинка сидела в уголке за комодом. Картин-
ки стояли перед ней. Романок подсел поближе и
спросил:
— Это что— корабль?
— Да, — нехотя ответила Валентинка.
— А куда он плывёт?
— Вокруг света.
Романку стало интересно.
— Как — вокруг света? А где это? А какой ко-
рабль? А на корабле кто? А зачем он плывёт вокруг
света?
— Это Магеллан плывёт, — сказала Валентинка.
Когда-то мама рассказывала ей о великих путе-
шественниках, которые открывали новые земли. Про
этих путешественников у них в доме была толстая
книга с картинками. Больше всех ей почему-то за-
помнилась история хромого Магеллана. Как он про-
плыл по морям вокруг света, как он сражался с ди-
карями, как он умер. 11 хотя неизвестно, чей корабль
был нарисован на картинке, она решила, что это ко-
рабль Магеллана.
151
— Видишь, как волны бушуют? Это ведь не ре-
ка, это море. А на корабле матросы. И вот кричат:
«Не хотим дальше плыть! Хотим обратно, домой!»
А из каюты выходит капитан. Он идёт и хромает,
идёт и хромает. Но это ничего, что он хромает, — он
смелый! Он говорит: «Молчите! Мы домой не вер-
нёмся! Мы будем плыть всё дальше! Там золотой ост-
ров, весь золотым песком усыпанный! А в речках ле-
жат жемчужины — бери сколько хочешь!»
Валентинка рассказывала Романку, как моряки
нашли золотой остров, как пальмы на нём звенели
своими золотыми листьями и как драгоценные кам-
ни сверкали в чашечках цветов и маленькие эльфы
с цветными фонариками летали по ночам над лу-
гами...
Об этом мама не говорила ей. Это она только что
придумала. Но что ж из того, если Романку инте-
ресно!
Таиска тоже слушала чудесную историю. Она
смотрела на синее море, на зелёные пальмы, которые
виднелись вдали, па крутобокий корабль, увешан-
ный парусами. Ей чудилось, что она видит, как хо-
дит по палубе хромой капитан, она различала блеск
золотого песка на далёком берегу острова, опа слы-
шала звон чистых ручьёв, на дне которых лежат
светлые жемчужины...
— А на этой картинке — видишь? На них напа-
ли дикари...
Валентинка показала Романку вырезанную из
книги иллюстрацию, где голые люди со стрелами на-
падали на людей, одетых в испанские костюмы.
— А кто кого убил? — спросил Романок.
— Они Магеллана убили. Видишь, он падает?
— Ну, давай говори! — вдруг вмешалась Таис-
ка. — Ты всё по порядку говори. Это какие люди:
русские или немцы?
152
— Что ты!—улыбнулась Валентинка. — Тут
русских нету! Это испанцы. А это дикари, черноко-
жие. У них кожа как сапог блестит.
— И вовсе так не бывает, — сказала Груша, зе-
вая, — и всё придумала...
— А ты почём знаешь? — закричала Таиска. —
А вот и бывает!
— Значит, ты знаешь?
— А вот и да! Знаю!
— Видела, что ли?
— А вот и да! Видела!
— С тобой говорить — язык наварить, — сказала
Груша и замолчала.
— А ещё про какие-нибудь картинки знаешь? —
спросила Таиска Валентинку.
— Знаю.
— Л про какие знаешь?
— Да про все знаю.
— А расскажешь? Про всё расскажешь?
Валентинка обещала. А пока что она собрала кар-
тинки и уложила в сумочку. Мать готовила пойло,
надо было идти в овчарник.
— Давай я. с тобой пойду быка поить? — предло-
жила Таиска. — Давай будем вместе?
Валентинка не знала, радоваться ей или нет. Хо-
рошо, если Таиска и вправду будет дружить с ней.
А может, она только так, дурачится, а потом возьмёт
да как-нибудь и подведёт Валентинку. И она ответи-
ла еле слышно:
— Давай.
Пошли все трое: мать всё-таки хотела посмот-
реть, как молодые хозяйки будут одни без неё управ-
ляться. И не напрасно пошла. Таиска сразу так на-
пугала овец, что они чуть всех ягнят не потоптали,
а с бычком тут же подралась и с досады хотела ба-
дейку с пойлом опрокинуть ему на голову.
153
— Э, иди-ка ты отсюда! — сказала мать. — Так,
матушка моя, за скотиной ие ходят. Ступай-ка луч-
ше принеси им свежей соломки да сенца клочок по-
зеленее выбери.
— Вот и хорошо! — пробурчала Таиска.
И побежала за сеном.
ТАИСКА УВОДИТ ВАЛЕНТИНКУ ПА УЛИЦУ,
И НЕОЖИДАННО ПОЛУЧАЕТ СИНЯК
Перед вечером прояснело, снова ударил лёгкий
морозец. По снег почернел и подёрнулся настом. За-
журчали невидимые подснежные ручьи. Таиска при-
стала к Валентинке:
— Пойдём к девчонкам! Ну что ты всё дома да
дома? Только и сидишь в углу, как мышь.
— Ступай, ступай, — подхватила мать,— пускай
тебя ветерком обдует.
— В овраг пойдём! Помнишь, где глина?
Интересно посмотреть, какой это овраг. А может,
там уж и снега нет, и пещерки видно.
Валентинка оделась. Вместо худых ботиков мать
дала ей старые Грушины валенки с галошами. Де-
вочки отправились. Романок тащился сзади. Зерни-
стый снег проваливался и крепко хрустел под нога-
ми. По дороге зашли за Варей, постучали в окно
Алёнке. Девочки немножко сторонились Валентин-
ки: они ещё не привыкли к ней.
Дошли до прогона и свернули на узкую тропочку,
которая вела вниз, к реке. Тут, возле тропочки, и был
овраг. Края его обнажились и ярко желтели под
солнцем.
— Смотрите, вербушка! — вдруг сказала Ва-
ря. — Барашки вылезли!
— Где?
154
На самом краю оврага среди ольховых кустов
стояла молодая верба. Её тёмно-красные ветки были
украшены белыми шелковистыми комочками. Это
было самое весёлое, самое нарядное деревце во всём
перелеске.
Девочки стали думать, как бы достать вербушку.
На дне оврага лежал глубокий снег. Только Таиска
долго думать не стала — полезла прямо через сугроб.
Местами наст выдерживал её, местами нет, и тогда
Таиска проваливалась выше колен и барахталась
в жёстком снегу. Снег набился ей в рукава и в ва-
ленки.
Но Таиска всё-таки добралась до вербы.
— Эй, вербушка!
Девчонки, видя такую удачу, тоже полезли через
сугроб. И Валентинка полезла. Ей было и страшно —
а вдруг провалишься с головой — и интересно: ей
ещё никогда нс приходилось перелезать через такой
сугроб. Будто она моряк, который отправляется в
широкое море и не знает, переплывёт его или нет.
Когда ноги скользили по блестяще!! корочке наста,
ей казалось, что она идёт, не касаясь земли. Когда
вдруг с хрустом ломался наст, ей чудилось, что ока
стремглав летит куда-то в пропасть... Она выкараб-
кивалась, отряхивала снег и смеялась вместе с дев-
чонками.
Вот и верба! Какая она пушистая, как она рас-
правила свои ветви, даже ломать её жалко!
Но Валентинке жалко, а Таиске не жалко — она
уже целый пук наломала. И Варе с Алёнкой не жал-
ко — они тоже ломали и кромсали тёмно-красные
ветки. И Романку пе жалко. Он стоит на тропинке и
кричит, чтоб Таиска ломала больше — на его долю.
Ио не идти же Валентинке домой с пустыми руками!
Она отломила одну пушистую ветку. Какая сочная и
как остро пахнет, когда отломишь!
155
«Ещё зима, а она цветёт», — подумалось Вален-
тинке. Но, оглянувшись кругом, она среди чёрных
деревьев увидела кусты, увешанные красно-бурыми
серёжками. Что такое? Кругом блестит снег, а кусты
стоят и красуются, будто уже май наступил на ули-
це. Красные серёжки над снегом! А вот и ещё чудес-
нее: низенькие кустики внизу оврага подёрнулись,
словно туманом, лёгкой зеленью. Ещё зима кругом,
ещё спят ёлки и большие деревья стоят совсем голые
и безмолвные.
Но что же волшебное случилось здесь? Может, са-
ма Весна была этой ночью в перелеске и дотрону-
лась до этих кустов?..
— Валентинка, ты что же?— крикнула Таиска.—
Чего стоишь?
Валентинка встрепенулась. Девчонки с охапками
вербы уже выбрались на тропинку. Валентинка пус-
тилась в обратное путешествие через сугробы. Когда
все собрались па тропинке, девочки удивились:
— Что же ты, Валентинка, лазила, а ничего не
наломала?
— На вот, я тебе дам, — сказала Варя.
— Я сама дам, — вмешалась Таиска, — у меня
хватит!
Вдруг откуда-то из-за кустов вылетел снежный
комок и — бах! — прямо Тапске в спину.
— Ай! Кто это?
Послышался негромкий смех. Из-за кустов выле-
тело сразу несколько жёстких снежков — и кому в
затылок, кому в грудь, кому прямо в лоб...
— Мальчишки! — крикнула Варя.— Вербу от-
нимут! Бежим!
Девочки пустились домой. Таиска самая первая,
Валентинка самая последняя — очень большие и
тяжёлые были у неё валенки. Даже Романок обо-
гнал её.
156
— Догоняй, догоняй их! —кричали сзади маль-
чишки. — Верба хлёст, бьёт до слёз! Верба бела, бьёт
за дело! Э-э!.. А-а!..
Мальчишек было только двое, но Валентинке по-
казалось, что сзади налетает какая-то дикая орда.
Снежки так и летели через голову и то и дело
больно стукали в спину. Видя, что Валентинка от-
стаёт, они сосредоточили весь свой снежный огонь на
её синем капоре.
Девчонки всё дальше, даже Романок прыгает, как
заяц, а Валентинка спотыкается, скользит, и ноги её
отказываются бежать. Что ей делать? Как ей спас-
тись?
И тогда она закричала пронзительно, изо всех
сил:
— Таиска! Таиска!..
Таиска была уже па горе. Она остановилась и
оглянулась. Мальчишки настигали Валентинку и,
весело выкрикивая «вербу», с двух сторон забивали
её снегом. Валентинка уже пе пыталась бежать —
она стояла согнувшись и закрыв руками лицо.
157
Таиска сунула свою вербу Романку в руки и,
словно коршун с высоты, устремилась обратно вниз.
Она с разбегу налетела па Андрюшку — он стоял
ближе — и сцепилась с ним. Она сбила с него шапку
и старалась схватить за волосы. Андрюшка дал ей
тумака, а сам нагнулся за шапкой. Таиска уловила
момент и запустила руку в его вихры. Другой маль-
чишка, Колька Сошкин, сначала растерялся, по по-
том снова схватился за снежки. Бой начался, не па
жизнь, а на смерть. Таиска цс ’апалась и налетала на
мальчишек, словно разъярённый петух.
— Беги! — кричала она Валентинке. — Беги! Яс
ними... сейчас... расправ... расправлюсь!
Но Валентинка не побежала. Она неожиданно
подскочила к Андрюшке и начала хлестать его своей
вербой.
— Ой, ой! — закричал Андрюшка. — Ты ещё глаз
выстегнешь! — и закрыл руками лицо.
Таиска схватила Валентинку за рукав:
— Пойдём! Хватит с них. Они теперь будут
знать, какая верба хлёст!
Домой явились прямо к уборке. Валентинка всё
ещё дрожала после боевой схватки. Только возле яг-
няток, возле жёлтого тёплого Огонька она успокои-
лась.
— Эх ты, лизун! — сказал а она, поглаживая его
нежную шею. — Стоишь тут и ничего не знаешь. А в
овраге что делается!
Большой букет вербы красовался на столе в гор-
нице. Тонкий аромат леса бродил по избе. Валентин-
ка подсела к деду:
— Дедушка, ты знаешь... Ты не поверишь, на-
верно, но это правда, я сама видела!
— Что видела?
— В овраге! Кругом снег, а на кустах зелёные
листики. Мелкие-мелкие, по всё-таки листики! А на
158
другом кусте, на большом, красные серёжки... Хо-
чешь, пойдём, покажу?
Но дед и пе думал пе верить.
— Вот так чудо! — усмехнулся он. — Да это оль-
ха зацвела. Она всегда так торопится. Это чтоб ли-
стья ей цвести не мешали. Опа любит цвести на про-
сторе, чтоб ей цветы ветерок обдувал. Л тс зелёные—
так это ивняк. Деревце не гордое — солнышко греет,
я ладно.
За ужином все увидели, что у Таиски заплывает
глаз и веко почернело. Первая заметила Груша:
— Глядите, гл аз-то у Таиски!
>— Вот так фонарь! — сказал дед. — Теперь нам
и лампы не нужно, и так светло.
— Батюшки! — удивилась мать.— Это где же те-
бя угораздило? Стукнулась, что ли?
— Небось с мальчишками подралась, — сказала
Груша.
Таиска молча уплетала щи, будто пе о пей шла
речь. Но последнее замечание её задело.
— А вот и да, — ответила опа, — вот н подра-
лась! И ещё подерусь!
— Таиска,,— с упрёком сказала мать, — ну не-
ужто это хорошо — с мальчишками драться?
— А если они нашу Валентинку бьют? — крик-
нула Таиска. — Это хорошо, да?
— Они нашу Валентинку снегом! — сердито ска-
зал Романок.
— Нашу Валентинку... — вполголоса повторила
Груша, словно прислушиваясь к этим словам. —
Нашу...
А дед потрепал Таиску по плечу:
— Так и надо. Вели наших бьют, спускать не на-
до! Дерись!
ПРАЗДНИК ВЕСНЫ. ЖАВОРОНКИ ИЗ ТЕСТА
Это был праздник. Но о таких праздниках Вален
тинке никто никогда даже и не рассказывал.
Ещё с вечера Таиска вертелась возле матери:
— Мамка, погляди-ка на численник...
— Поглядела. Двадцатое. Что же дальше?
— А дальше — завтра двадцать первое. Ты что
же, забыла?
— А что такое двадцать первое? Война кончится,
что ли?
— Да мамка же, не притворяйся! Ведь завтра
жаворонки прилетят!
— Отстань! —с досадой ответила мать Таиске;.
Нужны мне твои жаворонки! Прилетят, и ладно.
Таиска чуть не заплакала:
— Да ведь тесто ставить нужно!
Но мать ничего не ответила.
А поздно вечером опа всё-таки взяла большую
глиняную миску и тихонько замесила тесто.
На другой день Валентинка встала пораньше; и
вышла на крыльцо. Может, она увидит, как летят
жаворонки.
Свежее лучезарное утро встретило её. Неистово
чирикали воробьи под окнами. Кричали грачи. На
изгороди сидела красивая чёрно-белая сорока и по-
глядывала на Валентинку то одним глазом, то дру-
гим! И по всей деревне из конца в конец без умолку,
голосили петухи.
На крыльцо вышел дед:
— Ты что рано выскочила?
— А ,я жаворонков гляжу. Таиска говорит, они
прилетят сегодня.
Дед усмехнулся:
— Эка, хватились! Да уж я одного ещё на той не-
деле слышал!
160	-	5
Дед взял метлу, промёл канавку с водой, а потом
подошёл к старой берёзе и стал прислушиваться к
чему-то.
Валентинка подошла к нему:
— Дедушка, что ты слушаешь?
— Слушаю, как у берёзы сок пошёл. Слышишь?
От корня вверх. Так и напирает. Слышишь?
Валентинка слушала, приложив ухо к прохлад-
ной атласистой коре. Где-то тихонько шумело, где-
то журчало — может, это вода журчала в канавке,
может, это ветерок шумел. Но Валентинка шепнула:
— Слышу!
Вдруг на крыльцо выскочила Таиска и закричала
звонче, чем все деревенские петухи:
— Валентинка, иди жаворонков лепить! Ну ско-
рей же ты, ну скорей же!
Валентинка побежала в избу. На кухонном столе
пыжилось пухлое ржаное тесто. Ребятишки окружи-
ли стол. Даже ленивая Груша встала пораньше. Да-
же Романок проснулся, хотя завтрак ещё не был
готов.
— Жаворонков лепить! — крикнул Романок.
— Каких жаворонков? — удивилась Валентин-
ка. — Из ч^его.лепить? Из теста?
— Не знает! — со вздохом сказала Груша. — Ни-
чего не знает! Вот уж правду тётка Марья ска-
зала...
— Много правды твоя тётка Марья наговори-
ла! — прервала мать. — Людей надо слушать, когда
они доброе говорят. А когда говорят злое — слушать
тут нечего, не то что повторять. Чтоб ни про какую
тётку Марью я больше не слышала!
— Бери тесто, — сказала Таиска, — лепи.
— А как?
— Да как хочешь! Вот, гляди, какого мамка сле-
пила!
g Село Городище
161
На большом противне лежал первый жаворонок.
Правда, он очень мало был похож на птицу. Хвост
у него завивался кренделем, вместо крыльев были
две бараночки, вместо глаз торчали две сухие сморо-
дины, а клюва и вовсе не было. И всё-таки это был
жаворонок.
Груша лепила старательно. Она хотела сделать
точь-в-точь такого же. Раз мать сделала такого, зна-
чит, и всем надо делать таких.
Зато у Таиски жаворонок был необыкновенной
красоты и нарядности. Хвост у него распускался
веером, на голове, будто корона, поднимался высо-
кий гребень. На крыльях, широко распластанных по
столу, одно перо вниз — другое кверху, одно перо
вниз — другое кверху... Такого жаворонка даже во
сне увидеть нельзя!
Романок тоже что-то валял в муке, что-то комкал,
раскатывал, расшлёпывал ладонью, а потом опять
комкал...
Валентинка отрезала себе кусок теста:
— Значит, какого хочу?
Она сделала своему жаворонку хвост в три пера,
каждое перо с завитушкой. А крылья сложила на
спинке и концы подняла кверху. Жаворонок вышел
пе похожий ни на материн, ни на Таискин.
— Вот здорово! — сказала Таиска. — Давай при-
думывать, чтоб все разные-преразные были.
Противень заполнялся. Удивительные птицы по-
являлись па нём — и маленькие и большие, и с длин-
ными хвостами и с короткими, и с гребешками и без
гребешков... Только Грушины все были похожи друг
па друга: хвост крендельком и крылья баранками.
Романок наконец тоже сделал жаворонка. Но мать
не захотела сажать его на противень:
— Куда такого чёрного? Кто его есть будет? Не
жаворонок, а валякушка! Нет ему места!
162
— Ну и не надо! — сказал Романок. — Я его и
так съем, — и, недолго думая, тут же съел своего жа-
воронка.
Нпкто не уходил гулять. Так и похаживали у печ-
ки: как-то испекутся жаворонки, как-то они зарумя-
нятся?
Тёплый приятный запах расплывался по избе.
Это жаворонками пахнет, праздником, весной... Ну
скоро ли они будут готовы?
Таиска приставала к матери:
— Мамка, ты не забыла?
— Отстань!
Но Таиска не унималась:
— Мамка... ну, может, я погляжу?
— Уйди, не суйся к печке!
— Ну, смотри! А то, может, ты забудешь...
Вкусный запах стал густым и жарким. Мать вы-
тащила противень.
У, какие чудесные, какие зарумяненные птицы
сидят на нём! Целая стая! Что, если они сейчас
взмахнут своими необыкновенными крыльями да и
полетят по всей избе?
Таиска прыгала и визжала от радости. Валентин-
ка смеялась. Романок порывался схватить то одного
жаворонка, то другого... Только Груша издали по-
глядывала на них.
Ну что там особенного? Этим маленьким всегда
всё па свете интересно!
Мать каждому дала по жаворонку. Каждый вы-
брал, какого хотел.
И когда дед пришёл завтракать, ребятишки
встретили его в три голоса:
— Дедушка, гляди-ка, гляди-ка, жаворонки при-
летели!
Дед поглядел на жаворонков и покачал головой:
— Ух ты! Вот это птицы так птицы!
163
ЛЁД ПОШЁЛ. РОМАНОК ЧУТЬ НЕ ПРЕВРАТИЛСЯ
В МАГЕЛЛАНА
Валентинка проснулась среди ночи от какого-то
далёкого, неясного шума. Она встревоженно прислу-
шалась. Шумело ровно, широко, стремительно. Ва-
лентинка привстала. Может, разбудить мать? Мо-
жет, это фронт нагрянул? Может, идут по дорогам
немецкие машины и шумят-шумят, а деревня спит
и не слышит ничего?
Тёмная-тёмная ночь глядела в окна. По стёклам
шуршал дождь, и что-то тихонько постукивало по
наличнику.
Шум не затихал и не становился сильнее. Вален-
тинка успокоилась. Нет, это не машины шумят. Так
может ветер шуметь в густых вершинах, так, может
быть, шумит море.
Валентинка улеглась, но долго не могла уснуть.
Что происходит там, в сырой весенней темноте? Что-
то таинственное, что-то чудесное и немножко жут-
кое...
Утром, проснувшись, она снова услышала тот
же монотонный шум.
Таиска умывалась. Она, смеясь, брызнула на Ва-
лентинку водой:
— Вставай! Пойдём реку смотреть — лёд пошёл!
Слышишь, как шумит?
— Это река шумит? Так, значит, это река шумит!
Она ещё ночью шумела. А я подумала...
— Что подумала?
— Так, ничего.
...Все нечаевские ребятишки высыпали на реку.
Маленькие стояли на горе, пригретой солнышком, а
ребятишки постарше и посмелее подошли к самой
воде. У, как бурлила вода, как она крутилась ворон-
ками! Льдины плыли по реке, сталкивались, натыка-
164
лись на берега и снова мчались куда-то. Река прибы-
вала, вздувалась, начинала выступать из берегов.
Она казалась Валентинке огромной, сильной и опас-
ной. Кто её знает: вот возьмёт да и выхлестнет сей-
час на берег, затопит луг, рощу, а их всех утащит и
понесёт вместе со льдом. Как она глубока, наверно!
И какая холодная, страшная эта глубина!
Мальчишки стояли на берегу. Романок был с ни-
ми. Они стояли на самом краю и бросали палки на
середину реки, чтобы посмотреть, как они крутятся
в бурунчиках.
Вдруг мальчишки закричали. Край берега, на ко-
тором они стояли, отделился и медленно поплыл...
Это был кусок льда, прибитый к земле. Ребята один
за другим прыгали на берег. Только Романок, расте-
рявшись, стоял и не знал, что ему делать. А полоска
воды между ним и берегом потихоньку увеличива-
лась и увеличивалась.
— Прыгай! — кричали ребятишки. — Прыгай
скорее!
— Прыгай, дурак! — взвизгнула Таиска.
Валентинка', увидев Романка на уплывающей
льдине, такого маленького, жалкого и растерянного,
забыла всё на свете. Она прыгнула в воду, сдёрнула
Романка со льдины и вместе с ним выскочила обрат-
но на берег.	:
Всё произошло очень быстро. Валентинка даже
испугаться не успела. Но она увидела уплывающую
льдину, которая уже неслась по течению, — ведь Ро-
манок сейчас стоял бы на ней! Она заглянула в тём-
ную воду, в которую только что прыгнула, — до чего
страшная эта вода! И ей стало до того жутко, что
слёзы подступили к горлу.
Таиска подлетела, отшлёпала Романка и отогна-
ла его от реки, словно он не человек был, а какая-ни-
будь овца.
165
Потом подошла к Валентинке:
— Как же теперь домой-то идти? С тебя так и
льёт. Полны валенки небось. А ну-ка, скинь!
Девочки помогли Валентинке снять валенки и
вылили из них воду.
Валентинка дрожала.
— Пошли к бабушке Славиной! — сказала Ва-
ря. — Она добрая. Мы когда зимой в прорубь прова-
лились, она всех нас сушила.
— И правда! — подхватила Таиска. — Пошли!
Бабушка Славина одиноко жила в своей малень-
кой избушке. Ни родных, ни близких у неё не было.
Но когда соседи заходили к ней за какой-нибудь
нуждой или ребятишки забегали со своим горем, она
всегда была рада помочь, чем только могла.
