Автор: Брюннер М.
Теги: армейская служба в целом пехота инфантерия история вторая мировая война жизнь и смерть на восточном фронте немецкий танкист
ISBN: 978-5-9955-0074-2
Год: 2009
Текст
МИХАЭЛЬ БРЮННЕР
и тип®
Ч11ЕР>1Е® ЯЯ
НА ВОСТОЧНОМ ФРОНТЕ
чнеижж
Мкмэль Брюннер
Москва
«ЯУЗА-ПРЕСС»
2009
УДК 356/359
ББК63.3
Б 86
Оформление серии художника П. Волкова
Брюннер М.
Б 86 На танке через ад. Немецкий танкист на Восточном
фронте / Михаэль Брюннер ; [пер. с нем. С. Липатова]. —
М. : Яуза-пресс, 2009. — 224 с. — (Вторая мировая война.
Жизнь и смерть на Восточном фронте).
ISBN 978-5-9955-0074-2
Когда недоучившийся школьник Михаэль Брюннер вступал добро-
вольцем в Вермахт, он верил, что впереди его ждут лишь победные фан-
фары, но он оказался в кромешном аду Восточного фронта. Таких, как
он, немцы зовут Schlaumeier (дословно: «хитрюга»), а русские сказали
бы: «хитрожопый» — циничный, себе на уме, отнюдь не склонный к са-
мопожертвованию. Брюннер не брезговал ничем, чтобы спасти собст-
венную шкуру, однако не избежал ни участия в самых кровопролитных
сражениях второй половины войны, ни серьезных ранений. Будучи ради-
стом танка PzKpfw IV, вместе с элитной 24-й танковой дивизией он про-
шел через жесточайшие бои на Никопольском плацдарме, под Яссами,
между Саном и Вислой и лишь чудом не попал в советский плен: в по-
следний момент, нарушив приказ и бросив свою часть, успел удрать в
американскую зону оккупации...
Обо всем этом Брюннер рассказал в своих мемуарах — на удивле-
ние откровенно и цинично, не скрывая самых неприглядных фактов, с
массой интереснейших подробностей танковой войны на Восточном
фронте.
УДК 356/359
ББК 63.3
ISBN 978-5-9955-0074-2
© С. Липатов, пер. с нем., 2009
© ООО «Яуза-пресс», 2009
ТРУДОВАЯ ПОВИННОСТЬ
После того как завершилась
кампания во Франции, непобедимые до тех пор немец-
кие войска торжественным маршем проходили по
Фрайбургу (Брайсгау), а многие мальчишки, стоявшие
по сторонам улиц, страстно желавшие стать такими же
героями, маршировали за их строем. Я тоже видел это,
как и многие другие зрители, махавшие солдатам, да-
рившие им цветы, приветствовавшие их из окон домов,
«украшенных» флагами со свастикой, и не избежал
чувства воодушевления. Когда я в те времена слышал
по радио в специальном сообщении о сороковой побе-
де летчика Мёльдерса, то сразу же шел к матери, что-
бы с энтузиазмом рассказать ей об этом «подвиге». Но
она совершенно не хотела ничего знать о военных под-
вигах и только резко отвечала: «Ну и что? Это же только
удлиняет войну».
Многие ли могли тогда так думать? Конечно же, нет.
Отец мой к тому времени уже умер. До Первой миро-
вой войны он был унтер-офицером резерва саксон-
ской конной артиллерии и всегда питал определен-
ную симпатию к военной службе. Во время Первой
мировой войны он был назначен директором газово-
го завода, поэтому его не призвали. Однако как-то
раз на своем автомобиле он поехал на фронт и при-
5
вез оттуда фотографию английского танка. И хотя
еще в 1908 году вступил в масонскую ложу, он и во
времена Гитлера сохранял прежнюю любовь к воен-
ной форме и военной службе. Смерть в начале 1938
года уберегла его от переживаний, связанных с кон-
фликтом между масонской идеей и нацистским госу-
дарством. [В феврале 1938 г. масонские ложи в Гер-
мании были запрещены. — Прим, пер.]
В отношении меня его ранняя смерть также убе-
регла от разочарования, что я, несмотря на аттестат
о среднем образовании, после четырех с половиной
лет военной службы вернулся с войны лишь мелким
унтером, а не блестящим офицером. Хотя, быть мо-
жет, это бы ему открыло глаза на то, что лучше иметь
сына, вернувшегося с войны солдатом, но живым,
чем сына офицера, «погибшего смертью героя».
Мое решение пойти добровольцем в Вермахт име-
ет мало общего с этими переживаниями и представ-
лениями. Хотя я сначала тоже был воодушевлен бле-
стящими победами над Польшей и Францией, причи-
на записаться добровольцем заключалась прежде
всего в моей не слишком успешной учебе в школе.
Хотя она и была удовлетворительной, но обещала не-
которые трудности в получении аттестата. Во время
войны, будучи учеником выпускного класса, при по-
ступлении в Вермахт я мог получить аттестат без эк-
заменов. В 17 лет я использовал эту возможность, за-
писавшись добровольцем в Вермахт. Так, хотя я не-
сколькими месяцами раньше моих одноклассников
попал в Вермахт, но, как увидите позже, из-за очень
долгой службы в запасной части на фронте я оказал-
ся не раньше их.
1 октября 1940 года я должен был надеть не се-
6
ро-полевой мундир Вермахта, а коричневую форму
трудовой службы. Первый лагерь трудовой повинно-
сти находился на опушке леса поблизости от дере-
вушки Вурцельхофен под Регенсбургом, по тем усло-
виям довольно далеко от дома. Здесь началась пер-
вая муштра.
Фюреры трудовой службы, определявшие мою
жизнь в течение следующих двух месяцев, были по-
шлыми, иногда глупыми, не испорченными культурой
людьми, вели себя примитивно и мелко. На вопрос
фельдмайстера (лейтенанта): «Профессия?» я отве-
тил: «Абитуриент». На что он заметил: «Никакой».
Такое представление, что абитуриент — не про-
фессия, хотя и было, по существу, верным, но не мог-
Под властью фюрера трудовой повинности: проверка сапог
и униформы. Проверка, все ли гвозди в подметке на месте.
Рабочие с лопатой носили в ранце и сухарной сумке
все свое имущество.
7
ло быть простым утверждением. Оно скорее отража-
ло его предрассудки против социального слоя. Тому,
кто позднее может стать немного «лучше», следовало
не сильно, но вполне определенно показать, кто сей-
час является настоящим господином. При этом фю-
реры трудовой службы были начальниками в не
имеющей значения, более чем второсортной нацист-
ской организации, которая Вермахтом вообще пол-
ностью не воспринималась. Позднее, во время рек-
рутского обучения в Вермахте, я нередко встречал
такую реакцию на «профессию абитуриент». Но там
уже не удовлетворялись упомянутым утверждением
«никакая», а намекали абитуриенту приказом: «Ло-
жись!», что сам он — «ничто». Все это было частью
системы, постоянно унижавшей морально и воспиты-
вавшей из нас безвольных солдат.
После начальной подготовки, заключавшейся в
почти армейской строевой муштре, при которой вме-
сто винтовки использовалась лопата, мы приступили
к настоящей трудовой деятельности. Мы должны бы-
ли работать в лесном хозяйстве князя Турн-унд-Так-
сиса. Работа включала валку деревьев, обрубку сучь-
ев, распилку бревен, очистку их от коры и погрузку.
Мы быстро поняли, что чистить стволы от коры и об-
рубать сучья гораздо легче, чем валить деревья. Каж-
дое утро для нашего отряда кучей выкладывались ин-
струменты. По команде мы бежали к ней и выбирали
инструмент. Тот инструмент, который удавалось вы-
хватить, и определял характер труда и весь рабочий
день.
В группу вместе со мной попал мой друг из Фрай-
бурга. Каждое утро мы бежали к куче инструментов,
чтобы выхватить из нее инструмент для более легкой
8
работы не только для себя, но и для друга. Благодаря
такому быстрому выбору в начале дня нам удавалось
работать почти всегда вместе и выполнять работу по-
легче, которая была все же достаточно тяжелой для
семнадцатилетних мальчишек. После шести недель
трудовой повинности на лесоповале отряд перевели
в окрестности Кама, где мы строили бараки для слу-
жащих-женщин. Там я получил повестку в Вермахт.
УДВОЕННОЕ ВРЕМЯ СЛУЖБЫ
РЕКРУТОМ
Чтобы поступить в Вермахт,
в декабре 1940 года я сначала приехал в Донауэшен-
ген, находящийся в 60 километрах от моего родного
Фрайбурга. На обширной территории казарм проходи-
ла подготовка рекрутов при 14-й истребительно-про-
тивотанковой пехотной роте 503-го полка, легкой ис-
требительно-противотанковой роте. При поступлении
в Вермахт каждый солдат получал медальон, который
при переводе в другую часть не подлежал обмену или
изменению. Его было необходимо всегда носить на
шее. Прорези делили его на три части, чтобы в случае
смерти владельца медальон можно было легко пере-
ломить. При этом одна половинка оставалась на погиб-
шем, а другая служила для его идентификации и учета.
На медальоне указывалась также группа крови. Мою
группу крови тогда на медицинском освидетельствова-
нии определили неточно как группу В и проставили на
медальоне. Однако сегодня я знаю, что у меня группа
АВ, и поэтому мне повезло, что я избежал переливания
крови и, таким образом, гемолитического кризиса.
Наряду с начальной подготовкой, к которой отно-
сились строевые приемы, проводилась и специаль-
ная подготовка — стрельба из 37-мм противотанко-
10
вой пушки. Рекрутами были в основном мужчины
старших возрастов — крестьяне, виноградари, ре-
месленники. Было и несколько абитуриентов.
Главный результат начальной подготовки заклю-
чался в том, что мы научились увиливать от службы.
Для этого одного из рекрутов выставляли на удобном
месте у парковых боксов, чтобы он наблюдал за «про-
тивником». Роль «противника» в данном случае отво-
дилась офицеру. Пока он не появлялся, мы сидели и
стояли вокруг пушки, практически ничего не делая.
Только если приближался офицер, мы начинали при-
лежные учения с пушкой. Но поскольку офицеры про-
веряли занятия редко, то подготовка рекрутов прохо-
дила довольно приятно. В Донауэшенгене я встретил
свое первое военное Рождество. За ним должны бы-
ли последовать еще четыре, проведенные вдали от
дома. На то первое Рождество я получил от шварц-
вальдского объединения рождественский подарок.
Он состоял из рекламного журнальчика с рождест-
венскими рассказами, карманного календаря и хоро-
шего карандаша серебряного цвета из альпаки с над-
писью «Военное Рождество 1940 — Шварцвальдское
объединение». Фрайбургский теннисный клуб тоже
вспомнил о своих юниорах и прислал подарки. В по-
следующие годы родина вынуждена была больше ду-
мать о себе самой и поэтому подарков на Рождество
больше не присылала.
Несмотря на легкую службу в пехоте, однажды я
записался добровольно в танковые войска. Во второй
раз я записался добровольцем, и снова по вполне ра-
зумным причинам. Я думал так: «В пехоте надо много
бегать, оставаться беззащитным на поле, мокнуть
под дождем». А поскольку в Донауэшенгене стояла
11
холодная зима, было легко представить, как мерзнут
зимой в пехоте. «Напротив, в танковых войсках ты за-
щищен, тебе не надо ходить пешком, а после боя ты
едешь на танке в тыл, в безопасный район».
Позднее, когда я уже служил в танковых войсках,
я много раз спрашивал себя, не перевестись ли мне
в войска СС? Что ждало солдат в войсках СС?
«Солдатское радио» между солдатами разных час-
тей во время войны работало довольно хорошо. От
того или иного солдата во время увольнительной, в
отпуске или в поездке по железной дороге всегда
можно было услышать множество полезных вещей.
Так, например, было известно, что в войсках СС луч-
ше вооружение. С середины войны войска СС в ос-
новном были вооружены танками «пантера» и «тигр».
А это означало, что, в отличие от танка IV, применяв-
шегося преимущественно в Вермахте, у них лучшие
пушки, определявшие во время танковой атаки, полу-
чит ли решающее поражение противник или ты сам.
Это означало и лучшее бронирование, и, таким обра-
зом, лучшую защищенность. Обмундирование тоже
было лучше, как я в этом убедился сам во время по-
ездки с товарищем в танковую часть СС в России.
У меня, например, зимой в России не было валенок,
так как моего размера не было на складе. В войсках
СС представить такое было невозможно. Питание то-
же у них было лучше. В конце концов, мое решение,
не переводиться в войска СС определилось мыслью,
что войска СС представляют собой продолжение ор-
ганизации юнгфольк, или гитлерюгенда для взрос-
лых. Это мне не нравилось. Но такое мое решение по-
ка не определялось политикой, потому что мы, солда-
ты, считали служащих в войсках СС тоже солдатами.
12
Итак, я решил пойти в танковые войска, и 1 января
1941 года был направлен в 7-й танковый батальон в
Бёблинген. Там начался мой второй рекрутский срок,
совершенно не такая служба, которая была раньше.
Она была ужасной! Через пару дней я написал матери
о том, как мечтаю о спокойном Донауэшенгене. А по-
том я как о чем-то особенно приятном вспоминал о
школе, когда учитель латыни иногда ругал меня гну-
савым голосом: «Бётгер, разве это латынь? Иди мас-
теровым мостить улицы! Будешь до старости рабо-
тать всегда на свежем воздухе!»
Теперь я испытал такую военную муштру, которую
просто считал невозможной. Мы сразу же выучили
отрывистые «Так точно!», «Смирно!», «Есть!». Потом
нас запугали, замучили, задергали командами, вы-
дрессировали и деморализовали. По три часа мы
маршировали в надетых противогазах и при этом
должны были непрерывно петь песню «Как прекрасно
быть солдатом!». Потом над нами издевались над ка-
ждым в отдельности или над целыми группами сразу.
Во время занятий на технике один из рекрутов хотел
укрепить на танке магнитную лампу. Она упала, а рек-
рут ругнулся: «Вот дрянь!» Инструктор унтер-офицер
приказал ему встать «смирно», гладить лампу, словно
собаку, и при этом приговаривать: «Я больше никогда
не буду называть тебя дрянью!» Так он потом и стоял
в танковом боксе с лампой в руке, гладил ее и непре-
станно приговаривал: «Я больше никогда не буду на-
зывать тебя дрянью!»
Рядом с нашим кубриком в казарме была комната
унтер-офицера. Когда ему вечером нужны были пиво
или сигареты из буфета, или нужно было почистить
сапоги или куртку, или еще чего-нибудь, он просто
13
стучал кулаком в стену. Немедленно один из рекрутов
должен был постучаться в его дверь, представиться
по званию и фамилии, в готовности выполнить его
приказ. Часто находившиеся в помещении не могли
договориться, чья очередь выполнять приказ, начи-
нали спорить. И если через несколько секунд после
стука никто не входил в комнату унтер-офицера, то он
появлялся сам со злобной физиономией и начинал:
— Что, никто не хочет?
Потом следовала ругань и какой-нибудь приказ
вроде:
— Всем построиться в коридоре с табуретками «на
караул»!
Через минуту мы стояли в коридоре с табуретками
в вытянутых руках. Затем он гонял нас по казарме,
постоянно командуя «ложись!» и «смирно!». Потом мы
должны были подниматься по казарменной лестнице
на получетвереньках с табуретками в руках, то есть
опираясь только на колени и локти. Другой любимой
ответной реакцией того унтер-офицера, авторитет
которого основывался только на галуне, нашитом на
воротник, была игра в «сарасани», или в «бал-маска-
рад», которую он считал веселой, и лицо его расплы-
валось в широкой ухмылке. При игре в «сарасани»
рекруты должны были быстро переодеваться из по-
левой формы в повседневную, затем в спортивный
костюм, потом в танкистскую форму, а потом — в па-
радно-выходную. Ее пестрые обшлага, петлицы и се-
ребряные пуговицы делали ее похожей на костюм
циркового укротителя, поэтому солдаты прозвали ее
по названию цирка «Сарасани».
На наш взгляд, бесчеловечная тирания, естествен-
но, не имела ничего общего с военной подготовкой
14
или воплощением идеологической доктрины. Она бы-
ла скорее выражением жестокого и недостойного вос-
питания солдат. Прусские военные «добродетели»,
такие как точность, дисциплинированность, стойкость,
пагубно соединились здесь с требованиями Гитлера
«к лучшему солдату мира». Можно легко себе пред-
ставить, как тот же воинственный унтер-офицер, на-
правленный служить в другое место, например в ох-
рану концлагеря, опьяненный предоставленной ему
властью над жизнью и смертью, быстро превратится
в палача.
В страхе и неопределенности проходили каждый
раз поверки. Все, что находилось в казарме, начиная
от пола, столов, табуретов, кроватей, шкафов и кон-
чая самими солдатами, могло быть в любой момент
проверено на чистоту и порядок. Так проверялось,
чтобы солдат не только заправлял постель, но и что-
бы подушки и одеяла были выровнены по ниточке.
Каждый раз мы сбрызгивали водой пододеяльники,
чтобы их можно было разгладить. Тем не менее то,
как мы заправляли постели, никогда не нравилось на-
шему унтер-офицеру, взводному фельдфебелю или
главному фельдфебелю — старшине. Тогда все, из
чего состояли постели: одеяла, простыни, солома из
матрасов — разлеталось по казарменному помеще-
нию. Как-то раз во время проверки шкафов, когда я в
дрожащих вытянутых руках представлял на проверку
ботинки, фельдфебель заорал на меня:
— И это вы называете чистить?
Потом он тут же распахнул окно, схватил мои бо-
тинки и выбросил их во двор с третьего этажа. В дру-
гой раз я видел осмотр шкафов солдат, выбранных
кандидатами на учебу в офицерской школе. Молодые
15
солдаты должны были на плечах нести довольно тя-
желые шкафы на плац, чтобы предъявить их для про-
верки. Все содержимое этих шкафов, конечно же, по-
падало и перемешалось, и это дало командирам воз-
можность продемонстрировать всю свою силу. Таким
образом, молодые солдаты, которые вскоре сами
смогут отдавать приказы унтер-офицерам, были «вы-
ведены на показ».
Прежде чем покинуть помещение, мы должны бы-
ли всегда запирать шкаф. Если он оставался откры-
тым, то это был проступок — «совращение на кражу у
товарища» и за него наказывали. По логике, которую
я, как и многое другое во время этой подготовки рек-
рутов, так и не смог понять.
Впервые через пять месяцев службы я смог полу-
чить разрешенный, то есть подписанный командиром
роты, отпуск на субботу и воскресенье во Фрайбург.
До этого, правда, я получал увольнительные, с кото-
рыми можно было уезжать не далее 50 километров от
части. И я вынужден был отказаться от этого отпуска
из-за винтовки! Дело в том, что когда ходишь по зем-
ле, пыль так или иначе попадает в канал ствола твоей
винтовки. При завершающей проверке чистоты ун-
тер-офицер под конец одним глазом глянул в ствол
винтовки, которую я держал, как положено по коман-
де «оружие к осмотру!» стволом к небу, и заявил:
— В твоем стволе сидит целая толпа слонов!
Пришлось снова чистить винтовку. И пока удалось
снова представить почищенную винтовку унтер-офи-
церу, время ушло. Его расчет был точен. Когда я при-
бежал на платформу вокзала, то увидел замыкающие
огни уходящего поезда. От бешенства слезы брызну-
ли у меня из глаз. Я был сильно раздосадован.
16
В следующий раз, хотя командир роты и подписал
мой рапорт на отпуск, но, словно учитель в школе, ис-
правил его красным карандашом. В школе мы, как то-
гда было принято, изучали немецкую (готическую)
каллиграфию и наряду с ней — латинскую, для уроков
латинского языка. Я привык на письме перемежать
готические буквы латинскими. Хотя мое прошение об
отпуске и было принято, но «ошибочные» буквы были
почерканы красным карандашом. Таким образом, ко-
мандир роты показал абитуриенту, этому «ничто», что
тот, несмотря на восемь лет гимназии, не умеет пра-
вильно писать по-немецки.
Иногда, в зависимости от настроения главного
фельдфебеля, утренний осмотр превращался в изде-
вательства с непредсказуемыми придирками. Ему,
например, могло показаться, что пряжка ремня не-
достаточно блестит, что неправильно повязан галстук
или что он недостаточно чист, что волосы недоста-
точно коротко пострижены. Или, как уже упомина-
лось, ему просто попадался абитуриент — сразу же
следовало наказание в виде многочисленных «лечь —
встать», «прыжков по-заячьи» или бега вокруг казар-
мы. Мне особенно запомнился тщедушный солдатик,
который в полной выкладке, то есть в стальном шле-
ме, с ранцем и винтовкой, должен был карабкаться на
высокий ящик с песком, который был установлен пе-
ред окнами полуподвала с целью защиты от разры-
вов авиабомб. Забравшись наверх, он должен был
встать по стойке «смирно» и кричать: «Я — позор для
германского Вермахта!» На что главный фельдфе-
бель хладнокровно повторял приказ: «Громче!» Это
продолжалось до тех пор, пока бедный малый совсем
охрип. Вид этого маленького солдата на ящике с пес-
17
ком, запуганного, чуть не плачущего, из последних
сил пытающегося достаточно громко крикнуть, был
очень жалким. Его вынужденное признание было ско-
рее позором для Вермахта.
Особенно несправедливым я считал наказание за
плохую стрельбу. Наша рота на танковых стрельбах
действительно плохо стреляла. Причина неудачи этих
стрельб заключалась не в самом подразделении, а в
постановке задачи и в приказах руководившего ун-
тер-офицера. Упражнение заключалось в том, чтобы
из пулемета, установленного на танке типа I, едущем
по неровной бетонированной дороге, на участке, ог-
раниченном флажками, сделать 25 выстрелов по
круглому щиту с нарисованным в полный рост солда-
том. Из едущего танка можно было смотреть только
в прицел. Можно легко себе представить, что когда
танк едет по неровной дороге, то неподвижно закре-
пленный в его башне пулемет направлен то на доро-
гу, то в небо. Так получилось и у меня, когда я сидел в
танке на месте стрелка. Первый флажок уже давно
проехали, и я должен был открыть огонь по цели. Но
так как я ее не видел, то и не стрелял. Тут начал кри-
чать унтер-офицер:
— Стреляйте же наконец!
Но я по-прежнему не видел цели. Почему я должен
был стрелять, не видя ее? Это был мой первый мел-
кий отказ выполнить приказ. Но тут вдруг цель пока-
залась точно в перекрестье прицела, я нажал на
спуск, и все 25 пуль попали точно в мишень. Если бы
я, следуя приказу, «наконец», то есть раньше време-
ни, открыл огонь, то у меня, как и у других рекрутов,
все пули попали бы в дорогу или ушли в небо.
Из-за того, что почти все рекруты в таких условиях
18
Обучение проводилось на танках типа I.
Унтер-офицер инструктор во время полевых занятий.
промазали по цели, все должны были не продолжать
тренироваться в стрельбе, а в наказание в воскресе-
нье после обеда четыре часа заниматься строевой
подготовкой. Во время нее все 150 рекрутов роты
маршировали в одной шеренге, то есть в один растя-
нутый ряд один возле другого. Но настоящее наказа-
ние началось, когда последовали приказы о быстром
изменении направления: два или три раза «правое
плечо вперед марш!» и «левое плечо вперед марш!».
При этом, в зависимости от поданной команды, край-
ний марширующий солдат должен был относительно
19
быстро поворачиваться на 180 градусов на месте, а
остальные, словно спица колеса, в зависимости от
своего удаления от него, быстро идти или почти бе-
жать. Как только выравнивали строй в указанном на-
правлении, следовал новый приказ. Через четыре ча-
са таких занятий мы были совершенно измотаны и
озлоблены. Примечательные слова нашего команди-
ра роты, которыми он подбадривал рекрутов во вре-
мя учебы: «Рекрутское время — самое лучшее время
жизни» — вскоре превратились в обычное глумление.
30 мая 1941 года часть прощалась с командиром
батальона. По этому поводу был устроен помпезный
парад, как в мирное время. Но в таком гарнизонном
городишке, как Бёблинген, война была еще незаметна.
Во время тяжелой службы небольшие минуты от-
дыха сначала использовались для написания писем,
а иногда удавалось получить увольнение в гарнизон-
ный город Бёблинген. Тогда чаще всего мы ходили в
кафе. Вопреки заявлению Гитлера о том, что каждый
должен иметь свой «народный радиоприемник», в
бёблингенской казарме никакого радио у рекрутов не
было. Особенными развлекательными мероприятия-
ми были посещения кино, где рекруты с удовольстви-
ем смотрели фильмы киностудии УФА.
На выходе из казарм у солдат, идущих в увольне-
ние, дежурный требовал предъявить солдатскую книж-
ку, расческу и презерватив (что было особенно важ-
но, так как за заболевание венерической болезнью
всегда следовало строгое взыскание). Без этих пред-
метов выйти было невозможно.
9 марта 1941 года меня отпустили в отпуск в Штут-
гарт, на международный футбольный матч Герма-
ния — Швейцария. После многонедельной жизни в
20
казарме было особым удовольствием перед игрой
пройти мимо шикарных магазинов по штутгартской
Кёнигштрассе. Но что особенно осталось у меня в па-
мяти, что все прохожие, не считая хорошеньких жен-
щин, почти все оказывались начальниками. Мне поч-
ти непрерывно приходилось поднимать правую руку к
пилотке, чтобы то и дело приветствовать унтер-офи-
церов, фельдфебелей или офицеров, шедших на-
встречу.
Время моей службы рекрутом было чудесным об-
разом прервано первенством 5-го армейского корпу-
са по лыжным гонкам, проходившим в Фельдберге
(Шварцвальд). Однажды главный фельдфебель спро-
сил: кто умеет ходить на лыжах? Сразу же откликнул-
ся мой друг по трудовой повинности, с которым до
сих пор мы были неразлучны, и я. Когда нас отправи-
ли к командиру батальона, то мы почуяли, что нам
представится шанс прервать надоевшую муштру, и
сразу же заявили, что мы не только «старые шварц-
вальдские лыжники», но и члены известного лыжного
общества. Нас действительно послали на соревнова-
ния, хотя на самом деле до сих пор мы участвовали
только в школьных гонках.
При великолепной мартовской погоде восемь дней
мы провели в пансионе в Медвежьей долине у подно-
жия Фельдберга, катались на лыжах и загорали. К нам
приехали наши подружки из Фрайбурга, и мы пре-
красно провели это время. Мы участвовали и в со-
ревнованиях. Это было что-то вроде гигантского сла-
лома. Я стартовал под номером 42 и упал неподалеку
от финиша. Из 128 участников я занял 72-е место.
Я участвовал также с сослуживцами в эстафете четы-
ре по пять километров.
21
За время обучения рекрутом я получил удостове-
рение механика-водителя танка до 10 тонн. Обучение
проводилось на LAS I, как тогда сокращенно называл-
ся сельскохозяйственный трактор. Условное назва-
ние осталось со времен «подпольного рейхсвера». На
самом деле речь шла о шасси танка I.
По завершении учебы в конце марта 1941 года
большинство молодых солдат было направлено в бое-
вые части 7-го или 8-го танковых полков в Африку.
Я тогда написал матери об успехах немецких танко-
вых войск в Африке и связывал с этим надежду на
скорое завершение войны. Мы, молодые солдаты,
тогда еще не знали, что нам еще предстоят четыре
военных года, и не догадывались, что нас ждет.
На занятиях мы слышали, что Роммель во главе
Африканского корпуса через Египет будет наступать
в направлении Кавказа, а войска, которые позднее
начнут наступать на Балканский полуостров, должны
будут встретиться с ним на половине пути. И вся Ев-
ропа оказалась бы в клещах немецких танковых
войск. Тогда следовало лишь оценить эти гигантские
расстояния на карте, и даже у оптимиста появились
бы сомнения в правильности таких прогнозов. Впро-
чем, ход войны мы даже не обсуждали.
Поскольку я сдал экзамен на удостоверение во-
дителя гусеничных транспортных средств весом до
10 тонн, в начале 1941 года меня направили в Путлос
на Балтике, где я, как раз к 18 годам, после четырех-
недельного обучения, получил удостоверение води-
теля гусеничных транспортных средств весом более
10 тонн. Теперь я мог водить танк III или IV.
1 июня 1941 г., после полугода службы солдатом,
я был «произведен» в старшие стрелки, довольно
22
жалкий воинский чин. Теперь на левом рукаве я носил
звездочку, дававшую мне преимущество возвра-
щаться из увольнения не до 22, а до 24 часов. Еще че-
рез полгода службы в Вермахте я стал ефрейтором, а
через два с половиной года — обер-ефрейтором.
Обер-ефрейтор был тоже солдатский чин, но с тем
преимуществом, что имеющий его получал денежный
оклад, который переводился на его счет в сберега-
тельной кассе по месту жительства... Оклад состав-
лял 98 рейхсмарок в месяц. Военнослужащие тоже
должны были платить налоги, например подоходный,
а зимой делать взносы в фонд «зимней помощи», по-
этому «чистыми» обер-ефрейтор получал 70, а ун-
тер-офицер — около 100 рейхсмарок в месяц.
22 июня 1941 года я, случайно оказавшись непода-
леку от радиоприемника, узнал о том, что теперь не-
мецкие войска двинулись и в Россию. Все и тогда ду-
мали о быстрой победе, хотя осмотрительные имели
сомнения из-за огромных просторов этой страны,
а выпускники гимназии помнили из уроков истории
о походе Наполеона в Россию: «Пропали люди, кони и
повозки — казалось, бил его сам Бог». То, что все мо-
жет оказаться гораздо хуже, тогда едва ли кто мог се-
бе представить.
УЧАСТИЕ В ТРАНСПОРТНОЙ ОПЕРАЦИИ
И вот я стал танкистом.
27 июня меня перевели в Заган (Силезия), маленький
гарнизонный городишко на Бобере, притоке Одера,
где располагался 15-й запасной танковый батальон.
Задача этого батальона, наряду с учебным вождением
танков типа III по песчаным почвам сосновых лесов во-
круг Загана, заключалась в том, чтобы выгружать тан-
ки, направлявшиеся туда по железной дороге с заво-
да-изготовителя, и перегонять их в военный городок,
где они некоторое время хранились «на складе». В слу-
чае необходимости некоторое количество танков было
необходимо снова грузить на железнодорожные плат-
формы и отправлять в боевые части в Россию или в
Италию для последующей переправы в Африку.
Сопровождающая команда на месте назначения
могла выбирать, останется ли она в боевых частях
или возвратится обратно в Заган. Я всегда предпочи-
тал возвращаться в Заган. Когда я как-то сопровож-
дал такой транспорт, шедший через Вязьму и разгру-
жавшийся почти в 80 километрах от Москвы, я на се-
бе ощутил русскую зиму с температурой ниже минус
40 градусов. Местами от снега и мороза дороги были
настолько скользкими, что гусеницы на подъемах
проскальзывали на месте. Танк останавливался и без
вспомогательных средств дальше двигаться не мог.
24
Эшелон с танками III по дороге на фронт остановился на
заснеженных путях недалеко от Вязьмы.
Только после того, как в гусеницы вставляли метал-
лические шипы, удавалось снова обеспечить сцепле-
ние с дорогой, и танк по ледяной дороге мог одолеть
подъем. Там я впервые увидел лежавшие по сторо-
нам дороги замерзшие тела русских мужчин и жен-
щин.
После того как я выбрал возвращение в Заган, в
Брест-Литовске я имел сомнительное удовольствие
подвергнуться санитарной обработке от вшей. В спе-
циальном бараке все военнослужащие должны были
раздеваться и вешать обмундирование и белье на
специальные вешалки. После этого одежду отправля-
ли в газовую камеру для вытравливания вшей. Сол-
дат направляли в душевую, где нас мыли мылом и го-
рячей водой с головы до ног. Потом снова помывка. И
все это после того, как во время поездки на фронт
для того, чтобы помыться и побриться, приходилось
бегать со столовой посудой к машинисту паровоза за
25
кипятком. Потом надо было еще долго голым ждать,
пока не возвратят обработанное обмундирование.
С другим транспортом я ездил из Загана в Брин-
дизи в Южной Италии. По-настоящему интересная
поездка продолжалась четверо суток. Во время оста-
новки поезда в Плауэне (Фогтланд) от сестры мило-
сердия, дежурившей на вокзале, я получил передан-
ный населением в подарок граммофон с пятьюдеся-
тью пластинками. Из всех пластинок мне
понравилась одна, в исполнении французского пев-
ца. Эта пластинка играла постоянно до тех пор, пока
мы не приехали в Бриндизи. Там мы выгрузили танки
и перегнали их в рощу фиговых деревьев.
На следующий день шел снег. После этого италь-
янцы — наши союзники — во время войны устроили
После снегопада танки в Бриндизи снова погрузили
на платформы, чтобы отправить в Неаполь.
ж
забастовку и отказывались грузить наши танки на ко-
рабль. Поэтому мы вынуждены былй снова погрузить
их на поезд и ехать поперек Италии в Неаполь. Это
нам пришлось по вкусу, потому что в результате по-
ездки мы побывали в Неаполе, чтобы понять смысл
выражения «увидеть Неаполь и умереть» (но жела-
тельно все же в глубокой старости).
В Неаполе мы жили в гостинице у вокзала. Нако-
нец-то мы смогли поспать в настоящей постели. Таку
нас очень быстро появилось чувство, что лучшего во
время войны и желать нельзя. Поскольку в последую-
щие дни нам было нечего делать, мы поехали на Ве-
зувий и побывали в Помпеях, где я в оригинале уви-
дел голову Януса, о котором читал в своей латинской
книжке «Ludus Latinus» (латинские шутки).
Особое впечатление осталось от фрески, на кото-
рой был изображен мужчина, взвешивавший свой
член, имевший вид большой рыбы, на чаше весов,
а на другой чаше было золото. Из любопытства мы
доверились официальному экскурсоводу, обещавше-
му нам показать эротические сцены, поэтому нам
удалось посмотреть ниши, где «женщина гасит све-
чу». Женщины и эротика всегда были самыми главны-
ми темами. Так, мы в Неаполе побывали в солдат-
ском борделе, одном из тех, что командование Вер-
махта устраивало на перевалочных пунктах. Сначала
мы подумали, что попали в кафе, но потом быстро за-
метили разницу. Наш унтер-офицер пообещал нам
особое шоу с проституткой. Одному из солдат опла-
тили номер, а мы могли подсматривать за актом. Но в
таких условиях у парнишки ничего не получилось, по-
этому унтер-офицер выгнал всех из комнаты и сам
завершил дело. С любопытством нам удалось под-
27
смотреть прелюдию, но не сам акт. Большинство сол-
дат моего возраста были еще слишком молоды, что-
бы получить что-то от посещения такого кафе. Такие
посещения подразумевали определенную иерархию,
отличную от военной. У рекрутов и молодых солдат,
как правило, не было сексуального опыта. Поэтому
более зрелый в нем их превосходил. Мы заслушива-
лись, когда он рассказывал об отношениях с женщи-
нами, сексуальных переживаниях и практиках. Не-
просвещенными мы покинули школу и родительский
дом. Теперь мы ежедневно хотели слушать рассказы
на «тему № 1» и собирать опыт. И не только участво-
вать в разговоре, но и наконец наверстать упущенное,
заняться этим самим. С другой стороны, мы очень
боялись заразиться и опозориться. За заражение
триппером полагались 21 сутки ареста, и это очень
пугало.
Сопровождающая команда из Загана слонялась по
Неаполю 10 дней. Город нам очень понравился. Там
же я сделал несколько фотографий, в том числе, не-
смотря на запрет, в порту. Конечно же, счастливые
деньки быстро подошли к концу. Мы получили афри-
канскую форму, чтобы сопровождать танки в Африку,
и, как говорили нам сначала, остаться в боевых час-
тях. Но потом последовал вопрос: действительно ли
мы хотим в Африку или нам лучше вернуться в Заган?
Офицер должен был его задать! Один из нас поехал в
Африку, остальные отправились обратно в Заган.
Позже я повстречался с солдатом, захотевшим от-
правиться в Африку. Он рассказал, что их пароход,
груженный танками, еще в Неаполитанском заливе
был потоплен торпедой. И хотя мой знакомый смог
выплыть, у него было сильно обожжено лицо.
28
В обратный путь в Заган каждый из нас вез по гро-
моздкому деревянному ящику всяких покупок. В мо-
ем ящике были две шелковые рубахи, которые я ку-
пил в специализированном магазине товаров для
мужчин. Там, несмотря на войну, были представлены
коллекции вполне мирного времени. Мы ехали на
скором поезде для отпускников (SF 568), который от-
правлялся из Неаполя ежедневно в 7.54, а на следую-
щий день, в 16.58, прибывал на Ангальтский вокзал в
Берлин. Поезд шел через Рим, но выходить там было
запрещено, потому что он был закрытым городом для
проезжающих военнослужащих. Затем был Мюнхен.
А потом с многочисленными пересадками мы с наши-
ми ящиками добрались до Загана, где от вокзала
прошли, как обычно, сорок пять минут пешком до
Дахбергской казармы. Ящики мы везли на тележке.
В свободное время я мог в Заганском теннисном
клубе играть в теннис с солдатами и офицерами, и
прежде всего с членами этого клуба. Таким образом,
я познакомился с некоторыми уважаемыми людьми
этого города. И почти как в мирное время, последо-
вали приглашения. 12—13 сентября 1942 года даже
состоялось соревнование Заганского и Котбусского
теннисных клубов. Смешанная команда отправилась
в Котбус, причем под смешанной понимались не сме-
шанные двойки (дамы и господа), а мужская команда:
она состояла из офицеров, унтер-офицеров, танки-
стов и гражданских. Я был влюблен в свою партнершу
по теннису. Однако я вынужден был признать, что
«маленький ефрейтор» на размер меньше. Когда я в
1944 году на короткое время оказался в Загане, по-
встречаться мне с ней так и не удалось. Хорошенькая
29
Анита работала в фотомагазине и снабжала меня
черно-белыми и цветными (обратимыми) пленками.
У одного из членов клуба была очень большая кол-
лекция грампластинок, и у меня была возможность
слушать музыку. И после войны много говорили о
том, что некоторые музыканты и дирижеры, как, на-
пример, Фуртвенглер, пошли на службу к нацистам и
что они виновны в том, что роковым образом вдох-
новляли многих немцев на войну. В то время не так
много народа могло присутствовать на концертах, те-
левидения не было, да и радиоприемники были у не-
многих. Проигрыватели и пластинки были редкостью.
Тем, кто воевал на фронте, невозможно было и пред-
ставить, что можно было черпать вдохновение на
подвиг в Бетховене Фуртвенглера или монументаль-
ной пластике Брекера («Товарищи, или Возмездие»).
Не говоря уже о том, что они шли в бой под влиянием
музыки или искусства. Во время боя мысль была
только об одном — выжить. Редко кто из солдат, ко-
торых я знал, интересовался классической музыкой.
По-другому дело обстояло с прусскими военными
маршами. С военной музыкой было связано нечто во-
енное, бравурное, победное и праздничное. И у сред-
него немца она пробуждала воспоминания о кайзе-
ровских временах, эпохе блеска. Когда я был солда-
том, то с удовольствием под звуки марша шел за
военным оркестром по городку. Что было, то было.
Интересы солдата были прикованы к еде — у всех
было постоянное чувство голода — и, по возможно-
сти к женщинам. Он хотел отдохнуть и как можно ча-
ще ездить в отпуск. В целом все подчинялось ин-
стинктам: нажраться, напиться и овладеть женщиной.
Заботы о воспитании в Вермахте не было. Хотя за
30
счет Вермахта и приобретались книги, которые долж-
ны были служить воспитанию и образованию, их ни-
кто не читал. Совсем другие мотивы всегда имели
влияние на поведение каждого в бою: участие в нем
с одной целью — получить орден или другую награду.
С орденом на груди можно было любому зримо дока-
зать, что ты храбро дрался. У меня были командиры,
которые глаз не могли сомкнуть до того, пока не по-
добьют определенное количество вражеских танков,
которые обеспечат им Железный крест, а потом они
стремились к Рыцарскому кресту.
Но вернемся к главному интересу солдат — к еде.
В письме матери от 1.10.1941 года из Загана я писал:
«По утрам я съедаю только два кусочка хлеба, так как
больше нет. В день полагается 500 граммов хлеба.
