Текст
Вадим Руднев
h’/rrij' ml.
и современная психология
УДК 159.9
ББК 87.3; 88.5
Р83
Оформление Людмилы Митич
Руднев, Вадим Петрович.
Р 83 Гурджиев и современная психология / В.П. Руднев. —
М.: Аграф, 2010. - 160 с. - ISBN 978-5-7784-0368-0.
Известный российский лингвист и философ Вадим Руднев —
автор книг «Морфология реальности» (1996), «Прочь от реально-
сти» (2000), «Апология нарциссизма» (2007) и «Энциклопедиче-
ский словарь культуры XX века» (третье издание — 2009). В своей
новой книге Руднев пишет о знаковой фигуре русской культу-
ры - мистике и духовном учителе Георгии Ивановиче Гурджие-
ве (1877—1949), который именовался французскими интеллек-
туалами «лесным философом». Учение Гурджиева представляет
собой особую систему целенаправленного развития и самосо-
вершенствования человека, наиболее часто называемую «Чет-
вертым путем». Один из учеников Гурджиева П. Д. Успенский
(1878— 1947) предложил свой вариант системы, более теоретиче-
ски обоснованной по теософскому образцу.
Взгляды Гурджиева и Успенского Руднев, усвоивший заветы
«Четвертого пути», вписывает в современную систему психоло-
гии. Книга предназначена для всех читателей, интересующихся
философией, психологией и духовными проблемами человека.
УДК 159.9
ББК 87.3; 88.5
©Руднев В.П., 2010
©Издательство «Аграф», 201В
EnjOlfOSjDDU ивннэ^эбаоз n
Помните, что эта Работа предназначена для того,
чтобы изменить вас, и если вы не видите,
что вы должны измениться, и не хотите знать,
как измениться, бесполезно пытаться
связывать себя с этой Работой.
Пусть никто, кто доволен собой, никогда
не пытается войти в эту Работу.
Такие люди уже мертвы.
Эта Работа для тех,
кто хочет пробудиться из мертвых.
Морис Николл
Он искал своего привычного
страха смерти и не находил его.
Где она? Какая смерть? Страха никакого
не было, потому что и смерти не было.
Вместо смерти был свет.
- Так вот что! - вдруг вслух проговорил он.
— Какая радость!
<...>
- Кончено! - сказал кто-то над ним.
Он услыхал эти слова и повторил их в своей душе.
«Кончена смерть, — сказал он себе. - Ее нет больше».
Он втянул в себя воздух, остановился на половине вздоха,
потянулся и умер.
Л. Толстой. «Смерть Ивана Ильича»
— Но как сама Фанни? — спросил
мистер Домби. — Что с Фанни?
— Дорогой мой Поль, — отозвалась Луиза, —
решительно ничего. Поверь мне —
решительно ничего. Осталось, конечно,
утомление <...> Необходимо сделать усилие.
Вот и все. Ах, если бы милая Фанни была Домби...
Но, полагаю, она сделает это усилие;
не сомневаюсь, она его сделает. Зная, что это требуется от нее
во исполнение долга, она, конечно, сделает.
Чарльз Диккенс. «Домби и сын»
5
Введение
Это исследование начал писать в конце августа 2004 го-
да под впечатлением наскоро прочитанных (буквально
проглоченных, интроецированных — см. об интроекции
ниже) книг П. Д. Успенского «Четвертый путь» [Успенский
2003а] и Мориса Николла «Психологические комментарии
к учению Гурджиева и Успенского, т. 1-2» [Николл 2003]
один человек, уверенный в себе философ психологии, ав-
тор десятка книг, намеревавшийся написать небольшую
статью, в которой Учение, или Система, Гурджиева и Ус-
пенского сопоставлялась бы с современными психотера-
певтическими методами и направлениями, — а заканчивает
в декабре того же года совсем другой человек, прошедший
через мучительные горнила Работы, почти полностью, как
то и следует из учения Гурджиева, осознавший свое ничто-
жество перед лицом Абсолюта, понявший, что он ничего не
понимал, не понимает и вряд ли когда-нибудь поймет, воз-
намерившийся в своей жалкой гордыне практиковать
«Четвертый путь» в одиночку, без Учителя, считая свои-
ми Учителями «бессмертных» — вначале самого Г. И. Гурд-
жиева, а потом, испугавшись слишком жестких методов
Гурджиева, более мягкого интеллектуала и систематиза-
тора П. Д. Успенского.
Чарльз Тарт, известный американский психолог, иссле-
дователь измененных состояний сознания, в своей книге о
психологическом осмыслении учения Гурджиева «Пробуж-
дение» писал, обсуждая вопрос, можно ли практиковать
«Четвертый путь» в одиночку, без учителя:
Я полагаю, что ответ должен быть положитель-
ным, хотя мне и не нравится это признавать. Мне
нравится учиться с помощью книг и размышлений в
одиночестве, и я не разрешил всех своих проблем в
отношениях с другими людьми, так что во мне есть
некоторое сопротивление идее необходимости работы
в группе. Я могу теоретически вообразить индивида, в
достаточной степени живого и наблюдательного для
того, чтобы самостоятельно пройти весьма далеко в
6
работе с этими идеями. Однако на практике на нас
столь сильно влияют наши взаимодействия с другими
людьми, что мы нуждаемся в поддержке, поощрении,
разочаровании и вызове, которые содержатся в рабо-
те с группой и с учителем. Мы получаем от этой рабо-
ты значительную силу и преимуществу. При этом мы
подвергаем себя иного рода опасностям, чем те, что
встречаются в повседневной жизни <...>, но то, что
мы получаем, вполне может стоить этого риска.
Так или иначе, но автор этой книги выбрал путь работы в
одиночку, тем самым налагая на себя обязательство быть «в
достаточной степени живым и наблюдательным». Не буду
рассказывать о том, что довелось пережить в процессе напи-
сания этой книги. Пусть об этом знают только Г. И. Гурджи-
ев и П. Д. Успенский.
Это исследование автор посвятил академику В. Н. Топо-
рову, следуя чувству глубокого почтения и любви к этому
выдающемуся, — по мнению автора, самому выдающемуся —
филологу современности.
В. Н. Топоров никогда не был в эксплицитной форме
учителем автора этой книги. Лишь некоторое время, когда в
1994 году автору выпала честь быть редактором книги [Топо-
ров 1995], мы несколько раз беседовали с Владимиром Ни-
колаевичем. Автор считает, тем не менее, в науке его своим
Учителем с большой буквы, что нисколько не умаляет роли в
формировании научных и философских взглядов автора та-
ких ученых, как П. А. Руднев, Ю. М. Лотман, Б. М. Гаспаров,
а также (в последние 12 лет) профессор психиатрии и психо-
терапии М. Е. Бурно.
В то же время автор хочет подчеркнуть огромное и не-
ослабевающее влияние своего старшего коллеги и друга
Александра Сосланда, книга которого «Фундаментальная
структура психотерапевтического метода» [Сосланд 1999]
давно стала для него настольной (ее идеи и материалы ши-
роко используются в данном исследовании); прогулки и бе-
седы с этим замечательным психологом и другом давно сде-
лались для автора необходимыми как воздух.
7
Хочу от всей души поблагодарить свою жену Татьяну
Михайлову за постоянную научную и моральную поддерж-
ку и дух творчества, который во многом благодаря ей под-
держивается в нашем доме.
Выражаю искреннюю благодарность своей дочери Асе
(Татьяне Михайловой-младшей) за терпение, доброту и по-
стоянную помощь.
Облик Гурджиева и Успенского
Джон Беннет, в прошлом представитель английских
спецслужб, затем ученик Гурджиева и Успенского, а впос-
ледствии сам известнейший Учитель «Четвертого пути», так
вспоминал свою первую встречу с Гурджиевым:
Было, наверное, уже половина девятого, когда по-
явился Гурджиев. Без тени смущения он вошел, при-
ветствовал князя по-турецки с акцентом из странной
смеси культурного османли и какого-то грубоватого
восточного диалекта. Когда нас знакомили, я взгля-
нул в самые необычные глаза, которые я когда-либо
видел. Глаза отличались один от другого настолько,
что я решил, что дело в освещении. Но как выясни-
лось потом, миссис Бьюмон тоже это отметила, доба-
вив, что дело было в выражении глаз, а не в их форме
или каком-либо дефекте. Он носил длинные черные
усы, свирепо закрученные кверху, на голове был кол-
пак - астраханская шапка, обычная для жителей вос-
точных деревень, но редко встречающаяся в столице.
Когда после ужина он снял этот головной убор, я
увидел, что его голова выбрита. Роста он был неболь-
шого, но очень крепкого телосложения. Я подумал,
ему должно быть около пятидесяти, а миссис Бью-
мон была уверена, что он гораздо старше. Позднее он
скажет мне, что родился в 1866 году, а его родная сес-
тра будет спорить и уверять, что это был 1877 год. Его
возраст, как и все, что его касалось, было тайной
[Беннет 1999:59}.
9
О внешности и манере поведения Гурджиева мы еще
много будем говорить впоследствии. А сейчас представим
его ученика Петра Демьяновича Успенского, второго, после
Гурджиева, человека в истории учения «Четвертого пути».
Вот что пишет биограф Гурджиева и Успенского философ
Аркадий Ровнер:
Ром Ландау описывал его как человека «седого,
бритого, средних лет, плотного и в очках». Нельзя бы-
ло угадать, о чем будет следующая лекция, но порядок
собраний не менялся. <...> Успенский держал перед
собой свои записи не столько чтобы читать их, сколь-
ко чтобы скрывать в них свой взгляд. Иногда, впро-
чем, он снимал очки, подносил тетрадь близко к носу
и вообще забывал об аудитории. Его английский с
сильным русским акцентом и отрывистая манера го-
ворить делали очень трудным понимание того, о чем
он говорил, но это каким-то образом не отвлекало
слушателей и не портило общего эффекта. Вводная
лекция могла продолжаться до 45 минут, однако
обычная лекция длилась от 5 до 15 минут, после чего
наступала тягостная пауза, которая заканчивалась,
когда кто-нибудь из присутствующих отваживался
задать вопрос. Важным, по мнению Успенского, была
не лекция, а — вопросы и ответы. В то же время Ус-
пенский не выносил вопросов, которые считались
«философскими», то есть заданными для удовлетво-
рения любопытства. Как-то кто-то спросил его: «На-
ходится ли Будда в седьмом состоянии сознания?» Ус-
пенский резко ответил: «Я не знаю». Некоторое время
после этого он молчал, и каждый почувствовал, что,
возможно, мысленно он добавил к этим словам: «и не
хочу знать».
Для Успенского концепция системы была неотделима от
концепции школы. И та, и другая имели в его представле-
нии определенную структуру. Система, которой учили в
школах, требовала от учеников дисциплины. «Где нет пра-
вил, там нет школы», — утверждал Успенский. Правила со-
здавали напряжение и способствовали усилиям по преодо-
лению негативных эмоций. Ученик должен был отдать себя
10
в руки учителя, то есть отказаться от определенного количе-
ства собственной воли. Правило не говорить с посторонни-
ми о «работе» было создано для того, чтобы предотвратить
помехи в «работе». Болтовня должна была повлиять на само-
оценку учеников: болтая о «работе» с посторонними, они
рисковали не только исказить идеи, но и обесценить то, что
предназначалось для внутренней работы.
Некоторые из этих правил были связаны с самой «рабо-
той», другие были инициированы Успенским в знак проте-
ста против хаотичности Гурджиева. Ученики не должны
были называть друг друга по имени, а должны были поль-
зоваться обращениями «господин», «госпожа». Если они
встречались где-нибудь в публичном месте, они не должны
были узнавать друг друга, чтобы не быть втянутыми в раз-
говор о «работе» в присутствии посторонних. Они должны
были различать друзей по «работе» и друзей вне «работы».
Было множество других, часто непонятных и утомитель-
ных правил, однако трудность их выполнения была частью
работы.
Правила должны были создавать напряжение и атмо-
сферу тайного общества, и это приводило к курьезам. Что-
бы встретиться с другом по «работе», нужно было соблюсти
много предосторожностей. Например, нельзя было догова-
риваться о встрече по публичному телефону, так как была
вероятность быть подслушанным телефонисткой. Иногда
правила имели неприятные стороны. Если человек выходил
из группы и отходил от «работы», остальные должны были
подвергнуть его остракизму. Гурджиев в свое время объяс-
нил, что смысл такого правила состоит в том, чтобы беглый
ученик не боялся вернуться, хотя такое отношение к бегле-
цу наверняка способствовало еще большему его отчужде-
нию. Согласно Успенскому, это правило должно было вну-
шить беглецу, что он умер для своих старых друзей.
Последователи Успенского хором отмечают, что при
всей своей показной строгости он был милейшим и доб-
рейшим человеком. Однажды, когда его ученик сообщил
ему о помолвке с его ученицей, он расплылся в широкой
улыбке и сказал: «Для такого случая нет никаких правил».
Вообще, по сравнению с гурджиевскими методами, его ме-
тодом была сама мягкость. Один из американских учеников
11
Успенского определил это так: «Омлет Успенского — не
очень крутой». Другой ученик заметил: «Он был безукориз-
ненно вежлив, но если это нужно, он мог и заорать по-мос-
ковски, криком, который звенел в воздухе и пробуждал
ученика, к которому он был обращен».
Успенский редко пользовался театральными приемами,
которые очень любил Гурджиев, и ощущение, что он играет
роль, редко присутствовало на его встречах с учениками, но
у него были на вооружении словесные приемы, которые
имели тот же эффект. Если при этом учесть его прекрасное
понимание психологического состояния ученика, то можно
быть уверенным, что он добивался не меньших результатов
меньшими усилиями.
Первые сведения о системе.
Множественное «Я»
Эзотерическая система (далее просто Система или Уче-
ние) Георгия Ивановича Гурджиева, развитая и системати-
зированная Петром Демьяновичем Успенским (прежде
всего [Успенский 2003,2003а]), то есть, главным образом, ее
психологический аспект, а не космологический, который
играет в ней огромную роль, но в рамках данного исследо-
вания рассматриваться не будет, на первый взгляд, кажется
совершенно оторванной от европейской (и американской)
традиции психологии и психотерапии XX века, в частнос-
ти, от психоанализа, глубинной психологии Юнга и всех
других.
Во многом в этом виноваты сами основоположники Си-
стемы, которые несправедливо ругали современную им
психологию на чем свет стоит. Ср., например, у Успенского:
Возникает вопрос: возможно ли обрести власть
над этими текучими мгновениями сознания, чтобы
пробуждались они чаще, сохранялись дольше или да-
же сделались постоянными? Другими словами, воз-
можно ли стать сознательным?
Это самое главное, и требуется понять в начале
нашего поиска, что этот вопрос полностью игнориру-
ется всеми современными психологическими школами
без исключения. Ибо с помощью правильных методов
и усилий человек может обрести контроль над созна-
нием, он может стать осознающим себя, со всем тем,
что это может означать. И мы даже не представляем
себе в нашем нынешнем состоянии все, что это может
13
означать. Только после того, как этот момент нами
осмыслен, становится возможным серьезное изуче-
ние психологии [Успенский http://fourthway/Ub/Ousp/
psigologie.zip] (курсив здесь и далее в цитатах, за ис-
ключением оговоренных случаев, наш. — В. Р.).
П. Д. Успенский был чрезвычайно начитанным челове-
ком (см. главу «Успенский без Гурджиева» в книге [Ровнер
2002]), его ученик Морис Николл был психиатром и непо-
средственно учился у Юнга. Следовательно, учения Юнга
П. Д. Успенский не знать хотя бы понаслышке просто не мог.
Тема «как возможно стать более сознательным» — одна из
центральных в психологии и психотерапии Юнга: индивиду-
ация — ключевое понятие в учении Юнга, очень похожее на
«самоосознавание», «самовспоминание» Гурджиева-Успен-
ского (о гештальт-терапии Ф. Перлза, НЛП, психологии Аб-
рахама Маслоу и Виктора Франкла, нейролингвистиче-
ском программировании (НЛП) и трансперсональной пси-
хологии Грофа — психотерапевтических системах, в кото-
рых тема развития человека становится главной (мы уже не
говорим о новейших развивающих психотерапевтических
системах, например, вышедшей в 2004 году в переводе на
русский язык (оригинал опубликован в 1990 году) книге Ро-
на Курца «Телесно-ориентированная психотерапия: Метода
Хокоми», где, правда, уже эксплицитно речь идет о Гурджи-
еве, людях-машинах и «самоорганизации» [Курц 2004]), Ус-
пенский не мог знать — это все послевоенные направления,
а он умер в 1949 году; о соотношении глубинной психологии
Юнга, НЛП и гештальт-терапии с учением Гурджиева-Ус-
пенского см. подробно ниже).
Столь же непростительно наивны рассуждения Успен-
ского о сновидениях, которые мы приведем и даже не будем
комментировать — революция, совершенная в европейских
умах книгой Фрейда «Толкование сновидений» (не будем
говорить о сотнях книг и тысячах статей, которые были на-
писаны по психологии сновидения после книги Фрейда), —
для П. Д. Успенского это просто «некоторые новейшие пси-
хологические теории» — и об этом он пишет в 1940 году (год
опубликования его итоговой книги «Психология возмож-
ной эволюции человека», о которой идет речь)! И это один
14
из умнейших людей XX века (мы имеем в виду П. Д. Успен-
ского)! Вот до чего доводит доктринальная зашоренность.
Первое, низшее состояние сознания есть сон. Это чисто
субъективное и пассивное состояние. Человека окружают
сновидения. Все его психические функции работают без
всякой цели. Нет логики, нет следствия, нет причины и нет
никаких результатов. Чисто субъективные картины — будь
то отображение прошлого опыта или смутных восприятий
в данный момент (звуки, достигающие спящего человека,
телесные ощущения, легкая боль, мускульные напряже-
ния) — проскальзывают через ум, оставляя лишь легчай-
ший след в памяти, а чаще вообще не оставляя следа [Успен-
ский http://fourthway/Iib/Ousp/psigologie.zip].
Книга американского исследователя измененных состо-
яний сознания Чарльза Тарта [Тарт 1997J, в с я посвященная
соотношению идей Гурджиева и Успенского с современны-
ми психологическими представлениями, является, пожа-
луй, счастливым исключением в этом «хоре» замалчивания
в рамках «нормальной науки» роли Системы «Четвертого
пути» в психологии и вообще культуре XX века.
Между тем, внимательное изучение работ Гурджиева и
Успенского, а также их комментаторов (прежде всего, [Ни-
колл 2003]) и последователей поражает не только своей на-
учной креативностью, ничего общего не имеющей с обыва-
тельскими представлениями об оккультной и мистической
литературе, но и тем, как много в Системе видится пересе-
чений с теорией и практикой психологии и психотерапии
XX века.
Задача настоящего исследования - продемонстрировать
эти пересечения и найти там, где это возможно, некий об-
щий знаменатель, который может позволить использовать
идеи Системы в обычной психотерапевтической практике.
По сути, во многом Система и является такой психотера-
певтической практикой, но направленной не на лечение
психически больных людей, а на совершенствование созна-
ния обыкновенных здоровых людей. (В этом неожиданное
соприкосновение с такой, казалось бы, ничего общего не
имеющей с эзотерической традицией психотерапевтичес-
кой системой, как нейролингвистическое программирова-
ние — НЛП, которое представляет себя годным не только
15
для лечения психически больных, но и, например, для кон-
сультации бизнесменов и т. п.; подробно о соотношении
НЛП и Системы см. ниже.)
Мы предполагаем хотя бы некоторое знакомство читате-
ля этого исследования с основными идеями Системы, ина-
че пришлось бы писать к нему огромное введение, поэтому
ограничимся изложением тех ее аспектов, которые касают-
ся современной психологии, психотерапии и психиатрии.
В сущности, для Системы все люди являются больными,
только это называется по-другому — «спящие машины», — и
основной лозунг Системы близок к пафосу любой психоте-
рапии — улучшить качество сознания человека. Тезис о том,
что все люди являются, по сути, психически больными (еще
П. Б. Ганнушкин в 1913 году писал, что каждый человек
является немножко шизофреником [ГЬннушкин 1997]) в
1990-е годы был обоснован в работах английского психиа-
тра Тимоти Кроу (главная из которых — [Crow 1997]). Со-
гласно взглядам этого автора, шизофрения является видо-
вой болезнью всего человечества, платой за обретение кон-
венционального вербального языка.
В настоящей работе мы будем исходить также из доста-
точно радикального тезиса,, в соответствии с которым все
люди в той или иной степени являются шизотипическими
личностями. Это означает, что они не обладают целостным
характером, но лишь осколками различных характеров. Но
именно это является одним из фундаментальных основа-
ний Системы, в соответствии с которым всякому обычному
человеку лишь кажется, что он является целостной личнос-
тью, на самом же деле он состоит из многочисленных ма-
леньких «я», и одно из направлений Работы в Системе со-
средоточено на том, чтобы создать у человека единое созна-
ние. Для этого человеку прежде всего необходимо осознать,
что он не един, а множественен, прежде всего разделить
свою ложную личность (термин, который, кстати, употреб-
ляется не только в Системе, но и, например, у Рональда
Лэйнга [Лэйнг 1995]) на Наблюдаемое и Наблюдающее Я.
Причем Наблюдающее Я должно постепенно стать хозяи-
ном положения, поработить и уничтожить те «плохие ма-
ленькие я», которыми наполнена ложная личность челове-
ка. Так М. Николл говорит о «подозрительных я» (явный
16
аналог паранойяльной личности в европейской психиатри-
ческой традиции), «я самооправдания», Воображаемом Я,
главном враге Наблюдающего Я, «я злословия» (напраши-
вается аналогия с понятием «толков» у Хайдеггера и «пустой
речи» у Лакана), «беспокоящемся я» (то есть, в сущности,
тревожная часть личности), «усложняющем и все запутыва-
ющем я» (близко к психастеническому характеру), «я, кото-
рые любят болеть» (ср. представление о рентности и вто-
ричной выгоде в психоанализе). Аркадий Ровнер, автор
книги «Гурджиев и Успенский», пишет по этому поводу:
Вот воспоминание одного из учеников о встрече с Ус-
пенским, на которой он раскрывал концепции многих «я»:
«Он ругал нас, требуя, чтобы мы никогда не произ-
носили слово «я», если мы не знаем, о чем мы гово-
рим. Я возразил: «Но, г-н Успенский, Бог сказал Мо-
исею на горе Табор: «Я есть кто Я есть». Я сидел в пер-
вом ряду. Он остановился, посмотрел на меня и затем
сказал очень мягко: «Да, но вы, видите ли, не Бог.
В вас нет «Я». Вам нужно работать. Работать, чтоб
иметь «Я» [Ровнер 2002:255].
Но есть и полезные, Рабочие Я, которые нужно всячески
поощрять, в то время как с другими, вышеперечисленными,
надо безжалостно расправляться, поскольку они чрезвы-
чайно опасны, вредны и совершенно бесполезны для чело-
века.
Создатели Системы, даже европейски образованный Ус-
пенский, в общем, совершенно несправедливо обвиняли со-
временную им психологию в том, что она исходит из пред-
ставления о Я как о чем-то целостном. Достаточно вспом-
нить вторую топику Фрейда — Эго, Суперэго, Ид; сублич-
ности Р. Ассаджиоли; архетипы и «комплексы» К. Г. Юнга;
Родителя, Ребенка и Взрослого у Э. Берна и др. (Обшир-
ный обзор литературы о субличностях содержится в книге
[Rowan 1991].) Представление о том, что человек все время
меняется, вовсе не чуждо современной психологии. Тезис
Системы радикален лишь в одном: что у обычного человека
вообще нет единой личности. Но сравним это с высказыва-
нием современного психолога В. Н. Цапкина, взятым из его
17
статьи с характерным названием «Личность как группа и
группа как личность»:
Многие философы, психологи и психотерапевты
сегодня решительно заключают, что представление о
монолитной, «монологической» личности является
рудиментом эпохи рационализма, продуктом карте-
зианско-ньютоновской картины мира. Пожалуй, ни в
какой другой области полифоническая модель лич-
ности не показывает с такой силой свою эвристичес-
кую мощь, как в практике психотерапии и психологи-
ческой помощи [Цапкин 1994:13].
Я полагаю, мы в достаточной степени наметили связь
системы Гурджиева и современной психологии. Но теперь
предстоит понять, как можно использовать эту связь для
нужд нашей неэзотерической метапсихологии и практиче-
ской психотерапии. В чем же все-таки отличия в понимании
множественности Я в Системе и в современной психоло-
гии, и как работают эти разные системы с этим понятием?
Здесь чрезвычайную роль играет феномен человеческого
языка. Именно язык позволяет создавать множественные я
при помощи отождествления различных имен (понятия
отождествления, играющего важнейшую роль и в Системе, и
в современной психопатологии, особенно, в психоанализе
мы коснемся ниже). Это может себя проявлять и в обыден-
ной речевой практике, когда человек в принципе склонен
осознавать себя скорее как нечто целостное, но, тем не ме-
нее, существует как множество субличностей. «Я» — это мо-
жет быть Иван Петрович, начальник завода, Ванька, Петро-
вич, толстяк, неженка, обжора, Суслик, болван, Эйнштейн
и так далее. Хорошо ли это или плохо? В обычной психоло-
гии так вопрос не стоит. Это необходимая предпосылка со-
циального существования личности, какой бы ложной она
ни была.
В Системе, между прочим, предполагается, что предва-
рительным шагом на пути к созданию реального высшего
единого Я человеку необходимо четко и безоговорочно осо-
знать свою множественность. Это первый необходимый
шаг в самопознании по принципам Системы.
18
Гурджиев и искусство
Но в обыденной жизни человек не склонен осознавать
собственную множественность. Это происходит в других
состояниях сознания. Прежде всего, в поэзии. Когда Дер-
жавин написал «Я царь — я раб — я червь — я Бог!», он тем
самым признал множественность и противоречивость сво-
его Я.
Ср. в древней ирландской поэзии:
вихрь в далеком море Я
волны бьются в берег Я
гром прибоя это Я
• бык утеса это Я
капля росная это Я
я прекрасный это Я
вепрь могучий это Я
он в заливе это Я
озеро в долине это Я
слово бога это Я
пламя песни это Я
возглавляю войско Я
бог главы горящей Я
[Поэзия Ирландии 1988:23]
Приближается ли поэт, который склонен отождествлять
все со всем, к высшей личности? Система на это отвечает
весьма уклончиво. С одной стороны, Гурджиев весьма низ-
ко оценивал современное ему искусство (а начало XX ве-
ка - это расцвет европейского искусства) как механистиче-
ское и субъективное. С другой стороны, он говорил о том,
19
что существует высшее духовное «объективное» искусство,
в частности, древнее [Гурджиев 2003]. Подробно взгляды
Гурджиева на искусство и практикуемые им «движения» и
сочиняемые духовные песнопения описаны в книгах [Ус-
пенский 2003а, Пфтман 2001, Нотт 1996]. По-видимому,
«объективной» поэзией Гурджиев признал бы такие текс-
ты, как «Бхагаватгиту», упанишады, «Ригведу» и тому по-
добное. Ученик Гурджиева К. С. Нотт писал:
Из всех произведений искусства, виденных мною
на Востоке, наибольшее впечатление на меня произ-
вели дворец Тадж Махал и Сфинкс. Возраст первого
не свыше пятидесяти лет, возраст второго — пять ты-
сяч лет или более <...> Соборы Парижской Богомате-
ри и Шартрской Богоматери — творения христиан-
ской эзотерической школы; Тадж Махал — суфийской
эзотерической школы. <...> Можно сказать-, что все
великие произведения искусства происходят из эзоте-
рических школ [Нотт 1996:101-102].
С третьей стороны, сам Гурджиев на протяжении многих
лет пытался поставить особый эзотерический балет «Борь-
ба магов» (попытка эта в целом так и не удалась ни в России,
ни за границей), где на языке древнего пластического искус-
ства он хотел символически отразить главные принципы
своей системы.
Вообще надо здесь сделать две оговорки. Первая: Гурд-
жиев был сам писателем, причем, с обычной европейской
точки зрения скорее плохим писателем - его тексты кажут-
ся вычурными, нарциссичными, невнятными, риторически
невыверенными. На самом деле все гораздо сложнее. Гурд-
жиев во многом притворялся плохим писателем. Гурджиев
был вообще великим провокатором. Недаром, как показал
М. Одесский, Илья Эренбург именно Гурджиева изобразил в
своем романе о великом провокаторе Хулио Хуренито
[Одесский 1998]. Он, как свидетельствуют ученики, много
раз переписывал текст своей первой и главной книги «Все и
вся. Рассказы Вельзевула его внуку», делая это для того, что-
бы они были непонятными и чтобы в сознании читателя
возникало максимум сознательного усилия для их понима-
20
ния. Так или иначе, анонимный переводчик английского
издания книги Гурджиева «Встречи с замечательными людь-
ми», наверняка один из его учеников, написал такую фразу:
Ибо Гурджиев не был писателем и не должен был
им быть. Задача его иная.
Гурджиев был Учителем [Гурджиев 2002:7].
Один из знаменитых последователей Гурджиева, глав-
ный редактор журнала «Нью Эйдж» Альфред Оридж, гово-
рил о книге «Рассказы Вельзевула»:
Одна из целей книги Гурджиева индуцировать от-
чаяние в хорошо тренированных умах относительно
типа их мышления [Нотт 1996:199]
А вот что написано об этом произведении в книге Арка-
дия Ровнера «Гурджиев и Успенский»:
Нужно отметить в книге нашего автора неимовер-
ное количество нечитабельных и невыговариваемых
неологизмов — например: Лундерперцо, Фрипиктва-
нарали, Эголионоптис и Илносопарнианские законы
и т. п., из которых многие образованы из армянских,
русских, греческих и пр. корней и даже из имен его
учеников и знакомых; так, название звездной системы
Зальцманино прямо связано с четой де Зальцманов,
имя великого посвященного Ашиата Шиемаш — это
зороастрийский термин, означающий «вечное солн-
це», «на-мус» — это армянское слово, означающее
«совесть», а «хаснамусс» — слово, обозначающее бес-
совестного человека, — и картина, созданная авто-
ром, станет более или менее полной.
Задача воссоздать детальный план этого произве-
дения Гурджиева представляется неблагодарной по
причине причудливости и разнородности его состава.
Его главные мысли прячутся за многословием и рас-
плывчатостью словесной ткани и общего построения.
Технические и натурфилософские вопросы переме-
шаны с морально-этическими и психологическими,
пророчества и откровения — с анекдотами, и все это
пересыпано перлами мудрости несравненного ходжи
21
Насреддина. Смесь языков, которыми пользовал-
ся сочинитель при создании этого произведения, не
наделила этот труд ни легкостью, ни изяществом,
ни тем более точностью формулировок. Определить
жанр книги также не представляется возможным, хо-
тя английская поэтесса Кетлин Рейн сравнивала ее с
фантастическими путешествиями Гулливера Джона-
тана Свифта (я добавил бы сюда «Гаргантюа и Пан-
тагрюэля» Рабле, особенно в версии М. М. Бахтина
[Бахтин 1965]. - В. Р.)
Чувствуется, что автор не справился с «избытком
собственных мыслей», но, возможно, он и не хотел с
ним справляться, напротив, он попытался сделать
свою книгу предельно гротескной, причудливой и
неудобоваримой, чтобы окончательно запутать и
привести в замешательство читателя. В этом смысле
замысел ему удался. Главный герой и рассказчик
«Рассказов Вельзевула» обладает мышлением поис-
тине неземным: его мысли при их рождении прини-
мают поистине циклопические формы и грозят раз-
давить своей поступью мечущегося взад-вперед чи-
тателя. Иногда возникает ощущение, что автор имеет
дело не со словами, а с гранитом или известняком,
вытесывая из камня огромные блоки для строитель-
ства бани для живущих в шато Приорэ (поместье, ря-
дом с Фонтенбло, где располагался гурджиевский
Институт гармонического развития человека. — В. Р.)
сказочных великанов.
К характеристике первого литературного опыта
Гурджиева необходимо добавить несколько замеча-
ний. Не исключено, что стилистические, ритмичес-
кие и фонетические издержки этого произведения
имеют два простых объяснения. Первое, «Рассказы
Вельзевула своему внуку» — это первое литературное
произведение нашего автора, а, как уже прослежива-
лось в его судьбе, первые шаги ему часто не удавались.
<...> Второй возможной причиной неудачи с его пер-
вым опусом был не лучший подбор стенографисток и
22
переводчиц, записывавших эту книгу под гурджиев-
скую диктовку в кофейнях или на пикниках во время
автомобильных экскурсий и тут же переводивших еще
сырые куски сразу на несколько европейских языков
[Ровнер 458-459].
Одним словом, Гурджиев в своей книге добивается того,
что читатель либо начинает считать его полным идиотом и
бездарностью, либо (вероятно, чаще) начинает считать та-
ковым себя, что создает необходимые для Работы — усилие,
фрустрацию, шок. (В некотором смысле эта книга о Гурджи-
еве с ее громоздкими вставками, рассуждениями в скобках,
подобными тому, которое вы сейчас читаете, и огромными
цитатами, куда вкрапливаются авторские замечания, напи-
сана как пародия на гурджиевский стиль — конечно, паро-
дия в том широком и высоком смысле, какой ей придали
Ю. Н. Тынянов и О. М. Фрейденберг [Тынянов 1977, Фрей-
денберг 1973] — «пародируется то, что живо и свято» (Фрей-
денберг); так повесть Достоевского «Село Степанчиково и
его обитатели» является, как показал Тынянов, пародией на
«Выбранные места из переписки с друзьями» Гоголя, а герой
этой повести Фома Фомич Опискин — пародия на самого
позднего Гоголя. Притом, что, конечно, Гоголь был для До-
стоевского самой значимой и любимой фигурой в мировой
литературе.)