Бабушка велела Валентинке снять валенки и на-
16G
мокшее платье, дала ей свою шубейку и затопила
печку. А на стол поставила чугунок со сладкой паре-
ной брюквой:
— Ешьте. Мёд, а не брюква.
Девчонки всё ещё переживали случившееся. Они
уже не дичились Валентинки. И Валентинка больше
не боялась их. Они пе смеялись над её сипим капо-
ром, не разглядывали, какие у неё чулки.
— А всё-таки у нас Валентинка смелая, — сказа-
ла Таиска. — Я ещё и опомниться даже не успела...
Алёнка поёжилась:
— Прямо в воду! Ух!.. А если б тут не мелко бы-
ло? Если б тут яма была?
— Страшно! — прошептала Варя.
— Ну и что ж, что страшно! — ответила Вален-
тинка. — А если б Ромапок ваш был? И ты тоже
прыгнула бы. Мало ли что страшно! Конечно...
Она вдруг заплакала. Ей снова представилось,
как бурная река уносит льдину и Романок стоит на
этой льдине и смотрит на всех испуганными синими
глазами. А льДину уже вертит, уже крутит в воде...
Ой, что, если б это и в самом деле случилось?
— Ну, ведь не случилось же, ведь не случилось
же! — повторяла Таиска. — Ведь не случилось же!
Но неожиданно всхлипнула и сама. И тут же рас-
сердилась:
— Уж и надаю я этому Романку сегодня! Будет
он у меня знать, как в реку соваться!
ОГОНЁК УВИДЕЛ СОЛНЦЕ
Серые стояли дни. Тяжёлый сырой туман висел
над землёй. Ночи были непроглядны. Только ветер
шумел и река бушевала вдали.
И вдруг ударило солнце. Засверкали Грушины
1G7
спицы, воткнутые в клубок; словно серебряные, за-
светились ручки у комода; заблестела посуда на
полке, и на большой глиняной миске отчётливо про-
глянули глянцевые синие цветы.
А на подоконниках, затопленных солнцем, свежо
и сквозисто зеленели дедушкины сеянцы.
Валентинка была молчалива. Но ей казалось, что
начался какой-то необъяснимый длительный празд-
ник. Этот праздник не имел названия, но он был раз-
лит в воздухе, глядел в окна. Она вышла на улицу —
праздник был и здесь. Да ещё какой! Снег уже ис-
чез — туман и чёрные ночи согнали его. Синие
лужи, словно осколки зеркала, ослепительно сверка-
ли под солнцем. Тонко звенел ручеёк, бегущий через
двор. А возле избы на старой берёзе пел скворец.
Как он пел! Он словно хотел рассыпаться сам в сво-
их звонких трелях, он даже крылья распускал и весь
трепетал от неизбывного счастья.
Дед на усадьбе подправлял изгородь. Он посту-
кивал топором по тонким ольховым жердинкам, под-
гонял их, прилаживал к высоким кольям, перевязы-
вал мягкой, как волокно, ивовой корой.
Но вот он остановился отчего-то, поднял бороду
и глядит в небо. Валентинка сразу встревожилась.
Что там? Самолёт? Немецкий?
Дед поманил её пальцем. Валентинка подошла.
И — как хорошо! — вместо жёсткого, воющего гула
немецких пропеллеров она услышала ещё одну пти-
чью песню. Словно серебряные колокольчики зве-
нели вверху. Словно серебряный дождик падал на
землю. Высоко-высоко дрожала в небе маленькая
птица.
— Дедушка, кто это? — спросила Валентинка.—
Это соловей?
— Это не соловей, — ответил дед, — это самая
наша крестьянская птичка. Всегда она с мужиком
168
в поле. Мужик работает, а она над ним поёт, веселит
его, радует. Это, Валентинка, жаворонок!
— Жаворонок?!
Тотчас вспомнились жаворонки, которых они ле-
пили из теста. Какой же этот? Может, как Таискин—
с широкими крыльями и гребешком на голове? Или
такой, как был у неё, — с тремя перьями в хвосте?
Какие у пего перья: синие или красные?
Но нет! В толстой книге был нарисован жаворо-
нок. Маленькая серая птичка с хохолком на голове.
Такая же простая серая птица, как воробей.
Ну и пусть как воробей! Пусть совсем простая и
совсем серенькая! Всё равно — это самая лучшая
птичка па свете!
Среди улицы, подёрнутой яркой зеленью, одна за
другой собирались бабы-колхозницы. Сначала две
встретились, заговорили и остановились. Потом из
соседних дворов подошли. Все поглядывали на тёп-
лое небо, на талый, украшенный лужицами выгон,
советовались о чём-то...
— Вроде как пора... Уж вон возле палисадника и
крапива выскочила.
— Да, думается, пора... Чего ж томить, пусть
прогуляются... Ванька, беги за пастухом!
Вышла мать за калитку:
— Что, бабы, скотину, что ли, выгонять?
— Да вот стоим думаем.
— А чего ж думать? Тепло, хорошо... Да вот
председатель идёт... Эй, Василий Никитич, подойди
к нам на совет!
Председатель колхоза, крепкий загорелый ста-
рик, подошёл к женщинам, снял шапку, поклонился:
— О чём совет идёт?
— О скотине совет. Выгонять не пора ли?
— Ну что ж, хорошо, — ответил Василий Ники-
тич. — Давайте выгонять.
169
А потом обернулся к Дарье, спросил приветливо:
— Ну как, Дарья, твоя новая дочка: прижи-
вается?
— Приживается, — ответила мать.
— Ну, вот и добро, вот и добро! Расти ребяти-
шек, Дарья. А в чём нужда будет — приди скажи.
Колхоз поможет.
Мать несколько раз кивнула ему головой:
— Спасибо, Василий Никитич! Спасибо на доб-
ром слове!
Решив выгонять скотину, женщины разошлись
по дворам.
Таиска выскочила на улицу:
— Валентинка, пойдём смотреть!
Пастух встал па краю деревни и хлопнул длин-
ным кнутом. Словно выстрелил! Потом ещё раз и
ещё...
По всей деревне начали открываться скрипучие
ворота — впервые после того, как наглухо закрылись
осенью. По всей деревне замычали коровы, заблеяли
овцы... Вот-то гомон поднялся на улице!
Мать прежде всех выпустила корову Милку.
Милка подняла голову, раздула ноздри и заревела,
как в трубу затрубила. Сонные глаза её заблестели,
будто внутри больших чёрных зрачков зажглось по
фонарику.
— Ну иди, иди! — сказала мать, слегка стегая её
пучком вербы (такой уж обычай — выгонять скоти-
ну в первый день вербой). — Иди и другим давай до-
рогу! 
Милка медленно вышла на улицу и опять затру-
била. Соседские коровы отвечали ей.
Мать открыла овчарник — и овцы высыпали всей
гурьбой. Ягнята жались к овце и кричали как заве-
дённые, и овца отвечала им. Белогрудый увидел Ва-
лентинку, хотел было подбежать к ней, но овцы ша-
170
рахнулись в сторону, и он бросился за ними, поджав
хвост.
Труднее всех было справиться с Огоньком. Оп
был в такой радости от солнца, от вольного воздуха,
от необъятного простора, который вдруг открылся
перед ним! Он рвался, бодался, подпрыгивал и бегал
по двору — того и гляди, расшибётся об изгородь
или об стену. Мать пыталась его успокоить, угово-
рить. Валентинка тоже упрашивала:
— Ну тише ты, дуралей, ну тише! Ну что ты, су-
масшедший, что ли?
Наконец они вдвоём с матерью вывели бычка на
улицу. Дорогой он раза два лизнул Валентинку и
успел уже намусолить край материного фартука. По
как только он увидел перед собой широкую улицу,
так опять вырвался, «макнул», «бакнул», задрал
хвост, разбежался и влетел прямо в пруд. Холодная
вода заставила его опомниться. Он выскочил из пру-
да, покрутил головой. Но тут же, увидев других те-
лят, помчался за ними.
— Вот чучело!— волнуясь, повторяла Валентин-
ка. — Ну, смотрите, все свои белые чулки испачкал?
Скотина медленно проходила по улице. Хозяйки
провожали своих коров и овец. Коровы останавлива-
лись и пробовали бодаться — надо было разгонять
их. Овцы бросались то в один прогон, то в другой —
надо было направлять их по дороге.
Открыли двор колхозной фермы. Породистые
ярославские тёлочки, белые с чёрным, одна за дру-
гой выходили из стойла.
Таиска дёрнула Валентинку:
— Пойдём поближе, посмотрим!
— А забодают?
— Да не забодают — мы сзади.
Девочки вышли на середину улицы и тихонько
пошли за стадом. Свежий ветерок, прилетевший из
171
леса, веял в лицо. Глубокая тишина, полная затаён-
ной радости, лежала на полях. Неподвижный, сквоз-
ной под солнцем, стоял лес. Он словно примолк, он
словно прислушивался к чему-то. Что творилось
там? Что происходило в его таинственной глубине?
Вдруг сзади, совсем близко, раздался негромкий,
но грозный и протяжный рёв.
— Бык! — вскрикнула Таиска и бросилась к
дому.
Валентинка оглянулась. Из ворот фермы вышел
большой светло-рыжий бык. Он шёл, опустив лоба-
стую голову, и ревел. Острые прямые рога торчали
в стороны. Он прошёл несколько шагов, нагнулся и
начал рыть рогом землю. Валентинка растерялась.
Она стояла на месте и не могла отвести глаза от
быка.
— Убегай! — кричала ей Таиска.
Валентинка увидела, как ребятишки бросились
врассыпную. Вон и Романок, словно вспугнутый гу-
сёнок, улепётывает к соседям на крыльцо.
Тогда и Валентинка наконец встрепенулась. Она
побежала, а бык будто только этого и ждал. Он рявк-
нул, закрутил головой и двинулся вслед за ней.
Бык пробежал шагов пять и снова остановился.
А Валентинка мчалась, охваченная ужасом. Она уже
видела, как бык нагоняет её, она слышала прямо за
собой его хриплый рёв, чувствовала его огромные ро-
га... И Валентинка закричала, закричала отчаянно:
— Мама! Ма-ма!..
Она не знала, какую маму она звала на помощь.
Может быть, ту, которая умерла. Но из-за коровьих
спин выскочила худенькая светло-русая женщина,
бросилась ей навстречу, протянула к ней руки:
— Я здесь, дочка! Ко мне, сюда!
Валентинка с размаху обхватила её за шею и
крепко прижалась к ней. Опасность миновала. Как
172
бы ни был страшен бык, разве он посмеет подойти к
матери?
— Пусть подойдёт! — сказала мать. — А вот пал-
ка-то на что? ’*
Стадо уходило за околицу. Самым последним
прошёл бык. Он всё ещё ревел, нюхал землю и вер-
тел головой — видно, крепкие весенние запахи дур-
манили его. t
У матери в синих глазах светилась гордая ра-
дость. Её сегодня наконец-то назвали мамой! Раз-
ве тётка Марья или бабка Устинья не слышали, как
чужая темноволосая девочка сегодня кричала ей на
всю улицу: «Мама! Мама!..»
Валентинка знала, чему радуется мать. Только
её ли она назвала мамой? Может, нет?
Может, и пет. Но всё равно, трудное слово сказа-
но. А раз уж оно сказано, повторить его будет гораз-
до легче.
173
ПИСЬМО С ФРОНТА
Всё дальше отходил фронт. С тяжёлыми боями
выбивала Красная Армия врагов со своей родной
земли. По-прежнему каждый день колхозники под-
жидали почтальона. Нет ли письма из армии? Что в
газетах: гонят ли немца, или опять упёрся?
Мать стала частенько задумываться. Нет и нет
письма с фронта... Она сама стала выходить за воро-
та встречать почтальона. Но уже издали видела, что
почтальон идёт по деревне и пе собирается свернуть
к их дому. И, понурив голову, тихонько возвраща-
лась домой.
Молчаливая печаль незаметно поселилась в доме.
Никто о ней пе говорил, но все чувствовали её, знали
о ней. Все, кроме Романка, который ни минуты не
сомневался, что всё на свете очень хорошо и ничего
плохого вообще не бывает.
Но вот однажды дед пришёл обедать в каком-то
необычайном настроении. Во-первых, он весело хмы-
кал и покрякивал, во-вторых, был что-то очень раз-
говорчив.
— Ну, как дела, пострелята? Как дела, мать? Ка-
кая у тебя похлёбка нынче?.. С грибами? Хорошо,
лучше некуда!
И, садясь за стол, даже забурчал что-то похожее
на песню.
Мать поглядела на него с улыбкой:
— Отец, да что с тобой сегодня? По займу, что
ли, выиграл?
Дед хмыкнул:
— По займу? Подумаешь, по займу! Не по зай-
му, а кое-что побольше...
— Так чего же побольше? Медаль, что ли, полу-
чил?
— Медаль не медаль, а кое-что получил!
174
И вдруг не выдержал, достал из кармана голубой
конверт:
— Вон оно!
— Письмо! — вскрикнула мать.
— Письмо! — закричали ребятишки.
Груша, которая только что вошла в избу, увидев
письмо, поспешно бросила свою сумку.
Мать хотела доставать из печки похлёбку, но за-
была про неё и отставила ухват:
— Ну что это ты, отец! Читай же скорее!
Дед бережно вынул письмо из конверта и надел
очки. Ребятишки окружили его. Только Валентинка
не подошла, осталась там, где стояла.
Дед читал письмо с фронта. Отец писал, что он
жив и здоров, что бьют они фашистов из тяжёлых
орудий, а фашисты, как крысы, забились под дома, в
подвалы, и нелегко выбивать их оттуда, проклятых.
Описывал отец, как был он в большом бою и как
выгнали они врагов из нескольких населённых пунк-
тов.
А потом отец спрашивал, всё ли благополучно в
доме, здоровы ли ребятишки, как учится Груша...
Груша подняла голову и гордо поглядела на Та-
иску и Романка. Вот как: отец про неё отдельно спра-
шивает!
— «...Как Таиска, шибко ли озорует?»
Таиска даже подпрыгнула. И про неё отец тоже
отдельно спрашивает!
— «...Как наш Романок, наш будущий боец?
Подрастает он или всё ещё такой же карапуз, из-под
стола не видать?»
— И про меня! — крикнул Романок. — И про ме-
ня тоже!
Мать, не спуская глаз, глядела на деда и, каза-
лось, ждала ещё чего-то в письме, очень важного,
очень нужного...
175
— «Дорогая моя жена Даша, — читал дальше
дед, — ты писала мне, что взяла в дом сиротку Ва-
лентинку...»
Вот оно! Все сразу оглянулись на Валентинку.
Валентинка насторожилась, а у матери на щеках
вспыхнули красные пятна.
— «...Должен тебе сказать, — читал дед, — что
ты, Даша, у меня умница и хороший человек. Не
слушай, что говорят некоторые люди. Пускай сирот-
ка найдёт в нашем доме свой родной дом, пускай она
в нашей семье пайдёт свою родную семью. Прикажи
ребятишкам, чтоб они её не обижали. Пусть живёт
и растёт на здоровье!»
Мать только теперь перевела дух.
— Вот и хорошо! — прошептала она.
А Романок подбежал к Валентинке и весело дёр-
нул её за платье:
— Слышала? И про тебя тоже!
— Слышала!—ответила Валентинка и, покрас-
нев, так же гордо, как Груша и Таиска, поглядела на
всех.
А Груша неожиданно сказала:
— Мамка, может, надо и Валентинке чулки свя-
зать?
ПОДСНЕЖНИКИ
А весна развёртывалась всё богаче, всё краше.
Неожиданно расцвела старая берёза. Наступило ут-
ро, и Валентинка увидела её, всю увешанную тёмно-
красными серёжками, всю обрызганную золотистой
пыльцой.
Таинственный, заманчивый, темнел за усадьбами
лес. Снизу уже что-то зеленело — трава, кусты... Вот
если бы можно было пойти заглянуть в эту неведо-
мую лесную страну! Только можно ли это?
176
Как раз деду понадобилась оглобля. Он взял то-
пор и сказал:
— Ну-ка, девчонки, кому в лес за сморчками
надо?
Романок побежал за корзинкой. Таиска проворно
сняла полусапожки, бросила их на завалинку и за-
шлёпала босиком по лужам:
— Пойдёмте! Дедушка места знает, покажет.
— Дедушка, я тоже пойду? — спросила Вален-
тинка. — Мне тоже можно?
— А почему же нельзя? — удивился дед.
— А босиком тоже можно?
— Ну, это дело твоё. Не боишься ногу напо-
роть — иди босиком.
— Тогда подождите, не уходите! Я сейчас!
Валентинка вбежала в избу. Никого не было:
Груша в школе, мать на работе. Она поспешно сняла
свои худые ботики и башмаки и сунула под приступ-
ку. Пробегая мимо лежанки, она нечаянно зацепила
ремешок жёлтой сумочки, лежавшей на подушке.
Сумочка упала, и заветные картинки выскользнули
на пол, развернувшись веером. Вот избушка под сне-
гом, вот караван в пустыне, вот корабль Магеллана,
плывущий в неведомые страны... Валентинка схва-
тила их и как попало засунула в сумочку. Пусть ку-
да хочет плывёт Магеллай! Валентинка идёт в лес, в
настоящий дикий лес! Опа босиком побежит по лу-
жам и по свежей траве, и они пойдут через поле, и,
может быть, она отыщет настоящий, живой гриб!
Пускай Магеллан плывёт куда хочет! Дорожка бе-
жала полем. Колхозницы пахали землю. Валентинка
видела в книжках, как пашут, но там всегда были
нарисованы мужчины... Ну что ж — нынче война.
Мужчины ушли воевать, а женщины взялись за
плуг.
А кто это там пашет на рыженькой лошадке? Кто
177
эта женщина, такая слабая на вид, но такая ловкая
и умелая? Она не дёргает беспрестанно вожжами, не
кричит без толку на лошадь, по лошадь у неё идёт
ровно, и плуг под рукой этой женщины не виляет в
стороны, а ведёт прямую, глубокую борозду... Кто
эта женщина в такой знакомой голубой кофточке,
выцветшей на плечах?
И Валентинка узнала:
— Смотрите, смотрите, вот наша мама пашет!
Нежной прохладой, влажными запахами, звонки-
ми птичьими разговорами встретил их лес. Деревья
были ещё голые, но па кустах уже развернулись поч-
ки. Л внизу, приподняв почерневшую прошлогод-
нюю листву, пышно и весело красовались цветы.
Они заполнили все лесные прогалины: лиловые,
красные, розовые среди тёмных мохнатых листьев.
— Дедушка, что это? — удивилась Валентин-
ка. — Смотри, на одной веточке разные цветы?
— Это медуница, — ответил дед. — А что разные
цветы, так что же: те, что лиловые, постарше, а те,
что розовые, помоложе...
Немного дальше, в тени широких ёлок, ещё лежа-
ли пласты снега. Но цветы росли и возле самого сне-
га, и даже сквозь снег пробивались нежные зелёные
ростки.
Таиска и Романок пошли вдоль опушки на вы-
рубку — там, возле ппей, весной родятся сладкие
грибы сморчки. Но Валентинка осталась возле деда.
А дед рассказывал. Лесные цветы — это первые
весенние цветы. Другие только ещё в семенах про-
сыпаются, а у этих под чёрной листвой уже и почки
и бутоны готовы. Чуть снег посторонился — они и
выскочили!
Дед показал Валентинке ветреницу — лёгкий бе-
лый цветок, задумчиво глядевший из полумрака ча-
щп. Раскопал слой листвы, и она увидела закручен-
178
ные спиралью бледные ростки папоротника. Отыскал
для неё странное растение — Петров крест. Почти
целый год живёт оно под землёй и только ранней
весной, когда ещё светло в лесу, выкидывает из-под
земли толстый чешуйчатый стебель и начинает цве-
сти, а потом снова убирается под землю. Правда, эти
чешуйки вовсе не похожи на цветы. Ну что же? Каж-
дый цветёт как умеет.
Всё удивляло Валентинку, всё приманивало её:
и лимонная бабочка, прилетевшая на медуницу, и
красные шишечки, чуть наклюнувшиеся на концах
еловых лап, и лесной ручеёк в овражке, и птицы, пе-
релетающие с вершины на вершину...
Дед выбрал деревце для оглобли и начал рубить.
Звонко аукались Романок и Таиска, они уже шли
обратно. Валентинка вспомнила о грибах. Что же,
179
она так и не найдёт ни одного? Валентинка хотела
бежать навстречу Таиске. Недалеко от опушки, на
краю оврага, она увидела что-то голубое. Она подо-
шла ближе. Среди лёгкой зелени обильно цвели яр-
кие цветы, голубые, как весеннее небо, и такие же
чистые, как оно. Они словно светились и сияли в
сумраке леса. Валентинка стояла над ними, полная
восхищения.
— Подснежники!
Настоящие, живые! И их можно рвать. Ведь их
никто не сажал и не сеял. Можно нарвать сколько
хочешь, хоть целую охапку, целый сноп, хоть все до
одного собрать и унести домой!
Но... оборвёт Валентинка всю голубизну, и станет
прогалинка пустой, измятой и тёмной. Нет, пусть
цветут! Они здесь, в лесу, гораздо красивее. Только
немножко, небольшой букетик она возьмёт отсюда.
Это будет совсем незаметно!
Когда они вернулись из лесу, мать была уже до-
ма. Она только что умылась, полотенце ещё висело
у неё на руке.
— Мамушка! — ещё издали закричала Таиска.—
Мамушка, ты гляди, каких мы сморчков набрали!
— Мамка, давай обедать! — вторил Романок.
А Валентинка подошла и протянула ей горсточку
свежих голубых цветов, ещё блестящих, ещё пахну-
щих лесом:
— Это я тебе принесла... мама!
ФЕДЯ И ДАНИЛКА
ГДЕ ОНИ ЖИВУТ
Федя Бабкин и Данилка Цветиков живут в Кры-
му, в колхозе.
Колхоз со всех сторон окружён горами. Куда ни
посмотришь, всюду горы.
Самая большая гора сверху донизу заросла ле-
сом. Она круглая, будто мохнатая шапка великана.
Рядом с ней — другая гора, совсем на неё не похо-
жая. Она поднимается из леса голыми зубцами, —
целая гряда острых, каменистых вершин. И вершины
эти снизу кажутся то серыми, то синими, то лиловы-
ми. Самый острый и высокий зубец похож на чело-
века. Будто сидит человек, склонив голову, и думает
о чём-то.
181
Но это Данилке кажется, что скала похожа на
человека. А Федя говорит, что никакого человека
там нет, а просто торчат голые камни над лесом.
За этими горами ещё горы. Летом они сухие и
жёлтые. А сейчас, пока весна, всюду зеленеет неж-
ная весёлая трава. В долинах, где побольше влаги,
цветут дикие тюльпаны. Будто маленькие красные и
жёлтые огоньки разбросаны по склонам. А если под-
нимешься повыше на горы, то там встретят тебя
коротконогие жёлтые крокусы и лиловые фиалки.
Данилка часто приносит с гор цветы. А Федя цве-
ты собирать не любит. Он как только заберётся по-
выше, то и смотрит, где пасутся лошади. И рад-радё-
шенек, если пастух Иван Никанорыч велит отвести
лошадь в колхоз. Сидеть на тёплой спине лошади и
мчаться по крутой тропинке — это Феде самое ве-
селье!
А Данилка — вот чудной человек! — к лошади
даже подойти боится.
По больше всего оба они любят море. Чуть со-
греется весной синяя вода, все колхозные ребята уже
плавают и ныряют в заливе. И Федя тоже плавает и
ныряет, ловит маленьких крабов, гоняется за меду-
зами, борется с волнами, когда они немножко разы-
граются. А Данилка плещется у берега. Или зай-
дёт в море по пояс и глядит в глубину — что там рас-
тёт на дне морском? Кто живёт там в водорослях?
Водоросли весной нежные, мягкие, зелёные. Будто
зелёный лужок стелется под хрустальной водой.
ХАМСА
Крепко дружили Федя и Данилка. Но как-то раз
они поссорились и чуть было совсем не раздружи-
лись.
182
Ещё с вечера, когда Федя ложился спать, мать
сказала:
— Нынче море расходилось, большой прибой.