В обед я съедаю столько, сколько в меня влезает, то
есть 10—15 картофелин. И, несмотря на это, уже че-
рез десять минут я голоден и мне хочется съесть еще
кусок хлеба. Но в таком городе, как Заган, где столь-
ко военных, едва ли можно достать еду без карточек.
По воскресеньям в кафе можно увидеть меню с дву-
мя-тремя вычеркнутыми блюдами. А когда хочешь
съесть что-нибудь особенное, то в 10.15 надо уже си-
деть на месте». Такие заботы были лейтмотивом мо-
их писем. Вместе с этим я часто просил прислать мне
денег, чтобы в кафе я мог заказать себе что-нибудь
съестное. И наоборот, не было никакого дефицита
сигарет, особенно марок NL, JUNO, и предметов туа-
лета, например одеколона или зубной пасты.
Пока я служил в Загане, хлебный паек для солдат
сократили. Чтобы меня не сильно мучил голод, мать
постоянно высылала мне хлебные карточки.
Дорога в теннисный клуб проходила мимо булоч-
31
ной. Я каждый раз флиртовал с продавщицей и при-
стально заглядывал ей в глаза. Это оказало свое дей-
ствие: всякий раз она продавала мне хлеб без карто-
чек. Но, к несчастью, несколькими неделями позже,
как назло, она выглянула из противоположного окна и
заметила, как я у теннисных кортов горячо целовал
одну красавицу. В следующие разы она со мной уже
почти не здоровалась, и время хлеба и пирожков без
карточек для меня прошло.
В октябре 1942 года часть моей роты была отправ-
лена в Ротенбург (Силезия) на уборку картошки. По
огромному картофельному полю трактор с навесным
оборудованием для выкапывания картофеля нарезал
круги. Каждые десять минут он проходил мимо нас, и
за это время мы должны были собрать вывернутые из
земли картофелины. Мы выполняли эту работу в оп-
ределенной мере как подневольные рабочие вместе
с итальянскими крестьянами и крестьянками и фран-
цузскими военнопленными. Вместе с нашими солда-
тами ту же работу выполняла группа из 30 евреев, ко-
торые отличались по желтой звезде, нашитой с левой
стороны груди. Это были преимущественно женщи-
ны, по которым было видно, что раньше они знавали
лучшие времена, потому что многие носили безу-
пречные лыжные костюмы.
Работа была тяжелая, особенно из-за очень пло-
хой погоды. При снежной крупе, на дожде и морозе
при выкапывании картофеля с 7.00 до 12.00 и с 13.00
до 18.30 особенно страдали пальцы. Непривычный
тяжелый труд компенсировался в некоторой мере
очень хорошей едой. Как-то раз мы получали даже
жаркое из косули с капустой и соусом и, естественно,
картошкой. Вместе с тем у нас была возможность во-
32
ровать яблоки, и вскоре их у нас было так много, что
их отправляли посылками домой.
В ноябре того же года нас отправили на уборку
свеклы. Там тоже работа была непривычная и непри-
ятная, особенно из-за холодной ноябрьской погоды.
Однако мы сознавали, что лучше дергать свеклу, чем
воевать в России, где наряду с боями после остано-
вившегося наступления уже установились жуткие хо-
лода, такие, которые я испытал на себе во время со-
провождения танкового транспорта за Вязьму и о ко-
торых нам рассказывал недавно вернувшийся оттуда
фельдфебель.
Несмотря на то что я служил в танковых войсках,
в январе 1943 года у нас в Загане проводилась лыж-
ная подготовка. Командование, конечно же, было не
уверено в том, что на всех всегда будет хватать тан-
ков, поэтому считало, что танкисты, как пехотинцы,
должны уметь воевать в снегу. Мы учились бегать на
лыжах, атаковать и вести огонь. Будучи в увольни-
тельных по субботам и воскресеньям, мне удалось
съездить через Круммхюбель в Ризенгебирге, чтобы
покататься на горных лыжах. Поездка была несколько
затянутой: чтобы добраться из Загана до Круммхю-
беля приходилось четыре раза пересаживаться —
в Зорау, Кольфурте, Лаубане и Хиршберге.
Со своим другом-фельдфебелем, который через
некоторое время был откомандирован в офицерскую
школу, где при чистке оружия прострелил себе руку и
тем не менее был выпущен лейтенантом, я жил в оте-
ле «Бергхайль», где еду продавали без карточек. Мы
поднимались до маленького озера через Хампель-
бауде и с удовольствием по несколько раз спуска-
лись на лыжах.
2 На танке через ад
33
В начале 1943 года мне приказали прибыть к ко-
мандиру роты якобы для того, чтобы меня перевели к
другому месту службы. Но речь пошла о том, чтобы
направить меня на курс лыжной подготовки в Крон-
штадте (силезский Глатцер-Бергланд). Новинкой там
было применявшееся лыжное крепление (для рав-
нинной войсковой лыжной подготовки). В принципе
оно соответствовало современному лыжному креп-
лению для беговых лыж. На обычные ботинки наде-
вался верхний сапог из кожи, который на двух осях
крепился к лыжным креплениям. Такое крепление по-
зволяло хорошо бегать на лыжах, но для спусков с гор
оно, естественно, не подходило.
18 февраля 1943 года Геббельс на огромном ми-
тинге в берлинском дворце спорта выступил со зна-
менитой речью о десяти так называемых «вопросах
судьбы немецкого народа». В этом сборище прини-
мали участие раненные на Восточном фронте, кава-
леры Рыцарского креста, дубовых листьев, солдаты,
врачи, ученые, деятели искусства, инженеры, архи-
текторы, учителя, партийные функционеры, чиновни-
ки, служащие и огромное количество немецких жен-
щин.
Сначала Геббельс объявил: «Итак, я могу с полным
правом сказать, что все собравшиеся здесь являются
срезом всего немецкого народа на фронте и в тылу.
Не так ли?» В момент этого вопроса дворец спорта
переживал одну из самых сильных демонстраций во-
одушевления, которое это старое место собраний
национал-социалистов когда-либо переживало за
свою историю. Людская масса вскочила, словно на-
электризованная, со своих мест. Ураганом пронесся
по огромному помещению многотысячный крик «Да!»
34
То, что переживали участники этого митинга, должно
было производить впечатление всенародного воле-
изъявления.
Можно привести еще одну цитату из этой речи:
«Значит, вы, мои слушатели, в данный момент пред-
ставляете нацию, и я могу задать вам десять вопро-
сов, на которые вы должны мне ответить с немецким
народом перед всем миром, и особенно перед наши-
ми врагами, которые тоже слышат нас по радио». По-
сле этого он задал 10 вопросов, на которые толпа,
вскакивая с мест, единым возгласом выражала свое
одобрение. Самый знаменитый из этих вопросов был
таким: «Хотите ли вы тотальной войны?» Этот вопрос
был тоже встречен многотысячным ликованием и
одобрением. На следующий день газеты вышли с
подзаголовками: «Пробил час, вставай, народ! Нация
решилась на тотальную войну!»
Теперь пришло время, когда стало погибать все
больше солдат, в том числе и из моего ближайшего
окружения. Война угрожающим образом подкралась
совсем близко. Одним из первых был известный
фрайбургский лыжник Руди Кранц. Потом стали при-
ходить известия о смерти многочисленных товари-
щей из моей школы и из гитлерюгенда.
Во время моей службы в Загане я получил отпуск
на родину. Поездка по железной дороге с многочис-
ленными пересадками была очень долгой, но она про-
ходила с отпускным билетом в кармане — символом
наивысшего солдатского счастья. Котбус, Франкфурт
на Одере, Галле были городами, через которые шли
поезда. Как правило, это были скорые поезда для от-
пускников (SF) или пассажирские поезда с отделе-
ниями для военнослужащих (DmW, EmW, PmW). Если
2*
35
везло, то можно было у коменданта вокзала получить
билет на обычный скорый.
Во время поездки на поезде и на вокзалах отпуск-
ников везде и всюду проверяла полевая жандарме-
рия. Мы, солдаты, называли полевых жандармов цеп-
ными псами из-за того, что они на шее на цепи носи-
ли металлический горжет с орлом. Они проверяли
отпускные документы и железнодорожные билеты,
иногда требовали открыть крышку противогазной ко-
робки, чтобы убедиться в том, что в ней — противо-
газ, а не спрятанные бутерброды.
Во время отпуска я смог во время остановки в
Лейпциге побывать у моего дяди Альберта Бётгера.
В Лейпциге 14 апреля 1924 года он создал интернат
для профессионального образования. Здесь неспо-
собные к обучению и социально неблагополучные
молодые люди изучали садоводство, деревообработ-
ку, малярные работы, коммунальное хозяйство. Не-
смотря на большие успехи, во времена нацистов
моего дядю уволили. Жизненный уровень слабоум-
ных должен был теперь снизиться до уровня перво-
бытных людей. После 1945 года мой дядя вновь воз-
главил школу, которая сегодня носит его имя.
В заганской Дахбергской казарме некоторое вре-
мя находился танкист, который был моим соседом во
Фрайбурге. От природы он был склонен к эскападам.
Высокого роста, хорошо сложенный блондин, в го-
родке его хорошо знали многие парни и все девушки.
Я часто видел его с моим братом, и во времена юнг-
фолька мы работали в одном отряде. В Загане из
приказа я услышал о нем и его истории, как он не-
удачным способом хотел пережить войну. История
его разыгрывалась в три акта.
36
Сначала он отбывал наказание за какой-то просту-
пок на гауптвахте в казармах. Это ему не понрави-
лось. Он бежал с гауптвахты, спрятался, потом ночью
пробрался в канцелярию и в комнату фельдфебеля.
А потом бежал с тем, что ему попало под руку: писто-
летом, документами и служебной печатью. Сначала
ему удалось скрыться.
Второй акт разыгрался посреди Лейпцига. По ули-
це прогуливался щеголеватый молодой офицер люф-
тваффе с наградами и большой повязкой на голове.
Всякий, кто видел его, считал, что видит идеального
героя-летчика. Оказавшийся вдруг там фельдфебель
из Фрайбурга и служивший с ним в одной части ок-
ликнул его:
— Привет Д.! Вот так встреча! Что это ты тут дела-
ешь?
И тут летчик допустил самую большую ошибку в
своей жизни, когда отчитал фельдфебеля:
— Кто вы такой, что обращаетесь ко мне на «ты»?
Я вас не знаю. Идите куда шли!
Фельдфебель пошел дальше, но подумал, что
здесь что-то не так, потому что точно узнал известно-
го в части парня, и заметил, что тот его тоже узнал.
Естественно, он решил этим делом заняться, доло-
жил в полевую жандармерию, которая сразу же уста-
новила слежку за «летчиком». В отделении полевой
жандармерии его документы были признаны фаль-
шивыми, а повязка на голове — маскировкой. Очень
быстро дезертировавший танкист был разоблачен.
Ночью в камере ему удалось вырыть большую дыру,
но для побега она оказалась не очень глубокой.
Третий акт разыгрался в Загане. На утреннем ос-
мотре фельдфебель зачитал приказ: «Танкист Д. за
37
дезертирство приговорен к смертной казни через
расстрел». Приведение приговора в исполнение
должно было состояться во второй половине дня в
сосновом бору поблизости от Загана. После этого
главный фельдфебель зачитал список расстрельной
команды.
Я должен был присутствовать на расстреле в каче-
стве зрителя. Фельдфебель на утренней поверке ска-
зал, что каждый солдат свободно может поехать к мес-
ту казни на грузовике, чтобы быть свидетелем приве-
дения приговора в исполнение. Я не поехал.
Вернувшиеся с расстрела солдаты рассказывали,
что Д. не показывал никакого страха перед скорой
смертью. Ситуация была примечательной. Он, хотев-
ший с помощью дезертирства избежать возможной
солдатской смерти, воспринимал теперь ее совер-
шенно равнодушно. С руками, привязанными к стволу
дерева, в момент, когда на него были нацелены кара-
бины расстрельной команды, элегантным движением
головы он сбросил пилотку со своих светло-русых во-
лос. Последовала команда: «Огонь!», грохнули смер-
тельные выстрелы. Можно было бы сказать, что он
погиб почти как герой. А потому, что он еще успел
крикнуть солдатам, направившим на него свои кара-
бины: «Не стреляйте в лицо!», то можно сказать, что
он погиб как прекрасный герой.
Так этому молодому солдату, надеявшемуся избе-
жать участия в этой войне, удалось сделать то, что он
с самого начала вовсе не хотел, — геройски умереть.
Час расстрела для сопровождавших солдат стал той
демонстрацией могущества гитлеровского государ-
ства, неустанно следившего за дисциплиной и пови-
новением и беспощадно приказавшего расстрелять
38
дезертира, с которой они столкнулись и в майские
дни 1945 года, когда война была уже окончательно
проиграна. Нам, молодым солдатам, теперь было
близко продемонстрировано, к чему ведет неповино-
вение и дезертирство.
С сегодняшних позиций мы воспринимаем выне-
сенный и приведенный тогда в исполнение смертный
приговор как жестокий и несправедливый. Но тогда в
условиях Вермахта господствовали другие взгляды и
чувства, сравнить которые с современными невоз-
можно. Мы, солдаты, сидевшие в одном казармен-
ном помещении, были испуганы рассказом нашего
товарища. Он не только рассказал о смерти одного
из нас, но сам видел казнь вблизи. Мы были потрясе-
ны впечатлением от смерти, не критиковали жесто-
кость приговора, а воспринимали его так, как усвои-
ли на занятиях: «Так поступают с каждым, кто дезер-
тирует».
При этом мы критиковали глупость Д. В условиях
постоянного контроля в Вермахте, слежки за кварта-
лами, домами и квартирами на родине бегство и вы-
дача себя за «офицера-летчика» ничем хорошим за-
кончиться не могли.
В 24-й ТАНКОВОЙ ДИВИЗИИ
ВО ФРАНЦИИ
Моя служба в транспортном
отряде продолжалась почти два года, потому что я все-
гда вынужден был обращаться в лазарет по поводу
всяких болезней вроде желтухи, язвы желудка или фу-
рункулеза, и врач определял мою пригодность к воен-
ной службе как «годен к гарнизонной службе в тылу».
Если принимать во внимание, что война тем временем
набрала полные обороты и Гитлер приказал, чтобы ка-
ждый солдат побывал на фронте, то час моего перево-
да в действующую армию пробил относительно поздно.
После моего отъезда из Загана штабс-унтер-офи-
цер написал письмо моей матери: «Армин уже уехал,
на дорогу я еще смог ему дать денег. Я бы с удоволь-
ствием поехал с ним, но приказом меня перевели в
полк «Фельдхеррнхалле». Это письмо показывает,
насколько мало солдат мог повлиять на то, в какую
часть его пошлют: так, из Вермахта его могли отко-
мандировать в часть СА или войска СС. Я тоже в по-
следние дни войны оказался в бывшем отряде СА
танкового корпуса «Фельдхеррнхалле». И, несмотря
на это, и во время войны каждый день открывал воз-
можности в определенных обстоятельствах сделать
жизнь лучше и в минимальных границах повлиять на
40
свою судьбу солдата. Было необходимо иметь для
этого волю и дух и быть готовым учитывать опреде-
ленный риск того, что по своей инициативе берешь
собственную судьбу в свои руки. Об этом я хочу рас-
сказать позднее.
Сначала 5 апреля 1943 года я приехал во Фран-
цию, где должно было формироваться танковое со-
единение. При прощании с Заганом было много слез,
последним актом был торжественный марш от казар-
мы до вокзала. Впереди шел музыкальный взвод, ко-
торый исполнял «Час расставания», очень похожий на
вальс из «Фауста» Берлиоза, сыгранный в темпе мар-
ша. Когда мы пришли на платформу Заганского во-
кзала, мой друг, в то время унтер-офицер граф Поза-
довски-Венер, сразу же провел меня в купе с таблич-
кой «Зарезервировано для вахмистра». Я робко
заметил:
— Послушай, Хайнко, я, маленький ефрейтор, не
могу занимать место в купе унтер-офицеров с порту-
пеей.
Он вполне разумно возразил:
— Для меня место уже есть, а если кто из осталь-
ных будет протестовать, то я подарю ему пару яиц. —
У него было с собой полно превосходной еды, при-
сланной из поместья в Силезии.
Без всяких протестов вахмистры получили допол-
нительное пропитание. Граф, независимый в любых
обстоятельствах, быстро научился привлекать окру-
жающих на свою сторону. Пока поезд шел во Фран-
цию, несколько вахмистров, унтер-офицер и ефрей-
тор в лучшем настроении играли в скат. Переведен-
ные со мной солдаты заполняли два железнодорож-
ных состава. Наш путь пролегал через Дрезден, че-
41
рез Рейн до Вормса, а потом за границу. Наконец в
качестве первого места расквартирования мы добра-
лись до Бриона в Нормандии и встали на частные
квартиры. Танки в этот район еще не поступили. Мы
тренировались только на двух имевшихся в нашем
распоряжении трофейных французских танках.
В маленьком магазинчике мы впервые попробова-
ли попрактиковаться в школьном французском языке
с продавщицами. Они были хорошенькие, а француз-
ская болтовня имела, по крайней мере, успех, и я
смог купить специи, которые тут же отправил домой.
Осталась пара фотографий на память. В общем,
французские женщины избегали на публике показы-
ваться с немецкими солдатами. Через два дня мы по-
ехали дальше — в Эпань, деревню с 800 жителями,
находящуюся в 11 километрах от Порт-Одемер и в 25
километрах от Лизо. Затем поступили танки, которые
на поверку оказались штурмовыми орудиями.
Здесь должна была быть сформирована и подго-
товлена новая 24-я танковая дивизия. 24-я танковая
дивизия переформировывалась из восточнопрусской
1-й кавалерийской дивизии, которая после польской
и французской кампаний еще повоевала в России, а
24-й танковый полк происходил из 2-го конного пол-
ка. В качестве внешнего отличия за славную историю
немецкой кавалерии 25 октября 1941 года занимав-
ший в то время должность главнокомандующего су-
хопутными войсками генерал-фельдмаршал фон
Браухич отдал распоряжение, чтобы вновь форми-
руемая 24-я танковая дивизия продолжала носить зо-
лотисто-желтые выпушки на головных уборах, петли-
цах и погонах. В то время, как у остальных немецких
танковых войск цвет рода войск был розовый (у войск
42
связи — светло-желтый), то 24-я танковая дивизия в
качестве исключения носила золотисто-желтый цвет.
В соответствии с уставными требованиями конно-
го полка капитан был здесь ротмистром, а фельдфе-
бель — вахмистром, а рота называлась эскадроном.
Дивизионный значок, который наносился на каждое
транспортное средство, тоже соответствовал кавале-
рийской традиции: он представлял собой кавалери-
ста на лошади, берущей барьер. Этот особый регла-
мент был задокументирован, так как во вновь форми-
руемой дивизии речь шла о традиционном соедине-
нии сухопутных войск. В листовках, которые сбрасы-
вали русские самолеты, 24-ю танковую дивизию на-
зывали «кровавой собакой Воронежа». При этом так
обыгрывалось не жестокое обращение с населением,
а скорее имелось в виду стремительное наступление
24-й танковой дивизии, которая, форсировав Дон в
июле 1942 года, ворвалась в Воронеж.
Фон Зендер унд Эттерлин написал в своей книге о
том, что 24-й танковой дивизии со знаком скачущего
всадника отводилась особая роль в преследовании
русских войск. 17—18 июня 1942 года она должна бы-
ла пройти большую излучину Дона, чтобы танковым
клином выйти в район Кавказа. Этого не получилось,
потому что не удалось обеспечить снабжение горю-
чим. В военной истории до сих пор осталось непонят-
ным, на ком лежит вина в дезорганизации снабжения.
По свидетельству Х.Г. Дамса, Гитлер обвинил в этой
неудаче фельдмаршала фон Бока и снял его с долж-
ности.
После этого 24-я танковая дивизия истекла кро-
вью под Сталинградом, а ее остатки отправились в
русский плен. Части дивизии, оставшиеся вне «кот-
43
ла», были на переформировании, а ее солдаты, оста-
вавшиеся в тылу, были ранены или находились там по
другим причинам. Теперь они должны были соста-
вить ядро формируемой дивизии.
Задача моего командира эскадрона обер-лейте-
нанта Хупе заключалась в том, чтобы обучить нас
действовать на штурмовых орудиях, и он выполнил ее
с прусской тщательностью и дисциплиной. Но теперь
это обучение показалось мне не таким тщательным,
как в рекрутские времена в Бёблингене. Штурмовые
орудия типа III модели G, в отличие от танков типов III
или IV, знакомых нам по службе в Загане, имели эки-
паж всего четыре человека. Башни не было, в гори-
зонтальной плоскости орудие наводилось лишь на
незначительный угол, поэтому штурмовое орудие
всегда должно быть повернуто фронтом к цели, что-
бы было возможно поразить ее из пушки или пулеме-
та. Длинная пушка L48 калибра 75 мм (длиной 48 ка-
либров) монтировалась на шасси танка III с шестью
опорными катками.
Чтобы придать нам бодрости, как-то раз к нам
приезжала группа поддержки Вермахта. Оркестр иг-
рал и сопровождал пеструю программу, в которой
выступали и танцовщицы. Одна из них пела: «Михель,
разве я тебе не жена?» «И действительно, разве
нет?» — думало большинство слушателей, хотя Михе-
лей среди нас не было.
В другой раз, во время прогулки после службы, я
на школьном французском заговорил с молодой
французской женщиной. Для этого выученного в шко-
ле было достаточно. И это был тот момент в солдат-
ской жизни, когда выученное в школе было выучено
для жизни. Мы разговаривали о повседневных вещах,
44
Певица пробуждает страсть: «Михель, разве я тебе не жена?»
Концертная бригада в Эпани.
но у меня было впечатление, что я был ей более чем
симпатичен. У нее был маленький сувенирный мага-
зин в Лизо, и я на велосипеде поехал туда через Кор-
мель, где стоял соседний эскадрон, что было запре-
щено. После получения чина обер-ефрейтора я чув-
ствовал себя старослужащим солдатом, который сам
волен сделать выбор между стремлением к свежей
любви и приказом не покидать места расположения в
Эпани. Я быстро нашел сувенирную лавочку возле
церкви в Лизо. Прислонив велосипед к стене, я во-
шел. (Это было 21 мая 1943 г.) После первого «бон-
жур, мадам» мы заглянули друг другу в глаза в сумра-
ке магазина. Она ужасно нервничала, подарила мне
талисман. Потом я опять сел на велосипед, чтобы по
45
возможности незамеченным возвратиться в Эпань.
Мы договорились о переписке. Я дал ей свой адрес и
сказал, что она может послать мне письмо по обыч-
ной французской почте в Эпань до востребования
или может передать письмо солдату, но в этом слу-
чае с номером моей полевой почты — 46780Е — на
конверте указать только ее вместо адреса.
Она, конечно же, не поняла разницу в адресах или
захотела указать более полно оба адреса, чтобы
письмо наверняка и точно пришло ко мне. Как оказа-
лось, слишком точно. Через пару дней на утреннем
осмотре главный фельдфебель объявил приказ:
«Обер-ефрейтору Бётгеру — в 12 часов, к командиру.
В стальном шлеме!» Такой приказ не сулил ничего хо-
рошего. Каждому из такого приказа становилось яс-
но, что произошло что-то особое, что-то, что в каче-
стве взыскания могло повлечь за собой арест. Мой
друг граф П. прекрасно говорил по-французски. До
моего рапорта командир эскадрона дал ему прислан-
ное мне письмо с двумя адресами: один — в Эпань, а
в другом дополнительно значился номер моей поле-
вой почты. Француженка поняла «или-или» как «и так
и так». П. перевел письмо. Оно начиналось: «Мой до-
рогой Армин...», и дальше.в нем шла речь о чувствах
молодой любви. П. удалось коротко меня предупре-
дить, поэтому я знал, о чем пойдет речь, когда в 12
часов, надев каску, щелкнул каблуками и доложил о
своем прибытии. За строгим допросом последовало
поучение о том, что я совершил проступок против со-
хранения военной тайны. Местонахождение полевой
почты должно было сохраняться в глубокой тайне. Но
командир эскадрона из перевода моего письма, сде-
ланного моим другом, выяснил, что здесь речь шла о
46
безобидном любовном послании и, в общем, никакой
военной тайны не нарушало. Поэтому я из этой исто-
рии выпутался с простым выговором. Моя француз-
ская любовь в своих последующих письмах ко мне пи-
сала, что будет теперь посещать уроки немецкого
языка. Перед тем как она приехала ко мне в Эпань, я
получил письмо, в котором она писала: «Еще три дня
разделяют нас. Один за другим. Как это долго!»
В Эпани над нами часто пролетали английские ис-
требители, разбрасывавшие листовки, а потом обстре-
ливали наши деревни из пулеметов. Затем прилетали
английские и американские самолеты и сбрасывали
бомбы. Немецкой противовоздушной обороне уда-
лось сбить один самолет. Три человека экипажа вы-
бросились с парашютами. Нам приказали сесть на
велосипеды и отправиться их ловить. Мы нашли од-
ного из них, сломавшего ногу в момент приземления.
У него был парашют из шелка отличного качества, ко-
торое произвело на меня большое впечатление. Точ-
но так же я оценил его экипировку. У летчика был шо-
колад и таблетки, снимавшие чувство усталости на 6
часов. Через пару дней низко над нами пролетели
150 четырехмоторных бомбардировщиков. Слава бо-
гу, они нас не бомбили. Но ночью прилетел англий-
ский истребитель, который пронесся над нами в све-
те ракеты, поливая из своей 20-мм пушки, и ранил в
ногу спавшего унтер-офицера.
На стрельбы из наших штурмовых орудий мы вы-
езжали на полигон под Фалезом, где ночевали в па-
латках. Во время учебной стрельбы мы сначала стре-
ляли по картофельному полю, чтобы затем собрать
выброшенную из земли картошку. По вечерам я с ос-
тальными членами экипажа ходил на заготовку про-
дуктов.
47
Мы побывали на знаменитых пляжах Трювиль и
Дювиль. Подразделение на грузовике поехало к мо-
рю, где часть пляжа была оставлена свободной для
купанья. Большой пляжный отель в Дювиле был поки-
нут и местами раскрашен в маскировочные тона. На
многочисленных теннисных площадках выросла мет-
ровая трава. Сорняки. Казино в Трювиле, естествен-
но, было закрыто. Но в ресторанах тем не менее мож-
но было почти как в мирное время без проблем полу-
чить омаров, устрицы, морской язык и ростбиф. Для
солдата это была великолепная прогулка, которая во
время войны редко выдается. Я побывал и в Руэне,
где работали кафе, в которых можно было заказать
мороженое, клубнику, персики или вишни, но только
потому что военный оптик должен был сделать мне
новые очки.
Иногда в эскадроне собирались на «мероприятия»
с большим количеством алкоголя. Праздники украшал
один унтер-офицер, игравший на гармони и обеспе-
чивавший музыкой наше расположение. При этом он
даже исполнял английскую песню «Линия Зигфрида»,
о том, как англичане развешивают на ней свое белье.
Это был хороший товарищ. Рассказывали, что его де-
душка — еврей. Но для нас это не играло никакой роли.
Во время постоянных учений на штурмовом ору-
дии я заметил, что в экипаже больше всего достается
механику-водителю. Ему приходится постоянно ра-
ботать, особенно на марше, в то время как остальные
члены экипажа, не считая командира, более или ме-
нее просто пассажиры и частенько могут позволить
себе вздремнуть. Внезапно меня с парой человек
8 июля 1943 года из Франции отправили на учебу в
Нейсе (Силезия). Мы должны были пройти специаль-
48
Учения эскадрона штурмовых орудий в Эпани.
Штурмовое орудие III G имело 75-мм пушку (L 48). Штурмовое
орудие на переднем плане имеет дополнительное бронирование
лобовой части корпуса и установку для постановки дымовой
завесы (над первым поддерживающим катком).
ную подготовку, но в царившей там неразберихе на-
ми сначала специально никто не занимался. Тогда
мне внезапно и представилась возможность пройти
курс радиста. Я сразу же за нее ухватился, так как хо-
тел в будущем сменить специальность механика-во-
дителя на радиста. Подготовка радиста включала так-
же изучение азбуки Морзе, которую я знал еще со
времени подготовки в юнгфольке. В основном подго-
товка заключалась только в правилах ведения радио-
обмена, не требовавшего особых способностей, что-
бы обеспечить взаимодействие экипажей танков.
Во время поездки в Нейсе полдня мы были в Пари-
же, и я с товарищами использовал это время для пло-
дотворной прогулки по французской столице. Мы
прошли от Триумфальной арки и Вечного огня у моги-
лы Неизвестного солдата со знаменитой надписью
«Здесь покоится французский солдат, погибший за
Родину» по Елисейским полям мимо Гран-Пале, че-
рез Сену до Дома Инвалидов. Пораженный красотой
49
города, я фотографировал почти все здания на своем
пути. Мы втроем сфотографировались у памятника
Наполеону. Тогда еще мы мечтали о победе танковых
войск, не подозревая, что нам предстоит Ватерлоо.
Когда после обучения я возвратился во Францию,
то уже не водил штурмовое орудие, а стал радистом.
Чем дольше мы оставались во Франции, тем больше
усиливались слухи, что скоро нас отправят на фронт.
Это было и так ясно, что танковый полк в боевой го-
товности не может вечно оставаться во Франции.
Слухи о скорой отправке в Италию усилились еще
больше после внезапного разрешения краткосрочно-
го отпуска на родину. По железной дороге через
Страсбург я отправился во Фрайбург.
О причинах переброски войск в Италию позднее в
своей книге написал В. Варлимонт, служивший в ге-
неральном штабе Вермахта. В ней можно прочитать
протокол речи Гитлера во время обсуждения обста-
новки 25 июля 1943 года:
«Итак, одна танковая дивизия, двадцать четвертая,
готова. Самое главное, вывести 24-ю танковую диви-
зию в район (южнее Бренне) так, чтобы ее можно бы-
ло сразу же перевезти сюда по одной из железных
дорог, чтобы она здесь сразу же сосредоточилась.
Гренадерская дивизия «Фельдхеррнхалле», которая
уже должна быть здесь, должна, по крайней мере, за-
нять перевалы».
И дальше: «Первые 5 дивизий, таким образом, уже
там. И у Вас еще 24-я танковая дивизия.
Йодль: И еще 24-я танковая дивизия.
Гитлер: Она должна подойти сюда, это совершен-
но точно. Нам надо посмотреть, чтобы мы здесь бы-
стро получили дивизию...»
50
А позднее, во время обсуждения обстановки 27—
28 декабря 1943 года, Гитлер спросил: «Как обстоят
дела с 24-й танковой дивизией?» Цайтцлер: «Ее бое-
способность еще не определена, но она сильна, сте-
пень боеспособности — первая».
В начале августа 1943 года мы окончательно узна-
ли, что нас переводят в Италию. И уже через несколь-
ко дней мы садились в поезд, который вез нас снача-
ла до Магдебурга. В Магдебурге находилось управ-
ление войскового вооружения, которое отвечало за
снабжение новых формирований вооружением, бое-
вой техникой и транспортом. Мы оставили штурмо-
вые орудия во Франции, а в Магдебурге получили на-
ши новые танки типа IV (модель Н, вес 25 тонн, с до-
полнительным бронированием — так называемыми
юбками). Теперь пришло время удивляться смыслу
нашей прежней подготовки, потому что танк IV имел
совершенно не такое устройство, как штурмовое ору-
дие, на котором мы столько учились. Наряду с пово-
рачивающейся башней, которую можно было вра-
щать вручную или с помощью двухтактного мотора
объемом 600 кубических сантиметров, экипаж состо-
ял из пяти человек (командир, наводчик, заряжающий,
механик-водитель и радист), у танка был 350-силь-
ный бензиновый двигатель «Майбах», в отличие от
танка III у него было восемь опорных катков и топлив-
ный бак емкостью 470 литров, обеспечивавший запас
хода 130—150 по бездорожью. Вооружение состояло
из длинной 75-мм пушки и пулемета в башне. Еще
один пулемет был подвижно смонтирован в шаровой
бленде. Из него стрелял радист. Длина танка была
7 метров, ширина — 3,33 метра.
51
СОЛДАТЫ ВТОРОГО КЛАССА?
Центральным требованием
политики Гитлера было преследование евреев. Уже в
программе НСДАП было положение, гласившее, что ни
один из евреев не может быть «товарищем по народу».
[С 1933 г. нацистами в Германии был введен своеоб-
разный нацистский «новояз» из немецких слов, изме-
ненных морфологически, и специфических словосоче-
таний. Они были понятны немцам, но в таких формах
никогда не употреблялись. После 1945 г. эти «новооб-
разования» исчезли из языка и употребляются только
в историческом контексте. — Прим, пер.] Так называе-
мыми расовыми законами определялось, что евреем
считается тот, у кого трое «полных» еврейских предков
во втором поколении. Помесью еврея 2-й степени яв-
ляется тот, у кого один или два предка-еврея во втором
поколении. Закон запрещал евреям занимать ка-
кие-либо должности и служить в армии. Но, несмотря
на это, в редких случаях «помесь» мог надеть форму
Вермахта. Бывший федеральный канцлер Гельмут
Шмидт в марте 1995 года в журнале «Цайтдискуссион»
писал о своем дедушке-еврее. Г. Шмидт узнал о том,
что его дедушка — еврей от своих родителей, когда со-
бирался вступить в гитлерюгенд. Он объяснил, как уда-
лось решить вопрос: «И нам удалось с помощью сфаб-
рикованных документов противостоять всему Треть-
52
ему рейху». Ему удалось дослужиться до офицера ПВО
и даже «за свою болтовню» попасть под следствие «за
подрыв боеспособности». Оно кончилось ничем благо-
даря вмешательству двух генерал-полковников.
Сейчас я расскажу, как два танкиста с такой же
«отягощенной наследственностью» служили в 12-м
эскадроне 24-й танковой дивизии.
Во время моей службы в 15-м запасном танковом
батальоне в Загане я познакомился с Хайнко — гра-
фом Позадовски-Венером. С ним мы сразу нашли об-
щий язык, и между нами возникла крепкая дружба.
Причем мой друг оказался высокообразованным, бо-
лее старшим и опытным, до призыва в Вермахт он
уже учился в университете и наряду с родным языком
владел английским, французским, итальянским и
польским и, будучи помещиком в Силезии, уже имел
профессию.
С таким багажом он, само собой разумеется, по
отношению ко мне играл ведущую роль. Другие со-
служивцы, знакомые с ним, от командира эскадрона
и жестко-грубого главного фельдфебеля до послед-
него заряжающего, тоже были очарованы его лично-
стью. Мы были вместе и на службе, и в свободное
время. Несчетное количество раз мы отправлялись
вместе из казармы по мосту, ведущему через реку Бо-
бер в гарнизонный город Заган. Но было еще кое-что,
что, пожалуй, его дискредитировало, но только в гла-
зах подлинных членов партии: мой друг Хайнко из-за
своей бабушки-еврейки считался «не чистой расы».
В 12-м эскадроне это не имело никакого значения. Я
ни разу не слышал, чтобы кто-нибудь в эскадроне ко-
гда-нибудь об этом говорил, и не знаю случая, чтобы
у нас Хайнко имел какие-нибудь трудности. После со-
53
вместной службы с запасного танкового батальона
до первых боев в составе 24-й танковой дивизии в
России наши пути разошлись. Он поступил в военную
школу и стал офицером.
Если вспомнить, что в Первую мировую войну уве-
личилось число упреков в адрес евреев и в результа-
те ни один еврей в прусской армии больше не мог
быть произведен в офицеры, то присвоение им офи-
церских званий в нацистском государстве можно
представить только как нечто необычайное. Конечно,
можно предположить, что в этом случае путь к офи-
церскому чину проложили особые отношения.
Еще раз я видел его лейтенантом в Загане в сен-
тябре 1944 г. После войны я получил от его сына, ко-
торый во время войны был еще мал и так и не увидел
своего отца, два письма от товарищей, которые были
свидетелями последнего часа жизни Хайнко Поза-
довски. В одном письме сообщалось, что граф умер
в полдень 15 августа на станции Кольфурт (Силезия)
в поезде с отпущенными пленными, следовавшем в
Гёрлиц. Из-за общего ослабления организма ему не
посчастливилось снова увидеть свою любимую жену
и двух детей, о которых он так часто рассказывал. То-
варищи похоронили его неподалеку от товарной
станции Кольфурт (сейчас — Веглинец). Далее това-
рищ писал, что Позадовски 29 апреля 1945 года у
Хальбе попал в плен к русским. Его, раненного в ко-
лено, по железной дороге отправили в госпиталь
в Ченстохове. Там ему ампутировали ногу по колено.
Рана заживала очень плохо. Хотя он был в прекрас-
ном настроении, силы его медленно оставляли. Еще
больше этот процесс усилило воспаление легких, ко-
54
торым он заболел. Его личные вещи — серебряный
портсигар и золотое обручальное кольцо с малень-
ким бриллиантом — забрала себе русская женщи-
на-капитан.
Во втором письме такого же содержания говори-
лось также, что у Позадовски из-за его бабушки-ев-
рейки постоянно были трудности в Третьем рейхе.
К друзьям Хайнко и Армину во Франции присоеди-
нился унтер-офицер Ахим Дохани, который после
школы имел за своими плечами уже шесть лет служ-
бы. Его военную карьеру предопределил дедушка-ев-
рей. В мирное время он поступил во 2-й конный полк
и по роковому стечению обстоятельств, прослужив
два года, не смог снять мундир и пойти учиться, а вы-
нужден был продолжать носить военную форму и ид-
ти на войну. Ахим был хорошим товарищем. Из-за то-
го, что у нас было много общего, во время службы в
Эпани между нами тремя возникла крепкая дружба.
Его мать жила в Буххайме, совсем недалеко от Фрай-
бурга. В письмах мы рассказали друг о друге нашим
матерям. Они встречались или созванивались, чтобы
поболтать и узнать друг от друга новости о своих сы-
новьях. У Ахима с собой была гармонь, и на эскадрон-
ных праздниках, которые солдаты устраивали для то-
го, чтобы расслабиться и забыться с большим или
меньшим количеством алкоголя, он своей музыкой
поднимал нам настроение. Он очень хорошо играл:
иногда — зажигательные марши, иногда — ритмично
и с чувством — английские шлягеры.
Свое становление солдатом он сам изложил на бу-
маге под заголовком «Солдат — второй класс»:
«В 1935 году мой отец достал бутылку коньяка, а
мне предложил присмотреть за картошкой. Когда я
55
вернулся через некоторое время, то увидел пустую
бутылку и очень довольного отца. Он за это время об-
звонил все кавалерийские полки и наконец узнал, что
в Восточной Пруссии командир 2-го кавалерийского
полка — его однополчанин Гёшен. Отец объявил мне,
что я принят на военную службу.
Когда я, 1917 года рождения, в 1937 году поступил
на военную службу, Гёшена уже заменил фон Заукен,
ставший позднее генералом и кавалером Рыцарского
креста с дубовыми листьями, мечами и бриллианта-
ми. Но, несмотря на мой изъян (в родословной), ни-
каких проблем у меня не было. Я считался хорошим
кавалеристом. А после того, как на занятиях на во-
прос о том, когда солдат имеет право обращаться с
жалобами, с полным убеждением ответил: «Никогда,
господин лейтенант!», как можно сейчас утверждать,
были созданы все предпосылки для спокойной служ-
бы рекрутом.
На самом деле офицеры, насколько это позволяла
служба, относились к нам по-товарищески. Один раз
я получил настоящий разнос, когда, едва оправив-
шись от воспаления легких, вышел во двор казармы
без головного убора.
Унтер-офицеры, за исключением немногих, но
важных исключений, приспосабливаются к заданно-
му свыше климату. Но отрицательным моментом бы-
ла эта очевидная протекция со стороны всех участ-
вующих, которая, как я думаю, была незаслуженной и
со служебной точки зрения: в действительности я ни-
когда не чувствовал себя «дома». И это осталось так
до сегодняшнего дня.