Все это также касается его последней книги «Жизнь ре-
альна только тогда, когда “Я есть”» [Гурджиев 2002а], кото-
рая своей психопатологичностью (скорее всего, тоже спро-
воцированной) напоминает, прежде всего, последнюю кни-
гу Ницше «Esse homo» — проблема «Гурджиев и Ницше»,
конечно, напрашивается сама собой — явная соотнесен-
ность Сверхчеловека Ницше и высшего сознательного «че-
ловека № 7» Гурджиева (о проблеме «Ницше и П. Д. Успен-
ский» в связи с книгой последнего «Новая модель Вселен-
ной» [Успенский 2003с] — см. ниже), а также активная
нигилистическая позиция обоих мыслителей по отноше-
нию к современной им философии и психологии; дополни-
тельно встает проблема «Гурджиев как психопатологиче-
23
ская личность»: так, например, Гурджиев мог быть чрезвы-
чайно грубым. Его ученик К. С. Нотт вспоминал:
На мгновение я забылся и совершил какую-то не-
лепость. Он тут же закричал на меня «Идиот, дурак,
что ты делаешь? Хочешь испортить мне работу?»
[Нотт 1996:103].)
Вообще отношение Гурджиева к книгам было весьма
своеобразным. Своему ученику К. С. Нотту, который хотел
открыть книжный магазин, он сказал:
Говорю вам (ср. «Истинно, истинно говорю...» —
В.Р.), придет время, когда в Англии не продадут ни од-
ной книги. Если вы все еще желаете торговать книга-
ми, то вам лучше продавать порнографические книги,
чем то, что вы сейчас продаете [Нотт 1996:167].
Существовала легенда, даже не легенда, а просто мнение,
что Гурджиев вообще практически мало что читал — в от-
личие, конечно, от крайне образованного П. Д. Успенского,
см., например, [Ровнер 2002]. (Но, возможно, что он читал и
побольше других, но что-то совсем другое, что не привыкли
читать европейские интеллектуалы.)
Более терпимое отношение к искусству демонстрирует в
своей книге «Самовоспоминание» современный американ-
ский Учитель, последователь Гурджиева, Роберт Бертон:
Искусство цивилизует и вдохновляет нашу душу.
Быть в настоящем в момент, когда вы воспринимаете
произведение искусства, — это замечательный способ
развития, потому что чем больше мы становимся, тем
больше видим и слышим (не совсем понятный пере-
вод заключительных слов; видимо, имеется в виду
что-то вроде «чем сознательнее мы становимся, тем
больше видим и слышим» или что-то в таком духе. —
В.Р.) [Бертон 2001:176].
Но в то же время:
Есть много отвлекающих соблазнов, и искусство
является одним из них. Мы не должны отождествлять-
ся с искусством. <...> Я действительно люблю искусст-
во, но в то же время оно отвлекает меня (от самовоспо-
минания — главной задачи последователя гурджиев-
ского учения. — В. Р.) [Бертон: 177].
24
Вторая оговорка касается того, что идеи Гурджиева и
система его ученика Петра Демьяновича Успенского это не
совсем одно и то же. Успенский не только систематизировал
идеи своего учителя, привел их в стройный порядок, но и
привнес в них много нового — он привнес в них свой психо-
тип, свой характер. Так, если Гурджиев, скорее всего, был по
меньшей мере человеком шизотипического склада, то Ус-
пенский — классический пример кречмеровского система-
тизатора-шизоида.
Возвращаясь к вопросу о том, можно ли считать велико-
го поэта, личность, осознавшую свою множественность и
существующую в творческом плане именно благодаря этой
множественности, — приближенной к одному из высших
типов гурджиевского человека (подробнее о гурджиевской
«характерологии» см. ниже), следует сказать, что однознач-
но ответить на него трудно. Для этого необходимо затро-
нуть отношение основателей Системы к психопатологии.
В сущности, это отношение было резко отрицательным.
Гурджиев делил людей на три типа: «добрый домохозяин», то
есть простой обыватель, «бродяга» и «безумец». По Гурджи-
еву, ни безумец, ни бродяга не могут идти по пути самосо-
вершенствования и самопознания. Это может сделать толь-
ко нормальный человек. Но каждый поэт — в определенной
степени безумец, говоря в духе идей Ч. Ломброзо и Э. Кре-
чмера. Здесь важно, как кажется, то, что создатели Системы,
будучи крайне презрительно и высокомерно настроены по
отношению к любой психологии, кроме той, что создали
они сами, как можно предположить, толком ее не знали, не
изучали психоанализ, не изучали концепцию шизофрении
Э. Блейлера. (Важное исключение — известный коммента-
тор Системы Морис Николл был учеником Юнга, врачом-
психиатром и психоаналитиком, но ведь и Юнг был мисти-
ком и даже посещал гурджиевский «Институт гармоничес-
кого развития человека» в шато Приорэ под Фонтенбло в
начале 1920-х годов). Полагаю, им были бы чужды идеи ан-
типсихиатрии Рональда Лэйнга, Томаса Саса и Грегори
Бейтсона, считавших, что шизофреники не только не хуже
обычных людей, но в чем-то фундаментально лучше, чище
их. Вот здесь очень важное различие в установках Системы
и психологии XX века, вообще культуры XX века. Можно в
25
каком-то очень важном смысле сказать, что создатели Сис-
темы были чрезвычайно консервативны. Но как же иначе,
ведь они черпали свои знания из каких-то неведомых, но,
несомненно, древних эзотерических источников (довольно
часто в качестве близкого Системе эзотерического текста
ими назывался Новый Завет, особенно часто это звучит в
комментариях Мориса Николла, который к тому же напи-
сал отдельную книгу, посвященную эзотерическому толко-
ванию Евангелий). Но весь XX век, вся его фундаменталь-
ная культура — это шизофреническая (или, по крайней ме_-
ре, шизотипическая) культура (подробно этот тезис
развивается в главе «Шизофренические миры» нашей кни-
ги «Диалог с безумием» [Руднев 2005]). С точки зрения со-
временной психиатрии не всякий безумец — гений, но вся-
кий гений — безумец. И ясно, что если бы современному
психиатру пришлось «разбираться» с Системой, он поста-
вил бы ей соответствующий диагноз, примерно так же, как
это случилось бы и с создателем «Розы мира» Даниилом Ан-
дреевым. Здесь опять-таки надо помнить о различиях меж-
ду Гурджиевым и Успенским. Последний был явно челове-
ком очень здравомыслящим и трезвым, несмотря на то, что
и он описывает свой парапсихологический опыт, например,
как он на улице Петербурга видел идущих и при этом спя-
щих людей или как Гурждиев разговаривал с ним мысленно
[Успенский 2003] (последнее уж очень напоминает клиниче-
ские иллюстрации «идеофренического» бреда из книги
Виктора Кандинского «О псевдогаллюцинациях»). По-ви-
димому, если говорить с клинической точки зрения, Гурд-
жиев индуцировал безумие у Успенского, и, возможно, это
было одной из причин разрыва Успенского с Гурджиевым,
(о драматических подробностях этого разрыва см. книгу
Аркадия Ровнера «Гурджиев и Успенский» [Ровнер 2002]; в
двух словах: Гурджиев считал Успенского слабым интеллек-
туалом, не способным преодолеть всех тягот подлинной Ра-
боты по самосовершенствованию, — для преданных учени-
ков Гурджиева это была прежде всего тягостная и на поверх-
ности бессмысленная физическая работа; Успенский же
обвинял Гурджиева в том, что тот стал «загрязненным источ-
ником», строго порицал демонстративные приемы и мето-
ды Гурджиева — публичные лекции и показы фокусов, — на-
зывал его «параноиком» и даже просто сумасшедшим).
26
Итак, с точки зрения культуры XX века гений-безумец
ближе к сверхчеловеку, с точки зрения Системы—дальше от
него, чем нормальный обыватель, «добрый домохозяин».
Здесь встает проблема второго фундаментального типа
измененных состояний сознания. В Системе часто повторя-
ется, что разрозненные многочисленные «маленькие я»
внутри одного человека могут не знать друг друга и не отве-
чать за действия друг друга. В современной клинической
традиции это называется словом «диссоциация», или «мно-
жественная личность». Проблема множественной личности
актуализировалась в 1970-е годы, когда появились первые
описания и анализы таких людей (см., например [МакВиль-
ямс 1998]). В это же примерно время начала формироваться
концепция шизотипического характера на Западе, которая
в России представлена школой М. Е. Бурно и его учеников
[Бурно 1996, Добролюбова 2001, Волков 2000, Руднев 2003].
Согласно этой последней концепции личность шизотипи-
ческого, или, как ее называют последователи М. Е. Бурно,
полифонического, типа состоит из осколков (радикалов)
различных характеров: циклоида, шизоида, эпилептоида,
психастеника, истерика, ананкаста. Примерно тогда же Ро-
нальд Л эйнг сформулировал идею шизофрении как «раско-
лотого Я» [Лэйнг 1995]. В это же время в художественной
культуре получил распространение «шизотипический дис-
курс», текст, в котором принципиально нет одной художест-
венной истины и эстетическая ценность которого как раз
заключается в идее множественности истин, не сводимых
друг к другу, — это такие тексты, как «Три версии предатель-
ства Иуды» Борхеса, «Бледный огонь» Набокова, «Хазар-
ский словарь» Павича. Во всех этих концептуальных и худо-
жественных системах, так или иначе, проводилась мысль о
ценности и истинности множественного. Культура осозна-
ла ложность своего единства, а это, как уже говорилось, в
гурджиевской системе первый шаг на пути самосовершен-
ствования. Чуть позднее началось переосмысление гурджи-
евских идей в духе современной психологии, прежде всего,
Чарльзом Тартом. В настоящее время, особенно в России, в
каждом большом книжном магазине можно найти книги
Гурджиева и Успенского и в больших городах по всему миру
распространены Гурджиевские Школы.
27
Система Гурджиева-Успенского и НЛП
Мы может продемонстрировать близость Системы Гурд-
жиева-Успенского к методам современной психотерапии
на примере такого, казалось бы, совершенно далекого от
всякой эзотерики подхода, как нейролингвистическое про-
граммирование (НЛП). Действительно, если создатели Си-
стемы повторяли, что человек-машина должен совершен-
ствоваться практически всю жизнь, то представители НЛП
утверждают, что могут вылечить психическое расстройство
любой степени тяжести чуть ли не за пять минут. В то время
как Система предполагает наличие объективной истины в
мире и возможность путем самосовершенствования ее по-
знания, то сторонники НЛП в духе прагматистской и пост-
модернистской эпистемологии утверждают, что никакой
истины вообще нет, а есть только полезность того или ино-
го приема.
И, тем не менее, в своей самой известной книге «Из ля-
гушек в принцы» (характерно само название — от низшего^
существа к высшему) основоположники НЛП Р. Бэндлер и
Дж. Гриндер заявляют тезис, который просто один к одному
совпадает с фундаментальной установкой Системы. Они
заявляют буквально следующее: «Мы считаем терапию дея-
тельностью по превращению роботов в людей» [Бэндлер-
1финдер 1998:91] (курсив мой. — В. Р.). Это целиком соответ-
ствует фундаментальной цели, которую преследует Система
Гурджиева-Успенского: пробудить спящего человека-ма-
шину и превратить его в подлинного живого человека.
НЛПисты также утверждают: «Мы все галлюциниру-
ем социально приемлемо» [Бэндлер-1финдер 1998: 56], что
28
соответствует тезису Системы о том, что все люди спят на-
яву, но этого никто не замечает, так как в этом и состоит со-
циальная жизнь.
Второй принцип НЛП заключается в деятельности по
перестройке «частей» человеческого сознания, которых,
так же, как и в понимании Системы, может быть внутри че-
ловека очень много, таким образом, чтобы они работали в
оптимальном режиме. Это соответствует принципу в Рабо-
те Системы по координации внутренних Центров человече-
ского организма — двигательного, инстинктивного, эмоци-
онального и интеллектуального, каждый из которых в свою
очередь подразделен на механическую, эмоциональную и
интеллектуальную части, то есть всего 12 Центров. В обыч-
ном человеке-машине работа Центров не сбалансирована, и
метод самонаблюдения и самовоспоминания направлен на
то, чтобы разные «части» центров выполняли свойственные
им функции. Но здесь же, конечно, и кардинальное разли-
чие: НЛП предлагает выбор из многих стратегий поведения:
если не работает одно, попробуйте другое; Система же дог-
матически исходит из однонаправленного усилия по само-
воспоминанию, хотя методов, конкретных приемов дости-
жения этого состояния может быть множество.
В духе Системы НЛПисты заявляют: «Мы все шизофре-
ники, множественные личности», то есть диссоциирован-
ные части, каждая из которых не ведает о том, что творит
другая (при этом НЛПписты заявляют, что множественная
личность сотворена другими людьми, подобно тому, как в
Системе утверждается, что ложная личность формируется у
человека в детстве «значимыми другими», если воспользо-
ваться современной психоаналитической терминологией).
Поэтому постулируется важность внутреннего диалога
между частями, подобно тому, как в Работе Системы посту-
лируется важность наблюдения и «разборок» с различными
«маленькими я»: полезные надо приучать к Работе, вредные —
уничтожать. В НЛП не идет речь об уничтожении, но скорее
о замене одних частей другими, одних стратегий поведения
другими. Но сам метод присоединения, необходимая проце-
дура создания конгруэнтности терапевта и клиента, очень
похож на метод взаимоотношения учителя и ученика в Ра-
боте Системы.
29
В психотерапевтической работе НЛП большую важность
придают сознательным усилиям, предпринимаемым для
того, чтобы заставить внутренние части «разговаривать»
друг с другом, разговор может быть не вербальным — некие
телесные знаки, например «холодно — горячо». Так постро-
ен знаменитый шестишаговый рефрейминг, при помощи
которого одна стереотипная неработающая стратегия пове-
дения заменяется несколькими другими при помощи диало-
га и полюбовной договоренности между стереотипной час-
тью сознания и ее «творческой» частью. В Системе также
самым важным признается постоянное сознательное уси-
лие для самонаблюдения и самовоспоминания с тем, чтобы
наладить правильную работу человеческой машины так,
чтобы части Центров не делали того, что им не положено
(например, чтобы двигательный Центр не занимался эмо-
циями).
Примерно так же, как в Системе, здесь говорится о том,
что после осознания человеком своей множественности
нужно постепенно созидать единство подлинной личности,
в НЛП говорится о том, что необходимо «снова собрать
клиента», разделенного на части [Бэндлер-Ц)индер 1998:
123]. Здесь можно заметить, что разделение, расчленение
человеческого тела на части и последующее соединение —
одна из универсалий практически любой развитой мифоло-
гической космогонической традиции, например, тело Пу-
руши, из которого создается мир. Один из учеников Гурд-
жиева рассказывал, что Гурджиев именно так, буквально,
интерпретировал события Тайной Вечери: апостолы, по
его мнению, действительно пили кровь Христа и поедали
его тело.
В сущности, в НЛП практикуется нечто похожее на само-
наблюдение гурджиевской Системы. Ср., например, такой
фрагмент:
Скажем, вы в ресторане. Скажите себе: «Ты долж-
на выбрать еду». Теперь возвращайтесь к сенсорному
опыту и определите, каковы ваши выборы. Другими
словами прочтите меню. Прочитав в меню «гамбур-
гер», создайте перед собой образ гамбургера, попро-
буйте, каков он на вкус, и проверьте, приятно вам это
30
ощущение или нет. Затем прочтите: «яичница», увидь-
те перед собой яичницу, попробуйте ее на вкус и про-
верьте, приятно ли вам это ощущение. После того как
она несколько раз попыталась проделать этот процесс
(клиентка, проблема которой состояла в том, что она
не могла делать выбор. — В. Р.), у нее появился способ
принятия решений, и она начала быстро и бессозна-
тельно делать это во всех ситуациях своей жизни.
В любом случае фундаментальный принцип и НЛП, и
гештальт-терапии (одного из трех источников НЛП) это
принцип «здесь и теперь», присутствие сознания в настоя-
щем, что соответствует также фундаментальной посылке
Системы о том, что не надо витать в облаках воображения,
но необходимо присутствовать в настоящем и только в на-
стоящем моменте, в окружающей действительности. Ср:
«Вы должны найти окружающую действительность более
интересной для вас, чем ваши фантазии» [Бертон 2001:12].
Гурджиев и Фриц Перлз
Говоря о гештальт-терапии Фредерика Перлза, нельзя
не поразиться тому, как много и эта психотерапевтическая
система имеет перекличек с Системой «Четвертого пути»
(одно из основных самоназваний Системы). Прочитав 80
страниц «Бесед» Перлза, служащих теоретическим введе-
нием к его «Семинарам по работе со сновидениями»
[Перлз 1998], мы обнаружили два фрагмента, в которых че-
ловек отождествляется с компьютером, то есть, по сути, с
машиной.
Если же мы находимся в центре своего мира, а не в
центре своего компьютера или где-то еще, тогда мы
видим два полюса каждого события [Перлз 1998: 20].
Но существует другой вид обучения — подкачка
знаний в ваш компьютер [Там же: 28].
В духе Системы Гурджиева Ф. Перлз пишет, что «средний
человек использует 15-20% своих возможностей», так как
его поведение и инициативы подавлены социальными сте-
реотипами. (Гурджиев писал и говорил, что именно общест-
во, прежде всего, делает из человека машину, и человек по-
этому не использует и десятой доли своих возможностей.)
В духе гурджиевского учения о ложной личности, сфор-
мированной опять-таки «значимыми другими» и общест-
вом в целом, Перлз говорит о формировании у человека
«ригидного характера» (Вильгельм Райх в подобном случае
говорил о «панцире» [Райх 1999]).
На с. 42 Перлз пишет (употребляя гурджиевский термин
«осознавание») об осознавании того, что все окружающее
32
просто дурной сон (по Гурджиеву, все люди спят наяву).
В соответствии с этим Перлз говорит о терапии как о про-
буждении (главный концепт гурджиевской системы) (с.34).
Еще одна характерная цитата:
Если мы хотим сделать человека целостным
(вновь ключевой гурджиевский концепт. — В. Р.), мы
должны сначала понять, что является фантазиями
(воображением — в терминах Системы — В. Р.) и ир-
рациональностью <...> И очень часто, когда мы рабо-
таем и опустошаем эту центральную зону фантазии,
майю, возникает сатори, пробуждение. Неожиданно
мир оказывается здесь. Вы пробуждаетесь от транса,
как ото сна. Вы снова здесь, и цель терапии — мень-
ше пользоваться «умом» и больше чувствами (основа-
тели Системы подчеркивали, что в процессе само-
вспоминания-пробуждения важнейшую роль играет
именно эмоциональный, а не интеллектуальный
центр — В. Р.). Тогда мы все больше будем контакти-
ровать с собой и с миром и перестанем тонуть в фан-
тазиях, предубеждениях, опасениях и т. д. (ср. в Сис-
теме важность уничтожения негативных эмоций)
(курсив Перлза. — В. Р.).
Перлз также говорит об отсутствии улюдей целостности,
о расщеплении Я (с. 10). Совершенно в духе Системы «Чет-
вертого пути» он подчеркивает, что развивающийся человек
должен вначале осознать свою нецелостность, что «целост-
ный человек — это тот, кто максимально осознает, из каких
частей он состоит, принимает их и достигает интеграции —
постоянно находится в процессе интеграции» (с.30) (под
этими словами подписались бы и Гурджиев, и Успенский).
В сущности фундаментальная цель гештальт-терапии —
завершение гештальта — и есть обретение целостности
(с. 17). Точно так же знаменитые перлзовские «собака свер-
ху» и «собака снизу» напоминают Наблюдающее и Наблю-
даемое Я в Системе «Четвертого пути».
Гурджиев и Успенский всегда подчеркивали отрицатель-
ную роль пустых разговоров, в Системе есть даже такой кон-
цепт — «плохой разговор». Успенский рассказывал о том,
что он как-то на свою беду пригласил к Гурджиеву своего
33
2 Гурджиев
приятеля. Весь вечер тот, не закрывая рта, говорил о поли-
тике, войне и прочем, в то время как Гурджиев и сидевшие
рядом с ним хранили полное молчание. Гость был чрезвы-
чайно доволен и поблагодарил в конце вечера Гурджиева «за
интереснейшую беседу» [Успенский 2003]. В Системе под-
черкивается, что гораздо важнее слушать, а не говорить.
А вот что пишет Перлз:
Очень редко бывает так, что человек может гово-
рить и слушать. Очень немногие могут слушать, не го-
воря. Большинство людей могут говорить, не слушая.
А если вы все время говорите, у вас нет времени слу-
шать [Перлз: 47].
Наконец, подобно Гурджиеву, Перлз подчеркивает пози-
тивную роль страдания в процессе человеческого роста.
Правда, здесь есть и важное отличие. Гурджиев говорил об
осознанном страдании, обычное человеческое страдание
он осуждал, говоря, что человек «должен пожертвовать сво-
им страданием», и подчеркивая, что человек, как правило,
влюблен в свои болезни (ср. понятие вторичной выгоды и
рентности в психоанализе). Важным отличием является и
то, как две системы относятся к воображению. В Системе
воображение нужно контролировать и останавливать при
помощи различных ментальных техник вроде «раздельного
внимания», когда внимание одновременно направлено на
объект и на себя [Бертон 2001]; воображение — злейший
враг самовоспоминания и пробуждения. Перлз же говорит,
что с воображением необходимо работать, например, пере-
нося значимые эмоциональные фрагменты из прошлого в
настоящий момент.
И все-таки сходств гораздо больше, чем отличий. Чем же
это можно объяснить?
Система «Четвертого пути» и «фундаментальная
структура психотерапевтического метода»
Прежде чем ответить на этот вопрос, выясним, можно ли
формально рассматривать гурджиевскую систему в целом
как школьную психотерапию. Для этого обратимся к книге
Александра Сосланда «Фундаментальная структура психо-
терапевтического метода» [Сослана 1999]. В ней выделяет-
ся ряд элементов структуры теории и психотерапевтичес-
кой акции, которые мы и примерим к гурджиевской Систе-
ме «Четвертого пути».
Первый элемент называется «архиниция» — концепт, оз-
начающий «некий момент начала развития личности, некую
исходную точку, от которой идет отсчет истории развития
индивида» [Сослана: 140-141]. Например, в психоанализе
это раннее детство, в системе Отто Ранка — рождение и свя-
занная с ним травма, в трансперсональной психологии — пе-
ринатальный опыт. В рассуждениях основателей Системы
много говорится о детстве как о начальной стадии развития
человека, стадии, на которой у человека (ребенка) есть сущ-
ность, но нет личности. В дальнейшем под влиянием роди-
телей и общества личность (разумеется, плохая, ложная лич-
ность) растет и затмевает собой сущность. В этом (широком)
смысле можно говорить о «руссоизме» Системы — первичная
«неиспорченность», как подчеркивает А. Сослана, в подоб-
ных системах сменяется отчуждением и порчей, в данном
случае человек превращается в машину. Таковы особеннос-
ти архиниции в Системе «Четвертого пути». Конечно, мно-
го здесь говорится и о рождении после смерти, других жиз-
нях и прочем, но мы этот аспект рассматривать не будем,
35
2"
хотя сам А. Сосланд не без ехидства говорит о «привлека-
тельности оккультных приемов для расширения границ
пространства и времени начала развития человека» (с. 143).
К архиниции примыкает эвольвенция — концепт, озна-
чающий все, что связано с особенностями развития лично-
сти. Например, в психоанализе - оральный, анальный, фал-
лический, уретральный, латентный и генитальный периоды
развития ребенка. В сущности, эвольвенция в Системе Гур-
джиева — это деградация от ребенка, обладающего сущнос-
тью, к взрослому человеку-машине, которому общество на-
вязало ложную личность.
Следующий элемент — купило (расширение понятия ли-
бидо) в Системе не играет решающей роли. Вообще здесь
нет никаких рассуждений о роли женщин, хотя есть доволь-
но запутанные рассуждения о роли сексуального центра в
человеческой машине. Купило гурджиевской Системы но-
сит сублимативный характер. Оно вполне соотносимо с
«экзистенциальными купидо» (по выражению А. Сосланда)
типа поисков смысла в системе В. Франкла или самоактуа-
лизации в системе А. Маслоу.
Следующий элемент психотерапевтической теории, по
А. Сосланду, — обстанция — «сумма факторов, представля-
ющих собой определенное препятствие на пути желаний
индивида, <...> что мешает пациенту реализовать свое купи-
до» (с. 168). Поскольку, как мы уже сказали, в гурджиевской
Системе купидо носит сублимативный, крайне возвышен-
ный характер, это стремление к осознанию себя, стремле-
ние стать высшим существом, то и обстанции здесь соответ-
ствующие. Мы о них уже говорили в начале статьи. Это все,
что препятствует росту и самосознанию: отождествление,
воображение, негативные эмоции и множественность «я». ‘
Говоря в целом, препятствием для развития подлинной
личности человека является не просто то, что он — машина,
а то, что это разлаженная машина, элементы (Центры) ко-
торой работают вразнобой, зачастую не выполняя своей ра-
боты, а выполняя работу других Центров. Поэтому первое,
что необходимо сделать, — это починить машину, а уж потом
создавать высшего человека. В космологической части Си-
стемы обстанцией является то, что Земля — очень плохое
место для пребывания человека, один из самых низших эле-
36
ментов иерархии Луча Творения, ниже которого находится
только Луна. Человек-машина, не делающий осознанных
усилий, спящий человек, согласно воззрениям авторов Си-
стемы, является «пищей для Луны» [Успенский 2003а].
Следующий элемент психотерапевтической теории в
книге А. Сосланда обозначен простым словом «дефект». Это,
собственно, «элемент патологической структуры, с которой
терапевту приходится иметь дело» [Сослана: 177], в сущнос-
ти, то же, что симптом в психоаналитической метапсихоло-
гии. Этим патологическим дефектом в Системе «Четвертого
пути» является тот факт, что человек спит наяву, и «лечение»
состоит в том, чтобы всеми правдами и неправдами его раз-
будить. Подобно тому, как пациент психоаналитика должен
понять не формально-логически, а при помощи инсайта, ка-
ким образом травма детства связана с его теперешним состо-
янием, так же и гурджиевский адепт должен понять, именно
понять, а не принять на веру, понять не интеллектуально, а
духовно, «всем сердцем», тот факт, что он спит. Это может
быть мистический опыт, вроде упоминавшегося нами эпизо-
да, когда Успенский видел на Невском проспекте идущих и
спящих людей. Это может быть просто некое духовное осо-
знание, которое, по признаниям самих гурджиевистов, труд-
но описать словами.
Следующий элемент — рефекция (обновление) — означа-
ет «умозрительный проект терапевтической акции». Рефек-
ция состоит из конвинкции и дизвинкции, то есть построе-
ния новых связей и разрушения старых. В психоанализе
это, например, восстановление нарушенного у невротика
баланса между Эго, Суперэго и Ид. В Системе Гурджиева и
конвинкция, и дизвинкция играют чрезвычайно важную
роль. Вначале надо разрушить старые связи, негативные
эмоции, отождествление и воображение, а затем строить
новые связи. Венцом построения является актуализация
Высших Центров в человеческом сознании — интеллекту-
ального и эмоционального, которые дремлют в каждом че-
ловеке.
Следующий элемент — «идеал», то, к чему следует стре-
миться. Например, в психоанализе следует, согласно извест-
ной формуле Фрейда, стремиться к тому, чтобы там, где бы-
ло Оно, встало Я. В сущности, гурджиевский Идеал близок
37
к этому — выход из состояния сна или «согласованного
транса», в терминах Ч. Тарта [ТЬрт 1997], переход в Третье
состояние сознания (соответственно, первое — это обыч-
ный сон, второе — сон наяву) и достижение человеком уров-
ня Человека № 4, то есть человека, обладающего сознанием
в том смысле, которое придает этому термину Система.
Интересно, что А. Сосланд говорит о возможности «иде-
ала с изъяном» (с. 192). В гурджиевской Системе аналогом
этого является понятие осознанного страдания, преднаме-
ренного страдания, такого страдания, за которое человек не
ждет награды, которое он претерпевает потому, что его про-
сто должно претерпевать. Как мать ухаживает за ребенком
просто потому, что должна за ним ухаживать [Беннет 2001].
Гурджиев всячески подчеркивал, что вместе с совершенст-
вованием сознания страдания человека должны увеличи-
ваться, и больше всех страдает Бог [Уэлш 2002].
Теперь перейдем к элементам структуры самой психоте-
рапевтической акции. Первый ее элемент, по А. Сосланду,
«игра», игра в доктора и пациента, игра в головокружение
измененных состояний сознания, «игры, в которые играют
люди» Эрика Берна. Действительно, в психотерапевтиче-
ской ситуации терапевт и клиент попадают в необычный,
игровой, карнавальный мир, где все не так, как в обыденной
жизни. Особенно это касается таких школ, как психодрама,
трансактный анализ, гештальт, НЛП. Игровой элемент
весьма важен в технике, или Работе, «Четвертого пути». Сам
Гурджиев очень любил поддразнивания, издевки, наступа-
ния человеку на его главную мозоль, как он пишет в своей
последней книге, с тем, чтобы деавтоматизировать поведе-
ние человека, попытаться разбудить его. В общине Гурджи-
ева была распространена игра под названием «Стой!» Люди
занимаются какой-то повседневной работой, сидят за сто-
лом, пьют чай, но когда учитель говорит «Стой!», все долж-
ны застыть в той позе, в которой их застала эта команда,
сколь бы нелепой эта поза ни была и сколь долго бы ни про-
должалось застывание, пока учитель не отменит его. Люди
могли стоять в нелепых позах часами, не смея пошевелить-
ся. Гурджиев придавал этому упражнению (оно описано в
книге Успенского «В поисках чудесного» [Успенский 2003])
большое значение — оно должно было подчеркивать искус-
38
ственность, автоматичность человека-машины и одновре-
менно деавтоматизировать его поведение — чем труднее по-
за, тем легче может наступить пробуждение, самовспоми-
нание.
Далее в системе А. Сосланда следует «консоция» — кон-
цепт, означающий некую «особую связь, возникающую
между пациентом и терапевтом спонтанно или формируе-
мую терапевтом сознательно и последовательно» [Сосланд:
215]. В психоанализе консоцией прежде всего являются,
конечно, трансфер и контртрансфер. В отношениях между
Гурджиевым, именно Гурджиевым, и его учениками, несо-
мненно, были напряженные трансферентные отношения.
История отношений между Гурджиевым и Успенским рас-
сказана последним в книге «В поисках чудесного»: подма-
нивание Гурджиевым Успенского, интриги, которые Гурд-
жиев строил в провокативных целях, безусловная взаимная
любовь и уважение и, наконец, конфликт и разрыв. В сущ-
ности, гурджиевская Система представляет собой группо-
вую терапию, в которой «консоционные ситуации стано-
вятся наиболее богатыми». В Системе подчеркивается, что
человек-машина не может сам достичь пробуждения — ему
нужен, во-первых, учитель и, во-вторых, Школа, то есть
люди, которые будут помогать и корректировать перипетии
его роста. Система подчеркивает три аспекта работы — чело-
век должен, во-первых, делать что-то для себя, во-вторых,
помогать другим ученикам и, в-третьих, помогать развитию
Школы.
Эксквизиция (исследование) — сбор анамнеза, выявле-
ние симптоматики и т. д. — в Системе Гурджиева не играет
существенной роли. Гурджиев подчеркивал, что все люди
фундаментально одинаковы, хотя к каждому нужен индиви-
дуальный подход и возможна только индивидуальная эво-
люция. Но, конечно, наблюдение за личностными характе-
ристиками человека входило в задачу учителя. Можно при-
вести аналог «усилению симптома» (в системе А. Миндела)
«в целях получения лучших результатов в процессе экскви-
зиции» (с. 228). В истории гурджиевских общин бывало так,
что новичку сразу в виде шока показывали, что он является
неживым автоматом (что и было основным «симптомом»,
который следовало «излечить»).
39
Важнейшую роль в психотерапевтической акции играет
транстерминация — «часть акции, направленная на измене-
ние состояния сознания». Классический пример — гипноз
или ЛСД-терапия С. Грофа. Изменение состояния созна-
ния практиковалось и практикуется гурджиевскими адеп-
тами практически каждую минуту. Именно в измененном
состоянии самонаблюдения и самовспоминания может
прийти «осознавание». Всю степень измененности этого
«осознавания», по Гурджиеву, можно представить из следу-
ющего фрагмента:
Сознательность, — говорил Гурджиев, — является
таким состоянием человека, когда он чувствует все
одновременно, все, что он в действительности ощу-
щает или просто вообще может ощущать. Вместе с
тем, поскольку в каждом человеке роятся тысячи
противоположных чувств, начиная с глубоко запря-
танного понимания собственной ничтожности и раз-
ного рода страхов и заканчивая наиболее абсурдными
чувствами самолюбия, самоуверенности, самоудов-
летворения и самовосхваления, чувствовать все это
сразу не просто болезненно, но в буквальном смысле
невыносимо. Если бы человек, чей внутренний мир
состоит из противоречий, вдруг ощутил бы все эти
противоречия одновременно внутри себя, если бы он
вдруг почувствовал, что он любит все, что ненавидит,
и ненавидит все, что любит; обманывает, когда гово-
рит правду, и говорит правду, когда обманывает; и ес-
ли бы он мог почувствовать позор и ужас всего этого,
то такое состояние можно было бы назвать «созна-
тельностью» [Беннет 2001: 85].
Тем не менее, между обычной психотерапевтической
транстерминацией и гурджиевской существует фундамен-
тальное различие. Если первая релаксирует, расслабляет, то
вторая чрезмерно напрягает. Человек, если он хочет «про-
снуться», и с того момента, как он решил посвятить себя
этому, должен постоянно делать усилия, целенаправленно
изменять свое состояние сознания при помощи различных
и разнообразных техник — и делать это он должен на про-
тяжении всей своей жизни. Никакой релаксации, никако-
40
го «попустительства» — тяжелый интеллектуальный и эмо-
циональный труд, или, как называют его гурджиевисты, —
Работа.
При этом поощряются и юмор, и «абсурдная транстер-
минация», о которой пишет А. Сослана (с. 243). Например,
чтобы выбить присутствующих из механистичности вос-
приятия на гурджиевистской лекции, лектор может невоз-
мутимо, сидя на стуле, снять с ноги ботинок и поставить его
себе на голову. Поощряются также такие веши, как, напри-
мер, рядом со столовым прибором — вилкой и ножом — по-
ложить молоток и отвертку — опять-таки для того, чтобы де-
автоматизировать ритуал еды, которому гурджиевисты при-
дают большое значение.