Люблю, когда море шумит!
— А что же хорошего? — ответила ей тётя Фро-
ся, отцова сестра. — Шумит и шумит день и ночь,
отдыху ему нет. От этого шума одна скука.
«И вовсе не скука, — хотел сказать Федя, — море
шумит весело!..»
Но не успел, уснул.
Утром Федя проснулся и сразу услышал, что мо-
ре бушует ещё сильнее. Он вскочил, вышел на крыль-
цо. На узкой террасе под черепичным навесом ещё
дремала прохладная тень. Но в маленький двор уже
пробралось солнце.
Дом, где живут Бабкины, низенький, длинный,
под черепичной крышей, как и все дома в колхозе.
Он отступил от дороги, взобрался повыше на склон
горы и посматривает оттуда на деревенскую улицу
светлыми промытыми окнами.
Из этого ^ома далеко видно. Половину деревни
видно, колхозные виноградники на склонах. И море
видно. Только выйдешь из хаты, ступишь на камен-
ные ступеньки, а в глаза тебе так и сверкнёт синяя
вода.
Море не очень близко: надо всю улицу пробе-
жать, потом спуститься с горы по крутой тропинке.
Но отсюда, с крыльца, оно видно от берега до гори-
зонта, до той тоненькой серебряной черты, где вода
доходит до неба, а небо спускается к воде.
Сегодня Федя сговорился с Данилкой идти на
гору Тен-Сель. На Тен-Селе давно уже работает
камнедробилка. Интересно, что же стало там с
горой?
Отец сидел на камне во дворе и точил мотыгу.
— Куда нацелился? — спросил он у Феди.
183
— Никуда, — ответил Федя, — на море смотрю.
Отец не велит Феде ходить в горы: свалится ещё
куда-нибудь с кручи, сорвётся и не найдёшь тогда.
Поэтому Федя ничего не сказал ему про Тен-Сель.
Разговор услышала тётя Фрося. Она сидела око-
ло глиняной печки, сложенной во дворе, и чистила
картошку. Л возле неё толклись гуси и всё норовили
стащить картофелину из миски.
Утро начиналось солнечное, горячее. Но тётя
Фрося как встала, так сразу и повязалась своим тёп-
лым полушалком с зелёной бахромой. С этим полу-
шалком она никогда не расставалась: ни в холод, ни
в жару. И повязывала его как-то по-своему, узлом на
макушке, так что концы его покачивались над голо-
вой, будто зелёная ботва над брюквой.
— И нечего на море смотреть, — сказала тётя
Фрося, отталкивая гусей, — на море волна сегодня.
Тут вышла на крыльцо мать. Она была смуглая,
черноглазая, всегда весёлая. Федина мать не закры-
валась платком от солнца, не боялась жары. И моря
не боялась.
— Ну и что ж, что волна! — сказала мать. — Да
на волне-то ещё веселей плавать! Правда, Федюнь?
Она шлёпнула Федю по спине крепкой ладонью
и легонько ущипнула его за нос. Федя засмеялся, за-
мотал головой и закрыл руками нос, чтобы мать ещё
раз не ущипнула.
А тётя Фрося сразу рассердилась.
— Гляди солнце-то где — на работу пора! — ска-
зала она матери.
— Да я, сестрица, своё дело знаю! — ответила
мать.
— Кур-то на своей ферме небось заморила со-
всем!
— Несутся не хуже, чем у других!
Мать засмеялась, блеснула своими крупными бе-
184
лыми зубами и побежала по каменным ступенькам
вниз, на дорогу.
— Ох и грубая! — проворчала матери вслед тё-
тя Фрося. — Крымчачка!
Феде стало обидно за мать.
— А если кто в Крыму родился, тот плохой? —
сказал он и покосился па тётю Фросю голубым гла-
зом. — Мы с мамой крымчаки, моря не боимся. А вы
моря боитесь!
— Да как же его не бояться, моря-то вашего? Оно
ведь сразу с ног сбивает!
— Это вас сбивает, а нас с мамой не сбивает.
— Цыть! — прикрикнул на Федю отец. — С кем
споришь? С Данилкой, что ли, со своим?
Федя замолчал. Он понимал, что со старшими
спорить не годится. Но с тётей Фросей как утерпеть,
не заспорить?
Тётя Фрося недавно приехала в Крым из черно-
зёмной Орловской области. И всё-то ей здесь не нра-
вилось. Ни речки пет, ни лесу, ни грибов... А земля-
то! Камень, да щебеиь, да глина какая-то. А покопай
поглубже, то и соль. Вон росли, росли тополя у доро-
ги да и начали засыхать — значит, корни до соли до-
брались.
Тётя Фрося покачала головой, покивала зелёной
бахромой на макушке и обернулась к отцу:
— Ты, братец, пошёл бы да картошку окучил.
— А что её окучивать? — Отец махнул рукой. —
Всё равно не вырастет.
— Ну и заехал ты! — вздохнула тётя Фрося. —
Ну и нашёл сторонку — картошка не растёт!
— А зато виноград растёт,—не вытерпел Федя.—
И абрикосы растут. И даже сливы.
— Ох ты!—насмешливо сказала тётя Фрося.—
Тоже мне! Абрикосы-маникосы, а простой картош-
ки и той нету!
185
Федя хотел ещё что-то сказать, но встретил сер-
дитый отцовский взгляд и промолчал.
«Когда же он на работу пойдёт? — подумал Фе-
дя. — Нам бы с Данилкой на Теп-Сель надо. Данил-
ка ждёт пебось!»
Но отец не спешил на работу. Он закрутил
толстую цигарку, закурил. Надо было идти на вино-
градники окапывать лозы. А ему эта работа очень не
нравилась. И солнце палит, и земля жёсткая... Уже
десять лет живёт Федип отец в Крыму, а всё будто
не дома. Так и ходит всегда будто в раздумье — не
уехать ли ему обратно на чернозёмные орловские
земли?
Федя начал прикидывать, как бы ему удрать в го-
ры, чтобы ни отец, ни тётя Фрося не видали.
Но тут он услышал какой-то шум на улице, чьи-
то голоса. Федя распахнул калитку.
По улице бежали ребята — с бадейками, с кор-
зинками. И не одни ребята. Вон и дедушка Трифонов
задыхается, торопится — и тоже с корзинкой. А вой
и соседка Катерина бросила охапку хвороста, кото-
рую несла в дом, схватила большой таз и тоже побе-
жала на улицу...
Все бежали к морю. Мимо Феди мчался Васятка
Тимаков, без рубашки, в одних трусах, коричневый,
как глиняный черепок.
— Что стоишь? — крикнул он Феде. — Хамсу вы-
кинуло!
— Хамсу выкинуло! — повторил Федя.
Он сунулся туда-сюда — ни ведра, ни корзинки.
Тогда он схватил бадейку с водой, выплеснул воду
под тополь и тоже помчался к морю.
— Где хамса? Какая хамса? — удивилась тётя
Фрося, завертела головой во все стороны, и зелёные
концы закачались у неё на макушке. Но, как увиде-
ла, что все бегут к морю с вёдрами да с корзинками,
186
засуетилась, схватила кастрюлю, какая попалась
под руку, и побежала вслед за Федей. Только отец
не тронулся с места, он сидел да курил свою ци-
гарку.
Па море стоял шум. Шумел весёлый прибой. Кри-
чали над морем чайки, бакланы, нырки... Они сби-
лись густым облаком и, шумя крыльями, повисли
над берегом и заливом. Кричали что-то, отгоняя птиц
и собак, сбежавшиеся к берегу люди... Кричал и Фе-
дя, подбегая со своей бадейкой, а что кричал, он и
сам не знал хорошенько.
Море выбросило на отмель хамсу. Хамса шла
большим косяком. То ли прибой подхватил её в зали-
ве, то ли загнали дельфины, только выкинуло хамсу
далеко на берег и оставило на песке. Как волна ло-
жится на песок широкими изгибами, так по кромке
волны лежала мелкая рыбёшка хамса. Она чуть-чуть
трепетала, и казалось, что лежит на белом песке тём-
ная серебряная бахрома и дрожит и поблёскивает
под солнцем.
Все, кто ещё не ушёл на колхозную работу, при-
бежали на берег подбирать рыбёшку. Сгребали в
мешки, в вёдра, в корзинки... Сверху налетали пти-
цы, хватали рыбу из-под рук. Со всей округи сбежа-
лись сюда собаки и кошки — и откуда их взялось
столько! Собаки лаяли, дрались. И все старались
захватить хамсы побольше, пока её не унесло в
море.
Федя не зевал. Он был крепкий, проворный. Быст-
рые голубые глаза его издали видели, где рыбёшка
покрупнее. Он подрался с какой-то задорной чайкой.
Эта чайка была смелая, всё старалась выхватить ры-
бу у него из бадейки. Но Федя живо отогнал её — не
такой уж он был растяпа! Правда, пока воевал он с
чайкой, чёрный, длинный, как скамейка, пёс Валет
успел-таки набить пасть хамсой из его бадейки.
Федя запыхался. Он был весь мокрый, потому что
озорные волны набегали и обдавали его с головы до
ног. Волны шли издалека, одна, другая, третья...
Шли друг за другом, не уставая, не останавливаясь.
А у самого берега поднимались на дыбы, прозрач-
ные, будто стеклянные, с белой пеной на гребне, па-
дали на берег, разбивались и осыпали брызгами всех,
кто ходил тут, бегал и суетился...
Федя набрал полную бадейку хамсы, выпрямил-
ся, оглядел всё вокруг. Тёмно-серебряная бахрома
на песке уже исчезла, почти всю хамсу подобрали.
«А где же Данилка? — вдруг вспомнил Федя. —
Что же его не видать? Не слыхал он про хамсу,
что ли?» А Данилка сидел в это время у горы Теп-
Сель на большом сером камне и ждал друга.
НА ГОРЕ ТЕП-СЕЛЬ
Данилке уже надоело сидеть и ковырять оранже-
вый лишайник, которым оброс камень. Он то ложил-
ся на спину и смотрел в небо, то перевёртывался иа
живот и разглядывал, как букашки и муравьи копо-
188
шатся среди низенькой зеленой травы, то пробовал
постоять на руках, подняв ноги вверх. Жара начала
донимать его, и Данилка вскарабкался повыше -
посмотреть, не идет ли Федя. И оттуда, с горы, увидел, что
Федя идет по улице вместе с ребятами и ведра у них полны
рыбы. Данилка все понял: он просидел здесь и прозевал
такое утро, которое, может быть, за целый год больше не
повторится, а Федя убежал один, не позвал его.
Данилка схватил какой-то камень, запустил его что есть
силы в расселину горы. Потом запустил туда же еще один
камень, побольше, и, сунув руки в карманы, пошел вверх
по горе Теп-Сель. У него даже слов не хватало, чтобы
высказать свою обиду, горькую как полынь, по которой
ступали его ноги.
Гора Теп-Сель не крутая, округлая, будто каравай. Ни
одного деревца не растет на этой горе, ни одного кустика.
Только невысокая пахучая полынь, да чебрец, да какие-то
жесткие колючки.
Дорога кольцом обвивала гору. Вершина ее над дорогой
была вся усыпана коричневыми гладкими плитками. Когда
взрывали гору, то эти плитки летели вверх, а потом
дождем падали на склоны.
Камнедробилка работала под самой вершиной. Она
шумела, скрежетала, грызла стальными зубами камень. А
соседние горы, тихие, безмолвные, словно
прислушивались к ее грохоту и скрежету и словно боялись
ее. Может, она и на их склоны влезет и так же будет
грызть их каменные бока?
Вдруг Данилку окликнул задорный, звонкий голос:
- Данилка! Куда бредешь?
В холодке под тенью большого камня сидела Тоня
Каштанова, румяная и белобрысая, в синем клетчатом
платье. Ее брат, Николай Каштанов, работал на
камнедробилке.
189
- Просто посмотреть иду, - сказал Данилка и хотел
пройти мимо.
Но Тоня сказала:
- А я воды нашим приносила. Прямо из ключа.
Данилка ничего не ответил и пошел дальше. Тогда
Тоня опять остановила его:
-А наши, как взрывали... так вот что нашли! - Тоня
что-то держала в ладонях.
Данилке стало интересно. Он остановился:
-Что?
- Подойди да погляди, - ответила Тоня. - Я, что ли, к
тебе пойду?
Данилка сбежал к ней с тропочки, сел рядом в
холодок на пахучую полынь. Тогда Тоня раскрыла руки,
и Данилка увидел две тусклые желтые монеты.
- Деньги? - удивился Данилка.
-Ага... деньги,- неуверенно сказала Тоня.-
Старинные какие-то.
- А кто же их потерял?
- Ну, те потеряли, которые жили здесь когда-нибудь.
- На Теп-Селе никто не жил, - сказал Данилка, - я-то
знаю.
- Ты знаешь! - засмеялась Тоня. - Ты и на свете-то
всего девятый год живешь! А эти люди жили, когда еще
и нас с тобой не было, и наших отцов не было.
- И моего отца не было?
Данилка никак не мог себе представить, что было
когда-то такое время, когда не было его отца.
- И даже деда твоего не было, - сказала Тоня.
- А твоего?
- И моего тоже. Бестолковый какой-то! - Тоня
рассердилась. - И не понимаешь ничего! Вот когда
будешь историю учить, тогда поймешь.
190
Данилка молча смотрел на монеты. Он хотел
взять их в руки, но Тоня не дала.
— Мне их самой подержать дали, — сказала
она, — чтобы, пока работают, не потерялись.
— А потом?
— Потом наш Николай их к учителю отнесёт.
А может, что-нибудь очень важное в этих монетах?
— А когда он понесёт?
— Вот будет перерыв на обед, так и понесёт. —
И она крепко зажала монеты в горячих ладонях.
Солнце палило. Большой камень дышал на них
зноем. Тени под камнем почти не оставалось.
— Когда же обед... — начал было Данилка.
И тут, будто по его слову, камнедробилка остано-
вилась, и в горах сразу наступила тишина. Данилка
вскочил:
— Пошли!
Топя вскочила тоже, взяла бидончик, который ле-
жал около неё, надела дужку на руку. И снова по-
звенела монетами в ладонях.
Данилка спросил, стараясь шагать в ногу с То-
ней:
— Тоня, они только две нашли? А в земле-то их,
если всю Теп-Сель раскопать, может, ещё много?
Может, и ещё что-нибудь? Ну там миски или вёдра-
Пу раз тут люди жили! А?
Тоня посмотрела на него сверху вниз. Данилка
даже до плеча ей не доходил.
— «Миски, вёдра»! Скажет тоже! Вот воробей!
Но подумала немножко и сказала:
— Если покопать поглубже, может, и найдётся.
Вот горшки глиняные находили, я слышала...
Тоня и Данилка подошли к машине. Камнедро-
билка стояла неподвижная, будто внезапно уснула.
Только что шумела, работала, грызла камень, разма-
лывала его в щебень, тащила этот щебень на транс-
191
портере, сбрасывала его в кучу... Была такая весё-
лая, шумная, живая, и вдруг всё в ней остановилось.
Барабан с острыми зубьями не крутился, транспор-
тёр замер... Он даже остатки щебня не успел сбро-
сить.
Данилка разглядывал машину, раздумывал и не
видел, как подошёл Николай.
— Николай, мы с тобой, ладно? — попросила
Тоня.
— Ладно, — ответил Николай. — Только я ведь
дожидаться вас не буду. Одна нога здесь — другая
там. У меня времени мало.
Вот подумаешь, испугал Николай Тоню и Данил-
ку! Они, как козы, припустились с горы. Николаи
был высокий, шаги у него были длинные, но он всё-
таки отстал от ребят.
Тоня и Данилка то догоняли, то перегоняли друг
друга. Если перегоняла Тоня — Данилка сердился,
краснел. А если перегонял Данилка — Тоня смея-
лась:
— Ах ты, воробей! Думает, и правда шибче бе-
гает!
Но как она ни смеялась, а к учителеву дому всё-
таки первым прибежал Данилка. Весь красный,
запыхавшийся, с мокрым лбом, он вскочил на ка-
менную ступеньку и весело поглядел на Тоню. Ага,
воробей?
— Ты ничего не нёс, — сказала Тоня, — а я би-
дон. И ещё эти монетки...
Она разжала ладонь и вдруг примолкла. Глаза её
широко раскрылись — в руке была только одна мо-
нетка. Тоня растерянно поглядывала под ноги — ту-
да-сюда...
— Потеряла? — испугался Данилка.
— Не знаю...—упавшим голосом ответила То-
ня. — Всё время в руке держала...
192
6
И вдруг по её загорелым, румяным щекам пока-
тились крупные слёзы, прямо дождём хлынули.
— Это всё ты, Данилка! Если бы не ты, я бы тихо
шла... А сейчас Николай... вон он, уже близко... Ой,
где же эта монетка!.. Противный ты, Данилка, из-за
тебя всё...
Тоня, пристально глядя под ноги, побрела обрат-
но на гору. Искала монету, а сама всё плакала и бра-
нила Данилку.
Данилка надулся, нахмурился. Теперь, оказы-
вается, он виноват!
Он постоял, постоял на ступеньке и тоже пошёл
искать монетку. Шаг за шагом поднимался он следом
за Тоней.
«Теперь всё равно не найти, — думал он. — Кабы
я нёс, я бы не потерял... А теперь где же? Камни, по-
лынь...»
И вдруг он увидел монетку. Тоня давно прошла
мимо неё. А монетка лежала в пушистом полынном
кустике и чуть-чуть светилась под солнцем. У Да-
нилки забилось сердце... Он подбежал и схватил мо-
нету. Да, это она, жёлтая, с какими-то рисунками и
нерусскими надписями.
— Топя! — негромко крикнул Данилка.
Тоня обернулась =—заплаканная, с оттопыренны-
ми губами:
— Чего тебе ещё?
Данилка молча показал ей монету. У Тони слёзы
па щеках сразу высохли. Она в три прыжка очути-
лась возле Данилки:
— Нашёл? Давай сюда!
— Я сам понесу, — сказал Данилка.
Но Топя и слышать не хотела:
— Мои монеты! Мне их дали нести, а не тебе!
— Тебе дали, а ты теряешь.
— Из-за тебя теряю!
у Село Городище
193
И Тоня отняла монету у Данилки.
Данилка не стал спорить. Но ему вдруг стало так
скучно, что не захотелось и к учителю идти. Оп не
догонял и не перегонял Тоню, а медленно шёл вниз,
сшибая камушки по пути, и смотрел, как они кати-
лись по дорожке.
Тут с Данилкой поравнялся Николай.
— Давай, давай прибавляй шагу! — сказал оп.
Данилка молча потряс головой и шагу пе приба-
вил. Но Николай легонько толкнул его в спину и
опять повторил:
— Давай, давай! Вместе шли, вместе и прийти
должны.
Топя уже стояла на белых ступеньках. Бидончик
висел у неё на руке, а она, сложив ладони, позвяки-
вала монетами. Но посмотрела на Данилку и пе-
рестала звякать. А вдруг он сейчас возьмёт да и
расскажет Николаю, как она дорогой монету поте-
ряла?
По Данилка молчал. И Тоня успокоилась, засме-
ялась:
— Шагай, шагай, воробей! Сам к учителю про-
сился.
Николай поднялся на веранду, всю завитую голу-
бым вьюнком. Хотел постучать в белую учителеву
дверь, но дверь открылась сама. Учитель услышал
голоса и вышел на терраску.
— Здравствуйте, Фёдор Савельич, — сказал Ни-
колай и снял кепку.
— Здравствуйте, Фёдор Савельич, — повторила
Тоня.
И Данилка прошептал:
>— Здравствуйте.
Учитель позвал их в холодок, где вьюнок завился
погуще, усадил на скамейки. Николай взял у Тони
монеты и протянул учителю:
194
— Вот взрывали гору и нашли. Стоящее что-ни-
будь или так себе?
Учитель долго разглядывал монеты сквозь свои
большие очки. Вертел их, читал надписи па нерус-
ском языке. И всё повторял:
— Интересно... Интересно... Мне кажется, очень
стоящие, — сказал он, когда разглядел монеты со
всех сторон. — По-моему, это очень древние монеты.
Завтра же поеду в Феодосию, покажу их в музее.
Может, на этом холме целый город под землёй ле-
жит! Молодец, Коля, что ко мне пришёл! Очень ин-
тересная находка. Особенно вот эта. Тут все надписи
отлично сохранились!
И он указал как раз на ту монету, которую Тоня
потеряла, а Данилка нашёл.
— Это я их несла всё время! —живо сказала То-
ня. Ей очень хотелось, чтобы учитель её похвалил.—
Это я их всё время берегла. Они работали, а мне дали
беречь. Это я...
Тоня опять вспомнила про Данилку, быстро
взглянула на него и замолчала. Но учитель ничего
пе заметил.
— Умница, — похвалил он Тоню. — Я так и в Фе-
одосии скажу, что ты их берегла.
От этих слов Тоня стала румяная, как пион,
Николай встал, простился с учителем:
— Мне пора. Перерыв скоро кончится.
— Ступай, Коля, ступай, — сказал учитель. — До
свиданья, товарищи!..
И всем подал руку — и Николаю, и Токе. И Да-
нилке подал.
— Ты хоть и не хранил и не нёс, но и тебе спаси-
бо, Данилка Цветиков. Сопровождал всё-таки.
Данилка ничего не ответил.
Вышли на улицу. Николай ушёл на гору. А когда
он ушёл, Тоня ласково сказала:
195
— Ты, Данилка, не сердись, что я тебя воробьём
называла. Это я так, в шутку.
Она была очень рада, что Данилка ничего не ска-
зал Николаю про монету. И учителю не сказал.
— Знаешь, Данилка, ты хоть и маленький, а мо-
лодец. С тобой дружить можно. Давай дружить?
Но Данилка ничего пе ответил. Он сунул руки в
карманы, повернулся и пошёл по мягкой пыльной
деревенской улице. Тоня посмотрела ему вслед и на-
хмурилась. Такому воробью сказала — давай дру-
жить, а он повернулся и пошёл. Вот ещё!
Тоня сердито забросила косу за плечо. Она запе-
ла погромче, чтобы Данилка слышал, и пошла до-
мой. Дом их стоял высоко, на склоне горы. Она шла
и оборачивалась и поглядывала сверху на Данилку.
А Данилка уходил всё дальше и дальше. Он ни
разу не обернулся, будто Топи и вовсе не было.
ДРУГ ОБИДЫ НЕ ПОМНИТ
Цветиковы жили в низинке, под самой горой. Это
было хорошее местечко. От северных ветров загора-
живала гора. От палящего солнца заслоняли деревья.
Высокие тополя посажены здесь давно, их ещё отцов
дедушка посадил. Они сверкали на солнце листвой
и зеленели с весны до осени — в этом месте под поч-
вой была вода.
Оттого, что была вода под почвой, хорошо росли
в саду сливы, яблоньки и абрикосы. Вот они стоят
все в цвету, белые и розовые. И люди, проходя мимо
по улице, любуются садом — будто светлое облако
спустилось к Цветиковым на участок.
Данилка, не заходя домой, перелез через низень-
кую, сложенную из жёлтого камня стенку.
Пролетел ветерок, посыпались с абрикосов розо-
196
вые лепестки прямо на голову Данилке. Свежая тра-
ва дохнула ему в лицо прохладой. Красные маки за-
кивали ему головками из травы. Будто весь садик
обрадовался, что Данилка, набегавшись по горам,
пришёл наконец домой.
И у Данилки стало полегче па сердце. Он забрал-
ся на отлогую, заросшую травой крышу погреба и
уселся здесь в холодке.
На крыше росли маленькие цветы. Тут и жёлтый
мышиный горошек был, и какие-то лиловые цветоч-
ки, и белые... Они подняли свои головки и радостно
глядели в небо.
— Вот и буду здесь сидеть, — прошептал Данил-
ка. — Прохладно, ветерок... Пускай он там рыбу та-
скает... по жаре...
— Ты с кем? — вдруг окликнул Данилку Федя.
Данилка и не видел, как Федя вошёл в сад. Он
стоял около погреба, глядел на Данилку. А в руках
у него была голубая миска, полная свежей хамсы.