Второй год был самым худшим в моей солдатской
службе и по-настоящему унизительным, но солдат
56
никогда не жалуется. Произведенный в старшие ка-
валеристы, но без квалификации старшего по поме-
щению, я стал «функционером» и чистильщиком ун-
тер-офицера С., не скрывавшего своей враждебно-
сти ко мне. К службе я потерял всякий интерес и
мстил ленью. После двух лет военной службы уво-
литься я не смог — началась война.
Единственным утешением был перевод в отделе-
ние «кони начальников», который обеспечил фон Кри-
стен, бывший вто время полковым адъютантом. В от-
делении было по одному коню от каждого эскадрона.
Хорошие занятия по выездке, долгие пробеги — не-
которые даже на местности. Позднее я сумел его от-
благодарить и передал фон Кристену первое направ-
ление на танк IV!
В первые дни войны меня наконец освободили от
С. За недостойное поведение по отношению к нему,
как старшине эскадрона, в качестве «наказания» я
был переведен во взвод пользовавшегося моим ува-
жением офицера, обучавшего рекрутов, лейтенанта
Твера. Подобное произошло со мной еще раз. В Ста-
линграде, уличив унтер-офицера в трусости, солдат
вынужден был снова пожаловаться. Снова результа-
том стал немедленный перевод — но на этот раз
очень почетный.
«Летом на лошадях в Польшу» — так мы назвали
этот период войны. Посаженный на служебную ло-
шадь моего командира эскадрона ротмистра Мазура,
я был уверен в его постоянном внимании: даже после
продолжительных маршей тугоуздый [тугоуздый конь
требует тугого нажима удил для управления и не под-
чиняется слабому нажиму. — Прим. пер.]. Пират дол-
жен был безукоризненно ложиться на повод.
57
Уже во время боев во Франции меня вызвали к ко-
мандиру полка. Заукен сказал мне, что, к сожалению,
не может мне вручить заслуженный в Польше Желез-
ный крест II класса. Он дал понять, насколько ему не-
приятно это мне говорить, но слабое утешение со
стороны гордого офицера не смогло смягчить такого
удара по самолюбию молодого солдата. Позднее эта
дискриминация была смягчена. Еще до Сталинграда
я получил Железный крест I класса.
С течением времени и военных будней я дослу-
жился до последнего разрешенного мне военного чи-
на. Завадски спросил меня как-то раз, что со мной
происходит. На мое объяснение он заметил:
— Утешьтесь, Дохани. В хорошем шнапсе всегда
50 процентов!
Хотя это меня не утешило, но развеселило. Все же
«старик-штабс-ефрейтор» подлежал уважению по пра-
вилу «старый человек — мудрый человек».
За три дня до того, как кольцо под Сталинградом
замкнулось, меня отправили в отпуск, несмотря на
мой протест. Я не хотел упустить момент окончатель-
ного падения города. Когда я вернулся, то целыми
днями стоял на аэродроме. И, несмотря на все мои
упрашивания, никто (к счастью!) не хотел взять меня
в самолет, чтобы доставить в город. Вместе с осталь-
ными собравшимися «отставшими» под командой со-
всем молодого лейтенанта фон Бр. меня откоманди-
ровали в 15-й танковый полк. Там из дивизии меня
отправили на переформирование, и, к моему удивле-
нию, я получил чин унтер-офицера. Только позже я
узнал, что Бр., зная положение дел, заявил, что не бу-
дет мешать моему продвижению.
Когда я снова вернулся в дивизию, фон Кнебель-
58
Дёбериц (позднее — майор генерального штаба, по-
следний командир 24-й танковой дивизии) заявил,
что я должен был отказаться от производства, а так
как не сделал этого, подлежу военному суду. Но так
серьезно он, конечно, не думал.
Наконец-то назначенный на должность командира
танка, я вышел из строя уже в первом бою в России в
октябре 1943 года. Мой слишком нервный наводчик
выстрелил без приказа, когда моя рука была еще на
отражателе: вылетевшая гильза раздробила мне два
пальца. Последовал главный перевязочный пункт, по-
левой госпиталь и, наконец, поездка на родину в то-
варном вагоне. Рука нагноилась и сильно болела, а у
врача, сопровождавшего поезд, было только 20 обез-
боливающих таблеток на 1500 раненых. Я уже считал
руку потерянной.
На одном из полустанков на соседнем пути оста-
новился санитарный поезд. Через его окна были вид-
ны пустые полки, застеленные белыми простынями.
Ни секунды не думая, я пересел. Через полчаса мне
сделали операцию. Рука была спасена. При участии
моего будущего тестя (однополчанина моего отца)
мне удалось перевестись из резервного госпиталя в
тыловой.
Дома понятливый ортсгруппенляйтер [руководи-
тель поселковой нацистской организации. — Прим,
пер.] позднее даже разрешил мне жениться. Но вы-
здоровление шло очень медленно. Наконец мне при-
шлось почти заставить человеколюбивого главного
врача меня выписать. После запасной части я попал в
войска, участвовал в боях в Южной Польше и коман-
довал танком во время отхода до Венгрии.
Потом нас перевели в Восточную Пруссию. Танки с
59
собой мы взять не могли, а вторым транспортом мы
танки так больше и не получили. В результате нас
распределяли по разным частям. Все было продума-
но очень заботливо, так что вместо них я был отко-
мандирован в нашу полевую жандармерию. Послед-
ствия были непредсказуемы.
Сначала я с пистолетом в руках был поставлен за
неустойчивым фронтом с приказом на месте рас-
стреливать всякого отходящего без разрешения сол-
дата. Товарищи отходили целыми отрядами, но я не
слышал ни одного выстрела. Последующие обычные
задачи полевой жандармерии проблем не представ-
ляли.
Однажды ночью очевидно оставшаяся одна и по-
этому беззащитная жена помещика пожаловалась,
что работавшая у нее русская стала непослушной.
Лейтенант Г., начальник полевой жандармерии, полу-
чил приказ арестовать русскую вместе с ее двумя деть-
ми, двух и десяти лет. Г. доложил об исполнении в
штаб дивизии и возвратился с приказом расстрелять
всех троих без дальнейших разбирательств. Когда я
отказался выполнять связанный с этим приказ, мне
стали угрожать военным судом. Я все равно отказал-
ся, но и сегодня упрекаю себя за то, что не предот-
вратил этого убийства. На следующее утро, после то-
го, как в деревне увидели трупы, ее жители были воз-
мущены, так как с полным правом опасались мести
наступавших русских. В начале 50-х годов я встретил
Г. на встрече однополчан. После долгих раздумий я
ничего не предпринял.
Отправленный по причине неблагонадежности об-
ратно в полк, я застал свою «ватагу», точнее, ее ос-
татки, немного севернее в лесном лагере. С моим но-
во
вым и последним командиром батальона майором
Кульсом, 1920 года рождения, в Ангербурге я пел в
солдатском хоре.
Прижатые к обрывистому берегу Фришен Хаффа,
по приказу майора Кульса мы построили плот. На
этом плоту, который буксировал наш последний пла-
вающий автомобиль, мы переплыли через Хафф на
Нерунг. Технически совершенно неопытный, назна-
ченный Кульсом его водителем, я оказался виновным
в поломке плавающего автомобиля, потому что за-
правил его дизельным топливом.
На Нерунге Кульс принял горькое решение. Он
должен был отобрать из более сотни остававшихся в
полку человек 30 офицеров, унтер-офицеров и сол-
дат для отправки в рейх на корабле. Над этим реше-
нием он думал целую ночь. Я никогда не забуду лица
товарищей, которые на следующее утро на построе-
нии узнали, что они передаются в другие части и
должны остаться в Восточной Пруссии. Это означало
почти верный смертный приговор. Из-за сделанного
им выбора после войны он подвергался резким на-
падкам тех, которым удалось вернуться другими пу-
тями. Это понятно, но достойно сожаления, что он
был абсолютно одиноким.
Прибыв в Шлезвиг-Гольштейн, 8 мая из последне-
го оставшегося у нас приемника мы узнали о капиту-
ляции. В помещении воцарилась мертвая тишина.
Я сел за рояль и тихо сыграл «Германия, Германия
превыше всего» и думал, что это произведение боль-
ше никогда мне не придется исполнять. Но и это ока-
залось заблуждением.
На следующую ночь я был дежурным. Кульс при-
шел ко мне, и мы целый час беседовали с ним о том,
61
был ли Гитлер великим человеком или нет. Тогда мы
не пришли ни к какому результату. После этого Кульс
условно произвел меня в вахмистры и офицеры ре-
зерва, «чтобы я потом мог принимать участие во
встречах офицеров».
После увольнения из Вермахта я всевозможными
транспортными средствами и пешком пробирался
все дальше на юг к дому. После некоторых затрудне-
ний во французской зоне я добрался до Фрайбурга.
Уже в начале ноября я сидел в аудитории Фрайбург-
ского университета и начал изучение права».
Солдатские будни этих двух унтер-офицеров-тан-
кистов протекали совершенно обычно в 12-м эскад-
роне 24-го танкового полка. Если не принимать в учет
разницу в звании (ефрейтор — унтер-офицер), то
жизнь моя от них ничем не отличалась. Но в вопросе
производства в унтер-офицеры имелось все же боль-
шое различие. И, наконец, когда последний коман-
дир батальона 24-го танкового полка принимал труд-
ное решение об эвакуации 30 человек из 100 солдат
этого полка из «котла» в Восточной Пруссии, несмот-
ря на расовые законы, он выбрал Ахима Дохани.
ИНТЕРЛЮДИЯ В ВЕРХНЕЙ ИТАЛИИ
17 августа 1943 года мы по-
грузили только что полученные танки на платформы и
поехали в направлении Бреннера. В то время я уже
приобрел известность фотографа, обеспечившего всех
товарищей фотографиями их военной службы. Мой ко-
мандир эскадрона, всячески поощрявший мою страсть
к фотографированию, разрешил мне во время поездки
сидеть свободно на танке. Остальные солдаты должны
были находиться в вагонах, так как перед этим один
солдат погиб от удара током от контактной сети, а дру-
гой, ехавший по железной дороге стоя на танке, раз-
бился о вход туннеля. Благодаря такой награде «за фо-
тографирование» я при прекрасной погоде сидел в лю-
ке радиста все время следования от Магдебурга до
Пармы, обозревая окрестности. В Парме наше путеше-
ствие подошло к концу. Танки были сразу же выгруже-
ны, и тут же на улице мы получили первую взбучку. Ко-
мандир эскадрона приказал по радио: «Командиры
взводов — ко мне!» Мы знали, что ничего хорошего это
не обещает. Командир собрал взводных из-за того, что
танки «не держали должного равнения» при движении
по улице. Резким тоном, почти сквозь зубы он заявил:
«Я не хочу больше видеть, что вы едете по улице как
стадо свиней! Если это повторится, то эскадрону дос-
танется!»
63
Он подразумевал муштру в наказание или допол-
нительные тренировки. Теперь мы на наших танках
ехали точно один за другим по римской улице Виа
Эмилия через Реджио в Модену. За Моденой коман-
дир головного танка увидел на столбе наряду с други-
ми тактическими знаками табличку со скачущим всад-
ником на щите и параллелограмм — символ 24-го
танкового полка. Это был дорожный указатель для
нашего полка. Танки свернули с дороги и направи-
лись к месту нашей новой квартиры — виноградной
плантации неподалеку от Болоньи.
Однажды к нам прибежал молодой коричнево-бе-
лый пес-дворняга и почему-то непременно захотел
остаться при экипаже танка 1241. Этот маленький пе-
сик смотрел на нас такими преданными глазками и
ему так нравилось в танке и вокруг него, что коман-
дир и экипаж решили оставить его в качестве талис-
мана нашей машины. Из-за беспомощных и неуклю-
жих движений мы назвали его Тапси (нем. — «неук-
люжий»). Наш новый друг всегда был неподалеку от
нас и как-то раз съел содержимое котелка, который
разогревали на костре и оставили без присмотра.
Для прогулок из пистолетных ремешков мы сдела-
ли ошейник и поводок, на котором водили Тапси. Он
оставался с нами до первых боев в России. Мы бы и
дальше держали его как маленького песика-танкиста
танка1241, но во время боев совершенно нельзя бы-
ло гарантировать, что его не зацепит или не придавит
каким-либо предметом. Поэтому его пришлось пере-
дать в наш обоз. Когда я позже попал в Кировоград,
то видел Тапси еще раз, когда солдат выводил его на
поводке на прогулку. Своими короткими лапами он по
брюхо увязал в сугробе. Мне его стало жалко, и я по-
64
чувствовал вину за то, что мы увезли эту маленькую
собачку с ее солнечной итальянской родины, и те-
перь она должна бродить по русским сугробам. Это
было редкое чувство вины, и еще по поводу малень-
кой собачки!
Унтер-офицер с графским титулом, с которым я,
как и прежде, поддерживал дружеские отношения,
очень хорошо говорил по-итальянски и продолжал
оставаться в выгодном положении переводчика. Уже
во время поездки по железной дороге из Магдебурга
в Парму 12-й эскадрон получил выгоду от знания язы-
ка и искусства ведения переговоров, которыми обла-
дал мой друг. Между Бреннером и Триентом у одного
из вагонов перегрелась ось. Итальянское станцион-
ное начальство, все еще связанное с нами осью Бер-
лин — Рим, хотя и эта ось уже была перегрета и
вот-вот должна была лопнуть, не меняло вагон. Же-
лезнодорожники объясняли,что у них нет запасного
вагона. Поезд стоял у самой реки Эч, и мы, танкисты,
купались в ее стремительных водах. А тем временем
граф унтер-офицер продолжал переговоры. Он обсу-
ждал положение с главным фельдфебелем:
— У нас еще есть деньги в эскадронной кассе?
— Да, зачем?
— Вы можете дать мне немного для итальянских
железнодорожников?
Главный фельдфебель дал денег, а граф продол-
жил переговоры. Через некоторое время был подан
запасной вагон. Танк начали перегружать с неисправ-
ной платформы. При этом оказалось, что у водите-
ля — не лучший день. Он резко бросил фрикцион, и
танк соскочил одной гусеницей с платформы. С боль-
шим трудом, двигая танк туда-сюда, в то время как
3 На танке через ад
65
остальные солдаты подкладывали под гусеницу тол-
стые доски, танк удалось перегрузить на другую
платформу. О другом случае пользы для эскадрона я
расскажу позже.
В месте нашего расположения граф через день
покупал овощи для подразделения. Вскоре его знала
вся округа. И он мог оказать большую помощь в об-
мене денег. Проблема пребывания в Италии заклю-
чалась не в том, что надо было иметь деньги, а в том,
какого достоинства они должны были быть. Высоко
котировались пятимарковые серебряные монеты. И в
этом обмене очень хорошо мог помочь мой друг П..
А с небольшими карманными деньгами в Италии мы
могли бывать в кафе и барах.
Когда граф унтер-офицер отправлялся в поездки
по делам, то я сопровождал его, сидя в машине спра-
ва от водителя. В одной из таких поездок я стал сви-
детелем магического действия офицерской формы,
если она дополняется необходимым авторитарным
поведением. Один лейтенант с П. в качестве водите-
ля и со мной в качестве грузчика нашел товарный ва-
гон, груженный вермутом «Чинзано» и бутылками с
шампанским. Недолго думая, мы открыли вагон. Мы
уже начали разгрузку, когда подошел часовой и при-
ступил к выполнению своих обязанностей с окрика:
«Стой! Не двигаться!» Лейтенант не обратил на него
внимания, поэтому часовой направил на нас карабин
и сделал вид, что целится. Тогда лейтенант на него
закричал:
— Эй, ты что, осмеливаешься целиться в прусско-
го офицера?!
Солдат замер от почтения перед офицером и был
66
настолько напуган, что безропотно разрешил нам уе-
хать.
Из отпуска граф привез пароль: «Дядя Фридрих
тяжко болен». Зашифрованно в этом высказывании
выражалась наша надежда на то, что Гитлер будет
устранен в какой-нибудь акции, а вместе с этим за-
вершится и война. Потом Хайнко рассказывал еще
про двух своих коров, которые перелезли через за-
бор на лугу возле его маленького (второго) дома в
Верхней Баварии. Проезжавший мимо берлинец вы-
тащил пистолет и открыл по коровам стрельбу, ранил
обеих и за это получил девять лет тюрьмы.
Затем, в начале сентября 1943 года, мы стали сви-
детелями последствий капитуляции итальянского
правительства Бадольо. Казармы теперь уже не
воюющей итальянской армии, располагавшиеся от
Болоньи до Венеции, быстро захватил наш полк. Наш
эскадрон тоже занимал итальянскую казарму. Для
этого на танках мы через Апеннинские горы поехали в
военный городок под Пизой. При этом наблюдалось
быстрое изменение в поведении и отношении италь-
янцев к нам. До этого они повсюду приветствовали
нас букетами цветов и вручали нам «фасцес» — ма-
ленькие пучки прутиков с топориком, которые были
обвязаны лентой с надписью: «Победить!» А теперь,
после капитуляции, враждебными взглядами прово-
жали наши танки, а иногда плевали им вслед. Италь-
янское население, практически не затронутое вой-
ной, быстро забыло про ось «Берлин — Рим» и рас-
сматривало теперь американцев как освободителей.
Для него мы, солдаты, стали врагами, а наши танки —
символом вражеской власти, с которыми теперь ему
надо было бороться в своей собственной стране.
3‘
67
Только крестьяне в Апеннинах еще не узнали о таком
изменении. Они приветливо махали руками и выкла-
дывали на танки сигары, которые были такими черны-
ми, что мы сначала принимали их за маленькие руч-
ные гранаты. В то время итальянское население было
убеждено, что у немцев не хватает важнейших стра-
тегических материалов, прежде всего — резины. По-
этому итальянцы постоянно подходили к нашим тан-
кам, ощупывали бандажи катков и очень удивлялись,
что мы все еще ездим на резине.
Во время поездки в Виареджио граф П. и я на пус-
тынном пляже, напоминавшем, что повсюду идет вой-
на, повстречали двух хорошеньких итальянок. То, что
мой друг знал итальянский, помогло и мне пуститься
в маленький пляжный флирт. Я тогда и не подозре-
вал, что через две недели пойду в мою первую атаку в
России.
Уже во время нашего пребывания в Италии мы хо-
рошо научились обращаться с нашими танками. Чув-
ство принадлежности укрепилось, и разрозненные
члены экипажей сплотились в единые прочно «сколо-
ченные» взводы. За это время солдаты 12-го эскад-
рона хорошо познакомились друг с другом. 12-й был
«наш» эскадрон, и чем дольше шла война и чем боль-
ше было боевых тягот, мы испытывали гордость за
то, что служим в превосходно управляемой и дейст-
вующей танковой части.
24-й танковый полк или 24-я танковая дивизия бы-
ли широко известны. Дивизия отличалась кавалерий-
скими традициями, ее солдаты были хорошо подго-
товлены для выполнения различных задач, ими ко-
мандовали прекрасные офицеры и первоклассные
унтер-офицеры. Дивизию ценило высшее немецкое
68
На пустом пляже в Виареджио:
последний флирт перед боями в России.
командование, а противник опасался и уважал как
особое соединение. Генерал-фельдмаршал фон Зен-
гер унд Эттерлин описывал ее как соединение особо-
го рода. Эта дивизия в огне войны превратилась в
единый организм, а во время боя становилась для
своих солдат некоторым образом родиной. Никто не
хотел перевода в другие части, хотя именно «два-
дцать четвертую», словно пожарную команду, то и дело
направляли в самые горячие участки фронта. В этом
нет никакого противоречия с «нишами», отпусками с
фронта, часами досуга, разрядки, которые мы стре-
мились получить и которыми пользовались, как толь-
ко представлялся случай. У солдат на войне много-
слойное восприятие и мышление, которые, впрочем,
понятны только тем, кто был на войне.
69
В связи с жертвенной гибелью солдат 24-й танко-
вой дивизии в Сталинграде целесообразно привести
историческую справку.
24-я танковая дивизия входила в 6-ю армию, по-
гибшую в руинах Сталинграда. Таким образом, боль-
шая часть этой дивизии входит в число 147 000 уби-
тых и 91 000 почти замерзших и умирающих с голоду
солдат, попавших в советский плен, из которых в по-
следующие годы вернулись в Германию только 5 000.
Наряду с Гитлером ответственность не только за ка-
тастрофический исход этой битвы, но и войны в це-
лом несут некоторые командующие Вермахтом, за-
нимавшие ключевые посты. Если о Кейтеле, тогдаш-
нем начальнике Главного командования Вермахта,
мы тогда мало что слышали, поскольку его влияние
на военное командование во время войны станови-
лось все меньше, то после смертного приговора, вы-
несенного в Нюрнберге Йодлю, начальнику штаба
оперативного руководства Вермахта, много говори-
лось о его конфликтах с Гитлером. Многие бывшие
офицеры, знавшие Йодля, реагировали на смертный
приговор с растерянностью и возмущением.
Без вопросов, нужно отдать должное его жене
(фрау Л. Йодль) за то, что она использовала все силы
для защиты своего мужа. Но, с другой стороны, оста-
ется непонятно, почему Йодль, по его собственным
словам, принимавший участие более чем в 5000 со-
вещаний в Ставке фюрера, проверивший более 2000
сводок Вермахта, заявивший Гитлеру еще в 1941 го-
ду, что «победу больше одержать невозможно», счи-
тавший уже в 1941—1942 годах, что война для Герма-
нии проиграна, продолжал оставаться советником
«фюрера», рассматривавшего его как дееспособного
70
политика. При этом кажется невероятным, что Гитлер
иногда не здоровался с ним и что за Восточный
фронт отвечал генеральный штаб Гальдера, а затем
Цайтцлера, а штаб оперативного руководства Вер-
махта «только» за другие театры военных действий.
Фактически Йодль после Сталинграда, несмотря на
безвозвратно проигранную войну, еще два с полови-
ной года служил Гитлеру из чувства долга. (Как пишет
об этом Б. Шойриг.)
Но что это за исполнение долга, за время которого
были принесены в жертву сотни тысяч немецких сол-
дат? (Жертвы солдат противника были для него, ес-
тественно, пустым звуком.) Только одни многочис-
ленные ошибки Гитлера, как Верховного главноко-
мандующего, которые он допускал в течение долгого
времени, должны были открыть глаза прозорливому
офицеру генерального штаба. Для этого полководца
война оставалась хорошим и необходимым делом,
пока касалась других. Что думали о каком-то гене-
рал-полковнике Йодле солдаты, которых бесполезно
бросали в бой, чтобы сжечь, как уголь в топке? Мно-
гие офицеры из окружения Гитлера были хоть однаж-
ды сняты им с должности. Почему среди них не было
Йодля и почему он не ушел от этого абсолютного дик-
татора? Так он по собственной вине пришел в траги-
ческое противоречие с простым солдатом, поскольку
солдат совсем не хотел идти на фронт, чтобы быть
там убитым на проигранной войне. За бессмыслен-
ное стремление многих моих товарищей, о которых я
еще расскажу, ответственность, а с большой вероят-
ностью и вину несет и генерал Йодль. Известный ис-
торик Г. Риттер называет высокоодаренного Йодля
фанатичным последователем Гитлера. У этого умно-
71
го и предприимчивого солдата отсутствовал малей-
ший политический инстинкт, и прежде всего твер-
дость. Гитлер обходился с ним плохо, в отличие от
почти всех остальных генералов, так и не наградил
его Рыцарским крестом, а он оставался словно под
влиянием наркотика абсолютно предан Гитлеру.
Как солдат, Йодль, так же как и Кейтель, придер-
живавшийся с ним, как известно из послевоенной ли-
тературы, одного мнения, закончил жизнь печаль-
но — приговором «смерть через повешение». Если
дезертировавшего танкиста Д. расстреляли, то этих
двоих объявили главными военными преступниками,
и они должны были встретить бесславную смерть на
виселице.
В октябре 1991 года я после лекции по стоматоло-
гии спросил у 60 студентов: «Кто был Йодль?» Никто
не ответил. «Что произошло с генералом Йодлем в
Нюрнберге?» — снова никто не ответил. Здесь было
что-то упущено в воспитании, и не в единичном слу-
чае не даны важные знания в школе.
В нашем эскадроне было четыре взвода. В соот-
ветствии с их номерами нумеровались танки. При
этом четырехзначный номер складывался из номера
эскадрона и номера взвода. Например, танк коман-
дира 1-го взвода имел номер 1211, то есть 12-й эс-
кадрон, 1-й танк 1-го взвода. У моего танка был но-
мер 1241, то есть 12-й эскадрон, 1 -й танк 4-го взвода,
то есть танк командира взвода. У командира эскадро-
на был танк № 1251, а у танка его сопровождения —
№ 1252. Командиром эскадрона, как правило, был
ротмистр или обер-лейтенант, а взводом командовал
лейтенант или обер-вахмистр. Первое время моим
командиром был молодой лейтенант. Позднее, когда
72
в результате боевых действий мы понесли большие
потери и стало не хватать офицеров и вахмистров,
часто командирами танков становились старшие ун-
тер-офицеры. Радист в танке командира взвода, так
же как и в танке командира эскадрона, отвечал за
связь с командованием — с танком командира эскад-
рона (командира батальона соответственно) и с че-
тырьмя другими танками взвода (танками команди-
ров взводов). Для этого наряду с передатчиком над
трансмиссией были установлены два приемника.
С помощью разных приемников радист командирско-
го танка часто был вынужден одновременно прини-
мать распоряжения старшего командира и сообще-
ния от четырех подчиненных танков. Поэтому в бою
при том, что ежедневно менялись позывные, как, на-
пример, подсолнечник — астра, от радиста требова-
лась большая сосредоточенность.
Радистам подчиненных танков было легче, потому
что они должны были обеспечивать связь только сво-
его командира танка с командиром взвода. Из-за по-
терь и отпусков экипажи постоянно перетасовыва-
лись, поэтому в разных боях мне пришлось посидеть
во всех танках — от командира эскадрона до послед-
него взводного танка (№ 1245). Своей службой ради-
ста я был доволен и совершенно ничего не делал для
того, чтобы стать офицером, скорее, наоборот, при-
лагал все усилия, чтобы остаться солдатом. С этой
целью я проявлял или слишком много, или слишком
мало солдатских знаний и активности. Кроме моей
природы, которой было чуждо все военное, и взгля-
да, что я слишком молод и не гожусь в офицеры, по-
тому что у меня отсутствует всякая военная жилка,
такие мои наклонности определялись еще и тем, что
73
офицер на своем танке никогда не может остаться
позади или ехать на марше последним. Он всегда
должен быть с подразделением, ведущим бой. И если
его танк выходил из строя, то он должен был переса-
живаться в исправный танк, а его место в поврежден-
ном танке занимал чаще всего унтер-офицер из того
танка, в который он пересел. Два раза я был свидете-
лем того, как мой танк во время атаки выходил из
строя из-за поломки мотора. Командир взвода, лей-
тенант, занимал место командира в другом исправ-
ном танке. Оба раза после такой смены танка их под-
бивали и оба офицера погибли. После таких случаев я
совершенно не стремился попасть в офицерскую
школу. Я предпочитал оставаться обер-ефрейтором,
чтобы иметь возможность не скакать с танка на танк,
а подольше иметь шанс на выживание, чтобы закон-
чить войну. И действительно, потери среди офицеров
нашей танковой части были очень велики. Из разго-
воров во время пребывания во Франции и Италии я
знал, что мой друг граф П. думал так же. У него было
большое желание возвратиться к своей семье, в свои
поместья в Силезии, чтобы наладить в них образцо-
вое хозяйство. Оставшийся там управляющий хозяй-
ствовал из рук вон плохо. Однако его благородное
происхождение, его друзья и связи, в конце концов,
не оставили ему возможности отказаться от офицер-
ской карьеры. Позднее, в Загане, я встретил его, под-
тянутого офицера.
В начале октября 1943 года личное письмо нашего
командира дивизии к Гитлеру, о котором солдаты
рассказывали, что там было написано: «мои солдаты
хотят в Россию», увенчалось фатальным успехом. Ко-
мандир, как прусский офицер, искал борьбы до кон-
74
ца. У таких офицеров было стремление успешно вое-
вать вместе со своей дивизией и ее солдатами. Что
думали или хотели рядовые — никого не интересова-
ло, да и не могло интересовать во время войны. Если
не считать время службы в транспортной роте
(1942—1943 гг.), ни один офицер меня не спрашивал,
хотим ли мы действительно в Россию. И я уверен, что
большинство солдат туда не хотело. Впрочем, позд-
нее от одного радиста в штабе я слышал, что 24-ю
танковую дивизию должны были придать дивизии СС.
И якобы после этого командир дивизии генерал фон
Эдельсхайм первым же самолетом отправился к Гит-
леру, чтобы лично ходатайствовать перед ним: «Луч-
ше в Россию в качестве 24-й танковой дивизии, чем
в Италии при соединении СС».
После этого мы окончательно отправились в Рос-
сию. Перед погрузкой в эшелоны мы еще пару дней
провели на итальянском курорте Монтекатини в ожи-
дании вагонов под танки. Если раньше главными гос-
тями здесь была элегантная публика и деятели ис-
кусств, то теперь по фешенебельным курортам и пар-
кам бродили мы, танкисты 12-го эскадрона. Я по-
стригся у итальянского парикмахера. Когда молодая
маникюрша в качестве особого шика стригла мне
ногти, в парикмахерскую зашел наш главный фельд-
фебель. По этому поводу на вечерней поверке он пре-
зрительно объявил, что «товарищ по народу» Бётгер
сегодня делал себе маникюр. Он не сказал, как поло-
жено по уставу, «обер-ефрейтор», а «товарищ по на-
роду», таким образом, он меня показательно понизил
в чине.
75
ПОГРУЗКА В РОССИЮ
К тому времени я уже точно
знал, как проходил многодневный танковый транс-
порт. После отправления из Монтекатини 17 октября
1943 года, когда была хорошая погода, я сидел снова,
как фотограф, в люке радиста своего танка. Когда
становилось холоднее, я перебирался к товарищам
в теплушку или в итальянский легковой автомобиль.
В каждой теплушке стояла маленькая печь, дрова для
которой приходилось заготавливать самим. Если печку
топили правильно, то жара рядом с ней была непере-
носимой, но на некотором расстоянии, особенно когда
русский мороз проникал сквозь щели, несмотря на
печь, было жутко холодно. Транспорт шел через Вил-
лах, вдоль Вёртерзее до Вены, где 19 октября 1943 го-
да поезд сделал короткую остановку. Потом поездка
продолжалась дальше по Польше через Перемышль,
Львов, Жмеринку в Россию. В России во время оста-
новки на полустанке мы были свидетелями того, как го-
лодные дети залезали в вагоны и просили по-немецки:
«Пожалуйста, господин, хлеба!»
Потом случилось «первое свинство» нашего ун-
тер-офицера, как это расценил я и мои товарищи. Ук-
раинские женщины подошли к поезду и хотели поме-
нять яйца на мыло для бритья. Унтер-офицер сначала
долго и безрезультатно с ними торговался. И только
76
тогда, когда раздался
свисток паровоза и по-
езд снова тронулся, до-
говорились об обмене..
Женщина протянула ему
яйца, а он отдал ей ку-
сочек мыла. Но перед
этим он, словно мерз-
кий фокусник, разрезал
мыло, из-за которого
шел торг, пополам и по-
ловинку отдал как целый
кусок. До сих пор мы не
Меновая торговля.
Украинские крестьянки
меняют яйца на мыло.
раз имели возможность
убедиться в его подлом
характере. Дальнейшие
события покажут, что это
был просто скот в чело-
веческом обличье, носивший форму унтер-офицера.
В Кировограде наше путешествие по железной до-
роге закончилось. Мы выгрузили наши танки с поез-
да. Вместе с нами прибыли остальные части дивизии.
Из-за множества солдат, сосредоточенных здесь, на
вокзале и в городе, было установлено тщательно
спланированное движение. Многие надеялись, что
еще удастся остановить непрестанно продвигающе-
гося на запад противника. Сначала мы прибыли в
район сосредоточения. Там перед боями мы получи-
ли письма и посылки, шедшие нам уже на номер по-
левой почты в Россию. Почта (особенно полевая поч-
та) Вермахта, в подтверждение немецкого организа-
торского таланта, даже в районах боевых действий
работала на удивление очень хорошо.
77
БОЕВЫЕ ДЕЙСТВИЯ В ЮЖНОЙ УКРАИНЕ.
ОБОРОНИТЕЛЬНЫЕ СРАЖЕНИЯ ЗА ДНЕПР
«Отсюда, с этого момента, бе-
рет начало новая эпоха мировой ис-
тории, и вы сможете сказать, что
были при этом».
И. В. Гете
Эту цитату из слов И.В. фон
Гёте, сказанных им во время канонады под Вальми
юному герцогу Карлу-Августу Веймарскому, вспомина-
ли многие солдаты, прямо или косвенно вскормленные
пропагандой, когда нас повели в стремительное насту-
пление. Уверенные в победе, мы думали о предстоя-
щих боях в России и еще были твердо убеждены, что
наши танки поедут только вперед.
И вот время пришло. 26 октября 1943 года мы по-
шли в первый бой. Сначала 12-й эскадрон со своими
танками в хорошем темпе наступал в направлении
Знаменки и Новой Праги. За три дня он подбил 45 со-
ветских танков без единой потери со своей стороны и
захватил много пленных. Но потом в эскадроне от-
крылся счет первым потерям и убитым. Снарядом,
отрекошетировавшим от земли в днище танка, был
убит механик-водитель командирского танка. Во вре-
мя первых боев под Новой Прагой мы атаковали днем
и ночью. Сначала в этих первых атаках все шло в об-
разцовом боевом порядке.
78
Полный газ, и вперед!
Атака под Новой Прагой 29 октября 1943 г.
Тогда же мы впервые ночевали в русских кресть-
янских домах. При этом с русским населением прихо-
дилось контактировать редко. Оно, по-видимому, из
страха перед немецкими солдатами, переселялось в
мелкие подсобные помещения. Так как атаки чаще
всего начинались ранним утром в восточном направ-
лении, то вид из танка или из прицела открывался на
бесконечный простор русской земли и на восходя-
щее солнце. Во время наступления мы подъехали к
полю подсолнухов. Насколько хватал глаз, стеной во-
круг стояли высокие, зрелые подсолнухи. Своими
цветами, похожими на тарелки, обрамленные желты-
ми лепестками, они покрывали бесконечное желтое
поле под безоблачным небом. Мы на некоторое вре-
мя остановились, пораженные такой красотой, но по-
том приказ «Танки, вперед!» напомнил нам, что мы из
танка должны не любоваться красотами природы,
79
Захват станции Шаровка поблизости от Новой Праги.
Два танка на фоне водокачки.
словно в прекрасный отпускной день, а выполнять за-
дачу по поиску противника. Теперь лязг вращающих-
ся гусениц почти перекрывался треском подсолну-
хов, подминаемых катками и днищем танка. Это было
короткое мгновение, когда можно было увидеть кра-
соту подсолнечного поля и раствориться в ней. А те-
перь, когда мой танк мчался по полю, снова пришел в
голову девиз 24-й танковой дивизии: «Вперед ду-
мать, вперед смотреть, вперед атаковать!»
После каждого боя, как правило, вечером, надо
было отправляться на пункт снабжения. Не только для
того, чтобы получить в котелки еду из полевой кухни и
налить кофе во флягу, но и чтобы заправить танк. Для
этого машина, груженная большим количеством
20-литровых канистр, въезжала в центр круга, обра-
зованного съехавшимися танками. В зависимости от
положения танка относительно заправщика нужно
80
было носить довольно тяжелые канистры с бензином
на некоторое расстояние к своему танку и заливать
горючее в бак. То же самое нужно было делать с бое-
припасами. При этом 75-мм снаряды были довольно
тяжелыми. Чем больше стреляли, тем больше прихо-
дилось таскать. Боеприпасы к пулемету приходилось
не только пополнять, но и с помощью специальной
машинки набивать пулеметные ленты. К тому же при-
ходилось чистить ствол пушки и пулемет. На прицеле
пулемета было резиновое утолщение. Прицел кре-
пился к стволу пулемета. Чтобы посмотреть в него,
нужно было удерживать пулемет рукой и головой упи-
раться в крестовину. Если танк шел по неровной ме-
стности, то время от времени стрелок получал непри-
ятные удары по голове. По этой причине стрелок-ра-
дист практически никогда не смотрел в прицел
пулемета на местность. Он обычно занимался радио-
переговорами и не знал, где танк находится. Приказы
командира по стрельбе относились чаще всего к на-
водчику, стрелявшему из пушки и из спаренного с
ней пулемета. Поскольку огонь открывали по прика-
зу, то мой пулемет стрелка-радиста практически не
стрелял. К тому же постоянно отвлекали переговоры
по рации. А если радист не стрелял, то и не убивал. С
точки зрения солдата это значило и то, что вечером
не надо было дополнительно чистить пулемет и сна-
ряжать новые ленты. И это была дополнительная при-
чина, почему я хотел оставаться радистом.
Как правило, во время атаки люки закрывали. То-
гда механик-водитель и командир наблюдали за ме-
стностью через смотровые щели. У стрелка-радиста
тоже была смотровая щель, но она была закрыта до-
полнительным навесным броневым листом. И если
81
Пикирующий бомбардировщик поддерживает атаку
нашего эскадрона с воздуха.
ему хотелось что-нибудь увидеть, ему приходилось
смотреть через прицел, дававший очень ограничен-
ное поле зрения.
К ограниченному полю зрения танкистов приучали
с помощью многочисленных упражнений на учениях.
Но на учениях всегда можно было высунуть голову,
чтобы оглядеться. Но сейчас, в бою, выглядывали
редко. В бою мы сидели в танке зажатыми и заперты-
ми. В разговорах о недостатках и преимуществах
танкиста в бою солдаты других родов войск всегда
говорят, что лучше действовать как пехотинец, чем
сидеть в танке. Танк был хорошей целью для противо-
танковых пушек, артиллерии и авиации. Это действи-
тельно было так, но тем не менее я в танке чувствовал
себя защищенным от пуль винтовок и пулеметов, ос-
колков снарядов. И на самом деле, не каждый артил-
лерийский снаряд попадает даже в большую цель.
82
Разрушение и смерть. Немецкий танкист со смешанным чувством
осматривает оторванную башню подбитого Т-34.
На плече у танкиста белый пистолетный шнур.
Кроме того, на ночь мы всегда уезжали в тыл, в более
или менее спокойную зону, и зимой могли спать в
русском доме с теплой печкой, пусть даже и просто
на расстеленном на полу одеяле. Постоянное давя-
щее чувство не означало, что ты сидишь в «брониро-
ванной мишени», просто это было чувство, имевшее-
ся на войне у каждого солдата, что в любой момент
может ударить смертельный выстрел, а с ним придет
и последний час.
В гуще боя мы теперь видели войну со всеми ее
ужасами, кошмарными происшествиями, которые
глубоко запали в память. У меня и сегодня перед гла-
зами русский солдат, погибший перед нашим танком.
Это произошло утром во время долгого боя, после
того, как один или два огнеметных танка, у которых
вместо пушек в башнях были установлены огнеметы, на
83
легком склоне вели огонь
Радист в тиковой куртке
чистит пулемет МГ-34.
Для этого он вынул его из
шаровой бленды. На башне
видна турель для стрельбы
по самолетам. Ее никогда не
использовали, так же как
и боковой люк.
по русской пехоте. Снача-
ла танк выбросил метров
на восемьдесят в сторону
русских черную «холодную»
струю зажигательной сме-
си, не зажигая ее. И сразу
после нее — ужасную ог-
ненную струю. Такое при-
менение усиливало дейст-
вие, и теперь на дальности
выстрела горела земля.
Русские побежали с высо-
ты и внезапно оказались
перед нашими танками,
стоявшими полукругом.
Если кто думал, что рус-
ские прибежали сдаваться,
тут же понял, как он ошиб-
ся. Некоторые из них сза-
ди набросились на наши
танки, чтобы установить
подрывные заряды или за-
бросать люки гранатами. Получив приказ по радио,
мы открыли из пулеметов огонь по русским солдатам
и по нашим танкам, чтобы отбить вражеских солдат,
спасти наши танки и наших товарищей.