Гурджиев часто позволял себе грубое провокативное по-
ведение по отношению к отдельным людям и целым груп-
пам слушающих, в открытую издевался над ними совсем в
духе терапии Фрэнка Фарелли, который писал, что «выра-
жение психотерапевтической ненависти и веселого садизма
по отношению к клиенту заметно идет ему на пользу» [Фа-
релли-Брандсма 1996: 61]. Также в гурджиевских группах
была распространена «эстетическая транстерминация» —
восточные танцы, музыка, древние стихи, которые медлен-
но вспоминал Гурджиев [Успенский 2003, Гартман 2003,
Нотт 1996] (об идее эзотерического балета «Борьба магов»
мы уже упоминали).
Меситация (посредничество) — все вокруг, сподручное
для работы, — также была распространена в гурджиевских
группах. Система подчеркивает, что «Четвертый путь» тем и
отличается от первых трех путей (пути факира, монаха и йо-
гина), что для того, чтобы практиковать его, не надо уда-
ляться в монастырь и лежать на гвоздях. Любая жизненная
ситуация — совместная работа в огороде, постройка сарая
или поездка в троллейбусе — может послужить поводом для
самонаблюдения и самовспоминания. Об этом же приме-
нительно к обычной психотерапии пишет А. Сослана — для
психотерапии все средства, которые поставляет сама
жизнь, хороши; «в психотерапии может пригодиться любой
вид человеческой деятельности до тех пор, пока не будет до-
казано, что он для этих целей не подходит» (с. 271).
41
И, наконец, «сопротивление». Как хорошо известно, со-
противление в психоанализе — мощный помощник психо-
терапевту, работа с сопроти влением занимает львиную долю
психотерапевтических сеттингов [Цмшсон 2003]. В Работе
гурджиевских групп человек-машина тоже сопротивляется
пробуждению, он не хочет становиться сознательным, ему и
так хорошо, особенно это касается так называемых механи-
ческих частей двигательного, инстинктивного, эмоцио-
нального и интеллектуального Центров человека-машины.
И точно так же сопротивление, создавая необходимое
«трение», является не только препятствием (обстанцией),
но и помощником в Работе.
Итак, практически по всем параметрам гурджиевская
система является школьной психотерапией. Но все-таки
она ею не является. Почему?
«Психология есть изучение лжи»
Здесь мы подходим к проблеме истины и безумия. Как
показал Отто Ранк в своей поздней книге, обыкновенный
человек пребывает в иллюзии, а невротик — в истине [Ранк
2004]. В гурджиевской системе всячески подчеркивается,
что обыкновенный человек не может говорить правду; даже
когда он думает, что говорит правду, он все равно все время
лжет другим и самому себе. Чарльз Тарт (будучи в опреде-
ленной мере последователем Гурджиева) считает, что ложь
принадлежит к механизмам защиты наряду с вытеснением,
рационализацией, проекцией и т.д. и что, более того, может
быть, ложь — это главный механизм защиты [Тарт 2002].
Принципиальное различие и даже противоположность
между гурджиевской Системой и любым психотерапевтиче-
ским методом заключается в том, что психотерапия учит
человека лгать, в то время как Система учит его говорить
правду. Что это значит? Цель любой психотерапии сделать
человека адаптивным к социальным условиям, сделать не-
вротика обыкновенным человеком. Это и значит научить
его лгать. Ложь может быть понята как необходимое условие
социальной адаптации: живя в обществе, невозможно не
лгать. Может быть, невротик и психотик больше всего стра-
дают от того, что они не могут лгать, как нормальные люди.
Известно, что шизофреники, как правило, искренни и чест-
ны, что не означает, что они не способны на маленькие хит-
рости, направленные на то, чтобы, например, обмануть вра-
ча (об этом много писал Рональд Лэйнг в книге «Расколотое
Я» [Лэйнг 1995]). Возьмем, например, пресловутую перво-
сцену в психоанализе, когда маленький ребенок наблюдает
43
за коитусом родителей. Известно, что многие пациенты
придумывали свою первосцену, чтобы угодить психоанали-
тику, хотя им казалось, что они действительно вспомнили
свой младенческий опыт. Но и сам Фрейд писал о том, что
первосцена формируется ретроактивно, задним числом
(nachtraglich) (более радикально с лакановских позиций об
этом писал также Славой Жижек [Жижек 1999]). Производя
ложь, вступая в лживый сговор с терапевтом, пациент ведет
себя как здоровый человек. Другой пример — отрицание
(Vemeinung) в трактовке Фрейда. Когда пациент говорит, что
ему приснилась во сне женщина, и это точно была не его
мать, то ясно, говорит Фрейд, что это точно была его мать
[Freud 1989]. (Гурджиев любил говорить, что человек, говоря
правду, лжет, и наоборот, говоря ложь, высказывает правду.)
А вот что пишет о лжи в своей итоговой книге 1940 года
П. Д. Успенский:
Что значит ложь? В обычном языке ложь — это ис-
кажение, либо, в некоторых случаях, сокрытие исти-
ны (или того, что люди считают истиной). Ложь тако-
го рода играет очень важную роль в жизни, но имеют-
ся куда худшие формы лжи, когда люди сами не
знают, что лгут. На прошлой лекции я говорил, что в
нашем нынешнем состоянии истина нам неизвестна и
что познать истину можно только в состоянии объек-
тивного сознания.
Как же тогда возможна ложь? Кажется, что тут
есть противоречие, но в действительности его нет.
Мы не можем знать истину, но можем притязать на
то, что знаем. А это и есть ложь. Ложь заполняет всю
нашу жизнь. Люди притворяются знающими о самых
разных вещах: о Боге, будущей жизни, Вселенной, о
происхождении человека, об эволюции, обо всем, но
в действительности они ничего не знают, даже о са-
мих себе. И всякий раз, когда они говорят о том, о
чем не знают, как будто знают это, они лгут. Следова-
тельно, изучение лжи становится важнейшим делом
психологии.
Это может подвести нас к третьему определению
психологии: психология есть изучение лжи.
44
Психология занята в особенности той ложью, ко-
торая говорится и думается людьми о себе самих. Эта
ложь делает изучение человека очень трудным [Ус-
пенский http://fourtway/lib/psihologie.zip].
Ложь и самоосознание несовместимы. Приведем в каче-
стве примера гурджиевское толкование отречения Петра.
Когда Петр отрекался от Христа, он лгал (и, конечно,
«спал»), но когда пропел петух (который выступил в качест-
ве «будильника» — гурджиевский технический термин), он
проснулся и «вспомнил» себя [Нотт 1996].
И все же можно возразить: «Да, люди часто лгут по раз-
ным поводам, но все же иногда они говорят правду». Рас-
смотрим простейший пример. Человек говорит: «Я пойду в
кино» — и действительно идет в кино. (Ср. также анализ
этой фразы в духе аналитической философии в очерке «Ис-
тина и безумие» ниже.) В обычном понимании он сказал
правду. В гурджиевском понимании человек не может ска-
зать правды просто потому, что он не знает правды. Ну, воз-
можно, например, что по дороге в кино человек передумал
и отправился в библиотеку или встретил старого школьно-
го товарища, и они пошли в ресторан. Но даже в том случае,
если человек сказал: «Я пойду в кино» — и действительно по-
сле этого побывал в кино, он не сказал в гурджиевском
смысле правды. Здесь важно то, что с точки зрения гурджи-
евской системы человек не может ничего делать, с ним про-
сто что-то случается (вспомним во многом построенный на
гурджиевских идеях роман А. М. Пятигорского «Филосо-
фия одного переулка» [Пятигорский 1991], в котором дейст-
вует сам Гурджиев («Георгий Иванович»), — там тоже с глав-
ными героями что-то лишь случается). Человеку лишь ка-
жется, что он проявил волю, но на самом деле тот факт, что
он пошел в кино, был обусловлен множеством маленьких и
больших причин, о которых он не имеет ни малейшего
представления. Ну, например, говоря «Я пойду в кино», он
в это время имел в виду, что ему надоело сидеть дома с ре-
бенком, и в этом смысле он сказал неправду, потому что он
должен был сказать: «Мне надоело сидеть с ребенком». Но
он не мог этого сказать, так как это было бы социально не-
приемлемо. Но если человек все же говорит: «Мне надоело
45
сидеть с ребенком», это тоже неправда, это проекция его ка-
ких-то внутренних бессознательных импульсов или интен-
ций. Например, говоря «Мне надоело сидеть с ребенком», в
это время он думает или чувствует: «Как я вас всех ненави-
жу!» или «Мне все осточертело!». Но и говоря «Как я вас
всех ненавижу!», он тоже не говорит правды, так как он не
знает, что он говорит. (И так далее по пути бесконечного ре-
гресса.) Возможно, что на самом деле он их всех любит, или,
поскольку «Я» множественно, то в какой-то момент их он
ненавидит, а в какой-то любит, и где правда, неизвестно.
Правда в гурджиевском смысле находится по ту сторону би-
нарной логики, по ту сторону любви и ненависти. Человек
говорит правду тогда, когда он говорит «Я пойду в кино, и я
не пойду в кино», «Я вас всех ненавижу, и я вас всех люблю»,
то есть когда он использует многозначную логику.
Безумец или сверхчеловек?
На клиническом языке гурджиевская правда оборачива-
ется схизисом. «Я такой же человек, как все, я не такой че-
ловек, как все» (пример Э. Блейлера [Блейлер 1993]). Мож-
но ли сказать в таком случае, что Гурджиев психотизировал
своих учеников с тем, чтобы они осознавали и вспоминали
себя и в том числе говорили правду? В определенном смыс-
ле так оно и было. Здесь опять надо помнить, что системы
Гурджиева и Успенского это во многом разные системы.
Гурджиевское учение насквозь шизофренично. Его главная
книга «Все и вся: Рассказы Вельзевула своему внуку» напи-
сана на непонятном вычурном языке, использующем не-
удобоваримые неологизмы не хуже тех, которыми пользо-
вался Даниил Андреев в «Розе мира». Говорят, что Гурджиев
читал ученикам фрагменты текста и, если они говорили, что
понимают то, что он им прочитал, он переписывал текст
так, чтобы было непонятно. В каком-то смысле главная
книга Гурджиева написана на «базовом языке» Даниэля
Шребера, автора «Мемуаров нервнобольного», безумца, со-
здавшего параноидную метафизику и космологию, кото-
рую изучал Фрейд как пример параноидного мышления, а за
ним Лакан и другие [freud 1981а, Лакан 1997]. Система же
Успенского создана очень благоразумным и методичным
человеком, она не шизофренична. Успенский изъясняется
предельно ясно, четко и доступно [Успенский 2003, 2003а].
Вот что говорил сам Успенский о своем бывшем учителе
после разрыва с ним в 1923 году. Цитируем книгу Аркадия
Ровнера «Гурджиев и Успенский»:
47
С самого разрыва с Гурджиевым Успенский напря-
женно следил за его деятельностью; он единственный
в самом начале 1924 года заявил об опасном направле-
нии, выбранном Гурджиевым, и предсказал катастро-
фу. Автомобильная авария (или ее инсценировка) лета
1924 года подтвердила предсказания Успенского, рез-
ко оборвав двухлетний период лихорадочной деятель-
ности Гурджиева в шато Приорэ по созданию Инсти-
тута. После «выздоровления» начался «писательский»
период Гурджиева, длившийся с перерывами почти
двадцать лет. К концу 1920-х годов Успенский объявил
своим последователям, что он больше не ждет ничего
хорошего от Гурджиева и отныне надеется только на
себя. <...> Когда в 1934 году в Лондон была привезена
брошюра Гурджиева «Вестник грядущего добра», Ус-
пенский определил отношение своих лондонских по-
следователей к ее содержанию в таких неоправданно
несправедливых словах, как «паранойя» и «сифилис».
<...> Свое новое отношение к Гурджиеву Успенский
выразил утрированно просто: в Гурджиеве, как в каж-
дом человеке, есть хорошая и плохая стороны, и вот
победила плохая: Гурджиев сошел с ума. Только безум-
ный, утверждал Успенский, может делать то, что делал
Гурджиев. Или иначе: деятельность Гурджиева не соот-
ветствовала принципам его учения, она была безот-
ветственной, авантюрной и неистинной. Принцип
спектакля, «шоу», стремление к успеху (как раз в это
время Гурджиев проводил демонстрации «движений» и
танцев в Париже и Нью-Йорке) заслонили и замени-
ли собой идею «работы». «Если Гурджиев приедет в
Лондон, — говорил Успенский своим ученикам, — я
уеду в Париж. Если он уедет в Париж, я поеду в Лон-
дон». Гурджиев стал, по словам Успенского, «загряз-
ненным источником», однако он был его единствен-
ным источником — другого источника у Успенского
не было [Ровнер 2002:394-396].
А вот о последних месяцах жизни самого Успенского:
Последние месяцы жизни Успенского стали уро-
ком и загадкой для окружавших его учеников. Он
48
просил возить его по тем местам, с которыми были
связаны годы его жизни и работы в Англии. Ученики
по-разному оценивали происходившее. Для одних
Успенский в эти месяцы достиг объективного созна-
ния и жил рядом с ними на недосягаемой для них глу-
бине. Другие связывали его поведение с желанием ос-
вободиться от привязанности к прошлому и избежать
«вечного возвращения». Третьи видели в нем просто
угнетенного болезнью человека, делающего усилие
преодолеть свою болезнь. Для Родни Коллина умира-
ющий Успенский представлял собой воплощение но-
вого знания и, по мнению Коллина, возможно, через
него шло новое откровение. В эти месяцы Лин плейс
стал местом огромного энергетического сгущения.
Успенский почти не разговаривал с окружавшими его
людьми, но в каждом его поступке окружающие виде-
ли подтверждение этого нового откровения. По сло-
вам Родни Коллина, «без слов он демонстрировал тем
немногим, кто был рядом с ним, что значит для чело-
века сознательный переход в область духа». О том же
говорили и другие его ученики. Казалось, что он гово-
рил с ними без слов и по ту сторону трехмерности,
возможно, телепатически. Многие свидетельствуют о
чудесах. Некоторые были уверены, что рядом с ними
был Бог или ангел. Некоторые говорили о достигну-
том им «космическом сознании». Родни Коллин, на-
писавший воспоминания о последних днях Успен-
ского, сравнивал его смерть со смертью Христа [Ров-
нер 2002:410].
Но в каком-то фундаментальном смысле таких людей,
как Гурджиев, Даниил Андреев, Юнг, Перлз, о которых из-
вестно, что они были (латентными или острыми) психо-
тиками или шизотипистами, как Лакан, нельзя назвать ду-
шевнобольными. Они напротив совершенно душевноздо-
ровые. (Мы говорим это не в антипсихиатрическом, лэйн-
говском смысле, что, дескать, любой шизофреник лучше и
чище обыкновенного человека.) Видимо, это были люди, ко-
торые существовали по ту сторону здоровья и болезни. Повер-
нется ли у кого-либо язык сказать, что Иисус Христос был
49
шизофреником? Но с клинической точки зрения так оно и
есть — галлюцинации: видения, голоса. Здесь мы вспомним
предложенный нами психотический механизм защиты —
экстраекцию, означающую все, что связано с бредово-гал-
люцинаторным комплексом и суть которой в том, что чело-
век с экстраекцией, галлюцинант, существует за пределами
обычного семиотического восприятия реальности и нор-
мального семиотического языка (см. главу «Феноменоло-
гия галлюцинаций» в книге [Руднев 2002]). И вот, конечно,
Гурджиев во многом существовал за пределами семиотиче-
ского опыта. Он передавал мысли на расстоянии, мог, по
его собственным словам, усыпить слона [Гурджиев 2002] и
обладал массой других парапсихологических способностей,
описанных им самим и его учениками [Успенский 2003,
Гартман 2003, Нотт 1996]. Но даже и гораздо более скром-
ные по своей парапсихологической насыщенности техники
Системы, такие как самонаблюдение и самовоспоминание,
также существуют за пределами семиотической реальности.
Поэтому практически нельзя дать определения этим ключе-
вым понятиям, но можно только объяснить и научить, как
достичь этих состояний.
Проблема идентификации (отождествления)
в учении Гурджиева и в психоанализе
Главное в Системе, что все надо делать осознанно, наме-
ренно. И в этом смысле можно намеренно, осознанно ска-
зать «Я пойду в кино», и тогда это будет правдой. Но для
этого нужно одновременно знать, понимать, чувствовать и
держать в уме все множество прагмасемантических кон-
текстов и ассоциаций, которое связано с этой фразой. (Гур-
джиев говорил, что можно осознанно копать землю и меха-
нически создавать произведения искусства [Нотт 1996].)
Ясно, что для нормального человека это невозможно. Для
того чтобы раскрутить все прагмасемантические поля и ас-
социации, связанные с любой простой фразой, нужно обо-
зреть всю жизнь человека, сказавшего эту фразу, жизнь всех
• его знакомых, все книги, которые он прочитал, все фильмы,
которые он просмотрел и т. д.
На самом деле так в сознании человека и происходит, но
не одновременно, конечно. Прагмасемантические поля и
ассоциации связаны с важнейшим понятием гурджиевской
системы, которое играет негативную роль при осознавании
и с которым надо бороться. Это понятие — отождествление.
Морис Николл пишет:
Человек может быть полностью отождествлен со
своим внутренним состоянием; он может чувствовать
подавленность, страх, обиду, гнев и т. д. — и просто
быть этим состоянием. <...> Если человек всегда
отождествляется со своим внутренним состоянием
данного момента, со своими мыслями и настроения-
ми и т. д., то он не может измениться. Ибо для того,
51
чтобы он мог сдвинуться с той точки, в которой нахо-
дится, человек должен разделить себя надвое. Иначе
говоря, он должен быть способен наблюдать свое со-
стояние [Николл 2003:293-294].
Разновидностью отождествления является «внутреннее
учитывание»:
Второе, ведущее ко сну состояние, родственное
отождествлению, это учитывание. В действительности
учитывание есть отождествление с другими людьми.
Это состояние, в котором человек постоянно заботит-
ся о том, что другие о нем думают; отдают ли они ему
должное, достаточно ли восхищаются им и т. д. и т. п.
Учитывание играет очень важную роль в жизни каждо-
го, но у некоторых людей оно становится одержимос-
тью. Вся их жизнь заполнена тем, что они учитывают,
принимают во внимание, т. е. беспокоятся, сомнева-
ются, подозревают, и ничему другому не остается мес-
та [Успенский http://fourthway/lib/Ousp/psihologie.zip].
В сущности, те, кто озабочен внутренним учитыванием,
это, говоря на клиническом языке, параноики: «параноики
ревности», которые во всем и вся видят признаки измены
жены; «параноики отношения», которые считают, что все
на них обращают внимание; «параноики борьбы» (термин
Эрнста Кречмера), или сутяги, которые каждое слово, ска-
занное о них, раздувают до огромного оскорбления; парано-
ики любви, или эротоманы, которые считают, что все во-
круг в них влюблены; и наконец параноики преследования
(в сущности, чаще всего, параноидные шизофреники), ко-
торые считают, что их преследуют спецслужбы, инопланетя-
не, масоны, евреи или и те, и другие одновременно (о пара-
нойе, паранойяльном и параноидном бреде см., например
[Freud 1981с, Ясперс 1997, Блейлер 2001, Леонгард 2000, Ры-
бальский 1991, Терентьев 1991, Сослана 2003]).
Позитивной противоположностью внутреннего учиты-
вания является внешнее учитывание, когда человек наобо-
рот заботится о других, думает о них, жалеет их, сострадает
им (см. [Николл 2003]), но это всерьез и постоянно возмож-
но, только начиная с уровня человека № 4.
52
Понятие отождествления (идентификации) играет так-
же большую роль и в психоаналитической метапсихологии.
Со времен Анны Фрейд (создавшей первую классифика-
цию механизмов защиты в книге «Эго и механизмы защиты»
1947 года [Фрейд Анна 1998]) идентификация — классичес-
кий механизм защиты (в отличие от лжи, которую впервые
определил как механизм защиты такой нетривиальный
психолог и неортодоксальный гурджиевист, как Чарльз
Тарт в 1990-е годы). Приведем, к примеру, фрагмент из
классической книги Герберта Нюнберга «Принципы психо-
анализа»:
На генитальной стадии идентификация играет
важнейшую роль в жизни человека, а именно помо-
гает сформировать суперэго и лишает стремления
эдиповой констелляции их прямого инстинктивного
характера. После этого мальчик, через идентифика-
цию, должен поглотить отца, которого он одновре-
менно ненавидит и любит, сделать его требования и
запреты своими собственными, что позволит ему от-
казаться от своего стремления к матери [Нюнберг
1999: 205-206].
Понятно, почему Гурждиев и его последователи так нена-
видели психоанализ. Ведь приведенная цитата — это пря-
мой рецепт изготовления человека-машины. Но, так или
иначе, в психоанализе идентификация играет сложную
роль. Она одновременно и защищает и мешает, как и любой
механизм защиты. Ведь это невротику нужны механизмы
защиты, здоровый человек без них обходится. Но хорошая
вещь идентификация (или отождествление) или плохая, де-
ло не в этом. Дело же в том, что она присуща человеческой
психике с железной необходимостью. Человек не может
быть чем-то одним — просто Я. Так устроена его психика, и
так устроен его язык. Тарт пишет, что
...этот процесс (отождествления. — В. Р.) являет-
ся настолько мощным и всеобъемлющим, что, как я
подозреваю, человек может отождествляться с чем
угодно. Ваше имя, ваше тело, то, чем вы обладаете,
ваша семья, ваша работа, инструменты, которые вы
53
используете во время своей работы, ваше сообщество,
ваше «дело», страна, человечество, планета, вселен-
ная, Бог, ноготь на вашем пальце, жертва из газетной
статьи... Перечень тех вещей, с которыми люди могут
отождествлять себя, бесконечен [Тарт 1997:151].
В гурджиевской системе отождествление хорошо в том
случае, когда человек одновременно может идентифициро-
ваться со всем этим бесконечным списком, но обыкновен-
ному человеку это не под силу, он просто сойдет с ума. Та-
кое под силу только высшему человеку № 7 вроде Иисуса
Христа, который действительно в определенном смысле
был всем. Вообще, вероятно, любая экстатическая медита-
тивная практика приводит к такому высшему позитивному
отождествлению. Вспомним рассказ Сэлинджера об удиви-
тельном мальчике Тедди:
Мне было шесть лет, когда я вдруг понял, что все
вокруг — это Бог, и тут у меня волосы стали дыбом, и
все такое, — сказал Тедди. — Помню, это было воскре-
сенье. Моя сестренка, тогда еще совсем маленькая,
пила молоко, и вдруг я понял, что она — Бог, и моло-
ко — Бог, и все, что она делала, это переливала одно-
го Бога в другого, вы меня понимаете? (выделение в
тексте Сэлинджера. — В. Р.).
Гурджиев придавал большое значение языку, он говорил,
что люди не понимают другу друга, потому что язык мно-
гозначен и невнятен, поэтому для Работы надо изобрести
новый язык («безумные» термины самого Гурджиева — Кун-
дабуфер, Гарнельмиацнел, Теомертмагалос, эфирокрилно,
Бьггие-Парткдолг-Обязанность, напоминающие не только
«Розу мира» Даниила Андреева, но произведения Владими-
ра Сорокина, — не привились, во всяком случае в той ветви
учения, которое возглавил Успенский). В этом смысле Гурд-
жиева можно сравнить даже с философами Венского круж-
ка, которые мечтали создать идеальный однозначный язык.
Разница лишь в том, что философы XX века, как правило,
исходят из того, что язык более первичен, чем психика, что
язык формирует психику. Как кажется, Гурджиев этот факт
недооценивал. И, тем не менее, это так (во всяком случае,
54
автор этого исследования не только разделяет это мнение, но
и всячески старается развить его (см., например, главу
«Бред» в книге [Руднев 2005])). И в данном случае язык фор-
мирует психику таким образом, что он действительно позво-
ляет все отождествлять со всем. До своего крайнего предела
это панотождествление доходит в тех двух измененных со-
стояниях, о которых мы говорили в начале этого исследова-
ния — в поэзии и в шизофреническом бреде. Анна Ахматова
определяла стихи:
Это - выжимки бессонниц,
Это - свеч кривых нагар,
Это — сотен белых звонниц
Первый утренний удар...
Это теплый подоконник
Под черниговской луной,
Это - пчелы, это — донник,
Это - пыль и мрак, и зной.
То есть поэзия это все, что угодно. А вот как отождеств-
ляет себя со всем, чем угодно, слабоумный парафреник:
Я величественнейшее величие - я довольна собой -
здание клуба “Zur platte” — изящный ученый мир —
артистический мир — одежда музея улиток — моя пра-
вая сторона — я Натан мудрый (weise) — нет у меня на
свете ни отца, ни матери, ни братьев, ни сестер — си-
рота (Waise) — я Сократ — Лорелея — колокол Шиллера
и монополия — Господь Бог, Мария, Матерь Божья —
главный ключ, ключ в небесах — я всегда узакониваю
книгу гимнов с золотыми обрезами и Библию — я вла-
детельница южных областей, королевски миловидна,
так миловидна и чиста—в одной личности я совмещаю
Стюарт, фон Муральт, фон Планта — фон Кугель -
высший разум принадлежит мне — никого другого
здесь нельзя одеть — я узакониваю вторую шестиэтаж-
ную фабрику ассигнаций для замещения Сократа —
дом умалишенных должен был бы соблюдать предста-
вительство Сократа, не прежнее представительство,
принадлежащее родителям, а Сократа—это может вам
объяснить врач — я Термания и Гельвеция из сладкого
масла — это жизненный символ — я создала величай-
55
шую высшую точку — я видела книгу страшно высоко
над городским парком, посыпанную белым сахаром —
высоко в небе создана высочайшая высшая точка -
нельзя найти никого, кто бы указал на более могуще-
ственный титул [Юнг 2000:124].
Это стереотипный бред пациентки раннего Юнга, слабо-
умной портнихи. Что же получается? С одной стороны —
поэзия, а с другой - бред сумасшедшего. Но ведь и Гурджи-
ев подчеркивал, что обыкновенный человек не может отож-
дествиться со всем, иначе он сойдет с ума. Вот мы только что
привели пример именно такого состояния. Мы называем
его «экстраективной идентификацией», здесь уже Я в собст-
венном смысле нет, оно слито со всеми предметами, со-
бытиями, предикатами и именами. Идентифицироваться
со всем, быть космическим сознанием, совестью (в системе
Гурджиева подлинное сознание и подлинная совесть это
почти одно и то же) и при этом не сойти с ума может толь-
ко человек, подобный Иисусу Христу. Совесть и сознание
различаются только тем, что совесть находится в эмоцио-
нальной сфере, а сознание в интеллектуальной [Успенский
http://fourthway.narod.ru/lib/Ouspe/counsh.zip].
Вообще в архаическом сознании отождествление играет
огромную и чрезвычайно позитивную роль — это, прежде
всего, отождествление микрокосма человека с макрокос-
мом, когда отдельные части тела человека отождествляются
с частями космического пространства. В этом смысле отож-
дествление в обыденной жизни может быть противопостав-
лено левибрюлевской партиципации, которая играет маги-
ческую позитивную роль. Ср., например, такое место из
«Первобытного мышления»:
Пшеница, олень и гикули (священное растение)
являются в известном смысле для гуичолов одной и
той же вещью [Леви-Брюль 1994:102].
Еще об идентификации:
Гурджиев и Витгенштейн
Здесь неожиданно возникает аналогия с известным мес-
том из «Логико-философского трактата» Витгенштейна,
где вообще много говорится об отождествлении, или, ско-
рее, о тождестве. Вот это место:
4.014 Граммофонная пластинка, музыкальная те-
ма, нотная запись, звуковые волны — все это нахо-
дится между собой в таком же внутреннем отношении
отображения, которое имеется между языком и ми-
ром. Все они имеют общий логический строй.
(Как в сказке о двух юношах, их лошадях и их ли-
лиях. Все они в определенном отношении одно)
[Витгенштейн 1958].
Идея, в соответствии с которой мистический канал игра-
ет в «Трактате» не меньшую роль, чем логический, не раз
подчеркивалась при изучении этого текста. Речь о сказке
братьев Гримм «Золотые дети» (№ 85). В ней говорится о
том, что золотая рыбка, пойманная стариком, предложила
ему расчленить её на шесть частей, две из них дать съесть же-
не, другие две дать съесть лошади, а оставшиеся две закопать
в землю. От съеденных старухой кусков родились два золо-
тых близнеца (те самые два юноши), лошадь родила двух зо-
лотых жеребят («их лошади»), а из двух закопанных кусков
выросли две золотые лилии. Когда один из братьев был в от-
лучке, если с ним происходило нечто дурное, лилии увяда-
ли, если же один из братьев бы умер, лилии увяли бы совсем,
так что второй брат, находясь в разлуке с первым, но имея
57
при себе лилии, всегда мог узнать, как идут дела у брата.
Именно в этом смысле юноши, лошади и лилии — одно ге-
нетически, а не только проекгивно, они все сделаны из од-
ного золотого «слитка», из кусков золотой рыбки.
Граммофонная пластинка и звуковые волны — это эле-
менты реальности; музыкальная тема и нотная запись суть
элементы языка. Тот факт, что Витгенштейн их не разделя-
ет, а приводит вперемежку («граммофонная пластинка, му-
зыкальная тема, нотная запись, звуковые волны...»), весь-
ма многозначителен. Витгенштейн не противопоставляет
язык и реальность. У него нет идеи, что звуковые волны и
пластинка, с одной стороны, и музыкальная тема и нотная
запись, с другой, суть онтологически противоположные
объекты. Для Витгенштейна нет проблемы разделения ма-
терии и сознания, реальности и текста, так как он не явля-
ется ни материалистом, ни идеалистом в традиционном
смысле.
Но отличаются ли принципиально витгенштейновские
отождествления каким-либо принципиальным образом от
доктрины Фреге о смысле и денотате? Разве «Утренняя звез-
да» и «Вечерняя звезда» — это в определенном смысле не од-
но и то же? По Фреге у этих двух выражений один денотат,
но два различных смысла. Однако Витгенштейн в «Трактате»
говорит, что имена (и дескрипции) не обладают смыслом,
различие между смыслом и значением начинается только на
уровне пропозиции: 3.142 Выражать смысл могут только
факты, класс имен этого не может; 3.3 Только пропозиция
имеет смысл; только в пропозиции имя обретает значение.
Итак, Витгенштейн отвергает дихотомию смысла/денотата
для имени. Но что же тогда означает различие между Утрен-
ней звездой и Вечерней звездой? Для Витгенштейна, как му-
зыкальная тема, граммофонная пластинка и нотная запись,
это разные вещи, хотя в то же время они в определенном
смысле одно. Можно ли, отказавшись от фрегевской дихото-
мии, продолжить и усилить эту мысль, заявив, например,
что Земля и Луна — в определенном смысле одно, что они
имеют общий логический строй? Мифологическая мысль
действует по ассоциации. Земля круглая и Луна круглая.
Они логически изоморфны, взаимно отражают друг друга.
Когда-то, может быть, они были одним, а потом отделились
58
и теперь связаны невидимой мистической связью. (Земля и
Луна и их мистическая связь играют чрезвычайно большую
роль в гурджиевской космологии.)
Можно ли сказать, что Витгенштейн это письменный
стол, на котором лежит «Логико-философский трактат»?
Можно ли сказать, что Витгенштейн и «Логико-философ-
ский трактат» это одно и то же? Я могу сказать: «Дай мне,
пожалуйста, Витгенштейна, он лежит там, на столе», имея в
виду, конечно, книгу «Логико-философский трактат».
Удивительным образом шесть кусков золотой рыбки,
превращенные в три пары взаимно изоморфных объектов,
соответствуют шести главным онтологическим терминам
«Трактата», также разделенным на три пары. Это «простой
предмет» (Gegenstand) — наименьшая часть субстанции ми-
ра, — которому в языке соответствует «простое имя»; далее
это «положение вещей» (Sachverhalt) — элементарная кон-
стелляция простых предметов, — которому в языке соответ-
ствует понятие «элементарной пропозиции»; наконец, это
«факт» (Tatsache) (в возможных мирах ему соответствует
«ситуация» — Sachlage) — констелляция положений вещей,
основной элемент для построения мира как акциденции,
которому в языке соответствует пропозиция.
Предмет (1) и имя (2) — близнецы, как два юноши; то же
самое — положение вещей (3) и элементарная пропозиция
(4); то же самое — факт (5) и пропозиция (6). И самое глав-
ное, в определенном смысле можно сказать, что все они — од-
но. Имя не фигурирует в языке самостоятельно, так же как
предмет не фигурирует самостоятельно в мире. Имя фигури-
рует в языке только в составе элементарной пропозиции, а
предмет в мире — лишь в составе положения вещей. В этом
смысле «стол» и «Это стол» для Витгенштейна одно и то же,
потому что не существует такого контекста, где имя «стол»
функционировало бы само по себе. Даже в словаре имя суще-
ствует неразрывно со своим определением. С другой сторо-
ны, любая пропозиция логически сводима к элементарной
пропозиции, является ее функцией истинности. Поэтому,
например, пропозиция «Витгенштейн—великий философ» и
условно элементарная пропозиция «Это Витгенштейн» —
одно и то же. Итак, шесть сущностей: «предмет» Вит-
генштейн, его картина — «имя» Витгенштейн, «положение
59
вещей» — «Это Витгенштейн», его картина — «элементар-
ная пропозиция» — «Это Витгенштейн», «факт» — «Витген-
штейн — великий философ» и его картина — «пропози-
ция» — «Витгенштейн — великий философ». Все это, по су-
ти, одно и то же (подробнее см. также [Руднев 2002а]).
Являются ли логико-мифологические отождествления,
которыми оперирует венский философ, теми обыденными
отождествлениями, о которых говорит Система Гурджиева и
которые необходимо отслеживать и уничтожать, так как
они препятствуют целостности и, стало быть, становлению
осознанности у человека? Разумеется, нет.