Данилка ничего не ответил. Оп лёг на спину пря-
мо на жёлтые и лиловые цветы и стал глядеть в небо.
— А я тебе рыбы принёс, — сказал Федя.
Данилка молчал. Федя стоял и переминался с но-
ги на ногу. Он понимал, что Данилка не зря на него
обиделся. Но что же теперь? Так им и молчать всё
время?
— У мамки на птицеферме завтра цыплята нач-
нут вылупляться, — сказал Федя. Он всё ещё держал
голубую миску и легонько потряхивал её, пошевели-
вая рыбок. — Хочешь — пойдём утром?
— Как па Тен-Сель? — отозвался Данилка. Асам
и не оглянулся на Федю.
— Будешь теперь вспоминать! — сказал Федя. —
Куда рыбу-то?
— Куда хочешь.
Тут Федя подумал, что пора и ому рассердиться:
— Куда хочешь? Ну и ладно. Вот отдам коту,
и всё.
Серый кот уже давно ластился около его ног. Фе-
дя опрокинул миску, рыбки выскользнули на траву.
Кот бросился к рыбе, а Федя повернулся и убежал
со двора.
Данилка вскочил, посмотрел ему вслед. Хотел его
окликнуть, но нахмурился и промолчал. Пускай бе-
жит.
На что Данилке такие товарищи?
Так и вечер подошёл. Мать пришла с виноградни-
ков. Опа очень устала. Целый день она со своей
бригадой обрезала лозы, подвязывала молодые по-
беги, чтобы они вверх росли. Как села на ступеньки,
уронила на колени свои загорелые руки — так, дума-
лось, и просидит до утра.
Данилка принёс холодной воды. Она сняла пла-
ток, умылась. И усталости у неё сразу убавилось.
— Спасибо, сынок, — сказала она. — Какие у те-
бя новости?
— На Теп-Селе был. Камнедробилку смотрел.
198
— С Федей?
— Нет. Один.:
Мать разговаривала, а сама собирала ужин. На-
крыла скатёркой стол на терраске, принесла хлеба,
положила ложки. Данилкина мать всё делала без шу-
ма, без суеты. И говорила негромко, словно баюкала.
— А ещё куда ты ходил, сынок?—спросила мать.
— В гости ходил.
— Ох ты! Куда же? К кому?
— К цветкам па погребную крышу.
— Вот как? И хорошо тебя там встретили?
— Хорошо. Радовались мне.
Мать поглядывала на Данилку и тихонько улы-
балась. Когда она была маленькая, то так же, как и
Данилка, любила придумывать всякие сказки.
— Значит, и сидели с Федей, как воробьи на кры-
ше?
— Нет. Один сидел.
Мать положила хлеб, который начала было ре-
зать, и внимательно посмотрела на Данилку:
— Это что же значит, сынок? Почему же ты всё
один да один? А почему не с Федей?
Данилка насупился и принялся ковырять тре-
щинку в белёной стене. И понемногу, не сразу, рас-
сказал матери всё — и про хамсу, и про то, как Федя
убежал на море, и про то, как рыба досталась коту...
— Ну, это ничего, — успокоила Данилку мать.—
Это просто так, тучка налетела. Федя просто ошибся,
забыл тебя позвать. Л ты ошибся — обиделся па пе-
го. Завтра солнышко взойдёт и тучка растает.
Данилка задумчиво посмотрел на мать:
— Растает?
И мать повторила тихо и ласково:
— Обязательно растает, сынок. Уж я-то знаю.
Разгладь брови, взгляни повеселей — вот и отец наш
ужинать идёт!
199
...Ночь была жаркая, душная. И день наступил
жаркий. А потом рванул ветер. Зашумел тополь, за-
лепетали абрикосовые деревья в саду. Захлопало на
верёвке бельё. Данилке показалось, что все эти ру-
башки, простыни, наволочки изо всей силы схвати-
лись за верёвку, держатся и очень боятся, как бы
ветер не сорвал и не унёс их куда-нибудь в горы.
«Хорошшшо, хорошшшо бы дожжждичка...» —
прошелестел жёсткими листьями тополь.
«Это нам нужно дожждичка, — залепетали абри-
косовые деревья за стенами дома. — Нам абрикосы
соком наливать надо...»
Данилка стоял на крыльце и слушал, как шумят
деревья.
Вдруг у калитки закричали:
— Данилка, ты дома?
— Дома! — закричал в ответ Данилка.
Во двор вошла Федина тётка, тётя Фрося.
— А Федюньки у вас нету? — спросила она.
— Нету, — ответил Данилка. — А что?
— Ах, чтоб ты лопнул! — с сердцем пожелала тё-
тя Фрося.
— А зачем это я лопну! — обиделся Данилка.
— Да не ты, а Федюнька, — сказала тётя Фро-
ся. — Неужели опять на пастбище убежал? А в го-
рах-то — гляди что!
Тётя Фрося покачала головой, и зелёные концы
платка закачались у неё на макушке.
Данилка посмотрел на горы. Каменный человек
закутался в белый туман. На круглое темя Большой
горы, будто огромная тёмная перина, навалилась тя-
жёлая туча. Опа зловеще клубилась, наползала на
гору и по склонам спускалась в долину. Туча стано-
вилась всё темнее, чернее, и в густой черноте её без-
звучно прыгали длинные огненные иголки.
— Гроза идёт!.. — прошептал Данилка.
200
Тётя Фрося, вполголоса браня Федю, пошла даль-
ше, по дороге. Может, он с отцом на виноградник
увязался? Хорошо, если с отцом. А если один где-
нибудь в горах — так пропадёт же! Когда дождь да
гроза, в горы не суйся — смоет водой.
Данилка стоял на своём дворике и смотрел, как
молнии вонзаются в горные вершины. Он весь
съёжился от страха, даже плечи у него приподня-
лись. Правда, а где же Федя?
И вдруг Данилка вспомнил. К матери на птице-
ферму Федя убежал, вот куда. Ведь он же звал вчера
Данилку цыплят смотреть!
Данилка снова поглядел на горы. На вершинах
сверкало всё грознее, и уже далёкий глухой грохот
доносился оттуда. Данилке-то хорошо, он дома, а вот
как Феде сейчас? Может, Федя ещё не дошёл до
птицефермы?
Птицеферма далеко от колхоза, стоит на высокой
горной гряде, над тихой большой запрудой. Может,
бежит Федя один по горным тропинкам, а гроза уже
сверкает кругом!
Данилка незаметно выскользнул за калитку и то-
ропливо зашагал по дороге. Он пошёл в горы искать
Федю.
Данилка никому не сознался бы, что был трусо-
ват. Он, например, боялся лошадей. Ему так и каза-
лось, что лошадь непременно ударит его копытом.
Боялся коров, даже своей Краснушки боялся. Вон у
неё какие рога! А для чего же тогда эти рога, как пе
для того, чтобы бодаться?
И грозы боялся. Сердце замирало у Данилки, ко-
гда он, свернув с дороги, бежал по узким тропочкам,
протоптанным скотиной. Бока окрестных гор были
все разлинованы узкими тропинками. Много таких
тропочек тянулось по склонам, беги по какой хочешь.
Всё потемнело — и небо, и горы, и узкие долины...
201
И пусто кругом, и тихо. Один только Данилка
бежит, и сердце у него колотится от страха. Иногда
остановится, покричит:
— Федя! Федюнька! Эй!
Но лишь эхо в горах отвечает ему: «Эй!» И словно
подсмеивается над Данилкой.
,	БУРЯ
А Федя уже давно мчался по склону горы, пере-
скакивал с тропки на тропку и воображал, будто ска-
чет на сером Соколике, на лучшем колхозном коне.
Федя погонял коня, торопился. Ему надо было ско-
рей попасть на птицеферму, там, может быть, уже
все клушки с цыплятами ходят. Мать ещё с вечера
ушла туда, па ферме и ночевала сегодня. Когда на-
чинают выводиться цыплята, тут особенно надо сле-
дить за ними.
Крепкие Федины ноги с короткими пальцами и
загрубевшими пятками так и мелькали по тропке.
Иногда Федя натыкался на колючие кустики, кото-
рые всюду, словно ежи, сидели по горам, и высоко
подпрыгивал от боли. Но не останавливался, а мчал-
ся дальше.
За двугорбой горой Федя спустился вниз. Солнце
было невысоко, и длинные лучи сбоку, с моря, осве-
щали узкую зелёную долину. На траве, на цветах, на
молодых зелёных колючках дикого перца, па пуши-
стых кустиках полыни — всюду дрожала и блестела
роса.
Щебетали стрижи и ласточки, пели во весь голос
чёрные дрозды. Они недавно прилетели из-за моря
и теперь отдыхали здесь, в долинах. От птичьих пе-
сен просто звон стоял!
Земля в долине была изрезана глубокими трещи-
202
нами. Это вешняя вода с гор каждый год роет и
углубляет их. Они такие глубокие, что если взрослый
человек идёт по дну, то его совсем не видно. Колхоз-
ный агроном называет эти трещины каньонами.
В одном, самом глубоком каньоне колхозники за-
перли воду плотиной. И в долине теперь появилась
полная до краёв река. Только не было волны в этой
реке, и течения не было. А вода стояла светлая и зе-
лёная— светлая от солнца, а зелёная оттого, что в
вей, как в чистом зеркале, отражались зелёные кру-
тые берега.
Федя, твёрдо ступая крепкими пятками, прошёл-
ся по плотине. Вот это запруда! Вон сколько земли
насыпано, да ещё камнем забито. Ну что ж, надо ко-
ров, лошадей поить. Овец вон огромные стада по го-
рам пасутся — им тоже пить надо. А птицеферма?
Тут и гуси и утки — всем вода нужна. В море-то не
больно напьёшься.
Федя посмотрел туда, где за увалами шумело мо-
ре. Оно было тёмное сегодня, волны с белыми гре-
бешками бежали к берегу откуда-то из далёкой да-
ли... Что-то тревожное почудилось Феде в этом шуме
волн, море будто сердилось и грозило кому-то...
Но Федя тряхнул головой и снова весело запры-
гал по плотине. Вон уже и ферма показалась на го-
ре, на той стороне долины. Длинный, низкий дом,
множество маленьких окошек, и в каждом из них —
пучок солнечных лучей. А вокруг этого дома на зе-
лёной траве будто снег выпал — белые куры и гуси.
Вот отошла в сторонку стая гусей, поднялась в воз-
дух, зашумела крыльями, пролетела над долиной и
плавно опустилась на воду. Вот уже и плывут белые
гуси по тихой воде, разбивают её в мелкую зыбь.
А зыбь эта и зелёная от берегов, и золотая от солнца.
— Здорово летают, — одобрительно сказал Федя.
Если бы Федя перешёл плотину и поднялся по
203
белой дороге наверх, на горную гряду, он бы скоро
попал на птицеферму. Но ему очень понравилось
глядеть на гусей, которые плавали и плескались в
запруде, и он шёл по берегу тихой воды всё дальше
и дальше в цветущую долину.
Вдруг Федя заметил, что зыбь на воде сразу по-
гасла — и зелёная и золотая. Мрачная, тёмная стала
вода.
И тут же умолкли птицы, долина потемнела. Да-
лёкий гул прозвучал в горах.
«Гром, что ли?» — подумал Федя.
И оглянулся назад, на Большую гору. А Большую
уже и не видно было, чёрные тучи закрывали её всю,
и белые молнии сверкали в них.
Федя мигом сообразил, что надо бежать куда-то:
илп на птицеферму, или обратно домой.
«На птицеферму ближе», — решил он и пустился
через долину.
Вдруг крупный дождь заплясал вокруг него, за-
стучал по голове, по плечам. Федя сразу словно
ослеп. Только что зеленели горы, сверкала окнами
птицеферма, а сейчас, за дождём, не было ничего:
ни горы, ни фермы, ни сверкающих окоп. Только из-
дали слышно было, как кричали куры и гуси, кото-
рых птичницы загоняли во двор.
Федя растерялся. Ведь если не видишь, куда бе-
жишь, то недолго и в каньон сорваться. А под ногами
у него уже хлюпала вода, струились мутные, бурли-
вые ручьи...
Становилось всё темнее, а молнии то здесь, то там
вонзались в землю.
Голоса па птицеферме затихли, и Федя уже бе-
жал куда-то наугад. Он попробовал кричать: «Мам-
ка! Мама!» — по даже и сам не услышал своего голо-
са. Он не чувствовал, как дождь хлещет его. Он
помнил и понимал только одно: лишь бы выбраться
204
из долины, лишь бы не застигла его здесь большая
вода и не утащила в море. Он знал, что там, в горах,
в верховьях, уже собираются бурные, кипучие пото-
ки, соединяются вместе и мчатся вниз, в долину, к
морю... Только бы успеть проскочить самую низину!
Неожиданно далёкий крик остановил Федю. Фе-
де почудился Данилкин голос. Но тут иод ноги ему
бросилась бурливая пенная вода. В низинку, через
которую он хотел пробежать, ворвался широкий ко-
ричневый поток. Поток с рёвом ринулся в каньон,
и берега каньона тут же обвалились в воду вместе с
кустиками полыни... Федя отпрянул, затоптался на
месте. Он уже не знал, куда ему бежать. Оп не видел
ничего, кроме дождя. А вода шумела кругом и зали-
вала долину.
И тут снова раздался крик — отчаянный, со сле-
зами. И Федя ясно услышал, что это кричит Да-
нилка:
— Федя-а-а, Федя-а-а!..
Федя повернул назад и побежал в ту сторону, от-
куда слышался Данилкин голос.
Данилка стоял на склоне горы. Он припал к
большому камню, чтобы не соскользнуть вниз, и звал
Федю. Он уже охрип от крика, но всё звал и звал
Федю и кричал и плакал от'страха. Данилка сначала
смутно видел, как Федя бежал по краю каньона. По-
том дождь заслонил его, и Данилка ие знал, бежит ли
ещё Федя, скользя по воде и согнувшись от дождя,
или уже унесло его водой в каньон. Но он всё кричал
и кричал:
— Федя-а!.. Федя-а!.. Федя-а!
И вдруг он увидел Федю внизу. Федя карабкался
на глинистый склон, где стоял Данилка. Ноги его
скользили и расползались, потому что здесь не было
травы, а лежал лёсс — почва, намытая с гор. Утром
идти по этому лёссу было жёстко и колко, он весь
205
был сухой, весь в мелких трещинах, будто не земля
это была, а глиняные черепки. А сейчас, под дождём,
лёсс расползался, как тесто, хватал Федю за ноги, не
пускал его. Федя скользил, падал, вскакивал и опять
падал.
Данилка начал сползать вниз с горы, к Феде. Но
Федя уже вцепился в колючий куст боярышника и
крепко держался за пего.
— Стой там! — крикнул ему Данилка. — Я иду к
тебе!
Данилка подобрался к Феде, протянул ему руку.
Так, цепляясь за маленькие колючие кусты боярыш-
ника и держидерева, вылезли они наверх, на гору.
Будто на их счастье выросли здесь эти кусты.
Мокрые дотла, испуганные, исцарапанные, Федя
и Данилка выбрались на шоссе. Дрожа и от холода
и от пережитого страха, они торопливо и молча ша-
гали по гудрону.
Вдруг Федя поглядел на Данилку:
— А ты откуда на горе взялся?
Данилка повёл плечами, обтянутыми мокрой ру-
башкой:
— Ну, вот и взялся. Пришёл, и всё.
206
— И грозы не боялся?
— Ну... боялся. А тебе что?
Федя больше ни о чём не стал спрашивать. Хоть
и крепкий он был, а едва-едва удержался, чтобы пе
заплакать. Ещё бы немного — и, пожалуй, будь здо-
ров, нырнул бы в каньон. Если бы не Данилка!
Дождь редел. Небо светлело.
«Хорошшо, хорошшо...» — шептал блестящими
жёсткими листьями тополь во дворе у Данилки.
И абрикосы лепетали чуть слышно:
«Хорошш дожждичек... хорош... хорош...»
ДАНИЛКА ПРОМАХНУЛСЯ
В этот день мать никуда больше не пустила Да-
нилку. Она дала ему чистую сухую рубашку, чистые
штаны с заплаткой на коленке и велела сидеть дома:
— Сиди вот и читай книжку.
Сама она тоже прибежала с виноградников вся
мокрая. Дождь прогнал их с работы.
Мать прибиралась во дворе. Разрыхлила землю
под олеандрами — скоро зацветут олеандры, — заме-
ла мусор, собрала щепки от дров...
Данилка держал книжку в руках, а сам смотрел,
как мать прибирает дворик. Он бы и сам подобрал
щепки и замёл мусор. Но мать закутала его в тёплую
шаль и велела сидеть и греться. Данилка болел зи-
мой воспалением лёгких, вот теперь мать всё и боит-
ся, что он опять заболеет.
— А у нас новости, — начал Данилка.
Он всё ждал, когда мать заговорит с ним. Но мать
так захлопоталась, что и забыла про Данилку. Одна-
ко услышала про новости и тотчас улыбнулась:
— Ну! Какие же это, сынок?
— Вот — ласточки-воронки хотели над самой
207
дверью угнездиться. Я им сказал: «Здесь вам не ме-
сто, вас кот живо достанет».
— А они что сказали?
— Они сказали: «Ладно. Хорошо, что про кота
напомнил». И улетели.
А потом Данилка стал спрашивать:
— А тебе лозы на винограднике что говорили?
— Говорили: «Обрежь скорее ненужные ветки.
Они нам мешают. Если опи останутся, виноград у
нас будет мелкий и совсем никудышный!»
— И тогда ты стала обрезать?
— Конечно. И я. И вся наша бригада. Обрезаем,
подвязываем. Обрезаем, подвязываем. А лозы нам
спасибо говорят и всё поторапливают.
— А нм больно, когда обрезают? — спросил Да-
нилка.
— Нет! — Мать легонько махнула рукой. — Они
только рады!
Отец, надвинув на лоб большую соломенную шля-
пу, сидел во дворе под тополями. Он чинил рыболов-
ную сеть, курил трубку и молча слушал. А потом
сказал:
— Всё чепуху мелете. Кто у вас большой, кто ма-
ленький, пе разберёшь. Ты, парень, лучше учился бы
вот сети плести, а ты только языком небылицы пле-
тёшь. У всех рыбаков ребята сети плести умеют.
— Все рыбаки берут ребят рыбу ловить, — ска-
зал на это Данилка, — а вы меня, папа, никогда не
берёте.
— Правильно сказал, сынок, — поддержала Да-
нилку мать.
Отец прищурил свой чёрный глаз:
— А что ж я тебя на кораблу вместе с топчаном
потащу?
— А разве я, папа, к топчану прибитый?
Отец усмехнулся:
208
— Ладно. В таком случае, разбужу. Но, если сра-
зу не вскочишь, прощай. Один уйду.
Данилка долго не мог уснуть в эту ночь. Всё ду-
мал — как-то он с отцом пойдёт к рыбакам, как-то он
сядет с ними в лодку... А вдруг да ещё и па кораблу
возьмут?
Кораблой рыбаки называли деревянную вышку,
которая стояла посреди залива. Если взобраться на
эту кораблу да посмотреть вниз, то всё морское дно
сквозь воду увидишь. И всю рыбу увидишь... У Да-
нилки сердце замирало от волнения, и он всё воро-
чался на своём топчане.
Давно уже затихла деревня. В доме все спали
и отец и мать. И серый кот спал. И поросёнок спал
во дворе; слышно было, как он похрапывал во сне.
И куры спали, забравшись на развесистый кизило-
вый куст под окнами. Белые, будто комья снега,
сидели они среди тёмных росистых веток и спали,
попрятав головы под крыло.
Вышел месяц, заглянул на терраску к Данилке:
«Ты пе спишь, Данилка?»
«Не гляди на меня, — прошептал Данилка,— я
засну сейчас».
И заснул. Да так крепко, что и не слышал, как
его окликнул отец. '
И только когда отец тронул его за плечи, Данил-
ка очнулся. Он не сразу понял, что надо отцу. Зачем
оп будит Данилку? Ведь ночь только сейчас насту-
пила!
— Вижу, к топчану ты всё-таки прибитый,—ска-
зал отец. — В таком случае, один ухожу!
Данилка сразу вскочил.
На земле стояла ночь.
Месяц прошёл свою дорогу над морем и повис над
чёрным гребнем горы Кок-Кая. И звёзды ещё мерца-
ли. И деревня ещё спала.
209
Лишь далеко, над засиневшими холмами, брез-
жила в небе светлая полоска. И так слабо она свети-
лась, что сразу и не понять, заря это начинается или
просто так, небо от звёзд побледнело...
Данилка торопливо оделся, нашёл свою кепку.
Тёплая постель тянула под одеяло — так бы и бро-
сился, укрылся да как уснул бы! Ох и сладко уснул
бы! Трудно вставать на заре. И как это отец каждое
утро так рано встаёт?
— Пальтишко накинь, — сказал отец, — продрог-
нешь.
— А вы? — спросил Данилка.
•— А я так. Я привык.
— Ну, и я так.
Тихая была улица. Пустая. Данилка торопливо
шагал за отцом, спросонья ёжился от холода и погля-
дывал по сторонам. Это их деревня? Или чужая чья?
Такими незнакомыми казались ему тёмные, тихие
дома.
Прошли мимо Фединого дома. Данилка поглядел
наверх, на тёмные окна. Чёрный Валет залаял было
из-за калитки, но тут же узнал своих и умолк.
Вскрикнул гусак спросонок и тоже замолк.
«А Федя спит и не знает ничего»,— улыбнулся
Данилка. И тут же подумалось Данилке, как все ре-
бята удивятся, как позавидуют, когда узнают, что
Данилка с рыбаками рыбу ловил!
Рыбачий домик стоял на самом берегу моря. По
берегу лежали разостланные сети. Данилка не раз-
глядел их, сразу запутался и упал.
— Ага, окунёк попался, — сказал бригадир дядя
Егор. — Куда его — солить или в консервы?
Рыбаки засмеялись. Данилка вскочил, па лбу у
него даже пот выступил от смущения. Не успел
прийти, уж и на смех людей навёл!
— Ничего, ничего, — подбодрил его молодой ры-
210
бак Саша, — мы вот с ним сейчас на кораблу отпра-
вимся. Дежурить.
— Куда ещё — дежурить? — сказал дядя Егор.
Он хоть и любил шутку, ио был суровый человек. —
Что за баловство на работе?
— Приучать надо, — ответил Саша.—А где ж мы
смену себе возьмём, если не будем ребят с малолет-
ства приучать?
Рыбаки поспорили. Только отец молчал. А Да-
нилка глядел то на одного, то на другого. И больше
всего на Сашу. Отспорит он его или не отспорит?
Саша отспорил. Данилка вприпрыжку побежал
за ним к воде, где на мелкой зыби качалась рыбачья
лодка.
— Только ни звука!—сказал Саша Данилке.—
Сиди, как мышь. Л то она живо услышит и уйдёт.
Или тень твою увидит на дне. Испугается — и конец!
Сколько раз так бывало.
— Кто — она? — спросил Данилка шёпотом.
— Рыба, кто же ещё? Как влезем на кораблу, так
и замри. Понял?
— Понял.
Яснее стала заря. Виднее стали дальние горы.
Чуть заметные розовые блики побежали по морю.
Проснулись чайки-Мартыны—крупные птицы с чёр-
ной полосой на крыльях. Они, будто стадо домашних
уток, качались на воде около сетей. Мартыны ждали
улова. На рассвете рыбаки будут выбирать рыбу из
сетей. Крупную рыбу возьмут, а мелюзгу, мальков
всяких, выкинут. Вот тут-то у мартынов и пойдёт пи-
рованье! Наедятся рыбы и опять будут качаться па
воде и дремать в голубом заливе.
Тихо подошла лодка к корабле. Тихо, без шума
взобрались Саша и Данилка на деревянную вышку.
Саша разостлал свой пиджак, велел Данилке лечь
и сам прилёг рядом. А то, если рыба пойдёт да уви-
211
дит человека на. вышке, так и прощай! Повернётся
и уйдёт обратно в море.
Саша и Данилка тихо-тихо лежали на вышке. Да-
нилка даже вздохнуть боялся — как бы рыбу не спу-
гнуть. Он смотрел и смотрел в тёмную глубь моря,
разглядывая длинные сети, протянутые поперёк за-
лива.