В этот момент подошла немецкая мотопехота. Ка-
кой-то вахмистр с автоматом подскочил к русскому
солдату, которому вскоре было суждено умереть на
моих глазах. При виде нашего танка он не захотел
сдаваться, а начал драться врукопашную с вахмист-
ром. Гренадеру с большим трудом удалось стряхнуть
84
с себя своего русского противника, который сразу
бросился под наш танк. Лежа на животе перед нашим
танком, он смотрел вверх и при этом слегка припод-
нял руки. Если бы он не бросился под наш танк — и
это было решающим, а стоял с поднятыми руками, то
остался бы живым и отправился в плен. Но тут коман-
дир приказал наводчику дать очередь из пулемета.
Наводчик сразу же выстрелил, но на небольшом рас-
стоянии из-за нарушения параллельности между ли-
нией прицела и каналом ствола пулемета очередь
прошла сбоку от русского. Еще несколько очередей
ударили в то же место. А в это время русский солдат
продолжал лежать на животе с приподнятыми рука-
ми, пристально глядя на башню нашего танка широко
открытыми глазами. Ступни его ног упирались носа-
ми сапог в землю. Стрельба продолжалась до тех
пор, пока они не свалились на бок, и мы поэтому по-
няли, что солдат мертв. Через свой прицел я наблю-
дал невыносимо долгую сцену смерти. Когда коман-
дир приказал открыть огонь и мне, то русский солдат,
к моему облегчению, был уже мертв. И мне еще раз
удалось уклониться от убийства.
Вечером того дня боев наши танки по склону ехали
к деревне. Не встречая сопротивления, мы двигались
довольно быстро. Затем мы получили приказ с ходу
дать по деревне очередь из пулемета, хотя противни-
ка мы не видели. По трассирующим пулям, выпущен-
ным из наших пулеметов, можно было легко просле-
дить полет очередей в направлении деревни. Трассы
летящих над землей очередей, которые я выпускал из
пулемета, сообщали какое-то чувство опьянения от
скорости и полета, которое мгновенно сменилось
чувством безграничного страха. Мы въехали в дерев-
85
ню и были уверены, что быстро ее минуем. Тут мы по-
лучили приказ остановиться. Едва наши танки стали,
как по нам артиллерия открыла ураганный огонь. Во-
круг рвались снаряды, в броню танков непрерывно
била выброшенная земля, куски домов и осколки сна-
рядов. Но мы стояли. Приказа ехать дальше не было,
и мы не могли выбраться из этого «дерьма».
Меня охватил страх, смертельный страх, так как
непрекращающийся артиллерийский огонь заставлял
думать о близком конце. Как же мне было обрести
храбрость? Я сложил руки и начал молиться: «Госпо-
ди, помоги, помоги выбраться нам отсюда. Прекрати
огонь, или пусть нам прикажут двигаться дальше! Я же
еще так молод, я же еще даже не начал жить».
После невыносимо долгого времени я наконец ус-
лышал в наушниках голос командира эскадрона:
«Танки, вперед!» После этого мы под непрекращаю-
щимся огнем наконец выехали из деревни. Позднее я
часто был свидетелем таких сцен артиллерийского
обстрела и огня из противотанковых пушек, при кото-
рых неоднократно снаряды попадали и в мой танк. Но
тогда уже я переживал такие моменты гораздо спо-
койнее. К таким ситуациям медленно привыкают и
живут с опасностью и даже со страхом смерти как с
постоянным спутником, который становится «лейт-
мотивом» войны. Хотя настоящие боевые действия
длились недолго, в последующие дни уже не было
видно серьезных, бледных обветренных лиц молодых
солдат, все они, почти еще детские, без перехода че-
рез молодость, состарились до лиц взрослых мужчин.
Бои продолжались обычно с 3.30 утра до темноты.
Время указано берлинское, часы на русское время не
переводились. Через шесть дней боев я уже носил
86
знак танкиста в серебре. Экипажи танков получали
такие значки за три дня боев. Их носили на левой сто-
роне груди, и я носил этот знак с гордостью. Теперь
различие между солдатом-фронтовиком и «зеленым
кузнечиком» хоть немного сократилось. Но втайне
еще думалось, что не хватает еще Железного креста!
Это была дилемма между разумом, диктовавшим по
возможности не вмешиваться в сцены боя, чтобы вы-
жить, и орденом, отличавшим солдата, делавшим его
равным старым, проверенным в боях товарищам, вы-
делявшим его во время поездок в отпуск домой как
фронтовика. Орден давал привилегию перед населе-
нием, униформированными партийными функционе-
рами, тыловыми «золотыми фазанами», как немцу,
безупречно воевавшему на войне.
Как-то вечером танк застрял в болоте. Вскоре к
нему подошел другой, чтобы помочь вытащить. Те-
перь уже помощь потребовалась обоим. Несколько
танков, в том числе и мой, с помощью буксирных тро-
сов, руководствуясь командами по радио, пытались
вытащить танки. Это не удавалось, попытка шла за
попыткой. Двигатель нашего танка от перегрузки ис-
пустил дух. Теперь пришлось вытаскивать и нас. И хо-
тя в спешке буксировки с нашего танка сорвали бук-
сировочную серьгу, все же удалось его дотянуть до
дома в деревне неподалеку. Дальше не поехали, по-
скольку тягачу надо было вытаскивать остальные танки.
На следующий день эскадрон в спешном порядке
направился дальше в Кривой Рог, за боевыми частя-
ми отправился тягач и наше ремонтно-восстанови-
тельное подразделение. Технической помощи для
нашего сломанного танка больше не было. Поэтому
надо было отбуксировать его почти на 80 километров
87
в Кировоград. Экипаж 1241-го, в котором, естествен-
но, лейтенанта в качестве командира заменил ун-
тер-офицер, занял квартиру в маленьком деревен-
ском домике, построенном из белой глины и покры-
том темной соломой — типичной украинской хате.
В ней были простые кровати, на которых могла спать
часть экипажа, в то время как другие отдыхали на ле-
жанке или на полу, на расстеленных одеялах. Из-за
поломки мотора в боях участвовать мы не могли и
ждали тягач. Сначала мы отоспались за прошедшие
бессонные ночи и дни, а следующий день провели за
тем (пока тягач еще не пришел), что упражнялись в
стрельбе из пистолета по голубям, сидевшим на кры-
ше. Первый выстрел был мимо. Голуби вернулись.
Мы продолжали стрелять, но всю первую половину
дня — все с тем же результатом. Не попали ни в одно-
го голубя! Счастливые птицы! Вторую половину дня
мы слонялись по украинской деревушке.
ПОСЕЩЕНИЕ ОДНОЙ ИЗ ЧАСТЕЙ СС
Во время прогулки по дере-
вушке мы встретились с солдатами стоявшей непода-
леку части войск СС, которые сразу же пригласили нас
к себе на обед. В то время как для нас, солдат, голод
был постоянным состоянием, а 12-му эскадрону в ходе
наступления приходилось довольствоваться только
сырыми овощами, то в той части в первый день мы по-
лучили тушеной говядины с картошкой, на следующий
день каждый получил по половине жареной утки, потом
нам дали по большому куску свинины, на вечер — по
длинному куску копченой колбасы, ливерную или лион-
скую колбасу, сыр, масло и мед. Наряду с пайком были
еще сухие хлебцы, сигареты, леденцы и коньяк. Теперь
я сам убедился в прекрасном снабжении войск СС и
почувствовал их преимущества и привилегии по отно-
шению к Вермахту. Я смог также убедиться в различии,
состоявшем не только в снабжении, но и в оснащении
и вооружении.
На этапе без боев, с долгим сном, а теперь еще и с
таким чревоугодием! Мы могли быть довольны. Но
вскоре мы на мгновение, и тем это было сильнее,
стали свидетелями еще одной стороны этой ужасной
войны. После того как экипаж 1241-го на четвертое
утро снова выспался, мы брели по деревушке в рас-
положение части СС. И вдруг на ветке дерева мы уви-
89
дели повешенного за ногу головой вниз человека. Он
был уже мертв. На его куртке была нашита еврейская
звезда. Любопытство сменилось беспомощностью.
От вида мертвеца меня охватил страх. Я еще никогда
в жизни не видел повешенного человека. Мысли мои
спутались, и я был даже не в состоянии фотографи-
ровать. Пока мы, словно парализованные, стояли пе-
ред повешенным, к нам подошел эсэсовец. От него
мы узнали то, о чем уже догадывались, — это его
часть повесила еврея. Эсэсовец сказал, что так ему
отомстили за его партизанскую деятельность. На об-
ратном пути к нашей «квартире» никто из нас не вы-
молвил ни слова. Мы были не только парализованы,
но и боялись сказать открыто то, что мы чувствовали.
Еще таких молодых и относительно неопытных, война
начала нас по-своему отесывать. При этом я надеял-
ся, что никогда не попаду в такое положение, не по-
паду в плен к русским, чтобы там у них быть повешен-
ным таким же образом.
НА ЭТАПЕ В КИРОВОГРАДЕ
После буксировки в Кирово-
град, о которой будет сообщено особо, наш экипаж
1241-го в начале ноября 1943 г. разместился на квар-
тире в красивом маленьком домике этого города.
В квартире был паркетный пол, на котором мы для сна
расстелили свои одеяла. Снова пришлось спать на по-
лу, но здесь, по крайней мере, не было фронта, а лишь
тыловой город, который мог предложить для солдата
кое-что. Хозяйкой квартиры была очень дружелюбная
русская, немного говорившая по-немецки.
Когда забрали ее мужа — говорили, что он специа-
лист по вооружению, — она, естественно, была очень
печальна. Но что для нас было совсем непонятно —
она заливалась горькими слезами, когда нам через
шесть недель пришлось покидать город.
В Кировограде был солдатский санаторий с биб-
лиотекой и другими возможностями для развлече-
ния, среди которых был настольный теннис. Мы вско-
ре подружились с сестрами милосердия, поскольку
довольно долго были завсегдатаями солдатского са-
натория. Когда 8 декабря 1943 года эти сестры поки-
нули санаторий и отправили багаж на станцию, каж-
дый понял, что это значит: Кировоград скоро сдадут.
Наряду с посещением солдатского санатория мы
91
часто бывали в кино. Хотя в городе было три киноза-
ла, они не могли сдержать натиск охочих до развле-
чений солдат, находившихся в тыловом городке. На-
до было занимать очередь у входа заранее, иногда
наплыв солдатской массы приобретал пугающие
формы. Чтобы утихомирить эту толпу, рвавшуюся в
дверь кинотеатра, следившему за порядком полево-
му жандарму часто приходилось стрелять в воздух из
пистолета. Кировоград был не только крупным приф-
ронтовым перевалочным пунктом — он был просто
переполнен тысячами солдат.
1 декабря 1943 года в киножурнале «Вохеншау»
я увидел танки моего эскадрона. От сознания того,
что товарищи воюют, а экипаж 1241-го безмятежно
развлекается в тылу, у меня возникло неприятное
чувство.
В отличие от кино, в магазинах фронтовой книго-
торговли наплыва солдат не наблюдалось. В продаже
была научная и научно-популярная литература, учеб-
ники (например, для подготовки к экзаменам на атте-
стат зрелости). Но покупателей в этих киосках обычно не
было. У солдат не было стремления к образованию.
В тыловом прифронтовом городе у них чаще всего
были другие желания. Так, например, здесь лучший
солдат в мире мог по случаю посетить полевой бор-
дель, и даже с защитными средствами. После поло-
вого акта дежурный санитар смазывал ему член рас-
твором нитрата серебра и выдавал «удостоверение о
санации».
Если отъехать от города на пару километров в сто-
рону фронта, то на танке можно было целый день
объезжать местность, не встречая ни одного немец-
кого солдата. Это несоответствие между положением
92
боевых войск и массы солдат в прифронтовом пере-
валочном Кировограде невозможно было не заме-
тить, и оно очень усиливало сомнения в немецкой по-
беде. Генерал Шёрнер знал об этом недостатке и
своими методами попытался жестко выслать солдат
из прифронтового города на фронт, чтобы усилить
боевые части. То, что его методы были несоразмерно
жестоки и в конечном итоге не привели ни к чему,
кроме чрезмерного увеличения числа раненых, про-
павших без вести и убитых, многим известно. Утвер-
жденные им судебные приговоры можно сравнить
с приговорами судей «Народной судебной палаты», и
они характеризуют его как особо жестокого генерала.
В Кировограде находился и полковник Рудель со
своей эскадрой пикирующих бомбардировщиков,
при которой существовал танцевальный оркестр,
развлекавший солдат шлягерами и шоу. У меня лично
с Руделем связаны очень плохие воспоминания. На-
ходившаяся также в Кировограде солдатская радио-
станция «Густав» давала как-то раз праздничный ве-
чер, на котором хотел побывать и я. Я стоял перед
входной дверью, не имея приглашения. Хотя был ан-
шлаг, но при желании в широких проходах можно бы-
ло еще отыскать пару стоячих мест для нескольких
солдат. Во время спора с полевым жандармом, иг-
равшим роль билетера, прямо ко мне подошел Ру-
дель, для которого, естественно, было занято место в
первом ряду, и заорал на меня: «Если вы сейчас же не
успокоитесь, я прикажу вас запереть!» Обругать или
даже запереть за желание получить место на пред-
ставлении варьете? Я воспринял эту выходку «перво-
го летчика» Гитлера слишком надменной. У занятого
лишь самим собой и демонстрирующего власть, на-
93
слаждавшегося ею, не было ни малейшего сочувст-
вия к стремлениям простого фронтовика.
Позднее я все же снова пришел в солдатское варь-
ете. Солдатская радиостанция «Густав» покинула Ки-
ровоград практически в то же время, что и медсестры
из солдатского санатория. Это был еще один знак то-
го, что русские приближаются. Полевая почта тоже
закрыла свои двери 9 декабря 1943 года. А два дня
спустя наши поврежденные танки были погружены на
платформы. После этого эшелон был готов к отправ-
ке на родину. Но сначала надо рассказать о «военной
карьере» того унтер-офицера, который во многих си-
туациях вел себя по-свински подло.
свинья
В УНТЕР-ОФИЦЕРСКОЙ ФОРМЕ
«Сначала — жратва, и даже по-
сле нее сразу не наступает очередь
размышлений о морали».
Б. Брехт
Когда в украинской дере-
вушке со своим неисправным танком мы ждали тягача,
вместо командира взвода в наш экипаж 1241-го коман-
диром был назначен тот самый унтер-офицер, проде-
лавший трюк с мылом, который в дальнейшем будет
именоваться «Свиньей». Теперь начинается следую-
щая глава. В нашей украинской хате, где мы квартиро-
вали, хозяйкой оставалась одна молодая женщина. Все
мужчины, бывшие в доме, или бежали, или были угна-
ны в Германию. У этой женщины был поросенок — это
была ее частная собственность, как колхозницы. Наря-
ду с хатой, платьями и некоторыми кухонными принад-
лежностями это было единственное, чем она распола-
гала. Другой собственности мы у нее не видели. Когда
прибыл тягач, взял на буксир наш танк и мы приготови-
лись к маршу, унтер-офицер дал приказ забрать с со-
бой поросенка. Этот приказ поразил меня как удар. За
последние дни у эсэсовцев мы замечательно и более
чем достаточно поели.
— Зачем еще этот мелкий поросенок? — Я бук-
вально умолял унтер-офицера оставить хотя бы поро-
95
сенка. — Ты не можешь так поступить, отобрать у жен-
щины последнее, что у нее есть.
Речи о неповиновении приказу не было, поскольку
унтер-офицер, как «более старший», приказал:
— Свинья поедет с нами! — И сам потащил поро-
сенка к тягачу.
В Кировограде поросенка забили, и весь экипаж
его с удовольствием съел. Меня можно упрекнуть в
непоследовательности, поскольку я тоже участвовал
в том обеде. Но это было своеобразным «шагом в но-
гу». Поросенка все равно «реквизировали», забили и
зажарили. И если его ели все, то почему я должен
был отказаться? Вот так всё просто было на войне.
Но это меня раздражало. После того, как жареную
свинью съели, унтер-офицер приказал нам нарубить
дров. Это было уже издевательством, потому что
дров у нас было достаточно. Просто он всегда и вез-
де должен был показать свой чин.
Но «свинья» в форме был очень хорошим органи-
затором. Пока мы рубили дрова, наш «свин» приехал
на новом автомобиле «Опель-олимпия» с полным ба-
ком. Машина поблескивала свежей краской серого
полевого цвета. И унтер-офицер ее нам представил:
«Моя машина!» Его машина? Как легковой автомо-
биль Вермахта мог стать его машиной? Однажды он
приехал на «своей машине», груженной почти деся-
тью канистрами с бензином, и приказал мне ехать с
ним. Поездка продолжалась несколько километров
до маслобойной фабрики. Когда мы к ней подъехали,
я получил приказ, и только сейчас понял, зачем он
меня взял: он поручил мне роль грузчика, которую
для себя, как унтер-офицера, считал зазорной. «Мое
дело — отдавать приказы». По приказу я отнес кани-
96
стры на фабрику, а вместо них отнес в машину соот-
ветствующее количество канистр с растительным
маслом. Этот эпизод остался бы просто доказатель-
ством его особого организаторского таланта, если
бы целью такого обмена было обеспечение подраз-
деления продовольствием, которое у нас часто было
довольно скудным, хотя без бензина танк бы не по-
ехал. Но нет, подсолнечное масло он «организовал»
лично для себя, чтобы потом проворачивать делишки
с обменом или чтобы позднее отправить его домой.
Можно рассказать еще об одном деле «Свина».
Наш танк вместе с остальными поврежденными тан-
ками был погружен на поезд и был готов к отправке в
Германию, чтобы там пройти ремонт. «Свину» уда-
лось получить разрешение на то, чтобы рядом с по-
врежденным танком на платформу поставили и «его»
машину. Но к этому времени в машине не осталось
места даже для пассажира рядом с водителем. Вся
она была забита всевозможным продовольствием.
Там на полу стояли оставшиеся канистры с маслом,
копченые колбасы рядами были подвешены под кры-
шей. Сначала эта «машина с продовольствием» нас
не интересовала. Во время несения караула на оста-
новках мы следили за ней точно так же, как за повре-
жденным танком и другими вагонами. Запомнился
проходивший мимо состава русский, сказавший нам
на ломаном немецком: «Морген руссе — хир» («Зав-
тра русский здесь»), — и попросил отдать ему бро-
шенную шинель. Она была вся запачкана кровью, ви-
димо, ее выбросили из лазарета. Потом поезд пошел
на запад, и мы стали мечтать о родных местах. Эки-
паж 1241-го ехал тем же поездом в теплушке. На ка-
кой-то станции нас застал приказ, что дальше с эше-
4 На танке через ад
97
лоном отправится только унтер-офицер. Остальные
члены экипажа должны пересесть на поезд, идущий в
противоположном направлении. Нам предстояло ехать
на фронт под Никополь, куда к тому времени была пе-
реброшена 24-я танковая дивизия. С вытянувшимися
разочарованными лицами, из-за того, что не удалась
поездка на родину, мы попросили у унтер-офицера,
вытянувшего более счастливый билет, дать нам в до-
рогу что-нибудь съестного из его «колбасного» авто-
мобиля. В ответ мы услышали:
— Вы ничего не получите!
Это было сказано тем же знакомым нам тоном, что
и «Свинья поедет с нами!».
— Дай нам хоть немного колбасы! — попросили
мы, так как некоторые из колбас особенно аппетитно
висели перед самым нашим носом за автомобиль-
ным стеклом. Но он снова грубо отшил нас:
— Нет! Ничего не получите. Ни единой колбаски!
Нас охватила двойная ярость: вместо дома снова
на фронт, и «ни единой колбаски!». Я беспомощно по-
смотрел на наводчика: «Эта свинья! Эта дерьмовая
свинья!» Такой же была реакция и у моего товарища,
стоявшего таким же взбешенным и беспомощным.
Должны ли мы были пару раз дать в морду этой сво-
лочи или отделать его так, как Ремарк своего незаб-
венного Химмельштоса. Или нам просто расколотить
рукоятками пистолетов окна в его автомобиле? Но
таким образом мы бы на глазах коменданта вокзала,
стоявшего на платформе, повредили военное имуще-
ство. На вокзале существовала все та же иерархия
Вермахта — от унтер-офицера до коменданта вокза-
ла. Так в своей беспомощности я внезапно оказался в
98
положении того часового на итальянской станции, ко-
торый безуспешно направил карабин на лейтенанта.
В эшелоне, следовавшем на Никополь, я встретил
свое четвертое военное Рождество вдали от дома.
23 декабря 1943 года мы зашли к сестре Красного
Креста, которая в своей комнате на вокзале нарядила
скромную рождественскую елочку, и попытались, на-
сколько было возможно, прийти в рождественское
настроение. Но поездка на фронт продолжалась, и на
следующий день мы снова были в 12-м эскадроне и
залезали в танк.
Последняя глава — «Свиньи» — развивалась и за-
вершалась не по нашей воле. В будничных фронтовых
заботах мы почти забыли этого мерзкого унтер-офи-
цера. Но мы вынуждены были, в общем, рассказать
обо всем и особенно о Кировограде, и слухи об этом
«свинстве» дошли до ушей эскадронного командира.
Однажды возвратившийся экипаж 1241 -го танка был
вызван к командиру эскадрона. Мы должны были
держать ответ, и нам быстро объяснили, что обмен
важного для ведения войны бензина рассматривает-
ся как злостное преступление. По прибытии на роди-
ну унтер-офицеру сначала тоже удалось укрыться в
запасной части в Загане. Через некоторое время на-
шего главного фельдфебеля вызвали на заседание
военного суда. Возвратившись, он рассказал, что во-
енный суд разжаловал «Свинью» в простые стрелки.
Принимая во внимание приговоры генерала Шёрнера
в Никополе и Маразати, о которых будет рассказано
позднее, и вынесенный в том же Загане приговор в
отношении танкиста Д., можно сказать, что «Свинье»
очень повезло.
4*
ОБОРОНИТЕЛЬНЫЕ БОИ
НА НИКОПОЛЬСКОМ ПЛАЦДАРМЕ
Добравшись до Никополя,
на вокзале мы уже очень скоро увидели, что за коман-
дующий командовал на этом плацдарме. Если на во-
кзалах в Германии стены украшали исключительно на-
цистские лозунги вроде: «Колеса должны крутиться
для победы!» или «Тихо! Враг подслушивает!», то здесь
на всех стенах были вывешены приговоры жестокого и
деспотичного генерала Шёрнера. Здесь мы прочитали,
например, смертный приговор, вынесенный офицеру,
который вез на своем грузовике не важный военный
груз, а матрасы. Смертный приговор обер-ефрейтору,
который отстал от своего подразделения и сразу не
присоединился к первому же воюющему отряду (мо-
жет быть, в шуме боя!). Один унтер-офицер, заразив-
шийся венерической болезнью, получил 20 лет тюрь-
мы. И так далее. Про Шёрнера ходило много историй, в
которых говорилось о его самоуправстве и жестоко-
сти. Так, например, в одной из них рассказывалось, как
своего шофера Шёрнер то повышал в звании, то раз-
жаловал, в зависимости от того, понравилась ему по-
ездка или нет. Одного ротмистра и его денщика, слу-
живших до этого в кавалерии и подъехавших к нему на
лошадях, он отправил в пехоту. Сначала, после рапор-
та ротмистра, Шёрнер приказал сразу же отправить в
100
пехоту денщика. На замечание ротмистра: «Извините,
господин генерал, мне полагается денщик...» — после-
довал приказ: «Вы тоже — в пехоту!»
Как уже говорилось, танкисты в бою носили писто-
лет на шнуре, пропущенном вокруг шеи или прицеп-
ленном к погону. Вне танка его носили в кобуре, и,
как правило, он был не заряжен. Носить заряженный
пистолет было небезопасно. Было много случайных
ранений по неосторожности, особенно во время чи-
стки. Чтобы пистолет не ржавел, его обычно оборачи-
вали в промасленную тряпку. Когда Шёрнер встретил
солдата из 12-го эскадрона, то приказал ему:
— Выстрелите немедленно в воздух!
Открыв кобуру, солдату пришлось сначала вытас-
кивать оружие из промасленной ветоши. Потом, пока
он заряжал пистолет, Шёрнер влепил ему 21 сутки
ареста на строительных работах. Потом спросил:
— Какое соединение?
— 24-я танковая дивизия.
— Наказание с вас снято!
Все это примеры власти командующего на войне,
обладающего неограниченными полномочиями.
Из Никополя мы поехали на танках на фронт и пе-
реправились через Днепр с его рукавами по деревян-
ному мосту, наведенному саперами. Наша дивизия
на Никопольском плацдарме участвовала во многих
тяжелых боях. Поскольку у меня был аттестат, то
главному фельдфебелю показалось, что я хорошо пи-
шу сочинения. Поэтому я должен был помогать вах-
мистру нашего эскадрона в его писательском творче-
стве, чтобы сочинить статью о боевых действиях для
газеты. Я взялся за карандаш и описал необычный, с
моей точки зрения, день боев: «Бронекавалеристы
101
12-го эскадрона 24-го танкового полка никогда не за-
будут, как они в тяжелый день контратак менее чем за
час подбили 28 танков противника, не потеряв ни од-
ного своего. Холодным зимним днем густая пелена
тумана покрывала главную линию обороны. 12-й эс-
кадрон под командованием обер-лейтенанта Венце-
ля получил задачу занять засадную позицию за глав-
ной линией обороны. Враг в течение получаса ожида-
ния вел сильный артиллерийский огонь по немецким
позициям. Это был верный знак, предвещавший но-
вую акцию противника. Каждый командир исправного
танка 12-го эскадрона ждал приказа по радио. Ко-
мандиры то и дело руками протирали смотровые
приборы и прицелы, через которые они наблюдали за
местностью и которые постоянно запотевали от ды-
хания. Медленно туман рассеялся и открыл серо-го-
лубое небо зимнего дня на востоке. Постепенно ар-
тиллерийский огонь ослабел. Вдруг в наушниках по-
слышался голос командира: «11 часов. Вражеские
танки. Эскадрон, вперед!» Танки сразу же двинулись
в направлении высоты, где в своих окопах сидели
гренадеры. И что же мы вдруг увидели? Тридцать
вражеских танков ехали наискось по отношению к
нам на позиции гренадеров. По приказу «Огонь!» каж-
дый из нас знал, о чем идет речь: «Не только стрелять,
но и попадать!» С грохотом и скрежетом снаряды по-
падали в цели. Но вражеские танки и САУ продолжали
двигаться на позиции гренадеров. Гренадеры, чувст-
вовавшие себя под нашей защитой, пропустили вра-
жеские танки через свои позиции и начали бой со
следовавшей за ними пехотой. Взвод вахмистра
Блонски сдержал основной натиск противника и под-
бил треть вражеских танков. Командир эскадрона за-
102
метил, что правый фланг не полностью участвует в
бою, поэтому вахмистр А. получил для своего взвода
приказ уйти с правого фланга на левый, удлинить его
и усилить. Теперь наступающий противник был оста-
новлен сосредоточенным огнем орудий 12-го эскад-
рона. Из тридцати танков было подбито двадцать
пять. Остальные пять стали отступать. Во время отхо-
да удалось подбить еще три танка. Вахмистр А. уви-
дел на левом фланге много стоящих русских танков.
Несколько членов экипажей осмотрели их и устано-
вили, что два Т-34 еще исправны. В тот день 12-й эс-
кадрон нанес тяжелый удар намного превосходящим
силам противника и за 22 дня боев смог довести чис-
ло подбитых танков до 132». Р. Хинце написал об
этом дне боев: «На стыке 258-пехотной и 3-й горно-
стрелковой дивизий танки противника совершили
прорыв, который привел к временному кризису на
этом участке. Сразу же выделенные для контратаки
части 24-й танковой дивизии устранили опасность,
подбив 27 танков противника». Офицер оперативного
отдела штаба дивизии подполковник Х.Х. фон Кри-
стен после войны рассказывал мне о перехваченной
25 декабря русской радиограмме: «Немцы сегодня
идут пьянствовать. У них сегодня Рождество».
Мы теперь должны были вести бои на Никополь-
ском плацдарме во время суровой русской зимы, при
ледяном ветре. Наше зимнее обмундирование со-
стояло из зимних маскировочных костюмов с капю-
шонами. Они были на вате, и их можно было вывора-
чивать и носить на белую или на серо-зеленую сторо-
ну. Хотя они в некоторой мере защищали от холода,
мы все равно часто мерзли. Поэтому в передышках
между боями я просил механика-водителя: «Запусти
103
мотор и дай газу!» Тогда я снимал свои кожаные са-
поги (на свой размер валенки я получить не смог) и
ставил их для прогрева на выхлопную трубу. Внутрен-
ность танка мы согревали мощной бензиновой паяль-
ной лампой, снабженной воздушным насосом и да-
вавшей сильное пламя. Во время боев нас, солдат, не
наказывали больше за грязный воротник рубашки
или испачканную куртку. И даже не обращали внима-
ния на то, что одежда от головного убора до брюк,
особенно по сочетанию, уже не соответствует уставу.
Как показывают многочисленные фотографии, те-
перь сам солдат определял, носить ли ему куртку на
зеленую или на белую сторону, черную куртку с пуло-
вером или без него, тиковую куртку с маскировочны-
ми или черными брюками, ботинки на шнурках или
сапоги, пилотку или танковую шапку, серую, зеленую
или черную рубашку, или как было в моем случае —
пистолет или фотоаппарат. Когда мой эскадрон в Ни-
кополе по приказу командира выехал специально для
фотографирования, то я вынул фотоаппарат из кар-
мана униформы, где обычно находился пистолет. Ни-
кто из многочисленных начальников, присутствовав-
ших на фотографировании, включая строгого главно-
го вахмистра, не спросил меня, где мой пистолет. Но
когда надо было представляться по случаю убытия
в отпуск, приходилось приводить обмундирование в
порядок.
Из-за многочисленных боев в наших танках IV, зна-
чительно более капризных, чем русский Т-34, возни-
кало много неполадок. Приходилось все чаще зака-
зывать запчасти. Командование необходимого числа
не давало. Наш главный фельдфебель думал, как
можно преодолеть эту нищету на запчасти. Тогда он
104
«Фольксваген-кюбельваген» журналистов на Никопольском
плацдарме. На крыле видна эмблема 24-й танковой дивизии.
вспомнил о старом, зарекомендовавшем себя в ве-
ках методе подкупа. Он отправил технически подго-
товленного вахмистра-радиста с пятью сопровож-
дающими солдатами в Магдебург, в управление воо-
ружений сухопутных войск. Но они ехали за
запчастями не с пустыми руками. Главный фельдфе-
бель нагрузил их таким количеством коньяка и шам-
панского, которое присылали в наш обоз из Фран-
ции, которое они могли унести. Таким образом, весь
их багаж состоял исключительно из алкогольных на-
питков. Когда команда вернулась, она не только при-
везла с собой три вагона запчастей, но и несколько
новых танков. Главный фельдфебель, гордо выпятив
грудь, докладывал командиру полка о получении
большого количества запчастей и о новых танках. От-
вет командира полка оказался пророческим:
105
«Штайер-1500А» старой модели с командирским флажком.
Им пользовался командир эскадрона.
— Обер-вахмистр С., мы достаточно давно знаем
друг друга, и сейчас я скажу вам: если дела обстоят
так, что теперь уже не Главное командование Вер-
махта выделяет нам танки, а вы покупаете их за
шнапс, то войну мы проиграли!
Мой танк — теперь 1244 — в боях под Никополем
неоднократно получал попадания и останавливался.
Однажды снаряд ударил в наклонную переднюю бро-
ню и не причинил вреда. В другой раз, 16 января
1944 г., во время налета «швейных машинок», во вре-
мя которого русские бельевыми корзинами бросали
мелкие бомбы, отчего многие гренадеры, шедшие
рядом с нашими танками, получили ранения, одна
бомба попала точно в середину нашей пушки.
У экипажа было впечатление, что он сидит в цен-
тре самого взрыва: грохнуло со всех углов, огромное
106
Командирский танк 1251 в перерыве боев на Никопольском
плацдарме. При сильном морозе по степи свистит ветер.
Экипаж одет в двусторонние куртки. На навесных щитах видно
цеммеритовое покрытие, защищавшее от магнитных мин
и зарядов.
количество искр осветило внутренность танка. Но
действие, произведенное на нашу пушку, было не-
большим: едва заметная вмятина была единствен-
ным повреждением. Однако пришлось менять пушку
и на некоторое время отправляться в тыл. Мы снова
могли немного отдохнуть.
Во время короткого пребывания в мастерских эки-
паж 1244-го смог снова хорошенько выспаться, и у
меня было время, чтобы писать. Своей матери о по-
следних боевых днях я сообщал: «Два дня русская ар-
тиллерия била по нам как бешеная. Можно было ра-
доваться, что, по крайней мере, сидишь в танке, так
как снаружи летело полно осколков». Там же следо-
вала приписка, что я уже «целую вечность» (с 12 де-
107
Разведчики рядом с нами. Во время контрудара 14.1.1944 г.
Командная бронемашина Sd.Kfz 251/3 с двумя звездообразными
антеннами. В щите отсутствует пулемет. Обычная нехватка
бортового вооружения.
кабря 1943 г.) не получал почты. Родина в ужасные
дни войны всегда оставалась точкой опоры. Если не
было писем из дома, то не хватало чего-то такого,
обо что можно опереться. Впадали в депрессию. Так,
через 5 дней я написал письмо с новым упоминанием
о том, что жду почту с 12 декабря 1943 года (и Рожде-
ства), которое звучало с настоящим разочарованием.
ОТСТУПЛЕНИЕ ИЗ-ПОД НИКОПОЛЯ
Никопольский плацдарм на-
ша дивизия обороняла словно пожарная команда,
контратакуя постоянно на тех участках, где «горело».
Поэтому русским прорваться так и не удалось. Но
вдруг 23 января 1944 года нам приказали покинуть Ни-
копольский плацдарм. Дивизия пересекла Днепр и по-
грузила танки на поезд, чтобы потом двое суток ехать в
направлении Умани. Внезапное снятие дивизии с Ни-
копольского плацдарма было сделано для того, чтобы
мы пробили образованное русскими кольцо окружения
под Черкассами. [Штальберг, бывший порученец ко-
мандующего группой армий «Юг» генерал-фельдмар-
шала фон Манштейна, сообщал об этих днях, что рус-
ским после успешного форсирования Днепра в ходе
дальнейшего наступления удалось окружить западнее
Черкасс два армейских корпуса, 42-й и 1-й. После об-
суждения обстановки у Гитлера 28.01.44 Манштейн на-
правил следующую телеграмму в штаб группы армий
«Юг»: «1-й танковой армии: всеми силами продолжать
наступление 3-го и 47-го танковых корпусов, после
разгрома находящихся там сил противника 3-му танко-
вому корпусу с «Лейбштандарте СС А.Г.» нанести удар
в северо-восточном направлении, в тыл противника,
атакующего 7-й армейский корпус. 7-му армейскому
корпусу держать оборону, по возможности сохранив
109
прежние оборонительные позиции корпусной группы
«D» до подхода 24-й танковой дивизии, чтобы с ее по-
мощью и с выделенными 8-й армией силами перехва-
тить прорвавшегося противника. — Прим, авт.] Мы бы-
стро погрузили танки в эшелоны, но русские тоже на-
ступали очень быстро.
ПО ШОССЕ НА ПОВРЕЖДЕННОМ ТАНКЕ
После выгрузки мы двину-
лись по шоссе (3 февраля 1944 г.), но вдруг наш танк с
визжащим звуком свернул в сторону. Мы сразу поняли,
что сломалась бортовая передача. Неспособные дви-
гаться, мы двое суток простояли на дороге, пока нам
наконец не помог проезжавший танк, дотащивший нас
до деревушки поблизости отТишковки, где мы поста-
вили танк между двух домов. Поскольку нам было нече-
го есть, то мы сначала прикончили наш танковый не-
прикосновенный запас, употреблять который можно
было только в чрезвычайном случае. НЗ был рассчитан
на трое суток и состоял из банки свиной тушенки, су-
шеных овощей, хлебцев, смальца, шоко-колы (шокола-
да с кофеином), 100-граммового кубика, спрессован-
ного из молотого черного кофе и сахара в отношении
6:4, и походного напитка. Для бойца это чудесная еда!
Поскольку пища во все годы войны играла доми-
нирующую роль, я еще очень хорошо помню истории,
ходившие среди солдат о еде фельдмаршала фон
Манштейна: «У Манштейна обычно только сливочное
масло, но когда к нему приезжает фюрер, — то у него
на столе только маргарин».
И действительно, там могло быть что-то такое. Это
подтверждает и Г. Науман, который в чине майора со-
стоял при фон Манштейне офицером связи и расска-
111
Самый любимый всеми солдатами «Опель-блиц», кухонный
автомобиль. Эскадронный фельдфебель наблюдает
за раздачей пищи.
зывал о питании в его штабе. Там можно было услы-
шать такой диалог. Полковник спрашивает майора:
— У вас есть человек, который мог бы сбегать в
офицерский буфет?
— Да, конечно.
— Скажите, чтобы взял бутылочку шампанского,
у меня такое похмелье, видит Бог!
А обед в столовой командующего ординарцы сер-
вировали как в первоклассном ресторане: начинали с
супа, потом — главное блюдо, затем — десерт. А на
дижестив ординарцы на серебряных подносах пода-
вали коньяк и сигары. Особо примечателен подарок
фельдмаршала фон Рундштедта из Франции, кото-
рый в форме кича прислал устрицы на льду. Ман-
штейн отблагодарил его бочонком икры и коньяком.
112
Посылки отправляли специальным самолетом на
расстояние «всего» 3500 километров.
После короткого отдыха мы поехали за продоволь-
ствием. Командир и экипаж 1244-го танка на попут-
ных машинах поехали в ближайший городок Новоар-
хангельск. На пункте продовольственного снабжения
(такие располагались в каждом крупном населенном
пункте) мы получили сухой паек. К нашей радости, мы
там снова нашли солдатский санаторий и медсестер.
В той обстановке сестры, как и любые женщины, вос-
принимались всегда симпатичными и привлекатель-
ными. Немного пробудились эротические чувства. Но
встреча с сестрами была очень короткой, а без любви
для молодого неопытного в этих вопросах бойца секс
был немыслим. Местечко, где мы квартировали, рас-
полагалось почти в 20 километрах от городка, но по
дороге было сильное движение, поэтому мы регуляр-
но на попутных грузовиках, легковушках или мотоцик-
лах ездили в санаторий, а вечером возвращались на-
зад.
Так мы ездили почти четыре недели. Там, у сол-
датского санатория, я смог сфотографировать ко-
мандующего 8-й армией генерала Вёлера, которому
тоже очень понравился солдатский санаторий. Он,
как и мы, солдаты, был там частым гостем. Нас, тан-
кистов, он спросил, из какой мы части:
— Из 24-й танковой дивизии!
— Очень известное подвигами, сплоченное боевое
соединение, — ответил он, а потом по-дружески бе-
седовал с нами. Полная противоположность Шёрне-
ру! Тот бы сразу отправил нас в пехоту. Впрочем, я
удивился, что вижу командующего в столь тревожное
время в санатории, когда считалось, что наступил тя-
113
Командующий 8-й армией генерал пехоты Вёлер в тулупе
садится в свой кабриолет и выезжает из солдатского санатория
в Ново-Архангельске.
желейший кризис в полосе группы армий «Юг», раз-
вивавшийся перед фронтом и в глубине обороны 8-й
армии. До этого я думал, что командующий в такой
напряженной обстановке непрерывно находится в
районе боевых действий. (После войны генерал
Вёлер был приговорен к восьми годам тюрьмы.)
Тем временем снова пошел снег. Он замел не
только наш танк, но и кучу выброшенной соломы. Мы
снова спали на полу, каждый день приносили новую
солому, а старую выбрасывали перед хатой. Вдруг я
заметил, что пропал мой фотоаппарат, который я
всегда носил на шее и снимал только на время сна.
В его поиски включился весь экипаж, но ничего не на-
114
шел. Мы спросили трех русских, ютившихся в при-
стройке. Не видели! Но чуть позже в дверь вошел рус-
ский с моим фотоаппаратом в руках. Хотя мы его не
просили, он вышел искать фотоаппарат. Когда он пе-
ретряхивал перед хатой заснеженную кучу выбро-
шенной соломы, пропажа была найдена. На радостях
за его помощь я дал ему пару пачек табака.