Человек мифологического сознания отличался от совре-
менного (в широком смысле) человека тем, что он не опери-
ровал логическими категориями, его логикой были отожде-
ствления, и поэтому они играли совершенно иную роль в его
жизни, они соединяли, а не разъединяли, сочленяли чело-
века и приобщали его к целостности мироздания (последнее
подразумевалось и гурджиевским проектом высшего чело-
века).
Гурджиев не раз подчеркивал, что в древние времена че-
ловек был другим — неиспорченным (что цивилизация и
прогресс техники сыграли во многом решающую роль в
окончательном превращении человека в машину — это одно
из общих мест учения «Четвертого пути»). Что же позволя-
ло древнему человеку быть другим, неиспорченным, и что
произошло, в результате чего позитивная магическая парти-
ципация превратилась в профанное обыденное отождеств-
ление?
Язык мой - друг мой
Во всем виноват человеческий язык и те изменения, ко-
торые происходили с ним сообразно изменениям, происхо-
дившим в сознании человека. Для того чтобы можно было
осуществить обыденное отождествление типа «Я — фило-
соф», необходимо, чтобы язык позволил сделать это, необхо-
дим так называемый номинативно-предикативный строй с
подлежащим в именительном (абстрактном) падеже и пря-
мым объектом (см. [Степанов 1985]). Но первобытное мыш-
ление не мыслило абстрактными категориями, потому что
структура первобытного языка не позволяла этого. По ре-
конструкциям лингвистов наиболее архаическим синтакси-
ческим строем языка был так называемый инкорпорирую-
щий, где не было ни существительных, ни глаголов, ни
имен, ни предикатов, где вообще не было слов и предложе-
ний в современном смысле. Высказывание (если это вообще
можно было назвать высказыванием) строилось как простое
нанизывание безаффиксальных корней, в результате чего
порождалось некое слово-предложение. Например, фраза
«Волк убивает оленя» на инкорпорирующем языке могла бы
звучать как «волко-олене-убивание» [Лосев 1982:251]. Такой
строй языка и такое мышление, как писал А. Ф. Лосев, соот-
ветствовало отождествлению всего со всем, то есть всеоб-
щим оборотничеством [Лосев: 261,265].
И, стало быть, в каком-то смысле, хотя это и трудно се-
бе представить, первобытный человек, который не разли-
чал внутренней и внешней реальности (что вновь приводит
нас к проблеме шизофрении (психотической, конечно),
когда теряется «тестирование реальности»), был, возмож-
но, способен держать в уме одновременно все ассоциации
61
и прагмасемантические поля одного «высказывания» и при
этом не сходить с ума. Но первобытный человек не мог
сойти с ума просто потому, что с точки зрения современных
представлений он все время жил в состоянии некоторо-
го бредово-галлюцинаторного безумия. Возникает вопрос,
было ли у него при этом Я, и что это было за Я. Если перво-
бытный человек еще не был машиной, как вроде бы скло-
нен был считать Гурджиев, то, стало быть, он каким-то об-
разом помнил себя и обладал сознанием, но это сознание
было тождественно сознанию современного острого шизо-
френика.
Однако шизофреники бывают разные, они могут быть в
каком-то смысле обыкновенными людьми, а могут быть
людьми типа Даниила Андреева, Исаака Ньютона или Эм-
мануэля Сведенборга. Ясно, что Гурджиев готовил людей к
тому, чтобы они были скорее похожи на Даниила Андреева
и Сведенборга, людей с чрезвычайно развитым сознанием,
но мыслящих совершенно иначе, чем обычный человек,
трансгрессивно по отношению к обыденной бинарной (да,
вероятно, и любой многозначной) логике.
Предполагал ли проект Гурджиева радикальное измене-
ние языка? Вероятно, да, если вспомнить его нелепые с точ-
ки зрения нормального человека термины из книги «Рас-
сказы Вельзевула» типа «Бытие-Парткдолг-Обязанность»,
которые напоминают инкорпорирующее слово-предложе-
ние. Во всяком случае, речь о языке, о том, что он плох и не-
совершенен и должен быть заменен другим языком, все
время велась в гурджиевских сообществах. Но существовал
ли при этом подробный позитивный проект нового языка,
нам неизвестно. По-видимому, все-таки не существовал по
той причине, что для Гурджиева при всей важности языка
гораздо важнее было то, что лежит за пределами любого
языка, даже самого совершенного — внесемиотический
опыт невербальной коммуникации, имеющей парапсихо-
логический, но не всегда мистический характер.
Еще о безумце и сверхчеловеке
Но быть за пределами семиотики равнозначно ли тому,
чтобы быть душевнобольным? Ранее автор этого исследова-
ния склонен был считать, что именно так оно и есть, что,
если у человека присутствует бредово-галлюцинаторный
комплекс, то есть он использует сугубо психотический ме-
ханизм защиты — экстраекцию, это значит, что он — душев-
нобольной, каким бы при этом талантливым или даже гени-
альным он ни был. Психическая норма — это «безмятежное
пребывание среди вещей», по определению Людвига Бин-
свангера [Бинсвангер 1999], и тем самым, знаков (одного
без другого не может быть (см. [Пятигорский 1996]), психи-
ческая патология — напряженное пребывание за пределами
вещей и знаков.
Исследование учения и личности Гурджиева поколебало
нас в этом убеждении. Да, Гурджиев практиковал магичес-
кий, экстраективный опыт, да, он сам не мог и другим не да-
вал безмятежно пребывать среди вещей, но настаивал на
напряженном и мучительном «делании» и «осознавании», в
том числе, и за пределами вещей и знаков. Но не поворачи-
вается язык назвать его душевнобольным. Представляется,
что напротив это был в высшей степени здоровый человек.
Как же быть? Ничего не остается, как пересмотреть тео-
рию экстраекции. Теперь мы будем исходить из предположе-
ния, что экстраекция действует в противоположных направ-
лениях - в сторону душевной болезни и в сторону духовного
развития. И в том и в другом случае человек оказывается за
пределами вещей и знаков. Но если в первом случае мы на-
блюдаем деградацию личности, шизофренический «дефект»,
то во втором напротив — развитие личности, развитие непо-
нятного нам, простым людям, высшего сознания.
63
Конечно, любой психиатр, прочитав всего несколько
страниц книги Гурджиева «Всё и вся: Рассказы Вельзевула
его внуку» [Гурджиев 2004], будет, вероятно, настаивать, что
это похоже на бред сумасшедшего. Ну а как быть с «Розой
мира», с произведениями Сведенборга? По-видимому, Учи-
тель-мистик, или ясновидец действительно с формально-
клинической точки зрения может быть шизофреником, но
каким-то совершенно другим образом. Прежде всего, у него
отсутствует душевное страдание в клиническом смысле
слова. Если говорить о Гурджиеве, в учении которого понятие
страдания играет огромную роль, то, по-видимому, он своей
необычайной волей сумел преобразовать, трансформировать
свое обыденное душевное страдание в то, что он называл на-
меренным, осознанным страданием, страданием, которое
приносит пользу миру. Здесь, конечно, имеется достаточно
тонкая грань, которая отделяет «Рассказы Вельзевула» от
«Мемуаров» Даниэля Шрёбера, относительно которого нет
никаких сомнений, что он был душевнобольным человеком.
Но и у Шрёбера в его книге есть своя космогония и космоло-
гия, своя фантастическая психология (чрезвычайно интерес-
но писал о Шрёбере Лакан в статье «О вопросе, предваряю-
щем любой возможный подход к лечению психоза» [Лакан
1997]). Однако Шрёбер совершенно точно страдал душевно,
о чем он все время и сам пишет в своих «Мемуарах». С другой
стороны, был Исаак Ньютон, создатель классической физи-
ки, тоже душевнобольной человек, шубообразный шизофре-
ник, который в периоды обострений не понимал сам того,
что писал в периоды ремиссий. И он тоже страдал обычным
психическим страданием.
(Что касается того, как понимать человека одного из выс-
ших типов - Человека № 4,5,6 и 7, по терминологии Систе-
мы, — как безумного (всё же) мудреца «не от мира сего» (Хри-
ста) или как сверхчеловека, напомним книгу П. Д. Успенского
«Новая модель Вселенной» [Успенский 2003b] (не связанную
напрямую с гурджиевским учением), в которой есть главы о
сверхчеловеке и об эзотерическом понимании христианства.
Никто не станет отрицать того, что Ницше, учение которого
подробно анализирует Успенский в этой своей книге, был —
в конце жизни просто наверняка — психически больным че-
ловеком: одна из распространенных, но не доказанных вер-
сий заключается в том, что у Ницше последние годы жизни
был прогрессивный паралич [Свасьян 1990].
64
Гурджиев и Юнг
Создатель аналитической психологии Юнг совершенно
точно имел галлюцинации, и он считается великим психо-
логом-психотиком. Но важно, как он относился к своим
видениям. Они его совершенно не пугали, он рассматривал
их не как болезнь, а как дверь в иные миры. Достаточно
прочитать его книгу «Воспоминания. Размышления. Сно-
видения» [Юнг 1995], чтобы убедиться в том, что их автор —
совершенно душевно здоровый человек. Подобно Гурджие-
ву, он трансформировал свое страдание в Работу и рассмат-
ривал свои галлюцинации как подспорье для этой работы.
Психология Юнга допускала сосуществование разных ми-
ров, а ведь аналитическая психология — это в целом не эзо-
терическая система, хотя эзотерических, мистических эле-
ментов в ней достаточно. Но в отличие от Системы Гурджи-
ева аналитическая психология Юнга в целом считается в
психологическом сообществе вполне респектабельной, а ее
наследник С. Гроф ценил ее гораздо выше психоанализа
[Цюф 1992]. Конечно, кое-кто Грофа, особенно сейчас, ког-
да его работы становятся все менее конструктивными и все
более расплывчато-мистическими, считает шарлатаном,
но, тем не менее, в каком-то смысле и его система вполне
респектабельна в русле «нормальной» (в смысле Томаса Ку-
на) науки.
Что касается Юнга, то не случайно именно к нему после-
дователи Гурджиева относились наиболее терпимо. Напом-
ним, что один из учеников Гурджиева и Успенского, а также
их блестящий комментатор и теоретик Морис Николл был
65
3 Гурджиев
в молодости также и учеником Юнга в Цюрихе. И, конечно,
в системе Юнга достаточно перекличек с Системой «Четвер-
того пути». Прежде всего, это архетипы — Персона (практи-
чески то же самое, что «ложная личность» в Системе Гурджи-
ева), Анима, Анимус, Мана. Все это очень похоже на пред-
ставление о «множественных я» в гурджиевском учении.
Во-вторых, один из центральных концептов Юнга — инди-
видуация — также очень напоминает «самоосознание» Гурд-
жиева.
Индивидуация, — писал Юнг, — заключается в том,
чтобы стать отдельным существом и, поскольку мы
понимаем под индивидуальностью нашу глубочай-
шую, последнюю и несравненную уникальность,
стать собственной самостью. Поэтому индивидуа-
цию можно было бы перевести и как «самостановле-
ние» (Verselbstung) или как «самоосуществление»
[Юнг 1998:174] (курсив Юнга. — В. Р.).
Близость этого высказывания к тому, о чем учит Система
«Четвертого пути», кажется несомненной. И юнговское по-
нятие самости означает почти то же, что гурджиевское поня-
тие сущности. «Цель индивидуации, — пишет Юнг далее, —
не что иное как освобождение самости от лживых покровов
персоны» [Юнг: 175]. Фактически это то же самое, что осво-
бождение сущности человека из-под гнета его ложной лич-
ности в гурджиевском учении.
Юнг также говорит об «идентификации с персоной», то
есть о том же самом, что в гурджиевской терминологии обо-
значено как «отождествление с ложной личностью». Юнг
даже говорит об «искусственной личности» [Юнг: 194], что
совсем уже близко к гурджиевскому концепту «человек-ма-
шина».
Так же как и система «Четвертого пути», Юнг подчерки-
вает, что достижение индивидуации не может быть «тожде-
ственно психическому анахоретству, отчуждению от жизни
и от мира. Совсем наоборот, такой путь даже в принципе
возможен и успешен только тогда, когда различные мир-
ские задачи, которые ставят перед собой индивидуумы, ре-
шаются в действительности» (мне кажется, что здесь не
вполне правильный перевод заключительных слов; по-мое-
66
му, Юнг имел в виду, что «мирские задачи решаются в обы-
денной повседневной реальности», а не «действительно ре-
шаются», как можно прочитать в том переводе, который мы
процитировали; слово «путь» выделено нами. — В. В). Нако-
нец в духе гурджиевской Системы Юнг говорит, что путь
индивидуации, обретения самости, «осуществляется лишь
постепенно и становится ощутимым после многих усилий»
[Юнг: 239] (курсив мой. — В. Р). Тема «делания» осознан-
ных усилий — едва ли не самое главное в практической час-
ти гурджиевского учения.
з*
Вновь об идентификации:
интроекция и проекция
Вернемся к проблеме отождествления. Отождествление
(идентификация) в психоанализе является одним из основ-
ных механизмов защиты. При этом ясно, что не может быть
полной идентификации, что человек на самом деле не может
полностью отождествиться с другим человеком или другой
вещью. Это возможно только в случае экстраективной иден-
тификации, то есть на терминальной стадии шизофреничес-
кого бреда, когда у человека уже практически почти нет соб-
ственного Я (см. выше пример — фрагмент речевого портре-
та портнихи, пациентки раннего Юнга). Отождествление,
если оно полное, по сути, становится превращением, то есть
неким мистическим, чудесным опытом, как он описан при-
менительно к первобытным народностям у Э. Канетти в кни-
ге «Масса и власть» [Канетти 1997] или у Кафки в рассказе
«Превращение». Что такое превращение, или оборотничест-
во? Это предельный случай диссоциации, когда различные
субличности становятся разными личностями и одна пре-
вращается в другую (доктор Джекил и мистер Хайд). Тем не
менее, превращение есть нечто противоположное тому, что
предлагает Гурджиев в своей Системе. Позитивное значение
Гурджиев придавал осознанному превращению одной суб-
личности в другую, осознанному манипулированию своими
социальными ролями. Так К. С. Нотт, один их его учеников,
рассказывает, что Гурджиев мог в одних случаях быть почти
невидимым, так что присутствующие даже не замечали его,
а в других случаях появляться во всем блеске своей удиви-
68
тельной личности [Нотт 1996:159J. При этом, — учил Гурджи-
ев, — важно не отождествляться со своими ролями.
Отождествление бывает двух противоположных типов —
интроекгивное и проективное. В первом случае это иденти-
фикация с такими эмоциями, как тоска, печаль, чувство ви-
ны, горе, стьщ, беспокойство, жалость к себе, депрессия —
когда нечто извне переносится вовнутрь. Любовь также
представляет собой интроективную идентификацию. Про-
екция напротив предполагает перенесение эмоции изнутри
вовне — это ненависть, гнев, ярость, ревность, зависть, раз-
дражение, недовольство другим (недовольство собой — ин-
троекция). В обыденной практике повседневной жизни ин-
троекцию считают более социально приемлемой, так как в
этом случае человек все негативное берет на себя. Проекция
считается менее привлекательной, поскольку здесь человек
все сваливает на других.
Однако Гурджиев считал и то, что мы называем проекци-
ей, и то, что мы называем интроекцией, одинаково негатив-
ными эмоциями. Он так же низко ставил человеческую лю-
бовь, вернее, считал, что обыкновенный человек не может
испытывать настоящей, подлинной любви — обычная лю-
бовь непостоянна и переходит в ненависть, то есть она ам-
бивалентна. Подлинная любовь, так же как и подлинная со-
весть (угрызения совести — вид интроекции) располагается
в Высшем эмоциональном Центре, который хотя и имеется
у каждого обыкновенного человека, но спит глубоким сном
и пробуждается вместе с пробуждением человека, вместе с
его трансформацией из машины в сознательного человека.
Негативные же эмоции, согласно гурджиевской Системе,
будь то направленные внутрь, будь то направленные вовне,
одинаково наносят вред человеку, отнимая у него энергию,
поэтому они должны быть уничтожены.
Вот что пишет П. Д. Успенский в своей итоговой книге о
негативных эмоциях:
Большинство отрицательных эмоций искусствен-
ны; они не принадлежат эмоциональному центру как
таковому и основаны на инстинктивных эмоциях,
которые с ними совсем не связаны, но трансформи-
руются посредством воображения и отождествления.
69
В этом подлинное значение теории Джеймса-Ланге, в
свое время хорошо известной. Они настаивали на
том, что все эмоции на самом деле суть ощущения из-
менений во внутренних органах и тканях; эти измене-
ния предшествуют ощущениям и являются их причи-
ной. Это в действительности значит, что внешние со-
бытия и внутренние представления не вызывают
эмоции. Внешние события и внутренние представле-
ния вызывают внутренние рефлексы, которые вызы-
вают ощущения; а последние интерпретируются как
эмоции.
В то же самое время положительные эмоции, та-
кие, как «любовь», «надежда», «вера», в том смысле,
как они чаще всего понимаются, т. е. как постоянные
эмоции, невозможны для человека в обычном состо-
янии сознания. Они требуют высших состояний со-
знания: внутреннего единства, самосознания, посто-
янного «Я» и воли.
Положительные эмоции — это эмоции, которые не
могут стать отрицательными. Но все наши приятные
эмоции, такие, как радость, симпатия, привязан-
ность, уверенность в себе, в любой момент могут обер-
нуться скукой, раздражением, завистью, страхом и т. д.
Любовь может стать ревностью или страхом потери
любимого либо гневом и ненавистью. Надежда может
превратиться в грезы и мечтания о невозможном, ве-
ра — в предрассудок и покорное принятие удобных
несуразиц.
Даже чисто интеллектуальная эмоция, стремле-
ние к познанию, или эстетическая эмоция, т. е. чув-
ство красоты и гармонии, смешавшись с отождеств-
лением, тут же соединяются с отрицательного рода
эмоциями — спесью, тщеславием, эгоизмом, само-
надеянностью и т. п.
Поэтому мы можем безошибочно говорить о не-
возможности у нас положительных эмоций. И в то же
время у нас нет и отрицательных эмоций, которые су-
ществовали бы без воображения и отождествления.
Конечно, трудно отрицать, что помимо самых разно-
образных физических страданий, относящихся к ин-
70
стинкгивному центру, у человека имеются многооб-
разные психические страдания, принадлежащие эмо-
циональному центру. У него предостаточно печалей,
огорчений, страхов, тревог и т. д., которые неизбежны
и тесно связаны в человеческой жизни с болезнью,
болью, смертью. Но эти психические страдания силь-
но отличаются от отрицательных эмоций, которые
основываются на воображении и отождествлении.
Такие эмоции представляют собой ужасающее яв-
ление. Они занимают в нашей жизни громадное по-
ложение. О многих людях можно было бы сказать,
что вся их жизнь управляется и контролируется, а в
конце концов и разрушается отрицательными эмо-
циями. В то же время никакой полезной роли в нашей
жизни отрицательные эмоции не играют. Они не по-
могают нам ориентироваться, не дают никакого зна-
ния, не направляют нас хоть сколько-нибудь разум-
ным образом. Напротив, они отравляют нам удо-
вольствия, делают жизнь тяжкой ношей и очень
действенно стоят на пути нашего возможного разви-
тия, ибо нет ничего механичнее в нашей жизни, не-
жели отрицательные эмоции.
Мы никогда не сможем управлять нашими отрица-
тельными эмоциями. Люди, думающие, будто они
способны контролировать свои отрицательные эмо-
ции и проявлять их тогда, когда им этого захочется,
просто обманывают сами себя. Отрицательные эмо-
ции зависят от отождествления: если отождествление
уничтожается в некотором особом случае, то исчеза-
ют и они. Но самое странное и невероятное в отрица-
тельных эмоциях то, что люди на деле им поклоняют-
ся. Я думаю, что для обычного механического челове-
ка самым трудным оказывается понимание того, что
отрицательные эмоции его и других людей не имеют
ни малейшей ценности и не содержат в себе ничего
благородного, ничего прекрасного, ничего сильного.
В действительности они содержат лишь слабость,
очень часто начатки истерии, безумия или преступле-
ния. Единственно же хорошее в них то, что, будучи
созданными искусственно благодаря воображению и
71
отождествлению, они могут быть уничтожены без
всякого ущерба для человека. И в этом единственное
убежище человека.
Если бы отрицательные эмоции были полезны или
необходимы для какой бы то ни было, пусть самой
незначительной, цели, если бы они были функцией
действительно существующей части эмоционального
центра, то нам не было бы дано ни малейшего шанса,
ибо, пока человек сохраняет свои отрицательные эмо-
ции, никакое внутреннее развитие невозможно.
На школьном языке по поводу борьбы с отрица-
тельными эмоциями говорится следующее:
Человек должен пожертвовать своими страдани-
ями.
«Что может быть легче такой жертвы?» — скажет
любой. Но в действительности люди готовы принести
в жертву все, что угодно, только не свои отрицатель-
ные эмоции. Нет такого наслаждения, нет такой радо-
сти, которыми человек не поступился бы по малейше-
му поводу, но он никогда не принесет в жертву своего
страдания. И в известном смысле у него есть для это-
го причина.
Вполне в духе владеющих им предрассудков чело-
век ожидает получить нечто за отказ от удовольствий,
но он ничего не ожидает за то, что он пожертвует сво-
ими страданиями. Он преисполнен ложных идей о
страдании, он по-прежнему думает, будто страдания
ниспосланы ему Богом или богами в наказание, а то и
в назидание. Он даже испугается, услышав о возмож-
ности столь простого избавления от страданий. Эту
идею трудно принять потому, что существуют много-
численные страдания, от которых человеку действи-
тельно не избавиться, наряду со многими другими,
полностью зависимыми от человеческого воображе-
ния. Он не может и не хочет отказаться от них, ска-
жем, от идеи несправедливости и веры в возможность
уничтожения несправедливости.
Кроме того, у многих людей нет ничего, кроме от-
рицательных эмоций. Все их «Я» негативны. Если у
72
них отнять отрицательные эмоции, то они просто
развалятся и рассеются, как дым.
А что случилось бы со всей нашей жизнью без от-
рицательных эмоций? Что произошло бы с тем, что
мы называем искусством: театром, драмой, большин-
ством романов?
К сожалению, нет ни малейших шансов на исчез-
новение отрицательных эмоций. Они могут быть по-
беждены и могут исчезнуть только с помощью школь-
ного знания и школьных методов. Борьба с отрица-
тельными эмоциями представляет собой составную
часть школьной подготовки, и она прямо связана со
всей школьной работой.
Каково происхождение отрицательных эмоций,
если они искусственны, неестественны и бесполез-
ны? Так как происхождение человека нам неизвестно,
мы не можем обсуждать этот вопрос и можем вести
речь только о происхождении отрицательных эмоций
касательно нас и нашей жизни. Например, наблюдая
за детьми, мы видим, как их учат отрицательным эмо-
циям, как они сами им обучаются путем подражания
взрослым и детям постарше.
Если с ранних дней жизни поместить ребенка сре-
ди людей без отрицательных эмоций, то у него, веро-
ятно, их не будет совсем, либо их будет столь мало,
что их легко будет преодолеть путем правильного вос-
питания. Но в действительной жизни все случается
иначе, и с помощью всех видимых и слышимых им
примеров, с помощью чтения, кино и т. п. десятилет-
ний ребенок уже знаком с целой шкалой отрицатель-
ных эмоций, может воображать и воспроизводить их
и отождествляться с ними наподобие взрослого.
У взрослого отрицательные эмоции поддержива-
ются постоянным их оправданием и восхвалением в
литературе и искусстве, а также его личными оправда-
ниями себя и потворством себе. Даже утомившись от
них, мы не верим, что можем от них освободиться.
В действительности наши силы в борьбе с ними
значительно более велики, чем мы думаем, в особен-
ности когда мы уже знаем, сколь они опасны и сколь
73
велика необходимость в борьбе с ними. Но мы нахо-
дим им слишком много смягчающих обстоятельств и
плывем по морю жалости к самим себе или эгоизма и
готовы считать виновными кого угодно, только не са-
мих себя [Успенский http//fourthway/ lib/Ousp/psiholo-
gie.zip].
(Не кажется ли, что это очень глубокий и много проясня-
ющий фрагмент, написанный значительным и оригиналь-
ным психологом?)
Вернемся к интроекции. Здесь вновь гурджиевское уче-
ние перекликается с идеями Ф. Перлза, который в книге
«Эго, голод и агрессия» писал, что «интроекция означает
структуры внедренных в психику объектов, в то время как
организм требует их разрушения» [Перлз 2000] (курсив мой. —
В. Р). В свойственной этой книге Перлза «пищевой» пара-
дигме он рассматривает интроекцию как некий кусок, кото-
рый человек проглатывает не разжеванным, и тот колом за-
стревает у него в желудке. Его нужно растворить, ассимили-
ровать, то есть, как и у Гурджиева, уничтожить.
Интересно, что Перлз пишет об «оральной совести», как
о чем-то, проглатываемом внутрь. Такого рода интроекгив-
ную совесть Гурджиев ставил очень низко, считая ее самооб-
маном. Подлинная совесть у человека пробуждается вместе
с пробуждением сознания, поэтому совесть и сознание у
Гурджиева практически синонимы. Совесть это такое со-
стояние сознания, когда человек одновременно в состоя-
нии осознавать и все дурное, и все хорошее, и любовь, и не-
нависть (см. выше аналогичное определение сознания) и
при этом не отдавать ничему предпочтения. «Совесть, писал
Успенский, — это способность чувствовать одновременно
все, что мы обычно чувствуем в разное время» [Успенский
http://fourthway.narod.ru/lib/Ouspe/counsh.zip].
Что касается пищи, то Гурджиев придавал ей огромное
значение. Потреблять пищу следует осознанно. Поэтому
Гурджиев так любил устраивать роскошные пиры, которые
отличались коренным образом от европейских застолий
тем, что на последних принято говорить о политике и де-
литься свежими сплетнями (вести «плохой разговор» в тер-
74
минах Системы), в то время как дурным тоном считается
говорить о том, что ты сейчас ешь. У Гурджиева наоборот
было принято обсуждать еду, хвалить ее, что способствова-
ло тому, чтобы она не становилась интроекцией, не застре-
вала в желудке, но ассимилировалась и давала человеку
энергию. То же самое касается и духовной, или ментальной,
пищи - «впечатлений», которые человек получает из внеш-
ней среды — здесь также нельзя потреблять, что попало: га-
зетные новости, светские сплетни, уголовные истории и т. д.
и не переваренным куском отправлять себе в желудок. Впе-
чатления должны быть также осознанны — какие-то приня-
ты, а какие-то отвергнуты.
Если интроекция у Ф. Перзла связана с проглатыванием,
с едой, то проекция ассоциируется у него с выблевыванием
и дефекацией. То есть, если интроекция носит оральный ха-
рактер, то проекция — анальный. В психоанализе, как изве-
стно, анальный период развития ребенка, связанный с при-
учением его к туалету, считается чрезвычайно важным —
анальная фиксация формирует обсессивно-компульсив-
ный невроз (см. например [Фенихель 2004]. Вероятно, в
гурджиевской терминологии можно сказать, что испражне-
ние, чтобы оно не нанесло вред организму, также должно
носить осознанный характер. Осознанный, но не принуди-
тельный, как это бывает, когда родители приучают ребенка
к туалету. Говорилось ли что-либо об этом Гурджиевым экс-
плицитно, нам не известно, но, учитывая провокативный и
отчасти карнавальный характер этого человека, это вполне
можно допустить (однако подробнее о возможности созна-
тельного испражнения см. ниже).
Последняя проблема, связанная с отождествлением, это
инициация. Инициация представляет собой разновидность
интроекции. В традициональных обществах при обряде
инициации испытуемого помещали в закрытое пространст-
во — «мужской дом» или зашивали в шкуру какого-либо жи-
вотного (см., например, [Пропп 1986]), то есть он как будто
находился в утробе, из которой потом вновь вылезал на свет
Божий, что символизировало новое рождение после ини-
циационной смерти. (Гурджиев часто говорил, что человек,
прежде чем заново родиться, пробудиться, должен уме-
реть.) То есть инициация как вид интроекции совершается
75
принудительно. Такова, например, история пророка Ионы,
который оказался в чреве кита из-за того, что не хотел идти
на служение в город Ниневию. Претерпев эту интроекгив-
ную инициацию, он осознал свою неправоту, Бог простил
его, и кит изрыгнул его из своего чрева, после чего Иона от-
правился на служение в Ниневию.
В системе Гурджиева принудительная, интроективная
инициация сурово осуждается. Человека нельзя заставить
быть сознательным. Возможна только инициация одного ви-
да, говорил Гурджиев, — самоинициация, когда ученик в оп-
ределенный момент, момент своего просветления после тяж-
ких усилий, направленных на самовспоминание, осознает
себя причастным к учению (см. например [Нотт 1996]).
«Четвертый путь» и характеры
Следующая интересная проблема, возникающая в связи
с соотнесением системы «Четвертого пути» и современной
психологии — это проблема типологии характеров.
Гурджиев считал, и это согласуется с отечественной кли-
нической традицией [Ганнушкин 1998, Бурно 1996, Волков
2000], что характер есть нечто врожденное и неизменное,
в то время как наслоения могут меняться. Он говорил по
этому поводу следующее:
Каждый из нас <...> состоит из двух людей — сущ-
ности и личности. Сущность — это все, с чем мы рож-
даемся на свет: наследственность, тип, характер, при-
рода. <...> Личность это случайная вещь, которую мы
приобретаем после рождения <...> она подобна одеж-
де, которую вы носите, или маске <...> Человек с
«сильной» личностью может обладать сущностью ре-
бенка [Нотт 1996:97].
Ср. также слова последователя Гурджиева А. Ориджа:
Вообще говоря, мы родились нормальными, а бе-
зумными стали из-за влияния наших родителей
[Нотт: 209].
В общем, эти слова мог бы разделить почти любой пси-
хоаналитик — влияние «первичных значимых объектов»
(матери и отца), особенно, на ранних стадиях развития ре-
бенка, как считает психоанализ, огромно.
Система Гурджиева-Успенского различает три типа че-
ловека-машины: человек № 1 (двигательный), человек № 2
77
(эмоциональный) и человек № 3 (интеллектуальный). При
этом подчеркивается, что ни один из этих типов не нахо-
дится ближе или дальше к пробуждению, то есть, например,
интеллектуальный тип не имеет в этом смысле никаких
преимуществ перед двигательным типом. Вообще гурджи-
евская Система чрезвычайно низко ставит обычного евро-
пейского интеллектуала и художника: это все механичес-
кая наука, механическая философия и механическое ис-
кусство — они никак не помогают в развитии личности, в
формировании сознательных типов человека № 4,5,6 и 7, о
которых П. Д. Успенский пишет в итоговой книге, изданной
в 1940 г. («Психология возможной эволюции человека»):
Человек № 4 как таковой не рождается. Он явля-
ется продуктом школьной работы. Он отличается от
№ 1, 2, 3 своим знанием себя самого, пониманием
своего положения и, если выразиться технически, об-
ретением постоянного центра тяжести. Под послед-
ним я имею в виду, что идея достижения постоянного
«Я» и воли, т. е. идея саморазвития уже стала для него
важнее всех прочих интересов. Нужно добавить их ха-
рактеристике человека № 4, что у него более сбалан-
сированные функции и центры, причем таким обра-
зом, как их никогда не удается сбалансировать без ра-
боты над собой согласно принципам и методам
школы.
Человек № 5 — это человек, который обрел един-
ство и самосознание. Он отличается от обычного че-
ловека, поскольку у него работает один из высших
центров, у него имеются многие функции и силы, ка-
ковыми обычный человек — № 1, 2 и 3 — не распола-
гает.
Человек № 6 — это человек, достигший объектив-
ного сознания. У него работает другой высший центр.
Он обладает многочисленными новыми способнос-
тями и силами, лежащими за пределами понимания
обычного человека.
Человек № 7 — это человек, достигший всего того,
чего вообще может достигнуть человек. У него посто-
78
янное «Я» и свободная воля. Он способен контроли-
ровать все состояния своего сознания, и он уже не мо-
жет утратить чего-либо из им обретенного. Согласно
иному способу описания, он бессмертен в пределах
Солнечной системы.
Понимание такого подразделения на семь катего-
рий очень важно, поскольку оно имеет очень много
применений во всевозможных видах изучения челове-
ческой деятельности. Оно дает в руки тех, кто ведает,
очень сильный и точнейший инструмент или орудие
определения проявлений, каковые невозможно опре-
делить без него.
Возьмите, например, общие представления о ре-
лигии, искусстве, науке и философии. Начиная с
религии, мы сразу видим, чем будет религия для чело-
века № 1, — все формы фетишизма, как бы они ни на-
зывались; религия человека № 2 — это эмоциональная
сентиментальная религия, переходящая иной раз в
фанатизм, грубейшие формы нетерпимости, пресле-
дования еретиков и т. д.; религия человека № 3 — это
теоретическая, схоластическая религия, исполненная
аргументов по поводу слов, форм, ритуалов, которые
делаются важнее всего остального; религия человека
№ 4 — это религия человека, работающего над само-
развитием; религия человека № 5 — это религия чело-
века, достигшего единства, видящего и знающего
множество вещей, которых человек № 1, 2 и 3 не ви-
дит и не знает; затем следует религия человека № 6 и
человека № 7, о которой мы ничего не можем знать
[Успенский http://fourthway/lib/Ousp/psihologie.zip].
Как соотносятся типы характеров, выделяемые совре-
менной характерологией, опирающейся на Э. Кречмера и
П. Б. Ганнушкина [Кречмер 2000, Ганнушкин 1997], с выде-
ляемыми гурджиевской системой, с тремя типами и вообще
с идеей человека-машины?
В каком-то, весьма приблизительном смысле можно
сказать, что человек № 1 соответствует двигательному эпи-
лептоиду, человек № 2 —эмоциональному истерику, а чело-
век № 3 — шизоиду.