Ярче разгоралась заря и светлее становилась ти-
хая морская вода. Тишина стояла такая, что слышно
было, как далеко, в деревне, поют петухи. Вдруг Са-
ша легонько тронул за плечо Данилку:
— Слышишь?
Данилка прислушался. Какой-то глухой шум
шёл по воде. Данилка приподнял голову — море ле-
жало гладкое, светлое, невысокие волны одна за дру-
гой шли к берегу...
И вдруг Данилка увидел, что широкие волны ста-
ли рябыми, они словно изломались в мелкие кусочки,
зашелестели, закипели.
Данилка высунулся с кораблы — в залив, прямо
в растянутые сети шла кефаль. И шла она так густо,
что тёрлась боками друг о друга, оттого шум и шорох
шёл по воде.
Не успел Данилка высунуться, как Саша дёрнул
его назад. Да так дёрнул, что Данилка чуть не сле-
тел с кораблы. Однако было поздно. Кефаль сразу,
словно по команде, повернула и ринулась обратно
в море. Ещё больше вскипела вода, но вскоре и за-
тихла. Мерные широкие волны тихо пошли к бе-
регу.
Саша, коричневый от загара, в полосатой тель-
няшке, стоял во весь рост на корабле и, сдвинув бро-
ви, мрачно глядел, как уходила кефаль. Мускулы на
его руках и на спине лоснились, будто смазанные
тёмным ореховым маслом. Данилка ни жив ни мёртв
сидел па разостланном пиджаке и ждал, когда Саша
212
обернётся к нему. А Саша всё стоял и глядел в море,
словно даже и взглянуть не мог на Данилку.
— Ну, так, — сказал он наконец, — нарыбачили
мы с тобой.
Если бы вдруг подломилась корабла и Данилка
полетел вниз, в глубокую воду, ему лучше было бы,
чем теперь. Он сидел опустив голову, — пускай Са-
ша ругает его, пускай даже наподдаст! Подумать
только, что Данилка наделал!
Но Саша не стал ни ругать, ни бить Данилку. Он
только крякнул и сказал:
— Собирайся, рыбак, на берег. А как подойдём
к берегу, выскакивай и беги. Я уж как-нибудь один
с артелью договорюсь.
Данилка только посмотрел на Сашу. Лучше этого
человека для него сейчас на свете не было.
Так они и сделали. Спустились в лодку, поплыли
к берегу по розовой зоревой воде. А чуть лодка кос-
нулась прибрежного песка, Данилка выскочил на бе-
рег и, как заяц, припустился домой.
Мать уже подоила корову и выгоняла её со двора.
Рыжее стадо шло по улице, поднимая невысокую
пыль.
Краснушка, такая же рыжая, как все колхозные
коровы, пошла вместе со стадом. А мать увидела Да-
нилку и остановилась у калитки.
— Что случилось, сынок? — ещё издали спроси-
ла она тревожным голосом.
Данилка молча прошёл мимо неё во двор.
— Что случилось, Данилка? — У матери даже го-
лос пропал, так опа испугалась. — С отцом что?
— Нет, не с отцом... —еле выговорил Данилка и
залился слезами.
Мать села на ступеньки под зелёными олеандра-
ми и Данилку посадила рядом. Данилка поплакал,
а потом всё рассказал матери. Мать с облегчением
213
вздохнула — ничего, никакого несчастья ие случи-
лось!
— Зато теперь ты понял, как надо иа корабле де-
журить, — сказала она, — и то хорошо.
— Да, хорошо, — не то сказал, не то проскрипел
Данилка, — а отец-то... А ребята теперь все смеять-
ся будут...
Но мать успокоила Данилку:
— А отец-то разве сразу хорошим рыбаком стал?
Тоже сколько раз ошибался, пока научился рыбу ло-
вить. А ребята? Ну что ж, посмеются да перестанут,
какое горе! Ты лучше послушай-ка, что вёдра го-
ворят...
Данилка улыбнулся:
— «Мы пустые», — это они говорят?
— Угадал, сынок!
Мать пошла топить печку, а Данилка схватил
вёдра и побежал к источнику.
ВОДА УШЛА
Данилка шёл к источнику, а сам всё думал: узна-
ли уже или ещё не узнали в деревне, как он рыбу
спугнул? Если узнали, то сейчас от разных насмешек
Данилке и деться будет некуда.
Чем ближе он подходил к источнику, тем медлен-
нее были его шаги. Он шёл и всё боялся. А ноги всё-
таки привели его туда, где у самой скалы стояла ка-
менная колонка с большим краном.
«Ух, народу сколько!—с досадой подумал Данил-
ка. — Весь колхоз собрался!»
И правда, возле колонки что-то очень много нын-
че собралось народу. Все приходили, и никто не ухо-
дил. Толпились, кричали — не то бранились, не то
жаловались.
214
«Что-то случилось!»—догадался Данилка и уско-
рил шаги, забыв о своей беде.
— Воды нет! Воды нет! — вот что кричали в тол-
пе. — Вода ушла! Ах ты горюшко, воды нет! Что же
нам делать? Воды нет! Председателя! Зовите предсе-
дателя— воды нет!
Данилка протолкался сквозь толпу к источнику.
Кому-то наступил на ногу, кто-то дал ему подзатыль-
ник, но он даже не заметил этого. Каменная колон-
ка стояла сухая. Из отвёрнутого крапа не падало
ни капли. И в большом корыте, куда наливали воду
скотине, светилась лишь маленькая длинная лу-
жица.
Пришёл председатель, Тихон Иваныч. Невысо-
кий, ио широкоплечий, он раздвинул толпу и подо-
шёл к колонке. Завернул кран, снова отвернул. Воды
не было. Тихон Иваныч задумался, шевеля своими
большими свислыми усами.
— Ушла вода, — сказал он. — Где-то в горе водя-
ную жилу перерезало.
— Что ж делать-то? — чуть не с плачем спросила
215
тётя Фрося Бабкина. — Чем же мне теперь свою кар-
тошку поливать?
— Нашла о чём говорить! — закричала телятни-
ца Анна. — О картошке! Тут вот телята придут из
стада — чем я их поить буду? А то картошка!
— А лошади? Где лошади напьются? — закричал
и конюх Василий Барабулькин. — Чем я лошадей на-
пою?
— Лошадей можно к водохранилищу сгонять, —
заговорили другие колхозники. — А сами мы что
пить будем?
— Ох, что ж нам делать-то! Конец пришёл! — за-
голосили колхозницы.
И такой шум подняли, что председатель рассер-
дился.
— Оттого, что вы голосите, вода не появится, —
сказал он. — Кто свободен — снаряжайтесь за водой
в совхоз и в горы — к Лягушачьему источнику. А я
сейчас в Феодосию поеду, буровиков вытребую. Дело
налаживать надо, землю бурить, воду искать, а не
кричать здесь попусту!
Данилка с пустыми вёдрами пошёл обратно до-
мой. Он шёл и думал:
«Вот так дела... А как же мы сегодня без чая, без
супу? А умываться — на море бегать?»
Он свернул к Феде. В окнах у Бабкиных ветер
трепал жёлтые занавески — наверху ветру гулять
свободнее. Данилка хотел крикнуть, но чёрный Ва-
лет уже увидел Данилку, залаял и завилял хвостом,
и сам Федя выскочил на крыльцо. Ещё не умытый,
с вихрами на макушке, он сбежал, а вернее — ска-
тился вниз по крутой каменной лесенке.
— Что это? — спросил он. — Что кричат?
— Вода из колхоза ушла, — ответил Данилка.
— Как — ушла? — не поверил Федя. — Всегда ты
выдумываешь!
216
— А очень просто. — Данилка погремел пустыми
вёдрами. — Видишь?
Большая беда нагрянула в колхоз: люди, скот, са-
ды, огороды — всё осталось без воды.
Завизжали свиньи на свиноферме — они требова-
ли пойла. Пришли в полдень коровы, побежали все
к каменной колоде у источника, сунулись, а там пус-
то, даже лужица высохла. И начали реветь на раз-
ные голоса. Жалобно блеяли у пустой колоды овцы
и тоже просили: «Воды! Воды!»
Страх, смятение пошли по колхозным дворам.
Жалко скотину, а что сделаешь, когда и у самих во
рту пересохло.
Солнце уже припекало по-летнему. Оно сушило
и сжигало траву на горах, выпивало остатки воды из
каньонов и лесных ручьёв, вытягивало влагу из лист-
вы деревьев.
А море пригоняло к берегу широкие синие волны,
плескалось у песчаной отмели и словно смеялось над
людьми:
«Вот сколько воды, а вы плачете, что воды нету!
Смотрите, какая светлая, прохладная и весёлая у ме-
ня вода! Только что горьковата да солоновата... а за-
то вот как её много!»
ПУТЕШЕСТВИЕ НА БОЛЬШУЮ ГОРУ
Кадки, бочки, ушаты, большие бидоны с молоч-
ной фермы — всё поехало на подводах за водой в го-
ры, к Лягушачьему источнику. Грузовик с цистерной
для воды помчался в соседний совхоз. Федя попы-
тался было залезть в кабину, по шофёр его выса-
дил. Федя хмуро посмотрел на белое облачко
пыли, которое закрутилось по дороге вслед за ма-
шиной.
217
— На Лягушачий не взяли... В совхоз не берут
тоже, — сказал он Данилке, — вон ребята поехали...
Топя Каштанова большая? Подумаешь, какая боль-
шая! И Петруша Огородников, если он пионер, так
уж очень большой стал! А мы всё маленькие да ма-
ленькие...
Васятка Тимаков подошёл к Феде и Данилке:
— Пошли купаться?
— Люди будут за водой ездить, а мы купаться?—
угрюмо ответил Федя.
— Ну, а раз не берут?
Васятка повозил ногой в мягкой дорожной пыли. .
Вокруг него сразу поднялось пыльное облачко. Ва-
сятка чихнул и отбежал подальше.
— Пошли на море? — ещё раз позвал он.
— Пошли, — ответил было Данилка.
Но Федя остановил его.
— А давай и мы за водой пойдём, — сказал он,
думая о своём.
Данилка посмотрел на него:
— А куда?
— На источник. На Большую гору. Возьмём по
ведру и принесём. Пошли?
Раздумывать не стали. Взяли по ведру и пошли
на Большую гору. Васятка тоже было пошёл с ними,
но наступил на колючку, захромал и вернулся домой.
Федя и Данилка шли по узкой, крутой тропочке.
Долго-долго крутилась эта тропочка, поднимаясь всё
выше и выше. Уже недалеко оставалось до перевала,
но ребята совсем истомились от жары. И устали, и
пить им хотелось. Данилка начал отставать от Феди.
Федя останавливался, дожидался его. Так брели они
среди гор, как две букашки, а тропинка всё бежала
и бежала вверх.
Данилка не выдержал, поставил ведро кверху
дном и сел на него.
218
— Федя, посидим! — крикнул оя.
Но Федя упрямо шагал к перевалу. И там, где
тропинка кончилась, словно упёрлась в небо, Федя
остановился и закричал:
— Сюда, Данилка! На перевале стою!
Данилка сразу приободрился, схватил ведро и
побежал к Феде.
С перевала открылся простор. Горы расступи-
лись. Дикие груши и яблони, боярышник и кизил
стояли на склоне, словно в саду.
Данилке даже показалось, будто эти кусты и де-
ревья идут потихоньку вниз, по склону...
Тропочка уводила куда-то влево, кусты всё гуще
стояли по сторонам. А источника никакого не было.
— Может, мы не туда? — сказал Данилка и оста-
новился. — Никакой воды здесь нету.
— Пет, есть, — возразил Федя. — Мать говори-
ла — есть. А уж наша мать знает.
— А может, мы пе найдём?
— Нет, найдём.
Федя зашагал вперёд. И Данилка пошёл за ним.
Они шли, поглядывая по сторонам, и оба думали:
«А может, и правда не туда пошли? Никакого
источника нету...»
И вдруг за поворотом открылся источник.
В каменное корыто лилась из узкой железной трубы
вода. Она бежала тоненькой струйкой и звенела то-
неньким голоском: «Плюм, плюм, плюм...»
Корыто было полно прозрачной воды, а над ним
свисали зелёные ветки деревьев, густой кустарник
толпился вокруг, и трава стояла свежая, с цветами.
— Вот и вода! — обрадовался Федя и полез с
ведром к корыту.
А Данилка посмотрел па деревья, па кусты, на
цветущую траву и сказал:
— Хорошо, где вода есть! Вон как растёт всё.
219
Федя и Данилка напились, умылись, зачерпнули
вёдра и пошли обратно. Ребята шли медленно, чтобы
не расплескать воду. То и дело перехватывали вёдра
из одной руки в другую. Оба кряхтели, вздыхали, но
тащили и тащили помаленьку свои вёдра. А в вёдрах
будто звёзды играли — светилась прозрачная горная
вода.
Потихоньку, шаг за шагом, пришли в деревню.
На улице им встречались люди, и все говорили:
— Смотрите, воду несут! Маленькие, а рабо-
тяги!
Потом встретился председатель. С председателем
шёл какой-то чужой загорелый длинноногий человек
в синей куртке.
— Куда воду, Тихон Иваныч? — спросил Федя.—
Хорошая вода, с Большой принесли.
— Видал? — сказал председатель чужому чело-
веку. — Вон откуда, чуть не из-под облаков прита-
щили! Вот какая у нас беда, товарищ Макаров. Ищи
нам скорее воду.
Федя и Данилка переглянулись. Это, значит, и
есть буровик, которого председатель из Феодосии
привёз искать воду! Товарищ Макаров посмотрел на
них добрыми серыми глазами, покачал головой:
— Издалека тащили?
— Вон с той горы. — Федя показал иа Большую.
— Оттуда? Крепкие вы ребята! В помощники вас
беру. Согласны?
— Согласны! — в один голос крикнули Федя и
Данилка.
— А воду носите-ка, пожалуй, домой, — сказал
председатель, — ведь у вас вода и дома нужна.
Данилка поглядел иа Федю: как быть? По Федя
пе колебался:
— Мы не для дома, мы для колхоза!
— Ах, вот что!—Председатель кивнул головой.—
220
Понимаю! Тогда несите к водопою, там овцы стоят,
ждут.
Федя и Данилка подхватили свои вёдра и пошли
к большому каменному корыту. У корыта тихой тол-
пой стояли овцы. Они уже знали, что в корыте нет
воды, и медали, что же будет дальше. Но увидели Фе-
дю и Данилку, почуяли воду, оживились и все дви-
нулись им навстречу. Данилка растолкал овец и вы-
лил своё ведро в корыто. Федя тоже хотел вылить, но
как-то зазевался, овцы затолкали его, сбили с ног.
Ведро опрокинулось, и чистая, прохладная вода хлы-
нула на пыльную дорогу.
Федя даже не поднялся. Он сидел и ревел во весь
голос. Так ему было обидно! А в луже на дороге уже
топтались тёти Фросины гуси. Они радостно гогота-
ли, месили лапами грязь, садились в лужицу, пробо-
вали купаться. И были очень рады, что Федя пролил
воду.
— Не реви, Федя, — сказал другу Данилка, — это
всё овцы!
— Не овцы, а я! — ответил Федя и заревел ещё
голосистее. — Нёс, нёс...
Данилке было очень жалко Федю. Так Феде было
досадно, так он бранил сам себя, так горевал!
И Данилка решил его утешить.
— Это что, подумаешь — воду пролил, — собрав-
шись с духом, сказал он, — а вот что я третьего дня
наделал, так это да. Натворил!
— А что? — Федя сразу затих и уставился на Да-
нилку.
— Я у рыбаков рыбу распугал.
— О-ёй!
— Ага. С кораблы выглянул.
В это время подъехала машина с цистерной, пол-
ной воды.
— Подбирай вёдра! — крикнул шофёр.
Федя и Данилка подхватили свои вёдра и пошли
домой.
Федя больше пе плакал. Вон у Данилки какая бе-
да случилась, а он и то не ревёт»
ВОДА ВЕЗДЕ
Оказалось, что товарищ Макаров поселился у
Цветиковых. Данилка и Федя этому очень обрадо-
вались.
— Вы сегодня бурить начнёте? — спросил Да-
нилка.
— Сначала место определю, — ответил инже-
нер,— найду, где вода есть под землёй, а потом бу-
дем бурить.
— Воду под землёй не найдёшь, — сказал Федя.
— Это ты не найдёшь, а я найду. Потому что я
гидрогеолог.
— А это кто — гибро... гидро?.. — Федя никак не
мог выговорить этого слова.
— Гидрогеолог — это человек, который знает
222
землю, знает, как земля построена, и знает, где в зем-
ле вода.
— А как же вы сквозь землю воду увидите? —
удивился Данилка.
— Увижу.
— Ну да! — засмеялся Федя. — Никакой человек
сквозь землю не увидит!
— Ты так считаешь?
Инженер достал из портфеля карту, развернул
её. Карта была разлинована какими-то кривыми и
волнистыми линиями и вся раскрашена коричневой,
жёлтой и голубой краской. Федя и Данилка оба, с
двух сторон, сунулись к этой карте.
— Товарищ гидро... гибро... — начал Федя.
— Меня зовут Сергей Матвеич, — сказал ин-
женер.
— Сергей Матвеич, а что же тут начерчено? —
спросил Федя.
— Тут — ваши горы, — ответил Сергей Матве-
ич. — Если их разрезать, то увидишь там и вот эти
пласты, и породы, и пещеры, и воду.
Федя свистнул:
— Воду! Да у нас тут нигде воды нету! Только
если на Большой, в источнике.
— Вода есть везде, — ответил Сергей Матвеич.
— Везде! — Федя усмехнулся. — В камне она,
что ли?
— Ив камне.
Федя и Данилка переглянулись:
— В каком камне?
— Во всяком.
— И в этом? — Данилка похлопал рукой по боль-
шому камню, который подпирал терраску.
Сергей Матвеич кивнул головой:
— Ив этом. Л теперь помолчите, мне кое-что за-
писать надо.
223
Тоня обиделась:
— У, дразнится! А ещё пионер!
— А я не дразнюсь, — ответил Петруша,—я тебя
воспитываю.
— Якало — завякало! — засмеялся Федя.
— А ты что! — крикнула на него Тоня. — Тоже
ещё смеётся, малявка! Вот я...
Тоня сказала «я», да тут же и примолкла: а то ре-
бята опять подхватят.
Шли по отлогой горе Теп-Сель.
— Это что за канавки такие? — спросил Сергей
Матвеич. — Всё иду и гляжу: вся гора расчерчена
канавками. Дома стояли, что ли?
— А тут когда-то поселение было, — ответил Ти-
хон Иваныч. — Мы ещё фундаменты из этих капав
выкапывали. Камень в хозяйстве, сами знаете, ну-
жен.
— А здесь паши рабочие монеты нашли! — ска-
зал Данилка. — Мы их...
— Да! Да! — перебила его Тоня. — Я эти монеты
несла... Мне их нести дали! Я... — Тоня быстро огля-
нулась на ребят. — Мы их с Данилкой несли!
Сергей Мдтвеич задумчиво оглядел всю гору.
— Так и выходит, — сказал он, — было поселе-
ние — была и вода. Вот и карта моя то же самое го-
ворит: здесь, внизу, должна быть вода.
Сергей Матвеич и председатель ещё долго ходили
по горам. А Федя и'Данилка, как только солнце при-
пекло макушки, так и сбежали к морю. Хорошо в жа-
ру на море! Зато вечером они опять прилепились к
Сергею Матвеичу. Сергей Матвеич уселся на сту-
пеньки крыльца, достал свои чертежи и стал что-то
помечать карандашом на карте.
— Мы не будем мешать, — сказал Федя,—только
вот — что вы на карте помечаете?
— Помечаю, как идёт вода среди пластов.
g Село Городище
225
— А куда же опа идёт по этим пластам, — не-
громко спросил Данилка, — вода-то?
Сергей Матвеич усмехнулся и покачал головой:
— Ой, помощнички! С вами тут, я вижу, не мно-
го наработаешь. — И сложил свою карту.
Да и темно уже было работать. Сумерки в Крыму
короткие. Только солнышко село, только запылали
облака и красным, и жёлтым, и оранжевым, как,
смотришь, подошла из-за моря ночь и сразу всё по-
гасила.
Мать подоила корову. Постлала всем постели.
И Сергею Матвеичу устроили постель — на воздухе,
под цветущими розовыми олеандрами. И ночь уже
зажгла свои звёздные фонарики.
Тут и пошёл разговор о том, как вода под землёй
идёт, и какие породы в горах лежат, и как вода
сквозь разные породы пробирается. Если встретятся
ей пески, то ползёт она еле-еле, по нескольку санти-
метров в день. А встретится воде на пути известняк,
так она его размоет и потечёт быстрой речкой. А то и
озером под землёй разольётся...
И неизвестно, сколько времени ещё сидел бы с
ребятами Сергей Матвеич и что ещё он рассказал бы
им в этот вечер, если бы не пришла тётя Фрося. За-
скрипела калитка среди тёплой тишины — «к нам
иду-у-ут!..»—и раздался сердитый голос тёти Фроси:
— Федюиьки у вас нету? Ах, чтоб ты лопнул! Ты
что же это, дорогу домой забыл? Л ну-ка, давай жи-
во! Иди-ка, я тебе эту дорогу покажу!
И Федя и Данилка не сразу заснули в эту ночь.
А когда заснули, то всё им снились подземные ре-
ки — холодные, журчащие, которые мчались куда-то
и зря пропадали. На другой день Федя и Данилка
приняли решение: вырастут большие — пойдут воду
искать. Что же она будет под землёй бродить, когда
в колхозе воды нету!
226
ВОДЫ МНОГО, А НИГДЕ ЕЁ НЕ НАЙДЁШЬ
Хоть и сказал Сергей Матвеич, что вода есть вез-
де, однако найти водяную жилу оказалось трудно.
В долину пришёл грузовик с оборудованием. Ре-
бята гурьбой прибежали смотреть — ведь никто из
них ещё никогда пе видел, как бурят землю.
С машины спустили трубу с острыми зубьямп па
конце. Установили её.
Ребята волновались:
— А как же эта труба в землю полезет? Кабы
сверло какое...
— А чем её будут забивать?..
Больше всех суетился Федя. Оп лез почти к самой
трубе, под ноги рабочим. Председатель Тихон Ива-
ныч, который тоже был здесь, рассердился:
— Как сейчас сниму ремень!
Но Сергей Матвеич остановил его:
— Интересуется человек.
— Мы тоже интересуемся! — сказала за всех ре-
бят Тоня Каштанова.
— Интересуйтесь, а под ноги не лезьте, — отве-
тил Тихон Иваныч. — Вот пустят колонку, тогда и
увидите, как она в землю полезет. Глаза-то есть?
— Есть!—хором ответили ребята.
— Это пе труба, это колонка,—пояснил им Федя.
Но Петруша Огородников отмахнулся от него:
— И без тебя догадались!
Колонку установили, где указал Сергей Матвеич.
Потом включили движок, который стоял в кузове
машины. Движок загудел, и колонка сразу ожила.
Она закрутилась, вгрызлась зубьями в землю и быст-
ро пошла в глубину.
— От здорово! — крикнул Федя. — Во работает!
А Данилка молчал. Он только глядел не отрыва-
ясь, как труба уходила в землю. Глубже, глубже..*
227
— Метров на пять уйдёт!.. — сказал он негромко.
— «На пять»! — усмехнулась Тоня и пожала пле-
чами. — Воробей! На все десять уйдёт, а не то что на
пять.
— Л ты откуда знаешь? — заспорил с ней Пет-
руша.
— Да уж я-то знаю!
Сергей Матвеич посмотрел на Тоню.
— Ты так считаешь? — спросил он.
— А конечно! — сказала Тоня. — Я так счи-
таю! Я...
— Колонка может и на пять метров уйти, и на
десять...
— Ага! Я же сказала! — обрадовалась Тоня.
— Л может и на сто, и на сто пятьдесят.
— О-ёй! — охнули ребята в один голос. — На сто
пятьдесят в землю!
— Да, — сказал Сергей Матвеич, — если вода ле-
жит глубоко. А у вас здесь, в известняках, очень глу-
боко лежит вода!