Вдали от нашего соединения нас застала сводка
Вермахта от 22 февраля 1944 года. В дополнении к
ней говорилось, что 24-я танковая дивизия особо от-
личилась в боях. Как отличилась? Выполняя идиот-
ский приказ, 24-я танковая дивизия успела подбить
три русских танка, чтобы после этого снова маршем
отправиться туда, откуда ее перебросили. При этом
она буквально застряла в грязи, так что обоз и авто-
мобили были потеряны. Так я на собственном опыте
познал, как и позднее во время боев в Польше, суще-
ственное расхождение между такими сообщениями и
действительностью.
В начале марта 1944 года сестры уехали из сол-
датского санатория в Новоархангельске. Так мы узна-
ли о предстоящем отступлении. Покрытое грязью шос-
се заполнилось отходящим транспортом отступаю-
щих вспомогательных тыловых частей и солдатами.
Наш командир танка отправил меня и еще двух
членов экипажа в часть, а сам с механиком-водите-
лем остался. Позднее им пришлось взорвать танк.
Имя этого спокойного и скромного, необычайно хо-
рошего и человечного командира было Руди (мы так и
звали его по имени), фамилия — Лотце. Пекарь по
профессии, он был родом из Лауэнбурга. Для нас не
было лучшего командира, не из-за военных подвигов,
а потому, что он знал: экипаж состоит из молодых
115
парней, почти мальчишек, и действовал соответст-
вующим образом. Он был очень порядочным челове-
ком. Для нас он был героем. Он всегда сначала думал
о нас, потом — о танке, от которого тоже зависела на-
ша судьба, а потом — о себе. В атаку он вел танк
сдержанно и осмотрительно, но если того требовала
обстановка — то смело и решительно. Из боя он вы-
ходил первым, но был последним на заправке и полу-
чении продовольствия. Своих молодых солдат он
всегда, если была возможность, отправлял для отды-
ха и расслабления на квартиру.
Без всякой шумихи он ввел сначала на своем танке
очень полезное (скорее всего, свое) изобретение,
которое избавило нас от утомительной работы.
Оно касалось слабого места гусеничных цепей. Гу-
сеничная цепь состояла из звеньев, которые соеди-
нялись более чем 200 пальцами, вставлявшимися в
проушины звеньев. С внешней стороны они закреп-
лялись s-образным шплинтом. При езде иногда эти
шплинты ломались. После этого палец мог смещать-
ся внутрь, пока не задевал за корпус танка и не ло-
мался. После этого остатки пальца могли в любой мо-
мент вылететь, и гусеничная цепь распадалась. Такая
авария могла привести к тяжелым последствиям,
танк оставался обездвиженным. Поэтому на каждой
остановке экипаж первым делом должен был осмат-
ривать гусеницы. Если отсутствовали шплинты, то в
соответствующие косые прорези пальцев вставляли
новые и молотком забивали вышедший конец шплин-
та. Лотце заказал гладкую металлическую пластину в
форме наклонной плоскости, которую приварили к
корпусу так, чтобы она проходила сразу за внутрен-
ней стороной поддерживающих катков. Теперь без
116
шплинта гусеница продолжала оставаться целой. Ес-
ли палец перемещался внутрь, то он скользил по на-
клонной плоскости, перемещавшей его наружу. Поз-
же я увидел такие устройства на русском танке Т-34.
Этот известный вахмистр погиб в тяжелых боях,
которые 24-я танковая дивизия вела под Яссами, ко-
гда его танк подбила тяжелая противотанковая пуш-
ка. При этом ему удалось уйти в тыл. Тогда во время
короткой остановки на позиции с обратной стороны
высоты мне удалось с ним поговорить. Перед этим
ему в лицо попало множество мелких осколков. Он не
придал им значения и снова поехал вперед, в направ-
лении Белой Руины. Во время последнего боя он был
уже не моим командиром. Моим танком тогда снова
командовал офицер, который в тот момент тоже дол-
жен был вылезать и пересаживаться на другой танк
из-за того, что у нашего снова отказал двигатель. Тот
офицер тоже вскоре погиб, пока мой танк полдня до-
жидался нового двигателя в тылу.
Но вернемся снова к вышедшему из строя танку
1244. Мы с большим трудом по забитой дороге сна-
чала пешком, а потом на попутных машинах добра-
лись до фронтовой перевалочной базы в Первомай-
ске на Буге. Оттуда нас отправили дальше по желез-
ной дороге в Одессу. Я уже достаточно насмотрелся
на отступающие немецкие войска и, глядя на Буг,
удивлялся, почему на этой широкой реке не создать
если не подобие Западного вала, то хотя бы, по край-
ней мере, какую-нибудь оборудованную линию обо-
роны. Хотя немецкие солдаты повсюду великолепно
проводили неисчислимые оборонительные сраже-
ния, но отступали дальше и дальше. 19 марта 1944
года остатки экипажа танка 1244 прибыли в Одессу.
117
До этого времени мой полк и моя дивизия во всех
предыдущих боях, свидетелями которых я был, по-
стоянно захватывали и удерживали инициативу. Я с
24-м танковым полком всегда шел вперед. Но теперь
я слишком явно видел, что полк постоянно отступал.
Я первый раз участвовал в отступлении, и оно оказа-
ло на меня деморализующее впечатление. Подавлен-
ный, я написал матери, что, несмотря на то что явля-
юсь солдатом очень боеспособной дивизии, пару
дней в некоторой мере участвую в бегстве.
В Гюльдендорфе под Одессой, бывшей деревне
немцев-колонистов, жителей которых русские эва-
куировали в начале войны, 21 марта 1944 года мы
встретили своих товарищей из 12-го эскадрона, ко-
торые вышли на построение оборванные и без тан-
ков, что выглядело довольно неутешительно. По воз-
вращении на никопольское направление во время бо-
ев были потеряны или взорваны последние танки. Во
время ожидания — то ли винтовок, чтобы сражаться в
пехоте (цитата из письма: «Это было бы полное дерь-
мо»), то ли танков, чтобы снова воевать на них, офи-
церы вспомнили о своих кавалерийских традициях, и
все обзавелись лошадьми. Трех солдат можно было
отправить в отпуск, и я попал в их число! Снова пред-
стояло долгое путешествие.
ПОЕЗДКА В ОТПУСК
С отпускным билетом в кар-
мане и справкой от моего командира эскадрона о том,
что я, как солдат-фронтовик, имею право на дополни-
тельный паек, то есть надбавку за тяжелые работы и
2 яйца в неделю, я отправился на аэродром Одессы,
где царило оживленное движение. Ежедневно призем-
лялись самолеты с грузами, обратно они отправлялись
чаще всего с ранеными на борту. После долгого ожи-
дания приземлился четырехмоторный Ю-90. Назем-
ный персонал сразу взялся за работу и вынес из него
светлые ящики, в которых находились запасные дви-
гатели. Я тем временем проскользнул к группе при-
годных для транспортировки раненых. Хотя в самолете
незадолго до старта выяснили, что я единственный
здоровый среди раненых, мне разрешили лететь до
Мюльдорфа под Мюнхеном.
Во время промежуточной посадки в Бухаресте
снова пришлось проходить проверку на вшивость.
Спустил брюки, и после санитарной проверки мне
удалось пройти в самолет, хотя пара вшей в моей
нижней рубашке все-таки ползала. Последнюю часть
своего путешествия до Фрайбурга я проехал поез-
дом. После 23 месяцев службы я снова дома.
Во Фрайбурге мать меня баловала. Я мог выспать-
ся, меня не будили ни команды, ни шум боя. Мать ме-
119
ня кормила лучшим, что было на кухне, лучшими сэ-
кономленными продуктами и тем, что можно было по-
лучить на продовольственные карточки. Окруженный
заботой и желанный, я немного почувствовал свобо-
ду. Так и должна была продолжаться жизнь и не воз-
вращаться на войну. Страх смерти на короткое время
был оттеснен. Его заменил другой — страх, что за то-
бой следят. В нашем доме жила на 100 процентов
верная линии руководительница женской организа-
ции с большими чуткими ушами. Пришлось очень бы-
стро перейти на шепот и очень осторожно потихоньку
слушать вражеские радиостанции.
Я часто ходил в кино и снова с удовольствием слу-
шал пластинки. Дни летели быстро. И чем ближе от-
пуск подходил к концу, тем больше омрачались дни
скорым возвращением на фронт. Я сомневался, что
здоровым вернусь с войны, и мрачно думал о том,
что, может быть, в последний раз вижу дом. После
слезного прощания я один отправился на вокзал. Моя
мать и я не хотели прощаться на вокзале. Мы не хоте-
ли представлять картину плачущей матери с зареван-
ным солдатом-фронтовиком перед чужими людьми,
среди которых могут быть «товарищи по партии» с
благородными лицами.
Первый день пути на фронт завершился в Мюнхе-
не, второй — в Вене, где готовился транспорт в Ру-
мынию. Сразу его отправить не смогли, и через пять
дней — тоже. Собравшиеся солдаты, выслушав ин-
формацию офицера транспортной службы о том, что
поезда не будет, снова с громкими криками устреми-
лись в город Вену.
Наконец, 27 апреля 1944 года отправился поезд
в Будапешт. Вторым этапом, после того как поезд
120
протащили через карпатский перевал Клаузенбург
четырьмя паровозами — двумя в голове состава и
двумя в середине, — была станция Плоешти. Но ее
поезд прошел без остановки. Почему, мне стало ясно
на следующей остановке на перегоне. Когда я, выйдя
из вагона, улегся на лужайке, то увидел множество
самолетов, непрерывно бомбивших этот важный го-
род нефтедобывающего района. Над Плоешти еще
поднимались облака черного дыма, когда поезд по-
шел дальше в Бухарест.
5 мая я был в Бухаресте и доложил о своем прибы-
тии в комендатуру. Такие комендатуры были на всех
более или менее крупных станциях. Там солдаты уз-
навали, где находится их часть и как до нее добрать-
ся. На следующий день пассажирским поездом, те-
перь уже самостоятельно, почти как в мирное время,
я снова отправился в Плоешти, так как оттуда должен
был поехать в Бакэу. В вагоне четвертого класса я си-
дел вместе с рабочими, крестьянами и румынскими
солдатами. Невыносимая чесночная вонь превраща-
ла поездку на поезде по мирной местности в пытку.
Поезд едва тащился, останавливаясь у каждого стол-
ба, через Мицил, Буцеу, Рымнику-Сарат, Фокшаны.
На каждой остановке я выскакивал из поезда и ло-
жился на лужайку. 6 мая 1944 года в Марасештах мо-
ему взору представилась уже знакомая картина: все
стены маленького станционного здания были оклее-
ны новыми, но по содержанию старыми, уже извест-
ными приказами и приговорами генерала Шёрнера.
Я снова понял, куда попал. Во время долгих остано-
вок на станциях я видел вокруг только очень бедно
одетое румынское население. Поэтому объявление
«Солдаты! За грабеж полагается смертная казнь!»
121
больше относилось к Шёрнеру, чем к реальности. Что
было там грабить? Хотя по немецким военным нос-
кам серого цвета с белыми полосками и по деталям
немецкого военного обмундирования на некоторых
румынах я понял, что они торговали или менялись с
солдатами.
После невероятно долгой поездки, длившейся в
общей сложности 25 суток, проехав поездом через
Аджут, Бакэу и Роман и дальше на попутном грузови-
ке, 12 мая 1944 года я оказался в своей части. К удив-
лению, меня там уже ждало письмо, которое моя мать
отправила авиапочтой после моего отъезда!
ТРУДНЕЙШЕЕ ВРЕМЯ -
НАСТУПЛЕНИЕ ПОД ЯССАМИ
Посреди жизни нас охватывает
смерть.
М. Лютер. Старая церковная песнь:
Media vita in morte sumus.
Во время моего отпуска ди-
визия получила новые машины. 12-й эскадрон дейст-
вовал в районе от Прута до Ясс после того, как русские
нанесли удар севернее Ясс. Сразу в обозе я встретил
только что отремонтированный танк и залез в него.
Снова в 12-м эскадроне. Начались скверные дни, когда
смерть косой ехала как в немецких, так и в русских тан-
ках. После долгого времени, проведенного вместе, со-
вершенно точно известно, что дружишь с одним боль-
ше, а с другим — меньше. Вечером моего первого дня
боев после возвращения из отпуска я услышал о гибе-
ли своего коллеги-радиста, с которым мы раньше час-
то проводили время. Попадание в корпус танка пора-
зило одновременно насмерть механика-водителя и
танкиста. А потом последовали удар за ударом. Как в
истории про десять маленьких негритят, только теперь
это была жестокая реальность. Следующим вечером за
стол сели еще шесть или семь танкистов. Через сутки
пятеро из них погибли. Только из одного экипажа —
123
Позиция для отдыха. 14 05.1944.
Танки замаскированы в фруктовом саду у Таргул Фрумоса.
четверо. Утром из 22 танков к бою были готовы 17 тан-
ков, а вечером — только шесть. Поэтому можно было
рассчитать, «когда пробьет час».
Вечером солдаты на квартирах играли в карточную
игру «4 на 17». Поскольку мы получали «кредитки»
(вид оккупационных денег, запрещенных для населе-
ния и для хождения в Рейхе), купить на них было ни-
чего невозможно, играли на них; ставки достигали
невероятных размеров. Однажды вечером на столе
лежало более 10 тысяч рейхсмарок кредитками. Один
молодой солдат, прослуживший в эскадроне всего
пару дней, счастливой картой выиграл всю кучу денег
и сразу же сгреб их себе в карманы. Но он выиграл
последний раз в своей жизни. Его танк подбили уже
на следующий день. Он погиб. Когда его принесли, то
из раздутых карманов торчали выигранные им кре-
дитки.
124
Местность под Яссами, на которой шли боевые
действия, считалась малярийной. И мы в целях про-
филактики должны были принимать таблетки атебри-
на. Во время боев стояла жаркая погода. Духота была
иногда невыносимой. Мы ходили, обливаясь потом, и
страдали от жажды. Солнце накаляло броню, и от нее
исходил жар, как от печной плиты. И рассказы, что на
ней можно было поджарить яичницу, были вполне ре-
альными. Но яиц у нас, к сожалению, не было, зато
нас всегда мучила ужасная жажда. Две фляги, запол-
ненные с утра кофе (без молока), быстро пустели.
У нас еще была трофейная итальянская 10-литровая
канистра с водой. Ее тоже очень быстро выпивали.
К полудню члены экипажа попеременно спрашивали
друг друга, нет ли еще чего-нибудь попить. 20-литро-
вая канистра из-под бензина, многократно промытая
и заполненная водой, все это время лежала на танке
под солнцем. Это был наш последний резерв. В край-
нем случае мы пили и эту воду — горячую, с привку-
сом бензина. Можно еще упомянуть, что боевые час-
ти во время наступления получали улучшенный паек.
Нам выдавали натуральный кофе и «пакетик фронто-
вика», «подслащавший» жизнь «шоко-колой». Боль-
шое значение имели сигареты (фирм «Реемтсма» и
«Австрия» и др.). И прежде всего во время боевых
действий сигареты выдавали при каждом приеме пи-
щи. Почти все солдаты курили. И многие были просто
никотиновыми наркоманами. Они курили не только в
минуты отдыха, но и во время боя. Им было необхо-
димо никотиновое опьянение «для храбрости».
В один из последующих вечеров командир эскад-
рона объявил нам о крупном наступлении, которое
должно начаться на следующее утро (операция «Со-
125
ня», 30.5.1944 г.). «Сначала будет артиллерийская
подготовка, потом нанесут удар ВВС «мессершмит-
тами» и пикирующими бомбардировщиками (из эс-
кадры Руделя). Они подготовят местность для нашей
танковой атаки и будут ее поддерживать. И тогда
пойдет вперед 12-й, и нас уже до самого Прута не
сможет ничто удержать!» Мы улеглись спать на наши
одеяла у танка. Разбудил нас адский грохот артилле-
рии. Мы увидели, что рядом с нашим танком занял
огневую позицию «Небельверфер» [многоствольный
реактивный миномет. — Прим. пер.]. Теперь он с ог-
ненными трассами и оглушительным протяжным гро-
хотом выпускал в темное ночное небо свои ракеты.
Хорошее или дурное предзнаменование? В четыре
часа утра, как и говорилось, артиллерия открыла
мощный огонь. Появилась авиация для нашей под-
держки. Мы стояли на обратном склоне вместе с гре-
надерами, сидевшими рядом с нами в окопах. Потом
они пропали в траншеях, а мы по команде: «Танки,
вперед!» — пошли в атаку. Но уже после нескольких
минут движения мы остановились — на гусеницы на-
шего танка намоталась колючая проволока и закли-
нивала их настолько, что танк дальше не мог нор-
мально ехать. Нам пришлось вылезать, чтобы снять
проволоку с гусениц. Пока мы специальными ножни-
цами для резки проволоки освобождали гусеницы,
было потеряно драгоценное время. Поскольку мест-
ность была заминирована, о быстром продвижении
вперед не могло быть и речи. Перед нами простира-
лась небольшая возвышенность. Русские имели воз-
можность с нее вести по нам огонь «изо всех дыр».
Хотя мы и отстреливались, но «вслепую», так как про-
тивника не видели и прицеливались только по вспыш-
126
кам выстрелов. Дальше мы продвигаться не могли,
оставаясь на очень невыгодной позиции. Затем рус-
ские снаряды стали бить по нам все чаще.
В мой танк попало два снаряда, в каток внизу кор-
пуса. Русские, к нашему счастью, не могли хорошо
прицелиться. В восьмидесяти метрах в стороне от
нас мы заметили подбитый танк 12-го эскадрона. На
нем лежал полуголый танкист в полностью изорван-
ном обмундировании. По его бедрам текла кровь. Его
изрешетил осколочный снаряд. От невыносимой бо-
ли он ужасно кричал. От попадания снаряда нога его у
выходного отверстия распухла в форме цветной ка-
пусты. Я спрыгнул с танка, чтобы помочь этому ране-
ному товарищу. Вместе с уцелевшим танкистом из
подбитого танка мы принесли раненого и положили
на одеяло на наш танк. Несмотря на подстилку, он по-
чувствовал обжигающий жар брони и снова начал
кричать. Но положить нам его было просто некуда.
С этим попеременно кричащим и стонущим солдатом
на броне мы как можно скорее поехали по солнцепе-
ку назад на позицию с обратной стороны возвышен-
ности. Вызванный по рации, наш врач на специаль-
ном танке подъехал к нам и осмотрел раненого. Шан-
сов выжить у него уже не было. В то же время к нам
подъехал другой поврежденный танк с тяжело ранен-
ным. Он тоже пострадал от огня противника, кото-
рого мы не видели. В спине раненого зияла огромная
дыра. Снаряд вырвал из него большой кусок мяса
размером с две ладони. Его желто-зеленое лицо вы-
ражало неизъяснимую смертельную муку. Он был
очень веселым хулиганистым парнем. А теперь он
только стонал: «Мамочка, помоги, мамочка...» Врач
127
посмотрел его и тоже вынужден был признать, что тот
скоро умрет.
В час смерти у них не было покаяния. Но от кого
они могли его получить? Сначала мы, танкисты, сто-
явшие рядом с врачом возле умирающих, разговари-
вая с ними, пытались их успокоить. Уже одно слово
утешения может смягчить страх и отчаяние перед не-
минуемой смертью. Телесным контактом, держа руку
умирающего, мы их успокаивали и ободряли, говоря,
что не все еще потеряно, все будет хорошо, чтобы та-
ким образом облегчить боль и оттянуть смерть. Мы
видели смерть и были бессильны перед ней. Может
быть, полевой священник мог бы чего-нибудь посо-
ветовать, но его не было. Существовал ли такой вооб-
ще в нашей части? Старшие товарищи рассказывали
о впечатляющем молебне под Гомелем в 1941 году.
Но когда я служил в дивизии, то священников уже ни-
когда не видел. Могли ли вообще утешить священни-
ки моей евангелической церкви, которые на службе в
мои школьные годы и во время уроков для подлежа-
щих конфирмации говорили постоянно о том, что мы
живем в смерти, и неотделимы от нее, проповедова-
ли о воскрешении и вечной жизни?
О том, что наш танк во время быстрого возвраще-
ния снова повредил двигатель, из-за чего командир
вынужден был пересесть в другой танк и вскоре по-
гиб, я уже рассказывал, так же как и об отъезде Руди
Лотце на танке в направлении Белых Руин замка
Станка, где он погиб. Всегда, когда я мысленно воз-
вращаюсь к этим переживаниям, ужас этой страшной
войны вновь встает перед моими глазами.
Перед другой атакой, 2 июня 1944 года по радио я
слышал вызов врача к нашему прежнему командиру
128
эскадрона, который к тому времени получил долж-
ность полкового адъютанта. Когда он сидел на своем
танке и читал только что полученное письмо от жены,
поблизости от него разорвался снаряд. Мелкий оско-
лок через глаз попал в мозг, и этого было достаточно
для (геройской) смерти! Незадолго до того он полу-
чил почетную пряжку к Железному кресту, недавно
введенную награду, предшествующую Рыцарскому
кресту, который он, несомненно, заслужил. При вру-
чении ордена он использовал известную формули-
ровку: «Эта награда вручается вам за заслуги и нахо-
дящегося под вашим командованием подразделения.
В ней принимали участие все из 12-го эскадрона».
После вручения ордена 12-й эскадрон в последний
раз собрался вместе с этим замечательным офице-
ром на маленький праздник под деревьями фрукто-
вого сада. Строгая, но хорошая танковая подготовка
уже описывалась. В бою он был первоклассным на-
чальником, который очень осмотрительно управлял
танками своего эскадрона: «Внимание, 1232 на 2 ча-
са стоит русская противотанковая пушка. 1224, идите
левее, там местность лучше».
Дальнейшее событие в моей военной «карьере»
произошло немного позже, 30 июня 1944 года. Во
время отдыха на эскадронном празднике наше под-
разделение разместилось на траве. Перед ним стоял
унтер-офицер, еще один солдат и я. У каждого солдата
в руках был стакан или кружка, наполненные 38-гра-
дусным шнапсом «Нордхойзер». Нам троим дали сна-
чала по головке чеснока с чашкой, наполненной со-
лью. Все это мы должны были сразу съесть и запить
шнапсом из малой пивной кружки. Так мы отмечали
наше повышение. Унтер-офицер становился вахми-
5 На танке через ад
129
стром, а я и мой сосед — унтер-офицерами. После
этого начался эскадронный праздник, на котором на-
ливали только шнапс, и все солдаты пили его как во-
ду. После этого у меня еще два дня кружилась голова.
Потом тридцать лет я не мог выносить запаха этого
шнапса, не то чтобы его пить.
Прежде чем меня, совершенно пьяного, отнесли к
месту сна, я еще отметил возвращение из отпуска са-
нитара-ефрейтора, который по «особым обстоятель-
ствам» ездил на помолвку. Его так накачали алкого-
лем, что он в момент свалился, словно срубленное
дерево. Моментально нашли где-то белую простыню,
накрыли его, а по углам зажгли четыре свечи. Так
символически его похоронили. Так тесно иногда пе-
реплетались чудачества и реальность.
Вскоре после 20 июля 1944 года мы заслушали
приказ о неудавшемся покушении на Гитлера. Война
могла бы, наверное, уже закончиться. К раздвоенно-
сти между долгом и совестью теперь добавилась еще
и ненависть к режиму, который продолжал нас крепко
удерживать. Но поскольку это покушение не удалось
и мы находились в суматохе войны, быстро проясни-
лось горькое положение простого солдата: боевые
действия были определяющими, и поэтому вскоре
снова распространилось безразличие к политиче-
ской обстановке. Едва ли у кого-нибудь из моих това-
рищей была мысль, что нас послал на эту войну пре-
ступный режим, и многие считали, что они защищают
не гитлеровский режим, а родину. У нас было так, как
об этом написал Г. Бенн: «Я взял судьбу моего поко-
ления на себя, не спрашивая, добрая она или злая,
несет ли она славу или уничтожение». Гораздо боль-
ше нам досаждало распоряжение, в соответствии с
130
которым теперь в Вермахте тоже вводилось привет-
ствие поднятой рукой, то есть не как прежде, когда
руку прикладывали к головному убору. Теперь для
нас, как в войсках СС, вводилось единое «немецкое
приветствие». Это уравнивание с носившими якобы
солдатскую форму войсками СС хотя было очень не-
значительным аспектом, меня особенно огорчало,
так как я гордился приветствием прусских солдат, та-
ким, каким я его знал и которым приветствовали друг
друга до меня поколения прусских солдат.
После тяжелых сражений наш эскадрон был отве-
ден на окраину Ясс. Там даже еще ходил трамвай, и
общественным транспортом можно было добраться
почти до линии фронта. Мы же, наоборот, ехали с
фронта на танке и останавливались возле солдатско-
го санатория. Усталые и грязные, мы спрыгивали
с танка, чтобы в солдатском санатории выпить не-
сколько кружек пива. В перерывах между боями мы
видели крестьян, которые, не обращая никакого вни-
мания на военные действия, обрабатывали свои по-
ля. Во время такого краткого перерыва ко мне подо-
шел отличившийся во многих атаках и награжденный
Железным крестом I класса обер-вахмистр, которого
вскоре должны были откомандировать в офицерскую
школу. Он спросил меня, не могу ли я немного по-
мочь ему по истории. Теперь абитуриент, который
из-за своего школьного образования во время службы
рекрутом считался неполноценным солдатом и дол-
жен был так часто выполнять команду «лечь-встать»,
был освобожден от служебных формальностей и про-
изведен в преподаватели истории.
После смерти нашего бывшего командира эскад-
рона меня откомандировали сфотографировать Mo-
s’
131
гилы погибших солдат нашего эскадрона, похоронен-
ных на кладбище героев под Яссами. Там еще был ху-
дожник, делавший надписи на скромных деревянных
крестах. В руке он держал длинный список фамилий.
Он аккуратно писал их на крестах, которые затем вты-
кали в землю у изголовья могил. После этого я фото-
графировал могилы, украшенные крестами и цвета-
ми. Лишь две пленки времен моей солдатской служ-
бы оказались потерянными. Мне очень жаль, что одна
из них была с теми снимками.
После командировки в качестве фотографа меня
отправили инструктором в румынскую часть. В тече-
ние восьми дней, включая учебное вождение, я с па-
рой других товарищей из дивизии учил работать на
радиостанции румынских солдат, которые в то время
воевали на стороне немцев или должны были вое-
вать.
Пока мы были на отдыхе в ближайшем тылу под
Яссами, каждую ночь через каждые полтора часа нас
бомбила союзная авиация. Каждый раз, когда начи-
нали падать бомбы, мы укрывались от осколков в око-
пах, ругаясь, что на отдыхе нет ни минуты покоя.
Из-за участия в подготовке румын я снова отстал от
моей части, которую тем временем погрузили в эше-
лоны и отправили защищать родину 24-й танковой
дивизии — Восточную Пруссию. Однако туда она не
доехала, а остановилась в Польше, где особенно
сильно разгорелся пожар войны. Вскоре в товарном
поезде я отправился за 12-м эскадроном. Я знал, что
снова буду участвовать в боях. Но чувство принад-
лежности к моему танковому эскадрону было больше
моего сожаления о том, что я оставляю румынскую
часть в тыловом городе.
132
НАГРАЖДЕНИЕ ОРДЕНОМ
Железный крест во время
войны развился в один из важнейших приводных рем-
ней боевых действий. Орден хотел носить и простой
солдат, и офицер, чтобы по отношению как к выше-
стоящим и подчиненным, так и по отношению к равным
в звании считаться лучшим и даже привилегированным
солдатом. У вахмистра без Железного креста I класса
по отношению к вахмистру с Железным крестом I клас-
са отсутствовало важное украшение. В моем эскадро-
не был унтер-офицер, которого позднее произвели в
вахмистры. Он был награжден Железным крестом
I класса и серебряным знаком за пять ранений. Он со-
вершенно открыто, но серьезно говорил, что стремит-
ся получить легкое ранение, чтобы каждому мог пока-
зать на своей груди золотой знак и чтобы все могли ви-
деть, что «перед ними стоит герой». В этом отношении
представляет интерес ответ Й.В. Феста на вопрос, что
в 1933 году немцев привлекало в Гитлере. У него был
Железный крест I класса — высокая награда для воен-
нослужащего в солдатском чине.
Если другие командиры танков, завидев противни-
ка, прятались в люке танка, чтобы управлять боем,
наблюдая через смотровые щели командирской ба-
шенки, то упомянутый унтер-офицер высовывал го-
лову из люка. Не то противник, не то Бог услышали
133
желание повредившегося умом от войны. Он получил
не слишком тяжелое осколочное ранение в голову, за
что его наградили желанным золотым значком. Те-
перь всякий по бросающемуся в глаза знаку на его
груди мог понять, что это — танкист, «храбро зареко-
мендовавший» себя в длительных боях. При своих на-
клонностях этот унтер-офицер, как я мог сам убе-
диться, был очень храбрым солдатом. Он получил
позднее Немецкий крест в золоте, а в самом конце
войны — еще и Рыцарский крест. Но последний он
так и не смог носить, так как после 8 мая 1945 года
каждый солдат должен был спрятать свои награды,
чтобы солдаты оккупационных войск не отобрали их в
качестве сувенира или трофея.
Многим солдатам ордена действительно вруча-
лись за храбрость в бою. Так, например, в нашей ди-
визии фон Ланген-Штайнкеллер перенес все тяготы
походов во Франции и России в качестве кавалери-
ста, а потом уже танкистом был всегда впереди как
командир взвода, эскадрона, батальона и полка. Все-
гда сражался ответственно и решительно. После того
как во Франции он получил Железные кресты I и
II классов, в России он получил Немецкий крест в зо-
лоте, а будучи уже командиром полка — Рыцарский
крест. Так как он все время воевал на передовой, он
получил пехотный штурмовой знак и знак за ближний
бой, а за полученные многочисленные ранения — Зо-
лотой знак «За ранения».
Но не всегда ордена давали за храбрость, как об
этом было написано выше. Если командир танка ост-
рым глазом через свой прицел выявил противника и
определил важную цель, а первоклассный наводчик
затем эту цель поразил, то это тоже были предпосыл-
134
ки для награждения орденом. В таких случаях осо-
бенно отличались летчики-истребители, бомбарди-
ровщики и командиры подводных лодок. У пехотного
солдата или гренадера таких шансов было сущест-
венно меньше. В любую погоду и на любой местности
ему приходилось бороться с противником «с глазу на
глаз».
В моем эскадроне повезло одному вахмистру: со
своим танком он стоял на опушке леса, когда через
этот лес пошли вдруг русские Т-34. Наводчику уда-
лось тогда наверняка подбить восемь танков. Награ-
да вахмистра заключалась в получении знака о зане-
сении в списки почета Сухопутных войск, а наводчик
получил Железный крест I класса и был произведен в
унтер-офицеры. Но и вахмистр под самый конец вой-
ны получил все же Рыцарский крест.
Особенно драматические переживания о Рыцар-
ском кресте описывает Г. Кошоррек в своей книге
«Не забывай суровые времена», в главе «От Рыцар-
ского креста к скромному деревянному». Тогда сол-
дат Густав из 21-го мотопехотного полка 24-й танко-
вой дивизии командовал двумя пулеметами. Вдруг
они потеряли связь со своими взводами. Потом этот
товарищ рассказывал: «Когда я со своим вторым но-
мером почти вышел из леса, то увидел стоящие на
опушке три танка Т-34. Их экипажи вылезли и ожив-
ленно разговаривали с офицером. Мы сразу же по-
ставили оба пулемета за деревьями на огневую пози-
цию, я и Густав дали очереди по русским. Двух сразу
же убили, а остальных захватили в плен. Мы устано-
вили, что эти танки прикрывали фланг русских, и при
них даже был передовой артиллерийский наблюда-
135
тель, корректировавший заградительный огонь рус-
ской артиллерии.
То, что произошло потом, было для нас просто
праздником. Мы смогли от опушки леса вести огонь
по окопам противника. Поэтому наши подразделе-
ния, участвовавшие в захлебнувшейся атаке, снова
смогли пойти вперед. И полку удалось захватить пер-
вую линию обороны русских с незначительными по-
терями. И это было единственное хорошее, о чем
можно сообщить.
За три захваченных танка противника и ведение
огня по окопам противника Густав получил Рыцар-
ский крест, а я — Железный крест I класса.
— Прекрасное дело! — обрадовался слушатель. —
Действительно, удачное стечение обстоятельств, и
все потому, что Густав потерял связь. Не так ли?
— Да, только после этого некому рассказывать об
успехах.
— А где теперь Г устав?
— Понятия не имею. С тех пор, как его вызвали к
командиру полка на вручение Рыцарского креста,
здесь его уже никто не видел. Рассказывают, что ему
присвоили звание унтер-офицера, а потом отправили
на учебу. Больше о нем ничего не слышали.
Потом один товарищ рассказывал, что с тех пор
награжденный стремился оказаться в каждой «коман-
де смертников». 10 ноября 1944 года во время штур-
ма позиций противника он погиб вместе со своими
людьми.
— Бедный друг! Твоя слава кавалера Рыцарского
креста продлилась всего несколько месяцев, пока
неумолимая судьба не вынесла свое решение, что
гордый Рыцарский крест должен превратиться в про-
136
стенький деревянный. Осталась только память о хо-
рошем дорогом друге, который случайно стал героем
и из-за этого должен был умереть скорее, чем те, кто
его беспощадно отправил на гибель». Так писал
Г. Кошоррек.
В истории Железного креста представляет инте-
рес тот факт, что он был учрежден, а потом возобнов-
лялся в 1813,1870 и 1914 годах как прусская награда,
а возобновленный снова в 1939 году стал считаться
уже всегерманским орденом. При возобновлении на-
грады в 1939 году была упразднена разница между
Железным крестом как наградой за личную храб-
рость и наградой за управление войсками. До этого
были установлены особые ленты для получивших ор-
ден за личную храбрость и отдельно — за другие во-
енные заслуги. Поэтому по кавалеру Рыцарского кре-
ста Второй мировой войны невозможно было понять,
получил ли он свою награду за необыкновенную храб-
рость в горячке боя или за успешное командование
войсками.
Только по воинскому званию в большинстве случа-
ев можно определить, за что был вручен орден. Обер-
ефрейтора, например, вряд ли можно было награ-
дить за успешное командование войсками и, напро-
тив, генерала или старшего офицера — за исключе-
нием некоторых офицеров люфтваффе — за личную
храбрость в бою с оружием в руках. К тому же ни один
ефрейтор или унтер-офицер не носил на шее Рыцар-
ский крест Железного креста с дубовыми листьями и
мечами.
Имелась определенная иерархия орденов. Ун-
тер-офицер при условии успешного участия в опре-
деленном количестве боев получал Железный крест II
137
класса. Вахмистр, или младший офицер, — I класса, а
от командира эскадрона и выше — за успешные
бои — Знак занесения в списки почета, Немецкий
крест в золоте или даже Рыцарский крест. Затем сле-
довали дубовые листья. И если генерал долгое время
успешно командовал армией, то получал к ним еще и
мечи. В зависимости от количества участий и прояв-
ленной храбрости, можно было получить серебряный
или золотой знаки за ближний бой (50 и соответст-
венно 75 боев), или танковый знак (за 50 или 75 бо-
ев), которые считались особыми наградами. Они по
праву считались высшими наградами за храбрость.
Орден вручался и при отставке. Когда Гитлер пе-
ревел командующего группой армий «Юг» гене-
рал-фельдмаршала Манштейна в Обер-Зальцберг, то
сказал ему, что время наступлений прошло, и поэто-
му командование должен принять теперь фельдмар-
шал Модель. И затем вручил ему на прощание мечи к
Рыцарскому кресту, который тот уже носил на шее с
дубовыми листьями.
А генерал-фельдмаршал Кейтель рассказывал, что
Гитлер его постоянно ругал и унижал затем, чтобы
потом вручить ему Рыцарский крест и маршальский
жезл. В любом случае он должен был чувствовать се-
бя неприятно, поскольку не проявил ни храбрости, ни
умения командовать.
Мой командир эскадрона ротмистр Хупе, уже на-
гражденный Железным крестом I класса за умелое
командование 12-м эскадроном, который в боях под
Новой Прагой подбил 45 танков, получил Знак зане-
сения в почетные списки (золотую свастику, которую
в виде пряжки носили на ленте Железного креста II
класса). Я думаю, что он заслужил Рыцарский крест.
138
Мой более поздний командир эскадрона, обер-лей-
тенант Венцель, получил за 27 подбитых эскадроном
танков на Никопольском плацдарме Рыцарский
крест. Венцель тоже вскоре после вручения награды
погиб.
После тяжелых боев под Яссами мой командир ди-
визии генерал танковых войск, теперь уже имперский
барон Максимилиан фон Эдельсхайм, 23 октября
1944 года стал 105-м военнослужащим Вермахта, по-
лучившим дубовые листья с мечами к Рыцарскому
кресту Железного креста. По этому поводу военный
корреспондент Курт Шайт писал:
«Высокая награда была вручена генерал-лейте-
нанту, имперскому барону фон Эдельсхайму за вы-
дающиеся подвиги в борьбе за русское пространст-
во. За истекшую зиму и весну 1944 года его имя ста-
ло олицетворением немецкой воли к борьбе. Тогда
генерал-лейтенант имперский барон фон Эдельс-
хайм встал во главе дивизии, в которой отправился
на фронт еще в 1939 году. В ней он был командиром
батальона и командиром полка, а потом стал коман-
диром дивизии, имя которой среди славных соедине-
ний имеет особое звучание не только для нас, но и
для уха противника».
Но вернемся теперь снова к обер-ефрейторам.
Как это было со мной. Сначала я, как уже рассказы-
вал, после шестого боя получил боевой танковый
знак в серебре. Я очень гордился этой наградой, ко-
торая очень хорошо смотрелась на черной ткани тан-
кистской формы и свидетельствовала о том, что этот
танкист имеет уже за плечами участие в боевых дей-
ствиях, зарекомендовал себя как солдат и как мужчи-
139
на. А теперь мне хотелось получить Железный крест II
или даже I класса.
Во время нашего вынужденного пребывания ря-
дом с кольцом под Черкассами над нами то и дело
пролетали русские самолеты-разведчики и так назы-
ваемые «швейные машинки», не замечая, что в ма-
ленькой деревеньке между домами укрыт наш танк.
Один раз я сел на место наводчика и направил пушку
на русский самолет, который раздражающе медлен-
но нарезал круги вокруг нашей деревни.
— Да его же можно легко сбить. — Мой взгляд
скользнул по заряжающему, сидевшему на своем
месте. — Заряди-ка осколочным.
Пока я рассчитывал, на сколько делений прицела
дать упреждение, чтобы попасть в самолет, раздался
голос командира:
— Армин, не вороши дерьмо! Своей стрельбой ты
только вызовешь вражеские самолеты на нашу голову.
А я уже думал о награде за сбитый самолет. Же-
лезный крест, может быть, даже I класса! Но реплика
моего мудрого командира вовремя вернула меня к
реальности.
Через три месяца последовали тяжелые бои, в ко-
торых мой эскадрон участвовал под Яссами. Утром 3
июня наши танки после непрерывных атак в течение
дня и последовавшей ночи наконец-то стояли у обо-
за. Мы заправлялись, грузили боеприпасы и получа-
ли с кухни еду. Тут подошел ко мне вахмистр, с кото-
рым я уже давно был на «ты» и который потом погиб,
уже будучи командиром нашего танка. Я его фамиль-
ярно поприветствовал, но когда он начал: «От имени
фюрера...», то встал «смирно». Он приколол мне чер-
140
но-бело-красную ленточку с Железным крестом
II класса через пуговичную петлю моей тиковой курт-
ки, которую я носил вместо черного мундира в те
жаркие дни. «Боже мой, ты получаешь Железный крест
прямо вместе с едой!» — подумал я еще. И все же я
был обрадован. Железный крест я получил не за оп-
ределенное количество подбитых русских танков, а
за подвиг самаритянина, когда выпрыгнул под об-
стрелом из танка, чтобы спасти товарищей из подби-
той боевой машины. Соответствующую грамоту я по-
лучил позже.