79
Однако более всего напоминает человека-машину анан-
каст, обсессивно-компульсивная личность. Навязчивое по-
вторение, являющееся осевой структурой этой личности,
механично по своей сути, не зависит от воли человека и не
является сознательным, но не в том смысле, что оно бессоз-
нательно, а в том смысле, что не является осознанным воле-
вым актом. Лакан прямо называл этот феномен автомати-
ческим повторением [Lacan 1991]. Известно, вернее, счита-
ется известным, что обсессии и компульсии служат для
понижения тревоги, являясь своеобразным защитным меха-
низмом. В узком смысле главным механизмом защиты об-
сессивно-компульсивных личностей является изоляция ре-
чевых и двигательных действий от эмоционального напол-
нения (наиболее ярко и подробно описал изоляцию Фрейд
в работе «Торможение, симптом и страх» [Freud 1981с]).
В Системе Гурджиева механизмам защиты соответствует
концепт «буферы». Буфер — это «психологический меха-
низм, препятствующий переживанию реальности настоя-
щего момента и видению своего истинного состояния; в ча-
стности, механизм, с помощью которого ложная личность
защищает воображаемую картину человека о себе» [Бертон
2001:212]. Примерно это происходит при изоляции аффек-
та при обсессивно-компульсивном расстройстве или у об-
сессивно-компульсивной личности. Человек, чтобы заглу-
шить тревогу, повторяет про себя какую-то фразу, не имею-
щую никакого отношения к настоящему моменту, или в
голове у него звучит навязчиво повторяющийся фрагмент
какого-то музыкального произведении (песни или даже
симфонии), или он начинает что-то считать. Число, играю-
щее в принципе огромную роль при обсессии, является
символом машины, в общем-то, любой машины, но, преж-
де всего, компьютера (во времена Гурджиева не было ком-
пьютеров и не стояло проблемы искусственного интеллек-
та, иначе наверняка им или его последователями были бы
использованы метафоры «человек-компьютер» и «человек-
робот»). Бинарность кода электронно-вычислительной ма-
шины соответствует бинарности как неотъемлемой черты
поведения ананкастов. которые, как правило, осуществля-
ют выбор из двух альтернатив — можно или нельзя выйти из
дома, полное ведро или пустое ведро, благоприятная ситуа-
80
ция или неблагоприятная ситуация. Но что такое пониже-
ние тревоги, как не погружение в автоматизм. Тревога поми-
мо того, что она служит сигналом симптома, оживляет, про-
буждает личность. О позитивной экзистенциальной роли
тревоги см. книгу Ролло Мэя «Смысл тревоги». Ср., напри-
мер, такой фрагмент:
Самореализация—то есть выражение и творческое
использование способностей индивидуума — может
происходить, только когда человек сталкивается с
вызывающими тревогу переживаниями и двигается
сквозь них. <...> Двигаясь сквозь вызывающие трево-
гу переживания, человек ищет и частично достигает
реализации своего Я [Мэй 2001:319].
Клинической или экзистенциальной тревоге в нашем,
не-эзотерическом, смысле в гурджиевском учении соответ-
ствует понятие шока, который получает человек при осо-
знавании себя, например, когда он начинает понимать, что
его личность — ложная; или что все его ценности больше
для него ничего не значат. О том, какие жестокие шоки да-
вал сам Гурджиев своим ученикам, рассказано, например, в
воспоминаниях Томаса де Гартмана и К. С. Нотта [Гартман
2003, Нотт 1996]. Тревога, психологический дискомфорт
являются в гурджиевской Системе необходимым толчком к
пробуждению, самосознанию и самовоспоминанию.
Ананкаст действительно порой напоминает заводную иг-
рушку (в чем он, естественно, не виноват — во всяком случае,
с точки зрения обычной психологии: с гурджиевской точки
зрения, скорее, виноват). Ср. такой пример из книги Э.
Фромма «Анатомия человеческой деструктивности»:
1 . 8.15 Воскресенье... купался 3-ий раз. Папа, Эрнст
и я купались после катания на лодке 4-ый раз.
Гебхард слишком разогрелся...
2 . 8.15 Понедельник... вечером купался 5-й раз...
3 .VIII. Вторник... купался 6-ой раз...
6 .VIII. Пятница... купался 7-ой раз... купался 8-ой
раз...
7 .VIII. Суббота... до обеда купался 9-й раз...
81
8 .VIIL ...купался 10-й раз...
9 .VIII. До обеда купался 11-й раз, после этого ку-
пался 12-й раз...
12.VIII. Играл, потом купался 13-й раз...
VIII. Играл, потом купался 14-й раз...
16.VIII. Затем купался 15-й и последний раз”
[Фромм 1998:399].
(Фрагмент представляет собой отрывок из подростково-
го дневника будущего рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера.)
Анальные истоки обсессивности, выявленные Фрейдом
в статье «Характер и анальная эротика» [Фрейд 1997], при-
учение ребенка родителями (ср. тезис Гурджиева о негатив-
ной роли родителей в воспитании у человека ложной лично-
сти и уничтожения сущности) к регулярному, то есть, собст-
венно говоря, автоматически повторяющемуся и тем самым
социально окрашенному (в том смысле, что человек при-
учается не испражняться когда и где попало) испражнению.
Связь обсессии со всем нечистым (отсюда мезофобия —
бесконечное мытье рук и прочая навязчивая борьба с окру-
жающей грязью) через бахтинский концепт «материально-
телесного низа» [Бахтин 1965] соотносится с фрейдовской
идей «навязчивого повторения» как символа влечения к
смерти («По ту сторону принципа удовольствия» [Фрейи
1990]). Еще в Евангелиях сон ассоциировался со смертью.
Например, эпизод с воскрешением Лазаря, когда Иисус го-
ворит, что «Лазарь, друг наш, уснул, но я иду разбудить его»
(Иоанн, гл. 11, ст. 11).
Действительно, получается, что об обсессивно-компуль-
сивной личности в наибольшей степени можно сказать, что
он является машиной в гурджиевском смысле.
Гурджиев и Лев Толстой
В русской литературе наиболее яркие примеры человека-
машины это, как правило, чиновники (недаром существует
выражение «бюрократическая машина») — Алексей Алек-
сандрович Каренин, Аполлон Аполлонович Аблеухов,
Иван Дмитриевич Червяков («Смерть чиновника»).
Про Каренина сказано, что он «злая машина»:
Вообще он скажет со своею государственною ма-
нерой и с ясностью и точностью, что он не может от-
пустить меня, но примет зависящие от него меры ос-
тановить скандал. И сделает спокойно, аккуратно то,
что скажет. Вот что будет. Это не человек, а машина, и
злая машина, когда рассердится, — прибавила она,
вспоминая при этом Алексея Александровича со все-
ми подробностями его фигуры, манеры говорить и
его характера и в вину ставя ему все, что только могла
она найти в нем нехорошего, не прощая ему ничего за
ту страшную вину, которою она была пред ним вино-
вата (курсив мой. — В. Р.).
Он, говорит, как автомат, отчетливо выговаривая слова.
Ср. также следующий фрагмент:
Когда, возвращаясь со скачек, Анна объявила ему
о своих отношениях к Вронскому и тотчас же вслед за
этим, закрыв лицо руками, заплакала, Алексей Алек-
сандрович, несмотря на вызванную в нем злобу к ней,
почувствовал в то же время прилив того же душевно-
го расстройства, которое на него всегда производили
слезы. Зная это и зная, что выражение в эту минуту его
83
чувств было бы не соответственно положению, он
старался удержать в себе всякое проявление жизни и
потому не шевелился и не смотрел на нее. От этого-то
и происходило то странное выражение мертвенности
на его лице, которое так поразило Анну.
<...>
Все, что постигнет ее и сына, к которому, точно
так же и к ней, переменились его чувства, перестало
занимать его. Одно, что занимало его теперь, это был
вопрос о том, как наилучшим, наиприличнейшим, удоб-
нейшим для себя и потому справедливейшим образом
отряхнуться от той грязи (ср. с мезофобией — страхом
грязи, который свойствен обсессивно-компульсив-
ным людям и связан с анальным комплексом, с ис-
пражнениями; ср. у Фрейда: «чистоплотность, лю-
бовь к порядку и добросовестность — суть образова-
ния реактивные, это реакция на склонность к
нечистому, постороннему, мешающему, не принадле-
жащему к собственному телу» [Фрейд 1991:153] (т. е к
фекалиям. — В. Р.)), которою она забрызгала его в
своем падении, и продолжать идти по своему пути
деятельной, честной и полезной жизни («Анна Каре-
нина», ч. 3, гл. XIII).
В момент душевного перелома с Алексеем Александро-
вичем происходит странная вещь, он перестает временно
быть ананкастом, что, прежде всего, проявляется в том, что
он начинает неправильно говорить:
— Зачем я говорю это? зачем? — продолжал он так
же гневно. — Чтобы вы знали, что, так как вы не ис-
полнили моей воли относительно соблюдения при-
личий, я приму меры, чтобы положение это кончи-
лось.
— Скоро, скоро оно кончится и так, — проговори-
ла она, и опять слезы при мысли о близкой, теперь
желаемой смерти выступили ей на глаза.
— Оно кончится скорее, чем вы придумали с своим
любовником! Вам нужно удовлетворение животной
страсти...
84
— Алексей Александрович! Я не говорю, что это
невеликодушно, но это непорядочно — бить лежачего.
— Да, вы только себя помните, но страдания чело-
века, который был вашим мужем, вам не интересны.
Вам все равно, что вся жизнь его рушилась, что он Пе-
ле... педе... пелестрадал.
Алексей Александрович говорил так скоро, что он
запутался и никак не мог выговорить этого слова. Он
выговорил его под конец пелестрадал. Ей стало смеш-
но и тотчас стыдно за то, что ей могло быть что-нибудь
смешно в такую минуту. И в первый раз она на мгно-
вение почувствовала за него, перенеслась в него, и ей
жалко стало его. Но что ж она могла сказать или сде-
лать? Она опустила голову и молчала. Он тоже помол-
чал несколько времени и заговорил потом уже менее
пискливым, холодным голосом, подчеркивая произ-
вольно избранные, не имеющие никакой особенной
важности слова,
— Я пришел вам сказать... - сказал он...
Она взглянула на него. «Нет, это мне показалось, —
подумала она, вспоминая выражение его лица, когда
он запутался на слове пелестрадал, — нет, разве может
человек с этими мутными глазами, с этим само-
довольным спокойствием чувствовать что-нибудь?»
(Ч. 4, гл. IV).
Машина «Алексей Александрович» явно стала ломаться,
начиная с речевой деятельности, что стало началом его,
правда, временного, но подлинного пробуждения, когда он
получил шок, связанный с рождением девочки у Анны от
Вронского и ожидаемой им смертью Анны после родов. На-
помню эти фрагменты:
Душевное расстройство Алексея Александровича
все усиливалось и дошло теперь до такой степени, что
он уже перестал бороться с ним; он вдруг почувство-
вал, что то, что он считал душевным расстройством,
было, напротив, блаженное состояние души, давшее
ему вдруг новое, никогда не испытанное им счастье. Он
не думал, что тот христианский закон, которому он
85
всю жизнь свою хотел следовать, предписывал ему
прощать и любить своих врагов; но радостное чувство
любви и прощения к врагам наполняло его душу. Он сто-
ял на коленах и, положив голову на сгиб ее руки, ко-
торая жгла его огнем через кофту, рыдал, как ребенок.
Она обняла его плешивеющую голову, подвинулась к
нему и с вызывающею гордостью подняла кверху гла-
за (Ч. 4., гл. XVII) (курсивом мной подчеркнуты «гур-
джиевские» аспекты становления подлинной личнос-
ти; их совпадение с христианскими ценностями не
должно вызывать удивления, так как Гурджиев и его
ученики, П. Д. Успенский, М. Николл и другие были
все религиозно настроенными людьми, хотя и крити-
ковали официальную церковь; то есть, в сущности, их
позиция по отношению к христианству во многом
совпадала с идеологией позднего Толстого).
Заметим, что если Алексей Александрович здесь дейст-
вительно превращается в человека, то Анна продолжает
быть машиной — «с вызывающею гордостью подняла квер-
ху глаза». Здесь подчеркнут автоматизм позы; гордость —
один из атрибутов «ложной личности». Вронский в этой си-
туации тоже остается машиной (ср. характерную нелепую
«гурджиевскую» позу в духе упражнения «Стой!»):
Вронский тоже поднялся и в нагнутом, невыпрям-
ленном состоянии исподлобья глядел на него. Он не
понимал чувства Алексея Александровича. Но он чув-
ствовал, что это было что-то высшее и даже недоступ-
ное ему в его мировоззрении (Там же). (Курсив мой. -
В. В).
Ср. далее о развитии сознания, в сущности, индивидуа-
ции Алексея Александровича:
Он стоял у постели больной жены и в первый раз в
жизни отдался тому чувству умиленного сострадания,
которое в нем вызывали страдания других людей и кото-
рого он прежде стыдился, как вредной слабости; и
жалость к ней, и раскаяние в том, что он желал ее
смерти, и, главное, самая радость прощения сделали
то, что он вдруг почувствовал не только утоление сво-
86
их страданий, но и душевное спокойствие, которого он
никогда прежде не испытывал. Он вдруг почувство-
вал, что то самое, что было источником его страда-
ний, стало источником его духовной радости, то, что
казалось неразрешимым, когда он осуждал, упрекал и
ненавидел, стало просто и ясно, когда он прощал и лю-
бил (Ч. 4, гл. XIX) (курсив мой. — В. Р).
В сущности, Каренин стал пробужденной личностью с
характерной трансформацией «негативных эмоций» в по-
зитивные. Жалость к другим, а не к себе, сострадание и лю-
бовь, душевное спокойствие, ясность—все это характерные
признаки пробужденного или, во всяком случае, пробужда-
ющегося сознания. Тот факт, что в дальнейшем течении ро-
мана Каренин потерял это позитивное человеческое выс-
шее состояние души и снова превратился в фальшивую
мертвую машину, обусловлен тем, что его временное про-
буждение не было результатом сознательных усилий, а яви-
лось следствием жизненного стресса. Такое тоже бывает.
Однако учение Гурджиева подчеркивает, что временное
пробуждение и самовоспоминание совершенно не гаранти-
рует того, что оно останется навсегда; чтобы достичь под-
линного пробуждения, человек должен работать всю жизнь,
до самой смерти; тогда может появиться надежда, что умрет
только его физическое тело, а его астральное тело станет
бессмертным (см. [Успенский 2003а, Бертон 2001]).
П. Д. Успенский, говоря об эзотерическом понимании
первоначального христианства в книге «Новая модель Все-
ленной», писал:
Идея исключительности и трудности «спасения»
настолько определенна, так часто подчеркивается в
Евангелиях, что понадобилась вся ложь и все лицеме-
рие современного христианства, чтобы забыть ее и
приписать Христу сентиментальную идею всеобщего
спасения [Успенский 2003:161] (курсив мой. — В. Р.).
Мы привели эту цитату не для того, чтобы обсуждать
идею избранности адептов «Четвертого пути», но для того,
чтобы показать, что вообще проблема «Гурджиев и Лев Тол-
стой» в свете словосочетания «вся ложь и все лицемерие
87
современного христианства» заслуживает того, чтобы стать
предметом отдельного рассмотрения (например, право-
славная церковь, как она глумливо изображена в «Воскресе-
нии» методом «остранения» [Шкловский 1925] — священ-
ник надевает на себя «мешок» и т. д.).
Проблема «Гурджиев и Толстой» видится в изображении
Толстым механического поведения человека как неискрен-
него, ложного поведения. Это, как правило, связано у него
с отчетливо артикулированной правильной речью, как у
Каренина до перелома. Например, князь Василий в «Войне
и мире», крайне неискренний и фальшивый человек, гово-
рит, «как актер говорит роль старой пиесы»:
Ежели бы знали, что вы этого хотите, праздник бы
отменили, — сказал князь, по привычке, как заведен-
ные часы, говоря вещи, которым он и не хотел, чтобы
верили.
Человек-машина может говорить только ложь, потому
что правды он просто не знает.
Вот еще примеры из «Войны и мира»:
Искусство чтения считалось в том, чтобы громко,
певуче, между отчаянным завыванием и нежным ро-
потом переливать слова, совершенно независимо от
их значения, так что на одно слово попадало завыва-
нине, на другое — ропот.
Речь Вейротера, читающего диспозицию Аустерлицкого
сражения, уподоблена Толстым звуку мельничных жерно-
вов, перемалывающих зерно, то есть опять-таки чему-то
механическому.
Речь таких героев Толстого остроумно охарактеризовал
Д. С. Мережковский, обыгрывая фразу о лошади Вронско-
го Фру-Фру, о которой в романе сказано, что она была из тех
животных, «которые, кажется, не говорят только потому,
что механическое устройство рта им не позволяет этого».
«Можно сказать о некоторых действующих лицах Л. Тол-
стого, — писал Мережковский, — что они говорят только
потому, что механическое устройство рта им это позволяет»
[Мережковский 1914:10, 56-57].
Мы назвали такого рода словоупотребления у Толстого,
88
подчеркивающие механистичность и неискренность говоря-
щего, «поэтикой деформированного слова» [Руднев 1988].
Такое дегуманизированное слово парадоксально звучит в
устах героев пути (ср. самоназвания гурджиевской систе-
мы — «Четвертый путь») таких, как Пьер Безухов, Андрей
Болконский, ищущих и не находящих подлинного пути
эволюции, развития, индивидуации.
Такая речь является индикатором ложности того отрезка
пути, по которому в данный момент идет герой. Например,
сцена «объяснения в любви» Пьера Безухова с Элен Кураги-
ной: «Je vous aime! — сказал он, вспомнив, что нужно было
говорить в таких случаях, но слова эти прозвучали так бед-
но, что ему стало стыдно за себя».
На противоположном полюсе речепроизводства — ис-
кренний и живой Платон Каратаев:
Он видимо, никогда не думал о том, что он сказал
и что скажет, и от этого в быстроте и верности инто-
наций была особенная неотразимая убедительность.
<...> Часто он говорил совершенно противоположное
тому, что он говорил прежде, но и то и другое было
справедливо (законы бинарной логики не работают в
высшем сознании пробужденного человека, каким
бы простым он не был, — и то, и другое — правда,
правда не может быть чем-то одним. - В. В).... Каж-
дое слово его и каждое действие выливались у него
так же равномерно, необходимо и непосредственно,
как запах отделяется от цветка. Он не мог понять ни
цены, ни значения отдельно взятого слова.
Каратаевское слово перестает быть конвенциональным
атрибутом человека-робота, оно становится таким же жи-
вым, как сам этот персонаж, которому было суждено сыг-
рать решающую роль в духовном просветлении Пьера Безу-
хова, а самому быть пристреленным французами на дороге,
как собака.
Наверняка тема «Толстой и Гурджиев» этим не ограничи-
вается. Здесь нельзя не вспомнить «Смерть Ивана Ильича»
(идея пробуждения-просветления перед смертью, очень важ-
ная в гурджиевском учении: Гурджиев посвятил этому даже
отдельную беседу «Последний час жизни» [Гурджиев 2004а]).
89
Язык мой — друг мой (II)
Раз уж мы вновь заговорили о языке, то нельзя не под-
черкнуть того, насколько, и мы этого уже касались, пробле-
ма языка важна и для Толстого, и для учения Гурджиева. Эта
проблема того, что обычный язык не в состоянии адекватно
выразить мысль, что люди не способны понимать друг друга,
что должен быть создан особый язык для того, чтобы мож-
но было понимать друг друга.
В этом идеи Гурджиева так неожиданно пересекаются с
доктриной «Логико-философского трактата» и Венского
кружка. Там ведь тоже хотели создать идеальный язык, в ко-
тором не было бы противоречий и недосказанностей, но на
котором нельзя писать поэзию, потому что поэзии требует
метафор и метонимий, а без них идеальный язык невозмо-
жен. Почему идея венцев потерпела крушение? Потерпело
ли крушение учение Гурджиева? Был ли создан идеальный
язык? В каком-то смысле можно считать, что он был создан
философами венского кружка, это, например, «Логический
синтаксис» Карнапа [Carnap 1936]. Но в чем логический со-
вершенный язык венцев потерпел провал? «На идеальном
языке невозможно говорить, как невозможно ходить по
идеально гладкому льду» — это максима из «Философских
исследований» Витгенштейна, безжалостно критиковавше-
го себя и своих учеников из Вены [Витгенштейн 1994].
Невозможность говорить на идеальном языке означает, в
частности, невозможность понимать речь душевнобольно-
го — психотика. Но является ли язык Системы Гурджиева
психотическим? В своем наиболее завершенном виде, кото-
рый ему придал Успенский, конечно, нет. Это шизоидный
90
язык русского интеллигента. Сам Гурджиев, писавший
свою главную книгу по-армянски, которую потом ему пере-
водили на английский, а с английского на русский (было
много вариантов — речь идет о книге «Рассказы Вельзевула
своему внуку») [Гйртман 2003] ближе к языку Шребера и
Даниила Андреева. Но причем же здесь идея идеальности
языка? Разве термин бытие-парткдолг-обязанность это
идеальный язык? Напротив, это какой-то чудовищный
монстр. Тем не менее, разговоры о том, что обычный язык
обычных людей не приспособлен для того, чтобы выражать
идеи «Четвертого пути», велись все время. Это оказалось не
так, во многом не так. Победила другая линия, линия уме-
ренных (о развитии гурджиевских идей и школ после смер-
ти великих учителей Гурджиева и Успенского см. в книге
[Ровнер 2002]). Так, например, в наиболее распространен-
ной версии гурджиевского учения, которую представляет
современный американский учитель Роберт Эрл Бертон,
на книгу которого «Самовоспоминание» мы неоднократно
ссылались [Бертон 2001], есть такое упражнение. Нельзя
употреблять в речи местоимения Я, потому что у обычного
человека «Я» на самом деле не существует. Вот пример ми-
нимизированного языкового эксперимента современной
гурджиевской школы. Здесь многое вызывает возражения
(не будучи школьным гурджиевистом, который должен
подчиняться безоговорочно учителю и школьной дисцип-
лине, но будучи гурджиевистом в самом широком смысле,
примерно как Чарльз Тарт [Тарт 1997], автор этого исследо-
вания при всем уважении к Роберту Бертону и его Школе
считает возможным занимать критическую позицию и ко
всей идеологии «Четвертого пути» и к любому его ответвле-
нию по некоторым пунктам). Во-первых, Бертон писал
свою книгу по-английски, а в английском языке невыраже-
ние формы с «Я» — это очень сильный стилистический
слом, то есть в литературном языке это почти невозможно;
в разговорном, наверно, возможна фраза Want to go cinema
в смысле «Я хочу пойти в кино», но это очень сильный сбой.
В русском языке вполне можно сказать «Пойду в кино» вме-
сто «Я пойду в кино» или «Пошел гулять» вместо «Я пошел
гулять».
Ну, а в латыни, древнегреческом или санскрите, где
91
практически употребление местоимения первого лица
единственного числа было не принято? Нормально Ео rus,
а не Ego ео rus (Я еду в деревню). Означает ли это, что латин-
ский язык был менее эгоцентричным, чем английский? На-
ивность такого взгляда не вызывает сомнений.
Предполагается ли, что если человек не будет употреблять
местоимения Я, он от этого станет менее эгоцентричным?
Кто знает? Конечно, здесь вспоминаются многочисленные
«яканья» русских поэтов-истериков типа Игоря Северянина
или К. Д. Бальмонта — «Я, гений Игорь Северянин», «Я —
изысканность русской медлительной речи/Предо мною
другие поэты — предтечи») и не только — «Я, я, я, — что за
странное слово?» (В. Ходасевич).
Гурджиев и Фриц Перлз (II)
Продолжая сравнение учения Гурджиева и его последо-
вателей с современными психотерапевтическими практи-
ками, вновь вспомним Фредерика Перлза, психотерапевти-
ческая система которого во многом, как мы показали выше,
похожа на гурджиевскую, но только не в том, что касается
местоимения первого лица единственного числа. Перлз
писал:
Каждый раз, когда вы действительно применяете
настоящий язык Эго, вы выражаете себя, способствуя
развитию собственной личности. Итак, первым де-
лом вы должны понять, уклоняетесь ли вы, а если да,
то в каких случаях, от употребления слова «я». Затем
начните переводить свою речь языка безличных обо-
ротов на язык «Я», сначала про себя и в конце концов
вслух. Вы легко сможете осознать различия, существу-
ющие между этими видами речи, когда услышите от
кого-нибудь «Чашка выскользнула у меня из рук»
вместо «Яуронил чашку»; «Рука сорвалась» вместо «Я
дал ему пощечину»; или же «У меня такая плохая па-
мять» вместо «Я забыл» или даже еще более правдиво-
го «Я не хотел запоминать этого, не желал утруждать
себя». Привычно ли для вас винить во всем судьбу,
обстоятельства или болезнь и т. п. за свои промахи?
Может быть, вы укрываетесь за безличным местоиме-
нием подобно тому человеку, которого высмеял од-
нажды Фрейд, заметив «Небезопасность и темнота
стянули у меня часы»?
93
В чем отличие позиции самого эгоцентричного и экс-
центричного из великих психотерапевтов XX века Фрица
Перлза (см., например, его автобиографию «Внутри и вне
помойного ведра» [Перлз 1995]) от позиции Роберта Эрла
Бертона, одного из самых выдающихся современных уче-
ников Гурджиева третьего поколения? Для того чтобы отве-
тить на этот вопрос, попробуем еще раз, на новом витке
исследования, найти сходства и различия между гештальт-
терапией и учением «Четвертого пути». Для этого «просмо-
трим» еще один классический текст гештальт-терапии
«Практикум по гештальт-терапии» [Перлз-ГУдмен-Хеффе-
лин 1995а].
С одной стороны, авторы в самом начале своего руко-
водства говорят о «чувствовании актуального» и о том, что
«временами люди лишь наполовину здесь, что они как бы
спят наяву» (с. 240) (курсив здесь и ниже в цитатах из этой
книги мой. — В. Р.), о самонаблюдении (с. 251), о пробужде-
нии (с. 253).
С другой стороны, подчеркивается важность опыта вооб-
ражения, который всячески осуждается авторитетами «Чет-
вертого пути» в качестве пустой траты энергии. Ср. о вооб-
ражении в книге Р. Бертона:
Воображение — такое же вредное проявление, как
и выражение негативных эмоций, и хотя в воображе-
нии машина кажется более успокоенной, вы все же не
пробуждены. <...> Воображение потребляет энергию
и вмешивается во все, что происходит, так что реаль-
ность начинает казаться чужеродным переживанием.
<...> Воображение <.„> наш величайший враг. Вооб-
ражение будет нашим проклятием на всю оставшую-
ся жизнь. <...> С другими видами воображения нуж-
но так же сильно бороться, каке сексуальным [Бертон
2001:75-76].
Перлз и его коллеги взамен.этого предлагают работать с
воображением, предлагают пациенту «дать волю своему во-
ображению»:
Представьте себе движения вокруг вас в обраще-
нии, как в кино наоборот <...> Обратите функции.
94
При каких обстоятельствах на стуле можно есть, а на
столе — сидеть? Астроном смотрит в телескоп на Лу-
ну; что если с Луны кто-то смотрит на него? Пред-
ставьте себе потолок полом, переверните стены. Пе-
реверните картины вверх ногами. Представьте себе
подводные лодки и рыб, летающих в воздухе. Дайте
волю шизофреническим возможностям вашего вообра-
жения; большинство из них не более странны, чем
общепринятое предположение, что люди и общество
в целом всегда ведут себя разумно <...>
Представьте себе, что было бы, если бы вы не
встали с постели сегодня утром. Что случилось бы в
определенной ситуации, если бы однажды вы сказали
«нет» вместо «да»? Что если бы вы были на 4 дюйма
выше? Или весили на 20 футов меньше? Если бы вы
были женщиной, а не мужчиной, а не наоборот?
[Перлз и др.1995:259-260].
В чем принципиальное различие между взглядами Перл-
за и его коллегами, с одной стороны, и Системой Гурджие-
ва-Успенского-Бертона, с другой? Чего добивается Перлз
своими «Представьте то, представьте это» и почему так
боится «Четвертый путь» слова «как бы», на котором пост-
роена вся культура XX века. Ведь установки вроде бы во
многом схожие, — самоактуализация, осознание себя и т. д.,
но глубинно они разные и даже противоположные. Геш-
тальт-терапия, как и любая другая психотерапия, не при-
звана формировать сверхчеловека с высшим сознанием,
каким его представлял, например, П. Д. Успенский в соот-
ветствующей главе книги «Новая модель Вселенной» [Успен-
ский 2003с]. Задача любой психотерапии куда более скром-
ная — добиться того, чтобы психотик стал пограничным,
пограничный — невротиком, а невротик — нормальным
(впрочем, более поздние и менее ортодоксальные авторы
приравнивают невротика к нормальному ([Хорни 2003, Керн-
берг 1998, МакВильямс 1998] и многие другие). При этом,
как мы видели, из цитируемого фрагмента, шизофреничес-
кого опыта бояться нечего, небольшая прививка контроли-
руемого безумия не повредит (об этом же пишет в своей
книге А. Сосланд [Сослана 1999], ссылаясь, в частности на
95
Карла Витакера с его концепций «психотерапевтического
сумасшествия»).
Поэтому воображение — друг гештальт-терапии. Оно
стремится сломать стереотипы, которыми живет невроти-
ческое, пограничное и даже психотическое сознание —
важнейшими стереотипами являются механизмы защиты
(о которых подробно мы писали выше, и здесь вроде бы ге-
штальт-терапия и Система «Четвертого пути» заодно — Гур-
джиев и его последователи тоже против стереотипов). Но
почему же воображение тогда враг пробуждения, если оно
помогает бороться со стереотипами? Потому что в гешталь-
те да и любой психотерапии базовый принцип — релакса-
ция, а в «Четвертом пути» — сверхнапряжение, усилие, осо-
знанное страдание. Потому что в гештальте достаточно
бывает нескольких сессий, чтобы «вытащить» человека,
страдающего душевным расстройством, а то и одной (в этом,
конечно, больше всего «преуспело» НЛП). Путь пробужде-
ния практикуется всю жизнь до смерти и в следующих жиз-
нях. (Это еще одно важное различие. Гештальт-терапия и
все другие, кроме Юнга и трансперсональной психологии
Грофа (может быть, отчасти А. Минделла), не верят «сказ-
кам о загробном мире».) Для эзотерического учения Гурджи-
ева тема смерти и бессмертия астрального тела — одна из
важнейших. Человек, избравший «Четвертый путь», стано-
вится обреченным на него, чтобы своим осознанным страда-
нием помогать всему мирозданию.
Дать волю воображению в системе «Четвертого пути» это
значит расслабиться, а расслабиться значит заснуть, вновь
превратиться в машину. Для гештальт-терапии дать волю во-
ображению, работать с ним, в конце концов трансформиро-
вать его (термин Системы; это опять-таки сближает геш-
тальт с Гурджиевым), например, какие-то приятные куски из
прошлого переносить в настоящее для того, чтобы сделать
приятным настоящее, это и значит быть живым в обычном
человеческом смысле слова. В Системе «Четвертого пути»
воображение наоборот усыпляет, губительно релаксирует,
отдаляет от самовоспоминания — самого важного концепта
гурджиевского учения.
В противоположность Системе Гурджиева гештальт-те-
рапия не боится выражения негативных эмоций:
96
Дайте своему вниманию переходить от одного объ-
екта к другому, отмечая фигуры и фоны в объекте, —
и свои эмоции. Каждый раз выражайте эмоции слова-
ми, вроде «мне это нравится» или «мне это не нравит-
ся». Разделяйте объекты на части «это мне в объекте
нравится, а это не нравится». Наконец, если это при-
ходит естественно, дифференцируйте свои эмоции,
вроде «Это вызывает у меня отвращение» и т. д.
[Перлз и др. 1995:274].
Ср. у Бертона:
Испытывать гнев — уже большое разочарование.
Скверно иметь такие «я» внутри, но давать им выход
наружу — совсем жалкое дело. П. Д. Успенский гово-
рил: «Вы можете думать все, что вам угодно, но вы не
можете высказывать вслух всего, что вам угодно». Каж-
дый раз, когда кто-нибудь из студентов выражает нега-
тивность по отношению к кому-нибудь в школе, стра-
дает вся школа. Мы стараемся не наносить друг другу
ран, ибо выражение негативности в школе является
преступлением [Бертон 2001:105].
Итак, зададимся вновь вопросом, — в чем разница между
гештальтом и учением «Четвертого пути»? Почему Перлз
предлагает открыто выражать негативные эмоции, а Бертон
и все другие его великие предшественники, ученики Гурд-
жиева, считают это преступлением? Разница опять-таки в
целях. У Перлза выражение негативности облегчает «чувст-
венный контакт с окружающим». Поэтому он пишет:
Во время этого эксперимента вы можете встре-
титься с таким сопротивлениям в себе, как замеша-
тельство, смущение, опасение быть слишком грубым,
слишком бесцеремонным или нескромным; или, мо-
жет быть, вы обнаружите в себе желание скорее быть
объектом внимания, чем уделять свое внимание. Ес-
ли в отношении людей, с которыми вы входите в со-
прикосновение, эти сопротивления становятся на-
столько сильными, что заставляют вас оставить экс-
перимент. ограничьтесь на время животными и
неживыми объектами.
97
4 Гурджиев
То есть эксперимент, который предлагает Перлз, заклю-
чается в том, чтобы не бояться выражать негативные эмо-
ции. Что этим достигается? Допустим, вы говорите своей
жене: «Ты, Маша, просто идиотка». Или говорите своему
другу, который надоел вам: «Вообще пошел ты отсюда вон».
Или «А у вас, Иван Петрович, рожа просто как у свиньи».
Ясно, что подобная речевая программа, пусть даже гипоте-
тическая, расковывает сознание человека, заставляет его не
бояться собственного страха быть невежливым, грубым и
т.д., не подавлять его, как и говорит Перлз.
Что пред лагает учение Гурджиева? Оно предлагает транс-
формировать негативнее эмоции в позитивные. То есть если
человек подумал о своей жене «Маша просто идиотка», он
должен произвести над собой какое-то усилие, в результате
которого эта мысль, сама по себе уже нехорошая, должна
трансформироваться в противоположную: «Ну, нет, Маша
умница, смотри, сколько она всего сделала». Или когда хо-
чется сказать приятелю: «Пошел вон отсюда», необходимо
трансформировать это в нечто вроде «Мы друзья и будем
мирно разговаривать». Что касается Петра Ивановича, то
трансформированная негативная эмоция, касающаяся его
лица, должна, вероятно, выглядеть как «У Ивана Петрови-
ча приятное лицо, выразительное и умное». Все это не шут-
ки. Это все действительно чрезвычайно важно и актуально.