— А достанем? — забеспокоился Федя.
— Полагаю, что да, — ответил Сергей Матвеич.
Колонка глухо гудела. Видно, трудно ей было
пробиваться сквозь камень в глубину. И все ждали —
вот-вот опа нащупает воду. Л как найдёт воду, то
сейчас поймает её в трубу и подаст наверх.
Но вместо воды колонка достала гальку, глину,
известняк...
Стали бурить другую скважину, рядом. Потом
третью. Но сколько пи бурили, воды таки не достали.
Не было воды.
Бурили и па другой день. И на третий. Всю доли-
ну продырявили скважинами. А воды всё не было.
А дни становились всё жарче. Солнце полыхало
с утра до вечера. Засохла, пожелтела па склонах тра-
ва, исчезли цветы. Только седая полынь росла, не
228
пропадая, да жёсткие колючки торчали кругом. Ре-
вела скотина по вечерам, когда приходила с пастби-
ща,— просила воды. Того, что привозили из совхоза
и с дальних источников, еле хватало в хозяйстве.
А иногда и не хватало. Печально было и в садике.
Данилка замечал, как желтеют яблони. Им надо пло-
ды наливать, а влаги не хватает. Завязались на вет-
ках сливы и тут же начали морщиться — негде соку
взять. В это время Данилкин отец всегда сад досыта
поливал. А нынче нет воды!
— Потерпите как-нибудь! — говорил деревьям
Данилка, когда в саду никого не было. — Сергей
Матвеич скоро воду найдёт!
Яблоки, сливы и абрикосы словно слышали и по-
нимали, что им говорит Данилка, и казалось, что они
отвечают ему, лепечут листвой: «Потерпим сколько
сможем. Только давай скорее воды!»
А у Феди дома пе было пи покоя, ни радости. Тё-
тя Фрося как вставала с утра, так и начинала бра-
ниться:	,
— И что это за край такой — воду, словно золото,
ищут! Вон у нас, на Орловщине, и думки такой нет.
Где копни — там вода. А реки-то какие — тихие,
светлые! А тут? Врн и гуси мои совсем захирели.
И картошка пропадает! Что будем делать без кар-
тошки?
— Ой, сестрица, не лезьте вы со своей картош-
кой! — кричала Федина мать. — Вашу картошку и
поливать не стоит — всё равно не вырастет. Хоть бы
в низине где посадили. А то на самой горе — какая
вам тут картошка!
— Ну, если так, то надо собираться да и уезжать
отсюда! А что тут дожидаться? Пока и сами без воды
пропадём?
— Не пропадём: винограду в этом году много ро-
дится.
229
— А пуда его, твой виноград! Что это, хлеб,
что ли!
Так и бранились, лишь только приходили домой
с работы.
А что делать ребятам в такие дни? Лучше всего
убежать иа море.
ОРАНЖЕВЫЙ КАМУШЕК
Море в этот день слегка играло. Вода стала зелё-
ной, на волнах появились белые гребешки. Они бе-
жали к берегу по всему морю, бросались с разбегу
на песок, на гладкую гальку. Белые гребешки раз-
бивались стеклянными брызгами, а волны отходили
обратно в глубину и утаскивали с берега камушки.
А камушки были очень красивые. Данилка шёл
тихонько по берегу и разглядывал их. Тут были и зе-
лёные, и чёрные с голубыми крапинками, и коричне-
вые, словно загоревшие на солнце. Были и прозрач-
ные, как слёзы, и синие, как морская вода, — с пояс-
ками, с разводами, с узорами, похожими на пенную
воду. Иногда какой-нибудь камушек особенно блес-
тел в воде. Данилка поднимал его. Но камушек сразу
высыхал в руке и становился тусклым, словно по-
дёрнутый солью. Тогда Данилка бросал его обратно
в море:
— Ступай, там тебе лучше.
И камень словно радовался — он тотчас снова на-
чинал сверкать и светиться под стеклянной морской
волной.
В заливе было полно ребят. Они плавали напере-
гонки, кричали, смеялись, качались на волнах, боро-
лись с волнами, ныряли под волну или, будто поплав-
ки, подпрыгивали над пенными гребнями. И Федя
пырял, кричал и смеялся вместе со всеми.
230
Сегодня весёлое было море, оно шалило с ребята-
ми — обливало их с головой, поднимало па волнах,
а то вдруг1 выталкивало на берег, шутя сбивало с ног
и опять утаскивало под волну вместе с галькой... Фе-
дя плавал и кувыркался в воде, как дельфин. Но вот
удалось ему подняться на гриве самой большой вол-
ны, и волна помчала его к берегу.
— Данилка!—закричал Федя. — Эй! Гляди!
Ему хотелось, чтобы Данилка видел, как он бес-
страшно мчится на волне, какой он ловкий и отваж-
ный, но Данилка уже далеко отошёл но берегу. Он
слышал, что Федя зовёт его, но не обернулся, потому
что увидел необыкновенный камушек. Сначала Да-
нилке показалось, что на песке лежит раскалённый
уголёк. Но это был камушек. Он лежал совсем сухой
и всё-таки весь сиял и светился. Не светом воды он
светился, а своим горячим оранжевым цветом. И да-
же на песке от него, как от огонька, лежал оранже-
вый язычок.
Данилка поднял камушек. Он был гладенький и в
руке так же светился, даже чуть-чуть освещал Да-
нилкину ладонь.
231
У Данилки дома была целая коробка красивых
камней, fТо такого, как этот, прозрачный и оранже-
вый, он ещё никогда не находил. Данилка крепко за-
жал его в руке и побежал к Феде.
Л Федя уже вылез па берег. Он до того накупал-
ся, что еле дышал от усталости.
— Не смотрел, когда я кричал!—сказал оп
Данилке и сердито насупил белёсые брови.
— Я не смотрел... — ответил Данилка, — а пото-
му что — гляди-ка, какой камушек!
И раскрыл перед Федей ладонь.
— «Камушек, камушек»! — так же сердито отве-
тил Федя.
И, даже не взглянув на камушек, ударил снизу
по Данилкиной руке. Камушек сверкнул огненной
искоркой и пропал в набежавшей волне. Волна плес-
нулась на берег, бросила пену и ушла обратно.
И оранжевый камушек унесла с собой.
Данилка бросился в море. Он нырнул под волну,
опустился на дно. Данилка боялся нырять, по он да-
же страх свой забыл в эту минуту. Он старался раз-
глядеть под водой свой камушек, он надеялся, что
тот сверкнёт ему с пёстрого морского дна... Но на дне
синела и зеленела гладкая галька, солнечная рябь
проходила по белому песку, и все самые простые и
тусклые камни под водой сияли и блестели, будто
драгоценные... Где ж тут найти среди них маленькую
оранжевую искорку?
Данилка был под волной две секунды, а ему пока-
залось, что он там пробыл очень долго. Оп испугал-
ся, забил руками и ногами, сердце у него замерло: не
выплыть! Не выплыть!
Он выплыл. Но лишь увидел небо и край берега,
как волна снова накрыла его с головой. Данилка изо
всех сил пробивался к берегу, но волна тащила его
назад. Он хотел закричать, но тут же хлебнул солё-
232
ной, горькой воды. Данилка решил, что он погиб, что
его уже утащило от берега, что под ним уже тёмная
морская глубина. В голове замелькало, как он уто-
нет, и как прибежит иа берег мама и будет кричать
и плакать, и как отец бросится в море искать его....
Тут его ноги коснулись песчаного дна, и Данилка,
отбиваясь от волны, выбежал на берег. Он кашлял,
плакал, дрожал...
Кто-то из ребят, кажется Васятка Тимаков, кри-
чал ему:
— В уши набрал? На одной ножке попрыгай.
Надо было прижать ухо к плечу и прыгать на од-
ной ножке и приговаривать: «Мышка, мышка, вылей
воду за дубовую колоду», — тогда вся вода из уха
выльется. Л ещё кто-то из ребят, кажется Петруша
Огородников, удивился:
— А говорили, что Данилка пе умеет нырять!
Ещё как ныряет-то!
Федя стоял около Данилки, смотрел, как он дро-
жит и плачет, и не знал, что делать. И зачем ему на-
до было наподдать этот камень? Федя знал, что Да-
нилка нырять не умеет и боится волны. А уж если
нырнул, значит, и про страх забыл, и про всё... Зна-
чит, уж очень ему этот жамень нравился.
— Ну и что же? — сказал Федя. — Ну, а зато
пырять научился!
Федя знал, что Данилка спорить и ссориться не
будет. Он сейчас нахмурится, сожмёт губы, засунет
руки в карманы и молча уйдёт. Он всегда так. Уйдёт,
а потом не знаешь, как с ним и помириться. А они
ещё собрались с ним сегодня к Сергею Матвеичу в
долину идти.
Но Данилка не ушёл. Он прокашлялся, протёр
глаза — тут и вода солёная, п слёзы солёные... Сел
у самой кромки воды и стал смотреть на дно: а вдруг
он всё-таки увидит свой оранжевый камушек?
233
Феде стало очень жаль Данилку. Уж лучше бы он
рассердился или обиделся!
— Ну, хочешь, я тебе краспвый-раскрасивый ка-
мень найду? А? — сказал Федя. — Хочешь, со дна до-
стану?
Данилка покачал головой — мокрые волосы тор-
чали у него на голове, как перья у воронёнка.
Тут подсел к ним Петруша Огородников, такой
же загорелый, как те коричневые камушки, которые
валялись на берегу.
— А какой он был, твой камень-то?
Потом прискакал Васятка Тимаков:
— Светлый, да? Белый такой, с разводами?
Понемногу и все ребята собрались вокруг Фе-,
дп и Данилки. И всем хотелось узнать, что же это
за камушек, из-за которого Данилка иод волну
прыгнул.
— Он был такой чистый-чистый, — сказал Да-
нилка,— не то розовый, не то жёлтый. А внутри —
будто огонёк горит. Даже руку освещает.
Петруша Огородников в камнях понимал.
— Я знаю, что это за камень был, — сказал он.—
Это был сердолик. Эх, жалко, что потерял!
— А я знаю, где этих сердоликов хоть граблями
греби! — сказал Васятка. — Перейти через перевал,
спуститься на ту сторону и идти по берегу до Лисьей
бухты. Они там по всему берегу валяются!
— Эй, товарищ, — сказал ему Петруша,—ты ври,
да не завирайся.
— Ничего не «ври»! — ещё громче закричал Ва-
сятка. Оп терпеть не мог, когда с ним спорили. —
А что Костя Семёнов нам не рассказывал на сборе,
что в Карадаге сердоликовая жила есть? Море её
размывает да размывает, помаленьку отламывает по
кусочку и па тот берег выкидывает. И ничего особен-
ного тут нету!
234
— Сергей Матвеич тоже рассказывал, — провор-
чал Федя.
Правду сказать, Феде было очень не по себе.
Данилка пришёл домой, достал свою коробку из-
под ягодной пастилы и сел на лавочку под тополем.
Оп открыл коробку и стал разглядывать камушки,
которые в ней лежали. Это были красивые камни,
хорошо отшлифованные морем, расписанные разны-
ми красками. Вот светло-серый камень, а по нему,
словно волны по заливу, кривые полоски — жёлтая,
зелёная, белая. Вот совсем зелёный, блестящий, с
жёлтыми разводами. Вот ярко-чёрный с голубыми
и розовыми крапинками. Вот нежно-лиловый с одно-
го края и розовый с другого, как вечернее небо над
морем. А вот горбатенький, как бобок. Бока у него
синие, с оранжевыми пятнышками, а по спинке и по
брюшку проведены оранжевые полоски. Словно сам
царь морской долго сидел и расписывал этот камень
кисточкой, а потом бросил на берег Данилке.
Много их. Ночтакого, который сегодня ушёл от не-
го в море, у Данилки не было. И друга не было. Уж
теперь-то Данилка ни за что пе помирится с Федей.
Что это за друг, если он такие камушки из рук вы-
бивает?	t
Данилка поднял голову и долго глядел па тёмную
Большую гору, на зубчатую Кок-Кая. Кок-Кая стоит
над самым морем, и сейчас виден только гребень её,
совсем синий в сумерках. Там, между Большой и
Кок-Кая,—южный перевал. Через этот перевал идёт
дорога в Лисью бухту.
Есть и другой перевал — северный. Тогда надо
будет идти мимо каменного человека, который сидит
много веков на скале и всё думает о чём-то, склонив
голову. Оп и сейчас виден. Вон он — высоко поднял-
ся к потемневшему небу, а сзади, пад его плечом,
висит лёгкое золотое облачко. Но солнце гаснет за
235
дальними горами, и облачко гаснет тоже. Вот оно
уже и не золотое, а жёлтое... Вот уже и пе жёлтое, а
чуть-чуть розовое. А вот его уже и нет совсем.
— Данилка, сынок, что же ты не отвечаешь? —
вдруг услышал Данилка голос матери.
Мать подоила корову во дворе, пока светилось зо-
лотое облачко, а теперь провожала её в хлев.
— Кричу, кричу . тебе! — продолжала мать. —
Ступай за телёнком, вон он слоняется по улице, а до-
мой не идёт.
Данилка загнал телёнка. А сердолики всё свети-
лись у него перед глазами:
«Хоть граблями греби»... Неужели правда?»
Сергей Матвеич пришёл поздно. Но Данилка до-
ждался его.
Сергей Матвеич умылся, сел ужинать, а Данилка
примостился около него на низенькой скамеечке.
— Дай человеку поесть спокойно, сынок, — ска-
зала мать. — Сергей Матвеич и так устал.
Данилка тотчас начал отодвигаться от стола со
своей скамейкой. Но Сергей Матвеич остановил его:
— Сиди, сиди, Данилка, мне с тобой веселее. Ка-
кие новости у тебя?
— Сердолик нашёл, — сказал Данилка.
— Ну? Давай сюда, посмотрим!
— А я его... опять потерял. Море унесло.
— Жалко.
Сергей Матвеич съел суп и налил себе молока в
большую кружку.
— Ты вот сердолик нашёл, — сказал он, — а я во-
ду никак найти не могу.
— Наверно, ушла глубоко, — ответил Данилка.
Электрическая лампочка над столом чуть покачи-
валась от ветра. Розовые цветы олеандра то появля-
лись из темноты, то опять скрывались, будто играли
с Данилкой в прятки.
236
— А может, воды у нас в земле совсем больше не-
ту, — добавил Данилка.
— Э, нет, товарищ!—сказал Сергей Матвеич и,
как будто рассердившись, строго постучал пальцем
по столу. — Это разговор не деловой. Л деловой раз-
говор такой: вода есть, и мы её найдём. Понял?
— Понял.
— Значит, всё в порядке. Пойдём спать.
— Ладно, — согласился Данилка, — только вот...
а сердолики в Карадаге правда есть?
— Правда.
— А правда, что море сердоликовую жилу раз-
мывает и сердолики кидает на берег?
— Правда.
— А почему же их не найдёшь никак?
— Потому что упорства у тебя мало...
В ГОРАХ
Утром, после завтрака, Данилка исчез из дому.
Он отправился к перевалу и сейчас поднимался всё
выше и выше в горы. Ло гребню идти было жарко,
и Данилка скоро устал. Он нашёл куст боярышника
и уселся в его скупой тени. Уселся и увидел прямо
перед собой высокую вершину горы Кок-Кая, похо-
жую на петушиный гребень.,
Никогда ещё не был Данилка так высоко в этих
местах, никогда ещё не видел он так близко эту гору
Кок-Кая. Но что такое творится на этой горе? Сколь-
ко же на ней всяких окаменелых чудовищ!
Огромный ящер — Данилка видел такого в кни-
ге—напал на другого ящера, впился зубами ему в
загривок. Из-за острого камня выглядывал лев с
квадратной головой. Дальше чудились какие-то не-
понятные фигуры — похожие то на медведя, то на че-
237
репаху, то на огромных лягушек. Все они неподвиж-
но сидели и лежали на широкой вершине горы, такие
же серые и жёлтые, как сама гора. А кругом стояла
тишина. Ни собаки, ни коровы, ни человека... Только
Данилка сидит одни па горе под колючим зелёным
кустом.
Данилке стало жутко. II чем дальше он глядел на
безмолвную вершину Кок-Кая, тем отчётливей видел
этих зверей — и головы их, и лапы, и хвосты. Тоска
охватила Данилку. Он вскочил и бросился бежать по
склону, по жёсткой траве, подальше от Кок-Кая.
Данилка шёл по белой тропе, среди поболевших
от зноя высоких трав. Высоко поднялся. Оглянул-
ся назад — далеко внизу краснеют черепичные кры-
ши колхоза, и домики кажутся совсем маленькими.
И совсем синий среди жёлтых гор лежит круглый
залив.
Л впереди — ух, какая широкая долина раскры-
лась перед Данилкой! Узкие овражки бежали вниз
по ту сторону перевала. Белые тропинки, как ручей-
ки, тоже бежали вниз... И далеко-далеко в золотис-
том солнечном мареве увидел Данилка длинную по-
лосу узкого берега, прижатого к морю горами. Это
и была Лисья бухта.
Слева, над морем, поднимался Карадаг.
Он тихонько поднялся на вершину, заглянул
вниз — и со страху сразу лёг па землю. Оттуда гля-
нула Данилке в глаза такая страшная пропасть, что
сердце у него захолонуло — ему показалось, что он
уже летит туда. Данилка прижался к земле и боялся
пошевелиться. А может, он потревожил какие-ни-
будь камни? А может, кусок скалы, на котором он
лежал, уже наклонился и повис над пропастью? Да!
Так и есть! Скала уже качается, она уже ползёт
вниз. И не удержаться, и не убежать!
— Ай, мама! — только и мог крикнуть Данилка.
238
Но когда утихло немножко Данилкино сердце, то
он понял, что Карадаг даже не почувствовал, что
кто-то ходит тут по его отрогам и обрывам.
Данилка осмелел и снова заглянул вниз.
Причудливые острые скалы поднимались отту-
да — жёлтые, рыжие, с красными и зелёными пятна-
ми. Обрывистые склоны, зубчатые, как огромная
каменная пила. А ниже — опять острые рыжие
гребни.
И уже совсем внизу, между каменными обрыва-
ми, светилась неподвижная синяя вода. Глубокое
здесь море, а каменный кряж уходит в самую тёмную
морскую глубину.
— Вот так пригорочек! — пробормотал Данилка
и отполз от страшного обрыва.
Солнце припекало всё сильнее, всё горячее. Надо
бы скорей спуститься в долину и бежать в Лисью
бухту, но Данилке было жалко уходить с вершин.
Длинная горная гряда поднималась перед ним. При-
чудливые зубцы её манили Данилку, едва приметная
тропочка звала к этим голым вершинам, ещё неви-
данные чудеса мерещились там Данилке. И шаг за
шагом ноги сами увели его в это каменное царство-
государство.
Ну чего ж только не придумал и не настроил
здесь могучий Карадаг!
Данилка видел среди скал каменный город, окру-
жённый круглыми зубчатыми стенами. Вот и дорога
к этому городу. Спуститься бы туда!.. Но дорога па-
дает в пропасть и обрывается.
Видел Данилка огромный камень, выщербленный
ветрами. Этот камень был похож на раковину или на
ухо великана. Словно ухо это стояло и слушало, как
шумит море.
А день становился всё жарче, солнце так распы-
лалось, что от зноя слепли глаза. Кривые, изогнутые
кустики держидерева вцепились корнями в камени-
стый склон и замерли... Данилке уже начинало мере-
щиться, что он тоже превратился в такой вот кустик,
жёсткий и неподвижный, и так же, как они, вцепил-
ся в скалу, чтобы не сдуло его в море...
Данилка встряхнулся, вскочил и сбежал вниз, на
тропинку. Лисью бухту отсюда было хорошо видно—
вот он, длинный плоский берег с каймой белого при-
боя. По у Данилки была уже только одна мысль: до-
мой! Только бы добраться обратно, к дому, напиться
свежей воды, умыться и спрятаться под крышу от
этого зноя. Кажется, и недалеко он ушёл от перева-
ла. Но идёт, идёт Данилка, а дорога к дому будто всё
больше и больше растягивается.
Данилка прибрёл домой далеко за полдень, когда
солнце уже шло под уклон. Исцарапанные, сбитые
о камни ноги шибко болели. И голова болела от жа-
ры. Он умылся холодной водой, достал свою коробку
240
с камушками и уселся в холодок под тополь. Ну, и
что он ходил? Измучился, а до сердоликов не добрал-
ся. И никогда до них не добраться!
И опять горячая досада закипела в Данилкином
сердце. Если бы не Федя, лежал бы у него сейчас в
коробке оранжевый огонёк. Эх, наподдать бы этому
Федьке! Пусть этот Федька теперь и к дому не под-
ходит!
В это время заскрипела железная калитка ржа-
вым голосом: «К нам иду-у-т»...
И во двор вошёл Федя. Он что-то зажимал в руке,
и глаза его весело блестели.
Данилка насупился, опустил голову. А Федя по-
дошёл к нему, улыбнулся и сказал:
- На!
И положил Данилке в коробку два розовых
камня.
Данилка чуть не рассыпал всю свою коллекцию.
Он схватил Федины камни. Два крупных сердолика
лежали у него на ладони, два чистых, прозрачных
сердолика. Один продолговатый, розовый, с фиолето-
вым пояском посередине. А другой круглый, тёмный,
почти вишнёдого цвета.
— Ой! — шепнул Данилка. — Где же ты взял их?
— Важность! — ответил Федя. — Пошёл в Лисью
бухту и нашёл.
— Ты был в Лисьей бухте?
— А что ж такого? Утром влез к одному шофё-
ру в кабину —и прямо до санатория. А там десять
шагов — вот тебе и Лисья. Только камни искал
долго.
— А Васятка Тимаков говорит: «Граблями гре-
би», — напомнил Данилка.
— Больно храбрый твой Васятка, — ответил Фе-
дя. — Пока такой камень найдёшь, семь раз намок-
нешь да семь раз просохнешь.
241
— Ты купался там?
— Л то! Я прямо так —в штанах и в рубашке.
Л потом хожу по берегу — и ничего, прохладно. Вы-
сохну — опять в море. Вот этот прямо на песке ле-
жал, — Федя взял в руки розовый сердолик, — а тот,
тёмный, из волны выхватил.
Данилка задумался, молча разглядывая камни.
— Что же, ты, значит, из-за меня ходил за ни-
ми? — спросил он, помолчав.
Федя пожал плечом:
— Ну, а раз ты плачешь? Ревёт, как телёнок. Ну,
а мне что? Сбегал да принёс. Важность!
Солнце уже село за дальними горами.
Жёлтое небо еле светилось над лиловыми верши-
нами.
— Пойду гусей загоню, — сказал Федя.
И пошёл домой.
Данилка вспомнил, что у него тоже дела. Надо те-
лёнка загнать — опять убежал куда-то. Надо полыни
наломать для веника...
Он ещё раз полюбовался сердоликами, спрятал
их в коробку, а коробку засунул под крыльцо, под
щелястые ступени.
Ну вот, теперь у Данилки есть сердолики. И друг
у него тоже есть. И сразу стало очень хорошо жить
па свете!
Вскоре пришла мать, принесла ведро воды из ци-
стерны.
— А мне Карадаг два сердолика прислал, — со-
общил Данилка, — розовый и вишнёвый.
— Вот как! — удивилась мать. — Значит, ты с
Карадагом подружился?
— Ага. Подружился. И Федя тоже. Карадаг эти
сердолики мне с Федей прислал.
— Очень хорошо, сынок. Очень хорошие друзья
у тебя.
242
— А ещё ты, мама, не бойся. Сергей Матвеич во-
ду найдёт. Он сказал, что в Карадаге сердолики
есть, — и вот они, есть! Он сказал, что вода в наших
горах есть, — значит, есть вода. Он её найдёт. Только
упорство нужно.
САМОЛЁТ ПРИЛЕТЕЛ В КОЛХОЗ
Ещё одна неприятная новость объявилась в кол-
хозе: агроном заметил на виноградниках тлю.
— Надо немедленно опрыскивать ядом, — сказал
он председателю Тихону Иванычу,—чтобы сразу за-
хватить.