В МИСТИЧЕСКОМ ЛАГЕРЕ
Долгая поездка по железной
дороге через Венгрию, Чехословакию и часть Польши
привела меня в Дебицу. Во время поисков моей части я
внезапно наткнулся на лагерь, названия которого не
знаю и сейчас, но предполагаю, что это был мелкий
концентрационный лагерь из комплекса Аушвиц. Я ви-
дел человек двести, в которых по звездам можно было
определить евреев. Их под охраной вели по полю. Сам
лагерь казался покинутым, здания его были пустыми,
заключенных не было видно, и ворота были закрыты.
Постоянно подвергается сомнению то утверждение,
что ни я, ни мои товарищи ничего не знали о система-
тическом уничтожении евреев.
В школьные годы во Фрайбурге я уже видел еврей-
ские звезды на груди некоторых горожан. В бассейне
я тоже видел надпись: «Евреям вход воспрещен». Не
укрылись от моего взгляда и разбитые витрины ев-
рейских магазинов во Фрайбурге, так же как и люди
из СА, стоявшие перед ними. Особенно я испугался,
когда увидел разбитую витрину магазина Лихтен-
штайна, где продавались сорочки. Там мой отец час-
то покупал рубашки. У меня была симпатия к хозяе-
вам магазинов — евреям, и я боялся людей из СА, де-
монстрировавших абсолютную все подавляющую
власть. Мысли о том, что евреи виноваты и заслужи-
вают подобной кары со стороны СА, были мне чужды.
142
В мистическом лагере. Легковой автомобиль чешского
производства «Татра-87» «Татраплан» с эсэсовским номером.
Утром 9 ноября 1938 года после «Хрустальной но-
чи» из окна нашего класса в гимназии Бертольда я то-
же видел, как горит синагога. В классе ученики шуме-
ли. Особый шум поднялся тогда, когда один из них по-
казал молитвенную книгу, выброшенную из синагоги и
подобранную им на улице. Тогда в класс вошел учи-
тель с партийным значком на лацкане пиджака и крик-
нул, чтобы мы успокоились. Стало тихо, и мы занялись
изучением грамматики древнегреческого языка. Ко-
гда снова послышались взрывы, то некоторые ученики
засмеялись, но учитель призвал их к порядку. Мы, мо-
лодежь, больше почти и не думали о происходящем.
Хотя я еще точно помню, как одноклассница Френ-
кель, дочь весьма уважаемого профессора универси-
143
тета, эмигрировавшего со своей семьей в Англию,
вдруг исчезла из класса. Два года ее место было пе-
ред моим на предпоследнем ряду. Растерянно отреа-
гировал я на сообщение о ней одного из одноклассни-
ков и другими глазами смотрел теперь на опустевшее
место, где сидела веселая, розовощекая веснушчатая
девочка в очках, которая уже сюда никогда не вернет-
ся. Хотя я знал о дискриминации евреев, слышал о
концентрационных лагерях, но о происходившем там,
не говоря уже о планомерном убийстве евреев, даже
не подозревал. Разве комик Вайсфердль не рассказы-
вал по радио, что его только что выпустили из концла-
геря, поэтому он не может рассказать новый анекдот,
чтобы снова туда не угодить? И разве мы не слышали
о теннисисте Готфриде Крамме, что его за гомосек-
суализм посадили в концлагерь, чтобы он там зани-
мался физическим трудом в качестве заключенного?
Мы думали, что концлагерь — это тюрьма особого ро-
да. Известно также, что сами евреи не знали о своей
судьбе. Мы думали, что евреев отправят на Восток. В
газетах писали, что на Востоке ждут пространства для
заселения и что правительство Рейха будет способст-
вовать тому, чтобы создать там широкую основу для
жизнеспособных крестьянских хозяйств. А разве я
сам, будучи солдатом, словно подневольный рабочий
не собирал картошку?
Недавно молодой американец спросил меня, не
знал ли я, будучи молодым солдатом, о Холокосте?
Я ответил: «Нет». На это он с некоторым недоверием
спросил, что бы я тогда делал, если бы об этом знал.
Я ответил: «Ничего. Я бы ничего не сделал и не
смог бы сделать. И не только потому, что у солдата
144
для этого не было ни малейшей возможности, а пото-
му, что я и мои товарищи должны были заниматься
исключительно собой, чтобы выжить, что не является
предосудительным». Насколько интенсивно, показа-
ли события, наступившие парой дней позже.
Любопытные, но ничего не подозревающие глаза
солдата не заметили в этом лагере ничего особенно-
го, по крайней мере, ничего, что могло бы заинтере-
совать фотографа. На войне я сделал так много фо-
тографий, почему бы не сфотографировать что-ни-
будь и там? Потому что я ничего не знал и ничего там
не увидел! Там были бассейны с водой на случай по-
жаров при бомбардировках, а то немногое, что мож-
но было увидеть через окна, напоминало о дезинфек-
ционной вошебойке в Брест-Литовске. Единствен-
ное, что вызывало интерес, — так это стоявший у
одного из домов авангардистский большой 8-цилин-
дровый лимузин «Татра-87» чешского производства с
номером войск СС. Если бы я знал ужасную правду,
то я бы, само собой разумеется, сфотографировал не
только эсэсовскую машину, но и весь лагерь.
ПОДБИТ И РАНЕН ВО ВРЕМЯ БОЕВ
МЕЖДУ САНОМ И ВИСЛОЙ
Отличившемуся на войне
После того как нашел 12-й
эскадрон, я доложил о прибытии в канцелярию, поме-
щавшуюся в походном положении на полугусеничном
грузовике («Мул»), и снова сел в танк. Механик-води-
тель шутливо поздоровался со мной:
— Теперь ты получишь нарукавную нашивку для
участников боев в России — именно вот такую!
В 12-м эскадроне было тогда всего три, а вскоре
стало два танка. Еще остававшиеся танки вместе с
парой других, бывших еще в полку, стояли на гладкой
местности. Просторы напоминали мне бесконечные
поля Украины, правда, без подсолнухов. В течение
ночи, сменяясь через каждые два часа, в качестве ча-
сового на башне сидел один из членов экипажа. Ос-
тальные спали, сидя в танке. На рассвете 4 августа
1944 года во время моей смены веки налились, слов-
но свинцом, и постоянно слипались.
Потом раздался известный приказ: «Танки, впе-
ред!» Началась новая атака. Ей суждено было стать
последней для меня. Из четырех танков, имевшихся у
нас, и семи штурмовых орудий было образовано два
эскадрона (по штату в эскадроне должно было быть
146
22 танка), которым предстояло очистить шоссе на
Милеч. Наш танк проехал большой отрезок пути по
дороге между Дибицей и Милечем. Я практически не
ориентировался во время марша, поскольку люки бы-
ли закрыты, а стрелку-радисту трудно смотреть че-
рез прицел пулемета. Я только видел поля, границы
которых были обсажены тополями, и ряд деревьев
вдоль дороги, когда поступил приказ открыть огонь.
Сильный артиллерийский огонь с самой малой дис-
танции обещал очень тяжелый бой. Я уже держал в
руках пулемет, когда с оглушительным грохотом и ос-
лепительной вспышкой первый снаряд попал нам в
башню. Механик-водитель задним ходом зигзагами
попытался увести танк с простреливаемого участка.
Но как бы танк быстро ни ездил, все равно это было
недостаточно быстро. Русская противотанковая пуш-
ка била и била. После нескольких попаданий в башню
наш танк оказался обездвижен. По контрасту с грохо-
том попадающих в нас снарядов я сначала не услы-
шал, что гул мотора вдруг прекратился, потому что
тишина не наступила.
Мой взгляд скользнул в сторону механика-водите-
ля, и то, что я увидел, на мгновение меня обескура-
жило: его место пустовало, а люк над ним был открыт.
Первая мысль была: «Тебе тоже надо выскакивать!»
Я попробовал открыть свой люк, но его заклинило, и
он не поднимался. Люк радиста, так же как и люк во-
дителя, на случай, если он не открывался, имел очень
разумное устройство. Его шарнир (как у двери) кре-
пился к корпусу не намертво, а с помощью болтов. С
внутренней стороны люк удерживался кронштейном
с установочным винтом. Хотя мне удалось отвернуть
147
установочный винт и кронштейн, чтобы откинуть люк
в сторону, сдвинуть я его не смог ни на миллиметр,
так как его заклинило от полученных попаданий. За
мной темень внутри башни озарилась ярким пламе-
нем. В какой-то момент пронеслась мысль, что мне
суждено сгореть в танке, и меня снова охватил смер-
тельный ужас.
Теперь, лежа спиной на моем сиденье, я изо всех
сил уперся обеими ногами в люк. «Должен же он на-
конец открыться!» — думал я, но и теперь он не дви-
гался. Следующая мысль и ее выполнение пришли в
голову в следующий момент и почти синхронно: «Вы-
лезай через горящую башню!» В тот момент пушка
стояла на 12 часов, то есть прямо. Это было самым
большим везением в моей жизни. Если бы она стояла
в положении 11 часов, то массивный казенник орудия
преградил бы мне путь в башню. Так как я из-за ра-
диостанции и двух приемников не смог бы пробрать-
ся на место водителя, то мне пришлось бы сгореть в
танке. Во время прыжка в горящей башне я ощутил
жар огня на лице и на руках. В жаркие дни наступле-
ния мы заворачивали рукава рубашки, поэтому, когда
я поднял руки вверх, чтобы ухватиться за люк заря-
жающего, рукава куртки сползли, подставив голые
предплечья огню. Но этот прыжок через горящую
башню спас мне жизнь, хотя я и получил ожоги пер-
вой и второй степени на лице и на руках.
Моя голова уже высунулась из люка на свободу,
когда я почувствовал рывок за шею, и понял, что мой
танк все еще не хочет меня отпускать. Проводами на-
ушников и ларингофона я все еще был соединен с
местом радиста. Теперь прыжком я выскочил из ба-
148
шейного люка и, словно брошенный мешок, призем-
лился рядом с танком. Наушники при этом слетели, а
шнур к микрофону оборвался. Я потерял пилотку, но
хуже всего было то, что я потерял очки. Вместо пис-
толета на шее я всегда носил фотоаппарат. Когда я
выпрыгнул из танка, он остался со мной, а пистолет,
лежавший в моей аварийной сумке, сгорел в танке. В
спешке я не вспомнил об аварийной сумке. В момент
смертельного страха в горящем танке я о ней совер-
шенно забыл. Хотя, чтобы взять ее, мне надо было
лишь протянуть руку. При этом я часто думал о по-
рядке своих действий, если придется вылезать из
танка. Я был уверен, что одним движением руки сразу
же схвачу сумку. Но в реальности, когда пришлось
выскакивать из подожженного в бою танка, все оказа-
лось по-другому.
Оказавшись на свободе, я сразу посмотрел на ча-
сы. Они показывали ровно шесть часов утра. После
этого я как можно быстрее пополз по следу гусениц в
тыл. Я двигался в полной неспособности к сопротив-
лению, с единственной целью — как можно быстрее
выбраться из этого ада! К тому же мое ощущение
беспомощности усиливало сознание того, что я безо-
ружен. Хотя и будь у меня пистолет вместо фотоаппа-
рата, ничего бы не изменилось! Подавляющее чувст-
во одиночества, отсутствие товарищей, ощущение,
что один находишься на поле боя, заставляли испу-
ганного стрелка-радиста, силы которого уменьша-
лись, искать путь к спасению.
Но через некоторое время пришла мысль: «Ты —
унтер-офицер, и должен посмотреть, где твои това-
рищи!» И я пополз назад. И тут я увидел горящий
149
танк. Слева и справа от него тоже стояли горящие
танки. Немецких солдат я не видел. При взгляде на
мой уничтоженный танк мне стало ясно, что это — ко-
нец, это мое Ватерлоо. Теперь я, раненый и разби-
тый, лежал на поле боя, как побежденные французы
после последней битвы Наполеона, как до и после
них неисчислимые солдаты в бесчисленных битвах
мировой истории. Где теперь мой Наполеон? Оче-
видно, где-нибудь в безопасном бункере играет в
войну на карте. А боец лежит разбитый и всеми бро-
шенный на поле битвы, хотя бой неукротимо продол-
жается дальше. Несмотря на ранение, я решил запе-
чатлеть это поле битвы своим фотоаппаратом. Но не
получилось. Руки болели так, что я даже не смог от-
крыть чехол фотоаппарата. Когда начали рваться
снаряды внутри танка, я повернул назад. Потом мой
танк взорвался. Я прижал голову к земле и пополз в
тыл. В то время я еще не знал о гибели моего коман-
дира (вахмистра А.), которому попаданием в башню
оторвало обе ноги и у него не было никаких шансов
выжить. Остальных членов экипажа я тоже не видел.
Я пытался их найти, но безуспешно. Сначала я полз
по следу танка через картофельное поле все дальше
в тыл. Потом началось поле сжатой пшеницы.
В казармах меня учили, что при обстреле против-
ника без маскировки поле можно преодолевать корот-
кими перебежками. Как и учили в казарме, я вскочил,
«Бегом марш!» пронесся через сжатое поле и снова
залег. Но и здесь все было не так, как на казармен-
ном дворе. Рядом со мной просвистели направлен-
ные в меня пулеметные очереди, в сером утреннем
небе сверкали и грохотали зарницы артиллерийского
150
боя. А передо мной лежали попеременно картофель-
ные и убранные пшеничные поля, под прямым углом
примыкавшие к дороге. Рядом с дорогой шел ряд де-
ревьев, которые я во время последнего взгляда в
прицел рассмотрел как ограждение дороги. Я полз и
перебегал все дальше, пока силы совсем не покинули
меня. В этот момент усталости я вдруг стал абсолют-
но безразличен, просто встал и, не пригибаясь и не
прячась, просто пошел к дороге, как будто война ме-
ня больше не касалась. Страх исчез. Расстояние до
противника стало относительно больше, и его пуле-
метные очереди меня больше не доставали. Рядом с
дорогой была проложена глубокая придорожная ка-
нава. По ней я пошел дальше и был, конечно, в ней го-
раздо больше защищен, чем в открытом поле. Не-
смотря на это, обстановка по-прежнему была опас-
ной, и когда я после долгой ходьбы по придорожной
канаве наткнулся на позицию немецкой противотан-
ковой пушки, то солдаты из-за ее щита прокричали
мне почти тоном приказа:
— Иди в укрытие! Там за тобой — русская противо-
танковая пушка!
На меня, только что ушедшего из-под пуль против-
ника, это, в общем-то, доброе предупреждение не про-
извело никакого впечатления.
Потом я увидел приближавшийся ко мне танк 24-го
полка. Это был наш санитарный танк, на котором си-
дели остальные члены моего экипажа. Они обрадова-
лись мне:
— Вот это да, Армин! Тебе удалось выбраться из
танка! А мы думали, ты сгорел.
Так быстро обо всем забывается, если танк горит!
А я из-за товарищей ползком возвращался к танку!
151
Конечно, мои товарищи обрадовались, что я живой.
Но никто из них не подумал, что я еще могу оставать-
ся в танке и что мне нужна помощь. Так же, как, может
быть, и экипажам рядом подбитых танков она требо-
валась! Не хватало только приветственных слов: «Ты
еще живой! Не может быть!» Да, я живой, хотя с ожо-
гами и только в одной прожженной тиковой куртке на
теле. Но сейчас засчитывалась только жизнь, то, что
удалось выжить.
Именно про тот день боев в сводке ОКВ дополни-
тельно сообщалось: «В продолжавшихся с конца ию-
ля боях на Сане и Висле много раз отличившаяся в
боях восточнопрусская 24-я танковая дивизия под ко-
мандованием генерал-лейтенанта имперского баро-
на фон Эдельсхайма снова великолепно сражалась в
контратаке и обороне». В материалах по военной ис-
тории Второй мировой войны у X. Вагенхаймера мож-
но найти упоминание о том, что на рубеже между
Вислой и Карпатами вновь образованная 17-я армия,
в составе которой была 24-я танковая дивизия, ус-
пешно замедлила советское наступление, а Е. Бауэр
писал о тех днях, что 3.8.1944 года после падения
Ржешува — во время моего предпоследнего боя — от
танковых корпусов маршала Конева ожидались боль-
шие события, «но ничего не случилось, и, возможно,
внезапное прекращение битвы можно приписать
вмешательству 24-й танковой дивизии». Но после то-
го как 24-я танковая дивизия уже упоминалась в
сводках в момент, когда все ее вооружение застряло
в грязи и было потеряно, мне тогда пришла мысль,
что подобное упоминание в переводе с напыщенного
языка сводок Вермахта должно звучать так: «Это со-
единение было полностью разгромлено».
152
Командующий 17-й армией издал следующий при-
каз:
8 августа 1944 г.
Солдаты 24-й танковой дивизии!
С сегодняшнего дня 24-я танковая дивизия выхо-
дит из состава 17-й армии, получившей задачу на на-
ступление. Верная своей кавалерийской традиции,
24-я танковая дивизия, ведя подвижные боевые дей-
ствия под Ландсхутом и Райхсдорфом, обеспечила
образцовое прикрытие развертыванию 17-й армии и
образованию прочного фронта от Карпат до Вислы.
В течение 10 суток дивизия находилась сначала в
районе восточнее Вислока, а затем севернее Вислы,
ведя тяжелые наступательные и оборонительные бои
с переправившимся через Вислу противником. Бла-
годаря ее стремительному удару в направлении на
Майдан, а затем ожесточенной обороне Жужинского
плацдарма дивизией были созданы условия для на-
ступления, в которое переходит армия в день, когда
дивизия выходит из ее состава.
За бои, проведенные в образцовом духе и вы-
держке, я объявляю свою благодарность и призна-
тельность дивизии и ее начальникам и желаю вам,
солдаты 24-й танковой дивизии, счастья и успехов.
Подписано: Шульц,
Генерал пехоты
На санитарном танке меня доставили на главный
перевязочный пункт, находившийся в амбаре за ря-
дом тополей и парой рощ, в непосредственной бли-
зости от поля боя. Несмотря на суету, которая там ца-
рила, военный врач быстро подошел ко мне, осмот-
рел и вколол прививку от столбняка. Потом русская
153
медсестра («добровольная помощница») подготови-
ла ожоговые компрессы и наложила их на обожжен-
ные участки кожи, отчего боль немного утихла. Но ее
можно было терпеть, только если я держал руки квер-
ху и двигал ими туда-сюда. Совершенно измученный,
я сидел с другими товарищами перед амбаром и
ждал, что будет дальше.
Из группы раненых отобрали транспортабельных,
и вместе с ними на санитарной машине меня доста-
вили в полевой госпиталь под Тарновом. И там сразу
же на месте оказались врачи. Они сделали мне пере-
вязку и не захотели верить моему сообщению, что
русские уже стоят под Дебицей. После перевязки ме-
ня положили в постель. Я сказал санитару, что у меня
есть фотоаппарат, который я продолжал носить на
шее. И с его помощью была сделана фотография пе-
ревязанного танкиста в полевом госпитале.
Ночью я уже лежал в санитарном поезде, состояв-
шем из новых скоростных вагонов с полками, распо-
ложенными вдоль вагона в два этажа. Врач и санита-
ры поезда сразу же начали заботиться о раненых.
Мне дали предписание как можно больше пить. По-
том я услышал с койки подо мной недовольный голос:
— Я — офицер и имею право на офицерское купе в
санитарном поезде!
Это был еще один опыт войны, показавший мне,
что бывают офицеры, для которых доброе отношение
в санитарном поезде менее важно, чем классный
шильдик на вагоне, в котором их везут. Пока поезд
стоял на вокзале в Кракове, ворчливого офицера вы-
несли из «элегантного» вагона санитарного поезда.
Полученное 4 августа 1944 года ранение стало по-
воротным пунктом в моей солдатской жизни. До сих
154
пор я прошел долгий извилистый путь, после этого
мне тоже предстояла очень извилистая, но короткая,
всего восьмимесячная дорога, завершившаяся из-
бавлением благодаря окончанию войны.
Мой друг по 12-му эскадрону унтер-офицер Армин
Штольце вел дневник. В нем можно было прочитать:
«1.8. — 3.8.1944 г. экипажи танков расформировыва-
ются. 4.8.1944. Танк 1241 — подбит и не подлежит
восстановлению, его командир — вахмистр Шма —
ранен. 1211 обер-вахмистр Ассман погиб, унтер-
офицер Бётгер — сильные ожоги (лицо и руки), от-
правлен в лазарет».
В РЕЗЕРВНОМ ГОСПИТАЛЕ
Санитарный поезд шел сво-
им путем к месту назначения — станции Мауэр-Олинг
поблизости от Амштеттена (Австрия) — через Верхнюю
Силезию и Чехословакию. Благодаря большой петле,
по которой шел поезд, он два раза пересекал границу
Рейха, и поскольку при каждом пересечении границы
для отпускников с фронта полагался подарок, то сест-
ры Красного Креста вручили мне два подарка. В Мау-
эр-Олинге поезд остановился, и я увидел на платформе
большое количество сестер Красного Креста и много
санитарных машин на заднем плане. Через некоторое
время меня вместе с другими ранеными вывели из по-
езда и отправили в находившийся там тыловой госпи-
таль. Он размещался в нескольких зданиях клиники
нервных болезней, на территории очень красивого
парка. Зеленые лужайки, по ним ведут дорожки, обса-
женные кустами. Множество деревьев при хорошей
летней погоде создавали впечатление сельской атмо-
сферы. Я попал в место мира и спокойствия. Место,
которое мне показалось подходящим для скорого вы-
здоровления.
У меня снова появилось время для чтения книг из
госпитальной библиотеки и газет. В местной авст-
рийской газете я тогда прочитал сообщение эсэсов-
ского репортера Ахима Фернау, которое меня ужасно
156
взволновало. С одной стороны, в нем описывалась
абсолютно реальная картина отступления на всех
фронтах, перечисление ряда последовательных по-
ражений, а с другой стороны, в итоге предсказыва-
лась скорая победа. Под заголовком «Секрет послед-
него этапа войны» он писал:
«29 августа. Самое позднее, через полгода мы уз-
наем то, что ныне известно лишь немногим. То, что
последний этап войны, начавшийся 16 июня 1944 го-
да, имеет тайну, и то, что три месяца: июнь, июль и
август — в действительности имеют совсем другое
лицо, нежели то, которое мы себе представляем.
То время, которое мы сегодня, непосредственно
сегодня, переживаем, самое драматичное, которое
можно было бы когда-либо переживать в современ-
ной истории. Более поздние времена ясно и точно
покажут, что речь шла о миллиметрах и секундах и что
можно было рассчитать, почему Германия победит.
Это фанатичная мысль, представить себе, что это
действительно так, потому что в настоящий момент
перспектива выглядит совершенно иначе. Пали Харь-
ков, Сталино, Днепропетровск, Умань, Смоленск,
Псков, Витебск. Советы надвигаются все ближе и
ближе. Пали Киев и Львов, Советы стоят под Варша-
вой, Краковом, у Восточной Пруссии. Дивизии броса-
ются им навстречу и вынуждены отходить, гибнут
полки, огромное количество вооружения пропадает в
русской грязи, нет самолетов, артиллерии, танков, но
что-то может наконец их остановить. Но следующий
день тоже ничего не приносит. Медленно, но посто-
янно надвигаются Советы.
В Италии лопнул нарыв Неттуно. Пал Рим. Англича-
не наступают, тянут с собой чудовищные массы ар-
157
тиллерии и авиации и сейчас находятся под Флорен-
цией. 8 июня началось вторжение с чудовищным
адом разрывающихся бомб и снарядов. Англичане и
американцы прочно закрепились в Нормандии, наши
контрудары потерпели неудачу. Не прекращаются на-
леты английской авиации на Германию, разрушаю-
щие наши города. Так выглядели июнь и июль.
Этими холодными словами нужно сказать это, по-
тому что это — правда. И это честь наших солдат. Это
ужасная картина. Но она не соответствует действи-
тельности. Если мы сами не знаем этого и не сможем
доказать, то сам Черчилль лучше всех научит нас, и
он не будет медлить, потому что для него эта картина
выглядит совсем по-другому. И без того через полго-
да об этом будет знать каждый.
Англия и Америка начали войну в 1939 году, кото-
рый был неблагоприятным. Оба государства к ней
еще не готовы. США даже не смогли сразу официаль-
но вступить в войну. Немецкое превосходство было
однозначным. Англия знает об этом, только не дога-
дывается о размахе всего этого. Ее расчет гениален
по своей простоте и восходит к политике Питта. Не-
обходимо с самого начала ее предотвратить, чтобы
стратегией, вооружением или храбростью война бы-
ла решена как можно раньше. При любых условиях
война должна достигнуть фазы всеобщего истоще-
ния. Тогда она примет характер, необходимый Анг-
лии и США: волновое движение, качели. Я прибегаю к
этому термину, так как мы не должны забывать, что
скоро все пойдет в обратную сторону.
Фюрер знает об этом совершенно точно. Он попы-
тался перечеркнуть этот план и в этих целях быстро
победить все передовые страны, защищавшие Анг-
158
лию, и добиться стратегического решения в 1940 го-
ду. Мы были очень близки к этому. Но нам не удалось
это сделать, потому что Советский Союз совершил
беспримерное преступление, объединившись с капи-
тализмом и вступив в войну. Англия смогла перевес-
ти дух.
Ситуация в 1943 году была такой. Англичане и аме-
риканцы держали практически руки в карманах и пре-
доставили войне развиваться самой по себе. Они
достигали военно-морского и воздушного господ-
ства, громили Германию медленно, неуверенно, ос-
таваясь сами вдали от театра военных действий. С та-
ким спокойствием они могли бы ждать до конца войны.
Но все же произошло нечто очень примечательное!
В 1944 году началось небывалое наступление на
Германию. Ни один человек не сомневается в том, что
это превышение необходимых сил. Англичане приле-
тают теперь не с сотней бомб, а с тысячами. Они вы-
садились в Неттуно, они выпустили 200 тысяч снаря-
дов по одному участку фронта в течение дня, 6 июня
они предприняли генеральное вторжение. На Восто-
ке Сталин мобилизовал все резервы и начал наступ-
ление.
Мир находится под впечатлением от этого. Но ни-
кто не заметил, что все это в высшей степени приме-
чательно и что эти жертвы перед закрытием город-
ских ворот были бы совершенно ненужными, если бы
все обстояло действительно так. Но все обстоит со-
вершенно по-другому.
За год до этого Черчилль узнал о нас нечто такое,
о чем и сами мы не подозревали. Министр внутрен-
них дел Англии Моррисон на днях снова обсуждал это
в нижней палате парламента. На вопрос, что проис-
159
ходит в Германии, он ответил буквально: «Я знаю об
ужасных вещах». Гигантское по своим масштабам на-
ступление 1944 года является не превышением сил, а
суровой необходимостью и обусловлено паническим
страхом.
Я еще хорошо помню, как террористы во Франции
в прошлом году писали на стенах следующие строки:
«1918—1943». 1943 год должен был стать нашим
1918-м. Сейчас я знаю, что это была не теория пропа-
ганды, это была программа, горькая необходимость.
Именно Черчилль это мог рассчитать. Он знал сроки,
которые не знали мы сами и не знаем сейчас. У плен-
ного мы находим журнал годичной давности, в кото-
ром изображена V-1. Неправильно, но тем не менее
изображена. Когда я это увидел, то мне все стало яс-
но. Это свидетельствует о том, что:
1. Черчилль заранее знал о разработке нового
вооружения.
2. Его постройку предотвратить он не мог.
3. Он не смог разработать его раньше нас.
4. Он не нашел от него никакой защиты.
5. Он знал о том, что наступит срок, когда наступит
третий этап войны, когда Германия, как он в 1942 го-
ду, снова начнет войну и двинется вперед. И на этом
этапе Германия получит преимущество.
Так как он узнал о V-1, он знает и о других «ужас-
ных вещах». И он знает еще кое-что, самое страшное
для него — он знает срок.
Поэтому он и писал «1918—1943», потому что наш
конец, наш рассчитанный конец от истощения дол-
жен был наступить в 1943 году. Год прошел. Мы сами
не подозреваем, что это значило для Черчилля и для
Рузвельта. Теперь у них была только одна попытка: в
160
последние минуты их этапа войны осмелиться на со-
вместные действия, чему мы сейчас й являемся сви-
детелями.
Если требуются дополнительные доказательства к
такому ходу мыслей, то Черчилль представил их сам
в своем интервью пару дней назад.
Он сказал: «Мы должны закончить войну до осени,
иначе...» — И замолчал, старый господин поджига-
тель.
До осени. Поэтому мы знаем, зачем должны снова
напрячь все силы. Это напряжение не превысит на-
ших сил. За время этой войны мы еще не сдавались
ни в одной критической ситуации. Мы заплатим по-
следнюю цену, которую нам еще надо заплатить.
Всеми средствами и всеми силами. Победа действи-
тельно близка».
Циничный блестящий образец национал-социали-
стической пропаганды? Так нас одурачивал пропа-
гандистский преступник Ахим Фернау, написавший
после войны известные читаемые книги «От Арми-
ниуса до Аденауэра», «Розы для Аполлона».
Впрочем, первые дни определялись тяжестью мо-
их ожогов. Я страдал от сильной боли. На третий день
к ним прибавился кризис кровообращения. Во время
первой перевязки были такие боли, что врачи снача-
ла вкололи мне сильное обезболивающее. Каждое ут-
ро старшая сестра приветствовала меня вопросом,
не хочу ли я поесть. Я получал меню и мог что-нибудь
выбрать для себя из запасов кухни. Кроме того, я
ежедневно получал стакан вина и натуральный кофе.
Во всем, что я не мог сделать сам из-за забинто-
ванных рук, я получал помощь медсестры. Из-за та-
кого великолепного ухода сестер меня уже через три
6 На танке через ад
161
недели «Ка-Фау-Машина» вытащила из великолепного
госпиталя. Под «Ка-Фау-Машиной» понимается врач
или военно-врачебная комиссия, проверявшая сол-
дат, непригодных для боя, и всегда, где только мож-
но, писала заключение: «Годен к службе на фронте».
Ранняя выписка из госпиталя имела и хорошую
сторону, так как другой врач, осматривавший меня в
запасной части, счел лечение неудовлетворитель-
ным. После того как он меня осмотрел, он сделал ос-
вобождающее заключение: «Вы еще не годны к служ-
бе». Он написал мне степень годности KV-2, что-то
вроде «Годен к гарнизонной службе на территории
Рейха», что на некоторое время спасло меня от не-
медленной отправки на фронт.
Выписавшись из госпиталя, я отправился в отпуск
для выздоровления во Фрайбург. Там я, ежедневно
встречаясь с жителями, сам мог воспользоваться
привилегиями раненого фронтовика. Например, я
сразу мог встать впереди очереди в кассу кинотеат-
ра. По окончании этого отпуска после полуторагодич-
ного отсутствия я вошел в такие знакомые ворота
танковой казармы в Загане. Там я встретил своего
старого знакомого графа П., который к тому времени
стал офицером и более или менее невольно вырос в
иерархии Вермахта. При этой встрече я сразу заме-
тил дистанцию и ранее считавшуюся невозможной
трещину между мной и графом. Получив офицерский
чин, он полностью стряхнул с себя солдатское про-
шлое, в то время как я, унтер-офицер, все еще оста-
вался солдатом. В течение долгого времени, когда мы
были друзьями и вместе прошли огонь и воду, он, как
унтер-офицер, и я, как ефрейтор или обер-ефрейтор,
мы находились в самом низу иерархии Вермахта. Те-
162
перь каждый из нас принадлежал к разным кастам, и
поэтому внутреннее отчуждение было между нами
неизбежно. При нашей встрече мы обменялись не-
сколькими ничего не значащими фразами, потом он,
взглянув на часы, сказал слова, снова нас разделив-
шие: «Я должен идти к моему полковнику». Теперь у
него для меня не было ни времени, ни ушей, чтобы
выслушать мои просьбы, ни желания что-либо для
меня сделать, чтобы я мог остаться в Загане.
КУРЬЕР В ВОСТОЧНУЮ ПРУССИЮ
Остаться в Загане мне не
удалось, так как поступил приказ о моем переводе в
Цинтен в Восточную Пруссию, неподалеку от Кёнигс-
берга. «Зачем мне, южному баденцу, сидеть в Восточ-
ной Пруссии, как раз на противоположной стороне
Германии?» — думал я недовольно во время поездки
через Познань в Цинтен. Я еще не знал, что в Восточ-
ной Пруссии богиня удачи раскроет надо мной свои
крылья, которые меня защитят. Их первый удар я по-
чувствовал, как только прибыл в Цинтен, в 10-ю танко-
вую часть. Я получил шанс стать курьером. Эту воз-
можность «спокойной и непыльной» службы я, естест-
венно, не упустил. И в последующее время я, как
гражданский, каждое утро в 10 часов выезжал на поез-
де в Кёнигсберг, в управление 1-го корпуса или в ко-
мендатуру Вермахта, или через Кёнигсберг, Велау в
Инстербург, к командиру 1-го танкового отряда. Чаще
всего у меня в сумке были письма и приказы, имевшие
надпись «Секретно» или «Только для командования!».
Таким образом, я стал кем-то вроде военного письмо-
носца. При этом у меня появилась привилегия: больше
свободы и свободного времени, чем у других солдат
Цинтенской запасной части. Это начиналось уже с
подъема, когда я мог не вставать по приказу в 6 часов,
а спать еще часика два и только в 9 часов прийти на
доклад к командиру запасной части.
164
Остальное зависело от места назначения. По-
скольку между Кёнигсбергом и Цинтеном было ожив-
ленное железнодорожное сообщение, то составле-
ние плана на день было предоставлено мне самому.
Сама поездка на поезде была уже приятной. По прибы-
тии поезда на вокзал в Цинтен, так же как и на другие
вокзалы, я садился в специальное курьерское купе.
Если курьерского купе в поезде не было, то, предъя-
вив удостоверение курьера и многоразовый проезд-
ной билет 3-го класса, я садился в купе проводниц.
Тогда поездка проходила особенно весело. На обед я
попеременно получал то сухой паек, то марки на пи-
тание. Прибегая к искусной тактике с персоналом
мест общественного питания, я часто получал еду, не
тратя марки или за гораздо меньшее их количество,
чем того требовало меню. Особым успехом я пользо-
вался у продавщицы булочной-кондитерской в Цин-
тене. Эта продавщица была далеко не так красива,
как ее коллега в Загане, зато она сделала так: я через
прилавок протянул ей свои хлебные карточки, а она с
хлебом вернула мне мои карточки, не только не отре-
зав от них положенные марки, но и дала мне допол-
нительные хлебные марки.
Сам Кёнигсберг, хотя и пострадал уже от сильных
бомбардировок, особенно в августе 1944 года, когда
600 британских бомбардировщиков разнесли в руи-
ны город и порт, все же представлял для пребывания
солдата, без больших ограничений и с достаточным
количеством продовольственных марок, много воз-
можностей, чтобы не питаться за казарменным сто-
лом в гостинице. Когда потом русская армия прибли-
зилась к Инстербургу, мой пункт отправления был пе-
реведен в Алленштайн, и теперь я ездил туда-сюда
между Цинтеном, Алленштайном и Кёнигсбергом.
165
ОТПУСК ПО СЕМЕЙНЫМ
ОБСТОЯТЕЛЬСТВАМ В РАЗБОМБЛЕННЫЙ
ФРАЙБУРГ И ВОСПОМИНАНИЯ
О ШКОЛЬНОМ ВРЕМЕНИ
Фрайбург (Брайсгау), кото-
рый до этого налеты авиации щадили, 27 ноября 1944
года пережил ужасную бомбардировку. Я обратился с
рапортом о предоставлении мне отпуска по семейным
обстоятельствам и хотел немедленно поехать на роди-
ну, чтобы самому убедиться в ужасных результатах
этой бомбардировки.
Этот короткий отпуск, наряду со встречей с моими
(слава богу!) целыми и невредимыми матерью и се-
строй в неповрежденной квартире на Мёзлештрассе,
предназначался для того, чтобы я получил мрачные
впечатления от вида на разрушенный центр города.
Многие знаменитые здания города и целые улицы,
такие, как Зальц- и Кайзерштрассе, были разрушены.
По обе их стороны громоздились руины, между кото-
рыми был расчищен узкий проезд. От многих домов
остались только стены, и те зияли дырами, а перед
ними громоздились обломки. Пахло пожаром. Над
этим морем руин высился только собор, чудом остав-
шийся целым со своей чудесной готической башней.
От стоматологической поликлиники Штадтгартене,
где работала моя сестра, тоже осталась лишь куча
развалин. Во время воздушной тревоги моя сестра
166
побежала по направлению к Шлосбергу и как раз пе-
ред самым началом атаки оказалась в расположен-
ном под скальными сводами бомбоубежище. Мой
путь между руинами привел меня к моей школе, гим-
назии Бертольда, тоже превращенной в руины. Но го-
родской театр напротив уцелел.
Мысли мои вернулись к школьному времени, к тем
многим годам, которые я провел в этой гимназии.
Я вспомнил о многом. И о моей первой встрече с на-
цизмом, когда я учился в пятом классе. В первый год
его господства, 1933-й, когда я учился в шестом
классе, директором этой гуманистической гимназии
был еще католический священник. Годом позже его
заменил учитель с партийным значком. Он как-то раз
пришел в класс и сказал встать всем, кто еще не яв-
ляется членом «юнгфолька». Тогда встал и я вместе с
большинством учеников нашего класса. И тогда стро-
гий учитель с заметно выделявшимся на лацкане его
пиджака партийным значком со свастикой по очере-
ди перед каждым из нас принимал стойку «смирно».
«Кто так выглядел и так себя вел, должен был быть
нацистом», — думал я теперь, вспоминая. Если глава
школы во весь рост по-военному, словно прусский
офицер, стоял перед школьниками, то у большинства
из нас появлялся страх, и маленькие сердца уходили
в пятки. Одновременно выступление директора вы-
зывало чувство фальши. После этого он начал:
— Почему ты до сих пор не в «юнгфольке»? — На
этот вопрос следовали наши ответы с запинками,
звучавшие как пустые отговорки.
— Ученик гимназии Бертольда, как и любой немец-
кий мальчик, должен быть членом «юнгфолька». По-
этому немедленно вступайте в «юнгфольк»!
С этим призывом директор школы вышел из клас-
167
са. Но ненадолго, потому что он вскоре снова при-
шел, и все повторилось сначала. Поэтому никому не
удалось уберечься от того, чтобы не вступить в «юнг-
фольк».
Я вспоминал также о попечении и принуждении,
начавшихся с вступлением в «юнгфольк». Это прину-
ждение, а затем и чувство страха сопровождали меня
все эти годы и еще больше усилились во время вой-
ны. Уже в «юнгфольке» приходилось терпеть придир-
ки маленькому «пимпфу» [Pimpf (нем.) — малыш,
мальчуган, член нацистской детской организации. —
Прим, пер.], где меня из Германа сделали Армином,
потому что в группе уже был один Герман! Потом мне
пришлось пережить во время еженедельной полевой
службы начальную военную подготовку. Мы учились
ориентироваться на местности и использовать ее,
чтобы в качестве «разведывательного дозора» разве-
дывать и захватывать «вражеские» позиции. Мы на-
учились обращаться с компасом, выучили азбуку
Морзе и многое другое. Для меня эта служба в «юнг-
фольке» была в тягость. С гораздо большим удоволь-
ствием я, как теннисист и член 1-й юношеской коман-
ды Фрайбургского теннисного и хоккейного клуба, в
свободное время играл бы в теннис или в «Скат» с
единомышленниками или гулял бы с подружками.
Я хотел быть свободным в моих решениях и стра-
дал от принуждения, не говоря уже о том, что я, как и
многие другие, не был сознательным членом в насаж-
денной Гитлером организации и не понимал или мог
только догадываться, чего хочет Гитлер и куда нас
приведут его организации. Несомненно, многие, осо-
бенно патриотически настроенные «пимпфы», радо-
вались многодневным и недельным походам по
Шварцвальду с собранным по-военному ранцем, на
168
котором по уставу крепились одеяло, палатка и по-
суда.