И мы должны выбрать между тем, что предлагает гештальт,
и тем, что предлагает «Четвертый путь».
Мы в принципе за то, что предлагает «Четвертый путь».
Хотя то, что предлагает Перлз, не менее трудно. Если при-
нять, что выражение негативных эмоций что-то отнимает у
человека, делает его ниже, то, конечно, прав Гурджиев и его
последователи. Но это программа для сверхчеловека, а не
для обычных людей. Подставить левую щеку, когда тебя
ударили по правой, дело чрезвычайно достойное, но оно не
для повседневной жизни. В практике психоанализа бывали
случаи, когда данная кому-то пощечина вытеснялась и по-
том давала истерический симптом в виде невралгии лицево-
го нерва [Брилл 1998]. Вот к чему в обыденной жизни может
привести невыражение негативных эмоций. Из чего можно
вывести правило: «Если не можешь трансформировать — то
ни в коем случае не подавляй. Хуже будет!»
98
И еще — Перлз с коллегами. На сей раз о голосе, о слуша-
нии. На первый взгляд, все очень похоже на гурджиевскую
технику разделенного внимания, в частности, на упражне-
ние «сознательное слушание»:
Обратите внимание на чей-нибудь голос. Как он
звучит? Монотонно? Изменчиво? На высоких тонах?
Резко? Скрипуче? Мелодично? Слишком тихо? Ка-
кова артикуляция, легко ли понять произносимое?
Не слишком ли громко? Течет ли речь свободно или в
ней есть задержки, колебания остановки? Форсиро-
ванно? Легко? [Перлз и др. 1995:280].
Для гурджиевиста слушание всегда или почти всегда
важнее, чем говорение. Но это также основное и первое
правило всякой вербальной, да и любой другой психотера-
пии и психиатрии — выслушать больного.
Умение слушать реальность, пребывая в настоящем и, в
то же время, не забывая про наблюдающее Я — это прямой
путь к самовоспоминанию. Но что же пишут Перлз и колле-
ги дальше?
Теперь задайте себе два вопроса: во-первых, како-
ва ваша эмоциональная реакция на определенные ка-
чества этого голоса; раздражает ли вас, что он слиш-
ком тихий, или приводит в замешательство, что он
слишком громкий и т. п.. Второй вопрос — каково, по
вашему мнению, эмоциональное состояние говоря-
щего, что стоит за каждым из замеченных качеств го-
лоса? Ноющий? Угодливый? Сексуальный? Сердитый?
Соответствует ли тон тому, что говорится? Не пытает-
ся ли говорящий вызвать в вас именно ту реакцию,
которую вызывает его голос? Можете ли вы таким же
образом послушать свой собственный голос? [Перлз и
др.: 285].
И вновь интенция гештальта, — совершенно неприемле-
мая для голосов умудренного и несколько потому не от ми-
ра сего Учителя и смиренного, на сто процентов дисципли-
нированного ученика, тогда как гештальт все время предла-
гает яростный и «драйвовый» поиск, не желает признавать
99
никаких авторитетов — ни Фрейда, ни Юнга, ни черта, ни
дьявола.
Современный гурджиевец с ужасом отшатнется от тако-
го гештальт-кошмара. Другой вопрос, как воспринял бы его
сам великий Гурджиев? Думаю, что он расцеловал бы стари-
ка Фрица в обе щеки.
А теперь еще о еде — очень важная тема для учения Гурд-
жиева, как уже отмечалось выше. Перлз с коллегами пишут:
Осуществите просмотр своих привычек в еде. На
чем вы обычно сосредоточиваетесь во время еды — на
пище? На разговоре (так что даже забываете есть)?
Чувствуете ли вы вкус только первого куска или про-
должаете ощущать вкус во время всей еды? (за низкое
качество перевода этой книги я не несу ответственно-
сти. — В. Р). Тщательно ли вы жуете? Отрываете ли вы
кусок, захватив его зубами, или откусываете? Что вы
любите и чего не любите? Не заставляете ли вы себя
есть то, что до некоторой степени не любите (может
быть, потому, что вам сказали, что это полезно для
вас)? Экспериментируете ли вы с новыми блюдами?
Влияет ли на ваш аппетит присутствие определенных
людей?
Обратите внимание на связь между вкусом вашей
пищи и «вкусом» мира. Если ваша пища — как соло-
ма, может быть, и мир кажется таким же серым? Если
вы получаете удовольствие от еды, может быть, и мир
кажется тоже интересным? [Перлз и др.: 282-283].
Здесь все как будто в духе гурджиевского учения. Инте-
рес к пище, сознательное ее употребление составляет важ-
ную особенность гурджиевской практической психологии.
В Школе Бертона предлагают: что бы вы ни ели, класть на
стол полный прибор — ложку, вилку и нож, даже если вы
едите бутерброд с сыром. (Иногда, правда, можно, для того
чтобы сбить стереотипный ритуал, положить вместо вилки
и ножа молоток и отвертку.) В целом еда и ментальная пища
играют большую роль в обеих системах, недаром и Перлз
говорит о «вкусе мира». Роберт Бертон пишет:
100
Попробуйте вино, смотрите на цветы, слушайте му-
зыку. Странно, что оно всегда рядом (самовоспомина-
ние. — В. Р.), хотя и принимает различные формы. <...>
Когда вы едите, чувствуйте вкус еды. Когда слуша-
ете — заставьте свои уши слушать, а не просто слу-
шать, как попало. Смотрите активным, а не пассив-
ным взглядом. Ваше сердце будет вести вас, и оно
знает, что правильно [Бертон 2001:26,32].
Все вроде бы очень похоже на гештальт. Но что пишет
Перлз с коллегами дальше?
Во время этого просмотра своих привычек не пы-
тайтесь изменить что-либо, разве что исключите такие
грубые отвлечения, как чтение, что может делать
только человек, который рассматривает еду как неиз-
бежное зло или как периодическую «заправку топли-
вом». В конце концов, это весьма важная биологиче-
ская и <...> социальная функция. Вряд ли кто-нибудь
будет читать во время исполнения такой важной био-
логической и социальной функции, как половой акт.
Еда, сексуальность и <...> дыхание — это решающие
факторы в деятельности организма, и на них стоит
обратить внимание [Перлз и др. 1995:283].
Вроде бы почти то же самое, что у Бертона, но все же сов-
сем, совершенно другое. Даже противоположное. Сравним
тон Бертона — благостный и возвышенный — и Перлза — де-
ловой и провокативный. Бертон наверняка согласился бы с
тем, что не стоит читать во время еды, но он не выразил бы
своего отношения к этому в такой провокативной, вызыва-
ющей форме. Перлз с его интересом к анальной функции
организма [Перлз 2000] наверняка мог бы отметить, что
многие люди, особенно деятели умственного труда, любят
читать во время испражнения, в туалете (ср. хотя бы само
название его книги воспоминаний «Внутри и вне помойно-
го ведра» [Перлз 1995]), и что это тоже никуда не годится —
читать в сортире, — потому что испражнение, выталкива-
ние, проекция (ср. выше об этом в терминах книги [Перлз
2000]) это такая же важная функция, как еда — ассимиляция
интроекгов.
101
«Четвертый путь» и анальная фиксация:
Возможно ли сознательное испражнение?
Мы уже задавались вопросом, можно ли испражняться
сознательно, осуществляя сознательные страдания (напри-
мер, ставя себе клизму, — что весьма болезненно), думая с
удовольствием о том процессе, который происходит, транс-
формируя его в самонаблюдение и самовоспоминание.
Кажущая кощунственностьтого, что мы здесь пишем по
отношению к учению Гурджиева, — мнимая. Однажды Гур-
джиев спросил кого-то, будет ли тот у него учиться, если он
будет учить его онанизму [Гартман 2003]. Анальная функция
организма, анальная фиксация, на долгие десятилетия бы-
ла апроприирована психоанализом - там этого не стесняют-
ся, начиная с основополагающей статьи Фрейда «Характер
и анальная эротика» [Фрейд 1998а]. Выделение тесно связа-
но с неврозом навязчивых состояний и обсессивно-ком-
пульсивным характером (см., например, основополагаю-
щее руководство [Фенихель 2004]). Но что такое выделение,
проекция, испражнения с точки зрения учении Гурджиева:
это отдача энергии или ее приобретение? Это полезное или
вредное занятие? Может ли понос или запор и преодоление
этих неприятных вещей быть «упражнением» или «испыта-
нием»? Нам кажется, почему бы и нет! Хотя в книге «Секс»
последователя Гурджиева, Дж. Г. Беннета, мы нашли такое
высказывание:
По мнению Гурджиева, мужчина ходит к женщине
и наоборот, чтобы вывести побочные продукты пере-
варивания пищи второго рода, точно так же, как вам
нужно пойти в туалет, чтобы вывести побочные про-
102
дукты переваривания пищи первого рода. Рассматри-
вать своего сексуального партнера в каком-либо
ином смысле — все равно, что смотреть на испражне-
ние как на акт духовный, чем оно отнюдь не является.
Хотя язык Гурджиева иногда особой вежливостью
не отличался, я процитирую здесь выдержки, посвя-
щенные этой теме, на встрече в Париже 8 апреля 1943
года. Она явилась ответом на Вопрос: «Почему боль-
шинство ассоциаций, мешающих моей работе, ока-
зываются связаны с сексом?» В буквальном переводе
его ответ звучал так: «Вопрос этот субъективный, для
всех он различен. Это аномалия, являющаяся резуль-
татом мастурбации в детстве. В каждом человеке вы-
рабатываются три вида дерьма, которые надо выво-
дить. Первый есть результат обычного питания и вы-
водится естественным образом. Это надо делать
ежедневно, иначе могут случиться всякие болезни.
Так же, как вы ходите в сортир для вывода первой пи-
щи, вы должны ходить туда и для выведения второй,
которая выбрасывается вами при половом функцио-
нировании. Это необходимо для здоровья и поддержа-
ния баланса в организме. Для одних это нужно делать
каждый день, для других — каждую неделю, а для тре-
тьих — раз в месяц или в шесть месяцев. Это субъек-
тивно. Для этого вам надо выбрать хороший, чистый
«сортир», хороший для вас. Третий род дерьма произ-
водится в голове. <...>
Выведение их производится посредством правиль-
ного дыхания» [Беннет: http://narod.ru/Ub/Bennett/
SEX/SEX/.txt] (курсив мой. В. Р.)
А вот что пишет Чарльз Тарт в не раз упоминаемой здесь
книге «Пробуждение»:
Самовспоминание, подобно самонаблюдению,
должно быть универсально применимой практикой.
<...> Есть, ходить, разговаривать, плавать, занимать-
ся любовью, спорить, мочиться, молиться, чувство-
вать себя хорошо и чувствовать себя плохо — все это
103
может быть материалом для чувствования, слушания
и смотрения [Ткрт 1997:274].
Надо сказать, что «мочиться» и «испражняться» с точ-
ки зрения психоанализа скорее противоположные вещи -
мочиться связано с «разрешением себе струиться» [Блюм
1996:124] и, тем самым, со слезами, стыдом, в общем, с ис-
терией и нарциссизмом; в то время как испражнение свя-
зано с напряжением и удержанием и тем самым обсессией,
т. е. неврозом навязчивых состояний. Но не будем мелоч-
ными.
Гурджиев был великим Учителем, тем не менее он был
также чрезвычайно противоречивым человеком, что естест-
венно, учитывая его шизотипическую (полифоническую)
конституцию. С одной стороны, он утверждал, что надо
знать и уметь все на свете, от забивания гвоздя до всех наук
и языков на свете, и действительно он очень многое дейст-
вительно знал (в гурджиевском же смысле) и умел делать. Но
упорное нежелание знать (в обычном смысле слова) самые
азы психоанализа делает его высказывание о «дерьме» наив-
ным и невежественным.
Дефекация, испражнение, анальная фаза играет в жизни
человека, особенно ребенка (а Гурджиев всегда подчеркивал
роль детства: в детстве у человека есть сущность и нет лож-
ной личности; особое отношение к детству, кстати, роднит
Гурджиева и Фрейда). Дадим свод суждений об анальной
фазе психосексуального развития ребенка из книги Гераль-
да Блюма «Психоаналитические теории личности»:
Анальная зона приобретает существенное значе-
ние в формировании личности, начиная иногда со
второго года и вплоть до четырех лет. <...> Помимо
разрядки напряжения и стимуляции слизистой обо-
лочки нижнего отдела кишечника выделение экскре-
ментов дает чувственное наслаждение, сравнимое с
сосанием на оральной стадии <...>. Во второй фазе
ребенок в большей степени наслаждается задержива-
нием, чем выделением фекалий. Одна из причин со-
стоит в открытии того, что задерживание тоже может
обеспечивать интенсивную стимуляцию слизистой
оболочки. Другая причина — в высокой ценности, ко-
104
торую придают взрослые отправлениям кишечника.
(Приучение к туалету как к «приличному» регулярно-
му поведению — одна из черт формирования «ложной
личности» — здесь, в сущности, психоанализ и Гурд-
жиев не противоречат друг другу. — В. Р.) Если отходы
ценятся другими, ребенок предпочитает задерживать,
а не «отдавать». <...> Ребенок может утилизировать
фекалии в качестве подарка, чтобы продемонстриро-
вать любовь или сохранять их с целью выражения же-
стокости по отношению к родителям (кстати, и с точ-
ки зрения Фрейда и с точки зрения Гурджиева амби-
валентная любовь рождает ненависть, Odi et amo
(«Ненавижу и люблю» Катулла) в «субъективных» че-
ловеческих отношениях всегда идут вместе; еще одно
замечание: Фрейд подчеркнул, что в своей функции
подарка фекалии в культуре олицетворяют деньги,
недаром, говорит Фрейд, грабитель-медвежатник ос-
тавляет возле ограбленного сейфа «кучу» в качестве
эквивалента украденного. — В. Р.).
Далее, излагая неофрейдисткую точку зрения, Г. Блюм
пишет:
Томпсон чувствует, что следует подчеркивать не
удовольствие от экскреции, а борьбу с родителями.
Первое время существует острый конфликт между
желаниями ребенка и планами родителей (вновь фор-
мирование ложной личности; и анальная фаза с этой
точки зрения играет важнейшую роль в отстаивании
ребенком своей «сущности» — то есть в данном случае
природного антицивилизованного поведения. — В. Р.).
Салливан связывает анальные функции с влечени-
ем к превосходству и стремлением к безопасности.
Развитие мышечной системы, частью которой яв-
ляются сфинктеры, по мнению Эриксона, предостав-
ляют ребенку большую власть над окружением, выра-
жающуюся в способности — достигать и схватывать,
бросать и отталкивать, присваивать вещи и удержи-
вать их на расстоянии. <...>
105
Предполагается, что анальная фаза также свиде-
тельствует о действительном начале любви к другой
личности (Конечно! Отсюда весь мужской гомосексу-
ализм! - В. Р. (см. также [Брилл 1999])). Любовь под-
разумевает стремление сделать другого человека сча-
стливым, что в этот период выражается в готовности
ребенка расстаться со своим ценным имуществом,
фекалиями, чтобы доставить радость родителям
[Блюм 1996:105-109].
Провокации Гурджиева
Вспомним также М. М. Бахтина с его карнавальной
функцией. Не близок ли он был к Гурджиеву — мы имеем в
виду книгу о Рабле с ее «материально-телесным низом»,
смакованием темы испражения, мочеиспускания и грубой
сексуальности как чего-то катартического [Бахтин 1965]?
Карнавальный характер был присущ многим «упражнени-
ям» и вообще речевым жестам Гурджиева. Например, чего
стоит история о том, как он валял дурака пред иностранны-
ми психологами:
Гурджиев говорил о том, что нужно учиться играть
роли, причем начиная с чего-то весьма малого и про-
стого. (Вроде бы, это противоречит тезису о негатив-
ной функции ложной личности, или в терминах Юн-
га, — Персоны, — но все, что делается сознательно,
ничему не противоречит, а если противоречит, то
пусть противоречит на здоровье, ведь Гурджиев весь
соткан из противоречий. — В. Р.).Сам он их мастерски
исполнял. Перед официальными лицами он, напри-
мер, мог сыграть роль простого человека, почти пол-
ностью лишенного интеллекта, и тем самым их обезо-
руживал. Однажды в Приере заехали по дороге на
конференцию в Женеве два английских психолога, —
предположительно для ознакомления с взглядами
Гурджиева на различные научные школы. Гурджиев
устроил в их честь великолепный завтрак, но всякий
раз, когда они завали ему вопрос, он превращал его в
шутку. После завтрака он взял их с собой на прогулку
по окрестностям и обратно к зданию студии, отпуская
107
по дороге шутки и ведя себя, как комик. Я стоял у две-
рей, и он спросил у меня: «Какой сегодня день?» Я от-
ветил: «Вторник». Он с улыбкой обернулся к ним:
«Вот забавно! Он говорит — вторник, а я все время ду-
маю, что сегодня — среда». И он провел их в студию.
Оба психолога пришли в замешательство. Когда они
уехали, его поведение изменилось. «Теперь, — сказал
он, — они оставят меня в покое и не помешают мне в
достижении моих целей» [Нотт 1996:159].
Но при этом нельзя отождествляться ролью. Тогда это
уже будет ложная личность или одно из маленьких «я».
Нельзя также не вспомнить, какую злую шутку-испыта-
ние сыграл Гурджиев с со своим самим любимым и предан-
ным учеником композитором Томасом де Гартманом. Вот
как сам Гартман рассказывает об этом в своей «Книге о гос-
подине Гурджиеве»:
Однажды утром, когда я проходил через центр Ес-
сентуков, я заметил объявление, рекламирующее
особый вечер в Социальном клубе, и у меня возникло
желание посидеть спокойно в углу и понаблюдать,
как танцуют люди. Позднее, в тот же день, когда я
прогуливался с г-ном Гурджиевым и доктором С., я
как бы невзначай заговорил об этом.
«Доктор, Вы слышите? Он приглашает Вас в клуб
сегодня вечером. Ну как? Вы приглашаете нас на
ужин? Пойдемте-ка, доктор. Спасибо Вам за Ваше
приглашение!»
Дело было плохо. Ужин во время инфляции стоил
колоссальную сумму, а у меня уже больше не было ни-
каких денег, поступающих ежемесячно. Но для меня
не оставалось ничего другого, как продолжать этот
план, потому что у меня не хватило мужества сказать
«нет». В этот вечер я захватил с собой 500 рублей
(в прежнее время ужин в лучшем ресторане обошелся
бы не более двух с половиной рублей) и отправился в
этот Клуб. Он был почти пуст, танцев не было, был от-
крыт только один ресторан. И вот мои муки начались.
Г-н Гурджиев играл со мной, как будто я был маль-
чишкой, которого он хотел проучить. «Ну-с, доктор,
108
поскольку он нас угощает, приступим; было бы не-
плохо начать с водки и закусок. Затем...» И так далее,
и так далее. Я ярко помню по сей день те апельсины,
которые он заказал, потому что мне тогда уже стало
ясно, что моих 500 рублей никак не хватит, чтобы рас-
платиться. Я не нашел в себе мужества сказать г-ну
Гурджиеву, что у меня не хватает денег, и попросить его
одолжить мне необходимую сумму до возвращения
домой. Каким образом мне выпутаться из этой ситуа-
ции? Это было мучительно. Наконец я решил дать на
чай официанту и послать его к жене за деньгами. Она
перепугалась, когда незнакомый человек постучался в
нашу дверь ночью, но в конце концов деньги были
доставлены, и я за все расплатился. Счет составил
около тысячи рублей — сумму, достаточную для того,
чтобы мы могли прожить полмесяца.
На следующее утро г-н Гурджиев пришел к нам и
вернул мне деньги, которые я потратил в тот вечер.
Это был еще один чрезвычайно мучительный момент,
не с обычной точки зрения, но потому, что я осознал,
что я не умел вести себя как подобает взрослому чело-
веку. Г-н Гурджиев несколько раз говорил мне об
этом, но только сейчас я поверил этому. В то утро г-н
Гурджиев вовсе не был таким, каким он был в предше-
ствующий вечер; не было никаких упреков, никаких
подшучиваний. Все, что он сказал, заключалось в
том, что все произошедшее было сделано ради меня
[Гйртман 2003:40-41].
Наряду с нарциссической (или все же истерической?
тонкую дифференциальную диагностику этих двух расст-
ройств личности см. в книге Ненси МакВильямс [МакВиль-
ямс 1998]) демонстративностью, «гебефреническим» приду-
риванием и жестокими и изобретательными розыгрышами-
испытаниями изощренного шизоида Гурджиев, например,
обладал способностью «делаться невидимым», как пишет об
этом его ученик и мемуарист К. С. Нотт:
Другим качеством Гурджиева была его способ-
ность, с одной стороны, делаться почти невидимым и,
с другой стороны, выступать подобно одному из риши
109
в блистании излучаемой им энергии. Когда посетите-
ли бывали у нас в парке, они порой проходили мимо
Гурджиева, едва удостоив его взглядом, как случилось
с одним американцем, который говорил мне, каким
необычайным человеком должен быть м-р Гурджиев и
что он хотел бы с ним встретиться. Как раз в этот мо-
мент Гурджиев прошел рядом и вошел в дом. «Это -м-
р Гурджиев», — сказал я. «Да ну, — ответил он, — вот
так штука! Я разговаривая с ним в парке и подумал,
что это садовник».
В обыденной жизни люди играют роли бессознательно.
Гурджиев играл их сознательно, и те, кто с ним тесно рабо-
тали, обычно знали, когда он играет роль.
В «Письме к дервишу» он писал: «Признаком со-
вершенного человека и его особенностью в обыденной
жизни должно являться то, что по отношению ко все-
му, происходящему вне его, он в состоянии подобаю-
щим образом в совершенстве внешне исполнять роль,
соответствующую данной ситуации, но в то же время
не смешивать и не отождествлять себя с ней. В молодо-
сти, как вы более или менее знаете, я, будучи убежден
в справед ливости этого, очень много работал над собой
в целях снискания такого благословения, какое, как я
думал, предопределено небом; и после громадных уси-
лий и непрестанного отвергания практически всего,
что ценится в обыденной жизни, я наконец достиг со-
стояния, когда нечто извне действительно не могло за-
тронуть меня внутренне; и в том, что касалось актер-
ской игры, я довел себя до такого совершенства, о ко-
тором никогда но мечтали ученые Древнего Вавилона
применительно к актерам на сцене».
Гурджиев никогда не пропускал ничего из того, что
мы делали или говорили в моменты забытья. Если он
присутствовал, когда это происходило, то тут же реа-
гировал; а если ему рассказывали о таком инциденте,
то он обычно поджидал благоприятного момента,
чтобы поставить вас в унизительное положение в
присутствии других. Я высказал кому-то глупое и
дерзкое замечание по поводу Гурджиева. Тремя днями
ПО
позже я находился в здании студии, где сидел на рос-
кошных коврах с ним самим, Сьернвалом, Гартманом
и некоторыми другими. Мы пили кофе. Он сказал
мне: «Повторите то, что вы на днях сказали такому-то
и такому-то». Я тут же осознал свою глупость в мо-
мент забытья. Во мне возникло сильнейшее противо-
действие тому, чтобы признаться в своем безответст-
венном поступке. Он опять, улыбаясь, спросил меня.
Но я хранил молчание и страдал. Тогда он сказал: «Ес-
ли вы это сделаете, то Фома (Гартман) сыграет вам
любую пьесу, какую вы пожелаете. После некоторой
борьбы с собой я, охваченный унижением, повторил
свои слова. Гурджиев улыбнулся и сказал: «Что вы хо-
тите?» Я сказал: «Отрывок из гимна эссонов». Он кив-
нул Гартману, тот подошел к пианино и сыграл отры-
вок. Этот инцидент нанес мне такой удар в солнечное
сплетение, что я навсегда его запомнил [Нотт 1996:
159-160].
Совесть
Но довольно об особенностях квази- или на самом деле
нарциссического поведения Гурджиева. Поговорим — о Со-
вести, о той объективной Совести, которую П. Д. Успен-
ский определил как «способность чувствовать одновременно
все, что мы обычно чувствуем в разное время» [Успенский
http://fourtway.narod.ru/lib/Ouspen/counsh.zip]. Вспомним так-
же определение Совести, данное самим Гурджиевым, кото-
рые мы уже приводили:
Сознательность (а это, как мы уже подчеркивали,
ссылаясь на П. Д. Успенского, то же самое, что Со-
весть, только ее, так сказать, интеллектуальная ипос-
тась. — В. Р.), — говорил Гурджиев, — является таким
состоянием человека, когда он чувствует все одновре-
менно, все, что он в действительности ощущает или
просто вообще может ощущать. Вместе с тем, по-
скольку в каждом человеке роятся тысячи противопо-
ложных чувств, начиная с глубоко запрятанного по-
нимания собственной ничтожности и разного рода
страхов и заканчивая наиболее абсурдными чувствами
самолюбия, самоуверенности, самоудовлетворения и
самовосхваления. Чувствовать все это сразу не просто
болезненно, но в буквальном смысле невыносимо.
Если бы человек, чей внутренний мир состоит из про-
тиворечий, вдруг ощутил бы все эти противоречия од-
новременно внутри себя, если бы он вдруг почувство-
вал, что он любит все, что ненавидит, и ненавидит все,
что любит; обманывает, когда говорит правду, и гово-
112
рит правду, когда обманывает; и если бы он мог почув-
ствовать позор и ужас всего этого, то такое состояние
можно было бы назвать «сознательностью» [Беннет
2001:85].
Почему Совесть вообще соотносится с идеей одновре-
менности? Начнем с того, что посмотрим этимологию рус-
ского слова «совесть». Макс Фасмер пишет, что «совесть» за-
имствована из церковнославянского «съвЪсть» и является
калькой древнегреческого слова syneidesis, которое соответ-
ствует латинскому conscientia [Фасмер 1996, т. 3:705]. Слово
ведать, к которому отсылает Фасмер, означает то же, что
«знать», то есть «совесть» это как бы «совокупность вестей»
или «знаний». Этимология, таким образом, подтверждает,
что совесть и сознание, если не тождественные, то очень
близкие понятия. И еще более удивительно, что этимология
подтверждает идею одновременности получения или хране-
ния этих знаний в Совести, ведь если совесть это совокуп-
ность вестей, то это и означает, что они, эти вести-знания,
должны быть доступны одновременно, как слова в словаре.
Но все же непонятно, почему Совесть связана с Сознани-
ем. Ведь совесть это, по определению другого этимологиче-
ского словаря, — «чувство нравственной ответственности за
свое поведение перед окружающими людьми, обществом»
[Цыганенко 1989:390]. По-видимому, обыденная человече-
ская «совесть», которую Гурджиев называл самообманом,
не имеет никакого отношения к той подлинной Совести-
Сознанию, которая, по словам Мориса Ниаколла, «зарыта»
глубоко в Высшем эмоциональном центре человека-маши-
ны (соответственно Сознание зарыто в Высшем интеллек-
туальном центре). По-видимому, речь идет о чем-то архаи-
ческом, дологическом, поэтому этимология помогает здесь
больше, чем определение per genus proximum et differentia
specifica, на уровне современного литературного языка.
Что ж, посмотрим этимологию дальше. Словарь Г. П. Цыга-
ненко определяет древнегреческое слово syneidesis как «со-
знание долга», что уже ближе — появилось слово «созна-
ние». Далее он говорит, что произнесение «совесть» «явля-
ется книжным, а по-церковнославянски оно звучало как
свесть», то есть опять-таки весть. Как и Фасмер, он отсылает
113
5 ГУрджисв
к слову ведать [Цыганенко: 390]. Здесь интересно всплыва-
ют «Веды» [Цыганенко: 50], памятник древнеиндийской
литературы, который определенно в глазах Гурджиева и его
последователей является образцом «объективного искусст-
ва». Другое интересное слово, которое здесь возникает, это
ведьма, то есть, та которая знает, ведает. Но какая же Со-
весть — у ведьмы?! Видимо, вот такая гурджиевская — что
она знает и понимает все одновременно и при этом не схо-
дит с ума (по всей вероятности, она с него уже сошла рань-
ше). Слово ведать связано со словом видеть через латинское
videre, visum. То есть тот, кто обладает гурджиевской Совес-
тью, не только все знает и понимает одновременно, но и все
видит (внутренним взором, надо полагать!) одновременно.
Это действительно какой-то сверхчеловек, но не в смысле
Ницше, а в смысле П. Д. Успенского (см. соответствующую
главу в книге Успенского «Новая модель Вселенной»), или
человек № 7, по типологии системы Четвертого пути. Это,
например, Иисус Христос. Он ведь действительно все знал
и все видел наперед («Но продуман распорядок действий /
И неотвратим конец пути»), и, конечно, обладал Совестью
и Сознанием в гурджиевском смысле. Еще интересно, что
однокоренным к слову совесть является слово «вежливый»,
что к самому Гурджиеву никакого отношения не имеет, но,
возможно, имеет отношение к его воспитанным и образо-
ванным ученикам П. Д. Успенскому, Морису Николу, Джо-
ну Беннету и особенно Роберту Бертону — они действитель-
но производят впечатление очень вежливых и добрых лю-
дей. Гурджиев был добрым и надежным человеком — чего
стоит повторяющаяся фраза в книге Гартмана: «Но с нами
был г-н Гурджиев, и поэтому нам было не страшно» [Гарт-
ман 2003]), но вежливым он, за исключением редких случа-
ев, конечно, не был.
И все же что такое Совесть по Гурджиеву? Почему этим
словом обозначается состояние всеведения, всевидения и,
вероятно, всеслышания одновременно всего — то есть и
прошлого, и настоящего, и будущего; и одновременное зна-
ние и понимание, ведение и видение хороших и дурных сто-
рон одного и того же явления? Вероятно, Совестью это на-
пвается потому, что в таком состоянии невозможна ложь.
114
Попробуем подойти к делу с привычной для нас логиче-
ской точки зрения, используя понятие «универсального
эпистемического парадокса». Допустим, у нас есть предло-
жение «Я знаю всё». Это предложение содержит парадокс,
который мы назвали универсальным, так как слово «всё» в
формальной логике называется «универсальным кванто-
ром», или «квантором всеобщности». Парадокс заключает-
ся в следующем. Если принять, что выражение «Я все знаю»
эквивалентно выражению «Я знаю значение всех предложе-
ний (всех языков)» и если предположить теоретически воз-
можную вещь, что человек знает значение всех предложе-
ний, то тем самым придется принять и то, что он знает зна-
чение предложения «Я не знаю того-то и того-то», а это и
ведет в противоречию: если он чего-то не знает, то тем са-
мым он не знает всего. Обычно люди, конечно, употребля-
ют предложения вроде «Я всё знаю», «Я все понимаю»,
«Я всё вижу» в нестрогом значении слова «все», в значении
«очень многое». Но представим себе человека № 7, Христа,
Сократа, Леонардо да Винчи, который говорит: «Я всё
знаю», и он действительно все знает, все pro и contra, и ему
дела нет до расселовских парадоксов, потому что он нахо-
дится за пределами бинарной логики. И, наверное, вообще
за пределами логики. Возможно ли такое в обыденной жиз-
ни? Да, возможно. В измененных состояниях сознания.
Под действием наркотиков или холотропного дыхания (см.
[Цюф 1992]). В этом состоянии, по-видимому, человек мо-
жет временно обладать гурджиевской Совестью, то есть
полным отсутствием лжи. Но, вообще говоря, это, конечно,
не для обычных людей. Это для поэтов и пророков. Вспом-
ним знаменитого пушкинского «Пророка» — ведь там опи-
сывается именно такое состояние всеведения, всевидения и
всеслышания одновременно. И обладания Совестью, ко-
нечно, заставляющей пророка отправиться на служение.
Перстами легкими как сон
Моих зениц коснулся он:
Отверзлись вещие зеницы,
Как у испуганной орлицы.
Моих ушей коснулся он,
И их наполнил шум и звон:
И внял я неба содроганье,
115
5*
И горний ангелов полет,
И гад морских подводный ход,
И дольней лозы прозябанье.
И он к устам моим приник,
И вырвал грешный мой язык,
И празднословный и лукавый,
И жало мудрыя змеи
В уста замершие мои
Вложил десницею кровавой.
И он мне грудь рассек мечом,
И сердце трепетное вынул,
И угль, пылающий огнем,
В уста отверстые водвинул.
Совесть и схизис
Подобное состояние могут испытывать еще и психотики-
шизофреники или дети-аутисты (ср. [Беттельхейм 2004]).
Ср. В романе С. Соколова «Школа для дураков» (после то-
го, как герой этого романа, мальчик Нимфея, превратился в
лилию «Нимфея Альба», во всяком случае, так ему показа-
лось, он обрел дар всеслышания:
Я слышал, как на газонах росла нестриженая тра-
ва, как во дворах скрипели детские коляски, гремели
крышки мусоропроводных баков, как в подъезде ляз-
гали двери лифтовых шахт и в школьном дворе учени-
ки первой смены бежали укрепляющий кросс: ветер
доносил биение их сердец. Я слышал, как в других
квартирах этого и соседних домов стучат печатные и
швейные машинки; как листают подшивки журналов
и штопают носки, сморкаются и смеются...
Вообще говоря, утверждение Гурджиева, что человек,
обладающий Совестью или Сознанием и не снабженный
буферами (ср. историю «Кундабуфера» из книги Гурджиева
«Рассказы Вельзевула»:
В «космогонической» главе этой книги Вельзевул
сообщил своему внуку, что в далеком прошлом в ре-
зультате столкновения Земли с кометой Кондур от
Земли оторвалось два больших обломка, ставших ее
спутниками. Эти спутники грозили улететь в откры-
тый космос и нарушить мировой баланс, и тогда
Высшие инстанции дали людям задачу «посредством
своего существования... поддерживать отделившиеся
117
осколки их планеты». Для того чтобы люди добро-
вольно выполняли ту функцию, которую им назначи-
ли Высшие космические инстанции, и не подумали
уклониться от нее, они внедрили в человека орган
Кундабуфер, искажающий его представления о ре-
альности, а также производящий в нем ощущения
удовольствия и наслаждения. Иллюзии и удовольст-
вия и были тем механизмом, который стал «поддер-
живать отделившиеся осколки их планеты».