— Шутка сказать — двести гектаров сразу, — по-
качал головой Тихон Иваныч и взялся за свой сивый
ус. Будто если подёргает себя за усы, то лучше при-
думает, как ему быть. — Пароду не хватит сразу по
всем виноградникам пройти. Может, по участкам
можно? •,
— Нельзя, — сказал агроном, — пока очередь до
дальних плантаций дойдёт, виноград погибнет.
— Ну что ж, — решил председатель, — значит,
надо самолёт вызывать. Тревога!
Тихон Иваныч пошёл в правление звонить по те-
лефону в совхоз.
Ребята — Федя, Данилка, Васятка Тимаков и То-
пя Каштанова — уселись на ступеньках и стали
ждать. В правление их не пустили, а узнать очень
хотелось, прилетит к ним самолёт пли не прилетит.
Федин Валет тоже сидел с ними. Он любил сидеть
там, где люди сидят, рядышком с ними. Люди на ска-
мейку сядут — и он на скамейку взберётся. А теперь
люди сели на ступеньку — так и он втиснулся к ним
в серёдку. Втиснулся и начал расталкивать ребят,
чтобы самому занять побольше места.
243
Тоня рассердилась.
— Противный какой! — крикнула она.— Уходи
отсюда!
Валет прижался к ступеньке и не шевелился. Он
сделал вид, что дремлет и ничего не слышит.
— Пошёл, говорят! Чего прижался? — опять за-
кричала Тоня и толкнула Валета.
Но Валет только приоткрыл глаза, словно интере-
суясь, кого это гонят отсюда.
Тоня вскочила и, отряхиваясь, отошла от крыль-
ца. Ребята засмеялись.
— Собашники!—сказала Тоня.
Тут она заглянула в открытое окно и увидела, что
Тихон Иваныч выходит из той комнатки, где в прав-
лении помещается телефон.
— Дозвонились, Тихон Иваныч? — крикнула она
и повисла на подоконнике. — Пришлют самолёт?
— Завтра к вечеру пришлют, — ответил Тихон
И ваныч.
Тоня спрыгнула на землю.
— Ага!—закричала она ребятишкам. — Сидите
там со своим Валетом, а я уже всё знаю! Я спросила!
Я вперёд всех узнала, ага! Завтра к вечеру прилетит!
Сидят там, а я уже знаю!..
Тут подошёл к правлению агроном. Тоня и к нему
подбежала похвалиться:
— Завтра к вечеру прилетит, я узнала! Это я пер-
вая узнала!
Но ребята её уже и не слушали.
— Побежим завтра на виноградники? — сказал
Федя.
— Конечно, побежим! — подхватил Васятка.
Данилка только кивнул головой, а у самого гла-
за так и засветились. Неужели дома сидеть, когда
настоящий самолёт к ним на плантации при-
летит!
244
На другой день, когда солнце только пошло под
уклон, ребята уже были на винограднике. Кудрявые
виноградные лозы, привязанные к высоким столби-
кам, стояли рядами. Они заполнили всю долину, под-
нялись на склоны.
— Может, виноград есть? — сказал Федя и под-
нялся в виноградник.
Васятка оглянулся вокруг:
— Попадёт!
Но никто их не видел. Колхозницы, сторожив-
шие виноград, собрались около шалаша па склоне
горы и толковали о чём-то, наверно о самолёте.
И Васятка, как мышонок, пырнул под высокие
лозы.
А Данилка стоял и раздумывал. Если мама узна-
ет, то что скажет? И если отец...
«Но я же рвать не буду!» —тотчас успокоил себя
Данилка.
Он перелез через низенькую каменную ограду и
вошёл под зелёный навес узорчатых листьев.
Лозы заплелись и переплелись и повисли над го-
ловой, придерживаясь за подпорки. Данилка шёл по
меже, а со всех сторон обступили его, окружили, за-
слонили от него небо густые виноградные ветки. Ни
гор не видно, ни неба, только светятся среди листьев
молодые виноградные гроздья. Светлые зелёные ви-
ноградины, и на каждой виноградине — солнечный
глазок.
У Данилки потянулась было рука к винограду.
Но тут же он будто услышал голос отца:
«Эх, Данилка, какой же ты хозяин, если своё кол-
хозное добро портишь?»
И Данилка больше не стал заглядываться на ви-
ноград. Он шёл и шёл по меже. Хотелось посмотреть,
куда она выйдет. А межа всё вела и вела его куда-
то... И конца ей не было.
245
А тут и темнеть стало. Погасли круглые солнеч-
ные глазки на крупных виноградинах, и виноград-
ные кисти сразу словно попрятались от Данилки в
густой листве.
Данилка затревожился. Да когда же он выберет-
ся из этого виноградного леса? Сунулся сквозь лозы
влево — а там такая же стена из листьев. Сунулся
вправо — и там сплошная листва. Притихла, не ше-
лестит. И всё тихо кругом.
И вдруг в этой тишине где-то далеко зарокотал
самолёт.
— Летит! — крикнул Данилка.
Но тут же и умолк: закричишь, а сторожихи и
услышат!
Данилка бросился бежать. Самолёт прилетит, а
он и не увидит. А то ещё хуже: начнут опрыскивать
виноградник и Данилку опрыскают, как какого-ни-
будь червяка!
Данилка бежал, и листья шуршали у него по сто-
ронам. Но он слышал, как всё ближе и ближе роко-
чет над головой самолёт. Сюда летит!
Тут Данилка больше не мог терпеть. Он остано-
вился и закричал изо всех сил:
— Федя! Федя-а-а-а!
— Это кто тут кричит? — вдруг отозвался чей-то
голос совсем близко.
— Это я! Это я! — крикнул Данилка.
Пробежал ещё немножко — а тут и дорога! Да-
нилка выскочил на дорогу и налетел прямо на сторо-
жиху, строгую бабушку Аграфену.
— За виноградом лазил? — спросила она.—Идём
в правление!
— Я не лазил, — начал объяснять Данилка, — я
не рвал... Я заблудился! Шёл и заблудился!
— А что тебе тут за ходьба — по виноградникам?
Идём в правление!
246
— Бабушка Аграфена, я не рвал!.. — захныкал
Данилка. — Ну не рвал я!.. Я самолёт глядеть! Пусти
скорей, вот он летит!
Самолёт уже кружил над плантацией.
— А! И в сам-деле летит! — удивилась бабуш-
ка Аграфена. — А я думала, так болтают люди, не
верила!.. »
— Вот вы всем не верите! — сказал Данилка с
упрёком.
— А неужто тебе поверю? — опять накинулась
па него бабушка Аграфена. — Идём-ка в пра...
— Садится! — крикнул Данилка.
И, не слушая больше сторожиху, бросился бежать
по дороге, в долину, куда пошёл па посадку самолёт.
А что ему с ней в правление идти, если он винограда
нс рвал?
Даиилка бежал с горы, и ему было видно, что в
долине уже собрались все колхозные ребятишки —
смотрят вверх, машут руками, кричат что-то... Вон
и Федина красная рубашка мелькает. Вот и Васятка
там крутится...
Данилка свернул с дороги и побежал прямиком
по склону,
247
Он падал, вскакивал, опять падал, опять вскаки-
вал. Вот он и внизу. Вот уже и недалеко бежать —
обогнуть горку, проскочить по узкому мосту через
овражек, и всё!
Но только Данилка подбежал к мостику — из-за
горки навстречу ему показалось стадо коров. Коровы
шли медленно, покачивали рогатыми головами. Да-
нилка быстро оглянулся вокруг — что делать? Стадо
заполнило все тропки, а передние коровы уже и на
мост вступили. Данилка вскрикнул тихонько и ныр-
нул под мостик — вот боялся оп коров и ничего не
мог поделать.
Самолёт полетал над колхозом, над виноградни-
ками и спустился в зелёную долинку.
Председатель Тихон Иваныч пришёл встретить
лётчика. И бригадиры пришли. Пришли и сразу за-
спорили—каждому хотелось, чтобы лётчик опрыски-
вал сначала его участок. Ребята сразу окружили са-
молёт — рассматривали его со всех сторон, пытались
потрогать, ложились на землю, чтобы рассмотреть
колёсики, на которых он стоит, как на ножках.
Только Федя тревожно оглядывался вокруг. Он
давно заметил, что Данилки нет. Куда же он делся,
этот Данилка? Неужели ушёл домой? А почему же
он тогда Феде не сказался? Федя кричал ему, свис-
тел, спрашивал у ребят, не видел ли кто Данилку.
А Данилка в это время сидел под мостиком. Он
сидел под мостиком и ждал, когда пройдут коровы.
Коровы шли не спеша, они долго топали над его
головой, и мостик дрожал под их копытами. Но вот
пробежала последняя тёлочка, и топот затих. Данил-
ка высунул голову из-под моста, огляделся и вылез
на дорогу.
Тут его и увидел Федя. Хотел посмеяться над Да-
нилкой, да некогда было. Он только замахал руками
изо всех сил и закричал что было голоса:
248
— Скорей! Заводят!
Данилка прибежал как раз в ту минуту, когда
лётчик сел в кабинку. Закрутился пропеллер, задро-
жали крылья, и маленький самолёт, слегка разбе-
жавшись, поднялся в воздух. Потом сделал круг,
снизился так, что рукой достать можно, и полетел
вдоль виноградных шпалер.
Виноградник зашумел, как в бурю. Пропеллер
трепал и ворошил виноградную листву, ерошил её,
вывёртывал наизнанку. А лётчику это и нужно бы-
ло — вредители прячутся именно на нижней стороне
листа. Он открыл баллон с ядовитой жидкостью и на-
чал поливать виноградник.
— И ветер и дождик — всё своё собственное,—
засмеялся Тихон Иваныч. — Эко ловко придумали!
Данилка стоял и смотрел, как самолёт полетел
пад плантацией. А Федя даже попробовал бежать
следом за самолётом. Но сунулся в мокрые лозы и
вылез обратно. А тут ещё и прикрикнули на него:
— Куда полез? Отравишься!
Самолёт долго летал над плантациями с бурей и
с ядовитым дождём. До тех пор летал, пока небо не
погасло.
Дома Феде попало за рубашку: вся рубашка у не-
го оказалась в пятнах.
Но Федя и слушал и пе слышал. У них с Да-
пилкой только и разговору было, что про самолёт.
Ох и ловкий же этот самолётик! Хоть и маленький,
а трудяга!
Пожалуй, им с Данилкой стоит пойти в лётчики.
Горы копать? Что ж, горы копать — это дело не го-
рит. А здесь вон как: «Тревога! Виноградники по-
гибают!» И лётчик тут же прилетел, расшевелил
листву, опрыскал чем нужно — и готово! Цветут ви-
ноградники, зреет виноград. Собирайте урожай, кол-
хозники!
249
СМЕЛЬЧАКИ
— А все-таки ты, Данилка, трус, — сказал Фе-
дя, — волны ты на море боишься...
Федя и Данилка сидели на большом камне. Море
чуть шелестело у них под ногами. Данилка шлёпнул
ногой но воде.
— Ну и что же? — ответил ои. — А если волна
большая? Поди-ка, поборись с ней.
— И поборюсь! — сказал Федя. — Уж я-то побо-
рюсь! А ты и коров боишься — под мост залез. Ты вот
даже крабов боишься. Вон какой маленький в кам-
нях пробирается, — ну что, схватишь?
Но Данилка, ещё и ие видя краба, сразу подобрал
ноги на камень. Федя засмеялся:
— Эх, ты! Как бы мне тебя от трусости вылечить?
Но тут Данилка обиделся.
— Никакой я не трус, — сказал он, — я просто иа
крабов глядеть не могу: противные.
— Ну, а вот если будешь па войне и пошлют тебя
в разведку, — пойдёшь?
— А то нет? Конечно, пойду.
— А если ночью?
— И ночью пойду.
— Эх, Данилка, — вздохнул Федя, — ты вот но-
чью даже в наши каньоны и то не пойдёшь, а то — в
разведку!
— Это ты, может, в каньоны не пойдёшь, — ска-
зал Данилка. — Ты и днём туда ходить боишься.
Федя подскочил и чуть не свалился с камня:
— Я? Боюсь? А пойдём сегодня ночью!
— Пойдём, — согласился Данилка.
— Только чтобы прямо в Ведьмину пещеру.
— Ну и что ж? И в Ведьмину пойдём.
Федя посмотрел на Данилку. Неужели он и прав-
да Ведьминой пещеры пе боится? Федя уже и не рад
250
был, что поспорил с Данилкой. Он думал, что тот
струсит и откажется...
— Прямо в Ведьмину пойдём? — повторил Федя.
— Вот и прямо в Ведьмину, — подтвердил Да-
нилка.
Если кто подумал бы, что Федя очень обрадовал-
ся и что ему очень хочется идти в Ведьмину пещеру,
тот ошибся бы. Но казак назад не пятится. Наступи-
ли сумерки, и ребята, никому не сказавшись, отпра-
вились в каньоны.
Тишина стояла в долине. Скатится камушек из-
под ноги, а уж окрестные горы прислушиваются —
что там такое прошумело? Скажешь слово погром-
че — тотчас эхо откуда-то отзовётся.
Федя и Данилка шли по дорожке, протоптанной
скотиной, и почти не разговаривали. Федя ёжился,
ему хотелось спать. И зачем только он поспорил с
Данилкой! Ходи вот теперь ночью по долине, а потом
ещё в эти канавы лезть надо... С радостью вернулся
бы он домой. Но ведь тогда Данилка скажет, что его
самого от трусости лечить надо?
А Данилка и думать забыл про сон. Долина при
луне казалась ему незнакомой и таинственной.
Узкие дорожки стали голубыми. Они, как ручейки,
бежали среди голубой полыни. А полынь отдыхала
от жаркого дня. Она стояла неподвижно и, расправив
ветки, глядела в звёздное небо...
И ещё казалось Данилке, что земля и небо смот-
рят друг на друга и неслышно беседуют о чём-то.
Иногда звёздочка падала сверху. И Данилка тут же
решал про себя, что это небо нарочно сбросило звёз-
дочку, — ведь там, вверху, их и так слишком много!
— Федь, а Федь, — сказал Данилка, — ты нико-
гда звезду не находил?
— Какую звезду? — удивился Федя.
— А вот что с неба падают.
251
— Нет, — ответил Федя. — А ты?
— И я нет. А вдруг найдём сегодня?
— Не найдём, — подумав, сказал Федя, — они на
земле пе горят. Гаснут.
Вскоре показались каньоны. Они, словно тёмные
морщины, легли через лунную долину. Ребята подо-
шли к краю самого глубокого русла, заглянули вниз.
Луна освещала одну стену каньона, а дно его и дру-
гая стена оставались в тени.
— Что, забоялся? — сказал Федя.
А сам думал: «Хоть бы этот Данилка и вправду
забоялся!»
Но Данилка качнул головой:
— Это, может, ты забоялся.
— Я? Это я-то забоюсь? — Федя ткнул пальцем
себя в грудь. — Я забоюсь?
— Ну, и я не забоюсь!
И Данилка первым полез в каньон.
Они шли по узкому глубокому коридору с земля-
ными стенами. Иногда под ногой хлюпала вода, ос-
тавшаяся в ямке. Ноги путались в кустиках жёсткой
травы, которая успела вырасти на дне.
Ничего пе было видно из каньона. Только узкая
звёздная полоска мерцала над головой. Данилке ка-
залось, что края каньона, косматые от полыни, упи-
раются прямо в небо. И среди сухих кустиков и бы-
линок он увидел большую звезду. Белая звезда ле-
жала па самом краю обрыва, запутавшись в сухой
траве. Вот пойди и возьми её!
Но шагнул Данилка в сторону, п всё пропало.
Тёмная трава косматилась над каньоном, а белая
звезда сияла высоко на небе.
Скоро глаза привыкли к темноте, и стали видны
рытвины, и камни, и гладкая извилистая дорожка,
проложенная ручьём па дне каньона. Можно было
разглядеть и стены каньона: одна стена тёмная, дру-
252
гая серая и зеленоватая под луной, с какими-то впа-
динами, пещерками, с неясными очертаниями каких-
то фигур... Тут луна начала колдовать.
— Федь, а Федь, — прошептал Данилка, — смот-
ри-ка, будто верблюд вон там высунулся...
Но Федя не видел верблюда:
— Просто кусок глины торчит.
Данилка с замирающим сердцем прошёл мимо не-
подвижного верблюда — да, это просто кусок глины.
Зато на освещённой луной стене каньона Данилка
отчётливо увидел фасад какого-то дома. Колонны по
всему фасаду, крыльцо со ступеньками — только сту-
пеньки осыпались. Окна с закрытыми ставнями, сле-
пые окна. Подземный, заколдованный дом...
— Федь, а Федь, ты дом видишь?
— Где дом? Никакого дома. Просто водой раз-
мыло.
Федя не видел никакого дома. Но впереди за по-
воротом что-то густо чернело. Федя поднял камень
и бросил туда, где чернело. Камень прошуршал по
сухой листве. Федя ободрился, прибавил шагу. Это
камыши чернели за поворотом.
Совсем примолкли ребята, когда вступили в эти
камыши. Высокие пушистые метёлки сомкнулись у
них над головой. Федя и Данилка уже не дразнили
друг друга и не спрашивали: боишься, не боишься.—
они молча шагали, касаясь друг друга плечами. Они
слушали, как трещат и шелестят у них под ногами
жёсткие стволы и листва камышей.
— Скоро... пещера будет... — сказал Федя.
Хотел сказать: «Ведьмина»—и не сказал. Раздви-
нул плечами камыши и пошёл дальше. Надо было
идти. Не оставаться же здесь! Л страх уже мало-по-
малу забирал его. Но Федя был крепкий, он терпел
и ещё мог терпеть. И будет терпеть, но перед Да-
нилкой не сознается.
253
А Данилке давно уже было не по себе. Он тревож-
но оглядывался по сторонам. Уйти бы отсюда, вска-
рабкаться по этим выступам наверх, в светлую доли-
ну, и бежать домой что есть мочи!
Но тогда, значит, правду сказал Федя, что его ле-
чить нужно...
Снова узкий коридор. Заколдованный город ос-
тался позади. Тёмная стена заслонила проход.
— Пещера, — сказал негромко Федя и замедлил
шаг.
Данилка подошёл к нему поближе. Замирая от
страха, они тихонько шли к тёмной пещере.
Как-то так случилось, что над трещиной остался
холм земли. Поток подмыл этот холм, прорвался
сквозь него, и над руслом остался тяжёлый тёмный
шатёр. Это и была Ведьмина пещера. Кто так назвал
её в давнее время? Может, деревенские ребята, а мо-
жет, пастухи.
Неслышно ступая, затаив дыхание, ребята вошли
в пещеру.
Из пролома сверху падали прямые лунные лучи.
Они слегка освещали пещеру, по от этого света пе-
щера казалась почему-то ещё страшнее. Что-то ше-
вельнулось в тёмном углу. Данилка дрогнул и весь
напрягся, готовый бежать. У Феди тоже холодок
прошёл по спине. Он пристально вгляделся в угол.
Две крохотные точки, будто бисеринки, светились
оттуда.
— Глядит... — шепнул Данилка.
Федя шагнул к этим точкам. Из угла что-то еле
слышно зашлёпало. Точки передвинулись...;
— Ха! — сказал Федя. — Это жаба!
Данилка перевёл дух.
Это и в самом деле была жаба. Пробираясь по
стеночке, срываясь с уступов, опа торопилась
убраться подобру-поздорову.
254
— Ну, вот тебе и Ведьмина пещера! — начал бы-
ло Федя. — Ну и что? Жабы, и всё...
Вдруг Данилка дёрнул его за рукав. Кто-то,осто-
рожно ступая, подходил с другой стороны к пещере.
Мелкими шажками шёл кто-то, будто подкрады-
ваясь: туп-туп-туп... И тут ребята пе выдержали.
Они брызнули обратно по узкому руслу. Ничего не
видя и не слыша, они мчались вперёд. Иногда пыта-
лись выбраться, карабкаясь на стену каньона, сры-
вались, падали и опять бежали.
Наконец нашли подходящее место, выбрались на-
верх и полетели, чуть касаясь земли, по серебряной
полынной долине. Домой!
Там, где кончались каньоны, па дороге окликнул
их верховой. Это был старый пастух Иван Ника-
порыч.
— Эй, ребята, далеко бегали?
Федя и Данилка сразу сбавили свой полёт, как бы
приземлились, и пошли обыкновенным мальчише-
ским шагом. Тут ужо бояться нечего — живой чело-
век, свой человек с ними!
— А мы тут... по всей долине... — передохну!!,
сказал Федя.
— И по каньонам... — добавил Данилка.
— А не видали там ягнёнка? — спросил Иван
Никанорыч. — Ягнёнка подпаски где-то оставили,
ищи вот теперь! А где искать? На той ли горе, на
этой ли...
Федя и Данилка поглядели друг на друга.
— А!—весело сказал Данилка. — Да это ягнё-
нок был!
А Федя принял равнодушный вид.
— Я и так знал, что ягнёнок, — возразил он Да-
нилке. — Поезжайте, дяденька Иван Никанорыч, к
Ведьминой пещере, он там понизу ходит. Мы бы
пригнали его, да ведь... да ведь...
Иван Никанорыч не стал ждать, когда Федя объ-
яснит, почему они не пригнали ягнёнка. Он стегнул
прутиком лошадь и рысью поехал к большому кань-
ону. А Федя и Данилка пошли домой.
— Значит, ты знал, что это ягнёнок? — лукаво
спросил Данилка.
— Конечно, знал! — ответил Федя сердито.
Данилка засмеялся, но спорить не стал. И Федя
не стал спорить. Только он с тех пор уже никогда
больше не лечил Данилку от трусости.
ФЕДИНА ТРЕВОГА
Каждый день в колхозе ждали: вот сегодня най-
дут воду! Уж невмоготу становилось жить. Скотина
похудела, коровы стали давать меньше молока. Гуси
256
8
и утки ходили встрёпанные, запылённые какие-то.
Овцы осипшими голосами блеяли у водопоя. Все
просили: воды, воды, воды!
Воду привозили, делили по дворам. И коровам
наливали, и лошадям, и овцам. Но мало было этой
воды, пе вволю, не досыта, а так, лишь бы протер-
петь тяжёлое время.
Сергей Матвеич совсем замучился и почернел.
С рассветом уходил он с бригадой в горы. Там бури-
ли, тут бурили. Где-то здесь обязательно должна
быть вода. А воды нет и нет.
Как-то вечером Федя прибежал к Данилке.
— Сергей Матвеич пришёл? — спросил он.
Данилка тяпкой рыхлил землю вокруг абрикосо-
вых деревьев. Поливки почти никакой, иногда мо-
ют что-нибудь да выплеснут под деревья эту воду.
А если разрыхлить землю, то всё-таки корням по-
легче.
— Нет ещё, — ответил Данилка, продолжая ра-
ботать.
Федя сел на тёплый от солнца камень:
— Тогда подожду.
— А на что он тебе? — спросил Данилка.
— Иужпо.
Данилка взглянул на Федю и опустил мотыгу.
— Ты что, заболел?
Федя сидел сумрачный, совсем расстроенный.
— Не заболел. Кабы заболел, то хорошо!
-— А что же ты?
— Наши уезжать собираются.
Данилка даже и пе понял сразу:
— Как — уезжать? Куда? На сколько?
— Ни на сколько. — Федя пожал плечами. — Со-
всем.
Данилка бросил мотыгу и подошёл к Феде:
— Совсем? Как совсем? Куда совсем?
0 Село Городище	257
— Ну, «куда, куда»! Известно куда — к отцовой
родне. На Орловщину.
— О-ёй!..
— Тётя Фрося всё зовёт и зовёт. Тут, говорит,
без воды помрём. А там воды много.
— А отец что?
— А отец говорит: «Что ж, соберёмся да по-
едем».
— А мать?
— Только мать пе хочет.
— А может, мать переборет?
— Нет. Тётю Фросю разве переборешь?
Федя и Данилка пригорюнились.
«Из дому куда-то ехать... — думал Федя, а слёзы
так и подступали к самому сердцу.?—Тут все ребя-
та... и море... и всё».
«Как же без Феди? — думал Данилка. — Все ре-
бята здесь, а Феди не будет... И в доме на горе будут
другие люди жить...»