Все это имело целью создать общество мальчи-
ков. Но я был слишком большим индивидуалистом,
чтобы получать радость от такой походной и лагерной
жизни. К тому же обусловленная членством в «юнг-
фольке», а позднее в «гитлерюгенде» необходимость
подчиняться власти и приказам со стороны одно-
классников или других ребят, которые были одного
со мной возраста или немного постарше, досаждала
и раздражала. Это относилось и к приказам, и на-
ставлениям, которые наряду со строгостью были
приправлены совершенно новым словарем нацист-
ского государства, с такими терминами, как «народ-
ная общность», «цели национальной революции»,
«единство», «готовность к самопожертвованию и
жертвенный дух молодежи с гордой немецкой кро-
вью», «служение фюреру», «благоговение», «верность
и послушание», «изгнание всех, мешающих миру», и
другими высказываниями, призванными «воспиты-
вать мировоззрение». Мой непосредственный «юнг-
фолькфюрер» во время поездки в школу на велосипе-
де обогнал и остановил. На каком основании?
Тогда я еще носил школьную фуражку своей гим-
назии — фуражку из цветной ткани, которая не только
указывала на то, что носящий ее является учеником
престижной гимназии Бертольда, но и по ее цвету
можно было узнать, из какого он класса. Ученики
шестого класса носили зеленые фуражки, пятого —
синие и так далее — от красного до желтого, черного
и вишнево-красного. Ученики выпускного класса но-
сили даже «штюрмер» — шапочки студенческих кор-
пораций. Такие индивидуалистические головные убо-
169
ры не подходили к защитной униформе нацистских
организаций. Я с большим удовольствием носил
школьную фуражку до того дня 1935 года. Теперь мне
было приказано никогда больше такую фуражку не
надевать.
В соответствии с лозунгом фюрера «Твердый, как
крупповская сталь, жесткий, как подошва», жесткость
в воспитании играла большую роль. Потому что толь-
ко из жесткого «пимпфа» вырастет жесткий солдат.
Подчеркивание твердости иногда принимало унизи-
тельные формы. Так, однажды во время похода
«пимпфы» моей группы вдруг набросились на меня.
Повалили и держали, а один из них сел мне на нос и
пукнул. Преисполненный отвращения и бешенства, я
был более чем удручен.
Я тогда еще не знал, что такие образцы являются
предварительной стадией воспитания в Вермахте,
причем, как и во всех организациях Третьего рейха,
низменные человеческие качества начальников, вро-
де удовлетворения собственного чувства власти, иг-
рали особую роль. Я после того случая отказался уча-
ствовать в субботних и воскресных походах. По этому
поводу «фюрер дозора» написал письмо моему отцу
о том, что я должен принять участие в следующем по-
ходе, чтобы в обществе товарищей посидеть у кост-
ра, потому что для юноши нет ничего лучше, и я не
должен этого упускать.
Наряду с упомянутой службой на местности боль-
шую роль играли «учения порядка», различные трени-
ровки и спортивные соревнования («быстрые, как
борзые»). Во время одного из соревнований «юнг-
фолька» на университетском стадионе во Фрайбурге
моя группа выиграла состязание по установке палат-
170
ки. Мы быстрее всех скрепили палаточные полотна и
правильно поставили палатку. Мой отец присутство-
вал на этих соревнованиях и был очень горд видеть
своего сына в команде победителей.
Служба в «юнгфольке» и «гитлерюгенде» оказыва-
ла также влияние и на школьные занятия: теперь для
членов «юнгфолька» «пимпфов» существовал «госу-
дарственный день молодежи», когда можно было не
ходить в школу. И в соответствии с целями молодеж-
ных организаций в школе были введены обязатель-
ные занятия по легкой атлетике с бегом на 60 метров,
прыжками в длину, метанием мячей и боксу. Сам Гит-
лер считал, что нет никакого другого спорта, кроме
бокса, который бы так развивал наступательный дух,
и «молодой, здоровый парень» должен учиться в бок-
се переносить удары.
С боксом мы вскоре пережили особый нокаут. Наш
лучший в классе ученик — типичный отличник с от-
личными оценками по всем дисциплинам, кроме
спорта (он даже 50 метров не мог пробежать как сле-
дует), на первом же занятии по боксу был сильно по-
бит. На следующий день он забрал документы и поки-
нул эту классическую гимназию. Со временем все
усилия учителей открыть своим ученикам древнегре-
ческий и латинский культурные миры сводились все
больше к минимуму изменившихся важностью дисци-
плин. Зато учителя с партийными значками и препо-
даватели физкультуры могли все чаще ссылаться на
гимназию античной Греции, как учреждение для гим-
настики.
В то время как я шел дальше по развалинам Бер-
тольдштрассе, я приблизился к вокзалу. Здесь тоже
передо мной предстало поле, покрытое руинами.
Прекрасный отель «Церингерхоф», в котором мы про-
171
водили наш бал, посвященный завершению уроков
танца, тоже был сровнен с землей. При виде разру-
шенного вокзала воспоминания опять вернулись ко
времени «юнгфолька». В «юнгфольке» после двухлет-
ней службы мне удалось вырваться из военизирован-
ной и подневольной группы, постоянно занимавшей-
ся «службой на местности». Я стал барабанщиком:
больше никакой «службы на местности», зато я те-
перь должен был отбивать такт в большой ландскнех-
товский барабан для отряда «юнгфолька», марши-
рующего за оркестром.
С этим барабаном — первым атрибутом ландс-
кнехта солдат — неосознанно и отдаленно стал при-
обретать контур. Наряду с простым тактом я научился
отбивать ритм «Йоркского марша» и барабанную
дробь. Перед разрушенным вокзалом я вспомнил тот
день, когда я со взводом барабанщиков «юнгфолька»
бил в барабан, когда отходил поезд с гробами 32
юных англичан, которые хотели на Шауинсланде в
Шварцвальде встретить весну, но во время путеше-
ствия в летней одежде попали в снежную бурю и по-
гибли. Можно также упомянуть, что во время «юнг-
фолька» я принимал участие в занятиях для конфир-
мантов, которые евангелический священник начинал
с гитлеровского приветствия и заканчивал словами
«Хайль Гитлер!». На день конфирмации я получил эс-
тамп «Всадника» Дюрера со словами из первого по-
слания Петра: «...будьте трезвы и воздайте ваши на-
дежды...» Хотя в то время вряд ли можно было пред-
сказать превращение конфирманта в солдата,
«Всадник» Дюрера со словами «трезвый» и «надеж-
да» все же имели что-то общее с солдатом 24-го бро-
некавалерийского полка.
Когда мне исполнилось 14 лет, я автоматически
172
перешел в «гитлерюгенд». Сначала бой в ландскнех-
товский барабан пришлось прекратить. И меня снова
отправили «служить на местности». Но и здесь мне
удалось от этой службы отделаться. Я перевелся в
«мотогитлерюгенд», получил права 4-го класса на
право вождения мотоцикла с двигателем объемом
менее 250 кубических сантиметров. Ездить на мото-
цикле для 14-летнего «гитлерюнге» было чудесным
переживанием. К тому же это был первый шаг к тому,
чтобы в возрасте 16 лет по специальному разреше-
нию получить права водителя 3-го класса. Во время
учебы в школе вождения я на грузовике ездил по мно-
гим улицам, лежавшим теперь в руинах. В начале
войны с машинами и водителями, собранными в ко-
лонны, проводились занятия на случай возможной
эвакуации города Фрайбурга. Тогда еще не были рек-
визированы автомобили, но было выдано слишком
мало бензина, на номерах машин были наклеены
красные треугольники, а на лобовых стеклах наклее-
ны знаки с буквой Р. Обладание водительскими пра-
вами определило позднее на все время мою службу в
Вермахте.
На огромном поле руин старого Фрайбурга наряду
с собором сохранились Швабские ворота и ворота
Мартина. На воротах Мартина под установленным в
1902 году имперским орлом, державшим в своих ког-
тях баденский и фрайбургский гербы, я различил
надпись, представлявшую собой самую большую ложь
столетия: «Под сенью твоих крыл защити нас!» Ни
орел кайзеровской империи, ни нацистского госу-
дарства нас не защитили. Более того, орел принес
нам страдание и разрушение, а для многих — смерть
на войне.
173
СНОВА В ВОСТОЧНУЮ ПРУССИЮ
Когда я возвратился после
отпуска по семейным обстоятельствам в Цинтен, у ме-
ня сначала возникли серьезные проблемы с тем, чтобы
снова устроиться курьером. Мне с большим трудом
удалось сместить с этой должности того, кто меня под-
менял на ней на время моего отпуска. Моему «замес-
тителю» тоже очень понравилось быть курьером, и он
не хотел добровольно возвращаться в группу аноним-
ных казарменных сидельцев. Только когда я предста-
вился соответствующему капитану и тот вспомнил, что
я «настоящий» и давно работавший курьер, знающий
все инстанции, ходы и выходы, его положительным ре-
шением я снова был назначен на эту должность.
В Цинтене тоже были военно-врачебные комис-
сии, но в качестве курьера, который ежедневно был в
пути, я мог перед ними никогда не появляться. Я жил
в комнате с одним унтер-офицером, который в бою
потерял глаз и до изготовления стеклянного протеза
носил черную повязку. Он служил в канцелярии, и по-
скольку у меня с ним были хорошие отношения, на
мое счастье, он смог на моих бумагах без ведома
врача продолжать ставить решающую резолюцию —
«Не годен к фронтовой службе». Благодаря помощи
моего соседа и его противозаконной дружеской услуге
я и в последующее время мог ежедневно разъезжать
174
курьером с секретными приказами командования.
Последний раз я приехал в Алленштайн на грузовике
в воскресенье, 21 января 1945 года, железнодорож-
ное сообщение между Алленштайном и Цинтеном уже
было нарушено. Через пару часов русские на семи
танках, в баках которых уже не было горючего, взяли
Алленштайн. Русские войска все ближе подходили к
Цинтену и Кёнигсбергу. А когда они прорвались к
Эльбингу, то кольцо стало совсем узким. Поэтому од-
нажды моя деятельность курьера вынужденно подо-
шла к концу. С притоком огромного множества отсту-
павших солдат казарма в Цинтене переполнилась до
отказа. Никто не знал ничего о своем будущем. Но
все опасались, что наконец всех, способных носить
оружие, включая ампутированных и протезирован-
ных, снова отправят на фронт, чтобы там «сжечь».
27 января 1945 года я написал матери письмо, на
котором сохранился штемпель Данцига от 9 февраля
1945 года и которое все же дошло: «В Эльбинге уже
идут уличные бои. И мы не знаем, будем ли мы обо-
ронять Цинтенские казармы. Хотя крупный штаб (ге-
нерал-полковника Рендулича) со своими «блестящи-
ми женщинами» находится здесь, эти господа сидят
дальше в тылу». (Если процитировать А. Штальберга,
то «танковым соединением нельзя командовать, на-
ходясь в его голове».) Я тогда не знал, что моя вос-
точнопрусская 24-я танковая дивизия была тоже пе-
реброшена в Восточную Пруссию на защиту своей
родины и вела бои перед Цинтеном. Во время по-
следних боев за Восточную Пруссию она вынуждена
была отойти к южному берегу Хаффа, на пляж между
Балгой и Розенбергом. Из 4000 оставшихся в живых
солдат было выбрано 500. Им удалось добраться до
175
Шлезвиг-Гольштейна, тогда как остальным было уго-
товано достаточно мрачное будущее.
В таком по-настоящему подавленном настроении
однажды на утреннем построении главный фельдфе-
бель стал искать унтер-офицера в качестве начальни-
ка караула и солдат в качестве караульных. Он опра-
шивал каждого об их жалобах на здоровье. Когда я
сообщил ему об ожогах, он посмотрел на меня, и по-
скольку я выглядел внешне совершенно здоровым, то
я получил приказ отправляться с отделением солдат
начальником караула на склад горюче-смазочных ма-
териалов, расположенный под Цинтеном, который
мы должны были охранять в течение суток. В обста-
новке неуверенности, омрачавшейся еще и тем, что
ежедневно и ежечасно мог поступить приказ в соста-
ве пехоты идти на фронт, чтобы участвовать в безна-
дежных оборонительных боях, эта задача доставила
мне мало радости. Но приказ есть приказ, и я отпра-
вился на склад ГСМ. Когда я через сутки вернулся,
друзья меня встретили возгласом: «Тебе по-настоя-
щему повезло: пока ты «тащил службу, к нам сюда на-
ехала военно-врачебная комиссия!» Они рассказали,
что военно-врачебная комиссия освидетельствовала
всех солдат, сидевших в казарме, большинство из
них признала годными к службе на фронте, куда их
немедленно и отправили. Мне повезло, что я, будучи
в карауле, не попал на комиссию и как «забытый» мог
дальше оставаться в казарме вместе с «отрядом ка-
лек».
Оказалось, то, что меня назначили в караул, с этой
точки зрения имело решающее значение. Я потом уже
раздумывал, почему именно меня главный фельдфе-
бель назначил в караул, и прежде всего о том, что бы
176
было, если бы я попытался от него увильнуть. Служба
в этом карауле дала мне ключевой опыт. Я получил
еще один, как потом оказалось, ключевой опыт.
На следующий день все обитатели казармы, к ко-
торым относились также и женщины в форме, были
переведены в Хайлигенбайль, где были размещены в
переполненной казарме. Все унтер-офицеры раз-
местились в мансарде. Как и в Цинтене, здесь тоже
постоянно слышалась канонада, и все знали, что рус-
ские находятся поблизости от Хайлигенбайля. К это-
му времени Красная Армия захватила Эльбинг, и те-
перь мы сидели в «котле», из которого пока оставался
открытым выход только в направлении Фришен Хаф-
фа и Фрише Нерунга.
МАРШ ИЗ ОКРУЖЕНИЯ
В ВОСТОЧНОЙ ПРУССИИ
«Как мне получить милостивого
Бога».
Мартин Лютер
Настроение среди солдат в
казарме Хайлигенбайля, неспособных к сопротивле-
нию, теперь достигло нулевой отметки, так как обстанов-
ка совсем не рисовалась в розовых тонах. В качестве
примера совершенно упавшего настроения и депрес-
сии я могу привести реакцию на песню, которую с чув-
ством перед собравшимися на чердаке товарищами
пел один унтер-офицер: «Не дари мне больше роз...»
Стоявший рядом унтер-офицер сразу же грубо отве-
тил: «Ты можешь больше не беспокоиться. Роз тебе ни-
кто уже не подарит!»
6 февраля 1945 года пробил решающий час. Всех
вызвали на осмотр к молодому врачу с чрезвычайны-
ми полномочиями. В длинной очереди к столу, за ко-
торым сидел врач, стояли солдаты и унтер-офицеры.
Каждый с большей или меньшей робостью рассказы-
вал ему о своих жалобах, потом следовал беглый ос-
мотр, и врач объявлял результат. Слышалось только:
«годен» и «не годен». Когда очередь дошла до меня,
то я, наученный опросом главного фельдфебеля, от-
правившего меня в караул на склад ГСМ, знал, о чем
178
сейчас должна идти речь: «Ты сейчас должен убедить
этого врача, что не годен к фронтовой службе!»
— На что жалуетесь?
Грудным тоном уверенности и знания, что у этого
врача нет возможностей для подробной диагностики,
я ответил:
— Ожоги лица и обеих рук, снижение зрения на
две трети, недостаточность миокарда!
Последняя жалоба должна быть главной, но во
время поверхностного осмотра проверить ее невоз-
можно. Врач достал из сумки стетоскоп, прослушал
меня, медленно снова сел за стол и пристально по-
смотрел на меня, быть может, слегка неуверенно,
снизу вверх.
Я смотрел ему прямо в глаза. Потом он пробормо-
тал, но все же достаточно отчетливо, чтобы не только
я, но и главный фельдфебель, стоявший у столика,
могли услышать: «Не годен». На заготовленном лист-
ке рукой он написал решающее «НЕ» перед напечатан-
ным на машинке словом «годен», и меня отпустили.
Камень упал с моего сердца, ведь благодаря сво-
ему обращению и огромному везению я получил важ-
нейшую бумагу для последних трех месяцев войны.
Я вернулся на казарменный чердак к моим товари-
щам, и мой ответ «не годен» на их вопрос о результа-
те врачебного осмотра вызвал непонимание, злобу и
даже ненависть у тех, кто с явными тяжелыми ране-
ниями были признаны годными.
— Как может солдат, по которому не видно ника-
ких серьезных недостатков здоровья, быть негод-
ным? — По мнению многих солдат, покалеченных до
инвалидности, которых тот врач записал годными,
его врачебное заключение было не только ложным,
179
но и несправедливым. Но и такие несправедливости
случаются на войне. А какая судьба ждала «годных»?
Из них сформировали пехотную группу, которая была
уничтожена в последующих тяжелых боях. Этой груп-
пе администрацией Вермахта был присвоен номер
полевой почты, хотя почтовое сообщение было уже
прервано и у отряда не было никаких шансов.
На следующий день «негодные» были отпущены с
приказом идти через Фрише Хафф и Фрише Нерунг в
Данциг. Я тоже был в их числе. Утром 7 февраля 1945
года мы вышли из Ляйзунена на лед замерзшего
Фрише Хаффа. Это был туманный хмурый дождливый
день. И наш взгляд на ледяное пространство утеше-
ния принести нам не мог. Мы видели на льду, покры-
том уже водой, сотни, тысячи повозок беженцев. Бед-
ствия беженцев были неописуемыми, а их повозки
представляли собой жалкое зрелище. Подавленные
судьбой, изгнавшей из родных мест, а теперь заста-
вившей их бежать по льду, женщины, дети и старики
сидели на телегах, полностью загруженных их по-
следним добром: посудой, швейными машинками,
сковородами. Дождь не переставая хлестал по лицам
беженцев, в то время как со стороны близкого Эль-
бинга слышался грохот артиллерии. Несмотря на то
что я укрывался плащ-палаткой, вода проникла через
шинель и куртку до тела. Поскольку я одновременно
шел по воде, то ботинки, носки и брюки до колен со-
вершенно промокли. Мои товарищи, шедшие за те-
легой, запряженной лошадьми, тоже совершенно
промокли. Когда небо на короткое время проясня-
лось, сразу же появлялись русские истребители и
штурмовики, сбрасывавшие на беженцев мелкие
бомбы. Они или поражали бегущих людей непосред-
180
ственно, или разбивали под ними лед, под который
уходили повозки с беженцами. Мой ранец, нагружен-
ный, как и повозки беженцев, самым оставшимся у
меня необходимым, из-за дождя стал таким тяжелым
и так давил на спину, что через несколько километров
я бросил его на повозку, рядом с которой шел. Через
некоторое время я его вдруг уже не смог увидеть.
Меня словно ударом поразило: «Ранца с самыми не-
обходимыми вещами больше нет». Потом я с облегче-
нием увидел, как он тащится за телегой по льду. Хотя
он уже упал, но зацепился ремнем за ось телеги и та-
ким образом не потерялся, однако все, что в нем бы-
ло, совершенно промокло.
Из-за плохой погоды, медленно двигавшихся пе-
регруженных повозок, которые вынуждены были к то-
му же искать объезды пробоин во льду, воды, покры-
вавшей лед, по которой мы могли идти в промокшей
одежде лишь с большим трудом, из-за дистанции ме-
жду повозками и солдатами образовывались беско-
нечные заторы. По многим причинам получилось так,
что для перехода через замерзший Нерунг нам по-
требовался почти целый день. Большинство бежен-
цев были в таком же состоянии, как и я. В последую-
щие дни лед стал более хрупким и уровень воды над
ним поднялся.
Вечером первого дня после марша по льду я при-
шел в деревню Штраухбухт, совершенно переполнен-
ную беженцами.
Переночевать было негде. Из-за того, что продол-
жался дождь, ночевать на улице мне не хотелось.
Пришлось расположиться на ночлег в голубятне, в ко-
торую мне удалось влезть с большим трудом. За
мной последовала мать с двумя детьми в промокшей
181
одежде, кричавшими от голода и холода. Мать не
могла их успокоить. Ее слова: «Ваша мама тоже про-
мокла и замерзла», — тоже не помогали. Одежда
на мне промокла насквозь, как и два моих одеяла, на
которых я лежал, и моя шинель, которой я укрылся.
Ну вот, наступило времечко: прусский унтер-офицер
спасается бегством в совершенно промокшей одеж-
де, устроившись на ночлег в голубятне. Каждому нор-
мальному солдату давно уже должно было быть по-
нятно, что мы находимся на последнем этапе войны.
Но все еще находились «победоносные» последние
бойцы.
На следующий день пошли дальше. По-прежнему пе-
ред глазами ужасающие бедствия беженцев. Как-то я
увидел прислоненный к дому велосипед. Он не был
закрыт, но с его помощью я с большей легкостью мог
бы двигаться вперед. Преодолеть свои низменные
инстинкты и без велосипеда продолжать тащиться
дальше пешком с моим тяжелым ранцем мне было
нелегко, но, я не пошел против своего сердца и не
стащил велосипед у беженца.
На четвертый день я вышел к Висле. Через боль-
шую реку был наведен надежный деревянный мост.
Но вход на него преграждал какой-то капитан, кото-
рому я предъявил свою справку о «негодности».
— Дайте мне свою солдатскую книжку!
Я очень забеспокоился, когда он начал ее пере-
листывать, а потом забрал себе.
— Идите в тот барак, там, дальше! — приказал он
мне.
«Вот и все», — подумал я. Не только потому, что
солдат без солдатской книжки становится просто
«ничем», но и потому что капитан, несмотря на мое
182
свидетельство, не пропустил меня на другой берег
Вислы.
За короткое время барак наполнился солдатами,
у которых, как и у меня, капитан отобрал солдатские
книжки. Все, учитывая обстановку, были настроены
пессимистически.
Через полчаса меня вызвали, и я представился офи-
церу. Он сунул мне в руки мою солдатскую книжку с
приказом вместе с двадцатью другими солдатами
в тот же вечер к 18.00 прибыть в Данциг в казарму
(названия не помню) и передал мне еще двадцать
солдатских книжек.
Я зачитал двадцать фамилий и повел солдат мимо
капитана по мосту, пройти по которому без его раз-
решения было нельзя. На другой стороне Вислы я
увидел грузовик, который как раз должен был уехать.
Я подскочил к водителю:
— Едешь в Данциг?
-Да.
— Довезешь нас?
-Да.
— Подожди секунду, я сейчас!
Я быстро зачитал имена порученных мне двадцати
солдат и роздал им солдатские книжки, а после этого
уже сам отдал приказ:
— Вы должны в Данциге к 18.00 быть в такой-то ка-
зарме!
Затем я устремился с последовавшими за мной
солдатами к уже отъезжавшему грузовику. Боже мой,
как я был доволен, что последнюю часть пути я про-
ехал, а не прошел пешком! В Данциге грузовик оста-
новился в центре.
— Большое спасибо!
183
И с ранцем на спине я отправился в ближайшее ка-
фе. В результате череды событий я теперь, почти как
в мирное время, сидел в этом кафе. Но обстановка
моментально изменилась. При обслуживании, пока-
завшемся мне после четырех дней марша с беженца-
ми особенно приятным и желанным, я заказал чашеч-
ку кофе. Через мгновение я разговорился с другими
солдатами и узнал, что в казарме, куда я по приказу
капитана на Висле должен явиться к 18.00, создан ла-
герь перехвата для отставших фронтовиков, где фор-
мируют команды для отправки на фронт. Товарищи
рассказали мне также о другой казарме, откуда для
танкиста было больше шансов отправиться на запад.
С благодарностью я не стал выполнять приказ капи-
тана, а отправился к рекомендованной казарме. Дей-
ствительно, там собирали отставших танкистов для
отправки на запад — сначала в товарном вагоне до
Нойрупина, а затем — в Грос-Глинеке под Берлином.
В огромном казарменном помещении мы снова с ро-
бостью ожидали военно-врачебной комиссии или то-
го, что нас сразу отправят на фронт. Но через пару
дней нас отправили в Эрфурт.
ОТКАЗ ПОДЧИНЯТЬСЯ И КОРОТКИЕ ГАСТРОЛИ
ПРИ ТАНКОВОМ КОРПУСЕ «ФЕЛЬДХЕРРНХАЛЛЕ»
В ЧЕХОСЛОВАКИИ
Когда мы прибыли в Эрфурт,
то у нас появилась надежда, что мы окончательно ушли
от русских и попадем здесь в американский плен. Но, к
сожалению, американцы шли очень медленно, и через
пару дней я и еще один унтер-офицер получили приказ
с десятком солдат каждый отправляться в Силезию
в боевую группу Шёрнера. К тому времени кольцо во-
круг Германии сжималось все теснее. И что же, мне те-
перь предстояло в последние дни войны сгореть имен-
но у Шёрнера? «Как мне обойти этот приказ?» — думал
я постоянно. Может быть, отправиться в западном на-
правлении? Это казалось мне тогда еще очень опас-
ным. Тогда оставалось отправиться туда, куда прика-
зали. Но уже на вокзале я разговорился с одним ун-
тер-офицером, рассказавшим мне, что поблизости от
Праги развернут сборный пункт 24-й танковой диви-
зии. В поезде я сказал ехавшему со мной унтер-офи-
церу:
— Послушай, я к Шёрнеру не поеду. Я его слишком
хорошо знаю по Никополю. Я слышал, что поблизости
от Праги есть сборный пункт. Я пересяду в Хемнице и
поеду в Прагу. Поедешь со мной?
Он отказался, как и большинство переданных под
185
нашу команду солдат. Недолго посовещавшись, толь-
ко двое солдат решили поехать со мной. У других не
хватило смелости уклониться от приказанной дороги.
Солдатское послушание или «полные штаны»? Оце-
нив все возможности, я в таком отказе подчиняться
увидел лучшее решение для того, чтобы пережить по-
следние дни войны.
Поблизости от Праги, в Миловице, я действитель-
но нашел сборный пункт 24-й танковой дивизии. Там
меня встретили вопросом:
— У тебя есть командировочное предписание? —
Я вообще не понял вопроса и ответил:
— Нет, сгорело.
— Тогда можешь оставаться и с эшелоном отпра-
вишься в танковый корпус «Фельдхеррнхалле», кото-
рый находится неподалеку от Цнайма.
На следующий день я снова сидел в эшелоне и в
последний раз смотрел на машины со скачущим всад-
ником — эмблемой 24-й танковой дивизии.
Мы ехали через Чехословакию с остановкой в
Брно, а потом поехали до станции Цнайм. Это проис-
ходило за три дня до капитуляции. Когда поезд при-
был на станцию, мы увидели большие ящики, стояв-
шие на платформах. Солдаты, ехавшие со мной в по-
езде, наивно думали и с уверенностью в голосе
говорили:
— В этих ящиках — секретное оружие фюрера. Мы
еще выиграем эту войну.
Я не мог понять, что к тому моменту еще кто-то мог
думать, что у нас еще есть хоть какой-то шанс выиг-
рать войну. Но воспитание и нацистская пропаганда
давали свои плоды: пары ободранных ящиков на плат-
форме для некоторых солдат было достаточно, чтобы
186
полную безнадежность преобразовать в окончатель-
ную победу.
Мы прибыли в танковый корпус «Фельдхеррнхал-
ле» и сразу же увидели, что унтер-офицеры и фельд-
фебели хотя и носили на рукаве вместе с лентой
«Фельдхеррнхалле» голубую ленту с серебряным ор-
лом за выслугу лет, но у них совершенно не было фрон-
товых наград. Один унтер-офицер рядом со мной за-
метил:
— Глянь-ка, у них по две голубые птицы, зато грудь
совершенно чистая.
Сначала нас оставили в покое. Мы должны были
выходить только на утреннее и послеобеденное по-
строение. Потом мы отправились на квартиры. Я под-
ружился с одной девушкой из деревни, находившей-
ся в четырех километрах от нашего расположения.
У нее было радио. Поэтому я мог слушать «вражеские
голоса» и хорошо знал обстановку. Так 8 мая я узнал
о капитуляции.
БЕГСТВО В АМЕРИКАНСКИЙ ПЛЕН
Последняя сводка Вермахта
8 мая 1945 г.
Главное командование Вермахта извещает:
«С полуночи огонь прекращен на всех фронтах.
По приказу гросс-адмирала Дёница Вермахт пре-
кращает борьбу, ставшую бесперспективной. Таким
образом, почти шестилетние героические бои завер-
шены. Они принесли нам великие победы и тяжелые
поражения.
Вермахт с честью уступает огромному превосходству.
Германский солдат, верный своей присяге, сделал
все для своего народа, подвиги его никогда не бу-
дут забыты. Беспримерный подвиг фронта и тыла
позднее будет справедливо и окончательно оценен
историей.
Подвигам и жертвам немецких солдат на земле, в
воде и в воздухе и противник не откажет в уважении.
Поэтому каждый солдат может по праву и гордо
сложить оружие и в тяжелейший час в нашей истории
может храбро и уверенно приступать к работе во имя
вечной жизни нашего народа.
Вермахт помнит в этот час о своих товарищах, ос-
тавшихся перед противником.
188
Погибшие обязывают к безусловной верности, под-
чинению и дисциплине перед лицом неисчислимых
ран истекающего кровью отечества».
В моем подразделении сначала никто не поверил
в то, что Германия капитулировала. В полдень 8 мая
1945 года мы построились, и офицер объявил:
— Солдаты, Германия действительно капитулиро-
вала, но нам, танковому корпусу «Фельдхеррнхалле»,
предстоит занять отсечную позицию против русских
танков.
В казарме я сразу же спросил своих товарищей:
— Вы пойдете на отсечные позиции? Я — в любом
случае сматываюсь на запад!
Большинство находившихся в казарменном помеще-
нии товарищей теперь придерживались такого мнения:
— Мы пойдем с тобой на запад!
Вечером нас снова построили, у нас отобрали пис-
толеты, вместо них выдали карабины и сухой паек.
Тогда я дал товарищам команду:
— Давай, сматываемся!
Почти из двадцати солдат, которые еще в казар-
менном помещении были со мной заодно, теперь, ко-
гда Германия капитулировала и никто не мог обви-
нить в дезертирстве того, кто организованно отходил
на запад, со мной пошли только трое. Наша цель бы-
ла американцы. Постоянная пропаганда нам внуша-
ла, что в русском плену нас ждет насилие, ужас, уни-
жение, многолетние страдания, ссылка в Сибирь, а в
конце — смерть. Сейчас мы знаем, что во многом это
соответствовало действительности. Напротив, аме-
риканский плен считался гуманным и соответствую-
189
щим международному праву. Мое пребывание в пле-
ну это тоже подтвердило. Однако мне еще повезло,
потому что и во многих американских и французских
лагерях для военнопленных царили террор, голод,
отсутствие гигиены, чего многие немецкие пленные
пережить не смогли.
Масса построившихся солдат, апатичных и подав-
ленных, осталась позади. Еще до этого мы присмот-
рели в деревне стоявший в гараже легковой автомо-
биль. С чувством наслаждения мы взломали караби-
нами ворота гаража, сели в «реквизированный» авто-
мобиль и отправились в западном направлении. Хотя
один из моей группы был содержателем военного
имущества, отвечавшего за автомобили, и теперь он
сидел за рулем, машина дальше 30 километров не
проехала. Мотор не удалось завести даже с буксира.
Поэтому дальше нам пришлось идти пешком. Пройдя
немного, мы выбросили наши карабины, ставшие нам
ненужными, в речку и пошли дальше на запад безо-
ружными.
Вопреки последней сводке Вермахта от 8 мая
1945 года, мы не «сложили свое оружие по праву и
гордо» и не «приступили храбро и уверенно к работе
во имя вечной жизни нашего народа». Мы пытались
выбраться из ситуации, оказаться в которой мы, про-
стые солдаты, не хотели никогда в жизни. Мы также
не знали, сможем ли мы вообще работать для нашей
собственной жизни. После того как мы свои карабины
выбросили, словно трухлявые деревяшки, мы встре-
тили группу солдат, которой еще командовал капи-
тан. Они ехали в повозках, запряженных лошадьми.
Мы спросили:
190
— Можем ли мы к вам присоединиться?
Капитан нас критически осмотрел, и по нему было
видно, что он с большим неудовольствием решил
взять с собой унтер-офицеров, очень смахивавших
на дезертиров. Через пару часов на перекрестке мы
встретили разведывательный бронеавтомобиль с
пушкой («пуму»). Один из сидевших на нем солдат
оказался знакомым нашего содержателя военного
имущества, который окликнул его:
— Возьмите нас с собой!
Так нам, четверым беглецам, удалось присоеди-
ниться к солдатам, уже сидевшим на машине. Мы бы-
стро поехали на запад, и нам удалось у Линца пере-
правиться через Дунай, которому вскоре суждено бы-
ло стать границей между американцами и русскими.
Наконец-то мы оказались на территории амери-
канской зоны, где еще никто не занимался новой за-
дачей приема в плен и размещения в лагере прите-
кающих немецких солдат. Американские солдаты
сказали нам, чтобы мы размещались и оставались на
площадке между недостроенными деревянными до-
мами. Теперь мы могли быть уверены, что война
окончательно завершена и мы относимся к тем, кто
ее пережил. Мы были счастливы еще и потому, что у
самого Дуная нам удалось улизнуть от наступающих
русских, хотя мы еще не знали, что ждет нас у амери-
канцев.
Если подумать о том, насколько быстро немецкие
солдаты во время войны (смотри у генерала Шёрне-
ра), особенно на ее последнем этапе, когда особенно
процветал террор, развязанный убежденными нацис-
тами, могли попасть в сети полевой жандармерии
191
с последующим расстрелом или повешением, то
американский плен мог считаться счастливым выхо-
дом.
Ежедневно и даже ежечасно прибывали новые
солдаты, так что в лагере, который охраняли один-
два американских солдата, вскоре насчитывались ты-
сячи пленных. Еды мы сначала не получали. Приходи-
лось ходить и просить у местных жителей. А что они
могли нам дать, когда и самим им нечего было есть.
По крайней мере, погода была хорошая. Из имевше-
гося материала мы построили себе убежище. Для
этого мы повалили на землю четыре столба, положи-
ли на них доски, сверху накрыли толем, который при-
давили по углам камнями. Там мы жили и ждали, что
будет дальше. Рядом с нами расположились солдаты
СС, у которых был большой брезент, который они по-
ложили на столбы вместо толя. И в лагере для воен-
нопленных эти элитные войска не отказались от при-
казов и стойки «смирно». Каждое утро в шесть часов
раздавался свисток, и эсэсовцев будили криком
«Подъем!». После построения они начинали бегать
туда-сюда, шуметь и стучать: из имевшегося мате-
риала солдаты СС должны были построить хороший
дом. Въевшаяся в них муштра полностью сохраня-
лась в плену, и ни один солдат СС не мог или не хотел
от нее освободиться. Несмотря на плен, все они про-
должали держаться вместе. Ни один из них не отошел
от других, чтобы присоединиться к нам, «лентяям».
Мы же просто дремали, поскольку без питания необ-
ходимо было по возможности беречь силы и старать-
ся слишком много не двигаться. Хотя нам досаждал
шум и стук, мы вскоре от этого получили выгоду. По
192
первому приказу американских солдат в лагере для
военнопленных мы должны были поднять вверх голую
левую руку, чтобы те могли проверить наличие или
отсутствие татуировки. Тех, в ком по вытатуирован-
ной группе крови определяли солдат войск СС, аме-
риканцы перевели в особый лагерь для эсэсовцев.
Но те уже успели построить дом. Когда их увезли, над
нашим лагерем разразилась гроза, мы, конечно же,
покинули наше примитивное убежище и перебрались
в прочный деревянный дом.
7 На танке через ад
ОСВОБОЖДЕНИЕ - ДОРОГА ДОМОЙ
СО СТРАХОМ И СЧАСТЬЕМ
17 мая 1945 г. американ-
ская охрана зарегистрировала нас на основе наших
солдатских книжек. Американский врач осмотрел
пленных в лагере. Для этого нам пришлось построить-
ся голыми. Сначала он снова проверил у всех наличие
татуировок под рукой, которая раньше эсэсовцам да-
вала привилегированное положение, а теперь станови-
лась признаком их дискриминации. Затем он каранда-
шом у каждого поднимал половой член, критически ос-
матривал. После этого у всех сняли отпечатки пальцев,
и мы наконец были готовы к освобождению.
21 мая 1945 года я получил справку об освобожде-
нии, и вместе с другими солдатами меня посадили
в грузовик. Эти грузовики, за рулем которых чаще
всего сидели цветные водители, отправлялись в
Штутгарт, Нюрнберг или Франкфурт. Выбирать пре-
доставлялось самому. Так как я хранил свой чемодан
с гражданской одеждой в Тутлингене, то я поехал в
Штутгарт. Когда садились в кузов автомобиля, один
американский солдат показал взглядом на мои часы.
Я подумал, что он их хочет у меня отнять, и сказал:
— Но, сэр.
Ответ был внезапным: он по-ковбойски врезал мне
прямой в подбородок. Растерявшись, я сунул ему ча-
194
сы под нос, но они ему больше были не нужны. И я,
как побитая собака, но при часах смог залезть в кузов.
Поездка проходила по автобану, так как по другим
дорогам нельзя было проехать из-за взорванных
мостов.
На второй день пути наш грузовик с отпущенны-
ми из плена солдатами добрался до Штутгарт-Дегер-
лоха.
— Мне надо в Тутлинген, там у меня чемодан с гра-
жданской одеждой, поэтому мне в Штутгарт не на-
до, — сказал я друзьям. — Я сейчас спрыгну, бросьте
мне мою сумку!
Когда грузовик затормозил перед поворотом, я
спрыгнул и поймал брошенную мне сумку. Через не-
которое время я уже сидел в трамвае и ехал в Эхтер-
динген. Как и все отпущенные солдаты, я давно уже
снял с себя все свои регалии — череп с костями, по-
гоны, знак государственной принадлежности, орден-
скую ленту, знаки за танковый бой и за ранение. Моя
скромная танкистская куртка с брюками навыпуск по-
ходили скорее на лыжный костюм. Но, несмотря на
это, во мне издалека узнавали отпущенного солдата.
В трамвае один «коллега» меня сразу же спросил:
— У тебя есть французское отпускное свидетель-
ство?
— Нет.
— Тебе надо обязательно получить французское
свидетельство, иначе тебя во французский плен за-
берут марокканцы, а они довольно плохие парни.
— Где можно получить французские документы?
— Во французской комёндатуре в Штутгарте.
7*
195
Естественно, я огорчился, что еду в противопо-
ложном направлении:
— Черт возьми, спрыгнул раньше времени с маши-
ны, ведь мог на ней доехать до Штутгарта!
Когда трамвай остановился, я пересел и поехал
в обратном направлении. Я вскоре нашел француз-
скую военную комендатуру, и вежливый, говоривший
по-немецки французский офицер сразу же на обрат-
ной стороне моей американской справки поста-
вил желанный штамп с дополнительной надписью
по-французски: «Разрешено возвратиться к себе до-
мой». Извиняясь, он еще заметил:
— Вы же не можете требовать, чтобы марокканцы
понимали по-английски.
Я кивнул, соглашаясь, а он продолжал:
— Вам не повезло. Только что сюда подъехал аме-
риканский грузовик с отпущенными немецкими сол-
датами. Те, которые хотели отправиться во Фрай-
бург, смогли пересесть во французский грузовик и
отправиться во Фрайбург.
С чувством досады и огорчения на то, что я раньше
времени выскочил из машины и не смог использовать
прямую попутную машину до Фрайбурга, я покинул
комендатуру. Я снова сел в трамвай и поехал в Ехтер-
динген, а оттуда — в Шустере Раппен.
Швабские крестьяне, которых я встречал по пути,
были необычайно гостеприимны. Почти из каждого
дома меня окликали:
— Вы — отпущенный из плена немецкий солдат?
Я отвечал утвердительно, и после этого обычно
следовало приглашение зайти в дом. Я заходил, и по-
сле сердечного приветствия меня сажали обычно за
196
стол, ставили передо мной полную тарелку еды, а по-
том еще давали в сумку продуктов на дорогу. Так, я
смог у одного крестьянина переночевать. А на сле-
дующее утро вдали увидел Бург Гогенцоллерн. В пол-
день я оставил его уже слева от меня, а к вечеру его
еще можно было увидеть, но уже далеко позади. Я так
медленно продвигался вперед потому, что шел осто-
рожно, потому что, несмотря на мои французские бу-
маги, я не был уверен, что марокканцы дадут мне прой-
ти. Больше рисковать я не хотел. Из-за того, что в ка-
ждом местечке стояли марокканцы, мне приходилось
далеко обходить каждый населенный пункт. Один раз
в лесу я наткнулся на двух французов. Я испугался,
сердце забилось, и я прыгнул в сторону в кусты. Они,
к счастью, меня не видели и не слышали. И так я шел
дальше до Тюбингена. Там, на дороге, мои докумен-
ты проверил французский офицер и разрешил мне
идти дальше. На третий день я дошел до Тутлингена,
нашел там отданный на хранение чемодан и пере-
оделся в гражданскую одежду. В конце пути меня да-
же на служебной машине подвез до Фрайбурга фран-
цузский фельдфебель. Во Фрайбурге я узнал, что отпу-
щенные солдаты, ехавшие со мной и севшие в Штут-
гарте в грузовик, на который я не попал из-за своей
поспешности, еще на полгода попали во француз-
ский плен. Так на самом последнем этапе мой ан-
гел-хранитель еще раз улыбнулся мне. Я пережил
войну и счастливый вернулся домой!