Сначала все шло хорошо, люди выполняли свое
назначение и одновременно в них начали выкристал-
лизовываться предпосылки для обретения объектив-
ного разума, однако в них зародился «механический
инстинкт», ставший причиной множества бед, и тог-
да было решено разрушить в них орган Кундабуфер.
После того, как этот орган выполнил свое назначе-
ние, он был за ненадобностью Высшими инстанция-
ми разрушен, но частично в результате допущенной
ошибки, а главным же образом по собственной вине
людей в них кристаллизовались неблагоприятные по-
следствия от временного наличия в них этого органа,
передаваемые из поколения в поколение, — такие,
как тщеславие, сластолюбие, гордыня, эгоизм, легко-
верие, лень и прочее, но главным из этих последствий
было качество современных людей, названное Вель-
зевулом «внушаемостью». Кроме того, в результате
всех этих событий люди потеряли способность испы-
тывать «угрызения совести» (sic! — В. Р.) [Ровнер 2002:
456-457]).
— такой человек может сойти с ума, совершенно справедли-
во. Швейцарский психиатр Эуген Блейлер, придумавший
слово «шизофрения» [Блейлер 1993], ввел понятие схизиса,
когда человек думает одно и одновременно противополож-
ное.
В своем «Руководстве по психиатрии» Блейлер пишет:
Благодаря шизофреническому дефекту ассоцион-
ных путей становится возможным существование в
психике противоречий, которые, вообще говоря, ис-
118
ключают друг друга. Любовь и ненависть к одному и
тому же лицу могут быть одинаково пламенны и не
влияют друг на друга (аффективная амбивалент-
ность). Больному в одно и то же время хочется есть и
не есть; он одинаково охотно исполняет то, что хочет
и чего не хочет (амбивалентность воли, двойствен-
ность тенденции — амбитенденция); он в одно и то же
время думает: «я такой же человек, как вы» и «я не та-
кой человек, как вы». Бог и черт, «здравствуй» и «про-
щай» для него равноценны и сливаются в одно понятие
(умственная амбивалентность) [Блейлер 1993:312].
Видимо, имеется в виду, не равноценны, а равнозначны.
Как ты себе это представляешь? Он подходит к врачу и го-
ворит ему «Здравствуйте, господин доктор!», на что доктор
отвечает «Здравствуйте, господин N». И больной тут же го-
ворит «Прощайте, доктор!». Потом, подождав секунду, он
опять говорит: «Здравствуйте, господин доктор!» Если бы
не было повторения первой фразы, можно было бы поду-
мать, что они просто встретились на секунду и тут же попро-
щались. Представим себе, что сумасшедший временно вы-
здоровел, он идет по улице и встречает того доктора, у кото-
рого он лежал в больнице. Он говорит ему: «Здравствуйте,
доктор!» и снимает шляпу. Врач отвечает: «Здравствуйте,
господин N» и тоже приподнимает шляпу. Но поскольку
оба они торопятся, то N тут же говорит «Прощайте, госпо-
дин доктор!», и они откланиваются.
В чем же состояло безумие в первом случае? В самом
факте повторения первой фразы? Конечно, можно предста-
вить себе, что больной издевается над доктором, просто
симулирует. Но это доказывает только, что он правильно
симулирует. Но я все равно не понимаю, что значит здесь
«шизофренический дефект ассоционных путей», благодаря
которому, согласно Блейлеру, противоречия становятся
возможны. Почему, если у человека расстроены ассоциа-
ции, он должен повторять «Здравствуйте, доктор» и «Про-
щайте, доктор»? Вероятно, имеется в виду, что у человека с
нормальными ассоциациями встреча с человеком ассоции-
руется с приветствием, а расставание — с прощанием, а у
119
шизофреника все спуталось в один клубок; у него приветст-
вие оторвалось от ситуации встречи, но не оторвалось от
своего семантического контрагента — от прощания. У этого
сумасшедшего другая языковая игра, он играет в игру, в ко-
торой, если произносишь «плюс», после этого надо произ-
нести «минус». Потом можно опять «плюс». В этом смысле
сумасшедший говорит по-своему вполне логично.
Когда Джойс писал «Улисса», он применил такой прием:
он заставил героя смешанно в одном потоке произносить и
то, что он говорит, и то, что он обычно оставляет при себе.
Это и было названо потоком сознания.
Вообще-то говоря, в примере «Я такой же человек, как
вы» и «Я не такой человек, как вы» вообще не видно ника-
кого схизиса. Существует континуум пересечений тех со-
стояний, в которых один человек — такой же, как другой, и
тех, в которых он не такой же, и в этом смысле и то и другое
может быть справедливо. Вообще в нормальной обыденной
разговорной речи зачастую не действует закон исключенно-
го третьего, в ней возможны объективно противоречивые
высказывания. Бинарная пропозициональная логика не-
адекватна такому материалу. Для его анализа необходима
многозначная логическая система. Ср. с четырехзначной
логикой ученика Витгенштейна Георга фон Вригта. Так, на-
пример, фон Вригт рассматривает противоречивое выска-
зывание «Дождь одновременно идет и не идет» в рамках
строящейся им четырехзначной логики:
Рассмотрим процесс, такой, например, как выпа-
дение дождя. Он продолжается некоторое время, а за-
тем прекращается. Но предположим, что это происхо-
дит не внезапно, а постепенно. Пусть р—~р иллюст-
рирует, что на определенном отрезке времени вначале
определенно идет дождь (р), а между двумя этими
временными точками находится «переходная об-
ласть», когда может падать небольшое количество ка-
пель — слишком мало для того, чтобы заставить нас
сказать, что идет дождь, но слишком много для того,
чтобы мы воздержались от утверждения, что дождь
определенно закончился. В этой области высказыва-
120
ние р ни истинно, ни ложно.... Можно, однако, счи-
тать, что дождь еще идет до тех пор, пока падают кап-
ли дождя, а можно считать, что дождь закончился, ес-
ли падают только редкие капли дождя. Когда ситуация
рассматривается с таких точек зрения, промежуточ-
ная область перехода или неопределенности включа-
ется и в дождь и в не-дождь, причем выпадение дож-
дя отождествляется с положением, когда отсутствует
невыпадение дождя, а невыпадение дождя — с поло-
жением, когда не идет дождь. Тогда вместо того, что-
бы говорить, что в этой области ни идет, ни не идет
дождь, следовало бы сказать, что в данной области и
идет дождь, и не идет дождь [Вригг 1986: 566-567].
Таким образом, можно сказать, что говорящий, он «та-
кой же человек, как вы» и «не такой человек, как вы», при-
меняет четырехзначную логику.
1. Истинно. Я такой же человек, как вы.
2. Ложно. Я не такой человек, как вы.
3. И истинно, и ложно. Я такой же человек, как вы, и я не
такой человек, как вы.
4. Ни истинно, ни ложно. Я ни такой же человек, как вы,
ни не такой человек, как вы.
Значит ли это, что шизофреник Блейлера в своей амби-
валентной фразе не сказал ничего особенного? Что он про-
сто, как мы, когда в повседневной речи на вопрос, идет ли
дождь, отвечаем «Да он и идет, и не идет», апеллирует к бо-
лее адекватной контексту многозначной логике? Что же это
за контекст? Предположим, врач ему говорит: «Вы, госпо-
дин N, - особенный человек, к вам нельзя подходить с об-
щими мерками». На что больной отвечает: «Нет, господин
доктор, я такой же человек, как вы». Потом он, подумав, го-
ворит: «Нет, я не такой человек, как вы, я гораздо менее об-
разован». — «Ну что вы, не преувеличивайте», — вежливо от-
некивается доктор. «Да, вы правы», — говорит больной, —
«конечно, я такой же человек, как вы, ведь все люди в прин-
ципе одинаковы». Здесь явно не получается шизофрениче-
ского контекста. Для того чтобы появился контекст бе-
зумия, нужно, чтобы больной просто повторял: «Я такой же
121
человек, как вы», «Я не такой человек, как вы». И такой кон-
текст — персеверация, конечно, вполне возможен. Но во-
прос состоит в том, имеет ли значение в этом повторении
противоречивость этих двух высказываний? Ведь он с та-
ким же успехом мог бы повторять: «Я такой же человек, как
вы», «Все люди братья». И в данном случае «логичность» пе-
рехода от первой фразы ко второй не снимает безумности
контекста, потому что любая фраза, автоматически повто-
ряемая много раз, по всей видимости, всегда будет озна-
чать, что у говорящего не все дома.
Совесть и возможные миры
Но вернемся к проблеме совести как такому состоянию,
когда одновременно возможно знать, видеть и слышать все
состояния, прошлые, настоящие и будущие. Выросшая в
1970-е годы разновидность модальной логики семантика
возможных миров говорит о возможности одновременно
быть одним и другим. Сол Крипке, один из основополож-
ников этой дисциплины, приводит такую параболу. Некий
француз, никогда не бывавший в Англии, разделяет расхожее
мнение, что Лондон — красивый город, которое он выражает
при помощи французского высказывания: Londres est jolie.
Однако данный герой отправляется в странствия, после дол-
гих перипетий попадает в Англию и поселяется в одном из са-
мых неприглядных районов Лондона. Он не отождествляет в
своем сознании этот город, в котором он теперь живет по во-
ле судьбы, с тем городом, который он называл по-французски
Londres и по поводу которого разделял мнение, что Londres est
jolie. Город, в котором он теперь живет, он называет по-анг-
лийски London и разделяет мнение (никогда не бывая в ис-
торическом центре города и все время проводя в своем гряз-
ном квартале), что — London is not pretty [Крипке 1986: 226].
Итак, в «феноменологическом сознании» этого персо-
нажа стало одним городом больше. Эта особенность не
обязательно проявляется в двух различных языках. Вот
пример из той же статьи, где речь идет об одном языке.
Здесь некий Питер «может узнать имя “Вишневский”»,
обозначающее человека, носящего то же имя, что и знаме-
нитый пианист.
123
Очевидно, что, выучив это имя, Питер согласится
с утверждением: у Вишневского был музыкальный
талант, и мы, употребляя имя Вишневский, как обыч-
но, для обозначения музыканта, можем вывести от-
сюда, что Питер думает, что у Вишневского был музы-
кальный талант.
<...> Позже, в другом кругу людей, Питер узнает,
что был какой-то Вишневский, политический лидер.
Питер весьма скептически оценивает музыкальные
способности политических деятелей и потому прихо-
дит к заключению, что существует, вероятно, два чело-
века, живущих примерно в одно и то же время и нося-
щих фамилию «Вишневский». Употребляя слово
«Вишневский» для обозначения политического ли-
дера, Питер соглашается с тем, что «У Вишневского не
было музыкалного таланта» [Крипке 1986:233].
В семантике возможных миров предполагается, что дей-
ствительный мир есть лишь один из возможных [Хинтик-
ка 1980]. Впервые к этому выводу пришел еще Лейбниц в
XVIII веке (см. об этом очень хорошую главу о Лейбнице в
«Истории философии Рассела» [Рассел 1994: т. 2]). Яакко
Хинтикка поделился с нами такими соображениями:
В свое время Витгенштейн сделал несколько очень
интересных замечаний по поводу таких понятий (так
называемых «пропозициональных установок»: «Он
думает, что... Он полагает, что... Он сомневается,
что...» и т. п. — В. Р.). Если я их правильно понял, то
использование личных модальностей всегда должно
быть связано с некоторыми критериями публично-
сти (См., например, раздел 580 книги Витгенштейна
«Философские исследования: «“Внутренний про-
цесс” нуждается во внешних критериях».) Утвержде-
ния типа «Джон надеется, что придет Мэри» должны
быть понятны не только Джону. Несомненно, встре-
чаются такие ситуации, когда не только Джон в состо-
янии оценить истинность высказываний такого типа.
На языке логики это можно высказать так: мы должны
иметь возможность рассматривать утверждения, при-
124
писывающие такие пропозициональные установки
другим людям, как часть описания возможного поло-
жения дел. В результате этого создается возможность
итерированного использования личных модальнос-
тей тогда, когда они относятся к разным людям [Хин-
тикка 1980:40].
Рассмотрим высказывание «Я знаю, что р». Например «Я
знаю, что сейчас плохая погода». Критерий публичности, о
котором говорили Витгенштейн и Хинтикка, заключается в
данном случае в том, что «в точности выполняются условия,
которые дают кому-то другому право высказывать обо мне
истинное утверждение “Он знает, что р”» [Хинтикка: 41].
Но ведь согласно Гурджиеву «ни «Я» (которого вообще не
существует»), ни тем более какой-то «Он» ничего не знают
и ничего не могут делать. И у них нет совести. К чему же тог-
да все эти игры с возможными мирами? А вот к чему. Идея
возможных миров появилась для того, чтобы психологиче-
ски справиться с множественностью «Я», которая, как мы
показали еще в самом начале этой книги, беспокоила в XX ве-
ке не только Гурджиева и его учеников, это пресловутое
«множественное Я» теперь стало не просто говорящим, не
просто местоимением первого лица единственного числа,
оно стало некоей эпистемической и психологической (и,
значит, тем самым и нравственной — где Совесть, там и Со-
знание, и наоборот!) точкой сборки, «точкой пристежки»
(pointe de caption), если воспользоваться лакановским сло-
вечком, которое любит употреблять философ из Любляны
Славой Жижек [Жижек 1999]. «Я» — это то, что существует
на границе возможных миров и задает координаты того од-
ного условно маркированного мира, который обозначается
«действительным миром» (на самом деле, конечно, это
лишь один из возможных миров), или реальностью. То есть,
говоря в терминологии «Четвертого пути», «множественное
Я», существующее на границе возможных миров, буфериру-
ет наличие Совести, то есть психологически создает такое
положение вещей, при котором человек может себя отсы-
лать к различным направлениям событий, различным тро-
пинкам борхесовского «Сада расходящихся тропинок» (на-
125
звание известного рассказа Борхеса, повествующего о
сложной структуре времени), и при этом не сойти с ума.
Почему идея наличия возможных миров не дает сойти с
ума, и причем здесь гурджиевская Совесть? Когда раньше
(до Хинтикки и Сола Крипке и в определенном смысле до
Лейбница, который был хитрецом ничуть не хуже Гурджие-
ва и своих тайных открытий при жизни не публиковал, что-
бы не пугать общественность [Рассел 1994]) люди думали
(простые люди, советские какие-нибудь или обыкновен-
ные европейские буржуа), что есть простой линейный поря-
док времени, «стрела времени», как назвал ее Артур Эд-
дингтон, представление о том, чтобы одновременно дер-
жать в уме разные направления событий — прошлых,
настоящих и будущих, — действительно сводило с ума. И об
этом писал неоднократно Борхес в своих рассказах. Пред-
ставление о возможных мирах дало возможность как-то
упорядочить такое положение вещей, при котором одно-
временное знание о разных направлениях событий и поло-
жений вещей вполне возможно и что, более того, оно пре-
красно формализуется в логической символике (см., на-
пример, ту же книгу [Хинтикка 1980] или сборник статей
[Семантика модальных и интенсиональных логик 1981],
или замечательную книгу Рудольфа Карнапа, — одного из
предтеч семантики возможных миров, — «Значение и необ-
ходимость» [Карнап 1958], или даже «Логико-философский
трактат» [Витгенштейн 1958].
И вот мы знаем, что существует множество возможных
миров, и наше множественное «Я», которое П. Д. Успен-
ский прозорливо представлял в виде такого чертежа:
я
я
Я
Я
Я
я
Я
Я
я
Я
я
Я
я
Я.
я
я
я
я
я
я
я
я
Я
Я
Я
Я
Я
Я
я
Я
Я
Я
я
Я
я
Я
Я
Я
Я
я
Я
[Успенский http://fourtway/lib/Ousp/psihoIogie.zip], — волей-
неволей интегрируется в некую точку. Пусть даже под пси-
хологическим микроскопом все равно окажется, что эта
точка представляет собой то, что нарисовал Успенской, но,
тем не менее, она будет все-таки представлять собой некую,
скажем так, «точку», в которой эти возможные миры пере-
секаются. И тогда Совесть, то есть Всезнание, Всевидение,
Всеслышание и Всечувствование, становится логически
обоснованной. То есть мы хотим сказать, что логика 1960—
1980-х годов догнала Гурджиева и Успенского. Ну, или поч-
ти догнала.
Опять-таки в дополнение к логическому обоснованию
гурджиевской Совести в духе семантики возможных миров
хочется добавить иллюстрацию в русле аналитической фи-
лософии Витгенштейна и теории речевых актов Дж. Остина
и Дж. Серля. Допустим, человек утверждает:
Я знаю, вижу, чувствую и слышу все.
Если просить его: «Что именно ты чувствуешь, знаешь,
видишь и слышишь?», он может ответить: «Я знаю все слова
всех языков мира (очень сомнительно; правда, существуют
полиглоты, которые знают (в той или иной мере) более трид-
цати или даже сорока языков (кажется, российский линг-
вист, академик А. А. Зализняк знает порядка ста языков, но
это не точные сведения), но языков на земле насчитывается
порядка от 2500 до 5000 — «точную цифру установить невоз-
можно, потому что различие между разными языками и диа-
лектами одного языка условно» [Иванов 1990:690]); я вижу,
как все люди всех стран мира живут сейчас на земле, рожда-
ются, умирают, совокупляются, мочатся, спят, бодрствуют и
т. д.; я чувствую боль за всех униженных и оскорбленных;
я чувствую безнадежность и отчаяние каждого нищего и
бездомного бомжа (это, наверное, в каком-то смысле воз-
можно); я слышу одновременно все мелодии и голоса всех
токкат, партит и сонат Баха, всех 48 прелюдий и фуг его «Хо-
рошо темперированного клавира» и всех его других произве-
дений, а также произведений всех других композиторов
(трудно себе представить, но что-то в таком роде для очень
одаренного, в сущности, гениального и, конечно, безумного
музыканта, может быть, и возможно)».
127
Ну и что мы собираемся делать с этим примером, и при-
чем здесь семантика возможных миров? Как семантика воз-
можных миров может буферировать одновременное чувст-
вование боли и отчаяния всех нищих и бомжей? Очень про-
сто: я построю «модельную тройку» Крипке, где одним из
членов будет все множество возможных нищих и бомжей,
вторым членом — действительное количество бездомных и
бомжей в мире и третьим членом — «Я» — перекресток дей-
ствительного и возможных миров, «точка пристежки» меж-
ду этим возможными мирами и действительным миром.
И теперь путем простой квантификации я буду пробегать от
одного мира к другому, пока (теоретически, конечно) не
пробегу их все. И никакие универсальные эпистемические
парадоксы мне не помещают, потому что я буду это делать
одновременно. Это и будет моей Совестью. Каким же обра-
зом ты сможешь этого добиться? С помощью самовоспоми-
нания. «Я буду помнить одновременно о себе и о тысячах и
миллионах голодных и бездомных людей и при этом не сой-
ду с ума». Те, кто испытывал подобное состояние, знают,
что это возможно. Нечто подобное испытывали пациенты
С. Грофа, находящиеся под действием ЛСД и в своих транс-
персональных воспоминаниях видевшие картины войн и
геноцидов (своего народа) прошлых времен [Г0оф 1992].
Разумеется, применительно ко всем этим рассуждениям и
гипотетическим примерам речь может идти только об очень
сильно измененных состояниях сознания, но самовоспо-
минание — это и есть очень сильно измененное состояние
сознания, гурджиевское «Пробуждение» в целом — это тоже
очень сильно измененное состояние сознания, кардиналь-
ным образом отличающееся от обычного «сна жизни», или
«согласованного транса», если вспомнить термин наше-
го любимого американского независимого гурджиевиста
Чарльза Тарта [ТЬрт 1997].
Георгий Гурджиев и Владимир Сорокин
В качестве еще одного примера приведем описание
сходного измененного — расширенного — ощущения реаль-
ности из последнего романа Владимира Сорокина «Путь
Бро». В. Сорокин, писавший эти два произведения («Путь
Бро» — «приквел» (предыстория) романа «Лед», реально на-
писанного раньше), несомненно, судя по тексту романов,
находился под непосредственным (как нам кажется) влия-
нием идей Гурджиева: в обоих романах-утопиях горстка из-
бранных пробужденных занимается тем, что находит по всей
Земле и при помощи ледяных молотов насильственно про-
буждает к новой жизни своих соратников, которых стано-
вится все больше и больше [Сорокин 2002,2004].
Подняв голову, я открыл глаза: я находился в чи-
тальном зале. Но на самом деле я спал. И был уже в
другом сне. <...> Четыре больших портрета висели на
своих местах. Но вместо писателей в рамках находи-
лись странные машины (здесь и далее во всей боль-
шой цитате курсив В. Сорокина. — В. Р.). <...> Они
были созданы для написания книг, то есть для по-
крытия тысячи листов бумаги комбинациями из букв
(характерная для позднего Сорокина интонация «ос-
транения», постмодернистская «пародия» на прозу
Л. Н. Толстого; таким образом, выстраивается любо-
пытная констелляция: Л. Н. Толстой — Г. И. Гурджи-
ев — В. Г. Сорокин. — В. R). <...> Машины в рамках
производили бумагу, покрытую буквами. Это была их
работа. Сидящие за столами совершали другую рабо-
ту: они изо всех сил верили этой бумаге, сверяли по
129
6 Гурджиев
ней свою жизнь, учились жить по этой бумаге — чув-
ствовать, любить, переживать вычислять, проекти-
ровать, строить, чтобы в дальнейшем учить жить по
бумаге других (типологически такая философия ли-
тературы сходна с той, что обрисовал Д. Е. Галков-
ский в романе «Бесконечный тупик», где он пишет,
что русская литература XIX века обладала свойством
креативности: сначала нечто «художественное» пи-
салось, а потом по этому проекту люди начинали
жить — идея проходит по всему роману [Галковский
1997]; простейший пример — судьба романа Н. Г. Чер-
нышеского «Что делать?», по модели которого жи-
ли несколько поколений русских революционеров. -
В. Р.) <...>
И увидел я сердцем историю человечества (начина-
ется пробуждение Совести пророка. — В. Р.). Много-
миллионный рой голосов окружил меня (ср. «Моих
ушей коснулся он. / И их наполнил шум и звон...»):
миллионы кроватей заскрипели, раздались сладост-
растные стоны, сперма хлынула в миллионы влага-
лищ, оплодотворились яйцеклетки, набухли матки,
растянулись плодами, раздались крики рожениц,
миллионы окровавленных младенцев выдавились на
свет и слабо закричали ...
И увидел я: многотысячные армии, наступающее
под барабанный бой, державшие в руках хорошо сде-
ланные орудия убийства, залпы ружей и пушек, свист
горячего свинца, размозженные головы, вышиблен-
ные глаза, оторванные конечности (здесь явная пере-
кличка с гурджиевской критикой войны, когда он
говорил, что мировая война — это такое положение
вещей, когда одни люди-машины во сне убивают дру-
гих; все это также очень напоминает трансперсональ-
ные свидетельства накаченных ЛСД пациентов
С. Грофа [Цюф 1992]. -В. Р.) <...>
И увидел я: охотников, убивающих животных ради
удовольствия, изысканные блюда, приготовленные
из трупов зверей, рыб и птиц, человеческие рты, по-
жирающие сочащееся кровью мясо, зверофермы, вы-
ращивающие животных, чтобы содрать с них шкуры и
130
сделать из нее (так у В. Сорокина; видимо, опечатка:
надо — «из них». — В. Р.) красивую одежду людям, жен-
щин, щеголяющих в этой одежде и обольщающих
мужчин (мотивы позднегоЛ. Н. Толстого — осуждение
убийства животных и мясоедения, а также отрица-
тельное отношение к сексу. — В. Р.)...
И понял я суть человека.
Человек был МЯСНОЙ МАШИНОЙ....
Одевшись, я вышел из библиотеки. И оказался в
городе мясных машин. <...> На работе мясных машин
ждали просто машины или бумага, покрытая буквами;
дома — другие мясные машины и еда, приготовленная
ими. Весь город состоял из маленьких каменных пе-
щер. В каждой пещере жила семья мясных машин.
Мимо меня все шли и шли мясные машины. Каж-
дая несла рой своей личной истории. Он гудел и клу-
бился. Я двигался мимо этих клубящихся зон [Соро-
кин 2004:226-229,232-233].
Помнить себя
Здесь мы уже можем приступить к анализу главного кон-
цепта гурджиевского учения — к самовоспоминанию. Что
это такое? Самовоспоминание — это такое состояние созна-
ния, когда человек вспоминает свое большое сознательное
Я и тем самым пребывает в состоянии Совести и Сознатель-
ности. Наше исследование носит теоретический характер,
поэтому мы не станем углубляться в технику приведения
субъекта в состояние самовоспоминания, ограничившись
лишь некоторыми соображениями. Самовоспоминанию
должна быть предпослана работа — Работа. Оно не может
возникнуть внезапно на пустом месте. Это работа по унич-
тожению множественного Я, воображения, отождествле-
ния, негативных эмоций и внутреннего учитывания. Каким
же должен быть человек, готовый к состоянию самовоспо-
минания? Он должен быть недиссоциированным, или, ско-
рее, постдиссоциированным. Гурджиевское по сути учение
утверждает, что диссоциированными являются все люди, то
есть в каждом человеке десятки или сотни «маленьких Я», не
знающих друг о друге. В этом, как уже говорилось, гурджи-
евская система во многом сходна с клинической психиатри-
ей. Еще П. Б. Ганнушкин утверждал, что каждый человек —
немного истерик, немного параноик, немного психасте-
ник, эпилептоид, ананкаст, а, главное, шизофреник [Пш-
нушкин 1998]. Техника, направленная на самовоспомина-
ние, заключается, так сказать, в том, чтобы стать полностью
шизофреником, но здоровым шизофреником. Что значит
быть здоровым шизофреником? Ну, это значит стать при-
мерно таким человеком, каким был Карл Густав Юнг. Мож-
132
но в этом смысле иметь галлюцинации, но иметь их при яс-
ном сознании и использовать их как рабочий инструмент
самопознания — именно так относился Юнг к своим виде-
ниям во сне и наяву — он описал это в книге «Воспомина-
ния. Размышления. Сновидения» [Юнг 1995]. Чтобы стать
сознательным, надо перестать бояться сойти с ума, тогда
можно обрести истину, которая состоит в интегрированно-
сти «маленьких Я» в одно большое СверхЯ (которое, конеч-
но, не имеет ничего общего с фрейдовским Суперэго).
Достичь этого состояния сознания, которое и называет-
ся самовоспоминанием, можно при помощи приема, кото-
рый называется разделенным вниманием. Суть разделенно-
го внимания в том, что нужно одновременно наблюдать и за
собой и за реальностью вокруг себя, интегрируя их в одно
целое. Сперва это будет получаться лишь на несколько
секунд, потому что воображение и отождествление будут
яростно мешать этому. Нужно пребывать в состоянии посто-
янного приложения усилий, чтобы «помнить себя» в гурд-
жиевском смысле. Сам Гурджиев считал, что это усилие
должно быть нечеловечески трудным. То, что он заставлял
делать людей (как правило, грубую и тяжелую физическую
работу), нередко воспринималось его учениками как изде-
вательство. Фриц Петерс, будучи мальчиком в Приоре, рас-
сказывал, как Гурджиев заставлял его скашивать огромное
количество травы на газонах вокруг поместья, при этом он
давал нормы, совершенно непосильные для обычного чело-
века. Когда же человек был готов сделать невозможное, ра-
бота, по распоряжению учителя, могла быть неожиданно
отмененной — в ней больше не было надобности [Петерс
http: //fourtway.ru/lib/Peters.zip].
В современных версиях гурджиевского учения, как пра-
вило, не дается таких тяжелых надрывных заданий, так как
здесь победила более методичная и щадящая ветвь учения,
ведущая к П. Д. Успенскому, который никогда не был так
внешне жесток с учениками, как Гурджиев. Главное — не не-
посильность испытаний, ведущих к самовоспоминанию, а
их неотступность. Можно делать небольшое усилие, напри-
мер, всегда пропускать людей в дверь вперед, но нужно по-
мнить об этом все время. Вот еще пример из книги наиболее
133
популярного (в России) Учителя Четвертого пути Роберта
Бертона:
Небольшой шок, который мне удавалось исполь-
зовать годами, состоит в том, чтобы закрывать двери
только за ручки, так как механические части центров
будут использовать для этого любую часть двери. Мы
можем внести самовоспоминание практически в лю-
бую область, если мы этого хотим [Бертон 2001:43].
Этот пример может вызвать ироническую улыбку. Кто-то
может предположить, что мы и без того закрываем двери за
ручки. Но представим себе человека, который входит в
дверь, нагруженный пакетами; руки у него заняты, и если
дверь приоткрыта, он попытается открыть, а потом при-
крыть ее ногой и не за ручку. Чтобы поступить в данном слу-
чае по-гурджиевски и выполнить это упражнение правиль-
но, нужно поставить пакеты на пол, открыть дверь за ручку
рукой, затем взять пакеты в руки, перенести их к комнату
(или кухню), вновь поставить их на пол, закрыть дверь ру-
кой за ручку и только тогда вновь продолжить свой путь,
скажем, к холодильнику, где тоже может возникнуть сходная
проблема. Можно попытаться открыть холодильник ногой,
чтобы сэкономить усилия, то есть чтобы снова не ставить
пакеты на пол, а, загрузив провизию в холодильник, с облег-
чением не захлопнуть его ногой. Все это, конечно не Бог
весть какие усилия, но нужно об этом все время помнить.
А таких упражнений для постоянного контроля над своим
сознанием нужно в день выполнять десятки, и каждое будет
небольшим, но одно не будет похоже на другое (мы уже упо-
минали правило, введенное Успенским, не называть себя Я,
поскольку единого Я у не пробужденного человека не суще-
ствует). При этом не обязательно для достижения проблес-
ков самовоспоминания делать то, что не нравится, — можно,
наоборот, не делать того, что нравится. Например, бросить
курить. Интеллектуалу, которому невозможно не питаться
духовной пищей из книг, Гурджиев запрещал читать. Такая
участь постигла знаменитого впоследствии Мориса Никол-
ла, комментатора гурджиевского учения, когда он в молодо-
сти на протяжении года был учеником Гурджиева в Приоре
[Ровнер 2003].
134
Можно сказать, что самовоспоминание — в принципе
противоречивая вещь, так как оно, с одной стороны, пред-
полагает единство, а, с другой стороны, множество. Само-
воспоминание предполагает осознание Единого Я в его
единении с реальностью. Именно единение, но не отожде-
ствление. В этом смысле еще раз можно сказать, что чело-
век в состоянии самовоспоминания напоминает сумасшед-
шего. Если он идентифицируется — то полностью, то есть
экстраективно, а не проективно и интроективно (о видах
идентификации подробно см. выше). То есть обычный нор-
мальный человек, который, скажем, идентифицирует себя
со своей профессией: «Я почтальон» — или со своей семьей:
«Я отец двоих детей», — не может иметь опыт самовоспоми-
нания. Умалишенный, который говорит «Я Иисус и дева
Мария» или «Я — стена. Девушке трудно быть стеной» (при-
мер Рональда Лэйнга), в каком-то смысле ближе к состоя-
нию самовоспоминания своей радикальностью и эксцесс-
ностью. В этом смысле полная (экстраекгивная) идентифи-
кация — это уничтожение идентификации, превращение
отождествления в тождество, перерастание уподобления в
превращение, как в соответствующей главе книге Э. Канет-
ти «Масса и власть» или в повести Кафки «Превращение».
Это сродни поэтическому вдохновению, как уже в упоми-
навшейся строке Державина «Я царь — я раб — я червь — я
Бог!». Если бы Державин действительно в этот момент думал
и чувствовал, что он и царь, и раб, и червь, и Бог, то он бы
находился в состоянии самовоспоминания, в состоянии
гурджиевской Совести.
Почему важно при самовоспоминании не просто «Я, Я,
Я...», каким бы большим это Я не было, а осознание тожде-
ственности Я со всем окружающим. Прежде всего, в момент
самовоспоминания все бинарные оппозиции, которыми
оперирует обыденное мышление, нейтрализуются. Можно
сказать, следуя за А. М. Пятигорским, что состояние само-
воспоминания — это состояние мифа [Пятигорский 1965].
Или, даже еще больше усугубляя это уподобление, можно
сказать, что это состояние умирающего и воскресающего
бога или первочеловека, тело которого приравнивается к
Телу Вселенной. Гурджиев и Успенский не раз подчеркива-
ли, что человек устроен так же, как Вселенная, а Вселенная
135
устроена так же, как человек, и что, изучая одно, мы тем са-
мым изучаем другое.
Как же устроена Вселенная? Мы здесь не будем повто-
рять космологию Гурджиева, а представим некоторые свои
соображения, построенные на осознании гурджиевской
психологии. Мы будем противопоставлять понятия мир и
реальность. Самое главное в этом противопоставлении за-
ключается в том, что миров много, а реальность одна — это
и есть вся Вселенная, совокупность миров. Второе отличие
мира от реальности заключается в том, что мир носит субъ-
ективный характер, а реальность объективный. Скорее наш
концепт мир напоминает толстовское понимание этого по-
нятия в романе «Война и Mip» (так это слово писалось до ре-
формы орфографии). Mipbi в толстовском романе — это мир
Павлоградского полка, мир Петербургского общества, мир
Платона Каратаева и всех прочих персонажей, «м!ръ войны»
и «Mipb мира».
Здесь мы отходим от собственной идеалистической пози-
ции, изложенной нами в книге «Прочь от реальности» [Руд-
нев 2000], вернее модифицируем ее. Там реальность опреде-
лялась нами так: «Реальность есть не что иное, как знаковая
система, состоящая из множества знаковых систем разного
порядка, то есть настолько сложная знаковая система, что ее
средние пользователи воспринимают ее как незнаковую».