— А вдруг да найдут воду, — сказал Данилка,—
тогда что?
— Не знаю. — Федя как будто всхлипнул. — Не
найдут, наверно!
Федя и Данилка, занятые горькими думами, тихо
вышли из сада и уселись на крыльце.
•— Что это вы нахохлились? — спросила Данил-
кина мать. — Или натворили чего?
— Мы, мама, ничего не натворили, — ответил
Данилка. — Мы Сергея Матвеича ждём.
Наступила тьма.
Во всём колхозе загорелись электрические лам-
почки, будто кто-то сразу бросил пригоршню огней
в тёмную долину.
Тут и пришёл Сергей Матвеич.
Ребята бросились ему навстречу:
— Ну что, Сергей Матвеич?
258
Сергей Матвеич поглядел на них усталыми гла-
зами, приподнял брови, покачал головой:
— Пока ничего хорошего.
— Всё, — упавшим голосом сказал Федя,
И, не оборачиваясь, пошёл домой.
У Данилки защемило под ложечкой. Ом напра-
вился было следом за Федей, но мать сейчас же уви-
дела.
— Куда это? — удивилась она. — Ночь на дворе.
Неужели вам, ребята, дня не хватило? Иди-ка, Да-
нилка, ужинать, да спать пора. Топчан по тебе ску-
чает.
Медленным шагом шёл Федя по деревне. Ему до-
мой даже идти не хотелось. Ну что там? Споры,
брань. Мать плачет и тоже бранится.
«Л может, отдумают? — прикидывал Федя.— Мо-
жет, пока я ходил, отец послушался матери: «Зачем
хозяйство разорять? Останемся. Пускай сестрица
одна едет». Мать, ведь она тоже... бедовая. Она и от-
спорить может!»
Тишина стояла в колхозе. Только море шумело и
шумело, словно баюкало землю.
«Не хочу уезжать...: — всхлипнул Федя. — Не хо-
чу, и всё!»
Он вошёл в дом и сразу понял, что надежды его
не сбылись. Отец не послушался матери, но мать по-
слушалась отца и. тёти Фроси.
Все трое сидели за пустым столом и разговарива-
ли. И такие у них были разговоры, что, видно, даже
про ужин забыли.
— А гусей тоже с собой брать, — спрашивала
мать, — или резать?
— Зачем же это резать? — возражала тётя Фро-
ся. — Там река, выгон широкий, зелёный с весны до
осени. Пустим — и будут ходить. Гусей довезти не-
трудно. В клетку — и всё.
259
'— Моря жалко... — вздохнула мать. — Как же
без моря? Ведь я здесь родилась. Всю жизнь на
море...
— Ну, это пустое! — Отец махнул рукой. — Ба-
ловство. Что оно, твоё море-то? Утонуть можно, а на-
питься нельзя.
— Виноградники хороши... — опять вздохнула
мать, — и дом у нас устроенный...
— Снова-здорово! — сердито сказала тётя Фро-
ся. — Подумаешь, дом — из глины сбитый!.. Ужи-
нать давайте. Л то, пока посидим, ещё передумаем.
— А я не поеду, — вдруг заявил Федя.
— А тебя когда спросят, тогда ты ответишь, —
сказал ему отец. — Пока ещё не спрашивали.
— Наймусь на птичник и буду работать, — про-
ворчал Федя.
Но на него уже никто не обращал внимания.
И отец и мать задумались. Только тётя Фрося весело
хлопотала, собирая на стол.
— А вам, тётя Фрося, хочется, ну и ехали бы од-
ни! — сказал Федя. — Зачем и приезжали только!
Но тут отец на него прикрикнул и хлопнул ла-
донью по столу:
— Это ещё что? Вишь ты как разговорился со
старшими!—И, вздохнув, добавил: — Да. Если б
хоть вода была... А то где вот она? Ищут, ищут. Вид-
но, всё-таки уходить придётся.
С тяжёлой душой улёгся Федя спать. Ему всё
представлялось, как связывает мать узлы, как сажа-
ют гусей в большую клетку, как выносят из избы
разные вещи и грузят в машину... Ребята в это вре-
мя гурьбой бегут на море, синее море сверкает, пле-
щется, зовёт... А оп, Федя, стоит у машины! Сейчас
сядет и уедет куда-то, и бол ьше не будет его здесь, и
пе будет их дома. И Данилка выйдет на дорогу и
только поглядит им вслед...
260
Тут у Феди опять закапали слёзы. Но он зажму-
рил глаза покрепче и уткнулся в подушку.
Мать тоже долго не спала. Федя слышал, как она
ворочалась на кровати.
— Л корову как же?.. — прошептала она.— Про-
давать?
— Не с собой же везти, — отозвалась тётя Фро-
ся. — Что там, коров нету, что ли? Ведь её в корзи-
ну не посадишь.
— Хорошая коровка-то.
— И там пе хуже. Там разве столько молока-то
коровы дают? Там по ведру дают. Потому что паст-
бище там — трава по пояс.
Под этот шёпот Федя уснул и увидел во сне, как
уводят со двора их маленькую красную коровку
Зорьку.
«Не отдам корову! — воевал во сне Федя. — Буду
на ферме работать! И Зорька пускай со мной! Не от-
дам, и всё!»
А у самого у сонного текли по щекам слёзы и мо-
чили горячую подушку.
ДРУЗЬЯ РАССТАЮТСЯ
Как ни плакал Федя, как ни спорил с родными,
по его пе вышло.
Что было во сне; всё повторилось наяву. Отец
съездил в Феодосию, взял билеты на поезд до самого
города Орла.
— Собирайтесь, — сказал он матери и тёте Фро-
се и показал им билеты. А когда увидел, что Федя
стоит тут же и глядит на него испуганными глазами,
отец сказал: — И ты собирайся. Тоже небось какое
добришко есть!
Отец уже не ходил па работу. Он разорял свой
261
дом. Снимал электрические провода, вывинчивал
лампочки — на новом месте понадобятся. Отрывал
замки от дверей и запоры у оконных рам — па новом
месте пригодятся. Приглядывался, не содрать ли че-
репицу с крыши да не увезти ли с собой. Может, там,
на новом месте, дорого будет крыши крыть?..
И мать перестала ходить на работу. Она то суети-
лась, собирала разные вещи, складывала что в ящик,
что в чемодан, звонким голосом переговаривалась с
тётей Фросей, а то вдруг садилась где попало, и руки
у неё опускались. Как бы хорошо ни было там, на
Орловщине, а покидать свой дом человеку всегда
тяжело...
Зато тётя Фрося будто лет на двадцать помолоде-
ла. Опа и ящик с посудой сама гвоздями забила.
И большую клетку где-то добыла—гусей перевозить.
И отцу указывала, что с собой взять, а чего брать не
надо. И на мать покрикивала, чтобы не сидела сложа
руки да не плакала — здесь в море и так солёной во-
ды много!
А вечером пришёл Иван Ни'канорыч.
— Сами коровку приведёте ай мне согнать? —
спросил он.
Федя и Данилка в это время спускались с горы.
Федя как увидел около своего двора Ивана Никано-
рыча, так и бросился домой. Сердце у него защеми-
ло — пастух за Зорькой пришёл.
Мать молча надела Зорьке верёвку на рога и вы-
вела её на дорогу.
— Не отдам Зорьку! — заголосил Федя и начал
отнимать у матери верёвку.
Но Иван Никанорыч тихонько отстранил Федю,
взял верёвку, намотал на руку и сказал:
— Не тужи, Федюнька. На новом месте у вас,
глядишь, новая корова будет. А твою Зорьку я не
обижу. Коровы все на колхозном дворе ей знакомые,
262
вместе пасутся. Не ехать же ей с вами, сам посуди.
Она уже привыкла полынь да колючки жевать, ей,
пожалуй, на орловских лугах-то и скучно станет...
И повёл Зорьку по деревне, на колхозный двор.
Федя ревел во весь голос. Данилка тоже хлюпал
рядом.
Федина мать молча смотрела вслед своей красной
коровке. Мать уже не была весёлая и румяная, и гла-
за у неё не блестели. Опа глядела до тех пор, пока
Иван Никанорыч и Зорька не скрылись за поворо-
том. А потом вдруг села на каменную лесенку, кото-
рая поднималась к их дому, закрыла лицо руками и
закачала головой:
— Ох, что же, что же мы наделали? Весь свой дом
разорили!
А на другой день пришла к Бабкиным колхозная
грузовая машина. И полчаса не простояла у двора —
живо погрузились. Почти никто и не провожал Баб-
киных: народ был на работе. Пришла только соседка
Катерина да дедушка Трифонов. Да ребятишки со
всего колхоза сбежались — и Петруша, и Тоня, и Ва-
сятка Тимаков...
Данилка был тут же. Он глядел, как грузят вещи,
как ставят большую клетку с гусями, как поднимают
в кузов ящики, чемоданы, узлы... Он стоял хмурый,
взъерошенный и всё поджимал губы и супил чёрные
брови.
Федя стоял у машины. Он уже был какой-то чу-
жой — в белой рубашке, в башмаках, в повой синей
кепке. И ни на кого не глядел, только изредка
вздыхал.
— Садись с матерью в кабину, — сказал Феде
отец. — Прощайся с ребятами!
Но Федя не стал прощаться. Он засопел и полез
в кузов, к отцу. Что ему в кабине делать? Оттуда ни-
чего не видно.
263
Машина сразу тронулась. Федя вдруг испуганно
вскинул глаза.
— Ребята, прощайте! — крикнул он.
— Прощай! — дружно отозвались ребята.
— Данилка, прощай! — ещё раз крикнул Федя.
— Прощай... — еле слышно отозвался Данилка.
Но Федя его уже не слышал. Машина так зары-
чала, поднимаясь в гору, и подняла такую пыль, что
сразу закрыла от него и ребят, и дома, и виноградни-
ки на ближних склонах...
Только горы видны были долго. И Теп-Сель, на
котором, будто далёкая звёздочйа, поблёскивал бара-
бан камнедробилки. И лиловый скалистый утёс, ко-
торый кажется Данилке человеком, сидящим на го-
ре. И дольше всех видна была Феде Большая гора,
куда они с Данилкой недавно ходили?..
А справа глядело на Федю море, фиолетово-синее
среди жёлтых берегов. Машина повернула—жёлтые
увалы заслонили море. Машина прошла дальше,
опять повернула — и ещё раз мигнуло море синим
глазком. А потом уж и совсем пропало.
Незнакомые горы встали вокруг и заслонили всё,
что до сих пор знал и любил Федя. Он вздохнул и
стал глядеть по сторонам — на кукурузные поля, иа
виноградники, на колхозы, лежащие у дороги... Но
ни одного колхоза не было такого хорошего и краси-
вого, как их колхоз. А что же будет там, где ни гор,
пи моря нету?.. И Данилки нет!
А Данилка побрёл домой. Достал свои камни. По-
глядел на свет сердолики. А он ещё злился тогда на
Федю, хотел его со двора прогнать. Да если бы Федя
сейчас хоть все его камни закинул в море, Данилка
бы и слова ему не сказал и сердиться на него пе по-
думал бы!
Данилка пошёл было в сад сорвать яблочко. Яб-
лок сколько хочешь, рви, пожалуйста. Вон и ели-
264
вы почернели. А что одному-то есть — интересно,
что ли?
Пришли к обеду отец и мать с работы. Мать по-
глядела на Данилку и сразу всё поняла.
— Не горюй, сынок, — сказала она, — что ж те-
перь поделать? У нас в колхозе ещё хороших ребят
немало.
— Это о чём же он горюет? — спросил отец.
— Как же о чём? — ответила ему мать.—Дружок
его сегодня уехал.
Отец нахмурился, закурил трубку. Никогда он
перед обедом не курит, а сейчас закурил.
— Значит, уехали Бабкины, — сказал он. — Ну
что ж, скатертью дорога. Эти люди по всей земле бу-
дут бродить, лёгкой жизни искать. Пускай себе
едут — кому такие колхозники нужны?
— Да ведь каждому хочется жить хорошо, — ска-
зала мать. — Вон яблонька и та к солнцу тянется.
— Хорошую жизнь самому делать надо, — серди-
то ответил отец, — а не искать, где она готовая ле-
жит. Пускай едут!
ВОДА
Утром Данилка проснулся рано, на заре. И сразу
вспомнил, что Феди уже нет. Федя уехал.
— Мам, — сказал Данилка, — а пускай бы Федя
у нас остался?
— Пускай бы, — ответила мать, — только разве
он остался бы без матери? Вот ты без меня остал-
ся бы?
Данилка прикинул, подумал. Нет, он без матери
не остался бы. И снова пригорюнился. Казалось —
как хорошо придумал. Написать бы Феде письмо,
пускай бы Федя вернулся и жил у них. А оказывает-
ся, нет, плохо придумал.
265
Захлопал кнутом пастух. Мать выгнала корову.
Стадо прошло мимо двора. Прошумела машина.
Данилка вскочил. Может, это машина обратно
Бабкиных привезла? Может, Бабкины раздумали
ехать, продали билеты и вернулись домой?
Данилка с разбегу распахнул скрипучую калитку
и помчался к Бабкиным. Утреннее солнце косыми
лучами осветило горы. Длинные тени тополей легли
через дорогу, и дорога стала полосатой. Около Баб-
киных, конечно, никакой машины не было. А дом их
стоял пустой, с закрытыми ставнями. Словно закрыл
глаза от печали и больше пе хочет :смотреть на белый
свет. И только чёрный Валет сиротливо лежал у
крыльца. Он, наверно, думал, что хозяева скоро вер-
нутся. Он лишь мельком взглянул на Данилку и тут
же снова уставился на дорогу, по которой вчера
ушла машина. И всё глядел туда, не сводя глаз, буд-
то боялся, что пропустит машину, на которой вер-
нутся хозяева.
Данилка направился было обратно, домой. Но в
это время случилось что-то необыкновенное. Под го-
рой, в долинке, где на высоких деревянных ногах
стоял бур, послышался какой-то шум, раздались ве-
сёлые крики.
И вдруг выше горы, выше колхозных крыш, вы-
ше тополей взвилась мощная водяная струя. Опа
била вверх фонтаном, шумела, сверкала и густо рас-
сыпала кругом крупный дождь.
— Ой! — взвизгнул Данилка. — Вода!
'А по деревне уже бежал народ в долину, и все
кричали:
— Вода! Вода! Вода!..
— Данилка, пойдём с нами! — крикнула Тоня
Каштанова.
— Пойдём с нами, Данилка! — крикнули и дру-
гие ребята.
266
Им было жалко Данилку: ведь они знали, что он
расстался со своим лучшим другом.
Данилка подбежал к ребятам, и они все вместе
помчались в долину, где шумела вода. По колючкам
бежали, по камням, по жёсткому щебню горной до-
роги. Данилка не чувствовал ни колючек, пи щебня
и ничего не видел. Оп только видел, как бьёт в небо
весёлая сверкающая струя, как рассыпается вокруг
неё солнечный дождь и одна за другой вспыхивают
маленькие радуги.
С криком и смехом ребята бросились прямо под
шумящий фонтан, под этот весёлый дождь, и начали
плясать, шлёпая босыми ногами по лужам. Колхоз-
ники смеялись, глядя на них. Да смеялись и просто
так, глядя друг на друга, — уж очень большая ра-
дость была у них сегодня!
Улыбался и Сергей Матвеич. Наконец-то он до-
бился, нашёл воду! Колхозники подходили, жали
ему руку, благодарили. Тихон Иваныч от радости ие
знал, что и сказать, только дёргал себя то за правый
ус, то за левый. А телятница Анна как прибежала,
так и бросилась Сергею Матвеичу на шею и крепко
его поцеловала:
— Спасибо тебе, Сергей Матвеич! Спасибо тебе!
И за себя и за телят спасибо!
Ребята, мокрые насквозь, плясали под густыми
брызгами, скользили, падали, визжали, выбегали из-
под дождя и слова лезли под дождь.
Вдруг Данилка остановился, перестал плясать.
— Вот и вода, — сказал он,—а Бабкины уехали...
Он вышел из-под фонтана, отошёл в сторонку, гу-
бы у него задрожали.
Мать увидела его, подошла к нему.
— Что, лягушонок болотный, застыл? — сказала
она и вытерла своим фартуком Данилке лицо. — Бе-
ги домой, надень сухие штаны.
267
Но Данилка, ни слова не говоря, уткнулся в мате-
рии фартук и горько заплакал.
— Что ты, сынок? — испугалась мать. — Что ты?
— Мама, — еле выговорил Данилка, — вот она,
вода-то, а чего же они уехали?
— Поторопились, — сказала мать, — зря уехали.
Ну, ты не горюй так шибко, сынок. Слышишь, о чём
вода шумит? Винограду будет много в колхозе — вот
о чём она шумит. Огород большой будет в долине, ка-
пуста будет у нас расти, помидоры, картошка!..
— И картошка? — переспросил Данилка.
— И картошка. Когда воды много, всё уродится.
Данилка больше ни о чём не стал спрашивать.
Если бы тётка Фрося знала, что тут картошка уро-
дится, она бы не стала звать на Орловщину. И Баб-
кины не уехали бы... А что, если побежать сейчас в
Феодосию? Может, Бабкины ещё там? Может, сидят
па станции да ждут поезда?
Никто не видел, как ушёл Данилка. Он долго шёл
но шоссе, до самого колхоза Вольного. В этот колхоз
они с Федей и с Фединой матерью приходили за цып-
лятами для колхозной птицефермы. У них в колхозе
куры простые, а здесь породистые, белые леггорны.
А Федина мать ведь заведующая фермой была...
Данилка спустился в долину, полную виноград-
ников и фруктовых садов. Подошёл к источнику.
Источник окружали высокие серебристые тополя с
гладкой зеленоватой корой. Данилка успел уже вы-
сохнуть в дороге и вспотеть успел. Он напился, по-
плескал в лицо и на голову холодной водой и поспе-
шил дальше.
Данилка вспомнил, что из колхоза Вольного
через высокую гряду гор проходит тропочка в Фео-
досию. Федина мать показывала им эту тропочку.
Если пойти прямиком через горы, то до Феодосии
недалеко, всего километров восемь.
268
Но Данилка, ни слова не говоря, уткнулся в материн
фартук и горько заплакал.
- Что ты, сынок? - испугалась мать. - Что ты?
- Мама, - еле выговорил Данилка, - вот она, вода-то, а
чего же они уехали?
- Поторопились, - сказала мать, - зря уехали. Ну, ты не
горюй, сынок. Слышишь, о чем вода шумит? Винограду
будет много в колхозе - вот о чем она шумит. Огород
большой будет в долине, капуста будет у нас расти,
помидоры, картошка!..
- И картошка? - переспросил Данилка.
- И картошка. Когда воды много, все уродится.
Данилка больше ни о чем не стал спрашивать. Если бы
тетка Фрося знала, что тут картошка уродится, она бы не
стала звать на Орловщину. И Бабкины не уехали бы... А
что, если побежать сейчас в Феодосию? Может, Бабкины
еще там? Может, сидят на станции да ждут поезда?
Никто не видел, как ушел Данилка. Он долго шел по
шоссе, до самого колхоза Вольного. В этот колхоз они с
Федей и с Фединой матерью приходили за цыплятами для
колхозной птицефермы. У них в колхозе куры простые, а
здесь породистые, белые леггорны. А Федина мать ведь
заведующая фермой была...
Данилка спустился в долину, полную виноградников и
фруктовых садов. Подошел к источнику. Источник
окружали высокие серебристые тополя с гладкой
зеленоватой корой. Данилка успел уже высохнуть в дороге и
вспотеть успел. Он напился, поплескал в лицо и на голову
холодной водой и поспешил дальше.
Данилка вспомнил, что из колхоза Вольного через
высокую гряду гор проходит тропочка в Феодосию. Федина
мать показывала им эту тропочку. Если пойти прямиком
269
через горы, то до Феодосии недалеко, всего километров
восемь.
Данилка, остерегаясь чужих мальчишек и злых собак,
пробрался по зеленым колхозным улицам к подножию
желтой, опаленной солнцем горы. Стоял глядел - где же та
самая тропочка, по которой в Феодосию ходят?
И увидел! Вон она вьется по горе, среди серых колючек.
Данилка прибавил шагу и полез на гору.
Тишина стояла кругом. Незнакомые горы как бы с
удивлением смотрели на Данилку. «Куда ползет этот
маленький человек? - словно думали они. - Куда ползет эта
козявка? Далека и пустынна дорога, нет на пути ни ручья,
ни зеленого деревца. Только солнце палит горячими лучами,
припекает нам, горам, каменные лбы...»
А Данилка шел и все думал: «А может, они еще не
уехали? Ведь они же не знают, что у нас теперь воды много
и картошка тоже будет расти!»
Долго поднимался Данилка в гору. Вышел на вершину.
Горячее каменное поле, широкое и пустое, открылось перед
ним. Вольный ветер гулял здесь, наверху. Он трепал
Данилкины волосы, поднимал вокруг него гремучие, как
жесть, желтые колючки и гнал их куда-то... И вдруг, словно
стараясь показать свою силу, начинал толкать Данилку то в
бок, то в спину, сбивал его с тропки. Как будто очень
хотелось ему закружить Данилку вместе с колючками и
понести по каменным увалам.
«А я приду и скажу им... - повторял про себя Данилка. -
Только бы вот поезд не ушел!»
От мысли, что поезд может уйти и Данилка не успеет
задержать Бабкиных, у него вздрагивало сердце. И он еще
быстрее шагал по горячей тропинке.
Данилка не знал, сколько он прошел, близко уже
Феодосия или еще далеко. Горы заслоняли от него весь мир.
270
Но вот и расступились горы, далекое синее море взглянуло
на Данилку. И там, на этом далеком берегу, Данилка увидел
большой город...
Феодосия!
По тропочке навстречу Данилке шли две женщины,
повязанные яркими платками. За плечами они несли какие-
то сумки - видно, ходили в Феодосию купить что-нибудь
для хозяйства. Одну из них, смуглую, светлоглазую, в
голубом платке, Данилка узнал. Это была птичница Нюша
из колхоза Вольного. У нее Федина мать брала цыплят.
- Это куда же направился, парень? - спросила Нюша.
- В Феодосию мне надо, - ответил Данилка и хотел
пройти мимо.
Но Нюша задержала его:
- Это зачем же тебе, парень, в Феодосию понадобилось?
Неужто мать послала?
- Надо мне, - повторил Данилка, - к поезду.
- К какому поезду? - удивилась Нюша. - Уезжаешь ты,
что ли?
-Эка, хватился! - сказала другая женщина, в красном
полушалке. - Да поезд в шесть утра ушел.
- Ушел?.. - прошептал Данилка.
Он поглядел ей в лицо. Загорелое, морщинистое было
лицо у этой женщины, нос, будто луковица, лупился от
солнца, из-под припухших век на Данилку глядели добрые
коричневые глаза.
- Ушел, ушел поезд, жавороночек, - повторила
женщина. - Ай родной кто уехал?
Данилка промолчал.
- Так что поворачивай обратно, парень, - сказала Нюша. -
Пойдем с нами.
И женщины пошли своей дорогой. Они спешили - время
летом дорого.
271
Данилка не пошел с ними. Он долго стоял и глядел на
море, на большой город, на белые домики, толпившиеся на
берегу... Из этого города проложены рельсы к далекому
городу Орлу, по ним сегодня утром ушел туда поезд. Рано
утром ушел. В тот самый час, когда в долине из скважины
хлынула вода.
Данилка постоял, постоял и побрел обратно. Больше
спешить было некуда. Он шел и глядел, как ветер гоняет
колючки по склонам гор, как взлетают над тропинкой и
бегают по рыжей земле какие-то маленькие рыжие птички...
И думал о том, что вот теперь-то он по-настоящему потерял
своего друга Федю.
Но прежде чем спуститься с горы, Данилка взобрался на
самую высокую вершину и, глядя в прозрачную синюю
даль, крикнул:
- Федя! Приезжай обратно!
Рыжая птичка что-то чирикнула ему в ответ. И что-то
ветер прогудел, вырвавшись из ущелья. Но на этот раз
Данилка не понял их языка и не расслышал, что они ему
сказали.
1958