После регистрации во французской комендатуре,
а потом в немецкой служебной инстанции во Фрай-
бурге мое солдатское существование завершилось.
После войны каждый солдат, вернувшийся домой
197
здоровым, чувствовал, что ему снова подарили жизнь.
Дарили ее тысячу раз. Позади остались страдания,
разрушения и несправедливость, которые мы несли
миру, из-за чего действительно духовно погибла
часть молодого поколения и стыдилась того, что была
немецкими солдатами.
8 мая 1945 года стал днем полного поражения и
жалкого состояния побежденных. Бесчисленные бе-
женцы и изгнанные потеряли свою родину, и как раз
многие из моих товарищей по 24-й танковой дивизии
больше так и не смогли вернуться в свою родную
Восточную Пруссию. Но с 8 мая 1945 года мы освобо-
дились от тяжести войны и от многочисленных прину-
ждений Вермахта. Теперь можно было наконец снова
взять свою судьбу в руки и самому решать, что де-
лать. Оглядываясь на пережитое во время войны, ос-
талось очень сильное желание, чтобы ни мы, ни по-
следующие поколения никогда больше не пережива-
ли такого ужасного времени.
Петер Бам писал о конце войны: «Вспомните сего-
дня, спустя почти человеческую жизнь, о перемирии
1945 года, о том первом, что можно было увидеть, как
мы, побежденные, счастливо взглянули на небо, с ко-
торого больше не падали бомбы. Мы живы. Тиран
мертв».
ВЫЖИТЬ - ЧТО ЕЩЕ.
АНТИТЕЗА ЖИЗНИ НА ВОЙНЕ
После войны с приходом
«нулевого часа» произошел явно ощутимый поворот в
жизни людей в Германии. Особенно трудно пришлось
отпущенным из плена профессиональным солдатам.
Бывшие офицеры снова сидели на школьной скамье, а
бывший главный фельдфебель, имевший столько вла-
сти, потерял свою ферму в Восточной Пруссии и выну-
жден был зарабатывать себе на хлеб тяжелым трудом
на стройке. Не каждый смог так резко, без привилегий,
которые несли с собой должностные отличия и награ-
ды на форме, перейти к простой и совершенно обыч-
ной жизни. Однако все получили драгоценный шанс
свободы, как писал Рихард фон Вайцзекер. Язык воен-
ных был забыт.
Как это проходило у меня? Вернуться к той жизни,
которую я вел в школьное время, чего я действитель-
но ждал в течение всей войны, мне тоже не удалось.
Не могло уже быть так, как до поступления на службу
в Вермахт и участия в войне, когда все мои мысли и
действия были подчинены тому, как выдержать, вы-
стоять и выжить. Война была позади, это было уже
прошлое время, о котором не говорили и старались
как можно скорее вытеснить из памяти. Теперь
взгляд был устремлен в будущее. Все было по-друго-
199
му. Приходилось жить под французской оккупацион-
ной властью во французской зоне. И снова, по край-
ней мере в первое время, господствовал страх, те-
перь — перед победителями. Что теперь они с нами
сделают, прежде всего с нами — бывшими солдата-
ми разгромленной армии? Актуальным стал вопрос,
как все пойдет дальше. Теперь предстояло жить с ок-
купантами и освободиться от шока побежденного.
Сначала я должен был временно трудоустроиться, а
потом я смог при любопытных обстоятельствах нако-
нец-то возобновить учебу.
Школу я покинул с желанием стать зубным врачом.
Когда я еще служил в Загане, 26 февраля 1943 года я
направил заявление о принятии меня на факультет
стоматологической медицины во Фрайбургском уни-
верситете. Тогда из-за болезни желудка меня осви-
детельствовали как «годного к гарнизонной службе
на территории Рейха». По глупости я тогда выбрал не
ту специальность. Для изучения медицины я мог бы
получить тогда разрешение, но не стоматологии. Об
этом мне удалось узнать только позже. И теперь, в
1945 году, снова не было обучения стоматологов, по-
скольку мой родной город лежал в руинах. Институт-
ский квартал со стоматологической клиникой был
превращен в гору щебня, поэтому о начале учебы
нельзя было и думать. Такой была ситуация, когда я
25 мая 1945 года снова увидел свою мать и сестру.
Когда я пришел к дому моей матери, я, как обычно,
зашел с черного хода, через кухонную дверь, чтобы
сразу же обнять мать, которую чаще всего можно бы-
ло там застать. Я зашел на кухню и замер от удивле-
ния. Там сидели чужие люди, которых я, заикаясь,
спросил о матери.
200
— Ваша мать живет на втором этаже.
Моя мать и сестра переехали туда, потому что в
последние месяцы войны и уже после тяжелой бом-
бардировки ощущался большой недостаток жилья, и
в наш дом переселились две семьи. После первых
сердечных и крепких объятий с матерью и сестрой
мне наконец стало совершенно ясно: войне конец, ты
снова дома. Вот и пришел момент, о котором я меч-
тал в течение стольких лет солдатской жизни: чтобы
наступил мир и я был дома.
Поначалу было не так-то просто найти правильную
дорогу из хаоса к мирной жизни. Хотя мы, солдаты,
в тяжелых боях дрожали от страха смерти, но, как
скоро выяснилось, не от жизни, как нас пыталась в
этом убедить нацистская пропаганда в 1943 году. От
мысли о хорошем профессиональном образовании
охватывала настоящая лихорадка. Наконец-то изу-
чить профессию!
Но сначала пришлось привыкать к новым властям.
Французские оккупационные власти были не слиш-
ком дружелюбны. Они часто придирались к населению
и настаивали на строгой практике денацификации.
Дома и квартиры реквизировались. Еще имевшиеся
автомобили и мотоциклы изымали оккупационные
власти или просто на улице отбирали французские
солдаты. Наш автомобиль давно стал трофеем фран-
цузов. Когда спустя несколько дней после моего воз-
вращения к нам в дом пришел французский офицер и
потребовал открыть гараж, мы даже испытали чувст-
во облегчения, что он не реквизировал наш дом. Од-
нако нам пришлось сразу же убирать из гаража все
садовые инструменты и запасы дров, которые мы с
сестрой с большим трудом, голодные, собрали в
201
рамках городской акции по заготовке дров, когда ва-
лили и пилили деревья в Штернвальде.
Есть было почти нечего. Поэтому первое время
было посвящено поездкам за продовольствием. При
более чем скромном продовольственном пайке не
оставалось ничего иного, как отправляться на «добы-
чу» в деревню, чтобы «навещать» крестьян. Так, за
простым стуком в дверь дома обычно следовало не-
приятное попрошайничество. Если наливали литр
молока, то это был уже хороший результат. Если мож-
но было что-нибудь предложить на обмен, то шансы,
естественно, возрастали до куска масла или таких
основных продуктов питания, как картофель и хлеб.
Без велосипеда отправляться на добычу было почти
немыслимо. Поэтому главная проблема заключалась
в том, чтобы обладать исправным велосипедом. Мой
школьный велосипед был в порядке, однако его по-
крышки и камеры доставляли много хлопот.
Поскольку в первое послевоенное время об учебе
можно было и не думать, я искал деятельность, хоть
как-нибудь связанную со стоматологией. Это была
зубная техника. Был один зубной врач, состоявший в
одной масонской ложе вместе с моим отцом. В го-
родском районе Хердерн у него был дом, в котором
он имел стоматологическую практику. В том же доме
практиковал и его двоюродный брат, пострадавший
от бомбардировки. Потом он стал освобожденным
президентом стоматологической палаты Южного Ба-
дена. Через несколько домов в реквизированном
особняке жил комендант Южного Бадена генерал Пене.
В маленькой, примыкающей к стоматологической
практике лаборатории работал зубной техник. Там я
смог сразу же устроиться в качестве подручного.
202
Сначала под руководством техника я делал гипсовые
отливки со слепков. Поскольку было очень много ра-
боты, то я очень быстро научился моделировать про-
тезы и коронки и отливать их. Из-за нехватки пласт-
массы протезы изготовлялись из каучука. Набивка
формы протеза мелконарезанными полосками пла-
стмассы была нелегкой работой. Прежде всего я нау-
чился паять. Паять золотые сплавы было относитель-
но легко. Но с использовавшимися тогда сплавами-
заменителями при пайке возникали большие проб-
лемы.
Практика двоюродных братьев была разнообраз-
ной. Мой шеф, прекрасно говоривший по-французски,
лечил верхушку французской оккупационной власти,
начиная от генерала Пене, старших офицеров до про-
стого французского солдата. В качестве оплаты
французский солдат, как и его начальники, мог пред-
ложить какие-нибудь предметы обмена. Запомнился
марокканец во французской форме, который хотел
надеть золотые коронки на безупречные, свободные
от кариеса клыки. Он получил желаемое, только ко-
ронки были не из зубного золота, а из содержащего
серебро позолоченного сплава. Это было нехорошо.
Не только потому, что коронки ему были не нужны, но
и потому что они были изготовлены из неблагородно-
го металла. В определенном смысле этот марокканец
стал пострадавшим от оккупации.
Наряду с уважаемыми гражданами города Фрай-
бурга, практику посещали крестьяне и их жены. Эти
пациенты совершали уже упоминавшиеся «поездки
на добычу» наоборот: если я на велосипеде должен
был ездить к крестьянам, чтобы выпрашивать у них
что-нибудь съестное, то теперь они приезжали к мо-
203
ему шефу с мешком на багажнике. Мешок оживленно
шевелился. То есть в нем была какая-нибудь живность,
например, птица. Поэтому путь крестьян в зубовра-
чебный кабинет проходил не через комнату ожида-
ния, а через кухню зубного врача. После того как я
стал полноценным работником, я смог принимать
участие в общем обеде и получать свою долю в мено-
вой торговле. Другой была практика двоюродного
брата доктора Хаузера. Его главными пациентами
была духовная элита университета.
Для того, чтобы возобновились занятия по стома-
тологии в университете, сначала было необходимо
создать для них предпосылки. Для этого пришлось
временно воссоздать доклинический институт. Ана-
томический институт находился в помещении с не-
оштукатуренными стенами, без окон и без отопле-
ния. Зимой студенты и преподаватели сидели там на
лекциях и семинарах в пальто. Многие студенты про-
должали носить военные шинели, и, несмотря на то,
что знаки отличия были спороты, во многих из них
легко можно было узнать бывших офицеров. Для сту-
дентов-стоматологов была арендована старая гости-
ница «Цум кюлен круг», где было установлено новое
оборудование, и она была превращена в стоматоло-
гическую клинику.
Допуск к обучению был связан с большими труд-
ностями. Не только потому, что количество обучае-
мых было ограничено десятью, но и потому, что же-
лающие учиться с аттестатом зрелости военного вре-
мени должны были сначала в течение двух семестров
учиться на подготовительных курсах. Специальная
комиссия определяла тех абитуриентов, которые
могли без учебы на этих курсах сразу приступить к
204
изучению медицины (стоматологии). В их число попа-
дали прежде всего абитуриенты с очень высоким
средним баллом аттестата. Я не принадлежал к этому
числу избранных. По мнению члена комиссии про-
фессора физиологии Хофмана (ученика профессора
Павлова, первого лауреата Нобелевской премии по
физиологии), я должен был записаться сначала на
этот предварительный курс. Но там были еще и дру-
гие члены комиссии — известный историк профессор
Г. Риттер и заведующий учебной частью, которые бы-
ли пациентами моего шефа. Во время лечения он
объяснил им, что я работаю зубным техником и явля-
юсь важным сотрудником в его практике. Как могли
эти двое, находясь с открытым ртом в подчиненной
позиции по отношению к зубному врачу, сказать
«нет»?
Так я получил письмо от профессора Риттера
с разрешением приступить к изучению стоматологии
без начального подготовительного курса. И еще одно
обстоятельство оказалось очень полезным при моей
деятельности в качестве зубного техника. Доктор
Хаузер, мой второй шеф, будучи президентом палаты
врачей-стоматологов, очень заботился о доценте Ре-
ме, бывшем до конца войны старшим врачом в из-
вестной берлинской стоматологической клинике. Ко-
нец войны он провел в своем родном городе Констан-
це на Боденском озере. После войны его пригласили
на должность внештатного профессора, а затем взя-
ли в штат. Первое время он жил в доме доктора Хау-
зера, который меня очень скоро представил ему как
своего зубного техника. Затем я участвовал вместе с
преподавателями и служащими в поисках еще ис-
правных инструментов в развалинах бывшей стома-
205
тологической клиники. Во время первого семестра
участие в общественных работах было обязательным:
каждый должен был отработать 56 часов на разборке
развалин института.
Летом 1946 года мы с друзьями время от времени
играли в теннис во фрайбургском теннисном и хок-
кейном клубе, реквизированном французами. Один
французский офицер предложил мне должность тре-
нера по теннису, обещал хорошую оплату, спецпаек и
сигареты. Но я не захотел. Не только потому, что счи-
тал работу зубного техника более перспективной для
получения в будущем профессии зубного врача, но и
прежде всего потому, что считал для себя недостой-
ным работать на оккупационную власть, которая дей-
ствовала в то время непримиримо и недружелюбно.
Некоторое время я совмещал занятия в университете
с работой зубного техника, но затем был вынужден
полностью посвятить себя учебе.
В первые годы студенты должны были оплачивать
обучение. За лекции и курсы студент или его родите-
ли в зависимости от числа занятий должны были вно-
сить различные суммы. Учебный совет мог освобож-
дать студентов от взносов за два экзамена в семест-
ре, от части взносов или от полной их уплаты. Так как
у моей матери была лишь скромная пенсия, а мои до-
ходы от работы зубным техником были скромными,
освобождение от уплаты взносов за обучение означа-
ло существенное облегчение. Чтобы получить осво-
бождение от оплаты двух экзаменов, приходилось
интенсивно и регулярно заниматься предметами, по
которым будет экзамен.
Ректором Фрайбургского университета с 1946 по
1949 год был профессор Константин фон Дитце. Он
206
немало способствовал сложному противостоянию с
французскими оккупационными властями. Во время
войны накануне событий 20 июля 1944 года он имел
связи с церковными кругами, кружком интеллиген-
ции, связанной с заговором, и с Карлом Гёрделером.
Для Дитце, разработавшего новое направление в об-
ласти аграрной политики, имевшего дружеские и на-
учные связи с большим окружением, и для других
арестованных — профессоров Лампе и Риттера —
война закончилась раньше, чем нацисты успели привес-
ти в исполнение приговор своего «народного суда».
Х.Х. Гётц в качестве первого председателя Аста во
Фрайбургском университете после войны особенно
тесно сотрудничал с Дитце во время процесса против
Генриха Тилессена. Бывшие императорские офице-
ры Г. Тилессен и Г. Шульц 26 августа 1921 года неда-
леко от Гросбаха в Шварцвальде застрелили депута-
та рейхстага и министра в отставке Матиаса Эрцбер-
гера, который 11 ноября 1918 года подписал
перемирие и, в отличие от министра иностранных
дел того времени Брокдорфа-Ранцау, выступил за
принятие условий Версальского мира. Во времена
Веймарской республики это политическое убийство
осталось безнаказанным, так как бывшие бойцы
фрайкора смогли бежать. После прихода к власти на-
ционал-социалистов оба они попали под амнистию и
смогли спокойно вернуться в Германию. После гибе-
ли гитлеровского режима они оба были арестованы
американцами и этапированы во французскую окку-
пационную зону. На процессе немецкой юстиции в
качестве защитника блестяще выступал адвокат Дри-
шель. Его речь присутствовавшие в зале студенты со-
провождали топотом ног и аплодисментами. Фран-
207
цузской оккупационной власти это доставило мало
удовольствия. На оправдательный приговор она от-
реагировала жестко и незамедлительно: смещением
судьи и отменой приговора (после этого Тилессен
был приговорен к 15 годам тюрьмы), более строгой
практикой денацификации и закрытием Фрайбург-
ского университета. Ректор фон Дитце и председа-
тель Аста Х.Х. Гётц, оба имевшие безупречно чистое
прошлое, вступили в переговоры с оккупационными
властями, которые согласились не закрывать универ-
ситет, если явятся студенты, стучавшие на суде нога-
ми. Эти студенты должны были предстать перед су-
дом. Большинство студентов явились в суд и были в
конечном счете оправданы. Так ректору удалось пре-
одолеть сложную ситуацию.
К государственным экзаменам нам пришлось зуб-
рить огромное число предметов. Естественно, были
предметы, особенно в области медицины, в которых
мы чувствовали себя особенно слабо. Нам пришлось
искать ассистентов соответствующих институтов и
клиник, которые нас более или менее натаскали к эк-
заменам. По дерматологии, например, мы отыскали
доктора Пфистера (который позднее стал главным
врачом в Карлсруэ). Для начала он спросил, когда
день экзамена. А когда услышал, что через три неде-
ли, то ответил:
— Времени еще много, сначала съезжу в отпуск
дней на четырнадцать, а потом дней за восемь вас
натаскаю на «отлично».
Так как он знал, что хочет услышать соответствую-
щий экзаменатор, то он учил нас тому, что надо было
на практике, и дал соответствующие указания.
— Если, например, вас поведут на второй этаж в
208
комнату с коричневой мебелью, то это — кабинет
псориаза, соответственно и у пациентов будет псо-
риаз.
Поэтому экзамен прошел как по маслу.
Во время подготовки к экзамену по патогистоло-
гии в патогистологическом институте мы должны бы-
ли расставить на столе многочисленные гистологиче-
ские препараты. С ассистентом мы рассматривали их,
а потом должны были ставить диагноз, то есть ука-
зать, из каких тканей взят этот препарат. Мы углуби-
лись в исследования, когда в помещение заглянул
электрик, подошел к столу, взял с него препарат, по-
смотрел его на свет и спросил:
— Это чё, язык?
Это действительно был язык.
По стоматологической хирургии моих однокашни-
ков особенно злобно экзаменовал профессор Эшлер,
который во время войны работал по обмену в Япо-
нии. Во время того экзамена я невольно с неприятно-
стью вспомнил свои солдатские времена, когда не
терпелось никакой критики. Эшлер не прощал моим
коллегам сомнений в том, что он рассказывал на лек-
циях, хотя приводил он фантастические примеры.
После экзаменов я стал свободным ассистентом
(неоплачиваемым) во Фрайбургской стоматологиче-
ской клинике у профессора Рема. Он был мастером
полного протеза и мог великолепно продемонстри-
ровать различные фазы лечения и способы снятия
слепков.
Я не хотел покидать Фрайбург. Хотя он пока еще
только восстанавливался, но природа там была вели-
колепной. Там — крупнейший университет, духовный
центр, признанные профессора, театр и огромные
209
возможности для спорта. Где еще может быть такое?
С утра на Пасху сыграть в теннис, потом на мотоцик-
ле — на Фельдберг, чтобы спуститься на лыжах в Фа-
лерлох, потом отправиться дальше в Баденвайлер,
чтобы искупаться в термальном источнике, полюбо-
ваться цветением деревьев в Кайзерштуле, а вече-
ром отправиться в городской театр смотреть «Фауст»
Гете!
Однако я вынужден был уехать из Фрайбурга.
В 1952 году я начал работать в Дюссельдорфе. До
этого некоторое время я проходил практику в качест-
ве приглашенного ассистента в Базеле при профес-
соре Шпренге, известном швейцарском протезисте
и ученом. Время работы в Дюссельдорфе характе-
ризовалось особым отношением между учителем и
учеником. Профессор Хойпль был моим образцом,
наставником и другом. Мне доставляло большую ра-
дость, что я мог жить и работать с высокообразован-
ным исследователем, шефом клиники, замечатель-
ным человеком. Под впечатлением от личности Хойпля
и Рема, у которого я учился «ремеслу стоматолога»,
начался мой путь преподавателя высшей школы.
В 1968 году я стал ординарным профессором в Дюс-
сельдорфе.
В последний год моей деятельности в дюссель-
дорфской клинике я имел счастье учить свою дочь,
слушавшую мои лекции в качестве будущего врача-
стоматолога и закончившую мой курс. В рамках моей
главной задачи — подготовки будущего поколения и
принятия на себя ответственности за это — было сво-
его рода венцом моего труда и особым счастьем, ко-
торого лишены мои павшие товарищи из 24-й танко-
210
вой дивизии, и не только они, все те, о которых я с
грустью вспоминаю.
Особой чести я удостоился в 1978 году, когда за
немецко-итальянское сотрудничество я был награж-
ден президентом Италии Пертини орденом заслуги
Итальянской республики с титулом командора. Таким
образом, бывший унтер-офицер Вермахта был при-
равнен по чести к старшему офицеру.
После войны я полностью вытеснил из своей голо-
вы военные воспоминания. Совершенно другие забо-
ты стояли тогда на переднем плане: получить про-
фессию и совершенствоваться в ней. У меня не было
времени думать о солдатах Вермахта. Редко я про-
сматривал свои фотографии военной поры, в хроно-
логическом порядке разложенные по альбомам.
Лишь по прошествии многих лет я опять занялся во-
енным временем. Этому поспособствовала телеви-
зионная дискуссия о тривиальной литературе о Вто-
рой мировой войне. Тогда в студию, где уже находил-
ся популярный писатель Г. Конзалик и другие участ-
ники обсуждения, с опозданием пришел необычайно
высокомерный журналист и литературный критик и
сразу же, прямо как Deux ex Machina, потянул ход
дискуссии на себя. Когда Конзалик мимоходом ска-
зал, что завтра он просто сядет за пишущую машин-
ку, чтобы перенести на бумагу замысел своего рома-
на, литературный критик его грубо оборвал:
— Вы должны перестать этим заниматься и вооб-
ще не писать! — Потом начал распространяться, что
у простого солдата была «вина». Какая вина? В чем
состоит вина молодежи, рожденной в ужасные вре-
мена и обязанной стать солдатами? В чем вина моло-
дого человека, который, будучи солдатом, стремился
211
к миру, покою, свободе, к изучению профессии и к
обычной жизни без военного подчинения и, прежде
всего, без страха? Будучи солдатом, я действовал не
по своей, а по чужой воле, я вынужден был подчи-
няться и выполнять приказы, потому что чувство дол-
га было мне прочно привито. Я, как невинное дитя,
как и многие другие, вынужденные надеть солдат-
скую форму, был вынужден воевать за мое Отечест-
во, а после войны вдруг узнать, что ни за что бороться
не стоило.
Доктор истории Вольфрам Ветте, придерживаю-
щийся левых взглядов, опубликовал во «Франкфур-
тер Альгемайне» статью «Легенда о чистом Вермахте».
В ней он обсуждает действия генералов и их главных
пособников. По его мнению, они несут гораздо боль-
шую вину за преступную войну, чем простые солдаты.
Я написал ему письмо, в котором поставил вопрос:
как может простой солдат, который в действительно-
сти не мог сказать и слова, нести какую-либо ответ-
ственность?
«Я хотел бы вас спросить, можете ли вы себе пред-
ставить, что мог сделать молодой солдат, не имею-
щий никакого жизненного опыта и знающий только,
что на войне должен выполнять приказы и чья жизнь
состояла из постоянного страха, именно смертельно-
го страха? Как вы думаете, что бы произошло, если
бы я во время боя сказал своему командиру танка:
— Стой! Хватит, я сейчас вылезу!
И куда? Или утром перед атакой я бы сказал сво-
ему фельдфебелю:
— Я сегодня в бой не пойду, потому что не хочу не-
сти вину!
А мы, солдаты, знали последствия: верная смерть
212
или строжайшее наказание! Мы знали приговоры,
подписанные генералом Шёрнером, командовавшим
нами. Или, как я узнал об этом позже, как генерал
фон Мантойфель, такой же, как и Шёрнер, кавалер
Рыцарского креста с дубовыми листьями и мечами с
бриллиантами, участвовал в ходе военного суда. То-
гда случилось следующее: ночью советская развед-
группа захватила унтер-офицера и солдата. Двойной
дозор не открыл огонь, не поднял тревогу и ничего не
сделал для освобождения захваченных. Мантойфель
приказал арестовать обоих дозорных и отдать под
дивизионный военный суд. Никого не интересовало,
сопротивлялись ли унтер-офицер и солдат плене-
нию или у дозорных от усталости из-за постоянных
боев просто слиплись глаза. Последнее можно было
по-человечески понять, хотя это было и наказуемо.
За упущение по службе один из дозорных был приго-
ворен к двум годам тюрьмы. Однако снова подклю-
чился фон Мантойфель. Он потребовал смертной
казни для приговоренного к двум годам. За «преступ-
ление», заключающееся в том, что усталый от боя
солдат задремал, мало двух лет тюрьмы? Он был рас-
стрелян 13 января 1945 года. Менее чем через четы-
ре месяца этому военному насилию был положен ко-
нец.
После войны фон Мантойфель был осужден судом
присяжных. Он ухватился за незаконченность рассле-
дования и отвел от себя смертный приговор. Однако
суд указал на то, что фон Мантойфель действовал в
соответствии с ясными мотивами.
Фон Мантойфель отсидел (только!) два месяца из
своего срока. После процесса он не сказал ни слова
сожаления, но, желая оправдаться, заявил, что для
213
поддержания дисциплины вынужден был прибегать к
жестоким мерам из чувства долга перед солдатами,
желающими продолжать борьбу. Они имели право
требовать от своих начальников, чтобы те защитили
их в случае необходимости от отказывающихся вы-
полнять свои обязанности жестокими мерами. И ни
слова сожаления!
Я бы с удовольствием услышал мнение матери
этого солдата, расстрелянного в 1945 году, по поводу
действий и бесчеловечных представлений этого быв-
шего генерала. У Г. Фрашке можно прочесть, что фон
Мантойфель обладал волей, хладнокровием, реши-
тельностью и был храбрым солдатом. Может быть, с
чисто военной точки зрения это правильно, но полко-
водец, не видящий в подчиненных ему солдатах лю-
дей, не может быть примером и масштабом для гу-
манности. И это является решающим.
У бывшего военно-морского судьи X. Фильбинге-
ра, требовавшего в самом конце войны смертельной
казни солдата, мы тоже находим только оправдания и
ни слова сожаления. Именно эти «верные линии»
офицеры в гитлеровском государстве все время вну-
шали солдатам постоянный страх, чтобы ни один из
них не пришел к «неправильным мыслям» и не «вы-
скочил из ряда танцующих».
Война всегда жестока, несет страдания и смерть
огромному количеству людей. Это относится и к так
называемым «справедливым войнам», которые ведут-
ся, чтобы изгнать вероломного захватчика из страны.
От Арминиуса, воевавшего с римлянами, до освобо-
дительных войн с Наполеоном в преступных целях ис-
пользовались невинные дети, втягивались в вину и
214
гибель. У них, так же как и у меня, было стремление к
жизни и свободе.
«Если что-то прошло, то его уже здесь нет, ведь
оно уже прошло», — говорит Мартин Вальзер в нача-
ле своего романа «Фонтан». Это относится и к солда-
там последней войны, ведь они несут на себе печать
переживаний чудовищной войны, развязанной пре-
ступной диктатурой. Солдаты, пережившие в одной
дивизии время войны, создали общество, основан-
ное на чувстве сопричастности, сохранившееся до
сих пор. Было бы логично полагать, что солдаты 24-й
танковой дивизии и 24-го танкового полка объедини-
лись в дивизионное товарищество.
Такие встречи бывших солдат сегодня иногда кри-
тикуют. На встречи моей 24-й дивизии собираются
остатки небольшой группы, которая с каждым годом
становится все меньше. Каждый из этого общества
после 1945 года шел своим путем и как мог использо-
вал ту свободу, которая ему была предоставлена в
послевоенное время.
Важнейшим пунктом программы встреч является
возложение венка к памятному знаку дивизии в па-
мять о павших товарищах. Товарищи, вместе с кото-
рыми мы должны были воевать на войне, те, что были
вместе с нами и среди нас и которым не повезло вы-
жить, должны были отдать свои молодые жизни с ве-
рой в Отечество, которое сегодня подвергает своих
солдат поношению.
На этих встречах собираются товарищи, которые
вместе в 24-й танковой дивизии прошли через огонь
и воду, те, которым повезло уцелеть. Там же бывают
бывшие офицеры, которые могут рассказать о неко-
торых интересных случаях. Так, бывший ротмистр
215
Бёке (воевавший на Западном фронте) рассказал о
телефонном разговоре с командующим генерал-
фельдмаршалом Моделем, когда танк «пантера» из
его подразделения не мог пройти по дороге через
выемку. Ведь этот танк был очень широким. Модель с
чувством превосходства и полноты власти крикнул
офицеру в трубку телефона:
— Если вы через эту выемку не переберетесь, я
вас приговорю к смерти!
Бёке, раздраженный до этого тем, что Модель
приказывал то, что нельзя было выполнить, пробур-
чал себе: «Если этот тип еще раз отдаст невыполни-
мый приказ и будет угрожать смертью, я просто де-
зертирую!»
В другой раз бывший командир дивизии импер-
ский барон фон Эдельсхайм рассказывал о своем по-
следнем военном дне. Командующий 12-й армией ге-
нерал Венк отправил генерала фон Эдельсхайма в
9-ю американскую армию, чтобы вести переговоры о
капитуляции. Для этого фон Эдельсхайму два раза
пришлось пересекать Эльбу на плавающем «Фолькс-
вагене». Американский командующий был готов при-
нять в плен всех военнослужащих, которые перебе-
рутся через Эльбу, в том числе и раненых. Однако он
резко отказался принимать беженцев. Фон Эдельс-
хайм рассказывал, что это была наихудшая задача,
которую приходилось ему когда-либо выполнять за
свою военную жизнь.
Фон Кристен, бывший начальник оперативного от-
дела штаба дивизии, мог рассказать много интерес-
ного из своей богатой событиями офицерской жизни.
Он и еще два офицера из оперативного управления
Генерального штаба сухопутных войск были главны-
216
ми действующими лицами в истории, демонстрирую-
щей злоупотребление властью со стороны Гитлера,
ставшего главным разрушительным элементом воен-
ной системы. В начале 1945 года начался полный
развал Восточного фронта. Подполковник фон Кри-
стен, служивший в Цоссене, в главном оперативном
управлении, получил сообщение, что Варшава пала.
Он передал сообщение подполковнику фон дем Кне-
зебеку, начальнику отделения, а тот доложил о нем
дальше, начальнику отдела донесений полковнику
фон Бонину. Все три офицера из этого донесения по-
няли, что Варшаву к тому времени было не удержать.
Об этом происшествии они доложили начальнику Ге-
нерального штаба генерал-полковнику Гудериану,
который согласился с предложением, что остатки
гарнизона должны оставить Варшаву. Когда Гитлер
узнал, что Варшаву оставили без его разрешения, то
впал в бешенство и обвинил офицеров в измене.
Приказ Гитлера об аресте ведущих офицеров опера-
тивного управления проходил следующим образом.
Штабы работали до раннего утра. Под утро фон Бо-
нин сказал, что вчера у него был день рождения, од-
нако из-за кучи дел он про него совсем забыл. А те-
перь он достал бутылку шампанского для короткого
тоста с товарищами. В этот момент в помещение с
картами вошел генерал Майзель с двумя старшими
офицерами в стальных шлемах, вооруженными авто-
матами, для совершения ареста. Он спросил фон Бо-
нина, как его фамилия. Тот ответил:
— Вам она прекрасно известна, а теперь давай-
те-ка выпьем шампанского!
Но офицеры в касках не шутили. Все три офицера
были арестованы. И, таким образом, накануне вступ-
217
ления русских на немецкую территорию один из важ-
ных отделов оперативного управления был обезглав-
лен. Хаос поражения был приближен. Фон Бонина пе-
редали СД (службе безопасности) и таскали по разным
концлагерям. А фон Кнезебек погиб на фронте.
Доктор Хубертус Шульц был до ранения под Ста-
линградом офицером разведывательного отдела
24-й танковой дивизии, а позднее начальником ин-
спекции в танковом разведывательном учебном ба-
тальоне в Инстербурге. Командир этого батальона
майор фон Хёсслин вовлек его в военное сопротив-
ление, и в феврале 1944 года они встречались с на-
чальником штаба полковником графом фон Штау-
фенбергом. Задача батальона заключалась в том,
чтобы в день «Икс» занять гауляйтерство, правитель-
ственные учреждения, телеграф и другие обществен-
ные здания в Кёнигсберге. Но, как известно, до этого
дело не дошло. Шульца еще в июне снова перевели
на фронт, Хёсслин через несколько дней после 20
июля был арестован и приговорен к смертной казни
через повешение. Смертный приговор был приведен
в исполнение 13 октября 1944 года. Благодаря абсо-
лютному молчанию Хёсслина на допросах «Народной
судебной палаты» Шульца не тронули.
Во время одной из встреч сделал доклад гене-
рал-майор бундесвера в отставке Шульце-Ронхоф.
Он был отправлен в отставку министром обороны
Фёлькером Рюе за то, что выступил против решения
Федерального конституционного суда, оправдавшего
распространение пацифистского лозунга «Солда-
ты — убийцы», относящегося также и к солдатам бун-
десвера. Шульце-Ронхоф сказал, что решение это
абсурдно и в высшей мере оскорбительно, точно так
218
же, как если бы кто-то сравнил Федеральный консти-
туционный суд с «Народной судебной палатой»
Фрайслера.
60 лет назад, 4 августа 1944 года, мой танк был
подбит. При этом, к самому великому счастью в моей
жизни, танковая пушка была направлена прямо. Это
позволило мне выбраться из танка через горящую
башню. А командир из-за попадания в башню лишил-
ся обеих ног и не имел никаких шансов спастись.
Я хотел отметить эту годовщину и отправил в газету
«Франкфуртер Альгемайне» объявление в память о
гибели еще трех командиров моих танков. Однако га-
зета в публикации этого объявления мне отказала,
так как оно было подано не родственником. Я был
этим глубоко разочарован.
В последние годы я побывал в тех местах, где слу-
жил и воевал солдатом (за исключением России и Ру-
мынии). Повсюду я сразу же все находил, поскольку
в целом все осталось неизменным и выглядит точно
также, как и тогда. Хотя в Брионе не было Ратуши, за-
то я сразу же нашел магазин семян, точно так же как и
плац в Эпани, и памятный магазин в Лизье, казино в
Дювиле и дорогу из Пармы в Болонью. Пляж в Виа-
реджио было легко найти. Теперь, во времена массо-
вого туризма, он весь покрыт зонтиками и шезлонга-
ми. Я также легко нашел то место, где 10 февраля
1945 года переправлялся через Вислу, однако моста
там уже не было. Только бетонные быки напоминали
о некогда большом деревянном мосте, по которому я
убегал. Я с удивлением разглядывал паром, который
бесплатно переправляет автомобили через Вислу, и
удивился, что поляки за прошедшие после войны
46 лет так и не построили новый мост. Казарма в За-
219
гане стоит неизменной до сих пор, из ее окон, укра-
шенных цветами, поглядывают солдаты, а у ее ворот
ждут девушки, как и тогда, в 1941—1943 годах. У вхо-
да на круговую дорожку стоит теперь Т-34, а орел со
свастикой давно исчез. Хотя центр Загана изменил-
ся, но вокзал выглядит точно так же, как на моей фо-
тографии 1943 года. Участок местности между Миле-
цем и Дебицей, где подбили мой танк 4 августа
1944 года, я смог сразу же показать моей жене. Ряд
тополей стоит до сих пор, так же как и амбар, где ме-
ня перевязывали. Только окаймляющую дорогу сей-
час покрыли асфальтом.
А люди? Изменятся ли они когда-нибудь?
На этот вопрос можно ответить, взглянув на два
снимка с играющими детьми у цепей ограждения
Триумфальной арки в Париже. Как будто это дети од-
ного года рождения, хотя одна фотография сделана
в 1943-м, а другая — в 1993 году. В любви детей ка-
чаться на цепи за 50 лет ничего не изменилось. А из
детей вырастают взрослые. Поэтому мы знаем, что
не случится больше никаких войн. Но мы не знаем,
когда, где и как часто они еще будут.
ОГЛАВЛЕНИЕ
Трудовая повинность..............................5
Удвоенное время службы рекрутом.................10
Участие в транспортной операции.................24
В 24-й танковой дивизии во Франции..............40
Солдаты второго класса?.........................52
Интерлюдия в верхней Италии.....................63
Погрузка в Россию...............................76
Боевые действия в Южной Украине. Оборонительные
сражения за Днепр.............................78
Посещение одной из частей СС....................89
На этапе в Кировограде..........................91
Свинья в унтер-офицерской форме.............~...95
Оборонительные бои на Никопольском плацдарме....100
Отступление из-под Никополя....................109
По шоссе на поврежденном танке.................111
Поездка в отпуск...............................119
Труднейшее время — наступление под Яссами......123
Награждение орденом............................133
В мистическом лагере...........................142
Подбит и ранен во время боев
междуСаном и Вислой..........................146
В резервном госпитале..........................156
Курьер в Восточную Пруссию.....................164
221
Отпуск по семейным обстоятельствам в разбомбленный
Фрайбург и воспоминания о школьном времени...166
Снова в Восточную Пруссию......................174
Марш из окружения в Восточной Пруссии..........178
Отказ подчиняться и короткие гастроли при танковом
корпусе «Фельдхеррнхалле» в Чехословакии....185
Бегство в американский плен....................188
Освобождение — дорога домой со страхом
и счастьем..................................194
Выжить — что еще. Антитеза жизни на войне......199
Михаэль Брюннер
НА ТАНКЕ ЧЕРЕЗ АД
Немецкий танкист на Восточном фронте
Ответственный редактор Г Пернавский
Художественный редактор П. Волков
Технический редактор В. Кулагина
Компьютерная верстка Т. Комарова
Корректор И. Федорова
ООО «Яуза-пресс»
109439, г. Москва, Волгоградский пр-т, д. 120, корп. 2.
Для корреспонденции: 127299, Москва, ул. Клары Цеткин, д. 18/5.
Тел.: (495) 745-58-23.
Подписано в печать 23.07.2009.
Формат 84x108 1/з2. Гарнитура «Прагматика». Печать офсетная.
Бумага тип. Усл. печ. л. 11,76.
Тираж 4000 экз. Зак. № 5536
Отпечатано с готовых файлов заказчика в ОАО «ИПК
«Ульяновский Дом печати». 432980, г. Ульяновск, ул. Гончарова, 14
фх-мн
гипв
Ах?Ж
http://www.iremember.ru
.. > . . ... .. .%::^ ШЯ
X http://www.battlefield.ru
Когда недоучившийся школьник Михаэль
Брюннер вступал добровольцем в Вермахт, он
верил, что впереди его ждут лишь победные
фанфары,- но оказался в кромешном аду Вос-
точного фронта. Таких, как он, немцы зовут
Schlaumeier (дословно: «хитрюга»), а русские
сказали бы: «хитрожопый» - циничный, себе на
уме, отнюдь не склонный к самопожертвова-
нию, Брюннер не брезговал ничем, чтобы
спасти собственную шкуру, однако не избежал
ни участия в самых кровопролитных сражениях
второй половины войны, ни серьезных ранений.
Будучи радистом танка PzKpfw IV, вместе с
элитной 24-й танковой дивизией он прошел
через жесточайшие бои на Никопольском плац-
дарме, под Яссами, между Саном и Вислой и
лишь чудом не попал в советский плен: в
последний момент, нарушив приказ и бросив
свою часть, успел удрать в американскую зону
оккупации...
Обо всем этом Брюннер рассказал в своих
мемуарах - на удивление откровенно и цинич-
но, не скрывая самых неприглядных фактов, с
массой интереснейших подробностей танковой
войны на Восточном фронте.