Мы сохраняем в целом верность этому определению. Самое
главное в нем две вещи — это знаковость реальности и раз-
ноупорядоченность знаковых систем, из которых она со-
стоит. Реальность состоит из множества знаковых систем
самого различного свойства. Их-то мы теперь и называем
мирами. Следует отличать наше понятие миров от соответ-
ствующего концепта «возможные миры». Наше понятие
мира в принципе субъективно, психологично, в то время
как концепт возможных миров подразумевает онтологиче-
скую объективность. Можно назвать выделяемые нами ми-
ры — «я-мирами». Обычно человек живет в каком то одном
я-мире или в двух-трех я-мирах, с которыми он отождеств-
ляется проекгивно или интроективно. Он может жить в ми-
ре почтальонов, если он почтальон, или чиновников, или
таксистов (забегая вперед, следует сказать, что человек в
136
состоянии самовоспоминаниня должен быть способным
прочувствовать и мир почтальонов, и мир чиновников, и мир
таксистов, мир убийц и мир жертв), но он одновременно
может жить в мире отцов семейства. Человек запросто мо-
жет сказать «Я таксист и отец двоих детей» и добавить: «Ме-
ня зовут Петр Петрович» — это будет третий мир — мир его
имени. Но количество я-миров, в которых субъект может
существовать одновременно, как правило, не превышает
трех. Трудно себе представить, чтобы человек мог сказать в
какой-либо ситуации:
Я Петр Петрович Николаев — таксист, отец семей-
ства, муж Нины Павловны, толстяк, любовник Ве-
рочки, заядлый игрок в гольф, брат Васи и Натальи,
владелец подержанных «Жигулей», москвич, никогда
не читавший Пруста, и т. д.
Объективно человек, который мог бы в качестве экспе-
римента сказать о себе эту фразу, описал бы истинное поло-
жение вещей. Он действительно муж Нины Павловны, и у
него действительно есть любовница Верочка, и он на самом
деле никогда не читал Пруста. Но он в действительности не
находится в этих я-мирах одновременно. Он переходит из
одного я-мира в другой. Когда он муж Нины Павловны, он
перестает быть любовником Верочки, а будучи любовни-
ком Верочки, он перестает быть в актуальном смысле такси-
стом, так как Верочке это все равно. Он вообще не может
сказать о себе, что он «москвич, никогда не читавший Пру-
ста», потому что он вообще не слышал такого имени и в ми-
ре таксистов, в главном профессиональном мире, в котором
он живет большую часть рабочего дня, не существует тако-
го объекта, как Пруст, если только таксист — не является би-
чом или не служит таксистом, будучи в эмиграции, как в
1920 годы поступали многие интеллигенты и даже аристо-
краты в Европе.
Для того чтобы пребывать в состоянии самовоспомина-
ния, человек должен не только интегрировать все свои я-
миры, то есть в момент нахождения себя мужем Нины Пав-
ловын не забывать, что он также является любовником
Верочки (такое состояние само по себе возможно, хотя,
вероятно, дискомфортно). Он должен каким-то образом
137
интегрировать и все чужие я-миры, в том числе я-мир че-
ловека, читающего и Пруста, и Милорада Павича, и Корта-
сара, и даже Александру Маринину. Ясно, что такого все-
объемлющего высказывания человек произвести не может,
для этого не хватило бы никаких языков, а предполагается
знание всех языков (об этом писалось выше). Поэтому со-
стояние самовоспоминания никогда не может быть выска-
зыванием о самом себе, вот поэтому оно лежит за предела-
ми семиотического опыта, и именно поэтому оно напоми-
нает психотическое состояние по ту сторону реальности.
Но только оно отличается от последнего тем, что именно в
этом случае реальность-то и может быть постигнута. Когда
психоаналитики говорят, что человек тестирует или не тес-
тирует реальность, они имеют в виду, что он тестирует я-ми-
ры. Обычно, для того чтобы проверить, безумен ли человек
или нет, у него спрашивают его имя, возраст, профессию.
И тогда становится ясно, отождествляет ли он себя с при-
вычными для здорового человека я-мирами. Если он гово-
рит «Я — стена», то ясно, что это я-мир больного человека.
И все же, если сравнивать два выказывания: «Я — Петр
Петрович Николаев» и «Я — стена», — то последнее очевид-
но ближе к самовоспоминанию. Почему? Потому что когда
человек привычно отождествляет себя со своим именем,
профессией, чином или социальным положением, то он ос-
тается в своих обыденных я-мирах. Когда безумная девуш-
ка говорит «Я — стена. Девушке трудно быть стеной», то она
выходит из привычных я-миров. Нет в обыденной реально-
сти такого мира «Я — стена». Это гурджиевский мир, пото-
му что согласно Гурджиеву не существует четкой границы
между одушевленными и неодушевленными объектами
(подробно об этом см. [Николеску 2002]). Девушка, которая
произнесла эти слова, была безумной шизофреничкой. Она
действительно думала, что она стена. Вместе с тем, как под-
черкивал Р.Лэйнг, из книги которого взят этот пример,
здесь возможны и небезумные (интроективные) коннота-
ции. «Я — стена» означает, в частности, — «я внутренне
мертва, безжизненна, как стена, что я, возможно, хотела
бы, чтобы эту стену пробило человеческое общение или сек-
суальное взаимодействие». Может быть, стена и обозначает,
что, собственно, «девушка» — недефлорированный субъект.
138
Этим данное высказывание в корне отличается от чувство-
вания в духе самовоспоминания. Если человек, вспомнив-
ший себя в гурджиевском смысле, чувствует себя стеной, то
никаких социальных, психологических или сексуальных
коннотаций здесь не будет. Почувствовать себя стеной в
гурджиевском смысле — это значит почувствовать себя час-
тью Реальности — одушевленной или неодушевленной, по-
чувствовать себя частью мироздания. В этом плане человек,
которого озарило самовоспоминание, будет себя чувство-
вать одновременно и стеной, и крышей, и дверью, и всем до-
мом, и лугом, что распростерся вокруг дома, и небом, кото-
рое он видит над лугом, и птицей, летящей по небу. Когда
чеховская героиня говорит «Я чайка. Нет, не то», то «не то»
здесь в том и состоит, что она хочет «вспомнить себя», хочет
действительно почувствовать себя чайкой, но понимает, что
у нее это не получается, а получается обыденное интро-
ективное отождествление, метафорическое по своей сути —
«Я чайка» значит лишь только, что она сравнивает себя с
подстреленной птицей, с жертвой — и ничего больше. То
есть героиня проявляет невротический, а не психотический
опыт, который ближе к гурджиевскому.
Вместо заключения.
Язык мой — друг мой (III)
Шизофренический опыт так важен потому, что вся сис-
тема человеческого языка, согласно гипотезе английского
психиатра Т. Кроу, замешана на шизофрении [Crow 1997].
Шизофрения — это плата, которую вносит homo sapiens
судьбе за обретение универсального конвенционального
языка.
И подобно тому, что каждый человек — немного истерик,
немного ананкаст, немного циклоид, шизоид, параноик и
шизофреник, так и каждый язык и язык в целом содержит в
себе все эти виды психопатологии с преобладанием тех или
иных в конкретных языках.
Язык истеричен. Что определяет истерию? Конверсия,
вытеснение, демонстративность, иконизация (отелеснива-
ние знака), pseudologia fantastica. Начнем с последнего каке
самого очевидного. Можно ли было бы человеку врать, ес-
ли бы он не обладал языком? Ответ очевиден. Истина и
ложь — понятия языка. Возможность говорить о том, что не
соответствует действительности, предоставляется языком в
самых широких пределах. Истина — островок в море вра-
нья, если перефразировать слова Уилларда Куайна [Quine
1851]. Создан ли язык для того, чтобы передавать истинную
информацию, но уж что-что, а дезинформировать он мас-
тер. А как понимать истерическую иконизацию в языке? Ну,
во-первых, об этом писал еще Якобсон в замечательной
статье «В поисках сущности языка», где приводятся приме-
ры того, как чисто релятивные грамматические категории
иконизируются. Например, как правило, прилагательные
140
положительной, сравнительной и превосходной степени
распределяются соответственно по длине. Слово «длин-
ный» в английском языке короче слова «длиннее», а слово
«длиннейший» — самое длинное [Якобсон 1985]. Вообще
вся конвенциональность языка как принцип является абст-
ракцией. По ассоциации с каждым словом, будь то кон-
кретное или абстрактное, в сознании говорящего и слуша-
ющего встает какой-то икон. Слова отелесниваются в их ре-
чевом использовании. Демонстративность также заложена в
языке. Само понятие риторики, как возможности украшать
речь фигурами и тропами, говорит о том, что язык приспо-
соблен к тому, чтобы быть демонстративным, ярким, пыш-
ным, вызывающим, кричаще-пестрым. Вообще преоблада-
ние в языке означающего над означаемым (закон Лакана,
сформулированный им для симптоматической невротичес-
кой речи) делает его в принципе языком-невротиком. Не
может быть такого положения вещей, чтобы означаемых
было больше, чем означающих, чтобы вещей было больше,
чем слов. Слов всегда больше, чем вещей. Одна вещь может
быть обозначена многими словами. Забегая вперед, в преде-
ле — в шизофренической модели языка и в поэзии — всеми
словами.
Конверсия это метафора и метонимия, об универсально-
сти которых опять-таки писал Якобсон и под его влиянием
Лакан. Когда мы говорим, например, «оболочка языка» то
мы тем самым отелесниваем язык и конверсируем понятие
из предметного мира на абстрактный объект. И наконец вы-
теснение. Об этом еще сто лет назад писал Фрейд в «Психо-
патологии обыденной жизни», когда одно слово вытесняет-
ся другим. Да и вообще механизмы защиты это элементы
языка. Разве можно вытеснять, отрицать, проецировать,
расщеплять, идеализировать, обесценивать и т. д. вне языка?
В еще большей степени язык является обсессивно-ком-
пульсивным. Что определяет обсессию? Повторение, пе-
дантизм, число, бинарность семиотического предпочте-
ния, мистика, всевластие мысли, изоляция. Повторение —
характерная особенность как речи, так и языка. Все по-
вторяется, все воспроизводится многие десятки тысяч раз:
словоформы, грамматические и словообразовательные па-
радигмы, фонемы. Только семантика и прагматика менее
141
воспроизводимы, хотя и здесь существуют повторяющиеся
стереотипы. «Педантизм» — характерная особенность фо-
нологии и грамматики языка. Здесь по большей части все
упорядочено в стройные ряды парадигматических словооб-
разовательных форм и грамматических категорий. Фонем-
ные ряды образуют стройные квадраты дифференциальных
признаков. Конечно, есть и исключения. Как говорил Вит-
генштейн, наш язык похож на большой город — наряду со
стройными повторяющимися проспектами в нем есть кри-
вые улочки и захолустные тупики [Витгенштейн 1994]. Роль
этих последних выполняют грамматические исключения.
Лексика, конечно, тоже значительно менее упорядочена,
чем грамматика и фонология. Еще менее педантична се-
мантика. Обсессивно-компульсивно настроенные логичес-
кие позитивисты — ранний Витгенштейн и философы Вен-
ского кружка — старались положить конец этим неряшливо-
стям языка и построить идеальный логический язык,
упорядочив и семантику тоже. Такой искусственный язык
оказался возможен. Но на нем нельзя писать поэзию. Для
этого необходима живая неупорядоченная истерическая
стихия, о которой мы уже писали выше.
Бинарность обсессивно-компульсивной семиотики —
стояние на развилке благоприятного и неблагоприятного —
также отражена в языке. Во-первых, в большинстве своем
практически всё из того, как устроена структура языка, уст-
роено по принципу бинарности. Это прежде всего касается
фонологических оппозиций. Гласный — согласный, глухой —
звонкий, твердый — мягкий. В свое время Якобсон с амери-
канскими коллегами построил совершенно обсессивную
универсальную фонологическую систему, состоящую из
12 признаков, которая описывала фонологии всех возмож-
ных языков. Путь бинарных семиотических развилок пред-
ставляют собой синтаксис и семантика. Здесь строятся раз-
личные графы, или деревья, построенные по принципу би-
нарных развилок. Подлежащее — сказуемое, определение —
подлежащее, обстоятельство — сказуемое и т.д. В семантике
то же самое. Одушевленное — неодушевленное, человек —
нечеловек, женщина — мужчина, женатый — неженатый.
Это семантическое дерево слова «холостяк» — хрестоматий-
ный пример генеративной семантики. Здесь надо оговорить-
142
ся, что в XX веке структура языка строиласьтак, как были уст-
роены мозги его исследователей-лингвистов, именно они,
шизоидные ананкасты, приписали структуре языка такой
педантический порядок. В недавнее время была предприня-
та попытка представить структуру языка принципиально по-
иному, не обсессивно-компульсивно. Речь идет о книге Бори-
са Гаспарова «Лингвистика языкового существования», где
автор пытается разрушить обсессивный орднунг и навязать
свою модель, гораздо более раскованную [Ikcnapoe 1996]. Но
характерно, что никто из лингвистов не поддержал эту модель
в силу ее экзотичности. И она, несмотря на свое остроумие и
оригинальность, осталась маргинальной.
Мистика и всемогущество мысли неотделимы от языка,
хотя Витгенштейн и считал, что подлинная мистика сродни
молчанию. Но ему же принадлежит афоризм о том, что
«мысль это осмысленное высказывание», то есть мысли без
языка не может быть. Поэтому мистическое измерение реа-
лизуется именно через язык в системе заговоров, заклинаний
и прочих обсессивно-компульсивных магических практик.
Стоит вспомнить хотя бы магический квадрат, состоящий из
слов, которые можно читать по всем направлениям. Вот на-
иболее известный пример:
SATOR
AREPO
TENET
OPERA
ROTAS
Дословный перевод — «Сеятель Арепо трудится не по-
кладая рук».
Роль числа в языке достаточно велика. По крайней мере,
существует целая грамматическая категория числительных,
играющая в языке значительную роль. Во всяком случае,
числа вне языка в принципе существовать не могут так же,
как и вне самой математики. Механизм изоляции, харак-
терный для обсессивно-компульсивных расстройств, также
характерен для языка. Язык, во всяком случае, как его пред-
ставляли себе структуралисты, есть замкнутая, существую-
щая изолированно от речи система знаков. В целом можно
143
сказать, что истерическое и обсессивное начала образуют
два полюса в языке, один из которых не может существовать
без другого, и они вступают друг с другом в непрерывный
диалог. Можно даже предположить, опираясь на исследова-
ния психофизиологов, что обсессивно-компульсивная, ра-
ционально-изолированная часть языка «хранится» в доми-
нантном левом полушарии, а истерическая малоупорядо-
ченная и экспрессивная его часть — в субдоминантном
левом. Соответственно к доминантно-обсессивному подст-
раивается шизоидный механизм, а ксубдоминантно-истери-
ческому — синтонный циклоидный.
Есть ли в языке депрессия? В определенном смысле ее
там не может быть по двум причинам. Во-первых, депрессия
в принципе связана с десемиотизацией (см. депрессия,
сущность безумия), а язык — знаковая система. Во-вторых -
и это, по-видимому, производно от первого — в отличие от
истерии и обсессии — неврозов переноса, образующих объ-
ектные отношения, депрессия представляет собой нарцис-
сический невроз, который не связан с объектным отноше-
нием и не образует переноса (во всяком случае, в классиче-
ском фрейдовском понимании переноса — о взглядах
Кохута на возможность нарциссического переноса мы гово-
рить не будем, так как для наших целей вполне пригоден те-
оретический уровень классического психоанализа). Язык
же — это система отношений и переносов. Конечно, в язы-
ке есть депрессивные слова — тоска, печаль, вина, боль,
грусть, подавленность, скорбь и т. д., но сам язык как систе-
ма не может быть устроен ни депрессивным, ни гипомани-
акальным образом, так как язык по своей природе аутисти-
чен. Но это язык как система. Если же брать диахроничес-
кий аспект, который мы почти не рассматриваем, то,
конечно, в жизни реального языка есть свои взлеты и паде-
ния, свои депресссии и гипомании. Язык, как человек,
рождается, живет и умирает.
Интересным является вопрос, содержит ли язык нечто
паранойяльное. На этот вопрос можно ответить так. Язык
при определенных условиях может быть понят как нечто
паранойяльное. Это понимание логического позитивизма,
которое мы уже упоминали. Что определяет паранойю?
Сверхпенный поиск единственной истины и проекция. По
Витгеншейну («Логико-философский трактат»), весь язык
144
можно свернуть в одну-единственную фразу, которая и со-
держит единственную, пусть бессодержательную, истину —
«Дело обстоит так-то и так-то». Для того чтобы обосновать
этот результат, Витгенштейн поистине с паранойяльным
упорством применяет к корпусу пропозиций одну-единст-
венную логическую операцию — отрицание. В результате
чего и получается искомое высказывание «Дело обстоит
так-то и так-то». Такое «параноидно-шизоидное» понима-
ние языка (отрицание — фундаментальный механизм защи-
ты шизоида) продержалось довольно долго, а во многих те-
оретических представлениях господствует и поныне. Что
касается паранойяльной проекции, то в «Трактате» содер-
жится недвусмысленное понимание высказывания как
проекции языка на реальность.
Паранойяльному логико-позитивистскому пониманию
языка противостоит его шизотипическое постмодернист-
ское понимание, в соответствии с которым язык это систе-
ма цитат разных порядков. Язык в принципе должен быть
шизотипичен, так как он содержит осколки всех остальных
радикалов — истерического, обсессивно-компульсивного,
шизоидного, циклоидного и т. д.
Вопрос о том, содержится ли в языке шизофрения, — яв-
ляется ключевым, так как согласно гипотезе Кроу именно
язык заразил homo sapiens этой болезнью. Да, в определенном
и достаточно сильном смысле язык является шизофреничес-
ким образованием, так как в нем содержатся все потенциаль-
ные высказывания, в частности, прямо противоположные
друг другу. Вторая шизофреническая особенность языка со-
стоит в том, что он не содержит жестких ограничений на то,
чтобы, все что угодно было поименовано всем чем угодно. То
есть язык не только не сопротивляется порождению избы-
точно метафорических высказываний, которые могут вос-
приниматься как бессмысленные, но и своим устройством
способствует этому. Если бы язык был устроен так, как об
этом мечтали логические позитивисты (то есть без много-
значности, омонимии и исключений из правил), на нем не
были бы возможны шизофренические высказывания, в част-
ности. шизофреническая поэзия типа Хлебникова, Введен-
ского, Хармса или позднего Мандельштама. При этом уро-
вень метафоризании в языке является неконечным. Когда-то
145
Хомский смоделировал ставшую хрестоматийной фразу в
качестве образца бессмысленности — «Бесцветные зеленые
идеи яростно спят». Но через некоторое время другой линг-
вист, Хилари Патнем, показал, что эту фразу можно предста-
вить как вполне осмысленную. Идеи вполне могут быть бес-
цветными, при этом они могут быть «зелеными» — в смысле
незрелыми. Идеи могут «спать», то есть бездействовать, быть
неиспользованными, и при этом «спать» «яростно», то есть их
неиспользование носит активный, агрессивный характер.
По-видимому, любое кажущееся на первый взгляд бессмыс-
ленным бредовое шизофреническое высказывание при жела-
нии может быть таким же или сходным образом расшифро-
вано как вполне осмысленное, просто повышенно метафори-
ческое.
Литература
Бахтин М. М. Франсуа Рабле и народная смеховая куль-
тура средневековья и Ренессанса. М, 1965.
Беннет Дж. Г. Свидетель, или История поиска. М., 1999.
Беннет Дж. Г. Беседы о «Рассказах Вельзевула». М.,
2001.
Беннет Дж. Г. Секс. http://narod.ru/lib/Bennett/SEX/
SEX/.txt.
Бертон Р. Э. Самовоспоминание. М., 2001.
Беттельхейм Б. Пустая крепость: Детский аутизм и рож-
дение Я. М., 2004.
Бинсвангер Л. Введение в Schizophrenic // Бинсвангер Л.
Бытие-в-мире: Избр. статьи. М.; СПб, 1999.
Блейлер Э. Руководство по психиатрии. М., 1993.
Блейлер Э. Аффективность, внушение, паранойя. М., 2001.
Блюм Г. Психоаналитические концепции развития. М.,
1996.
Брилл А. Лекции по психоаналитической психиатрии.
Екатеринбург, 1998.
Бурно М. Е. О характерах людей. М., 1996.
Бэндлер Р., ГриндерДж. Из лягушек — в принцы: Нейро-
лингвистическое программирование. Екатеринбург, 1998.
Витгенштейн Л. Логико-философский трактат. М., 1958.
Витгенштейн Л. Философские исследования // Витген-
штейн Л. Избранные философские работы. Т. 1 М., 1994.
147
Волков П. В. Разнообразие человеческих миров: Руко-
водство по профилактике душевных расстройств. М., 2000.
Вригт Г. фон. Логико-философские исследования. М.,
1986.
Выготский Л.С. Психология искусства. М., 1976.
Галковский Д. Е. Бесконечный тупик. М., 1997.
Ганнушкин П. Б. Избранные труды. М., 1998.
Гартман Т. де. Книга о господине Гурджиеве. СПб, 2003.
Гаспаров Б. М. Литературные лейтмотивы. М., 1995.
Гаспаров Б. М. Язык, память, образ. Лингвистика языко-
вого существования. М.,1996.
Гринсон Р. Р. Техника и практика психоанализа. М., 2003.
Гроф С. За пределами мозга: Рождение, смерть и транс-
ценденция в психотерапии. М., 1992.
Гурджиев Г. И. Встречи с замечательными людьми. М.,
2002.
Гурджиев Г. И. Жизнь реальна только тогда, когда «Я
есть». М, 2002а.
Гурджиев Г. И. Рассказы Вельзевула своему внуку. М.,
2004.
Гурджиев Г. И. Последний час жизни // Беседы о сокро-
венном. Из архивов Г. И. Гурджиева. М., 2004.
Добролюбова Е. А. Шизофренический «характер» и тера-
пия творческим самовыражением // Психотерапия мало-
прогредиентной шизофрении. М., 1996.
Жижек С. Возвышенный объект идеологии. М., 1999.
Зиновьев А. А. Философские проблемы многозначной ло-
гики. М., 1965.
Иванов В. В. Языки мира // Лингвистический энцикло-
педический словарь. М., 1990.
Канетти Э. Масса и власть. М., 1997.
Карнап Р. Значение и необходимость: Исследование по
семантике и модальной логике. М., 1958.
Кернберг О. Тяжелые расстройства личности: Стратегии
психотерапии. М.. 2000.
148
Кохут X. Восстановление самости. М., 2002.
Кохут X. Анализ самости: Системный подход к лечению
нарциссических нарушений личности. М., 2003.
Кречмер Э. Строение тела и характер. М., 2000.
Крипке С. Загадка контекстов мнения // Новое в зару-
бежной лингвистике, вып. 18. М., 1986.
Курц Р. Телесно-ориентированнная психотерапия: Ме-
тод Хокоми. М., 2004.
Леви-Брюль Л. Первобытное мышление. М., 1994.
Леонгард К. Акцентуированные личности. Ростов н. Д.,
2000.
Лосев А. Ф. О пропозициональных функциях древней-
ших лексических структур // Лосев А. Ф. Знак. Символ.
Миф: Труды по языкознанию. М., 1982.
Лэйнг Р. Расколотое Я. Киев, 1995.
МакВильямс Н. Психоаналитическая диагностика: По-
нимание структуры личности в клиническом процессе. М.,
1998.
Мережковский Д. С. Поли. собр. соч., т. 10. М., 1914.
Мэй Р. Смысл тревоги. М., 2001.
Николеску Б. Гурджиевская философия природы // Гурд-
жиев: Эссе и размышления о Человеке и его Учении. М.,
2002.
Николл М. Психологические комментарии к учению Гур-
джиева и Успенского. Т. 1-2. М., 2003.
Нотт К. С. Учение Гурджиева (Дневник ученика). М.,
1996.
Нюнберг Г. Принципы психоанализа и их применение к
лечению неврозов. М., 1999.
Одесский М. П. Борьба магов: Необычайные похождения
Гурджиева в романе Эренбурга // Литературное обозрение,
2,1998.
Перлз Ф. Внутри и вне помойного ведра. Спб., 1995.
Перлз Ф. Гудмен П, Хефферлин Р. Практикум по геш-
тальт-терапии. М., 1995.
149
Перлз Ф. Гештальт-семинары: Гештальт-терапия до-
словно. М., 1998.
Перлз Ф. Эго, голод и агрессия. М., 2000.
Петерс Ф. Детство с Гурджиевым // http: //fourtway.ru/
lib/Peters.zip.
Поэзия Ирландии. М. 1988.
Пропп В. Я. Исторические корни волшебной сказки. Л.,
1986.
Пятигорский А. М. Философия одного переулка. М., 1991.
Пятигорский А. М. О некоторых теоретических предпо-
сылках семиотики И Пятигорский А. М. Избранные труды.
М. 1996.
Райх В. Анализ характера. М., 1999.
Ранк О. Травма рождения. М., 2004.
Рассел Б. История западной философии. Т. 1-2. М., 1994.
Ровнер А. Гурджиев и Успенский. М., 2002.
Руднев В. Поэтика деформированного слова («Война и
мир и «Анна Каренина») //Даугава, 10,1988.
Руднев В. Прочь от реальности: Исследования по фило-
софии текста. II. М., 2000
Руднев В. Характеры и расстройства личности: Метапси-
хология и патография. М., 2002.
Руднев В. Божественный Людвиг: Витгенштейн — формы
жизни. М., 2002а.
Руднев В. Тайна Курочки Рябы: Безумие и успех в культу-
ре. М., 2003.
Руднев В. Диалог с безумием: Аналитическая философия
личностных расстройств. М., 2005.
Рыбальский М. И. Иллюзии и галлюцинации: Системати-
ка, семиотика, нозологическая принадлежность. Баку, 1983.
Рыбальский М. И. Бред: Систематика, семиотика, нозоло-
гическая принадлежность бредовых, навязчивых, сверх-
ценных идей. М., 1991
Свасьян К. А. Фридрих Ницше: Мученик познания //
Ницше Ф. Сочинения в 2 т. Т. 1. М., 1990.
150
Семантика модальных и интенсиональных логик. М.,
1981.
Сорокин В. Лёд. М., 2002.
Сорокин В. Путь Бро. М., 2004.
Сосланд А. И. Фундаментальная структура психотерапев-
тического метода, или Как создать свою школу в психотера-
пии. М., 1999.
Сосланд А. И. Что годится для бреда? // Московский пси-
хотерапевтический журнал, 2,2001.
Степанов Ю. С. В трехмерном пространстве языка: Се-
миотические проблемы лингвистики, философии, искусст-
ва. М., 1985.
Тарт Ч. Пробуждение: Преодоление препятствий к реа-
лизации человеческих возможностей. М., 1997.
Тарт Ч. Динамика сна наяву // Гурджиев: Эссе и размы-
шления о Человеке и его Учении. М., 2002.
Терентьев Е. И. Бред ревности. М., 1991.
Топоров В. Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ: Исследова-
ния в области мифопоэтического. Избранное. М, 1995.
Тынянов Ю. Н. Достоевский и Гоголь (К теории пародии)
//Тынянов Ю. Н. Поэтика. История литературы. Кино. М.,
1977.
Успенский П. Д. В поисках чудесного. М. 2003.
Успенский П. Д. Четвертый путь: Запись бесед и ответов
на вопросы, касающиеся доктрины, основанной на учении
Г. И. Гурджиева. М., 2003а.
Успенский П. Д. Новая модель Вселенной. М., 2003b.
Успенский http П. Д. Психология возможной эволюции
человека. http//fourthway/lib/Ousp/psihologie.zip
Успенский П. Д. Совесть. Поиск истины. http://fourth-
way.narod.ru/lib /Ouspe/counsh.zip.
Уэлш У. Дж. Воспоминания // Гурджиев: Эссе и размыш-
ления о Человеке и его Учении. М., 2002.
Фарелли Ф.-Брандсма Дж. Провокационная терапия.
Екатеринбург. 1996.
151
Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. В 4
т. Т. III (Муза - Свят). СПб., 1996.
Фенихель О. Психоаналитическая теория неврозов. М.,
2004.
Фрейд 3. По ту сторону принципа удовольствия // Фрейд 3.
Психология бессознательного. М., 1991.
Фрейд 3. Характер и анальная эротика // Фрейд 3. Тотем
и табу. М., 1997а.
Фрейд А. Эго и механизмы защиты // Фрейд А. Теория и
практика детского психоанализа. Т.1. М., 1998.
Фрейденберг О. М‘ Происхождение пародии // Труды по
знаковым системам, вып. 308. Тарту, 1973.
Фромм Э. Анатомия человеческой деструктивности. М.,
1998.
Фреге Г. Мысль: Логическое исследование // Филосо-
фия. Логика. Язык. М., 1987.
Фреге Г. Смысл и денотат // Фреге Г. Избранные статьи.
М„ 1997.
Хорни К. Невротическая личность нашего времени. М.,
2003.
Цапкин В. Н. Личность как группа и группа как личность
// Московский психотерапевтический журнал. М., 1994.
Цыганенко Г. П. Этимологический словарь русского язы-
ка. Киев, 1989.
Шкловский В. О теории прозы. М., 1925
Юнг К. Г. Воспоминания. Размышления. Сновидения.
Киев, 1995.
Юнг К. Г. Психология бессознательного. М., 1998.
Юнг К. Г. Психология dementia ргаесох // Юнг К. Г. Рабо-
ты по психиатрии. М., 2000. Якобсон Р. О. В поисках сущ-
ности языка // Якобсон Р. О. Избранные работы. М., 1985.
ЯкубикА. Истерия: Методология. Теория. Психопатоло-
гия. М., 1982.
Ямпольский М. Б. Память Тиресия: Интертекстуальность
и кинематограф. М., 1993.
Ясперс К. Обшая психопатология. М., 1997.
152
Bradley F. Appearance and reality. Ox., 1969.
Carnap R. The logical syntax of language. Chicago, 1936.
Castaneda H.-N. Fiction and reality// Poetics, 8,1/2,1979.
Crow T. J. Is schizophrenia the price that Homo sapiens pays
for language? // Schizophrenia Research, 28,1997.
Dolezel L. Narrative modalities // Poetics and theory of text.
N .Y, 1976.
Dolezel L. Narrative worlds // Sound, sign and meaning. Ann
Arbor, 1979.
Freud S. Inhibitions, symptom and anxiety // Freud S. On
psychopathology. N. Y., 1981.
FreudS. Negation//The Freud reader/Ed. P. Gay. N.Y, L.,
1989.
Freud S. Neurosis and psychosis // Freud S. On psy-
chopathology. N. Y, 1981b.
Freud S. Psychoanalytic notes on an autobiographical account
of a case of paranoia (dementia paranoides) // Freud S. Case
histories. II. N.Y, 1981a.
Freud S. Psychoanalytic notes on an autobiographical account
of a case of paranoia (dementia paranoides) // Freud S. Case his-
tories. II. N.Y, 198 Id.
FreudS. The loss of reality in neurosis and psychosis // Freud S.
On psychopathology. N. Y, 1981c.
Fromm E. The forgotten language. N.Y, 1956.
Giidel K. Uber formal unentscheidbare Satze der Principia
Mathematica und verwandter Systeme 1 //Monatsshifte fur
Mathematik und Physik, 38, 1931.
Hintikka J. Knowledge and belief. Ithaca, 1962.
Hintikka J. Models for modalities. Dordrecht, 1969.
Jameson F. Postmodernism N.Y, 1986.
Kripke S. Wittgenstein on rules and private language. Ox., 1982.
Lacan J. Le seminaire de Jaques Lacan. Livre VIII. Le
Transfert. 1960-1961. Paris, 1991.
Lewis D. Philosophical papers, v.l. Ox., 1983.
153
Miller В. Could any fictional character ever be actual? // The
Southern journal of philosophy, 1985, n.23.
Moore J. E. Philosophocal studies. L., 1922.
Moore J. E. Philosophical papers. L., 1959.
Pavel Th. «Possible worlds» in literary semantics // Journal of
aesthetics and art criticism, v.34, n.2,1976.
Prior A. N. lime and modality. Ox., 1960.
Quine W. V. 0. From a logical point of view. Cambr. (Mass.),
1953.
Rowan J. Subpersonalities: The people inside us. L., N. Y,
1991.
Russell B. An inquiry into meaning and truth. L., 1980.
Searle J. R. The logical status of fictional discourse //
Contemporary perspectives in the philosophy of language.
Minneapolis, 1978.
Stenius E. Wittgenstein’s Tractatus: A critical exposition of its
main lines of thought. Ox., 1960.
Szazs Th. The myth of mental illness. N. Y, 1971.
Weitz M. Truth in literature // Revue Internationale de
philosophic, v.31, 1955.
Wiersbicka A. Semantic primitives. Frankfurt a. M., 1972.
WiersbickaA. Lingua mentalis. Sydney, 1980.
Woods J. The logic of fiction. The Hague, P., 1974.
Содержание
Введение .............................................6
Облик Гурджиева и Успенского .........................9
Первые сведения о системе. Множественное «Я» .........13
Гурджиев и искусство ................................19
Система Гурджиева-Успенского и НЛП ...................28
Гурджиев и Фриц Перлз ................................32
Система «Четвертого пути» и «фундаментальная структура
психотерапевтического метода» .................35
«Психология есть изучение лжи» .......................43
Безумец или сверхчеловек? ............................47
Проблема идентификации (отождествления)
в учении Гурджиева и в психоанализе ...........51
Еще об идентификации: Гурджиев и Витгенштейн .........57
Язык мой - друг мой...................................61
Еще о безумце и сверхчеловеке.........................63
Гурджиев и Юнг .......................................65
Вновь об идентификации: интроекция и проекция ........68
«Четвертый путь» и характеры .........................77
Гурджиев и Лев Толстой ...............................83
Язык мой — друг мой (II) .............................90
Гурджиев и Фриц Перлз (II)............................93
«Четвертый путь» и анальная фиксация:
Возможно ли сознательное испражнение? ..........102
Провокации Гурджиева .................................107
Совесть ..............................................112
Совесть и схизис .....................................117
Совесть и возможные миры..............................123
Георгий Гурджиев и Владимир Сорокин ..................129
Помнить себя .........................................132
Вместо заключения. Язык мой — друг мой (III) .........140
Литература ...........................................147